«Контрольный выстрел»

Владимиру Ильичу Соскину и Надежде Юрьевне Теллшен посвящается

Все — вымысел.

Совпадение изложенных фактов, имен и фамилий с реалиями окружающей

действительности — случайность.

Несовпадение — благодарение Божье…

Автор

ПРОЛОГ

1985 год, июль. Афгано-пакистанская граница

Конопля добивал раненых.

Меня выворачивало наизнанку.

Ночь душная и на редкость безветренная. Смрад, исходящий от трупов, завис над барханами плотным слоем. Хоть противогаз натягивай. Зар-р-раза! Когда не надо, в этих местах задувает так, что приходится с подветренной стороны отлеживаться под барханами, кутаясь в плащ-палатку. Поднимешься в полный рост — с ног сбивает. И потом первый, кто выберется из-под песка, откапывает товарищей. Морг в сауне — очень похоже. Если, конечно, допустить, что такое возможно.

Душманы корчились от боли, взывая к Аллаху, чтобы тот поскорее послал им смерть. И роль Всевышнего исполнял в данном случае гвардии лейтенант Виктор Коноплин. Или попросту — Конопля, как называли его солдаты.

Стесняться нам было нечего. С Витьком мы запросто забивали один косяк марихуаны. Случалось и спиртяшки на двоих хлебнуть. А потому чего там официальничать? Конопля — и все тут!

Командир из Конопли был, прямо скажем, хреновый. Может, не мне судить, но после окончания РВВДКУ его, генеральского сынка, направили служить в Москву, в Главное Управление воздушно-десантных войск. То ли адъютантом, то ли порученцем. Я в этих штабных заморочках не понимаю ни фига. И прокантовался летёха там аж пять лет. Третью звездочку на погоны получил — стал старшим лейтенантом. И умудрился каким-то образом медали «За отвагу» удостоиться, не вылезая из столицы. К тому времени его однокашники по училищу успели по два срока в Афгане отслужить. Многих даже похоронили. А Витек в белокаменной кайфовал и судьбу благодарил, что родился у папы генерала.

Но, как говорится, звиздец подкрался незаметно. Попался гвардии старший лейтенант Коноплин в своем служебном кабинете в тот самый момент, когда раскладывал на столе телефонистку Оленьку. Она работала на управленческом коммутаторе и, как выяснилось, была самой что ни на есть родненькой дочкой полковника из того же управления.

Обиделся полковник на гвардии старшего лейтенанта и… сделал его лейтенантом. Потом влепили Конопле строгий выговор по комсомольской линии за аморальное поведение и отправили на юг. Не подумайте ничего хорошего. Юг — это за речку. А за речку — это в Сороковую армию. А Сороковая армия — это Афган, черт бы его побрал!

…Итак, Конопля добивал раненых. С улыбкой. Тешась.

— На фига? — спрашиваю у него, преодолевая тошноту. — Конопля, это ж скотство!

— А чё, нам их в плен брать, что ли? Пусть дохнут, суки. Сами просят.

— Садизм! — говорю я.

— Дурак! — возражает Конопля. — Это называется «контрольный выстрел», чтоб наверняка, — и вновь по-идиотски улыбается. Подходит к очередному, пятому. Вытягивает руку с «АПСом».

— Не стреляй, Витек! — прошу его. Без толку. Конопля спокойно выжимает спусковой крючок, и мозги «духа» разлетаются по песку.

— Связь! — кричит гвардии лейтенант.

— Я! — появляется возле него ефрейтор Кушаков с радиостанцией за спиной.

— Вызывай «вертушку». Домой летим.

— «Туча»! — кричит радист, нажимая на тангенту микрофона. — Я — «Гюрза»!..

«Туча» — позывной вертолетной базы. «Гюрза» — наш. Сейчас из-за барханов появится вертолет, который и увезет меня от всего этого кошмара. Надолго ли? Завтра ведь снова в рейд. И вновь придется убивать…

Вчера я видел, как в штаб бригады приехали офицеры разведотдела Сороковой армии. Всю ночь они сидели в модуле с комбатом и начальником нашей разведки. Глушили водку, матерились во все горло и пели песни. В полночь вызвали к себе девчонок из медсанчасти. Но уже через час выгнали их. Девчонки огорчились и пошли в солдатские бараки.

А утром мы получили приказ о перехвате каравана с оружием, который будет следовать в таком-то квадрате через границу. Из Пешавара.

Ну, взяли мы этот долбаный караван. Как? Не интересно.

Одно могу сказать. Мерзость, кровь и грязь. Ничего общего с боевиками а-ля Шварценеггер. Кто скажет тебе, что война — приключение, плюнь тому в рожу. Любая война — преступление политиков. А солдаты невольно становятся соучастниками.

Можно, конечно, оправдаться, сказать, что мы правы, что мы верны присяге и воинскому долгу. Но «духи» тоже по-своему правы. И им наплевать на нашу присягу. Они на своей земле. И защищают свою землю. Никто нас сюда не звал вершить Апрельскую революцию. Блин! Меня точно посадят за такие мысли.

В общем, взяли мы тот караван. Двенадцать душманов как корова языком слизала. У нас один раненый. Лешка Звонарев. Мой земляк, можно сказать. Я ленинградский, а он из Петрозаводска.

Ящики с захваченным у «духов» оружием штабелем сложили. Ждем вертолет. Что-то долго нет его. Может, летуны набухались, как всегда, взлететь не могут? А чё? Запросто! Они ж каждый раз, как в последний, взлетают.

Сижу на песке, стараюсь не смотреть в сторону трупов. Лешка стонет от боли. «Дух» ножом саданул, в ляжку попал. Кость не задета, но все равно больно. Пацаны развалились, как тюлени на лежбище. «Не кантовать». Еще бы! Мы ж сюда пешком пятьдесят километров, как по пляжу. В зачитанном накануне приказе сказано: «Взводу специального назначения выдвинуться в район выполнения боевой задачи скрытно, в пешем порядке…» И караван у «духов» отбивали не менее часа. Поневоле запаришься. Отдыхаем.

А Конопле все неймется. Ходит между трупами, С кого часы «Сейко» снимет, у кого афгани — деньги ихние — из кармана выгребет. Ну, я, короче, не выдержал. Вскочил, подбегаю к Конопле.

— Мародер! — говорю. — Сука ты подлая!

А он ка-а-ак зафигачит мне между глаз. Совсем оборзел, скотина. Как за анашой ко мне в барак нырять — так запросто, а как правду о себе выслушать, так по роже, да?

Ну, думаю, кто меня обидит, три дня не проживет. Взбесился я — не передать словами. И рука сама за штык-ножом потянулась. Клинок выхватил — и на Коноплю. Тот в стойку сразу. Рукопашник он классный, отрицать не буду. Но в тот момент я об этом не думал. Жахнул ножом и… не попал. Лишь щеку пропорол ему. От левого уха и через весь рот.

Надо было или не резать его вообще, или не промахиваться. Потому что Конопля на рожу свою разорванную никакого внимания не обратил, а технично залепил мне ногой по башке…

Афганистан, Баграм, батальон специального назначения

Очнулся я уже в городке. Как в «вертушке» на базу летели, как разгружались — убейте, не помню. Голова гудит, колени дрожат. Глаза открываю:

Конопля передо мной. Не улыбается. На рожу у него швы наложены. И двое солдат рядом. Конвойные. На гауптвахту меня.

Отсидел в камере сутки. На допрос вызывают. Пока через весь городок к штабу вели, пацаны шепнули, что майор-особист по мою душу аж из Кабула прилетел.

— Представьтесь, — говорит майор.

— Гвардии младший сержант Козаков, — говорю. — Евгений Иванович.

— Понятно, — говорит майор. — Откуда?

— Из Ленинграда.

— Город революции позоришь! — говорит майор.

— Да этот Коноплин! Он же мародер! — кричу я.

— Да ну?! — удивляется майор.

— Точно!

— А мы убеждены в другом, — говорит майор.

— В чем? — спрашиваю.

— Что ты мародер, наркоман и нечисть, — и улыбается майор точно так же, как Витек Конопля улыбается. — Читай! — протягивает мне лист бумаги. Читаю:

«Начальнику

Особого отдела КГБ СССР войсковой части №… полковнику Гордееву В. К.

От командира взвода специального назначения гвардии лейтенанта Коноплина Виктора Николаевича

РАПОРТ

Настоящим довожу до вашего сведения:

во время выполнения боевой задачи по перехвату и ликвидации каравана с оружием, следовавшего из Пакистана на территорию Республики Афганистан, мною, гвардии лейтенантом В. Коноплиным, пресечена попытка мародерства со стороны гвардии младшего сержанта Е. Козакова, а также хищение им и попытка сокрытия пакета (приблизительно пятьдесят граммов) белого порошка, внешне напоминающего героин…»

И так далее и тому подобное. В цветах и красках расписано, как я нашел в одном из тюков «на караване» пакет с героином. Как спрятал его в свой РД. Как отважный гвардии лейтенант попытался изъять у меня наркотик. Как я потом оказал сопротивление и чуть не заколол его штык-ножом.

Наши пацаны из взвода ничего толком особисту объяснить не смогли. Во-первых, после захвата каравана никому ни до чего дела не было. А во-вторых, все, как и я сам, на трупы, в которых Конопля ковырялся, старались не глазеть — приятного мало. Ну, видели, как у меня с летёхой потасовка вышла. А из-за чего? Хрен его знает!

— Не было такого! — кричу майору.

А он мне:

— Кому я больше поверю — тебе, салабон, или офицеру?..

Афганистан, Кабул, гарнизонная комендатура, гауптвахта

Сижу в камере, жду борта на Тузель. Жара — офигеть! Жрать не дают — плевать, пусть сами в такое пекло давятся. А вот пить охота.

— Земляк! — зову солдата из комендантского взвода, проходящего по коридору мимо. Я его в дверной глазок увидал. — Слышь, земляк!

— Чего тебе? — спрашивает, сплевывая сквозь зубы.

— Дай воды, а? Пить хочется.

— Я те щас по зубам надаю! Уёжище, — и пошел дальше.

— Выводной! — кричу я и долблю изо всех сил до обшитой железом двери ПКТ.

— Что случилось? — перед окошком появляется заспанное хлебало солдата.

— В сортир хочу, — говорю ему. — Выведи, а то камеру обделаю, до дембеля мыть будешь.

— Ладно, — соглашается тот. — Выходи. Руки за спину! Пошел вперед!

Выводит меня во двор. А я глазами по сторонам зыркаю. Может, думаю, где кран с водой нарисуется. Крана нет. Зато чуть в сторонке две девчонки-пра-порщицы медицинской службы сидят в тени. А перед ними фляжка комбинированная на земле. Нового образца, пластмассовая. Я шаг замедлил и кричу:

— Сестрички! Водичка есть?

— Есть! — отвечает одна. И из фляжки в чеплыжку наливает доверху. Объясняю: чеплыжка — это верхняя крышка комбинированной фляги. Вместо кружки солдату. Вмещается в нее ровно триста тридцать граммов. Во, думаю, класс! Щас водицы глотну. Прапорщица тем временем подходит ближе. А выводной почему-то не дергает меня, не запрещает ей подойти. Только молча кривится.

Беру я чеплыжку и одним глотком ее — шарах! Ё-моё! Честно скажу, чуть не сдох. В чеплыжке неразведенный медицинский спирт оказался — девяносто шесть градусов. А температура воздуха во дворе — плюс сорок шесть. И не жрал я ни крошки два дня. И воды не пил сутки почти. Короче говоря, отрубился на месте.

Прихожу в сознание в камере оттого, что кто-то бьет меня ногами. Больно — выть хочется. И не могу. Во рту все пересохло. Глянул: это Конопля, сволочь, избивает меня. Молча. Изо всех сил.

Я как очнулся, так снова и отключился. Конопля мне по башке заехал полуботинком. Потом солдаты из караула пару ведер воды на меня вылили. Откачали. Конопля говорит:

— Это тебе на дорожку было. Поднимайся, пьянь. В Ташкент летим.

Наручники на меня — шарах. Затем на самолете в Ташкент. Конопля сопровождал меня. Лучшего сопровождающего не нашлось. Козлы!

Я у Конопли уже в Ташкенте, перед тем как в следственный изолятор отправиться, спрашиваю:

— На фига наркоту подкинул? Это ж тюрьма!

— Это, — говорит, — «контрольный», чтоб наверняка сел.

И улыбнуться хочет. Да не может. Харю я ему классно пропорол.

Дальше мы с ним разными дорогами пошли. Конопля в отпуск по ранению, в Москву поехал, к папочке-генералу, фронтовые раны залечивать. Наверняка, паскуда, телкам рассказывать будет, как свирепый душман в рукопашной схватке пасть ему разодрал. Я — после суда и вынесения приговора — по этапу в Учкудук. Зона там есть, уран добывают. «Учкудук! Три колодца!» Слыхали песенку? Вот это он и есть.

Скрывать не стану, здорово я на Коноплю тогда разобиделся. Нет, ну правда! Надавали друг другу по рожам. Пусть я солдат, а ты офицер. Отправь меня в дисбат, как все нормальные люди делают. Но в зону-то зачем? Это уже перебор, по-моему.

Когда по этапу меня переправляли, конвойщики посмеивались:

— Учкудук, говоришь? Веселись — стоять не будет!

Кстати говоря, трепались. Бог миловал. В этом я не раз после отсидки убеждался. Но то было после, через пять лет, которые мне еще предстояло отмантулить, как папе Карло. И при всем при том умудриться никуда не залететь, что с моим характером практически невозможно. Я ж непременно в какое-нибудь дерьмо вляпаюсь!

Короче говоря, шагнул я в зону. И приняли меня там как родного. Будет время, расскажу. Хотя ничего интересного в зэковских буднях нет. Горе людское за колючей проволокой, помноженное на тяжесть совершенных преступлений. И — несвобода. Вот что страшно. Уж лучше под пули. В Афгане тоже страшно. Но лагерь — это центр ада. День за днем преследует неутолимая жажда воли. О таком ничтожестве, как засадивший меня сюда лейтенант, я и думать забыл. Хотя нет, это я вру, чтобы успокоить самого себя. Но ведь нельзя же год за годом жить одной злобой и чувством мести. С ума сойдешь.

Кто бы мог подумать, что судьба сведет меня с Витькой Коноплей аж через десять лет! И не где-нибудь, а в моем родном Питере…

Эх! Философ из меня никудышный. Я и над словом-то этим стал задумываться лишь в зоне. Там у нас мужик один был, его все так и называли — Философ. Поговорить любил — жуть! Чифирь заварит или анаши курнет и давай байки травить. Жизнь, говорит, кореша, каждому человеку Богом дается для радости, любви и созидания. А человек, гадина неблагодарная, этот дар Божий в полное говно превращает.

Лично для меня вся моя жизнь на какие-то куски делится. Детства почему-то не помню, словно и не было его у меня. Школьные годы растворились в памяти. Их оттеснили события, происшедшие после.

Афганистан. Это, пожалуй, не забывается. Где еще столько мерзости увидишь? Говорят, в испытаниях закаляется характер. Может, оно и так. Только в этих же испытаниях безвозвратно грубеет душа.

Зона. Огрубевшая душа здесь еще и калечится. Искажается мировоззрение. Затравленность и озлобленность превалируют над всеми другими чувствами. Мир видится ощетинившимся зверем, готовым исподтишка подкрасться и вцепиться в глотку.

И, наконец, то, что было после зоны.

Итак, 1995 год, июль, Санкт-Петербург.

Глава первая «АД$КАЯ РАБОТА»

— Сашка, глянь, что за идиотские объявления?! — Я протянул ей газету. — «Ад$кая работа», «рай$кая работа»! А это, смотри — «$пецифиче$кая работа за $ног$шибательный гонорар в $оответ$твии $ вашими $по$обно$тями»! Ублюдки, блин, в натуре!

— Конченные причем, — согласилась со мною Сашка, взглянув на газетную полосу с ярко выраженным безразличием.

На самом деле ей было глубоко наплевать на все объявления во всех газетах мира вместе взятых. Потому как только что мы с ней занимались… Как бы поделикатнее сказать? В общем, трахались как сумасшедшие, презрев примитивные рекомендации «Камасутры». Есть такая книжка для детей дошкольного возраста.

Сашка лежала на огромной кровати, которую я совсем недавно приобрел в фирменном магазине «Корвет», и терлась щекой о шелковую простыню.

Я делал вид, что увлечен газетой, а сам тихонько подглядывал за Сашкой. Она нежилась в постели, как мартовская кошка в первых лучах солнца. Изгибала спину и кокетливо поводила голой коленкой, задевая ею ту часть моего тела, которую задевать в ближайшее время было абсолютно бесполезно.

— Женька, чего ты в газету уставился? Что там за объявления?

— «Работа», — ответил я.

— Ты что, безработный?! — искренне удивилась Сашка, зная, что я вроде как бы при деле.

— Не-е, просто дебилизм, чувствую себя умнее всех. Читаю: «Окажу интимные у$луги в любое время, в любом ме$те, на любой вку$. Предоплата 100 процентов. $умма по договоренно$ти. Форма оплаты — безналичный ра$чет. Тел. 007–07–07. $просить Гермафродиту. $рочно!» Совсем охренели!

— Фу! Какая пошлость! — сморщила носик Сашка.

— Слышь, Сань, анекдот слыхала? — Я отбросил в сторону газетенку. — «Генерал с генеральшей спят ночью. Вдруг жена мужа будит:

— Степан! Скажи вот, когда мы с тобой любовью занимаемся, для тебя это удовольствие или работа?

Генерал спросонья ни фига не понял и говорит:

— Конечно удовольствие!

— Да ну?! — обрадовалась генеральша.

— Точно, — говорит генерал. — Если б была работа, я бы солдат прислал».

Рассказав анекдот, я расхохотался.

— На каком слове смеяться? — спросила Сашка.

— Эх! — сказал я. — Нету в тебе чувства юмора!

— Зато во мне много чего другого есть, — ответила Сашка, забираясь на меня сверху и принимаясь весьма убедительно доказывать преимущество всех ее других качеств над менее развитым чувством юмора…

Кайф обломал телефонный звонок.

— ЧЕГО НАДО?! — спокойно отозвался я в трубку.

— Казачок, — это был голос шефа. Он всегда называет меня Казачком, потому что фамилия моя Козаков. — Ты орешь, словно тебе в задницу ведерную клизму скипидара засадили. Чем занят?

— Читаю, Вадим Марксович, — соврал я.

— Ну и как? — поинтересовался шеф.

— В смысле? — не понял я.

— Книжка подмахивает?

— Я газету читаю, Вадим Марксович.

— Понял, — хмыкнул в трубку шеф. — Скажи газете, пусть подмоется. А сам надевай штаны и приезжай. Проблема.

— Еду, — ответил я и положил трубку.

Видимо, случилось что-то важное. Потому что еще вчера вечером Вадим Марксович дал мне отгул на день. А сегодня звонит и вызывает. Во, блин, где адская работа! Хотя мне грех жаловаться на Вадима.

Встретились и познакомились мы с ним при весьма пикантных обстоятельствах. Я в ту пору только с зоны откинулся. Таскался по Питеру в поисках работы. И везде получал один ответ: подсос, отсос и двадцать раз спустя. Не берем, говорят, уголовников. «Свободен. Отдыхай».

Отдыхаю. В кафе «Амбассадор» на набережной Фонтанки. Накануне продал кое-что из своего доармейского имущества. Конечно, мог бы и куда попроще заглянуть. Но уж очень захотелось комфорта. С детства ненавижу забегаловки. В них вечно прокисшим борщом воняет. Эх! Гулять так гулять!

«Официант! Кофе с пирожным!» Смотрю на этот кофе: а фиг ли его пить?

— Дайте мне водки! — говорю официанту. Ну, вот такое состояние души!

Не успел я рюмашку приговорить, как заходят в зал четверо. Я их еще через окно увидал. Один на «мерее» подъехал, а трое других — на джипе «тойота гранд чероки». Поздоровались они у входа. Я по жестам понял, что холодно поздоровались. Зона, скажу я вам, многому учит. И предугадывать ситуацию — тоже. А посему сразу у меня мандраж предстартовый обнаружился. Задницей чую: канает грандиозный шухер. И точно.

Четверо присаживаются за столик в углу. Официант на цырлах скачет: «Чего изволите?» Они изволили, чтоб халдей испарился. Потом разговорчик забавный слышу краем уха.

— Вадик, ты на днях кредит получил, — говорит один. — Поделиться бы надо. А то ведь не пойдет бизнес — примета такая.

— Ничего я вам платить не буду, — отвечает тот, кого Вадиком обозвали. — Я, — говорит, — с этого кредита еще проценты банку выплатить должен. Так что извините, братаны, — и закурил. А пальцы у него мелко так дрожат, пепел от сигареты на скатерть летит.

Сижу и думаю: действительно, какого полового члена этот Вадик им платить должен? Ни бельмеса в новых уличных порядках не рублю. Полтора года Афган. Затем пятерик за колючкой. Многое изменилось на воле. Бандиты какие-то появились бритоголовые, смотрящие-разводящие… А я только одного «разводящего» и знал. Так черпак в зоновской столовой называют. Дальше слушаю.

— Мы тебе «стрелку» здесь забили, а ты «гонки» устраиваешь…

Ни черта не понимаю. Вроде как не по-русски говорят. И в то же время по-русски. На «феню» блатную не похоже. Что за язык придумали?

А Вадик им отвечает:

— Если, — говорит, — у вас ко мне претензии, обращайтесь в арбитражный суд.

Один поднимается и как зарычит:

— Я тебе, бля, покажу сейчас арбитражный суд, сука! — и на Вадика бросился с кулаками.

Все бы ничего. Но я в зоне воспитанный на понятиях и знаю: чтоб человека сукой назвать, на то основания веские иметь надо. А какие у того быка основания? Сразу видно — сявка мокрожопый.

Короче, подхожу и говорю:

— Кореша, не мое дело, конечно, но не могли бы вы в другом месте отношения выяснить? Тут кафе все-таки.

— Пошел на хер! — говорит мне тот, который на Вадика бросился.

Для тех, кто не в курсе, объясняю: послать человека на три буквы по лагерным понятиям — все равно что обозвать педерастом. А какой же из меня педераст?! Я нормальный. И, век воли не видать, за себя отвечу.

Под коленочку ему носком ботинка шлеп! А бык с копыт — бряк! А его подручные бычата за вилки на столе — хвать. А я им финочку на пружинке-улитке под нос — тырк! И говорю с дикцией и выражением:

— В капусту порежу, свиньи дешевые! — и улыбочка у меня ну просто обворожительная.

Подняли они с полу дружка своего и организованно покинули место проведения общественного досуга.

Вадик концом собственного галстука мокрый лоб вытер и сказал вот так:

— Уф-ф!

— Ты не фырчи, — говорю я ему. — А лучше спасибо мне скажи.

— За что спасибо? — посмотрел он на меня как на болвана. — Они ж меня теперь из-под земли достанут!

— Во ты трус! — говорю я ему.

— А ты смелый? — ухмыляется он.

— Нет, — говорю. — Но за «суку» кому угодно глаз на жопу натяну и моргать заставлю. А он мне отвечает:

— Валил бы ты отсюда, герой.

И в это время в кафе снова заходят те самые четверо. А за ними еще человек пять.

Вадик галстуком своим чуть не подавился. А я к нему поворачиваюсь и говорю:

— Ну так как? Валить?

— Звиздец, — отвечает Вадик. — Теперь точно убьют.

— Не боись, — отвечаю. И сам не боюсь. Потому что среди вновьприбывших, ну из той, дополнительной пятерки, знакомую ряху вижу.

Жорик Костыль кореша моего зовут. В зону учкудукскую его к нам через год из-под Ташкента перевели. Алмалык — город такой есть. Костыль там срок мотал. Оттуда и перекинули, «разбивая устойчивую воровскую группу». А в нашей зоне его по беспределу опустить вздумали. Менты подставу состряпали, точно знаю. Так он, чтоб, значит, не опуститься, сам себя покалечил. Это — отдельная история.

Костыль меня увидал и в хохот.

— Ну вы, блин, даете! — повернулся к своим. — Это ж Жека Красноармеец! Жека! — и давай обниматься со мной.

Те стоят, как дебилы, глазами хлопают, ни фига не понимают.

Ну, я Костылю рассказал все чин-чинарем, как дело было. Затем посидели, выпили. Жорик на жизнь посетовал. Мол, трудно нынче бабки делать, менты прижимают, фирмачи борзеют.

Поздно уже было, когда мы с Костылем прощаться стали. Обменялись телефончиками. А Вадик все это время с нами был. Он мне и предлагает:

— Хочешь, подвезу?

Конечно, хочу! С роду в «мерседесе» не катался! Ну а по дороге мне Вадик работу предложил. Я не отказался. С тех пор у него.

А сейчас еду к нему и думаю о Сашке. С ней тоже все прикольно.

Я, как у Вадика работать стал, тачку получил. Не ахти какую по сравнению с его «мерсом». «БМВ-318». Но все ж таки не на трамвае. В первые дни, то есть ночи, как от дел освобожусь, мотаюсь по городу из конца в конец. Ну, нравилось колесить! Удовольствие получаю. Опять же Вадик не против, лишь бы не влетел никуда. А так — хоть до рассвета. Мое дело.

Еду по проспекту Мориса Тореза. У гостиницы «Спутник» сворачиваю на Курчатова. На обочине девчонка стоит. Ха-а-арошенькая! У меня аж слюни потекли. Я возле нее тормознул:

— Девушка, подвезти?

— Спасибо, — говорит. — Отвали.

И назад отступила.

Делать нечего. Нет так нет. Поехал дальше. потихоньку. А сам от девчонки глаз оторвать не могу о зеркало заднего вида таращусь. И все удаляюсь от нее, удаляюсь. Вдруг смотрю: рядом с ней «Волга»-такси тормознула. Из машины мужик выскочил и давай ее насильно в салон запихивать. Во, думаю, наглость! А девчонка, видать, нормальная. Дерется, сопротивляется.

Я задним ходом в обратку. И когда к ним подъехал, они уже ее в «Волгу» запихнули. Пришлось своей машиной дорогу перегородить. Вышел и, как всегда, сначала вежливо:

— Гондоны рваные! Отпустили мочалку! Чердаки развалю!

Видать, не поняли. Потому что водитель такси с монтировкой вышел, а второй — с ножом кухонным. Откуда в такси кухонный нож, я разбираться не стал, потому что торопился с девчонкой познакомиться. Таксиста и пассажира его в багажник такси засунул и закрыл там. Потом в салон заглянул. Девчонка там сидит и хохочет, дура.

— Чего ржешь? — спрашиваю.

— Родственники! — и давится со смеху.

— Какие родственники?! — спрашиваю. А она сказать уже ничего не может, за живот хватается и на багажник кивает. Ну, я чувствую, что-то не так. Тряханул ее пару раз. Успокоилась.

— Открой их, — говорит. — Это братки!

— Тем более, — говорю. — Не открою.

— Да нет! — машет она руками. — Родные братья! Я с матерью поругалась и из дому ушла. Маманя браткам в Сертолово позвонила, они живут там. Меня по всему городу разыскивали. Случайно наткнулись. Домой хотели отвезти. А тут ты, защитник! Ой, умру! Ой! Не могу! — и снова в хохот до изнеможения.

Пришлось мне братьев ее открыть. И даже извиниться. Я ж вежливый. Так и познакомились. На мировую я им литруху водочки выкатил. Сам пить не стал, поскольку утром с меня Вадик семь шкур за перегар сдерет. А посидеть посидел. И с матерью Сашкиной познакомился. И саму Сашку с мамашкой помирил, В общем, все путем. А братки ее меня зауважали безмерно. Герой, говорят. Какой там на фиг герой?! Просто девка понравилась!

Еду вот теперь и думаю о ней. А в офисе меня Вадик ждет. Что-то там у него стряслось. Что? Приеду, узнаю.

От Питера кайфую! Скажу без балды: одно дело на город смотреть из окна троллейбуса и совсем другое — из салона хорошей тачки. За рулем одно плохо — пробки. Гаишники на перекрестках палками машут. А толку? Поубивал бы на фиг! Ну, не в прямом смысле, конечно. Так, поджопник залепить — одно удовольствие! Жаль, что такого удовольствия мне никогда в жизни не представится.

Да! О главном! Кем же я работаю у Вадика? Блин, сам забыл. Ага! Вспомнил! В трудовой книжке записано: «Заместитель генерального директора по вопросам общего консультирования персонала в области гуманитарных и системных исследований». Понятно, да? Кто не въехал, я не виноват. Расширяйте кругозор, совершенствуйтесь в познании окружающей действительности. Одно могу сказать с полной уверенностью: работа адская. Ну да я уже говорил.

А пробки! Под Медным всадником конь заржал. Ой, нет. Это сзади кто-то кому-то вмазал. ЗИЛ-130 на «Запорожец» наехал. Ему можно. У него рожа шире. В нашей жизни вообще все так. Тот прав, у кого больше прав. А у «Запорожца» какие права? Сплошные обязанности. ЗИЛ на борту двери и рамы красного дерева везет. На дачу крутому хозяину. Значит, сам тоже крутой. А в «Запорожце» за рулем мужик красноносый и тетка — булка сдобная. С голодухи, наверное, распухла.

Ну наконец! То есть в конце концов. Приехал. Вот он, офис. И «мере» Вадика припаркован. И хероватина длиннющая рядом стоит, никелем сверкает. «Кадиллак» называется. На восемь человек пассажиров. С кондиционером, спутниковым телефоном, телевизором и баром-холодильником. Убогость, короче. Значит, гости в конторе. Кого принесло? Вынесем.

Чего-то я раздухарился. Не к добру это. А кто от меня добра ждет, добром и подавится. Не, ну правда, кого надуло?

Вот они — восемь негритят из «кадиллака». И негритиха с ними — девятая. Негритята черные. Лица кавказской национальности называются. А негритиха — белая. Может, она, конечно, розовая. Я к ней под юбку не заглядывал. Пока что. Но — блондинка. Правда, крашеная. А ноги! Стройные! Длинные! Эх!

Негритята засекли, что я, как вошел, так на ее ноги и загляделся, и давай зубами скрипеть. А хера ли скрипеть, кариес наживать? Бабу вашу я не уволоку. У меня Сашка есть. А у Сашки такое есть, что я ни на какие ноги не променяю.

Значит, так. Захожу в кабинет Вадика. Шеф за столом сидит. Тише воды, ниже травы. Валерьянку пьет.

Негритиха в кресле расселась. Тоже пьет. Виски из Вадикиного бара.

Негритята у окон и дверей стоят в почетном карауле. Жаль у меня огорода нет. Отменные пугала.

А негритиха мне кого-то напоминает. Сначала я подумал, что шлюху с Невского. Но потом решил, что Вадик не станет средь бела дня к себе дешевку приглашать. Да еще с такой свитой. И где уличной шалаве таких страшилищ набрать? У девочек на Невском голубые сутенеры и приличная охрана. Не то что эти говноеды. Никак мне не вспомнить, кого ж она мне напоминает? Садюга и тварь — к гадалке не ходи.

— Вадим Марксович! — говорю я. — По вашему приказанию прибыл!

И как бы не замечаю тусовку черную. А тот, который возле окна стоит, на индюка похож из-за носа своего, скривился так и говорит:

— Ты что, здесь приказываешь? — и на Вадика смотрит.

Понял я, что дело плохо. Присел на стульчик у рабочего стола шефа, и скромно так сижу, жду указаний.

— Что случилось, Вадим Марксович? — для порядка спрашиваю.

— Вот, — говорит Вадик. — У ребят претензии. Я по сторонам огляделся. Ослеп я, что ли? Не вижу никаких ребят. Быки тупоголовые — да. А ребят, как выразился шеф, в упор не наблюдаю.

— Какие претензии?

— Говорят, что я им водку подвальную двинул в прошлом месяце.

— А водяра путевая была? — Это я у него спрашиваю, потому что в качестве водки разбираюсь, только когда сам пью. А продает ее Вадик. Мое же дело — сами знаете, гуманитарные и системные исследования.

— Да вроде… — неуверенно отвечает шеф. Негритиха как сидела, так и сидит. Лыбится и виски потягивает. Дура набитая. Это виски Вадику из Китая для гостей прислали. Его там из фекалий пекинесов перегоняют. А она пьет. Значит, к вечеру надо в морге столик бронировать. Нынче там, как раньше в авиакассах с билетами на Сочи. Напряженка. Может, подсказать? «А может, не надо?» — говорит мне мой внутренний голос. Он у меня страх какой мудрый.

— Так «вроде» или путевая? — спрашиваю у Вадика.

А он в ответ, зараза, пожимает плечами. Ладно. Беру базар на себя.

— Ребята, — обращаюсь к делегации, — давайте жить дружно.

— Слушай, Леопольд! — подает голос негритиха. — Тебя кто-нибудь о чем-нибудь спрашивал? Ты лучше говорильник свой к этому придурку разверни. Я жду еще пять минут. Потом — мошонку наизнанку.

— Вадим Марксович, — разворачиваю «говорильник» к «придурку». — Чего она ждет пять минут?

— Денег, — отвечает Вадик.

— И много? — Я засовываю руку во внутренний карман куртки, словно хочу достать оттуда бумажник с бабками, и пока руку не вынимаю.

— За всю партию паленой водки плюс двадцать пять процентов штрафных санкций за невыполнение условий договора, — заученно трындит шеф.

— И сколько это в баксах?

— Двести пятьдесят тысяч плюс шестьдесят две пятьсот.

— До фига! — округляю глаза.

Интересно, поверят они или нет, что я за такими деньгами в карман полез?

Не поверили. Как только я руку за пазуху сунул, «индюк» в своей правой руке ствол нарисовал и затворную раму передернул. Урод!

Я спокойно авторучку достаю, со стола шефа листок бумаги беру и писать начинаю. Записывать — так точнее. Потому что писать (как вы наверняка подумали) в критических ситуациях я завязал еще в Афгане. Когда закончил, бумажку негритихе протянул.

— Что это? — спрашивает она.

— Сертификат качества, — отвечаю. У быков глаза кровью налились. На шеях вены вздулись. Ноздри ходуном заходили. И все они дружным стадом на меня двинули. Дался я им! Коррида. А я кто? Тореадор? Не угадали. Я очень вежливый и спокойный. Потому и предупредил:

— Осторожно, дегенераты!

Встал быстрехонько со стульчика, на котором сидел, и перевернул его. Теперь признаюсь, что не случайно я сразу же на тот стульчик сел, как только вошел в кабинет. К днищу сиденья еще с полгода назад мною собственноручно были привязаны две интересные штучки. Картонная коробка с надписью «ARIEL» и часы, какие используют в вертолетах, подводных лодках, танках и прочей военной технике. От коробки к часам и обратно спиралями тянулись разноцветные провода. Один проводок — красный и самый толстый из всех — я зацепил мизинцем и натянул.

Быки остановились на полпути как вкопанные. Негритиха уронила нижнюю челюсть на свою плоскую грудь и забыла привести ее в обратное положение. Вадик болезненно застонал.

— Щас как ж-жахнет! — пообещал я. — И паленую водку будут пить наши друзья на наших поминках!

— Стой! — пришла немного в себя негритиха. — Не надо горячиться. Давай все спокойно обсудим. Я вижу, ты парень серьезный. К чему глупости?

— Стою, — ответил я.

А куда мне деваться? Они не в курсе. А я-то знаю, что вся эта сложная конструкция не взрывное устройство, а самое обыкновенное отстирывающее средство и будильник! Пугач для такого вот случая. На лохов рассчитанный. Иногда срабатывает.

Смотрю — гости замешкались. Секунд на пять. Потом из картонной коробки (некачественно заклеивают, болваны!) посыпался на пол стиральный порошок — продукция компании Procter & Gamble — херня редкая, да к тому ж вонючая, падла! Зато отстирывает хорошо. Я пробовал. Вадик однажды чехлы в «БМВ» свекольным салатом облевал.

Как только порошок на пол просыпался, негритиха носом подергала и как взвизгнет:

— Взять его!

Тут негритятам все до балды стало. Команда получена — надо выполнять. Бросились они на меня, глупые, как на младенца. Без разведки, без страховки. Нельзя ж меня так недооценивать!

Тот, который «индюк», сам дыню свою под кулак подставил. Второй очень удобно сбоку находился, и профиль его мне больно понравился. Враз пяткой нокаутировал. У него аж сопли из носа брызнули. Весь стол Вадику испоганил. Я думал, Вадик сердиться станет. А он ничего. Сидит себе. Только слегка побледнел и онемел. Третий бык с лету в пах получил и сложился пополам со словами искренней благодарности.

— Недоделки! — снова взвизгнула негритиха. На коленях у нее сумочка лежала кожаная. Она шустренько так из сумочки крохотный никелированный пистолетик достала. Пока я негритятами занимался, ее из поля зрения выпустил.

А пистолетик в ее руке негромко так сказал:

— Пук!

И еще два раза:

— Пук! Пук!

Ну, думаю, в этой блестящей пукалке еще на два «пука» осталось. Рванул к белокурой негритихе, дабы оградить ее от греха смертного. Убить же может как не фиг делать. А потом всю жизнь прощение у Бога вымаливать.

У быков, похоже, стволов больше не было. «Индюк», как только по балде от меня схлопотал, волыну свою выронил. Она под книжный шкаф залетела — не вытащить. А больше никто из них пушки не доставал.

Ну, лечу я к даме. А наперерез мне целых два бычонка — отряд заграждения, ёшь-тридрить! Я с перепугу голову наклонил, словно козел бодливый, и в живот одному — бум! С изюминкой вышло. Бедолага впечатался в пенал со стеклянными дверцами. Там Вадик миллион толстых папок с бумагами хранил. Вот этими папками отлетевшего дурня и засыпало. А они, папки эти, ох, нелегкие, я вам скажу! Одной пыли — с тонну.

И в эту секунду никелированная штучка еще раз:

— Пук!

Вадик под стол — брык! А на столешнице брызги крови. Я только мельком глянул, сразу определил: пуля в череп шефу угодила. И зря я в ту сторону вообще глянул, потому что следующий, последний в крохотном пистолетике «пук», предназначался для меня. Ка-а-ак ежанет в плечо! Вот это пукалка! Меня с копыт моментом сбило.

Почему так? Кино смотришь, боевик какой-нибудь крутой с Ван Даммом или Шварценеггером, в него, блин, десять пуль всаживают, а он еще умудряется прыгать, как стрекозел, и при этом отстреливаться! В жизни же фиганут из плевалки, пулька там со спичечную головку, а тебя будто молотом зашарашили.

В общем, рухнул я как подкошенный. Сознание не потерял. Но больно, зараза! Лежу, вою, как волк на луну. Чувствую, негритиха, паскуда, ко мне подошла тварь, ноги об меня вытирает. Тут я мигом вспомнил кого она мне напоминает. Вспомнил и содрогнулся…

— Лариска! — Это я слышу, как один из черных к ней обращается. — Зачем стреляла? Нам Конопля яйца за мокруху поотрывает.

И тут я окончательно офонарел. Уж кого-кого, а летёху, взводного своего из Афгана, я по гроб жизни помнить буду. И настолько я был потрясен услышанным, что даже стонать и выть перестал.

— С Витьком я договорюсь, — отвечает негритиха Лариска. — Не твоя забота. Посмотри, что там с Вадиком. Он, кажется, покойник, — спокойно, тварь, говорит, словно не человека, а муху раздавила. И снова я вспомнил, на кого она похожа…

— Лариска! — крикнул другой черный, кажется «индюк». — Сматываемся! Вадик — труп! Ты ему в башку засадила!

А я, бляха муха, лежу, боюсь пошевелиться. Что я, в натуре, Рэмбо? Щас дернусь, и меня прикончат. Им теперь все равно.

Но, слава Богу, им было не до меня. «Индюк» сунул руку под книжный шкаф и достал оттуда свой оброненный ствол. Все другие тем временем покинули кабинет, и он бросился за ними следом. Уже через несколько секунд я услышал, как от офиса, недовольно урча, отъезжает их «кадиллак».

Ну и вляпался! Врагу не пожелаешь. И Конопля снова в моей жизни возник. И Вадик пулю черепом поймал. Невезуха, ёшкин кот! Орать хочется от отчаяния. А фиг ли толку?

Но заорал не я. Вадик. Вадик! Он жив! Или воскрес? Фигня. Воскресают лишь святые. А мой шеф, насколько я успел разобраться, отнюдь не святой.

— Ой, бля! Голова! — хватаясь окровавленными Руками за столешницу, Вадим Марксович выбрался из-под стола.

— Очухался, дурила тряпочная! — Впервые после приема на работу я обратился к Вадику на «ты». — Я уж думал… А ну, дай посмотрю.

Я подошел к нему и принялся рассматривать рану. Как оказалось, пуля прошла по касательной, лишь чиркнув черепную кость. Таким образом, шеф получил небольшую контузию. Тот самый случай, когда много шума из ничего. Крови море, а толку… Что я такое говорю?! Есть толк! Он ведь жив остался!

Сбегав к машине, я притащил аптечку и наскоро перевязал Вадика и себя.

— Ссышь? — спросил я его, когда мы сидели и пили нашу добротную русскую водку, празднуя свое второе рождение.

— Честно?

— Честно.

— Ссу.

— Правильно делаешь. Знаешь, кто такой Конопля?

— В первый раз слышу.

— А я знаю.

— Откуда?

— От верблюда.

— Шутишь все…

— На полном серьезе.

И я рассказал Вадику историю десятилетней давности, происшедшую со мной и гвардии лейтенантом Коноплиным на Афгано-пакистанской границе.

— Так ты чё, в Афгане служил?! — удивился Вадик.

— Воевал, — уточнил я.

— То-то я смотрю — борзый.

— Ты что-то имеешь против?

— Да нет, — махнул рукой Вадик и налил себе еще водки.

— Что дальше делать думаешь? — спросил я.

— Все-таки попытаюсь договориться с Лариской.

— Поражаюсь твоей тупоголовости! — не выдержал я. — Неужели тебе до сих пор не понятно, что Лариска эта — мокрощелка драная! Над всей заморочкой стоит Витек Конопля. А он теперь с тобой разговаривать не станет. После того, что произошло.

— Что ты предлагаешь?

— На мой взгляд, отступать некуда. Оставайся для Конопли и Лариски мертвым. Я постараюсь кое-что разузнать. Одно знаю точно: пронюхают они, что ты выжил, добьют.

— А ты?

— Я — другое дело. Всего лишь твой халдей. И к тому же Конопля пока не знает, что я — это я.

— Ну а цель? Конечная цель?

— Сдается мне, что пошла жесткая игра.

— Собираешься их убить?

— Дурак ты, Вадик. Человек не муха. Подумаю, как обойтись без этого. А тебе на время лучше исчезнуть.

— Куда же мне деваться?

— Найдется местечко, — сказал я. — А пока что дай все координаты этой Лариски. Ты ж с ней какие-то договора заключал.

— Да-да, конечно!

Ну, не идиотская работа?!

Я привез Вадика на квартиру к Сашкиной матери. И Сашка с нами была. Сижу на кухне за столом, бурчу себе под нос:

«Крыса-крыса-крыса Ты моя Лариса!..»

— Что за Лариса? — ревниво спрашивает Сашка.

— Мразь поганая и садистка, — отвечаю и чувствую, что Сашкина ревность отступила.

— Расскажи, — говорит.

А рассказывать не хочется. Лариска напомнила мне прапорщицу-контролершу из учкудукской зоны. Есть там одна такая погань…

Она уже пятнадцать лет служила в исправительно-трудовой колонии. Другой работы для себя не мыслила, потому что ее мать с отцом также всю жизнь свою отдали колонии, верно служа идеям Железного Феликса.

Злые языки трепали по баракам ИТК, что она была слаба на это дело. В смысле, на мужика. К тому ж тянуло ее в большей степени на заключенных — урки голодные и смелые в проявлении своих физиологических желаний. А похотливая прапорщица частенько «ныряла» в промзону к расконвоированным, «манту-лившим» остаток срока на добыче угля. Обворожить для этих целей кого-либо из сослуживцев не удавалось — природа не наделила ее даже мало-мальски привлекательной внешностью, а шрам на шее, полученный от удара зэковским ножом, просто уродовал. Контингенту же, плотно населявшему территорию колонии, было наплевать с голодухи на внешние данные одичало-страстной контролерши. Постелью в таких случаях нередко служили угольные карьеры и подсобки для инвентаря.

Плотская одержимость — не единственное, чем отличалась потомственная тюремщица. Обитатели зоны слагали о ней жуткие легенды, леденящие кровь самых отпетых рецидивистов.

Говорили, что Витьку Скрипача, известного всему Уралу карманника, прапорщица заживо сожгла в топке центральной котельной за то, что он отказал ей в ласке. А подругу Порика, кавказского вора, приехавшую к мужу на свиданку, выследила на обратном пути и пристрелила. Лева Шайба, отбывавший третий срок за вооруженный грабеж, попал в «шизо» за «отрицаловку». Прапорщица прямо в камере перетянула ему «хозяйство» капроновым шнуром и изнасиловала до смерти.

Никто ничего не выяснял и не доказывал. Пропал «зэка»? Да и хрен с ним! Мало ли их гибнет по лагерям и тюрьмам великой советской Родины!

Крепко пила. Благо, добра этого хватало. По сути трезвой прапорщицу можно было увидеть лишь два раза в год, когда личному составу устраивался строевой смотр и к ним в глубинку приезжало высокое большезвездное начальство из Ташкента. Остальное же время пожирали сивушные будни в царстве клопов и колючей проволоки.

Конечно, Лариска — красавица, можно сказать, а та прапорщица — уродина. Но внутренняя суть одинакова. В глазах Лариски отчетливо читались жестокость и презрение ко всему окружающему. И прапорщица тоже частенько о тела избитых зэков ноги вытирала…

— И что теперь делать? — прервал мои горестные воспоминания Вадик.

— Снять штаны и бегать, — ответил я. — А если серьезно, то сиди здесь и никуда не высовывайся. Нет тебя ни для кого. А я постараюсь слух пустить, что тебя сегодня замочили.

— Ну ни черта себе! — возмутился Вадик.

— Иначе подохнешь от пули Конопли, — нарисовал я ему перспективу.

Был уже поздний вечер. За день мы все здорово передергались, и мне лично хотелось спать. Сашкина мать постелила мне и ей (Сашке) в отдельной комнате. Вадика уложили в кухне на раскладушке. Не очень удобно. Потерпит.

Вырубился я мгновенно, не обращая никакого внимания на приставания своей пылкой возлюбленной. И снилась мне ночью всякая чушь.

— Ма-а-а-ма-а! — кричу я и просыпаюсь в объятиях любимой Сашки.

— Женька! Что с тобой?! — встревоженно спрашивает она и целует меня в лоб, как ребенка. — Ты весь мокрый. И так кричал во сне!

— Кошмар приснился, — объясняю, вытирая потный лоб.

Может, ну ее на фиг, такую работу?

Нет, вначале нужно разобраться с Коноплей. А то еще чего доброго он со мной разберется.

От моего крика проснулся даже Вадик — прибежал из кухни, где его оставили с вечера почивать на раскладушке. Часы показывали половину второго ночи. Выспались!

Вадик притащил из кухни сигареты, и мы все втроем закурили прямо в комнате, усевшись на разложенном диване. Не хотелось бродить по скрипучим половицам, лишая сна гостеприимную хозяйку квартиры. Сашкина мать спала в своей комнате, самой дальней от кухни и прихожей. Поэтому, наверное, не услышала моего дикого вопля.

Выкурили по сигарете и сидели молча. Вадику не хотелось уходить, а мне не хотелось, чтобы он оставался. В конце концов я сказал без обиняков:

— Саня, а не пора ли нам пора?

Шеф все понял и молча удалился.

…Подушка мягкая, а Сашкина рука нежная и теплая. Я целовал эту руку, и губы мои чуть подрагивали от волнения, которое я испытывал в сию минуту. В квартире было тепло, и питерский ветер тщетно надрывался, бросая пригоршнями в плотно закрытые окна ледяной дождь. Близился рассвет, но спать не хотелось. Я искренне любил эту девочку. Тысячу раз благодарил судьбу за то, что вновь мог видеть Сашку, мог чувствовать ее тепло, слышать ее голос. И плевать на все передряги и неудачи.

— Саня…

— Что?..

— Я тебя…

— Не ври…

— Не буду…

— Саш…

— Что?..

— Я… тебя…

— Не… ври…

— Ты дашь мне сказать? — шутливо-яростно бросился всем телом к девушке, страстно осыпая прикосновениями губ каждый миллиметр ее кожи. Сашка затрепетала всем своим существом, крепко прижимаясь ко мне. Из ее груди вырвался сладкий стон, длинные ухоженные ногти истово впились в мою спину.

Поцелуи становились нежнее и продолжительнее, и хотелось, чтобы утро подольше не наступало.

Запыхавшись, она чуть отстранила меня, заглядывая в глаза и улыбаясь:

— Женька! Ты — хищник!

— Я — лев! Я — царь зверей и маленьких зверюшек!

— Ты — Маугли, — ласково произнесла девушка и нежно поцеловала меня в шею. — Такой же дикий и необузданный.

Я вскочил на кровати, вскинул вверх сжатую в кулак руку, по-индейски улюлюкнул и картинно продекламировал:

— Мы с тобой одной крови! Ты и я! — после чего вновь отдал себя объятиям Сашки.

Ритмично долбила стену спинка дивана. Ворчливо скрипел паркет. Подушки и одеяло каким-то образом оказались на полу. У соседей наверняка осыпалась штукатурка. Да черт с ними, с соседями! А на кухне Вадик ворочается, выжимая из пружин раскладушки жалобные всхлипы. И Вадик — пошел к черту! Все проблемы из-за него.

— Мне никогда в жизни так хорошо не было, — устало, но предельно счастливо произнесла Сашка, когда все закончилось. — Я даже представить себе раньше не могла, что такое бывает. Будто крылья вырастают. И хочется взлететь в небо…

Уже не слушая окончания фразы, я неслышно поднялся и скользнул с дивана на пол.

— Ты рехнулся? — Сашка вытаращила глаза, глядя на меня словно на умалишенного. — Тихо!

— Что? — Она все еще не могла понять, в чем дело.

— Тс-сс! — Я приложил палец к губам. Указательным другой руки показал в сторону входной двери.

Едва слышно оттуда донесся металлический царапающий звук. Что-то тонкое, иглообразное тревожило внутренности дверного замка. И это «что-то» мне было хорошо знакомо. Такой звук, неуловимый для слуха дилетанта, могла издавать только отмычка.

Кто-то шел в гости. А разве кого-нибудь ждали?

— Ты кого-то ждешь? — тихо спросил я. Сашка в ответ лишь покрутила пальцем у виска. Между тем она не преминула плавно нырнуть в адидасовский спортивный костюм, который до того момента покоился на пуфике у трюмо.

— Иди к маме и не высовывайтесь, — скомандовал я и бесшумно переместился в коридорчик. Затаился там, выжидая, пока гости откроют дверь и войдут.

С лестничной клетки дыхнуло холодом.

Скотство! Значит, моя затея с мертвым Вадиком не удалась. Они выследили меня. И, естественно, знают, что Вадик жив. Ладно, негры, поиграем в казаки-разбойники!

Вадик мирно сопел в кухне на раскладушке, а я в чем мать родила притаился в коридорчике между кухней и прихожей. Сашка, как ей и было сказано, находилась в спальне с матерью. Электрический свет я включать не стал, и контролировать ситуацию можно было только по звукам.

Вот медленно отворилась входная дверь. Голыми икрами я почувствовал дуновение прохладного воздуха. Вот в прихожую крадучись шагнул человек. Блин!!! Второй… третий… четвертый!!! Многовато.

Двое непрошеных визитеров шагнули в комнату, где еще минуту назад находились я и Сашка. Другая пара осталась в прихожей, прислушиваясь к шорохам ночного обиталища.

Затем секунды напряжения принялись бешено изрыгать импульсы действия. Первое, что явственно услышалось, были четыре приглушенных хлопка — будто пробки из бутылок шампанского. Стреляли из двух стволов одновременно. С глушителем — это понятно. Типовую принадлежность оружия разгадывать было некогда. Видимо, били по разложенному дивану. Вслепую. Сейчас они обнаружат, что стреляли по пустой постели, и рванут в соседнюю комнату. Последнее в мои планы не входило. Иначе на черта я торчу здесь, прикрытый лишь платьем Адама?

Я, чуть пригнувшись, шагнул вперед. Первый удар рукой — в пах. Тот, кто рискнул лидировать в пробежке «прихожая-спальня», сложился пополам, не издав ни звука. Второй, не успев ничего сообразить, поймал мощный тычок внешней стороной стопы в горло под подбородок. Его отбросило назад, к входной двери, и гулко шлепнуло об эту самую дверь.

— Уф-ф! — Я глубоко выдохнул и, повернувшись, шагнул к спальне, где еще оставались незадачливые стрелки. Но тот, кого я несколько мгновений назад успокоил ударом в пах, успел оклематься. Мне едва удалось уклониться от колотухи в голову. Но это движение противника оказалось для него роковым. По инерции он подался глубоко вперед, таким образом открывшись. Ему эта ошибка дорого обошлась.

Левая моя рука скользнула к его затылку, и палец жестко впился в отверстие левой ушной раковины. Открытую же ладонь правой я тут же, уперев в челюсть будущего покойника, коротко и резко двинул от себя. Хруст шейных позвонков подтвердил правильность принятого решения. Теперь покойник из разряда потенциальных перешел в состоявшиеся. Но пора было познакомиться со стрелками.

В спальне картина развивалась следующим образом.

Стрелок, бросившийся на меня, даже не успел пожалеть об этом. Я, как говорится, «на автомате» увидел перед собой цель — его шею. Через две секунды он лежал на спине возле дивана в черной луже крови. Пробивающийся через окна рассвет позволял разглядеть это. Там, где у него ранее находился кадык, зияла кровоизвергающая дыра с вывернутыми наружу лохмотьями шейных мышц и сухожилий. Рядом валялся пистолет.

Долго осматриваться было недосуг, так как второй бандит вскинул в мою сторону ствол. Не отдавая себе отчета в действиях, я рухнул на пол, выполнив одновременно кувырок через правое плечо и правой же рукой подхватывая оброненное бандитом оружие. Нажал на спуск. В лицо мне тут же хлестнули вязкие горячие мозги. Отбросив ствол, я с омерзением отер лицо. По стенке опустился на пол, ошарашенно оглядываясь.

Вся схватка в целом заняла не более трех минут. А крови, мозгов и прочей гадости по комнате и прихожей было — как на живодерне.

Немного успокоившись, я прошел на кухню, достал из холодильника бутылку «Столбовой», которая оставалась с вечера, и несколько раз крупно из нее глотнул.

— Дай… — сюда же вошла Сашка и протянула к бутылке дрожащую руку. Так же глотнула из горлышка. Она, оказывается, наблюдала за всем происходящим через дверную щель.

— Ну, здравствуйте, гости, — прохрипел я.

И только теперь мы заметили, что на раскладушке нет Вадика. Он с перепугу забрался в тумбу под раковиной, где стояло мусорное ведро. Картинка вызвала у нас долгий нервный смех. Вадик застрял в тесном пространстве и, сопя, кряхтя и матерясь, никак не мог выбраться оттуда.

Сашкина мать выглянула из своей комнаты в коридор и тут же свалилась в обморок. Мы из кухни услыхали грохот упавшего тела и бросились к ней на помощь.

Когда матери полегчало, истерика началась у Сашки. Она бросилась на меня с кулаками. Остановить ее не представлялось совершенно никакой возможности.

— Ты во всем виноват! Ты! — кричала она, заливаясь слезами и дрожа всем телом. — Как ты смел навести бандитов на этот дом?!

— Саша! Сашенька! — Я прижимал ее к себе и сам готов был пустить слезу от жалости к этой маленькой милой девчонке, которая, действительно по моей вине, попала в страшную историю.

— Ты негодяй! Ты грязный, мерзкий! — не унималась Сашка.

Я прекрасно понимал, что в тот момент она не отдавала себе отчета в словах и поступках. Надеялся, что пройдет какое-то время и она успокоится, все поймет и не будет столь жестока ко мне. Но от этого не становилось легче.

— Хорошая моя! Любимая!..

— Молчи! Умоляю тебя: молчи! Я не хочу тебя слышать! — скороговоркой выдавала Сашка. — Я ненавижу тебя!

Конечно, кто я сейчас в ее глазах? Подлец и убийца. Ведь если в дом к ее матери пришли по моей вине эти люди, значит, что-то меня с ними связывает. А коль так, то и я недалеко от них ушел. И потом, я как мужчина просто обязан был это предвидеть и оградить ее от случившихся неприятностей. Не так ли? Выходит, я подставил ее, как принято теперь говорить. Подверг опасности.

Вадик в это время понуро сидел за кухонным столом и допивал остатки водки. Однако алкоголь не снимал напряжения, наоборот парализовывал волю и лишал человека способности здраво оценивать происходящее. Логика мышления подвыпившего всегда более чем нестабильна и необоснованна.

Впрочем, пока я находился рядом с этим горе-бизнесменом, от него не требовалось принимать какие-либо ответственные решения.

Когда Сашка выплеснула на меня весь запас отрицательных эмоций и, громко хлопнув дверью, ушла в комнату к матери, я подсел за стол к Вадику. Достал из холодильника еще одну бутылку и отыскал там же пол-литровую банку с маринованными миногами в горчичном соусе. Тот не обратил на меня никакого внимания. Он, похоже, находился в полнейшей прострации.

— Ну, что скажешь?

— Ничего не скажу, — безразлично ответил он.

— Что, блин, жизнь кончилась, время остановилось и — лети все на свете к чертям собачьим, да?

— Я погиб, Казачок. Это — конец…

— Ага! «Это конец!» — подумал Штирлиц, сунув руку в карман брюк. А до конца оставалось еще три сантиметра! — процитировал я пошленький анекдот.

— Ты о чем? — не понял Вадик.

— О тебе, дружище.

Как-то само собой сложилось за эти сутки, что мы с Вадиком перестали быть друг для друга начальником и подчиненным. Нависшая опасность моментально стерла все субординационные грани. И какая, к лешему, субординация, если впереди светит вполне реальная возможность отправиться на тот свет. Там, как известно, все равны. И Вадик с его миллионами, и я, радующийся каждой «стошке».

А чего я жду, собственно говоря? Полная хата трупов! Конопля с Лариской на хвосте висят! А я сижу на жопе и ничего не предпринимаю.

Загрузив в желудок полстакана водки и закусив миногами, я схватил телефонную трубку и набрал номер, который как-то оставил мне зоновский корешок — Костыль.

— Слушаю. Говорите, — ответили на другом конце провода.

Я взглянул на часы. Без четверти пять. Раннее утро. А тот, кто снял трубку, будто всю ночь только и ждал моего звонка.

— Здравствуйте, — говорю я в микрофон и не знаю, как продолжить общение. Назвать Костыля Костылем или же обратиться по имени?

— У вас тридцать секунд. Говорите. Слушаю, — сухо, но достаточно вежливо предупредили меня.

— Жору можно? — растерянно спросил я, решив-таки обратиться по имени.

— Георгий Михайлович отдыхает. Вы можете оставить для него информацию. Я запишу и обязательно передам.

Действительно, пять утра! Какой нормальный человек в это время бодрствует? И у меня еще хватило ума звонить в такую рань. К тому же я и понятия не имел, что Жорик Костыль теперь — Георгий Михайлович.

— Прошу извинить, — робко проговорил я. — Если не трудно, передайте, что звонил Красноармеец, — назвав свою зоновскую кличку, я несколько смутился. Но, похоже, говорящего со мной это странное прозвище ничуть не удивило.

— Вас понял. Передам. До свидания, — и повесил трубку.

Я успел лишь прикурить сигарету, как раздался телефонный звонок, заставивший меня вздрогнуть.

Сашка выбежала из комнаты и сняла трубку:

— Алле! — и затем удивленно посмотрела на меня. — Это тебя…

— Да, — неуверенно ответил я. Кто бы мог мне сюда звонить? Если Жорик, то я не давал ему этого номера. А если Лариска или Конопля?

— Одну секунду, — послышалось в трубке. — С вами будут говорить.

После короткой паузы я услышал голос Костыля:

— Красноармеец, это я. Ты звонил. Я слушаю.

— Жорик?! — изумился я. — Но как?.. Номер…

— Твой номер сканировали. Говори, какие проблемы?

Я вкратце рассказал о случившемся сегодня под утро.

— Значит, порюхался. Жди. Приеду. Появился Костыль через час.

— О-о! Красота-то какая!

Он осторожно, на носках своих лакированных туфель, прошел в прихожую, заглянул в спальню.

— Костыль, тут такое творилось… — еле проговорил я.

Вадик оставался абсолютно безучастным. Он уже здорово набрался.

— Спокойно, — обратился ко мне Жорик. — Объясни толком, что за побоище вы тут устроили?

— Ввалились какие-то… — неопределенно ответили.

— Кто ввалился? Зачем ввалился? — повысил голос Костыль. — Поточнее можно?

— Нельзя. Сам ни черта не знаю.

— Так уж и не знаешь? — засомневался в моих словах Костыль.

— Есть одна прикидка. Но это — длинный разговор. Там четыре дырки в подушке.

— Что? Стреляли? — изумился Костыль.

— Стреляли.

Он еще раз заглянул через дверь в спальню.

— В милицию звонили?

— Не додумались! — едко съязвил Вадик, неожиданно приободрившись.

— А ты молчи, когда люди разговаривают! — рыкнул в его сторону Жорик.

Вадик все понял и заткнулся.

— Значит, так, — решительно произнес Костыль. — Сейчас все поедете со мной. По дороге расскажешь, кто и что к тебе имеет. Быстро оделись. Ты так и будешь с голой жопой сидеть? — вопрос был адресован ко мне.

Только теперь я вспомнил, что с ночи не одет.

— Сюда я пришлю уборщика, — продолжил Костыль. — Трупы уберут. Все приведут в порядок. Боже мой! Боже мой! Ну, натворили! Как прикажете теперь это говно разгребать?

Я в приказном тоне распорядился, чтобы Сашка и ее мать одевались. Затем, переступая через трупы в прихожей, мы все проследовали за Костылем.

У парадного стояла машина, в которой сидели трое его людей. Их он оставил у дома вместе со своей новехонькой «вольво». Сам сел за руль моей «БМВ» и включил двигатель…

Глава вторая КОСТЫЛЬ

Небрежно придерживая левой рукой рулевое колесо, Жорик лихо вел машину по пустынным утренним улицам Питера. Правую держал на колене, отстукивая пальцами ритм звучавшей в динамике песенки. Автомагнитолу он включил, как только уселся за руль моей машины. Мне, например, сейчас было не до песен. В околошоковом состоянии находились Сашка с матерью. Вадик клевал носом. Перебрал по причине растрепанных чувств. И, пока алкоголь не отступил, все ему было по барабану.

Мне с трудом представлялось, как Жорик уберет четыре трупа из квартиры и каким образом вообще сие событие может остаться вне поля зрения правоохранительных органов. Может, все-таки нужно было позвонить в милицию?

Годы, проведенные за тремя рядами колючей проволоки, перековывают человека. Так или иначе деформируется сознание. В целом понимание окружающей действительности уже далеко не то, что было до отсидки. Недоверие к ментам становится превалирующим над всеми другими чувствами. И те, кто с пеной у рта разглагольствует о чести и незапятнанности милицейского мундира, вызывают лишь кривую усмешку. «Не делайте мне больно, господа!»

Может, я и не прав, конечно. Наверное, есть менты правильные. Но — дело сделано — за помощью я обратился не в ментовку, а к Жорику Костылю, ибо в ту милицию, которая «меня бережет», давно не верю.

Наблюдая за тем, как мой зоновский дружок ведет машину, я невольно обратил внимание на покалеченную кисть его левой руки. И вновь накатили воспоминания из лагерной жизни. Ну никуда от них не деться. Хочу все забыть, вычеркнуть из памяти, отречься от прожитого и — не могу…

В клубе нашей колонии числился библиотекарем грек по фамилии Онасис, по блатной кличке — Ананас. К нему и подкатил как-то начальник оперчасти майор внутренней службы Скворцов.

— У меня к тебе дело, Ананас.

— Что за дело, гражданин начальник? — спросил зэк. От майора ему время от времени перепадало: то сигареты хорошие, то пачка чая. Случалось, и анашой кум подогревал. Не за красивые глаза, конечно.

— Ты в курсе, Ананас, что Жорик из второго отряда — пидор?

— Гонишь, начальник? — не поверил своим ушам грек.

— Ты не знаешь, а я знаю, — как мог убедительно произнес майор Скворцов. — Точно знаю. А Жорик скрывает ото всех.

— Падлой буду, нету за ним петушиных дел! Все Ж таки гонишь, начальник.

Жорик жил по понятиям, строго придерживаясь воровского закона. Цену себе знал. Говорят, в Алмалыкской зоне чуть ли не восстание учинил, отказавшись повиноваться беспределу администрации. На такое не каждый решится. А коли так, то Ананас не поверил ни одному слову лагерного опера.

— Гоню или не гоню — базар десятый. Я блатных ваших законов не признаю и признавать не собираюсь. А ты мне должен. Про должок-то не забыл?

— И что с того? — хмуро спросил Ананас. Ему стало понятно, что майор не оставит его в покое до тех пор, пока не добьется своего. Но что ему от него нужно?

— Я вот что тебе скажу, — подошел вплотную к сути Скворцов. — Пустишь слух по отрядам, что Жорика еще до первой отсидки в ИВС опустили.

— Ага! Я пущу слух, а меня за это на перо поставят. Или самого опетушат! Нормально ты, начальник, придумал! Не-ет, так не пойдет!

— Пойдет, Ананас. Еще как пойдет. Я у тебя в матрасе чек ханки найду — тебе пятак прибавят. И все пойдет.

Чек ханки был реальностью в том смысле, что Скворцов вполне мог пойти на такую гадость. Тянуть лишние пять лет Ананасу не хотелось. Тем более вряд ли удастся получить теплое место вроде библиотеки. Придется наравне с мужиками на уране дохнуть или на камнедробилке рак легких зарабатывать.

— Попробую.

— Вот и хорошо, — ответил майор. — Я знал, что мы с тобой договоримся.

В тот же вечер по баракам пошел разговор, что прибывший не так давно из Алмалыкской зоны Жорик — опущенный.

Ночью мужики ворочались на своих койках, боясь уснуть в ожидании разборки. Блатные же собрались в каптерке для хранения рабочего инструмента. Из авторитетов были Борозда и Якорь. Они сидели на сложенных в кучу ватных матрацах. По обе стороны от них расположились те, кто был рангом пониже.

Пригласили и Жорика. Ответ держать.

— Слух пошел, — произнес Якорь.

— Знаю, — ответил Жорик. — Слух-то откуда? — Жорик стоял перед ворами и мысленно уже считал минуты, когда кто-нибудь сунет ему перо в живот.

— Неведомо то, откуда слух, — задумчиво сказал Борозда, низкорослый сорокалетний мужик с беззубым ртом. Беззубость — обычное явление во всех тюрьмах и колониях. Борозда отличался тем, что не имел вообще ни одного зуба. Двадцать лет всевозможных отсидок дали о себе знать. — Но дыма, говорят, без огня не бывает…

— Всякое бывает, — возразил ему Якорь. — Пусть он сам ясность внесет. — Якорь глянул искоса на Жорика. — Может, неправда все, и зря мы грешим на человека.

— Якорь, ты скажи, откуда слух пошел. А я отвечу, — проговорил Жорик.

Якорь с Бороздой о чем-то пошептались. Все окружающие не смели проронить ни звука, пока авторитеты совещались и решали проблему: как поступить с Жориком. Наконец Якорь подал голос:

— Если слух туфтовый, чем ответишь?

— Что хочешь поставлю, — ответил Жорик, хотя не знал, чего может потребовать от него Якорь.

Тот загадочно улыбнулся и вновь наклонился к уху Борозды. На этот раз шептались авторитеты недолго.

— А ну, позови грека, — приказал Якорь одному из своих подручных. Тот мухой вылетел из каптерки.

— Жорик, что будет, если человек докажет свои слова, а ты облажаешься? — хитро прищурился Борозда.

— Знаешь, что за это полагается по закону? — спросил Якорь.

— Знаю, — ответил Жорик.

В случае, если доказано, что кто-то скрывал от лагерного люда свою опущенность, полагается только одно — смерть. Или, в противном случае, смерть тому, кто пустил ложный слух. Опущение — самый тяжкий грех, с ним может сравниться лишь крысятничество — воровство у своих.

Грек появился через двадцать минут. Он вошел в помещение бочком, бегая глазами по лицам присутствующих, нервно теребя в руках кепку.

— Проходи, Ананас, чего стесняешься, — пригласил Якорь. — Тут все свои, некого бояться.

Грек мелкими шагами вышел на середину комнаты.

— Скажи, Ананас, ты доверяешь своим корешам, кто пригласил тебя сюда? — Якорь обвел присутствующих взглядом.

В каптерке стоял стол, а на высоких, до самого потолка, стеллажах хранились инструменты — от пассатижей и стамесок до двуручных пил и топоров. Здесь же валялись костыли — здоровенные гвозди, какими крепят рельсы к шпалам. По этим стеллажам и блуждал сейчас взгляд Жорика.

Похоже, он и впрямь решил прикончить своего обидчика, коим являлся Онасис. Грек, уловив намерение Жорика, стал пятиться к двери.

— Ты чё, раком отсюда выйти хочешь, грек? — насмешливо спросил Борозда. — Стой на месте и не дрыгайся, когда с тобой люди разговаривают.

Грек замер на месте, губы его задрожали, и уже ни у кого из присутствующих не возникало сомнений в том, что грек запорол, или, выражаясь нормальным человеческим языком, совершил ошибку, поступил неправильно. Погнал на Жорика, то бишь оклеветал его.

— Ну, Ананас, ты не ответил. Доверяешь нам или нет? Одним словом, — настаивал Якорь.

— Да, — ответил Онасис, еле выдавив из себя звук.

— Очень хорошо, — сказал Якорь. — Ты трёкнул, что Жорик опущенный?

— Да… то есть нет… то есть мне самому сказали… это. — Грека заколотило в нервной лихорадке.

— Ананас, тебе чё, холодно? — недобро улыбнулся Борозда. — Дык ты согрейся, языком пошевели. Путного есть чё сказать?

Казалось, в каптерке жарко не от того, что на дворе лето и весь день палило жгучее солнце, а просто атмосфера накаляется от сдерживаемых страстей. Взрыв эмоций мог произойти в любую секунду. Каждый, кто был в каптерке, нетерпеливо сжимал кулаки.

— Ты охолонись, Ананас, или согрейся — мне все равно, — обратился к нему Якорь. — Только дело говори. Кто тебе сказал, что Жорика опетушили?

— Человек один сказал… — робко начал грек. — Жорик в ИВС сидел. Ну, там…

— Врешь, сучара! — спокойно произнес Жорик.

— Цыц! — рявкнул Якорь. — Говори, Ананас.

— Ну, человек сказал, что его опустили… За что — не в курсе. Сказал, болтнул.

— Что ж, бывает и такое, — вроде как согласился с рассказчиком Якорь. — А кто этот человек, что тебе про Жорика сказал? Не мент, я надеюсь?

— Если мент — не считается, — высказал Борозда прописную лагерную истину, что ментам верить нельзя и их слово ничего не стоит.

— Так кто сказал, грек?

— Я… забыл. — Грек опустил плечи и закрыл глаза.

В ту же секунду среди присутствующих поднялся ропот:

— Что значит «забыл»?

— Языком трёкнул — пусть отвечает!

— Чем. ответишь, грек?

— Допустим, забыл, — вновь согласился Якорь. — Скажи, чем ответишь за базар? Или есть, кто подпишется?

— Не… не знаю. — Грека трясло.

— Жорик, что скажешь? — повернулся к Жорику Борозда.

— Ананас гонит, — коротко сказал тот. — Паскуда.

— Жорик, докажи. — Якорь вынес своеобразный вердикт, за которым должно было непременно последовать некое активное действие, подтверждающее сказанные слова.

Не столько сила в цене на зоне, сколько воля, и теперь она решала все. Сие качество в почете и на свободе, но проявляется редко. Взгляд Жорика в очередной раз коснулся тяжелого костыля, покоящегося на одной из полок.

Жорик протянул руку и взялся за него.

Ананас, словно ошпаренный, кинулся к двери и стал изо всех сил в нее тарабанить. Дверь оказалась заперта.

— А-а-а!!! — фальцетом вырвалось из груди клеветника. — Суки! Су-у-ки-и!

На орущего в зверином страхе грека никто не обращал внимания. Все смотрели на Жорика, ожидая, как тот поступит в следующее мгновение. А он поудобнее приладил костыль в ладони и крепче сжал ее.

Лицо во мгновение ока стало бледно-серым, скулы заострились, зубы заскрипели так, что казалось, скрип этот можно было услышать даже за пределами лагеря. К общему удивлению, Жорик направился с костылем не в сторону бьющегося в истерике Онасиса, а к столу.

— Не понял! — издал удивленный звук Якорь. Борозда положил ему на плечо руку, давая жестом понять, чтобы тот не мешал. Сами воры располагались чуть в стороне от стола. Всем было интересно, что будет делать Жорик. Самое простое — убить грека. В его виновности никто не сомневался. Жорик решил поступить иначе.

— Пустите меня! — все еще умолял грек. — Выпустите! — Не хочу! Выпустите! Он полз на коленях от двери прямо к Жорику. Складывалось впечатление, что Онасис сошел с ума, ибо в здравом рассудке мало кто поползет навстречу смерти. — Пустите меня! — Он судорожно ухватил Жорика за штанину. Тот брезгливо посмотрел на него и пинком отшвырнул от себя.

Тогда грек с истошными криками принялся биться головой об пол, разбивая себе в кровь лицо.

— Успокой, — одним словом приказал Якорь подручному. Зэк, сидящий рядом, схватил грека за ворот и шибанул о стену несколько раз, чтобы вывести его из шока. Подействовало. Онасис опустился возле стены на корточки и притих.

Жорик сплюнул густой горячей слюной и повернулся к Якорю.

— Дай закурить! — буквально выкрикнул он, чем немало обескуражил вора.

— Потом покуришь. Сперва ответь.

— Да-ай!!! — срывая голосовые связки проорал тот. — Сигарету!

Вор кивнул, и один из «шестерок» протянул почитаемые на зоне «Мальборо». К слову сказать, по всему Союзу, за пределами лагерей, американские сигареты в ту пору были исключительной редкостью. Авторитетные же воры давно к ним привыкли.

Прикурив, и глубоко затянувшись, Жорик чуть склонился над столом и положил левую руку на столешницу. Правую, в которой до белизны в костяшках был зажат костыль, вскинул вверх и затем резко опустил вниз. Острие, старательно отточенное заключенными, ударило по внешней поверхности растопыренной левой кисти. Кровь хлынула фонтаном, избрызгав всех, кто оказался неподалеку и от неожиданности не успел уклониться. Зубы перекусили зажженную сигарету пополам. Глазные яблоки закатились. Тело безжизненно рухнуло на пол. Все присутствующие были потрясены.

Внешне спокойным остался лишь Якорь. Он встал со своего места. Подошел к лежащему на полу Жорику. Снял с себя ремень и перетянул запястье выше раздробленной кисти. Кто-то со стороны протянул ему кусок чистой белой ткани, оторванной от простыни. Якорь, остановив кровотечение, сделал Жорику перевязку и лишь затем повернул лицо в сторону свидетелей происшедшего:

— Все видели, как Жорик сегодня на промзоне под костыль случайно попал?

— Все…

— Было дело!

— Ясный пень, случайно попал, по неосторожности!

— Кто не видел — вешайтесь, — сказал Борозда.

Жорик ничего этого не слышал. Он был в обмороке от болевого шока. «Шестерки» Якоря и Борозды бережно подняли его на руки и понесли в лазарет.

Грека приговорили, а Жорик после того случая получил блатное погоняло — Костыль…

Все вышеописанное я вспоминал, пока Жорик вез меня, Вадика и Сашку с матерью в одному ему известном направлении. Он задавал мне по дороге вопросы. Я на них отвечал. Рассказал в подробностях о появлении в офисе Лариски с быками. Не забыл упомянуть и о Конопле. Между тем «БМВ» притормозила у входа в ночной клуб. Несмотря на раннее утро, автостоянка перед заведением была плотно забита иномарками. Значит, клуб не пустовал.

Рекламные неоновые панно ярко и красочно возвещали петербуржцам и гостям Северной Пальмиры о том, что только здесь еженощно представляет свою программу Инга Доли и обворожительные танцовщицы варьете «Доли-шоу». Мол, добро пожаловать! Мол, мы искренне рады встретить и приветить вас, уважаемая публика, в любое время суток и года. Мол, к вашим ногам все тридцать три удовольствия.

На самом же деле сосите лапу пьяной обезьяны, господа и дамы, товарищи и сотоварищи, сэры, мэры и пэры! На хрен вы никому здесь не нужны, коль не являетесь членами клуба. А членом, имеется в виду клуба, можно стать лишь через нежную и преданную дружбу с господином Жорой Костылем.

Дверь, конечно, на замке. Но она во мгновение ока распахнулась перед нами.

— Доброе утро, Георгий Михайлович, — приветствовал шефа старший смены охраны клуба. — У нас все в ажуре.

— В ажуре — хрен в овечьей шкуре. — Жорик похлопал старшего охранника по плечу. — А тебе, Саша, не мешает научиться докладывать по форме.

— Виноват, Георгий Михайлович, — смутился тот.

— Ладно-ладно, — примирительно произнес Костыль. — Неси службу. Мы тут сами разберемся.

Охранник исчез, а мы проследовали за Жориком.

В холле, за стойкой, располагались дежурные администраторы и кассир. По обе стороны от них застыли в каменных позах статные охранники. Белые сорочки под галстуками, бордовые пиджаки, идеально выглаженные черные брюки, лакированные черные же туфли. В руках — портативные радиостанции. Под бордовыми пиджаками безошибочно угадывались плечевые кобуры с оружием.

Все присутствующие, как по команде, ослепительно заулыбались явившемуся боссу. Жорик почтительно кивнул в ответ и шагнул в бильярдный зал.

На столах, мягко освещенных специальными лампами, вовсю шла игра. Стучали шары, вполголоса объявлялись ставки. Худосочный мальчонка за стойкой бара истово вращал шейкерами, смешивая коктейли. Путаны в уголке за круглым столиком облизывали высокие стаканы с минералкой. Это те, что были свободны. Кто занят — тот занят.

Респектабельные мэны в смокингах и просто костюмах от Кардена, встречаясь с Жориком взглядами, приветствовали его полуулыбками и кивками. Он отвечал на приветствия и шел дальше.

Миновав бильярдный, попали в челлаут. Здесь за зеленосуконными столами «стирали» в карты. Над потолком, как, впрочем, и в бильярдном, висел плотный слой сигаретного и сигарного дыма. Официанты «пасли» глазами клиентов, готовые в любую секунду услужить.

Третий зал представлял собой следующее: в самом центре высилась окружность подиума, уходящая узкой дорожкой за гобеленовые плотные занавеси. Там, судя по всему, находились грим-уборные, костюмерные и другие служебные помещения. Я осмотрелся. Вокруг подиума — столики для посетителей. У одной из боковых стен — барная стойка. За ней — кухня. У другой стены — эстрада для музыкантов и отделение для художников по свету и звукорежиссера. Тут же были оборудованы небольшие кабинки.

Звучала незнакомая мне инструментальная тема. Пятна света от прожекторов ласкали полутемный зал. Клиенты пили и закусывали. И, конечно, конечно, пялились на подиум. Почему? Понятно! В ярко освещенном круге рыжая пышноволосая и совершенно отточенная в формах стриптизерша исполняла… В общем, я вспотел.

Слава Богу, прошли и этот зал. Оказались в кухне.

— Сэн! — позвал Жорик китайца шеф-повара. — Давай пожрать чего-нибудь.

— Сисяс! — коротко поклонился тот и метнулся к жарочным шкафам и плитам. Кроме него в кухне трудились человек пять. Официантки таскали в залы закуски.

Мы вышли узким коридорчиком из кухни. Жорик толкнул рукой крепкую дубовую дверь и пригласил:

— Прошу, господа.

Комната была отделана карельской березой и финской фанерой под мореную неструтаную доску. Стол и стулья-кресла вырублены из могучих пней. Пол устилала дорогущая синтетическая солома, которая обильно источала запах хвои. Одна из стен имела окно, занавешенное тяжелой шторой. Как я понял, отсюда можно было наблюдать за происходящим в стрип-баре. Подиум, столики, кабинки — все просматривалось как на ладони. Отодвинув штору, я посмотрел в дал. И еще одна стена укрыта шторой, но что там, я не рассмотрел, потому что в это время меня окликнул Жорик.

— Присаживайтесь, — сказал Костыль. — Посидите пока, поговорите. Я вам мешать не буду. На пять минут отлучусь по делам и вернусь. Сэн все принесет, так вы не стесняйтесь. Отдыхайте. — И он, притушив регулятором свет почти до минимума, вышел.

Мы не успели перекинуться и словом, как появился Сэн с двумя другими поварами. Стол во мгновение ока был уставлен всякой снедью и бутылками. Неведомо откуда зазвучала изысканная классическая музыка.

— Пасалиста! Кусайте! — протараторил Сэн. — Спасипа! Дасфитаня! Сафите если сто! — и смылся вместе с помощниками.

Пять минут, обещанные Жориком, несколько растянулись. Он вернулся часа через полтора. Непрестанно морщил лоб и озадаченно поджимал губы. Присев за стол, долго молчал, о чем-то раздумывая. Я не мешал ему сосредоточиться.

Сашка с матерью категорически не желали со мною разговаривать. Держались особняком, перешептываясь друг с другом. Вадик протрезвел после утреннего возлияния и теперь, сжимая голову руками, горестно восклицал:

— Что же будет?! Я пропал! Козел. Он, видите ли, пропал. А я?

— Ты вляпался в неприятную историю, — произнес наконец Костыль.

— Догадываюсь, — невесело усмехнулся я.

— Нет, не догадываешься, — возразил он и как-то странно посмотрел в сторону Вадика, который по-прежнему вполголоса сокрушался по поводу своей неудавшейся судьбы и конченной жизни.

— Что ты имеешь в виду? — Я позволил себе налить в рюмку немного коньяку и, выпив, закусил долькой грейпфрута.

— Какую работу ты выполняешь у этого борова? — Жорик вновь взглянул на сидящего чуть в стороне Вадика.

Мне пришлось напрячься, чтобы выговорить мудреное название своей должности в соответствии с записью в трудовой книжке.

— Я спрашиваю о реальных обязанностях, которые тебе приходится выполнять! — немного раздраженно сказал Костыль. — Меня не интересует, что там у тебя в бумажках записано! Ты у него телохранителем, что ли?

— Не совсем так. Принимаю участие в решении некоторых спорных вопросов.

— Бардак! — Костыль вспылил, не стесняясь своих эмоций. — Что хотят, то творят! Совсем охамели люди!

— А в чем дело-то?

— Да кто ты в Питере, чтобы решать вопросы?! — буквально заорал на меня Жорик. — Кто тебе давал такое право?! Ты мент? Или ты в законе?! Или бригадир за тобой стоит?! Это в твоем сраном Афгане можно было голой жопой на пулемет бросаться!..

От последних слов меня передернуло. Я вскочил с места. Но Костыль лишь небрежно махнул в мою сторону рукой.

— Сиди уж! Робин Гуд! Существуют жесткие правила игры. Всяк сверчок знай свой шесток. А тебя куда занесло?!

— Да чего я особенного сделал-то?! За Вадика заступился. Велико хамство!

— Ладно. Слушай сюда, — уже спокойно проговорил Костыль. — Я тебе сейчас кое-что расскажу про этого… Вадика.

Тот съежился, вжал голову в плечи и замер без движения. Меня, естественно, насторожила такая его реакция на слова Жорика. Костыль продолжал:

— Ты мне рассказывал по дороге, что этот, — он кивнул на Вадима, — из Москвы пойло гоняет, которое там производят по его рецептуре?

— Ну, — подтвердил я.

— Лапшу он тебе повесил, милый ты мой. Водяру под Питером творят. Спирт технический ржавой водой разбавляют. Так я говорю?! — Костыль с угрозой посмотрел на Вадика, и тому ничего не оставалось, как только кивком головы подтвердить истинность его слов.

— Ты ж мне говорил, падла, что все чисто! — закричал я на своего шефа. — Ты ж уверял меня, что водка не самопальная! Да я бы в жизни с тобой не связался, сучара! Да я… — у меня перехватило от возмущения горло.

Костыль спокойно закурил.

— Брось кипятиться, — сказал он мне. — Не в том беда, что пойло отрава. Это я так, к слову сказал. Чтоб ты понял, с кем дело имеешь. Тут другая заморочка. Вадик твой решил работать, никому не отстегивая. А так не бывает. И, смею тебя заверить, не будет никогда. Как ты думаешь, где я пропадал эти полтора часа?

— Не знаю, — пожал я плечами.

— Мне только что дали полный расклад по делам этого урода. Документы на водяру у него липовые. Ни из какой Москвы, как я уже сказал, он ее не получает. Никакой рецептуры он не разрабатывал. И все его сертификаты — полное говно. А раз так, то получается, что Вадик поперся в «уличный» бизнес. Параллельно с теми решил работать, кто под братвой ходит. И при этом корчил из себя законопослушного гражданина. И звонили ему уже, и предупреждали. А Вадик что думал? Вадик думал: авось пронесет. Не подкопается к нему «улица», потому что документами якобы в порядке. И пусть все думают, что готов он в любой момент к ментам ломануться. Ни хера подобного! Ссыт он ментов. А теперь вот и братки прижали Куда деваться? Вот он тебя и подтянул. Тоже на авось Врубишься ты за него, руками-ногами помашешь. А все испугаются и разбегутся! Ну, дурила! — Костыль вновь повернулся к Вадику. — К тому же ты водку людям двигал как заводскую. И ни словом, гнида. не обмолвился о том, что она у тебя подвальная. Ты что ж, думал, все глупее тебя? Теперь сиди и жди, когда тебе жопу на немецкий крест разорвут.

Вадик был ни жив ни мертв. Сашка с матерью перестали шептаться и притихли.

— Теперь о тебе, Красноармеец, — сказал Костыль, прикуривая очередную сигарету. — То, что у вас в офисе произошло, — ерунда. Ну наехали. Ну врубился ты за этого урода тряпочного. Побуцкались и разбежались. В худшем случае выловили бы тебя у подъезда да еще разок по рогам надавали бы. Курва Лариска стрелять начала — это она от нервов. Ничего удивительного. Хуже другое. После того как все это произошло, Лариска доложила подробности твоему афганскому знакомому. Конопле. А тот с ходу наблюдение за офисом выставил. Моментально вам на хвост сели и эту хату вычислили, из которой я вас сегодня забрал. Но это ты наверняка и сам понял. Те, кто следил за вами, предоставил Конопле видеозапись наблюдения. Конопля глянул на пленочку и обалдел. Тебя узнал. Соображаешь? Вот. Я так думаю, что не нужен ты ему живой в Питере. Ты ему вообще живой не нужен. Ежу понятно, что такие подставы, как он тебе в Афгане устроил, не прощаются. Значит, мстить будешь. Во всяком случае он так думает. Делай выводы, не маленький.

— Да кто он такой, черт возьми?! — вспылил я. Самый крутой, что ли, в Питере?! Всемогущий, что ли?! Засранец долбаный! Порву!..

— Тю-тю-тю-тю! — иронично проговорил Жора — Уж больно ты грозен, как я погляжу.

— Нет, ну правда, кто он? — Я немного успокоился.

Костыль призадумался, подбирая, наверное, наиболее точные слова для характеристики Конопли.

— Я не владею полной информацией. — заговорил наконец Жорик. — Но что знаю, расскажу…

И Костыль на самом деле поведал мне много интересного.

Оказывается, пока я тянул срок, Витька Коноплю перевели из Афганистана. Он рвался в Москву. Но совпало так, что к моменту его замены из Сороковой армии папаша-генерал в чем-то проштрафился и был уволен из Министерства обороны СССР в отставку. Очутившись на пенсии, ветеран Вооруженных Сил уже ничем не мог помочь своему отпрыску, потому что сам оказался никому не нужным. Бывшие сослуживцы хотя и не отворачивались от него в открытую. но всячески уклонялись от контактов, сетуя на загруженность, кадровые передряги в аппарате и возникшие проблемы, связанные якобы с перестроечными нововведениями. Спустя месяц после отставки генерал покончил с собой, выбросившись из окна двенадцатого этажа.

Отставка и кончина отца сильно огорчили Коноплина, потому что попал он в результате служить не в Арбатский военный округ, как в шутку называли воинские части, дислоцированные в Москве, а в славный город Чирчик Ташкентской области. В десантно-штурмовую бригаду специального назначения. На прежнюю должность — командиром взвода. Повышать его по служебной лестнице никто не думал. Однокурсники по военному училищу уже носили майорские погоны и ходили в командирах батальонов. А один из них даже дослужился до начальника штаба полка. Коноплин же вернулся к тому званию, которого его однажды лишили, — старшего лейтенанта.

Ущемленное тщеславие не давало ему покоя ни днем ни ночью. Чувствуя себя незаслуженно обделенным, он замкнулся в себе. Друзей не заводил. К службе и раньше не проявлял особого интереса, а теперь и вовсе повернулся спиной. Стал много пить. Увольнять не увольняли, зато обвешали взысканиями, как собаку блохами. И был он уже на грани срыва. Неизвестно чем бы все закончилось. Помог случай. Грянул августовский путч.

Путчистов запучило, а Союз нерушимый республик свободных приказал долго жить. Расплодились суверенные государства, и Узбекистан, естественно, не отставал от других. Краснознаменный Туркестанский военный округ был расформирован, и на базе его создано Министерство обороны Республики Узбекистан. Десантно-штурмовая бригада, в которой служил Коноплин, теперь стала называться бригадой национальной гвардии. А какая же это, шайтан-майтан, национальная гвардия, коли в ней русские служат?

«Долой иноземцев!» Слыхали? В последнее время разве что глухой такого не слышал.

В Ташкенте на улице Горького (ныне Кадырова) кабинеты Министерства обороны стали занимать бывшие оргпартработники, имеющие главное достоинство — принадлежность к коренной национальности. Офицеры и генералы — славяне по происхождению — уходили в запас и отставку, переезжая в Россию, кому нашлось здесь место.

То же происходило и в воинских частях. Командирами полков и бригад стали вчерашние взводные и ротные, сменившие лейтенантские и капитанские погоны сразу на подполковничьи и полковничьи. Главное — чтоб узбек! Должности начальников штабов заняли выпускники пединститутов, а войсковую разведку возглавили специалисты по сельскому хозяйству. В поле работали? И на полигоне справятся! Не Аллахи горшки обжигают!

Под эту струю попал и старший лейтенант Коноплин. Национально-кадровое просеивание происходило плавно, дабы не привлечь внимание негодующей общественности. Русскоязычных из армии убирали медленно-постепенно. Но убирали. И в первую очередь под уборочную страду попадали раздолбай типа Витька Коноплина.

И записали ему в военном билете офицера запаса:

«Уволен в запас приказом МО РУз по статье 59 пункт „В“ (по сокращению штатов)».

Той же гребенкой причесали и фельдшера медсанчасти Чирчикской ДШБ старшего сержанта сверхсрочной службы Ларису Желтову, с которой у Коноплина в свободное от запоев время были близкие отношения.

Родом Лариска из Питера. И позвала она Коноплина с собой. Поразмыслив недолго, Витек согласился. Папашки-генерала теперь не было. Без мощной поддержки в Москве ловить нечего. Обзавестись квартирой в столице — тоже нереально. А у Лариски в Питере сестренка жила в отдельной двухкомнатной. К сестренке и поехали.

— А дальше что? — спросил я Костыля, когда тот ненадолго прервал свой рассказ, чтобы глотнуть коньяку.

Меня интересовала сегодняшняя жизнь Коноплина, а не его служебная биография.

— Дальше — больше, — продолжил Жорик. — Сестренка, к которой они приехали в Питер, оказалась наркошей конченой. Плотно сидела на игле. Из квартиры, которая ей досталась после ранней смерти матери-блокадницы, все продала. Что, впрочем, естественно. И хату бы продала, не успей они вовремя появиться. А может, и не смогла бы продать. Вмазалась как-то ширяловом и передозировала. Сдохла, сучка…

Я старался не упустить ни слова из рассказа Жорика. Вадим и Сашка с матерью так же заинтересованно прислушивались к его словам.

Здесь, в Питере, Конопле удалось разыскать кое-кого из своих армейских знакомых, порвавших, подобно ему, со службой. Они-то и объяснили ему, как проще всего заработать неплохие деньги.

Сначала образовалась небольшая группа, состоявшая из одних только офицеров запаса, которая промышляла вымогательством и откровенным грабежом, Затем к ним присоединились люди со стороны.

Почуяв запах денег, Витек бросил пить. Жестокости и хладнокровия ему не занимать, а потому дела быстро пошли в гору. Как рассказал Жорик, отношений с законными ворами Конопля не имел. Тёрок с ними избегал. Жил своей жизнью. Если и душил кого-то из фирмачей, то только тех, кто пока не имел ментовской или бандитской крыши. Доходы научился вкладывать в легальный бизнес.

— И что, — спрашиваю у Костыля, — никто не в состоянии ему по ушам надавать?

— Времена беспредельных разборок проходят, — ответил мне Жорик. — Он нас не трогает. Мы — его. Пока что места всем хватает. Фирмачи плодятся не по дням, а по часам. Три фирмы дохнет, пять открывается. Дел достаточно.

— Но он же падла! — возмущаюсь я.

— Все не без греха, — уклончиво отвечает Костыль. И сообщает о том, что сегодня, здесь, в его ночном клубе, он встречается с Коноплей. Меня словно током ударило.

— Убью его!

— Не угадал, — говорит Жорик. — Я буду вести с ним базар за тебя и за этого придурка. — Взгляд на Вадика. — А ты послушаешь.

— Как?! — изумился я.

— Легко. Смотри сюда. — Жорик поднялся из-за стола и подошел к окну, через которое просматривался стрип-зал. — Вон кабинка, видишь?

Я кивнул.

— В ней мы с ним и присядем. Как только увидишь, что шторки задвинулись, иди сюда. — Костыль потащил меня к дальней стене комнаты, в которой мы расположились. Стена была занавешена точно такой же шторой, как и окно. Жорик отвел гобелен в сторону, и взору открылась одностворчатая узкая дверь. Отворив ее, мы шагнули в крохотное помещение, напичканное спецаппаратурой. — Сядешь вот на этот стул, — указал Жорик, — и напялишь на уши вот эти штуки. — Я увидел наушники и все понял. Кабинка в которой Костыль наметил встречу с Коноплей, прослушивалась.

— Ни фига себе! — обалдел я от неожиданности.

— Главное, ничего здесь не трогай руками. Все уже настроено и отрегулировано.

Раньше я думал, что такое возможно лишь в шпионских романах и приключенческих фильмах.

— Встреча с Коноплей назначена на восемь вечера — сказал Костыль и повернулся к другим присутствующим. — Вы теперь пойдете с моими людьми.

— Куда?! — испуганно спросили они в три голоса.

— Не волнуйтесь. О вас позаботятся.

— Но… — попыталась еще что-то сказать Сашка.

— Никаких «но»! — решительно прервал ее Жорик. В ту же секунду в комнате появился шеф-повар Сэн. Теперь, правда, он был не в поварской униформе, а в шикарном костюме и при галстуке. Китаец мило улыбался и щедро раздавал поклоны.

— Просу! — указал он жестом на дверь. — Пасалиста!

Сашка с матерью и Вадик покорно двинулись к выходу. Уже с порога Сашка обернулась и подбежала ко мне:

— Женька! Прости меня! Я просто очень испугалась там, дома. Я люблю тебя! Я молча обнял ее и поцеловал.

— Все будет хорошо? — с надеждой в голосе спросила она, заглядывая мне в глаза. — Ну, скажи мне, что все будет хорошо!

— Ничего не бойся, — ответил я. — Иди. А что я мог еще ей сказать?..

Конопля появился в клубе Жорика минута в минуту. Поначалу я его не узнал. Лицо на две трети скрывали густые ярко-рыжие борода и усы. Видать, неплохо я его изуродовал в восемьдесят пятом, коли пришлось шерсть наращивать. Волосы на голове были острижены почти под ноль и торчали во все стороны ежиком. Одет он был в просторный костюм «мокрого» шелка — черный или темно-серый, я через окно толком не разглядел, — и черные кожаные туфли. Массивный золотой браслет на запястье правой руки и кольцо-печатка на пальце.

Но преобразила его не одежда. Походка и жесты — вот что здорово изменилось. В Афгане он был суетливым и нервным. Здесь же я видел мягкую поступь, сдержанные движения рук и плавные повороты головы. Солидняк, одним словом.

И, как водится, свита. Лариска — понятное дело. Я и не сомневался, что она рядом с ним нарисуется. Пара «быков». Господи! А это кто же?! У меня пересохло во рту. Я даже протер глаза: не привиделось ли?

Нет. Не привиделось. Если Лариска шла рядом справа, то по левую руку от него находился не кто иной, как мой землячок и сослуживец по Афгану. Тот самый Лешка Звонарев из Петрозаводска, которого чуть не запорол «дух» на Афгано-пакистанской границе. Вот так дела! Значит, пашет теперь Леха на бывшего своего взводного. Но ведь Лешка и Витек — совершенно разные люди. Хотя деньги при известных обстоятельствах творят чудеса. Как там говорят? Красота — великая сила? Как бы не так. Деньги! И ничего, кроме денег.

Жорик вышел навстречу гостям в сопровождении китайца Сэна. Тот уже отвез куда-то Вадика и Сашку с матерью и вернулся в клуб. Конопля кивнул в знак приветствия, после чего Костыль указал ему жестом на кабинку. Внутрь вошли Витек, Лариска и Жорик. «Быки» присели за крайний столик в зале. Китаец и Лешка Звонарев остались в входа в кабинку. Говорю ж, блин, как в кино! Только чем это кино для меня кончится?

А Лешку я помню по Афгану клевым надежным пацаном. Зря он с Коноплей связался. Впрочем, время идет, все меняется. Может, и Лешка изменился.

Черт побери! Я стал излишне сентиментальным! И никак не могу избавиться от воспоминаний прошлого…

Летом восемьдесят четвертого, за год до того случая с Коноплей, мы сопровождали колонну бензовозов до Джелалабада. По обе стороны от дороги «зеленка» — довольно-таки густая лесопосадка. Шесть машин с цистернами горючего. В кабинах солдаты автомобильного батальона. Перед колонной шли ИМР и БТР-80, а позади три БМП с десантом на броне.

Дорога разъё… В общем, места живого нет — рытвины да колдобины, яма на яме. Особо не разгонишься. Грамотный водила руль бинтами обматывает, чтоб ладони не рвало. А салаги после таких рейсов приезжают с кровавыми мозолями на руках.

Кое-где у обочины детишки афганские стоят. Черные, худющие, грязные. И голодные. Ручонки в нашу сторону тянут. Жрать, значит, просят. А нам останавливаться приказом запрещено. Солдаты им на ходу свой «сухпай» бросают: кто банку тушенки-сгущенки, кто сухарей. Они скопом на еду кидаются. И дерутся между собой. Убить друг друга готовы за корку хлеба.

Водилы катят по трассе осторожно, стараясь попадать в колею впереди идущей машины, чтоб не нарваться на мину. Хотя «духи», падлы рваные, приноровились регулировать взрывные устройства таким образом, чтобы они срабатывали с третьего-четвертого нажатия на корпус. На «имээрку» надежды мало. Саперы тоже живые — не застрахованы. А потому состояние, скажу я вам, словно сидишь на бочке с порохом. Точнее не скажешь. И на «зеленку» во все глаза пялишься. Там «духи» могут поджидать. Любят они, твари, засады на дорогах устраивать.

Мы с Лешкой Звонаревым подложили заранее приготовленные подушки под задницы и тащимся на первой броне после замыкающего бензовоза. Пылит козел, дышать невозможно. В этом смысле комфортно тем, кто в головной ИМР. Воздух чище. С другой стороны, они первыми под удар попадут, если что. Тьфу-тьфу-тьфу! Не приведи Господи!

— Ссышь? — спрашивает Лешка. Я в ответ лишь смачно сплюнул на броню. И слюна зашипела, будто на раскаленной сковородке.

— Я тоже ссу, — не дождавшись моего ответа, проговорил Лешка.

Действительно, он мог меня и не спрашивать. Потому что на сопровождении колонны боится каждый. Вся эта война за хребтом Гиндукуша подлая. Здесь каждый норовит ударить исподтишка. Нет линии фронта, а значит, нет никакой определенности. И древний афганец, что днем на твоих глазах мирно обрабатывает кетменем крохотный участок иссохшей земли, ночью берет в руки бур и нож, чтобы идти резать и стрелять тех, кого днем он почтительно называл шурави. Бывали случаи, когда наши останавливались и давали детям еду. А те взамен дарили им бакшиш — авторучку, дешевые часы-штамповки и все такое прочее. А через некоторое время эти подарки в руках солдат взрывались, оставляя пацанов без глаз или кистей.

Вот и теперь какой-нибудь подарочек может ждать нас за ветвями «зеленки»…

Не успел подумать, как по головной «имээрке» ударили из гранатомета, и она заглохла, перегородив дорогу. Кумулятивный выстрел прожег тонкую броню, как спичечный коробок. Машина вспыхнула изнутри. И тут же вторым выстрелом дали по замыкающей колонну «бээмпэшке». Тех, кто был сверху, расшвыряло в стороны. Им может и повезти — отделаются контузиями. А вот экипажу крышка. Сгорели мужики. Еще через секунду взорвался бензовоз в середине колонны. И густо загрохотал «духовский» ДШК, заставивший всех попрыгать с машин и занять оборону по другую сторону дороги.

Это я так медленно рассказываю. На деле же все происходило гораздо быстрее. Настолько быстро, что молодой солдат из автобата, рижанин Имарт Кадис, растерялся. Его бензовоз шел прямо перед нашей БМП. Я видел, как он выскочил из кабины с автоматом наперевес. Встал в полный рост между машинами, широко расставив ноги, и принялся поливать в сторону «зеленки» длинными очередями. Худой и высокий, под два метра, он был прекрасной мишенью для духов.

— Длинный! Ложись! — во все горло прокричал ему Лешка Звонарев. Он в перестрелке оказался рядом со мной. Мы, укрывшись за траками БМП, пытались стрелять прицельно, высматривая среди листвы «духовские» чалмы.

Но Кадис не ложился. Его зашкалило, как говорят в таких случаях. Своеобразный нервный шок вперемешку с остервенением. В магазине кончились патроны, но он не обращал на это никакого внимания.

— Бляди! — орал он и продолжал бестолково жать на спусковой крючок, потрясая молчащим автоматом.

— Ложись, мудак! — в очередной раз крикнул ему Лешка.

В это время Имарт рухнул на одно колено, словно споткнулся на ровном месте. Затем, не удержавшись, завалился на бок. И мы услышали, как он что-то кричит на своем родном языке и навзрыд плачет, корчась в пыли от нестерпимой боли.

— Жека! Прикрой! — прохрипел мне Звонарев и, пригнувшись, побежал к бензовозу, рядом с которым лежал раненый Кадис.

Перед душманами рижанин был как на ладони. И не составляло большого труда пристрелить его. Но один из «духов», видимо, решил поиздеваться. Он одиночными выстрелами вздымал фонтанчики пыли и Щебня всего в нескольких сантиметрах от Имарта, заставляя его то и дело вздрагивать. Что у рижанина в душе творилось, я и сказать не берусь.

Лешка тем временем все ближе подбирался к раненому. Я бил по «зеленке» из автомата наугад. Лишь бы как-то отвлечь внимание нападающих на себя. Все остальные наши тоже увидали Лешку и Кадиса. Стрельба с нашей стороны участилась. «Духов» необходимо было прижать, чтобы дать возможность Звонареву вытащить из-под огня рижанина.

И вдруг я совершенно случайно замечаю метрах в тридцати от себя, чуть правее, того гада, который лениво так постреливает в сторону Имарта. Он засел на ветке толстой старой урючины и улыбается, сука.

Щас, думаю, я тебе улыбнусь! Прицеливаюсь спокойно так, будто на огневом городке. Мушку вывожу в прицельную планочку. Совместил. И прямо в башку ему — шарах! Так он с урючины своей и сковырнулся.

Пот со лба вытер, матюгнулся. Гляжу, а Лешка уже в мою сторону Кадиса тащит, как мешок с отрубями. И горько, и смешно. Лешка невысокий такой, крепенький. А Имарт длинный, словно жердь. Ноги-руки у него по сторонам болтаются. А наши все победный марш длинными очередями наигрывают.

Ну, все. Приволок Звонарев рижанина за нашу «бээмпэшку». Индивидуальный пакет свой разорвал и перевязку ему делает. Тому полегчало.

— Сколько росту в тебе, орел? — Лешка у Имарта спрашивает. И улыбается.

— Два ноль пять, — отвечает. Ух ты! Оказывается, больше двух метров!

А Леха как захохочет во весь голос:

— Хорошая палка говно мешать!

Вдруг как шарахнуло! Раз! Второй! Третий! Это оставшиеся бензовозы взрываться начали. Все врассыпную. И мы, и «духи». Залегли, пока все не утихло. Горит, дымит, металл плавится. Ад кромешный!

И тут мы услышали рокот моторов. Наши «вертушки» подоспели с десантом на бортах. Поздно, блин, компот! Бензовозы к тому времени все сгорели, к чертовой матери. И машина с саперами — дотла.

А Кадиса Леха Звонарев спас. Повезло. Так бы отправили его в Ригу грузом «двести», как четверых саперов — в Житомир, Минск, Алма-Ату и Кишинев. Герой, короче, Лешка, спору нет…

Только чего он вот теперь с этим козлом Коноплиным связался? Смотрю на него через окно, как он рядом с китайцем Сэном возле кабинки стоит, и Афган вспоминаю.

А фига ли я вспоминаю?! Там, в кабинке, давно уж переговоры идут! Мне ж Костыль что сказал? Слушать! Лечу в комнатку за гобеленовые шторы, натягиваю наушники. И правда, все слышно.

— Я одного в толк не возьму, — слышу голос Конопли, и меня начинает трясти как в лихорадке. — На кой ляд ты врубаешься за этого фирмача? Он прокололся на своей водяре. Это его проблемы. Тебе-то на что лишние заморочки?

— Что ты называешь заморочками, Витек? — спрашивает Костыль. — Уж не собираешься ли на меня с войной пойти?

— Да что ты, Жорик! — восклицает Конопля. — Я с вашими всегда был в хороших отношениях.

— Тем более оставь Вадика в покое. Я за ним сам присмотрю.

— А-а! Ну понятно! Ты бы так и говорил, что собираешься сам его доить!

— Фильтруй базар, Конопля! — чуть надавил голосом Костыль. — Забыл, с кем говоришь?

— Не по правилам выходит, — попытался укорить его Витек. — Забираешь у меня барыгу внагляк. А я что, должен спокойно к этому относиться? Так не делается.

— Не надо ругаться, — впервые за все время подала голос Лариска.

— Закрой рот! — рыкнул Витек, и ей пришлось подчиниться.

— Я тебе вот что скажу, — вполголоса заговорил Жорик. — С Вадиком ты опоздал. Он мой.

— Да как это твой?! — возмутился Конопля. — Я самолично его пас, ждал, пока раскрутится, разжиреет…

Мне стало до невозможности противно. Они говорили о человеке как о некоем животном, спорили о том, кому должен принадлежать Вадик, словно он — дойная корова или курица-несушка.

— Не перебивай, — все тем же спокойным тоном произнес Жорик. — Тебя еще близко рядом не наблюдалось, когда за Вадиком уже смотрел мой человек.

Я-то враз понял, куда клонит мой зоновский приятель. А вот дошло ли это до Витька Коноплина?

Видимо, не дошло.

— Не верю, — сказал Конопля. — Полгода этого барыгу пасли мои пацаны. И никого за ним не замечали. Они ж мне докладывали. Я в курсе.

— И что, на самом деле не рассмотрели? — изобразил голосом удивление Жорик. — Значит, слепые они у тебя.

— Я слепых не держу, — угрюмо произнес Конопля. — И на твоем месте…

— Тю-тю-тю-тю! — выговорил Жорик свое любимое. — Оставайся на своем!

— Ну хорошо, назови своего.

— Красноармеец, — произнес Костыль мое зоновское прозвище.

— Не слыхал о таком, — ответил Витек. Понятное дело — не слыхал! Меня-то он знал просто как младшего сержанта Евгения Козакова. Но даже по голосу можно было определить, что насторожился.

— Ты, Конопля, о многом еще не слыхал, — сказал Жорик. — Но сейчас услышишь…

У меня перехватило дыхание. Сейчас Костыль скажет ему о самом важном. И Жорик сказал:

— Фамилия Козаков тебе говорит о чем-нибудь?

— Не припоминаю, — невозмутимо ответил Конопля.

И я подивился его выдержке. Ай да Витек! Ай да артист! Не припоминает он, видите ли, мою фамилию! Ну, падлюка, доберусь я до тебя еще!

— Я напомню, — сухо сказал Костыль. — Десять лет назад. Восемьдесят пятый год. Афган. Не вспомнил?

Сердце мое в этот момент бешено колотилось, а все тело трясло от волнения. Что же теперь ответит Витек? Неужели и впрямь вот так нагло откажется от знакомства со мной? Неумно с его стороны. Ведь он понял, что Костылю все известно. Отпираться бессмысленно. Любая ложь в этом разговоре может повлечь за собой серьезные последствия.

— Ну, что-то всплывает в памяти, — расплывчато произнес Конопля.

— А кто Жеку Козакова в зону отправил — тоже припоминаешь? — зловеще спросил Костыль.

— Он… сам… виноват, — еле выдавил из себя Витек. — У него особисты наркоту нашли. За это и посадили.

— А мне кто-то по-другому эту историю рассказывал, — сказал Жорик. — Говорят, с командиром Козакову в Афгане не повезло. Рассказывают люди, что был там лейтенант один, который ему в шмотки героин сунул. Да потом с тем порошком и сдал пацана. Что скажешь?

В ответ Конопля промолчал.

— Теперь дальше слушай, гвардии старший лейтенант Коноплин, — в голосе Жорика прозвучала неприкрытая усмешка. — Кому-то в голову взбрело сегодня ночью визит нанести этому человеку. Четверо пришли. Все — покойники. Поздравляю. И не скрипи зубами. Беспредел творишь.

— Я не знал, что Козаков — твой, — растерянно сказал Витек.

— Мой, Витенька, мой. — Эти слова Жорик выговорил почти ласково. — И это по моей команде он смотрел за Вадиком все время, пока твои олухи рядом сшивались. Так что, как видишь, Вадик тоже мой.

— Не может быть! — воскликнул Конопля.

— Да что ты его слушаешь?! — истерично взвизгнула Лариска. — Гонит он все! Лапшу тебе на уши вешает, а ты и веришь, как лох последний! А-а!

За последним коротким вскриком последовал глухой удар.

— Пидорюга! — плаксиво завопила Лариска. — Я за тебя, а ты — головой об стол! Сука поганая!

— Еще слово скажешь, урою! — прикрикнул на нее Витек.

Костыль в воспитательном процессе участия не принимал. Во всяком случае в наушниках я никаких его слов в адрес дуры Лариски не слышал.

— Ладно, — примирительно сказал Конопля. — Значит, я проиграл. Извини.

— Извиню, конечно, — согласился Костыль. — Но ты должен возместить ущерб.

— Да какой ущерб, Жорик?! — вознегодовал Конопля. — Вы ж моих людей в капусту порубили!

— Ну, твоих людей ты сам послал на погибель. Это твои проблемы. А в офисе моего барыги стрельбу затеяли, в хату к моему человеку залезли, чтоб замочить его, — это уже твоя вина, Конопля.

— С чего ты взял, что они убить Козакова хотели? — попытался еще оправдаться Витек.

— А ты хочешь сказать, что они просто так в гости зашли? Чайку попить? С двумя стволами! И подушку продырявили четырьмя выстрелами для знакомства! Я был там. Конопля! Я сам все видел! — не на шутку рассердился Жорик.

— Хорошо, — сник Витек. — Чего ты хочешь?

— Первое: оставляешь в покое Вадика, — принялся Костыль диктовать свои условия.

— Согласен, — ответил Витек.

— Куда ж тебе деваться? — презрительно усмехнулся Костыль. — Второе: выплачиваешь штрафную сумму за нанесенный ущерб.

— Сколько? — осторожно спросил Конопля.

— Я подумаю. Через несколько дней встретимся, обговорим этот вопрос. И третье. Навсегда забываешь о существовании Женьки Козакова по прозвищу Красноармеец.

— Хм-м! — хмыкнул в ответ Конопля. — А он теперь о моем существовании забудет? Сомневаюсь. Ты у сам понимаешь!

— Понимаю, — сказал Костыль. — Ты его посадил. Но время лечит. К тому же интересы дела прежде всего. Не войну же нам устраивать. И без того полно братвы на ментовских нарах кантуется. Я поговорю с Жекой. Успокою его.

— Да, но где гарантии? — все еще сомневался Витек в том, что Жорик сможет меня успокоить.

— Если ты первый не начнешь, Красноармеец тебя не тронет. Я его знаю. А все, что было, забудем. Договорились?..

Через несколько минут их разговор был окончен. Я вновь подошел к окну, через которое просматривался стрип-зал.

Конопля с Лариской вышли из кабинки. Лариска нервно побежала к выходу, а Витек что-то шепнул на ухо Лешке Звонареву. Затем и они удалились. И только после этого из кабинки показался Жорик. Он перекинулся несколькими словами с китайцем, а потом энергично проследовал в мою сторону. На его лице я читал удовлетворение от состоявшихся переговоров.

Они-то договорились. Но лично со мной Витек Конопля ни о чем не договаривался. И, зная его подлую натуру, я мог голову дать на отсечение, что не оставит он меня в покое. И Костыль теперь не оставит. Он оказал мне услугу тем, что вступился. И непременно потребует чего-то взамен. Чего?..

— Ты все слышал? — спросил Костыль, заходя в комнату, где я ждал его после только что состоявшегося разговора с Коноплей.

— Все слышал, но не все понял, — ответил я.

— Чего еще не понятно? — удивился Жорик. — Мы ж развели путем!

— Ты в самом деле думаешь, что Витек смирится со своим поражением?

— Ну, ты смешной, братан! Куда он денется?

— Жорик, я знаю Коноплю. Он не так глуп и не настолько труслив, как это может показаться на первый взгляд. Витек не успокоится.

— Думаешь, он рискнет попереть против моего авторитета?

— Костыль, — я внимательно посмотрел на Жорика, — ты себе цену знаешь. И среди воров твой авторитет непререкаем. Спору нет.

— Тогда в чем проблема?

Не знаю, хотел ли Жорик услышать от меня то, что я сказал. Но — слово не воробей.

— Конопля не вор. И на блатные законы плевал с высокой колокольни. К тому же рядом с ним, кроме бывших вояк, полным-полно отморозков. Я это понял после наезда на офис и попытки убить меня в квартире Сашкиной матери.

— Согласен, — хмуро проговорил Жорик. — Ни вояки, ни блатные на это вот так просто не пойдут.

— Значит, рано победу праздновать?

— Во всяком случае не думаю, что Конопля предпримет в ближайшее время какие-либо решительные шаги. Живи пока спокойно.

— А Сашка с матерью? Они ведь, получается, по моей вине втянуты в эту историю!

— О них мои люди позаботятся.

— Китаец, что ли?

— Хоть бы и он. Не переживай.

Я не верил Жорику. Обоснованности в его речах было явно недостаточно. Не таков Конопля, чтобы после первого же прокола сложить лапки.

И еще мне было интересно, что именно захочет Костыль получить от меня взамен своего участия в моей судьбе. Но этого не произошло. Мы просидели почти до полуночи. Затем я покинул клуб, отправившись домой на своей «БМВ». Я тешил себя надеждой, что Сашка с матерью, как уверял Жорик, находятся сейчас в безопасности.

«Хвост» за собой я обнаружил почти сразу же, как только отъехал от ночного клуба. Ошибки быть не могло. Ярко-красная «ауди-80» резво шла следом за мной, проскакивая через запретные сигналы светофора, а временами даже вылетая на встречную полосу. Похоже, тот, кто преследовал меня, не особо скрывал свои намерения. И это было странно. Я попетлял по городу, то притормаживал, то давил на газ — красный автомобиль выполнял те же самые маневры, нисколько не боясь обнаружить себя.

Что за чертовщина? Менты или бандиты давно уже сменили бы преследователя. Кому я еще понадобился в этот день? Не многовато ли, господа хорошие?

Вылетев с Литовского проспекта на площадь Восстания, я пересек ее и, прокатив по Невскому еще метров пятьсот, резко тормознул, прижавшись к обочине. А ну, как поведет себя красная «ауди»?

Никак! Нет ее. Словно и не было вообще. Куда пропала? Ведь была же, елки-палки! Чего это я так распереживался? Соскучился, что ли? Нет, и хрен с ней. На всякий случай огляделся, не выходя из салона. Точно. Пропала красная тачка, как сквозь землю провалилась. Что ж, поехали дальше.

Развернулся прямо на Невском через сплошную разделительную. (Мудак натуральный! Только гаишников на мою голову сейчас не хватало.) Вновь прошел через площадь Восстания на Лиговку. Гляжу в зеркало: нетути ее, красненькой «ауди»! И слава Богу.

А менты возникли неожиданно. Позади меня замигал синий проблесковый маячок. «Вольво» легко обогнала мою «бээмвэшку» и прижала к обочине. Тут же из нее высыпали четверо с автоматами, в бронежилетах и стальных шлемах.

— Из машины! Руки — на капот! — скомандовал один из них, и внутри у меня все оборвалось.

Я безоговорочно подчинился команде и все равно получил пару ударов по почкам. Наверное, для профилактики.

— Не двигаться!

Я и не собирался. Стоял как вкопанный, оперевшись на капот «бээмвэшки», низко опустив голову и широко расставив ноги в стороны.

— Не двигаться, я сказал! — крикнул все тот же и еще раз долбанул меня откидным прикладом по спине. Я взвыл и непроизвольно прогнулся. Этот жест был истолкован своеобразно.

— Куда, гондон?! — крикнул другой и, подтянув меня за рукав, мастерски выполнил подсечку. Я рухнул на асфальт.

— От нас не убежишь, козлиная морда! — услышал я довольный голос. — Лежать, шакал!

В следующую секунду на моих запястьях щелкнули наручники, а тело мое резким рывком было перевернуто со спины на живот. Кто-то сверху припечатал меня ботинком.

«Приехали», — подумалось мне.

Значит, милиция все-таки раскопала трупы. «Уборщики» Костыля не справились с полученной задачей. Полная жопа. Не выкручусь — факт.

А что если Жорик Костыль сам меня ментам сдал?

Но на фига ему это надо? Я пытался и не мог ответить на этот вопрос. Какая выгода Костылю с того, что меня убьют или посадят? Может, он в каком-то сговоре с Коноплей и я об этом не знаю? Вряд ли, Ему совсем не обязательно было разыгрывать всю эту детективную историю с прослушиванием их разговора в кабинке ночного клуба.

Где в настоящее время находится Вадик? Сэн отвез его неизвестно куда и непонятно зачем. А не Вадик ли это подмогнул? Ведь он запросто, спасая свою шкуру, мог наговорить на меня что угодно…

А что, собственно, он может на меня наговорить? За мной ничего такого и нет вовсе… Ни хера себе — нет! А четыре трупа? Короче, я попал.

— Сорокин! Поднимай его! — очнувшись от лихорадочных раздумий, услышал я голос одного из милиционеров.

Тот который, наверное, был Сорокиным, схватил меня за шкирку и, встряхнув, поставил на ноги. Здоров, однако!

Трое других заканчивали проверку моей машины. — Бля, пусто, как назло! — наконец выговорил один.

— Да, Колян, что-то не везет сегодня! — огорченно произнес второй.

— Я ж говорил, рейд беспонтовый будет! — пробасил третий.

— Документы! — потребовал у меня Сорокин.

Я машинально попытался залезть рукой во внутренний карман куртки, но наручники, остававшиеся на запястьях, больно впились в кожу.

— Хоть «браслеты» снимите! — выкрикнул я в отчаянии.

— Ты позвизди мне еще! — пригрозил Сорокин, открывая маленьким специальным ключиком наручники и освобождая меня.

Теперь я смог достать из кармана техпаспорт и водительское удостоверение.

— Та-а-ак! — многозначительно произнес Сорокин. — Ну что ж, Козаков Евгений Иванович, повезло тебе сегодня. Сам виноват: по ночам добрые люди спят, а ты шляешься. Поздравляю.

— Спасибо, — буркнул я в ответ.

— Смотри, Козаков, ты нас не видел, мы тебя тоже, — предупредил Сорокин. — Слово лишнее сболтнешь, посадим на хер. Для начала штраф гони.

— Что-о-о?! — Я от удивления чуть не подавился собственной слюной.

— За попытку сопротивления, — на полном серьезе пояснил Колян. — Быстро!

Мне ничего не оставалось, как только вытащить из другого кармана портмоне и добровольно-принудительно опустошить его.

— Без обид? — для чего-то спросил Сорокин, правимая деньги.

— Без обид, — ответил я, скрипя зубами.

— Ну, давай вали! — благодушно разрешил Сорокин. — и не попадайся в следующий раз!

Они дружно уселись в служебную «вольво» и покатили своей дорогой. Рейд у них, оказывается! Все нормально. «Моя милиция меня бережет!»

Я еще несколько минут поразминал отбитую спину, потер отдавленные запястья и, сев за руль, поторопился нажать на газ.

Выехал с Лиговского на Московский проспект и… обалдел. Снова в зеркале заднего вида нарисовалась красная иномарка. Проглядеть ее на отрезке от пло-щади Восстания до Московского я не мог: дорога во втором часу ночи почти пустая. Откуда же она возникла? Галлюцинации у меня, что ли?

Ну, блин, думаю, я с тобой разберусь!

Резко прибавляю скорость и вижу, что красная тварь тоже заторопилась. Московский полупустой. Давлю на тормоз и разворачиваю свою «БМВ» поперек проезжей части. Одновременно распахиваю дверцу и выскакиваю на дорогу. «Ауди-80» несется прямо на меня. Пятьдесят метров! Сорок! Тридцать! Двадцать! Идиот! Зачем я все это делаю?! Зашибет же!!!

Водитель два раза коротко мигает мне фарами, после чего, визжа резиной, огибает стоящую поперек дороги «бээмвзшку» и удаляется.

Выдохнув задержанный в легких воздух, я устало опускаюсь перед своей машиной прямо на асфальт и чувствую, как взмокла у меня спина. Редкие ночные водители осторожно объезжают меня и крутят пальцем у виска. Сами вы все придурки! Может, у меня с сердцем плохо! Что за народ пошел черствый? Ни остановятся, ни спросят…

— Вам плохо? — возле меня тормознула «девятка» цвета «баклажан». Из приоткрытого окна выглянуло милое девичье личико.

— Тебе какое дело?! — грубо рявкнул я в ответ. Нет, ну правда, какого черта ей от меня надо? Ехала своей дорогой и пусть бы ехала. Так нет же! Обязательно нужно остановиться, в чужие дела нос сунуть. Откуда только берутся эти любопытные.

— Козел! — ответила девчонка и лихо газанула, обдав меня клубами черного дыма из выхлопной трубы.

Сажусь за руль и, доехав до ближайшего перекрестка, разворачиваюсь. Спокойно еду домой.

Зар-р-раза! Что за напасть такая?! Следом за мной развернулась темно-синяя «Daewoo». И ползет, сука. на «хвосте». Когда же это кончится? Ну что я вам сделал, люди?! Оставьте меня в покое, прошу вас!

Еду и думаю: торопиться и петлять не буду. Доковыляю, там посмотрим. Если эта гадина на «Daewoo» не отвяжется, придушу голыми руками. Надоели все как собаки! И машину сожгу, и его самого запинаю до смерти. Так придушу или запинаю? Загрызу, бля?

Всю дорогу «Daewoo» шла следом. И начхать на нее. Я так устал, что все на свете мне остозвиздело. Но дурные мысли все же лезли в голову.

А что если люди Жорика действительно не убрали трупы из квартиры или засветились ментам? Ведь запросто. Никогда не считал ментов дураками. И подлые среди них встречаются, и продажные. Но дураков не видал. А уж теперь, когда расплодились РУОПы, ОМОНы да всякие там «убойные» отделы, как не фиг делать в капкан попасть.

Мало ли что там говорит Жорик Костыль! А эта «Daewoo» — не ментовская ли? Один хрен, теперь поздно думать. Если уж прицепился опер, ни в жисть не отцепится. Еду и дрожу. А ехать совсем немного осталось. Вот он, дом. Плавно притормаживаю. И «Daewoo» тормозит чуть поодаль.

Выхожу из машины и не торопясь иду к подъезду. Краем глаза наблюдаю за темно-синей машиной. Из нее никто не выходит. Немного приспустилось стекло со стороны водителя. Уличный фонарь освещает слабо. Но все же перед тем, как ступить в подъезд, успеваю заметить характерный прищур желтого монголо-идного лица.

Ну конечно же! Китаец Сэн! Тачка корейская, водитель китайский — заколебали, блин, в натуре! И какого хера он за мной таскался все это время? Может, он меня вел еще от самого клуба? Может быть… Я ведь обращал внимание только на красную «ауди». Вполне мог не приметить эту желтую рожу.

Что ж, пусть будет так. Значит, Жорик мне не доверяет. Или охранника приставил? А красная «ауди» чья она?

Только подумал, как далеко за деревьями увидал силуэт красного автомобиля. Стекло водителя было полностью опущено. Кто-то наблюдал. За мной и китайцем. Сэн тоже обратил внимание на «ауди». Включил передачу и, газанув, скрылся за углом дома.

Войдя в квартиру, я, словно затравленный зверь, ходил из угла в угол, раздумывая над всей этой долбаной кучей проблем, свалившихся на мою несчастную голову. Да на черта мне был нужен этот Вадик с его паленой водярой?! Пусть бы сам как хотел разбирался. Не-ет! Ка-ак же! Шеф, едришкин кот! Всюду мне надо свой нос сунуть. Вот и расплачиваюсь теперь.

Ох, как вмазать хочется! Иду на кухню. Открываю холодильник. Достаю бутылку водки… Интересно, укатила эта «ауди» или до сих пор возле дома крутится? Выключаю свет и подхожу к окну. Во дворе ни души. Услышал Бог мои молитвы.

Выпиваю полстакана. Занюхиваю рукавом. И вновь гложет любопытство. Может, все же кто-то есть во дворе? «Не ходи!» — как в анекдоте, говорит мне внутренний голос. А чё, я, блин, не имею права воздухом подышать на сон грядущий? «Сиди дома, дурак!» — снова слышу внутренний голос. И тут мой взгляд упал на мусорное ведро, которое не выносилось несколько дней. Пойду мусор вынесу. И внутренний голос ничего мне не ответил. То-то же! Чистота — залог здоровья.

Я накинул на плечи куртку и вышел с ведром за порог.

Тощий облезлый кот шарахнулся из-под ног, издав такой вопль, словно я наступил ему на хвост. И этот вопль заставил меня самого шарахнуться в противоположную сторону. Где-то этажом выше залаяла в Квартире собака. Здоровущая, судя по низкому тембру. Не подъезд, а зоопарк.

ёп… китайский городовой! Еще и обезьяна перед выходом. У парадных дверей на первом этаже стоял китаец Сэн. Широко расставив ноги, расправив плечи и держа руки по швам. Подбородок приподнят и… челюсть в боевом положении. Чего бы вдруг? Я плавно поставил ведро на пол.

— Зэня, вы куда?

Ух какой любопытный!

— Погулять, Сэн, — отвечаю спокойно, ничуть, естественно, не удивившись встрече.

— Носью гулять низя! — разводит руками Сэн. Нет, ну как вам это нравится? Нянька выискалась! Этого мне еще не хватало.

— Мне — можно, — говорю с полной уверенностью в правоте своих слов, потому что гулять по ночам начал еще в восьмом классе средней школы. И пытаюсь пройти мимо няньки Сэна.

Тот жестко так берет меня за плечо. А ручонка у него, я вам доложу, не хилая. Клешня, в натуре. Здоровые, однако, эти ребята, шеф-повара.

— Сэн, — говорю, — подвинься. Мне пройти нужно, — а сам делаю шаг назад, освобождаясь одновременно от захвата, потому что, если китаец по каким-то причинам намерен ни за что не выпустить меня из подъезда, придется драться. В парадном же темно, и короткая дистанция весьма опасна. Знаю я этих китайских нянек. У них всегда «перо» припасено.

— Зэня, — лопочет Сэн, — я тепя не пусю. Чё такое — «не пусю»? Не пущу, что ли?! Ах ты ур-р-род косоглазый! Возмутился я, короче. А Сэн в стойку прыг! Не фига себе! Ну, я тогда тоже. Он драчун, оказывается, этот китаец. — Зэня, ты трюпь!

И — выпад в мою сторону. Охереть! Вы чё, думаете, я испугался?

Да я чуть не обоссался со страху! Шутка ли? Стоит перед тобой китаец и уверяет тебя в том, что ты, живой и здоровый, уже труп. Да гадом буду, я живее всех живых! Тем более сейчас, когда наконец-то понял, что Сэн не охранять меня собирается, а совсем наоборот.

Делать нечего. Махнул рукой. Махнул ногой. Р-раз — коленкой! Дв-ва — локоть вперед! По нулям. Все мимо. А китаец, сука, улыбается. Весело ему. Конечно я ж не Джеки Чан. А чан Сэну расколоть — ох как хочется.

Ему тоже чего-то хочется. Он пальцы рук враскорячку сделал и на меня — прыг! Чё, блин, распрыгался? Ой, бля! Чуть по башке не засадил пяткой. А в подъезде тесно и темно. Того и гляди нарвешься на дрындюлину.

— В-вяу-гр-р!

Это не я. И не китаец. Тот самый кот помойный что испугал меня при выходе из квартиры. Сэн таки наступил ему на хвост. Кот как раз к своей кошке на улицу спешил. Вот она, польза от домашних животных! Кот от боли взвыл, а Сэн от неожиданности сказал «ай». Громко так сказал:

— А-ай!!!

Полсекунды у меня было времени. Н-на, козлина желтомордая! Аккурат в нос ему залепил открытой ступней. И китаец на жопу — бадах! Я к нему. Шустро так. Он снова на ноги — прыг-скок! Но уже пыл не тот. Состояние нокдаун называется. Это когда и без того косые глаза в кучу собираются, а собравшись, разбегаются. И человек при этом на задних лапах своих еле держится. Сэн хоть и не человек, а скотина чистая, но симптомы те же, что и у людей.

— Ну что, — говорю, — Сэн, вешайся! И делаю к нему полшага, уверенный, что теперь завалю просто.

А он к стенке прижался. И не улыбается. Хищно так глядит. Вдруг слышу: «Щелк!» Сэн из кармана нож достал. Выкидное лезвие щелкнуло. Испугал ежика голой жопой. Я с самого начала знал, что ты без ствола или ножа не полезешь ко мне. Ты ж дохлый уже, придурок. И «перо» у тебя в ручонке дрожит. А фиг ли ты руку вперед выставил. Башка кружится, так ты и разум потерял? Кто ж руку с ножом перед собой держит? Это все я так думаю. А сам боюсь. Ну, чего мне перед вами лицемерить? Честно говорю: ссу по страшной силе. С другой стороны, если не я его, то он меня. Выбора нет.

Сэн лезвием у меня перед лицом махнул. Чуть не поцарапал. «Чуть» не считается. Потому я руку его перехватил и слегка вывернул внутрь. Получилось немного больно. Ему. А чтоб впечатление усилить, сверху по внешней стороне локтевого сгиба — ребром ладони. Изо всех сил. Со всей своей пролетарской ненавистью. Рука его — хрусть! И в обратную сторону согнулась.

Дальше все интуитивно. Сэн уже на четвереньках стоял и выл от нестерпимой боли. Но я не слышал. Злой был. Правую свою ладонь на его затылок. И — лицом китайца о лестничный марш. Восклицательного знака здесь не ставлю. Потому что сам не в восторге. Убивать человека — не весело. В том, что Сэн мертв, я не сомневался. После таких ударов живут только в Голливуде. А здесь — Питер. Климат суровый.

И вот лежит передо мной труп китайца Сэна. Пятый за прошедшие сутки. Что с ним делать? Не бросать же в подъезде. Может, сунуть в багажник да отвезти куда подальше? Опасно. Кто-нибудь обязательно увидит.

Огляделся. Ступеньки вниз ведут. В подвал. И дверь открыта. Нормально. Я аккуратно поднял с полу выроненный Сэном нож, сунул его в пиджак китайцу и, схватив труп под мышки, заволок в подвал. Пусть пока здесь полежит.

Ай да Костыль! Удружил кореш, позаботился. Чем дальше в лес, тем ну его на фиг. И вдруг слышу из темноты подъезда голос:

— Жека, здравствуй.

Это был голос Лешки Звонарева. А еще через секунду и сам он появился в проеме двери, держа в руке направленный на меня пистолет…

Глава третья БРАДОБРЕЙ

«Невезуха!» — отчаянно подумал Лешка, встречая первого клиента.

Парикмахерская только открылась. И, если верить приметам, как первый клиент заплатит, так и весь день пойдет. Парень же, посетивший заведение с самого утра, даже при всем его желании заплатить выше тарифа не мог. Лешку Звонарева не проведешь. У него глаз наметан.

Одет был парнишка в дохленький, хотя и тщательно отглаженный пиджачок серого цвета и старые польские джинсы. Каблуки его туфель крепенько истоптались. Но обувь тоже была вычищена.

Он вошел и робко потоптался на пороге:

— Можно?

— Валяй, — уныло произнес Лешка. — Как будем стричься?

— Да не знаю, — все так же несмело ответил парнишка. — Чтоб аккуратно…

— Мы все делаем аккуратно. На работу, что ли, устраиваться?

— Да! — удивился клиент. — А вы откуда знаете?

— Тут знать не фига. «Трудняк» из кармана торчит. Действительно, из бокового кармана пиджака торчала корочка трудовой книжки.

— У меня, правда, с деньгами…

— Догадываюсь, — с прежним унынием проговорил Звонарев. — Куда нанимаешься-то?

— Шофером на «Петрохолод». Полгода это место ждал. Вот дождался.

— Поздравляю. И сколько там платить обещают?

— Мне пока без разницы. Главное — зацепиться. А то, как из армии дембельнулся, так и хожу безработным. Перед матерью стыдно. До службы шоферил. А вернулся — и не устроиться.

— Так, погоди, пролетарий, — сказал Лешка, доставая из тумбочки шампунь «PANTENE pro-V». — Давай-ка башку тебе помоем, чтоб причесончик получше вышел.

— Может, не надо? — засуетился парень, прикидывая, во что ему это обойдется.

— Надо, Федя. Надо! Тебя как зовут?

— Хм-м! Федор!

— Тем более надо! — повеселел Лешка. Стрижка была окончена, и Звонарев взялся за фен.

— Щас, укладочку забацаем.

— Не надо, а?

— Не дрыгайся.

После укладки Лешка извлек из той же тумбочки одеколон «Denim»;

— Освежим! Готово.

— Простите, — парень поднялся из кресла, доставая смятые купюры, — сколько я должен вам?

— Вот тарифы, — указал ему Звонарев на табличку с расценками, в которые не входили «Пантины», «Денимы» и укладки.

— А это? — взглянул паренек на парфюмерию, которую Лешка вновь складывал в тумбочку.

— Разбогатеешь, приходи еще раз — обдеру как липку.

На том и расстались.

— Молодой человек! Мне «канадочку», пожалуйста! — в кресло перед зеркалом плюхается дядечка лет пятидесяти пяти.

Ноу проблеме! — Парикмахер Лешка Звонарев подобно факиру взмахивает белоснежной простыней и укрывает ею плечи очередного клиента.

— Что вы сказали? — не врубился тот.

— Сделаем, говорю! — улыбается Лешка, довольный своими глубокими познаниями в английском языке.

— И височки наискосок подбреете? — беспокоится мужичок.

— Что прикажете, то и подбреем! Хоть задницу. — Последнюю фразу, впрочем, Лешка произносит еле слышно.

— Как вы сказали? — вновь интересуется клиент.

— Желание посетителя, говорю, для меня — закон! — выкручивается Лешка из неловкой ситуации.

— А челочку подрежете?

— Ага, подрежу! — отвечает бодро. И чуть тише добавляет: — По самые уши.

— Вы так тихо говорите, молодой человек! — упрекает его мужчина. — Я совершенно ничего не слышу.

— А вы сюда стричься пришли или ушами хлопать?

— Какой вы грубый, молодой человек!

— Вы бы рот закрыли, гражданин. А не то язык по ошибке отстригу!

Подействовало. Клиент заткнулся. Что и требовалось. Уже через пятнадцать минут Лешка освежал его фирменным одеколоном «Красная Москва», убеждая, что от зловония отечественного парфюма имеется аж двойная польза: и дезинфицирует, и тараканов в радиусе трех километров морит начисто. А потому и цена за его применение — двойная.

Бурча что-то себе под нос, клиент покинул место пытки.

— Следующий! — крикнул Лешка в коридор, подметая с полу клочки волос.

Мамаша привела пацаненка лет девяти:

— Вовочка! Проходи в креслице! Дяденька ждет! — и подталкивает его.

— Да чё ты, в натуре, блин! Пихаешься по беспределу! — Пацан вразвалочку входит в зал и нехотя усаживается в кресло. — Слышь, — обращается к парикмахеру, — мне покороче, братуха.

— Молодой человек! — обращается к Лешке мамаша. — Вы уж поаккуратнее. Чтоб «ежик» был ровненький. Он хочет, как у папы.

— Да без тебя перетрем, натурально! — поворачивается пацан к матери и очень характерно распускает пальцы веером.

Звонарев от неожиданности онемел, но вскоре справился с подкатившими эмоциями. Поставил подметальную щетку в угол и подошел к новому клиенту:

— Не кипишись, браток! Причу клевую застрибаем! Тереть, в натуре, беспонтово. Не покатит — цинканешь, с полпинка вырулим!

Глазенки у пацана округлились.

— Я схавал: ты на понятиях! — проговорил он радостно, — Все тип-топ!

Обрив новорусского отпрыска почти наголо и закрепив «ежик» отечественным лаком для волос сильной фиксации «Прелесть», Леха получил от мамаши аж тройную плату. Все довольны, все смеются.

Лешка устроился работать в эту парикмахерскую всего месяц назад, когда приехал в Питер из Петрозаводска. И сегодня в зале с тремя рабочими местами был один. Светка, напарница, ни с того ни с сего приболела. Надежда Игоревна, старший мастер, две недели как в отпуске. А сам хозяин заведения, Михаил Семенович, позвонил утром Звонареву на квартиру, которую тот снимал, и предупредил, что не появится в течение всего дня. То ли в налоговую понадобилось, то ли еще куда.

Проводив не в меру крутого пацаненка с мамашей, Лешка заметил через окно, что к заведению подкатил малиновый джип. Один человек остался сидеть на заднем сиденье. Вышли трое. Они же через минуту ввалились в помещение:

— Стрижем, братан?

— Элементарно.

— Ну, поехали, выдай класс! — Один из них, самый здоровый, уселся в кресло. Двое других остались У двери.

— Вас как?.. — спросил Лешка, озадаченно поглядывая на круглую и без того коротко остриженную голову. — Этот «глобус» если стричь, то только наголо.

— Вот именно! — рявкнул клиент.

— Понял.-.Парикмахер взял в руку электромашинку, и через десять минут процедура была окончена.

Обрызгав лысый череп одеколоном, Лешка хотел было назвать стоимость оказанных услуг, но первым голос подал бритоголовый:

— Где хозяин?

— Что-то не так? — поинтересовался Звонарев.

— Я вопрос задал! — с угрожающей интонацией сказал тот, кто оставался сидеть в кресле.

— Хозяина нет.

— Мы подождем.

— Хорошо, — согласился Лешка. — Но, если можно, в вестибюле. И потом, Михаил Семенович может сегодня вообще не появиться.

— Ты мне туфту не гони, родной, — лениво сказал бритоголовый. — Щас по «чердаку» схлопочешь, мигом хозяин отыщется. Чиж! — повернулся он к одному из тех, кто стоял у двери. — А ну, прикрой контору! Чиж отправился закрывать входные двери на замок.

— Ребята, мне работать надо! — негромко возмутился Лешка. — Вы ж мне сменный план не оплатите!

— Иди, дятел, звони хозяину. Пусть приезжает поскорее, — не обращая внимания на произнесенные слова, приказал бритоголовый.

— Я не знаю, где его сейчас найти.

— Еще слово, бля, в натуре, я тебя запинаю, конкретно!

Лешка спокойно снял с себя белый халат и повесил его на вешалку. Бандиты довольно переглянулись.

— Давай-давай, шустрее! — поторопил Чиж. Он уже закрыл дверь и повесил на входе табличку «Санитарный час».

— Даю-даю, — ответил Звонарев, подходя к стоящей в углу тумбочке, на которой размещались телефонный аппарат, графин с водой и два тонкостенных стакана.

Одной рукой он снял трубку, а другой открыл дверцу тумбочки. Затем прижал трубку к уху плечом, будто собираясь позвонить. И в этот момент бандиты увидели в его руке гранату.

— Ты чё, мужик?! — испуганно вскочил с кресла бритоголовый.

— Сидеть! — заорал Лешка.

Тот послушно опустился в кресло. Лешка же без суеты вырвал предохранительную чеку, а гранату ф-1, которую в просторечии называют «лимонкой», плавно опустил в пустой стакан. Вышло так, что хрупкие стенки стакана держали прижатой к рифленому корпусу ручку детонатора. Пока ручка прижата, взрыва не произойдет. Но кто его знает, сколько выдержит тонкое стекло?

А стекло-то могло и не выдержать. Потому что сумасшедший парикмахер начал осторожными движениями сдвигать стакан к краю тумбочки. Все трое оцепенели. Намерения Лешки были им ясны как Божий день. Умирать не хотелось. А Лешка издевался:

— Граната марки Ф-1. Ручная. Противопехотная. Наступательно-оборонительного назначения. Сейчас ка-а-ак ёхнется! Мозгов не соберете, — и сдвинул стакан на самый край. Стеклянное донышко уже на одну треть не имело опоры.

Бритоголовый осмотрел тесную комнатку, прикидывая, наверное, что «лимонка» разнесет здесь все к чертям собачьим. А Лешка продолжал:

— Считать до трех, мужики, не буду. Взяли ноги в руки — и исчезли.

И в это время Звонарев заметил, как открылась дверца стоящего перед заведением джипа. Из салона вышел мужчина, лицо которого покрывали рыжие усы и густая борода. Мужчина подошел к окну и постучал костяшкой указательного пальца.

— Конопля! — непроизвольно вырвалось из груди парикмахера.

И этот возглас вверг бандитов в еще большее недоумение. А уже через десять минут Лешка подравнивал своему бывшему взводному бороду, вслух вспоминая о совместной службе в Афганистане.

На работу в парикмахерскую Звонарев больше не выходил. Виктор Коноплин забрал его к себе.

В банду. Или, как теперь почему-то принято говорить в бригаду.

Эту историю мне рассказал сам Лешка. Но рассказал несколькими часами позже. А сейчас он стоял передо мной с пистолетом в руке…

— Здорово, Женька! — Лешка вдруг опустил свой пистолет и кинулся меня обнимать, тиская в объятиях до хруста в ребрах.

На его глазах даже появились слезы. Хотя, впрочем, мне это могло лишь показаться. Так или иначе, но состоявшейся встрече он был несказанно рад.

— Привет, Леха! — Я с удовольствием отвечал ему, не скрывая своих эмоций.

Утихомирив страсти, я потащил его к себе домой. Усадил в кресло, вытащил из бара бутылку виски и стаканы. Принес из холодильника кубики со льдом. Мы выпили за встречу. Потом — за здоровье. И третий тост: за тех наших ребят, кто не вернулся с афганской войны.

Лешка неторопливо рассказал мне о себе. О том, как окончил после армии курсы парикмахеров в Петрозаводске. Как вскоре победил на каком-то межрегиональном конкурсе. Как переехал жить в Питер, надеясь пробиться здесь в люди. Как попал в бригаду Конопли. Я не судил его строго. Жизнь скотская. Каждый выживает, как может. В последнее время любят говорить о характерных приметах времени. Жестокость — вот главная примета.

Слово за слово, и я поведал армейскому приятелю свою жизненную эпопею. В том месте, где мой рассказ коснулся ночных гонок по Питеру с уходами от преследования красной «ауди» и темно-синей «Daewoo», Лешка посерьезнел:

— В красной тачке был я.

— Ты?!

— А в синей…

— Знаю, — не дал я ему договорить. — Китаец. Его Костыль, падла, ко мне подослал, сука дешевая!

— Так, да не совсем так.

— Не понял.

— Сейчас поймешь, — ответил Звонарев. Он плеснул себе еще виски и неторопливо глотнул, чуть поморщившись. А я сидел и гадал, чем же он собирается меня удивить после всего, что произошло за столь короткое время?

— В темно-синей «Daewoo» действительно находился китаец. Но послал его к тебе не Жорик.

Вот те на! Не по собственной же инициативе желто-мордый меня прикончить хотел! Я ж прекрасно понял, что Сэн является одним из приближенных людей Жорика. И если уж катался он за мной да потом и убить пытался, то исключительно по приказу самого Костыля. И пусть мне мой армейский дружок Звонарев не пустозвонит. Кого он выгораживает? Лагерного волка, Жорика Костыля, которого я знаю как облупленного?

А Лешка выдержал короткую паузу и внимательно наблюдал за моей реакцией. Наверное, все было написано у меня на лице, потому что Звонарев едва заметно улыбнулся и покачал головой:

— Ты мне, конечно, не поверил?

— Нет.

— Тогда скажи, китаец хотел тебя замочить?

— Хотел.

— Какая в этом надобность Костылю? Этот вопрос загнал меня в тупик. Как ни старался, я не мог найти на него ответа. Лично Жорику я ничем не мешал, дорогу ему не перебегал. Да и кто я такой Для него по большому счету? Ну, срок мотали вместе. И что с того? Костыль — вор. А я в зоне был случайным прохожим. Для Жорика лагеря и тюрьмы — образ жизни, идеология, если хотите. А для меня — трагедия всей жизни. И не приведи Господи такому повториться! Хотя перспективы имеются очень даже реальные. Но вернемся к Жорику.

— Нет ему никакой выгоды меня мочить, — высказал я свое мнение.

— А кому это выгодно? — спрашивает Лешка.

— Тварей вообще полно, — говорю я. — Но выдающаяся из них — Витек Конопля. Больше как бы некому.

— Ай, малядес! — воскликнул Лешка на азиатский манер. — Угадал!

— Да, но при чем тут китаец?

— При всем.

— Чего ты жопой крутишь?! — вспылил я. — Говори прямо!

— Не духарись, — осадил меня Звонарев. — Расскажу — обалдеешь. Значит, так. С самого начала. Китаец пролез в организацию Жорика Костыля по заданию Конопли…

— Да иди ты! Действительно — обалдеть можно.

— Не перебивай. Сэн и Витек знакомы очень давно. Еще с Афгана. Китаец был на стороне моджахедов инструктором. Сначала в учебном развед-диверсионном центре под Пешаваром. Затем из Пакистана его перекинули непосредственно в Афган. В окрестности Гардеза. Всех тонкостей я не знаю, но дружба китайца с Коноплей началась там. В Тузели под Ташкентом таможня была, сам знаешь — говно. А Конопля, это было уже после того, как тебя посадили, дважды слетал в Союз с грузом «двести». Так вот, в цинки вместо трупов героин запаивали. Поставку организовывал как раз китаец, а перевозку один хер в полковничьих погонах из Политического управления Туркестанского военного округа. Конопля исполнял обязанности курьера. Два цинковых гроба с наркотой — это по минимуму. Считай. Вскоре полковник на чем-то попался. Дело рухнуло. Коноплю после Афгана задвинули в чирчикский спецназ. Оттуда он и уволился по сокращению.

— Об этом мне известно…

— Но тебе наверняка не известно другое. Китаец перед «духами» проштрафился. Прирезал кого-то из полевых командиров. Тот в пакеты с героином сахарную пудру добавлял. «Духи» Сэна потом два месяца по горам гоняли, как марала. В результате плотно на хвост сели. Так он на Север и подался. Перешел границу в районе Термеза. На участке пятой погранзаставы. Там посреди Аму-Дарьи островок, камышами поросший. И брод.

— А погранцы что, лохи?

— Не в том дело. Застава, да и весь Термезский отряд хронически в некомплекте. Заграждения разрушены, контрольно-следовая затоптана кабанами… Средств на восстановление нет. У них там начальники застав чуть ли не в землянках с женами и детьми живут. Но я не об этом. Сэн, как только на территорию Союза пробрался, в Чирчике Коноплю отыскал. Тот помог ему с документами. Теперь Сэн по паспорту Сергей Даниилович Ким. Кореец. Понял, да?

— Понял. Дальше-то что?

— Дальше — больше. Конопля, как Сэну документы состряпал, так и прижал его. Сдам, говорит, тебя первому постовому. И одновременно работу ему предложил. Бабки-то, на героине заработанные, отмывать надо. Так они и спелись. Потом Витек в Питер перебрался с Лариской — ты уже встречался с ней — и китайца с собой перетащил.

— Да, но как Сэн к Жорику в доверие втерся?

— До идиотизма просто! Жорик ночной клуб открыл. Набирал персонал: барменов, официантов и прочих. А тут китаец подвернулся. Не поверишь, пришел наобум. Представился беженцем. Лапши навешал. Готовить, мразь умеет…

— Умел, — поправил я Звонарева.

— Ну да. Короче, принял его Жорик с испытательным сроком в три месяца. А за это время Сэн в клубе кучу персонала на воровстве переловил. Это ж у нас в крови: сколько ни платят, все равно с работы домой тащим. Кто кусок мяса, кто банку пива. Один из пойманных в бутылку полез. На Сэна с мясным разделочным ножом кинулся. Ну, китаец боевое мастерство и показал. Слегка побуцкал повара. К тому же до Жорика история дошла. Тот жулика уволил. Он где-то ствол раздобыл и пристрелить Сэна вздумал. Да так вышло по случаю, что на глазах у Костыля. Пришлось китайцу убить придурка. Поделом, в общем-то. Но прикол в том, что на Жорика мастерство Сэна произвело неизгладимое впечатление. Авторитет желто-рожего вырос моментально. И стал его Костыль привлекать к другим своим делам. У китайца появился доступ к информации, которая интересовала Коноплю.

— Ну, блин! Прям шпионские страсти ты мне рассказываешь!

— Не сомневайся. Так оно и было. Все шло как по маслу. И на проколах Костыля Витек немало баксов наварил. Теперь о главном. Базары вокруг твоего Вадика стали последней каплей, переполнившей чашу их скрытого противостояния. А тут еще и ты в поле зрения Конопли нарисовался. Витек для начала посылает на хату, в которой вы с Вадиком засели…

— Это квартира Сашкиной матери.

— Неважно… посылает туда четверку бойцов. Не за Вадиком. Прежде всего чтобы тебя замочили. Ты ж ему как кость в горле после той афганской подляны, что он тебе устроил.

— Он меня выпас после наезда на офис Вадика?

— Да! И решил, что ты обнаружился не случайно. Значит, будешь мстить. А ему это надо? Вот. Первая попытка завалить тебя не удалась. И тут ему в голову приходит гениальная мысль.

— Какая?

— Все гениальное просто. Тебя мочит китаец. Эта мокруха не скрывается, а наоборот, как бы ненавязчиво демонстрируется. При этом все заинтересованные лица узнают, что человек Жорика убил телохранителя некоего бизнесмена Вадика.

— Да какой я, на фиг, телохранитель?!

— В данном случае достаточно того, что ты работаешь у этого бедолаги. А Сэна ведь официально знают как работника ночного клуба. Клуб же принадлежит Жорику. Понял чего-нибудь?

— Ну-ну.

— Тем временем Витек выжимает из Вадика деньги и убирает его. Смерть Вадика тоже автоматом вешают на Жорика и его людей. Врубаешься? Менты ставят весь Питер на уши, а бригаду Костыля — раком. В результате Конопля убивает двух зайцев: избавляется и от тебя, и от такого конкурента, как Жорик.

— Ха! Но, во-первых, у китайца тоже язык есть. И менты могли его расколоть до жопы. А во-вторых, Конопле Вадика еще достать надо. Жорик же его спрятал! Что скажешь?

— А теперь, как говорится, о грустном. Вадик не у Жорика. Сэн из клуба отвез его прямо к Конопле, выполняя приказ своего истинного хозяина.

— Что-о-о?! — взревел я и вскочил с места. — А Сашку?! Тоже?!

— Да, Жека. И Сашка с матерью — тоже у него.

— Гад!!! — заорал я во все горло. — Какой же ты гад, Леха!!!

— Тихо! — крикнул он в ответ. — Слушай до конца. Когда ты петлял по городу, за тобой шел неотрывно Сэн в своей «Daewoo». А мне Конопля приказал убить китайца, как только он убьет тебя.

— Сволочь!!!

— А ты дебил! — выкрикнул Звонарев. — Я же специально светился у тебя на хвосте, чтобы предупредить об опасности!

— Да что ты говоришь?! Что ж ты сразу Сэна не убил?! Ждал все-таки, пока он меня замочит?! Гондон рваный!

— Где бы я его убил? В центре города? Думай, что говоришь! Я и перед китайцем рисовался, чтобы мешать ему.

— Что ж тогда в подъезде не помешал?

— В подъезде, согласись, мы втроем не развернулись бы. К тому же я все видел. И если что — не сомневайся, — помог бы.

— Щас! Так я тебе и поверил!

— Да ты ж в горячке мог и меня вместе с китайцем завалить!

— Не ссы! То, что хреном сработано, оглоблей не перешибешь!

— Ну-ну. Не прибедняйся, будто сам пальцем деланный.

Может, Лешка и ждал, пока Сэн меня приговорит. Теперь этого не узнаешь. Да и не важно. Сашка с матерью и Вадик. Если они на самом деле у Конопли, им грозит опасность. Я представил себе, как Витек мучает Сашку и добивает ее контрольным выстрелом в голову. Мурашки пробежали по телу. Вадик, урод, сам влип. Но и его жалко. Сдохнет ведь.

— Ладно, хрен с тобой, — сказал я Звонареву и залпом осушил полный стакан виски. — Что делать будем, киллер-гуманист? Ты ж ко мне приперся не на исповедь?

— Успокоился? Дал бы я тебе по роже, ишак!

— Ты не обзывайся. Давай рассказывай, что предлагаешь?

— Уверен, что Жорик уже в курсе насчет китайца. Тот ведь должен был отвезти твою телку с матерью и Вадика на виллу Костыля, а отвез к Конопле…

— Не повторяйся! — раздраженно крикнул я. Нервы начинали сдавать. — Говори, что дальше?

— Дальше — война. Костыль теперь быстро вычислит, на кого работал Сэн. И попрет на Коноплю буром. Хотя бы для того, чтобы не подорвать свой авторитет в городе. Мы должны успеть вытащить всех твоих из лап Витька, пока не началась бойня. А то и они, чего доброго, попадут в жернова. Все остальное обсудим по дороге. Поехали! — Лешка решительно поднялся с места.

Перед тем как выйти из подъезда, оттащили труп китайца подальше в подвал, засыпав его обрывками стекловаты и рубероида, коих здесь оказалось немерено. Дверь в подвал я закрыл навесным замком, который принес из дому.

Уже через пятнадцать минут мы мчались в Зеленогорск, где Конопля держал захваченных людей.

— Слушай, — обратился я к Лешке по дороге. — Ты владеешь такой информацией — просто страх! Кем ты у Конопли?

— Еще вчера был… брадобреем. А уже сегодня, — Звонарев глянул на часы, — стал покойником.

— Нет, я серьезно.

— Куда серьезнее? Кто ж меня в живых оставит после убийства китайца?

— В смысле?

— Обычная цепь. Китаец — тебя. Я — китайца. Кто-то — меня…

С тех пор как Сэн увез из клуба Сашку с матерью и Вадима, я ничего о них не знал. Теперь, когда выяснилось, что Жорик хотел мне помочь совершенно искренне, а китаец подослан Коноплей, дело принимало иной оборот.

Красная «ауди-80» летела в направлении Зеленогорска. Леха Звонарев рассказывал мне о событиях минувших суток в деталях и подробностях.

— …Пасалиста! — Сэн открыл перед Сашкой, ее матерью и Вадиком двери своей «Daewoo», когда они вышли из клуба.

— Куда мы поедем? — встревоженно спросила Сашка, усаживаясь на заднее сиденье вслед за пожилой женщиной.

— Все хоросо! — ответил Сэн. — Не пересывайте!

Вадик устало опустился на переднее кресло. Китаец сел за руль, и машина тронулась. Всю дорогу Сэн молчал. Сашке это не нравилось, и она заговорила первая, дабы как-то прояснить для себя ситуацию.

— Сэн, оттуда, куда мы едем, я смогу позвонить? Дежурная улыбка, неизменно растягивающая лицо китайца, исчезла.

— Смозэте, все смозэте, — ответил он так холодно, что Сашка невольно поежилась.

А китаец до белизны в костяшках сжал рулевое колесо. Скулы на его лице обострились, а угольно-черные глаза, и без того узкие, почти полностью прикрылись в зловещем прищуре.

— Сэн, — не унималась Сашка, хотя и заметила резкие перемены в поведении китайца, — а когда к нам приедет Женя?

— Скоро приезаем на место. — Он сделал вид, что не понял вопроса.

— Я спрашиваю, когда к нам приедет Женя? — настойчиво повторила девушка.

— Какая Зэня?! — раздраженно оглянулся на нее Сэн и так крутанул руль на повороте, что темно-синюю «Daewoo» занесло. Однако же водитель легко справился с управлением и выровнял автомобиль на проезжей части дороги.

Сашка непроизвольно оглянулась и увидела следующий за ними красный автомобиль. «Ауди» шла не отставая, выдерживая дистанцию примерно в десять метров.

— Что за машина преследует нас? — задала она китайцу очередной вопрос.

— Поцётная саправаздения, — огрызнулся Сэн.

— Александра, не донимайте человека своими вопросами! — вдруг выговорил Вадим, который до этого молчал. — Он и так для нас с вами старается!

Сашка лишь негодующе фыркнула в его сторону.

— А вы не фыркайте! Не фыркайте! — истерично взвизгнул Вадим. — Вас спасают, вы и молчите!

В красной «ауди», естественно, ехал Лешка Звонарев, отправленный Коноплей следом за Сэном. В его задачу действительно входило сопровождать «Daewoo» с захваченными людьми на случай непредвиденных обстоятельств.

Никто не знал и знать не мог, что в машине китайца Лешка собственноручно установил подслушивающее устройство, именуемое в просторечии «жучком». Питался «жучок» от аккумулятора «Daewoo», что давало Звонареву возможность прослушивать все разговоры в салоне авто на протяжении вот уже трех месяцев. Для этого нужно было лишь находиться где-нибудь поблизости, настроив антенну направленного действия от портативного сканера.

— Сидите молся, — сказал женщинам китаец.

— А чего это ты мне рот затыкаешь?! — возмутилась Сашка. — Хочу говорить и буду! Куда везешь? Отвечай быстро!

— Саша, не надо! — попросила ее мать.

— Не встревай, мама! — ответила Сашка. — Я же вижу, он что-то задумал. — Она подозрительно посмотрела на Сэна. — Куда везешь, я спрашиваю?!

— Сисяс увидис, — оскалился тот.

— Да ответьте вы ей! — теперь уже заволновался Вадик. — Что вам, трудно? Ну, хоть скажите, что все будет хорошо! — Вадик вытащил из кармана пачку сигарет и закурил.

— Не курить! — громче обычного и в ярко выраженном командном тоне выкрикнул Сэн. Резким движением выхватил у Вадима сигарету и швырнул ее в окно. — Все будет харасо, — добавил он тихо, но достаточно жестко. Достаточно жестко для того, чтобы Вадик вжал голову в плечи, а Сашка прикрыла рот ладонью и с ужасом посмотрела на мать.

Теперь она окончательно поняла, что ничего хорошего от знакомства с китайцем не выйдет.

А темно-синяя «Daewoo» уже давно покинула пределы Санкт-Петербурга, прокатилась по Зеленогорску и теперь подруливала к двухэтажному особняку красного кирпича, стоявшему на берегу удивительно красивого озера. С трех сторон особняк окружал высокий забор, по верху которого вилась колючая проволока. На опорных столбах — видеокамеры наблюдения за периметром снаружи. Забора не было лишь со стороны водной глади. Зато колючая проволока и арматурная решетка уходили далеко в воду. Имелись и мощные прожектора, предназначенные, видимо, освещать воду по ночам. Часть берега отведена под пляж. Другая его половина занята небольшим причалом, у которого швартовались небольшой катер и пара моторных лодок. Мосток от причала тянулся почти к самому дому и оканчивался площадкой со столиками и солнцезащитными зонтами.

Ворота перед «Daewoo» отворились, движимые электромотором. Сэн въехал во двор и тормознул перед входом в особняк. Красная «ауди» также беспрепятственно проехала сюда. Но остановилась чуть в стороне, на небольшой стоянке, где парковался длинный черный «кадиллак».

Тут же из дома вышел Конопля в сопровождении Лариски.

Сэн заглушил мотор и, выйдя из салона, открыл перед пленниками дверцы:

— Пасалиста!

— Мудила! — буркнула ему Сашка и, выбравшись сама. помогла выйти из машины матери.

Вадик тоже вылез, опасливо озираясь по сторонам. Увидев знакомый «кадиллак» и Лариску, он понял, куда попал. Хотел произнести что-то, но язык отказывался повиноваться. Так и стоял молча, тщетно пытаясь сглотнуть несуществующую слюну.

От красной «ауди» подошел Лешка Звонарев.

— Молодец, Сэн! И тебе, Брадобрей, спасибо! — Конопля похлопал китайца по плечу и пожал Звонареву руку.

Лариска приблизилась к Сашке и взяла ее за подбородок:

— Хороша Маша!

Извернувшись, Сашка изо всех сил цапанула ее за палец. Лариска дико взвизгнула и залепила ей крепкую пощечину.

— Сучка драная! — зло выкрикнула Лариска и долго еще потом трясла пальцем, стараясь унять боль от укуса.

— Что ж, проходите, — сказал Конопля. — Гостями будете!

Сэн подтолкнул всех троих к парадному входу. Им ничего не оставалось, как только подчиниться. Лариска пошла следом, а Конопля и Брадобрей остались во дворе.

— Что ты собираешься с ними делать? — спросил Лешка, глядя вслед удаляющимся.

— А к чему тебе знать? Ты, Брадобрей, свое дело уже сделал, за что честь тебе и хвала. Не стоит совать нос, куда не просят.

— Нет, ну правда, Конопля. — Лешка, насколько мог, разыгрывал простачка. — На хера тебе эти бабы сдались?

— Ох, любопытный ты мой. — Витек похлопал его по щеке. — Телка эта — подружка Женьки Козакова. Помнишь его?

— Ну и что?

— Я пошлю Сэна. Пусть с ним разберется. А ты, родной мой, разберешься с Сэном. Усек?

Внутри у Лешки все взорвалось. И он хотел поначалу накинуться на Коноплю и придушить его. Но вовремя остановился. В доме было полно охраны, и одними кулаками здесь ничего не решить. Подставишься под пулю. А толку — ноль. Подавив гнев, Лешка согласно кивнул.

— Все равно не понял, при чем здесь эта девка с ее мамашей?

— На тот случай, если у Сэна ничего не выйдет. Пусть побудут под моим контролем. Я к Козакову уже посылал людей. Да он их всех и порешил, гнида. Опасный, сука, стал. Крутизну из себя изображает. Вот ежели и с китайцем так же получится, я дам ему знать, что девочка у меня. Пусть приходит и выручает ее. А я посмотрю, как это у него получится.

— Ну ты и…

— Что?! — заорал неожиданно Конопля. — Что ты хочешь сказать?! На себя посмотри! Мало ли ты сам дел наворотил за то время, пока у меня работаешь? Да по тебе уже давно зона плачет! Чистенький выискался!

— Но мы же с ним в Афгане!.. Вместе!..

— Да он в Афгане чуть не замочил меня! Забыл? Не помнишь? Ну, все, хватит. — Конопля глубоко вздохнул. — Леша, ты меня знаешь. Я для тебя никогда куска хлеба не жалел. И что, теперь, когда пришло время доказать верность, в кусты прыгнешь?

Два чувства боролись в Лешкиной душе. С одной стороны, действительно, Конопля его к делу пристроил, на ноги помог встать. А с другой — Женька, тот самый Женька, с которым они вместе на караван ходили, на сопровождении колонн рисковали, последней каплей воды делились, встал теперь между ним и Коноплей. Приходилось выбирать.

— Хорошо, Витек, — сказал Звонарев. — Я погорячился. Говори, как ты себе все это представляешь. Я сделаю.

— Позже расскажу, — успокоившись, ответил Конопля. — Пойдем потолкуем с девчонкой.

Они вошли в дом. Пересекли просторный холл и спустились по лестнице в подвал. Здесь находились подсобные помещения, сауна, бильярд и небольшой бар. В баре на кожаном диване сидели Сашка и ее мать. Вадика с ними уже не было. Его увели в другое помещение. За столиком сидела Лариска, попивая «мартини» из высокого стакана через соломинку.

— Меня зовут Виктор Николаевич, — представился Конопля.

— Что дальше? — уставилась на него Сашка.

— Девушка милая, я бы попросил тебя не грубить старшим.

— Да срать я на тебя хотела!

— Не рекомендую так со мной разговаривать! — с оттенком угрозы в голосе проговорил Конопля.

— Ты лучше выпусти нас, хер козлиный, — отвечала Сашка, сама поражаясь своей наглости. — А то Женька до тебя доберется! И тебе, и дружку твоему яйца поотрывает за милую душу!

— Саша, доченька! — горячо зашептала ей мать. — Что ты говоришь? Молчи!

— Да что ты с ней сопли разжевываешь?! — обратилась к Конопле Лариска, вскакивая со своего места.

— Придет время, пришибу, — удивительно спокойно отвечал Конопля. — Пока она мне нужна живая и здоровая. Будь умницей, девочка, веди себя хо…

Договорить Конопля не успел, потому что Сашка проворно вскочила с дивана и со всего маху ударила его ногой в пах. Издав звериный вой, Конопля согнулся от боли. А через мгновение Лариска подскочила к дерзкой девчонке и ударила ее кулаком в лицо. Сашка рухнула обратно на диван. Мать в испуге обхватила ее руками. Лешка одним прыжком приблизился к Лариске и схватил ее за плечи:

— Тормози! Не сейчас! Утихомирься!

— Пусти меня! — кричала Лариска. — Я убью эту тварь!

— Дело сделай, потом убивай, — ответил Звонарев.

— Забирай ее! — приказал Лариске пришедший в себя после удара Конопля.

Та с удовольствием схватила Сашку за волосы и потащила из бара. Сашка орала во все горло и пыталась вырваться, но у нее ничего не получалось. Мать вскочила, чтобы защитить ее. Конопля толчком в плечо усадил ее обратно. Лешка сделал было движение в сторону орущей девчонки.

— Стоять, Брадобрей! — рыкнул Конопля. — Она сама нарвалась!

Пришлось временно подчиниться.

Вскоре из соседней с баром комнаты стали доноситься дикие вопли и треск рвущейся ткани. Лариска сдирала с Сашки одежду. Мать обхватила голову руками и зарыдала.

— Пойдем на Вадика посмотрим, — сказал как ни в чем не бывало Конопля, и они с Лешкой вышли из бара. Лешка то и дело сжимал кулаки и скрипел от злости зубами, но сдерживал себя. Не время удаль показывать…

Мы уже подъезжали к Зеленогорску. По этой же дороге днем китаец вез мою Сашку. Вез к Конопле.

— Что было дальше с Сашкой? — спросил я Зво-нарева, еле сдерживаясь, чтобы не затеять с ним драку прямо на ходу.

— Не знаю, — ответил он. — Конопля утянул меня за собой, и я не мог ему противиться, чтобы не навлечь на себя лишние подозрения. Мне же нужно было еще встретиться с тобой. Одно знаю: она жива, И будет жива до тех пор, пока Конопля не получит Достоверной информации о твоей смерти.

— И ты, тварь, мог на все это смотреть?! — взорвался я.

— Не ори. Я все равно ничем не смог бы ей помочь. Говорю же — она жива. Это главное. И сейчас мы едем к ней… Проникнуть в особняк незамеченным можно только ночью.

— Все равно ты сволочь!

— Конечно! — замотал головой Лешка. — Я должен был замочить Коноплю средь бела дня! А охранники замочили бы меня. И Сашку твою заодно. Кому легче? Или в милицию бежать с заявой?

Наверное, Лешка прав. Сподручнее пробраться к Конопле ночью. Неожиданно. Он ведь не подозревает, что Звонарев перекинулся на мою сторону. Значит, можно будет использовать фактор внезапности.

— Я знаю, как проникнуть в дом со стороны озера, — сказал Звонарев. — Это — единственная возможность. И не ори на меня больше. Я и так делаю все, что могу. Кое-какую подготовочку уже провел, кстати.

— Ладно, — ответил я. — Давай рассказывай дальше. Что там с Вадиком?..

Вадима сразу же отделили от Сашки с матерью и закрыли в странной комнате. Дверь в нее была чуть ли не с полметра толщиной и имела круглое окно наподобие корабельного иллюминатора. Закрывалась, судя по всему, герметически. Помещение окон не имело. Освещалось при помощи нескольких маленьких, вмонтированных в потолок лампочек. Стены, пол и потолок были отделаны материалом, отдаленно напоминающим жесткий пластик. Пол имел некоторую особенность. Он был выложен квадратными плитами с небольшими отверстиями. Вадим решил, что это для вентиляции.

Сэн втолкнул его сюда, а сам молча удалился, плотно прикрыв за собою дверь. Вадим попытался было выйти из комнаты, но ручки на двери не оказалось. Надо полагать, что открывалась и закрывалась она только снаружи.

Он опустился на пол и заплакал, словно ребенок.

Слезы душили его, и он ничего не мог с этим поделать. Вдруг явственно услышал единожды прозвучавший чмокающий звук. Это разомкнулись резиновые присоски двери. Кто-то отворял ее. Вадим вскочил на ноги и с надеждой посмотрел на дверь. Но взгляд его моментально угас. На пороге появился Конопля в сопровождении молодого человека, который приехал следом за ними в красной «ауди». Оба вошли внутрь. Многотонная дверь тут же закрылась.

— Я рад приветствовать тебя, Вадим Марксович! — улыбнулся Конопля. — Надеюсь, не в обиде за столь скромный прием?

Лешка, стоящий рядом с Витьком, не улыбался. Он лишь внимательно наблюдал за происходящим.

— Что вам нужно от меня?! — дрожащим голосом проговорил Вадик, утирая с лица слезы.

— Денег, — без обиняков ответил Конопля. Действительно, чего кокетничать? Сказал — и точка!

— Каких денег? — глупо хлопая глазами, спросил Вадик.

— Не придуривайся, урод! — посоветовал Конопля.

— Тебе лучше собрать мозги в кучу, мужик, — произнес Лешка. — Он ведь может убить тебя за какие-то вонючие баксы. Прикинь, что лучше. Сдохнешь, и тебя закопают. На хера тебе деньги в могиле? Если отдашь, сколько скажут, то выйдешь отсюда цел-невредим и заработаешь себе еще в сто раз больше.

— Во! Слушай его! — одобрительно взглянул Конопля на Брадобрея. — Он тебе дело говорит!

— Да нету у меня денег! Нету! — продолжал упорствовать Вадик. Похоже, он надеялся еще выкрутиться из щекотливой ситуации.

Конопля в задумчивости почесал густую бороду.

— Ты что думаешь, Вадим Марксович, мы тебя здесь уговаривать станем, просить слезно, да? Неразумно поступаешь. Ты ведь уже у меня. И поверь, никуда не денешься. Из этой комнаты, браток, никто еще живым не выходил. Я имею в виду несговорчивых. У тебя же пока что есть перспектива спасти свою жизнь.

— Ваши условия? — спросил Вадик.

— Молодчина! — хлопнул его по плечу Конопля и чуть не сбил с ног этим хлопком. — Теперь я вижу, что ты не дурак. Значит, так. Я называю сумму. Ты предлагаешь свой вариант перечисления этой суммы на мои счета в банк на Кипре. Ну, там, контракт под что-нибудь, оплата всевозможных услуг — сам придумаешь. Мы с тобой прямо здесь подписываем все необходимые бумаги. Деньги приходят по назначению, и после этого я тебя отпускаю. Устраивает?

— Сколько?

— Вот это — вопрос, — сделал вид, что задумался, Конопля. — Если я не ошибаюсь… А я не ошибаюсь — точно. В прошлый раз мы просили у тебя стоимость паленой водки плюс штраф. Все это вместе равняется тремстам двенадцати тысячам пятистам долларов США. Верно?

— Верно, — тяжело выдохнул Вадик.

— Но, ты ж понимаешь, время ушло, условия изменились. Я был вынужден не только нервничать, но и рисковать. Отсюда вывод: округлим эту цифру до пятисот штук зеленью.

— Полмиллиона! — заломил руки Вадик. — Нету! Пожалейте! Нету у меня таких бабок! Честно вам говорю!

Бизнесмен принялся падать на колени, ползать по комнате и безутешно рыдать, размазывая по лицу слезы и сопли.

— А ну встал! — прикрикнул на него Конопля. Вадим, дрожа, поднялся на ноги.

— Слушай, что я тебе скажу, мужик, — продолжил Витек. — У тебя выбора нет. Я предлагаю тебе весьма неплохой вариант. Плати бабки, и ты свободен. Жду одну минуту. Время пошло.

Вадик был похож на затравленного зверя. Он бешено заметался по комнате из угла в угол. Рвал на голове волосы и вслух проклинал свою судьбу за то, что она послала ему такое испытание. Наконец он остановился, мутными глазами посмотрел на Коноплю и сказал:

— Убивай! Нет у меня денег!

Даже Брадобрей, не говоря уже о Конопле, наверняка знал, что указанной суммой Вадик располагал. И потому жадность бизнесмена поразила обоих.

— Ну ты даешь! — воскликнул Витек. Лешка же просто покрутил указательным пальцем у виска. Может, Вадим Марксович наивно полагал, что его здесь попугают-попутают да отпустят? Ни Конопля, ни Звонарев не стали выяснять у него этого обстоятельства.

— Ведь подохнешь, — почти безразлично произнес Лешка.

— Пойдем отсюда, — обратился к нему Конопля. Они, не сказав более ни слова, развернулись и, дождавшись, пока откроется дверь, вышли.

«Они не убьют меня! — мысленно успокаивал себя Вадим. — Не посмеют! Да кто они такие?! Бандюги несчастные! Блефуют! Точно блефуют!»

Еще он в эту минуту вспомнил о Жорике Костыле. Значит, Жорик с ними заодно. И Женька Казачок — тоже. Ведь не посадили они вместе с Вадиком Женькину бабу. Предал, гад! Какие подлые людишки! Ну ничего! Он выберется отсюда! Он еще до них доберется!

Но все эти мысли мигом улетучивались, как только Вадим задавал себе вопрос: как выбраться из этой западни? Никаких реальных шансов у него не было. Тогда он вновь садился на пластиковый пол и начинал по-детски несдержанно плакать, моля Господа о пощаде.

И вдруг под ним стало мокро. Вначале он погрешил на собственную физиологическую слабость. Но потом увидел, что вода прибывает из-под пола, из тех самых отверстий, которые он поначалу принял за кондиционер. Он уже стоял по щиколотку в ледяной воде, когда в иллюминаторе двери показалось рыжебородое лицо Конопли.

— Выпустите меня!!! — истошно заорал Вадик. Но Конопля в ответ лишь молча улыбался. Он, похоже, даже не слышал того, что кричал ему пленник.

А вода все прибывала и прибывала. Она уже была Вадиму по пояс, когда Конопля приложил к стеклу иллюминатора записку: «Тебе осталось жить десять часов. Вода затопит камеру до потолка. Думай!»

— А-а-а!!! — дико заорал Вадик и принялся колотить в толстую дверь.

Конопля в ответ лишь зловеще улыбнулся. История, рассказанная Лешкой, меня потрясла. С другой стороны, хорошо, что он все это мне рассказывает, потому что злость моя на Коноплю возрастала с каждой минутой. Я был готов разорвать его на куски.

— Ну а что дальше-то он с Вадиком сделал? — спросил я.

— Уж не знаю, — ответил Лешка и взглянул на свои часы. — Десять часов еще не истекли. Может, Вадик сломался, и тогда Конопля спустит воду из камеры. Но твоего бизнесмена это все равно не спасет. Ты ведь понимаешь, что теперь Конопля заберет у него все деньги, а затем убьет. На фига ему такой живой свидетель?

— Блин, да твой Конопля садист натуральный фашист! Те людей в газовых камерах морили, а этот водой затапливает. Скотство.

— Ты, конечно, прав, — ответил мне Лешка. — Но распаляешься совершенно зря. Конопле это будет даже на руку.

— А что, прикажешь мне спокойно все это слушать?! — возмутился я.

— Нет, не в том дело. Но учти, кто волнуется, нервничает и суетится, тот, как правило, проигрывает. С Коноплей надо воевать не эмоциями, а холодным рассудком и точным расчетом.

— Тебе легко рассуждать!.. — Я хотел наговорить Лешке еще кучу всяких гадостей, но он не дал мне этого сделать, резко оборвав:

— Приехали!

Красная «ауди» притормозила. Лешка заглушил мотор. А я вдруг почувствовал, как бешено колотится мое сердце. Хотелось просто кинуться разъяренным зверем в логово Конопли и рвать его зубами.

Глава четвертая ДУЭТ СПЕЦИАЛЬНОГО НАЗНАЧЕНИЯ

Это было еще в Азадбашском учебном полку. Под Ташкентом. За несколько месяцев до отправки в Афганистан. Все уже знали, что нас готовят к Афгану — пополнить запасы пушечного мяса в Сороковой армии, — и потому справедливо негодовали: вместо занятий по огневой подготовке нас гоняли белить известкой бордюры или красить зеленой краской выгоревшую на солнце траву. Тренинги по специальной подготовке нередко заменялись муштрой на строевом плацу… Понятно в общем, да?

И вот нагрянуло высокое начальство. Командующий войсками ТуркВО и начальник штаба округа. Оба прошли Афган и, что называется, не понаслышке знали, что почем.

В первый день все честь по чести. Строевой смотр, проверка экипировки, исполнение строевой песни и прохождение торжественным маршем. Потом — праздничный обед. Я так и не понял, в честь чего праздник. Но пожрали все от пуза. Генералы ведь из солдатских котлов пробовать стали. И начальник столовой об этом знал. Так что воздержался от традиционной ходки домой с сумками мяса, сливочного масла и тушенки.

День прошел в суете и беготне. Офицеры запаренные. Солдаты — тем паче. Все боятся наехавшей проверки. А проверяющие как бы и не проверяют. Сидят в штабе, о том о сем беседуют. Ну, наши к вечеру расслабились. Ночь настала — отбой. И вдруг под утро генерал самолично объявляет сигнал «Сбор». Гражданские его неправильно называют «Тревога». А может, и правильно. Потому что потревожиться нам пришлось.

— РОТА! ПОДЪЕМ! СБОР! — орет дежурный. — Взводам получать оружие по штатному расписанию! Строиться на плацу согласно боевому расчету!

Вы что-нибудь из сказанного поняли? Вот и я тогда — тоже. Ни черта. Потому что боевой расчет как таковой никем никогда не определялся.

Ну, построились. Выходит перед строем генерал и вручает командиру батальона специального назначения, то бишь нашему непосредственному начальнику, пакет за сургучной печатью.

— БАТАЛЬОН! РАВНЯЙСЬ! СМИРНО! — орет комбат. — Слушай боевой приказ! «Разведывательно-диверсионной группе в составе пяти человек!..»

А дальше пошли какие-то мудреные слова про скрытное выдвижение в район выполнения боевой задачи, обнаружение и уничтожение замаскированного командного пункта условного противника.

Комбат окончил чтение приказа, после чего его отозвал в сторону генерал. О чем у них шел разговор, я не слышал. Но обрывки фраз долетали. Собственно, командир батальона молчал. Говорил командующий:

— …ою мать!..рас… издяй!..бище! Долбо… И все такое прочее. Я думаю, генерал выражал свое недовольство тем, что комбат зачитал секретный приказ всему личному составу батальона, а не той группе из пяти человек, которую планировалось послать в тыл условного противника.

Затем проверяющие осмотрели нашу экипировку. У кого портянка в кармане, а не на ноге. Кто автомат в комнате для хранения оружия получить не успел. Кому сухого пайка не досталось. Короче, бардак. Мы ж не обучены! И генерал так сказал:

— Солдаты не виноваты.

На следующий день командира батальона сняли с должности. Но то было на следующий день. И без меня. Потому что я попал как раз в ту разведдивер-сионную группу, оговоренную в приказе. Возглавил пятерку офицер. Из ротных. Был у нас такой гвардии капитан Кошевой. Неразговорчивый, суровый и строгий.

И отправили нас в тыл условного противника. Я проклял все на свете. Трое суток таскал нас Кошевой по пескам в пятидесятиградусную жару. Учил закапываться в барханы, спасаясь от злющего суховея «Афганца». Показывал, как ловить ящериц и змей и что потом с ними нужно делать, чтобы не подохнуть с голоду. Ориентировался по звездам, нарочно засунув свой компас подальше. Мы лакали из своих фляжек воду и в конце концов вылакали ее до последней капли. А он лишь смачивал губы заранее приготовленным отваром верблюжьей колючки. В результате все еле волокли ноги, а он, как казалось, был неутомим.

К истечению третьих суток наша группа оказалась в непосредственной близости от охраняемого объекта условного противника. Ну, мы все возрадовались. Как же! Дошли! Ура! Победа! Осталось совсем немного:

начать и кончить. То есть проникнуть на территорию, вывести из строя системы наведения ракет уйти в обратном направлении.

Отлеживались за барханами до наступления темноты. А потом пошли вперед. Ползком и перебежками, если их можно таковыми назвать, потому что каждый из нас еле волочил ноги. И вот она — колючая проволока ограждения. Режем. Проходим. До кабин станций наведения один короткий бросок.

— Вперед! — командует капитан.

А там нас ждут. В каждой кабине по отделению десантников. И приняли, что называется. Они крепкие, свежие. А мы вымотанные вусмерть. К тому же думали — учения, все не по правде, везде имитация. А десантура — наша, кстати, из соседнего батальона — нам как врубила по мозгам. На полном серьезе. Разве что боевыми не стреляли.

Все продолжалось не более пяти минут. Всех нас связали и сложили рядком в одну шеренгу. Всех, кроме капитана Кошевого. А он смотрит на нас, прогуливается вдоль лежачего строя и смеется.

— Вот так, раздолбай, — говорит, покуривая и угощая сигаретами десантников. — Трое суток уродовались, как бобики. А для чего? Чтобы не за хер собачий дрындюлей нахватать? Не-е-ет, салажата! В нашем походе есть великий смысл. Для того и я с вами пошел на равных, чтоб не думали, будто издеваюсь.

— В чем смысл-то? — спросил кто-то из наших с недовольством.

— Слушать меня внимательно, сопляки специального назначения, — произнес тогда Кошевой. — Всю эту выволочку устроили для вас, чтобы вы раз и навсегда поняли: для солдата не бывает учебного боя. Вся ваша жизнь — жестокий и кровавый бой. Вас учат убивать. Но, убивая, вы сами должны остаться живыми. Вы шли сюда трое суток. А под конец, в самый важный и самый тяжелый момент, расслабились. И получили по рогам. Я не стыжу вас. Я вас жалею. И не хочу, чтобы завтра, из Афгана, вас отправили вашим матерям в цинковых гробах. Повторяю: вы шли сюда трое суток, хватали зубами песок, жарились на солнце. И думали, что это — главное испытание. А оказалось, что все самое трудное еще впереди. И в жизни будет именно так. Сколько бы вы ни прожили и ни прошли, помните, что главное испытание еще не наступило…

Почему сейчас, сидя в «ауди» Лешки Звонарева и слушая дикое биение своего сердца, я вспомнил этот эпизод из армейской жизни? Наверное, потому, что через какие-то минуты мне предстояло совершить нечто важное. Может быть, самое важное, что мне уготовано судьбой. Я шел выручать из беды мою любимую, мою милую и единственную Сашку. Я многое пережил, многое испытал в жизни. Выдохся? Нет. Потому что знал: главное испытание еще не наступило и, может быть, именно сейчас я стою у последнего рубежа.

— Спасибо тебе, капитан Кошевой.

— Что ты сказал? — повернулся ко мне Лешка, который уже собирался выйти из машины.

— Нет-нет, ничего. Это я так.

— Не кисни. Соберись, — сказал Леха. — Самое трудное впереди.

Мы молча покинули салон машины. И тут я обнаружил, что никакого особняка поблизости нет. Перед нами плескалось озеро, на берегу которого стояла кособокая избушка, готовая развалиться от малейшего дуновения ветра.

— Что за халупа?

— Деда Матвея фазенда, — ответил мне Лешка. Он уверенно шагнул к избушке. И я последовал за ним. Что там за фазендейер такой — дед Матвей? И на хера он нам вообще сдался? Забот, что ли, мало?

А дед Матвей между тем заслышал шум автомобильного движка и вышел навстречу. Скрипнула покосившаяся дверь, матюгнулось шаткое крылечко, и на пороге возник мужичок с ноготок, обросший густой кудлатой шерстью.

— А-а! Приехал, шланг непутевый! — обратился он к Лешке. — Забыл небось, о чем я просил тебя? — Дед укоризненно покачал головой.

— Да ты чё, в натуре, дедусь, шутишь, когда я чё забывал?! — не то всерьез, не то в шутку обиделся на него Звонарев.

— Ох, етишкин кот! — беззубо улыбнулся дед Матвей. — Какие шутки?..

— Ага! Сказал петух, слезая с утки! — рассмеялся Лешка, возвращаясь к машине и открывая багажник.

А дед тут как тут. Засеменил туда же, мелко и часто переставляя коротенькие ножки. И каждый шажок сопровождая подсоленным словцом:

— Трыть-дыть-кабдыть-етить!

Лешка вытащил из багажника увесистый и объемный тюк — туго свернутые рыболовные сети с пенопластовыми плавниками.

— Держи, Матвеюшка! — опустил на плечо дедку тюк, и того словно подкосило.

— Ох! — Дед шлепнулся на тощее заднее место. — Куды ж ты на меня такую тяжесть! Помру, не дотащу!

Пришлось Звонареву вновь подхватить сети и отнести их ближе к избушке.

— Как же ты рыбачить собрался, коли и поднять снасть не можешь, а?

— Не твоя забота! Управлюсь, когда надо! — беззлобно огрызнулся дед Матвей. — Снасть-то хороша?

— Обижаешь! Чистый капрон. Два «крыла» по пятьдесят метров. Добрые мастера на заказ вязали.

— Ну, тады спасибочки! — вновь продемонстрировал исключительную беззубость дед Матвей. — Твое добро тоже все в порядке.

— В порядке, так давай, — ответил Лешка.

— А чаво давай! Иди да бери!

— Пошли, — повернулся Звонарев ко мне, и мы с ним прошли в избушку.

Все здесь было страшно захламлено, а под самым потолком на толстом капроновом шнуре висели вяленые рыбины разных размеров, источавшие умопомрачительный запах. Дедок, видать, знал в этом деле толк. Жаль, что сейчас мне было не до этого. И Лешке тоже.

Он прошел в дальний угол однокомнатного жилища, где стоял огромный деревянный сундук, обитый медными полосками и закрытый на могучий висячий замок.

— А ну подсоби! — попросил меня Звонарев.

Вместе мы еле-еле сдвинули сундучище в сторону, и Лешка принялся отдирать половые доски. Из щелей врассыпную шарахнулись тараканы и мокрицы. По избе, и без того наполненной затхлостью, поплыл запах сырости и плесени, загнивающих водорослей и рыбьих внутренностей.

Откинув в сторону какие-то тряпки, Лешка стал вытаскивать из-под пола свертки. Они были аккуратны и невелики. Что в них, я пока не знал. Но, наверное, что-то важное и нужное, раз Лешка сюда за ними приехал и меня притащил.

Дед Матвей все это время оставался во дворе. Мы слышали, как он выдавал свои «трыть-дыть-кабдыть-етить», видимо, осматривая, снасти, подаренные Зво-наревым. А Лешка тем временем начал разворачивать свертки.

— Ёп!.. — невольно вырвалось у меня. Первое, что я увидел, было автоматическое оружие с оптическим прицелом. Оптику Лешка как раз укреплял на верхней планке газовой каморы. Почему камора, а не камера — понятия не имею. Но знаю из армейского опыта, что эта деталь называется именно так. Модель оружия была мне неизвестна.

— Что за машина? — спросил я.

— Хорошая штуковина. Шестьдесят патронов в магазине, по скорострельности вдвое превосходит калаш. К тому же не боится воды. Отдача при стрельбе минимальная. Отсюда — кучность. Три режима ведения огня. Одиночными выстрелами, сдвоенными и очередями. Смотри сюда. — Звонарев показал мне, как обращаться с автоматом.

— Не хило! — высказал я одобрение. — Где раздобыл?

— Места надо знать, — ответил Звонарев. — А себе я возьму вот это. — Он развернул очередной сверток.

В нем оказалась примерно такая же система. Но магазин у нее был не рожковый, а дисковый. Массивный и тяжелый.

— Усиленная модель, — пояснил Звонарев. — Калибр посерьезнее. Восемьдесят патронов в диске. У тебя пули со стальным сердечником. Здесь — разрывные. Правда, скорострельность поменьше. Но это — баллистика, никуда не денешься. Зато одним выстрелом череп вдребезги.

— Ты пробовал?

— Говорят, — уклончиво ответил Лешка. — Дед! — позвал он Матвея.

— Иду! Трыть-дыть-кабдыть-етить! Раскричался тут! — Дедок приковылял весьма сноровисто. — Чаво надо-тить?

— Давай купальники. Где они у тебя? Матвей полез куда-то под ветхую кровать и вытащил оттуда старый фанерный чемодан. Из чемодана достал ключ, которым открыл сундук. Повытаскивал ворох тряпья. В серой портяночной ткани Матвей хранил свои награды. С Великой Отечественной еще. Эту портянку он взял в руки бережно. И положил в сторону. Пока дедок продолжал выгребать из сундука хлам, я развернул тряпицу.

Три ордена Славы, медали «За боевые заслуги», «За отвагу», «За освобождение Будапешта». А дед-то, оказывается, герой! Я знал, что солдатские ордена Славы, если награжден ими трижды, приравниваются к званию Герой Советского Союза. И не так просто было их получить. Блин! Снова вспомнил Афган. У нас тыловики — начальники продслужб, вещевых складов, начфины — имели больше наград, чем солдаты и офицеры, ходившие на боевые. Тушенкой, гады, торговали и эксперименталку — новую форму с накладными карманами — на ордена выменивали у пижонистых кадровиков. Ладно, не время сейчас предаваться воспоминаниям. Их и без того хватает в моей жизни.

А дед Матвей освободил уже свой сундук почти полностью. На самом дне лежали легкие водолазные костюмы и довольно странные, плоской формы и небольших размеров, кислородные аппараты. Таких я тоже никогда в жизни не видел.

— Откуда? — спросил у Лешки.

— Дружок у меня есть, — сказал он. — Капитан второго ранга запаса. Служил в подразделении боевых пловцов разведуправления Генерального Штаба. Сейчас в Питере. Пельмени производит.

— Чего? — не понял я.

— Цех у него небольшой. Пятеро бомжей с утра до ночи пельмешки лепят. Он с ними ежедневно бормотухой расплачивается. И нормально живет. Ну, все. Хорош трепаться. В путь пора. Дедок, ты все помнишь, что я тебе говорил?

— Не учи ученого…

— Знаю-знаю! — замахал руками Лешка. — Поешь дерьма толченого! Я все твои прибаутки наизусть выучил.

Мы с Лешкой взяли оружие и гидрокостюмы. Дополнили экипировку десантными метательными ножами, которые Лешка также вытащил из-под полу. Матвей прихватил из сеней весла. Затем втроем спустились к берегу. Здесь, перевернутая вверх дном и заботливо накрытая рубероидом, лежала утлая лодчонка.

— На этом корыте?! — ужаснулся Звонарев.

— Не ссы в компот!.. — прикрикнул на него дед.

— Там повар ноги моет! — продолжил фразу Лешка.

Лодку перевернули в нормальное положение и спустили на воду. Расселись по местам. Лешка хотел грести, но дед категорически запротестовал:

— Не трожь! На своей кастрюле вон греби! — Он кивнул в сторону оставшейся на берегу «ауди». — А мою не трожь! — и сам взялся за весла.

Нам с Лехой осталось лишь удивляться сноровке Матвея и его умению управлять ветхим суденышком.

— Одеваемся, — сказал Леха, скидывая с себя одежду и натягивая вместо нее гидрокостюм. Я внимательно следил за его действиями и старался повторить все в точности. С ходу было не разобрать, для чего какая застежка, куда какой ремень привязывать и к чему какую липучку лепить. С горем пополам экипировался. Лешка осмотрел меня, что-то подтянул, что-то ослабил.

— Порядок, — наконец сказал он. — Натуральный Ихтиандр!

В этом костюме я и вправду чем-то походил на известного с детства человека-амфибию.

— Лексей! — позвал дедок. — Ихтияндер твой — в жопу раненный! Хо-хо-хо!

Леха заглянул ко мне за спину и тоже расхохотался. Я забыл застегнуть задний нижний клапан костюма и теперь являл миру свой великолепный белый зад во всей его красе. Впрочем, этот срам был немедленно устранен.

Волны качали нас еще с полчаса. Вокруг темень непроглядная. И только дед Матвей знал верное направление. Внезапно Леха скомандовал:

— Тормози!

Матвей тут же бросил якорь.

Ну, молись, Жека, — тихо произнес Звонарев и, трижды перекрестившись, натянул водолазную маску.

Когда Лешка натянул водолазную маску, я подумал: это конец. Что случится со мной там, в черной водной толще? И выберусь ли я вообще из нее живым? Раньше мне никогда не приходилось надевать гидрокостюм и тем более его использовать для подводного передвижения. Страх — вот что ощутил я. Совсем как при первом прыжке с парашютом. И наряду с этим страхом непреодолимое желание перешагнуть через собственную слабость. Не ради самого по себе погружения в воду, а чтобы поскорее выручить Сашку.

В каком-то смысле легче было оттого, что рядом со мной находился Лешка. Он, судя по всему, знал, что делает. И весь план предстоящей операции уже сотни раз был продуман им до мелочей. Оставалось лишь слепо ему довериться. Что ж, один я все равно ничего не сделаю. Значит, сработаем дуэтом.

Лешка молча перелез через невысокий борт лодки и погрузился в холодную черную воду. Голова и плечи его еще были на поверхности. Он держался руками за борт и жестом головы показывал мне, чтобы я шел за ним. Собрав в кулак волю, я перевалил за корму.

Холода воды не ощутил. Гидрокостюм надежно сохранял температуру тела. А может, голова попросту была занята другими мыслями. Но под ложечкой все же засосало. Ноги не чувствовали опоры, а глаза ничего не видели вокруг, кроме качающейся на волнах лодки и беззубой физиономии деда Матвея. По сигналу Лешки он подал нам оружие. Лешка укрепил свой ствол за спиной специальными эластичными ремнями. Я вновь повторил все его манипуляции.

— Дед, — обратился к нему Лешка, стараясь говорить тихо, — давай двигай к особняку. Все по плану, как договорились.

— Не учи ученого! — проворчал в ответ старик.

— Ну, с Богом. — Звонарев приладил нагубник и дождался, пока я сделаю то же самое. Затем мы одновременно оттолкнулись от суденышка деда Матвея.

Погрузившись с головой в воду, я сначала не понял, что произошло. Все вокруг меня засветилось изумрудным светом. Словно я смотрел на окружающие предметы через зеленое бутылочное стекло. Что могло быть причиной этого оптического эффекта? А, ну конечно! Водолазная маска имела встроенную в смотровое стекло жидкокристаллическую схему. При погружении маски в воду автоматически включался инфракрасный луч! Не хило потрудилась наука на военную разведку. Ну и на нас с Лехой в результате. Слава вам, яйцеголовые!

Чтобы поспевать за Лешкой, мне пришлось плыть изо всех сил. Он даже не оглядывался в полной уверенности, что я не отстаю. А я чуть не сдох, пока догонял его, и теперь делал вид, что все в полном порядке. Наконец Лешка оглянулся и похлопал себя по правому бедру. Это, наверное, означало, что я должен идти с ним рядом. Пришлось еще немного подналечь, чтобы поравняться с ним.

Озеро изнутри напоминало помойную яму. Из-за того что водоросли были очень высокие, нам приходилось держаться ближе к поверхности, рискуй обнаружить себя неосторожным всплытием. Водные растения кишели всяким мусором. Полиэтиленовые пакеты и консервные банки, обрывки рыболовных сетей с запутавшимися и погибшими тушками рыб и куски разлагающейся древесины. Непонятно, как здесь еще рыба какая-то водится? Куда смотрят «гринписы»? Да! В моем положении только об экологии и думать. Дурной во всю голову.

Лешка на мгновение остановился и поднял вверх ладонь. Я понял, — это знак «Внимание!». С трудом удерживаясь под водой, перестал плыть. Меня тащило наверх, что естественно. Легкие гидрокостюмы не имели утяжелений. Приходилось делать энергичные движения согнутыми в локтях руками снизу вверх, балансируя в верхнем слое воды. Лешка показал мне рукой вверх и в сторону. Я тут же заметил шарящий по поверхности желтый луч прожектора. Стало ясно: мы у цели. Затем он выставил перед собой большой палец правой руки и опустил его вниз. Я сообразил, что надо опускаться на дно.

Вода здесь, у берега, была чище, и водоросли, видимо, повырубили.

Убедившись в том, что я понял его команду, Звонарев изменил курс и увеличил глубину. Я пошел за ним. Мы уже практически утюжили животами песок, когда неожиданно уперлись в нагромождение бетонных свай. Будто кто-то специально набросал их здесь.

Я ощупал руками одну из болванок. Ничего особенного. Бетон как бетон. И вдруг остолбенел — к тяжелому бруску толстой проволокой были привязаны человеческие ноги! Поначалу подумал, что это мне померещилось. Я даже крепко зажмурился, отгоняя наваждение. Но открыл глаза, и ничего не изменилось. Две пары ног привязаны к бетону прямо передо мной. Я поднял голову и увидел, что это тела людей. Почти уже скелеты, разложившиеся в воде. Дряблые куски мяса болтались на почти уже оголенных костях. Но, что примечательно, черепа обоих были раздроблены. Стайки мелких рыбешек паслись тут и совершенно не реагировали на мое появление.

И тут кто-то хлопнул меня по плечу. Что я испытал от этого прикосновения? Ужас! И затравленно шарахнулся в сторону. Лишь спустя секунды, рассмотрел, что это Лешка подплыл. Жестами он призывал меня следовать за ним.

Оттолкнувшись от бетона, я поплыл за Звонаревым. Не знаю, сколько времени мы еще двигались под водой, но вот Лешка максимально приблизился ко мне и ткнул большим пальцем вверх.

Вынырнув, я увидал над головой дощатое покрытие. Лешка уже снял с себя маску и загубник.

— Что там было?! — тяжело дыша, спросил я у него, когда тоже освободился, от верхней части снаряжения. После кислородной смеси непривычно было дышать свежим воздухом. Щекотало легкие и немного кружилась голова.

— Клиенты Конопли, — отдуваясь, ответил Звонарев.

— Почему там? — задал я глупый вопрос.

— Витек сначала доил с них деньги. Потом затапливал в той комнате, о которой я тебе рассказывал. И опускал сюда с бетоном в ногах.

— А головы?

— Ты же помнишь его привычку, — ответил Лешка. — Он даже мертвым делает контрольный выстрел в голову.

— Да он больной! — выкрикнул я, но Звонарев тут же зажал мне ладонью рот.

— Тише ты! — прошептал он. — Мы уже на месте. Могут услышать.

— Что дальше делаем?

— Ждем появления деда Матвея.

— А он-то на фига? — не понял я задумки Зво-нарева.

— Все увидишь. Не задавай глупых вопросов. Лучше освобождайся от лишнего.

Мы принялись, стоя по пояс в воде, снимать с себя кислородные системы, хитросплетения шлангов и подвязок, стаскивать ласты.

Насколько я понял, мы сейчас находились под деревянным настилом, идущим от причала к самому дому. Используя его как прикрытие, можно незаметно подобраться к особняку. Однако в такой тишине вероятность остаться необнаруженными очень мала. Значит, Лешка привлек к операции деда Матвея, чтобы тот отвлек на себя внимание охраны. Но дед стар. Справится ли он? Не просчитался ли Звонарев, делая ставку на дряхлого мужичонку в развалюхе лодочке? С другой стороны, иного выхода у нас нет. Прожектора ощупывают каждый сантиметр берега. Не проскочить.

— Ну, где твой Матвей? — нетерпеливо спросил я.

— Плывет. Тихо!

В самом деле, со стороны озера донеслись скрип несмазанных уключин и надтреснутый голос старика:

— Из-за острова на стрежень, на простор речной волны!..

Дед Матвей на этот раз управлял лодкой так, что она готова была вот-вот перевернуться. Словно он сегодня в первый раз в жизни взялся за весла. Но это его нимало не смущало. Он продолжал:

— Выплывали расписные Стеньки Разина челны!

Тут же со стороны особняка донеслись два мужских голоса:

— Что там за гадство?

— А бес его знает!

— Кажись, дед Матвей с того берега приперся.

— А чё ему надо-то?

— Да пьяный в хлам! Не слышишь, что ли? А дедок перескакивал с одной песни на другую:

— …Плыла-качалась лодочка по Яузе-реке!

— Может, он спьяну берега перепутал?

— Все может быть. Только Коноплю это не волнует. Он нам по ушам за этого придурка надает. Давай-ка гнать его отсюда.

— Дед! Слышь, дед!

— Не манди… Не манди… Неман — дивная река!.. — Старик продолжал грести к берегу.

Мы с Лешкой замерли под деревянным настилом.

— Только бы он ничего не забыл, — еле слышно проговорил Звонарев.

— А чего он должен сделать? — спросил я.

— Да ничего особенного. Причалить. Только не к мосткам, а правее, к пляжу.

Значит, дед Матвей приступил к выполнению своей части дела. Был ли в этом риск? Однозначно — был. И немалый. Потому что охрана у Конопли, надо полагать, не лоховская. Малейшая ошибка, со стороны Матвея или с нашей может дорого нам обойтись.

— Дед! — продолжал кричать один из охранников. — А ну вали отсюда к чертовой матери! Пьянь сраная! Куда? Куда чалишься?!

Лодка с дедом Матвеем тем временем уткнулась носом в пляжный песок, и оба охранника побежали к ней, оставив свои посты за прожекторами.

Странно! Я-то думал, что охранники не лохи. А действуют они сейчас вызывающе непрофессионально. Любой частный секьюрити еще на курсах зазубривает как «Отче наш» тактику охраны объекта. И уж конечно ни при каких обстоятельствах не покинет пост, а для начала вызовет подкрепление. Здесь же оба, как новички, клюнули на наживку.

Звонарев, посылая деда Матвея в отвлекающий маневр, играл на грани фола. Но думать об этом было уже поздно, потому что охранники уже находились совсем рядом с утлой лодчонкой.

— Дедок! Да ты чё, бля, в натуре? Охренел? Куда приплыл-то? Берега на хер перепутал? Давай-ка вали отсюда конкретно! — Один из парней подошел к деду, который пытался выкарабкаться из своей посудины и никак не мог этого сделать. Что с пьяного возьмешь? Ноги-руки не слушаются.

Но я-то прекрасно знал, что Матвей был абсолютно трезв! И теперь меня потрясала игра старика. Он, как видно, мастерски владел актерской профессией. Какой талант погиб! Смоктуновский, Ришар, Делон и… Нет, старикан был просто неподражаем!

— Я вернусь домо-о-ой! На зака-а-те дня! Напою-у жену-у-у! Обниму-у-у коня-а-а!.. — негромко растягивал слова песни дед.

Я отметил про себя, что Матвей дело знает. Какой был бы с него толк, если б он орал во все горло и созвал сюда шоблу бойцов из особняка? Так нет же, поет, но не до хрипоты, так что в доме его вокальные данные вряд ли оценят. Ёшкин кот! Оценили.

Двери особняка, те, к которым вел дощатый настил, укрывающий нас с Лешкой, отворились. В проеме показались двое. У каждого в руках — автомат.

— Пацаны! — крикнул один. — Чё там у вас?

— Да дед Матвей нажрался как хряк! В гости приплыл! Ха-ха-ха! — ответил один из тех, что находились у лодки.

— Гоните его к корове в трещину! Гость, едрена палка, выискался!

— Да-да, гоните! — посоветовал второй с автоматом. — Конопля сегодня дерганый. Зашибет старика чего доброго.

— Может, помочь? — спросил первый.

Не знаю, как у Лехи, а у меня внутри все оборвалось. Если они сейчас подойдут на помощь прожектористам, а Матвей упрется, процедура выдворения затянется надолго — это раз. Просто убить старика могут — это два. К тому же их четверо. Можем и не справиться. Шум поднимут — кранты.

— Так помочь или нет? — переспросил первый автоматчик.

— Да сами справимся! — ответил один из прожектористов.

— Ну давайте. Только побыстрее.

Двое с автоматами удалились в дом. Мы с Лешкой облегченно вздохнули. Однако же покидать свое укрытие нам было рановато. Те, что пытались выдворить деда Матвея; постоянно оглядывались, и не представлялось возможности подобраться к ним поближе.

— Дедок! Все! Ты надоел! — Прожекторист взял Матвея за плечо и попытался подтолкнуть обратно к лодке. — Проваливай подобру-поздорову.

— Руки прочь от Советской власти! — возмутился старик. — Ишь ты! Грабли распустил! Я домой приехал! Я вернусь домо-о-ой! На закате дня!..

К прожектористу подключился его напарник. Они вдвоем взяли старика под мышки и поволокли к лодке. Дед болтал ногами, кряхтел и сопел. Но силы, понятно, были не равны. Парни усадили его на корму и оттолкнули лодку от берега.

— Греби отсюда! — прикрикнул один. Но грести Матвей по-прежнему не собирался. Он вновь вылез из лодки, очутившись почти по пояс в воде. Схватил свою посудину за прикрепленную к ней веревку и поволок в обратном направлении, то бишь на сушу.

— Может, пристрелим его, а? — предложил один. — Достал уже, козел старый!

— Да погоди ты! — возмутился второй. — Пристрелим-пристрелим! Стрелок выискался! Его вся округа знает. Все местные менты к нему за рыбой катаются. Тут же обнаружат, что дед пропал. Искать начнут. Мозги твои куриные! Пьяный же он, видишь? Лучше дадим по мозгам немного. Протрезвеет в один момент.

— Мужики! — заплетающимся языком обратился к ним дед Матвей. — Ну хоть стакашек на посошок налейте!

— Щас нальем! — угрюмо произнес прожекторист и двинулся к нему, разминая кулаки. Второй последовал его примеру.

Вот теперь — самое время выбираться и нам. Лешка словно услышал мои мысли и достал из ножен длинный узкий клинок. Я тоже взял в руку нож. Убрать этих двоих нужно без шума, не привлекая к себе внимания остальной охраны, поскольку силы явно не равны.

— Вы чаво, мужики?! — в испуге спросил дед Матвей, глядя, как на него надвигаются два здоровенных амбала. — Вы чаво, бить меня собрались? Можа не надотить?

— Ты сам напросился, дедок, — с ухмылкой произнес прожекторист.

— Вперед! — шепотом скомандовал Лешка.

Мы резво метнулись из-под настила, стремясь как можно быстрее преодолеть дистанцию в двадцать метров. Охранники были заняты стариком, и этот обстоятельство работало на нас. Не более пяти метров оставалось пробежать, как вдруг один из них оглянулся.

Вначале он замер от неожиданности, затем стал бестолково хлопать себя по бокам, видимо, стараясь ухватиться за кобуру с револьвером, висевшую на поясном ремне, а потом хриплым голосом вскрикнул:

— Братан, атас! Ниндзя!!! — и, спотыкаясь, попятился в сторону воды.

Второй оказался посноровистей. Он резко обернулся, уже сжимая в правой руке ствол. Судя по его стойке и манере держать оружие, можно было безошибочно определить: этот не промахнется.

Не промахнется в том случае, если мы с Лешкой будем стоять как остолопы и хлопать ушами. Но мы же не остолопы! Я даже не знаю, кто это такие. Эскалоп — знаю, вкусно. А остолоп — понятия не имею. Хотя, наверное, дерьмо.

Так вот, в тот самый момент, когда первый прожекторист-охранник крикнул: «Братан, атас! Нин-дзя!» — а второй резко обернулся с револьвером в руке, Лешка метнул свой нож. В того, который обернулся с револьвером. Тот даже сообразить не успел, откуда накатила смерть.

Второй охранник все пятился и пятился, заходя в воду глубже и глубже. Он стоял уже по пояс в ледяных волнах, когда я подошел к кромке воды и позвал:

— А ну иди сюда, засранец!

— Не пойду! — ответил он, продолжая отступать. Лешка в это время убедился, что первый охранник мертв, а дед Матвей жив.

— Иди сюда, говорю, говнюк!

— А убивать будешь? — спросил он испуганно, понимая, что плыть ему все равно некуда.

— Нет, — говорю. — Только поджопников надаю. В общем, выманил я его из озера. А Лешка усадил уже в лодку деда Матвея, который выпячивал грудь колесом и жутко гордился участием во всей этой заморочке.

— Давай, дедуля, шустро греби отсюда. Спасибо тебе. Даст Бог, свидимся, — сказал на прощание Зво-нарев и подошел ко мне. Я как раз ухватил промокшего прожекториста за шкиряк и посадил жопой на песок прямо перед собой. Его трясло от страха. Или от холода. Не знаю. Мы с Лешкой были по-прежнему в черных эластиковых гидрокостюмах. А это не то что в насквозь промокшей одежде, как прожекторист.

— Ты чего там орал? — спросил Звонарев. — Какие ниндзя?

— А кто ж вы тогда?! — вытаращил глаза охранник, осматривая нашу экипировку.

Нам стоило большого труда не разоржаться во весь голос.

— Ладно, дебил, — сказал Лешка, — ты кто, охранник?

— Ага! — беспричинно радостно кивнул тот.

— Ну, давай, охранник, рассказывай, кто там в доме, что и как?

И тут прожекторист узнал Лешку.

— Леха! Это ты?! — Он попытался вскочить на ноги, но Звонарев жестко припечатал его ногой к песку.

— Сиди, сучара!

— Леха, да ты чё, в натуре, братан?! Это чё, учения?

— Дрочения! — Лешка перетянул из-за спины свое оружие и направил на прожекториста. — Зашибу! Рассказывай, быстро!

Прожекторист тотчас стал чрезвычайно красноречив. Ему позавидовали бы ораторы Древнего Рима.

Тело убитого охранника мы временно затопили под дощатым настилом. Сюда же засунули и второго — живого пока еще, но крепко связанного и с кляпом во рту. И того и другого разоружили. Им-то теперь на фига револьверы? А нам очень даже могут пригодиться.

Тот, которому повезло остаться в живых, рассказал много интересного.

Лариска, к примеру, пытать и мучить — в обычном понимании этого слова — Сашку не стала. Она просто содрала с нее одежду и попыталась навязать розовую любовь. Сашка в процессе расцарапала ей всю рожу и искусала до крови. Тогда рассвирепевшая подружка Конопли принялась душить ее. Но вовремя подоспел Витек и оттащил свою темпераментную пассию. Он пока решил оставить Сашку в живых, но Лариска взяла с него слово, что, когда настанет момент, ей будет позволено пристрелить Сашку собственноручно.

У Сашкиной матери стало плохо с сердцем. Ее кое-как откачали и оставили лежать в баре на диване.

Вадик наотрез отказался расстаться со своими деньгами. Стоя в камере уже по горло в воде, он кричал, что во всем виноват Женька Козаков, что он держит деньги Вадика под присмотром и не разрешает тратить без его ведома ни копейки. Найдите, мол, Казачка, с ним и разговаривайте. Ладно, доберусь и до этого козла.

Тот же прожекторист сказал, что жить Вадику осталось не более получаса. Вода в камере уже подходит под потолок. Успеть бы.

Да, вот еще что! Звонил Костыль. Разговаривал с Коноплей минут пять.

Витек Конопля в открытую заявил, что не собирается платить Жорику никакие штрафные. Подробностей этих переговоров прожекторист не знал, что естественно, но все же ему удалось услышать, что речь шла о китайце. Конопля кричал в трубку, что никакого китайца не знает и знать не желает. И еще кричал, что «ублюдок Вадик» его не интересует и пусть Жорик сам вспоминает, куда дел фирмача.

В особняке находились в настоящее время сам Конопля, Лариска, четверо охранников и двое… нет, теперь уже один прожекторист. Автоматического оружия — две единицы. «Калашниковы». Все остальные вооружены револьверами и пистолетами.

Думаю, со всей этой шлаедренью мы как-нибудь разберемся…

— Хватит думать, — сказал Лешка. Он, зараза, прямо читает мои мысли! — Пошли.

Мы подкрались к самым дверям особняка. К тем, за которыми находились двое с автоматами Калашникова.

— Запоминай, — в самое ухо шепотом сказал мне Лешка. — Начинаем с подвала. Планировку помещений я тебе рассказывал. Помнишь?

Я утвердительно кивнул.

— Сейчас заходим как ни в чем не бывало…

— Да там же эти! — переполошился я, имея в виду, что автоматчики не дадут нам спокойно проникнуть в дом.

— Не ссы в компот, как говорит старик Матвей. — Главное — будь готов…

— Всегда готов! — вскинул я руку в пионерском салюте.

Лешка посмотрел на меня как на душевнобольного и потянул за ручку двери, которая оказалась заперта.

— Ну, чё там у вас?! — раздался из-за двери недовольный возглас.

Охранник наверняка подумал, что это прожектористы. Провернулся в замке ключ, и массивная дубовая дверь отворилась.

— Здорово! — поприветствовал автоматчика Лешка. — Спите, сурки?

— Леха?! — удивился тот. — Ты откуда? Ты чё, купался? А это кто такой? — глянул он в мою сторону.

— Святой дух, — ответил Леха.

— Святой?! — еще какое-то время обалдевал от неожиданности охранник. Но очень скоро пришел в себя и вскинул автомат. — Стоять! Паца…

Он, видимо, собирался позвать на подмогу пацанов. Но не успел. Звонарев всадил ему нож в сердце по самую рукоятку.

В это время откуда-то из-за угла появился второй. И мне пришлось не мешкая метнуть в него нож. Может, не так красиво, как это сделал только что на пляже Звонарев. Но в цель попал.

Оттянув тела с прохода и осмотрев оружие, мы двинулись вперед. Возле одной двери на первом этаже Лешка остановился.

— Здесь еще двое, — сказал он. Открыл дверь и шагнул через порог. За столом на самом деле чаевничали двое. Один из них вскочил как ужаленный.

— Ты?! — и, направив в Лешку пистолет, выстрелил. Мы оба, как по команде, сиганули в разные стороны с последующим кувырком через плечо. Завершая кувырок, Лешка больно ударился о ребристый металлический корпус своего оружия. Все ж таки не для акробатики конструкция. Это помешало ему сгруппироваться, и парень с пистолетом нажал на спусковой крючок еще раз. Лешка взвыл от боли, и, матерясь, повалился на бок. В следующую секунду я дал короткую очередь по обоим охранникам. Те рухнули.

— Леха, ты как?

— Каком кверху. Бля, в ногу зацепил. Этого еще не хватало! Я пробовал перевязать Лешке ногу разорванной скатертью, а по коридору уже громыхали чьи-то ботинки. Нет, не одна пара. Слышались еще шаги. Чуть тише.

Лешка уже не боец. Это ясно как Божий день. Херово, братцы, оставаться одному в такой пикантной ситуации. А что если прожекторист соврал и в доме не четыре охранника, а, скажем, сорок четыре? В таком случае напрасно дергалась старушка в высоковольтных проводах. Не сдюжу я. Потому что не Рэмбо.

За дверью послышалась какая-то возня. Недолго. Секунды три. Затем дверь распахнулась, и мы с Лешкой, не меняя положения, выстрелили залпом в первого, кто появился в проеме.

Ё-моё! Такого расклада не ожидал никто. На пороге стоял сам Витек Конопля и держал перед собой бездыханное уже, продырявленное пулями и кровоточащее тело женщины. Ну не паскуда?! Он придерживал ее, обхватив левой рукой под мышками. В правой у него был пистолет Макарова. Но Витек держал ствол опущенным.

Поразило нас с Лехой не то, что Конопля прикрылся чужим телом. На него это было похоже. Щитом в данном случае послужила… Лариска. Это ее он первой впихнул в комнату, и поэтому сам остался жив. Выходит, она побежала с ним, когда услышала стрельбу в доме. Вот что за возня слышалась из-за двери. Вообще я ожидал увидеть на месте Лариски кого угодно — Сашку, ее мать, но только не подружку Конопли.

— Не стреляйте! — выкрикнул Витек. — Поговорим. Глядя на наше оружие, он понимал, что успеет завалить в лучшем случае лишь одного из нас. Второй же сумеет нафаршировать его свинцом под завязку. А умирать — о, премьера мысли! — не хотелось.

— Пидорюга! — выругался Лешка.

— О чем базарить, Конопля? — сказал я. — Я тебе живой ни к чему. Ты мне тоже. Мы оба трупы. Давай заканчивать.

Я надеялся, что Сашка еще жива. В таком случае, если мне или Лешке удастся сейчас убить Коноплю, то девчонка, возможно, выкрутится из этой жуткой истории.

— Стреляй, Витек! И потом — свой фирменный, контрольный!..

— Если успеешь, падаль, — вклинился Лешка и из стороны в сторону повел своим стволом.

Конопля проследил за этим движением взглядом.

— Леша! Женя! Ребята! — скороговоркой залепетал Витек. — Все решим по-другому. Зачем кровь проливать?

— Удрочище! — прохрипел Звонарев. — Зачем кровь проливать, спрашиваешь? Даты, сучина, по уши в крови.

— Где Сашка? — спросил я. Этот вопрос меня волновал сейчас больше других.

— Не переживай, Женя! — доверительно сказал Конопля. — Я предлагаю вариант…

— Заткнись! — рявкнул Лешка. Речь ему давалась уже с трудом. Рана сама по себе была неопасная. Примерно такая же, как тогда, в Афгане. С той лишь разницей, что не ножевая, а огнестрельная. Но остановить кровотечение не представлялось возможным. Конопля не спускал с нас глаз. И Звонарев истекал кровью.

— Какой вариант? — спросил я, заранее не надеясь, что Витек может предложить что-нибудь путное.

— Вы даете мне возможность уйти. Я возвращаю вам всех ваших людей…

— Не трынди, — сказал Лешка, краем глаза взглянув на часы. — Вадик уже утоп. Так что не всех.

— Ну, не всех! На черта вам этот Вадик? Девчонку заберете, мамашу ее!

Заметно было, что Конопля чего-то боится и куда-то торопится. Чего? Куда? Витек не просто трусил. Его колотило в преддверии истерики. Не меня же с раненым Звонаревым он так перепугался.

А взгляд его между тем скользил по окну, выходящему во двор, — не туда, где плескалось озеро, а на противоположную сторону. У меня не хватало обзора, и я не мог определить, что там, за окном. Но скорее всего, из него просматривался участок перед въездными воротами.

Значит, некто грозный должен был прибыть сюда с минуты на минуту.

И тут догадка осенила меня! Ну конечно же, Конопля боится появления Жорика с людьми! Ведь, если верить рассказу прожекториста, между Витьком и Костылем произошла крупная размолвка по телефону. И теперь Жорик не преминет первым нанести удар. Хотя, по сути дела, первым ударил все-таки Конопля. Ведь это он подослал к Костылю китайца. Он отказался выполнять условия предварительной договоренности по выплате штрафа. Не может Жорик позволить плевать на себя с высокой колокольни. Никому не позволит. Я его по зоне знаю.

— Так где Сашка? — повторил я свой вопрос.

— Ребята, сначала я ухожу. Потом вы получаете двоих баб. Договорились?

— Жека, — обратился ко мне Звонарев. — Он нас за идиотов держит. Ты как хочешь, а я…

И Лешка дал длинную очередь по Конопле. Он сделал это из последних сил и потерял сознание. Лишь мгновение спустя я обратил внимание на то, что с улицы кто-то стреляет по окнам. Огонь, надо полагать, открыли одновременно с Лешкой. Такое вот совпадение. И еще я увидел, что на пороге лежит труп Лариски. Конопли рядом не было.

А по окну вели огонь непрестанно, и я слышал уже крики множества голосов. Бросив взгляд на Лешку, я чуть не закричал. В его голове зияла большая черная дыра, через которую хлестала горячая кровь. Либо шальная пуля стреляющих со двора зацепила Звонарева, либо Витек успел выстрелить. Но ведь и Лешка стрелял в него. Скорее всего, труп Конопли валяется сейчас в коридоре.

Чтобы выбраться отсюда, мне пришлось передвигаться ползком. Очутившись за пределами комнаты, я не обнаружил там Конопли. Ни живого, ни мертвого. Значит, ему чудом удалось избежать Лешкиной пули.

Я стоял в коридоре, расставив, ноги и еле держа в руках автомат. Перед глазами плыли фиолетовые круги. Меня раскачивало из стороны в сторону, словно в лодке деда Матвея. И — полная отрешенность от всего происходящего вокруг. Воля была подавлена окончательно. Вот он где, предел человеческих возможностей. А как же высокие слова о самом главном испытании в жизни? Нет, не смогу. Я на поверку оказался слизняком и ничтожеством. Сашка по-прежнему в опасности. Конопля ушел, чтобы выждать время и все равно убить меня. Лешка погиб…

А по комнатам особняка носились незнакомые мне вооруженные люди. Один из них, увидев меня, вскинул автомат, изготовившись к стрельбе. Другой легким ударом отвел его руку в сторону.

— В чем дело, Георгий Михайлович?! — услышал я голос.

— Это свой! — ответил стрелку тот, кто помешал выстрелу.

Идиотизм. В запарке я не узнал даже Жорика Костыля. А он меня узнал и, бесспорно, спас мне жизнь. Потому что к этому времени у меня не осталось уже сил ни обороняться, ни атаковать. Я выдохся.

Жорик подошел и двумя пальцами потрепал меня за щеку:

— Ты не выспался или съел чего?..

— …Я выдохся.

— Так отдыхай. Виски вон пей со льдом. Расслабься. Все остальное без тебя сделают.

— Не сделают.

— Поживем — увидим. Успокойся.

Мы сидели в баре особняка сбежавшего Конопли. Успокоиться? О каком спокойствии может идти речь, если только что отсюда вынесли тело Сашкиной матери, скончавшейся от инфаркта? И мы сидим на том самом диване. Ничего у меня не получилось из задуманного. И Лешка не помог. Погиб, а не помог.

— Георгий Михайлович, — к Жорику подошел один из его людей, — мы обшарили весь дом. От подвала до чердака. Девчонки нигде нет.

Я так и знал, что Сашку не найдут. Голову даю на отсечение, что сволочь Конопля уволок ее с собой в качестве заложницы. Но как? Витек еще находился здесь, когда в дом ворвались бойцы Жорика. Мимо них и мышь не проскочит. А тут два человека — Конопля и Сашка — исчезли, как сквозь землю провалились.

— Михалыч! — в бар ввалился здоровенный парень, волоча за собой бесформенную тушу Вадика. — Гляньте, кого нашли! Еле откачали. Думали сначала, что вовсе утоп. ан нет, живучий…

Вадим Марксович был, как и ожидалось, совершенно мокр и, как уже не думалось, жив. Жив, черт возьми! Он дико вращал глазами, хватал ртом воздух и непрестанно икал. Губы у него были синими, а белки глаз красными. И вообще, он сейчас здорово походил на свежемороженого окуня.

— Казачок! Милый! Родной! — бросился он ко мне и принялся исступленно обнимать и целовать.

— Отвяжись! — пробовал я оттолкнуть его, но у меня ничего не выходило.

— Женечка, родненький! Я жив!

— Поздравляю.

— Слышь, унеси его, — обратился Жорик к своему человеку. — Достал, гнида.

Тот легко подхватил грузное тело Вадима и молча унес. Куда — меня теперь не интересовало.

Я рассказал Жорику всю историю, связанную с ночными гонками по Питеру. О красной «ауди» и темно-синей «Daewoo». He упомянул лишь про деда Матвея. Пусть живет себе спокойно, век доживает. Он и так совершенно зря ввязался в эти разборки. И мало ли чем закончится для него столь мастерски исполненный отвлекающий маневр. Лучше, чтоб о нем никто ничего не знал.

— Понятненько, — раздумчиво произнес Костыль. — Значит, ты полагал, что Жорик подослал китайца на твою погибель. За суку меня принял, — неприкрытая обида сквозила в его словах.

— Ну, ошибся, — пробовал оправдаться я. — С кем не бывает.

— Запомни, дурачок. — Жорик прикурил сигарету и глотнул виски. — Ты в этой жизни гроша ломаного не стоишь. И нет мне от тебя никакой выгоды. Помогаю, потому что приглянулся ты мне еще в зоне. Характер в тебе есть. И не хотелось, чтоб пропал ты ни за понюшку табаку. Обратись ко мне кто другой — не подписался бы ни за какие коврижки. У меня все есть, Красноармеец. Бабки, девки, дома и машины. Счета за границей — тоже есть. И заморочек своих без тебя хватает. Ну на какой ляд ты мне сдался?

— Действительно, на кой ляд? Вот и сюда примчался. Не меня ли спасать? — наверное, в моих словах прозвучала ирония, потому что Костыль нахмурился.

— И тебя спасать тоже, — сказал он. — Но не только.

— А-а! Значит, есть корысть! Значит, не по доброте душевной!

— Ну, корысть, она всюду присутствует, милый мой. Даром в наши времена даже папа маму не целует. Я приехал сюда потому, что Витек буранул. Повоевать со мной решил, рожа козлиная. К тому же китаец в другом свете нарисовался. Проморгал я его, не раскусил вовремя. А уж когда поговорил с Коноплей по телефону, когда он стал вешать мне лапшу на уши, что знать не знает, где Вадик и кто такой Сэн, я сразу понял — жопой крутит. За дурака меня держит. Кто ж такое простит?

— И ты решил навести порядок, да?

— Порядок во всем должен быть. И в наших делах особенно. Конопля лишний. Он никому не нужен в Питере. Он только мешает и вносит неразбериху в систему.

— О какой системе ты говоришь?

— Я говорю о воровском законе, Красноармеец. Тут все должно быть правильно. А появление таких, как Конопля, неизбежно ведет к войне.

— Что вам мешает не воевать?

— Беспредел, Отморозков расплодилось — туши свет. И не существует для них никаких правил, никаких порядков и никаких авторитетов. Им человека убить — как муху газеткой пришлепнуть.

— Тебя послушать, так и я отморозок.

— Нет. Ты за правое дело убивал.

— Да как ты такое можешь говорить?! — возмутился я совершенно искренне. — Как может быть убийство правым делом?!

— Ну-у! — развел руками Жорик. — В таком случае тебе нужно было не ко мне идти, а писать заявление в милицию: «Помогите, граждане начальнички! Спасите меня и сохраните!» Вообще, я тебя не понимаю! Сначала ты закидал пол-Питера трупами, а теперь что, раскаиваешься? Поздно! В дерьме ты по уши! — Что-то звериное мелькнуло в глазах Костыля.

Я чувствовал, что зашел в тупик. Убивать — грех. Неискупимый, как говорят. Не убивать — значит, быть самому убитым. Выходит, на убийство меня толкал страх за собственную жизнь? Но почему я должен быть убитым по прихоти кого бы то ни было?.. Запутался я, окончательно запутался. Может, действительно, прийти в милицию, рассказать все от начала и до конца. Пусть меня посадят. Пусть расстреляют. Но пусть спасут Сашку.

— Так что, друг мой сердечный, не философствуй, — продолжил Жорик. — Ты помнишь нашего философа с зоны?

— Он за жизнь говорил, которая дается человеку для радости и созидания. А человек эту жизнь в говно превращает, — сказал я.

— Да-да-да! И тот же философ хранил под подушкой Библию. Читал ее по ночам, подчеркивал там умности разные. А я как-то заинтересовался. У него на самой последней страничке записи от руки сделаны. Заголовок такой: «Противоречия». И написано в два столбика:

«Всякий рожденный от Бога не делает греха… Он не может грешить, потому что рожден от Бога».

(1 Иоанна, 3,9.)

«Нет человека праведного на земле, который делал бы добро и не грешил бы».

(Еккл., 7, 20.)

Так что понимай как хочешь, — закончив цитировать, произнес Жорик. — Всюду есть противоречия. Все несовершенно. Ясно одно: никто о тебе не позаботится, кроме тебя самого. Тебе, можно сказать, повезло, что мои интересы совпали с твоими. Конопля сумел и мне нагадить. Ничего, он еще ответит. Из-под земли суку достану.

— Уверен? — с сомнением спросил я.

— А вот скажи, если б люди Конопли на тебя случайно у Вадика не наткнулись, ты бы не стал его сам разыскивать?

— Зачем?

— Он же за решетку тебя отправил! Ответить должен!

— До сих пор же не искал. И не искал бы вовсе. Я жить спокойно хочу. Не мешать никому. И чтоб мне никто не мешал.

— И шел бы тогда на завод после зоны! — вспылил Костыль. — Чего к Вадику поперся?! Там, где крутятся бабки, не бывает спокойной жизни! А вы все, чистоплюи, хотите и рыбку съесть, и на хер сесть! На мораль его потянуло! Раскаяться надумал! — Жорик вскочил со своего места и нервно заходил по комнате. — Иди! Беги к ментам! Ты же этого хочешь! Пиши заяву, сдавай всех и сам сдавайся! Но сначала подумай, почему мы сейчас здесь сидим и никого не боимся?! Здесь же война была! Стреляли! Горы трупов валяются! А мы сидим и не чешемся! — Жорик бесился. Ярости его не было предела. — Где твои менты? Почему не едут?

Действительно, почему? Где они? Ведь перестрелка наверняка слышна была на всю округу. Зеленогорск не Питер. Здесь все на виду. Да и источники информации у ментов свои есть. Наверняка стуканули уже на Литейный, что между Костылем и Коноплей разборки зреют. Чего ж они не едут? Взяли бы с поличным!

— Так почему? — спросил я у Костыля.

— А потому, — уже спокойно ответил он и вновь присел рядом, наливая себе виски. — Философ в зоне всю Библию сто раз прочел. А я жизнь эту сраную, как толстую книгу, перелистал уже тысячи раз. И вот что тебе скажу. Сейчас время такое: все хорошо жить хотят. И менты тоже. Перед тем как людей своих собрать-вооружить и сюда отправить, я с одним человечком встретился. На Литейном, 4, он работает. Посидели, потолковали. Я ему о своих проблемах рассказал. Он мне о своих. Говорю ему: есть гнида в Питере, всем жить мешает, Конопля называется. Очень, говорю, хочется к праотцам его отправить. Не возражаешь?

— А он?

— Он не возражал. Скажу, говорит, тебе по правде, ваши разборки нам на руку. Вы друг друга мочите, нам работы меньше. Соображаешь?

Я соображал. Не сказать, чтобы слова Костыля были для меня новостью. Еще в зоне менты вражду между блатными сеяли. Одна мафия, как там называли группировки, другую опустит, вот уже их на единицу меньше и стало. Но чтобы мент с Литейного вот так открыто обсуждал дела с блатным! Что творится, а?

— Дальше-то что? — спросил я Жорика.

— А дальше я его попросил обеспечить мне свободу действий в районе Зеленогорска. Мои ребята, говорю, пошумят там, ну, то есть здесь, немного. Ты уж, говорю ему, подстрахуй от местных легавых. Пусть шумят, говорит он мне, только посторонних не трогайте. Чтоб никто из мирных жителей не попал под ваши стволы. Он так и сказал: «Из мирных жителей». Ты понял, да? Выходит, менты относятся к нашим разборкам как к войне. И эта война по большому счету их не касается. Делаю вывод: у них свой закон, а у нас — свой.

— А вдруг этот твой друг с Литейного тебя же потом и закроет в «Кресты»?

— Ты, Красноармеец, выбирай выражения. Нет у меня друзей среди ментов. Я их всего лишь использую для достижения своих целей.

— Но и они тебя используют с таким же успехом!

— Хоть бы и так! Что с того? Мне все равно выгоды больше. А закрыть он меня не закроет. Да еще и заботиться будет, чтоб никто из его корешей меня не принял. Потому что на первом же допросе я колоться начну. И мусорка того сдам с потрохами. Есть у них такая Служба Собственной Безопасности… Так вот, посидели мы с ним, согласовали все. А он как бы между прочим намекает. Дочка, говорит, в следующем году школу оканчивает. В институт надо устраивать. В дерьмовый, говорит, неохота, а за приличный такие бабки платить — никакой ментовской зарплаты не хватит.

— А ты?

— А я? Я ему уже года три как приплачиваю. Наличными и в баксах. Вот так, мой друг, дела делаются. Не только шашкой надо махать, но и головой думать. Если б ты не поперся сюда с дружком своим, Лехой покойным, мои бы вломились, Коноплю раком поставили и девку твою спасли.

— Да он ждал тебя!

— Ну, это понятно. Он каждый день кого-нибудь ждет. Только вы всю его охрану, что в доме была, перемочили. Один он остался к моменту нашего появления. Потому и чухнул не глядя. А так бы, может, и посопротивлялся малек. Моих-то двадцать! А у него четверо.

— Но я поверить не могу, что у Конопли всего четыре человека бойцов было!

— Было их гораздо больше, — с загадочной улыбкой ответил Жорик. — Но я же говорю тебе: не шашкой махать, а мозгами шурупить. Собираясь позвонить Конопле по телефону, я уже знал, как он отреагирует. А потому заранее попросил мусорка своего…

— О чем?

— Чтобы тот людишек Конопли прямо из хат в Питере повыдергивал. Кого по подозрению, кого еще за что-нибудь. Причины найти можно при желании. Завтра телик посмотри, радио послушай, газеты почитай. Все трезвонить будут о том, что в Санкт-Петербурге органами внутренних дел проведена крупномасштабная операция по обезвреживанию бандитской группировки.

— Ага! Мелочь-то они арестовали. А Конопля?

— Ну, либо умолчат о нем, либо из числа задержанных сами назначат главаря. Для прессы. Ментам какая разница? Они же знают, что я Коноплю сам теперь достану и замочу. И вообще, перестрелка здесь, в Зеленогорске, отдельной темой пройдет. Сообщат, что между двумя организованными преступными группами произошла разборка, в результате которой все до одного погибли.

— Да бред какой-то!

— Вот увидишь. Все. Хорош трепаться. — Жорик поднялся на ноги. — Пора ехать отсюда. Мне мусорок на все про все времени дал до пяти утра. А сейчас? — Он глянул на часы. — Ого! Уже четыре. Валим.

Пять иномарок колонной двинулись из Зеленогорска в Питер. Ни от кого не таясь, с некоторой даже показушной бравадой. Смотрите, мол, нам все нипочем! Впрочем, при том раскладе, который мне обрисовал Жорик Костыль, так оно и было на самом деле.

«Вольво» Жорика возглавляла колонну. За рулем сидел крепкий широкоплечий парень. Жорик со мной на заднем сиденье. Вадика везли во второй машине.

На выезде из города впереди замаячил пост ГАИ. Я внутренне сжался. Вдруг остановят. Вдруг начнут проверять, как меня прошлой ночью. В машинах битком, и все с оружием. Да и один мой внешний вид чего стоил! Я так и оставался в гидрокостюме. А на коленях лежал тот самый автомат, который вручил мне Лешка.

Но гаишники повели себя странным образом. Завидев нашу колонну, они разбрелись кто куда. Один, подняв капот служебной машины принялся копаться в моторе. Другой присел на корточки и стал перевязывать шнурки на ботинках. Третий отошел в сторону как бы по малой нужде. А четвертый попросту отвернулся, прикуривая и закрываясь от ветра, которого не было. Либо они действительно были проинструктированы не трогать бригаду Костыля, либо не захотели связываться, учитывая превосходство сил возможного противника. Ежу понятно, что сдаваться в данном случае никто бы не стал. Гаишники пали бы здесь смертью храбрых. А кому это надо?

Пост мы проскочили. Я еще долго смотрел в зеркало заднего вида, настроив его таким образом, чтобы было видно с заднего сиденья. Дорога здесь изгибалась дутой, так что обзор открывался великолепный. И то, что я увидел, еще более потрясло меня.

Замыкающая, пятая машина, проехав мимо поста, притормозила и сдала задним ходом. Тут же к ней подбежал гаишник. Кажется, тот, что занимался шнурками. Из иномарки вышел человек и что-то сунул милиционеру в руку. Тот козырнул. Человек снова уселся в салон. Замыкающий автомобиль быстро догнал нас и пошел, как и прежде, выдерживая небольшую дистанцию. Во дают! Бардак!

— Ты что-то сказал? — спросил у меня Жорик.

— Нет, ничего, — ответил я. Дурная привычка — высказывать свои мысли вслух. Или это нервы сдают?

Если верить Жорику, то все обойдется. И Сашку они найдут, и Коноплю достанут, чтобы наказать. Но о каком законе мне толковал Костыль, если по блатному закону западло с ментами общаться? Жорик, он же с участием ментов все это сделал! Да схавали бы его мусора с Литейного и не подавились бы! Как ни крути, а мораль двойная выходит. И чего это он со мной так разоткровенничался?

— Слышь, Костыль, — повернулся я к нему, как только мы миновали пост ГАИ, — с какой радости ты мне про мента своего рассказал? Дело-то как бы тайное. Рискуешь.

— Ничем я не рискую, Красноармеец. Или как тебя лучше называть — Казачок?

— Казачком меня Вадик называть любил. А ты зови лучше по имени. Мне так больше нравится.

— Так вот, Жека, я не рискую. Имени мента ты не знаешь. И не узнаешь никогда. А деваться тебе от меня все равно теперь некуда. Ну не попрешься же ты в самом деле на завод болванки точить! Твое место в бригаде. И я тебе его предлагаю. Ты же без войны не можешь.

— Могу! — крикнул я в ответ. — Осточертело все! Тишины хочу!

— Во разорался! — лишь усмехнулся в ответ Костыль. — Мне кто-то рассказывал, что солдаты, участвовавшие в боевых действиях, потом не могут устроиться в мирной жизни. Их тянет убивать. Синдром войны это называется. Вот так и ты не сможешь жить в тишине. И не спорь со мной. Я не случайно у тебя еще в доме Конопли спросил, почему ты пошел к Вадику, а не на завод. Ты жить не можешь без адреналина в крови. И вот это, — он ткнул пальцем в лежащий на моих коленях автомат, — единственное, что ты умеешь делать профессионально. У тебя есть что возразить?

— Я не соглашусь идти к тебе в бригаду.

— Согласишься. Тебе еще нужно Сашку найти. Без моей поддержки ты не сможешь этого сделать. А даже если и найдешь, с Коноплей теперь будет значительно труднее сладить. Он загнан и взбешен. А бешеная собака очень опасна, поверь мне.

— Если Сашка-с ним, он сам на меня выйдет и, прикрываясь ею, все-таки попробует меня убить.

— И убьет, если ты дураком окажешься и отвергнешь мое предложение.

— А если я все же откажусь, ты ведь сам убьешь меня, скажи правду?

— Нет, Женя. Ты сам себя убьешь. Попомни мое слово — полезешь на рожон, выручая свою девочку. И ничем хорошим для тебя это не кончится.

Жорик пристально посмотрел на меня, и я понял, что он, если ему это понадобится, приговорит, не моргнув глазом, кого угодно. И выбора у меня в очередной раз не оставалось. Идти к ментам? И Сашке не помогут, и меня расстреляют. Отказать Жорику — тоже крышка. А может, выкручусь?

— Костыль, я могу немного подумать?

— Я не тороплю. Думай…

— Спасибо, — поблагодарил я. А Костыль добавил:

— …Пока едем. Дорога длинная.

А дорога от Зеленогорска до Питера не такая уж длинная. Как и вся моя бестолковая жизнь. И сколько той жизни осталось?..

Глава пятая НА КОНТРОЛЕ

— Господя! Да чаво же ты творишь, нехристь окаяннай! Да чтоб у тебя руки отсохли! Охолонись, ирод!

— Отвали, дед! Зашибу!

— Я те зашибу! Ишь, чаво удумал! Иуда ты!

— Уйди, говорю! Без тебя тошно!

Дед Матвей бегал вокруг меня, ругаясь на чем свет стоит. Хватал меня за руки и пытался оттянуть в сторону. С каждой секундой темперамент его все возрастал. К тому моменту, когда он решился-таки произнести самое изысканное свое ругательство, частота его телодвижений была сравнима разве что с электровеником.

— Шланг ты непутевый! — тявкнул дедок и устало опустился на днище перевернутой лодчонки.

А я тем временем столкнул красную «ауди» с крутого бережка в озеро. Машина чуть качнулась на встревоженной водной глади и, словно захлебываясь, пошла ко дну.

— Чаво ж ты натворил, скаженный! — сокрушался старикан, хватаясь руками за свою кудлатую голову. — Как жа мне теперича перад Лехай отбрехатися? Чаво ж я скажу яму-у-у?..

Я подошел к деду и увидел, что тот плачет, по-прежнему сидя на своей лодке и раскачиваясь из стороны в сторону. Я обхватил его седую голову, прижал к себе. Матвей старался вырваться, но я не давал ему этого сделать до тех пор, пока он не успокоился.

— Ну пошто ты машину Лешкину утопил? — поднял на меня дед выцветшие заплаканные глаза. — Ведь вернется он, спросит с меня. А чаво я скажу яму?

— Не вернется, — ответил я.

— Уехал куда али занеможило чаво? — захлопал дед ресницами, начиная догадываться, что я принес ему тяжкую весть.

— Слышь, дедусь, — начал я осторожно, — ты только держи себя в руках. Сиди-сиди. — Дед хотел подняться, но я вновь усадил его на ребристое днище.

— Где Леха-то? — севшим голосом спросил он, не сводя с меня глаз. И глаза его говорили: ты не пугай, парень, все ведь обойдется, правда?

— Умер Леха, — потупил я взгляд. — Убили его.

— Слухай, ты чаво, шуткуешь? — Деду все же удалось встать.

— Нет, дед. К сожалению, это правда. Вчера ночью он погиб.

— Господя! Да на кой я вас туда повез?! Да чаво ж это творится?! — Больше дед не сказал ничего. Он молча ходил вокруг своей избушки и тихо всхлипывал.

Решив ему не мешать, я присел в сторонке на пенек и покуривал. Приехал сюда лишь с одной целью: уничтожить все следы пребывания здесь Лешки Звонарева. Что менты, что бандиты Конопли — если пронюхают, замучают старика. Пусть хоть он в стороне останется от этого кошмара.

Сидя так, я вспоминал минувшие события и не мог поверить, что за несколько дней со мною произошло столько страшного. Но что я? Сашка не найдена. Конопля утащил ее невесть куда. Жива ли? О плохом думать не хотелось, но дурные мысли сами лезли в голову. В горестных раздумьях я не заметил, как подошел старик.

— Слухай сюда, шланг непутевый. Пойдем-ка в хату, помянем Лексея по русскому обычаю.

Мы пили с ним дешевую вонючую водку и закусывали вяленой рыбой, отдирая куски зубами прямо от тушки. На грубо сколоченном столе стоял наполненный граненый стакан, покрытый сверху куском ржаного хлеба.

Я рассказал деду Матвею обо всем, что произошло той ночью в особняке на другом берегу озера.

— Ox, Лексей! — вздохнул дед, и глаза его увлажнились. — Ён мне за сынка, почитай, был. Водку вон таскал, папиросы. Сетку подарил знатную. Ох, Лексей! Я сразу так и подумал, что неладное стряслось, когда на зорьке моторку на воде услыхал. Ну, думаю, бегёть от того берега ктой-то.

— Что за моторка?! — встрепенулся я.

— Моторка как моторка, — махнул дед рукой. — Мужик в ей драпал с того бережку. Ентот, как его, Витек!

— А ты что ж, знаешь его? — окончательно обалдел я.

— Кто ж его тута не знаить? — удивился дед. — Мне жа тады Лексей так и сказал: бабу поедем воровать у Витька, невесту дружковую. Твоя невеста, что ль? — Дед закурил «беломорину».

— Моя, дед, — выдохнул я. — Ты давай говори быстрее, с ним в моторке еще кто-нибудь был?

— Кажись, был ктой-то. Но я не рассмотрел. Лежал ктой-то в лодке связанный.

— Мужик лежал или баба?

— Да говорю жа — лежал! Не разглядеть было.

— Ну, потом что? Куда они потом пошли?

— А я знаю? — развел руками дедок. — Они не здеся чалились. Правее. У моей хаты, кто драпаить, не притыкается. Ко мне жа милиция захаживат. Бздють все. Опять жа причал какой — сам видишь. Обрыв форменный. Не кажный смогёт. Тута изловчиться, присноровиться надотить.

— Давно милиция-то была? — испугался я за то, что менты могли видеть здесь оставленную Лешкой машину, которую я только что утопил.

— Да ты не боись. Я не лыком шит. Чужака за версту носом чую. И не было почитай как шесть днёв никого.

— А там, где они причалить могли, дорога есть? Куда ведет?

— Да ты чаво, захмелел совсем? Тута жа одна дорога — на Ленинград!..

Я приехал из Зеленогорска в Питер к вечеру. В ночном клубе меня ждал Костыль. То, что он не в духе, было видно, как говорится, невооруженным глазом. Жорик сидел за столом в той самой комнате, обшитой финской фанерой и устеленной синтетической соломой. Он был хмур и сделал вид, что не заметил моего появления, чересчур внимательно рассматривая давнишний шрам на кисти своей левой руки. Но я знал: Костыль ждет именно меня. Еще при входе старший смены охраны протараторил:

— Где шляешься? Михалыч четыре раза спрашивал.

— Зачем?

— Иди в гостевую. У него и спросишь. Я вошел в комнату и присел за столом напротив.

Жорик продолжал хмуриться и молчать.

Еще вчера по приезде в Санкт-Петербург Костыль повторил свой вопрос-предложение:

— Ну так что, идешь ко мне?

До конкретики в делах дойдет, думаю, не сразу. И согласился. Мне ведь главное — пока в ящик не сыграл, Сашку разыскать и освободить.

— Сколько платить будешь? — спросил только. А Жорик в ответ разоржался, словно застоявшийся мерин. И шофер его решил подхихикнуть. Я взглядом его одарил соответствующим. Враз улыбку с хари смело. Вообще, я умею так посмотреть, что сразу становится понятно: Борис, ты не прав.

А сейчас вот Жорик за столом сидит передо мной и делает вид, что не замечает. С чего бы вдруг?

— Что-то не так?

Он оторвал взгляд от своей руки и наконец-то посмотрел на меня:

— Это ты? Все в порядке.

— Чего хмурый?

— Не хмурый. Нормальный.

— Я же вижу, что ты не в себе.

— Тебе показалось.

— Значит, я ослеп!

Мне надоела эта словесная бестолковщина, и скопившееся раздражение как-то само собой вырвалось наружу. Я вообще ненавижу в общении между людьми недосказанность и теперь чувствовал, что Жорик о чем-то умалчивает.

— Так что, я ослеп? — переспросил я, доставая из кармана сигареты и прикуривая. — Ты можешь мне объяснить, что произошло?

— Ну хорошо, — вздохнул Жорик. — Где ты был весь день?

— Я обязан отчитываться?

— Обязан!!! — рявкнул Костыль и прихлопнул левой ладонью по столу. Да так, что шрам, напоминающий по форме здоровенную кляксу, побелел. — Со вчерашнего дня ты всем мне обязан! И запомни это! Я, слышишь, я теперь отвечаю за тебя, за каждый твой поступок, за каждый твой шаг! Ты теперь мой человек! И попробуй хоть шаг ступить без моего ведома. — Последнюю фразу Костыль произнес, в отличие от всех предыдущих, очень тихо. Я кое-как расслышал ее. — Говори, где был?

Похоже, я попал. Судя по всему, Жорик Костыль мне и шагу вольно ступить не даст. Будет держать под контролем от и до. Что же мне делать теперь, бедолаге? Придется отвечать на поставленный вопрос. А чего, собственно говоря, скрывать? Может, вообще люди Жорика за мной следили и уже доложили ему о каждом моем шаге. Нет, с Костылем шутки плохи. Надо говорить правду.

— Я был в Зеленогорске.

— У кого?

— На другом берегу озера, у деда Матвея.

— Зачем?

— Водки попили…

— И все?

— Все.

— Да-а! Не хило, видать, попили, — скривился в полуулыбке Костыль.

— А в чем дело-то?

— Ты пей, конечно, — уже нормальным голосом сказал Жорик. — Но меру знай.

— А я что, пьяный в дымину? Ты меня упрекаешь, будто я сюда на четырех костях приполз и весь клуб облевал!

— Ладно, не суетись, — примирительно произнес Жорик. — Ну посидели вы со стариком, ну выпили, рыбкой закусили, Лешку твоего помянули…

У меня засосало под ложечкой. Откуда Костыль мог все это знать? Ведь я только что оттуда приехал! Значит, за мной точно следили. И настолько профессионально, что я этого не заметил. Хорош дружок, нечего сказать. Все под контролем держит.

— Слушай, Костыль! — повысил я голос. — Скажи, а посрать я без твоего разрешения могу сходить или в сортире тоже за мной наблюдение выставишь?

— Ты не ори. — К моему удивлению, Жорик никак не отреагировал на дерзость. — Надо будет — и в сортире выставлю. Ты же без контроля не можешь. Тебе только волю дай — начинаешь глупости творить.

— Да какие глупости?!

— Зачем машину в озеро скинул?

— Но я подумал…

— Что ты говоришь?! У тебя есть чем думать? У тебя мозгов нет! Эту тачку мои пацаны в шесть секунд перековали бы и двинули куда-нибудь в ближнее зарубежье. А теперь что?

— Что?

— А то, что менты, ну совершенно случайно даже, обнаружат ее и копать начнут! И раскопают! Ну ответь мне, как эта «ауди» оказалась затопленной у самой хибары деда Матвея?

Теперь я понимал, что совершил глупость. В словах Жорика был резон.

— Извини. Я не подумал.

— Вот и я о том, — уже абсолютно спокойно ответил он. — Да ладно. Хрен с ней. Я пошлю туда в ночь своих. Разберутся. Что-нибудь придумаем. Я искал тебя совсем по другому вопросу. Потому и пришлось вычислять, где ты… Как видишь, нашел.

— А для чего искал?

— Я братве команду дал. Сашкину мать похоронили прямо сегодня. Заключение о смерти сделали такое, что она, мол, умерла у себя дома. Как и было — от инфаркта.

— Но как? Там же какие-то справки нужны, загсы всякие, место на кладбище… Очередь, говорят.

— Все не дороже денег. Похоронили на Сестрорецком. Временно металлическую стелу поставили, пока холмик осядет. И оградку. Через год, думаю, из гранита что-нибудь придумаем, посолиднее.

— Жорик! — Я был потрясен его поступком. Костыль открылся передо мной совершенно другим человеком.

— Что Жорик? Конечно, ты думал, что я тварь последняя. Сам водку поехал жрать, машины топить! Завтра захочешь поезда под откос пускать! А Жорик за тебя отдуваться будет.

— Спасибо, Костыль. — Я глуповато хлопал глазами. — А братья? У Сашки же братья есть…

— Которые в Сертолове живут?

— Ты и об этом знаешь?!

— Я все знаю. Братьев мы нашли. Сообщили им. Не сказали, правда, где с их матерью это случилось. Выдали официальную, так сказать, версию. Они были на похоронах. О Сашке спрашивали, о тебе. Я сказал, что все мы — твои сослуживцы. А у тебя отпуск сейчас. И вы с Сашкой в круизе. Ничего как бы не знаете о смерти матери. Понял, да?

— Может, надо было сказать им правду? — предположил я.

— Ага! А они раздраконятся. И еще одной парой психов в Питере больше станет. И без того у меня помощников хватает. Нет уж. Я со всеми делами сам разберусь. Только не мешайте.

— Может, ты и прав.

— И в последний раз прошу тебя: не занимайся самодеятельностью. Во всем советуйся со мной. Иначе попадешь в беду — не смогу выручить. Не всегда так везет, как в Зеленогорске. И Коноплю не ищи.

— Да ты думаешь, что говоришь?! С ним Сашка! Я найду и придушу его!

— Тю-тю-тю! Придушишь, не сомневаюсь. И я тебе в этом мешать не буду. Слово даю. Но найдут его мои люди. Ты ведь ни черта по большому счету не ориентируешься в обстановке. Вечно лезешь в воду, не зная броду. Напорешься. Сколько я могу тебе об этом говорить? Наберись терпения.

— Чего терпеть? Ждать, пока он Сашку порешит?

— Думаю, не успеет. Наши пацаны все вверх дном перевернули. Все его связи и контакты вычислили. Круг знакомств определили. Мент мой с Литейного, кстати говоря, по своим каналам пробивает.

— Да что менты?!

— Не скажи. Они тоже работать умеют. Когда им платят.

— Тебе ж по закону нельзя с ментами якшаться.

— Сейчас, братан, все допустимо, что прибыль приносит. И исполнение приговора Конопле — тоже своеобразная прибыль в общак. Одной сукой меньше, братве простора в Питере больше. И потом, вот что я тебе скажу. Не греби всех ментов одной гребенкой. Среди них такие головы есть — закачаешься. Я ж не виноват, что государство им не платит и они к нам бегут толпами! И бегут, я тебе скажу, не самые худшие.

— Значит, ты предлагаешь мне сидеть на жопе ровно и никуда не соваться?

— Зачем так уж сразу? Можешь поучаствовать. Но — под моим контролем. Ты ж теперь не сам по себе. Ночью вылазка. Интересуешься?

— Что за вылазка?

— У меня пока одна забота: Коноплю найти и твою девчонку от него вытащить. Ты как, с нашими поедешь или будешь психа-одиночку из себя изображать?..

В доме по улице Орбели располагалась квартира, с которой Конопля и Лариска начинали свое питерское житье-бытье. Сюда и приехали мы с Жориком среди ночи в сопровождении четверых бойцов. — С чего ты взял, что Витек с Сашкой здесь? — спросил я, когда мы только подъезжали со стороны гостиницы «Спутник».

— Не глупи, — ответил Жорик. — Все проверено. Мои пасут его с утра. Сидит, падла, в хате. Никуда не высовывается.

— Ты хочешь сказать, что он дурной? На фига ему торчать в хате, которую установить — раз плюнуть? Ведь ты же сказал: это квартира Лариски!

— Все правильно. С одним лишь уточнением. Несколько лет назад Конопля продал эту жилплощадь постороннему человеку. Ну, подставному, разумеется. Сам здесь не прописан, не показывался все это время. Но и не жил здесь никто. Квартплата регулярно вносилась через районную сберкассу одним и тем же лицом — Тарасовым Станиславом Анатольевичем.

— И что?

— А то, что Тарасова этого мои пацаны на всякий случай отыскали. На самом деле он в другой квартире живет и в другом районе даже, хотя официально прописан здесь. Братки взяли его за ноги и с балкона на высоте четырнадцатого этажа подвесили. Сказали, что считать будут до трех. Хватило счета «раз». Станислав Анатольевич с удовольствием рассказал, что не далее как вчера видел Виктора Николаевича Коноплина, который наведался к нему за ключами от квартиры на улице Орбели.

— Так просто?

— Элементарно. Если не считать, что по розыску Конопли работали пятьдесят моих людей. А повезло только двоим. Все. Приехали.

«Вольво» Жорика, а за ней и другая машина, с бойцами, притормозили у неширокого водоема, со всех сторон окруженного жилыми домами. В Питере пора белых ночей, но множество ветвистых деревьев давали возможность приблизиться к нужному строению, не привлекая чьего-либо внимания. Машины вставили у воды. Водители не покидали своих мест. Мы вшестером рассредоточились по кварталу, чтобы войти в подъезд поодиночке к строго означенному времени.

Задолго до нашего прибытия все подходы к дому были заблокированы людьми Костыля. За объектом велось непрерывное наблюдение. Даже телефон поставили на прослушивание еще с утра, как только Тарасов выдал адрес. Но Витек никуда не звонил. И с ним никто не соединялся через АТС.

Мы не знали, кто еще находится в квартире и здесь ли Сашка. Станет ли Конопля ожесточенно отбиваться, поднимет руки вверх или покончит с собой, попав в безвыходную ситуацию? А что если в критический момент он прикончит Сашку? Ведь потащил он ее с собой как заложницу. От этой мысли у меня холодело внутри.

Мы с Костылем попали в подъезд первыми.

— Жорик, если Сашка с ним, он ее может убить.

— Может, — не стал меня переубеждать Костыль. — Но эти мальчики, — он имел в виду четверку сопровождения, — большие мастера своего дела.

— А кто они? — мне действительно стало интересно, кого Жорик взял с собой на столь рискованное дело.

— Один твой коллега. Только, думаю, посерьезнее — бывший начальник разведки батальона специального назначения. Двое — плюнувшие на нищенскую зарплату омоновцы.

— А четвертый?

— Четвертый — он, скорее, первый. Уволенный после августовского путча офицер отряда «Альфа» КГБ СССР.

— Где ты их раскопал таких?

— Они сами меня нашли. Все жить хотят. В смысле, в достатке жить. А долго или нет — это у кого как получится.

— Не накаркай. Вскоре все собрались.

— Михалыч, — обратился к Жорику тот, кто явно лидировал в четверке. — Ты погоди, пока мы на объект войдем. Вперед не лезь и этого придержи, чтоб не совался. — Он кивнул в мою сторону. — Законтачим, я позову.

— Добро, капитан, — безоговорочно согласился с ним Костыль. — С Богом.

Позже я узнал, что именно этот человек был отставником подразделения «Альфа».

Бывший начальник разведки поднялся на этаж выше. Мы с Жориком остались, не доходя один пролет. Экс-омоновцы и тот, кого назвали капитаном, притаились перед дверью. Она была самой обыкновенной. Никаких тебе суперзамков и обивки из железа. Смотровой глазок тоже отсутствовал, что несомненно было нам на руку. Вернее, им на руку, омоновцам и капитану. А я метал икру от злости на Жорика, который не дал мне возможности самому ворваться в эту чертову квартиру.

Все держали наготове оружие. Разведчик, еще поднимаясь наверх, обнажил «Макарова». Такие же пистолеты были у меня и у Жорика. Омоновцы вооружились ТТ — старыми, но проверенными стволами. Бывший «альфовец» предпочел другим АПС. Боевые возможности этой штуковины известны мне еще с Афгана.

И опять я вспомнил, как Витек добивал раненых душманов из АПСа…

«Это называется контрольный выстрел! Для надежности!» — звучал у меня в ушах его голос. И стало жарко, как тогда, на Афгано-пакистанской границе. Скотина. Разрядить бы ему в башку сейчас весь магазин. Пусть бы попробовал, что это такое — контрольный выстрел.

«Альфовец» достал из кармана какую-то странную трубку с расширениями на концах и приложил ее к двери. Затем приник к другому концу ухом и замер на несколько секунд.

Мы ждали результата прослушивания в крайнем напряжении.

Спрятав трубку, «альфовец» покачал головой, давая нам понять, что за дверью ничего не слышно. Может, там и нет никого вовсе, а мы как дураки последние торчим под дверью пустой квартиры.

Затем капитан посмотрел на одного из бывших омоновцев. Тот, моментально сообразив, что от него хотят, приблизился к двери с набором отмычек.

Выбрал из них одну и стал аккуратно просовывать ее в замочную скважину. Было бы огромной удачей отворить дверь без шума. Возможно, Конопля сейчас спит и тогда удастся взять его тепленьким.

— Костыль! Назад! — взрывом авиабомбы прозвучал голос Витька из-за двери. — Еще одно движение с твоей стороны, и я прирежу девчонку!

Вот так поворот! Как только заговорил Конопля, я, не сдержавшись, рванулся вперед. Но был остановлен железной рукой омоновца. Он схватил меня за плечо так, словно собирался оторвать руку. А Конопля продолжал:

— Жорик! Ты хитер, конечно. Но и я не идиот. Твоих наблюдателей я вычислил еще утром. Тут, с седьмого этажа, хороший обзор. «Мне сверху видно все, ты так и знай!» — издевательски пропел он.

— Лажанулись людишки! — огорченно проговорил Костыль. — Ну да я им задам жару! А тебя, сука, все равно убью. Или ты жить еще собираешься?

— Собираюсь. И долго. Уж тебя переживу.

— Сомневаюсь.

— Не сомневайся!

Мне пришлось заехать в бок омоновцу. Слегка. Чтобы не рассердить его, а лишь напомнить о себе. Он гневно зыркнул глазами и разжал пальцы, которыми сковывал мое плечо.

— Костыль! Ты сейчас уберешься отсюда. И дашь мне возможность уйти из города. Потом твой Красноармеец получит свою девку в эксплуатацию. Иначе я ее замочу, так и знай. Как это в кино говорится?.. Мне терять нечего.

— Витек, не дури, — ответил Жорик. — Если откроешь дверь без сопротивления и если девочка жива, будем разговаривать.

— Костыль, тебе поверить — себя обмануть. Я открою, а ты мне с ходу пулю в лобешник всадишь, да? Так не пойдет.

— Я не блефую, Витек, — продолжал терпеливо Костыль, стараясь не повышать голоса, чтобы не привлечь внимания соседей. — Аэропорт, вокзалы, дороги перекрыты. Все законные бригады против тебя. Ты не уйдешь. Отпусти девчонку — будем говорить, как люди. Может, договоримся.

— Костыль! — Я повернулся к Жорику. — Пусть докажет, что Сашка жива!

— Слышь, Витек! А ну, пусть девка голос подаст. Я хочу знать, что с ней все в порядке.

— Женька! — закричала из-за двери Сашка. — Женечка! Ты здесь?!

Я ломанулся вперед, снеся омоновца со своего пути, и приник губами к замочной скважине:

— Сашка! Родная! Это я! Не бойся ничего. Все будет хорошо. Я спасу тебя.

Сашка мне больше не ответила. Вместо нее снова заговорил Конопля:

— Поворковали, голубки? Хватит. Костыль!

— Слушаю тебя, — отозвался Жорик.

— Теперь ты убедился, что мочалка жива. Выхода у меня и правда нет. Дай подумать.

— Если нет выхода, то о чем думать?

— Пока жив, всегда есть о чем подумать.

— Сколько ты просишь времени?

— Пять минут.

— Две! И не больше!

— Хорошо. Только не вздумайте ломиться. Зарежу девку.

— Мы ждем. Время пошло.

Я повернулся к Жорику и зашептал ему в самое ухо:

— Зачем ждать?! Ты с ума сошел! Он убьет Сашку и свалит!

— Седьмой этаж. Куда свалит? Он птичка, что ли? Две минуты растянулись в вечность. Я готов был самого Жорика убить за то, что он дал Конопле время на раздумья, которое тот мог использовать иначе.

Наконец Конопля дал о себе знать. Приглушенным, внезапно изменившимся голосом. Интересно, что стало бы с моим голосом, окажись я в такой ситуации? Витек заговорил:

— Костыль! Я хорошо подумал. Только подожди, не перебивай. Дай мне высказаться напоследок. Не убивай меня. Я отдам вам девчонку. Ты получишь все мои деньги — здесь, в России, и за рубежом. У меня много денег, Жорик. Теперь я понял, что совершил ошибку, объявив тебе войну. Если ты дашь мне возможность, я заплачу. У меня есть чем, ты знаешь. Вся моя вина в том, что я захотел жить чуть лучше, чем другие. Но сейчас мне не нужно ничего. Только оставь меня в живых. Я хочу жить. И еще прошу. Избавь меня от своего Красноармейца. Женя, я хочу обратиться к тебе. Прости меня. Я раскаялся, клянусь всем святым! Я ведь мог сразу убить твою девочку, но оставил ее в живых. Я не хотел причинять тебе еще одну боль…

Конопля говорил не торопясь, размеренно, словно читал с листа. Мне даже показалось, что он выучил этот текст наизусть. А к Жорику в это время подошел от двери «альфовец».

— Михалыч, надо ломать дверь и брать его. Ждать нельзя. С минуты на минуту могут менты нагрянуть. Вдруг кто-то из соседей что-нибудь заподозрил. Сейчас сюда СОБР или ОМОН заявятся — не уйдем.

— Хорошо, — ответил Костыль.

— …Поверь мне, Жорик, я исчезну из Питера навсегда и никому из вас не буду мешать, — продолжал изливать душу Витек все так же размеренно и не торопясь. — Только не убивай…

Жорик уже готов был дать отмашку бывшим омоновцам, чтобы те ломали дверь, как с той стороны послышались глухие удары и мычание. Кто-то долбил в дверь ногами изнутри. А голос Конопли продолжал звучать параллельно с мычанием!

— Что за черт?! — выругался капитан. — Пошел! — скомандовал он.

Стоящий рядом парень с полутора шагов разбега снес дверь вместе с косяком. Все, кто был на лестничной клетке, рванули в квартиру, держа перед собой оружие и готовые открыть огонь.

Я сразу увидел, что Сашка извивается под дверными обломками. Руки и ноги ее связаны. Во рту кляп.

Это она долбила в дверь. Я кинулся к ней, забыв обо всем на свете, и принялся освобождать ее от веревок. Как только вынул кляп, Сашка разрыдалась во весь голос. Она бросилась ко мне на шею и стиснула так, что я чуть не задохнулся.

— Сашка! Сашенька! Любимая! Родная моя! Хорошая! — Я сыпал ласковыми словами и покрывал ее лицо поцелуями, млея от счастья и сознания того, что моя милая, единственная девочка спасена. Я ликовал и благодарил Бога за дарованную милость.

Ничего мне больше в жизни не надо. Пусть катится ко всем чертям собачьим сволочь Конопля. Останется он жить или умрет, меня теперь не интересовало вообще. Я и думать о нем забыл, чувствуя в своих ладонях мягкое, теплое и податливое Сашкино тело. Она была жива! Жива!!! И она была со мной. Несмотря на все опасности и невзгоды, я спас ее. У нас все еще сложится. Все будет хорошо. Мы будем вместе до конца наших дней. И она нарожает мне кучу детей, которых я сделаю самыми счастливыми детьми на свете.

Я поклялся себе мысленно, что больше никогда и ни за что в жизни не ввяжусь ни в какую драку. Буду жить, как все нормальные люди. Буду любить и беречь ее от всех бед и невзгод. Впервые в жизни я был так счастлив. И впервые в жизни я так хотел покоя, уюта и тишины.

Жорик тоже задержался возле нас на мгновение. И это мгновение спасло ему жизнь.

«Альфовец» и бывшие омоновцы ринулись в комнату, чтобы задержать Коноплю. Но… его там не оказалось. Балконная дверь была открыта, а в комнате старый катушечный магнитофон воспроизводил голос Конопли: «Ты хотел обмануть меня, Костыль! Я вышло все наоборот. Кусай теперь локти и рви волосы на своей жопе. Чао бомбино!..»

— Га-а-андо-о-он!!! — взревел во весь голос один из омоновцев и схватился за ручку магнитофона, чтобы выключить его.

— Не трогать! — неожиданно и громко вскрикнула Сашка, оттолкнула меня и вбежала в комнату.

— Саня! — завопил я вслед, почуяв неладное.

Но было слишком поздно. Ручка выключателя привела в действие взрывное устройство. Громыхнул взрыв, из-под корпуса магнитофона во все стороны ударило пламя. Сила детонации была такова, что меня и Жорика, как котят, вышвырнуло из прихожей на лестничную площадку. И уже через несколько секунд вся квартира была объята огнем.

Меня даже не поцарапало. И Жорику тоже повезло. Он лишь ударился о железную дверь расположенной напротив квартиры и разбил себе в кровь лицо. Отставному начальнику разведки повезло меньше.

В то время, когда мы ворвались в квартиру, он находился этажом выше. И, конечно, никак не ожидал, что откроется дверь на восьмом этаже и из нее появится Конопля. А Витек, выбравшийся из хаты через балкон наверх, был готов ко всему. Открыв дверь, он выстрелил в упор четыре раза. А затем бросился не к первому этажу, а, наоборот, рванул на чердак.

Сообразив, что именно так все и произошло, я оттолкнул от себя Жорика и понесся вниз.

Уже выбегая из подъезда, я заметил, что и Жорик спешит за мной. Со всех сторон, уже ни от кого не прячась, к нам бежали люди Костыля.

— Михалыч! Вон он! — крикнул один из бойцов. Мы задрали головы. Силуэт Конопли показался на крыше дома, рядом с которыми находилось здание какого-то предприятия. Оно было этажа на три ниже девятиэтажки. На наших глазах Конопля разбежался, оттолкнулся от края крыши и, приземлившись на выходящий далеко вперед козырек соседнего здания, перекатился несколько раз. И расстояние, и высота приличные! Не забыл, сука, технику приземления и самостраховки. Лучше б он себе шею в этом прыжке сломал.

— Взять пидора!!! — захрипел из последних сил Жорик.

Человек пять кинулись выполнять приказ, но на полпути развернулись в обратную сторону — к своим машинам. А к Жорику подбежал его водитель:

— Костыль, уходим Быстро! Щас менты будут! Повяжут!

— Жека — Костыль взял меня за рукав. — Поехали. Он прав. Надо уходить.

— Уходи, Костыль, — ответил я. — Мне еще Коноплю убить нужно.

— Красноармеец, не дури! Поехали! — кричал мне Жорик.

Я его уже не слушал. Бросился в ту сторону, куда мог скрыться Витек. Сейчас мне было наплевать на всех ментов мира, на все законы и на все запреты. Сашка погибла от взрыва в квартире. Больше меня с жизнью ничего не связывало. И я готов был умереть. Но сначала я должен убить Коноплю. Убить во что бы то ни стало. Гибели Сашки я ему не прощу.

— Женька!!! — продолжал кричать Костыль. Я оглянулся. Часть дома была охвачена пламенем. Перепуганные жильцы выбегали на улицу, некоторые — в чем мать родила. Многие из них держали на руках детей. Из окон на землю летели вещи. Люди спасали свое имущество.

Костыль садился в «вольво», и водитель уже давил на газ. Откуда-то издалека слышался пронзительный вой милицейских сирен. Это был голос очередной смертельной опасности. И он все усиливался.

Жорик, скорее всего, не сможет уйти. Дорогу ему уже перекрыли несколько автомобилей с мигалками. Из них высыпали люди в касках и бронежилетах. Чуть в стороне тормознули грузовики с омоновцами. Бойцы начали свое дело. Братки Костыля легли лицами вниз с заломленными за спины руками. Шофер Жорика выскочил из «вольво» и побежал. В руке его блеснул ствол. Офицер ОМОНа выстрелил. Шофер упал. Жорик к тому времени уже лежал на капоте своей машины и получал прикладами по спине.

Во двор, оглушительно ревя сиренами, тяжело вкатили спецмашины пожарной охраны. У пожарных своя забота.

Почти следом примчались несколько микроавтобусов «скорой помощи». И этим дел хватит. К сожалению.

А я бежал. Я будто нюхом чувствовал, где сейчас может прятаться Конопля. В результате мы пересеклись. Но это произошло не сразу. И не совсем так, как хотелось бы…

Говорят же: если хочешь что-то надежно спрятать, положи на самое видное место. Никто ни за что не найдет.

К чему я все это? А к тому, что Конопля не круглый идиот. И не с руки ему переть через плотное кольцо омоновцев. Не прервется. А кольцо для чего? Для того, чтобы ловить тех, кто через него прорывается.

Отсюда вывод: Витек затаился где-то рядом. Где?

Здание, на крышу которого он перепрыгнул с жилой девятиэтажки, расположено на территории какого-то обнищавшего и распущенного, видимо, за неимением финансов НИИ. Перемахивая через невысокий железобетонный заборчик, я как раз подумал, что лучшего места для укрытия поблизости не сыскать. Точно! Домик позабыт-позаброшен. Оконные стекла повыбиты. Входная дверь на соплях. А на двери табличка «Опытный участок НИИ АБВГД ЁКЛМН Академии наук РФ».

Ёклмн! Разруха в стране. Но глобальная мысль о судьбах Отечества меня посетила лишь на сотую долю секунды. Что лично меня ждет в ближайшем будущем? Либо менты задержат, чтобы потом отдать в руки правосудия, которое приговорит к высшей мере наказания, либо те же менты пристрелят на месте — хлопот меньше. Ни то ни другое меня не устраивало. Прежде я должен отыскать затаившегося Коноплю. И убить его. Подляна, которую он мне устроил десять лет назад, отошла на второй или даже третий план. Не стал бы я ему теперь мстить за это. Смерть Сашки и ее матери — вот за что Витек должен ответить, как. говорится, перед Богом и людьми. Ну да Богу — Богово, а передо мной он ответит.

Попав внутрь ветхого здания, я осмотрелся. Помещение первого этажа являло собой производственный цех непонятного назначения. Точнее, раньше здесь был цех. Станки и оборудование либо разворовали, либо вывезли «на законном основании», чтобы потом продать, а деньги положить себе в карман. Остались только громоздкие чугунные станины, привинченные гигантскими болтами к металлическому рифленому полу, да с высокого потолка на цепях свисали жестяные плафоны, предназначенные для ламп освещения. Самих ламп… Ну, вы догадались! Какие там на фиг лампы, если станки стырили?!

Через все помещение были проложены рельсы узкоколейки. Вагонетки я нигде не увидал. И даже удивился: почему рельсы-то на месте? Можно было выгодно их продать тем же китайцам. А те из них иголок бы наделали и нам обратно перепродали. За доллары.

Я осторожно передвигался по цеху, прикидывая, куда мог, вероятнее всего, заныкаться Витек Конопля. Мельком глянешь — некуда ему деваться. И вообще, все здесь открыто, все на виду. Опять же цех расположен на расстоянии не более десяти метров от девятиэтажки… Ага! Его потому и закрыли, что располагался рядом с жилыми домами.

С минуты на минуту сюда заявятся люди в бронежилетах. Успеть бы! А потом можно и самому под пулю. Что это я говорю такое?! Поживем еще!

В противоположной стороне цеха располагались весьма своеобразные емкости. Они чем-то походили на жарочные противни. Только раз в тридцать больше. Один такой противень был пуст, а на другом высилась приличная гора белого речного песка. Откуда он здесь взялся и для чего, знали, наверное, только работники разогнанного НИИ. Да меня это особо и не интересовало. Гораздо важнее было другое. Песок был единственным местом, где мог спрятаться Конопля.

Думаете, задохнется? Как бы не так! В песчаных зонах Афганистана и Пакистана мы зарывались в барханы с головой, укрываясь от ветра «Афганца» или прячась от «духов», когда их силы превосходили наши. Думаю, что и Витек не потерял навык. Сейчас мы его попробуем откопать.

Чем бы это сделать сподручнее? Ничем. Никакого инструмента — ни лопаты, ни приличного штыря, который можно было использовать в качестве щупа, я не обнаружил. Остается одно — раскапывать эту гору руками.

И в этот момент я понял, что нужно не раскапывать, а закапывать. А если точнее, закапываться. Самому поскорее прятаться в песок. С улицы до моих ушей доносились голоса…

— Мужики! Я видел, сюда вошли двое! — говорил один из омоновцев. — Только осторожнее. Они отмороженные.

— Рот закрой! — подал голос другой, видимо старший. — Петров! Коновалов! Вперед!

По железному рифленому полу загромыхали ботинки. Бойцы ОМОНа, ворвавшиеся в помещение цеха первыми, бесспорно, здорово рисковали. За себя отвечу: не стрелял бы. Их-то за что? А вот о Конопле доброго слова не скажу. Если только он здесь, будет убивать все живое до последнего патрона.

— Пусто! — услышал я.

Еще несколько пар ног затопали по железу. Их было человек пять, не больше. Но, думаю, вполне достаточно для того, чтобы порубить в капусту с полтора десятка таких, как я или Конопля.

— Может, тебе показалось, Коновалов? — спросил тот, кого я для себя определил старшим.

— Что я, баран слепой?! — обиделся Коновалов.

— Нет, ты — конь зоркий! — подначил кто-то из бойцов. И его подколка была принята дружным ржанием.

— Да я точно видел, как сюда, сначала один забежал, он с козырька крыши спрыгнул, когда мы еще только подъезжали. А потом второй. Тот со двора уходил. Я еще прикинул, что прыткий больно. Через заборчик почти без касания перелетел, как на полосе препятствий.

— Ну, на полосе препятствий ты у нас самый лучший, С этим никто не спорит. А к глазнику сходи.

— Да видел я! — упорствовал Коновалов.

Чего ж он такой упрямый? Другой на его месте давно бы подумал, что показалось. А этот уперся как бык, то есть баран, то есть конь. Зоркий. А пацан, видать. хороший, правильный. Жалко, если Витек его замочит.

Хотя как он его замочит? Может, его близко здесь нет, и все мои предположения — туфта голимая. Ну-ну. А Коновалову показалось, да? Ни хера ему не показалось! Здесь Конопля.

Я же своими глазами видел, что в цехе негде схорониться. Разве что вот в этой самой куче песка. Мне удалось спрятаться, а Конопля что, лох последний? Не-е-ет! Витек — воробей стреляный. И он где-то рядом.

Бойцы ОМОНа продолжали осматривать цех. Но делали это скорее всего для очистки совести, фига ли здесь осматривать? Все и так как на ладони. Я пришел к такому выводу, потому что в противном случае они разгребли бы песчаную кучу и вытащили бы меня за уши.

— Петров, а ну притащи со двора палку какую-нибудь. Песок ковырнем, — сказал старший.

Сердце мое ушло в пятки. Трындец. Картина Репина «Приплыли». Сейчас они разгребут песок. Я сразу для себя решил, что сопротивляться не буду. Да и глупо это. Ради чего стрелять, убивать пацанов? Я все равно приговорен. Лишний грех на душу.

А Конопли нет. Он, наверное, нашел-таки лазейку и слинял из этого цеха. Что ж, вольному воля. Видно, не суждено мне расквитаться с ним. Вытащат меня ребятки, браслеты на лапы примерят. По ребрам надают — таков обычай. И в «Кресты». А там, глядишь, следствие, суд, приговор. «Вышка» гарантирована, к гадалке не ходи.

Может, самому вылезти и сдаться?

А может, не надо? Вдруг не найдут меня? Бывает же такое: ищут и не находят. «Господи, помоги!» подумал и сам себя обругал последними словами. Мне ли после всех подвигов к Богу обращаться? Сатана, падший Люцифер, толкнул меня на подвиги. И теперь отрекся, чего и следовало ожидать.

— Петров! Ты скоро там?! — услышал я недовольный голос старшего.

— Иду! — отозвался боец. Тоже недовольно. Мужики, не копайте, а? Ну на черта я вам сдался? Я ж нормальных людей не мочу. Только сволочей одних.

А Сашка? Она погибла из-за меня. И только из-за меня. Девчонка совсем. О свадьбе думала, планы на жизнь строила. Красивая, милая…

— Женька, представляешь, как все будет хорошо! Мы с тобой в следующем году поженимся, я тебе ребеночка рожу! Толстенького такого, румяного и веселого! На тебя похожего. И будем мы с тобой жить-поживать, добра наживать…

Это я ей втюхивал. Погоди, говорю, Сашка. Вот поработаю у Вадика еще годик, деньжат накоплю. И сделаю тебе официальное предложение. Свадьбу сыграем. И отправимся в круиз по Средиземному морю! Сыграли. Отправились.

Нашла бы себе парня хорошего и была бы счастлива, не повстречайся я тогда на дороге со своей идиотской привычкой всюду совать свой нос.

А мама Сашкина?

Она блокаду пережила. Всю войну в военном госпитале на Комендантском аэродроме медсестрой. Мне Сашка о ней много рассказывала. Я представил себе мысленно, как голодные, истощенные люди бредут в блокадную зиму на Неву за водой, как тянут в дом для обогрева самое драгоценное — кусок полена, невесть где отрытого. Как ежедневно хоронят умерших своих детей, родителей, соседей. И паек блокадный. Сто двадцать пять граммов хлеба из целлюлозы и мельничной пыли. Лепешки пекли из клея. На олифе и масляной краске. И выжили! Сашка говорила, что мать как только о блокаде вспомнит, так ей с сердцем плохо.

А я ее убил. По моей вине она умерла. Все одно… О! Да у меня мандраж наступил! Страшно, да? Омоновцы — не дети. Откопают и ребра пересчитают. Поделом тебе, Козаков.

— Давай, Петров! — командует старший бойцу, который вернулся со двора и, вероятно, притащил с собой шест, палку или что там еще. — Где тебя носило столько времени?!

— Товарищ лейтенант! — возбужденно заговорил Петров. — Там, у дома, пацаны из третьего взвода какого-то Костыля взяли!

— Есть в Питере такой — Жорик Костыль. Ну и что? — спросил старший.

— Да я такое видел! Подполковник Хлопотов из ГУВД, с Литейного!..

— Что Хлопотов?! — раздражался старший.

— Да пристрелил он того Костыля…

— А Костыль что, побежал, что ли?

— Нет вроде бы… А Хлопотов пристрелил…

— Значит, побежал, — с нажимом сказал старший.

— Может… как бы… кажется… — замямлил Петров. — Точно! Побежал!

— То-то же! — засмеялся старший. — Не хера бегать от милиции.

Я обалдел, услышав все это. Жорик, я в этом уверен, никуда не бегал. Видно же было, что он сразу, как только менты приехали, лег лицом на капот своей «вольво» и не дергался! И тут догадка разрешила все мои сомнения. Подполковник Хлопотов из ГУВД — тот самый мент, о котором мне рассказывал Жорик. И прикончил он Костыля, чтобы тот на допросах в «Крестах» чего лишнего не сболтнул. «Хороший индеец — мертвый индеец».

— Ты давай-давай, Петров! Приступай! — прикрикнул старший.

И Петров принялся ковыряться чем-то твердым в песчаной насыпи. Я слышу шуршание песка совсем рядом и прощаюсь уже со свободой и жизнью. Вот оно, мое геройство. Страх овладел так, что визжать охота и просить пощады у мужиков в милицейской форме.

От легкого прикосновения я вздрогнул. И закричал бы, наверное. Но, закапываясь, я соорудил для себя из собственной куртки нечто похожее на воздушный пузырь. Чтоб песок не забился в глаза, нос и уши. И теперь в это свободное от песчаного грунта пространство проникла чья-то рука. Не овец, определенно. Петров шестом песок прощупывает. Значит, кто? Кто?! Да Конопля же это!!! Это его рука! Когда бойцы стали проверять насыпь, Витек засуетился. Нервишки подвели.

Непроизвольно я схватил его за пальцы, моля лишь об одном: чтобы он не выдал нас неверным движением. Ладонь конвульсивно содрогнулась. И больше — ни одного порыва. Конопля тоже сообразил, что наткнулся на меня. Что ж, браво, скотина! Теперь жди, пока нас с тобой вытащат отсюда и прикончат.

— Ну, что там, Петров?!

— Да фиг ли здесь тыкать?! — вяло отвечает Петров. — Нету ни хера! Говорю ж, блин, померещилось Коновалову! Или ушли они отсюда. С другой стороны цеха я окна разбитые видал. Чё они, дураки — торчать здесь и нас дожидаться?

— Нет так нет, — разочарованно ответил старший. — Пошли к машинам!

По железному полу вновь загромыхали ботинки. Шаги становились все тише и тише. А вскоре и вовсе воцарилась гробовая тишина. Ага! И могилка песчаная. Очень уютная. И воздуха почти не осталось. В этом импровизированном пузыре можно продержаться от силы полчаса. И то при условии, что будешь дышать правильно. Как правильно — это уже другая история. И вряд ли я успею вам ее рассказать. Раскапываться нужно.

Да-а, Петров! Ты не Коновалов. И слава Богу! Поручи старший осмотреть песок Коновалову, звиздец бы нам пришел неизбежно. А так…

Я принялся энергично работать головой, плечами, локтями и коленями, чтобы побыстрее выбраться из-под песка. Уверен, что Конопля был занят тем же.

«Техника выживания и маскировки в сыпучих барханах» — отдельная тема из курса спецподготовки разведывательно-диверсионных подразделений. Находясь еще в Азадбашском учебном полку, я всеми матерными словами, какие были мне известны, мысленно крыл капитана Кошевого, который гонял нас, своих подчиненных, до седьмого пота, заставляя чуть ли не жрать песок. Кто бы мог подумать, что эта наука пригодится мне через одиннадцать с половиной лет. И не в пустыне, а чуть ли не в центре Санкт-Петербурга.

Я чувствовал, что рядом откапывается и Конопля. Если еще минуту назад мы с ним были придавлены песчаной массой и не представляли друг для друга какой-либо опасности, то сейчас каждый спешил выбраться наружу. И кто окажется первым, тот и победит в этой затянувшейся схватке.

Раскидав песок, мы вскочили на ноги одновременно. Почти. У меня вышло на какие-то доли секунды раньше. Это «почти» и выручило меня. Каждый из нас, оберегая свое оружие от песка при закапывании, упрятал его глубоко под одежду. И теперь предстояло его оттуда вытащить.

— Стоять! — Я уже держал в руке свой пистолет. Успел даже оттянуть затворную раму и взглянуть на ударно-спусковой механизм — не забился ли песок. Действие возвратной пружины вернуло раму на место, вогнав патрон в казенную часть ствола. — Не двигаться!

Конопля успел только сунуть руку себе за пазуху.

— Только дернись мне, — холодно и угрожающе произнес я, направив на него оружие. — Даже не дыши.

Ему пришлось замереть в такой позе. Он стоял, часто моргая, пытаясь стряхнуть с ресниц налипший песок. Сделать это было не так просто, потому что слезовыделение буквально зацементировало веки. Я подождал, пока он проморгается, лишь для того, чтобы впоследствии дать ему просраться.

Со мною происходило нечто страшное. Я словно чувствовал, как умирает во мне все человеческое. Душа заледенела. Коноплю, стоящего сейчас напротив, я воспринимал всего лишь как существо, животное, обреченное на физическое истребление. И снова я подумал о жестокости как о главной примете настоящего времени.

— Вот ты и добрался до меня, да? — скривившись, спросил Витек.

Я обратил внимание на то, что рыжая его борода не такая уж густая. Сквозь отросшую щетину все же просматривается неровный сизый шрам, сотворенный мною десять лет назад. Он почему-то начал чернеть и набухать, будто вот-вот лопнет. Все эти годы след от моего ножа напоминал Конопле о прошлом и, я уверен, не давал успокоиться ни на минуту.

— Стреляй, чего ждешь? — продолжил он. Меня поражало его спокойствие. Похоже, он давно был готов принять смерть от меня и лишь подсознательно оттягивал этот момент. А я, обнаружив в себе хищнически звериные инстинкты, все же не захотел убивать его сразу.

— Заткнись, — сказал я. — Сейчас медленно достаешь ствол и кладешь его перед собой. Начинай.

Пистолет в моей руке не дрожал. И это убедительно доказывало Конопле, что я всажу в него пулю не моргнув глазом. Потому, наверное, он не стал искушать судьбу. Не делая резких движений, Витек вынул из-за пазухи пистолет «беретта» и, наклонившись, положил его на железный пол. Значит, надеется выжить. Смирившись с неизбежностью гибели, он мог и рискнуть, попытаться выстрелить в меня. Но не сделал этого.

— Умница! — похвалил я. — Теперь подтолкни его ногой в мою сторону. Только аккуратно. Не торопись. А то я с перепугу нажму на курок.

Конопля безоговорочно выполнил требование, глядя на меня, как кролик на удава. Интересно, что творится сейчас в его башке? Если он такой послушный, значит, надеется выкрутиться. Но каким образом?

— Козаков, — обратился ко мне Витек, — ты крутой парень.

— И что? — сам не знаю почему, я пустился с ним в разговоры. Наверное, захотелось узнать, на что он надеется.

— И ты не хочешь меня убивать.

— Ты уверен?

— Абсолютно. Иначе ты сделал бы это сразу, как только взялся за пистолет.

— Что дальше?

— Такие, как ты, — особые люди. Предназначенные Богом для управления миром. Такие, как ты и я. Мы должны быть хозяевами на этой земле. Ты меня понимаешь?

Я понимал с трудом. Но не перебивал, поддавшись странному желанию выслушать весь этот бред до конца.

— Мы повоевали. Факт, — продолжил Витек. — А на войне без потерь не бывает. Теперь я предлагаю заключить мир…

— Ты больной, Конопля.

— Нет. Я предлагаю тебе миллион долларов. За жизнь.

— Мало.

— Полтора!

— И этого мало.

— Пять миллионов!!! — выкрикнул Конопля. — Это сумасшедшие деньги! Ты купишь на них все, что захочешь. Свободу. Славу. Новое имя в любой стране мира! Ты будешь богат!

— Не нужны мне твои деньги.

— Врешь! Деньги всем нужны.

Коноплю начало лихорадить. И я знаю, отчего это случилось. Предлагая мне доллары, он внимательно наблюдал за моей реакцией. И видел, что никакого впечатления его посулы на меня не производят.

— Деньги нужны только живым. А мы с тобой давно похоронили друг друга. Не так ли? — Я смотрел на него не отрываясь. И видел, что он начинает бояться меня. Страх все больше овладевает его нутром.

— Ты думаешь, я обману тебя? Нет. Я действительно готов выкупить у тебя свою жизнь. Если речь о цене, говори, сколько?

— Ты не сможешь выполнить моих условий.

— Женя, ты наивен как ребенок. — Здесь Витек даже усмехнулся. — Я все могу! Только скажи, что ты от меня хочешь?!

— Если можешь все, воскреси Сашку и ее мать.

— Женя! — испуганно вытаращил на меня глаза Конопля. — Я их не убивал! Я клянусь тебе!

— Сашкина мать умерла в твоем зеленогорском особняке от инфаркта. А сама Сашка погибла от взрыва, который ты организовал в двух шагах отсюда.

— Я не хотел этого! Я не хотел, Женечка! — Конопля рванул в мою сторону чисто интуитивно, желая, может быть, поваляться у меня в ногах. А может, это была лишь попытка сбить меня с толку.

Особо не разбираясь, я нажал на спусковой крючок. Прозвучал выстрел. Пуля угодила Конопле в левое плечо, и его отбросило в сторону. В следующую секунду по цеху разнесся истошный вопль раненого зверя.

Истекая кровью, Витек Конопля полз ко мне. За ним тянулся широкий кровавый след. Я отступал по мере его приближения. Постепенно силы начали оставлять его. Тяжело дыша, он поднял на меня взгляд:

— Я все понял, Женя. Убей меня.

А мне правда не хотелось его убивать. Странная перемена чувств и желаний. Еще минуту назад я готов был разорвать его зубами, голыми руками переломить ему позвоночник. А теперь не мог найти в себе силы вторично нажать на спуск.

И еще. Мне было жаль его. Изломанного и растоптанного в сути своей.

— Сержант! — вскрикнул Конопля, напоминая, что когда-то был моим командиром. — Ты же не забыл! Контрольный! В голову! Давай!

…И раненые «духи» корчились тогда, в восемьдесят пятом, моля Аллаха, чтобы тот послал им смерть и избавление от земных мучений. Где же правда? Что гуманнее — послать пулю в голову или обречь на долгую мучительную смерть?

— Я… виноват… перед тобой… — уже еле шевелил языком Конопля, время от времени закатывая глаза. Кожа на его лице стала бледно-желтой, а губы побелели. — Так убей же меня. Прошу…

Гвардии капитан Кошевой говорил так:

— Убивая человека, вы целитесь не в него. Мушка совмещается с прорезью в прицельной планке, выбирая лишь точку поражения. И — никаких эмоций. Думайте о первой фаланге вашего указательного пальца, который плавно жмет на спусковой крючок.

Я вытянул перед собой руку, прицелился и видел теперь лишь «целик» в прорези прицела. Фигура истекающего кровью Конопли расплылась мягким фокусом и представлялась лишь размытым пятном. Рука пошла выше. От области груди к голове. Рыжая борода. Нос. Лоб. Нет, не лоб. Просто мутное светлое пятно, в которое нужно выстрелить…

— Стреляй, Козаков, — из последних сил произносит Конопля. — Вспомни. Контрольный…

Выдохнув задержанный в легких воздух, я опустил Руку.

— Убей меня, мразь! Я замочил твою суку девку! Я и тебя убил бы, не сомневайся! Стреляй!

Грохот ботинок по рифленому полу прозвучал неожиданно.

Конечно, омоновцы находились все это время рядом, у девятиэтажки. Они не успели уехать, когда прозвучал мой выстрел. И спустя минуту были уже здесь, в цехе. Конопля по-прежнему лежал на полу в луже крови. А я стоял над ним с пистолетом в опущенной руке.

— Оружие на землю! Руки за голову! — заорал старший.

Я тут же выпустил из руки пистолет и интуитивно повернулся лицом к забежавшим в помещение бойцам. Руки мои сами легли на затылок.

И в эту секунду услыхал сзади, с той стороны, где лежал Конопля, легкий щелчок, причинивший мне дикую физическую боль. Так случается, когда пуля пробивает тебе спину. Но разве был выстрел? Я помню только щелчок. Ну, может, чуть громче.

На подкосившихся ногах я сделал еще пол-оборота. Витек затравленно скалился. Шрам на его заросшем щетиной лице стал черным и бугристым. А в правой руке он держал тот самый маленький дамский пистолетик, с которым приезжала в офис к Вадику Лариска. Хорошая игрушка. Совсем крохотная. При желании ее можно спрятать даже в носке.

Лишь только Витек выстрелил в меня, как один из омоновцев дал по нему очередь из автомата Калашникова. В точности поражения можно было не сомневаться. Вот ты и дождался контрольного выстрела, Конопля. Я рухнул на пол, не в силах больше держаться на ногах.

— Петров! А ну, глянь на рыжего! Жив? Тот, кого назвали Петровым, подошел к Конопле, пощупал у него пульс, прислушался к дыханию, приоткрыл ему пальцами сомкнутые веки.

— Труп! — доложил Петров. Я наблюдал за происходящим сквозь полуприкрытые ресницы.

— А этот?

Петров приблизился ко мне и затем повернулся к командиру:

— Этот только ранен. Дырка в спине. Но туфтовая. Рыжий его из пукалки какой-то херакнул.

— Я же говорил — здесь они! — возбужденно выкрикнул Коновалов, довольный тем, что всем стала очевидна его правота.

Коноплю за ноги поволокли к выходу.

— Этого не трогайте! — скомандовал старший, когда двое попытались поднять меня. — Врача давайте! Он «следакам» с Литейного пригодится.

ЭПИЛОГ

1998 год. Апрель. Санкт-Петербург

Следствие по моему делу длилось больше двух с половиной лет. Весь материал уместился в семьдесят семь пухлых томов. Пятьдесят семь эпизодов, двадцать из которых выделены в отдельное производство.

Следователи, консультанты и адвокаты менялись бесчисленное множество раз. «Кресты» стали родным домом. Камера-одиночка — единственным убежищем от вопросов-расспросов. Но от себя не убежишь. И каждую ночь я молил Бога о смерти. Совсем как те раненые «духи» на Афгано-пакистанской границе. Одних судебных заседаний было проведено целых шесть. И вот пришло время последнего — седьмого. Число магическое. Я знал, что сегодня все от меня отвяжутся.

— Встать! Суд идет!..

«Именем Закона Российской Федерации!.. Учитывая особую тяжесть совершенных преступлений, осудить гражданина Козакова Евгения Ивановича, 1966 года рождения, уроженца города Ленинграда, ранее судимого, по статьям Уголовного кодекса Российской Федерации №… №… №… №… и применить по отношению к нему исключительную меру наказания — РАССТРЕЛ…»

~

Май, 1998 год, Санкт — Петербург

Оглавление

ПРОЛОГ

Глава первая «АД$КАЯ РАБОТА»

Глава вторая КОСТЫЛЬ

Глава третья БРАДОБРЕЙ

Глава четвертая ДУЭТ СПЕЦИАЛЬНОГО НАЗНАЧЕНИЯ

Глава пятая НА КОНТРОЛЕ

ЭПИЛОГ