«Металл цвета крови»

Металл цвета крови (fb2) - Металл цвета крови 887K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Александр Александрович Тамоников

Александр Александрович Тамоников Металл цвета крови

Глава 1

17 сентября 1941 г.

С юга доносилась канонада. Гудели бомбардировщики, перепахивая рваные порядки отступающей Красной Армии.

Водитель с бледным лицом и петлицами сержанта резко затормозил, едва не проскочив распахнутые ворота в узорчатой ограде. За высокой изгородью, смутно напоминающей решетку Летнего сада, простиралось обширное парковое хозяйство.

Он выкрутил баранку до упора, сдал назад. Разболтанный «ГАЗ-4» с укороченным кузовом и кабиной от полуторки въехал на широкую гравийную дорожку. В парке не было ни одной живой души. Входные билеты сегодня не продавали.

Пассажиров на крутом вираже едва не выбросило из кузова. Они возмущались, но не слишком грубо — мешало присутствие здесь же русоволосого лейтенанта госбезопасности. Он кусал губы, вертел головой, вцепившись в борт. В кузове помимо лейтенанта находились шесть бойцов из оперативных войск НКВД — темно-зеленые гимнастерки, фуражки с красными околышами и синими тульями. В кабине рядом с водителем — капитан госбезопасности — постарше лейтенанта, крепкого сложения, с острыми скулами.

Машина неслась по обезлюдевшему парку, мелкий гравий вылетал из-под колес. Желающих приобщиться к прекрасному сегодня не было — все кончилось, внезапно и бестолково. Парк был пуст. Шумели липы и клены, высились развесистые дубы с тронутыми осенней желтизной листьями. Разбегались пешеходные дорожки с коваными лавочками.

Дворцово-парковая зона была обширной, лесистая часть уже расступалась. В разрывах листвы показался Аннинский дворец — одна из летних резиденций императрицы Анны Иоанновны. В плане — сектор окружности, два рослых этажа, золотисто-салатовый колер, идеально гармонирующий с зеленью окрестных садов. Северная сторона — вереница резных пилястр и фальшколонн с вычурными капителями, в средней части — сферический купол со смотровой площадкой.

Перед дворцом раскинулся живописный парк, но сегодня он был пуст. Кусты и траву давно не постригали, желтела опавшая листва. Возвышались скульптуры в античном стиле — одетые и не совсем…

В левой части здания красовался высокий арочный проезд — туда и вела главная дорога, устланная цветным гравием. Машина неслась мимо парковых красот, казавшихся атрибутами вчерашнего дня.

Из арки навстречу выбиралась «эмка» — машины угрожающе сближались. Водитель грузовика пронзительно засигналил, призывая к остановке. Машины встали, как быки, упершись лбами. Пассажиры подались к переднему борту, приготовив самозарядные винтовки Токарева. Лейтенант привстал, стал всматриваться. Из кабины выпрыгнул капитан, размашисто зашагал к «эмке». Навстречу ему бежал взъерошенный субъект в штатском: под курткой неплохой костюм, мятый галстук съехал набок. Он заметно нервничал.

— Вы кто такие, черт возьми? — Субъект судорожно рылся в брючном кармане, извлекая документы. — Я второй секретарь Пушкинского горкома Савушкин. Объезжаю вверенные объекты, контролирую процесс эвакуации…

— Капитан госбезопасности Клыков, — козырнул капитан. — Прислан из Ленинграда для вывоза материальных ценностей. Это лейтенант госбезопасности Березин, — кивнул он на офицера в кузове. — Давайте-ка посмотрим ваши документы…

— Теряем время, товарищ капитан, — проворчал лейтенант Березин. — Это действительно Савушкин, я его знаю…

Вздрогнула земля — снаряды и бомбы рвались уже в километре к югу от дворца. Нарастал гул самолетов. Лица людей были бледны, от недосыпа и постоянного напряжения воспалились глаза.

— Вот видите! — взвизгнул Савушкин, вырывая у капитана свои бумаги. — Делайте свою работу, капитан, а я буду делать свою! Вас заждались во дворце. Немцы появятся с минуты на минуту, а мне еще в Пушкин ехать!

— Удачи, товарищ Савушкин. — Капитан наблюдал исподлобья, как второй секретарь ныряет в машину. «Эмка» объехала грузовик, понеслась по дорожке. — Хрен ему, а не Пушкин! — злобно сплюнул капитан. — Слышишь, лейтенант, грохочет и на западе, и на востоке? Немцы уже везде — и в Пушкине, и в Слуцке, и в Красном Бору… Демочкин, почему стоим? — крикнул он водителю, запрыгивая в кабину. — Поехали, само не придет!

Действительно припозднились — попали в затор, выезжая из города. Беженцы уходили в Ленинград, море транспорта — и все навстречу. Пришлось пробиваться через людскую массу, искать объездные пути…

Справа осталось забитое досками северное крыльцо Аннинского дворца. Машина нырнула в арочный проезд, вынырнула в южном саду, который по красоте не уступал северному парку. Просторный двор с газонами и клумбами, далее местность террасами спускалась к югу — их связывали белокаменные лестницы. Газоны, скульптурные композиции, огромный неработающий фонтан, окруженный львами, — фактически на краю террасы. Внизу — лужайки, беседки, флигели, закрытые павильоны для отдыха и развлечений.

Территория дворца находилась на возвышении. С нее просматривался южный лес: над ним вставали клубы дыма. За лесом село Красивое — там, похоже, шел бой. Слева, за лесополосой, городок Никольск. Бой смещался к нему — туда откатывались отступающие части Красной Армии…

Водитель объезжал разбросанные ящики, груды мусора. Небо гудело — восточнее дворца на Ленинград шли вражеские самолеты. Они словно призраки — то появлялись между облаками, то пропадали.

— Товарищ лейтенант госбезопасности, это что же творится? — бормотал, сжимая цевье винтовки, младший сержант Яранцев. — Почему мы просто так уходим? Мы же не сдаем Ленинград? Это уму непостижимо…

— Заткнитесь, младший сержант, — процедил сквозь зубы Березин, — и выполняйте приказы, тогда все будет хорошо.

Машина подкатила к помпезному крыльцу. Здесь суетились люди в штатском — выволакивали из здания коробки и мешки. Катился по ступеням металлический кубок, за ним бежала растрепанная женщина в старой кофте.

Бойцы НКВД по команде выпрыгивали из кузова. Хлопнув дверью, из кабины вывалился капитан Клыков, бегло осмотрелся. От грохота разрывов в Никольске здесь уже закладывало уши. Самолеты ушли на Ленинград, но гул снова нарастал — подходила новая лавина бомбардировщиков. Облака висели низко — поди пойми, куда они летят.

Поблескивали глубокие впадины окон. Обилие лепнины, декоративной скульптуры. Мускулистые атланты подпирали выступы фасада. Боковые части здания представляли собой портики — полуоткрытые помещения, там крышу поддерживали колонны. К западному крылу примыкала дворцовая церковь — матово отливали золоченые купола.

— Ну, наконец-то… — С крыльца спускался грузный пожилой мужчина в очках. От волнения у него подрагивала нижняя челюсть. — Нам позвонили, что вы выехали, но вас так долго не было… — Он сжал протянутую капитаном руку, нервно затряс. — Родман Михаил Борисович, директор парка-музея… Знаете, товарищи, все происходит, как во сне, трудно поверить, что это на самом деле… Такое не поддается никакому логическому осмыслению…

— Делайте свое дело, товарищ Родман, — Клыков показал директору служебное удостоверение, — а выводы из происходящего будут делать другие. И исправлять ситуацию будут другие. Все готово? — Он возмутился, осматриваясь вокруг: — Где груз, черт вас подери?

Директор закашлялся, схватился за массивные перила, громко засопел. Похоже, у него пошаливало сердце.

— Все в порядке, товарищ офицер, мы все погрузили и упаковали своими силами… — сообщила растрепанная женщина лет сорока, прижимая к груди увитую узорами бронзовую чашу. — У нас было двое мужчин… без них мы бы не справились… Все упаковали по инструкции, как положено, в герметичные контейнеры… Груз осмотрел товарищ Савушкин, второй секретарь Пушкинского горкома, он недавно выехал, вы должны были с ним встретиться… Ой, простите, я не представилась: Алла Григорьевна Шепелева, старший научный сотрудник музея…

— Где груз, черт возьми? — начал раздражаться Клыков.

— Товарищ офицер, ведите себя прилично! — осадила его стройная молодая женщина с короткими волнистыми волосами. — Вы еще матом нас покройте, только этого не хватает… Самолеты летали… один прошел совсем низко над дворцом, мы думали, огонь по нам откроет, бросились врассыпную… Алла Григорьевна посоветовала Михаилу Борисовичу отвезти машину в гараж — это здесь, рядом… Да и вас долго не было… Машина в гараже, наш водитель тоже там, его фамилия Фонарев…

— А вы кто такая? — Клыков уставился на женщину.

— Я… — она шумно выдохнула, покосилась на лейтенанта Березина, словно ища защиты. — Черкасова Юлия Владимировна, сотрудница музея, искусствовед…

— Михаил Борисович, с вами все в порядке? — бросилась к директору немолодая седовласая женщина. — Вам плохо? Сердце прихватило?

— Все хорошо, Зинаида Ивановна… — Директор шумно выдохнул, промокнул платком вспотевший лоб. — Такая бездна напряжения в эти дни… Возьмите, товарищи офицеры… — Он вынул из внутреннего кармана сложенные вчетверо листы, протянул лейтенанту Березину: — Это опись приготовленных к эвакуации предметов коллекции… Прошу прощения, что написано от руки, у нас не было времени. Но там все понятно, у Зинаиды Ивановны каллиграфический почерк…

Березин, поколебавшись, отдал бумаги Клыкову. Тот поморщился, бегло проглядел список, сложил листы, сунул в брючный карман.

— Показывайте, где ваш гараж. Березин, Демочкин, со мной, остальным оставаться здесь.

— Пойдемте, я покажу. — Из-за фонтана вынырнул худощавый мужчина лет тридцати пяти. — Это рядом… Моя фамилия Вишневский, я заведую хозяйственной частью музея…

Все невольно присели — два взрыва прогремели за павильонами. Такое впечатление, что снаряды разорвались в одной точке. Взметнулась земля, обрывки кустарника, развалилась часть павильонной стены.

Побледнела и попятилась Юлия Владимировна. Заткнула уши Алла Григорьевна Шепелева, забормотала что-то невнятное.

— Они же не станут этого делать, Михаил Борисович? — заламывала руки Зинаида Ивановна. — Они же не посмеют разрушить такую красоту, они ведь считают себя цивилизованной нацией…

— Плохо вы их знаете, Зинаида Ивановна… — Директор перевел дыхание. — Все, товарищи, прячьтесь куда-нибудь… Все в арку!

— Персоналу музея немедленно покинуть территорию! — кричал, срывая голос, Клыков. — Вы сделали свое дело, уходите! Где вы живете, в Никольске? Вот туда и бегите! А если там бой, отсидитесь в лесу! Или прорывайтесь в Ленинград, есть у вас дополнительный транспорт? Извините, мы не можем взять вас с собой — у нас ответственное задание и нет пассажирских мест…

Его крики потонули в грохоте разрывов.

Сотрудников музея было около десятка. Они бежали к арке. Происходило что-то страшное, не поддающееся разумному объяснению. Почему немцы разрушают дворцовый ансамбль? Здесь же нет обороняющихся! Они прекрасно видели, что здесь находится! Стреляли из леса — танки, полевая артиллерия. Никольск на востоке затянуло черным дымом. Взрывалась густая лесополоса.

Несколько снарядов залетели на дворцово-парковую территорию. Обрушилась белокаменная лестница в районе фонтана, другой снаряд разметал клумбу. Третий угодил в здание дворца — в районе чердака над аркой. Вздыбилась крыша, посыпались обломки, но перекрытие арки выдержало.

Часть людей помчались обратно, другие кинулись в сквер. Женщины поддерживали с трудом бредущего директора.

Лестница справа от фонтана была еще целой. Вишневский прыгнул на нее, давая понять, что это кратчайший путь, замахал рукой — давайте за мной. Офицеры и сержант Демочкин бежали следом.

Гараж находился фактически рядом, в низине, и был замаскирован под окружающие постройки — сразу и не скажешь, что это гараж — окрашен в салатовые тона, крыша с вычурным карнизом. Ворота нараспашку, раздваивалась подъездная дорожка — одна уходила к запасным воротам, другая огибала фонтаны и парк.

Вишневский спрыгнул с лестницы, засеменил к гаражу. Клыков споткнулся, выругался, подвернув щиколотку. Как не вовремя! Отмахнулся от протянутой руки, захромал. Березин вертел головой. Обстрел стихал — видно, немцы сообразили, что напрасно изводят боеприпасы. Огонь перекинулся на Никольск — там отступающие советские части делали попытки закрепиться в городе.

Гаражное хозяйство имело сквозной выезд. Напротив въезда — еще одни ворота, слава богу, закрытые; по ним как раз молотили осколки от рвавшихся в стороне снарядов.

Гараж был просторный. Из полумрака выступали очертания грязной полуторки, за ней — автобус со снятым колесом — рессору поддерживала стопка кирпичей. Мятая «эмка», напротив — еще какие-то машины.

Полуторка была готова. С подножки спрыгнул невысокий упитанный мужчина, устремился к офицерам.

— Прибыли, ну, наконец-то, товарищи, и часа не прошло… — бормотал он, заметно заикаясь. — Все готово, можем ехать… А то прыгаю тут и гадаю — накроет бомбой, не накроет…

— Вы Фонарев? — спросил Березин.

— Да, я… — Мужичонка сглотнул. — Числюсь штатным работником государственного предприятия… загрузили.

— Вишневский, Фонарев, вскрыть пару ящиков.

Груз, обтянутый брезентом, занимал переднюю часть кузова. Остальное пространство было свободно. Работники музея оторвали брезент, прибитый гвоздями.

Продолговатые деревянные контейнеры напоминали снарядные ящики. Возможно, они не были герметичными, но этого и не требовалось. Восемь единиц тары, в три ряда — не такой уж объемный груз. Крепежные устройства с защелками были опломбированы. Вишневский колебался, правильно ли он понял команду — капитану пришлось прикрикнуть, только тогда он начал срывать пломбы.

Со скрежетом приоткрылся один из ящиков. Груз был устлан соломой. Клыков отстранил Вишневского, пристроился на корточки, стал ее ворошить. Березин отпихнул Фонарева, сел рядом. Много соломы, несколько слоев оберточной бумаги — груз паковали спешно, использовали что было под рукой.

— Вот же мать честная… — пробормотал Клыков.

Зрелище впечатляло! В свете фонаря переливались драгоценные камни, встроенные в лакированные панели, блестели шкатулки, ювелирные украшения. Отсвечивало золото, благородная платина. Березин сглотнул — ком подкатил к горлу.

— Да, все правильно, — проворчал Клыков, — закрывайте. Теперь вон тот ящик, — он ткнул в контейнер у противоположного борта.

Работники сопели, наступали друг другу на ноги. Сержанта Демочкина на это мероприятие не пригласили. Он сиротливо мялся за бортом, вытягивал шею, опасливо поглядывал на распахнутые ворота.

Во втором контейнере оказались ювелирные украшения, они были разложены по шкатулкам. Снова панели с инкрустациями, свитки, скрученные рулонами картины, овальные предметы, завернутые в плотную ткань. На упаковку шла даже старая одежда.

— Закрывайте, — распорядился Клыков.

Он отстранился к борту, облегченно перевел дыхание, уставился на лейтенанта. Тот не стал проявлять любопытство, хотя пара вопросов у него появилась. Работники возились, мешая друг другу, офицеры раздраженно на них поглядывали.

— Товарищ капитан, неужели немцы разрушат всю эту красоту? — спросил Березин. — Ладно, пусть варвары, звери… Но они же не глупцы? Все эти дворцы, парки, пышное убранство, скульптуры, ландшафты — это же бешеные деньги. Неужели они сами не захотят это использовать — в качестве тех же музеев, мест отдыха, для похвальбы, что вот, наконец, захватили наше культурное наследие, а теперь им наслаждаются…

— Ты не понимаешь, лейтенант, — ответил Клыков, утирая ладонью мокрый лоб. — Случись это где-нибудь еще — в Крыму или на Кавказе — возможно, и наслаждались бы. А это Ленинград, чуешь разницу? Город, которого не должно существовать, по их убогому мнению. У них патологическая ненависть к этому городу и всему, что с ним связано. Какие, к черту, культурные памятники? В гробу они их видали. У них задача — уничтожить, стереть с лица земли, чтобы ничто не напоминало об этом городе. Словно и не было никогда Ленинграда, который для нас, советских людей, не только колыбель революции, город Ленина, а наша гордость, история, от Петра до наших дней, мать их… — Клыков выругался. — Поэтому они ни перед чем не остановятся, будут утюжить, пока ровное место не останется. А все ценное, если его можно унести, естественно, разграбят, увезут. Для того мы с тобой сюда и прибыли, чтобы не дать им это сделать… Эй, вы долго еще будете возиться? — окрикнул он музейщиков.

— Все, готово… — Фонарев защелкнул замки, вопросительно уставился на Клыкова. Вишневский натягивал брезент, пытаясь втиснуть его края под ящики.

— По домам, товарищи, да пошустрее! У нас свой водила есть, — кивнул он на заждавшегося Демочкина. — Он и повезет. Сержант, в кабину!

Долго не разговаривали: музейные сотрудники покинули кузов, заспешили к воротам. На них уже не смотрели.

Демочкин распахнул дверь, запрыгнул на подножку. В этот момент опять начался обстрел. Снаружи загрохотали взрывы, кто-то закричал. Клубы дыма ворвались в открытый гараж. Прогремело неподалеку, вздрогнул пол, штукатурка посыпалась со стен.

— Бежим к машине, лейтенант! — прокричал Клыков. — Демочкин, дождись, пока утихнет обстрел, потом выводи колымагу!

— Слушаюсь, товарищ капитан государственной безопасности… — У сержанта побелели скулы, затряслись руки — он явно не был образцом отваги. Офицеры выбежали из гаража и помчались к уцелевшей лестнице, ведущей на террасу.

— Лейтенант, не лезь под осколки! — прокричал Клыков, поднимая с земли упавшую фуражку. — Пригнись, мать твою за ногу!

Интенсивность обстрела снова возросла. Еще один снаряд угодил во дворец, на этот раз пострадал восточный портик. Но колонны устояли. Все плавало в дыму.

Гражданские убегали на восток, в сторону Никольска, где обстрел как раз прекратился. Озиралась Алла Григорьевна, подволакивала ногу. Юлия Владимировна и седовласая Зинаида Ивановна поддерживали директора. С ними бежали еще четверо или пятеро. Растерянно оглядывался водитель Фонарев. Неподалеку от горделивых львов в сквере остались лежать два окровавленных тела — мужчина средних лет и молодая девушка, почти девчонка.

Машина группы сопровождения не пострадала. Бойцы залегли: кто-то спрятался под колеса, трое распластались за обломками беседки.

Вся южная оконечность дворцово-паркового ансамбля покрывалась чередой разрывов. Из дальнего леса выползали танки, пламя вырывалось из орудийных стволов. Вполне возможно, что они шли не на дворец, а с фланга обходили Никольск, но огонь вели не только по Никольску!

Взрывы расцветали вокруг фонтана, обрушивали террасы, но сам фонтан пока был цел. Из пыли и дыма снова и снова выплывали невозмутимые львы. До самого дворца снаряды еще не долетали.

Клыков орал дурным голосом, выхватил зачем-то пистолет. Команда была ясна — все в машину! Березин срывал голос: «Ефрейтор Телегин, за руль! Разворачивай машину! Вот идиоты, раньше не могли развернуться?!»

Подбегали бойцы, швыряли винтовки в кузов «ГАЗа», сами переваливались через борт, падали пластом. Свистели осколки.

Березин забрался в кабину на пассажирское место. Белый, как мел, Телегин с трудом попал ключом в замок зажигания. Машина разворачивалась, перевалив через бордюр. Между крылатыми ангелочками с постными мордашками метался взвинченный капитан Клыков. Сообразил, что с пистолетом он смотрится глупо, затолкал его в кобуру. Не расстреливать же Демочкина, который непонятно где возится!

Полуторка неохотно выбралась из гаража. Демочкин повернул влево, потом сообразил, что это не та дорога, хрустнул рычагом, включая задний привод, ушел направо, пропал за террасой с фонтаном.

Прогремел взрыв, разлетелись клочки дерна. Закричали люди. Но нет, все в порядке, снаряд упал с недолетом. В следующий миг полуторка возникла из облака дыма, вся забрызганная грязью. Сержант давил на газ, захлебывался двигатель. Оторвался край брезента, болтался, как простыня на ветру, в кузове подпрыгивали контейнеры.

В стороне от машины прогремели взрывы, осколки оцарапали борт. Бойцы переживали за сержанта, как за форварда любимой команды, рвущегося с мячом к воротам! Что-то кричали, хватались за головы. Демочкин дал вираж, зацепив каменный вазон, вышел на финишную прямую. Затормозил в нескольких метрах от арки, высунулся из окна. Зубы выбивали чечетку.

— Сержант, тебя только за смертью посылать! — проорал Клыков.

— Так это самое, товарищ капитан государственной безопасности… — бормотал разгоряченный Демочкин, — вы же сами приказали подождать, пока утихнет…

— И что, утихло? — Клыков запрыгнул в кабину, хлопнул дверцей. — Березин, мы первые, вы — за нами! Пулей, мужики, валим отсюда!

Танки выбирались из леса, их было много. Часть машин разворачивалась к восточной лесополосе. Несколько танков продолжали двигаться прямо, били по дворцу — видно, танкисты заприметили подозрительную активность.

Полуторка первой въехала под арочный свод, стала перебираться через груды битого камня, заскрипели рессоры. «ГАЗ-4» едва не толкал ее, возбужденный Телегин зачем-то давил на клаксон — как будто здесь можно было ехать быстрее! Бойцы лежали в кузове, бросив карабины, закрывали руками головы.

За спиной, на территории дворца, уже вовсю рвались снаряды. Один угодил в здание, расколол атланта, посыпались обломки.

Наконец, обе машины вырвались из арки. Телегин притормозил, давая полуторке возможность уйти вперед. Она уходила в отрыв — препятствий впереди пока не было.

Сиротливо мелькали изваяния, провожали уезжавших грустными глазами. Прямая, как стрела, дорожка убегала в лес.

— Неужели вырвались, товарищ лейтенант? — обрадовался Телегин, вытирая слезящиеся глаза. — Так тяжко, хоть богу молись…

— Лучше уж так, Телегин, чем как-нибудь… — Березин откинулся на спинку, прикрыл глаза. Словно сон и бред, будто и не было ничего… Спохватившись, подался вперед: — Жми, Телегин, догоняй капитана!

Он не удержался, высунулся в открытое окно и посмотрел назад. Разум отказывался понимать увиденное. Позади дворца поднимались клубы дыма. Северная сторона архитектурного шедевра пока не пострадала. Но с потолка арочного проезда уже сыпались перекрытия. Очередной снаряд угодил в здание на уровне второго этажа. Насквозь не прошел — рванул внутри. Вылетели оконные рамы, обвалилась часть стены с лепными узорами. В здании разгорался пожар, из кучи мусора взметнулся столб пыли. Березин вернулся на место, закрыл глаза. Что же делают, гады, такая красота, ничего святого…

Колонна миновала лесистую часть парка, выкатила из ворот, ушла направо. Взрывы гремели в северном секторе парка, но здесь их глушила стена деревьев. На севере виднелся лес, прореженный полянами и населенными пунктами — увы, не тайга…

Глава 2

Клыков семафорил из кабины ведущей машины. Телегин сбавил ход, видя, что и Демочкин делает то же самое. Колонна остановилась там, где заканчивалась решетка дворцовой ограды.

Не было времени думать, но и наобум работать нельзя! Мощеная дорога на этом участке обрывалась, возникала «вилка» из проселочных дорог. Городские автобусы здесь уже не ходили — все маршруты пролегали с противоположной стороны дворца. Впереди — 15 километров сельских дорог и полная неясность.

Клыков вышел из машины, повертел онемевшей шеей, извлек из портсигара папиросу и зашагал к машине сопровождения. Березин вылез навстречу, тоже закурил. Завозились бойцы в машине, подняли головы. На слух было трудно понять, что происходит. Гремело везде, и только здесь пока было мирно и безлюдно. Но все могло измениться в любую минуту.

— Они взяли Никольск, лейтенант, — сообщил, сплюнув под ноги, Клыков и криво усмехнулся. — Сам не видел, но задним местом чувствую. На шоссе выезжать нельзя, там уже немцы. Ты силен в проселочных дорогах?

— Нет, товарищ капитан, — помотал головой Березин. — Сам я из Ленинграда, в пригородных лесах не больно-то разбираюсь.

— Вот и со мной такая же история. — Клыков выкурил папиросу в несколько затяжек, бросил окурок под ноги, со злостью растоптал. — Ладно, уходим влево, на проселок, обгоним фрицев. Они же не реактивные…

— Что вывозим, товарищ капитан?

Клыков пристально посмотрел в глаза молодому офицеру, несколько мгновений колебался с ответом.

— Много будешь знать, лейтенант, как говорится… — Он сухо хохотнул. — Уж не обессудь, что надо, то и вывозим. Ценности Аннинского музея, сам же видел, что тут непонятного? Знаменитая коллекция…

— Не слышал никогда об этой знаменитой коллекции, товарищ капитан.

— От этого она не менее знаменитая. — Клыков оскалился. — Давай в машину, лейтенант, через болота поедем. Шесть верст страха, и мы у своих…

Задний борт полуторки плясал перед глазами. Брезент фактически оторвался, было видно, как подрагивают на кочках контейнеры. Жидкая грязь летела из-под колес. Сегодня дождя не было, но за несколько дней до этого он молотил, как в тропиках, превращая дороги в жидкую кашу.

Северное направление плавно уходило в низину, уплотнялись заросли. За пригорками рваными пучками высился лес. Справа в километре пролегала автомобильная дорога, связывающая Никольск с поселком Металлострой — ее наверняка перерезали немцы. В лесной местности захватчиков пока не было. Лес желтел, но листва еще создавала неплохую маскировку.

Высыхал горячий пот под гимнастеркой. Березин покосился на водителя. Телегин закусил губу, вцепился в руль и так напряженно таращился на дорогу, что постоянно пропускал ямы и ухабы. Роптали бойцы в кузове. Лейтенант знал этих ребят плохо, только по фамилиям, их надергали в случайном порядке: младший сержант Яранцев, рядовые Артюхов, Машковский, Таврин, Косарь. Все молодые, но уже не дети — за двадцать, а Яранцеву и вовсе двадцать шесть или двадцать семь. В бою еще не были, охраняли важные объекты, иногда разбирали завалы после бомбардировок…

Небо темнело — сгущались тучи. Середина дня, а ощущение сумеречного часа. Гул низко летящего самолета давил на уши. Вот его тень промелькнула под облаками и снова ушла в косматую облачность. Ругнулся Телегин. Ладно, пронесло — у немецких асов богатый выбор, сомнительно, что они будут расстреливать одиночные мишени…

Нет, совсем не пронесло! Оба, и лейтенант, и Телегин, вскинули головы и окаменели. Что это? Прямо по курсу, словно крошечные облачка, медленно опускались белые купола парашютов! Они уже были над лесом, метрах в двухстах по курсу, совсем рядом. Даже различались фигурки людей под ними…

У Березина перехватило дыхание. Немецкий десант! Совпадение? Да какая, к черту, разница! Купола снижались, было видно, как парашютисты держатся за стропы. Навьюченные, при полном вооружении, в комбинезонах защитного цвета. Не меньше двух десятков…

— Телегин, тормози! — крикнул лейтенант. — Сигналь капитану — он что там, зенки замылил?!

Машина резко остановилась, истошным криком взорвался звуковой сигнал. Наперебой закричали бойцы в кузове — они тоже заметили парашютистов. Остановилась полуторка — ну, слава богу, и они заметили! Березин вывалился из кабины, побежал к головной машине. Высунулся Клыков, заскрипел от злости зубами.

— Товарищ капитан, разворачиваться надо! — закричал Березин. — Они видят нас, дорогу перекрывают!

И, словно в подтверждение, застучали автоматы. Терпения десантникам не хватало, открыли огонь еще в воздухе. Особой эффективностью стрельба не отличалась — слишком далеко. Но пули свистели где-то поблизости, было видно, как они выковыривают куски дерна.

Капитан слышал, как парашютисты обмениваются короткими репликами, смеются. Половина десанта уже приземлилась — похоже, за деревьями была подходящая поляна. Остальные невозмутимо покачивались в воздухе, продолжая снижаться.

— По вражеским парашютистам — огонь! — прокричал Березин, скачками возвращаясь к машине. — Телегин, разворачивай колымагу! Пропусти полуторку! Демочкин, двести метров назад, там был проселок, повернешь влево!

Разворачивались обе машины — вязли в колее, давили кустарники. Бойцы вразнобой палили из винтовок. Истошно закричал Машковский: «Попал! Гадом буду, товарищ лейтенант, попал!» Один парашютист выпустил автомат, повис, свесив на грудь голову. Но остальные уже приземлились и теперь где-то за деревьями избавлялись от парашютов…

Надрывал глотку Клыков, костеря Демочкина: куда едешь, не видишь — яма! Полуторка, рыча, как испуганный зверь, насилу развернулась, выехала на дорогу и устремилась в обратном направлении.

Березин подпрыгивал от нетерпения — как же медленно! Наконец они развернулись и пристроились к машине с грузом. На этой дороге еще было терпимо, она продувалась ветром и была сравнительно сухой, но когда они свернули на единственный проселок, Березин понял, что допустили ошибку. Невозможно здесь быстро проскочить — сплошная слякоть, колеса вязли в жиже, надрывались изношенные двигатели. Лейтенант чувствовал, что противник уже здесь, парашютисты бегут по лесу, разворачиваются в цепь!

Машины тащились, как черепахи, буксовали в рытвинах, скорость упала. Полуторка встала. Ее колеса бешено вертелись вхолостую, вышвыривая лепешки грязи. Бойцы матерились в семь луженых глоток!

Телегин медленно подъехал к полуторке, уперся капотом в задний бампер и выжал газ до упора. Машины раскачивались, как на качелях, взад-вперед… Удача — грузовик выбросило на сравнительно сухой участок дороги, Демочкин не преминул воспользоваться моментом и ударил по газам.

Метров пятьдесят было терпимо, потом опять началось. Дорога пошла волнами — вверх, вниз. Колея углублялась, в ней скапливалась грязь. Крутые водостоки, канавы с бурой жижей… Лес слева отступил, но от этого легче не стало.

Полуторка застряла основательно — встала с перекосом, еще и накренилась. Березин в ярости дубасил кулаком по панели, потом выскочил из машины. И тут же присел — пуля попала в дверцу!

Из леса залаяли автоматы. Фашисты рассыпались в цепь и неумолимо приближались к дороге! Березин выхватил из кобуры «ТТ», стал бегло палить. Припали к борту красноармейцы и тоже открыли огонь. Распахнулась дверь полуторки, и в грязь свалился сержант Демочкин. На нем лица не было! Он затравленно озирался. Пуля сбила с его головы фуражку, он закричал от страха. Потом задергался и вдруг прыгнул в канаву, провалившись в вязкую жижу. Начал извиваться, как на раскаленной сковороде, выкатился на поляну, потерял сапог, вприпрыжку побежал к лесу, истошно крича: «Не стреляйте! Не стреляйте!»

Это было так неожиданно, что бойцы от удивления прекратили огонь. Разразился благим матом капитан Клыков, спрыгнул с подножки, побежал следом за Демочкиным. Тот стоял на краю канавы, ноздри раздувались, глаза сверкали. Капитан вскинул пистолет, надавил на спусковой крючок. Раздался выстрел. Демочкин очнулся и припустил к лесу, озирался через каждый шаг.

Первая пуля попала в плечо, боец закричал, но продолжал бежать — страх гнал его прочь от опасности, хлестал невидимой плетью по затылку. Вторая пуля перебила ногу, Демочкин рухнул на землю. Третья вырвала клок ткани на спине, брызнула кровь. Беглец повалился ничком, широко раскинув руки.

За спиной продолжали трещать автоматы.

Клыков довольно засмеялся, кинулся к кабине полуторки. И вдруг изогнулся, страшно закричал, лицо исказилось от мучительной боли. Он рухнул на обочину, в шаге от кабины, сполз в канаву. В районе живота расплывалось бурое пятно. Березин было дернулся, да поздно — уже не поможешь!

— Бойцы, к машине! — заорал он, не узнавая свой голос. — Все в канаву, сдерживать немцев! Телегин, ты тоже, бросай к чертовой матери эту колымагу!

Лейтенант полз по дороге, увертываясь от пуль, видел краем глаза, как красноармейцы валятся через борт, испуганно прыгают в канаву. Один сержант Яранцев остался на дороге, пополз куда-то, задыхаясь, выпучив глаза. Из его живота вываливалась бурая каша…

Немцы предусмотрительно не покидали лес, засели в кустах на опушке, лениво постреливали. Бойцы рассыпались в канаве, вели беспорядочный ответный огонь. Потрескивали немецкие автоматы «МР-40», лаяли «Светки» — как любовно называли в войсках самозарядные винтовки Токарева.

Березин подполз к кабине полуторки. Машина стояла накренившись, болталась распахнутая дверца. Лейтенант задыхался, то и дело выплевывал грязную слюну. Несколько раз приходилось замирать, закрывать голову — шальные пули свистели совсем близко. Фуражка потерялась, волосы стояли дыбом — но он ничего не замечал.

Сделал рывок, прикрылся трупом Клыкова, дождался паузы в стрельбе, вскочил в кабину. Захлопнул дверцу, какая-никакая — защита. Двигатель продолжал работать, кабина подрагивала, трясся рычаг переключения передач.

Березин скрючился на сиденье, спрятал голову. Пуля разбила стекло — в лицо, в шею посыпались, впиваясь, осколки. Больно! Он извернулся, вцепился в баранку. Работать двумя педалями было сложно, но кое-как получалось. Лейтенант выжимал сцепление, поддавал газу, умудрялся действовать рычагом.

Машина дергалась: то катилась вперед, то снова погружалась в рытвину и вставала. Он не сдавался и начинал все заново. Свистели пули, рикошетили от кабины. Красноармейцы еще сопротивлялись, держали немцев в лесу, но стреляли уже не все винтовки! Березин захлебывался кашлем, не сдавался. Плавная подача вперед, резко выжать акселератор — и полуторка выпрыгнула из рытвины! Он плевать хотел на опасность — сел, пригнувшись к рулю, заорал дурным голосом:

— В машину! Все в машину!

«ГАЗ-4» остался на дороге, да и черт с ним! На двух машинах не уйти. Ноги наткнулись на автомат «ППШ» — тот валялся на полу, никому не нужный. Трус Демочкин ни единого выстрела не сделал!

Это была удачная находка. Березин схватил автомат, передернул затвор, стал стрелять длинными очередями, прикрывая отход товарищей. Те выползали из канавы, бежали к машине, забирались в кузов. Не все, черт возьми! Телегин, Таврин, Машковский. Двое остались в канаве — Косарь с Артюховым… Он что-то говорил себе под нос, поливал свинцом опушку. Пот стекал по лбу, щипало глаза.

Это был эффективный огонь. Двое диверсантов намеревались выскочить из леса, полезли через кустарник — плотно сложенные, навьюченные, в камуфляжных комбинезонах, в шлемах с защитными сетками. Одного лейтенант срезал очередью, тот завалился спиной на кустарник, скривив удивленное лицо. Второй успел попятиться, куда-то сгинул. Выскочил офицер в фуражке, блестели петлицы под комбинезоном, он что-то раздраженно выкрикнул. Осанистый, еще молодой, с холодными глазами. Юркнул за дерево, и вовремя — пули ударили в ствол.

— Товарищ лейтенант, мы в кузове… — прохрипел Телегин. — Чего стоим? Едем отсюда к чертовой матери!

Березин спохватился, бросил дымящийся автомат на сиденье. Машина рванулась вперед, запрыгала по кочкам. Тряслась кабина, подлетал кузов.

Впереди был лес — неровный, лиственно-хвойный. Бойцы из кузова продолжали вести огонь — втянулись хлопцы? Поняли, что немцы тоже люди и их можно бить? Дорога пошла сухая — не может быть! Лейтенант высунул голову из кабины, посмотрел назад. Немецкие парашютисты, подгоняемые офицером, выбегали из леса, стреляли вслед полуторке. Кто-то длиннорукий метнул гранату. Было видно, как она кувыркнулась в воздухе и упала на дорогу. Взрыв был не сильный — граната наступательного действия — но осколки разлетались как положено, зацепили машину. Закричал Телегин, пронзенный осколками, выпал из кузова. Закричали другие бойцы: «Почему нам не выдали гранаты?»

Другой осколок пробил заднее колесо! Беда открылась не сразу — машину повело. Березин намертво вцепился в баранку, пытался ее выровнять. Мелькали осины и криворукие березы — местность снова уходила в низину. Машину трясло, скорость падала. Дьявол! Такие старания — и все впустую! Долбили автоматы — парашютисты догоняли, вели уже прицельный огонь. Скат, похоже, разнесло в клочья, скрипел проржавевший диск. Еще немного, и он сплющится в лепешку…

— Товарищ лейтенант, колесо пробило! — вопили в кузове.

Он выл от отчаяния, крыл фашистов матом. Все равно они должны уйти! Березин выжимал газ до упора, работал скоростями. Машина кое-как шла, переваливаясь с боку на бок. Березин подпрыгивал до потолка, бился грудью о рулевое колесо. Голова раскалывалась.

Первое время полуторка шла быстрее, чем бежали немцы, но через пару минут все стало меняться. Ходовая часть разваливалась, захлебывался двигатель. Распахнулась дверца кабины, неприкаянно болталась, билась о деревья. Глаза невыносимо заливало потом, щипало. Уцелевшие бойцы еще стреляли, но энтузиазм с каждой минутой иссякал. Похоже, у машины отваливался задний борт. Бились в кабину контейнеры, словно просились на выход. Хрустнула рессора — какой убийственный звук!

Деревья двоились в глазах, несколько раз лейтенант съезжал с дороги — просто не видел ее! Скорость падала, ехать дальше было невозможно.

Потом заблестело что-то справа, деревья расступились. Обозначилась водная гладь, заросшая камышами и кувшинками — то ли озеро, то ли болото. Подъезд к воде был свободен, препятствием служили лишь разбросанные коряги.

Он свернул вправо и крикнул бойцам:

— Все из машины, держать оборону!

Слышал краем уха, как люди покидают искалеченную полуторку, как катятся в кусты, за деревья, различил первые одиночные выстрелы. Мелькнула шальная мысль: «Утопить этот груз в болоте! Пусть не достанется никому! А если и сам погибнет, ну и ладно!»

Березин включил пониженную передачу. Полуторка неуклюже перевалилась через коряги, опасно приближаясь к воде. Нет, пустое, хоть волком вой! Если это и болото, то никак не у берега. Надо было хорошенько разогнаться, но мешали коряги, да и сил у машины уже не оставалось, ходовая рассыпалась окончательно. Передние колеса погрузились в воду, он проехал метра три, дно было твердое, ил не засасывал. Машина заглохла. Вот и бесславный конец…

В голове мелькнуло: нет, еще не конец! С вражеским десантом надо покончить, их не так уж много осталось!

Лейтенант Березин схватил автомат, в диске еще оставались патроны, выпрыгнул из кабины, двинулся по воде, широко расставляя ноги. Бежать-то некуда, позади болото. Он и не думал этого делать.

Немцы перекликались со стороны дороги, трещал кустарник. Сообразили, что загнали русских в ловушку, теперь можно не спешить. Покрикивал офицер. Скудные знания немецкого позволяли Березину понять, что командир посылает солдат на фланги.

Березин, пригнувшись, побежал к лесу, упал за сломанным деревом, пополз по кочкам, по густому мху. Лес разреженный, все видно. Машковский скорчился в канаве, дышал, как астматик, жалобно смотрел на лейтенанта. Слева возился Таврин — самый молодой в отделении, вил себе гнездо, тихо постанывал. Машковский приподнялся, выстрелил из «СВТ» и тут же спрятался.

— Товарищ лейтенант, что делать? — Он повернул к командиру обескровленное лицо. — Их больше, нам не справиться…

— Родину защищать, Машковский, — буркнул Березин, пристраивая за кочкой автомат, — других приказов не дождетесь. Патроны есть?

— Есть малость, товарищ лейтенант, — сообщил боец. — Вот в обойме остатки и еще одна… последняя.

— Вот и истрать их с пользой. Таврин, что у тебя?

— У меня чуть больше, товарищ лейтенант… — дрожащим голосом отозвался солдат. — У Яранцева забрал, когда в машину запрыгивал… Он мертвый, ему без надобности…

— Молодец, Таврин. А чего стонешь-то?

Жалобные звуки затихли.

— Не знаю, товарищ лейтенант… Просто так, наверное…

— И помогает?

Нервно захихикал Машковский.

— Эх, молодцы… — Жгучий ком подкатил к горлу. — Ну что, повоюем еще? Держимся до последнего, бежать отсюда все равно некуда. Стрелять прицельно, патроны на ветер не бросать. Справимся, ребята, фрицев не так уж много осталось…

Он выдавал желаемое за действительное. Десантников изначально было около двух десятков, оставалось еще человек пятнадцать. Они лучше экипированы, лучше вооружены, и позиция у них выгодная. И вообще, они думают, что Ленинград вот-вот возьмут!

Злость не мешала лейтенанту мыслить трезво. Когда немцы пошли в атаку, он действовал грамотно: стрелял одиночными, перекатывался после каждого выстрела. Немцы тоже перебегали, прятались за деревьями. Они были совсем рядом, он их прекрасно видел. Опытные, рослые, поджарые, умело использующие складки местности.

Диверсанты стреляли короткими очередями, прикрывали друг друга. От запаха пороховой гари щипало нос. Слева и справа гремели винтовки Токарева. Таврин стрелял часто, словно торопился истратить перед смертью весь боезапас. Машковский бил прицельно, берег патроны.

Стрельба уплотнялась, немцы наглели, выкрикивали что-то гадкое, каждый раз разражаясь диким хохотом. Снова мелькнула физиономия офицера — уже не такая самодовольная. Березин ловил его в перекрестье прицела, но тот все время ускользал от пули, словно издевался!

Вот перебежали двое: один успел залечь, другой картинно схватился за грудь, упал сначала на колени, потом носом в мох. Засмеялся Машковский — отличный выстрел! Другой немец выпал из-за дерева, держась за живот, застыл в неестественной позе. Остальные начинали злиться, палили беспрестанно. Двое появились сбоку — одного Машковский подстрелил, другого загнал обратно в кустарник.

Взорвалась граната — бойца отбросило назад, словно он получил громкую оплеуху, откинул окровавленную голову. Отлетела в сторону винтовка.

Немцам надоело тянуть резину — они пошли вперед, подгоняемые офицером. Шли быстро, стреляли от пояса, выкрикивали что-то сердитое.

Березин продолжал стрелять, повалил громилу с белесыми глазами. Ничего не осталось в голове — ни страха, ни злости, ни желания жить всем смертям назло! Слева стонал Таврин, садил из винтовки. И вдруг замолк. Березин не отвлекался, привстал на колено, бил по фигурам, мелькающим среди деревьев.

Кончились патроны в диске — все семьдесят штук. Он отбросил автомат, выхватил из кобуры пистолет, перекатился, стал палить, сжимая рукоятку двумя руками. Дрожали пальцы, двоилось в глазах. Мишени расплывались, кажется, он все-таки в кого-то попал. Кончилась обойма, он отбросил и пистолет, откатился вправо, схватил винтовку Машковского, сделал два выстрела. Повалился за кочку, пополз к Таврину, у того еще оставались патроны…

Граната упала практически под носом. Он уже не мог здраво оценивать происходящее. Тело не слушалось, в больной голове все смешалось. Он равнодушно смотрел на противопехотную осколочную гранату, имеющую несоразмерную с боевой частью рукоятку. Там было выдавлено: «Vor Gebrauch…» Шелковый шнурок вывалился из торцевой части…

И лишь в последний миг Березин прозрел. Метнулся в сторону, в этот момент и грянул взрыв. Лейтенант почувствовал нестерпимую боль в боку и в плече… Потом все кончилось, и больше ничего не было…

Он начал возвращаться к жизни только с наступлением темноты. Почему он выжил — вопрос к богу, если допустить его существование. Осколки вонзились в тело, но, к счастью, не зацепили жизненно важных органов. Плюс хорошая свертываемость крови, молодость, безупречное здоровье…

Но крови Березин потерял много. Жизнь возвращалась фрагментами: темными пятнами, светлыми пятнами. Он видел кроны деревьев над головой, они качались. Плыли кудлатые облака…

Это не было похоже на смерть. Возвращалась память, способность анализировать прошедшие события. Он был похож на труп, и его посчитали трупом.

Березин перевернулся на бок, задыхаясь от боли в боку, подтянул под себя ноги. Было холодно. Тишину нарушали только звуки природы: крупная птица спорхнула с дерева, рыбка плеснула в пруду.

Впрочем, прислушавшись, он различил отдаленный гул. Война продолжалась. Лейтенант медленно приходил в себя, попытался подняться, это удалось только с третьей попытки. Встал на колени, уперся в дерево здоровым плечом. Медленно повернулся к озеру.

Машина стояла именно там, куда он ее загнал. Задний борт отвалился. Лейтенант поднялся на ноги, рыча от боли. Это была неудачная попытка — пришлось опуститься. Он перевел дыхание и стал себя ощупывать. В левом боку все горело — такое ощущение, что туда засунули раскаленный пинцет. То же самое в левом плече. Рука шевелилась, сгибались и разгибались пальцы, но каждое движение сопровождалось адской болью.

Он полз боком, опираясь на здоровую руку, хрипел, сознание балансировало на краю. Силы иссякли, он лег, глядя на убитого рядового Таврина — у того в глазах застыл холод. Хорошо, что полумрак — не видно начальных признаков разложения…

За спиной бойца висел отдавленный вещмешок. Он извлек из кармана перочинный нож, перерезал лямки, развязал одной рукой. Но все усилия оказались тщетны — аптечки у бойца не оказалось. Теплые носки, кусок брезента, пара банок тушеной свинины…

Березин отдышался, пополз на поляну. Там должны быть трупы немецких парашютистов, а значит, — и аптечка. Он ползал по поляне, высовывался за деревья. Трупов не было — видно, немцы забрали их с собой. Каким именно образом, думать пока не хотелось. Но один ранец из грубой кожи он все-таки нашел.

Закусив губу, лейтенант извлек из кармана плоский фонарик, высыпал на землю содержимое ранца. Письма с фашистской родины, похожие носки, перчатки, нижнее белье, безвкусные галеты — он отбрасывал все ненужное.

Аптечка, фляжка со шнапсом — вот это настоящий подарок! Шнапс был терпким, зловонным и очень крепким. Он обжигал стенки гортани и вызывал позывы к рвоте. Но потом стало легче. Пусть на время, но все же. Березин стащил с себя гимнастерку, нательное белье — и все время выл от боли. Сползал к воде, промыл раны, протер шнапсом, не забыв часть напитка влить внутрь.

Осколки прочно сидели в теле, вызывая жгучую резь. Извлекать их в таких условиях было опасно. Как долго он так продержится? Пока не начнется заражение — часов десять — двенадцать… А потом конец, если не попадет на стол к хирургу…

Он заматывал себя бинтами — сначала плечо, потом торс, не жалея бинта и обеззараживающей мази. Кровотечение почти прекратилось, но сколько крови он уже потерял? Выбора не было — он натягивал на себя окровавленную гимнастерку, убедился, что документы на месте. Потом ползал по траве, искал хоть какое-то оружие.

В обойме у Таврина оставалось три патрона. Винтовка была тяжелее железнодорожной шпалы, зато удачно заменяла костыль. Он нашел мятую пачку с сигаретами, встал на колени, вцепившись здоровой рукой в ветку, — только такая поза была терпимой. Курил и ухмылялся: вот же резиновый мишка с дыркой в боку…

Он допил остатки шнапса, задумался: не поискать ли второй ранец? Сколько фрицев они перестреляли — человек пять-шесть? Потом отказался от этой мысли. Алкоголь способен возвращать к жизни, но в умеренных дозах и ненадолго.

«Никому не расскажу, что от смерти меня спас немецкий шнапс», — думал Березин, ковыляя к машине. Он хлюпал по воде, не замечая, как мокнут ноги. Груз из кузова пропал — все восемь ящиков. Задание они не выполнили, и если лейтенант выберется из этого ада, придется отвечать перед начальством. По головке не погладят, это точно.

Он пытался представить, что здесь произошло. Березина сочли за мертвого. Немцы вышли к озеру, осмотрели грузовик. Случаен ли десант или немцы действовали по наводке — уже никто не расскажет, незачем и голову ломать.

Часть диверсантов, очевидно, вернулись к «ГАЗ-4» на лесной дороге (до него тут метров триста), подогнали машину к озеру, перегрузили контейнеры, туда же уложили своих погибших и убрались. Их уже не найти, давно у своих. Красную Армию отогнали к городу…

Березин замер, прислушался. С севера доносился гул. Да и на востоке — то же самое. Доносились отдаленные взрывы — их скрадывали звуки леса. Неужели наши войска отступили к городу? Такого не может быть, кто-то же должен сопротивляться…

Он побрел к дороге, ориентируясь по памяти, теряясь в догадках — как долго он сможет пройти?

Несколько раз возобновлялось кровотечение, он делал остановки, перематывал бинты. Больше всего хотелось лечь и уснуть, но такой роскоши он себе позволить не мог. Березин брел, пока хватало сил, потом опускался на колени, полз.

В стороне стреляли, рвались гранаты, мины. Гудели самолеты. Несколько минут он лежал в кустах у дороги, дожидаясь, пока проедут немецкие мотоциклисты. Они кружили по полю, весело перекликались, потом убрались в западном направлении.

Он подобрал раздвоенную на конце жердину — она больше походила на костыль, чем винтовка, «СВТ» забросил за спину, двинулся в чащу, обходя заросли кустарника. Ближе к рассвету он окончательно обессилел, выполз из леса к дороге, съехал в канаву, где и потерял сознание.

Очнулся лейтенант Березин, когда по дороге брело выходящее из окружения подразделение красноармейцев. Его не замечали — мало ли что там валяется. Их было человек тридцать — все, что осталось от стрелкового батальона. Грязные, уставшие, многие в почерневших от крови повязках. Солдаты шли по дороге, с трудом волоча ноги. Подразделение еще было боеспособным — кто-то тащил на плече ручной пулемет Дегтярева, у многих за спинами болтались трофейные автоматы. Поскрипывала телега, запряженная лошадью, в ней лежали раненые, неспособные сами передвигаться.

Рядом с телегой брел вислоусый ефрейтор, иногда лениво понукая уставшую лошадь. Березин выполз на дорогу, стал беззвучно кричать, тянул руку. Почему его не видят? Солдаты уныло глядели под ноги.

Обернулся ефрейтор, когда разразился густым кашлем, что-то крикнул отставшим. Колонна сильно растянулась.

Березин попытался подняться, опираясь на жердину.

— Товарищ старший лейтенант, здесь наш! Офицер, кажется!

К нему подбежали несколько человек, попытались поднять, начали спрашивать, кто такой, откуда? Он не мог отвечать, только хрипел, разъезжались ноги.

— Товарищ старший лейтенант, да он не жилец, куда его? — проворчал кто-то. — У нас и без того телега перегружена…

Березин начал возмущаться, кричал: да что вы понимаете! Он полон сил, может воевать, дайте только время отлежаться! На самом деле он только сипел и кашлял.

— В телегу его, мужики… — донесся сквозь звон в ушах чей-то дрожащий голос. — Нельзя бросать, живой же…

Вспышки сознания были краткие, нечеткие. Его грузили в телегу, скрипели колеса, надрывалась чахлая лошадка. Иногда он приходил в себя, обводил пространство мутным взглядом. Нещадно болтало, рядом кто-то стонал. Телегу окутывал невыносимый гнойный запах. С другой стороны лежал боец с перевязанной головой. Под повязкой запеклась кровь. Он закатил глаза, серое лицо было неподвижно — не человек, а уродливая маска. Он, похоже, уже умер, но этого не замечали…

Колонна втягивалась в сумрачный лес. Люди едва волочили ноги. Кто-то отстал, обещал своим, что догонит, только передохнет минутку-другую. Молодой голос умолял товарища оставить покурить — свой табак давно кончился, а курить страсть как хочется. «Неужели сдадим Ленинград? — сетовал кто-то. — Но это же глупость, как такое можно представить!» — «Не сдадим, — отвечали ему, — для этого всех придется убить, а всех не убьешь — много нас… Замкнут кольцо — ничего, и в кольце повоюем…»

Кольцо вокруг города действительно смыкалось. На Карельском перешейке финны подошли вплотную, вели обстрел. На юге, на западе — везде немцы — вот оно, кольцо.

Две недели назад фашисты взяли станцию Мгу, перерезав железную дорогу на Большую землю, попытались пробиться к Ладожскому озеру, где еще действовала советская флотилия…

Березин плохо понимал, что произошло. Истошные крики: «Немцы сзади!» Надрывались мотоциклетные моторы, дробно рокотали пулеметы, закрепленные в люльках. Истошно закричал лейтенант: «Всем рассыпаться! Отразить нападение!»

Создалась неразбериха. Люди бегали взад-вперед, как муравьи в муравейнике. Зарокотал пулемет Дегтярева, к нему присоединился еще один. Красноармейцы рассыпались, вступили в бой.

Протаранить колонну с ходу немецким мотоциклистам не удалось. Они разъехались по округе, попрятались за деревья. Вспыхнула беспорядочная перестрелка.

Усатый ефрейтор яростно стегал клячу, пытаясь увести телегу с дороги. Телега сотрясалась, лошадь ржала, рвалась из оглоблей. Ефрейтор гнал ее в лес, кричал страшным голосом.

Березин опять потерял сознание. Когда очнулся, бой еще продолжался. Вокруг кусты, обломанные ветки, усыпанные желтеющей листвой. Красноармейцам удалось отразить нападение. В дыму мелькали фигуры. Словно из тумана вырастали силуэты солдат в мышиной форме, они приближались короткими перебежками, двигались боком, стреляли от бедра.

«Лейтенанта убили!» — прокричал испуганный голос.

Цепочка красноармейцев пока держалась, работали пулеметы.

«Бойцы, за мной, в атаку!» — скомандовал кто-то. Отдельные крики «ура!» утонули в шуме боя.

Атака захлебнулась, уцелевшие отползли назад.

Рвались гранаты. Березин ворочался, пытался подняться, держась за край телеги. Такое ощущение, что на этом ложе только он и остался жив. Возможно, так и было — пули прошили тех, кто еще подавал признаки жизни, а лейтенант оказался прикрытым их телами.

Тихо ржала подстреленная кляча, она лежала на боку, мотала шеей, смотрела невыносимо жалобными глазами. Неподалеку лежал мертвый ефрейтор — пуля пробила ему голову, под затылком растекалась лужа. Трофейный автомат выпал из рук, валялся в канаве.

Березин поднатужился, заорал от боли, чувствуя, как открываются раны, стал выталкивать из телеги мертвого красноармейца. Перевалился через край, съехал на землю, пополз, стискивая зубы. Добрался до канавы, вытащил за ремень «МР-40». Перевернулся на спину, поднял автомат. Дрожали руки, темнело в глазах.

Неподалеку горел немецкий мотоцикл, все пространство окутывал черный смрад. Звон в ушах заглушал нестройную пальбу. Неподалеку взорвалась граната. Теперь он практически ничего не слышал.

Из дыма возникли фигуры в мышиной форме. Они подкрадывались, как воры, Березин видел их сосредоточенные лица. Боимся, господа фашисты, когда страшно?

Он точно помнил, что стрелял, автомат трясся в руках, он прикладывал дикие усилия, чтобы его не потерять. Точно не знал, попал ли в кого.

Автомат дернулся и замолчал — иссяк магазин. Обидно.

Лейтенант поднял голову — вверху покачивались вековые сосны. Сознание уплывало.

Потом он слышал возбужденные крики, матерную русскую речь. Что-то произошло, и уцелевшие красноармейцы эту новость приняли на ура. Стреляли на востоке, там же ревели двигатели. Хлопали нестройные винтовочные залпы. К месту боя подоспело еще одно подразделение, прорвавшее окружение. Это были три полуторки, примерно взвод красноармейцев из рассеянного немцами 29-го стрелкового полка.

С колонной отступали несколько штабистов. Полчаса назад они пробились через северные предместья горящего Никольска, вырвались на шоссе, сильно удивив оседлавших его солдат вермахта. Пока те приходили в себя, колонна с боем прорвалась сквозь немецкие позиции и вышла на проселочную дорогу.

Солдат мотоциклетного подразделения смяли, расстреляли в упор. Выжившие немцы бежали в лес. Остановка была кратковременной. Хрипло ругался офицер: «Чего вы возитесь?! Всех, кто способен держать оружие, — в головную машину, туда же пулемет, доходяг — в замыкающую полуторку!»

Из выхлопной трубы грузовика несло бензиновым дымом. Березин опять потерял сознание, когда его схватили за руки и за ноги и стали закидывать в кузов. Уж потерпите, товарищ лейтенант, сейчас не до бережного обхождения!

Очнулся он от тряски. Серое небо прыгало перед глазами. Попытался перевернуться на бок. Сильно знобило. Кто-то совал под нос фляжку с водой — он глотал, давился, драгоценная влага стекала на пол.

Сидящий рядом офицер с перевязанной головой что-то спрашивал. Но Березин не слышал, в ушах звонили колокола, гремели товарные вагоны и работал на полную катушку сталеплавильный цех. Офицер попробовал кричать громче. Кто я такой, как здесь оказался, к какому подразделению приписан? Разве не видит по петлицам, что перед ним офицер Главного управления госбезопасности? Или сам такой же — подбитый и порядком контуженный? Березин что-то прошептал и впал в забытье…

Глава 3

Почти 900 дней продолжалась блокада Ленинграда. От голода, холода, непрерывных обстрелов и бомбежек погибли сотни тысяч горожан. Огромные потери понесли войска Ленинградского фронта, оказавшиеся в кольце. Но выстояли, не пустили немцев в город.

Отказавшись от затеи взять Ленинград штурмом, немцы решили уморить его голодом. Но город жил, работал, хотя фактически превратился в город-призрак. Снабжение осуществлялось по Ладожскому озеру — в летнее время судами, зимой по льду — под непрерывными обстрелами и бомбежками с воздуха.

Эта дорожка очень беспокоила немецкое командование. Несколько раз немцы пытались прорваться на правый берег Невы в районе Шлиссельбурга, чтобы перерезать «Дорогу жизни», окончательно замкнув тем самым кольцо блокады. Но советские войска стояли насмерть.

Шлиссельбургскую крепость на Ореховом острове у истока Невы немцам не отдали. 500 дней ее оборонял маленький гарнизон из солдат 1-й дивизии войск НКВД и моряков береговой батареи. Немцев не пустили на правый берег. Именно в этом районе в январе 1943-го увенчалась успехом очередная попытка прорвать вражескую блокаду.

Артподготовка продолжалась больше двух часов, потом войска Ленинградского и Волховского фронтов устремились навстречу друг другу. Был отбит Шлиссельбург, прорезан коридор шириной 11 километров для восстановления сухопутной связи Ленинграда с остальной территорией.

Одновременно от немцев очистили южную часть Ладоги.

Бои шли яростные, кровопролитные. Немецкое командование бросило в бой все резервы. Советские войска отражали атаки, пытались расширить плацдарм. Увеличить зону, свободную от немцев, в этот год не удалось, но коридор остался. За 17 дней вдоль берега Невы проложили железную и автомобильную дороги. В город устремились потоки грузов. Из Ленинграда гражданское население эвакуировали в тыл. Многострадальный город вздохнул свободнее…

Но только через год, в январе 1944-го, блокаду сняли полностью. 14 января началась Ленинградско-Новгородская наступательная операция. 20 января войска Ленинградского фронта разгромили Красносельскую группировку вермахта, погнали немцев на запад, освобождая южные пригороды — Пушкин, Павловск, Красный Бор. Части Волховского фронта освободили Новгород.

27 января в честь снятия блокады был дан салют.

Немецкие войска откатывались на запад. Были освобождены Ломоносов, Петергоф — врага успешно вытесняли из Ленинградской области.

В город приходила мирная жизнь. Возвращалось население из эвакуации, приступали к работе предприятия. Но шрамы войны еще долго оставались на лице города и в памяти людей — забыть такое было невозможно…

— Олег Иванович, вас подождать? — Водитель в штатском высунулся из машины, вопросительно уставился на Березина. Тому было трудно избавиться от наваждения, напавшего на него еще на вокзале. Он глубоко вздохнул, мотнул головой:

— Не надо, Василий, спасибо. Мог бы и на вокзал не приезжать — не маленький уже. Ладно, провез несколько кварталов, спасибо, дальше я сам. Позднее отзвонюсь начальству, ты больше не нужен.

Военных не хватало. На работу, не связанную с выполнением основных функций, иногда принимали гражданских. Они шли шоферами, поварами, снабженцами.

— Хорошо, Олег Иванович, — водитель кивнул, захлопнул дверцу, и видавшая виды «эмка», отливающая боевыми вмятинами на кузове, тронулась с места.

Он снова погрузился в оцепенение. Нахлынули воспоминания, сжалось сердце.

Березин стоял в самом центре Ленинграда, на Невском проспекте. Позади остался поврежденный Казанский собор, Казанская улица. Через два дома на запад — канал Грибоедова, еще дальше — Зеленый мост через Мойку. Самое сердце родного города.

В 1918 году постановлением Советской власти Невский проспект переименовали в Проспект 25 Октября. Новое название не прижилось, и проспект упорно продолжали называть Невским.

В январе 1944-го, четыре месяца назад, главной городской улице города вернули ее историческое название, проспект официально стал Невским.

Здесь были самые красивые дома в Европе — Березин искренне в это верил. Замечательная архитектура, многие здания стояли веками. Что ни дом — то памятник архитектуры со своими особенностями и своей историей.

До войны проспект утопал в зелени. Сейчас он не узнавал свой город — хотя и приезжал сюда зимой 1942-го. Тогда было трудно, голодно, холодно, но все же многие здания еще стояли. Потом артобстрелы усилились, город ежедневно бомбили. Подразделения ПВО не всегда справлялись со своей задачей.

Сейчас многие здания лежали в руинах. Другие сохранились частично — обрушились отдельные секции. Деревьев не осталось — ушли на дрова. Даже уцелевшие здания смотрелись мрачно, стояли кособоко, в потеках и трещинах, во многих окнах отсутствовали стекла — что говорило об отсутствии жильцов.

На противоположной стороне дороги, в здании, где раньше находился гастроном, велись работы по очистке. Боковая сторона была разрушена, уцелели лишь несущие стены. Люди в фуфайках сгребали мусор, перетаскивали в самосвал тяжелые обломки. Проезжую часть расчистили полностью, по ней сновали грузовые и легковые машины, изредка проезжали троллейбусы, набитые пассажирами. Тротуары приводили в порядок, высаживали молодые побеги, на них уже проклевывались первые листочки.

В других местах все было разворочено, валялись обломки поребриков вперемешку с булыжниками, растекалась грязь. К восстановлению разрушенных зданий еще не приступали — не до этого. Но в городе уже запускали электричество, чинили поврежденные бомбежками коммуникации…

— Товарищ майор, попрошу предъявить документы, — прозвучало совсем рядом. Неслышно подошел патруль — обычное явление. Он всего полчаса в этом городе, и уже дважды проверяли.

Олег достал из внутреннего кармана служебное удостоверение, командировочное предписание. Красная книжица с надписью «Главное управление контрразведки СМЕРШ» произвела на патруль впечатление, сержант уважительно кивнул. Не сказать, что город наводнили немецкие шпионы в советской форме, но инциденты случались разные.

Сержант развернул предписание, бегло просмотрел, мазнул взглядом стоящего перед ним Березина. Последний выглядел опрятно, обмундирование не новое, но чистое, сапоги начищены, форменная куртка поверх кителя, на ремне планшет. Орденские планки: орден Красной Звезды, медали «За отвагу», «За оборону Москвы», «За оборону Сталинграда».

Внешне за прошедшие два с половиной года Березин сильно изменился. Уже не такой подтянутый, как раньше: не сказать, что погрузнел, но как-то расширился, появились морщины на лице, кожа стала тусклой, глаза запали. И подвижность уже не та, что прежде, иногда болели суставы, появлялась одышка.

— Вы прибыли из Новгорода? — уточнил патрульный.

— Да, сержант, — согласился Олег. — Краткосрочная командировка из армейского отдела контрразведки.

Придраться было не к чему. Проверяющий вернул документы, отдал честь, патруль отправился дальше.

Время в запасе оставалось, он решил пройтись по памятным местам. Взвалил на плечо офицерский вещмешок с сухим пайком, перебежал проспект на четную сторону. Ее когда-то называли «солнечной», по ней любили гулять горожане.

Разрушенное здание осталось за спиной. Два следующих уцелели, но разрушения и там имели место. Он прошел мимо булочной, у которой традиционно толпились покупатели, с замиранием сердца шагнул за угол.

Следующее здание было утоплено относительно линии проспекта. Раньше от проезжей части его отделял маленький сквер, теперь это был пустырь. Деревьев не осталось. Одни побили бомбы, другие спилили на обогрев домов жители.

Дом стоял — на удивление, целый. Березин перевел дыхание, начал судорожно шарить по карманам, вынул пачку папирос, уронил зажигалку…

Обваливалась штукатурка, потрескался фасад, камни вывалились из фундамента. Но окна-люкарны и скульптурные обрамления карниза под кровлей сохранились. В нескольких метрах от тротуара красовалась воронка, похоронившая табачный киоск и стоявшую рядом лавочку. Взорвись бомба чуть дальше — и старое здание просто бы рухнуло…

Дом, на фоне остальных, был небольшой — четыре этажа, два подъезда, арочный проход во двор. В бывшем сквере еще громоздились мешки с песком, обломки противотанковых ежей, сваренные из тавровых балок…

В этом доме он прожил много лет. Отец получил здесь квартиру в 1929-м — как один из ведущих специалистов завода «Красный путиловец» (позднее ставшего Кировским заводом). В 1939-м отец вышел на пенсию, в октябре 1941-го погиб под бомбежкой на строительстве противотанкового рва. Мама когда-то смеялась: живем в средоточии истории и культуры. От дома одинаковое расстояние что до Зимнего, что до Исаакия, что до Спаса на Крови. А Казанский собор и вовсе рядом…

В доме жили люди. Березин прошел через арку, свернул в левый подъезд, медленно поднялся на третий этаж. Подъезд был гулкий, просторный, на вид целый, если не замечать трещины на стенах.

Две двери на этаже, состояние полного запустения. У соседей кто-то жил — коврик под дверью истоптан, а вот в его квартире — никого. Коврик отсутствовал, на полу под дверью лежал толстый слой пыли.

Он поколебался — имеет ли право остаться в этой квартире? По закону вроде да… Самое смешное, что у него сохранился ключ от этой двери. Больше двух лет здесь не был, а ключ всегда носил с собой — никогда с ним не расставался. Олег достал его, какое-то время помялся, потом решился и открыл квартиру. Он покосился на соседнюю дверь, за которой что-то шаркнуло, и вошел внутрь.

Здесь все осталось, как раньше. Только потолок обваливался, а из потрескавшихся стен торчал утеплитель. По всей квартире — равномерный слой пыли…

Накатили воспоминания, тоскливые мурашки поползли по коже. Он бродил сомнамбулой по комнатам, запинался о порожки, чуть не свернул разобранную буржуйку. В доме практически не осталось мебели и книг — мама все сожгла в лютую зиму 1941–1942 годов. Буржуйку привезли с завода бывшие коллеги его отца.

Мама всю жизнь проработала в типографии — занималась версткой газет и журналов. В начале 1941-го ушла на пенсию — работала бы и дальше, но отец настоял. Он еще не выработал свой трудовой стаж, был полон сил…

Последний раз Березин приезжал домой в феврале 1942-го — выдались свободные дни. Война закрутила: ни сна, ни отдыха. Тогда-то ему и встретилась плачущая соседка Клавдия Викторовна, похожая на привидение, но живая. Сообщила, что мама Олега умерла от истощения несколько дней назад, увезли в Пискарево — там братские могилы, никого не найдешь. Он словно окаменел. Как же так? Ведь писала еще в декабре, что все в порядке, квартира целая, добрые люди подкармливают, ей хватает. Оказалось, все неправда. Получала, как и все иждивенцы, 125 граммов хлеба ежедневно, больше ничего.

Клавдия Викторовна приходила к ней практически каждый день, поддерживала как могла. Вроде жили, улыбались. А однажды пришла — мама лежит в зимнем пальто под одеялом, лицо белое, неподвижное. От чего умерла — от холода, от истощения, уже и не поймешь…

Зима в тот год побила все рекорды. Погода словно издевалась над людьми. Или испытывала на прочность, кто знает. Снег лежал с октября по апрель. С Финского залива дули промозглые ветра, столбик термометра падал ниже двадцати.

Березин прожил в городе несколько дней, все видел, испытал на себе. Солдатам в окопах было легче, их хотя бы кормили. С ноября до Нового года иждивенцы получали по 125 граммов хлеба — это и подкосило. Впоследствии нормы подросли, но люди все равно голодали. Не было ни отопления, ни электричества, ни водоснабжения. Топили снег, грелись у буржуек. Он все это помнил.

Диктор Меланед, предупреждающий по радио об артналете, ленинградский метроном, застывшие на улицах троллейбусы — они стояли месяцами, превращаясь в сугробы. Люди передвигались, будто тени. Многие падали и больше не вставали. Это было обыденное явление, к нему постепенно привыкли. К упавшим подходили, убеждались, что человек мертв, и шли дальше. Специальные похоронные команды каждый день убирали с городских улиц по несколько сотен тел.

Другие умирали у себя дома — как его мама Валентина Петровна, просто засыпали и не просыпались. Лежали синие, костлявые, с истончившейся кожей. У многих не было сил добрести до магазина, отоварить карточку.

Добыча топлива для иных превращалась в смысл жизни. Топили мебелью, дверями, книгами. Иногда для растопки ломали целые здания. Продуктовые магазины работали исправно, продукты поступали своевременно, дело было в микроскопических нормах. Городские хлебозаводы работали под контролем военных. Но транспорт отсутствовал, хлеб с заводов и складов развозили на санях и тележках.

Березин был свидетелем инцидента. Трое грабителей напали на снабженцев, везущих на санках хлеб. Все произошло у крыльца магазина. Одного снабженца застрелили, второй прикинулся мертвым. А когда те кинулись к саням, он открыл огонь из пистолета. Одного прикончил сразу, двух других ранил. Потом поднялся и с наслаждением их достреливал. Налетчики просили их не убивать, ссылались на то, что не ели несколько дней, бес, мол, попутал. Но мольбы не помогли. Собрались люди, все видели, никто не возразил — хотя грабителям было от силы лет по семнадцать.

Прибежал патруль, выяснили, что к чему. Последнее дело — отнимать еду у беззащитных стариков и детей. Поговаривали злые языки, что в Смольном руководство города жирует, ни в чем себе не отказывает — и барашков им привозят специальные команды, и любые фрукты с овощами. Березин в это не верил — на то и злые языки, чтобы множить вранье…

Он стоял у старых семейных фотографий, развешанных на стене. Все потускневшее, старое, но мама такая молодая и отец еще — парень хоть куда… Олег отыскал тряпку, стал стирать со снимков пыль. Прошел в ванную, безуспешно пытался открыть воду. Вода в колонке, а колонка на соседней улице, и там очередь… Не все удовольствия сразу.

Березин был в курсе засекреченной информации, знал, сколько жизней стоила блокада и ее последующее снятие. Порой преследовала мысль, что истинные цифры советским гражданам никогда так и не объявят. Возможно, это и правильно — цифры ужасали, в них невозможно было поверить…

Он посмотрел на часы. Как-то странно выходило, прибыл с запасом. В квартире было пусто и холодно, витали призраки прошлого. Стоило нанести визит соседке.

Дверь квартиры напротив отворила женщина лет сорока — худощавая, с короткой прической и челкой, закрывающей половину лба. Несмотря на возраст и щуплое телосложение, она была миловидной. Соседка куталась в шерстяной платок, смотрела настороженно, с затаенным страхом. Так уж здесь сложилось, что мужчинам в форме граждане не всегда рады. Женщина поежилась, запахнула плотнее шаль.

— Я вас слушаю… Здравствуйте… — У нее был сухой, немного сиплый голос.

— Здравствуйте, — сказал Березин. — Мне бы Клавдию Викторовну. Я ваш сосед из квартиры напротив, сын Валентины Петровны, Олег Березин…

— О, простите, а я подумала… — Она смутилась, румянец покрыл впалые щеки. — Проходите, пожалуйста, я ее племянница Маргарита…

Он шагнул через порог, держа в руках небольшой сверток. В двухкомнатной квартире было прибрано, на вешалке висело одинокое пальто. Дверь в комнату была приоткрыта. Он заметил, что мебели почти нет (как и у большинства выживших ленинградцев), только самое необходимое — кровать, тумбочка, уже ненужная сейчас, в мае, буржуйка. В гостиной висели полки с книгами — их туда поставили явно недавно.

— Проходите, пожалуйста, — пригласила женщина. — Не знаю даже, куда… наверное, на кухню.

— Мне бы Клавдию Викторовну, — повторил он. — Моя мама скончалась зимой 1942-го, Клавдия Викторовна до последнего дня ее поддерживала, заботилась о ней. Я знаю, что они дружили, помогали друг другу. Хотелось бы просто ее увидеть. Я не был здесь больше двух лет…

— Тетя Клава умерла, — потупилась Маргарита.

— Простите, — помрачнел Олег, — я не знал. Правда, не знал. Как это случилось? Она ведь была такая крепкая…

— И даже рассказывала про вас… — женщина подняла на него любопытный взгляд, — как вы приезжали в краткосрочный отпуск, а мама ваша умерла за несколько дней до этого, и вы об этом не знали и даже не съездили на ее могилу, потому что в этих могилах — тысячи…

— Я ездил в Пискарево, — поправил ее Березин. — Но вы правы, там невозможно никого найти. Сведения о погребении отсутствовали. Не всех зарывали в землю. Многие тела сжигали в печах, прах ссыпали в канавы… В тот приезд мы полночи разговаривали с Клавдией Викторовной, пили чай… Не помню, чтобы она рассказывала про свою племянницу…

— А вы документы мои проверьте, — Маргарита глянула на него с укором, — или сходите в жилконтору, спросите, что за особа проживает на этой жилплощади и имеет ли она на это право…

— Даже не собираюсь, — поморщился Березин. — Вы неправильно меня поняли… Прошу прощения.

— Тогда и вы простите, — сухо улыбнулась женщина, — за то, что неправильно вас поняла. Вы пройдете?

— Нет, спасибо, в другой раз, — отказался Олег. — Мне еще на службу надо. Я из Новгорода прибыл, по делам. Образовались несколько свободных часов, решил забежать… Вот, держите, — он протянул ей сверток.

— Что это?

То, что лежало в свертке, простым смертным было, к сожалению, недоступно. Год назад Ленинградская кондитерская фабрика имени Н. К. Крупской возобновила выпуск конфет, прерванный в связи с блокадой. Их распределяли по детским домам, предприятиям «усиленного питания», часть поставок шла в армейские структуры.

— Что вы, я не могу, — запротестовала Маргарита. — Возьмите, не надо, я же не ребенок, право слово. Вы это Клавдии Викторовне везли…

— Но вы же сегодня за нее, — неловко пошутил он. — Возьмите, Рита, не обижайте меня. Попьете чай, помяните тетушку… и мою маму тоже. Нам это выдают, все в порядке, не беспокойтесь, я уже ел.

— Спасибо, Олег… — она смахнула тыльной стороной ладони набежавшую слезу, — мы уже не голодаем. На деньги пока ничего не купить, но пайковые нормы подняли, расширили ассортимент — с этого уже ноги не протянешь, как раньше… Мы всю жизнь прожили на Петроградской стороне. Мой отец, ее брат, работал в научно-исследовательском институте, преподавал биологию в университете. Его отношения с тетей Клавой испортились после смерти моей мамы от туберкулеза. Он быстро нашел себе другую — слишком молодую для него, это была его ассистентка… Они поженились, у меня появилась мачеха, это было начало 1941 года… Его новая жена умерла от холода под Новый год — субтильное сложение, проблемы с кровообращением… Моего отца арестовали в феврале 1942-го, и я до сих пор не знаю, что с ним, мне отказывают в ответе. Когда я в последний раз была в приемной НКВД, там вспылили, сказали: радуйтесь, что сами не загремели, нечего тут пыль поднимать… Мой отец ни в чем не виновен, я точно знаю, что это был ложный донос его коллег…

Олег сочувственно молчал. Репрессивная машина работала даже в блокадном Ленинграде. Людей арестовывали и в 1941-м, и в 1942-м. Проводилась крупная кампания против высококвалифицированных ленинградских специалистов. Аресту подвергались сотрудники высших учебных заведений, работники науки, искусства. Предъявленные обвинения оригинальностью не отличались: «участие в антисоветской контрреволюционной деятельности». За короткое время арестовали около 300 человек, даже состоялись судебные процессы. Их проводили военные трибуналы войск Ленинградского фронта и войск НКВД Ленинградского округа. К смертной казни приговорили 32 человека, впрочем, реально расстреляли только четверых, остальным высшую меру заменили исправительно-трудовыми лагерями. Многие арестованные гибли в следственных тюрьмах, на этапах, пересылках, родственникам об этом сообщали не всегда. Смерть в блокадном Ленинграде — на каждом шагу, кого волнуют мертвые предатели?

— Я думала, и меня арестуют, — тихо проговорила Рита. — Я слышала, что брали не только ученых и преподавателей, но и членов их семей… Жила одна в квартире, ходила на работу… и дождалась, — женщина грустно улыбнулась. — Так всегда и бывает: ждешь одну беду, а приходит другая. Это было в конце февраля: искала растопку в соседнем квартале, в доме было страшно холодно, объявили артналет, успела добежать до ближайшего бомбоубежища. А когда все закончилось, вернулась к своему дому на улице Куйбышева, а его разбомбили… Мы жили недалеко от набережной, где стоял крейсер «Аврора»… — Женщина побледнела, воспоминания давались ей с трудом. — Верхние этажи полностью снесло. Мы жили на первом — там все просело, была угроза обрушения. Я плохо помню, меня держали люди, я вырвалась, полезла в квартиру, чтобы забрать документы, карточки, кое-что из одежды… А когда меня вытащили, сломалась несущая стена, все рухнуло… Я пешком пришла к тете на Невский, она приютила меня, вот с тех пор я здесь и живу…

— Вы работаете, Рита?

— Конечно. — Она твердо посмотрела ему в глаза, мол, как можно не работать. — И в блокаду работала, и сейчас работаю. Каждый день хожу пешком в библиотеку Академии наук на Васильевском острове, заведую отделом зарубежной научной литературы. Впрочем, только два месяца заведую, до этого была рядовой сотрудницей… Раньше добиралась с Васильевского, теперь из центра… Транспорт долго не ходил, приходилось идти пешком, по холоду и в темноте… Не только я, все так делали. Раньше требовалось полтора часа, сейчас — час… Работаю посменно — два дня по двенадцать часов с раннего утра, сутки отдыхаю…

— Как умерла ваша тетя?

— Она ходила карточки отоваривать… — снова на ее глаза навернулись слезы, — уже домой возвращалась, прошла подворотню. У самого подъезда силы кончились, легла в снег и уснула… Тогда это было обычным делом, многие так умирали. В тот день мела метель, был сильный мороз. Я вернулась с работы, она лежит, а рядом инвалид Петрович из первого подъезда стоит, охраняет тело. Она хлеб несла — и представляете, никто не покусился, пока она лежала. Ведь все голодные были, с ума сходили от голода, ботинки ели, ремни, несъедобные корни из земли выкапывали… Никто не взял этот хлеб, потому что нельзя чужое брать — это впитали с молоком матери…

Он снова деликатно помалкивал. Ели не только ботинки и ремни. Отмечались случаи каннибализма — не часто, но было и такое. За это жестоко наказывали. Военные патрули расстреливали трупоедов на месте. Бывали случаи убийств с целью последующего поедания. Людей запирали в подвалы, расчленяли, варили в котлах…

— Я рад, Рита, что у вас все нормально, — сказал он, — жизнь восстанавливается, ужасы блокады больше не вернутся. Наши войска сейчас в Белоруссии, выходят на границу с Польшей, мы освободили практически всю нашу территорию. Осталось добить врага в его логове… Простите, это, наверное, похоже на сводку Информбюро?

— Немного, — она тихо засмеялась. — Я тоже рада, Олег, что с вами все в порядке. Вы ведь военный человек, постоянно рискуете… В каких войсках служите, если не секрет?

Он не решился дать правдивый ответ. Нет доверия у большинства советских граждан к людям его профессии. Главное управление контрразведки, особые отделы, НКВД — они не разбираются в этих тонкостях и просто всех боятся. Долго объяснять, что подавляющее большинство сотрудников борются с реальным врагом, а не с невиновными гражданами собственного государства. До 1943 года офицеры особых отделов и госбезопасности носили свою форму. После 1943-го — отличительные знаки тех частей, к которым были приписаны. В петлицах майора контрразведки поблескивали перекрещенные пушки — артиллерия. Чтобы не только враг не догадался, но и свои не знали…

— Артиллерийское управление, — скупо отозвался он. — Из действующей армии выбыл по ранению, теперь несем службу в тылу. Командировка в Ленинград — вот и решил проведать свою квартиру. Возможно, скоро переведут сюда, но пока служу в Новгороде. Это близко, — улыбнулся он, — всего лишь двести километров, пять часов на поезде.

— Вы не женаты? — спросила Рита.

— Нет, — покачал он головой. — А вы замужем?

Спросил и стушевался — получилось как-то глупо. Она совсем не похожа на замужнюю женщину. Возможно, разведенка или вдова…

— Не сложилось, — пожала плечами Рита. — До войны казалось, что еще рано, успею, да и не было на горизонте подходящей кандидатуры. Я ведь была очень требовательной и привередливой… Вы смотрите удивленно, Олег, — подметила Рита, — вас удивило, что я считала себя несозревшей для замужества? Да, я выгляжу ужасно, на вид мне далеко за сорок… Как вы думаете, сколько мне лет?

— Ну, не знаю, — смутился Березин. — Тридцать три — тридцать четыре…

— Двадцать восемь, — она засмеялась, наблюдая за его реакцией. — Ладно, все в порядке, не хочу вгонять вас в краску. Перед войной я окончила библиотечный факультет Ленинградского университета. А вам сколько? Вы тоже выглядите на сорок. Наверное, вам сорок и есть?

— Тридцать два…

— О, господи, простите… — что-то клокотнуло у нее в груди, она прижала руку к сердцу, — и смех, и грех, как говорится… Давайте считать, что, несмотря ни на что, мы неплохо сохранились, согласны?

— Договорились, — кивнул он. — Виноват, Рита, я должен идти. Еще увидимся.

— Подождите… — Она заколебалась. — Можно личную просьбу, Олег? Вы человек военный, целый майор, у вас, наверное, есть связи… Не могли бы прояснить судьбу моего отца — Грачева Николая Викторовича? Я не питаю надежд, уже смирилась, что хороших новостей не будет… — она поежилась, снова запахнула шаль, — просто мне нужно знать, вы понимаете?

— Хорошо, я попробую, — кивнул он. — Но не обещаю — как получится. Ответная просьба, Рита. Я оставлю ключ за косяком над дверью. Вы можете последить за квартирой? Я позднее напишу вам свой адрес полевой почты.

— Да, конечно, мне не трудно… Вам нехорошо? — забеспокоилась она.

Закружилась голова, ноги стали ватными. Как же не вовремя, черт побери! Такое с ним иногда случалось, и предугадать это было невозможно. Он оперся о косяк, перевел дыхание. Нательное белье прилипло к спине.

— Нет, все в порядке, Рита, такое случается, — он кисло улыбнулся. — Побочный эффект войны, знаете ли. Последнее ранение не прошло бесследно… Нет, в самом деле, все хорошо. — Он перевел дыхание и вышел из квартиры. — Еще увидимся, всего доброго.

Страшно разболелась голова. Хорошо хоть на этот раз без видений. Он добрался до своей двери, стараясь идти ровно и прямо — знал, что женщина смотрит ему вслед. Улыбнулся в ответ, прежде чем войти к себе, захлопнул дверь. И сразу прислонился к косяку. Била дрожь, голова трещала, как растопка в буржуйке.

Он сполз по косяку на пол, несколько минут сидел, дожидаясь окончания приступа. Это было обычное явление, настигающее без всякой закономерности — могло случаться каждый день, могло подарить неделю спокойной жизни.

Он отдышался, с трудом поднялся, доковылял до кровати и рухнул на нее, не раздеваясь. Взметнулась пыль, накрыла облаком, он лежал в этом облаке и кашлял. Пошарил в планшете, отыскал таблетку, с усилием проглотил. Слюны не было, в горле царила засушливая каракумская пустыня.

Через пару минут боль превратилась в умеренную. Он доковылял до окна, припал к подоконнику, закурил, забыв открыть окно.

Жизнь усиленно трепала. Смерть обходила стороной, но часто с интересом заглядывала в глаза. В 1941 году он весь октябрь провалялся в госпитале с осколочными ранениями. Фашисты блокировали Ленинград, а он валялся в медицинском учреждении на улице Жуковского, которое несколько раз подвергалось бомбежкам.

При артналете погибли почти все офицеры особого отдела, отдавшие приказ содействовать капитану Клыкову в вывозе музейных ценностей из Аннинского дворца. Погибли капитан Черемшин, майор Лыков…

Березин вернулся на службу в ноябре 1941-го. Служил в контрразведке Ленинградского фронта. «Невский пятачок», Шлиссельбург, окрестности станции Мга, занятой немцами.

Несколько раз советские войска предпринимали яростные попытки прорвать кольцо блокады. Но оно оказалось очень прочным. Отчаянный бой у Рабочего поселка № 4 — когда все офицеры секретного отдела попали в окружение вместе с потрепанным батальоном. Когда погибли все командиры…

Березин личным примером поднял бойцов в атаку. В том бою он не получил ни царапины, хотя люди вокруг него гибли десятками. Сотне бойцов удалось пробиться и даже захватить штабной немецкий транспорт и зазевавшегося майора, который на поверку оказался важной шишкой из Абвера.

Березина самолетом отправили в Москву — сопровождать ценного пленника. А назад в город на Неве он вернулся только в феврале — и то на несколько дней. Снова перевод в столичный регион, Волховский фронт, очередные безрезультатные попытки спасти Ленинград.

В 1942-м его перевели в Сталинград, в армию Чуйкова. Выжил и там, представлен к государственной награде. Выявлять вражеских агентов и диверсантов вошло в привычку. Бесславная Ржевско-Сычевская операция, потом Белгород, Орел, убедительная победа Красной Армии на Курском выступе, после которой немецкая армия уже ни разу не проводила значимых наступательных операций, а только пятилась на запад.

В январе 1944-го под Ленинградом была разгромлена и отброшена в Прибалтику полумиллионная группировка.

Но не все проходило гладко. Полк, к которому был приписан отдел контрразведки, попал под удар противника. Танковый батальон полка усиления Ваффен СС вклинился в расположение наступающей части, разрезал ее, как нож масло, и нанес удар по штабу. Погибли почти все штабисты, взвод связи, танки сровняли с землей полевой госпиталь, уничтожив персонал и всех раненых, а потом пьяные танкисты гонялись по полю за визжащими медсестрами и расстреливали их в спину.

Полтора десятка человек закрепились в здании школы, полчаса отбивали атаку, имея единственное противотанковое ружье. Они подбили два «Тигра», уложили десяток десантников — но сами полегли почти все, а от здания школы осталась груда обломков. Прорыв танкистов не повлиял на картину сражения — немцы попали в кольцо. Решившие сдаться — сдались, решившие погибнуть — погибли.

Березина без сознания извлекли из-под рухнувшей балки. Осколки и пули прошли стороной, но он заработал несколько сломанных ребер, ушибы тканей и тяжелейшую контузию. Танковый снаряд взорвался поблизости, осколки пощадили, а вот взрывная волна потрепала нещадно. Он едва не угодил в руки похоронной команды — кто-то вовремя обнаружил, что офицер дышит.

Два месяца в госпитале, сильные головные боли, видения, галлюцинации. Со временем их стало меньше, но совсем не прошло. Выписали в конце марта — лечащий врач снабдил лекарствами, рецептами и строжайшими инструкциями, как себя вести, чтобы не попасть в дурдом.

Никакой действующей армии, хорошо хоть в ведомстве оставили. Спокойная работа в тылу — борьба с недобитой резидентурой, анализ положения на фронтах, никакой беготни, драк, стрельбы. Отвоевал свое Березин — пусть теперь другие воюют. «Только время вас вылечит, уважаемый, — говаривал после выписки врач. — Да и то не уверен. С галлюцинациями вы справитесь, а головную боль, по-видимому, придется терпеть до старости… если доживете, конечно. Могу похлопотать о вашем увольнении из армии…»

Он возражал — сами увольняйтесь. Он здоров, как бык! Живой, руки-ноги на месте, голова между приступами работает, а сами приступы можно снимать с помощью таблеток, которые он обязался глотать в строго указанное время.

Последние два месяца он справлялся с обязанностями, хотя прекрасно понимал: он уже не тот. И начальство это видело, спасибо, не стояло с ножом у горла…

Он жадно жевал галеты — медицина рекомендовала усиленное питание. Вскрыл банку тушеной свинины, съел и ее. Спохватился, глянул на часы: в 14.00 он должен быть в Петропавловской крепости.

Через пять минут он уже шел по проспекту в сторону Мойки, петляющей по исторической части города. Пересек чугунный Зеленый мост, выбрался на Дворцовую площадь за Эрмитажем.

Разрушения были, но большинство скульптур, к счастью, сохранились. Памятник Петру, прочие изваяния во время войны маскировали мешками с песком, заколачивали в деревянные ящики. Провалы в стенах и разрушенные строения маскировали сетками. Здесь было много зенитных батарей, они эффективно работали с прорвавшимися в центр бомбардировщиками. Но полностью обезопасить исторические памятники они не могли.

Он шел по набережной Девятого января, вновь переименованной в Дворцовую — мимо Эрмитажа, дворцов и замков Русского музея, у которого за время войны не пострадал ни один экспонат. Он шел по разводному Кировскому мосту над мутными водами Невы — до 1934 года его называли мостом Равенства, до революции — Троицким.

В Петропавловскую крепость майора впустили по служебному удостоверению. Крепость тоже пострадала, но в меньшей степени. Комплекс зданий с мрачной историей находился на своем месте. Здесь когда-то располагалась главная политическая тюрьма Российской империи. В крепости закончил свои дни царевич Алексей — то ли сам скончался, то ли его убили. Здесь томилась княжна Тараканова, выдававшая себя за дочь Елизаветы; здесь сидели вредный для царского режима Радищев, декабристы, народовольцы, классики литературы Достоевский и Чернышевский, теоретик анархизма Бакунин. Сюда в 1917 году, после того как гарнизон поддержал большевиков, переселили Временное правительство Керенского.

Гауптвахты и тюрьма Трубецкого бастиона вошли в систему тюрем ВЧК. Здесь расстреляли четырех великих князей — и не только: в годы Красного террора у Головкина бастиона врагов — заговорщиков, бывших заводчиков, офицеров и генералов — расстреливали сотнями.

Сейчас на гауптвахте содержались пленные немецкие офицеры чином не ниже майора. Не до всех еще дошли руки.

Задание Березин получил несложное, но ответственное: допросить сидящего здесь уже третий месяц полковника Абвера Зигфрида фон Зельцера. Это имя упомянул захваченный в Новгороде член подпольной диверсионной сети, и очень кстати выяснилось, что данный господин пленен советскими войсками и коротает дни в Петропавловской крепости.

— Зельцер, Зельцер… — бормотал дежурный майор, пролистывая списки. — Да, имеется такая фигура. Оберст Зигфрид фон Зельцер… С ним в камере находятся оберст-лейтенант Шеллинг и генерал-майор Витке. Капризные господа, — улыбнулся майор, — все им не так, условия неподобающие, кормежка отвратительная, отношение — непочтительное. Просят душ… а дулю с маком не хотите? Часто наших заключенных они душем баловали? По мне так все у них нормально, — заключил дежурный, — пальцем никого не тронули — приказа не было. Кормят, как всех, гулять выводят, иногда покурить дают. Охрана все их просьбы игнорирует и правильно делает. Пусть радуются, что не пристрелили. Вам его в отдельный бокс подать?

— Если не сложно, — кивнул Березин. — Для быстроты понимания можно пригласить еще пару опытных специалистов по допросам.

— Понимаю, — улыбнулся майор. — Это правильно. Психология, называется. Немцы существа изнеженные, боли не любят… Вам его сразу наверх?

— Нет, давайте спустимся, посмотрим.

Подвалы бастиона не были курортной гостиницей. Сыро, душно, барахлила подача свежего воздуха. Маленькие зарешеченные камеры — в противовес широким проходам, низкий потолок, скудное освещение. Пленные сами выносили свои параши, сами подметали и мыли полы — это доставляло немалое удовольствие охране.

Лица заключенных хранили надменность, но она уже не убеждала. Исхудавшие, осунувшиеся, они сидели на нарах в выцветших мундирах, исподлобья глядели, кто проходит мимо.

Полковнику фон Зельцеру было лет пятьдесят. Породистое когда-то лицо покрывала бледная маска, редкие волосы торчали пучками. Когда дежурный офицер выкрикнул его фамилию, в глазах заключенного блеснул страх. Маска безразличия сменилась маской ужаса. Но полковник расправил плечи и вышел из камеры прямой, как штык, демонстрируя свое достоинство.

— Отведите его в комнату для допросов, — приказал Березин. — Пусть посидит в одиночестве минут пятнадцать. Приставьте к нему сотрудника, но пусть он помалкивает.

Физические рукоприкладства Олег не любил, а вот психологические игры и манипуляции очень даже приветствовал. Пусть посидит, понервничает.

Березин закурил. Охрана покосилась на него, но ничего не сказала. Оставшиеся в камере опустили глаза.

В соседнем зарешеченном отсеке находились четверо — рангом поменьше. Их тоже сломала неволя, выглядели они неважно. Одно лицо показалось Березину знакомым. Это был плотный мужчина в мундире майора вермахта. Еще молодой, в фигуре чувствовалась стать, но лицо помялось, опухло, обвисли щеки, ввалились глаза. Он глянул мельком на застывшего у решетки майора Красной Армии, пренебрежительно фыркнул и отвернулся.

Он не узнал Березина. Но Олег был уверен, что знает этого человека. Они уже где-то встречались. И в прошлом этот майор был изящнее, выглядел по-другому и скорее всего даже не был майором! Допрашивал его? Встречались в бою? Нет, память бастовала. Он немало перевидал немецких офицеров за последние годы — мог и обознаться…

А вообще досадно. Вот так всегда: вроде знакомый человек, мучаешься, не можешь вспомнить, теряешь время, изводишься…

Он мотнул головой и быстрым шагом отправился наверх.

Глава 4

Беседа с представителем германской разведки прошла на удивление ровно. Меры психологического воздействия оказали положительное влияние. Свой немецкий Березин подтянул еще осенью 1941-го, когда лежал в госпитале на улице Жуковского.

В ту пору было только два развлечения: ковылять по лестнице в бомбоубежище при объявлении налета и штудировать немецкий язык, обложившись школьными учебниками. Дальнейшая служба отточила навыки.

Переводчик ему не требовался. Олег внятно изложил свои предложения, стараясь казаться учтивым и доброжелательным. Доходчиво объяснил, какие льготы получит фон Зельцер при добровольном сотрудничестве и чего лишится в случае запирательства. Ложь, недосказанность — не вариант. Война для него окончена, надо признать поражение. Да, фон Зельцер — солдат, он выполнял свой долг — пусть и видел его в извращенном свете. Это все учитывается и достойно уважения, но, увы, не исключает расстрельного приговора. Свято место в камере пустовать не будет, его займут более сговорчивые господа.

После трезвого размышления фон Зельцер выдвинул условия: содержание в одноместной камере, нормальные бытовые условия, приличная еда, возможность помыться, переодеться, доступ к книгам. Главное условие: гарантия жизни. И никто не должен знать, что он сотрудничает с советской контрразведкой. Пусть уяснит советская сторона: фон Зельцер с глубоким уважением относится к адмиралу Вильгельму Канарису, отстраненному в феврале от руководства Абвером, однако презирает Гитлера, Гиммлера, партию НСДАП и весь орден СС за его бесчеловечные методы. Он надеется, что своим сотрудничеством со СМЕРШем он не навредит народу Германии, которую, невзирая ни на что, считает великой…

У советской стороны тоже было условие: полная искренность. Малейшая ложь — и пуля в затылок перечеркивает все договоренности…

Из помещения дежурного Олег дозвонился до полковника Сухова, начальника армейского отдела контрразведки.

— У тебя бодрый голос, майор, — с сомнением заметил полковник, — или это новый способ докладывать неутешительные новости?

— Как наши заключенные, товарищ полковник? Не сознаются в содеянном?

Заключенных было двое — начальник армейского управления тыла полковник Евдокимов и заместитель начальника политотдела подполковник Глазнев. В этих людей уперлось расследование по выявлению вражеских шпионов, засевших в армейских структурах. У обоих были прекрасные послужные списки, заслуги, награды. Но у кого-то из них за душой было нечисто.

— Евдокимов продолжает все отрицать. Провели два допроса с пристрастием и ни на шаг не сдвинулись. У Глазнева хороший покровитель — его начальник Гуревич. Он рвет и мечет, требует освободить Глазнева, которого прекрасно знает и которому полностью доверяет. Есть информация, что Гуревич уже написал рапорт члену Военного Совета фронта генерал-лейтенанту Пахомову. Фактически улик против Глазнева нет, нам придется его освободить, принести извинения и придумать, каким козлом отпущения пожертвовать…

— Павел Ильич, ни в коем случае! — вскричал Березин. — Глазнева не отпускать! Это «крот», которого мы ищем! Информация получена от полковника Зельцера, а этот старый пруссак не врет! Если дали приказ об освобождении из-под стражи, немедленно отмените! Глазнев мигом смоется, глазом не успеем моргнуть! Под мою ответственность, товарищ полковник!

— Да ты что? — опешил Сухов. — Вот так новость… Поздравляю, Березин, ты молодец! Приказ еще не отдан, но, каюсь, грешным делом, уже собирался позвонить в изолятор… Что по Евдокимову?

— Такой фамилии Зельцер не знает, я уверен, ему можно верить. Полковник Абвера искренен, уж поверьте моему опыту. В управлении тыла всплыла другая фамилия — майор Хромов, он отвечает за инженерные коммуникации и прочую армейскую инфраструктуру. Его можно смело брать. А полковника Евдокимова придется выпустить, он не имеет к шпионской сети никакого отношения.

— Вот черт, неловко вышло, — хмыкнул Сухов. — А мы ведь склонялись к мысли, что это он… Хорошо, постараемся решить вопрос.

— Мне доставить фон Зельцера? Могу утрясти вопрос с ленинградскими товарищами. Этот человек — просто клад, товарищ полковник…

— Распорядись, чтобы изолировали от остальных и тщательно охраняли. Мы пришлем конвой. А твоя работа закончена, Березин. Посмотрел Ленинград? Давай на вокзал — и в Новгород. Или… ночку там переночуй, если есть где остановиться, а потом приезжай. Знаю, ты ведь там жил…

— Спасибо, Павел Ильич, утром выезжаю…

Он вышел во двор, сел на ближайшую скамейку. Неподалеку оживленно переговаривались младшие офицеры из конвойной части. Перехватили его взгляд, вразнобой козырнули.

Березин закрыл глаза, наслаждаясь прохладным ветерком. Недавний приступ прошел, оставался только легкий звон в ушах. Он не ожидал, что все закончится так гладко. В чем подвох? Он анализировал сложившуюся ситуацию и приходил к выводу, что подвоха нет, просто дико повезло. Такое случается в работе.

В искренности Зельцера сомневаться не приходилось — у того было время подумать. Знал, что рано или поздно контрразведка СМЕРШ нанесет ему визит. Зельцера этапируют в Новгород, начнется серьезная работа по выявлению всей агентурной сети — и не только в Новгороде, но и в Ленинграде, в Пскове…

Снова закружилась голова. Где же он видел майора из соседней камеры? Фигура знакомая. Потолстел, подурнел, раньше был не такой. Значит, встречались давно — за год или полгода так сильно не изменишься.

Он закрывал глаза, напрягал память. Лицо, глаза, искривленная физиономия, чего-то требующая от подчиненных… Олег прекрасно запоминал лица людей, но не всегда мог вспомнить, кто они. Еще эта боль в голове, когда в нее лезет всякая ненужная всячина…

С чем ассоциировались его воспоминания? С отчаянием — определенно. Отчаяние, безысходность, невозможность сделать то, что ты должен. А если оставить эмоции? В какой антураж он без фальши вписывается? Во что одет? Китель, шинель, гражданский костюм? Зачем он пытается это вспомнить? Других дел, что ли, нет?

И в этот момент он его увидел — контрастно, выпукло! Офицер одет в пятнистый десантный комбинезон с капюшоном, на груди разгрузочный жилет, на голове фуражка, в руках «МР-40», а на боку еще и кобура! Он выскакивает из кустов, орет на подчиненных ему десантников, шарахается от очереди, выпущенной Березиным. А Олег сидит в кабине грузовика, стоящего на проселочной дороге, тарахтит и взбрыкивает поврежденный двигатель…

Он вспомнил! Прошлое поросло быльем, сделалось мутным, неотчетливым. Середина сентября 1941-го, немцы захватывают пригороды Ленинграда, гонят Красную Армию к городу. Тех, кто не успел отступить, берут в кольцо.

Грузовик с ценностями, вывезенными из Аннинского дворца под Никольском. Фашистские парашютисты в небе… Этот офицер командовал немецким десантом. Тогда погибли семь человек, включая капитана Клыкова, самого Березина тяжело ранило. Машину утопить не удалось, гитлеровцы вывезли ценный груз, пока Березин валялся без сознания. Добрые люди вывезли его в Ленинград, он два месяца валялся в госпитале на улице Жуковского, пока фашисты замыкали кольцо вокруг города…

Он вынул очередную папиросу, долго разминал ее. Что делать с этими воспоминаниями? Немец в 1941-м обыграл его, перегрузил ценности в машину, вывез к своим. А может, просто дождался, пока свои придут. Сдал добычу, получил благодарность, Железный крест… или какие там кресты они получают? И где сейчас эти ценные экспонаты Аннинского музея? В частных коллекциях фашистских бонз? Продали, а деньги пустили на поддержку чахнущей армии?

В этом не было смысла. Поборники «нового порядка» грабили везде: в Павловске, в Пушкине, в Петергофе. Разграбили Екатерининский дворец, сровняли с землей Павловский, вывезли в неизвестном направлении Янтарную комнату… Все это кануло в Лету, пропало — не найти. Вроде все ясно. Но что-то не давало покоя…

— Снова вы? — удивился дежурный майор.

— Вторично приветствую, — согласился Березин. — Телефоном позволите воспользоваться?

— Что-то забыл, майор? — проворчал на том конце провода полковник Сухов. — Понимаю, память у тебя ни к черту, но все-таки старайся быть собранным.

— Память подводит, Павел Ильич, — признался Березин. — Вы просто выслушайте, а потом решайте, стоит ли предпринимать какие-то действия.

Березин рассказывал минуты три. Короче не получилось. Все, что помнил, а события той смутной осени всплывали в памяти фрагментами, их окутывал туман.

— И тебя не взгрели за проваленную операцию? — удивился полковник.

— Фактически командовал нашей группой капитан госбезопасности Клыков, — объяснил Олег, — я был у него заместителем. Клыков погиб, когда мы попали в засаду. Мы действовали строго по плану: прибыли на место так быстро, как могли. Выехали из дворца без задержки. Предугадать прорыв фашистов к Никольску мы не могли. Подозреваю, что десант был не случаен, хотя, кто его знает — трудно заранее рассчитать встречу с колонной машин в заданной точке. В тех условиях мы сделали все, что могли. Струсил только Демочкин — Клыков лично его пристрелил. Мы оказались в тупике, понимаете? Утопить машину не представлялось возможным. Я целую вечность провалялся в госпитале. Мое руководство погибло в полном составе. Своему новому начальству я докладывал об этой истории. Но последствий не было, просто отмахнулись, тогда каждый сотрудник был на счету. Еще пошутили: после победы, мол, с тобой разберемся. Повторяю, товарищ полковник, так сложились обстоятельства. Задумай я что-то скрыть или выгородить себя — стал бы сейчас об этом рассказывать?

— Да уж, история занятная, — хмыкнул Сухов. — Но ты даже не знаешь, что вывозил. И представляешь, где сейчас этот груз?

— Да, товарищ полковник, отчетливо представляю. На той территории, куда еще не ступала нога советского солдата. И все же, Павел Ильич…

— Намекаешь, что именно сегодня ты не перегружен делами? — догадался Сухов. — Хорошо, разрешаю допросить этого субъекта. Дай-ка мне дежурного…

Пленный офицер вошел в комнату для допросов с гордо поднятой головой. Губы брезгливо поджаты, на лице маска полного пренебрежения к своей судьбе. Подобной публики Березин повидал достаточно — это люди из другого теста, у них мозги устроены иначе, и право на существование они оставляют только своей расе, причем верят искренне, что это правильно.

В глазах офицера мелькнула досада: опять этот тип. Тогда в камере пялился, теперь на допрос вызвал… Он не узнал Березина, это точно. В 1941-м в лесу мог и не разглядеть.

— Присаживайтесь, — предложил Олег на сносном немецком.

Пленный сел. Не сказать, что он чувствовал себя раскованно, но серьезных неудобств не испытывал. Пугать такого расстрелом — дохлый номер.

— Моя фамилия Березин, я сотрудник контрразведки СМЕРШ, — представился Олег. — Назовите себя. Насколько понимаю, мы в одном звании, трудностей в общении быть не должно.

— Пауль Штайгер, майор вермахта, — сообщил немец. — Что вы от меня хотите, майор? Вы с таким интересом меня разглядывали, словно мы с вами тысячу лет знакомы. Я впервые вас вижу…

Березин сделал запись в бланке допроса. Ему эта бумажка была не нужна, но видимость официального допроса стоило соблюсти. Немец спокойно наблюдал за бегающим по листу карандашом.

— Вы пехотный офицер? — уточнил Березин.

— Специальное подразделение 34-й пехотной дивизии для выполнения особо важных заданий. Я командовал батальоном.

«Подрос с 1941 года, — мысленно отметил Олег, — хотя этот рост трудно назвать головокружительным».

— Понятно, — кивнул Березин. — Заброска в тыл советских войск, вывод из строя объектов инфраструктуры, уничтожение штабов, колонн, командных пунктов, узлов связи…

— Да, я служил своей стране, — не без пафоса возвестил Штайгер. — Давал присягу фюреру и выполнял свой долг… так же, как и вы. Что вы хотите? Я не являюсь носителем каких-либо секретов и на допросах уже все рассказал. Я никогда не имел отношения к СС, не состоял в НСДАП, не уничтожал гражданские объекты и не воевал с мирным населением. Это не мой профиль. И мне безразлично, верите вы мне или нет.

— Мне тоже безразлично, чем вы занимались и причастны ли к военным преступлениям, — сказал Олег, — меня не волнует ваша подноготная, где и когда вы родились, сколько у вас детей и на каком из жизненных этапов вы так низко пали. Я не требую от вас раскрыть военную тайну, согласиться на сотрудничество с советскими органами и тому подобное. Вы не являетесь офицером разведки, едва ли были допущены к секретным документам и вряд ли посвящены в тайны рейха. Меня интересует только один эпизод вашей военной биографии. Вы не омрачите себя позором, если чистосердечно расскажете о нем. Вам незнакомо мое лицо?

Пленник какое-то время колебался.

— Нет… По-моему, нет… Вы меня интригуете, майор.

— 17 сентября 1941 года, Ленинградская область, территория севернее населенного пункта Никольск. Вы командовали взводом парашютистов, выброшенных в безлюдную лесистую местность. Вы перекрыли дорогу колонне из двух грузовых автомобилей. Сопровождающие колонны вступили с вами в бой, попытались уйти. Вы настигли их на берегу водоема…

— Откуда вы об этом знаете? — удивился Штайгер, было видно, что он вспомнил эту историю. — Да, такой случай я помню, хотя это было очень давно. Но никого из сопровождающих тогда не осталось в живых… — Он замолчал и пристально уставился на собеседника. Березин молчал. Что-то блеснуло в заплывших глазах немецкого майора — возможно, огонек догадки. — Минуточку, майор… Вы хотите сказать, что вы там были?

— Это не имеет значения, герр Штайгер, — сухо улыбнулся Березин, — меня интересует другое: ваша высадка в этом районе была случайной или вы действовали по наводке? Хотелось бы получить искренний ответ, если вас, конечно, интересуют достойные условия содержания под арестом, которые я могу вам обеспечить.

Тень наплыла на лицо немца. Он погрузился в воспоминания, и, похоже, они его не радовали, хотя, казалось, должны были.

— Военная разведка получила агентурное донесение из района Никольска, что русские собираются вывезти из тамошнего дворца-музея что-то ценное… Я совершенно не в курсе, что это было, да и не мое это дело. Картины, старинные коллекции, драгоценности ваших императоров… Там царила неразбериха, усиленная нашими бомбежками. Вы пытались спасти ценности из Пушкина, Слуцка, а с Никольском опомнились уже под конец… Наши войска вели стремительное наступление, вы не ожидали, что мы прорвемся так быстро. В этой операции не было бы смысла, если бы мы с ходу взяли село перед дворцом, а потом ворвались бы на этот объект. Но в селе наши войска встретили сопротивление, и им пришлось задержаться. Не помню название этого населенного пункта…

— Красивое, — подсказал Березин.

— Да, возможно. Я плохо помню… Наши люди работали по перехвату этого груза, видимо, потерпели неудачу, или… мне сообщили не все. Я не люблю работать в неопределенных ситуациях, когда нет ясного видения, но это был именно тот случай. Нам приказали высадиться севернее дворцового объекта и, по возможности, перехватить колонну из двух машин…

— Даже так? — перебил Олег и задумчиво почесал карандашом висок. — Выходит, среди персонала музея были ваши люди, и даже в тех условиях они имели возможность связаться с Абвером?

— Этого я точно не знаю, — пожал плечами пленник. — Все происходило сумбурно, мы не имели точной задачи. В том районе не было вашей ПВО, поэтому мы сделали пару кругов. Потом пилот сообщил, что видит две машины, следующие в северном направлении, и я принял решение десантироваться. Думаю, вы знаете, что было дальше…

Олег лихорадочно размышлял. Отправка радиодонесения — значит, агент находился в окрестностях музея. Вряд ли это был посторонний, сидящий в кустах, только сотрудники знали о прибытии конвоя для вывоза ценностей. Но кто этот агент и где он сейчас? Сколько воды утекло. Мог погибнуть, уйти с немцами — вариантов множество. А десант — всего лишь подстраховка. Впрочем, как оказалось, сработал именно он. Березин фактически не узнал ничего нового. Выискивать мифического лазутчика в персонале музея (казачок явно не засланный, а завербованный) — дело тухлое и никому не нужное. Сто процентов, что сейчас его там нет.

— Спасибо, герр Штайгер, — бодро произнес Олег. — Дальше расскажу я. Одного из сопровождающих вы приняли за мертвого. Подогнали брошенную машину с проселочной дороги, перегрузили в кузов контейнеры — поскольку «ГАЗ-АА» был безнадежно поврежден. Препятствий по дороге вы скорее всего не встретили, а вскоре район уже находился под вашим контролем. Захваченные ценности вы сдали куда положено, получили благодарность от командования, возможно, были представлены к награде…

Последующая тишина была подозрительной. Штайгер порывался что-то сообщить, но не решался. Гримаса возмущения, которая было у него тогда и вновь появилась спустя два с половиной года, сделала это лицо более чем знакомым.

— Вам есть что добавить? — насторожился Олег. — Не смущайтесь, герр Штайгер, все, что пойдет нам на пользу, вам зачтется.

— Ну, хорошо, — принял непростое решение Штайгер. — Хотя я, честно говоря, не понимаю, зачем вам понадобилось вывозить из дворца дрова и камни, да еще отдавать за них жизни ваших солдат…

Как-то неприятно засосало под ложечкой. Олег сглотнул, стал пристально всматриваться в лицо немецкого майора. Тот не играл, не пытался запутать, он искренне не понимал некоторые вещи.

— Поясните, герр Штайгер.

— Вы отчасти были правы, — медленно начал офицер. — Мы подогнали грузовик с дороги, перегрузили в кузов контейнеры, туда же положили тела наших солдат — в тот день мы потеряли шестерых… Точнее сказать, семерых — был еще рядовой Рюмке, подстреленный перед приземлением, но его мы искать не стали — долго и далеко. В дороге мы нарвались на отступающее подразделение Красной Армии, но не стали вступать в бой, потому что и так потеряли достаточно людей. Обогнули болота, прибыли в Никольск, где уже стоял наш пехотный батальон. Из Гатчины срочно прибыли люди из СД, вскрыли контейнеры… Признаюсь, это был неприятный и шокирующий момент. В первом же ящике обнаружились березовые поленья, камни, каменный уголь… Стали вскрывать остальные — в них то же самое… Меня чуть не отдали под трибунал, но вступилось мое командование, у меня была хорошая репутация. Допрашивали солдат моего взвода — кто-то предположил, что это мы похитили музейные ценности. Но когда пятнадцать человек хором твердят одно и то же, очевидно, что они не обманывают… В общем, сделали правильный вывод: русские обвели нас вокруг пальца, пустили по ложному следу, и мои десантники, выполнявшие приказ, ни о чем не подозревали.

Получалась полная ерунда! Если среди сотрудников музея был шпион, то как он мог проворонить такую погрузку? Или… не проворонил? Мысли путались. Была в этом деле и комическая сторона: доставь группа Клыкова контейнеры в Ленинград и предъяви их в соответствующую инстанцию: всех бы на месте расстреляли без суда и следствия! Еще один вариант: ценности вывезли заранее, а группа Клыкова должна была навести тень на плетень, заморочить немцев. Но это чушь — если ценности уже вывезли, зачем вообще нужна была группа Клыкова?

— Ба, что я вижу, господин майор… — Штайгер не удержался от язвительной улыбки. Он был наблюдательный малый, — русские обманули сами себя! — Он засмеялся трескучим смехом. — Браво, это была неплохая комбинация, согласитесь? Возможно, стечение обстоятельств, элементарное везение… Моя группа могла быть отправлена для подстраховки, это я допускаю. А груз переправили другим путем. Но этого не было, уверяю вас. Сотрудники СД были взбешены. Через неделю ситуация не изменилась — я выяснял: из музея под Никольском на наши склады ничего не поступало.

— Напрасно радуетесь, герр Штайгер, — пожал плечами Березин. — Из этого явствует лишь одно: в Германию коллекции Аннинского музея не поступали. А это значит, что у нас больше шансов до них добраться, чем у вас. Вполне возможно, что они еще здесь.

— Тогда удачи в поисках клада. — Штайгер зло оскалился, но тут же спохватился: — Надеюсь, вы понимаете, господин майор, что я рассказал все, что знал. Надеюсь, ваши обещания будут выполнены?

— Обещания остаются в силе, — отозвался Олег. — Но не спешите, герр Штайгер, мы еще не прощаемся. Не сочтите за труд, расскажите еще раз эту историю. Со всеми подробностями.

Полковник Сухов молча выслушал рапорт, задумался.

— И что это значит, майор?

— Вот и я ломаю голову, товарищ полковник. История странная, я бы даже сказал, загадочная. Я лично видел не только контейнеры, но и сам груз. Машина стояла в гараже, готовая к отправке — работники музея к нашему прибытию все подготовили. Капитан Клыков приказал вскрыть пару ящиков, дабы убедиться, что это именно то, что нужно. Сотрудники дворцового комплекса по фамилиям Фонарев и, кажется, Вишневский сделали это в нашем присутствии, потом закрыли ящики обратно. Это были ценные предметы, уверяю вас, Павел Ильич. Дух захватывало, когда я на них смотрел…

— А потом все это благолепие превратилось в камни, уголь… и что там еще?

— В березовые поленья. Так точно.

— И все это время вы находились рядом с машиной?

— По-моему, да… Нужно все хорошенько вспомнить, это было очень давно. Пока туман в голове, мысли путаются…

— Слушай, Березин, не морочь мне голову, — рассердился Сухов, — сам-то хоть понимаешь, что рассказываешь мне сказку? Это что, философский камень наоборот? Превращаем злато-серебро в уголь и дрова? Еще раз допроси своего немца, тогда, может, поймешь, что он над тобой потешается.

— Он не потешается, Павел Ильич. Пусть у меня неважно с головой, но я не сумасшедший. У вас есть основания сомневаться в моем профессионализме? Да у меня интуиция уже на дыбы встает… Штайгер не сочиняет, он был крупно раздосадован таким поворотом. Был момент, когда мы с Клыковым не контролировали груз — когда покинули гараж, а водитель еще не выехал. Был обстрел, он смог выехать только через несколько минут. В гараже было полутемно, стояли еще какие-то машины. Мы не всматривались — зачем? Водитель какое-то время был один. Что ему мешало перескочить в другую машину — точно такую же? Оба автомобиля в грязи, номера заляпаны. Мы бы точно ничего не заметили — обстрел, дым, пыль столбом… Не спрашивайте, куда девалась машина с ценностями — надо разбираться. Но полуторку подменили, это факт. И могли это сделать только в гараже.

— Да-а, — задумчиво протянул полковник, — ты заражаешь меня, Березин, своим безумием. Водитель был из музейных работников?

— Водитель был сержант Демочкин…

— Ну, знаешь, это совсем ни в какие ворота! — рассердился полковник. — Что известно по Демочкину?

— Ничего.

— Хм, кто бы сомневался…

— Я вообще не знал этих бойцов. Задачу ставили в штабе батальона охраны важных государственных объектов. Батальон приписан к НКВД. Как и везде, там был хаос и непонимание момента. Прибыли ученые из Русского музея, трясли бумагами, требовали немедленно принять меры. Задачу ставили капитану Клыкову и мне, как его заместителю. Остальных людей я вообще видел впервые…

— Ты хорошо знал Клыкова?

— Да, неделю находился в его подчинении. Метались, как заведенные. С Клыковым все в порядке, еще бы поменьше матерился… Демочкин мне сразу не понравился. Слишком нервный, дерганый. Что произошло с ним в гараже, не знаю. Когда подошли немцы, он не мог вытащить машину из ямы, потом окончательно перетрусил, рванул к фрицам. Клыков орал, потом открыл огонь, прикончил труса. Сам погиб буквально тут же, на моих глазах… А на других грешить не буду. Вели себя достойно, приняли бой. Никто не отступил, отстреливались до последнего…

— Ладно, — полковник глухо кашлянул. — И что прикажешь делать?

— Приказывать будете вы, товарищ полковник, — поправил его Березин. — Если посчитаете нужным. Требуется уточнение: действительно ли из Аннинского дворца пропали ценности и в распоряжении советских властей их сейчас нет? Если это так, тогда нужно думать. Вы это сделаете быстрее меня. Позвоните на Литейный, запросите сведения. Вы же всех там знаете…

— Майор, ты прямо раскомандовался, — посетовал Сухов. — Ладно, побудь там еще немного, перезвоню…

— Минуточку, товарищ полковник, — вспомнил Березин. — Раз уж вы на связи с Литейным, разрешите еще одну просьбу…

Нетерпеливо посматривал из коридора дежурный майор — он уже раскаивался, что допустил Березина к телефону. В ответ Олег виновато жестикулировал, дескать, потерпи, служба, папиросами откуплюсь.

Полковник Сухов перезвонил через двенадцать минут.

— Ты скоро памятником станешь в этой Петропавловской крепости, — заметил полковник, — в общем, докладываю по порядку. В 1941 году вы с капитаном Клыковым профукали сказочно дорогую, так называемую «Изумрудную кладовую» — собрание исторических ценностей и артефактов. Коллекция — часть Алмазного фонда, вывезенного в 1914 году в Московский Кремль. Почему не вывезли все — история давняя и темная. Отдельные предметы из «кладовой» выставлялись в 1920–1930-е годы, но никогда коллекция не экспонировалась целиком. Она утрачена в 1941 году, я ясно выразился? В распоряжении советских властей ее нет. Где она находится, неизвестно. Считается, что ее похитили и вывезли немцы. За это полетело немало голов, хм… Но вот что странно, майор, твоя голова почему-то на месте и неплохо себя чувствует… если не считать тех кандебоберов, которые она порой выкидывает. Твое счастье, что осенью 1941-го руководству Гохрана было не до этого. Всех причастных к провальной операции посчитали мертвыми…

— Не собираюсь оправдываться и прятаться за чужими спинами, товарищ полковник, — перебил его Березин. — Готов понести наказание. Но прошу позволить мне прояснить ситуацию с пропажей ценностей. Помощников не надо, все сделаю сам.

— Какие мы, однако, самостоятельные, — хмыкнул Сухов. — Ладно, считай, Литейный дает тебе «добро». Шумиха не нужна, действуй по-тихому. Они в курсе, что ты будешь делать, но людей на это не выделят. Пока не выделят. Представься надзорным работником по линии Наркомата обороны — других документов, помимо твоего удостоверения военной контрразведки, тебе никто не даст. На территории дворцового хозяйства работают люди. До восстановления руки дойдут не скоро, там все запущено, разрушено, но энтузиасты уже возятся, пытаются привести в порядок хоть часть территории. Покрутись там, разнюхай обстановку. Возможно, кто-то выжил из прежних работников. Машину тебе дадут — обратись в административно-хозяйственную часть Ленинградского управления НКВД, поговори с майором Петровским, он в курсе. О деле будет знать майор Рябов из управления. Больше никто — тема деликатная. Не забывай звонить.

— Спасибо вам большое, Павел Ильич…

— Да подожди ты, торопыга. У тебя в запасе пять дней, не забывай, что ты мне нужен в Новгороде. Признаться честно, не больно-то я верю в счастливый исход этой туманной операции… Но проработать необходимо. Теперь по запросу, который тебя интересовал…

Лишь в 23.00 Березин на стареньком газике подъехал к своему дому на Невском проспекте, протиснулся в арку, поставил машину у подъезда. «ГАЗ-64», затянутый брезентом, ему, похоже, выдали по принципу: на тебе, боже, что нам негоже. Олег мысленно окрестил его «тачанкой» — в пространство между сиденьями была вварена турель для пулемета. Она мешала, занимая большую часть свободного пространства, но выкорчевать ее было невозможно. Изделие давно сняли, транспортное средство вывели с баланса военного ведомства.

Тент зиял дырами, смотрелся странно (особенно при отсутствии дверей — их заменяли вырезы в бортах). Олег снял его, затолкал под заднее сиденье. Холода прошли, не замерзнет, а дожди в этом месяце были явлением редким. Под сиденьем в отсеке с замком стояла запасная канистра с бензином.

Олег поднял голову, отыскал свои окна, перевел взгляд на окна Риты Грачевой. Электричества в доме не было, невзирая на наличие проводов и прочих примет электрификации. Но за шторами у Риты что-то поблескивало — видимо, она жгла свечи или керосинку.

Рита открыла дверь, испуганная, как обычно кутаясь в длинную шаль.

— О, господи, это вы, Олег… — Ее голос дрожал от волнения.

— Почему не спрашиваете — кто? — строго спросил он.

— Не знаю… — она попыталась улыбнуться, — так испугалась, что забыла спросить…

— Простите за поздний визит. Возвращался домой, увидел свет в окне, решил, что вы не спите.

— Да, у меня есть небольшой запас свечей. Читаю книгу… Слышали хорошую новость? — Женщина встрепенулась. — Сегодня приходили работники из домоуправления, лазили на крышу, проверяли провода и изоляторы. Сказали, что через неделю наш дом подключат к городской электросети. И еще одна приятная новость: в наш квартал подогнали экскаватор, говорят, будут ремонтировать водопровод, и через месяц нас подключат к водоснабжению и канализации…

Новость действительно хорошая, если, конечно, не из области слухов. Водопровод в городе отключили еще в первую зиму блокады. Трубы лопались от холодов, вода замерзла. Горожане брали воду из замерзшего водопровода, прорубали лунки на Неве. То, что удавалось набрать, носили домой ведрами.

— Тогда и у меня есть хорошая новость, Рита, — сообщил Березин. — Вернее, не совсем хорошая, но могла быть хуже… В марте 1942 года вашего отца, Грачева Николая Викторовича, доцента кафедры Ленинградского университета, за антисоветскую деятельность приговорили к пятнадцати годам лагерей. Где он сейчас, неизвестно — органы затруднились ответить. Этапировать в лагеря по причине блокады было невозможно. Но в городе его нет — точно, возможно, он находится в специальном учреждении где-то в области… Поверьте, Рита, это самая хорошая новость про вашего отца из всех, что могли быть. Есть надежда, что он жив, и в недалеком будущем вы все про него узнаете.

Женщина заплакала. Стояла на пороге и, как ребенок, размазывала слезы по щекам. Потом улыбнулась, и эта улыбка уже выглядела убедительнее.

— Спасибо вам, Олег, теперь я точно сегодня не усну… Проходите в квартиру, прошу вас…

— Нет, благодарю, — он решительно покачал головой. — Завтра рано вставать, дела. Как только появятся новые сведения, я вам немедленно сообщу. Увидимся, Рита, дней пять я еще точно пробуду в городе.

Глава 5

Ночь прошла без приступов, без разрывающей головной боли. Дома и стены помогают…

Проснувшись спозаранку, Олег недоуменно разглядывал свою старую кровать, облезлые обои на стенах, собственную фотографию, сделанную отцом в 1933 году, когда сын после армии поступил на только что созданный физический факультет Ленинградского университета. Учеба не задалась, он отмучился год, перевелся на заочное, бросил и отправился учиться в Школу милиции. Но в том году событие это было радостное, одна его счастливая физиономия чего стоила…

Водопровода и канализации решительно не хватало. Заходить к соседке он не стал, не хотелось ее снова смущать.

Двигатель работал прилично, если не вслушиваться. Он сполоснулся в Фонтанке недалеко от Аничкова моста, предъявил документы вездесущему патрулю.

Защитные конструкции с постаментов уже сняли. Но конные статуи еще не вернули на историческое место — многие скульптурные шедевры в 1941-м зарывали в землю, чтобы уберечь от бомбежек.

Он набрал воды во фляжку из ближайшей колонки, снова сел за руль, свернул на улицу Рубинштейна и поехал в южном направлении.

На дорогу ушло больше часа. Несколько раз машину останавливали. Красная книжица с потускневшим тиснением действовала безотказно. К сотрудникам контрразведки оборонного ведомства относились настороженно, с ними старались не связываться.

Пару раз он делал остановки, сверялся с картой. Пришлось выбрать длинный маршрут, через пригородное шоссе. В город шли автобусы, наполненные людьми, зашивался служивый люд на постах проверки.

Строительная техника восстанавливала дорогу, поврежденную обстрелами. Мрачные люди в телогрейках лопатами набрасывали щебень на насыпь. Лесной массив с памятными болотами остался в стороне. Он выехал на шоссейную дорогу к Красному Бору, у развилки свернул на Никольск и вскоре въехал в населенный пункт.

Местность была красивой, городок окружали зеленые рощи — они живописно стелились по волнистым холмам. Никольск лежал в низине вдоль берегов мелководной речушки. Под колесами прогремел бетонный накат моста, потянулись частные дома.

Населенный пункт был малоэтажный. Две сравнительно широкие улицы — Колхидская и Севастопольская, множество переулков и безымянных проездов. В восточной части городок граничил с извилистым озером, напоминающим затопленное речное русло; с запада его подпирала рослая лесополоса, за которой простирались владения Аннинского хозяйства.

Населенному пункту дважды не повезло. В 1941-м здесь был отчаянный бой, когда потрепанные советские части, не имея приказа к отступлению, цеплялись за каждый клочок земли. В 1944-м все было наоборот — немцы упорно оборонялись, бросались в контратаки, бились так, будто именно здесь решалась судьба их «великой» Германии.

Но, как ни странно, не все было плохо. Разрушений хватало, от многих домов остались лишь кучи мусора. Валялись заборы, деревья, столбы электропередачи. Но уже стучали топоры, визжали пилы — восстановление жилой части городка шло полным ходом. Зеленела уцелевшая растительность, зацветали вишня и черемуха. Воронки на проезжей части засыпали щебнем, заливали бетоном. Несколько женщин в платочках пытались поднять рухнувшую ограду. Работницы весело перекликались. «А ну-ка, бабоньки, три-четыре, взяли! — голосила жилистая раскрасневшаяся молодуха. — Кто, если не мы? На мужиков рассчитывать не приходится! Ой, смотрите, девчонки, еще один проехал, какой красивый, офицер-инвалид, наверное!»

Он отвернулся, пряча усмешку. Таким только дай волю — живо «сыном полка» сделают. Он проехал мимо здания городского совета на Колхидской, над которым жизнеутверждающе развевался флаг СССР, мимо сгоревшего фашистского «Тигра», который тихо приютился под забором и пока никому не мешал. Во внутренностях обгоревшей машины возились мальчишки, что-то откручивали.

Во взорванном трехэтажном здании, по-видимому, располагался горком. В период оккупации здесь заседали немецкие власти. В текущее время комитет парторганизации приютило, потеснившись, отделение милиции.

Учреждения находились в одном бараке, только с разных его концов. У отдела рабоче-крестьянской милиции стояли несколько машин, курили сотрудники в темно-синей форме. Городской рынок находился здесь же, на другой стороне дороги. Очень удобно: криминальным элементам следует быть начеку — отделение под боком.

Навстречу пропылила «эмка», протащился обрубок грузовика «ГАЗ-4» с подпрыгивающими в кузове досками. Олег прижался к изувеченному поребрику, вышел из машины.

Рынок работал. Полчаса назад Березин, выехав из города, сделал остановку, съел банку овсяной каши. С куревом было сложнее. Курила вся страна, временами поиски табачных изделий превращались в настоящие приключения. В округе было людно — как-никак городской центр.

Олег перешел дорогу, потолкался в торговых рядах. Особым ассортиментом рынок потребкооперации не блистал. Продавались прошлогодняя картошка сомнительной наружности, ранняя зелень, соленья в банках. В мясную лавку стояла очередь — уже издали было слышно, как рубят кости.

Карточки не отменили, и большинство населения жило только на них. Что-то купить на деньги в государственных магазинах было невозможно. В магазинах кооперации и на рынках банкноты имели хождение, но цены сводили с ума — особенно на курево и водку. Большинство торговых операций балансировало на грани нарушения закона. На мелкие нарушения милиция смотрела снисходительно — все понимали, что людям надо как-то жить.

Деньги у майора контрразведки водились. Он приобрел несколько банок трофейных консервов, пару пачек папирос, спички, бутылку ситро без газа. А когда перешел дорогу и собирался сесть в машину, как-то тоскливо заныло под ложечкой.

Это был явный сигнал. Мимо прошел невзрачный мужичок в кепке, искоса глянул и поспешил нырнуть в переулок. Тянущее чувство в загривке оставалось долго и даже усиливалось.

По проезжей части тащились машины: «эмки», грузовики. Прорычал двухтонный «ГАЗ», едва не зацепил приткнувшуюся к поребрику «эмку». Водитель высунулся, смерил взглядом щель между машинами, ухмыльнулся, мол, ладно, в следующий раз попаду.

С плаката на стене здания смотрел суровый советский солдат, надпись гласила: «Очистим советскую землю от фашистской нечисти!» На той стороне дороги шумел рынок, сновали люди. Сзади, на крыльце горотдела, курили сотрудники — уже другие, настала их очередь.

Кучерявый сержант в заломленной на затылок фуражке бросал в сторону Олега любопытные взгляды, наткнувшись на встречный взгляд, смутился. Нет, не то… майор чувствовал недоброе внимание к себе. Смотрели со злостью, досадой, раздражением — дескать, только этого субъекта тут не хватало! Смотрели так, словно знали, кто он такой и зачем сюда явился.

Это было странно. Может, он ошибался? Больная голова не дает покоя, пухнет воображение. Нет, на него точно смотрели. Откуда — непонятно. Возникало глупое ощущение, что сейчас начнут стрелять.

Самое лучшее в подобной ситуации — не подавать вида. Он даже ухом не повел. Сделал вид, что надышался свежим воздухом, и забрался в машину. «Надо бы снова тент накинуть, — мелькнула мысль, — на всякий случай. Так хоть шальная граната не залетит».

В этом странном эпизоде была пища для размышлений. Не исключался самый плохой вариант: клиническая паранойя. Пора бы уже… Мания преследования вместо интуиции? Он возражал против такого варианта. Но и первый не радовал. Жжение в затылке усиливалось.

Олег проехал квартал. Стало лучше. Но теперь появилась злость. Не понравилось ему знакомство с городком. Он повернул направо, доехал до оврага, у которого обрывался городок.

Проезд сквозь лесополосу здесь отсутствовал. Валялись сгнившие деревья, обросшие грязью гильзы снарядов, чернели воронки. В 1941-м здесь стояла батарея, прикрывала западную окраину Никольска. Ей и досталось от немецких танкистов… Для засады это просто идеальное место!

Березин расстегнул кобуру, огляделся. Переулок был пуст. Еще только май, а уже бурьян по пояс. Он повернул направо, двинул машину по едва видневшейся из-под чертополоха грунтовке. Следом никого. Померещилось? Делать выводы было рано. Он чертыхался, что забрался в такую глушь.

Дворец был рядом, за деревьями, а попробуй доберись! Колеса месили грязь, но автомобиль оказался неплох — не застрял ни разу. Майор объехал городок, сделал остановку на северной окраине. Слежка отсутствовала. «А зачем следить, если и так понятно, куда я поеду?»

Он выехал на гравийную дорожку за чертой города и через пару минут оказался у знакомых ворот. Память — странная штука: стоило увидеть, и словно не было этих двух с половиной лет! 17 сентября 1941 года ворота были также настежь, за ними царило такое же запустение. Но в 1941-м северный парк смотрелся лучше. Он был заброшен, не ухожен, но цел. А теперь тут — как Мамай прошел: переломанные деревья, воронки от снарядов, раскуроченная лавочка повисла на толстой ветке и смотрелась весьма странно. Трупов, конечно, не было, но возникало опасение, что если углубиться в лесистую зону, то можно наткнуться на всякое…

Через пару минут он выбрался к северному парку. Здесь тоже похозяйничала война. Скульптур не осталось, возвышались одни пьедесталы да треснувшие вазоны. Северная сторона дворца тоже сильно пострадала. Купол был пробит в нескольких местах. Зияли провалы, обрушилась часть крыши, наружу торчали обугленные вертикальные балки. От позолоты не осталось и следа, слезла краска, уцелевшие стены смотрелись так, словно их усердно подвергали копчению. Разбитые фальшколонны, пилястры, осыпавшиеся козырьки над оконными проемами.

Арка в левой части здания, на удивление, сохранилась. Основание пролета было мощным — выдержало несколько артиллерийских попаданий. Вспомнилось, как сыпались на голову элементы перекрытий, когда они уходили отсюда на тех машинах…

Дугообразный купол заметно просел. Волосы шевелились, когда он проезжал под ним. Во внутреннем дворе часть пространства уже расчистили. Олег узнавал предметы антуража, испытывал при этом странное чувство. Крыльцо сохранилось, напротив него стояла грузовая машина с отброшенным бортом. Знакомые атланты подпирали бельэтаж, но шеренга скульптур понесла потери. А те, что выжили, смотрелись, мягко говоря, не празднично.

Он поставил машину рядом с грузовиком. Смотреть на все это было тяжело. Разбитых ангелов с крылышками стащили в кучу. Валялся перевернутый пьедестал. Вместо газонов и кустарников теперь была пашня. Фонтан подвергся прямым попаданиям, сложился и провалился в землю. Живописные террасы, спускающиеся к югу, раньше связывали белокаменные лестницы. Сейчас — тропинки, протоптанные между обломками гранита и мрамора. Дворцовая церковь осталась без куполов. Сильно пострадал восточный портик — там взрывом снесло колонны, их обломки валялись в грязи. Прогнулся верхний этаж, который они подпирали. Край здания висел, как стреха над избой. Опасное место огородили дощатым забором.

Павильоны в глубине парка тоже лежали в руинах. Олег отыскал взглядом гараж в низине с правой стороны. Там тоже все было печально: часть строения уцелела, другая вмялась внутрь. Причудливо смотрелась сохранившаяся скульптура в центре парка — человек в треуголке на высоком пьедестале. Земля вокруг него была расчищена, там даже пытались оформить клумбу. Надо же с чего-то начинать…

С крыльца спускался долговязый небритый мужчина в «летней» телогрейке. За плечом висела охотничья берданка. Из здания вышла невысокая женщина со сколотыми на затылке русыми волосами, опасливо посмотрела в сторону Березина.

— Здравствуйте, что вы хотели? — сипло поздоровался мужик. Он важно надувал щеки, хмурился. «Сторож», — догадался Олег.

Он кивнул, показал удостоверение. Зрение у стража дворцовых покоев было неважным: он щурился, долго всматривался в документ. Потом кивнул:

— Понятно… Вы к Марианне Симоновне?

— Это кто?

— Так это… — мужчина растерялся, — директор нашего музея, ее недавно назначили в Наркомпросе… Тимашевская Марианна Симоновна…

— И к ней тоже, — допустил Березин. — Представьтесь, пожалуйста.

— Так это… — сторож поежился, испытывая неловкость, — Бочкин я, Петр Афанасьевич Бочкин, сторожу тут понемногу… Инвалид я, — поспешил он объяснить, — плоскостопие, бронхи гнилые, а еще и зрение так себе… Но устроен в учреждение официально, получаю зарплату, карточки, проживаю в Красивом, дом там у меня, семьи, правда, нет…

— Достаточно, Петр Афанасьевич, — улыбнулся Березин. — Для первого раза вполне достаточно. Как служба? Никто не беспокоит?

— Да нет, — мужчина отвел глаза.

— Что охраняете, Петр Афанасьевич?

— Так это… развалины, — сторож усмехнулся. — Вроде больше нечего. Не осталось здесь ничего ценного, немцы-супостаты все вывезли… Но по штату сторож положен, вот и работаю. Сутки на посту, потом сплю, а меня Петрович подменяет — он тоже инвалид, ногу потерял еще на Халхин-Голе, но ружье держать умеет…

— Сколько человек в штате?

— Вот этого точно не знаю, — озадачился Бочкин. — С десяток, пожалуй, наберется, если нас с Петровичем считать да истопника Ильинского…

— Это товарищ Тимашевская? — кивнул Олег на женщину, застывшую на крыльце. Та поколебалась, стала медленно спускаться.

— Нет, что вы, — усмехнулся Бочкин, — это Юлия Владимировна Черкасова, сотрудница музея, искусствовед… или кто она там. А Марианна Симоновна, наверное, на рабочем месте. Это там, слева по коридору…

— Здравствуйте… — Женщина смотрела на Березина неуверенно, что-то во внешности гостя ее беспокоило. — Мы никогда с вами не встречались? Ваше лицо мне смутно знакомо…

— Мне ваше тоже, — кивнул Олег, — смутно знакомо. Здравствуйте, Юлия Владимировна. СМЕРШ, майор Березин Олег Иванович. Мы с вами встречались однажды, очень давно, можно сказать, в прошлой жизни. Думаю, еще поговорим об этом. Рад, что с вами все в порядке. Не проводите к директору? И хорошо бы собрать в одном месте весь коллектив.

У нее была приятная внешность. Собранные гребнем волосы красиво обрамляли овальное лицо, на котором выделялись большие серые глаза. Впрочем, она не казалась образцом здоровья и женской грации. Женщина сутулилась, часто покашливала в кулак. Иногда подергивалась фиолетовая жилка между виском и глазом.

— СМЕРШ… — растерянно проговорила она. — Но я не понимаю… Это же военная организация… Ладно, не мое дело, товарищ майор. Пойдемте, провожу.

— Вы не боитесь там работать? — кивнул он на здание.

— Почему мы должны бояться? — Она не поняла. — Там нет привидений…

— А вы не видите, на что это похоже? — Он обвел взглядом покосившиеся стены. — Такое ощущение, что здание держится только на честном слове.

— Ну, что вы, — она улыбнулась, — это прочно. Там, где есть угроза обрушения, мы не появляемся, эти места огорожены. А все остальное осмотрели специалисты, сделали вывод, что ничего страшного. Ходить там можно…

«Но при этом не разговаривать и не кашлять», — подумал Олег.

Он первым вошел под своды дворца, застыл в нерешительности. Отваги сотрудникам музея, конечно, не занимать. Холл был устлан мрамором. Сейчас в нем были провалы, плиты вздыбились, и между ними красными ленточками были очерчены дорожки. Отвалилась лепнина, в стенах зияли дыры. На полу валялись разбитые балки потолочных перекрытий.

— Здесь еще не убирали, — объяснила сотрудница, дышащая в затылок. — Это опасно, вы правы. Слева Бальный зал, там мы более-менее все расчистили. Справа Холл для приемов, Императорская гостиная, там тоже не так страшно… Можно подняться наверх, иногда мы это делаем, вытаскиваем мусор, кое-что цементируем, если находим материалы…

— Но зачем? — не понял Березин. — Зданию нужна капитальная реконструкция. То, что вы делаете, это временные меры.

— Вам не понять, — вздохнула сотрудница. — Мы не тратим государственные средства, их просто нет. Все добываем сами, на свои деньги. Или не на деньги… слышали про натуральный обмен? Вот сейчас мы примерно там же… Поймите, мы не можем без боли смотреть на это варварство, мы обязаны что-то делать…

— Где вы все живете? — Олег смещался к арочному проему, за которым просматривался широкий коридор.

— Большинство сотрудников живут в Никольске, только сторожа из Красивого… Проходите налево по коридору, первый проем направо. Эта комната когда-то называлась Канцелярией Ее Императорского Величества… имеется в виду императрица Анна Иоанновна, но только по оформлению. Фактически там не было никакой канцелярии. Но комната очень красивая…

Коридор на фоне остального беспорядка выглядел неплохо. Сохранились скульптурные изваяния в арочных нишах. Работало электричество: по потолку тянулся провод, к которому были приделаны несколько маломощных ламп. Пол был подметен, но пахло пылью. Она щипала нос, вызывала неудержимое желание чихнуть.

От «красивой» комнаты тоже сохранилось немного. Окна выходили на северную сторону, их закрывали облезлые шторы. Часть стены, впрочем, выглядела целой, кое-где проступала позолота настенной лепнины. Канцелярские столы с резными ножками, бюро из красного дерева, несколько венских стульев.

Из-за стола навстречу вошедшим поднялась статная женщина лет пятидесяти — темноволосая, с непропорционально развитым носом и строгим взглядом…

Глава 6

Они сидели на венских стульях, напряженные, озадаченные нежданным визитом, испытывали беспокойство. Березин исподлобья разглядывал собравшихся, боролся с внутренними противоречиями. Сохранять анонимность, прикрываться чем-то несуществующим — глупо, они все поймут, а он только больше запутается. Цель визита должна быть очерчена — пусть и в туманных формулировках.

Инцидент в Никольске не давал покоя. Он явно попался кому-то на глаза, за ним следили — он не сумасшедший, он все понимал. Незачем разыгрывать пьесу «Инкогнито из Петербурга», она никого не убедит.

В комнате присутствовали семеро — трое мужчин, четыре женщины, и хоть тресни, никто из них не тянул на немецкого шпиона! Враг изощренный, хитрый, коварный, способный на любые маскарады и трансформации, а здесь было не то. Он не первый год в органах. Может быть, стоило подумать насчет пособников или тех, кого используют вслепую?

— Представьтесь, пожалуйста, — сухо попросил он. — Кратко о себе. И поменьше вопросов, товарищи. Не надо волноваться, потом я все объясню. Если кто-то сомневается, имею ли я право отвлекать вас от работы, прошу связаться с майором Рябовым из Ленинградского управления НКВД, он подтвердит мои полномочия. Не можете сделать это сами — действуйте через свое руководство. Все вы являетесь штатными сотрудниками Наркомпроса?

Помимо образования, науки, книгоиздательства и прочих гуманитарных сфер, Наркомат просвещения контролировал театры, музеи, а также парки культуры и отдыха, к которым относились, безусловно, и исторические дворцово-парковые ансамбли.

— Да, это так, — напряженным грудным голосом ответствовала директриса. — Я Тимашевская Марианна Симоновна, приказ о моем назначении директором Аннинского музея был подписан лично наркомом Потемкиным Владимиром Петровичем… К сожалению, штат у нас, мягко говоря, не полный, но пока такой и не нужен, сами видите, что здесь творится…

«Да и вы тут — лишние люди», — непонятно почему подумал Олег.

— Все присутствуют? — спросил он.

— Да, — кивнула Тимашевская. Потом спохватилась: — Вернее, нет. Отсутствуют оба сторожа. Петр Афанасьевич Бочкин на посту. Виктор Петрович Леденев отдыхает дома. Галина Яковлевна Пожарская болеет, она после инсульта, состояние очень тяжелое, это продолжается уже две недели… Она пожилая женщина, ей 62 года…

— Гражданка Пожарская — местная?

— Она из Ленинграда, пережила блокаду. Сотрудница Русского музея. Такая крепкая всегда была, заботилась о дочери, добилась, чтобы внука в 1942 году отправили в эвакуацию… Дочь скончалась перед самым снятием блокады. В начале февраля Галина Яковлевна переехала в Никольск, целиком ушла в работу, чтобы забыться, но вот как получилось… Удар случился утром, когда она собиралась на работу…

Сторож Леденев — местный, тоже пожилой, инвалид Гражданской войны, пережил оккупацию, при немцах был чернорабочим, надо было как-то жить… Его проверяли органы, претензий не возникло.

Бочкин переехал в Никольск из Красного Бора сразу после освобождения района — в оккупации у него умерла жена… Послушайте, — решилась женщина, — не знаю, как к вам обращаться. Мы не совсем понимаем, что происходит…

— Меня зовут Олег Иванович, — сообщил Березин. — Повторяю: все вопросы потом. Давайте познакомимся. Вставать не надо. Называйте себя, сообщайте краткие биографические данные.

Он слушал, пытливо всматривался людям в глаза, ожидая подсказки изнутри. Тимашевской 49 лет, до войны была сотрудницей Эрмитажа. Вместе с частью музейной коллекции убыла в эвакуацию в Свердловск, а когда вернулась, приказом наркома была отправлена в Никольск, где получила часть дома и небольшой приусадебный участок. Готова служить Родине в любом месте, где та прикажет, но… чувствовалось, что женщина обижена. Муж скончался в 1939-м от тяжелой болезни, дочь — по медицинской части далеко в Хакасии…

Юлии Владимировне Черкасовой было 32 года, проживала в Никольске, окончила факультет историко-архивного дела Московского историко-архивного института. Судьба привела ее в Ленинград, была сотрудницей музейного комплекса «Царское село», потом перевелась в Аннинский дворец. В период оккупации находилась в Никольске, работала посудомойкой в столовой… Женщина сильно волновалась, рассказывая о себе, она старалась держаться, но постоянно разминала пальцы, чем выдавала беспокойство.

— Кто еще из присутствующих находился в оккупации? — спросил Березин.

— Ой, так это же я… — обреченным голосом произнесла пожилая женщина — Авдеева Зинаида Ивановна — невысокая, морщинистая, на удивление подвижная. Из всех присутствующих по 1941 году запомнились только две особы — Юлия Черкасова и Зинаида Ивановна Авдеева. Остальных он видел впервые.

Олег слушал ее рассказ: женщину пару раз вызывали в немецкую комендатуру, просили описать события 17 сентября тогда еще текущего 1941 года. Авдеева описывала, куда деваться? Ее допрашивал очкастый офицер в черной форме, задавал вопросы через переводчика.

Потом внезапно от нее отстали. Она выращивала овощи на крохотном участке, шила. Ни мужа, ни детей. С 1943 года начали вывозить людей на работы в Германию, многих хватали насильно, запихивали в фургоны, не давая времени собраться. Ее не взяли, какой с нее прок? При немцах Зинаида Ивановна усердно притворялась чахоточной, хромала…

— Позвольте замечание, Олег Иванович? — сказала Юлия Владимировна. — Мы с Зиной Ивановной хорошо знакомы, часто виделись, поддерживали дружеские отношения. Если в чем-то возникают сомнения насчет нее, то спешу вас уверить: она глубоко порядочная женщина, никогда не сотрудничала с немцами… если не считать, конечно, сотрудничеством швейные работы…

— Спасибо, Юленька, — пробормотала Авдеева, избегая пристального взгляда Березина, — не представляю даже, что мне можно предъявить…

— Вы? — кивнул Олег сухопарой бледной женщине средних лет.

— Ковалец Тамара Леонтьевна, 44 года, сама из Перми, работала в тамошнем краеведческом музее. Получила предложение продолжить работу на освобожденных территориях Ленинградской области, переехала сюда в феврале… Сначала собирались определить в штат Екатерининского дворца, но оказалось, что там негде жить, тогда мне предложили перебраться в Никольск, где имелись свободные жилплощади…

— Как насчет семьи, Тамара Леонтьевна? — поинтересовался Березин.

С семьей было сложно. Женщина побледнела, потом стала рассказывать, заново переживая свое прошлое. Муж был главным инженером металлодобывающего предприятия в Предуралье, в 1937 году попал под уголовное дело, связанное с вредительством, получил пятнадцать лет… Супруге ничего не предъявляли, она продолжала жить и работать. Сыну четыре месяца назад исполнилось восемнадцать, призвали в армию, сейчас воюет в Прибалтике. С этим и связана причина переезда. Лучше находиться здесь, ближе к сыну, чем сходить с ума в Перми…

— Успокойтесь, Тамара Леонтьевна, не надо нервничать, — сказал Олег. — Меня не интересуют дела вашего мужа. А вашему сыну желаю дойти с победой до Берлина и в добром здравии вернуться домой.

Мужчины нервничали не меньше женщин. Снулый тип с плоским лицом и водянистыми глазами — некто Ралдыгин. «Белый билет» от армии, полный букет «тяжелых, неизлечимых болезней». Работал младшим научным сотрудником, имея за плечами незаконченное высшее образование по археологии. Ушел с Красной Армией в Ленинград, жил с женой у тетки на Васильевском острове, те умерли от истощения. Сам выжил, в начале февраля вернулся в Никольск…

Олег делал размашистые пометки на листке, пытливо глядел на говорящих.

Некто Кулич, молчун, коротышка — водитель при музее, до войны шоферил на элеваторе, теперь здесь. А куда еще, если работы толком нет? Жил в эвакуации в Вологодской области, теперь вернулся. В армию не взяли из-за болезни кишечника…

Человек с боевым опытом среди присутствующих все же был. Пожилой истопник Ильинский — мужчина с изувеченной левой рукой, которой неплохо орудовал, хоть это и смотрелось неприятно. Полтора года партизанил в Ленинградской области, взрывал немецкие колонны, пускал под откос эшелоны. И, кстати, именно он был одним из сопровождающих знаменитый партизанский обоз с продовольствием, который в марте 1942 года прибыл в Ленинград из Псковской области, хитроумно обойдя немецкие посты!

А неприятность с рукой произошла в последнем бою, когда немцы упорно сопротивлялись наступающим частям Красной Армии, а партизаны в это время ударили по ним с фланга, фактически из болота. Граната упала рядом, Ильинский схватил ее, чтобы отбросить, но не хватило какой-то доли секунды — ему оторвало два пальца…

— Понятно, — заключил Олег. — Я так понимаю, из штатного состава на сентябрь 1941 года в музее остались только двое — гражданки Черкасова и Авдеева? Что стало с остальными?

— Трое погибли, когда наступали фашисты… — У Юлии Владимировны дрогнул голос. — Территорию дворца обстреливали… Они не успели убежать. Это Наташа Сидоркина, Алексей Тимофеев, Катышева Анастасия Павловна… Двое умерли в оккупации от голода… Вы же не думаете, что здесь жировали? Директор музея Родман Михаил Борисович не внял уговорам — не уехал, когда была возможность, кричал, что у него тут семья, большое хозяйство… Его расстреляли через несколько дней вместе с семьей — с евреями фашисты не церемонились…

— Инну Соломоновну Плоткину тоже расстреляли, — подала голос Зинаида Ивановна, — а еще сестру и племянницу… Они не верили, что фашисты на такое способны — без всякой причины, только за то, что они евреи…

— Евреев в Никольске проживало сотни четыре, — сказала Юлия. — Кто-то успел эвакуироваться, другие не стали… Мы слышали, что их хотели вывезти в Гатчину — немцы свозили туда еврейское население. Но возникли трудности с транспортом, всех согнали в Никитин лог на восточной окраине и расстреляли… А еще Алла Григорьевна Шепелева недолго прожила, — добавила женщина, — тоже наша сотрудница, занималась эвакуацией картинной галереи. Два дня прошло, как немцы пришли, под грузовую машину попала — обе ноги раздавило, умерла на месте от потери крови… Водитель так ругался, мол, теперь колеса не отмыть…

— Понятно, — кивнул Олег. — Чем вы тут занимаетесь, Марианна Симоновна? Простите за вопрос дилетанта, просто интересно. Все пострадавшие парки и дворцы будут восстановлены — и в самом Ленинграде, и в области. Все заработает и станет таким же, как до войны, даже красивее. Но вы прекрасно понимаете, что активные работы не начнутся, пока не закончится война. Сейчас не до этого, как бы печально это ни звучало. Нужны генеральный план, специалисты, финансы, четкая программа восстановления. На это уйдут многие годы, возможно, десятилетия. В здании небезопасно находиться, все может обрушиться… — Он покосился на потолок.

— Отчасти вы правы, Олег Иванович, — директриса поджала губы. — Но это не значит, что сейчас на территории нет работы. Мы в штате, получаем зарплату и карточки — значит, должны трудиться. Что-то убираем, растаскиваем завалы своими силами, моем, штукатурим, собираем и вывозим мусор. Обзваниваем и навещаем ленинградские хранилища, составляем каталоги экспонатов, которые в недалеком будущем вернутся в музей.

Олег покосился на телефонный аппарат — связь имелась. Дальнюю стену занимали шкафы — очевидно, с каталогами и музейной документацией.

— В конце концов, мы обязаны присутствовать хотя бы ради сохранности того, что тут осталось, — пафосно возвестила директриса. При этих словах на губах некоторых присутствующих заиграли печальные усмешки: никаких ценностей здесь, понятно, не осталось. — Немцы вывезли все, что было. Спасибо, что перед бегством не взорвали дворец.

— А что, кто-то покушается? — как бы невзначай спросил Олег.

Директриса не ответила, остальные тоже промолчали, стали переглядываться. Странная реакция на простой вопрос. Тимашевская немного поколебалась, потом проговорила:

— Нет, на музей никто не покушается, все спокойно… Были пару раз какие-то хулиганские происки… Вы же понимаете, после освобождения сюда приехали не только приличные люди, есть и шпана, уголовники — им интересно, что тут у нас происходит, нельзя ли чем-нибудь поживиться…

— Что вы можете сказать про «Изумрудную кладовую»? — тихо спросил Березин.

Все замолчали, сделали постные лица. Лишь мужчины, бывшие в неведении, недоуменно пожали плечами и с любопытством уставились на майора. Водитель Кулич мял папиросную пачку, не решаясь закурить в присутствии контрразведчика. Ралдыгин расчесывал до крови зарубцевавшуюся царапину на большом пальце. Истопник Ильинский боролся с зевотой, мрачно посматривая на свою искалеченную руку.

— По данному вопросу мне нечего сказать, — выдавила из себя директриса. — Все происходило до меня… История прискорбная. С одной стороны, «Изумрудную кладовую» успели эвакуировать, с другой — данных о ней нет ни в Гохране, ни в Управлении культуры Ленинграда, ни в Комитете по делам искусств при Совнаркоме. Коллекция считается утерянной, судя по всему, она попала к немцам…

— А вы что скажете, Юлия Владимировна? — Березин перевел взгляд на молодую особу.

Та решилась — долго вертелись эти слова на языке. Она глубоко вздохнула и — словно прыгнула в бездну:

— Вы же сами вывозили «Изумрудную кладовую», Олег Иванович, разве не так? Я вас узнала. Вас было двое офицеров, тогда, в сентябре 1941-го… Вы сильно изменились, но это точно были вы…

Теперь застыли все. Березин сохранил хладнокровие и даже слегка улыбнулся.

— Зинаида Ивановна, скажите, вы же узнали товарища майора? — повернулась она к своей смутившейся коллеге. — Вы же были тогда с нами. Ну, скажите, Зинаида Ивановна…

— Нет, не помню, — пожала плечами Авдеева. — Как я могу такое помнить…

— Браво, Юлия Владимировна, у вас отличная память, — похвалил Олег. — Я не обязан отчитываться, но так и быть, скажу. Колонна в пути попала в серьезный переплет, пришлось принять бой с немецкими парашютистами. Выжил только я, но был тяжело ранен, долго лежал в госпитале. Груз, который мы везли, попал к немцам…

Вся компания угрюмо молчала. Вопросов было много, но люди боялись их задавать.

— Повторяю и настаиваю, — произнес Березин, — если есть сомнения в моих полномочиях, телефонируйте на Литейный. Проводится расследование событий того дня, и вы обязаны отвечать на вопросы и оказывать мне содействие. В деле много неясностей, и я надеюсь их прояснить. Сегодняшняя встреча у нас — не последняя. Не хочу вас долго задерживать. Осталось несколько вопросов. Экспонаты музея, помимо «Изумрудной кладовой» — какова их судьба? Юлия Владимировна, ответить лучше вам. Вы участница тех событий.

— Картинную галерею успели вывезти. Это были полотна русских живописцев — Саврасов, Шишкин, Куинджи, Кустодиев, Крамской, Ге…

— Че? — вырвалось у непросвещенного Кулича. Остальные украдкой заулыбались.

— Товарищи, давайте серьезнее. — Юлия сделала суровое лицо. — Помимо картин в экспозицию входили небольшие статуэтки, ювелирные изделия, предметы быта — опахала, зонты, шкатулки, табакерки, посуда, предметы одежды, символы русской государственности, ордена… Все это вывезли 15 и 16 сентября — когда фашисты только захватывали Гатчину. С данной эвакуацией все прошло успешно. Мы не понимали, почему тянули с «Изумрудной кладовой», ведь она куда ценнее. Может быть, считали, что немцы сюда не придут? Многое вывезти не успели. Это скульптуры, иконы, часть Золотого фонда русской живописи, хранившаяся в запасниках. Немцы все разграбили, вывозили мебель — старинные трельяжи, серванты, буфеты, бюро, венскую мягкую мебель. Отламывали панели, снимали хрустальные люстры… То, что было уже сломано, они бросали — это нужно восстанавливать. В аварийные помещения пригнали советских военнопленных — те вытаскивали оттуда все ценное, рискуя быть погребенными под рухнувшим потолком. И в некоторых залах действительно происходили обрушения, гибли люди… То, что натворили на территории дворца, — вообще отдельная история… В западном крыле и дворцовой церкви устроили военный госпиталь, туда свозили раненых солдат с фронта. Раненые, конечно, умирали — их хоронили за котельной, в западной части парка, там, где буковая роща. Теперь это обширное немецкое кладбище — могильные холмы во много рядов, кресты, на крестах — солдатские каски. И что нам делать с этим кладбищем? У нас никогда не было кладбища. Уничтожить, срыть бульдозером? Но это же страшно и, как ни крути, кощунственно — пусть там и враги лежат. Слухи все равно пойдут, люди шарахаться станут…

— Вы увлеклись, Юлия Владимировна, — с улыбкой перебил Олег, — спасибо за ответ. Последний вопрос. Вы перечислили не всех сотрудников, находившихся здесь 17 сентября 1941 года. Очевидно, забывчивость сказывается. Был еще шофер по фамилии Фонарев. Он должен был везти колонну, но капитан Клыков заменил его другим человеком. Смутно помню, как Фонарев убегал вместе со всеми. Был человек по фамилии, если не ошибаюсь, Вишневский — высокий такой, нескладный. Он занимался административно-хозяйственной частью. Эти двое сопровождали нас в гараж с капитаном Клыковым, машина уже стояла, готовая к отправке, и в ней находилась…

— …конечно же, коллекция, — захлопала глазами Юлия, — а что же еще там могло находиться?

— Да-да, просто к слову пришлось. Я помню, как Вишневский выходил из гаража, но больше я его не помню — нам срочно пришлось уезжать. Где эти двое сейчас, если не секрет?

— Насчет Фонарева могу сказать определенно, Олег Иванович. Он умер у себя в доме в первый день оккупации. Смерть была какая-то странная. Помните, Зинаида Ивановна? — Она снова обратилась к коллеге. — Мы с вами к нему пришли, с нами еще Дьяченко был — тогда еще живой, не знали, куда Инну Соломоновну спрятать, она в подвале сидела… Дверь открыта, Фонарев на полу, шея свернута… Помните, Зинаида Ивановна?

— Не помню, Юленька, — замотала головой Авдеева, делая испуганные глаза, — Инночку помню, а больше — ничего…

«Амнезина Ивановна», — подумал Березин.

— Да ну вас, — отмахнулась Юлия. — Мы как шарахнулись, огородами вскачь понеслись… Немцы, конечно, ничего не выясняли. Подумаешь, русский умер. Так совпало — на следующий день несчастный случай с Шепелевой Аллой Григорьевной… С Вишневским тоже непонятная история. Ехидный он был, грубый иногда, но работник ответственный. Не знаю, в какой гараж он с вами бегал, но это был последний день, когда я его видела. Он просто исчез… Вы помните Валеру Вишневского, Зинаида Ивановна?

— Помню, конечно, Юленька, — вздохнула пожилая женщина. — Ты уж совсем меня за беспамятную-то не держи. Когда убегали из дворца, не было его с нами. И потом нигде не было…

— Но это ничего не значит, — вздохнула Юлия. — Вы помните, Олег Иванович, что здесь творилось. Немецкие танки уже из леса шли, мы все от страха с ума посходили. Взрывалось уже здесь… Он мог уйти в другую сторону — побежал на север, в Ленинград, мог погибнуть, мог выжить. Его могло завалить обломками — под гаражом, под фонтаном, да и от дворца отваливались целые стены… Он, может, до сих пор там лежит — никто же не разбирал завалы, этого не сделать вручную…

«Но тема все равно интересная», — подумал Березин.

— Немцы свозили трупы в Никольск, к базарной площади. Если находилась родня, тело забирали и хоронили. Если нет — сжигали в овраге, у немцев это просто делалось… А в музей нас фашисты не пускали, они смеялись, когда мы убеждали их, что здесь работаем, гнали прикладами…

— Ну, хорошо, закончим на сегодня. — Олег сложил пополам бумажный лист. — Можете работать, товарищи. Марианна Симоновна, не будете возражать, если Юлия Владимировна проведет мне экскурсию по пейзажному парку?

— Как видите, это не лучшая ваша шутка, — вздохнула Юлия, застегивая пуговицы плаща. Ее немного знобило, хотя день был теплый. — Да, еще три года назад это был красивый исторический пейзажный парк. А сейчас — все легче срыть и отстроить заново. Тяжело такое видеть, Олег Иванович… — В глазах женщины блеснула слезинка.

— Простите, — отозвался Березин. — Шутка не удалась, бывает.

Они стояли у разрушенного фонтана, возле обломков белокаменной лестницы. Спуститься с террасы можно было только по тропе — при этом очень осторожно. Он подал ей руку, помог спуститься. Она ойкнула, когда вдруг подвернулась щиколотка, но ничего страшного не стряслось, сумела спрыгнуть.

— Вот так и гуляем. — Она бросила на офицера быстрый взгляд. — Это был один из самых красивых фонтанов в стране. Львы, тигры, скульптурные фигуры греческой мифологии. Потоки воды причудливо переплетались, били вверх, в стороны… Фонтан обрамляли лестницы, превратившиеся сами видите во что. Удивляемся, что сохранилась фигура царя Петра — по странному стечению обстоятельств ее пощадили осколки. Все остальное уже не узнать. Где Самсон, где Давид? Где Геракл, усмиряющий дикого быка? В Ленинграде архитектура сильно пострадала, однако власти уже успели принять меры. Самые важные объекты маскировали, прятали, укрывали мешками с песком и фанерными щитами памятники Петру на Сенатской площади, Ленину у Финляндского вокзала, Николаю на Исаакиевской площади. Замаскировали египетских сфинксов на Университетской набережной. Памятник Александру III закрыли накатом из бревен и песчаной насыпью — он даже выдержал прямое попадание фугаса… Скульптуры Летнего сада, коней с Аничкова моста зарывали в землю. Здания тоже маскировали — защитными сетками, парусиной, мешковиной. Закрашивали купола, замаскировали шпиль Петропавловской крепости, укрыли маскировочным чехлом купол Петропавловского собора. И все равно многие объекты сильно пострадали — Кунсткамера, Гостиный двор, Юсуповский, Шуваловский дворцы, церковь Святой Екатерины, Инженерный замок, здание Сената… А нас никто не мог защитить — вы сами видите, чем это кончилось.

— Но это не самый популярный дворец, согласитесь?

— Да уж, куда нам до пышности Эрмитажа и Екатерининского дворца, — фыркнула Юлия — с какой-то неуместной ревностью. — Отсталая провинция… На самом деле все не так, Олег Иванович. Аннинский дворец — это значимая часть нашего культурного наследия, а если мы начинаем говорить о ценности той же «Изумрудной кладовой»… — Она многозначительно замолчала.

Из глубины парка дворец представал во всем своем мрачном великолепии. Никакого лоска, глянца. Почерневшие стены, обвалившиеся люкарны. В нескольких местах разбита крыша, зияли дыры в стенах от попаданий снарядов. Полуразрушенная церковь в качестве западной пристройки к комплексу, завалившаяся «стреха» восточного портика.

Дорога к гаражу оказалась тернистой. Здесь рвались снаряды — как минимум три. От гаража уцелело тоже немного — стояли покосившиеся ворота, правая часть строения лежала в руинах, остальное напоминало карточный домик.

— Музей когда-то владел бесценной коллекцией, — заметил Березин, — ее должны были круглосуточно охранять. Этим не могли заниматься гражданские, тем более женщины. Когда мы прибыли в тот памятный день, здесь не было никакой охраны.

— Охрана была, — возразила работница. — Ее сняли за два часа до вашего прибытия, когда с юга стали приближаться немцы. У них был приказ: в бой бросали всех, кто мог держать оружие. Глупо, конечно, но это понимается только сейчас…

— Немцы защищали эту территорию или ушли без боя?

— Ушли без боя — это точно. Госпиталь эвакуировали за день до наступления Красной Армии — раненых вывозили на трех грузовиках. В Никольске пытались обороняться. В городе рвались снаряды, многие дома получили повреждения. Но немцы быстро поняли, что это бесполезно — наши части шли с востока и с юга. Целая колонна пронеслась через город — драпали, как зайцы… Все, что вы сейчас видите, — она обвела глазами окружавшее их пространство, — это результат немецкого обстрела в 1941-м — они особо не разбирались, дворцы тут или военные казармы…

Делать у гаража было нечего. Они перелезли через рытвины и вскоре оказались напротив фонтана на нижней террасе. Обломки конструкции возвышались над головой. Часть стены террасы была заделана камнем. Сейчас от этой стены ничего не осталось, перед фонтаном возвышалась груда битого камня и бетона.

— В этом здании находилась летняя резиденция императрицы? — спросил Олег.

— Именно так, — кивнула Юлия. — Мы имеем в виду императрицу Анну Иоанновну, правившую десять лет — с 1730 по 1740 год. Дворец в Никольске построили в 1731 году, а потом было всякое — подвергали забвению, перестраивали… Это не единственный ее летний дворец. Доподлинно известно, что наш объект царствующая особо не сильно почитала, была тут всего несколько раз, а постоянно проживали тут ее приближенные. Время с апреля по октябрь Анна Иоанновна любила проводить в Петербурге. Ее любимый Летний дворец находился в центре города, на берегу Невы. При Екатерине I там построили «Залу для славных торжествований» — это была деревянная галерея и большой зал. Анна Иоанновна приказала сломать строение, и всего за шесть недель архитектором Франческо Растрелли был возведен пышный деревянный дворец. Летом 1732 года императрица торжественно в него въехала. С тех пор дворец в Никольском она совершенно игнорировала.

С Летним дворцом на Неве, кстати, связана ее загадочная смерть в 1740 году. Мистическое событие произошло за несколько дней до смерти. Дело было ночью, караул стоял недалеко от тронной залы. Анна Иоанновна уже ушла в свои покои. И вдруг зовет часового, выстраивается караул, офицер выхватывает шпагу, чтобы отдать честь. Императрица выхаживает по тронной зале, вся задумчивая, ни на кого не смотрит. Солдаты замерли в ожидании, все смущены — что за ночные гуляния? А подойти и спросить о намерениях императрицы не решаются. Тут офицер видит фаворита Бирона и докладывает ему: мол, так и так, ее величество шляется по тронной зале, как сомнамбула. Тот пальцем у виска: с ума сошли? Я только что ушел от государыни, она изволит ложиться спать. Офицер: а вы сами поглядите. Бирон заглядывает в тронный зал и начинает зеленеть. Шепчет офицеру: это точно заговор — чтобы морочить людей… Потом бежит в покои императрицы, просит ее выйти, чтобы в глазах караула изобличить самозванку. Царица взволнована, набрасывает накидку, бежит с Бироном. Видят женщину, поразительно похожую на Анну Иоанновну. Та нисколько не смущается, дерзит. Бирон зовет караул, солдаты видят двух императриц. У самозванки спрашивают: ты кто? Привидение пятится, гипнотизируя взглядом царицу, восходит на трон — и исчезает… Все в изумлении. Анна Иоанновна печально произносит Бирону: это, мол, моя смерть и, пошатываясь, уходит к себе…

— Неплохая сказочка, — оценил Березин.

— Жутковатая, — поправила Юлия. — Через пару дней императрица скончалась в возрасте 47 лет. Ей еще в детстве нищий предсказал, что она умрет после того, как увидит свое отражение без зеркала. И шутихи при дворе предсказывали, что царствующих особ женского пола будет поджидать смерть в женском обличии. История, кстати, могла иметь материальное объяснение: после смерти императрицы на берегу Мойки обнаружили женский труп, потрясающе похожий на покойную царицу. Она могла быть тем самым призраком. Но как она попала во дворец, окруженный солдатами?

— Красивая загадочная история, — признал Березин. — К сожалению, и современность подбрасывает нам не менее запутанные истории…

— Что вы имеете в виду? — насторожилась женщина.

— Не обращайте внимания, — улыбнулся он. — Что стало с тем дворцом? Никогда о нем не слышал.

— В царствование Елизаветы Петровны Летний дворец разобрали и перевезли в Екатерингоф. Из стройматериалов сделали пару флигелей. А сейчас на месте Летнего дворца — Летний сад, который вы прекрасно знаете, и его знаменитая ограда, выходящая к набережной…

— Расскажите про «Изумрудную кладовую».

— Если честно, это небольшая комната. Настенные лакированные панели со встроенными драгоценными камнями: изумруды, корунд, жемчуга, сапфиры, аквамарин… Все это великолепие создавалось многие века придворными ювелирами. Это действительно кладовая: оттуда брались украшения на балы, что-то дарилось приближенным по торжественным случаям и тому подобное. Так что кладовая — это не только стены. Это экспонаты из личных коллекций императорских семей: шкатулки, подобия сейфов, это собрание рукописных пергаментов в серебряно-позолоченных окладах. Это шедевры ювелирного искусства XVIII и XIX веков, ордена, государственные регалии, парадные ювелирные изделия — наградные и подарочные. Это замечательные коллекции драгоценных камней, фарфоровые пасхальные яйца, табакерки, предметы быта со встроенными алмазами… В конце концов, это знаменитое жемчужное ожерелье Марии Федоровны в пять ниток — изделие непревзойденной красоты…

«Неплохая коллекция», — подумал Березин.

— Мария Федоровна — это жена Александра III, — пояснила Юлия. — Не надо путать с другой Марией Федоровной — супругой императора Павла I. Вдовствующая императрица, так сказать, мать последнего русского императора. Есть свидетельства, что ей этот дворец нравился, и она неоднократно сюда наезжала… Возможно, вы слышали про Бриллиантовую комнату Эрмитажа, — продолжала девушка. — В 1914 году, когда началась Мировая война, ее эвакуировали из Санкт-Петербурга в Москву, где без особой проверки приняли в Оружейную палату Московского Кремля. К перевозимым ценностям относились бережно, но эвакуация проводилась в сжатые сроки, и ориентировались по описи 1898 года, которая лежала в каждом сундуке. Сейчас уже не выяснить, почему часть коллекции изменила направление и доехала лишь до Аннинского дворца…

В годы Гражданской войны особое значение уделялось спасению музейных коллекций, и я не припомню, чтобы было много утерянного. ВЧК работала блестяще. Уже в 1921 году дворцово-музейный комплекс в Никольске вовсю действовал и принимал посетителей. Люди приходили отдохнуть в живописных парках, побродить по дворцовым покоям, осмотреть картинную галерею, другие экспонаты. «Изумрудная кладовая» экспонировалась недолго; по решению специальной комиссии при Совнаркоме экскурсии резко ограничили, экспонаты поместили в подземное хранилище. Выставлялись попеременно только фрагменты коллекции. Пару раз части «кладовой» вывозились на международные выставки, колесили по стране. Не мое это дело… — Юлия смутилась, — но в 1920–30-е годы во дворце случались банкеты по случаю годовщин, здесь потчевали каких-то иностранцев, приезжих партийных и государственных деятелей… Случалось, что-то ломали, наносили вред зеленым насаждениям, ели, пили, танцевали, произносили здравицы… Сотрудники НКВД оцепляли комплекс, и в эти дни посторонних не пускали. Несколько раз на женах партийных работников замечали ювелирные изделия из «кладовой»… Мы тряслись от страха, обращались к нашему руководству, умоляли сделать так, чтобы ничего не пропало…

— И не пропало? — уточнил Олег.

— По описям вроде нет…

«Попробовали бы только спереть», — мысленно усмехнулся Березин.

— Понимаю, так было надо… — Женщина смутилась.

— Не смущайтесь, — успокоил ее Олег. — Все хорошо. Вы весь период оккупации провели в Никольске?

— Да, это был не самый лучший период в моей жизни, — вздохнула Юлия. — Стараюсь реже об этом вспоминать. Так стыдно, унизительно, безысходно… Смотреть, как нелюди хозяйничают на твоей земле, уничтожают, оскверняют то, что создавалось веками… У меня был муж, он пропал без вести. Последнее письмо, когда они отходили к Киеву в июле 1941-го. Мне рассказывали, что там была мясорубка, не было возможности вынести погибших с поля боя… Детей нет, мама умерла в 1940-м — так уж вышло, через два месяца после нашего бракосочетания… Я жила в сарае, потом в бане — в доме квартировал немецкий офицер из комендатуры, по счастью, не похотливый. Но выпить любил, вечно совал мне фотографии своих отпрысков… Работала посудомойкой, в 1942-м и 1943-м стриглась почти налысо, чтобы немцы не смотрели, ходила, прихрамывая. Прятала в подвале одно время семью евреев — потом их переправили в лес. В конце 1943-го несколько раз выполняла поручения партизан. Хоть за это мне не стыдно — внесла свой микроскопический вклад. А в январе этого года, когда подходили наши, меня переправили в лес, потому что боялись, что немцы перед отступлением будут зверствовать и просто сожгут городок. Но они не успели — наши танки прорвались, и фашисты пустились наутек. Но я не жалуюсь, в нашем положении просто неприлично жаловаться. Нас унижали, мы жили под угрозой расстрела, вывоза в Германию, но у нас была хотя бы теоретическая возможность достать еды, в отличие от жителей Ленинграда…

— Можете припомнить, как собирали «Изумрудную кладовую» для эвакуации?

— Так она была собрана еще утром 16 сентября. Я это точно помню, потому что мы ночевали возле ящиков, тряслись над ними. Фонарев выгнал машину из гаража, подвел к крыльцу, мы стаскивали контейнеры, мужчины загружали их в кузов. Потом пришлось поставить машину обратно в гараж — не ночевать же ей под открытым небом. Утром вывели, но самолеты летали — опять загнали…

«Какой же бардак тут творился», — мысленно посетовал Олег.

— В местном гаражном хозяйстве были еще машины? Имеются в виду полуторки «ГАЗ-АА».

— Да, у нас, помнится, были три такие машины… — Юлия нахмурила лоб, — одна постоянно не заводилась, над ней Фонарев колдовал каждую свободную минуту, у нее даже капот не закрывали… А две были на ходу.

— Они похожи?

— В каком смысле? — удивилась Юлия. — Ну, да, похожи — одна модель… А почему вы спрашиваете?

В голове зрела сомнительная теория, концы которой пока не сходились. Слишком уж фантастично все выглядело.

— Вспомните хорошенько время оккупации, особенно первые дни или недели. Проводились ли допросы сотрудников музея? Возможно, немцы интересовались судьбой каких-то экспонатов?

— Ну, конечно, мы же рассказывали… Меня вызвали на Севастопольскую, допрашивал офицер через переводчика, был подчеркнуто вежлив. Требовал хронологию событий в музее с 15 по 17 октября. Большинство экспонатов вывезли в Ленинград — о чем я ему с радостью рассказала. «Изумрудную кладовую» тоже вывезли — я искренне в это верила. Когда мы убегали из-под обстрела, видели, как ваша колонна уносится через арку… Офицер гримасничал, хмурился, задавал другие вопросы: не было ли второго конвоя, еще какую-то чушь. Я сейчас не помню. Одно осталось в памяти: его холодные глаза. Он так смотрел — казалось, выхватит сейчас пистолет и пристрелит… Но нет, отпустил, больше меня не вызывали.

— Еще кое-что, Юлия Владимировна. На мой вопрос, не случалось ли в последнее время чего-то странного, Марианна Симоновна ушла от ответа, заговорила про хулиганов. Повторяю вопрос, теперь уже вам: что здесь происходило? И давайте не юлить, хорошо?

— Да как хотите… — Юлия поежилась, стрельнула глазами по сторонам. — Иногда, находясь во дворце, особенно в темное время, мы слышим странные звуки: словно кто-то скребется, ходит, возится за стенами или под полом… Кто-нибудь задержится на работе — а потом умирает от страха, слушая все это. И со мной такое было, и с Марианной Симоновной, и с Тамарой Леонтьевной… Иногда — ничего, а бывает, явно слышишь посторонние звуки… Причем в разных концах дворца — и в западном крыле, и в восточном… Иногда кажется, будто что-то падает — вроде как кирпичи вываливаются из кладки…

— Мыши? — предположил Олег.

— Да, наверное, — вздохнула женщина. — Только очень крупные мыши. Просто громадные. А еще они могут кашлять… И питаются эти мыши святым духом — больше здесь питаться нечем. Тамара Леонтьевна божится, что видела тень, мелькнувшую в проеме, и чуть не окочурилась от страха. Думала, кто-то из наших шутит, но наших никого не было, а она одна задержалась с каталогами поработать. Освещение есть, правда, не везде… Звуки в основном доносятся из-под пола, но, бывает, скрипит на первом этаже… Днем мы смеемся, что у страха глаза велики, а вот вечерами становится не до смеха…

«Вечерами надо дома сидеть», — подумал Олег.

— Еще один призрак Анны Иоанновны? — предположил он.

— Вам шуточки, а нам страшно, — вздохнула Юлия. — Теперь по одному стараемся не оставаться. Говорили сторожам, а те смеются: мол, бабы, что с них взять. Считают, что трещат разрушенные конструкции — ведь многое же на живой нитке, не закреплено, а еще ветер снаружи…

— Может, так и есть?

— Ага, когда кашляют где-то рядом или слышишь звуки шагов… Это, конечно, ветер, что же еще?

— И когда эти странности начались?

— Больше двух недель, мы точно не засекали. В последний раз — позавчера. Тимашевская что-то слышала, позвала Бочкина, тот прибежал. У него хотя бы ружье есть. Прошли вдвоем по залам, Петр Афанасьевич опять над ней посмеялся. А утром выяснилось, что он сам кого-то видел и даже ружье свое применил, представляете? Смущенный был такой, все мялся. Часа в четыре утра заметил, как люди крадутся из парка на угол восточного портика. Но он не уверен — может, там один человек был… Разозлился, стал кричать, пальнул в воздух — это же территория, которая охраняется государством! Вот только забор вокруг комплекса поставить не на что… Глядь, они и пропали. Он метался туда-сюда, потом решил, что испугал ворюг, и ушел в свою каморку…

— Обычные бродяги, — пожал плечами Березин. — Народ голодный, ищут, где можно поживиться. Но вообще вы правы, Юлия Владимировна, события странные. Будем разбираться.

— Олег Иванович, позвольте вопрос, — решилась Юля. — К чему все эти разговоры? Почему вы выспрашиваете про «Изумрудную кладовую»? Вам не удалось ее эвакуировать в Ленинград, коллекцию захватили немцы, а о том, что с ней сделали, даже подумать страшно. Подождите, — девушка побледнела, всмотрелась в застывшее лицо собеседника, — не значит ли это, что немцам не удалось захватить «Изумрудную кладовую», но ее нет и у советского правительства… — Она запуталась в своих предположениях, замолчала.

Олег с любопытством следил за ней. Растерянность не казалась наигранной. Не было испуга или радости — одно удивление.

— Это предположение, Юлия Владимировна, — мягко сказал он. — Нам известно, что немецким парашютистам, напавшим на конвой, не удалось завладеть ценностями. Следы «Изумрудной кладовой» загадочным образом потерялись. Органы будут разбираться в этой таинственной истории. Вам не следует распространяться о том, что вы сейчас услышали. И это не только в интересах следствия, но и в интересах вашей безопасности. Никому. Я понятно выразился? Ни сотрудникам, ни знакомым.

— Я, кажется, поняла, — споткнувшись, произнесла она. Занятно было наблюдать за ее лицом — женщина то бледнела, то на глазах становилась красной.

— Не буду вас больше задерживать, Юлия Владимировна. Спасибо за компанию и содержательную беседу. Вам нужно работать. А я еще похожу здесь, присмотрюсь.

Он пристально смотрел ей вслед. Женщина уходила, огибая препятствия, наступала на полы длинного плаща. Поднявшись на террасу, она обернулась. Он отвел глаза, сделал вид, что смотрит в другую сторону.

Под фонтаном, на склоне террасы, громоздилась гора обломков. Какое-то пакостное чувство проснулось у него внутри. Могли ли за ним следить? Да, и откуда угодно — хоть из южного леса, хоть из восточной лесополосы. Пространство к югу от дворца было открыто всем ветрам и взглядам. Снова паранойя? Сотрудница музея уже ушла, но кто-то подглядывал за ним из окна первого этажа. У женщины были темные волосы — значит, Тимашевская или местный темноволосый призрак…

Березин спустился к воротам гаражного хозяйства. До войны их скрывали деревья, сейчас вся местная растительность догнивала в жалком виде. Сомнительная версия еще не выстроилась, но уже получила пару подтверждений.

Карманный фонарик был при себе. Он протиснулся через перекосившиеся створки. В гараже господствовал хаос: высились горы битого кирпича, рухнувших потолочных перекрытий, болтались куски жести, висели провода. Правая часть строения завалилась почти целиком, придавив стоящие в гараже машины. Они по-прежнему были здесь — обросшие травой, задавленные рухнувшими элементами кровли.

Олег присел на корточки, стал шарить лучом света. Нет, не мог он вспомнить, сколько машин находилось тут в 1941-м. Был автобус, была «эмка», был грузовик полуторка — один или два? Автобус и «эмка» оставались — искореженные, придавленные балками.

В противоположной стороне была видна грузовая машина. Он пробирался к ней на корточках. Все, дальше идти не стоило: у машины был открыт капот! Двигатель придавило, мятая крышка кожуха валялась рядом. Данное транспортное средство в 1941-м было не на ходу. Других машин в гараже не было.

Березин вылез наружу, стал отряхиваться. Особый интерес вызывали дорожки и аллеи, по которым мог проехать автомобиль (пусть эти дорожи и предназначались для пешеходов). В интересующий момент времени здесь не было такой разрухи, обстрел усилился позднее…

Со стороны его перемещения смотрелись странно. Он обошел вокруг гаража, вернулся к фонтану, походил вокруг него. Потом опять ушел за гараж, спустился в низину, где находилась котельная. Здание не сильно пострадало. Он обогнул объект, отправился дальше на запад.

Отсюда хорошо просматривалась дворцовая церковь, к которой тоже вела дорожка. На западе зеленела рощица, за ней территория комплекса обрывалась.

Прыгая по рытвинам, Олег вышел на поляну. К роще убегали и там терялись холмики с крестами и касками. Их было много. Вот уж воистину забота… Он бродил среди могил и чувствовал, как усиливается чесотка. Неприкаянные души немецких солдат злобно наблюдали за ним…

Он прошел через рощицу, наткнулся на стальную ограду. Она изрядно проржавела, в нескольких местах упали секции. Олег вернулся к котельной, к гаражу, по тропинке, тянущейся в южном направлении, ушел в глубину парка. Проезд здесь имелся, причем в любом направлении. Дорожки переплетались, разбегались лучами. В дальнем конце территории находились два крупных павильона — они развалились почти полностью.

В один можно было пролезть, что он и сделал. Проход во второй был закрыт. Березин покрутился у флигелей и беседок, сделал кое-какие выводы. Одна из беседок была раздавлена траками танка. Необходимости ее давить у танкиста не было, но он решил позабавиться.

В восточной части парка, недалеко от лесополосы, находился еще один павильон — открытая галерея с колоннами. Неплохое место для времяпрепровождения на открытом воздухе. Там сохранились качели, столы, небольшая клумба. Большая часть павильона была разрушена. И здесь танкисты тоже забавлялись, били прямой наводкой только для того, чтобы разрушить, избавить мир от этой красоты. Всюду валялись осколки разорвавшихся снарядов.

Он сел на ступени павильона, закурил. Потом достал блокнот, стал набрасывать план территории: схематично изображал строения, рядом с одними ставил галочки, напротив других — вопросительные знаки. Поднял голову, задумчиво уставился на искалеченный дворец, представший со стороны во всем величии. Удрученно покачал головой: если уж раньше Анна Иоанновна отказывалась в нем жить, то что бы она сказала сейчас?

Глава 7

На землю опускались сумерки. Он догнал Юлию на машине, когда она выходила в северный парк. Женщина посторонилась, он нажал на тормоз, остановился рядом с ней.

— Вот это правильно, Юлия Владимировна, уходить с работы нужно до темноты — во избежание всяких астральных приключений, так сказать… Почему одна идете, а не со всеми?

— А они напрямую ходят, — подумав, ответила Юлия, — через лесополосу, а потом переулками. Я живу на северной окраине Никольска, мне ближе здесь. Понимаю, что неразумно ходить одной, но иногда так хочется быстрее добраться до дома, отдохнуть…

— Садитесь, довезу.

— Ну, что вы, — она смутилась, — зачем вам такой крюк давать?

— Ничего. Машина железная — стерпит. Присаживайтесь.

— Спасибо. — Она с готовностью забралась на сиденье, прижала к себе потертую сумку с истончившимися ручками. — А то, знаете, иногда действительно страшно ходить одной. Такие жуткие истории рассказывают. Преступность в городке выросла сильно. Могут ограбить, покалечить, убить за несколько рублей. Иногда проснешься ночью, а где-то стреляют… Днем спокойно, а как темнеет, опять начинается: дерутся, грабят, убивают. Иногда засидишься на работе — так хоть домой не ходи, ночуй на рабочем месте…

«А на рабочем месте призраки, — подумал Олег, — куда ни кинь, везде страшно».

— Местная милиция не борется с бандитами?

— Почему же, борется… Только бандитизм — как дракон, у которого новые головы вместо срубленных растут…

Он провел машину мимо парковой ограды, миновал лесок и въехал в поселок с севера. Жизнь в Никольске угасала. В северной части не было ни ресторанов, ни клубов с кинематографом, ни парков культуры и отдыха. Чернели одинаковые дома за гребнями заборов. Какая-то храбрая собака бросилась под колеса, оглашая округу трубным лаем, и так же быстро откатилась, забилась под забор. Дрогнула занавеска на окне, кто-то наблюдал за въехавшей в поселок машиной.

Темень подкрадывалась постепенно. Людей на улицах было немного — они прижимались к домам, передвигались быстрым шагом. Все это смутно напоминало оккупацию: тогда люди тоже без особой надобности из дома не выходили.

— Невесело у вас тут, — подметил Олег.

— Да, вечернее и ночное время — не самая радостная пора, — согласилась Юлия, — одно радует — ночи становятся короче.

— И каждый день вы совершаете подобные прогулки?

— Ничего, я привыкла. — В полумраке блеснули ее глаза. — Если быстро добежишь, то ничего не случится. Раньше я с Галиной Яковлевной ходила, у нее дом в соседнем квартале, но с тех пор, как она заболела, приходится одной. У меня свисток есть, — она оживилась, — Бочкин Петр Афанасьевич посоветовал обзавестись. Не знаю, насколько помогает, но начинающих злоумышленников может отпугнуть. Остановите здесь, — спохватилась Юлия, — не надо въезжать в переулок, мало ли что… вы должны понимать. Увидят меня с офицером в форме, могут быть неприятности…

Березин не совсем понял, но спорить не стал, прижал машину к обочине.

— Спасибо вам большое, Олег… Иванович, — добавила она, подумав. — Это мой Петропавловский переулок, третий дом отсюда под номером шесть. Здесь со мной ничего не случится, добегу. Вы еще приедете к нам? — Что-то странное прозвучало в ее голосе, возникла мысль, что полумрак неплохо скрывает румянец на ее щеках.

— Обязательно, Юлия Владимировна, органы будут проводить расследование и выяснять обстоятельства пропажи «Изумрудной кладовой». Спокойной ночи.

— Ага, и вам… — Женщина выскользнула из машины, заспешила в переулок, заросший сорняками. Обернулась у наклонившегося столба электропередачи, помахала рукой.

Березин прислушался. Жизнь в поселке продолжалась, но ушла за стены домов и прочих строений. На другой стороне дороги хлопнула калитка, звякнул крючок. Зашаркали подошвы по гравийной дорожке, мужчина споткнулся, взревел пьяным рыком. «Самку привлекает», — подумал Березин. И в общем-то не ошибся — из дома донесся раздраженный голос. Он делался громче, переходил в крик: «Снова ты, скотина, нажрался, а ведь всего на час и отлучился-то, за инструментом к соседу! И как тебя земля такого пропойцу носит!»

Постоять за себя эта баба могла. Пьяный голос мужа тонул в красноречивых руладах супруги. «Заткнись, скотина! — орала храбрая женщина. — Напился, так иди спать, и чтобы я тебя сегодня не видела! Завтра будешь крышку подпола ремонтировать, чтоб ты в него сегодня свалился! Заткнись, говорю!»

Сохранились еще женщины в русских селениях. Березин усмехнулся. И зачем она такого держит? В связи с дефицитом мужского населения? Явно не муж, так — приблуда из полублатных.

Перебранка в доме стихла. Он вышел из машины, дошел до переулка. Силуэт уходящей женщины растворялся в пространстве. Она дошла до калитки, брякнул крючок. Все, вошла внутрь.

Олег вернулся в машину, закурил. В голове неспешно проплывали события дня. Он пытался выбрать главное, проанализировать, запомнить. Потом включил передачу и стал разворачиваться.

В глубине улицы вспыхнули фары — он их отметил боковым зрением. Метрах в ста показалась еще одна машина, она тоже разворачивалась.

Березин тронулся с места, метров через тридцать обернулся. Вторая машина тащилась следом. Возможно — «эмка» или легковой трофейный «Опель».

На душе становилось неприятно. Повторение утренних событий?

«Хвост» тянулся — не отставал, но и не приближался. Похоже, это был «Опель», тип кузова — фаэтон, колеса приподняты, что важно при российском бездорожье.

Березин вынул пистолет из кобуры, передернул затвор и положил рядом на сиденье. Ныла шея, приходилось постоянно ее выворачивать.

Водитель второй машины решился прибавить газу — фары приближались. Других машин поблизости не было.

И все же Березин сомневался. Не открывать же огонь!

Он уже выезжал с северной окраины. Справа, за мостом, дорога расширялась, уходила за лес и где-то там вливалась в шоссе от Красного Бора. Если это злоумышленники, то в районе леса догонят и расстреляют в упор…

Под колесами застучали бревна мостового наката. «Газик» прогремел по деревянной переправе. Съехав с моста, Олег повернул влево — даже для себя получилось неожиданно. Лесок, гравийная дорожка, которую недавно облагородили — засыпали воронки. Слева в кустах — ограда парковой территории Аннинского дворца. Местность, смутно знакомая по 1941 году. Да и сегодня он вез Юлию Владимировну этой дорогой…

Впереди, метрах в трехстах, — ворота. Справа в свете фар возникло ответвление от дороги — оно уходило в дебри кустарника, спускалось в низину. Та самая дорога, памятная по сентябрю 1941-го? Он не помнил, черт возьми!

Березин обернулся, хотя мог бы этого и не делать — свет фар чужой машины озарял дорогу! Дистанция — метров тридцать — неудержимо сокращалась! Он вывернул баранку — и сразу угодил в яму, «газик» подпрыгнул, как на трамплине. Пружинные амортизаторы сработали — все же машина рассчитана на такую езду. Автомобиль рухнул обратно на дорогу, пошел юзом. Олег вцепился в баранку, не пустил машину в откос, прибавил газу.

Под колесами стелился чертополох, колея едва просматривалась — дорожкой явно не пользовались. Но вот она пошла вверх, расширилась, зеленый покров стал реже, замелькал островками.

Преследователи съехали за ним, снова приближались. Он выжал до предела педаль газа, пригнулся к рулю. «Газик» трясся, трещали рессоры, бренчало железо в ящике под сиденьем.

Оборвались кусты, замелькали деревья. Рядом тянулся низкорослый ветвистый осинник. Сравнительно длинный прямой отрезок — метров семьдесят до поворота вправо. Он обернулся — невозможно не оборачиваться! Преследователи отстали, видно, не хотели разбивать машину. Но висели на «хвосте», метрах в шестидесяти.

На этом отрезке он не щадил своего коня — гнал вперед, увеличивая отрыв. Притормозил только перед поворотом, а когда вписался в дугу, снова ударил по газам.

Лесная дорога извивалась, как змея. Погоня осталась за поворотом. Несколько секунд на размышления. Справа за обочиной показалась шапка кустов. Он, не раздумывая, вывернул руль. Машина едва не ударилась в одинокую осину, перевалилась через отросток извилистой корневой системы и въехала в кустарник. Он ударил по тормозам, выключил фары. Двигатель продолжал работать, но они же не услышат. Олег схватил пистолет, вывалился из машины и перекатился за ближайшее дерево.

Восемь секунд — а ощущение целой вечности. Вот преследователи вписались в поворот. Они не заметили «корму» «газика», спрятанного в кустах, машина пронеслась по лесной дороге, метров через пятьдесят ушла влево. Кустарники и деревья заглушили шум.

Березин прислушался. Привстал, потом опустился на колено. В лесу была какая-то странная акустика. Он находился словно в баке. Кричали птицы, встревоженные шумом. Издала недоуменный звук сова — и тоже умолкла.

Неужели он их обманул? Но рано или поздно поймут, что впереди никого, остановятся, вернутся… Или смирятся с неудачей и поедут дальше?

Спешить было некуда, он выжидал. «Хвост» был именно за ним — теперь сомнений не было. Хотели припугнуть… или что серьезнее? Но зачем? Кому-то не понравилось, что он вернулся во дворец после долгого перерыва, и решили убрать? Но придут другие — и уже не в единственном числе, продолжат копаться, поскольку ставка слишком высока. Какой смысл в его устранении в первый же день, когда он еще ничего не выяснил?

Лес не издавал никаких подозрительных звуков. Олег поднялся и, мягко ступая, подошел к машине. Торопиться было некуда. Поспешишь — людей насмешишь. Он сел в машину, убрал пистолет в кобуру. Еще пара томительных минут. Запустил двигатель, выехал задним ходом на дорогу.

Скрипела ходовая часть, автомобиль покачивался, как корабль. Машина оказалась неплохой, зря он на нее грешил. Развернуться, податься обратно? Но развернуться на этом участке было сложно. Он выключил двигатель, снова стал слушать, теряясь в догадках. Потом опять завел машину, двинулся вперед, набирая скорость.

Свет фар вырывал из мрака изогнутые деревья, щуплый подлесок между высокими стволами. Ехать без фар на этом участке он не мог — не видно дорогу…

И только вписываясь в поворот, он ясно понял, что сейчас произойдет! Противники не были профанами. «Газик» в кустах они, возможно, упустили, но дальше действовали правильно. Чертыхнувшись, он стал прерывисто давить на педаль, вошел в вираж, прибавил скорость. Будет тащиться — точно схлопочет пулю!

«Газик» понесся, хрипло рыча, вилял из стороны в сторону. Он правильно все понял, жалко, что поздно. Кто-то выскочил на дорогу, пока еще далеко, метрах в пятидесяти, стал палить из пистолета. Свой уже не вытащить, Олег пригнулся, слышал, как пули калечат решетку радиатора.

Последнее, что он видел — оскаленную небритую физиономию и ствол пистолета, из которого вырвалось пламя. Он практически рухнул на переднее сиденье, извернувшись, надавил на педаль. Пуля пробила лобовое стекло, машину снесло с дороги.

Бандиту крупно не повезло — в последний момент он отпрыгнул в сторону. Туда же вильнул «газик». Последовал жесткий удар, послышался сдавленный хрип. Машина перевалилась через что-то крупное и снова углубилась в кустарник, избежав по счастливой случайности столкновения с деревом.

В него стреляли из двух стволов! Олег подался вправо, ударился ребром о рычаг скоростей. От боли перехватило дыхание. Он, кажется, перевернулся — ноги оказались выше головы, а потом все завертелось, он выпал из кузова и куда-то покатился.

Пули били в машину, свистели над головой. Он спешил откатиться подальше — не нужна ему изувеченная машина! Вилял между деревьями, съехал в канаву, какое-то время полз по ней, пока не уткнулся лбом в камень. Поднялся, побежал, снова пополз. Пули следом сбивали ветки над головой.

Он распластался под деревом, замер. В стороне дороги хрустели ветки. Олег поднял голову. За деревьями качнулся силуэт — человек остановился, стал всматриваться. Мелькнул второй, метрах в десяти левее. Видимо, все же в машине их было трое. Первому не повезло, он уже не жилец, с остальными пока непонятно…

Противник на рожон не лез, оба субъекта прятались за деревьями и примерно знали, где объект их охоты. Тот, что слева, начал плавно смещаться вбок. Стоило рискнуть, иначе все закончится плачевно. Он не Германия, чтобы воевать на два фронта!

Березин вскочил на ноги, дважды выстрелил и отпрянул за дерево. Ответные выстрелы не заставили себя ждать, стреляли в два ствола, густо. Пули проносились мимо, били в дерево. Олег захрипел, стал сползать на землю.

Пальба оборвалась, но Березин продолжал издавать сдавленные звуки, повалился за бугорок. Он полз, закусив губу, отчаянно надеясь, что его не видят. Потом застыл, приподнял голову. Противники медлили. Жертва вроде бы упала, но попали ли они? А вдруг противник хитрый?

Один из них, поколебавшись, шагнул из укрытия, бросил что-то подельнику. Тот прекратил движение, встал за дерево. Первый подходил вкрадчивой походкой, выставив вперед оружие.

Березин поднял пистолет, уперся в ствол дерева, стал целиться. В этот момент злоумышленник открыл огонь. Он выбил всю обойму. Пули сбивали лишайник с кочки, месили прошлогоднюю листву. Субъект остановился, стал менять обойму. Березин плавно оттянул спусковой крючок, выстрелил. Бандит охнул, повалился в траву.

Второй проорал что-то, начал бегло стрелять в ответ. Но Олег уже перекатился на новое место. Вскочил на колени, стал палить с двух рук. Похоже, попал — последний злоумышленник вскрикнул и метнулся за дерево.

Березин сменил обойму, откатился в сторону, прислушался. Судя по всему, он попал — скорее всего, ранил. Налетчик оторвался от дерева, грузно побежал к дороге, изгибая верхнюю часть туловища. Березин кинулся за ним. Он мог бы догнать врага, обезоружить, задать пару вопросов, но тот отстреливался, как сумасшедший. Олег открыл ответный огонь — и противник зарылся носом в траву.

Когда Березин подбежал ближе, бандит уже подрагивал, подтягивал под себя колени. Из пулевых отверстий в спине толчками выплескивалась кровь. Олег ногой отпихнул пистолет, нагнулся, приподнял преступника за ворот кожаной куртки, машинально отметив, что куртка не из дешевых. Субъект обливался пеной и кровью, испускал слабеющие горловые звуки. Олег брезгливо отдернул руку. Тело завалилось на бок. Он перевернул его ногой, включил фонарь. Субъект вздрагивал, глаза блуждали и постепенно стекленели. Не дохляк, хорошо сложен, лет 35. Нормальное лицо, если не замечать щетину. Возможно, не блатной.

— Эй, погоди умирать, — опомнился Березин, опускаясь на колени. — Облегчи душу перед смертью, скажи, кто послал вас меня убить? Тебе уже все равно, ну, давай же, сделай доброе дело…

Тот при всем желании уже не мог говорить. Он даже не щурился от бьющего в лицо света. Глаза затянула серая муть. Тело съежилось в последней конвульсии, застыло. Олег сунул трофейный пистолет в планшет, туда же положил паспорт гражданина Союза Советских Социалистический Республик, выданный на имя некоего Борисова, жителя Новгорода. Больше ничего, кроме курева, в карманах не нашлось.

— Земляк, твою мать, — бормотал Березин, прекращая обыск. — Я тоже из Новгорода, чтоб тебя…

Документы, с большой долей вероятности, были поддельные. Березин подошел ко второму, отобрал пистолет, изучил в свете фонаря мертвое лицо и аналогичный паспорт, выданный в 1938 году Октябрьским отделом внутренних дел города Новгорода. Если и подделка, то очень качественная. Черниченко Павел Максимович, 38 лет, разведенный, бездетный. Папиросы, немецкая зажигалка, несколько карамелек. Ничего ценного, помимо паспортов, данные субъекты на дело не взяли.

Планшет от обилия посторонних предметов уже не закрывался. Олег пошел искать третьего. Тот валялся у дороги, весь переломанный. Грудная клетка от удара вдавилась внутрь, ребра впились в жизненно важные органы — смерть была мгновенной.

Самый молодой в компании, видно, некурящий, одет опрятно, брюки заправлены в кирзовые сапоги. Каржай Валерий Акимович, 31 год, прописан, согласно документу, в славном городе Вологде.

Явно не колхозники — этой категории советских граждан паспорта не выдавали. Физиономии у всех троих не то чтобы профессорские, но и не блатные. Татуировок на открытых местах не было.

Березин поискал пистолет, потерянный «гражданином Каржаем», но так и не смог найти. Удар был сильный, оружие улетело черт знает куда.

Он прекратил поиски, стал искать машину, на которой злоумышленники прибыли на место преступления, и наткнулся на нее за следующим поворотом. «Опель» темно-коричневого цвета, 1939 года выпуска — не самое шикарное средство передвижения офицеров вермахта — сиротливо стоял на обочине. В салоне не нашлось ничего интересного, кроме скомканной позавчерашней «Правды» в открытом бардачке.

Машина поездила и повоевала. Стекла явно меняли, в корпусе зияли вмятины, сиденья в салоне протерлись до пружин. Он запомнил номера, при этом не мог избавиться от чувства, что они поддельные. Автоинспекция Главного управления РКМ НКВД еще не работала в прежнем режиме; военные структуры гражданский транспорт не проверяли. Имея фальшивые или украденные номера, можно ездить где угодно. Проверяли документы только у водителей.

Это был тяжелый день — он устал как собака. «Почему я должен ехать в милицию и сообщать им, что некий майор СМЕРШа выполнил их работу по искоренению бандитизма? — размышлял Березин, тащась к своей машине. — На этой дороге до утра никто не появится, да и утром неизвестно — по ней вообще никто не ездит! Завтра, все завтра». Предстоял еще непростой путь до Ленинграда…

Обнаружив на своей машине пробитое колесо, Олег окончательно простился с мыслью навестить отдел милиции. Он потерял двадцать минут — искал домкрат, снимал колесо, пристраивал запасное. Ноги уже не ходили, голова не думала. Он сел в машину и отправился дальше, надеясь, что лесная дорога куда-нибудь да приведет.

Минут пятнадцать он плутал по лесистой местности, в результате повезло: он выбрался на дорогу, связывающую Ленинград с Красным Бором, и покатил домой…

Только около полуночи, одолев тридцать километров, Березин добрался до родного дома на Невском проспекте. Бросив машину во дворе, он тяжело поднялся на свой этаж. Дрожала рука, он не мог попасть в замочную скважину. На шум высунулась соседка Рита Грачева в домашнем халате и наброшенном на плечи платке. Она щурилась, держа в руке керосиновую лампу.

— Вот снова вы открываете, не зная, что здесь происходит, — посетовал Олег, прекращая бороться с замочной скважиной (при свете лампы выяснилось, что он открывал квартиру ключом от машины). — А вдруг это грабители, а вы одна и совершенно без оружия.

— Во-первых, грабители в наш квартал давно не приходят, потому что у жильцов брать нечего, — улыбнулась Рита. — Во-вторых, я слышала ваше нецензурное бормотание, когда вы пытались открыть дверь…

— Ключи перепутал, — объяснил Березин.

— Ничего себе, перепутали… — покачала головой женщина. — Вы вроде не пьяны, хотя едва стоите на ногах. Боже правый, на кого вы похожи! — Рита подошла, оставив приоткрытой свою дверь, перестала моргать и щуриться. — Олег, что случилось? Вы добывали нефть? Впрочем, нет, это не нефть, к вам прилипли все дары нашего весеннего леса, и лицо у вас ничуть не лучше… Стойте смирно, поднимите руки, я вас отряхну. Лицо отмоете сами. А лучше полностью помойтесь… если придумаете, чем…

Он стоял с поднятыми руками, а женщина, бормоча что-то себе под нос, отряхивала его. Потом сказала: «Стойте, не шевелитесь» и убежала за щеткой для одежды.

— Вот, уже лучше. — Она обошла вокруг него, пристально посмотрела на свою работу. — Дальше сами. Не надо благодарности. Боюсь даже спрашивать, где вы ползали.

— Долг свой выполнял, — смущенно пробормотал он.

— Вы еще скажите, что Родину защищали, — рассмеялась Рита. — Все, идите спать, вы с ног валитесь. Не буду навязываться в гости или приглашать вас к себе — как бы этого ни хотелось. Завтра увидимся… если захотите.

«Да я-то захочу, — размышлял он, стаскивая с себя одежду и бросая на пол — сил все это развешивать уже не было. — Вот только, боюсь, моя работа этого не захочет…»

Ночью ему снились две женщины. Они смотрели с интересом и с укоризной, что-то говорили. Друг друга они не замечали — складывалось впечатление, что одна из них ненастоящая. Откуда это взялось, он не понимал, и кто из них ненастоящая — тоже. И что именно он вкладывал в это понятие? Он отчетливо видел их лица. Одна была старше другой, хотя выглядела моложе, она была не столь изможденной, но глаза наполняла грусть. Она немало пережила, и неизвестно еще, кому досталось больше.

Что означал этот сон? Он не хотел заниматься выбором. И когда в голове сработал «будильник», Олег вскочил, как новобранец, сел на кровати, поднял к глазам руку с часами. «Будильник» не подвел. Словно и не спал, а так, прилег на минутку. Предстояло опять тащиться в такую даль…

Глава 8

У здания райотдела курили сотрудники милиции в синей форме. Они посторонились, неуверенно отдали честь, хотя субординация в данном случае этого не требовала. Березин шел по коридору и чувствовал спиной их озадаченные взгляды: не заблудился часом майор Красной Армии?

Дежурный по отделу носил звание старшего лейтенанта. Он сидел за стойкой, делал записи в журнале. В фойе было людно, люди работали. Следом, наступая Березину на пятки, два сержанта втащили худощавого юношу с испуганными глазами.

— Кого я вижу — Цыпа! — расплылся в улыбке старший лейтенант. — А мы соскучились, уж и не чаяли тебя увидеть. Думали, грешным делом, что ты за ум взялся, на работу устроился, завязал с преступным прошлым… А нет, все хорошо, и ты с нами. На чем попался на этот раз?

— На базаре подворовывал, — отдуваясь, сообщил сержант. — В мясную кооперативную лавку забрался. Там как раз перерыв был, работник покурить через заднюю дверь вышел. Пока дымил на улице, этот и забрался.

— Это как? — не понял дежурный.

— А голь на выдумки хитра, товарищ старший лейтенант, — объяснил второй милиционер. — Два сообщника с ним были. Мы знаем, кто они такие, хоть этот и вопит, что работает один. Дождались, пока работник освободит киоск, прикрыли Цыпу, тот и пролез в оконце, чтобы стырить деньги. При всем честном народе, представляете? И никто не заметил. К лавке-то не подходит никто, там же надпись: «Перерыв». Только эти двое стояли. А когда набил карманы мелочью, да обратно полез — тут и оконфузился. Малость припозднись мясник — глядишь, и выгорело бы у них. А так вошел он в свою лавку, а Цыпа уже в окно вылазит, только ноги торчат. Он как схватит его за ноги да давай выкручивать! Мясник орет, Цыпа орет, а сообщники просекли, что спалились, и — ходу. Тут-то и увидел весь базар, как Цыпа в окошке извивается, что твой червяк на крючке…

Милиционеры загоготали, вместе с ними прослезился и дежурный.

— Молодец, Цыпа, — старлей похлопал задержанного по плечу, — за проявленную фантазию — одобряем. Только предсказуем ты больно, Цыпа, — все базар да базар. Не хватает воображения. Теперь ты точно сядешь, соображаешь, гражданин Цыпленков? Ненадолго, по мелочи, но все равно приятно. А то надоело мне тебя выпускать — то на поруки, то за недоказанностью…

— Куда его, товарищ старший лейтенант?

— Да куда хотите, — отмахнулся дежурный. — Хоть к Замятину, хоть еще куда. Пусть оформляют и — на нары. Хватит с ним валандаться.

— Начальник, нельзя мне на зону! Да что я сделал-то?! — взвыл испуганный Цыпа. — Чего докопались-то до Цыпы? Я что, крайний, да? Чуть что, сразу Цыпа!

Парню отвесили затрещину и потащили через «предбанник». Он вырывался, фальшиво пел блатные куплеты, ладно хоть не «Интернационал».

Дежурный подавил смех и вопросительно уставился на Березина.

— А у вас не скучно, — сказал Олег, вынимая удостоверение.

— Да, развлекаемся, как можем. — Старлей глянул на документ, сравнил фото с предъявителем, подумал и на всякий случай поднялся. — Слушаю вас, товарищ майор. Вы, наверное, у нас не случайно?

— Пока не разобрался, — вздохнул Олег. — Толковые опера имеются?

— В каком смысле? — не понял дежурный.

— В прямом, — терпеливо объяснил Березин. — Ответственные, способные шевелить мозгами и раскрывать преступления — желательно не на бумаге, а на деле.

— Можете к Замятину обратиться. — Дежурный озадаченно почесал переносицу. — Лейтенантом он у нас. Башковитый, способный, как вы выразились. Молодой еще, правда, но действительно толковый, соображает быстро… Есть еще Уфимцев, но он приболел, чахоточный какой-то. Старший лейтенант Ковалев на хорошем счету у начальства, но в данный момент находится в командировке в прифронтовой полосе…

— Где Замятина найти?

— А вон, по следам гражданина Цыпленкова, — махнул рукой дежурный. — Четвертая дверь по коридору, там опера сидят.

— А начальство?

— Начальство дальше, в конце коридора. Майор Караулов Иван Никитич…

Дверь в комнату оперов была нараспашку. Там галдели люди. Олег прислушался.

— Ну, и какого хрена вы мне приволокли это чудо? — разорялся звонкий молодой голос. — Шумаков, убрать его немедленно! Мне больше заняться нечем? Сами оформляйте или вон Семченко отдайте — все равно сидит бездельничает, инвалид хренов! И не проси, не до него!

В комнате засмеялись, кто-то стал возмущаться. Березин посторонился — из помещения вытолкали никому не нужного Цыпленкова, погнали дальше по коридору.

Олег заглянул внутрь:

— Разрешите?

— Ну что еще? — взвился сидящий за столом парнишка с лейтенантскими погонами. У него были светлые глаза и курносый нос. Обнаружив целого майора Красной Армии, он сменил гнев на милость, но смотрел без особого гостеприимства. В помещении находились еще двое — постарше и в штатском. Один курил у окна, еще посмеивался вслед выпорхнувшему Цыпе, другой сидел за столом, заваленным бумагами, и перочинным ножиком точил карандаш.

— Простите, — буркнул паренек. — Что вы хотели? Если к майору Караулову, то это дальше.

— Я к вам, — пояснил Олег. — Вы Замятин?

— Да, оперуполномоченный Никольского ОВД лейтенант Замятин Денис Григорьевич. — Он поднялся, протянул руку. Рука у него была тонкая, но твердая.

— Майор Березин, — сказал Олег. — Есть вопрос, надеюсь, вы поможете мне его решить. Что тут у вас происходит? — кивнул он на открытую дверь. — Запарка?

— У нас всегда запарка, — фыркнул заваленный бумагами оперативник.

— Делать нам больше нечего, как оформлять всякую шпану подзаборную, — буркнул Замятин. — Может, его еще допросить по полной форме, адвоката из Ленинграда пригласить?

— Про адвоката — это ты мощно, Дениска, — подал голос курильщик у окна. — А есть такие?

— Есть, — кивнул Замятин. — Согласно процессуальным уголовным нормам на каждом судебном процессе должен присутствовать прокурор. А адвокат — это как решат. Иногда может быть. Защищает уголовную шантрапу…

— А чего ее защищать? — буркнул мужчина за столом. — Все и так понятно, без защиты перебьются.

— Простите, — покосился на Березина Замятин. — Вы, наверное, по делу. Это наши сотрудники — лейтенант Аничкин и лейтенант Муховец. В самом деле, затык. В лесу за городом обнаружили три трупа — и поди пойми, кто они и чего там делают. Документов нет, рожи незнакомые, кто и зачем их убил, непонятно. Загадочное преступление…

— Так это я их, — пояснил Олег, — ничего загадочного.

Эффект от этих слов был сногсшибательным. Все трое застыли с открытыми ртами. Курящий у окна долговязый Муховец два раза моргнул и замер. Рука медленно полезла под пиджак, где у него на поясе, по-видимому, висела кобура.

— Не надо хвататься за стволы, товарищи, — нахмурился Олег. Муховец застыл, растерянно уставился на Замятина. Тот пожал плечами, в глазах заблестел интерес. — Сейчас я медленно достану служебное удостоверение, а вы не дергайтесь.

Олег извлек документ, сунул под нос Замятина. Тот присвистнул.

— И как это понимать, товарищ майор?

— Обычный рабочий момент, — резюмировал Березин. — Олегом Ивановичем меня зовут. Субординация в нашем случае необязательна, — он усмехнулся, — достаточно уважения и исполнительности. Держите, — он вывалил на стол содержимое планшета, — это документы трупов и их оружие. Один пистолет я так и не смог найти, он должен валяться где-то там.

— Нашли уже, — подал голос Муховец. — В кустах, в стороне от дороги.

— Отлично, — кивнул Олег. — Паспорта, подозреваю, липовые, но все равно интересно. Поработайте с ними. Машину пригнали?

— Какую машину? — Замятин удивленно замер.

— Машина там была, — насторожился Березин. — Темно-коричневый «Опель» с номером… — он продиктовал номер. — Эти трое на нем передвигались. Бросили на лесной дороге неподалеку от места происшествия, за поворотом.

Оперативники переглянулись.

— Не было никакой машины, това… Олег Иванович. Точно говорю, не было. Вам не померещилось?

Березин раздраженно поморщился. Сюрприз номер два. Шел случайный прохожий, увидел бесхозную машину, сел и уехал? Кто-то контролировал попытку покушения?

— Рассказывайте, как обнаружили тела.

— Нет уж, Олег Иванович, — решился Замятин. — Сначала вы. Мы бесконечно уважаем контрразведку, верим, что у вас есть все полномочия вмешиваться в нашу работу, но давайте уж честно: это вы к нам пришли, а не мы к вам.

— Дерзкий ты, Замятин, — посетовал Олег. — Ладно, слушайте.

Он рассказал, что мог. Главное управление контрразведки расследует дело, связанное с некими событиями 1941 года в Аннинском дворце. Информация засекречена, за пояснениями обращаться на Литейный. Дело кулуарное, поэтому пока он работает один. Вчера был первый день расследования, он провел его на территории дворца-музея. С наступлением темноты случилось происшествие… Дальше он ничего не скрывал, докладывал, как было. Он защищал свою жизнь. Взять живым никого не удалось.

— Ничего себе, троих уделали… — с завистью протянул Аничкин. — У вас там все такие в контрразведке?

— Да, мы проходим специальную подготовку, — уклончиво отозвался Березин. — Получается, меня вычислили еще во дворце, установили слежку. Преследование началось на улице Севастопольской…

— А можно вопрос, Олег Иванович, что вы там делали, на улице Севастопольской?

— Не важно… — Этому паршивцу удалось-таки его смутить! — Довез до дома сотрудницу музея, — признался Березин и сделал вид, что не заметил ухмылки присутствующих. — Погоню вычислил сразу, удалось их заманить в лес, а потом расправиться поодиночке.

— Не приоткроете завесу тайны, Олег Иванович, — вкрадчиво спросил Замятин, — с чем связано дело, которым занимается ваше управление?

— Много будешь знать, скоро состаришься, Замятин, — назидательно сказал Олег. — И вас, товарищи, это тоже касается. Как и когда обнаружили тела? Это ведь не самое многолюдное местечко в окрестностях Никольска?

— Вы так палили, что вас слышали на северной околице, — объяснил Замятин. — Там склады, сторожа, в конторе телефон. Наряд прибыл на склад через пятнадцать минут, около одиннадцати вечера. Сторожа хором твердили, что шел бой, но где именно, они не поняли. Акустика, знаете ли. Пока дождались подкрепления, стали прочесывать местность — впоследствии выяснилось, что искали не там. Догадались проверить западнее, и только в половине пятого утра, когда светало, нашли тела…

— Все понятно, не продолжайте, — кивнул Олег. Слишком долго копалась местная милиция. За это время можно не только «Опель» отогнать в безопасное место, но и вывезти на продажу целый троллейбусный парк! — Давно работаете в органах, лейтенант?

— Давно… — Замятин смутился, — а что?

— Лет-то тебе сколько?

— Ах, вот вы о чем, — лейтенант криво усмехнулся. — Двадцать три мне, товарищ майор. А вы о чем подумали?

— Сам местный? На фронте не был?

— Нет тут никого из местных, товарищ майор. Все пришлые. Муховец вон с Кировограда, Аничкин с Костромы. Я из Пскова, до войны в юридический вуз поступил, полтора года успел проучиться. Партизанил на Псковщине, потом наш отряд в Ленинградскую область пробился, помогали освобождать от фрицев города-спутники. На фронт просился, не взяли — воюй, говорят, тут, нам милиция грамотная нужна…

— Денис — дельный работник, товарищ майор, — заступился за товарища Аничкин. — Башка варит, не то что у нас. А что касаемо фронта, то и здесь, в Никольске, такой же фронт. Бандюки распоясались. В прошлом месяце Талого прибрали, а всю его банду к праотцам командировали. Две недели назад беглых зэков из Раменки ловили — к немцам хотели пробиться, надоела им Советская власть. Выловили в хате у Пичугина озера, они как раз хозяйку зарезали, за ейную дочурку взялись, чтобы время весело провести — тут мы им и сделали доброе утро…

— Чужих в последнее время в городе не видели? — перебил его Березин.

— Так тут половина — чужие, — фыркнул Замятин. — Откуда народ берется — вообще непонятно. Кто-то на работу устраивается, на строительство подряжается или еще куда. У нас с января две фабрики запустили, лакокрасочный цех, швейное предприятие и всего остального понемногу. Если подозрительные — проверяем. А за всеми не уследишь… Говорите, чужаки проявляют интерес к наследию наших кровопийц-императоров — ну, тому, что за лесополосой?

— Я этого не говорил, — улыбнулся Березин. — Ты сам придумал, лейтенант. Давай не бегать впереди паровоза. В общем, слушай. И вы, товарищи офицеры, тоже. — Он строго оглядел присутствующих. — От основной работы отрывать не буду, но при необходимости вы мне поможете. Языками не трепать — дело государственной важности. Запоминай, Замятин. Сфотографировать убитых и хорошенько опросить население: кто-нибудь да видел. Где видели, что они делали, с кем контактировали, где жили? Проработать паспорта — могли засветиться, пусть и липовые. Отдельно проработать машину, которую свистнули из леса до вашего появления. Машину могли видеть — она же не по облаку ездила.

— М-м… — замычал Замятин. — При всем уважении к вам и вашему ведомству, товарищ майор… Нам никто не приказывал помогать военной контрразведке. У нас своих дел невпроворот. Вон, вы еще ночью работку подкинули…

— Скоро прикажут, лейтенант, — уверил Березин. — Ваше высокое начальство на месте?

— Начальство на месте, — хмыкнул лейтенант. — Встречались в коридоре. Но я вам точно скажу, Олег Иванович, если медведя зимой разбудить, он и то добрее будет…

— Это верно, — поддакнул Муховец. — К Ивану Никитичу сегодня лучше не подходить…

Вопреки ожиданиям, начальник отдела майор Караулов оказался невысок ростом, щуплый и невзрачный. Для большей солидности он отращивал усы а-ля Семен Михайлович Буденный и имел натренированный свирепый взгляд.

— Вы ко мне, товарищ? — язвительно осведомился он, когда Березин без стука вторгся в кабинет.

— Да, товарищ майор. Хотелось бы рассчитывать на вашу помощь. — Олег потянулся за удостоверением.

— Не советую… — процедил Караулов. Впрочем, предъявленный документ, как всегда, возымел свое действие: майор потер лоб ладонью, а когда убрал руку, выглядел уже практически нормальным человеком.

— Что вы хотели? — спросил он. — Присаживайтесь, всегда рады гостям.

— Вот так-то лучше, — кивнул Березин. — Мы тоже любим ходить в гости. Много дел, Иван Никитич?

— И как вы догадались? — всплеснул руками Караулов. — В сортир сходить некогда, не говоря уж о том, чтобы поспать. А тут еще ночью нам подкинули заботу, может, слышали о трех трупах в лесу?

— Да, это я их, — объяснил Олег. — Замятин уже в курсе.

— Что? — Караулов напрягся, побагровел, словно ежа проглотил.

— Да все нормально, — отмахнулся Березин. — Вопрос, кто их убил, уже прояснили. Осталось выяснить, кто такие и на кого работали. С этим сложнее. Не буду ходить вокруг да около, Иван Никитич. Органами контрразведки проводится расследование относительно некоторых событий, произошедших в Аннинском музее. Не напрягайтесь, эти события происходили в 1941 году. Требуется помощь местной милиции. Дело важное и секретное. Свяжитесь со своим начальством, пусть оно свяжется с майором Рябовым, сотрудником Ленинградского управления НКВД, он все подтвердит. Можете сделать письменный запрос, я не возражаю. Только просьба — не мешать, а содействовать. Нам не хватает работников, прошу выделить в мое распоряжение на несколько дней лейтенанта Замятина.

— Так у Замятина же десять висяков… — тоскливо начал Караулов и осекся, встретив пристальный взгляд Олега.

— Приоритеты, товарищ майор, — вкрадчиво произнес Березин. — Слышали такое слово? Их надо правильно расставлять. Повторяю, дело серьезное, не терпит отлагательств. Продиктуйте, пожалуйста, ваш телефон и номер оперативного отделения.

Караулов скис, поняв, что сопротивление бесполезно. Он продиктовал цифры — Березин запомнил.

— Замятин женат?

— Что вы, нет, конечно, — пожал плечами майор. — Хотя фактически… Есть у него женщина, на несколько лет его старше, вроде собираются пожениться… Она работает учительницей в школе, у нее больная мать, все вместе они проживают в доме этой матери…

— Некстати, — признался Олег. — Но ничего, потерпим. Адрес Замятина?

— Пролетарский переулок… — майор порылся в бумагах, — дом четыре. Это в южной части Никольска, где старая водонапорная башня…

— Вот и славно, Иван Никитич. Лично сообщите Замятину эту новость, чтобы потом не ерепенился. Да не расстраивайтесь вы, товарищ майор, — Олег снисходительно улыбнулся, — справимся, мы же упорный народ? Вот увидите, скоро со всеми преступниками разделаемся. Задачу Замятину я уже поставил, пусть работает.

Но не все было так, как хотелось. Березин покинул райотдел, остановился покурить у машины, с удивлением обнаружив, что уже одиннадцать часов. Полетел рабочий день. Пора наведаться во дворец…

На крыльцо с недовольной миной выскочили Замятин, за ним оперативники его отдела.

— Вы еще здесь, Олег Иванович? — Замятин сверлил его глазами. — Отлично, вместе поедем. Только что звонили из вашего музея. Прирезали там кого-то, а труп только сейчас обнаружили…

— Кого? — Сердце упало в пятки.

— Да бог его знает, надо ехать, разбираться. Женщина звонила, у нее голос дрожал и зубы стучали…

Березин опрометью влетел в арку, остановился у крыльца. Разбитый «Фольксваген», доставшийся операм в наследство от оккупационных властей, въехал вслед за ним. С крыльца спускались испуганные женщины. Камень свалился с души — Юлия Владимировна была здесь, белая от волнения. Кажется, присутствовали все — четыре женщины плюс Ралдыгин с рыбьим лицом. Из-под капота полуторки высовывался чумазый водитель Кулич. В районе гаража маячила одинокая фигура истопника Ильинского. Вроде все живы. Или нет?

— Марианна Симоновна, что случилось? — строго спросил Березин.

— Там… — директриса кое-как держалась, но скулы побелели, голос дрожал, срывался на истерические нотки, — там, у памятника Петру… Мы не знали, искали его, думали, уснул где-нибудь, а тут вон какое дело… Я сразу в милицию позвонила… Мы его простыней накрыли, боимся подходить…

Вся компания гуськом потянулась за операми, двинувшимися на расчищенный пятачок у памятника Петру Первому. Самодержец смотрел на них с пьедестала, пренебрежительно поджав губы. Вблизи оказалось, что и он не такой уж целый — осколки снарядов посекли треуголку, оторвали часть шпаги, превратили в лохмотья края камзола.

Мертвое тело, укрытое простыней, лежало рядом с пьедесталом.

— Разрешите, Олег Иванович, мы сами, — Замятин тактично отстранил Березина. — Я так и знал, — посетовал он, — музейные работнички все следы затоптали…

— Ну, может, и не все, — допустил Муховец.

Аничкин опустился на корточки, отогнул простыню. Сторожу Бочкину перерезали горло — зрелище было отвратительное: на шее запеклась кровь и сейчас напоминала жуткую бороду, блестели глаза, отливала синевой щетина.

Березин покосился на публику. Люди жались в сторонке, даже мужчины не спешили подходить. Сделала жалобное лицо Зинаида Ивановна, отвернулась, украдкой перекрестилась.

— Где ружье? — спросил Березин.

— Так это… я его забрал, — сообщил Ильинский. — Оно здесь лежало, ружье не взяли, толку-то от него… Не дело, когда оружие лежит на виду, я его и унес. В канцелярии у Марианны Симоновны заперто…

— Да, оно там лежит… — подтвердила дрогнувшим голосом Тамара Леонтьевна.

Замятин укоризненно покачал головой, опустился на корточки, начал с любопытством изучать рану. Потом крякнул, поднялся:

— Что он здесь делал?

— Так это, работал… — пролепетала Юлия Владимировна. — Обходил дозором, отгонял посторонних… В сам дворец он ночью заходит редко — только если дождь идет. Там опасно ходить без света, все аварийное, может рухнуть, если не туда наступить…

— Телефон работает? — спросил Замятин у директрисы. Та утвердительно закивала. — Отлично. Аничкин, дуй к аппарату, вызывай криминалистов.

Люди не выдерживали душераздирающего зрелища, отворачивались. Кое-кто попятился, намереваясь уйти. Рабочий день никто не отменял.

Приковылял худой морщинистый мужчина с протезом ниже правого колена, изумленно уставился на мертвеца. Леденев Виктор Петрович, сменщик Бочкина. Через полчаса должен заступать на смену, вот, явился, а тут такое… Петрович начал волноваться, понимая, что, кроме него, в этом учреждении больше сторожей нет, и хочешь не хочешь, а придется сюда переселяться.

Его допросили, с Бочкиным последний раз виделись вчера, когда сдавал смену. Ружье у них одно, переходит из рук в руки, лично Петровичу его пока применять не доводилось…

— С вами все в порядке? — Олег отвел в сторону Юлию Владимировну.

— Да, все в порядке, Олег Иванович, не меня же убили… Знаете, мы все потрясены, это уже слишком… Петр Афанасьевич был такой хороший человек… Мог, конечно, вспылить, нагрубить, сказать что-нибудь язвительное, но это не со зла… Когда Галина Яковлевна заболела, он первым бегал ее навещать, таскал ей овощи, фрукты… Что здесь случилось, как вы думаете?

— Рано делать выводы, Юля. Пусть работает милиция. Скоро подъедут криминалисты. Вас это происшествие никак не касается, не думайте об этом. И сегодня постарайтесь на работе не задерживаться — уходите до темноты. Не уверен, что смогу довезти вас до дома, могут задержать дела.

Он смотрел, как она уходит в музей — обходит препятствия, постоянно озирается.

— Я, кажется, догадался, кого наш товарищ майор вчера провожал до дома, — иронично подметил Замятин. — А что, женщина хорошая, на мордашку симпатичная, и не дура, раз в музее работает…

— Займись делом, — огрызнулся Олег. — Я сам решу, кого мне провожать.

Вскоре на «ГАЗ-4», переделанном в автобус, прибыли криминалисты. Оба пожилые и не местные, обосновавшиеся в Никольске всего несколько месяцев назад. Иван Андреевич Кочергин и Борис Лазаревич Шульман.

— Что я вам скажу, молодые люди, — растягивая слова и вытирая руки салфеткой, сообщил очкастый Борис Лазаревич. — С одной стороны, все ясно, как день, с другой стороны, ничего не ясно. Подкрались сзади, один, возможно, держал, другой работал. Подозреваю, это был острый и весьма крупный финский нож. Режущая часть довольно внушительная. Тот, кто резал, среднего роста, сильный. На чтение следов даже не рассчитывайте — там твердый грунт со щебнем. Время смерти могу сказать ориентировочно — от двух ночи до пяти часов утра.

— Ружье не тронули, — заметил Березин.

— Значит, убийц не интересуют старые берданки, — пожал плечами Шульман. — У них есть свое оружие, более эффективное и компактное.

— Из ружья, кстати, этой ночью был сделан выстрел, — поведал подошедший Кочергин. — Там даже экспертиза не нужна, свежей гарью попахивает. И гильза осталась в стволе. Вывод делайте сами. А мы забираем труп и ружье…

— И будьте здоровы, живите богато, — хмыкнул Шульман. — Если вас интересуют официальные заключения, приходите вечером.

Оперативники помогли загрузить тело в автобус, при этом Аничкин то и дело сетовал: они что, похожи на санитаров из морга?

Криминалисты уехали. Персонал музея скрылся с глаз. Оперативники получили приказ искать свежие следы и отправились на территорию парка. Аничкин опять ворчал: он что, похож на служебную собаку?

— Он всегда так ноет? — спросил Олег.

— Аничкин-то? — хмыкнул Замятин. — Всегда. Да пусть ноет, лишь бы работал. Борис Лазаревич прав: с одной стороны, все ясно. Сторож кого-то спугнул. Увидел посторонних или постороннего, стал кричать, чтобы убирались, предупредил, что будет стрелять. И пальнул, по-видимому, промазал. Выстрела в городе не слышали — ночь глухая, да и лесополоса… Тех, что подкрались сзади, он не заметил… Случайные бродяги? — Замятин пристально посмотрел в глаза Березину. — Но стали бы случайные бродяги бросать вполне рабочее ружье? Не хотят использовать сами — можно продать, обменять на продукты… Что тут можно взять, я правильно понимаю? Все ценности вывезли еще в 1941-м, а что не успели — немцы подчистили. Дворец откроется не скоро, посмотрите, что здесь творится. Значит, не случайные бродяги?

— Ни в коем случае, — покачал головой Березин. — Персонал жаловался, что по ночам сюда кто-то похаживает, слышали звуки, наблюдали «привидения». И это происходит давно, хотя и не каждую ночь. Видимо, Бочкин на кого-то наткнулся…

— Не откровенны вы со мной, Олег Иванович, — досадливо щелкнул пальцами лейтенант, — совсем не откровенны. Хотите результата, а даже краешек тайны не желаете приоткрыть. Кто тут шакалит? По какой причине? Так мы с вами не сработаемся. Я же не предлагаю трубить на всю округу…

— Всему свое время, лейтенант, — вздохнул Олег. — Не спеши, не забегай вперед. Я сам еще многого не понимаю. Противник, действующий против нас, безжалостный и… не испытывает недостатка в людях. Не исключаю, что кто-то из них был связан с немцами. Посуди сам: в районе 23.00 я ликвидирую трех бандитов, решивших от меня избавиться. Этой же ночью кто-то увозит их «Опель» и, видимо, прячет его с концами, боясь, что через машину мы выйдем на банду. Этой же ночью в дворцово-парковом комплексе шалят посторонние — их двое или больше. Лесные налетчики связаны с ними, я убежден в этом. Многовато, не находишь?

— Получается, здесь есть что брать… — почесал затылок лейтенант. — И объект их поиска имеет большое значение…

— Вот видишь, Денис, ты сам приходишь к верной мысли, — похвалил Олег. — Ладно, будем считать, что объект охоты — некая часть музейной коллекции. Немцам не досталась, наши тоже упустили. И есть предположение, что эта штука до сих пор здесь, но во время обстрелов 1941-го ее, например, завалило. Где — не знаю. При каких обстоятельствах это произошло — тоже. Ты все видишь собственными глазами. Часть дворца в руинах — дворцовая церковь, гараж, два павильона… Ценное дополнение: под дворцом, парком и всем, что на нем находится, скрываются обширные подземелья, ходы, катакомбы, и все это рыли начиная со времен Анны Иоанновны… Ты в курсе, кто такая Анна Иоанновна?

— Олег Иванович, я полтора года учился в вузе, — с обидой напомнил Замятин. — Я не тупой, с грамотностью у меня полный порядок.

— И если невозможно пробиться к объекту сверху, то — что тогда?

— Добраться снизу, — подхватил лейтенант, и у него загорелись глаза, — через подземелье. Значит, эти люди примерно представляют, где находится предмет их поисков, и пытаются подобраться к нему катакомбами, пробуют разные варианты. Но и внизу много завалов, просто так не пролезть. Еще эта публика под ногами путается — которая в музее работает, сторож вон их чуть не почикал… Они бы убили их всех, представься такая возможность. Но процесс затяжной, приходится мириться с соседством, играть в «привидения», не шуметь. Возможно, они знают, где проход, но над ним надо работать… Допусти они ошибку, сделай что-то не так, и во дворце появится серьезная охрана, и это сведет их работу к нулю. Убийство сторожа — большая ошибка, они не хотели, но так вышло…

— Видишь, какой ты башковитый, — похвалил Олег. — Светиться нам нельзя — тогда сразу от нас избавятся. Других подставлять тоже не дело. Надо действовать тихо, не подавая вида. Работы у этой публики, судя по всему, непочатый край, так что время терпит. Меня увидели — занервничали, сразу попытались избавиться. И странно — почему? Я сейчас один. А моя гибель может вызвать нашествие серьезных сил. Пока не понимаю, в чем причина… Надо узнать про проход. Уверен, это во дворце. А вот куда он ведет — вариантов куча. Поэтому осторожно. Здание аварийное. Неверный шаг чреват обвалом.

— Минуточку, Олег Иванович… — Замятин наморщил лоб. — Здесь что-то не так. Если вы уверены, что под завалами осталось что-то ценное, то в чем дело? Не можете организовать караул? Не поверю. Пусть все оцепят, а специалисты исследуют катакомбы. Вроде элементарно…

— Вроде да, — согласился Березин, — если мы заинтересованы только в кладе и плевать хотели на ликвидацию банды. А это серьезная публика. Держу пари, что они связаны с Абвером и уже причинили нашей стране колоссальный вред. И еще причинят. Увидят, что такое дело, — просто уйдут из района и поминай, как звали.

— Да, задачка, — задумчиво протянул лейтенант.

— Считай, Денис, что я тебя посвятил в большой государственный секрет. Пока не полностью, но ты уже знаешь больше, чем положено. Повторяю, вида не подавать. За нами могут следить, даже сейчас. Но днем стрелять не будут, не бойся. Своих оперов используй вслепую — один не справишься. Чувствую, тебе можно доверять. Назови это интуицией, чуйкой — как хочешь… Сейчас надо осмотреть дворец, но только осторожно. Ищем недавние следы пребывания людей, лазы, которые они использовали. По возвращении в отдел начать проработку ночных мертвецов, подключайте внештатных агентов, прикормленных блатных — кого угодно. Понял задачу?

— Понял, — кивнул Замятин, — засаду сегодня ночью будем устраивать?

— Не уверен, Денис… Банда настороже, знает, почему мы здесь. Будут выжидать и действовать осторожно. Не вздумай проявлять инициативу — она наказуема. Все, работайте. Не забывай, что теперь ты в моем подчинении.

Замятин был явно заинтригован. Лучший стимул для работы — интересное дело.

Сотрудники сидели в комнате, используемой под канцелярию, лишний раз старались не выходить на улицу. Оперативники бродили по помещениям.

В подвал под дворцом вели две двери — это выяснили быстро. Первая дверь находилась в восточной части первого этажа, недалеко от завалившегося портика. Подхода к ней не было. Дорогу преграждали рухнувшие с потолка балки, фрагменты украшенного лепниной потолка. «Баррикады Парижской коммуны какие-то», — ворчал под нос Аничкин, пытаясь перебраться через завал. Он зацепил плечом искореженную конструкцию, но успел отпрянуть — массивный обломок капители рухнул прямо перед его носом. Взметнулась пыль, оперативник чихал, ругался, выбирался из западни, смертельно побледневший.

— В следующий раз умнее будешь, — оскалился Замятин. — Нечего куда ни попадя лезть.

Хихикал Муховец, злобно фыркал Аничкин.

Второй проход обнаружили в западном крыле дворца, там разрушений было меньше. В Бальном зале на полу валялись крошка, осколки хрусталя разбившихся люстр, отваливались стенные панели. Часть из них была инкрустирована поделочными камнями, но все было серым от толстого слоя пыли.

Из Бального зала вел арочный проход на лестницу бельэтажа, а здесь, на первом, в конце коридора, вниз вели массивные ступени, обрамленные резными перилами. Что-то подсказывало оперативникам, что подвалы под дворцом — это целая вселенная. Там запасники, хранилища, возможно, реставрационные мастерские, там могли располагаться музейные службы. Но если тайная дорожка куда и вела, то только из подвала — в этом Березин не сомневался. Оперативники и примкнувший к ним майор СМЕРШа шли в цепочку по одному, выверяя каждый шаг. У основания лестницы пришлось включить фонари.

— Смотрите. — Замятин поднял окурок, понюхал его. — Здесь недавно кто-то был, старьем не воняет. Бычку день, может быть, два…

— Может, кто из сторожей бросил? — предположил Аничкин. — Или сотрудник музея покурил да выкинул?

— Женщины не курят… — Олег поймал себя на мысли, что невольно захотелось понизить голос. — Ралдыгин вроде тоже. Остальным здесь нечего делать…

— Да, они здесь ни при чем, — сообщил Замятин. — «Герцеговина Флор» — дорогая вещь, не каждый может себе позволить. На зарплату музейного работника такие не купишь. Это касается мертвого сторожа Бочкина и его одноногого сменщика. Они могли, конечно, сюда прийти, постоять, покурить, могли даже где-то добыть «Герцеговину Флор», но, черт возьми, выбросить дорогую папиросу, сделав только пару затяжек… Такого себе позволить никто из них не мог.

— Осмотримся, мужики, — сказал Березин.

Под перилами обнаружили еще один окурок. Следы затертые, но кто-то здесь ходил.

Тяжелая дверь в подвал открывалась без скрипа, и смазывали ее явно не сотрудники музея. «Теперь понятно, откуда брались «привидения», скрип половиц и прочие звуки», — размышлял Березин. Но что-то здесь было не так. Уж больно все просто.

Он оттеснил милиционеров, пролез внутрь, стал осматриваться. Свет фонарика озарял подтеки на стенах, отслаивающуюся штукатурку, разбросанную мебель. В подвале царило запустение. Глубокие ниши, столы, стулья, стеллажи с заросшими плесенью стопками бумаг.

От главного прохода ответвлялись помещения. В них заглянули, не нашли ничего любопытного. Основной коридор изгибался под углом девяносто градусов. Люди недоверчиво всматривались. Проход перегораживал глухой завал — груда бетонных и кирпичных обломков высотой до потолка. Очевидно, в помещении на первом этаже разорвался мощный снаряд, треснул пол, и все осело вниз, перекрыв коридор. Разобрать его было сложно — по крайней мере, вручную. Слишком много неподъемных глыб из сцементированных кирпичей. Однако разобрать завал пытались — остались следы на цементной крошке.

— На пару слов, Олег Иванович. — Замятин отвел майора в сторону: — Имею теорию… Этот коридор ведет именно туда, куда нужно. Возможно, преступники изучили планы катакомб, но уперлись в завал. Поначалу думали, что пробьются, дверь смазали, таскали камни, наследили. Потом отчаялись, стали искать другие пути. Но через смежные помещения не полезли, там стены каменные, не пробьешь…

— Подожди, — нахмурился Олег. — Но окурок? Сам же говоришь — свежий.

— Могли под лестницу бросить, проходя мимо, — не растерялся Замятин. — Могли спуститься, постоять, покурить. Надо дальше осматривать западное крыло, могут вскрыться другие проходы… Хреново, Олег Иванович, — пожаловался лейтенант, — когда ищешь непонятно что и неведомо куда ведущее.

— Но мы же не боимся трудностей?

— Да нисколько, — фыркнул Замятин.

Судя по всему, лейтенант был прав. Это было только начало пути, ложная ниточка. Но надо ли рыться дальше, подвергая опасности себя и других людей…

— Все, товарищи офицеры, это дело глухое, возвращаемся, — возвестил Березин. — Иначе нужно действовать, здесь годами можно лбом о стены биться. Забудьте сюда дорогу, выходим.

Они по одному выбрались наружу.

— Ничего не понимаю, товарищ майор, — шепотом проговорил Муховец. — Скажите, чего мы тут лазили? Темните вы что-то с Замятиным. Мы вроде на убийство сторожа выезжали…

— А это, Илюша, государственная тайна, — прошептал Аничкин. — Мы кто с тобой? Простые смертные.

— Лишь бы не смертники, — хохотнул Муховец.

— Ладно, заткнитесь, — буркнул Замятин. — Пока ничего не ясно. Ни мне, ни даже товарищу майору…

Глава 9

Он предупредил Юлю, чтобы она не задерживалась на работе, на всякий случай дал ей адрес и телефон Замятина. Предупредил директрису, чтобы в пять часов вечера здесь и духу ничьего не осталось — и не важно, какие неотложные дела могут образоваться за день. Приказ контрразведки — это не просто так. В военное время ее представителям лучше не перечить.

Инвалида Петровича лучше удалить — какая польза от его одной ноги и последнего патрона в берданке!

Остаток дня Олег провел в райотделе милиции. Фотографии трупов разослали всем участковым с приказом опросить население. Отдельным пунктом — темно-коричневый «Опель» и его бортовой номер.

Ждать результатов было рано. В начале девятого Березин выехал из города, повернул на шоссе, идущее из Красного Бора. «Хвоста» сегодня не было. К 21.00 он въехал в Ленинград. Остановили только раз — караульный на посту его узнал (скоро примелькается), проверять документы не стал, только козырнул.

Еще не стемнело, тусклый свет падал из окна на лестничной площадке. Олег опять замешкался с замком, устал, как собака. Дверь поддалась, но майор не спешил входить, поглядывая на соседскую квартиру. Не слышит, что пришел? А для кого он гремел?

За дверью было тихо. Березин подошел к двери, приложил ухо, потом постучал. Как-то волнительно стало. Он выждал несколько секунд, снова постучал, немного громче. В квартире никого не было. Рита бы открыла: рано, чтобы спать, и поздно, чтобы болтаться в одиночестве по опасному городу! Он снова прислушался. В доме царила тишина. Люди жили наверху, жили внизу — тихие, робкие, интеллигентные, без кутежей, громких песен, пьяной ругани. Такой уж район — «академический»…

Олег почуял шорох за спиной, резко повернулся, чуть не выхватил из кобуры «ТТ». Женская фигура миновала поворот на лестничной площадке. Это была Рита. Она тоже испугалась, застыла на месте, вцепившись в перила. На голове платок, одета в старенькое пальто. Он запоздало сообразил: дверь в подъезд не закрывается, всегда открыта и перекошена, поэтому и не слышал, как она вошла. Камень упал с души.

— Что с вами, Олег? — проговорила она. — Вы так испугали меня…

— Простите, рефлекторное движение… — выдохнул Березин и убрал руку от кобуры. — Я только что прибыл из отдаленных мест…

— Да, я видела вашу машину у подъезда. — Она поднялась, встала рядом, перевела дыхание. — Я еще подумала, что это вы приехали…

— Не поздно совершаете прогулки? — строго спросил он. — Этот город пока не приспособлен для вечерних гуляний… впрочем, вы знаете об этом не хуже меня.

— Да, я полностью осведомлена, — вздохнула Рита. — Это не город, а полное собрание преступного элемента… На работе задержалась. Были новые поступления — пришлось разбираться и сортировать всю эту гору… Понимаете, часть библиотеки эвакуировали в 1941-м, но дальше Всеволожска вывезти не смогли, тогда эвакуировали женщин, детей и было не до академических изданий. Сейчас все это возвращают из подземных хранилищ, все в ужасном состоянии, многие издания сгнили, превратились в кашу, половины недосчитались — их пустили на растопку… Да нет, все в порядке, Олег, на Невском пока людно и безопасно. На Дворцовой площади работает строительная техника, заделывают воронки от снарядов… Пришлось бегом пронестись через зоопарк — вот там действительно страшновато. Но ничего, мне не привыкать… — Из-под платка блеснули ее глаза. — Вы переживали за меня?

— Да, конечно, — смутился Олег. — Вам нехорошо?

Женщина оперлась о стену, у нее подрагивали ноги.

— Да, устала, — призналась Рита. — Каждый день приходится предпринимать затяжные переходы. И это не считая самой работы. Недавно кое-где пустили троллейбусы, удалось проехать несколько остановок. Потом передумали, отключили сеть, ведут ремонтно-восстановительные работы… Хотите в гости зайти?

— Нет, Рита, с большим бы удовольствием, но некогда, да и вы устали. Ложитесь спать… — Он замялся. — Большая к вам просьба. Я уеду на несколько дней… но потом вернусь. Хочу уехать сегодня ночью. Важные дела требуют моего присутствия в области, а каждый день устраивать такие переезды физически невозможно. Не теряйте меня, договорились? И за квартирой можете посмотреть? Насчет ключа уже договорились, — он выразительно кивнул на перекрытие косяков.

— Вы уедете? — Она как-то погрустнела, глаза утратили блеск. — Конечно, я понимаю, у вас дела. За квартирой послежу, почему бы нет? Если хотите, порядок у вас наведу, полы помою. Вы же, мужчины, этим занимаетесь в последнюю очередь. Если вообще занимаетесь…

— А вот это излишнее, — он вяло улыбнулся. — Чтобы навести порядок в этих авгиевых конюшнях, нужна как минимум неделя. Я скоро вернусь, — уверил он, — как только закончу работу. И мы с вами пройдемся по городу, не возражаете? Сходим в Летний сад, на Марсово поле. Будем гулять, говорить о разном, посидим в каком-нибудь заведении…

— Вы серьезно? — Она удивленно распахнула глаза.

— Только не подумайте ничего такого, — спохватился он. — А если уже подумали… то как вам такая идея?

Рита засмеялась:

— Хорошо, Олег, возвращайтесь. Вы умеете уговорить женщину. Насчет заведения, конечно, загнули, сейчас не время, но все остальное мне нравится. Спокойной ночи и… берегите себя. Мне почему-то кажется, что ваша работа связана с опасностью…

Ему тоже так казалось. Он проспал, не раздеваясь, три часа, потом поднялся, какое-то время шатался по сумрачным комнатам сонной сомнамбулой. Его возвращения в Никольск сегодня точно не ждали. Этим надо было пользоваться.

В половине первого он вышел из дома, сел в машину. Улицы были пустынны, но патрули на постах не спали. В пределах городской черты машину останавливали раз пять. Он устал доставать служебное удостоверение.

Часть пути удалось проехать по чудом сохранившемуся шоссе. Приметы недавней мясорубки даже ночью бросались в глаза. Мимо проносились разрушенные деревни, остовы заводских корпусов. Кладбища битой техники — и военного, и гражданского назначения. Немцы при отступлении бросали все, даже собственные лазареты, которые не успевали эвакуировать. В кюветах валялись перевернутые танковые шасси. В сухопутных войсках Германии додумались, как использовать трофейные танки «Т-34». Их переделывали в тягачи и инженерные машины. С танков снимали башни, а шасси использовали под вспомогательные нужды — в том числе подвозили на них боеприпасы, увозили с поля боя раненых…

Он въехал в Никольск с юга. Городок спал. Березин остановился на пустынной улочке, несколько минут прислушивался к ночному шуму. В глубине двора брехала собака. Ни машин, ни прохожих.

Он въехал в узкий Пролетарский переулок. Частный дом на углу сгорел до основания — из головешек торчала обугленная печная труба. Дальше шли сплошные заборы — пусть иллюзорная, но все же защита от внешнего мира. У нужного строения проезд расширялся, на ветру шевелились шапки кустов.

Олег спрятал машину за местной растительностью и направился к дощатому забору. На стук среагировали не сразу, пришлось повторить. Он видел сквозь щель в ограде, как за плотными занавесками загорелся свет. Заскрипела дверь на крыльце, запели половицы, захрустел щебень на дорожке.

— Кого там принесло? — Голос хозяина был заспанным, натянутым от волнения.

— Свои, открывай, — отозвался Олег.

— Свои девятый сон видят… — Отъехала задвижка, скрипнула калитка, и в живот майору контрразведки уперся ствол «ТТ».

— Ты из тех, кто сначала стреляет, а потом интересуется целью визита? — насмешливо спросил Березин.

— Олег Иванович? — растерялся Замятин. Одетый как попало, он тер глаза, всматривался в темноту. — Надо же, не ожидали в такую ночь…

— Ладно, отойди с дороги. Я поживу у тебя. — Березин отстранил растерянного лейтенанта, прошел во двор.

— В каком смысле — поживете? — пробурчал в спину Замятин. — Вы уж не шутите такими вещами, Олег Иванович…

— Не приютишь майора СМЕРШа? — бросил через плечо Олег. — Не волнуйся, Денис, надолго не стесню. Вот закончим наши скорбные дела, и больше ты меня никогда не увидишь. Что, совсем негде упасть в твоей халупе? — Он поднялся на скрипучее крыльцо, оглядел тонущий в полумраке двор. Луну скрывали перистые облака, рассеянный свет растекался по окрестностям.

Замятин поднимался следом, засовывая пистолет за пояс.

— Да как вам сказать, товарищ майор… У нас тут места-то особо нет. Маленькая горница, наша спальня с Оксанкой — это женщина моя, скоро, бог даст, поженимся… У мамки ейной клоповник, только кровать влезает — я его «тещиной комнатой» называю. Есть чердак, но там спину не разогнешь, да и доски повсюду валяются…

— Хозяин ты явно крепкий, — ухмыльнулся Олег.

— А когда мне хозяйством заниматься? — обиделся Замятин. — Последний выходной в прошлом месяце брал. Домой приползаешь изредка, сил даже на Оксанку не хватает. Она уже и не спрашивает, где я бываю. Маманя ее ворчит, косяки бросает — не ко двору я ей пришелся… Но я считаю, что маманя потерпит, верно? Не с ней же я век коротать собрался? Главное, чтобы Оксанке нравился.

— Это точно, — согласился Олег. — На свадьбу не забудь пригласить. Извинись там перед своими. Так надо, Денис. Сам подумай, куда мне еще приткнуться? В машине ночевать? Гостиницу в этом городе еще не построили.

— Летняя кухонька есть за сараем, — вспомнил Замятин. — Там теща от нас прячется, когда мы ее сильно разозлим. Кровать с печкой там есть…

— А больше ничего и не надо, — засмеялся Березин. — Вот видишь, как все удачно складывается. Не буду вмешиваться в вашу добропорядочную семейную жизнь. Только за тещей своей следи — а то забудет, что номер занят, ворвется ночью, я же от страха помру…

— А вы не забывайтесь, — усмехнулся Замятин. — Анна Федоровна у нас такая: столкнетесь ночью в полумраке — заикой станете…

В горнице горела тусклая лампочка. Все просто, обыденно, чисто. Из спален высовывались заспанные лица. Невеста была заметно старше молодого Замятина, но даже в заспанном виде производила неплохое впечатление. Она поправила съехавшие лямки ночной сорочки, сдула со лба слипшиеся волосы и пыталась улыбнуться.

Старушка положительного впечатления не производила: изрытое морщинами и оспинами лицо, полностью седая голова. Разглядев на госте офицерскую форму, она на всякий случай воздержалась от ворчания, но поглядывала неласково.

— Все в порядке, это по работе, — объявил Замятин и начал нетерпеливо изображать жестами, чтобы женщины смылись. Они нехотя его послушались.

— Держи, Денис, это за постой и пропитание, — Березин выложил на стол несколько купюр, — чтобы не думал обо мне плохо.

— Многовато, Олег Иванович, — поморщился Замятин. — Тут почти моя месячная зарплата. Ладно, если вы такой щедрый, купим что-нибудь на базаре. У Оксанки совсем башмаки прохудились. Чаю хотите?

— Хочу, — согласился Березин. — Разговор к тебе есть, Денис. В общем, тащи на летнюю кухоньку постельное белье, чайник, сушки — посидим, потреплемся. Цени, лейтенант: органы контрразведки тебе доверяют и намерены прямо сейчас открыть парочку государственных тайн…

В летней кухне с трудом помещались кровать, стол, пара стульев и облезлая печь, уставленная горшками и плошками. Горела керосиновая лампа. Олег дымил папиросой, Замятин мелкими глотками пил горячий чай и слушал. Этому парню Березин действительно доверял, поэтому рассказывал, как мог, подробно. Замятин уже совсем проснулся, в глазах поблескивал неподдельный интерес.

— А ведь я догадывался, что вы тут не просто так, видно, что клад ищете… Никогда я не слышал про «Изумрудную кладовую». Ничего себе, аж дух захватило…

— И не только у тебя, — отозвался Березин. — Но все это — собственность государства, культурное и историческое наследие, которое должно вернуться к исконному владельцу… если это благолепие до сих пор здесь.

— Так я же не маленький, Олег Иванович, понимаю… — Замятин переваривал услышанное, недоверчиво покачивал головой. — Давайте разбираться с самого начала. Разложим все по полочкам. Кто-то из сотрудников музея в 1941-м был в курсе?

— Это даже не обсуждается. Похоже, все они на сегодняшний день мертвы. Это не было частной инициативой местной шайки, работали немецкие структуры — Абвер или СД, опираясь на завербованных лиц. Противника интересовала именно «Изумрудная кладовая», как наиболее ценная часть коллекции Аннинского дворца. То, что ее увозили последней, возможно, подстроено кем-то из предателей. Это технический вопрос, и его решили, как надо. Причастность директора Родмана отвергаем ввиду его национальности. Но немцам кладовая не досталась — это известно. Оккупировав территорию, они делали попытки ее найти, допрашивали всех, кто мог что-либо знать, но потерпели фиаско. Какой отсюда вывод?

— Значит, кто-то работал на немцев, но по трезвому размышлению решил не делиться с ними сведениями о местонахождении ценностей. Проще говоря, решил ее умыкнуть, взять себе. Как он это представлял практически, пока не важно. Есть второй вариант: погибли все причастные, и точными данными сейчас не владеет никто, остались только подозрения.

— Второй вариант мне не нравится, — покачал головой Олег. — Вокруг музея нездоровая активность. Покушение на мою персону — это более чем странно. Складывается впечатление, что эти люди знают, где искать, но путь к сокровищам очень труден. При немцах извлечь их не удалось, пытаются сделать это сейчас. Давай восстанавливать, что случилось в 1941-м. Поступок злоумышленников, возможно, спонтанный, но занятный. Наши думают, что коллекция у немцев, немцы — что она у наших, а преступники всех обвели вокруг пальца и теперь заочно чахнут над златом.

— Это вы удачно сказали — заочно, — хмыкнул Замятин. — Вот смотрите. По вашим словам, «Изумрудную кладовую» подготовили к эвакуации заранее, за один день. Потом у преступников было время — целая ночь или больше. Есть точно такая же машина — она стоит рядом. Вопрос: где они взяли точно такие же контейнеры?

— Гараж соседствовал с подземным хранилищем, там этих контейнеров — пруд пруди. Сейчас все завалено, не подобраться.

— Ага, значит, у них был доступ к хранилищу, в том числе и ночью… Возможно, вы правы: изначально работали на немцев, а когда все произошло, решили придержать добычу… Странно, если немцы знали о коллекции, то зачем они обстреливали комплекс и давили его танками?

— В этом я как раз не вижу странности. У немцев нет единоначалия, у каждой структуры — свое начальство. Пока со всеми договоришься, утрясешь… В 1941-м, когда успешно наступали, им это сходило с рук, а сейчас, в 1944-м, превратилось в серьезную проблему. Элементарная рассогласованность действий. На фашистов работал кто-то из сотрудников музея — он мог выжить, а мог и погибнуть под обстрелом. Снаряды не разбираются, кто свой, а кто чужой. Была женщина — некая Алла Григорьевна Шепелева, она погибла под немецким грузовиком в самом начале оккупации. Странная смерть. Случается, конечно, всякое, но все же. При не менее странных обстоятельствах погиб водитель Фонарев — почти одновременно с Шепелевой. Я подозреваю эту парочку. Когда немецкие танки били по музею, им удалось бежать. Главный подозреваемый — некто Валерий Вишневский, заведующий хозчастью, у которого точно был допуск к хранилищам, — я не видел, чтобы он убегал. Он мог тайком вернуться в гараж, поменяться с сержантом Демочкиным — тот выгнал машину без коллекции, ее мы и стали сопровождать. С чего бы возникли подозрения? Паника, дым, все взрывается, номера измазаны грязью — да их могли и поменять в гараже, несколько минут на это у них было…

— Но кто мог предугадать, что вы с капитаном Клыковым покинете гараж, а эти двое там останутся?

— Да никто, — буркнул Олег. — Чистой воды случайность. Сам не до конца понимаю этот эпизод. Мы уезжаем, персонал сбегает, Вишневский выводит полуторку из гаража, под обстрелом куда-то несется, загоняет машину в убежище…

— В этот момент взрыв, обрушение, концы в воду, Вишневский гибнет, поскольку с того дня никто его не видел… — задумчиво проговорил Замятин.

— Повторяю, Денис, в этот момент преступники еще работали на немцев, идея украсть коллекцию родилась позднее.

— Да, я понял. Фонарев и Шепелева входили в круг сообщников. Первый помогал физически, вторая прикрывала, пользуясь служебным положением. Возникает фигура Демочкина. Кто такой, Олег Иванович?

— Да не знаю я, — скрипнул зубами Березин. — Двор комендатуры, суета, все бегают, Клыков отдает приказания… Все в тумане. Когда это было? Вроде еще двое потом примкнули, подбежали с карабинами… Но все, кроме Демочкина, погибли достойно. Он один, скотина, знал, что делал… Помню, как он весь белый выскакивает из машины и чешет к немцам, Клыков пытается его остановить, кричит, потом стреляет в спину, а потом и самого Клыкова…

— Темная история, — почесал затылок Замятин. — Вы обрисовали несколько мест, куда теоретически Вишневский мог загнать машину за минуту до обрушения. Котельная — но это вряд ли, она почти целая. Какая-то часть дворца, дворцовая церковь, пара павильонов в нижней части парка… Они пытаются пролезть по катакомбам, а павильоны — далеко…

— Вся территория комплекса изрыта катакомбами. Их рыли еще в XVIII веке…

— Ну, хорошо. Имеем несколько объектов. Я вот о чем подумал, Олег Иванович. Липовые контейнеры наполняли углем и дровами — для веса, понятно. Где это все брали?

— Котельная под боком.

— Но в котельной работник… по крайней мере, он мог присутствовать. Это не нынешний Ильинский, сами говорите, в 1941-м был другой.

— Да, ты прав… Этот человек мог что-то видеть, если только сам не был сообщником… Маловероятно, Денис, в оккупации многие погибли. Да и не был Вишневский дураком. Но проработать эту версию стоит, вдруг человек остался жив? Вот завтра и займись. Второй вопрос: кто такой Вишневский? Круг знакомых, родственники — вдруг что всплывет? А также Шепелева и Фонарев. Мы должны знать об этих людях все, что можно добыть.

— Хорошо, проработаем, — кивнул Замятин. — Как будем искать коллекцию, Олег Иванович? Миноискатель подойдет?

— Забудь, — фыркнул Березин. — Там в земле столько металла… Завтра еще раз обойдем территорию, совершим, так сказать, круг почета…

— Квадрат почета, — поправил Замятин.

— Да, — Березин улыбнулся.

— И если за парком со стороны ведется наблюдение, то наблюдатели сделают правильный вывод, что мы все поняли, — хмыкнул лейтенант. — Тогда вас точно где-нибудь подкараулят. А заодно и меня. А ведь так хотелось жениться… — Замятин сокрушенно вздохнул. — Всегда мечтал семью завести, а уж сегодня, на старости лет, хм… Люблю я свою Оксанку, чего там. Ее мамашу тоже люблю… — он смутился, перехватив внимательный взгляд майора, — хотя и странной любовью. Не обращайте внимание, Олег Иванович, ворчливость иногда нападает. Есть, кстати, другой способ добраться до искомого. Мы не будем мешать тем, кто тоже ищет. Мы будем грамотно за ними следить, и в тот момент, когда они протопчут дорожку и начнут выносить из подземелья несметные богатства… Кстати, Олег Иванович, вам не приходит в голову, что именно сейчас там ведутся тайные раскопки? Очень удобно, персонал ушел, сторожа вы сняли. Они убедились, что охраны нет, и уже копаются, рудокопы хреновы. А мы сидим на кухне, чаи гоняем…

Оба подпрыгнули от бешеного стука в калитку! Замятин выронил кружку — хорошо, уже пустую, она покатилась по полу, призывно бренча…

Летняя кухонька находилась рядом с калиткой. Замятин кинулся первым, доставая на ходу пистолет, Березин — за ним. Встали по бокам от входа, прижались к забору, Олег кивнул, Замятин потянулся к щеколде, откинул ее, ногой отшвырнул дверь. Вбежала растрепанная, наспех одетая Юлия Владимировна Черкасова, завертелась, как юла. Олег схватил ее за плечи, Замятин захлопнул калитку. Женщина тяжело дышала, дрожали плечи.

— Юлия Владимировна, что случилось? У вас такой вид, будто за вами гонится свора полицаев…

— Не знаю, может, и гонятся… Перед этим гнались, я точно знаю… — У нее срывался голос. — Боже правый, Олег Иванович, вы здесь? Как хорошо, теперь я рядом с вами ничего не боюсь…

— Ну, конечно, ведь самое страшное уже произошло… — буркнул Замятин и заткнулся, сраженный гневным взглядом майора.

— Юлия Владимировна, почему вы здесь? — пытал Олег.

— Вы сами дали мне этот адрес, если случится что-то непредвиденное… — Она не могла успокоиться, дышала с надрывом. — А еще телефон лейтенанта милиции Замятина, но телефон в отделе, сейчас никто не ответит… Я понятия не имела, что вы тоже здесь… А это…

— А это тот самый лейтенант Замятин, барышня, — раскланялся Денис. — Мы с вами незнакомы, но теперь придется.

— Тихо, — сказал Олег.

Все застыли. В доме хлопнула дверь, потом скрипнула половица — кто-то из домашних припал к окну. Что за гости ночью?

Березин на цыпочках подошел к калитке, прислушался. Потом сжал рукоятку «ТТ», беззвучно отодвинул задвижку, высунулся наружу. Переулок был пуст, кругом было тихо. Из кустарника на другой стороне переулка выступал задний бампер «газика». «Надо бы его во двор переставить», — мелькнула мысль в голове Березина. Он осторожно закрыл калитку и вернулся к летней кухне. Самое время продолжить посиделки — но уже втроем.

— Пойду своих успокою, — доложил Замятин и засеменил к дому. Когда он вернулся, Юлия сидела на его табурете, сжавшись в комочек, и виновато смотрела на Олега.

— Ну, что вы, какой чай… — Голос захрипел, она закашлялась. — Я такой кросс пробежала… Когда нормы ГТО сдавала — так не бегала…

— Так бежали, что голос сорвали, — пошутил Замятин, но снова перехватил раздраженный взгляд майора и заткнулся окончательно.

— Рассказывайте, Юля.

— Нам каталоги привезли с описанием экспонатов, вывезенных в Ленинград в 1941 году. Сейчас они находятся в хранилищах Русского музея. Это картины Врубеля, фарфоровые чайные сервизы семьи Александра II, подвенечные и траурные платья… Поверьте, это очень важно и неотложно…

— Вы очень издалека начали, — подметил Березин.

— Я на работе задержалась… Ненадолго, на полчаса, но уже стемнело… Вы приказали сегодня не задерживаться, но так уж вышло, ну, расстреляйте меня теперь за это… — Она грустно улыбнулась. — Это работа, без которой я не могу… Я даже забыла об опасности. Да, вы предупреждали… погиб сторож Бочкин… Но, ей-богу, еще даже не стемнело…

«Как странно, — думал Березин, — сегодня все твои знакомые женщины задерживаются на работе, и за всех тебе приходится волноваться».

Юлия продолжала рассказывать. Видимо, злоумышленники решили, что во дворце никого не осталось. Когда, спохватившись, она побежала с работы, а это было часов в девять вечера, уже сгустились сумерки. Она застыла на крыльце, машинально метнулась за колонну, обнаружив, что две тени пересекают двор! Они двигались слева направо, в направлении западного крыла. Оба среднего роста, среднего сложения, одеты во что-то темное. Она даже разглядела лицо первого — правда, нечетко, мимоходом. Осунувшийся, глаза недобрые, вся нижняя часть лица заросла щетиной.

Они заметили, что на крыльце кто-то есть! Остановились, стали освещать его фонарями. Юля тряслась за колонной, умирала от страха. Заскрипел гравий — они подходили. Чуть сердце от страха не разорвалось! Они уже рядом были, когда она оттолкнулась от колонны и бросилась обратно в здание. Те — за ней. А по этим залам Юля могла передвигаться с закрытыми глазами. Кинулась вправо — в зал для приема высших сановных персон, от которого осталось одно название, забралась в нишу между полом и стеной — там осыпался стенной материал, и образовалась пустота. Сидела там ни жива ни мертва. Эти двое вбежали за ней, разделились. Сначала один обо что-то споткнулся, стал глухо выражаться, потом другой. Они блуждали неподалеку, светили фонарями, но девушку не заметили. Потом у входа стали шушукаться, вышли. Или сделали вид, что вышли. А она продолжала сидеть и битый час не шевелилась. Страха натерпелась — как никогда за всю оккупацию. Потом она стала выбираться из ниши, еще минут пять стояла, прижавшись к стене…

— По голосам никого не узнали?

— Нет… Точно нет.

— Сможете опознать их, если еще раз услышите?

— Не знаю. Возможно…

Он не мог избавиться от странного чувства. Под скупое описание внешности одного из незнакомцев подходил каждый десятый в городе. И все же Березин кожей почувствовал что-то знакомое. Появилось необъяснимое ощущение: онемела спина, в желудке образовался вакуум. Он мог ошибаться, всякое случается.

Юля продолжала, она уже почти успокоилась. Набравшись храбрости, она вышла из зала, но к крыльцу не пошла, а стала продвигаться в восточное крыло. Дворцовые переходы она знала, как свои пять пальцев, а также то, что в Розовой гостиной, выходящей в северный парк, отсутствует окно. Она выбралась через пролом, выбежала в парк и там спряталась. Потом прыжками кинулась в парк, присела за кустом. И так далее — дорожка по лесу, чугунная ограда, автомобильная дорога… Она добежала до Севастопольской улицы, стала красться вдоль заборов. Несколько раз проезжали машины, шумела пьяная компания — Юля по привычке пряталась, выжидала. Добралась до своего переулка, припустила рысью…

— То есть набегались вы, — посочувствовал Замятин.

— Пока нет, — вздохнула Юля. — Но тогда казалось, что да…

Приключения продолжились через несколько часов. Она заперлась дома, задернула шторы. Насилу успокоилась, выпила чаю. Возникла мысль бежать в милицию — рассказать все дежурному, там же переночевать. Но она испугалась снова выходить на улицу. От одной только мысли вернулся страх, ее нешуточно затрясло. Спать легла, не раздеваясь, вооружившись кухонным ножом. Дважды порезалась, натыкаясь на него под подушкой. И все равно не пригодился! Когда она проснулась, даже не вспомнила про него! В дом проникли посторонние. Замок, похоже, вывернули кочергой или гвоздодером. Все произошло очень быстро. Хорошо, что она была одетая и даже в ботинках. Юля выпрыгнула из кровати, кинулась к окну, перевалилась в палисадник, побежала к распахнутой калитке. Она видела, как с крыльца спрыгнули и побежали за ней. Вот теперь она точно от души набегалась! Шмыгнула в ближайший проулок, несколько раз сворачивала, выбежала к оврагу…

Она выговорилась и замолчала. Снова накатило волнение. Березин смотрел на нее с сочувствием. Даже не хотелось напоминать: я же предупреждал. Оставалось лишь надеяться, что злоумышленники не знают, где она сейчас.

— Так, Юлия Владимировна, домой вы сегодня не вернетесь, — Олег объявил это решение почти официально. — Возможно, и завтра тоже.

— Но я должна быть на работе…

— Только в нашем присутствии. Сейчас вы остаетесь здесь. Замятин, распорядись.

— Ага, у меня общежитие, — уныло пошутил Замятин.

— Денис, сам понимаешь, больше негде. А дело, если помнишь, государственной важности. Можешь тещу на чердак сослать или сам туда с невестой…

— Ну, знаете, Олег Иванович… — У парня от возмущения заалели щеки.

— Утром пошлешь людей осмотреть дом Юлии Владимировны — на предмет засады и вообще. Пусть привезут необходимые вещи, но только, чтобы «хвоста» за собой не привели. Все, не хочу больше с вами разговаривать. — Березин поднялся, хрустнув коленями. — И с вами, Юлия Владимировна, не хочу. Вы не внимаете моим предупреждениям, а потом получается очень грустно. Теперь вы и пальцем не пошевелите без моего разрешения. Утряси вопрос с родней, Денис, уложи даму спать и чтобы через десять минут был передо мной, как штык. Не хотел я сегодня заниматься раскопками, но, видно, придется…

Глава 10

— А что, хорошая женщина, Олег Иванович, мне нравится… — начал было Замятин, выползая из оврага. — Она вам еще не показывала свои достопримечательности?

— Заткнись.

— Ага, значит, не показывала, и вся ее нерастраченная нежность пока при ней…

— Заткнись, а то по башке получишь…

Они пробирались через лесополосу, чтобы выйти на восточную окраину комплекса. Лунный свет заливал округу. Три часа ночи. Небо прояснилось, отливало густым фиолетом. Они перебежали на задворки удлиненного одноэтажного павильона, получившего в свое время несколько прямых попаданий снарядов. Потом побрели, пригнувшись, на его северный угол.

Контуры дворца выползали из полумрака, очерчивались уцелевшие люкарны, остроконечные башенки. Террасы, изрытые воронками, обломки лестниц, завалившийся фонтан. Через пару минут они добрались до «стрехи» портика, перебрались в скверик у фонтана. Напротив показались колонны, обрамляющие парадный вход, черный проем внутри дворца.

Кряхтел Замятин, гнездясь за постаментом. Олег почесывал переносицу стволом пистолета, представлял себя на месте Юли, стоящей на крыльце. Вот двое проходят мимо главного входа слева направо, а сам вход игнорируют — до тех пор, пока не засекли за колонной постороннего человека… Куда они шли? К западному крылу? Что там? Один из проломов, которые можно использовать в качестве двери? Или дальше — в район дворцовой церкви?

— Олег Иванович, вам не кажется, что мы уже здесь были? — прошептал Замятин. — Если пойти налево, будет Бальный зал, за ним коридор, лестница в подвал, которую мы уже осваивали…

— Но дальше мы не ходили, — отозвался Олег. — Назови это интуицией или просто ослиным упрямством, но я чую, это где-то там… Видишь пролом западнее? Возможно, туда они и шли. Но сейчас нам этого делать не стоит, ноги переломаем. Фонарик есть?

— Так точно, Олег Иванович. А еще «ТТ» с двумя запасными обоймами и гаражная петля без пластин — я ее вместо кастета использую, если надо какого-нибудь урку с одного удара усмирить…

— Какой ты у нас хозяйственный… Повторим попытку, выясним, что за лестницей…

Они просочились в здание. Пришлось включить фонарик и двигаться маленькими шажками. Скрипела крошка под ногами. Олег шипел на Замятина, хотя сам допускал ошибку за ошибкой. В Бальном зале пол был частично подметен, дальше снова начиналось «бездорожье».

За памятной лестницей они присели, выключили фонарик. Здесь было душно, пахло пылью, плесенью и чем-то едким. Пыль забивалась в нос, приходилось энергично его тереть, чтобы не чихнуть. Чудились посторонние звуки. Во дворце было тихо, однако что-то подсказывало, что они здесь не одни…

Замятин поднялся первым, двинулся в темноту, снова включил фонарик. Прежде чем ступить, он подошвой расчищал пол, чтобы было поменьше скрипа. Березин шел за ним след в след, напрягал слух.

Дворцовое пространство расширялось, но пошли разрушения — пол был усыпан обломками, валялись и висели потолочные балки. Слева обнаружился проход, за ним дыра в стене, в которую был виден кусочек звездного неба. Видимо, это тот самый пролом, которым могли воспользоваться преступники…

Что произошло дальше, он не понял. Замятин подался влево, ахнул. Заканчивался простенок, справа большой зал, параллельный коридор к центральной части дворца. Черт сломит ногу в этих переходах!

Там кто-то бежал, грохнул выстрел! Замятин выругался, оступился, а падая, успел произвести два выстрела в боковой проем. Все в порядке, жив, просто упал…

Вокруг Замятина что-то трещало, сыпалось, он орал от боли. Не до него! Березин перепрыгнул через лейтенанта, вырвался в узкий проем. Один уже убежал, но из ниоткуда выскочил второй. Непроницаемое черное тело без примет — оно топало, как мастодонт.

Выстрел чуть не порвал барабанные перепонки. Пуля обсыпала штукатурку за спиной. Последовал толчок — хорошо, хоть не кулаком в челюсть. Березин повалился боком на осколок стены — разодрал плечо, как будто вилами. Он машинально выставил ногу, мужик споткнулся, покатился кубарем. Но не выронил пистолет, захрипел и снова выстрелил. Фонарик упал на пол, свет померк, прижался к полу, как-то сплющился.

Кто-то возился на полу. Олег поднялся, оперся о стену. Но кусок стены просто вывалился наружу, и снова пришлось падать. Он возился в обломках, стрелял наугад. Противник откатывался. Разражались вспышки.

Когда Березин вскочил, противник семенил на четвереньках, пытаясь пролезть в узкий проем. Кончились патроны в обойме! Менять было некогда. Олег кинулся вперед, чтобы схватить хотя бы одного — у него, похоже, тоже кончилась обойма. Он споткнулся об острый камень, поранил голень, снова упал, разодрал в кровь ладони, пытаясь подняться…

Столько пальбы и все впустую! Прихрамывая, меняя на бегу обойму, Березин кинулся к проему, зачем-то заорал:

— Мужики, они здесь, окружайте их!

Он дважды выстрелил в проем, но там уже никого не было. Только пыль стояла столбом. Щипало нос. Теперь он мог чихать сколько душе угодно!

— Денис, ты цел?

— Цел, Олег Иванович, — жалобно отозвался из-за стены лейтенант. — Только плохо все…

— Я догадался! Оставайся там, я скоро вернусь…

Поднимать фонарь — только время терять. Олег бежал по обломкам наугад, бился о стены. Как-то затейливо переплетались переходы — он вывалился с северной стороны в Бальный зал, выпустил еще две пули для острастки.

Дальше дорога была знакомая, он двигался по диагонали к выходу, выставив руку с пистолетом. Пулями пробил дорогу на крыльцо, обнаружив в итоге, что мог и не стрелять. Он прижался к колонне, стал всматриваться в темноту. Эти двое удалялись! Они бежали прочь и уже находились в районе восточного павильона. Стрелять на таком расстоянии было бесполезно. Он молча наблюдал, как они уходят за павильон, скрываются в восточной лесополосе. Преследовать тоже нет смысла — пока добежишь, они растворятся в переулках.

Березин прождал минуты две — бандиты не возвращались. Вздохнув, он убрал пистолет в карман и отправился во дворец.

— Олег Иванович, это вы? — слабым голосом спросил Замятин.

— Это мы, — проворчал он, — не стреляй. Сбежали супостаты.

Олег поднял фонарик, осветил скорчившегося под стеной товарища.

— И чего ты орал, как иерихонская труба?

— Как вы поэтично выражаетесь, Олег Иванович… — кряхтел Замятин. — Орал — значит, больно было. Меня какой-то тяжестью придавило…

Это была отвалившаяся от потолка балка. Ноги оперативника причудливо скрестились под ее гнетом, справиться без посторонней помощи он не мог.

— Ладно, держись, помогу, чем могу…

Балка оказалась тяжелой. Но оружие Замятин не потерял, молодец. Он выл, скрежетал зубами, но терпел. Березин, надрываясь, сдвинул балку. Лейтенант выполз из-под нее, балку отбросили обратно, взметнулась пыль. Оба кашляли, надрывая глотки.

— Ну, спасибо, Олег Иванович.

— Вставай, давай помогу…

— Нет, спасибо, вы уже помогли…

Он поднялся, с опаской ощупал себя, выдохнул.

— Кажется, цел… Она не с потолка рухнула, она рядом висела — иначе в лепешку бы… Болит только сильно… Что это было, Олег Иванович?

— Вот и наши приятели о том же подумали… — Он подавился кашлем. — Неумехи мы с тобой, лейтенант, плохо планируем. Ты точно цел?

— Ну, вроде…

— Ладно, пошли, умник.

Проходя мимо зала, в котором директриса Марианна Симоновна оборудовала канцелярию, Березин задержался, потом вошел внутрь, осветил скудную обстановку. Здесь было, по крайней мере, чисто. На столах лежали кипы бумаг, на тумбе стопка папок — очевидно, те самые, что задержали Юлю на работе. Взгляд застыл на старомодном телефонном аппарате. Он поколебался немного, снял трубку. Аппарат функционировал. Сработал коммутатор, пошло соединение с абонентом.

— По округе пошатайся, — буркнул Олег уставившемуся на него Замятину. — Проследи, чтобы чужих не было. Вроде ушли, но кто их знает…

— Слушаю. Полковник Сухов, — отозвался в трубке сонный голос.

— Виноват, Павел Ильич, что звоню в неурочный час, но так сложились обстоятельства. Майор Березин беспокоит.

— Да я понял уже, — отозвался Сухов, — ты, Березин, в курсе, который час?

— Простите, выдалась минутка в битве, и телефон под рукой оказался…

— Все так серьезно? — Полковник начал просыпаться.

— Более чем, Павел Ильич. Можете выслушать меня?

— Говори…

Он слушал, не перебивая, историю про поиски клада и таинственных кладоискателей.

— Ничего себе, — присвистнул полковник, дослушав до конца. — Значит, ты уверен, что «Изумрудная кладовая» находится на территории музея?

— По всему выходит — да, товарищ полковник. Несколько минут назад наши таинственные рудокопы были здесь. Мы можем с Замятиным продержаться до утра, потом вызвать местную милицию, чтобы взяла объект под охрану. Затем ничто не мешает окружить комплекс, пригнать бульдозеры, экскаваторы, применить металлоискатели… Уверен, мы найдем коллекцию, и бесценные сокровища Аннинского дворца вернутся трудовому народу. Но есть одно «но», товарищ полковник. Мы имеем дело не с простыми уголовниками. Во всяком случае, верховодит бандой не простая личность. Поняв, что проиграли, они лягут на дно и останутся безнаказанными.

— А ты собираешься убить двух зайцев, — хмыкнул полковник. — Пожалуй, соглашусь. Работай. От меня-то ты что хочешь?

— Сообщите о случившемся в ленинградское управление. Пусть будут в курсе и ни в коем случае не вмешиваются. Они должны быть готовы в любую минуту оказать содействие, если поступит мой сигнал. Есть у меня одна идея, возможно, завтра-послезавтра я ее реализую…

— Хорошо, майор, действуй. Дадим тебе зеленый свет. Вмешиваться не будем, но ты уж не наделай делов… как в сорок первом…

Приступ начался внезапно, когда он вышел из канцелярии. Распухла черепная кость, помутилось в глазах. Свет от фонаря стал меркнуть, дробиться на мерцающие сегменты. Поплыл пол под ногами, стены вдруг стали принимать горизонтальное положение. Последнее, что он подумал: давненько не было приступов. Олег опустился на колени, прислонился к стене, стиснул виски руками. Боль была невыносимой, голова раскалывалась. Где-то были таблетки, но не здесь — в вещмешке, а вещмешок остался на хате у Замятина…

— Олег Иванович, что с вами? — испугался лейтенант.

Березин не помнил, как Замятин поднимал его под мышки. Олег пытался идти, хватался за стену. Приступ сразил его нешуточный, больная голова обездвижила тело, сигналы в конечности почти не поступали. Он плохо помнил, как лейтенант дотащил его до выхода, вывел на крыльцо. Он прислонился к колонне, энергично задышал. Свежий воздух подействовал, стало легче. Но стальной обруч с шипами продолжал сдавливать череп.

— Ничего, Денис, скоро пройдет… Не обращай внимания, это старые раны, контузило однажды крепко… Именно поэтому я сейчас и не на фронте — не взяли…

— Понимаю, Олег Иванович, такое бывает… — Замятин был растерян. — И что прикажете с вами делать? Тележки нет, чтобы отвезти до дома. А брать свою машину сегодня ночью вы отказались…

— Подожди минут пять, сейчас пройдет… Сам дойду…

Но идти самостоятельно он не мог. Их счастье, что злоумышленники растворились в ночи и больше не показывались. Майора контрразведки можно было брать голыми руками! Замятин тащил его на себе через разрушенный парковый комплекс. Иногда ноги путались окончательно, приходилось садиться. Замятин ворчал: мол, свалилась обуза на голову… Олег пытался отшучиваться — мол, терпи, казак, раз взялся за гуж.

Только в Пролетарском переулке он смог передвигаться самостоятельно, в голову постепенно возвращалась ясность. Он вспомнил, как с ужасом встретила их Юля — она не спала, переживала. Что-то спрашивала, он глупо улыбался, рылся в вещмешке, выискивая спасительные пилюли. Остаток ночи проспал, как убитый, а утром разболелись полученные в перестрелке болячки…

— Испугали вы меня, Олег Иванович, — сетовал Замятин, с опаской поглядывая на майора. Тот вертел баранку, закусив губу, всматривался в пляшущую перед глазами дорогу. — Серьезно, Олег Иванович, прихожу, а вы — как растение. А минуту назад в норме были. Так испугался, что про свои боевые раны забыл… Лечиться вам надо. Вы уверены, что мы никуда не врежемся?

— Отстань, — огрызался Олег. — Будешь донимать — точно врежемся.

— А что с вами стряслось, Олег? — вопрошала с заднего сиденья Юля. — Вы ночью бледнее мертвеца были, почти не разговаривали, я тоже испугалась…

— И вы отстаньте, Юлия Владимировна, — ворчал он. — Не видите, со мной все в порядке, больше такого не повторится.

— Мы опаздываем. — Она с тревогой посмотрела на наручные часы. — Мне же влетит от Марианны Симоновны…

— Не влетит, — уверил Березин. — Раз вы с нами, значит, так надо, значит, не влетит.

По дороге в музей им пришлось задержаться — постояли минут десять у отделения милиции. Замятин бегал в отдел, давал оперативникам ценные указания.

Когда подъехали к парадному входу в музей, было начало десятого. На крыльце со скорбными минами мялись женщины: директриса Тимашевская, Тамара Леонтьевна, Зинаида Ивановна. Вокруг них вился долговязый Ралдыгин. Из-под капота музейной полуторки выглядывал чумазый водитель Кулич.

— Не говорите директрисе, что с вами произошло, — обернулся Березин к Юле. — Не надо паники. Постараемся в будущем подобные ситуации не допускать.

Он вышел из машины, двинулся навстречу Тимашевской. Та спускалась, зябко кутаясь в платок. День обещал быть солнечным, но припекать еще не начинало.

— Все в порядке, Марианна Симоновна, — вежливо сказал Олег. — Юлия Владимировна работала с нами, оказывала содействие следствию.

— Сегодня ночью скончалась Галина Яковлевна Пожарская, — сообщила директриса. — Нам не сказали — еще вчера днем она потеряла сознание и уже не очнулась. Все потрясены, мы надеялись, что поправится. Бедная женщина, выдержала войну, а вот в мирное время… Нас известили только сегодня. Тело увезли в морг городской больницы. Я отправила к ней домой Ильинского и Леденева, возможно, родственникам потребуется помощь. Нужно подготовиться к погребению, к поминкам…

— Мне очень жаль, Марианна Симоновна, — поджав губы, произнес Олег. — Это очень прискорбно, примите мои соболезнования. Конечно, занимайтесь, людям в трудную минуту нужна поддержка…

Ахнула Юля, еще не покинувшая машину. Березин обернулся. Женщина словно приклеилась к сиденью, побледнела.

Утро выдалось невеселым. Люди блуждали угрюмые, неразговорчивые. Замятин брел за майором. Они осмотрели развалины павильонов, рухнувшие беседки, наполовину развалившийся гараж, обошли вокруг котельной. Потом плутали вокруг дворца, останавливаясь у каждого завала. Олег скептически покачивал головой — все это было не то. Плохо представлялось, как под этим мусором можно похоронить большую машину. Они обогнули частично сохранившуюся церковь, заглянули внутрь, побродили между ржавыми солдатскими кроватями, запинаясь о стальные медицинские ванночки. Вернулись на улицу, мрачно осмотрели обвалившийся угол здания, обломки снесенных куполов.

— Не думаю, что Вишневский мог загнать сюда машину, — сделал глубокомысленный вывод Замятин. — Церковь исключаем.

— Это еще почему?

— Так здесь же госпиталь был немецкий.

— Тогда еще не знали, что здесь будет немецкий госпиталь.

— Хм… тогда не исключаем?

— Тогда не исключаем. Завалы немцы не разбирали, использовали под нужды госпиталя уцелевшие площади. Под рухнувшей частью может находиться что угодно. Но это только теоретически. Я тоже в этом сильно сомневаюсь…

— Послушайте, Олег Иванович, судя по тому, как вы описывали тот день… — Замятин задумался, — когда Вишневский… если это Вишневский, выехал из гаража на машине с ценностями, вы уже уехали, сотрудники убежали… Не мог он податься на грузовике за пределы парковой зоны? Почему бы нет?

— Слушай, не расстраивай меня, — рассердился Березин. — Теоретически — мог. Но зачем? План преступников заключался в другом. Да, отчасти они действовали экспромтом, но тем не менее место для схрона определили заранее. О чем ты вообще толкуешь? Наши ночные приятели точно знают, что и где они ищут. Просто они не могут пробиться в нужную им часть катакомб. Они имеют точные сведения. Чего ты мне голову морочишь?

— Да, пожалуй, прошу прощения, — смутился Замятин. — Но мы не можем пренебрегать даже умозрительной версией.

— Да иди ты подальше со своими умозрительными версиями…

У парадного крыльца снова что-то происходило. Пронзительно выла женщина, гомонили другие. Офицеры заспешили туда и замерли, как вкопанные.

На входе переминался молодой мужчина с большой почтовой сумкой через плечо. Он тактично отворачивался, ковырял носком землю. «Скорбный гонец, — почему-то подумал Березин. — Беда не приходит одна». И в общем-то не ошибся.

Из рук Тамары Леонтьевны вывалился разорванный треугольный конверт, она упала на колени, протяжно завыла. Юля и Зинаида Ивановна поддерживали ее под руки, лепетали что-то утешительное. Озадаченно почесывал вихор водитель Кулич.

— Какой ужас… — прошептала на ухо Березину директриса Тимашевская. — Похоронка на сына… Погиб смертью храбрых на Ленинградском фронте… Почтальон домой принес, соседи сказали, где она работает, так юноша добросовестный, на работу притащил… Лучше бы под дверью оставил, хоть бы день еще прожила спокойно… У нее ведь больше никого не осталось, молилась каждый день за своего ненаглядного Василька…

Женщина вырвалась из рук коллег, упала на землю, свернулась клубком, задрожала от рыданий. Женщины растерянно переглядывались, у Юли стучали зубы, слезы заливали лицо.

— Сегодня точно что-то еще произойдет, — прошептал Замятин. — Я чувствую, не может не произойти…

— Не каркай, — одернул его Олег.

Он тоже паршиво себя чувствовал. Большая беда всегда рядом, только и ждет своей очереди.

Сотрудницы гладили женщину по голове, говорили какие-то слова, но она не реагировала. Оставлять несчастную на рабочем месте было бесчеловечно. Олег бросил Замятину несколько слов, тот неохотно кивнул. Замятин умел водить машину. Юля и Зинаида Ивановна сопровождали Тамару Леонтьевну.

Машина растворилась в арочном проеме. Осталось ощущение, что здесь все проклято, и над музейно-парковым хозяйством завис незримый дамоклов меч.

«А ведь определенно что-то еще случится», — невесело подумал Олег.

Водитель Кулич поспешил удалиться к своей машине — только рядом с ней он чувствовал себя защищенным. Директриса застыла, растерянно глядя на майора.

— Сочувствую, Марианна Симоновна, еще одной вашей утрате, — сказал Олег. — Надеюсь, Тамаре Леонтьевне хватит мужества справиться с горем. Возможно, сейчас не к месту, но ответьте, пожалуйста, на вопрос: сохранились ли какие-нибудь схемы или чертежи дворца? Больше всего меня интересует план подземных коммуникаций.

— Нет, мне очень жаль, но ничего не осталось… — Директриса вышла из оцепенения, тяжело вздохнула. — Мы искали инженерную документацию, но так и не нашли. В 1941-м ее не вывозили — это был не самый важный вопрос. При немцах все было безвозвратно утеряно…

— Ну, что ж, спасибо за откровенность, — ответил Березин.

Он смотрел, как директриса, пошатываясь, направляется к зданию. Возможно, и у нее кто-то воюет на фронте. Неловко как-то об этом спрашивать.

Он покурил, потом обошел развалины гаража, навестил лесок, превращенный в кладбище немецких солдат. От вчерашнего приступа осталась слабость в ногах, в остальном он чувствовал себя сносно. Самое неприятное в этих недугах было то, что начинались они внезапно — с ослепительной боли внутри черепа.

Березин постоял у рухнувшей церковной стены — желания помолиться не возникало. Потом прошел вдоль южной стороны дворца, всматриваясь в рельефы фасада и пытаясь достучаться до своей скромно помалкивающей интуиции.

Остановился у пролома западнее парадного входа. Возможно, именно сюда направлялись ночные незнакомцы. Раньше здесь была декоративная ниша с арочным перекрытием, обрамленная фигурными пилястрами. Взрывом выбило углубленную в здание стену, теперь тут до половины человеческого роста громоздилась груда обломков.

Судя по расстоянию от крыльца, ночная перестрелка происходила примерно на этом уровне. Он пробрался внутрь и сделал интересное открытие: здесь неоднократно лазили люди. Обломки были придавлены, многие перевернуты для удобства плоской стороной вверх. Взгляд то и дело натыкался на окурки. Этой тропой люди проникали внутрь, по ней же покидали дворец. Отсюда периодические встречи с «привидениями», и на сторожа Бочкина они нарвались, когда уходили именно отсюда…

Березин чувствовал волнение. Все это было неспроста. Он осторожно перелез через препятствия, погрузился в полумрак. Битые кирпичи вековой давности, рухнувшая лестница… Впереди — простенок, за которым придавило Замятина, дальше еще одна развалившаяся стена, там он столкнулся с убегающим незнакомцем.

Обломки вдоль стены были убраны — кто-то постарался, обеспечив себе проход. Олег нашел место своего бесславного падения, двинулся на запад по узкому проходу. Здесь еще сохранились блеклые следы былого великолепия. На стенах проступали причудливые барельефы с завитушками.

Впереди был завал, он уткнулся в него, стал осматриваться и обнаружил, что прошел нишу в стене, замаскированную выступающими полуколоннами. В нише сохранилась низкая деревянная дверь. Она была раскрыта и прижата к стене скрученной проволокой. Он шел по верному пути — дверь в открытом положении закрепили намеренно. Выходит, у злоумышленников был план подземелий?

В этой части здания было тихо — днем незнакомые личности не шатались. И все же Олег переложил пистолет поближе и, встав на корточки, пролез в дверь. Поехала нога по гладкой каменной ступени, он быстро присел, в результате головокружительного спуска пострадала только пятая точка.

Чертыхаясь, отыскал упавший фонарь, снова осмотрелся. Здесь можно было подняться, но высокий человек уперся бы головой в потолок. Он находился в окружении каменных стен. Перпендикулярно наружному коридору шел проход — он сужался и тоже упирался в завал. Березин подобрался к груде мусора, присел на корточки. Сердце громко стучало.

Он точно находился на верном пути! Здесь недавно курили люди — валялись свежие окурки. Чувствовался сквозняк — значит, имелась связь с улицей. Олег попробовал вынуть пару обломков, это ему удалось. Что-то заскрипело в недрах кучи, пахнуло пылью. Он отшатнулся, снова стал осматриваться. Просел потолок недалеко от места пролома, угрожающе завис.

Половина горы была разобрана — крупные обломки аккуратно выкладывали вдоль стен, а мелкие стаскивали к лестнице. Это было примерно то самое место, где снаряд попал в здание. В наружной стене образовалась дыра, рухнула часть потолка, пробила пол, и вся эта груда завалила подвальный проход. Работы в принципе немного, но работать надо аккуратно, чтобы не завалить себя и товарищей…

Коридор подземелья шел в южный парк, где из всего дворцового великолепия сохранилась только статуя Петра. Но что там? Только павильоны. Или коридор куда-то сворачивал?

Он услышал шорох за спиной, молниеносно среагировал — прижался к стене, выхватил пистолет! Дыхание перехватило, он чуть не сделал выстрел. В проеме за крутой лестницей что-то чернело.

— Эй, Олег Иванович, аккуратнее с личным оружием… — послышался испуганный голос.

Березин облегченно выдохнул.

— А ты будь осторожен с эффектными появлениями, — бросил Олег. — Предупреждай в следующий раз.

— А как предупреждать? — озадачился Замятин, протискиваясь на корточках в проем. — Паровозным гудком, что ли? Брожу себе, слышу, кто-то камни передвигает. Сразу о вас почему-то подумал. Ой…

Он не удержался, покатился по скользким ступеням, оглашая подземелье сдавленными криками. «Как палкой по батарее», — подумал Олег.

Замятин уже стонал у подножия лестницы, ощупывая себя.

— Да все нормально, Денис, — успокоил Олег. — Я так же спустился.

— А что же не предупредили?

— Так не успел. Ты уже здесь.

— Ага, смешно вам… — Лейтенант поднялся на колени.

— Уже вернулись? — спросил Березин.

— Как видите. Женщин тоже привез — вашу зазнобу и эту самую… которая с ней была. Та несчастная дома осталась. Соседи пришли, какая-то дальняя родня прибежала. Одна не останется. Бедняжка вся серая — молчит, точно окаменела, жалко ее… Послушайте, а куда это вас занесло? Нашли проход? Вот это да, Олег Иванович!

Он полез на гору, стал скидывать с нее небольшие обломки. Вдруг испуганно вскрикнул и отпрыгнул. Дрогнул свет.

— Ты чего? — насторожился Березин.

— Чуть не обделался… — Замятин зашептал от волнения, — сами посмотрите…

Олег подсел поближе, посветил фонариком. Из груды камней, мраморной крошки и кирпичных обломков скалился человеческий череп, на котором еще сохранились обрывки кожи и спутанные волосы. Березин передернул плечами, но продолжал осматривать находку. Черепу явно не один год. Он треснул у основания, в углубления набилась пыль. Остальной скелет был похоронен где-то под камнями.

— И что вы думаете по этому поводу? — Замятин посмотрел на майора.

— Возможно, здесь было не одно обрушение, — предположил Березин. — Немцы загоняли в аварийное здание советских военнопленных, чтобы вытаскивали все, что имело ценность. Сами заходить боялись и, видимо, правильно… А может, это немец, хрен его знает. Или кто-то из сотрудников музея, пробегавших мимо, когда рвануло…

— Не Вишневский?

— Нет, исключено. — Олег мотнул головой. — Вишневский не мог здесь оказаться…

— Тихо, Олег Иванович… — Замятин вдруг схватил его за рукав, затаил дыхание.

Это было что-то новенькое. Нарастал гул, подрагивал пол под ногами — словно назревало землетрясение, или прямо над дворцом на низкой высоте шла эскадрилья бомбардировщиков. Сухо стало в горле, тело одеревенело. Мозги еще не включились, но страх был тут как тут — пещерный, панический. Потом что-то затрещало, посыпалось — звуки были глухие — это происходило на улице. Снова мощный треск, грохот, вздрогнула земля. Заскрипела груда обломков, перекрывшая проход в катакомбы, заходила ходуном, из нее стали вываливаться камни. Заскрежетали перекрытия провисшего потолка, пыль ударила в лицо, как орудийный залп!

Замятин вскрикнул, потянул Березина к лестнице. Тот опомнился, двинулся следом. Они не понимали, что происходит! Бомбежка? Да ну, где война-то? С потолка что-то сыпалось, уплотняя завал, делая проход еще у´же. Офицеры уже карабкались по лестнице, кашляли в клубах пыли. Замятин споткнулся, ушиб колено, Олег схватил его за шиворот, успел сунуть фонарь за пазуху, пистолет — в боковой карман…

Он первым вывалился в коридор, потянул за руку Замятина. Грохот прекратился, но возбуждение еще оставалось. Они промчались мимо первой подвальной лестницы, выпрыгнули в Бальный зал. Олег поскользнулся на листе железа, Замятин толкнул его в спину.

Как ошпаренные, они вылетели во двор, скатились с лестницы. Женщины уже были здесь — успели выскочить раньше. Они жались в кучку, с ужасом смотрели куда-то в сторону. Матерился впечатлительный Кулич.

А посмотреть было на что. Восточное крыло дворца затянуло густой пылью. То, что не упало в период оккупации, рухнуло сейчас! Кровля восточного портика и раньше держалась на честном слове. Три колонны из шести валялись на земле, напоминая сломанные толстые карандаши. Остальные были изъедены трещинами. Сказалась усталость строительного материала, это рано или поздно должно было случиться — под гнетом массивной крыши колонны переломились, одна рассыпалась на множество обломков, и крыша, потеряв опору, грохнулась наземь…

По счастью, там не было людей. Опасный участок был огорожен — и не зря. Серая завеса строительной пыли долго висела в воздухе, потом начала понемногу рассеиваться. Взорам потрясенных людей предстало удручающее зрелище. Некогда величественный портик превратился в гору мусора. Солидная часть дворца просто перестала существовать. Из горы торчали обломки колонн с зазубренными капителями, фрагменты скульптурных композиций.

— Боже мой, — потрясенно пробормотала директриса, — что же за день такой…

— А я говорил, — пихнул майора в бок Замятин, — обязательно случится еще что-то. А вы: не каркай, не каркай.

— Вот и докаркался, — буркнул Березин.

— Это должно было произойти, Марианна Симоновна, — тихо сказала Юлия, — пусть не сегодня — через месяц, через полгода. Восстановить эту часть здания все равно невозможно, ее пришлось бы сносить, а потом отстраивать заново… Остается только радоваться, что никто не пострадал…

— Это знак, — потрясенно шептала Зинаида Ивановна, — небо подает нам знак… Должно произойти что-то ужасное, нас к этому готовят…

— Ах, не говорите мистической ерунды, Зинаида Ивановна, — рассердилась директриса. — Это никакой не знак, а всего лишь страшная примета войны. Мы трудимся в аварийном здании, забыли? Хватит стоять и глазеть, товарищи. Давайте работать, в конце концов.

— То есть урок не впрок, Марианна Симоновна? — усмехнулся Олег. — Вы предлагаете довести дело до полного абсурда и дождаться, пока кого-нибудь действительно накроет?

— Ах, не преувеличивайте, товарищ майор, — раздраженно отмахнулась Тимашевская. — Часть здания, где мы находимся, стоит крепко и никуда не денется. Специалисты по сейсмологии это подтвердили еще в марте. Требуется землетрясение в восемь баллов, чтобы его повалить, а такого в наших северных краях не бывает.

Офицеры с опаской входили в здание, перебирались через развалы мусора. В подвале перед ними предстала неутешительная картина. Стены с потолком пока держались, но завал уплотнился, теперь он начинался почти от лестницы.

— Вот придут наши приятели и так обрадуются… — прокомментировал Замятин. — Все, что они разгребли, — насмарку, можно заново начинать.

— И нам, кстати, тоже, — уныло заметил Олег. — Все, пойдем, не могу я на это смотреть. С другого конца работать надо.

Через полчаса на территорию объекта культурно-исторического наследия въехал старый «Фольксваген» с оперативниками уголовного розыска. Аничкин и Муховец вышли из машины и с любопытством уставились на свежую груду строительного мусора.

— А вчера так было? — недоверчиво спросил Муховец.

— Не было, — проворчал Замятин. — Вы по делу, мужики, или на шум?

Сыщики прибыли с докладом. Потрясающих откровений не было, но любая работа требует отчета. Три мертвеца (тогда еще живые и скромные люди) проживали на съемной хате в Бочарном переулке, что в трех минутах ходьбы от райотдела. «Обычная история, — посетовал Аничкин, — хочешь спрятаться от милиции — поселись у нее под носом».

По фотографиям фигурантов опознала торговка на базаре — соседка некой тети Клавы, которая приютила троицу. Мол, видела из окна, как эти ребята утром уходят, а вечером возвращаются (впрочем, не всегда).

К тете Клаве сыщики прибыли всем кагалом, с суровыми лицами, размахивая удостоверениями. Дама оробела. Она была не первой молодости, лет под семьдесят, здоровьем похвастаться не могла. Все рассказала, как на духу: заплатили хорошие деньги, представились сотрудниками госбезопасности, выполняющими важную работу, и даже показывали документы, но женщина не всматривалась. Если тетя Клава будет распространяться о своих квартирантах, то немедленно загремит по статье. А у той вся родня мотает сроки в заснеженной Сибири, поэтому и держала рот на замке. Проживает у оврага, с краю, жилье уединенное, если кто и подглядит, то разве что соседка… Жили примерно неделю, выполняя свои «важные правительственные задания», а потом исчезли, только вещи после них остались. Сыщики устроили обыск на съемной хате, но обнаружили лишь одежду, курево, кое-что из бытовой мелочи — ничего серьезного. С квартирантами хозяйка не общалась, держалась от них подальше, даже не готовила — сами еду добывали…

— Других зацепок пока нет, — удрученно подытожил Аничкин, — как появятся, обязательно доложим.

По Вишневскому тоже ничего выдающегося. Ни родни, ни соседей — никого не осталось. Сам с Урала, прибыл в область в конце 1940-го. Отыскали бывшую сожительницу, та рассказала, что человек был спокойный, не злой, но себе на уме. Рассказывал, что до войны заведовал хозяйственной частью крупного учебного заведения, всегда был на хорошем счету. Как оказался «при дворце» — история темная, но хватка у человека была. Трудился много, постоянно отсутствовал, в армию не взяли — она уж не помнит, по какой причине. Бесследно исчез в тот день, когда немцы вошли в Никольск. До этого отсутствовал почти двое суток, потом явился — весь бледный, напряженный, быстро поел, передохнул и снова убежал…

— Полдня — мало, товарищ майор, — пожаловался Муховец. — Что успели, то собрали. Да, еще по истопнику. А ты оказался прав, Денис, мы его нашли. Михалычем его кличут. Федор Михайлович Куроедов, пенсионер. Выжил в тяжелые годы — имел клочок земли, сажал картошку, подрабатывал истопником у немцев в офицерской бане. Неприятный субъект, пугливый больно. Проверить бы его надо — но это не наша забота, а Особого отдела… Он вспомнил, как за день или два до прихода немцев Вишневский заходил в котельную, шнырял, высматривал. А утром как-то уменьшились запасы топлива — кучка и так была небольшая, а тут и вовсе просела. Подвоза не было, все же понимали, что скоро немцы придут, а обеспечивать их дровами и углем — преступление… Божится, что сразу доложил директору Родману, только тот отмахнулся. Еще Вишневский пальцем у виска крутил: мол, ты, Михалыч, совсем-то не чуди, кого сейчас волнует твое топливо? Зимовать не придется. Лучше тележку подгони, да остатки к себе в дом перетаскай. Но он не стал, это же социалистическая собственность…

— Ты доверяешь своим ребятам? — спросил Олег Замятина, задумчиво наблюдая, как оперативники покидают территорию дворца.

— Да, — без раздумий кивнул лейтенант, — при мне не раз рисковали жизнями. А что взамен имели? Да ничего. Аничкин, вон, с Костромы, а в блокаду в Кронштадте боролся с бандитизмом и немецкими прихвостнями, награды имеет. Муховец партизанил в лесах, два ранения получил. До сих пор в дождливую погоду вертится, как уж на сковородке. Вот как вы вчера…

— Ладно, не вспоминай, — поморщился Олег.

Работа упиралась в очередной тупик. Дворец неплохо тряхнуло — проход опять завален. Олег был уверен, что за ними наблюдают из дальнего леса — ломают головы, что известно органам. Рота войск НКВД по охране тыла сейчас бы точно не помешала: втихую прочесать окрестности, взять, кто попадется, да колоть, применяя весь наработанный чекистами опыт… Но где взять эту роту?

Березин постоял у памятника Петру, прогулялся до павильонов. Восстанавливать здесь было нечего, рухнувшие колонны лежали в ряд, как скошенные очередью солдаты. Он вернулся к памятнику, осмотрел место, где нашли труп сторожа Бочкина. Следы затоптали, но кое-где еще виднелись брызги крови. Подошла Юля со скорбным личиком. Он улыбнулся ей, та вымучила в ответ невеселую улыбку.

— Все в порядке?

— Да, Олег Иванович, — вздохнула женщина, — если забыть о том, что уже случилось. Галину Яковлевну будут хоронить завтра, придется всем ехать. Ралдыгин и Ильинский хлопочут насчет гроба и места на кладбище. Погост у нас не резиновый, там уже битком… Тамара Леонтьевна приходит в себя, но еще плоха. Тело своего сынишки она, наверное, не получит, там, где он погиб, сейчас идут тяжелые бои. Кто-то из родни предположил, что это ошибка, могли перепутать с другим. Так она схватилась за эту идею, теперь живет надеждой… Еще одна неприятность: после того, как случился обвал в портике, стена в канцелярии пошла трещиной — такая большая и глубокая, что смотреть страшно. Нас уверяли, что это несущая стена. И если обвалится, то в последнюю очередь, но все равно страшно. Кулич осмотрел, говорит, что цементом надо замазать, чтобы в глаза не бросалось. Только где его взять? В прошлом месяце привезли два мешка, весь выработали, в полу дыры заделывали. Эх, добраться бы до нашего цейхгауза — там до войны целый склад стройматериалов был…

— Лучше вам вообще уйти из дворца, — посоветовал Олег. — От греха, как говорится, подальше. Пока, не ровен час, еще одна трагедия не случилась. Напишите заявление в Управление культуры, обрисуйте ситуацию. Пусть вам хоть времянку во дворе поставят, если уж без работы невмоготу… Подождите, Юлия Владимировна. — Он нахмурился, мысли в голове прыгали с пятого на десятое. — Что вы сейчас упомянули? Какой цейхгауз? Что это?

— В цейхгаузах раньше хранили оружие, боеприпасы, амуницию и много чего другого, — объяснила Юля, — их еще называли армериями. Специальная кладовка, проще говоря.

— Я знаю, что такое цейхгауз, он же армерия, — поморщился Олег. — Какое отношение эти понятия имеют к Аннинскому дворцу?

— Раньше имели, — пожала плечами Юля. — Здесь располагалась усиленная охрана — по нашим меркам, примерно рота солдат. Дворец охраняли и при Анне Иоанновне, и при Елизавете, и при Екатерине, Павле, Николае Первом — и далее по списку. Когда здесь устраивали торжественные мероприятия, караул усиливался. Гренадерам требовались питание, одежда, амуниция, боеприпасы. На подступах к дворцу стояли две артиллерийские батареи — в цейхгаузе хранили порох и заряды. Со временем значение объекта утратилось, он превратился в помещение для хозяйственных вещей. Там хранились инструмент, оконные рамы, строительные материалы — нужное и ненужное. Периодически в нем проводились «субботники» по распоряжению директора Родмана — выбрасывалось то, что не имело пользы. Валера Вишневский постоянно с ним спорил из-за этого хранилища — там даже табличка висела: «Ответственный за склад тов. Вишневский». Он иногда хихикал, просил обращаться к нему уважительно: «господин каптенармус» — то есть смотритель армерии…

Липкая ящерица поползла по позвоночнику. Девушка не могла не заметить перемены в его облике.

— Вам опять нехорошо, Олег? — Она напряглась.

— Все в порядке, Юлия Владимировна, это другое… — Он перевел дыхание. — Не надо бежать за носилками… А где, если не секрет, находится цейхгауз?

— Находился, — поправила Юля. — Сейчас, к сожалению, его завалило. Мы стоим прямо напротив него. Скат террасы под фонтаном…

Глава 11

Мурашки побежали по коже. Олег не шевелился, боясь спугнуть удачу, недоверчиво вглядывался в груду битого камня и бетона с южной стороны фонтана. Сколько раз он смотрел на эту кучу, и ведь ни разу ничто не шевельнулось в душе! Где же хваленая интуиция? Ему и в голову не приходило, что под фонтаном может скрываться некое хранилище. Там же трубы, подвод воды, сложное гидротехническое сооружение. Впрочем, если в хранилище ведет крутой пандус, то все эти устройства можно объехать…

— Юлия Владимировна, почему вы только сейчас об этом говорите? — Он не узнавал свой напряженный голос.

— О чем? — Она смотрела на него распахнутыми глазами. — Вы никогда не спрашивали ни о каких хранилищах…

Да, он не спрашивал — никому не доверял, хотел докопаться сам.

— Да, простите… — Поколебавшись, он направился по изрытой дорожке к фонтану. Край террасы был полностью изувечен. Высота террасы — метра два с половиной, и там, где не взрывались снаряды, виднелись фрагменты деревянных элементов, обитых коваными стяжками. Снаряды рвались наверху террасы, разнесли фонтан, превратили в груду металла всю гидротехнику. Вершина террасы просела вниз, словно крыша ветхого здания. Обломки фонтана завалили подъездную дорожку. Гора была внушительная — раскопать ее вручную невозможно. Но если подобраться снизу, через катакомбы — что, собственно, и пытались сделать анонимные злоумышленники…

— Юля, скажите, сюда можно было подъехать от гаража?

— Конечно, так всегда и делали — в неурочное, понятно, время, когда в парке не было посетителей…

— То есть на месте этой груды находились ворота?

— Да, — она кивнула. — Видимо, и сейчас есть, но что от них осталось? Это были красивые ворота, под старину, они совсем не портили вид, даже улучшали его. Хранилищем часто пользовались. Там держали практически весь наш хлам, и все равно оставалось много свободного места. Вниз вел крутой пандус для автотранспорта, а сбоку была лестница…

— То есть грузовая машина могла туда войти?

— Конечно. Она и входила… А почему вы спрашиваете?

Олег молчал, девушке приходилось додумывать самостоятельно.

— Скажите, Юля… Не уверен, что вы это помните, но вдруг? В тот день, 17 сентября 1941 года, цейхгауз был открыт?

Вопрос не имел принципиального значения. Будучи ответственным за объект, Вишневский мог иметь от него ключ.

Юля пожала плечами:

— Не уверена. Возможно. Это было так давно…

— Спасибо вам огромное.

— А в чем, собственно, дело, Олег?

— Не обращайте внимания. Просто надо проверить одну смелую идею… Кстати, с вашим домом все в порядке, об этом рассказали милиционеры. Кто-то пытался проникнуть, натоптали, но ушли и больше не вернутся, поскольку теперь в этом отсутствует всякий смысл. Банду скоро ликвидируют, вам нечего бояться. Но в ближайшие дни вам придется пожить у лейтенанта Замятина — от греха, как говорится, подальше.

— Вы тоже там будете жить? — Она смутилась.

— Да, и я тоже. — Ему стало неловко. — А сейчас, Юлия Владимировна, — он перешел на официальный тон, — ступайте к Марианне Симоновне и передайте ей мое строгое распоряжение к шести часам вечера освободить территорию. Никаких сторожей на ночь. Сегодня пятница, потом законный выходной. Ни одна живая душа из персонала здесь не должна появляться. Затем, с понедельника… впрочем, доживем — увидим. Это приказ. Юлия Владимировна, так и передайте товарищу Тимашевской. И если она не хочет неприятностей с контрразведкой, то должна подчиниться. Займитесь в эти дни другими делами: съездите в Ленинград, куда там еще…

Тон майора не терпел возражений. Женщина нервно улыбнулась и вскоре удалилась. Он не должен был маячить возле фонтана! Вероятность наличия соглядатаев никто не отменял. Он отправился в обход территории, постоял у разрушенного портика. Из среза крыши, словно изувеченные орудийные жерла, торчали огрызки продольных балок.

Олег поманил пальцем слоняющегося без дела Замятина. Тот с готовностью подошел.

— У вас, Олег Иванович, такое загадочное лицо, словно вы точно знаете, когда в нашей стране построят коммунизм…

— Еще не скоро, Денис, — сообщил он с улыбкой. — Нужно сначала войну закончить, потом хозяйство восстановить, построить развитой социализм, а потом уж думать о переходе к коммунизму. Лет двадцать провозимся, старенькие уже будем… Не о том думаешь, лейтенант. Сейчас я буду говорить, а ты при этом смотри куда угодно, только не на фонтан…

— Вот это да… — восхищенно прошептал Замятин, когда он закончил. — Как всегда, о самом важном мы узнаем случайно. А ведь это прямое попадание, Олег Иванович! — Замятин прикладывал массу стараний, чтобы не повернуться в сторону фонтана. — Представьте, вы уезжаете с «ценным» углем, персонал улепетывает от обстрела, а Вишневский выводит полуторку из гаража и чешет к цейхгаузу. Взрываются снаряды, все в дыму. Его никто не видит… кроме экипажей фашистских танков, подходящих с юга. Возможно, замечают в дыму машину, которая петляет по парку и въезжает под фонтан. Много эти фрицы соображают? Они вообще не знают о сокровищах. Лупят по тому, что движется. Вишневский съезжает вниз по пандусу, в это время снаряд взрывается у ворот, еще парочка плюхается в фонтан. Вся эта масса придавливает машину, возможно, она проваливается еще ниже, в катакомбы… и в итоге мы видим то, что видим. Вишневский, разумеется, гибнет. С улицы к сокровищам не подобраться, нужна строительная техника, возможность расчищать завалы — и чтобы никто при этом не задавал вопросы. Этого у бандитов нет. Но есть план подземных коммуникаций, вот они и пытаются по ночам пролезть в пространство под армерией. В принципе я им сочувствую…

— А теперь у них тем более не получится, — хмыкнул Березин. — Вопрос в другом: удастся ли нам обезвредить банду… Не устал еще болтаться без дела? — Он с насмешкой посмотрел на лейтенанта. — Придется продолжать — исключительно для отвода глаз наших наблюдателей. Давай еще парочку, как ты выразился, квадратов почета…

Следующей ночью в окрестностях музея царила тишина. Сомнительные личности не объявлялись. Замятин мобилизовал своих оперативников. В обстановке строгой секретности те покинули свои дома и присоединились к дозору. Двое окопались в развалинах восточного павильона; двое в садике напротив парадного крыльца — там имелась подходящая воронка от снаряда. Дремали по очереди, всматривались в белесые очертания развалин.

Посторонние не появлялись, подозрительных звуков зафиксировано не было. Несколько раз за ночь Березин перебегал открытое пространство, прятался у пролома, которым раньше пользовались незнакомцы, обращался в напряженный слух. Во дворце царило безмолвие. Преступники взяли выходной. Он возвращался в сквер, сползал в воронку, курил десятую за ночь папиросу, разгоняя рукой завитки дыма.

Замятин пристроился у обрыва, заразительно зевал.

— Твои опера точно никому не разболтали?

— Мои опера — могила, — уверил Замятин. — Уж поверьте, Олег Иванович. Знаю их, как облупленных. Проколоться могли, но чтобы сознательно что-то разболтать…

— Вспоминай, Денис, кто из твоих коллег интересовался нашей с тобой работой? Может, отводили в сторонку, задавали наводящие вопросы.

— Это не причина подозревать ребят, — фыркнул Замятин. — От любопытства кошка сдохла, а уж этим сам бог велел… Многие удивлялись и спрашивали, что это за тип с погонами майора, чего он тут забыл, чего вынюхивает… Лейтенант Веселовский спрашивал, сержанты Пшенник, Казаринов… подвалили такие, когда я один у себя сидел, недельный отчет составлял…

— Но ты не проболтался?

— Нет, конечно, отправил их к чертовой матери… Это естественно, Олег Иванович, народ интересуется. Даже майор Караулов подловил, бурчал, долго ли я еще с вами нянчиться буду, своей работы полон стол. Тоже спрашивал, чего вы тут рыщете. Хохотнул как бы в шутку: сокровища царские, что ли?

— А ты?

— А что я? Делаю обиженную физиономию: мол, товарищ майор из контрразведки мне карты не раскрывает, я у него мальчик на побегушках: принеси то, подай это, пошел вон… Мол, сам бы рад от него избавиться, да пристал, как банный лист.

Следующим утром сотрудники музея полным составом выехали в Ленинград — горисполком по настоянию контрразведки выделил автобус. Для непосвященных это называлось «конференцией по вопросам сбережения объектов культурного и исторического значения».

Вечером все вернулись. Березин проводил Юлю до дома Замятина. Она смотрела на него большими глазами, не решалась задавать вопросы. Его лицо красноречиво говорило: хороших новостей не ждите. Следующей ночью к дворцу опять никто не пришел. Терзали дурные предчувствия: преступники, поняв, что контрразведке все известно, могли отказаться от своих намерений.

Наутро из канцелярии Марианны Симоновны он дозвонился до полковника Сухова.

— Ты уверен, что «Изумрудная кладовая» находится под фонтаном? — У полковника от волнения даже голос подсел.

— Гарантию не дам, но вероятность большая, товарищ полковник. Вся имеющаяся информация указывает именно на это. Немецкая часть, наступавшая в 1941-м, подвергла жестокому обстрелу дворцово-парковый комплекс, танкисты не знали, что СД проводит операцию по отъему наших ценностей. Взяли в кольцо Никольск, пошли дальше, на Ленинград, где искать того танкиста, который саданул по фонтану? Люди, знающие про операцию, потом допрашивали сотрудников, но ничего не выяснили. Все знающие погибли, остальные были не в курсе. Немцы посчитали, что мы их перехитрили…

— Так, минуточку, майор. На нашей стороне кто-то отвечал за передачу ценностей немецкой стороне. Цейхгауз был выбран не случайно. Почему же он этого не сделал? Тоже погиб?

— А вот тут начинается самое интересное, товарищ полковник. Мы можем только предполагать. Он мог погибнуть — не исключаю. Мог сработать корыстный фактор — и вот эта версия мне нравится больше. Я должен отсюда уехать — убедительно, имея соответствующий приказ, поскольку важные дела в Новгороде не терпят отлагательств. Вы понимаете меня?

— Думаешь, сработает? — засомневался полковник. — Наивно веришь, что имеешь дело с идиотами?

— Во-первых, отъезд должен быть убедительным. Во-вторых, у этой компании нет выбора, они ухватятся за любую соломинку, чтобы добраться до объекта, пусть даже позволив себя обмануть. В чем трудность-то, товарищ полковник? Неотложные дела не могут позвать меня в Новгород?

— Хорошо, давай попробуем. Я свяжусь с соответствующими товарищами. Еще раз обрисуй свой план…

— Как — уезжаете? — поразилась Юля, когда он вечером сообщил ей эту новость. Она побледнела, стала нервно тискать ворот кофточки, старалась всеми силами скрыть волнение. — Уже? Так быстро? Но почему?

— Мне самому не нравится, Юлия Владимировна, — он тоже в меру таланта напустил на себя удрученный вид, — но в отделе мало людей, каждый сотрудник наперечет. Важные дела требуют моего присутствия в Новгороде. Придется на некоторое время законсервировать мою работу в Никольске. Надеюсь, еще вернусь — через неделю или две… Кстати, забыл вам сказать: принято решение направить сюда специальную технику для расчистки завалов. Понятно, что от принятия решения до конкретного исполнения пройдет время, но, думаю, этот срок не будет чересчур длительным.

— Правда? — Юля сделала большие глаза. — Даже не знаю, что и сказать, Олег Иванович… Нет, это, конечно, приятная новость…

— Сообщите своим коллегам. И учтите, что приказание остается в силе: до особого распоряжения во дворец — ни ногой. Надо выждать. Сидите на своем чердаке, помогайте по хозяйству невесте Дениса. Вижу, у вас не складываются отношения с его будущей тещей? — Он лукаво подмигнул. — Это ничего, такое бывает.

В отделении милиции слухи тоже распространялись с исключительной быстротой. Замятин старался не переусердствовать. Майор Караулов встретил Березина гостеприимной улыбкой, предложил присесть, справился, не откажется ли контрразведка от чая.

— Контрразведка не отказалась бы даже от водки, — проворчал Олег. — Но только не сегодня. Вынужден покинуть ваши палестины, Иван Никитич. Начальство в Новгороде рвет и мечет.

— Да, уже слышал, что вы нас покидаете. — Караулов усиленно демонстрировал сочувствие. — Что поделать, дела есть дела. Мы тоже загружены под завязку. Не только на фронте люди вкалывают из последних сил. Вы сделали свою работу в нашем районе?

— Нет, Иван Никитич. — Олег насупился. — Довести до конца не удалось, срочный вызов. Рассчитываю вернуться позднее и все закончить. Возможно, через неделю или две. Объявите благодарность Замятину — он толковый и инициативный сотрудник. Теперь он в вашем распоряжении. Кстати, должен предупредить: буквально через несколько дней к Аннинскому дворцу прибудут бульдозеры, экскаваторы, будут расчищаться завалы. До восстановительных работ еще долго, но очистить территорию они должны. А также провести работы по предотвращению дальнейших обрушений. Территорию возьмет под охрану специальное подразделение НКВД.

— Серьезно? — удивился Караулов. — Вот черт, добавят же нам головной боли… Простите, товарищ майор, понимаю, нужно сохранить хотя бы то, что осталось. Счастливого вам пути.

Он заскочил в свой дом на Невском проспекте. Постоял на гулкой лестничной площадке, нерешительно посмотрел на соседнюю дверь. Сегодня понедельник, день тяжелый, соседка наверняка на работе. Особых дел в квартире не было, все вещи с собой. Но он обязан был вести себя, как человек, реально отъезжающий к месту службы. А такой человек наверняка забежал бы домой. Он побродил по комнатам, постоял у окна. Пыль на подоконнике просто кустилась и, казалось, превращалась в живой организм. Он покурил в открытую форточку и покинул помещение.

Машину он сдал, как положено, расписался в журнале. Пешком покинул административно-хозяйственную часть Ленинградского управления, выбрался на проспект и зашагал к Московскому вокзалу. Поезд уходил через час. Стоять за билетом в общей очереди не пришлось. Она растянулась на добрых ползала. Билеты по офицерским требованиям продавали в отдельном окне. Там тоже была очередь, но короче.

Именно, стоя в кассу, он и сделал важное наблюдение, при этом испытав скорее удовлетворение, чем тревогу, — его пасли. Олег изо всех сил изображал мрачное расположение духа, отстраненно смотрел в пространство.

Это был невзрачный тип в кепке — опрятно одетый, в начищенных ботинках. В руке он держал маленький чемоданчик — косил под пассажира. Он стоял в той же очереди, через два человека — значит, согласно документам, имел право не томиться вместе с другими. Олег мазнул его меланхоличным взглядом, не больше, чем остальных, — и все понял. Белесые глаза соглядатая скрывали очки — возможно, для маскировки, с минимальными диоптриями. Тип как тип, дважды не посмотришь, именно такие и работают в «наружке»…

Плацкартный вагон был забит людьми. Олег сидел на боковой полке. «Хвост» пристроился через отсек — тоже на боковушке. У него была прекрасная возможность следить за майором, а у майора — за ним.

Березин не подавал вида, уныло смотрел в окно. Отправление задержали минут на двадцать. Кряхтели старики, мостясь на жестких полках, хныкали детишки. Пострадавшее полотно уже восстановили, поезда ходили почти по расписанию.

Олег не отрывался от окна, кожей чувствовал цепляющий взгляд. Состав неторопливо покинул город. Унылые пейзажи утомляли. Он закрыл глаза, прислонился головой к стене. Минут десять состав стоял в Колпино, кто-то выходил, кто-то садился.

Цепкий взгляд не отпускал. Березин начинал тревожиться — не собирается ли этот тип пасти его до Новгорода? Снова потянулись заунывные пейзажи, началась болтанка, грохот колес на стыках рельсов.

Соглядатай сошел в Красном Бору — решил, что дальше пасти майора бессмысленно. Олег увидел его удаляющуюся спину. Очкарик выходил с противоположного конца вагона, сливаясь с другими пассажирами. Олег дождался остановки, дотерпел, пока все желающие выйдут, потом неторопливо побрел по проходу. Проводница смотрела на него с интересом. Он сухо ей улыбнулся, выглянул из вагона. Субъект уходил по перрону, пару раз оглянулся. Выждав минуту, Олег спустился на ухабистый перрон, закурил.

— Садитесь, мужчина, скоро поедем, — окликнула его проводница.

Березин кивнул, кинул окурок под колеса и запрыгнул в тамбур. Второго «сопровождающего» не было, он бы его почувствовал. Значит, все идет по плану? На станции Ульяновка через полчаса он покинул поезд. Проводница отпустила его с сожалением во взгляде.

Он направился к начальнику станции, сунул ему под нос удостоверение СМЕРШ и потребовал телефон.

Ждать пришлось минут сорок — никто не знал, на какой станции его караулить. К задней двери служебного здания подъехала невзрачная «эмка», высунулся водитель в звании старшего сержанта.

— Понятненько, — не совсем по уставу протянул водитель, изучив предъявленный документ. — Присаживайтесь, товарищ майор, карета подана. Извиняйте, что ждать пришлось, думали, вы в Красном Бору сойдете. В Никольск везти или как?

— В Никольск. — Олег устроился на неудобном сиденье. — Только на главную улицу не выезжай. Ближе к делу подскажу адрес…

И ведь клюнуло! Пусть не самая крупная рыба, но уловка сработала! Массу усилий предприняли, чтобы создать видимость обезлюдившей территории, и злоумышленники не смогли это пропустить. Самое интересное началось в два часа ночи, когда жутко хотелось спать.

Чутье подсказывало, что могут прийти именно сегодня. Но откуда? Лезть во дворец глупо — противник лучше ориентировался в запутанных переходах. Замятин высказался в том же духе: больно надо ноги ломать. Тот же самый сквер напротив крыльца, та же самая воронка.

Ночь была безоблачной, светила луна, переливались неярким светом звезды. Рядом поруганная клумба, пьедестал с ногами — все остальные части ангела валялись неподалеку, придавленные комьями глины и обломками бордюра.

Сдавленно сопел Замятин, вертел головой, как сыч. Привлекать сотрудников со стороны Олег отказался. Меньше народа — больше тишины. Муховец с Аничкиным контролировали периметр парковой зоны с внешней стороны — один на юге, другой на востоке. По сигналу (не мудрствуя, сошлись на выстреле) они должны были примкнуть к группе Березина.

Никто не ожидал, что «призраки» возникнут со стороны немецкого кладбища. Но случилось именно так. Замятин прошипел что-то невнятное, Олег пригнул голову и затаился. Два неясных силуэта пересекали открытое пространство между западным лесом и котельной. Что там за оградой — тоже дорога? Не поленились же черти пойти в обход…

— Вы их видите, Олег Иванович? — шептал Замятин, вцепившись руками в край воронки.

— Вижу, Денис… — Олег хрипел от волнения. Зрение после контузии сильно сдало, но он их видел! Преступники передвигались перебежками, садились на корточки, оглядывались, шли дальше. Вот они скрылись за котельной, но волноваться пришлось не долго — зашевелились кусты у южного угла гаража — злоумышленники выбирались оттуда.

— Черт, не ожидали мы с этой стороны… — шептал Замятин. — Там же нет наших, ребята так и не узнают. Болтаются на другой стороне и в ус не дуют… Их только двое, Олег Иванович, от кладбища топают… Из могил, что ли, встали?

Шутка прозвучала зловеще. Два черных пятна выбрались из-за гаража, направились к обломкам западной лестницы между террасами. И снова исчезли из вида — их заслонил обрыв.

На этот раз пришлось изрядно понервничать. Олег уже собирался выползать из воронки, чтобы расширить обзор, но Замятин схватил его за рукав, потащил обратно.

Показались, родимые! Пригибаясь, поднимались они по тропе вдоль взорванной лестницы. В лунном свете очерчивались только силуэты. Оба мужского пола, среднего роста, один в кепке, другой с непокрытой головой. В полумраке угадывались стволы пистолетов.

Преступники не спешили, двигались плавно, часто осматривались. Они уже были в сквере, обходили уцелевшие кусты, перешагивали через обломки. Постояли пару минут у центральной клумбы, потом направились к пролому западнее парадного крыльца. Сели на корточки, перекинулись шепотом парой фраз, снова тронулись в путь.

Пот стекал по загривку, щекотал спину. Плана не было. Хоть одного из них, но надо было брать живым!

Офицеры пригнулись, когда незнакомцы прошли в паре метров от них. В воронку не заглядывали — зачем? Прошли бы ближе, можно было схватить за ноги…

— Ни с места, — крикнул Березин, — контрразведка СМЕРШ, территория окружена. Поднять руки, бросить оружие!

Преступники словно споткнулись, замерли. Стали медленно поднимать руки, но расставаться с пистолетами не спешили. Олег на коленях, не опуская ствол, выбирался из воронки. Справа хрипел Замятин, делая то же самое.

— Выбросить оружие! Стреляю!

Разжались пальцы, выпали пистолеты. Субъекты стояли с поднятыми руками, не шевелились. В их позах оставалось что-то угрожающее.

— Лечь на землю, руки за головы!

Поколебавшись, они начали опускаться. Сначала на колено, потом на другое. Оба, как по команде, вывернули шеи. Разве кто-то отдавал такую команду? Олег невольно расслабился. Оружие они выбросили, дальше дело техники… Их с Замятиным элементарно взяли на понт, они даже опомниться не успели.

— Эй, начальник, в натуре, какого рожна? — хрипло выкрикнул один.

А в следующий миг оба выхватили пистолеты из внутренних карманов пиджаков и открыли беглый огонь! Как факиры, черт возьми! Вот это подготовка! Метались вспышки, выстрелы хлопали по ушам. Орали все четверо, разлетаясь, кто куда. Пули свистели совсем рядом, одна опалила макушку. Визжал Замятин, выстреливая патрон за патроном. Он катился обратно к воронке. Березина относило к ангелу, земля и небо поменялись местами. Фигуры бандитов мельтешили перед глазами — грамотно качали маятник.

— Денис, прячься! — истошно закричал Олег, вгоняя в рукоятку новую обойму. Один из злоумышленников скачками несся к крыльцу, другой, петляя, — к пролому. Кричал от боли Замятин — его угораздило свалиться в воронку! Но боль не мешала ему вести огонь — лейтенант тоже имел запасные обоймы.

Завертелась безумная карусель. Гремели выстрелы, матерились люди. Олег опустился на колено, послал две пули в убегающего к пролому бандита. Тот покатился кубарем, вроде затих. Но стоило майору подняться, как он тоже ожил, и через секунду Березин с хрипом бороздил носом шершавый гравий, чтобы не попасть под пулю. Он плохо помнил, куда закатился, возможно, обломок постамента или что-то другое из поруганной античной красоты. Но именно это укрытие спасло его от взрыва гранаты, которую метнул от крыльца второй тип. Граната была слабая, наступательная — взрывная волна ударила по ушам, на этом неприятности закончились. Бандит запрыгал по лестнице — со ступеней его и снял продолжающий стрелять Замятин. Бандит рухнул лицом вниз, раскинул руки.

— Получил, зараза! — самозабвенно горланил лейтенант.

С ума сойти от этой свистопляски… Олег поднялся, держась за отбитые ребра, пошел с пистолетом в вытянутой руке, ведя огонь и машинально считая патроны. Похоже, его противник получил ранение, но не смертельное. Он пытался пробраться в пролом, но забуксовал в горе мусора.

Зрение подводило, пот разъедал глаза. Олег петлял, падал на живот, вставал. Противник перевалился внутрь и сгинул в темноте.

Скрипя зубами, Олег подбежал к пролому, скорчился за обломками. Изнутри доносился хрип, катились камни. Два выстрела прогремели из мрака, потом щелчки — иссякла обойма. Была ли другая — вопрос. Лично у него оставались две — он извернулся, отчего заныли все мышцы в теле, вставил обойму.

— Эй, выходи! — хрипло прокричал Березин. — Объект окружен!

В ответ выстрелили. Олег ответил, не видя мишени, ориентируясь лишь по недавней вспышке. Вроде слышал хрип, треск… Затаился, снова поднялся, понимая обостренным чутьем, что уже можно. Плоский фонарик в нагрудном кармане, он извлек его двумя пальцами. Аппарат работал. Батарейка садилась, но фонарь еще светил.

Битые камни, куски мрамора и лепнины, пласты штукатурки — и посреди этого хлама лежало окровавленное тело с вывернутой шеей. Покойник с гарантией — глаза навыкат, проломленный череп. А что еще оставалось делать? Хоть за голову хватайся!

Из воронки постанывал Замятин — ладно, жив курилка. Олег вставил в пистолет последнюю обойму, побежал к крыльцу. Здесь валялся еще один труп с пулей в спине. Он перевернул его, осветил, с отвращением отвернулся. Возможно, ранение и не было смертельным. Но он так удачно треснулся лицом о ступень — разнесло кость в районе переносицы, бурая жижа залила лицо. С такими травмами еще никто не выживал…

Олег побрел к воронке, откуда доносилось нечленораздельное бормотание. Замятин корчился на дне, держась за поврежденное плечо.

— Ты что, ранен?

— А что, нельзя? — простонал лейтенант. — Плечо вот точно вывихнул. Болит, зараза, как последняя сволочь…

— Ты зачем его убил? — кивнул Олег на распростертое тело.

— А что, прикажете лекции ему о вреде бандитизма читать? — простонал Замятин. — Он стрелял в меня, а я что? Вы же своего тоже завалили? Вам, значит, можно?

— Ладно, разговорчики. — Олег присел на краю воронки. — Руку давай, ворошиловский стрелок…

— Какую?

— Здоровую…

Он вытащил лейтенанта из воронки. У того подкашивались ноги.

— За что нам такие страдания, Олег Иванович? Вот скажите, мне хоть старлея дадут после такой работы?

— Ты за звания служишь или Родину свою социалистическую от преступного отребья очищаешь?

— Родину, Олег Иванович, Родину… — шумно выдохнул Замятин. — Но если старлея дадут, я еще лучше защищать ее буду! Да шучу я, что вы, шуток не понимаете?

— Идти можешь?

— Я и бегать могу, — обреченно вымолвил Замятин. — Если Родина в вашем лице прикажет…

— Ладно, шут с тобой, посиди. Обшарю пока этих гавриков…

Но он так и не успел никого обшарить. В лесу на западе разгорелась перестрелка. Стреляли пистолеты, захлебывался автомат «ППШ». «Как на войне», — машинально отметил Березин. Он даже вспышки различал — далеко, в тумане, за оградой напротив немецкого кладбища. А ведь именно оттуда пришли эти двое!

— Ну, все, Денис. Назвался груздем — полезай, куда положено.

— В каком смысле? — напрягся Замятин.

— Беги, чтоб тебя!

И сам помчался первым, спрыгнул с покалеченной лестницы, кинулся к гаражу. Влетая за угол, обернулся. Замятин, отдуваясь, спешил за ним, но уже отстал. Ладно, черт с ним! Ночка выдалась лунной, и шансы сломать себе шею были в пределах разумных.

Ветер свистел в ушах, Олег, перепрыгивая через препятствия, выбежал на расчищенную дорожку, пронесся мимо котельной. Стрельба не стихала, вдобавок заревел мотор — машина то глохла, то снова заводилась.

Он бежал мимо могильных крестов, выстроенных в ряд, ноги вязли в податливой почве. Деревья вырастали, как солдаты, бегущие в атаку. Замятин безнадежно отстал, ладно, у парня уважительная причина…

Березин пролетел через поваленные секции ограды, выскочил на дорогу, опоясывающую парковую зону. Проезд узкий, деревья вплотную подступали к обочинам.

Задним ходом в северном направлении двигался легковой «Опель» со смутно знакомыми очертаниями. Фары были разбиты, и водителю приходилось несладко: одной рукой он вертел баранку, другой держал «ППШ» и умудрялся вести огонь сквозь разбитое лобовое стекло. Машина двигалась затейливой змейкой, ломая ветки деревьев. Развернуться в этом месте было невозможно.

«Сообщник тех двоих! — сообразил Олег. — Те ушли, а он в машине остался. Значит, не местные, раз на колесах прибыли…»

Водителю удавалось сдерживать напор оперативников. Аничкин и Муховец бежали за машиной, стреляли одиночными. Они ломились через кусты вдоль обочины — на открытом месте их давно бы пристрелили. В принципе молодцы, вычислили врага, хотя изначально находились далеко отсюда…

Дорога приближалась. Березин сменил направление. «Опель» почти поравнялся с ним, когда майор выпрыгнул на обочину. Водитель грязно ругался, у него закончились патроны. Из кустов по-прежнему гремели выстрелы. Там кто-то стонал.

— Прекратить огонь! — крикнул Березин, выпрыгивая на дорогу. — Свои, майор Березин!

Он чуть не ударился о левый борт «Опеля» — словно на таран брал. Оперативники услышали его, прекратили стрельбу. Машина шла рывками, водитель не видел дорогу позади себя. Олег вцепился в ручку, потащил ее на себя. Его появление оказалось неожиданным: водитель не стал удерживать дверцу, наоборот, отпихнул ее со всей силы. Березин кубарем покатился под деревья. Словно ножом резануло по горлу — нет, это всего лишь сучок коряги.

Боль душила, и все же он поднялся. Стрелять нельзя, брать живым! Он кинулся к машине, вцепился в распахнутую дверцу. Кто там внутри? Ни черта не видно, какой-то мужик. Из «Опеля» высунулась рука с ножом — он увернулся. Нож полетел на землю. Это просто замечательно!

И тут он с ужасом почувствовал, что земля ускользает из-под ног, и тело принимает горизонтальное положение. Он держался за дверцу, вцепившись в нее мертвой хваткой, пытался перебирать ногами. Водитель яростно крутил руль. Перехватило дыхание, мир завертелся. Давненько он не был на карусели, где лошадки бегают по кругу!

Из машины вылетел кулак, ободрал кожу на виске. Олег разжал правую руку, перехватил чужое запястье. Мужик рычал, вырывался, но Березин держал его крепко. Разжалась левая рука — невозможно находиться в таком положении, Олег повалился на бок, оттолкнувшись ногами, — меньше всего хотелось оказаться под колесами!

Водитель сопротивлялся, бросил баранку, стал свободной рукой выкручивать Березину запястье, плевал в лицо! Олег не отпускал, тянул на себя. Неуправляемый автомобиль сменил направление, подался к дальней обочине.

В этот момент майор схватил водителя за горло, сдавил, поволок из машины. Два тела покатились по дороге. «Опель» ткнулся задом в дерево и заглох. Водитель отбивался, засадил Березину коленом в голову. Но это была уже агония. Попался, голубчик! Олег оседлал его, стал отвешивать удары по голове, входил в раж, бил со всей силы.

Вовремя опомнился, скатился с поверженного врага. Тот стонал, плевался кровью, скреб пальцами землю.

Отдышавшись, Березин снова подполз к противнику и, когда тот обернулся, ударил его в зубы, отправляя в нокаут. Все, утрачена способность сопротивляться. Лет тридцать пять гражданину, мужик как мужик, физиономия незнакомая…

— Товарищ майор, свои… — хрипя, нарисовался Муховец. Он сильно хромал, похоже, ногу подвернул. — Ну, вы даете, товарищ майор, лихо вы его уделали… Не перестарались, нет? — Оперативник склонился над телом. — Нет, вроде дышит, ну, здоровья ему на долгие годы… А мы случайно его обнаружили, представляете? Слышим, пальба в районе дворца, а потом машина завелась — ну, мы и ходу к ней. Сбежать хотел, подонок, хрен ему… Замятин жив? — встрепенулся оперативник. — Не видно его что-то.

— Жив Замятин, скоро подойдет… — выдохнул Олег. — Рука у него… А ты почему один? — Он поднял голову. — Где Аничкин?

— Тут я, товарищ майор, — простонал второй оперативник. — Этот гад мне в плечо попал… Жить буду, но болит, сука… Я майкой перетянул, чтобы кровь удержать, мне бы к врачу, товарищ майор… Слушайте, а красиво у вас тут вышло, прямо цирк устроили…

— У нас в партизанах тоже случай был, — вспомнил Муховец. — Осенью 1943-го дело происходило, как сейчас помню. На наш отряд карателей бросили и два танка. А уже снег, грязь, холодрыга… Пехоту отсекли, а танки прорвались и давай месить наши окопы на опушке. Один подбили из противотанкового ружья, а второй не смогли, затвор заклинило. Так Петька Клычков — тот еще боец — и говорит: сейчас, мол, на броню вскарабкаюсь да гранату им в люк суну. А у нас с собой только пехотные гранаты, танкам они — что слону дробина… Ну, улучил момент, запрыгнул на броню, попытался люк открыть, а фрицы его изнутри заперли. Он и так, и сяк — глухо. Потом оступился, за ствол на башне ухватился и повис, как простыня на веревке. Немцы башней вертят, пытаются стряхнуть его, а он висит, орет от страха. Падать-то высоко, да еще и раздавить могут. Мы от хохота угорели — ну, ведь правда смешно? Самое интересное, что Петруха выжил — стряхнули его таки фрицы, укатился, хорошо не под гусеницы. Руки обгорели, икал долго. А танк потом в траншее застрял, сломалось в нем что-то, выбраться задом не смог, мы попросили экипаж выйти и перестреляли к такой-то матери… Вы так же болтались на дверце, товарищ майор, прямо напомнили…

— Рад, что вам понравилось, — проворчал Березин. — Ладно, пакуйте этого. Проверить надо, на ходу ли «Опель» — не пешком же отсюда выгребать…

— Вот черт, опоздал, кажется, — пожаловался Замятин, вылезая из кустов.

— О, ты такое пропустил… — засмеялся Аничкин и застонал от боли в простреленном плече…

Глава 12

Приступ начался, как всегда, некстати. Олег еще шутил про «сборище калек», но боль в голове уже крушила сознание. Не отложилось в памяти путешествие на «Опеле» по ухабистой дороге, жутко трясло, он просил Замятина позвонить полковнику Сухову, называл цифры телефонного номера. Сам уже не мог — ничего не мог!

Машина въехала в город, встала у здания райотдела. Суетился дежурный лейтенант, стонал задержанный, которого совместными усилиями вытаскивали из машины. Прибежала дежурная смена, злоумышленника бросили за решетку, приставили усиленную охрану. Дальше Березин ничего не помнил. Недуг сразил. Почему так часто это стало происходить? Он снова забыл про таблетки и строгие рекомендации врачей. А ведь предупреждали, что непослушание может довести до летального исхода!

Олег очнулся на рассвете на кровати в летней кухне лейтенанта Замятина. Мир плавал в тумане, и все же он заметил, что рядом на кровати сидит Юлия Владимировна, пытается приладить ему на лоб влажное полотенце.

— Вы очнулись, слава богу… Что такое с вами, Олег Иванович? Старые раны покоя не дают? Выпейте таблетку, я нашла их в ваших вещах — надеюсь, вы меня простите, что я там рылась? А лучше две таблетки. Откройте рот, сейчас дам запить…

— Не надо никаких таблеток… — прохрипел он. — Все прошло. Зачем?

— Чтобы в живых остаться, Олег Иванович… — Женщина неуверенно улыбалась.

— Зачем? — не понимал он.

— Не знаю. — Она с улыбкой пожала плечами. — Есть такое мнение, что жизнь прекрасна и удивительна и дается только раз. Сама я в этом не разбираюсь, но такое мнение точно существует… Вы бы видели себя этой ночью. То бледный, как смерть, то в баклажан превращаетесь… Все, отдыхайте, Олег Иванович.

К полудню он был уже на ногах. Осталась муть в мозгах и легкая боль в черепушке. Он слонялся по двору, курил, мрачно косился на окно, откуда с неприязнью за ним следила старая карга.

За оградой остановилась машина, скрипнула калитка, и вошли двое — подтянутый, еще молодой пехотный капитан и лейтенант милиции Замятин с загадочным лицом. Рука уже не беспокоила — видимо, вправили местные эскулапы. Он держался за спиной капитана, украдкой кивнул, дескать, все путем.

— Здравия желаю, товарищ майор, — учтиво поздоровался гость и небрежно козырнул: — Капитан Веслов, Ленинградское управление НКВД. Командирован майором Рябовым по согласованию с вашим начальником полковником Суховым. Можете убедиться, связавшись со своим руководством.

— Излишне, капитан, — Березин пожал протянутую руку. — Вы в курсе?

— Да, полностью. Остаток ночи и все утро мы работали с товарищами из местной милиции… — Он покосился на скромно помалкивающего Замятина. — Вы хорошо себя чувствуете?

— Да, я в форме, — кивнул Олег. — Такое случается, не стоит уделять внимание. Задержанного допросили?

— Да, — капитан скупо улыбнулся. — Вы перестарались, когда ломали ему челюсть, этот парень сильно шепелявит, но разобрать можно. Задержанный — некто Аверин Алексей Владимирович, бывший офицер Красной Армии, сдавшийся немцам летом 1941-го. Испытывает стойкую неприязнь к Советской власти. Сволочь та еще — завел свою роту в котел, там ее полностью уничтожили, потом бежал к немцам. Выпускник школы Абвера, за плечами ряд успешных диверсий и эпизодов шпионской деятельности. Член агентурной сети, оставленной немцами после отступления. Не самая крупная фигура, но и не последний исполнитель. Имеет документы прикрытия, согласно которым является следователем прокуратуры и имеет пропуск на ряд важных государственных объектов. Уничтоженные вами трое налетчиков — такие же агенты, у каждого своя легенда, к которой трудно подкопаться. Данная троица прибыла из Ленинграда, работала в контакте с местными сообщниками. Сеть довольно крупная, у них свои люди в Ленинграде и в области. Одних используют вслепую, другие владеют определенными сведениями. И что характерно, искренне надеются, что их «великая» Германия вот-вот нарастит свою мощь, подтянет резервы и заново отвоюет потерянные территории. Пока агенты ждут указаний от хозяев…

— И пока передышка, решили заняться поисками клада? — предположил Олег.

— Вот именно, — кивнул Веслов. — Корыстный фактор никто не отменял. А если уж так случится, что Германия проиграет, то лишние денежки за границей не помешают. Полными данными о коллекции Аверин не владеет, но точно знает, что она находится под главным фонтаном.

— Кто их сообщник в Никольске?

— Пока нам известен только сержант Каварзин из Никольского отдела милиции. Эту фамилию назвал Аверин. Каварзина арестовали рано утром… — Капитан снова покосился на смущенного Замятина: — Хороший человек, говорите, товарищ лейтенант?

— Ну, репутация у него такая, — развел руками Денис. — Не злой, исполнительный, любит детишек…

— Убийца, предатель, пособник фашистов, но — хороший человек? Такое бывает, — усмехнулся Веслов. — Придется разбираться с майором Карауловым — где он добывает такие кадры?

— Кто у них главный? Кто отдает приказы на проникновение в катакомбы Аннинского дворца? — спросил Олег. — Надеюсь, это первое, что вы узнали от Аверина?

— Да, он запирался недолго. Как бы эти люди ни верили в бога или непобедимость Германии, в них крайне силен страх смерти. Непосредственный руководитель Аверина — некто Коржавин Роман Дмитриевич — во всяком случае, это нынешнее его имя. Он ничего не знает о прошлом этого типа — кто такой, откуда, чем занимался. Подозревает, что он был своим человеком в немецкой разведке, а сейчас руководит если не всей сетью, то значительной ее частью. Он точно не настоящий немец — возможно, из обрусевших. Коржавин занимает пост заместителя директора государственной строительной организации, работающей по восстановлению разрушенных войной объектов. В этом районе у них тоже есть объект. Это мост через Сырцовку в районе Тюленина. Объект, между прочим, особой важности — с вводом этого моста значительно улучшится снабжение наших войск, освобождающих Прибалтику. Коржавин имеет право появляться в районе в любое время. Более того, это его обязанность как ответственного за строительство. За ним нет надзора, вы понимаете? Он обладает «железными» документами и всеми пропусками. Какое-то время он обитал в Красивом, имеет квартиру в Ленинграде недалеко от Аничкова моста. Семьи нет. Освобожден от службы в армии по причине болезни легких.

Фамилия Коржавин Березину ни о чем не говорила. Но как-то сухо стало в горле, по спине побежали мурашки.

— И еще кое-что, — добавил Веслов. — Ночная троица, как я уже говорил, прибыла из Ленинграда, каким-то образом миновав все посты. Инструктировал их лично Коржавин. Он имел сведения, что вы покинули район, на объекте никого не будет и надо форсировать работы, поскольку скоро появится строительная техника. Донесение получено явно от Казаринова из никольской милиции. Вернуться они должны завтра до рассвета. Если не вернутся, будет повод для беспокойства…

— Где сейчас находится Коржавин? — перебил Олег.

— Важные дела пока держат его в Ленинграде. Там намечается встреча с представителями уголовного мира, часть которого немцы не прочь привлечь на свою сторону. За домом на улице Рубинштейна уже ведется скрытное наблюдение. Приметы фигуранта у наших сотрудников есть…

— Надеюсь, им хватит ума не выдать себя. К ночи надо брать. Днем не стоит, кругом люди, и этот гад там не один, а вот когда уснут… Почему вы так смотрите? — разозлился Олег. — Вы же не собираетесь провернуть эту операцию без меня? Или вас что-то смущает?

Ночь выдалась облачной, было холодно. Незаметно подкрался циклон, окутал город пеленой изморози. Была полночь, когда неприметный автобус, переделанный из немецкого «Кюбельвагена», свернул с Невского проспекта на улицу Рубинштейна, проехал полквартала и нырнул в первый попавшийся дворик.

Люди выскользнули из автобуса на улицу, дальше двигались пешком. Город был пуст, по улицам и проездам расползалась туманная дымка. Тени передвигались быстро. Из серого мрака проступали поврежденные строения.

Нужный дом находился в глубине двора, за полквартала до «Пяти углов». Гулкая подворотня, двор-колодец. Смыкались крыши соседних строений — обычное явление для центра Ленинграда.

Вместе с Березиным прибыли пятеро: капитан Веслов и четыре младших офицера Управления госбезопасности. Шли в форме — слежка и долгая засада не планировались. Проникли в подворотню, двинулись, прижимаясь к стенам. Избытком населения этот район похвастаться не мог — электричество в принципе дали, но свет нигде не горел. Кто-то рано ложился, другие по блокадной привычке задергивали окна плотными шторами. Многие квартиры пустовали.

По цепочке передали: тихо. В «колодце» кто-то был, в районе подъезда мерцал огонек папиросы. Ранее наружное наблюдение докладывало: у подъезда сидит человек «на стреме». Иногда уходит в квартиру на первом этаже и контролирует ситуацию из окна. Квартира фигуранта на четвертом этаже (окна выходят на другую сторону), ему не сложно пробежаться по лестнице и сообщить условным сигналом об опасности…

В квартире действительно проходила «сходка». Но это мало волновало Березина — по данному поводу пусть у ГБ голова болит…

— Червиченко, действуй… — выдохнул Веслов.

Отечественный глушитель братьев Митиных вызывал множество нареканий у тех, кто им пользовался. Но устройство широко применялось: в разведке, при диверсиях, по ходу выполнения специальных операций.

Пришлось подождать. Стрелок сидел в темноте подворотни, целился с упора, держа оружие двумя руками. Остальные нервничали. Но снайперы народ терпеливый, бьют только тогда, когда полностью уверены. Щелчок в гулкой подворотне прозвучал непривычно громко. Охнуло и завалилось темное пятно у крыльца. Офицеры по одному выбежали из арки, устремились к дому.

Скрипучая дверь, тьма подъезда — пришлось включить фонарики. Пол был подметен, доски не скрипели. Капитан Веслов поднимался первым, сжимая пистолет двумя руками. Подъезд был просторный, вертикальная шахта между лестничными маршами тоже впечатляла. В такую и вагон можно спустить.

На площадке у квартиры посторонних не было. Тяжелая дверь, обитая дерматином, выделялась на облезлой стене. Березин отстранил припавшего к двери Веслова, прижался к ней ухом. В квартире кто-то был, там не спали, доносился гул голосов. Глухо засмеялся мужчина.

Веслов уловил выразительный взгляд Березина, кивнул. Стучать было глупо. Выбивать дверь — долго. Приходилось идти на крайние меры. Дом был прочный, стены были толстыми. Лейтенант опустился на корточки, ощупал широкую продольную трещину под порожком. Осторожно вынул двумя пальцами огрызок окаменевшего цемента, оценил образовавшееся отверстие. Вынул из кармана гранату. Остальные спустились вниз, притаились за изгибом пролета. Он дождался, пока все удалятся, выдернул чеку, быстро затолкал ее в щель под порогом и прыжками понесся вниз. Таится уже не было смысла.

Взрыв сотряс тишину старого дома. Обломки двери рухнули в квартиру, взметнулся столб дыма и пыли. На другой стороне квартир не было — осколки ударили в глухую стену. Закричали люди. Оперативники устремились вверх по лестнице.

Из раскуроченного проема выскочил мужик с вытаращенными глазами, вскинул автомат. Но выстрелить не успел — оперативники опередили. А чтобы не мешался, перевалили труп через перила. Он долго кувыркался, потом с треском разбился о каменный пол парадного.

— Сдавайтесь, это СМЕРШ! — гаркнул Березин. — В противном случае вы будете уничтожены! Коржавин, выходите с поднятыми руками!

Началась хаотичная пальба. Стреляли из пистолетов, из автомата. Оперативники прилипли к косякам, били в ответ наобум, не высовываясь. Кто-то вскрикнул внутри квартиры, рухнуло тело. Злобно засмеялся капитан Веслов, оттолкнул лейтенанта, бросился внутрь и сразу же нырнул куда-то влево. Похоже, там была ниша. За ним рванулся лейтенант, но рухнул прямо у порога, сраженный сразу несколькими пулями.

Олег подобрал автомат, выпустил в проем весь магазин и ринулся в дым. Он кинулся вправо, ударившись о дверцу кладовки. С вешалки посыпалась верхняя одежда. Он комом швырнул ее на хрипящего лейтенанта.

Напротив скрючился Веслов, вопросительно смотрел на майора. Из дальнего конца длинного коридора снова стреляли, пули выбивали щепки из косяка входной двери, крошили стену подъезда.

За дверью возникла возбужденная физиономия Червиченко, тот выразительно подбросил гранату, глянул с вопросом. Олег кивнул: ладно уж, потерпим. Граната покатилась по полу через весь коридор, грохнула в самом конце. Дымом заволокло все пространство. Веслов кинулся первым, перепрыгнул через лейтенанта, Березин — за ним. Сзади топали оперативники.

В просторном зале царил переполох. Орали люди, кто-то с грохотом перевернул массивный стол. Разбилось стекло. Веслов одним прыжком выскочил на середину комнаты, начал палить наугад, в дым. Прогремела очередь — Веслова отшвырнуло обратно, он рухнул на пол, стал выгибаться дугой.

Олег метнулся за сервант, вскинул пистолет и, когда над перевернутым столом показалась чья-то голова, всадил пулю точно в лоб.

Из зала выходили две двери. Из той, что справа, вылупился кряжистый пучеглазый субъект, вскинул револьвер, что-то гаркнул. Его прикончили сразу из нескольких стволов, он грохнулся, разбив затылок.

За левой дверью снова что-то разбилось, донеслись крики. «Там балкон!» — сообразил Березин. Впрочем, четвертый этаж, шибко не развернешься. Он бросился в комнату, отпихнув кого-то с дороги, пинком распахнул дверь и сразу же повалился на пол. Пули прошли над головой, поразили оперативника, который кинулся следом. Парень вскрикнул — как-то жалобно, по-детски — и упал, раскинув руки. Потери в группе были тяжелые…

В квартире было темно, как в склепе, но в районе окна еще сохранялась слабая видимость. Возились люди — кажется, их было трое. Скрипела балконная дверь. Олег стрелял — не вставая с пола, выпустил три пули. Извивался худосочный субъект, обливаясь кровью. Кто-то вывалился на балкон, его прикрывал еще один, оставшийся в живых, палил в белый свет (вернее, в темень), не соображая, что надо взять чуть ниже. «Вон он, главный! — промелькнуло в голове. — А этот смертник его от пуль закрывает!»

Олег выпустил в балконный проем остатки обоймы, дождался, пока упадет очередной мертвец, подлетел к двери. Под ногами хрустело битое стекло, что-то подсказывало, что он не успеет схватить врага за шиворот…

Березин споткнулся об одного мертвеца, потом об другого, потерял уйму времени. Еще кричал во все горло уцелевшим оперативникам, чтобы не стреляли без разбора — это он! Балкон был крохотный — мертвецу пришлось свернуться вдвое — и выходил на заднюю сторону здания.

Четвертый этаж, темень внизу — хоть глаз выколи. Мелькнула широкая спина — враг уже перелез через ограждение! До пожарной лестницы — полтора метра. Олег как-то зацепился, повис, заработал всеми конечностями. «С ума сошел? — мелькнула мысль. — Пока буду спускаться, десять раз подстрелят!»

Он не видел лица в темноте, но кожей чувствовал, что это он, их главный. Прогремел выстрел — противник ухитрился воспользоваться пистолетом. Олег отпрянул, а когда опять появился на балконе, понял замысел своего врага. Тот карабкался вверх, вместо того чтобы спускаться! Причем делал это быстро. Два мгновения, и он уже на крыше, забросил ногу, подтянулся. Этот гад был в отличной физической форме — при чем здесь тяжелая болезнь легких?

Олег послал для острастки две пули в карниз. Они свистнули и, отрикошетив, улетели неизвестно куда. Подобного исхода он допустить не мог. Куда? Стоять!

Березин полез через перила, в спину что-то кричал оперативник. Пистолет во внутреннем кармане сразу пригодился, когда всей своей массой он ударился о лестницу. Сорвалась рука, но другая ухватила перекладину. Ногу в помощь, затем другую…

Он карабкался вверх и кожей чувствовал, что сейчас произойдет. Противник затаился на краю крыши. И когда тот высунулся, чтобы одним выстрелом сбить офицера, ему в лицо прогремели выстрелы. Бандит вскрикнул, отшатнулся, затопали по рубероиду тяжелые ботинки.

Березин спешил. Перевалился на крышу. Убегающий обернулся, дважды выстрелил. Олег скатился с верхней стенки, распластался на шершавом покрытии, нестерпимо воняющем гудроном. Он произвел два выстрела, субъект споткнулся, но продолжал бежать. И потерял пистолет! Кинулся его ловить, но рядом просвистела пуля, у него сдали нервы, и он помчался прочь. Что и требовалось доказать!

Но Березин рано радовался. Противник оказался хорошим бегуном. Он убегал и прекрасно понимал, что стрелять на поражение майор не будет. А тот ни черта не видел. Боль сжимала виски, в глазах стемнело окончательно.

Противник пропал из вида, куда-то спрыгнул. К зданию примыкало еще одно, этажом ниже. Подбежав к краю, Березин обнаружил, что главарь катится, словно клубок, огибая башенки и чердачные окна. Он не рискнул сигать вниз, сунул пистолет за пазуху, сполз, вцепившись в край, и только потом разжал руки.

Снова припустил. Прогибалась крыша, что-то хрустело, проваливалось. Он дважды оступался, падал. Отчаяние давило грудь. Где эти чертовы помощники? Растерялись?

Он мчался прыжками, и в какой-то момент показалось, что расстояние между противниками сократилось. Но этот демон снова исчез! Олег чуть не свалился с очередного карниза, балансировал на краю, махал руками.

Нет, вот он: бандит снова маневрировал между чердачными окнами, постоянно озирался. Крайний дом! Дальше пустота. Что там в пустоте — пожарная лестница? Олег прыгнул, не разбираясь, просто испугался, что может проиграть. Боль в отбитых пятках ударила в голову, на пару мгновений майор выбыл из реальности. Поднялся, стиснув зубы, побежал на другой конец крыши. Вспомнил про пистолет, на бегу вставил новую обойму, сунул оружие поглубже в карман. Так и есть, пожарная лестница! И мужик, за которым он гнался, был уже на уровне второго этажа! Он не спускался, а просто съезжал — видимо, был в перчатках…

Ржавое железо обжигало руки. Березин закусил губу, почти не помогал себе руками. Когда он спрыгнул и побежал, не чуя ног, злоумышленник уже сворачивал за угол.

Березин потерял ориентир: в этой части города он бывал нечасто. Но это не важно, надо догнать мерзавца! Он выбежал на пустынную проезжую часть. Добротные дома, широкая улица. Ну, точно же: совсем рядом набережная Фонтанки! Злоумышленник убегал прочь по центру проезжей части. До него было метров сто. Далеко ушел, гаденыш!

Березин спрыгнул с тротуара, побежал за ним. Теперь дело только в выносливости, тем более что этот тип старше его.

Но вдруг произошло непредсказуемое! Из-за поворота навстречу выехал, светя фарами, грузовик! Кажется, хлебная полуторка с кузовом-будкой. Ночью транспорт, как правило, не ходит, но некоторые службы работали, особенно те, что отвечали за обеспечение населения продовольствием. Ничего удивительного — за перекрестком, прозванным в народе «Пятью углами», — один из городских хлебозаводов…

Березин не сразу сообразил, чем это чревато. А когда опомнился, было уже поздно. Преступник, размахивая руками, бежал навстречу машине. Водитель разогнался, а когда обнаружил в свете фар человека, стал резко тормозить.

— Товарищ, стой! — надрывно кричал субъект. — Стой, кому говорю! Это контрразведка, вы обязаны нам помочь!

Взвизгнули тормоза, грузовик остановился, распахнулась дверца. Березин чуть не задохнулся от возмущения, он понял, что сейчас произойдет. Он бежал как мог быстро, но был еще далеко! Выхватил пистолет, выстрелил в воздух, но было уже поздно!

Послышалась возня у распахнутой дверцы, потом выпало тело, преступник уже садился за руль. Грузовик рванул с места, главарь даже дверцу не захлопнул.

Олег вскинул пистолет. Слепящий свет приближался, резал глаза. Он успел произвести два выстрела, отпрыгнул в сторону. Грузовик промчался мимо, рычал, как зверь, ходила ходуном хлебная будка. На мостовой осталось тело, оно еще подрагивало, дергались кисти рук. Пистолета у злодея уже не было, а вот нож оказался кстати…

Грузовик удалялся. Березин отчаянно душил в себе гнев. Только не нервничать, все штатно… Зрение обострилось, он был спокоен, целился в заднее колесо. Плавно оттянул спусковой крючок, потом еще раз, третий, четвертый, пятый… Выстрелы гулко сотрясали сонную улицу. Казалось, что грохочут орудия. Одна пуля все-таки попала в цель! Машина резко вильнула. Шина порвалась в лохмотья. Водитель пытался выровнять фургон, но было поздно. Машину развернуло на скорости. Еще немного, и она, двигаясь по инерции, стала бы кувыркаться. Но до этого не дошло, автомобиль перевалил через тротуар, врезался капотом в стену дома, после чего его развернуло и снова ударило, теперь уже кузовом…

Когда Олег подбежал ближе, в кабине что-то гремело, надрывно кашлял человек. Он сорвал с петель зажатую правую дверцу, схватил бандита за шиворот. Тот находился в прострации, почти не сопротивлялся. Только захлебывался собственной рвотой.

— Вылезай, — крикнул Березин, — живо! Не хочу о тебя руки марать! Не хочешь? Тогда прощайся с жизнью.

Угроза подействовала. Преступник, кряхтя, перевалился через рычаг. Лопнуло терпение, майор схватил его за шиворот, выволок наружу, бросил на мостовую. Злоумышленник содрогался, тряс головой, порывался что-то сказать, но вместо этого только шамкал. Березин глубоко вздохнул, вынул фонарик и осветил поверженного врага.

Он отшатнулся, не поверил своим глазам. Он ожидал увидеть что угодно, только не это. Прошлое перестроило ряды и пошло в психическую атаку. У его ног лежал трагически погибший в 1941 году капитан Клыков…

Глава 13

Постановка спектакля была безупречной. И то, как этим людям удавалось импровизировать, невольно внушало уважение. Но настоящая драматургия начиналась именно сегодня.

В помещении для допросов на Литейном горела яркая настольная лампа. Задержанного ввели двое сотрудников. Березин поблагодарил, приказал ждать в коридоре. Он с интересом разглядывал новоявленного арестанта. Последние часы для бывшего капитана Клыкова не прошли даром. Он выглядел сломленным, тусклые глаза смотрели в пол. Опухшее лицо, рваная царапина под губой. В коротких волосах запеклась кровь. За прошедшие годы он погрузнел, расширился и как будто убавился ростом.

— Присаживайтесь, гражданин Клыков, — предложил Березин, — в ногах правды нет, как говорится.

Губы задержанного сложились в невеселую усмешку. Он поднял глаза.

— Уверяю тебя, майор, в ногах ее точно нет… Ладно, благодарю за гостеприимство… — Он неловко опустился на табурет с прибитыми к полу ножками. — Признаться честно, Березин, забыл уже, что был когда-то Клыковым. Столько воды утекло… Ох, Березин, Березин, — покачал головой Клыков, — недоглядел я за тобой, недооценил… А ведь увидел тебя в тот день, когда ты с рынка вышел, сразу узнал, сообразил, что ты единственный, кто может меня опознать. Ты почувствовал, как я на тебя таращился, извелся весь — молодец, с чуйкой полный порядок… Не сразу я тебя узнал, вырос ты за два-то с половиной года, заматерел, а ведь пацаном был неопытным в 1941-м, проще пареной репы было обвести тебя вокруг пальца…

— Это ты, Клыков, забрал из леса «Опель», когда я трех твоих злодеев ликвидировал? — Олег отложил карандаш, откинулся на спинку стула.

— Ну, да, забрал, — пожал плечами арестант. — Не пропадать же добру. Номера поменять, и все дела. Таких машин в области — сотни…

— Откровенничать будем, Клыков, или как там тебя? — напрямую спросил Березин. — Сразу уточню, меня не особо волнуют твои многолетние подвиги на благо рейха — этим будут заниматься другие следователи. Что меня интересует, ты и сам прекрасно знаешь. Поговорим?

Задержанный молчал минуты две. Мрачные тени блуждали по опухшему лицу. Он проиграл — это без вариантов. Стоит ли проявлять упорство?

— Я могу рассчитывать, что меня не расстреляют? — проскрипел он.

— Любишь жизнь? — усмехнулся Березин.

— А чего ж ее не любить, — пожал плечами Клыков. — Второй-то не дадут. Так что скажешь, Березин?

— Не будем торговаться, я тебе не трибунал. Но одно могу пообещать — полная искренность зачтется. Будешь сотрудничать со мной и со всеми остальными — частично искупишь вину. Ну что, поговорим?

— Ладно, что с вас взять… Закурить дашь?

— Кури, Клыков. — Олег положил на стол папиросы и спички. Арестанту пришлось тянуться, он синел от натуги, каждое движение давалось с трудом.

— Ваше настоящее имя и фамилия? — Олег перешел на официальный тон, достал бланк допроса. — Краткие этапы биографии?

— Каховский Валентин Милошевич… — Арестант с наслаждением выдохнул дым. — Отец поляк, мать бульбашка. Родился в Могилеве в 1903 году… Служил срочную службу в Красной Армии, был рядовым, потом младшим командиром. Дальний Восток, Забайкалье… После демобилизации — гражданская жизнь, учился на инженера, работал одно время на строительстве мостов… Отца арестовали и расстреляли в 1939-м — поляк как-никак… Мать попала под поезд на дальней сибирской пересылке… Про нелюбовь к Советской власти рассказывать? — «Клыков» посмотрел на Березина с прищуром.

— Избавьте, гражданин Каховский, — поморщился Олег. — Вся эта нелюбовь у вас на лице жирной краской написана. Давайте по существу.

— Да ради бога… В 1940-м ушел к немцам, приняли, как родного, окончил разведшколу в польском городке Златице…

— С золотой медалью? — ухмыльнулся Олег.

— Пожалуй, с серебряной, — принял шутку Каховский, — но с отличием, это точно…

— То есть вы у нас абверовец со стажем, Валентин Милошевич. Немцы вас заприметили, поощрили, дали вырасти… Ладно, давайте к делу. Сентябрь 1941-го…

— Легенда и документы были сделаны на совесть, — начал Каховский, — СД давно присматривалось к «Изумрудной кладовой», которую большевики усиленно прятали от собственного населения. В самом музее удалось завербовать несколько человек. План был сырой, но удалось отсрочить эвакуацию коллекции… Мое участие в этом деле было ювелирно подстроено. Помимо меня еще один парень в городском НКВД передавал сведения немцам. Ты служил под моим началом только несколько дней и ничего не понял…

— Сержант Демочкин был ваш?

— А чей же? Если помнишь, он последним присоединился к ощипанному отделению, что стояло на плацу. Суматоха тогда была знатная, еще и провокаторы грамотно работали — сеяли панику…

— Сообщники из числа музейных сотрудников в 1941-м — Вишневский, Шепелева, Фонарев?

— Ты же лучше меня обо всем знаешь, — хрипло засмеялся Каховский. — Грамотно выстроил логическую цепь, докопался до главного. И я не расскажу тебе ничего нового, только подтвержу твои догадки. От выживших пришлось избавиться в первые дни новой жизни. И об этом ты имеешь правильное представление. Вишневский — алчный, морально нулевой, хотя и тихоня. У Шепелевой в 1939-м брата расстреляли — не пойми за что, осерчала, злобу затаила на все ваше племя большевистское. Фонарев — просто трус и мелкий воришка — то солярку тащил, то запчасти… Про подмену машин ты уже понял. Помнишь, как мы в гараж вошли по моему приказу — ты, я и Демочкин? А Фонарев уже там был. Других не пустили. Я приказал вскрыть готовый к отправлению груз. Это для тебя был спектакль — ты был единственным зрителем. Рискованно, конечно, немцы били по парку, но смелость города берет, знаешь ли. Подмена состоялась, Вишневский должен был коллекцию в армерию загнать. А мы с вами спокойно выехали с липовым грузом, увернулись от обстрела. Вы нам с Демочкиным уже были не нужны, но приходилось играть роль до конца. Свали мы от вас — вы могли заподозрить, вскрыть контейнеры, назад вернуться. Да и много вас было — не перестрелять, не сбежать… Потом этот чертов немецкий десант с неба свалился. Не имел я к нему никакого отношения, хотя впоследствии выяснилось, что они имели задание перехватить конвой. Перемудрили Абвер и СД, у каждой структуры свое начальство, кто в лес, кто по дрова.

— Зачем ты Демочкина убил? Он же на тебя работал.

— А вот представь, внутренний голос подсказал, — засмеялся арестант. — Ведь не знал, что машину с сокровищами под завалами похоронило, а почуял, что этот парень будет лишним в нашей партии. Да бес с ним, — отмахнулся Каховский. — На способности небогат, выдержка слабенькая. Понравился спектакль, который я разыграл? — Каховский самодовольно ухмылялся. — Все на экспромте, все под пулями… Не мог же я вслед за Демочкиным побежать к немцам, мол, я свой, я — ценный агент. Вы бы первыми меня пристрелили или немцы — думаешь, стали бы тогда разбираться? За день до этого спирт во фляжке кончился, водки тоже не было, пришлось красное вино залить — оказия вышла с бутылочкой «Массандры». А это кагор — плотный, красный, та же кровь, считай. Когда падал, крышка уже отвинчена под кителем была, ловкость рук — и я в крови, лежу в канаве, хрен от мертвого отличишь. Натерпелся, конечно, пока обе ваши компании оттуда свалили… В общем, удалась импровизация. Шум затих, я в лес, стащил одежду с мертвого десантника, дабы формой красного офицера добропорядочных немцев не нервировать. После обеда вышел к своим, все объяснил, связался с руководством. Бегом к Аннинскому дворцу — и мордой в завал под фонтаном… Понял, что произошло, тут голова и заработала. Зачем отдавать немцам то, что можно не отдавать? Назови это жадностью — мне все равно. Выкрутиться оказалось несложно — представил так, будто русские всех перехитрили и вывезли коллекцию днем ранее. От свидетелей избавился. Понял, что добраться до сокровищ можно только снизу — должна же старая армерия связываться с катакомбами. Отыскал в канцелярии план подземелий, прикинул, что к чему. Но не просто оказалось — повсюду завалы. А я на службе, в общем, закрутило — то туда отправляли служить великой Германии, то сюда. А клад так и лежал под фонтаном. Ждал удобного момента, подбирал команду, чтобы использовать втемную. Немцев эти дворцы не интересовали, никто не собирался расчищать завалы. У них вообще был план сровнять все с землей. Но до выполнения не дошло, отступать стали, Красная Армия окрепла…

— Неожиданно, да, Каховский? — злорадно усмехнулся Березин.

— Соглашусь. Никто не ожидал, что так обернется. Хитрые вы, жиды-коммунисты. Как нависла угроза, так быстро ваш режим прикинулся Родиной. А люди и поверили… Вот увидишь, майор, все еще вернется — и расстрелы, и миллионы, гниющие в лагерях…

— Не отвлекайся, Каховский. Подобные комментарии тебе не в актив. Ты знал, что находится в коллекции?

— Ну, конечно, у меня же опись была — директор Родман сунул, забыл? Все я брать не собирался — только самое ценное. На жизнь, так сказать. В общем, при немцах удобный случай не подвернулся. Остался резидентом, снова ждал оказию. Дальше ты все знаешь.

— Зачем убили сторожа?

— Да никто не собирался его убивать, — фыркнул Каховский. — Не в наших это интересах — устраивать шумиху вокруг музея. Выскочили на него, а Рыщенко — ныне покойный — не придумал ничего умнее. Глупо, конечно.

— Из нынешних сотрудников музея кто работал на вас?

— Ралдыгина забирайте. Дарю, не жалко. Остальные не в теме. Да и никудышный из него информатор. Белый билет от армии — вот только мало кто знает, что он липовый, а мы узнали. Признайся, майор, фальшивкой был не только твой отъезд в Новгород, но и сведения о скором прибытии строительной техники? Подстегнуть нас хотел — бульдозерами, усиленной охраной музейного комплекса?

— А вы позволили себя обмануть — очень вам этого хотелось. Кстати, про технику не наврал, техника будет. И усиленная охрана вместе с ней. «Изумрудную кладовую» извлекать будут. Всенародное достояние как-никак — представь, какие там деньжищи. Только не в деньгах дело, Каховский… впрочем, ты все равно не поймешь.

Арестант стерпел и этот удар. Он давно смирился с поражением. Но по губам его блуждала странная, злая ухмылка, природу которой Березин определить не мог. Почему он усмехался — словно знал что-то такое, чего еще не знал майор контрразведки? Впрочем, вряд ли это имело отношение к поискам пропавшей коллекции…

Не заезжая к себе домой, он отправился в Никольск и провел там двое последующих суток. Полковник Сухов выразил признательность за проведенную операцию и предоставил от щедрот пятидневный отпуск. Ленинградское управление НКВД тоже не осталось в долгу и попросило новгородское руководство представить майора к награде.

Не каждый день пришельцы со стороны выявляют главарей крупных агентурных сетей. На ближайшем к городу болоте поймали Ралдыгина. Беглеца привезли в Никольск, где он расплакался и раскаялся в преступной деятельности, хотя ничего особо вредного совершить не успел.

Оперативники Замятина посматривали свысока на своих коллег — на всей троице теперь лежала печать совершенного подвига. А вывихи, переломы и ранения, полученные во время выполнения служебных обязанностей, только осветляли их и без того светлый образ.

Бутыль самогона на всю компанию вечером первого отпускного дня пришлась очень кстати.

Потом из Ленинграда прибыла комиссия озабоченных деятелей культуры и искусства. С ними — бульдозер, четверо специалистов по исследованию подземелий и взвод вооруженной до зубов охраны. Спецы спустились в лаз, где применили дробильные молотки и грубую мускульную силу. Вылезли на поверхность через несколько часов — усталые, но довольные.

Им удалось пробиться в цейхгауз! Там стояла раздавленная машина, в кабине скелет, вцепившийся в баранку. Содержимое кузова фактически не пострадало — обломившиеся балки встали углом, приняв на себя основную тяжесть обвала. Бурную радость искусствоведов омрачило сообщение, что для безопасного извлечения коллекции потребуется как минимум неделя…

Юля Черкасова вернулась к себе домой в Петропавловский переулок. Березин нанес ей визит, предварительно приобретя на базаре букет тюльпанов. Женщина смущенно улыбалась, куталась в пуховый платок, опускала глаза. Он сразу заподозрил что-то неладное.

— Что случилось, Юлия Владимировна?

— Я даже не знаю, как это назвать… — Ее разрывали противоречия, бросало то в жар, то в холод, она бледнела, но в следующую минуту покрывалась пунцовыми пятнами. — Понимаете, Олег, тут такое дело… Мой муж Владимир не погиб в 1941-м, как все думали… Он жив, я получила от него письмо… Летом 1941-го он попал в окружение под Киевом… Рядом взорвался снаряд, и его, контуженного, взяли в плен… Больше двух лет он находился в концлагере в Прибалтике — это на востоке Эстонии, городок Марту, там содержали только военных… Потом бежал, перешел с товарищами линию фронта, а когда попал к нашим, оказался в фильтрационном лагере… Зимой он обморозил ноги, одну пришлось ампутировать, другая с трудом сгибается… У органов, как выяснилось, больше нет к нему претензий, он сохранил свое доброе имя, а сейчас находится в госпитале под Кингисеппом, мне дали разрешение его забрать…

— Так это же прекрасно, Юлия Владимировна! — вскричал Олег с радостной улыбкой. — У вас снова есть семья, я так рад за вас. Вы колеблетесь? Совершенно напрасно. Немедленно бросайте все и поезжайте к мужу! Заботьтесь о нем, любите, уважайте! — Он приобнял женщину за плечи. — Вы должны радоваться и плакать от счастья. Ваш муж выжил, это самое главное! Что с вами?

— Да, я знаю… — Она всхлипнула, опустив голову ему на плечо. — Я плачу и радуюсь… Но это так неожиданно, я вся такая… потерянная.

Он пожелал ей всего хорошего, главное, счастья в личной жизни, сел в машину и поехал в Ленинград.

Дело было вечером, соседка Рита уже вернулась с работы. Она приоткрыла дверь, услышав, как он ковыряется ключом в замке.

— Надо же, Олег Иванович, вы вернулись…

«А вернулся я назад, а вернулся в Ленинград… Вот какой рассеянный…»

— У вас все хорошо? — поинтересовался Березин.

— Да, все в порядке. — У женщины был усталый вид, но она приветливо улыбалась. — Вас не было несколько дней. Вы закончили свою работу?

— Представьте себе, закончил, — радостно сообщил он, — даже самому не верится…

— Я так рада за вас, Олег… Зайдете?

— Охотно. — Он сам удивился своей решимости. Войдя в ее квартиру, он поставил на стол сетку с тугим свертком: — Это вам, Рита.

— Что это? — испугалась соседка.

— Забрал сухой паек за четыре дня. Не вздумайте отказываться, мне столько не съесть. Там тушенка, хлеб, консервы, какие-то каши.

— Ой, а я еще ваши конфеты не доела…

Он засмеялся. Не стал выслушивать слова благодарности, отмахнулся.

— Я действительно закончил работу, Рита. И, возможно, когда-нибудь расскажу, в чем она заключалась. Начальство предоставило мне пятидневный отпуск, от него остались три дня, не считая сегодняшнего. Помните, я предлагал вам погулять по парку, где-нибудь посидеть? Это время пришло. Что скажете?

— Начинаем прямо сейчас? — Она немного испугалась, сделала большие глаза. — Но у меня совершенно нет прически, нечего надеть… Нет, подождите, я не отказываюсь…

— Вам хватит часа на сборы?

— Это много…

— Отлично, я зайду через сорок минут.

— Подождите… Тут такое дело…

Он обернулся. Женщина вышла из квартиры, застыла на коврике.

«К ней тоже вернулся муж?» — не без юмора подумал Березин.

— Три или четыре ночи назад… — она колебалась, — мне показалось, я слышала странные звуки… Я проснулась ночью, боялась встать с кровати… В этом доме странная акустика, но звуки доносились с лестничной площадки — я была в этом уверена… Словно ключом ковырялись в вашей двери. Или не ключом… отмычкой. Потом что-то скрипнуло — словно дверь открылась. Мне стало не по себе. Подумала, что это вы вернулись, но как-то странно… Минут через пять снова скрип, потом щелчок — словно собачка защелкнулась. И тишина. Я смелости набралась, вышла. В подъезде никого не было, с вашей дверью все в порядке. Собралась с духом, постучала, никто не открыл. Я убежала к себе, заперлась. Утром решила, что все почудилось, еще раз проверила вашу дверь… Вы точно не приезжали ночью?

Как-то неприятно засосало под ложечкой. Он подошел к своей двери, сделав женщине знак держаться подальше. Внимательно осмотрел косяки. Потом вставил ключ, начал медленно открывать, наблюдая за растущей щелью. На всякий случай отступил за косяк, достал пистолет. Замок казался целым, если действовали отмычкой, то вполне деликатно.

Он шагнул за порог, крадучись вошел в прихожую. Для начала приоткрыл дверь в санузел, осветил его фонариком, не заходя внутрь. Помещение было маленькое, но отец много лет назад умудрился втиснуть в него старую чугунную ванну, которая стояла здесь до сих пор. Отправился дальше, на кухню, прошел в комнаты. Глянул на балкон, осмотрел окна. Заглянул в кладовку, пробежал взглядом по крупным предметам мебели — шкафам, серванту, заглянул зачем-то под кровать.

Потом вернулся в прихожую. Входная дверь была открыта. Рита стояла на коврике в подъезде, вытягивала шею.

— Все хорошо, Олег?

— Не понимаю, что вы могли услышать, — он пожал плечами. — Возможно, это были воры. Вскрыли квартиру ювелирно, хотя проще было сломать дверь. Но что они хотели здесь взять? В квартире шаром покати. Скорее всего вам послышалось. Или акустика подвела.

— Да, скорее всего. Но замок на всякий случай смените. — Она облегченно выдохнула. — Какой же у вас беспорядок в квартире… Я зайду, можно? — Она шагнула за порог. — Да, забыла вам сказать, сегодня тоненькой струйкой пошла вода из крана. Видимо, и у вас тоже. Давайте проверим? Если есть вода, то первый поход в шикарный ресторан можно заменить наведением порядка в ваших, прошу прощения, авгиевых конюшнях…

Она открыла дверь в ванную. Что-то блеснуло у женщины под ногами. Молния сверкнула в голове! Там было что-то натянуто — то ли проволока, то ли гитарная струна! Когда он сам туда сунулся, то не заметил, эта штука находилась под ногами. А сейчас блеснуло. Солнце еще не село, лучики бегали по подъезду, и в окно сочился дневной свет…

— Рита, не входите! — ахнул Олег.

Он все понял. Так вот почему эта падла Каховский ухмылялся, когда он закончил допрос! Добыл информацию о месте его проживания… Но она уже вошла. Отшатнулась, услышав его крик. Но поздно. Натянулась струна, что-то щелкнуло, упал на пол металлический предмет. Можно не сомневаться какой! Он со стоном бросился к ванной, схватил женщину одной рукой за шею, другой за талию, резко рванул назад. Четыре секунды на все про все, причем две уже прошли! Они полетели через проем в комнату, рухнули на пол. Он закрыл ее собой, Рита взвизгнула от боли…

От взрыва заложило уши. Ударная волна стегнула по пяткам. Треснула чугунная ванна, посыпалась штукатурка с потолка. Олег зажмурился. Такое ощущение, что стены заходили ходуном, и потолок вот-вот обрушится. Но нет, дом стоял. Откололась часть раковины, с оглушительным треском разбилась о бетонный пол.

Рита закашлялась. Он опомнился, скатился с нее — чуть не раздавил. Схватил за плечи, повернул к себе. Все в порядке, целая. Даже испугаться толком не успела… А ведь действительно готовили шикарный сюрприз! Он приезжал сюда в последний раз трое суток назад. Рита отсутствовала. А граната уже была. Но он не заходил тогда в санузел! Не ел, не пил — не хотелось…

— Что это было, Олег? — Она выдавливала слова с усилием, словно пробку из шампанского вытаскивала руками.

— Граната. Все хорошо, Рита…

— Граната — это нехорошо… — Она опять закашлялась. — Господи, Олег, вы мне жизнь спасли…

— А вы — мне…

Она хотела возразить, но передумала. Действительно — спасла. Он взял ее за плечо. Вставать не хотелось. Успеет еще. Ее лицо было прямо перед ним. Только теперь она по-настоящему поняла, что могло случиться. Губы дрожали, из глаз сочился ужас.

Эти глаза вдруг стали центром притяжения. Он поцеловал ее в дрожащие губы — просто так, чтобы успокоить, ничего другого. Отвлечется — забудет. Потом еще раз, теперь уже с чувством…

В подъезде кричали люди, хлопнула входная дверь. А он лежал и целовал потерявшую дар речи женщину. Это было странно, приятно, хотелось еще. Или хватит? Потом ведь не остановишься…

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg