«Чистый углерод. Алмазный спецназ - 2»

Чистый углерод. Алмазный спецназ - 2 (fb2) - Чистый углерод. Алмазный спецназ - 2 1240K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Александр Александрович Бушков

Александр Бушков ЧИСТЫЙ УГЛЕРОД Алмазный спецназ-2

— И что в них особенного, в этих брильянтах? — продолжает рассуждать мой друг.

— В том-то и дело, что ничего особенного. Чистый углерод.

Богомил Райнов. «Тайфуны с ласковыми именами».

Глава I. Беги, негр, беги

Отъехав от миссии не так уж далеко, с полкилометра, оказавшись в чахлой рощице на вершине невысокого холма, Мазур выключил мотор, откинулся на спинку кресла и достал сигареты. Времени у него хватало, так что можно было потратить четверть часика на размышления, как жить дальше. Не чья-то чуждая заимствованная мудрость или засекреченные учебники, а собственный немалый опыт прямо-таки вопиял: в подобных обстоятельствах никогда не стоит бежать очертя голову, словно карманный воришка, только что цапнувший бумажник. Бегство должно быть хорошо обдумано и грамотно просчитано, тогда и добьешься успеха…

С чего начать? Да с собственного положения и с географии.

Положение, в общем, не из скверных. Нельзя даже сказать, что охотятся конкретно на него. Конкретно на него охотится только Стробач — посланец конкурирующей фирмы, из тех, что обделены здешним сладким пирогом и рвутся к нему присоседиться. Это, безусловно, какая-то мощная контора, скорее всего, ничем не уступающая фирмочке Олеси и ее друзей: экипировка отличная (взять хотя бы эту новехонькую тачку), денег, судя по всему, отпущено немеряно, пытались даже грохнуть президента Кавулу из территориальных вод соседнего государства довольно современными ракетами — что мелкой сявке не по зубам. У Стробача, и к бабке не ходи, хватает здесь и мордоворотов, и техники — но все это вторично. Главное, они нелегалы в Ньянгатале, а значит, должны действовать с оглядочкой, потаенно, не бросаться на Мазура в местах цивилизованнее этих, прятаться по темным углам.

Меж тем Мазур — в каком-то смысле лицо официальное. Да что там, в самом прямом. У него при себе не только карточка Лесного корпуса на вымышленное имя, но и удостоверение на собственное, где он черным по белому значится адмиралом и консультантом здешнего правительства по вопросам безопасности. И вряд ли кто-то успел эти корочки отменить — президент мертв, но у властей и бюрократии хватает более важных дел, чем увольнять наемных консультантов (которые к тому же, как часто бывает, могут и пригодиться новой власти). Тем более что Олеся и компания ждут его возвращения как на иголках, прекрасно понимают, что эта ксива облегчит ему разные жизненные сложности, которые могут попасться по дороге.

А вот Алмазный спецназ, ручаться можно, ищет не его конкретно, а некоего абстрактного вора, попятившего камешки.

А им может оказаться любой из пяти, кто был в самолете. Вполне возможно, они считают, что погибли все пятеро и алмазы прихватили посторонние разбойнички, но это очень уж выгодный доклад, внесем толику пессимизма и будем думать: похитителем они все же считают кого-то из пяти. Иначе почему, если кто-то выжил, но не стал, как подобает честному человеку, пробираться к властям и шумно объявлять о себе, а канул в безвестность?

Отсюда плавно проистекает, что положение Мазура получше, чем у Стробача, но все же не райское. Пробираясь к Маджили, можно вовсю пользоваться при нужде адмиральскими корочками, а то и тоже прихваченной с собой (учитывая почтение кафров к наградам, особенно к тем, что с тарелку величиной) Звездой Свободы. Рано или поздно в том же Маджили может сыскаться кто-то, кто скажет:

— Это все благородно, господин адмирал, а вот камешки где?

Президент (как Мазур прикидывал еще перед отлетом на прииск) вполне мог поставить контролировать все дело какого-нибудь особо поверенного человечка, незаконного сыночка, любимого племянника… Президента больше нет… черт! Все, что известно о человеческой психологии (точнее, ее грязных сторонах), подсказывает: в этих условиях доверенное лицо, прекрасно зная, что отчитываться теперь не перед кем, захочет захапать алмазы сам. Что Мазуру опять-таки не сулит ничего хорошего и в случае чего жизни не обещает ни спокойной, ни долгой. Значит, нужно учитывать и этот нюанс… Плюс: как и в предыдущем раскладе, этот контролер тоже до поры до времени ведать не ведает, что ловить нужно именно Мазура. Кое для кого Мазур до поры до времени будет наподобие человека-невидимки…

Еще плюсы? От денег прямо-таки лопаются защечные мешки. В левом внутреннем кармане, в водонепроницаемом пакете — не только полученный от резидента чек, но и президентский чек, который Мазур забрал у Анки. И вдобавок вытряс всю имевшуюся при ней наличность. Алчности тут ни капли: покойникам деньги ни к чему, а для беглеца именно они — порой предмет первейшей необходимости. Инкомати — городок небольшой, но изрядно затронутый цивилизацией, там рудники, медеплавильный завод, еще несколько по здешним меркам гигантов индустрии. Имеется и отделение того самого банка, на который выданы чеки. Конечно, не стоит снимать всю кучу разом, наличкой — во-первых, обойдется гораздо более скромными суммами, во-вторых, оставит за собой такой след, что вся округа об этом будет толковать месяц — вышел из джунглей хмырь в камуфляже, сгреб в мешок триста тысяч зеленых и подался неизвестно куда. Не говоря уж о том, что такой суммы в наличности может и не оказаться… А также о том, что местные уголовнички и за денежку в тысячу раз меньше глотку перережут не моргнув. Можно поступить проще: обменять чеки на именную чековую книжку, при любом раскладе пригодится.

Теперь — география. Плюсы: до Инкомати не будет и сотни миль, там можно в два счета сесть в поезд и катить прямиком до Маджили. В Инкомати есть и немаленький аэропорт, но в его положении самолет — мышеловка. И вовсе не потому, что там может уже лежать на него ориентировка. Рановато ориентировке взяться, точно. Тут другое: багаж проверяют очень тщательно, невзирая на лица и удостоверения (район по аналогии с «прифронтовым» можно назвать «припартизанским»), — а два килограмма необработанных алмазов в сумке будут выглядеть, мягко говоря, пикантно и вопросов не вызовут разве что у дебила. Так что только поезд.

Еще плюс. Он уже выехал за пределы партизанского района. Мелкие махновские шайки, бывает, ходят и здесь, но именно что мелкие. Не такая уж большая опасность для человека непугливого — к тому же они здесь болтаются в основном для того, чтобы добывать в деревушках жратву и самогонку и не особенно стремятся лезть в драку с кем бы то ни было.

Еще один плюс, жирный. Ах, какой жирный! Эти мало затронутые цивилизацией места сотовой связью не охвачены — ну начерта местным сотовая связь? Когда что-то там мотыжат, женам в деревню звонить, чтобы пожрать принесли? Или чтобы два кума из соседних деревенек сговаривались улизнуть от своих сварливых баб и глотнуть самогоночки? А вот район Инкомати сотовой связью как раз охвачен, оттуда уже можно преспокойно звонить и Олесе, и человеку Лаврика… а впрочем, Мазур ничуть не удивился бы, окажись, что в Маджили сидит сам Лаврик собственной персоной — очень уж большая пошла игра, наш обаятельный дедушка в трогательном, чеховском пенсне вполне может оказаться впереди всех, в бурке и на лихом коне — его стиль, плавали, знаем…

Минус, имеющий прямое отношение к географии, и, если подумать, тоже довольно жирный. Широкая проселочная дорога, что виднеется вон там, впереди — единственная здесь магистраль, ведущая прямиком к Инкомати через какой-то маленький городок, название которого Мазур по его незначительности и бесполезности для их целей запамятовал напрочь. Карту… Ага, Лубебо. Других дорог, даже объездных стежек, попросту нет — по обе стороны «магистрали» начинаются густые джунгли с погаными болотами, где, как болтают деревенские, обитают даже болотный черт Качана и метровые пиявки, обожающие приманивать волшебным свистом заблудившихся путников, чтобы выпивать всю кровушку… Ну, в черта Качану и метровых пиявок пусть верят местные, а вот то, что там не только на колесах не проедешь, но и пешком не везде пройдешь — святая истина. Только булькнешь…

Вот и получается, что и у беглеца, и у охотников — одна-единственная дорога. Не смертельно, конечно, но чертовски неприятно. Гораздо лучше, когда, как в старой пословице, у беглеца одна дорога, а у погони — тысяча…

Вот, кстати, о погоне, которую пока что за неимением других засветившихся кандидатов олицетворяет пан Стробач. В общем, тоже не смертельно. Часов через несколько великан Педро его благородно отпустит, как Мазур и обещал, и пойдет наш пан на своих двоих, как Чарли Чаплин в финале какого-то фильма: без копейки денег, без всяких средств связи, вообще с пустыми карманами и, уж конечно, без орудия. Подстраховки у него не было, иначе она давно вмешалась. Телефонов-автоматов посреди этой сельской идиллии не водилось отроду и еще лет сто, надо полагать, не заведется. Нельзя исключать, что в Инкомати, а то и в Лубебо, будем пессимистами, у него остались люди, но пока он до них доберется на своих двоих, уже и солнышко зайдет. Мазур к этому времени будет достаточно далеко. Кинутся в погоню, на поиски, конечно, но в силу вышеизложенных причин вынуждены будут вести себя паиньками. Вообще-то… Здешний полицай явно его человек, но что он сможет сделать? Невелика птица. Навести нанимателей на миссию, на это его еще хватило, а вот пакость посерьезнее ему вряд ли по зубам, главное — побыстрее выскочить из зоны его влияния, а она явно скромная — местный Анискин, и не более того…

Ну, а теперь, когда раздумья над жизнью закончены, следует двигаться в дорогу. Но сначала нужно как следует обшарить неожиданно доставшийся четырехколесный трофей — вдруг найдется что-то полезное в хозяйстве, или, наоборот, нечто такое, от чего следует срочно избавиться, чтобы, чего доброго, не скомпрометировало в пути…

В самом салоне почти что ничего и не нашлось: нераспечатанная банка пепси, полупустая пачка сигарет, на заднем сиденье — две небольшие черные рации с короткими толстыми антеннами. Мазур знал эту модель, сам пару раз такими пользовался: можно поддерживать устойчивую связь километров на сто. Значит, где-то в этом районе и сообщники Стробача крутятся. Знать бы, предусмотрены ли у них сигналы, по которым одна из групп бросается на поиски и выручку, если другая, скажем, не выходит на связь в определенное время или молчит свыше, скажем, четырех часов…

Он вылез и поднял заднюю дверь багажного отсека. Вот там были закрома. Неплохой подбор снаряжения опытного путешественника: туго свернутая синтетическая палатка, если прикинуть, не менее чем человек на шесть, теплые куртки (в Африке, если кто не знает, ночью довольно прохладно), питьевая вода в пластиковых бутылях (в Африке, если хочешь быть здоров, нельзя пить из какого бы то ни было водоема), походная плитка с газовыми баллонами, картонные коробки с консервами и чем-то сублимированным в пакетах, разобранное охотничье ружье в чехле (ну да, если надоест сухпай), и еще куча всякой всячины, необходимой страннику: фонари, топорик в чехле, большая аптечка и прочее… Чтобы не возиться долго, перекладывая просмотренное, Мазур его кучей складывал на обочине — долго не залежится, народ здесь хозяйственный, любой ржавый гвоздик к делу приспособят, а уж этакую благодать… Со всем уважением к благородному напитку поставил рядом с кучей две бутылки неплохого виски, небрежно бросил на верх штабеля полдюжины журналов с голыми девочками — культурным запросам местных они отвечают гораздо больше, чем те марксистско-ленинские брошюрки в переводе на здешние языки, которыми некогда, во времена почти былинные, пытались аборигенов приобщать к идеям социализма, да так и не приобщили, не сложилось… Впрочем, и молодые белозубые янкесы из «Корпуса мира», ошивавшиеся здесь в те самые былинные времена, добились ничуть не большего эффекта со своими брошюрками о парламентской демократии и преимуществах капитализма над социализмом. Как-то, когда Мазур вспоминал под настроение те бурные (и чуть дурные, что уж там) времена, у него осталось впечатление, что местные приняли брошюрки, те и эти, а также прочую агитацию с обеих сторон как некое неопасное явление природы наподобие легкого града (он и в Африке иногда случается). Град пропал — аборигены философски пожали плечами и вернулись к занятиям тысячелетней давности…

Он оставил в багажнике только блок сигарет (своих оставалась полупустая пачка, а до магазина или хотя бы придорожной лавчонки когда еще доберешься), упаковку пепси — и все коробки с патронами для германских стволов банды Стробача. Уж их-то на обочину выбрасывать не стоило, чтобы не усиливать милитаризацию Африки, и без того достойную сожаления. Скоро по сторонам дороги потянутся болота, вот туда и вышвырнуть к чертовой матери…

Остался один-единственный предмет напоследок, потому что примостился в самом углу: большая картонная коробка без всякой маркировки, этак полметра на пол метра. На вид ничего зловещего в ней не было.

Половинки крышки были заклеены лишь кусочком липкой ленты, и Мазур ее вмиг перерезал коротким лезвием швейцарского ножа. Заглянув туда, удивленно поднял брови. Потом, не колеблясь, запустил в коробку обе руки и вытащил хреновину весом килограммов в десять.

Ну очень интересная была хреновина, право слово. Короткий толстый цилиндр с ручкой для переноски наверху, матово-серого цвета, с торцов и еще в четырех местах украшенный интернациональным знаком радиационной опасности: черный трехлопастный пропеллер в желтом круге. Для грамотных были и надписи на четырех языках: «Опасность! Радиация!» — английский, французский, кажется, португальский и один из местных. Вокруг всего цилиндра, по линии разъема, и сверху и снизу, красовалось с дюжину маленьких проушин, явно отлитых заодно с вместилищем.

Подобных проушинок Мазур вдосыт насмотрелся на других предметах, сплошь и рядом никаким боком не связанных с радиацией, и прекрасно знал, для чего они служат — для опечатывания. Ага, вот и пластиковый пакет с пучком коротеньких проволочек, и такой же мешочек с пломбами, и никелированные щипцы-пломбир, которые должны были оставить с обеих сторон печатей оттиск герба республики.

По правде говоря, ребус был нешуточный. На кой черт Стробачу контейнер с чем-то радиоактивным? Самое последнее, что может понадобиться в данной ситуации — а точнее говоря, нахрен не нужно. Не более чем зонтик от солнца в Антарктиде.

Какое-то время Мазур стоял в тягостной задумчивости, а если честно — в полной обалделости. Эта штука настолько не вязалась со всем окружающим и происходящим… И тем не менее она зачем-то присутствовала, зачем-то ее взяли в поездку, куда берут только необходимое. Загадка. Сейф с ключом внутри…

Цилиндр не опечатан? — что раз. Три массивные накидные застежки не защелкнуты. Может это означать, что внутри ничего нет? Может. А может и не означать, поди догадайся, что там Стробач собрался учудить в очередной раз…

Как любого нормального человека, Мазура нисколечко не тянуло без прямого приказа совать нос в коробку, помеченную знаками радиационной опасности. Но и оставить загадку неразгаданной он не мог из чисто прагматических соображений: если у противника обнаружилось что-то непонятное, его непременно следует изучить, это одно из правил ремесла. Контейнер не запечатан… Защелки не задвинуты…

Мазур приподнял обеими руками тяжелый контейнер и как следует потряс. Ни малейшего звука изнутри. Либо там ничего не было, либо что-то туда утрамбовано так плотно, что не шелохнется. Но пломбы не наложены… Защелки болтаются свободно…

И Мазур решился. Достал из ножен кинжал и лезвием приподнял крышку, так, чтобы вмиг опустить, если узреет что-то непотребное.

Ничего. Пусто. Если честно, обалделости только прибавилось. Вообще-то урановые залежи в Ньянгатале есть, их обнаружили в глухих местах на восточной окраине страны каких-то полгода назад, разведку еще, собственно говоря, и не проводили — но все, кого это может заинтересовать, насторожились, конечно, в первую очередь владельцы здешних природных богатств — любой из них с превеликим удовольствием добавит в свои закрома еще и уран. Итак?

Единственная логически непротиворечивая версия — Стробачу поручили добыть еще и образцы урановой руды. Вот только в жизни так практически не случается, чтобы серьезные люди поручили серьезному человеку сразу два таких задания. Это все равно что приказать Штирлицу: «Максим Максимыч, сходите стащите из сейфа у Геринга схему противовоздушной обороны Берлина, а на обратном пути сделайте крюк и подожгите здание гестапо». Нереально. Нежизненно. Даже Голливуд, пожалуй, не взялся бы за такую залепуху. К тому же в наши продвинутые времена уран ищут не киркой и лопатой, а с помощью довольно сложной и объемной аппаратуры. А в машине не было не только ее, но и паршивого дозиметра. Предположить, что все это — у сообщников? Давненько уж нас учит старина Оккам не умножать сущности сверх необходимого. Тогда?

Мазур стоял, таращился на открытый контейнер, как известный рогатый скот на известную деталь двора. В голове что-то такое помаленьку брезжило… брезжило… брезжило… Объем контейнера с чем-то упорно ассоциируется… ассоциируется упорно… с каким-то другим объемом…

И тут его осенило. Мазур выругался — затейливо, восхищенно, в тридцать три загиба, морского черта и якорь в известное вместилище. Не теряя времени, метнулся к переднему сиденью, вытащил из сумки прочный пластиковый пакет с драгоценными опломбированными мешочками…

Целиком пакет в контейнер не лез. Сноровисто, без излишней суеты Мазур принялся перекладывать гуда мешочки по одному. Шестнадцать… девятнадцать… двадцать пять… Все прекрасно поместились.

Мазур закрыл крышку, с усилием защелкнул тугие застежки. Отлично уместилось. Конечно, если контейнер потрясти, мешочки, наполняющие его только наполовину, застучат-зашуршат, но какое это имеет значение на фоне общего замысла? Не гениального замысла, но безусловно придуманного кем-то весьма и весьма неглупым.

Перевернув набок картонный ящик, он достал то, чего прежде не заметил, поглощенный исключительно контейнером. Файлик из синего пластика. Лист плотной бумаги: герб республики, гриф министерства геологии, департамент перспективных разработок, указаны телефоны и факсы. Доктор Лоренс Смит, эксперт означенного департамента, транспортирует в министерство геологии республики первые образцы руды, полученные при разведке в Окочелонго. Ввиду особой важности миссий всем военным и гражданским властям, а также силам правопорядка и любым другим организациям оказывать необходимое содействие. Три непонятных штампа (возможно, какие-то здешние «секретки»), три внушительные печати, две витиеватые подписи с указанием немаленьких должностей подписавших — один из Министерства геологии, другой из Министерства внутренних дел.

Мазур торопливо полез во внутренний карман за паспортом Стробача, прихваченным из чистой вредности, чтобы осложнить пану странствия по Африке: это в Штатах паспорта не нужны, а в куче других стран, в том числе и в Ньянгатале, отношение со странниками без документов не самое благожелательное. Он забрал паспорт, так и не заглянув в него, отложив на потом — не горело. Ну да, Лоренс Смит. То-то он на фотографии в очках — ив кармане у него лежали эти самые очки с простыми стеклами, которые Мазур не увидел смысла конфисковывать. Ну да, доктор в очках внушает гораздо больше уважения, чем доктор без очков, научному доктору испокон веков очкастым быть положено, как африканскому президенту положено казнокрадствовать.

Мазур мысленно снял шляпу перед тем, кто это придумал. Вряд ли сам Стробач — все же мозги недотягивают. Но умен человек, умен, выпади случай встретиться — бутылку поставил бы, и не бормотухи. Совершенно неважно, поддельная сопроводиловка или сляпана кем-то продажным. Такой контейнер можно провезти через всю страну, открыто держа под мышкой — все будут разбегаться, а уж срывать печати и лезть внутрь не посмеет ни одна живая душа — есть подозрения, даже получив прямой приказ с самых верхов. Впрочем, через всю страну не обязательно, как не обязательно и Мазуру — достаточно добраться до Маджили. Разница только в том, что алмазы, если их привезет туда Мазур, из страны вывезут на одном из самолетов Олесиного концерна, которые здесь как-то досматривать не принято. А; хозяева Стробача, скорее всего, обеспечат какое-нибудь паршивенькое с виду, ничем не примечательное рыбацкое суденышко, каких в Маджили не перечесть. Запихнуть в поганый мешок, сунуть в трюм под груду вонючих сетей — и ищите ваши камушки хоть до конца времен. Нет, чертовски умно придумано, такого противника нужно уважать, респект…

Дальнейшие действия много времени не заняли. Мазур сжег внушительную сопроводиловку, потом паспорт Стробача (что потребовало больше времени), старательно растер пепел подошвой высокого ботинка по земле — и никаких следов доктора Смита не осталось. Не было никакого доктора Смита. Есть сильные подозрения: если о таковом запросят одну из соседних стран, которая якобы этот паспорт выдала, оттуда с недоумением ответят, что знать такого не знают — ксива у Стробача наверняка липовая. Бывают, конечно, липовые ксивы, чьи данные вносятся в серьезные официальные документы — но в тех случаях, когда человек работает на государство, и необходимо именно так его залегендировать. А Стробач трудится на частника, пусть и богатенького — а такие, как он, от таких, как Стробач, в случае чего отрекаются, бровью не поведя… Петух кукарекнуть не успеет.

После чего Мазур вскрыл пакетики и старательно опломбировал контейнер по всем правилам. Получилось гламурненько. Положил в сумку, подергал за лямки — сумка прочная и не такое выдержит. Ну вот и все, делать тут больше совершенно нечего…

Обходя машину спереди, чтобы сесть за правый английский руль, он мельком бросил взгляд в сторону миссии и увидел, что оттуда, отчаянно пыля, несется машина. Вот уже можно рассмотреть, что это тот самый принадлежащий миссии джип с брезентовым верхом, а водитель устрашающих габаритов прямо-таки упирается макушкой в потолок — и это, конечно же, дядя Педро, такая громадина тут одна.

Мазур особенно не встревожился — не походило пока, чтобы случилось что-то плохое, отсюда видно, что в миссии все о’кей. Однако привел себя в состояние «боевая готовность номер один» — в нынешних непростых жизненных условиях можно ждать чего угодно.

Ветеран Второй мировой — такой у него был вид — остановился в метре от Мазура, немилосердно скрежеща шестернями в коробке передач. Дядя Педро грузно выругался из-за руля. Особой тревоги на его широкой, как сковородка, изуродованной физиономии Мазур не увидел, но некая обеспокоенность все же присутствовала.

— Случилось что-то? — спросил он первым.

— Уф! — шумно выдохнул Педро. — Хорошо, что вы еще не уехали, на дороге я вас на своей таратайке никак не догнал бы. Из миссии ж отлично видно было, что вы тут стоите… Случилось… Вроде бы и ничего такого не случилось, однако ж произошло нечто такое, чему в наших местах и происходить вроде бы незачем. А такое всегда неспроста… а может, и не к добру.

— Что? — тихо спросил Мазур.

— Еще утречком, позавчера, пришел к нам один тип и попросил приюта дней на несколько, — сказал дядя Педро. — Ну, как мы можем отказать? Средних лет такой фусу, одет бедненько, но чистенько, с торбой на плече. Он не рассказывал, откуда, куда и зачем, а я и не спрашивал — не положено у нас, по себе знаете… Ну, крестик висит, службу знает, мессу стоять умеет… Живет себе тихонечко, как та мышка, и не видно его, и не слышно. А есть у нас, надобно вам знать, такой парнишка — Жуан. Шустрый парнишка, остроглазый, к учености тягу имеет, что не так уж и часто встречается… Так вот. Вскоре после того, как вы уехали, подбегает он ко мне, тараторит возбужденно: «Дядя Педро, дядя Педро, тот молчун сидит у себя и в рацию разговаривает». Оказалось, Жуан проходил мимо и услышал, что внутри потрескивает что-то необычно. Заглянул украдочкой — а тот тип сидит в углу и говорит что-то в маленькую рацию, совсем маленькую, таких он не видел — видел только те, что солдаты за спиной носят…

— Минуточку! — вскинул ладонь Мазур, чуть ли не бегом бросился к машине, распахнул заднюю дверцу и вернулся с одной из раций:

— Вот такая?

Педро присмотрелся:

— Чего только люди ни придумают, чтобы письма не писать, как испокон веков Господом заведено… Сам я ее не видел. Но Жуан очень похоже описывал: коробочка черная, поменьше книги, но потолще, и палочка торчит… Что он говорил, Жуан не расслышал — побежал ко мне. И правильно сделал. Такие вот забавы — это уже мирские дела, кои к нам в миссию тащить из большого мира категорически не полагается. Мы — отдельно, а мирские дела — отдельно. Вот я и пошел к нему, не откладывая. Не подумайте ничего такого: просто хотел кротко вразумить Божьим словом. Объяснить человеку, если не понимает сам, что мирскими делами за пределами миссии заниматься следует. Сказать: вот тебе Бог, а вот порог, милый, гостеприимство наше не безгранично, а доброта наша не слепа… Только он, видимо, меня увидел раньше, выпрыгнул в окно с противоположной стороны, торбу забыв прихватить, и припустил в джунгли так, будто за ним болотный черт Качана гонится, да не один, а с родней…

— И чем кончилось?

— А чем могло кончиться? — пожал причетник могучими плечами. — На кулаках я б десять таких мозгляков вразумил, а вот в беге слаб, староват… Так и сбежал он в джунгли. Одно я вам скажу точно: тому гостю, что все еще полеживает связанный, он уж точно не друг. Мы же гостя не караулили, зачем, куда он денется? Меня узлы вязать отец учил, а он всю жизнь плавал в матросах. Будь у мозгляка такое желание, он бы десять раз мог незаметно для нас всех туда прокрасться и веревки перерезать. А он не стал. Значит, они не вместе. И знаете что? Совершенно непонятно пока, какой он: то ли благонравный вроде вас, то ли скверный вроде гостя… Ничего о нем неизвестно, только то, что по рации говорил, а это ж еще ничего не доказывает…

Резонно, подумал Мазур. И то, что разговор по рации ничего еще не доказывает, и то, что незнакомец явно не имеет отношения к банде Стробача. Фигур на доске прибавляется, какая-то третья сила объявилась… или какая она по счету, если вдумчиво прикинуть?

Черт, неизвестно толком, сколько все же точно на доске игроков…

— Кто он там ни есть, а я отчего-то подумал, что знать вам про него нужно…

— Спасибо, дядя Педро, — сказал Мазур. Спохватился. — Да вот, кстати. Не заберете ли все это? В миссии пригодится. Все равно ему на обочине валяться, пока не растащат…

— Отчего же не забрать? — без всякого жеманства сказал дядя Педро. — При нашей бедности все пригодится… — он присмотрелся, взял с верха штабеля журналы с девками и решительно запустил их в джунгли. — Кроме вот этого. За этих несчастных девиц, коих Господь обделил одеждой, отец Себастьян мне бы выписал…

А вот на две бутылки неплохого виски, Мазур подметил краем глаза, он посмотрел совершенно иначе. И что-то не торопился швыряться ими в джунгли. Ручаться можно, они-то в миссию попадут — но, безусловно, втайне от постороннего глаза…

— Помочь вам все погрузить? — спросил Мазур.

— Спасибо, сын мой, сам обойдусь, — сказал причетник. — Силушки еще бог не лишил, что тут той работы…

Похоже, подозрения Мазура насчет виски подтверждались полностью. Ни к чему причетнику свидетель, видевший бы, что он прихватил еще и виски: он, конечно, не думает, что Мазур вернется потом на него ябедничать, ему просто перед Мазуром чуточку неудобно — все же слуга Божий.

— Ну, тогда поеду я, наверное, — сказал Мазур.

— Да уж лучше ехать подальше, когда в окрестностях происходят… непонятности. С детства не люблю непонятностей. А вы?

— Тоже, — сказал Мазур… — Ну что ж, прощайте, дядя Педро, и спасибо за все.

— Бога благодарите, сын мой, — его лицо вдруг словно бы осветилось неожиданным озарением. — А знаете что? Прочитаю-ка я, как уедете, насчет вас молитву «Об избавлении от внезапной и неожиданной смерти». Очень старая молитва, еще прадеды наши ее читали — и ведь помогает, как все искренние молитвы Господу. Вы, сын мой, конечно, не католик, но вряд ли Господа заботят такие пустяки… — он ухмыльнулся не без лукавства. — Вещует мне то ли сердце, то ли жизненный опыт, что вы как раз из тех людей, которым эта молитва более чем другим необходима…

Мазур пожал плечами и ухмыльнулся так, что это можно было истолковать добрым десятком способов. Рукопожатие великана, как и следовало ожидать, чуть пальцы не склеило. Уже отъезжая, Мазур увидел в зеркало заднего вида, как дядя Педро широко перекрестил дорогу, машину, его.

И Мазур в который уж раз задал себе грустно-философский вопрос: ну отчего во время его странствий по глобусу хороших людей всегда встречалось раз в сто меньше, чем всевозможных подонков?

И в который уж раз привычно ответил сам себе: потому что ремесло такое. К тому и сводится, чтобы лезть главным образом в те места, которые хорошие люди обычно обходят стороной — а вот подонки там бродят стаями. Мало того, ремесло еще в том и состоит, чтобы сплошь и рядом старательно искать именно подонков, водить с ними дружбу, пить виски, корешиться всячески, играть одного из них со всем прилежанием…

Хорошо еще, что порой оборачивалось так, что выпадал случай кого-нибудь из этих подонков убивать — благо они часто пытались сделать это первыми, так что моральных терзаний не было…

Глава II. Первые дорожные впечатления

Как только справа показалось почти вплотную подступавшее к дороге болото, Мазур остановил машину и переправил в мутную зеленоватую воду, из которой кое-где торчали кочки бледно-зеленой травы, весь боезапас Стробача, оставив себе только две гранаты — хозяйственный Стробач и их прихватил, справедливо полагая, что в африканской глубинке могут оказаться не лишними. В этом отношении мысли у них явно шли параллельным курсом: Мазур давно был знаком с этой маркой, несколько раз применял. Небольшая, кругленькая — ладная бельгийская игрушечка, способная вмиг выбросить в окружающий мир триста стальных шариков, косящих вокруг все живое. Для некоторых случаев — незаменимый инструмент.

Ну вот. Принес, так сказать, подарок болотному черту Качане. Где-то в самой глубине души (в са-а-а-мой…) конфузясь над собой, Мазур, уставясь на унылое болото, негромко сказал:

— Тале пачулама, Качана…

Что означало: «Вот тебе подарок, Качана». Болотный черт, конечно, был фигурой непривлекательной, и сожранных путников за ним, согласно местному фольклору, числилось немалое количество, но в то же время подарки он любил не меньше, чем какой-нибудь среднеазиатский секретарь обкома. Любые. В точности как сибирские духи, готовые удовольствоваться и ружейной гильзой, и яркой тряпочкой. Лишь бы от чистого сердца, со всем уважением. Знающие люди уверяли, что за подарок он может запросто одарить везением (ну, не постоянным, так сказать, одноразовым) — а уж оно Мазуру было сейчас необходимо, как воздух.

В более цивилизованных местах он первый посмеялся бы над собой — но здесь была Африка. Особая вселенная. Материалисты вправе думать, что им угодно, но пару раз во время прошлых африканских командировок (да и в этой) Мазур не во сне, а наяву нос к носу сталкивался кое с чем, что нельзя было назвать иначе, как чертовщиной — и нельзя было объяснить ни белой горячкой, ни внезапным приступом шизофрении. Это Африка, господа мои, здесь всякое бывает, даже то, чего не бывает…

Сел в машину и тронул с места без резких стартов. Следовало еще многое обдумать — благо очень уж спокойно, комфортно, можно сказать, думается на пустынной дороге в африканской глуши.

В первую очередь — загадочный радиолюбитель из миссии. Ничего особенно сложного, не бином Ньютона. Вполне может оказаться старой, насквозь знакомой, несчетное число раз применявшейся по всему глобусу ухваткой: если район поисков слишком большой, чтобы оцепить его полностью, сплошь и рядом вставляют наблюдателей в несколько точек на тех маршрутах, где беглец или беглецы могут появиться вероятнее всего. Затраты минимальные, а результат может получиться отличный.

Так что нельзя исключать, что миссию посетил один из таких наблюдателей. В любом случае это не человек Стробача, тут дядя Педро совершенно прав: он и не подумал освободить Стробача, хотя имел к тому и время, и возможности. Человек Стробача непременно опознал бы машину пахана.

Если это наблюдатель от официальной погони, то бишь Алмазного спецназа — скверно. Он наверняка видел Мазура, видел, на какой машине тот уехал. Рация у него имеется. Так что впереди возможны любые поганые сюрпризы — ив том случае тоже, если не шпик службы безопасности Алмазного спецназа, а человек кого-то из насквозь «неофициальных» конкурентов. Любой из конкурентов, кого бы он ни представлял, для Мазура одинаково опасен. И его непростую житейскую ситуацию облегчает лишь то, что возможности у охотничков очень уж разные: государство в лице Алмазного спецназа прет в открытую, поднимая при нужде целые воинские подразделения и эскадрильи вертолетов, а частники, воз Стробача хотя бы взять, действуют мелкими группами, не в состоянии устраивать облавы, проверки на дорогах и прочие доступные лишь государству методы. Что делает их во сто раз менее опасными, чем ребятишек с изображением алмаза на рукаве.

В охотниках наверняка числятся не только Алмазный спецназ и та фирма, на которую работает Стробач. Прошло достаточно времени, чтобы известия о падении самолета и о том, что некто пока не установленный скрылся с двумя килограммами алмазов, широко распространились в узких кругах. Заведения вроде алмазных приисков всегда набиты чужой агентурой: экономический шпионаж временами бывает крупнее «классического», озабоченного чертежами новых ракет, военными аэродромами и тому подобным. И персонал прииска, и Алмазный спецназ, и его служба безопасности набраны не из ангелов, а из живых людей — а людям бывают свойственны самые разные пороки, среди которых одним из главных можно считать златолюбие. К тому же дело происходит в Африке, где коррупции, мягко скажем, чуточку побольше, чем в какой-нибудь благонравной Швейцарии. Теоретически рассуждая, даже прилежные и безукоризненные господин Абди и господин Лабранш могут с той же методичностью и старанием, с каким возятся с алмазами, сливать информацию на сторону. Вряд ли жалованье у них такое уж заоблачное — да вдобавок сплошь и рядом и люди с заоблачным жалованьем считают, что не грех бы и подработать на стороне. Так что следует заранее считать, что охотников немало, и, как полагается в таких случаях, шарахаться от каждого куста…

Мазур фыркнул — вспомнил, как на одной вечеринке Лаврик травил стопроцентно достоверные байки из истории разведки. Двести с лишним лет назад датский посланник в Стамбуле (между прочим, настоящий барон) мало того, что снабжал секретной информацией родную державу, как и положено было дельному дипломату в те времена, когда дипломаты поголовно были еще и шпионами — продавал добытые секреты (и не только турецкие) еще и всем без исключения европейским разведкам, работавшим в Стамбуле. Лаврик рассказывал еще, что во время войны 1812 года оборотистый барон проявил высший пилотаж — снабжал секретной информацией и русских, и французов, причем важной, толковой, серьезной. Что, безусловно…

Та-ак!

Мазур стал притормаживать. Слева на обочине широкой пыльной дороги, с обеих сторон окаймленной редкими пальмами и обширными болотами, стоял размалеванный в камуфляжные цвета «лендровер», а рядом — трое аборигенов в камуфляже, берцах, с синими погонами и в синих беретах. Двое — с германскими штурмовыми винтовками с примкнутыми штыками, третий — со здоровенной револьверной кобурой на пузе. Еще издали, завидев Мазура, один из солдат шагнул на дорогу и недвусмысленно, на манер шлагбаума вытянул поперек винтовку. Пришлось затормозить.

Вот в такие минуты мозг и начинает работать со скоростью хорошего компьютера. Может, это обычный патруль сиволапой пехоты, каких немало болтается в подобных районах, где не так уж и далеко гоняют очередных партизан. А может, и замаскированные охотнички. Минус: он один, а их трое. А ему, увы, не сорок и даже не пятьдесят. Плюс: ему еще не семьдесят. Еще плюс: пейзаж таков, что сразу видно: засаде просто было бы негде укрыться… ну, разве что засесть в болоте с аквалангами и перископами, но от местных не стоит ожидать такой технической изощренности. Еще плюс: дорога в оба конца пуста, как лунная поверхность, так что в случае чего никаких свидетелей не будет. Итог вычислений: один-единственный минус (к тому же довольно бледненький) и целых три плюса. Приятная пропорция, предоставляющая немалые шансы…

Уже просчитав возможное жесткое развитие событий, Мазур умышленно остановил машину на противоположной стороне дороги — с этого места все трое были у него как на ладони. Ремешок кобуры отстегнут, патрон в стволе, пистолет снят с предохранителя — как и лежащий на пассажирском сиденье стволом к окну автомат.

В подобных ситуациях следует вести себя барственно. Опустив стекло левой дверцы, откинувшись на подголовник, уставился на троицу надменно, свысока. Он нарочно остановился не напротив «лендровера», а не доезжая пару метров. Чтобы их главный, когда пойдет к нему, не заслонял своих обормотов от возможного огня.

А он пойдет. Будь на месте Мазура брат-абориген на раздолбанной таратайке, патрульные наверняка давно бы уже орали, чтобы вытряхнул свою задницу из машины и встал перед ними, как лист перед травой. Но, во-первых, машина у Мазура была новенькая и весьма недешевая, а во-вторых, он был белым. Это уже требовало совершенно другого стиля поведения.

Так и есть. Они переглянулись, такое впечатление, мысленно почесали в затылках, потом тот, с револьвером, как и ожидалось, пошел к Мазуру через дорогу — правда, не кинулся все же на полусогнутых, а шагал в явных попытках соблюсти некое собственное достоинство: мол, пусть там и белый в хорошей машине, но армия есть армия, аристократия Африки. Ну да, судя по беретам, погонам, кокардам и полному отсутствию шевронов-нашивок — самая сиволапая пехота, никоим образом не гвардейская. Впрочем, господ гвардейцев и не стали бы выпихивать на патрулирование дорог в глуши, они народ гордый. На погонах нечто вроде не особенно и презентабельного серебряного трилистника — ага, капрал…

Мазур молча ждал, взирая крайние надменно. Капрал склонился, заглянул в машину, моментально зацепился взглядом за автомат.

Нахмурился, правая рука опустилась вниз — нет, револьвера он не достал, но явно держал руку на кобуре: что ж, вполне разумная предусмотрительность. Правда, своим солдатам он ничего не крикнул, они стояли с винтовками наперевес, но в Мазура не целились — идеальные мишени, если кто понимает…

Капрал с неприязненным лицом что-то коротко пролаял. Знать бы еще что. Мазур сказал, лениво растягивая слова:

— Не понимаю. Может быть, по-английски говорите?

— Откуда оружие? — спросил по-английски капрал.

— Из арсенала, — сказал Мазур.

— У нас в арсеналах таких нету, — настороженно сказал капрал. — Я закончил сержантскую школу, все системы знаю…

Сметливый парнишка, великодушно отметил Мазур. И сказал небрежно:

— Это в ваших арсеналах нет. А в наших найдется много такого, о чем вам в сержантской школе и не рассказывали.

— Это где? — с некоторым любопытством спросил капрал.

Мазур извлек свое роскошное адмиральское удостоверение, как самое полезное в данной ситуации, поиграл им, не раскрывая, потом распахнул и снизошел до того, что вытянул руку с ксивой в сторону капрала, полагая, что уж читать-то в сержантской школе наверняка учат. Капрал вытянул шею, прищурился, вчитываясь издали. Кинул взгляд куда-то через плечо Мазура, и на его лице явственно отразилось разочарование. Ход его мыслей Мазур прекрасно понял: чтобы не напрягать глаза, капрал охотно подошел бы к машине со стороны Мазура — вот только Мазур нарочно остановился вплотную к пальме, так что ни сам не мог открыть свою дверцу, ни подойти к нему не было возможности. Проделано это было с практическими целями — чтобы все трое так и остались по одну сторону от него. Как правильным мишеням на обычном стрельбище и положено…

Зрение у капрала, надо полагать, было хорошее — он, по лицу видно, удостоверение прочитал, и в лице у него что-то явственно изменилось, появилось интернациональное, свойственное всем военным без исключения, в какой бы точке глобуса ни обитали, почтение сержанта перед генералом (ну, в данном случае, адмиралом, но разницы никакой).

— Полагаю, этого достаточно? — холодно спросил Мазур, пряча удостоверение в карман.

— Конечно, сэр, — сказал сержант надлежащим тоном. — Потом спросил чуть удивленно: — Что же вы ездите в одиночку? Места тут беспокойные, бывает опасно…

Руку с кобуры он убрал уже давно.

— Служба, — сказал Мазур. — Вы человек военный, должны понимать.

— А что за служба? — не сдержавшись, из чистого любопытства выпалил капрал, тут же опомнился, понурился.

— Вас что, не учили в сержантской школе, что такое военная тайна? — ледяным тоном осведомился Мазур.

— Учили… — таращась в землю, убитым тоном сообщил капрал.

— Давно служите?

— После школы — два с половиной года, — прилежно доложил капрал с таким видом, словно надеялся, что все обойдется.

— Ну, тогда сами должны многое понимать, — сказал Мазур. — Представляете, во что превратится армия, если адмиралы будут рассказывать капралам о секретных операциях, которые проводят?

— Так точно, сэр!

— И во что же, как по-вашему?

— Простите за выражение, в бардак, сэр. — Ну вот, вы сами все понимаете… — сказал Мазур. — У вас есть ко мне еще какие-то вопросы?

— Никак нет, сэр! Счастливого пути! Дальше уже не шалят, так что можете чувствовать себя спокойно…

— Я знаю, — кивнул Мазур, поворачивая ключ зажигания. — Удачи!

Ну вот, подумал он, отъехав метров на двести. Первая встреча с властями в роли похитителя бриллиантов а-ля Буссенар прошла как нельзя более удачно…

Или нет? Поскольку все в мире относительно, а мастерство спецслужб по части всевозможных спектаклей общеизвестно, все только что происшедшее могло оказаться как раз спектаклем, декорацией. Капрал, не исключено, вовсе не капрал, а, скажем, капитан, закончивший нечто посерьезнее сержантской школы (возможно даже, в Европе), ну, и его подчиненные — вовсе не сиволапая пехтура. И затеяно все для того, чтобы зафиксировать появление Мазура на сцене — ну, а брать его можно в том же Лубебо, где в некотором смысле комфортнее…

Или нет? Здоровая мания подозрительности, конечно, должна присутствовать всегда, в их веселом ремесле без нее не обойтись — но и доводить ее до абсурда не стоит. Можно было поступить гораздо проще, не заморачиваясь сложными спектаклями: скажем, выезжая за очередной поворот, Мазур видит преградившую ему дорогу роту солдат с парочкой броневиков — а сверху, до кучи, объявляется еще и военный вертолет, а то и парочка. И все, абзац котенку. При таком раскладе Мазур от них ни за что ни отбился бы не то что сейчас, но и в свои бравые лет тридцать, повязали бы, как пучок редиски. Глупо думать, что охотникам не пришел бы в голову такой надежнейший вариант. Так что будем считать, что капрал — он капрал и есть…

Потом мысли вернулись к радиолюбителю из миссии. Могло быть и еще одно объяснение, крайне выгодное для Мазура. Тот тип был не заброшенным на одну из «ключевых точек» наблюдателем охотников за Мазуром (ну, точности ради — похитителем алмазов, вряд ли они уже знают, что спер их именно Мазур), — а соглядатаем, отправленным просматривать издали за Стробачем его нанимателями. Поскольку за Стробачем, как за любым на его месте, просто необходим потаенный присмотр. В алмазном бизнесе идеалистов и романтиков столько же, сколько в спецназе, то есть — ноль целых, ноль десятых. И уж тамошние-то ребятки прекрасно знают все о сложностях жизни и ее соблазнах.

Стробач — не благородный подвижник, служащий какой-то светлой идее бескорыстно и яростно. Вовсе даже наоборот: наемник без малейших моральных принципов, хватающийся за любую работу, где можно прилично подхалтурить, не разбирая, насколько она грязная. Только прекраснодушный идеалист и романтик может думать, что такой человек, заполучив в белы рученьки пакет с двумя килограммами не обработанных алмазов, потащит его своим хозяевам, как натасканный спаниель подстреленную утку, которую не имеет права сожрать сам, даже если слюнки текут. Получится, и к бабке не ходи, с точностью до наоборот. Покойная Анка не открыла никаких Америк, выдвинув идею: «Надо взять камни себе и смыться с ними подальше». Эта идея родилась на свет наверняка еще в древние времена — как только появились ценности, с которыми можно было смыться, обманув своих доверителей. И проявляла себя в истории человечества несчитанное число раз — хотя точно никто, разумеется, не считал, еще и потому, что подобные предприятия сплошь и рядом проворачиваются в глубокой тайне…

Так что у хозяев Стробача нет никаких оснований ему доверять — зато есть все основания полагать, что он может попытаться растаять в роковой пропащности, как выражался классик, прихватив добычу ценой во много миллионов. Вполне возможно, Стробач и в самом деле собирался играть честно, отстегнув Мазуру двадцать пять процентов. Такое предложение никогда не сделал бы честный служака, в чьи обязанности входило доставить пославшим его алмазы до последнего камешка — и как раз сделал бы персонаж, собравшийся с камешками слинять.

Еще немного подумав, Мазур пришел к выводу: если тип из миссии и в самом деле следил за Стробачем, для Мазура в этом нет никак их выгод, как он сначала опрометчиво решил. Ни малейших. Наоборот, теперь этот тип знает, что Мазур уехал на машине Стробача, знает Мазура в лицо — и имеет нешуточные основания подозревать, что камушки как раз у Мазура. А значит, довольно быстро к охоте за Мазуром подключатся новые участники, о которых он и понятия не имеет, кто они такие. Что еще хуже, от этих адмиральским удостоверением не отмахаешься, плевали они на любые удостоверения, хоть президентские — они не отсюда, не из этой страны, все здешние козыри, которыми можно на них воздействовать — пуля в лоб…

Что тут можно придумать? Только одно: избавиться от машины, потому что высматривать будут в первую очередь ее и расспрашивать будут в первую очередь о ней. Попробовать купить в Лубебо другую — жуткая дыра, но неужели там не найдется машины на продажу? Наверняка это будет жуткая развалюха, но тут уж не до шика — лишь бы дотянула до Инкомати, и ладно. Или… Если меж Лубебо и Инкомати есть автобусное сообщение, сесгь на автобус (брр! знал он здешние автобусы). Испытаньеце, конечно, будет еще то: древняя развалюха, набитая народом, отроду не слышавшим о мыле и дезодорантах, а также всем, что только можно себе представить: живой домашней птицей, связанными визжащими поросятами… В свое время через одну страну отсюда он ехал в провинции в таком автобусе в компании не только всего вышеперечисленного, но и козы, за время пути насыпавшей в автобусе доброе ведро катышков, что всех, кроме Мазура, только веселило. Ладно, провинциальный автобус — далеко не самое тяжкое испытание из тех, что выпадали ему в жизни, не смертельно, можно перетерпеть. Чуточку хуже другое: как ни прикидывай, а когда он устроит в Лубебо все свои дела, настанет ночь — и придется заночевать в городишке (найдется же там пусть убогая, но гостиница, (они обычно имеются даже в таких городишках). И никак иначе: только самоубийца может пускаться в дорогу по африканской глуши ночью, имея при себе два килограмма алмазов. Можно напороться на партизан, на ночных дорогах хватает и разбойников (часто это одни и те же персонажи). Никто, конечно, не поджидает персонально его, с алмазами — но в игру может войти нелепая случайность.

Для него есть еще одна угроза, которую тоже следует занести в список непонятностей, подстерегающих по пути. Угроза, вызванная, что даже чуточку обидно, примитивнейшим невежеством. Здешние разбойнички, как он слышал — народ, в общем, не кровожадный, и ограбленных обычно отпускают, правда, сплошь и рядом в костюме Адама (мужчин, в первую очередь, женщинам обычно приходится задержаться без всякого своего желания). Предположим, попадись он разбойничкам — получится сущая трагикомедия. Удостоверения бесполезны — потому что эта публика поголовно неграмотна. И по причине дремучего невежества в массе своей представления не имеет, что означает черный трехлопастный пропеллер в желтом кружке, а слова «радиация» не слышала отроду. Поэтому контейнер преспокойно и без колебаний тут же вскроют… Действительно, трагикомедия.

Он, видя по спидометру, что оказался достаточно близко от цели, еще раз сверился с картой. Километра через полтора дорогу пересекала другая, чудо, асфальтированная. Вот только асфальт был в таком состоянии, что Мазур почувствовал себя где-то в окрестностях отечественного райцентра Гадюкино.

Уверенно свернул направо, в сторону Лубебо. Здесь уже наблюдалось натуральное автомобильное движение, правда, не особенно оживленное. Ехали главным образом грузовики, нагруженные самой разнообразной поклажей, хотя попадались и дряхлые легковушки, и мотоциклы, а однажды с крайне деловым видом прокатили три броневика.

У колонны бронетехники почему-то всегда крайне деловой вид.

Мазур катил, временами яростно матерясь про себя, когда на очередной выбоине чудо британского автопрома бросало так, что машина чуть ли не плюхалась брюхом на асфальт. На такой дороге и стойки, и амортизаторы можно было убить километров за десять. Вообще-то Мазура это не особенно и огорчало — это не его машина. Опасность была в другом — на очередной выбоине (а их не все и объедешь, есть риск попасть на встречной под грузовик) можно подломить подвеску так убойно, что придется переходить в пехоту.

А до Лубебо еще километров пять. Была и другая опасность: здешние шоферы гоняли так, словно о правилах дорожного движения не слыхивали отроду (может быть, так оно и было), хотя правила таковые в этой стране существовали. В городах побольше дорожной полиции хватало, но в провинциальной глуши ее как-то не наблюдалось. Так что приходилось еще и постоянно бдить, чтобы в тебя не врезался очередной грузовой монстр, судя по виду, то ли брошенный в свое время вермахтом, то ли англичанами. Могли треснуть так, что впереди ждала опять-таки унылая карьера пехотинца — это если не покалечит в ДТП, что в данных условиях было бы нешуточной бедой.

В общем, подстерегавшие его здесь опасности далеко не исчерпывались хмурыми охотниками, пытавшимися взять его след…

Когда вперед и показались первые дома, Мазур съехал на обочину. Поскольку здесь уже начиналась городская цивилизация, следовало соблюсти некоторые приличия. Взял с заднего сиденья свою вторую, пустую сумку, гораздо объемистее той, в которой покоился драгоценный контейнер, спрятал в нее автомат. Застегнул куртку на нижние пуговицы, чтобы не маячить пистолетной кобурой — как-никак прифронтовая, то бишь припартизанская полоса, к вооруженным штатским, независимо от цвета кожи, люди в погонах относятся крайне настороженно, иные, то ли особо нервные, то ли особо бдительные, случалось, сначала палили на поражение, а потом начинали разбираться. Вот именно, независимо от цвета кожи. Среди партизан в последнее время не редкостью стали и белые. У партизан посерьезнее, сбитых во всевозможные фронты, порой контролировавшие алмазные прииски и золотые рудники, всерьез нацелившихся захватить власть и имевших к тому возможности, это были классические белые наемники, а также всевозможные инструкторы, врачи, а то и летчики. У публики разрядом пониже и белые имелись соответствующие: всевозможные леваки, троцкисты, анархисты и тому подобная братия, готовая совершенно бескорыстно, ради торжества своих сверхценных идей воевать с мировым империализмом, зловещим капиталом и всем таким прочим хоть в Антарктиде.

На въезде в городок стоял крашенный в неизбежный камуфляж джип, и рядом прохаживался полицейский в серой форме с кургузым кительком, в синей фуражке, при желтых погонах и желтом аксельбанте.

Кроме пистолетной кобуры, на плече у него висел и автомат, страж закона был рослым, кряжистым и растяпой отнюдь не выглядел вопреки массе здешних анекдотов о провинциальной полиции. «Ровер» он окинул очень пристальным, колючим взглядом, они с Мазуром даже встретились на миг глазами — джип и полицай стояли на правой стороне дороги. Чуть отъехав, Мазур посмотрел в зеркало заднего вида и обнаружил, что полицейский, глядя ему вслед, что-то говорит в небольшую черную рацию. Пока что было совершенно непонятно, как данный факт расценить, так что Мазур и не пытался строить догадок.

Поспешно затормозил — улицу неторопливо принялась переходить крайне живописная старуха в цветастом балахоне, множеством медных браслетов на худых руках и высоко взбитыми седыми волосами, в которых торчали длинные тонкие косточки какой-то мелкой зверюшки, на концах перевитые красными ленточками. Покосившись на Мазура, она вдруг оскалилась, показав пару-тройку уцелевших в житейских бурях зубов, приостановилась перед самым капотом и, выкинув левую руку, сделала «козу» указательным пальцем и мизинцем. После чего улыбнулась словно бы с чувством выполненного долга и поплелась дальше. Мазур выругал ее про себя матерно. Он представления не имел, что сие означает, знал одно — не наведение порчи. Эту процедуру он видывал в Африке не раз, так что был, как теперь говорят, в теме. Африканское наведение порчи — дело долгое, включающее в себя разнообразные пляски, запевы-заклинания, манипуляции с подсобными магическими предметами вроде коровьих хвостов и прочие необходимые процедуры. Дело на добрых полчаса, а то и подольше…

Он ехал не быстрее пятнадцати — машин на улицах почти что и не было, зато по проезжей части форменным образом шлялись подвыпившие и трезвые обыватели обоего пола, играли дети, бродили козы, свиньи и худые собаки. Пару раз даже объявлялись отощалые коровенки. На гудки (сначала Мазур пару раз попробовал посигналить) вся эта публика, что двуногая, что четвероногая, не обращала ни малейшего внимания, порой обыватели даже косились на него с самым негодующим видом, словно это он нарушал правила или издавал посреди улицы неприличные звуки.

Специфический был городок. В подобных случаях Мазур старался узнать побольше о маршрутах возможного отхода, а потому прочитал кое-что и про Лубебо.

Специфика заключалась в архитектурном облике. В противоположность другим подобным городишкам, которые Мазуру пришлось повидать, и не только в этой стране, здесь практически не было ужасающего вида лачуг местной постройки, напоминавших порой видения обкурившегося гашиша архитектора. Все дома, какие он пока видел, были европейской постройки, начиная с кирпичных прошлого века и кончая относительно современными, возведенными лет за несколько до обретения независимости, то есть сорок лет назад. Правда, как он это опять-таки видел в других местах, дома, перейдя во владения гражданам новоиспеченной республики, в полной мере испытали на себе особенности национального менталитета. Провалившиеся во многих местах крыши никто не чинил, должно быть, философски полагая (и в этом был свой резон), что дожди случаются крайне редко, а излишней эстетикой и дизайном заморачиваться не следует. В большинстве домов оконные стекла, сразу видно, давно считались архитектурными излишествами — а кое-где и входные двери. Сразу видно еще, что за последние сорок лет покраска, побелка и прочий косметический ремонт домов считались излишней роскошью. Ну, и прочие милые детали — гроздьями свисавшее из окон сушившееся белье, корова, меланхолично взиравшая на мир из окна первого этажа…

Некоторые дома, правда, выглядели довольно пристойно, даже со стеклами в окнах. Должно быть, там обитали персоны, считавшиеся местной аристократией — таковая имеется в самом крохотном человеческом поселении. Хватало и домов, со стороны видно, пустовавших. Причины Мазур знал. При португальцах город был в основном белым и играл роль чего-то наподобие отечественного райцентра. При республике райцентр перенесли в другое место, белые, за редчайшими исключениями, уехали на заморскую историческую родину, и сюда перебрались те из обитателей окрестных деревень, что ощущали тягу к городской жизни. Но все равно их было слишком мало. При португальцах здесь обитало тысяч шесть человек, теперь — не более двух с половиной. В таком городе жителю обитать трудновато — мало возможностей для заработка. Небольшая здешняя электростанция оказалась заброшена, закрылись велосипедный и пивной заводики (о первом обыватели не сожалели ничуть, о втором печалились горько), и еще несколько маленьких предприятий. Так что со временем часть «понаехавших» разбрелась по родным деревням. Оставшиеся держались на плаву лишь благодаря расположенной километрах в пяти топазовой шахте, оскудевшей, но до конца еще не выработанной. Сами горняки были приезжие (аристократия черного пролетариата), и местные зарабатывали кое-какую копеечку, обслуживая их поселок: трудились прачками, поварихами, подсобными рабочими, сторожами, поставляли открыто разнообразный провиант и потаенно местный забористый самогон из проса. Ну, а немало особ женского пола скрашивали горнякам досуг, уж как умели. В общем, жизнь кое-как крутилась, ни шатко, ни валко — и капиталов не сколотить, и с голоду не помрешь…

Сзади вдруг послышались вопли, визги, лай и блеянье, утробно рявкнула сирена. Мазур посмотрел в зеркало заднего вида. Двуногие и четвероногие с проворством, выдававшим большую практику, рассыпались в обе стороны с проезжей части. Показался несущийся во весь опор раскрашенный в камуфляж большущий американский пикап, не такой уж и древний, с обмундированным народом в кузове. Мазур как ехал, так и ехал — с какой стати его, законопослушного гражданина, это должно волнован, и вообще задевать?

Пикап обошел его, как стоячего — а потом метрах в трех впереди лихо повернул, перекрыл дорогу и остановился. Из кузова проворно посыпались полицейские, числом шесть. Разомкнулись шеренгой и навели на Мазура германские автоматы со столь многозначительным видом, что он затормозил и выключил мотор, не дожидаясь каких бы то ни было устных разъяснений.

Четверо так и остались стоять на прежнем месте, держа его под прицелом, а двое подбежали к передним дверцам машины. Тот, что встал со стороны Мазура, выразительно повел дулом автомата, приказывая опустить стекло.

Глава III. Жандармерия: взгляд изнутри

Ну, Мазур и опустил — а что еще прикажете в таких условиях делать, тем более человеку законопослушному? Тьфу ты, подумал он тут же, непонятки какие-то, право…

Это была не полиция, а жандармы — форма схожего цвета, но кителя длиннее, на желтых погонах широкая красная кайма, аксельбанты вдвое гуще, не только из желтых кистей, но и из синих, кокарды на синих фуражках побольше и разлапистее полицейских, да вдобавок фуражки с красным кантом.

Странно. Этим ореликам здесь просто нечего делать. Здешняя жандармерия относится к полиции примерно, как гвардия к армии, сплошь и рядом решает дела посерьезнее. Партизан гоняет, конечно, но серьезных — а неподалеку от этих мест инсургентов немало, но там сплошь мелкота. И не патрулирует ни деревень, ни таких вот крохотных городков. Крупномасштабная облава, куда сгоняют всех носителей погон, несмотря на разновидности, осталась далеко в стороне. Есть одно объяснение, но лучше бы эта версия оказалась ошибкой…

Не было ни вопросов, ни требования предъявить документы — тот, что стоял у его дверцы, рявкнул:

— Прошу выйти из машины!

И посторонился влево — чтобы Мазур, возникни у него такое желание, не смог приложить стража порядка дверцей. Битый, однако, хваткий, средних лет, да и медалька болтается…

Мазур преспокойно вылез. Слева тут же надвинулся второй, уже с заброшенным на плечо автоматом, проворно расстегнул нижние пуговицы Мазуровой куртки, выдернул из кобуры пистолет, из кармашка обойму, отстегнул с пояса ножны с австрийским десантным кинжалом.

После чего рявкнул в стиле первого:

— Где автомат?

— Ради бога, давайте покажу, — сказал Мазур с хладнокровием человека, ни в малейшей степени не запачканного в глазах властей.

Перешел к левой дверце. Разоруживший его субъект (капрал, как оказалось при ближайшем рассмотрении) топотал следом, бдительно дыша в затылок. Достав ту сумку, что побольше, Мазур расстегнул «молнию» и медленно открыл сумку, демонстрируя «Беретту». Капрал что-то рявкнул в сторону на местном, подбежал жандарм, отобрал у Мазура сумку, застегнул и встал с ней тут же.

— Откройте вторую сумку, — мотнул подбородком капрал.

Мазур включил барский голос:

— Если я ее открою здесь и сейчас, вы все не позднее чем через сутки пойдете под военный трибунал. Капрал, вы, судя по вашем виду, не новобранец. Может быть, прежде чем бросаться на человека, стоит посмотреть его документы?

Капрал не разозлился, как сплошь и рядом бывает в случаях, когда задержанный начинает качать права. Вообще не выразил особых эмоций. Просто словно бы ненадолго задумался, как ему поступить. Наконец без выражения буркнул:

— Поедете к господину капитану.

— С превеликим удовольствием. И как можно быстрее, — сказал Мазур: — Только показывайте дорогу, я здесь впервые.

— Садитесь за руль, — приказал капрал и первым полез на заднее сиденье.

Мазур включил зажигание. Пикап отъехал задом, освобождая дорогу, а когда Мазур тронулся, пристроился сзади. Капрал распоряжался:

— Прямо по улице. У того вон желтого дома свернете направо.

— У того вон бывшего желтого? — нейтральным тоном уточнил Мазур.

Дом и в самом деле заслуживал именно такого названия — желтой краски там сохранилось по пятнышку размером с ладонь на квадратный метр.

Не вдаваясь в дискуссии, капрал буркнул:

— Возле него самого.

Автомат он держал так, что дуло пребывало в неприятной близости от затылка Мазура, а такое никому не понравится. Мазур сказал спокойно:

— Вы бы отвели ствол? Не люблю, когда мне в затылок тычут дулом.

— А кто любит? — поворчал капрал. — Не звените нервами, я спусковой крючок пальцем прижимаю с обратной стороны, так что случайного выстрела не будет…

Профессионал, оценил Мазур. Но, в болотного черта Качану, что все это должно означать? Документов не требовали, вообще не задали ни одного вопроса — однако, учитывая жандармские нравы, обращаются прямо-таки по-джентльменски, на «вы», не орут, стволами в харю не тычут… Вообще-то забрезжили наметки версии…

— На перекрестке — налево. И к тому вон дому, где над крыльцом флаг республики.

Указанный дом, трехэтажный, судя по виду, был построен в промежутке меж двумя мировыми войнами из добротного красного кирпича — и, что для этого мегаполиса крайняя редкость, содержался, с первого взгляда видно, в идеальном порядке: все окна целехоньки и даже недавно вымыты, входная дверь покрашена, темно-коричневая черепичная крыша без единой прорехи. Здешняя жандармерия определенно любила комфорт и грязью зарастать не собиралась. Ну и, надо полагать, создается соответствующий имидж: среди грязи и запустения сверкают хоромы жандармерии… Да, но какого черта здесь делает жандармерия?.. А ее тут полно — с дюжину толчется в огороженном дворике, и в окнах видны сплошь жандармы. Черт, неужели в Ньянгатале началась очередная заварушка? Вроде бы не должна, по всем прогнозам: Олесин концерн прикупил немало генералов и влиятельных политиканов — в первую очередь как раз для того, чтобы сохранялась стабильность и не случалось заварушек…

Капрал подтолкнул его стволом автомата:

— Руки за спину и вперед. В здании — на второй этаж, налево. Твою мать! Стоять!

Он запустил ручищу в левый карман куртки Мазура и вытащил обе бельгийские гранатки, бросил короткую фразу, явно смачно выругался — и явно не в адрес Мазура, а в свой собственный за допущенную промашку. Уважаю самокритичных людей, подумал Мазур, с заложенными за спину руками входя в дверь, которую перед ним распахнул один из пленителей.

Внутри ходили жандармы, кто с деловым видом, кто праздно болтался, и особого внимания не обращал никто — смотрели мельком. О своей драгоценной сумке он не беспокоился — едва вылез из машины, ее подхватил за ним и понес тот, что уже обременился сумкой с автоматом.

На втором этаже они вошли во что-то, напоминающее небольшую приемную — только вместо секретарши за столом с тремя телефонами сидел жандарм. При виде процессии он молча встал и распахнул дверь.

За дверью обнаружился средних размеров кабинет, обставленный с казенным аскетизмом (роскошные здесь полагались чинам, начиная с полковника — или пониже, но занимавшим какой-нибудь важный пост). Хозяин кабинета за большим пустым столом пребывал в чине капитана, и его пост вряд ли можно было отнести к важным. На стене над его толовой Мазур сразу заметил выцветший четырехугольник обоев — ага, несомненно висевший здесь раньше портрет президента уже сняли ввиду его безвременной кончины, а портреты лидера нового до этой глуши добраться еще не успели. Сие нам знакомо и по родному Отечеству, доводилось наблюдать схожую картину…

— Садитесь, — бесстрастно сказал капитан.

— Руки из-за спины убрать можно? — вежливо осведомился Мазур.

— Можно, — кратко обронил капитан.

Какое-то время они беззастенчиво разглядывали друг друга. Мазуру капитан, усатый здоровяк лет сорока, не понравился сразу: исключительно оттого, что выглядел весьма неглупым человеком и хватким сыскарем, умеющим расставлять хитрые капканы и устраивать мастерские ловушки. Иногда гораздо предпочтительнее иметь дело с недалеким простаком, чванливым дураком. Здесь — ничего похожего.

— Капитан Бартоломео Амбатене, жандармерия, — сказал хозяин кабинета.

В тон ему Мазур представился:

— Адмирал Кирилл Мазур, экспертная группа по безопасности при президенте республики.

Капитан и глазом не моргнул:

— Бывает… — посмотрел через плечо Мазура. — Давайте, что там…

Капрал выложил все отобранное у Мазура оружие, жандарм достал из сумки «Беретту» и положил на стол, примостив рядом три запасных магазина.

— Солидно, — сказал капитан. — А в карманах у вас что? Если вашей тонкой душе претит, когда у вас шарят по карманам, можете вывернуть их сами. Только, чур, до донышка.

Мазур принялся выкладывать на стол все, что у него имелось в карманах. Капитан брал предмет за предметом, документы внимательно читал, все прочее тщательно осматривал, даже поворошил сигареты в пачке и щелкнул зажигалкой, явно чтобы убедиться, что это именно зажигалка и она исправно выбросит язычок огня, а не плюнет, скажем, слезоточивым газом или проделает еще что-то пакостное.

Закончив осмотр, капитан продолжал разглядывать все имеющееся на столе. В самом деле, набор был, мягко говоря, нестандартный: если не касаться житейских мелочей вроде сигарет, расчески и носового платка — роскошное удостоверение адмирала-эксперта по безопасности, заграничный паспорт Мазура, карточка Лесного корпуса (где фотография-то была Мазура, но имя и фамилия совершенно не те, что в двух других документах), приличный ворох банкнот (доллары, франки и юморина под названием «местная валюта»), два чека на суммы, способные удивить многих и многих, а на десерт — автомат и пистолет, кинжал и две гранаты. Интересная подборочка, любой согласится.

Капитан включил мобильник, явно чтобы и насчет него убедиться, что это именно мобильник, покивал:

— Ну да, откуда у нас зона приема… Да, а что там со второй сумкой? Расстегни-ка, Жоан.

Жандарм с некоторой робостью ответил:

— Осмелюсь доложить, господин капитан… Он сказал: если заглянем, все пойдем под трибунал. Мало ли что на свете бывает… Едет такой вот неприметный из себя, а зам кто его знает, кто он там…

— Трусовато сказано, Жоан, — продолжил капитан. — Хотя и не лишено определенной житейской мудрости… — он посмотрел на Мазура. — А если я загляну, тоже пойду под трибунал?

— Возможно, — сказал Мазур.

— Ну что же, — задумчиво сказал капитан. — Нездоровым хамством не страдаете, не кричите: «И ты тоже, скотина!» Мне в людях эта черта — отсутствие нездорового хамства — нравится. А вам?

— Мне тоже, — сказал Мазур. — Я просто-напросто стараюсь держаться как можно ближе к реальности. Я и в самом деле не знаю, пойдете ли под трибунал и вы. Четких указаний от начальства у меня на сей счет нет. Они-то точно — он небрежно показал большим, пальцем через плечо на притихших, как мышки, жандармов. — Инструкции насчет рядового и сержантского состава четкие и недвусмысленные, а вот насчет офицеров четко не сформулировано — многое делалось в спешке, не все проработали детально…

— Да, я знаю, как это бывает… — сказал капитан, определенно играя простака. — Ну что же… Теперь нам с вами надо подумать, как быть дальше. Ситуация, я бы сказал, пикантнейшая…

Он стал задумчиво барабанить пальцами по столу. Мазур помалкивал. Больше всего его беспокоили оба чека — именно они, возможно, были для него сейчас главной угрозой. Это Африка, туз всякое прокатывало. Чеки выписаны на предъявителя. Сумма для провинциального жандармского капитана заоблачная — жалованье лет за двадцать беспорочной службы. Умный человек в таких условиях всегда может провернуть дельце без сучка без задоринки. Есть масса вариантов.

И не будет ни свидетелей, ни улик. Были примеры…

— Понимаете, в чем загвоздка… — сказал капитан едва ли не задушевно. — Возможно, вы согласитесь, что я ни в чем не могу быть уверен точно. Это в более цивилизованных местах проверить вашу достоверность было бы легче легкого. А вот в нашей глуши… Ваши документы выглядят крайне внушительно и убедительно — как и Звезда Свободы. Но в нашем мире кружит столько поддельных документов и орденов… Когда я стажировался в Европе, нам прочитали отдельную лекцию о подделках с демонстрацией массы слайдов… И еще один нюанс… Адмиралы, знаете ли, не ходят на задания в одиночку. Я не говорю, что при них непременно должна быть большая свита, но уж группа охраны-то просто обязана быть: глухомань, партизаны, бандиты на дорогах…

— Такое уж задание, — сказал Мазур. — Вы ведь не станете; утверждать, будто вам известно все о суперважных и с упертайных заданиях?

— Не стану, — легко согласился капитан. — Никому, по-моему, о таких вещах не может быть известно все еще и потому, что время от времени возникают задания совершенно нового характера, о которых прежде и не слыхивали.

— Ну что же, — сказал Мазур. — Вы во многом правы — в первую очередь в том, что необходима проверка… Такой вариант предусмотрен. Могу я взять свою записную книжку? — он открыл ее на нужной странице, положил перед капитаном. — Номер в разделе «М» в книге телефонных спецномеров. У вас, по вашей должности, просто не может не лежать в сейфе такой книги. Так что все очень просто: можете позвонить в столицу, задавать любые вопросы — скажем, о моей внешности. Ну, а уж человек, которому вы будете звонить, мою личность удостоверит в два счета. И все решится к обоюдному удовольствию, и не останется никаких недомолвок…

Пытливо глянув на него, капитан отошел к старомодному сейфу, явно помнившему еще Вторую мировую, покрутил несколько раз стальное колесико — вправо-влево, влево-вправо — набрал шифр, потянул на себя не без усилия толстенную дверцу, достал с верхней полки брошюру в сером переплете и вернулся с ней к столу. Полистал, нашел нужный раздел — а потом, судя по взгляду, и нужный номер. Заглянул в блокнот.

— Совпадает, а? — спросил Мазур. — До последней циферки. Согласитесь, вот тут уж подделки быть не может. Это настоящий номер. А значит, и его хозяин — настоящий. Это убедительно?

— Это убедительно, — кивнул капитан. — Действительно, там никакой фальшивки оказаться не может. Время, правда, уже позднее…

— На этом телефоне дежурят круглосуточно, — сказал Мазур. — Такая уж операция.

— Хорошо, — сказал капитан. — Буду звонить. Вот только предупреждаю сразу: это отнимет немало времени. Иногда до столицы приходится дозваниваться с полчаса, а инода и дольше. Радиосвязь у нас отличная, а с телефонной обстоит… нецензурно.

Мазур ему полностью верил. И помнил, как обстояло дело со связью в его родном городе в советские времена: когда приехал как-то в отпуск, обнаружил, что с правого берега на левый удобнее и проще звонить через «межгород». А ведь это был не захолустный райцентр — почти миллионный в ту пору город… Что уж говорить об африканской глубинке…

— Ничего, — сказал Мазур. — Ради такого дела я готов ждать сколько угодно.

Капитан жестко усмехнулся:

— А ничего, если подождать вам придется в камере? Простите великодушно, спецномер, безусловно, настоящий, но ваша личность все еще не установлена…

— Что делать, — покладисто сказал Мазур. — Но у меня два условия. Первое — я беру с собой сигареты.

— Вообще-то запрещено…

Мазур обаятельно улыбнулся:

— Если я самозванец, это мне обойдется в парочку лишних пинков, а если нет — кто будет помнить о столь мелких нарушениях?

— Ладно…

— И второе. Я возьму с собой свою сумку. Поймите, я просто не имею права выпускать ее из рук.

Капитан посерьезнел:

— Вот это уже сложнее. Я не могу отдавать вам сумку, не зная, что там. Пусть полежит в сейфе.

А, ладно, подумал Мазур, прокатит…

— Ну хорошо, — сказал он. — Можете заглянуть. Только прикажите вашим подчиненным отвернуться.

— Лицом к стене! — рявкнул капитан.

Капрал и Жоан чуть ли не парадным шагом отошли к стене и встали, едва не упираясь в нее физиономиями, сведенными от служебного рвения. Очень им не хотелось в случае чего под военный трибунал — а кому когда хотелось?

Капитан присел на корточки спиной к Мазуру, расстегнул молнию, раскрыл сумку… и буквально оцепенел. Прошло едва ли не полминуты, прежде чем он застегнул сумку и поднялся — медленно, очень медленно, словно на плечах у него лежала невидимая тяжесть. Лицо посерело — что для белого соответствовало бледности.

— Вот так, — сказал Мазур чуть свысока. — Не беспокойтесь, это, разумеется, не бомба…

Инстинктивно шагнув в сторону от сумки, капитан едва ли не рявкнул:

— Капрал! Отведите нашего… гостя в свободную камеру.

Забирая со стола сигареты и зажигалку, Мазур сказал:

— И бутылку воды, если можно. В глотке пересохло.

— Найдите по дороге воды, капрал! — уже именно что рявкнул капитан. — Марш!

Он плюхнулся на стул и подвинул к себе один из трех телефонов. Лицо его все еще было серым — естественный страх человека перед радиацией, свойственный понимающим людям всех цветов кожи. Мазур подхватил сумку и пошел к двери.

Военная иерархия хороша еще и тем, что всегда найдется нижестоящий, которому можно перепоручить какие-нибудь бытовые мелочи. Поэтому за водой капрал отправил Жоана, а когда тот вернулся, повел Мазура в подвал.

Ничего нового и уж тем более удивившего бы или поразившего Мазур там не увидел — сводчатый бетонный потолок, тусклые лампочки, духота, по обе стороны коридора камеры с металлической решеткой вместо передней стенки. Справа на расстеленном тряпье спали трое каких-то субъектов. Слева двое жандармов били морду щуплому негру — без тени садизма и азарта, с холодной профессиональной деловитостью.

Капрал отпер дверь камеры справа и кивнул Мазуру:

— Заходите, — помялся и добавил другим тоном. — Если что… Учтите, господин адмирал, я вам ничего плохого не сделал, все по приказу.

— Учту, — сказал Мазур, шагая в камеру.

Оставшись в одиночестве, он осмотрелся. Да уж, не Рио-де-Жанейро: грязный бетонный пол, три сколоченных доски с кучей тряпья, служившие постелью, низкий ушат в углу, вмиг отрекомендовавший себя запахом.

Присел на нары, предварительно протерев сколькие доски носовым платком и выбросив его потом в угол. Закурил, попил воды. Жизнь, в общем, налаживалась — придется перетерпеть, опыт большой, случалось сидеть по глотку в дерьме и сутками…

Посмотрел в камеру напротив — их разделяло всего-то метра три. Вот там дела обстояли интереснее…

Слева стоял массивный стол из обструганных плах высотой человеку примерно по пояс, и к нему была привязана девушка. Точнее, прикована. Технология классическая: поставили у торца, положили животом на стол и запястья вытянутых рук защелкнули в специальные железные кольца, так что наполовину стоит, наполовину лежит. Возможно применение самых разных методов воздействия. Девушка была белая, с копной темных волос, из-за которых Мазур не видел ее лица, а из одежды на ней имелась лишь короткая красная футболка, порванная на плече.

Справа, лицом к стене, была точно так же прихвачена железными кольцами за кисти (разве что стояла в полный рост) вторая девушка, негритянка, в легком синем платье в обтяжку, задранном выше талии — а трусики у нее если и были, то их давно сняли. Тут же, справа, низкий длинный стол с внушительным набором плетей и кнутов, и второй, поменьше, с какими-то приспособлениями, о назначении которых, зная нравы африканской охранки, лучше не гадать.

На душе стало пакостно. Судя по их виду, работу еще не начинали — но за этими не заржавеет. А что тут сделаешь? Когда ничего сделать нельзя?

И ведь самое паршивое, что за этим может скрываться что угодно. Это Африка. Буквально перед отъездом он пробежал статью в одной из столичных бульварных газет. Молодожены из Бельгии не придумали ничего лучшего, кроме как отправиться в свадебное путешествие по африканской глубинке — здесь, в Ньянгатале, но гораздо северней. И где-то в похожей глуши их остановил полицейский патруль. Ехали белые туристы на затрапезном «фордике» годков пяти, одеты были простенько, в шорты и футболки — и полицаи решили, что имеют дело с путешественниками невеликого достатка, а следовательно, персонами незначительными, «белой рванью». Отвезли к себе в участок, в такой же подвал, приковали девушку к такому же столу и долго насиловали вчетвером на все лады, да еще снимали на паршивенькую видеокамеру. Мужа пристегнули в уголке наручниками к стене, чтобы смотрел. Потом пригрозили, что эта кассета, если молодые люди вздумают искать правдочку, будет продаваться на всех рынках столицы, где продают видеопорнушку — да вдобавок подсунули на подпись протокол, из которого явствовало, что в «форде» нашли чуть ли не килограмм запрещенного в стране наркотика калюра (типа гашиша). И намекнули, что, если консенсуса достигнуть не удастся, парочка задержится здесь надолго.

Молодые люди, чтобы вырваться из этого ужаса, все подписали и, оказавшись на свободе, бежали из страны, как только могли быстро.

А вскоре бабахнуло! Провинциальные дятлы понятия не имели, что в мире белых людей сплошь и рядом нельзя судить о социальном положении и состоятельности человека по его машине или одежде.

Профессионального нищего в «Майбахе», конечно, не увидишь — но вот миллионер (вовсе даже не эксцентричный) может разъезжать в «роллс-ройсе» в поношенном костюмчике и стоптанных ботинках, которым место в мусорном баке. Таких немало…

Молодой человек оказался сыном миллионера, да и его супруга была не дочкой простого бакалейщика. Вмешались дипломаты, грянул скандальчик, президент, заботясь об имидже страны в глазах мирового сообщества, выступил по телевидению, принес извинения от себя лично и от страны, объявил происшедшее единичным печальным эксцессом (мягко намекнув, ч го такие вещи случаются не только в Африке) — а потом, среди своих, распорядился срочно включить зверство. Поскольку Ньянгатала — страна, по уверениям ее президента, демократическая, четверку подонков сулили по всем правилам: с защитником и присяжными. И вздернули всех четверых не в результате какого-то произвола, а по приговору демократических присяжных.

Вот только, сказал Лаврик, прочитав статью, подобный случай был далеко не единственным, но не у всех отцы — миллионеры, способные запросто спустить на президента Ньянгаталы посла…

Так что и здесь запросто может оказаться что-то подобное — но остается сидеть и молчать в тряпочку, самому бы отсюда выбраться.

Гулко затопали шаги. По коридору энергично прошли два жандарма: капрал и лейтенант, с ходу отперли камеру девушек и вошли. Капрал, этакая помесь садюги по службе и развеселого парня в жизни, громко возвестил:

— Вот и мы! Заждались, цыпочки?

Белая повернула к нему лицо — красивое, ненавидящее — кажется, хотела что-то сказать, но промолчала. Капрал подошел к столу, грубо поднял ее голову за подбородок и спросил:

— Ну что, надумала исповедаться?

Она молчала, зло сжав губы. Капрал угрожающе протянул:

— Между прочим, капитан разрешил вас потрахать, пока еще в товарном виде…

Лейтенант расхохотался — искренне, без всякой издевки или наигрыша:

— Сантуш, ну ты меня уморишь! Нашел чем эту напугать. Отчета не читал? Да эти шлюхи живут со всем отрядом, в том числе и с девками…

— Да я как-то не подумал… — сконфуженно пробормотал Сантуш.

Девушка подняла голову и с этакой змеиной вкрадчивостью проворковала:

— Сначала сунь мне в рот, я страшно люблю сосать…

Капрал даже отступил на шаг:

— Нашла идиота! Чтобы откусила? Не дождешься.

— Ох, я бы откусила, сволочь ты империалистическая… — сказала она со злой мечтательностью, таким тоном, что у Мазура по спине пробежал неприятный холодок, и он начал понимать, что все, очень похоже, обстоит совсем не так, как ему поначалу представилось.

— Ну, вот что, вы обе, — сказал лейтенант. — Ругань разводить не стоит. Давайте по-деловому. Или вы запоете, как птичка ласковая, или приступим к работе. Сначала и в самом деле трахнем, не пропадать же добру, потом поработаем плетками, а там возьмемся за что-нибудь посерьезнее. Куда Рамадос намерен отвести отряд? Зачем он вас сюда послал? Что он там замышляет? И наконец, кто ваш здешний связной? Ну? Услышу я что-нибудь толковое?

— Услышишь, — сказала негритянка, повернув к нему голову, насколько возможно. — Когда революционный народ возьмет власть и вам всем будут отрезать яйца на площади, ты много толкового услышишь…

Мазур видел, что лейтенант вскипел, но удержал себя в руках, процедил почти спокойно:

— Ну что же, будем считать, что дипломатические переговоры не состоялись. Фиделита, я у тебя буду сто первый или сто второй? А то и сто тридцатый? Статистика — моя слабость…

Она ненавидяще выдохнула:

— Ты для меня — птичка, капнувшая на голову!

Знаешь, сдается мне, все обстоит не так унизительно для меня и вовсе не дает тебе какого-то духовного превосходства, — спокойно, ответил, лейтенант. — Если я и птичка, то уж никак не ласковая и не джиката. Скорее уж что-то вроде ястреба. Тут нет особой похвальбы, а? С тобой печальнее. Была гордая революционерка, а теперь — обычная шлюха, которая сейчас отведает жандармского штыря в обе дырки. Я неправильно обрисовал ситуацию?

— Сдохнешь, болонка при буржуазии…

— Возможно, — задумчиво сказал лейтенант. — Но когда-то это еще будет… А ты уже сейчас стоишь раком в ожидании полной обработки, и в любом случае больше тебе по джунглям с автоматом героически не бегать…

Она ответила потоком столь смачной и разнообразной американской матерщины, что Мазур не без восхищения покрутил головой. Капрал тем временем, не вступая в теоретические дискуссии, занялся сугубой практикой: разорвал платье на негритянке сверху донизу, стряхнул обрывки на пол, ловко двинул ей кулаком в печень, когда попыталась брыкаться, и неторопливо оглаживал бедра. Мазур взглянул на часы: прошло шестнадцать минут. Ну что ж, рановато для каких-то итогов, учитывая, что телефонная связь здесь и в самом деле немногим удалилась от каменного века…

— Знаешь, что мне решительно непонятно, Фиделита? — продолжал лейтенант, неторопливо разрывая на ней футболку и вытягивая из-под лежащей бренные остатки. — Как это ты ухитрилась сохранить аппетитный вид. Полтора года болтаешься по джунглям и болотам, трахаешься под кустом с каждым товарищем по борьбе, который поманит пальцем — а вот поди ж ты, трахнуть приятно. То же и с товарищем Энгельсиной, которой сейчас засадит от души наш проказник Сантуш. Никогда я не мог понять женщин… Ну ладно, поговорили душевно… Расставляй ножки. Не хочешь? Ладно, я и так справлюсь…

Поневоле слушая женские стоны и оханье — не зажимать же уши, к чему тут чистоплюйство? — Мазур думал о своем, и мысли получались безрадостные. Поскольку крутились вокруг главной для него на нынешний момент — и не оставлявшей шансов на жизнь — угрозы. О двух чеках на сумму, способную ввести в нешуточный соблазн и кого-нибудь гораздо повыше чином капитана.

Его адмиральское удостоверение видел только тот капрал на дороге, а все остальное — только капрал и Жоан. Даже если капрал из дорожного патруля рассказал о невиданной прежде роскошной ксиве своим солдатикам — получается пять. Пять ненужных свидетелей — мелюзга, нижние чины, пешки. Когда на одной чаше весов лежат триста тысяч долларов, а на другой — жизнь пяти таких вот пешек, человек решительный гуманизмом маяться не будет. Не углубляясь мыслью в очень уж хитрые комбинации, Мазур с ходу, можно сказать, на коленке придумал два варианта развязки — как сделать так, чтобы никакого адмирала здесь и не было вовсе, а эти пятеро, скажем, стали жертвами налета партизан. Никто и не удивится. И не такое прокатывало, и в более цивилизованных местах, не обязательно в Африке, случались истории и почище.

Не то что навьюченные ценностями одинокие путники — целые грузовики, случалось, растворялись в воздухе, как привидения при первом петушином крике.

Время тащилось, как обкурившаяся улитка. Стрелки часов словно липли к циферблату. В камере напротив уже покончили с эротическими забавами, там слышались звучные удары плетей по голому телу, непроизвольные стоны и вскрики. Мазур слушал эти звуки без малейшей жалости или сочувствия, эти девки олицетворяли публику, которую он с определенного времени люто ненавидел — когда еще в первые командировки обнаружил вопиющее несовпадение между штампами пропаганды и реальностью, понял, что сплошь и рядом всевозможные революционные повстанцы, борцы за народное счастье и прочие печальники угнетенных — сволочь последняя. Грустно чуточку, но прошли времена людей, которых можно было уважать, которых следовало уважать — Фидель, Че, тот же Мозес Мванги. Пришли совсем другие люди, заслуживавшие не уважения, а пули. Ему самому пришлось однажды пристукнуть девицу наподобие тех, которых сейчас охаживали плетьми в соседней камере — и он никогда не маялся по этому поводу угрызениями совести и полученного за эту стерву ордена ничуть не стыдился и в дальний угол не прятал, держал вместе с остальными наградами…

Крепкие все-таки стервы, подумал он с толикой профессионального уважения. Уже минут десять их там обрабатывают на совесть, но ни одна пока что не выразила желания сотрудничать со следствием. Ну, с фанатичками так сплошь и рядом, они…

Он насторожился, вскинул голову — по бетонному полу стучали быстрые шаги, человек едва не бежал. Прошло пятьдесят восемь минут… Вспыхнула нешуточная надежда.

Капрал быстрым шагом подошел к его камере, щелкнул ключом, распахнул дверь настежь и, посторонившись, вытянулся в струнку, бросил ладонь к берету, чуть ли не проорал, пуча глаза от усердия:

— Господин адмирал, вас просит господин капитан!

Ну, тут уж нечего было и гадать об исходе дела, все ясно…

Как частенько бывает в подобных случаях, Мазур ощутил не радость, а тягостную усталость, словно долго тащил тяжеленный мешок и наконец сбросил его с плеч.

Медленно встал, брезгливо отряхнувшись.

Глава IV. Скучные провинциальные будни

Капрал остался в приемной (по дороге на второй этаж он вновь откровенно умоляющим тоном напоминал, что не сделал господину адмиралу ничего плохого — и Мазур заверил, что уже и думать о нем забыл).

Капитан встретил Мазура, стоя навытяжку посреди кабинета.

Честь отдал так, словно они были на президентском смотре:

— Господин адмирал, все недоразумения сняты! Его превосходительство подтвердил вашу личность и приказал оказывать любое потребное содействие! Можете мною всецело располагать…

— Вольно, — спокойно распорядился Мазур, опуская сумку на пол.

Его превосходительство? Что ж, Олеся, как, впрочем, всегда и во всем, не мелочилась. В Ньянгатале этим титулом имеют право пользоваться только генералы и министры. Ну, следовало ожидать. Когда речь идет о двух килограммах алмазов, логично будет, что на подстраховку посадят именно что его превосходительство…

Капитан, принявший стойку «вольно», не сводил с Мазура откровенно беспокойного взгляда. Прекрасно понимая, в чем тут дело, Мазур усмехнулся:

— Не волнуйтесь, капитан. Никаких претензий к вам у меня нет. Скажу по секрету, я человек вообще-то злопамятный, но здесь… не тот случай. В сложившихся обстоятельствах иначе действовать вы не могли и показали себя хорошим профессионалом. Так что я в отчете охарактеризую вас лучшим образом, слово офицера.

Теперь капитан, как только что Мазур, выглядел человеком, свалившим с плеч неподъемный груз. Ну, разумеется, бедолага имел все основания опасаться чего-нибудь скверного: люди с большими звездами на погонах в подобных ситуациях частенько злы и мстительны, а уж в Африке тем более…

— Вы, наверное, захотите забрать свои вещи? — капитан показал на стол, где в целости и сохранности лежало все Мазурово имущество (в том числе, как с радостью разглядел Мазур, и пакет с чеками). И, не дожидаясь ответа, предложил:

— Могу я угостить вас хорошим виски?

— Знаете, от таких предложений я никогда не отказывался, — сказал Мазур, присаживаясь к столу. Разложил по карманам свои пожитки, убрал пистолет в кобуру, а автомат в сумку, пристегнул кинжал и с удовольствием закурил первую вольную сигарету — совершенно другой вкус, нежели в вонючей душной камере, знаете ли…

Капитан, приоткрыв дверь, что-то крикнул в приемную, и буквально сразу же в кабинете возник дежурный, пронес к столу квадратный начищенный поднос, держа его обеими руками с таким видом, словно шагал впереди колонны с полковым знаменем. В три секунды такой дастархан не приготовишь — наверняка капитан велел в лихорадочном темпе его собрать, едва узнал о благонадежности и идентичности Мазура. Ну, неплохо для такой глуши: восемнадцатилетний «Баллантайнз», французская минералка, ветчина, сыр и конфеты явно не из дешевых. Капитан, сразу видно; ценит маленькие радости жизни — это ведь, несомненно, из его личных запасов…

Еше один плюс — капитан выставил не микроскопические стеклянные рюмашечки, из каких пьют выдержанный виски в европейском хорошем обществе, а радующие глаз русского человека серебряные чарочки неплохой вместимости. Впрочем, Мазур, не новичок в Африке, давно уже убедился, что господа африканские офицеры, в точности как советские, а ныне российские, из мелкой посуды не пьют.

Дипломатично выждав минутку после первой, капитан сказал:

— Господин адмирал, вы ведь наверняка проголодались? Не окажете ли честь отужинать со мной? В этой дыре, конечно, нет ничего и отдаленно похожего на приличный ресторан, но я привез с собой своего повара, он у меня настоящий мастер. Уже минут через сорок все будет готово…

— С удовольствием, — сказал Мазур.

У него и в самом деле сосало под ложечкой. Последний раз он ел вчера, когда ужинал в миссии, уехал оттуда, не позавтракав, разве что выпил чашку кофе и съел какую-то здешнюю сладкую булочку — а сейчас уже наступил вечер.

Перехватив его взгляд, капитан проворно разлил по второй. После очередной дипломатической паузы повторил:

— Его превосходительство приказал оказывать вам всяческое содействие…

Мазур на минутку призадумался. Похоже, теперь не было нужды расспрашивать насчет продажной машины и выяснять, ходят ли в Инкомати автобусы. Капитан, безусловно, даст ему завтра полицейскую машину до Инкомати, что будет просто прекрасно: ни одна патрульная зараза не тормознет. Партизаны, правда, могут обстрелять, но их в здешних местах почти и не водится, лишь иногда забредают.

Вот только насчет машины следует сказать капитану завтра утречком. Мало ли что может произойти за ночь. Доберутся сюда ищейки из Алмазного спецназа — и черт его знает, чью сторону капитан примет. Неведомое «его превосходительство» — наверняка персона авторитетная, но и Алмазный спецназ — не общество кролиководов. К тому же можно ждать и такого варианта: даже если капитан примет его сторону, «алмазные» могут без колебаний приняться и за него с его людьми — полномочий у них хватает, дело очень уж серьезное. Если их будет мало по сравнению с жандармами — вызовут подмогу, а вертолетов у них немерено…

— Содействие, конечно же, потребуется, — сказал Мазур. — Но — завтра. А впрочем, кое-какое — уже сегодня… Здесь найдется какой-нибудь почтамт с междугородной телефонной связью?

— Есть такой, — кивнул капитан. — Как-никак поблизости — топазовая шахта, людям оттуда необходимы и почта, и телефон. Но зачем вам, господин адмирал? У нас есть свой узел связи, я с него и говорил со столицей. Он на первом этаже, мы можем туда пойти, я велю всем выйти…

Вспомнив бессмертную кинокомедию, Мазур уставился на него тяжелым взглядом и веско сказал:

— Так надо.

Результат был в точности как в кинокомедии: капитан торопливо закивал:

— Я понимаю…

Хотя, как нередко случается, у него был вид человека, который ничего не понимал — но, разумеется, не пытался совать носа в загадочные дела господина адмирала, обремененного к тому же жутковатой поклажей. Вот о ней капитан не забывал — не таращился на нее все время, но пару раз машинально поглядывал в сторону сумки.

— Второе, — сказал Мазур. — Здесь найдется хоть что-то отдаленно напоминающее отель? Меня устроит и минимум комфорта.

— Есть один, — кивнул капитан. — Опять-таки для удобства тех, с шахты. Но зачем? Я бы мог вас прекрасно устроить на ночлег у нас…

Мазур веско повторил:

— Так надо. У меня тоже есть начальство и строжайшие инструкции.

— Понятно… — сказал капитан.

Гостеприимством капитана не следовало пользоваться по той же самой причине: а если ночью нагрянет Алмазный спецназ? Ну, а здешним узлом связи не следовало пользоваться по другой причине — чтобы не оставлять след. Аппаратура узлов связи в подобных заведениях, он давно знал, автоматически фиксирует все номера, по которым отсюда звонят — и те, с которых звонят сюда. Чего за здешними почтамтами не водится…

— И до какого работает почтамт? — спросил Мазур.

Капитан глянул на часы:

— До закрытия еще час с небольшим.

— Отлично, — сказал Мазур, энергично вставая. — Вы, конечно, дадите мне машину с водителем?

— Разумеется, господин адмирал!

На почтамт его вез тот самый капрал — уже повеселевший, поверивший, что никакие репрессии ему не грозят. Время стояло вечернее, но до темноты было еще далеко, и жизнь кипела ключом: за лишенными стекол окнами хрипло орали неизвестные местные шлягеры магнитофоны — по звуку слышно, близкие к состоянию утильсырья — там и сям выпивохи располагались прямо на крылечках домов или на травке меж ними — причем, судя по нестандартным бутылям, вокруг которых они кучковались, никто здесь не развращался настолько, чтобы тратить деньги на магазинное спиртное, обходились самогоном. Мазур мельком подумал, что следовало бы попробовать из интереса. С самогоном в разных местах континента обстояло по-разному: иногда это была жуткая дрянь, которую даже русский человек будет пить только под дулом пистолета, а иногда — вполне приличный напиток (помнится, еще в доходящие советские времена они привезли в Союз десятилитровую бутыль, упаковав ее в ящик от некоего секретного оборудования, со всех сторон украшенный надписями типа «Не суй руку — оторвет!»). Кое-где увлеченно дрались, порой совершенно на русский деревенский манер — со штакетинами и прочими полезными приспособами. Пьяные компании шлялись по проезжей части, часто не обращая внимания на гудки — но когда капрал, пробормотав под нос какое-то местное ругательство, врубал сирену, рассыпались из-под колес, как вспугнутые воробьи — полицию в Африке весьма уважали, много трудов она положила на то, чтобы в сограждан это уважение вколотить…

От скуки Мазур разговорился с капралом. Его и в самом деле интересовало, почему, коли уж неподалеку располагается шахта, где хватает и работяг, и инженеров с техниками, в городишке нет приличного ресторана? Оказалось, администрация шахты денежки считать умела и копеечку пыталась урвать везде, где только могла, так что устроила в шахтерском поселке и приличный ресторан для инженерно-технического персонала, и два заведения попроще для простых работяг. Вот только с девками она того же проделать не могла — завозить профессионалок из Инкомати обошлось бы гораздо дороже, чем возить грузовиками спиртное. Поэтому «клубничку» шахтерские обычно искали — и обретали — в Лубебо. А поскольку «белая кость», господа инженеры и техники, тоже в монахи не записывались, для их удобства и обустроили относительно приличный отель. Вот и вся разгадка.

Почтамт помещался — скорее всего, еще с колониальных времен, подобные заведения дислокацию менять отчего-то страшно не любят — в одноэтажном кирпичном домике, который должен был помнить как минимум Первую мировую. По меркам Лубебо, почтамт носил все признаки респектабельности: целая крыша, сам домик крашен не так давно, стекла в окнах наличествуют. Правда, одно выбито — судя по характеру повреждений, какая-то пьяная хулиганская морда шарахнула каменюкой со всей дури.

Капрал был олицетворением услужливости. Он проворно выскочил, распахнул перед Мазуром дверцу машины, потом, забежав вперед, распахнул дверь почтамта, а когда Мазур вошел, пристроился справа с таким видом, словно хотел позиционировать себя окружающим не конвоем, боже упаси, а почетным эскортом. Судя по всему, именно как почетный эскорт его и расценил единственный здешний работник — старикашка в поношенном пиджачке и потертой зеленой фуражке со скрещенными рожками на околыше — эмблемой местного министерства связи. Учитывая микроскопичность городка, старикашка наверняка был и почтмейстером, и всем прочим персоналом. Он даже проворно встал за потемневшей от времени деревянной стойкой, поправил фуражку и торопливо застегнул пиджачок, украшенный какой-то тусклой медалькой — судя по той же эмблеме, полученной за выслугу лет или что-нибудь вроде.

Формальности много времени не заняли. Заплатив надлежащую сумму — при той казне, какой Мазур располагал, смешные деньги — он на полчаса получил в полное и безраздельное владение одну из четырех стоявших рядком деревянных кабин, до умиления напоминавших те, что стояли в советские времена в переговорных пунктах, когда о мобильниках и не слыхивали, а домашний телефон был несказанной роскошью, разве что кроме Москвы с Питером.

Да и внутри все до ужаса напоминало советскую старину: прикрепленное к стене сиденье типа вагонного столика, на другой — полочка со старомодным дисковым телефоном (трубка в двух местах обильно перемотана прозрачным скотчем). Тем не менее, когда Мазур поднес ее к уху, услышал гудок. Старательно накрутил код столицы, потом номер Олеси.

И началось… В трубке запищали короткие гудки, чего даже чисто теоретически не могло быть: номер был получен буквально перед отлетом Мазура, знали его только Мазур и Олеся. Конечно, она не сидела возле него круглосуточно — но когда спала в той же квартире или отлучалась по другим надобностям, на трубке оставался верный человек, имевший строжайший приказ никуда по этому телефону не звонить. Так что все дело было в убогости здешней телефонной связи.

И во второй раз повторилось то же самое — короткие гудки, невозможные даже теоретически. В третий раз гудки были длинными, но трубку никто не брал, чего опять-таки не могло быть. В четвертый вместо гудков раздался вообще ни на что не похожий жалобный писк, словно на том конце провода мучили мыть злые люди.

Ну, бывшего советского человека такими пустяками не удивить и не заставить опустить руки… Мазур трудился, как робот. На седьмой раз после двух длинных гудков, самых обычных, трубку сняли и раздался голос Лисы Алисы, то бишь хитрюшки Олеси:

— Я слушаю.

Всегда умела владеть собой стервочка — в голосе ни тени напряженности, ровный, обычный. Хотя все эти дни она должна была пребывать в нечеловеческом напряжении: два кило алмазов — не ведро арахиса…

— Добрый вечер, милая, — сказал Мазур самым беззаботным голосом. — Ну вот и я объявился…

Несколько секунд стояло молчание — ну да, она все же не железная… Мазур терпеливо ждал. Наконец она заговорила. На сей раз в голосе все же присутствовала нотка тревоги — но определить это мог только тот, кто более-менее хорошо ее знал. Все же сильна баба…

— Как успехи?

— Увы, милая, увы… — сказал Мазур. — Не получилось никаких успехов. — Этот проводник оказался не проводником, а сущим раздолбаем, решившим сшибить денежки на виски… Зря только время потеряли. Остался я без носорога, а в ту мелочь, что подворачивалась, и стрелять-то было для хорошего охотника унизительно.

Снова молчание на несколько секунд. На сей раз белокурая русалка, несомненно, тихо заходилась от радости. Код был нехитрый. То, что Мазур остался без носорога, как раз и означало, что алмазы все до единого при нем.

Вновь послышался ровный Олесин голос:

— Так-таки ничего и не добыл? («Погоня за тобой есть?»)

— Ничего, — сказал Мазур. — Не стрелять же было по мартышкам («Если и есть, пока что не объявлялась»).

— Бедный ты мой, не повезло… Ты где сейчас?

— В Лубебо, — сказал Мазур. — Здесь и заночую — не болтаться же ночью по здешним дорогам…

Шифроваться, скрывая свое местоположение, не было смысла — если кто и прослушивает Олесины телефоны, так это конкуренты, а это ребятки не менее серьезные и довольно быстро могут определить, откуда был звонок…

— Ну что же, — сказала Олеся. — Придется тебя утешать… Буду ждать на яхте.

Сие означало, что первоначальный план нисколечко не изменился, и Мазуру, как и было задумано, нужно ехать в Маджили.

— Я быстро доберусь, — сказал Мазур. — Никаких сложностей. Главное, не забудь прихватить тот синий купальничек, обожаю его с тебя снимать…

А вот это уже ничего не означало — просто беззаботная болтовня в расчете на возможного слухача.

— Обязательно, — как ни в чем не бывало, рассмеялась Олеся. — Знаю я твои вкусы…

Они перекинулись еще парочкой столь же беззаботных игривых фраз и распрощались, словесно поцеловав друг друга напоследок.

Ну вот, сделал женщину счастливой, подумал Мазур, у меня это, знаете ли, запросто…

Нажав на рычажки, он принялся набирать другой номер. На сей раз, вот чудо, понадобилось всего четыре попытки. Откликнувшийся мужской голос был незнакомым, но это ничего не значило — Мазур все равно представления не имел, кого Лаврик на этот телефон посадил. Главное, человек свой, веселый, словно бы чуть пьяноватый голос: «Фредди вас внимательно слушает, общайтесь». Пароль произнесен в точности.

— Не узнал, старина? — спросил Мазур. — Это Сирил. Или ты уже дошел до кондиции?

— Да ерунда, пару бокалов:.. Ну и как ты там, бвана великий охотник?

— Не подкалывай, — сказал Мазур с некоторой угрюмостью.

— А что такое?

Мазур повторил то же самое, что говорил только что Олесе: проводник оказался вовсе не проводником, а любителем срубить легких деньжат, даже не знавшим толком местности; что в результате он остался без носорога. Разве что на сей раз, учитывая, что его собеседником был мужик, перемежал рассказ матерками, вполне уместными в ситуации, когда человек остался без носорога.

В свое время, обсуждая с куратором полет на прииск и возможные варианты последующих событий, они решили воспользоваться тем же кодом, что разработала Олеся и ее помощник. Чтобы не насторожить возможных слухачей нестыковками, двумя вариантами событий. И любовнице, то есть Олесе, и другу Фредди, то есть этому незнакомцу, следовало преподнести одну и ту же историю незадачливого охотника, на свою неудачу вместо толкового проводника, напоровшегося на проходимца.

Точно так же Мазур сообщил, что пребывает в Лубебо, что погони за ним нет (или, по крайней мере, она пока что не давала о себе знать и в пределах видимости не объявлялась), что Олеся придерживается первоначального плана, и ему предстоит ехать в Маджили. Потом Фредди поинтересовался, как там с девками. Мазур ответил, что в такой дыре годных девок подыскать трудно (это тоже была беззаботная болтовня, очередной гарнир к зашифрованной деловой беседе).

Разумеется, во втором разговоре могли быть свои варианты и дополнения. И они последовали. Когда пора было уже закругляться, Фредди беззаботно сказал:

— Да, совсем забыл… Будешь в Инкомати, когда мобильник заработает, позвони Каррадосу, он прилетел вчера, просил брякнуть, когда «охотник вернется с холмов».

— Обязательно, — сказал Мазур. — Ну, пока.

Он не клал трубку еще несколько секунд — но Фредди ничего больше не сказал — отключился. Так, сказал себе Мазур. Фигур на доске прибавляется. Каррадос прилетел вчера. Другими словами, Лаврик объявился в Ньянгатале. Раньше этого не говорилось, но ожидать следовало — кому, как не Лаврику, играть финал операции? Сам Мазур понятия не имел, каким планируется финал — каждый знает столько, сколько ему в данный момент необходимо. Хотя есть сильные подозрения, что в свое время скажут — вряд ли игру будут доводить до финала без Мазура, переносчика алмазов. Может и понадобится…

Правильно он сделал, или нет, что не сообщил о появлении Стробача? И на такой случай существовало шифрованное сообщение.

Пожалуй, все же правильно. Касательно Стробача Фредди ничем не мог ему помочь, поскольку Стробач пребывал неведомо где. Да, собственно, Фредди ничем не мог ему помочь, такая помощь и не предусматривалась. Вот Лаврику обязательно следует доложить, что неугомонный пан Тимош вновь объявился, и на сей раз решил тоже протянуть загребущие лапы к алмазам.

Надо было еще и ботинки с него снять, с запоздалым сожалением подумал Мазур. И увезти с собой. Чтобы шлепал босиком по желтой жаркой Африке — а это не самое приятное занятие для привыкшего ходить всю жизнь обутым белого человека и здорово снижает скорость передвижения. Вот черт, не подумал как-то. Ладно, это, в принципе, несущественно…

Он распахнул тяжелую дверь, застекленную толстым листом мутного непрозрачного стекла (опять-таки совершенно на былой советский манер) и с превеликим облегчением вышел из душной кабины.

Капрал моментально подтянулся и принял самый бравый вид, окончательно вжившись в роль почетного эскорта. Глядя на него, старикашка-почтмейстер вновь встал и раскланялся. Мазур кивнул ему с видом путешествующего инкогнито короля и направился к двери — капрал уже торопился к ней, чтобы открыть. Хорошо все-таки быть в Африке адмиралом, со всех сторон тебе почет и уважение. А впрочем, и полковником неплохо.

Он чуточку погрустнел, вспомнив те времена, когда был африканским полковником довольно далеко отсюда, через три страны — и летящий за борт «Маршала Ворошилова» огромный алмаз (второй раз, однако, судьба его вплотную сводит с алмазами); и многое другое. И девушку, которую по-прежнему считал самой красивой девушкой из всех, которых встречал в Африке…

Но с тех пор прошло десять лет, и девушки давно не было в живых, и не только ее, и у Мазура никогда не было привычки тешить душу приятными воспоминаниями, наоборот, старался загонять их поглубже, в трюмы памяти, и не заглядывать туда…

А воз теперь, уже не в первый раз, вдруг заметил, что воспоминания помимо его воли сами начали всплывать из трюма — и не торопились возвращаться назад, когда их прогоняли. Может, эго и означает приближение старости? Говорил же Лаврик не так давно, ч го видел во сне свое личное кладбище — впервые в жизни. Хорошо еще, с Мазуром такого не случалось пока.

Ладно, пятьдесят четыре — эго еще, как ни прикидывай, не старость — так, дальние подступы, и это не убаюкивание себя, а медицинский факт…

Капрал, стоя навытяжку, распахнул перед ним дверцу зеленой полицейской машины с красно-желтой эмблемой.

…Повар у капитана и в самом деле оказался неплохим, достойным хорошего столичного ресторана. Поскольку капитан наверняка платил ему жалованье из своих денег, был гурманом и эпикурейцем. Даже если он не тратился сам, а, как частенько случается не только в Африке, отщипывал из казенных сумм, все равно вывод тот же — только гурман будет таскать за собой по командировкам хорошего повара.

Они сидели на третьем этаже, где капитан оборудовал себе уютную квартирку. Ужинали при электричестве — в здании был установлен генератор. Жандармерия своими привилегиями пользовалась вовсю — Мазур повидал несколько здешних полицейских участков в подобной глуши — и там пользовались керосиновыми лампами. Он откинулся на спинку стула и закурил. Отведано было немало, выпито соответственно, настал момент, когда людей тянет поговорить. Судя по выражению лица капитана, он был того же мнения.

Чтобы окончательно кое-что прояснить, Мазур спросил:

— Вам обо мне сообщили те трое из дорожного патруля?

Капитан усмехнулся:

— Догадались? Ах да, какие тут догадки, вы же профессионал…

— Есть такой грех, — сказал Мазур. — Когда ваши ребятки сгребли меня в городе, они не задали ни единого вопроса и не потребовали документов. Значит, знали, кого берут. А источник мог оказаться только один…

— Да, все правильно, господин адмирал, — сказал капитан. — Это мои люди, только переодетые в обычную затрапезную пехоту — к ней относятся гораздо несерьезнее, чем к нам. У них была рация, и они моментально доложили о несколько странном путешественнике. Согласитесь, это выглядело несколько странно: человек в таком звании и на такой должности болтается по здешней глухомани в одиночку…

— Согласен, — сказал Мазур.

— Вот видите. Так что я, с вашего позволения, не чувствую за собой никакой вины и не считаю, что допустил промах. К тому же случалось пару раз, что партизаны из фронтов посерьезнее, побогаче появлялись в глуши с очень серьезными документами, подделанными довольно мастерски — не в джунглях на коленке у костра… В прошлом году именно так ограбили банк в Бутури. Приехали четверо якобы для проверки — у них, мол, есть оперативная информация о том, что кто-то из кассиров втихую приворовывает. У них были бумаги и удостоверения Министерства финансов и тайной полиции, очень убедительно выполненные. В общем, они взяли более пяти миллионов — центр провинции, солидный банк… Ни их, ни денег не нашли до сих пор — деньги, скорее всего, уже ушли на оружие и прочие надобности. Ладно, сейчас еще как-то, хотя вам мои слова могут показаться странными, спокойно. А вот двадцать лет назад, рассказывают те, кто служил уже в те времена, вообще творилось черт-те что…

— Не кажутся мне ваши слова странными, — сказал Мазур. — Видите ли, я здесь был как раз двадцать лет назад.

Никаких тайн он не раскрывал, от него никто не требовал держать это в секрете — так сложилось, что двадцать лет назад, как и сейчас, он выступал под своим настоящим именем, такая уж шла игра. Капитану лет тридцать пять, он, конечно, о тех веселых временах знает исключительно по рассказам «дедов»…

— Ого! — капитан уставился на него с уважением. — А вы, случайно, не бывали в Королевском Краале? Когда шла операция «Челюсти»?

— Бывал, — сказал Мазур.

— Там и в самом деле было так жутко, как рассказывают старшие?

— Да уж, на праздник в женской церковной школе походило мало… — сказал Мазур, ощутив скользнувший по спине зябкий холодок происхождением из прошлого. И поторопился добавить: — Вообще-то я не люблю рассказывать о прошлых делах, стараюсь забывать…

— Ну да, понятно, — кивнул капитан. — По себе знаю. Это юные лейтенанты любят живописать свои первые операции, но с годами и с опытом это желание отшибает напрочь. Мне, конечно, до вас далеко, но как-никак одиннадцать лет после училища…

Мазур с искренним любопытством спросил:

— Возможно, я задал бестактный вопрос, но почему при таком стаже — ни одной награды?

— Почему — ни одной? Целых пять. Два ордена, три медали. Просто я их не всегда ношу. Знаете, не всегда стоит выступать в облике увешанного регалиями бравого вояки…

— Резонно, — кивнул Мазур. — Мне вот что еще интересно… Пока я… ждал ответа из столицы, там, в подвале, ваши люди обрабатывали двух девок, белую и черную. Я так понял, это партизанки?

— Они, стервы, — сказал капитан. — У белой партизанская кличка Фиделита — явно в честь Фиделя Кастро — у черной…

— Энгельсина, — кивнул Мазур. — Я слышал, как ее называли. Ну что ж, эта публика всегда любила красивые клички… Серьезная банда?

— Не особенно — по сравнению с иными фронтами. Человек сто. Но беспокойства доставляют немало — опыт есть, оружия хватает, имеется сеть «доверенных» по деревням. До сих пор работали по мелочам — обстрелять автоколонну, заминировать дорогу, разгромить деревенский полицейский участок… И так далее, на таком примерно уровне. Но в тех местах, откуда я ролом — это на востоке — есть хорошая поговорка: «Комары иногда могу т принести больше вреда, чем голодный леопард…»

— Толковая поговорка, — кивнул Мазур. — Вы их в джунглях сцапали? Когда я проезжал там, восточнее, как раз шла большая облава…

Капитан досадливо поморщился:

— В том-то и дело, что нет. Обеих пташек взяли здесь, в Лубебо. Заявились в самом безобидном облике — белая туристка и ее черная проводница. Вот только нашлось кому их опознать… — он поморщился еще сильнее, словно откусил от целого лимона. — И вот теперь я второй лень ломаю голову: что им здесь понадобилось? Для Рамадаса здесь нет ничего интересного, ему здесь просто нечем поживиться. К шахте соваться бесполезно — там хватает колючей проволоки и вооруженной охраны. Заложников проще брать в местах, где густые джунгли, в которых можно укрыться быстро и легко. А Лубебо — вы сами должны были видеть — никак не окружено чащобами.

— Да вдобавок — болота… — сказал Мазур. — Не пойдут же они колонной по дороге? Быстро засекут, вызовут вертолеты, стянут солдат…

— На дорогу, конечно, не сунутся, не самоубийцы, — кивнул капитан. А вот болота — никакая не защита. Не такие уж они глубокие и не проходимые, как, скажем, в Мулаваи или Чукуме. Есть тропинки, по которым может пройти гуськом и сотня человек. А везде; где есть такие болота, хватает и знатоков таких тропинок. Так что теоретически можно ждать атаки с любой стороны… хотя я в толк не возьму, зачем им атаковать Лубебо. И все же нельзя исключать, что что-то готовится. Не зря же нас перебросили в эту глушь. У меня впечатление, будто начальство кое-что знает, но пока помалкивает. Эта долбаная привычка начальства помалкивать до поры до времени… ох, простите, господин адмирал…

— Ничего, — сказал Мазур. — У меня тоже есть начальство, и я давно уяснил, что у начальства бывают довольно скверные привычки, которые приходится терпеть безропотно и с философской грустью, потому что с начальством не спорят…

— Вот-вот, — грустно подтвердил капитан. — Только эта привычка, помалкивать до поры до времени иногда выходит боком… я имею в виду нижестоящим вроде меня. Если допустить, что Рамадас и в самом деле неведомо с какой дури хочет напасть на Лубебо… У меня только восемнадцать человек и пара пулеметов — а у него, паршивца, точно известно, есть гранатометы. Прикупил где-то штук тридцать одноразовых и сумел переправить на одну из своих баз. Случись что, я в этом доме при таком раскладе долго не продержусь. Ближайшие воинские части — довольно далеко, как и вертолеты. В случае чего вертолеты сюда доберутся часа через три… если только я сумею с ними связаться — а ведь могут первым делом сбить с крыши антенну. Есть еще четверо городских полицейских, но это — кошкин смех. При любой заварушке моментально забьются куда-нибудь, где их и с собаками не найдешь… — он разлил по стопкам и первым опрокинул свою, совершенно по-русски. — А все оттого, что наш район по уровню партизанской угрозы относится к «зеленому». Вы ведь знаете, что это такое?

— Конечно, — кивнул Мазур. — Низший из трех. В армейском просторечии — «курорт»…

— Вот именно… — горько усмехнулся капитан. — Курорт… В чем-то они правы, конечно, последний раз партизаны здесь появлялись двадцать лет назад. Но когда сидишь вот так, возле болот, по которым отряд Рамадоса может пройти в два счета, и у тебя нет и двух десятков людей… Совсем другие ощущения. Для чего-то же нас сюда перебросили? Для чего-то же Фиделита с Энгельсиной объявились в Лубебо? Не к добру все это…

— Ваши парни их еще не раскололи? — спросил Мазур. — Я видел, они старались…

— Нет пока. Собственно, я приказал остановить сеанс. Ребята им хорошо прогладили спины с жопами, да еще плеснули сока из корней макуты, а он жжется почище перца. Пусть пролежат на пузе бессонную ночку, поскулят, как следует. Завтра будут помягче, как хорошо отбитая для бачамбо курица… вот это вы, кстати, и ели бачамбо — он показал на одну из тарелок перед Мазуром. — Да вдобавок лейтенант Очома напоследок им сказал: очень возможно, сучки, завтра вас больше стегать и не понадобится, если все пройдет гладко, приедет человечек, который и так все расскажет и про ваше задание, и про многое другое… — он нехорошо ухмыльнулся. — Вот тут и к деревенской ведьме не ходи, им станет еще грустнее. Всю ночь будут ломать голову, в чем тут жандармское коварство. Вполне могут подозревать, что этим человечком будет наш агент в отряде. У нас там был один, они его разоблачили недавно… но не могут быть уверены, что нет второго… — он машинально понизил голос. — Второй, кстати, есть. Вот только он, в отличие от первого, пребывает на уровне рядового бойца, заранее можно сказать, не может знать ничего ни о задании этих двух шлюх, ни о планах Рамадаса — такие вещи знают, кроме Рамадаса, буквально два-три человека, а иногда что-то он и от них скрывает. Но все равно, завтра утром Очома войдет и первым делом спокойненько так спросит: «Ну что, сучки, язычки развяжете или без вас обойдемся?» Не самая коварная уловка, но иногда ведь такой блеф срабатывает… Ну, а если не сработает — Очома с Сантушем потрудятся, как следует… да я и сам схожу помогу, — его лицо исказила злобная гримаса. — Как я ненавижу этих тварей…

Мазур его чувства полностью разделял. В памяти сами собой всплыли воспоминания — относившиеся, правда, к земле по ту сторону океана. Заброшенный аэропорт в глуши, грохот выстрелов, рушатся разбитые пулями стеклянные стены, лязг и дребезг, с дыркой во лбу заваливается Виктория Барриос, атаманша партизан-леваков, сучка из богатой семьи, с дипломом Сорбонны… между прочим, то, что она падает — его работа. Но вот об этом капитану знать не следует, хотя Мазуру он нравится — как профессионал профессионалу…

— Знаете, господин адмирал, — сказал капитан, грустно сутулясь. — Кое-чего я до сих пор не понимаю. Понимаю, когда в джунгли уходит всевозможная голодрань — им всей равно терять нечего, а приобрести, если особенно повезет и выживешь, порой можно немало — случалось ведь в иных странах, что некоторые Фронты побеждали. Но какого черта туда же лезут люди, которым не хватало только Луны с неба? Да еще сплошь и рядом партизанят не у себя на родине. Знаете, Энгельсина иностранка, из Джалы. Папаша у нее занимается грузоперевозками, в большие олигархи не выбился, но пара-тройка миллиончиков имеется. Кстати, у них зам хватает своих партизан по джунглям — но ее почему-то понесло к нам. А уж Фиделита… Дочь профессора из Италии. Белая. И не одна такая белая у нас. Что им-то, белым, нужно в Африке? Я понимаю наемных инструкторов — хорошие денежки в игре. Но эти идейные белые… Я прошел кое-какую подготовку, между нами говоря, господин адмирал. Три месяца стажировался у израильтян, месяц слушал лекции у итальянцев. Прекрасно знаю, сколько сынков и дочек богатеньких уходят в терроризм — те же «Красные бригады»… И все равно не понимаю, а особенно не понимаю, когда в наши джунгли лезут белые…

— Не удручайтесь так, капитан, — сказал Мазур. — По-моему, никто не понимает. Я еще не встречал человека, который понимал бы. Разновидность психической болезни, что ли…

— Вот именно — психической… Когда разоблачили нашего человека у Рамадаса и он молчал, что бы с ним ни творили — крепкий был парень, да вдобавок там имелись и личные счеты, что-то вроде кровной мести, у некоторых племен это есть — именно Фиделита откусила ему член. Да, вот представьте себе — преспокойно откусила член. Дочь профессора, белая… а в Европе до сих пор нас, африканцев, порой изображают уж такими зверями, что зверинее и не бывает. Они бы на своих профессорских дочек посмотрели…

— Вот и дайте им посмотреть, — сказал Мазур. — Сосредоточьте все внимание на Энгельсине, если они что-то знают, то обе одно и то же.

А Фиделиту подлечите и отвезите в столицу. Соберите пресс-конференцию с телевизионщиками, предъявите, расскажите боевую биографию, расскажите, кто она такая. Итальянские журналисты тут же кинутся к папе-профессору — знаю я журналистов. И про откушенный член обязательно упомяните. Уж за эту-то милую деталь журналисты уцепятся когтями и зубами, знаю я их, тварей… Такие заголовки будут… Типа «Дочь профессора грызет живым людям члены в джунглях». И три восклицательных знака…

— Вообще, отличная идея, господин адмирал! — воскликнул капитан, прямо-таки просияв. И тут же поскучнел. — Вот только это не в моей власти, нужно будет докладывать начальству, просить санкции…

— Вот и доложите, — сказал Мазур. — И расскажите мне, от кого в вашей системе зависит дать санкцию. Вернусь в столицу, непременно навещу этого человека и поговорю. Пользуюсь кое-каким влиянием в определенных кругах…

— Прекрасно было бы! — воодушевился капитан. — Я вам сейчас все напишу — звание, фамилию, департамент… — он достал из кармана блокнот в зеленой обложке, энергично схватил авторучку.

Мазур нисколечко не врал — он и в самом деле собирался по оказии заглянуть к этому жандармскому чину. Подворачивается удобный случай, палец о палец не ударив, вставить перо итальянцам. Их пресса в свое время тоже немало погавкала на тему «советские в Африке», да и теперь словесно паскудит порой. Пусть теперь Европа почитает и послушает, как дочки итальянских профессоров откусывают в Африке члены правительственным агентам. Мелочь, а приятно…

И посмотрел на часы:

— Уже поздновато. Пожалуй, мне пора в отель…

— Ну, если так надо… — сказал капитан, явно с удовольствием посидевший бы еще часок за бутылкой.

Честно говоря, Мазур тоже с удовольствием дождался бы, когда бутылка отличного виски покажет дно — но в его положении беглеца, возможно, преследуемого уже со всем прилежанием, следовало сохранять спортивную форму — пить меньше, отдыхать больше…

Капитан снял телефонную трубку:

— Капрал вас сейчас отвезет.

…По дороге состоялся разговор уже в совершенно других тонах — не адмирала с капралом, а мужика с мужиком. Капрал, разумеется, фамильярности и в этом случае не позволял, но тон разговора все же был другой. Бравый служака с большим знанием вопроса рассказал Мазуру о порядках в заведении, благолепия ради именуемом «отелем», особенно подробно поведав о тарифах и расценках — сколько и за что платить, чтобы и жмотом не сочли (жмотов особенно не любят в таких вот заведениях), и не предстать богатеньким недотепой, денежным простаком (которых в таких заведениях обожают доить по полной).

А заодно рассказал и детали, которых Мазур не знал. Он читал в столице, что люди с шахты давненько уж используют Лубебо для своих надобностей, но подробностей там не было. Оказалось, еще лет пятнадцать назад «топазники» обустроили здесь этакую местную Рублевку: «отель», куда они ехали, пару аналогичных заведений рангом пониже, для пролетариата, роскошный дом приемов, где селили прибывших с деловым визитом или с инспекцией и устраивали банкеты, еще пару-тройку зданий столь же утилитарного назначения. Установили генераторы, наладили охрану, восстановили даже ту часть водопровода, что эту «Рублевку» охватывала. Так оказалось гораздо дешевле, нежели возводить с нуля аналогичный комплекс у себя на шахте. Среди населения городишки всплесков классовой ненависти как-то не наблюдалось — слишком многие здесь кормились возле шахты и непосредственно на ней…

«Отель», украшенный синей неоновой вывеской «Топазовый рай», оказался довольно большим четырехэтажным зданием, очень похоже в колониальные времена служившим настоящим отелем, без кавычек. Имелась даже довольно большая, огороженная высокой проволочной сеткой стоянка, где расположилось десятка два легковушек — не новеньких, но и не потрепанных — и два микроавтобуса. Возле распахнутых ворот из той же сетки прохаживался здоровенный негр с дубинкой за поясом. Все было понятно: вспышки классовой ненависти отсутствуют, но грешная жизнь тут такова, что оставь хорошую машину ночью без присмотра — в лучшем случае утром один кузов найдешь, а в худшем и того не увидишь…

Имелся тут и швейцар, так что капралу утруждаться не пришлось. Как и на почтамте, он топал за правым плечом Мазура с таким видом, словно возглавлял целый взвод почетного эскорта.

Обширный вестибюль роскошью не блистал, но содержался в чистоте и порядке, так что в условиях Лубебо выглядел дворцом арабского шейха. Справа, в обширном зале, вместо двери отделенной от вестибюля аркообразным проемом, гремела европейская музыка, мельтешили цветные огни, топали каблуки и каблучки, что-то задорное отплясывали пары — прилично одетые мужчины были и белые, и черные (Мазур увидел и парочку несомненных индусов, и парочку несомненных китайцев), а вот девицы — поголовно черные. Правда, среди них Мазур вскоре высмотрел белую длинноволосую блондинку — то ли местный деликатес, то ли чья-то отчаянная подружка, возжелавшая своими глазами посмотреть на настоящий бордель (Мазуру подобные экстремалочки попадались не только в Африке).

Не следовало долго таращиться на танцующих, словно какая-нибудь деревенщина. Мазур подошел к высокой стойке из черного дерева, за которой помещался портье — пожилой седой негр в хорошо сидящем смокинге, со столь благообразной и одухотворенной физиономией проповедника или профессора, что мог оказаться законченным прохвостом, и никем другим.

Он вежливо поклонился Мазуру— и вдруг как-то странно моргнул, чуть дернувшись лицом — у Мазура осталось стойкое впечатление, что капрал за его спиной показал портье ядреный кулак в качестве карточки вип-гостя. Ну ничего, не помешает…

Улыбаясь еще шире и гостеприимнее, портье положил перед собой разграфленную печатную карточку, взял авторучку. Капрал просветил Мазура и насчет этой хитрушки: анкету гостя, конечно, заполняли, как в приличных отелях и полагается, но постоялец назывался вымышленным именем, к чему относились с полным пониманием, даже если бы он бывал здесь раз двадцать и всякий раз именовал себя по-другому.

А посему Мазур не стал ломать голову и хоть чуть-чуть напрягать фантазию.

— Джон Смит, — сказал он. — Инженер-энергетик. До завтрашнего утра.

Портье с непроницаемым лицом все это записал (интересно, сколько здесь в данный момент пребывало Джонов Смитов? Надо полагать, немало), выложил на стойку заранее заполненный счет и ключ на черной деревянной груше:

— Двести второй номер, сеньор Смит, если у вас нет других пожеланий.

— Нет, — сказал Мазур, выкладывая на стойку несколько больших и многоцветных местных фантиков (три украшены ликом покойного президента Кавулу, три — африканским зверьем). Чаевые он, разумеется, присовокупил — в таких заведениях их дают встречному-поперечному.

С большой сноровкой смахнув деньги в выдвинутый ящик, портье хлопнул ладонью по пимпочке старомодного никелированного звонка, похоже, помнившего еще колонизаторов. Распахнулась дверь в боковой стене за стойкой, показался еще один персонаж в смокинге — гораздо моложе портье, но тоже столь благообразный, что мог оказаться лишь пройдохой, на котором пробы негде ставить! Ну, в подобных заведениях другого персонала и не бывает, что Мазур оценивал, представьте себе, с профессиональной точки зрения — в свое время по другую сторону океана, когда угодил в непростые жизненные обстоятельства и нужно было где-то отсидеться, недолгое время служил вышибалой в публичном доме (ничуть не маскировавшимся под отель или еще что-то респектабельное), так что имел все основания считать себя знатоком вопроса (подобные заведения, в принципе, одинаковы под любыми широтами).

Портье распорядился:

— Вещи сеньора Смита в двести второй.

Негр вышел из-за стойки и проворно подхватил сумку (явно удивившись ее неожиданной тяжести — ну да перебьется, работа у него такая, таскать круглое и катать квадратное) и вопросительно воззрился на Мазура. Мазур сказал:

— Спокойной ночи, капрал. Заезжайте за мной в девять утра.

— Слушаюсь! — браво рявкнул капрал, отдав честь. — Желаю приятно провести время, господин…

Мазур ожег его взглядом, и капрал замолчал. Не стоило лишний раз провозглашать адмиральский чин — ситуация требует скромности, незаметности, анонимности. Джон Смит, инженер-энергетик — вполне достаточно.

Мазур направился к широкой лестнице. Носильщик следовал за ним, согласно этикету отступив на полшага. Двести второй, конечно же, оказался на втором этаже.

— Сумку поставьте в шкаф, — сказал Мазур, доставая бумажку невеликого достоинства, как раз и полагавшуюся за невинную переноску багажа. Пусть обормот сразу поймет, что имеет дело с постояльцем, прекрасно знающим расценки и тарифы.

Ловко спрятав денежку (Мазур даже не успел заметить, куда), носильщик остался стоять, глядя с немым вопросом. Ну, ничего не поделаешь, подумал Мазур чуть ханжески. «Постоялец», который здесь не станет заказывать девочку, будет заподозрен черт-те в чем и запомнится надолго — а вот если будет следовать здешним правилам хорошего тона, его физиономия моментально сотрется из памяти всех здешних холуев, стоит ему завтра утром уйти. Все для пользы дела, а вы что подумали?

На свет Божий появилась другая купюра — именно столько стоили тут «диспетчерские услуги». Носильщик выжидательно склонил голову к плечу, ожидая, не возьмет ли постоялец инициативу в свои руки.

Мазур решил взять. Из чистого любопытства.

— Там, в танцевальном зале, я видел белую девушку, — сказал он вялым тоном пресыщенного жизнью героя Вудхауза. — Длинные светлые волосы, розовое платье…

На физиономии носильщика отразилось нешуточное сожаление:

— Очень жаль, сеньор, но дама не из тех, — подстегнутый вопросительно-властным взглядом Мазура, добавил: — Это супруга господина инженера Нильсена, она сюда приезжает с мужем потанцевать, и они остаются до утра… Ходят еще в наш театральный зал…

Эстеты, мысленно хмыкнул Мазур. На шахте у них наверняка есть квартира, как у всякой семейной пары. Нет, подавай им специфические развлечения — в борделе переночевать, посмотреть тут стриптиз — что еще в таком заведении может крыться за культурным названием «театральный зал»?

— Вот кстати, сеньор Смит, — сказал носильщик. — Не хотите ли и вы посетить театральный зал? Представление начнется в двенадцать ночи, через час с небольшим…

— Нет, благодарю, — сказал Мазур и добавил чистую правду. — Я, знаете ли, предпочитаю не смотреть, а участвовать…

Будь заведение чуточку менее респектабельным, прохвост в смокинге наверняка вульгарно осклабился бы, а то и отпустил приличествующую случаю шуточку. Но здесь держали марку: носильщик лишь позволил себе намек на понимающую улыбку и сказал:

— В таком случае… У сеньора будут какие-нибудь особенные пожелания?

— Особенных, пожалуй, нет, — сказал Мазур. — А бытовые детали… Симпатичная, не выглядящая вульгарно, такая, чтобы с ней можно было и поговорить — ну, конечно, не об особенно высоких материях, но все же…

— Приятная полнота, или…

— Никакой полноты, ни приятной, ни непонятной, — сказал Мазур. — Мне нравятся девушки спортивного склада, с длинными волосами…

— Понятно. Означает ли это, что сеньорита должна быть одета в спортивном стиле?

— Ну, это уже перебор, — сказал Мазур. — Обычное платье.

— Вечернее, средней длины или в стиле «мини»?

Задолбал, подумал Мазур. Нельзя же доводить чтение меню до размеров средней речи товарища Брежнева. Еще, чего доброго, попросит вайтлз ему уточнить…

И сказал:

— В стиле «мини».

Слава богу, на этом, похоже, кончилось. Носильщик на миг завел глаза к потолку, что-то для себя прикидывая, потом склонил голову с безукоризненным набриолиненным пробором:

— Понятно, сеньор. Вам придется ждать не более четверти часа.

И бесшумно выскользнул за дверь. Оставшись в одиночестве, Мазур поправил пистолетную кобуру так, чтобы не бросалась в глаза, оглядел очередное временное пристанище — за время его блужданий по глобусу их на трех — вообще нет, на четырех — континентах набралось столько, что считать притомишься. Бывали гораздо лучше, бывали гораздо, гораздо хуже. Если вынести оценку этому — нечто среднеарифметическое. Довольно просторная комната, не роскошная, но и не убогая, содержавшаяся в порядке. Большая кровать, старомодное мягкое кресло, столик годов из шестидесятых прошлого века, на нем заботливо приготовлена бутылка французской (если верить форме и этикетке, а верить следует не всегда) минеральной воды.

Налив себе стакан, Мазур стал задумчиво рассматривать самую непонятную деталь интерьера: в углу стояли три больших лампы на высоких треножниках, этакие черные бочонки, скорее напоминавшие прожектора, у каждой — по две железные шторки по бокам.

Как Мазур ни ломал голову, не мог догадаться, для чего такие светильники нужны в борделе. Вот тут его профессиональный опыт ничего не мог подсказать — ни в том заведении, которое он осчастливил своей недолгой службой, ни в тех, где приходилось бывать уже в качестве клиента, ничего подобного в жизни не видел. Какие-то смутные ассоциации всплывали, но в слова сформулировать их никак не удавалось.

Исключительно ради любопытства он засек время, когда сутенер улетучился, как бесплотный дух. Деликатный стук в дверь раздался через двенадцать минут — стахановцы бордельного фронта, ага. Он направился к двери, отгоняя мысль, что сейчас вломятся, тыча в рожу стволами, хмурые типы в немалом количестве — но все же теоретически допускал и такой оборот событий. И прекрасно понимал: при таком обороте угодит, как кур в ощип. Если их будет несколько, не отстреляешься, а под окном наверняка поставят людей…

Хотя… Кто сказал, что отмахаться не удастся? Автомат-то он оставил в машине, а вот оставлять гранаты жаба задавила: много места в его поместительных карманах они не занимают, а пользу могут принести нешуточную. Одну — в тех, кто в коридоре, вторую — на головы тем, кто под окном, и будет серьезный шанс оторваться. Придется, конечно, уходить в импровизацию, ховаться наугад в незнакомом ночном городишке, но это, в итоге, пустяки по сравнению с обретением свободы…

Так что, шагая к двери, он быстренько и привычно сжал двумя пальцами усики так, что чеку было выдернуть легче легкого, просунул в нее большой палец, которому там было вполне свободно — конструкторы постарались, решпект им за это, вив ля Бельжик…

Исправно тикавшая, как швейцарский хронометр, мания подозрительности на сей раз подвела. Вместо хмурых неприятелей в коридоре обнаружилась красивая девица с волосами до плеч, в открытом и коротеньком синем платье в белые крупные пятна (чуточку неправильной формы, не классический горошек, но все равно красиво).

Улыбаясь прямо-таки лучезарно, она осведомилась:

— Сеньор Джон Смит?

— Он самый, — сказал Мазур.

Она крутанулась волчком так, что взлетели волосы, взметнулся расклешенный подол куцего платьица, явив черные трусики:

— Заказ устраивает?

— Как нельзя лучше, — сказал Мазур.

— Ну тогда — привет!

И она танцевальной походочкой направилась мимо Мазура в номер. И по пути, ч-черт, задела крутым бедром кобуру так, что не могла этого не почувствовать. Ну ладно, все равно увидит рано или поздно, пушкой здесь никого не удивишь, а легенда имеется…

Все еще держа руку в кармане и убедившись, что в коридоре пусто и тихо (только с первого этажа доносится музыка, пляски там определенно продолжаются), Мазур так же, одним пальцем разогнул усики и прошел в номер. Присел на кровать, потому что больше было некуда — в кресле уже непринужденно разместилась гостья, закинув ногу на ногу. Окинула его свойственным девицам ее профессии пытливым взглядом — пыталась с ходу прокачать, насколько удастся, что за клиент достался на сей раз и чего от него ждать.

Мазур тоже разглядывал ее откровенно. Несомненно, ньерале (у фусу и макиземи гораздо более темная кожа, волосы не с кудрявинкой, а классические курчавые, как шерсть ягненка), носик прямой, без следа приплюснутости, губы ближе к европейскому рисунку. Ньерале — на третьем месте среди трех основных племен страны по численности, влиянию, богатству — но самое гордое и задирает нос перед всеми прочими. Поскольку именно из ньерале происходил знаменитый король Бачака, африканский Наполеон и Бисмарк в одном лице. Без дураков: вождь мелкого племени лет за пятнадцать сколотил из окружающих земель и племен впечатляющую даже сегодня империю, еще лет десять после того выигрывал все войны и присоединял новые земли, как-то под настроение в битве при Гулавайе расколошматив и англичан, едва отдышавшихся после восстания сипаев. Вот только жил он, как Бисмарк, а кончил даже похуже Наполеона — зарезали в им же возведенном Королевском Краале. Резали фусу (что ньерале им тычут в нос при каждом удобном случае), но рулили заговором два родных брата Бачаки, чистокровные ньерале (о чем ньерале предпочитают не вспоминать, потому что получилось как-то неудобно). В общем, знатоки справедливо считают, что на европейский взгляд самые красивые девушки в Ньянгатале — ньерале. И Мазур с ними совершенно согласен еще со времен прошлой командировки двадцатилетней давности.

Девушка улыбнулась с профессионально отработанной лучезарностью:

— Значит, с разговорами?

— Гвоне, мачалабо, — сказал Мазур (что на ее родном языке означало «Да, красотка»).

Она подняла красиво подведенные брови:

— Одано, пачан? Го сухаби такадато ва киритабу?

Мазур не понял ни словечка. Все его познания в языке ньерале исчерпывались парой-тройкой фраз вроде произнесенной. А еще два десятка, в свое время зазубренные как следует, для разговора с такой гостьей решительно не годились. Не станешь же ей говорить «Руки вверх, бросай оружие!». Или «Где ваш лагерь, тварь такая? Будешь молчать, яйца отрежу!».

— Это я так, решил выпендриться, — сказал он, улыбаясь. — Знаю пару фраз, и все.

— Понятно. Значит, с разговорами?

— А тебе не нравится?

— Желание клиента — закон, — пожала она красивыми круглыми плечами. — А вообще, между нами, не особенно и приятно, когда тебя с порога хватают и заваливают без единого словечка. Так что можно и поболтать… Слушай, ты щедрый?

— В разумных пределах, — сказал Мазур.

— Тогда закажи сосуд и что-нибудь закусить? Что за разговор без стаканчика? — она не глядя привычно взяла со столика меню в коричневой папочке и подала ему. — Вон там, возле выключателя, синяя кнопка, видишь? Официант мигом прискачет. Алкоголь тут не паленый, не стали бы господа с шахты паленкой давиться…

— Верю, — проворчал Мазур, читая меню и высматривая нечто среднее, не самое дешевое и не самое дорогое. — а то, голову даю на отсечение, «стейк из жирафа в соусе момелеле» — уж точно паленка.

Знаю я эти фокусы. Берется говядина, вымачивается в настое из корней и листьев мамбату, после чего становится по вкусу совсем и не похожей на говядину. Но любители экзотики тащатся…

— Молоток! — сказала она одобрительно. — Сразу видно, не новичок у нас.

— Тебе сколько лет?

— Девятнадцать.

— Понятно, — сказал Мазур, решив, что никаких военных тайн он сейчас не выдает, коли уж действует под родной фамилией, как и в прошлый раз. — Когда я тут первый раз побывал, тебя, мачалабо, еще и на свете не было…

— Ух ты! Может, ты и Курумату-Леопарда видел?

— Много чего я видел… — проворчал Мазур.

В том числе и означенного Леопарда, сволочь легендарную, но, надо отдать ему должное, несомненного военного таланта. Долго с ним пришлось повозиться. Однажды Мазур даже в него стрелял, но слишком далеко было для «узика», ушел, поганец. Ничего, все равно в конце концов группа Морского Змея его через пару недель отправила на свидание с Лунным Бегемотом…

Сделав выбор, он нажал кнопку. Очень быстро объявился молодой фусу в смокинге и уже через пять минут припер бутылку виски и обычные здесь к нему закуски: копченое мясо, вяленые фрукты и шашлычки из моллюсков томбалу, к которым Мазур пристрастился еще в прошлый приезд (мало того, что вкусные, еще, между нами, мужиками, боевую сексуальную готовность, если слопать с дюжину, на всю ночь обеспечивают не хуже черноморской рапаны). Халдей (должно быть, узрев новое лицо) предпринял попытку впарить Мазуру еще и стейк из жирафа, но Мазур отмахнулся и сказал, что на жирафятину у него аллергия. Девушка расхохоталась. Сообразив, что напоролся на знатока, халдей сговорчиво улетучился.

— За любовь? — предложила девушка и опрокинула свой стаканчик граммов на сорок не хуже советского боцмана, ничуть не поморщившись и не закашлявшись. Потянулась за ломтиком мяса без всякой поспешности — чувствуется школа, подумал Мазур не без уважения.

— За любовь так за любовь, — сказал он, опрокидывая свой стаканчик. Виски, конечно, не высшего сорта, однако да, не паленка. — И как тебя сегодня зовут?

— Мадлен, — сказала она с улыбкой. — Уже неделю.

Мазур вновь ощутил мимолетный укол ностальгии: тридцать лет назад уже была одна Мадлен, самая красивая француженка из всех, какие ему встречались в жизни. Ну, а то, что она была еще и офицером французских «морских дьяволов», ничего не испортило. Что-то часто стали возникать уколы ностальгии, не было раньше такого…

— Почему — Мадлен? — спросил Мазур с неподдельным интересом.

Французского влияния в какой бы то ни было области Ньянгатала не испытала совершенно. Разве что французские франки здесь ходили неофициальным образом — но так обстояло и с полудюжиной других европейских твердых валют.

— Да так сложилось, — сказала Мадлен. — Тут недавно был французский инженер, помогал отлаживать на шахте какую-то ихнюю банду. И абонировал меня на всю неделю. И когда меня охаживал, все время называл Маллен — раз по двадцать за ночь, прикинь. Есть у меня подозрения, что ему какая-то Мадлен так и не дала, как он ни старался, но в памяти засела. Вот я и решила: а побуду-ка теперь Мадлен.

— Здешняя?

— Мимо, — сказала Мадлен. — Из Мулаведи.

— Это где?

— А это такая деревня, миль двадцать отсюда к югу. Ничего так деревня, богатая, но все равно — деревня…

— Понятно, — сказал Мазур. — Подалась в город счастья искать?

— Вот именно, — серьезно сказала Мадлен. — Так-то все было ничего, отец у меня дачака… ах да, ты же языка не знаешь… Дачака — это такая группочка самых богатых людей в деревне. Типа аристократия. Только мне от этого было бы не легче. Уж конечно, не пришлось бы особо спину гнуть с мотыгой и просо рушить, но все равно, женщина в деревне, даже если она из дачака — не совсем и человек. Прав — ноль, зато обязанностей… Выдали бы меня замуж за какого-нибудь обормота, рассчитавши так, чтобы соединить поля, и хлопотала бы я по дому, как швейная машинка. И уж конечно, детей муженек мне бы накапал кучу. А окажись он пьющий или драчливый, я бы еще и в синяках ходила. И была бы годам к тридцати страшной жирной коровой. А я, между прочим, три года в американскую школу ходила. Вот сам скажи, у меня английский плохой?

— Да нет, весьма даже, — сказал Мазур.

— Во-от… А еще я девочка умная и сообразительная. Мне учитель много раз говорил, особенно в последнем классе, когда оставлял после уроков, лез под юбку и минету учил. Белый, из Пенсильвании.

Он мне, кстати, невинность и аннулировал. Мы потом еще несколько раз… Мне понравилось. Он и сказал: крошка, в деревне пропадешь, у него хватало знакомых на шахте, он мне сюда рекомендацию и дал. Вот я три года назад из дома и сбежала.

— Папаша с родичами не искали, чтобы прирезать? — с любопытством спросил Мазур.

— Да ну, скажешь тоже! Это у одних макиземи, дикарей долбаных, принято в таких случаях искать и резать. У нас попроще. Объявят тебя позором семьи, отрекутся по всем правилам — мол, знать такой отныне не знают. Зарежут черного поросенка, кровью на пороге побрызгают, уши ему отрежут и швырнут в ту сторону, куда я сбежала. Еще листья юкаты вокруг дома кольцом набросают, побормочут там все, что полагается… Только мне как-то чихать на этот цирк без клоунов. Вот и работаю тут три года. А что не работать? Клиенты солидные, любители всяких неприятных выкрутасов редко попадаются. Знай раздвигай ножки. Ты не поверишь, но я в школе выучила, что такое «философски». Так вот, если философски — всех и каждого в этой жизни пялят. На разный манер. Тебя вот наверняка начальство пялит. Ага?

— Бывает, — сказал Мазур чистую правду.

— Ну вот. Всех пялят, даже президентов — я имею в виду, иногда пулей в лоб, как недавно нашего Отца Нации. Разница только в том, что тебя пялят в переносном смысле, а меня в прямом.

Если подумать, никакой разницы. Тебя такая философия не обижает?

— Да нет, — пожал плечами Мазур. — С чего тут обижаться, если так оно в нашей жизни и обстоит… А планы на будущее? Не может не быть у такой умной девочки планов на будущее?

— Найдутся, — сказала Мадлен, с намеком покосилась на бутылку, и Мазур наполнил стаканчики. — Поработаю еще годик — и сбережений хватит, чтобы обосноваться в Инкомати. А там совсем другие возможности для карьеры. Там и заведения для людей, что в сто раз побогаче здешних шахтерских, и танцевальные школы… ну, сам понимаешь, каким танцам учат. И фотографы рыщут, ищут моделей не для дешевеньких черно-белых порнографических журнальчиков на плохой бумаге, а для солидных, типа «Плейбоя». В общем, с опытом и с умом не пропадешь. Совсем другие деньги. И жениха можно подцепить ох какого небедного, главное, суметь нетронутой паинькой прикинуться…

— А ведь сумеешь, — покрутил головой Мазур.

— А запросто, — улыбнулась Мадлен. — Между прочим, если ты не знаешь, есть старый деревенский способ невинность якобы восстанавливать. Так-то вот…

Мазур вновь покрутил головой:

— Знаешь, что-то я в тебя верю… Пробьешься.

— Постараюсь, — столь же серьезно сказала Мадлен. — Ну как, раздеваться, или еще потреплемся?

— Да куда нам спешить… — сказал Мазур, глянув на часы. — Времени — хоть поварешкой хлебай… Слушай, вот чего я не пойму: это здесь зачем? — он кивнул на странные лампы в углу.

— Мало ли кому понадобится, — сказала Мадлен. — Это осветительные приборы для фотосъемки. Знаешь, некоторые любят фотографировать. Ты насчет этого как?

— Категорически не любитель.

— А некоторые очень любят. Так что я давно уже научилась красиво позировать, — она прыснула. — Знаешь, попадаются вообще комики. К нам сюда уже с полгода ходит один голландец, так он только фотает, прикинь. Девочки у нас его дико обожают. Попозировала часок-полтора, получила денежек столько, сколько полагается за полную ночь — и свободна. Может, он дрочит потом, не знаю, его дело, главное, платит… Тебе интересно?

— Еще как, — сказал Мазур.

Он хотел привязать ее к себе долгой болтовней, малость расслабить — потому что план дальнейших действий давно созрел, и они заключались вовсе не в барахтаньи на этой удобной постели…

— А бывает еще почище, — не без блудливости во взгляде поведала Мадлен. — Есть такой инженер, Нильсен, из Швеции, у него жена — блондинка типа фотомодели…

— Знаю, — сказал Мазур. — Я ее видел на танцах, когда заселялся. Я ее, честно говоря, принял за профессионалку, но ваш диспетчер объяснил, кто она. Сказал, очень приличная дама…

Мадлен заливисто, искренне расхохоталась, закинув голову:

— Убиться можно об пальму! Приличная дама, спасу нет… Хочешь знать, как они развлекаются? Каждый вечер, когда они здесь — а он тут раза три в неделю — уходят после танцулек в номер и вызывают пару девочек. Исключительно для нее. Они эту Ингрид на глазах у мужа обрабатывают по полной программе. Причем, прикинь, не просто так — спектакли устраивают. У них номер снят постоянно, как наемная квартира, там целый шкаф с разными нарядами.

Он чаще всего девочек наряжает полицейскими — с понтом две черные легашки замели белую туристочку, привели в участок и стали вдумчиво насиловать, как она поначалу ни ломалась. Я пару раз была «полицейской» — ох, ты б видел, что она вытворяет… А иногда высвистывают Анатоля — это у нас охранник, с во-от таким штырем. Он ее тоже при нем… Чаще всего он типа гангстер, а она школьница — вся такая в белых гольфиках, школьной форме, косички с бантиками. Да, а главное в чем? Этот Нильсен не просто смотрит — он всякий раз на видео снимает. И всякий раз ему изнасилование подавай. Чтобы она пищала и из рук рвалась, чтобы на ней трусики рвали, и все такое… Очень похоже, у него только после такого встает — потому что после этого Голливуда уже он ее пялит до утра. Точно знаем, пялит — уборщица утром из корзины гораздо больше презиков вытряхивает, чем остается после Анатоля.

Мазур, наполняя стаканчики, подумал не без сожаления: жаль, что это обычная шахта, а не какой-нибудь секретный научный центр, и Нильсен — не секретный конструктор. Какой компромат был бы для Лаврика, любит он этакие веши, работать легче…

— А знаешь, чем в свое время этот кинематограф кончился? — прыснула Мадлен. — У Нильсена раз в неделю какое-то суточное дежурство там у них, под землей. Ингрид всякий раз тихонечко мотается в Лубебо, на хату к Анатолю — и там он ее ставит и раскладывает по-всякому безо всяких спектаклей и съемок. Она ему пару штучек показала, каких и мы не знали. А посмотришь — святая… ну ты видел.

— Весело живете, — сказал Мазур.

— А то! — фыркнула Мадлен. — Самое веселье бывает, когда в «доме приемов» случается вечер развлечений, когда приезжают всякие шишки из столицы — акционеры и все такие. Концерн-то большой, эта шахта у него, в общем, на десятом месте. Но развлекаться они все предпочитают здесь — очень уж глухое местечко, ни один журналист не пролезет… Возят всяких политиков, от которых зависит что-то льготное для них протолкнуть… Ну, знаешь, наверно, как это бывает? И уж там такое иногда фестивалится…

— Книгу напиши, — сказал Мазур шутливо. — Писать ведь умеешь. На таких книгах хорошие деньги делают…

— Пристукнут, — сказала Мадлен серьезно. — Точно тебе говорю. Там такие персоны бывают… Пристукнут, ага, — она прищурилась. — А давай теперь про тебя, ага? Вот почему ты куртку не снимаешь? Жарко же.

Она была права — кондиционера в номере не имелось, было душновато и жарковато, особенно в куртке, предназначенной для вояжей по джунглям. К тому же он до сих пор щеголял в той самой майке, которую надел, уходя от упавшего самолета, — о сменной как-то не подумал. Прошло несколько дней, к тому же были и марш-броски по пересеченке, и схватка с Анкой, согнавшая семь потов. Так что майка несчетное количество раз промокала насквозь, высыхала, опять промокала — и сейчас форменным образом залубенела, тело чесалось. Душ бы принять…

— Да так… — сказал он уклончиво.

— Ладно тебе, — фыркнула Мадлен. — Ну, пушка у тебя там, что я, не поняла? Еще когда в номер входила, об нее бедром приложилась. Что у мужика может висеть на поясе большое и твердое? Только пушка. Ну что ты стесняешься? Что я, пушек не видела? Подумаешь, диковина… Снимай куртку, дурик, а то на семь потов изойдешь. Вон за той дверью душ есть, когда начнем, ополоснешься.

Ну, какая уж тут конспирация? Мазур с превеликим облегчением стащил крутку и аккуратно повесил на вешалку. Снял кобуру и отстегнул кинжал.

— Арсенальчик у тебя… — хмыкнула Мадлен.

— Что делать, — сказал Мазур. — В этих местах сиротинушку всякий норовит обидеть, если не в броневике едешь…

Он прошел к окну, распахнул створку и задернул шторы. В комнату хлынула приятная прохлада — ночи в Африке, как неоднократно подчеркивалось, холодные.

Мадлен с азартным выражением на смазливом личике нацелилась в него указательным пальцем с ухоженным ногтем, покрытым сиреневым лаком с блестками:

— А я догадалась! Все же умная я девочка! Никакой ты не инженер-электрик. Ты из службы безопасности. То-то тебя жандарм подвозил, капрал. Станет он простых инженеров возить…

— Догадливая ты девочка, — сказал Мазур. — Только смотри, не болтай по углам…

Мадлен прижала к губам указательный палец, потом заверила:

— Молчок и могила! Ни одной живой душе! Только мне еще не хватало с вашей службой рассориться… Пришлось бы из Лубебо ноги уносить, а мне еще годик остался деньжат прикопить, я говорила… Чтобы ты не сомневался — я уже год вашим постукиваю. Инспектору Дапанату.

Ну да, конечно, подумал Мазур. За господами инженерами тоже нужен глаз да глаз — промышленный шпионаж цветет пышным цветом. К тому же иные шустрики могут потихонечку таскать топазы — дело трудное, но возможное, коли уж работяги и на алмазных приисках, где контроль в десять раз строже, ухитряются камешки тырить…

— Хочешь, я и дальше догадливость проявлю? — спросила Мадлен. — Ты сюда заявился прямиком откуда-то из джунглей, на шахте еще не был. Ну понятно, поздно уже, все начальство по домам разошлось. Вот ты и решил оттянуться, коли уж время позволяет… Ну как, я умница?

— Кто б сомневался, — проворчал Мазур. — Ход мыслей обоснуй, умница.

— Легче легкого, — рассмеялась Мадлен. — Одежда и обувь — для джунглей. Как ты ее ни пытался отчистить, полно всяких пятен. А майка припахивает так, словно ты в ней спал неделю. Любой белый, вернись он из джунглей на шахту, обязательно принял бы душ и сменил одежду, и пушку с ножиком непременно бы оставил в конторе — зачем они тебе тут, в Лубебо? Где тебя жандармы возят куда тебе надо? Точно, ты прямо из джунглей выбрался.

— Ну да, — сказал Мазур. — Было у меня там одно дельце…

— Я не спрашиваю! Я умница… Знаешь, почему я так выпендриваюсь с проницательностью? Вдруг вы мне что-нибудь посерьезнее поручите? Где денежки другие? А то Лапанату мне платит, в общем, грошики — так, на косметику…

— Если что-нибудь подвернется, обязательно буду иметь тебя в виду, — сказал Мазур.

— Честно?

— Чтоб мне провалиться.

— Ну тогда, может, пойдешь в душ? — спросила Мадлен, играя глазами и словно бы невзначай подтянув подол платьица так, что показались узкие черные трусики. Вот теперь — самое время претворять в жизнь нехитрый план.

Вряд ли здешняя служба безопасности понапихала в номера подслушку — в конце концов, едва ли не последний по значимости объект в рейтинге концерна. Чересчур дорогое удовольствие. Гораздо проще за смешную денежку подряжать девок, чтобы стучали — Мадлен понятий не имеет, но этот Лапанату, как Мазур на его месте, наверняка завербовал в стукачки всех без исключения девок… Старые методы порой — самые надежные.

— Если хочешь, я платьице скину и спинку тебе потру… — помурлыкала Мадлен завлекающим тоном. — Душевая там тесноватая, но вдвоем уместимся…

— Душевая подождет, — сказал Мазур, весьма о том сожалея. — Я только что сказал: если что-нибудь подвернется, обязательно буду иметь тебя в виду… Так вот, уже подвернулось. Прямо сейчас. И деньги, как ты рассчитывала, будут совсем другие…

Он прошел к вешалке, порылся в правом внутреннем кармане и, вернувшись, положил девушке на круглое колено местную радужную бумажку с узорами в пять цветов, изображением величественного носорога и впечатляющим не только для Мадлен номиналом.

— Ну, что ты сидишь? — усмехнулся Мазур. — Это тебе. Смело можешь забирать. Кстати, это только половина. Вторая — завтра утром.

Глаза у нее, и без того большие, стали примерно как американские серебряные доллары. Номинал банкноты был чуть-чуть побольше, чем плата за ее пять рабочих ночей. К тому же от обычных заработков она непременно должна была отстегивать кому-то (во всем мире в этом легкомысленном ремесле, если оно организованное, так обстоит), а здесь было то, что в России именуется «неучтенкой».

— Бери-бери, — хмыкнул Мазур.

Двигаясь чуть заторможенно, она тщательно свернула купюру вчетверо и спрятала в свою маленькую синюю сумочку. Воззрилась, как и следовало ожидать, с немым вопросом.

— Поручение, я тебя обрадую, довольно легкое, — сказал Мазур. — Мы сейчас должны отсюда уйти. Есть в этом славном городе местечки, где можно провести ночь в более-менее сносных условиях? Чтобы по комнате не бегали крысы, в соседней комнате не играли на тамтаме и не дрались кольями… Ну, ты поняла мою мысль? Только, я тебя умоляю, не надо вопросов вроде «Зачем?» Так надо, и все. Согласись, задача поставлена не самая сложная на свете, а плата хорошая…

— Да, конечно… — она медленно выныривала из нешуточного ошеломления. — Можно ко мне. У меня чистая комнатка, без соседей, даже стекло в окне есть…

— Не годится, — решительно сказал Мазур. — Есть еще какое-нибудь место? В меру чистое, в меру спокойное… которое к тому же с тобой не особенно и связывают?

Мадлен старательно наморщила лоб, потом просияла:

— А ты знаешь, есть! Это…

Мазур на всякий случай приложил палец к губам, и она покладисто умолкла — положительно, умная девочка, это он удачный заказ сделал. Не впервые в разных уголках глобуса приходилось иметь дело с ее коллегами по профессии, и порой они приносили нешуточную пользу: если были такими же сообразительными, стремившимися вскарабкаться повыше, наделенными нешуточной житейской сметкой…

Быстренько повесив на пояс кобуру и прикрепив ножны, Мазур, застегнул куртку и вытащил из шкафа сумку. Уже двинувшись к двери, спохватился, вернулся и сунул во внутренний карман полную на две трети бутылку виски — русский человек, если есть возможность, такое никогда не бросит. Чуть подумав, взял со столика газету на местном (судя по огромным заголовкам с обилием восклицательных знаков к фотографиям голых девиц, насквозь бульварную), сделал кулек и переправил туда закуску, коей оставалось еще немало. И спрятал его в сумку. Вот теперь они были правильно экипированы для вылазки.

Мадлен послушно шла за ним. Подойдя к стойке, Мазур положил перед портье ключ. Старый прохвост выглядел все таким же бесстрастным, куда там вышколенному английскому дворецкому, но в глубине выцветших глаз все же таилось удивление. Наверное, первый раз на его памяти постоялец покидал уютное заведение пол ручку с девицей в ночь-полночь.

Мазур протянул вялым барственным голосом:

— Я вернусь утром. За мной в девять должен заехать капрал… Кстати, вы когда кончаете смену?

— В десять утра, сеньор…

— Отлично. Я могу чуточку задержаться. Если меня не будет в девять, скажете капралу, чтобы подождал. Более чем на четверть часа я не задержусь.

— Слушаюсь, сеньор…

Перед ними распахнул дверь швейцар, гораздо менее искусно скрывавший удивление. Они спустились по невысокой широкой лестнице. Ночь выдалась лунная, было прохладно, поперек улицы протянулись резкие черные тени ломов, и где-то неподалеку пьяные голоса орали какую-то непонятную песню — народный фольклор, надо полагать.

— Ну, веди, мачалабо.

Она пошла вправо, Мазур последовал за ней. Сказал подходящим к случаю тоном, веско-деловым:

— Я, ты, наверное, поняла, не отсюда…

— Конечно, поняла, — сказала Мадлен. — Ты у нас впервые… а девушек не избегаешь. Так что обязательно побывал бы здесь раньше, и не раз. Но все говорили, что видят тебя впервые…

— Я из столицы, — сказал Мазур. — Служба безопасности концерна.

Видишь ли, наши тут выявили теплую компанию из инженеров и старших чиновников, которые давненько уж наладили довольно искусную систему хищения топазов — на той стадии, когда добытые камешки еще не учтены. В скором времени мы ими займемся всерьез, а пока что я — в качестве передового отряда. Я с тебя не беру слово хранить тайну, ты девочка умная, сама все понимаешь…

— Ну, конечно, — сказала она с некоторой печалью. — Ты меня такими сведениями повязал. Сболтну не то и не там — и может дойти до этих… на которых ты охотишься. А церемониться они не стану! Топазы — не алмазы, но если красть регулярно и помногу, денежки тоже приличные. Такие, за которые убивают…

— Вот то-то и оно, — сказал Мазур. — С одной стороны — «столичный ревизор с большими полномочиями» звучит очень красиво и авторитетно. С другой… В такой глуши ревизоры имеют тенденцию бесследно пропадать, ищи их потом хоть до конца времен… Слышала, наверно?

— Ага, приходилось…

Африканская специфика тут ни при чем, увы, подумал Мазур. Сия тенденция и посейчас имеет место быть, и не только в странах наподобие Ньянгаталы. Да и в родном Отечестве бывало всяко. Пеший-Леший родом с Урала, как-то рассказывал старую тамошнюю криминальную историю. То ли при Анне Иоанновне, то ли при Елизавете Петровне уральские горнозаводчики, и до того гнусно прославленные сатрапы в классическом стиле «закон — тайга, медведь — прокурор», заигрались настолько, что обычные регулярные подношения столичным вельможам не сработали, Санкт-Петербург ощерился, и на Урал поехал ревизор с большими полномочиями, чуть ли не штатский генерал чином. Ему бы, как было принято во времена Петра Первого при подобных ревизиях, прихватить с собой дюжину преображенцев в цивильном — а он самонадеянно отправился в одиночку — скорее всего, был классическим столичным жителем, восточнее Урала отроду не бывавшим и привыкшим, что к западу от Хребта перед ним ломают шапки все поголовно, от крепостных мужиков до губернаторов. Тут вам не здесь… Столичный ревизор очень быстро ухитрился пропасть без вести не в глухой уральской тайге, а во вполне цивилизованных по тогдашним меркам местах — города, заводы, бюрократия и полиция… Как ни старались историки и краеведы, концов не нашли. И, как пелось в какой-то музыкальной комедии: и в современности бывало всяко. Лаврик рассказывал как-то, что в андроповские времена, когда чекисты начали разматывать кое-какие узбекские шалости, трое из них бесследно исчезли, и не разысканы до сих пор — ну, правда, с развалом Союза искать перестали…

— Вот такая и у меня невеселая ситуация, — сказал Мазур. — Есть сведения, что кто-то в столице — будучи в доле — меня заложил еще на старте. И я вполне мог в «Топазовом раю»… ну, скажем, отравиться несвежей жирафятиной, а заодно со мной и ты как нежелательный свидетель.

— А ведь запросто… — протянула Мадлен. — Свидетелей в таких делах не оставляют… Вот теперь все окончательно понятно. Одного я не пойму: если ты знал заранее, как все обстоит, почему приперся в одиночку? Жандармы тебя возят, но эскортом за тобой не ходят и у двери номера караулом не стоят. Что ж ты так? На лопуха никак не похож?

— Да просто получилась нестыковка, — сказал Мазур. Я тут предварительно прокрутил еще одну ревизию — чтобы, как говорится, два раза не ездить. Потому и объявился в наряде для джунглей, потный и немытый. Там обстановка была гораздо более безопасная, вот и работал в одиночку. Предполагалось по расчетам, что я сюда приеду только завтра утром — а я вот, парень хваткий, справился раньше. Ну, и поступил чуточку опрометчиво, уже в Лубебо сообразил, что дал маху. Завтра утром приедут наши, нехилая такая группа, там не только ревизоры, но и ребята из криминальной полиции. Вот тут уж все заинтересованные лица быстренько по углам забьются, не рискнут и пальцем пошевелить. Так что моя задача — продержаться до завтрашнего утра. Ничего особенно сложного, в общем, если будешь мне помогать как следует.

— Я же помогаю, — сказала Мадлен. — Ой, посмотри…

— А что такого? Самый обычный переулок.

Она засмеялась:

— Тут пару месяцев назад инженеры с шахты хорошо разыграли новичка. Только что приехал из Европы, в Африке первый раз, любым байкам верил… В Инкомати чего только не продают, были бы деньги. Они там купили надувного резинового льва в натуральную величину, как две капли воды похожего на настоящего, даже шерсть есть, синтетическая. Там такое зверье, кажется, продают для детишек из богатеньких семей — в Инкомати денежных людей много, это не наша дыра. Ну, и выставили его где-то вон там, тле забор покосившийся. И повели этого простака якобы к су пер классным девкам. Вывели аккурат на льва — и первые разбежались с воплями. Потом говорили, что не все продумали, надо было кому-то с него глаз не спускать… В общем, его потом час искали по всему Лубебо, полицейских будили, выпихивали помогать. Нашли примерно в миле отсюда, на каком-то чердаке. Как он туда попал, и сам объяснить не мог, только трясся и зубами стучал, бутылку виски в него влили, прежде чем чуточку успокоился.

— Качественно, — сказал Мазур, как всякий флотский человек, любивший и ценивший хороший розыгрыш, и сам порой таковые учинявший в молодые голы. — Умом не тронулся?

— Да нет, отошел, освоился уже. Это все Шарль Бодискур, француз, главный шутник на шахте, частенько такое отчебучит… Он все смеется и говорит, что это оттого, что он земляк Д'Артаньяна… Ты знаешь, кто такой Д'Артаньян? Я не знаю, а он никогда не объясняет…

Чтобы не вдаваться в литературоведческие тонкости, Мазур сказал попросту:

— Эго у них в провинции был такой шутник и весельчак, легендарный прямо-таки.

— Ага, тогда все понятно… Шутник… Они льва забрали потом — как-то так получилось, что его никто не спер, хотя тут на улице без присмотра ничего оставить нельзя. Видимо, не придумали, к чему этого льва приспособить и кому продать, вот и оставили, — она фыркнула. — Шарль потом целую катушку пленки нащелкал — как будто я с этим львом, и так, и сяк, и по всякому. Такой шутник…

Гасконцы — они такие, мысленно согласился Мазур. Общаться не общался, но наслышан. Опять же — классика, те самые «Три мушкетера». Нужно признать, что Д'Артаньян устроил изящный розыгрыш, когда беззастенчиво поимел миледи под видом Арамиса. В хороших традициях флотского юмора. Да и другие его проделки были неплохи, взять хотя бы…

Мадлен легонько ойкнула от неожиданности. Мазур мгновенно отбросил посторонние мысли.

Из переулка наперерез им проворно выскочили двое, загородили дорогу, в руке у одного блеснуло в лунном свете лезвие длинного узкого кинжальчика, больше похожего на шило. Второй заорал не особенно и внушительным фальцетом:

— Эй, белый, ты почему с нашими девочками ходишь?

Это настолько напоминало нравы иных городских окраин времен его юности, что Мазур едва ли не умилился. И чуточку расслабился. На серьезных бандитов эта парочка не походила ничуть: в драных полотняных штанах и дырявых майках, оба щуплые, хиленькие, этакие недомерки-недокормыши, державшиеся не особенно и близко. Тот, что с перышком, приплясывал и дергался в попытках придать себе грозный вид, но получалось плохо. Конечно, и такие крысята могут быть опасными — но исключительно тогда, когда собьются в приличную кодлу.

А когда их двое на одного, да еще не самого безобидного на свете — чепуха на постном масле…

Не хотелось тратить на них очень уж много времени. Поэтому Мазур, не ставя на землю сумку, которую держал в левой руке, оставив правую свободной на случай всяких неприятных неожиданностей, расстегнул куртку и откинул полу. В лунном свете солидная пистолетная кобура была бы отлично видна и с большего расстояния — а эти задохлики стояли всего-то в паре метров от него.

Мазур лаконично сказал:

— Это пистолет. Он стреляет. Вопросы будут?

Ситуация изменилась мгновенно. Оба проворно отпрыгнули, один выбросил вперед руки с растопыренными ладонями, второй жалобно возопил:

— Братан, сразу б так и сказал! Мы что? Мы ничего… Шутили мы просто, скучно у нас…

— Ладно, — сказал Мазур. — А ну-ка, живенько покажите, как вы бегать умеете. Валите, я в спину не стреляю, вообще на такую мелочь патронов не трачу, они тоже денег стоят…

Они принялись отступать, бочком-бочком, осторожно держа его в поле зрения. Оказавшись у переулка, из которого выскочили, припустили туда так, словно прослышали, что на другом конце города всем желающим бесплатно раздают самогонку баклажками.

Мадлен хохотала. Еле выговорила:

— Ну ты их уделал…

— Было бы кого уделывать… — проворчал Мазур. — Это у вас тут грабители такие? Под стать городишке?

— Да откуда у нас грабители… — махнула она рукой… — У рванины грабить нечего, а кто побогаче, может такую от — ветку выкатить… Эти тоже — никакие не грабители. Просто пощипывают приезжих, все равно, белых или черных. Потребности у них скромные: если повезет и попадется пугливый лох; стрясти пару монет на самогонку и курево. Попадаются такие, что принимают их всерьез и откупаются, иногда не самой мелкой бумажкой. А бывает, и нередко, что парень потверже таким и по роже надает, и ножик отберет ради хохмы. На той неделе двое таких — но не эти — прыгнули на дальнобойщика из Инкомати. А дальнобойщики — тот еще народ, если ты не знаешь…

— Слышал кое-что, — сказал Мазур. — «Колесники»?

— Ага, парень был из них. Резкий и с пушкой… и с чувством юмора. Он им велел раздеться до нитки и чесать подальше что есть мочи. Ну; они так и сделали — а куда денешься, если у парня пушка? До сих пор над ними весь город хохочет… Пошли?

— Пошли, сказал Мазур. — Так куда ты меня ведешь?

— Совершенно безопасное местечко, — сказала Мадлен. — Персональный развлекательный центр господина мэра. Наподобие «Топазового рая», только гораздо скромнее. Там у него и дом приемов, и «отель» наподобие «Рая», и бар…

— Тьфу ты, — сказал Мазур. — У вас еще и мэр есть?

— А как же, милый? — фыркнула Мадлен. — Лубебо — жуткая дыра, но официально числится городом. А значит, полагается и мэр, и многое другое… — она повернулась к Мазуру и многозначительно подняла палец, откровенно улыбаясь. — В том числе и городской бюджет, и ассигнования из провинции на всякие городские нужды…

— Так-так-так… — сказал Мазур. — Все понятно. Интересно, из бюджета и ассигнований горожанам хоть грошик достается, или все куда-то улетучивается?

— Ну, кое-какой грошик все же достается, — сказала Мадлен. — Он не великого ума мужик, но и не законченный дурак, понимает, что нельзя все же воровать все до грошика. Но штука-а-арь… — протянула она не без уважения. — Вот тебе живой пример: с медициной. В соответствии с какими-то там законами есть ежегодные деньги на государственную медицину для бедных. И что ты думаешь? Есть в Лубебо бесплатная государственная медицина. Целая комнатушка с вывеской, там сидит девка с фельдшерским дипломом. И у нее даже есть аптека: пара коробок с таблетками от головы, от живота, от прочих потрохов. Она в случае чего вообще-то может и чирей вскрыть, и зуб выдернуть ржавыми щипцами, и, что чаще всего, перевязать, когда кому-то по пьянке башку разобьют или порежут. Те таблеточки, что от разного венерического, или те, от которых, если сожрать горсть, забалдеть можно, она уже за денежку толкает, хотя обязана бесплатно выдавать. Жалованье у нее — кошкин смех, так что она главную денежку зарабатывает, раздвигая ножки под колесниками — у нас дальнобойщиков много, возле большой дороги расположены. — Мадлен фыркнула, — Сначала попробовала в нашу систему впереться, только ни рожей, ни фигурой не вышла для приличных клиентов. Шоферам сойдет, они ее охотно пользуют, иногда прямо в «лечебнице». Ну вот, а по бумагам в лечебнице не одна комната, а пять, и есть еще и дипломированный врач, и рентгеновский аппарат, и еще всякая медицинская приспособа. Ага… Ближайший дипломированный врач, рентгеновский аппарат и все такое — на шахте, но, понятно, только для своих… хотя за денежку и городского полечат или обследуют. И с почтамтом так, и с сиротским приютом, и официозной газетой, которые на бумаге есть, а в жизни отродясь не бывало.

— Ага, — понятливо сказал Мазур. — Ревизии, конечно, положены, но ревизоры тоже жрать хотят…

— Вот именно. Ну, и от шахты ему нерегулярно капает за разные делишки. Но самое-то интересное! — она так и закатилась. — Знаешь, что он ухитрился провернуть? Еще три года назад устроил через префекта провинции ежегодные ассигнования на развитие в Лубебо общественного транспорта, как-то: не только автобусов, но еще троллейбусов и трамваев. Прикинь?

— Да уж, — сказал Мазур, покрутив головой. — Фантазии не лишен. Интересно, сколько он префекту отстегивает?

— Говорят, половину, — сказала Мадлен. — Все равно, и половина — приличные деньги. Ну вот… А для души он и устроил мелкое подобие «Топазового рая». Сам там оттопыривается, его компашка, ревизоров туда водят за счет заведения, а иногда и из префектуры приезжают, порадоваться жизни подальше от родных мест. Центр провинции у нас — если ты не знаешь — город относительно большой, народу там тысяч полста, и оппозиция в муниципальном собрании есть самая настоящая, и парочка бульварных газет с хваткими репортерами… Въезжаешь в ситуацию?

— Въезжаю помаленьку, — спросил Мазур. — А ты, я так подозреваю, и там подрабатываешь?

— Ну да, — безмятежно сказала Мадлен. — А почему нет? Публика чистая, деньги хорошие, и не только за «ножки-врозь» — заведение, я уже говорила, «Топазовому раю» и в подметки не годится, с персоналом там плохо, так что случается и фотографам позировать, и стриптиз танцевать, а пару раз эти, из префектуры, снимали со мной фильмы наподобие тех, которыми Нильсен балуется: спектакли с разными костюмами. Тут уж и вовсе хорошие деньги. Один хмырь из префектуры давно обещает меня в Инкомати устроить на студию… там самая крутая студия в стране, которая снимает качественную порнушку — только тянет и тянет, может, и не знает там никого, только хвастает…

— В «Топазовом раю» знают, что ты у мэра подрабатываешь?

— Вот это вряд ли, — серьезно сказала Мадлен. — У нас, конечно, секреты хранят плохо, но все равно, мэр — прохвост тот еще, усердно конспирируется, что твой подпольщик из какого-нибудь Фронта.

У него есть могучие стимулы тайну блюсти: сам понимаешь, местечко хлебное, есть людишки, которые втихомолку на него рот разевают, охотно бы подсобрали компромата и через префектуру, парламент провинции или прессу постарались бы напакостить и подсидеть. Нет, в «Раю» не знают, не похоже, — она поколебалась и все же призналась: Вот Лапанату — тот да, знает…

Мазур усмехнулся:

— Ты ему и на мэра стучишь?

— А что мне мэр — отец родной? — пожала плечами Мадлен. — Кое-какая денежка и тут перепадает. Что до «Топазового рая» — я, в конце концов, там не на службе, контрактов не подписывала, на постоянном жалованье не состою. Вот и нефиг им знать, чем я в свободное время занимаюсь. Я девочка вольная, где хочу, там и подрабатываю. И потом, есть еще одна выгода: холуям в мэровском заведении тоже, конечно, приходится процентик отстегивать, но меньше, чем этим пиявкам из «Рая», которые еще и норовят иногда завалить бесплатно, Анатоль особенно, секс-гигант сраный. Какая мне радость, что у него штырь чуть ли не по колено, если он норовит его бесплатно загнать?

Она щебетала что-то еще, с наивным цинизмом выкладывая закулисные подробности здешней изнанки жизни, но Мазур слушал уже вполуха, думал о своем. Похоже, он рассчитал все правильно. Как уже не раз случалось, ставил себя на место погони и перебирал возможные варианты развития событий. На сей раз — с учетом того, что преследователи могли точно знать, за кем именно гонятся, кто именно улепетывает с алмазами.

Пронюхал же это как-то Стробач? А ведь он — далеко не самый крутой охотник. У Алмазного спецназа как минимум не меньше — наверняка побольше — людей, техники и возможностей, чем у тех, кто послал Стробача на охоту. Один немаловажный нюанс: Алмазный спецназ — это держава, а хозяева Стробача — не более чем бизнесмены, пусть и крупные, но без особых позиций в стране, не то что у себя, в прилегающей державе, так что вынуждены действовать нелегально. И вертолетов им не поднять (хотя купить их могут черт те сколько), и солдат взять неоткуда. И трудновато им будет подъехать к жандармскому капитану Амбатене, с некоторых пор — ангелу-хранителю Мазура.

А вот Алмазный спецназ заявится уже реалистами-пессимистами, гораздо умудренными житейским опытом, не так уж трудно убедить капитана, что ему следует срочно переквалифицироваться из ангелов-хранителей в охотники. Капитану просто-напросто объяснят: хотя Мазур, и настоящий адмирал, занимающий именно ту должность, что указана в грозном удостоверении, алмазы он именно что спер — для себя лично или для кого-то еще, предстоит выяснить, но это дело десятое. И все, что они скажут, будет чистой правдой. Объяснят: так и оставшееся неизвестным Мазуру его превосходительство — тоже самый настоящий сановник, но в данном случае вульгарно крышует вора, потому что тоже в доле. И это тоже будет чистая правда — ну, разве что доли его превосходительству явно не полагается, но это уже дело десятое.

Упавший сгоревший самолет уже наверняка давным-давно нашли. И очень быстро установили, сколько людей погибло, сколько среди покойников отсутствует. Вполне возможно, уже знают, кто именно выжил, — и установили, что никакие партизаны выживших не захватывали, что они ушли вольными пташками. Мазур с Анкой — сначала они вдвоем, а потом один Мазур — двигались не в безвоздушном пространстве. Вдвоем их видели в той деревне с партизанами. Одного Мазура видели в миссии. Так что свидетелей немало, а орелики из Алмазного спецназа, есть такое подозрение, допрашивать будут каждого барсука в округе. Как Мазур на их месте.

Если Мазур все же четко идентифицирован как беглец с алмазами в защечных мешках, если доберутся до капитана Амбатене, объяснят ему истинное положение дел и капитан им поверит — автоматически выходят на «Топазовый рай», потому-то Мазур и не стал там оставаться на ночь. Потому-то и не пошел домой к Мадлен — в «Топазовом раю» наверняка знают адрес своего постоянного кадра, портье видел, как Мазур с ней уходил. В общем, личный мэрский бордельчик дает не стопроцентную, но все же серьезную гарантию остаться необнаруженным до утра. А утром… Что будет утром в случае, если Алмазный спецназ уже здесь — да и в том случае, если его нет — нужно прокачать самым тщательным образом перед броском по очередному отрезку маршрута (в данном случае, Лубебо — Инкомати), но времени для этого еще достаточно. Пока что надо прокачать другое — план действий на случай, если его все же обнаружат в мэрском заведении…

— …жирная толстая скотина — этот мэр, — болтала Мадлен. — Знаешь, что он мне недавно предлагал? Идти к нему в офис постоянной сотрудницей на жалованье. Обещал назначить референтом или чем-то таким, нашел дурочку! Это значит, собирается меня драть что ни день — и не платить, ссылаясь на то, что мне и так идет жалованье. А оно наверняка будет меньше тех денег, что я за те же сеансы заработаю в качестве вольной охотницы. И в офисе наверняка придется сидеть постоянно, как жопой к стулу пришитая. Да еще, чего доброго, заставит какие-нибудь казенные бумажки ворошить — он у нас мастер драть с одного крокодила три шкуры, да еще дожидаться потом, когда четвертая нарастет. Нашел дурочку…

— Да, действительно… — сказал Мазур. — Смысла нет идти в референты.

Мадлен сказала мстительно:

— Я бы и про эту жирную скотину написала книгу — столько про него знаю. Уж после этого меня не пристукнули бы, у мэра кишка тонка, это не «топазовые ребята». Вот только кому это будет интересно? Кому он нужен? Ну, разве что его конкуренты, те самые претенденты на место заинтересовались бы… но сколько их там? Полтора обормота. На них много не заработаешь.

— А просто продать им компромат на мэра? — с нешуточным любопытством поинтересовался Мазур. — Коли уж мэр слишком мелок, чтобы кого-нибудь пристукнуть?

— Да я думала уже… — призналась Мадлен. — Дохлый получился бы бизнес. Настоящих, серьезных денег они все равно не заплатили бы — не из скупости, а оттого, что серьезных денег у них нету. По большому счету — мелочь провинциальная, игры провинциальные, ну, и соответственно, денежки провинциальные. Нет уж, лучше держаться намеченного — поработать еще годик и перебираться в Инкомати. А то, смотришь, тот хмырь из префектуры все же не врет насчет киностудии…

— Могу подарить идею, — сказал Мазур. — Совершенно бесплатно. Напиши книгу чуточку другого плана. «Тайны провинции»… что-то в этом роде, если понимаешь мою мысль. Коррупция в провинции, эротическая жизнь провинции и все такое прочее. Кипение порочных страстей и коловращение неправедных денег в местах, которые жители больших городов полагают сонной скучной глубинкой. Сечешь? Вот тут можно и про мэра, и про этих, из префектуры, и чуточку зацепить «Топазовый рай» — не называя имен и особо опасных подробностей/ выложив ровно столько, чтобы тебя не взялись пристукнуть. Уловила?

Мадлен даже остановилась, глянула на него, честное слово, восхищенно:

— Слу-у-ушай! А ведь гениальная идея! Если с такой точки зрения, если все взвесить и сто раз отмерить, чтобы не пристукнули…

Вот только писательница из меня… Мне и в школе-то сочинения никак не давались, я и свидетельство получила только потому, что давала учителю и так, и сяк… Нет, писать-то меня научили грамотно, а вот сочинять…

— Ну, это просто делается, — сказал Мазур. — Найдешь какого-нибудь газетного щелкопера в том же центре провинции — сама говорила, что там есть хваткие бульварные писаки. Возьмешь его в долю, и все получится — ты будешь рассказывать, а он уж раскудрявит так, что покупателей будет достаточно…

— Ух ты! И точно! Я как-то не подумала… а ведь слышала, что так делается. Спасибо от души, неплохая мысль…

Вот так вот мимоходом и поборюсь с коррупцией в африканской глубинке, весело подумал Мазур. Дома не особенно-то и получалось, так хоть здесь…

— Долго еще? — спросил он.

— Да нет, считай, почти пришли. Что ты улыбаешься?

— Электричество и душ… — сказал Мазур. — Особенно душ…

— Ну, электричества там нет, — разочаровала его Мадлен. — Шахтерские мэра не особенно балуют, и его домики не попали в «топазовый квартал», к которому свет и водопровод подведены. А приличный генератор ставить его жаба давит. Керосиновыми лампами обходится. Что-то в этом есть: какая разница, при электричестве или керосиновой лампе трахаться? Этим, из префектуры, даже нравится — экзотика, им в кайф. А вот душ есть. У него там аквантано.

— Что?

— А ты не знал? Это еще португальцы придумали, когда не было водопровода. На крыше стоит здоровенный бак с водой, так что душ будет полноценный. В Лубебо у всех, кто побогаче, стоят аквантано. Закачивают воду из речки. Будешь смеяться, может, но здесь самый процветающий бизнес — торговля водой. Есть один тип — я с ним тоже трахалась — он и держит монополию. У него восемь водовозок и еще десяток грузовиков, которые из Инкомати возят питьевую воду в бутылях. Даже многие из рвани покупают. Кипятить речную черт знает сколько времени, пока вся зараза не выварится — еще дороже обходится. Да и зараза в речной воде бывает такая, что ее не изничтожишь, хоть сутки кипяти… Даже у нас в деревне все дачака покупали воду в бутылях — я ж говорю, расходов меньше…

Ну вот, почти и пришли. Домов пять миновать — и во-о-он оно, слева в конце улицы, мэрское гнездышко…

— Погоди-ка, — сказал Мазур. — Что, туда и постояльцев со стороны, вроде меня, пускают?

— Ну вообще-то сторонних не пускают, — сказала Мадлен. — Велик ли навар с обычного постояльца? Не для того заведение устроено. Но со мной — пустят. Своя девочка клиента привела — это уже другой расклад. Правда, денежку, сам понимаешь, придется совать всем и каждому… я тебе сейчас быстренько растолкую, кому сколько нужно будет совать, чтобы не баловать чересчур, а по таксе…

Мэрским гнездышком оказался двухэтажный прямоугольный дом годочков семидесяти от роду, содержавшейся в порядке, обнесенный ажурной чугунной оградой. Естественно, без всякой вывески — не стремился мэр к публичности, в точности как партийные шишки в советские времена, обожавшие такие точно домики без вывесок — служившие тем же целям, что и этот очаг культуры. А как его еще назвать? Танцы здесь имеют место быть — пусть специфические. Даже фильмы снимают — пусть опять-таки специфические. По здешним меркам — именно что очаг культуры, ха…

Мадлен уверенно распахнула ажурную калитку — хорошо смазанные петли не скрипнули — первой направилась к крыльцу, у которого скучающе расхаживал верзила с заткнутой за пояс внушительной дубинкой, сделанной по образцу старинных боевых палиц времен короля Бачаки — тщательно отшлифованное наждачной, чуть изогнутое древко с небольшой бульбой на нижнем конце, набалдашник размером с небольшое яблоко с небольшим конусиком-выступом. Мазур еще во время прошлой командировки изучил такие дубинки и знал: оружие серьезное, можно нанести и тычковый улар, а уж если со всей дури приложить по башке — мозги вынесет. Мастерски обращаться с такой дубинкой — целое искусство, старинные оружейники и воины дело знали…

Верзила заступил дорогу без тени агрессивности — скорее уж с равнодушным видом автоматического шлагбаума. Подробно проинструктированный касаемо тарифов Мазур сунул ему не особенно и крупную купюру. Верзила моментально посторонился и даже изобразил на роже (служившей наглядным доказательством того, что человек, как некоторые сплетничают, произошел от обезьяны) подобие гостеприимной улыбки.

В небольшом вестибюле, довольно ярко освещенном большой керосиновой лампой пол потолком их встретила персона совершенно иного облика — необъятная толстуха, очень похоже, фусу, в цветастом платье и тюрбане из пестрого ситца, с широкой добродушнейшей физиономией, расплывшейся в самой что ни на есть искренней, дружелюбной улыбке. Этакая повариха из «Хижины дядя Тома» — как бишь ее звали? — любимица белых господ и владычица кухни вкупе с чернокожим персоналом. Вот только у Мазура создалось впечатление, что эта милейшая тетушка, если возникнет такая необходимость, без колебаний и угрызений совести шарахнет чем-нибудь тяжелым по затылку…

Мадлен о чем-то потарахтела с ней на котором-то из местных языков, который Мазур по невежеству в данном вопросе не брался определить, да и никакой нужды в этом не было.

— Порядок, — повернулась Мадлен к Мазуру. — Тихо сегодня, свободных номеров чуть не половина. Отстегни ей.

Мазур подал толстухе пару купюр уже гораздо более высокого номинала. Та вовсе уж расплылась, жестом показала ему на беленый коридор — очень похоже английского она, в отличие от молодого поколения, не знала. Провела в самый конец, распахнула одну из дверей, за которой стояла полная темнота, жестом предложила подождать и вошла туда. Тут же комната осветилась. Они с Мадлен вошли.

Действительно, комфортом здешний номер значительно уступал тому, из «Топазового рая», но все было чистенько и опрятно. Широкая старомодная железная кровать с высокими никелированными спинками, увенчанными блестящими шарами, простой, но добротно сколоченный стол, два стула, столик, на котором стояла большая керосиновая лампа с синим стеклянным абажуром. Во весь пол — здешний вязаный половик с зигзагообразными, черно-бело-красными узорами. Узенькая дверь в противоположной от окна стене. И белье на постели, и скатерка на столе, желтая в черную клетку — чистые. Одним словом, жить можно. Бывало гораздо хуже.

Толстуха что-то протарахтела.

— Дай ей еще пару сотен, — сказала Мадлен. — Сейчас принесет ужин и что-нибудь выпить. У нас с собой есть, но все равно, тут так полагается.

— Вот кстати, — сказал Мазур, у которого давно выветрился из головы хмель — в отеле дозу он принял детскую. — А здешняя самогонка заслуживает того, чтобы ее в рот брать?

— Смотря какая, — сказала Мадлен. — Чмимабу или джукателу пусть рвань хлещет, они на ацетон разбавленный похожи; а вот габундо — вполне приличный напиток, белые его вовсю пьют. Заказать бутылку?

— Закажи, — сказал Мазур. — И вот что еще… Как думаешь, у нее тут не найдется обычной чистой майки и чистых носков? А то мои уже к стенке ставить можно…

Ничуть не удивившись, Мадлен кивнула:

— Если этой бегемотихе дать денег, она тебе что угодно приволочет. Сунь ей, пожалуй что, еще пару сотен.

Мазур так и поступил. Выслушав от Мадлен непонятную Мазуру длинную инструкцию, толстуха кивнула, широко улыбнулась и, переваливаясь по-утиному, выкатилась за дверь. Мадлен присела на стул, закинула ногу на ногу, попросила:

— Дай сигаретку, что-то я сто лет не курила…

Мазур подал ей сигарету, огоньку, закурил сам и уселся на свободный стул. Одну из штор оттопыривала распахнутая створка окна, в комнату струилась ночная прохладца. Мазур встал, откинул штору, высунулся в окно и осмотрел двор.

— Тут как-то один раз… — начала Маллен.

— Помолчи минутку, ладно? — сказал Мазур. — Мне тут надо быстренько прикинуть кое-что…

Она покладисто умолкла, стряхивая пепел в большущую, грубо вылепленную пепельницу из обожженной некрашеной глины. Мазур в темпе прокачал окружающую обстановку — расположение комнаты в доме, двор, ограду, прилегающие дома, противоположную сторону улицы. Честно говоря, это ничем не поможет, если дом окружит орава чертей с автоматами, но так уж полагается, в подкорку въелось. В конце концов, идеального укрытия в Лубебо все равно не найти, придется уж надеяться на обычное везение…

Минут через пять объявилась толстуха, поставила на стол поднос с литровой примерно бутылкой без этикетки, полной светло-желтой жидкости, двумя стаканчиками из толстого синего стекла, тарелками с неизбежными мясом-фруктами-шашлычками. Подала Мазуру майку и носки, с игривым видом покосилась на постель, бросила короткую фразу и улетучилась — если только к бабище ее сложения и габаритов применимо такое определение.

— Что она сказала? — спросил Мазур.

— Похабные пожелания, — фыркнула Мадлен. — Местная поговорка. «Что бы кол не падал, а ракушка не истерлась».

— Что-то в этом есть… — сказал Мазур, подошел к двери и задвинул широкую кованую задвижку, явно сохранившуюся со старых времен. Капитальная дверь, тяжелая и сработанная на века, замучаются выламывать… но ведь выломают в конце концов, если твердо решат это утворить. Ладно, будем готовиться к худшему, но надеяться на лучшее, давненько уж не попадал в серьезную ловушку, авось и теперь пронесет…

Критически осмотрел обновы. Конечно, не «откутюр», определенно б/у: синяя майка, чуть выцвела, явно ношеная и стирана не раз и, похоже, чуточку ему велика, носки тоже не шедевр, но не дырявые.

И майку, и носки хорошо простирнули, правда, погладить не озаботились — ну, не до жиру, по-любому лучше его задубевшей майки и липнувших к ногам носков.

Мазур повесил куртку на крючок. Потом постарался придать комнате более уютный вид — то есть положил под подушку «Беретту» с патроном в стволе, запасную обойму и обе гранаты. Хмуро наблюдавшая за ним Мадлен никак это не прокомментировала. Усевшись за стол (Мадлен молча последовала его примеру), он наполнил стаканчики до краев, сказал:

— Ну, за ночь без гостей… — И осушил свой.

И в самом деле, неплохое пойло. Напоминает виски. Ничего удивительного, если вспомнить, что в США долго именовали «виски» вульгарный самогон, который из яблок или кукурузы, в зависимости от штата, гнал на заднем дворе каждый второй фермер, не считая каждого первого. Да и теперь технология производства иных сортов не особенно отличается от самогоноварения.

— Они ведь могут и не прийти? — спросила Мадлен.

— По крайней мере, я на это очень надеюсь, — сказал Мазур. — Но могут и прийти.

— И что, будут убивать тебя сразу?

— Вряд ли, — подумав, сказал Мазур. — Ну, тебе-то печалиться не стоит. Ты ничего такого не знаёшь, опасной для них быть не можешь. Проще тебя припугнуть, чем вешать на шею труп. Они же местные, значит, будут знать, что ты тоже местная и никуда в случае чего не денешься. В общем, если что-то начнется, ныряй под кровать и притворяйся половичком…

— Значит, убивать тебя сразу они не будут… Но тогда выходит, они захотят узнать, что ты знаешь уже? Ты так просто не скажешь, значит, они начнут круто спрашивать… Вот тут я уже буду опасным свидетелем. Потому что наверняка они никуда тебя не потащат — проще на то время, пока тебя будут спрашивать, согнать всех, кто есть в ломе, в одну комнату, приставить охранника… Они конечно, представляться не будут, но все и так поймут, кто они такие — кроме псов с шахты, других крутых белых с пушками тут просто не бывает. А против них никто в городке не пискнет и будет держать язык за зубами… Так что и меня хлопнут, если что. Я про такой расклад думала, еще когда мы сюда шли…

Мазур спросил с неподдельным интересом:

— Слушай, а почему ты тогда не слиняла? И почему сейчас даже не пробуешь слинять? Не стал бы я палить тебе в спину, и ты должна была это сообразить…

— Как тебе сказать… Ты веришь в вашего Иисуса?

— Сложный вопрос, — сказал Мазур. — Скорее да, чем нет. Не на все сто процентов, но и сказать, что совсем не верю, никак не могу. А что?

— Выясняю твою жизненную позицию. Что до меня, в богов я не верю — ни в вашего Иисуса, ни в наших. Совершенно. В духов и чертей, правда, верю. И в Соседние Миры тоже. А если про какой-то фундамент, то я фаталистка. Ага, ты не удивляйся, я и такое слово знаю, — она, глядя в потолок, мечтательно улыбнулась. — Мне про фатализм все подробно растолковал учитель, тот самый, пенсильванец. Когда после уроков в пустой школе ставил на коленки и давал в ротик. Он и сказал как-то: «Детка, я фаталист. Конечно, твой папаша и родичи могут обо всем узнать и оторвать мне яйца, или голову, или все вместе. Но могут и не узнать, когда-то это еще будет — а классно сосешь ты уже сейчас», — она рассмеялась. — Я не стала его разочаровывать. Узнай хоть отец с родней, хоть вся деревня, его бы никто и пальцем не тронул. По нашим обычаям…

— Я знаю, — сказал Мазур. — Это замужнюю моментально прирежет муж или родственники, если поймают на измене. А незамужняя лет с четырнадцати может трахаться с кем угодно и сколько угодно…

— Ага, вот именно. Только не с четырнадцати, а уже с тринадцати… А мне, когда он первый раз показал, для чего еще может служить ротик, кроме как есть и пить, уже стукнуло пятнадцать. Главное, чтобы люди не видели. Ему бы одно грозило: расходы на виски. У нас так принято: если отец или родичи узнают, кто трахает незамужнюю дочку, начинают к тому регулярно шляться и раскручивать на выпивку. А уж если белый, учитель… Они бы его по три раза в неделю выставляли на городское виски. Крестьяне — народ практичный, что бедняки, что дачака… дачака даже практичнее.

— Ага, — сказал Мазур. — И ты, добрая душа, не захотела любовника вводить в лишние расходы?

— Нет, тут еще романтичнее, — засмеялась Мадлен. — Хотела сделать ему приятное. Знай он всю правду, было бы скучнее: ну, еще одна парочка трахается, дело житейское. А так… Прикинь, он себя чувствовал этаким отважным героем, то и дело ходившим под смертью, или по крайней мере отрыванием яиц… хотя и не знаю, что для мужика хуже. Каждый раз, когда он мне заправлял, неважно, куда, у него нервы позванивали, как струны на бамбеле: ух, я не только удовольствие получаю, еще и под смертью хожу… Согласись, растешь в собственных глазах в такой-то ситуации…

— Проказница… — прокрутил головой Мазур.

— Да ну, тут другое, — сказала Мадлен. — Я же ему не портила настроение, наоборот, хотелось сделать приятное. Он так-то ничего был парень, грубо со мной не обращался, подарки дарил…

— Понятно… — сказал Мазур. — Значит, фаталистка?

— Ага. Он мне подробно растолковал, в чем фатализм заключается, и знаешь, мне страшно понравилось. С тех пор по фатализму и живу. Если где-то на дороге впереди есть моя преждевременная могила, она там есть, ее никак не обойдешь, точнехонько к ней однажды выйдешь. А если ее нет, совсем хорошо… А ты — фаталист?

— Углубленно как-то никогда не задумывался, — сказал Мазур чистую правду. — Может быть. Не исключал бы. Интересный ты экземпляр…

— В смысле?

— В богов не веришь, в духов с чертями веришь…

— Не слышала, чтобы богов кто-нибудь видел, — сказала Мадлен. — А вот с духами и чертями сталкивались люди, которым можно верить. Ты не согласен?

— Представь себе, согласен, — серьезно сказал Мазур.

Случалось ему — и не на одном континенте — сталкиваться кое с чем, в материализм не умещавшимся категорически. А уж здесь, совсем недавно… Он прекрасно помнил пещеру с черепами, силуэты леопардов, гноящие зеленые глаза…

— А в Соседние Миры я верю по другой причине, — сказала Мадлен. — Я книги читаю очень редко, детективчики и всякое такое — но в школе прочитала пару серьезных. Хорошо помню: нет на свете такого народа, который не верил бы в Соседние Миры. Все их называют по-разному, но верят с незапамятных времен — а это неспроста: когда с незапамятных времен и абсолютно все… Убедительно. А в богов верили не все и не всегда. Король Бачака вот ни в каких богов не верил…

— И плохо кончил, — фыркнул Мазур.

— А его братья? — отпарировала Мадлен. — Оба тоже, люди до сих пор передают от поколения к поколению, ни в каких богов не верили. И что? Поделили королевство Бачаки более-менее по совести, меж собой хватило ума не враждовать. И всю оставшуюся жизнь им везло: войны выигрывали, земли присоединяли, умерли оба своей смертью и в преклонных годах. Так что раз на раз не приходится. А ты веришь в Соседние Миры?

— Ну, тут обстоит примерно так же, как с верой в Иисуса… — сказал Мазур, наполняя стаканчики.

Здешний пантеон он хорошо изучил еще в прошлую командировку — в период недельного безделья среди прочего проштудировал и книгу какого-то этнографа на эту тему: очень уж мало книг было под рукой, изучал от корки до корки все, что имелось.

Не столь уж сложная система. Богов и богинь здесь ровно восемь, и нет среди них ни воплощений зла, ни воплощений добра: могут быть и добрыми, и злыми по настроению, в точности как древнегреческие. Есть еще десятка три духов и чертей. Вот тут уж по-другому: одни чисто добрые, другие чисто злые. Черти злые поголовно — хотя порой могут отпустить попавшего к ним в когти человека просто потому, что блажь нашла.

В общем, довольно просто, не высшая математика и не женская логика. А вот с Соседними Мирами гораздо сложнее…

Их тут два — Верхний и Нижний, туда уходят после смерти. Есть много общего с христианскими адом и раем — в том, что касается бытовых условий. В Верхнем разные яства растут на кустах, ручьи текут пальмовым вином, хорошим самогоном, молоком, здешними нехмельными напитками. Дичь сама подставляет бок под стрелу, львы и леопарды смирнее ягнят, мужчинам на каждом шагу попадаются красивые сговорчивые девушки, а женщинам — юные красавцы. И заправляет там всем Большой Лунный Бегемот, добрейший и мудрейший, умеющий говорить по-человечески.

В Нижнем Мире, соответственно, все наоборот: либо безжизненные пустыни, где страдаешь от жажды, либо болота по пояс — в которых никогда не утонешь, но пить нечего, кроме болотной жижи. Все время впроголодь: пока поймаешь паршивую земляную мышку или достанешь с высоченного колючего дерева гроздочку орехов, семь потов сойдет. Звери и змеи кусают и жалят — причем умереть не умрешь, но раны и укусы заживать будут долго. И никаких красавиц с красавцами, все как-то так устроено, что удовлетворять иные потребности приходится исключительно с людьми своего же пола, такими же жителям и. Аналога Лунного Бегемота, разве что злого и жестокого, нет вообще. Что, не исключено, еще хуже, чем если бы он был — житель Нижнего Мира знает, что он брошен на произвол судьбы какой бы то ни было разумной силой, а это, есть подозрения, прибавляет страданий.

Вот только есть два существенных различия меж Соседними Мирами и раем с адом…

Во-первых, и райское блаженство, и адские муки — конечны. Никто не знает, сколько времени пройдет, но когда-то обязательно грянет Страшный суд, изменив загробную жизнь самым кардинальным образом. Говоря современным языком, полностью переформатировав матрицу. А вот Верхний и Нижний Мир вечны. Они — навсегда. Они и есть Вечность.

Во-вторых, в Верхний Мир попадают далеко не одни праведники, а в Нижний — далеко не одни грешники. Бывает по-всякому. Здесь все зависит от многих факторов: какой последний поступок совершил человек в своей жизни, при каких обстоятельствах он умер или погиб — и еще десятка два непременных условий, которые уже вылетели из памяти. Одним словом, чертовски сложная система. Одно слово — Африка…

— Ладно, — поднялся он. — Пойду душ приму, — и стал расшнуровывать ботинки.

Мадлен живо поднялась, скинула платьице и потянула вниз узенькие трусики:

— Спинку потереть?

— Неплохо было бы, — сказал Мазур.

По совести говоря, компаньонка в душе ему была решительно ни к чему, но Мазур не хотел оставлять ее одну в комнате. Безусловно, она ничего не украла бы — не та ситуация. Крадут случайные девки, знающие, сколь ничтожны шансы еще раз столкнуться нос к носу с обворованным клиентом. Здесь расклад совершенно другой — на своем нынешнем рабочем месте Мадлен ни грошика не сопрет у любого, связанного с шахтой (да и у любого другого), особенно у того, кого она полагает волкодавом из столичной службы безопасности всего концерна.

Здесь другое. Извечное женское любопытство, доставшееся им в наследство от праматери Евы (причем яркий пример Евы, для которой любопытство имело самые печальные последствия, ее нынешних праправнучек сплошь и рядом ни в чем не убеждает). Короче говоря, по тому самому неутолимому любопытству может заглянуть в сумку — а читать она умеет. И останется совершенно Мазуру ненужный след, заметный, как пятно чернил на белоснежной скатерти. Если сюда все же относительно рано доберутся «алмазные» и начнут искать концы, на нее выйдут очень быстро. А узнавши истинное положение дел, умная девочка по свойственному ей железному житейскому практицизму молчать не будет, наоборот, наизнанку вывернется, чтобы не оказаться в серьезных неприятностях. И со своей точки зрения вообще-то будет совершенно права — ей свое будущее защищать надо, а не случайного клиента, от которого больше ни гроша не дождешься. Нет уж, ни к чему такой след…

Душ, как и номер, роскошью не блистал — углубленный в пол на ладонь стальной дырчатый поддон, окруженный бетонной приступочкой. Конусообразный раструб под потолком, один-единственный кран — без всяких «хол» и «гор». Однако для вышедшего из джунглей человека, несколько дней не мывшегося, и это было праздником. Зато больших полотенец оказалось с избытком.

Встав под раструб, Мазур приготовился к потоку холодной воды, но все оказалось не так хреново. Африка все же. За день вода изрядно прогрелась, так что была даже чуть тепленькой. Он прямо-таки блаженствовал. Мешала разве что Мадлен — спину-то она старательно намыливала, но одной рукой, а второй охальничала в совсем другом регионе, решив, очевидно, что разговоры кончились и пора переходить к главному разделу программы. Глупо думать, что сие — и кое-что последующее — не вызывало у Мазура никакой реакции. Исторической правды ради, вызывало соответствующую. Так что процесс мытья затянулся дольше обычного проходя параллельно с шалостями, к соблюдению гигиены уже никакого отношения не имевшими.

Выйдя из душевой, чистехонький, отмывшийся до скрипа и растершийся полотенцами до покраснения кожи, Мазур себя почувствовал другим человеком. В хорошую баньку бы сейчас, и в одиночестве — но откуда в Африке баня…

Не утруждаясь одеванием, он уселся за стол и последовал завету славного фельдмаршала Суворова: «После бани укради, но выпей». Благо и красть ничего не приходилось.

Мадлен, тоже не утруждая себя одеванием, браво хлопнула стаканчик все в том же хорошем стиле советского боцмана, лукаво глянула на Мазура и забралась в постель, предварительно извлекши из сумочки пару необходимых пакетиков (все правильно, этот беспокойный континент держит печальное первенство мира по распространению СПИДа).

— Э, нет, — сказал Мазур. — К стенке лягу я. У меня ж там под подушкой все необходимое, а тебе, если ляжешь с краешка, будет в случае чего удобнее под кровать нырять.

Она сговорчиво перебралась на краешек. Перелезши через нее, Мазур сказал:

— Ну что, посмотрим, чему тебя пенсильванец учил?

— Кто меня только ни учил, чему меня только ни учили, — промурлыкала Мадлен, прижимаясь к нему. — Может, и ты чему-нибудь научишь… Что ты закатился?

Мазур не сразу перестал хохотать — ничего не мог с собой поделать: по ассоциации вспомнился анекдот о русском Ванюше, который, попав в парижский бордель, продемонстрировал тамошней мадемуазели классический русский стиль: дал пару раз по физиономии и выгреб все деньги. Однако переводить девушке этот анекдот не следовало: какая Россия? Он понятия не имеет, где такая…

Перед тем как забраться в постель, он посмотрел на часы. Пара минут второго. А все пока что живы, и никто не швыряет в окно газовые гранаты, никто не прилаживается высаживать дверь — лепота! Правда, люди понимающие ходят в гости гораздо позже, под утро, во время пресловутой «собачьей вахты», когда глаза слипаются сами. Ну, постараемся чуть подремать, однако одним глазком…

Мадлен с хрустом разорвала пакетик, и начались сплошные жирные многоточия.

Глава V. Высоко в небеса

Стробач, оскалясь, стоя напротив него на выжженной солнцем каменистой равнине, медленно поднял руку, целя в Мазура указательным пальцем, — и грянул гром…

Мазур вскинулся, потряс головой, отчаянным морганьем прогоняя остатки кошмарного сна. И тут же запустил руку пол подушку, выхватил оттуда пистолет. Рядом ойкнула подхватившаяся Мадлен.

И тут же грохнуло еще раз, не так уж и далеко, и еще раз. И тут же наперебой затарахтели очереди.

— Это… — пролепетала Мадлен.

— Лежи тихо! — тихонько рыкнул Мазур.

Перепрыгнул через нее на пол, голышом, держа пистолет дулом вверх, подбежал к окну, привычно встал у стены так, чтобы не зацепила ненароком шальная пуля, если ей вздумается залететь в окно (ну дура же, еще Суворов говорил!), прислушался.

Очереди грохотали безостановочно. Указательным пальцем на миг чуть отодвинув штору, Мазур убедился, что рассветом и не пахнет.

И убедился еще, что шальной пули в окно ждать не следует — бой разгорался, грубо прикидывая, в километрах полутора отсюда.

Он представления не имел, кто с кем сцепился, но давным-давно научился читать «грамматику боя, язык батарей». Бой проходил на одном месте. Кроме автоматов работало еще как минимум три ручных пулемета не самого крупного калибра, и порой посреди стрекотания очередей раскатисто бабахало. Для обычной гранаты крепенько, для артиллерийского снаряда — не тот звук… ну что же, не загадка, разрывы выстрелов из гранатометов. Они самые.

Он прекрасно помнил, кто недавно прикопил себе пару десятков одноразовых гранатометов, о ком говорил капитан, как о главной возможной угрозе. Мать твою сучью, дышлом крещеную, как писал классик! Если прикинуть, бой идет как раз у занятого жандармами здания. То самое, чего профессиональным чутьем опасался Амбатене — Рамадос нагрянул-таки в гости. А если учесть, что у капитана всего восемнадцать человек и пара пулеметов… Он, правда, держит оборону в каменном здании старинной постройки — но эти преимущества свелись на нет наличием у противника кучи гранатометов — то и дело разлается их баханье, нападающие не экономят… Если учесть, что у Рамадоса человек сто, что любая подмога явится слишком поздно — если ее вообще удалось вызвать… Положение у капитана — хреновее некуда.

Так! Еще пара автоматных очередей — но уже в другом месте, левее и ближе. Долгая пауза, еще пара очередей, снова коротких — и снова пауза. А это у нас где? Мазур добросовестно посмотрел в уме сверху на ту часть города, по которой довелось ходить — его учили и такому. На сей раз нет стопроцентной уверенности, но все за то, что редкие короткие очереди — ага, еще одна! — раздаются в «Топазовом раю».

Положив пистолет на стол, Мазур в три микросекунды натянул трусы, запрыгнул в штаны, надел майку, носки, ботинки, зашнуровал их, не пропуская ни одной дырочки, проделал это в таком темпе, что суровый боцман Сабодаш, немало в свое время свирепствовавший, заставляя курсантов одеваться, как он говорил, «в темпе молнии»; несомненно, умилился бы.

— Это не за тобой… — сказала Мадлен дрожащим голосом, высунув голову из-под одеяла. — Это никак не за тобой…

— Ценное наблюдение, — сказал Мазур. Перегнулся через нее и вытащил из-под подушки обе гранаты. — Но может получиться так, что от этого не легче…

В самом деле. Бой у жандармерии продолжается, в «Топазовом раю» иногда постреливают из пистолетов и автоматов — но вот что еще может стукнуть в голову партизанскому Бонапарту из окрестных болот, предсказать нельзя. Не стоит исключать, что он решит навестить и логово представителя прогнивших империалистических властей — то бишь этот домик, уютный будуарчик мэра. Вся мэрова конспирация сводится исключительно к отсутствию вывески — но наверняка весь город знает, что тут за хаза. Вполне возможно, те две девки — не первые и не единственные разведчики Рамадоса, у него может оказаться в Лубебо самый натуральный резидент, какой-нибудь обитатель здешних трущоб, всему городу известный как безобидный пьянчужка. Видывали мы подобное в других местах, и на этом континенте, и на других…

В дверь загрохотали словно бы старинным, литым из железа утюгом, послышались непонятные женские крики — и голос показался Мазуру знакомым. Он посмотрел на Мадлен.

— Открой, — сказала та. — Это тетка Хуанита…

Отодвинув массивную щеколду, Мазур отпрянул в сторону. В коридоре и в самом деле стояла толстуха, особо возбужденной или испуганной она не выглядела, но улыбка с лица пропала напрочь, на пистолет в руке Мазура она не обратила ни малейшего внимания — сама держала дулом вниз обрез двуствольного дробовика солидного калибра, держала сноровисто, явно не впервые в жизни.

Глядя мимо Мазура, она что-то протарахтела Мадлен, повернулась и умчалась по коридору.

— Она говорит, чтобы погасили лампу, — сказала Мадлен. — На всякий случай. Похоже, это партизаны…

Вновь задвинув щеколду, Мазур проворно повернул вычурное железное колесико, фитиль втянулся в прорезь горелки и погас. Воцарилась почти полная темнота — впрочем, чуточку посеревшая. Взяв со стола часы, Мазур убедился, что до рассвета недалеко. Защелкнул браслет на запястье, сел за стол и закурил, положив пистолет рядом с пепельницей. Бросил Мадлен:

— Оденься на всякий случай, вдруг куда-нибудь драпать придется.

Она проворно выскочила из постели и стала на ощупь сгребать со стула скудную одежонку. Мазур сделал затяжку на добрую треть сигареты.

В «Топазовом раю» больше не стреляли, а пальба у жандармерии звучала теперь иначе — судя по тону очередей и паре разрывов гранатометных выстрелов, прозвучавших уже по-другому — бой переместился в здание, защитников которого стало гораздо меньше. Раздавив в пепельнице бычок, Мазур тут же зажег вторую сигарету. Одна из мерзейших ситуаций, в какие он только попадал — сидит вооруженный, но ничего не в состоянии сделать тем, кому он охотно пошел бы на подмогу, его появление ничем не поможет при таком численном превосходстве противника, его вмиг изрешетят еще на дальних подступах, в какие посторонние дела, что бы ни происходило и как бы достойны помощи ни были люди, у него свое задание…

А перестрелка затухала, затухала… и наконец как-то буднично угасла совсем, как гаснет оставленный без присмотра огонь в очаге. Таков печальный итог, мысленно прокомментировал Мазур. Кранты мужикам, задавили числом и превосходством в огневой мощи…

Раздались новые выстрелы, теперь снова у «Топазового рая», но уже не в здании, а под открытым небом. Странная какая-то пальба, насквозь непонятная — короткие автоматные очереди, пистолетные выстрелы вразнобой. Не пальба для устрашения заложников и уж безусловно не перестрелка — Качана поймет что, и точка…

Потом и эти выстрелы стихли, настала тишина. Уже совсем рассвело. Мадлен сидела на краешке постели, понурившись, зажав ладони меж колен.

— Нет, надо сваливать в Инкомати, — сказала она убежденно и тоскливо. — Пусть даже накопила меньше, чем планировала. По крайней мере партизаны туда носу не суют — не те места, где им вольготно. А сюда, коли уж повадились, шастать будут. Еще попадешься им, тогда вообще хоть вешайся. Они ж по джунглям и болотам сидят почти без баб. Трахать будут оравой, и уж точно без резинок, а значит, СПИД гарантирован. А то и к себе уволокут, слышала я про такие случаи… Нет уж, — сказала она решительно. — Сегодня соберусь и завтра же линяю. Коли уж повадились…

Мазур насторожился. Очень похоже, подвернулся удачный момент разузнать то, что ему позарез необходимо сейчас знать — и при этом не вызвать у нее ни малейшего удивления.

— На автобусе поедешь? — спросил он небрежно.

— Какие тут автобусы… Сроду они отсюда не ходили, во всяком случае, за те три года, что я тут, — она усмехнулась. — Хотя господин мэр и на развитие автобусного сообщения что-то ежегодно получает, сволочь жирная… Ближайшее место, где можно сесть на автобус — или вылезти из Лубебо — на Большой Магистрали. Национальное шоссе имени кого-то там выдающегося, вечно забываю, кого.

— Ага, — сказал Мазур. — Широкое такое, асфальтированное? Я по нему сюда ехал… Слушай, от него до Лубебо не меньше мили.

— Полторы, — сказала Мадлен. — Вот и прикинь: полторы мили переть на себе чемодана три. Никакой радости. А нанять кого-то в носильщики — запросто смоется в переулок с чемоданами, народец тут на ходу подметки режет… Нет уж. Лучше я пойду в гараж Лысого Масабы.

— А там что? — спросил Мазур столь же небрежно.

— А он у нас держит монополию на все, что связано с машинами. И авторемонтная мастерская у него, и заправка, и продает тачки, держаные, понятно, и еще есть полдюжины машин наподобие такси — эти поновее здешних обычных развалюх. У нас те, кто поденежнее, часто ездят по делам в Инкомати, в Буквене, в другие места. А машины не все держат, скряжничают. Вот и задействуют Лысого Масабу. Он, конечно, за свою монополию мэру отстегивает регулярно, иначе хвост бы ему от дохлой землеройки, а не монополия. Что ты ухмыляешься?

Обрадованный тем, что в две минуты узнал все, что ему необходимо, Мазур и в самом деле ухмылялся:

— Странно, что ты на сей раз не добавила «Я с ним трахалась».

— А чего каждый раз добавлять… — махнула рукой Мадлен. — Трахалась конечно. Я тут со всеми денежными перетрахалась, как же в моей работе без этого. По сравнению с некоторыми Масаба еще ничего, разве что в попку любит заправлять, а штырь у него… В общем, у него такси и найму, для экономии расплачусь натурой, он согласится. Не-е-ет, сваливать надо отсюда, не климатит тут теперь…

Мазур присмотрелся — ее трясло крупной дрожью и явно не от утренней прохлады. Подумав, налил до краев стаканчик и протянул ей. Она выпила, как воду, и закусывать не стала. Мазур налил и себе — тоже в качестве успокоительного. Чуть подумав, полез в карман, поворошил свою казну, пачку банкнот трех стран, протянул ей сначала местную купюру с носорогом, потом восемь сотенных бумажек, выпушенных Федеральной резервной системой США (сугубо частной шарашкой, которую иные, кто не в теме, до сих пор полагают «государственным казначейством»):

— Вот это — вторая оговоренная половина. А это — на обустройство в Инкомати.

Мадлен округлила глаза и не сразу решилась взять бабки:

— Ты серьезно? Вот прямо так?

— А что? — сказал Мазур. — Ты мне понравилась, и в постели, и вообще. С тобой было интересно. Между нами, денежки легкие. Мне тут в одном месте взятку дали, и солидную, так что вполне могу тебе чуток отстегнуть на обзаведение. В виде премии.

Вот теперь она денежки прибрала очень даже; охотно получила должное объяснение, вполне ее устроившее. В том мире, в котором она жила, вообще в Африке взятка была вещью обыкновенной, житейской и будничной (как, увы, обстояло не только в Африке, но и там, откуда Мазур сюда нагрянул).

— И все равно — здорово… — сказала она завороженно. — Ка-а-акой ты клевый… Я думала, такое только в американских фильмах бывает, типа этого, про Красотку, где она сначала на улице работала, а потом крутого миллионера подцепила. Я три раза смотрела. А выхолит, и в жизни типа этого бывает… Ну ты клевый!

— Да ну, пустяки, — скромно сказал Мазур.

Ни черта ему не стоило вот так швыряться деньгами на манер помянутого ею Ричарда Гира — большая часть имевшихся при нем денег была не казенными суммами (их, в общем, для пользы дела можно было тратить и на шлюх, но особо не шиковать), а сбережениями покойницы Анки, которые она прихватила с собой, явно с самого начала решив присвоить стекляшки. Ручаться можно, не случись аварии, что-нибудь такое придумала заранее — скажем, в один прекрасный момент резануть из «узика» по Мазуру и двум безопасникам, ткнуть дуло пилоту в затылок и приказать сесть там, где ей удобнее всего. Самый надежный способ, пожалуй. Никто не ожидал бы от нее ничего подобного, и Мазур тоже. На той крохотной птичке устроить хайджекинг[1] было — что два пальца…

— Ну, ты клевый, — повторила Мадлен чуть ли не растроганно. — Я бы тебе еще раз дала со всем прилежанием, только что-то ситуация не та…

— Уж это точно, — сказал Мазур. — Ситуация никак не способствует.

— Что это там?

— И точно… — сказал Мазур.

Вмиг оказался у окна и чуть отодвинул штору. Мадлен встала рядом. По улице в направлении тех мест, где недавно стреляли, двигалось не меньше полусотни аборигенов — кучками и поодиночке, быстрым шагом.

— Ага! — сказала Мадлен. — Значит, партизаны слиняли. Наших самогонкой не пои, дай на что-нибудь интересное поглазеть.

Мазур понятливо кивнул: давно знал, что здешние зеваки, пожалуй, дадут сто очков вперед классическим нью-йоркским, описанным О. Генри, — особенно в такой дыре, где зрелищ и развлечений маловато по любым меркам.

— Пойдем и мы посмотрим? — спросил Мазур. — Стреляли у «Топазового рая» в том числе…

— Точно? — встрепенулась Мадлен.

— Точно.

— Ну, тогда пошли. Уж что в «Раю» происходит, мне знать нужно, главное рабочее место как никак. Не сожгли бы, обезьяньи выкидыши… а впрочем, я все равно отсюда линяю, мне ни до чего. Только плесни напоследок еще по стаканчику, нервишки звенят…

Они хлопнули еще по стаканчику, Мазур взял сумку, и оба покинули номер. Тетка Хуанита, обретавшаяся в вестибюле уже без обреза и с прежней масленой улыбкой на широченной, как сковородка, физиономии, угодливо поклонилась. Мазур дал ей мелкую бумажку, и она что-то благодарно затрещала.

— Благодарила, — перевела. Мадлен, когда они вышли. — Приглашала заходить еще…

Они шли неторопливо, их то и дело обгоняли нетерпеливые лубебовцы (или лубебинцы — Качана их знает). Зевак возле «Топазового рая» обнаружилось немного, десятка два. Поскольку ничего особо интересного не наблюдалось. Здание целехонько, только пара-тройка окон выстеклены изнутри пулями. Машины на стоянке покосились в разные стороны, осели: ах, вот что это была за пальба, под занавес — дырявили покрышки, чтобы никто не помчался сообщить о случившемся на шахту. Телефонную линию партизаны, надо полагать, попортили в первую очередь. Благо дело нехитрое, не нужно быть квалифицированным диверсантом — под силу и мальчишкам из уличной банды: либо взобраться по столбу и перерезать провод, либо забросить на него веревку с каким-нибудь грузом и рвануть как следует…

У крыльца толпилось с дюжину тех самых солидных и благополучных господ из аристократии шахты — кто стоял просто так, кто о чем-то меж собой толковал. Вид у всех был оторопелый, да что там, испуганный донельзя. Ничего удивительного: в уютный мирок, где они черт-те сколько времени беззаботно развлекались, внезапно впервые на их памяти вторглась грубая и злая проза жизни в лице партизан…

Только один из этой компании, на взгляд Мазура, держался достойно — русоволосый здоровенный бородач скандинавского облика. Он не торчал, как мешком пришибленный, и не дискутировал об унылом — сидел себе на верхней ступеньке крылечка и с безмятежным видом прихлебывал виски из горлышка. Самое толковое поведение в данной ситуации, оценил Мазур. Наш человек.

— Я сбегаю узнаю, что тут было? — спросила Мадлен.

— Сбегай, — сказал Мазур. — Мне самому интересно.

Она застучала каблучками вверх по крыльцу. Мазур, чуть отступя от зевак, поставил сумку, закурил и поднял один из бумажных листков, в изобилии разбросанных вокруг — листовки, конечно.

Местного языка он не знал, не мог даже определить, на котором из трех напечатано — но имелся и английский текст, написанный довольно гладким слогом и практически без ошибок — ничего удивительного, среди этой публики хватает интеллигентов с образованием, интеллигент — он и в Африке интеллигент, вечно борется — главным образом против чего-то, а вот за что, он и сам толком не знает. Строго по Троцкому: «Цель — ничто, движение — все». Впрочем, Мазур где-то то ли читал, то ли слышал, что «лев революции» эту хлесткую фразу не сам придумал, а у кого-то из немецких авторов девятнадцатого века скоммуниздил.

Так-так-так… Сто раз читанный набор трескучих лозунгов: земля будет гореть под ногами империалистов и их прислужников… долой всех на свете эксплуататоров… встает заря свободы… в общем, революционный пожар бушует по всей Галактике.

А это уже конкретика: Революционный Фронт генерала Рамадоса (генерала, фу-ты, ну-ты, ножки гнуты!) торжественно извещает, что с этого дня расширяет арену борьбы с мировым империализмом, проклятой буржуазией и прочими реакционными гидрами, которые вскорости заплачут горькими слезами, а там буду! окончательно изничтожены возмущенным народом в лице его лучших представителей типа революционных фронтовиков генерала Рамадоса. Короче, трепещите, халдеи.

Для Мазура, знатока африканских дел, все было просто и понятно, как перпендикуляр. Ничего нового, ничего удивительного. Рамадос подыскал-таки спонсоров (которыми могут оказаться кто угодно) — и решил шагнуть на ступеньку выше, резко повысить статус. У этой публики свои понятия, иерархия и система ценностей. Фронт — гораздо круче отряда… Лубебо — дыра жуткая, но это все же, как ни смотри, город. Партизаны устроили налет на город, разгромили жандармскую казарму, вероятнее всего и заложников взяли. Это уже гораздо престижнее, нежели обстреливать из зарослей воинские машины, валить телефонные столбы, закладывать мины на магистралях и грабить «реакционные» деревни. Есть основания ожидать притока и новых сторонников, и спонсорских денег… Если…

По ступенькам сбежала Мадлен, подошла к нему. Личико у нее было сумрачное.

— Заложников взяли? — спросил Мазур.

— Ага, человек десять. И Нильсенов, — она, несмотря на всю угрюмость, фыркнула. — Ингрид, может, и понравится, потом только сообразит, что СПИД ей гарантирован: И четырех девочек увели. Двух инженеров убили под горячую руку. И знаешь… Они отобрали не просто инженеров или техников, а тех, кто поважнее, на серьезных должностях, без кого работа если и не встанет, то здорово осложнится…

Интересно девки пляшут, подумал Мазур. Такой отбор не проведешь импровизированно, в ходе налета — никто сюда не берет служебные удостоверения с указанием должности. Нужно иметь агентуру на шахте, продумать все заранее, чтобы не хватать мелкую рыбку. Работа если не встанет, то здорово осложнится… Значит, требования будут не политические, а чистой воды экономические — то бишь вульгарно потребуют выкуп, и немалый. Концерн, скорее всего, раскошелится — так рациональнее, чем надеяться, что военные или жандармы переловят этих болотных племянничков Качаны и освободят ценных специалистов. Прецеденты известны…

— Четырех девочек увели… — повторила Мадлен. — Я всех знала, мы все друг друга знаем… — она передернулась. — Как хорошо, что ты решил там не ночевать…

Уж это точно, подумал Мазур. Попали бы под раздачу — с непредсказуемыми последствиями. Что ж, мания подозрительности себя оправдывает — если ее лелеять в разумных дозах…

— Что с девочками будет… — печально протянула Мадлен. — Нет, я прямо сейчас побегу собираться. Провались он в болото к Качане, этот городишко… А ты клевый. С тобой было интересно.

— С тобой тоже, — сказал Мазур.

— Ну, пока. Авось судьба еще сведет…

Она чмокнула Мазура в щеку и направилась прочь — без всякой танцевальной походочки, какой расхаживала «при исполнении», размашистой, деловой походкой крестьянки, торопившейся на поле к созревшему урожаю.

Мазур смотрел ей вслед с налетом легонькой грусти. Занятно, но девчонка ему и в самом деле чем-то понравилась. Шлюха, конечно, высшей пробы, но в своем роде личность. С ней и в самом деле было интересно — на ее месте могла оказаться какая-нибудь тупенькая, с которой не поговоришь, наоборот, приплатишь, чтобы открывала рот исключительно для известных процедур. А Мадлен — интересная девочка. Очень может быть, и приподнимется изрядно в своем древнейшем ремесле, за последнее столетие обогатившемся еще и техническими новинками вроде фотографии, глянцевых журналов и фильмов. Встречал он однажды на той стороне Атлантики неглупую хваткую девочку, ставшую из начинающей актриски звездой, получившей потом не одного «Оскара». Она, правда, не имела никакого отношения ни к проституции, ни к порнографии, но механизм успеха, в принципе, везде одинаков. В мире Мадлен большинство тружениц постельного фронта так и остается вечными пролетарками, но некоторым удается и разбогатеть. У порнофильмов есть свои кинозвезды, как и у фотомоделей того же полета, а у девочек по вызову — своя аристократия, работающая отнюдь не за гамбургер и мятую четвертную…

Добравшись до здания, где располагались жандармы, он еще издали увидел толпу человек в триста, сгрудившуюся на некотором отдалении — и вместо антенны на крыше лишь подставки. Антенну, конечно, как и опасался капитан, первым делом срезали густыми очередями.

Он оказался тут единственным белым. И, не раздумывая, двинулся напролом, как кабан через камыши, кого бесцеремонно отпихивая левым плечом, кому поддавая под коленки или по заднице тяжелой сумкой. Куртку он заранее распахнул, чтобы арсенал на поясе предстал во всей красе. Ушибленные им яростно оборачивались, готовые порвать на тряпки или как минимум обматерить в семь этажей с чердаком — но узрев круто вооруженного белого, вмиг сникали и расступались, пихая соседей.

Мазур довольно быстро протолкался в первый ряд. Ах, вот оно что… На пустом пространстве меж толпой и оградой, шириной метров в пятнадцать, расхаживали, пыжась и важничая, два местных полицая, вида самого похабного: форма мятая и кое-где в пятнах непонятного происхождения, фуражки нахлобучены кое-как, словно махновские папахи, револьверы на пузе, ручаться можно, с позапрошлого года не чищены. Объявились, суслики. Отсиделись где-то в безопасном местечке, а когда опасность исчезала совершенно, вылезли и стали всем напоминать, что они — представители власти. Ровно половина полицейских сил Лубебо. Вторая половина, скорее всего, гораздо более пессимистически смотрит на жизнь и до сих пор ховается по чердакам или подвалам. В том числе и начальник полиции, один из четырех — Мадлен мимоходом упоминала, что он в чине капрала, а у этих двоих погоны лысые.

Мазур неторопливо двинулся прямо на них. Один неуверенно попытался заступить ему дорогу, но Мазур рявкнул:

— Смирно! На первой пальме повешу, сволочь!

Полицаи шарахнули, оба попытались принять стойку «смирно», но вряд ли слышали о существовании таковой, так что получилось у них поганенько. Пройдя еще несколько шагов, Мазур остановился.

Здание не загорелось, но там и сям из разбитых окон еще выползали тонкие струйки пахнущего горелым тряпьем дыма. У ограды — россыпь пустых стеклопластиковых тубусов от одноразовых гранатометов, повсюду россыпи разнокалиберных гильз. Ага, труп в камуфляже, и вон там, и еще… С дюжину нападавших жандармы все же сумели отправить в который-то из Соседних Миров. Есть, конечно, старое правило, гласящее, что нападающий теряет в три раза больше людей, чем засевший в обороне, но оно не всегда работает. И уж тем более не в таких условиях, когда осажденных буквально забросали выстрелами из гранатометов, а ответить было нечем…

Вот они… Нападавшие не особенно и торопились, если сумели все это устроить. На острые концы старинной чугунной ограды насажены отрубленные головы. Без сомнения, все умышленно оформлено в стиле черного юмора. Слева направо — согласно субординации: капитан Амбатене, лейтенант Очома, капралы Сантуш и Бучар, а дальше сплошь незнакомые… нет, вон те трое изображали на автостраде армейский патруль…

Мазур стоял, кривя губы. На всех широтах одно и то же — честная солдатская смерть незатейливого облика. Будем надеяться, что этих парней приютил Большой Лунный Бегемот. Если только он есть. Мазур подумал, что немало его боевых товарищей теперь знают совершенно точно, что там — если только там все же что-то есть. Возникает подозрение, что им — да и ему самому — гораздо больше понравилось бы у Лунного Бегемота, чем сидеть с арфой на облачке и тренькать на ней, как заведенный. Хотя, конечно, если все же что-то есть, наверняка обстоит как-то иначе, ни дурацких арф, ни пухлых облачков, что-то другое…

Он остался и без автомата (что не так уж и напряжно), и без машины (что гораздо более прибавляет хлопот). Слева, у торцевой стены жандармерии, еще вяло дымило полдюжины автомобильных остовов, закопченных, остро вонявших горелой резиной и синтетикой — покрышки сгорели дочиста, опаленные короба стояли на ступицах. Среди них по очертаниям сразу угадывался и его «Ровер». Судя по наличествовавшим здесь же россыпям гильз и трупам, машины не поджигали специально — атаковали и с этой стороны, и они загорелись в конце концов. То-то в партитуре боя, которую он читал, как книгу на знакомом языке, послышалось несколько непонятных громких хлопков — безусловно взрывы, но не сочетавшиеся ни с одним известным ему боеприпасом. Бензобаки, конечно. Что же, не смертельно…

Он взял сумку и повернулся. Полицаи, таращась на него преданными собачьими взглядами, пытались тянуться в струнку. Работало одно из африканских понятий: если персонаж в штатском орет на людей в погонах, значит, имеет право. Стой и не возникай, а то хуже будет…

— Где начальник полиции? — рявкнул Мазур.

— Не знаю…

— Звонили кому-нибудь?

— Никак нет… Эти телефонные провода порезали, а рации у нас нету, только у жандармов была…

Мазур вдруг почувствовал тягостную усталость, опустошенность. Нечего больше здесь делать. В конце концов, это совершенно не его война, и задание у него, другое, требующее на мягких лапках пройти стороной, ни во что не вмешиваясь, и войну начинать исключительно в целях самозащиты — правда, тут уж можно не стесняться в выборе средств, и гуманизмом не маяться…

— Осмелюсь обратиться… — вякнул один из полицаев. — Будут ли распоряжения?

Мысленно Мазур был уже далеко отсюда.

— Поглядывайте тут пока, — буркнул он.

Вообще-то, придя сюда, да вдобавок перекинувшись парой слов с полицаями, он оставил, выражаясь языком профессионалов, знак. Знаком может быть что угодно — от сломанной ветки до такой вот короткой беседы. Однако вряд ли эти дуболомы будут в состоянии его точно описать — и потом, он уже оставил в Лубебо немало других знаков — и немало людей здесь как раз смогут его описать. Как сказал бы боцман Сабодаш — если уже словил триппер, количество следующих фрикций не имеет значения… Всегда умели флотские люди в похабной форме выражать нешуточную исконно-посконную мудрость…

Мазур двинулся прямо на толпу, и она торопливо раздалась. К ней со всех сторон стекались обыватели. Высмотрев подходящую физиономию — испитую, но смышленую — Мазур придержал его за грязный локоть:

— Знаешь, где гараж Лысого Масабы?

И протянул ему сигарету. В общении с африканцами есть свои тонкости. Фамильярничать с ними ни за что не следует — уважать перестанут, а вот мелочи вроде сигареты способствуют установлению контакта (а иногда, наоборот, как только что с полицаями, полезнее орать по-фельдфебельски).

Абориген прикурил, с наслаждением выпустил дым и охотно ответил, показывая в один из переулков:

— Кто ж не знает, сеньор? Сначала пойдете вон туда…

Лысый Масаба и в самом деле оказался лысым, как коленка, толстяком лет пятидесяти, улыбчивым, чуточку суетливым, многословным, сыпавшим шутками-прибаутками. Именно таким под любыми широтами и должен быть торговец подержанными автомобилями. Желчному ипохондрику в этом бизнесе мало что светит, он более уместен в похоронном деле — где живчики вроде Масабы как раз неуместны.

С таким видом, словно демонстрировал сокровища британской короны, Масаба показал Мазуру весь выставленный на торги автопарк общим числом аж шесть самоходных экипажей: четыре легковушки, сущий интернационал — «Форд», «Тойота», «Рено» и, надо же, «Нива», судя по облику, произведенная еще в советские времена. Еще имелись «Виллис» без тента (судя по облику, помнивший Вторую мировую, в Африке и не такие раритеты ухитрялись ездить, и лаже в ту сторону, куда их направлял водитель) — и, наконец, сохранивший большую часть голубой краски, в которую изначально был выкрашен, здоровенный «лендкрузер».

Показывая Мазуру документы то на один, то на другой автоосколок былых эпох, Лысый Масаба сыпал словесами неудержимо, расхваливая своих «Антилоп-Гну» со страшной силой. Выходило примерно так: сеньору клиенту несказанно повезло, он оказался в салоне, где продаются лучшие в Африке автомобили, один из которых уже присматривают механики из президентского гаража, второй собираются приобрести в подарок на день рожденья Муамару Каддафи, а на «Виллисе» во время своего визита в. Ньянгаталу, вернее, тогдашнюю португальскую Западную Хоту, разъезжал сам сеньор президент Франклин Рузвельт (в жизни, как Мазур точно знал, здесь не бывавший), так что автомобиль не только великолепен на трассе, но и имеет немалую культурно-историческую ценность для понимающего человека.

В таком примерно аксепте. Мазур слушал эту болтовню вполуха, в нужных местах кивая и поддакивая, в нужных местах выражая легонький скептицизм, в нужных — и не такой уж легонький. Почти с самого начала он положил глаз на «лендкрузер», пусть и тринадцати годочков от роду. Это не тот случай, когда «чертова дюжина» должна пугать…

Японские внедорожники производства середины девяностых — неубиваемые танки даже после многолетней пробежки по африканским дорогам (вернее, тому, что здесь считается дорогами). Дело не только в отменном японском качестве: в Японии, как и в нынешней России, все внедорожники отечественного производства тогда стояли (а может, и посейчас стоят) еще и на военном учете, чтобы пойти по мобилизации в случае войны. А потому на японских заводах, выпускавших джипы, кроме обычного приемщика, сидел еще и военный. Легко представить уровень качества и надежности при наличии этих трех факторов: японские автостроители, японский приемщик, японский военный приемщик. Неубиваемый танк.

Мазуру предстояло проехать всего-то семьдесят с лишним километров, но их именно что предстояло проехать без серьезных поломок. Если машина квакнет в пути, хлопот будет выше крыши. Ни автомехаников по вызову, ни эвакуаторов в этих краях не водится — да и водись они, машина могла встать в зоне, еще не охваченной сотовой связью. На попутке рассчитывать особо не приходится: магистраль идет до Инкомати по местам глухим и малообитаемым, партизаны там, в общем, не шастают, но все равно, большинство водителей «голосующих» предпочитают не брать. Это дальше, за Инкомати, начинаются более-менее цивилизованные края — а здесь еще не так уж редко попадаются персонажи, способные посреди непринужденного разговора извлечь пушку и вытряхнуть владельца из его законной колесной собственности (количество колес может быть разным, иногда и водителей многоосных грузовиков нахально спешивают). Одним словом, на первом месте — надежность.

Моментально заметив интерес Мазура к конкретной машине, Лысый Масаба принялся уже ее конкретно расхваливать до небес. Когда Мазуру это надоело, он решительно заявил, что слова словами, но настало время реальных испытаний.

Минут пятнадцать он с Масабой в качестве пассажира колесил по Лубебо (и у «Топазового рая», и у здания жандармерии наблюдалась та же картина, разве что у жандармерии зевак прибавилось вдвое и полицейских стало уже четверо, а у «Рая» зеваки и пострадавшие уже рассосались, только бородач, видимо, не найдя себе другого занятия, так и сидел на крылечке с бутылкой). Пробовал японского ветерана всеми способами. Передачи переключались с небольшим замедлением, но исправно, тормоза работали, приборы работали, движок не грелся. Приехав назад в гараж, Мазур слазил и под капот, и под днище, потом попросил принести вольтметр, если таковой в хозяйстве имеется. Имелся.

Общий итог оказался скорее положительным. Тормозные шланги в порядке, никакая жидкость не протекает — правда, следовало долить и тормозухи, и тосола в радиатор, но Масаба заверил, что это не проблема. Оба аккумулятора оказались при последнем издыхании — но Масаба обещал за смешные деньги в две минуты поставить более здоровенькие. Ну, а то, что сиденья вместо родной кожи были обтянуты какой-то прочной здешней мешковиной, никакого значения не имело. Одним словом, следовало брать.

С четверть часа Мазур увлеченно торговался, сбивая безбожно задранную, вне всяких сомнений, цену. Никакой необходимости в этом не было, на те деньги, что лежали у Мазура в кармане, он мог приобрести и что-нибудь новехонькое, совершенно без пробега — но человек, который в таких условиях совершенно не торгуется, западает в память продавца. Знаков следовало оставлять как можно меньше. Покупателя, ведущего себя, как обычно, Масаба наверняка забудет очень быстро и описать толком не сможет — как любой на его месте. Так что цену Мазур все же сбил примерно на четверть — и решил, что этого достаточно.

Французские франки Масаба принял без малейших возражений — разве что по чуточку более для себя выгодному, чем официальный, курсу, но тут уж торговаться не следовало — оба совершили то, что здешний закон именовал «незаконными сделками с иностранной валютой». Не тот случай, чтобы торговаться.

И вот он, решающий миг, когда впору звучать фанфарам — уже полноправный обладатель неубиваемого танка, Мазур нажал большим пальцем на здоровенную кнопку на большущем старомодном рычаге переключения передач коробки-автомата, больше похожего на боевую дубину, притоптал педаль газа и неторопливо выехал со двора. Успел увидеть в зеркальце, как Лысый Масаба поднял руку в жесте, напоминавшем классический «фак», но носившем совершенно противоположный характер — «Удачи!». Указательный и большой прижаты, а остальные оттопырены.

Сокровище, конечно, ему досталось не бог весть какое — но бачилы очи, шо куповалы… Мазур ехал под неумолчный аккомпанемент тех же звуков, что сопровождали его во время пробной поездки. Там и сям что-то погромыхивало, что-то постукивало, что-то громко дребезжало. Вот только, к счастью, все эти звуки относились к раздолбанной ходовой — а шум мотора звучал ровно и ни малейших опасений пока что не внушал.

Единственный минус: из всех необходимых в дороге аксессуаров имелся только ручной насос — массивный, толстый, с двумя приступочками для ног. Явно не от «Крузера» и вообще, скорее всего, не от какой бы то ни было японской марки — но Масаба заверил, что резьба наконечника шланга вполне совпадает с таковой на резьбе вентиля. Что Мазур на всякий случай проверил собственноручно.

А вот запаски не было. Не было ни инструментов, ни домкрата (Масаба сокрушенно разводил руками: парень, у которого он купил японца, все это то ли давно пропил, то ли порастерял, а у него самого ничего подобного не найдется). Оставалось надеяться на лучшее. В конце концов семьдесят с лишним километров по асфальтированной магистрали — никак не ралли Париж-Дакар…

Пропустив огромный грузовик с кузовом, груженным какими-то деревянными ящиками без маркировки, Мазур свернул вправо, на магистраль-четырехрядку, и покатил, зорко высматривая опасные выбоины, которые для ходовой его старикана, и без того убитой, могли оказаться роковыми. Поначалу он осторожности ради держал семьдесят, а потому оказался чуть ли не единственным в крайнем правом ряду. Гоняли здесь лихо — и легковушки, и автобусы, и громадные грузовики. Всякий, кто имел к тому возможность, давил на газ так, будто за ним гнался разъяренный Качана. Выжимать менее сотни на магистралях считалось просто неприличным. То и дело обгонявшие Мазура грузовики — и иные легковушки — проносились мимо, дважды рявкнув сигналом — что на здешних дорогах примерно соответствовало «факу». Мазур плевал на эти знаки внимания с высокой колокольни. Проехать еще километров десять, получше освоиться за рулем патриарха — и можно самому выжать сотню, патриарх, очень похоже, но тянет, а значит… Мать твою!

Здесь, как и дома, как и во всех странах, где он побывал, действовало одно и то же нехитрое правило: тот, кто идет по второстепенной, пропускает того, кто по главной. Асфальтированная двухрядка, ведущая к топазовой шахте, была второстепенной, и соответствующий знак на ней перед магистралью торчал, но Мазур (хорошо еще, вовремя) понял — несущиеся к магистрали два здоровенных американских внедорожника правила соблюдать не собираются…

И все равно пришлось давануть на тормоз как следует, наплевав на то, что тормозные колодки были изношенными — все лучше, чем получить в бок от переднего. Тормозные колодки жалобно завизжали, тормозной путь оказался длиннее, чем следовало бы, но все же машина остановилась вовремя. Вот только сзади раздавалось отчаянное шипенье гидравлических тормозов — на Мазура надвигался высоченный капот огромного трака, и скакнуть на машине на обочину уже слишком поздно, ничего не поделать…

Обошлось. Радиатор, казалось, отделяли от заднего бампера «Крузера» какие-то миллиметры — но не случилось и легкого касания. Внедорожники, не притормаживая, промчались метрах в двух от его капота, повернули на магистрали налево под самым носом отчаянно завизжавшей тормозами облезлой легковушки, испустившей длинный вопль клаксона.

Мазур высунулся и окно — стекло было опущено, поскольку кондиционер не работал. Из кабины трака выскочил высокий поджарый негр в потертых джинсах и черной майке, от избытка эмоций прямо-таки заплясал на дороге, показывая обеими руками «факи» давным-давно исчезнувшим из виду джипам. Потом подбежал к Мазуру — вертлявый такой, шебутной, с американским серебряным долларом на шее, на цепочке поверх майки — талисманом на удачу.

— Слышь, белый, бразза! — затараторил он. — Ты номера этих мазерфакеров не запомнил?

Номеров Мазур не запомнил, но хорошо рассмотрел, что джипы битком набиты здоровенными белыми мужиками в одинаковых куртках цвета хаки, с одинаковой эмблемой пониже левого плеча. Эта эмблема была ему незнакома, но, учитывая здешние реалии, это могли быть только охранники с шахты. Куда, надо полагать, наконец-то дошло известие о событиях в Лубебо — то ли кто-то, отыскав машину у того же Масабы, доехал до родного рудника, то ли кто-то сгоряча пешком по бездорожью рванул.

— Мазерфакеры! — орал негр, приплясывая от переполнявших его чувств. — Так ты не помнишь номеров, бразза? Поговорю с братьями, мы им заделаем козью морду, ни мамы, ни девки не узнают!

Судя по выговору и специфическим словечкам, это был не местный негр, а американский — коего нынче политкорректности ради положено именовать афроамериканцем. Вообще-то сейчас это словечко подходило как нельзя лучше — и американец, и в Африке.

— Уроды! — разорялся негр, выпустив череду словечек, которых Мазур не понял, ни одного — скорее всего, специфические матерки американских черных, — а штатовскому сленгу его никогда и не учили. Учено выражаясь, эндемические словечки, то бишь свойственные лишь какой-то определенной местности.

— Бабушку родную им трахать, а не на трассу соваться! — не унимался негр. — Я ж тебе, бразза, чуть в зад не въехал, а я в зад только шлюхам въезжаю, на трассе сроду так не лопухался. Стукнул бы тебе в зад, встал бы на бабки — и позорно вдобавок. Соберем братишек, поговорим, и чихать мне, что это белые, пусть перед ними здешние черномазые навытяжку стоят, а я гражданин США, урожденный из Теннесси! Так чего там за номера?

— Не успел я их запомнить, — сказал Мазур. — Слишком быстро пронеслись, твари, только и думал, как затормозить… Но вот кто это, я тебе скажу. Слышал про здешнюю топазовую шахту?

— Ну да, бразза, я ж по магистрали третий год катаю… Оттуда?

— Ага. Служба безопасности.

Негр немного увял, но не похоже, чтобы окончательно растерял боевой задор. Разве что уже не приплясывал.

— Ничего, — проворчал он зловеще. — «Топазники» — это все ж не Алмазный спецназ, с этими и пободаться можно… Пока, бразза, белый!

Он вприпрыжку пустился к своему грузовику. Мазур высунулся из окна и посмотрел туда. У ветрового стекла болталось примечательное украшение: крылатое колесо с черепом и костями посередине. Ну да, «колесник», их неформальная эмблема. Знающим людям прекрасно известно: если такую цацку повесит кто-то сторонний, с ним на трассе могут разные неприятности произойти, не смертельные, но хлопотные…

Трак, не утруждаясь включением поворотника, резко снялся с места, обошел Мазура (оказавшись серебристым рефрижератором) и сразу взял разбег. Мазур тронулся следом. Нервишки малость позванивали — не колоколами громкого боя, но чувствительно. Обошлось… Трак мог не просто разнести ему зад, так что патриарх стал бы неспособен к самостоятельному передвижению, но и швырнуть в бочину переднему внедорожнику. Кузов у патриарха серьезный, железо толщиной чуть ли не в палец, удар был бы не такой силы, чтобы движок задвинуло в салон и придавило Мазура к чертовой матери, сам он мог и не пострадать — но при любом варианте остался бы пешим, и пришлось бы что-то придумывать на ходу — а что тут придумаешь, кроме как возвращаться пешедралом в Лубебо и покупать у Лысого Масабы вторую развалюху? Хорошо еще, было чем загасить неизбежные разборки — сунуть под нос «топазникам» грозное удостоверение, заставить его в Лубебо отвезти…

Его обогнал еще один трак, столь же пренебрежительно дважды рявкнувший клаксоном — на сей раз с огромной белой цистерной. Может быть, еще один «колесник», их тут немеряно…

Примечательный это был народ — «колесники». Специфический. Из тех, с кем если и свяжешься, то руку следует держать в кармане на пушке…

Чуть меньше половины грузоперевозок в Ньянгатале обеспечивали три частных транспортных компании — а остальное прочно держали «колесники». С формально-юридической точки зрения не объединенные в какую бы то ни было организацию, а на деле, знающие люди подтвердят, являли собою тесно спаянную кодлу. Трусоватые либо склонные к дипломатии газетчики называли ее «неформальным профсоюзом», а те, кто был поциничнее и посмелее, без затей именовали бандой> либо «колесной мафией».

Строго говоря, это все же была не мафия и не банда. Основную часть доходов им приносили честные перевозки легальных грузов. Вот только побочные приработки были не такими честными. «Колесники» возили в тайниках немало предосудительного, в первую очередь всевозможную дурь в порошках и таблетках, «левые» алмазы с топазами, что подразумевало тесную дружбу с двумя соответствующими мафиями — уже без кавычек. Обе они в Ньянгатале имеются и силу приобрели немалую. Ну, и прочую нелегалку — от оружия до всякого вполне мирного, но беспошлинного товара, идущего из-за границы и через порт Маджили. К тому же и совершенно законные, честные подряды на перевозки они порой отжимали у помянутых трех компаний методами, имевшими мало общего с честной рыночной конкуренцией (между прочим, еще года три назад компаний было четыре, но четвертую, самую слабую, «колесники» довели до банкротства, и как-то так получилось, что на аукционной распродаже именно они по не особенно и высокой цене скупили грузовики и прочее имущество). Специально они сами уголовщиной не баловались, но ходили устойчивые и наверняка имевшие под собой основания слухи, что порой попавшиеся ватаге «колесников» в глуши одинокий странник с пухлым бумажником или красивая девушка исчезали бесследно…

Полиция не то чтобы махнула на них рукой, но боролась предельно вяло, словно сидящий на солнышке пьяный, лениво отмахивавшийся от мух. Дело было не только в связях «колесников» с поминавшимися двумя мафиями и продажности полиции, но и в специфике. Это было все равно что, рубить топором кисель — как раз потому, что официально «колесники» никакой организации не составляли, так что любой из них, угодивший в лапы закона с неопровержимыми уликами, представал грешником-одиночкой (у которого очень быстро к оказывались хорошие адвокаты, в большинстве случаев легко отмазывавшие своего клиента, который и ведать не ведал, что какие-то злые люди устроили у него в грузовике тайник с нелегалкой. Лично он в таком вот виде грузовик и купил, и что там в него понапихал прежний хозяин, ведать не ведает. Благо отпечатков пальцев нынешнего владельца в тайниках никогда не находилось — в перчатках работали, стервецы…)

Ну, и другие сложности. Стукачей в эту кодлу внедрить не удавалось, пара-тройка попыток привела лишь к тому, что стукачи бесследно растворились в знойном африканском воздухе. Чтобы найти тайник, грузовик нужно было разобрать, пожалуй, наполовину — а пока с ним возились, мимо проскакивали дюжины две других с теми же безделушками у лобового стекла. Ну, а если тайник обнаруживался и оказывался пустым, полиции приходилось и вовсе кисло: как чертик из коробочки, выскакивал очередной недешевый адвокат и выкатывал иск на приличную сумму в виде компенсации материального и морального ущерба, понесенного его клиентом. Просто устраивать в машине тайники не запрещал ни один закон — в конце концов, владелец грузовика мог держать там заначку от жены или прятать во время поездок деньги и ценные вещи на случай встречи с дородными грабителями. И попробуйте докажите обратное.

В общем, та еще публика. Лаврик в свое время ими всерьез интересовался, но так и не придумал, как их использовать и для чего. Ну разве что…

Оказавшись за поворотом, Мазур затормозил — на сей раз не так резко, не особенно и раздумывая, мигая поворотником, съехал с асфальта на обочину, в высокую траву, остановил машину в паре метров от семафоривших ему руками черного парня и белой девушки. И уставился в ту сторону чуть ли не зачарованно.

Сами по себе они ни малейшего интереса не представляли — подумаешь, белая девушка и черный парень, оба в джинсах и разноцветных футболках. А вот то, что располагалось метрах в десяти за их спинами, на опушке леса (здесь начиналась умеренная зона, и джунгли помаленьку переходили в леса — разница для понимающего человека большая)…

В реальной действительности Мазур своими глазами видел эти аппараты легче воздуха лишь дважды, и то на значительном расстоянии. А сейчас самый натуральный воздушный шар располагался чуть ли не в двух шагах от него: приличных размеров баллон незатейливой раскраски (синие и красные вертикальные секторы, словно дольки апельсина), немаленькая корзина, кажется, сплетенная из прутьев…

Вот только он не реял гордо, подобно пресловутому буревестнику, не висел в воздухе — лежал на земле и выглядел наполовину сдувшимся. Что-то с ним было не так — какая-то авария? Определенно.

Была у Мазура мечта, из третьестепенных, но давняя — полетать на воздушном шаре. Родилась она, если припомнить скрупулезно, сорок четыре годочка назад, после того, как они с пацанами трижды бегали смотреть великолепный французский фильм «Путешествие на воздушном шаре». (Не так давно, скачивая десятка два любимых фильмов своего детства, этого Мазур не нашел. Не исключено, что исконное французское название было другим, а это фильм получил в советском прокате.)

Скорее всего из-за того, что мечта была третьестепенная, ее никак не удавалось претворить в жизнь. При советской власти воздушные шары можно было пересчитать по пальцам, а те, что имелись (главным образом у прибалтов, получивших чуточку больше «степеней свободы», как этакая магазинная витрина, где имеется немало муляжей забытых деликатесов, в магазине давным-давно не продававшихся), сторонних пассажиров не катали. Потом шаров появилось множество, и покататься стало легче легкого, были б деньги. У Мазура с некоторых пор денег хватало, чтобы не только покататься, но и купить — но все никак не удавалось выкроить время, несколько раз почти собрался, но вечно что-то мешало…

Он вылез, обошел машину со стороны капота. Воздухоплаватели подбежали к нему так, словно боялись, что он прыгнет в машину и умчится прочь. Черный парень, судя по всему, ньерале (черная футболка с белым изображением воздушного шара), и светловолосая, довольно красивая девушка (серые глаза, прическа под позабытую Мирей Матье, красная футболка с таким же воздушным шаром). По первым впечатлениям — мирные, приличные ребята, и наверняка небедные, воздушный шар — под всеми широтами игрушка недешевая.

— Сеньор, вы говорите по-английски? — сверкнул великолепными зубами черный парень.

— И даже пишу почти без ошибок, — сказал Мазур.

— А вот верите ли вы в чудеса?

Не самый распространенный вопрос, какого можно ожидать в такой ситуации… Однако задан вполне вежливо — а на сумасшедшего парень не похож что-то.

— Как вам сказать… — пожал плечами Мазур. — Иногда. Случаются порой…

— Вот и я так же сформулировал бы, — у него была гладкая речь образованного человека. — В данных обстоятельствах чудом будет, если вы разбираетесь в компрессорах… Понимаете, у нас вышел из строя компрессор, подающий газ в баллон, мы не можем взлететь… — он смотрел на Мазура с яростной надеждой. — Мы остановили уже человек десять, но они только таращили глаза, почти все даже не знали, что это такое — компрессор… — на его лице отразилось нешуточное опасение, что и Мазур может тоже этого не знать.

— Как вам сказать… — осторожно ответил Мазур. — В некоторых, но далеко не во всех…

В чем он разбирался отлично — так это в компрессорах, заряжающих дыхательной смесью баллоны аквалангов. Несколько раз приходилось уходить на «ныряльные» задания именно с ними, так что его давным-давно, как и остальных, выучили и устройству, и ремонту.

— Далеко не во всех, — повторил он. — С компрессорами для воздушных шаров мне как-то сталкиваться не приходилось…

Парень уставился на него с надеждой, а девушка — прямо-таки умоляюще.

— Сеньор, может быть, вы все же посмотрите? — попросил парень. — Я сам в них совершенно не разбираюсь, а Николь — тем более, но мне кажется, что многие компрессоры должны быть похожи друг на друга, хотя и служат разным целям…

Мазур точно не знал, но, если подумать, свой резон в этом был. Компрессор для подачи кислорода и компрессор для подачи газа по принципу действия вряд ли отличаются, а значит, могут оказаться и схожими по устройству. Человек, который умеет починить двигатель машины определенной марки, справится и с другой…

— Сеньор, мы вам заплатили бы, сколько скажете, у нас есть деньги…

Мазур усмехнулся:

— Ну, не настолько скверно у меня идут дела, чтобы пришлось подрабатывать ремонтом компрессоров… Но предупреждаю честно: в ваших не разбираюсь совершенно, так что могу примитивно доломать…

— Ну, вряд ли, — убежденно сказал парень. — В крайнем случае, разберете — и, если даже ничего не поймете, сможете собрать, как было. Логично?

— Логично, — согласился Мазур. — Давайте посмотрим…

— Сеньор, будь я верующим, я бы за вас молился… — парень протянул руку. — Патрис Ниамеле, инженер.

— Николь Лоран, — сказала девушка, подавая узенькую ладонь. — Секретарша.

Секунду подумав, Мазур тоже представился:

— Роберт Шелтон, инспектор Лесного корпуса.

А почему бы не представиться именно так, если в кармане лежит удостоверение, где написано все то же самое, и фотография имеется:

— А вы по какой специальности инженер, Патрис? — спросил Мазур.

— В том-то и беда, что компьютерщик, — сказал Патрис. — Во всем, что касается компьютеров, разберусь с завязанными глазами, но тут… Узкая специализация. Бич нашего века. Это в девятнадцатом столетии инженер был универсалом, способным смастерить что угодно и починить что угодно. Как Сайрес Смит у Жюль Верна. Вы читали «Таинственный остров»?

— Сто лет назад, честно говоря, — сказал Мазур чистую правду. — Но суть помню. В самом деле, эта узкая специализация… Пойдемте?

Он тщательно запер машину (вот центральный замок там работал как раз хорошо), и они двинулись к шару.

— Путешествуете в отпуске? — спросил Мазур ради поддержания светской беседы.

— Не совсем, — охотно ответил Патрис! — Очередной марафон Клуба Монгольфье… слышали про такой?

— Как-то не приходилось, — сказал Мазур осторожно. — Никогда не интересовался воздушными шарами.

Ситуация — словно в классическом романе Богомолова, где немецкий диверсант, косящий под советского офицера, замялся с ответом на вопрос, знал ли он в госпитале, где, согласно поддельным документам, лечился, повариху Лизавету? Та же ситуация. Ответишь, что не знаешь — а повариха Лизавета окажется местной знаменитостью, которую не знать просто невозможно. Но, в конце концов, он здесь прожил несколько недель, местные газеты пролистывал регулярно и ни о каких таких воздушных марафонах что-то не читал… А потому сказал:

— В газетах ни о чем подобном не писали…

— Ну разумеется, — ответил Патрис словно бы с грустью. — Совершенно ничего сенсационного: летят себе шары и летят… Я патриот, но должен признать: в нашей стране любые спортивные состязания особого интереса не вызывают. Будь это, скажем, во Франции… Николь у нас из Франции, она вам скажет, что там отношение к спорту совсем другое.

— Ну да, я знаю, — сказал Мазур. — Гонки «Тур де Франс» и все прочее… — Вот именно. Да и в некоторых других африканских странах спортом интересуются гораздо больше. В общем, это занятие для кучки фанатов. Ежегодный полет Мотарайо-Маджили. От восточной границы до западной, до Атлантики, через всю страну (на него, похоже, напала болтливость, как частенько случается с людьми, вдруг обнаружившими, что нашелся выход из невзгод, в которые они угодили). Это не гонки — на воздушных шарах гонки устраивать затруднительно. На время. Кто пройдет трассу быстрее остальных, тот и победитель. Понимаете, есть такое воздушное течение на определенной высоте, своего рода воздушный Гольфстрим — постоянное, как Гольфстрим. Нужно уметь его поймать и удержаться в нем — тогда есть все шансы на победу. А это непросто — поймать и удержаться…

— Понятно, — сказал Мазур. — А здесь у вас что — контрольный пункт? Да нет, что-то я ничего похожего на него не вижу.

— Следующий контрольный пункт — в Инкомати, — Патрис рассмеялся. — Почини вы компрессор, мы бы вас в благодарность подвезли до Инкомати… Вы ведь наверняка туда едете? Потому что, кроме Инкомати, других городов на магистрали нет, одни деревеньки, где Лесному корпусу наверняка нечего делать…

— Угадали, — сказал Мазур. — В Инкомати. Будь я без машины, ни за что не отказался бы, но у меня машина… У вас что, по правилам марафона ночью летать запрещается?

— Да, категорически, — сказал Патрис. — Только в светлое время суток.

А вот на сей раз парень, похоже, свистел — у него был характерный вид человека, который врет, не особенно и умея врать, которому в жизни и не приходилось врать. И красоточка Николь что-то смутилась, отвела глаза… У Мазура появились игривые подозрения: очень может быть, этот черный красавчик с плавными движениями леопарда не такой уж и фанат воздушных состязаний. А девочка хороша. Лирическая ночь в корзине стоящего на земле — или как там это называется — воздушного шара являет собой довольно романтическое предприятие. Как и сам вояж. Это вам не пошлая ночевка в отеле или что-то похожее — совсем другие декорации. Р-романтика…

Они достигли корзины высотой мужчине примерно по пояс (Николь пониже, так что ей по грудь). Упершись правой рукой в борт, Патрис одним броском перекинул тело в корзину. Мазур не без затаенной гордости это повторил, пусть и не так ловко — нет, рано нас списывать в тираж. Что до Николь, она чуть подпрыгнула, легла пузиком на борт и перевалилась в корзину — судя по сноровке, проделывала это далеко не впервые. Вообще, что-то в этом есть — катать подругу не на машине (машин на этом свете как собак нерезаных), а на воздушном шаре. «Что делать будем? — спросил товарищ Сталин, и сам же ответил: — Завидовать будем…»

Этому мускулистому красавчику лет тридцать. Вообще-то в его годы и Мазур своих подруг не на велосипеде катал и не в пельменную водил — но все равно, о воздушном шаре и подумать не мог…

— Инструменты у вас есть? — спросил Мазур.

— Куча. Знать бы только, как ими пользоваться… — Патрис открыл длинный ящик с крышкой, явно выполнявшей роль мягкого сиденья, достал большой пластиковый плоский чемоданчик наподобие автомобильного. — Со мной летал обычно один парень, он прекрасно знал компрессоры, но так получилось, что в этот раз полетела Николь… (помянутая мадемуазель вновь отвела глаза, и Мазур окончательно утвердился в игривых подозрениях). Тут должно быть все…

— Давайте посмотрим… — сказал Мазур.

Корзина была небольшая — применено три на четыре, так что все было под рукой, в том числе и виновник аварии — компрессор. Аккуратненький такой агрегатик, размером с небольшой телевизор. Мазур в один шаг оказался возле него, заложил руки за спину и принялся разглядывать с важным и уверенным видом эксперта — ну, все мы склонны порисоваться перед девушками, в том числе и чужими…

«Мэйд ин Джапан», ага. Что же он подвел-то? Японские изделия ненадежностью не отличаются. Хотя бывает всякое. В столице он читал очередную микросенсацию — не где-нибудь, а на заводе «Лексус» на приемке радиаторов стоял не человек, а очередной робот. Который однажды заглючил — с японскими роботами это тоже случается. Будь на его месте человек, неладное он заметил бы радиаторе на третьем — четвертом самое позднее. А эта свихнувшаяся железяка пропустила примерно пятьсот никуда негодных радиаторов, которые наклепал засбоивший станок — там вся линия заглючила. Юмор сенсации и ситуации в том, что радиаторы поставили в машины — и они у покупателей проработали пару-тройку месяцев, а потом начали сыпаться, в самый неожиданный момент двигатель перегревался, стрелка выскакивала за красную черту. У тех, кто сообразил сразу остановиться и выключить мотор, писала газета, все обошлось, а вот те, кто среагировал не так оперативно, запороли движки…

— Ну, я пока немного прогуляюсь, — сказала Николь.

С той же сноровкой перевалилась через борт и направилась к близкому лесу, слишком быстро и целеустремленно для простой прогулки. Они понимающе переглянулись.

— Зверей тут нет, меня предупреждали, — сказал Патрис. — Единственное неудобство путешествия на воздушном шаре — отсутствие туалета. В воздухе проще — если в корзине одни мужчины…

— Но тогда тому, кто внизу, может оказаться невесело, — хмыкнул Мазур.

— Ну, согласно теории вероятности, чтобы получить такой подарочек с неба, нужно быть особенно невезучим, — в тон ему ответил Патрис. — Ребята ради смеха как-то подсчитали на хорошем компьютере вероятность того, что подарочек шлепнется кому-то на голову. Все учли, количество полетов, плотность населения в разных районах, другие факторы. Получилось что-то вроде одного к полутора миллиардам… Курите? — он извлек пачку «Кэмела».

Мазур машинально, опасливо покосился на шар и пять красных баллонов величиной с обычный огнетушитель, аккуратно прикрепленных рядком к внутренней стенке корзины (и в самом деле искусно сплетенной из каких-то светло-желтых прутьев толщиной с палец). Патрис засмеялся:

— Не беспокойтесь, я бы не стал курить, будь там водород. Там гелий, а он совершенно нейтральный газ, не горит. На водороде давно уже не летают.

— А, ну да… — чуть смущенно пробормотал Мазур, взял сигарету. — Я видел в кино, бывают еще воздушные шары, которые летают вообще без газа. Там горелка, она греет воздух…

— Есть такие, — сказал Патрис. — Но тут — как с машинами. Кто-то предпочитает коробку-автомат, кто-то в жизни не изменит механике. Так и здесь. Есть упертые «газовики» и столь же упертые «факельщики». Я — упертый «газовик». У обеих систем есть свои достоинства и свои недостатки, так что — дело вкуса… Вы уже пришли к какому-нибудь мнению?

Мазур еще раз внимательно обозрел изящный японский агрегатик. Чем-то он ничуть не напоминал компрессор для аквалангов, а чем-то как раз был похож. Ну, в конце концов, Патрис прав: доломать Мазур там ничего не доломает, соберет и разберет, и все…

Он раскрыл чемоданчик, присел на корточки, обернулся к Патрису.

— Для быстроты примащивайтесь рядом, будете подавать инструменты. Разберетесь?

— Ничего сложного, — сказал Патрис, присаживаясь рядом на корточки. — Примерно такой же у меня в машине, только что делать с машиной с помощью этих инструментов я знаю, а вот компрессор…

Присмотревшись с видом хирурга, намеревающегося сделать первый разрез, Мазур распорядился:

— Ключ на двенадцать.

Патрис торопливо подал нужный инструмент. Никакой подавальщик инструмента Мазуру не требовался, и работу он ускорил бы ненамного — просто мания подозрения, та самая, в разумных пределах, продолжала размеренно тикать, как хороший корабельный хронометр. Не стоило, сидя на карачках с занятыми руками, оставлять у себя за спиной совершенно незнакомого амбала. В конце концов, в Лубебо эта мания сработала исправнейше — правда, уйдя с Мадлен из «Топазового рая», он спасся не от погони от Алмазного спецназа, а от партизан, но разницы никакой, главное — спасся…

Как там сказала военная докторша в том же романе Богомолова? «Я не терплю ночью незнакомых за спиной». Очень правильная жизненная позиция, особенно если учесть, что дело происходило довольно близко от фронта, в местах, кишевших немецкими агентами и диверсантами. Для данного случая нужно внести поправки: порой и в самое что и на есть мирное время незнакомых нельзя терпеть за спиной в любое время суток, причем независимо от пола — он досадливо поморщился, разумеется, про себя, услышав, как стукнули кроссовки по дощатому полу корзины — это Николь вернулась с променада. Жизненный опыт его давно научил, что и милые безобидные на вид, белые и пушистые девочки способны иногда пальнуть в спину. Или в затылок. Или дать по башке чем-нибудь тяжелым. РМП — разумная мания подозрительности.

Беспокоившая его ситуация разрешилась сама собой: Николь присела на корточки справа от него, поинтересовалась:

— А можно, я немного постою у вас над душой? Я тихонечко, буду молчать. Люблю смотреть, как мужчины чинят всякую технику, я сама могу разве что только лампочку перегоревшую заменить.

— Смотреть-то и мне больше нравится, чем самому чинить… — проворчал Мазур. — Ладно, стойте над душой. Вот только бездельничать я вам не дам, будете помогать. Я вам стану подавать всякие деталюшки, а вы их будете аккуратно складывать рядком слева направо. Справитесь?

Николь фыркнула:

— Конечно, я же не дура…

— Отлично, — сказал Мазур, подавая ей первый открученный болт из четырех, державших боковину. — Первая деталюшка. Потом будете мне их подавать в обратном порядке.

На сей раз дело было не только в РМП — он и в самом деле станет работать гораздо быстрее, если не придется самому возиться с гаечками-болтиками.

Снявши боковину, он отдал ее Патрису, присмотрелся к обнажившимся потрошкам, кое-где стальным, кое-где никелированным, кое-где бронзовым. То же самое, что и с внешним обликом: кое-что рем китель но незнакомо, но многое видывал не раз. Ну да, в принципе, компрессоры для подачи кислорода и газа немногим друг от друга отличаются, функции практически те же. Вот здесь поломок не видно, и тут, и здесь тоже. Остается открутить и снять этот колпачок размером с кофейную чашку, под которой — главный источник поломок…

Когда он снял колпачок, передав его Патрису, а винтики — Николь, достаточно было одного взгляда. Мазур даже хохотнул от удовольствия — во-первых, правильно угадал причину поломки, во-вторых, мог ее исправить в два счета. Пожалуй, самая распространенная поломка в таких вот штуковинах.

— Что там? — тревожно спросил Патрис тем тоном, каким обращаются к вышедшему из операционной хирургу места себе не находящие родные больного.

Видимо, он не понял, что именно означают изданные Мазуром звуки. Мазур преспокойно сказал:

— Ничего сложного. Случается. Такое чаще всего бывает от долгой вибрации, в особенности, если гайку завинтили слабо. Гайка чуть развинтилась уже самостоятельно, мембрану — видите этот кружок? — перекосило, сняло с рабочей позиции, соответственно, клапан отказал, и газ больше не шел…

— И что теперь? — вопросил Патрис со столь озабоченным, едва ли не трагическим выражением липа, что Мазур рассмеялся:

— Да ничего страшного. Гайка осталась на болте, гле вы ее сейчас и видите. Вот если бы она отвинтилась совсем и вместе с болтом упала внутрь, пришлось бы развинчивать чуть ли не весь агрегат, чтобы до них добраться. А так… Осторожненько поставить мембрану на место, туго закрутить гайку — и операция закончена, пациент здоров. Разве что головку винта ухватить трудновато, тут, по-моему, конструкторы чуток недодумали — но это починку замедлит на пару минут, не больше. Сейчас мы ее… Так, так и вот так… Подайте мне колпачок, а вы, Николь — крайние справа винтики… Это-то совсем просто… Боковину… Болты… («Скальпель, спирт, огурец», — мысленно добавил он про себя.)

Выпрямился, вытирая не особо и испачканные руки поданной Николь чистой тряпкой:

— Ну, пробуйте.

Патрис с таким видом, словно опасался взрыва, большим пальцем утопил до упора выпуклую красную кнопку. Компрессор громко фыркнул, взвыл на высоких оборотах, потом зарокотал тихо и размеренно. Стрелка манометра сразу прыгнула к цифре «три», да так там и осталась. Физиономия Патриса моментально стала из тревожной довольной.

— Работает? — радостно догадалась Николь.

— Как часы, — сказал Патрис. — Через четверть часика сможет взлететь. Я вам чертовски благодарен, Роберт. Вы, правда, не хотите денег?

— У нас, мастеров по починке компрессоров, есть своя профессиональная гордость, — сказал Мазур. — Брать деньги за столь пустяковую работу… Тем более что я не профессионал, а любитель. Джентльмен помог джентльмену… — он бросил взгляд на «Крузер» и почувствовал неприятный холодок под ложечкой.

— Извините, Патрис, у меня, кажется, дела обстоят гораздо хуже, чем у вас было…

Перемахнул через борт корзины и едва ли не бегом кинулся к машине, оказавшись рядом, громко и затейливо выругался сквозь зубы. Из-под правого заднего колеса по траве расползлась изрядная лужа темной вязкой жидкости, все еще увеличивавшаяся на глазах.

Обойдя машину сзади, Мазур присел на корточки, ну да, еще сочилась тоненькая струйка — вытекали остатки тормозной жидкости.

Так вот ты какой, северный олень, мать твою сучью, дышлом крещенную… Он прекрасно понял, что произошло: с ним самим в бытность его за рулем такого не случалось, но вот доктора Лымаря однажды настигло, и он был свидетелем…

Есть в ступице каждого колеса такая штука — сальник (Мазур до сих пор представления не имел, как он выглядит, но это и неважно). Он и запирает тормозуху в ступице. Иногда его выбивает — и тормозуха течет на волю, пока не вытечет вся. Так происходит когда из-за износа детали, когда — вследствие улара. Причем вся подлянка в том, что после удара сальник может выдавливать тихонько, несколько недель, а потом вышибает в самый неожиданный момент. По какому-то непонятному даже автомеханикам закону происходит это отчего-то не в движении, не в потоке (и слава богу!), а когда машина стоит…

Именно так с Лымарем пять лез назад и случилось. Он тогда чуточку разбогател (с разрешения начальства весь отпуск подрабатывал внештатно в хорошей частной клинике психологической разгрузки), продал свою видавшую виды «Ниву», еще чуток подзанял — и купил в точности такой же «Крузер», даже на год старше. Знал, что это за неубиваемый танк.

Однажды он идиллически сидел в машине, припаркованной по всем правилам в разрешенном месте (между нами говоря, ждал очередную пассию) — и тут в правое переднее колесо ему вляпалась битая шестерка — обормот оказался гастарбайтером из Средней Азии, изрядно поддавшим. У «шестерки» не стало фары, радиатор, бампер, капот и крыло тоже пострадали изрядно — а вот у неубиваемого танка лишь появилась пара довольно глубоких царапин на ступице. По этой причине доктор не дал гастарбайтеру в ухо, лишь обматерил в семь этажей с мезонином и денег вышиб самую малость — созвонившись предварительно со своими постоянными механиками и узнав, сколько будет стоить полировка ступицы. ГАИ вызывать не стал, дождался пассию и уехал с ней, оставив вмиг протрезвевшего недавнего дехканина в печальных думах о том, как жить дальше.

Примерно с месяц все обстояло наилучшим образом, неубиваемый танк исправно служил, обслуживая три главных хобби доктора Лымаря — женщин, рыбалку и грибную охоту. А потом они с Мазуром ездили куда-то (сейчас и не помнил, куда, неважно), по дороге зашли в магазин за сигаретами, а когда вышли, из-под правого переднего колеса растекалась в точности такая лужа.

Самое смешное — и самое грустное — то, что Мазур отлично знал, как это чинится. Теоретически. Лымарь вызвонил тех же механиков, они приехали и вмиг растолковали, что тут можно сделать. Оказалось, что нужно всего-навсего, поддомкратив машину, как-то там «заглушить», то бишь попросту заблокировать вышибленный сальник, налить тормозухи по норме, и машина преспокойно может ехать — вот только вести ее надо осторожнее, потому что тормоза будут действовать только на три колеса из четырех, за исключением пострадавшего.

Дело было летом, ни гололеда, ни мокрой дороги, так что Лымарь до сервиса доехал без всяких хлопот, разве что матерясь. Мазур его, как мог, утешал, доказывая, что доктору еще повезло — это могло случиться и в одну из дальних вылазок на рыбалку или за грибами, в паре часов езды от города, в глухомани, посреди путаницы ухабистых тропок — и доктор наверняка не смог бы объяснить механикам толком, где именно его искать…

В общем, теорию Мазур знал распрекрасно. С практикой обстояло гораздо хуже. Даже будь у него инструменты, домкрат и запас тормозной жидкости, он представления не имел, как именно этот чертов сальник заглушить. Ну, в этом случае можно было бы тормознуть первого попавшегося «колесника» — за хорошие деньги тот наверняка мог и помочь, эти ребятки, хотя и гангстеры наполовину, в машинах разбираются прекрасно — им приходится быть самому себе механиками, раскатывая большей частью по глухомани.

Но ведь нет ничего из потребного. «Но ведь нет гранаты». Выход один — тащиться пешедралом в Лубебо, пяток миль по обочине, потом еще полторы от магистрали до Лубебо, идти к Лысому Масабе, на которого вся надежда. И который, кстати, в данном случае нисколечко не обманул клиента: как показывает случай с Лымарем (и пара-тройка других, о которых по ходу дела поведали механики им с Лымарем), никаким внешним осмотром не определить, что сальник понемногу выбивает…

А если Масаба куда-то подался по делам? Если его механики, как порой с ними случалось в отсутствие работы, как следует глотнули самогонки и в работу употреблены быть не могут? В любом случае времени на все про все уйдет часа три… а в Лубебо уже могли нагрянуть по его душу «алмазные». Может долбануть и более прозаическая беда: при самом лучшем раскладе, пока он будет добираться до Лубебо, пока поедет назад с механиком или самим Масабой, машина будет стоять на обочине бесхозной и беззащитной не менее двух часов — а в Африке щепетильностью не страдают и живут по принципу «В хозяйстве и веревочка пригодится». Очень уж велики шансы на то, что Мазур, вернувшись с подмогой, найдет «Крузер» без колес, а то и не увидит вообще — африканцы изобретательны не менее рукастого русского мужика, они и машину без тормозов на буксире уволочь способны, Мазур знал за ними немало фокусов, сделавших бы честь отечественному Левше…

Он видел краем глаза подходившего Патриса, но не повернул головы, так и стоял, понурясь.

— Тормозная, — уверенно сказал Патрис, едва остановившись рядом.

Похоже, в машинах он разбирался гораздо лучше, чем в компрессорах — но кому сейчас от этого легче?

— Она самая, — уныло кивнул Мазур.

— Вообще-то это не так и трудно исправить. Правда, тормоза будут работать только на трех колесах из четырех, до ближайшего сервиса доехать можно без особых хлопот. Нужно…

— Я знаю, — чуть невежливо прервал Мазур. — Но у меня нет ни домкрата, ни запаса тормозной жидкости. У вас наверняка тоже нет. Откуда на воздушном шаре домкрат и тормозная жидкость:

— Да, они на шаре нужны менее всего… А мобильная связь тут еще не работает…

— Даже если бы и работала… — проворчал Мазур. — Ближайшее место, откуда можно по мобильнику вызвонить автомехаников — Инкомати. При самом благоприятном исходе дела я тут застреваю на несколько часов, что меня категорически не устраивает. Я…

Он замолчал, оглянувшись на воздушный шар: тот уже не лежал на боку — касался земли лишь краешком красно-синего бока, пополнел, получив изрядную порцию газа, чуть-чуть колыхался, готов был взмыть над корзиной.

В первый момент приведшая в голову Мазуру идея показалась идиотской фантасмагорией — но при ближайшем рассмотрении в ней не было ничего идиотского. Фантасмагории — тоже. Совершенно неважно, какой именно будет попутка. Такая, конечно, медленнее автомобиля, но зато есть несомненные преимущества перед передвижением на земле…

— Патрис, — уже приняв решений, сказал Мазур. — Вы творили, что готовы меня подвезти до Инкомати. Вы, конечно, шутили… Но что, если я вас и в самом деле попрошу меня туда подбросить?

— Серьезно?

— Абсолютно, — сказал Мазур. — За сколько времени вы рассчитываете туда долететь?

— Примерно часов за шесть.

— Значит, ранним вечером самое позднее… — сказал Мазур. — Меня бы это вполне устроило. У меня там в сумке, — он кивнул на машину, — образцы и отчеты, которые кровь из носу, должны попасть в Инкомати сегодня. Пусть даже после конца рабочего дня. Мы и так припозднились, департамент со всех головы снимет, с меня в первую очередь, как с крайнего, могут и выпереть, а место у меня хорошее, жаль терять. Долго объяснять, в чем там дело…

— Да и не надо, — безмятежно сказал Паз рис. — В каждой конторе свои заморочки и «кровь из носу» по себе знаю… Подождите, а как же машина?

— Вот о ней голова у меня болит меньше всего, — сказал Мазур. — Она не моя, казенная. Моя забарахлила, и я взял у парней в нашем ближайшем пункте, — он неопределенно повел рукой в ту сторону, откуда приехал, — единственное, что у них нашлось. Этого динозавра все равно на неделе собирались списывать, уже документы стали заполнять… В общем, никто по ней плакать не будет, наоборот — рады будут, что избавились от необходимости куда-то ее, списанную рухлядь, девать с пункта, чтобы не портила ландшафт… Так как?

Вряд ли у парня возникли какие-то подозрения — а собственно, с чего бы им возникнуть? История вполне житейская, а они с Николь, она мельком упоминала, постоянно обитают и работают очень далеко отсюда, неподалеку от восточной границы, последние дни провели в воздухе и вряд ли слышали о случившемся на прииске — к тому же газетной сенсацией это не стало, о случившемся известно узкому кругу лиц, к которому эта беззаботная парочка уж никак не принадлежит… Откуда тут взяться подозрениям?

— Да никаких проблем, Роберт! — жизнерадостно воскликнул Патрис. Если вас самого это устраивает — бога ради, милости прошу на борт. Должен же я вас как-то отблагодарить? К тому же мне это ничего не стоит, ровным счетом ничего — а в правилах марафона нет запрета брать пассажиров, — он засмеялся. — Видимо, оттого, что такой ситуации — пассажир, которого нужно подвезти — никогда не возникало. Пойдемте? Шар вот-вот наполнится, за ним уже нужен присмотр…

— Минутку, — сказал Мазур. — Возьму только бесценный груз.

Он отпер машину, взял сумку, вновь тщательно запер центральный замок и даже подергал ручку — как будто это имело какое-то значение. Запертая на ключ машина — не препятствие для мародеров. Да и плакать о ней не следует, вряд ли Мазур увидит ее еще раз…

Они быстрым шагом пошли к шару — он уже висел над корзиной под углом почти в девяносто градусов. Выглядело так, словно ему не терпится взмыть высоко в небеса. Теперь Мазур рассмотрел то, на что раньше не обратил внимания: на двух углах корзины красовались толстые кольца, к которым были привязаны чуть провисшие канатики, другим концом уходившие в землю — надо думать, какие-то их воздухоплавательские якоря. И на той стороне наверняка такие же — отсюда кольца видны.

Все складывается просто отлично, успел подумать Мазур, опуская сумку через борт кабины. Последний отрезок пути придется проделать гораздо медленнее, чем он рассчитывал — но есть те самые достоинства. Воздушный шар никто не станет останавливать в небе, чтобы проверять документы и лезть с ненужными вопросами, никто и знать не будет, куда Мазур делся. Воздушный шар видело немало людей — многие водители, Мазур помнил, притормаживали, чтобы рассмотреть этакую диковину, но далеко не все — однако все они очень быстро окажутся далеко отсюда, найти их и допросить в качестве свидетелей будет физически невозможно. Мазур словно оказался в ином пространстве, ничуть не соприкасавшемся с нашим миром — в полной, абсолютной безопасности и анонимности…

— Роберт летит с нами до Инкомати, Николь, — сказал Патрис, нагибаясь к циферблату на компрессоре. — У него крепенько сломалась машина, помощи придется ждать черт-те сколько, а ему срочно нужно в Инкомати…

— Вот и отлично, — сказала Николь, улыбаясь Мазуру с видом гостеприимной хозяйки дома (каковой она, собственно, в данный момент и была). — Без него мы так тут и торчали бы, должны же мы чем-то его отблагодарить? Вы летали на воздушных шарах, Роберт?

— В жизни не доводилось.

— Вот и узнаете, как это классно…

Корзину неожиданно качнуло, и ощутимо, как шлюпку под уларом волны. Мазур, не раз попадавший на море в непогоду, а однажды и в настоящий шквал, согласно въевшимся флотским рефлексам удержался на ногах, уцепившись за борт корзины. Николь и выпрямившийся Патрис проворно проделали то же самое. Корзину потряхивало, уже не так сильно, но безостановочно — кажется, она уже не касалась земли. Ну да, якорные канаты или как они там именуются у воздухоплавателей, натянулись, как струны, шар ощутимо стремился ввысь, словно ему не терпелось взмыть высоко в небеса.

— Считайте меня в составе экипажа, капитан, сэр, — сказал Мазур, откозыряв на американский манер. — Мне придется что-нибудь делать?

— Во время полета — ничего, — сказал Патрис, выключая компрессор. — А на взлете — сущие пустяки. Видите, из каждого узла торчит длинный конец канатика? По моей команде дерните его как следует, узел моментально развяжется, и мы взлетим. Дело нехитрое, мы с Николь вдвоем справлялись…

— А эти… якоря или как их там, вы что, здесь оставите?

— Ну да, — сказал Патрис безмятежно. — Конечно, они подороже, чем мелкая монетка, но все равно, одноразовые. Загоняешь его молотком в землю, выдергиваешь чеку — и там, в земле, сильные пружины выбрасывают на четыре стороны нечто вроде якорных лап. Надежно держат, особенно когда их четыре. Слишком долго пришлось бы выкапывать, не стоят они того. Так что одноразовые. И… — он глянул вокруг так, словно видел что-то доступное ему одному. — К узлам!

Мазур метнулся к указанному, крепко сцапал кончик тонкого плетеного канатика и ждал команды. Наконец услышал:

— Узлы!

И что есть силы дернул конец.

Глава VI. Сумеречная зона

Канатик, вихляясь, скрылся за бортом, словно вдруг ожил и превратился в змею. Не было ни малейшего толчка, не было ощущения подъема, какое испытываешь в самолете и даже в лифте. Впервые переживаемые ощущения сравнивать было просто не с чем. Просто земля вдруг уплыла вниз, деревья, автострада, машины — все стало крохотным, кукольным и уменьшалось дальше, уменьшалось…

Мазур невольно отпрянул от борта — на миг закружилась голова — но тут же постарался взять себя в руки: а то как-то неудобно перед девушкой, которая не просто стоит у борта — высунув голову, смотрит вниз.

Оглянувшись на Мазура, она сказала с легкой улыбкой: — Раз десять поднималась и каждый раз не могу привыкнуть…

— Позвольте, Роберт… — Патрис легонько посторонил его, подхватил его тяжелую сумку, как комок ваты — здоров был все же, лось, — отнес в другой угол и поставил рядом с другими, побольше и поменьше, стоявшими в метровом примерно зазоре меж бортом и тем самым длинным ящиком с крышкой наподобие мягкого сиденья. Повернувшись к Мазуру, со смущенной улыбкой развел руками: — Извините, что я без разрешения — привычка. Привык поддерживать на борту порядок, чтобы все стояло на своем месте…

— Да пустяки, — сказал Мазур.

Он и в самом деле не видел поводов для тревоги — конечно, красавчик вмиг определил, что сумка тяжелая. Ну и что? Мазур не зря на всякий случай упомянул, что везет не только отчеты, но и образцы. Всем известно, что Лесной корпус часто сотрудничает с министерством геологии.

Шар поднимался. Мазур стоял у борта, даже чуточку завороженно глядя вниз — сбылась давняя мечта, он был на борту воздушного шара, уверенно поднимавшегося высоко в небеса. Правда, это никак не означало, что система РМП отключилась, она исправно работала, и Мазур якобы небрежно расположился так, чтобы краешком глаза держать в поле зрения и Патриса, и Николь — эти вещи, как и многие другое, он привык проделывать чисто машинально.

Однако молодые люди вели себя безобидно: Николь так и стояла у борта, заворожено глядя вниз, а Патрис работал вовсю — глядя на прикрепленные к борту карту и компас, иногда дергал за рукоятку ведущего к горловине шара шнура — скорее всего, стравливал немного газа — то, наоборот, нажимал кнопку на компрессоре, добавляя гелия. Одним словом, человек был занят делом. Что-то это да означало.

Ага! Достигнув определенной высоты, шар — опять-таки неуловимо — перешел из вертикального в горизонтальный полет. О чем можно было судить исключительно по тому, что объекты на земле очень медленно уплывали назад. Если бы Мазур не видел земли, мог бы поклясться под присягой, что шар стоит в воздухе — настолько неощутимым оказался его полет. Была совершеннейшая тишина, такая оглушительная, что Мазур кашлянул — дабы убедиться, что не оглох внезапно. Теперь он понимал фанатиков воздухоплавания, вроде Надара, упорно рвавшихся в небо, несмотря на все катастрофы и несовершенство аппаратов. Дело, конечно, не в том, что в их времена еще не было самолетов — вряд ли они променяли бы всю прелесть такого полета на любой самолет. Схожие чувства Мазур испытывал лишь однажды, когда вышел в море впервые в жизни под парусами — на знаменитом «Товарище».

— Ну вот, — сказал е улыбкой Патрис, оставив в покое шнур с рукоятью в виде зеленого треугольника и доставая сигареты. — Поймал течение. Теперь нужно в нем удержаться, но это для человека знающего несложно. Высота — пол километр. Я не стал забираться выше, с самого начала набрал газа именно для такой высоты. Выше — сплошной облачный слой. Во-первых, Николь любит смотреть на землю, а во-вторых, там, за облаками, довольно прохладно.

Глаза у него горели здоровым фанатизмом. Действительно, Мазуру, как моряку, полагалось разбираться и в облаках. Примерно километр: кучевые облака, пребывающие ближе всех прочих к земле, движутся параллельным курсом или чуть повыше… да нет, не движутся, такое впечатление, плывут с той же скоростью, что и шар — ага, их ведь тоже несет ветром, тем самым течением…

— Ну вот, — повторил Патрис. — Теперь летим по прямой до Инкомати, лишь порой проделывая несложные манипуляции, чтобы удержать шар на курсе. Можно было бы поймать другой ветер, и он бы нас нес гораздо быстрее, но все эти ветра — непостоянны. Несут быстрее, но в два счета могут унести с курса, и потеряем время… А я хочу и в третий раз подряд получить кубок, за первое место. Еще два человека тоже получали его дважды, но вот трижды подряд никому не удавалось….

— Интересно, а как выглядит этот кубок? — усмехнулся Мазур. — Есть сильные подозрения, что — не золотой…

— И даже не серебряный, — так же усмехнутся Патрис. — Ассоциация у нас не особенно и богата. Кубок из полированной стали, без всяких затей в виде узоров, этакая рюмка примерно такой высоты, — он отмерил ладонями сантиметров тридцать. — Изображение воздушного шара и надпись «Марафон Мотарайо-Маджили», год, имя победителя и указание занятого места — первое, второе, третье. Однако котируется высоко, ну кончено, только в узком кругу фанатов, но какая разница, если ты оказался первым?

Он прямо-таки лучился тем самым здоровым фанатизмом — ну что же, бывают и не столь безобидные хобби, так что не стоит про себя над увлеченным человеком смеяться…

— Ага, — сказал Патрис, глянув через борт. — Очередная местная достопримечательность, взгляните, рекомендую. Вон там, слева по курсу, впереди…

Мазур шагнул к борту, посмотрел в указанном направлении. Однако систему РМП не отключал. И потому вовремя заметил краем глаза метнувшееся прямехонько к его шее блеснувшее на солнце лезвие…

А дальше тело само знало все наперед — мимолетно отметив краешком глаза ставшее совершенно другим лицо Патриса, холодную маску опытного убийцы — поймал запястье на классический «катет, катет», крутанул, в стоявшей вокруг оглушительной тишине явственно расслышал, как перышко стукнуло об пол корзины, как болезненно вскрикнул Патрис.

Мысль в таких случаях работает со скоростью света. Против него двое, при любом раскладе пленный предпочтительнее только один, в тесном пространстве три на три метра держать двоих пленных чересчур рискованно…

Когда Патрис по инерции отлетел к борту, оперся на него спиной, взмахнув руками, чтобы восстановить равновесие, Мазур молниеносно присел на корточки и столь быстро распрямился, рванув вверх ногу противника, держа ее обеими руками…

Нелепо взмахнув ногами, Патрис кувыркнулся за борт, дикий нечеловеческий вопль унесся вниз, как падающий камень, и скоро перестал быть слышен. Только теперь отчаянно завизжала Николь — а вот раньше, хотя не могла не видеть, что ее дружок прыгнул на Мазура с ножом, отчего-то не визжала, тонкая натура…

Мазур живенько развернулся к ней в боевой стойке — из тех двойного назначения, что позволяют с равным успехом в секунду и поставить блок, и самому припечатать…

Не походило что-то на готовность полезть в драку — Николь забилась в угол корзины, выставив руки, побледневшая, как смерть, подбородок явственно трясся; она больше не визжала, но временами издавала звуки, похожие на щенячий скулеж.

Вот теперь не было ни малейшей необходимости спешить — времени в избытке, хоть поварешкой хлебай. Еще один плюс воздушного шара — совершенно точно известно, что никаких свидетелей быть не может, разве что кто-то лупится с земли на воздушный шар в мощный бинокль, но что-то плохо в эту вероятность верится, чересчур сложное стечение обстоятельств потребовалось бы… Вниз он и не посмотрел — какой смысл высматривать на земле тело? Итак ясно, что станется с человеком, свалившимся с такой высоты, если он не беляевский Ариэль и не Ночной Орел из крутого боевика времен Мазурова детства, печатавшегося не где-нибудь, а в «Пионерской правде» — кто-то и не поверит, судари мои, но в самые что ни на есть советские времена, лет сорок назад, «Пионерская правда» не только коммунистической идеологией деток кормила в доступной им форме, но и печатала с продолжениями большие приключенческие повести, фантастику, в том числе крутые даже по нынешним временам фантастические боевики вроде «Ночного Орла»…

А посему он поднял нож, солидную, явно заводской работы выкидушку с узким длинным лезвием — в сонную метил, тварь! — закурил, присел на ящик, неторопливо выпустил дым и подсмотрел на вжавщуюся в угол Николь:

— Гостеприимные вы ребята, что тут скажешь… Ты как предпочитаешь, сучонка, сразу улететь вслед за дружком или сначала помучиться?

— Не надо… — почти прошептала она. По щекам поползли слезы. — Не надо, пожалуйста… Ничего не надо…

— Ага, — сказал Мазур. — И за борт не хочешь, и даже помучиться не хочешь? (Она отчаянно закивала.) Ухмыльнулся: — Детка, ты слишком много хочешь от жизни, в твоем положении и в такой ситуации остаться целой и невредимой, даже по очаровательной морде не получить — чересчур уж завышенные требования к жизни…

— Только не убивайте, пожалуйста! — отчаянно выкрикнула она. — Не делайте со мной ничего! Я ни при чем! Я тут совершенно ни при чем! Не трогайте, я что угодно сделаю, что хотите…

— Что и дашь прямо здесь? — ухмыльнулся Мазур.

— Что угодно… Только ничего мне не делайте…

Проверки ради Мазур сказал, буравя ее недоброжелательным взглядом, вполне искренним:

— Ну, тогда снимай джинсы.

Она обеими руками схватилась за пряжку пояса, завозилась с ней, никак не могла расстегнуть, хотя пряжка была простейшего устройства — шпенек да дырка. Мазур холодно наблюдал, как она возится.

Конечно же, трахать ее он не собирался — нашлось сокровище! — а вот сломать ее психологически следовало качественно и в темпе, опустить ниже плинтуса. Легче будет допрашивать.

— Ладно, — бросил он. — Хватит возиться. Меня ничуть не интересует твоя взмокшая от страха…

И добавил похабное словечко на французском, соответствовавшее русскому из пяти букв. Французского он не знал — ну, сотню слов, десяток фраз — но, как многие люди его профессии — или скажем, моряки — затейливо материться умел на доброй дюжине языков, в том числе и на тех, на которых, зайди речь о чем-то культурном, не смог бы связать и двух слов. Иногда это добавляло убедительности его очередной личине, а иногда изучалось просто для души: разве не гламурно послать очень далеко на испанском или смачно охарактеризовать оппонента на фламандском? Сплошной гламур, как бы эстеты ни морщились…

Она убрала руки от пряжки, стояла в углу, понемногу похныкивая, таращась на него, как птичка на гипнотизирующую ее змею. Мазур смотрел на нее без всякой жалости. Все это могло оказаться не более чем искусной игрой. Судьба его трижды сводила с законченными стервами, долго и успешно притворявшимися безобидными зайками.

В конце концов одна зайка заманила его в ловушку (хорошо еще, не самую опасную на свете, так, на троечку); — вторая успешно добилась своего, обведя его вокруг пальца (не только его, но и пару-тройку даже гораздо более битых волков, что делало поражение менее унизительным), третья и вовсе добросовестно пыталась прикончить (и приложила все силы, чтобы это у нее получилось). Была еще стерва, десять лет назад на теплоходе «Достоевский», в родном Отечестве прикинувшаяся безобидной горничной, а потом шарахнувшая в него из пистолета так, что едва не угробила. Была и Анка, совсем недавно. Правда, та, с теплохода, играла недолго, секунды, а Анка не играла вообще, но все равно: трижды его всерьез пытались убить очаровательные создания женского пола. На их фоне вовсе уж милой куколкой выглядела та паршивка через океан отсюда — она всего-навсего лепила из себя пленницу пиратов, случайную жертву, а оказалась сообщницей контрабандиста наркотиков. Одним словом, нужно было признать, что глубоко прав Вильям наш Шекспир, назвавший женщин порожденьем крокодилов — и смотреть на это жалкое хнычущее существо без всякой жалости, пока с ним не стало окончательно все ясно…

— Выйди на середину, — приказал он резко. — Встань спиной ко мне. Руки за голову. Ну? Или хочешь, чтобы я тебе сделал бяку? Ничего страшного, пару пальчиков тебе сломаю, а они в таких случаях хрустят так противно… Ну, и больно, конечно. Кому сказал?

Она подчинилась, шажками-шажками выбралась на середину корзины и повернулась спиной, положив руки на голову. Футболка у нее в обтяжечку — но Мазур все равно, бесцеремонно ее задрав, прошелся большими пальцами по изнанке джинсов вокруг талии, прикрикнув:

— Стой спокойно, никаких сексуальных поползновений!

Просто-напросто нужно было убедиться, что за поясом у нее все же нет пушки. Есть модели пистолетов, особо плоские, чтобы были под одеждой как можно более незаметны. Но не в нашем случае. Нет у нее ствола за поясом. Опустившись на корточки, Мазур очень тщательно ощупал ее ноги от колен до ступней. Кобура на щиколотке с небольшим пистолетом или револьвером — не придумка авторов кинобоевиков, а широко распространенная среди народа определенных ремесел практика. Он и сам не раз такую таскал — последний раз каких-то пару недель назад, во время дружественного визита к заграничным соседям, в Джалу.

Не казалось кобуры. И ножичка в ножнах тоже. Совершенно нет оружия — что ни о чем еще не говорит, у сучки-красотки Мэй Лань, всерьез пытавшейся его ухайдакать, тоже не было тогда при себе никакого оружия — зато рукопашкой владела великолепно…

Допрос подождет. Устроить скрупулезный обыск — гораздо интереснее. Благо на столь небольшом пространстве он много трудов и времени не отнимет. Тут все напоказ, как в женской бане, физически невозможно устроить тайник, попросту негде…

— Встань в углу на колени, — распорядился он жестко. — Спиной ко мне. Руки держи за спиной.

— И вы выстрелите мне в затылок…

— Тьфу ты! — сплюнул Мазур. — Ну к чему мне такие сложности? Когда проще взять тебя за шиворот и вышвырнуть за борт? — видя, что она по-прежнему трясется от страха (либо искусно играет страх), — сказал: — Ну ладно. Стой лицом ко мне. Но руки — за спиной.

Когда она приняла нужную позу, державе краешком глаза, подошел к противоположному борту и несколько секунд, раздумывал, с чего начать? Решив по старой методике двигаться по часовой стрелке, начал с длинного ящика. Покойник, похоже, любил путешествовать с максимальным комфортом. Четыре бутыли с питьевой водой, два пледа, крохотная газовая плитка размером с толстую книгу, пять красных баллончиков к ней, размером не больше груши, большая банка отличного кофе, молотого; не растворимого, всевозможная жратва, которая не испортится скоро в африканской жаре (ветчина в вакуумных упаковках, сыр, сублимированные продукты, которые достаточно залить водой, и тому подобная снедь), два блока «Кэмела»; один початый, второй целый, сумка-холодильник с дюжиной бутылок кока-колы, бутылка «Гленливета», всевозможная пластмассовая посуда и ложки-вилки. Все. Как нельзя лучше подходит для обильного обеда (для которого через часок будет самое время), но вот с точки зрения дела — ничего интересного.

Отхлебнув изрядный глоток кока-колы, холоднющей так, что зубы ныли, Мазур поставил бутылку возле ящика, чтобы согрелась, взялся за сумки — вот тут было больше шансов наткнуться на что-то интересное.

Не считая его собственную, сумок, как давно подмечено, наличествовало две: поменьше, бело-красная с эмблемой авиакомпании «Ньянгатала-эйр» (явно принадлежавшая Николь), побольше, из синтетической ткани цвета хаки (покойничка, конечно).

Мазур начал с той, что поменьше. Для начала расстегнул молнию единственного кармана и запустил туда ладонь. Бумажник с не особенно и большой пачечкой здешних фантиков, которые местные оптимисты именовали «ньянгатальской валютой», кредитная карточка одного из местных банков, еще две, какие-то странноватые: эмблема концерна «Даймонд-Ньянгатала», непонятные сочетания букв, цифры… Ага! Больше всего похоже на ключи от электронных замков.

Мазур отправил бумажник назад с нетронутым содержимым — карточка и ключи его не интересовали, а что до фантиков — как известно, гусарские офицеры с женщин денег не берут. Так. Закатанное в пластик удостоверение — Николь Доран, эксперт технического отдела Управления прииска. И вновь — эмблема «Даймонд-Ньянгатала». В чем именно она эксперт, не уточняется.

Французский паспорт на имя Николь Доран, двадцати шести лет. На одной из страничек чуть ли не всю ее занявший здоровенный штемпель с гербом Ньянгаталы, печатным текстом, парой подписей и проставленной от руки датой, ньянгатальская въездная виза, причем штемпель поставлен желтой краской. Ну да, «желтая» виза, они тут бывают двух видов: «синяя» выдается на конкретный срок, в визе и проставленный (правда, продлить ее легче легкого, только денежек и плати), и предназначена исключительно для туристов и прочего народа, въезжающего на короткий срок, не более месяца. «Желтая» — практически бессрочная, проставлена только дата приезда, ее получают те, кто приезжает сюда работать по контракту — или те, кто не знает заранее, на сколько времени поездка затянется. У Мазура в его российском паспорте тоже стояла «желтая» виза.

Ну что же, в отличие от его самого, девица повсюду фигурирует пол одним и тем же именем. Что опять-таки ни о чем еще не говорит. Теперь — сумка. Ничего интересного, даже скучно: пара футболок, трусики в нераспечатанном прозрачном пакете, две пары носков в такой же упаковке (чистоплотная девочка, ага), косметичка, духи, одеколон, дезодоранты, картонная коробочка с дорогими презервативами (Мазур лишь заглянул внутрь, чтобы убедиться в соответствии содержимого таре, не стал доводить педантичность до абсурда и пересчитывать), прочие женские мелочи типа расчесок и маникюрного набора.

Все. Тайников при детальном осмотре не обнаружено. Единственная непонятная вещица оставлена на десерт: черный прямоугольный футляр размером с книгу. Интересная хрень: две раскладных лупы, пинцет, какой-то приборчик со штырьком, непохожим на антенну и выключенным сейчас экранчиком, крохотный фонарик, еще какие-то незнакомые приблуды, металлические, небольшие. В отдельном гнезде — квадратный кусок самого обычного на вид стекла.

Ну вот, кое-что проясняется. Приборчики такие Мазур знал: с их помощью определяют, настоящий алмаз попался или подделка — но вот стопроцентной гарантии он не дает. Стопроцентную гарантию дает как раз прозаическое стекло, метод прапрадедовский, но надежный — стекло поцарапает только настоящий бриллиант, никакая подделка на это не способна. Ну вот, теперь, кажется, понятно, какого рода эксперт его пленница. Эксперт по алмазам.

Не особо и тщательно побросав все назад в сумку, Мазур застегнул ее и взялся на вторую. Все три кармана пусты. Футболка, бритвенный прибор, зубная тетка, зубная паста, дезодоранты, парочка одноразовых зажигалок… Все эти бытовые мелочи Мазур одну за другой вышвыривал за борт — чтобы не захламлять корзину. Покойнику они уже ни к чему, а Мазуру тем более. Бордовая книжечка — удостоверение со знакомой эмблемой. Патрис Ниамеле, если подробнее — капитан службы безопасности Алмазного спецназа. Ксиву — тоже за борт, она ни к чему. Туда же — расческу, мобильник, плеер с наушниками, видеоплеер с упаковкой дисков — мы здесь, чтобы работать, а не кино смотреть… Бумажник. Пачка фантиков, раза в два потолще, чем у Николь — это себе в карман, нет ни времени, ни желания разыскивать законных наследников покойного… Три кредитных карточки — одна местного банка, как у Николь, две других — банков гораздо солиднее, ведущих дела по всему свету. За пластиковым окошечком — фото довольно симпатичной ньерале с двумя детишками, один годочков грех, другой чуть постарше. Счастливое семейство в комплекте (у Патриса, он помнил, была обручалка на пальце). Сеньора, с прискорбием вынужден известить вас, что вы овдовели, но, простите уж, никаких угрызений совести не испытываю — ваш дражайший супруг первый кинулся на меня с ножиком, всерьез собираясь убить, а я в таких случаях делаю все, чтобы получилось наоборот… Все это — тоже за борт. Осмотренная Мазуром бытовуха лежала поверх куска зеленой синтетической ткани, закрывавшей еще что-то, занимавшее по высоте примерно четверть сумки. Тряпку — за борт… Ага, вот оно, интересное!

Кобура-оперативка с точно такой же, как у Мазура, «Береттой». Запасная обойма в кармашке, еще три рядом. Как этим распорядиться, Мазур придумал моментально: патроны оставить себе, это изрядно увеличит его запас боеприпасов. Второй пистолет ему ни к чему, из «Беретты» по-македонски палить не стоит, какой бы ты ни был спец, прицельность резко снижается. Так что за борт. Будем надеяться, никому внизу не полетит по маковке тяжелой итальянской дурой — возможно, Патрис и не врал, когда говорил о вероятности один к паре миллиардов…

Ага, приятно встретить старого знакомого… «мини-узи», отличный маленький автоматик, разработанный сначала для спецназа, но за двадцать лет разошедшийся и в частные руки, ко всевозможной уголовной шпане и террористам. Отличная машинка, самому пару раз приходилось с ней работать. Можно присобачить насадку для метания гранат, ночной прицел, глушитель. Двух первых что-то не видно, а вот глушитель в аккуратном футляре имеется. Четыре магазина максимальной емкости, на тридцать патронов, один — в рукоятке, три рядышком. Вот это мы безусловно приберем к рукам, машинка полезная и компактная, за что ее все и любят…

Наручники. Приберем на всякий случай. Рация той же модификации, что и забранная Мазуром в машине Стробача, сгоревшая потом вместе с машиной. За борт… Десантный нож в металлических ножнах — за борт, свой есть…

Вот и все, опустела сумка. Тайники не прощупываются… но есть еще этакий поддончик из плотной синтетики, позволяющий сумке сохранять прямоугольную форму — смешно, сколько лет такими сумками пользовался, но так и не узнал, как он именуется. А если его выдрать к чертовой матери?

Та-ак… Вот это гораздо интереснее оружия — оружие, в конце концов, вещь мало интересная для всякого, кто его навидался за долгие годы и с чем только ни баловался в разных точках глобуса…

Ньянгатальский паспорт с испанской въездной визой — вот только знакомый персонаж на фотографии, свежий жмурик, именуется здесь не Патрис Ниамеле, а вовсе даже Эдуардо Сарате. Два паспорта подданных бельгийского короля — опять-таки наш жмурик, для разнообразия, должно быть, поименованный Пеоном Мачома, и его супружница, она же Карина Мачома. Скромных способностей Мазура не хватало, чтобы определить, подлинные ли документы, или мастерская фальшивка — его такому никогда не учили. Как бы там ни было, все три ксивы выглядят чуть-чуть потрепанными, бывшими в употреблении, судя по датам, ньянгатальский картон выдан полгода назад, а виза получена три дня назад и будет действительна еще две недели. Оба бельгийских паспорта выданы в один день, почти год назад. Въездных ньянгатальских виз, кстати, ни в одном нет, там вообще нет никаких виз — в шенгенской зоне они не нужны, а страны, сохраняющие с Бельгией визовый режим, супружеская пара, если верить документам, за этот год не посещала. Домоседы, ага.

Сунув все три паспорта в карман, Мазур выбросил за борт и ненужную сумку. Присел, достал сигарету и бросил беглый взгляд на Николь — она так и помещалась в углу в предписанной позе, уже не плакала, но мордашка исполнена горького отчаянья, обычного для человека, не знающего, будет он через четверть часа жив или мертв.

Опять-таки не испытывая никакой жалости — неизвестно, есть для нее поводы, или нет, — Мазур закурил и задумался всерьез: можно ли строить какие-то правдоподобные версии, еще не приступив к допросу, на основании того, что он обнаружил при обыске?

Можно. Не окончательные, конечно, но эскизы можно набросать уже сейчас.

Сама по себе ловушка в виде воздушного шара просто великолепна. Чуточку сложновато, конечно, чуточку громоздко, но чертовски надежно — в силу своей уникальности. Мазур в жизни не слышал, чтобы в качестве ловушки использовался воздушный шар — у давно уж числящийся среди самых безобидных предметов, какими только забавляется человечество. Воздушные шары никто уже не связывает ни с явной, ни с тайной войной. Более ста лет прошло с тех пор, как с них перестали бросать на головы противника разрывные снаряды — да и не было это в свое время распространенной практикой: так, отдельные эксцессы, от которых быстро отказались, когда поняли, что урон противнику выйдет ничтожный, а вот сбить аэростат противник может в два счета.

Лет пятьдесят уже, как янкесы и их европейские союзники перестали перебрасывать с помощью воздушных шаров на советскую территорию шпионов и диверсантов, забрасывать листовки. Те же янкесы с помощью высотных аэростатов в свое время активно вели разведку, но прекратили эти забавы, когда появились спутники-шпионы в немалом количестве.

Так что давным-давно воздушный шар ассоциируется с чем-то безопасным, безобидным, занятным и даже забавным. Привычные варианты ловушек с участием людей и техники не так уж малочисленны, но известны давно и хорошо, по ним читают засекреченные спецкурсы, их принимают в расчет и цивильные секретные агенты, и боевики типа Мазура. А вот воздушный шар… Если быть честным перед самим собой, Мазур едва не попался. Не хочется об этом думать, но мог и расслабиться…

Экзотика? Конечно. Но не более экзотичная экзотика, чем убийство в свое время одного из «оружейных баронов», из тех, что большими партиями поставляли легкое стрелковое и броневики любому, кто в состоянии заплатить — и с полным на то основанием хвастались, что способны вооружить армию небольшого государства с нуля. При такой потребности у клиента могли снабдить и пушками, и даже истребителями, пусть чуточку устаревшими и снятыми с вооружения в ведущих военных державах.

Одним словом, в одной из тихих и уютных европейских столиц помянутый барон (будучи без водителя и охраны) садился вечером в свою машину — и в спину ему неизвестно откуда прилетела стрела с наконечником, смазанным знаменитым ядом кураре. Барон умер мгновенно, не мучился, болезный…

Экзотика? Как сказать. Во-первых, кураре убивает моментально, не хуже пули. Во-вторых, гарантии стопроцентной безопасности для исполнителя — даже если его взяли бы на месте с луком в руках. Какая тут баллистическая экспертиза! Не существует методов, с помощью которых можно доказать, что данная стрела выпущена из данного лука. Потом ходили разговоры, что барон перешел дорогу не конкурентам, а спецслужбе, поставляя оружие в одну из отдаленных стран, где шла очередная войнушка, он крепенько ущемил интересы некой державы, имевшей в том регионе серьезные интересы и заинтересованной как раз, чтобы те, кому барон поставлял оружие, быстрее проиграли. В общем, порой и жуткая экзотика идет на пользу делу…

— Вставай и иди сюда, — распорядился он.

Когда Николь робко приблизилась, усадил ее на ящик, в самый угол, отрегулировал на подходящий размерчик браслеты наручников и прищелкнул ее правую руку к кольцу для якорного канатика — проделывая все это, он соблюдал должные предосторожности, чтобы не попасться на внезапный удар левой, что-нибудь вроде «клюва орла» или «сучьей вилки». Отступив на шаг, осведомился:

— Спиртное тебя успокаивает?

— Вообще-то да…

Достав все необходимое, Мазур набулькал ей на две трети пластмассового стаканчика, граммов пятьдесят, долил кока-колой, подал, не особенно и раздумывая, налил себе в другой, до краев, не паскудя благородный напиток посторонними примесями.

Николь пила не воробьиными глотками, но все же мелкими, на классический западный манер. Мазур за это время разделался со своим в один глоток. При других обстоятельствах он ни за что так не поступил бы, чтобы не оставлять знак, но преследователи отлично знали, кто он такой и из какой страны произошел, он действовал под своим именем, с чистыми документами…

Когда она наконец разделалась со своим коктейлем «Воздушный шар» (так его можно было окрестить), Мазур немного подождал, пока она чуть захорошеет. План у него уже имелся. Убивать ее он не собирался — не было прямого приказа для такой ситуации, решение при необходимости принимал он сам. Просто так отпускать ее на волю в Инкомати не годится. Тащить с собой в Маджили не с руки — во-первых, ненужная обуза в пути, во-вторых, Лаврик, полновластный куратор операции, может решить, что от этакого балласта следует избавиться самым решительным образом, и даст своим орлам, а то и Мазуру, должные указания… Не то чтобы Мазур ее жалел. Просто всю жизнь старался оставлять жмуриков лишь при крайней на то необходимости. Оставался еще один вариант, учитывающий психологию западного человека… Впрочем, к сожалению, эта психология с приходом новых времен и в родном отечестве расцвела пышным цветом, который рубануть бы лопатой под самый корешок…

Ага, наступил легонький алкогольный приход: щеки чуть порозовели, личико стало не таким испуганным.

— Займемся делом, — сказал Мазур. — Ты когда-нибудь давала интервью газетчикам?

— Откуда? Я же не кинозвезда…

Согнутым в крючок указательным пальцем Мазур подцепил цепочку у нее на шее и выпростал поверх футболки золотой католический крестик. Удовлетворенно кивнул:

— К исповеди ходила, надо полагать?

— Только до семнадцати лет, пока не уехала от родителей. Потом как-то не выпадало случая, и желания не было…

— Это ты зря, — ханжески сказал Мазур (в жизни не бывавший на исповеди, ни дома, ни уж тем более в командировках — вздумай он каяться во всем содеянном, любой служитель Божий поседел бы, не дожидаясь конца исповеди, как ни привычны ко всему на свете исповедники). — Исповедь очищает душу… Ладно, если ходила к исповеди, принцип тебе понятен. Правда, процедура чуточку иная, я буду задавать совсем иные вопросы, нежели кюре, но отвечать ты должна всю правду, как на исповеди… Что-то непонятно?

— А потом ты меня убьешь…

— Зачем, объясни ты мне? — терпеливо сказал Мазур. — И без тебя куча народу на прииске знает, кто я такой…

— Я же видела, как вы… Как Патрис…

— По неловкости выпал за борт, — понятливо закончил Мазур. — Ну и что? У тебя есть видеозапись того, как он повторил подвиг Икара?

Как любят выражаться американцы, это только слова против слов. И потом, когда я тебя отпущу на все четыре стороны в Инкомати, сумею раствориться в воздухе гораздо быстрее, чем ты напустишь на меня легавых. Все подготовлено…

Она машинально кивнула:

— Я знаю, они догадывались… — и прикусила язычок.

— Вот видишь, — сказал Мазур. — Что-то интересное для меня ты знаешь. Так вот, совершенно ни к чему убивать человека, если есть более надежные и эффективные варианты… Когда у тебя кончается контракт?

— Через три месяца с какими-то днями. Продлевать его я не собираюсь… — и замолчала с таким видом, словно невзначай выдала какой-то секрет. Хотя какой в этом мог таиться секрет?

— Прелестно, — сказал Мазур. — Денежки, конечно, копишь на дальнейшее обустройство жизни!?

Она настороженно спросила:

— Вас интересуют мои деньги?

— Какие пошлости, шерри[2]… — поморщился Мазур. — Сама подумай: могут человека с парой килограммов алмазов в кармане интересовать твои гроши? Ты рядовой эксперт, вряд ли тебя осыпают золотом… Кстати, какое у тебя жалованье?

— Три тысячи долларов в месяц. Откладываю почти все, дело даже не в том, что я бережливая — в такой глуши расходы на жизнь минимальные, и квартиру, и еду оплачивает корпорация, это входит в условия контракта практически всех служащих…

— Капиталы прячешь под матрас, кладешь в местный банк или переводишь в ля белль Франс?

— Конечно, во Францию. Я уже уяснила, что такое Африка: сегодня здесь тишина, а завтра — ад кромешный…

— Как я тебя понимаю… — с чувством сказал Мазур. — И в самом деле, веселый в этом смысле континент. Латинская Америка, в общем, угомонилась, а здесь продолжается то же самое, что началось, когда тебя еще и на свете не было, а я еще в школу не ходил… Еще налить?

— Пожалуй…

Мазур повторил процедуру, разделался со своим стаканчиком и подождал, когда то же самое сделает она — уже не столь мелкими глотками. С последним она чуточку раскашлялась, и Мазур заботливо протянул ей шоколадку:

— На, откуси… Итак. Продолжим наши игры, как сказал палач, извлекая очередной жуткий инструмент… В твоем контракте есть какие-то кабальные условия? Скажем, если ты его вздумаешь расторгнуть до срока, получишь сорок лет каторги, но раньше тебя сожгут на площади, как Жанну д'Арк? Или, что гуманнее, просто платишь миллиард неустойки?

— Нет, ничего такого. Я только потеряю бонус. Двадцать пять тысяч долларов.

— Арифметика нехитрая, — сказал Мазур. — Три тысячи на три плюс еще двадцать пять штук… Получается тридцать четыре. Так вот, в проигрыше не будешь. Проще тебя купить, чем убивать, во-первых, не придется лишний раз пачкать руки, а во-вторых, зная Африку, мне на всякий случай выдали некоторую сумму на покупку нужных людей, деньги не мои, их не жалко… Прочитай. И сосчитай нули после единицы.

Он протянул ей чек, который больше не понадобится Анке. Когда она опустила руку, забрал у нее чек, спрятал в пластиковый пакетик на пару к своему собственному испросил:

— Ну как? В Инкомати ты его получишь и можешь с ним убираться куда угодно. Паспорт при тебе. До Маджили часа четыре с лишним поездом. Из Маджили есть ежедневный рейс на Париж. Патрис наверняка регулярно докладывал на прииск…

— Да, если ничего не должно произойти — дважды в день… Но срок первого сеанса еще подошел.

— Ну, это ничего не осложняет, — сказал Мазур. — Даже если очень рано всполошатся и начнут вас искать, все равно никому не придет в голову, что ты линяешь из страны, никто не станет объявлять тебя в розыск и перекрывать вокзалы с аэропортами… по крайней мере, не в первые дни. Преспокойно улетишь… кстати, кроме парижских рейсов есть с полдюжины других, в европейские столицы. Ты из Шенгенской зоны, тебе въездная виза ни в одну из них не нужна. Ну, а дальше… Ты большая девочка и кое-что в жизни понимаешь. Как-нибудь устроишься…

— А работодатели?

— Чихал бы я на них на твоем-то месте, с таким чеком в кармане, — сказал Мазур.

— А если меня начнут искать?

— Во Франции? Крепко сомневаюсь. Это здесь, в Ньянгатале, Алмазный спецназ круче всех злых духов и злых богов. А в Европе у них нет ни возможностей, ни опыта в крупномасштабных поисках человека по всей Франции. У них — ты, может, знаешь — есть пара-тройка агентов в тех городах, что сильнее прочих связаны с алмазным бизнесом, но это не шпионы и не боевики, а просто сборщики деловой информации: колебания цен, ситуация на биржах и все такое прочее. Ну, а внешняя разведка у Ньянгаталы всегда была дохлая. Ее люди в Европе главным образом выполняли заказы президента: дорогие шлюхи, деликатесы и напитки, которые из-за их дороговизны обычные торговцы в Ньянгаталу ввозят редко или совсем не ввозят, и все такое прочее. Это не разведчики, а дешевые лакеи для походов на базар. Некому будет тебя искать. Это убедительно?

— Убедительно… — задумчиво протянула она, вскинула на него глаза, полные примечательной смеси робости и наглости (женщинам особенно хорошо удаются такие смеси самых разных эмоций). — Возможно, мы лучше договорились бы, если…

Мазур ее понял без труда. И поневоле вспомнил одно из классических изречений Штирлица, из тех, что стали поговорками и афоризмами. «Девочка впервые увидела столько продуктов». К сожалению, нельзя было ей ответить, как ответил Штирлиц: «Мари, бери колбасу и не кокетничай». Она попросту не поняла бы, безусловно, о Штирлице и не слыхивала. Мазур лишь широко ухмыльнулся:

— Долю в алмазах, а? Шери, у тебя глазенки шире желудка. Слишком много хочешь. Дело даже не в моей скупости. Я, видишь ли, не разбойник-одиночка, у меня есть своего рода начальство. И если я не доставлю алмазы до карата, меня не престо обойдут долей — возможно резкое увеличение свинца в организме, что обычно вызывает летальный исход… Видишь, я играю честно. Если бы я решил тебя пристукнуть, пообещал бы хоть половину. Бери, что дают, благо дают не так уж мало. Больше все равно не дадут. Итак?

— Надо подумать… — протянула она.

Это уже был не страх, а примитивная торговля. Вот только Мазуру надоело ее уламывать. В конце концов, он — не кавказский торговец фруктами, а она — не жеманная питерская девочка из тех, что плохими, в общем, становятся без особых моральных препон, но для приличия долго и старательно ломаются.

— Времени у нас, конечно, масса, — сказал он. — Но мне надоело с тобой болтать, мы не в ООН и не в каком-нибудь, прости за сравнение, парламенте. Предмета для торговли нет. Лоты розданы. Вариантов два. Либо ты соглашаешься и начинаешь исповедь, либо… — он сделал многозначительную паузу. — Кто сказал, что обязательно нужно тебя убивать? Я просто посажу шар, не долетая до Инкомати, так, чтобы с полчаса прошагать пешком… или даже меньше, можно попытаться поймать на магистрали попутную машину. А ты… — он вытянул над бортом руку с ключиком от наручников, на короткой стальной цепочке. — Ну что мне стоит разжать пальцы? И ты останешься тут, в корзине. В глухом лесу. Всю жратву и питье я предварительно выкину за борт — чтобы ты не мучилась слишком долго. Вырвать кольцо или разломать стенку у тебя не хватит сил, я проверял, все сделано на совесть. Может, на тебя кто-нибудь наткнется, прежде чем ты отдашь богу душу от обезвоживания организма — а оно в Африке наступает особенно быстро — а может, и нет. В любом случае мне не придется пачкать руки, а в призраков, которые по ночам являются к убийце с руганью и проклятиями, я не верю. Патрис у меня далеко не первый, кого я отправил то ли к Лунному Бегемоту, го ли куда-нибудь еще — и, ты знаешь, ни один никогда не являлся потом… Если у тебя хорошо развито воображение, представь это во всех деталях — как ты сидишь в лесу, прикованная, сначала пробуешь орать, звать на помощь, потом сорвешь голос… И сопоставь с противоположной по содержанию картинкой: как ты улетаешь в Европу с чеком в кармане. Я, тебя не тороплю, сама все обдумай…

Закурил очередную сигарету и наблюдал за ней, улыбаясь, как и следовало по роли, легонько и цинично, без всякой жалости или сочувствия. Он в жизни не поступил бы так даже с заклятым врагом, убить убил бы, но не бросил прикованным в лесу подыхать долго и мучительно. Но ей-то об этом откуда знать? Она и до того не считала его олицетворением гуманности…

— Не забудь, — безжалостно добавил он. — Есть еще хищные звери. Львов тут не водится, но леопарды и гиены забредают. Вот и представь: сидишь ты, прикованная, а к корзине с оглядкой подходит гиена… — он поморщился и натурально передернулся: — Бр… Роман Стивена Кинга в реальности. А милая старушка Европа, если есть деньги и паспорт, так недалека…

Прошла пара-тройка минут. На ее лице одно выражение сменяло другое именно в той очередности, какую следовало ждать: тягостное раздумье, страх и противное ощущение полнейшей безвыходности…

Ее хватило минуты на четыре. На пятой она сломалась: подняла полные страха глаза:

— Хорошо…

Должно быть, фантазия у нее была достаточно богатой, даже если не читала роман Стивена Кинга на схожую тему.

— Умная девочка, — где-то даже и ласково сказал Мазур. — Ну, давай, рассказывай. По-моему, самым удачным началом будет «Однажды я узнала, что…» Как-то так.

— Меня вдруг вызвали в службу безопасности, — сказала Николь, глядя в сторону, усталым голосом. — И рассказали… Про тебя и твою спутницу. Показали фотографии — ты, может, и не знал, но в том помещении, где выдают алмазы курьерам, установлены скрытые камеры. На всякий случай всех фотографируют, пишут видео… Рассказали, кто ты такой, рассказали, что самолет упал, что в лихорадочном темпе изучили то, что осталось от салона и пассажиров и пришли к выводу, что на борту была перестрелка, погиб пилот и агенты службы безопасности, потом самолет посадили и подожгли уже на земле, причем это был не бензобак, а какое-то зажигательное устройство. И вы со спутницей ушли сами — не было никаких следов партизан, которые могли бы вас захватить. Они предположили, что вы пытались изменить курс, агенты это заметили, и началось нечто непредвиденное для вас…

Она подняла глаза на Мазура, невесело усмехнулась.

— Знаешь, поначалу решили махнуть на вас рукой и сделать вид, будто ничего не было. Дело даже не в том, что вас откровенно прикрывал министр внутренних дел. (Ага, вот кто «его превосходительство», подумал Мазур. Олесе с компанией это должно было влететь в копеечку — министры внутренних дел в Африке продаются легко, но задорого. Впрочем, при их капиталах… Да и покупка выгодная. Если учесть, что министру подчиняются и жандармы.) С ним бодаться не побоялись бы. Но некоторые следочки указывали, что стоит за всем этим сам президент, а уж с ним связываться не стоило. Но тут сообщили, что президента убили, и это кардинально меняло дело. Если ты хорошо знаешь Африку, должен сам понимать.

Мазур кивнул. Подобное случается везде, просто в Африке это выражено наиболее ярко: со смертью президента его ближние бояре и опричники моментально теряют прежнее влияние, становятся всего-навсего одной из нескольких стай, которые начинают драку бульдогов под ковром, с равными для всех участников шансами как на поражение, так и победу…

— Вас решили ловить, — продолжала Николь. — Тем более что от одного из агентов поступили сведения: тебя видели в миссии Святого Августина, одного, без спутницы. А это чуточку запутывало дело. Могло оказаться, что повторяется история «трех гномов»…

— Кого-кого? — переспросил Мазур.

И она рассказала. История в самом деле примечательная, Мазуру о ней при подготовке не говорили, видимо, не сочли нужным — все представлялось относительно простым, никто и понятия не имел о циркуляре Мванги…

Год с лишним назад трое «гномов», сидевших на выдаче алмазов курьерам (вроде господ Абди и Лабранша, только пониже рангом), поддались искушению. Схомячили примерно шестьсот граммов необработанных алмазов, которые нельзя было слишком долго держать при себе — вскорости ожидалась очередная ревизия, сходу обнаружившая бы недостачу и моментально определившая бы виновников — а бывали еще и ревизии внеплановые.

«Гномы» придумали неплохой ход. Один из них выехал на машине с прииска, якобы отравляясь поразвлечься в ближайший городок, где все работавшие на прииске и оттягивались обычно от трудов праведных — однако помчался в противоположном направлении. Оставшиеся двое, выждав несколько часов, кинулись в службу безопасности и, едва дух переводя от волнения, сообщили, что обнаружили недостачу и как раз в том хранилище, за которое отвечал уехавший.

Погоня началась едва ли не моментально и особо не рыскала, шла едва ли не как по ниточке: беглец, то ли от растерянности, то ли из-за отсутствия должного опыта, оставлял множество знаков, светился на всем протяжении пути — его примерно через сутки догнали, сцапали и привезли на прииск. Вместе с хапаным.

И челюсти отвисли решительно у всех…

Потому что беглец вез с собой шестьсот граммов стразов — точнее, заготовок для них, купленных на одной из столичных фабрик дешевой бижутерии, чего законы Ньянгаталы ни одному гражданину не запрещают, если придет такая блажь и есть деньги, можно купить хоть грузовик. На допросе он хорохорился, ерепенился, твердил, что никаких криминальных замыслов у него не было, ни от кого он не бежал и не скрывался, просто стих нашел — от скуки и монотонности приискового житья-бытья помотаться по окрестностям в поисках мелких неопасных приключений. Стразы просила купить его жившая в центре провинции тетушка, владевшая мастерской по изготовлению той самой дешевой бижутерии — украшений в африканском стиле для туристов. О недостаче в своем шкафу он представления не имеет, в общем, если против него что-то есть, пусть ему незамедлительно предъявят. Нечего было предъявлять. Решительно нечего. Поэтому не представлялось возможным пустить в ход методы активного следствия — а пару затрещин стервец снес с христианским смирением, хотя христианином и не был. Это в политических делах следствие абсолютно не стесняется, а в криминальных и здесь можно налететь на иск, хороших адвокатов и требование огромной компенсации.

Тем временем двое «гномов» с тщательно упрятанными в оборудованном в их машине тайнике настоящими алмазами едва не выбрались благополучно с прииска, и сцапали их в последнюю минуту по чистой случайности — таково уж было их невезение, что лихой «колесник», привезший на прииск то ли питьевую воду, то ли что-то еще столь же безобидное, на повороте протаранил их не успевшую увернуться машину, удар пришелся аккурат по тому месту, где был тайник, алмазы посыпались на дорогу, а ближайший патруль примчался буквально через минуту и оценил ситуацию с полувзгляда…

Самое занятное, что третий, игравший роль приманки, отвертелся от суда и каторги, на которую в итоге печально побрели те двое. Они его, конечно, моментально заложили (им тянуть срок, а этот гад будет гулять на свободе?!), но это были лишь слова против слов. Никаких реальных улик. Все всё понимали, но не было улик, хоть ты тресни. От бессилия ограничились тем, что уволили его с позорной рекомендацией, не позволившей бы найти хорошее место — о чем «гном», надо думать, не особенно горевал, коли уж на другой чаше весов была долгая каторга…

— Когда обнаружилось, что на каком-то этапе пути вы разделились и в миссию вы пришли один, сразу вспомнили об этом случае, — продолжала Николь, попросившая (и получившая) еще стаканчик коктейля «Воздушный шар» («Колы можно и поменьше!»). — Вот тут уж все осложнялось. Во-первых, нужно было разделить силы, искать и вашу спутницу. Во-вторых, именно вы могли играть роль приманки, а все алмазы были у нее. В этом случае с вами следовало обращаться крайне осторожно: президент мертв, но вы-то оставались русским адмиралом, официальным сотрудником службы безопасности, у вас тесные связи с русскими хозяевами значительной части акций «Даймонд-Ньянгатала», вы знакомы с господином Мванги, который остался о вас самого лучшего мнения, наконец, вы только что получили высший орден республики за спасение президента от террористов. Окажись у вас стразы или не окажись при вас ничего, служба безопасности представала бы в идиотском положении и могла рассчитывать на крупные неприятности… А вот Патрис… Он с самого начала считал, что алмазы несете именно вы. Во-первых, маловероятно, чтобы роль приманки отвели не человеку вашего положения, с вашим опытом, а молодой девчонке. Во-вторых, вы-то, в отличие от того «гнома», изо всех сил пытались не оставлять ни малейших следов, хотя приманка должна была себя вести как раз наоборот. Патрис всегда был на хорошем счету у шефа — у него было право на некоторую самостоятельность. Он послал в миссию людей на вертолете. Тамошний причетник — человек хитрющий. Он твердил одно: к ним и в самом деле приехал какой-то путник, которому они, как заведено, дали ночлег, а утром он ушел. Вот только он описывал вашу внешность совершенно иначе, чем выглядите вы, и машину описал совершенно другую. Улик против него не было никаких — наш агент видел, что вы уехали на другой машине и выглядели совершенно иначе, но причетник твердил, что «этот тип» ошибается. И мстит за то, что его в шею вышибли из миссии за приставания к малолетней девочке. В конце концов от него отступились. (Дядю Педро так просто не возьмешь — хохотнул про себя Мазур.) Лейтенант, командовавший отрядом, не хотел так легко сдаваться. Он допросил всех поголовно обитателей миссии. И обнаружились интереснейшие вещи. Рано утром нагрянули пятеро белых с оружием, загнали всех в церковь, двоих оставили охранять, а остальные куда-то ушли. Причетник ухитрился с теми двумя разделаться — он уже в годах, но биография богатая: партизанил против португальцев, служил в парашютистах, воевал с другими партизанами, уже при республике, был моряком. Его вновь допросили. Он и на сей раз выскользнул из рук, как рыбка нубиру. Сказал, что бандиты и в самом деле приходили, и он их, да, прикончил в рамках законной самообороны. А во всем остальном придерживался прежней версии. И снова прижать его ни на чем не удалось. Прилетело подкрепление, стали обыскивать окрестности. В одном месте по свежевскопанной земле нашли яму, где были трупы не двух белых, а четырех. Чуть позже милях в пятнадцати от миссии второй вертолет обнаружил странного белого — без документов, без оружия, идущего куда-то. В миссии в нем опознали главаря тех налетчиков. После этого с ним не церемонились, и он быстро заговорил… Можно еще виски?

— Половиночку, — проворчал Мазур, берясь за бутылку. — Чтобы не развезло раньше времени..:

Ну конечно, подумал он. Пан Тимош, когда припекло, не увидел для себя никакой выгоды хранить гордое молчание, видя, что из спины вот-вот могут нарезать ремней.

И запел, как соловей, когда понял, что влип качественно. Африканское активное следствие — та еще процедура, а африканская каторга — полная противоположность модному курорту…

— И что он рассказал? — спросил Мазур, когда она разделалась с очередной порцией успокоительного.

— Что алмазы, несомненно, у вас, что вашу спутницу вы убили, что уехали на его машине — и описал ее подробно.

А потом стал выскальзывать из рук. Заявил, что он — французский гражданин и может эго доказать — его паспорт в квартире, которую он снимает в столице. Что он работает на секретный отдел жандармерии, который вас с сообщниками и разрабатывал, а потом послал его вас ловить. Его привезли на прииск, связались с тем офицером из секретного отдела, которого он назвал, и гот все подтвердил…

Сволочь, подумал Мазур. Не получилось зацапать алмазы — качественно полил дерьмом. Несомненно, согласно заранее полученным инструкциям своих хозяев. В конце концов, алмазы для них — мелочь и уж никак не самоцель — при их-то капиталах… Цель у них, конечно же, другая — потеснить, насколько удастся, Олесю с компанией. Наверняка они уже разработали какую-то операцию по компрометации и, чтобы ее разыграть, хотят заполучить Мазура. Как говорил в Ницце Куин? «Мои наниматели просто-напросто не могут оставить в руках конкурентов столь эффективное и надежное оружие, как вы». Одним махом убить двух зайцев: и Мазура нейтрализовать, смахнуть с доски тяжелую фигуру, и конкурентов прищемить, чтобы самим, как планируется, влезть сюда со всем размахом. Ну, а с секретным отделом жандармерии никаких неясностей — Олеся себе прикупила министра внутренних дел; а конкуренты — кого-то из секретного отдела, надо полагать, не простого лейтенанта — капиталами обе сцепившихся группы располагают примерно одинаковыми, могут позволить себе не мелочиться… Скорее всего, у Стробача, как частенько бывает в таких делах, были заготовлены несколько вариантов развития событий. Видя, что алмазы ускользнули, он пустил в ход какой-то «вариант номер два» — не «запел» он, а пустил в ход заранее заготовленную дезу, в истории тайных войн не раз случалось такое с провалившимися агентами…

— И что с ним сейчас? — спросил Мазур.

— Когда мы уезжали, он еще был на прииске… но из столицы категорически просили устроить его с комфортом и при первой возможности обеспечить транспортом — тот полковник из секретного отдела… — она вскинула настороженные глаза: — Вы и в самом деле убили ту девушку?

— Вздор, — сказал Мазур. — Просто этот тип работает на наших конкурентов, вот и пытается старательно меня закопать. Скажу тебе по секрету, все равно никогда не узнаешь деталей: девушка благополучно добралась до Инкомати и сейчас делает все, чтобы я оттуда как можно быстрее попал в столицу.

— Значит, все правда — про министра, и…

— Вот этого не стоит обсуждать, ладно? — сказал Мазур жестко. — Такая информация тебе совершенно ни к чему. Не будет тебе от нее никакой пользы, кроме вреда.

— Ой, простите! Я и не собиралась ничего такого выведывать, просто само собой вырвалось…

— Любопытство губит кошку, — наставительно сказал Мазур. — Английская пословица. Не слыхала? Ну вот, теперь будешь знать… И что было дальше?

— Ситуация получалась крайне щекотливая, — сказала Николь, уже подзахмелевшая. — С одной стороны — министр внутренних дел, ваши друзья-бизнесмены и бог ведает кто еще, с другой — полковник из секретного отдела и опять-таки бог ведает кто-то еще. Какие-то интриги широкого размаха, потаенная борьба двух влиятельных сил… Осторожный человек в такие дела не суется очертя голову, ни в Африке, ни в другом месте. А шеф службы безопасности — человек умный и осторожный. Вот тут Патрис и предложил свой план с воздушным шаром. Это и в самом деле его шар, он фанат полетов, я и правда в выходные с ним не раз летала. И марафон тоже есть — только он будет через полтора месяца, тут Патрис вам соврал. Знал, что вы его во лжи не уличите — этим марафоном в стране интересуется кучка фанатов, многие про него вообще не слышали. Он очень убедительно все излагал: брать вас обычными методами опасно, неизвестно, сколько трупов вы оставите, вы ведь головорез наподобие Рэмбо… А прием с воздушным шаром в качестве ловушки никогда и никем еще не использовался, есть шанс, что вы купитесь. В конце концов он убедил шефа…

— Есть подозрения, вы не с прииска летели? — спросил Мазур.

— Ну конечно, нет, — ответила Николь. — Было бы слишком долго, да и шар могло унести с маршрута. Его на рассвете привезли на грузовике, надули наполовину. Мы поехали следом…

— И появились двое милых молодых воздухоплавателей, потерпевших аварию, — хмыкнул Мазур. — Ты проскочила один крайне важный эпизод. Столь сложную и абсолютно не имевшую прежде аналогов засаду — в определенном месте, на конкретную дичь — имело смысл устраивать в одном-единственном случае: если было совершенно точно известно, что я в Лубебо. Мало того — нужно было еще совершенно точно знать, на чем я поеду. Прекрасно помню: вы к дороге бросились и замахали руками, когда я был еще довольно далеко, и никак нельзя было с такого расстояния разглядеть лицо без бинокля — а бинокля я у вас не видел. И не рассмотрел издали ваших лиц — значит, и вы не рассмотрели моего… Вот это ты как объяснишь?!

— Ну, это просто, — дернула плечиком Николь. — У службы безопасности есть агенты в Лубебо. Человека три, кажется, точно не знаю. Их там завели еще до твоего появления. Кто-то из них тебя увидел в Лубебо, к тому времени всю агентуру на тебя сориентировали, докладывали о твоих перемещениях. А потом, незадолго до того, как ты появился, кто-то связался с Патрисом по рации и рассказал, на какой машине ты едешь.

Что ж, это и была недостающая частица головоломки — правда, предпоследняя, последней еще не наступил черед. Приходилось признать, что он малость лопухнулся — не вывел РМП на максимум, подсознательно считал, что в такой дыре, как Лубебо, ничьей агентуры быть не может, а если и отыщется — то исключительно стучащая охране топазового прииска (безусловно отслеживающей возможные пути утечки ворованных топазов, которые могут проводить и через Лубебо). Значит, были и другие. Черт, а ведь слышал кое-что, но не довел размышления до логического конца и в систему не включил, в список возможных опасностей не внес…

Он слышал краем уха, что Алмазный спецназ хочет разрастись. Распространить свою власть еще и на другие прииски, алмазные и топазовые, а при особенной удаче — и на нефтянку. Стать из Алмазного этаким Спецназом Полезных Ископаемых. Причины самые житейские: пожива. Никто пока что никого из людей в солидных погонах ни в чем не изобличил, но не подлежит сомнению, что они ухитряются смахнуть себе в карман малую толику алмазов. Сугубо по Жванецкому: кто что охраняет, тот то и имеет. Генералы и полковники по всему свету при случае не прочь побаловать с казенными денежками и казенным добром, но в Африке это выражено особенно ярко. За день до отлета он, лениво листая местные газеты, наткнулся на очередную сенсацию: генерал, командовавший одним из военных округов, решил обложить данью владельцев расположенных там плантаций какао (больше поживиться было просто негде). История всплыла во всех неприглядных подробностях. Как порой случается, идеалисты, они же бескорыстные правдолюбы-разоблачители, оказались ни при чем — просто-напросто плантаторы давным-давно уже отстегивали процентик местному племенному корольку, чья власть как раз распространялась на этот округ. И платить в двойном размере им никак не улыбалось: еще и оттого, что королек свой процентик отрабатывал исправно, решал быстро и качественно все возникавшие вопросы. А генерал хотел получать денежки исключительно за то, что он генерал и самый главный тут в погонах. Боярин на кормлении, ага. И получит теперь по полной: история попала не только в газеты, но и в парламент, подключился и Мозес Мванги, и те циники, что усмотрели великолепную возможность шумно попиариться в качестве непримиримых борцов с коррупцией: есть хороший козел отпущения, на котором можно отоспаться…

Навыки распознавания слежки и ухода от таковой у Мазура имелись, но — минимальные. Квалифицированно этому его никогда не учили. Да и спец, возможно, не сумел бы вычислить быстро, кто именно из аборигенов, в немалом количестве болтавшихся по улицам, на самом деле — топтун. Возможно, агент был и среди жандармов.

И еще. Не один человек — многие видели, как он разъезжал по Лубебо на «Крузере», а потом уезжал на нем из города — мог бы связаться с Патрисом по рации и доложить, как выглядит и куда направилась дичь. Однако под подозрением в первую очередь Лысый Масаба. Во-первых, его заведение, как и забегаловка при нем, — один из центров городской жизни, где вечно полно народу, где кружат последние новости и сплетни. Именно в таких точках испокон веков сажали агентуру. Во-вторых, именно Масаба мог подшаманить что-то с сальником так, чтобы его вышибло при первой более-менее длительной остановке. Та, первая, не в счет: на полпути меж Лубебо и автострадой Мазур останавливался, чтобы принять очередные меры предосторожности в рамках РМП — но он не глушил мотор и стоял всего-то пару минут. А вот Масаба уже после того, как ударили по рукам и уже не было сомнений, что Мазур берет «Крузер», торчал под машиной, объяснив, что хочет-де еще раз все проверить, чтобы клиент остался доволен. И над душой у него Мазур не стоял…

— Посиди пока, — буркнул он девушке. И отошел к тому месту, что могло быть пышно поименовано и приборной доской. Малый джентльменский набор: подробная карта в твердом пластиковом чехле (испещренная какими-то непонятными линиями, скорее всего розой ветров), горизонтально укрепленный компас, барометр и высотомер. Мазура интересовал исключительно компас.

Судя по положению стрелки, шар летел прежним курсом, в этом чертовом воздушном Гольфстриме, что было просто прекрасно: Мазур без особого труда и выпустил бы немного газа, и закачал добавки, но представления не имел, когда это нужно делать, сколько именно впускать-выпускать. В жизни не слышал, чтобы спецназовцев где бы то ни было учили управлять воздушным шаром.

Задумчиво потрогал зеленую рукоятку, потом красную.

— Не трогайте! — истошно, в неподдельном страхе завопила Николь так, что Мазур невольно одернул руку. Сказала спокойнее: — Это разрывной клапан, чтобы…

— Я знаю, — сказал Мазур.

Как Новодворская читала что-то о сексе, так и Мазур читал кое-что об этом самом разрывном клапане. Приспособление для аварийной посадки. Стальной тросик распорет шар на всю длину. Одна немаловажная подробность: газ улетучивается практически мгновенно, так что применять эту штуку следует только на сверхмалой высоте, падая с которой, не убьешься и не поломаешься — скажем, когда шар несет на скалу или тащит в море. А полететь камнем с такой высоты…

Вернувшись на прежнее место, Мазур спросил:

— И как он собирался меня брать?

— Сошлись на двух вариантах. Милях в двадцати перед Инкомати есть маленький городок, не помню названия, я его впервые слышала, а название заковыристое… В общем, там уже сидят человек двадцать. Патрис инсценировал бы какую-то неполадку и приземлился там. Вы, простите, все равно ничего не поняли бы (не понял бы, мысленно согласился Мазур). Хороший случай взять аккуратно и без особой оглядки. У Патриса был еще сильный электрошокер.

— Понятно, — сказал Мазур. — Ну, а теперь, коли уж исповедь идет так гладко, самое время поговорить о том, о чем ты умолчала…

— Да ни о чем я не умолчала…

— Врешь, лапочка, — спокойно сказал Мазур. — Ты не читала Жоржа Сименона?

— Нет. Я вообще читала мало, только модные бестселлеры — чтобы можно было поддержать разговор, иногда речь заходит о книгах. А что это за Сименон такой? Имя определенно французское, но фамилия, хоть и похожа на французскую, но уникальная какая-то, никогда ее не встречала…

Не удивительно, подумал Мазур. Вполне возможно, Сименон говорил в интервью чистую правду — что его предком был русский солдат Семенов, изменивший имечко на французский лад. Как ни прискорбно для национальной гордости, но факт остается фактом: пока русские войска стояли во Франции после взятия Парижа, не так уж мало солдатушек, бравых ребятушек, дезертировали и осели во Франции. Вроде бы никто из них так и не был разыскан.

— Ладно, если не слышала, то и объяснять можно в двух словах — автор детективов, — сказал Мазур. — У него в одном рассказе есть строчки, замечательно подходящие к случаю: «Судья не солгал, ибо судьи не смеют лгать, но не сказал всей правды». Это о тебе, в аккурат. Ты не врала, думается мне. Просто не говорила всей правды. Не подумала, что я это просеку. Понимаешь, ты знаешь слишком много для обычного эксперта, которого привлекают исключительно для того, чтобы он определил, что за камешки перед ним, стекло или алмазы. Неправильно много, я бы выразился, хотя это выражение и грешит малость против грамматики, но истине соответствует. Столько человеку, по сути, постороннему, никто никогда не расскажет. Шефы службы безопасности, неважно какой, болтунами не бывают. Тебе рассказали бы минимум. Ни словечком не заикнулись бы о том, что здесь замешан министр внутренних дел, а то и сам президент. И о том типе, которого вязли в миссии, не рассказали бы. И о многом другом. А ты очень много знаешь. Вариантов два — либо ты сама опытный спецагент, либо… Ты ведь трахалась с Патрисом? Коли уж прихватила в эту командировку презервативы — на случай, если дежурство затянется, если я задержусь в Лубебо, ага?

— Ну и что? — бросила она с некоторым вызовом. — У меня нет расовых предрассудков. И я одинокая.

— Да господи… — поморщился Мазур. — Я же не проповедник, чтобы читать тебе мораль. Я о другом. Ты с ним трахалась, и он распустил язык. Так? Верно?

— Ну да… Это ведь ничего не меняет в произошедшем.

— В общем, да, — сказал Мазур. — Но вновь самое время процитировать ту фразочку из рассказа о судье. Не сомневаюсь, что он и в самом деле сказал шефу насчет шокера. Вот только никакого шокера у него с собой не было. Здесь я ничего такого не нашел, — он похлопал по крышке ящика, на котором они сидели. — Сильный электрошокер — штука относительно габаритная. В кармане джинсов или за поясом под футболкой он был бы заметен. А я ничего не усмотрел. Зато у него был нож, которым он меня собирался умело ткнуть… Так, чтобы убить на месте. Это как-то решительно не согласуется со светлым образом честного офицера, озабоченного лишь выполнением задания. Гораздо больше похоже на действия человека, решившего присвоить камешки и готового ради этого переступить через труп. Знаешь, ты выглядела испуганной, да, но боялась исключительно меня. У меня осталось впечатление, что ты заранее знала кое-что… Как-то ты и не удивилась происшедшему — тому, что он кинулся на меня с ножом… Ты была в курсе, — сказал он скорее утвердительно, чем вопросительно! — Ты с самого начала была в курсе, и вы работали на пару. С девушкой, которую просто трахают; не делятся такими подробностями операции. Твой Патрис, сдается мне, был хорошим профессионалом. А такие язык не распускают и в постели. Но вот если вы были сообщниками, такая откровенность вполне объяснима… — тема эта не таила никаких загадок, и Мазур продолжал уверенно:

— Он тебе обещал, что разведется со своей опостылевшей мымрой или просто ее бросит, и вы вдвоем укатите в Европу, где заживете припеваючи…

— Откуда вы знаете? — вырвалось у нее.

Мазур, не сдержавшись, засмеялся. Давно известно под любыми широтами: порой лаже у женщин, остротой ума не уступающих компьютеру, отключается соображалка, когда речь заходит о выгодном замужестве. Что говорить о феминах попроще… Которую сотню лет дурочек — и не только дурочек — на эту приманку ловят. И в чистых, и в грязных делах — от простых развратников-ловеласов до гангстеров и разведчиков… Чтобы подтолкнуть ее к откровенности, следовало устроить нехилую эмоциональную встряску.

— Да я и не знал, — сказал Мазур. — Просто догадался. Столько раз на подобные сказки разводили умных и не особенно баб… Последний штришок. Ты случайно не знаешь, где сейчас его жена с детишками?

— Знаю. Он говорил, что отправил их отдохнуть на Ибицу…

— Ага! — сказал Мазур. — Все сходится… Шери, в его планах на будущее тебе места не было. Изучи-ка…

И протянул ей оба бельгийских паспорта и поддельный ньянгатальский. Николь их полистала, неуклюже действуя пальцами одной левой руки. С ее смазливой мордашки понемногу пропадало легонькое хмельное веселье.

— Ну, убедилась? — безжалостно спросил Мазур, отправляя все три паспорта за борт. — Если подзабыла географию, я тебе напомню, что Ибица — как раз в Испании. Испанская виза у него была действительна еще только две недели. Значит, он заранее продумал уход. И придумал, как переправить камни за границу — умный человек найдет, не один способ. Уяснила? Не было тебе места в его планах наг будущее. А значит, ты прожила бы ровно столько, сколько тебе понадобилось бы времени, чтобы изучить камни — ну, не все, на выбор, и сообщить ему, с чем вы имеете дело, со стразами или алмазами… Доходит это до тебя?

Дошло, судя по ее лицу — горестному, застывшему.

— Ну, так что? — напористо спросил Мазур. — Ты ведь знала заранее?

Она вскинулась, чуть ли не истерично вскрикнула:

— Ну да! Да! Знала! Каждый в этом мире устраивается, как может. Ты что, ангел? Ты сам эти камушки спер! Святоша нашелся… Если можно тебе, почему нельзя мне? Особенно… — она замолчала.

— Особенно если самой ручек пачкать не придется, — спокойно закончил за нее Мазур. — Всю грязную работу выполнит любовничек. Бог ты мой, как банально…

— Боже мой… — прошептала она с видом сомнамбулы. — Что я сказала? Теперь ты точно…

Мазур дал ей время как следует помучиться томительной неизвестностью: должен же он был получить хоть какую-то моральную компенсацию от особы, заранее знавшей, что его будут убивать, и тем не менее мастерски подыгрывавшей партнеру? Если ничего больше с ней не сделать — убивать не станешь, а бить морду этой дешевой стервочке — себя не уважать…

Решив, что ее достаточно поколбасило, что ее как следует пробрал страх вновь возникшей перед глазами неминучей смерти, Мазур хмыкнул и похлопал ее по колену:

— Ладно, подбери сопли. Не буду я тебя убивать. Поступлю, как договорились. Виски плеснуть?

— Н-налейте… — подбородок у нее снова подрагивал. — Ч-чистого… Вы, правда, не…

— Да не убью, не убью, успокойся, — поморщился Мазур. — Был бы моложе — убил бы. А так… Давненько отвык от чувств и эмоций. Ну, захотела разбогатеть резко. Ну, знала, что ради этого придется перешагнуть через труп. Банальная, в принципе, история. Не стоит на нее расходовать чувства и эмоции, нервные клетки не восстанавливаются…

Самое занятное, что он говорил чистейшую правду — не испытывал по отношению к ней ни тени злости или даже обиды. Давным-давно привык спокойно относиться к людям, которые пытались его убить — во-первых, их было слишком много, во-вторых, они выполняли свою работу, как он — свою, он тоже не раз убивал. В обычном мире обычные люди на его месте дали бы волю эмоциям и чувствам — но он-то много лет обитал в другом. Который, если обратиться к литературной классике, можно назвать Искаженным Миром, а если к кино — Сумеречной Зоной. Оба термина насквозь импортные, но как-то и не подберешь в точности соответствовавшего бы им отечественного. Да и в славянской мифологии не подберешь точного аналога. Искаженный Мир. Сумеречная Зона. Не то чтобы царство зла — просто живут там по другим законам…

И он снова вспомнил диалог из одного из своих любимых романов. «Значит, твоя профессия уже искалечила тебя». «Возможно. Но в мире, где столько искалеченных людей, это не особенно бросается в глаза».

В точку. Один искалеченный не может сердиться на другого искалеченного, в чем-то они чертовски похожи, хотя во многом и непохожи…

Ни злости, ни обид — еще и потому, что были гораздо более серьезные вещи, над которыми следовало подумать незамедлительно.

Патрис хотел его именно что убить. Значит, у него имелась стопроцентная уверенность, что в сумке у Мазура не стекляшки, а алмазы. А иметь такую уверенность мог исключительно тот, кто заранее знал, что алмазы понесет именно Мазур. И, соответственно, заранее знал, что алмазы уйдут налево. Выбор нехитрый, точнее говоря, выбора нет вообще. Патрис — продажная шкура, но работал, вероятнее всего, не на конкурентов Олеси, а на ее саму. Еще одна подстраховка, на сей раз в Алмазном спецназе. Учитывая, что они купили министра внутренних дел — что им стоит купить капитана, явно не из семьи миллионеров? Вот только искушение оказалось слишком велико…

А если бы самолетик благополучно долетел до столицы? Человек, твердо решивший взять два кило алмазов, человек умный, хитрый и хорошо владеющий оружием, и тут не сплоховал был.

Проверки ради Мазур спросил Николь, все еще вжимавшуюся в угол корзины:

— Ты, случайно, не помнишь, где был Патрис в тот день, когда мы прилетели за алмазами?

— Конечно, помню, — сказала она не раздумывая. — Вечером предыдущего дня он по делам улетел в столицу, и перед этим мы… Он примчался назад, когда уже стало известно, что ваш самолет где-то упал.

Все сходилось. И никак не верилось в совпадение. Если самолет долетел благополучно, Патрис попытался бы взять алмазы в столице, прямо на аэродроме. Что было не самым сложным предприятием. Мазур прекрасно помнил аэродром, с которого они улетели: не аэродром, а одно название. Один из десятка аэродромов для маленьких частных самолетиков, разбросанных по окраинам столицы. Единственная взлетно-посадочная полоса, крохотная диспетчерская, базируется там с десяток (много — десятка полтора) аэропланчиков. Персонал — лишь диспетчер и охранник, больше и не нужно. Сонное царство: кто-то прилетел, через пару-тройку часов кто-то улетел… Скука, от которой мухи дохнут. Словно автостоянка… да нет, на автостоянке даже оживленнее: слишком многие уезжают утром примерно в одно время, и вечером многие приезжают примерно в одно время.

Олеся наверняка приехала бы за камешками не в броневике — с водителем и охранником, по минимуму. Оба агента прекрасно знали Патриса и попросту не успели бы встревожиться. Тот самый «узик» с глушителем…

Патрис не знал одного: что самолетик полетит не в столицу, а в Маджили. В такие тонкости вряд ли посвятили бы купленную шестерку. Вот он и дернул в столицу, рассчитывая справиться в одиночку — и у него были при таком раскладе все-шансы…

Интересно, поймут какие-нибудь инопланетяне, почему люди так долго и старательно резали друг другу глотки из-за тяжелого желтого металла или кристаллического углерода? Если у них было что-то похожее, пусть даже роль золота и алмазов играло что-то другое — поймут на раз. Если нет — затруднительно будет им втолковать… В первом случае моментально врубится какой-нибудь оранжевый в синюю крапинку шестиглазый пятиног, во втором — не поймет и гуманоид, схожий с землянами как две капли воды…

Он ощутил легкую опустошенность, как частенько бывало, когда оставалась позади какая-то проблема. Собственно, он знал все, что следовало знать, и дальше допрашивать ее ни к чему. Остается несколько часов тупо торчать в корзине, ожидая, когда покажется Инкомати…

Чуть расслабившись, он налил себе виски и лениво поинтересовался у забившейся в уголок Николь:

— Ты откуда родом?

— А что? — настороженно посмотрела она.

— Да так, — сказал Мазур. — О делах мы поговорили, а времени полно. Не трахать же тебя ради коротания скуки? Пожалуй, поторопился я выбросить плееры, сейчас бы или музыку слушал, или кино смотрел. А так… Разве что поболтать.

Она кажется, чуть приободрилась:

— Если вы так говорите, в самом деле не собираетесь меня убивать…

— Да не собираюсь, не собираюсь, — сказал Мазур столь же лениво. — Поживешь еще, и чек получишь… Так откуда?

— Из Марселя.

— Ну да, как же, — сказал Мазур, ухмыляясь. — Понятно теперь, откуда у тебя такой менталитет и почему так быстро вжилась в роль сообщницы гангстера, охотника за алмазами… Марсель… Милый городок, французское Чикаго той поры, когда Ши[3] был американской столицей криминала. Правда, знатоки уверяют, что настоящей столицей был то ли Нью-Йорк, то ли Детройт, но этикетка-«символ» прилипла именно к Ши… Ну, а у вас — Марсель…

— Ты там бывал?

— Как тебе сказать… — уклончиво ответил Мазур.

Вживую не бывал, конечно. Но воображаемые прогулки по городу совершал не раз — и отнюдь не из праздного любопытства. В лучшие времена канувшей в Лету империи Марсель входил в список городов, по которым советская морская перхота могла и прогуляться однажды — предусматривался и такой оборот событий, не для одного импортного города. А потому Мазур в свое время но картам, фотографиям, кинопленкам и инструктажам изучил Марсель так, что ориентировался бы там в случае чего получше иных коренных марсельцев. Но вот этого ей, конечно, рассказывать не строило. Перебьется.

— У меня очень приличные родители! — воскликнула она с некоторым возмущением. — У отца — два больших винных магазина. Я ходила в хорошую школу, друзья и подруги были из таких же приличных семей. Никто никогда не имел дел с молодежными бандами.

— А как насчет травки и секса? — вкрадчиво поинтересовался Мазур.

Она вильнула взглядом:

— В пределах приличий. Ты, надеюсь, не моралист? И травка, и секс были распространены везде. У меня подруга училась в Кембридже — ее родители: гораздо богаче моих — и она такого порассказала… Мон Дье![4] — она с комическим ужасом схватилась за голову свободной рукой. — Травка — грудами, и если бы только травка, а что касается секса — Мирей такое рассказывала об этих чопорных вроде бы британцах… Хочешь сказать, в вашей нынешней России молодежь обходится без наркоты и секса?

Мазур промолчал — ибо именно так и обстояло. Задумчиво сказал:

— Значит, Марсель… Ты знаешь, что именно там начинал карьеру Ален Делон? Только поначалу — криминальную. Мимоходом столько наворотил парнишечка, что пришлось срочно вербоваться в солдаты в Индокитай, иначе посадить могли надолго…

— А кто это — Ален Делон? — безмятежно спросила Николь.

Ну да, разумеется… Он знал: не только в России новое поколение совершенно забыло былых звезд кино и эстрады. Молодые французы уже запамятовали, кто такие Ален Делон и Мирей Матье, молодые итальянцы напрочь забыли Адриано Челентано. Хотя все трое живы, пусть и вышли из профессии. Ален Делон (точности ради — Ален Фабьен Морис Марсель Делон) разменял семьдесят второй годочек, Челентано — шестьдесят девять, Мирей Матье и вовсе шестьдесят, не возраст для француженки. Как ни удивительно, исключение долгое время составляли американцы, хоть их и принято считать бескультурными. Они очень долго помнили, знали и слушали своих певцов и музыкантов не то что довоенных времен — начала прошлого столетия. Однако и у них пришло молодое поколение, которое отличается той же печальной беспамятностью…

— Налей мне лучше виски, — попросила Николь. — Еще долго лететь… Мазур пытливо присмотрелся к ней — с точки зрения не головореза тайной войны, а русского человека, то есть лучшего в мире эксперта по всему, что связано с алкоголем, пожалуй, можно было и налить — весь предшествующий хмель у нее напрочь вышибло, когда вынуждена была рассказать о своей роли в событиях и решила, что теперь-то Мазур ее точно убьет.

Он взял бутылку. Когда налил половину, Николь, лукаво ему улыбаясь, придержала указательным пальцем горлышко, так что ее стаканчик оказался наполненным неразбавленным до краев. Он решил не препятствовать: от такой дозы в Инкомати ее не придется выгружать, как мешок с картошкой. Налил и себе — уж он-то очень далеко был от того рубежа, когда принятое на грудь мешает качественно работать.

Николь сделала пару глотков — уже не столь мелких. Улыбнулась ему, на глазах обретая спокойствие и даже беспечность (вот что виски животворящий делает):

— Ты прямо-таки как мой отец. Он во всякий свободный вечер брал литр красного, включал видак и гонял эти ваши старинные фильмы.

— А ему сколько?

— Родился в пятьдесят пятом, так что вы примерно одного поколения. Хотя ты верно моложе, — торопливо добавила она, явно решив подпустить комплиментов. — В общем, он меня еще маленькой прямо-таки силком усаживал с ним рядом и заставлял все это смотреть. А что там было смотреть? Машины ужасно старомодные, люди одеты по какой-то клоунской моде, секса толком и не показывают, действие тянется, как жевательная резинка. А он все талдычил: мол, ему самому, так вышло, не удалось получить высшее образование, но теперь у него есть деньги, чтобы оплатить его мне. Мол, я обязана знать национальную культуру, как коренная француженка, к нам и так понаехала куча черномазых, которым наша культура не нужна, если и мы, коренные французы, ее забудем, утратим свою самобытность и всякое такое. Он у меня всегда был жутко неполиткорректным и голосовал за Национальный Фронт.

Она беззаботно щебетала что-то еще на ту же тему. Мазур почти не слушал. Он сидел, откинувшись на жесткую стенку корзины, стряхивая пепел за борт, временами поглядывая вниз, где лес перемежался с обширными пустошами, заросшими высокой желтой травой — это была не ее осенняя окраска (в Африке времена года как-то слабо выражены), а естественный цвет.

Вот теперь он совершенно расслабился. Впервые за время пути вокруг не было ни малейшей опасности. Не грозили ни засады, ни даже рутинные проверки документов. Безусловно, не появятся военные самолеты или вертолеты, способные в два счета раздолбать абсолютно беззащитный аэростат, как бог черепаху.

— Николь, ты очень уж много знаешь… Патрис должен был выходить на связь в какие-то регулярные сроки? Ну, скажем, чтобы доложить о том, что происходит… или о том, что ничего не происходит?

— Ничего подобного, — уверенно сказала Николь. — Если все прошло бы согласно расчетам, он должен был доложить только тогда, когда тебя сцапают перед Инкомати — или он справится раньше в одиночку.

Ну да, Мазур догадался правильно. Точнее, правильно просчитал. Не та ситуация, чтобы требовались контрольные выходы в эфир. А что до рапортов — никто не мог предсказать, даже точно зная, что Мазур в Лубебо, когда он покинет городок. Только после того, как истечет время, назначенное для поимки Мазура в том городке — и время безусловно отмерят с запасом, учитывая, что воздушный шар все-таки не поезд и не машина, по расписанию лететь не может — события пойдут по привычной схеме. Сначала немного встревожатся, потом забеспокоятся всерьез, потом объявят тревогу, по маршруту шара полетят вертолеты, будет поднята на ноги агентура в Лубебо, но при любом раскладе погоня безнадежно опоздает…

Ни малейшей угрозы. Единственный гипотетический источник опасности — на безопасной дистанции, надежно зафиксирован. Впрочем… Мазур уже не видел в Николь источник опасности. Потому что нашелся крайне веский аргумент против такой версии…

Допил то, что оставалось в стаканчике и вновь сидел, безмятежно расслабившись. Как порой случается, отпущенные в свободное плаванье мысли по ассоциации вытаскивали на поверхность одна другую. Ален Делон — Индокитай. Значит, Сайгон. Он два года прослужил под командой батяни, который в свое время сидел на броне одного из ворвавшихся в Сайгон вьетконговских танков (он там был не один такой, хватало ему подобных и на броне, и в танках) и собственными глазами видел, как с крыши американского посольства взлетали последние вертолеты с полозьями, облепленными местной сволочью, которую практичные янкесы за ненадобностью бросили; видел, как эта сволочь, не удержавшись, летела вниз (к слову, как ни изничтожали в посольстве секретные документы в лихорадочной спешке, кое-что интересное все же попало в руки таким, как батяня). От Сайгона — к своему случайному попутчику в одном из вынужденных путешествий по другому континенту, далеко отсюда. События и людей Мазур еще помнил, а вот лица и особенно имена выскакивали из памяти. Вот и имен этого незадачливого французского бродяги он не помнил — но помнил, что тот служил в одном взводе с Аленом Делоном. Мысли вернулись во Францию, и в ушах зазвучал неповторимый голос Эдиты Пьехи:

Мы когда-то были детворой, И весёлою гурьбой Мчались к речке голубой, И за ягодой лесной Мы ходили в летний зной Одного мы не могли понять: Парой с кем кому гулять, А кому, чтоб не мешать, Уходить, ложиться спать: Парня — три, девчонок — пять. Антон, Андрэ, Симон, Марья,

Он посмотрел на Николь, тоже прикончившую свой стаканчик и явно жаждущую общения. Спросил исключительно ради коротания дорожной скуки, заранее зная ответ:

— А такую киноактрису — Милен Демонжо — ты знаешь?

Разумеется, она помотала головой — ну да, и в России ее помнят только те, кто не забыл «Трех мушкетеров» и «Фантомаса» — зато как помнят: объект эротических фантазий советских подростков, что уж там…

— А Мирей Дарк?

— Не-а.

Тьфу ты, а ведь Мирей гораздо ближе к ней по времени, чем Милен…

— А Жана Марэ?

— Вот этого смутно-смутно. И то только потому, что отец то и дело повторял: «Великолепный артист, хоть и педик». Я уже знала тогда, что такое «педик». Я же говорю, отец жутко неполиткорректный, — она фыркнула. — Хотя я точно знаю: он путался с одной марокканкой на рю Жатеньер…

— Ну, одно другому не мешает, — сказал Мазур.

Она капризно поморщилась:

— Ну что ты заладил — об этих динозавриках…

Как скажет любой знающий человек, в английском «вы» и «ты» выражается одним и тем же словом. Разница только в интонации, которую хорошо владеющие языком улавливают сразу. Сейчас Мазур был именно что «ты». Оживает девочка, отходит от страхов…

— Давай о чем-нибудь поинтереснее, а? — предложила Николь. — О тебе хотя бы. Мир перевернулся, честно. Я еще помню, как нам в начальных классах говорили, что русские ходят в одинаковых… забыла, как их там, в одинаковых куртках. И думают только о коммунизме и о том, как завоевать весь мир.

— Это ты нас с китайцами попутала, — сказал Мазур. — Да и китайцы давно в одинаковых куртках не ходят, у них в придачу к коммунизму давно уже вполне себе капитализм. А у нас и коммунизма давно нет…

— Я знаю. И все равно, как-то непривычно… Ты же из красного поколения, наверняка был членом компартии…

— Был, — пожал плечами Мазур.

Все они были членами партии, а как же — вот только пропаганда, призывы и лозунги как-то обтекали мимо, не задерживаясь в ушах. А в незабвенном августе девяносто первого все они как-то равнодушно забросили партбилеты подальше в стол и думать о них забыли. Все, кроме доктора Лымаря: добрый доктор Заболит, как его часто именовали, от своего билета избавился довольно экзотическим образом: узнав о том, что ГКЧП бесславно накрылся медным тазом, Лымарь, будучи пьяным в хлам, вышел на Литейный и стал там свой партбилет жечь, высоко его воздев. Набежавшие демократы, без водки пьяные от своей, изволите ли видеть, победы (а кое-кто и от водки), стали шумно доктора поздравлять: наконец-то решил порвать с членством в преступной организации, молодец, хотя и несколько запоздало, надо бы пораньше… Шатаясь и глядя на них, как солдат на вошь, Лымарь внятно объяснил:

— Не, мужики, у меня другая мотивация. Не хочу состоять больше в партии, которая разучилась классно перевороты устраивать…

Демократы на него сгоряча кинулись со всем пылом победителей, но когда двое передовых получили в торец так молниеносно, что никто ничего не понял — только ножки мелькнули, брызнули от доктора, словно воробьи, в которых запустили поленом… Большой оригинал доктор Лымарь, герой номер один кружащих среди своих феерических баек, на три четверти, как пишут иногда романисты в начале книги, основанных на реальных событиях…

— Сюрреализм какой-то, — сказала Николь. — Я понимаю, что ваше молодое поколение о коммунизме не думает нисколечко, видела я ваших и в Париже, и в Амстердаме — это, скажу я тебе, зрелище… Похуже марсельских отморозков, успевай только прятаться… Но ты-то из другого поколения. Что там у вас должно было так перевернуться, чтобы советский адмирал в стиле классического гангстера грабастал алмазы… I

— Се ля ви, шери, — сказал Мазур, не моргнув глазом. — Многие давно поняли, что алмазы предпочтительнее идеалов… Мы на полной скорости догоняем ваш цивилизованный Запад, он все чаще оглядывается в страхе, но все равно догоним, поимеем и обгоним… Кое в чем.

— Не сомневаюсь, — сказала Николь. — Да, а что такое по-русски, она сосредоточилась, и старательно выговорила; — «Какая тьолка… Так и:..» Столько раз от ваших слышала…

— Ну, это такая привычка отпускать комплименты красивой девушке, — сказал Мазур.

— Судя по взглядам; и жестам, эти комплименты не на языке высокой поэзии звучали. Ох, как скучню вот так лететь… Нальешь еще?

— Попозже, — сказал Мазур. — Чтобы не отрубилась раньше времени, а то возись потом с тобой…

— Глупости. Если глотну еще пол стаканчика, не отрублюсь и даже качаться не буду. Я свою меру знаю…

— Меру знала душа, а душа у нее была широкая… — проворчал Мазур пол нос.

— Ну я тебя прошу! — она уставилась с преувеличенной мольбой. — Ну пожалуйста! Что ты за моряк, если жалеешь для красивой девушки глотка виски?

Мысленно послав ее туда, куда красивые девушки попадают в прямом, а страшилки — в переносном смысле, Мазур все же налил. А заодно и себе, грустно констатировав, что в бутылке не осталось и четверти — усидели как-то незаметно в сжатые сроки…

И вновь расслабился в приятной безопасности, глядя на медленно уплывавшие назад леса и заросли желтой кустистой травы, на идущие параллельными курсами пухлые белоснежные облака, не обгонявшие и не отстававшие. Над землей бушуют травы, облака плывут, кудрявы, и одно, вон то, что справа…

Бросив взгляд на Николь, он прикрикнул:

— Эй, ты что?

Положив правую ногу на колено левой, она ловко расшнуровывала кроссовку. Левая уже стояла у ящика. Аккуратно поставив рядом и левую, Николь уставилась на него блудливо-хмельным взглядом, преспокойно расстегнула пряжку ремня, верхнюю пуговицу джинсов, «молнию» и принялась стягивать их, выгибаясь, подцепив большим пальцем.

— Импровизированный воздушный стриптиз, — сообщила она. — Прелюдия к романтическому грязному сексу…

И довольно ловко избавилась от джинсов, а заодно и от белых трусиков. Мазур выругался про себя так, что боцман Сабодаш был бы в умилении. И что прикажете делать? Напяливать на нее штаны — вовсе уж идиотизм…

Закинув как ни в чем не бывало ногу на ногу, она с той же улыбочкой осведомилась:

— Красивые у меня ноги? Мне три раза предлагали сниматься для мужских журналов, но все они были дешевые, до «Плейбоя» им как «Куллинану»[5] до каратного камушка. Будь это «Плейбой», я бы долго не ломалась, кто бы ломался… А ты заметил, что на мне лифчика нет? Что ты смотришь с такой гордой непреклонностью? Загадочная славянская душа… Африканских проституток раскладывать можно без моральных препон, а приличной девушкой нужно побрезговать? Ну ладно, не дури. Отстегни меня, расстели плед и достань второй — здесь не холодно, но прохладно… Только учти: я без резинок ни с кем. Ну, ты знаешь, где они лежат…

Мысли Мазура свернули на совершенно новый курс. Дело не в том, что она француженка — были и француженки, и не в том, что она красивая — были и красивее. Дело в месте действия…

Мужики даже его возраста — кое в чем как дети малые. Не то что бы часто, но и не так уж редко за бутылочкой начинается мужской разговор: не просто кого и как, а с упором на где. Пока что первенство давно и прочно держал доктор Лымарь с номинацией «За чучелом мамонта в Кунсткамере». Пожалуй, номинация «В корзине плывущего над Африкой воздушного шара» покруче будет и призовое место надолго обеспечит. Черт знает, что лезет в голову — быть может, издержки возраста, быть может, проснувшееся озорство молодых лет

— Адмирал! — воззвала Николь. — Ну, я же не заложница, и ты меня не насилуешь, я сама отдаюсь! Долго мне так сидеть в прохладе?

Мысленно плюнув от всей души, Мазур сказал:

— Встань-ка…

Поднял крышку ящика и стал доставать пледы, потом слазил в ее сумку и в конце концов отпер охвативший тонкое запястье браслет.

Как и следовало ожидать, оказалось, что и в корзине воздушного шара все совершенно то же самое, только еще и жестковато: раскованная опытная проказница, стоны и жаркий шепот в ухо на языке, которого он не знал… Разве только временами накатывало будоражащее и вызывавшее легонький страх ощущение: пол ними — чуть меньше километра чистого прозрачного воздуха…

Когда поуспокоились и он лег рядом, галантности ради приобняв девушку за шею, Николь покосилась с разнеженным и довольным видом.

— Только подумать — первый русский и где… Можно, я буду рассказывать подругам, как меня трахал русский адмирал?

— Да сколько угодно, — сказал Мазур, не раздумывая, — только помалкивай о некоторых подробностях. Я не о воздушном шаре…

— Будь уверен, промолчу. Я же не дура… Вот только в шар могут не все поверить, решат, привираю…

У нас — поверят, хмыкнул про себя Мазур. С давних пор заведено верить честному офицерскому слову. Бедняга Лымарь, он рассчитывал еще долго проходить в чемпионах…

— Задумался о чем-то? — лениво протянула Николь.

Мазур приподнялся над ней на локте:

— Да вот думаю — то ли тебя всегда после выпивки тянет на секс, то ли были задние мысли…

— Были, ага, — непринужденно созналась Николь. — Ты уж извини расчетливую девочку… В конце концов, тебе ведь было хорошо?

— Гарантийный талон? — фыркнул Мазур.

— Ну да, — столь же безмятежно сказала Николь. — Лишний талон на то, что ты меня не убьешь. Ты только не обижайся, но я женским чутьем просекаю, что ты — старомодный. Тут нет ничего плохого, наоборот, просто великолепно… Для меня, я имею в виду. Ты не сможешь убить женщину, с которой занимался любовью, ведь правда? Как мой дедушка.

— А точнее? — спросил Мазур, доставая сигареты из левого целого кармана штанов.

— Дедушка родился в двадцать пятом, — начала Николь таким тоном, каким детям рассказывают сказки. — В сорок первом ушел в макизары. Это…

— Я знаю. Партизаны.

— Они. Лично ему немцы ничего плохого не сделали, и его семье тоже, но он однажды взял и подался к макизарам. Здоровый был парень, этакий бычок… он все еще жив, у него ферма в Оверни, и коли уж он сейчас смотрится не скрюченным гномом, можно представить, каким был в шестнадцать… Ему после войны дали сразу две медали, а потом — еще пару и какой-то крест… Когда мне было шестнадцать, он приезжал в гости к отцу, пришли еще двое стариков, наших, марсельских, они с ним были в маки. Они вспоминали разные случаи, а я слушала из соседней комнаты — это было интересно… В сорок третьем его чуть не расстреляли свои же. Там, в городке — забыла название, это где-то в Нормандии — была одна девка… Не проститутка, нет, но игривая. Однажды в маки совершенно точно узнали, что она стучит немцам, и те двое, которых недавно взяло гестапо, завалились из-за нее. Ее решили убрать, и командир это поручил дедушке. Дедушка отказался наотрез — потому что он с ней спал. У него к тому времени был на счету с десяток немцев и вишистов, но тут он отказался категорически. Сказал, что не сможет, рука не поднимется. Ну, послали кого-то другого, он ее и пристрелил прямо у нее дома. А дедушку командир сгоряча собирался расстрелять, но потом как-то обошлось… В тебе я чувствую что-то похожее…

— Понятно, — сказал Мазур.

И подумал: дура набитая. В отличие от твоего дедушки я всегда выполнял приказы, твое счастье, что сейчас у меня такого приказа нет…

— Вот, кстати, — сказал он. — А что такое ты мне на ухо нашептывала?

Николь, подтянув плед до шеи, загадочно улыбнулась:

— Ну, это всякие слова — марсельские… Для тех случаев, когда девушка довольна… — и вкрадчиво спросила: — Ты будешь меня снова пристегивать? Говоря по совести, рука затекла…

— Не буду, — сказал Мазур. И, видя, как она заулыбалась, решил чуть-чуть поддать холодку: — Только не потому, что разнежился. Видишь ли, есть веская причина доверять всему, что ты о своей роли в событиях рассказала. Будь и ты агентом, как Патрис, у тебя тоже было бы в сумке удостоверение, и уж наверняка оружие. Никто ведь у вас не предвидел такого финала — что партию выиграю я и смогу обыскать ваши сумки. Кто мог предвидеть? А у тебя ничего не было. Только набор эксперта. Веский аргумент в твою пользу.

И он с мастерством русского человека стряхнул пепел в горлышко пустой бутылки из-под кока-колы — кто их знает, эти сухие доски пола, могут заняться от случайной искры, а русский человек славен еще и тем, что под пепельницу приспособит что угодно…

— Опять рационализм и логика… — с наигранной грустью сказала Николь. — А я-то, глупенькая, решила, что у тебя появились теплые человеческие чувства…

— А какая разница? — сказал Мазур. — Главное, я тебе поверил и больше не стану пристегивать…

Николь протянула тоном заговорщицы:

— Если ты сходишь за новой резинкой, я еще смогу рассказывать подругам, что брала в рот у русского адмирала…

Был в этом предложении определенный интерес. Тщательно потушив окурок о внутреннюю поверхность горлышка, Мазур протолкнул его внутрь и сказал:

— Не самая глупая идея…

— Вот и мне так кажется… — промурлыкала любительница гарантийных талонов.

Бедняга Лымарь, без особого сочувствия подумал Мазур. Но тут уж ничего не поделаешь, игра всегда шла честная…

Он успел только вылезти из-под пледа в сине-красно-черную, вроде бы шотландскую, клетку.

Николь отчаянно завизжала от неожиданности — да и он в первый миг оторопел, но тут же понял, в чем дело. И прикрикнул:

— Не ори!

Но она и так уже замолчала, непроизвольно прижавшись к нему. Они оказались в непроницаемом молочно-белом тумане, таком густом, что Мазур не видел и собственных ног, не говоря уж о сиденье, где лежали его куртка, кобура и нож. Промозглой прохлады прибавилось, и это было не самовнушение, а реальность.

Ничего страшного не произошло. Он сто раз наблюдал такое из иллюминатора самолета, когда тот на взлете или посадке оказывался в облаках. Всего-навсего облако. Совершенно безобидная вещь здесь, в небе, где, в отличие от земли, в столь непроницаемом тумане ни в кого не въедешь, а вот на машине — запросто…

— Спокойно, — сказал он прижавшейся к нему девушке. — Просто-напросто в облако попали.

— Облако… — спокойно повторила Николь и вдруг выкрикнула уже испуганно: — Облако?!

Только теперь дошло и до Мазура, в отличие от нее, летевшего на воздушном шаре впервые…

Облака движутся с той же скоростью, что и шар, не отставая, не обгоняя и, уж безусловно, не подрезая, будто наглый или начинающий водитель на дороге. И шар не мог бы догнать впереди летящее облако так, чтобы нырнуть в него. Такое возможно в одном-единственном случае…

Если воздушный шар сошел с прежнего курса, и его каким-то другим потоком снесло так, что он протаранил ближайшее облако.

— Одевайся, быстро! — приказал Мазур.

Вскочил первым, подтянув и застегнув штаны, осторожно пошел в сторону «приборной доски», вытянув руки на должном уровне, чтобы, боже упаси, не своротить компас.

Мгла стояла такая, ч то противоположного борта корзины он не видел.

За спиной шуршала одежда — судя по звукам, Николь одевалась так проворно, словно получила команду «Подъем!» от боцмана Сабодаша. Перед Мазуром замаячили смутные контуры — ага, карта, от которой сейчас никакого толку. Помня, где должен быть компас, он наклонился к нему, едва ли не прижимаясь носом.

Ну да, так и есть: насколько удавалось рассмотреть длинную стрелку и деления, шар отклонился градусов на двадцать правее от прежнего курса. Возможно, уже давненько. Самое время выругать себя как следует — нашел время лезть на девку, скотина! — но, с другой стороны… Во-первых, у него не было никакого опыта управления воздушными шарами, а во-вторых, он попросту не знал, что делать, чтобы вернуться на прежний курс. Эскимосу можно простить, что он, попав в Африку, не принял никаких мер предосторожности против ядовитых змей — потому что в жизни с ними не сталкивался, это медведей он знает с детства…

Вновь нахлынула та самая томительная беспомощность, какую он испытывал раза два-три в жизни — когда от него, бравого, ровным счетом ничего не зависело, и он не мог ни на что повлиять.

Патрис не просто выпускал и накачивал газ, он сверялся с картой и компасом, управлял. И все же…

— Ты хоть что-нибудь умеешь делать, чтобы управлять этой штукой? — громко спросил он, не оборачиваясь.

— Ничего! — откликнулась Николь звенящим голосом человека, близкого к панике. — Нужно спустить газ!

— Сам знаю, — проворчал Мазур. — Подойди к высотомеру, на ощупь, по стеночке! Знаешь, который из приборов высотомер?

— Да, он мне показывал…

— Давай к нему! — крикнул Мазур так, словно она стояла от него метрах в ста. — Будешь смотреть, что со стрелкой!

— Только не перепутай рукоятки!

— Да уж постараюсь… — мрачно заверил Мазур.

Спустить газ — ничего другого не остается… Рукоятки висели на уровне его подбородка — и, если подойти вплотную, если осторожно поддеть нижнюю перекладину ладонью, так, чтобы не потянуть и поднести к самым глазам, отличить зеленый от красного все же можно. Ну да, левая рукоятка…

Он схватил в кулак нижнюю перекладину, осторожно потянул. Потом решился потянуть чуть сильнее, и еще сильнее — тросики, он помнил, были синтетическими и довольно толстыми, так что, если тянуть осторожно, избегая рывков, словно крупную рыбину осторожно к берегу подводишь…

Вверху послышалось легкое шипение, возникавшее и прежде, когда за тросик тянул Патрис, появилось ощущение, что там, наверху, был достигнут некий предел, и рукоятка, которую он уже держал перед грудью, замерла, тросик больше не поддавался. Максимум, похоже, до упора…

— Что там? — спросил он.

— Стрелка влево колыхнулась, — отозвалась Николь. — Но очень-очень медленно, мы опускаемся, только медленно так.

— Когда ты раньше летала, шар так же медленно опускался?

— Да, всегда…

— Иди сюда, — сказал Мазур. И, когда из тумана выступил темный силуэт, почти на ощупь сунул девушке в руку зеленый треугольник. — Чувствуешь, наверху будто что-то дошло до упора?

— Да…

— Вот так и держи, не ослабляй!

Сжал ее тонкие пальцы на перекладине, пошел, уже увереннее, к «приборной доске». Приблизил лицо сначала к одному прибору, потом к другому.

Стрелка высотомера и в самом деле ползла влево очень медленно. А вот стрелка компаса — гораздо быстрее: отклонение — почти тридцать градусов, вот уже полных тридцать… Точно, это какой-то другой воздушный поток, в который они как-то угодили, потеряв Гольфстрим. И волокет их в сторону от курса на Инкомати, куда точно — не понять…

Он зажмурился, крепко сжав веки, — свет ударил по глазам так, словно прямо в лицо светил прожектор. Смаргивая выступившие слезы, он выждал достаточное время, потом открыл глаза.

Николь стояла, зажмурившись, чуть согнувшись, но исправно держала рукоятку на том же уровне. Это даже не солнечный свет ударил в глаза — просто они наконец выскочили из облака, и контраст меж мглой и ясным днем оказался слишком резким…

Внизу простирался тот же пейзаж — не особенно густые леса, перемежавшиеся равнинами с желтой травой. Облаков впереди по курсу не видно — и на том спасибо. Вот только стрелка высотомера ползла вниз все так же медленно, а компас показывал, что они отклонились от курса уже на тридцать пять градусов, на сорок… если так пойдет дальше, вообще могут полететь в обратном направлении. Как бы там ни было, вернуть шар на прежний маршрут Мазур не в состоянии, хоть режьте…

— Хватит, — распорядился он. — Ручку отпусти!

Однако Николь словно не слышала застояла с бледным застывшим лицом, намертво зажав рукоятку так, словно держала спусковой рычаг гранаты с выдернутой чекой. Мазур, сталкивавшийся с таким и у мужиков, кричать на нее не стал — подошел и с немалым трудом разжал пальцы. Взял ее за футболку у плеча, развернул и подтолкнул в сторону ящика:

— Иди посиди пока…

Она добрела до ящика и плюхнулась на него так, словно растеряла последние силы. Что ж, такое бывает с людьми, когда на них сваливается слишком много…

Мазур смотрел вниз, где уплывали назад негустые рощицы деревьев и заросшие желтой травой прогалины. Толи ему казалось, то ли нет, но шар, такое впечатление, летел быстрее, чем раньше — надо полагать, у разных воздушных потоков и скорость разная. Как бы там ни было, его уволакивало уже градусов на сорок семь от ведущего прямиком к Инкомати курса.

Главное он понял: зависимость меж выпуском газа и снижением. Для проверки снова оттянул вниз до упора зеленую рукоятку, не сводя глаз с высотомера. Все правильно, так оно и обстоит: шар опускался слишком медленно, пролетит еще черт-те сколько, прежде чем приземлится. Конечно, есть карты и компас — но все равно, крюк придется давать изрядный…

— Как вы вообще садились? — повернулся он. к Николь. — Не выпускали же половину газа? Накладно будет…

Девушка тусклым голосом отозвалась:

— Мы выбрасывали гайдроп… Такой канат… Вон он, связка в углу… Внизу его подхватывали…

Ну да, Мазур что-то и об этом читал. Вот только внизу не отыщется никого, кто оказал бы такую любезность, поймал гайдроп и притянул шар к земле. Ага, слева…

Слева, у самого края горизонта, в туманной дымке виднелось что-то, крайне напоминавшее признаки цивилизации: широкая дорога посреди леса, по ней катит грузовик, а дальше виднеются крохотные, как спичечные коробки, строения, какие-то баки, строения, похоже, из обычного здесь гофрированного железа… Точно, цивилизация. Вот только она так и оставалась по левому борту, шар несло мимо…

Решение — далеко не впервые в жизни — следовало принимать моментально, пока шар не уволокло черт-те куда. Разрывной клапан, конечно, в ход не пустишь, но решение есть. Не зря было сказано: что один человек построил, другой всегда разломать сможет.

Тем более что газ негорючий…

Не колеблясь, Мазур выхватил пистолет и стал, методично палить вверх, с каждым выстрелом чуть-чуть перемещая дуло — пока ударник не щелкнул сухо, вставил новую обойму, посмотрел вверх. Там дела обстояли, как он и планировал: в сине-красном упругом брюхе шара зиял почти правильный круг отверстий — и, если ему не примерещилось на радостях, слышался тонкий свист выходящего в полтора десятка дырок газа.

Вот теперь-то возникло ощущение, что они — в идущем вниз лифте, все обстояло наилучшим образом: хватило одного взгляда на высотомер, чтобы убедиться: шар идет вниз гораздо быстрее, чем после забав с клапаном. Не падает, конечно, но земля ближе, ближе, четыреста метров, триста восемьдесят…

Мазур в темпе прокачивал ситуацию: лес не такой уж и густой, на вершинах корзина застрять не должна, а если и вовсе повезет, опустятся на равнину, в траву…

Шар явственно качнуло — ага, он попадает из одного потока в другой… Черт! Будь это на корабле, пусть даже в сильный шторм, он знал бы, как умело цепляться, но тут… Повернулся к Николь:

— Хватайся крепче! За сетку хотя бы!

Она повернулась к сетке, уплетавшей шар, соединявшей его с корзиной, вцепилась в довольно крупные ячейки что есть мочи. Мазур глянул вверх — сине-красная оболочка на глазах сморщивалась, шар худел, корзину пару раз качнуло совершенно непредсказуемо, и Мазур едва удержался на ногах. Темно-зеленые кроны, корявые верхушки неслись почти что под ногами… снова равнина… уловить момент, когда будет безопасно и дернуть разрывной клапан? Прогалина довольно обширная, но впереди виднеется кромка леса, и шар уже нижи верхушек… Рискнуть? Или он и так сядет? Ну, хряпнется оземь, но не с такой силой, чтобы летунов покалечило…

Он так и не успел рвануть красный треугольник — шар словно бросило вперед порывом ветра, пронесшимся над самой землей, Мазура кинуло вбок, влево, он вмазался головой во что-то твердое, успел еще услышать отчаянный треск ломавшихся веток, перед глазами вспыхнул сноп ослепительных искр, все погасло…

… Сознание возвращалось толчками. Сначала он всем телом почувствовал что-то твердое, на котором лежал лицом вниз, вытянув вперед руки, откуда ни возьмись, мелькнула и погасла мысль: так уже было однажды, когда его вырубил не враг, а природа, правда, очень далеко отсюда, и там был не воздух, а море…

Твердое, на чем он распластался ничком, подрагивало, потряхивало, иногда ощутимо подбрасывало. Самая выгодная тактика в такой ситуации — как можно дольше не показывать, что ты пришел в себя. Он постарался не шевелить ресницами, вообще не шевелиться. Первые впечатления уже имелись.

Больше всего походило на то, что он лежал на полу машины — и вроде бы не легковой, места достаточно — ехавшей с приличной скоростью. Запах бензина, потряхивание на ухабах… Да, похоже. Шум мотора, безусловно. Совсем рядом находились люди. Он понятия не имел, сколько их тут, но почуял запах потных тел. В первую очередь африканцев: опытный человек знает, что африканцы пахнут иначе, чем белые, и это не расистские измышления, а медицинский факт. И вроде бы примешивается запах потных белых… Партизаны? В эти края, не так уж и далеко от Инкомати с его заводами и рудниками, серьезные люди стараются не лезть. Полиция? Кто бы они ни были, бесцеремонно бросили потерпевшего аварию странника прямо на пол: на тряпки, вонявшие бензином и пылью. А вот рук, что характерно, не связали — если это какие-то недоброжелатели, последнее обстоятельство внушает некоторые надежды…

«Очнуться»?

Он коротко простонал; пошевелился так, чтобы всей тяжестью тела навалиться на кобуру. И в самом деле тут же ее почувствовал на обычном месте — но пустую. Попытался чуть-чуть приподнять голову, но в затылок тут же уперлось что-то твердое, и спокойный мужской голос произнес:

— Угадаешь, чем я в тебя тычу?

— Ружье, — сказал Мазур, попутно с радостью убедившись, что не прикусил язык при падении.

— Ответ правильный, — продолжал незнакомый голос. — А потому как лежал, так и лежи. Здоровее будешь. Понял?

— Понял, — угрюмо сказал Мазур.

— Вот и ладненько.

Мазур тем временем сделал второе открытие, столь же неутешительное — судя по ощущениям, карманы выпотрошили начисто. Правда, правой ногой он чувствовал в штанине давным-давно нагревшуюся от тепла тела заначку, а это уже внушало кое-какие надежды. Учитывая, что руки не связаны.

Над левым виском покалывала колючая, противная боль — ну да, этим местом он и приложился об один из приборов — больше и не обо что было. Хорошо еще, что не виском. Шевелиться он не стал, но поочередно напряг мышцы тела. Парочка ушибов точно есть — левое предплечье, левый бок, левое бедро, но переломов, вот радость, не чувствуется…

— Говорить можно? — спросил он в пространство.

— Да хоть проповеди читай и серенады пой, — фыркнул человек с ружьем. — Жалко, что ли?

— Вы кто?

— Интересный вопрос, но сложный, — ответил незнакомец, — одни говорят так, другие — эдак.

Над Мазуром расхохотались в несколько глоток. Раздался еще один голос, ернический, как у мелкого комика:

— Бразза, белый, ну ты штукарь! Когда последний раз виделись, у тебя не было ни хрена, кроме старой тачки, а теперь — фу-ты ну-ты и воздушный шар, и девка вся из себя. Где успел раздобыть? — говоривший идиотски захихикал: — Знал, что брать… Слышь, малая, а ты черную морковку во рту держала?

— Теннесси, захлопнул шкварник, — веско сказал человек с ружьем, и комик моментально умолк.

Ну да, конечно, подумал Мазур. Тот дерганый американский негр с автострады, чуть-чуть не врубившийся ему в корму. Теннесси, ага. Значит, «колесники». С одной стороны, это лучше, чем партизаны или Алмазный спецназ, а вот с другой, учитывая, сколько при нем всякого добра, учитывая, что свидетелей нет…

— Нигга, бразза, да я только… — вякнул Теннесси и тут же заткнулся, болезненно охнув. Человек с ружьем сказал:

— Я тебе раз говорил уже? Я тебе не нигга, а фусу. Еще раз по чавке звякнуть?

— Бразза, да у нас в Штатах это означает очень даже вежливое…

— Плевал я на твои Штаты, — сказал человек с ружьем. — Если тебе так уж стукнуло в мозги быть вежливым, обращайся ко мне Булу Шонка[6]. Усек?

— Ну, усек…

— То-то. И к девке не лезь с руками. Если что, твоя очередь все равно будет первая… От конца.

Хреново, подумал Мазур. Но все равно, толстая полярная лисичка все же не в ухо дышит, а бродит поблизости…

Судя по тому, как его легонько двинуло по полу ногами вперед, машина свернула направо, не особенно снизив скорость. Поехала медленнее, остановилась окончательно, мотор выключили. Послышался легкий стук, словно откатили дверь. Ружье от его затылка не отодвинулось. Слышно было, как несколько человек выскакивают из кузова, тихо всхлипнула Николь — ага, это ее вытащили наружу.

— Ну что… — сказал человек с ружьем. — Я сейчас вылезу первым, а ты за мной. Когда вылезешь, руки держи за спиной. Все понял?

— Понял, — пробормотал Мазур.

— Ну, валяй!

Мазур, умышленно двигаясь медленно-медленно, уперся руками в затоптанный пол, встал на колени. Хватило пары секунд, чтобы осмотреться, достаточно и того, что он видел перед собой. Большой микроавтобус, скорее всего, американский. За окном, недалеко — довольно большое здание из потемневших толстых стволов, крытое черепицей…

— Ну, пошел!

Ни переломов, ни вывихов. И заначка на своем месте. Ладно, бывало и хуже… Он слез на землю, покрытую густой буроватой травой. Неподалеку на земле сидела Николь с заложенными за спину руками, со смертельно бледным, застывшим лицом и недавно просохшими полосами слез на щеках.

Вся теплая компания помещалась не менее чем в четырех метрах от них — предусмотрительно, что ж. Пятеро: двое белых, трое негров. Булу Шонка угадывается сразу — здоровенный фусу годочков пятидесяти, держит Мазура на прицеле внушительного помпового «Моссберга», способного на таком расстоянии превратить в гуляш и Мазура, и девушку — а вот его самого ни за что не достанешь в прыжке из столь неудобного положения. Еще двое с револьверами, у остальных оружия вроде бы нет, но от этого не легче. Возле них — сумки его и Николь.

— Майк, отнеси, — распорядился Булу Шонка, кивнув на сумки.

Один из белых проворно их подхватил и быстро пошел в сторону здания. Стоявшего на высоком, чуть ли не в метр, каменном фундаменте — ага, начало века, когда змей и тут, и в других местах было гораздо больше, чем теперь, кишмя кишели. Это потом за них стали платить премии — грошовые, но если наколотить охапку-другую, то имеет смысл охотиться и лет за десять извели. Змеи не способны подняться вверх по вертикальной поверхности. В змеиных местах африканцы с той же целью поднимали хижины на сваи, а промежутки между сваями заделывали циновками. Мазур еще застал такие дома в глухомани.

— Ну вот, — сказал Булу Шонка. — Посиди пока, подыши свежим воздухом.

Когда дело доходит до драки, таких следует исключать из игры в первую очередь — спокойный, несуетливый, слова лишнего не скажет, оружие держит умело, битая жизнью сволочь. Остальные тоже не выглядят новичками в своем ремесле, вот только Теннесси малость подкачал — отмечен клеймом вечной шестерки, каковая и в Африке шестерка. Такого в случае чего лучше легко подранить — непременно начнет метаться, дико орать, прибавлять суеты…

— Закурить дайте, — сказал Мазур.

— А черную сигару покурить не хочешь? — моментально встрял Теннесси. — На пару со своей девочкой?

Булу Шонка только покосился — и Теннесси моментально умолк, даже попятился на шаг с испуганным видом — похоже, его здесь критиковали не только словесно.

— Билли, — сказал Шонка. — Запали сигаретку и брось ему.

Билли достал пачку, но недовольно заворчал:

— Может, ему еще вискаря?

— Никогда не надо спешить, — наставительно сказал Шонка. — Неизвестно, как все обернется, усек?

Билли кинул зажженную сигарету, упавшую у ноги Мазура. Мазур наклонился и ловко подхватил ее губами.

— Девушка не курит? — спокойно осведомился Шонка.

— Нет, — сказал Мазур.

— И правильно делает. Для здоровья вредно. Ну, сиди, кури и не говори, что к тебе плохо относятся…

Кое-что было понятно уже теперь. Шонка — не последний человек в этой банде, ностаршой все же не он. Старшой сейчас сидит в доме и, никаких сомнений, разглядывает трофеи. Причем точно еще неизвестно, чем все кончится — из слов Шонки можно сделать вывод, что с. Мазуром попытаются о чем-то договориться.

Он повернул голову вправо-влево — и, не услышав окрика, стал озираться уже откровеннее. Довольно большое, расчищенное от леса пространство. Чуть левее — еще три таких же дома: невысоких, из вековых деревьев, в которых застрянет любая пуля. Ну да, лет его назад португальские плантаторы строили именно такие укрепленные поселки.

Вон тот домик — скорее всего кухня, над ним единственным — высокая кирпичная туба. Но главное…

Слева — рядок бараков, ровным счетом полдюжины, из рифленого железа, без окон, за ними — две круглые серебристые цистерны. Справа — не менее десятка грузовиков, почти все, кроме парочки, с огромными прицепами, украшенными логотипами вполне приличных фирм с именем и репутацией, как ньянгатальских, так и иностранных, парочки близлежащих соседей.

Ясно было, куда его на сей раз занесла нелегкая. Так называемый черный крааль, а проще выражаясь — хаза. Именно в таких — затерянных в глуши притончиках «колесники» и грузят в тайники (и извлекают из тайников) все то, что в накладных не значится и на суровом языке закона именуется отнюдь не «грузами». Посторонние свидетели категорически не приветствуются и обычно пропадают без следа, независимо от цвета кожи.

Кажется, ясно, почему их не связали. Дело не в численном превосходстве и перевесе в огневой мощи. У них тут попросту нет веревок. Это частники, чья автотранспортная «фирма» состоит из одного-единственного грузовика еще постарше Мазура, и груз веревками привязывают, нагромождая так, что непонятно, как древний агрегат все это везет, а то и крылья подвязывают или еще какую-нибудь деталюшку, ленясь искать гайки. У этих техника, в общем, почти на европейском уровне, веревки попросту в хозяйстве не нужны: цивилизованные коммерсанты, ага… Тем лучше. Там, в доме, наверняка и сидит старшой, изучающий сейчас трофеи. А трофеи такие, что умный человек обязательно постарается вдумчиво расспросить пленных — кто такие, чего хотят от жизни… да мало ли какие вопросы в такой ситуации может задать умный человек, привыкший много просчитывать наперед, учитывая к тому же некоторую специфику багажа Мазура…

Из двери высунулся Майк и энергично замахал, после чего скрылся внутри, оставив дверь распахнутой настежь. Точно, будут разговоры, подумал Мазур. А чем дольше такие разговоры затягиваются, тем больше шансов порой появляется…

Он видел: возле грузовиков отираются еще человек восемь, но никто не обращает внимания на пленных, все заняты делом, кто с машиной возится, кто заправляет трак возле ближайшей цистерны. Что ж, дисциплина у них на уровне — иначе давно сбежались бы поглазеть.

Шонка чуть повел стволом:

— Шагайте оба к дому. На пороге остановиться и ждать новых приказов. Если что, стрелять буду, по ногам. Живы останетесь, и говорить сможете. Марш!

Мазур помог подняться оцепеневшей от страха Николь, и они двинулись к дому. Судя по шагам, конвоиры шли на приличном расстоянии, опять-таки застраховавшись, от внезапного броска.

Остановились на пороге. Дом состоял из: одной-единственной комнаты, довольно чисто подметенной. В углу — стол с, сидящим за ним человеком, у противоположной стены — два ветхих стула. Возле стола — холодильник (ну да, электричество у них свое, Мазур слышал вдалеке постукивание мощного генератора). Пустовато что-то для штаб-квартиры — а, впрочем, кто знает, какие у них тут привычки…

— Милости прошу, — сказал человек за столом на неплохом английском (не родном ему языке, ответил Мазур, а вот качать детали было некогда и незачем). — К вашим услугам — те вон стулья.

Пока Мазур с Николь усаживались, вошли остальные, выстроились по левую руку сидящего. Тот продолжал как ни в чем не бывало:

— Минимум гостеприимства не помешает, я думаю? Спиртного не предлагаю не знаю, как оно действует на незнакомцев на деловых переговорах. Прохладительное?

— П-попить… — выдавила Николь.

— Я бы тоже не отказался, — сказал Мазур. — Сигареты верните.

— Теннесси, займись, — сидящий глянул на Мазура цепко. — Должен сразу предупредить: как заложник этот персонаж ни малейшей ценности не представляет. Учтете?

— Учту, — сказал Мазур. — Руки можно не держать за спиной?

— Можно. Но держите так, чтобы мы их видели.

Подошел Теннесси — сразу видно, откровенно праздновавший труса — стоя так, чтобы не закрывать Мазура от Булу Шонка, так и стоявшего с ружьем наперевес (ну, хоть не в лоб целит), протянул пластмассовые кружки, потом, уже с некоторого расстояния, кинул Мазуру на колени его сигареты и зажигалку.

— Времени у нас много, — сказал сидящий за столом. — Рации у вас на борту не было, зов подать вы, безусловно, не смогли, так что если вас и начнут искать, то очень и очень нескоро, — он глянул Мазуру в глаза с хищно-спокойной улыбкой волка. — Я вас не тороплю, осмотритесь пока, оцените ваше положение…

Мазур открыто смотрел на него. Да, это был волк… Примерно его ровесник, белый, подстриженный так коротко, что казался лысым, чисто выбритый, почти без морщин на лбу, мускулистый, жилистый, без капли жира в организме. Классический «белый охотник» — или белый наемник, с какими судьба не раз сводили Мазура в Африке, и в качестве временного союзника, и в качестве врага.

А на столе перед ним аккуратно разложено все, что было у Мазура в сумке и в карманах. Старшой проявил некоторое чувство юмора и склонность к композиции: слева лежали «узик», магазины к нему, потом пистолет с магазинами, посередине — контейнер с грозной надписью, правее — документы, чеки и деньги.

Осушив кружку, Мазур поставил ее на пол и стряхнул туда пепел.

— Вот это правильно, — кивнул сидящий. — Подметали недавно… Итак, незнакомец. Вообще-то здесь лежат разнообразные ваши документы, но я как-то привык называть незнакомцем того, у кого бывает более двух фамилий. Есть такая маленькая слабость…

— А вас, простите, как именовать? — спросил Мазур.

— Обычно меня зовут Полковник, и это меня вполне устраивает.

Возможно, это просто прозвище, подумал Мазур. А возможно, и дань прошлому — и этот тип в свое время немало наследил в Африке. Всевозможные диктаторы и партизанские вожди офицерские чины раздавали белым наемникам, не особенно скаредничая, благо это ничего и не стоило (ну, за исключением генеральских, эти, как правило, приберегали для себя).

— Интересно, конечно, которое из имен настоящее, — сказал Полковник. — Но есть вещи и поинтереснее. В первую очередь вот это, — он похлопал по выпуклому боку контейнера.

— Я надеюсь, вы не будете срывать пломбы? — спросил Мазур.

— И не подумаю, — кивнул Полковник. — Что такое радиация, мы знаем все… или почти все.

Теннесси не удержался, встрял и тут:

— Это чего? Насчет радио что-то?

— Угадал, — сказал Полковник с большой выдержкой, явно не собираясь читать познавательные лекции. — Грамотей ты большой, сразу видно парня из Штатов… А теперь все молчат. Все.

Он говорил, не повышая голоса, с самыми мирными интонациями, но в комнате воцарилось гробовое молчание. Мазур оценил диспозицию.

Диспозиция выглядела уныло. От того места, где он сидел, до стола — метров пять. Одолеть такое расстояние одним лихим броском, остаться после этого в живых и победить противника мог бы лишь какой-нибудь Бэтмен. Если у Шонки не пули, а картечь — ни малейшего шанса. Да и перед Полковником — автомат и пистолет Мазура, так что тоже успеет… — Вы как, предпочитаете долгие дипломатические хитросплетения, или сразу назовем вещи своими именами? — спросил Полковник.

— Терпеть не могу дипломатию, — сказал Мазур.

— Вот совпадение, я тоже… Итак… — Полковник все так же гладил контейнер. — Конечно, небезынтересно еще, почему все обставлено так экзотично, почему вы оказались на воздушном шаре, почему с вами эта девица с пачкой презервативов в сумке… Но и это сейчас неважно, — он остро глянул Мазуру в глаза. — Значит, та экспедиция все-таки нашла урановую руду. И довольно богатую, судя по тому, что образцы вы везли в контейнере… Урановая руда — товар весьма ходовой, некоторых она интересует даже больше, чем алмазы. Меня, признаться, тоже. Вы, быть может, понимаете ход моих мыслей?

Еще бы Мазуру не понимать. Уж настолько-то Африку он знал. Разведку всевозможных полезных ископаемых — в том числе алмазов и урана — здесь ведут либо на государственных землях, либо на территории местных «королевств». В обоих случаях все всегда кончается одинаково: разработка этого добра — дело крайне затратное, это не калифорнийские золотые россыпи времен «золотой лихорадки», где масса народу обходилась лотком и киркой. А уж потом приходили крупные горнорудные компании. Нынче такие компании приходят сразу, очень быстро. И как-то так оказывается, что интересующие «рудокопов» земли уже имеют своего хозяина, ничего не имеющего против шахт и рудников на его земле, но согласного сдать землю белым в аренду лет так на девяносто девять (а чаще и получить долю акций). Причем вся эта публика имеет поддержку на самом высоком уровне (за ней часто стоит сам Отец Нации и его вельможи), крупные концерны с этой практикой давно знакомы, давно привыкли закладывать определенные суммы в графу «накладные расходы». Сплошь и рядом проще и дешевле приплатить, чем, скажем, устраивать переворот — нет гарантий, что новый знает меру, а вот старый — чаще всего зло привычное.

В общем, у самого Полковника кишка тонка играть по высшим ставкам, но вот в роли маклера за хороший процент он выступить сможет. В особенности если это «колесник», располагающий немалыми связями. Достаточно хороший процент, чтобы «выйти на пенсию» и осесть где-то на другой половине глобуса. С огромными шансами так никогда и не попасться, если кто-то вроде «Даймонд Ньянгатала» начнет искать нахала. Давно известно: и разведкам, даже самым крупным, и службам безопасности крупных концернов труднее всего искать по белу свету такого вот одиночку, не связанного ни с разведками, ни со всевозможным террористическим подпольем, в общем, ни с какими структурами. А потому, даже если выложить кое-какие карты на стол и пригрозить вмешательством «Даймонд» (а с ее точки зрения Мазур пока что в предателях и двойных агентах не числится), на Полковника это может и не подействовать. Как не подействовали на Мазура не особенно и завуалированные угрозы Куина Хагерти…

— Вариантов у меня два, — сказал Полковник. — Можно взяться выслеживать вашу геологическую экспедицию. Искать следы и концы, напрягать все связи… Но это слишком долго и хлопотно. Есть более простой вариант: коли уж у меня есть человек, несомненно, знающий, где были взяты эти образцы, гораздо проще его поспрашивать. Что-то мне подсказывает, что вы не новичок в Африке. И прекрасно понимаете, как парни вроде нас будут расспрашивать парня вроде вас, верно?

— Предположим, — сказал Мазур.

— Давайте не «предположим», все вы знаете и понимаете… И знаете вы, я подозреваю, очень много. Судя по этим приятным бумажкам — он поднял за уголок конвертик с чеками — судя по этой бляхе, — он похлопал по коробке с орденом, — вы отнюдь не рядовой исполнитель. А стало быть, теряете неизмеримо больше, чем рядовой исполнитель. Кавулу был хитрый лис и платил такие авансы, когда был совершенно уверен, что его не будут обманывать… — он оборвал на полуслове. — Интересно, а почему вы не пытаетесь… ну, не угрожать, но хотя бы намекать, что за вами сила, которая может оторвать голову десятку таких, как я?

— Потому, что не уверен, что это произведет на вас должное впечатление, — сказал Мазур. — А попросту сотрясать воздух не хочется.

— Приятно иметь дело с умным человеком, — сказал Полковник без улыбки. — Вы правильно все просчитали. Во-первых, на любой мощный концерн найдется другой, не менее сильный. Во-вторых, это не старые времена, когда Советы были в большой силе. Вот с Советами я бы задираться не рискнул. Но Советов больше нет, и такие, как вы — всего-навсего рядовые игроки. Пусть даже вы — ферзь, но на доске сейчас много ферзей, не то, что раньше. Я вам скажу больше: вполне возможно, я не стал бы задираться и с доверенным лицом президента Кавулу, которым вы, несомненно, были. Очень уж много собак кинулось бы по пятам. Но и здесь ситуация изменилась. Кавулу мертв. А это многое меняет. Близкие к Кавулу люди озабочены лишь собственным выживанием, лихорадочно ищут себе место в новом раскладе сил. Тем более что президентом сейчас Мванги, всю жизнь стремившийся, чтобы власть имущие жили честно. У вас нет радио… Сегодня утром арестован министр горнорудной промышленности, парочка генералов, еще несколько важных персон, все, как один, имеющих отношение к полезным ископаемым. Началось… Мванги не идеалист и не романтик, он, безусловно, не считает, что ему удастся прижать всех. Но вот некоторых… Будет шумная кампания, определенное количество сановных коррупционеров получит по полной. Малая их часть, конечно, но это как раз та часть, на которую опирался Кавулу… и на которую, как уже не подлежит сомнению, работали вы. Случись какое-нибудь чудо и доберись вы до столицы, вам там придется очень неуютно… Вы это понимаете?

— Допустим, — сказал Мазур.

— Мы, в конце концов, не на войне, — сказал Полковник. — Цели и задачи другие. Вовсе не обязательно вытягивать из вас силой точное место. К тому же возможны любые неожиданности: я повидал людей, которые перед смертью ухитрялись все же соврать. Из чистой вредности, коли уж все пропало и им все равно не жить… — он улыбнулся почти обаятельно (конечно, если только с такой физиономией вообще можно было улыбаться обаятельно). — А что, если вас перевербовать? Я слышал от знающих людей, что советские вербовке поддавались плохо, но тогда речь шла об идеях и прочей ненужной романтике. Все давно изменилось. Вы ввязались в игру, где об идеях и речи быть не может — только деньги. Поэтому дело не обязательно должно кончиться пытками. Я готов взять вас в долю и заплатить определенный процент. Иногда так проще.

— Очень мило, — сказал Мазур. — И где же гарантии?

— Ну, мы же с вами взрослые люди… — поморщился Полковник. — Какие тут заверенные нотариусом гарантии? У вас будет зыбкий шанс, а это лучше, чем отсутствие всякого шанса. Мы могли бы обстоятельно обговорить план действий, при которых шанс у вас все же будет… Бога ради, думайте, у вас есть время на раздумье…

В такой сюрреализм Мазур вряд ли когда-нибудь влипал: когда из него пытались выбить информацию, о которой он и понятия не имел. Словно в каком-то старом анекдоте. И ведь нельзя начать игру, никак нельзя! Последствия могут быть самыми непредсказуемыми, у него просто не будет шансов вырваться, не дадут ему таких шансов. Особенно если учесть, что за этим типом могут стоять и конкуренты «Даймонд»… Вот и получится: коготок увяз — всей птичке пропасть, не сопляк напротив него сидит…

— Ну как? — с некоторым любопытством спросил Полковник. — Есть у вас какие-нибудь мысли и идеи, как вам жить в новой ситуации?

— Пожалуй, — сказал Мазур. — Вы правы: зыбкий шанс лучше, чем отсутствие всякого шанса… А потому я готов вам показать кое-какие интересные документы…

Он откинулся на ветхом стуле, опершись спиной о стенку, высоко задрал правую ногу. На их лицах еще не было ни тревоги, ни догадок — только удивление. Теннесси, несмотря на строгий приказ заткнуться, не удержался:

— Че это он?

А в следующий миг в ладонь Мазура, просунутую в распоротый правый карман, упала граната, совершенно той же марки, что перед полковником на столе. Взмыв со стула и молниеносно вырвав чеку, он поднял гранату высоко и заорал:

— Бросай оружие!

Ничего удивительного — еще не выехав из Лубебо, он распорол карман и опустил гранату в штанину. Штанины были плотно завязаны у щиколоток и достаточно широкие, так что заначка на черный день осталась незамеченной.

Если Шонка даванет на спуск, все провалится — но не будет и пыток… Нет, опустил ружье, гад. И тут же раздался резкий приказ Полковника:

— Всем бросить оружие!

— Положить на пол, скоты! — дополнил Мазур. — А то еще выстрелит…

Шонка, не сводя с него глаз, с посеревшим лицом присел на корточки и осторожно положил «Моссберг» на пол, так, словно бы он был стеклянным. Билли тоже положил револьвер.

— Так, — сказал Мазур. — А теперь — лицом к стене, руки на стену! Полковник, вас это пока не касается, но не дурите! Ну, я кому сказал?

Первым к стене бросился Теннесси и принял нужную позу так быстро и сноровисто, что не осталось сомнений: на исторической родине копы не раз заставляли его это проделывать. Остальные выполнили команду медленнее, но не особенно и копаясь. Полковник сидел неподвижно, положив ладони на край стола. Лицо у него стало — застывшая маска, только глаза жили, горели бессильной холодной яростью.

— Послушайте, незнакомец, — сказал он так, словно каждое слово давалось с большим усилием. — Игра ведь еще не кончена… Вам ведь надо еще уйти, иногда труднее всего — не победить, а уйти. Я эту марку знаю, старовата, но надежная. Там внутри триста стальных шариков, о чем и вы прекрасно знаете. Вы уверены, что вам удастся дойти до двери? А если вы швырнете гранату здесь, в комнате, выкосит всех — нас, вас, вашу девушку…

— Наверняка, — сказал Мазур. — Полковник, а вы никогда не сталкивались с людьми, которым совершенно нечего терять? В самом деле, никогда не приходилось? Я вам не верю. Вы все равно меня прикончите рано или поздно… а до того, чего доброго, сдерете шкуру. Девушку вы тоже убьете, когда наиграетесь. Важный нюанс: я атеист, ни в каких богов не верю. Оно мгновение — и все кончится. Ни христианской загробной жизни, ни здешней… Мне совершенно нечего терять, полковник…

Какое-то время они смотрели друг другу в глаза — два битых волка. И, честное слово, показалось, что где-то рядом чисто, пронзительно звенят, столкнувшись, лезвия шпаг…

— А гарантии? — слишком хладнокровно спросил Полковник.

Мазур поморщился:

— Вы сами только что сказали, что о гарантиях в нашем положении говорить смешно. И добавили, что зыбкий шанс лучше отсутствия всякого шанса. Я вам даю зыбкий шанс. Это лучше, чем ничего. Если согласны с этим нехитрым тезисом, встаньте рядом с остальными. Если намерены брыкаться, я бросаю гранату…

Снова звон невидимых шпаг. Потом Полковник, двигаясь медленно, словно шагал под водой, выпрямился, повернулся к Мазуру спиной и положил руки на стену. Некогда было торжествовать победу. Рывком оказавшись возле стола (не прикрепленного к полу), Мазур дернул его на себя, оттащил метра на два. «Моссберг» и револьвер на полу его не интересовали нисколечко. Перехватив гранату левой рукой, он взял со стола свой «узик» и с первого взгляда убедился, что с ним все в порядке.

Он действовал почти как автомат — тут и размышлять было, в общем, не над чем. Положил автомат перед собой на стол, так, чтобы схватить в секунду, вставил чеку, загнул усики и принялся упаковывать свои пожитки, в первую очередь сунул в сумку тяжеленный контейнер, запасные магазины, коробку с регалией, разложил по карманам документы и деньги. Сумку Николь упаковывать не пришлось — осмотрев ее нехитрые пожитки, их небрежно свалили назад…

Не сводя глаз с напряженных спин, готовый отреагировать на малейшую попытку дернуться, приладил к «узику» глушитель. О ближайшем будущем вообще — и этих субъектов в частности — он не думал нисколечко. Все уже просчитано и решено с холодной логикой человека его профессии, ужасавшей людей, бесконечно далеких от этих жестоких игр. Никак нельзя оставлять их на хвосте. Оружия у них навалом — теперь, когда стоят к нему спинами, прекрасно видно: и у Полковника под рубашкой цвета хаки пистолет, и у одного из черных, и у одного из белых, даже дешевка Теннесси вооружен весьма габаритным револьвером — ну да, именно такие дешевки ради пущего душевного спокойствия обвешивают себя стволами. Народ битый, видавший виды. Чересчур опасно отправлять к ним Николь, чтобы разоружила, — кто-то, в первую очередь наверняка Полковник, может попытаться ее скрутить, прикрыться от огня, и поди угадай, как развернутся события, как поведут себя остальные. Среди них тоже могут отыскаться твердые парни, готовые поставить все на карту, рискнуть жизнью вместо того, чтобы полагаться на зыбкий шанс! Да и будь они обезоружены — что тогда? Веревок нет, связать их нечем. Едва они с Николь покинут комнату, вся орава ринется вдогонку, поднимет тревогу, подхватив с полу брошенное оружие (не станет же Мазур им нагружаться, как верблюд?), а снаружи еще как минимум десяток вооруженных мордоворотов. Другого выхода нет. И гуманизма нет, он остался где-то очень далеко отсюда. Десять заповедей силы не имеют в этой стране…

Тихо щелкнул откидной приклад «узика» — и тихо затарахтела очередь, длинная, густая, прошлась по стоящим у стены справа налево. Истерически вскрикнула Николь. Мазур и не подумал на нее оглядываться: поневоле вдохнув знакомый запах крови, зорко смотрел, не отыщется ли среди падающих живого. Нет, правки не требуется… Прекрасная вещь — гуманизм, но только когда все вокруг гуманисты, как в фантастических романах о светлом будущем…

Повернулся наконец. Николь замерла на стуле, зажав ладонями щеки, губы у нее прыгали, лицо соперничало по цвету с выбеленной стеной. И снова не было времени на гуманизм. Мазур быстро подошел, отвесил ей две оглушительные пощечины и тихонько рявкнул:

Тебе бы больше нравилось там? — и мотнул головой в сторону стола и тех, кто уже не шевелился.

Она отняла руки от щек, отчаянно замотала головой, прошептала:

— Ты их… всех…

— Ну да, — сказал Мазур. — Иначе они бы — нас всех… Вставай. Бери сумку. Пора сматываться.

За несколько секунд прокачал еще кое-что. Очередь из автомата с глушителем в таком вот доме снаружи вряд ли была слышна. Никто из тех, что снаружи, без разрешения в дом не полезет. Как-никак не примитивная банда мелкой шелупони — полковник их вышколил железно. Мазур видел, когда их подвели к дому: ближайшие заметили странных гостей, но не подошли, вопросов задавать и любопытствовать не стали — работает личная гвардия Полковника, ее дело, если понадобится что-то довести до всеобщего сведения, Полковник доведет…

Выглянул в узенькое горизонтальное окошко (в старые времена явно исполнявшее роль бойницы), вместо стекла затянутое москитной сеткой. «Черный крааль» жил обычными трудовыми буднями — заправившийся грузовик как раз отъехал, проплыл мимо дома, показавшись бесконечным. Остальные занимались прежними делами — кто ковырялся в моторе, кто лениво курил, кто, отсюда видно, подтаскивал какие-то картонные ящики к распахнутым дверям склада. На виду — восемь человек, возможно, есть еще несколько. Один плюс: у них нет командира, а Мазур сам себе и боевая единица, и командир…

Больше всего Мазуру понравился ближайший в ряду трак — белый с красной молнией по борту кабины, с огромным зверообразным капотом, потому что был без прицепа. Вряд ли они вынимают ключи и прячут, стопудово оставляют в замке — они у себя дома, к чему такие предосторожности? Так гораздо удобнее, нежели удирать в недалекий лес и странствовать в качестве пехоты незнакомо где и незнаемо сколько…

— Ну? — спросил Мазур, легонько взяв ее за тонкую шею. — Оклемалась, или еще подлечить?

— Не надо… Все в порядке…

— Вот и отлично, — сказал Мазур, засовывая оставшиеся автоматные магазины за пояс. — Возьми сумку. И вот это…

Он подал ей лежавший рядом с «Моссбергом» револьвер.

— Я не умею… — прошептала Николь.

— А тебе ничего и не надо уметь, — сказал Мазур. — Знаешь, где нажимать пальцем? Вот здесь.

— Знаю…

— Совсем хорошо. Просто-напросто, если начнется пальба, стреляй в их сторону. Чтобы лишний раз понервничали. Ну, готова? Наша цель — во-он тот грузовик. Если доберемся незамеченными, я залезу первым и помогу тебе. Если не получится тихо… будет видно. Главное — не отставай и не паникуй. Ну, готова? Пошли!

Он распахнул дверь и вышел первым, с сумкой в левой руке, с автоматом в правой, быстрыми шагами направился к облюбованному траку. Николь семенила рядом, нацелив револьвер куда-то… — хорошо еще, не ему в брюхо. Происходящее, как иногда случается, казалось сном: они шагали по залитому солнцем пространству, будто люди-невидимки — ну, порой именно такая вот наглость невидимками и делает…

Метров пять осталось до белой дверцы с алой молнией, четыре… три…

— Эй! — послышался окрик справа.

И сейчас же бабахнул револьвер Николь. Еще выстрел, еще — она с отчаянным лицом давила на спусковой крючок, паля в сторону неизвестно откуда вынырнувшего белого. Разумеется, все пули ушли в «молоко». Бородач, машинально присев, развернулся и кинулся назад, меж двумя грузовиками. Тут уж ничего не поделаешь — стрекотнул «узик», и невезучий «колесник» завалился ничком, оставались секунды, и их следовало использовать. Распахнув дверцу, Мазур запрыгнул в кабину, подал руку Николь, одним рывком переправил ее рядом с собой, пригнулся сам ниже уровня стекла, пригнул ее голову, с радостью убедившись, что рассчитал правильно — ключ торчал в замке. Неподалеку послышался топот бегущих, крики — судя по перекличке, убитого уже заметили, а вот их — пока что нет…

Кто-то орал: «Что за черт?» Кто-то орал: «Где Полковник?» Кто-то, судя по топоту, помчался в штаб-квартиру — значит, переполох сейчас развернется на всю катушку, и те, кто видел Мазура с Николь, быстренько с ними нехорошие сюрпризы и свяжут — а с кем же еще?

— Головы не поднимай! — яростным шепотом распорядился Мазур. — Надо ж тебе было раньше времени…

— Ты сам сказал — когда начнется…

— Когда начнется пальба, надо… — прошипел Мазур. — Ладно…

Осторожно повернул ключ зажигания. Мотор чихнул, фыркнул, мощно зарокотал. Двенадцать передач, надо же… Взмыв за руль, Мазур рванул машину с места, поворачивая вправо. Ездить на таких мастодонтах ему приходилось лишь пару раз, и давненько — но тут не улица с оживленным движением и не автострада с густым потоком машин, сойдет и так. Машину чуть водило в стороны, но, в общем и целом, Мазур справлялся, трак не собирался сорваться с дороги, вмазаться в деревья.

Бросил взгляд в зеркало заднего вида. Вся компания уже стояла кучкой, таращилась ему вслед. Они не стреляли, хотя в руках у парочки были пистолеты. Вдруг, словно по команде, они повернулись и припустили куда-то в противоположном направлении. Так, подумал Мазур, сейчас начнется голливудский фильм — гонки на траках. Давненько он не был персонажем голливудских боевиков — вообще-то единожды, да и то переврали все до полной неузнаваемости…

— Вырвались! — истерически всхлипнула Николь. — Вырвались!

— Пока что — оторвались, — сказал Мазур, не отрывая взгляда от дороги. — Можешь радоваться, но только молча, про себя, — покосился на нее. — Револьвер положи на пол, ни к чему он тебе теперь…

Вообще-то оторвались не на такое уж и большое расстояние, так что следовало поспешать. А это у них что? Ну да, рация, как у всех дальнобойщиков такого полета. Поблизости могут оказаться другие их машины, совершающие обычные рейсы. Если поднимут тревогу, к полиции обращаться, конечно, не будут — привыкли свои проблемы решать сами. Но могут перекрыть дорогу — не смертельно, но придется переходить в пехоту. Так, если сориентироваться по солнцу, Инкомати — левее, учтем… Ага!

Он прибавил газу, стараясь все же обойтись без ненужного лихачества — это на легковушке он очень многим показал бы класс, а на этом мамонте следовало поосторожнее. Черная точка сзади быстро приближалась. Ничего удивительного — их догонял не грузовик, а джип, уже можно рассмотреть, набитый народом, и у типа рядом с водителем в блудливых рученьках имелась солидная винтовка, которую он держал дулом вверх, не пытаясь целиться. Никто из них не стрелял — то ли жалели собственную недешевую машину (очень может быть, уже «нафаршированную» чем-то ценным), то ли самонадеянно собирались взять живьем — оптимисты, ага…

Они выжимали полный газ — чего Мазур себе позволить никак не мог. Он лишь — благо встречных машин на лесной дороге не наблюдалось — вывернул на осевую так, чтобы обогнать не смогли ни справа ни слева: лес не такой уж редкий, деревья стоят впритык к дороге, потом ему в голову пришла идея получше. Он снова взял вправо, пару раз умышленно вильнул, чтобы показать себя совершеннейшим новичком за рулем мастодонта. Они пока что висели на хвосте слева, но обгонять не пытались. И не стреляли. Ну, сюрприз…

Мазур взял правее и гнал так достаточно долго, чтобы они убедились: места достаточно. Когда они поняли это окончательно, без колебаний пошли на обгон, почти поравнялись с кабиной, Мазур прекрасно видел злющие рожи, белые и черные, интернационал долбаный.

Тип на переднем сиденье стал поднимать винтовку, другой, на заднем, делал недвусмысленные жесты, приказывая прижаться к обочине и остановиться.

— Щас, галоши только надену… — проворчал сквозь зубы Мазур.

И резко вывернул руль влево. Отчаянный треск рвущегося железа, глухие удары… Вернув руль на место, Мазур какое-то время ехал по встречной — и видел в зеркальце, что сзади осталась взлохмаченная куча железа, мало похожая на джип, несколько раз на полной скорости ударившийся о деревья. Что там с супостатами, присматриваться было некогда — и так ясно, что ничего хорошего.

Свернул на правую полосу, чуть-чуть прибавил скорость. Сзади, на прямой дороге, не было ничего, напоминающего погоню. Бензина в баке достаточно, а рация пока что не кипит встревоженными воплями — прогулка по национальному парку, да и только…

Минут через пятнадцать оказавшись на пересечении с асфальтированной (относительно, на африканский манер) дорогой, он уверено повернул влево. Съехал на обочину, вынул карту и принялся ее изучать, время от времени поглядывая в зеркальце, чтобы не пропустить нехороший сюрприз, вынырнувший бы со стороны «черного крааля». Покончив с этим недолгим занятием, поднял с пола револьвер Николь и выбросил его в опущенное до половины окно, пояснив:

— Приближаемся к цивилизованным местам. Экспертам по алмазам пушки таскать не положено.

— А у тебя-то…

— У меня карманы полны документов, разрешающих таскать все, что угодно, — уточнил Мазур. — Ты этим похвастать не можешь… Ну, как впечатления от милой экзотической Африки?

— Чтобы я еще раз… — она потрясла сжатыми кулачками. — Чтобы я еще раз сюда… Из Европы носа не высуну! До Инкомати близко?

— Миль сорок, — сказал Мазур. — Чепуха. Ну, поехали. Рассиживаться не стоит, мало ли что…

Глава VII. Финал — свой для каждого

Иногда жизнь мелькает эпизодами, словно в кинобоевике, где действие несется, как экспресс…

Эпизод первый. Под сенью короля

Бронзовый король Бачака, как и полагается высокопоставленным особам, продолжающим жизнь в виде монументов, выглядел предельно импозантно: гордая осанка, высоко поднятая голова, взгляд устремлен в вечность (сколько у него оказалось той вечности?), живописно (и в полном соответствии с исторической правдой) задрапирован в леопардовую шкуру, одной рукой опирается на церемониальный овальный щит с каким-то заменяющим герб ритуальным узором, в правой держит высокий ассегай. Ну, и прочие королевские регалии на месте: головной убор из трех страусовых перьев, тройное ожерелье из леопардовых клыков и золотых висюлек, массивные браслеты на запястьях, щиколотках и над коленями, пояс из слоновьего хвоста…

Вокруг зеленел немаленьких размеров скверик с аккуратными дорожками, ухоженными клумбами и красивыми скамейками. Дорожки были не испакощенными, клумбы — нетронутыми, скамейки — не поломанными. Что, конечно, следовало отнести отнюдь не на счет высокой сознательности горожан: площадь была центральная, вокруг сквера располагалась ратуша и другие официальные здания, и по периметру неторопливо прохаживались двое полицейских в белоснежных мундирах и шлемах, картинно заложив за спину руки в перчатках с крагами. Мазур, сидевший рядом с Николь, сразу, как только они тут появились, перехватил на себе их внимательные взгляды. Здесь прогуливалась, ела мороженое и сидела на скамеечках чистая публика, черная и белая, так что он не вполне вписывался в окружающее благолепие: в помятом и кое-где испачканном, несмотря на все усилия привести себя в порядок, костюме цвета хаки и высоких армейских ботинках. Однако не подошли и документов не спросили: и уважение к белым сыграло свою роль, и то, что здесь, как его предупреждали, прекрасно знали: порой в непрезентабельном виде из леса выхолят не только бродяги и искатели удачи, но и вполне приличные люди, выполнявшие серьезные поручения серьезных контор. Мазур сидел с таким видом, словно имел право, а такое тут просекают моментально.

Николь, покончив со своим мороженым, сказала:

— Еще хочу…

— Перебьешься, — сказал Мазур. — Ты и так два слопала. Мне денег не жалко, просто живот может скрутить от городских лакомств после всех скитаний по диким местам…

Закурил и, глядя на исполненную величия бронзовую физиономию короля Бачаки, подумал лениво: еще одна иллюстрация нехитрого тезиса о том, что все в мире относительно. Что судьба играет человеком, а человек играет на трубе. Можно создать впечатляющее даже по сегодняшним меркам королевство, можно разбить и перехитрить всех врагов, привести к покорности племенных королей, публику вздорную и самолюбивую, можно расколошматить и англичан с разгромным счетом. А потом заявятся в гости два родных брата и всадят в спину два здешних кинжала-дакози — широких, с кривым концом. И не спасут ни орава старых ведьм, которых Бачака держал при себе, в том числе и для того, чтобы предсказывали будущее и провидели злые умыслы врагов, ни пятьсот амазонок из женского гвардейского полка, тогдашний спецназ, они же по совместительству и гарем… И ведь не смогли удержать в руках большую часть того, что им досталось, декаденты долбаные. Решили, что достаточно леопардовой шкуры и тройного ожерелья…

Николь уже несколько раз на него украдкой поглядывала — украдкой, выжидательно, нетерпеливо.

— Ну что же, — сказал Мазур. — Ты очаровательная девушка, у меня о тебе останутся самые лучшие впечатления, но пора расставаться. Что очень важно, расставаться друзьями, а это среди охотников за сокровищами не так уж часто встречается… Держи…

И протянул ей пластиковой конвертик с Анкиным чеком и всей пачкой денег, взятых у Патриса. Испытал при этом некоторое облегчение: кое-кто считал, что не приносят счастья деньги, взятые у мертвеца, особенно если мертвецом этот персонаж стал с твоей помощью. Не то чтобы он верил полностью, но суеверие такое гуляло. У него, правда, оставались еще деньги, взятые у Анки, но без них, увы, не обойтись, еще предстоят расходы. Ну, а остаток можно промотать…

Заглянув в конвертик и тщательно спрятав его в сумочку, Николь, глядя в сторону виновато, призналась:

— Ты не обижайся, но до последнего момента не верила, что ты меня не кинешь…

— Да привык я как-то выполнять свои обещания, — сказал Мазур. — О чем бы ни шла речь. Обещал зарезать — зарежу. Обещал дать денег — дам. Так проще жить… Ты в этом уютном городке бывала?

Сам он, когда разрабатывали маршрут отхода, неплохо изучил все объекты, что могли ему понадобиться и здесь, и в Маджили — благо их было не так уж и много.

Николь помотала головой:

— Ни разу в жизни…

— Тогда слушай и запоминай, — Мазур положил ей на колени самую обыкновенную туристическую карту. — Вот здесь сидим мы. Вот здесь — пешком дойти можно по приличным улицам — отель «Парадиз». Не пять звезд, но вполне респектабельный. Там можно заказать и билет на поезд, в номер принесут…

— Мне так хочется побыстрее попасть в Маджили…

— Потерпишь, — сказал Мазур. — Я эти места знаю лучше. Поезда в Маджили уходят каждые два часа, но две трети — из общих вагонов. Не отребье, конечно, ездит, но народ простой: работяги с приисков и заводов, мелкие торговцы… ну и, понятно, охотники на легкую дичь. Представляешь себе здешние общие вагоны?

— Ага. Тогда уж лучше не надо…

— Есть и относительно комфортабельные поезда, — продолжал Мазур. — Для чистой публики. Последний уходит в половине десятого вечера. Но если ты на него сядешь, в Маджили окажешься затемно. С такой сумочкой, как у тебя, не стоит торчать до утра на вокзале — ну, а одинокой девушке болтаться по земным улицам не стоит даже в гаком центре цивилизации, как Маджили. Так что лучше всего тебе переночевать здесь. А в восемь утра — очередной поезд для «чистой публики». Только имей в виду, что и там карманники и прочие «стригуны» попадаются, одетые вполне респектабельно. Мой тебе совет — будешь выезжать из отеля, сунь свой драгоценный конверт, пардон, в трусы. Все-таки не тот поезд, чтобы лазили в трусы приличной белой девушке. И сразу же — в аэропорт. Вряд ли тебя уже начали искать, но рано или поздно начнут… Садись на первый же самолет в Европу. Ну как, уяснила?

— Все до словечка, мой генерал! — судя по лицу, она вполне себе повеселела. — А ты? Может…

Мазур ее понял. Ухмыльнулся:

— Побыть с тобой до самого конца? Извини, милая, но я все же не благородный герой романов. Ты девушка взрослая, не пропадешь и одна, деньги есть, документы в порядке. А у меня начинаются мои хлопоты. Мне в этом городе на дно ложиться и уже через часик принимать все меры, чтобы смыться отсюда, не оставив следов.

— Ты же говорил, что едешь в Маджили…

— Военная хитрость, — ухмыльнулся Мазур. — Вполне уместная и простительная в данных обстоятельствах… — он встал. — Ну что, будем прощаться? Вряд ли когда-нибудь судьба еще раз сведет…

Она тоже поднялась, постояла перед ним с непонятным выражением лица, потом шагнула вплотную и легонько поцеловала в щеку. Шепнула:

— Спасибо за все… И за то, что не убил, и за все остальное…

Как легко иногда сделать девушку счастливой, подумал Мазур. Особенно если для этого не приходится тратить ни своих собственных денег, ни даже казенных…

— Может, я и излишне щепетилен, — сказал он. — Но девушек убиваю только когда они пытаются убить меня. — И щегольнул одним из немногих французских выражений, которые помнил хорошо: — Авансе, не томбе па![7] Ну, шагай!

Глянув на него с непонятным выражением, Николь подхватила сумку и не торопясь направилась к выходу из парка, к арке, крашеной в цвета национального флага. Отойдя на несколько шагов, оглянулась, чуть приподняла руку в знак прощания и больше уже не оглядывалась, пока не исчезла из виду. Глядя ей вслед, Мазур, что было чуточку смешно, почувствовал нечто вроде легкого разочарования: он давно и качественно настроил себя на то, что столкнулся с очередной подставой, способной если не заложить, то при удобном случае пальнуть в спину, все время держал в поле зрения, просчитал не один вариант защиты — а она оказалась совершенно безопасной.

Теперь следовало полностью отдаться своим собственным делам. Он достал мобильник. Светились все четыре палочки — здешняя сотовая связь работала исправнейшим образом. Да здравствует цивилизация, пусть даже в облике Инкомати…

Не было нужды прибегать к шифру — он совершенно точно знал: в Ньянгатале попросту нет аппаратуры, способной подслушивать разговоры по мобильникам и перехватывать сообщения. Слишком она дорогая и сложная, местные спецслужбы только собираются что-то такое завести, предпочитают работать по старинке, как и иностранные разведки. Ну, а радиоэлектронной разведки против Ньянгаталы никто не ведет — по причине отсутствия объектов приложения для таковой. Рай для того, кто понимает…

Согласно инструкции, из Лубебо ему следовало сначала позвонить Олесе, а уж потом — людям Лаврика. Согласно инструкциям, в Инкомати нужно было поступить как раз наоборот.

Он ничуть не удивился, услышав не голос «Фредди» или чей-то вообще незнакомый, а голос Лаврика — чуть насмешливый и определенно радостный. Лаврик практически всегда объявлялся к финалу завершать операции, которыми руководил. Как бывало не раз, Мазур почувствовал некоторое облегчение, прекрасно знакомое людям его профессии и в его положении: теперь с него снималась часть ответственности, было кому принимать главные решения и отдавать главные распоряжения.

— Вышел к цивилизации, бродяга?

— Вышел, — сказал Мазур. — Проблем нет, хлопот нет. Завтра прикачу.

— Вундеркинд, — сказал Лаврик едва ли не растроганно. — Ну что же, нет ничего нового, что тебе следовало бы знать. Чтобы тебе на такси не тратиться, я за тобой пришлю машину. Слушай внимательно…

— Выслушал, — сказал Мазур, когда Лаврик закончил.

— Теперь так… Будешь звонить Русалке, скажи ей строго то, что я тебе сейчас скажу. Усек?

— Не первый год замужем, — сказал Мазур. — Валяй.

Когда Лаврик отключился, Мазур спокойно выкурил сигарету и набрал номер Олеси. Она откликнулась после двух гудков. Голос, как и в прошлый раз, был спокойным — но напряженность таилась где-то в глубине.

— Вот и я, милая, — сказал Мазур. — Можно сказать, в двух шагах, посреди некоторой цивилизации. Все нормально, все спокойно, я в полной безопасности… вот только приключилась маленькая неприятность. Одна из тех, которые заранее предвидеть никто не может, даже я.

— Что случилось? — вот теперь настороженность и тревога прорвались наружу.

— Да пустяки, — сказал Мазур. — Дела это не касается и нисколечко ему не вредит. Неприятность, можно смело сказать, чисто личного характера. Пустяк. Так что не беспокойся, я тебя умоляю, не из-за чего, честное слово. Все идет, как по накатанной.

И явственно расслышал, как она облегченно вздохнула — в сторону, конечно, не в трубку. Быстро сказала:

— Когда ты приедешь?

— Послеобеденным поездом, — сказал Мазур. — Я бы тебе сказал точное время, но ты же сама знаешь здешние поезда, даже самые комфортабельные, не делают культа из расписания… Словом, после обеда.

— Отлично. Тут же позвони с вокзала. Я пришлю машину.

— Конечно, — сказал Мазур. — Черт…

— Что такое?

— Батарея дохнет. Негде было подзарядить, а здесь не успел еще.

— Ну ладно. Звони с вокзала.

«Нежная и удивительная!» — припомнил Мазур фразу из классиков, откровенно ухмыльнувшись. Позвоню, конечно, мы люди завсегда исполнительные. Не с вокзала, правда, но непременно после обеда…

Теперь пора было подумать и о респектабельном внешнем облике — здесь он в своем наряде как раз привлекал гораздо больше внимания, чем в глухомани. Особо мудрствовать не следовало: он собирался поступить в стиле героя одного из своих любимых романов — геолога, придумавшего простой и гениальный способ наводить на себя респектабельность, после окончания полевого сезона выйдя из тайги в затрепанной, прожженной у костров спецодежде и стоптанных сапогах. Ловится такси. Водителю дается инструкция ехать «в большой универмаг не в центре». И примерно через полчаса оттуда выходит вальяжный субъект, даже при шляпе и галстуке, а ненужная больше одежда отправляется в ближайшую урну.

Так он и поступил. Благо и в Инкомати схожие привычки были в ходу: вышедшие из джунглей с полным карманом старатели как можно быстрее придавали себе насквозь респектабельный вид, чтобы побыстрее окунуться в море разливанное дорогих удовольствий.

И безбожно жировали при этом, украшая себя золотыми мужскими побрякушками и влезая чуть ли не в смокинги.

Мазур такими глупостями заниматься не собирался. И потому минут через сорок вышел на улицу в модном и добротном, но отнюдь не роскошном светлом костюме, при чуточку консервативном галстуке — чиновник средней руки, не особенно зажиточный бизнесмен, турист из среднего класса. Каждый грошик не считает, но и особенно скряжничать не будет. Золотая середина. Вдобавок там же прикупил себе очки, опять-таки в несколько старомодной оправе, с простыми стеклами, а в парикмахерской выбрал прическу, которую никогда прежде не носил. Щетину возрастом в несколько дней оставил — это тоже работало на изменение внешности, к тому же было нынче в моде. Нельзя сказать, чтобы он теперь совершенно не походил на себя прежнего, но заинтересованные лица, у которых имелись его фотографии, опознали бы его далеко не сразу, и уж никак не с беглого взгляда.

Купил еще большую яркую сумку, вполне подходившую для туриста, уложил в нее свою старую, от которой за милю шибало казенщиной. Остановил такси и поехал в небольшой, но приличный отель в двух шагах от железнодорожного вокзала.

Пока что жаловаться на жизнь не было ни малейших причин.

Эпизод второй. Ангелы ада

Очень многие согласятся: самое тягостное во вполне мирном и безопасном путешествии — его финал. Когда оставшееся до прибытий время исчисляется чуть ли не минутами, а расстояние — чуть ли не метрами. Самолет идет на снижение неимоверно долго, поезд едва ли не плетется по городу, в который ты направляешься. Так что все в тебе прямо-таки зудит от нетерпения.

Мазур, к некоторому его сожалению, был как раз из тех, кто этот зуд всегда испытывал. Последний отрезок маршрута оказался, пожалуй, самым безопасным: ночевка в привокзальном отеле обошлась без эксцессов, как и поездка в поезде. Спальных вагонов тут, как и во многих европейских странах, не знали, но кресла в четырехместном купе были достаточно просторными и мягкими, чтобы поспать сидя.

Мазур, разумеется, ни спать, ни дремать и не подумал — притворяясь спящим, был готов к любым неожиданностям. Каковых так и не последовало. Соседи за все время пути так и не покусились ни на его драгоценный груз, ни на него самого. Сидевший рядом с ним, у окна, чёрный толстяк, едва поезд тронулся, с полчаса усердно штудировал какие-то деловые бумаги, а покончив с этим серьезным; занятием, извлек солидную пузатую фляжку ёмкостью не менее пол-литра и без закуски начал помаленьку истреблять ее содержимое — судя по запаху неплохой виски. Проделывал он это в одно лицо: Мазур почти сразу притворился дремлющим, а соседям напротив — молодой белой парочке, и смысла не было предлагать: они, едва поезд тронулся, забыли об окружающем мире и занялись исключительно друг другом. То ли молодожены, выбравшиеся на медовый месяц в Африку, то ли просто любовники, получившие наконец должное уединение и полнейшую анонимность. Скорее второе — очень уж пылко миловались. А когда в вагоне по ночному времени погасили свет и осталась только крохотная лампочка над стеклянной дверью, и толстяк уснул, одолев фляжку до дна, занялись вовсе уж раскованными забавами с соответствующим звукорядом.

Утром они выглядели совершенно свежими, будто безмятежно дрыхли всю ночь — а толстяк смотрелся ничуть не похмельным, как будто и не он без закуски истребил пол-литра виски. Наш человек, мельком подумал Мазур, доставая сумку из-под кресла. Поезд вот-вот должен был остановиться, уже виднелось слева белое здание вокзала, но Мазур и не думал расслабляться, наоборот, оставался собранным и готовым ко всему, как ждущий своего часа взрыватель мины. Среди множества поганых фокусов, за тысячелетия изобретенных теми, чья жизнь протекает на теневой стороне улицы, есть и такой: дичь на протяжении всего пути не трогают, ведут как можно более искусно — а вот по достижении цели, когда как-то автоматическим подразумевается, что все опасности позади, и человек расслабляется, его аккуратненько и берут…

Нет, ничего подобного. Никто и не подумал ничего предпринимать, пока Мазур в соответствии с инструкциями Лаврика, обойдя вокзал слева, вышел на автостоянку и, высмотрев издали бежевый «Рено» с указанным номером, подошел к нему со стороны водителя. Стекло было опущено, водитель — белый, лет сорока, выжидательно уставился на Мазура. Было в его взгляде и нечто постороннее, но Мазур так и не понял, что. Он спросил:

— Это не вы, случайно, берете пассажиров до Тимбукту?

Водитель ответил:

— Только в том случае, если они платят мексиканскими песо.

Пароль как пароль, отзыв как отзыв — бывают и гораздо глупее… Мазур сел рядом с водителем, поставив сумку меж колен, и машина тут же двинулась к воротам стоянки. Заткнутая сзади за пояс «Беретта» неприятно давила на спину, как и всю дорогу в поезде, но тут уж ничего не поделаешь: в кармане была бы слишком заметна, а подмышечной кобуры у Мазура не имелось (он лишь гораздо позже, уже когда покупал одежду, с сожалением подумал, что лопухнулся, следовало прихватить кобуру Патриса).

— Кирилл Степаныч, надо бы вас поздравить, но я знаю, что вы этого чертовски не любите, — сказал водитель так, словно они были знакомы сто лет.

Мазур присмотрелся к нему. Лет сорока с небольшим, лицо в меру неприметное — не вызывает в памяти ровным счетом никаких ассоциаций. Однако смотрит так, словно они где-то виделись.

— Так-так, — сказал Мазур. — Полное впечатление, что мы виделись, но наверняка давно и мимолетно. Уж простите, но я в таких случаях не запоминаю лиц. Держать в голове все — голова лопнет…

— Та же история, — сказал водитель. — Тут все дело в том, что мы тогда были в разных весовых категориях. Салаги вроде меня людей вроде вас в таких обстоятельствах запоминают моментально и навсегда…

— И где же судьба свела? — спросил Мазур не без интереса.

— Восемьдесят пятый год, Южная Америка. Вы тогда только что приплыли на «Зарю», сидели у Константина Кимовича, а я…

— Стоп-стоп, — сказал Мазур. — Молодой стажер, впервые вывезенный на пленэр. Всерьез схватившийся за пистолет, когда Кимович предположил вслух, что я за время командировки продался иностранным разведкам…

— Вот именно, — сказал водитель. — Это ж у меня была первая командировка, я еще не знал, что это — обычная шутка Константина Кимовича, прямо-таки ритуал… Потом, конечно, свыкся, он и меня пару раз так встречал… Багров Игорь Иванович.

— И кто же вы теперь? — спросил Мазур.

— Кап-один. Ну, и тут всякое, — он черкнул большим пальцем по обеим сторонам груди — без всякого бахвальства, со спокойным видом человека, привыкшего, что на груди у него привинчено и приколото немало разномастных блях.

Неплохо, подумал Мазур. Посвященным давно известно: люди из команды Лаврика всегда чуточку быстрее получают очередные звезды и бляхи. Правда, до них еще нужно дожить — а это не всем удавалось. Были еще и такие, что не потянули. И ничего страшного с ними не случилось, просто вся их дальнейшая служба протекала в совершенно других, скучнейших условиях, уже никогда не имевших ничего общего с дальними странами и стволами наголо: берет, в лучшем случае — контрразведка флота, в худшем — вовсе уж бумажная работа в заштатных канцеляриях, где все носят погоны, но по сути ничем он отличаются от штатских клерков…

Они надолго замолчали — потому что говорить, собственно, было не о чем. Мазур лениво смотрел на проплывавшую за окном цивилизацию: вполне современные здания, поток машин, в большинстве довольно новых, калейдоскопическая пестрота вывесок и реклам, светофоры, регулировщики на перекрестках в белоснежных мундирах, шлемах и крагах. Не требовалось большого ума, чтобы сообразить: они едут по центру и богатым кварталам. Конечно, в Маджили есть свои трущобные кварталы, где в два счета прирежут не то что за дорогие часы, но и за новые ботинки — таких везде хватает, особенно если город не просто большой, но и портовый. Но пока что вокруг все говорило о достатке и благополучии. Значит, Лаврик где-то здесь — в трущобы обычно забиваются в особых обстоятельствах, каковых определение сейчас нет…

За окнами потянулся совершенно иной пейзаж — ряды аккуратных чистеньких домиков, стоявших, по советским меркам, сотках на десяти или чуть побольше. Аккуратные домики, никак не для здешнего пролетариата, но небольшие, чаще всего в один этаж, редко в два, иногда с мансардами. Кое-где на участках символизируют близость к природе несколько пальм. Кое-где домики еще без крыш, в лесах, на которых лениво перемещаются рабочие, стоят бетономешалки, еще какие-то строительные прибамбасы.

На здешнюю Рублевку это никак не походило — видывал их Мазур, ни в чем не уступавших отечественной, а то и превосходивших: личные ипподромы, вольеры со львами и леопардами, а то и домашние слоны, пляски двух десятков обнаженных гурий у полного шампанским бассейна…

— Это такой городок для среднего класса, — сказал Багров, очевидно, уловивший ход его мыслей — от птенцов Лаврика этого следовало ожидать. Хорош тем, что слежку здесь наладить труднее, чем в других районах города. Деревенские нравы — любая незнакомая крошка вызовет долгие пересуды. Ну, вы, наверное, лучше меня знаете…

— Да, учила жизнь… — сказал Мазур. — Я так понимаю, Кимович здесь и обосновался?

— Ну да… Вон там, видите мотоциклы?

Мазур присмотрелся к домику с мансардой по левой стороне улицы. Действительно, во дворике стояли пять мотоциклов — и не просто вульгарных мотоциклов, одинаковых, как горошины из одного стручка. Классические громадины, байки из тех времен, когда вьетнамской войне не видно было конца, убийство Джона Кеннеди было свежей печальной новостью, хиппи пребывали на вершине расцвета, а Мазур еще юным пионером был. Передние вилки длиной в добрый метр, разлапистые рули, иные сиденья сделаны, как самые настоящие мягкие кресла, один бензобак разрисован флагом, другие — голыми красотками (иные из них — девушки месяца «Плейбоя», теперь уже бабушки), языками пламени и прочими красивостями, двухколесные зверюги щедро украшены всевозможными финтифлюшками. Прикатили прямиком из тех былинных времен, когда «рокерами» именовались не любители рока, а как раз байкеры.

Неплохая маскировка, оценил Мазур. До сих пор оравы таких вот ездунов носятся по всем континентам, за исключением Антарктиды — причем сплошь и рядом на них сидит не молодежь, а пожилые, иногда и старые дядьки, так и не повзрослевшие с помянутых времен. Все к ним привыкли настолько, что часто и не замечают вовсе, как не видели в упор почтальона в классическом рассказе Честертона. Словно бы люди-невидимки.

Мазур вылез, взял сумку. Спросил:

— Вы со мной?

— Нет, у меня свои задачи, — сказал Игорь Иванович и отъехал, едва Мазур захлопнул дверцу и вошел во двор.

На пару секунд задержался у единственного мотоцикла, чей бензобак был украшен мастерски намалеванным флагом. Флаг был австралийский — ну, сей метод нам знаком, самому приходилось австралийцем бывать, тут главное — на «земляка» не нарваться. Хотя и для таких ситуаций есть отмазка: «местом рождения» выбирается какой-нибудь Богом и Сиднеем забытый городишко в глуши, а собеседнику вкручивается, что ты покинул родной континент в возрасте едва ли не детском…

В дом он вошел без стука — какие церемонии между своими? Единственная большая комната была завалена и заставлена непременными принадлежностями «ангелов ада»: дорожные сумки, гитары и банджо, упаковки с банками пива. Банками был уставлен и стол, за которым вольготно разместились четверо, одетые по моде примерно сорокалетней давности: байкер в одежде крайне консервативен и модных новинок не признает. Все патлатые, как некогда битлы, у двух нечесаные бороды, нет ни одного моложе сорока — и никого из них Мазур не знал. Лишь понял сразу, что это и есть «гвардия Лаврика», выходившая на сцену крайне редко, при особых обстоятельствах — да и тогда старавшаяся тихой мышкой прошелестеть по краешку, так что мало кто из обычных «морских дьяволов» их и видел. Мазур сейчас — во второй раз в жизни.

Завидев Мазура, четверо с шумом отодвинули стулья, вскочили, выстроились в безукоризненную шеренгу, щелкнули каблуками высоких шнурованных ботинок, и левофланговый отчеканил:

— С триумфальным возвращением, ваше степенство, господин адмирал!

Здоровый флотский юмор, ага. Плюс здоровый легкий выпендреж Лавриковой лейб-кампании. Мазур и бровью не повел — сие неистребимо. Сказал в тон:

— Ладно, считайте, что я запунцовел от смущения, ибо скромен — пробы ставить некуда…

И вопросительно уставился в потолок. Левофланговый кивнул, для пущей наглядности показал большим пальцем — и Мазур пошел в мансарду по новенькой, ни разу не скрипнувшей лестнице. В доме еще припахивало краской и известкой.

Лаврик сидел за столом, на котором, как Мазур с приятностью отметил, красовалось с полдюжины бутылок (с не самым дешевым содержимым). Он был великолепен: широченные джинсы на манер запорожских шаровар со множеством дырок (причем дырки, окаймленные блестящими шайбочками, образуют контуры созвездий), черная безрукавка, на которой красовалась голая брюнетка в окружении золотисто-алых языков пламени. Пониже — крупная надпись «ВЕДЬМА — МОЙ ВТОРОЙ ПИЛОТ». Волосы с ниточками седины до плеч — парик, конечно, за то время, что они не виделись, Лаврик никак не успел бы так обрасти. Широкий ремень, весь изукрашенный множеством серебряных танцующих чертиков, с пряжкой в виде крылатого черепа.

— Хипуешь; клюшка? — ухмыльнулся Мазур, припомнив фразу из старого анекдота.

— А то, — сказал Лаврик. — Жизнь заставила. Мы тут по пути прокрутили одно дело, второстепенное по сравнению с твоим, но все из того же ящика. Именно такая маскировочка помогла…

Он выглядел непроницаемым и спокойным — но Мазур представлял, каково сейчас старому корешу, в каком бешеном он напряжении: Мазур вернулся целым и невредимым, доложил, что задание выполнено, но камушки еще не появились на свет — Лаврик сказал с легкой усмешкой:

— И тебя, конечно же, по пути вербанула гидра империализма…

Ритуал Мазуру был давно известен, и он ответил, как надлежало:

— А ты как думал? Я морально неустойчив, слаб характером и златолюбив. Признаюсь как на духу: меня, кроме прочих, еще и маврикийцы вербанули.

— Боже мой, какая пошлость — вербоваться к маврикийцам…

— Так ведь деньги дали, — пожал плечами Мазур.

Ритуал ритуалом, но лет десять назад Лаврик всерьез поверил, что Мазура вербанули иностранные супостаты — так уж обстоятельства сложились погано. Не дай бог пережить такое второй раз в жизни…

Потом легкомысленная атмосфера как-то сама собой пропала, словно повернули выключатель. Лаврик тихо, не меняясь в лице, спросил:

— Ну?

Опустившись на корточки, Мазур расстегнул одну сумку, потом вторую, хмыкнул:

— Извольте, гражданин хороший, удивляться…

Обеими руками извлек контейнер с грозными символами и надписями, аккуратно поставил его на край стола.

Он в жизни не видел Лаврика удивленным — да и никто не видел? Но сейчас на лице Самарина появилась все же тень удивления:

— Ты где эту хреновину взял?

— Да так, — сказал Мазур. — Один старый знакомый подарил. И ведь пригодилась, зараза… Все туточки.

Лаврик встал, извлек толстенький швейцарский армейский нож, открыл ножницы и принялся методично, справа налево обрезать печати. Приподнял крышку, извлек один мешочек, полюбовался, подкинул на ладони:

— Все правильно, хорошо я рассчитал, упаковка не менялась…

— Ты о чем?

— Потом расскажу, — рассеянно сказал Лаврик, положил мешочек на место, опустил крышку, присмотрелся к контейнеру: — Действительно, впечатляет… Ну, садись. Что пить будешь?

— Наливай-ка джину, — сказал Мазур, устраиваясь у стола. — Что-то я давно не принимал эффектного и испытанного лекарства колонизаторов, а шатался по самым поганым местам…

— Организм требует дезинфекции, — кивнул Лаврик, взяв бутылку (ну конечно, это было не то пойло, какое им в Африке случалось потреблять, чтобы не выпадать из гораздо менее респектабельной роли). Щедро налил Мазуру, терпеливо выждал, пока тот покончит с необходимой в данной ситуации дозой. Сказал буднично:

— Ну, рассказывай.

Мазур, время от времени прихлебывая скупой глоток, принялся рассказывать — как давно привык, оставляя все главное, отсекая второстепенное, время от времени высказывая свои соображения и догадки — как сто раз прежде Лаврик слушал внимательно и бесстрастно, порой прерывая вопросами…

— И вот я здесь, — сказал Мазур. — Я и камушки…

И снова словно некий выключатель повернули — как в прошлые, когда позволяли обстоятельства. Наступал недолгий, но законный момент отходняка, на который они имели право. Наполнив опустевшие стаканы, Лаврик взял гитару, украшенную эмблемами давным-давно забытых молодым поколением рок-групп, прошелся по струнам:

— Еще не слышно грохота, живет спокойно Брест. Еще дрожит от хохота кинотеатр «Прогресс». И небо не расколото, и в мире тишина… Лишь завтра скажет Молотов: война….

Именно так при возможности отходил — у каждого это бывает по-своему. Лаврик пел, полузакрыв глаза, со спокойным, отрешенным лицом, — но Мазур-то прекрасно представлял, как помаленьку тает, исчезает, уходит то страшное напряжение, в котором Лаврик пребывал до той самой минуты, пока не увидел груду мешочков с алмазами. Мазур не раз выступал отнюдь не в роли простого исполнителя, давно и прекрасно знал, что на командире всегда лежит двойная ответственность — за операцию, за других, за то, что не предусмотрел того, что не мог предусмотреть никто на свете, да мало ли за что…

— И в наших играх немцами не названы враги, еще в печах Освенцима лишь хлеб да пироги… От Кушки и до Диксона такая тишина! И песня не написана «Священная война»…

В последний раз ударив по струнам, Лаврик совершенно неожиданно швырнул гитару Мазуру — сюрприз для обычного человека, которому могло и прилететь по лбу инструментом. Мазур, понятно, аккуратно поймал гитару в воздухе за чернолаковые выгнутые бока, пристроил на коленях. Сам он таких отходняков не любил и не собирался устраивать долгий джем-сейшн, но и Лаврика обижать не хотел. А потому ограничился минимумом:

— И только небо, только звезды под ногами. И все проблемы чуть жестоко решены. И ей одной, лишь ей одной, Прекрасной Даме, Все наши мудрые грехи посвящены…

И поставил гитару к столу, сказав:

— Что-то нет настроения…

— Ну, каждый сходит с ума по-своему… — кивнул Лаврик без малейшего неудовольствия, прищурился: — А француженку трахнул в корзине? Да ладно, и так знаю. Ну кто бы на твоем месте не поимел очаровательную мадемуазель в корзине плывущего в небесах воздушного шара? Импотент разве что, или кто похуже… Ну, пожми скромненько плечиком, как ты это умеешь…

Мазур пожал плечами:

— Обстоятельства…

— Бедный Йорик… — задумчиво протянул Лаврик. — Бедный Генка Лымарь… Он ведь наверняка рассчитывал долго еще, если не до конца жизни проходить в чемпионах… — и широко ухмыльнулся: — Сто раз тебе говорил, и в сто первый скажу: чему я всегда завидовал — так это отношениям с женщинами. Как-то так всегда у тебя получалось, что очередная уложенная красотка — либо «в интересах дела», либо «так сложились обстоятельства». Настоящая африканская королева, настоящая европейская принцесса…

— Ну, не завидуй, — ухмыльнулся и Мазур. — У тебя вон была красотка с «Ленфильма», причем не гримерша какая, а натуральная кинозвезда. Кстати, мы так и не докопались, кто такая…

— И не докопаетесь, — хмыкнул Лаврик. — Дело прошлое, быльем поросло. — Ну, а что до экзотических красоток — то была и Жюльетт…

— Да, Жюльетт…

На миг на лицо Лаврика словно набежала тень, и Мазур понял, что он сейчас видит: упавший в саванне догорающий самолет. Столько раз твердили и писали, что матерые убийцы к старости становятся особо сентиментальными… Уж не есть ли это сермяжная правда?

Лаврик выпрямился в кресле. Тот, кто его не знал, ни за что не заметил бы происшедшей с ним перемены, но Мазур-то знал его сто лет. А потому и сам подтянулся, убрал улыбку с лица. Джину, правда, глотнул — ситуация не возбраняла.

— Пошли дела, — сказал Лаврик. — Как завершить операцию, уже решено, и это мы обсуждать не будем. Хотя могу то ли обрадовать, то ли огорчить: и тебе в финале участвовать придется. Сейчас у нас на повестке дня другой вопрос, простой, но самый что ни на есть животрепещущий… Может, догадаешься? Ты о нем не мог не думать, ты ж профессионал…

— Да думал, конечно, — сказал Мазур. — Будут ли они меня кончать, когда получат камни?

— И к какому выводу пришел?

— Склоняюсь к тому, что будут, — сказал Мазур. — Во-первых, что-то я не вижу на горизонте крупных задач, для которых им может понадобиться черт вроде меня. Им нужно было спасти президента — я его спас. Им нужны были два кило алмазов — я их добыл. Как ни ломал голову, какие еще предвидятся крупняки, не придумал. Сдается мне, со всем прочим они могут справиться своими обычными средствами, прежними, испытанными. Разве что… Мванги, думаю, их не особенно устраивает, но поручать мне его устранение, даже если они это решат сделать, не поручат. Знают пределы и рамки моей готовности нарушать законы. Во-вторых — ситуация… Та цель, для которой алмазы понадобились. Черт их знает… Может быть, если бы они хотели вульгарно спереть камешки для себя, они бы и отслюнили мне благородно обещанный процентик, до карата — по их деньгам это пустяки. Но алмазы им нужны для другого дела — и вот тут сама жизнь прямо-таки требует свести круг знающих до минимума. Подозреваю, мной не ограничится — они и своих должны будут немного проредить… очень уж ставки высоки.

Лаврик ухмыльнулся:

— Как выражается нынешняя молодежь — я с тебя тащуся. Молоток. Сам расписал все так, что мне и добавить нечего. Все с языка снял. У меня в точности те же выводы. Значит, что? Значит, наша первоочередная задача — отдать им камни, но сделать так, чтобы ты остался живехонек.

— Вот об этом я еще не думал, — признался Мазур.

— И не надо, — уверенно сказал Лаврик. — Какой смысл? Когда на свете есть дядя Лаврик, чья карма — Господи, прости за выражение — в том и состоит, чтобы над такими вопросами думать. Все готово, я тебе потому и велел звонить ей после обеда, чтобы было время нанести последние штрихи… Иди-ка сюда.

Он подошел к высокому окну и потянул шнурок, подняв жалюзи.

Мазур встал рядом.

— Посмотри на дом, — сказал Лаврик. — Не на тот, что напротив, а на тот, что справа.

Мазур посмотрел — и не увидел ничего особенного. Аккуратненький, но скромный одноэтажный домик, даже чуточку меньше того, в котором они сейчас пребывали. Участок соток в десять. Четыре пальмы, у задней изгороди — сплошная высокая стена каких-то здешних кустов, зеленых, разлапистых, колючих. За ними виднеется соседний домик.

— Ну как? — спросил Лаврик с некоторым самодовольством, так, словно он этот домик построил собственными руками.

Мазур пожал плечами:

— Так себе избушечка.

— А дворец, согласно плану, совершенно и не нужен, — хмыкнул Лаврик. — Обойдемся и таким. Посмотри-ка на него хозяйским взглядом. Потому что именно тебе там примерно через полчаса придется поселиться. Могу заранее утешить — ненадолго… А теперь выпьем еще лекарства и все обговорим — у нас не так уж много времени…

Эпизод третий. Водяной и русалка

Как и следовало ожидать, крохотный, с горошину, микрофончик в правом ухе Мазура сработал сразу после того, как Мазур услышал шум мотора остановившейся у «его» домовладения машины.

— Слежки за домом по-прежнему нет, — быстро сказал Лаврик. — В машине, кроме нее и шофера, еще бодигард. К двери она пошла одна…

Мазур показал пальцем на свое правое ухо, потом на дверь. Доктор понятливо кивнул. Есть в техническом прогрессе и светлые стороны, подумал Мазур. Во времена его бравой молодости такие микрофончики были заметны в ухе издали, да вдобавок непременно тянулся проводок к спрятанной во внутреннем кармане рации. Конечно, это могло сойти за слуховой аппарат, но в определенных ситуациях вызывало подозрения. Зато теперь эти крохотули используют не только спецслужбы, полиция и частные сыщики, но даже актеры вместо прежнего архаичного суфлера и телеведущие, получающие инструкции в ходе прямого эфира…

Олеся, как ей Мазур и говорил, вошла без стука, остановилась на пороге — очаровательная стерва в коротком белом платьице, оставлявшем обнаженными стройные загорелые ножки, плечи и руки. Выглядела гораздо моложе своих тридцати восьми, как обычно. Огляделась чуточку удивленно: явно ожидала увидеть нечто более меблированное, а меблировка была самая что ни на есть спартанская: большущий матрас для двуспальной постели, лежащий на застеленном длинными новехонькими половиками с местным узором полу, на коем и возлежал Мазур в одних трусах, на белоснежной простыни, до пояса прикрытый второй. Рядом стоял длинный низкий столик, на котором наличествовала початая бутылка джина, содовая и коробка дорогих французских конфет — Мазур был из тех неприхотливых выпивох, которые считают, что любой алкоголь можно закусывать чем угодно. Имелся там и более культурный предмет — черный чемоданчик (на крышке, для тупых — красный крест в белом круге), и врач как раз выкладывал из него на столик ворох разномастных таблеток в упаковках и блистерах. Был еще здоровенный вентилятор в углу, с тихим жужжаньем размеренно поворачиваясь вправо-влево, наполнял комнату приятным прохладным ветерком. И все. Купленную в Инкомати сумку, стоявшую у изголовья, предметом меблировки никак нельзя было считать. К ней — ну, разумеется! — взгляд Олеси и метнулся в первую очередь.

— Проходи, Джулия, — сказал Мазур. — У меня тут случилась небольшая неприятность…

— Я вижу, что небольшая, — сделала она гримаску. — Коли уж у тебя бутылка на столе…

Доктор, захлопнув чемоданчик, наставительно поднял палец:

— Спиртное в данном случае пациенту разрешено, сеньорита, — разумеется, в разумных дозах. Сирил, со служанкой все улажено. Но еще раз напоминаю: как минимум неделя полного покоя и максимальной неподвижности!

— Я помню, Серж, — сказал Мазур. — Будет исполнено в точности.

— Да уж постарайся… Я заеду через пару дней, посмотрю, как обстоят дела. Мое почтение, сеньорита!

Он поклонился Олесе и удалился: вальяжный, умеренный в движениях эскулап. По имени отчеству Игорь Иванович, а по фамилии — Багров. Как Мазур и ожидал, Олеся не стала заморачиваться подробностям постигшей его «неприятности» (как, впрочем, и он на ее месте — расспросы о здоровье могут подождать, сразу видно, что ничего серьезного, коли болящий в открытую, при враче, потребляет джин — это она правильно подметила). Она только спросила:

— Где?

— А вон там, в сумке, — сказал Мазур. — Там еще лежит такая стреляющая штука, ты ее не бойся, она на предохранителе, и гранаты не бойся, она ручная. Вынимай белый пакет с логотипом универмага «Джоми», он там один такой, не ошибешься…

Подойдя к сумке едва ли не бегом, Олеся присела на корточки, вжикнула «молнией», обеими руками вытащила помянутый пакет. Положила его на пол, запустила туда руку, извлекла прозрачный опечатанный мешочек, угловатый, с совершенно неказистым на вид содержимым — кристаллический углерод в первозданном необработанном виде.

Очень интересное у нее было лицо — ни капелюшечки алчности, одна умиротворенная радость, которую можно было выразить огромными буквами «Удалось!». Ну конечно, откуда взяться алчности? Камушки ей нужны не для себя, а для дела, она сейчас, собственно говоря, трудится за идею — пусть поганую и категорически неприемлемую для Мазура и тех, кто его сюда послал.

— Пересчитаешь? — спросил Мазур, когда она осторожно положила мешочек обратно в пакет. — А то я мог парочку по дороге заныкать…

— Да ну, ерунда! — отмахнулась Олеся. — Было бы чересчур мелко для такой фигуры, как ты, — и очаровательно улыбнулась. — К тому же ты должен был прекрасно понимать, что мешочки я очень быстро пересчитаю в машине — не из недоверия к тебе, педантичности ради…

— Ну, тогда проверь, — предложил Мазур. — Вдруг там стекло?

— Плоская шуточка, — сказала Олеся. — Ты прекрасно знаешь, что я в этих делах не эксперт. И потом… — она улыбнулась очаровательно-блудливой улыбкой Лисы Алисы. — Кирилл, ты, конечно, супермен из суперменов, трех терминаторов насмерть ушибешь старым валенком, но даже ты не смог бы во время своих коротких странствий подменить мешочки безукоризненной имитацией. Где бы ты это сделал? А сообщников, которые в темпе сделали бы имитацию в столице и пересеклись с тобой где-то по дороге, у тебя по определению быть не могло. Уж извини, милый, но после того, как я рассказала, что тебе предстоит, ты двадцать четыре часа в сутки был под надзором лучшей современной техники… и опытных агентов. Ты ни с кем не встречался, твои телефонные разговоры нисколько не походили на зашифрованные сообщения…

— Очень мило, — сказал Мазур. — Мне обидеться, что ли? Такое недоверие…

— Разумная предосторожность, милый, — поправила Олеся. — Или ты на моем месте вел бы себя иначе? Когда на кону — два килограмма алмазов?

— Да нет, — сказал Мазур. — Точно так же бы себя вел…

— Вот видишь. Так что не к чему обижаться. Эксперта я с собой, конечно, привезла, он чуть попозже проверит камешки — но опять-таки из чистой педантичности. Ну не было у тебя физической возможности подсунуть стекляшки. А на прииске напихать стекляшек безусловно не могли. Так что ты остаешься персоной, достойной всяческого доверия. И обещанный процент получишь. Я думаю, тебя он устроит исключительно в виде денег? Тебе совершенно ни к чему мешочек с необработанными алмазами?..

— Да на кой он мне, — сказал Мазур. — Предпочитаю вульгарные денежные знаки. А ничего, если я малость обнаглею и половину попрошу золотом? Мне без разницы, какой национальности будут монеты, лишь бы это было золото. Бумажки медленно, но верно падают в цене, а золото столь же медленно, но верно в цене растет. Пенсионный фонд, знаешь ли.

— Да без проблем, — сказала Олеся. — Такие вещи делаются совершенно легально…

— Как у тебя со временем?

— Да масса свободного. А что?

— Ну, тогда присаживайся, — Мазур похлопал ладонью по дивану рядом с собой. И выпьем по стаканчику за успех предприятия. Правда, у меня только джин… Ты джин пьешь?

— Господи… — вздохнула Олеся, усаживаясь рядом с ним. — За успех такого предприятия я бы хлебнула и самого жуткого местного самогона и ни за что не сблевала бы… Ага, ты молодец, два стакана приготовил…

— На кухне в холодильнике есть лед…

— А пошел он к черту! — весело воскликнула Олеся. — Содовая есть…

Она наполнила оба стакана до половины — а вот содовой в оба плеснула самую чуточку, символически. Чокнулась с Мазуром, отхлебнула приличную дозу, не поперхнувшись и не закашлявшись, сжевала конфетку и решила наконец-то проявить заботливость:

— Что с тобой приключилось?

— Идиотская случайность, от которой ни один супермен не гарантирован, — сказал Мазур. — Простыню с меня сбрось осторожненько.

Она стянула простыню, скомкав, положила рядом. Присмотрелась.

На правой ноге Мазура красовалась свежая гипсовая повязка, охватывавшая щиколотку, пятку и половину стопы.

— Что это?

— Синдром Деламара, — ухмыльнулся Мазур.

— Это еще что? Я не медик.

— А это и не имеет отношения к медицине, — сказал Мазур, ухмыляясь еще шире. — Это я так назвал явление, когда прочитал одну занятную статью. Жиль Деламар в свое время был знаменитейшим французским каскадером. Если помнишь второго «Фантомаса», он там в воздухе Жана Марэ дублировал. Он и еще пара-тройка парней сто раз выделывали головоломнейшие трюки, на любом из которых могли свернуть себе шею. А погибли все до обидного глупо: один при простейшем трюке, когда машину, резко затормозив, разворачивают на сто восемьдесят градусов. Второй угробился, когда сажал самолетик в пустыне, перевернулся на ровном месте. Третий и вовсе отдал концы, упав с ослика в туристической поездке в горах… Вот и со мной приключилось нечто похожее. В Маджили не сошел, а по старой памяти молодецки спрыгнул с нижней ступеньки…

Олеся прищурилась:

— Ага, а на перроне наверняка стояла очаровашка в мини…

— …целых три, — сказал Мазур без тени раскаяния. — Белые, одна другой краше. А я только что выбрался из тайги, сиречь из джунглей. Совсем забыл, что здесь — Африка, не посмотрел под ноги. Там была выбоина… Будь я в армейских ботинках, либо отделался бы вывихом, либо схожим пустяком вроде растяжения. Но я ж хотел джентльменом выглядеть, я в Инкомати сменил шкуру полностью — костюмчик купил гламурный, туфельки пижонские… В обыщем, ступню повело скверно… Оказалось, в стопе есть много мелких косточек. Вот сразу три я и поломал. Не смертельно, срастутся где-то за месяц, но первую неделю нужно пролежать, как младенец в люльке, сведя движения к минимуму. Иначе срастется неправильно, всю оставшуюся жизнь будешь култыхать не с костылем, но с тросточкой… Как мне объяснил врач, это крупные кости можно, если срослись неправильно, сломать и сложить заново, а эта мелочь — глубоко внутри, операция возможна, но будет сложнейшей, долгой и дорогущей. Проще полежать недельку. Рассказать тебе под джин мои приключения?

— Извини, что-то не хочется, — сказала Олеся. — Никогда не увлекалась приключенческими романами. Главное я знаю. Мванги подстраховался. Никто не думает, что он заранее пронюхал о нашей операции… хотя мог, лис старый, — она наморщила лоб, о чем-то раздумывая. — Нет, знай он заранее, действовал бы иначе. Скорее всего, элементарно не доверял Кавулу… и правильно делал, доверять Кавулу мог только дебил. Вот он и послал циркуляр. К вам в самолет подсадили двух агентов. В самолете вы с ними сцепились… Кстати, что произошло?

— У них был навигатор, — сказал Мазур. — Когда мы в оговоренной точке легли на новый курс, они заметили сразу, и началось…

— Да, что-то такое мы и подозревали… Они довольно быстро установили, что вы с Анкой ушли на своих ногах, значит, целехоньки… ну, или с ушибами, которые вам не мешали передвигаться со всей возможной быстротой. Началась погоня и облава, но в какой-то момент они вас потеряли… А потом Анка где-то запропастилась, в миссию ты пришел уже один. Перестрелок меж вами и погоней не было. Так где Анка?

— Где именно она сейчас — это было и остается темой для дискуссий, — жестко усмехнулся Мазур. — Разные мнения есть на сей счет, лично мне хочется верить, что она там, где я ни за что не хотел бы оказаться, да и ты наверняка тоже…

— Понятно, — кивнула Олеся совершенно спокойно. — Несчастный случай или ты…

— Или я, — ответил Мазур так же спокойно. — Мы с тобой перед полетом как в воду глядели, когда согласились, что за девочкой нужно вдумчиво приглядывать. Снова история с горничной Штирлица: девочка впервые увидела столько продуктов… Вообще-то сначала она себя вела довольно благородно: предложила поделить камушки пополам и слинять вместе. Ну, а когда поняла, что я на это не пойду, решала сократить число пайщиков-концессионеров наполовину, до одной-единственной своей персоны. Не получилось…

— С-сучонка… — процедила Олеся сквозь зубы с неприкрытой злобой. — Лесбиюшка поганая… Знаешь, я порой современную молодежь форменным образом ненавижу. Так и мечтают, чтобы миллион свалился в карман сам собой, стоит сделать пару несложных телодвижений… — она допила свой стакан, взяла у Мазура его пустой и налила по новой, в той же пропорции. — Коли уж все удалось, можно расслабиться и поболтать… Знала я несколько лет назад одного провинциального мальчика, приехавшего в Москву искать счастья. Всех достоинств — здоровенный член, мозги воробьиные, но амбиций было… Хотел стать ба-а-альшим миллионером, а в качестве примера каждый раз приводил Билла Гейтса. Логика была железная: Гейтса, не дав доучиться, вышибли из института, его — тоже. Значит, и у его все получится. Этот щенок дешевый не учитывал, что его самого вышибли из задрипанного саратовского физтеха, а Гейтса — из Гарварда. И компьютер он, в отличие от Гейтса, знал на уровне юзера порнографических сайтов. Когда у него все провалилось, на коленках приполз ко мне — мол, раз я с ним кувыркалась, то теперь должна его спасти и чуть ли не в пайщики взять. Ну, я его пристроила мальчиком по вызову, там он себя и нашел… — на лице у нее появилась горечь, опять-таки непритворная. — Эти сопляки и не представляют, как в девяностые нужно было карабкаться, цепляться зубами и когтями, купаться в грязи, да вдобавок двадцать четыре часа в сутки думать, как сделать, чтобы тебя не кинули и не грохнули…

Могу себе представить, подумал Мазур без тени сочувствия. Уж если ты в нынешнем своем положении хозяйки тех самых заводов-газет-пароходов, долларовой миллионерши для пользы дела работала станком у президента Кавулу, в девяностые бултыхалась в грязи с головой без всякого акваланга. Лаврик рассказал кое-что — а полное досье обещал показать потом…

— Ну вот… — протянула Олеся. — В миссии ты стукнул каких-то типов. Как я понимаю, не представителей власти, а посланцев конкурентов?

— Ну да, — сказал Мазур.

— Тоже не стоит ставить свечку за упокой… После миссии погоня тебя потеряла. Какие-то наметки у них были, на одном из твоих наиболее вероятных маршрутов поставили засаду, но она не вышла на связь и бесследно пропала… Ты, конечно?

— Ага, — сказал Мазур. — Не люблю засад.

— Все дальнейшее меня не интересует, — сказала Олеся. — Ты здесь, камешки здесь, твои следы, точно известно, потеряли… К чему в таком случае грузиться лишними подробностями… Или ты из тех, кому непременно нужно расписать красивой женщине свои подвиги?

— Да ничего подобного, — сказал Мазур. — Как раз наоборот.

— Вот и хорошо, — в ее глазах явственно вспыхнул огонек легкой подозрительности. — Подожди, подожди… А как ты со всем управился, когда сломал эти долбаные косточки?

— Да легче легкого, — сказал Мазур. — Деньги — лучший лекарь. А денег у меня с собой было изрядно. И у Анки забрал приличную сумму и у тех двух шлагбаумов, что пытались остановить. В данной ситуации — это не мародерство, просто для успешного бегства необходимы хорошие деньги. Беглец с медным грошиком в кармане убежит недалеко… Ну, прибежал дежурный по вокзалу, с ним еще какие-то труженики стальных магистралей. Увидев денежки, занесли меня в свою комнату отдыха — бережнейшим образом, как хрустальную вазу, сели на телефон. Дальше тоже было просто: «Скорая», хорошая платная клиника, рентген, гипс…

— Это-то понятно, — сказала Олеся все еще недоверчиво. — А вот все остальное? Этот домик? И врач… Вы ведь называли друг друга по имени, как старые знакомые, причем он тебя твоим настоящим именем называл…

Чего у нее не отнять — так это остроты ума. Ну, без компьютера в голове ни за что не добилась бы своего нынешнего положения, ухитрившись при этом уцелеть и остаться не ограбленной кидалами…

Он засмеялся искренне, весело, заговорил, можно сказать, задушевно, даже с легонькой ноткой превосходства:

— Леся, ты умница… Но кое о чем подзабыла. В первую очередь о том, что я здесь не впервые. В прошлый раз, когда ты еще с комсомольским значком ходила, я здесь не просто поработал — проторчал чуть ли не три месяца и проблемы решал самые разные. В том числе и здесь, в Маджили. Подробностей, извини, не будет — на мне подписок, как на барбоске блох. Скажу обтекаемо: люди делали свою работу, а я — и такие, как я — их охраняли. Месяц из трех я торчал как раз здесь. Поневоле пришлось во многое вникать — как любому телохранителю. Сержа тогда вербанули наши. Я при этом присутствовал, а потом несколько раз ходил к нему на связь. Он тогда только-только закончил медицинский — и влип в историю со здешней черненькой нимфеточкой. Сама нимфеточка ничего против не имела, но ее папаша почему-то страшно разозлился, когда узнал. А папаша был такой, что Серж в два счета оказался бы на дне морском в бетонном смокинге и со значительной недостачей частей тела. Ну, нашим он был нужен, не буду уточнять, для чего. Мы его из этой истории вытащили, папаша, не успев ничего предпринять и никому рассказать, внезапно скончался от инфаркта. Жалели о нем только его компаньоны по контрабанде наркотой, оружием и белыми дурочками с загнивающего Западу — в Советском Союзе, сама должна помнить, об экспорте красоток в зарубежные бордели думать никто не думал… Вот я о нем и вспомнил, оказавшись в Маджили. Позвонил наудачу — оказалось, жив-здоров, процветает, хорошая практика… есть подозрения, что он до сих пор на наших работает, но это чисто мои домыслы. В общем, он живенько приехал в клинику. Я с ним мягонько поговорил. И пообещал приличные деньги, и намекнул, что кассеты, где записаны его забавы с той нимфеткой, лежат далеко отсюда в сейфе. Никто не забыт, и ничто не забыто… Блеф чистейшей воды, конечно, не было никаких кассет — но откуда б ему знать точно? Если бы он меня заложил — я ж уже числился в розыске — не получил бы ни гроша. А вот потерять мог все. Здешний срок давности по нимфеточным делам истечет еще лет через пять… Ну, он подсуетился. Снял в аренду этот домик, купил минимум необходимой мебели, нашел служанку, которая будет каждый день готовить жрать и ходить за джином. Вечерком привезет еще телевизор, видео с кучей дисков, пару-тройку детективов на аглицком, чтобы мне эту неделю было и вовсе комфортно… Понятно, окончательный расчет я отложил до того дня, когда отсюда с превеликим облегчением слиняю. А эту неделю твердо намерен проваляться в комфорте. Служанка, когда придет готовить ужин, притащит еще тюк мужских памперсов, так что все продумано и предусмотрено. Как видишь, ларчик просто открывался…

И с радостью отметил, что холодок недоверия и подозрительности в ее глазах растаял окончательно. Как бы ни была умна и хитра, стервочка, не ей соревноваться с Лавриком в искусстве рисовать убедительнейшие легенды, которые иной раз не только таких, как она, но и нехилых профессионалов забугорных контор сбивали с толку, и они хавали, принимали за чистую монету…

— Я бы, конечно, с удовольствием прямо сейчас улетел с тобой в столицу, как планировали, но хочешь ты или нет, а я отсюда неделю не сдвинусь. Насчет безопасности… Тоже продумал. Пока что я числюсь в розыске исключительно по линии Алмазного спецназа. Даже если объявят общий, на всю страну, вычислить меня будет трудновато. Сначала немало времени и трудов угробят на Инкомати, ну, а уж Маджили, где народу в десять раз больше… Даже если им повезет, и они выйдут на Сержа, он с честнейшим видом расскажет, что познакомился со мной две недели назад в столице. В клинику приехал осмотреть за хорошие деньги — это, в конце концов, его работа. А потом по моей просьбе отвез в один из портовых кварталов, где я и побрел в неизвестном направлении, опираясь на тросточку. Ну, а портовые кварталы тут почище марсельских или гонконгских. Любой полицай знает: там может бесследно раствориться не то что человек, а целый тяжелый танк — и никто ничего не видел, никто ничего не знает… Я твердо решил, и не отговаривай. Серж — тот еще прохвост, но врач хороший. И уж если он говорит, что косточки могут срастись неправильно, значит, так и есть, и нужно пролежать пластом неделю…

И дальнейшее продумано. У Сержа в портовых кварталах свои связи. Знаешь, частенько бывает — где врачи, там и наркота без рецептов. Уж он-то легко найдет людей, которые за хорошие деньги сляпают безупречный паспорт… да хоть верительные грамоты папского нунция. А уж любую визу смастерить… Кстати, и паспорт, и виза могут оказаться самыми настоящими — при здешней-то любви чиновников к взяткам… Останется только вклеить мое фото, заполнить, как надлежит.

А дальше — богатенький турист нанимает яхту и уплывает в Джалу, где международный аэропорт не хуже здешнего. Я заказал и австрийскую въездную визу, и российскую. Вот и махну домой через Вену. А дома и вовсе буду как рыба в воде. Даже если дойдет до того, что здешние обезьяны официально потребуют моей выдачи как уголовного преступника, им ответят, что никакого такого Кирилла Мазура знать не знают, никогда такой персонаж не служил в военно-морском флоте не то что адмиралом, но и простым матросом.

Дело тут не в благородстве души. Сама подумай: кто в здравом уме и твердой памяти выдаст каким-то папуасам человека, набитого военными и государственными тайнами, как селедка икрой? Кстати, все свои документы, и настоящие, и фальшак Лесного корпуса я на всякий случай уже изничтожил. Теперь я никто, и звать меня никак. Серж говорил, что полицейских облав с проверкой документов тут не бывает — райончик приличный, к тому же первые жители стали заселяться всего-то месяц назад и не успели совершить ничего криминального.

Впрочем, пока суд да дело с паспортом, Серж обещал за сутки смастерить удостоверение личности референта Министерства культуры из столицы. К этому министерству здесь отношение самое пренебрежительное — оно на последнем месте в списке тех контор, где можно что-то спереть. Серые, смешные мьппки… Он меня уже сфотографировал, так что полдела сделано. Правда, придется неделю старательно горстями лопать эту дрянь, — он с гримасой кивнул на столик с грудой таблеток. — Но тут уж ничего не попишешь: для скорейшего срастания костей и тому подобного… Благо запивать их алкоголем не возбраняется. Ну вот. Такие у меня ближайшие жизненные планы. Есть возражения или свои соображения?

Олеся, нахмурив красиво подведенные бровки, уставилась в потолок. Пожала точеными обнаженными плечами:

— Никаких. Ты так хорошо все продумал, что изъянов я ни малейших не усматриваю.

— Старая школа, лапочка, — усмехнулся Мазур. — Имперская. Учили бы нас спустя рукава, не разгуливал бы я сейчас по грешной земле, да еще в адмиральском чине, и не предлагали бы вы мне такой подработки…

Слишком быстро она согласилась, без малейших возражений, подумал Мазур. Даже при ее компьютерном уме и лисьей хитрости — слишком быстро. А ведь можно было кое-что уточнить и обговорить. Но ни единого вопроса не задала. Похоже, все-таки собираются списать, редиски. Не исключено также, что она в рамках своей РМП решит проверить объяснения Мазура по поводу переломов — и любой толковый врач ей в два счета растолкует, что это — чушь собачья, что держать ногу в неподвижности неделю вовсе не обязательно, что двигаться, конечно, следует как можно меньше, но можно ковылять с тросточкой или костыликом и в сортир, и на кухню, и сесть на самолет можно хоть сейчас. Даже если она это все же сделает — а может и не озаботится — на ход операции это нисколечко не повлияет, Лаврик на ходу внесет небольшие изменения в отлаженный план, такое не раз случалось…

— Ну, я, наверное, поеду? — спросила Олеся, поставив пустой стакан и глянув на часы.

«Задержи ее как можно дольше… — сказал Лаврик. — Так надо. Заболтав или там… — он усмехнулся со здоровым цинизмом. — В конце концов, вы с ней друг другу не чужие…»

— Торопишься куда-нибудь? — спросил Мазур. — Дела срочные?

— Ну, не особенно… А что?

Мазур улыбнулся обаятельнейшим образом:

— Мешочек с алмазами — вещь хорошая. Но когда еще за него будут денежки… Мне бы, цинику, прямо сейчас ма-аленькую премию за успешно проделанную работу. Как в старые добрые советские времена, да и сейчас премии существуют, только именуются иначе…

— Денег? — подняла брови Олеся.

— Леся, какие пошлости… — поморщился Мазур. — Известно же, что гусарские офицеры с женщин денег не берут… по крайней мере, не всегда. Подумай, сколько времени мне придется проваляться без женского тела и ласки…

И, откровенно раздевая ее взглядом, положил ладонь на красивое теплое бедро повыше подола куцего платьица. Олеся не пошевелилась, улыбнулась улыбкой, которую из вежливости следовало именовать игривой:

— Ох уж эти моряки… А как же нога, которую ни в коем случае нельзя беспокоить? Как ни напрягаю фантазию, не возьму в толк, как врачебный запрет не нарушить…

— А что тут напрягать? — с ухмылкой спросил Мазур. — Французы, легкомысленные люди, давным-давно на такой случай кое-что интересное придумали, в чем мы с тобой давно убедились…

— Искуситель и греховодник… — промурлыкала Олеся. — Вот только как насчет личной гигиены?

— Посмотри вон туда, — сказал Мазур. — Две пустые бутыли из-под минералки и мокрая простыня. Докладываю: личная гигиена наведена со всем прилежанием!

— Ах, так это заранее обдуманное намерение?

— Ну конечно, мадемуазель, сказал Мазур.

— Ну что же… — сказала она, и глазом не повела, когда ладонь Мазура оказалась уже под куцым подолом. — Нужно же ублаготворить болящего… и вознаградить отважного рыцаря, горы свернувшего, очень хочется верить, не только из-за вульгарных камней…

— И из-за твоих прекрасных глаз, конечно, — сказал Мазур.

— Ах, я таю перед столь опытным обольстителем…

И она гибко опустилась на колени возле матраса.

…Странность какая-то чувствовалась в происходящем. Олеся и раньше во времена французских забав часто смотрела ему в глаза, но на сей раз в ее взгляде — опытный мужик готов голову прозакладывать — присутствовало нечто незнакомое, новое, не поддающееся объяснению. Сыгранный был взгляд — и чуть блудливый, как прежде, и насмешливый, как прежде, и довольный, как прежде, — но это вот новое, непонятное, загадочное было…

Правда, Мазур очень быстро перестал ломать над этим голову — все же не та ситуация. Тем более что на сей раз все проходило еще изощреннее и фантазийнее, чем когда-либо прежде. Она словно поставила себе задачу превзойти в мастерстве себя прежнюю, поставить некий рекорд — и это что греха таить, только уносило на седьмое небо…

«Нежная и удивительная», — с горькой иронией подумал Мазур, глядя ей вслед, когда она походкой манекенщицы шла к двери, небрежно помахивая сумкой с двумя килограммами алмазов. Интересно, оглянется или нет?

Оглянулась. С лучезарной улыбкой послала Мазуру воздушный поцелуй и скрылась за дверью. Вскоре раздался шум отъезжающей машины. Мазур закурил и, улыбаясь во весь рот, выпустил дым, глядя в потолок.

Все пока что шло великолепно. Разумеется, она привезла с собой эксперта — педантичности ради. Однако Лаврик сказал, что это Мазура беспокоить не должно — значит, и здесь что-то придумал подземный умный крот…

Микрофончик в ухе ожил вновь.

— Все, — сказал Лаврик. — Можешь сматываться. Деньги и документы бери с собой, все стрелялки оставь, они тебе теперь совершенно ни к чему.

Обрадовано загасив в пепельнице наполовину выкуренную сигарету, Мазур проворно, будто джейран, вскочил с матраса и взялся за сумку.

Эпизод четвертый. Вооружен и очень опасен

Никак нельзя сказать, что Мазур эти полтора часа просидел, согласно старому присловью, как на иголках. Ничего отдаленно похожего. Помимо стрельбы и прочих боевых умений в спецназовце старательно воспитывают умение ждать. Сидеть и ждать, замерев, как пень — часами, а если надо, то и сутками.

Так что они просто сидели у высокого окна и ждали. Время от времени рация Лаврика изрекала короткие сообщения типа «Лев сытый» или «Красотка шла по пляжу». Мазур и не пытался догадаться, что за ними кроется. Гораздо интереснее было другое: подобные сообщения были одиночными, а вот «Сахара» повторялась регулярно. В конце концов он от безделья засек время и обнаружил регулярность — каждые десять минут. Вопросов Лаврику, естественно, не задавал.

Одно хорошо: в отличие от тех случаев, когда требовалось не только быть неподвижными, как пеньки, но и немыми, как рыбки, сейчас можно было болтать вволю. И Мазур сказал:

— Что-то у тебя физиономия была очень специфическая, когда ты говорил об их эксперте-ювелире… Живой, надеюсь?

— Вот так всегда, — сказал Лаврик то ли с наигранной, то ли с искренней грустью (у него никогда не угадаешь). — Все вы меня всегда считали зверюгой и монстром, а я ж белый и пушистый… Ты вряд ли забыл, но я все равно напомню: экзотический остров во флибустьерском дальнем синем море, не тот, где мы спасали президента, а тот, где искали подводную кастрюлю, финал…

Кубинский товарищ, мужик незатейливый, предлагал радикальный финал: чтобы люди на тех корабликах исчезли бесследно и навсегда. Но именно дядя Лаврик, голубиная душа, предложил мягкий вариант: ограничилось парой часов беспамятства, у них потом и головы не особенно болели. Человечество не лишилось будущей голливудской кинозвезды и одного из виднейших охотников за летающими тарелками…

Живой, а как же. Нормальный дедок, ни при делах, ни в теме — что ж зверствовать-то? Педантичный старый хрен, обедал у себя в номере всегда в одно и то же время, минута в минуту. Примерно за четверть часа до того, как Леся от тебя уехала, съел что-то не то — в Африке это легче легкого. Лежит сейчас, болезный, несет его временами и сверху, и снизу, но для жизни это не опасно, и затянется всего-то на пару часиков…

— А она могла за это время найти левого эксперта? Здесь их, частных, хватает, алмазные дела и тут процветают.

— Могла, конечно, — сказал Лаврик. — Но не нашла. По мобильнику таких экспертов не вызывают, вообще по телефону не вызывают — люди солидные, за ними приезжать полагается… Все это время она сидит у себя в номере. Никого из своих шестерок к себе не вызывала и поручений не давала. На обычных телефонах — жучки, номер на прослушке с помощью лазерного щупа из здания напротив. Делаем вывод: эксперта она с собой прихватила в самом деле из педантичности, и эта сторона дела ее не особенно волнует. Тем более что выглядит все строго логично: у тебя и в самом деле не было бы времени за время пути смастрячить убедительную имитацию ценного груза. Где? Гораздо интереснее другое: в соседнем номере, конечно, не таком роскошном, сидит их радист с неплохой рацией, способной накрыть не только Ньянгаталу, но и куски прилегающих держав. Когда она поехала в отель, не заходя к себе, первым делом направилась к радисту, сказала «Пора» и ушла к себе. Радист заработал. У ньянгатальских военных есть только пеленгаторы старого типа — на машинах, против партизан используются. А вот у наших, в другом соседнем здании, имеется портативка. Последней модели, еще только начала поступать потребителям. Так что его моментально запеленговали, записали передачу. Довольно длинная простыня, шифр сложный. Чтобы его расколоть, портативных полевых дешифраторов мало — ребята пытались, но не справились. Тут нужны шкафы наподобие тех, что у нас стоят на «Буруне-2» и аналогичных объектах… Через двадцать пять минут пришел ответ — короткий, практически одна строчка. И наступило сонное царство. Никто ничего не делает, никто ни с кем не разговаривает, все словно чего-то ждут… Что ты головой крутишь?

— Плотненько же их накрыли, сказал Мазур. — Пеленгатор, полевые дешифраторы, лазерные щупы, еще и топтуны, конечно…

— Кирилл, ты не представляешь, насколько плотно, — сказал Лаврик без улыбки. — Сколько людей и техники на эту операцию брошено. Всякое я повидал, но с таким размахом впервые столкнулся, куда там Эль-Джанейтре:..

И добавил с грустью, на сей раз, похоже, не наигранной.

— Я впервые в жизни — и, боюсь, в последний раз — столкнулся с такой щедростью начальства. Оно, сам знаешь, часто скуповатенькое. А тут… Двадцать агентов наружного наблюдения? Мигом! Техническое обеспечение? Вам сколько контейнеров? Легких самолетиков? Вам эскадрильи хватит или две? Экипировка для пяти байкеров? Завтра к утру! Документы? Вам простые или дипломатические, вам сингапурские или британские? Может, вам нужно, чтобы в нейтральных водах «Маршал Ворошилов» стоял? Может, наших дипломатов в Ньянгатале в готовность номер один привести? — он мечтательно улыбнулся. — Это была сказка… Второй такой уже не будет — вряд ли нам доведется второй раз решать такую задачу…

— Это точно, — сказал Мазур. — Такие вороны, как мы, в высокие хоромы больше одного раза не залетают, а посему…

Рация вновь ожила:

— Бег иноходца!

Лаврик мгновенно переменился, взмыл с кресла, поджарый, хищно собранный, с холодным лицом, как десять, как двадцать, как тридцать лет назад, когда труба играла боевую тревогу.

— Ну вот, — сказал он сквозь зубы. — Кажется, тебя-таки идут мочить.

Мазур встал рядом с ним у окна. Хорошая все же штука — жалюзи. Тебя снаружи не видно, а ты видишь все…

— Видишь?

— А то, — сказал Мазур. — Как сказал в похожей ситуации Василий Иванович — красиво идут, интеллигенция…

В самом деле, по участку его соседа с тыла очень грамотно перемещался десяток персонажей в касках, бронежилетах и пятнистых комбезах с желтыми жандармскими погонами. Шли двумя «змейками», прикрывая друг друга, ощетинясь автоматами в обе стороны — и у двоих висели еще за плечом не особенно толстые длинные трубы…

— Фыркалки у двух, — сказал Мазур.

— Вижу, — сказал Лаврик. — Серьезно за тебя взялись…

Жандармские спецназовцы рассредоточились вдоль высокой зеленой живой изгороди — и очень скоро в двух местах ветки медленно раздвинулись, показались два черных толстых дула. Мазур с Лавриком, как люди привычные, моментально разинули рты — чтобы на всякий пожарный поберечь барабанные перепонки. И вовремя — в следующий миг со свистящим шелестом к домику рванулись две серо-дымных полосы, судя по звуку разбитого стекла, впечатались точнехонько в окно — на дело вышли не косорукие дилетанты, оценил Мазур — а парой минут спустя в домике громыхнуло — ах, как громыхнуло! Так, что выбитые взрывной волной окна домов справа и слева разлетелись осколками совершенно беззвучно, тугой кулак воздуха ударил в жалюзи, перекосил несколько, но напрочь все же не снес. Домик вспух изнутри комом ослепительного золотисто-рыжего огня, лохмами вырвавшегося наружу через окна, сквозь хлипкие африканские стеночки, на крыше в двух местах взлетела фонтанами черепица, подпертая огненными языками…

И это сияние, продержавшись лишь несколько секунд, погасло, как гаснет лампочка, когда повернут выключатель. От домика остался каркас с провалившейся в двух местах крышей, наполненный лениво колыхавшимися тонкими струйками сизого дыма — а в паре мест появились язычки пламени.

Ну, никакой не ребус — боеприпас объемного взрыва, не такая уж и суперсовременная новинка, успевшая дошкандыбать и до Африки.

События на улице разворачивались стремительно. Десяток шустриков ловко проломился сквозь живую изгородь, цепочкой рассредоточился по границе участка, держа стрелялки дулом вниз — не в кого тут палить, сразу видно. Примчался большой белый фургон без всяких надписей или эмблем, затормозил через дом от сгоревшего, распахнулись задние двери, и оттуда повалили жандармы, без броников и касок, в обычной форме. Следом подкатила не особенно и большая красная пожарная машина, бесцеремонно проломила хлипкий невысокий заборчик, встала возле бывшего домика и принялась поливать остатки густой струей пушистой белой пены. Вместе с жандармами вылезли двое в белых балахонах, напоминавших костюмы противохимической защиты — капюшоны нахлобучены, от них идут белые гофрированные трубки к футлярам на поясе, группа осмотра, ага…

И, разумеется, моментально обозначились зеваки — когда это без них в Африке обходилось что-то интересное? Из дома слева от сгоревшего выскочила полная ньерале в традиционном полосатом габо — женском просторном платье до пят, а за ней выбежали два постреленка лет по семь, очень похожие, близнецы. И справа появились несколько зевак обоего пола и разного цвета кожи, и слева, за машиной жандармов, замаячили любопытные. Байкеры, конечно, никак не могли остаться в стороне от событий — выскочили во дворик, все четверо.

Часть жандармов кинулась их разгонять, жестикулируя не так уж угрожающе, но властно, похлопывая себя по кобурам и болтавшимся на поясе дубинкам, покрикивая что-то, не требовавшее в данной ситуации перевода.

Довольно быстро зеваки ретировались, осталась только матрона в габо. Загнав детишек в дом, она еще с минуту показывала жандармам не самые пристойные жесты и кричала что-то, опять-таки не требующее перевода, указывая на выбитые окна. Явно что-то типа: «Вы тут балуетесь, а кто мне стекла будет вставлять?» В конце концов и она, не выдержав дискуссии на повышенных тонах с жандармским лейтенантом, ушла в дом. Двое в белом чуточку неуклюже двинулись к остаткам дома, где пожарка уже сбила дым и погасила пару язычков пламени, после чего с чувством исполненного долга стала задним ходом выезжать со двора — не стараясь попасть в уже сделанный ею проем, свалив забор в другом месте.

— Все, больше ничего интересного, — сказал Лаврик, прошел к столу и плеснул джина в стаканы. — Садись, покойник. Выпьем за твою загробную жизнь, каковая, само собой, будет бурной…

— Сука белобрысая, — без малейших эмоций сказал Мазур, осушив стакан за свою удавшуюся как нельзя лучше смерть.

— Ну, так уж сразу и сука… — пожал плечами Лаврик. — Ничего личного, просто бизнес. Тебя когда-нибудь бабы пытались прикончить из-за чуйств?.. Меня тоже ни разу. Ну, швыряла однажды краса с «Ленфильма» пустым графином — так она ж убить не хотела вовсе, так что это не счита…

— Поцапались?

— Ага. Актрисы — они нервные, работа такая…

— Ты ей хоть по известной всему Советскому Союзу личности вмазал легонечко за такие художества?

— Еще чего, — сказал Лаврик. — Когда это мы с тобой женщин били? Убивали за дело, но бить не били. Ну что поделать, натура у нее была такая — когда накатит, в окружающих швырять чем попало. Лично в меня она и котом кидала, и букетом, и однажды даже своей собственной фоткой в рамочке в стиле «ню», которую я же и делал. Но, в общем, в меня реже, чем в прочих — потому что я, сам понимаешь, всегда ловил, а это было неинтересно, — он откинулся на спинку стула, мечтательно уставился в потолок. — Боже упаси — бить. Я ее просто завалил прямо на ковер и отодрал от души. После чего не просто успокоилась, а разнежилась, и я какое-то время вновь был лучшим на свете — и, как всегда, недолго…

Он сел, выпрямившись, вновь перестав быть обычным человеком.

— Что там? Ага, отсюда видно, осматривают то немногое, что от тебя осталось…

— Я тебя сто лет знаю, — сказал Мазур. — Труп мертвого человека там, конечно, есть, более того — когда я приехал в домик, он там уже был. Сто процентов — в подвале. За эти полтора часа никто не привозил в дом ничего такого, в чем мог лежать труп. А вот вскоре после того, как я оттуда ушел, подъезжали двое ребят на белой «хонде», зашли по-хозяйски, пробыли там минут пять и ушли…

— Хоть ты и покойник, а мозги у тебя работают четко, — усмехнулся Лаврик. — Ну конечно. Как же без трупа? Не с детишками в прятки играем.

— Божедомки?

— Ну конечно, — сказал Лаврик. — Это в Европе жмурика достать было бы потруднее… впрочем, смотря в каком городе. А уж тут… В любом портовом городе в морге куча неопознанных жмуров, от которых одни хлопоты — хорони их за государственный счет… А санитары моргов по всему миру пьют по-черному. Так что за смешные деньги хоть дюжину жмуров тебе красиво упакуют, хоть две… Конечно, всегда есть возможность сделать анализ ДНК и определить, что это вовсе не белый, но кто этим станет заморачиваться? Твоя Лиса Алиса тебя точно не подозревала в двойной игре, так что какие тут анализы, умерла так умерла… — его лицо стало жестким. — И даже стукни им в голову такая блажь, педантичности ради сделать анализ ДНК, у них просто не было бы времени, потому что работать мы начнем примерно через четверть часа. Пока ей доложат, пока она сообщит хорошую новость подельникам, пока они расслабятся…

— Я в игре? — спросил Мазур.

— А то! На первом плане. Как весомый живой аргумент… — Лаврик задумчиво протянул: — А соображалка у них работает… Если послать к тебе милого молодого человека или милую эмансипированную девицу с бесшумным пистолем — будет лишний свидетель. Убирать его — снова лишние свидетели. Вывезли в море на лодке, насвистев, будто ты уже в общем розыске, аэропорт и вокзалы перекрыты, так что в нейтральных водах ждет судно, а в море дать по башке и притопить — сразу несколько лишних свидетелей. А так, — он кивком показал на окно, за которым слышался шум новых машин и оживленные разговоры, — гораздо изящнее и безопаснее. Учитывая, что у них шестерит министр внутренних дел, он же шеф жандармов… Смекаешь?

— Ну да, — сказал Мазур. — В самом деле, изящно. «Вооружен и очень опасен».

Ни в одной стране мира, будь то суперневыносимая демократия или жутчайшая диктатура, ни спецслужбам, ни полиции никогда не отдают письменных приказов «Живым не брать». Иногда это делается устно: вспомним капитана Жеглова: «В связи с опасностью вашей банды имею указание живыми вас не брать!» Иногда в ход идут другие примочки. В Ньянгатале давным-давно придумали нехитрую, но эффективную штуку. Порой в приказе на захват гангстера или террориста-партизана, или объявлении с фотографией и огромной шапкой «РАЗЫСКИВАЕТСЯ» (их здесь обожают расклеивать, как когда-то любили на Диком Западе) присутствует завершающая фраза «ВООРУЖЕН И ОЧЕНЬ ОПАСЕН». Каждый сопливый стажер знает: это и есть категорическое указание живым данного экземпляра не брать, валить на месте. Как когда-то корсиканские головорезы де Голля, если был устный приказ, палили в затылок средь бела дня террористам из ОАС прямо в центре Парижа. И еще одна выгодная сторона: исполнители вроде тех, что только что спалили домик Мазура, обычно так до конца жизни и не знают, кого именно они стукнули. Поступил приказ сверху, завершавшийся всем известной фразой — и был старательно исполнен. Сам Мазур до сих пор не знал, зачем и почему ему приказали провести две акции именно так, как он их провел — ручаться можно, никогда и не узнает…

— Единственный верный вариант, — кивнул Лаврик. — Учитывая, что у них шестерит… ну, я это уже говорил. Все сходится, и по времени тоже: радист отстучал в столицу подробные инструкции, кто-то в темпе спустил с цепи министра, министр быстренько сыграл втемную своих здешних орлов, орлы были на высоте… Что ты морщишься?

— Снять бы эту дрянь побыстрее, — сказал Мазур. — Нога зудит и чешется…

— Игорь уже едет с инструментами, потерпи немного… — он прислушался к звукам, доносившимся с первого этажа. — Порядок. Ребята уже собираются в темпе. Пора отсюда линять насовсем. «Желтяки» — ребята хваткие, когда закончат с домиком, обязательно начнут шляться по окрестным домам и опрашивать соседей. Конечно, им таких инструкций министр не давал, но дело они знают, действовать будут по обычной процедуре. Нас, конечно, уличить не в чем, но лишний раз светить наши рожи ни к чему. Домик был снят через третьих лиц, концы в воду, да и заподозрить мирных байкеров вроде бы не в чем. Захотели — приехали, захотели — уехали, нрав у них такой. Вот кстати. Ты пока что все свои документы засунь подальше и не свети.

В общий розыск тебя пока что не объявляли, но все равно, в данном конкретном регионе русский адмирал Кирилл Мазур — персона нон грата. Даже хуже. Персону нон грата просто из страны вышвыривают, а ты проходишь как злодейский похититель алмазов…

— А без документов как, ежели что?

— А дядя Лаврик на два хода вперед не думает? Есть уже для тебя даркон.

— Чего? — вытаращился на него Мазур, прекрасно знавший, что дарконом именуется израильский паспорт.

— А что? — прищурился Лаврик с несомненной подначкой. — Ты антисемитом заделался на старости лет? Сроду за тобой такого не замечал, особенно если вспомнить твою Беллочку Ройзман…

— Иди ты, — сказал Мазур. — При чем тут антисемитизм? Просто даркон для Ньянгаталы — неудачная ксива. Израильтян тут полно — и военных, и гражданских спецов, и бизнесменов. Еще нарвешься на «земляка», а я на иврите знаю одну фразу…

— Не забыл? — прищурился Лаврик.

— Помню. Ани охуяв лаалот пизга хазу. «Я должен подняться на эту вершину». Ну, и еще полдюжины непечатных словечек. С таким убогим багажом любой настоящий израильтянин меня раскусит в два счета. В полицию не побежит, но получится как-то неудобно…

— Да ладно, — сказал Лаврик, ухмыляясь во весь рот. — Это я малость шучу на радостях. Вернее, не совсем шучу. Это в наше время поддельная ксива долго именовалась «картон» — под влиянием творчества Юлиана Семенова. А буквально в последние дни вместо «картона» стал распространяться «даркон». Молодое поколение со своим жаргоном, знакомый процесс… Держи. Этот-то у тебя отторжения не вызывает?

— Ни малейшего, — сказал Мазур, взяв чуточку потрепанную зеленую книжечку с прекрасно знакомым затейливым гербом.

В самом деле, все равно что встретить старого друга…

Он уже бывал австралийцем, покинувшим родину в малолетстве и с тех пор шатавшимся по свету. Австралийский рубаха-парень со своей коронной шуточкой про незадачливого дедушку, который однажды от большого ума решил выбросить завалявшуюся в чулане кучу старых бумерангов…

Ну да, в меру потрепан, выдан давненько — но все же не столь измят и засален, как паспорт простого бродяги. На сей раз австралиец будет малость респектабельнее, при галстуке и очечках — значит, это надо учесть и говорить на английском с австралийским выговором почище, интеллигентнее, не употребляя тех простонародных жаргонизмов, что уместны лишь в устах бродяги. Питер Энеи — ну что ж, вполне пристойно. Однажды в подобный картон-даркон ему влепили длиннющую, непроизносимую фамилию — с дальним расчетом, конечно, чтобы всякий ее услышавший через пять минут уже не мог повторить, а через десять — забывал напрочь…

— Устраивает, я смотрю? — ухмылялся Лаврик.

— Более чем, — сказал Мазур. — Так-так-так… И российская въездная виза имеемся. Что, по нему и домой лететь?

— Может быть, — сказал Лаврик. — Как запасной вариант. Смотря как у нас пойдут дела в столице — а там будет еще дельце, уже не имеющее отношения к Олесе и ее шайке…

В мансарду поднялся самый желанный сейчас для Мазура человек — доктор Серж, он же Игорь Иванович. Мазур усмехнулся:

— Как говорила шлюха в каком-то романе — мне ложиться, или как?

— Да сидите, — сказал Игорь Иванович, проворно извлекая из того самого чемоданчика сверкающую пилу. — Лечь все равно некуда, на пол разве… Ногу уприте пяткой в пол и не шевелите оною.

— Ты что это на бутылку поглядываешь? — хмыкнул Лаврик.

— Где операция, там и наркоз, — сказал Мазур. — Святое дело.

— Логично… — сказал Лаврик, взявшись за сосуд. — По капельке можно, мы свою меру знаем…

Очередную хазу — сколько их, таких, мимолетных, было в жизни? — они покинули беспрепятственно — Мазур в машине Багрова, Лаврик со своей оравой — на ревущих двухколесных мастодонтах. Жандармы и не тормознули — видимо, еще не получили приказа на опрос соседей. Если подумать… Кто-то мог видеть, как из домика, от которого остались одни головешки, в домик байкеров переходил чуточку странный человек: в костюме и при галстуке, одна нога обута, другая в гипсовой повязке, но ступал на нее сей персонаж, как на здоровую.

Но это не обязательно даст зацепку здешним следакам — если им вообще об этом расскажут. Во всем мире обыватели не горят желанием долго откровенничать со шныряющими по их району или дому сыщиками. Кроме того, ближайшие соседи — та матрона с пострелятами-близнецами и респектабельный пожилой негр в золотых очках, у которых взрывной волной из-за жандармских игр повышибало все стекла, могут вообще послать сыскарей подальше, здешний средний класс может себе это позволить. Так что не стоит забивать голову еще и этим…

Эпизод пятый. Пердимонокль

И из бульварных газет, и из засекреченных обзоров, и по собственным наблюдениям, наконец, Мазур знал, что главная головная боль «наших за границей» — аборигены. И отнюдь не африканские или азиатские, а вполне себе европейские. Не так уж редко там, где российский, извините за выражение, бизнесмен (а их нужно называть именно российскими, пусть даже с риском разозлить ура-патриотов: в понятие «новые русские» входят и старые евреи, и пожилые башкиры, и молодые калмыки, и масса других персонажей, порой экзотов) хочет оттянуться, как привык дома, в компании соотечественников, все же обнаруживаются эти хреновые лягушатники, колбасники и прочие макаронники, лопочут по-своему, неодобрительно глядят на русское веселье и вообще загоняют тоску своей чопорностью. Но ничего тут не поделаешь: даже наши олигархи (как и арабские шейхи) не в состоянии скупить весь Сен-Тропез или Куршавель.

Можно поступить по-другому: устроить оазис. Наподобие закрытого английского клуба, куда на совершенно законных основаниях можно не допускать посторонних. Так произошло и в Маджили в том числе. Пару лет назад делавшие здесь гешефты соотечественники наподобие Олеси с компанией купили не так уж задорого потихоньку загибавшийся трехзвездочный отель (довольно красивое трехэтажное здание колониальной постройки), снаружи провели лишь косметический ремонт, а внутри отделали так, что ему следовало бы присвоить и несуществующую шестую звезду. Огромная вывеска «РУССКАЯ ТРОЙКА» была исполнена на русском языке и дополнена красочным изображением этой самой тройки, выполненным за бешеные бабки супермодным столичным живописцем. Секьюрити, повара, вся прислуга и цыганский хор привезены из России. Иностранцы (а уж тем более местная элита) сюда не допускались ни под каким видом. Боже упаси, никакой дискриминации по национальному или расовому признаку — просто-напросто как-то так получалось, что свободные номера оказывались, лишь когда появлялся россиянин (да и то не всякого пускали).

Не стоило махать перед немногочисленными охранниками какими-нибудь грозными здешними ксивами или тихонько снимать силами немаленькой лавриковой команды — к чему вспугивать дичь раньше времени, если есть более мирные и эффективные способы?

Они просто-напросто наняли (точнее, кто-то из людей Лаврика заранее нанял) длиннющий белый лимузин — в Маджили имелся немаленький гараж таковых, такой уж город, полно денежного народа со всех концов света. Он и стал лучшим пропуском: привратник (с пушкой под ливреей, стервец), привыкший к таким четырехколесным анакондам, пропустил без вопросов, еще издали сняв расшитую золотом фуражку и поклонившись. Так же поступил и швейцар в ливрее, в точности скопированной с дореволюционной спецодежды цербера какого-нибудь великокняжеского дворца (наводить шик нанимали опять-таки модного и дорогущего отечественного дизайнера) — держа в одной руке на отлете (словно отдавал винтовкой честь «по-ефрейторски») высокую булаву с позолоченным шаром, другой распахнул высокую резную дверь из темного дерева.

Он и глазом не моргнул, когда первым из машины вылез Лаврик все в том же байкерском прикиде — лимузин говорил сам за себя. Давненько уж по всему миру далеко не всегда действовал принцип: «По одежке встречают».

Когда Мазур вылезал следом, у него в голове промелькнуло воспоминание года девяностого. Он тогда чинно стоял в короткой очереди на регистрацию пассажиров первого класса в одном из западноевропейских аэропортов. Перед ним оказался осколок прошлого, ярко выраженный хиппи: бодренький дедушка с седыми патлами ниже плеч, широким хайратником из разноцветных бусин и мелких ракушек, в затертом джинсовом костюмчике, украшенном множеством продуманных прорех, босой, с гитарой под мышкой. Хорошо еще, без присущего классическим хиппи амбре. Смазливой куколке в синей униформе он подал два билета. Куколка осведомилась:

— Кто еще с вами, сэр?

Старый мальчик лучезарно улыбнулся и показал гитару:

— Вот эта мисс…

Куколка, не моргнув глазом, зарегистрировала оба билета, поскольку не усматривалось ни малейшего нарушения, ни законов, ни правил авиаперевозок…

Вот и сейчас Лаврик с висевшей на плече гитарой уверенной поступью хозяина жизни прошел в вестибюль. Шагавший следом Мазур был декорирован иначе — в точности так, как во время недавнего визита в Джалу: персонаж того облика, что уже, в общем, вымирает, но еще встречается, особенно в провинции — пудовая златая цепь, на пальцах три гайки, на запястье — «Патек Филипп». Те же самые причиндалы, что были на нем в Джале, кстати. Конечно, «злато» — золоченая бронза, а часы — дешевая китайская имитация, неотличимая от оригинала, но кто полезет проверять?

Дизайнер, конечно, свои бабки отработал качественно — роскошь отнюдь не пошлая, в хорошем европейском стиле, без дурной аляповатости. Но обитали-то здесь «дорогие россияне»… На первом этаже в нише, под пальмой в кадке, курили и мило беседовали три дамочки. Если прикинуть, стоимость платья и камешков каждой раза в два превосходила годовой бюджет какого-нибудь райцентра. Вот только в их великолепном и богатом русском языке цензурные слова проскакивали лишь изредка.

На втором этаже у стеночки идиллически спал старый знакомый, Вадик-из-Ниццы, вместо подушки положив неразлучную гармонь. Подальше две смазливые горняшки с лицами привыкших ко всему на свете фемин сноровисто убирали последствия «поездки в Ригу» — скорее всего, Вадиковы. На третьем из номера вышла длинноногая пухлогубая особа примерно позднего школьного возраста, с огромными брюликами в ушах и похмельной мордашкой — и, довольно небрежно запахнув мини-халатик, побрела куда-то, то ли похмеляться, то ли просто так, погулять. Одним словом, кругом была Россия-матушка, но не было времени и желания ностальгически умиляться сему факту.

Все было оговорено и расписано заранее. Мазур встал у стены так, чтобы открывшая бы дверь Олеся его не увидела. Лаврик постучал — согнутым указательным пальцем, но не особенно деликатно. Не было сомнений, что дверь она откроет без вопросов — здесь все они чувствуют себя в совершеннейшей безопасности, а зря, хорошие мои, зря…

Так и произошло: Олеся открыла дверь, не вопрошая, кто там. На короткое время воцарилось молчание — ну конечно, кто бы ожидал увидеть здесь патлатого пожилого байкера, как-то не вписывавшегося в этот крохотный уголок России? Потом Олеся спросила на совсем безукоризненном английском:

— Простите, что вам угодно?

Голос был совершенно спокойным. Лаврик, распростерши руки словно для объятий, жизнерадостно рявкнул на чистейшем русском:

— Тормозишь, чувиха, в натуре? Гости прихиляли водяры пожрать!

И попер в номер, как кабан сквозь камыши. Олеся явно отступала в растерянности. Когда вошел Мазур и старательно прикрыл за собой дверь, она стояла метрах в трех от него, совершенно растерявшая — а когда узнала Мазура, глаза стали не то что квадратными, а пожалуй, восьмиугольными. Сюрприз на пятерку, что уж там…

Мазур, подняв на уровень ушей ладони с растопыренными скрученными пальцами, сделал страшную рожу и голосом классического голливудского монстра возгласил:

— Буууууу!

Олеся отпрянула на шаг. Разумеется, она не приняла его за призрак или ожившего покойника — но удивление было нешуточным. Любой на ее месте вошел бы в легонький транс, узрев человека, которому полагалось быть давно убитым. Ухмыляясь, Мазур подошел вплотную, приподнял указательным пальцем ее красиво очерченный подбородок и задушевно спросил:

— Ты зачем меня убила, сучонка драная? — и пропел гнусаво: — Лиза-Лиза-Лизавета, я люблю тебя за это, и за это, и за то, что ты пропила пальто… Что молчишь?

— Что молчишь?.. — поддержал Лаврик. — Не рада хахалю? Ну, поцелуйтесь, голубки, я, если что, отвернусь, мы обхожденье понимаем очень даже!

Он паясничал увлеченно и качественно. Ломаясь, пританцовывая и временами отбивая чечетку, прошелся вокруг Мазура с Олесей, так и стоявших лицом к лицу, брякая по струнам и с цыганским надрывом шансонируя:

— Эх, драками да за бараками отметим, братья, Первомай! Пей, Кузьма! Ваську бей, Кузьма! Не робей, Кузьма – пинжак сымай!

С ее лица не пропало ошеломление. Мастер психологических поединков. Лаврик рассчитал все точно. Несомненно, она держалась бы гораздо хладнокровнее, ввались к ней в номер хмурые типы с пистолетами или ножами а-ля Рэмбо — для бизнесменов, переживших лихие девяностые, дело, можно сказать, житейское, рабочие будни, опасные, но подчинявшаяся неким понятиям и методикам. Но такое поведение незваных гостей в любой прошлый богатый опыт решительно не укладывалось и на какое-то время могло сбить с панталыку даже людей, прошедших огонь, воду, медные трубы, стрелки, терки и суды…

Без всякой злости, с этакой философской грустью Мазур сказал:

— Пасть порву. Моргала выколю. Глаз на жопу натяну и моргать заставлю… — и без всякого перехода рявкнул: — Камешки где, сука?

Из жизни брал свои сюжеты Конан Дойль, из жизни! Как в одном из рассказов о Шерлоке Холмсе, ее взгляд непроизвольно метнулся в сторону. Проследив его направление, Мазур пошел к платяному шкафу из какого-то дорогого дерева. За его спиной послышалась возня. Обернулся. Ага, Олеся столь же непроизвольно кинулась следом, но Лаврик, прихватив ее за шею «смертельным грифом», сказал:

— Стой спокойно, выхухоль, а то бычок в… затушу…

Мазур распахнул высокую дверцу. Под висевшими аккуратным рядком дорогими дамскими шмотками прозаически стоял тот самый пакет с логотипом универмага. Брать его Мазур не стал — вытащил только один мешочек и, подбрасывая его на ладони, прошел к вычурному столу с четырьмя креслами — комната, суля по всему, служила в первую очередь кабинетом. Сел и преспокойно закурил. Лаврик толкнул Олесю в соседнее кресло, сунул ей в губы сигарету, поднес зажигалку (она машинально затянулась) и сказал как ни в чем не бывало:

— Жрать охота. Не обедали сегодня. Все равно на сучонкин счет запишут, — и снял телефонную трубку. — Где тут номер ресторана? Ага…

И он вяло-вальяжным барским тоном стал заказывать исконно русскую «поляну». Между прочим, они и в самом деле не обедали, так что можно было и совместить дело с чревоугодием.

После чего тоже сел за стол, закурил и грустно сказал:

— Стерва ты, Лесечка, все-таки. Ну, добро б звалась Пелагея или там Изабелла. Нет, обязательно нужно было испаскудить имя одной из моих любимых литературных героинь… Девочка-сосунок, чтоб тебя… Кстати, смотрел я пленочку, как ты сосала у покойного президента. Хорошо сосала, качественно, вот только в глаза ему не смотрела. Кирилл, а когда она у тебя сосала, в глаза смотрела?

— Поглядывала порой, — сказал Мазур тем же пренебрежительно-хамским тоном.

Впрочем, эти ухватки — когда подвергшуюся обработке персону умышленно опускают психологически ниже плинтуса — она безусловно знала. Возможно, и на себе испытала — или пускала в ход. Судя по лицу, ошеломление начинало проходить, компьютер в очаровательной головке Лисы Алисы был готов к анализу ситуации и поиску выхода. Следовало ожидать.

Вот тут Мазур, глядя ей в лицо неким озарением — накатывает иногда, как на многих, — понял, что означало странное выражение ее глаз во время сеанса французской любви. Прекрасно знала, что проделывает это с человеком, которому предстоит умереть через часок — и это ее каким-то образом возбуждало. Как далеко не впервые, захотелось залепить ей оплеуху. Как далеко не впервые, он понял, что не сделает этого. Как всегда: ничего личного, работа такая и у него, и у нее…

Очень быстро явились сразу две горняшки с подносами. Одна с таким видом, словно проделывала это не впервые, принесла из соседней комнаты белую скатерть в синюю клетку (это западный человек умом рехнется, но не поймет, как можно накрывать поляну в кабинете — ну, а русскому индейцу завсегда везде ништяк…) Вскоре стол стал — само благолепие: запотевшая бутылка «Смирновской», серебряная кастрюля с пельменями и серебряной же поварешкой, малосольные огурчики, хрустящие даже на вид, грибочки трех сортов, сальце с очищенной головкой чеснока, белужий бок и куча других вкусностей. Мазур подумал, что ему впервые в жизни приходится колоть объект в столь райских условиях — и Лаврику наверняка тоже. К сожалению, наверняка и в последний…

Посмотрел на Олесю. Судя по всему, компьютер уже заработал — она курила с напряженным лицом, уже лишившемся и тени ошеломления. Ну, конечно же, пыталась понять, чего хотят гости и на каких условиях можно откупиться. Явно не понимала еще, что против нее работает контора, по инерции полагая происходящее обычными пиратскими разборками…

Потерев руки, Лаврик взял поварешку, аккуратненько положил пельмени в три тарелки, налил рюмки, имевшие вид старинных лафитников, точь-в-точь как в столичном ресторане «Аршин», поднял свою:

— Чокаться не будем, я думаю? За тебя, что ли, Леська, хоть ты и стервь…

И немедленно выпил. Мазур последовал его примеру. Олеся без размышлений осушила свою. Когда закусили и закурили, Лаврик безмятежно сказал:

— Кирюш, проясни Леське ситуацию, чтоб все было ясно…

Ухмыляясь, Мазур аккуратно вспорол перочинным ножиком бочок угловатого прозрачного мешочка, вынул подходящий камушек, продемонстрировал его Олесе и сказал:

— Смотри фокус…

С силой провел им по стеклу своих часов. Раздался противный скрип, но на стекле осталась лишь едва заметная царапинка, какую может оставить только обычное стекло, но никак не алмаз. Спросил:

— Въезжаешь, или объяснить?

Он не сомневался, что объяснений не потребуется. Так и оказалось — прошло совсем немного времени, и Олеся, обжигая его ненавидящим взглядом, спросила:

— Все два кило — стекляшки?

— А как же, милая, — сказал Лаврик. — Мы люди скрупулезные.

— Значит, вы заранее…

— А как же, — сказал Лаврик со своей фирменной ангельской улыбкой.

— Как вы ухитрились и успели?

— Прекрасная погода сегодня, не правда ли? — ответствовал Лаврик, сидевший с просветленным ликом.

Она зло бросила:

— Скоты…

— Мельчают люди, мельчают времена, — грустно сказал Лаврик Мазуру так, словно за столом они были одни. — Как романтично это выглядело в старые времена… — он с чувством продекламировал: «Лицо миледи покрылось смертельной бледностью. „Вы сам сатана!“ — прошептала она». Вот это был гламур…

— Не тянешь на сатану, — сказала Олеся относительно спокойно. — Коли уж мы на «ты»… — она закурила, пальцы ничуточки не тряслись. — Ну, хорошо, хорошо… Вы меня переиграли, сволочи…

— Милая, а ты совсем-совсем не боишься, что мы тебя сейчас придушим? — вкрадчиво осведомился Лаврик.

— Не боюсь, — отрезала она. — Я верю, что вы крутые, но нужно же и соображать… Здесь повсюду камеры видеонаблюдения. Ваши физиономии на десятке пленок. Вы не на цветочный киоск наехали, и вам еще как-то из страны выбираться… понимаете вы это?

— Что ж непонятного? — пождал плечами Лаврик.

— Ладно, я виновата. Каюсь… — она глянула на Мазура без всякого раскаяния. — Вы не гопники из подворотни, жизнь повидали, вряд ли будете меня убивать из чистой мести и прочих дурацких эмоций. Не те вы мужики, мне кажется. Давайте не будем тянуть кота за яйца. Что вам нужно? Вернуть настоящие камушки за приличное вознаграждение или стрясти еще денег? Я бы предложила первое. Если у вас нет надежных и опытных людей, способных камешки пристроить быстро и за хорошие деньги, вы окажетесь в положении Бена Ганна на острове сокровищ. Клад есть, а толку от него никакого… Ваши предложения?

Хорошо держится, сучка, не без уважения подумал Мазур. Ну что ж, события вошли в привычную ей колею, наверняка случалось вести подобные торги — эти лихие девяностые многому способны были научить…

— Ты великолепна, стервь моя ясноглазая, — сказал Лаврик. — Серьезно, без малейшей иронии. Ты отлично держишься, решпект и уважуха. Вот только допустила одну маленькую ошибку, и оттого свернула мыслями не туда…

Он достал бумажник из кармана просторных джинсов, извлек солидных размеров удостоверение в темно-вишневой обложке и протянул Олесе:

— Ознакомьтесь, гражданочка…

Она раскрыла книжечку. Мазур видел, что за надпись вытеснена на обложке под золотым гербовым орлом — и прекрасно знал, что написано внутри. Чистая правдочка написана.

Нельзя сказать, чтобы она изменилась в лице — компьютер продолжал работать. Захлопнула ксиву, протянула ее Лаврику. Он спокойно сказал:

— Вношу полную ясность. Это, — он легонько приподнял удостоверение — перед лицом, — не демонстрация нашей с Кириллом крутизны, а констатация того факта, что мы с ним не кидалы и не гангстеры, и алчностью не страдаем, на твои алмазы нам наплевать. Не корысти ради, а токмо волею пославшего мя начальства. Мы на службе, уясни быстренько. Мы на службе, а вы в разработке — ты и твои, грубо выражаясь, партнеры, а интеллигентно говоря, подельники. Чуть больше года. С тех самых пор, как получили информацию, что ваша кодла для какой-то серьезной работы ищет человека… ищет персону, обладающую довольно-таки редко встречающимися качествами. Обычно они не совмещаются, а если да, то крайне редко. Человек этот должен одновременно и не бояться нарушать законы, ради солидного вознаграждения, и в то же время обладать некоей старомодной порядочностью. Не просто готовый на все ради денег скурвившийся профессионал, каких по просторам бывшей империи гуляет немало…

Ну, ты понимаешь, о чем я, ты сама поиски такой фигуры активным образом налаживала. Ну, например, можно вспомнить разговор с господином Межиным седьмого мая прошлого года в отдельном номере кафе «Каймак»… Кстати, есть пленочка с записью беседы, или разговор в офисе фирмочки «Андромеда» одиннадцатого мая того же года… и тут есть пленочка. И еще несколько разговоров, твоих и твоих корешков, опять-таки скрупулезно записанных, иногда и на видео. Клуб «Эдельвейс», ресторан «Рыбацкий приют», разговор в машине Чернявского… И всякий раз есть записи. Прокутить одну-две или так поверишь?

— Допустим, поверю, — сказала Олеся, заледенев липом. — И что?

— И ничего, — сказал Лаврик. — Когда люди вашего полета ищут такого человека, речь явно идет о чем-то весьма серьезном. Гораздо более серьезном, чем ваши обычные дела. А потому начальство, в данном случае начальство Белой Бригады — существует она, ага, если ты не знала — приняло решенное не ждать милостей от природы. А попросту подставить вам нужного человечка.

Вот мы Кирилла и подпрягли. Год он, бедолага, маялся, старательно изображая рэкетира… Точнее, человека, помогающего людям вернуть данные в долг денежки, правда, воздействуя при этом на недобросовестных должников абсолютно незаконными методами. Именно тот, кто вам нужен. Ну, поскольку мы совершенно не ждали милостей от природы, мы не стали тянуть кота за поминаемые причиндалы, а навели вас на него. У него к тому времени было за спиной месяцев восемь коллекторского стажа. Вы к нему долго присматривались, изучали, собирали о нем сведения, насколько это было возможно — и в конце концов клюнули. Организовали ему серию крупных непонятностей, грозивших полным крахом налаженного бизнеса, поговорили, предложили работу…

Вот и все. Естественно, весь этот год вы были под колпаком. С лупами и микроскопами проследили ваши славные трудовые биографии, начиная с зари рыночных отношений, когда Северьянов шлепал для торговцев левыми видеокассетами левые же красивые футлярчики, Щербина шестерил у Германа Стеглирова, Калганов открывал кооперативные кафе, а ты работала переводчицей у первых «малиновых пиджаков», под которых заодно и ложилась за приличные по тем временам бабки. Процентов на девяносто реконструировали ваш путь из грязи в князи.

И промежуточные этапы — банк «Бригантина-инвест», списанные танки, которые шли за границу в качестве высококачественных сталей, необходимых в промышленности, и якутские алмазики… И ваше бытие уже в качестве олигархов… Видеозаписей, пленок, подлинников и копий интересных документов, свидетельских показаний накопилось столько, что пришлось вторую комнату пол них заводить, а ведь первая была немаленькая… У меня в отеле ноутбук, если не веришь на слово, можно поехать и посмотреть кое-что. Хотя то, что я знаю о «деле табачного коридора», договоре с «Веттерман Гмбх» и сделке с «Мертон энд Беллингем», само по себе кое о чем говорит. Правда? По твоему личику вижу, что правда…

Мазур посмотрел на Олесю. Она сидела напряженная, как сапер перед минным полем, карт которого у него нет, но удивительным образом спокойная. Ну да, ну да, она была на своем поле. Подобные игры ей не в новинку…

— И дальше? — спросила она с каменным лицом.

Лаврик наполнил лафитнички:

— Так выпьем же за кибернетику… Когда, наконец, мы вытянули удочку с желанной рыбкой на крючке, испытали форменный пердимонокль. Знаешь, что это такое? Ну, не расстраивайся, я сам узнал буквально пару месяцев назад. Понимаешь, в дореволюционном театре был набор устоявшихся штампов — жестов и телодвижений, выражавших определенные эмоции. Зритель прекрасно все понимал. Крайняя степень удивления изображалась так: персонаж широко открывал глаз, поднимал бровь, и из глаза у него выпадал монокль. Это и называлось — пердимонокль. Да уж…

Всего мы от вас ждали, но не думали, что наберетесь нахальства лезть на грядущие президентские выборы со своим кандидатом, для чего вам и понадобилась крупная неучтенка, в том числе и маленький Алмазный фонд… Ну да, многие расслабились. Полагали, что шустриков вроде вас убедил печальный пример бывшего комсомольского активиста, потом нефтяного королька, который теперь строчит на машинке брезентовые рукавицы во глубине сибирских руд. Или Березы. Оказалось, не убедил… Вы всерьез собрались лезть к штурвалу. А вот за это полагается дать по рукам…

Олеся прищурилась:

— И вы можете что-то доказать? Может, у вас есть составленный нами манифест: «Мы, нижеподписавшиеся, хотим протащить в президенты России такого-то…» — с нашими подписями? Откуда ему взяться? Железных доказательств нет. Даже если вы писали тот разговор, где я инструктирую Кирилла, как пустить алмазы налево, — это еще не смерть. В конце концов, камни у вас, а не у меня…

Рация в кармане Лаврика запищала. Он вынул черную коробочку, включил и не подумав выйти в другую комнату.

— Пикник на обочине, — внятно сказала рация.

Лаврик отключил ее и убрал в карман с таким лицом, что знавший его сто лет Мазур понял: поступило какое-то крайне хорошее известие.

— Это еще не смерть… — задумчиво повторил Лаврик. — Но и не прежняя жизнь с икрой и омарами. Само по себе намерение участвовать в президентских выборах преступлением не является, никоим образом. А вот организация убийства президента Кавулу, попытка кражи двух килограммов алмазов, попытка убийства адмирала Мазура — совсем другое дело. И доказать тут можно многое. Очень много есть людей, которых можно взять за яйца. Вон там, за стенкой, — он небрежно указал на стену большим пальцем. — Слышала, что сказало радиво?

Сие означает, что в номер к твоему радисту только что пришли в гости ребятки из здешней военной контрразведки. И обнаружили рацию того типа, владение которыми в Ньянгатале считается уголовным преступлением, связанным либо со шпионажем, либо с организованной преступностью. Ребятки все же будут шить ему шпионаж — это по их линии, при умелой постановке дела можно орденок схватить, очередную звездочку, другие сладкие пряники… — он засмеялся. — Ты баба умная, хитрая и коварная, признаю. Как и вся ваша банда. Только эти качества у вас однобокие. Однобокие. Вы, когда влезли сюда, прикупили себе шестерок, можно сказать, по специфическим, свойственным бизнесу направлениям — министерства внутренних дел, геологии, торговли и промышленности, еще парочка подобных департаментов. Военных вы совершенно не брали в расчет, вообще не учитывали, что они в Африке, как и в арабских странах — часть правящей элиты. А вот мы это помнили. Так что ваш радиолюбитель сел прочно и надолго. Может, слышала краем уха о здешних методах активного следствия? Он столько интересного расскажет… В довесок ко всему.

Наконец, прошлые дела. Хотя бы безвременная кончина Мишеньки Левина. Зато ведь с вашей подачи угрохали честнейшего человека…

— Честнейшего?! — не выдержала Олеся. — Да это был…

— Я знаю, — сказал Лаврик. — Фантастический был аферист и кидала.

Что характерно, упертый интернационалист: то есть стриг всех без различия национальности, от евреев и русских до каракалпаков и тувинцев. Он бы и папуасов стриг, но они, на свое счастье, Мишеньке не попались, да и денег у них — мизер. Черный юмор ситуации, подруга, в том, что смерть автоматически сделала Мишеньку честнейшим человеком. Против мертвых не возбуждают уголовных дел — последний раз, насколько я знаю, такое было в Париже лет четыреста назад… Причина проста: мертвый не способен ни в чем сознаться, равно как и оправдаться. По той же причине газетный компромат против мертвого — штука дохлая. Те, кого это касается, пожмут плечами и скажут: мало ли что. можно выдумать про мертвого, который уже на эту гнусь не ответит… Итак? Всю эту историю можно подать журналюгам и под другим соусом: не было банального заказа на банального афериста, который всех достал. Просто-напросто шайка черносотенцев… (следуют ваши фамилии) злодейски угрохала честнейшего еврейского мальчика, чтобы зацапать его бизнес. Если это подать умело, в Израиле вам станет неуютно, а большая часть алмазных дел у вас идет как раз через израильских диамантеров, только процентов сорок — через лондонских и амстердамских. Вот тебе лишь один пример внесудебной пакости, после которой вас не станут принимать в приличных домах. Ты же лучше меня знаешь понятия, по которым живет мировая буржуазия: втихомолку можно заниматься самыми грязными делами, но если засветился — благородное общество от тебя, выродка и гангстера, с негодованием отвернется. Короче говоря, что-то не докажем, а что-то как раз докажем. Не за то вора бьют, что украл, а за то, что попался… Важнейший нюанс: вы, дорогие мои, хорошие, попали под кампанию. Испокон веков в нашем отечестве — да и не в нем одном — самым страшным было попасть под кампанию. Перед президентскими выборами как нельзя более кстати придется разоблачение олигархической группировки, замешанной в куче грязных дел — и тех, которые я тебе назвал, и других, о которых ты прекрасно помнишь. Когда попадаешь под кампанию, никакие супердорогие адвокаты не вытащат… Или я не прав? Или мало примеров, начиная чуть ли не с библейских времен? Ну скажи мне, что я неправ…

Олеся молчала.

— Две комнаты вещественных доказательств, — сказал Лаврик. — Куча надежных свидетелей, в том числе присутствующий здесь Кы Сы Мазур, кампания… Будем и дальше размазывать манную кашу по чистому столу?

Олеся подняла на него глаза — вроде бы спокойные и холодные, но в глубине все же таилась тревога. Она не была невозмутимой — она пыталась казаться невозмутимой.

— Ну что же, — сказала она тихо. — Во всем, что ты наговорил, есть резон… И тем не менее вы ко мне пришли без наручников и ордеров…

Лаврик усмехнулся:

— Можно проще. Вколоть тебе наркоту, вывезти на прогулочной яхточке в нейтральные воды, где ждет судно, — и прямиком на Родину.

Как это было с генералом Кутеповым и кучей другого иностранного народа.

— А почему же не вкололи сразу? — прищурилась Олеся. — А сели болтать под роскошную поляну? Такое поведение наталкивает на определенные мысли…

— Я тебя уважаю, — сказал Лаврик, без улыбки глядя ей в глаза. — Серьезно, всегда уважал сильного противника. В моем ремесле это необходимо, чтобы ты знала. Ты умница и соображаешь опасно быстро. Это не комплимент. Это констатация факта. Все ты поняла… Есть и другой вариант. Начинается он с того, что я тебя вербую. Прямо здесь и прямо сейчас. Кстати, учти: уж если я человека вербую, то спрыгнуть с крючка он уже не сможет никогда.

— Очень мило, — сказала Олеся. — А если я не пожелаю вербоваться?

— В этом случае мы с Кириллом допиваем отличную водку, доедаем великолепную закуску, делаем тебе ручкой и уходим. И ты свободна как ветер. Голову могу прозакладывать, в Россию ты теперь не сунешься, полетишь в Лондон.

Ты баба предусмотрительная, у тебя и тамошний вид на жительство, могущий плавно перетечь в подданство, и дом на Белгравии, и адвокаты, и некоторая заначка в банке… Англичане нам никого не выдают, давно известно. Если понадобится, ты сумеешь впарить репортерам что-то занятное: все эти годы ты у себя в подвале на Рублевке печатала антипутинские листовки, сама их по ночам клеила, да вдобавок дядя Вова хотел тебя изнасиловать на рояле прямо в Большом Кремлевском дворце…

Ну, ты умницы, ты придумаешь… — он хищно улыбнулся. — Вот только к твоим партнерам и по бизнесу, и по планам грядущей предвыборной кампании по надежнейшим, не вызывающим подозрения, каналам поступит убедительнейшая деза. Произведение ювелирного искусства. Составленная людьми, которые этим делом занимались, когда ты еще была такой соплюшкой, что тебя еще одноклассники не щупали. Суть такова: тебе, как очень и очень многим, затуманил мозги кристаллический углерод. И ты решила начихать на политику. В общем, красивые женщины и в самом деле очень редко отдаются политике со всем пылом. Ты решила поделить с Кириллом камушки и смыться подальше, но деза пришла раньше, чем ты успела это сделать. Кирилл, правда, с камушками в безопасном отдалении.

А ты — вот она, на Белгравии. Вот тут стая за тебя и возьмется. Первое, о чем тебя спросят: где камни, стерва? И что ты им ответишь? Расскажешь, что тебя обвели вокруг пальца злые особисты, отняли камни, но тебя почему-то отпустили? Тебя спросят: с чего бы вдруг они тебя отпустили? Так не бывает… Твоим приятелям прекрасно известна пара-тройка случаев, когда ты откровенно крысятничала. А тебе прекрасно известно, что они и понятия не имеют о слове «гуманизм». Смешно: с тебя шкуру будут драть, а ты будешь хрипеть, что не знаешь, где камни, и это будет чистая правда, но ей никто не поверит…

Стая ваша все равно попадет под кампанию — только к тому времени твои фрагментики будут валяться на десятке лондонских свалок… если вообще останутся фрагментики. Частных яхт в Британии куча, никто им не запрещает выходить ночью в море — и полетишь ты за борт в бетонном бикини… Или все же веришь, что сумеешь в этих обстоятельствах оправдаться? — он достал из кармана свернутые вчетверо листки тончайшей бумаги, аккуратно расправил и протянул ей. — Почитай вдумчиво. Я не тороплю. Здесь все: через кого пойдет деза, кого подключат орудовать клещами и паяльником, чтобы самим не пачкать руки, подробности дезы… В общем, читай не спеша. Можешь сначала опрокинуть стопочку, я не возражаю.

Она и не глянула на бутылку — впилась взглядом в аккуратные строчки, явно отпечатанные на принтере. Читала медленно, словно в уме повторяла каждое слово, и в лице у нее понемногу проступала хорошо знакомая Мазуру тоскливая безнадежность загнанного в угол человека. Закончив, столь же неспешно стала перечитывать, порой глядя вверх так, словно что-то просчитывала или комментировала для себя.

Лаврик налил себе и Мазуру, и они выпили, не чокаясь, закусив свежайшей копченой белугой. Лаврик первым принялся за пельмени, и Мазур последовал его примеру. Олеси они словно и не замечали, увлеченно набивая пузо.

— Послушайте… — раздался тихий, вялый голос Олеси — голос окончательно и бесповоротно сломленною человека.

— Дай пожрать, — равнодушно бросил Лаврик, продолжая орудовать массивной серебряной ложкой. — С утра не жравши, по твоей милости, между прочим…

И продолжал уплетать пельмени, макая их предварительно в блюдечко со сметаной. Мазур тоже не смотрел на Олесю, он всерьез проголодался и не отставал от Лаврика. Так продолжалось какое-то время, потом раздался звенящий от волнения голос Олеси:

— А это обязательно — еще и унижать меня?

Лаврик сказал серьезно:

— Хочешь верь, хочешь — нет, но я тебя унижать не собираюсь. Я и в самом деле чертовски проголодался, а тут такая жратва… Ну ладно, — он со вздохом отложил вилку. — Излагай кратенько.

— Я согласна, — сказала она.

— Умница, — сказал Лаврик бесстрастно. — Рад, что в тебе не ошибся.

— Что вы меня заставите делать?

— Что я тебе поручу делать? — поправил Лаврик. — Дай-ка сюда.

Он забрал, у нее листочки, разорвал пополам, еще раз подполам, сложил в массивную хрустальную пепельницу и поднес огонек зажигалки. Произошло что-то вроде крохотного бесшумного взрыва: куча бумажных лоскутков вспыхнула ярким пламенем, вся, сразу и исчезла, не оставив даже пепла. Олеся невольно отшатнулась. Мазур остался невозмутим он на своем веку повидал немало хитрой бумаги, и мгновенно растворявшейся в воде, и вмиг сгоравшей без пепла, и еще всякой.

— Поручение у тебя будет простое, — сказал Лаврик. — Через несколько дней ваша стая должна будет собраться и заслушать твой отчет о проделанной работе. Когда и где?

— В следующий вторник. В Питере. В…

— Это уже неинтересно, — прервал Лаврик. — Так вот, ты туда пойдешь в качестве моего личного посланца. Можно сказать, официального лица. Расскажешь им все. Как мы вас вели больше года, как подставили вам Кирилла, как перехватили алмазы. Расскажешь, что мы знаем о вас достаточно, чтобы стереть в порошок. И непременно сотрем, если не перестанете лезть в политику. Если будете по-прежнему тихонько набивать защечные мешки — останетесь на свободе и при своем.

Правда, добавь: с этого времени пятьдесят один процент всех ваших акций, активов и прочего — у меня. Это не будет нигде зафиксировано на бумаге и не заверено юридически, но так оно и будет обстоять. И если я распоряжусь что-то сделать — или наоборот, не делать чего-то — это должно быть выполнено моментально и в точности. Для пущей убедительности предъявишь, как говаривали в старину, экстракт того компромата, что у нас занимает полторы комнаты, — он поднял ладонь, видя, что она собирается задать вопрос. — В Питере, в зале прилета, тебя окликнет вежливый приличный человек — или это будет девушка, не важно — скажет, что ты что-то уронила и подаст тебе что-нибудь типа маленькой косметички или пачки сигарет, не суть важно.

Главное, кто-то окликнет и подаст нечто тобой оброненное. Там будут флэшки с экстрактом. И за себя не беспокойся. Есть у меня привычка — не давать в обиду тех, кто на меня работает исправно. Так им и скажи: я велел передать — если тебя хоть пальцем тронут — будет так плохо, как в жизни не бывало.

И еще, — он чуть подался вперед. — Если с Мванги что-то случится — лучше бы им всем на свет не родиться… Все поняла?

Олеся кивнула. Лаврик хмыкнул:

— Безнадежность переходит в радость человека, осознавшего, что его и на три копейки не оштрафуют… Подожди, мы еще не закончили. Среди моих скверных привычек есть и такая: надежно подстраховываться… Очень полезная привычка…

Он достал серебристый прямоугольничек размером с пачку сигарет, но раза в два потоньше, потянулся через стол и положил его перед Олесей:

— Это диктофон. Сейчас я у тебя возьму интервью примерно на полчасика. Специфическое такое интервью. Если оно попадет к кому-то из вашей стаи, я за твою жизнь и гроша ломаного не дам. Такая вот подстраховка. По ходу можешь делать перерывы на выпить и закусить, времени у нас немеряно…

Он наполнил все три лафитника, глядя спокойным, чуточку усталым взглядом победителя, ничуть не чванившегося своей очередной победой. Побеждал столько раз, что это вошло в привычку…

Эпилог

Все четыре двери, которые пришлось миновать по пути к президентскому кабинету, Мазур прошел без всяких проверок. Очередной офицерик щелкал каблуками и вытягивался в струнку, как и полагалось при виде именитого гостя. Однако Мазур, в свое время всерьез озабоченный безопасностью Кавулу, изучил дворец как следует и прекрасно знал: все четыре дверных проема оборудованы системой датчиков посложнее обычных аэропортовских рамок, и окажись у гостя, пусть трижды именитого, при себе ствол или нечто, в чем можно заподозрить оружие, группа захвата, возникнув словно бы из воздуха, сграбастает вмиг. Вот только системы бессильны, когда речь идет о случае с Кавулу… и когда-то с генералом Касемом, и многими, многими другими.

На внутренних постах стояли сплошь десантники из полка «Умконто Бачака», самой преданной Буду Мванги воинской части — там все, от командира до последнего каптера, из его касембо.

Касембо — это одно из десятка, а то и двух, маленьких племен, на которые делится основное. Нечто вроде шотландских кланов. Правда, в иных случаях и это тоже не помогает — личная охрана Кавулу тоже была сплошь из его касембо…

Знакомая приемная. Молодой адъютант-майор в парадной форме (ага, уже не тот, что был у Кавулу) столь безукоризненный и чистенький, что его хотелось завернуть в целлофан, чтобы ненароком не испачкался. Словно сошел с какого-нибудь армейского плаката (они, в принципе, во всех армиях мира одинаковы). Адъютант распахнул высокую резную дверь, вытянувшись в струнку так, что на миг послышался хруст.

Мазур долго шел по зеленой с красной каймой ковровой дорожке. Он прекрасно знал этот кабинет, не раз бывал здесь по службе и орден получал здесь: повсюду дурная роскошь, золоченая лепнина и причиндалы из чистого золота, резные панели из самых драгоценных пород дерева, разноцветный мрамор, яшма, еще какие-то не дешевые поделочные камни, картины — подлинники европейских старых мастеров, хрустальная люстра. А что до размеров — можно устраивать строевые учения роты или давать дворцовый бал. Точности ради нужно добавить, что Кавулу тут ни при чем — кабинет ему достался в наследство от предшественников.

Мозес Мванги, Булу Мванги, неспешно поднялся — в том же белоснежном костюме, без единой регалии, опирается на памятную трость с резным набалдашником из слоновой кости в виде какого-то африканского истуканчика и длинным клинком внутри, виденным Мазуром своими глазами.

Легендарный старикан кивнул, вновь сел за огромный стол с позолотой и показал Мазуру на кресло.

— С вашего позволения, я пока постою, — сказал Мазур.

Поставил на стол небольшую спортивную сумку, расстегнул молнию и принялся аккуратно выкладывать на темное полированное дерево, в котором отражался не хуже, чем в зеркале, угловатые мешочки с алмазами, расставляя их в шеренги по пять.

— Вот, — сказал он, закончив и усевшись. — До единого карата, ничего не пропало.

Покрытая твердыми морщинами физиономия старика осталась бесстрастной. Он, видимо, тронул кнопку ниже уровня столешницы — бесшумно возникший в кабинете адъютант внес серебряный поднос — бутылка отличного «Наполеона», позолоченные стопочки, подобающая закуска. Вот кем Булу Мванги никогда не был, так это трезвенником (но меру знал всегда), да и женский пол вниманием не обходил — даже сейчас кружили достоверные слухи про него и молодую связисточку из дворцового узла связи (и то, и другое в Африке компроматом не считалось, и не давало противникам Мванги никаких козырей).

— Я думаю, вы не из тех, кому нравятся долгие прочувствованные благодарности, — сказал Мванги, ловко наполняя стопочки. — Поэтому просто скажу: спасибо. Дело даже не в тех потерях, которые понесла бы государственная казна, — он скупо усмехнулся, — но еще и в том, что разрешилась нешуточно терзавшая меня загадка… Не сочтите за похвальбу, но я умею разбираться в людях — когда-то от умения мгновенно распознать человека зависела жизнь… Я прекрасно помнил, как у вас прямо-таки лицо перекосило от брезгливости, даже отвращения, когда я хотел выписать вам чек за молчание. По всему, такой человек, как вы, не должен был взять алмазы. И тем не менее вы объявились с ними в столице далеко не сразу… Ну что ж, теперь загадка разрешена… правда, не до конца, — он окинул Мазура цепким, пытливым взглядом. — Я не верю, что вы колебались. И у меня есть подозрения, что ваше затянувшееся отсутствие вызвано тем, что велась какая-то другая игра, о которой я представления не имею…

Мазур посмотрел ему в глаза:

— Если и были какие-то игры, вашей страны они не касались нисколько. И уже закончены. Слово офицера.

— Насколько я помню, мы с вами из тех старомодных типов, что верят честному слову… — сказал Мванги. — И хорошо, что не всегда эта вера, нас, что приятно, подводит… Что это?

Мазур положил перед ним вынутый из бумажника чек Кавулу на двести тысяч долларов и сказал:

— Это то, что мне не хотелось бы оставлять у себя…

Мванги изучил взглядом красивую бумажку в какие-то секунды. Тихо сказал:

— Вот теперь я в некотором недоумении. Понятно, что такой человек, как вы, не взял бы алмазов. Но тут другое дело. В конце концов, чек вам президент выписал сам, и вы спасли ему жизнь… Я понимаю, что вы хорошо все обдумали. Разрешите нескромный вопрос: у вас не было колебаний?

— Честно говоря, были, — сказал Мазур. — Но недолгие и слабенькие.

Я не бессребреник, у меня есть семья… и никаких доходов, кроме жалованья. Но, понимаете ли… У нас с давних времен ходит поверье, что грязные деньги счастья не приносят. А чистые деньги у Кавулу в последний раз были очень давно — его жалованье, когда он был преподавателем математики в геологическом колледже…

— Понятно. У нас такое поверье тоже есть. Значит, вы ничего не получили?

— Ну отчего же, — усмехнулся Мазур. — Звезда Свободы первой степени! Вот ее я как-то не считаю грязной — в конце концов, это не ворованное золото, официальная государственная награда.

— Вернее, с завтрашнего дня — просто полтора фунта золота, — сказал Мванги с веселыми огоньками в глазах. — Мы ее упраздняем, ее и еще парочку орденов, точно так же ставших несколько одиозными. Учреждаем парочку других, поскромнее…

Честно говоря, детством попахивает, подумал Мазур. Всякие награды имеют со временем склонность становиться одиозными…

— Закажете себе красивый портсигар, — сказал Мванги. — хоть что-то. Ну, а я, со своей стороны… Все, что могу.

Он вынул из стола небольшой прямоугольный бланк с печатным текстом, виньетками и каким-то рисунком слева, взял авторучку, быстро написал два слова в пустой графе, приложил небольшую печать (оттиск оказался круглым и зеленым), придвинул Мазуру:

— По-моему, я правильно написал ваше имя?

Мазур едва не присвистнул. Слева овал, в котором изображен кулак, сжимающий автомат (родимый ППШ, из которого Мазуру однажды все же удалось пострелять), по сторонам классические фасции, ликторские связки прутьев с воткнутыми в них топорами. В свое время фасция была эмблемой итальянской фашистской партии — но, с другой стороны, она и сегодня красуется на гербе Французской Республики, и убирать ее французы как-то не собираются. Три незнакомых Мазуру буквы местного алфавита вверху. Короткий текст на трех местных языках и английском. Знак «Старый партизан», номер двести четыре…

— Вот уж чего я совершенно не заслужил… — сказал Мазур искренне. — Меня тогда и близко не было по причине крайней юности…

Мванги, почти не опираясь на трость, вышел из-за стола и, встав лицом к лицу с Мазуром (тот успел подняться), открыл синюю коробочку, ловко приколов на левый лацкан Мазурова пиджака тот самый знак, в отличие от Звезды Свободы и нескольких других здешних регалий, выполненный крайне скромно — сталь и двухцветная эмаль.

— Мне лучше знать, кто и что заслужил, — сказал Мванги, вернувшись за стол. Наполнил чарочки, на миг отвел глаза. — Был один человек, заслуживший десяток таких знаков. Мы из одной деревни, в отряд уходили вместе, нас пытали в одном подвале… Мы его расстреляли позавчера — там было не просто фантастическое казнокрадство, но и кое-что гораздо похуже. Знаете, с бегом времени не все выдерживают искушения…

— Я знаю, — сказал Мазур. — Сталкивался…

— Ну вот… Конечно, официально он погиб в автомобильной катастрофе. Может, я поступил дурно, но пусть уж люди не знают, что человек из нашего учебника истории оказался… И без того вокруг столько грязи… Быть может, вы понимаете?

— Конечно, — сказал Мазур без выражения. — Я вас прекрасно понимаю, Булу Мванги…

Он вспомнил Эль-Бахлак, пьяного до остекленения Лаврика, услышанное за минуту до его появления печальное известие об убийстве террористами некоего советского генерала (передававшего на сторону поступившее для местной армии оружие, о чем знали считанные люди). Вспомнил успевшего выстрелить себе висок легендарного генерала Санчеса, тоже человека из учебника новой кубинской истории. И повторил:

— Понимаю…

Мванги, глядя куда-то вдаль, протянул:

— Тридцать с лишним лет назад все казалось проще. Достаточно добиться свободы…

Ну да, подумал Мазур. Все по классикам, которых Булу Мванги никогда не читал: бунтовщики были молоды, им казалось, что одной лишь свободы достаточно, чтобы уподобить раба Богу…

Беда только в том, что если человек — раб, он и остается рабом, правда, уже не людей, а разных грехов и пороков, но это дела не меняет.

И если б только казнокрадство… Кровь. Кровь алая, в количестве, не умещающемся в сознание. Более миллиона погибших в одной из близлежащих стран, когда одно племя решило под корень извести другое. Несколько гражданских войн в четырех странах — снова миллион покойников. Не так уж и давно закончившаяся война (угольки которой еще кое-где тлеют), которую называли по-разному: Первая мировая африканская, Вторая конголезская, Великая африканская. Гремела восемь лет — с участием десяти стран. Более пяти с половиной миллионов только убитыми. Дикие зверства.

Между прочим, именно на этой войне бесследно сгинул Франсуа Петрович Помазов, афрорязанец, подполковник военной разведки. А главное — все эти горы трупов, реки крови, пожарища на полнеба и полнейшее несоблюдение каких бы то ни было конвенций уже не имели ни малейшего отношения к былой схватке двух сверхдержав — поскольку случились на протяжении последних пятнадцати лет. И безусловно, не были «тяжким наследием колониализма» или «тяжким наследием борьбы двух империй». Свое, собственное, порой бравшее начало в те времена, когда в Черной Африке вообще не было ни единого белого…

— Адмирал, — тихо сказал Мванги. — Если обратиться и к вашей истории, и к нашей… У вас никогда не возникало мысли, что все было зря?

— Она пару раз маячила на горизонте, — признался Мазур. — Но я ее всякий раз прогонял. И не думаю, что в будущем случится иначе. Все было не зря! — вырвалось у него.

— Согласен, — сказал Мванги. — Но позавчера мы его расстреляли… Знаете, очень давно его и моих родных и близких каратели уложили в одну канаву… Да… — он словно проснулся, заговорил совершенно другим тоном, деловым, четким: — Мне говорили, вы хотели бы получить копии всех материалов, что у нас есть на министра внутренних дел?

— Если это возможно, — сказал Мазур.

— Почему бы и нет? — он полез в боковой карман белоснежного пиджака. — Вот, целых три флэшки, — и ухмыльнулся грустно-философски. — Забавно как-то получается. Я научился без запинки выговаривать слова «флэшки» и «гигабайты», я немного работаю с ноутбуком — а самый обыкновенный телефон, еще с вертящимся диском, я впервые увидел в девятнадцать лет, когда мы разгромили полицейский участок… Да, вот что. К сожалению, использовать эти материалы, возможно, и не удастся. Хотя там проходит не только покойный, но и его сообщники, а они-то живы…

— Покойный?

— Да, — сказал Мванги. — Застрелился вчера. Нет, на сей раз мы ни при чем. Не та была персона — обыкновенный дешевый ворюга, однажды поддавшийся искушению. Примитивная сволочь… впрочем, проявившая, нужно признать, определенное мужество и любовь к семье. Понимаете, взять его тихо не удалось. Кто-то недодумал, и группа захвата нагрянула к нему домой. Охрана стала отстреливаться, он все понял и долго не колебался. Теперь нам его денежек не достать, как мы намерены это проделать со счетами Кавулу. Его счета открыты в Европе на жену, а у нее, изволите ли видеть, свой честный бизнес, все замотивировано так, что комар носа не подточит, — он протянул со злобной мечтательностью. — Древние китайцы все же однажды поступили очень умно… Вы знаете эту историю?

Мазур кивнул. Он знал. В древние времена очередной император принял очередной закон: вместе с уличенным в казнокрадстве чиновником казнили всех его близких: родителей, жену, детей, братьев и сестер, племянников и племянниц. В этом не было ни капли садизма, ни даже жестокости. Один холодный расчет. Казнокрадство теряло смысл. В прежние времена казнокрады поумнее — а глупых среди казнокрадов водится мало — на всякий случай зарывали нахапанное в укромном местечке, доверив тайну кому-то из самых любимых и надежных родственников. Даже если виновный был уличен и лишался головы, в доме у него находили лишь ломаный грош. Теперь так делать стало бессмысленно: воспользоваться кладом было бы просто некому. Полностью казнокрадство искоренить не удалось, конечно, но воровать стали на порядки меньше, так сказать, на красивую жизнь, и не более того…

— Конечно, кое-кого мы возьмем за глотку… — сказал Мванги, — кое-кого…

Как и мы, подумал Мазур. Кое-кого. Кое-где. Иногда. Устроим очередную кампанию, показательно выпорем наиболее запачканных, чтобы заставить остальных хапать поскромнее и не зарываться. И все. И не более того. Потому что дело вовсе не в слабости власти или нежелании бороться с коррупцией: просто-напросто всех пересажать чисто технически невозможно.

Подобное удалось только в Сингапуре — но сколько того Сингапура… В свое время французы, затеяв после войны денежную реформу, вынуждены были пойти на некий компромисс. Тому, кто мог с документами на руках доказать легальность своих сбережений, меняли все денежки. Тому, кто приходил без документов, меняли половину. Любое количество. Припер два вагона — меняли вагон. Французы прекрасно понимали: поступи они иначе, расцветет совершенно дикая коррупция — среди тех чиновников, что сидят на справках о праведности доходов.

А так — хотя бы половину «черного нала» удалось изъять из обращения. Коррупция касаемо справок все же имела место, но не превратилась в ту эпидемию, какой могла бы обернуться. И даже товарищу Сталину не удалось…

…Портсигар из Звезды Свободы он себе заказывать не стал. Ни к чему была этакая пошлость. Всю жизнь обходился без золотых портсигаров. Он просто к дню рождения Нины заказал ей у хорошего мастера браслет, кольцо и серьги — Звезды хватило тютелька в тютельку, даже осталось граммов пять, которые он отдал мастеру в счет гонорара.

А месяцев через семь после возвращения домой его вдруг вежливо пригласили в посольство Ньянгаталы, где первый секретарь, обмирая от почтения, вручил прибывший с диппочтой большой конверт, украшенный кучей печатей и снабженный кучей «секреток».

И возвестил: это личное послание президента, господина Мванги, содержание которого ему самому знать категорически не полагается — как то предписывала прилагавшаяся к конверту шифровка.

Мазур вскрыл конверт дома. Обнаружил там оформленное по всем правилам, юридически заверенное завещание, чек на семьдесят с лишним тысяч долларов и написанное от руки письмо Булу Мванги.

«Дорогой адмирал! Приключилась маленькая незадача. Врачи нашли в печени некую дрянь, с которой поздно что-то делать. Нравы у нас не американские, они молчали, но не учли моего жизненного опыта. Мои мальчики ночью навестили клинику и все пересняли. До постели и болей осталось месяца три. При первых звоночках уйду не задумываясь. У вас, белых, это считается смертным грехом, у нас — нет. Остались кое-какие сбережения — и не осталось достаточно близких родственников, которых я хотел бы видеть наследниками. Я подумал о некоей филантропии, но быстро пришел к выводу, что в масштабах страны мои скромные деньги — капля в море. Вспомнил о вас. У вас — семья. Так что не доводите щепетильность до абсурда. Надеюсь, у вас не возникло и тени сомнения в том, что мои деньги чистые. И все было не зря…

P.S.: Забавно, но меня сейчас интересует один-единственный вопрос: если Лунный Бегемот все же есть, можем мы с вами встретиться на берегу одного из его ручьев? Как вы думаете?

М. М.»

В тот вечер Мазур, благо назавтра был выходной, напился в хлам. Сам он ничего не помнил, но Нина утром рассказала, что он ничего такого не отчебучил — просто, придя в состояние «грогги», долго сидел, качаясь взад-вперед, как дервиш на молитве, и долго твердил одно:

— Они все — у Лунного Бегемота… Они все — у Лунного Бегемота…

Она ничего не поняла, конечно, а Мазур ничего не стал объяснять, отделался какой-то убедительной репликой, полностью соответствовавшей истине: мало ли что из пережитого может по пьяной лавочке вспомниться…

Красноярск, 2017

Оглавление

Глава I. Беги, негр, беги 5

Глава II. Первые дорожные впечатления 21

Глава III. Жандармерия: взгляд изнутри 37

Глава IV. Скучные провинциальные будни 54

Глава V. Высоко в небеса 119

Глава VI. Сумеречная зона 163

Глава VII. Финал — свой для каждого 242

Эпизод первый. Под сенью короля 242

Эпизод второй. Ангелы ада 250

Эпизод третий. Водяной и русалка 262

Эпизод четвертый. Вооружен и очень опасен 277

Эпизод пятый. Пердимонокль 289

Эпилог 309

Авторы стихов, приведенных в романе:

Григорий Дикштейн, Ольгерд Довмонт, Николай Шипилов.

Охота на пиранью

След пираньи

Крючок для пираньи

Возвращение пираньи

Первый бросок

Пиранья против воров

Звезда на воинах

Жизнь длиннее смерти

Бродячее сокровище

Озорные призраки

Флибустьерские волны

Охота на олигарха

Алмазный спецназ

Война олигархов-1 Кодекс одиночки

Война олигархов-2 Кодекс наемника

Черное солнце

Белая гвардия

Принцесса на алмазах

Голая королева

Ближе, бандерлоги!

Примечания

1

Хайджекинг — захват самолета террористами (американский термин).

(обратно)

2

Дорогая (франц.).

(обратно)

3

Обиходное название Чикаго в США. По-английски — «Шикагоу».

(обратно)

4

Бог мой! (франц.)

(обратно)

5

Один из самых крупных бриллиантов в мире, вставлен в британскую королевскую корону.

(обратно)

6

Булу — «дядюшка», вежливое обращение к старшему годами или по положению (язык фусу).

(обратно)

7

Будь здоров и не падай! (франц.)

(обратно)

Оглавление

Глава I. Беги, негр, беги

Глава II. Первые дорожные впечатления

Глава III. Жандармерия: взгляд изнутри

Глава IV. Скучные провинциальные будни

Глава V. Высоко в небеса

Глава VI. Сумеречная зона

Глава VII. Финал — свой для каждого

Эпизод первый. Под сенью короля

Эпизод второй. Ангелы ада

Эпизод третий. Водяной и русалка

Эпизод четвертый. Вооружен и очень опасен

Эпизод пятый. Пердимонокль

Эпилог

Оглавление Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg