«Арбатские подворотни»

Арбатские подворотни (fb2) - Арбатские подворотни 1286K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Александр Петрович Кулешов

Александр Кулешов Арбатские подворотни

Глава I ТУТСИ — ВАЛЮТНАЯ ДЕВОЧКА

Она стояла у входа в кафе «Националь», кутаясь в беличью шубку. Хотя было не так уж морозно. Но, когда у Тутси не ладилось с настроением, она всегда испытывала какой-то неприятный озноб: будь то на сочинском пляже или в декабрьской Москве, пусть и не холодным днем.

Она пришла минут на десять раньше условленного, и это было досадно. «Зайти, что ль, куда-нибудь погреться, чтоб появиться, как обычно, с опозданием?» Но она не двигалась с места, устремив равнодушный взгляд на поток машин, на неторопливо ползущие троллейбусы, на озабоченных, куда-то спешащих прохожих…

Ну отчего у нее такое настроение?

Ведь Тутси «добралась» или «приехала», а может быть, «прибыла». Ее слабое знание французского языка не позволяло ей точно перевести слово «arrive». Как объяснил ей один ее французский друг, так говорят о людях, всего добившихся, сделавших карьеру, словом — счастливых.

После развода с мужем, этим лопухом, который, вот уж точно, ни до чего «не добрался», никуда не «доехал», у нее осталась отличная однокомнатная квартира на последнем этаже отличного дома, ее усилиями отлично обставленная и оформленная.

Числясь переводчиком на договоре, Тутси занималась в другой, снятой ею квартире «индивидуальной трудовой деятельностью», в коей весьма преуспела. Она работала семь дней в неделю, без выходных, зато с сокращенным рабочим днем. Ее служба начиналась часов в десять-одиннадцать вечера у входа в какой-нибудь фешенебельный ресторан — «Националь», «Интурист», «Украина» или Центр международной торговли — и заканчивалась поздно ночью на ее «служебной» квартирке.

Среди ее бесчисленных «партнеров по работе» (она терпеть не могла слова «клиент». «Что я, продавщица или портниха?» — говорила она с презрением) были, как правило, «бабочки-однодневки», люди случайные, но встречались и постоянные, имевшие свои определенные дни. Таких она особенно ценила.

Среди партнеров Тутси были ее соотечественники-москвичи и иностранцы — приезжие или постоянно работающие в столице. Были старые и сравнительно молодые, красивые и наоборот, толстые и худые, высокие и низкие, лысые и заросшие, молчаливые и болтливые. Были такие, с кем приятно провести время, и такие, после ухода которых Тутси облегченно вздыхала.

Лишь одно объединяло всех этих людей: войдя в квартиру, они клали на салфетку в передней несколько зеленых или коричневых бумажек. Тутси терпеть не могла, когда деньги ей совали в открытую да еще с какими-нибудь дурацкими комментариями. Так что объединяло всех ее партнеров богатство. Ну не богатство, конечно, но возможность платить за один вечер, проведенный в ее обществе, сумму, которую иной трудяга зарабатывает за пару месяцев.

Каждое утро, наступавшее у нее обычно не раньше полудня, Тутси придирчиво оглядывала себя в зеркало. Она долго всматривалась в свою безупречную фигуру, удивительной красоты лицо, перебирала падавшие почти до талии золотистые волосы, касалась гладкой, эластичной кожи на животе, на груди, на плечах. Маленький намек на складку, крохотный прыщик, синяк повергали ее в панику не меньшую, чем слесаря шестого разряда, у которого сломалось лекало, или крановщика, у которого заедало рукоятку.

Тело Тутси было ее рабочим инструментом, источником ее материального благополучия, и оно всегда должно находиться в идеальном порядке. Тутси дважды в неделю ходила в сауну, дважды — на массаж; она мало курила и старалась поменьше пить. Хотя партнеры не очень-то любили, когда «на работе» видели ее трезвой. Впрочем, Тутси научилась притворяться — комар носа не подточит.

Зарабатывала она своим столь древним ремеслом немало. Но расходы каковы! Надо было очень хорошо, даже изысканно одеваться. Гардеробы ее были набиты дорогими платьями, шубами, обувью, бельем… А что делать! Какой эстрадный мастер пожалеет денег на суперэлектрогитару или фотокорреспондент на аппарат «Канон»?.. Подношения — маникюршам, косметичкам, парикмахершам, швейцарам, официантам, таксистам, разным спекулянтам, приносившим туалеты и духи, деликатесы и напитки. Впрочем, напитки, как правило, приносили сами партнеры, но стол накрывала все же она — это входило в профессиональные обязанности. Да, так вот, траты. Надо было платить еще заведующей бюро переводов за то, что Тутси числилась там, ничего не делая, управдому, на всякий случай («собачке дворника, чтоб ласковой была…» — Тутси нельзя отказать в известной начитанности). А сколько она оставляла денег у продавщиц в «Березках», куда и после их закрытия через кое-каких приятелей ей удавалось проникать!

Так что деньги расходились быстро. Но Тутси, несмотря на молодой возраст, была достаточно рассудительной и трезво мыслящей и сумела кое-что отложить на срочный вклад.

Красота, здоровье, отличная квартира, деньги, туалеты, веселая жизнь, поклонение мужчин — все было.

А счастье?

Как-то по японскому телевизору, приобретенному с помощью одного уехавшего теперь в свою далекую страну друга, Тутси увидела передачу, в которой корреспондент спрашивал прохожих на улице: «Что такое счастье?» Юные и пожилые, мужчины и женщины отвечали кто длинно, кто коротко, кто остроумно, кто глупо. Ей запомнилась немолодая, совсем простая, скромно одетая женщина с усталым лицом, наверное работница, возвращающаяся с ночной смены. «Что такое счастье? — переспросила она, и усталое ее лицо залучилось в улыбке. — Господи! Да жить! Жить — вот счастье…»

«Действительно, — подумала тогда Тутси, — дышать, ходить, весело проводить время, любить — словом, жить, разве не это счастье?!»

Ну и как у нее? Она ходит, дышит, у нее все есть, она весело проводит время, любит… Стоп! Вот чего нет, того нет.

Удивительно — такая «пронзительно, невозможно красивая», как сказал один из партнеров, с таким совершенным телом, такая молодая, такая искусная в любви… А вот любви-то как раз и нет. Ну нельзя же считать любовью два-три детских увлечения да недолгую супружескую жизнь с этим мужем-лопухом, неспособным прилично заработать для своей красавицы жены. Кандидат наук! О господи, его кандидатскую зарплату со всеми аспирантскими, со всеми достающимися ночным и воскресным трудом приработками она шутя получает за два вечера.

«Так счастлива ли я?» — размышляла Тутси, устремив рассеянный взгляд на вереницу машин, на начавший падать медлительный снежок, на толпу озабоченных прохожих в бледном, каком-то стертом свете уличных фонарей.

Увы, не очень. Это если быть честной. А вот если быть очень честной, то можно доискаться и до причины. Но Тутси не хотела доискиваться — просто противная заноза застряла в сердце, в душе, в мозгу, бог ее ведает где. И из-за этой, черт бы ее побрал, занозы умчалось куда-то привычное хорошее настроение, покой (его, кажется, называют душевным), было как-то тревожно и неопределенно.

Конечно, Тутси кривила душой, играла сама с собой. Она прекрасно знала причину плохого настроения. «И с чего это невесело? Что же это происходит? Не валяй дурака! Нечего притворяться — будто ты не знаешь!»

Тутси вздохнула. Эх, сидеть бы сейчас дома, смотреть свой японский телевизор или пить чай, поболтать по телефону и пораньше лечь спать. А заветней всего просто молчать и смотреть на Игоря… Просто смотреть. Ну вот, наконец-то выдохнула имя. Хоть и не вслух, хоть и про себя. Вот она, заноза. Так что нечего изображать…

А вот и Гор, ее сегодняшний партнер. Тутси опять вздохнула и, надев на лицо обворожительную улыбку, двинулась ему навстречу.

Август Гор, корреспондент большой и солидной газеты умеренного направления, был видным мужчиной. Высокий, поджарый, быстрый в движениях, несмотря на свои пятьдесят с гаком лет. Седой, без залысин, с очень синими глазами, обаятельный, он привлекал уверенностью в себе, умением слушать людей. Гор был интересным собеседником, он много знал, многое повидал, хорошо владел русским языком и старательно в нем совершенствовался, записывая в специальную тетрадь новые выражения, каламбуры, шутки, ругательства, анекдоты и не очень приличные частушки. Впрочем, Гор знал, где и что можно сказать, в разговоре с кем какие употребить выражения.

Гор работал в Москве уже больше года и больше трех месяцев являлся постоянным партнером Тутси. Он жил здесь один, и имелась ли у него на родине семья, Тутси не знала. Вообще, она мало что о нем знала. В редких случаях, когда он знакомил Тутси со своими друзьями, те хранили на этот счет полное молчание, и простодушные попытки Тутси что-либо выяснить оканчивались неудачей.

Первое время она испытывала досаду. Ведь все ее коллеги по профессии живут тайной надеждой выйти замуж за такого вот забугорного партнера. Кое-кому это удается, большинству — нет. Но видеть в очередном немолодом партнере потенциального жениха — почему нет? В конечном счете женат ли тот, выяснялось довольно быстро и тогда намечалась соответствующая тактика. А вот с Гором беда — есть семья, нет семьи, как узнать?

Однако в последнее время у Тутси отпало желание покинуть родную землю. И потому семейное положение Гора перестало ее интересовать.

Ее гораздо больше интересовало семейное положение Игоря. Тут, правда, была полная ясность. Они были ровесниками, и, как он сам ей сказал, о женитьбе Игорь и не задумывался, аргументируя это довольно обидно: «Что я, дурак, что ли?»

Так вот Гор. Познакомились они довольно банально.

Со своей подругой Ритой, которую в действительности звали Леной, они работали в команде, имея на двоих одну квартиру. Точнее, квартиру вблизи улицы Горького, рядом с Госкино, снимала Тутси, а Рита пользовалась ею за отписку, вручая подруге четвертной билет за каждого приводимого туда клиента (фи — партнера!), будь то савок, чухонец или даже стрелец (иначе говоря, соотечественник, финн или американец). Подобные коммерческие отношения никак не портили союз подруг.

Как всегда, заказали столик в «Национале» на четверых. Как всегда, явились вдвоем, и, как всегда, не прошло и получаса, как оказались вчетвером.

А вот подсевшие к ним предполагаемые партнеры оказались не такие, как всегда. Вернее, один из них.

Тот, что явно интересовался Ритой, высокий, молодой парень, уже слегка поднабравшийся, русским языком не владел. Впрочем, большого значения это не имело, поскольку он только и делал что смеялся, издавал неясные восклицания или что-то туманно бормотал.

Второй — немолодой, интересный, пивший не меньше, но не пьяневший, — хорошо, хоть и с акцентом, говорил по-русски, был серьезен и так внимательно разглядывал Тутси своими красивыми синими глазами, что даже она в конце концов почувствовала смущение.

— Гор, — представился он. — Но зовите меня Август. Разница в возрасте не важна, — он улыбнулся. — Вы очень красивая. Вы напоминаете героиню пьесы Островского…

«Черт бы его побрал, — с досадой подумала Тутси, — Мне сотня «гринов» нужна, а не лекция по литературе. Лекции пусть Ритка слушает». Ее подруга по команде уже третий год моталась по педагогическим институтам, умело манипулируя академическими отпусками.

Пока Гор, изящно поглощая неизбежную, как смена сезонов, котлету по-киевски, продолжал свои образные сравнения, Тутси незаметно разглядывала его. Он нравился ей все больше. Она любила, когда партнер ей нравился. Хотя, конечно, это было не главное в работе. Главным были «первые», «вторые», на худой конец «третьи». И когда на следующий день она звонила своему приемщику и будничным голосом говорила: есть двести «первых» или пятьсот «третьих» и тот приезжал и забирал двести долларов или пятьсот финских марок, она испытывала удовлетворение подобно биржевику, удачно сыгравшему на разнице.

Эдакое деловое удовлетворение. Потому что Тутси жадной не была, скорей наоборот, и постоянно попадала на кабаки — бессчетно тратилась. Работа есть работа, но все же, когда среди ее бесчисленных партнеров возникали внушавшие симпатию, она радовалась. Вот и сейчас Тутси без обычной скуки думала о предстоящем вечере.

Вечер, переходящий в ночь, прошел по обычной программе — потанцевали, попили-поели, зарядили какого-то драйвера и смотались на рабочую хату, ту, что она снимала рядом с Госкино. Хоть и два шага, а нечего по улицам болтаться.

Пока совсем уже захмелевший молодой, имя которого за весь вечер так и не удалось установить, исполнял Риту в спальне, Тутси угощала Гора в кухне-баре черным кофе. Она готовила этот кофе сама, по своему специальному рецепту, которым весьма гордилась.

— Вам нравится?

— Очень, — искренне сказал Гор. — Такое вкусное — такой вкусный, — поправился он, — давно не пил. Пил в прошлом году в Рио.

Тутси с уважением смотрела на него. «В Рио!» Она, конечно, привыкла, что большинство ее партнеров повидали мир, и в их разговорах частенько мелькали названия далеких экзотических городов и стран. Но Рио! Было в этом слове что-то сказочное, влекущее и волнующее. При слове «Рио» Тутси испытывала чувства, близкие тем, что испытывал Остап Бендер. Рио! Тутси виделись утопавшие в синей дали океанские просторы, тонкие кружева брызг, необъятные золотые пляжи и белоснежные громады прибрежных отелей…

— Противный город, — говорил между тем Гор, вторым глотком покончив с содержимым крохотной чашечки, — жарища, пыль, очень старые автобусы, сильно воняют бензином. Пляж как муравейник — люди, люди, люди. В море плыть опасно. Волна хватает и под себя утапливает. Однажды утонул ваш дипломат. Нет, Париж лучше.

Тутси, неприятно пораженная такой оценкой города ее мечты, вынуждена была согласиться, что Париж лучше.

— А вы хотите жить в Париже? — неожиданно спросил Гор. — Или, или… — он нахмурил брови, вспоминая нужное выражение, и просиял, вспомнив: — Или на худой конец в Рио?

— Конечно, — усмехнулась Тутси, она возвращалась в привычный ритм, — кто же не хочет! Вот свозили бы меня.

— Не исключается, — задумчиво заметил Гор, — сделанное доброе дело заслуживает награды. — Он опять улыбнулся, довольный им самим составленной русской поговоркой.

— А что я должна сделать? — Тутси кокетливо улыбнулась, покатившись по накатанным рельсам.

— Вы сами знаете что, — Гор подмигнул и добавил: — У нас еще будет время об этом поговорить, если захотите увидеть меня. Захотите?

— Захочу, — отвечала Тутси, не успев подумать. — Я дам вам номер телефона.

Гор не спеша вынул ручку, записную книжечку и вопросительно посмотрел на Тутси. Она продиктовала ему номер и только тут подумала, что с первого раза почти никогда не делает этого.

— Вы просыпаетесь поздно? — спросил Гор.

— По-разному, — ответила Тутси. — Звоните, когда хотите. Если я сплю или… занята, то заваливаю его подушками.

— Кого? — не понял Гор.

— Ну телефон.

— Очень остроумно, — без улыбки заметил Гор. — Я тоже буду так делать.

Этот дурацкий разговор мог бы продолжаться долго, но тут из спальни возникли растрепанный, полуодетый Ритин партнер и сама Рита, свежая, причесанная, с безупречно наведенным макияжем. Не особенно стесняясь Гора, она сказала Тутси:

— Оставайся, сейчас поймаю тачку для этой свиньи и поеду домой. Чао!

Она подхватила своего плохо державшегося на ногах партнера под руку, и они прошествовали к двери, за которой исчезли, оставив Гора и Тутси наедине.

В ту ночь других ходок Тутси не делала. Гор остался у нее до утра. Был нежен, удивил Тутси своим пылом — не то что пятьдесят — и сорок ему не дашь! — и оставил после себя приятное впечатление и гораздо больше баксов, читай — монет, чем было оговорено.

Тутси вспоминала его синие-синие глаза, спортивную фигуру, его рассказы о неведомых ей вещах и особенно туманные намеки на туманное будущее их отношений. Она поймала себя на мысли, что вот за такого вышла бы хоть сию минуту. Жалко, если намеки намеками и останутся.

Ее мысли подкрепил ранний — в полдень — раздавшийся звонок Риты.

— А твой синеглазый — класс! — без предисловий сказала она. — Договорились?

— Да вроде ничего, — притворно равнодушно ответила Тутси, — договорились.

— Думаешь, есть перспектива? — настаивала Рита.

— Кто его знает.

— Жаль, если слиняет.

— Что, на нем свет клином сошелся, что ли? Ну а ты вчера?..

Поболтали с полчаса: словно год не виделись, словно не собирались встретиться в тот же вечер. А в вечер этот Тутси могла быть довольна — за две ходки нажила косарь с кусочком. Зато на следующий никого не сняла: был жуткий дождь с грозой, ветром, и она пролетела вчистую.

Ну что ж, причуды ремесла…

Она уже стала забывать того синеокого партнера: господи, сколько их проходит, не оставляя следов! (И слава богу! А то такой след оставят, что меньше, чем косую, чтоб смыть его, знакомому врачу не отвалишь.)

В тот день у Тутси как раз было хорошее настроение, потому что знакомый врач, которому они за пятьдесят рэ еженедельно сдавали кровь, позвонил и сказал, что все в порядке, нет у нее СПИДа, этой дурацкой штуки, которую придумали, чтобы отбивать у Тутси и ее коллег клиентуру. Сволочи!

Что-то напевая, Тутси уже направилась в ванную, когда опять зазвонил телефон. Она сняла трубку и не очень любезно спросила:

— Ну?

— Доброе утро, мадам Тутси, — услышала она незнакомый голос и сразу же определила: «Гор!»

— О, здравствуйте! Куда вы пропали? — оживленно воскликнула Тутси, словно Гор звонил ей десять раз на дню, а тут вдруг один день пропустил.

— Уезжал, — неопределенно ответил Гор. — Хочу вас повидать. Может быть, мы сходим в спектакль. Около «Националя» идет пьеса, которая называется «Спортивные сцены 1981 года». Про молодежь. Очень интересно. А потом пойдем поужинаем в «Националь». А потом, если пригласите, с удовольствием приду пить к вам ваш замечательный кофе.

— Идет, — согласилась Тутси, не раздумывая. — Перед театром встретимся.

— Зачем, я заеду за вами.

— Нет-нет, лучше перед театром.

Тутси не хотела говорить Гору, что живет-то она не в той «служебной хате», возле Госкино, а совсем в другой. И телефон она ему дала именно этой, жилой, а не той, где он тогда отхорил ее.

Вся эта нелепая конспирация раздражала ее. Обычно номер телефона своей настоящей квартиры она никому не давала, то была ее крепость. И почему она ни с того ни с сего дала этот номер Гору, она и сама не смогла бы объяснить.

Театр! Не то чтоб она очень стремилась туда. Но в конце концов, за вечер платит Гор, и, если он хочет часть его провести в зрительном зале, а не в постели, это его дело. Лишь бы платил. А что он не скупердяй, она уже убедилась.

Встретились у театра. Гор стоял у входа в строгом синем костюме, в белой крахмальной рубашке с лиловой бабочкой, с плащом на руке. Тутси всегда одевалась профессионально, т. е. не просто красиво и дорого, но еще и соблазнительно. Очень глубокие декольте, очень обнаженные руки, очень короткие юбки, очень обтягивающие кофточки. А поскольку фигура была у нее великолепной, то туалеты неизменно производили соответствующее впечатление.

Так было и на этот раз. Мужчины и женщины провожали ее взглядами. Нельзя сказать, что чувства, которые выражали эти взгляды, совпадали. Скорей наоборот. Так или иначе они льстили ей.

Вот она какая! Красивая, элегантная, преуспевающая в своей профессии, недавно презираемой, ныне престижной (разве что дураки не считают ее таковой).

А многие шалавы, эти жалкие пятиалтынницы, что начинали в этот час собираться возле «Марса», и те, совсем никудышницы, у Центрального телеграфа, при появлении Тутси совсем лопались от зависти. Пятьдесят рублей за ходку! Господи! Да такие вообще недостойны ходить по земле.

Тутси рассчитывала произвести на Гора ошеломляющее впечатление.

Он радостно улыбнулся, завидев ее, и пошел ей навстречу.

— Вы очень эффектны! — сказал он, оглядев ее внимательным взглядом. И все же Тутси почувствовала в этих словах какую-то почти неуловимую иронию. Наверное, будь Гор русским, он бы сказал что-нибудь вроде: «Ну даешь, мать!» И это было бы куда приятней.

Настроение у Тутси сразу испортилось. Она нарочно вульгарным движением взяла Гора под руку и, неприлично виляя бедрами, повлекла к подъезду театра. «Ах, я «эффектна», ах, может быть, тебе со мной стыдно, тогда нечего было приглашать в театр!» Но вскоре Тутси успокоилась. Она не умела долго пребывать в одном и том же настроении.

Да и молоденькая актриса — одна из главных героинь пьесы — была настолько вульгарна, что по сравнению с ней Тутси выглядела образцом скромности. Что вульгарной была не актриса, а ее персонаж, Тутси не заметила. От таких тонкостей она была далека.

В антракте они гуляли по фойе, разглядывали фотографии артистов театра, развешанные по стенам, ели орехи и шоколад. Спектакль не обсуждали, хоть он увлек обоих.

То, что происходило на сцене, было близко Тутси. Те же интересы, та же корысть, интриги, разочарования и горечь. Те же извечно наказываемые жизнью наивность и простота.

Что думал Гор, ей было неведомо.

А жаль. Проникни она теперь в его мысли, многих горестей удалось бы ей в последующем избежать…

Вечер закончился, как запланировали.

Зашли в «Националь», выпили в валютном баре пару коктейлей, поужинали и отправились к Тутси. На этот раз пешком.

Рита отсутствовала.

Так бывало. Бывало, что у Тутси или Риты происходили свидания с каким-нибудь партнером, с которым по той или иной причине встреча происходила вдвоем, а не обычной командой — два на два. Или на пару недель в Москву наезжал фирмач, уже аккредитованный при них. Порой такой фирмач жил с Тутси на ее «служебной» квартире, и на это время ее ежевечерняя деятельность прекращалась. Лавы и так хватало. Этот постоянный, точнее регулярный, партнер привозил видик, норковую шубу, мелочевку. Потом уезжал, а через полгода приезжал снова. Бывали такие. Люди из разных стран, разных профессий, характеров, привычек. Бывали и местные постоянные партнеры, возникавшие раз-два в месяц, на протяжении года-двух.

Тутси уже поняла, что Гор оккупировал ее на всю ночь, поэтому не спешила. Они прихватили из ресторана вино, фрукты, конфеты. Пили «ее» кофе, даже посмотрели какие-то эстрадные номера по видику.

Для этого видика у Тутси имелось немало кассет — фильмы, концерты, мультики. Никакой порнухи, ни-ни! Еще этого не хватало. При всей своей молодости Тутси была весьма осторожной. В той мере, в какой это позволяла ее профессия.

Благодаря этой осторожности она благополучно избегала до сих пор «госприемки» — облав, которые устраивала иногда милиция без особого, в общем-то, успеха. Тутси хорошо знала кодекс и понимала, что ей мало что угрожает. Поскольку официально ее профессии в нашей стране не существует, не существует и наказания за нее. А того, к чему могут придраться — «состояние опьянения», «приставание к иностранцам», «нецензурная брань», «мелкое хулиганство» и т. д., — она тщательно избегала, хотя главная опасность — «незаконные валютные операции» — угрожала все время. Но Тутси умела обойти эту опасность.

Хоть и на этот раз Гор, по понятиям Тутси старик, показал себя как мужчина с самой лучшей стороны, все же немалую часть той бессонной ночи заняли у них разговоры, точнее монологи, Гора.

Он не скрывал ничего из своей профессии. К сожалению, детально говоря о работе, он обходил молчанием свою личную жизнь. А задать ему вопросы впрямую она так и не решилась.

— Какая у вас интересная жизнь! — вполне искренне восхищалась Тутси. Деловые и финансовые подвиги ее обычных партнеров оставляли Тутси равнодушной, а вот у Гора такие увлекательные приключения, такие порой забавные! — Ну и что удалось вам узнать, что там было?

Гор рассказывал, как однажды во время заседания одной правительственной комиссии при рассмотрении секретного вопроса их, журналистов, удалили из зала.

— Удалось. — Гор усмехнулся. — Видите ли (то, что даже в самые интимные минуты он обращался к ней на «вы», потрясало Тутси и даже внушало ей какой-то суеверный страх), на столах совещателей лежали наушники. Их надевают, чтобы слушать перевод. Радиус… да? Радиус слышанья — тридцать метров. Вот я взял наушник незаметно. У вас говорят — спер, да? Зашел в уборную рядом с залом. Заперся, надел наушники. И все услышал.

— Ой, не могу! — Тутси заливалась смехом, представив себе сидящего на унитазе Гора с наушниками на голове и блокнотом в руках. Было жарко. Она лежала, сбросив одеяло, и тени от вращающейся ночной лампы, давно подаренной ей одним испанским другом, прометали ее обнаженное тело, придавая ему некую таинственность…

Она не видела устремленного на нее задумчивого, оценивающего взгляда Гора, иначе с ее-то интуицией сразу бы поняла, что оценивает он отнюдь не ее тело, и не разметавшиеся на подушке золотые волосы, и особенно сейчас красивое в полутьме лицо, а что-то иное и вот об этом ином думает.

Так смотрит охотник на ружье, обдумывая будущую охоту, боксер на перчатки, размышляя о предстоящем поединке.

Впрочем, Тутси не видела глаз своего остроумного партнера, так ловко обманувшего этих парламентариев-конспираторов, укрывшись в сортире.

Тутси закурила, что бывало с ней нечасто. Сигареты «Малборо», которые она обычно покупала у бармена из валютного по десять рэ за пачку, на этот раз принес Гор. Ничего необычного в этом не было. Партнеры частенько снабжали ее, как и ее коллег, насущной пищей — виски, джин, сигареты, жвачка, даже «резинки» — презервативы, приносимые в дар в количестве, явно превышающем их собственные потребности.

Ну что ж, оставалось для других…

— Наша профессия — небезопасная, — продолжал рассуждать Гор, — ведь это у вас журналист всегда представляет начальство. Его боятся и уважают…

— Какое начальство? — не поняла Тутси.

— Какое хотите. У вас в стране то, что напечатано в газете, — это истина. Раз напечатано, значит, так и есть. Правда, теперь многое меняется. Теперь у вас одна газета или журнал ругает другую, пишет, что она врет. А та ругает эту и пишет, что эта врет. Очень интересно! Читатель ничего не понимает и, когда читает, с каждым соглашается. А свое мнение пишет в газету и думает, что это гласность. Другим читателям на его мнение… наплевать, да? Наплевать, и они пишут свое мнение, на которое другим наплевать. Но все довольны.

Он помолчал. Потом заговорил снова:

— У французов есть поговорка: «Демократия — это когда все говорят, что хотят, и делают, что им говорят». У вас так всегда было.

— Нет! — в Тутси заговорили патриотические чувства.

— Было, было, — повторил Гор. — А теперь нет. Теперь нет, говорят, что хотят, но совсем не делают, что говорят. Мало делают. Пишут много.

Тутси молчала. Она чувствовала в словах Гора что-то обидное для ее страны, но не могла понять что и потому не знала, как возразить.

— У вас, — продолжал Гор, — так много говорят и пишут, что некогда делать.

— Ну… — неуверенно возразила Тутси, — так уж никто ничего и не делает, — в голосе ее звучала обида, — вон сколько всего нового…

— Делают, делают, хотят, во всяком случае. И это хорошо. Я доволен, мне это… в руку. Да? Нет — на руку.

— Не понимаю, — пожала плечами Тутси.

— Поймете, придет время, поймете, — усмехнулся Гор. — Вот вы-то, мадам Тутси, работаете, вас в безделье упрекнуть нельзя. Будем вместе делать дело.

И Гор протянул руку к выключателю…

Такие монологи Гора, прерываемые порой ее робкими возражениями, неизменно сопровождали их ночные общения. Это было непривычно для нее. И интересно.

Обычные ее партнеры не отличались ни глубиной ума, ни оригинальностью мышления. И она прекрасно знала, как с ними говорить, шутить, кокетничать. Существовал стандартный набор острот, комплиментов, пошлостей, непристойностей, реплик. Набор тем и ограниченный круг их обсуждения. И здесь Тутси чувствовала себя уверенно и привычно.

А этот Гор со своими увлекательными, новыми для нее рассказами, поворотом разговора, неожиданными вопросами ставил ее в тупик. И потом Тутси смущал какой-то подтекст, какой-то второй смысл его речей, который она никак не могла уловить.

Но вот последнее время… последнее время ее сбивал с толку Игорь! Ее ровесник, живший с ней в одном мире, обществе, он тем не менее жил в ином измерении. Словно какая-то чертова стеклянная стена оказалась между ними! Порой Тутси готова была расплакаться.

Общение с Игорем возвращало ее в тот мир, из которого она уже ушла, от которого удалилась. И не так-то просто вернуться туда.

Обычные, привычные партнеры. Загадочный, увлекательный Гор, теперь Игорь… Ну как тут разобраться, как переходить от одних к другим, менять поведение, манеру держать себя, разговаривать? Как становиться то одной, то другой? Быть самой собой она почти разучилась. Самой собой она была, только когда оставалась одна. Да и то, не случалось ли ей обманывать себя? А? Если по-честному-то? Трудные наступили времена. Она все больше досадовала: почему так? Раздражалась, нервничала.

Впрочем, сейчас она была на работе, и настроения ее никого не интересовали. Работа есть работа. А она в работе всегда была добросовестна. Уж в чем, в чем, а в халтуре ее нельзя было упрекнуть.

…Гор откинулся, тяжело дыша, включил свет, щелкнул зажигалкой. Тутси, ковыляя в одной туфле, направилась в ванную.

В полутемной комнате наступила тишина. Почти неслышно журчал какую-то тягучую мелодию приемник на тумбочке, лилась в ванной вода, что-то на далеком этаже негромко гудело — водопровод, канализация? В каком доме они по нынешним временам не гудят?

Гор притушил сигарету, встал, накинул халат, который оставлял у Тутси (из таких забытых халатов она могла бы уже составить выставку, «Выставку исчезнувших призраков»), подошел к окну. Отдернул штору. Он долго стоял у окна, устремив в ночь задумчивый взгляд, рассеянно смотрел на тусклые фонари, дремавшие у тротуаров машины, на кошек, крадущихся вдоль стен. Когда в ванной комнате с глухим стуком открылась дверь и раздалось топанье босых ног, он обернулся. Тутси, завернувшись в полотенце, вошла в спальню и устремила на Гора вопросительный взгляд.

— Спим? — спросила она.

— Спим, — подтвердил он.

Они улеглись в постель, целомудренно повернувшись друг к другу спиной.

Рабочий день Тутси закончился.

Наутро он, не разбудив ее, встал, оделся, сделал на кухне зарядку, обычную свою изометрическую — «раздвигая» стены, «поднимая» подоконник. Приготовил себе кофе, быть может и не так искусно, как она, но вполне прилично, позавтракал и, тихо прихлопнув дверь, отправился в свой корпункт.

Все это время он старался не шуметь. И напрасно. Тутси не спала. Она лежала с открытыми глазами и тосковала. О чем? Она и сама не могла бы сказать. Тосковала, и все!

Их отношения с Гором длились три месяца.

Не так уж мало в ее профессии, но и не так много. Бывало и дольше.

Гор теперь звонит по два раза в неделю и превратился чуть ли не в дежурного партнера. А хорошо б такого иметь постоянным, такого одного, если, конечно, нельзя превратить его в мужа!

Свидания их носили традиционный характер, хоть и отличались от ее свиданий с обычными партнерами. Те оприходовали Тутси в ресторане и торопились оказаться в ее спальне, там неинтересно исполняли ее, редко задерживаясь до утра, и, оставив сотню-полторы «гринов» или им равных, исчезали. Тутси брезгливо отмывалась в ванной и шла на вторую ходку.

Гор начинал вечер, как правило, с кино, концерта, театра, автомобильной прогулки, потом шел неспешный ужин, и, наконец, долгая ночь любви, наполовину составленная из его монологов. Но Тутси не жаловалась. Она стала привыкать к театрам и концертам, ей даже нравилось появляться с ним в ложе, на зависть всем. А эстраду она просто любила. Все это придавало ее работе некую изысканность, интеллектуальность. Словно главным был театр, а не постель. Что касается ночей, то они избавляли ее от изнурительных сверхурочных со вторыми и третьими партнерами.

Гор был безусловно щедр, и, не лишенная практичности, Тутси как-то подсчитала, что каждое свидание с ней обходится Гору в двести-триста зеленых, если не дороже. Это значит в месяц тысячи полторы. Сколько же он зашибает?

Она все больше привыкала к такой жизни. Теперь ее обычные партнеры казались ей еще более тусклыми, чем всегда. Ну о чем с ними говорить? Все эти набитые деньгами каталы, хлопачешники, ломщики, кидалы, у которых, кроме лавы, ничего нет на уме, господи, до чего надоели! Да и фирмачи и мелкота, что наезжала во время разных коммерческих выставок и ярмарок, — когда шла масть — тоже не больно интересны, разве что шузы начищены да одеколон дорогой. То ли Гор!..

Так бы все и шло, если б, черт возьми, не дернул ее черт отправиться к чертям собачьим с Ритой в эти чертовы Люберцы! Ну кто ее тянул?! «Поедем, ребята — класс! Лавы — навалом! Хата — Зимний дворец! Участок — зимний сад! За ночь пять ходок на месте! Две-три косых гарантирую! Солидж — таких еще не видывала!»

Как соловей распелась. И когда тачка с каким-то утюгом за рулем подкатила к подъезду, Тутси залезла в нее, преисполненная радужных надежд.

Приехали. Зимний не Зимний, но хата — будь здоров!

Тутси сразу определила общество. Тут были культурные утюги, что лопочут по-ихнему, влезают в туры, толкают икру и всякое дерьмо и вылезают, отягченные баксами; ломщики чеков, фарцовщики по мелочам, какие-то шпилевые — шулера — сомнительной квалификации, какие-то полтинниковые девки из-под Москвы и пара путанок, но не их с Ритой класса, были сутенеры с острым взглядом и вкрадчивыми манерами. Словом, как могла Рита — интердевочка высшего разряда — притащить ее в эту компанию, не укладывалось в голове!

Конечно, все эти типы денег не считали, коньяк был «Мартель», сигареты «Кемел» и «Салем», видео — порнуха — бред горячечный, а уж музыка — и говорить нечего. На деньги никто не скупился. Тут не две, а все десять косых можно было собрать. И все же Тутси внезапно испытала такое отвращение, что твердо решила слинять. Решение далось нелегко. Отказаться от такой лавы, бросить Риту одну означало совершить поступок, неприличный в таком «обществе», как, впрочем, и в любом обществе вообще. Ну и сидела бы себе! Так нет, сбежала! Почему? Много позже, вспоминая тот несчастный и счастливый вечер, Тутси не могла себе этого объяснить.

Она посидела, выпила со всеми, забралась с каким-то хмырем на второй этаж. Может быть, именно он, пьяный, слюнявый, какой-то бессильный, грязный в своих требованиях, и был последней каплей.

Оставив его храпеть и бормотать во сне, она спустилась по наружной, ведшей на террасу, лестнице и, никем не замеченная, скрываясь за деревьями, вышла на дачную аллейку, добралась до станции и, быстро сообразив, что зарядить здесь тачку не удастся, села в едва ли не последнюю электричку.

Вагон был почти пустой, только в одном его конце трое слегка поддавших ребят что-то пели, вернее хрипели, под гитару, а в другом, склонив голову на грудь, дремал русоволосый парень.

Электричка почти без остановок неслась в ночи, чего тут от Люберец ехать-то, и все шло тихо, пока один из «музыкантов» неожиданно не обнаружил, что в вагоне едет королева красоты, которая должна одарить его вниманием. Подойдя к Тутси неверной походкой, он так ей и сказал. Подкатили два других, сели напротив, запели, забренчали на гитаре. Тутси встала, хотела пересесть, парень схватил ее за руку, дернул, сажая на место. Тутси закричала — хотя кому кричать? До Москвы еще ехать неизвестно сколько (откуда ей знать, что она, в электричках трется, что ли!). А по ребятам видно, что они стесняться не будут.

Тутси едва ли не впервые испытала такой ужас, а когда один вынул нож и, громко гогоча, начал размахивать им, она едва не потеряла сознание.

Вот тогда все и произошло. Неожиданно чья-то тень загородила проход и кто-то опустился рядом с ней на скамейку. Она еще не видела кто, но по выражению лиц сидевших напротив парней поняла, что пришло спасение.

Тутси нерешительно повернула голову — ну, конечно, тот белобрысый, кто ж еще, больше никого в вагоне нет. Да, такого и эти подонки могли испугаться. Парень был высокий, широкоплечий, в рубашке с закатанными рукавами. У него были прямо-таки неправдоподобно могучие мышцы на руках, на груди. Джинсы обтягивали мощные ляжки. От всего его облика веяло такой колоссальной физической силой, что становилось страшно.

— Не волнуйтесь, девушка, — сказал он негромко, — мальчики шутят, мальчики хотели спеть вам песенку, но раздумали. И решили перейти в другой вагон. Я правильно говорю, мальчики?

Но «мальчики» исчезли после первых же его слов. Они мгновенно протрезвели, спрятали нож и, спотыкаясь друг о друга, заторопились в конец вагона, откуда пришли. И там сидели, тихо шепчась и с опаской поглядывая на Тутсиного спасителя.

А тот сел напротив. Теперь она хорошо разглядела его. Он выглядел атлетом-борцом или, может быть, штангистом, она не очень в этом разбиралась. У него было приятное, по-детски чистое, привлекательное лицо, ямочка на подбородке, длинные ресницы, голубые веселые глаза, коротко подстриженные светлые волосы ежиком.

«Да он же любер, господи! — подумала Тутси. — Как я не сообразила — ведь из Люберец еду! Надо же!»

— Я не любер, — улыбнулся парень, словно читая ее мысли, хотя качаю понемногу. Зовут Игорь, фамилия Лосев, действительную отслужил в десантных, водитель второго класса. Приводов не имею, — он весело рассмеялся. — А ты?

Тутси растерялась, что бывало с ней нечасто. Но уж слишком велико было пережитое потрясение — страх, отчаяние, радость, благодарность. Все смешалось.

— Так ты кто? — повторил парень.

«А я проститутка, — неожиданно с горечью подумала Тутси. — Еду с групешника, где меня отхорил какой-то грязный катала. Да еще и пролетела, ничего мне не заплатил! Ой не могу! Вот смехота-то!»

Она засмеялась и смеялась все сильнее и громче. Из глаз ее потекли слезы. Начиналась истерика.

Парень сначала удивленно смотрел на нее, потом, видимо сообразив, в чем дело, начал вдруг действовать уверенно и быстро.

Откинув Тутси левой рукой голову, он правой несильно, но резко несколько раз ударил ее по щекам, потом вынул из кармана платок, вытер ей губы, глаза, и, взяв обе руки в свои, сказал властно и требовательно:

— Все! А ну, все! Успокойся. Все прошло. Никто тебя не тронет. Провожу домой. Слышишь? Все. Опасность воздушного нападения миновала.

«…Он не понял, — благодарно подумала Тутси, — решил, что тех ребят боюсь. Откуда ему знать, кто я? Увидел — обижают, и вступился. А если б знал?»

Она тихо плакала, шмыгая носом, вытирая его платком глаза. Он молча смотрел на нее.

Наконец она перестала плакать, достала зеркальце, губнушку, как могла, привела себя в порядок, виновато посмотрела на него.

— Наташа меня зовут, — пробормотала тихо.

— О, хорошее имя, круглое, плотное, теплое — как печеное яблоко, — весело сказал парень.

Тутси подняла на него удивленные глаза.

— Ладно, — парень положил свою могучую руку ей на колено, — это я так, люблю выражаться образно. Есть грех. Не обращай внимания.

Он посмотрел в окно.

— Приехали. Вставай и не бойся — провожу. Ты где живешь?

— На улице Веснина, это возле Арбата, — неожиданно сказала Тутси. Впервые она назвала незнакомому человеку свой истинный адрес. Она поняла, что связать свою профессиональную деятельность с этим парнем даже мысленно не может. Вот так сразу, в первый час знакомства, поняла, что эти два мира никогда не должны пересечься.

На стоянке были такси, но Тутси почему-то постеснялась взять машину. Она все время совершала в этот день поступки, которые сама себе не могла объяснить! В метро, при ярком свете, Игорь показался ей красивым и еще более высоким.

— Сто восемьдесят сантиметров, девяносто пять килограммов. — Он словно читал ее мысли. И Тутси тихо рассмеялась.

От метро «Смоленская» они шли по Садовому кольцу. Несмотря на поздний час, оно жило напряженной жизнью. Мчались машины, ползли троллейбусы, было немало пешеходов, как и они, возвращавшихся по домам. А сами дома светились многими окнами.

Свернули в переулок, не доходя старинного особняка с запущенным садом позади. У посольства их окинул равнодушным взглядом милиционер. Пройдя коротким переулком, вышли в другой, пошире, к большому дому с потемневшей глазурованной плиткой по фасаду, дому, где жила Тутси.

Переулок когда-то назывался Денежным, а теперь улицей Веснина. Собственно, братья Веснины, академики архитектуры, по имени одного из которых и была названа улица, когда-то в этом доме жили. С тех пор дом сто раз ремонтировали, что-то в нем переделывали. Например, из огромных коммунальных квартир, во всяком случае некоторых, сделали несколько отдельных, в том числе эту, однокомнатную, доставшуюся от матери мужу Тутси, а от него, после развода, самой Тутси. Муж оставил ей все (а что, собственно, было оставлять?) и ушел.

Где-то в глубине души у нее остался осадок — может, он так стремился от нее уйти, что готов был оставить ей все, лишь бы поскорей? А ведь любил ее очень.

Из окна квартиры виднелся высокий старинный дом, где, как свидетельствовала плита, когда-то жил первый нарком просвещения Луначарский. Левее возвышалось величественное здание итальянского посольства. Берега неширокой улицы были уставлены машинами с дипломатическими номерами. Улица была с односторонним движением, по ней нечасто ездили и не так уж много возникало прохожих.

Горели уличные фонари, а милиционер у входа в посольство вышел из своей будки, наверное, подышать ночным воздухом и стал ходить взад-вперед, покуривая.

Игорь проводил Тутси до подъезда. И на какое-то мгновение у нее возникло неудержимое желание пригласить его к себе. В конце концов, он спас ее от хулиганов, пригрел, проводил домой — разве он не имел права на благодарность? А чем еще могла отблагодарить его Тутси, как не тем, за что другие платили сотни? И тут с ней снова произошло необъяснимое — она вдруг застеснялась! Она вдруг подумала, что это самое, за что другие платили сотни, ему не нужно. Что у него есть девушка, которую он любит, наверняка не такая красивая, но он ее любит! И Тутси — со всей ее красотой, богатыми шмотками, с ее отличной квартирой, видеомагнитофоном «Акай» и проигрывателем «Филлипс» — ему совершенно не нужна.

Просто увидел, что обижают девушку, и вступился. Не для того чтоб переспать с ней потом, а просто потому, что мужик, настоящий мужчина! Но ведь и не лопух же.

И, когда она представила себе, как приглашает его, а он, бросив на нее всепонимающий взгляд, со снисходительной улыбкой говорит, что спешит домой, ее обдало жаром.

У подъезда он пожал ей руку, она пробормотала «спасибо» и совсем глупо добавила: «Звоните». Он сказал: «Привет. На лестнице свет вижу, так что никто не нападет», — и рассмеялся.

Заскочив в парадное, Тутси осторожно выглянула и смотрела вслед ему, высокому, широкоплечему, твердой энергичной походкой уходившему в ночь…

Дома она быстро разделась, забыв принять душ, забыв натереться ночными кремами, и залезла под одеяло. И долго плакала, вновь переживая этот вечер, все страшное и радостное, по-бабьи жалея себя. Сколько их, готовых отдать и пятьсот и тысячу, чтоб залезть под это одеяло, а вот такой, которому она сама бы отдала, сколько попросит за одну ночь, ушел себе, посвистывая.

И никогда она его больше не увидит.

Ей было стыдно от таких мыслей и очень жалко себя. И злилась она на всех этих фрайеров и на стерву Ритку, которая устроила ей этот неожиданный бенефис. Она готова была всех убить, особенно тех подонков с гитарой.

А заодно и себя.

Запоздалый нервный стресс тряс ее, она не могла остановить слез. Принимала какие-то капли, даже выпила полстакана коньяку, отчего ей стало совсем худо.

Утром встала, подошла, как всегда, к зеркалу и чуть не разревелась опять. Нет, тело ее было все так же прекрасно. Высокая, крепкая грудь, не то чтоб с кулачок, но и не коровье вымя, что так любят рашинки — ее соотечественники. Как раз такая, что сводит с ума забугорных. Ни намека на живот — плоский, чуть мускулистый, ноги едва не из шеи растут, длинные, стройные, гладкие. У нее вообще кожа такая гладкая, нежная и смуглая, что один старый дурак фээргешник восхитился: «Из твоей кожи, красотка, в Освенциме сделали бы неподражаемый абажур!» Ну? Видели? У него такие шутки! Жаль, что из кое-чего у него подсвечник не сделали, — остряк…

Но лицо, ее необыкновенной красоты лицо! О господи, кикимора! Отворотись не наглядишься! Кошмар! Какой кошмарный кошмар! Эти синяки под глазами, и сами глаза, красные, опухшие, губы словно две улитки, нос красный, волосы — за два дня не распутаешь. Боже! Какой ужас! Ну Рита-Риточка-Ритуля, ты у меня попомнишь этот вечер! Проклиная себя, подругу, злосчастный вечер, Тутси ринулась в душ.

В конце концов, после всех своих утренних процедур, чашки крепкого кофе, после тщательного, искусного макияжа, она почувствовала себя бодрей, настроение улучшилось.

Тутси посмотрела на часы — скоро час.

Она набрала номер Риты — намылить ей голову. Но телефон не отвечал. Тутси включила музыку. Подстегнутая громким роком, она ощутила прилив новых сил и радость бытия.

И все же какая-то заноза противно саднила в душе. Ах да! Игорь. Нет, она, конечно, не забыла о нем, просто его образ как-то побледнел, стерся. Ну встретились, ну защитил, ну мужик, конечно, второго такого не встретишь. Что поделаешь! Мало чего в жизни бывает хорошего, что не повторяется…

А вообще-то, интересно, что он в этот момент делает?

Глава II «ЗВЕЗДНЫЕ РЫЦАРИ»

Игорь в этот момент заправлял машину. На чем свет стоит ругая комбинат, новаторство в современном автомобилестроении и своего начальника, не знающего покоя и мотающегося по Москве, так что приходилось заправляться по два раза на дню… Ну это ж надо! Ведь по идее-то как здорово «топить» машину газом — и дешево и чисто. В Европе, говорят, чуть не половина автомобилей газует. Да и у нас переходят на газ. Только вот кто на пропан, а кто, как он, на метан… И тут возникает закавыка. С пропаном порядок, и заправки есть, и ехать к ним на Сахалин не надо, — в городе они. А вот те, что на метане, — пардон. Для них имеется всего четыре заправочные станции, все за кольцевой дорогой, у черта на рогах. Пока доедешь, пока заправишься, чуть не полтора часа потратишь. Это если нет народа. А если есть…

И главное, всего тебе на полтораста километров накапают. Получается, что половина одной заправки на заправку и уходит. Десять красных точек под приборным щитком гаснут одна за другой с такой быстротой, что и опомниться не успеешь. А уж когда остается последняя, зеленая, впору останавливаться и просить проезжего велосипедиста взять на буксир. Нет, надо же было такое придумать!

Что касается начальника, то он ничего, мужик неплохой. Благодаря своим гаишным связям сумел поставить на свою черную «Волгу» номера с МОГ, что не раз предохраняло Игоря от напряженных бесед с инспекторами и позволяло ему оказывать случайным торопящимся гражданам кое-какие небезвозмездные транспортные услуги.

— Все! Порядок. Приедешь за мной через час, нет, лучше через два! Желаю успешной индивидуальной трудовой деятельности, — говорил начальник в конце очередной поездки и, подмигнув Игорю, скрывался в очередном подъезде. (Дежурная шутка, которую Игорь не любил, она оскорбляла его гражданскую совесть.)

Газовая заправочная станция напоминала военный объект особой важности. Она стояла изолированно, на возвышении, ее окружала мощная стена из бетонных блоков. По периметру высились многометровые монументальные стальные громоотводы.

Во дворе находилось высоченное сооружение, напоминавшее разделенный на отсеки ангар. Каждый отсек отделялся от другого крепкой стеной. Вот в отсеках и заправлялись машины. Грозные надписи во всех концах запрещали курить, входить посторонним и т. д. Окончив заправку, Игорь залез в машину и включил печку. Это немного умиротворило его. Нажав клавишу, запустил кассетофон. Хриплый голос Розенбаума запел про березки средней полосы, где так хочется стреляться, про кильватерный гордый строй, про любимый Ленинград и про Маньку-стерву, из-за которой кореша не ходят к нему смотреть по телевизору футбол. Все вперемешку. Игорь любил «музыкальный фон» во время работы.

Сначала опасался, что начальник будет ворчать, но потом заметил, что тот слушает не без удовольствия и даже порой комментирует. Причем довольно неожиданно. «Надо для всех этих рок-ансамблей ввести нумерацию, иначе не отличишь, что музыка, что лохмы, что шум-гам, — совершенно одинаковые. А так можно объявлять: «Аквариум», номер пять! громкость десять тысяч децибел! «Арсенал», номер сто! громкость десять тысяч децибел, длина волос полтора метра, посещение бани раз в два года!» Как считаешь, Игорь, по-моему, здорово? Сразу знаешь, кто есть кто». И он весело смеялся. Но Игорь такого юмора не понимал. Он с уважением относился к любому труду. Ребята прыгают, бегают, чуть не ломают свои гитары. Орут благим матом, аж мокрые от пота… Это, между прочим, требует еще каких сил! Да и работать в таком грохоте нелегко. Вон лица какие у всех желтые, заросшие, щеки впалые, глаза больные, небось колются перед концертом. Бедняги.

Начальник Игоря, главный редактор всесоюзного спортивного ежемесячника «От старта до финиша» Иван Иванович Иванов, был человеком с некоторыми причудами. Считая (возможно, справедливо), что в силу огромной распространенности его имени, отчества и фамилии, читатели его не запомнят, он взял псевдоним. Для журналиста ничего особенного в этом не было. Особенным был псевдоним — Кларк Лембрэд! Обожавший научную фантастику, этот спортивный журналист не нашел ничего лучшего, как составить свой неудобопроизносимый псевдоним, использовав имена любимых фантастов: Лема, Кларка и Брэдбери. Кларк Лембрэд! Это ж надо! Действительно «бред», как острил один его коллега. А начальник начальника как-то заметил ему, что иметь столь иностранное имя для редактора советского журнала все же неудобно. Но Иванов упрямо держался за своей нелепый псевдоним и рьяно доказывал право любого литератора брать такой псевдоним, какой захочет. Вспомните о Пупко, ставшем Мальцевым, или Клеменсе, ставшем Марк Твеном! Что касается «заграничности» псевдонима, то Иванов утверждал, что это повышает число зарубежных подписчиков возглавляемого им журнала. Иванов внешне являл полную противоположность тому, каким люди обычно представляют себе спортсмена. Он был мал ростом, кругом округлый — про таких говорят «так-на-так», — с животиком, с жирными руками, щечками, почти лысый. И мало кто знал, тем более помнил, что этот добродушный толстяк в молодости дважды становился чемпионом страны по борьбе, а войну прошел в полковой разведке и заслужил орден Красного Знамени, который никогда не носил. Зато — и это тоже было одной из его причуд — не снимал с лацкана пиджака довоенный значок ГТО II ступени!

Иванов был вечно переполнен идеями и своим энтузиазмом, новаторством, настырностью, энергией наводил страх на руководителей Спорткомитета, тренеров, коллег по печати. Он никому не давал спокойно жить и делал очень интересный, очень популярный журнал, который, впрочем, иной раз слегка заносило.

Игорь своим начальником был доволен. Во-первых, он всегда находился в курсе всех спортивных новостей и закулисных историй, во-вторых, имел пропуска и билеты на разные труднодоступные соревнования. Иванов устроил своего водителя в бассейн (откуда Игорь вскоре сбежал), в мотоклуб (где он бывал раз в сто лет) и, наконец, в клуб атлетической гимнастики. Вот сюда Игорь ходил охотно.

Кроме того, Иванов, пардон, Кларк Лембрэд, заразил своего водителя любовью к научно-фантастической литературе.

Игорь, как человек действия, сразу же «включился». С тем же прилежанием, с каким ходил он в свой клуб атлетизма, начал посещать клуб научной фантастики, который назывался «Ракета». Как новичку, ему поспешили рассказать, откуда взялось название. Оказывается, на первом же собрании развернулась бурная дискуссия. Было предложено множество наименований, начиная от броских, вроде «Агасфер», «Откровение», «Истина», и кончая труднопонимаемыми и труднопроизносимыми, например «Каналы на Марсе», «Когда над богами смеются» или «Живые протоны». Нынешнее название тоже родилось в муках. Кое-кто говорил, что понятие «ракета» ассоциируется сегодня с войной, а клуб должен бороться за мир и разоружение (такой пункт есть в его программе). Большинство объясняли название тем, что научная фантастика, словно ракета, несется в будущее. Педанты утверждали, что, во-первых, несутся не ракеты, а космические корабли, а во-вторых, не в будущее, а к иным мирам, что не одно и то же. Возникло предложение назваться тогда «Машиной времени». Но тут вспомнили, что так называется популярный рок-ансамбль. Члены клуба глубоко презирали эти современные группы заросших крикливых неандертальцев, каковыми они, не утруждая себя глубоким изучением вопроса, считали все рок-ансамбли. Название не прошло. Остановились на «Ракете». Неожиданно одна из немногих девушек — членов клуба, слегка жеманная, романтичная Иветта — льняные волосы, белая кожа, голубые глаза с поволокой, — заупрямилась.

— Ну мальчики, — тянула она плаксивым голосом, — ну что это за «ракета»? Мы ведь не теннисный клуб. Мы — рыцари будущего. Мы живем в звездном мире, мы небесные первопроходцы…

И сколько ей ни толковали, что «Ракета» — это не ракетка, что живут все пока еще на земле, она стояла на своем и в конце концов предложила назвать клуб «Звездные рыцари». Предложение, как ни странно, получило поддержку. Кончилось тем, что клуб обрел два названия: физики, как сострил кто-то, продолжали говорить «Ракета», лирики называли себя «звездными рыцарями» и ядовито окрестили первых «ракетчиками». «А это уже оскорбление! Это обвинение в милитаризме!» — возмущались те.

При всем при том в клубе царила атмосфера дружбы и единомыслия. В конце концов, все его члены любили научно-фантастическую литературу, читали, некоторые на иностранных языках, романы и повести современных фантастов и фантастов, которых широкий читатель не знал или забыл, азартно обсуждали прочитанное, спорили. Иногда принимались коллективные резолюции, письма в Госкомпечать или издательства с требованием переиздать то-то, не переиздать того-то, выражали поддержку одному автору, осуждали другого. Если получали ответ (что бывало редко), радовались, надувались от гордости. Порой устраивались встречи с писателями-фантастами, и это был настоящий праздник. Переписывались с другими клубами, даже с зарубежными. То был клуб читателей, любителей жанра. Но все же трое-четверо «попробовали себя в литературе», как они скромно выражались, и, когда у двоих в небольшом журнале напечатали по рассказу, — это было торжество всего клуба.

Собирались «рыцари» два раза в месяц в помещении одного сердобольного дэза. Начинали часов в семь, а заканчивали порой и в десять, и в одиннадцать часов. Но этого было мало. Отдельные группы встречались и чаще, летом прямо на улице, зимой, у кого можно было, на дому, в кафе, а то и в подъезде. Обменивались книгами, журналами, просто болтали.

Если б кто-нибудь захотел определить одним словом социальный состав этого неформального литературного объединения, как величали себя порой его члены, то оказался бы в затруднении. Среди «рыцарей» встречались школьники старших классов, ученики профтехучилищ, молодые рабочие, сотрудники научных институтов, учителя школ, несколько журналистов, два-три лейтенанта, служащие — телеграфистка, машинистка, маникюрша (Иветта), вот Игорь — шофер. Были и какие-то неясные личности, неизвестно чем занимающиеся, но частенько возникавшие на Арбате, одни уходили, другие приходили. Впрочем, таких набиралось немного. Немного было и «стариков» — кому перевалило за тридцать. Имелось даже два пенсионера. Те не пропускали ни одного заседания клуба, сидели от начала до конца и никогда не открывали рта. Каждый оратор тем не менее, закончив выступление, бросал в их сторону опасливый взгляд и, не обнаружив никакой реакции, облегченно вздыхал. Черт их знает — пенсионеры все-таки, от них всего можно ожидать! Итак, Игорь дважды в неделю (на большее его не хватало) посещал занятия атлетизмом. Дважды в месяц — «Ракету», были еще курсы на повышение водительской классности. И хотя, вопреки предположениям Тутси, не было у него постоянной девушки, но все же не постригался он и в монахи. Так что походы в кино, кафе, дискотеки, в компании тоже занимали вечера.

Такая вот напряженная жизнь. А у кого в его возрасте другая?

Сегодня Игорю предстоял особенно трудный день.

В два часа он отвозил начальника в аэропорт — тот летел куда-то за рубеж на очередной чемпионат, в четыре часа тренировка в клубе атлетизма, а в семь собрание «Ракеты» по особенно интересовавшему Игоря вопросу — какие книги рекомендовать издательствам для переиздания. Он надеялся услышать незнакомые имена зарубежных авторов. Дело в том, что иногда он просил своего шефа привезти из-за рубежа роман какого-нибудь не переведенного у нас фантаста и выгодно обменивал его на две-три книги любимых отечественных авторов. Например, привезенного ему Пьера Барбе «О чем мечтают псиборги» можно было сменять на пару Стругацких или одного Парнова. Стругацких и Парнова он любил, а о чем пишет Барбе, представления не имел, поскольку не владел французским. Но кто-то охотно менял пусть и редкие книги «своих» авторов на еще более редкие иностранных. Были такие счастливчики, знавшие языки! Каждый год Игорь давал себе слово поступить на курсы иностранных языков, год проходил, а он так и не поступал. Зато уж на следующий год…

— Интересно, — рассуждал по пути в аэропорт Иванов-Лембрэд, — как сочетается в человеке интеллектуальная и физическая мощь. Возьмем тебя! — Игорь бросил на своего шефа подозрительный взгляд. — Вон какие мышцы нарастил — смотреть страшно! («Ну уж», — недовольно подумал Игорь.) Небось «Волгу» запросто одной рукой поднимаешь, пока другой меняешь резину. И в то же время «звездный рыцарь», член клуба фантастов, — это тебе не детективчики, вся эта современная серятина. Фантастика — удел избранных умов. Твоего, например, — Иванов сделал паузу и деловито продолжал: — Или моего (Игорь облегченно вздохнул). Во мне наблюдается то же сочетание. Видишь? — Иванов не без гордости потрепал свой допотопный значок ГТО. — Сила тела! И фантастику обожаю — сила интеллекта. Это главное. И в этом мы схожи, — неожиданно закончил он. — А вот язык зря не учишь, — добавил Иванов.

Шесть почти свободных дней! На комбинате он скажет, что нужен в редакции, а в редакции, что занимается профилактикой на комбинате. Сам же будет потихоньку халтурить. Потихоньку. С умом. Сейчас в столовку, в гараж и на занятия. Он потянулся, поиграл могучими бицепсами. Хорошо! Игорь получал немалое удовольствие от собственной силы. Крепким парнем он был с детства, а уж теперь… Игорь не отличался воинственным характером, но частенько вступал в драки за своих арбатских, наводил порядок в своем 51-м доме и вообще… Ну а потом, девчонки таких уважают. Вот и эта, как ее… Наташа, которую он выручил тогда в электричке, какими она на него глазами смотрела! Небось пожелай он — и ничего не стоило к ней зайти, когда провожал. Так почему не зашел?..

Игорь задумался: действительно, почему? Он не любил врать, тем более самому себе. Что-то было в этой девчонке, чего не было в других. Или ему это показалось? Ну, красивая, тут ничего не скажешь, красивая до одурения. Упакована, как принцесса. Это как раз не важно, даже плохо — небось маменькина дочка, а маменька — директор комиссионки или овощной базы. Нет, все-таки главное, как на него смотрела! Как на бога. Вот! Никто еще на него так не смотрел, ни одна девчонка, ни один парень с его двора, никто. Столько было в этом взгляде благодарности, восхищения, преклонения и еще чего-то, главного. Игорь нахмурился. Попытался отогнать хвастливые мысли. Еще бы, спас, можно сказать. Какой человек не будет благодарен! И все же было в том взгляде…

Но он уже приехал…

Поставив машину, поболтав с ребятами, поспорив с диспетчером, ловко избежав встречи с начальником колонны, Игорь покинул комбинат и поехал в клуб.

Он задумчиво смотрел в проносившийся мрак туннеля, пока поезд метро мчал его на «Смоленскую». Интересно, где она, эта Наташа. «Звоните», — говорит, а куда? Чтоб позвонить, надо как минимум знать номер телефона. Он усмехнулся. Ладно, сколько ему еще разных Наташ в жизни встретятся?

Кооперативный атлетический клуб «Гармония» занимал подвал четырехэтажного старого дома в одном из арбатских переулков. На афише, украшавшей дверь клуба, был изображен могучий улыбающийся атлет. За атлетом маячила фигура усатого мужчины в тренировочном костюме. Он положил руки на плечи атлета, готовясь, видимо, сделать ему массаж. Всю эту внушительную, но довольно туманную композицию венчала надпись: «Гармония». Ниже, шрифтом поменьше: «Сила, красота, здоровье», а еще ниже совсем скромными буквами значилось пояснение: «Сочетание приятного с полезным за умеренную плату».

Занятия проводились два раза в неделю по два часа и стоили от трех до пяти рублей каждое. Умеренная плата или неумеренная? Судя по расценкам в других, куда менее качественных заведениях подобного рода, умеренная.

«Гармония» оказывала и другие услуги — медицинские консультации (трояк), массаж (от пятерки до десятки!), раздавала своим клиентам и рассылала желающим методички, комплексы упражнений и т. д.

Еще в первый день занятий Игорь долго изучал небольшую ксероброшюрку, на первой странице которой красовался все тот же атлет и заглавие: «Каноны мужской красоты».

Внимательно рассмотрев таблицу, Игорь убедился в том, что он, бесспорно, подпадает под самые строгие требования к идеалу упомянутой красоты. При росте 180 см он обязан был весить 95 килограммов, столько и весил, иметь объем бицепса 45 сантиметров, имел 47, груди 124, имел 123, талии 83, имел 83, бедра 63, имел 62, шеи 44, имел 43, Аполлон! Аполлон плюс-минус сантиметр!

Клуб этот создали предприимчивые люди, и зарабатывали они здесь дай бог! Как-то шеф рассказал ему, что кооператив «Гармония» насчитывает десяток членов и еще десяток инструкторов на договоре — все мастера спорта, разрядники по самбо, тяжелой атлетике, гимнастике. «Черные пояса» по каратэ, дзюдо. Весь день они честно трудились в обществах, техникумах, школах, за сотню-полторы в месяц, а с четырех-пяти часов до полуночи — здесь, в кооперативе, получая в четыре-пять раз больше. И надо отдать им должное, трудились на совесть.

Клуб был очень уютным. Здесь имелся зал для женщин, зал для мужчин, небольшой бассейн, две сауны, кафе, вернее чайная, где каждый мог не только попить чай и «Пепси-колу», но и пожевать баранки, сухарики, причем все бесплатно. Имелся медпункт, массажная, методический кабинет. А главное, все любовно, со вкусом отделано деревом, пол устлан паласом, стены сауны обиты кругляшами и украшены забавными картинками с выжженными изображениями. Светильники искусно скрыты, звучала тихая музыка. Обувь оставляли перед дверью зала, разговаривали негромко. Никто никуда не спешил. На всем лежала печать степенности, эффективности совершаемого. Инструкторы предельно внимательны, доброжелательны, к каждому занимающемуся имелся строго индивидуальный подход. Поэтому в группе нельзя было числить более десяти человек.

Группы были разные — девушек, молодых женщин и отдельно пожилых, юношей и мужчин. Приходили ради здоровья, ради силы, были и фанатики культуризма. На их фигуры страшно становилось смотреть. Какие-то чудовищные бугры мускулов!

Приезжал даже один восьмидесятилетний профессор! Впрочем, выглядел он шестидесятилетним мальчишкой.

Всего в месяц занималось человек пятьсот. Игорь как-то пытался подсчитать, какой же доход они приносят кооперативу с учетом массажа и брошюрок. Цифра получилась столь астрономической, что он сам себе не поверил.

По этому поводу у него возник спор с Люськой-культуристкой. Это была веселая, смешливая деваха лет восемнадцати, студентка ГЦОЛИФКа. Они познакомились в клубной чайной после занятий, где отдыхали, уже облачившись в свои повседневные одежды. Последнее обстоятельство сыграло немалую роль в развитии их отношений. Как-то так получилось, что, когда Игорь приходил на занятия, Люська уже выходила со своих.

Посиживали в чайной, потом пару раз сходили в кино, погуляли. Ну, в общем, начинали нравиться друг другу.

Но однажды Игорь по каким-то причинам пришел на занятие раньше и заглянул в женский зал, где еще тренировались девушки. Увидел Люську и испугался. В своих незатейливых туалетах Люська выглядела хоть и очень спортивной, но в конечном счете просто плотной, аппетитной девушкой. Сейчас же перед ним предстала иллюстрация из анатомического атласа. Бугры мышц вздымались у Люськи на спине, на плечах, на животе, извивались, перекатывались. Ее ляжки были необъятны, мышцы нависали над коленями, не давали свести ноги, предплечья были толще, чем у иного мужчины бедра. Вся мокрая от пота, охая, как дровосек, с искаженным усилием пунцовым лицом, Люська «накачивалась» на очередном тренажере. Это было кошмарное зрелище. На том и закончился их неначавшийся роман. Перешел в «мужскую дружбу». Люська так ничего и не поняла, но не обиделась и не настаивала.

Вот с ней-то они и поспорили, возвращаясь однажды домой.

— Миллионеры, рокфеллеры! — восхищенно говорил Игорь. Восхищенно, но без зависти.

— Ну и правильно, работают ведь, — согласилась Люська.

— А я не работаю? Я, между прочим, с утра до вечера вкалываю. — Игорь начинал горячиться. — Да еще пока до этого чертового комбината доберешься. На эту, мать ее, заправку, к этому дурацкому…

— Да чего ты расшумелся?! — возмутилась Люська. — Не нравится, не работай. Вон иди в «Гармонию», они тебя с удовольствием возьмут, будешь тыщи заколачивать.

— И в час ночи домой являться, спасибочко.

— Ах, не хочешь! Ты хочешь час работать, но миллион иметь? Да? Или согласен шиш получать, зато ничего не делать. Да?

— Почему «ничего»? Я готов…

— Ты готов, ты готов, — Люську уже нельзя было остановить. — Удивительное дело. У нас люди почему-то согласны меньше получать, лишь бы бездельничать, а когда находятся такие, что готовы сутки вкалывать, зато и навар хороший иметь, так они, видите ли, «рокфеллеры»!

— Все должно быть разумным, — пытался внести ясность Игорь, — нормальная работа — нормальный заработок.

— То-то наш главный, председатель этой «Гармонии» Миша Крючкин, за свой полный рабочий день в техникуме двести рублей не получает, а он ведь спец. Кто тебе за такую зарплату работать будет? А здесь он будь здоров имеет, хоть и занят по горло.

— Не знаю, но так скоро никто работать не будет, все в кооперативы уйдут, — констатировал Игорь.

— Ну и слава богу. Может, тогда с них требовать будем как полагается.

На этом туманном выводе разговор закончился.

И вот теперь Игорь входил в клуб — «ощущал гармонию» (дежурная шутка). У дверей его встретил Мишка Крючкин. Невысокий, совсем не могучего вида, в своем поношенном костюме, в свитере этот гений дзюдо, каратэ, кандидат наук, казалось, существует во многих лицах. Он умудрялся одновременно быть и в женском, и в мужском залах, и в медпункте, и в методкабинете, руководить инструкторами, говорить по телефону, беседовать с занимающимися, что-то писать, что-то читать…

— Лосев, привет, — бросил он на ходу, — раздевайся и — в зал. — Это так, для порядка, словно Игорь без этих указаний наденет шубу и пойдет в чайную пить водку. Но, заведенный с шестнадцати ноль-ноль на деловитость, Крючкин ни на минуту не сходил с рельсов. Игорь снял ботинки, куртку и пошел в раздевалку. В женском зале он, как всегда, замедлил шаги, украдкой глядя на девчонок. В те же часы, что и он, занималась группа молодых. Таких, как Люська, среди них были одна-две, в большинстве же крепкие, с великолепными спортивными фигурами девушки, и смотреть на их голые ноги, плечи, спины доставляло Игорю тайное удовольствие, которого он, тоже тайно, стыдился.

Переодевшись, пришел в тренажерный зал. Здесь (приобретенные, как он узнал, за восемь тысяч) стояли одиннадцать тренажеров. То были сложные сооружения из стали, кожи, резины. Сходились и расходились ручки, рычаги, ползли вверх и опускались тяжелые металлические бруски на тросах, медленно поднимались противовесы… Здесь были аппараты для развития бицепсов и трицепсов, мышц бедер и голеней, спинных и грудных мышц, предплечий, шеи и проч. Лежали аккуратными стопками тяжелые «блины», гантели, штанги, пудовые и двухпудовые гири. Занимающиеся не спеша переходили от одного тренажера к другому, ложились на лежаки, вставляли ноги в стремена, крепко сжимали рукоятки и начинали упражнения. Раз, два, три… десять, одиннадцать, двенадцать. В зеркалах, составлявших стены зала, отражались сосредоточенные, напряженные лица, обнаженные тела. Инструктор переходил от одного к другому, бросал короткие негромкие замечания, иногда для показа сам выполнял упражнения.

Размявшись, Игорь лег на скамейку и начал отжимать от груди штангу. Потом приседал со штангой, разводил руки с зажатыми в них гантелями…

Но особенно он любил тренажер «Геркулес», рассчитанный на все группы мышц и на одновременное занятие на нем девяти человек. Надо сказать, что, кроме Игоря, никто почему-то этого гиганта физического развития не жаловал. И до прихода Игоря он одиноко томился в углу.

Позанимавшись больше часа, пошел в сауну. То был едва ли не самый приятный момент. Ах какое же это наслаждение! После таких тяжких нагрузок задыхаться от жары, выскакивать пулей, и бросаться в холодную воду бассейна, и снова входить в пекло, когда, кажется, глаза выскочат из орбит, и снова нырять в бассейн… А потом пить чай с баранкой, завернувшись в мохнатую простыню, и смотреть на смешных толстяков, изображенных на деревянных досках.

Наконец, не спеша одевшись, Игорь направился к выходу. Вездесущий Миша Крючкин достал его и здесь и, торопливо спускаясь по лестнице в подвал, бросил на ходу:

— Уходишь, Лосев? Ну, привет, смотри, следующий раз не опаздывай (Хоть бы раз Игорь опоздал!).

Игорь посмотрел на часы. Их привез ему шеф из какой-то заграницы. Этими электронными часами с будильником Игорь очень гордился.

Он забежал в гастроном, торопливо выпил три стакана кофе с молоком, закусив таким количеством бутербродов, что наверняка позволил буфету выполнить квартальный бутербродный план, и направился к Арбату. Теперь его путь лежал в «Ракету». Она тоже находилась на Арбате, возле его дома.

Игорь прекрасно знал, что поглощенные им бутерброды не насытят его после столь напряженной тренировки. Так что по пути он остановится у аппетитно пахнущих шашлыков, а если не пожалеет денег, так заглянет в «Мзиури».

Он шел по Арбату.

Он всегда гордился тем, что родился, вырос, живет здесь, что принадлежит к Великому Арбатскому Братству. Еще когда был маленький, когда не воспели Арбат известные писатели, поэты, художники, музыканты. К Арбату его приобщил дед, теперь уже покойный. Дед, коренной москвич, тоже родился на этой улице и, за исключением военных лет, прожил на ней всю жизнь.

Как и любой дед, он уделял внуку, к тому же единственному, все свободное время, а с годами времени этого, увы, оставалось все больше. И дед гулял с внуком, водил его в цирк и кино, читал ему. Он частенько устраивал Игорю экскурсии по Арбату, без конца рассказывал о каждом доме, переулке, дворе. И в конце концов Игорь пришел к твердому убеждению, что как Советский Союз — лучшая страна в мире, Москва — лучший город в стране (и в мире, конечно), так и Арбат — лучшая улица в столице (и вероятней всего, и на земле).

Однажды дед принес Игорю потрепанную, бог весть откуда взявшуюся книжку «На Великом морском пути». Автора он не запомнил — в книге рассказывалось о ежегодных миграциях птиц.

— Вот, — сказал дед, — они летают по тому Великому морскому пути в жаркие страны, от холода улетают. По весне обратно. А Арбат, внук, это Великий городской путь! Запомни. В нем хоть и километр, а все равно Великий. В жизни, может, придется улетать тебе в далекие края, но все равно будешь сюда возвращаться. И вообще, где б ни жил, все равно будешь идти по Арбату, понял? И ногами по тротуару, по мостовой и сердцем и душой тоже по нему, по Арбату. Понял?

Игорь не понял, но на всякий случай кивнул. Они приближались к кафе-мороженому, и не следовало сердить дедушку.

Дед много рассказывал. Что он только не помнил!

Помнил, например, что по Арбату ходил трамвай («Как он только тут помещался?» — удивлялся Игорь), помнил, как именно на Арбате ввели, впервые в Москве, запрет на переход улицы где попало. Переходить разрешалось только на перекрестках, причем если смотреть от Смоленской, то к Арбатской площади полагалось двигаться только по правой стороне, а от Арбатской — по левой. Вдоль тротуаров тянулись веревки на столбиках.

Дед рассказывал о кинотеатре «Арс», помещавшемся в их доме (теперь там видеотека), о другом кинотеатре — «Карнавал» (сейчас это «карман» — ниша в здании военной прокуратуры, в доме 39). А был еще кинотеатр «Прага» в доме, где ресторан.

Был магазин-аквариум. Вахтанговский театр так не выпирал. Дед всегда мрачнел, вспоминая тот день, когда немецкая авиабомба угодила в театр, разворотив его, убив бухгалтера и знаменитого артиста со странной фамилией — Куза. Любимый дедушкин театр. К новому облику Арбата, который принял свою нынешнюю форму незадолго до кончины деда, тот относился без энтузиазма.

— Ну что это за театральные декорации! — ворчал дед. — Домики пораскрасили, как в театре, и фонари эти не под глазом, а прямо в глаза… (знаменитая шутка: «Арбат офонарел» — еще не родилась). Но все же дед смотрел на вещи трезво — лучше такой Арбат, чем никакого. Калининский проспект портил ему настроение: исчезли родные приарбатские переулки, скверики со старыми нянями, маленькие продуктовые и винные магазинчики, в которых «во времена деда» было все, чему полагалось быть…

Арбатом дед считал не только саму улицу, он распространял свои экспансионистские аппетиты аж до Пречистенки (Кропоткинской для него не существовало) и едва ли не до Остоженки в одну сторону и до Поварской («Не знаю никакой Воровского!») — в другую. Дед вообще пользовался какими-то доисторическими, по мнению Игоря, названиями: Денежный переулок, Большой Левшинский, Мертвый…

И все же он с удовольствием гулял по своему «сделавшему подтяжку» Арбату. В конце концов, хоть и перекрашенные, но дома в большинстве своем сохранились. Не все, конечно, так что поделаешь?..

— Это как на войне, внук, одних побили, другие вроде меня уцелели, но постарели. А взамен побитых молодые выросли вроде тебя… Ишь богатырь растет! И с домами так. Здесь знаешь какой особнячок стоял, загляденье! А теперь вон громадину возвели для начальства, небось по пять комнат на нос. Хоромы! — Такие вот проводил дед сравнения и заканчивал мрачновато: — Только что толку, ну ты маршал, лауреат Нобелевский, а на что тебе хоромы? Все там будем…

Дед тыкал пальцем в землю и грустно поглядывал на небольшие мемориальные доски в память Баграмяна, Шолохова, украшавшие стену одного из многоэтажных домов, кое-где возникших в приарбатском заповеднике.

— А вот тут мы Тольке Вихерту здорово надавали, — дед воинственно улыбался, вспоминая «битвы, где вместе рубились они», — теперь врач известный, член-кор. А тут Люська ютилась, мы у нее с Андреем Гончаровым виделись — она спец по древним языкам, а он — народный, режиссер номер один. В этом доме вахтанговцы жили, мы, помню, к ним ходили, теннисный корт у них был, смотрели там на Щукина, на Симонова, ну об этих слышал, а вот про Глазунова знаешь? Не знаешь. Я тебе расскажу…

И следовали бесконечные рассказы о людях давно или недавно ушедших, великих актерах, общественных деятелях… Великих и не очень, о тех, кого дед знал, с кем дружил, кто был дорог его сердцу и памяти, с кем вместе воевал.

А теперь ушел и дед.

Но свою любовь к Арбату, его истории, его обитателям поселил в сердце Игоря навсегда.

Отец — другое дело. Геолог, он почти не бывал дома и, когда погиб где-то далеко в горах, исчез из жизни сына почти незаметно. Дед пережил зятя. Сестры, тетки, брат, еще какие-то родственники давно разъехались. Теперь из всей большой семьи остались мать да Игорь.

Мать, усталая и часто болевшая, вернее прибаливавшая, жила тихо, покойно, неторопливо, хлопоча по хозяйству, и принципиально не вмешивалась в Игореву жизнь. Когда он уходил и приходил, где бывал, что делал, ее не касалось. Быть может, она и хотела знать, но считала, что не должна задавать сыну вопросы — захочет, сам расскажет. А у него все времени не было… Но каждое утро, как бы рано он ни вставал, и каждый вечер, как бы поздно ни возвращался, он находил в их стерильно чистой кухне еду на столе, горячий чайник на плите.

Теплой, сытной, уютной жизнью жил Игорь дома. Но жизнь-то его в основном протекала вне дома. А там уюта и спокойствия было поменьше. Там никто его с завтраком на столе не ждал. Да и вмешиваться в его дела охотников хватало.

Ну что ж, на то и жизнь.

Игорь неторопливо шел по Арбату. Темные тучи низко нависли над городом, порой торопились куда-то, порой застывали неподвижно. Под ногами скользило. В домах зажглись огоньки. Но прохожих прибавилось.

Художники с покрасневшими носами тоскливо, но мужественно притоптывали возле своих шедевров — больших, не всегда понятных картин, крохотных, в основательных рамках пейзажей — зимний лес, закат, скошенный луг, березовая роща. Или старый московский переулок, набережная, ветхие окраинные домики. Были тут и карикатуры, и шаржи, и портреты. Чего тут только не было! И кого…

Нахохлившиеся спешащие арбатские аборигены возвращались домой. Постоянные туристы — зарубежные, иногородние и местные московские — обычная арбатская толпа. Ленивые фланеры, переходящие от одного художника к другому, задерживающиеся у одинокого гитариста или шумного трио, глазеющие на древние машины, кареты, огромных кукол, возле которых фотографировались малыши. У ароматных полевых шашлычных томились очереди, у входов в «Русские пельмени», «Арбу», «Мзиури», «Метелицу» — тоже.

На «плешке» возле магазина военной книги тусовались люберы. «Тоже мне люберы, — презрительно косился в их сторону Игорь, — а-ля люберы — вот они кто! Подделка. Приезжают из Новогиреева, Текстильщиков, да и «ждани» хватает. Попозже подгребут от Парка культуры… Смотреть противно! Напялили штаны не штаны — бананы бабские, а уж рубашки в тюремную клетку, конечно, застегнуты на все пуговицы, как же!» Некоторых Игорь знал — вон Лом, здоровый амбал, а вон Жук, не жук, а таракан вонючий…

Хипарей Игорь презирал еще больше. Что девки, что парни одинаковые — дурацкие прически, как у индюков, какие-то побрякушки навешаны, серьга в ухе… Те торчат на «решетке» около «Арбы». Иногда сидят с гитарами. Тренькают. Играть-то не умеют. Смотрят нахально да и выкинуть что-нибудь могут.

Не с ним, конечно, к такому не пристанешь. Он хоть и не любер, но выглядит как. И притом не а-ля, а как настоящий. Изредка приходят компании афганцев в маскировочных куртках, в каскетках, десантные тельняшки видны из распахнутого ворота. К этим тоже не пристают, не дай бог, себе дороже. Неуверенно проходят девчонки парами. Намалеванные, в черных чулках, расписанных, как географические карты. Стреляют глазами… Дешевки. Настоящие поблядухи сюда не ходят, на ком здесь заработать?

Своих, арбатских, подлинных, не то что вся эта пенка, еще не видно. Они соберутся попозже у «Арбатского бистро», дом 49, у «стояка».

Игорь идет дальше, сворачивает в Калошин переулок, доходит до Сивцева Вражка, идет налево. Там, в полуподвале, в большой неухоженной комнате, которую дэз предоставляет «Ракете» для ее заседаний, и собираются «звездные рыцари».

Он скользит, спускаясь по обшарпанной лестнице, чуть не стукается головой о низкую притолоку, спотыкается о какую-то шелуху.

Что-то сегодня он очень рассеянный.

Ну не из-за этого же! Да нет, именно из-за этого. Когда уже подходил сюда, ему внезапно, непонятно почему, вспомнилось, как на Смоленской, случайно взглянув на проезжавшую заграничную машину, он увидел мелькнувшее на мгновение женское лицо. Почему оно так привлекло его внимание, кого напомнило? И только вот сейчас он вдруг сообразил: очень похожее лицо было у той девчушки, Наташи, которую он выручил в электричке, точно! Просто жутко похожа. Игорь понимал, что это случайное сходство, что та девушка никак не могла разъезжать в роскошной иномарке с каким-то иностранцем. И все же промелькнувшее лицо напомнило ему ту девушку. Ну напомнило и напомнило, черт с ним! Но вот то, что это отразилось на его настроении, вызвало какое-то непонятное тоскливое чувство, какую-то досаду, — было необычным. Ведь до чего ж эта девка занозила его!

Игорь усмехнулся про себя и вошел в огромную комнату, набитую народом. Под потолком висели мощные лампочки без абажуров. Сидели кто на стульях, кто на досках, положенных на две табуретки, а кто и на столах. Столов, кажется, было больше, чем стульев, а еще вешалки, грифельные доски, этажерка. На стенах наклеены «фрески», посвященные темам научной фантастики — дивные миры, пейзажи неоткрытых планет, космические корабли…

Народ — все больше молодежь — одет скромно и небрежно, ну кого здесь интересует одежда, когда речь идет о внеземных цивилизациях и таинственных мирах.

Болтают, шелестят листами газет, книг.

— Давайте начинать, — тихим голосом говорит председатель, очкарик с круглой бородкой.

Когда в комнате стало потише, он продолжил:

— У нас сегодня на повестке дня обсуждение списка на переиздание произведений научной фантастики, которые мы рекомендуем переиздать…

— Кому рекомендуем? — бас из последнего ряда.

— Госкомпечати, издательствам, — отвечает председатель.

— Госкомпечати на нас наплевать, — тот же бас.

— Издательствам тоже, — тенор из первого ряда.

— Тихо, — председатель начинает раздражаться. — Они сами просили. Идет социологический опрос. В выходящей «Библиотеке научной фантастики» много пробелов. Намечается еще одна «Библиотека», и тут мы можем сказать свое слово.

— Им на нас наплевать, — бас из последнего ряда.

— Ой, хватит тебе! «Наплевать, наплевать», заладил, как попугай, — это мрачный бородач у стены.

— Мы ничего не теряем, — пытался успокоить сидящих председатель. — Ну, не прислушаются, и ладно. А вдруг? Вдруг хоть что-нибудь да учтут?

— Ну, мальчики, — занудный жеманный голос (конечно, Иветта), — это же так хорошо — помечтать! Помечтать, что к тебе прислушаются…

— Давайте ближе к повестке дня, — деловой голос от двери.

— Вот именно, — облегченно вздыхает председатель. — Предлагайте.

— Андрей Белый, трилогия!

— Крыжановский «Желтый уголь»! Ну про энергию человеческой ярости…

— Гончаров!

— Житков!

— Ромов!

— «Заря новой жизни»! Этого… Гар… Гар…

Все кричат. Сосредоточенная девица в очках, высунув язык, словно первоклашка, старательно записывает.

— «Хулио Хуренито» Эренбурга!

— «Психомашина» Стругацких!

«Слава богу, хоть одно знакомое имя», — думает Игорь.

— Наш вариант «Янки при дворе короля Артура»: «…роман». Какой-то «роман». Я забыл!

— «Шесть спичек»!

— Не надо «Шесть спичек»!

Крики несутся со всех сторон. Игорю становится скучно: кроме Стругацких, он никого из названных авторов не знает. Рассеянным взглядом он шарит по стене, натыкается на красиво выполненный лозунг: «Люди перестают мыслить, когда перестают читать. Дидро». Правильно сказано. Точно. Интересно все-таки, что за девочка эта Наташа. «Звоните». Легко сказать…

— Кольцов «Как члены политбюро обрели бессмертие»!

— Правильно! Здорово! Конгениально!

— Булычев «Тень императора»!

— Эту гадость издавать незачем! — это парень в свитере, раскрашенном под старинную географическую карту.

— Головачева!

— Да громче, громче, а то эти нахалы нас забьют!

«Кого кто забьет? — размышляет Игорь. — Орут-то все одинаково громко».

— Днепрова!

— Днепров устарел!

Еще некоторое время царит шум, наконец постепенно утихает.

— Ну что, иссяк ручеек? — улыбается председатель. — Тут есть одна идея. Пошлем наш список в газету «Книжное обозрение». Пусть другие читатели выскажутся…

— Да кто его читает, это «Обозрение»? О нем никто ничего не знает. Они там публикуют списки чего попало, вернее, чего хотят, а потом выдают это за читательское мнение, — это парень в свитере — географической карте.

— «Патент АБ» Лагина! — снова начинается крик.

— «Первый удар» Шпанова!

— Одурел!

— Геворкян!

— Правильно. «Не открывай шлюзы — хлынет»!

— Палея!

— Да ему скоро сто лет! Ровесник Маяковского.

— Вот-вот — это прямо научная фантастика!

Все хохочут. Из уважения!

— Тогда и Немцова…

Игорь снова смотрит на стену: «Чтение — это один из истоков мышления и умственного развития. В. Сухомлинский».

— Перерыв, — объявляет председатель.

Все шаркают ногами, стучат стульями, шумно продолжают обсуждать предложения. Многие уходят курить. К Игорю подходит Олег. Как всегда элегантный, при галстуке, на лацкане синего блейзера значок — земной шар на фоне усыпанного звездами неба и буквы КЛНФ — Клуб любителей научной фантастики.

— Привет.

— Привет.

Олег опасливо протягивает Игорю руку. Он хорошо знает силу его рукопожатия. Но все обходится без травм.

— Ну как тебе?

Игорь молча пожимает плечами.

— Знаешь, — Олег сосредоточенно хмурит лоб, — у нас какой-то аполитичный клуб. Всюду перестройка, новое мышление, обновление, а мы все в старине копаемся. Ну что это за книги — «Патент АБ», «Гиперболоид инженера Гарина»? На Западе нас на сто световых лет обогнали. Мы же — то ли в будущем, то ли в прошлом. Надо немножко и в сегодняшнем жить.

— Как, например? — Игорь насмешливо смотрит на Олега. Он почему-то не воспринимает его всерьез. Вернее, ему кажется, что тот всегда как-то деланно говорит, искусственно.

На этот раз плечами пожимает Олег:

— Не знаю. Ну… вот, например, СОИ. Это же фантастика, но и сегодняшний день. Почему у американцев она есть, а у нас нет? Почему нам не сказать свое слово о том, чтобы мы создали СОИ? Или наоборот, чего на нее тратиться? Тем более если она не эффективна? А если нельзя от ядерных ударов эффективно защищаться, так зачем вообще нам армия? Мы же ни на кого нападать не собираемся, а ракет в случае настоящей войны у нас хватит. Так зачем, я тебя спрашиваю, нужна нам армия?

— А при чем тут фантастика? — спрашивает Игорь.

— Как же, ядерная война, СОИ, «звездные войны», будущее человечества — это наша тема. Только надо поактивней. Вот я читал на английском…

Тут — да, тут у Олега явное преимущество, он здорово знает английский, читает, приносит книги на обмен.

— Слушай, у меня есть пара романов, но учти — на французском. Меняю на «Третий глаз Шивы». А? — предлагает Игорь.

— Порядок, — радуется Олег, — как раз положил «Глаз»… на полку, — смеется собственному каламбуру. — Ничего, я потом твои французские превращу в английские, — загадочно говорит он.

Игорь вынимает «Зачарованную планету» Барбе и «Хрустальное дерево» Райана (русский перевод названий у него записан на бумажке), протягивает Олегу.

— Тип-топ! — Они хлопают друг друга по ладоням. Сделка состоялась.

— «Шиву» принесу завтра на «стояк», — заверяет Олег. — Но ты подумай о том, что я сказал, надо поближе нам к сегодняшнему дню, поближе.

— Подумаю, подумаю, — заверяет Игорь. Делать ему нечего, как размышлять над разными дурацкими предложениями этого пижона, не обманул бы с «Шивой»… Игорь покидает очередное заседание клуба с двойственным чувством: с одной стороны, здорово, если все, что они тут накидали, там примут и издадут (Игорь не очень ясно представляет, где «там»), с другой — как же он мало знает эту фантастику, как мало читал. Прав шеф, надо больше читать.

Но в общем он доволен: день прошел хорошо, насыщенно, он ощущает ясность в голове, мощь своих мышц, радость жизни. Сейчас зайти бы куда-нибудь в «Арбу», чьи призывные огоньки светили ему, или в уютный подвал «Мзиури» с его цветками-витражами и аппетитными запахами. И посидеть с приятной девчонкой. Например, хоть с этой Наташей. Тьфу черт! Опять эта Наташа, прямо как банный лист.

В «Мзиури» все-таки зашел и съел три порции хачапури. Наконец пришел домой, проглотил оставленный мамой (уже давно остывший) ужин. И лег спать. Он испытывал блаженную усталость и чувство удовлетворения. «Это лучшие снотворные», — говорил шеф. Правда, в снотворных Игорь не нуждался. Не успев коснуться головой подушки, он обычно тут же проваливался в сон.

В таких вот не столь уж крупных радостях, заботах и мелких огорчениях текла Игорева жизнь подобно потоку арбатских прохожих: веселых и мрачных, деловитых и праздных, беспрерывно наполнявших эту улицу; потоку то мелевшему, то густевшему, но никогда, даже в самый поздний час, не иссякавшему.

Текла эта жизнь, текла, пока не случилось в ней событие, на первый взгляд не очень уж значительное, но приведшее в будущем к последствиям наиважнейшим: Игорь снова встретил Наташу.

Может показаться странным, но Игорь, коренной «дворянин арбатского двора», не столь уж часто разгуливал по прилегающей к нему территории, по «сельве», простирающейся до Кропоткинской или до Воровского. Поэтому возле высокого дома на улице Веснина, с глазурованной плиткой по фасаду, в котором обитала (а не «работала») Тутси, он не бывал, хотя и жил меньше чем в километре от нее.

Да и как они могли встретиться? В Смоленский гастроном Тутси не ходила, по Арбату не гуляла, домой возвращалась под утро, незадолго до того, как Игорь просыпался. Да и вообще пешком она ходила редко, обычно подъезжала на такси.

Не должны были пересечься их пути.

А вот поди ж ты, пересеклись.

В тот вечер Игорь возвращался из своего клуба «Гармония», испытывая после напряженных занятий и еще более напряженной сауны благолепное настроение. И неожиданно ему захотелось пройтись. Он свернул на Сивцев Вражек, прошел Плотников переулок, постояв на углу и поколебавшись, пошел не направо, а налево, вдоль улицы Веснина. Он решил прогуляться до итальянского посольства и, сделав крюк по Садовой, вернуться к себе.

Он неторопливо шел по знакомому переулку. Вот справа неприглядный двор Министерства иностранных дел, заполненный машинами. А вот слева какой-то хитрый родильный дом, кремлевский, что ли? Где рождаются одни гении. Дальше небольшой особняк. В том особняке, по рассказам деда, помещался некогда женский вытрезвитель. Дальше был еще один особняк, какое-то посольство (в прошлом в нем помещалось посольство Израиля).

Игорь дошел до угла. Наискосок возвышался тот самый дом, где жил нарком просвещения Луначарский. Игорь стоял возле дома, куда в тот вечер он проводил Наташу.

Он уже научился, мягко выражаясь, не всегда говорить людям правду. Но себе самому врать еще не умел. Поэтому состоялся внутренний монолог: «Не валяй дурака — не прогуляться тебе хотелось, а дойти до дома, где живет она, эта Наташа. И жутко тебе хочется «случайно» встретить ее… Потому что сидит она в тебе занозой, непонятно почему…» Далее следовал длинный пассаж, объяснявший, почему это непонятно. Отметались все недостатки Наташи (о которых он ничего не знал) и все достоинства других знакомых девушек (о которых он тоже мало что ведал). Словом, Игорь энергично вытаскивал из себя занозу. Трудно сказать, во что бы вылилась эта, в общем, банальная ситуация, если б… не открылась дверь подъезда и из нее во всем своем великолепии не выплыла Тутси. Ей в этот вечер, раньше чем идти на «службу», вдруг тоже захотелось пройтись пешком.

Случай небывалый. Ну как тут усомниться в Высших Силах, которые, мало интересуясь нашим мнением, плетут нити наших судеб, порой на наше счастье, но как часто на нашу беду…

Некоторое время они стояли молча, уставившись друг на друга. А потом произошло неожиданное…

Тутси сделала навстречу Игорю шаг, еще шаг, решительно взяла его под руку и повлекла к подъезду, вверх по лестнице; путаясь в ключах, отперла дверь, втащила в квартиру, в комнату, подтолкнула к широкому дивану, служившему и постелью, сорвала (именно сорвала!) с него одежду, обрывая пуговицы, скинула свою и, вцепившись в него с такой силой, словно висела над пропастью, вместе с ним упала на диван.

Вряд ли они отдавали себе отчет в происходящем, вряд ли вообще что-нибудь соображали в тот момент.

Тутси казалось, что ее подхватил какой-то жаркий ветер и уносит, уносит…

Но вдруг она почувствовала то, чего еще никогда не испытывала в жизни. Словно взрыв, словно в ней взорвался солнечный шар! Такое яростное, такое жгучее наслаждение, что неожиданно для себя она громко и отчаянно закричала. То был неистовый крик, крик невозможного счастья. Она закричала снова, еще громче.

Тутси не думала, слышит ли ее кто-нибудь, она ни о чем не думала, сумасшедший вихрь увлек, закрутил ее, а все остальное не имело значения, не существовало, проносилось мимо. Она теряла сознание, растекалась в пространстве, куда-то летела…

Боже, до чего жалким было то бедное удовольствие, которое порой, столь редко, получала она с иными своими партнерами. Сейчас пришло открытие, откровение, начало новой жизни.

Игорь мягким быстрым движением прикрыл ей рот рукой. Он с нежностью, тайной гордостью смотрел на ее пылающее лицо, на плотно зажмуренные, мокрые от слез глаза. Он крепко держал ее.

Наконец тело Тутси обмякло. Она тяжело дышала, грудь ее быстро поднималась и опускалась, волосы прилипли ко лбу. Кожа блестела от пота. Глаз она не открывала.

Постепенно Тутси возвращалась на землю со своих небесных высот, куда вознесло ее никогда дотоле не испытанное наслаждение, куда она отчаянно, ступень за ступенью, карабкалась все предшествующие минуты, судорожно, бешено вцепившись в Игоря, чувствуя нараставшую с неудержимой силой волну, пока не унеслась, не опрокинулась в ту заоблачную пропасть.

Они лежали долго, не шевелясь, так и не произнеся ни слова с той самой минуты, что столкнулись лицом к лицу у подъезда ее дома.

В комнате было темно, дальний свет уличных фонарей слабо освещал контуры предметов, кое-где блестками отражался в хрустальных рюмках в горке, в металлической ручке кассетофона, какого-то сувенира на стене. Совсем издалека, с Садового кольца доносился беспрерывный шелест машин, шорох начавшегося дождя… Тихо и покойно было в уютной, теплой квартире. Пахло духами, сброшенной на пол одеждой, любовью…

И тогда пришел страх. На Тутси нахлынул панический ужас. А вдруг это в последний раз! А вдруг он уйдет, и больше она его не увидит! Не окажется в его могучих объятиях, не испытает то, что испытала, что невозможно описать, а лишь пережить, то, ради чего, как ей теперь казалось, только и стоит жить на земле! А может, все это вообще сон? Ничего не было? Она просто идет по улице и мечтает. Добредет до своей «служебной» хаты, дождется Гора, выпьет с ним рюмку, послушает его умные речи и покорно завалится в постель, чтобы, получив скромное удовольствие («О господи, это называется удовольствием!»), зайдет в душ, а потом проводит Гора до дверей с тайным облегчением.

Или помокнув и продрогнув у дверей «Националя», приведет к себе очередного подвыпившего, но щедрого партнера, равнодушно и брезгливо даст себя исполнить и уже не с тайным, а с явным облегчением выставит его за дверь. И получит удовольствие, лишь пряча в потайной ящик полторы сотни «гринов». Она лихорадочно протянула руку, нащупала горячее тело Игоря. Нет, это не сон, не мечта, вот он тут, рядом, тот, кто открыл ей смысл жизни.

Тутси повернулась к Игорю, судорожно обняла его, прижалась. И все повторилось…

Лишь к утру, истомленные, они забылись коротким сном.

Какая ночь, какая сумасшедшая, волшебная ночь!

Утро принесло ощущение прозы жизни. Игорь заторопился — у него были дела в комбинате. Тутси, призвав на помощь все свое уменье, готовила завтрак. Поколебавшись, все-таки не выставила на стол ни виски, ни коньяка, ни ликера. В свою крепость она никого не пускала, вот Игорь — первый. Он имеет на это право, его бы она никогда не привела «туда», там была работа, здесь — жизнь. При одной мысли, что Игорь мог бы сейчас отсчитать деньги и вручить ей, Тутси обдало жаром. Господи, все деньги, что есть у нее, и прежде всего себя, всю, без остатка, отдала б она ему за одну эту ночь!

Игорь не стал делать зарядки, бриться (откуда у девушки бритва?). Поел, оделся и, поцеловав Тутси, направился к двери. Она стояла в нерешительности. О чем они говорили, проснувшись? О чем попало, только не о любви, не о том, что было между ними. Об Игоревой работе, о каких-то телефильмах, об Арбате, спорте, погоде, еде, квартире… Черт знает о чем, только не об этом.

А сейчас он уходил. Но Игорь вдруг затоптался у двери.

— Телефон-то дашь? — спросил он наконец.

Тутси чуть не задохнулась. Господи! Ну что с ней! Ведь он мог уйти так, не записав номер телефона, и все прервалось бы, они больше никогда бы не встретились, он исчез бы из ее жизни… Панические мысли проносились в ее голове, пока она отрывала листок календаря с сегодняшним числом, искала ручку, записывала номер.

— Ты позвонишь? — она просительно заглядывала ему в глаза (да что с ней?!). — Дай слово, что позвонишь. Дай слово!

Игорь улыбнулся, погладил ее по свежей поутру, ненамакияженной щеке.

— Да, позвоню, позвоню, позвоню, куда я от тебя денусь. Теперь-то. — Он снова поцеловал ее, нежно, быстро, не так, как ночью… и осторожно закрыл за собой дверь.

Тутси опустилась в кресло, едва не плача. От чего? От счастья? От страха? От волнения? От благодарности судьбе?

«А вдруг не позвонит?» — обожгла страшная мысль. И тут же обдало холодом — она-то у него телефон не спросила! Какой ужас! Что вообще она о нем знает, кроме того, что он шофер, ходит заниматься атлетизмом, любит научную фантастику? Что, что она знает о нем?

Женат ли он? А может, у него есть сын, или дочь, или, например, трое детей? И кто она, Тутси, для него. Может, у него дюжина таких? Вот ушел от нее, да не на работу, а к другой, и проведет с той весь день. А потом всю ночь еще с одной. Такой мужчина может заниматься любовью хоть неделю без устали (при воспоминании о минувшей ночи у Тутси по телу пошли мурашки). Может, эта Великая для нее ночь для него обычный эпизод? Это для всех этих ничтожеств Тутси драгоценность, за которую надо платить огромные деньги — за ночь, за час да хоть за пять минут, кому что по силам. А он небось только пальцем поманит — любая прибежит да еще будет хвостом вилять. Господи, а вдруг не позвонит! Неподвижно сидя в кресле, Тутси мысленно металась, не находя себе места, переходя от радости к отчаянию, кляня себя за то, что не удержала, не проводила (узнала бы, где живет, работает), не взяла номер телефона, не подарила чего-нибудь на память (заинтересовала бы, но при этой мысли чуть не сгорела от стыда).

Что делать? Что делать?

Это жуткое состояние прервал звонок Риты:

— Эй, подруга, ты куда окунулась? Ни головы, ни ж… не видать. Вчера два фрайера — финиш! А тебя нет. Пришлось одной обслуживать, — она хрипло рассмеялась, — зато отстегнули большой косач. И надралась, кошмар. Сегодня еле глазки распахнула. Заедешь?

— Заеду, — сказала Тутси. Ритка — не лучший вариант, но оставаться сейчас в одиночестве она просто не могла. — Беру тачку и — у тебя.

У Риты она отвлеклась. Подруга подробно и с удовольствием повествовала об удачном бизнесе, совершенном накануне, показала новое приобретение — какой-то меховой жакет, намекнула на брачную перспективу с одним прытким аллюрцем, осудила все в большем числе болтающихся под ногами дешевых раскладушек.

Эта болтовня постепенно спускала Тутси на землю, уводила в туман минувшую ночь, которая все больше превращалась в нереальный сон.

Тутси поняла, что, если Игорь исчезнет, даже навсегда, из-за этого все же не следует кончать жизнь самоубийством, что вообще жизнь продолжается, что есть у нее профессия, и при том весьма доходная, есть Гор, вообще много чего есть. А Игорь, в конце концов, был светлым лучом, он показал ей же самой, какая она женщина. И было бы, конечно, хорошо, чтоб он остался, но если его не будет, что ж, значит, не судьба. И потом, как бы она объяснила ему, чем занимается, кем работает, как зарабатывает? Откуда видик «Акай», всякое богатство? Как бы познакомила со своими подругами? Ритой, например. Она иронически усмехнулась. Картина! А как растолковать парню, почему она занята едва ли не каждый вечер и где бывает по ночам, почему не отвечает телефон…

Так она постепенно успокаивалась.

А вечером на «хате» приняла Гора, который принес ей целую сумку новых кассет с американскими детективными фильмами, какие-то французские ароматные губнушки, бутылки виски, яичный ликер, «Мартель», пачки резинок, и жевательных и тех… в общем, всякую дребедень, необходимую в хозяйстве. Гор — хозяйственный мужик. Помимо лавы он периодически приволакивал разные нужные вещи, иногда даже колбасу, сыр, какие-то невиданные консервы, соки, приправы.

Потом Гор на неделю слинял, и Тутси пробовала случайных партнеров. А тут пришла масть: в «Сокольниках» открылась очередная выставка и началась напряженная работа, по две-три ходки в ночь, они с Риткой аж похудели, под глазами синяки до колен. Зато приемщикам — лафа, что ни день, сотни и «первых», и «вторых», и «третьих», а один партнер из косых пытался даже какими-то вонами заплатить. Она ему показала, что такое «вон», он у нее быстро вон вылетел, расплатившись «гринами». Словом, неделя эта принесла немалый навар.

Прямо передохнуть некогда.

Постепенно та ночь уходила в туман все больше. И только мысленно сравнивая своих партнеров с Игорем, Тутси тоскливо вздыхала. Зато, вспоминая то, что пережила тогда, она куда искусней подыгрывала всем этим ничтожествам, изображала немыслимую страсть, и они уходили, преисполненные гордыней, восхищенные собственным мужским могуществом. И оттого становились щедрей.

Она попыталась однажды проделать то же с Гором, но, поймав его проницательный иронический взгляд, прекратила свои усилия. Гора в этом деле не обманешь. Как, впрочем, и ни в чем другом.

Время шло, и жизнь шла, как раньше.

Но однажды, когда Тутси забыла накануне выключить телефон, в невероятную рань (часов в одиннадцать утра) раздался звонок. Внезапно разбуженная, Тутси сняла трубку.

— Смотри-ка, — услышала она бодрый голос, — ты, оказывается, иногда бываешь дома!

— Кто это? — недовольно пробормотала Тутси, готовая отчитать нахала.

Но тут ее осенило!

— Игорь, ты? — у нее даже голос сел от волнения.

— Я, а кто ж еще, не рада? — он говорил громко, как-то преувеличенно весело.

— Рада! Ужасно рада! Ты почему так долго не звонил? — Тутси ерзала в постели от возбуждения, перехватывая трубку из руки в руку.

— Почему не звонил? Да вот все пытался от тебя вылечиться, — проговорил он совсем другим, глухим голосом, — видишь, не получилось…

Она молчала. У нее не было сил говорить, такая огромная волна счастья накатила на нее.

— Приходи сейчас же, — хрипло прошептала она.

Игорь ничего не сказал, только веселые короткие гудки раздались в трубке.

Глава III СПЕЦИАЛЬНЫЙ КОРРЕСПОНДЕНТ

Он возник так быстро, что Тутси поняла: звонил из ближайшего автомата. Она даже не успела ни надраиться, ни упаковаться, так и встретила его — золотистые волосы рассыпаны по плечам, на ногах шлепанцы. Бросилась ему на шею, еще теплая со сна, счастливая. Первые часы этого незапланированного свидания были отданы любви.

Тутси не могла отвести глаз от Игоря. На кого он похож? Господи, да на Рэмбо! Это же Рэмбо! Такие же мощные мышцы, великолепное тело, мужественный взгляд. Как тогда испугались его эти подонки! Рэмбо! Тутси совсем таяла от восторга. И он принадлежит ей. А вдруг нет?

Она как будто бросилась в ледяную воду:

— У тебя никого нет? Скажи честно, у тебя есть другая девушка, которую бы ты любил? (Тутси говорила на несвойственном ей, давно забытом языке.)

— Да брось, Наташка, — Игорь смотрел на нее улыбаясь, — нет у меня никого. Ты есть. Да, что значит «у меня»? Это ты должна сказать «у меня» или нет…

— Да ты что! — она вскочила ему на колени. — Как ты можешь так говорить?! — В один момент она позабыла и Гора, и бесконечную вереницу партнеров.

— Я ничего не говорю, — он опять улыбался, — это ты говоришь.

Помолчали.

— Слушай, Наташка, мне мой шеф дал на сегодня пару билетов в киношку. Просмотр какой-то. «Маленькая Вера». Говорят, сенсация. Попасть — все равно что «Жигуль» выиграть. Махнем?

— Конечно! Когда?

— На двадцать один час, — Игорь вынул билеты. — Это в «России». Я тебя у Пушкина буду ждать без четверти. О’кей?

— О’кей, не опоздаю. А ты сейчас спешишь?..

— Еще часок есть, — он бросил взгляд на часы, похвастал: — Подарок шефа, американские.

Неожиданно у Тутси навернулась слеза… О господи, этим часам, которым он радуется, цена-то — небось и десяти долларов не будет. За одну ночь она пятнадцать пар таких зарабатывает. Сволочь она. Стерва! Ну стерва! Она чуть не заплакала — так ей стало жалко его. И себя тоже.

Игорь ничего не заметил.

Тутси мчалась к «России», словно удирала от «госприемки».

От похода в кино оба получили немалое удовольствие, а вот сам фильм вызвал оживленную дискуссию. Тутси картина не понравилась.

— Ну к чему это все? Девка какая-то недоразвитая. Сама не знает, что хочет. Отец — дундук, небось глотает аптеку. И потом, к чему это показывать, как он исполняет ее, да еще в юбке…

— Что он делает? — не понял Игорь.

— Ну, трахаются они, — спохватилась Тутси, — помнишь, там? К чему это на весь экран показывать (она была оскорблена в лучших чувствах).

— Это ерунда, — отмахнулся Игорь, — сейчас без этого фильмов не бывает, никто смотреть не пойдет. Не знаю, мне понравилось. Ну, подумай, Наташка, это ведь жизнь. Что у нас, пьяниц нет, проституток, наркоманов всяких? Вот у меня один кореш есть, Егор, чуть до белых голов не обдвинулся — совсем занаркоманился. Но понимаешь, как-то вывернулся, вроде нормальней стал. Правда, иной раз глотает «колеса», пилюльки любые, но уже на игле не сидит…

— Игорь, скажи, ну зачем все это показывать, лишний раз на болячку наступать. И так кругом вон чего творится, а тут еще всякие гадости…

— Как зачем? Пусть видят, может, поумнеют. Нет, хороший фильм. Мне понравился. А тебя, конечно, ты девочка, существо нежное, тебя коробит, «ах, ах!». Куда деваться, раз есть такое?

Эта «высокоинтеллектуальная» дискуссия продолжалась до самого Тутсиного дома и закончилась, лишь когда перешли к любви не экранной, земной.

На следующий день Игорь уезжал в командировку в Горький за новой машиной.

И не успела Тутси прийти на «хазу», как объявился Гор. Как всегда элегантный, сдержанный, с подарками.

— Мадам Тутси, последнее время вы куда-то таинственно исчезаете. Я могуче ревную. Надо о себе напоминать. Приехали мои друзья, и по этому поводу существует предложение посетить бар в Международном центре. О’кей?

— О’кей, — сказала Тутси без прежнего энтузиазма, что не укрылось от Гора.

Вечер закончился утром. Гор остался у нее ночевать, и, отдав долг за полученные «гроши», Тутси еще долго лежала рядом со своим ровно дышавшим во сне партнером, глядя широко раскрытыми глазами в потолок.

Как быть, что делать? Гор не был ей противен, наоборот, симпатичен. Интересный мужчина, щедрый, остроумный, много знает, никогда не позволит себе никакого хамства, наоборот, вежлив, предупредителен. С ним веселее, да и привыкла.

Но и с Игорем… Игоря она любит, или любовь — это что-то другое?.. И он ее любит. И не за деньги. Ну а главное, какой же он замечательный любовник! Какое с ним наслаждение, какое счастье!

Так что делать?

Душа ее была в смятении.

И, как ни странно, успокоение внесла эта бактерия — Ритка. В какой-то момент Тутси не выдержала — раскололась. Не полностью, конечно, частично, в ограниченном количестве. Просто сказала, что встретила парня, что в постели — прямо финиш, погибнуть можно. Но далек от ее дел, вообще от таких дел. Как совмещать?

— Дура, промокашка, — элегантно прокомментировала Рита, — в чем проблема? Ну представь, Гор — твой муж: обязан обеспечить, а ты ему даешь раз в неделю, жена все-таки. Так? Обязана, законная, комфорт оплачивать? Обязана. Тем более говоришь, он в работе не кролик. А твой этот драйвер, любер или как его там — любовник. На высоту подкидывает, так что обратно падать неохота. К тому же любовь. Но голь, ни хрена за душой. Так что? Нормальная ситуация. Все мужья от законных гуляют. А законные от мужей. Что тут такого? Попадаться только не надо.

— Кому попадаться? — горько усмехнулась Тутси.

— Ни тому, ни тому. На кой терять? Лучше двух… маток сосать, — она игриво подмигнула. — С одним денежные радости, с другим… А где они, твои мужики, повстречаться могут? Нигде. Гор по Арбату не гуляет, домашней хаты не знает, а драйвер в «Националь» не ходит, как я поняла, для него общепит — стекляшка — высший кайф. Вот и лавируй. У тебя рабочий день ненормированный, всегда распределишь. Да и увидит он Гора, скажешь: это, мол, дядечка из Конотопа или отцов сослуживец, благо ему сто лет…

— Ну уж…

— Да хоть полсотни. А увидит тебя Гор с твоим — брат из Конотопа, сослуживец, мало ли чего. А вот знакомить их не надо.

— Что я, чокнулась? Ты уж совсем меня считаешь…

— Да ничего я не считаю. Говорю, обоих и сохраняй, каждый для своего дела. — Рита помолчала. — Да и остальных… Жить-то надо. К чему профессию забывать. — Она внимательно поглядела на свою взгрустнувшую подругу, смягчилась: — Пойми, надо, когда с одним, о другом не думать. А что приходуют, кто придется, так такая работа. Жить-то надо, — повторила она, снова помолчала и закончила назидательно: — Жить и не попадаться — ни тому, ни другому, ни ментухе, ни дружинам, ни этим спидерастам, ни венерикам. А то обложили кругом, — добавила Рита со вздохом.

Эта душеспасительная беседа внесла в мятущуюся душу Тутси некоторое успокоение.

Действительно! А если б она была замужем? Хоть за тем лопухом, за которым была? Неужто без любовников жила! Прямо! Конечно, Гор не лопух, но ведь и не законный муж. Прав-то у него никаких. Ну узнает, ну бросит — найдет другого. Хуже, если бросит Игорь, но откуда он может узнать? Уж больно далеки друг от друга эти миры, в которых они обретаются. Тут никакие фантастические книжки не помогут. Что касается всех остальных, то правильно Ритка говорит — работа есть работа. Может, и не всегда приятная, так что поделаешь? Вон у какого-нибудь, который трупы в морге режет, или у этих, что алкоголиков в вытрезвителе стирают, да у тех же санитарок, что горшки выносят, — лучше, что ли? Кстати, Ритка санитаркой в больнице значится, даром что той старухе, которая за нее горбатится, вторую зарплату отстегивает.

Все эти наполненные железной логикой рассуждения помогали, да не очень. С Игорем она забывала обо всем, а вот с другими Игоря забыть не могла. И пока, сопя и стеная, суетился очередной партнер, она, зажмурив глаза, думала об Игоре. Так ей было легче. Может быть, другая на ее месте вообще не смогла бы совмещать. Ну а вот она может, нет у нее сил от чего-то одного отказаться. Ну что вы все от нее хотите! Идите-ка вы подальше!

Дни текли по-прежнему. Игорь едва успевал — и «Гармония», и «Ракета», и работа. Так что дай бог два-три раза вырваться к Наташе, обычно в воскресенье или в субботу. Тем более что по вечерам она частенько допоздна задерживалась в своем бюро переводов, где были всякие словари, дисплеи, еще какая-то чертовщина, нужная для работы. Что ж делать — ей тоже нужно зарабатывать на жизнь, Игорь это понимал. Тем более что, судя по ее туалетам, зарабатывала Наташа своими переводами дай бог!

Напряженка со временем у Тутси действительно была: вечером, а частенько и ночью — работа, сон до полудня, а иной раз и позже, встречи с Гором и Игорем. Голова шла кругом.

Гор, человек с огромным жизненным опытом и обостренной наблюдательностью, заметил, разумеется, не только, как он выразился, «возросшее изящество» ее фигуры, но и кое-что еще.

Даже в самые интимные минуты он порой чувствовал, что Тутси где-то далеко. Она вообще стала чуть холодней, вернее, равнодушней. Ну как жена на десятом году супружеской жизни. Да и во время их бесед, которые обычно так увлекали Тутси, она вдруг становилась рассеянной, уносилась куда-то мыслями. Но быть может, все это ему только казалось? Быть может, хоть и не десять лет они знакомы, но все же пропала острота новизны? Да, в конце концов, какое это вообще имеет значение? Кто она ему? Таких, как Тутси, были у него десятки, во многих странах. Но Тутси ему действительно очень нравилась. Ему льстило, что эта необычайно красивая молодая женщина искренне им восхищалась, что всегда была безотказна и всегда для него, Гора, свободна.

А вот теперь она куда-то уходила, даже когда была совсем рядом. Да и дома, сколько ни звони в обычный «их» день, воскресенье, телефон молчал. Где она была? Куда исчезла? Конечно, Тутси всегда оправдывалась: бассейн, рожденье подруги (это днем-то!), еще что-то. Гор делал вид, что верил, не в его правилах требовать ответа, тем более ревновать. И все же, и все же… Как ни странно, это порой беспокоило Гора.

Но, в конце концов, главным была работа. А ее хватало. За прошедший год благодаря своему обаянию, остроумию, умению сходиться с людьми он заимел в Москве обширные связи как среди своих коллег — иностранных журналистов, так и с «аборигенами» — советскими людьми из мира литературы, науки, искусства. Он обладал необходимым для корреспондента нюхом на сенсации и тактом, чтобы отличить сенсацию подлинную от дешевой. Его газета имела и в мире, и в Советском Союзе хорошую репутацию, была объективной, и копаться в грязи своего посланца не принуждала. Гора ценили за знания, опыт, за острое перо. Его репортажи отличались глубиной, полнотой и объективностью. Он много поездил, имел в журналистике имя, его охотно печатали; такого корреспондента не так-то просто было заполучить. Так что редактор газеты дорожил Гором и оказывал ему полное доверие. И Гор это доверие ни разу не обманул.

Он писал больше об искусстве, культуре, общественной жизни, о Москве и москвичах. В политику особенно не лез (что соответствовало традициям газеты). Правда, в последнее время обойтись без корреспонденций на внутренние темы стало невозможно, но поскольку советская пресса в основном писала о недостатках в собственной стране, то его даже самые критические репортажи были не очень-то заметны.

Как сказал один из его коллег: «В России теперь для критики открыты все области и все люди. Нельзя только критиковать заграницу. Критиковать можно даже министров и членов ЦК, а вот Буша и Солженицына — ни-ни!»

Министров и членов ЦК Гор не критиковал, а просто посылал материалы о том, что происходит, например, в Союзе писателей, в театрах, в разных неформальных объединениях, в Прибалтике. И поскольку он действительно был великолепным журналистом, то все его корреспонденции, по существу представлявшие собой выдержки из советских газет и журналов, выглядели им самим добытыми откровениями. Добытыми благодаря его профессионализму. Редактор был доволен. Гор — тоже.

Гор прожил насыщенную событиями жизнь. «Почему «прожил»! — возмущался он, когда кто-нибудь так говорил. — Живу, живу! Надеюсь, что прожил лишь первую половину». Но этой половины хватило бы другому на две жизни.

Гор (что безуспешно стремилась выяснить Тутси) был женат. Точнее, не был разведен. На родине остались вторая жена и дочь, которым он регулярно переводил положенное содержание и которых не видел добрый десяток лет. В другой стране обреталась первая жена. Ту он заимел в ранней молодости и о ней вообще ничего не знал.

Гор расстался с родителями — скучными, мелкими лавочниками — еще мальчишкой, поколесил по стране. Даже отсидел годик за мелкое воровство, недолго был профессиональным спортсменом, курьером, боем в отеле. Накопив деньжат, взялся за ум. Окончил университет, тогда же начал писать в университетскую газету. Его заметили, взяли в какой-то вскоре обанкротившийся журнал. Но он успел опубликовать в нем серию судебных репортажей, которые привлекли внимание читателей. Без работы он не остался. Та самая солидная газета, в которой он теперь служил, взяла его разъездным корреспондентом, не побоявшись его молодого возраста.

Вот тогда-то и начались эти бесчисленные мотания по свету. Он объездил всю Африку, Ближний Восток, Южную Америку, слал свои корреспонденции из самых горячих точек мира, где происходили мятежи, перевороты, раскрывались заговоры. Гор приобретал репутацию смелого, энергичного журналиста.

С годами менялись страны, задания. Он работал на Кубе, в Китае, в Польше, в ЮАР. Стал писать солидные статьи, обзоры, переключился на культуру и внутреннюю жизнь стран. Гор начал работать не только для газеты, но и для издательств, телевидения, двух-трех рекламных бюро. Он продолжал разъезжать (теперь слово «мотаться» уже не подходило) по свету, и вот год, как обосновался в СССР.

Гор был доволен жизнью. Он прекрасно зарабатывал, и дома, в банке, у него лежал солидный капиталец. Хозяева его ценили. Он любил свою работу.

В одном из московских высоких, светлого кирпича домов газета снимала для Гора многокомнатную квартиру — здесь он жил, здесь же был и корпункт. Штат его сотрудников состоял из одного человека — немолодой секретарши (наверняка агент КГБ, только вот в каком звании?), которую ему рекомендовали в Управлении по обслуживанию дипломатического корпуса. Эта молчаливая незаметная женщина показала себя отличным работником. Она никогда не опаздывала, засиживалась, если нужно, допоздна, работала (за дополнительную плату, конечно) и по субботам. Она знала три языка, аккуратно печатала на машинке, быстро овладела телексом и телефаксом.

Секретарша просматривала без малого три десятка газет и журналов и за короткий срок научилась находить именно те материалы, которые нужны ее шефу. То, что Гор владел русским, очень облегчало дело. Он молниеносно проглядывал вырезки, отбирал необходимые и тут же диктовал свои корреспонденции. Секретарша стенографировала, перепечатывала и сама же переводила по телексу в газету. Корпункт был набит всякой ультрасовременной аппаратурой — видеомагнитофонами, мощными приемниками, компьютерами, ксероксами, всякими записывающими приборами, какими-то хитрыми электронными мозгами… Были картотеки, архивы, справочники, словари, — все это в образцовом порядке содержала секретарша.

Квартира состояла из большой комнаты для приемов, бара, видеосалона, каминной, рабочего кабинета.

Сам Гор жил в двух комнатах — спальне, отличавшейся казарменной простотой, и небольшой гостиной, где он встречался с немногими друзьями, чтобы поболтать о жизни, а не о делах, конечно.

У Гора были две машины, стоявшие во дворе на общей домовой стоянке, под охраной скучавшего в своей будке милиционера. Одна, выписанная из дому, элегантная, мощная, быстроходная, заметная; другая — «Жигули», которую он использовал, когда хотел оставаться по возможности неприметным.

Гор начинал свой рабочий день в десять часов. Если ночевал дома, то, проснувшись без будильника, долго занимался своей гимнастикой, плескался в душе, сооружал завтрак и элегантный, благоухающий лавандой выходил в корпункт, где уже ждала пришедшая без десяти десять секретарша. Если же проводил ночь у Тутси, обязательно возвращался с таким расчетом, чтобы возникнуть в корпункте, как всегда, в десять утра, как всегда, свежим и элегантным. Начинался рабочий день.

Большую часть дня занимали встречи с коллегами, иностранными и советскими, интервью и беседы; посещения пресс-конференций, брифингов, выставок, премьер, «круглых столов»; встречи и проводы разных важных лиц, иногда копания в библиотеках, просмотры фильмов, наконец, походы на бесчисленные коктейли, приемы, ужины…

Хотя впрямую встречи с Тутси в рабочий день не вписывались, но Гор бывал с ней в кино, театрах, на концертах, куда пошел бы и в связи с работой. Кроме того, как без всякого юмора говорил он друзьям, общаясь с Тутси, он «изучает русскую душу». «Быть может — тело?» — иронизировали друзья… «И тело тоже», — без улыбки отвечал Гор.

Вот так, в интересной работе, в общении с очаровательной мадам Тутси, в посещении культурных и общественных мероприятий, протекала в Москве жизнь Августа Гора, постоянного корреспондента солидной западной газеты умеренного направления.

В тот день он оделся особенно тщательно — костюм цвета антрацита, бордовый галстук, черные изящные ботинки, белая рубашка.

Просмотрев утренние газеты, Гор вышел на улицу. Зима вступила в свои права: белоснежно потолстели провода, сугробы высились во дворе, окаймляя тщательно очищенную автостоянку. Гор с удовольствием вдохнул морозный воздух. Он вообще очень быстро приспосабливался к любому климату и любой обстановке. В свое время, как сейчас к морозу, он легко привык к знойным ветрам пустынь, давящей влажности джунглей, смогу Мехико, туману Лондона, болотной гнилости Вашингтона. И везде чувствовал себя хорошо.

Так же быстро привыкал к темпераментным итальянцам, молчаливым финнам, непонятным японцам, деловитым американцам. А теперь вот к загадочным русским. Определение «загадочные русские» Гор употреблял только в своих корреспонденциях. Он давно понял, что вообще вся эта болтовня о «национальном характере» — ерунда. В теории, по статистике, в социологических исследованиях может быть, а на практике…

Сколько в жизни встречал он деловых французов и сентиментальных американцев, швыряющих деньги немцев и воспевающих войну швейцарцев… И русские есть всякие — и умные и глупые, и щедрые и жадные, и работяги и бездельники, на любой вкус. В каждой стране, в каждом народе есть всякие. И дело вовсе не в том, чтобы приспосабливаться к «национальному характеру», а в том, чтобы суметь подойти к каждому и использовать в своих целях.

Ну вот та же Тутси, что в ней особенного? Чем она отличается от своих парижских, гонконгских или амстердамских коллег? Техникой владеет хуже? Так ведь в России по сравнению с другими цивилизованными странами ее профессия все же новая. Не имеет официального статуса? Придет со временем, все газеты требуют, вся «общественность». Дешевле обходится, чем на Западе? Так валюта здесь в цене, вот станет рубль конвертируемым, ого-го, как цена на Тутси и ее коллег взлетит!

Неторопливо катя в своем белом «Мерседесе» по Садовому кольцу, Гор пустился в отвлеченные теоретизирования. Все-таки нет у русских настоящей деловой закваски, мораль мешает. Ведь вот как нужна валюта! Так откройте, ну ладно, пусть не государственные, так хоть кооперативные публичные дома. По линии УПДК, например. Дерите с этих сексуально озабоченных аморальных иностранцев втридорога и зарабатывайте валюту. Пусть девочки платят прогрессивный налог или вообще сдают выручку. Вон во Франции всё сутенеры забирают, свинство! А здесь государство может на эти деньги детские дома, например, строить. Такой лозунг: «Публичные дома — детским домам!» Красиво. Кроме того, строже станет медицинский контроль. Так нет! Вместо того чтобы развивать эту доходную индустрию, они вообще хотят запретить проституцию. Интересно… Вот водку тоже пытались запретить…

Эти мысли занимали Гора все то время, что он ехал до Пресс-центра, что на Зубовском бульваре. Заехав на открытую стоянку, Гор вышел из машины и направился ко входу в огромное серое здание, в котором с момента его постройки к московской Олимпиаде помещался Пресс-центр МИД СССР.

Гор предъявил документ милиционеру у входа, повесил в гардероб пальто и подошел к доске, на которой помещались объявления о предстоящих пресс-конференциях… «Встреча с руководителями московской милиции». Интересно, надо послушать. Гор купил в киоске «Московские новости» на русском языке (попробуй найди ее где-нибудь в городе!) и по узкой, как эскалатор в метро, лестнице поднялся на второй этаж. Здесь тоже дежурил милиционер. У стены томились телетайпы, в немногих креслах болтали какие-то бородачи неопределенного возраста и профессии. Гор посмотрел на часы, до начала еще полчаса, можно подняться в пресс-бар.

Гор любил этот бар. Взял кофе, бутерброд с икрой (канапе) и присел за один из столов.

В ресторане, что помещался за баром, Гор иногда обедал с коллегами. Но не очень любил его, здесь ни о чем не поговоришь. Гор был твердо убежден, что в любом месте, где он бывает — дома, в корпункте, в пресс-центре, даже в его «Мерседесе» — спрятаны микрофоны. Но как порой бывает, подозревающему все и вся Гору почему-то не приходило в голову, что микрофонами вполне могла быть напичкана и квартира Тутси. Что ж, и на старуху бывает проруха. Правда, никаких предосудительных, угрожающих государственной безопасности страны пребывания разговоров Гор в постели не вел, но все же был куда откровенней, чем, скажем, здесь, в пресс-центре.

…Выпил кофе, спустился на второй этаж и по монументальной лестнице поднялся в зал пресс-конференций. Журналистов было немало. «Еще бы, — усмехнулся про себя Гор, — была бы сейчас пресс-конференция, посвященная открытию нового театра или школьной реформе, небось человек пять приплелось, а как положение с преступностью, так полный зал».

Гор рассеянно слушал молодого полковника в штатском, сообщавшего о «динамике» роста преступности, о количестве квартирных краж, дорожных происшествий, о числе убитых мужчин, изнасилованных женщин, подобранных на улицах пьяных.

За столом на сцене сидели трое — таблички перед каждым сообщали их имена, изредка слышалось тихое жужжание кинокамер, тиканье затворов фотоаппаратов.

«Да, трудно стало работать, — размышлял Гор, вполуха прислушиваясь к тому, что говорилось. — Газеты, телевидение выбивают почву из-под ног. Все критикуют, разоблачают. И, надо сказать, убедительно. А дальше что?» — Гор добросовестно смотрел советское телевидение целыми часами. Он как-то подсчитал, что на каждые десять критических выступлений лишь в одном случае сообщается о результатах.

Ему тогда пришла в голову блестящая мысль, и в своей газете он опубликовал остроумную статью под заголовком «Сколько можно?». Защитил советское общество от обрушившейся на него лавины критических стрел. Красиво! Западный журналист пишет, что в СССР совсем не так плохи дела, как об этом наперебой трубят советские газеты! Гора в редакции похвалили. Он и здесь, у советских, заработал в свою пользу очко. Немного испортило настроение беспечное замечание одного американского коллеги: «Отличная статья! Лет десять тому назад вам бы за нее Ленинскую премию дали, как за «Целину». Завистник!

После пресс-конференции Гор поехал в «Березку», где накупил очередных «хозяйственных даров» для Тутси, потом в корпункт, потом в комиссионку на «Октябрьской», там он охотился за картинами современных русских авангардистов. Вечером съездил в свое посольство.

Как известно, жизнь полна случайностей, то есть событий, которых никто не может предвидеть и которые не подчиняются никаким закономерностям. Хотя, если здраво рассуждать, факт неподчинения случайностей закономерности тоже закономерность. Так вот, в тот вечер Гор, который с таким трудом расставался и на пять минут со своим «Мерседесом», решил совершить прогулку по вечернему Арбату.

Не то чтоб Арбат был для него терра инкогнита. Он бывал здесь и даже сделал для своей газеты удачный репортаж, который назывался «Заповедник художников», а в корпункте у него хранились два-три рисунка, сделанных арбатскими карикатуристами. Но больше он туда не ходил. В конце концов, заросшие гитаристы, хиппи, страдальцы-скрипачи, заколачивавшие, как ему рассказывали, до сотни в день, диснеевские персонажи, фланирующая толпа — всего этого он нагляделся в Европе. Конечно, для России то было сенсационное новшество, но он об этом написал, и хватит. Были вещи поважнее.

И тем не менее в тот вечер он решил пройтись по Арбату. Оставив «Мерседес» возле Смоленского гастронома, Гор неторопливо брел по Арбату, рассеянно разглядывая в бледном свете фонарей негустую толпу прохожих.

Вот три девушки в обтягивающих голубых джинсах, дутых куртках и вязаных шапочках. На дворе мороз, а они жуют мороженое и, сверкая зубами, заходятся смехом. Вот двое здоровых ребят в кожаных куртках (у них что в зной, что в холод — одна униформа), в полусапожках, без шапок. Зачем шапка, если у каждого грива длинней, чем у тех трех девушек, вместе взятых? А вот пожилая пара, испуганно оглядывающаяся по сторонам, — небось сказали старичкам, что по Арбату сплошные разбойники бегают, как на большой дороге.

Кого тут только не встретишь! Ага — это уже местная фауна — человек десять парней и девчат, все в брюках, все с сигаретами в руках, что-то оживленно обсуждают у входа в кафе. Слышен хриплый смех, выкрики…

Впереди Гора не спеша шествуют трое мужчин — явно иностранного происхождения. Они ускоряют шаг, чтобы обогнать идущую впереди пару: высокого плечистого парня и изящную девушку в меховой накидке. Трое иностранцев ушли вперед, и теперь Гор может хорошо разглядеть парня с девушкой. Что-то знакомое, не сразу очевидное, чудится ему в девушке. Походка? Фигура? Господи — да жакет! Меховой жакет, который он подарил Тутси! Ну конечно, это она!

Рассеянность Гора мгновенно улетучивается. Вот это номер!.. Его Тутси с каким-то, как это по-русски, ах да — амбалом!

Гор раздосадован. Но, собственно, по какому праву? Он отлично осведомлен о ее профессии и не претендует на монополию. Он знает, что в дни, когда они не встречаются, ее работа продолжается. Другой вопрос, что она никогда не говорит об этом, но от этого факт не перестает быть фактом. Тутси — проститутка, любой, кто оплатит ее услуги, может ими пользоваться.

Размышляя обо всем этом, Гор продолжает наблюдать за Тутси и ее кавалером. Странный кавалер. Во-первых, уж очень молод для ее «контингента», во-вторых, бедновато одет, во всяком случае, зная ее тарифы, Гор может лишь предположить, что парень — переодетый миллионер. Наконец, и это больше всего удивляет Гора, Тутси ведет себя необычно, она просто висит у своего кавалера на руке, заглядывает ему в глаза, беспрерывно что-то болтает, а тот лишь изредка снисходительно отвечает.

Нет, Тутси определенно не та, какой он ее знает! Может, это ее брат, друг, родственник? Гор не без горечи вынужден предположить иное. Парень просто «ее парень». Всего-то. Что ж, у самой добросовестной проститутки может быть человек, которого она любит.

Во Франции, во всяком случае, у каждой порядочной ночной охотницы есть любимый, он же сутенер, который отбирает все ее деньги, иногда бьет, как ни странно, даже ревнует, что не мешает ему нещадно эксплуатировать свою даму сердца (или нескольких).

Нет, этот парень явно не сутенер, да и, насколько он знает, у Тутси, как и у большинства ее московских коллег, такого нет. Значит, все же любимый. Ну что ж — все естественно. Может быть, парень знает о ее профессии и мирится с этим, может быть, она вообще содержит его…

Они сворачивают в переулок, Гор машинально делает то же. Бросает взгляд на синие буквы на белом фоне, переулок называется Калошиным. Теперь Гор идет осторожнее, крадется. Прохожих стало меньше. Но те двое шагают не оборачиваясь, они заняты только собой.

Сивцев Вражек. У одного из стареньких домов они останавливаются. Останавливается и Гор, вдавившись в какой-то подъезд. Парень и Тутси еще минуты две о чем-то говорят, потом он наклоняется к ней, они целуются, и парень исчезает за дверью. Лица его Гор так и не разглядел.

К счастью, Тутси уходит дальше не оглядываясь. Она идет быстрым шагом. Выждав минуту, Гор подходит к подъезду. На дверях рядом с красной стандартной плитой «Дэз №…» самодельная, искусно выполненная вывеска: «Клуб любителей научной фантастики «Ракета». Под словом «Ракета» добавлено: «Звездные рыцари».

Некоторое время Гор задумчиво смотрит на вывеску, потом медленно возвращается на Арбат.

Вернувшись домой, набирает номер Тутси. Номер не отвечает — Тутси на работе.

Гор включает телевизор, рассеянно смотрит какую-то эстрадную программу, мысли его заняты другим — он обдумывает план.

Все планы, к сожалению, обладают одним и тем же недостатком — их надо осуществлять. Как правило, это бывает, правда, трудней, чем план придумать. Ничего, не впервой, уж он, Гор, как-нибудь привык осуществлять то, что задумал.

Он садится в кресло, берет вечерние газеты, блокнот, ручку. Надо кое-что посмотреть, сделать выписки. Обычная рутина. Но перед глазами все время возникает широкоплечий парень и повисшая на его руке Тутси.

Материализуется Тутси следующим вечером.

Они с Гором отправляются на престижную, труднодоступную демонстрацию мод. В зале собрались знатоки — руководители домов моделей, швейных фабрик, художники, журналисты, в том числе иностранные, разные привилегированные особы, начиная от бармена из «Националя» и кончая балериной — народной артисткой.

Тутси зачарована, она ничего не видит вокруг, кроме ярко освещенного «языка», по которому дефилируют манекенщицы.

Гор весьма критически относится к таким демонстрациям мод. Все эти длинные, тощие женщины, мотающиеся туда-сюда разболтанной походкой, с каменным выражением лиц (лиц красивых, тут ничего не скажешь) вызывают у Гора лишь снисходительную улыбку — бессмысленная работа. Ну кто из нормальных женщин, тем более здесь, в Москве, где никто, кроме разве дипломатов, не бывает на светских раутах, придворных приемах, миллионерских вечеринках, будет носить эти немыслимые, вычурные платья, юбки, палантины, накидки, пелерины! Гор усмехается: этот туалет, например, — чуть не до полу кружевная розовая накидка, а под ней столь короткая юбчонка, что видно трусики. И вот в таком туалете женщина садится в метро! Или стоит в очереди за картошкой!

Между прочим, надо быть справедливым, в его стране, вообще на Западе, та же картина. Все эти модели «высокого шитья», как их называют французы, годятся лишь для горсточки миллионерш, кинозвезд и им подобных. Остальные одеваются в то, что есть в магазинах. Ну а если посмотреть, в чем ходят по улицам, так еще неизвестно, где лучше одеты, в России или во Франции. На «язык» по трое выходят ростом с каланчу красавицы то в белом, то в черном, то в красном, то в зеленом. Один нелепый, с точки зрения Гора, туалет сменяется другим, еще более нелепым, хотя зал то и дело разражается аплодисментами. Тутси тоже отчаянно хлопает в ладоши. «Надо будет подарить ей такое дурацкое платье, — думает Гор, — интересно, куда она будет его надевать?» И представив ее в таком вот наряде, расхаживающей в поздний час у входа в гостиницу «Интурист», Гор снова усмехается.

Когда они покинули зал и, усевшись в «Мерседес», покатили на Тутсину «служебную» квартиру, произошел обмен мнениями.

— Бред, — сказал Гор.

— Ну как ты можешь так говорить! — Тутси была возмущена. — Это же красота! Вот то, помнишь, белое, с мехом?.. Вот что значит вкус. Небось художник за него больше получил, чем все платье стоит. И правильно.

— А ты б хотела стать художником-модельером? — серьезно спросил Гор.

— Еще бы!

— Так что ж тебе мешает?

— Да ну, разве пробьешься, — Тутси безнадежно махнула рукой. — Надо учиться, работать над каждой деталью, все изучать, — она помолчала. — И надо еще талант иметь, — спохватилась Тутси.

— А манекенщицей не хочешь?

— Это здорово, конечно! Одеваются, будь здоров. Теперь за границу стали ездить, все их знают. Только вот режим — ничего не жрать, столько-то спать, столько-то гулять, пить небось тоже нельзя. Или можно? — она вопросительно посмотрела на Гора.

— Не знаю, — сказал он, — никогда дело с манекенщицами не имел. Некрофилией не страдаю.

— Чем? — не поняла Тутси.

— Некрофилией. Ложиться в постель с манекенщицей, все равно что со скелетом.

— Фу! Какие вещи говоришь, — неуверенно произнесла Тутси. Ее смутило незнакомое слово.

Поднялись в квартиру. Открыли бар. Пока Тутси хлопотала на кухне, Гор включил видик.

У Тутси все имелось в двойном экземпляре — видеомагнитофон, радио, проигрыватель, разные изящные мелочи. Шекеры, например, — один экземпляр, здесь в рабочей хате, другой — в ее крепости. Ночные халаты и туфли были разными. Те, что она надевала на работе, она никогда не носила дома — Тутси была брезглива.

Наконец она возникла из кухни с подносом в руках. Гор, скинув пиджак, но не расслабив галстука (он был джентльменом), рассеянно следил за перипетиями очередного американского детектива — их было немало в Тутсиной видеотеке, которая постоянно пополнялась с помощью партнеров, регулярно наезжавших во время выставок и ярмарок.

— Смотришь всякую чепуху, — фыркнула Тутси, надеясь на его возражения.

— А зачем ты чепуху коллекционируешь? — парировал Гор. — Столько есть интересных фильмов…

— Порнуху терпеть не могу, — строго заметила Тутси.

— Порнуха? — заинтересовался Гор и вынул блокнот. — Это порнография? Я правильно понял?

— Правильно, правильно, только я ее не люблю.

— А при чем тут… порнуха? — Гор споткнулся на новом слове. — Есть же и другие. Например, научная фантастика… — он с преувеличенным вниманием смотрел на экран.

— Вот еще, там всякая чепу… — неожиданно Тутси оборвала себя на полуслове. — Научная фантастика? А много таких фильмов?

— Много, есть очень интересные, — Гор бросил на нее незаметный быстрый взгляд.

— Принеси, а! — неожиданно горячо заговорила она. — Хочу посмотреть. Принеси в следующий раз. Принесешь?

— О’кей, у меня как раз есть неплохая… — Гор внимательно следил за экраном, — …сейчас они его убьют.

— Как? — испуганно спросила Тутси. — Ах, ты фильм смотришь… Значит, принесешь, договорились?

— Да принесу, принесу.

Ровно в десять Гор, как всегда, тщательно выбритый, благоухающий, вошел в свой корпункт, поздоровался с уже трудившейся секретаршей и направился к письменному столу.

В этот момент раздался телефонный звонок. Международный. Звонили из газеты. Ничего необычного в этом не было. Подобные звонки раздавались в иной день два-три раза. Необычным было задание. Отдел искусства газеты просил Гора сделать корреспонденцию о советских «диких» рок-ансамблях, то есть не о группах уже известных, «санкционированных государством» и даже выезжающих за границу, а таких, которые существуют при клубах, университетах, в общем самодеятельных. Есть сведения, что они создают кооперативы, играют на свадьбах и вечерах, даже просто на некоторых улицах. Надо показать, во-первых, что неофициальных рок-групп мало, во-вторых, что они находятся под влиянием знаменитых западных рок-ансамблей, в-третьих, рассказать, какой у них репертуар, где берут инструменты, какое к ним отношение молодежи и так далее. Не надо критиковать, обвинять или выступать в защиту. Просто объективный репортаж, но чтоб было ясно, что они порождение нового в советской жизни: открытости западной культуре, и что эта культура оказывает ныне решающее влияние на советскую молодежь. «Понятно?» — спросил редактор отдела. «Понятно», — как всегда, ответил Гор.

«Черта с два на эту молодежь окажешь влияние, — подумал он, — что на нашу, что на их. Она сама на кого хочешь повлияет».

Но, трезво поразмыслив, согласился, что влияние все же есть. Ну откуда в России все эти хиппи, ревущие ансамбли, рокеры, рэкетиры? Благодеяниями этими одарили Россию высокоразвитые страны, в том числе и его, Гора, родина. Ведь факт? Факт… «Только у нас, — размышлял он, — уже научились бороться. А эти то все запрещали без разбора, теперь все без разбора разрешают». Нет, это, конечно, неплохо, иначе не было бы у него Тутси. «Как хорошо, что согласно закону в России нет проституции, — он усмехнулся про себя, — а следовательно, и проституток и некого ловить и наказывать». Иначе сколько хлопот было бы. Правда, все требуют запрета, но пока еще примут закон, он успеет переехать в другую страну, где, слава богу, есть сердобольные девочки, заботящиеся об одиноких мужчинах.

Мысли его вернулись к заданию. Надо будет поинтересоваться у знакомых музыкантов — пусть посоветуют. Впрочем, какие они советчики, они до «диких» не опускаются. А Тутси? Идея! Может, у нее есть в этих кругах свои?

Так или иначе задание надо выполнять. Под вечер он отправился на очередной киносеанс в посольство.

Гор окончил вечер в валютном баре «Националя». Не то чтобы его интересовали замысловатые коктейли или среднего качества виски и уж конечно не искусно расписанные красотки — Тутсины коллеги. Нет, здесь бывали иностранные журналисты, которые искали, с кем бы из своих потолковать. Тут больше, чем в пресс-центре и на приемах, развязывались языки. Для столь опытного рыбака, каким был Гор, умевшего ловить на крючок самых осторожных болтунов, валютный бар «Националя» был, что проруби на Истринском водохранилище для именитых членов общества «Рыболов-спортсмен».

Вообще, он этот бар не любил — шум, дым, духота, дурацкий свет, каждый третий, ну пусть пятый, агент КГБ. Но что поделаешь: работа есть работа.

На этот раз не повезло — выуженные «достоверные» сведения не выдерживали критики: распускают Союз писателей, Кремль будет ремонтировать тайваньская фирма, Солженицын возвращается в СССР, готовится к запуску суперспутник-шпион, будет новый министр обороны — штатский, в свое время освобожденный по здоровью от воинской повинности, магазин Елисеева переходит на хозрасчет… Все это было чепухой, таких слухов он мог сам напридумывать (что и делал не раз). Впрочем, насчет спутника-шпиона надо подумать, хотя это и не его сфера.

Он уже собрался уходить, когда кто-то сзади схватил его за плечо. Гор обернулся: черт, он так и знал, — Жорж — корреспондент бульварной бельгийской газетенки.

Жорж был, как всегда, пьян, лохмат и растерзан. Он имел манеру держать своих собеседников за рукав или лацкан пиджака. Иначе те сразу сбежали бы.

— Август! Дорогой друг! Старина! Я тебя сто лет не видел, ты уезжал? (Они виделись накануне на пресс-конференции и даже обменялись парой фраз, только тогда Жорж был трезв.) Как я рад! Как рад, что вижу тебя! Есть интересный разговор, то есть интереснейший! Пошли, я угощаю!

За столиком сидела очередная интердевочка, запас которых Жорж обновлял ежедневно, и затравленным взглядом следила за их приближением. Она уже поняла, что в этот вечер вытянула пустой билет и дальше пары бокалов шампанского дело не пойдет. Вот опять ее надравшийся клиент тащит к столу очередного приятеля, уже четвертого или пятого за вечер.

Жорж усадил Гора на стул, прижав к стене, чтоб тот не убежал, и, ткнув пальцем в сторону девушки, сказал:

— Знакомься, это Таня.

— Маша, — прошептала девушка, но Жорж не обратил внимания.

— Танюша, красавица! Может быть, я на ней женюсь! (Каждый раз он выдавал такие обещания, надеясь, что придется меньше платить.) А это — друг, — он опустил ладонь Гору на плечо, — знаменитый! С мировым именем. Мой друг. Знакомься.

Девушка уныло кивнула. На этом ее участие в разговоре кончилось. Далее Жорж говорил один, говорил на английском, французском, фламандском (который только Гор и понимал).

— Так вот о чем речь, старина. Возникла идейка («Могу себе представить», — подумал Гор) написать о здешнем роке. А? Как идейка? Надеюсь, не украдешь?

«Вот это номер, — Гор был смущен, — если скажу, что получил аналогичное задание — не поверит. У него, значит, гениальная идейка, он поделился, а я украл. Черт бы его побрал».

— …У них рок не хуже нашего, — продолжал Жорж. — Верно, девочка? — он обернулся к уныло молчавшей девице, та терпеливо улыбалась. — Верно, — сам себе ответил Жорж, — словом, я влез в это дело довольно глубоко. Жаль, конечно, что теперь это разрешили, ничего такого жареного не подашь… Но все равно кое-что есть…

«Ну а я при чем? Что он от меня хочет? Или просто делится?» — Гор заскучал.

— И еще я подумал: могу твоей газете предложить статейку. А? Нет, не думай, без всяких там кренделей. Это для моей. А для тебя серьезную, эдакое исследование. Ну, не исследование — обзор. Хочешь, за двумя подписями. А?

«Как это по-русски, — вспоминал Гор, — «на охотника и зверь прибегает» — так кажется? Нельзя ли, чтобы «и волки были довольны, и стадо цело»?» — он был очень доволен собой: сразу вспомнил две русские пословицы и обе к месту.

— Вообще, идея неплохая, хотя и не новая, — сказал он на всякий случай, — у меня она давно в картотеке, даже материал кое-какой есть. Знаешь, а если диалог? Разговор на эту тему?

— Между кем диалог? — не понял Жорж.

— Между тобой и мной. Я представлю тебя как специалиста, хорошо изучившего советский рок, и буду задавать вопросы. Ты мне их подготовь и ответы тоже.

— Что ж, можно и так, — Жорж, видимо, надеялся на другое. Но в конце концов, и так сойдет. Газета Гора солидная, и, между прочим, гонорары там тоже приличные. Выбирать все равно не приходилось.

— Хорошо, — заговорил он уже деловито, — на той неделе позвоню. Экскурсию совершим, послушаем их «уличных». Ты не смотри, что холодно, все равно глотки дерут. Потом сходим на какой-нибудь концертик…

— А в фирму, которая пластинки выпускает, или в Министерство культуры?

— Да пошли они к черту! — Жорж отмахнулся. — Зачем нам официозы? Нам надо настоящие!

— Те, значит, ненастоящие? — усмехнулся Гор… — «Ох уж этот Жорж. Хоть чуть-чуть, а эдакое анти… найдет, надо будет внимательно посмотреть его вопросы и ответы, чтоб не накрутил».

— О’кей, — сказал Гор, вставая, — жду звонка.

Жорж торопливо поднялся, пожал Гору руку. Казалось бы, что изменилось? И тем не менее какая-то перемена произошла: встретились два приятеля, коллеги, а прощались заказчик и исполнитель. То ли понравится Гору работа Жоржа, то ли нет; то ли удастся получить гонорар, то ли…

Гор направился к двери, морщась от дыма, а Жорж снова вернулся к своей девице.

На улице шел редкий снег. Он опускался, таял, образуя хлюпающую слякоть. Неожиданно стало теплей. В Александровском саду белели кружева древесных ветвей, сияли сквозь снежный занавес в окнах огни. Прохожих было совсем мало.

Гор подошел к машине, стряхнул с радиатора снег, включил «дворники». Тихо и ровно урчал мотор. Играла негромко музыка. Бесшумно опускались снежинки, оседая на ветровом стекле, и тут же исчезали, сметенные неугомонными размашистыми «дворниками».

Что-то испортило ему настроение. Что? Гор посидел, вздохнул. И поехал домой.

Глава IV «ЖАЖДА УБИВАТЬ»

Очередное заседание «Ракеты» еще не началось, и в помещении стоит ровный неумолчный гул.

Не успел только что вошедший Игорь оглядеться, как к нему в своем неизменном блейзере подскакивает Олег:

— Привет. Иностранщины случайно нема?

— Нема, — ворчит Игорь, — шеф давно не ездил. Может, в другом месте достану.

Не следует разочаровывать Олега, терять делового партнера, у которого всегда можно получить любой «раритет» за привезенные шефом иностранные романчики. Наташа как-то говорила Игорю, что может достать научную фантастику на иностранных языках. У них там, в переводческом бюро, есть кое-какие шансы. И еще что-то говорила про видеокассеты.

— Слушай, — спрашивает он Олега, — а видик у тебя есть?

— У меня — нет, но есть у брата. Мы там частенько собираемся. Есть классные картинки.

— Если энэф фильмы достану, устроит?

— Еще бы! Это ж грандиозно! Тащи, что можешь — все берем, тебе чего достать?

— А «Танталэну» сумеешь? — Игорь обнаглел.

— Если будут хорошие американские фильмы — достану!

— А «Тайну профессора Бураго»? Печаталось выпусками в приложении к «Всемирному следопыту».

— Ну ты нахал! — Олег смотрит на Игоря даже с некоторым восхищением.

— Да ладно, — Игорь начинает отступать, — я не настаиваю, удастся — хорошо, нет — так бог с ним.

— Постараюсь. И ты постарайся.

На том коммерческие переговоры закончились. К тому же начиналось заседание, посвященное на этот раз животрепещущей теме: так был ли Тунгусский метеорит или не был? И если не был, то что было?

Игорь слушал внимательно, поскольку своего мнения на этот счет у него не было. Он давно заметил, что если у человека есть свое твердое мнение, то чужое его мало интересует. Во всяком случае, пока ему не встречались люди, менявшие свою точку зрения под влиянием контраргументов оппонента. После прений состоялось заседание правления клуба, где решался более прозаичный вопрос: покупать ли компьютер? Дело в том, что на предприятии, где работал один из «звездных рыцарей», списывали пришедший в негодность компьютер; другой «рыцарь» брался на своем предприятии привести его в рабочее состояние. Где брать деньги? Предлагалось собрать по тридцать рэ.

Попутно возник вопрос о том, что «Ракете» неплохо бы вообще заиметь собственные средства. Предложений было множество, в том числе весьма необычные. Предлагалось, например, чтобы члены клуба, владевшие личными автомобилями, посвятили два часа в неделю левым ездкам и выручку сдавали в кассу. Но, увы, «индивидуалистов» оказалось среди «рыцарей» всего двое. «Народ мы молодой, крепкий, — предложил кто-то, — можем вагоны пару суббот в месяц поразгружать», «увеличить членские взносы», «создать кооператив»… Последнее предложение показалось наиболее реальным. Вопрос заключался в том, какой кооператив. Один из членов клуба сообщил, что, как известно, в некоторых западных странах книжные магазины не только продают книги, но и дают их читать за небольшую сумму. Эта идея была признана продуктивной.

Игорь возвращался домой в хорошем настроении: неужели же Наташа и шеф суммарными усилиями не достанут ему заграничные романы? Любые. Олегу все подходит. А уж если удастся, за видеокассеты он из Олега выбьет все, что захочет, — подписку на энэф например.

Преисполненный радостными мыслями, Игорь весело шел по Арбату, и ему казалось, что фонари все-таки очень красивы, прохожие бодры, группки хипарей и люберов не зловещи, а оживлены и добродушны, что заманчиво светятся огни кафе и ресторанов, что художники не топчутся на месте от холода, а пританцовывают от избытка чувств.

У самого своего подъезда он неожиданно столкнулся с Люськой-культуристкой. Она налетела на него, запыхавшаяся, в распахнутой лыжной куртке, спутанные волосы прилипли к мокрому лбу: видно, бежала.

— Ой, слава богу, поймала! Быстро, Крючкин кличет, быстро!

— Ты толком можешь объяснить?

— Да идем же скорей, там эти должны прийти… как их… Он актив созывает, кто близко живет, пошли!

Зараженный ее волнением, Игорь заторопился, восторженное настроение покинуло его. Из туманных Люськиных объяснений он понял только, что «Гармонии» грозит какая-то опасность. Когда они вбежали в кабинет председателя, там уже собралось человек пятнадцать — инструкторы, члены кооператива, такие, как он, регулярно занимающиеся, из живущих рядом, и из тех, кого удалось застать.

Миша Крючкин в своем неизменном поношенном костюме, в сером свитере стоял за письменным столом. У него был непривычно озабоченный вид. Игорь прислонился к стене, ожидая, что будет дальше.

— Все собрались? — негромко спросил Крючкин. — Ладно, остальные подойдут. Значит, так, ребята. Часа два назад ко мне зашли трое амбалов. Сели без приглашения и говорят: «Мы давно к твоему кооперативу присматриваемся. Кое-что подсчитали, доходы он приносит будь здоров. Нехорошо одному пользоваться, не по-товарищески. Хотим просить тебя поделиться с нами, не задаром, конечно. Мы знаем, ты и твои инструктора тут вкалываете. И мы готовы. Будем каждый вечер приходить дежурить. Чтоб вас никто не обидел. А то, если нас не будет, могут стекла побить или взрывпакет забросить, клиентов ваших распугать. Мало ли что может случиться…» Вот такие речи, — Крючкин обвел присутствующих взглядом. Все молчали. Он продолжал: — И еще те амбалы говорят: «Мы понимаем, что у тебя тут не детский сад — ребята здоровые, разрядники, а то и мастера. Но законов боятся, связываться не захотят, а нам, сам понимаешь, терять нечего. Они в драку не полезут, а мы можем. Между прочим, тоже кое-какие разряды имеем. Так как?» Я говорю, что должен подумать. «Что ж, — говорят, — думай, три часа хватит? Через три часа вернемся, небось народ твой разойдется, так что сможем спокойно побалакать». Я решил вас собрать, кого успел. Может, они следят, видели, что вы собрались, может, нет. Короче, надо решать, что им ответить.

После паузы начались дебаты. И чем дальше, тем горячей.

Одни кричали, что надо немедленно звонить в милицию, другие, что надо этих мерзавцев-рэкетиров убить, третьи, что черт с ними, ну сколько они попросят — не обедняем… Спорили до хрипоты.

Наконец Крючкин поднял руку, призывая к тишине.

— Ребята, так мы можем до утра шуметь. Подвожу итог. Милицию звать ни к чему. На что будем жаловаться? Они начнут отрекаться, скажут, что от всего сердца помощь предложили — оберегать наш покой! Нет, давно известно — милиция от рэкета не защитит. Платить? Во-первых, неизвестно, сколько захотят содрать, во-вторых, нет гарантии, что не повысят ставку, когда увидят, что мы сдрейфили, в-третьих, в-третьих… стыдно! Здоровые бугаи, мастера всех видов самообороны и — в зайцев превратились!

Он замолчал.

— Что ж остается? — спросил Луков, мастер спорта по самбо, тяжеловес, мрачноватый детина, и сам же ответил на свой вопрос: — Надо урок преподать. Они ведь народ трусоватый. Я предлагаю: остается в кабинете Миша Крючкин — один и говорит, что ему нужна пара дней на размышление, посоветоваться, мол, необходимо, хоть и председатель, а не один, мол, все решает. Уж не знаю, чего они скажут, но уйдут. Мы их у выхода встретим и… поговорим. Сейчас поздно, народу нет, шума не будет, жаловаться они не пойдут, будь уверен. А что к чему — поймут.

— И кто будет участвовать в «разговоре»? — спросил Крючкин.

— Вот это важно, — Луков многозначительно поднял палец, — ни ты, ни инструкторы. «Разговаривать» будем мы. Если что, поди разыщи нас из полтыщи занимающихся. И потом они поймут: мол, не вы им отпор даете, а вся братва. Что ж они, со всеми нами воевать начнут?

Некоторое время царило молчание.

— Ну как? — спросил наконец Крючкин. — Какое мнение?

— Правильно! Раз навсегда отвадим! Пусть не лезут! — все загалдели разом.

— Ну хорошо, о чем говорить будем? — неожиданно спросил Крючкин.

— Это уж наша забота, Миша, — Луков сделал рукой успокаивающий жест. — Твое дело сидеть в кабинете вон с ними, — он кивнул в сторону нерешительно топтавшихся инструкторов. — Не беспокойся, справимся. Пошли, ребята.

Их оказалось семеро. Они заняли удобную позицию в неосвещенном подъезде дома напротив и стали молча ждать. Только тут Игорь с изумлением обнаружил Люську-культуристку.

— Ты что! — зашипел он. — Ну, брысь отсюда!

— Сам брысь, — зашипела она в ответ, — думаешь, раз девчонка, значит, трусиха? Шиш! Вот увидишь…

Но в этот момент из-за угла появились трое высоких плечистых парней. Уверенной спортивной походкой они приблизились к дверям «Гармонии» и исчезли за ними.

Прошло, наверное, не больше получаса, а Игорю показалось, что сутки. Троица вышла на улицу, когда в домах светились лишь редкие окна. Ни одного прохожего, да и фонари не горят. Только сугробы отражают луну.

Парни, о чем-то споря, перешли дорогу и оказались прямо у подъезда, в котором затаились «боевики» «Гармонии», как их потом в шутку стали называть.

Все произошло мгновенно.

Луков выскочил из подъезда и, взяв одного из парней на прием, взметнул его в воздух и плотно припечатал к земле. Удар был настолько сильный, что парень так и остался лежать неподвижно. Второй, мгновенно обернувшись, бросился к Лукову, но Игорь вскочил ему на спину и, заводя руку, нажал изо всех сил. Раздался хруст, дикий вопль… Третьего рэкетира, прижав к стене, без особенных технических приемов били кулаками, а когда он упал, продолжали избивать ногами.

Повалив своего противника и продолжая нажимать на уже вывихнутую руку, Игорь испытывал дотоле незнакомое ощущение. Ему доводилось не раз участвовать в драках. Он дрался яростно, азартно и отчаянно, но такой жгучей ненависти к врагу, такого всепоглощающего желания причинить боль он не испытывал еще никогда. Вывихнув руку орущему благим матом парню, он завел и вторую его руку и тянул ее до тех пор, пока не раздался хруст, а парень, испустив нечеловеческий вопль, не умолк, потеряв сознание. Только тогда красная пелена спала с глаз Игоря, он поднялся, тяжело дыша, еще весь дрожа от напряжения. Огляделся. Второй рэкетир неподвижно валялся у стены, а Люська-культуристка изо всех сил била его ногами по лицу.

В нелучшем положении находился и третий.

Игорь подбежал к Люське и начал оттаскивать ее.

— Пусти! — хрипела она. — Да пусти же!

Ему пришлось напрячь все силы, чтобы оттащить ее.

Драка кончилась (какая драка? — зверское избиение). Луков и остальные, деловито подобрав лежащих без сознания рэкетиров, оттащили их за сотню метров в какой-то двор и бросили возле контейнеров с мусором.

— Не замерзнут? — спросил кто-то.

— Не успеют, — ответил Луков. Он зашел в автомат и, набрав 02, сообщил, что во дворе такого-то дома валяются трое пьяных, могут воспаление легких подхватить.

Бросив трубку, приказал:

— Все по домам. В случае чего, никто сегодня никуда не выходил, все сидели, смотрели телевизор. В газетке посмотрите программу. Пошли быстро.

Не попрощавшись, они растаяли в ночи, побежали домой глухими путями арбатских переулков…

Заснул в ту ночь Игорь мгновенно, словно провалился, но спал беспокойно. Ворочался, стонал. Никогда с ним этого не бывало, и охваченная тревогой мать несколько раз заглядывала в комнату: уж не заболел ли Игорек? не простудился ли? вечно ворот распахнут…

На следующее утро Игорь встал, как всегда, сделал зарядку, помылся, побрился, плотно позавтракал и помчался в комбинат. Он был весел и бодр, как всегда.

Для мамы.

Но не для себя. Сам он пребывал в состоянии раздвоенности. С одной стороны, он испытывал чувство удовлетворения — подонки, шантажисты, вымогатели наказаны. Пусть попробуют сунуться! Еще не так получат! Это ж надо, на «Гармонию» замахнулись?! Где едва ли не каждый второй — мастер спорта! Получили, что хотели!

Игорь вовсю накручивал себя. А сквозь удовлетворенное чувство мести, сквозь радость победы все сильнее возникал стыд. Он вспоминал дикий вой своего противника, хруст рвущихся сухожилий, зверское выражение на совсем девчоночьем Люськином лице и три неподвижных, скрюченных тела возле вонявших мусорных контейнеров…

Тех трое, их семеро. Напали из темного подъезда, избили, может быть, изувечили на всю жизнь. Все его спортивное кредо («честный поединок», «равный с равным»), все воспитанное в нем дедом, родителями, «десантом» — все восстало против той вчерашней расправы. «Расправы»? А как же еще назвать? Игорь уговаривал себя, что, не избей они рэкетиров, те еще не то сотворили бы с Мишей Крючкиным и другими, что собакам — собачья… Ничего не помогало. Привыкший говорить себе правду, он вынужден был признаться — поступил как последняя свинья. И это еще очень деликатно сказано.

Он стал размышлять. Сколько все-таки в человеке звериного? Каким он может быть жестоким и страшным! Конечно, видел он драки, разные сцены в кино. Но это другое, а когда сам превращаешься в такого… И еще эта Люська! Девчонка курносая, а сколько в ней злобы! Он вспоминал ее искаженное яростью лицо, ее обутую в красный сапожок ногу, бившую и бившую в залитое кровью лицо лежавшего на земле парня. Вот такое таится в человеке. Разбуди — и черт-те что будет. Не остановишь.

Ни к селу ни к городу Игорь вспомнил, что наравне с порнографией у нас запрещена пропаганда насилия — это ему шеф говорил, — через таможню научную фантастику вези, пожалуйста, только чтоб не было порнографии и насилия. А где теперь такие найдешь, они всюду это дело суют. Однако шефу удавалось приобретать вполне «нормальные» романы.

Тут Игорь переключился на иные мысли. Шеф что-то давно никуда не ездил, надо будет попросить у Наташки, пусть попробует достать — она ведь обещала — книги и кассеты. Сегодня же надо попросить.

И мысли Игоря потекли по совсем уже светлому пути — сегодня предстояла встреча с Наташкой. Куда пойти? А может, никуда на ходить, остаться у нее? Посмотреть какой-нибудь хороший боевик по ее видику. Она говорила, что есть.

Игорь гнал прочь неприятные мысли и старался удержать радужные. А кто ж поступает иначе? Ведь так куда легче жить в этом не всегда веселом, даже когда очень молод, мире…

Тутси, как всегда, встретила его восторженно, словно он вернулся из космической экспедиции к другим мирам. Однажды он так ей и сказал:

— Ох, Наташка, ты меня прямо как звездного рыцаря принимаешь, будто ты на Земле, а я с Марса прилетел.

— Так и есть, — опрометчиво согласилась она, — мы в разных мирах живем. Я тебя так и встречаю.

— Что значит в разных мирах? — не понял Игорь.

Тутси спохватилась.

— Я имею в виду, — выкручивалась она, — что я всего лишь, как ты сказал, землянка, а ты со своими любителями фантастики — звездный рыцарь.

— Ладно, землянка, иди ко мне, я соскучился.

Тутси прижалась к нему, но случай этот запомнила — надо следить, что говоришь, а то ляпнешь чего-нибудь, и вся и без того висящая на ниточке конспирация полетит к черту.

Для сегодняшнего свидания Тутси приготовила американский фильм, бурно расхваленный Риткой.

— Ну финиш! — восторгалась она. — Один утюг добыл. Голых нет, но убивать убивают…

Фильм так и назывался — «Жажда убивать». Действие происходит в Америке. У вполне порядочного гражданина хулиганы насилуют дочь, которая в конце концов сходит с ума, и убивают жену. И тогда порядочный гражданин, вооружившись пистолетом, начинает вечерами бродить по городу и убивать хулиганов, наркоманов, воров, порой провоцируя их на нападение. Кончается фильм тем, что установившая его личность полиция (очень, между прочим, довольная его самодеятельностью в борьбе с преступностью) просит его переехать в другой город. Судя по финальной сцене, порядочный гражданин намерен и там продолжать свою очистительную миссию. И хотя идея фильма была, мягко выражаясь, сомнительной, но сделан он был настолько блестяще и актеры играли так убедительно, что зритель на протяжении всей картины кипел негодованием и испытывал бурную радость каждый раз, когда один из этих подонков, мерзавцев, насильников и прочее получал заслуженное наказание.

Никто не задумывался, насколько это согласовывается с законом, не может ли произойти ошибки, соответствует ли наказание вине. Никто не замечал, что уничтожаемые преступники сплошь негры и подростки. Зритель испытывал вместе с героем жажду убивать. После такого фильма хочется выйти на улицу и прикончить всех хулиганов или тех, кого ты таковыми посчитаешь. Сам следователь, сам судья, сам палач.

Такой вот фильм.

Сначала Игорь не мог оторваться от экрана. Но постепенно его охватывало неосознанное чувство неловкости. Он не сразу понял, что протянулась ниточка между расправами, творимыми героем на экране, и тем, что он сам недавно проделал с теми рэкетирами.

В конце концов, кто они такие? Как вели себя с Мишей Крючкиным, из рассказа которого только и известно было об этом? Хоть кто-нибудь попытался урезонить их, предупредить? Может, они только передаточная инстанция, а за ними — главарь, «ударная сила»? А эти вот трое и не собирались драться? Никто ни о чем не спросил, просто взяли и изувечили! По какому праву? Но в этот момент на экране происходил очередной эпизод, и Игорь решительно становился на сторону героя — так их и надо, мерзавцев! Еще разбираться с подобными! И рэкетиры такие же.

Непрерывно путаясь в своих чувствах, он досмотрел фильм. Но один непреложный вывод сделал — такими фильмами можно вызвать у человека любые эмоции, жгучую ненависть к чему-то, подтолкнуть на весьма решительные действия, а уж оправданны они или неоправданны — это другой вопрос. Впрочем, к нему это отношения не имело. О «растлевающем влиянии буржуазного киноискусства» он начитался и наслушался предостаточно. Надо жить своим умом, и, если появятся на его пути подонки вроде тех рэкетиров, он сам должен сообразить, как поступать… Хотя, в общем-то, тогда не лучшим образом получилось… А с другой стороны…

Игорь окончательно запутался и поэтому был рад, когда его подруга вставила новую кассету.

Как нарочно, это был фильм, посвященный соперничеству двух подростковых банд в пригородах Токио. С первых же кадров начались зверские драки, избиения, побоища. И когда в очередной раз на экране крупным планом возникло превратившееся в кровавую маску лицо, по которому не спеша, со смаком ударяли тяжелые кованые башмаки, Игорь внезапно встал и сказал:

— Ну хватит, Наташка! Смотреть противно. Показываешь мне всяких сволочей. Нет чтоб про чистую любовь, про птичек, про цветочки. — Он рассмеялся как-то принужденно, искусственно.

Тутси удивленно смотрела на него.

— Я думала, тебе нравится. Вы, мужики, ведь любите такие фильмы.

— Не все, Наташка, не все…

— Не все фильмы? Есть другие…

— Да нет, не все мужики.

Однако прошло какое-то время, и Игорь стал ловить себя на том, что ему хочется еще раз посмотреть тот фильм — «Жажда убивать». Тутси немедленно удовлетворила его желание. Игорь задумался — он вынужден был признаться самому себе, что вместе с героем с удовольствием всадил бы пулю в этих мерзавцев. Какая же сила в этом самом киноискусстве, если даже у него, человека уравновешенного, хорошо сделанный фильм вызывает по воле режиссера жажду убивать!

А тут произошло событие, пробудившее в нем все его, как он назвал их мысленно, «пещерные» чувства.

Придя в очередной раз в «Гармонию», он сразу понял, что случилось нечто необычное. Вместо того чтобы «работать» на тренажерах, париться в сауне, плескаться в бассейне, ребята толпились в чайной и о чем-то возбужденно спорили. Бледный Миша Крючкин что-то объяснял…

Игорь не сразу понял, что произошло, но, когда понял, в нем поднялась волна такой ярости, такой злобы, что выражение «жажда убивать», пожалуй, показалось бы здесь слишком слабым. Избили Люську-культуристку!

О том, как ребята из «Гармонии» расправились тогда с залетными рэкетирами, уже стало забываться. Окольными путями Крючкин узнал, что милиция подобрала их возле мусорных контейнеров. Их отправили в больницу. Один уже вышел, двое долечиваются. Поскольку избитые сообщили, что никого из нападавших не только не знают, но и не запомнили, а потому подавать жалоб не будут, дело не возбуждали. К тому же, как по секрету сообщили Крючкину его друзья из 5-го отделения, личности побитых были далеко не безупречны. И ах, ах как жаль, что потерпевшие не хотели помочь в розыске гадких хулиганов!

Постепенно все вошло в привычную колею. Получив урок, рэкетиры утихомирились — поняли, что с «Гармонией» шутки плохи. Но то ли решили отомстить, то ли сделать предупреждение, то ли напомнить о себе, черт их знает, — вот взяли и избили Люську. Особенно возмутило всех, что отыгрались на девчонке. Ведь не на Лукова напали, не на Игоря Лосева, принимавших участие в избиении, наконец, не на Мишу Крючкина. Побоялись небось. Выбрали девчонку и на ней выместили злобу. Люську подстерегли возле ее дома (это чтоб знали, что им известны домашние адреса). Затолкали в подъезд, сорвали пальто и, заткнув рот, долго били по мягкому месту резиновым шлангом.

Конечно, наказание было мягким, могли ведь изувечить лицо, сломать руку, ногу — словом, избить жестоко. А ограничились по большому счету унизительной поркой. Видимо, главное было показать: мы есть, мы ничего не забываем, могли бы и не то сделать, но удовольствовались вот таким легким напоминанием. А может, побоялись. Ведь Люська-то жалобу подала бы.

— Эх, надо было заставить их сказать, кто в эту банду входит, кто у них главный!

— Надо разыскать и всем переломать шею!

— Придушить их, сволочей!

— В милицию…

— Пошел ты со своей милицией, сами разберемся!

— Какая милиция! По закону ничего с ними не сделаешь. Еще извиняться придется.

Все кричали, вопили, предлагали одну месть страшней другой — только что не сжечь на костре. Некоторое успокоение внес Луков.

— Не орите, начнем чинить суд да расправу, привлечем к себе внимание, и прикроют нашу «Гармонию». Тут с умом надо.

Люська на этом митинге отсутствовала. Она не то что ходить, она сидеть не могла. Кроме того, ей было очень стыдно. Отшлепали, как первоклашку. В конце концов решили общими усилиями незаметно и не спеша провести розыскную работу — обнаружить обидчиков. И еще постановили: Люську провожать домой двум телохранителям по очереди.

Постепенно и этот случай стал уходить в прошлое.

Однажды, сам не понимая почему, Игорь попросил Наташу дать ему на денек тот фильм, который он все никак не мог забыть.

— А не пропадет? — спросила она.

— У меня ничего не пропадает, — веско заверил Игорь.

Наташа нехотя отдала ему кассету, а Игорь притащил ее в «Гармонию», где в чайной телевизор с недавних пор был заменен на видеомагнитофон, с помощью которого иногда проигрывались фильмы по методике тренировок.

Фильм произвел фурор. Ярость после его демонстрации вспыхнула с новой силой. Все немедленно связали происходившее на экране с действиями рэкетиров, избиением Люськи и потребовали разыскать подонков и отомстить им самым жестоким образом. Каждый опять предлагал свои методы расправы. Утихомирились только тогда, когда кто-то выкрикнул:

— Надо им глаза выколоть, чтоб людей не видели!

Наступила неловкая пауза.

— Ты соображаешь, что говоришь? — недовольно пробормотал кто-то.

Кончилось тем, что народ попросил Игоря принести еще такие фильмы.

— Не обещаю, но попробую, — неуверенно обещал он.

И во время следующего свидания спросил у Тутси:

— Слушай, а еще такие фильмы есть вроде того?

— Таких нет, есть другие. Детективы, например…

— Нет, Наташка, я имею в виду… (действительно, что он имел в виду?) Ну вроде того, где всяких мерзавцев уничтожают, — нашелся он наконец.

— Попробую достать, — пообещала она и, прижавшись к нему, добавила: — Чего не сделаешь ради любимого?

И во время очередного свидания с другим «любимым» — Гором Тутси попросила:

— У тебя нет случайно каких-нибудь кассеток с разными там драками, нет, не драками, — она не знала, как объяснить, — ну где расправляются с бандитами? Знаешь, есть такие бандиты разные, всех бьют, а эдакий супермен, — она устремила в пространство мечтательный взгляд, — всех их к ногтю! Я верну.

Гор внимательно смотрел на нее:

— О’кей, я принесу тебе отличные фильмы. Про Рэмбо, например. Слышала? Есть и другие. Я подберу. А зачем тебе? Тебе нравятся супермены?

— Да нет, — замялась Тутси. — Просто интересно. Всякие там штуки происходят. Но вообще-то, если какой-нибудь супермен… А что, я не права?

— Права, права, — успокоил ее Гор, — я, конечно, не супермен, но ведь не развалина еще. А?

— Ну что ты! — запротестовала она и поспешила с комплиментом: — А кое в чем и супермен.

Гор изобразил самодовольство. Сам он прекрасно знал себе цену и не преувеличивал ее. Вспоминая высокого широкоплечего богатыря, с которым видел Тутси однажды вечером, он тоскливо усмехнулся, что ж, все в жизни проходит, лет двадцать назад он действительно потягался бы с тем… Как это? Ах да — амбалом.

Приближался Новый год, и перед Тутси возникла проблема: где встречать?

Ее пригласил Гор. Компания иностранных корреспондентов, работающих в Москве, намеревалась встретить праздник у одного из них на загородной даче. Будет интересный народ, есть перед кем выпендриться. Да и, как намекнул Гор, предполагались кое-какие подарки. Новогодние. Небось в чулок не поместятся. Или это не рождество? У них же главное — рождество. Да какая разница! У нее чуть не каждый день праздник.

Было еще приглашение от Риты. Та примчалась возбужденная:

— Слышь, подруга. Тут компашка чухонцев — четверо. Зовут. Платят по высшему тарифу. А поскольку по двое на каждую — отсчитывают, как за две ходки. А? Мне лава не помешает. Я тут истратилась на клосс, кошмар! Ну? Ты ж меня знаешь, я не подставлю! Наварим, будь покойна. Слушай, мне сегодня Выдра (так звали их подругу, красотку с заячьей губой) трепанула: наши парижские коллежки по восемьдесят клиентов за ночь пропускают! Слышала! Восемьдесят! Говорит, сама в газете, в «Комсомолке» что ли, читала! Брешет?

Высунув язык и зажмурив глаза, Рита пыталась вслух подсчитать, каков был бы навар при восьмидесяти клиентах: по сто пятьдесят (пусть по сто, хрен с ними) баксов. С ума сойти!

Тутси уже мысленно примеряла туалеты и взвешивала, что выгодней, как вдруг последовало неожиданное предложение.

Они сидели вечером у нее, и Игорь подробно рассказывал содержание только что прочитанной научно-фантастической повести Михановского «Око вселенной». Тутси, изнемогая от желания (которое накатывалось на нее, стоило Игорю переступить порог ее комнаты), нетерпеливо слушала, проклиная на чем свет стоит всех этих роботов, центры мысли, бурые облака и космические корабли, не дававшие ей броситься в объятия своего супермена.

А сама предвкушала его радость, когда она протянет ему кассету с фильмом про Рэмбо и еще две, по словам Гора, «затыкающие Рэмбо за ремень». Захочет — посмотрит у нее, «в перерыве». Не захочет — пусть тащит демонстрировать своим ребятам.

— Понимаешь, этот Стафо… — бубнил Игорь (О господи! Хоть бы они все сгорели, эти Стафо, Санпутеры, Дары, кто там еще! Какая-то бесконечная повесть.)

И вдруг совершенно неожиданно он сказал:

— Ладно, черт с ним, с этим «Оком», хотя повесть на пятерку, прямо скажу. Слушай, Наташка, что ты скажешь, если мы Новый год вместе встретим? А?

Тутси растерялась. Что делать? Она бы так хотела быть с Игорем, но уже все оговорено с Гором. Для кого новогодняя ночь, а для кого рабочий день. Зарабатывать-то надо. Новый год — самая масть. Как же быть? Она молчала.

— Ну так что? — настаивал Игорь. — Или у тебя другие планы?

— Да нет, просто как-то неожиданно. Я тут с Ритой договаривалась, подведу ее…

— Забирай Риту с собой. Там всем места хватит. Мы у одного кореша в садовом кооперативе хотим собраться. Елку украсим, снега по шею! Знаешь, весело! Народу тьма-тьмущая, не соскучишься. Ну как?

Что сказать? Тутси растерялась вконец.

— Мне надо созвониться… спросить… Я скажу тебе завтра, — мямлила она.

— Слушай, — Игорь широко улыбался. — Да не морочь себе голову. Что у нас, только и есть что новогодняя ночь, еще навстречаемся. (Тутси облегченно вздохнула.) Велика важность. Ну не можешь так не можешь. Возьму Люську…

— Кого? — взвилась Тутси. — Какую Люську? Кто это? Ты мне про нее не говорил!

— Да говорил, говорил, — улыбнулся Игорь. — Ты что, ревнуешь, что ли? Ну, помнишь, которая у нас культуризмом занимается? Ну, вспомни, на которую хулиганы напали…

Игорь не уточнял про рэкетиров, просто рассказал как-то с возмущением, что, мол, на одну из девчонок, которые занимаются у них атлетизмом, напали хулиганы. Но Тутси в рассказе Игоря причин для беспокойства не усмотрела. Ну напали, ну отхлестали по заднице — смешной эпизод. Она вежливо поулыбалась и забыла. Но теперь! Он собирается идти с этой Люськой Новый год встречать! «А что ж ты думаешь, — сама себе возражала она, — что он, будет один дома сидеть! Не Люська, так другая. С кем-то ведь он будет «коротать» новогоднюю ночь, не в одиночестве же». Эта простая мысль почему-то не приходила ей раньше в голову. Она думала, с кем ОНА будет встречать, а про него забыла.

— Никаких Люсек, — неожиданно твердо сказала Тутси. — Я поеду с тобой!

— А как же Рита?..

— Леший с ней, другую найдет. Я иду с тобой. Надену…

И Тутси пустилась в длинную экскурсию по своему гардеробу.

— Значит, договорились, — сказал Игорь, прощаясь в тот вечер с Тутси, — о подробностях потом. Главное, потеплей одевайся. Лыжный костюм у тебя есть?

— Не-е-ет, — проблеяла потрясенная Тутси. — А зачем?

— Да я думаю, что лучше всего в лыжном костюме, за городом все-таки.

Он ушел, оставив Тутси в полном отчаянии. Лыжный костюм! Встречать Новый год в лыжном костюме! О господи. В купальном, она бы еще поняла, или вообще безо всего… Но в лыжном!

Оставалось самое трудное — как объяснить Гору? Заболела? Родственники заболели? Разве Гора обманешь! И в конце концов, не могла же она все бросить ради Игоря, так можно с голоду подохнуть. Так что все-таки сказать Гору? Она ломала себе голову целый день и к приходу Гора нашла выход.

До Нового года оставалось два дня. Она повязала горло, растерла щеки, запустила в глаза капли и все время заходилась в кашле. Сам Станиславский пришел бы в восторг.

Когда Гор вошел в комнату, он увидел разобранную постель, пузырьки с лекарствами на тумбочке, вынутый из футляра градусник, на котором Тутси накачала 38 градусов…

— Все! Финиш! — изображая крайнюю степень досады, прохрипела Тутси и закашлялась. — Надо же! И всегда на какой-нибудь праздник. Вот в прошлом году… — Она опять зашлась в кашле.

Бедная Тутси! Нет, она не была Сарой Бернар. И вряд ли Станиславский пришел бы в восторг, наблюдая этот спектакль.

Гор тоже.

— Не повезло мадам Тутси, очень не повезло. Это… не-ве-зу-ха. Надо что-то лечиться. Я думал увезти вас завтра на дачу. Придется уезжать одному. Как жаль! Как жаль. Но новогодний подарок я привезу вам. Сразу после Нового года, и лекарства, все лекарства. У нас в посольстве есть хорошая аптека.

Он говорил и говорил. Тутси не замечала иронии в его глазах.

— Как же вы будете одна? — спросил он участливо. — Это ужасно. Или, — он сделал паузу — и совсем буднично закончил: — Или этот ваш друг-супермен придет посидеть с вами? Красивый парень, познакомили бы как-нибудь?

Тутси не шевелилась, словно ее оглушили. Она забыла кашлять, щеки побледнели.

— Ну ладно, — как ни в чем не бывало сказал Гор, — выздоравливай, дорогая. Не болей. Желаю тебе счастливого Нового года, а в новом году счастья, здоровья, богатства, исполнения желаний, — он опять сделал паузу, — да, и, конечно, любви. Значительной любви. А наша дружба, надеюсь, останется. Так будет лучше для меня и особенно для вас, Тутси.

Последние слова он произнес многозначительно, так, во всяком случае, показалось окончательно раздавленной Тутси.

Гор нежно поцеловал ее в щеку и, сделав ручкой, исчез за дверью.

А Тутси долго сидела не шевелясь. Последние слова Гора стучали у нее в висках. «Особенно для вас…» Что он хотел сказать? Какая угроза таилась за этими словами? Потому что ведь то была угроза! И откуда он знает про Игоря? Откуда? И еще хочет с ним познакомиться! Какой ужас!

При одной мысли о том, что Гор и Игорь могут встретиться, у Тутси мурашки пошли по спине. Что же делать? Не успела она решить вопрос, с кем встречать Новый год, как возник новый, куда более страшный.

В ту ночь Тутси долго не могла заснуть. В голове ее роились мысли одна безумней другой, она строила планы — один нелепее другого. Бросить свою профессию и навязаться Игорю в жены… Потребовать, чтобы Гор женился на ней… Уехать, сбежать во Владивосток, на Камчатку, на Сахалин, там красивая девушка не пропадет… Покончить с собой! Да, сейчас же покончить с собой…

В конце концов она забылась в тяжелом, беспокойном сне.

…Игорь медленно брел по Арбату. До новогоднего праздника оставался день. И он хотел купить своей Наташе какой-нибудь подарок.

Игорь в отличие от некоторых Тутсиных знакомых миллионером не был. Получаемая им на комбинате зарплата была ерундовой, и, если бы не вечно куда-то спешащие люди, готовые прибегнуть к его, Игоря, а точнее его «Волги», услугам, трудно было бы сводить концы с концами.

Утром шеф подарил ему очень красивую зажигалку (Иванов прекрасно знал, что Игорь не курит, но то ли по рассеянности, то ли из упрямства без конца дарил ему зажигалки).

— С Новым годом! — сказал он. — Сегодня ты мне не понадобишься, так что займись индивидуальным извозом. Дери три шкуры, день предновогодний (казалось, все, кто хотел, чтоб их подвезли, были личными врагами шефа). Все, что заработаешь, считай моим подарком. Если спросят, скажи, что мы весь день с тобой мотались по моим делам. Привет. И учти, сразу после Нового года уедем дней на пять по Подмосковью.

Хотя и несколько шокированный цинизмом шефа, Игорь намотался в тот день на полную катушку. Поставив машину на место на четвертом этаже комбинатовского гаража — гигантские круглые окна делали его похожим на какой-то космический аквариум, — Игорь подсчитал «навар» и убедился, что «подарок» шефа оказался весьма щедрым.

И вот теперь он шел по Арбату в поисках щедрого подарка своей Наташе. Проблема эта оказалась весьма сложной. Он убедился, что по части шмуток Наташа явно ни в чем не нуждалась. Ее туалеты, косметика, белье, разные финтифлюшки в доме, техника — все было на таком уровне, что, если бы Игорь захотел вклиниться в эти дела, ему бы пришлось возить пол-Москвы с утра до вечера и не один месяц.

Игорь шел по своему Арбату, рассеянно глядя по сторонам. Несмотря на поздний час, какие-то мамы демонстрировали укутанным, словно маленькие баульчики, детишкам мерзнувшие в сиротливом одиночестве диснеевские персонажи. «Метелица», «Арба», «Мзиури», «Русские пельмени» светились огнями. В окнах домов уже мигали украшавшие елки цветные лампочки.

Совершенно ошалевшие от долгого топтанья на морозе, наиболее стойкие художники, еще надеясь на поздних меценатов, не убирали свои картины — маленькие в массивных рамках: закаты, разливы, сугробы, рощи…

Вот возле серого забора, что ограждал ремонтирующийся особнячок, прилепившийся к Вахтанговскому театру, длинный парень в синем полуперденчике и шапке с опущенным ухом дежурит у своих шедевров — двух десятков развешанных на заборе «кичей» — кругляши из папье-маше, с разными забавными изречениями и лепниной. Например, зеленая змея и подпись: «1989. Я — змея», или черный остов обглоданной селедки, а вокруг красными буквами: «Жизнь не мед — любовь не помидоры», или вот еще грудастая, грозного вида баба со скалкой в руке. «Не бей мужа», — гласит надпись. Или рак, пивная кружка и ностальгическая фраза: «Хочица? А нету…» И цена: 3, 4, 5 рэ.

Наташе такое не подаришь. Он бы, конечно, с удовольствием подарил ей зодиакальный знак — почти напротив в огромном старом доме ювелирный магазин «Самоцветы». Но, во-первых, он не знает ее дня рождения и, во-вторых, сколько это стоит. Надо соизмерять потребности и возможности.

Тут взгляд его падает на небольшое машинописное объявление, приклеенное к забору. «Ваши возможности», — гласит заголовок, далее следует текст: «Эффективные практические занятия. Определение и формирование вашего успешного имиджа (образа) в деловых, личных и интимных отношениях. Проблемы во взаимоотношениях. Психологические консультации».

«Вот именно, — усмехается про себя Игорь, — мои возможности. Насчет личных, и особенно интимных, — проблем нет. А вот деловых… Тут консультация не помешала бы».

Он впервые глубоко задумывается о своем материально-экономическом положении. А если перевести на нормальный язык — где можно еще подзаработать? Не грузить же, действительно, вагоны?

Снег на крышах. Розоватые шары фонарей заливают улицу призрачным светом. Не хватает только волчьего воя. И как раз вой раздается. Возле забора стоят двое — один в синей куртке, без головного убора, другой в черном пальто, в шапке. Одеты бедновато, носы красные — замерзли; они здесь не пять минут, не десять, а добрых два-три часа. Игорь заметил их, еще когда вышел из дому. Он их хорошо знает, этих поэтов. Они приходят сюда почти ежедневно и читают на всю улицу хриплыми, срывающимися голосами свои стихи. По очереди: один читает, другой набирается сил. Они гордые, не то что арбатские музыканты — никаких кепок, коробок для монет. Да никому и в голову не приходит платить им за их стихи. Тут энтузиасты просто приходят, читают, а кто хочет — слушает. Они ни на что не претендуют, важно высказаться, точнее «вычитаться», донести до народа…

«Наверное, есть здесь и непризнанные таланты. Вот бы всем этим издателям прийти сюда послушать, может, схватятся за кого-нибудь, напечатают…»

Но этих двух вряд ли. Игорь не очень разбирается в поэзии, но все же понимает, что перед ним не Пушкин. Первый, совсем охрипший, размахивая руками, заканчивает выкрикивать свое стихотворение:

…На бюрократов через презервативы гения Смотрю глазами общественного мнения. Бюрократы — это тухлое вино завтрашнего разлива, Это проколотые вихрем времени презервативы! Бюрократы СПИД накапливают в презервативах, Размножают в стране новых бюрократов ретивых!

Запыхавшись, парень в синей куртке уступает место товарищу, погружает красный мокрый нос в большой грязный платок. Вперед выходит второй, в черном поношенном пальто. Начинает декламировать с завыванием:

Сталин сто миллионов убил, Словно стакан «Хванчкары» пригубил, Сталин крови потоки лил, Словно трубку свою курил. Сталин собою народ отравил, Словно мышьяк в души залил, Голодом русские села морил И собирал урожаи могил. Сталин под корень народ рубил…

Игорь продолжал свой путь. Молодые ребята, им главное — высказаться. Им можно позавидовать. А вот у него много требований к жизни. Не замедляя неторопливого шага, он погружается в себя. И неторопливо, с удовольствием раскладывает по полочкам желания. Значит, так — получить второй шоферский класс. Это раз. Далее заиметь побольше тугриков. На увеличение зарплаты надеяться нечего. Нет. Просто найти хорошую доходную халтурку. Это два. Три — Олег снабдит его всеми романами, какие Игорь захочет. На десерт этого новогоднего меню — Наташа. Тут ряд подпунктов: чтоб любила, чтоб ничего не изменилось, чтоб виделись, сколько и когда он хочет…

Единственное, самое банальное новогоднее пожелание, которого он себе не высказывал, — это пожелание здоровья. Он просто не думал об этом, мысль о том, что он может не быть здоровым, не приходила ему в голову.

Да, так что же подарить? Может, какую-нибудь из самых ценных книг своей научно-фантастической библиотеки? Нет смысла, Наташа все равно в этом ни черта не понимает. И вдруг ему приходит в голову совсем уже экстравагантная мысль — цветы! Зима, мороз, Новый год, а он ей роскошный букет — миллион, миллион алых роз!

Теперь он весь охвачен этой мыслью. На дачу они выезжают в восемь часов вечера. Удалось договориться с коллегой по комбинату — Серегой. Это тот еще ловкач. У него со своим шефом — директором какой-то базы — общие шахеры-махеры наверняка. Словом, тот затребовал машину на 31-е и 1-е числа и отдал ее в распоряжение Сергея. Сергей — бабник супер — на встречу Нового года на даче Андрея везет еще каких-то принцесс. Одна — его, вторая — запасная. И обещал взять Игоря с «довеском».

Договорились заехать за Наташей. И вот он (в мечтах) поднимается к ней, а в руках огромный букет. Да, только где взять? Есть, правда, один вариант. У этого Сергея дама сердца (одна из многих) — продавщица в цветочном магазине. Может, поможет?

Теперь Игорь убыстряет шаг — видит цель. Останавливается у автомата, набирает, особенно не надеясь, номер Сергея. О радость — тот дома. Излагает свою просьбу. Двойная радость — Сергей говорит: «Но проблем. Зайди на Горького, спроси Танюлю, не Таню, не Танюшу, не Танечку — Танюлю, запомни! Скажешь, от меня. Сергей, мол, на задании, его УГРО просил помочь, а она пусть поможет тебе. И еще скажи, что я тебе про нее все уши прожужжал. После Нового года сразу позвоню ей. Ну, в общем, все такое. Понял? Давай действуй».

Игорь окрылен, завтра помчится к этой Танюле, чтоб ублажить свою Натулю. Главное — не сорвалось бы.

Теперь он опять идет медленным шагом. Прохожих меньше, они уже не гуляют, спешат по домам. Художники «свернулись», музыканты — тоже. Потеплело, тихо опускается мокрый снежок, лижет щеки, опускается на плитки, тает, превращается в грязь. Такой белый, а становится таким черным…

Игорь подходит к своему дому, входит под арку. Однажды здесь, на стене, возникла надпись мелом: «Клуб эротики». Стрелка указывала во двор. Но никакого клуба во дворе не было, уж он бы знал — все-таки живет здесь. Потом надпись стерли, зато он обнаружил такую же в другой подворотне. Как и у него в доме, ее вскоре стерли. Интересно, что за клуб? И есть ли такой? Может, просто так кто-то дурака валяет. Ладно, в «клуб эротики» он не собирается. У него есть Наташа. Но чего только на Арбате не встретишь! «Ах, Арбат, мой Арбат, ты — мое отечество…»

Игорь взбегает по лестнице. Дома, как всегда, ждет мать. Как хорошо, что она встречает Новый год у соседок, двух сестер-старушек: одна не будет.

Глава V НОВЫЙ ГОД

Как часто бывает, в последний предновогодний день — 31 декабря — все переменилось.

Из каких-то сложных соображений Сергей поедет не вечером, а в двенадцать часов дня. Игорь подозревает, что его приятель должен бежать из столицы, скрываясь от очередной подруги, поскольку на встречу Нового года везет другую. Эта другая, Ира, миниатюрная симпатяга в брюках, без шапки, как верблюд, навьючена авоськами — будущий новогодний ужин. Пока Сергей и Игорь загружают в багажник огромную и тяжеленную систему, которая услаждает домашний Серегин досуг, Ира знакомится с Наташей, которая еще не может сориентироваться, уж больно все отличается от ее привычного быта. Этот красивый, румяный весельчак — Серега, эта смешливая симпатичная пигалица — Иринка. И ужин, о господи, новогодний ужин в мешках и авоськах!

Тутси на минуту вообразила, как бы все это было с Гором, — бесшумный «Мерседес», роскошная вилла, фарфор, а может, и серебро на столе, изысканные блюда, свечи, умопомрачительное видео с суперфильмами… А можно себе представить, какие туалеты, подарки!

У нее чуть слезы не навернулись на глазах при взгляде на свой, пусть сверхзаграничный, пусть сверхадидасный лыжный костюм, но лыжный! Она с тоской думает о новогоднем платье, прощальном подарке одного клевого чухонца, с которым провела несколько веселых минут, свободных от Гора, от ее обычных партнеров, от Игоря…

Она задумывается. Могла б она так жить? Без этих платьев, без «Мерседесов», без вечерних фешенебельных ресторанов, без «гринов», что дают ей возможность все покупать, бездельничать, весело проводить время? И с печальной искренностью отвечает сама себе: «Нет, не могла». А без Игоря, без его смеха, веселых шуток, жарких, могучих объятий, без той сладостной бездны, в которую она летит только с ним, только с ним? Тоже не могла бы. А устоять и отказаться, если б Гор предложил ей стать его женой и уехать в его страну или в какую-нибудь другую? В Нью-Йорк, Париж, Рим, Лондон, — словом, в тот мир, которым она грезит? И растерянно отвечает: «Тоже не могла бы». Так как же жить? Сколько можно вот так — сидеть на многих стульях сразу? Как легко оказаться на полу, больно шлепнувшись одним местом.

Тутси изо всех сил старается скрыть тоску.

А начался-то день суетно и весело. Игорь позвонил ей в не по-людски раннее время — в десять утра!

— Подъем! — прокричал он в трубку. — Выход в полдень. В одиннадцать сорок пять — я у тебя. Форма — полевая, настроение бодрое, косметика — скромная.

Тутси старалась при Игоре не очень наводить макияж, но все же раза два-три он заставал ее в «рабочем» виде, удивлялся, а однажды даже заметил с кривой улыбкой:

— Наташка, ты прямо как ирокез, выходящий на тропу войны. И на кой тебе все это…

Тутси не очень хорошо знала, кто такие ирокезы, но про себя подумала, что действительно каждый вечер выходит на свою «тропу», чтобы сражаться за жизнь. Ну скажем так, за беззаботную жизнь (хотя какая жизнь — без забот?). Ворча и проклиная все на свете, Тутси протерла глаза и, не тратя ни секунды оставшегося у нее времени на завтрак, занялась туалетом. Бросив тоскливый взгляд на роскошное вечернее платье, она со вздохом облачилась в лыжный костюм и, когда ровно без четверти двенадцать раздался звонок, пошла открывать дверь.

Открыв, застыла на пороге. Прямо в лицо ей ткнулся огромный букет алых гвоздик. (Она потом посчитала — три десятка по два рэ — новогодняя кооперативная цена — за полсотни!) Гвоздики раздвинулись, и возникло улыбающееся лицо Игоря — ямочка на подбородке, волосы ежиком, веселые глаза — голубей голубого.

— Ой! — искренне обрадовалась Тутси. — Какие цветы! Ты с ума сошел! Ну зачем… (обычный монолог женщины при получении подарка, а попробуй не принеси!)

— Для мадам Наташи ничего не жалко! — театрально произнес Игорь. (Слово «мадам» слегка испортило Тутси настроение.) Она забегала по комнате, расставляя цветы, наливая воду в вазы.

— Пошли, пошли, — торопил Игорь, — Серега — человек точный, не смотри, что донжуан. Тем более он сегодня с Иринкой, а она строгачка.

Когда они вышли, черная «Волга» с номерным знаком на МОГ уже урчала у подъезда.

Игорь сел впереди, Тутси — сзади с Иринкой. Отправились на другой конец города, где в пролетарском квартале обитал Серега и где хранилась громоздкая система. «Почему не забрал с утра, — подумал Игорь, — наверняка не ночевал дома, подлец».

И вот теперь, погрузив магнитофон и продукты, едут дальше, едут за Таньком. Танек в отличие от оживленной Иринки — человек степенный, не болтливый. Она говорит негромко, но гипнотизирует собеседника поразительно красивыми, завораживающими глазами, которыми пользуется как дальнобойными орудиями, поражая цель наповал. Пока она молча сидит и покуривает.

Оживленный разговор идет между Серегой и Игорем на профессиональную тему — у Сергея украли в гараже монтировку, и обсуждается вопрос, где украсть обратно.

Женщины на заднем сиденье молчат, когда джигиты разговаривают… О чем они думают? Вот Танек?

Может быть, о веселой новогодней ночи, что предстоит им, а может, о веселых парнях, сидящих впереди, или о том, что после праздника наступят будни и надо продолжать поиски сапожек — но не по двести же рэ! И губнушки куда-то исчезли. Колготки тоже. Все, конечно, можно достать. Так, может, дать тому журналисту, что болтается в издательстве, где она работает машинисткой? — размышляет Танек. — Журналисту, конечно, не двадцать с хвостиком, как, например, Сереге, а пятьдесят небось с хвостиком, но по части лавы забот нет, хватит и на нее. Так что ж все-таки, лучше гулять с любимым небогатым или с богатым нелюбимым?

Тутси тем временем размышляет о том, как себя вести. Она уже поняла, что там будет за компания, и притереться к ним не так-то просто. Для нее такие компании — это пройденный день. Она устремляет задумчивый взгляд на проносящиеся за окном машины сугробные поля, дальний лес, вросшие в снег дома…

А как же все началось? Как пришла она к стеклянным дверям ресторанов? В дымные залы валютных баров? На широкие постели рабочих хаз?

В детстве Наташенька была очаровательной девочкой — и в детсадике, и в школе она танцевала, пела, играла в самодеятельном театре, занималась фигурным катанием. И кружила голову соседям по парте.

До девятого класса.

Все это происходило в далеком сибирском городе, где отец ее занимал высокое положение, очень много зарабатывал и ничего для дочери не жалел.

А потом родители разошлись. Наташа с мамой переехали в Москву и стали жить более чем скромно. Папа с его заботой о дочке остался далеко.

Но привычка, как известно, — вторая натура. Наташа уже не могла обойтись без того, без чего ее приучили не обходиться.

Правда, ее сверстники-девятиклассники никаких особых требований не предъявляли к платьям и туфлям, им вполне хватало ее красоты. А вот Наташины требования, предъявляемые к жизни и людям, были высоки.

И неудивительно, что не прошло и полугода ее пребывания в столице, как круг ее друзей полностью изменился. Теперь это были не прыщеватые школьники в мятых башмаках и коротких брюках, а элегантные самоуверенные пижоны, не считавшие денег, а иные и располагавшие собственными или родительскими «Жигулями».

В одного она влюбилась. И он в нее. Они встречались в компаниях, у него на квартире, у друзей, за городом. Но кроме объятий и поцелуев, Наташа ничего своему любимому не позволяла. Берегла честь смолоду.

У ее кавалера были деньги, и он дарил ей всякие мелочи, водил в кафе, возил в такси.

Возвращаясь в однокомнатную квартирку, которую занимала с мамой, Наташа тяжко вздыхала, садясь за скромно накрытый стол, открывая дверки полупустого гардероба.

Но однажды старая (лет двадцати двух), мудрая Юля — девица из их компании — сказала ей:

— Ох и дура же ты, Наташка, ведь ты его любишь.

— Ну люблю, — потупилась Наташа.

— Так чего кочевряжишься?

— Пусть женится, — упрямо пробормотала Наташа.

— Ну ты даешь! — Юля чуть не задохнулась от смеха. — Ты девятиклассница! Какая женитьба! У тебя их еще сотня до свадьбы сменится. Кому-то ведь придется дать первому — так уж лучше, кого любишь.

— Ты думаешь? — Тутси сама так думала, но хотела, чтобы ее уговаривали.

— Уверена. Только не задармак.

— Как не задармак? — не поняла Наташа.

— Как! Очень просто. Хочет, чтоб ты ножки циркулем, — пусть гонит сотнягу.

У Наташи глаза стали круглыми — отдать свою невинность любимому и любящему человеку до свадьбы — это еще она могла понять, но сделать это за деньги? Ох, Юлька, вечно она хохмит.

Но Юлька не хохмила. Она стала проводить со своей наивной ученицей активную разъяснительную работу (стоял ли за этим Наташкин кавалер или нет, история умалчивает). Кончилось тем, чем и должно было кончиться, — одним божьим днем, выпив для храбрости куда больше, чем следовало, Наташа рассталась, с чем женщина расстается лишь единожды в жизни и уже никогда вернуть не может. Эта высокая и благородная жертва принесла ей сто рублей.

Счастье длилось ровно год. За это время Наташа из школьницы превратилась в студентку, сделала аборт и заимела двух любовников (кроме основного, любимого).

Многоопытная Юля завела с ней однажды доверительный разговор:

— Видишь ли, Наташка, к жизни надо относиться как к бизнесу — получать побольше, платить поменьше. Возьми меня. Я девка была шустрая — сразу сообразила что к чему. Сама знаешь, на чем у нас бабки делают — одни воруют тайно, другие открыто, те несут, те на лапу берут, и чеки ломят, и дураков в наперстки стригут, фарцой промышляют. Кто поумней — липовые кооперативы открывают, знаешь, где ярлык наклеят и на сотню дороже толкают. А я так рассудила — наследства не имею, работать не умею. Кроме роскошных форм, как в романах пишут, ничего нет, зато уж они — первый класс. Буду их в аренду мужикам почасно сдавать. И пошло-поехало — все, что надо, заимела. А теперь вот в бригадиры выбилась, в инструктора, таких, как ты, просвещаю, — она помолчала, — ты учти, Наташка, таких, как я, у нас тыщи. Как пишут в газетах, спрос рождает предложение: забугорных наезжает полно, и наши есть, у кого деньжат не пересчитаешь, тоже. Сама посуди, ну кто раньше за ночь, будь она хоть «мисс мира», тебе косач отвалит? Только чокнутый. А теперь охотников — не отобьешься. Еще бы, с путанкой высшего разряда! Престиж! Словно «Мерседес» купил. Так что, пока не придавили, надо пользоваться. Умные понимают. Ревность — это для желторотых. Вот ты его любишь? Правильно, и он тебя. И кое-что подкидывает — парень не жмот. Но ведь и упаковаться надо. Верно? Ну возьмешь пару-другую за узду, что здесь такого? Ну любишь ты его. А жить ведь надо. Узнает — проглотит: парень не фрайер. Погоди, я тебя в люди выведу.

Эта речь произвела на Наташу глубокое впечатление. Она сначала робко и неуверенно попробовала последовать совету Юльки, а убедившись, что ее любимый относится к этому весьма спокойно, вошла во вкус.

Когда любимый, оказавшийся мелким фарцовщиком, отбыл в колымский дом отдыха на пару лет, оставив неутешную подругу без средств к существованию, Наташа сбегала замуж, а потом превратилась в Тутси.

Вот так все это было. Не она первая, не она последняя…

И сейчас, рассеянно глядя в окно машины, она уныло думала о том, что особых радостей, в общем-то, в жизни не видала.

Ну кабаки, ну лава, ну шмотки, жратва, «рабочие» вечера, групешники, после которых блевать хочется, еще что?..

Есть Игорь. Это, наверное, и называется счастьем. Сейчас приедут, отдадут должное новогоднему ужину, потом заберутся куда-нибудь, он обнимет ее, и начнется счастье. То, ради чего можно забыть все остальное. О господи, долго еще ехать?

Проехали Истру. У величественного, белокаменного, увенчанного золотыми куполами монастыря свернули направо.

Шоссе пролегало вдоль подмосковных привычных деревень. Потемневшие срубы, принакрытые снежными шапками, штакетник, завалинки, на которых и сейчас зимним днем кое-где сидели старухи.

С двух сторон придвинулся лес — словно залитые голубоватым стеклом ели, мохнатые, укутанные белым, как карапузы на прогулке, кусты… Вспыхивали то тут, то там нестерпимо слепящие солнечные всплески. Словно кружева оплели бурелом.

Задумчивым взглядом проводил их слившийся с окружающей белизной гипсовый Чехов (где-то здесь деревенька, где он врачевал), за темной полоской леса промелькнуло уходящее вдаль водохранилище. Проехали поселок — новенькие домики из желтого кирпича, запертый на амбарный замок магазин, развалившуюся церковь, потянулись погруженные в зимнюю спячку ограды водных станций. Лишь косо прибитые вывески сообщали их названия: «Нептун», «МАИ», «Апогей»…

Машина проехала бескрайнее поле, доехала до середины очередной деревеньки, свернула налево на неприметную дорогу и вскоре оказалась перед никогда похоже не закрывавшимся шлагбаумом. Здесь, окруженные плотным кольцом леса, толпились сотни полторы дачек — садовое товарищество, где у родителей Андрея имелся домик.

Широкая центральная дорога была расчищена. На ней стояли два десятка машин, из труб иных домов шел дымок — идея встретить тут Новый год пришла, видимо, в голову не только Андрею.

Утопая в снегу, Игорь и Серега в два рейса перетащили систему и харчи до стоявшего последним на поперечной улице домика. Там уже хозяйничал Андрей и еще одна приехавшая с ним вместе накануне пара.

Тутси была приятно удивлена. Она ожидала увидеть дощатый сарай, продуваемый ветрами, холодный и шаткий. Такими она представляла садовые домики. А перед ней за красивым, под старину отделанным штакетником стоял кирпичный двухэтажный дом с террасой и лоджией. Внутри жарко пылал камин, был накрыт огромный стол, на стенах и низком диване — медвежьи шкуры; висят оленьи рога — отец Андрея был ярый охотник. На втором этаже — две спальни. (А сколько же их приехало? Она с Игорем — раз, Серега с Иринкой — два, Андрей с Таньком — три, та пара — четыре и еще должна одна пара прикатить — пять… Где ж все разместятся?)

Тутси успокоилась, узнав, что есть так называемый хозблок — небольшой кирпичный флигелек с гостиной и — о приятный сюрприз! — крохотной сауной. Там тоже было натоплено.

Однако главным сюрпризом была стоявшая на участке огромная ель. Уж неизвестно, как это ему удалось, но Андрей сумел развесить на ели игрушки и лампочки. Ночью он обещал феерическое зрелище.

— А ты говорил — масса народа, — сказала Игорю Тутси, боясь услышать, что должна подъехать еще рота или две. И совсем обрадовалась, услышав от Андрея, что и та пара, которая ожидалась позже, скорей всего не приедет, кто-то там заболел. Теперь каждый получит свое место. Эх, хорошо бы на шкуре у камина, да небось не получится: Андрей, хозяин дома, заберет. Тогда во флигеле, возле баньки. Попариться — и в гостиную, на диван… Тутси унеслась в мечту. И хотя до сауны еще было далеко, у нее даже щеки запылали.

Для всех сразу же нашлось дело. Иринка и Женя (так звали приехавшую со своим мужем, Борисом; единственные женатики в компании) занялись подготовкой главного мероприятия — ужина. Им величаво, молчаливо и неторопливо, не выпуская сигареты из руки, помогала Танек. Игорь и Борис кололи дрова, растапливали впрок баню, топили камин, включили кассетофон. Андрей возился с иллюминацией и вытаптывал снег вокруг ели, готовя, видимо, площадку для танцев.

Тутси, ощутив свою ненужность, пошла пройтись.

Утопая в снегу (выручали мощные унты, которые ей однажды подарил один друг — чухонец), она медленно шла по покрытой сейчас глубоким снегом дороге. Тутси слегка задыхалась от непривычного для нее свежего, круто настоянного на зимних лесных ароматах воздуха.

Лес тихо шумел, иногда дерево взрывалось россыпью белой сверкающей пыли или чуть клонилось, сбрасывая с ветвей тяжелый снежный груз.

В лесную чащу убегали крохотные легкие следы птиц, зайцев, бог весть каких еще зверушек. Словно невесомые кабалистические знаки украшали слепящие поверхности сугробов.

Ах, как пахло мокрой корой, снегом, зимним ветром! Какое бескрайнее голубое небо опрокинулось над природой, и какие веселые белые барашки медлительно проплывали в этом небе! Откуда-то доносился еле слышный гул самолета. Чуть громче был колокольный звон, плывший из дальнего далека.

Вот хрустнула ветка, деловито застучал дятел, юркнула по стволу и застыла белка, устремив на Тутси коричневую бусинку-глаз. Вдруг зазвучала и тут же погасла музыка и сразу разнеслась другая.

Солнце светило спокойно, по-доброму. Тутси расстегнула воротник, ей стало жарко. Столь тяжкие физические нагрузки она не испытывала давно. Поселок ей понравился — он был не такой уж бедный, как она предполагала. Может быть, он не мог равняться с изысканными дипломатическими дачами, но здесь было немало кирпичных домов в прибалтийском стиле, оригинальных в русском стиле дачек, вычурные ограды, бани, подвалы и гаражи — обитатели товарищества давно плюнули на все правила и законы, которые в великом множестве ограничивали бедных огородников.

Как бы хорошо забраться в один из таких домиков, попариться в бане и «грезить всю ночь на волчьей шкуре» (Тутси любила Вертинского и порой мурлыкала под нос его песенки). И лежать, лежать, смотреть не мигая на танцующий огонь в камине, ощущать на обнаженном своем теле могучую руку Игоря, слушая его тихое дыхание возле себя, и иметь целую ночь впереди, а за ней день, и еще ночь, и еще день, столько, сколько захочет…

Тутси вышла на широкую центральную аллею поселка, машин прибавилось. Навстречу ей проехали красные «Жигули», в которые, казалось, набилось человек десять взрослых и детей, ей помахали руками, и она тоже помахала, улыбнулась.

Вернувшись на улицу, на которой стояла дача Андрея, Тутси остановилась. Зажмурившись, подняла глаза к солнцу, обвела взглядом веселые домики, еще раз оглядела подбежавший со всех сторон плотно сомкнувшийся вокруг поселка лес.

Широко открыв рот, она словно старалась напиться этим морозным, свежим, густым, вкусным воздухом.

Какая стояла здесь тишина! Она была еще ощутимей от дальнего колокольного звона, скрипа ветвей, еле слышной музыки.

Тутси вдруг стало грустно. Ведь после веселого Нового года — опять «работа», вечный страх быть обманутой, ограбленной, «зарегистрированной»; вечные унижения, презрение швейцаров, официантов, милиционеров, которые ей «тыкают», и при всех ее туалетах и кольцах видят в ней лишь «девку». Она боится пристающих порой пьяных небритых парней в «аэродромных» кепках, боится заразиться, боится привода, боится конкуренток, боится рэкетиров-сутенеров, которым еженедельно отдает конверт с сотенными билетами, боится нового закона, который вот-вот примут и запретят ее профессию, страшится звонка и казенного голоса в трубке: «Гражданка… говорит следователь… Зайдите сегодня в четырнадцать часов в сто восьмое отделение милиции в комнату номер…»

И еще она боится бегущих лет. О них она, правда, думает редко. Но иногда, как вот сейчас, эта мысль по-подлому вылезает из закоулков, обливает тоской. Недаром она с такой тревогой рассматривает каждое утро в зеркале свое безупречное тело, придирчиво трогает гладкую кожу, выискивает, нет ли морщинки у глаз, прыщика на плече, тоскливо считает, сколько волос осталось на гребенке.

А что будет через три года, через пять? Что будет, когда она станет дряхлой тридцатилетней старухой? На плотных спортивных икрах выступят синие вены, твердая нежная грудь обвиснет, во рту возникнет искусственный зуб, а в густой золотой шевелюре седой волос? Вот что тогда? С чем останется?

Тутси в сотый раз дает себе слово побольше откладывать на книжку, закупить всякой ювелирной мелочевки… Все это пустое, она знает, но надо же принимать какие-то решения. Она готова принять любое, кроме одного — изменить свою жизнь. Вот этого нельзя! Ни в коем случае. Ей так хорошо плыть по течению удобной жизни, ни о чем не думая. А что порой наткнешься на щепку, на корягу, что где-то пересечешь ледяной подводный ключ или затон с протухшей водой, так что делать, жизнь есть жизнь. И разве нет у нее Игоря? Да ради того, что она переживает в его объятиях, она готова пойти на все и все отдать.

Но она прекрасно знает, что ни на что не пойдет и ничего не отдаст…

Солнце незаметно заволакивают тучки, Тутси становится холодно. Она запахивает полы своей серой дубленки и торопится в дом.

Там новогодние приготовления в полном разгаре. Поступает неожиданное предложение, чтоб ночью не зевать и не дремать, прилечь часиков до десяти, поспать, набраться сил.

Предложение принимается с энтузиазмом, но никто не спешит им воспользоваться. Только Тутси поднимается на второй этаж, сворачивается калачиком на постели и мгновенно засыпает — ведь ее сегодня так рано подняли.

Она просыпается от легкого прикосновения чьей-то руки к ее щеке, рука нежно гладит щеку. Тутси не шевелясь приоткрывает один глаз и угадывает в наступившей темноте присутствие склонившегося над ней Игоря. Она чуть-чуть поворачивает голову и целует его руку.

— Подъем, — шепчет он, — торжества начинаются через полчаса.

Тутси потягивается, как сытая кошка, окончательно разлепляет глаза, жеманно просит: «Приляг со мной на минуточку», прекрасно понимая нереальность такой просьбы. За окном темно, но во многих домиках светятся окна, а кое-где и разноцветные лампочки на елках.

Игорь спускается на первый этаж, а Тутси приступает к туалету. Она раскрывает свою косметичку (дорогая безделушка — подарок одного французского друга) и усаживается перед зеркалом.

Неожиданно она откладывает тушь: почему она должна макияжиться! С ее цветом лица, длиной и густотой ресниц, сочностью и яркостью губ! Да пошли они все к черту! Ну на работе — понятно, там это еще и признак профессии, а здесь? Да без любых макияжей, не то что в лыжном костюме, а в рогожном мешке она даст сто очков вперед всем этим Танькам, Женям, Иринкам, вообще любой бабе, какие бы ни приехали сегодня в этот поселок встречать Новый год. Да во всей Истре, в Москве, да хоть в стране, хрен найдешь вторую такую красавицу! Это ей говорят все ее партнеры, об этом говорит цена, которую они готовы заплатить за ее благосклонность. Даже среди ее коллег, а там есть девочки будь здоров, не всякая за одну ходку может получить полторы, а то и две сотни «гринов» или косач. Шота (не из Тбилиси, из Одессы) отвалил полторы тысячи за ночь, что провел с ней. Такую зарплату впору внести в книгу рекордов Гиннесса.

А она сидит в этом огородном домике, в компании ребят, которые небось все трое за полгода столько не зарабатывают. «Ой, не могу!» Тутси истерично рассмеялась и тут же испуганно замолчала. Интересно, а что, если б Игорь за вот эту новогоднюю ночь, которая предстоит, потребовал с нее полторы тысячи, отстегнула бы она? «Сразу, — признается себе Тутси. — А раз так, заткнись и иди за стол».

Что она и делает.

Ровно в двадцать три часа все усаживаются. Включается привезенный Андреем переносной телевизор. Все набрасываются на еду, словно прибыли из голодного края. Конечно, икры нет — ни паюсной, ни зернистой, ни красной, ни даже баклажанной; нет шампиньонов, лососины, нет спаржи, артишоков и волованов, зато в изобилии блюда поскромней. Но какой от них аппетитный аромат! Как обжигает картошка, как сочны помидоры! Как пахнет хвоей и каминным дымком! И какие ледяные водка, шампанское и пиво!

Танек смотрит на всех своими уникальными глазами, в которых таится призыв (к кому и к чему?), но пьет умеренно. Серега, этот румяный красавец, как ни странно, равнодушен к напиткам, Игорь не пьет вообще.

Но все это не мешает веселью.

— Поднимаю бокал за здоровый образ жизни, которым мы сейчас занимаемся! (литературный стиль здесь никого не интересует), — заявляет Андрей.

— За счастье! — кричит Женя, влюбленно глядя на своего супруга и властелина, который, все это знают, у нее прочно под каблуком.

— Чтобы все исполнилось, что хочешь! — провозглашает Игорь.

— Это смотря чего хочешь, — неуместно замечает Женя.

— Пусть будет у нас в Новом году столько болезней, несчастий, неприятностей, горестей, сколько останется водки в этом бокале! — Борис осушает бокал и даже высасывает остатки жидкости.

Тем временем все корят его за бесстыдно бородатый тост.

— За то, чтобы всегда кто-то около кого-то был! — многозначительно негромко произносит Танек, и каждый на минуту задумывается над тайным смыслом сказанного.

— За любимых! — предлагает Наташа.

Ильфов и Петровых в компании нет, но общий настрой таков, что смеются над любой шуткой, стараются перекричать друг друга.

Тосты становятся игривыми.

— За самые прекрасные глаза в мире! — выкрикивает Андрей, не отрывая своих от Таниных. Он окончательно покорен, Танек это знает и смакует победу.

— За единение духа и тел, — предлагает Наташа.

— За любимых девушек, которые и без Кио превращаются в женщин, — говорит Серега.

Иринка бросает на него подозрительный взгляд и металлическим голосом добавляет:

— После отметки в паспорте.

— За научную фантастику, — неожиданно заявляет Игорь, — только там встретишь самых красивых женщин, самую темпераментную любовь, самых преданных подруг и самые замечательные новогодние ночи. Там и… сегодня, здесь, — добавляет он после эффектной паузы.

Становится шумней и веселей. Теперь уже все несут всякую чепуху, острят, рассказывают анекдоты, поют какие-то не очень приличные частушки.

Начинаются танцы.

Впервые в жизни Тутси танцует босиком, в лыжных штанах и майке, которую обычно надевает на аэробику.

Становится жарко от выпитой водки, пылающего камина.

Когда жара делается невыносимой, Игорь предлагает перенести танцы под елку.

Компания вываливается на улицу.

Кроме Игоря, все что-то надевают на себя, обуваются. А он босиком!

Тутси требует, чтобы Игорь «сейчас же, слышишь, сейчас же» обулся. Он смеется, и она, обидевшись, уходит в дом. Игорь бежит за ней. Серега незаметно для Иринки по старой памяти щиплет Танька пониже спины. Танек воспринимает это как признание в любви и улыбается. Но Андрей, этот эгоист и захватчик, наивно полагавший, что султан Серега отдал ему Танька навечно, все замечает и поднимает крик. Женя с трудом успокаивает петухов.

С соседней дачи приходит компания со своим питьем, ей выносят закус. Происходит братание под елью, общие танцы и пение.

Вдруг с отдаленного участка раздается звон разбитого стекла, отчаянный женский крик, пьяный мат.

Все замирают.

Первым на крик устремляется Игорь, за ним остальные, только Борис остается на месте. В него вцепилась Женя… «Не пущу, — вопит она, — не пущу! Убьют! Не пущу!» Поскольку ее муж еле стоит на ногах, удержать его не составляет труда.

Не проходит и трех минут, как вся компания подбегает к крайнему дому. Оказывается, трое серьезно подвыпивших хулиганов, то ли из соседней деревни, то ли приезжих, зашли в товарищество, постучались в первый попавшийся дом и потребовали выпивки. Когда их стали выгонять, они начали бить стекла, ударили женщину и избили хозяина дома, пожилого человека.

Увидев подбежавших, хулиганы не испугались: один схватил палку, другой — какую-то валявшуюся во дворе железку. После минутного замешательства началась драка. Да какая там драка… В одно мгновение Игорь разоружил двоих хулиганов и, держа за шиворот, с такой силой стукнул друг о друга головами, что оба упали как снопы. Третьего, визжавшего и кричавшего, укротили другие.

Через несколько минут всех троих с помощью подзатыльников и пинков выпроводили за шлагбаум.

Вернулись домой.

Тутси сама надела Игорю носки, ботинки, охая и ахая, что вот теперь он схватит воспаление легких, ангину и ревматизм, что сейчас она ему приготовит крепчайший чай с коньяком, разотрет ноги водкой…

Пока она возилась у плиты, а остальные, разгоряченные победой, азартно обсуждали происшествие, Игорь незаметно исчез.

Хватились его не сразу. В домике продолжались веселые новогодние хлопоты, а Игорь быстрым шагом хорошо тренированного спортсмена шел по освещенной луной широкой дороге, что вела из поселка на шоссе. Когда впереди замаячили три фигуры, медленно, пьяной походкой двигавшиеся по пустынной дороге, Игорь ускорил шаг. Он приблизился к ним неслышно.

И приступил к делу.

Какое сопротивление могли ему оказать эти трое подвыпивших, оглушенных парней? И когда на них обрушился шквал мощных искусных ударов кулаками, ногами, локтями, они попадали в разные стороны и только катались по земле, вскрикивая и задыхаясь от боли.

Словно красная пелена накрыла Игоря, он бил их жестоко, методично, зло, а в голове возник почему-то эпизод расправы с рэкетирами из видеофильма, что показывала ему Тутси. И не покажись вдали две светлые точки автомобильных фар, неизвестно, чем бы все кончилось.

Игорь пришел в себя. Задыхаясь, вытирая потный лоб, он сбросил слабо шевелившиеся жертвы в кювет. Дождался, пока машина проедет, и неторопливо зашагал в поселок.

В ответ на хор недоуменных вопросов отшутился. И только Тутси почувствовала, что что-то произошло. Что?

Новогодняя ночь продолжалась почти до утра. Спать легли часов в пять. Женя и Борис — единственная супружеская пара — получили право на лучшую спальню. Серега с Иринкой — на вторую.

Андрей так и остался лежать возле камина на шкуре, и, судя по тому, до какого состояния он напился, вряд ли Танька ожидала интересная любовная эпопея.

А вот Тутси удалось осуществить свою мечту — они с Игорем завладели хозблоком.

Все развивалось по задуманной ею программе. Баня топилась, хотя ею никто так и не воспользовался за весь вечер.

Они быстро разделись и долго парились, вымывая усталость и тяжесть в желудках от обильной еды и возлияний. А Тутси — еще и грустные мысли. А Игорь — остатки непонятной животной ярости, от которой у него продолжали слегка дрожать пальцы.

Потом вернулись в предбанник-гостиную и предавались любви, пока уже совсем без сил не забылись мертвым сном.

На следующий день сначала бродили как сонные мухи, потом лениво позавтракали, пришли в себя, погуляли, даже поиграли в снежки, а после обеда, который проглотили уже без всякой лени, поехали домой.

Вопреки ожиданиям Игоря милиция в поселок не приходила. То ли хулиганы были настолько пьяны и избиты, что ничего не помнили, то ли, чувствуя, что сами не безгрешны, предпочли промолчать, но никаких сыскных действий не последовало.

По дороге домой все молчали. Тутси, Танек и Иринка подремывали, Серега сосредоточился на управлении машиной, что после бурной ночи требовало повышенного напряжения. А Игорь, рассеянно глядя в окно, погрузился в невеселые думы.

Откуда у него эта ярость! Интересно, что он не чувствовал никакого стыда, никаких угрызений совести; он не вспоминал беспомощных парней, валявшихся на дороге. Совсем недавно он уже испытывал подобное ощущение, когда, по какому поводу? Он не мог припомнить. Как ни странно, перед глазами его стояла картина, когда хулиганы бесчинствовали и били стекла. Он чувствовал злорадное удовлетворение: наказал этих подонков, этих мерзавцев!

Надо бы всех их вот так…

Молодец тот американец в фильме! Черт возьми, дался ему этот американец. Определенно, надо прекратить смотреть подобные картины, он слишком восприимчив. Попросит Наташу, чтоб она показывала ему фильмы об обществе защиты животных или о том, как разводят тюльпаны в Голландии. Игорь усмехнулся.

Приближалась Москва. Он посмотрел на часы, и ему захотелось побыстрей домой. Как там мать?

Игорь проспал почти сутки и в первый рабочий день нового года был в полной форме.

Он приехал за своим шефом в половине десятого и по дороге в журнал успел получить полную информацию о том, что произошло за эти дни в мире. Иван Иванович, извините, Кларк Лембрэд, имел привычку пересказывать своему водителю все радио-, теле- и газетные новости.

— Приедешь за мной в час, — сказал он на прощание. — И учти, послезавтра выезжаем в область.

Игорь позвонил Наташе, но телефон не отвечал. Небось спит… В какой-то момент Игорь подумал, не заехать ли. До сих пор, предварительно не позвонив, он никогда этого не делал. Ладно, звякнет попозже, надо же попрощаться перед долгой разлукой. С шефом они будут болтаться по области уж наверняка дня три-четыре.

Игорь смотался на комбинат, еще раз проверил машину и предупредил, что в командировке газом не заправишься, пусть обеспечивают бензином.

Игорь освободился только вечером. Сегодня у него была назначена встреча с Олегом на предмет очередного обмена. Тутси достала ему в бюро переводов пару детективов, которые с трудом можно было выдать за научную фантастику — «Аполло XXV» Вальтера. На обложке связанная женщина, а над ней склонился какой-то жуткий, рогатый дьявол с когтями. И еще одну. Тут обложку украшало изображение просто когтистой человеческой лапы, испачканной кровью. Жуть!

Но Олег остался доволен, он принес в обмен «Снега Олимпа» Биленкина и «Свет над тайгой» Михановского — обе из «Библиотеки советской фантастики». Игорь собирал эту серию.

Олег, как всегда элегантный, в дубленке и какой-то гигантской шапке серого меха, оживленно излагал свою очередную теорию:

— Нет, ты пойми, — война вещь бессмысленная, это понимают все люди, даже американцы, уж на что… А раз бессмысленна война, кому нужна армия?

— Ну знаешь… — слабо возражал Игорь, его мысли были заняты другим.

— Да не «знаешь»! — кипятился Олег. — Посмотри на американцев, уж на что они… у них армия наемная, на зарплате, меньше нашей, зато как выдрессирована! Ты читал в «Огоньке» Артема Боровика? Его по обмену закинули в их армию. Он жутко интересно по телевизору рассказывал. Говорит, у них в казарме висит плакат: «Кто твой главный враг? Иван!» Там нарисован американский солдат, протыкающий нашего штыком. Понял? Вот как они готовятся, а почему? Потому что бабки за службу получают. Понял? И у нас так надо. Хочешь служить — вот тебе пятьсот рэ, нет, триста, ладно, двести. Но уж будь добр, выкладывайся! Вдвое, нет втрое, надо сократить армию!

Он замолчал.

— Напиши в Министерство обороны и в «Вечерку», — сыронизировал Игорь. — Пусть все бичи, бомжи, тунеядцы записываются. А тебя комдивом, вот армия будет! Вам небось месяца хватит, чтоб Монте-Карло завоевать.

— Да что ты все смеешься?! — Олег был уязвлен. — Я серьезно говорю. У нас, имей в виду, не я один за профессиональную армию. Вот выступлю в «Ракете», и предпримем совместную акцию.

— Саботажник, — веселился Игорь. — Основы подрываешь, в трибунал тебя.

— Прямо! Не те времена. Сейчас можно с любым предложением выступать. Вот предложу…

Спор прервался у Сивцева Вражка. Игорь направлял свои стопы в «Гармонию».

Здесь его ожидала новость: рэкетиры вновь дали о себе знать. И довольно необычным способом: многие занимающиеся в клубе, в основном девушки, получили «новогодние поздравления». На упрятанных в конверты открытках с изображением зайчиков и снеговиков стоял короткий машинописный текст: «Поздравляем с Новым годом, желаем, чтобы с тобой не случилось того же, что с Людмилой, или еще похуже. Это зависит от того, возьмется ли Крючкин за ум». И подпись: «Ангелы-хранители».

Людмила — Люська-культуристка, которую избили. Так что смысл угрозы был ясен. Требование тоже: Крючкин, точнее кооператив «Гармония», должен уступить и начать выплачивать дань. Наконец, то, что открытки были разосланы по домашним адресам, свидетельствовало о хорошем знании вымогателями внутренних дел кооператива. К тому же «ангелы-хранители» были психологами — они выбрали в качестве адресатов девушек и мальчишек, то есть тех, кого, по их мнению, легче запугать.

— Обратите внимание, — сказал Крючкин, когда правление клуба с активом собралось для обсуждения происшедшего, — старикам, что у нас занимаются, не послали, знают, их не запугать. Что будем делать?

— Во-первых, — сказал Луков, — надо выяснить, что за сволочь сообщила им имена и адреса девчонок? Михаил, — он повернулся к Крючкину, — это твоя забота. Скажешь нам. Дальше будет наша забота, — он сжал свои огромные кулаки. — Теперь адреса тех троих у нас есть, придется поговорить, выяснить, кто у них главный…

— И что? — спросил Крючкин.

— Встретимся с ним, побеседуем, — продолжал Луков, помолчав, — берусь уговорить его оставить нас в покое.

— Это ты брось, — Крючкин говорил решительно, — во-первых, сам понимаешь, такой человек или надежно прячется, или его охраняют будь здоров. Я не исключаю, что эти ребята вооружены. И не рогатками. Во-вторых, если делать, как ты предлагаешь, начнется уголовщина. Пока уголовники — они, мы — жертвы. Ну один раз мы с ними поговорили на их языке, но если дальше так пойдет, рано или поздно все это всплывет наружу и уголовниками окажемся мы. Прикроют «Гармонию», а может, кое-кого из нас привлекут.

— Уж скорей их… — вставил Игорь.

— Считаю, что надо все-таки поставить в известность милицию. Как?

— Ну что ж, — сказал Луков, вставая, — ты председатель кооператива и должен действовать в легальных рамках. Вот и действуй. Пошли ребята, а то тренажеры соскучились.

Он направился к выходу. За ним, покидая клубную чайную, потянулись остальные. У дверей Луков замешкался. Каждому, кто проходил мимо, негромко говорил: «После занятий встречаемся в «Мзиури». Впрочем, не каждому, по выбору. Игорю в том числе.

И вот после занятий они сидели в подвальном зале этого популярного арбатского кафе. Игорь любил здесь бывать. Тут было уютно, тепло зимой, прохладно летом и главное — по карману.

В «Мзиури» были вкусные и сытные хачапури, очень горячие хачапури-атма. Синие витражи со сценами из сказок или мифов, а может, библейскими. Приглушенно горели в кованых канделябрах лампы в виде свечей. Игорю нравились тяжелые, с круглыми под мрамор столешницами, столы в стиле ретро, кованые решетки, из-за которых выносились блюда и за которыми помещалась стойка. Здесь создавали его любимый газированный шоколадный напиток. Но особенно Игорь восхищался огромным каменным древесным стволом, что возвышался посреди зала. Меж расходящихся ветвей свил себе золотисто-медную паутину огромный металлический паук. На коричневых ветвях застыли золотистые птички, горели цветные лампочки. Металлическая ящерица ползла по стволу.

Из состояния эйфории Игоря вывел негромкий голос Лукова:

— Ну, так что, мужики, какие будут предложения?

Первым заговорил дядя Коля — самый старший. Он работал экспедитором, был приземист, могуч и имел когда-то первый разряд по тяжелой атлетике, с которой расстался, променяв ее на водку. Чтоб не спиться, регулярно посещал «Гармонию». Там приходил в себя, а потом исчезал дня на три-четыре. Возвращался опухший, глазки-щелки, брался за штангу и «становился человеком», чтобы через неделю снова исчезнуть на свои «бутылочные» дни. Но Крючкин его не выгонял — ведь совсем сопьется человек.

— Думаю, надо найти тех, кто приходил тогда в «Гармонию», и поутюжить им морды, чтоб напомнить.

— Да брось, — отмахнулся Луков, — это шестерки. А нам туз нужен.

— Верно, — поддержал Леонид Николаевич. Леонид Николаевич, единственный, кого все звали по имени-отчеству, был молодой кандидат наук, где-то ведущий инженер и экстремист во всем. Он вечно поддерживал недовольных. Ведь главное было козырнуть своим экстремизмом. Он частенько произносил речи, от которых собеседников передергивало. Важно было сказать. Он регулярно занимался атлетизмом, был неплохим каратистом.

— Сейчас, когда бал вершит мафия, рэкетиры, разные люберы — словом, преступный мир, а милицию, прокуратуру практически затравили, в нашей стране надо жить по закону предков: око за око, зуб за зуб.

— Что-то я такого закона предков не знаю, — недовольно проворчал Луков. — А ты что скажешь, юниор? (Так он называл Игоря, как самого младшего.)

— Я как все. — Игорь пожал плечами. — Считаю, что таких надо давить. Кооператив делает дело, а они хотят присосаться и доить. А сами ни хрена делать не желают. Давайте найдем их босса и такой проведем с ним разговор, что, когда выйдет из больницы, потеряет охоту к своему бизнесу.

— У них мафия, и мы создадим мафию, — азартно воскликнул Леонид Николаевич — у них со знаком минус, у нас со знаком плюс. Вы знаете, что в Америке граждане объединяются в добровольные общества, чтобы преступников колошматить, вооружаются?..

— Например, ку-клукс-клан, — усмехнулся Луков.

— Ну при чем тут ку-клукс-клан? — обиделся Леонид Николаевич. — Я говорю о честных людях. И не вижу, почему мы не можем сделать то же…

— Мы не в Америке живем, — поморщился Луков, — но проучить этих подонков надо.

— Я тоже считаю, — неожиданно для себя сказал Игорь, — что надо нам объединиться, создать такую группу, ну… группу самозащиты. Я имею в виду постоянную. И накостылять им. Дежурства установить, девчонок охранять…

Дебатировали долго и горячо. Но в конце концов, как ни странно, верх взяла точка зрения Леонида Николаевича. Решили создать без шума, по-тихому «группу самозащиты». И не ждать, пока «те» начнут действовать. Взять, так сказать, инициативу в свои руки.

Если нужно, Игорь обещал привлечь арбатских. На Арбате, его родине, копошилась сложная фауна. Тут были и аборигены — арбатские, но по причине разобщенности и неоднородности особого авторитета не имевшие; были наезжие люберы, наиболее грозные и воинственные; были тихие, казалось бы, но коварные и непредсказуемые хипари.

Порой раздавался клич: «Казань приехала!» И действительно, в столицу умудрялись нагрянуть компании малолетних хулиганов из Казани, где процветали, если верить газетам, какие-то легендарные подростковые банды, насчитывавшие по пятьсот — шестьсот человек. Наиболее предприимчивые и наглые добирались до Москвы, приходили на Арбат и пытались «подраздеть» разных пижонов. В приказчичьих фуражках, порой в сапогах, они бродили по двое, по трое, затаскивали в подъезды одиноких подростков и раздевали их.

Тут и арбатские и хипари объединялись — начинались драки. «Казань» пускала в ход ножи, и, бывало, драка кончалась трагически.

Жутко выглядели и побоища, которые происходили между люберами и хиппи «у Гоголя», то есть на бульваре, у памятника Гоголю.

Вмешивалась милиция, приходилось даже вызывать милиционеров из отрядов спецназначения. В газетах потом появлялись негодующие репортажи, граждане писали во все адреса возмущенные письма. Драчунов журили, штрафовали родителей, ставили на учет в инспекцию и принимали другие «драконовские» меры, которые, само собой разумеется, ничего поправить не могли и для хулиганов были, что с гуся вода. Рэкетиры, конечно, в этих «детских забавах» не участвовали. То были серьезные люди.

На Арбате возникали кооперативы. Появились художники. Словом, кое с кого можно было неплохо содрать.

И они содрали. После того как два-три художника оказались зверски избитыми среди бела дня (налетела стая крепких молодых людей, окружила, повозилась и разлетелась, а человек остался на мостовой без сознания), — большинство предпочитало платить дань. Тем более что государство с этих бесчисленных «Репиных» и «Левитанов» налога не брало.

Словом рэкетиры чувствовали себя на Арбате вольготно, как, впрочем, и в других местах. А тут у них в горле застряла кость — «Гармония». Не хочет платить, и все! Мало того, расправилась с тремя уважаемыми представителями мафии.

Дело здесь было не столько в деньгах, в конце концов, и без «Гармонии» объектов хватало, сколько в принципе. Если другие кооперативы узнают, что рэкетиров можно посылать подальше, что ж будет? Анархия и бунт! Этого не следовало допускать. Хотя рэкетиры были люди трезвые и знали, что легко им тут победа не достанется, все же они стремились привести «Гармонию» к повиновению.

Они ошиблись лишь в одном. Зная, что «Гармония» — учреждение вполне почтенное и вряд ли прибегнет к услугам одних мафиози, чтобы защищаться от других, арбатские рэкетиры рассчитывали добиться своего. «Гармония» — не какое-то там шышлычное предприятие и не липовые мастерские по превращению доморощенных джинсов в закордонные, где не всегда разберешься, кто честный, а кто не очень. Да, конечно, атлетический клуб — не детский сад, однако это интеллигентная публика, а не бандиты. Конечно, есть среди них и отчаянные ребята, но сколько таких? Найдется и на них управа. Но чтобы атлетисты «Гармонии» сами объединились в банду и стали действовать такими же костоломными методами, что и рэкетиры, тем просто в голову не пришло.

И напрасно.

Они не учли той ненависти, той ярости, какую вызывают рэкетиры у честных кооператоров. Есть, конечно, такие, кто смотрит на откуп как на неизбежную статью расхода, есть те, у кого рыльце в пушку и кто не хочет привлекать внимание, большинство же просто трусит. Рэкетиры не могли допустить удара по своему престижу. В атлетистах же взыграли высокие гражданские чувства и самолюбие — да что это еще, какие-то подонки, хулиганы, пусть бывшие спортсмены, но ныне наверняка алкоголики и бездельники, будут диктовать свою волю им, настоящим спортсменам, разрядникам, специалистам! Черта с два! Пусть только эти подонки сунутся!

Создавалась взрывоопасная ситуация.

«Группа самозащиты», которую возглавил Луков, стала очень быстро расти. В нее вошли многие, казалось бы, невоинственные люди — студенты, инженеры, даже один бухгалтер. Все были готовы дать отпор рэкетирам.

В самом клубе об этом мало говорили, и дальше его стен разговоры не шли. Так что милиция оставалась в неведении. Миша Крючкин делал вид, что ничего не знает, а все делали вид, что не знают, что он знает.

Существовал тщательно законспирированный небольшой штаб в составе Лукова, Леонида Николаевича, дяди Коли, Игоря, еще двух-трех человек и Люськи-культуристки. Люську никак не хотели допускать, но она пригрозила, что будет воевать в одиночку, и пришлось во имя спасения принять ее в штаб.

Курносая, смешливая деваха, она преображалась, когда речь заходила о рэкетирах. Щеки горели, а лицо ее становилось некрасивым, злым.

Несмотря на то что туманные письменные угрозы пока так и остались на бумаге, «группа самозащиты» не теряла бдительности. Занятия для девушек стали проводиться в субботу и воскресенье с таким расчетом, чтобы они оканчивались засветло. Наняли сторожа, который ночевал в помещении и имел под рукой номера телефонов ребят, живших поблизости, установили новые специальные замки и решетки на окнах.

Составили программу действий на случай тревоги.

Что касается Игоря, то он занимался «морально-психологической подготовкой» группы.

Игорь был достаточно умен, чтобы осознать, какое действие на него оказывают все эти видеофильмы, которые демонстрирует ему Наташа. Не проходило почти ни одно их свидание, чтобы не посмотрел он у нее какую-нибудь новую, переполненную зверскими сценами картину, только что кровь не капала с экрана. Наташа была рада ему угодить и доставала все новые фильмы, обычно пустые, даже плохо снятые, но неизменно заполненные сценами жутких зверств, садизма, массовых драк, избиений и т. д. Особенно волновали Игоря фильмы, где кто-то мстил за нанесенные ему обиды, где жертвами становились хулиганы, преступники, рэкетиры, где дрались соперничающие подростковые банды.

Фильмов таких было множество, Игорь брал у Наташи кассеты и прокручивал своей «группе самозащиты» поздними вечерами в чайной «Гармонии». Он чувствовал, что фильмы оказывают на ребят такое же действие, как на него. Только Луков, посмотрев два-три фильма, плюнул и сказал:

— Охота вам на эту гадость глаза таращить. Это у них там… А у нас другое дело.

Никто не возразил, но каждый подумал, что между рэкетирами «там» и рэкетирами здесь принципиальной разницы нет, разница лишь в масштабах. А потому набить им морду что здесь, что «там» — святое дело.

Иногда Игорю приходили в голову совсем уже научно-фантастические мысли. А не назвать ли их группу, например, «Отмщение»? Или «Возмездие»? Или «Справедливость»? Не установить ли структуру подразделений и дисциплину? И стоит ли ограничиваться арбатскими рэкетирами? Может быть, заняться рэкетирами вообще? Или всеми преступниками? Создать этакое тайное общество по охране общественного порядка. Он понимал, что милиция, прокуратура связаны законом. Сейчас не сталинские времена, нужен суд, нужны доказательства, свидетели, заявления потерпевших… А в результате преступники плевать хотели на всю эту муру. Он слышал, например, что поймать в автобусе карманника жутко трудная вещь! Увидел милиционер, как тот вытащил у кого-то бумажник. Схватил его, а карманник разжал пальцы — и все! Бумажник на полу, кто уронил — неизвестно, доказательств нет, попробуй притащи его в суд. Но ведь видел, что бумажник вытащил именно этот карманник! Оказывается, это не доказательство. Как говорится, не пойман — не вор. И милиция, суд бессильны. «Они — да. А я? А я плевать хотел на все это крючкотворство, уведу того карманника в тихое местечко и сам сотворю и суд и расправу. Так можно выследить и рэкетиров и, не утруждая себя сбором доказательств (это пусть уж милиция мучается), самим их наказать…» Игорь понимал, что если для каждого доказательством вины другого будет его собственное мнение, то начнется черт знает что. Но если эти подонки, тут же кипятился он, не замечая противоречия, попробуют тронуть «Гармонию», он им покажет, он такое с ними сделает, он их…

Обо всем этом размышлял Игорь, сидя за рулем «Волги», мчавшей под вопли и хрипы очередной рок-группы по дорогам Подмосковья главного редактора журнала «От старта до финиша». Иван Иванович Иванов, он же Кларк Лембрэд, ехал в ближнюю командировку.

Убегали за окном тихие деревеньки, мирно дремали укрытые снегом поля, в бледном небе ни птиц, ни облаков. Как всегда, шеф просвещал своего драйвера последними новостями.

— Вчера по телевизору, — повествовал шеф, — показывали разные восточные школы рукопашного боя (Игорь навострил уши). Один человек справляется с десятью танками или двумя авианосцами, — Лембрэд весело смеялся, — нет, серьезно — очень впечатляет. Или выдерживает плиту чуть не в две тонны. Ее кладут человеку на грудь, а он лежит на гвоздях! А? Или старуха одна — на нее плиту в полтонны опустили и молоточком раскалывают. Старуха — хоть бы хны. Ничего себе старушка. Ты бы вот за такой приударил, а то все по молодкам бегаешь…

— Иван Иванович, — прервал его Игорь, — а что там за приемы?

— Жуть! На него пять человек с ножами, палками, кистенями, а он — раз-раз, и все лежат. Знаешь, как в фильмах про Рэмбо.

— Ну что ж. Если десять бандитов на одного честного и он их всех ухлопает, тогда все правильно, — сказал Игорь. Он сам не заметил, сколько злости прозвучало в его голосе.

Иванов внимательно посмотрел на него.

— Ишь ты какой скорый на расправу! А может, сначала разобраться надо? Вот тут в «Комсомолке» сообщали, как сами же милиционеры своего пристрелили. Он в штатском от каких-то нападавших отстреливался. Подоспел патруль, особенно углубляться не стал: раз-раз — и тот лежит.

— Иван Иванович! Ну, ладно, тут в спешке. А вот если я доподлинно знаю, что это преступник, что же, мне ждать, пока он меня ухлопает? Заявление писать в прокуратуру, в суде свидетельствовать? А ему потом общественное порицание…

— Интересно ты, Лосев, рассуждаешь, — теперь шеф говорил серьезно, — ну представь такую картину: мне вот кажется, что ты замыслил меня убить, и я тебя убиваю, а моему секретарю редакции кажется, что я толкнул его жену под трамвай — такая вот у нас драма произошла, — и он меня ухлопает. Так и будем все друг друга хлопать?

— Иван Иванович, — упорствовал Игорь, — я хожу в этот атлетический клуб, так одну нашу девчонку избили хулиганы. Мы их знаем. Как быть?

— Обратиться в милицию!

— Да какая милиция?! — с досадой воскликнул Игорь. — Ну какая милиция! Свидетелей-то нет! Одна Люська. Ее мы знаем, верим ей, а почему милиция должна верить? Тех-то трое! Кому верить, одной или троим?

Некоторое время Иванов молчал.

— Ну и что ж вы будете делать?

— Уже сами разобрались, — угрюмо проворчал Игорь.

— То есть, надо понимать, накостыляли тем троим? — его голос зазвучал уверенно. — Извини, это частный случай. Нельзя возводить его в правило. Мы не в доисторические времена живем. Согласен, такое бывает. Но как исключение.

— Иван Иванович, разве мало таких случаев?

— И что ты предлагаешь? — спросил Иванов.

— Вот смотрите, есть ведь товарищеский суд. Там кто судьи? Сам народ, жильцы или там сослуживцы, а не прокуроры…

— Прокуроры как раз не судят, — перебил Иванов.

— …Ну, не важно, словом, не юристы, а простые люди. Так? Выносят приговор, и это считается законным. Так почему мы не можем так же сделать?

— Кто это «мы»?

— Ну мы, из клуба «Гармония».

— Так ведь, Лосев, товарищеский суд разбирается, ищет доказательства, выслушивает свидетелей, обвиняемых. И между прочим, суд не из кого попало состоит. Его выбирают все жильцы дома.

— Нет, Иван Иванович, не уговаривайте меня, — упрямо настаивал Игорь, — не всегда можно целое следствие провести. Для меня, например, достаточно того, что Люся рассказала.

— Да, — после паузы вздохнул Иванов, — припозднился ты на свет родиться. Тебе во времена лучшего друга спортсменов и артиллеристов цены бы не было.

В машине надолго воцарилось молчание.

За окном по-прежнему тянулись белые, сверкавшие на солнце поля, то набегал, то отбегал укутанный в снега лес, уходили вдаль просеки, кое-где виднелся лыжный след, а порой и след зверя…

В машине было тепло и уютно. Тихо звучала музыка. Одна за другой гасли красные точки под рулем — газа оставалось все меньше, и скоро придется переключить на бензин.

«Интересно, что сейчас делает Наташа?» — подумал Игорь.

Глава VI АКЦИЯ «БУГОР»

Наташа болтала с Гором.

После Нового года он на три дня слетал на родину и только что возвратился. «Я — станок, — с горечью думала Тутси, — станок, на котором работают в две смены: Гор улетел, но Игорь здесь, теперь уехал Игорь, зато Гор тут как тут да еще другие есть… Ни дня станок не простаивает. Как это называется в газетах? «Не допустить простаивания оборудования!» Что ж, все правильно. Если б наши станки приносили столько дохода, да еще в валюте…» — она зло усмехнулась про себя.

Гор между тем повествовал ей, как он замечательно встретил Новый год, какая высоченная ель была украшена и расцвечена лампочками в саду виллы, какой был стол, какие интересные люди. Его предприимчивый друг за ящик водки договорился с конюхами (Да? Конюхами?) соседнего колхоза, и им привели трех лошадей с санями, так что состоялось даже катание на тройке. На вилле есть сауна, ее растопили, и потом некоторые, совсем голые, прыгали в снег. («Дипломатический групешник, — подумала Тутси, — этого мне еще не хватало».) Словом, жаль, что мадам Тутси не поехала. Но в конце концов, не последний раз. Он извиняется, что не смог ей позвонить сразу после Нового года. Вынужден был очень срочно улететь — вызывал редактор, есть задание, но об этом он с ней еще посоветуется, насчет разных музыкальных групп. Зато он привез ей маленький подарок.

Гор открыл красивую коробку, перевязанную цветными лентами, и вынул… палантин из чернобурок!

Тутси привыкла к дорогим подаркам, но не смогла удержаться от бурного изъявления благодарности.

— А тут — всякая ерунда, — Гор небрежно бросил на диван огромный целлофановый мешок.

— Что это? — Тутси, охваченная любопытством, открыла мешок.

На пол вывалилась гора видеокассет и научно-фантастических романов в ярких обложках.

— Ваша хозяйка ведь любит это, — небрежно заметил Гор.

Бюро переводов здорово выручало Тутси. Она наивно считала, что сумела убедить Гора, будто привозимые фильмы и книги она носит туда, своей, как он называл, хозяйке, — заведующей бюро, которая за это дает Тутси справки, заключает липовые договоры, что, в свою очередь, помогает Тутси в ее отношениях с милицией. А ведь Игорю она говорит, что берет всю эту печатную и видеопродукцию у своих подруг из бюро переводов. «Совсем завралась. Ох и разоблачат они когда-нибудь мое вранье!» Но гораздо больше ее беспокоило, что Гор откуда-то знает про Игоря. Она никак не могла забыть тот странный намек, который сделал Гор накануне Нового года. Откуда и что он знает? Она не решалась вернуться к этому разговору.

Однако на всякий случай практичная Тутси подготовила, как ей казалось, убедительную версию. Игорь — ее сосед по прежней квартире, школьный товарищ. Влюблен в нее, хочет жениться. А как ей быть, если никто другой не оценил ее замечательных качеств супруги, ее верности, преданности будущему мужу (не сможет же Гор не понять столь прозрачного намека!). Что ей остается? Вот она и пасет своего друга детства на всякий случай. Но вообще-то, конечно, ей нравится Гор. Разве он этого не чувствует?.. Версия убедительная, она даже поможет прояснить намерения Гора. Есть у нее какие-нибудь шансы? Женат он, черт возьми, или нет! Конечно, зря с ним она времени не тратит. Гор щедр, ничего не скажешь. Но все-таки может она на него ставить или нет?

И тут она ловила себя на странном противоречии. Где-то в глубине души она хотела, чтобы с Гором у нее ничего не вышло, тогда она в лепешку разобьется, но завоюет Игоря. В то же время Тутси понимала, что богатого беззаботного существования, Нью-Йорков и Парижей, светской жизни и собственных «Мерседесов» в отличие от Гора Игорь ей не даст. Нельзя же сравнивать ведущего журналиста большой зарубежной газеты с отечественным шофером! Но нельзя их сравнивать и в постели… Тутси окончательно запуталась. Она хотела ясности, но боялась ее. Она хотела наконец сделать выбор, но не могла. Она должна была на что-то решиться и ни на что не решалась. Поэтому избрала третий, самый легкий путь — пусть все идет, как идет. Пусть за нее решают. Кто? Ответа не было. Пусть решают, и все.

Но прежней безмятежности не было. Тутси все время испытывала беспокойство, даже страх. Ее гениальная версия, которую она придумала для Гора, чтобы объяснить присутствие Игоря, никак не годилась, чтобы объяснить Игорю существование Гора. Не может же она выдать его за богатого забугорного дядюшку, или директора того самого бюро переводов, или папиного друга, или черт его знает за кого? Игорь не дурак — он сразу все поймет. Да и вообще, как они поведут себя, если встретятся, невозможно предсказать. При одной мысли об этом у нее холодок пробегал по спине.

Словом, будь что будет!

Тутси с радостью доставала для Игоря заграничные видеокассеты и книги. Ей как-то по-бабьи хотелось что-то сделать для него. Она понимала, что зарабатывает в месяц в два-три раза больше, чем Игорь за год, но ведь не могла же она сказать ему об этом! Например, так: «Знаешь, Игорек, вот за то, что ты мне даешь, отчего я с ума схожу, за что я готова руки тебе целовать, другие мужчины отваливают мне за ночь столько же, сколько ты в конце месяца получаешь в своей бухгалтерии». Порой Тутси готова была заплакать. Забывшись, она как-то предложила Игорю зайти пообедать в какой-то кооперативный ресторан. «Пошли, — с готовностью согласился он. — Только погоди — проверю наличность, — и он, достав бумажник, пересчитал деньги, — порядок, хватит».

Она тут же отказалась от своего предложения. Он не мог понять почему, обвинил ее в капризах. На глазах у нее выступили слезы. Они тогда чуть не поссорились. В дальнейшем Тутси всегда соизмеряла свои желания с предполагаемыми возможностями Игоря.

Когда Игорь неуверенно спросил ее, сколько надо будет платить за перепись видеокассет, она вновь испытала ту поразительную жалость. Отвернула лицо и, всхлипнув, сказала: «Ничего не надо. Я им там помогаю в одном деле, они с меня не берут». Игорь поверил, обрадовался: «Знаешь, сколько ханыги дерут! Повезло тебе». («Мне? Повезло?» — Тутси опять чуть не расплакалась.) На плате за романы он настоял. Ведь платил-то Олег. Игорь брал с него при обмене дополнительную плату — «за иностранный язык», как он выражался. Эти деньги жгли Тутси руки.

Она с уважением относилась к увлечениям Игоря атлетизмом и научной фантастикой, но содержание привозимых Гором и передаваемых Игорю видеокассет и романов ее абсолютно не интересовало. Она понимала, что порнографии и антисоветчины там нет (да и кто его знает, что в наше время таковым считается?), следовательно, ей ничего не грозит.

Но то, чего не замечала Тутси, хорошо понимал Гор. Вскоре Игорь получил, переписал и продемонстрировал в чайной «Гармонии» целую серию видеофильмов — «Рожденные неприкаянными», «Жажда убивать», «Смерть мальчишкам», «Рэмбо», «Я отомщу», «Вестсайдская история», «Наш клан сильнее» и т. д. Все это были фильмы о массовых драках, избиениях, о том, как подростковые банды терроризируют порядочных людей, о насилии — словом, после просмотра таких картин у всех чесались руки.

Гор был отличный психолог — он строго следил, чтобы не перегнуть, чтобы не поставлять дешевку, только действительно хорошо сделанные фильмы.

Луков гнул свое:

— Так это у них. У нас не в таких же масштабах! Режиссеры там — мастера, из любой мухи слона сделают.

Но через пару дней кто-то из ребят примчался возбужденный:

— Вы «Арлекино» смотрели? Классный фильм! Посмотришь, ей-богу, жалеешь, что автомата нет. Собственными руками бы всех этих подонков перестрелял!

Это было уже что-то новое. Американцы ладно, с ними все понятно, но наш собственный фильм!

Пошли посмотрели «Меня зовут Арлекино» и согласились. Действительно, с первых же кадров захотелось всех мерзавцев, негодяев, хулиганов — всех уничтожить. И тех, кто их бил, тоже. Все хороши. Только одни в автомобилях ездят, а другие в электричке. Финальные кадры, которые, по простодушному замыслу авторов, должны были вызвать сочувствие к главному герою и его девушке, а также глубокие размышления об истоках преступности, как результате социального неравенства, никого не убедили. Общее мнение выразил Игорь:

— Ну что? Она — шлюха. Кто ее там насилует? Тот самый, с кем она путалась. Только тогда — за красивую жизнь, а тут — бесплатно. И этого козла мне не жалко — он-то над всеми измывался, всех бил, теперь сам получил. И по заслугам.

Кроме ярости против этих малолетних подонков и желания их уничтожить, фильм «Меня зовут Арлекино» иных чувств ни у кого не вызвал.

Не последнюю роль в формировании «группы самозащиты» сыграл добытый Игорем американский фильм «Население — против преступников». По сравнению с другими то был необычный фильм, не художественный, а документально-публицистический. О борьбе с преступностью не полиции, частных сыщиков и детективных агентов, а так называемых законопослушных граждан. Атлетисты смотрели затаив дыхание. Сначала на экране развертывалась страшная картина массовой преступности в США, Англии, Франции, Италии… Беспомощность полиции, бессилие прокуроров, мягкотелость судов. Что же делать? Тогда граждане стали создавать свои организации; так, в США возникает Ассоциация добровольных борцов с преступниками — пять миллионов человек. А поскольку там пистолеты и винтовки продаются на каждом углу, то вооружены все до зубов. В Англии учреждается Общество оказания поддержки пострадавшим от ограбления, и каждому отделению этого общества, а их множество, приходится иметь дело в среднем с восемнадцатью ограблениями в неделю. В США существует организация «Ross comitatus». Ее члены посчитали (и вполне справедливо), что полиция плохо справляется со своими обязанностями, и взяли все на себя. У них оружия побольше, чем в армии иной страны. Учредили собственные суды. Сами судят преступников, без особых формальностей, и сами же их наказывают. В городе Балтиморе подобная же организация «Черный октябрь» тоже судит преступников (точнее, тех, кого она считает таковыми) и выносит только один приговор — смертная казнь. Сама же и приводит в исполнение. В Детройте еще одно общество: «Население — против преступников». Его члены разъезжают по городу и обо всем подозрительном тут же сообщают полиции (а подозрительным им кажется все). В Индианаполисе создали общество «Крестовый поход против преступности». Ну и так далее. И когда на экране после жутких кадров, иллюстрирующих злодеяния преступников и беспомощность полиции, возникают эпизоды успешной борьбы возмущенных граждан с теми же преступниками и ее праведный финал — валяющиеся в канавах, в лесу, на пустырях зарезанные, застреленные, задушенные (простите, казненные) правонарушители, у зрителей возникает чувство удовлетворения — справедливость восторжествовала!

Фильм был строго документален, без всяких эмоций, зато насыщен убедительными, зримыми кадрами. Его делали мастера высокого класса, и, конечно, трудно было Игорю и его друзьям разглядеть тенденциозность и ловкую подтасовку. Можно себе представить, какую реакцию подобные картины вызывали, например, в Соединенных Штатах, где каждый имел дома оружие и где еще не выветрились воспоминания о суде Линча. После сеанса законопослушные граждане наверняка хватались за пистолеты и мчались уничтожать преступников. А уж если случайно попадались не преступники… Что ж делать, лес рубят — щепки летят…

Как говорится, капля камень долбит. Если постоянно смотреть такие картины, читать в газетах о массовых подростковых побоищах в Казани и других городах, наблюдать на родном Арбате бессмысленное хулиганство арбатских, групповые драки между люберами и хипарями, смотреть по телевидению, как рэкетиры терроризируют кооператоров, если без конца все это видеть, слышать, об этом читать, то невольно рассудок начинает уступать место инстинктам.

Особенно всех возмутила история с кооперативным рестораном «Зайди-попробуй». Название это обернулось горькой иронией, когда группа рэкетиров зашла и успешно попробовала свести счеты со строптивым, видимо, кооперативом: ранили ножами несколько посетителей, разбросали бутылки с горючей смесью, перерезали телефонные провода, все разгромили и сожгли. Леонида Николаевича, сторонника крайних мер, это навело на мысль о том, что кулаками, даже очень крепкими, и приемами, даже очень хитрыми, с рэкетирами справиться нелегко.

— Необходимо оружие! — воинственно начал он. — Вон у американцев…

— Не шуми, — успокаивал его Луков. — Мы не в Америке, у нас на Рижском рынке можно все купить, кроме базуки и карманного миномета.

— Ну хорошо, — отступал Леонид Николаевич, — а ножи, дубинки, кастеты? За ними-то на рынок нечего ходить…

— Не знаю, — качал в сомнении головой Луков, — я все же больше на свои руки-ноги полагаюсь. Главное, надо действовать сообща и энергично. А то мы больше болтаем. Что должно останавливать преступника? Неотвратимость наказания! Не кастет и дубина, а неотвратимость наказания!

— Ну неотвратимостью-то по башке не стукнешь, — скептически заметил дядя Коля. — Дубиной все же верней.

На том спор и закончился.

Фильм о том, как «законопослушные граждане» цивилизованных стран колошматят действительных, а заодно и предполагаемых преступников, произвел большое впечатление и был, как уже говорилось, предпоследней каплей.

Но капнула и последняя.

Как-то, придя на занятия, Игорь был крайне удивлен, не застав Мишу Крючкина. Такого еще не бывало. Впрочем, удивлялись все.

Наконец он появился, какой-то бледный и небритый (что было уж совсем невероятно). Сначала отмалчивался, что-то невразумительное бормотал в ответ на вопросы. Наконец раскололся.

Часов в пять утра Крючкин (да и весь дом) проснулся от оглушительного грохота, раздавшегося на лестнице. Выскочив в переднюю, увидел, что дверь в квартиру выбита и почернела. Вызвал милицию. Было установлено, что кто-то подложил к двери самодельный взрыв-пакет. Идет следствие. Выясняются мотивы преступления и личность злоумышленников. Для Крючкина было ясно как божий день — очередное предупреждение.

— Так, — наконец нарушил молчание Луков, — митинг окончен, надо принимать решение.

— И выполнять, — раздался чей-то голос.

— И выполнять, — подтвердил Луков. — Вечером после занятий соберемся.

— Ребята… — начал Крючкин.

— Ты, Миша, иди домой, ремонтируй дверь. Краски не жалей смотри. Мы без тебя разберемся. А ты разбирайся с милицией.

Совещание состоялось в тот же вечер. Приняли твердое решение — нанести визит одному из тех подонков. Но сначала провести разведку. Следовало выяснить подходы, привычки…

Они были каратистами, атлетистами, самбистами, но не детективами и филерами. Попытка выследить первого рэкетира ничего не дала. Прикомандированный к нему парень из «группы самозащиты», как они продолжали называть себя, через пять минут слежки потерял «объект». Слежка за вторым тоже ничего не дала, пять дней проторчали возле его дома зря — или уехал куда-то, или не жил там.

Зато третьего поздно вечером обнаружили и подстерегли. Он жил во флигельке в глубине неосвещенного двора. Там его часа в два ночи Игорь с дядей Колей и накрыли. Рэкетир был слегка пьян и сориентировался не сразу. Дядя Коля зажал ему шею своим железным предплечьем, а Игорь двумя-тремя ударами в живот привел в беспомощное состояние. Когда парень пришел в себя и начал хрипеть, устремив на нападающих полный ужаса взгляд, Игорь сказал:

— Сейчас ты мне назовешь имя вашего бугра и его адрес. Если не соврешь, мы ему не скажем, кто его предал, а иначе сами узнаем, а свалим на тебя. И второе: кто подбросил взрывчатку?

Парень сдался не сразу, только когда Игорь взялся за него как следует. Еле шевеля губами, он все рассказал.

На прощанье Игорь дал ему совет:

— Учти, мы за вас возьмемся как следует. Будем увечить всех подряд, а кое-кого и ликвидируем. Так что мотал бы ты удочки подальше.

Они ушли.

— Ты чего про ликвидацию-то ему говорил? — неодобрительно ворчал дядя Коля. — Настучит еще.

— Ничего, пусть боится, — Игорь еще не отдышался, — пусть думает о нас хуже, чем мы есть. С такими только так и можно разговаривать, они другого языка не понимают.

На следующий день отчитались перед группой «за проделанную работу». Судя по всему, избитый держал язык за зубами. Во всяком случае, со стороны рэкетиров никаких новых действий не последовало. Из этого сделали вывод, что насчет своего босса он не соврал. И тогда стали готовить операцию против самого бугра.

Предложений было много. Начиная от поджога дома, похищения с последующим повешением (Леонид Николаевич) и кончая банальной «чисткой морды» (дядя Коля). Остановились на том, чтобы выследить, а там действовать по обстоятельствам.

Так или иначе «группа самозащиты» начала действовать, не очень-то оглядываясь на закон.

Гор мог быть доволен.

…И вот сейчас Гор и Тутси болтали, занимались любовью (палантин-то нужно было отрабатывать), опять болтали. Последнее время Гор показал себя особенно сильным мужчиной, словно сбросил двадцать лет. Тутси сначала удивлялась, потом перестала удивляться, когда подсмотрела, как Гор после очередной любовной вспышки тайком глотал в ванной какую-то таблетку и вскоре выходил оттуда, преисполненный новых сил.

Без особенного стеснения во время очередного его похода в ванную Тутси залезла Гору в карман сброшенных брюк и обнаружила наполненную пилюлями маленькую железную коробку с надписью: «Приаптон» — и довольно красноречивым рисунком на крышке. Кто такой бог Приап, Тутси, разумеется, не знала, но рисунок поняла без труда. После своего открытия она перестала восхищаться любовными подвигами Гора. Но какое, в конце концов, это имело значение? У нее был Игорь, который и без всяких пилюль был для нее богом.

Так размышляла она в очередную паузу, безмятежно глядя в потолок и ожидая, пока подействует очередная пилюля.

И вдруг Гор негромко спросил:

— Ну а как поживает ваш друг-супермен?

Тутси похолодела (вот дьявол с его дьявольской интуицией!), а Гор невозмутимо продолжал:

— Это ведь для него ты все эти романы заказываешь? Да и кассеты, наверное, тоже? В его возрасте я тоже увлекался и научной фантастикой, и драками.

— Да он… Да он каратэ занимается… а там в фильмах приемы всякие… Это товарищ мой школьный… учились вместе, — невнятно бормотала Тутси.

— Ну, разумеется, — без тени иронии говорил Гор, — вы спросите у него, мадам Тутси, какие бы он еще хотел фильмы, или книги, или еще что-нибудь, я с удовольствием привезу. Если он любит драться, может быть, ему нужен газовый пистолет? Между прочим, по вашим законам газовые, воздушные, стартовые и промышленные пистолеты — это которые заклепывают, забивают заклепки, — не считаются огнестрельным оружием и не запрещены.

Тутси молчала. Черт бы его побрал с его заклепками и промышленными пистолетами! Откуда он все-таки знает про Игоря?

Между тем Гор продолжал рассуждать:

— Ракетница тоже не считается огнестрельным оружием. Вы знаете, Тутси, если ваш друг, я хотел сказать, школьный товарищ, любит драться, посоветуйте ему оберегаться, беречься… Противники, я имею в виду враги, могут произвести на него засаду. Когда их больше, газовый пистолет пригодится. Я привезу, а вы подарите ему на рождение. Или на 23 февраля, праздник вашей армии. Он же, наверное, служил в армии? Он случайно не был в Афганистане?

— Не был, — хрипло ответила Тутси.

Эх, если б вдруг разверзся пол и Гор вместе с постелью провалился к чертовой матери!

— Это хорошо. Там могли убить, — Гор говорил не спеша, словно размышляя вслух. — Там многих убили. Но скоро здесь для молодых, особенно которые любят драться, как ваш друг, я хотел сказать, школьный товарищ, здесь скоро настанет мини-Афганистан. Например, на улице Арбат. Я там иногда бываю. И по-моему, там молодые люди очень любят драться. Не как в Казани (Гор демонстрировал знание советской прессы), но тоже любят. Ваш друг, я хотел сказать, школьный товарищ, случайно не на Арбате живет? Я просто так спросил. Там дерутся.

От этих речей у Тутси заболела голова. А от последних, удесятеренных приаптоном объятий Гора — еще больше.

Но он был деликатен. Закончив очередной любовный раунд, посмотрел на часы и распрощался, сославшись на дела.

Тутси проводила его до дверей, нашла в себе силы для вялой улыбки и наконец, облегченно вздохнув, закрыла за ним дверь.

Тревога нарастала. Опасность приближалась, окутывала ее. Надо было принимать меры. Но какие? И еще что-то тревожило ее… Ах да, Гор намекнул, что Игорю угрожают враги… В конце концов, его благополучие важней всего. Может, действительно попросить для него газовый пистолет?

И однажды, делая вид, что вспомнила случайно его слова, Тутси сказала Гору:

— Ты про газовый пистолет говорил, Август, помнишь? Может, действительно принесешь? А то сейчас такие дела, вечером ходить опасно, я бы носила с собой.

— Правильно (она не заметила иронического взгляда Гора), только смотрите, чтобы милиционеры у вас не нашли, а то еще заподозрят в гангстеризме? Да? Так говорят — гангстеризме?

— Говорят, говорят, — Тутси поспешила переменить тему. Ловко она придумала, что пистолет нужен ей самой.

Когда через несколько дней Гор принес в своем дипломате три газовых пистолета (как настоящие!) и четыре баллончика вроде тех, в которых бывает дезодорант, Тутси так обрадовалась, что даже не задумалась, зачем ей одной целый арсенал.

Она задумалась лишь тогда, когда Гор торжественно вынул из кармана небольшую дамскую сумочку-кошелек и сказал:

— Мадам Тутси, а это для вашей личной обороны.

— Что здесь?

— Здесь? — с невинным видом переспросил Гор. — Вот нападают на вас двое, нет, трое бандитов, — Гор сделал страшное лицо, — с ножами, дубинами, цепями. А вы — раз!

Гор легким движением нажал незаметную кнопку, и из сумки с невероятной быстротой выскочила большая сетка, схватила стул и пуф и заключила их в безысходный плен.

— Ой! — испуганно вскрикнула Тутси.

— Не надо бояться, — нравоучительно пояснил Гор, — пусть они боятся. В сумке капроновая сеть очень прочностная, ее нельзя перерезать. Они нападают, вы стреляете эту сетку, она их накрывает, вы дергаете, они падают и вылезти не могут. Тогда вы убегаете или свистите, — Гор тихо свистнул в прикрепленный к сумке свисток. — Прибегает полицейский, я хотел сказать — милиционер, и вас спасает.

— Ой, как здорово! — Тутси радовалась, как ребенок. — Как интересно! Я хочу сама попробовать.

Она была так увлечена, что не обратила внимания на одну фразу Гора, которую он, как бы между прочим, произнес, укладывая сеть обратно в сумочку:

— Эту сетку вы не отдавайте. Оставьте себе.

Тутси раз, два, три нажимала кнопку, успешно справляясь с «нападавшими» на нее креслами, стульями, тумбочками.

В тот вечер перед ней возник вопрос: как передать пистолеты и баллончики Игорю? Он наверняка поинтересуется: откуда? Выход нашла Ритка, с которой она поделилась своей заботой. (Про сетку Тутси ничего не сказала).

Ритка долго восхищалась пистолетами.

— Ну финиш! Ну дают! На спор — косые придумали! Слушай, подруга, а мне не дашь один? Я тебе сто «гринов» отстегну! Наташка, ну дай один!

В конце концов Ритка (жертвуя собой) предложила следующий вариант: мол, у нее, у Ритки, есть один утюг, он, мол, любит всякие такие штуки, накупил партию у какого-то поляка, а теперь не знает, кому толкнуть. Ритка, мол, принесла, а Тутси у нее уже оприходовала (это чтоб отступать было некуда) и предлагает Игорю. Все-таки мужик. Может, его ребята-кореша заинтересуются.

— Так ведь платить захочет! — Тутси пребывала в сомнении.

— Ну, подруга, ты даешь! — возмущалась Ритка. — Нашла заботу. Не хочешь раздевать его, назначь цену поменьше.

За гениальную идею Ритка была вознаграждена баллончиком, предварительно раз двадцать поклявшись, что не протреплется.

— А еще можешь достать? — деловито спросила она перед уходом. — Я их знаешь как толкну! Любой шпилевый, любой катала мне косач отстегнет. Они все на риске работают.

— Ладно, там видно будет, — отделалась от нее Тутси.

Как она и ожидала, разговор с Игорем оказался не из легких. Он неожиданно позвонил ей вечером, когда она собиралась на работу к «Националю».

— Наташка, я тут освободился. Если зайду? — Голос Игоря звучал неуверенно. (Это особенно растрогало ее.)

— Конечно, жду! — воскликнула она. Рабочий вечер, Ритка — все было забыто в одно мгновение.

Игорь явился очень быстро. И, как всегда, она не могла выдержать ни секунды — потащила его в комнату… «Наевшись» (ее собственное выражение), сели пить чай. Тогда-то и состоялся разговор.

Игорь долго повествовал о поездке по Подмосковью, о «Гармонии». Вообще-то, он старался Тутси в эти дела не посвящать, но, видимо, сказалось напряжение последних дней, и он слегка приоткрыл завесу — обмолвился, что есть шпана, которая пристает к членам их клуба, надо бы дать им по рогам…

Тутси немедленно воспользовалась случаем.

— Ой! — воскликнула она с преувеличенным испугом. — А тебя там не тронут?

— Меня-то тронуть непросто, — усмехнулся Игорь.

— Так ведь их много! Небось все с ножами. А почему они к вам пристают? Они же знают, что вы все каратисты, самбисты и прочее?

— Они сами, Наташка, каратисты. А вообще шпана…

Разговор приобрел опасное направление, и он хотел прекратить его. Но Тутси неожиданно сказала:

— Ты знаешь, Игорь, может, тебя это, конечно, не интересует, но Ритка тут была. Там один знакомый парень продает пистолеты газовые, баллончики…

Игорь заинтересовался необычайно. Он долго расспрашивал, что это за пистолеты, почем, как к ней попали, не боятся ли она и Ритка неприятностей.

Но Тутси подготовилась к разговору. Она авторитетно ссылалась на законы, по которым все это не считается оружием, толковала, что газовым баллончиком никого не убьешь, а ножом можно и ножи носят все хулиганы, что против ножа его мышцы не помогут, а вот газовый пистолет — да… Претензий милиция предъявлять не может — самооборона… И т. д. и т. п. Что касается цены, то ерунда — десятка за баллон, четвертак за пистолет.

Ничего не понимающий в этих делах, Игорь даже не обратил внимания на несуразно мизерную цену, поверил всем Тутсиным юридическим аргументам. Он загорелся. Тутси сказала, что увидит Ритку через два дня и, если та еще кому-нибудь не толкнула, заберет.

— Может, деньги тебе завтра занести? — спросил Игорь, прощаясь.

Тутси заверила, что Ритка подождет.

Разговор о деньгах вернул ее к вопросу, который уже некоторое время заботил ее. Встречи с Игорем хотя и не были ежедневными, но сильно сократили все же ее обычное рабочее время.

— Слушай, подруга, — сказала ей как-то Ритка, — ты со своим любером когда-нибудь здорово пролетишь, цены-то растут, я тут попала на кабаки, будь здоров! Работать надо! Спасибо за отписку, но если и дальше так пойдет, мне придется искать другую напарницу. Вон Нинка-лягушка давно просится.

— Ладно, не ной. Наведу в хозяйстве порядок.

Тутси понимала, что Ритка права, и это особенно злило ее.

Как-то, когда Гор был у нее, Тутси намекнула: не может ли он еще достать этих газовых баллончиков и пистолетов, у нее — подруги, им бы тоже пригодилось; она, разумеется, никому ни слова…

Под тем предлогом, что ему нужно вспомнить, какой фирмы были принесенные раньше, Гор попросил показать ему пистолет. Тутси смутилась. Сказала, что забыла, куда положила, словом, несла всякую ерунду. Было ясно, что она все отдала.

Гор остался доволен.

Он все понимал и рассчитывал, этот многоопытный Гор. Он, например, понимал, что Игорь отнимает у Тутси время, следовательно, и деньги. А как компенсировать? И он незаметно, под разными предлогами, увеличил свои гонорары.

Тем временем газовый арсенал следовал своей дорогой.

Перед Игорем встала та же проблема, что в свое время перед Тутси: как объяснить ребятам происхождение пистолетов и баллончиков?

Привыкший говорить правду, он просто объяснил, что вот одному другу привезли из Польши и тот продает. Других объяснений никто у него требовать не стал. Только Миша Крючкин настоял, чтобы все оплатил кооператив.

А группа самозащиты приобрела вполне законченные формы. В нее входили человек тридцать наиболее решительных, энергичных, отчаянных ребят, большей частью молодежь. Переписали друг у друга телефоны, чтобы можно было, в случае чего, срочно собраться. Назначили старших. В группе была лишь одна женщина, конечно, Люська-культуристка. Отделаться от нее оказалось невозможным. Она, забросив атлетическую гимнастику, усиленно занималась каратэ, и довольно успешно.

Первой акцией (уже слово «акция» появилось в лексиконе группы) была давно задуманная карательная экспедиция против главаря рэкетиров. Установив его личность, в группе испытали некоторое удивление. Это был атаман банды, босс рэкетной мафии, по существу, опасный преступник. Хоть никогда никаких приводов и вообще дел с милицией не имел. Но в прошлом…

В прошлом это был известный спортсмен, заслуженный мастер спорта, чемпион Европы, трехкратный чемпион страны по дзюдо, победитель многих соревнований.

В свое время эта фамилия была настолько в спортивном мире известной, что атлетисты стыдились произносить ее и называли объект акции Бугром.

Так вот, Бугор имел в Москве, на Кропоткинской, квартиру, в которой практически не жил. Жил он на даче. Приезжал и уезжал в самое разное время. Дача охранялась так, что надо было искать другое место встречи.

Его нашли. Оказалось, что Бугор частенько заходил в некое кооперативное кафе, тоже находившееся на Кропоткинской. Что ж, у каждого свои слабости…

У этого кафе и решили атлетисты подстеречь Бугра.

В тот вечер Игорь закончил работу рано. У шефа происходило заседание одного из бесчисленных советов, членом которых он состоял. Такие заседания оканчивались поздно, и шеф отпускал Игоря.

Иванов-Лембрэд по дороге на заседание, как обычно, пересказывал своему водителю новости.

— Вот ты живешь, Лосев, спокойной жизнью, — рассуждал он. — Ты слышал слово «рэкет»? Тихо! Смотри, куда едешь! (Игорь чуть не влетел в другую машину, услышав этот вопрос.) Об этом сейчас все газеты пишут. Читать, читать прессу надо, Лосев! Эти рэкетиры взимают дань с кооператоров, взрывают их кафе, вывозят за город, пытают. И представь, все сплошь — спортсмены!

— Кто спортсмены? — спросил Игорь, чтоб показать, как он внимательно слушает.

— Рэкетиры, кто! Вроде тебя — культуристы, каратисты, самбисты. Вот ты приходишь в кафе, проводишь пару приемчиков на официанте (да нет, ты наверняка выберешь официанточку) и требуешь, чтоб тебе каждый месяц платили… Сколько ты с них требуешь?

— Иван Иванович, я ничего не требую, я в такие кафе не хожу…

— Не ходишь, так будешь ходить. Учти, все кооператоры — жулики. Так что требуй с них как следует!

— Иван Иванович, — запротестовал Игорь, — да не собираюсь я вашим рэкетом заниматься! Наоборот, я бы с удовольствием давил их.

— Ну и прекрасно! — легко согласился Иванов-Лембрэд. — Раз они бывшие спортсмены, я тут заказал о них материал своему лучшему сотруднику. Шустрый парень — напишет. Но, Лосев, — он поднял палец, — трудно собирать материал. Трудно!

«Подкинул бы я тебе материал, первый сорт», — подумал Игорь.

— Так что, — продолжал Иванов-Лембрэд, — сейчас все газеты и экраны полны жуткими делами. Вон тут недавно показывали… — и он пустился в подробный рассказ о борьбе с рэкетом.

— А все отчего? — неожиданно перешел к другой стороне вопроса Лембрэд. — Оттого, что спортсменов за людей не считают. Ты же знаешь: гимнастки-крохотули по четыре-пять часов в день тренируются, пловцы по сто километров проплывают…

— Уж по сто!

— Ну по пятнадцать! Вся молодость уходит. А потом? Вон циркачи, балерины, им пенсию, еще сорока лет нету, дают. А спортсменам — шиш! Кончил выступать — устраивайся как хочешь! А он ничего, кроме как бегать или мяч гонять, не умеет. Нет профессии, понял, Лосев?

Игорь молчал. Ну нет так нет. Ему предстояло в тот вечер показать некоторые свои отнюдь не профессиональные таланты, и этим были заняты его мысли.

— Иван Иванович, — спросил Игорь, — а если такие организации создавать, которые будут с этими рэкетирами бороться? Из народа!

— Так есть же, Лосев, милиция, прокуратура, дружинники наконец, они…

— Да ничего они не делают, — с досадой перебил опять Игорь, — они, может, и рады бы, да не могут — прав нет, нет против рэкетиров законов…

— Ты что, Лосев, гражданскую войну предлагаешь? Все начнут друг с другом расправляться. С любым неугодным. Как в добрые старые времена. Только тогда доносом, а тут прямо дубиной. Отбил, например, кто у тебя очередную Дульсинею, ты его тут же в рэкетиры зачисляешь и ночью кистенем на большой дороге приглаживаешь. Так? Ты сам и свидетель, и прокурор, и судья, и палач — большая экономия на правоохранительном аппарате. Даже больше, чем в тридцатые годы. Там хоть тройки решали, а тут один товарищ Лосев.

Игорь сделал отчаянную попытку отвлечь своего шефа:

— Иван Иванович, что вы меня все девчонками попрекаете! Прямо я у вас такой ходок. Я, может, скоро женюсь.

Попытка блестяще удалась.

— Ты? Женишься? Лосев, ну зачем ты издеваешься? Именно издеваешься. Если ты и женишься, то не раньше шестидесяти лет. Вот когда станешь вроде меня полным маразматиком…

— Иван Иванович, ну какой вы маразматик! — слабо запротестовал Игорь.

— Ладно, ладно, — Иванов-Лембрэд погрозил пальцем. — Думаешь, я не знаю, что вы там, молодые, про нас, мафусаилов, думаете? Все знаю. Вот будешь, как я, — дряхлый, больной, беспомощный (Иванов за всю жизнь свою не болел даже насморком), тогда женишься, чтоб она за тобой ухаживала. Ублажала.

— Плохо вы обо мне думаете, Иван Иванович, — вяло возражал Игорь. Он был доволен, что разговор свернул на другой путь. — Вот женюсь и вас приглашу свадебным генералом.

— Ох, Лосев, подхалим ты! Но скорей мне маршальское звание присвоят, чем ты женишься. Во всяком случае, если это произойдет, то станет величайшим событием в мире фантастики…

На этом разговор оборвался. Пожелав своему водителю успеха в «индивидуально-извозной деятельности», главный редактор журнала «От старта до финиша» скрылся за дверью особняка, в котором происходило очередное заседание.

Досадуя на бестактную, как он считал, шутку своего шефа, на себя за длинный язык, на то, что все же нервничал перед акцией, Игорь тем не менее по дороге на комбинат срубил десятку у какой-то явно торопившейся пары.

Игорь поставил машину в бокс и поехал домой. Дома переоделся в боевую форму — джинсы, свитер, куртку — и, не в силах усидеть дома, отправился к месту сбора группы — к магазину «Самоцветы», что напротив Вахтанговского театра.

Он вышел так рано, что до назначенного времени смог бы пройти весь Арбат туда и обратно раза два. Он любил свой Арбат, любил гулять по нему и, не зная его прежнего, принимал таким, каким видел сегодня.

Конечно, дед видел его другим, отец — третьим.

Вот, например, угловой магазин. Сейчас здесь продается мясо, колбаса, консервы. Перед ним на улице оборотистая девица торгует из мешка банками со сгущенкой. Кругом плотная толпа.

Было время, рассказывал дед, тут находился кондитерский магазин «Эйнем». Ах, какой там был шоколад! Какие конфеты, печенье! Слушая деда, маленький Игорь пускал слюнки.

Вспоминая эти рассказы, он зашел в кафе «Арбатские ворота». Оно было встроено действительно в бывшую подворотню. На дверных стеклах изображена аппетитно дымящаяся кофейная чашка. Через узкий кривой переходик он вошел в маленький зал. Там помещались два четырехместных и три двухместных столика. Царила полутьма. За столиками сидели две дешевые проститутки, потерянно оглядывающийся по сторонам юный солдатик, двое шумно смеявшихся иностранцев — парень и девушка. Они пытались разговаривать с советской парой. Никто никого не понимал, но все смеялись.

Вдоль стен, расписанных под старинный город трудно определимой эпохи и государства, стояло еще человек пять с чашками кофе и булочками в руках.

Игорь выпил кофе, съел три булочки, вышел на улицу и, сделав ровно два шага, вошел в соседнюю дверь — в кафе-гриль «Арба».

Здесь столиков вообще не было. Немногие посетители стояли вдоль подковообразной стойки, рассеянным взглядом рассматривая висевшие вдоль стен подпруги, уздечки, плетки, подковы.

Опять полумрак. И тоже, кроме кофе и булочек, в общем-то, мало что имелось для удовлетворения его, Игоря, аппетита. Он выпил еще чашку, съел еще булочку и продолжил свой путь по Арбату.

Круглые фонари цвета жидкого какао уже зажглись. Во тьму уходили верхние этажи высоких домов с причудливыми балконами. На некоторых из них незаметно примостились телекамеры, о существовании которых не подозревали, надо полагать, простодушные хулиганы.

Игорь неторопливо шел посреди улицы. Как всегда, поток пешеходов был нетороплив и разношерстен: пожилые туристы из Москвы и дальних краев — Павловского Посада, Люберец и Зеленограда, Электростали и Красногорска; юные девицы, в чьих взглядах соседствовали отчаянная жажда привлечь внимание и страх; хипари, арбатские и настороженные пришлые; редкие иностранцы и хмурые обитатели Арбата постарше. Они небось без радости думали, что вот сейчас вернутся в свои квартиры и будут пытаться «отдыхать» под звуки музыкальных ансамблей, крики, хриплые завывания уличных поэтов и всего того гвалта и шума, что до очень позднего поздна царят на Арбате.

Игорь нерешительно остановился возле красивого павильона в стиле русской избы, на котором вязью было написано: «Русь». Из павильончика доносился аппетитный запах шашлыка, видно единственно исконно русского блюда, которое здесь имелось, других просто не было. Игорь шел дальше.

Вот стена, за которой затхлый сад военного госпиталя. Мелом неверной рукой было намалевано:

Арбат, ты не был испорчен, Как павлин, теперь хвост раздул, Ты не Монмартр — нет обочин, Арбатский профиль рока — сплин.

В нескольких метрах от этого поэтического шедевра — авангардистское сооружение из материи, дерева, глины — оторванный рукав, человек с топором, какие-то червячки… Невдалеке исполненный на ксероксе листок — летящий в составе утиного косяка мужчина в пиджачной паре и призыв: «Взлети над суетой!» Центр аутогенной тренировки».

Игорь почти дошел до Вахтанговского театра. Напротив здоровый парень без шапки фельдфебельским голосом выкрикивает стихи — дежурная пара: один читает, другой отдыхает. Наверное, из объединения «Арбатские поэты». Объявление на заборе гласит, что выставка-продажа текстов имеет место быть.

Игорь проходит мимо молчаливой толпы, завороженной не столько поэтическим уровнем произведений, сколько содержанием, за которое еще недавно поэта расстреляли бы на месте.

«Впрочем, некоторых, — размышлял Игорь, — за то, что они «лепят», следовало бы расстрелять и сейчас». Мысли его снова обращаются к предстоящей вечером акции «Бугор».

Для осуществления ее отобрали десять человек, наиболее крепких, решительных, умелых. Игорь вооружил их газовыми пистолетами, баллончиками. Взяли еще кое-какое «оружие массового уничтожения» вроде велосипедных цепей, водопроводных труб… Ножей договорились не брать.

Группа направилась к выставочному залу на Кропоткинской. Постояли. Покурили — кто курит, поострили — у кого крепче нервы и двинулись в путь. Пройти-то всего пару сотен метров. Здесь на углу слабо освещенного переулка находилось кафе.

Улица была пустынной — редкие прохожие, еще более редкие машины. Лишь возле кафе их дремало штук пять.

«Разведка», высланная заранее, донесла, что Бугор находится в кафе с двумя женщинами и тремя мужчинами. Друзьями? Телохранителями? Деловыми партнерами?

Подошли. Заняли стратегические позиции — в подъезде дома напротив, за углом, притаившись за каким-то грузовиком, очень кстати оказавшимся поблизости.

Бугор в сопровождении своей свиты вышел из кафе вскоре после полуночи. Явно подвыпившая компания была в хорошем настроении, смеялись, громко переговаривались.

Атлетисты приступили к делу мгновенно. У них не было опыта, но была жажда отмщения и ярость. Наконец, накопившаяся за последние дни энергия искала выхода.

Предварительного плана сражения не существовало, так что в начале ощущалась некая стратегическая неопределенность. Но атлетисты быстро пришли в себя.

Игнорируя женщин, они набросились на мужчин. Сразу же выяснилось, что Бугор и его товарищи хорошо владели приемами рукопашного боя. Их было четверо против десятерых атлетистов; они находились, выражаясь языком милицейского протокола, в средней степени опьянения, но сопротивлялись отчаянно. Четверо! Да нет — шестеро. Обе женщины не визжали, не кричали и даже не царапались. Они дрались молча, зло, используя мужские приемы. И поскольку о них никто не подумал, преподнесли вначале некоторые сюрпризы. Одна из девиц, красивая девочка с развевающимися по ветру волосами и совсем детским лицом, нанесла Игорю удар ногой такой силы, что он скривился. Удар пришелся в бедро, хотя нацелен был в иное место, лишь быстрота реакции помогла ему избежать увечья. Он был занят одним из приятелей Бугра и понимал, что, если еще и эта амазонка обрушится на него, ему не уцелеть. Поэтому он, не думая, нанес противнице сильный удар в челюсть. И она упала как подкошенная.

Драка длилась недолго, проходила в молчании. Слышались лишь глухие вскрики, звуки ударов, сопенье, шарканье ног. Атлетисты пустили в ход свои газовые пистолеты и баллончики не столько по необходимости, сколько желая их проверить. Результаты превзошли все ожидания. Захлебываясь в слезах и соплях, рэкетиры катались по земле. Их били ногами, велосипедными цепями…

Наконец (на почтительном расстоянии) какой-то автомобилист начал прерывисто нажимать на сигнал, кто-то побежал звонить в автомат… Пора было разбегаться. Разбегались в разные стороны. Игорь побежал по Кропоткинскому переулку. Добежав до какого-то иностранного представительства, замедлил шаг, миновал вышедшего из своей будки милиционера, напряженно вглядывавшегося в конец переулка, где происходила драка, свернул на Садовое кольцо и вскочил в кстати подошедший троллейбус.

Доехав до Смоленской и еще тяжело дыша, вышел, долго чистил испачканную куртку, потом поправил шарф, шапку и неторопливо двинулся домой.

Поднявшись в квартиру, он прошел на кухню, съел, как всегда, оставленный ему ужин и отправился спать. Было почти два часа ночи. Уже раздевшись, он поколебался минуту и набрал Наташин номер. Подождал полдюжины гудков и залез под одеяло.

Чтобы обсудить итоги акции, «группа самозащиты» собралась на следующий день в «Гармонии» в неурочное время. Торжествовали победу.

«Разведка», а проще — один из атлетистов, живший на Кропоткинской, доложил, что слухов в окрестных домах было много, самых фантастических. Говорили, будто передрались посетители кафе, что рэкетиры пытались кафе уничтожить, что схватились две банды, не поделив сферы влияния, что много стреляли, есть убитые и раненые… Чего только не говорили!

Приезжала милиция, обходила дома, опрашивала. Как всегда, свидетели разделились на две части — те, кто видел и молчал, и те, кто ничего не видел, но давал подробные показания.

Побитые, видимо, успели уехать на своих машинах до прибытия милиции. Номеров, естественно, никто не запомнил.

Персонал кафе тоже, конечно, ничего не видел, не слышал. «Разве была драка? Что вы говорите? Какой ужас!»

На этом дело кончилось.

Так могло показаться. Но атлетисты прекрасно понимали, что мог последовать ответный удар. Они были очень уязвимы — в клубе были женщины, у многих членов клуба семьи. Службы охраны в «Гармонии» не существовало, в конце концов, это был кооперативный оздоровительный центр, а не форт Нокс, где хранится золотой запас Соединенных Штатов.

Крючкин настаивал на том, чтобы обратиться в милицию.

Тут возражали все.

— О чем ты толкуешь! — Луков махнул рукой, — Если теперь напишем заявление, они в два счета размотают наши дела и акцию «Бугор». И мы же в дерьме окажемся. А против них что у нас есть? Какие доказательства?

— Мы это дело потому на себя и взяли, что мы можем, а милиция не может. Руки у нее связаны, — поддакнул дядя Коля.

— Надо бы побольше таких групп, как наша, — заметил Игорь. — И взяться как следует за дело. Давно б уж всех сволочей удавили.

— Верно! — Леонид Николаевич был, как всегда, категоричен. — Сейчас засилье ханжей и слюнтяев: «Предельный срок заключения сократить с пятнадцати лет до десяти!», «Смертную казнь отменить!» Ох-ох, ах-ах, бедняжки бандиты, воры, насильники, убийцы! Как их все обижают, ох-ох, ах-ах! Надо создать, как в Америке, тайные общества честных людей вроде нас и уничтожать всю эту мразь! Нечего с ними церемониться!

— Во-во! — усмехнулся Луков. — Создадим общество «Черная рука», «Эскадроны смерти», начнем террор…

— И начнем, — воинственно вскричал Леонид Николаевич, — террор против террористов — святое дело!

— Тихо, тихо, — поморщился Луков, — сегодня против рэкетиров, завтра против кооператоров, послезавтра против атлетистов, глядишь, скоро не останется, кого терроризировать. А вот о безопасности клуба нашего надо подумать. С вневедомственной охраной нельзя договориться? — он вопросительно посмотрел на Крючкина.

— И что? — пожал тот плечами. — Пришлют старушку, мастера по вязанию жилеток или пенсионера, героя Шипки…

— Эх, нет у нас частных детективных агентств, — вздохнул насмотревшийся Тутсиных видеофильмов Игорь, — позвонили бы к Пинкертону и будь здоров — охрана!

Постепенно напряжение спадало, шли дни, рэкетиры не обнаруживались. Но все же в клубе бдительность не теряли. Крючкин перенес занятия уже всех женских групп на утренние часы, члены группы самозащиты не расставались с газовыми пистолетами и баллончиками, которых Игорь приволок два десятка. У себя дома и в клубе Крючкин установил новые замки, охранную сигнализацию.

Несмотря на удовлетворение, которое испытывал Игорь от сознания победы, он ощущал какую-то «моральную занозу», что-то мешало ему насладиться этим удовлетворением в полной мере. Он понял, в чем дело, однажды днем, когда шел по Остоженке. Мать просила купить в аптеке какое-то трудно находимое лекарство. Игорь обегал все прилегающие районы и вот попал на Остоженку, хотя даже не был уверен, есть ли там аптека. Но за лекарством для матери он готов был слетать и во Владивосток.

Игорь быстро шел, внимательно оглядывая улицу в поисках аптечного заведения, и вдруг нос к носу столкнулся с молодой женщиной в голубоватой дубленке. На ней не было головного убора, густые волосы спадали на воротник. Совсем детское лицо не вязалось со статной фигурой, дорогой одеждой, хитроумно-небрежной прической.

Игорь узнал ее.

Это была та девушка, которую он нокаутировал во время расправы над Бугром. Он хорошо тогда запомнил искаженное яростью, но такое красивое лицо, освещенное окнами кафе.

Правда, теперь, при дневном освещении, заметны были и тонкие морщинки возле глаз, и искусно скрытые мешочки под глазами — следы распутной жизни.

Ничего удивительного в этой встрече не было: все они жили в одном арбатском регионе.

Игорь узнал ее, и краска прилила к щекам. Как она посмотрит на него, здоровенного атлета, ударившего ее кулаком по лицу?

Но девушка промела его равнодушным взглядом и продолжила путь. Не узнала. Слава богу! Где ей было запомнить в той ночной драке лица десятка мужчин, напавших на их компанию. Игорь остановился, посмотрел ей вслед. Она удалялась, качая бедрами, немного искусственной походкой в своей роскошной голубоватой дубленке, изящных голубоватых сапожках. Густые волосы рассыпались по плечам. Королева! Королева, дравшаяся ногами и когтями в глухом ночном переулке. Наверняка пившая и курившая, быть может, и коловшаяся, и спавшая с кем попало. Быть может, и замешанная в темных делах рэкетиров! И кто бы, кроме опытного глаза, разгадал все это, посмотрев на нее. А сколько их таких?

Игорь смотрел вслед девушке со смешанным чувством жалости и презрения. Не уловивший этой тайной гаммы чувств, пожилой прохожий бросил на него иронический взгляд: «Придурок, глаз не может оторвать от задницы той красотки, раскрыл рот, и смотрит, и смотрит. Ох эти современные, сексуально озабоченные пацанчики! Куда идем! Вот в наше время…»

А тем временем «сексуально озабоченный пацанчик» медленно брел по Остоженке в глубокой задумчивости.

Он теперь понимал, что за заноза сидела в нем после той ночной драки. Он не мог забыть, что жестоким боксерским приемом ударил девушку. Пусть врага, пусть обороняясь, пусть в горячке, но девушку! И вот этого он не мог себе простить.

Игорь дошел до Кропоткинской площади.

Окинул рассеянным взглядом густую, плотную подушку пара, висевшего над бассейном: дальний Кремль, серый, огромный в своих нелепых очертаниях «дом на Набережной», о котором рассказывал ему дед, укрытые облезлыми снежными шапками деревья Гоголевского бульвара…

Он вдруг впервые, наверное, по-настоящему оценил происходящее.

По существу, он теперь член, и весьма активный, одной из двух противостоящих мафий — рэкетиров и атлетистов. И дело здесь не в том, что одни преступники, а другие защищаются, одни мерзавцы, обирающие честных тружеников, а другие — эти самые честные труженики. Дело в том, что он вошел в некий мир массовой или организованной преступности, мафии, о чем сейчас пишут все газеты, без конца вещают радио и телевидение, о чем ходят невероятные слухи.

Мир, знакомый ему по Наташиным видеофильмам, переселился в его родной город, на его родную улицу. Людей похищают, вывозят за город, пытают раскаленным железом, главари мафии окружают себя платными телохранителями, у них пистолеты, автоматы, пулеметы, образуются банды мальчишек в несколько сот человек. Рэкетиры действуют свободно, облагают всех данью, взрывают, поджигают непокорных.

И все это не в Чикаго, не в Сицилии, а на проспекте Мира, на Кропоткинской, на Гоголевском бульваре. Фантастика? Да нет — об этом пишут газеты, сообщает милицейское начальство с экранов телевизоров, об этом фильмы: «Меня зовут Арлекино», «Воры в законе»…

Конечно, с этим борются, преступников хватают, сажают. Но те же газеты кричат, что надо смягчить наказания. А прав у милиции немного, запугали ее вконец. Как же бороться с преступниками?

Игорь все больше укреплялся в своем решении — из честных людей надо создавать свои группы («банды», — мелькнуло в голове, но он поспешил отогнать эту мысль) и самим расправляться со всей этой мразью.

Вот мерзавцы! Как дали свободу, так они ее быстро под себя приспособили. Кто «они»? Тут все было в тумане. Рэкетиры? «Воры в законе»? «Казань»? Люберы, хипари, его родные арбатские? А черт их знает! Все хороши!

Он чувствовал, как привычная красная пелена застилает глаза. Попадись «они» ему сейчас, он бы их своими руками раздавил…

Игорь пришел в себя. По-прежнему суетливо мчались машины, толпился народ у старомодного павильона метро «Кропоткинская», клубился пар над бассейном.

Он посмотрел на часы и заторопился на поиски аптеки…

Глава VII У ВСЕХ СВОИ ЗАБОТЫ

Пока в атлетическом клубе «Гармония» происходили события вполне земные, в научно-фантастическом клубе «Ракета» дела достигли космических высот.

Там наконец-то был приобретен компьютер! Точнее, какое-то электронное сооружение, на котором можно было устраивать разные игры, начиная с футбола и кончая третьей мировой войной.

А все благодаря Олегу!

Он сумел не только организовать сбор денег среди членов клуба, но и сбор книг на иностранных языках. Вот тут-то Олег и проявил себя бизнесменом высокого класса. Он договорился с членами клуба, что отдает им безвозмездно тот или иной американский, английский, французский роман, а за это одаренный сделает и предоставит клубу перевод. Не важно, что Лозинских среди «звездных рыцарей» не было и переводы больше напоминали подстрочники, важно, что «переводы» эти перепечатывали на машинке тоже члены клуба, а Олег сбывал по весьма приличной цене любителям фантастики, обделенным знанием языка.

Роль Игоря в этой издательско-предпринимательской деятельности была велика. С помощью Наташи он доставал все больше литературы. Платить за нее не приходилось, так как заведующая бюро переводов (так объяснила Наташа) предоставляла ей книги бесплатно в благодарность за какие-то важные и не совсем понятные Игорю услуги.

— А что, мадам Тутси, — спросил ее Гор во время очередного похода в ресторан, — ваш супермен, я хотел сказать — школьный товарищ, у него только мускульные интересы или есть и мозговые?

Тутси не любила, когда Гор вспоминал про Игоря, но здесь усмотрела возможность переключить внимание Гора с Игоря — мужчины-самца на Игоря — школьного товарища, интересующегося не бабами (а следовательно, и ею), а духовными ценностями. Поэтому она рассказала Гору о «Ракете». О том, как радуется Игорь (Гор теперь знал и его имя), когда удается достать научно-фантастические романы для обмена или кустарного перевода.

Гор сделал вид, что все это ему не очень интересно, но пообещал достать для супермена (он хотел сказать — школьного товарища) романы по научной фантастике, которых у его друзей, иностранных дипломатов и журналистов в Москве, наверняка много и которые им наверняка не нужны.

Он стал приносить Тутси эти книжки в ярких обложках, на которых были изображены уносящиеся в мировое пространство космические корабли, причудливые пейзажи неведомых планет, населявшие эти планеты чудовища: немыслимые красавицы, могучие, напоминавшие культуристов инопланетяне или, наоборот, инопланетяне-уродцы, с огромными головами и атрофированными ручками и ножками.

И как-то так получалось, что не только Тутси и Игорь, не знавшие иностранных языков, но и те, кто потом переводил эти книги в клубе, не очень-то обращали внимание на их содержание.

А жаль.

Потому что нечасто, но все же бывали здесь и такие романы, что, познакомься с ними инспекторы на таможне, они бы дважды подумали, прежде чем зажечь им зеленый свет.

По инструкции таможня не пропускает материалы, «призывающие к свержению советского государственного и общественного строя, пропагандирующие войну, терроризм, насилие, расизм, национальную исключительность, религиозную ненависть, порнографию».

Гор отлично знал эту весьма расплывчатую инструкцию. Привозимая им литература не содержала никаких элементов порнографии и уж конечно призывов к свержению государственного строя. Упаси бог!

А вот насилие… Что это такое? Например, если человека пытают? Ставят ему на живот горячий утюг? Или зверски избивают ногами? Это как, насилие? Но ведь все это можно увидеть в советских фильмах. И сначала Гор нет-нет да и подбрасывал романы, где описывались такие пытки, такие сцены, что Иветта чуть не падала в обморок, читая их (впрочем, не пропуская ни строчки).

Гор очень постепенно приучал Тутси к разговорам об Игоре, ее «школьном товарище». К совершенно невинным разговорам: как дела с оздоровительной гимнастикой да как с научной фантастикой? Присущее влюбленным женщинам желание почаще говорить о любимом Гор использовал весьма тонко. Тутси была уверена, что он не только не ревнует ее, но вообще считает отношения Тутси и Игоря чисто дружескими, а встречи редкими… Что же касается книг, газовых баллончиков и тому подобного, Тутси объясняла их поставки отношением Гора к ней лично.

А свой нечасто проявляемый к Игорю интерес Гор объяснял интересом к жизни советской молодежи, своим восхищением ее «физическими и умственными запросами», которые воплощались в «школьном друге мадам Тутси». (Привет от Лембрэда!)

Так или иначе Гор теперь имел представление и о «Гармонии», и о «Ракете», о характере Игоря, его интересах, а главное — о слабых местах.

Игорь все больше откровенничал с Тутси, Тутси — с Гором… Все прочней выстраивалась цепочка, в конце которой стояли «группа самозащиты» атлетистов, простодушные «звездные рыцари», различные события в арбатском регионе.

Однажды у Гора с Тутси состоялся примечательный разговор.

— Там смешные есть ребята, — делилась Тутси впечатлениями, — чего только не придумывают! Фантасты!

— И что придумывают? — Гор равнодушно подлил себе в бокал своего любимого яичного ликера.

— Например, один считает, что незачем служить в армии. Хитрющий, пробу негде ставить!

— Незачем служить? — переспросил Гор. — Но ведь в согласовании с вашей Конституцией все должны служить…

— А вот он не хочет. Раз, говорит, не хотим войны — зачем армия? Все равно толку от нее нет. В случае чего, перекинутся, говорит, бомбами, и все. Финиш.

— Да, конечно, — с сомнением в голосе произнес Гор, — но, если кто не хочет служить, его арестовывают. Верно?

— Наверное, — Тутси потеряла интерес к теме разговора. — Ты знаешь, мне сказали, что будет большая выставка канадских мехов, а потом распродажа. Ты ничего не слышал?

— Не слышал, — отрезал Гор. — Скажи (как раздражала Тутси его манера перепрыгивать с «ты» на «вы», заставляя ее делать черт знает что в постели, он говорил ей «вы», а церемонно знакомя с коллегами где-нибудь в ресторане, бесцеремонно «тыкал»), скажи, почему им не все равно, они же все послужили в солдатах?

— Не знаю, — недовольно проворчала Тутси, — этот парень учится в институте. Значит, не служил. Так насчет выставки…

— Но если он в институте, — тянул свое Гор, — разве ему не дадут закончить?

— Да не знаю я! — рассердилась Тутси. — Ну не хочет!

— Интересно, — задумчиво, словно про себя, заметил Гор, — не хочет, так пусть скажет, у вас ведь теперь все можно говорить.

— Да кто его слушать станет, придурка! Пошлют его в ж… — Когда Тутси раздражалась, она слегка теряла светский тон.

— Это слово у меня записано, — невозмутимо произнес Гор, — оно имеет много синонимов и в ряду… матеровых… матерных выражений. Занимает по употребляемости одно из первых мест.

— Слушай, Август, — не выдержала Тутси, — ну хрен с ней, с этой войной. Я про выставку. Нельзя там подсуетиться?

— Можно, — неожиданно совсем другим тоном заговорил Гор, — ты что бы хотела? Вы напишите мне список.

— Ну какой список, — заскромничала Тутси, — ты как-то сказал про шубку из коричневого каракуля. Говорят, в Канаде…

— В Канаде каракуль не распространен. Но имеется в Австралии, из него шьют шубки. И очень послушным девочкам, которые готовы сделать все, о чем их просят, такие шубки падают прямо с неба.

…Гор встал, Тутси покорно опустилась перед ним на колени, обняла его ноги — она давно научилась угадывать любые его желания, даже самые похотливые. Но в этих делах нет желаний, которые стоили бы дороже шубки из каракуля.

Тем более коричневого!

Пока Тутси зарабатывала себе верхнюю зимнюю одежду, Игорь радовал своих товарищей, «звездных рыцарей», очередной партией романов.

Олег деловито сортировал книги для перевода. Сцена эта повторялась каждые дней десять. Среди сверкающих яркими обложками изданий оказался ничем не примечательный роман малоизвестного английского фантаста Маккензи «Бунт». Олег чуть не отбросил его, но потом, перелистав, все-таки отложил для перевода.

Когда через неделю он вновь встретился с Игорем, то заметил:

— Слушай, ты молодец! Жутко интересный сиэнс-фикшен! Гвоздь! Я уже почти перевел, надо распечатать. Твой шеф там, в журнале, не может, а? У них наверняка ксерокс есть. А то наши девчонки печатают, как черепахи бегают. Узнай.

Сокращая расстояние, они не спеша возвращались домой знакомым маршрутом — проходными дворами, сквозными подъездами.

Шли по Кривоарбатскому, мимо знаменитого круглого белого дома архитектора Мельникова. Скупо светились маленькие окна, похожие на карточные бубны. Дом, когда-то заметный, был теперь зажат со всех сторон кирпичными, порядком облезлыми громадинами. Убого чернели в крохотном садике засохшие деревья.

Миновали «арбатский дворик», достопримечательное место, которое неизменно демонстрировалось экскурсантам, ведомым по литературной Арбатской тропе. Дворик ютился между полуразрушенными, полусгоревшими двухэтажными домиками, он был зачален бревнами, старыми бочками, фанерными листами, покрыт серым от грязи снегом.

В одном из переулков, среди развалин деревянного дома, красовался чудом уцелевший унитаз. Над ним на косо висевшей доске черной краской или гуталином кто-то анонимный начертал грустные самокритичные вирши:

Вот я сижу на месте этом, Так мне судьбою суждено. Среди говна слыву поэтом. Среди поэтов — я говно.

На Арбат вышли через арку. На жалкой, облезлой стене мелом большими буквами были нанесены слова: «М. Че, проявись. Anita». А рядом красной краской изображен древний астрологический символ женского начала.

Наконец вышли на саму улицу, под розовато-коричневый свет ее фонарей. Неторопливо двигалась толпа. Грустно пела скрипка напротив магазина «Диета». В перчатках, у которых были срезаны пальцы, замерзший, красноносый, весь какой-то сморщенный скрипач пиликал себе и пиликал. В футляр от скрипки летели монеты, валялись в нем и несколько смятых рублевок.

— Во миллионер! — восхищенно пробормотал Олег. — Знаешь, сколько зашибает? Будь здоров. Скоро «Страдивари» себе купит, ловкач!

Игорь неодобрительно посмотрел на своего элегантного «одублененного» друга. Какое ему дело, в конце концов, каждый зарабатывает, как может. Попробуй постой-ка целый день на ветру, перепиливая свою скрипку.

— Да, так вот, — продолжал Олег, — знаешь, о чем этот «Бунт»? На Земле в трехтысячном году намечается война. Между «свободным» и коммунистическим миром. Ну — обычная бодяга…

— Погоди, — прервал Игорь, — он что, твой автор, считает, что еще тысячу лет продлится холодная война, а потом начнется горячая?

— Наверное. — Олег пожал плечами. — Так получается. Словом в трехтысячном году вот-вот должна вспыхнуть война. Объявляется всеобщая мобилизация. И вдруг советские граждане начинают забастовку. Вернее, отказываются идти в армию! А? На них напускают милицию, а они не идут!

— И что ж «свободный» мир? — недоверчиво спросил Игорь. — Захватывает нас?

— В том-то и дело, — Олег даже слегка подпрыгивает от восторга, — в том-то и дело, что нет! Они, понимаешь ли, проникаются нашим благородством и тоже отказываются воевать.

— И на земле наступает всеобщий мир?

— Ну не совсем, — сникает Олег. — По идее да. В начале вся планета торжествует, все радуются, на границах идет братание. Но потом один подонок-генерал, видя, как оборачивается дело, запускает ракету с атомной бомбой, и начинается всеобщая катавасия.

— Запускает, конечно, советский генерал? — Игорь не скрывает иронии.

— Ну, советский. Да какая разница? Ты пойми главное: если люди объединятся и откажутся служить в армии, никакой войны не будет. Это кретины трехтысячного года могут додуматься до ядерной войны. А в наше время кто ж на это пойдет?

— Слушай, Олег, а не идти в армию, когда призывают, на это люди пойдут? Вот ты, я?

— Ну и что, — Олег пожимает плечами, — ты знаешь, что предлагает в Латвии Народный фронт или в Литве, а может, в Эстонии — словом, в Прибалтике? Мне показывали их устав. Они предлагают, что, если кто по религиозным или пацифистским соображениям не хочет служить в армии, пожалуйста — заменяют на гражданские работы.

— Интересно, какие, — усмехается Игорь, — уборные чистить или улицы, как пятнадцатисуточники, подметать? Нет уж, я лучше помарширую да побегаю немного. Но пока у нас в стране еще закон о всеобщей воинской обязанности не отменили. Конституция действует. И ты в Москве живешь, а не в Прибалтике.

— А что, по-твоему, в Москве нельзя вслух высказываться? Вот возьму и в знак протеста устрою голодовку!

— Давай, давай, — веселится Игорь, — сократи рацион, вместо трех шашлыков съедай два. Ведь не выдержишь.

— Ладно, — недовольно бормочет Олег, — но, честно говоря, этот романчик меня на некоторые мысли навел. Я тут поговорил кое с кем… из института и нашими. Они поддерживают.

— Ладно, — Игорь хлопает Олега по плечу так, что тот приседает, — как соберетесь, скажи: я вам белый флаг подарю, стащу у матери наволочку.

«Звездные рыцари» сами не заметили, как в их среде начался и постепенно стал шириться раскол. Ну не раскол, скажем так — расхождение.

Часть, возглавляемая Олегом, вдруг заинтересовалась вопросом, нужна ли, учитывая движение за мир, армия? И если нет, то зачем в ней служить? Другие, увлеченные игрой, которая моделировала войну, стали, наоборот, углубленно изучать вопрос будущих мировых столкновений.

На общих собраниях «звездных рыцарей» вопрос этот притухал. Там брали верх общие интересы — где достать книги, не удастся ли опубликовать повестушку, как организовать встречу с известным писателем-фантастом, не создать ли компьютерный кооператив. Эта последняя, казавшаяся на первый взгляд нелепой идея все больше овладевала умами «звездных рыцарей». В ее осуществлении они усматривали возможность добыть для «Ракеты» финансовые средства (а кое-кто и немного подзаработать). Кроме того, все увлеклись игрой; шутка ли, можно моделировать целые сражения; можно вступать в компьютерную связь («…Фи! Как некрасиво звучит», — морщилась Иветта) с другими организациями, даже с другими странами…

Игорь по своему характеру был человек открытый и тайн не имел, их «группа самозащиты» и война с рэкетирами оставались главным секретом его жизни, зато в других областях секретов не было. Делясь своими проблемами, Игорь не очень любил выслушивать советы. Но был человек, чьи советы он ценил, — Иванов-Лембрэд. Над некоторыми причудами шефа он втихомолку посмеивался, но понимал, что за шутками и иронией Ивана Ивановича скрывается искреннее желание помочь Игорю. Если возможно.

Общались они ежедневно и подолгу. Но серьезные разговоры вели нечасто. Обычно Иванов-Лембрэд, сделав для Игоря обстоятельный обзор прессы и телепередач, иногда ворчал на разные неурядицы бытия, горячо возмущался массой всяких вещей, связанных с его деятельностью главного редактора. Иван Иванович за это время хорошо изучил своего водителя, поэтому сразу заметил, что Игорь кем-то серьезно увлекся. Из деликатности он ни о чем не спрашивал.

А тот, пока «Волга» мчала их по каким-то очередным делам, возмущался:

— Понимаете, этот недоумок, ну Олег, вот пижон, ему бы кайф ловить, ходит, упакованный до потолка. Фанаберии по горло, а строевая никак его не устраивает. Он бы в армии, вы поверите, Иван Иванович, с губы не вылезал! Сачок! Не хочет служить, и все тут! Вот теперь нашел теоретическую подпорку: мол, не будет войны — так зачем армия? А значит, никто его не будет беспокоить. Но ведь не может не быть армии, а, Иван Иванович?

— Не может, — серьезно отвечал Иванов-Лембрэд. — То есть когда-нибудь, наверное, обойдутся. Но пока рановато.

— Вот Олег мне про эстонцев все уши крутит: мол, кто из пацифистских соображений не хочет служить, может идти работать.

— Если б такой закон приняли, — усмехнулся Иванов, — все бы сразу пацифистами оказались. Учти, Лосев, пацифист — слово хорошее, в его, так сказать, изначальном значении. Но у нас оно приобрело другое значение — эдакий, как один умный человек сказал, «вегетарианский пацифизм». Слюнявый, я бы добавил. Ничего общего с борьбой за мир это не имеет. Вот вся эта болтовня, которая у нас сейчас ведется о сокращении армии, о превращении ее в наемную и так далее, — тоже слюнявый пацифизм. Будем надеяться, что этого не произойдет. И твой приятель пройдет армейскую школу и станет таким же молодцом, как ты (Лембрэд снова начинал подтрунивать).

— Нет, серьезно, Иван Иванович, — продолжал Игорь, — ну кому армия повредила? Конечно, есть там, может быть, маменькины сынки, которых «деды» иногда уму-разуму учат. Не знаю, у нас в десанте такого не было. Со мной, во всяком случае.

— Еще бы, — усмехнулся Иванов-Лембрэд, — не завидую я тому «деду», который захотел бы отшлепать такого внучка.

Игорь скромно пропустил реплику мимо ушей.

Закончив в тот день работу поздно, — Игорь возвращался домой затемно. Шел от Арбатской площади, распахнув ворот куртки, засунув лыжную шапочку в карман.

Ну и погода! Не зима, а парник какой-то. Еще март не наступил, а температура, как в мае. Все течет. Черт знает что!

Игорь бросал по сторонам рассеянные взгляды. Изредка, встречая знакомого, небрежно кивал. Как всегда, откуда-то доносились хриплые выкрики поэтов, гитарное бренчание. У «Арбы» на решетке тусуется кучка хипарей — человек пять ребят в кожаных куртках, без шапок, со своими идиотскими петушиными прическами, двое девчат в кожаных брюках, на ногтях черный лак, о чем-то шепчутся, хихикают. Ленивой хозяйской походкой прошествовали навстречу арбатские — Мухолобик, Бостон, Хирург. В знак приветствия подняли ладони.

Внезапно что-то насторожило Игоря.

Что это за парнишки в черном, в суконных фуражках, с высокой тульей. Молча, как-то злобно оглядываются. Будто стая загнанных волков. Не иначе «Казань» пожаловала в столицу. Не смотри, что малолетки, без перьев не ходят.

Игорь останавливается, начинает незаметно наблюдать. Он чувствует, как знакомая густая волна поднимается к затылку. Рядом кто-то останавливается.

— «Казань» приехала, — слышит он злобный шепот. Сейчас начнется махалово.

Игорь косит глазом. Это Лоб. Из арбатских, хоть и с люберами знается.

— Махалово? — усмехается Игорь. — Да нет, тут резаловом пахнет.

В это время из подворотни выходят двое подростков в черном. Не таясь показывают дружкам штаны и куртку из варенки, смеются. Картина становится ясной. Приметили пижончика, затащили в подъезд, раздели, пригрозили. Тот теперь мерзнет в одних трусах, раньше чем через полчаса не выйдет — так ему велели.

И вдруг из подъезда выходит еще один, длинный как каланча, у него в руках женская куртка, сапожки, еще какое-то тряпье. Это посерьезней, значит, в подъезде раздели еще и девчонку, а может, и что похуже.

К Игорю и Лбу приближаются трое — это возвращаются арбатские: Мухолобик, Бостон и Хирург. Теперь их пятеро, а тех — человек семь-восемь. Ничего!

— Пошли, — решительно говорит Игорь и направляется к казанским. Многоопытные прохожие ускоряют шаг. Некоторое время обе группы молча стоят друг против друга.

И внезапно бросаются друг на друга. Начинается яростная молчаливая потасовка. Раздается пронзительный заливистый свист, затем визгливый крик: «Бей «казань»!» Подбегают новые ребята.

Игорь, схватив двух противников за шиворот, изо всей силы сталкивает их головами. Один падает, другой отлетает к стене. В тусклом свете фонарей сцена приобретает какой-то фантасмагорический характер. Как часто бывает, в драму вклинивается комедия. Из подъезда выскакивают паренек без штанов и рыдающая полуголая девушка. Они испуганно смотрят на дерущихся. Первой приходит в себя девушка. Громко всхлипывая, она подбирает брошенные в горячке сражения одежды и убегает в переулок, бесштанный паренек устремляется за ней.

Игорь, прижав еще двоих, методично стукает их затылками о стену. Когда же один вытаскивает нож, Игорь изо всей силы бьет его коленом между ног, и, издав дикий вопль, тот падает и застывает неподвижно.

В этот момент вдалеке раздается трель уже милицейского свистка, топот бегущих ног.

К месту драки приближаются милиционеры — двое в черных полушубках, трое в серых шинелях с длинными дубинками в руках. Мгновенно сотворяется чудо — на месте драки возникает полное безлюдье. Еще минуту назад бешено дрались полтора десятка человек. И вот никого, пусто! Войска покинули поле сражения, унося раненых.

С чувством некоторого облегчения милиционеры минут пять топчутся на месте, задают вопросы прохожим, которые конечно же ничего не видели. Для порядка заглядывают в ближайшие подъезды и направляются дальше нести службу.

Случившееся для Арбата не ЧП.

Тяжело дыша, сморкаясь, арбатские совершают стратегический отход в дебри близлежащих переулков. Обсуждают победу.

— Видал, как я того козла?.. Как дал поддых?.. Как… — Лоб доволен собой.

— А я этого, ну, который шмотье держал… в стену вмазал, видал?

— Но ты, Лось, даешь! — Тут все единодушны. — С твоей каратой — финиш! Я думал, ты их убьешь!

Постепенно успокаиваются, начинают шутить:

— А герла та, голенькая, будь здоров, не растерялась!

— Ага, трусы в лапки и топ-топ за уголок, корма у нее, как в лучших ресторанах. Я б не отказался…

— Но фрайер-то ее, фрайер, ой не могу! Без штанов, ой умру! как страус…

Смеются. Наконец делают победный вывод:

— Не набежала б ментуха, мы бы их в гроб заколотили и веночек положили.

На том расстались.

Игорь приходит домой, поглощает ожидающий его на столе ужин, набирает номер Наташи, который, как всегда, не отвечает, и, несмотря на ранний час, заваливается спать. Завтра у него техосмотр, придется встать ни свет ни заря.

Засыпая, он представляет, что их «группа самозащиты» наводит на Арбате порядок: люберы, «ждань», «казань», хиппи, хулиганье, воришки, всякая дрянь боятся и нос сунуть. 5-е отделение закрывается — милиционерам на Арбате теперь делать нечего. А люди, что старые, что молодые, спокойно гуляют. Правда, в какой-то момент в сон включается гротескная картина: среди гуляющих изящно фланирует парень в пиджаке и галстуке, но без штанов и совершенно голая девушка. Никто на них не обращает внимания. Постепенно, по мере приближения, Игорь видит, что голая девушка — это Наташа, она виснет на руке беспорточного парня и искательно заглядывает ему в глаза. (Игорь хорошо знает, что означает этот взгляд.) Он скрипит зубами и сжимает кулаки. Сейчас от парня останется мокрое место — он всадит его башку на метр в стену! Сейчас, сейчас… Но в этот момент он засыпает окончательно.

Игорь просыпается от непрекращающегося телефонного звонка. Разлепив один глаз, смотрит на часы: с ума сойти, половина шестого!

Это Олег. Совсем спятил!

Тот с ходу начинает оправдываться.

— Ты сказал, что рано уйдешь, извини, старик, но дело срочное, — он не дает Игорю вставить слово, прекрасно зная, что это будет за слово, — тут всякие слухи, ну, насчет призыва. Понимаешь? Ты обещал насчет ксерокса… Объявленьице маленькое, страничка. А? Между прочим, я узнал: новая серия по энэф будет выпускаться в Челябинске. Сделаю тебе подписку. Железно! — он говорит и говорит…

— Ты что, обалдел, по ночам звонить, — ворчит Игорь для порядка, досада уже покинула его. — Да спрошу я, спрошу про ксерокс! А подписку ты мне зарезервируй, этот звонок тебе дорого обойдется, учти.

— Так постарайся, — озабоченно напоминает Олег, — время подпирает. Насчет «Библиотеки» не беспокойся, железно! — И уже весело добавляет: — И не засни опять, свой техосмотр проспишь. — Он вырубается, не успев услышать те слова, которых опасался в начале разговора и которые Игорь произносит в умолкнувшую трубку.

Черт бы его побрал, этого Олега, с его «ксероксом»! Игорь — человек обязательный. Он уже пытался выяснить в журнале предварительно, так сказать, чтобы знать, с какого бока подступиться к шефу. Ничего утешительного. Нора из канцелярии сказала, что бумаги ксероксной в обрез. Иван Иванович ругается, даже нужные материалы не разрешает печатать.

Как всегда, на помощь пришла Наташа. Она обещала узнать в своем бюро переводов, то есть стала выяснять у Гора. В конце концов, у него корпункт, там наверняка есть всякая множительная техника. Гор спросил, на какой предмет? Узнав, что какое-то там воззвание или сообщение для клуба фантастов, некоторое время хмурил лоб, цокал языком, изображая раздумье перед трудностью задания, наконец сказал, что можно попробовать, но пусть Тутси принесет текст. Обрадованная, она тут же позвонила Игорю, сообщив, что в бюро переводов можно все сделать, даже бесплатно. Ну не будет же Гор требовать денег!

— Неси свою грамоту, — ворчливо сказал Игорь, когда в тот же вечер Олег позвонил ему, чтоб узнать о результатах. — Много там?

— Да один листок всего-то дел — один листок. Экземпляров двадцать, тридцать, если можно, полсотни, а? Кстати, я узнавал насчет подписки, там все о’кей…

— Ладно, ладно, — Игорь изображал бескорыстие, — чего для друга не сделаешь! Так приноси.

И вот тогда Игорь совершил роковую ошибку. То есть почему — роковую? Так уж говорится: роковая ошибка. Просто ошибка, обыкновенная небрежность, которых люди в жизни, да что там в жизни, в день совершают десятки.

Накануне договорились с Наташей поехать к тому самому Андрею, у которого встречали Новый год, в том же составе: они, Серега со своей Иринкой, Танек, ставшая теперь полноправной собственностью Андрея.

Ехали слушать только что сделанные Андреем записи Вилли Токарева. Игорь опаздывал, и, когда Олег, запыхавшись, примчался с конвертом в руке, Игорь только и успел в сжатой, но образной форме сказать Олегу, что о нем думает. Сергей уже нетерпеливо сигналил голосом под окном, изображая автомобильный клаксон, — на машине-то к этим арбатским домам черта с два подъедешь.

В результате, торопливо засунув конверт в сумку, Игорь не удосужился ознакомиться с содержанием.

Воскресный день провели отлично. Снега оказалось маловато, зато солнца в изобилии. Ходили раздетые, даже загорали. После обеда, пока домовитая Иринка мыла посуду, а Наташа и Танек углубились в обсуждение глобальных мировых проблем, «джигиты» уселись на террасе болтать.

— Ну как твой культуризм? — поинтересовался Андрей, тайно мечтавший заиметь фигуру Аполлона. Танек как-то в минуты интимной близости, глядя на него в упор своими завораживающими очами, сказала: «Ты б хоть бицепсы заимел, уж про остальное не говорю, вот Серега…» Она вовремя замолчала, а Андрей чуть не растерял свои скромные возможности, на которые с обезоруживающей откровенностью намекала Танек.

— Пришел бы да посмотрел, — лениво предложил Игорь. Он снял с себя свитер и по пояс обнаженный сидел на ступеньках крыльца, обратив к солнцу крепко зажмуренные глаза. Его могучие мышцы блестели и тело было так прекрасно, что Андрей и Серега изнывали от зависти.

— Ты можешь хоть два, хоть один раз в неделю часа по два-три качаться? — продолжал Игорь. — Атлетизм дело серьезное. Вон Серега, здоровый парень, красавец, по нему чувихи как мухи дохнут. Что Иринка, что Танек, что еще несколько тысяч, не запомню никак. А мышцы дряблые, как у девчонок…

— Прямо! — возмутился Серега, напрягая весьма внушительные бицепсы, те самые, о которых вспоминала Танек в разговоре с Андреем.

— Да нет, я так, — Игорь сделал примирительный жест рукой, — для чувих ты вполне за Геркулеса сойдешь, так что не дергайся. А вот если с настоящими кулаками схватиться — тут все посерьезней. — Помолчали. Потом он продолжал: — А вы б могли, мужики, повоевать за правое дело? А? Побить козлам морды?

— В смысле? — спросил Серега.

— В смысле? — переспросил Игорь. И вдруг взял да и выдал за здорово живешь свою тщательно оберегаемую тайну. Что, мол, полно на свете сволочей и некому им носы утирать. А пока ментухи дождешься да всех этих судей-прокуроров с их талмудами и параграфами… Так чего церемонии разводить? Если знаешь, что козел, так и отвинчивай ему рога. И финиш! Мне доказательств хватает, я и делаю свое доброе дело…

Некоторое время Андрей и Сергей обдумывали услышанное.

— А как же презумпция невиновности? — неуверенно хихикнул Андрей.

— У тебя задница есть? — неожиданно грубо сказал Игорь. — Вот ты и засунь туда свою презумпцию.

— Ты что это? — улыбнулся Серега, пытаясь выровнять обстановку.

— Ничего! — зло заговорил Игорь. — Здоровые бугаи! Кто будет всех их давить, если мы не возьмемся? Словом, так, мужики, есть надежная компашка, хотим порядки в стране наводить. Начнем с Арбата. Будете с нами?

— А что, — воскликнул Сергей, — я готов! Только почему с Арбата? Вот у нас на комбинате есть один хмырь — все тащит. У меня увел тогда монтировку. Я уверен, некому больше. Так что, я на него капать пойду? Чем докажу? Но я-то знаю. А дать по мозгам следует. Нет, я готов.

— Ну, в общем, конечно, можно, — с куда меньшим энтузиазмом согласился Андрей, — слушай, Игорь, а не получится самосуд? А?

— Ну какой самосуд, башка еловая! Какой? Мы-то знаем, что они преступники, мы и наказываем.

— Ну, ошибка какая… — гнул свое Андрей.

— Да какая ошибка! — Игорь чуть не кричал. — Мы же проверяем. Получаем доказательства. Просто наши доказательства не всегда соответствуют всяким там статьям. Но мы-то знаем!

— Конечно, конечно, — сдался Андрей.

— Короче, записываю в «группу самозащиты». И если есть у вас надежные кореша, приобщайте. Осторожненько, конечно, с проверочкой. Лучше одного верного, чем десять трепачей, учтите. И не болтать. Ясно?

Потом пошли слушать музыку. Солнце село, стало холодно. А в комнате было тепло, жарко топился камин. Для настроения зажгли свечи. Включили кассетофон. «Поручик Голицын, корнет Оболенский, налейте вина…» — надрывался хрипловатый голос Токарева. За «поручиком» последовали полублатные эмигрантские песни про Одессу, про Брайтон-Бич, про тетю Хаю, которой привезли привет от Морду-хая…

Слушали, иногда тихо подпевали… «Лучше быть богатым, но здоровым, лучше водку пить, чем воевать…» — вещал певец.

— Это точно, — серьезно сказал Андрей. Он встал, налил себе и Таньку, примостился рядом с ней, попытался просунуть руку под излишне длинную юбку своей дамы. Но Танек возмущенно оттолкнула его, обожгла гневным взглядом: нашел, мол, время, когда такая музыка! Андрей смущенно ретировался. Пойми ее! Смотрит на тебя своими глазищами, как гипнотизер, вдвоем останутся — все позволит, а тут, видите ли, не тронь ее! Небось Серега полез бы — не оттолкнула. Андрей молча пил свою водку. Переживал обиду.

«…Я проститутка, я фея из бара, я черная моль, я летучая мышь…» — в голосе певца слышалась горькая тоска.

Раздался щелчок, песня оборвалась.

Андрей (небось назло) включил свет.

— Парижи, рестораны, — упрекнула Иринка. — проститутка и есть проститутка. А теперь и у нас полно. Стрелять бы их всех!

— Уж прямо стрелять, — усмехнулся Игорь. — Может, на костре жечь? Как ведьм. А вот пороть бы на площади не мешало.

— Чего взъелись, — Серега рассмеялся, — слава богу, что баб у нас раскрепостили, с кем хочет, с тем…

— А платить? — вскинулся Андрей. — Они же дерут будь здоров!

— Да уж, — веселился Сергей, — бригадный подряд, обслуживают, как в автосервисе, только в очереди стоять не надо. Ха-ха!

— «Ха-ха», — передразнила Иринка, — ты бы лучше о семейном подряде подумал, гуляка!

— А я что, я ничего, — сделал невинное лицо Серега.

— Скоро примут о них закон, — заметил Игорь, — а нет, так «группа самозащиты» ими займётся.

— Кто? — не поняла Иринка.

— Да это я так, — Игорь прикусил язык, — разболтался, ладно, поставь чего-нибудь быстрое. Побрейкуем, что ли! Ты как, Наташка?

Он повернулся к своей подруге. Улыбка мгновенно слетела с его лица. Наташа сидела белая как мел, глаза ее были полны слез, в руке она мяла платок.

— Ты что? Наташка? Что с тобой? Болит чего? Голова?

Хлюпая носом, она молча кивала. Игорь подсел к ней, обнял за плечи. Она уткнулась ему в грудь, громко некрасиво расплакалась. Девушки засуетились, сбегали за водой. Иринка копалась в сумке, ища лекарства, невозмутимая Танек обстоятельно накладывала Наташе на лоб мокрый компресс.

Ребята беспомощно топтались на месте, не зная, что делать. Их выгнали из комнаты, потом Наташу увели на второй этаж, уложили в постель, напичкали пилюлями и, велев уснуть, погасили свет.

— Чего это с ней? — недоумевал Игорь, — все вроде в порядке было утром…

— Случается, — авторитетно заявила Иринка, — может, переутомилась, может, еще что… Вы, мужики, ничего не понимаете. И ты не вздумай к ней сегодня приставать, слышишь? — она строго посмотрела на Игоря. — Пусть отдыхает.

Игорь грустно закивал.

Веселье кончилось. Вскоре Андрей уволок Танька в хозблок, Серега, не очень стесняясь, постелил возле камина постель на двоих, игнорируя осуждающие взгляды Иринки.

А Игорь поднялся наверх, прошел на цыпочках во вторую комнату и, не раздеваясь прилег на диван. Некоторое время он прислушивался. В спальне царила тишина. Наглотавшись лекарств, Наташа, наверное, крепко спала.

Но она не спала. Устремив взгляд в незашторенное окно, она лежала не шевелясь, даже не пытаясь уснуть. Конечно. Она проститутка, б… подзаборная, шлюха, подстилка, валютная девка… Ее надо стрелять, давить, пороть на площади. Все правильно. Возьмут плетку, задерут юбку, за которую она этой Нинке-фарцовщице две с половиной косых отстегнула, спустят трусики, которые по полсотне покупает! Бейте, стегайте! Кто бить-то будет? Игорь — шоферишка, левак? За душой ни копья! Серега — махинатор — грошовую монтировку жалеет? Может, менты? Сутками работают, любой козел их помоями обливает, а то и ножом пырнет и сколько получают? Меньше дворника. Вот если пришьют, небось вдове сотню на пособие подкинут. А может, академики пороть будут? Тем, она слышала, до гроба по полтысячи платят за то, что храпят на своих заседаниях. Полтысячи! В десять раз меньше, чем она в месяц зашибает. Ой, не могу! Она, значит, десять раз академик! «Стрелять, пороть!» Ах, какие все благородные! Она собой честно торгует — лишнего не требует, не хотите — не берите, идите к телеграфу, там по полтиннику просят. На любой кошелек есть товар. А в магазинах хрен найдешь, чего хочешь. Там и обвесят, и обмерят, и сверху возьмут. Но там же все честные, все благородные! Не то, что эти проститутки! Стрелять их! А с кем гуляют? Со вдовыми только, да? На тебе! С женатыми гуляют, между прочим. Мы, значит, мразь, а они, гулящие, они все честные — отцы, мужья образцовые. Хоть на Доску почета вешай. Все такие замечательные! Что ж, пожалуйста, она готова идти машинисткой, как эта Танек, секретаршей или санитаркой. Только на что одеваться, где такие сапожки — фирму, губнушки, шубки покупать? Интересно, вот Танек, она что на свою сотню или сколько там рэ, одевается? Прямо! Небось или предки подкидывают, или какой-нибудь постоянный Гор есть. Так в чем разница? Только что к «Националю» не ходит. Порядочная! Вот станет Тутси пенсионеркой, тогда на свои будет жить, а пока молодая и красивая, уж извините, хочется и одеться, и наесться. Так что неизвестно еще, кто умней да честней. А то стрелять, пороть… То-то, когда она трусики скидывает, Игорь не за плетку хватается… Пороть! Еще какую-то «группу самозащиты» выдумали…

Но тут она вспомнила, сколько презрения слышалось в голосе Игоря, когда заговорили о проститутках, и волна жгучего отчаяния захлестнула ее. Она задыхалась, ее душили слезы… Если б могла, она сейчас сама застрелилась бы.

Но в конце концов снотворное начало действовать, ее внутренние монологи становились все путаней и бессвязней. Постепенно она погрузилась в тяжелый, беспокойный сон…

Уж если Игорь не заглянул в конверт, который передал ему Олег, то тем более Тутси не стала этого делать. Да и настроение было паршивым. После искусственного «снотворного сна» она ощущала вялость, «ватность» в голове (как выразилась Иринка). Ей было ни до чего. Игорь, как все очень здоровые люди, не понимавший, что значит болеть, но искренне сочувствующий этим странным людям, которые болеют, старался опекать Наташу, наливая чай из термоса чуть не литрами, пичкал ее огромными бутербродами, отчего ее едва не стошнило. Когда вернулись в Москву и подвезли ее к подъезду, Игорь вспомнил о письме и виновато спросил (морочит ей, бедняге, голову со своими просьбами):

— Так возьмешь для ксерокса или как?

— Давай, — сказала Наташа и спрятала конверт в сумку.

Вечером она была в форме. Собственно, она все время была в форме, но когда пять человек талдычат, что у тебя болит голова, то никуда не денешься — голова начинает болеть.

Прошло и плохое настроение.

Проститутка? Ну и что? Горите вы все синим пламенем! Да пообещай тому же Таньку или Иринке ее сапожки (недаром при виде сапожек они аж глаза закатывали от восхищения, и от зависти небось тоже), они упадут тут же, лапки в стороны — бери. Недотроги! А потом, кто они такие, чтоб судить? Машинистки, шоферня! Было время, ей многие ее знакомые да партнеры говорили: инженер — престижная профессия, ну не инженеры — те всегда на паперти стояли — офицер. Вот офицер! А сейчас их так долбят, военных, что они скоро будут погоны прятать, когда на улицу выходят. Бармены там, продавщицы в «Березках» — вот престиж, солидж, первый класс. Ну еще ломщики иногда, крупная фарца. А теперь? Теперь путанка, валютная девочка, а попросту — шлюха высшего класса, вот у кого престиж. Кто с ними сравнится? Разве что рэкетиры, их бугры. Но те не высовываются, их мало кто знает.

Стрелять, пороть? Как бы вас самих не постреляли, ишь какие честные да моральные!

Тутси еще некоторое время заводила себя, пока ей не стало ясно, что именно она и ее коллеги самые уважаемые люди. Может быть, вот еще госпожа Тэтчер.

Успокоенная и гордая, она вышла вечером на работу. Пробила за две ходки каких-то сильно поддавших чухонцев, которые и исполнить-то ее толком не смогли, зато отвалили мешок «третьих».

Заарканив знакомого спиртовоза, вернулась под утро домой, усталая, испачканная физически и морально, отлежалась в ванне, напустив туда чуть не ведро шампуня, выключила телефон и, нырнув в постель, мгновенно уснула (потому что Тутси, между прочим, тоже обладала отменным здоровьем, иначе кто ж в ее престижной профессии долго протянет?).

Настроение ее стало совсем лучезарным, когда на следующий день, вызванный условным звонком, приемщик забрал «третьи» и взамен отстегнул ей косую. Неплохо за ночь! Интересно, сколько эта Танек на своем агрегате настукивает? Небось косую за год. А ведь могла бы за ночь, корова! (Впрочем, нет, косую это она, Тутси, а Танек, скажем, половину, но тоже неплохо). А они стрелять! Шалавы, раскладушки! Да и того не стоят — просто дуры!

День предстоял насыщенный — парикмахерская, маникюр, аэробика. В восемь предстояла встреча с Гором и поход в валютный кабак. Игорь был опять занят, она скучала по нему. Но что ж поделаешь? После кабака завалятся с Гором к ней и проведут спокойную ночь. Он будет что-нибудь рассказывать, читать свои монологи, а она делать вид, что внимательно слушает, и думать об Игоре. Хотя Гора она с удовольствием слушает. Да! Не забыть бы ему отдать конверт, куда она его засунула?

Тутси разыскала уже помявшийся конверт, выложила его на стол.

Гор прибыл точно в восемь. По нему вообще можно было проверять часы.

— Мадам Тутси, вы, как всегда, прелестно-прекрасны (он совсем обнаглел, изобретая теперь каламбуры, неологизмы, пословицы на русском языке). От вас все без ума, кроме сумасшедших! — он весело смеялся, довольный таким словесным фейерверком, бесспорно свидетельствующим о его блестящем знании языка страны пребывания.

— Поехали!

Они загрузились в его роскошный «Мерседес», каждый раз вызывавший у Тутси восхищение и гордость, что вот она в нем едет, и после недолгого пути подъехали к двухэтажному угловому особняку на Садовом кольце в трех сотнях метров от… Тутсиного дома на улице Веснина.

Вечер оказался скучным. Ее не развеселил даже приятель Гора, какой-то Жорж. Странный приятель, непохожий на обычных закордонных коллег Гора, — лохматый, неопрятный и к тому же явно поддавший. С ним были две шалавы, сорт второй. Он тут же бросил их, пересел к Гору и Тутси за столик и оживленно заговорил по-русски, вполне прилично:

— Август! Дорогой друг! Куда ты пропал? Я…

— Не ври, это ты пропал, наверное, пьянствуешь, как всегда, — грубо оборвал его Гор. Тутси удивленно посмотрела на своего друга, — обычно он был неизменно вежлив со всеми.

— Да? — не обиделся Жорж. — Наверное, наверное. Я сделал задание. Интервью. По музыке! Будешь доволен. Но хочу тебя сводить на Арбат, на одну дискотеку. Ты должен посмотреть атмосферу.

«Господи, — подумала Тутси, — неужели нельзя найти другого места, кроме Арбата!»

— Хорошо, — деловито сказал Гор, — когда?

— Завтра.

— Хорошо, завтра.

Жорж еще что-то болтал, пока Гор довольно резко не заметил, что им с Тутси надо поговорить о серьезных вещах, а его, Жоржа, наверное, заждались те милые дамы за тем столиком.

Жорж тут же слинял.

Когда вернулись к Тутси на рабочую хату и она отработала первый любовный раунд, как всегда, включили тихую музыку и стали болтать.

Он был очень добросовестный журналист. Он не только изучал язык страны, где работал, нравы, порядки, людей, он старался понять культуру, музыку, театр. Вот и сейчас в комнате звучали советские песни, Гор знал, что их так называют:

Поле, русское п-о-о-ле, Пусть я теперь человек городской…

В начале их знакомства Тутси попыталась поставить кассету с каким-то бешеным роком, но Гор сразу остановил ее:

— Не надо, мадам Тутси, этого… дерьма, да? Я у себя слышу много. Поставьте мне русскую музыку, советское пение.

У Тутси «советского пения» не оказалось, пришлось докупить и терпеть все эти стародавние музыкальные шедевры, которые она в душе презирала.

— Нет. Ты не думай, — объяснил ей Гор, — я не против рока, джаза и так далее. Я вообще не против никакой, так можно сказать: «Не против никакой музыки»? Но мне нужна музыка, которая выражает душу народа (он торжествующе посмотрел на нее — как же красиво сказано!). А все эти роки — ну разве они русские? Когда был в Африке слушал там-там, в арабских странах — нытные, нет, занытные, нет, заунывные песни, в Аргентине — танго, в Бразилии — самбы. У вас надо русские песни, в советское время — советские. А мне по вашему телевидению рок да рок. Мне не восемнадцать лет, пусть они слушают и прыгают.

Вспомнив, что ему не восемнадцать, Гор, отвернувшись, проглотил заветную пилюлю и вскоре под звуки песни: «Здесь моя работа, здесь мои друзья» — одарил Тутси вторым любовным раундом.

Потом он долго разглагольствовал о задании, полученном из редакции: написать про самодеятельные рок-ансамбли, о том, как подвернулся Жорж и как Гор придумал их диалог, и что вот теперь все готово. Не придется «выпирать», да? Нет «переть» на Арбат. Не хочет ли Тутси пойти с ним?

Тутси поспешила сказать, что в такое нефешенебельное место, как Арбат, она не хочет идти, да и ему не советует.

— Вы туда не ходите? — невинно спросил Гор.

— Да нет, что ты! — запротестовала Тутси.

Гор замолчал. Она не заметила его мимолетной усмешки.

Утром, когда он уже собирался уходить, Тутси вдруг спохватилась:

— Август, помнишь, ты мне обещал насчет ксерокса? А? Тут просили меня… — она нерешительно протягивала конверт.

— Да, да, — Гор спешил, — давай, — он торопливо засунул конверт в карман.

Бумага Олега продолжала свой путь…

Расставшись с Гором, Тутси затосковала. «Как было бы хорошо, — размышляла она, — если б можно было три раза в неделю ходить на работу (и вершина мечты — каждый раз за две-три ходки по полтораста «гринов», на худой конец — по сотне), три раза по ночам исполняться Гором, иногда ходить с ним по кабакам и «мероприятиям» и каждый день — каждый день! — скажем, с пяти до девяти вечера и все воскресенье (хоть и главный доходный день) быть с Игорем. Увы, это все мечты.

…А вот Игорь испытывал глубокое удовлетворение. В отличие от Тутси у него исполнились все его на тот день мечты: ему установили новый аккумулятор, он за собственные бабки приобрел запасные «дворники» и благодаря Иванову-Лембрэду (которого на комбинате немного побаивались: все-таки журналист, лучше не связываться) получил премию. Житуха, лучше некуда! Теперь бы повидать Наташку, и все желания осуществились.

Здорово он к ней привязался все-таки. Он постоянно думал о Наташе, о ее лице, о ее теле, доставлявшем ему столько наслаждения, о том, как смотрит она, как смеется, как вздыхает… И смотрит иногда каким-то отчаянным, потерянным взглядом. Наверное, от любви. Какая девчонка! А почему она до сих пор не замужем? Или была и скрывает от него? У нее вообще много тайн. Какая-то туманная, иногда ночная или вечерняя, работа в этом бюро переводов; ничего не говорит о родителях. Может, стыдится? Судя по тому, как упакована ее квартира да и сама она, какие у нее брюлики, рыжье, какие системы, предки зашибают — астрономия! «Брюлики» — бриллианты, «рыжье» — золото, эти выражения Игорь в разговорах с Наташей не употреблял.

Кто-то все-таки ее родители? Может, махинаторы, кооператоры, заведующие базами, директора пищеторгов… Что они не академики и не чрезвычайные и полномочные послы в Вашингтоне — это он уже понял. Да какая ему, в конце концов, забота? Дети ведь за родителей не отвечают.

Что касается Гора, то, как человек быстрый в решениях, он свои заботы разрубал мгновенно.

Приехав в офис, вскрыл конверт, прочел текст и сразу сообразил, что к чему. Некоторое время он постоял у своего множительного аппарата, потом, взяв ручку, посидел над листом, но все же удержался от правки (тем более своим почерком). Наконец поднял трубку и позвонил Жоржу. Деловых разговоров он по телефону не вел. Предложил встретиться, поговорить о статье.

Встретившись с Жоржем на улице, он спросил, работает ли у того ксерокс? У него, Гора, испортился, а нужно кое-что напечатать, сотню экземпляров.

— Да ради бога, — Жорж был добрый малый, — хоть тысячу. А когда пойдем на арбатский концерт?

— Вот сделаешь, звони, и пойдем, — сказал Гор и передал Жоржу конверт. «Пусть будет напечатано не на моем ксероксе, — удовлетворенно подумал Гор. — Как это говорят по-русски: «Бог оберегает оберегаемого»?

Глава VIII ГОР ДОВОЛЕН

Гор задумчиво потягивал виски со льдом, сидя в баре Пресс-центра МИД на Зубовском бульваре. Негромко звучала музыка, доносились тихие разговоры. А он сидел и думал о своем.

В общем, он был доволен жизнью. Вчера звонил директор газеты и в конце разговора похвалил его. Гор даже по нормам своей страны был далеко не бедным человеком. Он знал, что, когда окончательно вернется на родину, его ждет солидная, хорошо оплачиваемая работа. Не откажутся от его услуг ни на телевидении, ни на радио.

Конечно, работать в Советском Союзе стало трудней, это очевидно. Раньше, какую область жизни ни возьми, ничего не стоило проехаться на «их» счет. Кричали о победах, об успехах, а на поверку… Теперь сами все у себя критикуют (даже перебарщивают). Не к чему цепляться.

Вот недавно явился к нему прямо в корпункт нахал, предъявляет документ — синяя книжечка с золотым тиснением: «Демократический союз». Гор раскрыл удостоверение: слева — «эпиграф» из Александра Галича: «Можешь выйти на площадь в свой назначенный час?» Справа — фотография этого типа, имя, фамилия и «платформа» — «демократический коммунист». А? Слыхали что-нибудь подобное! Он пришел сообщить, что в воскресенье утром состоится на площади Пушкина митинг, пусть господин корреспондент приходит и не забудет фотоаппарат.

То был не первый случай. Без конца звонили активисты разных групп, объединений, движений, фронтов. Чтоб приходили, записывали, снимали эпохальные события. А собиралась сотня-две крикунов. Держали речи перед еще сотней-другой зевак. А потом всех довольно вяло разгоняла милиция. Ни проломленных голов (впрочем, у милиционеров порой бывало), ни убитых, ни раненых.

«Попробовали бы эти демонстранты так вести себя с полицейскими у него на родине! Костей бы не собрали», — Гор усмехнулся. Да, многому им еще учиться предстоит. И что интересно, в учебе этой преступники и смутьяны (так по-русски?) постигают науку куда быстрей, чем те, кому полагается с ними бороться. Это у них называется демократия. Когда у Гора пытаются «зарезать» статью, под предлогом оскорбления власти, или клеветы, или еще какой-то ерунды — вот это зажим демократии. Но когда под предлогом демократии выпускают всех преступников, разгоняют армию, а максимальный срок тюремного заключения снижают до десяти лет, какая же это демократия?!

Кстати, об армии — мысли его приняли другое направление, есть проблема, серьезнейшая проблема: как переправить листовки этому другу Игоря, минуя самого Игоря? Вряд ли он листовку видел. А вдруг захочет посмотреть? И когда посмотрит, спустит в унитаз? А своему другу свернет голову. Так как быть? И тут у Гора рождается план (у него все время рождаются планы). Он еще некоторое время сидит, попивая свое виски.

Наконец выходит, садится в машину и едет на Белорусский вокзал. Там спускается в автоматическую камеру хранения, вкладывает в одну из ячеек пакет и только после этого идет к телефону-автомату.

Не успевает он набрать номер Тутси, как понимает, что сегодня у него везучий день. Выясняется, что Тутси в ближайшие три дня свободна, значит, ее супермен уехал.

— Мадам Тутси, — сокрушенно говорит Гор, — боюсь, я вас подвел…

— Что такое? — она в тревоге.

— Дело в том, что у меня сломался ксерокс и я поручил печатку сделать моему другу. А он срочно уехал…

— И ничего не получилось? — Тутси расстроена.

— Нет, он все сделал, но не успел мне передать, а вернется не скоро…

— Что же делать? — Тутси совсем падает духом, она же обещала Игорю!

— Друг нашел выход — он оставил пакет в коробке хранения на вокзале и сказал мне код. Знаете, там кладут вещь в эту коробку, но открыть может только тот, кто знает код. Вот у меня записано. Так что я вам скажу, а вы можете сказать кому надо.

— Ой, спасибо, Август, — Тутси оживает, — большое спасибо. Я позвоню Олегу, он сам возьмет.

Гор на всякий случай запоминает имя и делает вид, что у него гора с плеч.

— Я очень рад, мадам Тутси. Не люблю не выполнять обещания. Вот код.

Тутси записывает.

Он прощается и едет в корпункт, где у него назначена встреча с Жоржем, речь пойдет об их «музыкальном диалоге», как окрестил его Гор.

Жорж является на этот раз трезвый и даже причесанный — он на работе. Из дальнейшей беседы выясняется, что он весьма добросовестно отнесся к полученному заданию. Жорж уверенно оперирует именами — Цой, Макаревич, Ревякин, Науменко… названиями ансамблей — «ДДТ», «Аукцион», «Алиса», «Телевизор»…

Жорж поведал о спорах, развернувшихся вокруг имени трагически погибшего Башлачева, вокруг истоков русского рока. Он цитировал слова разных песен.

Особенно Гору понравился «Майк» Науменко с его «каждый день — это выстрел, выстрел в спину, выстрел в упор». В кого? Тут можно кое на что намекнуть.

Разрабатывается сценарий диалога. Наконец включает магнитофон.

— Скажите, — вдумчиво спрашивал Гор, — о чем поют периферийные рок-группы?

— Вот, например, — глубокомысленно отвечал Жорж, — новосибирская группа «Калинов мост». Вы уже ощущаете по названию глубоко русские традиции: Калинов — калинка. От этих названий веет богатырской силой, русским духом, историей. Их вокалист Ревякин глубоко самобытен.

— О чем же он поет? — с преувеличенным интересом вновь спрашивал Гор. — Отражает ли он нынешнюю жизнь страны, происходящие в ней события?

— Конечно, — звучит ответ Жоржа, — ведь рок всегда на гребне событий. Вот, например, одна из его наиболее популярных песен: «Долго ли еще моей земле страдать, дурью задыхаться, пот и слезы глотать, косы заплетать мором да гладом, язвы прикрывать Москвой и Ленинградом…»

— Очень интересно, — серьезно замечает Гор и потирает руки, чего, разумеется, не увидит читатель будущего диалога.

— А вот, — продолжает Жорж, — песня Шевчука. Это группа «ДДТ»: «Эй, Ленинград, Петербург, Петроградище — Марсово пастбище, зимнее кладбище, отпрыск России, на мать непохожий, бледный, худой, евроглазый прохожий…»

— Вы считаете, — спрашивал Гор, — что эти строки относятся только к Ленинграду или ко всей сегодняшней жизни страны?

— Возможно, что ко всей, — изображая напряженную работу мысли, отвечает Жорж.

Когда заканчивают первый вариант, Жорж возвращается к давней мысли.

— Послушай, Август, ты все-таки должен посмотреть сам, своими глазами. Тут я приметил одну группку на Арбате…

— На Арбате? — насторожился Гор.

— Да, именно русский рок. У них там руководитель Егор Мухин, интересный объект. Очень способный парень. Наркоман.

— Как наркоман? — Гор поражен.

— Бывший, — Жорж доволен произведенным эффектом, — уникальный случай! Сам взял и бросил употреблять наркотики. Как, знаешь, курильщик. Есть такие: накануне выкурив за день пачку, на следующее утро встает и говорит: «Я бросаю, все!» — и, представь, бросает. Окончательно и бесповоротно. Вот и этот парень — не нюхал, не курил, а кололся! Кололся! Худший вариант. Когда таких лишают порции, они готовы убить человека, и себя в том числе. А этот взял и решил: «Конец, больше не колюсь!» И не колется!

— Ну, конечно, — нетерпеливо прервал Гор, — не колется. А рок тут при чем?

— Я же говорю — у него рок-группа. Особая, в русском стиле. Надо своими глазами увидеть.

— Ты говоришь, они на Арбате? — Гор был явно заинтересован.

— Да. Сходим?

— Сходим.

На том их встреча закончилась, а поход состоялся субботним вечером.

Они с Жоржем пообедали в Пресс-центре МИД, предварительно посидев в баре. Присутствие Гора удерживало Жоржа от излишеств, так что он хоть и выпил «свою порцию» водки, однако не набрался, как обычно.

В приглаженном свете арбатских светильников топтались у своих выставок художники, у ступеней Вахтанговского театра бренчали гитаристы, возле дверей кафе томились недлинные очереди.

Они подошли к лотку, на котором были выложены всякие дешевые браслеты, кольца, пояса, брелоки с изображением обнаженных красоток, большие жестяные бляхи-значки. На одном красовались флаги СССР и США в виде бабочки — репродукция известного рисунка Джуны, на другом личико девушки в широкополой шляпе и призывная подпись: «Я жду вас». «Помогите материально», — гласила надпись еще на одном значке, сопровождаемая рукой, державшей цилиндр в просительном жесте. Яблоко и надпись: «Я люблю жену», веселый, под клоуна, презерватив, размахивающий плакатом: «СПИДу — нет!» Просто надпись: «Нравлюсь?» И еще множество столь же изысканных и остроумных изображений и лозунгов. Кроме того, бойко шла торговля наклейками: «Малборо», «Адидас», «Пепси-кола»…

Пропорхнула стайка девушек в высоких сапогах и черных, сложнейшего рисунка колготках, которые уходили под джинсовые куртки, юбками девушки пренебрегли…

Прошли хиппи с петушиными гребнями, обвешанные словно папуасы, какой-то бижутерией, прошел медленной походкой милицейский патруль. На «решетке» сидел парень с гитарой и хрипло пел о луне, которая не хочет спускаться на землю, и о девчонке, которая, наоборот, не хочет с земли подниматься.

Жорж уверенно свернул в подворотню (видимо, он не раз бывал здесь), вошел в захламленный, заваленный грязным снегом двор, толкнулся в покосившуюся дверь.

Вниз шли ступени. Из глубины раздавалась оглушительная и не очень мелодичная музыка. За дверью, словно он ждал их здесь всю жизнь, прислонившись к стене курил длинный, худой парень с разметавшимися по плечам белокурыми волосами. Он посмотрел на них светлыми, выцветшими глазами и оживился.

Жорж молча вытащил из-за пазухи блок «Малборо» и протянул парню. С ловкостью и быстротой Акопяна парень растворил блок в воздухе. Он сделал приглашающий жест и открыл еще одну дверь. Шум стал невыносимым. В комнате с низким потолком и облезлыми стенами, украшенными увеличенными фотографиями рок-звезд, на скамьях сидели человек тридцать, в основном юные ребята и девчата, некоторые тесно обнявшись. Но был в задних рядах и народ постарше. На Гора и Жоржа никто не обратил внимания. Молча сели у стены.

На сцене три полуголых парня, небритых, длинноволосых, один с серьгой в ухе, хриплыми голосами орали что-то нечленораздельное, качаясь, извиваясь, то падая на колени, то подпрыгивая. Закончив на каком-то неистовом вопле, парни повернулись к «залу» спиной и ушли за мятую серую занавеску сбоку от сцены. Остались густой запах пота и звон в ушах от криков, грохота ударных, гула гитар.

Публика сидела неподвижно, наверное, ни у кого не было сил шевельнуться. Минут через пять на сцену вышла очередная рок-группа. Во главе шествовал тот длинный парень, что встречал их у входа, — Егор Мухин.

Появление музыкантов вызвало слабое оживление.

Гор с нескрываемым удивлением смотрел на сцену. Музыканты были одеты в весьма необычные для рок-оркестров одеяния. Один — в поповскую рясу, другой — в сапоги гармошкой, длинную, подпоясанную извозчичьим кушаком косоворотку, на голове — картуз, третий — в посконную рубаху и лапти, еще один — в кольчугу и древнеславянский шлем.

— «Россияне»! — коротко представил Мухин свою группу и, не теряя времени, ударил по струнам.

Начался обычный по грохоту, невнятности и однообразию музыки концерт. Конец, а точнее, последние слова каждого куплета песни повторялись раз двадцать. Гор с трудом сумел разобрать лишь одно четверостишие:

Мы поем русский рок, Это нашей судьбы рок, Это русской браги рог, Это России порог. Порог России. России порог, Порог России, России порог, Порог России, России порог…

«Поп» дул в дуду, «мужик» разбивал клавиши, «Александр Невский» ломал ударные, словно крушил псов-рыцарей, а «приказчик» буквально издевался над гитарой.

От духоты, вони, грохота Гор задыхался. Что касается Жоржа, то он чувствовал себя прекрасно и даже притоптывал в такт музыке.

После двух-трех номеров Гор молча встал и буквально выскочил на воздух. Некоторое время дышал, словно рыба, выброшенная на лед.

Жорж сразу же вышел за ним, спросил удивленно:

— Ты чего? Тебе не понравилось?

— Очень понравилось. Я — в восторге, — не скрывая раздражения ответил Гор. — Ты не можешь ответить, почему они не поют «Катюшу», «Казачок»? А орут какой-то бред? Ведь у русских столько замечательных песен. Я не специалист, конечно, но у меня пластинок много. Ты знаешь, уж если я приехал в страну, то изучаю национальную культуру. Они не по-русски поют.

— Август, — укоризненно качал головой Жорж, — ты действительно не специалист. Это же русский рок, их интерпретация самого популярного современного жанра…

— Да пошел он к черту, твой жанр! — Гора покинула его обычная сдержанность. — Хотят нашим подражать, так пускай подражают лучшим. А не худшим.

— Они не подражают, а развивают… — втолковывал Жорж.

Спор их прервал Мухин. Его длинная фигура возникла из-за двери. Он молча уставился на Жоржа, не удостоив Гора вниманием. Они нырнули во мрак подворотни, куда еле достигал свет тусклой лампочки, висевшей у входа в подвал. Однако Гор без труда разглядел, как Мухин вынул из-за пазухи большой, завернутый в газету пакет, и передал Жоржу, в свою очередь, Жорж отдал ему пакет поменьше. Они еще о чем-то пошептались, после чего Мухин, по-прежнему даже не взглянув в сторону Гора, исчез за дверью.

— Пошли, — сказал Жорж и подхватил Гора под руку.

Они вышли на ночной Арбат.

Народу поубавилось. Но, несмотря на поздний час, совсем уже охрипшие поэты продолжали выкрикивать стихи: «Мы — подписанты этой жизни, отказники небытия. По неудавшейся отчизне спешим без цели и жилья…»— неслось со стороны Вахтанговского театра.

Сторонясь каких-то зловещих фигур, что кучками неторопливо двигались посреди улицы, Жорж и Гор добрались до Смоленской площади и поехали к Гору заканчивать работу над диалогом.

К немалому удивлению Гора, перед началом работы его коллега, подсев к столу, вытащил полученный от Мухина пакет, развернул газету и, высыпав на стол целую гору потрепанных десяток, пятерок и трешек, начал пересчитывать их.

Длилось это довольно долго, но Гор не мешал, он лишь молча смотрел на эту необычную финансовую манипуляцию.

Наконец Жорж закончил свои подсчеты, аккуратно перетянул пачки резинками и переложил их в дипломат.

— Понимаешь, — объяснил он, — у нас с этим королем рок-н-ролла кое-какой бизнес. Я ему — валюту, сигареты, между прочим, и музыкальные инструменты тоже, а он мне — советские деньги. Видишь, крупные билеты не беру, надо соблюдать осторожность. Учти, Август, надо соблюдать осторожность, — повторил он, словно Гор с утра до вечера только и делает что спекулирует валютой, не соблюдая никаких мер конспирации.

— Ему, я имею в виду этого дебила, валюта, конечно, не нужна, там есть кто-то покрупнее. Вот он и снабжает парня деньгами и, наверное, кое-что платит ему за риск. Я доволен. Ну не менять же по официальному курсу! Парня я заарканил, когда он еще употреблял наркотики… кое-что ему доставал, а теперь, когда он бросил (уникальнейший случай, скажу тебе), когда бросил, он вот сигареты просит, инструменты — духовные, так сказать, ценности…

Жорж хихикнул и налил себе стаканчик.

— Не боишься попасться?

— А! — Жорж махнул рукой. — Все рискуем. Разве ты, когда с девочками расплачиваешься, не нарушаешь их законов? Ты же в валюте платишь, не в рублях. Потом они своим сутенерам или уж не знаю там кому сбывают эту валюту. Опять нарушение! Вот куда их боссы, те, к кому наши доллары в конце концов попадают, их девают — не знаю. Но нарушают все. И что-то я не слышал, чтоб кто-нибудь попадался. Бывает, конечно, но редко. А ты-то как обходишься?

— Я? — Гор посмотрел ледяным взглядом на своего коллегу, этого идиота, не понимавшего, что весь корпункт наверняка набит микрофонами КГБ. — Я? Я меняю только по официальному курсу. Я, Жорж, никогда, даже в мелочах, не нарушаю законы страны, в которой работаю. И тебе не советую.

Гор с удовлетворением представил себе, как где-то далеко, в глубоких подвалах КГБ, наматывается пленка с записью их разговора. Вот так! Надо быть осторожным! И это ему советует этот болван!

— А как ты познакомился с ним? — спросил Гор.

— Одна девочка познакомила. Понимаешь, одно время у меня тут не хватало монет, — пояснил Жорж. (Еще бы, небось все пропивал!) Так вот, я особенно по «Интуристам» не ходил. Подбирал тех, что подешевле. Поделился с одной своими заботами, она меня с этим дылдой и свела. Так что сейчас затруднений нет: международный банк действует! — Он рассмеялся и налил себе еще.

— Ладно, — строго сказал Гор, — пошли работать.

Уезжая (поездка в Рязань оказалась неожиданной не только для Игоря, но и для самого Иванова-Лембрэда), Игорь позвонил Наташе, дал ей номер телефона Олега и попросил, когда она сделает ксерокопии, позвонить ему и договориться, как она эти копии передаст.

Тутси после звонка Гора не стала особенно раздумывать и сказала Олегу, что срочно уезжает, что ей удалось вот рингануть, позвонить прямо с Белорусского вокзала: пакет в камере хранения, код такой-то. Чао!

Она вздохнула с облегчением.

Олег быстро смотался на вокзал, забрал пакет и приготовился к действу.

В чем же заключалось это действо?

Оно заключалось в том, чтобы на «Гоголя», то есть у памятника великому писателю на одноименном бульваре, организовать митинг под лозунгом: «В армию — по желанию!» На митинге предполагалось выразить солидарность с программой Народного фронта Латвии: те, кто по религиозным или пацифистским соображениям не хотят служить в армии, — не могут быть призваны, не должны призываться студенты любых вузов ни во время учебы в институтах, ни после, разве что на краткосрочные сборы.

Разумеется, все это под лозунгами борьбы за мир и разоружение. Предполагалось пригласить иностранных корреспондентов. Особую пикантность ситуация приобретала оттого, что митинг будет происходить напротив Министерства обороны.

В напечатанном с помощью Гора воззвании содержались соответствующие призывы и приглашение на митинг. Листовки Олег раскидал по подъездам, оставил на столиках в кафе, на улице, поздно вечером даже кое-где приклеил. О том, что Гор, не компрометируя себя, сумел оповестить многих своих коллег о предстоящем событии, Олег, разумеется, не знал.

Что касается митинга, то здесь мнения «звездных рыцарей» разделились. Одни считали все это пустой затеей (кое-кто даже возмущался, особенно из отслуживших), других Олег сумел уговорить. Теперь он всюду утверждал, что «Ракета» и вообще все любители фантастики во всей стране его поддерживают. Ему об этом говорили и знакомые иностранцы, правда, далеко не все, с которыми он последнее время активно общался по самым разным поводам.

Митинг состоялся в воскресенье.

Весна уже охватила столицу. Весна необыкновенно ранняя и крайне активная. Ну что это такое, когда ртуть добирается за полдюжины положительных градусов еще в феврале!

Снег почти исчез и лежал лишь грязными, тоскливыми пятнами по дворам да глухим переулкам. Солнце грело. Лужи ширились и, когда по ним проносились машины, выплескивались на испуганно отскакивающих прохожих. Зелени еще нет, а снега уже нет, и поэтому деревья выглядели какими-то оборванными.

Весна в больших городах — штука некрасивая. Она вызывает раздражение, так и хочется сказать природе: «Можешь ты навести в конце концов порядок в своем хозяйстве?» Природа отмалчивается презрительно: не морочьте мне голову вашими эгоистическими требованиями. Подавай им стабильную погоду, да распустившиеся почки, да солнышко, да чистоту на улицах, да…

Зелени и чистоты на Гоголевском бульваре не было.

Великий сатирик, горький летописец своего времени (пожалуй, и нынешнего) грустным взглядом взирал с высоты на суетившийся у его подножия народ.

Одеты здесь все были вразнобой: кто в меховых шапках, кто в лыжных шапочках, кто без головного убора вообще, кто в сплошной джинсовой фирме, от штанов до кепок, а кто в дутиках или плащах…

Не только молодые парни, которых, если верить Олеговым листовкам, касалась эта тусовка, но и девчонки. И конечно, люди постарше, пенсионеры — любители «жареного». По их застойному мнению, всякое, кроме Первого мая и Седьмого ноября, собрание — уже сенсация.

Наиболее отчаянные участники митинга выдергивали из-под полы плакатики, растягивали их и тут же прятали. На плакатиках, кто успевал, прочитывал: «Лучше лишняя водородка, чем миллион бездельников в погонах», «Не дадим армии наложить лапу на борцов за мир»…

Кроме подобных, весьма спорных по концепции лозунгов были и более академичные: «Армию — на зарплату!», «Бюрократов призывать на 25 лет» (намек на павловские времена?) и т. д.

На трибуне (ящик между львами у основания памятника) один за другим возникали ораторы разного возраста и разного облика. В основном бородатые, потому по годам трудно определимые. Перед тем как выйти на трибуну, они надевали белые нарукавные повязки, которые должны были символизировать, видимо, пацифистский характер митинга. Смысл всех речей, начиная от изящных, серьезных и кончая путаными и хулиганскими, был один — армия не нужна, а потому никого в нее призывать не следует.

Предложения имели широкий диапазон: один предлагал упразднить погранвойска, открыть границы, уничтожить все вооружение и тем продемонстрировать наше миролюбие. «Поверьте, — кричал он, — Запад оценит! И по нашему примеру разоружится!» — «А если, наоборот, оккупирует нас?» — попытался кто-то задать вопрос, но на него зашикали.

Другой, с цифрами (его собственными) солидно обосновывал бесполезность наличия любых вооруженных сил в наше водородно-баллистическое время.

Так продолжалось с полчаса. Иные любопытные подключились к толпе, иные в отдалении стояли на тротуаре и молча следили за происходящим. Среди них был и Август Гор.

Наконец подкатили машины. Из них выпрыгнули энергичные милиционеры в серых беретах, с резиновыми дубинками в руках. Они присоединились к немногочисленным милиционерам в обычной форме, пребывавшим здесь с самого начала и пытавшимся с помощью мегафонов объяснить толпе, что сборище незаконное, поскольку нет разрешения исполкома. А не было разрешения (как стало известно), поскольку никто за таковым не обращался. Но поскольку не обратились… Порядок есть порядок… Расходитесь…

Собравшиеся никакого внимания на эти призывы не обращали. Милиционеры вяло ходили от одной группки людей к другой, миролюбиво уговаривая идти по домам. Группки рассеивались, чтобы тут же собраться рядом.

Но энергичные ребята в беретах были настроены иначе. Мгновенно построившись клином, подобно их далеким предкам из дружины Александра Невского, они быстро и напористо врезались в толпу, рассекая ее на сегменты и расчищая площадку возле памятника.

Кое-кто сопротивлялся, даже пытался вступить в драку. Таких скручивали и уводили к машинам. Чувствовалось, что «серые береты» хорошо тренированы, что все многократно отрепетировано и отработано. Толпа распадалась. Еще бы! Разве сравнить этих дилетантов с профессионалами из «Демократического союза», что устраивают свои цирковые бенефисы у памятника другому великому писателю — Пушкину. Вот там — да, там чуть не жизнью рискуешь.

Среди задержанных Олега не было. Больше всех суетившийся, командовавший и кричавший, он в решающий момент исчез, словно растворился в воздухе.

Прошло еще полчаса, и сквер опустел. Лишь несколько случайных люберов, не разобравшихся, в чем дело, и надеявшихся «размяться» с этими недоумками, за каковых они приняли глубоко идейных пацифистов, разочарованно сидели на скамейке под неодобрительными боязливыми взглядами трех-четырех хипарей, уже начинавших собираться на свою очередную тусовку.

Скрывшись в одном из бесчисленных проходных дворов, Олег торопливо удалялся от места происшествия. И нос к носу столкнулся с Игорем, направлявшимся в «Гармонию». Зачем-то срочно просили собраться активистов «группы самозащиты».

Олег и Игорь шли навстречу друг другу по знакомой арбатской тропе, не подозревая, что стопы их во многом направлял тоже не спеша идущий где-то по Арбату корреспондент западной газеты умеренного направления Август Гор.

«Конечно, — рассуждал Гор, рассеянно глядя на уныло мерзнувших возле своих нераскупаемых шедевров бородатых рафаэлей, — митинг жилковатый. Потоптались, пошумели. Да и народ, прямо скажем, неинтересный, такие с плакатиками еще на бульвар выйти могут, а с пистолетами на площади — вряд ли. Но кое-что есть: листовки, лозунги, митинг… Об этом расскажут газеты и радио на Западе, да и здесь, слава богу, как только какой-нибудь скандальчик, так пресса, радио, телевидение радостно начинают звонить об этом во все колокола (поэтому, к счастью, в газетах не находится места для рассказа о больших скандалах на Западе!). Не без его, Гора, помощи. Надо зайти сегодня же в пресс-центр на Зубовском и в бар в «Национале» — скоро все иностранные и столичные журналисты узнают о мощной демонстрации против по-прежнему милитаристских устремлений Советского Союза, который на словах конечно же за разоружение, но на деле… Тысячи юношей продемонстрировали свою волю… Правительству и генералам придется считаться… Гор уже набрасывал план будущей статьи, которую, как он это порой делал, опубликует под псевдонимом в другой, не своей, газете. Ходит такой анекдот в Москве — Гор все их заносил в свою тетрадку — про раввина. Его враг обвинил раввиновых дочерей во всех грехах. «Как вы можете так говорить, — протестует раввин, — у меня вообще нет дочерей». — «Неважно, — говорит враг, — мое дело привлечь внимание». Вот так и этот митинг.

— Ты откуда чешешь? — поинтересовался Игорь, немало удивленный внешним видом столь элегантного обычно Олега, на этот раз представшего перед ним в какой-то явно с чужого плеча куртке и джинсовых брюках. — Золотарем прирабатываешь?

— Ты понимаешь, сейчас у «Гоголя» был грандиозный митинг! Народу — жуть! — начал рассказывать Олег. Он был несколько смущен этой встречей, а потому словообилен. — Оказывается, все против воинской повинности, все поддерживают академика Раушенбаха, требуют…

— Тихо, не ори — не глухой, — прервал его Игорь, — небось академика Олега все поддерживают, вдруг да призовут его в конногвардейскую часть навоз за лошадьми собирать. И советская наука и культура потеряют титана мысли. Ладно. Насчет «Библиотеки фантастики» порядок? Или трепался?

— Ты что?! — Олег вновь обрел уверенность. — Если сказал — железно. Ты уже в списке.

— То-то, — Игорь послал в него парфянскую стрелу, — а то, думаю, призовут тебя, уедешь на Курилы, и накрылась моя «Библиотека».

Олег сразу помрачнел и заспешил прощаться.

Игорь тоже перестал улыбаться. Мысли его перенеслись в «Гармонию», что там могло случиться?

А случилось следующее.

— Вот что, друзья, — торжественно возвестил Леонид Николаевич, когда штаб «группы самозащиты» атлетистов собрался в чайной, — мы тут возимся с этими подонками и ничего, кроме них, кругом не видим. Это эгоистично.

Все молчали, мысль была неясна.

— Вы знаете эту забегаловку на Остоженке, ну, в переулке, недалеко от бензоколонки?

— Ну? — поторопил не любивший долгих предисловий Луков.

— А то, что директор ее — взяточник и вор. И спекулянт к тому же.

— Почему ты решил? — снова задал вопрос Луков.

— Потому, — начал объяснять Леонид Николаевич, — что я там иногда бываю. Захожу, заказываю бутерброд с колбасой — нету, боржом — нету, апельсиновый сок — нету. Ничего нету! А два дня назад вечером уже забегаловка эта закрыта, случайно прохожу мимо и вижу, в темноте — там фонарь не горит, наверняка нарочно повредили, — так вот, в темноте грузят в пикап ящики с боржомом, соки, колбасу. Не привезли! Увозят! Картина ясная: посетителям продукты не выдает, а увозит куда-то и там сбывает. Куда? Вчера не поленился, подъехал на машине, жду у колонки якобы. Смотрю, картина повторяется. Только пикап отъехал — я за ним. Далеко ехать не пришлось, до ближайшего кооперативного ресторана! Там все выгрузили. Понятно? Этот директор или заведующий, не знаю, как он там называется, получает продукты и перепродает их кооператорам с хорошей наценочкой! Вот так!

Леонид Николаевич обвел присутствующих торжествующим взглядом.

— Вот так! — повторил он.

Некоторое время все молчали.

— Странно, — заметил дядя Коля, — зачем кооператорам соки и боржом, коль они их запросто купить могут без всяких наценок, по госцене.

— И уж как-то все очень примитивно, — с сомнением покачал головой Луков, — получает, грузит, отвозит, отгружает — знай денежки считает. У него что, вся милиция, ОБХСС, контролеры в кармане? Ничего не боится?

— Ну хорошо, — задал наконец Игорь главный вопрос, — ну ворует, ну спекулирует. А мы при чем? Набрали бы вы, Леонид Николаевич, 02 из ближайшего автомата, и его тут же ментуха и накрыла.

— То есть как при чем! — взвился Леонид Николаевич. — Если мы решили с подонками бороться, то не можем ограничиваться одними рэкетирами. Хорошо, справимся мы с этой бандой, отстоим «Гармонию», а дальше что? Пусть воруют, спекулируют, берут взятки? Нет уж — взялся за гуж, не говори, что не дюж!

— А милиция… — начал было Игорь.

— Да брось ты со своей милицией! — отмахнулся Леонид Николаевич. — Они же доказательства потребуют, а у него наверняка все в ажуре. И кончится дело тем, что этот мерзавец отделается легким испугом, а скорей всего, очередной взяткой. Нет уж!

— И что ты предлагаешь? — спросил Луков.

— Мой план таков, — чувствовалось, что Леонид Николаевич этот план тщательно продумал. — Во-первых, мы сфотографируем разные этапы преступления — погрузку продуктов у кафе, перевоз, выгрузку у кооператоров. Отдельно, незаметно, пустую стойку кафе, изобилие в кооперативном ресторане, наконец лица, крупным планом, и директора и кооператоров. Все это незаметно. У моего друга есть японский фотоаппарат, снимает в темноте. Далее подождем и разгромим его кафе, машину, можно квартиру и разбросаем фото вокруг, чтобы знал за что. Можем морду набить.

— Ты соображаешь, что говоришь? — Луков смотрел на Леонида Николаевича с участием. — Мы кто, громилы, бандиты? Мы боремся за правое дело, правыми средствами. Можно все заснять и послать в милицию, анонимно.

— И что, — вскричал Леонид Николаевич, — думаете, они что-нибудь предпримут. Он же их всех купил! Не купил, так купит. Не купит, так скажет, что все это фотомонтаж… Нет, с такими так нельзя. С волками жить — по волчьи выть, с ними…

Спор длился довольно долго. В конце концов остановились на компромиссном решении: подкараулить взяточника зава, почистить морду, шепотом предъявить ему на ушко обвинение и разбросать в кафе и в ресторухе у кооператоров компрометирующие фотографии.

Погромы и поджоги были отвергнуты.

— Так недолго и самим загреметь, — подвел итог Луков. — Глядишь, в разбойников с большой дороги превратимся.

Фотографирование взял на себя Леонид Николаевич, как умелец этого дела. А приговор над жуликом взялись исполнить Луков, Игорь (вдруг к тому же понадобится водитель) и дядя Коля.

Вот такое было принято решение. И хотя сами они этого еще не понимали — решение историческое. «Группа самозащиты» атлетистов переставала заниматься самозащитой, она переходила в нападение на нарушителей закона.

Гор мог быть доволен.

Он и был доволен. Пообедал в пресс-центре, пригласив за стол американского, французского, немецкого и итальянского коллег, — «маленькое НАТО», как сострил американец, и весьма красочно описал грандиозный митинг, свидетелем которого только что был. «Митинг против советской болтовни о разоружении, прикрывающей наращивание агрессивной страной вооружений», как определил француз.

Гор рассказывал обстоятельно, не спеша, с массой деталей, уверенный, что его коллеги на основании этого рассказа напишут и передадут в тот же день «корреспонденции очевидцев».

Потом он заехал в корпункт, где его безупречная секретарша доложила ему обо всех делах, письмах, телексах, звонках. Среди последних числился один от Жоржа, который сообщал, что ждет его к семи часам в баре «Националя», где будет с коллегой, и, может быть, Гор тоже захватит коллегу.

Это означало, что Жорж приведет очередную шлюху и предлагает Гору сделать то же. Но Гор из соображений гигиенической безопасности ни с кем, кроме Тутси, дела не имел. Она вполне устраивала его во всех отношениях. А теперь, когда стала инструментом реализации его планов, тем более. Плохо другое, если «дама», которую притащит Жорж, владеет языком, то поговорить как следует не удастся. Оставалось надеяться, что не отличавшийся разборчивостью Жорж, как всегда, остановит свой выбор на третьесортной проститутке, а такие, кроме ограниченного набора «рабочих» слов, ничего не понимали. Гор вздохнул.

В начале восьмого он остановил свой «Мерседес» перед отелем, завернул за угол, на улицу Горького. У входа в ресторан-кафе толпилась небольшая очередь. Гор кивнул нахохлившемуся за стеклом швейцару, который немедля признал его и подобострастно распахнул дверь левой рукой, поскольку правая оказалась занята вложенной в нее трешкой. Гор разделся, поднялся на второй этаж, прошел широкий коридор и вошел в бар. Бар, который он терпеть не мог из-за духоты, густого табачного дыма, шума, пьяных возгласов. Но в этот час здесь было сравнительно безлюдно. Из-за дальнего столика ему помахал Жорж.

Подойдя к столику, Гор остановился в изумлении. Во-первых, Жорж был совершенно трезв. И это в семь часов вечера! Небывалое явление. Во-вторых, на столике стояла не обычная батарея крепких напитков, а одинокая бутылка шампанского. И в-третьих, самое удивительное — кампанию Жоржу составляли не обычные дешевые путанки, а валютные девочки высшего ранга, вроде Тутси, немолодые — лет по двадцать пять, интересные, очень элегантные, одетые с подлинным вкусом. Никаких мини-юбок, задранных до живота, никаких профессиональных декольте. Девушки были люкс, и потенциальный клиент должен был верить на слово: с него сдерут, но и в товаре не обманут. (Как русская поговорка: «Предприятие веников не изготовляет?» Или что-то в этом роде, надо будет, вернувшись, заглянуть в заветный блокнот.)

— Садись, дорогой друг, — сказал Жорж по-английски, — это мои очень давние подруги — это Зина, а это Зоя! — он сделал церемонный жест рукой.

— Наоборот, я — Зоя, а она — Зина, — поправила одна из девиц.

— Да-да, — слегка смутился Жорж, — они обе так прекрасны, что я иногда путаю. А это мой друг, ведущий дипломатический корреспондент одной из крупнейших в мире газет, лауреат Пулицеровской премии. Между прочим, получающий среди московских иностранных корреспондентов самое большое жалованье, — прибавил он зачем-то.

«Идиот! — выругался про себя Гор. — Сейчас я его поставлю на место».

— Не обращайте внимания, — он улыбнулся девушкам, — наш друг сильно преувеличивает. Он всегда так делает, когда хочет, чтобы за шампанское платил я.

Девицы рассмеялись, а Жорж нахмурился.

— Вы действительно дипломатический корреспондент? — обратилась к нему Зоя (а может быть, Зина?).

Она смотрела на Гора уверенно и спокойно своими огромными, искусно оттененными глазами. На пальце у нее было одно-единственное кольцо, но с каким бриллиантом!

«Да, это класс. И где только этот пьянчужка нашел таких телок, — удивился Гор. (Да? Телок? Молодец! — похвалил он сам себя. — Как знает современный литературный язык страны пребывания, как знает!)»

Сначала беседа носила светский характер. Обе девицы отлично владели языком, что было неудивительно, поскольку одна заканчивала Иняз, а вторая преподавала английский на курсах (а может, она такой же преподаватель, как Тутси переводчик).

Поговорили о винах, сигаретах, туалетах, ценах, зарубежных странах, трудностях и радостях жизни. Перешли к событиям местного значения. Тут-то Гор и рассказал о митинге, которого в тот день стал свидетелем. На этот раз он повествовал спокойно, сдержанно, как о не совсем обычном, но мало интересовавшем его явлении. В стране перестройка, много нового, вот митинги, один он случайно увидел…

— Думаю, что твою газету митинг заинтересует, я потом расскажу подробности. Сейчас речь о другом: насчет музыкального материала. У меня возникла идея обогатить его высказываниями разных людей — рабочих, студентов, солдат, девушек и юношей. Будем останавливать на улице и спрашивать, как им нравится рок, пусть сравнивают западный и здешний, оценивают кумиров и так далее. Это придаст нашему диалогу солидность, подкрепит народным высказыванием.

— А зачем вам идти на улицу? — неожиданно встряла Зина (а может быть, Зоя?). Мы вам наговорим все, что скажете, и за парней, и за девок. Голоса менять умеем (последние слова она произнесла мужским басом).

Все рассмеялись.

— Великолепно! — воскликнул Жорж. — Сейчас поедем к девочкам и там все запишем… Магнитофон у меня с собой.

— Нет, — Гор покачал головой, — так не годится. Надо, чтоб люди представлялись. Голоса тоже не все подделаешь. А главное, не подделаешь ответы.

— Ну что ж, — разочарованно протянул Жорж, видя, как ожидаемый веселый вечер рушится, — поехали. А может, девушек с собой захватим? На Арбат?

— Спасибо, не надо, — усмехнулась Зоя (а может, Зина?). — Мы в такие места не ходим. Образование не позволяет. Хотите — подождем вас здесь. Если никто не уведет, конечно.

— Мы быстро, — заверил Жорж.

— Чтоб не скучать, закажите себе что-нибудь. — Гор положил на стол стодолларовую купюру.

Когда они вышли и, усевшись в машину, покатили в сторону Арбатской площади, Гор спросил:

— Ты зачем приволок этих красавиц?

— Понимаешь, — стал с жаром объяснять Жорж, — мне их порекомендовал один друг. Они путанки высшего класса, ты видел. Тариф высокий, спору нет. Но дело в том, что за небольшую приплату они готовы оказывать дополнительные услуги…

— Что, «бутерброд» — одна сверху, вторая снизу? — грубо перебил Гор, которому надоели мелкие комбинации коллеги.

— Да нет, ты не понял! — запротестовал Жорж. — Они могут поставлять интересную информацию, у них большие связи, причем в разных сферах. Подпольные миллионеры, спекулянты заграничным барахлом, валютчики… но и коллекционеры, антиквары, актеры, писатели…

— Спекулянты и валютчики — возможно, а вот насчет актеров и писателей — сомневаюсь, — усмехнулся Гор. — Откуда у таких деньги?

— Короче говоря, я подумал, что они могут тебе пригодиться. Тебя же интересует, что происходит в интеллектуальных кругах?

Тут Гор откровенно расхохотался:

— Ты знаешь, Жорж, я не устаю тебе удивляться. Ты что ж, хочешь, чтоб я узнавал о тайнах здешних интеллектуальных кругов с помощью проституток? Может, мне мои ночные похождения с ними ставить в редакционный счет по статье «оплата источников информации»?

— Неплохая идея, — задумчиво произнес Жорж, — надо будет обдумать. А то валютный бар уже не проходит — босс ругается, говорит, что, если б я писал свои корреспонденции не виски, а чернилами, они бы дешевле обходились. Ну не мерзавец?

Они оставили машину возле «Праги» и неторопливо двинулись по Арбату проводить свое анкетирование. Действовали просто. Подходили к намеченному «объекту», Жорж незаметно включал очень чувствительный магнитофон, а Гор, представившись: «Я из газеты», задавал два-три однотипных вопроса: «Вы любите рок? Какой вам больше нравится, наш или западный? (У него было отличное произношение, и по двум-трем словам не определишь, что он иностранец.) Кого из звезд вы любите и почему?»

Подошли к пенсионерам, «интеллектуалам», к работягам, к молодым всех направлений — «комсомолец», «металлист», «секретарша», «студентка»…

Ответы были самые разнообразные:

«Обожаю. Что может быть лучше!», «Терпеть не могу этих обезьян», «Если хэви — суперкайф ловлю, шурева не надо!», «Видите ли, вопрос об уровне современного рока не так прост, если мы возьмем это как социальное явление…», «Рок? Это чиво, милок?»

Насчет того, какой лучше, мнения разделились, однако было ясно, что большинству наплевать, абы рок. А вот кумиров называли многих: и классиков былого, вроде «Битлов» или Пресли, и современных, и советских, порой отнюдь не рокеров, — Леонтьева, Преснякова, Намина. А какая-то дама, схватив Гора за грудки, пыталась втолковать, что никто не может сравниться с Людмилой Зыкиной. Спастись удалось только бегством.

Наконец «усталые, но довольные» они вернулись к машине и покатили к «Националю».

— Хорошо поработали, — удовлетворенно заметил Жорж, — диалог обогатится сильно. Босс будет доволен.

У Гора на этот счет было иное мнение, но он промолчал. Он решал для себя другой вопрос: поехать ли с этими проститутками или нет? Постельные дела его не интересовали. Но может быть, они действительно могут оказаться полезными, ну вот хотя бы по части информации. Могут с кем-то интересным свести. («Конечно, — усмехнулся про себя Гор, — быть кому-то представленным шлюхами не придает особого блеска, но что поделаешь, иной раз выбирать не приходится».)

В конце концов Гор решил поехать и разобраться на месте. Что он теряет? Три сотни долларов (он прекрасно понимал, что придется заплатить и за Жоржа) и три грамма спермы? Ничего, переживет.

Девицы оказались глубоко порядочными — они дождались своих кавалеров.

Выпили еще одну бутылку шампанского и отправились заканчивать вечер на квартиру Зины (а может, Зои).

Квартира, разумеется, была в двух шагах от «Националя» и как две капли воды похожа на Тутсину. «Наверное, — не без иронии подумал Гор, — есть теперь специальный кооператив, который стандартно обставляет служебные квартиры путанок и называется как-нибудь вроде: «Уют и здоровье» или «Обитель морали». От игривых мыслей его отвлек Жорж, прошептавший:

— Сколько вкуса! Скажи спасибо другу, Август. Без меня ты бы сюда не попал.

«О, господи, — подумал Гор, — этот оборванец имеет дело с дешевками, а когда впервые столкнулся с классом чуть повыше, совсем обалдел».

Зоя и Зина работали, как в цирке, их номер был идеально отлажен и отрепетирован. Как только они вошли в квартиру, обе исчезли и через пять минут появились, сменив туалет. Теперь они были в колготках, рисунок которых свел бы с ума даже Сальвадора Дали, колготки были заправлены в высокие обтягивающие лакированные сапоги. А венчали этот смелый туалет прозрачные блузки, под которыми, разумеется, ничего не было, кроме того, на что они были надеты.

— А? — Жорж прищелкнул языком и устремил на Гора восторженный взгляд. — Видел?

В кухне-гостиной был молниеносно накрыт стол — водка, виски, всякая мелочь: печенье, маслины, орешки — все это входило в программу. Поболтав о пустяках и выпив немного, торжественную часть закончили и приступили к художественной. Зина обняла сильно повеселевшего Жоржа и увела в спальню. Зоя включила музыку погромче и пересела к Гору на колени.

— Тебе кто нужен, кроме меня, конечно? — она рассмеялась. — Твой, этот Жоржик, сказал, что тебя разный народ интересует — фарца, бугры. Или лава на обмен?

— Меня интересует болтовня, — Гор холодно посмотрел на Зину-Зою и, аккуратно подхватив ее под полные крепкие ляжки, пересадил на диван.

— Болтовня? — от таких слов и поступков даже она, ко всему привыкшая, слегка растерялась.

— Да, — жестко произнес Гор, — меня интересует, кто что болтает о рэкетирах, бандитах, хулиганах — словом, о… насильственных (он, как всегда, споткнулся на трудном слове) деяниях, действиях, — Гор перешел на английский, — чем они вызваны, а главное, как их вызвать. Ясно?

Но Зине-Зое не было ясно. Она так и сказала.

— Хорошо. Объясню. Так вот…

Но лекция Гора была прервана, не начавшись, появлением Жоржа в сопровождении его дамы, на лице которой читалось глубокое удовлетворение.

Гор бросил взгляд на часы — недолго же длился любовный раунд, видимо, Жорж был куда сильней в питье, чем в любви. И еще подумал Гор: «До чего же проститутки любят слабых клиентов, им лишь бы он скорей закончил, можно сразу взяться за следующего. Могучие мужчины их раздражают».

Зина-Зоя тут же подхватила его под руку и увлекла в спальню. Тем временем Жорж уже наливал свой стакан.

В полутемной спальне до одурения пахло лавандовым дезодорантом, на кровати было постелено ослепительно чистое белье — сдававшей смену полагалось и рабочее место оставлять в порядке.

Зина-Зоя мгновенно скинула с себя то немногое, что на ней было, и раскинулась на постели. «Ты очень красива, но Тутси намного красивей», — с затаенной гордостью подумал Гор. Он неторопливо разделся…

Зина-Зоя, к удивлению Гора, оказалась неизмеримо искусней Тутси (точнее, искусней исполняла роль погибавшей от страсти женщины). Но и Гор, к ее досаде, показал себя настоящим мужчиной. Словом, когда тяжело дыша, они откинулись друг от друга, большая стрелка на настенных часах пошла по второму кругу.

Зина-Зоя облегченно вздохнула. Увы, напрасно, Гор, словно они лишь на минуту прервали начатый разговор, как ни в чем не бывало продолжал свой инструктаж.

— Так вот Зоя…

— Я Зина, — сказала она тихо.

— Неважно. У тебя есть сутенер?

— А что?

— Послушайте, если вы будете мне задавать вопросы, то будете и платить за ответы, — резко сказал Гор. — Предлагаю наоборот: я спрашиваю и плачу, ты отвечаешь и получаешь. О’кей?

— О’кей, — быстро согласилась девица, она уже поняла, с кем имеет дело.

— Так вот, есть у вас сутенер?

— Ну не сутенер — друг, в общем, есть…

— Я хочу знать, — чеканил Гор, — есть ли у твоего сутенера-друга конкурирующие силы, воюют ли они, есть ли драки, убийства, я имею в виду не индивидуальные, а массовые. Ясно? Если нет, то как сделать, чтоб такие массовые столкновения были. Одна банда рэкетиров против другой, одна группа сутенеров против другой. И не один, два, три, а много. Пойми — моей газете нужны сенсации, как, впрочем, и вашим. Заплачу хорошо. Будешь болтать, не получишь ничего. Ясно?

Некоторое время они молчали.

— Вообще-то, наверное, можно, — наконец прервала она молчание (как и Тутси, ее сбивал с толку его постоянный переход с «вы» на «ты»).

— Что можно?

— Ну стравить их.

— Как?

— Скажу Лысому, что пристают ко мне, требуют отстегивать. Чтоб заступился. Сделаю так, чтобы у тех такой же шорох пошел. Авось наедут друг на друга.

— Что ж, действуй, через неделю позвоню. О’кей?

— О’кей. Может, мне позвонить?

— Нет я сам. Сделаешь дело, не обижу, — он усмехнулся, — а пока займемся другими делами, — и, к немалому огорчению Зины-Зои, он снова притянул ее к себе.

…Когда они вышли из спальни, Гор чуть не расхохотался открывшемуся перед ним зрелищу: Жорж, окончательно упившийся, храпел на диване в нелепой позе, а его дама уныло сидела в кресле, рассеянно глядя на экран небольшого японского телевизора.

— Закончили? Что так быстро? — в голосе ее звучал невыразимый сарказм. Зина-Зоя опустила глаза, словно она была виновата в том, что ей достался столь могучий клиент.

Атмосфера сразу изменилась, когда Гор, вынув из бумажника четыре стодолларовые купюры, положил их на стол.

— Спасибо, дамы, за приятно проведенный вечер. Надеюсь на новое свидание, — он учтиво раскланялся. Подхватил под мышки своего с трудом пробудившегося коллегу и потащил его к двери, сопровождаемый дружественными напутствиями Зины и Зои.

На улице Жорж протрезвел еще больше и сумел самостоятельно добрести до машины.

— Ну и свинья же ты, — презрительно заметил Гор, когда машина тронулась, — неужели нельзя не напиваться?

— Да это все она, — оправдывался Жорж, — подливает и подливает, я хотел ее опять… Нельзя, видите ли, вдруг вы выйдете! Как тебе это нравится? Такая стыдливость! Вдруг вы выйдете и увидите ее голый зад. Ах, ах! Вы ж, наверное, думали, что мы здесь стихи читаем, и вдруг! Словом, наливает, наливает, вот я и заснул.

— Молодец.

Гору вдруг надоело все. Этот алкоголик Жорж, эти шлюхи, у которых на уме только деньги, дурацкое задание хозяина с этим роком… И эта его работа, когда надо заниматься черт знает чем, и эта страна, которую (но в этом он признавался лишь самому себе) он не понимал, не любил, которой боялся. К чему все эти бесполезные предприятия, эти комариные укусы?

Да, конечно, он не понимал России глубинно. Наверное. Но он был достаточно опытен, проницателен и умен, чтобы оценивать и сравнивать людей и явления. Он мог оценить происходящие здесь перемены, не только внешние — политические, социальные, экономические. Но и те, что происходили с людьми. Он видел, как ошалели одни от полученной духовной свободы, как недовольны были этим другие. Видел, как свободно, радостно, открыто вырвались людские чаяния, желания, требования. Но видел и ту густую пену, что поднялась на поверхность.

Новое мышление в международном политическом плане, разоружение, борьба за мир, экономические реформы, перестройка, гласность, с одной стороны, невиданный рост проституции, наркомании и всех видов преступности, травля правоохранительных органов, бесконечные нападки на армию, разрушение ее престижа — с другой. Разумная, но то и дело перехлестывающая через край критика всего, что «здесь», непомерное и безудержное захваливание всего, что «там». А уж он-то знал подлинную цену тамошнему раю. Как работать? Надо ведь ругать. А что? Когда они сами делают это почище, чем он когда-либо сумеет. Или насаждать у них, как они выражаются, «чуждые нравы»? Чего их насаждать, когда они сами делают это куда энергичней и быстрей!

Ладно, он человек подневольный, что прикажет редактор, то он и сделает. Но как все это надоело! Вот возьмет и женится на Тутси (они ведь все, а она первая, об этом мечтают), уедет на свою виллу в горах, которую два года назад выгодно купил тайно от своих жен и друзей. И будет жить спокойно, тихо, в свое удовольствие. С красивой, безмерно благодарной ему за то, что женился на ней, супругой. А? Черта с два! Кто ему позволит такую, жизнь? Ни его хозяева, ни коллеги, ни друзья, ни обстановка, ни финансы, ни дела… А прежде всего он сам себе этого не позволит. Не тот характер, привычки, не тот раз навсегда заведенный механизм его существования, от которого он уже никогда не сможет отказаться…

Такая судьба.

«А интересно, — подумал Гор, — какая судьба будет у Тутси, у этой Зины-Зои, у Тутсиного «школьного друга» — у всех этих людей, которые сейчас кусочек его жизни, а через год-два уйдут из нее, словно их и не было. Каждый движется по жизни подобно ракете в космосе, летящей мимо дальних звезд и планет. Приблизятся, сверкнут и отойдут во мрак, а ракета продолжает свой путь в бесконечность. Ракета — да, а вот жизнь, увы, имеет конец. Не вообще, а каждого человека в отдельности. И его, Гора, в том числе».

Он грустно вздохнул.

Потом отвез Жоржа домой и поехал к себе. Ему зверски хотелось спать.

Глава IX ВЕСЕННИЕ МОТИВЫ

Поздно вечером в чайной «Гармонии» собрался штаб «группы самозащиты». Леонид Николаевич размахивал газетой и оживленно толковал:

— Нет, друзья, вы подумайте! Смотрите в «Советской культуре» письмо юриста Ермолаева из Ленинграда. Смотрите, что он предлагает, — это гениально! Тише, я вам прочту кусочек.

— Ладно, читай, — вздохнул Луков, он уже понял, что, пока Леонид Николаевич не ознакомит всех с гениальным предложением, он не успокоится.

— Вот, слушайте. Да тише вы. «…Статья в законе могла бы выглядеть примерно так: по приговору суда о смертной казни преступник может быть казнен только руками родственников жертвы (без каких бы то ни было ограничений) или же руками ее самой…» Понимаете? — продолжал Леонид Николаевич. — Он предлагает узаконить: ты совершил преступление по отношению ко мне, и я же тебя казню! Мы ведь так и сделали, когда эти подонки избили Люсю, мы же их и наказали. Как бы родственники! Все верно.

— Да как сказать, — с сомнением в голосе заметил Луков, — во-первых, мы ей не родственники. Ну это бог с ним. Потом, насколько я понимаю, твой юрист предлагает делать это по приговору суда…

— Это детали, — отмахнулся Леонид Николаевич, — мы ж договорились, что обойдемся без всей этой бюрократии, мы сами судьи. Если мы сумели сами себе доказать, что человек виновен, значит, он виновен. Важно другое, то, о чем в законе сказано, мы же и приводим приговор в исполнение. Вот!

— Погоди, — вмешался дядя Коля, — я не понял — закон уже есть?

— Пока нет, — замялся Леонид Николаевич, — но вот же юрист предлагает, в газете напечатано. Наверняка учтут. Кстати, мы можем написать в поддержку. Не обязательно подписываться.

— Ладно, — подвел итог дискуссии Луков, — это все когда еще будет! Займемся делом. Этого хмыря из кафе, который свою провизию на сторону сбывает, сегодня договорились брать?

— Сегодня. Вот мерзавец! — подтвердил еще не остывший Леонид Николаевич.

— Тогда давайте согласуем план действий, — Луков оглядел присутствующих.

Согласовали быстро. А чего там было согласовывать? Вечером после закрытия кафе, когда вороватый заведующий вынесет свои пакеты, подойдут, набьют морду, разбросают фотографии. И все. Точка. А еще пачку фото пошлют анонимно в прокуратуру.

— Мы прямо как Деточкин, — усмехнулся дядя Коля. — Помните фильм такой был — «Берегись автомобиля»?

— Сравнил, — не согласился Игорь, он же машины угонял, продавал, а выручку переводил. Мы-то ничего не воруем. Мы — наказываем!

— Все одно, — махнул рукой дядя Коля, — и он и мы во имя общества действуем. Интересно, — добавил он тихо, — какие продукты сбывает? Водку тоже?

— Ты это брось, — Луков строго посмотрел на него, — хоть коньяк «Три звездочки»! Наше дело карать, а не экспроприировать. Понял?

— А я что, я ничего, — стушевался дядя Коля, — просто интересно…

Покончив с делами, посмотрели по видео очередной, принесенный Игорем фильм, в котором рассказывалось, как группа подростков в каком-то маленьком американском городке взяла на себя благородную задачу очистить город от банды терроризировавших его жителей хулиганов-рокеров.

Фильм изобиловал жуткими сценами: рокеры гоняли по ночам, давили запоздавших прохожих, въезжали через витрину в магазины, калеча покупателей, кого-то мимоходом насиловали и убивали. Атлетисты одобрительными возгласами встречали эпизоды, когда благородные подростки натягивали ночью на пути рокеров тонкую проволоку, которая срезала им головы почище гильотины или, заперев их в гараже, сжигали живьем с помощью бензина вместе с мотоциклами.

— Хорош фильм! Ух, хорош! После него кулаки так и чешутся.

Наиболее откровенно общее настроение высказал сторонник крайних мер Леонид Николаевич:

— А может, нам того подонка тоже… запереть его в его машине и — спичку в бак. А?

— Ладно, уймись, — проворчал Луков. — Тебе только волю дай, ты бы всех перепахал…

— А что, таким нечего делать на земле! — петушился Леонид Николаевич, но на своих кровожадных предложениях не настаивал.

— Вообще-то, — предложил Игорь, — перед акцией надо бы такие ролики смотреть — настроение поднимается!

— Допинг ему нужен, — заметил один из боевиков, — тебе фильм, дяде Коле — чекушку… На святое дело идем! С ясной головой и чистым сердцем.

— При чем тут чекушка, — обиделся дядя Коля, — чекушка! Сам небось не дурак выпить, вот и болтаешь. Чекушка…

…Операция «Забегаловка» (атлетистам полюбилось придумывать для своих операций причудливые названия) прошла без сучка и задоринки.

Не успел злополучный жулик загрузить свою машину пакетами и свертками, как к нему из мрака подскочили несколько человек, сбили с ног и начали бить, другие выбросили свертки, рассыпали по тротуару батоны колбасы, банки консервов, коробки конфет. Войдя в азарт, разбили стекло машины, исцарапали кузов.

Потом, оставив на тротуаре неподвижное тело, положили на него компрометирующие фотографии и исчезли в ночи.

Как обычно, сразу же разошлись.

Игорь шел пустынными в этот поздний час улицами и переулками. Пересек Остоженку, Кропоткинскую, углубился в Чистый переулок, пересек Сивцев Вражек…

Странно, он не чувствовал обычного удовлетворения. Обычно, видя этих козлов, этих подонков, эту шпану, порой мешая их в голове с хулиганами и насильниками из фильмов, он бил яростно, жестоко, знакомая красная пелена спускалась на глаза.

А тут был какой-то жалкий человечек, со своими свертками и коробками… Мерзавец, конечно, спекулянт и взяточник, но виновный какой-то абстрактной виной…

Игорь дал ему пару пинков под ребра, тем и ограничился.

И еще остался у него в ту ночь неприятный осадок от совсем уж, казалось, мимолетного эпизода.

Когда он проходил мимо Наташиного дома, на улице Веснина навстречу ему попались две девушки, бог знает откуда возвращавшиеся в столь позднюю пору. Завидев Игоря, они торопливо перешли на другую сторону, и он успел рассмотреть в тусклом свете уличного фонаря их испуганные лица. Вот так. Приняли за хулигана. Что ж, они правы, только что он ногами бил человека, годившегося ему в отцы.

И тут он оказался у подъезда, в котором жила Наташа. Вспомнил их первую встречу, как проводил ее тогда, как в электричке защитил от хулиганов. Вот кого бы он сейчас размазал по стене с великим удовольствием, на ком выместил все… Эх жаль, он тогда не тронул их. Сволочи, как напугали его Наташу. Но тогда она была еще не его.

Игорю вдруг непреодолимо захотелось увидеть Наташу, сжать в объятиях ее прекрасное тело, гладить волны ее волос, вдыхать ее аромат, слышать ее любовные стоны…

Минуту он стоял в нерешительности. Потом вошел в подъезд, поднялся по лестнице, остановился у ее двери — все это он проделал словно автомат, словно кто-то другой вел его за руку. Он постоял. Прислушался, в доме царила тишина. Лишь изредка с Садового кольца доносился ровный гул проезжавших машин.

Наконец, не в силах сдержать себя, он решительно нажал кнопку звонка. Знакомый мелодичный перелив донесся из-за двери. И снова тишина. Он опять позвонил. Еще и еще.

Убедившись, что Наташи нет дома (наверное, осталась на работе), Игорь неторопливо начал спускаться по лестнице.

Ему оставалось пройти один пролет, когда он услышал, как хлопнула автомобильная дверца, как затарахтела отъезжающая машина.

Через минуту на площадке он лицом к лицу столкнулся с Наташей.

Они стояли и молча смотрели друг на друга.

Кровь медленно отливала от ее лица, глаза стали огромными, в них затаился ужас.

Игорь не мог прийти в себя от удивления. В неярком свете лестничной лампочки перед ним была какая-то непривычная, незнакомая Наташа. На ней была роскошная накидка из чернобурок, из-под которой виднелась очень короткая кожаная юбка, чулки, вышитые серебряными нитями. Ему показалось, что лицо ее заменила маска, так густы были ресницы, фиолетовые губы. На Игоря густо пахнуло ароматом духов, сквозь который пробивался еле уловимый запах алкоголя.

Нет, такой он ее еще никогда не видел. И то, что встреча эта была неожиданной, ночной, у порога ее квартиры, тоже вызывало странное ощущение тревоги, предчувствия чего-то плохого, тайной угрозы.

Наконец оба пришли в себя.

— Что случилось, почему ты здесь? — спросила она растерянно.

— Откуда ты? — задал вопрос Игорь.

Оба восклицания прозвучали одновременно.

Первой нашлась Наташа:

— Рождение было у подруги, ты знаешь, у Риты. Скучища! Еле выбралась, никак не хотела отпускать. Но ты-то?

— Да просто гулял. Проходил мимо, захотелось тебя видеть, — он продолжал смотреть на нее с каким-то недоверием.

И тут она вся просияла, схватила его за руку, потащила вверх по лестнице, в квартиру, в спальню, на диван… Как тогда, как в первый раз. Игорь лишь на секунду заартачился, а потом уже безвольно следовал за ней, все забывая, отдаваясь желанию.

Когда они наконец вынырнули из своего любовного омута, тревога исчезла. Он испытывал блаженное чувство уверенного покоя. Вот она рядом, его горячая, атласная Наташка, тяжело дышит, не может открыть глаза. Наконец, так и не открыв их, шепчет:

— Господи, до чего я люблю тебя, до чего люблю. Если ты уйдешь от меня, я покончу с собой, выброшусь из окна…

— Твой этаж не такой уж высокий, — шутит он. Ласково гладит ее тело, нежно целует губы, нос, глаза. Что это? Что это за соленый вкус? Она что, плачет? — Наташка, ты чего? Куда я денусь? Вот я с тобой, не надо, не плачь.

Он думает, что она боится потерять его. Но она боится совсем другого.

— Скажи, Игорь, — Наташа по-прежнему лежит с закрытыми глазами, — скажи, если б ты узнал, что я очень плохая, ну, воровка или убийца, ты бы сразу бросил меня, да? Разлюбил?

Игорь смеется:

— Даже если б я узнал, что ты Джек-потрошитель в юбке, все равно не разлюбил. Просто выпорол и поставил в угол.

— Выпорол? — Наташа вся напряглась. — На площади, да?

Но Игорь давно забыл тот дачный разговор. Он опять смеется:

— Не обязательно. Мог бы и здесь.

— Пожалуйста! Я готова, — Наташа неожиданно вскакивает. — Пори! Есть за что. Пори!

Слегка сбитый с толку ее порывом, Игорь говорит:

— Ладно, успею. Пока приговариваю тебя к каторжным работам по приготовлению мне кофе. А ну, быстро!

Напряжение спало. Наташа весело смеется и исчезает на кухне. А Игорь продолжает лежать, устремив глаза в потолок, погруженный в свои мысли.

Какая-то у Наташи неудачная жизнь. Непонятно, где мать и отец, нерегулярная работа, порой ночная. Зависит от этой «хозяйки» из бюро переводов. С Игорем видится, когда он может. Вот припер к ней среди ночи, а она и рада. (Мысль о том, что у Наташи может кто-то быть и что была она отнюдь не у подруги, даже не приходит ему в голову.) Почему она не замужем? И тут он чувствует смущение. Почему? Потому что никто не предложил, наверное. А почему не предложили? «А ты почему? — задает он себе ядовитый вопрос. — А? Не хочешь связывать себя, обременять. О ком-то заботиться, за кого-то отвечать. Вот и они так». А какая девчонка! Красавица! Работяга. Отдельная квартира, тоже, между прочим, не последнее дело. Никаких стариков. Небось сами о дочке заботятся. А как она его любит! Какая в постели! Словно он у нее первый мужик.

Мысль о женитьбе на Наташе, вообще о возможности жениться впервые западает ему в голову. Раньше он никогда об этом не думал. Но ведь когда-нибудь придется это сделать. Так чего ждать? Тут он приходит в себя. Что он, с ума сошел?! Совсем тронулся!

Его размышления прерывает Наташа. Она появляется свежая, пахнущая после ванны шампунем. Еще приятней пахнет кофе, который она несет на подносе вместе с огромной горой всевозможных бутербродов.

Включают кассетофон, тихо, чтоб не разбудить весь дом. Весело болтая, они садятся за стол. Среди ночи! Верней, под утро.

Игоря распирает. Почему так случается, что люди, даже умеющие молчать, вдруг неожиданно для самих себя «раскалываются», поверяют свои тайны близкой женщине — жене, возлюбленной, а порой и случайной подруге? Недаром все разведки мира содержат штат неотразимых красоток для выуживания тайн. У французов даже есть специальное выражение — «исповедь на подушке».

Словом, Игорь легко и весело рассказывает про незадачливых рэкетиров, пытавшихся шантажировать кооператив могучих атлетов, и чем это для них кончилось. Рассказывает, что бедняги менты, хоть и носят с собой наручники для преступников, сами скованы законами почище, чем эти преступники. Но что, к счастью, есть энергичные и смелые ребята, которых ничто не сковывает и которые готовы этих ментов заменить, а заодно и следователей, прокуроров и судей, да и комендантский взвод, если нужно.

— Вот где неисчерпаемые резервы для сокращения штатов, — смеется Игорь.

Он не замечает, как с лица Наташи сползает улыбка, как возникает на этом лице тревожное удивление. Наташа далеко не дура, достаточно проницательна, и, хотя Игорь никого не называет, она все легко сопоставляет, припоминает его прежние разговоры и делает соответствующие выводы, и выводы эти ее беспокоят. Она понимает лишь одно — ее любимый со своей детской наивностью и простотой ввязался в какую-то опасную авантюру. Она не очень в этом разбирается, но инстинктивно чует для него опасность. Наконец Игорь замечает перемену в ее настроении.

— Ты что, Наташа?

— Ничего, — она старается улыбнуться, — Интересные вещи рассказываешь. Но знаешь, что тебе скажу: дурачки эти твои ребята. Детский сад.

— Это почему же? — Игорь уязвлен.

— Да потому, что вот поймает их ментуха, а там, сам сказал, все по закону, и упечет тех ребят в тюрягу. И привет!

— Но они же честные, они всяких подонков…

— А ментухе это до фени. Закон есть закон! Кто нарушил, того и судят. А ради чего нарушал — это, знаешь… Нарушил — садись! Может, подонкам больше дадут, но тем ребятам ведь с того не легче. Верно?

Этот шитый белыми нитками разговор (когда собеседники прекрасно знают, о чем говорят, но делают вид, что не знают) продолжается еще некоторое время и сам собой затухает.

Он получает неожиданное продолжение при сходных обстоятельствах на следующий день.

Действующие лица: Гор и Тутси. Место действия — «служебная хата».

Только что исполненная здесь за отписку и выпроводившая очередного косого, Рита (она их особенно любит за чистоплотность, вежливость, а главное, за слабую, по ее выражению, потенцию) прихорашивается у зеркала.

— Чего расселась, — торопит ее Тутси, — сейчас мой Гор явится. Давай, давай.

— Ох и груба ты, подруга, — укоризненно вздыхает Рита, наводя марафет. — «Расселась»! Нет в тебе жалости — вчера пролетела, позавчера «госприемка» была, еле ноги унесла, еле сотню «гринов» отхлебнула, а ты торопишь. Сейчас поеду к одному утюгу, — меняет она тему беседы, — он мне шузы обещает.

— Сколько? — спрашивает Тутси, она заинтересована.

— Только по ушам не бей, когда скажу, — три косых.

— Да это ж астрономия! — возмущается Тутси. — Я эти за две схватила, — она поднимает ноги в изящных сапожках. Потом смотрит на часы и вскакивает: — Ну ты скоро?

— Да иду, иду. Я стрелку на девять забила, ждет небось. К себе ведет, между прочим, — она многозначительно подмигивает Тутси и, накинув заячий палантин, величественно исчезает за дверью.

Проходит минут десять. Кукушка выскакивает из своего домика (подарок одного швейцарского друга), отсчитывает девять часов и скрывается, захлопнув за собой дверцы.

И в эту же минуту раздается звонок — Гор точен, как всегда. На этот раз договорились провести вечер (переходящий в ночь) у Тутси. В их последнее свидание он подарил ей изящный футляр с маркой какой-то престижной французской фирмы. В футляре «неделька» — семь кружевных, совершенно прозрачных цветных трусиков. Каждые величиной с ноготь, семь колготок-ассорти, семь ассорти же лифчиков размером в два ногтя и, непонятно зачем, тоже под цвет семь крохотных носовых платочков. Все это требует награды, и вот Гор прибыл за ней, нагруженный бутылками и пакетами, добытыми из посольского магазина.

— Мадам Тутси, вы прекрасны, как всегда, нет вам равных в столице Союза Советских Социалистических Республик и прилегшей к нему загнивающей Европе, — он секунду подумал и поправился: — Прилегающей.

— Да ну тебя, Август, — Тутси жеманно надула губки, — хотя тебе видней, ты наверняка перепробовал женщин во всех странах загнивающей Европы…

— …И развивающихся Азии и Африки, — самодовольно перебил Гор. — Тем больше имею право говорить: мадам Тутси — королева красоты. Не понимаю, почему вы не участвуете в конкурсах? Это теперь в вашей стране очень модно. Я недавно читал в газетах, что конкурсы проводятся в таких городах, о которых никогда не слышал. А я географию очень прекрасно знаю. И всюду у вас конкурс на «мисс». Да? Заметьте не на «товарищ Москва», не на «гражданка Москва» или «женщина Москва». Да? Так говорят, я слышал: «Женщина, передайте билет». Я слышал в метро. Очень интересно.

— А что ты делал в метро? — немного удивилась Тутси.

— Держал руку на пульсе народа! — ответил Гор и рассмеялся. — Знаете, в Японии один миллиардерщик ездил в метро. Ему восемьдесят лет, и у него одиннадцать «роллс-ройсов», а он езжает в метро. Так вот, когда его спросили: «Почему?» — он ответил: «Надо держать руку на пульсе народа». Тогда его фирма будет знать, что кому нужно. Вот я и иду в метро и могу сказать моему редактору все, что ему нужно. А сейчас я хотел бы держать руку на пульсе мадам Тутси. На том месте, где у нее сильней всего бьется пульс, — он снова рассмеялся.

А потом они ужинали. И вот тогда-то состоялся тот самый разговор.

Неисповедимы пути господни. Неисповедимы и поступки людей. Казалось, только что, непонятно, с чего Игорь разоткровенничался перед Наташей, а теперь вдруг она стала болтать лишнее Гору. Правда, кое-какие основания были. Во-первых, она выпила чуть больше, чем следовало, потрясающего французского коньяка, который принес Гор (последнее время Тутси вдруг обнаружила, что потребление спиртных напитков весьма приятное занятие), во-вторых, уж как-то в этот вечер все было хорошо и весело. Гор рассказывал остроумные анекдоты, почерпнутые из какого-то сборника всяких смешных историй. Сообщил, что давно не одевал мадам Тутси (только и делает что раздевает ее) и поэтому собирается на несколько дней домой. Вернется — кое-что привезет ей. Но нужно точно вспомнить ее размеры. Сейчас он восстановит их в памяти (следовал очередной любовный раунд и возвращение за стол).

— Вот ответь мне, — улыбается Гор и продолжает свою серию анекдотов, — почему девушки опускают глаза, когда парни говорят им, что их любят? — он выдерживает эффектную паузу и дает ответ: — Чтоб узнать, говорят ли они правду. — Гор хохочет, а Тутси не сразу понимает. Когда до нее доходит, смеяться уже поздно. — Или вот, — продолжает Гор. — Какая разница между женатым и двоеженцем? Не знаешь? Никакой — в обоих случаях одна жена лишняя!

Он опять смеется.

И тут же подхватывает снова:

— А почему изнасилованных не может быть? Потому что женщина с задранной юбкой бегает быстрей, чем мужчина со спущенными штанами! Ха-ха-ха!

Тутси не узнает обычно сдержанного и вежливого Гора. С чего эта вульгарность, пошлые анекдоты, смех? Что это с ним?

Откуда ей знать, что Гор очень доволен, что накануне он получил приятное известие.

— Вы знаете, мадам Тутси, что вчера у ресторана «Стеклянный» или «Хрустальный» была сильная драка? Две группы подрались не знаю из-за чего. Даже стреляли. Говорят, есть жертвы. Милиция арестовала. Это было по радио. Не слышали?

— Я радио не слушаю.

— Почему?

— Мне некогда, — кокетничает Тутси, — я все время думаю о вас. — Она вспоминает о том, что Гор скоро смотается на родину, а там, говорят, брюлики идут по цене лошадиного овса. Какова цена овса, Тутси не знает, но образ ей нравится.

Некоторое время они обсуждают происшествие, и как-то незаметно для себя самой Тутси пересказывает Гору то, что ей рассказывал Игорь: как рэкетиры пришли в атлетический клуб, с чем столкнулись и что за этим последовало, как честные ребята должны превратиться в робингудов и сами насаждать порядок и так далее. Разумеется, Тутси тщательно замаскировала, о ком идет речь.

Гор был весь внимание. Он ни разу не прерывал ее, слушал серьезно, изредка кивая. Если б Тутси знала, какую он при этом испытывал радость, она бы, наверное, очень удивилась.

Гор мгновенно сообразил, о ком и о чем идет речь. Ну что ж, значит, он старался не зря. Кое-что удалось. Это уже второе очко. Первое было вчера.

Вчера он позвонил Зине-Зое. Позвонил, как договорились.

— Есть ли новости? — спросил он вкрадчиво.

— Есть, — ответил ему бодрый голос, — приезжайте и захватите обещанное. Адрес помните?

Гор не заставил повторять приглашение. Он сел в машину и, не доехав сотни метров до хорошо запомнившегося ему дома, пошел пешком. Ему показалось, что в подъезде напротив мелькнула неясная фигура. Сначала насторожился, потом сообразил: сутенер, оберегает, а скорее, контролирует свою подругу. Ну что ж, это хорошо.

Гор уверенно вошел в подъезд. А что? Он ничего противозаконного не совершает. Даже если это не сутенер, а агент КГБ. Кто может ему запретить иметь знакомых из числа русских женщин? И наносить им визиты? Он же идет не за шпионскими сведениями. А если они испытывают взаимную привязанность, так что? Гор отлично знал (как, впрочем, и все иностранцы в Москве) полную бесправность милиции в борьбе с проституцией и ничего не боялся.

— Входите, — на его звонок дверь сразу же открылась. — Я Зина. Зина, а не Зоя, — сказала она с порога. — Постарайтесь запомнить. — И после паузы добавила: — А хотите называть Зоей — зовите. Наплевать.

Зина была одета в свой рабочий костюм — авангардистские колготки, лаковые сапожки, прозрачная блузка, на талии у нее вместо пояса находилась металлическая цепь с пряжкой в виде наручников, сбоку висела плетка (откуда ей знать, какие вкусы у клиента, разные встречаются).

Но Гор пришел не как мазохист, а как деловой партнер. Вызывающие одежды, соблазнительные формы Зины оставляли его равнодушным.

— Так какие новости? — спросил он, не успев раздеться.

Зина вздохнула, она уже поняла, что любовных игр не будет, и слава богу, была б «капуста». И она стала докладывать, как майор полковнику о проведенной операции.

— Договорилась я с моим сутенягой — все о’кей. Поднял ребят и наехал на измайловских. Побалакали у «Хрустального», перьев не хватило. До пушек дошло. Одного продырявили. Теперь надолго. Те обещали рассчитаться. Ты этого хотел?

Хотя красавица — королева Зина — говорила на не совсем понятном даже специалисту русского фольклора Гору языке, он прекрасно все сообразил, вынул увесистую пачку «гринов» и сказал:

— Отлично, пока верю на слово. Потом нужны будут доказательства.

— Доказательства прочтешь завтра в газетах, а может, по телеку увидишь, — усмехнулась Зина. — Я там оставалась как посторонняя, газетчики набежали.

— О’кей, продолжай так же. В долгу не останусь. Отметим успех.

Зина открыла бар, налила ему и себе большие рюмки. Раз-два, три…

Тут Гор вспомнил, к кому он пришел. Они наспех провели любовный раунд. Удовольствия особенного Гор не получил, его мысли были заняты другим. Даже не зайдя в ванную, попрощался. На том, ко взаимному удовольствию, визит закончился.

Когда же он услышал сообщение о происшествии на Кутузовском проспекте, окончательно успокоился. Порядок. Сделано большое дело. И, судя по всему, оно будет продолжено.

Тутси порадовала его своим рассказом. Сразу же созрел план. Правда, она может заартачиться, но у него есть достаточно убедительные аргументы для нее. Сломается. Конечно, жаль, если придется изменить стиль их отношений — взять в руки кнут. Что ж поделаешь, увеличит дозу пряников. Кнут и пряник, пряник и кнут. Поскулит, покапризничает и сломается. В конце концов, нет женщины, которая устояла бы перед норковой шубкой! Просто надо убедить, объяснить что к чему. Ну любит она этого супермена, но не настолько же, чтоб отказаться от норки! Такого не бывает. Да и преподнесет он это красиво, перевяжет ленточкой, приложит розочку. Словом, надо все обдумать. Не спеша. Спокойно. Главное, выбрать объект. Вот тут ошибиться нельзя, тут все должно быть точно…

Гор достаточно трезво оценивал события, чтобы понимать причины растущей волны жестокости и насилия. Тут и высвободившиеся темные силы — неизбежные спутники даже благотворных перемен, и неоправданная гуманизация, проводимая отвлеченными теоретиками, и несовершенное законодательство, и растерянность правоохранительных органов, наконец возникновение явлений и групп, вызывавших к жизни насилие… Много чего.

Но и он вносил свою скромную лепту (впрочем, не он один).

То, что он услышал от Тутси, дает в этом смысле неплохой шанс. И надо его использовать. План есть. Остается, как всегда, мелочь: осуществить.

Тем временем Игорь и Иван Иванович Лембрэд возвращались из очередной поездки в Рязань. Поездки эти становились все чаще — шеф собирал материал для серии статей под общим названием «Физкультура в глубинке».

И, как всегда, проводил «среди водителя» информационный час.

Подробно рассказав Игорю о последних событиях в Никарагуа и Ливане, о премьере какого-то «совершенно богопротивного фильма» и о том, что в Ленинграде создан первый в стране «детективный кооператив», Иванов-Лембрэд добавил:

— Вот по радио передавали: на Кутузовском проспекте две банды перестрелку затеяли, а? Как тебе это нравится? Прямо чуть не в центре Москвы техасские нравы. В Казани банды по численности равны дивизии. Ну не дивизии, — поправился он, — полку. Тоже немало. В Узбекистане — как в двадцатые годы. Тоже по тридцать человек, вооружены автоматами, пистолетами. А ты куда смотришь, — неожиданно рассердился Лембрэд, — на твоем Арбате нравы, как на большой дороге! Мне рассказывали, что люберы стенка на стенку с хиппи дерутся, рэкетиры художников потрошат, а вы, здоровые ребята — «гармонисты», только бицепсы накачиваете! Создали бы ДНД и приструнили хулиганов…

«Эх, если бы он знал, — подумал Игорь, — могу себе представить, что бы он тогда сказал».

— Понимаешь, — продолжал тем временем рассуждать Лембрэд, — надо поднимать против преступников весь народ. Я думаю напечатать в моем журнале воззвание к спортсменам, а? «Спортсмены, поднимайтесь на борьбу с преступностью! Все как один!» Хорошая идея?

Игорь молча пожал плечами.

— Ладно, лучше подумай, что можно написать о развитии массовой физкультуры в арбатском регионе. Может, сам напишешь? Столько со мной ездишь — пора в литературу входить, гонорарами прирабатывать…

Лембрэд любил эти беседы, он считал, что глас Игоря — глас народа… Для него сдержанные сообщения Игоря о своей жизни казались откровениями. Но и водитель узнавал от шефа массу разных интересных вещей. Так что шло взаимное обогащение.

…Наступала весна.

Она не подбиралась, как обычно, исподволь, маскируясь поздними метелями и морозными спадами. Она пренебрежительно и деловито растолкала зиму лужистой хлябью и в один прекрасный день решительно и безапелляционно утвердилась на московской земле, выдавив почки на деревьях, зазеленив подмосковные поля, подвесив к бело-голубому небу еще неокрепшее солнце.

А как пахло весной! Даже здесь, на Арбате, в асфальтовых, точнее плиточных, джунглях!

Пора ароматов, тревожных настроений, пора ревности и любви…

Тутси разрывалась. С одной стороны, начинались выставки, фестивали, «культобмены», шла густая масть и надо было зарабатывать, благо лава так и плыла в руки. С другой, Гор стал возникать все чаще и становился все щедрей. С третьей, с главной, она ежедневно, ежечасно, ежеминутно тосковала по Игорю. Она все время хотела его видеть, просто хотела, аж до ломоты в бедрах. О господи, ну почему нельзя раздвоиться, расстроиться? Почему вообще нельзя в жизни делать то, что хочешь, не жертвуя при этом ничем?

С Игорем она почти не разговаривала: не успевал он войти в квартиру, как они кидались в объятия друг друга и предавались любви почти беспрерывно, часами, пока для него не наступало время уходить.

И он уходил, оставляя ее без сил, мокрой от пота, охрипшей от крика, не в состоянии пошевелить рукой, открыть глаза, произнести слово.

Как ни странно, она отдыхала со случайными партнерами. Она переносила их равнодушно и отчужденно. Автоматически играла свою игру, торопясь проводить их за дверь.

Тутси еще похудела, что восхищало партнеров и огорчало Игоря. Она стала нервной, с беспричинными перепадами настроения, приступами тоски, капризами. Неизвестно, что было бы, не обладай она неистребимым здоровьем, могучей закалкой в своей столь трудной профессии.

Игорь, мужчина, переносил весну легче.

«Группа самозащиты» работала в налаженном темпе. Рэкетиры больше не обнаруживались. То ли испугались, то ли решили, что овчинка выделки не стоит, а может, Бугра посадили. Был такой слух.

Зато удалось намять бока шпане, которая повадилась приставать к девчонкам с фабрики, где работал один из атлетистов; «наказать» спекулянта (его обнаружил неутомимый Леонид Николаевич). Спекулянта направили в больницу, а собранные «материалы», в прокуратуру.

Серега, Андрей и еще трое ребят из автокомбината, которых Игорь приобщил к этой благородной деятельности, в свою очередь под его руководством, нашли-таки вора в комбинате и устроили ему темную, после которой он несколько дней пролежал в реанимации. Но расправе предшествовал такой разговор.

— Зачем руки марать, — недоумевал Серега, — сдадим в милицию, и все.

— И что будет? — иронически вопрошал Игорь.

— Как что? Посадят.

— Ты уверен? — Игорь с жалостью смотрел на Серегу. — У тебя есть доказательства?

— Так мы же знаем.

— Мы — да, но для суда этого мало. Так что выйдет твой козел и еще извинятся перед ним.

— А как? — терялся Серега.

— А так! Для того мы и существуем, елки-палки, чтоб самим делать дело. Помнишь, как эти ребята в фильме? (Он и своим коллегам по комбинату сумел продемонстрировать кое-что.)

В конце концов без особого энтузиазма совершили «акцию». И вошли во вкус. У Андрея был приятель — частник, занимавшийся индивидуальным извозом, к которому пристали рэкетиры.

На поверку «опасные рэкетиры» оказались шестнадцати-семнадцатилетними пацанами, собравшимися в банду и бравшими числом. Когда Андреев приятель принес им в какой-то пустынный переулок деньги, Игорь и Андрей с двух сторон с включенными фарами и жутким визгом тормозов (чтоб было эффектнее, как в фильмах) подкатили, выскочили из машин и, окружив вдвоем четверых, так избили, что те остались лежать на тротуаре.

Словом, группы, которые уже вряд ли можно было называть «группы самозащиты», действовали, умножая число преступлений (к тому же нераскрытых, потому что пока Игорь и его товарищи не попадались).

И вообще, все бы шло хорошо, если б не какое-то неприятное ощущение, которое не покидало Игоря последнее время. Он достаточно трезво и честно смотрел на жизнь, чтоб не видеть, как меняются некоторые черты его характера.

«Красная пелена», как он окрестил ее про себя (со слов героя одного из виденных им фильмов — «Сладостная месть»), все чаще навещала его, и не только во время «акций», как раньше. Раньше было что-то глубоко возмущавшее его и поднимавшее в нем эдакую атавистическую ярость, пещерный инстинкт. Люську избили! Крючкина чуть не взорвали! Сволочи, подонки!

А эти спекулянты, взяточники, мелкие воры были какие-то абстрактные, далекие. Тут им двигал принцип — зло должно быть наказано. Тут правил разум, а не инстинкт.

Но вот теперь «пелена» настигала его и в иное время. Сжимались кулаки, сжимались челюсти, хотелось убивать. Он ловил себя на том, что «акции» подгонял под настроение, что искал предлоги.

Конечно, видеофильмы, подстрочники романов, что доставала ему Наташа, играли в этом свою роль, но теперь их было недостаточно. Как с наркотиками. Приучаешься, увеличиваешь дозу, а не хватает…

Гнев, возмущение, ярость, желание бить вызывали у него теперь и некоторые наши фильмы, и сообщения в журналах и газетах. Даже компании хиппи, тусующиеся на Арбате, нахальные ребята, что перли, нагло разрезая толпу. Он порой нарочно шел им навстречу, но уж больно внушительно выглядел, да и в глазах его было что-то такое, что те расступались, обходили стороной.

Но когда он встречался с Наташей, то забывал обо всем. Мысль жениться на Наташе все чаще посещала его. Однажды он даже в шутливом, конечно, тоне заговорил об этом с матерью.

— А я не знаю, чего ты ждешь, сынок, — в глазах ее светился ласковый свет, — жить есть где, зарабатываешь хорошо, в случае чего, нянька готовая, теперь их называют бабушками, тоже есть, — она улыбнулась, — была б жена хорошая.

— Ну девушек много кругом… — Игорь махнул рукой.

— Ты вот Наташу свою хорошо знаешь, сынок?

— Наташу? А что? — Игорь удивился. Мама и видела-то ее раза два мельком, когда та заходила к Игорю.

— Да нет, ничего, сынок. Если собираешься жениться, ты все же получше жену-то будущую узнай…

На том разговор и кончился.

Но Игорь в который раз задумался. Действительно, что он знает о Наташе? Красива, как богиня. Замечательная любовница. Одевается — лучше некуда. Квартира обставлена будь здоров. Всякие заграничные штучки-дрючки. Работает в каком-то бюро переводов, хорошо зашибает, но работа серьезная, и ночами приходится сидеть, и вечерами оставаться. Ладно. А кто родители? Сколько ни зашибай, без их поддержки она бы так не жила, факт. Говорить о них не любит. Так кто ж она?

Как-то он словно невзначай спросил:

— Наташка, у тебя кто предки-то? Наверное, послы чрезвычайные, а? В загранке отсутствуют? — спросил он ее.

Сначала она испуганно и удивленно посмотрела на него, потом внезапно просияла (если б он только знал, какой груз снял с ее плеч, какой удачный ответ ей подсказал!).

— И все-то ты про меня хочешь знать, — она погрозила ему пальцем. — Во все мои тайны залезть. Да разве от тебя что утаишь! В загранке, и хватит на эту тему.

Теперь Игорь твердо знал: отец Наташи наверняка какой-то наш крупный разведчик, глубоко законспирированный. Вроде Зорге или Филби. Только вот в какой стране?.. Впрочем, не его дело. Он не имеет права расспрашивать Наташу. Да, скорей всего, она и сама не знает.

Весной Игорь все чаще выезжал со своим шефом в ближние командировки, реже виделся с Наташей. «Понизилось количество встреч, — шутил он, — повысилось качество».

Иногда по субботам или воскресеньям им удавалось сходить в кино, в еще неубранные просыпающиеся парки. Но чаще, конечно, сидели у Наташи. Как ни приятно влюбленным гулять по аллеям, оставаться вдвоем в комнате еще приятней.

С этими дурацкими командировками неугомонного Лембрэда Игорь вынужден был разрываться на части. Ну где взять время на все? На первом месте, естественно, была Наташа, на втором — «Гармония», а вот на «Ракету» его уже просто не оставалось.

Он знал из редких встреч с Олегом, что там «политический раскол». Большинство «звездных рыцарей» не поддержало его «гражданских акций» против призыва в армию, даже обвинило в отсутствии патриотизма. Но были и такие, кто вместе с ним пытался устраивать какие-то сборища, митинги, писать воззвания…

С Игорем они встречались по-быстрому. Обменивались романами, иногда видеокассетами, новостями и разбегались.

В «Гармонии» теперь тоже пролегала невидимая черта между теми, кто входил в «группу самозащиты», и просто занимающимися атлетизмом. Внешне все оставалось по-прежнему, но происходили ночные совещания, тайные сборища, обмен незаметными знаками, непонятными для остальных репликами.

Впрочем, основную массу занимающихся это не интересовало, что касается посвященных, то они умели держать язык за зубами. Тем более женщин, этих болтушек, они в свой круг не допускали. Кроме Люськи-культуристки. Но какая же это женщина!

Недавно всем скопом пошли на соревнования по женскому культуризму. Кто соревновался и чемпионками чего стали победительницы, толком никто понять не мог. Но было интересно.

Конкурс проходил в большом зале клуба какого-то предприятия. Народу набилось порядочно, по внешнему облику можно было догадаться, что большинство тоже атлетисты, пришедшие поболеть за своих.

Впрочем, Игоря соревнования разочаровали.

Если мужики в нашей стране, занимавшиеся атлетической гимнастикой, как это официально именовалось, а попросту культуризмом, почти догнали заграничных по всем статьям, то бабы явно отставали. Во всяком случае, в этом зале ничего особенного Игорь не увидел. В крохотных трусиках и лифчиках участницы выходили на помост, крутились во все стороны, принимали предусмотренные правилами позы, напрягали мышцы. Но мышцы эти были не очень рельефны и могучи. Ноги толстоваты, груди великоваты, плечи узковаты. Куда им до геркулесок из западных журналов! Лишь две-три, в том числе Люська, могли похвастаться ляжками, которым позавидовал бы любой футболист, штангистскими спинами, борцовскими бицепсами. Когда они выполняли положенные упражнения, тела их превращались в какие-то клубки шевелящихся змей, спины и животы напоминали анатомические муляжи. Зрелище довольно противное, но зал взрывался восторженными аплодисментами.

В конце концов Люська заняла второе место. «Гармонисты» жали ей руки, целовали в щеки, поздравляли, рассматривали пахнущий ледерином диплом.

Люська улыбалась своей девчоночьей улыбкой, благодарила. Она была счастлива, что руки ее напоминали железо, что, зажав между ягодицами гвоздь, она могла вырвать его из стены, подобно той героине у Ремарка, у которой на животе можно расколоть кирпич, а на ляжки не натянешь колготки даже самого большого размера. Что пропали женственность девичьих плеч, нежность груди, хрупкость рук, изящество ног, красота походки, ее не волновало. Такая уж мода!

Все наше время подвержено спиральной раскрутке.

В своей деятельности «группа самозащиты» неожиданно столкнулась с новой задачей.

Источником информации был здесь, разумеется, Леонид Николаевич, который, казалось, умудрялся читать все газеты страны, смотреть все телепередачи и слушать все радиопрограммы.

Каждый раз он приносил вырезки из газет и оживленно комментировал их.

Вот и в тот день он, размахивая газетным листом, возвестил:

— Читайте, что пишет корреспондент «Правды». Вот на седьмой странице. Да вот же, репортаж: «В полицейской машине по городу». Это корреспонденция из Филадельфии. Смотрите: «В сумерках выходить из дома здесь опасно. Поэтому жители города решили сами защищать себя. Каждый вечер на улицы выходят бригады безопасности, составленные из добровольцев». Ясно? И полиция их поддерживает. А мы все жмемся, будто мы сами преступники. А?

— Ладно, — успокоил его Луков, — у них ведь негров вешают. Доживем до их уровня преступности, выйдем из подполья.

— А ты считаешь, что еще не дожил? — не без иронии спросил дядя Коля.

Неожиданно слово взял, пожалуй, самый тихий и молчаливый из группы. Это был уже немолодой инженер на каком-то маленьком заводике. Не было у него никаких разрядов, он посещал занятия для себя, чтоб быть в форме. Разговаривал мало, ни с кем не дружил и сразу после тренировки покидал клуб.

То, что он вступил в «группу самозащиты», всех удивило. Но в конце концов, путь в нее никому не был заказан. Показал себя неплохо — дрался не хуже других, умел держать язык за зубами. У него и прозвище было — Молчун.

А тут вдруг заговорил.

— Я дня три назад встретил одного мерзавца, — сказал Молчун и замолчал.

Подождав немного, самый нетерпеливый, Николай Леонидович, спросил:

— Какого мерзавца? Давайте ему врежем!

Молчун долго выдерживал паузу, а потом начал говорить. Он говорил тихо, с остановками. Его не перебивали.

— У меня деда в тридцать седьмом посадили. И бабку. Дед был командармом. Тоже жил здесь, на Арбате, в пятьдесят первом доме (Игорь сразу припомнил рассказы своего деда про того командарма и его горькую судьбу, но он никак не мог представить, что это родственник Молчуна). Его расстреляли, — продолжал Молчун, — а бабка где-то затерялась в лагерях, не вернулась. — Он опять замолчал. — Отец помыкался, женился на моей матери, а в начале пятидесятых посадили и его. Был-то он всего лишь бухгалтер, но, оказывается, утаил деньги, чтобы финансировать шпионскую организацию. Взяли и мать. Погибли оба. Я у маминой двоюродной или троюродной сестры вырос. Вот так.

Теперь он замолк надолго.

— Ну? — не выдержал Луков.

— Такая интересная штука получилась, — снова повел свой рассказ Молчун. — Еще когда отца не забрали, приходил к нам человек. Оттуда. Уж не знаю, как вырвался, как уцелел. Все про деда рассказал и имя следователя назвал. Ему дед назвал — они вместе сидели. Страшный был человек этот следователь. Такое выделывал. Но что интересно: оказалось, через столько лет мой отец к нему же попал. А? Смешно? (Никто почему-то не засмеялся.) Очень смешно. Все повторилось. К тетке моей пришел человек, который отбывал срок с отцом. Понимаете? Все повторилось. Так что имя следователя, звание, должность я все узнал. И деда и отца потом-то реабилитировали. Я адрес этого мерзавца узнал. Несколько раз подходил к его дому — тут недалеко, в Кривоарбатском, живет, — он опять надолго замолчал.

— Ну? — снова повторил Луков.

— Потом потерял его из виду да и призабыл. Может, отбывал, ведь многих следователей наказывали. А вот три дня назад этого мерзавца встретил. И понял, что ничего не забыл.

— Вот кого надо удавить! — воскликнул Леонид Николаевич.

— Погодь, — остановил его дядя Коля, — сколько ж ему теперь лет, следователю-то этому? Небось за семьдесят!

— Семьдесят пять, — подтвердил Молчун, — он рано начал.

— Ну и что, — не унимался Леонид Николаевич, — такие преступления сроков давности не имеют! Вот всех этих старост, полицаев, фашистских карателей, их же, если ловят, и сейчас судят. И между прочим, вешают!

— Вот именно, что судят, — проворчал Луков.

— Одну минуточку, — запальчиво вскричал Леонид Николаевич, — при чем тут суд? Они свое дело сделали, дали ему там три года или сколько. Да и то неизвестно. Куда это годится! Мы должны поправить. А иначе для чего объединились?

— Как ты себе это представляешь? — спросил Луков.

— Очень просто. Подстеречь его и врезать как следует!

— Семидесятипятилетнему?

— А что?.. Не убивать, конечно… с учетом возраста, — неуверенно мямлил Леонид Николаевич.

— Бред! — решительно отмел Луков и, помолчав, добавил: — Но что-то в этом есть! В газетах пишут: мол, живут, здравствуют да еще пенсии персональные получают те, кто в тридцатых сотни людей погубил. Следователи, лагерные начальники, разные шишки. И ничего им. Вот здесь, конечно, народ мог бы свое слово сказать.

— Так им же всем по сто лет! — воскликнул Игорь.

— Это значения не имеет, — сказал Леонид Николаевич, — нет же срока давности. В данном случае наказание носит символический, показательный характер. Длань справедливого возмездия настигнет мерзавца, — с пафосом закончил он.

— А как узнать, кто у них виноватый? — засомневался дядя Коля. — Раз не посадили да еще пенсию дали… Там ведь разбирались, изучали что к чему.

— Ну, что там изучали, нас не касается, — сказал Луков, — у нас свои понятия, и требования, и доказательства. Все это надо обдумать. Если «там» все такие добренькие, значит, надо поправить. Но вот как узнать, кто в чем замаран? Придется голову поломать.

Все молчали.

— А с тем мерзавцем как? — напомнил Молчун.

Действительно, как? Некоторое время шло обсуждение. Наконец остановились на компромиссном предложении Леонида Николаевича. Подстеречь, дать две, в крайнем случае три, но не больше, пощечины и сурово сказать за что! Пусть знает, что могло быть хуже, но они великодушны. Пусть мучается совестью.

Насчет мучений совести возникли, правда, некоторые сомнения. Однако совещание приняло еще одно, с непредсказуемыми последствиями решение: не ограничиваться в своей очистительной деятельности рэкетирами, хулиганами, взяточниками, расхитителями и прочими, но распространить ее на виновников сталинских репрессий, буде таких удастся обнаружить.

В работе «группы самозащиты» это был совершенно новый «качественный скачок» — от уголовных преступлений они переходили к политическим, от повседневной реальности к восстановлению исторической справедливости.

Конечно, уличить мелкого жулика из забегаловки, невоспитанных хипарей или нахальных рэкетиров было куда проще, чем определить, кто замарал себя в сталинских преступлениях без малого полвека назад. Но атлетистов это не пугало. В конце концов, они не нуждались в свидетелях и доказательствах.

А Арбат жил своей жизнью.

С приходом весны прибавилось народу. Теперь художники лепились чуть не к каждому дому, заборы у Вахтанговского театра и на углу напротив «Русских пельменей» были увешаны стихами арбатских поэтов — Казакова, Любоверина, Седунова, Сионского, возвещавших о литературном вечере «Второй блин». А поэтесса Елена Богданович — «голос Арбата» — тоскливо топталась у своего объявления о том, что ей необходимы деньги для издания книжки за свой счет. Три, пять рублей стоил ксерокопированный десятистраничный сборничек.

Все повторялось.

По-прежнему играли взлохмаченные рок-трио, грустные скрипачи, по-прежнему выкрикивали свои вирши охрипшие барды, у диснеевских персонажей радостно фотографировались дети, в каменной неподвижности застыли девушки, позируя уличным портретистам, и люди постарше — карикатуристам.

Весна! А потому девушки выглядели особенно красивыми, юноши — встревоженными, старики — печальными, а весь народ — оживленным.

Лишь заваленные сугробами деревеньки, утки в замерзшем пруду, ленинградские снежные пейзажи, изображенные на нераспроданных картинах, напоминали о зиме. Пурпурные же солнца, опускающиеся в моря, бескрайние поля ржи, березовые хороводы и колодцы-журавли на окраинах вечерних деревень с других картин возвещали о приближающемся лете.

А с балконов верхних этажей бесстрастно и настороженно взирали на людской поток скрытые телекамеры.

Игорь шел не спеша, жуя на ходу горячую булочку с колбасой. Он пребывал в тоске — последние дни он ощущал ну прямо-таки невыносимое желание все время видеть Наташу. Нет, он понимал: весна есть весна, куда же денешься, закон природы. Но оттого не легче — подавай ему Наташу, и все тут!

А у Наташи были дела, работа, да и у него не каникулы. Встречаться удавалось не так часто, как хотелось.

Отсюда и тоска.

Деятельность «группы самозащиты» поутихла, почему-то с наступлением весны у всех прибавилось дел. И вялости. Даже на тренажерах занимались с ленцой.

Были и местные новости. Люська-культуристка, завоевав призовое место на том конкурсе, совсем зазналась и попыталась толкнуться на другой конкурс, какого-то очарования. Но когда на предварительном смотре жюри увидело ее в купальнике, то чуть ли не в полном составе стало спасаться бегством.

— Дураки мужики, — повествовала Игорю об этом эпизоде Люська с присущим ей простодушием. — Ну что они понимают! Ты бы посмотрел на других девок. Поверишь, аж страшно делается! Соплей перешибешь: ножки — палочки, ручки — ниточки, талию не разглядишь. Смотреть противно.

Игорь улыбнулся про себя, представив свою сверхмощную приятельницу среди хрупких участниц конкурса — этакий авианосец, затесавшийся в гонки парусных яхт.

Люська утешилась тем, что теперь отжимала от груди в положении лежа вес, превышающий ее недавний личный рекорд.

Неприятную новость сообщил Игорю Олег. Он затащил его в «Арбу» и там театральным шепотом рассказал, что его «нащупали». Пригласили в «одно место» и предупредили, что если он будет и дальше заниматься деятельностью, подрывающей оборонную мощь государства, его Конституцию и закон о всеобщей воинской обязанности, то может оказаться в месте, куда более отдаленном.

— Что — прямо так и сказали? — удивился Игорь.

— Ну, может, не совсем, — поморщился Олег, — но смысл такой. Я временно ушел в подполье.

— Нелегалом стал? — усмехнулся Игорь.

— Зря смеешься, — Олег укоризненно посмотрел на него, — пока живу дома. Если к тебе зайду переночевать, не прогонишь?

— Если не храпишь — не прогоню.

Игорю надоела эта Олегова игра в таинственность и опасность.

— Ты мне серию обещал, челябинскую или где там фантастику издают. Забыл уже? Трепач.

— Я? — возмущался Олег. — У меня одно слово! Просто подписка еще не началась, как начнется — ты первый.

Слег в больницу Иван Иванович Лембрэд, что-то с легкими. И хотя теперь у Игоря появилось больше свободного времени, он был искренне огорчен. Он любил своего забавного и суетного шефа и даже навестил его в больнице — принес банку компота.

— Учти, — наставлял его шеф, — главное — здоровье, понял? Не кури, не пей, занимайся в «Гармонии». С девками веди себя умеренно, — он помолчал, потом махнул рукой, пошутил: — Чтоб не больше семи одновременно, по одной на каждый день недели. Нет — шести, один день будешь навещать меня.

Игорь вежливо улыбнулся, но ушел расстроенный. Черт знает что? Болеют люди. И как только умудряются?

А в общем-то, все хорошо! Весна, солнце, тепло. Есть халтурка, а значит, деньжата. Мама с подругой получили через совет ветеранов путевки под Москву. А главное — есть Наташа. Главное — счастье.

Надо все же с ней поговорить насчет будущего… вообще… перспектив… и потом насчет ее работы. Что это, черт возьми, за работа, словно она пожарный — вызывают, когда хотят, — все вечера заняты! Нельзя ли умерить? Ну пусть поменьше зашибает, чего ей не хватает в конце концов!

Глава X КАЖДЫЙ САМ ВЫБИРАЕТ СВОЙ ПУТЬ

Чем же занимался в эти мимозные весенние дни специальный корреспондент западной газеты умеренного направления Август Гор?

Его с Жоржем «музыкальный диалог» имел успех. И он получил новый заказ — написать о том, какими книгами интересуется молодежь. В первую очередь переводными. Та же задача — какое влияние оказывает западная литература на советскую молодежь.

«Да, эта задача потрудней, — рассуждал Гор, — черта с два молодежи удается доставать переводные книги!» Тут он вспомнил Тутси, ее просьбы добыть научную фантастику все тому же, как он понял, супермену. Может ограничить тему: «Что читает советская молодежь из научной фантастики и детективов?» Кстати, и переводится, кажется, в основном именно эта литература и интерес наибольший вызывает. Да и придраться кое к чему можно. Мол, не находит молодежь удовлетворения в реальной советской действительности, вот и тянется к фантастике. С детективами трудней. Хотя вот: раскрепощенная, нет, распустившаяся молодежь черпает в заграничных детективах примеры негативных героев! Выросла преступность, рэкет, мафия, проституция — словом, весь дежурный набор. Кстати, по части проституции у него есть прекрасный консультант, — Гор усмехнулся. Бедная Тутси, она даже не подозревает, сколько и какой ценой ей предстоит заплатить за доллары, что она выдоила у него! Так что неизвестно еще, кто кому полезней. Ладно, это все мелочь, пора проводить в жизнь свой гениальный план. Какой же он все-таки молодец, прямо-таки генератор идей! Не журналистом ему быть, а министром.

Что касается чтива, то надо привлечь Жоржа. У него хоть культуры, как у свинопаса, но парень деловой. Пусть устроит среди этих кретинов, с которыми знается, социологический опрос. И обязательно запишет на пленку. Тоже неплохо — продемонстрирует низкий уровень культуры и дурной вкус молодежи. Хотя ниже, чем у самого Жоржа, найти будет трудновато.

Так, еще какие дела? Ага! Он позвонил Зине-Зое, которые, как он убедился, хотя и стоили денег, но оказались весьма полезными. У них была обширная клиентура в самых разных слоях «московского общества», и они поставляли ему ценную, хотя и не всегда достоверную информацию из жизни авангардистских художников, молодых киношников, каких-то эмансипированных, склонных к заграничному общению поэтов, бардов, а заодно фарцовщиков и махинаторов. Все это были весьма разные люди, но тем полезнее была приносимая его агентами в мини-юбках информация — слухи, сплетни, всевозможные сенсации.

Гор раз в неделю возникал на рабочей квартире девиц и, записав все сказанное ими на диктофон и оставив гонорар, спешил уйти, даже не получив того, для чего «нормальные» люди к таким девицам ходят и за что им платят.

Но сейчас Гор был занят не совсем обычным делом.

Каждый вечер он переодевался в рабочую униформу, а попросту — костюм, плащ и обувь, купленные в московских магазинах, и, превратившись, таким образом, посильно в рядового москвича, садился в метро и ехал до станции «Сокол».

Здесь он выходил и не спеша шел к Ленинградскому рынку. Долго бродил между прилавками, приценивался к цветам и овощам, даже записывал кое-что в блокнот. Он готовил материал о рыночной торговле, снабжении города продуктами и так далее. Вполне нормальная для иностранного корреспондента работа.

Но по дороге на рынок и обратно он не спеша прогуливался по прилегающим переулкам, иногда останавливался, опять что-то записывал — журналист ведь…

В действительности маршрут его пролегал каждый раз вдоль улицы Усиевича. Пройдя пятнадцатиэтажный новый дом, возвышавшийся над всей округой, он сворачивал в Головановский переулок и доходил до раскинувшегося под углом сквера. У входа в сквер его приветствовала единственной рукой возвышавшаяся на пьедестале гипсовая однорукая физкультурница. По обе стороны редких деревьев сквера возвышались студенческие общежития: слева — шесть шестиэтажных домов, справа — два очень больших в виде буквы Н, дома были желтые, облезлые с продолговатыми окнами.

Внимание Гора привлекало дальнее здание. «Первый Балтийский переулок, дом 6, корпус 8», — гласили надписи. На доме с краю лепилась серебристая плита, на которой были изображены грузовик и легковушка, мчавшиеся навстречу друг другу, а выпуклые надписи сообщали: «Дом студентов № 1 МАДИ», здесь жили иностранные студенты.

Гор бросал взгляд на уродливые, заржавевшие пожарные лестницы, которые поднимались вдоль фасада, на нарисованные какими-то шутниками-студентами на стене кариатиды. Между ними находился подъезд. Гор интересовался, когда в вечернее время лучше всего застать этих студентов возвращающимися домой.

Потом он заметил, что есть у них клуб, и вот оттуда они возвращаются совсем поздно. Забыв о недремлющих агентах КГБ, Гор даже подошел раза два-три к общежитиям совсем поздно и наконец убедился, что по субботам и воскресеньям иные студенты возвращались и после полуночи.

Он запомнил некоторых из них. Особенно ему приглянулся высокий курчавый красивый парень. Он приметил его потому, что тот неизменно ходил в ярко-оранжевой куртке. Такую легко узнать. Видимо, обладатель оранжевой куртки был большой любитель танцевать, а может, гуляка. Во всяком случае, две субботы и два воскресенья подряд и даже однажды в среду он приходил в общежитие около полуночи и, как показалось Гору, слегка навеселе. Ручаться, конечно, он бы не смог, но так ему показалось.

План Гора потихоньку продвигался.

Оставалось самое неприятное — разговор с Тутси. Одно время он размышлял, не использовать ли для задуманного Зину-Зою, но потом отказался от этой мысли. Во-первых, он их недостаточно знает, во-вторых, в драку с сутенерами-конкурентами их «покровители» полезут, а с иностранными студентами чего ради? Нет, Тутси и ее «школьный товарищ» — идеальные фигуры.

И вот настал день, намеченный Гором для решающего разговора. Готовился он к нему очень тщательно, продумав все до мельчайших подробностей. Так кинорежиссер продумывает все детали съемок очередного эпизода: обстановку, атмосферу, действие актеров, и прежде всего главной героини.

Разговор состоялся в будний день — Гор уже знал, что в такие дни встречаться Тутси и ее супермену было трудно.

Накануне Гор предложил ей разнообразную программу. Он ждет ее в три часа, они едут обедать в Хаммеровский центр. Там же в центре присутствуют на престижном, но очень закрытом показе мод одной французской фирмы. А затем, порезвившись в валютном баре «Националя», заканчивают вечер у Тутси. При этом Гор сообщил, что ее ждет «очень замечательный сюрприз».

Преисполненная радостных надежд, Тутси ждала Гора у «Интуриста», обычной точки отсчета их свиданий. Она была в строгом английском костюме с очень короткой юбкой и очень длинным жакетом. Искусно намакияжена. Колготки без выкрутасов, черные туфли на высоком каблуке, скромная черная сумка.

Гор был настолько поражен ее видом, что не сразу нашелся что сказать. До чего ж она красива! До чего неописуемо красива, в этом сдержанном туалете! Его Тутси. На какое-то мгновенье ему стало ее пронзительно жалко: он-то знал, что ей предстоит. Но мгновенье и длилось мгновенье.

— Мадам Тутси, — он с искренним восхищением смотрел на нее. — Я не найду слов! Вы так прелестны, так прелестны, что я весь растерялся! Показ мод придется отменить: когда вы войдете в зал, все манекенщицы умрут от зависти!

Тутси весело рассмеялась. Гор, конечно, комплиментщик, но и она знала себе цену. Это был эксперимент. Некоторые проститутки суперкласса начали порой одеваться на работу в такие вот строгие одежды. Контраст между этой строгостью и тем, что угадывал в ней клиент, который все же хорошо знал, с кем имеет дело, действовал сильнее любого возбуждающего средства (и на клиента, и, что гораздо важнее, на его кошелек).

«Мерседес» за считанные минуты доставил их к огромному, очень модерновому, но все же мрачноватому зданию на набережной. Швейцар, как всегда, почтительно приветствовал Гора (старого знакомого), да и Тутси (старую знакомую). На этот раз ее сопровождал иностранец и обычной десятки она швейцару не отстегнула. Таковы уж правила игры.

Они зашли в почти пустой зал. Сели за столик у стены, заказали тут же подошедшему официанту в безукоризненном смокинге обед: икру, крабы, шампанское, какие-то фирменные блюда — словом, обычный набор-люкс. Болтали обо всем. Смеялись. Тутси под влиянием шампанского и острот Гора совсем развеселилась. Он же сыпал шутками и анекдотами, ни секунды не спуская с нее цепкого взгляда.

— Знаете, что говорят англичане? — спрашивал Гор. — Что лучше, чем заиметь новую любовницу, может быть лишь то, что избавился от прежней. Ха-ха-ха! Впрочем, откуда вам знать, мадам Тутси! Кому придет в голову хотеть избавиться от вас! Только сумасшедшему.

Тутси заливалась смехом, а Гор тут же выдавал:

— Для мужчины важней заставить женщину покраснеть, чем рассмеяться. А? Между прочим, женщины, как суп — им нельзя давать остыть! А вот еще знаешь, что говорил американский генерал Спаатс? «Есть две профессии, в которых любители превосходят профессионалов: стратегия и проституция». Ха…

Но тут Гор сообразил, что шутка не очень удачная, и поспешил исправить свой промах:

— Знаешь, есть еще такая мудрость: «Маленькие подарки укрепляют дружбу, а большие подарки укрепляют любовь!» Сегодня, мадам Тутси, вы в этом убедитесь.

Принесли еще шампанского. По мере его поглощения истории Гора становились все более двусмысленными.

— Молодожен спрашивает у своего отца, в молодости большого донжуана: «Скажи, отец, когда я в постели, должен ли я разговаривать с женой?» — «Конечно, — отвечает отец, — если телефон рядом». Ха-ха! А вот еще: мать напутствует дочку-старшеклассницу на школьную вечеринку. Внимательно оглядев ее, кричит: «Но ты не надела лифчик!» Охваченная гневом задирает у дочери юбку: «Ты не надела и трусики!» И бьет ее по щеке. «Но мама, когда ты идешь на концерт, — протестует девушка, — ты же не берешь свои ушные затычки!»

Гор заливается смехом и еще долго продолжает в том же духе. Наконец бросает взгляд на часы:

— Ой, мы опаздываем! Скорей.

Рассчитавшись, они торопятся в демонстрационный зал. И там, спотыкаясь о ноги уже давно сидящих вокруг элегантных мужчин и женщин, пробираются к своим местам, вызывая всеобщее недовольство. Во-первых, опоздали, мешают смотреть, во-вторых, народ здесь искушенный и никакой строгий костюм их не обманет, они сразу определяют Тутсину профессию. Совсем обнаглели эти девки, да и иностранцы хороши, устроили из Хаммеровского центра публичный дом! Мужчины демонстрируют еще большее возмущение, ни на секунду не отрывая взгляда от Тутсиных ножек.

А тем временем под музыкальное сопровождение по «языку» взад-вперед расхаживают, беспрестанно меняя туалеты, длинные анемичные девицы с каменным выражением лиц. Запах пыли, материи, духов ударяет в ноздри.

Без конца меняются фасоны, цвета, длина платьев и юбок, ширина плеч и рукавов, пояса и сумки, туфли и чулки, шляпки и накидки. Звучит тихая музыка, изредка вспыхивают аплодисменты.

Наконец спектакль заканчивается. Все начинают расходиться.

Гор и Тутси неторопливо выходят на улицу.

Через четверть часа они уже сидят в душном, прокуренном баре «Националя». Действие шампанского Гор уже не испытывает. Поэтому он заказывает виски — по мере приближения решающего разговора в нем растет напряжение.

Ничего не замечающая Тутси добросовестно прикладывается к виски, что вообще она теперь делает со все большим удовольствием. В какой-то момент Гор спохватился: напьется, и разговор не получится, стоп! Он забирает у нее стакан.

В этот момент возникает неизбежный, как загробная жизнь, Жорж. Он церемонно целует Тутси ручку, пожимает Гору руку. Не спрашивая разрешения, присаживается к столику и наливает себе виски, благо на столе стоит лишний стакан. Выпив его залпом, наконец приходит в привычное состояние.

— Ты хотел поговорить насчет книг?

Гор с трудом соображает, в чем дело. Он вспоминает, что мимоходом намекнул Жоржу о полученном задании. Нашел время для разговора!

— В другой раз обсудим, — не очень любезно ворчит он.

— Я почему говорю, — пропустив реплику мимо ушей, продолжает Жорж. — Я уже дал задание своим людям («Своим людям», — вздыхает Гор. — О господи!) Но знаешь, Август, у меня впечатление, что никто ничего не читает, все смотрят телевизор…

— Бог с ними, — нетерпеливо прерывает Гор, — давай займемся этим в рабочее время, а сейчас отдохнем.

— О’кей, — Жорж деловито доливает в стакан остатки виски, выпивает и теряет к общению всякий интерес. — Я позвоню тебе на неделе.

Он откланивается и пересаживается к другому столику, где собралась какая-то веселая компания, у которой виски пока не иссякло.

Гор и Тутси еще некоторое время сидят, потом поднимаются. Оба, несмотря на хорошую закалку, немного устали.

Они выходят и решают пройтись пешком, сбросить с себя всю тяжесть этого чертового бара с его шумом, запахами, суетой.

На улицу спустилась ночь, движение поредело, весна весной, но легкий ветерок свеж, он холодит щеки. По улице Горького стремительно проносятся немногие машины, бесполезно меняют огни светофоры — прохожих почти нет. Тутси становится холодно, она прижимается к Гору, чтобы согреться. Одной рукой он обнимает ее за плечи, в другой несет большую красивую коробку, которую захватил из багажника «Мерседеса». Наверное тот самый сюрприз! На Тутси нисходит благостное настроение, такую легкость она испытывает нечасто — тут все: и шампанское, и предвкушение подарка, и хорошо проведенный вечер и, украдкой, мысль о послезавтрашнем воскресенье, которое они договорились с утра до вечера провести с Игорем. Но это послезавтра. А сегодняшнюю ночь она проведет с Гором. Такая работа. Тутси вздыхает. Ничего, Гор не худший вариант. Плохого, кроме хорошего, она от него не видела. Есть у него, правда, кое-какие свинские требования. Но что ж поделаешь! Другие еще не то требуют. Но ведь за свои деньги. И немалые. А вообще-то, свинская жизнь, и все они свиньи — мужики. Кроме Игоря, конечно. Он — бог! Тутси вздрагивает. От мысли об Игоре ее бросает в жар. Но она гонит эти мысли — сейчас на повестке Гор. А Игорь послезавтра, и нечего погонять лошадей.

Ветер усиливается, становится просто холодно, но, к счастью, они пришли.

Тутси торопливо задергивает занавески, зажигает плиту, готовит кофе.

Гор снимает ботинки, надевает «свои» тапочки. Открывает прихваченную с собой бутылку, привычно достает из домашнего бара пузатые бокалы.

Из кухни возникает Тутси. Она разливает кофе, аромат которого медленно захватывает комнату.

После прогулки они с наслаждением пьют обжигающую густую жидкость. Молчат.

Молчание густое, как кофе, повисает в комнате. Только еле слышно звучит грустная мелодия.

Гор смотрит на свет бумажного китайского фонарика (подарок Тутси от одного японского друга). Ему становится немного грустно. Он все же привязался к этой, такой красивой, такой гордой, наглой и вызывающей в своей непомерной красоте девушке. А в сущности, такой жалкой и незащищенной.

По меркам этой страны, она богата, у нее вещи, которые здесь мало кто имеет, много денег, ее жизнь — рестораны, бары, мужчины. Да вот и любовь ее, кажется, нашла. Что ж, красивый парень, действительно супермен и тоже любит ее. Многие ли девчонки могут здесь сравниться с ней? А ведь узнай про нее все — наверняка запрезирают. Впрочем, это участь всех проституток. Интересно, довольна ли она жизнью. Но уж его роскошному подарку будет радоваться наверняка.

Жаль, конечно, он привык к ней, с ней ему хорошо. В этой стране она согревает его, скрашивает одиночество. Гор вздыхает: работа прежде всего. Просто грустно, что через несколько минут он потеряет ее. И не важно, что внешне все останется по-старому, что он будет ходить с ней в рестораны и бары, приходить сюда, раздевать ее, ложиться с покорной и податливой в постель… Все уже будет другим.

Она будет делать все то же самое, только испытывать к нему уже ненависть. Жаль, очень жаль, что жизнь так устроена. Он опять вздыхает.

— Что с тобой? — Тутси обеспокоенно смотрит на него, — что-нибудь болит. Ты слишком много выпил сегодня.

Гор приходит в себя:

— Что? Нет-нет, все в порядке. — Он встает, поднимает коробку на стол. — Мадам Тутси, вы кое о чем мечтали. А я существую на этом свете только для того, чтобы осуществлять ваши мечты. Разрешите подарить вам этот пустячок, в знак моей любви и уважения. Что бы ни случилось, вы должны быть уверены в моей любви и уважении. Да? Хорошо?

Скрытая напряженность, которую испытывает Гор, начинает передаваться Тутси. Она хмурится, испытующе смотрит на него.

Но в этот момент он открывает коробку и достает роскошную шубку из золотистого каракуля. Тутси забывает все на свете. Словно лунатик, не видя ничего кругом, она медленно подходит к Гору, осторожно берет шубку, надевает ее, включает полный свет, идет к зеркалу, крутится перед ним, запахивая и распахивая воротник, засовывает руки в карманы, вынимает, вертится в разные стороны… Наконец бросается к Гору на шею, горячо целует.

— Август, ты… ты… ты, я прямо не знаю, что сказать! Спасибо тебе! Спасибо! Ну как мне отблагодарить тебя? Что ты хочешь, чтоб я сделала? Я сделаю все, что ты захочешь! (Бедная Тутси, она имеет в виду совсем иное, нежели он. Ну чем может отблагодарить щедрого благодетеля проститутка? А ему нужно сейчас совсем не это.)

— Ты довольна? Тебе нравится? — Гор, улыбаясь, смотрит на нее. — Я рад.

— Ну как ты можешь спрашивать! — Тутси вновь целует его, на этот раз профессионально. Ей кажется, что так ему будет приятней. Она снова подходит к зеркалу, наконец снимает шубку, кладет на стул. В свете люстры золотистый мех переливается, ласкает глаз.

Тутси берется за верхнюю пуговку блузки и устремляет на Гора вопросительный взгляд.

Но Гор не шевелится. Он смотрит на нее как-то странно, непривычно. Смутное беспокойство охватывает Тутси.

— Сядь, девочка, нам надо внимательно поговорить.

И тон, каким были сказаны эти слова, и обращение «девочка» тоже были необычны.

— Ты знаешь, как я к тебе отношусь, — продолжает Гор, — ты мне дорога. У тебя, надеюсь, нет причин на меня жаловаться — я всегда был к тебе хорош и щедрый. Сегодня тоже подарил тебе подарок. И дальше буду щедр, буду дарить. Я тоже не жалуюсь на тебя, ты все делала, как я хотел. Надо, чтоб дальше все так продолжалось. Я хочу, чтоб дальше ты все делала, как я хочу. Да? (Когда Гор волновался, у него возникали нелады с русским языком.) Я выполняю любую твою просьбу, а ты мою. Да?

Тутси молчала. Она не понимала, она только чувствовала приближение беды.

— Я спросил «да?» — голос Гора звучал требовательно и сухо. Раньше такого не бывало.

— Да, — еле слышно ответила Тутси.

— Вот и хорошо. Мне не всегда легко выполнять твои просьбы — у меня ведь работа, дела. Иногда это очень дорого. Ты ведь мне пока не жена. Пока, — повторил он (это был заранее подготовленный козырь, который должен пробудить в ней надежду). — У тебя тоже могут быть трудности выполнять мои просьбы. Не все они тебе приятны. Но они важны для меня, и ты должна их выполнять. Да?

На этот раз Тутси лишь молча кивнула.

— Так вот, у меня просьба, — продолжал Гор после паузы. — Слушай очень, очень внимательно. Ты скажешь своему Игорю, что к тебе пристал один нехороший человек, плохой, обидел и чтоб он его наказал. Отведешь его в одно место, покажешь этого человека. Я понятно говорю? И все. Твой Игорь остальное сделает сам. У него есть опыт, — добавил Гор непонятную фразу.

Он замолчал, не спуская глаз с Тутси.

Она сидела неподвижно, бледная, какая-то постаревшая. Словно все рухнуло. Она вдруг оказалась в каком-то ином, страшном мире. Она мгновенно все поняла. И кто такой Гор, и что он хочет, и какая опасность грозит ей и Игорю, и невозможность избежать опасности, выкрутиться.

Она все же попыталась. Вернее, хриплое «нет!» вырвалось у нее инстинктивно.

— Да, девочка. Да, — в голосе Гора звенел металл, и были в его взгляде жестокость и угроза, — да! Ты сделаешь то, что я прошу.

— Нет, — почти шепотом пробормотала Тутси.

— Да! — на этот раз его голос щелкнул как бич. — Иначе мне придется самому встретиться с Игорем Лосевым и попросить ему мою просьбу. И… рассказать о тебе, если он спросит. Извини, это будет по твоей вине. Подумай. А если сделаешь, как я прошу, все останется, как было. Он ничего не узнает. Я буду щедрый, у тебя не будет забот. И мы подумаем о перспективах наших отношений. Я изучил тебя, ты можешь быть хорошей женой.

Он замолчал, но по-прежнему не отрывал от нее взгляда.

Молчала и Тутси. Уж очень большая, непомерная тяжесть свалилась на нее. Мысли путались. Надо было срочно что-то решать, что-то отвечать, как-то схитрить, отвести беду. Но она не могла сосредоточиться. Не с кем и некогда советоваться, бесполезно о чем-то умолять Гора. Одного она не могла допустить — чтоб Игорь узнал. Только не это! Наконец она поняла, что единственное, что остается, это согласиться. Оттянуть время, а там что-нибудь придумать.

— Ну, — нарушил Гор молчание, — договорились?

Она кивнула.

— Ты должна понять, девочка, — он без труда угадал ее мысли, — что мою просьбу выполнить надо. Не старайся меня обмануть. Я не прощу. Он все узнает. И он тоже не простит. Ты это знаешь. Так что не обманывай. Сделай, что я сказал, это нетрудно, и все пойдет хорошо. Как было. Да?

— Что я должна сделать? — спросила она устало.

— Завтра днем мы поедем в одно место. Это общежитие для заграничных студентов… общага, так? — он выдавил улыбку. — Общага студентов. Они вечером ходят танцевать, в кино. Возвращаются поздно. Надо, чтобы Игорь Лосев с друзьями пришел туда и побил того, который тебя обидел. Все. Разве трудно?

— Но меня никто не обижал.

— Ты скажешь, что обидели. Понятно? Скажешь. Такой высокий курчавый, в оранжевой куртке. Если его не будет, укажешь на другого, все равно на кого.

— Я должна быть с ними, когда они туда поедут? — испуганно спросила Тутси. — Но…

— Поедешь. Эта невеликая работа. Будешь стоять в стороне. Когда начнется схватка, уйдешь.

— А если его арестуют?

— Не арестуют, он опытный, это не в первый раз. Там милиции нет.

— Его могут обидеть? — Тутси уже не пыталась скрыть своего беспокойства за любимого.

— Нет, он ведь супермен. Будет не один. Студенты не… организованы. Будут побояться.

Он выпил.

— Подумай, что сказать Игорю Лосеву. Если не придумаешь, я подскажу, но лучше придумай ты. Тогда легче запоминать. Завтра ты мне скажешь, что придумала. Послезавтра — воскресенье. Ты ведь проводишь его с Игорем? Это его день? — Он усмехнулся. — И все скажешь ему. А теперь ложись спать, ты устала. Надо выспаться. И не бойся, все будет хорошо.

Он впервые поцеловал ее в щеку и ушел.

Он ушел, а Тутси осталась сидеть, не в силах что-либо предпринять. О сне не могло быть и речи. Хмель выветрился из головы. Она просто не знала, что делать. Ну просто не знала…

Ее пронзила жгучая тоска по всему, что было. Рестораны, всякие интересные встречи, прежний Гор, Игорь, его объятья, его нежные руки, его глаза, его шутки… Все, чем богата была ее нехитрая жизнь. И что сейчас унеслось в пропасть. Унеслось? А может, еще нет? Может, Гор прав, и ничего особенного не произошло, и все пойдет по-прежнему?

Она постаралась взять себя в руки. Ну что, правда, за размазня! В конце концов, зачем паниковать? У нее от Игоря тайны куда поважней. Она же его все время обманывает. Ну обманет еще раз. Подумаешь! Набьет он кому-то там морду, пусть не за дело. Да наверняка эти студенты не ангелочки, есть за что выдать. Вот Игорь им и выдаст. А что не за одно, а за другое, ею придуманное, — велика важность! (Тутси уже ненавидела этих студентов.) Гора тоже можно понять, у него к ним какие-то счеты, но не может же он сам, иностранец, корреспондент, к тому же старик, драться с ними! Вот он и нашел выход, не самый благородный по отношению к ней, конечно… А что ему делать? Но вот откуда он все знает об Игоре? Все знал и скрывал! И еще пригрозил ей. (Теперь она ненавидела Гора.) Подлец! Ничего, она ему покажет. Все пойдет по-старому? Как же! Она его до последнего цента выпотрошит! За каждый свой каприз свинский будет платить сторицей. Не захочет, пожалуйста, будет лежать, мух на потолке считать, а не удовлетворять его скотские требования. Не хочет — не надо! Пусть ищет другую. И вообще она его выгонит! Она…

Но тут она вспомнила, как он щедр, как удобен, что он может, разозлившись на отставку, все рассказать Игорю. Она сознавала, что ничего не сделает, никуда от Гора не денется, не прогонит его и действительно, все, наверное, так и будет тянуться без конца… Вечно она вляпывается в какие-то истории. Неужели она серьезно могла думать, что Игорь никогда не догадается, не узнает о ее профессии! Живут в одном городе, чуть не рядом, вместе мотаются пусть не по валютным барам, но хоть по улицам. И он ничего не узнает? Да это чудо, что до сих пор обошлось, она же по острию ножа ходит! Будь Игорь чуть поопытней в таких делах, бывай он в ресторанах и кафе, даже третьеразрядных, наконец, начни он внимательней к ней приглядываться, давно б уж все узнал. Или стал бы за ней следить. Следить? «Так вот откуда Гор все знает!» — пришло к Тутси озарение. Наверняка где-то увидел их с Игорем, они-то часто по улицам ходят. Проследил и все про Игоря выяснил. Ох и дура же, не сообразила сразу!

Впрочем, какое это имело значение? Ну проследил, узнал. И теперь знает. И держит ее в руках. Знал бы такое какой-нибудь сутенер, он бы ее до костей раздел, всю жизнь шантажировал. К счастью, Гор не сутенер. А может, хуже?..

Тутси не могла заснуть. Пошла за снотворным, высыпала на ладонь пилюлю. И вдруг застыла неподвижно. Пилюля? И еще вон в пакетике. Есть и второй, нераспечатанный. Сколько же там пилюль всего? А сколько нужно?.. Она продолжала стоять. Как было бы все просто — заглотнула все эти пилюли и легла и, засыпая, думала бы об Игоре, о том, что он рядом. Было бы ей так хорошо, спокойно, радостно. Зачем просыпаться?

Тутси вытерла потный лоб, проглотила пилюлю, запила водой, залезла под одеяло.

Гор позвонил после полудня.

— Я сейчас заеду, — сказал он сухо и положил трубку.

Тутси привыкла ночевать то в своей квартире-крепости, то в этой — «служебной». И там и там имелось все необходимое, чтобы привести себя в порядок. Когда раздался звонок, она была готова, в полной форме, только лицо оставалось бледным, да и глаза у нее сегодня, в этот солнечный весенний день, были совсем осенними.

Гор поздоровался коротко, сдержанно, без обычных шуток и комплиментов. Они молча сели в машину и поехали. Куда он ее везет? Он довез ее до Ленинградского рынка. Остановил «Жигули», и дальше пошли пешком.

— Запоминай дорогу, — коротко приказал он.

Дошли до Головановского переулка, свернули к скверу, остановились поодаль от дома 6.

— Видишь тот подъезд? Запоминай, он посредине между кариатидами. На всякий случай запомни номер дома, название улицы. Запомнила? О’кей. Вот здесь, когда ты возвращалась поздно от подруги, к тебе пристали. А тот, высокий, красивый, курчавый без шапки, в оранжевой куртке, схватил, пытался обнять, говорил плохие слова. Ты еле убежала, плакала всю ночь. Негодяй! И никто его не наказал. Понятно? Вот такая… версия, да?

Они повернули обратно.

— Все запомнила? Повторять не надо?

— Запомнила, — покорно сказала она.

— Завтра, когда увидишься с Игорем Лосевым, сделаешь все, как я сказал, понятно? Ты потратишь на это время. Я хорошо заплачу. И не беспокойся, девочка, все пойдет хорошо. В понедельник позвоню.

Он довез ее до дома. Предварительно завез на рынок и купил огромный букет. Расстались молча.

Тутси была очень молода и жизнерадостна. Она была оптимисткой и не сознавала, как страшно то, что происходит с ней. Вся сила ее оптимизма, молодости, неопытности вступила в бой против мрачных мыслей, против страха, тревоги. Постепенно она примирилась с судьбой. Ну что делать, раз все так вышло? Придется подчиниться. Ей было немного стыдно перед Игорем за предстоящий обман, немного страшно за него и боязно Гора: вдруг он еще чего-нибудь потребует. Но в конце концов, не так ужасен черт, как его малюют. Ну набьют морду этим студентам, что, первый раз, что ли…

Одно она решила твердо: Игорю все подробно опишет, но сама туда не пойдет, ни за что! А Гору соврет. В оранжевой куртке. А если Игорь врежет другому — в синей или черной? Подумаешь — все равно ни тот, ни другой к ней не приставал, — простодушно рассуждала Тутси, — так какая разница?

В воскресенье Игорь явился, как всегда, ни свет ни заря.

Наташа, уже приученная к этой его манере (ну не понимал он, что люди могут спать до двенадцати!), ждала Игоря со своим кофе и горой бутербродов. Кроме кофе, она ничего готовить не умела, зато умела иметь в изобилии черную, красную икру, разные деликатесы. Игорь забывал спросить, откуда это все, но поглощал с удовольствием.

Свидание, как обычно, началось с любовных утех, которые затянулись на долгие часы. Кофе остыл, бутерброды покорно ждали своей очереди, наваленные в громадную хрустальную с серебром чашу для пунша (подарок одного шведского друга).

Пока изнемогавшая, счастливая, еще не остывшая Наташа лежала на смятой постели, не в силах шевельнуться, Игорь смотался под душ, разогрел кофе и набросился на еду. Он был голоден.

Наконец Наташа с трудом встала и некоторое время сидела, спустив на пол обнаженные ноги, глядя умиленным взглядом, как он ест. Потом проковыляла в ванну и вскоре вышла оттуда свежая и благоухающая, с невысохшими капельками воды на плечах и груди.

Они по заведенному обычаю обменялись новостями их жизни за космически долгий период, что они не виделись, — три дня. Это всегда было для Наташи трудным испытанием — приходилось что-то придумывать, заполнять разными непроисшедшими событиями те пустоты, что образовались на месте событий происшедших, но о которых она не могла рассказать.

Что касается Игоря, то, поглощая бутерброды, он азартно повествовал о Лембрэде, о неудавшейся попытке Люськи-культуристки стать «мисс космос и окрестности», сданном на курсах экзамене, о «Ракете»…

Наташа никак не могла решиться начать разговор. Наконец, как человек, ныряющий в холодную воду, она перевела дыхание и сказала:

— Игорь, ты не будешь меня ругать?

— За что, Наташка, родная?

— Тут одна неприятность вышла. А я… я оказалась не на высоте.

— Да что произошло?

— Помнишь, как мы познакомились? — она подошла к нему, обняла, заглянула в глаза. — Помнишь? Ты защитил меня от хулиганов, спас…

— Ну уж спас, — Игорь сжал ее щеки ладонями.

— А вот теперь тебя не было рядом, некому было спасать.

Он отпустил ее, отодвинулся, нахмурился.

— Ты можешь толком сказать, что случилось? — в голосе его слышалось нетерпение.

— Да ничего особенного. Видишь, цела, жива, здорова. Просто…

— Ну? — хрипло подбодрил он ее.

— Да я тут была у подружки (Наташа уже жалеет, что затеяла этот разговор), — она у «Сокола» живет. Заболтались, засиделись, смотрю — двенадцать скоро. Вышла, такси нет, спиртовозы, ну, частники, пролетают. Пошла пешком на метро, думала, успею…

— Ну, дальше, дальше…

— А там какое-то общежитие студенческое для иностранцев, возвращались они с танцев или кино, не знаю уж…

— Да можешь ты наконец толком рассказывать! — крикнул он. — Чего ты тянешь?

— Игорь, ну, пожалуйста, не кричи. Ничего особенного. Просто увидели девчонку, окружили, стали острить. Один особенно, красивый такой парень, высокий, курчавый, в оранжевой куртке, как схватит за грудь. Я его оттолкнула, а он матом. Другие хохочут — я закричала. А ночью-то никого. Я ноги в руки и бегом к метро. Поверишь, никогда так не бегала. Прямо рекорд побила! Финиш! Игорь, ты что! Ты…

Она испугалась. Он стоял бледный, крепко сжав челюсти. Лицо его стало некрасивым, глаза сверкали. Она не только никогда не видела его таким, она даже не представляла, что он таким может быть. Словно памятник жестокости и беспощадности.

— Ты сказала, у метро «Сокол»? — он говорил очень тихо, почти шипел. — Адрес?

— Не знаю, Игорь, ну ты что! Я посмотрела: Первый Балтийский переулок, дом номер шесть, корпус восемь. Думала, если в милицию придется заявлять. Ты думаешь, надо сходить в милицию? Я не знаю, где там, и потом свидетелей не было.

— Наташа, — теперь он говорил спокойно, только глаза его стали как льдинки, — ни в какую милицию ты не пойдешь. Вообще забудь об этом. Значит, в оранжевой куртке, говоришь, курчавый, высокий? Корпус восемь?

— Игорь, ты что хочешь сделать, Игорь! — она вцепилась в него испуганная, встревоженная, забыв, что сама провела эту игру, что добилась цели. — Не смей ничего делать! Слышишь! Господи, зачем я все это рассказала! Я же знала, что ты будешь сердиться, Игорь…

— Успокойся, Наташка, ничего не будет. Все нормально. Давай посмотрим этот фильм, помнишь…

Он взял себя в руки. Даже посмеялись над чем-то. Посмотрели какую-то мелодраму, снова пили кофе, снова любили.

Наконец Игорь ушел, договорившись, что позвонит через пару дней, когда у него будет свободный вечер.

Когда он ушел, Наташа легла на диван и долго плакала. Слезами выходило нервное напряжение последних часов, дней; страх, злость, тревога, разочарование. Ну вот она и выполнила приказ Гора, отработала золотистый каракуль, заплатила за сохранение своей постыдной тайны. А Игоря предала, обманула. При воспоминании о разыгранной сцене щеки ее начинали пылать, глаза вновь и вновь наполнялись слезами. Господи, какая же она стерва! Но что делать, она почти физически ощущала, как замыкается вокруг нее безысходность. Только бы Игорь не натворил чего-нибудь! Только бы не натворил. Неужто Гор не мог найти других путей, чтоб отомстить этим студентам? Чем они ему так досадили?

Такой всепоглощающей, слепой ярости Игорь еще никогда не испытывал. Казалось, красная пелена опустилась ему не на глаза, а окутала весь мозг, пронзила все тело. У него дрожали руки, на лбу выступил пот. Он вынужден был остановиться у автомата с газировкой и выпить два стакана подряд. Он не в состоянии был рассуждать.

Наконец, когда он пришел в себя, оказалось, что голова его пуста, точней, проносились в ней отрывки из каких-то фильмов, книг, заметок в газетах и журналах, воспоминания о проведенных «акциях». Сцены избиений, драк. Он сжимал кулаки, тяжело дышал.

Он плохо спал в ту ночь.

А на следующий день, благо повезло — он рано освободился, Игорь был в «Гармонии». Он уже успокоился. Но, чтоб успокоиться еще больше, особенно долго тренировался, прямо-таки изнурял себя, переводя нервное напряжение в напряжение физическое.

Потом очень долго парился в бане.

Наконец спустился в чайную. Он чувствовал себя в форме. Сегодня здесь собрался штаб «группы самозащиты». Поболтали. Особых событий в жизни группы за последнее время не было.

Вот тогда-то Игорь неожиданно выступил со своей просьбой.

— Ребята, — сказал он, улучив минуту тишины, — около метро «Сокол» есть общежитие для иностранных студентов. Мы их пригласили, приютили, обучаем, помогаем им, а они, вместо того чтобы сказать «спасибо», пристают к нашим девушкам, оскорбляют их, хамят, может, и чего похуже. Не все, конечно, но вот из этого общежития — да. Мне это точно известно.

— Точно? — недоверчиво спросил Луков.

— Абсолютно, — безапелляционно подтвердил Игорь. — Уж мне-то, я надеюсь, вы верите?

— Тебе верим, — твердо заявил Леонид Николаевич и добавил: — Как себе.

Действительно, по части объективности и честности Игорь пользовался большим авторитетом.

— Что предлагаешь? — как всегда деловито, спросил Луков.

— Я предлагаю, — твердо чеканил Игорь, — устроить там засаду, предварительно проведя разведку, и намять этим козлам бока, чтоб научились вежливости.

— Чтоб уважали законы гостеприимства, — поддакнул дядя Коля.

— Дополнительного следствия вести не будем? — Луков обвел собравшихся взглядом.

— Ну что мы, Лосеву не верим? — Леонид Николаевич пожал плечами.

В группе установилось неписаное правило — любой атлетист мог прийти со своим сообщением о нарушении закона или справедливости, и ему верили на слово, без проверок. Дополнительные проверки проводились лишь по просьбе самого заявителя. Конечно, не всем доверяли в одинаковой степени (доверься Леониду Николаевичу, и можно таких дров наломать…). Но Игорю доверяли.

«Акцию» утвердили. И поскольку студентов могло оказаться много, решили мобилизовать значительные силы — десять человек, все разрядники по самбо, боксу, дзю-до.

Казалось, сама судьба решила помочь Гору.

Когда на следующий вечер Игорь отправился на разведку и, легко разыскав улицу, дом, притаился в темноте за каким-то деревом, ему долго ждать не пришлось. Гурьба веселых парней с шутками и смехом подошла к подъезду и скрылась в нем. Нетрудно было определить, что это иностранные студенты. Но главное, среди них был и курчавый красавец в оранжевой куртке. Игорь лишь неимоверным усилием воли подавил в себе желание тут же броситься на него.

Утром он доложил о виденном Лукову и другим. «Акцию» наметили на субботу.

Накануне Игорь зашел к Наташе.

Она обрадовалась страшно. Два дня все звонила ему, но телефон не отвечал. И вот он здесь. Интуиция влюбленной женщины подсказала ей, что что-то произошло или должно произойти.

Игорь вел себя, как обычно. Он был нежен, неутомим. Господи, какое же это было счастье! Какое немыслимое счастье! Неужели нельзя, чтоб оно продолжалось вечно? До конца ее дней. Вот как сейчас, а потом все, конец, небытие…

И все же было в поведении Игоря еще что-то. Его нежность была сегодня какой-то особой, словно он что-то обещал ей, хотел в чем-то утешить.

Наташа уже начала забывать о затее Гора. В конце концов она сделала то, что он велел, — накрутила Игоря. А уж заставить его наказывать ее мифического обидчика не в ее силах. Гор звонил несколько раз. И она со всей точностью передала свой разговор с Игорем.

— Надеюсь, ты говоришь мне правду, девочка, — заканчивая последний разговор, сказал Гор, в голосе его звучала неприкрытая угроза. — Жаль будет, если я узнаю, что это не так…

— Клянусь, я говорю правду, я все рассказала, как было.

— Верю, верю, если будет новое в этом деле, сообщишь. Я буду звонить каждый день…

Но ничего нового не происходило.

С Игорем договорились встретиться в воскресенье, на этот раз в субботу он почему-то не мог.

…В субботу к одиннадцати часам вечера атлетисты собрались у выхода из метро «Сокол». Они двинулись по двое, по трое вслед за Игорем, на расстоянии нескольких десятков метров. Пойди они все вместе, сразу бы обратили на себя внимание — десяток здоровенных парней, явно спортивного и не менее явно воинственного вида! И не заметить таких? Да полноте!

Добрались до места назначения, рассредоточились, заняли исходные позиции за деревом, за трансформаторной будкой, возле законсервированных на зиму машин.

Как и предполагалось, студенты стали возвращаться около полуночи. По одному, по двое, один раз большой группой. Но вот из темноты возникли трое. Двое среднего роста, в куртках, в коротких брюках, из-под которых белели носки, один в лыжной шапочке с помпоном. А между ними шел высокий парень в оранжевой куртке. Студенты смеялись, сверкали белоснежные зубы, о чем-то лопотали на своем непонятном языке. Когда до подъезда оставалось метров десять, Игорь выскочил из-за дерева и бросился вперед.

Он не видел ничего вокруг, словно красная тряпка перед быком, перед ним маячила оранжевая куртка. Подскочив к высокому курчавому парню, Игорь изо всей силы ударил его в лицо… Хотел ударить, но оказалось, что парень кое-что смыслит в боксе. Сумев увернуться от удара Игоря, он сам нанес удар. Все это происходило в суетне, на скользкой земле, удары были смазанными, неточными.

Подбежавшие атлетисты сбили студентов с ног, начали пинать ногами. В какой-то момент Игорь нанес парню в оранжевой куртке удар в пах, еще один, еще… Тот уже не реагировал, он давно потерял сознание. Кричали его товарищи, избиваемые атлетистами.

Зажглись окна, захлопала дверь. От дальнего конца сквера донеслась трель милицейского свистка. Из общежития выбегали студенты, некоторые в майках, трусах, босиком, поднятые с постели.

Они кинулись на нападавших. Трое схватили Игоря сзади, это были тоже спортсмены, здоровые ребята. Они скрутили его, начали бить.

Шум, крики, ругань охватили сквер.

И в этот момент, слепя фарами, с воем подкатил милицейский уазик с синим фонарем на крыше. Милиционеры врезались в толпу дерущихся…

А через полчаса в отделении милиции составлялись бесконечные протоколы. Драки в общежитиях случались. Но такая «массовая» — впервые!

Опытные атлетисты почти все сумели скрыться, задержали лишь двоих — Игоря и еще одного.

Свидетелей набралось полтора десятка: и иностранные студенты, и советские. Оказалось, что по вечерам здесь всегда дежурил комсомольский патруль — энергичные, спортивные ребята, они-то первые и набросились на атлетистов, услышав крики о помощи.

«Группа самозащиты» исчезла. Были пострадавшие среди студентов. Парня в оранжевой куртке, так и не пришедшего в сознание, увезла «скорая помощь».

То, что избивал его Игорь, отрицать не имело смысла. Это видели все. На вопрос дежурного «за что?», Игорь отвечал невразумительно: мол, гулял в сквере, а тот к нему пристал…

Нелепость подобных объяснений была очевидна: с чего бы это на ночь глядя Игорь и его друзья (он отказался их назвать) приехали на другой конец города в этот не очень-то привлекательный, захламленный сквер? Почему трое мирно возвращавшихся домой иностранных студентов ни с того ни с сего напали на группу «мирно гулявших» здоровенных ребят?

Словом, все это было чепухой.

Дежурный тем не менее записал показания в протокол и направил задержанных в изолятор.

Весь следующий день, воскресенье, Наташа напрасно прождала — Игорь не позвонил.

Она забеспокоилась. А когда прошли понедельник и вторник, ее охватила паника. У Игоря телефон не отвечал. Гор тоже не обнаруживался.

Наконец она решилась сама позвонить Гору, он разрешал ей это делать лишь в самых крайних случаях, когда, например, срывалось их свидание. Ей почему-то казалось, что Гор знает, где Игорь. (Смешно? Наверное. Но она совсем растерялась.)

Секретарша Гора, не спрашивая, кто звонит, сообщила, что господин Гор срочно выехал в командировку, и когда вернется — неизвестно.

— Куда уехал? — переспросила она и, поняв бесполезность вопроса, первой положила трубку.

Лишь в среду очень поздно вечером она наконец дозвонилась к Игорю. Подошла его мама.

— Можно Игоря, — робко спросила Наташа.

— Его нет, — ответил глухой, еле слышный голос.

— А где он?

Наступило молчание, оно длилось так долго, что Наташа подумала, что их разъединили.

— Это Наташа? — услышала она неожиданный вопрос.

— Да…

— Его арестовали, дочка. Он в тюрьме, — мать Игоря всхлипнула.

— Как в тюрьме?! — Наташа похолодела.

— Он подрался, побил там одного…

Сколько Наташа ни пыталась выяснить подробности — ничего не получалось. Старая женщина плакала, она наверняка ничего не понимала в этой истории. Просто была в отчаянии.

Одно стало ясно: выполняя Наташину просьбу (Гора! Гора, а не ее!), Игорь отправился в то общежитие, кого-то избил, наверное того парня, на которого она указала ему, его задержали. Что же теперь будет? Его выгонят с работы, а то и засадят на пятнадцать суток. И все из-за нее!

Буря сложных чувств охватила Наташу.

Как ни странно, главным было прямо-таки животное отчаяние оттого, что она лишилась объятий Игоря, наслаждения от их близости, словом Игоря-любовника. Это был инстинкт. Далее шли эмоции — горькое раскаяние, сознание своей вины во всем происшедшем, ненависть к Гору, страх за судьбу любимого, мысли о грозивших ему неприятностях, ощущение полной беспомощности, невозможности ему помочь.

И еще Тутси испытывала унизительное чувство одиночества. Неужели так мало места занимала она в Игоревой жизни, что, как теперь понимала, совсем не входила в эту жизнь. Никого не знала из «Ракеты», из «Гармонии», едва была знакома с его матерью, ни разу не видела Лембрэда, да и с комбинатовскими его товарищами всего несколько раз моталась на эту несчастную дачу.

Она лихорадочно рылась в сумочках, в столе, искала хоть чей-нибудь адрес или телефон. Наконец случайно ей попался записанный на клочке бумаги номер Сереги, этого донжуана, с которым они на дачу ездили. Может, хоть он что-то знает? Все-таки вместе работают. Может, он помнит ее? А может, Игорь поделился с ним и тот считает ее виновной в случившемся с другом несчастье? (Потому что это было несчастье — попасть в милицию из-за каких-то подонков!)

Она долго колебалась. Наконец решилась. Дважды набрала номер, но Сергея не оказалась дома. Наконец, позвонив в одиннадцать вечера, услышала в трубке заспанный голос.

— Извините, что так поздно, никак не могла застать, а мне это необходимо. Не у кого больше узнать… Вы не сердитесь, — она захлебывалась, не узнавая себя, какими-то жалкими словами бормотала.

— Да кто это? — спросил недовольный голос.

— Это Сережа?

— Сережа, Сережа. Кто звонит-то? Лена? Ах, Танек!

— Нет, это я — Наташа. Помните, я с Игорем, с Лосевым, была тогда на даче… Помните, ну на Новый год? Я…

— Помню, Наташка, помню, как же, — голос Сергея звучал теперь как-то тепло, сочувственно.

Этот сочувственный тон вселил в нее острую тревогу.

— Сергей, умоляю вас, скажите, что с Игорем. Я ничего не знаю. Мне не у кого спросить…

— Слушай, Наташка, — после короткого, показавшегося ей вековым молчания заговорил наконец Сергей, — хреновы дела. Да ты не реви! Суда еще не было. Мы тут общественного защитника назначили…

— Да что с ним? — сквозь рыдания закричала Наташа.

— Понимаешь, здорово он тому парню врезал. В реанимации лежит, и шансов, что выживет, фифти-фифти. Воюют врачи, а там кто знает…

Наташа была не в силах говорить.

— Никто не может понять, за что он его, — продолжал Сергей, — хороший парень, из дружественной страны, спортсмен, активист у них какой-то. И вдруг Игорь его зверски отмолачивает. А за что, не говорит. Молчит. Может, причины какие, смягчающие обстоятельства там… Ничего не говорит. Мы к следователю ходили. Шеф его, этот редактор, тоже был, а следователь объясняет: что, мол, я могу сделать. Преступление налицо, свидетелей вагон, да и сам Лосев признался, а объяснений нет.

— Будут судить? — сквозь слезы спросила Наташа.

— Да ты что, — удивленно воскликнул Сергей, — ты понимаешь, о чем речь-то? Он же парня этого изувечил! Дай бог, чтоб тот жив остался, а если копыта откинет — тут пятнадцатью годами пахнет. Алло! Алло! Ты здесь? Не реви ты, елки-палки. Может, выживет, тогда, следователь сказал, может, пятью отделаться, ну восьмью… Мы стараемся. Тут ведь еще какая штука — иностранец ведь. Уже посольство вмешалось. МИД шумит.

Сергей старался утешить Наташу. Он понимал ее состояние, ведь это была девушка его друга. Но он не был Великим Утешителем, откуда ему знать, что и как говорить в таких случаях?

— Я тебя буду держать в курсе. Слышишь, Наташка? Да ты не раскисай, еще ничего не известно. Мы все делаем. Будет суд — извещу. Если придешь — может, ему легче станет. Он ведь у нас кремень. Да не реви, как-нибудь обойдется. Алло! Алло!..

Но она положила трубку. На какое-то мгновение у нее все поплыло перед глазами, завертелось, в ушах зазвенело.

Она легла на тахту, зажмурилась, лежала неподвижно, слез уже не было.

Лежала долго.

Потом встала, пошла на кухню, закрыла форточку, открыла все конфорки на плите, газ с шипеньем выходил, наполняя помещение.

Она постояла минуту, потом судорожным движением закрутила краны, распахнула, срывая зимнюю заклейку, окно, кинулась в спальню. Потом достала упаковку радедорма, высыпала горку пилюль, налила стакан воды, перенесла все это на тумбочку, легла… Опять встала, долго смотрела на крохотные белые пилюльки. Начала одеваться.

Она одевалась особенно тщательно. В свой строгий костюм. Скромные туфли. Скромная сумка… Никакой косметики.

Постояла у зеркала.

И вдруг стала все срывать с себя, отрывая пуговицы, вывертывая рукава.

Этот костюм! Она надевала его тогда, когда была с Гором! Гор, будь он сейчас в комнате, она своими руками задушила бы его. Будь он проклят, будь проклята такая жизнь! Будь проклята она сама!

С ней уже бывало такое. Но когда, отчего — она не помнила.

Неожиданно Тутси улыбнулась. Злой, горькой, злорадной улыбкой.

Она снова начала одеваться. Супер. На ходку. Сверхкороткая кожаная юбка, обтягивающая, как купальник, колготки с серебряным шитьем, заправленные в высокие лакированные сапожки, блузка с декольте, не прятавшим, а выставлявшим напоказ ее высокую грудь. Золотые волосы рассыпаны по плечам. Румяна, тени, тушь, помада превратили ее такое красивое лицо в вульгарную маску. Она залила это все чуть не целым флаконом «Мисс Диор».

Снова злорадно осмотрела себя в зеркале, взяла на руку невесомый голубой плащ и вышла из дому.

Время приближалось к полуночи. Но в воскресный вечер большинство окон были ярко освещены или голубели отраженным светом телевизионных экранов.

Тутси прошла пустынную улицу Веснина и вышла на оживленный, несмотря на поздний час, Арбат.

Она шла по Арбату.

На нее обращали внимание, оборачивались ей вслед. Из-за ее ослепительной красоты, из-за вызывающе-вульгарного туалета, из-за прямо-таки бьющей в глаза очевидности ее профессии.

Девчонки смотрели с завистью, мальчишки с затаенной мечтой, парни постарше игриво и намекающе, хулиганы растерянно — что делать: бить, насиловать, «обувать»? Остальные прохожие — кто осуждающе, кто удивленно, кто иронически.

Возле художников собирались молчаливые группки, у «Арбы», «Пельменей», кафе и забегаловок — недлинные очереди, на решетке тусовались хиппи со своими попугайскими прическами, а арбатские — на «стоянке». Пугая прохожих ледяными взглядами и могучими фигурами, шествовали, разрезая толпу, люберы.

Мигали цветные лампочки у входов. Текла толпа.

Уходили во мрак узкие арбатские подворотни.

А она все шла. Не спеша, ни на кого не обращая внимания, устремив перед собой пустой взгляд.

Пятнадцать лет! Да хоть пять! Это конец. И для него, и для нее. И не Гор здесь виноват, и не Игорь, и не этот подвернувшийся студент. И уж конечно не милиция. Виновата только она. Одна. Как страшно представлять себе жизнь дальше — рестораны, ходки, меховые палантины, Гор с его «Мерседесом»… Жизнь без Игоря. А может, так и надо жить — не останавливаясь, чтоб оглядеться; ни о чем не думая, чтоб не разреветься. Главное, не думая о будущем? Ну, полюбила, ну, в первый раз, ну, в последний. Не надо было, не ее судьба. А надо жить своей судьбой. Или… вообще не жить. Тутси вспомнила горку белых пилюль на ночном столике. Ей стало покойно и печально.

Дойдя до Арбатской площади, она повернула обратно.

Так можно сделать на улице.

А в жизни?..

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Оглавление

Глава I ТУТСИ — ВАЛЮТНАЯ ДЕВОЧКА

Глава II «ЗВЕЗДНЫЕ РЫЦАРИ»

Глава III СПЕЦИАЛЬНЫЙ КОРРЕСПОНДЕНТ

Глава IV «ЖАЖДА УБИВАТЬ»

Глава V НОВЫЙ ГОД

Глава VI АКЦИЯ «БУГОР»

Глава VII У ВСЕХ СВОИ ЗАБОТЫ

Глава VIII ГОР ДОВОЛЕН

Глава IX ВЕСЕННИЕ МОТИВЫ

Глава X КАЖДЫЙ САМ ВЫБИРАЕТ СВОЙ ПУТЬ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg