«В логове львов»

В логове львов (fb2) - В логове львов [litres][Lie Down with Lions-ru] (пер. Игорь Леонидович Моничев) 5151K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Кен Фоллетт

Кен Фоллетт В логове львов

Ken Follett

Lie Down With Lions

© Ken Follett, 1985

© Перевод. И. Моничев, 2018

© Издание на русском языке AST Publishers, 2018

* * *

Посвящается Барбаре

Часть первая. 1981 год

Глава первая

Люди, пожелавшие прикончить Ахмета Йильмаза, были настроены очень серьезно. Турецкие студенты в изгнании, они жили в Париже и уже убили атташе посольства Турции, а также бросили зажигательную бомбу в дом высокопоставленного сотрудника представительства «Турецких авиалиний». Йильмаза они избрали своей следующей целью, потому что он принадлежал к числу состоятельных сторонников военной диктатуры и очень кстати для них тоже поселился в Париже.

Его дом и офис надежно охранялись, а ездил он в роскошном бронированном «Мерседесе», но, как полагали студенты, каждый человек имел свою слабость, причем обычно такой слабостью был секс. В случае с Йильмазом они оказались правы. Несколько дней не слишком затруднительного наблюдения позволили установить, что два или три раза в неделю Йильмаз уезжал из дома за рулем «Рено»-универсала, который обычно использовала прислуга для доставки продуктов, и отправлялся в один из незаметных переулков Пятнадцатого округа с визитом к влюбленной в него молодой красавице-турчанке.

Студенты решили подложить в «Рено» бомбу, пока Йильмаз проводил время в постели любовницы.

Они знали, где добыть взрывчатку: у Пепе Гоцци – одного из многочисленных сыновей «крестного отца» корсиканской мафии Меме Гоцци. Пепе торговал оружием. Продать его он мог кому угодно, но отдавал предпочтение политически мотивированным клиентам, потому что, как сам с веселым цинизмом признавал, «идеалисты готовы платить больше». Он помог турецким студентам совершить оба предыдущих террористических акта.

Но план подрыва автомобиля не был лишен и некоторых сложностей. Обычно Йильмаз уезжал от возлюбленной один в том же «Рено», но далеко не всегда. Порой он отправлялся с ней вместе ужинать в ресторан. А еще чаще она сама брала машину, чтобы через полчаса вернуться с запасом хлеба, фруктов, сыра, вина, явно собираясь устроить милую домашнюю трапезу. Случалось, кроме того, что Йильмаз возвращался домой на такси, и девушка одалживала у него «Рено» на день-другой. Студенты, подобно многим террористам, были романтиками, и им претила мысль об убийстве красивой женщины, чье единственное и вполне простительное преступление состояло в любви к мужчине, не достойному ее привязанности.

Они обсудили создавшуюся проблему, соблюдая каноны демократизма. Все решения принимались ими после общего голосования. Лидера в своем кругу они не признавали, но все же среди них выделялся один человек, сила личности которого делала его фигурой доминирующей. Звали его Рахми Коскун. Это был привлекательный и пылкий молодой мужчина с густыми усами и с тем блеском в глазах, что выдает яростное желание прославиться. Именно его энергия и целеустремленность помогли довести до конца два предшествующих покушения, несмотря на все проблемы и связанный с ними риск. Рахми предложил посоветоваться со специалистом по бомбам.

Поначалу остальным его идея не пришлась по душе. Кому можем мы доверять? – задавались они вопросом. Рахми назвал Эллиса Талера, американца, называвшего себя поэтом, но на самом деле зарабатывавшего на жизнь уроками английского языка. Экспертом по взрывчатке он стал, когда его призвали воевать во Вьетнаме. Рахми знал его уже год или чуть больше: они оба работали на недолго просуществовавшую революционную газету «Хаос», вместе организовывали поэтические вечера для сбора средств в пользу Организации освобождения Палестины. Казалось, Эллис искренне разделял горячее возмущение Рахми тем, что творилось в Турции, и его ненависть к варварам, ответственным за это. Некоторые другие студенты тоже были шапочно знакомы с Эллисом, считая его то ли выпускником университета, то ли молодым преподавателем. И все же им не хотелось привлекать к делу человека без турецких корней, но Рахми проявил настойчивость и в итоге добился согласия своих товарищей.

Эллис сразу же нашел, как им устранить возникшую сложность. Бомбу необходимо снабдить радиоуправляемым взрывным устройством, объяснил он. Рахми расположится у окна дома напротив квартиры девушки или же в машине, припаркованной на той же улице, наблюдая за «Рено». В руке он будет держать портативный радиопередатчик размером с пачку сигарет – такими пультами пользуются, чтобы открывать автоматические ворота гаражей. Если Йильмаз сядет в «Рено» один, как происходило чаще всего, Рахми нажмет кнопку на пульте, радиосигнал активирует взрыватель бомбы, и она рванет при попытке Йильмаза запустить двигатель. Но если автомобилем воспользуется девушка, Рахми кнопки не тронет, и юная красавица поедет по своим делам, пребывая в блаженном неведении об опасности. Бомба не причинит никакого вреда, пока она не активирована.

– Не нажмешь на кнопку, взрыва не последует, – сказал Эллис.

Рахми идея понравилась, и он спросил Эллиса, сможет ли он совместно с Гоцци изготовить такую бомбу.

– Разумеется, – ответил Эллис.

Но выявилась еще одна загвоздка.

– У меня есть друг, – сказал Рахми, – который хотел бы встретиться с вами обоими, с тобой и с Пепе. Если начистоту, вам обязательно нужно познакомиться с ним, иначе мы ничего не сможем сделать, потому что именно этот друг дает нам деньги на взрывчатку, на оружие, на автомобили, на взятки чиновникам и на все прочее.

– Зачем ему понадобилось встречаться с нами? – в один голос поинтересовались Эллис и Пепе.

– Он пожелал убедиться, что бомба сработает, и ему необходимо удостовериться, может ли он вам доверять, – извиняющимся тоном объяснил Рахми. – Вам нужно только принести ему бомбу, продемонстрировать принцип ее действия, пожать ему руку и позволить посмотреть вам в глаза. Разве это чрезмерные требования для человека, который дает нам возможность осуществить задуманное?

– Я не возражаю, – сказал Эллис.

Пепе колебался. Он, конечно, хотел получить деньги, причитавшиеся ему от сделки, – он всегда тянулся к деньгам, как свинья тянется к корыту, – но терпеть не мог встреч с незнакомыми людьми.

Эллис вразумил его.

– Послушай, – заметил он, – такие вот студенческие группировки расцветают и увядают, как мимоза весной, и Рахми наверняка уже скоро потерпит крах. Но если ты сведешь знакомство с его «другом», то сможешь продолжать успешный бизнес и потом, когда Рахми не станет.

– Ты прав, – отозвался Пепе, не отличавшийся особым умом, но легко усваивавший деловые принципы, если ему их объясняли просто.

Эллис уведомил Рахми о согласии Пепе на встречу, и Рахми организовал рандеву для них троих, назначив его на ближайшее воскресенье.

* * *

Тем утром Эллис проснулся в постели Джейн. Он очнулся внезапно, ощущая страх, словно ему приснился кошмар. Мгновением позже он вспомнил причину своего напряженного состояния.

Посмотрел на часы. Было еще очень рано. Он мысленно вновь повторил детали разработанного плана. Если все пройдет хорошо, сегодня триумфально завершится более чем год тщательной и опасной работы. И он сможет разделить этот триумф с Джейн, при том условии, разумеется, что останется в живых до конца наступившего дня.

Он повернул голову и посмотрел на нее, сделав это осторожно, чтобы не разбудить девушку. У него дрогнуло сердце, как случалось каждый раз, когда он вновь видел ее лицо. Она лежала на спине, ее чуть вздернутый носик уставился в потолок, а темные волосы распластались по подушке, подобно взметнувшемуся крылу птицы. Он смотрел на ее большой рот, на пухлые губы, часто и жадно целовавшие его. Весеннее солнце подсветило легкий белый пушок на ее щеках – ее «бородку», как он называл его, если хотел подшутить над девушкой.

Впрочем, то был редкий момент наслаждения, когда он мог любоваться в полной безмятежности ее спокойным и лишенным какого-либо выражения лицом. Обычно оно выглядело оживленным – смеющимся, хмурым, гримасничающим, отображая то удивление, то скептицизм, то страсть или сочувствие. Но чаще всего она лукаво усмехалась, как шаловливый мальчишка, которому только что удалось кого-то особенно успешно разыграть. И только когда она спала или пребывала в глубокой задумчивости, то становилась именно такой. И в подобные мгновения он любил ее сильнее всего, потому что, как вот сейчас, пока она оставалась беззащитной и естественной, не контролирующей себя, в ее внешности отчетливо проступали приметы сдержанной чувственности, горевшей внутри ее существа, словно пылает не слишком яркий, но горячий подземный огонь, невидимый никому. Тогда он с трудом сдерживал почти неодолимое желание прикоснуться к ней.

Для него это стало в свое время удивительным сюрпризом. Когда он впервые встретился с ней вскоре после своего переезда в Париж, она показалась ему типичной хлопотуньей, каких всегда много в молодежных радикальных кругах столичного города, возглавляющих всевозможные комитеты, организующих выступления против апартеида и кампании за ядерное разоружение. Такие юные создания стояли во главе марша протеста в связи с событиями в Сальвадоре или привлекали внимание общественности к загрязнению воды в реках, собирали средства для голодающих в Чаде или стремились помочь творческому развитию молодого талантливого кинорежиссера. Людей притягивала к ней ее поразительная красота, они поддавались очарованию Джейн, черпали энергию в ее неутомимом энтузиазме. Он пару раз приглашал ее на свидания просто ради удовольствия понаблюдать, как хорошенькая девушка уничтожит огромный бифштекс, а потом – он даже не помнил уже, каким образом так получилось – обнаружил, что под личиной этой неугомонной, легко возбудимой с виду девицы таилась поистине страстная женщина, и по уши влюбился в нее.

Сейчас его взгляд блуждал по ее небольшой квартире-студии. Ему стало радостно при виде знакомых вещей, отличавших именно ее жилище. Симпатичная настольная лампа, сделанная из китайской вазочки, полка с книгами по экономике и проблемам бедности в современном мире, просторная софа, в которой ты мог запросто утонуть. Фотография ее отца, красивого мужчины в двубортном пальто, сделанная, должно быть, еще в шестидесятые годы, скромный серебряный кубок, выигранный ею на пони по кличке Одуванчик в 1971 году, то есть десять лет назад. Ей тогда было тринадцать, подумал Эллис, а мне двадцать три. И пока она выигрывала скачки на пони в Гемпшире, я находился в Лаосе, устанавливая противопехотные мины вдоль тропы вьетнамских партизан).

Когда Эллис впервые попал в эту квартиру почти год назад, Джейн только что перебралась в нее из пригорода, и в ней было пустовато: небольшая комната в мансарде с кухней в алькове, с душем в стенном шкафу, а туалетом в конце общего коридора. Постепенно она превратила унылую каморку под самой крышей дома в уютное гнездышко. Джейн хорошо зарабатывала переводами с французского и русского на английский язык, но и арендная плата была высока – квартира располагалась рядом с бульваром Сен-Мишель, и потому ей приходилось экономить на обстановке. Она накопила достаточно денег, чтобы купить наиболее подходивший ей стол красного дерева, антикварную кровать и тебризский ковер. Она принадлежала к тому типу женщин, которых отец Эллиса назвал бы «дамами высокого класса». Джейн тебе понравится, папочка, думал Эллис. Ты будешь просто без ума от нее.

Он перевернулся на бок лицом к ней, и это движение разбудило ее, как он и предполагал. Ее огромные голубые глаза на мгновение уставились в потолок, а потом посмотрели на него, она улыбнулась и перекатилась в его объятия.

– Привет, – прошептала она, а он поцеловал ее.

И мгновенно почувствовал эрекцию. Некоторое время они лежали рядом, все еще полусонные, изредка обмениваясь поцелуями, а затем она закинула ногу ему через бедро, и они начали заниматься любовью, но не слишком активно, ни слова не говоря друг другу.

Когда они только стали любовниками, первое время взаимное сексуальное влечение возникало между ними по утрам и по вечерам, хотя часто даже посреди дня. Эллис предполагал, что столь острое желание физической близости не продлится долго. Уже через несколько дней или, быть может, через пару недель, думал он, ощущение новизны пропадет, и они перейдут к статистически средней частоте, то есть к двум с половиной половым актам в неделю или к чему-то близкому к усредненной цифре. Но он ошибся. Пролетел год, а они все еще бросались друг на друга при каждом удобном случае, как молодожены во время медового месяца.

Она легла сверху, накрыв его собой. Их увлажнившаяся кожа слипалась. Он обвил руками хрупкое тельце и крепко обнял, прежде чем глубоко погрузиться в ее лоно. Почувствовав приближение его оргазма, Джейн посмотрела на Эллиса сверху вниз, а потом впилась в него поцелуем приоткрытыми губами, пока он кончал в нее. Сразу после этого она издала легкий, приглушенный стон, и теперь уже он мог ощущать, как она тихо сотрясается от долгого, накатывавшего нежными волнами оргазма, какой обычно испытывала по утрам в воскресенье. Затем она так и осталась лежать поверх него, по-прежнему не совсем проснувшись. Он гладил ее волосы.

Несколько минут спустя она спросила:

– Ты помнишь, какой сегодня день?

– Да. Воскресенье.

– Верно. И в это воскресенье твоя очередь готовить обед.

– Я не забыл и об этом.

– Очень хорошо. – Наступила пауза. – Чем же ты собираешься покормить меня?

– Бифштексом, картошкой, зеленым горошком, сыром из козьего молока и клубникой под кремом шантильи.

Она вскинула голову и рассмеялась.

– Но ты постоянно готовишь одно и то же!

– Неправда. В прошлый раз мы ели фасоль по-французски.

– А в позапрошлый раз ты вообще забыл обо всем, и нам пришлось идти в ресторан. Не пора ли внести хоть какое-то разнообразие в свои кулинарные потуги?

– Эй, минуточку! Уговор был, что по воскресеньям мы готовим по очереди. Но никто не упоминал о том, что меню должно быть каждый раз иным.

Она вновь распласталась на нем, притворившись потерпевшей поражение в споре.

Все это время предстоявшая днем работа не давала ему покоя. Он нуждался в ее помощи, и настал момент попросить об услуге.

– Этим утром мне нужно повидаться с Рахми, – начал он.

– Ладно. Тогда встретимся у тебя немного позже.

– Ты можешь кое-что сделать для меня, если не сочтешь за труд приехать туда немного раньше, чем обычно.

– Что именно?

– Приготовить обед. Нет, нет! Я, разумеется, шучу. Мне будет нужна твоя помощь в пустяковом, но строго секретном деле.

– А конкретнее? – спросила она.

– Сегодня у Рахми день рождения, и очень кстати в Париж приехал его брат Мустафа, хотя Рахми пока не знает об этом. – Если все пройдет гладко, подумал Эллис при этом, я никогда в жизни больше не солгу тебе. – Я хочу, чтобы появление Мустафы за праздничным обедом Рахми стало сюрпризом. Но мне требуется сообщник.

– Я готова, – сказала она, скатившись с него и сев со скрещенными под собой ногами. Ее груди походили на аппетитные яблоки – гладкие, округлые и крепкие. Кончики ее волос щекотали ему соски. – Что от меня требуется?

– Проблема совсем простая. Мне нужно сообщить Мустафе, куда ему явиться, но вот только Рахми никак не решит, где он хочет устроить праздник. Поэтому мне, видимо, придется информировать об этом Мустафу в самый последний момент. А Рахми, по всей видимости, будет рядом со мной, когда я позвоню его брату.

– И как же ты выйдешь из положения?

– Я позвоню тебе. Буду нести какую-нибудь чепуху. Не обращай внимания ни на что, кроме адреса. Потом сама позвони Мустафе, дай ему адрес и объясни, как туда добраться.

Все это выглядело вполне естественно, пока Эллис планировал свои действия, но сейчас его история выглядела откровенно неправдоподобно.

Но у Джейн она, казалось, не вызывала ни малейших подозрений.

– Действительно предельно просто, – сказала она.

– Вот и отлично, – обрадовался Эллис, скрывая чувство облегчения.

– А после звонка мне придется долго ждать твоего возвращения домой?

– Меньше часа. Я только хочу увидеть эффект, произведенный моим сюрпризом, но откажусь от участия в обеде под любым предлогом.

Джейн задумалась.

– Он пригласил тебя одного? Без меня?

Эллис пожал плечами.

– Насколько я понимаю, это чисто мужской обед.

Он протянул руку за блокнотом на прикроватном столике, написал имя Мустафа и номер телефона.

Джейн встала с кровати и пересекла комнату в сторону кабинки в стене, где располагался душ. Она открыла дверцу и пустила воду из крана. Ее настроение заметно изменилось. Улыбка пропала с губ. Эллис спросил:

– Что так рассердило тебя?

– Я не сержусь, – ответила она. – Просто мне не нравится отношение ко мне твоих друзей.

– Но ты же знаешь, как турки привыкли обращаться с девушками.

– Вот именно! С девушками. Они ничего не имеют против респектабельных женщин, а я для них всего лишь твоя девушка.

Эллис вздохнул.

– Не похоже, что ты можешь обижаться на отношение к тебе нескольких примитивных мужских шовинистов. Что ты мне на самом деле пытаешься сказать?

Она размышляла над ответом, задержавшись обнаженной перед дверцей душа, и была настолько красива, что Эллису снова захотелось заняться с ней любовью. Потом она сказала:

– Вероятно, я стремлюсь донести до тебя мысль о том, как мне претит мой нынешний статус. Я целиком и полностью предана тебе – все знают об этом. Я больше ни с кем не сплю, даже не принимаю приглашений поужинать с другими мужчинами. Но вот ты… У тебя нет передо мной никаких обязательств. Мы не живем вместе. По большей части я не знаю, где ты бываешь, чем занимаешься. Ты до сих пор не представил меня своим родителям… И людям известно, как обстоят дела, а потому они и обращаются со мной как со шлюшкой.

– Думаю, ты очень сильно преувеличиваешь.

– Ты неизменно повторяешь одну и ту же фразу.

Она вошла в душ и с громким стуком закрыла дверь. Эллис достал бритву из ящика стола, где хранил свои туалетные принадлежности, оставаясь ночевать здесь, и начал бриться над раковиной в кухне. У них случались размолвки по этому поводу и раньше. И даже более серьезные и длительные споры. Он знал, в чем заключалась их истинная причина: Джейн хотела, чтобы они жили под одной крышей.

Он, конечно, тоже хотел этого: жениться на ней и прожить вместе всю жизнь. Однако приходилось ждать, когда он исполнит стоявшую перед ним задачу, а рассказать ей все он не мог. Вот и приходилось отделываться пустыми словесами: «Я еще не готов» или «Мне всего лишь нужно совсем немного времени», а эти расплывчатые отговорки только сильнее раздражали ее. Ей представлялось, что года вполне достаточно, чтобы любить мужчину, не добившись тем не менее никаких обязательств с его стороны. И была права, разумеется. Но если сегодня все пройдет хорошо, у него появится возможность кардинально изменить ситуацию. Исправить положение.

Эллис закончил бриться, завернул бритву в полотенце и снова положил в ящик стола. Джейн вышла из душа, и теперь он встал под его струю. Мы прекратили разговаривать, отметил он про себя. Это глупо.

Пока он принимал душ, она сварила кофе. Он поспешно оделся в линялые джинсы и черную футболку, сев затем напротив нее за небольшой стол из красного дерева. Джейн разлила кофе по чашкам.

– Мне необходимо с тобой серьезно потолковать, – сказала она.

– Хорошо, – отозвался он. – Давай поговорим за обедом.

– А почему не сейчас?

– Сейчас у меня нет времени.

– День рождения Рахми важнее наших с тобой отношений?

– Само собой, нет. – Эллис с сожалением почувствовал нетерпение в своем тоне, и внутренний голос шепнул ему: «Веди себя помягче. Ты рискуешь потерять ее». – Но я дал обещание, а выполнять обещания тоже очень важно. И я не вижу большой разницы, поговорим мы с тобой сейчас или чуть позже.

Лицо Джейн приобрело напряженное, упрямое выражение, уже хорошо ему знакомое. Оно появлялось, когда она принимала какое-то решение, но кто-то стремился не дать ей сразу же осуществить его.

– Но вот для меня как раз очень важно, чтобы мы все обсудили именно сейчас.

На мгновение он испытал искушение рассказать ей правду немедленно. Но только это никак не вписывалось в его планы. Времени оставалось в обрез, его сознанием владели сейчас совершенно иные мысли, и он действительно не был готов к полной откровенности. Будет намного лучше все выложить позже, когда они оба смогут расслабиться, а у него появится возможность объявить ей, что его работа в Париже завершена. И потому он сказал:

– Мне кажется, ты поступаешь глупо, когда настаиваешь. Я не поддамся давлению. Пожалуйста, давай побеседуем позже. Сейчас мне пора бежать.

Он поднялся из-за стола.

Когда же он подошел к двери, услышал ее слова:

– Жан-Пьер попросил меня отправиться вместе с ним в Афганистан.

Это прозвучало неожиданно, и Эллису понадобилось время, чтобы вникнуть в смысл сказанного.

– Ты говоришь серьезно? – спросил он с удивлением.

– Вполне серьезно.

Эллис знал, что Жан-Пьер влюблен в Джейн. Как и еще с полдюжины других мужчин: с такого рода женщиной это должно было произойти неизбежно. Но никто из них не был для него опасным соперником. По крайней мере, он сам так считал вплоть до этого момента. Он почти сразу оправился от минутной растерянности.

– Зачем тебе понадобилось посещать зону боевых действий в компании такого слюнтяя? – спросил он.

– Это не тема для шуток, – пылко сказала она. – Речь идет о моей жизни.

Он недоверчиво покачал головой.

– Ты не можешь уехать в Афганистан.

– Почему же?

– Хотя бы потому, что любишь меня.

– Да, но я не твоя собственность. Ты не вправе распоряжаться мной.

Его удовлетворило уже то, что она не ответила: «Нет, не люблю». Он посмотрел на часы. Действительно дурацкая ситуация. Всего лишь чуть позже он сможет рассказать ей все, что ей угодно будет узнать.

– И все равно сейчас я не расположен к разговору, – сказал он. – Мы обсудим наше совместное будущее, а это ни в коем случае нельзя делать в спешке.

– Я не стану ждать вечно, – предупредила она.

– А я и не прошу о долгой отсрочке. Подожди всего несколько часов. – Он коснулся ее щеки. – И давай не начинать ссору всего из-за каких-то нескольких часов.

Она тоже поднялась и крепко поцеловала его в губы.

– Ты же не отправишься в Афганистан, верно?

– Пока не знаю, – медленно ответила она.

Он попытался улыбнуться.

– По крайней мере, никуда не уезжай до обеда.

Она улыбнулась в ответ и кивнула.

– До обеда обещаю никуда не уезжать.

Он еще несколько секунд смотрел ей в глаза, а потом вышел из квартиры.

* * *

Широкие бульвары по обеим сторонам Елисейских Полей заполняли толпы туристов и самих парижан, вышедших на утреннюю прогулку, наслаждаясь ласковым весенним солнцем. В кафе вдоль тротуаров свободных мест не было. Эллис встал рядом с условленным местом, держа рюкзак, купленный в дешевом магазине. Со стороны он выглядел как обычный молодой американец, который автостопом путешествует по Европе.

Он жалел, что Джейн выбрала для попытки откровенного разговора именно это утро. Сейчас она наверняка дуется на него, и когда он приедет домой, встретит его в дурном настроении.

Что ж, придется затратить какое-то время, чтобы вновь пригладить ее взъерошившиеся перышки.

Затем ему пришлось заставить себя не думать о Джейн и сосредоточиться на стоявшей перед ним задаче.

Он видел два варианта, кем мог оказаться «друг» Рахми, финансировавший небольшую террористическую группу. Первый вариант: богатый и свободолюбивый турок, который решил по политическим или личным мотивам, что оправданы любые насильственные акты против военной диктатуры и ее сторонников. Если дело обстоит так, Эллис испытает большое разочарование.

Вторым вариантом был Борис.

Этот «Борис» слыл легендарной фигурой в тех кругах, в которых вращался теперь Эллис – среди революционно настроенных студентов, палестинцев в изгнании, временных политических агитаторов и лекторов, редакторов скверно издававшихся экстремистских газет, анархистов, маоистов, армян и даже воинствующих вегетарианцев. Говорили, что он русский, офицер КГБ, готовый финансировать любой левацкий демарш или теракт на Западе. Многие, тем не менее, вообще сомневались в его существовании. Прежде всего те, кто пытался получить деньги у русских, но ничего не получил. Однако Эллис порой подмечал важные детали. К примеру, какая-либо группировка, которая многие месяцы жаловалась, что у нее не хватает средств на простую копировальную машину, неожиданно переставала плакаться по поводу денег и становилась крайне озабоченной вопросами секретности и безопасности. А чуть позже следовало похищение, стрельба или взрыв бомбы.

Не приходилось сомневаться, рассуждал Эллис, что русские снабжали деньгами такие группы, как турецкие диссиденты. Им было бы трудно избежать искушения наделать шума, причинить противникам неприятности столь относительно низкой ценой и практически ничем не рискуя. А кроме того, ведь и сами спецслужбы США охотно финансировали похитителей людей и политических убийц в Центральной Америке, и трудно было представить, чтобы Советы проявляли больше щепетильности в подобных делах, чем его соотечественники. А поскольку при такого рода операциях деньги не снимались со счетов в банках и не поступали в виде почтовых или телеграфных переводов, кто-то должен был вручать наличные из рук в руки. Отсюда вытекала необходимость в темных и таинственных персонажах, каким был Борис.

Эллису отчаянно хотелось встретиться с ним.

Рахми прошел мимо ровно в половине одиннадцатого, одетый в розовую рубашку фирмы «Лакост» и в безукоризненно отглаженные коричневые брюки, но все же бросалась в глаза его некоторая нервозность.

Эллис последовал за ним, держась позади в десяти или пятнадцати ярдах, о чем они договорились заранее.

В следующем на их пути кафе расположилась мускулистая, хотя и чересчур полная фигура Пепе Гоцци в черном шелковом галстуке, словно он только что посетил церковную мессу (а это было более чем вероятно). На коленях он держал большой портфель типа «дипломат». Он поднялся с места и пошел почти рядом с Эллисом, но так, что сторонний наблюдатель мог только гадать, знакомы эти двое между собой или нет.

Рахми направился вверх по Елисейским Полям в сторону Триумфальной арки.

Краем глаза Эллис мог видеть Пепе. Корсиканец обладал почти животным инстинктом самосохранения. Он исподволь проверял, нет ли за ним слежки. При пересечении улицы ему удалось вполне естественным образом посмотреть назад, пока не загорелся зеленый сигнал светофора для пешеходов, а затем, минуя большой магазин на углу, он мог четко рассмотреть людей у себя за спиной в расположенной по диагонали витрине.

Эллису нравился Рахми, но уж точно не Пепе. Рахми был человеком искренних убеждений и имел четкие принципы, а люди, которых он убивал, вероятно, заслуживали смерти. Пепе принадлежал к совершенно иному типу. Он все делал исключительно ради денег, но тупость и необразованность помешали ему преуспеть в мире легального бизнеса.

В трех кварталах к востоку от Триумфальной арки Рахми свернул в один из узких переулков. Эллис и Пепе последовали за ним. Перейдя на противоположный тротуар, Рахми скоро открыл дверь отеля «Ланкастер».

Вот, стало быть, где состоится рандеву. Эллис надеялся, что встречу назначили в баре или ресторане при гостинице: он чувствовал бы себя увереннее в общественном месте.

После жары на улице мраморный вестибюль показался приятно прохладным. Даже холодным. Эллис слегка поежился. Официант, облаченный во фрак, пренебрежительно покосился на его потертые джинсы. Рахми уже втискивался в маленький и узкий лифт, находившийся в дальнем конце вестибюля. Значит, все произойдет в номере отеля. Что ж, чему быть, того не миновать. Эллис вошел в лифт за Рахми, а места для массивной туши Пепе едва хватило. Пока они поднимались, нервы Эллиса натянулись как струны. Из лифта они вышли на четвертом этаже, Рахми подвел их к номеру 41 и постучал в дверь.

Эллис постарался придать своему лицу спокойное, бесстрастное выражение.

Дверь медленно открылась.

Перед ними стоял Борис. Эллис понял это, как только увидел его, и почувствовал одновременно восторг триумфа и холодный укол страха. На лбу этого мужчины словно было написано слово «Москва». Его выдавало все – от дешевой стрижки до крепких и практичных ботинок. Безошибочно узнаваемый стиль офицера КГБ читался даже в жестком, оценивавшем тебя взгляде и в грубом абрисе рта. Этот человек не был похож ни на Рахми, ни на Пепе, не будучи ни пылким идеалистом, ни грязным мафиозо. Борис являл собой тип опытного и жестокого профессионального террориста, который без колебаний расправился бы с любым из возникших на пороге мужчин и со всеми тремя сразу, если бы потребовалось.

Долго же я искал встречи с тобой, подумал Эллис.

Борис некоторое время держал дверь не до конца открытой, отчасти прикрываясь ей, пока изучал визитеров, а затем сделал шаг назад и сказал по-французски:

– Заходите.

Они оказались в гостиной двухкомнатных апартаментов. Она была обставлена достаточно элегантно выглядевшим антиквариатом восемнадцатого столетия: столом, буфетом и стульями. Пачка сигарет «Мальборо» и литровая бутылка коньяка из магазина беспошлинной торговли в аэропорту занимали поверхность небольшого, но изящного журнального столика с гнутыми ножками. В дальнем углу за полуоткрытой дверью располагалась спальня.

Рахми нервно и кратко представил всех присутствующих:

– Пепе. Эллис. Мой друг.

Широкоплечий Борис носил белую сорочку, закатанные рукава которой обнажали мясистые и волосатые руки. Его синие брюки из саржи казались не по погоде слишком плотными. На спинке стула висел пиджак в черно-коричневую клетку, совершенно не подходивший к цвету брюк.

Эллис положил рюкзак на ковер и сел.

Борис жестом указал на коньячную бутылку.

– Не желаете выпить?

Но Эллису совсем не хотелось спиртного в одиннадцать утра.

– Для меня только кофе, пожалуйста, – сказал он.

Борис окинул его пристальным недобрым взглядом.

– Кофе и так подадут нам всем.

Затем Борис направился к телефону. Он привык, чтобы его боялись, промелькнула мысль у Эллиса. Ему не нравится мое обращение с ним на равных.

А вот Рахми откровенно трепетал перед Борисом и продолжал нервничать, инстинктивно расстегивая и снова застегивая верхнюю пуговицу своей розовой рубашки, пока русский общался с отделом обслуживания в номерах.

Борис положил трубку и обратился к Пепе:

– Рад познакомиться с вами. – Он продолжал говорить по-французски. – Думаю, мы можем быть полезны друг другу.

Пепе молча кивнул. Он сидел, немного подавшись вперед, в покрытом бархатной обивкой кресле, и в своем черном костюме казался до странности уязвимым на фоне старинной мебели, словно не он мог случайно сломать ее, а она – причинить вред ему. У Пепе с Борисом все же много общего, подумал Эллис. Оба были сильными, жестокими мужланами, не ведавшими границ дозволенного или чувства сострадания. Будь Пепе русским, он служил бы в КГБ. Родись Борис французом, он влился бы в ряды мафии.

– Покажите мне бомбу, – распорядился Борис.

Пепе открыл свой «дипломат». Он оказался плотно набит прямоугольными брикетами из какого-то желтого вещества, каждый примерно в фут длиной и сечением в пару дюймов. Борис встал на колени рядом с чемоданчиком и потрогал один из брикетов указательным пальцем. Вещество было мягким, как замазка. Борис принюхался.

– Предполагаю, что это Си-3, – сказал он.

Пепе снова кивнул.

– А где взрывное устройство?

– Эллис принес его в рюкзаке, – ответил Рахми.

– Нет, не принес, – сказал Эллис.

На мгновение в комнате воцарилась напряженная тишина. На привлекательном молодом лице Рахми отчетливо отобразился страх.

– Что ты имеешь в виду? – взволнованно спросил он. Взгляд его испуганных глаз метался между Эллисом и Борисом. – Ты же мне обещал… Я сказал ему, что…

– Закрой рот, – резко оборвал его Борис.

Рахми замолк. Борис выжидающе смотрел на Эллиса.

Тот заговорил с небрежным спокойствием, какого на самом деле вовсе не ощущал:

– Я опасался, что это может быть ловушка, а потому оставил взрывное устройство дома. Его смогут доставить сюда буквально через несколько минут. Мне нужно лишь позвонить своей девушке.

Борис изумленно пялился на него несколько секунд. Эллис выдерживал его пристальный взгляд насколько мог хладнокровно.

– Почему вы решили, что возможна ловушка? – наконец поинтересовался Борис.

Эллис решил отказаться от любых объяснений, поскольку они прозвучали бы как попытка оправдаться. Да и сам по себе вопрос прозвучал нелепо. Он посмотрел на Бориса с откровенной уверенностью в себе, а потом лишь пожал плечами, ничего не сказав.

Борис продолжал внимательно вглядываться в его лицо. Потом русский заявил:

– Хорошо. Только звонить буду я сам.

Протест так и вертелся у Эллиса на языке, но ему пришлось подавить желание возразить. Такого поворота событий он не предвидел. Он продолжал выдерживать позу «мне на все наплевать», одновременно лихорадочно обдумывая положение. Как отреагирует Джейн на незнакомый голос? Вдруг ее вообще там нет, и она нарушила обещание? Он уже сожалел о том, что вовлек ее в свои дела. Но теперь было слишком поздно что-то менять.

– Вы осторожный человек, – сказал он Борису.

– Как и вы. Диктуйте номер телефона.

Эллис назвал ему номер. Борис записал его в блокнот, лежавший рядом с аппаратом, и начал набор.

Остальные молча ждали.

– Алло! – сказал Борис. – Я звоню вам по поручению Эллиса.

Возможно, голос чужака не спугнет ее, надеялся Эллис. Она так или иначе ждала странного звонка. Он ведь ясно дал ей понять: «Не обращай внимания ни на что. Запомни только адрес».

– Что? – раздраженно спросил Борис, и Эллис подумал: какую глупость девушка могла брякнуть? И выругался про себя. – Да, это так, но сейчас совершенно неважно, – продолжал Борис. – Эллис хочет, чтобы вы доставили устройство в номер 41 отеля «Ланкастер» на рю де Берри.

Наступила еще одна пауза.

Просто сыграй свою роль, Джейн! – мысленно умолял ее Эллис.

– Да, это очень хороший отель.

Брось болтать о пустяках! Просто скажи, что выполнишь поручение!

– Спасибо, – ухмыльнулся Борис и добавил с сарказмом: – Вы очень любезны.

После чего дал отбой.

– Она знала, что я русский. Как ей стало известно об этом?

Эллис даже растерялся на мгновение, но потом все понял.

– Она – профессиональный лингвист и умеет различать иностранные акценты, – объяснил он.

Тут впервые заговорил Пепе:

– Дожидаясь прибытия этой девицы, не пора ли взглянуть на деньги?

– Будь по-вашему.

Борис ушел в спальню.

Пока он отсутствовал, Рахми тихо прошипел Эллису:

– Я никак не ожидал от тебя таких трюков!

– Разумеется, не ожидал, – отозвался Эллис притворно равнодушным тоном. – Если бы ты знал о моем плане, он бы не сработал как мера предосторожности, верно?

Борис вернулся с большим коричневым конвертом и передал его Пепе. Тот вскрыл конверт и принялся пересчитывать купюры достоинством в сто франков каждая.

Борис взялся за пачку сигарет и прикурил одну из них.

А Эллис продолжал размышлять: надеюсь, Джейн не станет тянуть со звонком «Мустафе». Мне следовало настоятельно внушить ей, насколько важно передать сведения немедленно.

Через какое-то время Пепе сказал:

– Здесь вся обещанная сумма.

Он вложил деньги в конверт, облизал край, смазанный клеем, запечатал его и положил на край журнального столика.

Несколько минут четверо мужчин сидели в полном молчании.

– Вы живете далеко отсюда? – спросил Борис у Эллиса.

– Пятнадцать минут езды на мотороллере.

В дверь постучали. Эллис всем телом напрягся.

– Она быстро ездит, – сказал Борис и открыл дверь. – Но это всего лишь кофе, – констатировал он злобно и вернулся в свое кресло.

Двое официантов в белых пиджаках вкатили в комнату тележку. Они распрямились и повернулись, держа в руках пистолеты M.A.Б. модели «Д», – штатное оружие французских полицейских.

– Никому не двигаться! – отдал приказ один из них.

Эллис чутьем понял, что Борис готовится к прыжку. Почему детективов только двое? Если Рахми наделает глупостей и его подстрелят, у Пепе и Бориса появится возможность напасть на полицейских и обезоружить их…

Распахнулась дверь спальни, и еще двое мужчин в белой униформе официантов появились на пороге с такими же пистолетами, как у их коллег.

Борис сразу же расслабился. На его лице отобразилось отстраненное выражение.

Только сейчас Эллис осознал, что надолго затаил дыхание, после чего издал глубокий вздох.

Все было кончено.

В комнату вошел человек в мундире офицера полиции.

– Ловушка! – воскликнул Рахми. – Это все-таки оказалось ловушкой!

– Заткнись! – сказал Борис, и его хриплый голос снова заставил Рахми молчать. Затем он обратился к офицеру: – Я решительно протестую, ваши действия возмутительны, – начал он. – Прошу заметить, что…

Полицейский ударил его прямо в зубы обтянутой перчаткой рукой.

Борис прикоснулся к губам и посмотрел на кровь, оставшуюся у него на пальцах. Его манера поведения сразу же радикально изменилась, когда он понял, насколько серьезно положение, чтобы рассчитывать хитростью выйти сухим из воды.

– Запомните хорошенько мое лицо. – Он обратился к офицеру с замогильным холодом в голосе. – Вам еще доведется его увидеть.

– Но кто же предатель? – взволнованно вопрошал Рахми. – Кто нас выдал?

– Он. – Борис указал на Эллиса.

– Эллис? – переспросил Рахми в полнейшем изумлении.

– Телефонный звонок, – напомнил ему Борис. – Адрес отеля и номер комнаты.

Рахми уставился на Эллиса. В его взгляде читались нескрываемая обида и боль.

Еще несколько полисменов в мундирах вошли в апартаменты. Офицер указал на Пепе.

– Это Гоцци, – назвал он фамилию. Двое рядовых надели на Пепе наручники и увели. Офицер посмотрел на Бориса. – А вы кто такой?

Борис напустил на себя скучающий вид.

– Меня зовут Йан Хохт, – ответил он. – Я гражданин Аргентины…

– Не трудитесь понапрасну, – оборвал его офицер с отвращением. – Уведите этого человека. – Потом обратился к Рахми: – Ну а вы что скажете?

– Мне нечего вам сказать! – Рахми сумел заставить свою фразу прозвучать поистине героически.

Офицер отдал распоряжение простым движением головы, и на Рахми тоже нацепили наручники. Пока турка уводили, он прожигал Эллиса ненавидящим взглядом.

Арестованных спустили вниз на лифте по одному. «Дипломат» Пепе и конверт, набитый купюрами, запечатали в полиэтиленовые пакеты. В номер вошел полицейский фотограф и установил штатив.

Офицер сказал Эллису:

– Перед отелем припаркован черный «Ситроен-ДС», – с явной неохотой добавив обращение: – Сэр.

Что ж, я снова на стороне закона, подумал Эллис. Какая жалость, что Рахми куда как более симпатичная мне личность, чем этот полицейский.

Он тоже спустился на лифте. В вестибюле гостиницы стоял управляющий в черном пиджаке и в полосатых брюках. На его лице застыло выражение уязвленного самолюбия, когда он увидел, как все больше представителей полиции бесцеремонно врываются в его заведение.

Эллис вышел наружу под яркие лучи солнца. Черный «Ситроен» стоял у противоположного тротуара переулка. За рулем сидел шофер, а на заднем сиденье расположился пассажир. Эллис тоже сел назад. Машина мгновенно тронулась с места.

Пассажир повернулся к Эллису и сказал:

– Привет, Джон.

Эллис улыбнулся. Странно было слышать свое подлинное имя после более чем годичного перерыва.

– Как дела, Билл? – отозвался он.

– Чувствую огромное облегчение, – сказал Билл. – Тринадцать месяцев мы не слышали от тебя ничего, кроме требований денег. А затем последовал безапелляционный звонок с предупреждением, что у нас есть всего двадцать четыре часа, чтобы мобилизовать местную группу для ареста преступников. Только представь, на что нам пришлось пойти, убеждая французов выделить нам своих людей, не объясняя, зачем это нужно! Группа должна была ждать в районе Елисейских Полей, но получила точный адрес только после звонка неизвестной женщины мифическому Мустафе. Впрочем, нам самим пока известно лишь это!

– Иного пути у меня не было, – извиняющимся тоном сказал Эллис.

– Мы провернули масштабную операцию и теперь в крупном долгу у правоохранительных органов этого города. Но, как я понимаю, дело успешно завершено. А теперь поторопись заверить меня, что оно того стоило. Кого нам удалось прищучить?

– Задержанный русский – это Борис, – сказал Эллис.

Лицо Билла растянулось в широченной улыбке.

– Будь я проклят! – воскликнул он. – Ты сумел взять самого Бориса. Надеюсь, не шутишь?

– Какие уж тут шутки?

– Господи, в таком случае нужно срочно забрать его у французов, пока они не выяснили, кто он на самом деле.

Эллис пожал плечами.

– Из него в любом случае никто не вытянет важной информации. Он глубоко предан своей профессии. Самое главное – нам удалось, так сказать, изъять его из обращения, пресечь дальнейшую деятельность. Теперь им потребуется года два, чтобы найти замену, а новому «Борису» наладить сеть контактов. А значит – мы значительно затруднили и замедлили их работу здесь.

– Держу пари, ты прав. И это сенсационный результат.

– Корсиканца зовут Пепе Гоцци. Он нелегально торгует оружием, – продолжал Эллис. – Это он поставлял снаряжение почти для всех террористических актов во Франции и многих других странах, совершенных за последние два года. Вот его следует основательно допросить. Попросите французских сыщиков побеседовать в Марселе с его отцом Меме Гоцци. Могу заранее предсказать: вы обнаружите, что старику никогда не нравилось, что члены его семьи занимались преступлениями на политической почве. Предложите ему сделку. Иммунитет для Пепе, если сынок даст показания против политических террористов, которых он снабжал своим товаром, а вы не тронете обычных уголовников. Меме на это подпишется, поскольку не посчитает, что предает своих друзей. А если согласится Меме, Пепе его послушается. У французских прокуроров работы хватит на годы вперед.

– Невероятно! – Билл действительно выглядел пораженным. – Всего лишь за день ты сумел помочь схватить, вероятно, двух самых крупных организаторов террористических актов в мире!

– За один день? – усмехнулся Эллис. – На это ушел год.

– Но он того стоил.

– Молодого турка зовут Рахми Коскун, – сказал Эллис. Он торопился, потому что был кое-кто еще, кому ему не терпелось поведать все это. – Рахми и его группа в ответе за поджог представительства «Турецких авиалиний» пару месяцев назад. Они же убили чуть ранее атташе посольства Турции. Если схватите всю группу, уверен, что улик против них соберете предостаточно.

– Или французская полиция убедит их признать свою вину.

– Верно. Дай мне карандаш. Я составлю для тебя список имен и адресов.

– Не гони лошадей, – сказал Билл. – Нам предстоит получить у тебя детальную информацию, когда доберемся до нашего посольства.

– Я не собираюсь сейчас ехать в посольство.

– Джон, не надо нарушать протокол и все портить.

– Я дам тебе нужные имена, и ты будешь располагать всей необходимой информацией, даже если позже сегодня я попаду под колеса машины бешеного французского таксиста. Если же выживу, встречусь с тобой завтра утром и доложу более детально.

– Но зачем ждать до завтра?

– На сегодня у меня назначен обед и свидание.

Билл разочарованно закатил глаза.

– Что ж, вероятно, мы в большом долгу перед тобой, чтобы разрешить некоторые вольности, – неохотно признал он.

– Я тоже так считаю.

– С кем же у тебя свидание?

– С Джейн Ламберт. Ты сам назвал мне ее в числе прочих имен, когда изначально готовил к выполнению задания.

– Помню. Я еще сказал тебе тогда, что если сможешь втереться к ней в доверие, стать ей другом, она познакомит тебя с каждым свихнувшимся леваком, арабским террористом, подражателем Баадера-Майнхоф[1] и поэтом-авангардистом Парижа.

– Так все и случилось, если не считать того, что я влюбился в нее.

Билл сразу стал похож на банкира из Коннектикута, которому сообщили, что его сын собирается жениться на дочери чернокожего миллионера: то есть не знал, радоваться ему или огорчаться.

– Гм. Какая же она на самом деле?

– Она отнюдь не сумасшедшая, хотя у нее много совершенно безумных друзей. Что я могу тебе сказать? Она красива, как фотомодель, чертовски умна и упряма, как ослица. Словом, восхитительна. Она – та женщина, какую я искал всю свою жизнь.

– По крайней мере, становится понятно, почему ты предпочитаешь отпраздновать победу с ней, а не со мной. Что вы собираетесь делать?

Эллис улыбнулся.

– Я откупорю бутылку вина, пожарю пару бифштексов, расскажу ей наконец, что зарабатываю свой хлеб охотой на террористов, а потом предложу выйти за меня замуж.

Глава вторая

Жан-Пьер склонился через стол в кафетерии и устремил на сидевшую перед ним брюнетку полный сочувствия взгляд.

– Думаю, мне понятны твои чувства, – сказал он с теплотой в голосе. – Помню, какую глубокую депрессию переживал сам к концу первого года учебы на медицинском факультете. Ощущение создавалось такое, что тебе дали больше информации, чем способен усвоить мозг обыкновенного человека, и ты не знал, как справиться с ней, когда наступит время экзаменов.

– Это очень точно замечено. Как раз про меня, – сказала она, энергично кивая.

Девушка готова была разрыдаться.

– Но признак хороший, – ободрил ее собеседник. – Я хочу сказать, что ты одна из лучших на курсе. А именно тот, кто совсем не волнуется, в результате провалится.

Ее карие глаза теперь увлажнились от благодарности к нему.

– Ты действительно так считаешь?

– Я в этом твердо уверен.

Она посмотрела на него с обожанием. Ты скорее съела бы сейчас меня самого, а не свой обед, верно? – подумал он. Она чуть подвинулась на стуле, и воротник ее свитера неожиданно распахнулся, приоткрыв верхние кружева на ее бюстгальтере. На мгновение Жан-Пьер почувствовал проблеск вожделения. В восточном крыле больницы располагалась бельевая кладовка, куда никто не заглядывал после половины десятого утра. И Жан-Пьер уже не раз пользовался этим. Дверь можно было запереть изнутри и завалиться на мягкую груду чистых простыней…

Брюнетка вздохнула, подцепила вилкой кусочек мяса, сунула в рот и принялась пережевывать. Жан-Пьер сразу потерял к ней всякий интерес. Он терпеть не мог наблюдать, как другие едят. И вообще он сейчас устроил себе своего рода разминку для мускулов, чтобы проверить, способен ли по-прежнему соблазнить почти любую девицу: но доводить дело до конца не входило в его планы. Она была хорошенькая, с вьющимися волосами и с теплым оттенком кожи уроженки побережья Средиземного моря. Стройная фигурка, роскошное тело. Но в последнее время у Жан-Пьера совершенно пропало желание одерживать легкие победы над слабым полом. Единственной девушкой, по-настоящему интересовавшей его, была Джейн Ламберт, но она не позволяла ему даже поцеловать себя.

Он отвел взгляд от брюнетки и рассеянно оглядел зал больничного кафетерия. И не увидел ни одного знакомого лица. Заведение почти пустовало. Он решил пообедать пораньше, поскольку ему досталась в тот день утренняя смена.

Прошло шесть месяцев с тех пор, как он впервые увидел поразительно красивое лицо Джейн в дальнем конце заполненной людьми комнаты во время приема с коктейлями, устроенного в ознаменование выхода в свет новой книги по гинекологии, написанной феминистками. Он еще поделился с ней тогда мыслью, что не бывает феминистской медицины. Существовала лишь хорошая медицина и плохая. Она возразила, что нет такой науки, как христианская математика, и все же понадобился церковный еретик Галилео, чтобы доказать факт вращения Земли вокруг Солнца. «А ведь вы правы!» – воскликнул Жан-Пьер, совершенно обезоружив ее своим простодушным признанием, и так они стали друзьями.

Вот только к его мужским чарам она оказалась невосприимчива, словно не замечала их. Он ей нравился, но она хранила привязанность к своему американцу, хотя Эллис был значительно старше нее. И странным образом это делало ее еще более привлекательной для Жан-Пьера. Если бы только Эллиса можно было убрать со сцены. Попал бы он под автобус, что ли, или как-то иначе самоустранился… В последнее время сопротивление Джейн начало постепенно ослабевать. Или он всего лишь выдавал желаемое за действительное?

Брюнетка спросила:

– А правда, что ты на два года отправляешься в Афганистан?

– Правда.

– Почему?

– Наверное, потому, что верю в концепцию свободы. И еще: я получил такое блестящее образование и накопил бесценный опыт не для того только, чтобы делать коронарное шунтирование ожиревшим бизнесменам.

Ложь слетала с его губ почти бессознательно.

– Но зачем на целых два года? Обычно специалисты проводят там три или шесть месяцев. Год – максимум. Два года кажутся целой вечностью.

– Неужели? – Жан-Пьер иронично усмехнулся. – Понимаешь, трудно добиться чего-то по-настоящему важного за небольшой период времени. Идея отправлять туда врачей в короткие командировки в высшей степени неэффективна. На самом деле повстанцы нуждаются в постоянной медицинской помощи, в больнице, которая будет находиться в одном и том же месте, а ее персонал не станет то и дело меняться. По крайней мере его костяк. А при нынешнем положении дел люди там не знают, куда им отправлять своих больных и раненых, они не соблюдают рекомендации медиков, потому что знают их недостаточно долго для доверительных отношений, и никто не уделяет внимания медицинскому просвещению населения. При этом расходы на доставку добровольцев в страну и возвращение на родину делают подобные «бесплатные» услуги достаточно дорогими.

Жан-Пьер вложил столько напускной страсти в эту речь, что почти поверил сам себе. Ему пришлось мысленно вспомнить подлинный мотив поездки в Афганистан и реальную причину, почему ему предстояло задержаться там на два года.

– Кто здесь намеревается лечить людей бесплатно? – Голос донесся из-за спины Жан-Пьера.

Он повернулся и увидел другую пару, несшую подносы с едой: Валери, которая числилась интерном, как и он сам, в компании своего ухажера, рентгенолога. Они уселись за один стол с Жан-Пьером и брюнеткой.

На вопрос Валери ответила брюнетка:

– Жан-Пьер отправляется в Афганистан, чтобы помогать повстанцам.

– Да неужто? – Валери казалась искренне удивленной. – А я слышала, что тебе предложили прекрасную работу в Хьюстоне.

– Я от нее отказался.

Это произвело на Валери впечатление.

– Но почему?

– Я считаю более достойным занятием спасать жизни борцам за свободу, а здоровье техасских миллионеров меня совершенно не волнует. И ничего не меняет в этом мире.

Рентгенолог оказался не настолько поражен решением Жан-Пьера, как его партнерша. Он съел немного картофельного пюре и сказал:

– Разумный ход. Когда вернешься, без проблем получишь ту же работу. Станешь не просто доктором, но еще и героем.

– Ты так к этому относишься? – с холодком спросил Жан-Пьер.

Ему не понравился оборот, который начинал принимать их разговор.

– В прошлом году двое из этой больницы побывали в Афганистане, – продолжал рентгенолог. – Оба получили прекрасные должности по возвращении.

Жан-Пьер снисходительно улыбнулся.

– Что ж, приятно думать, что я буду при хорошей работе, если останусь в живых.

– И это окажется справедливым! – пылко воскликнула брюнетка. – После такого самопожертвования!

– Как относятся к твоему намерению родители? – поинтересовалась Валери.

– Мама его одобряет, – ответил Жан-Пьер.

Разумеется, она полностью его поддерживала: ей нравились герои. Зато Жан-Пьер живо воображал, что сказал бы его отец о молодом враче-идеалисте, отправлявшемся работать на афганских мятежников. Социализм не подразумевает, что каждый волен делать то, что ему заблагорассудится! – заявил бы он своим хриплым и напористым голосом, слегка раскрасневшись. Кем ты считаешь этих самых «повстанцев»? На самом деле они обыкновенные бандиты, злоупотребляющие послушанием простых крестьян. Все феодальные институты следует ликвидировать, прежде чем восторжествует социализм. И он бы грохнул по столу одним из своих крепких кулаков. Нельзя приготовить омлет, не разбив яиц, а чтобы построить социализм, необходимо крушить головы! Не беспокойся, папочка, я все это прекрасно знаю.

– А мой отец уже умер, – сказал Жан-Пьер вслух. – Но он тоже был борцом за свободу. Сражался в рядах Сопротивления во время войны.

– Чем конкретно он помогал Сопротивлению? – спросил все еще скептически настроенный рентгенолог, но Жан-Пьер уже не удостоил его ответом, потому что увидел, как через кафетерий проходит Рауль Клермон, редактор газеты «Восстание», обильно потевший в воскресном костюме. За каким дьяволом толстяка-журналиста принесло сейчас в больничную столовую?

– Мне нужно с тобой переговорить, – без предисловий начал Рауль.

Он сильно запыхался.

Жан-Пьер жестом указал ему на свободный стул.

– Рауль…

– Это весьма срочно, – оборвал его газетчик, и у него был такой вид, словно он не хотел, чтобы его имя произносили при посторонних.

– Почему бы тебе не пообедать с нами? Потом мы на досуге побеседуем.

– Сожалею, но не могу.

Жан-Пьер различил паническую интонацию в голосе толстяка. Взглянув ему в глаза, он заметил в них умоляющее выражение, просьбу перестать дурачиться. Удивленный, он поднялся из-за стола.

– Хорошо, – сказал он, а чтобы сгладить впечатление чрезмерной тревоги у своих коллег, с шутливой игривостью бросил: – Не трогайте остатки моего обеда. Я скоро вернусь.

Потом под руку с Раулем он вышел из кафетерия.

Жан-Пьер собирался остановиться сразу за дверью и поговорить, но Рауль повел его дальше по коридору.

– Меня послал мсье Леблон, – сказал он.

– Я уже начал догадываться, что он всему причиной, – отозвался Жан-Пьер.

Прошел всего месяц с тех пор, как Рауль познакомил его с Леблоном, который попросил его отправиться в Афганистан под предлогом помощи повстанцам, как другие французские врачи, но на самом деле – чтобы шпионить на русских. Жан-Пьер ощутил гордость и тревогу, но прежде всего – приятное возбуждение при появлении возможности совершить нечто действительно значительное. Он лишь опасался, что организация, отправлявшая медиков в Афганистан, отвергнет его как коммуниста. Они, конечно, не могли пронюхать, что он являлся полноправным членом партии, а сам он не собирался информировать их об этом, но им могла стать известна его репутация человека, сочувствовавшего коммунистам. Однако в то же время все знали, сколь многие французские коммунисты выступили против советского вторжения в Афганистан. И все же существовала вероятность, что крайне осторожная организация предложит Жан-Пьеру отправиться помогать другим освободительным группировкам, поскольку они посылали врачей в несколько стран. Например, в Сальвадор. Но в итоге все сложилось удачно: «Медики за Свободу» приняли его радушно и без всяких подозрений. Он сообщил хорошие новости Раулю, а тот пообещал ему еще одну встречу с Леблоном. Вероятно, как раз настало для такой встречи самое подходящее время.

– Но зачем такая спешка и паника?

– Он хочет видеть тебя сейчас же.

– Сейчас же? – переспросил Жан-Пьер немного раздраженно. – Но ведь я на дежурстве. Меня ждут пациенты…

– Уверен, о них позаботится кто-нибудь еще.

– Но отчего возникла настолько срочная необходимость? Я ведь уезжаю только через два месяца.

– Речь пойдет не об Афганистане.

– О чем же еще?

– Я не знаю.

Не знаешь? Тогда почему ты так испуган? – гадал про себя Жан-Пьер.

– То есть даже приблизительного представления не имеешь?

– Мне известно только, что Рахми Коскуна арестовали.

– Того турецкого студента?

– Да.

– За что?

– Не знаю.

– И какое отношение его арест имеет ко мне? Я с ним едва знаком.

– Мсье Леблон объяснит.

Жан-Пьер воздел руки протестующим жестом.

– Я не могу просто так взять и уйти отсюда.

– А если ты, скажем, почувствовал недомогание? Проще говоря – заболел? – спросил Рауль.

– Мне необходимо позвонить старшей медсестре, чтобы она вызвала мне замену. Но…

– Так позвони ей.

Они уже почти добрались до выхода из здания больницы, где на стене висело несколько аппаратов для внутренней телефонной связи.

Это может быть проверкой, промелькнула у Жан-Пьера мысль. Проверкой моей преданности делу, чтобы установить, насколько я серьезно настроен и достоин ли исполнения чрезвычайно ответственного задания. И он решил рискнуть вызвать недовольство руководства больницы, сняв трубку одного из телефонов.

– Меня срочно вызвали в связи с внезапной проблемой в семье, – сказал он, когда старшая медсестра ответила. – Прошу вас незамедлительно связаться с доктором Роше.

– Хорошо, сделаю, – спокойно сказала медсестра. – Надеюсь, вы не получили по-настоящему печальных новостей?

– Я вам обо всем расскажу потом, – торопливо заверил он. – До свидания. О! Минуточку! – У него была пациентка, у которой ночью открылось кровотечение. – Каково состояние мадам Ферье?

– Нормальное. Кровотечение остановили, и оно не возобновлялось.

– Прекрасно. Пожалуйста, присматривайте за ней очень внимательно.

– Конечно, доктор.

Жан-Пьер повесил трубку.

– Все в порядке, – сказал он Раулю. – Теперь можем идти.

Они вышли на стоянку и сели в принадлежавшее Раулю «Рено-5». Машина внутри раскалилась от полуденного солнца. Рауль ехал на высокой скорости, но избегал основных магистралей, предпочитая узкие боковые улочки. Жан-Пьер начал нервничать. Он ведь даже не знал в точности, кем был Леблон, но предполагал, что тот так или иначе связан с КГБ. Помимо воли Жан-Пьер задумался, не совершил ли он поступка, способного разгневать столь пугавшую всех спецслужбу, и если да, то какое наказание его может ожидать.

Они уж точно никак не могли узнать о Джейн.

Их совершенно не касалось сделанное ей предложение сопровождать его в Афганистан. В отправлявшейся группе наверняка будет немало других людей. Вероятно, вместе с Жан-Пьером пошлют медсестру-ассистентку. Еще несколько врачей получат назначения в соседние населенные пункты или даже по всей стране. Так почему бы Джейн не оказаться в их числе? Она не имела медицинской квалификации, но могла пройти краткосрочные курсы, а ее большое преимущество состояло в знании фарси – диалекта персидского языка, на котором говорили в тех краях, куда держал путь Жан-Пьер.

Он надеялся, что она согласится, движимая идеализмом и свойственным ей стремлением к увлекательным путешествиям. А еще он питал другую иллюзию: в чужой стране Джейн легко забудет об Эллисе и влюбится в единственного оказавшегося рядом европейца, которым станет, само собой, Жан-Пьер.

Одновременно было нежелательно, чтобы даже в партии узнали о том, почему он именно ее уговорил присоединиться к нему – исключительно по причинам амурного характера. Им не следовало совать нос в его личную жизнь. Их никто не мог информировать о его интимных делишках. По крайней мере, он так считал. Но вдруг все же ошибался? Что, если им обо всем стало известно, и он накликал на себя их злобу?

Не глупи, сказал он потом сам себе. В действительности ты не сделал ничего дурного, а если даже совершил неверный шаг, никакого наказания не последует. Это же реальный КГБ, а не та мифическая организация, которая вселяет ужас в сердца подписчиков журнала «Ридерс дайджест».

Рауль припарковал машину. Они остановились рядом с жилым домом, состоявшим из дорогих апартаментов, на рю де л’Юниверсите. Это было то же место, где Жан-Пьер встречался с Леблоном в прошлый раз. Они выбрались из автомобиля и зашли в здание.

В вестибюле царил сумрак. По лестнице, спиралью уходившей вверх, они поднялись на второй этаж, и Рауль нажал на кнопку звонка. Насколько же изменилась моя жизнь с тех пор, когда я прежде стоял перед этой дверью, подумал Жан-Пьер.

Открыл им сам мсье Леблон. Это был низкорослый, хрупкий, лысеющий мужчина в очках. В пепельно-сером костюме при серебристом галстуке внешне он смахивал на дворецкого. Хозяин провел их в комнату, располагавшуюся в задней части квартиры, где он уже беседовал с Жан-Пьером. Высокие окна и изысканная лепнина на потолке указывали, что когда-то здесь, должно быть, находилась элегантная гостиная, но сейчас на полу лежал нейлоновый ковер, а дешевый конторский письменный стол окружали стулья из пластмассы вульгарного оранжевого цвета.

– Подождите тут недолго, – сказал Леблон.

Его голос был тихим, отрывистым и сухим, как пыль. Легкий, но без труда уловимый акцент наводил на мысль, что его подлинная фамилия вовсе не Леблон. Он вышел через другую дверь.

Жан-Пьер сел на один из пластмассовых стульев. Рауль остался стоять. В этой комнате, вспомнил Жан-Пьер, сухой голос сказал мне: «Вы были ничем не примечательным, но преданным членом партии с самого детства. Ваш характер и история вашей семьи подсказывают, что вы сможете достойно послужить партии на секретной работе».

Надеюсь, я не испортил своей репутации из-за Джейн, подумал он.

Леблон вернулся в сопровождении незнакомого мужчины. Оба задержались на пороге, и Леблон указал на Жан-Пьера. Незнакомец пристально всмотрелся в доктора, словно пытался навсегда запечатлеть в памяти его лицо. Жан-Пьер ответил не менее жестким взглядом. Мужчина выглядел крупным и широкоплечим, как футболист. Его волосы были длинными по бокам головы, но заметно поредели на макушке, а усы он отпустил так, что их концы свисали вниз. Он носил зеленый вельветовый пиджак с разрезами на рукавах. Через несколько секунд он кивнул и удалился. Леблон закрыл за ним дверь и уселся за письменный стол.

– Произошла настоящая катастрофа, – сказал он.

Это не про Джейн, подумал Жан-Пьер. Слава тебе господи!

– В круг ваших друзей сумел проникнуть агент ЦРУ.

– О боже! – воскликнул Жан-Пьер.

– Само по себе это еще не та катастрофа, о которой я веду речь, – раздраженно продолжал Леблон. – Едва ли удивительно, что среди вас затесался американский шпион. В вашем окружении наверняка работают агенты Израиля, Южной Африки, как и спецслужб самой Франции. Чем им еще заниматься, как не проникать в группы молодых политических активистов? Мы тоже имеем своего человека, разумеется.

– Кто же это?

– Вы.

– О! Вот как! – Жан-Пьер был поражен до глубины души. Он сам никогда не считал себя шпионом. Но что еще могла означать формулировка «секретная работа»? – А кто же агент ЦРУ? – спросил он затем с откровенным любопытством.

– Некто Эллис Талер.

Изумление Жан-Пьера оказалось на сей раз настолько сильным, что он невольно вскочил со стула.

– Эллис?!

– Так вы с ним знакомы. Очень хорошо.

– Эллис – агент ЦРУ?

– Сядьте, – невозмутимо сказал Леблон. – Наша проблема не в нем самом, а в том, что он натворил.

Жан-Пьер размышлял. Если Джейн узнает об этом, она бросит Эллиса, как раскаленный кирпич. Позволят ли они ему все ей рассказать? Пусть даже нет. Узнает ли она правду о нем чуть позже? И каким образом? Поверит ли? Станет ли Эллис отрицать свою тайную деятельность?

Леблон продолжал говорить. Жан-Пьеру пришлось не без труда сосредоточиться на его словах.

– Катастрофа заключалась в том, что Эллис поставил ловушку, и в нее угодил некто очень важный для нас.

Жан-Пьер вспомнил, как Рауль упомянул об аресте Рахми Коскуна.

– Рахми действительно настолько важен для нас?

– Это не Рахми.

– Кто же тогда?

– Вам не обязательно знать.

– Тогда зачем вы привезли меня сюда?

– Помолчите и послушайте. – Леблон сказал это настолько жестко, что впервые внушил Жан-Пьеру страх. – Я, разумеется, никогда не встречался с вашим другом Эллисом. К сожалению, Рауль с ним тоже не знаком. А потому мы оба не знаем даже, как он выглядит. Зато вы знаете. Поэтому я и попросил доставить вас сюда. Вам известно, где живет Эллис?

– Да. Он снимает комнату над рестораном на рю де л’Ансьен Комеди.

– Окна комнаты выходят на улицу?

Жан-Пьер нахмурился. Он бывал там всего однажды. Эллис нечасто приглашал к себе гостей.

– Мне кажется, что да, выходят.

– Но вы не уверены?

– Дайте мне подумать.

Он заходил туда как-то вечером вместе с Джейн и еще целой компанией приятелей после показа какого-то фильма в Сорбонне. Эллис угощал всех кофе. Комната была небольшая. Джейн как раз уселась на пол у окна…

– Да. Там одно окно, и оно выходит на улицу. Почему это имеет значение?

– Потому что вы сможете подать сигнал.

– Я? Но зачем? Кому?

Леблон метнул в него свирепый взгляд.

– Простите, – сразу же извинился Жан-Пьер.

Леблон колебался. Затем заговорил снова, и его голос стал еще немного тише, хотя выражение лица оставалось непроницаемым.

– Вам предстоит пройти крещение огнем. Я сожалею о необходимости использовать вас в… подобной акции. Поскольку вы прежде не делали для нас вообще ничего существенного. Но вы знакомы с Эллисом, и сейчас у нас нет больше никого, кто хорошо знал бы его. А то, что мы собираемся предпринять, потеряет всякий смысл, если не сделать этого немедленно. Итак. Слушайте внимательно. Это крайне важно. Вы отправитесь к нему в комнату. Если застанете его дома, вы войдете – придумайте любой предлог. Затем встаньте у окна и покажитесь в него, чтобы вас разглядел Рауль, который будет дежурить на улице.

Рауль вскинулся, уподобившись псу, услышавшему, как люди упоминают в разговоре его кличку.

– А если Эллиса дома не окажется? – спросил Жан-Пьер.

– Поговорите с соседями. Постарайтесь выяснить, куда он отправился и скоро ли вернется. Если он вышел всего на пять минут или даже примерно на час, дождитесь его. И когда он вернется, действуйте, как было сказано: войдите внутрь, приблизьтесь к окну и убедитесь, что Рауль вас увидел. Ваше появление в окне будет означать, что Эллис у себя, а потому, как бы ни развивались события, не подходите к окну, если его там не будет. Это вы усвоили?

– Я знаю теперь, чего вы от меня хотите, – сказал Жан-Пьер. – Не понимаю только, с какой целью.

– Помочь нам идентифицировать Эллиса.

– А когда я вам помогу… Что дальше?

Ответ Леблона превзошел самые смелые ожидания Жан-Пьера и до крайности обрадовал его.

– Мы, конечно же, убьем его.

Глава третья

Джейн расстелила старенькую, покрытую заплатами белую скатерть поверх небольшого стола в комнате Эллиса и разложила набор видавших виды ножей и вилок. Нашла бутылку флери в шкафчике под раковиной и откупорила ее. У нее возник соблазн попробовать вино, но потом она решила дождаться Эллиса. Она достала бокалы, соль, перец, горчицу и бумажные салфетки. Не начать ли готовить самой? – подумала она. Нет, лучше предоставить это ему.

Комната Эллиса ей никогда не нравилась. Она была пустовата, тесна и совершенно безлика. Впервые попав сюда, она даже испытала в некотором роде шок. Она уже какое-то время встречалась с этим нежным, спокойным, зрелым мужчиной и ожидала, что он обитает в месте, которое отражает достоинства его личности – в уютной, удобной квартире, где обнаружится множество реликвий из его прошлого, по всей видимости, богатого различного рода событиями. Но побывав в его логове, вы бы никогда не догадались, что этот человек был уже однажды женат, воевал, употреблял ЛСД[2], избирался капитаном школьной футбольной команды. Холодные белые стены украшали явно случайно подобранные плакаты и афиши. Фарфоровую посуду хозяин купил в лавках старьевщиков, а кастрюли и сковородки были из оцинкованного железа. Имя владельца не значилось ни на одном из томиков поэзии в бумажных обложках, стоявших на полках книжного шкафа. Свои джинсы и свитеры он хранил в пластмассовом чемодане под скрипучей кроватью. А где же его старые школьные дневники, где фотографии племянников и племянниц, где пластинка со столь любимой им песней «Отель разбитых сердец» Элвиса Пресли, где обычные в каждом доме сувениры из Булони или с Ниагарского водопада? Или та салатница из тикового дерева, которую всякий рано или поздно получает в подарок от родителей? В комнате не было ничего действительно значимого. Ни одной вещи, какую обычно хранишь не за ее ценность, а за воспоминания, с ней связанные. Словом, он не вложил в обстановку даже малой частицы своей души.

Комната человека, застегнутого на все пуговицы, хранившего свои секреты, никогда и ни с кем не делившегося сокровенными мыслями. Постепенно Джейн с глубочайшей печалью поняла, что Эллис действительно походил на свое жилье, то есть был холоден и скрытен.

И это поражало ее больше всего. Он представлялся ей очень уверенным в себе мужчиной. Всегда ходил с горделиво поднятой головой, словно ни разу в жизни не испытал подлинного страха. И даже его постель как будто существовала не для сна, а исключительно для сексуальных утех. Вот когда он мог сделать что угодно, сказать что угодно без колебаний, без угрызений совести или стыда. Джейн прежде не встречала подобных личностей. Уж слишком часто – в постели, в ресторане или просто во время прогулки по улице, пока они вместе над чем-то смеялись, пока она слушала его рассказы, наблюдала, как в уголках его глаз собирались морщинки в моменты глубокой задумчивости, или даже лежала в его теплых объятиях, Джейн вдруг обнаруживала внезапно, что он совершенно отключился от реальности. И в такие минуты он переставал быть любящим, занятным, задумчивым, обходительным или чувствительным. Она ощущала себя отторгнутой им, совсем посторонней, влезшей непрошенно в его интимный мир. Эта перемена походила на то, как солнце вдруг скрывается за густым облаком.

Она знала: ей придется так или иначе расстаться с ним. Джейн любила его самозабвенно, но теперь ей казалось, что он не способен на столь же сильное ответное чувство. Ему уже исполнилось тридцать три, и если он до сих пор не усвоил науку истинной любви, то не усвоит уже никогда.

Она села на диван и принялась читать номер английского еженедельника «Обсервер», который купила в киоске иностранной прессы на бульваре Распай по пути сюда. На первой полосе они опубликовали репортаж из Афганистана. Теперь эта страна представлялась прекрасным местом, куда можно отправиться, чтобы забыть об Эллисе.

Идея с самого начала вызвала ее интерес. Хотя ей нравился Париж, и работа, по крайней мере, не позволяла скучать в силу своего разнообразия, она стремилась к чему-то более важному: к новому опыту, к приключениям, к возможности внести свой вклад в борьбу за свободу. Ни малейшего страха она не чувствовала.

Жан-Пьер сказал, что врачей слишком высоко ценили, чтобы отправлять непосредственно в зону боевых действий. Конечно, существовал риск угодить в засаду или стать жертвой шальной бомбы, но он едва ли превышал опасность угодить под колеса одного из лихих парижских водителей. Ей было любопытно узнать, как живут афганские повстанцы. «Чем они питаются? – спрашивала она у Жан-Пьера. – Какую одежду носят? Ночуют в палатках? У них есть хотя бы туалеты?»

«Никаких туалетов, – отвечал он. – Нет электричества. Нет дорог. Нет вина. Нет автомобилей. Нет центрального отопления. Нет дантистов. Нет почтальонов. Нет рекламы. Нет кока-колы. Никто не дает прогнозов погоды, не печатает биржевых сводок. Там не работают декораторы, социальные службы. Нет губной помады, женских прокладок, модных нарядов, званых ужинов. Невозможно вызвать такси или даже сесть в обычный автобус, постояв в очереди…»

«Остановись! – перебивала она, потому что он был способен продолжать так часами напролет. – У них не может не быть такси и автобусов».

«В сельской местности нет ничего подобного. Я отправляюсь в район под названием долина Пяти Львов – твердыню повстанцев в предгорьях Гималаев. Жизнь там была крайне примитивной даже до того, как начались русские бомбардировки».

Джейн питала несокрушимую уверенность, что вполне сможет обойтись без канализации, водопровода и прогнозов погоды. Она догадывалась о том, насколько Жан-Пьер недооценивает опасность, но это почему-то не могло сдержать ее порыва. Мать, разумеется, устроила бы настоящую истерику. А отец, будь он еще жив, сказал бы просто: «Удачи тебе, Джейни!» Уж он-то понимал, как важно для любого человека сделать свою жизнь полезной для общества. Хотя он был отличным врачом, больших денег так и не заработал, поскольку где бы они ни жили – в Нассау, в Каире, в Сингапуре, но дольше всего в Родезии, – он всегда лечил бесплатно бедняков, и они являлись к нему на прием толпами, а пациентов, способных щедро оплатить его услуги, отец отвергал.

Из состояния глубокой задумчивости ее вывел топот, донесшийся с лестницы. Она поняла, что не успела прочитать в газете и пары абзацев. Вскинула голову и вслушалась. Нет, на шаги Эллиса не похоже. Но постучали именно в его дверь.

Джейн отложила газету в сторону и пошла открывать. Перед ней стоял Жан-Пьер. И он был удивлен едва ли не сильнее, чем она сама. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга.

– У тебя какой-то виноватый вид, – заметила Джейн. – У меня тоже?

– Да, – с усмешкой ответил он.

– Я как раз вспоминала о тебе. Заходи.

Он переступил через порог и огляделся.

– Эллиса нет дома?

– Я жду его с минуты на минуту. Присаживайся.

Жан-Пьер пристроил свое долговязое тело на диване. Уже не впервые Джейн подумала, что он, должно быть, самый красивый мужчина из всех, с кем она была знакома. У него были совершенно правильные черты лица, высокий лоб, четко обрисованный, почти аристократический нос, влажные карие глаза и чувственный рот, скрытый густой темно-русой бородой и усами, в которых местами виднелись рыжие волоски. Одевался он дешево, но тщательно подбирал вещи, умея носить их с небрежной элегантностью – и этой способности Джейн тайно завидовала.

Он ей очень нравился. Его крупный недостаток заключался в слишком высоком мнении о себе, но при этом его самоуверенность выглядела настолько откровенной и наивной, что обезоруживала, как нас часто умиляют излишне хвастливые дети. Ей импонировали его идеализм и преданность профессии медика. А еще ему нельзя было отказать в известном шарме. И в живом воображении, которое порой даже смешило ее. Вдохновленный чем-нибудь совершенно абсурдным, порой даже простой оговоркой, он мог пуститься в затейливый монолог, продолжавшийся десять или даже пятнадцать минут. К примеру, стоило кому-то заговорить о футболе, как Жан-Пьер выдавал спонтанный комментарий к недавнему матчу, каким его мог бы описать только философ-экзистенциалист. Джейн тогда смеялась до колик. Некоторые знакомые намекали, что веселый нрав Жан-Пьера имел оборотную сторону, когда он погружался в самую черную депрессию, но сама Джейн ни разу не видела его таким.

– Выпей немного вина, купленного Эллисом, – предложила она, указывая на бутылку, возвышавшуюся посреди стола.

– Нет, спасибо.

– Ты уже готовишь себя к жизни в мусульманской стране?

– Пока не начал.

Он стал вдруг очень серьезным.

– В чем дело? – спросила она.

– Мне необходим важный разговор с тобой, – ответил он.

– Но мы уже обо всем побеседовали три дня назад. Разве не помнишь? – небрежно заметила она. – Ты попросил меня бросить своего возлюбленного и отправиться с тобой в Афганистан – предложение, от которого не многие девушки отказались бы.

– Не надо такого легкомыслия.

– Хорошо. Но только я все еще не приняла окончательного решения.

– Джейн. Мне стало известно об Эллисе нечто поистине ужасающее.

Она озадаченно посмотрела на него. Что он собирался ей сообщить? Неужели придумал какую-то фантастическую историю, готов лгать, чтобы убедить ее поехать с ним? Едва ли, подумала она.

– Итак, что ты узнал?

– Он не тот, за кого выдает себя, – заявил Жан-Пьер.

Слова прозвучали до крайности мелодраматично.

– Нет нужды говорить таким похоронным тоном. Выражайся яснее.

– Он вовсе не нищий поэт. Он работает на американское правительство.

Джейн нахмурилась.

– На американское правительство? – Ей поначалу показалось, что Жан-Пьер все неверно истолковал. – Да, он действительно дает уроки английского языка некоторым французам, которые служат в различных учреждениях, принадлежащих США…

– Я совсем не это имею в виду. Он – шпион, внедрившийся в местные радикальные группировки. Он – тайный агент. А работает на ЦРУ.

Джейн разразилась громким смехом.

– Ты несешь чепуху! Неужели рассчитываешь заставить меня бросить его, выдвигая абсурдные обвинения?

– Это правда, Джейн.

– Нет, не правда. Эллис не может быть шпионом. Тебе не кажется, что я бы непременно что-то заподозрила? Я ведь практически живу вместе с ним целый год.

– Но ведь вы не живете вместе по-настоящему, не так ли?

– Это ничего не меняет. Я слишком хорошо знаю его. – Произнося свою фразу, Джейн подумала: а ведь тогда многому нашлось бы объяснение.

На самом деле она далеко не все знала об Эллисе. Но все же достаточно, чтобы не верить в то, что он подлый, низкий, коварный и хоть сколько-нибудь зловещий человек.

– Об этом прошел слух чуть ли не по всему городу, – продолжал Жан-Пьер. – Этим утром задержали Рахми Коскуна, и многие считают его арест делом рук Эллиса.

– За что арестовали Рахми?

Жан-Пьер пожал плечами.

– За подрывную деятельность, несомненно. Как бы то ни было, Рауль Клермон сейчас рыскает по Парижу в поисках Эллиса, а есть и другие люди, исполненные жажды мести.

– О, Жан-Пьер, все это просто смехотворно, – сказала Джейн. Внезапно она почувствовала жар во всем теле. Подошла к окну и распахнула его. Глянув вниз, заметила, как светловолосая голова Эллиса нырнула в подъезд дома. – Что ж, вот он и вернулся, – обратилась она к Жан-Пьеру. – Теперь тебе придется повторить свои невероятные вымыслы прямо ему в лицо.

Она уже слышала, как Эллис поднимается по лестнице.

– Именно это я и собирался сделать, – сказал Жан-Пьер. – Как ты думаешь, с какой еще целью я мог явиться сюда? Я пришел предупредить, что они уже начали охоту на него.

Только теперь Джейн осознала: Жан-Пьер говорил искренне. Он действительно верил каждому своему слову. Отлично! Эллис совсем скоро вправит ему мозги и поставит на место.

Дверь открылась, и Эллис вошел в комнату.

Выглядел он почти счастливым, словно его так и распирало от хороших новостей, и когда Джейн увидела его округлое улыбающееся лицо со сломанным носом и с проницательными голубыми глазами, ее сердце пронзило чувство вины при мысли, как она чуть ли не флиртовала с Жан-Пьером.

Эллис замер у порога, явно удивленный присутствием в своем доме Жан-Пьера. Его улыбка едва заметно померкла.

– Привет вам обоим, – сказал он.

Затем закрыл за собой дверь и запер ее, что вошло у него в привычку. Джейн всегда считала ее несколько эксцентричной, но сейчас ей подумалось, что именно так и поступил бы шпион. Девушка усилием воли отогнала от себя эту мысль.

Жан-Пьер заговорил первым:

– Они начали охоту на тебя, Эллис. Им все известно. Они придут за тобой.

Джейн переводила взгляд с одного мужчины на другого. Жан-Пьер имел превосходство в росте, но Эллис был широк в плечах и обладал мощным торсом. Они тоже стояли и разглядывали друг друга, как два уличных кота, прикидывавших, насколько силен соперник.

Джейн обняла Эллиса, поцеловала его, словно заглаживая провинность, и сказала:

– Жан-Пьер как раз рассказывал мне абсолютно абсурдную историю о том, что ты якобы шпион ЦРУ.

Жан-Пьер склонился через подоконник, всматриваясь в проходившую внизу улицу. Потом он снова повернулся к ним лицом.

– Расскажи ей все сам, Эллис.

– Откуда у тебя взялась подобная идея? – спросил Эллис.

– Об этом судачат по всему городу.

– Но от кого конкретно услышал ее ты? – с металлом в голосе задал вопрос Эллис.

– От Рауля Клермона.

Эллис кивнул. Перейдя на английский язык, он сказал:

– Тебе лучше сесть куда-нибудь, Джейн.

– Я не хочу садиться, – отозвалась она раздраженно.

– Мне в самом деле нужно кое о чем тебе рассказать, – настаивал он.

Это не могло быть правдой, просто не могло. Джейн почувствовала, как волна панического страха подкатывает комом к горлу.

– Так рассказывай, – выдавила из себя она, – только перестань принуждать меня садиться!

Эллис посмотрел на Жан-Пьера.

– Почему бы тебе не оставить нас одних? – спросил он по-французски.

Теперь Джейн постепенно начал овладевать гнев.

– Что ты собираешься рассказать мне? Почему прямо не заявишь об ошибке Жан-Пьера? Я должна убедиться, что ты не шпион, Эллис, иначе с ума сойду!

– Все не так просто, – сказал Эллис.

– Все очень просто! – Она больше не могла скрывать истерической интонации в своем голосе. – Он утверждает, что ты шпион, работаешь на американское правительство, а мне лгал. Лгал постоянно, бессовестно и изобретательно с тех пор, как я тебя встретила. Это правда? Правда или нет? Ну же!

Эллис вздохнул.

– Да, это правда.

Джейн чувствовала, что готова буквально взорваться от возмущения.

– Ты – мерзавец! – выкрикнула она. – Ты подлый мерзавец!

Лицо Эллиса сделалось жестким, приняло каменное выражение.

– Я хотел во всем признаться тебе сегодня, – сказал он.

В дверь постучали, но они оба никак не отреагировали на это.

– Ты шпионил за мной и за моими друзьями! – визжала Джейн. – Мне так теперь стыдно!

– Моя работа здесь завершена, – попытался объясниться Эллис. – Мне не придется снова обманывать тебя.

– А у тебя и шанса не будет. Я не желаю больше тебя видеть.

Стук раздался еще раз, и Жан-Пьер сказал по-французски:

– У вашей двери кто-то стоит.

Но Эллис не обращал на него внимания.

– Ты ведь не можешь говорить так всерьез! Что не желаешь больше видеть меня.

– Кажется, ты совершенно не понимаешь, как поступил со мной, верно? – спросила она.

– Да откройте вы свою треклятую дверь! – воскликнул Жан-Пьер.

– Боже милостивый… – пробормотала Джейн и подошла к двери. Отперла замок и открыла. Перед ней возникла массивная, широкоплечая фигура мужчины в зеленом вельветовом пиджаке с разрезами на рукавах. – Какого дьявола вам здесь нужно? – И только потом разглядела в его руке пистолет.

Следующие несколько секунд, как показалось, тянулись целую вечность.

У Джейн молнией промелькнула мысль, что если Жан-Пьер говорил правду и Эллис был шпионом, то, вероятно, не менее правдиво было его предупреждение: есть люди, горевшие жаждой мести. А в том мире, где в тайне от нее жил Эллис, «месть» как раз и означала сначала стук в дверь, а потом мужчину с пистолетом на пороге.

Она открыла рот, чтобы закричать.

Мужчина оказался в замешательстве, но лишь на мгновение. Он выглядел удивленным, будто никак не ожидал, что дверь откроет женщина. Его взгляд скользнул по Жан-Пьеру, но потом снова обратился на нее. Он, разумеется, знал – не Жан-Пьер был его мишенью, но пребывал в растерянности, поскольку не видел в комнате Эллиса, скрытого распахнувшейся лишь наполовину дверью.

А потому вместо того, чтобы зайтись в крике, Джейн попыталась дверь захлопнуть. Однако он разгадал ее намерения и успел вставить ботинок в проем. Дверь ударилась в нос его башмака и отпружинила назад. И все же, сделав движение вперед, он был вынужден расставить руки в стороны для сохранения равновесия, и его пистолет теперь оказался нацелен куда-то в угол потолка.

Он убьет Эллиса, подумала Джейн. Да, именно за этим он и пришел. Расправиться с Эллисом.

Она набросилась на убийцу, метя ему в лицо кулачками, стараясь ударить больнее, поскольку внезапно поняла, что, хотя и ненавидела теперь Эллиса, его гибели допустить не хотела. Но мужчину она задержала совсем ненадолго. Одной своей мощной рукой он отбросил Джейн от себя. Она упала, оказавшись в сидячем положении и сильно поцарапав себе спину у нижней части позвоночного столба.

Последовавшие затем события она видела с ужасающей ясностью.

Рука, так легко избавившаяся от угрозы со стороны Джейн, снова поднялась и распахнула дверь настежь. Пока мужчина поводил стволом пистолета вдоль комнаты, Эллис атаковал его, воздев над головой бутылку с вином. Прогремел выстрел, но чуть раньше бутылка успела опуститься, и звук разбитого стекла почти слился со звуком выстрела.

Джейн, парализованная страхом, смотрела на двух мужчин.

Убийца повалился навзничь, а Эллис остался на ногах, и она поняла, что пуля прошла мимо него.

Эллис наклонился и выхватил пистолет из руки незваного гостя.

Джейн не без труда удалось встать.

– Ты в порядке? – спросил Эллис.

– Жить буду, – ответила она.

Он повернулся к Жан-Пьеру:

– Сколько их еще на улице?

Жан-Пьер выглянул в окно.

– Больше никого.

Эллиса это откровенно удивило.

– Наверняка нашли себе укрытие.

Сунув пистолет в карман, он подошел к книжному шкафу.

– Не приближайтесь, – предупредил он и опрокинул шкаф на пол.

Позади шкафа скрывалась потайная дверь. Эллис открыл ее.

Потом он посмотрел на Джейн пристальным взглядом, задержавшись дольше, чем было нужно в создавшемся положении, как будто хотел еще что-то сказать, но не находил слов. И все же мгновением позже вышел в дверь и исчез из виду.

Немного подождав, Джейн медленно приблизилась к секретной двери и посмотрела, что скрывалось за ней. Там находилась еще одна крохотная квартира-студия, почти совсем не обставленная мебелью, но покрытая повсеместно толстым слоем пыли, словно в нее никто не заходил целый год. В противоположном углу она увидела еще одну распахнутую дверь, ведшую на незнакомую ей лестницу.

Она повернулась и оглядела комнату Эллиса. Убийца продолжал без сознания валяться на полу в луже растекшегося вина. Он пытался застрелить Эллиса. Да, расправиться с ним прямо здесь, в этой комнате. Уже сейчас все происшедшее представлялось совершенно нереальным. Впрочем, нереальным казалось вообще все: Эллис оказался шпионом, Жан-Пьер узнал об этом, Рахми попал под арест, а у Эллиса имелся запасной путь для бегства.

И вот он пропал. «Я не желаю больше тебя видеть», – сказала она ему всего несколько секунд назад. Сейчас представлялось, что ее слова окажутся пророческими и она никогда не увидит его.

С лестницы донеслись чьи-то шаги.

Джейн оторвала взгляд от тела потенциального убийцы и посмотрела на Жан-Пьера. Тот тоже выглядел пораженным страхом. Но всего лишь через мгновение он пересек комнату, чтобы обнять ее. Она склонила голову ему на плечо и разрыдалась.

Часть вторая. 1982 год

Глава четвертая

Река ниспадала с ледника в горах – холодная, чистая и всегда стремительная. Она наполняла долину своим несмолкаемым шумом, неся бурлящие потоки воды через расщелины, мимо склонов с полями пшеницы на своем долгом, но ничем не сдерживаемом пути к расположенной где-то очень далеко низине. Почти целый год этот звук постоянно стоял в ушах Джейн. Порой очень громкий, когда она отправлялась купаться или шла извилистой скалистой тропой, проложенной между кишлаками, порой приглушенный, как сейчас, пока она находилась на вершине высокого холма, откуда река Пяти Львов лишь слегка поблескивала на большой дистанции от нее, и слышался только ее мягкий гул. Однажды она навсегда покинет долину, и тогда полная тишина станет действовать ей на нервы, и она уподобится горожанину, который никак не может заснуть, уехав отдыхать в провинцию, потому что ему мешает чрезмерное спокойствие новых мест. Вслушавшись, она различила другой звук, поняв, что именно он навел ее только что на мысли о всегдашнем и привычном шуме. Перекрывая грохот течения реки, доносился густой баритон турбовинтового самолета.

Джейн открыла глаза. Это был «Антонов», медленный и вкрадчивый, как хищник, воздушный разведчик, чье появление обычно служило предвестником предстоявшего налета более быстрых и громче ревущих реактивных бомбардировщиков, устремлявшихся к своей цели. Она села в постели и с беспокойством посмотрела в сторону кишлака.

Сама Джейн находилась в надежном секретном укрытии под широким и плоским утесом, накрывавшим узкое пространство ближе к вершине скалы. Этот горный отрог нависал над ее жилищем и прятал от наблюдателей с самолетов, не заслоняя в то же время солнечных лучей. Спуститься сюда с вершины мог отважиться только опытный альпинист. Снизу же к ее убежищу вела крутая и каменистая тропа, лишенная какой-либо растительности по сторонам, а потому никто не смог бы забраться сюда так, чтобы Джейн его не услышала и не увидела заранее. Впрочем, забираться к ней едва ли кому-то могло прийти в голову. Джейн нашла для себя это местечко сама, но совершенно случайно, когда бродила по окрестностям и заблудилась. Уединенность была крайне важна, поскольку только здесь она могла позволить себе снять одежду и нагишом полежать, нежась на солнце. Ведь афганские крестьяне отличались даже большей застенчивостью, чем любые монахи. Заметив ее голой, они вполне способны были линчевать ее за похотливую нескромность и злостное нарушение местных обычаев.

Справа от нее пыльный холм резко уходил вниз. У подножия холма, где склон постепенно выравнивался рядом с руслом реки, приютился кишлак под странным названием Банда – пятьдесят или шестьдесят хижин, построенных на неровной скалистой почве, на которой невозможно было бы ничего выращивать. Домики возвели из серого камня и сырых глинистых кирпичей. Плоские крыши покрыли спрессованной землей, накрытой циновками. Рядом с небольшой мечетью скучились несколько разрушенных хижин: русскому бомбардировщику пару месяцев назад удалось точное попадание. Джейн могла видеть кишлак вполне отчетливо, хотя добираться до него пришлось бы не менее двадцати минут по крайне опасной тропе. Она всмотрелась в крыши, в окруженные стенами дворы, изучила каменистые проулки, стараясь разглядеть отбившихся от взрослых детей, но, к счастью, никого там не оказалось – Банда стоял совершенно опустевшим под жарким синим небом.

Слева от него долина расширялась. На небольших полях среди крупных валунов виднелись воронки от бомб, а в нижней части склона несколько древних стен террас обрушились. Пшеница поспела, но урожай никто не спешил собирать.

Дальше за полями у подножия высокой, вздымавшейся отвесно скалы, обозначавшей границу долины, бежала река Пяти Львов: местами глубокая, местами мелкая, то широкая, то узкая, но повсюду стремительная, с каменистым дном. Джейн прошлась взглядом по всему видимому участку ее русла. Она не увидела на берегу ни женщин там, где они обычно мылись или стирали, ни детишек, игравших на отмелях, ни мужчин, переводивших вброд лошадей или ишаков.

Джейн задумалась, не одеться ли ей, чтобы покинуть свое укрытие и вскарабкаться выше по склону холма к пещерам. Именно там собрались сейчас все обитатели кишлака. Мужчины отсыпались после ночной работы в полях, женщины стряпали и приглядывали за детьми, коровы стояли в загонах, коз держали на привязи, собаки грызлись друг с другом за самые лучшие куски объедков. Вполне вероятно, что они и сейчас находились в полной безопасности, поскольку русские подвергали бомбежкам кишлаки, а не голые отроги гор, но всегда существовала угроза, что в ее убежище угодит шальной фугас. А пещера защищала от всего, кроме прямого попадания.

Еще не приняв окончательного решения, Джейн услышала рев двигателей реактивных бомбардировщиков. Она задрала голову в сторону неба, чтобы разглядеть их. Своим рокотом они заполнили всю долину, заглушив шум реки, пока пролетали мимо курсом на северо-восток, держась все еще высоко, но постепенно начиная снижение. Один, другой, третий, четвертый серебристый убийца, и каждый – вершина технической мысли человечества, применяемая сейчас, чтобы калечить неграмотных крестьян, разрушать каменные и глинобитные хижины, а затем вернуться на свою базу со скоростью семисот миль в час.

Минуту спустя они уже пропали из виду. Сегодня Банду снова пощадили. Джейн постепенно расслабилась. Реактивная авиация наводила на нее ужас. Хотя прошлым летом Банда вообще избежал бомбардировок, и долина в целом получила потом передышку в течение зимы, но все началось опять с приходом весны, и по Банде нанесли несколько ударов, однажды почти разрушив самый центр деревни. Именно тогда Джейн от всей души возненавидела реактивные бомбардировщики.

Мужество сельских жителей просто поражало ее. Каждая семья устроила для себя запасное жилище в одной из пещер, и каждое утро они взбирались по круче холма, чтобы провести там день, возвращаясь в низину с наступлением сумерек, поскольку ночью бомбы им не угрожали. Работать на полях в дневное время было опасно, и потому мужчины обрабатывали их ночью. То есть не все мужчины, а представители старшего поколения. Молодые же чаще всего отсутствовали, сражаясь с русскими в южном конце долины или еще дальше. Нынешним летом бомбардировки стали как никогда прежде интенсивными во всех районах, занятых повстанцами, согласно информации Жан-Пьера, полученной им у партизан. И если афганцы в других частях страны походили на тех, кого она видела в этой долине, то они наверняка сумели приспособиться к военным условиям и выживать в них. Они отважно спасали немногочисленные ценные вещи из-под руин разрушенных бомбами домов, неутомимо возрождали почти уничтоженные поля и огороды, бережно выхаживали раненых, достойно прощались с погибшими и посылали порой совсем еще юнцов в отряды повстанцев. Русские никогда не смогут победить этот народ, постепенно уверилась Джейн, если только не превратят весь Афганистан в радиоактивную пустыню.

А вот смогут ли повстанцы одержать верх над русскими? Этот вопрос представлялся намного более сложным. Они храбры и непокорны, контролировали сельские районы, но враждовавшие между собой племена ненавидели друг друга едва ли не сильнее, чем оккупантов, а их ружья оказывались бесполезны в борьбе против реактивных бомбардировщиков и бронированных вертолетов.

Она постаралась выбросить все мысли о войне из головы. День был в разгаре, время сиесты, когда ей нравилось побыть в одиночестве и расслабиться. Она запустила руку в бурдюк из козлиной кожи, где хранила очищенное масло, и принялась смазывать туго натянутую кожу своего огромного живота, в очередной раз спрашивая себя, как могла быть настолько глупа, чтобы забеременеть в Афганистане.

Она привезла с собой двухгодичный запас противозачаточных пилюль, контрацептивную диафрагму и целую коробку тюбиков с гелем, убивающим сперматозоиды. Но всего несколько недель спустя после менструации забыла возобновить прием таблеток, а потом несколько раз пренебрегла использованием диафрагмы. «Как ты могла наделать столько ошибок?» – заходился в истерике Жан-Пьер, а она не могла дать ему вразумительного ответа.

Вот только сейчас, лежа на солнышке, она радовалась своей беременности, любовалась разбухшими грудями, старалась не обращать внимания на постоянные боли в спине и понимала, что допустила все ошибки преднамеренно. Это был почти профессионально исполненный промах, необходимость в котором диктовалась ее подсознанием. Она хотела иметь ребенка, знала, что Жан-Пьер и слышать о нем не желает, и потому зачала так, словно все произошло случайно.

Почему мне до такой степени понадобился младенец? – снова и снова мысленно анализировала она свой поступок, и однажды объяснение пришло само собой. Потому что я была очень одинока.

– Неужели это правда? – Она снова задала подобный вопрос вслух.

Тогда в этом поистине простом ответе заключалась горькая ирония судьбы. Она ведь никогда не чувствовала одиночества в Париже, хотя долго жила одна, покупала продукты только для себя самой и часто разговаривала с собственным отражением в зеркале. Но сейчас, будучи замужем, проводя каждый вечер и каждую ночь вместе с супругом, а днем работая бок о бок рядом с ним, – именно сейчас ею овладевало ощущение изоляции от других людей, страха и полного одиночества.

Они поженились в Париже перед самой отправкой сюда. Ей это почему-то показалось естественной частью начинавшегося приключения: еще один элемент новизны, еще один рискованный эксперимент, занятное событие в жизни. Все твердили, насколько счастливой, красивой и отважной парой влюбленных они выглядят, и внешнее впечатление не было обманчивым.

Чуть позже она поняла, что ожидала слишком многого. Ей представлялось, как постепенно ее любовь и близость с Жан-Пьером станут еще крепче. Она надеялась, например, узнать о его детских влюбленностях в девочек, выяснить, чего он на самом деле боялся больше всего, и даже верно ли, что мужчины стряхивали последние капли с членов после того, как справляли малую нужду. В ответ она тоже была готова на откровенность. Она рассказала бы ему, что ее отец был алкоголиком, что она порой фантазировала, как ее насилует чернокожий юноша, что у нее сохранилась привычка сосать большой палец в состоянии глубокой задумчивости или волнения. Но, как выяснилось, сам Жан-Пьер не считал женитьбу поводом что-либо менять в их прежних отношениях. Он обращался с ней ласково, часто смешил, впадая в обычное маниакальное настроение, беспомощно искал утешения в ее объятиях в периоды депрессии, обсуждал с ней политику и войну. Он со знанием дела занимался с ней сексом раз в неделю, отдавая ей свое молодое долговязое тело, пуская в ход опытные, сильные и чувствительные руки хирурга, но в целом вел себя с ней скорее как любовник, нежели любящий муж. Она все еще никак не могла заставить себя поговорить с ним о самых простых, даже глуповатых вроде бы вещах. Например, спросить, верно ли, что под шляпой ее нос начинал выглядеть длиннее, чем был на самом деле. Рассказать, насколько ее все еще бесил тот случай, когда ее наказали за разлитые по ковру в гостиной красные чернила, хотя виновата была ее сестра Полина. Ей отчаянно хотелось спросить у кого-нибудь: «Так все и должно продолжаться или со временем семейная жизнь станет намного лучше?» Но только ее друзья и близкие находились очень далеко, а любая афганская женщина посчитала бы ее надежды на будущее чем-то неслыханным и даже возмутительным. Ей приходилось подавлять соблазн прямо поделиться с Жан-Пьером своим разочарованием. Отчасти потому, что ее жалобы на жизнь прозвучали бы несколько невнятно для нее самой, а еще ее снедал страх, какой будет его реакция, какие ответы на свои вопросы она получит от него.

Оглядываясь назад, она понимала, что идея завести ребенка постепенно вкралась в ее сознание намного раньше, когда она еще встречалась с Эллисом Талером. В тот год она даже слетала из Парижа в Лондон на крестины третьего отпрыска сестры Полины, чего прежде никогда не сделала бы, поскольку терпеть не могла формальных сборищ своей семьи. Кроме того, она подрядилась няней к супружеской паре, жившей в одном с ней доме: истеричному торговцу антиквариатом и его жене, обладавшей аристократическими манерами. Причем больше всего ей нравились моменты, когда их крохотный сынишка начинал плакать, и приходилось брать его на руки, чтобы успокоить.

А потом уже здесь, в долине, где одной из ее обязанностей стало уговаривать местных жительниц не так часто заводить детей, чтобы вырастить более здоровыми уже рожденных, она внезапно поняла, насколько близко к сердцу принимает известие о каждой новой беременности, насколько разделяет радость при появлении еще одного младенца даже в самых бедных и тесно живших семьях. Так одиночество и материнский инстинкт исподволь одержали победу над здравым смыслом.

Бывали ли моменты – пусть самые короткие, когда она догадывалась, что подсознание подталкивает ее к беременности? Приходила ли ей в голову мысль: «Я могу залететь» – в мгновения близости с Жан-Пьером, пока он входил в нее, скользя медленно и даже грациозно, как вплывает красивый парусник в гавань, а она сама крепко обвивала руками его тело? Возникали ли у нее подозрения в те секунды перед наступлением у него оргазма, когда он плотно смыкал веки и, казалось, полностью уходил в собственные ощущения, но воспламенялся, как космический корабль, слишком приблизившийся к поверхности Солнца? Или позже, когда она проваливалась в блаженный сон, ощущая внутри себя его еще теплое семя?

– Понимала ли я это? – спросила она теперь вслух. Однако мысли о сексе возбудили ее, она начала с величайшей нежностью ласкать себя скользкими от масла пальцами, сразу же забыв обо всех вопросах и дав своему сознанию наполниться смутными образами, навеянными страстью.

Рев двигателей самолетов резко вернул ее в реальный мир. Она пристально, с испугом пронаблюдала, как еще четыре бомбардировщика пронеслись над долиной и исчезли вдали. Когда их шум затих, она стала снова пытаться гладить себя, но настрой уже пропал, был безнадежно испорчен. Она лежала неподвижно под солнцем и размышляла о своем ребенке.

Жан-Пьер воспринял известие о ее беременности так, словно это было предумышленным актом, направленным против него. Он пришел в такую ярость, что пожелал сделать аборт лично и незамедлительно. Джейн его стремление расценила как ужасающе зловещее, и он сразу же представился ей совершенно чужим. Но тяжелее всего оказалось перенести ощущение отверженности. Мысль, что муж не хотел завести от нее ребенка, привела ее в полное отчаяние. А он только усугубил горе, отказавшись вообще даже прикасаться к ней. Никогда в жизни не была она так несчастна. Впервые она начала понимать, почему некоторые люди решаются на самоубийство. Прекращение всякой физической близости превратилось в худшую из пыток. Она предпочла бы даже, чтобы Жан-Пьер жестоко избил ее, настолько велика была ее потребность в его прикосновениях к себе. Когда Джейн вспоминала теперь те дни, все еще злилась на него, хотя понимала, что сама навлекла его отчуждение к себе.

Затем как-то утром он обнял ее, извинившись за свое поведение, и хотя какая-то часть ее хотела прямо заявить: «Твоих извинений мне недостаточно, скотина!» – она всем остальным своим существом желала быть им любимой и сразу же простила ему все. Он же объяснил, что почти все время и так опасался потерять ее, а если бы она стала матерью их сына, его страх мог лишь усилиться, поскольку в таком случае он уже рисковал потерять сразу двоих любимых им людей. Это признание тронуло ее до слез. Она поняла, что беременность окончательно и прочно привязала ее к Жан-Пьеру, и решила про себя сделать их брак счастливым любой ценой.

После этого он стал относиться к ней со значительно большей теплотой. Проявлял интерес к постепенному росту младенца в ее утробе, его стало беспокоить состояние здоровья и безопасность Джейн. Словом, он стал похож на подлинного отца, с нетерпением ожидавшего появления на свет наследника. Их семейная жизнь вновь стала пусть не до конца совершенным, но вполне счастливым союзом, думала Джейн, и рисовала себе воображаемые картины идеального будущего, где Жан-Пьер становился министром здравоохранения Франции в составе социалистического правительства, она сама видела себя членом Европейского парламента, а детей хотела завести троих. Один из них будет учиться в Сорбонне, второй – в знаменитой лондонской школе экономики, а третий отправится в Нью-Йорк, чтобы получить образование в академии исполнительских искусств.

В этих фантазиях их старшим и самым умным ребенком оказывалась непременно девочка. Джейн касалась своего живота, нежно надавливала на него кончиками пальцев, почти в точности ощущая очертания тельца внутри. Если верить Рабии Гуль, старой деревенской повитухе, Джейн вынашивала именно девочку, поскольку плод располагался ближе к левой стороне, тогда как мальчики обычно лежали правее. А потому Рабия порекомендовала будущей матери овощную диету. Для мальчика она посоветовала бы потреблять как можно больше мяса. В Афганистане мужчин начинали лучше кормить еще до их рождения.

Течение мыслей Джейн прервал громкий грохот. На мгновение она растерялась. Звук поначалу ассоциировался у нее с самолетами, только что пролетевшими мимо, чтобы разбомбить какой-то другой кишлак. Но потом где-то совсем близко она услышала тонкий и пронзительный детский визг, исполненный боли и ужасающего страха.

Тогда она сразу поняла, что произошло на самом деле. Русские, переняв тактику американцев во Вьетнаме, буквально начинили всю округу противопехотными минами. Их официальной целью было стремление перекрыть партизанские пути снабжения, но поскольку «партизанскими путями снабжения» служили обычные горные тропы, которыми ежедневно проходили во множестве старики, женщины, дети и домашние животные, подлинной задачей оккупантов стало внушение повсеместного ужаса всему населению страны. Крик как раз и означал, что какой-то ребенок ненароком наступил на мину и вызвал детонацию.

Джейн вскочила на ноги. Звук, показалось ей, донесся откуда-то поблизости от дома муллы, который стоял в полумиле от самого кишлака рядом с крутой каменистой тропой. Джейн почти всегда могла смутно видеть его слева и немного ниже своего укрытия. Она вставила ноги в башмаки, схватила одежду и побежала в том направлении. Первый продолжительный крик оборвался и перешел в череду коротких испуганных воплей. Джейн поняла, что ребенок успел разглядеть повреждения, нанесенные миной его тельцу, и кричал теперь в большей степени от страшного зрелища, открывшегося его глазам. Поспешно продираясь через низкорослый, но колючий кустарник, Джейн осознала, что и сама уже охвачена паникой, настолько терзали сердце страдания по всем признакам тяжелораненого ребенка.

– Успокойся, – сказала она сама себе, чувствуя, как у нее перехватывает дыхание. Если бы она сейчас упала и сильно ушибла ногу, в беде оказались бы они оба без всякой надежды на помощь. А кроме того, не могло быть ничего страшнее для перепуганного ребенка, чем такой же перепуганный взрослый человек.

Джейн уже приближалась к нему. Ребенка она наверняка обнаружит рядом в кустах, а не на самой тропе, поскольку тропы мужчины сразу очищали от мин после каждого их сбрасывания с самолетов, вот только никому не под силу было разминировать весь склон холма.

Джейн остановилась и прислушалась. Дышала она так громко, что пришлось задержать воздух в легких. Крики доносились из-за зарослей верблюжьей колючки и можжевельника. Она протиснулась сквозь растительность и сумела разглядеть ярко-голубое пальтишко. Ребенком оказался Муса, девятилетний сын Мохаммеда Хана – одного из лидеров партизан. Секунду спустя она уже стояла рядом с ним.

Мальчик опустился на колени прямо в пыли. По всей видимости, он попытался поднять мину, потому что взрывом ему оторвало кисть руки, и теперь он смотрел округлившимся от ужаса глазами на ее окровавленный обрубок и исходил визгом.

За последний год Джейн довелось видеть немало разного рода ран, и все же она не могла сдержать приступа острой жалости.

– О боже милосердный! – воскликнула она. – Бедное дитя!

Она тоже встала на колени вместе с ним и обняла, бормоча слова утешения. Уже скоро он перестал кричать. Джейн даже надеялась, что теперь он просто заплачет, но мальчуган в глубоком шоке впал в полнейшее молчание. Держа его в объятиях, она ощупала его предплечье и нашла место, пережав которое, смогла остановить обильное кровотечение.

Ей понадобилась его помощь. Она была обязана заставить его говорить.

– Муса, как это случилось? – спросила она на языке дари.

Он не отвечал. Она повторила вопрос.

– Я подумал… – Его глаза сделались еще шире при воспоминании о происшедшем, и голос снова перешел почти в визг, когда он продолжил: – Я подумал, что это МЯЧИК!

– Ну-ну, чуть тише, – пробормотала она. – Скажи мне, что ты сделал?

– Я ПОДОБРАЛ ЕГО! Я ПОДНЯЛ ЕГО!

Она крепче обняла мальчугана, все еще успокаивая.

– И что случилось потом?

Его голос оставался дрожавшим, но истерика прекратилась.

– Он бабахнул в моей руке, – сказал Муса, достаточно быстро унимая страх и возбуждение.

Она взяла его правую руку и положила под мышку левой.

– Сжимай там, где сжимала я, – попросила она и наложила его пальцы туда, откуда только что убрала свои. Кровь снова потекла из раны. – Жми сильнее, – велела она.

Мальчик подчинился, и струя крови перестала изливаться. Джейн поцеловала его в лоб. Он оказался влажным и холодным.

Она бросила свою одежду кипой рядом с Мусой. Ее облачение состояло из того, что обычно носили афганские женщины: мешковатое, похожее на балахон платье поверх хлопчатобумажных штанов. Она взяла платье и разорвала тонкую материю на несколько полос, а затем принялась накладывать жгут. Муса наблюдал за ней круглыми от страха глазами, но молча. Отломив сухую ветку от куста, она использовала ее, чтобы окончательно затянуть жгут.

Теперь он нуждался в перевязке, болеутоляющем лекарстве, в антибиотике, чтобы предотвратить возникновение инфекции, и в своей матери, которая смягчила бы для него душевную травму.

Джейн влезла в свои штаны и затянула на них поясок. Она уже жалела, что в спешке совершенно уничтожила платье – вполне можно было сохранить хотя бы его верхнюю часть. А теперь оставалось надеяться, что по пути к пещерам ей не встретится ни один мужчина.

Да и как она сможет доставить туда Мусу? Она не хотела заставлять его идти самостоятельно, не могла посадить себе на спину, потому что он не мог держаться за ее шею. Джейн вздохнула. Ей придется нести его на руках. Она присела на корточки, завела одну руку ему под плечи, а другую – под колени, а потом подняла, используя в большей степени силу ног, чем спины, как ее научили на занятиях по физической подготовке французские феминистки. Пристроив ребенка на груди, чтобы его тело упиралось в верхнюю часть ее живота, она начала медленно подниматься в гору. Ей удалось это только лишь потому, что мальчик почти постоянно голодал – девятилетний европейский ребенок оказался бы значительно тяжелее.

Вскоре она выбралась из кустов и вышла на тропу. Но не успела пройти и пятидесяти ярдов, как уже совершенно выбилась из сил. В последние несколько недель она уставала очень быстро. Это выводило ее из себя, но пришлось смириться и принять повышенную утомляемость как должное. Она опустила Мусу на землю и постояла рядом, ласково поглаживая его, пока сама отдыхала, опершись о край скалы, проходившей вдоль одной из сторон тропы. Мальчик окончательно умолк, словно окаменев, и это тревожило ее значительно больше, чем его прежние отчаянные крики. Как только ей стало немного легче, она подобрала свою ношу и снова двинулась в путь.

Через пятнадцать минут она опять дала себе отдых почти у вершины холма, когда впереди на тропе показался мужчина. Джейн узнала его.

– О нет, – прошептала она по-английски. – Надо же, чтобы из них всех первым мне повстречался именно Абдулла.

Это был низкорослый человек примерно сорока пяти лет и достаточно полный, несмотря на постоянную нехватку в кишлаке продуктов. Помимо коричневого тюрбана и широких черных брюк, он носил свитер с ромбовидным узором и синий двубортный пиджак в тонкую полоску, который выглядел так, словно прежде принадлежал лондонскому биржевому маклеру. Пышная борода была рыжей. В Банде он исполнял обязанности муллы.

Абдулла питал недоверие к иностранцам, презирал женщин, но особенно ненавидел всех, кто практиковал западные методы медицины. Джейн принадлежала ко всем трем этим категориям людей, а потому не имела ни малейшего шанса снискать его расположение к себе. Положение усугублялось тем, что уже очень многие жители долины поняли: антибиотики, которые им давала Джейн, служили гораздо более эффективным средством против любых инфекций, чем попытки вдыхать дым тлеющих бумажек с заклинаниями, написанными Абдуллой шафранными чернилами. И мулла терял на этом часть своих доходов. Он отреагировал, окрестив Джейн «западной шлюхой», но ему трудно было бы навредить ей по-настоящему, поскольку они с Жан-Пьером пользовались покровительством Ахмед-Шаха Масуда, лидера местных борцов сопротивления, и даже мулла не осмеливался прямо выступить против столь прославленного в народе героя.

Заметив ее сейчас, он резко остановился, и выражение тупого недоверия снова превратило его обычно столь важное лицо в комическую маску. Едва ли ей мог попасться навстречу более неприятный человек. Любой другой деревенский мужчина оказался бы смущен или даже возмущен, увидев Джейн полуодетой, но Абдулла пришел в подлинную ярость.

Джейн решила опередить его, окончательно поразив своей дерзостью. Она сказала на дари:

– Да пребудет с вами мир.

Эта фраза служила началом формального обмена приветствиями, который зачастую растягивался на несколько минут. Но Абдулла не ответил традиционным: «И с вами тоже». Вместо этого он открыл рот и визгливым тоном стал поливать ее оскорблениями, самыми грязными эпитетами, словами на дари, означавшими «проститутка», «извращенка» и «растлительница детей». Его физиономия побагровела от ненависти, он приблизился к ней и поднял свою трость.

Все зашло слишком далеко. Джейн указала на Мусу, молча стоявшего рядом с ней и окончательно ослабевшего от боли и потери крови.

– Посмотрите! – выкрикнула она Абдулле. – Неужели не видите…

Но гнев совершенно ослепил его. И прежде чем она успела закончить говорить, он со свистом обрушил деревянную палку ей на голову. Джейн взвыла от боли и злости: ее поразило, насколько сильным оказался удар, и разъярило, что он вообще осмелился так поступить с ней.

Он по-прежнему не замечал раны Мусы. Пристальный взгляд муллы сфокусировался целиком на груди Джейн, и ее молнией пронзила мысль: для него увидеть при свете дня обнаженный бюст беременной белой западной женщины означало пережить одновременно столько оттенков и вариаций сексуального возбуждения и похотливого вожделения, что он мог напрочь лишиться рассудка. Он вовсе не намеревался наказать ее за грехи парой ударов тростью, как порой наказывал за непослушание жену. Сердце его полнилось жаждой убийства.

И внезапно Джейн стало очень страшно – за себя, за Мусу, за своего еще не рожденного младенца. Она попятилась, чтобы оказаться вне его досягаемости, но и он шагнул вперед, снова вздымая трость вверх. Ощутив нежданный порыв, она прыгнула на него и вонзила пальцы в глаза.

Он взревел, как раненый бык. Ему было не настолько уж больно, не так сильно пострадали глаза, и орал он от возмущения и удивления, что избиваемая им женщина могла решиться на ответное нападение. Но пока он был на время лишен зрения, Джейн обеими руками ухватила его за пышную бороду и потянула. Он качнулся, оступился и упал. Потом скатился на пару ярдов вниз по склону, и его падение предотвратил только карликовый куст лозняка.

Боже, что я натворила! – подумала Джейн.

Глядя на этого исполненного самодовольства и вечной злобы священника в столь унизительном положении, Джейн понимала: он никогда не забудет, как она с ним поступила, ни за что не простит. Он мог нажаловаться «белобородым» – сельскому совету старейшин. Мог пойти к Масуду и потребовать, чтобы чужестранных врачей выслали из страны. Мог даже подговорить других мужчин из деревни забросать Джейн камнями. Но как только она подумала обо всем этом, ее осенила другая мысль. Чтобы каким-либо образом пожаловаться на нее, мулле придется рассказать историю во всех бесславных, позорных для него деталях, и жители деревни станут непременно потом насмехаться над ним – афганцев отличала в этом смысле особая жестокость. А потому вполне вероятно, что ей сойдет с рук подобный проступок.

Она обернулась. У нее был гораздо более важный повод для беспокойства. Муса стоял на том же месте, где она опустила его на тропу, молчаливый и с совершенно лишенным всякого выражения лицом, испытывая слишком сильный шок от боли, чтобы понимать смысл происходившего. Джейн поглубже вдохнула воздух, подхватила мальчика и понесла дальше.

Сделав всего несколько шагов, она добралась до вершины холма и смогла двигаться быстрее по ставшей теперь более ровной тропе. Потом пересекла каменистое плато. Джейн очень устала, спина причиняла ей мучения, но она почти достигла своей цели: пещеры находились под самым гребнем горы. Добравшись до его дальнего края, она уже слышала голоса других детей, когда начала спуск. Всего мгновением позже показалась стайка шестилеток, игравших в «Рай и Ад». Суть игры заключалась в том, чтобы держаться во что бы то ни стало за большие пальцы на ногах, пока двое других ребятишек относили тебя в Рай, если тебе удавалось сохранить нужное положение, или в Ад (им обычно служила куча мусора или отхожее место), если ты невольно отпускал хотя бы один из пальцев. Она с горечью поняла, что Мусе уже не суждено когда-нибудь снова стать участником такой игры, и на нее внезапно нахлынула беспредельная грусть, овладело глубоко трагическое настроение. Дети заметили ее. Пока она проходила мимо, они бросили играть и стали внимательно рассматривать, что она принесла. Один из них шепнул:

– Это же Муса.

Другой повторил имя. А потом они словно скинули с себя оцепенение и побежали вперед, громкими криками сообщая всем новости.

Дневное убежище жителей Банды напоминало лагерь кочевого племени в пустыне: пыльная почва, безжалостно палившее полуденное солнце, угли от погасших костров, на которых готовили пищу, женщины в капюшонах поверх голов, грязная ребятня. Джейн пересекла небольшую плоскую площадку перед входами в пещеры. Женщины уже собирались у самой просторной из них, где Джейн и Жан-Пьер оборудовали свою больницу. Услышав шум, Жан-Пьер вышел наружу. С огромным облегчением Джейн передала ему Мусу, сказав по-французски:

– Это была мина. Он потерял кисть руки. Дай мне одну из своих рубашек.

Жан-Пьер занес Мусу в пещеру и уложил на ковер, служивший им вместо смотрового стола. Но прежде чем заняться малышом, он скинул с себя сильно выцветшую рубашку цвета хаки и отдал ее Джейн. Она сразу же надела ее.

Джейн чувствовала сначала всего лишь легкое головокружение. Она решила, что сядет и отдохнет в прохладе у самой дальней стены пещеры, но, сделав пару шагов в том направлении, изменила намерение и сразу же опустилась прямо на камни.

– Подай мне несколько тампонов, – распорядился Жан-Пьер.

Она пропустила его просьбу мимо ушей. В пещеру вбежала Халима, мать Мусы, и разразилась пронзительными причитаниями при виде сына. Мне нужно успокоить ее, подумала Джейн, чтобы она смогла сама начать утешать ребенка. Но почему я не могу встать? Кажется, мне лучше будет сейчас закрыть глаза. Всего на минутку.

* * *

К ночи Джейн поняла, что у нее начались роды.

Когда она очнулась после обморока в пещере, у нее усилилось то, что она принимала за боль в спине, вызванную, как ей казалось, необходимостью нести на руках Мусу. Жан-Пьер согласился с поставленным ей самой диагнозом, дал таблетку аспирина и велел полежать спокойно. Рабия, повивальная бабка, зашла в пещеру, чтобы взглянуть на Мусу, и при этом посмотрела на Джейн как-то особенно пристально, но Джейн далеко не сразу сумела истолковать подлинное значение ее взгляда. Жан-Пьер очистил и обработал рваную рану Мусы, вколол ему пенициллин и сделал вторую инъекцию – против столбняка. Теперь ребенку не грозила смерть от заражения крови, которая неизбежно ждала бы его без западных лекарств, но Джейн все равно не могла избежать печальных, но понятных здесь размышлений, стоило ли ему вообще оставаться в живых. Выживать в Афганистане было трудной задачей даже для самых здоровых и сильных мужчин, а увечные дети обычно умирали еще в подростковом возрасте.

Ближе к вечеру Жан-Пьер собрался уходить. Завтра утром он должен был принимать пациентов в другом кишлаке, расположенном в нескольких милях отсюда, и по причинам, которые оставались для Джейн непостижимыми, никогда не пропускал таких миссий, хотя прекрасно знал, что никого из афганцев не удивила бы его задержка на день или даже на целую неделю.

К тому моменту, когда он поцеловал Джейн на прощание, она уже начала подозревать, что боль в спине на самом дела служила одной из примет начинавшихся схваток, ускоренных ее тяжким походом с раненым Мусой на руках. Но поскольку она еще никогда не рожала, разобраться в своих ощущениях с полной ясностью не могла, а наступление родов именно сейчас представлялось ей маловероятным. Она поинтересовалась мнением Жан-Пьера.

– Не стоит попусту беспокоиться, – ответил он резко. – Тебе до положенного срока остается еще целых шесть недель.

Она спросила, не стоит ли ему все же на всякий случай остаться с ней, но он посчитал это совершенно излишним. При этом Джейн даже почувствовала себя глупой и надоедливой, а потому отпустила его в дорогу со всеми необходимыми медицинскими припасами, навьюченными на тощего пони, чтобы он успел добраться до нужного места до наступления темноты и начал работать утром с первыми лучами солнца.

Когда солнце постепенно скрылось за западным склоном холма и долина погрузилась в глубокую тень, Джейн вместе с остальными женщинами и детьми спустилась в темный кишлак, а мужчины отправились в поля собирать урожай, пока бомбардировщики и их пилоты спали.

Дом, где теперь жили Джейн и Жан-Пьер, прежде принадлежал местному лавочнику, который оставил всякую надежду хоть что-то заработать торговлей в военное время (у него ничего теперь не покупали), собрал свой скарб и с семьей перебрался в Пакистан. Большое помещение в передней части дома, прежде занятое магазином, поначалу стало клиникой Жан-Пьера, но только до тех пор, пока возросшая летом интенсивность бомбардировок не принудила жителей кишлака прятаться днем по пещерам. Задняя часть дома делилась на две больших комнаты. Одна предназначалась для мужчин и их гостей, другая – для женщин и детей. Жан-Пьер и Джейн стали использовать их как спальню и гостиную. К дому примыкал окруженный глинобитной стеной внутренний двор, где располагался очаг для приготовления пищи и небольшой пруд для стирки, мытья посуды и детей. Лавочник оставил кое-какую грубо сработанную самодельную мебель, а местные жительницы одолжили Джейн несколько красивых ковров, чтобы покрыть полы. Жан-Пьер и Джейн спали на голом матраце, как все афганцы, но одеяла им заменяли более удобные спальные мешки. Уподобляясь афганцам, на день они сворачивали матрац в рулон или расстилали на крыше для проветривания в жаркую погоду. Летом здесь люди вообще привыкли спать прямо на крыше.

Переход от пещер к дому произвел на Джейн необычное воздействие. Боль в спине значительно усилилась, и, добравшись до дома, она готова была сразу же буквально свалиться с ног от тягот дня и переутомления. Ей отчаянно хотелось пи́сать, но сил не хватало, чтобы снова покинуть дом и дойти до туалета, а потому она воспользовалась обычным горшком для таких целей, всегда стоявшим за ширмой в спальне. Именно тогда она заметила небольшое пятнышко крови в паховой части своих хлопчатых шаровар.

У нее не оставалось сил забраться на крышу и спустить вниз матрац, и она легла прямо на ковер в спальне. «Боль в спине» теперь накатывала волнами. Во время очередной такой волны она положила руки на живот и ощутила, как плод шевелится, словно стремясь наружу с усилением боли, но снова замирал, когда боль чуть затихала. Сомнений не оставалось: у нее начались схватки.

Ею овладел страх. Она вспомнила рассказы сестры Полины о том, как она рожала своих детей. После появления на свет первенца Джейн посетила ее, захватив с собой бутылку шампанского и немного марихуаны. Когда они обе в достаточной степени расслабились, Джейн спросила, каково это было на самом деле, а Полина ответила: «Как будто пытаешься высрать арбуз целиком». Они еще потом долго хихикали над такой грубоватой шуткой.

Да, но Полина рожала в больнице при медицинском факультете университета в самом центре Лондона, а не в доме с саманными стенами, притулившимся посреди глухомани долины Пяти Львов.

Что ж мне-то теперь делать? – задалась вопросом Джейн.

Только ни в коем случае не поддаваться панике. Мне необходимо обмыть свое тело теплой водой с мылом, потом найти острые ножницы, подержать их в кипятке пятнадцать минут, взять чистые простынки, лечь на них, потягивать какую-нибудь жидкость и расслабиться.

Но прежде чем она успела хоть что-то сделать, началась очередная схватка, на этот раз боль стала по-настоящему невыносимой. Она закрыла глаза и попыталась дышать медленно, глубоко, размеренно, как учил Жан-Пьер, но вот только все оказалось намного труднее контролировать, когда ей только и хотелось лишь кричать от страха и боли.

Спазм отступил, оставив ее совершенно обессиленной. Она полежала неподвижно, приходя в себя. Пришло понимание: она не способна сделать ничего из намеченного списка. Самой ей не справиться. Как только она чуть еще окрепнет, придется встать и как-то добраться до соседнего дома, чтобы попросить женщин вызвать к ней повивальную бабку за неимением профессиональной акушерки.

Следующая схватка наступила скорее, чем она ожидала. Ей показалось, что прошло не более одной минуты или максимум двух. Когда напряжение во всем теле достигло невероятной силы, Джейн вслух спросила:

– Почему мне никто не сказал, до чего же это больно?

Как только пик боли миновал, она заставила себя подняться. Ужас при мысли, что придется рожать в одиночестве, придал ей воли к действию. Она доковыляла из спальни в гостиную. И с каждым шагом начинала чувствовать себя немного бодрее. Вышла во двор, а затем внезапно у нее между бедер заструилась теплая жидкость, и ее шаровары сразу же насквозь промокли. Воды отошли.

– О, только не это, – простонала она.

Встала, прислонившись к косяку двери. Не было никакой уверенности, что она сможет пройти хотя бы несколько ярдов, если намокшие штаны так и норовили сползти с нее. Ко всему прочему добавилось еще и чувство унижения.

– Я должна справиться, – произнесла она.

Но сразу же накатила новая схватка, и Джейн просто безвольно опустилась на пол. Мне все-таки придется все сделать самой, – решила она.

Когда же она в следующий раз открыла глаза, то увидела прямо перед собой лицо мужчины. Ей он показался похожим на арабского шейха – очень смуглая кожа, черные глаза и такие же черные усы, но при этом черты лица носили все признаки аристократизма: высоки скулы, римский нос, белые зубы, удлиненный подбородок. Это был Мохаммед Хан, отец Мусы.

– Слава богу, – хрипло прошептала Джейн.

– Я пришел поблагодарить вас за спасение жизни моего сына, – сказал Мохаммед на дари. – Вы заболели?

– Я рожаю ребенка.

– Как? Прямо сейчас? – удивленно спросил он.

– Все произойдет уже очень скоро. Помогите мне вернуться в дом.

Он колебался. Деторождение, как и все, связанное исключительно с женщинами, считалось здесь делом нечистым для участия в нем мужчины. Но надо было отдать ему должное. Его нерешительность не продлилась и нескольких секунд. Он помог ей встать и поддерживал, пока она шла обратно через гостиную в спальню. Там Джейн снова рухнула на ковер.

– Позовите ко мне кого-нибудь, – попросила она.

Он нахмурился, не зная, как поступить, и выглядел при этом просто красивым молодым человеком, почти мальчишкой.

– А где Жан-Пьер?

– Отправился в Хауак. Но мне нужнее сейчас Рабия.

– Верно, – кивнул он. – Я пошлю за ней свою жену.

– Но прежде чем уйдете…

– Да?

– Пожалуйста, налейте мне немного воды.

Эта просьба всерьез шокировала его. Неслыханно, чтобы мужчина обслуживал женщину! Даже если нужно было всего лишь подать стакан с водой.

– Из вот того специального кувшина, – добавила она.

Они всегда держали в отдельном сосуде запас кипяченой отфильтрованной воды для питья. Только так можно было уберечься от многочисленных паразитов, кишевших в местной воде, от которых почти каждый из деревенских жителей страдал на протяжении почти всей своей жизни.

Наконец Мохаммед решился пренебречь вековым обычаем.

– Разумеется, – сказал он.

Потом вышел в соседнюю комнату и быстро вернулся с чашкой воды. Джейн поблагодарила его и жадно приникла к ней губами.

– Я немедленно отправлю Халиму за повивальной бабкой, – заверил ее он.

Халима, конечно же, и была его женой.

– Спасибо, – сказала Джейн. – Только попросите ее поспешить.

Мохаммед удалился. Джейн крупно повезло, что к ней пришел именно он, а не один их прочих деревенских мужчин. Ни один из них, вероятно, не согласился бы даже притронуться к «больной» женщине, но Мохаммед отличался от них в лучшую сторону. Он был одним из самых известных в округе партизан, а фактически считался почти официальным представителем повстанческого лидера, полевого командира Масуда. Мохаммеду едва исполнилось двадцать четыре года, но в этой стране его никто не воспринимал как слишком молодого, чтобы быть партизанским вожаком и отцом девятилетнего сынишки. Он успел отучиться в Кабуле, немного говорил по-французски и понимал, что обычаи и традиции его родной долины не могли считаться единственной правильной формой человеческого поведения во всем мире. Его основной обязанностью была организация караванов из Пакистана с жизненно необходимыми грузами оружия и боеприпасов для борцов сопротивления. С одним из таких конвоев в долину прибыли Джейн и Жан-Пьер.

Ожидая наступления очередной схватки, Джейн вспомнила подробности того жуткого путешествия. Она привыкла считать себя здоровой, активной и достаточно сильной женщиной, легко способной шагать хоть день напролет, но никак не предвидела нехватку в пути продовольствия, крутизну подъемов в горах, неровные каменные тропы и скоро начавшиеся приступы диареи, значительно все осложнявшие. Какую-то часть похода им приходилось совершать только по ночам, опасаясь русских вертолетов. В отдельных местах они сталкивались с враждебным отношением к себе жителей других провинций, которые всерьез считали, что подобные караваны могут навлечь на них авиационные удары. В некоторых деревнях им даже отказывались продавать еду, не разрешали прятаться в своих домах, не желали показать руководителю каравана кратчайший маршрут к лугу или саду, расположенному всего в нескольких милях, или направляли к якобы идеальному месту для лагеря на ночь, на самом деле не существовавшему вовсе.

Из-за постоянных угроз нападения русских Мохаммеду все время приходилось искать обходные пути, менять направление движения каравана. Жан-Пьер еще в Париже догадался найти американские карты Афганистана. Причем они оказались гораздо более точными, чем имевшиеся у партизан, а потому Мохаммед и позже часто наведывался к ним в дом, чтобы изучить карты и разработать маршрут для следующего каравана.

Честно говоря, складывалось впечатление, что Мохаммед заходит к ним несколько чаще, чем того требовала реальная необходимость. Кроме того, он разговаривал с Джейн гораздо охотнее и больше любого другого жителя деревни, иногда уж слишком долго задерживал на ней свой пристальный взгляд и, как она заметила, порой украдкой разглядывал ее фигуру. Джейн невольно думала, что он тайно влюблен в нее или, по крайней мере, был, пока не стали слишком заметны признаки беременности.

Он тоже по-своему привлекал ее. Особенно в описанный период, когда она горевала, чувствуя холодность к себе Жан-Пьера. Мохаммед был строен, смугл от природы, но еще и покрыт бронзовым загаром, силен и властен. Впервые в жизни Джейн испытывала интерес к настолько законченному мужскому шовинисту, каких в Европе неизменно величала свиньями.

Она могла бы даже завести с ним роман. Он, разумеется, как и все партизаны, считался глубоко верующим мусульманином, но Джейн сомневалась, что это могло иметь слишком большое значение. Она считала справедливым не раз высказанное ее отцом мнение: «Религиозные убеждения могут смирить мелкие желания, но ничто не способно остановить подлинную похоть». И его слова очень сердили мамочку. Но в этой пуританской и преимущественно крестьянской стране адюльтер был столь же распространенным явлением, как и повсюду, что Джейн очень скоро поняла, прислушиваясь к болтовне сплетниц у реки, приходивших, чтобы набрать ведро воды или искупаться. Джейн знала даже, как устроить свои любовные дела на стороне. Мохаммед вроде бы ненароком просветил ее по этому поводу тоже. «Вы могли видеть с наступлением сумерек рыбу, выпрыгивающую из реки в водопаде позади самой последней водяной мельницы. Иногда я отправляюсь туда и легко ловлю этих рыбин». Когда темнело, все женщины обычно занимались приготовлением ужина, а мужчины собирались во дворе мечети, беседуя и покуривая. Никто не застал бы любовников так далеко от кишлака, никто не обратил бы внимания на временное отсутствие Джейн или Мохаммеда.

Идея заняться любовью у водопада с этим красивым, хотя и примитивным членом местного племени манила Джейн, но потом она забеременела, а Жан-Пьер сделал признание, до какой степени он боялся потерять ее, и она решила направить всю энергию на сохранение и упрочнение своего брака, не считаясь ни с чем. Поэтому она так ни разу и не побывала у водопада, а когда беременность стала видна отчетливо, Мохаммед престал смотреть на ее тело с прежним вожделением.

Вероятно, именно эта их несостоявшаяся физическая близость внушила Мохаммеду мысль навестить ее настолько вовремя и помочь, тогда как любой другой местный мужчина отказал бы ей в поддержке и мог, чего доброго, попросту сбежать прямо с порога ее дома. Или возможной причиной стал Муса. У Мохаммеда был только один сын (три дочери в счет не шли), и на него давила мысль, что он оказался в долгу перед Джейн. Сегодня я обзавелась и другом, и врагом, подумала она: Мохаммедом и Абдуллой.

Боль вернулась, и она поняла, что ей выдалась более продолжительная, чем прежние, пауза между схватками. Почему они перестали быть регулярными? Это нормально? Жан-Пьер не упоминал о такой возможности. Но правда и то, что он почти забыл даже азы гинекологии, которую изучал три или четыре года назад.

Но эта схватка оказалась самой тяжелой из всех, заставив ее дрожать и чувствовать тошноту. Где же повитуха? Мохаммед должен был уже отправить к ней жену – он не забудет, не передумает. Но подчинится ли жена своему мужу? Конечно же, подчинится – ни одна афганская женщина не посмела бы ослушаться. Зато она могла идти очень медленно, сплетничая по дороге с соседками или даже задержавшись у одной из них на стаканчик чая. Если в долине Пяти Львов допускался адюльтер, то и для ревности существовала почва, а Халима наверняка знала или, по крайней мере, догадывалась о чувствах своего супруга к Джейн – женам свойственна подобная проницательность. И теперь ей претила просьба срочно бежать за помощью для потенциальной соперницы, экзотической белокожей образованной иностранки, которой увлекся муж. Внезапно Джейн почувствовала, что сердится на Мохаммеда и на Халиму. Я не сделала им ничего плохого, подумала она. Почему же они бросили меня? Почему моего мужа нет сейчас рядом?

С началом новой схватки она залилась слезами. Все стало совершенно невыносимо.

– Я больше этого не выдержу, – произнесла она вслух. Ее всю бесконтрольно трясло. Ей хотелось умереть, прежде чем боль еще более усилится. – Мамочка, помоги мне. Помоги, мамочка, – всхлипывала она.

Но вдруг сильная рука перехватила ее через плечо, и раздался женский голос, бормотавшей ей на ухо нечто неразборчивое, но успокаивающее на дари. Не открывая глаз, она вцепилась в женщину, завывая и плача, поскольку схватки становились все интенсивнее, но потом начали постепенно затихать, и каждая порождала ощущение, что она может быть последней или хотя бы последней до такой степени болезненной.

Она подняла взгляд и увидела серьезные карие глаза и похожую на ореховую скорлупу кожу щек старой Рабии, повивальной бабки.

– Да пребудет с вами бог, Джейн Дебу.

Джейн почувствовала облегчение, словно с нее сняли очень тяжелый груз.

– И с вами тоже, Рабия Гуль, – благодарно прошептала она.

– Боль посещает вас часто?

– Каждую минуту или две.

Донесся другой женский голос:

– Ребенок рождается раньше положенного времени.

Джейн повернула голову и увидела Захару Гуль, невестку Рабии, несколько полноватую девушку одного с Джейн возраста с почти иссиня-черными волосами и широким, вечно готовым улыбаться ртом. Из всех деревенских женщин именно к Захаре Джейн испытывала наиболее теплые чувства.

– Я рада, что вы тоже пришли, – сказала она.

– Роды ускорила необходимость нести на себе Мусу к вершине холма, – объяснила Рабия.

– И это единственная причина? – спросила Джейн.

– А разве ее недостаточно?

Значит, они ничего не знают про ее схватку с Абдуллой, подумала Джейн. Он разумно решил сохранить все в секрете.

– Мне приготовить все необходимое для рождения младенца? – спросила Рабия.

– Да, пожалуйста.

Одному богу известно, каким примитивным гинекологическим манипуляциям я позволяю подвергнуть себя, размышляла Джейн, но я ничего не смогу сделать одна. Просто не смогу.

– Не желаете ли, чтобы Захара приготовила чай? – спросила Рабия.

– Да, пожалуйста.

По крайней мере, в этом не содержалось пока никаких намеков на суеверия.

Обе женщины взялись за дела. Само по себе их присутствие заставило Джейн почувствовать себя лучше. Как это мило, подумала она, что Рабия попросила разрешения помочь. Западный врач бесцеремонно вошел бы и взялся за дело так, будто он один здесь хозяин положения. Рабия совершила ритуальное омовение рук, призывая в помощь себе пророков, чтобы роды прошли успешно, и только потом тщательно помыла руки с мылом в большом тазу с водой. Захара принесла горшок с дикой рутой, а Рабия сожгла пригоршню мелких темных семян с помощью раскаленных углей. Джейн вспомнила местное поверье, что запах горящей руты помогал изгнать злых духов. Впрочем, она сразу утешила себя – едкий дым хотя бы помешает залетать в комнату мухам.

Рабия считалась не просто повивальной бабкой. Помощь при родах была ее основной обязанностью, но она, кроме того, пускала в ход разного рода магические травы и заклинания, чтобы придать плодовитости женщинам, у которых возникали сложности с зачатием. Располагала она и средствами для его предотвращения, даже для прерывания беременности, но спрос на них был невелик: афганские женщины обычно хотели иметь много детей. К Рабии же обращались и за консультациями по поводу любых «женских» недугов. И неизменно приглашали, если требовалось обмыть тело покойника, поскольку среди мужчин это занятие, как и деторождение, считалось нечистым.

Джейн наблюдала, как Рабия перемещается по комнате. Вполне возможно, она была самой старой жительницей кишлака, достигнув возраста примерно шестидесяти лет. Ее отличал маленький рост – не более пяти футов – и худощавость, свойственная большинству населения этих краев. Морщинистое смуглое лицо обрамляли седые волосы. Она двигалась неспешно. Ее тонкие и костлявые пальцы справлялись с делом точно и эффективно.

Поначалу их отношения с Джейн складывались не слишком гладко, исполненные взаимного недоверия и даже враждебности. Когда Джейн однажды спросила, кого Рабия приглашала помочь себе, если случались сложные роды, старуха гордо и резко заявила: «Быть может, дьявол обходит меня стороной, но у меня никогда не было сложных родов, и я ни разу не потеряла ни мать, ни младенца». Зато позже, если деревенские женщины приходили к Джейн с мелкими проблемами менструального цикла или для заурядного определения стадии беременности, она стала отправлять их к Рабии, не выписывая утешительного плацебо, и так между ними начало налаживаться рабочее сотрудничество. Рабия, например, советовалась с Джейн по поводу недавно родившей женщины, у которой развилась вагинальная инфекция. Джейн также снабдила Рабию запасом пенициллина, объяснив, в каких случаях и как применять его. И престиж Рабии значительно возрос, когда всем стало известно, что западные медики доверяют ей, выделяют свои лекарства, а потому в тот раз она уже не побоялась обидеть повитуху, когда объяснила: инфекцию могла занести сама Рабия, поскольку привыкла вручную смазывать родовой канал.

С тех пор Рабия взяла себе за правило приходить в больницу еженедельно, с интересом беседовала с Джейн и наблюдала за ее работой. Джейн использовала эти визиты, чтобы мимоходом внушить гостье самые простые вещи: почему врачи так часто моют руки, зачем держат все инструменты в кипящей воде после того, как используют их, и для чего необходимо давать как можно больше пить детям, страдающим от диареи.

Взамен Рабия поделилась с Джейн некоторыми своими секретами. Джейн с интересом узнала, из чего состояли отвары и мази, приготовленные Рабией, легко догадываясь, почему многие из них действительно оказывали целебное воздействие. Так, ее средства для ускорения наступления беременности содержали частички мозга зайца или кошачьей селезенки, добавляя в обмен веществ пациентки гормоны, которых ей не хватало. А мята или котовник в некоторых снадобьях, вероятно, снимали воспаления, мешавшие зачатию. Имелось в распоряжении Рабии и лекарство, которое она давала женам, чьи мужья мучились от импотенции, и здесь все оказывалось совсем уж элементарно, поскольку отвар содержал значительную дозу опиума.

Недоверие сменилось взаимным уважением, но вот по поводу собственной беременности Джейн предпочла у Рабии не консультироваться. Одно дело – позволить Рабии использовать смесь народной медицины и колдовства, пригодную для афганских женщин, но подвергнуться ее знахарству самой – совершенно иное. Кроме того, Джейн справедливо полагала, что роды у нее примет лично Жан-Пьер. А потому, когда Рабия стала расспрашивать о расположении плода и прописала овощную диету для будущей девочки, Джейн ясно дала ей понять – она будет вынашивать ребенка и рожать, как это принято на Западе. Рабия выглядела немного уязвленной, но приняла такое решение Джейн с чувством собственного достоинства. И вот теперь Жан-Пьер уехал в Хауак, а Рабия оказалась рядом, и Джейн оставалось только радоваться помощи от старой женщины, которая принимала роды сотен детей и сама родила одиннадцать.

На какое-то время боль почти пропала, но в последние несколько минут, пока она наблюдала за неспешными движениями Рабии по комнате, Джейн почувствовала совершенно иное ощущение внизу живота: сильное давление изнутри, сопровождавшееся желанием тужиться. Затем желание сделалось нестерпимым, и она начала напрягать мышцы, стонала, но не от боли, а от самих по себе усилий вытолкнуть младенца из утробы.

Она слышала голос Рабии, доносившийся словно издалека:

– Началось. Это хорошо.

Через некоторое время стремление тужиться пропало. Захара принесла чашку зеленого чая. Джейн села и с благодарностью мелкими глотками выпила чай. Он оказался теплым и очень сладким. Захара – моя ровесница, подумала Джейн, но уже произвела на свет четверых детей, не считая выкидышей и мертворожденных младенцев. Но она отличалась от многих других женщин деревни полнотой, жизнеспособностью, уподобляясь здоровой молодой львице. Она наверняка родит еще нескольких. В первое время, когда большинство ее подруг еще относились к Джейн с подозрительностью и враждебностью, Захара сразу приняла ее с откровенным любопытством, и Джейн поняла, насколько Захару раздражали многие обычаи и традиции долины, как жадно она готова была воспринимать западные концепции здравоохранения, ухода за детьми и питания. И постепенно Захара стала не только близка Джейн чисто по-человечески, но и очень помогала развивать ее программу просвещения, внедрению элементов здорового образа жизни.

Однако сегодня самой Джейн приходилось учиться методам, принятым в Афганистане. Она проследила, как Рабия расстелила на полу лист полиэтилена (что же они делали в те дни, когда повсюду еще не валялись куски никому не нужного пластика?) и покрыла его слоем насыщенной песком земли, которую Захара принесла снаружи в ведре. Затем Рабия выложила на тряпицу несколько предметов, и Джейн обрадовалась при виде чистых хлопчатобумажных тампонов и новенького лезвия для бритья, все еще в обертке.

Желание тужиться вернулось, и Джейн закрыла глаза, чтобы полностью сосредоточиться. Ощущения нельзя было назвать чисто болевыми. Они больше походили на то, что происходит при очень сильном запоре. Ей стало понятно: усилия стоит сопровождать стонами, и она даже хотела бы объяснить Рабии – стоны вызвала не боль, не агония, но тужиться приходилось усердно, и говорить Джейн уже не могла ни о чем.

В следующей паузе Рабия встала на колени, развязала поясок на шароварах Джейн и легким движением сняла их с девушки.

– Вы хотите помочиться, прежде чем я обмою вас? – спросила повитуха.

– Да.

Она помогла Джейн подняться, зайти за ширму и держала за плечи, пока она сидела на горшке.

Захара принесла большой кувшин с теплой водой, а горшок забрала из комнаты. Рабия обмыла Джейн живот, бедра и все интимные части тела, впервые делая это торопливо, а не степенно, как совершала все прежние манипуляции. Затем Джейн снова улеглась. Рабия помыла ей руки и насухо вытерла. Она показала Джейн маленькую баночку с синим порошком. Сульфат меди, предположила Джейн.

– Цвет отпугивает злых духов, – объяснила назначение порошка старуха.

– Что вы собираетесь с ним делать?

– Посыпать немного на ваш лоб.

– Хорошо, – согласилась Джейн и поспешила добавить: – Спасибо.

Рабия действительно прочертила порошком тонкую линию вдоль лба Джейн. Ничего не имею против магии, если она безвредна, подумала Джейн, но что станет делать деревенская знахарка, если возникнет реальная медицинская проблема? И хотелось бы точнее знать, на сколько недель раньше срока родится ребенок.

Ее все еще тревожила эта мысль, когда пришла следующая схватка, а она не успела сосредоточить внимание на стремлении выдержать давление, и в результате испытала особенно сильную боль. Я не должна поддаваться тревоге, подумала она. Надо заставить себя мысленно полностью расслабиться.

Но она почувствовала себя совершенно обессиленной и сонной. Снова закрыла глаза. Ощутила, как Рабия расстегивает пуговицы ее рубашки, той самой, которую она одолжила у Жан-Пьера ранее днем, то есть уже сто лет тому назад. Рабия же начала массировать ей живот, втирая в него какую-то смазку. Вероятно, очищенное масло. При этом она глубоко запускала пальцы в живот. Джейн сразу открыла глаза и сказала:

– Не надо пытаться двигать плод.

Рабия кивнула, но продолжала прощупывание, держа одну руку наверху раздутого живота Джейн, а другую – внизу.

– Головка внизу, – наконец определила она. – Значит, все хорошо. Но ребенок выйдет наружу уже очень скоро. Вам теперь следует встать.

Вместе с Захарой она помогла Джейн подняться и сделать два шага к покрытому землей листу полиэтилена. Рабия расположилась позади нее и сказала:

– Стойте на моих ступнях.

Джейн покорно подчинилась и сделала то, что ей велели, хотя не видела в этом никакой логики, не понимала смысла происходившего. Рабия без особого нажима заставила ее присесть и сама опустилась на корточки сзади. Стало быть, вот в каком положении они здесь рожали.

– Сядьте на меня, – сказала Рабия. – Я смогу удержать вас.

Джейн переместила весь свой вес на бедра старой матроны. Ей стало на удивление комфортно, что придало уверенности.

Она почувствовала, как ее мышцы начали напрягаться опять. Она заскрежетала зубами и опустилась еще ниже, издавая стоны. Захара присела на корточки прямо перед ней. Какое-то время Джейн не воспринимала ничего, кроме этого давления. Но в итоге оно прекратилось. Джейн окончательно лишилась сил и, впав в полусон, перестала искать где-либо опоры, позволив держать себя одной только Рабии.

Затем все началось заново, нахлынула волна острой боли, и возникло резкое ощущение жжения в промежности. Внезапно Захара сказала:

– Младенец выходит.

– Теперь перестаньте тужиться, – распорядилась Рабия. – Позвольте ребенку как бы выплыть наружу самому.

Давление ослабло. Рабия и Захара поменялись местами, и теперь уже Рабия, скрючившись, сидела между ног у Джейн, внимательно наблюдая. Давление возобновилось. Джейн скрипнула зубами.

– Не надо тужиться, – повторила Рабия. – Оставайтесь в полном покое.

Джейн попыталась расслабиться. Рабия посмотрела на нее, подняла руку, прикоснулась к лицу и сказала:

– Не стоит закусывать губы. Расслабьте и рот тоже.

Джейн позволила нижней челюсти отвиснуть и изумленно обнаружила, насколько легче ей стало от столь простого движения.

Жжение между тем возобновилось, став как никогда прежде острым, и Джейн поняла, что младенец уже почти родился: она чувствовала, как он протискивает наружу голову, растянув влагалище невероятно широко. Джейн закричала от боли, но внезапно боль ушла. Наступило мгновение, когда она не чувствовала вообще ничего. Посмотрела вниз. Рабия просунула руки ей между ног, выкликивая имена пророков. Сквозь пелену застлавших глаза слез Джейн увидела в руках повитухи что-то округлое и темное.

– Не тяните, – взмолилась Джейн. – Только не тяните за голову.

– Не стану, – отозвалась Рабия.

Джейн опять ощутила давление.

– Сделайте небольшое усилие, чтобы вышло плечико, – сказала почти сразу Рабия.

Джейн закрыла глаза и постаралась как можно мягче напрячь мышцы.

Чуть позже Рабия велела снова:

– А теперь еще раз для второго плеча.

Джейн поднатужилась снова, и вдруг огромное напряжение полностью спало, и она могла быть уверена – роды закончились. Она теперь ясно различала крошечное тельце младенца на руках у Рабии. Его кожа была сплошь сморщенной и влажной, а головка покрыта мокрыми и редкими черными волосиками. Пуповина казалась чем-то странным, как толстая синяя веревка, но пульсировавшая подобно кровеносной вене.

– Все в порядке? – спросила Джейн.

Рабия не ответила. Она сложила губы и принялась дуть на помятое и неподвижное личико ребенка.

О боже, неужели он мертв? – мысленно ужаснулась Джейн.

– Все в порядке? – повторила она вопрос.

Рабия дунула еще раз, и младенец открыл свой маленький ротик, издав тонкий вскрик.

– Слава богу, он жив! – воскликнула Джейн.

Рабия взяла чистый тампон из хлопчатобумажной ткани, заменявшей вату, и протерла ребеночку лицо.

– Он выглядит нормально? – спросила Джейн.

Наконец Рабия соизволила заговорить. Глядя Джейн в глаза и улыбаясь, сказала:

– Да. ОНА выглядит нормально.

Она выглядит нормально, повторила про себя Джейн. Она. Я дала жизнь маленькой девочке. У меня дочь!

И только теперь поняла, что окончательно лишилась сил. Сохранять даже сидячее положение казалось невозможным ни секунды дольше.

– Я хотела бы лечь, – сказала она.

Захара помогла ей вернуться на матрац и обложила подушками, подперев спину, чтобы Джейн продолжала сидеть, пока Рабия держала младенца, все еще связанного с матерью пуповиной. Когда Джейн пристроилась поудобнее, Рабия начала сушить тело ребенка самодельными тампонами.

Джейн заметила, что пуповина прекратила пульсировать, скукожилась и побелела.

– Вы можете уже перерезать пуповину, – сказала она Рабии.

– Мы всегда некоторое время выжидаем выхода последа, – возразила повитуха.

– Пожалуйста, сделайте это сейчас же.

Рабия явно сомневалась, но уступила просьбе. Она взяла со стола обрывок белой веревки и обвязала пуповину в нескольких дюймах от пупка младенца. Нужно было обвязать гораздо ближе, подумала Джейн, но потом решила, что это не имело особого значения.

Затем Рабия вынула из обертки новенькое бритвенное лезвие.

– Во имя Аллаха! – провозгласила она и перерезала пуповину.

– Передайте девочку мне, – сказала Джейн.

Рабия положила ребенка ей на руки со словами:

– Только не позволяйте ей пока сосать свою грудь.

Но Джейн твердо знала, что в этом Рабия ошибалась.

– Это поможет ускорить выход последа, – объяснила она.

Рабия пожала плечами.

Джейн приложила младенца личиком к груди. Ее соски набрякли и стали приятно чувствительными, как случалось, когда Жан-Пьер целовал их. Она коснулась одним из них щеки новорожденной, девочка инстинктивно повернула головку и открыла маленький ротик. Как только она поймала его губами, сразу впилась. Джейн удивленно поняла, что это может вызывать почти сексуальное наслаждение. На мгновение это смутило и даже шокировало ее, а потом она подумала: какого черта я должна стыдиться?

Потом ощутила новое движение внутри своего живота. Она подчинилась мгновенно возникшему желанию напрячься, натужиться и почувствовала, как наружу вышла плацента, скользкий послед. Рабия тут же бережно завернула его в кусок ткани.

Младенец прекратил сосать грудь и, как показалось, уснул.

Захара подала Джейн чашку с водой. Она выпила ее залпом. Вкус был восхитительный. Она попросила еще воды.

У нее болело все тело, навалилась тяжелая усталость, но при этом она впала в блаженно счастливое состояние. Она посмотрела вниз на крошечную девочку, мирно спавшую у нее на груди, и почувствовала, что готова тоже уснуть.

– Надо запеленать младенца, – сказала Рабия.

Джейн подняла ребенка – он оказался легким, как кукла, – и передала его старухе.

– Шанталь, – сказала она, когда Рабия брала его. – Мы назовем ее Шанталь.

И лишь затем закрыла глаза.

Глава пятая

Эллис Талер совершил короткий перелет лайнером компании «Истерн эйрлайнз» из Вашингтона в Нью-Йорк. Из аэропорта Ла-Гуардия на такси добрался до отеля «Плаза». Эллис вошел внутрь гостиницы. В вестибюле свернул налево и воспользовался одним из лифтов со стороны 58-й улицы. Вместе с ним в кабину вошли мужчина в деловом костюме и женщина с пакетами из магазина «Сакс». Мужчина поднялся до седьмого этажа, Эллис – до восьмого, а женщина продолжила подъем выше. Эллис прошел затем обширным и сводчатым коридором отеля в полном одиночестве, оказался у лифтов со стороны 59-й улицы, спустился на первый этаж и вышел из «Плазы» через боковую дверь, выходившую как раз на 59-ю улицу.

Убедившись, что за ним никто не следит, он поймал такси на южном углу Центрального парка, доехал до Пенн-стейшн и сел в поезд, направлявшийся в Доугластон в Квинсе.

Строфа из «Колыбельной» Одена[3] то и дело крутилась у него в голове на всем пути туда:

Время и страстей пожар Беспощадно уничтожат красоту Детей прекрасных, а могила довершит Бренность жизней эфемерных[4].

Прошло более года с тех пор, как он сам выдавал себя за подающего надежды поэта в Париже, но вкуса к стихам не потерял.

При этом он все же непрерывно продолжал проверять, нет ли за ним «хвоста», поскольку совершал миссию, о которой его враги не должны были узнать ни в коем случае. Он вышел из вагона во Флашинге и дождался на платформе прибытия следующего поезда. Рядом не оказалось больше никого.

Все эти тщательные меры предосторожности позволили ему очутиться в Доугластоне только к пяти часам. От вокзала он быстро прошагал примерно с полчаса, мысленно прикидывая обстоятельства предстоявшей встречи, слова, которые он использует в разговоре, и разнообразные ожидаемые варианты ответной реакции на них.

Он добрался до улочки в пригороде, откуда открывался вид на пролив Лонг-Айленд, и остановился у небольшого опрятного дома с псевдотюдоровским фронтоном и с витражом, заменявшим стекло в окне одной из стен. На подъездной дорожке стоял малолитражный японский автомобиль. Когда он поднимался к крыльцу, входную дверь открыла светловолосая девочка лет тринадцати.

– Привет, Петал, – сказал Эллис.

– Привет, папочка, – отозвалась она.

Он склонился, чтобы поцеловать ее, ощущая, как всегда при этом, смесь гордости и чувства вины.

Потом оглядел ее сверху вниз. Под футболкой с портретом Майкла Джексона она носила лифчик. Он не сомневался, что бюстгальтер был совершенно новый. Она уже превращается в молодую женщину, подумал он. Будь я трижды неладен!

– Не хочешь ли зайти ненадолго? – вежливо спросила она.

– Конечно.

И последовал за ней внутрь дома. При взгляде на нее сзади женские черты в ней проступали еще более отчетливо. Он вспомнил о своей первой подружке. Ей исполнилось пятнадцать, то есть немногим больше, чем сейчас Петал… Нет, погоди-ка, подумал он: она была моложе. Всего двенадцати лет от роду. Господи, убереги мою дочь от пятнадцатилетних парней!

Они прошли в тесную, но уютную гостиную.

– Присаживайся, пожалуйста, – пригласила она.

Эллис сел.

– Могу я тебе предложить что-нибудь?

– Расслабься, – сказал ей Эллис. – Тебе нет нужды проявлять чрезмерную вежливость со мной. Я ведь твой папа.

Она выглядела растерянной и неуверенной в себе, словно ее упрекали за то, что она не воспринимала как нечто неправильное. Спустя секунду сказала:

– Мне нужно только расчесать волосы. А потом мы можем идти. Извини за задержку.

– Не стоит извинений, – успокоил ее Эллис.

Она вышла из комнаты. Ее излишняя обходительность расстроила Эллиса. Подобное отношение служило ясным признаком, что он по-прежнему оставался для нее чужим. Ему так пока и не удалось стать полноправным членом ее семьи.

После возвращения из Парижа Эллис виделся с ней по крайней мере раз в месяц на протяжении всего года. Иногда они проводили вместе целый день, но чаще он просто водил ее ужинать, что намеревался повторить и сегодня. Чтобы побыть с ней всего лишь час, ему приходилось совершать пятичасовое путешествие с соблюдением мер крайней предосторожности, но она, разумеется, ни о чем не знала. Он ставил перед собой самую скромную задачу: без какой-либо шумихи и драматических сцен занять небольшое, но постоянное место в жизни своей дочери.

А это означало смену рода работы, исполняемой им. Он перестал уезжать в длительные командировки, чем доставил неудовольствие руководству: у них было слишком мало хороших агентов, способных действовать под прикрытием (хотя имелись сотни плохих). Впрочем, он тоже пошел на это неохотно, чувствуя себя обязанным в полной мере использовать свой талант разведчика. Однако он не смог бы завоевать любовь и привязанность дочери, если бы снова исчез на целый год в каком-то отдаленном уголке мира, не имея даже возможности рассказать ей, куда отправляется, зачем и почему на такой длительный срок. И он больше не мог подвергать риску свою жизнь, пока дочка только начинала привыкать к нему.

Он скучал по увлекательным заданиям, по опасностям, с ними связанным, по острым ощущениям от погонь, от охоты за врагами и по необходимому для него сознанию, что он выполняет важную работу, с которой никому не под силу справиться лучше него. Но уж слишком долго его эмоциональные привязанности становились мимолетными, а после того, как он потерял Джейн, ему отчаянно необходим был человек, любивший его по-настоящему и неизменно.

Пока он ждал, в гостиную вошла Джилл. Эллис поднялся из кресла. Его бывшая жена выглядела холодной и совершенно невозмутимой в белом летнем платье. Он поцеловал ее в подставленную для него щеку.

– Как поживаешь? – спросила она.

– Как обычно. А ты?

– Я сейчас невероятно занята.

И она начала рассказывать ему с излишними подробностями, сколько на ней лежало всевозможных обязанностей, а Эллис, как всегда в таких случаях, просто отключил внимание. Он питал к ней нежные чувства, хотя она наводила на него смертную скуку. Было даже странно думать сейчас, что когда-то он был на ней женат. Но она слыла самой красивой девушкой на факультете английского языка и литературы, а он – самым умным из студентов. А еще дело было в 1967 году, когда все находились под вечным кайфом, и произойти могло что угодно. Особенно в Калифорнии. Они поженились, облаченные в белые балахоны, после первого курса. Им кто-то даже сыграл марш Мендельсона на ситаре[5]. Потом Эллис провалил экзамены, его изгнали с факультета, а потому он подлежал призыву в армию, но вместо того, чтобы сбежать в Канаду или в Швецию, отправился на призывной пункт, как баран на заклание, чертовски удивив этим всех, кроме Джилл. Она давно поняла, что их брак разваливается, и ей было всего лишь любопытно увидеть, каким образом Эллис сбежит он нее.

Он уже лежал в одном из госпиталей Сайгона с пулевым ранением в голень – типичнейшая рана для пилота вертолета, где бронированным было сиденье, но не пол, – когда прибыло официальное уведомление о разводе. Кто-то бросил бумажку ему на койку, пока Эллис навещал сортир, и он обнаружил ее по возвращении вместе с очередной нашивкой за храбрость в виде дубового листа (ставшей для него двадцать пятой) – в те дни награды раздавались направо и налево всем подряд. «Я только что развелся», – сказал он вслух, и солдат на соседней койке всего лишь бросил в ответ: «Ну ты даешь! Не хочешь ли переброситься в картишки?»

Она ничего не сообщила ему о родившемся у нее ребенке. Он узнал об этом только через несколько лет, когда уже обучался искусству шпионажа и отследил местонахождение Джилл, выполняя тренировочное задание. Выяснилось, что у нее есть дочь с типичным для шестидесятых годов именем Петал[6] и муж Бернард, лечившийся от бесплодия и потому посещавший врача соответствующей специальности. Не уведомив его о дочери, Джилл совершила, пожалуй, единственный дурной поступок, как считал он сам, хотя она неизменно твердила, что неизвестность послужила ему только во благо.

Он настоял на своем праве иногда встречаться с Петал и добился, чтобы она перестала называть Бернарда «папочкой». Но до прошлого года не пытался каким-либо образом принимать участие в их семейной жизни.

– Хочешь воспользоваться моей машиной? – спросила Джилл.

– Если ты не против.

– Конечно же, бери ее.

– Спасибо.

Ему было неловко одалживать у Джилл машину, но путь на автомобиле из Вашингтона оказывался слишком долог, а брать машину напрокат в этом районе слишком часто не желал сам Эллис. Поскольку в один прекрасный день его враги обнаружат это через записи в регистрационных книгах прокатных фирм или по сведениям об использовании им кредитных карт, и возникнет опасность, что им станет известно о существовании Петал. Имелась альтернатива. Он мог каждый раз арендовать автомобиль под чужим именем, но фальшивые удостоверения личности обходились дорого, и агентство не выдавало их тем, кто работал за письменным столом в офисе, как Эллис ныне. А потому он ездил на принадлежавшей Джилл «Хонде» или нанимал местное такси.

Вернулась Петал, распустив по плечам свои белокурые локоны. Эллис снова встал.

– Ключи найдешь в замке зажигания, – сказала Джилл.

Эллис обратился к Петал:

– Иди и садись в машину. Я скоро тоже приду.

Петал вышла, а Эллис снова заговорил с бывшей женой:

– Мне хотелось бы пригласить ее на выходные в Вашингтон.

Джилл не капризничала, но отозвалась твердо:

– Если она захочет поехать с тобой, мешать не стану, но если нет, заставлять тоже не буду.

Эллис кивнул.

– Да, так получится справедливо. Встретимся сегодня немного позже.

Он отвез Петал в китайский ресторан, располагавшийся в Литтл-Неке. Ей всегда нравилась китайская кухня. Вне дома девочка вела себя с ним чуть свободнее. Она поблагодарила Эллиса за стихотворение, написанное им к ее дню рождения.

– Я не знаю никого, кому в честь дня рождения посвящали бы стихи, – сказала она.

Но Эллис почему-то так и не смог понять, хорошо она это восприняла или же пренебрежительно.

– Надеюсь, это все же лучше, чем получить поздравительную открытку с нарисованным на ней котенком.

– Да уж. – Она рассмеялась. – Все мои друзья считают тебя очень большим романтиком. А учительница английского даже спросила, публиковал ли ты что-нибудь из своих стихов.

– Мне никогда не удавалось написать чего-то достойного публикации, – признался он. – Тебе по-прежнему нравятся уроки языка и литературы?

– Намного больше, чем математика. Вот что я просто ненавижу.

– Чем вы занимаетесь? Читаете ли, например, пьесы по ролям?

– Нет, но иногда декламируем стихи.

– У тебя есть любимые?

Она на мгновение задумалась.

– Мне очень нравится одно. Про нарциссы.

Эллис кивнул.

– Мне тоже.

– Я только забыла имя автора.

– Уильям Вордсворт.

– Точно.

– А что-нибудь еще?

– Больше ничего в особенности. Меня сильнее привлекает музыка. Ты слушаешь Майкла Джексона?

– Даже не знаю. Не уверен, что мне попадались его композиции.

– Он реально крутой. – Она хихикнула. – Все мои друзья без ума от него.

Она уже во второй раз употребила фразу «все мои друзья». Сейчас в ее жизни настал период, когда группа окружавших ее ровесников приобрела самое важное значение.

– Мне бы хотелось однажды познакомиться с кем-нибудь из твоих друзей, – сказал он.

– Но, папочка, – почти с упреком отозвалась дочь. – Ты для них совсем неподходящая компания. Это же сплошь девчонки.

Слегка смутившись, Эллис какое-то время молча ел. Он заказал себе к ужину бокал белого вина: эта приобретенная во Франции привычка осталась при нем и в Штатах.

Покончив с трапезой, он сказал:

– Послушай, я тут вот о чем подумал. Почему бы тебе не приехать в Вашингтон и не провести выходные у меня дома? Всего час на самолете, а потом мы сможем отлично повеселиться.

Она была неожиданно сильно удивлена его приглашением.

– А что там такого, в этом твоем Вашингтоне?

– Ну мы, к примеру, могли бы совершить экскурсию по Белому дому, где живет президент. К тому же в Вашингтоне находятся некоторые из самых лучших музеев в мире. И ты никогда не бывала в моей квартире. У меня есть вторая спальня…

Его голос сам по себе затих. Он ясно видел, что не сумел заинтересовать ее.

– О, папа, даже не знаю, – сказала она. – У меня по выходным всегда так много дел. Домашняя работа для школы, вечеринки, походы по магазинам, уроки танцев и все такое прочее…

Эллису удалось скрыть, насколько он разочарован и расстроен.

– Ладно, ни о чем не беспокойся, – сказал он. – Быть может, выдастся случайный уик-энд, когда ты не будешь слишком занята и сможешь приехать ко мне.

– Да, да, само собой. – Она испытала откровенное облегчение.

– Я теперь хорошенько обновлю гостевую спальню, обставлю подходящей мебелью, чтобы ты приехала в любое удобное для тебя время и расположилась в ней.

– Хорошо.

– В какой цвет мне покрасить стены?

– Не знаю.

– Но у тебя же есть любимый цвет?

– Наверное, все-таки розовый.

– Тогда я и выберу розовый. – Эллис выдавил из себя улыбку. – Ну, пойдем отсюда?

В машине по дороге домой она спросила, будет ли он возражать, если она проколет себе мочки ушей.

– Не могу тебе сразу ответить, – осторожно прореагировал он. – А как мама относится к такой идее?

– Она говорит, что не будет возражать, если только ты тоже не возражаешь.

Была ли Джилл настолько мила, чтобы искренне включить его в процесс принятия решения по сугубо семейному вопросу, или же старалась переложить на него ответственность?

– Мне не особенно нравится твое намерение, – сказал Эллис. – По-моему, ты все еще слишком юна, чтобы дырявить себя ради украшений.

– Тогда ты наверняка считаешь меня чересчур юной и для встреч с каким-нибудь молодым человеком?

Эллиса так и подмывало ответить: да, считаю. Она действительно еще не готова к этому. Но не мог же он запретить ей взрослеть?

– Ты уже достаточно большая и можешь ходить на свидания с мальчиками, но только не вступать с ними в серьезные отношения, – сказал он.

Потом искоса бросил взгляд на дочь, чтобы уловить ее реакцию. Она выглядела так, словно он удивил и одновременно позабавил ее. Быть может, у них теперь не была в ходу архаичная формулировка «серьезные отношения»?

Когда они вернулись, на подъездной дорожке уже припарковал свой «Форд» Бернард.

Эллис поставил «Хонду» позади него, и они с Петал вошли внутрь дома. Бернард расположился в гостиной. Низкорослый мужчина с очень короткой стрижкой, он был добряком по натуре, но начисто лишенным воображения. Петал радостно приветствовала его, обняв и поцеловав. Он казался немного смущенным. Крепко пожал Эллису руку и задал традиционный вопрос:

– Ну что там наше правительство в Вашингтоне? Все еще функционирует отменно, как часики?

– Да, по своему обыкновению, – ответил Эллис.

Они полагали, что он служит в государственном департаменте, а суть его ежедневной работы состоит в чтении французских газет и журналов для составления сводки главных новостей, необходимой французскому отделу министерства иностранных дел.

– Выпьешь пивка?

Эллису пива не хотелось вовсе, но он согласился выпить, чтобы просто проявить дружелюбие. Бернард отправился в кухню. Он был управляющим по вопросам кредитования крупного универмага в Нью-Йорке. Казалось, Петал он нравился, она его уважала, и он сам испытывал к ней сдержанную привязанность. Других детей они с Джилл так и не завели. По всей видимости, тот специалист, к которому обращался Бернард, ничем не смог ему помочь.

Он вернулся с двумя бокалами пива и отдал один из них Эллису.

– А тебе самое время отправляться делать домашнее задание, – обратился он к Петал. – Папа непременно попрощается с тобой, прежде чем уехать.

Петал еще раз поцеловала его и убежала наверх. Когда она уже не могла их слышать, он сказал:

– Обычно девочка не столь нежна со мной. Такое впечатление, что она устраивает это демонстративно, как только ты приезжаешь в гости. Даже в толк не возьму, почему.

Зато Эллис прекрасно понимал причину, но не желал пока всерьез задумываться над ней.

– Не надо ни о чем беспокоиться, – сказал он. – Как продвигается твой бизнес?

– Неплохо. Высокие процентные ставки по кредитам не ударили по нам до такой степени, как мы опасались. Оказалось, что люди по-прежнему готовы одалживать деньги, чтобы покупать нужные им вещи. По крайней мере, в Нью-Йорке.

Он тоже сел и принялся потягивать пиво из своего бокала.

У Эллиса неизменно возникало ощущение, что он слегка пугает Бернарда своим крепким телосложением. Это проявлялось даже в том, как он двигался по комнате, уподобляясь собаке, которая редко допускалась внутрь дома и потому всегда держалась чуть поодаль, чтобы находиться вне досягаемости для удара.

Они еще немного поговорили об экономике, а Эллис выпил свое пиво как можно быстрее, потом поднялся, готовый к отъезду. Подойдя к подножию лестницы, выкрикнул:

– До свидания, Петал!

Она выскочила на верхнюю лестничную площадку.

– Так как насчет проколки моих ушей?

– Могу я поразмыслить над этой проблемой? – спросил он.

– Конечно. Пока!

Вниз спустилась Джилл.

– Я отвезу тебя в аэропорт, – сказала она.

– Хорошо, спасибо. – Эллис был немного удивлен ее предложением.

Уже по пути, сидя в машине, Джилл сообщила:

– Петал говорит, что не хочет проводить уик-энд у тебя.

– Знаю.

– Ты этим сильно расстроен, верно?

– А разве по мне заметно?

– Я твои настроения различать умею. Я ведь была твоей женой. – Она сделала паузу. – Мне действительно жаль, Джон.

– Вина целиком лежит на мне. Пока я не появился, у нее был дом, мама и папа – то есть все, что необходимо любому ребенку. А я не просто лишняя фигура в ее мирке. Я стал невольной угрозой ее счастью. Я – вторгшийся к ней в жизнь чужак, дестабилизирующий фактор. Вот почему она так нежно обнимает Бернарда в моем присутствии. Она не хочет причинить мне душевную боль и поступает так, потому что боится потерять его. И именно я вызываю у нее этот страх.

– Она справится с ним, – сказала Джилл. – В Америке нет числа детям, у которых два отца.

– Меня это не оправдывает. Я наломал дров и теперь должен принять последствия.

Она снова удивила его, похлопав ладонью по колену.

– Не надо судить себя слишком строго, – сказала она. – Ты просто не создан для такой жизни. Я это поняла уже через месяц после нашей свадьбы. Тебе не нужна простая работа, не нужен дом в пригороде и дети не нужны тоже. Ты немного чокнутый. За это я сначала полюбила тебя, и по той же причине так легко рассталась с тобой. Я влюбилась в тебя, потому что ты был ни на кого не похож: сумасшедший, эксцентричный, способный взволновать. Ты мог вытворить что угодно. Но такие люди никогда не создают нормальных и прочных семей.

Пока она вела автомобиль, он молча сидел рядом и обдумывал ее слова. Она преподнесла все мягко и по-доброму, за что он был ей благодарен. Но правду ли она говорила? Он считал, что нет. Верно, я не хочу иметь домик в пригороде, размышлял он, но мне все-таки нужен свой дом: быть может, вилла в Марокко, мансарда в Гринвич-Виллидж или пентхаус в Риме. Мне не требуется жена как просто хорошая хозяйка, готовящая еду, содержащая дом в чистоте, покупающая продукты и заседающая в школьном родительском комитете. Но мне хотелось бы жить с женщиной, с которой можно обсудить роман, стихи, кинофильм, чтобы беседовать порой ночь напролет. И даже детей завести мне хотелось бы, но воспитать их по-своему, научить значительно большему, чем всего лишь любить песни Майкла Джексона.

Но Джилл он ничего объяснять не стал.

Машина остановилась, и он заметил, что они уже добрались до Восточного терминала. Посмотрел на часы: половина девятого. И поспешил, чтобы успеть на девятичасовой рейс.

– Спасибо, что подбросила, – сказал он.

– На самом деле тебе нужна жена, похожая на тебя, одной с тобой породы, – завершила свои мысли вслух Джилл.

Эллис сразу вспомнил о Джейн.

– Однажды я встретил именно такую.

– И чем же все закончилось?

– Она вышла замуж за симпатичного доктора.

– И этот доктор такой же сумасшедший, как и ты?

– Нет, я так не думаю.

– Тогда они долго вместе не протянут. Когда они поженились?

– Примерно год назад.

– Вот как. – Вероятно, Джилл мгновенно вычислила, что именно в то время Эллис по-настоящему начал пытаться вернуть себе любовь Петал, но ей хватило ума не поделиться с ним этим соображением. – Прислушайся к моему совету. Проверь, как у нее сложились дела с доктором.

Эллис выбрался из машины.

– Скоро позвоню.

– Счастливого пути.

Он захлопнул дверь, и Джилл уехала.

Эллис быстрым шагом вошел в терминал. Он успел попасть на борт всего за пару минут до окончания посадки. Лайнер взмыл в воздух. Эллис обнаружил в кармашке сиденья перед собой свежий номер популярного журнала и стал листать его в поисках сообщений из Афганистана.

Он стал внимательно следить за ходом войны с тех пор, как узнал от Билла в Париже, что Джейн все-таки осуществила свой план и отправилась в Афганистан с Жан-Пьером. Но вот только репортажи оттуда давно перестали занимать первые полосы газет и журналов. Иногда проходила неделя или даже две, когда оттуда не поступало вообще никаких новостей. Но сейчас зимнее затишье миновало, и пресса уделяла ходу военных действий не менее одной статьи чуть ли не ежедневно.

В журнале он обнаружил анализ положения русских в Афганистане. Эллис поначалу отнесся к нему с недоверием. Он-то прекрасно знал, что источником многих подобных статей было ЦРУ. Репортер получал от управления эксклюзивную оценку того или иного события, разработанную разведкой, но на самом деле становился, сам того не подозревая, удобным каналом для распространения дезинформации, направленной против спецслужб противника, и в его писанине оказывалось не больше точных сведений, чем в публикациях газеты «Правда».

Однако на сей раз статья производила впечатление честно выполненной журналистом работы. Русские концентрировали новые войсковые подразделения и доставляли оружие, говорилось в статье, чтобы подготовить массированное летнее наступление. Москва рассматривала предстоящий сезон как решающий: либо им удастся окончательно сломить сопротивление повстанцев, либо придется каким-то образом вступить с ними в переговоры для урегулирования конфликта. Эллису это казалось вероятным сценарием. Он, конечно, проверит донесения от агентов ЦРУ в Москве, но возникало предчувствие, что дела обстояли именно таким образом.

Среди районов предстоявших боев в статье особо отмечалась долина Панишер.

Но Эллис вспомнил, что Жан-Пьер чаще упоминал о долине Пяти Львов. Журналист писал, кроме того, о Масуде – главе сопротивления. О нем Жан-Пьер тоже что-то рассказывал, если Эллиса не подводила память.

Он выглянул в иллюминатор, наблюдая, как наступает закат. Несомненно, подумал он с приливом страха, этим летом Джейн окажется в смертельно опасной ситуации.

Но какое ему теперь до этого дело? Она была замужем за другим. И вообще-то Эллис ничего не смог бы предпринять в любом случае.

Он вернулся к журналу, перевернул страницу и погрузился в чтение публикации о Сальвадоре. Самолет с ревом двигателей несся к Вашингтону. Солнце на западе ушло за горизонт, и там воцарилась ночная тьма.

* * *

Аллен Уиндерман пригласил Эллиса Талера пообедать с ним в ресторане, где подавали отменные морепродукты и откуда открывался вид на реку Потомак. Сам Уиндерман явился с получасовым опозданием. Он принадлежал к числу типичных высокопоставленных вашингтонских чиновников: темно-серый костюм, белая сорочка, галстук в полоску. Гладкий и скользкий, как акула. Поскольку за все платил Белый дом, Эллис заказал себе омара и бокал белого вина. Уиндерман ограничился салатом и минеральной водой «Перье». В нем все казалось безукоризненным: его галстук, его ботинки, плотность его рабочего графика и его полнейший самоконтроль.

Эллис держался настороже. Он не мог отклонить личного приглашения от одного из помощников президента, но ему никогда не нравились подобные секретные и неофициальные обеды, но еще больше ему не нравился сам по себе Аллен Уиндерман.

Тот сразу перешел к делу.

– Мне нужен ваш совет, – начал он.

Эллис остановил его.

– Прежде всего, мне важно знать, проинформировали ли вы мое управление об этой встрече.

Если Белый дом разрабатывал план тайной операции без ведома ЦРУ, Эллис не хотел иметь с ним ничего общего.

– Разумеется, проинформировал, – сказал Уиндерман. – Что вам известно об Афганистане?

Эллис внезапно ощутил, как холодок пробежал по спине. Рано или поздно они припомнят ему Джейн, уже давно считал он. Они знают о ней, само собой. Он же не делал из своих отношений с ней секрета. Рассказывал о ней Биллу в Париже и не скрывал, что собирался сделать ей предложение. А позже звонил Биллу, чтобы выяснить, действительно ли она отправилась в Афганистан. Все это непременно попало в мое персональное досье. А теперь и эта сволочь тоже знает о ней. Он без сомнения воспользуется столь значимым фактом.

– Я обладаю некоторыми сведениями об этой стране, – осторожно ответил он, а потом вспомнил стихотворные строки Киплинга и процитировал:

Если ранен ты, брошен на верную смерть, На афганской равнине тебе суждено умереть. Так не жди, пока местная баба добьет. А умри как солдат, сунув ствол себе в рот[7].

Впервые Уиндерман не сдержался и выдал чувство неловкости.

– Да уж, после того, как вы два года выдавали себя за поэта, должно быть, успели нахвататься много подобных виршей.

– Как и афганцы, – сказал Эллис. – Они все поэты. Как французы поголовно гурманы, а валлийцы – певцы.

– Неужели?

– Это потому, что они не умеют ни читать, ни писать. Поэзия – это устная форма творчества. – Уиндерман на глазах делался все более нетерпеливым. В его рабочий график разговоры о поэзии никак не вписывались. Но Эллис продолжал: – Конечно, афганцы дикий, грубый и неистовый горный народ, еще даже не вышедший из Средневековья. Судя по рассказам, они нарочито вежливы, отважны, как львы, и безжалостно жестоки. Их страна сурова, засушлива и почти лишена плодородной почвы. А вы-то сами что о них знаете?

– Никаких подлинных афганцев на самом деле не существует, – ответил Уиндерман. – Есть шесть миллионов пуштунов на юге, три миллиона таджиков на западе, миллион узбеков на севере, и прибавьте еще примерно дюжину других национальностей, чья численность не превышает миллиона. Современные границы мало что для них значат. Таджики живут в Советском Союзе, а пуштуны заселили часть Пакистана. Многие народности еще и поделены на различные племена. В этом они схожи с нашими индейцами, которые никогда не считали себя американцами, а только апачами, кроу или сиу. И они с такой же злостью сражаются между собой, как и с русскими. Наша задача – объединить их апачей и сиу против бледнолицых.

– Понимаю, – кивнул Эллис. Он мог пока лишь гадать, каким образом они приплетут сюда Джейн. – Стало быть, самый важный вопрос: кому стать там Большим Вождем? – спросил он.

– Как раз это легкий вопрос. Наиболее многообещающим для нас лидером повстанцев среди всех остальных обещает стать Ахмед-Шах Масуд, базирующийся в долине Панишер.

А что по поводу долины Пяти Львов? К чему ты клонишь, грязный ублюдок? Эллис внимательно изучал гладко выбритое лицо Уиндермана. Но оно оставалось непроницаемым. Тогда Эллис спросил:

– Что конкретно до такой степени делает Масуда особенным?

– Большинство других предводителей удовлетворены тем, что держат под контролем свои племена, собирают подати и не допускают на свои территории представителей центрального правительства страны. Масуд же стремится к большему. Он совершает вылазки из опорных пунктов в горах и атакует. Он находится на расстоянии, удобном для нанесения мощных ударов по трем стратегическим целям: столице страны Кабулу, туннелю Саланг, расположенному на единственной настоящей дороге, связывающей Кабул с Советским Союзом, и Баграму – самому крупному аэродрому советских военно-воздушных сил. Он способен наносить врагу существенный урон и наносит его. Он изучал тонкости искусства ведения партизанской войны, читал сочинения Мао. Его с полным правом можно считать лучшим в стране военным стратегом. И он располагает собственными источниками финансирования. В его долине ведется добыча изумрудов, которые продают через Пакистан. Масуд забирает себе десять процентов дохода с продаж и пускает деньги на содержание своей армии. Ему всего двадцать восемь лет. Наделен неотразимым обаянием. Люди там почти обожествляют его. И к тому же он – таджик. Самую крупную часть населения составляют пуштуны, но все остальные ненавидят их, а потому подлинный лидер не может быть из пуштунов. Таджики являются второй по численности национальностью. И есть шанс, что все объединятся в единое целое под предводительством именно таджика.

– А нам бы хотелось облегчить и ускорить этот процесс объединения?

– Совершенно правильный вывод. Чем сильнее и многочисленнее отряды повстанцев, тем больше вреда они наносят русским. Кроме того, в этом году нам бы очень пригодилась триумфально завершившаяся операция американского разведывательного сообщества.

Для таких, как Уиндерман и ему подобных, не имеет никакого значения, что афганцы борются за свою свободу против жестоких захватчиков, подумал Эллис. Высокая мораль давно вышла в Вашингтоне из моды. Игры в схватке за власть в самых США – только они ставились превыше всего. Если бы Уиндерман родился не в Лос-Анжелесе, а в Ленинграде, он стал бы таким же удачливым, преуспевающим и могущественным, причем прибегал бы к тем же методам, воюя на стороне своих нынешних врагов.

– Чего вы хотите от меня лично? – теперь уже прямо спросил Эллис.

– Мне необходимы ваши ум и опыт. Существует ли, на ваш взгляд, способ, с помощью которого внедренный нами агент под прикрытием сумел бы содействовать объединению различных афганских народностей и племен?

– Полагаю, что да, – ответил Эллис. В этот момент им подали главные блюда, прервав его и дав некоторое время на размышления. Когда же официант удалился, он продолжил: – Это должно быть возможно при условии, что им требуется нечто важное от нас. Как я догадываюсь, они нуждаются в нашем оружии, не так ли?

– В самую точку. – Уиндерман взялся за еду, но без особой охоты, словно человек, страдающий язвой желудка. Между небольшими порциями салата, которые он отправлял себе в рот, помощник президента сказал: – В настоящее время они покупают для себя оружие в Пакистане и переправляют через границу. Но там им удается приобрести всего лишь копии английских винтовок Викторианской эпохи или даже настоящие винтовки, которым уже лет сто, но из них все еще можно стрелять. Разумеется, они снимают трофейные автоматы Калашникова с трупов советских солдат. Но им отчаянно не хватает хотя бы малокалиберной артиллерии, ручных противовоздушных ракетных установок и зениток, чтобы сбивать самолеты и вертолеты.

– Мы согласны снабдить их подобным вооружением?

– Да. Но только не напрямую. Нам необходимо скрыть свою поддержку, переправляя им оружие через посредников. Но это не проблема. Мы можем использовать в этих целях, например, Саудовскую Аравию.

– Ясно. – Эллис проглотил кусочек омара. Он был превосходно приготовлен. – Позвольте мне начать с того, что видится мне первым этапом. В каждой партизанской группе вам необходимо иметь крепкое ядро, состоящее из людей, которые знают Масуда, понимают его и доверяют ему. Эти люди затем войдут в контакт с Масудом и станут поддерживать с ним постоянную связь. Они будут наращивать свою активность постепенно. Сначала обмениваться информацией, затем тесно сотрудничать и наконец – координировать планы своих военных действий.

– Звучит неплохо, – заметил Уиндерман. – Как нам осуществить ваш первый этап?

– Я бы посоветовал Масуду организовать тренировочный лагерь в долине Пяти Львов. Каждая повстанческая группировка отправила бы туда нескольких своих молодых солдат, чтобы они сражались бок о бок с Масудом какое-то время и перенимали тактику, которая делает его операции столь успешными. Это опять-таки только увеличит их уважение и доверие к нему, если он действительно настолько хороший лидер, как вы считаете.

Уиндерман задумчиво кивнул.

– Такого рода предложение руководители племен могут принять, хотя отвергли бы любой план, предусматривающий их подчинение приказам Масуда.

– Есть какой-то один такой руководитель, чье сотрудничество особенно необходимо для создания альянса?

– Есть. На самом деле даже двое. Джахан Камиль и Амаль Азизи. Оба они пуштуны.

– В таком случае я бы послал нашего агента под прикрытием с целью убедить этих командиров сесть за стол переговоров с Масудом. Когда он вернется с документом, под которым будут стоять три подписи, мы отправим им первую партию пусковых установок ракет типа «земля – воздух». А дальнейшие поставки будут зависеть от того, насколько продуктивной окажется тренировочная программа.

Уиндерман отложил в сторону вилку и прикурил сигарету. У него определенно язва желудка, снова подумал Эллис.

– Все это очень близко к идеям, какие приходили в голову мне самому, – сказал он.

Эллис понял: он уже прикидывает, как приписать всю заслугу за разработку плана исключительно себе. Уже завтра утром он будет утверждать: «Мы придумали схему возможных действий вчера за обедом», но в письменном отчете подчеркнет: «Специалист по работе под прикрытием признал мою схему осуществимой».

– В чем может заключаться риск попытки осуществления такого плана? – спросил он затем.

Эллис задумался.

– Если русские захватят нашего агента, они получат значительные пропагандистские преимущества, огласив на весь мир предпринятые нами тайные действия. Сейчас у них в Афганистане возникло то, что в Белом доме принято называть «проблемой положительного имиджа». Даже их союзники в Третьем мире с откровенным неудовольствием восприняли советское вторжение на территорию небольшой и крайне отсталой страны. Их друзья, а мусульмане в особенности, склонны отдавать свои симпатии афганским повстанцам. Русские опираются в своих оправданиях на то, что так называемые борцы за свободу – это обычные бандиты, которых вооружает и финансирует ЦРУ. И они будут в восторге, если смогут доказать это, поймав реального шпиона из ЦРУ непосредственно в Афганистане, где и заставят его предстать перед судом. В масштабах глобальной политики, насколько я понимаю, это принесет нам крупный ущерб.

– И каковы же шансы, что русским удастся схватить нашего человека?

– Они невелики. Если им не под силу поймать Масуда, то с чего бы им легко вычислить и перехватить агента под прикрытием, посланного для встречи с Масудом?

– Это хорошо. – Уиндерман загасил сигарету в пепельнице. – Я хотел бы, чтобы таким агентом стали вы.

Эллиса он застал врасплох. А ведь мне следовало предвидеть, к чему в финале придет разговор, подумал он, но меня слишком захватили размышления над путями достижения поставленной цели.

– Я больше не выполняю такого рода заданий, – сказал он, но его слова звучали неубедительно, поскольку уже зародилась мысль: я наверняка смогу встретиться там с Джейн. Я непременно встречусь с Джейн!

– Я разговаривал по телефону с вашим боссом, – сказал Уиндерман. – По его мнению, задание в Афганистане может стать для вас достаточно интересным, чтобы вернуться к активной деятельности.

Значит, его поймали в расставленные силки. Белый дом пожелал добиться значительного успеха в Афганистане. Они обратились в ЦРУ с просьбой выделить для них агента. ЦРУ же давно стремилось вернуть Эллиса к полевой работе, и там посоветовали предложить миссию Эллису, подозревая или точно зная, что перспектива новой встречи с Джейн станет для него почти непреодолимым соблазном.

Эллис терпеть не мог, когда им так цинично манипулировали.

Но он отчаянно хотел теперь отправиться в долину Пяти Львов.

За столом воцарилось продолжительное молчание.

– Так вы согласны или нет? – нетерпеливо спросил затем Уиндерман.

– Я еще над этим подумаю, – ответил Эллис.

* * *

Отец Эллиса тихо отрыгнул, извинился и сказал:

– Было очень вкусно.

Эллис оттолкнул от себя тарелку с вишневым пирогом, увенчанным шапкой взбитых сливок. Впервые в жизни ему приходилось контролировать свой вес.

– Действительно, очень аппетитный пирог, мама, но я уже наелся до отвала, – извинился он.

– Никто больше не ест, как в былые времена, – отозвалась мать и начала убирать со стола. – А все потому, что люди повсюду перемещаются на автомобилях.

Отец отодвинул свой стул и поднялся.

– Мне нужно изучить кое-какие цифры.

– Ты так до сих пор и не обзавелся бухгалтером? – спросил Эллис.

– Никто не сможет позаботиться о твоих деньгах лучше, чем ты сам, – сказал отец. – Сам убедишься, когда заработаешь действительно много.

И он вышел из комнаты, направившись в свой кабинет, расположенный в полуподвале.

Эллис помог матери с уборкой. Семья переехала в этот дом на четыре спальни в Ти-Неке, штат Нью-Джерси, когда Эллису было тринадцать лет, он помнил подробности переезда, словно все было только вчера. Они ведь очень долго ждали возможности переселиться сюда. Дом возводил отец. Очень медленно, потому что делал это поначалу самостоятельно и лишь позже стал привлекать рабочих из своей разросшейся строительной фирмы, но трудились они в периоды затишья, а как только требовали интересы бизнеса, переходили на другие объекты. И даже когда они уже въехали, в доме оставалось множество недоделок. Не функционировало отопление, в кухне не успели оборудовать стенные шкафы, а стены не покрасили как следует. Горячую воду дали на следующий день, но только потому, что мама пригрозила в противном случае подать на развод. Разумеется, в итоге все было завершено, и Эллис, как и его брат с сестрой, получили по собственной комнате, где благополучно выросли. Дом теперь стал слишком велик только для отца с матерью, но Эллис надеялся, что они сохранят его. В нем всегда царила поразительно приятная атмосфера.

Когда они загрузили посудомоечную машину, он спросил:

– Мам, ты помнишь тот чемодан, который я оставил здесь, вернувшись из Азии?

– Конечно. Он хранится в стенном шкафу малой спальни.

– Спасибо. Мне бы хотелось посмотреть, что там лежит.

– Так отправляйся туда. Я сама закончу с посудой и уборкой.

Эллис поднялся по лестнице и вошел в крохотную спальню под самой крышей дома. Ее ныне использовали редко. На единственную узкую кровать навалили два сломанных стула, старенький диванчик и несколько картонных коробок с детскими книжками и игрушками. Эллис открыл стенной шкаф, достал оттуда небольшой черный чемодан из пластика, положил его на кровать, набрал цифровую комбинацию замка и поднял крышку. Пахнуло плесенью. Чемодан не открывали почти десять лет. Все оказалось на месте: медали, обе пули, извлеченные из него хирургами, армейское руководство под номером ФМ 5–13, озаглавленное «Мины-ловушки», фотография Эллиса рядом с его вертолетом, самым первым из нескольких. На снимке Эллис улыбался, выглядел очень молодым (о, дьявол!), худощавым и стройным. Была там еще записка от Фрэнки Амальфи: «Ты тот гад, который украл у меня ногу» – шутка отважного человека, а суть состояла в том, что когда Эллис осторожно расшнуровал башмак напарника и потянул его, вместе с обувью у него в руках оказалась ступня и почти вся нога, случайно отрубленная слетевшей с крепления лопастью вертолета. И часы Джимми Джонса, навсегда остановившиеся в половине шестого. «Лучше ты сбереги их, сынок, – сказал Эллису отец Джимми, вечно пьяный вдрызг, – потому как ты был ему другом, а я так и остался чужаком». И дневник.

Он перелистал его страницы. Ему требовалось прочитать всего несколько слов, чтобы припомнить подробности боя, целого дня или даже недели. Дневник он начал бодрым тоном, с восторгом от новизны впечатлений, от духа владевшего им увлекательного приключения, от переполнявшей его уверенности в себе, но затем постепенно в записи начали проникать разочарование, отрезвление, чувство опустошенности, отчаяния и даже самоубийственные настроения. Мрачные фразы оживляли в памяти сцены прошлого: «Эти чертовы арвины[8] не хотят даже вылезать из вертолета. Если они действительно стремятся спастись от коммунистов, то почему не идут сражаться?» Затем: «Капитан Джонсон всегда был законченным говном, как я полагал, но до чего же чудовищная смерть! Пасть от гранаты, брошенной одним из своих же солдат!»

И дальше: «Женщины прячут ружья под юбками, а каждый мальчишка держит под рубашкой лимонку. Как воевать с этим народом? Что нам остается? Только сдаться?» И последняя запись: «Проблема нашего участия в этой войне заключается в том, что мы оказались не на той стороне линии фронта. Мы здесь «плохие парни». Вот почему молодежь стала повально уклоняться от призыва в армию, вот почему вьетнамцы с юга не желают идти в бой, вот почему нам приходится убивать женщин и детей, вот почему генералы врут политикам, политики врут репортерам, а газеты обманывают публику». После чего его мысли приняли уже столь крамольный оборот, что их нельзя было даже доверить бумаге, а чувство вины больше не затихало, просто выраженное в написанных словах. Ему всей будущей жизни казалось мало для искупления грязных дел, которые он натворил во время той войны. И даже спустя много лет он по-прежнему так думал. Он подсчитывал, скольких убийц посадил за решетку с тех пор, скольких арестовал похитителей людей, угонщиков самолетов и прочих террористов, но они вместе взятые и близко не уравновешивали тонны мин и бомб, сброшенных им, тысячи патронов, расстрелянных во Вьетнаме, Лаосе и Камбодже.

Иррациональное мышление, однажды осознал он. Вот что это такое. Но осознание пришло к нему только после возвращения из Парижа, когда у него появилось время основательно все оценить и ясно увидеть, как прежняя служба в буквальном смысле слова разрушила его жизнь. И лишь после этого он решил прекратить старания искупить в одиночку прегрешения всей Америки. Но новое предложение… Оно было совсем иного рода. Ему предоставлялся шанс сражаться за простых людей, противостоять лживым генералам и властителям мира сего, продажным журналистам. Шанс не просто бороться, но внести свой очень скромный вклад в правое дело, но изменить действительное многое, повлиять на ход всей войны, определить дальнейшую судьбу целой страны и нанести в конечном счете мощный личный удар в схватке за свободу.

А ведь была еще Джейн, разумеется.

Одной лишь вероятности увидеться с ней опять оказалось достаточно, чтобы заново воспламенить в нем прежнюю страсть. Всего несколько дней назад он был способен вспомнить о Джейн, об опасностях, которым она подвергалась, но тут же мог выбросить эти мысли из головы и перевернуть страницу журнала. А сейчас он не мог прекратить думать о ней. Он гадал, короткую или длинную прическу она теперь носит, поправилась или похудела, нравилось ли ей то, чем она стала заниматься, пришлась ли она по нраву афганцам, но самое главное – была ли она по-прежнему влюблена в Жан-Пьера? «Прислушайся к моему совету. Проверь, как у нее сложились дела с доктором», – сказала Джилл. Мудрая Джилл.

Наконец он не мог не думать и о Петал тоже. Я старался, говорил он сам себе, я прилагал большие усилия и, как мне кажется, ничего не испортил, но это был план, обреченный на неудачу с самого начала. Джилл и Бернард давали ей все, в чем она нуждалась. Для меня в ее жизни не осталось места. Она вполне счастлива и без меня.

Он закрыл дневник и сунул в чемодан. Затем достал маленькую и дешевую коробочку для ювелирных изделий. Внутри лежала пара золотых сережек с жемчужинами в центре каждой. Женщина, для которой они предназначались, девушка с узким разрезом глаз и с почти плоской грудью, объяснившая ему, что в любви не существует никаких табу, погибла, убитая пьяным солдатом в одном из баров Сайгона, прежде чем получила этот подарок. Он не любил ее по-настоящему. Она ему нравилась и вызывала в нем чувство благодарности. Сережки должны были стать прощальным знаком внимания от него.

Он взял простую открытку и вынул авторучку из кармана рубашки. Задумался на минуту, а потом написал:

«Петал! Да, ты можешь проткнуть себе ушки. С любовью. Папа».

Глава шестая

Вода в реке Пяти Львов никогда не бывала теплой, но сейчас не казалась и особенно холодной приятным вечером после жаркого дня, когда женщины спустились к предназначенному только для них участку берега, чтобы искупаться и помыться. Джейн стиснула зубы от прохлады и вместе с остальными вошла в реку, поднимая дюйм за дюймом подол платья по мере того, как река становилась глубже, пока вода не достигла уровня ее талии, а потом начала мытье. Долгая практика научила ее особенному для афганских леди способу смывать с себя грязь, никогда не раздеваясь полностью.

Закончив, она выбралась на берег и встала рядом с Захарой, которая мыла волосы в заводи с плеском и множеством разлетавшихся в разные стороны брызг, но при этом поддерживала оживленный разговор. Захара в последний раз окунула голову в воду и потянулась за полотенцем. Она ощупывала прибрежный песок, но полотенца найти не могла.

– Где мое полотенце? – воскликнула она. – Я же положила его в эту ямку. Кто украл его?

Джейн подняла полотенце, лежавшее у Захары за спиной, и сказала:

– Просто ты сунула его не туда.

– Это именно то, что жена муллы постоянно твердит своему мужу, – громко отпустила шутку Захара, и все остальные просто зашлись от хохота.

Джейн уже была принята в круг этих крестьянок как одна из своих. Последние намеки на сдержанность и опаску исчезли после рождения Шанталь. Казалось, им требовалось только это, чтобы удостовериться, что Джейн – обычная женщина, похожая на любую из них. Разговоры у реки неизменно становились на удивление откровенными. Возможно, так происходило потому, что рядом не было детей, оставленных на попечение сестер или бабушек, но в значительной степени причиной мог служить открытый нрав именно Захары. Ее зычный голос, блеск в глазах, гулкий и заразительный смех доминировали и создавали расслабленную атмосферу. Джейн нисколько не сомневалась: здесь она становилась экспансивной и открытой, поскольку ей приходилось подавлять все истинные проявления своей индивидуальности в течение остального дня. Она обладала несколько вульгарным чувством юмора, какого Джейн не обнаруживала прежде у других афганцев обоих полов, но даже ее грубоватые ремарки и двусмысленные шутки зачастую служили поводами для вполне серьезных обсуждений. И это порой давало Джейн возможность превратить вечернее купание в импровизированный урок ухода за своим здоровьем. Контроль над рождаемостью числился среди наиболее популярных тем, хотя женщин Банды неизменно больше интересовало, как им скорее забеременеть, нежели способы предохранения. Однако постепенно они все больше проникались пониманием идеи, активно пропагандировавшейся Джейн, что женщина получала возможность гораздо лучше выкормить и выходить ребенка, если рожала с интервалом в два года, а не каждые двенадцать или пятнадцать месяцев. Например, вчера речь зашла о менструальном цикле, и выяснилось, что афганские женщины считали наиболее благоприятным временем для зачатия периоды непосредственно до или сразу после менструации. Джейн объяснила: лучшие дни – с двенадцатого по шестнадцатый, и ей, как показалось, поверили, хотя ее тревожило подозрение, что они продолжали считать такое мнение ошибочным, но вежливость не позволяла им возражать и вступать в споры.

Сегодня у реки царило легкое и радостное возбуждение. Должен был вернуться очередной караван из Пакистана. Мужчины обязательно привезут подругам скромные предметы роскоши – кому шаль, кому апельсины, кому яркие пластмассовые браслеты, – наряду, разумеется, с гораздо более важным грузом оружия, боеприпасов и взрывчатки для ведения боевых действий.

Муж Захары Ахмед Гуль, один из сыновей повитухи Рабии, возглавлял караван, и Захара не могла скрыть приятного волнения от ожидания скорой встречи с ним. Пока они жили вместе, внешне напоминали все афганские супружеские пары. Она больше молчала и неукоснительно подчинялась мужу, а он при случае показывал свою власть над ней. Но Джейн замечала, как они смотрели друг на друга, и понимала, что они по-настоящему любят друг друга, а судя по некоторым рассказам Захары, их любовь носила характер интенсивной физической близости. Сегодня она почти сгорала от снедавшего ее желания и яростно сушила волосы полотенцем, вкладывая в этот процесс даже излишне много энергии. Джейн ее прекрасно понимала. Она порой тоже испытывала подобные ощущения. Они, быть может, потому и стали близкими подругами, что распознали родство своих душ.

На теплом и пыльном воздухе кожа Джейн высохла почти мгновенно. Стоял самый разгар лета, и каждый день становился долгим, жарким и сухим. Хорошая погода продержится еще месяц или два, зато остальная часть года будет очень холодной.

Захару все еще интересовала тема вчерашнего разговора. Она ненадолго перестала сушить волосы, чтобы сказать:

– Что бы вы там ни говорили, но лучший способ забеременеть состоит в том, чтобы заниматься ЭТИМ каждый день.

С ней сразу согласилась Халима – мрачноватая, темноглазая жена Мохаммеда Хана:

– А лучший способ не забеременеть – не заниматься ЭТИМ никогда.

Она родила четверых детей, но только один из них – Муса – был мальчиком, отчего Халима очень расстроилась, узнав, что Джейн не может дать совет, как увеличить шансы зачать именно мальчика.

– Как же ты иначе примешь своего супруга, когда он вернется домой после шести недель отсутствия с конвоем? – спросила Захара.

Отозвалась Джейн:

– Уподобьтесь жене муллы и заставьте его воспользоваться другим местом.

Захара разразилась смехом. Джейн улыбнулась. Это был метод контроля над рождаемостью, о котором, конечно же, даже не упоминалось на ее краткосрочных курсах в Париже. Но поскольку современные способы контрацепции явно не достигнут долины Пяти Львов еще много лет, мог подойти более простой и традиционный у многих народов прием, если вовремя напомнить о нем.

Разговор переключился на перспективы урожая. Долина уже почти превратилась в обширное пространство, покрытое золотистой пшеницей и зрелым ячменем, но значительная часть выращенного так и сгниет в полях, поскольку молодые мужчины отправились воевать, а пожилым было трудно справляться с уборкой, да еще лишь при свете луны. Ближе к концу лета все семьи посчитают, сколько в их распоряжении мешков с мукой, корзин с сушеными фруктами, какое количество кур и коз они сумеют прокормить. Изучат гроши семейного бюджета. Затем осознают грозящую им нехватку яиц и мяса, примут в расчет неизбежное зимнее повышение цен на рис и молочные продукты. После чего некоторые упакуют свои немногочисленные ценные пожитки и отправятся в длительное путешествие через горы, чтобы обустроить себе новое жилье в лагерях для беженцев на территории Пакистана, как поступила семья лавочника, подобно миллионам других афганцев.

Джейн всерьез опасалась, что русские сделают такую эвакуацию населения своей целенаправленной политикой. Не сумев нанести военное поражение повстанцам, начнут уничтожать общины, в которых обитали партизаны, как поступали американцы во Вьетнаме. Ковровые бомбардировки таких районов, как долина Пяти Львов, превратят их в непригодные для жизни пустоши. Тогда Мохаммед, Захара и Рабия, оставшись без дома и без своей страны, вынужденно вольются в число жителей временных лагерей на чужой земле. А борцы за свободу не способны были сопротивляться такому авиационному блицкригу, не имея никаких средств противовоздушной обороны.

Постепенно начало темнеть. Женщины потянулась обратно в сторону кишлака. Джейн шла рядом с Захарой, лишь отчасти слушая речи подруги, но думая о Шанталь. Ее чувства к ребенку успели пройти через несколько стадий. Сразу после рождения девочки ее переполняли безграничная радость и облегчение, даже триумф и гордость, что она сумела произвести на свет живого и здорового младенца, казавшегося ей образцом совершенства. Когда же первая волна восторга прошла, ею овладела растерянность, близкая к отчаянию. Она не умела ухаживать за детьми, и хотя многие женщины заверяли, что в ней проснутся инстинктивные познания, как это делать, с Джейн ничего подобного не случилось. Младенец пугал ее. Приступы материнской любви никак не хотели наступать. Напротив, она стала страдать от более чем странных снов и фантазий, в которых ее ребенок умирал, упав в реку, попав под осколок бомбы или похищенный посреди ночи снежным барсом. Она не торопилась делиться своими мучительными мыслями с Жан-Пьером, поскольку он мог посчитать, что она попросту свихнулась.

У нее возникали конфликты и с повивальной бабкой Рабией Гуль. Та не рекомендовала кормить новорожденную грудью в первые три дня, потому что из нее выходило якобы нечистое молоко. Джейн, в свою очередь, считала абсурдной идею, будто природа могла заставить женскую грудь вырабатывать нечто вредное для младенца, и не прислушивалась к советам старухи. Рабия также пребывала в убеждении, что ребенка не следует мыть сорок дней после рождения, однако Шанталь мыли каждый день, как поступали бы с любым младенцем на Западе. Затем Джейн однажды застала Рабию за попыткой запихнуть в рот Шанталь смесь масла с сахаром, причем делала она это с кончика своего сморщенного старушечьего пальца. Это уже рассердило Джейн до крайности. Но на следующий день Рабия отправилась принимать другие роды и прислала на помощь вместо себя одну из многих внучек, тринадцатилетнюю Фару. С ней все стало значительно проще. Фара не претендовала на особые познания в методах ухода за новорожденными и делала только то, о чем ее просили. Платить ей не требовалось. Она работала за пищу, которая в доме Джейн была значительно лучше, чем у родителей Фары, и за саму по себе привилегию научиться хотя бы чему-то, поскольку готовилась выйти замуж, что должно было произойти уже через год-другой. Джейн пришла в голову и еще одна мысль: Рабия могла готовить Фару к тому, чтобы в будущем тоже стать деревенской повитухой, а тогда девушке зачтется опыт помощи женщине с Запада в обращении с ребенком. К тому же эта женщина сама обладала навыками медсестры.

С уходом от них Рабии гораздо больше внимания Шанталь стал уделять Жан-Пьер. Он умел обращаться с девочкой нежно и уверенно, а к Джейн относился и покровительственно, и любовно. Именно он достаточно твердо настоял, чтобы Шанталь начали давать кипяченое козье молоко, когда она просыпалась посреди ночи. Из своего медицинского оборудования он сумел изготовить импровизированную бутылочку для кормления, а потому вставать к ней ночью мог сам. Конечно, Джейн неизменно просыпалась, стоило Шанталь заплакать, и она бодрствовала все время, пока Жан-Пьер кормил ее, но так она гораздо меньше утомлялась и постепенно избавилась от жуткого чувства полнейшей усталости, доводившего ее порой до отчаяния и депрессии.

И наконец, пусть даже Джейн по-прежнему слишком волновалась и ей не хватало уверенности в себе, она открыла, что все же наделена достаточным терпением, какого не знала за собой раньше. И хотя оно не заменяло глубоко укоренившихся материнских инстинктов, на проявление которых она одно время надеялась, ей все же удавалось теперь достойно справляться с возникавшими чуть ли не ежедневно мелкими кризисными ситуациями. Но даже сейчас, поняла она, ей было легко оставить Шанталь почти на час, не испытывая за нее никакой тревоги.

Группа женщин дошла до места скопления домиков, образовывавших центр кишлака, и по одной они стали скрываться за глинобитными стенами, окружавшими дворы. Джейн пришлось спугнуть несколько кур и отвести в сторону отбившуюся от стада корову, чтобы попасть к себе домой. Внутри она застала Фару, певшую для Шанталь при свете масляной лампы. Ребенок вел себя активно, широко открыв глазенки, заметно заинтересованный звуками девичьего голоса. Это была колыбельная с очень простым содержанием, но со сложной, типично восточной мелодией. Какая же красивая у меня девочка, подумала Джейн. Вы только гляньте на эти пухлые щечки, на крохотный носик и на голубые до синевы глазки!

Она отправила Фару заваривать чай. Девочку отличала застенчивость, и она не без страха и трепета взялась за работу на иностранцев, но постепенно нервное напряжение спало, и ее изначальное восхищение Джейн перешло в нечто более похожее на преданное обожание своей европейской хозяйки.

Через несколько минут в комнату вошел Жан-Пьер. Его мешковатые хлопчатобумажные брюки и рубашка были грязными и запятнанными кровью, а густую темно-русую шевелюру и почти черную бороду покрывал слой пыли. Он выглядел очень утомленным. Ему пришлось побывать в Хеньдже – кишлаке, расположенном в десяти милях ниже вдоль долины, чтобы оказать помощь людям, выжившим после попадания бомбы. Джейн приподнялась на цыпочки и поцеловала его.

– Как там обстановка? – спросила она по-французски.

– Скверная. – Он обнял жену, а потом подошел к колыбели и склонился над Шанталь. – Привет, малышка моя! – Жан-Пьер улыбнулся, а Шанталь отозвалась довольным урчанием.

– Что же произошло? – поинтересовалась Джейн.

– Там есть дом, который стоит на некотором удалении от остального кишлака, и потому они решили, что находятся в полной безопасности. Напрасно, – сказал Жан-Пьер. – А потом доставили нескольких партизан, раненных в перестрелке дальше на юге. Вот почему я так задержался. – Он буквально повалился на кипу подушек. – У нас есть чай?

– Скоро будет готов, – ответила Джейн. – Но что за перестрелка?

Он закрыл глаза.

– Обычное дело. Русские солдаты высадились с вертолетов и заняли деревню по причинам, известным только им. Мирные жители разбежались кто куда. Мужчины затем собрались в единый отряд, дождались подкрепления и принялись обстреливать русских со склонов холмов. Появились убитые с обеих сторон. В итоге у партизан кончились патроны, и им пришлось отступить.

Джейн кивнула. Она испытывала искреннюю жалость к Жан-Пьеру. Поистине угнетающее душу занятие – спасать от смерти жертв совершенно бессмысленного боя. В Банду ни разу не вторгался враг, но Джейн жила в постоянном страхе перед его появлением. Ей снились кошмары, когда она видела себя бегущей изо всех сил с вцепившейся в нее Шанталь, а над головой лопасти вертолетов с шумом резали воздух, пули из автоматов вздымали облачка пыли под ногами.

Вернулась Фара с горячим зеленым чаем, с плоским хлебом, называвшимся здесь нан, и с каменной миской свежего масла. Джейн и Жан-Пьер начали есть. Сливочное масло считалось в этих краях редкостным деликатесом. Обычно за ужином нан ломали на кусочки, обмакивая их в кислое молоко, творог или растительное масло. В обед традиционно питались рисом, смоченным соусом с запахом мяса, хотя само по себе мясо позволяли себе далеко не всегда. Раз в неделю готовили курицу или козлятину. Джейн продолжала есть за двоих, позволяя себе такую роскошь, как яйцо, каждый день. В это время года всегда было в достатке свежих фруктов на десерт: абрикосов, слив, яблок и ягод шелковицы. Джейн такая диета казалась вполне здоровой, хотя многие в Англии посчитали бы ее крайне скудной, а некоторые французы нашли бы в ней повод чуть ли не для самоубийства. Она улыбнулась мужу.

– Еще немного беарнского соуса к вашему бифштексу, мсье?

– Нет, благодарю вас, – в столь же шутливом тоне ответил он и приподнял свою чашку. – Но я бы выпил еще немного шато шеваль блан.

Джейн налила ему свежего чая, и он притворился, что пробует его, словно это действительно было вино, сначала взяв немного на язык, а затем прополоскав им рот.

– Урожай винограда шестьдесят второго года значительно недооценивают. Его сравнивают с бесподобным шестьдесят первым годом, но лично я всегда считал, что это вино скрывает в себе не меньше вкусовых достоинств, хотя не столь броских, и потому способно доставить удовольствие только подлинному знатоку.

Джейн улыбнулась. Он снова становился самим собой. Прежним Жан-Пьером.

Шанталь заплакала, и Джейн немедленно ощутила, как легкой болью отозвались ее груди. Она взяла ребенка на руки и начала кормить. Жан-Пьер продолжал ужинать. Джейн попросила:

– Оставь, пожалуйста, немного масла для Фары.

– Хорошо, оставлю.

Он вынес посуду с остатками их трапезы, а потом вернулся с миской шелковицы. Джейн ела ягоды, пока младенец по-прежнему не отрывался от ее груди. Вскоре девочка заснула, но Джейн прекрасно знала, что всего через несколько минут она проснется и захочет еще молока.

Жан-Пьер отодвинул миску от себя и сказал:

– Мне сегодня снова на тебя пожаловались.

– Кто именно? – резко вскинулась Джейн.

Жан-Пьер выглядел не слишком убежденным, но упрямым.

– Мохаммед Хан.

– Но ведь он говорил не от своего имени, не так ли?

– Вероятно, не от своего.

– И на что же он жаловался?

– На то, как ты учишь деревенских женщин оставаться бесплодными.

Джейн вздохнула. Ее огорчала не только глупость и ограниченность мужчин из кишлака, но и слишком терпимый подход Жан-Пьера к их жалобам. Она хотела, чтобы он защищал ее, а не просто прислушивался к обвинениям в ее адрес.

– Разумеется, за всем этим стоит Абдулла Карим, – сказала она.

Жена муллы часто появлялась на берегу реки и, несомненно, доносила мужу обо всем, услышанном там.

– Тебе придется это прекратить, – заявил Жан-Пьер.

– Прекратить что? – Джейн почувствовала гневные нотки в своем голосе.

– Объяснять им, как избежать беременности.

Это звучало совершенно неверным и даже извращенным истолкованием того, чему на самом деле Джейн учила женщин, но у нее не было охоты защищаться, оправдываться или тем более извиняться.

– С какой стати мне прекращать просвещать их? – спросила она.

– Это может создать для нас очень большие проблемы, – сказал Жан-Пьер так, словно от него требовалось бесконечное терпение, и такой тон еще больше выводил Джейн из себя. – Если мы всерьез оскорбим муллу, нас могут вынудить покинуть Афганистан. Но гораздо хуже, что мы навредим репутации «Медиков за Свободу», и повстанцы тогда будут способны отказаться от услуг врачей этой организации. Для них это прежде всего священная война, понимаешь ли, и духовное здоровье порой гораздо важнее физического. Они могут решить, что обойдутся и без нашей помощи.

Существовали и другие благотворительные организации, направлявшие молодых докторов-идеалистов в Афганистан, но Джейн не стала прибегать к такому аргументу. Вместо этого она прямо сказала:

– Нам придется пойти на риск.

– Придется? – переспросил он, и она заметила появление злого выражения на его лице. – Почему же?

– Потому что есть только одна помощь, имеющая неизменную и ни с чем не сравнимую ценность, которую мы можем оказать этому народу. Я имею в виду – дать им информацию. Прекрасно залечивать их раны и раздавать лекарства от мучающих их глистов, но у них никогда не будет достаточного количества своих врачей и медикаментов. Однако мы в состоянии кардинально улучшить их здоровье на постоянной основе, обучив их наиболее насущным правилам питания, личной гигиены и заботы о своем самочувствии. Уж лучше обидеть Абдуллу, чем прекратить нашу важную работу.

– И все же мне крайне жаль, что ты стала врагом для этого человека.

– Но он ударил меня своей палкой! – яростно воскликнула Джейн.

Шанталь заплакала. Джейн усилием воли заставила себя успокоиться. Она некоторое время убаюкивала ребенка. Затем снова принялась кормить. Почему Жан-Пьер не понимал, до какой степени трусливую тактику избрал? Как мог он настолько бояться высылки из этой богом забытой страны? Джейн опять глубоко вздохнула. Шанталь отвернулась от ее груди и стала издавать недовольные звуки. Они готовы были продолжить спор, но в этот момент до них издали донеслись крики.

Жан-Пьер нахмурился, вслушался и встал из-за стола. Теперь уже мужской голос раздавался непосредственно у них во дворе. Жан-Пьер взял шаль и накинул ее жене на плечи. Она завязала ее поверх груди. Это был достигнутый ими некоторое время назад компромисс. Шаль не могла считаться достаточно плотной одеждой, если принимать во внимание афганские традиции, но и Джейн наотрез отказывалась уподобляться личности второго сорта и торопливо выбегать из комнаты во время кормления, если к ним заходил посторонний мужчина. А если кому-то это не нравится, с самого начала заявила она, пусть лучше не является к врачу на дом.

– Войдите! – выкрикнул Жан-Пьер на дари.

Это был Мохаммед Хан. Джейн как раз находилась в подходящем настроении, чтобы высказать откровенно свое мнение о нем самом и об остальных мужчинах кишлака, но не решилась, как только заметила предельное напряжение на его красивом лице. Кроме того, он едва ли вообще обратил внимание на ее присутствие.

– Караван попал в засаду, – без предисловий начал он. – Мы потеряли двадцать семь человек и весь груз.

Джейн даже зажмурилась от нахлынувшей на нее душевной боли. Она ведь совершила путешествие с одним из подобных караванов, чтобы впервые попасть в долину Пяти Львов, и невольно ее воображение живо нарисовало ей картину засады. Смуглые мужчины на своих недокормленных лошадях неровной цепочкой растянулись вдоль каменистой тропы, проходившей по узкому и темному ущелью. Вдруг доносится звук режущих воздух лопастей вертолетов, который скоро достигает крещендо. Летят осветительные ракеты, гранаты, начинают стрельбу пулеметы. В панике афганцы пытаются отыскать для себя укрытия среди почти отвесных и ровных скалистых стен ущелья, напрасно палят из ружей по неуязвимым для них вертолетам. А потом уже слышны только стоны раненых и предсмертные крики убитых.

Внезапно она вспомнила о муже Захары. Ее муж шел с этим караваном.

– А что… Как там Ахмед Гуль?

– Он жив и вернулся с нами.

– О, слава богу хотя бы за это! – выдохнула Джейн.

– Но он ранен.

– Кто из жителей кишлака погиб?

– Никто. Обитателям Банды повезло. Мой брат Матулла уцелел, как и Алишан Карим, брат муллы. Есть еще три выживших, но двое из них получили ранения.

– Я сейчас приду к ним, – сказал Жан-Пьер.

И он удалился в переднюю комнату дома, где когда-то находилась лавка, потом клиника, а сейчас ее превратили в медицинский склад.

Джейн уложила Шанталь в самодельную колыбель, стоявшую в углу гостиной, и поспешно привела себя в порядок. Жан-Пьеру может потребоваться ее помощь, а если нет, то она постарается уделить внимание Захаре, утешить ее, насколько это возможно.

– У нас почти не осталось боеприпасов, – сказал Мохаммед.

Но Джейн не слишком опечалило его сообщение. Война вызывала у нее глубочайшее отвращение, и она не стала бы проливать слез, если бы повстанцам пришлось на время перестать убивать несчастных, стосковавшихся по дому мальчиков – семнадцатилетних русских солдат[9].

Мохаммед продолжал:

– За год мы лишились четырех караванов. Всего три добрались до места назначения.

– Каким образом русским удается обнаружить их? – спросила Джейн.

Жан-Пьер, слышавший все через открытую дверь, отозвался из соседнего помещения:

– Должно быть, они значительно активизировали разведку вокруг перевалов с низко летящих вертолетов. Или даже используют снимки со спутников.

Но Мохаммед помотал головой.

– Нас выдают им пуштуны.

Джейн это представлялось вполне вероятным. Во многих кишлаках, через которые проходили караваны, местные жители рассматривали их как причину для последующих русских атак на себя, а потому могли стремиться обеспечить собственную безопасность, указав русским местонахождение каравана, хотя Джейн недоумевала, как им удавалось передавать информацию врагам.

Потом она вспомнила, что надеялась получить сама с попавшим в засаду караваном. Она заказала антибиотики, гиподермические иглы для шприцев и особенно много стерильного перевязочного материала. Жан-Пьер тоже составил длинный список необходимых ему лекарств. У «Медиков за Свободу» был свой представитель в Пешаваре, городе на северо-западе Пакистана, где повстанцы покупали оружие. Самое элементарное он мог раздобыть на месте, но вот лекарства приходилось доставлять самолетами из Западной Европы. Какая прискорбная потеря! Теперь пройдут месяцы, прежде чем прибудут новые запасы. С точки зрения Джейн, это была значительно более серьезная неудача, чем утрата патронов и винтовок.

Жан-Пьер вернулся со своим докторским саквояжем. Они втроем вышли во двор. Кругом царила непроглядная темень. Джейн задержалась, чтобы проинструктировать Фару, когда менять Шанталь пеленки, а затем поспешила вслед за мужчинами.

Она догнала их, когда они уже приближались к мечети. Здание не могло похвастаться изяществом архитектуры или элегантностью отделки, как мечети с цветных фотографий в глянцевых альбомах, посвященных искусству народов мусульманского Востока. С одной стороны постройка оставалась совершенно открытой, скошенная и выложенная циновками крыша опиралась на каменные колонны, и Джейн часто воспринимала мечеть как излишне большую автобусную остановку или как уцелевшую веранду разрушенного особняка в колониальном стиле. Арка по центру мечети выходила в окруженный невысоким забором крытый двор. Жители кишлака относились к мечети без особого почтения. Разумеется, они там молились, но зачастую использовали как место собраний, рынок, класс для учебы или гостиницу для редких приезжих. Но сегодня она превратилась в госпиталь.

Масляные лампы, свисавшие с крюков, вбитых в колонны, освещали внутреннее помещение мечети, как и прежде, больше похожее на веранду. Деревенские жители образовали толпу слева от арки. Они выглядели подавленными и вели себя тихо: несколько женщин беззвучно рыдали. Доносились голоса двух мужчин. Один из них задавал вопросы, другой отвечал ему. Толпа расступилась, пропуская Жан-Пьера, Мохаммеда и Джейн.

Все шестеро переживших засаду тесной группой собрались на глинобитном полу. Трое, не получившие ранений, пристроились на корточках, оставаясь в своих привычных круглых шапочках-читрали. Они были грязными, понурыми и казались совершенно выбившимися из сил. Джейн узнала Матуллу Хана, молодую копию Мохаммеда, и Алишана Карима, намного более худого, чем его брат мулла, но похожего на него вечно неприязненным выражением лица. Двое раненых сидели на полу, прислонившись спинами к стене. Голова одного из них была неряшливо обмотана несвежим и покрытым пятнами крови бинтом. Рука второго лежала на импровизированной перевязи. Джейн не приходилось сталкиваться прежде ни с тем, ни с другим. Почти бессознательно она оценила степень опасности их ран для жизни, и обе показались ей сравнительно легкими.

Третий раненый – Ахмед Гуль – плашмя лежал на носилках, сделанных из натянутого между двумя палками одеяла. Он закрыл глаза, а кожа его выглядела совершенно посеревшей. Его жена Захара присела над ним, положив голову мужа себе на колени, ласково поглаживая волосы и беззвучно плача. Джейн не могла сразу разглядеть, какие повреждения он получил, но она сразу поняла, что они крайне тяжелые.

Жан-Пьер отдал распоряжение принести стол, горячей воды и полотенец, а затем встал на колени рядом с Ахмедом. Через несколько секунд он обернулся, посмотрел на других партизан и спросил на дари:

– Он стал жертвой взрыва?

– С вертолетов пускали ракеты, – ответил один из оставшихся невредимым. – Одна из них рванула рядом с ним.

Жан-Пьер перешел на французский язык и обратился к Джейн:

– Плохи его дела. Просто чудо, что он выжил по пути сюда.

Джейн могла видеть кровавую слюну на подбородке Ахмеда. Он отхаркивал кровью, что служило признаком повреждения внутренних органов.

Захара посмотрела на Джейн с мольбой во взгляде.

– Как он? – спросила она на дари.

– Прости, моя милая, – как можно мягче ответила Джейн, – но он ранен очень серьезно.

Захара кивнула, приняв новость смиренно. Она обо всем уже догадалась, а подтверждение лишь вызвало новый поток слез, стекавших по ее красивому лицу.

Жан-Пьер велел Джейн:

– Займись другими вместо меня. Не хочу потерять с ним ни единой секунды.

Джейн осмотрела двоих мужчин.

– Ранение в голову – пустяковая царапина, – быстро поставила она диагноз.

– Все равно обработай его, – сказал Жан-Пьер, под чьим наблюдением Ахмеда как раз укладывали на стол.

Затем она занялась мужчиной с рукой на перевязи. С ним все оказалось серьезнее. Похоже было, что пуля раздробила кость.

– Вам, должно быть, очень больно, – сказала она партизану на дари. Он лишь усмехнулся и кивнул. Поистине это были железные люди. – Пуля попала в самую кость, – доложила она Жан-Пьеру.

Жан-Пьер не отвлекался от Ахмеда.

– Введи ему местную анестезию, промой рану, удали осколки кости и наложи повязку как следует. Мы постараемся восстановить перелом кости позже.

Джейн начала готовить инъекцию. Когда Жан-Пьеру понадобится ее помощь, он позовет. Им явно предстояла долгая ночь.

* * *

Ахмед умер через несколько минут после полуночи, и Жан-Пьер сам готов был расплакаться над ним. Не из-за горя утраты, поскольку знал Ахмеда отнюдь не близко, а от чисто профессиональной неудачи. Он ведь понимал, что смог бы спасти этого человека, если бы ему помогал настоящий анестезиолог при свете ярких электрических ламп на хорошем операционном столе.

Он накрыл тканью лицо скончавшегося мужчины, посмотрел на его жену, простоявшую рядом и неподвижно наблюдавшую более часа.

– Простите. Мне очень жаль, – сказал он ей.

Она кивнула. Ему нравилось ее спокойствие. Порой в таких случаях его начинали обвинять в том, что не сделал всего возможного. Они воспринимали иностранного доктора как кудесника, обладавшего обширными познаниями, позволявшими ему справиться с любой проблемой. И тогда ему хотелось выкрикнуть им: «Я не Господь Бог!» Но эта женщина казалась понимающей причины его фиаско.

Он отвернулся от трупа. Им овладела безмерная усталость. Он уже проработал над изувеченными телами целый день, но этот пациент стал первым, кого он потерял. Люди, следившие за его трудом, – в основном это были родственники покойного – теперь подошли к столу, чтобы заняться телом. Вдова все-таки взвыла и начала громко причитать. Джейн обняла ее и вывела из мечети.

Жан-Пьер ощутил прикосновение к своему плечу. Он обернулся, увидев перед собой Мохаммеда, повстанца, организовавшего караван и возглавившего его. И почувствовал укол чувства вины.

– На все воля Аллаха, – сказал Мохаммед.

Жан-Пьер кивнул. Мохаммед достал пачку пакистанских сигарет и закурил одну из них. Жан-Пьер начал собирать свои хирургические инструменты и укладывать в саквояж. Не глядя на Мохаммеда, спросил:

– Что вы теперь собираетесь делать?

– Незамедлительно отправим другой караван, – ответил Мохаммед. – Нам не обойтись без боеприпасов.

Несмотря на усталость, Жан-Пьер вдруг встрепенулся.

– Вы хотите изучить мои карты?

– Да.

Жан-Пьер защелкнул замок саквояжа, и двое мужчин покинули мечеть. Только звезды освещали им путь через деревню к бывшему дому лавочника. В гостиной они обнаружили Фару, спящую на ковре рядом с колыбелью Шанталь. Она сразу же проснулась и вскочила на ноги.

– Можешь теперь уходить домой, – сказал ей Жан-Пьер.

И девочка молча удалилась.

Жан-Пьер поставил саквояж на пол, бережно поднял детскую кроватку и унес ее в спальню. Шанталь спала, пока он устанавливал ее колыбель, но потом заплакала.

– Ну что с нами такое? – ласково пробормотал он. Посмотрел на часы и понял, что ребенок, должно быть, проголодался. – Мамочка придет совсем скоро, – сказал он.

Но это не помогло. Он достал дочку из постельки и принялся укачивать ее. Она затихла. С ней на руках он вернулся в гостиную.

Мохаммед ждал, не присаживаясь. Жан-Пьер сказал:

– Вы знаете, где они лежат.

Мохаммед кивнул и открыл расписной деревянный шкафчик. Достал оттуда толстую пачку сложенных карт, выбрал несколько и развернул на полу. Жан-Пьер продолжал укачивать Шанталь, глядя через плечо Мохаммеда.

– В каком месте устроили засаду? – спросил он.

Мохаммед ткнул пальцем в точку неподалеку от Джелалабада.

Тропы, которыми следовал караван Мохаммеда, не были указаны ни на этих картах, ни на каких-либо других. Но на картах Жан-Пьера присутствовали обозначения некоторых долин, плато и русла пересыхавших летом рек, где тропы могли проходить. Мохаммед же держал в памяти многое из того, где и что располагалось. Но порой ему приходилось лишь догадываться, и тогда он обсуждал с Жан-Пьером, что именно значили те или иные тонкие пунктирные линии на наиболее сложной местности, как, например, среди морен.

– Вы можете обходить Джелалабад чуть дальше с северной стороны, – предложил Жан-Пьер.

Посреди равнины, где находился этот крупный город, существовал целый лабиринт долин, похожий на паутину, протянувшуюся от Конара до реки Нуристан.

Мохаммед закурил еще одну сигарету. Как и большинство партизан, он был заядлым курильщиком. Но, выдохнув струйку дыма, помотал головой.

– Слишком часто засады на нас устраивали именно в тех местах, – сказал он. – Если местные жители еще не начали предавать нас, то скоро начнут. Нет, следующий конвой минует Джелалабад с южной стороны.

Жан-Пьер нахмурился.

– Мне кажется это трудно осуществимым. К югу нет ничего, кроме открытой равнины на всем пути от перевала Хибер. Вас легко заметят с воздуха.

– А мы не воспользуемся перевалом Хибер, – сказал Мохаммед. Он снова приложил кончик пальца к карте и провел им вдоль границы между Афганистаном и Пакистаном с юга. – Мы пересечем границу у Теременгала.

Его палец достиг упомянутого им городка, а потом прочертил линию оттуда до долины Пяти Львов.

Жан-Пьер кивнул, тщательно скрывая свое торжество.

– Да, в этом есть смысл. Когда караван отправится отсюда?

Мохаммед принялся сворачивать карты.

– Послезавтра. Нам нельзя терять больше времени.

Положив карты снова на полку в шкафу, он пошел в двери.

Джейн вошла как раз в тот момент, когда гость собрался уходить.

– Доброй ночи, – рассеянно бросил он ей.

Жан-Пьера некоторое время назад весьма обрадовала потеря интереса красивого афганца к его жене, когда она забеременела. Джейн определенно была снедаема желанием более активной сексуальной жизни, как считал Жан-Пьер, и легко могла позволить соблазнить себя. А ее роман с афганским партизаном мог быть чреват немалыми осложнениями.

Медицинский саквояж так и оставался на полу, где Жан-Пьер бросил его, и Джейн наклонилась, чтобы поднять сумку. У него екнуло сердце, и он сразу же отобрал саквояж у жены. Она посмотрела на него немного удивленно.

– Я сам уберу свои вещи на место, – сказал он. – А ты лучше займись-ка Шанталь. Ее надо покормить.

И он передал ей младенца.

Затем он унес саквояж и одну из карт в переднее помещение дома, а Джейн устроилась поудобнее, чтобы покормить Шанталь. Картонные коробки с медикаментами стояли прямо на земляном полу. Уже вскрытую тару разместили на грубо сколоченных деревянных полках бывшего магазина. Жан-Пьер поставил саквояж на покрытый синим кафелем прилавок и достал из него черный пластмассовый предмет, размерами и формой напоминавший портативный телефон. Этот прибор он сунул в карман.

Затем опустошил саквояж, отложив инструменты, нуждавшиеся в стерилизации, в одной сторону, а так и не использованные вернув на полки.

Он вернулся в гостиную.

– Отправлюсь к реке. Мне просто необходимо хорошенько помыться, – сказал он Джейн. – Я слишком грязен, чтобы вот так лечь в постель.

Она улыбнулась ему с полусонным и удовлетворенным выражением, часто появлявшимся на ее лице в процессе кормления.

– Но только не слишком задерживайся, – попросила она.

Жан-Пьер вышел из дома.

Кишлак начал наконец постепенно засыпать. Только в нескольких домах еще светились лампы, а через одно из открытых окон он услышал горький плач женщины, но почти повсюду уже царил мрак и тишина. Проходя мимо самого последнего дома, он опять услышал женский голос, громко и пронзительно тянувший траурную песнь, и на секунду ощутил бремя вины за гибель людей, причиной которой стал. Но ему сразу удалось выбросить эти мысли из головы.

Жан-Пьер прошел каменистой тропой между двумя полями ячменя, постоянно озираясь и тщательно вслушиваясь: деревенские мужчины как раз в это время выходили работать. На одном из полей отчетливо раздавались свисты серпов, а на узкой террасе двое мужчин занимались прополкой при свете масляной лампы. Он не вступал с ними в разговоры.

Добравшись до реки, перешел ее вброд и по извилистой тропке взобрался на вершину холма с противоположной от русла стороны. Он знал, что ему ничто не угрожает, но все равно чувствовал нараставшее нервное напряжение, поднимаясь по круто уходившему вверх, почти не освещенному склону.

Через десять минут он достиг необходимой ему высокой точки. Достал радио из брючного кармана и выдвинул телескопическую антенну. Это был самый миниатюрный и наиболее современный прибор для связи, каким располагал КГБ, но тем не менее рельеф местности был здесь настолько сложным, что русским пришлось построить дополнительный ретранслятор на вершине горы, там, где территорию полностью контролировали они, чтобы усиливать радиосигналы и передавать их дальше.

Жан-Пьер нажал на переговорную кнопку и произнес по-английски закодированную фразу:

– Это Симплекс. Ответьте, пожалуйста.

Подождал немного и повторил вызов.

Лишь после третьей попытки до него донесся трескучий ответный голос с сильным акцентом:

– Это Дворецкий. Докладывайте, Симплекс.

– Ваша вечеринка прошла очень успешно.

– Повторяю ваши слова: «Вечеринка прошла очень успешно», – отозвался голос.

– Пришли двадцать семь человек, а еще один прибыл позже.

– Принято: «Пришли двадцать семь и еще один явился позже».

– Ведутся приготовления к следующей, и мне нужны три верблюда.

Это тоже были кодовые слова, означавшие: «Необходимо встретиться через три дня».

– Вас понял. Три верблюда.

– Увидимся в мечети.

Опять-таки кодовое наименование. Мечетью именовалось условное место в нескольких милях отсюда, где сходились сразу три долины.

– Вас понял. В мечети.

– Сегодня воскресенье.

Вот это был уже не код, а обычная мера предосторожности. Какой-нибудь болван, записывавший содержание переговоров, мог забыть, что время уже перевалило за полночь, и в результате связник Жан-Пьера прибыл бы на место встречи днем раньше, чем нужно.

– Вас понял. Сегодня воскресенье.

– Отлично. Конец сеанса связи.

Жан-Пьер убрал антенну и снова положил радио в брючный карман. Затем поспешно спустился по склону холма на берег реки.

Быстро сбросил с себя одежду. Из кармана рубашки вынул мочалку и небольшой обмылок. Мыло тоже принадлежало здесь к числу предметов роскоши, его не хватало, но доктора им снабжали в первую очередь.

Он осторожно вошел в реку Пяти Львов, встал на колени и смочил все тело холодной, как лед, водой. Намылил кожу, затем волосы. Взяв мочалку, начал тереть себя: ноги, живот, грудь, лицо. Особое внимание уделил рукам и пальцам, намыливая их снова и снова. И вот так, стоя на коленях под звездным небом, обнаженный и дрожавший от холода, он стирал и стирал с себя грязь, словно она никак не сходила с него, сколько бы он ни потратил времени. Хоть целую вечность.

Глава седьмая

– У этого ребенка корь, гастроэнтерит и стригущий лишай, – сказал Жан-Пьер. – А кроме того, он явно недоедает и нуждается в ежедневном умывании.

– А разве не у всех детей здесь одни и те же проблемы? – риторически спросила Джейн.

Они по привычке общались между собой по-французски, и матери ребенка, переводившей взгляд с доктора на его жену, оставалось лишь гадать, о чем шел у них разговор. Заметив ее беспокойство, Жан-Пьер обратился к ней на дари с самыми простыми словами:

– Ваш сынок непременно поправится.

Он пересек пещеру-клинику и открыл ящик с лекарствами. Всех детей, которых приводили к ним, они методично вакцинировали против туберкулеза. Подготавливая инъекцию, он краем глаза наблюдал за Джейн. Она давала малышу мелкими глотками пить дегидрирующую жидкость: смесь глюкозы, соли, пищевой соды, хлорида калия, растворенную в чистой питьевой воде. А между глотками легкими прикосновениями успевала мыть замызганное личико. Ее движения были быстры и даже изящны, как работа рук умелого ремесленника, – например, гончара, формующего глину, или каменщика, орудующего мастерком. Он следил, как ее тонкие пальцы касались перепуганного мальчугана, словно ласкали и ободряли его. Ему всегда нравились ее руки.

Жан-Пьер отвернулся, когда вставлял в шприц новую иглу, чтобы ребенок не видел этого, а затем скрыл готовый шприц в рукаве и снова посмотрел на маленького пациента, дожидаясь, пока с ним закончит Джейн. Он продолжал изучать ее лицо, давая время, чтобы смыть грязь с правого плеча мальчика, а сам исподволь смочил в спирте ватный тампон. У нее было озорное и задорное лицо с большими глазами, чуть вздернутым носом и крупным ртом, почти постоянно растянутым в улыбке. Но сейчас она стала серьезной и чуть заметно двигала нижней челюстью, как будто ей хотелось скрежетать зубами – верный признак полной концентрации внимания. Жан-Пьеру была хорошо знакома ее мимика, но не дано проникнуть в ее мысли.

Он часто – то есть почти постоянно – пытался понять, о чем она может думать, но спросить об этом прямо опасался, поскольку подобные разговоры легко могли затронуть запретные темы. Ему приходилось непрерывно находиться настороже, как неверному мужу, боясь, что случайная фраза или даже выражение лица могут выдать его. Любые обсуждения честности и обмана, доверия и предательства, свободы и тирании стали областью табу, как и разговоры, которые могли привести их к этим темам: о любви, о войне и о политике в целом. Он оставался сдержанным, даже если они вели самые невинные беседы. А потому неизбежно возникал недостаток духовной близости и взаимопонимания в их семейной жизни. Даже секс становился до некоторой степени странным. Он обнаружил, что не способен достичь оргазма, если не закроет глаза и не представит себе, что находится в совершенно ином месте. Когда пришлось прекратить исполнение супружеских обязанностей на несколько недель из-за появления на свет Шанталь, он испытал только чувство облечения.

– Я готова. Можешь приступать, – сказала Джейн, и он только сейчас поймал на себе ее улыбку и взгляд.

Он взял ребенка за руку и спросил на дари:

– Сколько тебе лет?

– Пять.

Когда мальчик ответил, Жан-Пьер проворно ввел иглу ему в предплечье. Ребенок немедленно зашелся в крике. Звук его голоса заставил Жан-Пьера вспомнить себя самого в пятилетнем возрасте, первую попытку покататься на велосипеде, падение, а затем точно такие же завывания, резкий протест против неожиданной боли. Он смотрел теперь на сморщившееся личико своего маленького пациента, живо припоминая, как ему самому было больно, как он разозлился, и его внезапно посетила мысль: боже, как меня занесло оттуда сюда?

Он отпустил мальчика и обратился к его матери. Отсчитал тридцать таблеток гризеофульвина по 250 миллиграммов[10] каждая и передал их женщине.

– Пусть принимает по одной ежедневно, пока они не закончатся, – объяснил он на простейшем дари. – Только ни с кем не делитесь. Все таблетки нужны ему самому. Это поможет избавиться от стригущего лишая. Корь и гастроэнтерит придется лечить отдельно. Уложите его в постель и не позволяйте вставать до полного исчезновения этих красных точек на теле. Давайте ему как можно больше жидкостей в любом виде.

Женщина кивнула.

– У него есть братья и сестры? – спросил Жан-Пьер.

– Пятеро братьев и две сестры, – с гордостью ответила женщина.

– Его нужно укладывать спать отдельно от них, чтобы они тоже не заболели.

Теперь мамаша выглядела растерянной. Вполне возможно, что все ее отпрыски спали на одном матраце. Жан-Пьер никак не мог помочь ей справиться с подобной проблемой. Он продолжал:

– Если таблетки закончатся, а ему не станет лучше, снова приведите его ко мне.

На самом деле ребенок нуждался в том, чего ему не могли дать сейчас ни Жан-Пьер, ни родители – в обильной, качественной и питательной пище.

Затем эти двое вышли из пещеры. Тощий больной малыш и его не менее хрупкая, уставшая от жизни мать. Вероятно, им пришлось преодолеть по пути сюда несколько миль, и по дороге ей часто приходилось брать сына на руки, а теперь предстояло столь же утомительное возвращение. И ребенок мог все же умереть. Но уже не от туберкулеза.

У них оставался еще один пациент. На местном наречии таких называли малангами. Деревенский дурачок, он тем не менее считался в Банде святым. Почти совершенно невменяемый, часто полуодетый, он бродил по всей долине Пяти Львов: до Комара в двадцати милях выше по течению реки от Банды и даже добирался до Чарикара на подконтрольной русским равнине в шестидесяти милях к юго-западу. Он нес бессмысленную чепуху, и его посещали видения. Афганцы верили, что встреча с малангами приносит удачу, а потому не просто терпели их порой непредсказуемое поведение, но кормили, поили и давали одежду.

Он вошел в каких-то обносках, обмотанных вокруг поясницы, и в фуражке русского офицера. Руки он прижимал к груди, мимикой изображая невыносимую боль. Жан-Пьер вытряхнул из банки пригоршню диаморфина и отдал ему. Сумасшедший тут же пустился в бегство, зажимая в кулаках таблетки синтетического героина.

– У него уже, должно быть, выработалась непреодолимая зависимость от этого наркотика, – заметила Джейн.

В ее голосе отчетливо прозвучала неодобрительная интонация.

– Так и есть, – признал ее правоту Жан-Пьер.

– Тогда зачем ты постоянно снабжаешь им его?

– У него язва желудка. Как еще я могу облегчить ему боль? Не проводить же здесь хирургическую операцию?

– Но ты же врач!

Жан-Пьер начал собирать свой дорожный саквояж. Утром ему предстоял прием пациентов в Кобаке, находившемся в шести или семи милях за горным перевалом. К тому же по пути у него была назначена та самая секретная встреча.

Плач пятилетнего мальчика привнес в пещеру ауру воспоминаний о прошлом, как это часто происходит, когда вдруг доносится запах старых игрушек или внезапно возникает странное свечение, заставляющее тебя удивленно протирать глаза. Жан-Пьер ощущал, что слегка дезориентирован. Он продолжал видеть людей из детства, чьи лица словно проступали поверх окружавших его предметов. Подобный эффект создается, если киномеханик случайно направляет луч проектора с кадрами фильма не на экран, а на спины зрителей в зале. Он различил свою первую учительницу, даму в очках в металлической оправе, по кличке «мадемуазель Медицина». Потом Жака Лафонтена, однажды расквасившего Жан-Пьеру нос за то, что тот обозвал его при всех придурком. Затем свою мать – худосочную, плохо одетую и всегда чем-то расстроенную. Но больше всего его поразил образ отца: огромного, толстого и злого мужчины, сидевшего по другую сторону деревянной перегородки, разделявшей зал суда.

Лишь усилием воли он заставил себя сосредоточиться на укладке инструментов и лекарств, которые могли понадобиться ему в Кобаке. Наполнил флягу очищенной водой, а уж накормят его местные жители.

Он вынес свой багаж наружу и навьючил на капризную старую кобылу, на которой всегда совершал такие путешествия. Это животное могло покорно целый день двигаться по прямой, но с величайшей неохотой огибало углы, чтобы сократить путь. Именно за норов она получила от Джейн кличку Мэгги в честь премьер-министра Великобритании Маргарет Тэтчер.

Жан-Пьер был теперь полностью готов. Он вернулся в пещеру и поцеловал Джейн на прощание в мягкие губы. Когда он снова собрался уходить, вошла Фара с Шанталь на руках. Ребенок плакал. Джейн тут же расстегнула пуговицы рубашки и приложила ротик младенца к груди. Жан-Пьер прикоснулся к розовой щечке своей дочери и сказал по-французски:

– Приятного аппетита.

После чего окончательно покинул пещеру.

С горы он спустился с Мэгги в опустевший кишлак и направился на юго-запад, следуя вдоль берега реки. Шел он быстро и неутомимо под палящим солнцем – ему это стало привычным.

На время он перестал воспринимать себя как врача и обдумывал предстоявшее рандеву, постепенно начиная ощущать волнение и даже тревогу. Прибудет ли туда Анатолий? Его могут задержать неожиданные препятствия. Существовала даже вероятность, что он попадет в плен. А если его схватят, заставят ли заговорить? Быть может, он уже выдал под пытками Жан-Пьера? И не ждет ли теперь доктора группа партизан? Безжалостных садистов, жаждущих мести.

Ведь вопреки своему пресловутому поэтическому складу ума и набожности они оставались варварами, эти афганцы. Их национальными видом спорта считался бузкаши, опасная и кровавая игра. Обезглавленный труп теленка клали в центре поля, а по разным сторонам его на конях собирались две противоборствующие команды. По сигнальному выстрелу из ружья они устремлялись во всю прыть к телу животного. Задача состояла в том, чтобы подхватить его, донести до заранее определенной поворотной точки примерно в миле от центра игровой площадки, не позволив соперникам отобрать зловещий трофей. И если в процессе состязания труп разрывали на куски, то судья определял победителей, провозглашая ими ту команду, у которой осталась более крупная часть телячьей туши. Прошлой замой в городе Роха, находившемся ниже по долине, Жан-Пьер застал это игрище в самом разгаре, и ему потребовалось несколько минут, чтобы понять: на сей раз они использовали не домашнее животное, а человека, причем он был еще жив. Вне себя от омерзения, доктор попытался остановить соревнования, но ему объяснили, что жертвой избрали русского офицера, причем таким тоном, словно это полностью оправдывало чрезмерную жестокость. Игроки не обратили на протесты Жан-Пьера никакого внимания, и, несмотря на все старания, он не смог заставить перевозбужденных всадников отвлечься от зверского истязания человеческого существа. Он не задержался и не видел, как мужчина умер, хотя, наверное, должен был, чтобы потом воспоминание о несчастном русском, беспомощном и покрытом кровью, не преследовало его каждый раз, когда он думал о том, какой станет его собственная участь в случае разоблачения. Вероятно, французского врача они тоже разорвут на части без тени сострадания.

Мысли о прошлом по-прежнему не покидали Жан-Пьера, и пока он разглядывал коричневые или серые скалы ущелья, по которому проходил сейчас, ему попеременно то виделись сцены из далекого детства, то кошмары о том, как он – советский шпион – попадает в лапы партизан. Его самым ранним воспоминанием был судебный процесс и завладевшая тогда всем его существом озлобленность от свершившейся вопиющей несправедливости, когда папу приговорили к тюремному заключению. В четыре года он умел читать лишь по складам, но легко разбирал фамилию отца в заголовках газет на следующее утро. В столь нежном возрасте он не мог еще понимать, что значило быть героем Сопротивления, но знал: его отец коммунист, как и друзья отца – приходской священник, каменщик, мостивший улицы, и другой мужчина, стоявший за стойкой почтового отделения в их деревне. Кажется, тому дали прозвище Красный Роланд из-за рыжей шевелюры и вечно багровых щек. Когда отца признали виновным в государственной измене и дали пятилетний срок в тюрьме, Жан-Пьеру сказали, что это было каким-то образом связано с дядей Абдулом, вечно напуганным темнокожим человеком, скрытно прожившим в их доме несколько недель. Абдул состоял в ФНО, но маленький Жан-Пьер не знал ничего об этой организации. По созвучию он решил: Абдул, видимо, играл на фортепьяно, которое сокращенно все называли «фоно». Зато с тех самых пор он четко усвоил для себя ряд важных истин. Полицейские отличались жестокостью, судьи – несправедливостью, а газеты только обманывали народ. И Жан-Пьер оставался при этом мнении всегда.

По мере того как шли годы, он понимал все больше, все сильнее страдал, а его гнев и возмущение только нарастали. Когда он пошел в школу, другие мальчишки заявили ему в лицо, что его отец – предатель. Он возражал. Все совершенно иначе. Его отец отважно сражался и рисковал во время войны жизнью, но никто не верил. Они с матерью перебрались на время жить в другую деревню, но соседи каким-то образом узнали, что это за семья, и строго запретили своим детям играть с Жан-Пьером. Хуже всего были посещения тюрьмы. Отец там заметно изменился, отощал, выглядел бледным и больным. А самое печальное заключалось в том, что сын видел его в оковах, облаченным в изношенную тюремную робу, подавленным и запуганным, смиренно называвшим «господами» жестоких костоломов-надзирателей, вооруженных дубинками. Уже скоро сам по себе запах узилища стал вызывать у Жан-Пьера тошноту, и его начинало рвать, как только он переступал порог тюрьмы. Матери пришлось прекратить брать его с собой.

Только после того, как папа вышел на свободу и Жан-Пьер получил возможность для продолжительного разговора с ним, он наконец разобрался во всем и осознал, что свершившаяся несправедливость оказалась значительно серьезнее, чем он мог даже предполагать. Когда фашисты оккупировали Францию, местные коммунисты уже были организованы в законспирированные ячейки, а потому смогли сыграть ведущую роль в движении Сопротивления. И после окончания войны отец продолжал борьбу против тирании правых сил. В тот период Алжир оставался французской колонией. Народ этой страны угнетали и безжалостно эксплуатировали, но он храбро отстаивал свою будущую независимость. Молодых французов призывали в армию и принуждали вести против алжирцев войну, причем войну жестокую, и зверства французской армии многим напоминали злодеяния нацистов. ФНО, который Жан-Пьер всегда будет потом машинально ассоциировать с музыкальным инструментом, был на самом деле Фронтом национального освобождения Алжира.

Отец Жан-Пьера вошел в число более чем ста двадцати известных во Франции личностей, подписавших петицию в поддержку предоставления Алжиру независимости. Но Франция вела там войну, и петицию сочли опасной крамолой, поскольку она могла побудить французских солдат к дезертирству. А папа пошел даже на более серьезные действия. С чемоданом денег, собранным народом Франции для ФНО, он отправился в Швейцарию, где положил на специальный счет в банке, а потом укрывал у себя дядю Абдула, который, конечно же, вовсе не приходился ему «дядей», а был алжирцем, за которым охотилась тайная полиция.

Точно так же он поступал во время борьбы с нацистами, объяснил отец Жан-Пьеру. Для него словно продолжилась та война. Причем врагами никогда не были сами по себе немцы, как и сейчас его противником стал не французский народ, а мировой капитализм, крупные собственники, богатые и привилегированные. Весь правящий класс, готовый прибегать к любым, самым крайним, самым жестоким мерам для защиты своих привилегий. Они обладали властью, позволявшей им держать под контролем чуть ли на всю планету. Но существовал и оплот надежды для бедных и угнетенных, потому что в Москве правящим классом был сам народ, и пролетариат повсеместно обращал свои взоры в сторону Советского Союза, ожидая помощи, руководящих указаний и вдохновения в битвах за свободу.

Однако по мере того как Жан-Пьер взрослел, картина рисовалась ему уже не столь идиллическая. Он понял, что Советский Союз не был тем раем для рабочих, каким ему воображался прежде. Но он не узнал и ничего, чтобы отказаться от фундаментального убеждения: коммунистическое движение под руководством Москвы оставалось единственной надеждой для мирового пролетариата, единственной возможностью когда-нибудь покончить с судьями, с полицией и с лживой прессой, так сурово наказавшими его отца.

Так отец сумел передать сыну факел борьбы за свободу. И сделал это как раз вовремя, словно предвидел, что сам уже никогда не станет прежним, а начнет постепенно деградировать. С его лица так и не пропала тюремная бледность. Он не выходил больше на демонстрации, не организовывал сбор средств, не писал писем в местные газеты. Работу ему предоставляла церковь, где он сменил несколько скромных должностей. Разумеется, он оставался членом партии и профсоюза, но больше не возглавлял никаких комитетов, не вел протоколов заседаний, не готовил повестки дня. Он по-прежнему играл в шахматы и пил анисовую настойку со священником, с каменщиком и с почтовым служащим, но политические дискуссии, которые они когда-то вели с таким пылом, теперь свелись к спокойным разговорам. Складывалось впечатление, как будто революция, отнявшая у них столько сил и здоровья, была кем-то отложена на неопределенный срок. Через несколько лет отец умер. Только тогда Жан-Пьер узнал, что в тюрьме он подхватил туберкулез и уже не смог оправиться от болезни. Они отняли у него свободу, сломили дух и подорвали здоровье. Но мало того. Его еще и пожизненно заклеймили как изменника родины. Герой, рисковавший жизнью ради народа, умер с так и не снятым обвинением в преступлении против этого народа.

Они бы сейчас пожалели о том, что сделали с тобой, папа, если бы знали, какой способ отмщения я нашел, думал Жан-Пьер, пока под уздцы вел свою лошадь по склонам афганских гор. Благодаря разведывательной информации, собранной мной, коммунистические силы здесь сумели перекрыть многие маршруты снабжения для армии Масуда. Уже прошлой зимой Масуд не смог получить в достаточном количестве оружие и боеприпасы. И потому летом вместо того, чтобы совершать нападения на военно-воздушные базы и электростанции, блокировать для русских дороги, он с трудом сам защищается от атак войск правительства на свою территорию. Практически в одиночку, папа, я почти свел к нулю эффективность действий этого варварского вождя, который хотел бы вернуть свою страну в темные времена дикости, отсталости и диктата исламских экстремистов, насаждавших тупые религиозные суеверия среди простых афганцев.

Конечно, только перерезать пути снабжения Масуда было далеко не достаточно. Этот человек уже стал фигурой общенационального масштаба. Более того, он обладал умом и силой воли, чтобы вырасти однажды из лидера повстанцев в законные президенты государства. Его многие уподобляли Тито, де Голлю, Мугабе. Его мало было нейтрализовать. Он подлежал уничтожению. Русские должны были взять его живым или мертвым.

Проблема заключалась в том, что Масуд умел перемещаться быстро и скрытно, как олень в лесу, внезапно появляясь и так же незаметно исчезая. Но Жан-Пьер, как и русские, умел терпеливо выжидать. Рано или поздно наступит момент, когда Жан-Пьеру станет в точности известно, где будет находиться Масуд в ближайшие двадцать четыре часа (возможно, его ранят, или он захочет принятие участие в похоронах видного соратника), и Жан-Пьеру останется только передать по радио особое закодированное сообщение, чтобы ястребы налетели и нанесли несокрушимый удар.

Он очень сожалел, что не может откровенно рассказать Джейн, чем на самом деле занимается в Афганистане. Он ведь способен был даже убедить ее в правильности и оправданности своих действий. Ей нужно только объяснить, насколько бесполезна медицинская помощь, оказываемая ими повстанцам, внушить, что она лишь затягивает жизнь афганского народа в нищете и невежестве, откладывает время, когда Советский Союз сможет буквально за шкирку ухватить эту страну и, вопреки сопротивлению и крикам об оккупации, втолкнуть ее наконец в XX век. Это Джейн сумеет понять. Но в то же время он инстинктивно осознавал: она не простит его за долгий обман. Более того, придет в ярость. Он живо представлял ее в таком состоянии. Отчужденную, неумолимую, снедаемую оскорбленной гордостью. Джейн немедленно бросит его, как рассталась с Эллисом Талером. А ее гнев только распалится от того, что ее одинаково коварно предали один за другим оба мужчины, которых она любила.

Вот почему, страшась потерять жену, Жан-Пьер продолжал обманывать ее. Он словно замер на краю пропасти, парализованный ужасом.

Джейн, конечно же, догадывалась о чем-то. Это выдавали взгляды, которые он порой ловил на себе. Но для нее сложности сводились к их семейным отношениям, не сомневался он. Она никак не сумела бы выяснить, что вся его жизнь превратилась в сплошное и непрерывное притворство.

Полностью гарантировать себе безопасность не представлялось возможным, но Жан-Пьер принял все меры против разоблачения женой или кем-либо другим. Код при использовании радиопередатчика он использовал не потому, что его сигналы могли перехватить партизаны, – они не располагали средствами радиосвязи. Зато на это была способна правительственная афганская армия, а в нее во множестве внедрились шпионы Масуда, и главарь повстанцев знал все ее секреты. Радио Жан-Пьера представляло собой достаточно миниатюрный прибор, чтобы прятать его в потайном двойном дне медицинского саквояжа или же в кармане брюк или рубашки, если он не брал с собой сумку. Недостаток же заключался в том, что передатчик давал возможность лишь для короткого радиообмена, не имея достаточно мощных источников питания. А для донесения обо всех подробностях маршрутов и времени отправки караванов требовался долгий сеанс связи (особенно кодированной), и он нуждался бы в более громоздком радио, как и в запасе крупных батареек. Жан-Пьер и мсье Леблон с самого начала отвергли подобный вариант. Вот почему Жан-Пьеру всякий раз необходимо было лично встречаться со связником и сообщать ему всю собранную информацию из уст в уста.

Сейчас, добравшись до вершины перевала, он посмотрел вниз. Под ним начиналась новая небольшая долина. Но тропа, по которой он следовал, вела в другую долину, располагавшуюся под прямым углом к этой, где протекала бурная горная речка, воды которой издали поблескивали под лучами солнца. Там, где поток скрывался из вида, начиналась последняя из долин через горы, за которыми лежал Кобак, конечная цель его нынешнего путешествия. В месте слияния всех трех долин на ближнем к нему берегу речки стояла небольшая каменная хижина. Весь этот район был усеян подобными примитивными постройками. Как считал Жан-Пьер, их еще в древности возвели кочевники и странствующие торговцы, чтобы иметь пристанище на ночь.

Он начал спуск вниз по склону, ведя за собой Мэгги. Анатолий наверняка уже там. Жан-Пьер не знал его подлинного имени и звания в иерархии КГБ, но по одной из случайно брошенных Анатолием реплик о генералах догадался, что его связник носил ранг по меньшей мере полковника. Впрочем, суть заключалась не в чине. Главное, он имел дело с полевым офицером, оперативником, а не с канцелярской крысой, привыкшей сидеть в кабинете за письменным столом. От места встречи до Баграма дорога протянулась через горы на пятьдесят миль, а Анатолий легко преодолевал подобное расстояние пешком, на что ему требовалось полтора дня. Он был русским, но откуда-то из советской Средней Азии. Высокие скулы и желтоватая кожа лица. В афганской одежде он напоминал узбека – члена монголоидной этнической группы, густо населявшей север Афганистана. Этим объяснялось и его плохое владение дари – узбеки разговаривали на другом языке. Анатолию хватало отваги, чтобы рисковать, поскольку узбекским языком он не владел совсем, и всегда существовал шанс разоблачения. А он прекрасно знал, как любили партизаны играть в бузкаши с пленными русскими офицерами.

Жан-Пьер подвергался значительно меньшему риску, отправляясь на такие встречи. Частая необходимость совершать путешествия в отдаленные кишлаки, чтобы осмотреть пациентов и помочь им, только очень подозрительному человеку могла бы показаться странной. Но он тоже оказался бы в затруднительном положении, если бы кто-то случайно заметил, что он не раз и не два сталкивается в дороге с одним и тем же узбеком. А если бы произошло почти невероятное и владевший французским языком афганец подслушал разговор доктора со странствующим узбеком, Жан-Пьеру оставалось бы только надеяться на быструю и безболезненную смерть.

На тропе, покрытой толстым слоем пыли, которая вела к хижине, его сандалии не выдавали звука шагов, и даже копыта Мэгги беззвучно тонули в пыли, а потому, приблизившись к домику, доктор принялся насвистывать простую мелодию на тот случай, если в хижине нашел себе приют не Анатолий, а кто-нибудь чужой. Жан-Пьер был достаточно осторожен, чтобы застать врасплох любого афганца, каждый из которых непременно имел при себе оружие и мог с перепугу пустить его в ход. Наклонив голову в проеме двери, он вошел. К его удивлению, прохладное внутреннее помещение хижины оказалось пустым. Он сел на пол, прислонившись спиной к стене, и приготовился к ожиданию. Через несколько минут закрыл глаза. Он чрезвычайно устал, но слишком нервничал, чтобы заснуть. Наступала ставшая привычной самая неприятная часть его работы разведчика. Предстояло испытать смесь страха и скуки, долго дожидаясь прихода связника. Жан-Пьер научился терпеливо переносить задержки в этой стране, где никто не носил наручных часов, но перенять у афганцев их непоколебимое спокойствие ему никак не удавалось. Воображение постоянно рисовало всевозможные несчастья, поджидавшие в пути Анатолия. Ведь по иронии судьбы Анатолий мог наступить на поставленную самими русскими противопехотную мину и валяться сейчас где-то с оторванной взрывом ногой. Разумеется, на этих минах чаще подрывался скот, чем люди, но это не делало их менее эффективными – потеря единственной коровы погубило бы афганскую деревенскую семью неизбежнее, чем прямое попадание в дом авиабомбы. Поэтому Жан-Пьера давно не смешил вид коровы или козла с грубо вытесанным деревянным протезом вместо одной из ног.

Погруженный в эти мысли, он не сразу ощутил появление другого человека и открыл глаза, когда раскосое лицо Анатолия оказалось от него всего в нескольких дюймах.

– Я мог запросто ограбить тебя, – сказал Анатолий на своем беглом французском.

– Только не подумай, будто я заснул.

Анатолий уселся, скрестив ноги, на земляной пол. Он обладал коренастым и мускулистым телом, носил широкую хлопчатобумажную рубаху и такие же просторные брюки. Его наряд дополняли тюрбан, легкий шарф, закрывавший бо́льшую часть лица, и шерстяное одеяло, называвшееся патту, перекинутое через плечо. Он позволил шарфу соскользнуть вниз и улыбнулся, обнажив пожелтевшие от табака зубы.

– Как поживаешь, друг мой?

– Неплохо.

– А твоя жена?

Когда Анатолий интересовался Джейн, в его тоне почему-то неизменно звучали до странности зловещие нотки. Русские с самого начала были категорически против идеи ее приезда в Афганистан, утверждая, что она станет помехой в работе. Жан-Пьер выдвинул весомый аргумент в свою пользу. Ему так или иначе пришлось бы взять с собой медсестру («Медики за Свободу» сознательно отправляли в длительные командировки только двоих своих сотрудников одновременно), и тогда он был бы вынужден спать с любой напарницей, если только она не была бы похожа на Кинг Конга. В итоге русские с неохотой согласились пустить с ним жену.

– Джейн чувствует себя прекрасно, – ответил на вопрос Жан-Пьер. – Шесть недель назад она родила ребенка. Девочку.

– Прими мои поздравления! – Анатолий казался искренне обрадованным новостью. – Но разве роды не получились преждевременными?

– Да, но, к счастью, никаких осложнений не возникло. Более того, младенца принимала деревенская повитуха. Представляешь?

– Даже не ты сам? Почему?

– Я как раз отсутствовал. Встречался с тобой.

– Вот ведь черт! – Анатолий теперь выглядел расстроенным. – Надо же мне было вызвать тебя в столь важный день…

Жан-Пьеру была приятна подобная забота со стороны Анатолия, но он ничем не выдал своих эмоций.

– Этого никто не мог предвидеть, – сказал он. – Кроме того, наше рандеву оказалось весьма полезным. Вы нанесли точный удар по каравану, о котором я сообщил.

– Да. Твоя информация очень ценна для нас. И с этим тоже поздравляю тебя.

Жан-Пьер ощутил прилив гордости и довольства собой, хотя постарался скрыть свои чувства снова. И бросил небрежно, даже с ложной скромностью:

– Налаженная нами с тобой система, как мне кажется, работает четко.

Анатолий кивнул.

– Как они отреагировали на засаду?

– С безграничным отчаянием. – Произнося эту фразу, Жан-Пьер осознал еще одно преимущество личных встреч с агентом КГБ. Возникала возможность дать дополнительную информацию, поделиться своими впечатлениями и точкой зрения на события, то есть тем, что почти невозможно было бы передать в закодированном виде по радио. – У них теперь ощущается постоянная нехватка боеприпасов.

– А следующий караван? Когда он отправляется?

– Уже отправился. Вчера.

– Поистине они в полном отчаянии. Очень хорошо.

Анатолий запустил руку под рубашку и достал карту. Разложил ее на полу. На ней был показан район между долиной Пяти Львов и пакистанской границей.

Жан-Пьер максимально напряг память, чтобы не упустить ни одной детали из своего разговора с Мохаммедом, а потом начал показывать Анатолию маршрут, каким конвой собирался вернуться из Пакистана. Он не знал в точности времени, когда они тронутся в обратный путь, поскольку сам Мохаммед не способен был предсказать, сколько дней им придется провести в Пешаваре, закупая все необходимое. Но у Анатолия имелись в Пешаваре свои люди, которые свяжутся с ним, как только караван из долины Пяти Львов выйдет из города, и ему не составит труда рассчитать график его перемещений.

Анатолий не делал никаких записей, но запоминал каждое слово Жан-Пьера. Когда они закончили, то повторили все заново, только теперь уже для проверки Анатолий изложил информацию сам, а Жан-Пьер слушал.

Русский свернул карту и снова сунул ее под рубашку.

– Как насчет Масуда? – спросил он.

– Мы не видели его ни разу со времени нашей последней встречи, – ответил Жан-Пьер. – Я имею сведения только от Мохаммеда, а он никогда не может с уверенностью сказать, где Масуд находится или куда собирается.

– Масуд – хитрый лис. – В реплике Анатолия прозвучала редкая для него вспышка эмоций.

– Мы все равно поймаем его, – заявил Жан-Пьер.

– Непременно поймаем. Хотя он знает, как масштабно ведется охота на него, и тщательно заметает за собой следы. Но псам-ищейкам уже знаком его запах, и он не сможет ускользать от них вечно. Нас много, мы сильны, и у нас адреналин играет в крови. – Внезапно он осознал, что чересчур откровенно делится своими чувствами, улыбнулся и снова перешел к чисто практическим вопросам. – Свежие батарейки, – сказал он и достал из кармана блок питания для рации.

Жан-Пьер извлек ее из потайного отделения на дне своего медицинского саквояжа, вынул отработанные батарейки и поменял на новые. Они проделывали это при каждой встрече, стараясь обеспечить гарантию, что Жан-Пьер не лишится связи просто из-за нехватки питания для своего радио. Старые батарейки Анатолий унесет обратно в Баграм. Не стоило идти на бессмысленный риск, бросая изделия советского производства в долине Пяти Львов, где никто не имел никаких электроприборов.

Жан-Пьер положил радио в сумку, чтобы позже спрятать в двойное дно. Анатолий спросил:

– У тебя нет случайно с собой средства от мозолей? У меня ступни…

Затем он осекся и вскинул голову, вслушиваясь.

Жан-Пьер всем телом напрягся. Их еще ни разу не видели вместе, но они знали: рано или поздно это может случиться, а потому заранее спланировали, что станут делать, как изобразят незнакомых друг с другом людей, которым довелось на время делить убежище от палящего солнца. Они продолжили бы разговор после ухода чужака, а если бы тот задержался надолго, сами удалились бы вдвоем, сделав вид, будто по совпадению им нужно было двигаться дальше в одном направлении. Все это они обсудили заблаговременно, но тем не менее у Жан-Пьера возникло ощущение, что вина просто-таки читается даже в выражении его лица.

Мгновением позже они услышали снаружи шаги и чье-то тяжелое дыхание, а потом в проеме двери возникла тень, после чего внутрь вошла Джейн.

– Джейн?! – изумленно воскликнул Жан-Пьер.

Оба мужчины вскочили на ноги.

– В чем дело? Почему ты пришла сюда? – спросил он.

– Слава богу, я сумела догнать тебя! – ответила она, все еще задыхаясь.

Краем глаза Жан-Пьер заметил, что Анатолий отвернулся, как любой афганец отвернулся бы от чересчур вольно ведущей себя женщины. Этот его поступок, искусно имитировавший местные нравы, окончательно помог Жан-Пьеру оправиться от шока при виде Джейн. Он быстро осмотрелся. К счастью, Анатолий убрал карту несколькими минутами ранее. Но вот рация… Пара дюймов ее корпуса была видна в открытой сумке. Однако Джейн не заметила ее. Пока.

– Присядь, – сказал Жан-Пьер. – Отдышись сначала.

Он и сам поспешил сесть, использовав момент, чтобы развернуть саквояж с рацией в сторону, где Джейн не могла толком видеть сумку.

– В чем все-таки дело? – спросил он опять.

– Возникла медицинская проблема, с которой я сама не справилась.

У Жан-Пьера немного отлегло на сердце. Он-то опасался, что она последовала за ним, поскольку у нее возникли подозрения.

– Выпей немного воды. – Он полез в саквояж за флягой одной рукой, а другой незаметно затолкал рацию вглубь, пока нарочно долго искал необходимое.

Когда передатчик перестал быть виден, он вытащил флягу с отфильтрованной водой и протянул жене. Участившийся пульс постепенно нормализовался. К нему полностью вернулось присутствие духа. Улика теперь оказалась надежно скрыта от ее глаз. А что еще могло вызвать у нее подозрения? Она, возможно, слышала, как Анатолий говорил по-французски, но в этом не было ничего необычного – многие афганцы владели иностранными языками, и французский считался чуть ли ни самым популярным. Этот узбек мог в самом деле изъясняться по-французски лучше, чем на дари. А о чем говорил Анатолий, когда она входила в хижину? Жан-Пьер помнил четко. Русский просил дать ему мазь от мозолей. Идеально! Афганцы неизменно начинали клянчить лекарства, стоило им повстречать доктора, даже если были совершенно здоровы.

Джейн отпила воды из фляги и начала свой рассказ:

– Через несколько минут после твоего отъезда к нам доставили восемнадцатилетнего паренька с очень тяжелым ранением в бедро. – Она сделала еще глоток. На Анатолия она не обращала никакого внимания, и Жан-Пьер понял: она настолько озабочена своей медицинской проблемой, что едва ли вообще заметила присутствие в хижине еще одного мужчины. – Его подстрелили в бою в окрестностях Рохи, и отец нес его на руках до самой нашей долины. Нес целых два дня. К моменту их появления в клинике развилась гангрена. Я ввела юнцу шестьсот миллиграммов кристаллического пенициллина путем инъекции в ягодицу, а потом промыла рану.

– Ты все сделала абсолютно верно, – сказал Жан-Пьер.

– Но через несколько минут он весь покрылся холодным потом и стал бредить. Я взяла пульс. Он оказался учащенным, но прощупывался слабо.

– Он побледнел или посерел? Ему стало трудно дышать?

– Да.

– И как же ты поступила?

– Я попыталась избавить его от шока. Ноги подняла повыше, закутала его в одеяло и дала чая. А потом помчалась за тобой вслед. – Он готова была разрыдаться. – Отец нес его на руках два дня. Я не могу позволить ему умереть.

– Он и не должен умереть, – ободрил ее Жан-Пьер. – Аллергический шок – явление редкое, но хорошо известное как реакция на укол кристаллическим пенициллином. Лечение следует продолжить инъекцией в мышцу дозы адреналина в полмиллилитра, а затем с помощью антигистамина. Скажем, шести миллилитров дифенгидрамина. Ты хочешь, чтобы я вернулся с тобой? – Задавая этот вопрос, он покосился на Анатолия, но русский никак не реагировал на происходящее.

Джейн вздохнула.

– Нет, – ответила она. – Тогда, возможно, умрет кто-то другой по ту сторону гор. Добирайся до Кобака, как планировал.

– Ты уверена?

– Да.

Вспыхнула спичка. Анатолий закурил сигарету. Джейн мельком взглянула на него, потом снова повернулась к Жан-Пьеру.

– Полмиллилитра адреналина, а потом шесть миллилитров дифенгидрамина, – повторила она и поднялась.

– Именно так. – Жан-Пьер поцеловал ее. – Ты действительно уверена, что теперь справишься сама?

– Конечно.

– Тогда поторопись.

– Непременно.

– Не хочешь поехать верхом на Мэгги?

Джейн задумалась.

– Нет, не стоит. По этой тропе пешком я доберусь быстрее.

– Делай, как лучше для тебя.

– До свидания.

– До свидания, Джейн.

Жан-Пьер пронаблюдал за ее уходом. Некоторое время он стоял неподвижно. Ни он, ни Анатолий ничего не говорили. Минуту спустя доктор подошел к проему без двери и выглянул наружу. Он увидел Джейн уже на расстоянии двухсот или трехсот ярдов от хижины, стройную фигурку в платье из тонкого хлопка, решительно поднимавшуюся к перевалу, совершенно одинокую на фоне коричневого от пыли пейзажа. Он следил за ней, пока она не скрылась за ближайшим холмом.

Затем вернулся в хижину и уселся спиной к стене. Они с Анатолием обменялись взглядами.

– Боже всемогущий! – сказал Жан-Пьер. – Мы чуть было не попались.

Глава восьмая

Юноша умер.

Он скончался почти за час до возвращения Джейн, которая взмокла, покрылась толстым слоем пыли и готова была буквально свалиться с ног от усталости. Отец подростка дожидался ее у входа в пещеру, глядя теперь на иностранку горестно и с явным упреком. По его поникшей позе и по отстраненному выражению карих глаз она сразу поняла, что все кончено. Он не произнес ни слова. Она вошла в пещеру и посмотрела на мальчика. Слишком утомленная, чтобы злиться на себя, она поддалась лишь чувству глубочайшего разочарования. Жан-Пьер отсутствовал, Захара соблюдала траур, и ей не с кем было даже поделиться своим огорчением.

Заплакала она уже много позже, когда лежала на крыше бывшего дома лавочника, а Шанталь расположилась рядом на узком матраце, бормоча время от времени что-то невнятное в своем сне, блаженно ни о чем не ведая. Джейн в равной степени оплакивала печальную участь отца, как и гибель сына. Ведь подобно ей самой, он совершил почти невозможное, пытаясь спасти юношу. Насколько же сильными станут теперь его страдания! Звезды расплывались в ее замутненных слезами глазах, пока наконец она не уснула сама.

Ей снилось, что Мохаммед пришел в ее постель и занимался с ней любовью, а все жители кишлака смотрели на них. Потом он рассказал ей о романе Жан-Пьера с Симоной – женой толстого журналиста Рауля Клермона, и любовники встречались в Кобаке, когда Жан-Пьер якобы отправлялся туда к местным пациентам.

На следующий день у нее болело все тело после долгого бега до маленькой хижины и обратно. Как ей повезло, размышляла она, принявшись за обычную работу, что Жан-Пьер сделал остановку – скорее всего, для отдыха – в той хижине, дав ей возможность догнать его. Она испытала величайшее облегчение, увидев Мэгги на привязи перед входом и обнаружив Жан-Пьера внутри вместе с тем занятным низкорослым узбеком. Причем оба буквально подпрыгнули от неожиданности, когда она вошла. Это выглядело почти комично. Ей впервые довелось встретиться с афганцем, который встал при появлении женщины.

Она поднялась по склону горы со своим медицинским чемоданчиком, и клиника в пещере открылась для приема больных. Занимаясь привычными случаями систематического недоедания и малярии, справляясь с загноившимися порезами и борясь с глистами, она продолжала думать о случившейся накануне кризисной ситуации. Прежде она ничего не знала об аллергическом шоке. Естественно, медсестер, которым предстояло делать уколы пенициллина, обычно учили, как это делать наилучшим образом, но ее курсы были поистине краткосрочными, и ей многого не успели объяснить. Более того, многие важные медицинские вопросы не затрагивались вообще, поскольку предполагалось, что рядом с ней всегда будет Жан-Пьер – врач очень высокой квалификации, способный подсказать всякий раз, как она должна поступить.

Для нее курсы стали временем непрерывных волнений и возбужденного предвкушения, когда она сидела в классе то в компании других будущих медсестер, то одна, стараясь усвоить многочисленные правила и процедуры для лечения, понять наиболее эффективные методы медицинского просвещения, гадая, что ожидает ее в загадочном Афганистане. Причем некоторые уроки отнюдь не внушали оптимизма. Первой задачей, объяснили ей, станет необходимость вырыть для себя выгребную яму под туалет. Зачем? Потому что простейшим путем хотя бы немного улучшить здоровье людей в слаборазвитых странах было умение заставить их не испражняться прямо в реки и ручьи, и сделать это предстояло прежде всего на личном примере. Ее наставница Стефани, сорокалетняя типичная мать-одиночка в очках и в вечном рабочем комбинезоне из грубого полотна, не уставала также подчеркивать, насколько опасна слишком щедрая раздача лекарства. Большинство легких заболеваний и мелких ранок заживали вообще сами по себе, однако примитивные (или, быть может, просто наивно хитрые) народы отличались стремлением получать таблетки и микстуры в огромных количествах. Джейн вспомнила, как маленький узбек выпрашивал у Жан-Пьера мазь против мозолей. Вполне возможно, что он всю жизнь ходил пешком, преодолевая огромные расстояния, без всяких болезненных ощущений, но стоило ему встретить доктора, как он заявил о боли в ступнях. Напрасная раздача медикаментов не просто становилась пустой их растратой, а могла иметь и более серьезные последствия. Принимая пилюли напрасно, пациент вырабатывал в организме привычку к ним, а потом, если заболевал всерьез, лекарство на него уже не действовало по-настоящему. Стефани дала Джейн один действительно очень полезный совет: постараться сотрудничать с местными знахарями, а не противопоставлять себя им. Она последовала совету, и это принесло успех в случае с Рабией, повитухой, но не сработало с муллой.

Изучение языка далось ей легче всего. В Париже, еще даже не задумываясь о возможной поездке в Афганистан, Джейн учила фарси – одно из персидских наречий. Она могла при случае получить работу переводчицы. А фарси и дари оказались очень близкими диалектами фактически одного и того же языка. Другим из наиболее распространенных в Афганистане языков был пашто. На нем разговаривали пуштуны, зато на дари она могла общаться с таджиками, а долину Пяти Львов населяли преимущественно именно таджики. Те же афганцы, кому приходилось часто перемещаться по стране как кочевникам, обычно одинаково хорошо владели и пашто, и дари. Если афганец понимал еще и какой-то европейский язык, то чаще всего английский или французский. Тот узбек в каменной хижине разговаривал с Жан-Пьером по-французски. Джейн впервые услышала французский с узбекским акцентом. И он почему-то удивительным образом напоминал русский акцент.

Она мыслями возвращалась к этому узбеку на протяжении всего дня. Ей что-то не давало покоя. Это походило на чувство, какое испытываешь, когда знаешь, что собиралась сделать нечто важное, но никак не можешь вспомнить, что именно. Была, вероятно, в этом человеке какая-то черта или свойство внешности, показавшееся ей странным.

В полдень она закрыла клинику, накормила и переодела Шанталь, а затем приготовила на обед рис в мясном соусе, которым поделилась с Фарой. Девочка стала безгранично преданной помощницей Джейн, готовая на все, чтобы услужить ей или доставить удовольствие, а по вечерам с большой неохотой уходившая домой. Джейн, в свою очередь, стремилась обращаться с Фарой как с личностью, равной себе самой, но добилась только еще более горячего обожания.

В самое знойное время дня Джейн оставила Шанталь на попечение Фары, а сама спустилась в свое заветное, секретное местечко – освещенную солнцем площадку, скрытую от посторонних глаз нависавшим над ней выступом скалы. Там она занималась комплексом послеродовых физических упражнений, исполненная решимости окончательно восстановить свою девичью фигуру. Усердно работая над укреплением мышц таза, она продолжала представлять себе того узбека, поднявшегося на ноги в хижине с удивленным выражением на восточного типа лице. По неясной причине ею начинало овладевать нежданное предчувствие неминуемой трагедии.

Правда не пронзила ее внезапным озарением, не стала интуитивной догадкой, а скорее напоминала лавину: началась как небольшое умственное усилие, а затем обрушилась с огромной силой и накрыла все сознание.

Ни один афганец не стал бы жаловаться на мозоли, даже не существовавшие на самом деле, поскольку этот народ вообще не ведал о них как о медицинской проблеме. С той же долей вероятности фермер из Глостершира мог заявить, что заболел бери-бери[11]. И опять-таки ни один афганец, даже сильно удивленный, не отреагировал бы на появление женщины, немедленно поднявшись на ноги. А если он не был афганцем, то кем же тогда? Очень немногие люди способны распознавать нюансы произношений, и Джейн умела различать их только потому, что готовилась получить диплом профессионального лингвиста. Она говорила и по-французски, и по-русски. В том французском языке, на котором беседовал с Жан-Пьером узбек, ей отчетливо послышался русский акцент.

Значит, Жан-Пьер встретился с русским, замаскированным под местного узбека. Причем в малоприметной хижине, располагавшейся в пустынной местности.

Была ли то простая случайность? Такая вероятность существовала, хотя выглядела не слишком правдоподобной, поскольку ей теперь живо вспомнилось лицо мужа в момент, когда она вошла, и она поняла, что это выражение означало чувство вины.

Нет, не случайно те двое сошлись вместе – у них состоялось заранее назначенное рандеву. И вполне возможно, уже не первое. Жан-Пьер постоянно разъезжал по отдаленным кишлакам, чтобы вести там прием пациентов. А если вдуматься, то он соблюдал расписание таких визитов со странной скрупулезностью, выглядевшей даже глупо в стране, где почти никто не имел простых календарей, не вел особого счета дням и неделям. Однако все приобретало совершенно иной и отнюдь не глупый смысл, если на самом деле он подчинялся другому расписанию – графику серии тайных встреч.

Почему, с какой целью он встречался с русскими? Это тоже казалось уже совершенно очевидным, и горючие слезы налились в глазах Джейн, когда она поняла, что целью могло быть только предательство. Разумеется, он снабжал их информаций. Давал им наводки на караваны. Он всегда знал маршруты, потому что Мохаммед использовал его карты. Ему было известно время их отправки, поскольку он сам видел, как уходили мужчины из Банды и других кишлаков долины Пяти Львов. Он явно все это докладывал русским, и потому за последний год они стали столь успешно устраивать засады на караваны. И по этой же причине в долине теперь появилось столько опечаленных вдов и грустных осиротевших детишек.

Да что же не так со мной? – подумала она с внезапным приливом жалости к себе, и новый поток слез заструился по ее щекам. Сначала Эллис, потом Жан-Пьер. Почему я неизменно выбираю из всех мужчин именно подонков? Неужели меня привлекает к ним некий ореол таинственности? Или я все исподволь понимаю и стремлюсь разоблачить их секреты? Не свихнулась ли я окончательно, если это правда?

Она вспомнила, как прежде Жан-Пьер защищал вторжение Советов в Афганистан, считал его оправданным. Но в какой-то момент он изменил свое мнение, и она приписала себе заслугу в том, что сумела переубедить его. А на самом деле перемена точки зрения оказалась лишь притворством. Когда он решил отправиться в Афганистан, чтобы шпионить на русских, он стал держаться антисоветской позиции, сделав ее частью своей легенды для прикрытия.

А его любовь? Она тоже была притворной?

Сам по себе вопрос способен был разбить ей сердце. Она спрятала лицо в ладонях. Немыслимо! Она же действительно влюбилась в него, вышла замуж, целовала его вечно хмурую мамашу, приспособилась к его манере заниматься сексом, пережила их первую крупную ссору, изо всех сил старалась наладить супружескую жизнь, а потом в страхе и боли родила от него ребенка. Неужто она сделала все это ради всего лишь иллюзии, картонной фигуры вместо подлинного мужа, человека, который не испытывал к ней подлинных чувств? Так же можно было пробежать столько миль, чтобы спросить, как спасти восемнадцатилетнего подростка, чтобы потом найти его уже мертвым. Нет, даже хуже. Она вообразила себе эмоции отца, который нес на руках сына в надежде спасти, а в итоге стал свидетелем его смерти.

Ее груди напомнили о себе ощущением переполненности, и Джейн поняла: настало время кормить Шанталь. Она оделась, вытерла пот с лица рукавом и взобралась к вершине горы. Когда первая волна горя схлынула и ее мысли прояснились, она поняла, почему на протяжении всего первого года семейной жизни постоянно ощущала некоторое странное неудовлетворение. Каким-то непостижимым образом она, видимо, всегда инстинктивно догадывалась о том, что Жан-Пьер обманщик. И незримый барьер между ними помешал их истинной близости.

Когда она добралась до пещеры, Шанталь громко ныла, и Фара укачивала ее. Джейн взяла малышку и приложила головкой к груди. Шанталь принялась жадно сосать молоко. Внутренний дискомфорт Джейн, подобный судороге где-то в области желудка, вскоре сменился ощущением в соске, приятным и даже чуть эротичным.

Ей захотелось побыть одной. Она отправила Фару провести остаток сиесты вместе с матерью в их пещере.

Кормление Шанталь оказало успокаивающее воздействие. Предательство Жан-Пьера больше не казалось концом света, неотвратимой катастрофой. К ней вернулась уверенность, что его любовь не была притворной. Это не имело смысла. Зачем тогда он привез ее с собой сюда? В шпионских делах помощи от нее он не мог получать никакой.

А если он искренне любил ее, с остальными проблемами можно справиться. Конечно, ему придется прекратить работу на русских. Правда, сейчас она даже представить себе не могла прямого объяснения с ним. Например, сможет ли она бросить ему в лицо: «Все кончено! Ты разоблачен!»? Нет. Но нужные слова обычно сами приходили ей на язык, когда в них возникала потребность. А потому ему придется вернуться с ней и с Шанталь в Европу…

Обратно в Европу. При мысли, что теперь им неминуемо нужно будет отправиться домой, она испытала огромное облегчение. И Джейн это даже удивило. Ведь еще вчера, спроси ее кто-нибудь, нравилось ли ей в Афганистане, она бы ответила: да, она считала свою работу здесь увлекательной и очень полезной, причем она не просто справлялась с ней, а порой получала подлинное удовольствие от сделанного. Но сейчас, стоило лишь замаячить впереди перспективе возвращения к цивилизации, весь ее энтузиазм улетучился. Она призналась сама себе, что унылые пейзажи, суровые зимы, чужой народ, бомбардировки и непрерывный поток изувеченных, израненных мужчин, подчас почти еще мальчишек, довели ее до грани нервного срыва.

Истина заключается в том, подумала она, что здесь все ужасно.

Шанталь перестала сосать и заснула. Джейн переодела ее и положила на матрац, не потревожив сна дочки. Непоколебимое спокойствие ребенка было для ее матери благословением. Девочка спала при любой кризисной ситуации. Никакой шум, никакая суматоха вокруг не могли пробудить ее, если она была сыта и комфортно пристроена. Однако проявляла чувствительность к настроениям Джейн и зачастую просыпалась, если ту что-то расстраивало, даже если повсюду царила тишина.

Джейн уселась поверх своего матраца, скрестив ноги и наблюдая за спящим ребенком, продолжая размышлять о Жан-Пьере. Ей очень хотелось, чтобы он сейчас оказался здесь и она смогла с ним поговорить немедленно. Ее саму удивляло, почему она уже не так сердита, не так возмущена его предательской деятельностью против повстанцев в пользу русских. Не потому ли, что она уже давно примирилась с мыслью о лживости всех мужчин вообще? Не потому ли, что преисполнилась убеждением: единственными подлинно ни в чем не повинными людьми во время войны оставались только матери, дочери и жены всех, кто сражался с обеих сторон? Не потому ли, что собственная роль жены и матери глубоко изменила ее личность, и даже предательство больше не вызывало в ней вспышки ярости и гнева? Или всему причиной была сама по себе ее любовь к Жан-Пьеру? Ответа она не находила.

Кроме того, настало время думать не о прошлом, а исключительно о будущем. Они скоро вернутся в Париж, где есть почта, книжные магазины, а из кранов течет чистая вода. Шанталь понравятся новые красивые платьица, прогулочная коляска и легко сменяемые подгузники. Они втроем поселятся в небольшой квартире посреди хорошего района, где единственной опасностью для жизни станут водители такси. Джейн и Жан-Пьер начнут все с чистого листа и теперь уже узнают друг друга по-настоящему. Оба начнут работать, делая мир лучше постепенно, узаконенными методами, без коварных интриг и предательских заговоров. Опыт, приобретенный в Афганистане, поможет устроиться в организации, содействующей развитию стран Третьего мира. Возможно, это будет даже Всемирная организация здравоохранения. Супружеская жизнь станет той, какой она изначально ее себе представляла, когда все трое будут счастливы, не подвергаясь никакому риску.

Вошла Фара. Время сиесты миновало. Она с уважением снова поздоровалась с Джейн, бросила взгляд на Шанталь, а потом, увидев, что малышка еще спит, уселась на пол, ожидая новых распоряжений. Она была дочерью старшего сына Рабии Исмаэля Гуля, который как раз сейчас отсутствовал в кишлаке, отправившись в путь с новым караваном…

У Джейн перехватило дыхание. Фара с немым вопросом в глазах посмотрела на нее. Джейн сделала небрежно успокаивающий жест, и Фара отвела взгляд в сторону.

Ее отец идет вместе с караваном, вновь напомнила себе Джейн.

Жан-Пьер наверняка сообщил о нем русским. И отец Фары погибнет, попав в засаду, если только Джейн не предпримет чего-то, чтобы предотвратить подобный оборот событий. Но что она могла сделать? Имелась возможность послать гонца, который догонит караван у перевала Хибер и уговорит изменить маршрут. Мохаммед вполне способен отправить посыльного. Но тогда уже Джейн придется объяснить ему, откуда ей стало известно, что караван мог угодить в засаду, и Мохаммед, несомненно, убьет Жан-Пьера, убьет жестоко, удавит голыми руками.

Если кому-то так или иначе суждено погибнуть, пусть умрет Исмаэль, а не Жан-Пьер, подумала Джейн.

Но потом она вспомнила еще примерно о тридцати мужчинах из долины, шедших с караваном, и содрогнулась: неужели они все погибнут, чтобы спасти жизнь моего мужа? Хамир Хан с его реденькой бороденкой, покрытый шрамами Шахазай Гуль, Юссуф Гуль, такой прекрасный певец, Шер Кадор, мальчик, пасший стада коз, Абдур Мохаммед с выбитыми передними зубами и Али Ганим, имевший четырнадцать детишек?

Нет, должен существовать какой-то иной выход из положения.

Она подошла к проему пещеры и встала, глядя наружу. С окончанием сиесты из других пещер показались дети, чтобы возобновить свои игры среди камней и колючих зарослей кустарника. Был там и Муса, единственный сын Мохаммеда, которого очень баловали с тех пор, как он лишился кисти руки. Он размахивал новым ножом – подарком желавшего хоть как-то утешить ребенка отца. Джейн заметила мать Фары, с трудом взбиравшуюся вверх по склону с вязанкой дров на голове. Жена муллы стирала рубашку мужа. Не было видно только Мохаммеда и Халимы. Джейн знала, что он на сей раз остался в кишлаке, поскольку встретила его еще утром. Он, вероятно, пообедал с женой и детьми в их пещере, потому как большинство семей вырыли пещеры под личное жилье. Мохаммед, скорее всего, и сейчас там, но Джейн не хотела открыто встречаться с ним, ибо такая смелость вызвала бы в деревенской общине шумный скандал, а Джейн как никогда требовалась сдержанность в своих поступках.

Что же мне сказать ему? – продолжала раздумывать она.

Она рассмотрела вариант прямого обращения: «Сделай это для меня, просто выполни мою просьбу». Такой подход сработал бы с любым влюбленным в нее европейцем, однако среди мусульман романтическая сторона любви никогда не главенствовала – вот и Мохаммед испытывал к ней чувство, более напоминавшее нежное вожделение, нежели любовь в ее понимании. А этого было недостаточно, чтобы поставить его в зависимое от нее положение. Кроме того, она вообще не могла уверенно знать, сохранил ли он к ней прежнее отношение. Что еще? Он не был перед нею в долгу. Она никогда не лечила ни его самого, ни жену… Но вот Муса – другое дело. Мальчику она действительно буквально спасла жизнь. А такой человек, как Мохаммед, не мог воспринимать это иначе, как долг чести.

«Сделай это для меня, потому что я спасла твоего сына». К подобной просьбе он мог прислушаться.

Но Мохаммед все равно пожелает вникнуть в причину столь странного обращения с ее стороны.

Показались другие женщины с метлами и ведрами воды для мытья полов в пещерах. Они ухаживали за скотом, готовили еду. Джейн знала, что скоро получит возможность для встречи с Мохаммедом.

Что же я скажу ему?

«Русским известен маршрут каравана».

Но как они узнали о нем?

«Это мне не известно, Мохаммед».

Тогда откуда такая уверенность?

«Не могу все рассказать тебе. Я подслушала один разговор. Мне передала сообщение британская разведка. У меня интуитивное предчувствие. Гадала на картах, и они все мне раскрыли. Мне привиделся сон».

Вот оно! Вещий сон. Как раз то, что нужно.

Она увидела Мохаммеда. Он выбрался из пещеры, высокий и красивый, готовый для длительного путешествия: круглая шапочка читрали на голове, как у Масуда и у многих других партизан, грязно-серое патту, заменявшее плащ, полотенце, одеяло, камуфляжная сетка, высокие сапоги, снятые с трупа советского солдата. Он пересек площадку перед пещерами уверенными шагами человека, которому еще до заката предстояло проделать долгий путь. Затем свернул на тропу, ведшую вниз к опустевшему сейчас кишлаку.

Джейн дождалась, пока его крупная фигура скрылась из виду. Сейчас или никогда, подумала она и устремилась вслед. Поначалу она двигалась медленно и даже нарочито вяло, чтобы никому не бросилось в глаза, как она пошла вдогонку за Мохаммедом. Но затем, как только ее уже не могли разглядеть из пещер, бросилась бегом. Она спотыкалась и скользила на камнях тропы, опасаясь упасть и получить повреждение. Поэтому, увидев Мохаммеда впереди, сразу поспешила окликнуть его. Он остановился, повернулся и подождал ее.

– Да пребудет с тобой Аллах, Мохаммед Хан, – сказала она, поравнявшись с ним.

– И с тобой, Джейн Дебу, – вежливо отозвался он на приветствие.

Она сделала паузу, восстанавливая сбитое дыхание. Он наблюдал за ней с выражением несколько удивленного терпения на лице.

– Как дела у Мусы? – спросила она.

– Он чувствует себя хорошо и вполне доволен жизнью, вот только учится управляться левой рукой. Наступит день, когда именно ей он убьет русского.

В устах афганца эта фраза прозвучала шуткой. Традиционно левая рука предназначалась для «грязных дел», а ели всегда только правой. Джейн улыбнулась, показав, что оценила его чувство юмора, а потом сказала:

– Я была так рада спасению его жизни.

Если собеседник посчитал ее реплику неуместной сейчас, то ничем не выдал своих чувств.

– За это я в вечном долгу перед тобой, – отозвался он.

Именно на такую реакцию она и рассчитывала.

– Есть нечто, что ты теперь мог бы сделать для меня, – сказала она.

Выражение его лица стало непроницаемым.

– Если только это в моих силах…

Джейн огляделась по сторонам, куда бы присесть. Они стояли рядом с разрушенным попаданием бомбы домом. Камни и кучи глины из его передней стены разметало вдоль тропы, откуда они могли даже заглянуть внутрь постройки, где в парадной комнате из всего имущества оставались разбитый кувшин и выглядевший совершенно абсурдно яркий рекламный плакат с изображением «Кадиллака», прикрепленный кнопками к устоявшей задней стене. Джейн присела на один из крупных камней, а после недолгого колебания Мохаммед сел тоже.

– Это вполне в твоих силах, – сказала она, – но может причинить тебе некоторые неудобства.

– О чем же идет речь?

– Ты можешь посчитать мою просьбу капризом вздорной женщины.

– Возможно.

– Более того, у тебя возникнет соблазн обвести меня вокруг пальца, согласившись для вида выполнить мое пожелание, а потом якобы «забыв» о нем.

– Никогда в жизни.

– Я всего лишь прошу поступить со мной честно, пойдешь ты мне навстречу или нет.

– Я так и сделаю.

Достаточно предисловий, подумала она.

– Я хочу, чтобы ты отправил самого быстрого гонца, чтобы он догнал караван и передал приказ изменить маршрут их возвращения.

Он выглядел беспредельно изумленным. Должно быть, ожидал от нее какой-то банальной и чисто бытовой женской просьбы.

– Но почему? – спросил он.

– Ты веришь в вещие сны, Мохаммед Хан?

Он пожал плечами.

– Сны – это всего лишь сны, – ответил он уклончиво.

Вероятно, я избрала неверное слово, подумала Джейн. Лучше было назвать это видением.

– Когда я лежала одна в своей пещере в самый разгар жары, мне показалось, что я вижу белого голубя.

Внезапно он стал гораздо внимательнее слушать ее, и Джейн поняла – ей удалось-таки найти нужное понятие. Афганцы глубоко верили, что в белых голубей порой вселялись духи.

Джейн продолжала:

– Но я, должно быть, спала, поскольку птица заговорила со мной.

– О! Неужели?

Он воспринял это как признак виде́ния, а не простого сна, поняла Джейн. И она добавила:

– Я не могла разобрать, что именно голубь говорил, хотя пристально вслушивалась в его речь. Думаю, он использовал язык пашто.

У Мохаммеда округлились глаза.

– Вестник из пуштунских владений…

– А затем я увидела Исмаэля Гуля, сына Рабии и отца Фары, стоявшим позади голубя. – Она положила ладонь на руку Мохаммеда, заглянула ему в глаза, уже уверенно думая: я могу управлять тобой с невероятной легкостью, тобой – храбрым, но тщеславным и наивным до глупости мужчиной. – Из его сердца торчал кинжал, а по лицу стекали кровавые слезы. Он указывал на рукоять, словно умолял меня извлечь кинжал из его груди. А рукоять была инкрустирована драгоценными камнями. – Она сама изумлялась, где набралась всего этого вздора. – Я встала с постели и подошла к нему. Мне стало страшно, но необходимо было спасти ему жизнь. Вот только стоило мне протянуть руку…

– Что произошло?

– Он исчез, а я, наверное, очнулась ото сна.

Мохаммед закрыл широко распахнувшийся из-за отвисшей челюсти рот, вернул себе полную достоинства позу и с важным видом нахмурился, словно всерьез рассматривая возможные интерпретации смысла видения. Самое время, решила Джейн, еще немного подтолкнуть его мысли в нужном направлении.

– Быть может, мною овладела свойственная женщинам глупость, – сказала она, придавая лицу выражение маленькой девочки, готовой прислушаться к мудрому мнению превосходящего ее умом и опытом мужчины. – Вот почему я прошу сделать это для меня, для той, кто спасла твоего сына, чтобы ты вернул мне душевный мир и покой, навел порядок в голове, избавил от мрачных предчувствий.

Он сразу же взял горделивый и чуть обиженный тон:

– Вовсе необязательно было напоминать мне о долге чести перед тобой.

– Значит, ты так или иначе исполнишь мою просьбу?

Он задал неожиданный встречный вопрос:

– Какими камнями была украшена рукоятка кинжала?

О боже, подумала она. Что послужит правильным ответом, необходимым для ее целей? Она хотела назвать изумруды, но они всегда ассоциировались с самой долиной Пяти Львов, и могло подразумеваться, что Исмаэля убил предатель из долины.

– Рубинами, – выпалила Джейн затем.

Он медленно кивнул.

– Исмаэль не разговаривал с тобой?

– Мне почудилось, будто он хотел что-то сказать, но не мог.

Мохаммед снова кивнул, а Джейн подумала: давай же, черт тебя возьми, прими наконец решение!

После долгой паузы он сказал:

– Пророчество действительно зловещее. Маршрут каравана нужно изменить.

Господи, спасибо за это, подумала Джейн.

– Ты принес мне невероятное облегчение, – совершенно на сей раз правдиво сказала она. – Я не знала, что мне делать. Теперь же я уверена – Ахмед будет спасен.

Она гадала, как может окончательно привязать Мохаммеда к данному им слову, сделать для него невозможным передумать и изменить решение. Она не вправе была заставить его давать какие-либо клятвы. Не чувствовала достаточным скрепить уговор обычным рукопожатием. И тогда прибегла к самому древнему жесту доверия. Склонилась вперед и поцеловала его в губы. Быстро и нежно, не дав ему ни шанса уклониться или хотя бы ответить на поцелуй.

– Благодарю тебя! – сказала она. – Я знаю, что ты человек чести и сдержишь обещание.

Она поднялась, оставив его сидеть с немного ошеломленным видом, а потом повернулась и побежала обратно вверх по тропе к пещерам.

Почти у самого конца подъема Джейн остановилась и посмотрела назад. Мохаммед широкими шагами продолжал спуск по склону холма, высоко подняв голову и энергично размахивая при ходьбе руками. От разбомбленного дома он уже успел удалиться на значительное расстояние. Его явно основательно потряс поцелуй, подумала Джейн. Мне впору стыдиться за себя. Я воспользовалась его суеверностью, его тщеславием и возбудила сексуальность. Если я считаю себя феминисткой, то не должна использовать мужские предрассудки о женщинах как существах, обладающих сверхъестественным двойным видением, покорных и кокетливых. Нельзя было им так манипулировать. Но ведь у нее получилось! Ее тактика сработала!

И она пошла дальше. Теперь ей предстояло разобраться с Жан-Пьером. Он вернется с наступлением сумерек: дождется приближения вечера, когда солнце палит уже не так нещадно, прежде чем пуститься в дорогу, как это сделал Мохаммед. Она предвидела, что иметь дело с Жан-Пьером окажется даже проще, чем с Мохаммедом. Прежде всего, с Жан-Пьером она сможет говорить одну только правду. А во-вторых, именно он был тем, кто поступал неверно.

Она добралась до пещер. В небольшом лагере царила привычная суета. По небу пронеслось звено русских реактивных самолетов. Все ненадолго бросили свои занятия, пронаблюдав за ними, хотя они пролетали слишком далеко и высоко, чтобы грозить бомбежкой. Когда они исчезли из поля зрения, мальчишки расставили руки подобно крыльям и стали бегать, криками подражая реву двигателей. Интересно, кого они собирались бомбить в своем воображаемом полете? – невольно подумалось Джейн.

Она зашла в пещеру-клинику, проверила, все ли в порядке с Шанталь, улыбнулась Фаре, а потом достала тетрадь-ежедневник. Она и Жан-Пьер вносили в нее записи регулярно. В основном они касались медицинских проблем. Этот своеобразный врачебный дневник необходимо было потом взять с собой в Европу и обнародовать, чтобы помочь тем, кто сменит их позже в Афганистане. Им настоятельно рекомендовали также описывать свои личные ощущения и возникавшие бытовые затруднения. Тогда сменщики будут детальнее знать, к чему им готовиться. А потому Джейн достаточно подробно отчиталась в дневнике о протекании своей беременности, об обстоятельствах рождения Шанталь, однако в весьма сдержанных выражениях, как бы сама подвергая себя цензуре, затрагивала эмоциональную сторону своей жизни.

Она уселась спиной к стене пещеры, положив тетрадь на колени, и описала историю восемнадцатилетнего подростка, умершего от аллергического шока. Она опечалилась при этом, но в депрессию не впала – вполне нормальная реакция на такого рода событие, сказала она себе.

Кратко перечислила пациентов, приходивших к ней сегодня с мелкими болячками, а потом лениво начала листать толстый дневник обратно к началу. Жан-Пьер делал свои записи небрежно поспешным, мелким почерком, почти всегда ограничиваясь лаконичным описанием симптомов, диагнозов, методов лечения и результатов. «Глисты», – писал он. Или: «Малярия». Потом: «Полностью излечено», «Состояние стабильное». А порой: «Скончался». Джейн, как правило, писала более длинными фразами. Например: «Этим утром она уже чувствует себя намного лучше». Или: «У матери ярко выраженный туберкулез». Она прочитала написанное в ранний период своей беременности о боли в сосках, расплывшихся бедрах, тошноте по утрам. С интересом заметила, как почти год назад сделала заметку: «Я боюсь Абдуллы». Сейчас она уже напрочь забыла об этом.

Джейн убрала дневник. Следующие два часа они с Фарой провели за уборкой и чисткой помещения пещеры-клиники, а затем настало время спускаться в кишлак и готовиться к наступлению ночи. По пути вниз и позже, занимаясь хлопотами в бывшем доме лавочника, Джейн обдумывала, как ей провести разговор с Жан-Пьером. Она знала, что делать. Они выйдут на прогулку, думала она, но вот с чего в точности начать, не могла сразу решить.

И все еще не нашла четко определенного варианта, когда несколько минут спустя он вошел в дом. Она вытерла с его лица пыль влажным полотенцем и дала зеленого чая в фарфоровой чашке. Жан-Пьер казался приятно уставшим, нежели переутомленным, и Джейн это не удивляло: муж был способен совершать пешком значительно более долгие путешествия. Она сидела рядом с ним, пока он пил чай, стараясь не смотреть на него слишком пристально, но непрерывно думая: ты мне лгал. Дав ему немного отдохнуть, она сказала:

– Пойдем прогуляемся, как мы это делали прежде.

Он был несколько удивлен предложением.

– Куда ты хотела бы направиться?

– Все равно куда. Разве ты не помнишь прошлое лето, когда мы выходили из дома, чтобы просто получить удовольствие от вечерней прохлады?

Он улыбнулся.

– Конечно, помню. – Ей всегда очень нравилась его улыбка.

– Мы возьмем с собой Шанталь? – спросил он.

– Нет. – Джейн не могла себе позволить отвлечься от главного. – О ней прекрасно позаботится Фара.

– Как пожелаешь, – сказал он по-прежнему немного удивленно.

Джейн попросила Фару приготовить им ужин – хлеб, простоквашу и чай, а потом они с Жан-Пьером вышли из дома. Свет дня почти совсем померк, а вечерний воздух ощущался свежим и ароматным. Летом это было самое лучшее время суток. Они двинулись между полей к реке, и она вспомнила свои ощущения, испытанные на той же тропе прошлым летом: волнение, растерянность, возбуждение, но и решимость непременно преуспеть в новом месте, на новой работе. Сейчас она могла гордиться собой. Она прекрасно справилась. И все равно внутренне радовалась, что приключение приближалось к концу.

В ней нарастало напряжение по мере приближения неизбежного начала конфронтации, сколько она ни твердила про себя, что ей нечего скрывать, нечего стыдиться и бояться тоже нет никаких оснований. Они пересекли реку вброд по камням в том месте, где она становилась широкой, но мелкой, затем по крутой и извилистой тропе поднялись к вершине скалы на противоположном берегу. Наверху оба сели на краю, болтая ногами над пропастью. В сотне футов под ними река Пяти Львов быстро несла свои воды, играя среди камней, злобно вспениваясь в стремнинах. Джейн оглядела долину. Обработанные поля то там, то здесь разрезали оросительные каналы, разделяли каменные ограды. Ярко-зеленые и золотистые тона созревших урожаев выглядели осколками цветного стекла от разбитой игрушки. Кое-где посреди моря колышущейся зелени чернели пятна воронок от бомб, обрушенные участки стен, заваленные обломками траншеи каналов. Заметные издали редкие круглые шапочки или темные тюрбаны выдавали присутствие вышедших работать мужчин, торопившихся собрать свое зерно, пока русские самолеты стояли на аэродромах, а бомбы лежали на складах до утра. Маленькие фигурки с платками на головах были женщинами или девочками-подростками, помогавшими мужьям и отцам только до наступления полной темноты. В самом дальнем конце долины крестьянские поля пытались расположить даже вдоль нижних склонов холмов, но они обрывались там, где почву уже заменял пыльный камень скал. Из нескольких труб в скоплении домиков с левой стороны к небу поднимались столбики дыма очагов, прямые, как карандаши, если только их не начинали сдувать редкие порывы ветра. И с этими же порывами доносились смутные и неразборчивые обрывки болтовни женщин, купавшихся за изгибом реки выше по течению. Голоса звучали приглушенно. Среди них не раздавалось больше оглушительного смеха Захары, соблюдавшей траур. А всему виной был Жан-Пьер…

Эта мысль придала Джейн необходимой сейчас храбрости.

– Я хочу, чтобы ты доставил меня домой, – неожиданно для него и очень резко сказала она.

Он сначала неверно интерпретировал ее просьбу.

– Но мы только что пришли сюда, – раздраженно отозвался он, но потом посмотрел на нее, и его нахмурившееся лицо прояснилось.

– Ах, вот ты о чем.

Его реакция оказалась совершенно равнодушной, что послужило для Джейн недобрым знаком. Она поняла: ей не добиться своей цели без сопротивления.

– Да, – твердо подтвердила она. – Именно домой.

Он обнял ее за плечи.

– Эта страна в самом деле порой повергает любого из нас в депрессию, – сказал Жан-Пьер, глядя не на нее, а на бежавшую далеко внизу реку. – А ты особенно подвержена ей сейчас, вскоре после родов. Но пройдет всего пара недель, и ты почувствуешь…

– Не надо говорить со мной таким покровительственным тоном! – оборвала его Джейн. Она не позволит ему ограничиться подобного рода чепухой. – Прибереги свои утешения и замашки доброго доктора для пациентов.

– Хорошо. – Он убрал руку. – Прежде чем приехать сюда, мы приняли совместное решение, что пробудем здесь два года. Мы сошлись во мнении о неэффективности кратковременных визитов, поскольку в таком случае резко возрастают расходы на обучение, перелеты и обустройство своей жизни на новом месте. Нас переполняло стремление принести реальную и значительную пользу, и потому мы дали обязательство на двухлетнюю командировку…

– А потом у нас родился ребенок.

– Уж извини, но я не проявлял здесь особой инициативы.

– Как бы то ни было, но я передумала.

– Тебе не дано право изменять свои мнения.

– Я – не твоя собственность! – более сердито заявила она.

– Об этом не может быть и речи. Давай сразу прекратим даже обсуждать твою идею.

– Нет, мы только начали, – сказала она. Его отношение к ней вызывало приступ ярости. Разговор тут же перешел в спор о ее правах как личности, а она не хотела одержать победу в таком споре, просто сообщив, что ей все известно о его шпионской деятельности. По крайней мере, пока. Она ставила себе первоначальной целью заставить его признать за собой свободу выбора, возможность принимать самостоятельные решения. – В свою очередь, тебе не дано право игнорировать мое мнение и отмахиваться от моих желаний, – продолжила Джейн. – Я хочу уехать этим же летом.

– Ответом будет жесткое НЕТ.

Она попыталась все-таки уговорить его, приведя свои аргументы:

– Мы уже находимся здесь целый год. Нам удалось принести значительную пользу. Кроме того, пришлось пойти на крупные жертвы, гораздо более серьезные, чем мы ожидали. Разве этого мало?

– Мы дали согласие на двухлетний срок, – упрямо повторил он.

– Но дали его уже очень давно, и еще до того, как у нас появилась Шанталь.

– Тогда отправляйтесь во Францию с ней вдвоем, а меня бросьте здесь одного.

На мгновение Джейн всерьез принялась рассматривать такую возможность. Путешествовать с караваном в Пакистан, имея на руках младенца, было затеей трудной и опасной. А без помощи мужа она превратится в подлинный кошмар. И все-таки ее нельзя назвать неосуществимой. Но это значит оставить здесь Жан-Пьера. Он сможет без помех продолжать выдавать русским караваны, и каждые несколько недель все больше мужчин из долины станут погибать в засадах. Была и другая причина, почему Джейн не желала уезжать от него. Это окончательно поставило бы крест на их семейной жизни.

– Нет, – сказала она. – Я не могу отправиться домой одна. Ты тоже обязан уехать.

– Но я не уеду! – сердито воскликнул он. – Ни за что не уеду!

Вот теперь настал момент выложить ему все, о чем ей стало известно. Джейн глубоко вдохнула и начала:

– Тебе придется уносить отсюда ноги, вот и все.

– С какой стати? Для этого нет никаких причин, – немедленно возразил Жан-Пьер. Он тыкал в ее сторону указательным пальцем, а в выражении его глаз она прочитала нечто, ужаснувшее ее. – Ты не сможешь принудить меня. Даже не пытайся!

– Но я способна…

– Не советую тебе ничего предпринимать, – сказал он, и от его голоса веяло необычным холодом.

Внезапно он предстал перед ней совершенно чужим человеком, мужчиной, которого она совсем не знала. Она ненадолго примолкла и задумалась. Она заметила, как с крыши одного из домов кишлака вспорхнул голубь и полетел прямо к ней. Птица затем присела на скале чуть ниже уровня ее ступней. Я не знаю этого человека! – с паническим страхом подумала Джейн. Минул целый год, а я все еще понятия не имею, какой он на самом деле!

– Ты меня любишь? – неожиданно спросила она.

– Любить тебя еще не значит, что я должен исполнять любую твою прихоть.

– Это можно считать утвердительным ответом?

Жан-Пьер пристально уставился на нее. Она твердо выдержала его взгляд. Медленно, постепенно, но жесткий и пугающий огонь в его глазах начал угасать, и он расслабился. Потом снова улыбнулся.

– Разумеется, ответ утвердительный, – сказал он. Джейн склонилась к нему и положила его руку снова себе на плечо. – Да, я люблю тебя, – добавил он уже с искренней нежностью и поцеловал в макушку.

Ее голова теперь оказалась прижатой к его груди. Она посмотрела вниз. Голубь, только что сидевший рядом, уже улетел. Причем голубь был белым, как в придуманном ею видении. Он теперь парил без взмахов крыльями, беззвучно скользя по воздуху к противоположному берегу реки. О боже, и что же мне делать теперь? – подумала Джейн.

* * *

Муса – сын Мохаммеда, известный ныне под кличкой Леворукий, – первым заметил приближение каравана, когда он показался на горизонте. Мальчик опрометью бросился к площадке перед пещерами, крича во весь голос:

– Они вернулись! Они вернулись!

Никто не нуждался в пояснениях, о ком он оповещал местных жителей.

Позднее утро как раз уже переходило в день. Джейн и Жан-Пьер работали в пещерной клинике. Джейн посмотрела на мужа. Лишь едва заметный намек на хмурое удивление промелькнул в выражении его лица, но он явно недоумевал, почему русские не воспользовались его информацией и не устроили на караван засаду. Джейн моментально отвернулась от него, чтобы не выдать овладевшее ей чувство триумфа. Она спасла им жизни! Юссуф будет петь сегодня вечером, Шер Кадор пересчитает своих коз, Али Ганим по очереди перецелует всех своих четырнадцать детишек. Юссуф приходился сыном Рабии. Джейн уберегла его от гибели и негласно оплатила свой долг перед повитухой за помощь при появлении на свет Шанталь. Все матери, жены и дочери, которым, казалось, судьба предначертала скорбеть по самым близким людям, пребывали сейчас в несказанной радости.

Она могла только догадываться о том, какие чувства испытывал Жан-Пьер. Злость? Раздражение? Разочарование? Но ей самой трудно было даже представить себе кого-то, способного расстроиться из-за спасения множества людей от смерти. Она снова мельком взглянула на него, но его лицо стало совершенно непроницаемой маской. Жаль, мне не дано узнать, что творится у тебя на душе и в уме, подумала Джейн.

Их пациенты в течение буквально одной минуты разбежались. Все устремились вниз, в кишлак, чтобы приветствовать возвращение каравана.

– Не спуститься ли и нам тоже? – спросила Джейн.

– Ты иди, – ответил Жан-Пьер, – а я закончу свои дела здесь и последую за тобой.

– Хорошо, – сказала Джейн.

Как она догадывалась, ему требовалось некоторое время, чтобы полностью овладеть собой и легче было потом притвориться, как он обрадован благополучному возвращению каравана, когда встретится с его командой.

Она взяла на руки Шанталь и ступила на крутую тропинку, ведшую к кишлаку. Даже через подошвы сандалий она ощущала, как раскалились камни скалы.

Она так еще и не решилась на откровенный разговор и прямую конфронтацию с Жан-Пьером. Но это не могло продолжаться бесконечно. Рано или поздно он узнает, что Мохаммед отправил гонца, чтобы изменить заранее намеченный маршрут каравана. Разумеется, он поинтересуется потом у Мохаммеда, почему он так поступил, а Мохаммед расскажет ему о «видении» Джейн. Вот только Жан-Пьер прекрасно знал, что Джейн сама не верила ни в какие видения…

Чего я боюсь? – спрашивала она себя. Не я виновна, а он сам. И все же чувствую, словно его секрета я тоже почему-то должна стыдиться. Мне следовало выложить ему правду сразу, тем вечером, когда мы отправились на прогулку на вершину прибрежной скалы. Сохранив секрет надолго, я сама стала участницей обмана. Возможно, причина в этом. Или же она заключается в том особенном выражении, какое порой приобретали его глаза…

Решимость вернуться домой не покинула ее, но ей не удавалось придумать доводов, чтобы убедить Жан-Пьера уехать тоже. Она изобретала десятки самых причудливых планов: от присылки ложного сообщения, что его мать находится при смерти, до отравления его порции простокваши каким-то веществом, от которого у него появятся симптомы заболевания, требующего для излечения немедленного возвращения в Европу. Но, конечно, самая простая, хотя и требовавшая смелости идея состояла в угрозе рассказать Мохаммеду о шпионской деятельности Жан-Пьера. Но она никогда не пойдет на это, сознавала Джейн, поскольку разоблачить его означало обречь на неминуемую расправу. Но, быть может, Жан-Пьер поверит в ее способность привести угрозу в исполнение? Нет. Скорее всего, не поверит. Только совершенно бесчувственный, грубый и сам не ведающий жалости человек мог всерьез считать ее готовой фактически убить собственного мужа, а будь Жан-Пьер действительно столь грубым, безжалостным и бессердечным, он, пожалуй, мог сам убить Джейн.

Она ощутила озноб, несмотря на жару. Все эти мысли об убийствах абсурдны. Если пара умеет так наслаждаться телами друг друга, как мы, размышляла Джейн, ни он, ни она не опустятся до подобной немыслимой жестокости.

Приблизившись к кишлаку, она услышала пальбу из ружей в воздух – род салюта, какой афганцы устраивали всякий раз, когда что-то праздновали. Она направилась к мечети – все обычно происходило именно там. Караван вошел прямиком во двор.

Мужчины, их лошади, привезенный груз находились в окружении улыбающихся женщин и восторженно орущих детей. Джейн встала с краю образовавшейся толпы и наблюдала за всем этим. Оно того стоило, подумала она. Стоило переживать и бояться, стоило любыми, пусть самыми недостойными методами манипулировать Мохаммедом, чтобы сейчас присутствовать при этой сцене, видеть счастливое воссоединение живых и невредимых мужчин со своими женами, матерями, сыновьями и дочками.

А затем произошло нечто, ставшее, возможно, величайшим потрясением в ее жизни. В толпе среди круглых шапочек и тюрбанов мелькнула непокрытая голова с курчавой белобрысой шевелюрой. Сначала она не узнала эти кудри, хотя они выглядели настолько знакомыми, что у нее зашлось сердце. А потом мужчина отделился от общей группы, и она отчетливо разглядела спрятанное теперь под густой светлой бородой лицо Эллиса Талера.

Джейн внезапно почувствовала слабость в коленях. Эллис? Здесь? Но это же невозможно!

Он подошел прямо к ней. На нем была широкая, вечно похожая на чуть великоватую пижаму из хлопка, одежда афганца, и даже грязноватое походное одеяло на их манер он перекинул через плечо. Та небольшая часть лица, которая оставалась видна над бородой, покрылась глубоким загаром, а потому его небесно-голубые глаза выглядели даже более поразительно красивыми, чем когда-то, выделяясь как васильки посреди поля спелой пшеницы.

Джейн словно громом поразило.

Эллис стоял перед ней, а потом очень серьезно сказал:

– Ну здравствуй, Джейн.

И она поняла, что в ней не осталось больше ненависти к нему. Еще всего лишь месяц назад она бы вновь прокляла его за ложь и предательство ее друзей, но сейчас вся злость улетучилась. Она больше никогда не станет симпатизировать ему, но была способна терпимо отнестись к его появлению. Кроме того, до чего же приятно оказалось услышать английскую речь после более чем годичного перерыва!

– Эллис? – чуть слышно произнесла она. – Что ты здесь делаешь, черт побери?

– То же самое, что и вы, – ответил он.

О чем это он? О шпионаже? Нет, Эллис понятия не имел, кем был в действительности Жан-Пьер.

Заметив ошеломление в выражении лица Джейн, Эллис добавил:

– Я имею в виду, что тоже прибыл сюда на помощь повстанцам.

А вдруг он все узнает о Жан-Пьере? Внезапно Джейн овладел страх за мужа. Вот Эллис мог запросто убить его…

– А чей это у тебя ребенок? – спросил он.

– Мой. И Жан-Пьера. Ее зовут Шанталь. – Джейн заметила, как Эллис сразу погрустнел.

До нее дошло. Он явно рассчитывал обнаружить, что она несчастлива в супружеской жизни. О господи, значит, он по-прежнему любит меня, подумала Джейн и поспешила сменить тему разговора:

– Но чем ты можешь помочь партизанам?

Он приподнял свою сумку. Это была большая, напоминавшая формой сардельку, сумка из полотна цвета хаки, похожая на старомодный солдатский вещевой мешок.

– Я буду учить их взрывать дороги и мосты, – сказал он. – Как видишь, на этой войне я сражаюсь вместе с тобой.

Но не вместе с Жан-Пьером, подумала она. Что теперь произойдет? Афганцы никогда и ни в чем не подозревали Жан-Пьера, но Эллиса специально обучали распознавать вражеских лазутчиков, он знал все о шпионаже. Рано или поздно он догадается, что происходит.

– Как долго ты намерен пробыть здесь? – спросила она.

Если визит будет кратковременным, ему не хватит времени заподозрить наличие шпиона среди повстанцев.

– На все лето, – ответил он, не вдаваясь в более точные детали.

Оставалась надежда, что он не слишком часто станет встречаться с Жан-Пьером.

– Где ты собираешься поселиться? – задала она ему новый вопрос.

– В этом кишлаке.

– О, вот даже как!

Он различил нотку недовольства в ее голосе и лукаво улыбнулся.

– Как я и предполагал, мне не стоило ожидать от тебя радости при моем появлении…

Но Джейн мыслями уже унеслась вперед. Если она сможет заставить Жан-Пьера уехать, ему не будет грозить опасность. Она вдруг ощутила, что теперь способна пойти с мужем на конфронтацию. Отчего у нее возникло подобное чувство? Потому, ответила она сама себе, что я больше не боюсь его. А почему не боюсь? Потому что отныне здесь рядом с ней всегда сможет оказаться Эллис.

Я даже не предполагала, до какой степени страшусь собственного мужа, подумала она.

– Напротив, – обратилась она к Эллису, довольная своей сообразительностью. – Я могу только приветствовать твой приезд сюда.

Наступила пауза. Эллис явно не сразу сообразил, как ему трактовать реакцию Джейн. Чуть помедлив, он сказал:

– Ладно. У меня где-то среди этой груды багажа припрятано много взрывчатки и кое-чего еще. Мне лучше не мешкать и забрать свой груз.

– О’кей, – кивнула Джейн.

Эллис повернулся и снова скрылся в беспорядочной толпе, а Джейн медленно покинула двор, все еще не преодолев окончательно изумления и шока. Эллис прибыл сюда, в долину Пяти Львов. И он, очевидно, все еще был влюблен в нее.

Когда она подошла к дому лавочника, из него показался Жан-Пьер. Он сделал остановку на пути к мечети. Мог пожелать оставить в доме свою медицинскую сумку. Джейн не была уверена, что ему сказать.

– С конвоем прибыл кое-кто, кого ты знаешь, – начала она.

– Еще по Европе?

– Да.

– Кто же это?

– Иди и сам посмотри. Тебя ожидает сюрприз.

Он поспешил к мечети. Джейн зашла внутрь. Как будет действовать Жан-Пьер, узнав о прибытии Эллиса? – задавалась вопросом она. Одно ясно: ему потребуется поставить в известность об этом русских. И русские начнут строить планы убийства Эллиса.

При этой мысли ею овладела злость.

– Больше не должно быть никаких убийств! – произнесла она вслух. – Я не допущу этого!

Ее громкие возгласы вызвали плач Шанталь. Джейн убаюкала ее, и малышка затихла.

Но как мне поступить в такой ситуации? – снова задумалась Джейн.

Я обязана лишить его возможности связаться с русскими.

Вот только каким образом?

Его связник не может встречаться с ним непосредственно в кишлаке. Значит, мне необходимо удерживать Жан-Пьера здесь.

Я скажу ему: ты должен пообещать не покидать кишлака. Если откажешься, я расскажу Эллису, что ты шпион, а уж он позаботится, чтобы ты никуда отсюда не уходил.

Но предположим, Жан-Пьер даст ей слово, а потом нарушит его?

Что ж, тогда я буду знать, что он ушел из кишлака, я буду знать о его встрече со связным и сообщу обо всем Эллису.

Есть ли у моего мужа способ связи с русскими?

У него не может не быть какого-то средства, чтобы войти с ними в контакт на случай крайней необходимости.

Но ведь здесь нет телефонов, почты, курьерских служб, даже почтовых голубей…

У него должно быть радио.

А если есть передатчик, мне никак не удастся остановить его.

И чем дольше она размышляла об этом, тем крепче становилось ее убеждение в существовании аппарата для радиосвязи. Он должен был назначать им встречи в той заброшенной хижине. Теоретически их расписание могло быть согласовано загодя, еще до того, как он покинул Париж, но на практике такая вероятность выглядела невозможной. Что бы произошло, например, если он не мог явиться на встречу? Или сильно опаздывал? Или требовалось срочное рандеву?

У него не может не быть радио.

Что мне делать, если он им действительно располагает?

Я могу украсть его.

Она уложила Шанталь в колыбель и принялась осматривать дом. Сначала перешла в переднее помещение. Там на выложенном кафелем прилавке бывшего магазина стоял медицинский саквояж.

Наиболее очевидное место для того, чтобы спрятать что угодно. Никому не дозволялось даже притрагиваться к сумке, исключая саму Джейн, а у нее ни разу не возникло в том необходимости.

Она отщелкнула замок и перебрала содержимое, вынимая предметы по одному.

Никакого радио.

Да, перед ней стояла нелегкая задача.

Но у него должно быть радио, а я просто обязана найти его. Если не справлюсь, закончится тем, что либо Эллис убьет его, либо он расправится с Эллисом.

Джейн решила более основательно обыскать дом.

Проверила коробки с запасом медикаментов, стоявшие на полках бывшей лавки, заглянула в каждую и изучила все уже вскрытые упаковки, действуя торопливо из опасения, что он может вернуться до того, как она закончит. Там она не обнаружила ничего.

Перешла в спальню. Прощупала всю его одежду, перерыла стопку зимнего постельного белья, сложенную в углу стенного шкафа. По-прежнему ничего. Двигаясь еще быстрее, она добралась до гостиной, лихорадочно оглядываясь по сторонам в поисках вероятных мест для тайника. Шкафчик с картами! Открыла его. Но там лежали только карты. Она с грохотом захлопнула дверцу. Шанталь заворочалась в кроватке, но не расплакалась, хотя уже почти наступило время кормления. Ты моя славная детка, подумала Джейн. Слава богу за это! Она заглянула за заднюю стенку буфета и подняла ковер – нет ли под ним в полу снимающейся доски?

Ничего.

Но оно должно где-то лежать именно здесь! Она не могла себе представить, чтобы муж рискнул спрятать радио за пределами дома, поскольку слишком велика оказалась бы опасность его случайного обнаружения.

Она вернулась в помещение бывшего магазина. Ах, если бы только удалось найти радио! Тогда все было бы улажено. У него не осталось бы другого выбора, кроме как уступить ей.

Саквояж по-прежнему казался наиболее очевидным местом для поисков, потому что он неизменно брал его в свои путешествия, куда бы ни отправлялся. Она сняла его с прилавка. Он показался ей очень тяжелым. Она заново перебрала все, что лежало внутри. Потом обратила внимание на очень толстое основание сумки.

И ее настигло озарение.

У саквояжа могло быть двойное дно.

Она стала ощупывать его пальцами. Радио должно быть где-то здесь. Просто обязано.

Кончики пальцев она просунула под дно саквояжа и потянула.

Фальшивая подложка с необычайной легкостью снялась со своего крепления.

С замиранием сердца Джейн заглянула внутрь.

И там в потайном отделении лежала черная пластмассовая коробочка. Она вынула ее из саквояжа.

Вот оно, подумала она. Он связывается с ними по этому портативному радиоприбору.

Но тогда зачем ему еще и встречаться с ними?

Вероятно, он не может сообщать им секретную информацию по рации, опасаясь, что его кто-то сможет подслушать в эфире. Скорее всего, радио только и необходимо ему для организации встреч и на случай чрезвычайной ситуации.

Например, когда он не может покинуть кишлак.

Джейн услышала, как открылась задняя дверь. От ужаса она уронила рацию на пол и резко повернулась, заглядывая в гостиную. Но увидела только Фару, вооружившуюся метлой.

– О боже! – громко воскликнула она.

Потом снова развернулась к гостиной спиной, стараясь унять бешеное сердцебиение.

Ей нужно избавиться от радио до возвращения Жан-Пьера.

Но как? Она не могла просто выбросить его без риска, что черную коробочку кто-нибудь найдет.

Можно разбить ее.

Чем?

Даже обычного молотка в доме не держали.

Тогда сгодится любой тяжелый камень.

Она торопливо пересекла гостиную и вышла во двор. Окружавшая его стена была как раз сложена из грубо обработанных камней, скрепленных раствором, в котором преобладал песок. Джейн вытянула руки и ощупала первый из верхнего ряда камней. Он держался крепко. Она попробовала следующий, потом еще один. Четвертый камень слегка шатался. Она встала на цыпочки и ухватилась сильнее. Камень немного сдвинулся с места.

– Давай же, давай! – воскликнула она.

Потянула действительно изо всех сил. Острая грань врезалась ей в кожу ладони. Еще один нажим, и камень отделился от стены. Она отпрыгнула в сторону, когда он падал на землю. Размерами он походил на консервную банку с фасолью. В самый раз. Она подхватила его обеими руками и опрометью бросилась обратно внутрь дома.

В помещении бывшего магазина подобрала черную пластмассовую рацию с пола и положила на кафель прилавка. Затем подняла камень над головой и всей тяжестью обрушила на прибор.

Но в оболочке рации образовалась только трещина.

Нужно ударить еще сильнее.

Джейн вновь воздела камень вверх и нанесла второй удар. На этот раз корпус раскололся на части, обнажив внутренности аппарата: она различила печатную плату, конус динамика и пару батареек с русскими надписями на каждой. Вынув батарейки, она швырнула их на пол, а затем взялась за разрушение жизненно важных частей прибора.

Внезапно ее кто-то грубо схватил за плечи сзади, и раздался голос Жан-Пьера:

– Что ты творишь?

Джейн сумела скинуть с плеч его руки, освободилась на мгновение и успела нанести по портативной рации последний удар.

Он снова обхватил ее и отбросил в сторону. Она споткнулась и упала на пол. Приземлилась неудачно, подвернув руку в запястье.

Он же не сводил глаз с рации.

– Она полностью сломана! – вскричал он. – Ее уже никак не починить! – Затем Жан-Пьер сгреб ее за ворот рубашки и рывком поставил на ноги. – Ты даже не понимаешь, что ты наделала! – уже злобно заорал на нее он.

В его глазах читалась ярость, но и отчаяние тоже.

– Немедленно отпусти меня! – закричала она. Он не имел никакого права поступать с ней так, поскольку именно он был шпионом и лжецом. – Да как ты смеешь обращаться со мной настолько жестоко!

– Как я смею? – Он убрал пальцы с ее рубашки, сжал их в кулак, занес руку назад и с силой ударил.

Кулак угодил ей прямо в живот ниже ребер. На долю секунды она сначала оказалась совершенно парализованной от шока, а потом накатила боль откуда-то глубоко изнутри, где у нее еще не совсем зажили повреждения, оставшиеся после родов. Она закричала и невольно перегнулась в поясе, прижав ладони к животу.

Она зажмурилась и пропустила момент нового удара.

На этот раз кулак врезался ей прямо в рот. Джейн издала еще один крик. Трудно было поверить, что он оказался способен на такое. Она открыла глаза и посмотрела на него, в ужасе ожидая третьего удара.

– Как я смею? – продолжал орать он однотонно. – Как я смею?

Она припала на колени посреди земляного пола и начала всхлипывать от шока, боли и горя. Губы так распухли, что ей с трудом удавалось говорить.

– Пожалуйста, прекрати избивать меня, – удалось выдавать ей фразу. – Не надо больше. – И она в жалком защитном жесте выставила перед собой руку.

Жан-Пьер тоже встал на колени, отбросил ее руку и почти прижался лицом к ее лицу.

– Давно ты обо всем знаешь? – прошипел он.

Она облизнула вздувшиеся губы, а потом притронулась к ним рукавом, и он сразу покрылся пятнами крови.

Она ответила:

– С тех пор, как видела тебя в каменной хижине… По пути в Кобак.

– Но ты же не могла ничего особенного заметить!

– Он говорил с русским акцентом и упомянул о натертых мозолях. После этого я все поняла.

Наступила пауза, пока он переваривал смысл ее слов.

– Но почему сейчас? – спросил он. – Почему ты не сломала рацию раньше?

– Не решалась.

– А с чего вдруг решилась теперь?

– Появился Эллис.

– И только?

Джейн собрала последние остатки храбрости, еще не покинувшей ее окончательно.

– Если ты не перестанешь… шпионить, я расскажу Эллису, и он остановит тебя.

Он ухватил ее за горло.

– Я ведь могу попросту задушить тебя, сучка!

– Случись со мной что-то подобное… Эллис захочет разобраться, как это произошло. Он до сих пор влюблен в меня.

Она пристально посмотрела на него. Его глаза буквально пылали от ненависти.

– Теперь мне уже никак не удастся расправиться с ним! – воскликнул он.

Ей оставалось только гадать, кого он имел в виду. Эллиса? Нет. Масуда? Неужели же конечной целью Жан-Пьера было устранение самого Масуда? Он все еще держал пальцы сомкнутыми на ее горле. Она почувствовала, как они сжались крепче. В страхе она следила за его угрожающей мимикой.

Потом заплакала Шанталь.

И выражение лица Жан-Пьера внезапно кардинальным образом изменилось. Всякое подобие враждебности исчезло из его взгляда, а напряжение и ярость бесследно растворились. В итоге, к невероятному изумлению Джейн, он закрыл лицо руками и сам залился слезами.

Она смотрела на него в полнейшем изумлении. Обнаружила в себе способность еще и пожалеть его, но подумала: не будь дурой, этот подонок только что избивал тебя. Но ничего не могла с собой поделать. Его слезы тронули ей душу.

– Не надо рыдать, – тихо сказала она.

Ее голос прозвучал поразительно мягко и спокойно при подобных обстоятельствах. Она прикоснулась к его щеке.

– Прости меня, – сказал он. – Мне очень жаль, что я так обошелся с тобой. Но вся работа моей жизни… пошла прахом.

Джейн почувствовала с удивлением и некоторым презрением к самой себе, как у нее вдруг пропала вся злость на него, несмотря на распухшие губы и не прекращавшуюся боль в животе. Она дала волю сантиментам и обняла его, похлопывая ладонью по спине, словно успокаивала ребенка.

– И все из-за акцента Анатолия, – бормотал он. – Из-за такого пустяка.

– Забудь об Анатолии, – сказала она. – Мы покинем Афганистан и вернемся в Европу. Отправимся со следующим же караваном.

Он убрал руки со своего лица и посмотрел на нее.

– Когда мы снова окажемся в Париже…

– Да, слушаю тебя.

– Когда вернемся домой… Я бы хотел, чтобы мы по-прежнему жили вместе. Ты сможешь простить меня? Я люблю тебя, и это правда, как всегда любил. И мы с тобой женаты. У нас есть Шанталь. Пожалуйста, Джейн… Умоляю, не бросай меня. Ты ведь не уйдешь?

И снова она удивила себя саму, не чувствуя никаких сомнений, нисколько не колеблясь. Перед ней опять стоял мужчина, которого она любила, ее муж, отец ее ребенка. Он попал в беду и просил о помощи.

– Я от тебя не уйду, – ответила она.

– Обещай, – попросил он. – Обещай не покидать меня.

Она улыбнулась ему окровавленным ртом.

– Я тоже люблю тебя, – сказала она. – Обещаю, что не брошу тебя.

Глава девятая

Эллис чувствовал разочарование, нетерпение и ярость. Он был разочарован, поскольку уже провел в долине Пяти Львов семь дней, но до сих пор не встречался с Масудом. Нетерпение же объяснялось тем, что для него стало ежедневной адской мукой наблюдать, как Джейн и Жан-Пьер живут вместе, работают бок о бок и делят между собой радости, доставляемые прелестной маленькой девочкой – их дочерью. А злился он на себя, потому что он сам, а не кто-то другой поставил его в столь ужасное положение.

Ему обещали, что сегодня он непременно встретится с Масудом, но пока великий человек так и не появился. Эллис добирался сюда пешком весь вчерашний день. Он находился в юго-западной оконечности долины Пяти Львов, на подконтрольной русским территории. Из Банды он вышел в сопровождении трех партизан – Али Ганима, Матуллы Хана и Юссуфа Гуля, но по пути к ним присоединялись по два-три повстанца в каждом кишлаке, и теперь отряд уже состоял из тридцати человек. Они уселись в круг под деревом инжира поблизости от вершины холма, поедали плоды и ожидали.

От подножия холма, где они расположились, начиналась почти плоская равнина, протянувшаяся к югу до самого Кабула, хотя до столицы оставалось еще более пятидесяти миль, и она, разумеется, не была им видна. В том же направлении, но гораздо ближе находилась авиабаза в Баграме – всего в десяти милях. Ее построек тоже невозможно было разглядеть, зато у них на глазах в воздух время от времени поднимался очередной реактивный самолет. Плодородная равнина выглядела сверху мозаикой из полей и садов, часто пересекаемых протоками, впадавшими в реку Пяти Львов, которая стала здесь более широкой и глубокой, но столь же стремительно несла свои воды в сторону столицы. Неровная проселочная дорога огибала основание холма и проходила вверх по долине до самого городка Роха, отмечавшего северный предел территории, занятой русскими. Движение по дороге не было слишком оживленным. По ней за долгое время проехали всего несколько крестьянских повозок и пара бронетранспортеров. Там, где дорога пересекала реку, высился новый, построенный русскими мост.

Эллис как раз и намеревался этот мост взорвать.

Уроки обращения с взрывчаткой, которые он давал пока, чтобы скрыть свою истинную миссию, пользовались у повстанцев огромной популярностью. Ему пришлось даже принудительно ограничить число своих курсантов. И это вопреки его очень скверному дари. Он немного помнил язык фарси после работы в Тегеране и усвоил много слов на дари, пока добирался до долины с караваном, а потому мог обсудить окружавший пейзаж, пищу, лошадей и оружие, но ему все еще не давались более сложные фразы. Например, он затруднялся произнести нечто вроде: «Небольшое углубление, сделанное во взрывчатке, оказывает на взрыв направляющее воздействие». И тем не менее удовольствие от подрыва различных объектов так соответствовало характерам афганских мачо, что он неизменно собирал многочисленную и внимательно слушавшую его аудиторию. Конечно, он не способен был помочь им усвоить формулы для расчета количества тротила, необходимого на выполнение конкретного задания, или даже пользоваться простейшей рулеткой, знакомой последнему идиоту в армии США, потому что никто из них не изучал в школе самой элементарной арифметики, а большинство вообще не умели читать. И все же ему удавалось показать им, как разрушать объекты наиболее эффективно, используя при этом меньше тротила или динамита, что было важно, поскольку запаса взрывчатых веществ им всегда недоставало. Пытался он приучить партизан и к соблюдению простейших мер личной безопасности, но здесь потерпел провал: любые предосторожности они считали проявлениями трусости.

И все это время ему приходилось испытывать пытку от постоянного присутствия поблизости Джейн.

В нем вспыхивала ревность, когда он видел, как она просто прикасается к Жан-Пьеру, он завидовал, наблюдая за их совместной работой в пещере-клинике, где они трудились не покладая рук и гармонично дополняли друг друга. Им легко овладевало вожделение, стоило мельком бросить взгляд на ставшие еще более округлыми груди Джейн, если она начинала кормить своего младенца. Он часто лежал без сна по ночам, укрытый спальным мешком, в доме Исмаэля Гуля, где предпочел остановиться, постоянно ворочаясь, то потея, то дрожа от холода, не в силах найти для себя удобное положение на глинобитном полу. И старался не слышать приглушенных звуков, доносившихся из соседней комнаты, где Исмаэль и его жена занимались любовью. А его собственные руки так и зудели от желания хотя бы дотронуться до Джейн.

И вину за все это он не мог возложить ни на кого, кроме самого себя. Он добровольно взялся за трудное задание, одержимый глупейшей надеждой вернуть любовь Джейн. Это стало проявлением непрофессионализма, как и ребячества, не свойственного зрелым мужчинам. И ему ничего не оставалось, кроме возможности выбраться отсюда побыстрее.

Но он ничего не мог поделать, не встретившись с Масудом.

Он встал и принялся беспокойно расхаживать кругами, но при этом тщательно скрываясь в тени дерева, чтобы оставаться невидимым с дороги. В нескольких ярдах от него, где потерпел крушение вертолет, высилась груда почерневшего, смятого металла. Эллис заметил среди обломков тонкий кусок стали, размерами и формой напоминавший обеденную тарелку, и ему пришла в голову идея. Он давно ломал себе голову, как наглядно продемонстрировать эффект направленного взрыва, и теперь нашел подходящий способ.

Он достал из вещевого мешка небольшой кусок тротила и перочинный ножик. Партизаны сгрудились поближе к нему. Среди них был Али Ганим, низкорослый невзрачный мужчина – свернутый набок нос, кривые зубы и чуть сгорбленная спина. Говорили, что у него четырнадцать детей. Эллис лезвием ножа вырезал в куске тротила имя «Али», пользуясь персидским шрифтом. Затем показал ученикам. Али сумел распознать свое имя.

– Али, – прочитал он, улыбнулся и обнажил свои скверные зубы.

Эллис разместил тротил вырезанной стороной вниз на куске металла.

– Надеюсь, это сработает, – сказал он, усмехнувшись, чем вызвал ответные ухмылки своих спутников, хотя никто из них не понимал английского языка.

Потом из своей огромной сумки он извлек моток бикфордова шнура и отрезал от него примерно четыре фута. Взял из коробки капсульный детонатор и вставил в его цилиндрическую полость конец шнура. Примотал взрыватель к тротилу.

Посмотрел вниз на дорогу. На ней сейчас не было видно никакого транспорта. Тогда он перенес свою маленькую бомбу ближе к противоположному склону холма и положил на землю ярдах в пятидесяти от общей группы. С помощью спички поджег конец бикфордова шнура и быстрым шагом вернулся к дереву.

Шнур горел медленно. Дожидаясь взрыва, Эллис гадал, приставил ли к нему Масуд своего осведомителя, не поручил ли всем партизанам давать о нем отзывы командиру. Не нуждался ли глава повстанцев в окончательном доказательстве, что Эллис представлял собой серьезную личность, заслуживавшую его уважения? В армии протокол и субординация всегда имели большое значение. Даже в партизанской армии. Но вот только Эллис уже не мог себе позволить затягивать эти игры слишком долго. Если Масуд не появится сегодня, Эллис отбросит всю свою маскировку инструктора-подрывника, прямо признает, что является важным послом из Белого дома, и потребует немедленного свидания с повстанческим лидером.

Донесся не слишком впечатляющий хлопок взрыва, на его месте поднялось в воздух облачко пыли. Партизаны казались разочарованными столь слабой взрывной силой устройства. Эллис принес им все еще горячий лист металла, держа его с помощью шарфа. Имя Али выглядело словно вырезанным кривыми буквами в прочной стали. Он показал его спутникам, чем вызвал среди них оживленное обсуждение увиденного. Эллис остался доволен: это послужило четкой демонстрацией того, как взрывчатка становилась более мощной там, где в ней делали углубления, что, на первый взгляд, противоречило здравому смыслу.

Внезапно партизаны затихли. Эллис оглянулся и увидел другую группу, состоявшую из семи или восьми человек, приближавшуюся с дальней стороны вершины холма. Старые ружья и шапочки читрали обозначали их принадлежность к повстанцам. Когда они подошли совсем близко, Али весь напрягся, и создавалось впечатление, что он готов встать по стойке «смирно» и отдать вновь прибывшим честь.

– Кто это? – спросил Эллис.

– Масуд, – прошептал Али.

– Который из них?

– Тот, что идет в центре.

Эллис пригляделся внимательнее к центральной фигуре группы. Поначалу Масуд, как представлялось, ничем не выделялся среди остальных. Худощавый мужчина среднего роста в одежде цвета хаки и русских сапогах. Эллис тщательно изучил его лицо. Оно отличалось достаточно светлой кожей. Редкие усики и под стать им жиденькая бородка, как у подростка. Удлиненной формы нос, крючковатый ближе к кончику. Вокруг настороженных темных глаз образовались глубокие морщины, поэтому он мог показаться старше своих официальных двадцати восьми лет. Такое лицо нельзя было назвать красивым, но оно светилось благородным умом, излучало спокойную властность, что и отличало его прежде всего от остальных шагавших рядом мужчин.

Он прямиком направился к Эллису, протягивая ему руку.

– Я – Масуд.

– Эллис Талер. – И он пожал ему руку.

– Мы собираемся взорвать этот мост, – сказал Масуд по-французски.

– Хотите сразу приступить к делу?

– Да.

Эллис готовил к работе свою сумку с необходимыми приспособлениями, пока Масуд обходил группу партизан, некоторым пожимая руки, других приветствуя кивком головы, а с кем-то даже обнимаясь, но для каждого находя несколько ободряющих слов.

Затем они все спустились с холма беспорядочной толпой. Как понял Эллис, они считали, что так, если их заметят издали, то примут за крестьян, а не за организованный отряд повстанческой армии. У подножия холма они стали уже невидимы с дороги, хотя их легко могли бы разглядеть с вертолета. Эллис предположил, что при звуке вертолетных винтов они сумеют найти для себя укрытие. Затем вся группа направилась к реке по тропе, пролегавшей среди обработанных полей. Они миновали несколько небольших хижин, оказываясь в поле зрения работающих в полях людей, некоторые из которых тщательно делали вид, будто вовсе не замечают их, а другие махали вслед руками и выкрикивали приветствия. Достигнув реки, партизаны пошли вдоль берега, стремясь использовать каждый крупный камень и прибрежную растительность для того, чтобы сделать свои перемещения по возможности более скрытными. Когда до моста оставалось примерно триста ярдов, по нему проехали несколько армейских грузовиков, и повстанцы попрятались, пока машины гремели по мосту колесами, направляясь в сторону Рохи.

Затем выждали несколько минут и продолжили движение к мосту, забравшись под него, чтобы стать невидимыми с дороги.

В своей центральной части мост возвышался на двадцать футов над рекой, а ее глубина здесь достигала приблизительно десяти футов. Эллис отметил про себя, что это был простейший подвесной мост. Два длинных стальных троса на металлических опорах поддерживали железобетонную плиту, по которой проходила дорога, но никаких пилонов не существовало. Плита, разумеется, имела немалый вес, но тросы выдерживали напряжение от ее тяжести. Стоило только разорвать их, и мост непременно рухнул бы.

Эллис взялся за приготовления. Его запас тротила состоял из желтых брикетов: один фунт взрывчатого вещества в каждом. Он сложил десять брикетов вместе и скрепил их изоляционной лентой. Затем добавил еще три таких связки, использовав всю взрывчатку. Ему приходилось применять тротил, поскольку именно им обычно снаряжали авиабомбы, снаряды, мины и даже ручные гранаты, а партизаны в основном пополняли свой арсенал за счет вскрытия неразорвавшихся русских боеприпасов. Пластиковая взрывчатка была бы куда лучше для достижения поставленной задачи, поскольку ею можно заполнять любые полости, оборачивать вокруг тросов и вообще придавать любую необходимую форму. Однако приходилось довольствоваться тем, что сумели раздобыть повстанцы. Им даже порой удавалось получить немного пластиковой взрывчатки у русских саперов в обмен на марихуану, выращенную в долине, но подобные обмены, при которых приходилось прибегать к посредничеству солдат афганской правительственной армии, были делом рискованным, а пластита все равно оказывалось слишком мало. Обо всем этом Эллиса информировал еще в Пешаваре агент ЦРУ, и его сведения полностью подтвердились.

Опоры, поддерживавшие тросы, представляли собой стальные балки, расставленные на расстоянии примерно восьми футов друг от друга. Эллис сказал на дари:

– Кто-нибудь должен найти для меня палку вот такой длины. – Он указал на размер промежутка между опорами. Один из партизан прошелся вдоль берега и выдернул из земли молодое деревце. – Хорошо. Но мне нужна еще одна палка. Точно такая же, – распорядился Эллис.

Он положил вязанку взрывчатки к основанию одной из опор и попросил партизана временно удерживать ее на месте. Точно такую же порцию тротила пристроил под соседней опорой, а затем с силой прижал оба заряда с помощью ствола деревца, чтобы они крепились распоркой уже без помощи людей.

Идентичную операцию Эллис проделал на противоположной стороне моста.

При этом он комментировал каждое свое действие на смеси дари, французского и английского языков, сознавая, что партизаны поймут далеко не все. Но самое главное: они видели его работу, а потом имели возможность оценить достигнутый результат. В качестве основного бикфордова шнура он использовал теперь гораздо более современную его разновидность, переносившую воспламеняющий электрический заряд до тротила с поистине невероятной скоростью нескольких тысяч футов в секунду, и соединил им все четыре упаковки тротила, чтобы они взорвались одновременно. Затем сделал из бикфордова шнура петлю, обмотав его с этой целью вокруг собственного тела, и продублировал шнур по всей длине. Особо обращаясь лично к Масуду по-французски, он объяснил, зачем это требовалось. Шнуры таким образом будут достигать с разных сторон двух упаковок с тротилом, и если один случайно оборвется или погаснет, бомба все равно сработает. Он настоятельно рекомендовал такой метод как гарантию успеха в подрывном деле и общепринятую меру предосторожности.

За работой Эллис ощущал себя до странности счастливым. Было нечто умиротворяющее в выполнении чисто технических манипуляций и в бесстрастном расчете необходимого количества взрывчатого вещества. К тому же с появлением Масуда он мог наконец приступать к основной миссии.

Он протянул оба провода через воду реки, чтобы они оставались менее заметными – этот тип шнура прекрасно действовал под водой, – а концы вытянул на берег и присоединил к ним детонаторы, добавив затем отрезок обычного, медленно горевшего бикфордова шнура, чтобы хватило на четыре минуты перед воспламенением основных.

– Готовы? – задал он вопрос Масуду.

– Да, – ответил тот.

Эллис поджег конец шнура.

А затем они все быстро устремились прочь от моста, продвигаясь по берегу против течения реки. Эллис втайне чувствовал почти по-мальчишески веселый азарт, зная, какого шума скоро наделает. Остальные тоже казались слегка возбужденными, и он подумал, что, быть может, так же плохо умеет скрывать свои восторженные эмоции, как и эти люди. Но пока он смотрел на них, выражения их лиц внезапно претерпели метаморфозу. В них появилось напряженное внимание, как у птиц, с тревогой вслушивавшихся в возможное появление в небе хищника. А потом и сам Эллис различил этот звук – отдаленное лязганье танковых гусениц.

С того места, где они находились, дорога не была видна, но один из партизан быстро взобрался на дерево.

– Два, – доложил он.

Масуд дотронулся до руки Эллиса.

– Сможете разрушить мост, когда по нему пойдут танки? – спросил он.

О черт, только этого мне не хватало! – подумал Эллис. Еще одна проверка.

– Смогу, – ответил он без колебаний.

Масуд кивнул, чуть заметно ухмыльнувшись.

– Хорошо. Действуйте.

Эллис влез на дерево, где уже пристроился партизан, и посмотрел через поля. Два черных танка тяжело ползли по узкой каменистой дороге со стороны Кабула. В нем зародилось чувство реальной опасности: он впервые видел столь сильного врага так близко. С листами брони впереди и с огромной длины пушками танки выглядели неуязвимыми и особенно смертоносными, да еще в сравнении с потрепанной одеждой группы повстанцев и их малокалиберными ружьями. И тем не менее вся долина была усеяна остовами танков, которые партизаны сумели уничтожить с помощью самодельных мин, метких бросков гранат или из трофейных противотанковых пусковых ракетных установок.

Танки шли сами по себе без какого-либо сопровождения. Значит, то не был патруль или группа атаки. Эти грозные машины, по всей видимости, возвращались в Роху после ремонта в Баграме или вообще только что прибыли из Советского Союза.

Эллис взялся за расчеты.

Танки двигались со скоростью примерно десяти миль в час и должны достичь моста через полторы минуты. Старый бикфордов шнур горел пока меньше минуты – то есть ему оставалось тлеть еще по меньшей мере минуты три. При нынешнем положении дел танки успевали безопасно пересечь мост за достаточно долгий промежуток времени до взрыва.

Он спрыгнул с дерева и бросился бежать, думая: сколько же лет прошло с того дня, когда я в последний раз находился на поле прямого боевого столкновения с противником?

Эллис услышал за спиной шаги и обернулся. Вслед за ним бежал Али с пугающим оскалом вместо улыбки, а Али чуть сзади сопровождали еще двое мужчин. Остальные искали для себя укрытия вдоль речного берега.

Мгновением позже Эллис добрался до моста и припал на колено рядом с замедленно горевшим шнуром, одним движением сбросив с плеча сумку. Не прекращая делать в уме вычисления, он открыл сумку и нашарил в ней перочинный нож. Танки всего в минуте езды от моста, размышлял он. Бикфордов шнур старого образца горел со скоростью в один фут за каждые тридцать или сорок пять секунд. Но был ли шнур из доставшегося ему мотка наиболее медленным или все же сравнительно быстрым? Вроде бы он взял с собой быстрый. Дьявол! Тогда можно оставить фут и получить отсрочку срабатывания детонатора всего на тридцать секунд. А за полминуты он сумеет отбежать отсюда ярдов на полтораста. Достаточно, чтобы оказаться в безопасности самому? Пожалуй, но времени впритык.

Он открыл лезвие и передал нож Али, уже стоявшему на коленях бок о бок с ним. Эллис поднял шнур, указал на точку всего в футе от детонатора и вытянул шнур двумя руками, чтобы Али перерезал его. Он не мог быть уверен, следует ли ему вновь поджечь ставший совсем коротким остаток сразу. Возникла необходимость увидеть сначала, где теперь находились танки.

Эллис поднялся чуть выше по берегу, все еще сжимая оба куска шнура в руках. У него за спиной сверхсовременный и молниеносно быстрый шнур, получавший импульс от детонатора, уходил под воду. Поверх парапета моста открылся вид на дорогу. Огромные черные машины неотвратимо приближались. Как скоро они окажутся на мосту? Он мог строить лишь очень приблизительные догадки. Отсчитывал секунды, на глаз измеряя пройденное танками расстояние, а потом, уже ничего не рассчитывая, а надеясь лишь на слепое везение, поджег обрывок шнура, оставшегося присоединенным к общему устройству для взрыва.

Затем осторожно положил горящий шнур на землю и стремглав бросился бежать. Али и двое его товарищей не отставали.

Поначалу заросли на берегу скрывали их от танкистов, но уже скоро четыре мчавшихся со всех ног фигуры стали видны русским как на ладони. Эллис машинально снова начал прикидывать остававшиеся в его распоряжении мгновения, когда гул моторов перерос в подлинный рев.

Стрелки-радисты в башнях пребывали в нерешительности очень недолго: бегущие от танков афганцы могли быть только партизанами и становились прекрасной целью для тренировочной пальбы из орудий. Громыхнул двойной залп из пушек, и два снаряда просвистели над головой Эллиса. Он сменил направление бега, свернув в сторону и удаляясь теперь от берега реки. Про себя Эллис рисовал такую картину: наводчик делает поправку прицела… Теперь ствол чуть перемещается и смотрит прямо мне в спину… Он выдерживает паузу… Огонь! Он снова метнулся вбок, опять побежал к реке, а через секунду действительно раздался орудийный выстрел. Этот снаряд разорвался достаточно близко, чтобы осыпать Эллиса комьями земли и каменной крошкой. Следующий попадет в меня, подумал он, если только бомба не взорвется раньше. Дерьмовая ситуация! С какой стати мне доказывать Масуду, что я хренов герой? А затем он услышал, как застрекотали пулеметы. Трудно стрелять из них прицельно из движущихся танков, мелькнула новая мысль. Но они в любой момент могут остановиться. Он вообразил себе, как пули веером несутся в его сторону, принявшись вилять и уклоняться еще активнее. Внезапно до него дошло: он ведь прекрасно знает, как поступят русские. Они остановят танки в том месте, откуда будут лучше всего видеть бегущих партизан, а таким местом мог быть только сам мост. Взорвется ли бомба до того, как пулеметчики поразят свои цели? Он побежал еще быстрее с отчаянно колотившимся сердцем, вдыхая воздух глубоко, но неравномерно. Я не хочу умирать, пусть даже она любит его, подумал он. Ему было видно, как пули рикошетят от камней на тропе. Снова резко подался в сторону, но струя пуль последовала за ним. Положение казалось безнадежным – из него вышла отличная мишень. Позади он услышал вскрик одного из партизан, а потом получил два удара подряд сам: почувствовал обжегшую бедро боль от слегка задевшей его пули, и почти сразу – нечто вроде очень сильного шлепка по правой ягодице. Одна из его ног на мгновение оказалась парализованной. Он споткнулся и упал, расцарапав грудь, но сразу же перекатился на спину. Стараясь не обращать внимания на боль, сел и попытался двигаться дальше. Два танка остановились на мосту. Али, бежавший прямо за ним, ухватил Эллиса под мышки и попробовал поднять его. Они вдвоем уподобились уткам на озере: охотникам из танков трудно было теперь промахнуться.

А затем сработала бомба.

Вот это получилось красиво!

Четыре одновременных взрыва оборвали тросы с обеих сторон, оставив срединную часть, где стояли танки, без всякой опоры. Поначалу она обрушивалась медленно, со скрежетом краев железобетонной конструкции, но потом началось ее свободное падение, и с впечатляющим эффектом она обвалилась в быструю реку, вызвав колоссальной высоты всплеск. Вода магическим образом расступилась, на мгновение даже обнажив дно, а затем вновь сомкнулась. Звук напоминал невероятно громкий раскат грома.

Когда он затих, Эллис услышал торжествующие вопли партизан. Некоторые из них покинули свои укрытия и побежали к наполовину погруженным в реку танкам. Али удалось поднять Эллиса. Одной быстрой волной чувствительность вернулась в его ноги, и он осознал, до чего же ему больно.

– Не уверен, что смогу идти, – сказал он Али. Но все же сделал шаг вперед, хотя упал бы, не поддержи его вовремя Али. – Вот ведь черт! – воскликнул Эллис по-английски. – По-моему, пуля угодила мне точно в задницу.

Донеслась пальба из ружей. Повернув голову, он увидел, как выжившие при взрыве русские пытаются выбраться из танков, а повстанцы по одному отстреливают их. Хладнокровные сволочи эти афганцы. Посмотрев вниз, он заметил, что правая штанина его брюк насквозь пропиталась кровью. Это от поверхностного ранения в ногу, прикинул он, гораздо острее ощущая вторую пулю, все еще сидевшую в другой ране.

К нему подошел Масуд с широченной улыбкой на лице.

– Отлично сработано. Мост уничтожен, – сказал он по-французски с заметным акцентом. – Просто великолепно!

– Спасибо, – отозвался Эллис. – Вот только я прибыл сюда вовсе не для того, чтобы взрывать мосты. – Он чувствовал слабость и головокружение, но настало время объявить об истинном смысле своей миссии. – Меня прислали подготовить договор о сотрудничестве.

Масуд посмотрел на него с любопытством.

– Откуда и кто вас прислал?

– Из Вашингтона. Меня направил непосредственно Белый дом. Я являюсь полномочным представителем президента Соединенных Штатов Америки.

Масуд кивнул, но уже без тени удивления.

– Очень хорошо. Я рад встретиться с вами.

В этот момент Эллис потерял сознание.

* * *

Но он приступил к переговорам с Масудом тем же вечером.

Партизаны соорудили из подручных материалов носилки и доставили его вверх по долине в кишлак Астана, куда добрались с наступлением сумерек. Масуд сразу отправил гонца в Банду за Жан-Пьером. Его ждали рано утром, чтобы он извлек пулю из ягодицы Эллиса. А пока они все расположились в обширном дворе крестьянского дома. Боль Эллиса немного притупилась, хотя продолжительное путешествие еще более ослабило его. Партизаны смогли лишь кое-как перевязать его раны.

Примерно через час после прибытия на место ему дали горячего и сладкого зеленого чая. Напиток помог ему немного приободриться, а чуть позже весь отряд поужинал шелковицей и кислым молоком. Как заметил Эллис еще в пути с первым караваном из Пакистана, у партизан это вошло в обычай. Проходил час или два после остановки в каком-либо кишлаке, прежде чем подавали еду. Эллис точно не знал, покупали ли они провизию у местного населения, конфисковывали или получали в дар, но догадывался, что обходилась она им бесплатно. Иногда ее отдавали с радостью, а порой неохотно.

Когда они закончили трапезу, Масуд сел рядом с Эллисом, и в течение нескольких минут другие партизаны неспешно разошлись, оставив Масуда и двоих его самых близких советников наедине с иностранцем. Эллис прекрасно понимал, что должен все обсудить с Масудом здесь и сейчас, поскольку другого шанса могло не выпасть еще неделю. Но в то же время он был слишком слаб и переутомлен, чтобы справиться со своей деликатной и сложной задачей.

Масуд начал первым.

– Много лет назад одно зарубежное государство обратилось к королю Афганистана с просьбой прислать пятьсот воинов для помощи в боевых действиях против другой державы. Король отправил им пять мужчин из этой долины, объяснив, что пять львов гораздо сильнее пятисот лисиц. Вот как эта местность получила название долины Пяти Львов. – Он улыбнулся. – Сегодня вы проявили себя как истинный лев.

Эллис отозвался:

– А я слышал легенду, согласно которой жили когда-то пятеро великих воинов, прозванных Пятью Львами, и каждый из них оборонял один из путей, ведущих в долину. И поэтому вас теперь многие величают Шестым Львом.

– Однако довольно с нас древних легенд, – с той же улыбкой сказал Масуд. – Что конкретно вам поручено передать мне?

Эллис, разумеется, не раз репетировал этот разговор, но по его сценарию он не должен был начаться так прямо. Стало ясно, что Масуд избегал пресловутых восточных околичностей и витиеватости, не вписывавшейся в его манеру поведения.

– Прежде всего, – ответил он, – я должен попросить вас дать вашу личную общую оценку хода войны.

Масуд кивнул, задумался на несколько секунд и сказал:

– Русские сконцентрировали двенадцатитысячную армию в городе Роха – то есть на важнейшем подходе к долине. Они прибегают к обычной тактике. Сначала усеивают всю округу минами, потом идут в наступление афганские правительственные войска, и только вслед за ними за дело берутся сами русские, уничтожая отступающих партизан. Вскоре они ожидают еще 1200 солдат в качестве подкрепления. Планируют начать массированную атаку на долину приблизительно через две недели. Цель, разумеется, заключается в полном уничтожении наших отрядов.

Эллису оставалось только гадать, как Масуд добывал столь точные разведывательные данные, но у него хватило такта не задавать лишних вопросов. Его вопрос был сформулирован иначе:

– Как вы считаете, их наступление увенчается успехом?

– Нет, – ответил Масуд со спокойной уверенностью в тоне. – Когда русских атакуют, мы растворяемся среди окрестных гор и холмов, и они обнаруживают, что им попросту не с кем вступить в бой. А стоит им остановиться, как мы начинаем терзать их вылазками со своих высот, перерезаем линии связи и снабжения. Так нам постепенно удается истощить их силы. Они начинают понимать: приходится жертвовать слишком многим для удержания под контролем территории, не дающей им никаких стратегических преимуществ. Рано или поздно им приходится уходить. Так получается всегда.

Это был словно урок из учебника ведения партизанской войны, отметил про себя Эллис. Стала ясна способность Масуда многое объяснить другим полевым командирам, лидерам остальных племенных отрядов.

– Как долго еще, по вашему мнению, русские будут продолжать подобные бесплодные усилия?

Масуд пожал плечами.

– Все в руках Аллаха.

– А вы сможете когда-нибудь вытеснить их из своей страны?

– Вьетнамцы же смогли изгнать американцев, – с улыбкой напомнил Масуд.

– Я все знаю о Вьетнаме… Сам воевал там, – сказал Эллис. – Вы понимаете, каким образом им это удалось?

– С моей точки зрения, одним из важнейших факторов победы северных вьетнамцев над вами было снабжение их русскими наиболее современными видами вооружений. Особую роль сыграли переносные пусковые установки для ракет типа «земля – воздух». Только так повстанческие силы могут сражаться против боевых самолетов и вертолетов.

– Согласен, – сказал Эллис. – Но что гораздо более важно, с вами согласно правительство Соединенных Штатов. Мы тоже хотели бы помочь вам гораздо лучше вооружиться. Но для нас принципиально необходимо увидеть потом реальный прогресс, которого вы сможете добиться с использованием этого оружия. Американцы привыкли считать деньги, и им нравится знать, что они получают достаточную отдачу от вложенных ими средств. Как скоро, по-вашему, афганское сопротивление сумеет начать объединенное наступление на русских в масштабах всей страны, как это сделали под конец вьетнамцы?

Масуд покачал головой с откровенным сомнением.

– Процесс объединения повстанческих сил в единое целое все еще находится в зачаточной стадии.

– В чем заключаются главные трудности? – Эллис даже затаил дыхание, моля бога, чтобы Масуд дал ему ожидаемый ответ.

– Основное препятствие – это взаимное недоверие между различными группировками повстанцев.

Эллису не удалось сдержать вздох облегчения.

Масуд продолжал:

– Мы разделены на различные племена, даже на разные национальности, и у всех свои командиры. Доходит до того, что другие партизанские отряды устраивают засады на мои караваны и похищают мои грузы.

– Взаимное недоверие, – повторил Эллис. – Что еще?

– Отсутствие надежных каналов связи. Нам требуется наладить регулярную и постоянно действующую сеть посыльных. Конечно, лучше всего было бы поддерживать связь по радио, но это вопрос отдаленного будущего.

– Недоверие и ненадежная связь. – Именно это Эллис и надеялся услышать. – Но давайте подойдем к проблеме несколько иначе. – Он чувствовал ужасную усталость. Сказывалась обильная потеря крови. Ему прошлось с трудом перебороть желание закрыть глаза. – Вы в своей долине смогли развить искусство ведения партизанской войны гораздо успешнее, чем это удалось кому-то другому по всему Афганистану. Прочие командиры все еще понапрасну растрачивают свои ресурсы, защищая принадлежащие им низины и пытаясь сами атаковать очень сильно укрепленные позиции русских. Мы бы хотели, чтобы вы обучили людей из других районов страны тактике современных партизанских действий. Вы бы взялись осуществить подобную задачу?

– Да. Кажется, я начинаю понимать, к чему вы клоните, – сказал Масуд. – Примерно через год или чуть раньше в каждой зоне сопротивления появится небольшая группа бойцов, прошедших выучку в долине Пяти Львов. Они-то и сформируют сеть для обмена посыльными. Они будут хорошо понимать друг друга, станут полностью доверять мне…

Его голос постепенно затих, но Эллис мог видеть по выражению лица, что он тщательно взвешивает в уме все аспекты идеи.

– Хорошо, – взял инициативу на себя Эллис. Его силы почти иссякли, но и дело близилось к завершению. – Вот суть наших предложений и прилагаемые условия. Если вы договоритесь с другими командирами об организации программы обучения и подготовки кадров, США снабдят вас РПГ-7[12], ракетами типа «земля – воздух» и средствами радиосвязи. Однако есть два главных лидера, которые должны быть вовлечены в общее соглашение. Это Джахан Камиль из долины Пич и Амаль Азизи, командир отрядов в районе Файзабада.

Масуд лукаво улыбнулся.

– Как я погляжу, вы сознательно избрали самых сильных и несговорчивых.

– Верно, – согласился Эллис. – Вы сможете справиться с такой целью?

– Дайте мне хорошенько все обдумать, – ответил Масуд.

– Думайте. – Теперь уже в полном изнеможении Эллис откинулся на холодную землю и закрыл глаза.

Не прошло и секунды, как он уже забылся тяжелым сном.

Глава десятая

Жан-Пьер бесцельно расхаживал среди освещенных луной полей, погруженный в самую черную депрессию. Всего неделю назад он жил полнокровной жизнью, был счастлив, ощущал себя хозяином положения, выполняя полезную работу в ожидании шанса добиться главного. А теперь – кончено. Он стал никому не нужным неудачником, чье возможное величие сделалось недостижимым.

Выхода из создавшегося положения не существовало. Он снова и снова мысленно перебирал имевшиеся варианты, но неизменно приходил к одному выводу: ему необходимо срочно покинуть Афганистан.

Его ценность как шпиона свелась к нулю. Не осталось никакой возможности хотя бы связаться с Анатолием. И даже если бы Джейн не сломала передатчик, он не мог покинуть кишлак для встречи со связником, поскольку Джейн сразу поняла бы, зачем он ушел, и обо всем рассказала Эллису. Он, конечно, мог найти какой-нибудь способ заставить Джейн замолчать навсегда (Не думай об этом! Не позволяй себе даже думать об этом!), но если с ней что-то произойдет, Эллис непременно затеет выяснение обстоятельств. Все сводилось к проклятому Эллису. До чего же мне хочется убить его, если бы только хватило смелости, размышлял он. Но как? У меня даже пистолета нет. Как мне поступить? Перерезать ему глотку скальпелем? Физически он значительно сильнее меня. Мне никогда не одолеть его в схватке.

Он пытался разобраться и в причинах своего краха, понять, в чем состояла главная ошибка. Они с Анатолием стали слишком беспечны. Им следовало встречаться в таком месте, откуда бы хорошо просматривалась все окружающее пространство и к ним никто не мог приблизиться незаметно. Но разве возможно было вообще представить себе, что Джейн однажды придет в голову последовать за ним? Он стал жертвой чудовищно неудачной случайности. У раненого юнца проявилась аллергия на пенициллин. Джейн подслушала, как разговаривает Анатолий. Сумела распознать в его речи русский акцент. А потом явился Эллис и придал ей отваги. Все это – сплошная полоса невезения. Но в учебниках истории и в биографических книгах не пишут о людях, почти добившихся величия. Я сделал все, что было в моих силах, папа, думал он, и мог, как казалось, вообразить себе ответ отца: мне совершенно не интересно, сколько усилий ты приложил, а важно лишь, добился ты успеха или провалился.

Жан-Пьер постепенно снова приближался к кишлаку. Решил, что пора ложиться, хотя спал он плохо, но ему ничего не оставалось, как забраться в постель. Он направился в сторону дома.

Тот факт, что Джейн по-прежнему оставалась с ним, не приносил ни малейшего утешения. Она раскрыла его тайну, и это способствовало не сближению между ними, а вполне естественно возросшему отчуждению. Они только больше отдалились друг от друга, пусть даже вместе начали планировать возвращение в Европу и обсуждать подробности обустройства новой жизни там.

При этом они все еще обнимались по ночам. Хоть что-то, внушавшее оптимизм.

Он вошел в дом лавочника. Ожидал застать Джейн уже в спальне и удивился, увидев ее все еще на ногах. Она заговорила сразу:

– Прибыл гонец от Масуда. Тебе нужно отправляться в Астану. Эллис ранен.

Эллис ранен! У Жан-Пьера участилось сердцебиение.

– Насколько серьезно?

– Не очень. Как я поняла, он получил пулю в мягкие ткани пониже спины.

– Я тронусь в путь рано утром.

Джейн кивнула.

– Посыльный будет сопровождать тебя. К ночи ты успеешь вернуться.

– Понимаю.

Джейн делала все, чтобы не дать ему возможности встретиться с Анатолием. Напрасные предосторожности: Жан-Пьер не располагал средством связи для организации встречи с русским связным. Джейн защищалась от несуществовавшей угрозы, не догадываясь о главной. Эллис был ранен. Это делало его уязвимым, что круто меняло ситуацию.

Теперь Жан-Пьер мог убить его.

* * *

Жан-Пьер провел ночь без сна в непрерывных размышлениях. Он воображал себе Эллиса, лежавшего на матраце под деревом фиги, скрежетавшего зубами от невыносимой боли в раздробленной кости, наверняка бледного и ослабленного обильным кровотечением. А себя видел готовившим укол. «Это антибиотик, чтобы предотвратить проникновение в рану инфекции», – скажет он, а затем введет ему чрезмерную дозу дигиталиса, которая вызовет обширный инфаркт.

Конечно, подобный сердечный приступ выглядит не совсем обычно у мужчины тридцати четырех лет, но он вполне возможен, особенно у того, кто подвергается значительным физическим перегрузкам после относительно долгого периода сидячего образа жизни и малоподвижной работы. А потому не последует никаких расследований, не будет вскрытия, не возникнет подозрений: на Запад сообщат лишь, что Эллис принял участие в боевых действиях и скончался от полученного ранения. В долине все согласятся с диагнозом, который поставит Жан-Пьер. Ему доверяют здесь не меньше, чем самым близким к Масуду советникам. Оно и понятно. Он ведь, как считается, принес в жертву во имя общего дела столько же, сколько любой из них. Нет, сомневаться может только Джейн. А разве она сумеет принять какие-то радикальные меры?

Хотя полной уверенности на ее счет у Жан-Пьера не было, он убедил себя: Джейн представляла серьезную угрозу только при поддержке Эллиса. Без него она становилась совершенно беспомощной и безвредной. Быть может, Жан-Пьер даже уговорит ее остаться в долине еще на год, даст обещание не выдавать больше маршруты караванов, а затем найдет способ восстановить связь с Анатолием и будет ждать шанса указать русским, где находится Масуд.

В два часа утра он дал Шанталь ее бутылочку с молоком и вернулся в постель. Но не пытался уже заснуть. Он был для этого слишком обеспокоен, чересчур взволнован и крайне испуган. Лежа на кровати и дожидаясь восхода, он невольно обдумывал, что могло пойти не так: Эллис откажется от его врачебных услуг, или сам Жан-Пьер неверно определит дозу. Что, если Эллис отделался легкой царапиной и чувствует себя прекрасно, свободно передвигаясь самостоятельно? Что, если Эллис и Масуд успели уже вообще покинуть Астану?

Джейн спала тревожно, явно преследуемая дурными снами. Она ворочалась и крутилась с боку на бок рядом с ним, по временам бормоча неразборчивые фразы. Прекрасно спалось только Шанталь.

Перед самым рассветом Жан-Пьер встал, развел огонь в очаге и отправился умываться к реке. Когда он вернулся, гонец ждал во дворе, пил чай, заваренный Фарой, и доедал остатки вчерашнего хлеба. Жан-Пьер тоже попил чая, но не стал ничего есть.

Джейн кормила Шанталь, сидя на крыше. Жан-Пьер поднялся и поцеловал обеих на прощание. Каждый раз, прикасаясь теперь к Джейн, он вспоминал, как бил ее, и содрогался всем своим существом от стыда. Она, казалось, простила его, вот только он сам ничего себе не простил.

Он провел старую кобылу по кишлаку и спустился снова к реке, чтобы потом в сопровождении посыльного двинуться вдоль берега вниз по течению. Между кишлаком и Астаной проложили дорогу или то, что называли «дорогой Пяти Львов», – полоска испещренной камнями земли шириной футов в восемь или десять и более-менее ровная, позволявшая передвигаться по ней крестьянским телегам и армейским джипам, но обычный легковой автомобиль вышел бы на ней из строя очень быстро. Сама по себе долина представляла собой череду узких скалистых ущелий, местами расширявшихся достаточно, чтобы между ними возникали небольшие плодоносные равнины, пригодные для земледелия. Обычно такая равнина была в пару миль длиной и менее мили шириной, где местные жители с трудом добывали себе пропитание на достаточно скудной почве тяжким трудом и с помощью продуманной системы ирригации. Дорога давала возможность Жан-Пьеру преодолевать спуски верхом, но лошадь никуда не годилась там, где возникал хотя бы небольшой подъем.

А ведь в прежние времена долина была, вероятно, почти идиллическим местом, думал он, двигаясь на юг уже при ярком утреннем солнце. Орошаемая водами реки Пяти Львов, защищенная высокими скалами по обе стороны ущелий, жившая согласно древним традициям, не посещаемая почти никем, если не считать редких торговцев из Нуристана и Кабула, привозивших сюда масло или текстиль, она долго оставалась одним из последних оплотов Средневековья. Но теперь век двадцатый ворвался сюда, словно одержимый жаждой мщения за тысячелетнее спокойствие. Почти каждый кишлак в той или иной мере пострадал от бомбардировок. То и дело попадались разрушенная водяная мельница, поле, изрытое воронками, древний деревянный акведук, разнесенный в щепки, или узкий примитивный мост, от которого остались лишь камни, и по ним реку уже пересекали только вброд. Какой удар нанесло все это по местной экономике, Жан-Пьер мог видеть отчетливо без необходимости в статистических данных. Вот этот, например, дом был лавкой мясника, но на ее полках мяса никто не видел уже очень давно. А буйная хаотичная заросль травы и кустарника служила кому-то огородом, пока владелец не счел за лучшее перебраться в Пакистан. Попадались сады, где фрукты гнили вокруг стволов деревьев, а не засушивались, разложенные на крышах, чтобы стать продуктовым запасом на долгую и холодную зиму. Женщины и дети, ухаживавшие за садами, были, скорее всего, мертвы, а мужчины, если выжили, подались в партизанские отряды. Груда грязной глины и камней – все, что осталось от мечети, и деревенские обитатели решили не восстанавливать ее, поскольку она неизбежно снова станет мишенью для бомбардировщиков. Разруха и запустение воцарились повсюду, потому что Масуд и подобные ему люди пытались обратить ход истории вспять, угрозами и уговорами заставив невежественных крестьян поддержать их борьбу. Если устранить Масуда, этому ужасу будет положен конец.

И только убрав с дороги Эллиса, сможет Жан-Пьер добраться наконец и до Масуда.

Уже приближаясь к Астане, он задумался, не станет ли для него непомерно трудно вонзить иглу с отравой. Сама по себе идея убийства пациента воспринималась им столь невероятной, что он пока не знал, как ему отнестись к ней. Разумеется, он насмотрелся на гибель своих пациентов, но неизменно его переполняло глубокое огорчение оттого, что не сумел спасти их. Когда перед ним окажется беспомощно распластанный Эллис, а он будет держать в руке шприц, не одолеет ли его подлинная пытка мучительных сомнений, как Макбета, не начнет он колебаться в нерешительности, подобно Раскольникову из «Преступления и наказания»?

Они прошли через Сангану с ее кладбищем и с песчаным пляжем, а потом последовали дальше, повинуясь изгибу русла реки. Перед ними открылась полоса крестьянских полей, за которыми к склону холма лепились хижины. Но прошла всего минута, когда через поле к ним приблизился мальчик лет одиннадцати или двенадцати, чтобы повести за собой не к кишлаку, а к большому дому, стоявшему на краю плодородного участка равнины.

Теперь Жан-Пьер уже не ощущал никаких сомнений или колебаний. Им владела лишь своеобразная возбужденная тревога, какая посещала его когда-то за час до сдачи особенно важного экзамена.

Он снял медицинский саквояж с седла лошади, передав уздцы мальчику, и вошел во двор бывшей фермерской усадьбы.

Примерно двадцать партизан расположились по кругу, сидя на корточках и бессмысленно глядя в пространство, дожидаясь приказов со свойственным афганцам неистощимым терпением. Масуда среди них не оказалось, как заметил Жан-Пьер, внимательно оглядевшись, зато присутствовали двое из его ближайших помощников. Эллис лежал на одеяле в укрытом тенью углу.

Жан-Пьер встал на колени рядом с ним. Эллис явно испытывал сильную боль от пулевого ранения. Лежать ему приходилось на животе. Лицо выглядело измученным, и он крепко стиснул зубы. На бледной коже лба выступили капли холодного пота. Дыхание было хриплым и прерывистым.

– Кажется, тебе очень больно, не так ли? – спросил Жан-Пьер по-английски.

– Не то слово. Такая мука, мать твою… – выдавил Эллис сквозь сжатые зубы.

Жан-Пьер сдернул укрывавшую его простыню. Партизаны ножом срезали с него окровавленную одежду и наложили, как сумели, повязку на рану. Жан-Пьер избавился и от нее. Он сразу понял, что ранение вовсе не такое уж серьезное, просто Эллис потерял много крови, а пуля, застрявшая в мышце, причиняла адскую боль, но она не задела ни кость, ни одну из важных артерий. При других обстоятельствах выздоровление пришло бы очень скоро.

Но только не в этом случае, нет уж, напомнил себе Жан-Пьер. Эта рана легко затянуться не успеет.

– Для начала я введу тебе что-нибудь обезболивающее, – сказал он.

– Буду весьма признателен, – почти пылко отозвался Эллис.

Жан-Пьер оправил под ним одеяло. У Эллиса на спине бросался в глаза огромный шрам в форме креста. Интересно, откуда он взялся? – подумал врач с профессиональным любопытством.

Впрочем, он уже не сумеет этого выяснить, пришла другая мысль.

Он открыл саквояж. Сейчас я убью Эллиса. А ведь я еще никого не убивал даже случайно, внутренне усмехнулся он. Каково это быть убийцей? Люди совершают такие преступления каждый день по всему миру. Мужья расправляются с женами, женщины душат собственных детей, наемники устраняют политических деятелей, грабители вырезают целые семьи хозяев домов, а во время публичных казней происходит оправданное обществом убийство убийц. Он достал большой шприц и принялся наполнять его дигитоксином. Лекарство содержалось в крохотных ампулах, и ему пришлось опустошить четыре, чтобы сделать дозу смертельной.

Интересно, что он почувствует, наблюдая за смертью Эллиса? Первой реакцией на медикамент станет значительное учащение пульса. Эллис заметит это. Ему станет тревожно, подступит дурнота. А затем по мере того, как яд начнет воздействовать на механизм, регулирующий время работы сердца, он ощутит возникновение его дополнительных ударов – по одному слабому после каждого нормального. И тогда уже ему станет до ужаса плохо. Наконец сердцебиение сделается совершенно хаотичным. Правое и левое предсердия начнут биться независимо друг от друга, и Эллис умрет в агонии боли и страха. Что мне делать, подумал Жан-Пьер, когда он заорет от боли, умоляя меня, доктора, о помощи? Дам ли я ему понять, что желал его гибели? Догадается ли он о намеренном отравлении? Или я пущусь в утешения? Начну беседу с умирающим в свойственной мне блестящей и привычной манере? Постараюсь облегчить его страдания?

Просто расслабься, сказал он сам себе сразу же. Это станет обычным побочным эффектом применения сильного болеутоляющего средства. И все пройдет как по маслу.

Инъекция была подготовлена.

Я вполне способен справиться со своей задачей, понял Жан-Пьер. Я без труда убью его. Просто пока не знаю, что случится потом со мной самим.

Он обнажил предплечье Эллиса и в силу привычки почти автоматическим жестом смазал смоченным в спирте ватным тампоном.

В этот момент появился Масуд.

Жан-Пьер не слышал его шагов, и он словно вдруг возник ниоткуда, заставив врача чуть не подпрыгнуть от неожиданности. Масуд взял его за руку.

– Вижу, я немного напугал вас, мсье доктор, – сказал он и припал на колени у изголовья ложа Эллиса. – Я рассмотрел предложение американского правительства, – обратился он затем к Эллису по-французски.

Жан-Пьер тоже продолжал стоять на коленях, окаменев в одной позе и держа шприц в правой руке. Какое предложение? О чем, черт побери, идет речь? Масуд говорил свободно, считая Жан-Пьера просто одним из своих товарищей (кем он до сих пор мог в самом деле считаться), но вот Эллис… Эллис способен был пожелать приватной беседы с Масудом.

Эллис с огромным трудом сумел приподняться, опираясь на локоть. Жан-Пьер затаил дыхание. Но Эллис произнес только:

– Продолжайте.

Он слишком истощен, подумал Жан-Пьер, ему очень больно, чтобы задумываться о каких-либо мерах предосторожности, а кроме того, у него не больше оснований в чем-то подозревать французского врача, чем у самого Масуда.

– Предложение заманчивое, – сказал Масуд, – но мне пришлось поломать голову над тем, как выполнить свою часть соглашения.

Ну разумеется! – подумал Жан-Пьер. Американцы прислали сюда одного из главных агентов ЦРУ не просто для того, чтобы обучить группу партизан взрывать мосты и туннели. Эллис находится здесь для заключения жизненно важного договора!

Масуд продолжил:

– Необходимость осуществления плана обучения кадров из других регионов нужно толково разъяснить всем командирам. Это будет сложно. Они отнесутся ко всему с подозрительностью. Особенно если предложение прозвучит из моих уст. Мне думается, что преподнести план им должны вы сами, внушив, как много ваше правительство готово предоставить им в обмен на согласие.

Жан-Пьер оказался не на шутку озадачен. План обучения кадров из других регионов! В чем заключался глобальный смысл подобной идеи?

Эллис заговорил, по-прежнему превозмогая боль:

– Я был бы рад выполнить эту миссию. Но собрать их вместе все равно сможете только вы.

– Верно. – Масуд улыбнулся. – Я созову совещание всех лидеров повстанцев в кишлаке Дарг здесь же, в долине, через восемь дней. Уже сегодня разошлю гонцов с сообщением о прибытии сюда полномочного представителя правительства Соединенных Штатов для обсуждения возможности поставок нам оружия и боеприпасов.

Совещание! Поставки оружия! Постепенно схема предложенного договора стала рисоваться Жан-Пьеру более отчетливо. Да, но что ему самому делать в подобной ситуации?

– А они прибудут на такое совещание? – спросил Эллис.

– Прибудет большинство, – ответил Масуд. – Не ждем мы только наших товарищей из западных пустынных районов. Для них путешествие станет слишком далеким, и они слишком плохо нас знают.

– Меня интересуют прежде всего те двое, кого мы желали бы видеть непременно – Камиль и Азизи. Как насчет них?

Масуд передернул плечами.

– Это целиком и полностью в руках Аллаха.

Жан-Пьер уже буквально дрожал от нервного возбуждения. Совещание станет наиболее важным событием в истории афганского Сопротивления.

Эллис принялся рыться в своей огромной сумке, стоявшей на полу рядом с ним.

– Быть может, я смогу помочь вам убедить Камиля и Азизи, – сказал он. Затем достал из сумки два небольших свертка и снял упаковку с одного из них. Внутри оказался плоский прямоугольный слиток желтого металла. – Золото, – пояснил Эллис. – Каждый из таких слитков стоит около пяти тысяч долларов.

Целое состояние! Пять тысяч долларов превышали доходы средней афганской семьи за два года.

Масуд взял золотую пластину и взвесил ее на ладони.

– А это что такое? – спросил он, указывая на штамп, словно вытисненный в центре прямоугольника.

– Оттиск личной печати президента Соединенных Штатов Америки, – с важным видом пояснил Эллис.

Очень хитро и умно придумано, отметил про себя Жан-Пьер. Именно такие детали способны произвести неизгладимое впечатление на племенных лидеров, вызвав у них любопытство и почти неудержимое желание встретиться с Эллисом.

– Как считаете, это поможет повлиять на решение Камиля и Азизи? – спросил Эллис.

Масуд кивнул.

– Думаю, теперь они непременно приедут.

Голову даю на отсечение, что приедут, подумал Жан-Пьер.

И внезапно его осенило, как ему следует в точности поступить. Ведь через восемь дней в кишлаке Дарг сойдутся вместе Масуд, Камиль и Азизи – трое ведущих лидеров Сопротивления.

Об этом необходимо поставить в известность Анатолия.

А уж Анатолий сумеет уничтожить всех разом.

Вот он! Вот тот момент, размышлял Жан-Пьер, которого я дожидался с тех пор, как прибыл в долину. Я буду знать, где в конкретное время будет находиться Масуд – моя главная цель – и еще двое главарей повстанцев.

Но как связаться с Анатолием?

Должна существовать неясная пока ему возможность.

– Настоящая встреча в верхах. Саммит – так ее назвали бы по-английски, – сказал Масуд, и его лицо осветила горделивая улыбка. – Она станет поистине величайшей вехой на пути к подлинному объединению всех сил Сопротивления, не так ли?

Либо ты прав, иронично подумал Жан-Пьер, либо она станет вехой на пути к вашей гибели и полному краху. Он незаметно опустил руку, направил иглу шприца вниз и нажал на поршень, удалив из шприца содержимое. Затем пронаблюдал, как смертоносная жидкость быстро впитывается в покрытую пылью землю. Новый старт? Или же первый шаг к финишу…

* * *

Жан-Пьер ввел Эллису дозу нормального анестетика, извлек пулю, тщательно промыл рану, наложил на нее умелыми руками свежую перевязку, а затем сделал укол антибиотика против возможного нагноения. Пришлось ему заниматься и еще двумя партизанами, которые тоже получили в том бою не слишком серьезные ранения, как та царапина на бедре Эллиса. К этому времени по кишлаку молниеносно распространился слух о приезде врача, и небольшая группа потенциальных пациентов собралась во дворе фермерского дома. Жан-Пьер осмотрел больного бронхитом ребенка, разобрался с тремя случаями мелких инфекций, а закончил приемом муллы, которого вконец замучили глисты. Потом он смог пообедать. После трех часов пополудни уложил свой саквояж и взгромоздился на Мэгги, отправляясь домой.

Эллиса он оставил одного. Американцу было лучше находиться еще несколько дней на одном месте и побольше лежать неподвижно, чтобы рана скорее затянулась. Парадоксальным образом Жан-Пьер желал теперь Эллису скорейшего и полного выздоровления, поскольку его смерть означала бы отмену совещания.

Медленно тащась на своей кляче вверх по долине, он буквально мозги выворачивал наизнанку, продумывая способ снова связаться с Анатолием. Разумеется, он мог попросту развернуться, добраться до Рохи и сдаться там на милость захватчиков. При условии, что его не пристрелят снайперским попаданием издали излишне ретивые солдаты на границе подконтрольной русским территории, он уже очень скоро окажется в обществе Анатолия. Но тогда Джейн наверняка догадается, где и почему он пропал, зачем ему это понадобилось, поделится информацией с Эллисом, а тот обязательно изменит время и место «встречи в верхах».

Он должен суметь отправить Анатолию письмо. Вот только кому можно доверить его доставку?

Через долину постоянно проходили люди, направлявшиеся в Чарикар, город на равнине в шестидесяти или семидесяти милях отсюда, находившийся под контролем русских, или в столицу – Кабул, до которого было около ста миль. В их число входили животноводы или перекупщики, торговавшие маслом и сырами, странствующие торговцы гончарными изделиями и прочей посудой, пастухи, гнавшие на рынки небольшие стада овец, и целые семьи кочевников, занимавшиеся своими, порой совершенно таинственными для всех делами. Любого из них можно было подкупить, чтобы он доставил письмо на почту или даже просто сунул его в руки первому попавшемуся русскому солдату. Путь до Кабула занимал три дня, до Чарикара – два. До Рохи, где тоже обосновались русские, но отсутствовала почта, добирались всего лишь за день. Жан-Пьер пребывал в твердой уверенности, что непременно найдет человека, который возьмет деньги и исполнит поручение. Конечно, неизбежно возникала опасность вскрытия и прочтения письма, а тогда Жан-Пьера разоблачат, подвергнут пыткам и убьют. Ему приходилось готовить себя к такому чрезвычайному риску. Но существовала и другая загвоздка. Получив деньги, доставит ли его избранный человек по назначению? Ему ничто не помешает «потерять» послание где-то по дороге. А Жан-Пьер не сможет ни о чем узнать, если это случится. Весь план представлялся предельно ненадежным.

Добравшись ближе к закату до Банды, он так и не решил стоявшей перед ним проблемы. Джейн снова забралась на крышу дома лавочника, дыша свежим предвечерним воздухом и держа на коленях Шанталь. Жан-Пьер помахал им рукой, потом вошел в дом и поставил саквояж на кафельный прилавок в главном помещении. Только когда он распаковывал сумку и увидел облатку таблеток диаморфина, то понял, что все-таки есть персона, кому он мог доверить письмо для Анатолия.

В сумке он нашел карандаш. В качестве бумаги использовал обертку от упаковки ватных тампонов, вырезав из нее аккуратный прямоугольник – настоящей писчей бумаги в долине было не сыскать. Принялся писать по-французски:

Полковнику Анатолию из КГБ…

Выглядело до странности наивно и даже по-детски, но он не мог сообразить, как начать иначе. Он не знал ни фамилии Анатолия, ни его адреса. А потому продолжил:

Масуд созывает совещание лидеров Сопротивления. Они встретятся через восемь дней, то есть в четверг, 27 августа, в Дарге, соседнем кишлаке к югу от Банды. По всей вероятности, переночуют в мечети, а затем проведут вместе пятницу, на которую приходится один из мусульманских праздников. Конференция организована для проведения переговоров между ними агентом ЦРУ, известным мне под именем Эллис Талер, прибывшим в долину неделю назад.

Это самый благоприятный для нас шанс!

Он проставил дату и подписался: Симплекс.

Конверта у него тоже не было – в последний раз он видел обычный почтовый конверт еще в Европе. Куда же вложить письмо? – раздумывал он. Оглядевшись по сторонам, заметил картонную коробку с пластмассовыми контейнерами для выдачи пациентам наборов нужных им таблеток и пилюль. К ним прилагались самоклеящиеся бумажные полосы для описания вложения, которыми Жан-Пьер никогда не пользовался, не умея использовать буквы персидского алфавита. Он свернул письмо в трубочку и поместил внутрь одного из контейнеров.

Затем задумался, как ему пометить контейнер. В какой-то момент он должен был оказаться в руках простого русского солдата. Жан-Пьер вообразил себе сначала очкастую фигуру писаря, сидевшего в холодной комнате штаба, а потом громилу-часового, дежурившего у ограды из колючей проволоки. Не могло быть сомнений, что желание выслужиться перед командиром было столь же свойственно русским, как и французам, вместе с которыми Жан-Пьер когда-то отбывал воинскую повинность. Ему необходимо сделать так, чтобы контейнер выглядел чем-то достаточно важным для передачи рядовым своему офицеру. Не было никакого смысла писать «Важно!» или «КГБ», как и вообще выводить нечто по-французски, по-английски и даже на дари, потому что русский солдат не разберет ни европейских букв, ни персидских. А русским языком Жан-Пьер не владел сам. И снова ирония судьбы заключалась в том, что только женщина, сидевшая сейчас на крыше и певшая колыбельную дочери, свободно изъяснялась по-русски и могла при желании показать ему, как написать любой текст. В итоге он ограничился надписью «Анатолию из КГБ» латинскими буквами и прикрепил наклейку к крышке контейнера, а контейнер затем вложил в пустую коробочку из-под лекарств, помеченную словами «Ядовитое вещество!» на пятнадцати языках, да еще тремя общеизвестными международными символами, означавшими опасность. Коробочку обвязал куском бечевки.

Действуя быстро и решительно, он снова убрал все в саквояж и заменил на новые инструменты, использованные в Астане. Пригоршню таблеток диаморфина сунул в карман рубашки. Коробочку с контейнером обмотал пока старым кухонным полотенцем.

Выйдя из дома, окликнул Джейн:

– Пойду к реке и помоюсь.

– Хорошо.

Поспешно миновав дома кишлака, вежливо раскланявшись с встреченными по пути крестьянами, он направился через поля. Его переполнял оптимизм. План оставался рискованным, но у него снова появилась надежда на величайший триумф. Он обошел участок с клевером, принадлежавший мулле, и спустился с нескольких террас. Примерно в миле от кишлака на скалистом отроге горы находился одинокий домишко, в который угодила бомба. Темнота сгущалась, когда Жан-Пьер наконец приблизился к нему. Теперь он передвигался осторожно и медленно по неровной тропе, жалея, что не может воспользоваться хотя бы масляной лампой.

Остановился он у груды камней, бывших когда-то фасадом дома. Хотел пройти дальше, но отвратительный запах, как и тьма, заставили передумать.

– Эй! – выкрикнул он.

С земли тут же поднялась бесформенная фигура, напугав доктора, поскольку лежала чуть ли не у него под ногами. Он отпрыгнул назад, грязно выругавшись.

Маланг выпрямился во весь рост.

Жан-Пьер вгляделся в лицо скелета и в спутанную бороду сумасшедшего. Потом, уже овладев собой, произнес на дари:

– Да пребудет с тобой Аллах, святой человек.

– И с вами тоже, доктор.

Жан-Пьеру повезло застать его в фазе относительной ясности ума. Прекрасно!

– Как твой желудок?

Полоумный сразу же изобразил жестом сильную боль в своем брюшке, как делал обычно, желая получить наркотик. Жан-Пьер подал ему одну таблетку диаморфина, позволив мельком увидеть остальные, которые снова спрятал в карман. Маланг мгновенно проглотил героин и потребовал:

– Я хочу еще!

– Ты сможешь получить больше, – сказал Жан-Пьер. – Гораздо больше.

Он протянул к врачу ладонь.

– Но сначала тебе придется кое-что для меня сделать, – одернул его Жан-Пьер.

Маланг с готовностью закивал головой.

– Ты должен будешь отправиться в Чарикар и передать вот это любому русскому солдату.

Жан-Пьер остановил свой выбор на Чарикаре, несмотря на лишний день пути туда, поскольку считал Роху ненадежным местом: в повстанческом городке, временно оккупированном русскими, царил хаос, и его посылка могла быть легко потеряна, а Чарикар находился под чужеземным контролем давно и постоянно. И он принял решение в пользу передачи пакета солдату, а не отправки по почте, понимая, насколько трудно будет малангу справиться с такими задачами, как покупка марки и сдача посылки работнику почтового отделения.

Он еще раз всмотрелся в грязную физиономию этого человека. Оставалось только гадать, сможет ли подобный тип усвоить даже столь простые инструкции, но страх, мелькнувший в глазах при упоминании о русском солдате, указывал, что он все прекрасно понял.

Теперь возникал другой вопрос. Как Жан-Пьер мог гарантировать для себя точное исполнение своих приказов малангом? Он ведь тоже вполне способен был просто выбросить коробочку, а по возвращении клясться, что все сделал, как ему велели. Если у него хватало разума понять требования, могло хватить и хитрости, чтобы солгать.

Но сегодня Жан-Пьер чувствовал, насколько легко осеняют его блестящие идеи.

– И купи мне пачку русских сигарет, – сказал он.

Маланг развел руки в стороны.

– Нет денег.

Жан-Пьер предвидел отсутствие у безумца даже мелочи. Он выдал ему 100 афгани. Этого окажется достаточно, чтобы убедиться, что он действительно побывал в Чарикаре. Был ли еще способ вынудить его непременно доставить посылку?

И Жан-Пьер добавил:

– Если сделаешь все правильно, я дам тебе столько таблеток, сколько твоя душа пожелает. Но не пытайся обмануть меня. Солжешь, я обязательно узнаю об этом, и ты не получишь больше ни одной таблетки. Тогда боль в твоем желудке станет все сильнее, тебя начнет пучить изнутри, а потом ты взорвешься, как граната, погибнув в страшной агонии. Понимаешь?

– Да.

Жан-Пьер пристально смотрел на него при скудном освещении. Белки глаз безумца ответили испуганным взглядом. Он пришел в ужас от слов врача. Жан-Пьер отдал ему остальные таблетки диаморфина.

– Принимай по одной каждое утро, пока не вернешься в Банду.

Маланг снова энергично закивал.

– Отправляйся немедленно и даже не пытайся обвести меня вокруг пальца.

«Святой человек» развернулся и побежал по неровной тропе, странно подпрыгивая, как некое животное. Когда он окончательно пропал из виду в темноте, Жан-Пьер подумал: теперь будущее этой страны в твоих замызганных руках, несчастный придурок, и да поможет тебе бог.

* * *

Миновала неделя, но маланг не вернулся.

К среде – за день до сбора участников совещания – Жан-Пьер оказался повергнут в глубокое уныние. Но утешал себя как только мог. В любой момент он может появиться. Пройдет еще час, и я снова увижу его. В конце каждого дня надеялся на возвращение своего посыльного следующим утром.

Словно нарочно для того, чтобы усугубить тревогу Жан-Пьера, заметно активизировалась авиация, наносившая удары по долине. Всю неделю реактивные самолеты пролетали над головой, чтобы разбомбить какой-нибудь из кишлаков. Банде повезло. Здесь упала всего одна бомба, да и та лишь образовала большую воронку посреди поля с клевером Абдуллы. Но постоянный рев двигателей и ощущение опасности сделали каждого местного жителя предельно раздражительным. Напряжение сказалось и в неизбежно возросшем потоке пациентов в клинике Жан-Пьера с предсказуемыми симптомами и болезнями, вызванными стрессом: выкидыши у беременных женщин, случаи домашнего насилия, необъяснимые приступы рвоты, сердечные приступы. Почти все дети страдали от головных болей. В Европе, думал Жан-Пьер, я бы рекомендовал многим из них визиты к психиатру. Здесь же оставалось только отправлять некоторых к мулле. Но ни психиатрия, ни ислам не могли помочь детям, поскольку причиной их мучений была исключительно сама по себе война.

Новое утро он провел за чисто автоматическим приемом пациентов, задавая рутинные вопросы на дари, объясняя затем диагнозы Джейн по-французски, перевязывая раны, делая уколы, раздавая пластмассовые контейнеры с таблетками и бутылочки с подкрашенными микстурами. Малангу требовалось всего два дня, чтобы добраться до Чарикара. Дадим ему еще один день, дабы набраться храбрости и приблизиться к русскому солдату. Затем ночевка в городе. Отправившись назад следующим утром, он бы затратил на возвращение опять-таки два дня. Таким образом, его следовало ожидать здесь самое позднее позавчера. Что же случилось? Он потерял пакет и теперь где-то прятался, дрожа от страха? Или принял все таблетки разом, свалившись в беспамятстве? Угодил в реку и утонул? Быть может, сами русские использовали его как мишень для тренировки в стрельбе?

Жан-Пьер посмотрел на свои наручные часы. Половина одиннадцатого. В любую минуту маланг мог все же появиться с пачкой сигарет, доказывавшей его посещение Чарикара. Он недолго ломал себе голову над объяснением Джейн приобретения малангом для себя – некурящего – пачки сигарет. Поступки умалишенного не нуждались ни в каких объяснениях, отмахнулся он от проблемы.

Жан-Пьер как раз перевязывал руку маленькому мальчику из соседнего кишлака, получившего ожог от пламени кухонного очага, когда снаружи раздались звуки шагов и приветствия, означавшие прибытие новых людей. Жан-Пьер сдержал волну охватившего его нетерпения и продолжил накладывать бинт на руку мальчугану. Только услышав, как заговорила Джейн, позволил себе обернуться к входу и, к своему беспредельному разочарованию, увидел не маланга, а двоих незнакомцев.

Первый из них сказал:

– Да пребудет с вами Аллах, доктор.

– И с вами тоже, – отозвался Жан-Пьер, но чтобы сразу пресечь продолжение приветственной церемонии, спросил: – Что привело вас ко мне?

– Скабун подвергся страшной бомбардировке. Очень много погибших и раненых.

Жан-Пьер посмотрел на Джейн. Он все еще не мог покидать Банду без ее разрешения, потому что она продолжала опасаться его способности найти хитроумный способ связи с русскими. Но не мог же он оставаться равнодушным к подобным новостям? Не откликаться на зов о помощи?

– Мне отправиться туда? – спросил он по-французски. – Или предпочтешь пойти с ними сама?

На самом деле он никуда не желал бы сейчас уходить, поскольку там наверняка придется остаться на ночь, а он все еще не терял надежды на скорое возвращение маланга.

Джейн откровенно колебалась. Жан-Пьер понимал затруднительность ее положения. Если бы в Скабун решила идти она, пришлось бы взять с собой Шанталь. Кроме того, Джейн прекрасно знала – ей не по силам одной справляться с серьезными осколочными ранениями.

– Решение за тобой, – снова напомнил ей Жан-Пьер.

– Отправляйся ты, – сказала она.

– Хорошо. – Скабун находился примерно в двух часах ходьбы. Если он пойдет быстро, а раненых окажется все же не так много, ему удастся вернуться ближе к вечеру сегодня же. Так рассуждал про себя Жан-Пьер, а потом и вслух высказал ту же мысль: – Я постараюсь снова быть здесь ближе к ночи.

Она подошла и поцеловала его в щеку.

– Спасибо.

Он наспех проверил содержимое саквояжа. Морфий для обезболивания, пенициллин для предотвращения инфекций, шприц, иглы, хирургическая нить и большое количество перевязочных материалов. Затем надел на голову шляпу и перебросил через плечо одеяло.

– Я не стану брать с собой Мэгги, – предупредил он Джейн. – Скабун не так уж далеко, а тропа совсем скверная. – Он сам поцеловал ее, а потом повернулся к двоим гонцам. – Пойдемте.

Они прошли через кишлак, перебрались вброд на другой берег реки и поднялись по крутым уступам на высокий холм. Жан-Пьер поневоле вспоминал нежный обмен поцелуями с Джейн. Если его план увенчается успехом и русские убьют Масуда, как она отреагирует на подобный оборот событий? Она же догадается, что за всем этим стоит ее муж, и никто иной. Но не станет выдавать его, почему-то твердо верил он. А вот будет ли по-прежнему любить? Он нуждался в ней. С тех пор, как они поселились вместе, он все реже и реже погружался в черную депрессию, регулярно одолевавшую его когда-то. Просто давая ему понять, что любит, она вселяла в него чувство полного покоя и порядка в душе. Он не смог бы обойтись без этого ощущения. Но знал также, что обязан успешно завершить свою главную миссию. И заключил: должно быть, я нуждаюсь в триумфе больше, чем в счастье, а потому готов рискнуть и потерять ее навсегда ради уничтожения Масуда.

Втроем они двигались по тропе вдоль гребня горы на юго-запад, а шум течения стремительной реки внизу громко отдавался в ушах.

– Сколько у вас погибших? – спросил Жан-Пьер.

– Очень много, – ответил один из его спутников.

Жан-Пьер уже привык к подобной неопределенности. Поэтому терпеливо попытался уточнить:

– Пять человек? Десять? Двадцать? Сорок?

– Сто.

Жан-Пьер ему не поверил. Во всем Скабуне не насчитывалось ста человек населения.

– А сколько раненых?

– Двести.

Это становилось просто смехотворно. Либо мужчина ничего не знал, подумал Жан-Пьер, либо намеренно преувеличивал, страшась, что, если он расскажет про относительно малое число жертв, доктор развернется и пойдет обратно в свою клинику. Мог он и вообще не уметь считать даже до десяти.

– Какого рода ранения? – спросил его Жан-Пьер.

– Дырки в телах, глубокие порезы и много крови.

Описание скорее походило на повреждения в результате боевого столкновения. От бомб же люди обычно получали сотрясение мозга, ожоги и сдавленные раны при попадании под тяжелые камни разрушенных домов. Этот человек явно был никудышным свидетелем. Никакого смысла расспрашивать его дальше.

В двух милях от Банды они свернули со скальной тропы и взяли курс на север по дорожке, прежде Жан-Пьеру незнакомой.

– Мы правильно идем к Скабуну? – забеспокоился он.

– Да.

Очевидно, его вели кратчайшим путем, которого он еще не успел для себя открыть. Но в целом они держались более или менее верного направления.

Через несколько минут перед ними показалась одна из тех небольших каменных хижин, где путешественники останавливаются для отдыха или ночлега. К удивлению Жан-Пьера, гонцы, присланные за ним, устремились прямиком к проему лишенного двери входа в нее.

– У нас нет времени на привалы, – сказал он им раздраженно. – Пострадавшие ждут моей помощи.

А потом из хижины вышел Анатолий.

Жан-Пьер был настолько поражен, что чуть не лишился дара речи. Он не сразу сообразил, радоваться ли ему появившейся возможности сообщить Анатолию о совещании или опасаться, что сопровождавшие его афганцы убьют русского.

– Не переживай за меня, – сказал Анатолий, увидев выражение его лица. – Это солдаты афганской регулярной армии. Я отправил их, чтобы вызвать тебя.

– О, мой бог! – Это был блестящий ход. Скабун вовсе не подвергся бомбардировке. Такой предлог придумал Анатолий для организации встречи с Жан-Пьером. – Завтра, – возбужденно заговорил доктор, – завтра произойдет нечто крайне важное…

– Знаю. Все знаю. Я получил твое послание. Поэтому я и пришел сюда.

– Стало быть, вы наконец расправитесь с Масудом?

Анатолий грустно улыбнулся, обнажив пожелтевшие от табака зубы.

– Да, мы теперь сможем взять Масуда. Уйми свои нервы.

Жан-Пьер осознал, что ведет себя как чрезмерно взволнованный ребенок в канун Рождества. Но ему стоило изрядного усилия подавить свой перехлестывавший через край энтузиазм.

– Когда маланг так и не вернулся, я уж было решил…

– Он добрался до Чарикара только вчера, – сказал Анатолий. – Одному богу известно, что задержало его в пути. Почему ты просто не воспользовался радио?

– Рация сломалась, – ответил Жан-Пьер. Он, разумеется, не хотел сейчас вступать в подробные объяснения и упоминать о Джейн. – Маланг готов для меня на все, потому что я снабжаю его героином, на который он основательно подсел.

Анатолий бросил на Жан-Пьера достаточно жесткий взгляд, но в его глазах читалось почти откровенное восхищение.

– Остается только радоваться, что ты на моей стороне.

Теперь уже Жан-Пьер не смог сдержать улыбки.

– Мне нужно узнать от тебя больше подробностей, – продолжал Анатолий. Он обнял француза за плечи и провел его внутрь хижины. Они уселись на земляной пол, и Анатолий закурил сигарету. – Как ты выведал об этом совещании? – задал первый вопрос он.

Жан-Пьер рассказал ему об Эллисе, о пулевом ранении, о беседе Масуда с Эллисом в его присутствии, когда он готовил инъекцию, о слитках золота, о схеме обучения партизан и обещании поставок оружия.

– Просто фантастика! – отреагировал на все это Анатолий. – Где сейчас Масуд?

– Не знаю, но он приедет в Дарг, вероятно, именно сегодня. Самое позднее – завтра.

– Откуда такая уверенность?

– Он сам созвал это сборище. Как же сможет не принять в нем участия?

Анатолий кивнул.

– Опиши мне агента ЦРУ.

– Пять футов и десять дюймов рост, вес – сто пятьдесят фунтов. Светлые волосы, голубые глаза. Ему тридцать четыре года, но выглядит старше. Получил университетское образование.

– Я пропущу эти данные через наш компьютер. – Анатолий поднялся и вышел наружу.

Жан-Пьер последовал за ним.

Анатолий достал из кармана портативную рацию, выдвинул телескопическую антенну, нажал на кнопку и начал бормотать что-то в микрофон по-русски. Затем снова повернулся к Жан-Пьеру.

– Мой друг, ты успешно справился со своим заданием, – констатировал он.

Справедливо сказано, подумал Жан-Пьер. Я действительно добился успеха.

– Когда вы нанесете удар? – спросил он.

– Завтра и нанесем, конечно же.

Завтра. На Жан-Пьера опять нахлынула волна необузданного восторга. Завтра.

Все остальные смотрели куда-то вверх. Он проследил за их взглядами и заметил снижавшийся вертолет. Анатолий, по всей видимости, вызвал его по рации. Русский окончательно отбросил всякую осторожность. Игра почти закончилась. Оставалась завершающая стадия, когда скрытность и маскировка уступали место дерзости и стремительности действий. Летательный аппарат закончил спуск и не без сложностей приземлился на единственном небольшом ровном участке в сотне ярдов от хижины.

Жан-Пьер приблизился к вертолету вместе с тремя другими мужчинами. Он уже гадал, что ему делать, когда они улетят. В Скабуне его не ждала никакая работа, но он не мог сразу вернуться в Банду, чтобы там не поняли – не существовало никаких жертв бомбежки, чьими ранами его вызвали заниматься. Он решил переждать несколько часов в хижине и только потом отправиться домой.

Он протянул ладонь Анатолию для прощального рукопожатия.

– Au revoir.

Но Анатолий и не думал прощаться с ним.

– Забирайся внутрь.

– Что?!

– Садись в вертолет.

Жан-Пьер был поражен до глубины души.

– Зачем?

– Ты полетишь с нами.

– Куда? В Баграм? На русскую территорию?

– Да.

– Но не могу же я…

– Прекрати причитать и послушай меня. – Анатолий говорил спокойно, но ему явно приходилось проявлять при этом терпение. – Во-первых, твоя работа закончена. Твоя миссия в Афганистане завершена. Ты добился поставленной перед тобой цели. Завтра мы захватим Масуда. Ты же можешь отправляться домой. Во-вторых, одновременно ты стал для нас фактором риска. Тебе известен наш план на завтра. А потому из соображений безопасности не должен оставаться в лагере повстанцев.

– Но я никому ни о чем не расскажу!

– А что, если тебя подвергнут пыткам? Или станут пытать жену у тебя на глазах? Или хуже того: начнут медленно отрезать конечности твоей малышки-дочери в присутствии жены?

– Да, но какая участь их ждет, если я отправлюсь с вами?

– Завтра во время рейда мы возьмем их в плен, а потом прямиком доставим к тебе.

– Ушам своим не верю.

Впрочем, Жан-Пьер понимал, что Анатолий прав, но сама по себе идея не возвращаться больше в Банду стала до такой степени неожиданной, что он совершенно растерялся. Будут ли Джейн и Шанталь в безопасности? В самом ли деле русские займутся ими специально и увезут оттуда? Действительно ли в намерения Анатолия входила отправка всей семьи в Париж? И как скоро они смогут покинуть Афганистан?

– Садись в вертолет, – повторил Анатолий.

Два афганских солдата стояли по обе стороны от Жан-Пьера, и он понял, что ему не оставляют выбора. Если он откажется, они силой затащат его на борт вертолета.

И он взобрался внутрь.

Анатолий и оба афганца запрыгнули следом, и «вертушка» сразу взмыла в воздух. Никто даже не потрудился закрыть дверь.

По мере подъема вертолета Жан-Пьеру впервые представилась возможность увидеть долину Пяти Львов с высоты птичьего полета. Белая от пены река зигзагом пролегла среди серо-коричневой земли, напомнив ему очертаниями шрам от старой ножевой раны на смуглом лбу Шахазая Гуля, брата повитухи. Он разглядывал кишлак Банда, окруженный желтыми и зелеными полями, но как ни всматривался в вершину холма, где располагались пещеры, не мог заметить там никакого движения людей – местные жители нашли для своих временных убежищ очень надежное укрытие. Вертолет поднялся еще выше, развернулся, и Банда пропала из виду. Жан-Пьер теперь старался отмечать знакомые ему точки в окрестностях. Я провел там целый год своей жизни, думал он, а теперь уже больше никогда не вернусь туда. Ему попался на глаза кишлак Дарг с необычной формы куполом мечети. Эта долина представляла собой твердыню Сопротивления, но уже завтра станет мемориалом провала повстанцев. И только благодаря мне, пришла льстившая самолюбию мысль.

Внезапно вертолет совершил резкий вираж к югу, пролетел над горным хребтом, и уже через какое-то мгновение вся долина перестала просматриваться даже с большой высоты.

Глава одиннадцатая

Когда Фара узнала, что Джейн и Жан-Пьер покинут кишлак уже со следующим караваном, она рыдала целый день напролет. Она успела крепко привязаться к Джейн, а Шанталь просто обожала. Джейн не могло это не радовать, но порой все же смущало: создавалось впечатление, что Фара любит Джейн сильнее, чем родную мать. Однако девочка, как казалось, быстро смирилась с мыслью о неизбежном расставании с Джейн, и уже на следующий день пришла в себя, проявляя привычную преданность, но больше ничем не выдавая всей глубины своего огорчения.

Джейн и сама уже пребывала в тревоге перед путешествием в Европу. От долины до перевала Хибер пролегала узкая тропа длиной в 150 миль. На пути сюда они преодолели этот маршрут за две недели. Она успела настрадаться от стертых до волдырей ступней ног, диареи, как и от еще многих других мучений и неудобств. А сейчас предстояло повторить трудное путешествие с двухмесячным младенцем на руках. Конечно, им выделят лошадей, но самую долгую часть похода совершать верхом было небезопасно, поскольку для каравана нарочно избирали эту самую узкую и наиболее крутую горную тропу. И зачастую передвигаться по ней приходилось только во мраке ночи.

Джейн сама сшила из хлопчатобумажной ткани нечто вроде подвесной колыбели, в которой, перебросив концы через шею, она могла бы нести на себе Шанталь. Перед Жан-Пьером вставала задача тащить на себе все необходимое для них в течение дня. Причина была проста. Как узнала Джейн еще по дороге в долину, люди и лошади двигались с разной скоростью. Лошади быстрее взбирались вверх по тропе, но гораздо медленнее спускались, а потому им с большими промежутками времени приходилось идти отдельно от своего навьюченного на лошадей основного багажа.

И именно проблема, какие вещи и припасы следует непременно взять с собой, занимала Джейн в тот день, когда Жан-Пьера вызвали в Скабун. У них будет при себе основной медицинский набор – антибиотики, бинты для возможных перевязок, морфий. Это Жан-Пьер соберет сам. Необходим и запас продуктов. По пути сюда они располагали большим количеством высококалорийной пищи западного производства – шоколада, растворимых супов в пакетиках и столь любимыми всеми путешественниками мятными бисквитами фирмы «Кендал». Для обратной дороги им предоставлялся ограниченный выбор того, чем можно было разжиться в долине – рисом, сушеными фруктами, сырами, черствым хлебом – и всем, что только продавалась в кишлаках вдоль тропы. Хорошо еще, что не приходилось особенно беспокоиться о пропитании для Шанталь.

Зато с ребенком возникали трудности иного рода. Здешние матери не пользовались подгузниками или пеленками, а оставляли нижнюю часть тела младенца обнаженной, чтобы периодически стирать полотенце, на котором он сидел. Джейн со временем даже стала считать такой способ более здоровым, чем принятый на Западе, но вот в дороге он никуда не годился. Она изготовила три подгузника из простых полотенец и изобрела для Шанталь импровизированную пару влагонепроницаемых трусиков, использовав полиэтиленовые обертки от коробок с лекарствами Жан-Пьера. Ей предстояло стирать по одному подгузнику каждый вечер – в холодной воде, разумеется, – и стараться просушивать его за ночь. Если бы он не успевал высохнуть, всегда имелся бы запасной, а коли мокрыми окажутся все, на попке Шанталь возникнет раздражение. Но еще ни один ребенок от этого не умер, утешала себя Джейн. Караван, понятное дело, не станет делать специальных остановок, чтобы дать время на сон, переодевание и кормление младенца, а потому Шанталь придется и питаться, и спать в движении, а переодевать ее мать станет при любом подходящем случае.

Теперь во многих отношениях Джейн стала более умелой и выносливой, чем год назад. Кожа на пятках загрубела, а ее желудок выработал иммунитет против наиболее распространенных местных бактерий. Ноги, так сильно болевшие по пути сюда, ныне уже привыкли к пешим переходам на много миль подряд. Однако после беременности у нее часто возникали боли в спине, и ее тревожила перспектива нести на себе Шанталь целыми днями. Хотя в целом тело полностью оправилось от травм, возникших в процессе родов. Джейн уже чувствовала способность снова заниматься любовью, но не спешила сообщать об этом Жан-Пьеру. Почему? Она сама толком не понимала.

Она сделала множество фотографий (особенно в первые дни после прибытия на место) с помощью камеры «полароид». Аппарат, простой и очень дешевый, она не брала с собой, но, разумеется, желала бы захватить как можно больше снимков. Внимательно просмотрела их, отбирая те, от которых легко было избавиться. У нее накопилась портретная галерея большинства обитателей кишлака. Вот партизаны – Мохаммед, Алишан, Кахмир, Матулла, принимавшие для нее комично-героические позы и выглядевшие неустрашимыми бойцами. А вот женщины – высокая и крепкая Захара, морщинистая старушка Рабия, темноглазая Халима. Они все не могли сдержать смеха, словно шаловливые школьницы. Дошла очередь до детей – три дочурки Мохаммеда и сын Муса, погодки Захары в возрасте двух, трех, четырех и пяти лет соответственно, четыре отпрыска муллы. Нет, она не могла ничего выбросить. Придется взять все фото с собой.

Затем она принялась укладывать в большую сумку одежду, пока Фара подметала полы, а Шанталь спала в соседней комнате. Они специально спустились из пещер пораньше, чтобы успеть справиться с обилием работы по дому. Хотя с одеждой много возни не возникло. Подгузники Шанталь, пара чистых панталон для себя и такая же для Жан-Пьера. Запасные носки для обоих. А верхнюю одежду им вообще менять не придется. Что касалось Шанталь, то у нее верхней одежды не было никакой. Она обычно либо лежала, обернутая в шаль, либо просто голенькая. Для Джейн и Жан-Пьера по паре брюк, рубашек, двух шарфов и одеял местного типа патту будет достаточно на все время путешествия. Весьма вероятно, что они все это торжественно сожгут в камине номера отеля в Пешаваре, знаменуя свое возвращение к цивилизации.

Подобные мысли неизменно придавали ей сил для будущего трудного пути. Она смутно помнила, конечно, что гостиница «Динз» в Пешаваре показалась ей не слишком удобной, но сейчас трудно было понять, как ей что-то могло там не понравиться. Неужели она могла жаловаться всего год назад на слишком шумную работу кондиционера? Боже милостивый! Да у них в номере был душ. Какая неслыханная роскошь!

– Цивилизация. – Она произнесла слово вслух, и Фара вскинула на нее непонимающий взгляд. Джейн улыбнулась и сказала на дари: – Я очень рада возможности снова оказаться в большом городе.

– Мне тоже нравится в большом городе, – призналась Фара. – Однажды я побывала в Рохе. – Она продолжала подметать. – А мой брат уехал только что в Джелалабад, – добавила она не без зависти в голосе.

– Когда он собирается вернуться оттуда? – спросила Джейн, но Фара словно онемела и явно смутилась.

Очень скоро Джейн поняла причину: девочка услышала насвистывание и мужские шаги, доносившиеся со стороны двора. Потом раздался стук в дверь, и Эллис Талер громко спросил:

– Есть кто-нибудь дома?

– Заходи, – окликнула его Джейн.

Он вошел, заметно прихрамывая. Хотя в романтическом смысле этот человек не представлял больше для нее интереса, ее все же тревожило полученное им ранение. Для окончательной поправки он задержался в Астане и прибыл сюда, должно быть, только сегодня.

– Как твое самочувствие? – спросила Джейн.

– Чувствую себя крайне глупо, – ответил он с ироничной ухмылкой. – Стыдно, когда получаешь пулю в такое местечко на теле.

– Если ты испытываешь только лишь стыд, значит, действительно выздоравливаешь.

Он кивнул.

– Доктор у себя?

– Он отправился в Скабун, – объяснила Джейн. – По тому кишлаку нанесли массированный бомбовый удар, и оттуда прислали за ним гонцов. Я сама чем-то могу тебе помочь?

– Нет. Я всего лишь хотел информировать его о том, что мое здоровье теперь в полном порядке.

– Он вернется сегодня к ночи или завтра утром. – Она пригляделась к внешности Эллиса. С пышной шевелюрой вьющихся золотистых волос он смахивал на льва. – Почему бы тебе немного не укоротить прическу?

– Партизаны в один голос настаивают, чтобы я продолжал отращивать волосы, а не состригал.

– Они всем говорят одно и то же. Считается, что заросший иностранец меньше бросается здесь в глаза посторонним. Но в твоем случае эффект получается прямо противоположным.

– Мне никак не сойти за своего в этой стране, какую бы прическу я ни носил.

– Что верно, то верно.

До Джейн только сейчас дошла необычность ситуации. Она впервые за год оказалась рядом с Эллисом без Жан-Пьера. Однако они непринужденно взяли прежний тон легкого разговора. Трудно было даже вспомнить, до какой степени он когда-то разгневал ее.

Эллис с интересом посмотрел на то, как она укладывает вещи.

– Куда ты собираешься?

– Мы уезжаем домой.

– Каким же образом выберетесь отсюда?

– С одним из караванов, как и прибыли.

– За последние несколько дней русские захватили новые обширные территории, – заметил он. – Вы знаете об этом?

Джейн почувствовала холодок, пробежавший по спине.

– К чему ты клонишь? Говори яснее.

– Русские начали свое летнее наступление. И теперь под их контроль попали крупные районы страны, через которые прежде проходили караваны.

– То есть пути в сторону Пакистана отрезаны?

– Перекрыты обычные пути. Например, вы больше не сможете попасть отсюда к перевалу Хибер. Могут, конечно, существовать и другие маршруты…

Для Джейн все ее мечты о благополучном возвращении домой мгновенно померкли.

– Но мне никто об этом не сообщил! – со злостью воскликнула она.

– Думаю, даже Жан-Пьер пока ни о чем не знает. Я же все время нахожусь при Масуде и располагаю самыми последними данными.

– Понимаю, – сказала Джейн, не глядя на него.

Вероятно, Жан-Пьер действительно ничего не знал. Или же знал, но сознательно не передал ей, поскольку на самом деле вовсе не хотел возвращаться в Европу. Но она в любом случае не собиралась смириться с положением дел и ничего не предпринимать. Прежде всего она убедится на сто процентов в справедливости слов Эллиса. А затем начнет искать способы решения проблемы.

Джейн подошла к шкафчику Жан-Пьера и достала его набор американских карт Афганистана. Они были свернуты в рулон и скреплены эластичным кольцом. Нетерпеливым жестом она разорвала резину и бросила карты на пол. Где-то из глубин ее подсознания донесся занудный внутренний голос: еще одного такого резинового кольца может не оказаться в радиусе ста миль отсюда.

Успокойся, приказала она сама себе.

Припав на колени, принялась перебирать карты. Масштаб каждой был столь велик, что ей пришлось сложить несколько карт вместе, и только так она могла видеть целиком пространство, пролегшее между долиной и перевалом Хибер. Эллис смотрел через ее плечо.

– Превосходные карты! – сказал он. – Откуда они у вас?

– Жан-Пьер купил их в Париже.

– Они гораздо лучше, чем те, что есть у Масуда.

– Знаю. Мохаммед всегда пользуется ими, когда планирует пути своих караванов. Так. Покажи мне, насколько далеко продвинулись русские в своем наступлении.

Эллис встал на колени рядом с ней и провел пальцем черту поперек карт.

У Джейн вновь зародилась надежда.

– Мне кажется, что перевал Хибер все-таки не отрезан от нас, – заметила она. – Почему бы нам, например, не воспользоваться вот этим маршрутом? – Она тоже прочертила незримую линию вдоль карты несколько севернее новой границы зоны под русским контролем.

– Я не знаю, маршрут ли это в реальности, – объяснил Эллис. – Он может оказаться совершенно непроходимым. Тебе лучше расспросить партизан. Но есть еще загвоздка. Информация Масуда устарела на день или два, а русские продолжают наступать. Какая-то долина или перевал могут быть открыты для прохода сегодня, а уже на следующий день блокированы ими.

– Проклятье! – Но сдаваться она упрямо не желала. Ниже склонившись над картами, пригляделась к приграничному району. – Посмотри, на ту сторону гор не обязательно перебираться через Хибер.

– Русло реки действительно проходит вдоль границы с Пакистаном, но горы расположены на афганской территории. А потому возможно, что к другим перевалам есть подход только с юга, то есть опять-таки с оккупированной русскими территории.

– Нет никакого смысла строить предположения, – сказала Джейн. Она сложила карты друг на друга и свернула в рулон. – Кто-то обязательно знает все точно.

– Должно быть, ты права.

Она поднялась на ноги.

– Должен же существовать больше чем только один путь, чтобы выбраться из этой богом забытой страны, – сказала она.

Джейн сунула свернутые карты под мышку и вышла, так и оставив Эллиса стоящим посреди комнаты на коленях.

Женщины и дети уже спустились из пещер, и кишлак ожил. Через заборы потянуло дымком от кухонных очагов. Напротив мечети пятеро ребятишек уселись в круг и увлеченно предавались игре, называвшейся (без каких-либо очевидных причин) игрой в «дыню». Это было чисто разговорное состязание, где ведущий излагал какую-то свою придуманную историю, а потом, не закончив, останавливался, и другой участник игры продолжал рассказ и проигрывал, если не мог. Среди них Джейн заметила Мусу, сына Мохаммеда, у которого к ремню крепился довольно-таки зловещего вида нож, подаренный отцом после несчастного случая с миной. Муса как раз сейчас исполнял роль рассказчика. Джейн успела услышать отрывок его повествования:

– …Медведь постарался откусить мальчику руку, но тогда мальчик вытащил кинжал и…

Она направилась к дому Мохаммеда. Самого хозяина могло не оказаться там – его вообще давно не было видно в кишлаке, но вместе с ним жили его неженатые братья. Такой традиции обычно придерживались во всех больших афганских семьях. Они тоже участвовали в партизанском движении, как и остальные, способные носить оружие молодые люди. Если она застанет кого-нибудь из них, он, вероятно, сможет снабдить ее хоть какой-то информацией.

Перед домом Джейн остановилась в нерешительности. Принятый обычай диктовал непременное условие. Сначала она должна была во дворе побеседовать с женщинами, занятыми приготовлением пищи, и только потом, после долгого обмена приветствиями и любезностями старшая из матрон могла зайти в дом и спросить мужчин, снизойдут ли они до разговора с гостьей. Она так и слышала где-то внутри голос своей матери: «Не пытайся ничего из себя строить, дочь!» Джейн ответила ей вслух:

– Пошла ты к черту, мама.

Не обращая внимания на женщин, она смелым маршем направилась к входной двери и зашла в основное помещение – мужскую гостиную.

Там находились трое: Кахмир Хан, восемнадцатилетний брат Мохаммеда, красивый юноша с реденькой бородкой, зять Мохаммеда – Матулла – и сам Мохаммед. Странно было застать в доме троих партизан одновременно. Они изумленно вскинули на нее взгляды.

– Да пребудет с вами Аллах, Мохаммед Хан, – сказала Джейн и, не дав ему даже возможности произнести общепринятый ответ, немедленно спросила: – Когда вы вернулись?

– Сегодня, – почти машинально ответил он.

Она присела на корточки, подражая их позам. Расстелила на полу карты. Трое мужчин рефлекторно подались вперед, чтобы взглянуть на них: они уже, казалось, забыли о нарушении Джейн этикета и простили ее.

– Взгляните, – сказала она. – Русские сейчас продвинулись вот настолько далеко, верно?

Она повторила пальцем линию, указанную ранее Эллисом.

Мохаммед кивком подтвердил ее сведения.

– И каков теперь наилучший путь, чтобы выбраться из страны?

Все сразу изобразили на лицах сомнения и принялись покачивать головами. Это выглядело нормально для сельских жителей. При обсуждении сложных вопросов им нравилось устраивать настоящее представление. Джейн думала, что нашла объяснение такой манере поведения. Знание чисто местных реалий давало им, пожалуй, единственное преимущество перед иностранцами, к числу которых принадлежала она. Как правило, она относилась к их замашкам спокойно, но сегодня ей не хватало терпения.

– Почему бы не воспользоваться этим маршрутом? – спросила она с нажимом, проведя черту, параллельную пределу занятой русскими территории.

– Слишком близко к вражеским позициям, – ответил Мохаммед.

– Тогда здесь? – Джейн более тщательно обозначила путь, следуя контурам, нанесенным на карту.

– Не годится, – снова возразил он.

– Почему?

– Потому что тут… – он ткнул в точку на карте, от которой расходились в стороны две долины и где Джейн недрогнувшей рукой провела свою линию через горный хребет, – …нет седловины.

Седловина служила синонимом перевала.

Джейн указала на маршрут, пролегавший дальше к северу.

– А если так?

– Еще хуже.

– Но ведь должен быть какой-то иной способ выбраться за границу! – воскликнула Джейн. У нее возникло ощущение, что им даже доставляет удовольствие видеть ее разочарование и огорчение. Тогда она решилась бросить нечто слегка обидное для них, чтобы встряхнуть и заставить думать. – Неужели ваша страна – это дом с одной дверью, и она становится полностью изолированной от внешнего мира, если вы не можете пользоваться перевалом Хибер?

Фраза «дом с одной дверью» на их языке служила эвфемизмом сортира, отхожего места.

– Разумеется, нет, – сдержанно отозвался Мохаммед. – В летние месяцы существует так называемая «Масляная тропа».

– Покажите мне ее.

Палец Мохаммеда изобразил сложный путь, начинавшийся строго к востоку от долины, проходившей затем через несколько очень высоких перевалов и вдоль русел пересыхавших летом рек, потом сворачивавший на север к предгорьям Гималаев. Наконец он пересекал границу рядом с началом необитаемого Вайханского Коридора, прежде чем совершить последний поворот на юго-восток к пакистанскому городу Читрал.

– Вот как нуристанские торговцы доставляют свое масло, простоквашу и сыры на рынки Пакистана. – Он улыбнулся и дотронулся до своей круглой шапочки. – Точно так же мы получаем для себя головные уборы.

Джейн поняла, почему они назывались читрали.

– Отлично, – сказала она. – Значит, мы отправимся домой этой дорогой.

– Не сможете, – резко возразил Мохаммед.

– Отчего же?

Кахмир и Матулла обменялись понимающими взглядами и улыбками, но Джейн проигнорировала их реакцию. После паузы Мохаммед пустился в объяснение:

– Первая проблема заключается в высокогорье. Этот путь пролегает выше линии вечных снегов на вершинах. Снег там не тает никогда, и нет никаких источников пресной воды даже летом. Вторую сложность представляет сам по себе ландшафт. Скалы почти отвесные, а тропинки предельно узкие и предательски опасные. Дорога то и дело пропадает из виду, ее не сразу найдешь. Даже местные провожатые часто начинают плутать. Но хуже всего – тамошнее население. Этот регион носит название Нуристан, но в прежние времена его именовали Кафиристаном[13], потому что люди там не верили в единого бога и позволяли себе пить вино. Сейчас они вроде бы вновь обратились к истинной вере в Аллаха, но по сей день обманывают, грабят и даже порой убивают путешественников. Этот маршрут мало пригоден для европейцев вообще и совершенно непреодолим для женщин. Только самые молодые и сильные мужчины могут пользоваться им, хотя все равно очень многие погибают.

– Вы бы отправили этим путем свой караван?

– Нет. Я бы выждал, чтобы вновь открылись южные тропы.

Джейн всмотрелась в его привлекательное лицо. Насколько она могла судить, он нисколько не преувеличивал, а лишь сухо и кратко констатировал факты. Она поднялась и начала собирать свои карты. Ее горечь и огорчение были беспредельны. Возвращение домой откладывалось на неопределенное время. Стресс, вызванный долгой жизнью в долине, казался непереносимым, и ей захотелось разрыдаться.

Но она закончила сворачивать карты в рулон, сдержав эмоции и с трудом заставив себя соблюдать приличия.

– Вы очень долго отсутствовали, – обратилась она вновь к Мохаммеду.

– Я ездил в Файзабад.

– Далеко вас занесло. – Файзабад был большим городом на самом севере страны. Силы Сопротивления в том районе обладали большой численностью. К тому же на их сторону перешла часть афганской армии, и русским больше не удавалось установить там свое господство. – Надеюсь, вы не слишком утомились?

Вопрос прозвучал чистейшей формальностью. Так же спрашивают о самочувствии по-английски при случайной встрече. И Мохаммед дал ожидаемо формальный ответ:

– Не особенно, спасибо.

Она сунула рулон карт под мышку и вышла наружу.

Женщины во дворе испуганно разглядывали ее, когда она проходила мимо них. Джейн кивнула Халиме, темноглазой жене Мохаммеда, получив в качестве отзыва на приветствие нервную полуулыбку.

Партизаны в последнее время что-то стали много путешествовать. Мохаммед побывал в Файзабаде, брат Фары отправился в Джелалабад… Джейн припомнила, как одна из ее пациенток, женщина из Дашт-и-Ревата, рассказывала, что ее мужа послали в Пагман, расположенный совсем рядом с Кабулом. А деверь Захары Юссуф Гуль, брат ее покойного мужа, совершил поездку в долину Логар на дальней отсюда стороне от Кабула. Причем все четыре места считались надежными оплотами повстанцев.

Происходило явно что-то неординарное.

Джейн даже на время забыла о своих огорчениях, стараясь догадаться, в чем заключалась суть событий. Масуд отправил посыльных ко многим – быть может, даже ко всем командирам других крупных группировок Сопротивления. Стало ли простым совпадением, что все закрутилось так скоро после прибытия в долину Эллиса? И если нет, то какую цель ставил перед собой Эллис? Возможно, США отныне сотрудничают с Масудом для организации единого и одновременного наступления? Выступи все повстанцы совместно, они могли бы добиться реальных успехов. Даже взять Кабул, хотя бы только на короткий срок.

Джейн вошла в свой дом и бросила карты на полку шкафчика. Шанталь все еще спала. Фара накрывала на стол к ужину: хлеб, простокваша и яблоки. Джейн спросила:

– Зачем твой брат отправился в Джелалабад?

– Он не сам отправился. Его туда послали, – ответила Фара тоном человека, которого вынуждают объяснять очевидное.

– Кто послал?

– Масуд.

– Для чего?

– Не знаю. – Фара выглядела удивленной, услышав от Джейн такой вопрос, ведь надо быть совсем глупой, чтобы думать, будто мужчина поделится с сестрой целью своего путешествия.

– Ему там нужно что-то сделать или просто передать сообщение? Так?

– Я не знаю, – повторила Фара. Она начала подавать признаки беспокойства.

– Ладно. Неважно, – сказала Джейн с улыбкой.

Из всех женщин кишлака Фара была наверняка одной из последних, кто понимал происходящее. А кому все могло стать известно в первую очередь? Конечно же, Захаре.

Джейн схватила полотенце и пошла к реке.

Захара больше не блюла траура по мужу, хотя после его смерти потеряла изрядную часть своей веселости и бойкость, свойственную ей прежде. Джейн порой задумывалась, скоро ли она во второй раз выйдет замуж. Захара и Ахмед оставались единственной встреченной Джейн в Афганистане парой в полном смысле слова влюбленных друг в друга людей. Однако Захара все же принадлежала к числу тех особо чувственных женщин, которым трудно долго прожить без мужчины в своей постели. Младший брат Ахмеда – лучший местный певец Юссуф – жил с Захарой в одном доме и к своим восемнадцати годам еще не был женат, а потому по кишлаку ходили слухи, что именно Юссуф может сочетаться браком с Захарой.

По традиции, братья здесь всегда обитали под одной крышей, а вот сестер обязательно разделяли. Молодая жена, как правило, вынужденно переезжала с мужем в дом его родителей. И это был только один из многочисленных примеров, как афганские мужчины своевольно обращались с женщинами, не давая ни свободы выбора, ни права голоса в чем-либо.

Джейн быстрыми шагами прошла через поля. При сгущавшихся сумерках несколько крестьян уже трудились на своих участках. Сбор урожая заканчивался. Очень скоро в любом случае станет слишком поздно, чтобы воспользоваться даже «Масляной тропой», размышляла Джейн. Мохаммед ясно объяснил, что это был исключительно летний маршрут.

Она добралась до женского пляжа. Примерно с десяток женщин купались в реке или мылись в прибрежных заводях. Захара находилась почти посреди русла реки, как обычно, шумно плескаясь, разбрасывая вокруг себя брызги, но не шутила и не смеялась в прежней своей манере.

Джейн бросила полотенце на землю и тоже вошла в воду. Она заранее решила не разговаривать с Захарой с той же прямотой, с какой буквально допрашивала Фару. Конечно, Захару на мякине не проведешь, но можно постараться сделать вид, будто ты скорее сплетничаешь, чем что-то выведываешь, задавая слишком много вопросов в лоб. Она и приблизилась к Захаре не сразу. Когда остальные женщины вышли на берег, Джейн на пару минут задержалась, а потом принялась молча вытираться. Только дождавшись, когда еще несколько ее подруг тронулись в обратный путь к кишлаку, Джейн обратилась к Захаре на дари:

– Скоро ли должен вернуться Юссуф?

– Сегодня или завтра. Он побывал в долине Логар.

– Знаю. Он ходил туда один?

– Да, но предупредил, что может кого-то привести оттуда к нам домой.

– Кого же?

Захара только пожала плечами.

– Возможно, свою будущую жену.

Джейн отреагировала моментально. Захара вела себя с нарочитым холодным равнодушием. А это означало, что она на самом деле пребывала в обеспокоенном состоянии: ей явно претила мысль о другой жене для Юссуфа. Как видно, сплетницы оказались близки к истине. По крайней мере, Джейн надеялась на это. Захара нуждалась в мужчине. И потому Джейн сказала:

– Лично я не верю, что он отправился туда выбрать себе невесту.

– Почему?

– Происходит нечто очень важное. Масуд отправил много гонцов по всем направлениям. Неужели они все только лишь ищут себе жен?

Захара продолжала изображать напускную невозмутимость, но Джейн заметила: ее слова принесли молодой вдове облегчение и даже обрадовали. Интересно, гадала Джейн, имеет ли особое значение, что Юссуф отправился в долину Логар, чтобы привести с собой кого-то оттуда?

Когда они подошли к кишлаку, вечер уже окончательно перешел в беспросветную темень ночи. Из мечети доносилось то басовитое пение, то речитатив: жутковатый звук молитвы самых кровожадных мужчин в мире. Он неизменно напоминал Джейн об Иосифе, молодом русском солдате, выжившем при крушении вертолета прямо над соседней с Бандой горой. Несколько женщин с трудом донесли его до дома лавочника – это случилось еще зимой до того, как у них появилась клиника в пещере, где Жан-Пьер и Джейн занялись его ранами, а к Масуду отправили посыльного с вопросом, что делать дальше. А однажды вечером Джейн узнала, каков оказался полученный от Масуда ответ, когда Алишан Карим вошел в комнату, где весь в бинтах лежал Иосиф, приставил к уху этого совсем еще мальчишки ствол ружья и почти напрочь снес ему пулей голову. Случилось это примерно в такой же поздний вечерний час, и звуки молитвы мужчин кишлака отчетливо доносились до Джейн, пока она оттирала пятна крови со стены и соскребала ошметки мозгов с пола.

Женщины преодолели последний подъем тропы, ведшей от реки, и задержались напротив мечети, заканчивая разговоры перед тем, как разойтись по своим домам. Джейн заглянула внутрь мечети. Мужчины молились, стоя на коленях, руководимые муллой. Их оружие – привычная смесь устаревших ружей с современными автоматами – было расставлено в углу. Молитва как раз заканчивалась. По мере того, как эти люди поднимались с ковриков, Джейн заметила среди них нескольких незнакомцев.

– Кто они такие? – обратилась она к Захаре.

– Судя по их тюрбанам, они, должно быть, из долины Пич и Джелалабада, – ответила Захара. – Это пуштуны. Обычно с нами враждуют. Почему они здесь? – Захара еще не закончила фразы, когда от толпы отделился очень высокий мужчина с черной перевязкой на одном из глаз. – Черт меня побери, если я не вижу перед собой Джахана Камиля – злейшего врага Масуда!

– Но ведь Масуд именно с ним как раз и разговаривает, – сказала Джейн и добавила по-английски: – С ума сойти!

Захара спародировала ее:

– Ссума шойти!

Захара впервые пошутила со времени смерти мужа. Добрый признак. Захара становилась прежней.

Мужчины начали выходить из мечети, а женщины разбрелись по домам. Все, кроме Джейн. Как ей показалось, она начала понимать, что именно происходит, но нуждалась в подтверждении догадки. Когда вышел Мохаммед, она приблизилась к нему и обратилась по-французски:

– Забыла спросить, увенчался ли успехом твой вояж в Файзабад.

– Да, он вполне удался, – ответил он ей, даже не замедлив шага.

Он не хотел, чтобы его товарищи или пуштуны заметили, что он снисходит до ответов на вопросы женщины.

Джейн постаралась не отставать и шла рядом по направлению к его дому.

– Значит, командир из Файзабада прибыл к нам?

– Да.

Предположение Джейн оказывалось верным: Масуд пригласил сюда всех лидеров повстанческих группировок.

– Что ты сам думаешь об этой идее? – поинтересовалась она, все еще не до конца уверенная и потому пытаясь выудить из него подробности.

Мохаммед задумался, но уже отбросил всякое высокомерие, как получалось всегда, если тема разговора начинала вызывать его любопытство.

– Все зависит от того, чего сможет завтра добиться Эллис, – сказал он. – Если он предстанет перед ними человеком достойным и добьется их уважения, думаю, они согласятся следовать его плану.

– А ты считаешь, что его план хорош?

– Кто бы сомневался, что единство в рядах Сопротивления – это хорошо? Как и поставки оружия из Соединенных Штатов.

Стало быть, вот в чем суть дела! Американское оружие для партизан при условии, что они совместно выступят против русских, прекратив почти непрерывные взаимные междоусобицы.

Они приблизились к дому Мохаммеда. Джейн повернулась, помахав на прощание рукой. У нее налились груди: наступило время кормления Шанталь. Правая грудь отяжелела несколько больше, потому что в прошлый раз она начала с левой, а Шанталь всегда высасывала молоко из первой подставленной ей груди почти полностью.

Джейн вернулась к себе и направилась в спальню. Шанталь лежала полностью обнаженной на сложенном полотенце внутри колыбели, которую смастерили из обычной картонной коробки, обрезанной посередине. Она не нуждалась в одежде в жарком воздухе афганского лета. На ночь ее укрывали простынкой, но не одевали. Повстанцы и война, Эллис, Мохаммед и Масуд – все это отступило куда-то далеко на второй план, когда Джейн посмотрела на свое дитя. Прежде все младенцы казались ей немного уродцами, но Шанталь в ее глазах выглядела очень красивой. Под взглядом матери Шанталь сначала заворочалась, потом открыла ротик и заплакала. Правая грудь Джейн сразу же в ответ выдала порцию молока, и теплое влажное пятно расплылось по рубашке. Она расстегнула пуговицы и взяла девочку на руки.

Жан-Пьер твердил, что ей следует перед кормлением протирать груди медицинским спиртом, но она никогда не делала этого, зная, насколько не понравятся Шанталь запах и вкус.

Она села на коврик спиной к стене, держа ребенка на правом предплечье. Малышка размахивала своими пухлыми ручками и мотала головкой из стороны в сторону, беспомощно пытаясь искать грудь открытым ртом. Джейн помогла ей найти сосок. Беззубые десны тесно сжали его, и девочка принялась жадно сосать. Джейн даже поморщилась от первого немного болезненного сжатия, как и от второго. Третье воспринималось уже гораздо мягче. Маленькая мягкая ручонка прикоснулась к нижней округлости тяжелой груди слепым и неуклюжим ласковым жестом, после чего Джейн окончательно расслабилась.

Кормление всегда вызывало в ней нежность и стремление защитить свою крохотную дочурку. Кроме того, процесс оказался на удивление эротичным. Поначалу она немного стыдилась, что это вызывает в ней чуть заметный приступ вожделения, но уже скоро решила: все естественное, продиктованное самой природой, не может быть дурным, и стала просто предаваться наслаждению.

Она уже мечтала, как заставит всех любоваться Шанталь по приезде в Европу. Разумеется, мать Жан-Пьера заявит, что она все делает неверно, а ее собственная матушка захочет немедленно крестить девочку, зато отец будет безыскусно обожать внучку даже сквозь вечную пелену затуманивающего разум спиртного, а сестра преисполнится гордости и радостного энтузиазма. О ком еще она могла подумать? Отец Жан-Пьера давно скончался…

– Эй, дома есть кто-нибудь? – донесся голос со двора.

Это был Эллис.

– Заходи, – громко пригласила его Джейн.

Она не чувствовала никакой необходимости чем-то прикрываться. Эллис не был афганцем. Более того, прежде она не раз занималась с ним любовью.

Он вошел, заметил, что она кормит младенца, и повернулся спиной.

– Может, мне лучше пока удалиться?

Она отрицательно помотала головой.

– Тебе не впервой видеть мои оголенные груди.

– Сейчас мне так уже не кажется, – отозвался он. – Ты, вероятно, поменяла их.

Она рассмеялась.

– Беременность удивительным образом влияет на привлекательность бюста женщины. – Она знала, что Эллис был когда-то женат и сам имел ребенка, хотя, если судить по его словам, больше не виделся ни со своим отпрыском, ни с его матерью. Это была одна из тем, на которые он не желал и не любил распространяться. – Неужели ты ничего не помнишь о беременности жены?

– Я полностью пропустил то время, – ответил он тем тоном, каким говорил, когда желал, чтобы она поскорее замолчала. – Мне пришлось долго отсутствовать.

Джейн находилась в слишком расслабленном состоянии, чтобы реагировать на его резкость. Она лишь ощутила прилив жалости к нему. Он сам исковеркал свою жизнь, но вина не целиком лежала на нем, и он наверняка оказался наказан за все свои грехи. Причем не в последнюю очередь наказала его она.

– Жан-Пьер не вернулся? – спросил Эллис.

– Нет.

Давление на сосок ослабло по мере того, как опустела грудь Джейн. Она осторожно вынула его изо рта Шанталь и положила дочку на плечо, похлопывая по узкой спине, чтобы вызвать отрыжку.

– Масуд хотел бы одолжить его карты, – сказал Эллис.

– Конечно, они в вашем распоряжении. Ты же знаешь, где они лежат. – Шанталь громко срыгнула. – Славная девочка! – поощрила ее Джейн.

Затем приложила головку к левой груди. Отрыжка вызвала опять ощущение голода, и Шанталь начала сосать. Подавшись непроизвольному импульсу, Джейн спросила:

– Почему ты не видишься со своим ребенком?

Он достал карты из шкафчика, закрыл дверцу и выпрямился во весь рост.

– Вижусь, – ответил он. – Но нечасто.

Джейн его ответ поверг в шок. Я практически прожила с ним полгода, подумала она, но так ничего и не узнала о нем.

– У тебя мальчик или девочка?

– Девочка.

– Ей должно быть сейчас…

– Уже тринадцать.

– Бог ты мой! – Практически взрослый человек. Джейн одолело острое любопытство. Почему она ни разу не попыталась как следует расспросить его об этом? Быть может, прежде ее это не интересовало, пока она сама не родила. – Где она живет?

Он замялся.

– Не надо ничего говорить, – остановила его она, верно истолковав выражение, появившееся на его лице. – Ты ведь собирался мне солгать.

– Верно, – кивнул он. – Но вот только понимаешь ли ты, почему мне приходится лгать об этом?

Она ненадолго задумалась.

– Ты опасаешься, что твои враги могут нанести тебе удар, воспользовавшись ребенком?

– Именно так.

– Это весьма веская причина.

– Спасибо на добром слове. И еще раз спасибо за помощь. – Он помахал ей рулоном с картами и вышел из комнаты.

Шанталь заснула, не отрывая рта от груди Джейн. Мать плавным движением взяла ее и приподняла на уровень плеча. Малышка срыгнула, но не проснулась. Младенцы способны спать при любых обстоятельствах.

Джейн жалела, что Жан-Пьер до сих пор не вернулся. Она была уверена: он теперь не сможет принести кому-либо вреда, но все равно чувствовала себя спокойнее, если муж находился рядом. Он не способен связаться с русскими, потому что она вдребезги разбила рацию. А другого способа связи из Банды с подконтрольной русским территорией не существовало. Конечно же, Масуд располагал возможностью отправить куда угодно быстроногих гонцов, но Жан-Пьер не был одним из таких людей, а если бы послал кого-то с поручением, весь кишлак уже знал бы об этом. Он мог только попытаться сам пешком добраться до Рохи, но на такой дальний переход у него не хватило бы времени.

Ее снедала не только тревога. Она ненавидела спать в одиночестве. В Европе ей было бы все равно, но здесь приходилось опасаться грубых и непредсказуемых аборигенов, которые считали вполне нормальным, если муж избивал жену, как мать бьет непослушного ребенка. А Джейн они даже не воспринимали в роли обычной женщины. Слишком свободное поведение, дерзкие взгляды прямо им в глаза, замашки в стиле «делаю, что хочу» – все это превращало ее в тайный символ греховного сексуального вожделения. Она не следовала принятым здесь канонам поведения представительниц своего пола, а единственными другими подобными женщинами, как полагали эти неотесанные крестьяне, были проститутки.

Когда Жан-Пьер находился подле нее, она всегда касалась его руки, прежде чем заснуть. Он же имел привычку спать, лежа к ней спиной, и хотя часто ворочался во сне, никогда при этом не дотрагивался до жены. Единственным другим мужчиной, с которым она прежде достаточно долго делила постель, был Эллис – полная противоположность Жан-Пьеру. Он всю ночь касался ее, обнимал и целовал. Иногда полусонную, но часто, как она догадывалась, даже спящую. Несколько раз он пытался заняться с ней сексом, сам не проснувшись. Она начинала хихикать и вполне готова была уступить его желанию, но уже через несколько секунд он откатывался чуть дальше, и снова раздавался лишь его храп. Утром он совершенно не помнил, как вел себя ночью. Насколько же это отличало его от Жан-Пьера! Эллис касался ее с неловкой нежностью, с какой маленький мальчик гладит любимого щенка. Жан-Пьер брал ее в руки, уподобляясь скрипачу, собиравшемуся сыграть на скрипке Страдивари. Да, любили они ее по-разному, но предали одинаково.

Шанталь защебетала нечто неразборчивое. Она проснулась. Джейн положила ее себе на бедра, поддерживая головку так, чтобы они могли смотреть прямо друг на друга, и тоже заговорила с ней, частично произнося бессмысленные звуки, но порой произнося полноценные слова и фразы. Шанталь это нравилось. Когда у Джейн закончился запас слов для дочери, она начала петь. Успела дойти до середины песенки «Папа отправился в Лондон на паровозе, пуф-пуф», когда ее пение прервал донесшийся снаружи голос.

– Заходите, – выкрикнула Джейн, а потом с важным видом сообщила дочке: – У нас сегодня очень много посетителей, верно? Как будто живешь в зале Национальной галереи, ей-богу.

Она застегнула верхние пуговицы рубашки, чтобы прикрыть глубокий вырез на груди.

Вошел Мохаммед и сразу же спросил на дари:

– Где сейчас Жан-Пьер?

– Отправился в Скабун. Могу я чем-то помочь?

– Когда он вернется?

– Теперь, как я думаю, только к утру. Не хочешь рассказать мне, в чем проблема, или будешь продолжать держать дурацкий тон полицейского из Кабула?

Он усмехнулся. Стоило ей заговорить с ним без должного уважения, как она начинала казаться особенно сексуально привлекательной, хотя вовсе не хотела добиться такого эффекта. Он объяснил:

– С Масудом прибыл Алишан. Ему нужны еще таблетки.

– Ах, ну конечно.

Алишан Карим, брат муллы, на ногах переносил стенокардию. Он не желал из-за пустяковой болезни прерывать своей деятельности, и Жан-Пьер снабдил его тринитрином, чтобы он принимал его перед боем или любым другим действием, требовавшим физических усилий.

– Я могу найти нужные таблетки, – сказала Джейн и передала Шанталь на руки Мохаммеду.

Тот автоматически принял младенца и только потом почувствовал себя неловко. Джейн посмотрела на него, ухмыльнулась и вышла в переднюю комнату. Таблетки она обнаружила на полке под прилавком лавочника. Пересыпала добрую сотню в контейнер и вернулась в гостиную. Шанталь с интересом разглядывала Мохаммеда. Джейн забрала у него малышку и передала лекарства.

– Скажи Алишану, что ему необходимо больше отдыхать, – сказала она.

Но Мохаммед помотал головой.

– Меня он не послушается. Рекомендация должна исходить прямо от тебя.

Джейн рассмеялась. В устах афганца шутка прозвучала почти как феминистская.

– Зачем Жан-Пьеру понадобилось в Скабун? – спросил Мохаммед.

– Там пережили этим утром ужасную бомбежку.

– Никакой бомбежки не было.

– Разумеется, была… – Джейн вдруг резко оборвала сама себя.

Мохаммед пожал плечами.

– Я провел там с Масудом целый день. Здесь какая-то ошибка.

Она постаралась сохранить спокойное выражение лица.

– Да. Вероятно, я ослышалась.

– Спасибо за таблетки. – И он ушел.

Джейн тяжело опустилась на стул. Никакой бомбардировки Скабуна не было. Жан-Пьер отправился на встречу с Анатолием. Она понятия не имела, как ему это удалось организовать, но ни секунды не сомневалась.

Что ей теперь делать?

Если Жан-Пьер осведомлен о намечавшемся на завтра совещании, он непременно сообщит о нем русским, и тогда русские получать возможность нанести удар и атаковать…

Они могли уничтожить все руководство афганского движения Сопротивления всего за один день.

Ей срочно понадобилось увидеться с Эллисом.

Она завернула дочку в шаль – воздух уже успел стать намного прохладнее, – и вышла из дома, направившись к мечети. Эллиса она увидела во дворе, склонившимся над картами Жан-Пьера вместе с другими мужчинами, среди которых Джейн узнала Масуда, Мохаммеда и человека с повязкой на глазу. Другие партизаны поочередно передавали друг другу мундштук кальяна. Кто-то еще только ужинал. Но все удивленно уставились на Джейн, когда она вошла во двор с младенцем на руках.

– Мистер Эллис, – обратилась она прямо к нему, – мне очень нужно с вами поговорить. Вы не могли бы выйти со мной наружу?

Он поднялся, и они вдвоем прошли через арку, встав напротив мечети.

– В чем дело? – спросил он.

– Известно ли Жан-Пьеру о собрании лидеров повстанцев, которое ты организовал?

– Да. Когда мы с Масудом впервые обсуждали этот вопрос, он был с нами и как раз извлекал пулю из моей задницы. А что?

У Джейн буквально оборвалось сердце. В неосведомленности Жан-Пьера заключалась ее последняя надежда. А теперь у нее не оставалось выбора. Она огляделась по сторонам. Их никто не смог бы подслушать, и говорили они по-английски.

– Мне необходимо сообщить тебе нечто очень важное, – сказала она, – но ты должен дать мне слово, что он не пострадает.

Эллис на мгновение изумленно выкатил на нее глаза, а потом воскликнул с несвойственной ему горячностью:

– Ах, мать твою! Проклятье! Он на них работает. Ну конечно! И почему только я не догадался об этом? Ведь в Париже это наверняка он навел тех мерзавцев на мою квартиру! Он информировал русских о караванах. Вот почему так много их угодили в засады! Сучье отродье… – Он внезапно затих, а затем заговорил уже более спокойным тоном: – Как же ужасно все сложилось для тебя!

– Да уж, что верно, то верно, – признала она.

Не подчиняясь воле, ее лицо сморщилось, слезы потекли из глаз, и она начала всхлипывать. Она чувствовала себя полной дурой, хотя стыдилась своих слез, но одновременно пришло ощущение, словно тяжкое бремя оказалось снято с ее души.

Эллис обнял обеими руками и ее, и Шанталь.

– Бедная моя, – произнес он.

– Да, – вымолвила она сквозь рыдания. – Это было поистине страшно.

– Давно ты обо всем знала?

– Уже несколько недель.

– Но ни о чем не догадывалась, когда выходила за него замуж?

– Нет.

– Мы оба… – с горечью сказал он. – Мы оба поступили с тобой жестоко.

– Да.

– Но ведь и ты связалась с совершенно омерзительной компанией.

– Согласна. Так уж получилось.

Она спрятала лицо в его рубашке и теперь уже отдалась рыданиям безудержно, оплакивая свою участь, всю ложь и предательство, понапрасну растраченное время, как и утраченную любовь. Шанталь тоже громко заплакала. Эллис обнял их крепче и ласково поглаживал волосы Джейн, дождавшись, чтобы ее перестало трясти, и она немного успокоилась, утерев щеки его рукавом.

– Понимаешь, – пустилась в объяснения она, – я разбила его рацию и решила, что у него нет другого способа связаться с ними, но сегодня его вызвали в Скабун якобы для помощи жертвам бомбардировки, но, как выяснилось, Скабун вовсе не бомбили…

Из двора мечети вышел Мохаммед. Эллис вынужден был отпустить Джейн, но выглядел растерянным.

– Что там у вас происходит? – спросил он у Мохаммеда по-французски.

– Споры продолжаются бесконечно, – ответил тот. – Некоторые считают план превосходным и уверены, что он поможет нам нанести русским поражение. Другие упираются. Им не нравится, как Масуда вроде бы признают самым лучшим из командиров. И твердят: кто такой Эллис Талер, чтобы именно он выбирал лидера афганского Сопротивления? Тебе лучше вернуться и продолжить беседу с ними.

– Обожди пока с этим, – сказал Эллис. – Дело приняло несколько новый оборот. Случилось нечто очень серьезное.

О, боже милосердный, подумала Джейн, Мохаммед непременно начнет убивать, когда выяснит…

– Произошла утечка информации.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Мохаммед уже с угрозой в самом своем тоне.

Эллис пребывал в минутной нерешительности, откровенно не желая выпускать джинна из бутылки, но затем понял, что не имеет альтернативы.

– Русские, по всей видимости, знают о нашем совещании…

– Кто? – сразу же потребовал ответа Мохаммед. – Кто предатель?

– Возможно, доктор, но…

Мохаммед повернулся и вперил взгляд в Джейн.

– И давно вы знали об этом? – резко спросил он.

– Вы будете разговаривать со мной вежливо, или разговор вообще не состоится, – огрызнулась Джейн.

– Прекратите препираться, – попытался вмешаться Эллис.

Но Джейн не собиралась спускать Мохаммеду обвинительных интонаций в голосе.

– Ведь это я предупредила вас, не так ли? – напомнила она. – Я заставила вас изменить маршрут каравана. Я спасла вашу жизнь, черт вас возьми, и потому не надо тыкать в меня сейчас пальцем, как в преступницу.

Весь гнев Мохаммеда мгновенно улетучился, и он выглядел даже чуть оробевшим.

– Так вот в чем была причина счастливого для всех нас изменения маршрута каравана, – сказал Эллис, посмотрев на Джейн чуть ли не с восхищением.

– Где ваш муж сейчас? – спросил Мохаммед.

– Мы не можем быть ни в чем уверены, – отозвался за нее Эллис.

– Как только явится, его нужно будет прикончить на месте.

– Нет! – в отчаянии воскликнула Джейн.

Эллис сдерживающим движением положил ладонь ей на плечо и обратился к Мохаммеду:

– Неужели ты убьешь человека, который как врач спас жизни стольким твоим товарищам?

– Над ним должно свершиться правосудие.

Мохаммед имел в виду, если он вернется, поняла Джейн. Она сама исходила из того, что он вернется обязательно. Не мог же он просто бросить здесь ее и их ребенка?

Эллис продолжал:

– Если он предатель и сумел успешно выйти на связь с русскими, то он рассказал им о завтрашнем совещании. Они наверняка нападут и постараются захватить Масуда.

– Это очень скверная ситуация, – сказал Мохаммед. – Масуду нужно уходить отсюда немедленно. А совещание придется отменить…

– Вовсе не обязательно, – возразил Эллис. – Подумай. Мы можем даже извлечь пользу из создавшегося положения.

– Каким образом?

– На самом деле, – подытожил Эллис, – чем дольше я размышляю, тем больше мне эта идея нравится. Полагаю, все должно обернуться наилучшим для нас образом, о чем мы даже мечтать не смели…

Глава двенадцатая

Еще до рассвета они эвакуировали мирное население кишлака Дарг. Люди Масуда переходили от дома к дому, тихо будили обитателей, объясняя им, что их кишлак сегодня подвергнется атаке русских и им нужно подняться вверх по долине до Банды, забрав с собой только самые ценные вещи. Когда солнце начало подниматься над горизонтом, вдоль дороги из кишлака, вившейся вдоль русла реки, потянулась рваная цепочка, состоявшая из женщин, стариков, детей и домашнего скота.

Дарг своей планировкой отличался от Банды. В Банде дома в большинстве своем лепились к восточной оконечности обширной равнины, где долина заметно сужалась, а почва становилась каменистой. В Дарге все жилье было тесно зажато на относительно небольшом пространстве между подножием скалы и речным берегом. Напротив мечети располагался мост, а крестьянские поля находились по другую сторону реки.

Идеальное место для засады.

За ночь Масуд разработал план, и теперь Мохаммед с Алишаном приводили его в исполнение. Они перемещались по окрестностям эффективно, но тихо и скрытно: высокий, грациозный в движениях и внешне привлекательный Мохаммед; низкорослый и зловещий с виду Алишан. Оба шепотом отдавали приказы, инструктировали своих людей, подражая спокойному стилю своего лидера.

Эллис же, закладывая взрывчатку, продолжал гадать, нападут ли русские. Жан-Пьер не вернулся, и можно было почти не сомневаться, что ему удалось войти в контакт со своими хозяевами. Они не удержатся от соблазна взять в плен или убить Масуда – такой вариант представлялся практически невозможным. Но очень многое зависело от неизвестных им факторов и обстоятельств. Если русские не атакуют Дарг, Эллис будет выглядеть глупцом, заставившим Масуда устроить ловушку на зверя, который так и не появится. А повстанцы не захотят подписывать договор с человеком, выставившим себя круглым дураком. Но если русские все-таки решатся напасть и капкан сработает, думал Эллис, мой престиж взлетит до небес, как и уважение к Масуду, чего окажется достаточно для успешного завершения переговоров.

Он старался отгонять от себя мысли о Джейн. Когда он обнял ее вместе с младенцем на руках, а она смочила ему рубашку своими слезами, его страсть к ней вспыхнула с новой силой. Словно бензин плеснули в огонь костра. Ему в тот момент больше всего хотелось простоять целую вечность, чтобы ощущать, как сотрясаются ее узкие плечи в его объятиях, чувствовать прикосновение ее прелестного лица к своей груди. Бедняжка Джейн! Она была предельно честна, а вот ее мужчины оказались коварными предателями и лгунами.

Он протянул детонирующий провод через реку и расположил его конец на избранной для себя позиции, которой оказалась крошечная деревянная хижина на берегу ярдах в двухстах выше по течению от мечети. С помощью щипцов присоединил взрыватель к проводу, а завершил конструкцию, добавив самое примитивное армейского образца кольцо с веревкой, за которое ему оставалось только дернуть.

План Масуда он полностью одобрил. Эллис целый год в промежутке между двумя вояжами в Азию обучал курсантов военной академии в Форт-Брагге искусству устраивать засады и умению распознавать их заранее, чтобы избегнуть, и за схему, придуманную Масудом, он бы дал ученику девять баллов из десяти возможных. Один балл он снял, однако, поскольку Масуд не предусмотрел пути отхода своего отряда на случай, если бы бой принял неблагоприятный для него характер. Разумеется, сам Масуд ни за что не признал бы свою ошибку.

К девяти часам приготовления закончились, и партизаны позволили себе завтрак. Даже это стало частью плана засады. Они все могли добраться до своих позиций за несколько минут, если не секунд, зато с воздуха все в кишлаке выглядело бы естественным. Местные жители разбегались в поисках укрытия от вертолетов, побросав миски с едой, коврики, оставив пылать дрова в очагах, и у русского командира не было бы причины заподозрить ловушку.

Эллис съел немного хлеба, запив его двумя пиалами зеленого чая, а затем расположился в своей хижине, чтобы ждать, по мере того, как солнце поднималось над долиной все выше. В таких случаях всегда приходилось ждать томительно долго. Эллис вспоминал опыт, полученный во Вьетнаме. Но в те дни он почти всегда был под кайфом от марихуаны, героина или кокаина, и тогда ожидание переносилось легко – он даже получал удовольствие. Занятно, думал он, как мне удалось избавиться от наркотической зависимости, полностью потерять интерес к любой «дури» сразу после возвращения с войны.

Эллис ожидал нападения либо в тот же день ближе к вечеру, либо на рассвете завтрашнего дня. На месте русского командира он бы рассчитывал, что лидеры повстанцев собрались здесь вчера вечером, а покинут кишлак завтра с утра. И назначил бы время атаки достаточно поздно, чтобы захватить всех, кто мог припоздниться, но не слишком тянул бы, поскольку тогда некоторые из лидеров могли успеть уехать чуть раньше остальных.

К середине утра прибыло более тяжелое вооружение. Два зенитных пулемета калибра 12,7 миллиметра, каждый из которых катил вдоль тропы на двухколесном лафете партизан. За ним следовал ишак, навьюченный ящиками с бронебойными патронами китайского производства.

Масуд распорядился, чтобы из одной зенитки непременно стрелял Юссуф, лучший певец в долине Пяти Львов, тот самый, кто, если верить слухам, собирался жениться на Захаре, подруге Джейн. Второй поступал в распоряжение партизана из долины Пич, некоего Абдура. С ним Эллис не был даже знаком. Судя по рассказам товарищей, Юссуфу уже удалось сбить три вертолета из самого обычного автомата Калашникова. Эллис относился к подобным легендам скептически. Он сам много летал на вертолетах в Юго-Восточной Азии и знал, что сбить один из них из простого оружия почти невозможно. Но Юссуф с лукавой усмешкой объяснил, какой трюк применял. Необходимо было подняться над целью и стрелять вниз со склона горы. Такая тактика не годилась во Вьетнаме с его совершенно иным ландшафтом.

И хотя сегодня Юссуфу досталось более мощное противовоздушное средство, он собирался прибегнуть к тому же приему. Пулеметы сняли с лафетов, а потом выделили по два партизана на каждый, чтобы взобраться с ними по крутым ступеням, вырубленным в скале, возвышавшейся над кишлаком. Лафеты и боеприпасы доставили отдельно.

Эллис снизу мог наблюдать, как они заново занимались сборкой пулеметов. Почти у вершины скалы протянулась ровная площадка шириной в десять или пятнадцать футов. Ближе к вершине гора становилась чуть более пологой. Партизаны установили пулеметы ярдах в десяти один от другого и тщательно замаскировали их. Конечно, пилоты вертолетов скоро поймут, где расположены зенитки, но им будет очень трудно уничтожить их на такой необычной позиции.

Когда эта работа оказалась выполнена, Эллис вернулся в свою деревянную хижину на берегу реки. Его продолжали преследовать воспоминания о шестидесятых годах.

То десятилетие он начал школьником, а завершил солдатом. Он отучился в университете Беркли и в 1967 году был уверен, что знает, какое будущее ожидает его. Он стремился стать продюсером телевизионных документальных фильмов, а поскольку природа не обидела его умом и творческими талантами и все происходило в Калифорнии, где каждый мог добиться успеха, если умел много и продуктивно работать, не существовало никаких причин, чтобы он не достиг своей амбициозной цели. Но вскоре ему вскружило голову движение хиппи с борьбой за мир, «властью цветов», антивоенными маршами, свободной любовью, музыкой группы «Дорз», расклешенными джинсами и ЛСД. И снова показалось, будто он знает свое будущее: ему предстояло полностью изменить весь мир! Но и эта мечта оказалась недолговечной. Совсем скоро его подхватил и увлек за собой совершенно иной вихрь. На этот раз им завладела армия с ее бессмысленной жестокостью, а потом наркотическими ужасами Вьетнама. И теперь, когда бы он ни оглядывался на пройденный в жизни путь, ясно понимал: стоило ему ненадолго почувствовать себя уверенно на новом избранном пути, как судьба наносила ему удар, приводивший к коренным изменениям во всем.

Миновал полдень, но пришлось обойтись без обеда. По той простой причине, что у партизан не оказалось запаса провизии. Эллису до странности трудно было смириться с крайне простой реальностью: если не было еды, никому не доставалось обеда. И тогда до него дошло, почему почти все партизаны так много курили: употребление табака заглушало голод.

Жара стояла даже в тени. Эллис сидел в дверном проеме хижины, стараясь подставиться под малейшее дуновение ветерка. Он мог видеть поля, реку с горбатым мостом из грубых камней, скрепленных самодельным цементом, кишлак с мечетью и нависавшую над ним высокую скалу. Большинство повстанцев находились на своих позициях, которые не только обеспечивали им укрытие, но и защищали от нещадно палившего солнца. Главные силы расположились в домах, стоявших как можно ближе к скале, где вертолетам было бы трудно точно их обстреливать, но неизбежно кому-то пришлось устроиться в более уязвимых местах на передовой, проходившей рядом с руслом реки. С фасада в мечеть, сложенную из того же почти неотесанного камня, вели три арки. В каждой из них сидел, поджав под себя ноги, партизан. Они показались Эллису в чем-то похожими на охранников в будках. Эллис прекрасно знал всех троих. Самую дальнюю от него арку занимал лично Мохаммед. Его брат Кахмир с реденькой бородкой в виде отличительной приметы сидел в средней, а ближайшая досталась Али Ганиму, уродливому и чуть горбатому мужчине, имевшему четырнадцать детей, которого ранили вместе с Эллисом на равнине возле русского моста. Они держали на коленях автоматы Калашникова, а в губах зажали сигареты. Эллис невольно задумался: все ли останутся в живых к завтрашнему утру?

Первое сочинение, написанное им в колледже, было посвящено теме ожидания битвы в произведениях Шекспира. В нем он противопоставил в резком контрасте друг с другом две речи перед сражениями. Вдохновляющие слова короля из «Генриха V»: «Еще раз атакуем брешь в стене, друзья мои. Всего лишь раз. И либо победим, либо завалим навсегда телами англичан, не ведавших о страхе». И циничный монолог Фальстафа о чести из «Генриха IV»: «Способна честь вернуть мне отнятую ногу? Нет, не способна. А руку? Тоже нет… Выходит, честь – хирург никчемный? …Кто честью наделен? Лишь тот, кто сгинул в среду». За эту писанину девятнадцатилетний Эллис получил высшую оценку, причем первую и последнюю, поскольку потом начал придерживаться твердого мнения, что Шекспир, как и весь курс английской литературы, «ничему не учит и не имеет никакого значения».

Из воспоминаний о былом его вывели внезапно донесшиеся крики. Он не понимал слов на дари, но и не нуждался в понимании. Сама по себе тревога в голосе означала, что дозорные на вершинах окрестных скал заметили в отдалении появление вертолетов, подали условный сигнал Юссуфу, который и доносил теперь новость до всех остальных зычными воплями. В прожаренном солнцем кишлаке на несколько секунд воцарилась суета, пока некоторые из повстанцев возвращались на покинутые посты, поглубже прятались в укрытия, в очередной раз проверяли оружие и закуривали по последней перед боем сигарете. Трое мужчин, сидевших в арках, мгновенно исчезли в тени внутреннего помещения. Теперь при взгляде с воздуха кишлак мог показаться опустевшим, каким и должен быть в самое жаркое время дня, когда люди предпочитают отдыхать.

Эллис вслушался и различил угрожающий рокот мощных двигателей вертолетов, вращавших винты. У него от нервного напряжения заурчало в желудке, словно он заполнился водой. Должно быть, точно такие же ощущения переживали северные вьетнамцы, подумал он, скрываясь среди влажных джунглей, когда мой боевой вертолет приближался к ним, прорвавшись сквозь грозовые тучи. Что посеешь, то и пожнешь. Эту поговорку пока никто не отменял, мой милый.

И он приготовился убрать штифты-предохранители с подрывного устройства.

Вертолеты уже шумели совсем близко, но он все еще не мог разглядеть ни одного. Интересно, сколько их? По грохоту моторов определить это не представлялось возможным. Затем краем глаза он заметил какое-то движение и повернулся. Один из партизан нырнул в реку и поплыл через нее в направлении хижины Эллиса. Когда человек вышел на берег, Эллис узнал в нем покрытого шрамами старика Шахазая Гуля, брата повивальной бабки. Его специальностью считались мины. Он пробежал мимо Эллиса и укрылся внутри домика.

Некоторое время в кишлаке не замечалось больше никаких признаков жизни, и не слышалось ничего, кроме шума вертолетных винтов, способных вселить ужас в сердце каждого. Элис подумал: боже, сколько же машин они отправили на расправу с нами? А потом из-за вершины скалы показался первый вертолет, летевший на высокой скорости, но по спирали начавший снижение к кишлаку. Затем он завис над мостом, как гигантская гудящая птица, замершая в нерешительности.

Это был «Ми-24», прозванный на Западе «Ланью» (русские окрестили его «Горбуном» из-за двух высоко выпиравших поверх пассажирского отсека громоздких турбовальных двигателей)[14]. Стрелок сидел низко в носовой части, а пилот располагался позади него и выше, словно пристроился на спине стрелка, как в детской игре в коня и всадника. Застекленные стенки пилотской рубки походили на многогранные глаза чудовищного насекомого. Шасси образовывали три колеса, а по бокам торчали короткие стабилизирующие крылышки, к которым вдобавок крепились пусковые установки для ракет.

Как, черт побери, кучка потрепанных туземцев могла бороться против подобных современных летательных аппаратов?

Следом очень быстро один за другим появились еще четыре вертолета. Они кругами облетели кишлак и прилегавшую к нему территорию, разведывая обстановку. Эллис догадывался, что они ищут позиции возможного противника. В данном случае – рутинная предосторожность, поскольку у русских не имелось никаких оснований предвидеть какой-либо отпор. По их мнению, атака должна была стать для афганцев абсолютно неожиданной.

Начали появляться вертолеты иной модификации, и Эллис распознал марку «Ми-8», известную как «Бедро». Крупнее, чем «Ми-24», но не такая устрашающая с виду, каждая такая машина могла взять на борт от двадцати до тридцати солдат, и служили они скорее транспортным средством, нежели боевой техникой. Первый из них завис ненадолго над кишлаком, а потом совершил внезапный маневр в сторону и приземлился посреди ячменного поля. За ним последовали еще пять точно таких же. Около ста пятидесяти человек, прикинул Эллис. По мере приземления «Ми-8» из них выпрыгивали солдаты и тут же залегали, прижавшись к земле, направив стволы в сторону кишлака, но не стреляя.

Чтобы завладеть кишлаком, им требовалось перебраться на другой берег реки, а с этой целью необходимо было сначала взять под контроль мост. Этого они пока не знали, но проявляли элементарную осторожность, хотя явно надеялись, что эффект неожиданности позволит им одержать легкую победу.

Эллиса теперь немного тревожил сам по себе вид кишлака – он выглядел даже более пустынным, чем нужно. К этому моменту, то есть через несколько минут после появления первых вертолетов, обычно показывалась небольшая группа местных жителей, пытавшихся спастись бегством. Он напрягал слух в ожидании первого выстрела. Страх уже пропал. Приходилось предельно концентрировать внимание на слишком многом, чтобы успевать чего-то бояться. Из глубины сознания пришла мысль: так бывает всегда, как только начинается бой.

Эллис вспомнил, что Шахазай заложил в ячменном поле мины. Почему до сих пор не взорвалась ни одна из них? Вскоре вопрос оказался снят сам собой. Один из русских поднялся на ноги – видимо, офицер – и выкрикнул приказ. Двадцать или тридцать солдат тоже встали с земли и побежали к мосту. Внезапно раздался оглушительный грохот, достаточно громкий, чтобы перекрыть даже шум двигателей вертолетов. Потом второй, третий, словно сама земля начала взрываться под сапогами бежавших солдат. Шахазай не пожалел тротила на свои мины, подумал Эллис. Облака из коричневой земли и золотистых колосьев ячменя почти полностью окутали наступавших. Всех, кроме одного солдата, которого швырнуло вверх с такой силой, что он затем падал, как в замедленных кадрах фильма, кувыркаясь в воздухе подобно акробату в цирке, пока не рухнул наконец посреди поля, превратившись в бесформенную груду плоти. Когда же даже эхо от взрывов утихло, раздался другой звук. Словно гулкий барабанный бой, отдававшийся где-то у тебя в самом нутре, донесся с вершины склона холма, когда Юссуф и Абдур открыли пулеметный огонь. Русские бросились в беспорядочное отступление, потому что засевшие в кишлаке партизаны начали через реку очередями выпускать по ним пули из своих автоматов и ружей.

Фактор неожиданности действительно дал огромное преимущество, но только не русским, а повстанцам. Разумеется, продолжаться долго это не могло. Русский командир скоро снова сумеет восстановить порядок в своем подразделении. И пойдет в атаку. Но ему по-прежнему предстояло сначала расчистить подходы к мосту.

Один из «Ми-8», стоявший среди ячменя, загорелся и взорвался. Либо Эллис, либо Абдур – кто-то из них сумел нанести точное попадание, понял Эллис. На него их действия произвели отрадное впечатление. Хотя этот тип зенитных пулеметов имел дальность стрельбы в милю, а вертолеты находились от стрелков едва ли в половине этой дистанции, требовалось подлинное мастерство, чтобы даже на таком расстоянии полностью уничтожить вражеский вертолет.

«Лани» – боевые вертолеты – все еще резали воздух лопастями, кружа над кишлаком. Теперь командир русских решительно бросил свою самую мощную технику в пекло схватки. Один из них для начала низко опустился над рекой и принялся ракетами расчищать минные заграждения Шахазая в поле. Юссуф и Абдур попытались взять его под прицелы, но постоянно промахивались. Оставшиеся мины Шахазая взорвались одна за другой, уже не нанося никакого урона неприятелю. Эллис с тревогой подумал: жаль, что мины не вывели из строя больше русских солдат. Около двадцати человек из почти ста пятидесяти – слишком мало. «Ми-24» поднялся, опасаясь все же попасть на мушку Юссуфу, но сразу же в другом месте снизился еще один и закончил очистку поля от мин. Теперь Юссуф и Абдур стали поливать непрестанными пулеметными очередями его. Внезапно машина качнулась в воздухе, одна из лопастей отлетела в сторону, и вертолет сначала носом клюнул вниз, а потом стремительно рухнул в реку. Превосходная стрельба, снова подумал Эллис. Славный Юссуф! Но и путь к мосту оказался теперь свободен, а у русских все еще оставалось более ста солдат и десять вертолетов. У Эллиса мороз пробежал по коже: партизаны вполне могли потерпеть в этом бою сокрушительное поражение.

Русские сумели собраться с духом, и теперь большинство из них – по оценке Эллиса, человек около восьмидесяти – начали продвигаться к мосту ползком, непрерывно стреляя. Эти люди не могут быть настолько лишены отваги, боевого духа и дисциплины, как утверждали американские газетчики, подумал Эллис, если только перед нами не какой-то элитный батальон специального назначения. Лишь потом он заметил, что среди наступавших не заметно смуглых афганских солдат. Их не включили в отряд для столь важного дела. Повторялась ситуация, знакомая ему по Вьетнаму, где местных бойцов неизменно исключали из подразделений, если предстояло решающее сражение.

Неожиданно наступило относительное затишье. Русские на противоположном берегу и партизаны в кишлаке вели теперь друг по другу вялый огонь. Русские палили почти наугад, а повстанцы уже начали экономить патроны. Эллис поднял взгляд. «Ми-24», находившиеся в воздухе, атаковали позицию Юссуфа и Абдура на скале. Русский командир верно определил тяжелые зенитные пулеметы как свою основную цель, представлявшую наибольшую опасность.

Когда один из вертолетов развернулся и направился в сторону пулеметчиков на скале, Эллис на мгновение не смог сдержать восхищения мужеством пилота, летевшего прямо на зенитки. Уж он-то отлично знал, какие железные нервы требовались для такой лобовой атаки. В последний момент летательный аппарат резко ушел в сторону. Точного удара не смогли нанести ни те, ни другие.

Шансы оказались примерно равными, снова дал свою оценку положения Эллис. Юссуфу было легче вести прицельный огонь, поскольку его пулемет находился на прочной и стабильной позиции, в то время как вертолет стрелял в движении. Но в этом заключалась и большая проблема для зенитчиков – неподвижность делала их более удобной мишенью. Эллис помнил особенности устройства «Ланей». Ракеты с подкрылков выпускал сам пилот, а огонь из носового пулемета вел стрелок. Управляя тяжелой машиной под огнем партизан, пилоту крайне сложно будет нанести точный ракетный залп. К тому же зенитки обладали значительно большей дальностью и мощью стрельбы, чем установленный в «вертушке» четырехствольный пулемет, и это, вероятно, все-таки давало Юссуфу и Абдуру небольшое преимущество.

Боже, надеюсь, оно им поможет спасти нас всех, почти молился Эллис.

Второй «Ми-24» опустился перед площадкой у верхушки скалы. Стремительно, как ястреб нападает на зайца, застучали зенитные пулеметы, и вертолет взорвался, не успев даже встать на курс для атаки. Эллис ощутил торжество и безумную радость, хотя тут же сдержал эмоции, вспомнив, какой ужас и бесконтрольная паника охватывали экипаж пораженного врагом вертолета.

Еще одна «Лань» попала под прицел партизан. На сей раз они едва не промахнулись, но все же ухитрились перерубить вертолету хвост. Он потерял управление и врезался в отвесную скалу. Господь всемогущий, мы все-таки можем истребить их всех! – подумал Эллис. Но звук зенитных пулеметов неожиданно сменил тональность, и Эллис понял, что огонь уже может вести только один из них. Второй был выведен из строя попаданием ракеты. Эллис отчаянно всматривался сквозь облако пыли и увидел двигавшуюся на площадке шапочку читрали. Юссуф оставался в живых. Под удар попал Абдур.

Три оставшихся у русских «Ми-24» совершали круги и меняли свои позиции. Один из них взлетел высоко над полем боя. Скорее всего, старший из русских офицеров находился именно в нем. Два других опустились для атаки на Юссуфа, пытаясь взять его «в клещи» с двух сторон. Умный маневр, с новой тревогой подумал Эллис. Юссуф никак не мог стрелять по ним обоим одновременно. Эллис с замиранием сердца следил за снижением вертолетов. Стоило Юссуфу направить ствол на один из них, как другой тут же опускался чуть ниже. Эллис отметил про себя, что русские вертолетчики летали с открытыми дверьми, как это делали их американские коллеги во Вьетнаме.

«Лани» решились напасть одновременно. Первая машина буквально нырнула в сторону Юссуфа, но получила прямое попадание в корпус и сразу же загорелась, зато вторая мчалась на зенитку, выпуская град пуль и ракет, а Эллис подумал: у Юссуфа нет ни шанса выстоять! Но тут и второй вертолет словно замер в нерешительности. Он тоже подбит? Затем «Ми-24» вдруг начал падать, мгновенно потеряв двадцать или тридцать футов высоты. «Когда у вашего вертолета отказывает двигатель, – говорил им когда-то инструктор в летной школе, – то не рассчитывайте, что он плавно спланирует на землю. Вертолеты планируют точно так же, как, например, выброшенное из окна небоскреба фортепьяно». «Ми-24» рухнул на площадку в скале всего в нескольких ярдах от позиции Юссуфа. Но затем его двигатель вновь заработал, и, к удивлению Эллиса, он невероятным образом начал подниматься в воздух. Русские вертолеты гораздо крепче наших треклятых «Апачей», подумал он. Впрочем, вероятно, за последние десять лет инженеры сумели усовершенствовать все летательные аппараты. Русский пулеметчик прежде не спускал пальца со спускового крючка, но затем прекратил стрельбу. Эллис понял, почему, и у него заныло сердце. Зенитка свалилась с края площадки и устремилась вниз, ломая на пути торчавшие из скалы кусты и ветки. А за ней сразу же последовала обмякшая цветастая, но уже бесформенная фигура – Юссуф! Пока он падал вдоль стены скалы, задел телом за выступ где-то посередине и потерял шапочку читрали. Мгновением позже Эллис уже не мог видеть его. А ведь он чуть не одержал победу практически в одиночку. Медалью его посмертно не наградят, но историю его подвига будут рассказывать у костров в холодных горах Афганистана еще многие годы.

Русские потеряли четыре из шести «Ми-24», один «Ми-8» и человек двадцать пять убитыми. Но потери партизан оказались куда серьезнее – они лишились обоих крупнокалиберных пулеметов и теперь не могли защищаться, когда две уцелевших «Лани» принялись массированно обстреливать кишлак. Эллис прятался в своей хижине, жалея, что она всего лишь деревянная. Обстрел с вертолетов служил скорее для устрашения и подавления ответной стрельбы партизан. Буквально через пару минут, словно повинуясь сигналу, русские солдаты поднялись с земли и бросились к мосту.

Вот и конец, подумал Эллис. Так или иначе, но пришло время развязки, решающий все момент.

Повстанцы, засевшие в домах кишлака, стреляли по наступавшим русским, но их оглушила и дезориентировала грозная атака с воздуха, и лишь немногие пули попадали сейчас в цель. Теперь уже все русское подразделение перешло в наступление. Человек восемьдесят или девяносто. Они на бегу вслепую продолжали вести автоматную пальбу через реку. При этом раздавались неразборчивые, но торжествующие крики. Их явно ободрило практически полное теперь отсутствие сопротивления. Однако ответный огонь партизан стал немного более метким по мере приближения русских к мосту. Еще несколько солдат повалились наземь. Но этого было слишком мало, чтобы остановить наступление. Уже очень скоро первые из атаковавших пересекли реку и попрятались в укрытия среди домов кишлака.

Приблизительно человек шестьдесят находились на мосту или в непосредственной близости от него, когда Эллис рванул за кольцо и привел в действие взрывное устройство.

Древние камни моста взлетели в воздух посреди моря огня, словно при извержении вулкана.

Эллис рассчитал количество взрывчатки так, чтобы убивать, а не для аккуратного уничтожения объекта, и от взрыва по всем направлениям разлетелись смертоносные осколки, сами уподобившиеся очередям сразу из нескольких крупнокалиберных пулеметов, уложив всех, кто успел взойти на мост, но даже больше тех солдат, которые только приблизились к нему от ячменного поля. Эллис залег на пол хижины, когда обломки моста застучали и по ее крыше. Когда ливень из каменной крошки прекратился, он осмелился осторожно выглянуть наружу.

Там, где только что стоял мост, теперь осталась лишь высокая груда, состоявшая из отвратительной смеси булыжников и многочисленных тел погибших. Взрывной волной снесло часть стены мечети и разрушило до основания два ближайших к ней дома. Русские в панике беспорядочно отступали.

Эллис пронаблюдал, как человек двадцать или тридцать выживших солдат поспешно забирались в открытые двери вертолетов «Ми-8». Он ни за что не решился бы обвинить их в трусости. Останься они посреди ячменного поля без всякого укрытия, их бы постепенно тоже перестреляли партизаны со своих гораздо более выгодных позиций в кишлаке, а при попытке спрятаться в русле реки выловили бы, как рыбу сетью.

Минутой позже четыре еще целых «Ми-8» взлетели с поля и присоединились к двум «Ми-24», дожидавшимся в воздухе. Затем, даже не выстрелив по кишлаку в последний раз, вертолеты перелетели через вершину скалы и скрылись.

Как только шум их моторов окончательно затих, Эллис услышал совершенно иные громкие звуки. От возбуждения он не сразу сообразил, что это триумфальные вопли победителей. Мы одержали верх, только сейчас окончательно дошло до него. Черт побери, мы победили. И сам начал радостно кричать.

Глава тринадцатая

– Куда же теперь исчезли вдруг все партизаны? – спросила Джейн.

– Рассредоточились, – объяснил Эллис. – Это привычная тактика Масуда. Его отряды словно растворяются в окружающих горах, прежде чем русские оправятся от поражения. А они могут вернуться с мощным подкреплением. Вероятно, уже сейчас снова высаживаются в Дарге, но обнаружат, что им попросту не с кем там больше воевать. Все повстанцы ушли, кроме вот этих нескольких человек.

В клинику Джейн доставили семерых раненых. Ни один из них не получил повреждений, грозивших смертью. Еще двенадцати партизанам она уже успела обработать мелкие царапины и отослала по домам. В том бою погибли всего лишь двое, но, к несчастью, одним из погибших оказался Юссуф. Захаре снова предстояло облачиться в траурные одежды. И виной тому опять был Жан-Пьер.

В противоположность охватившей Эллиса эйфории, сама Джейн погрузилась в депрессию. Мне нужно преодолеть эти мрачные чувства, думала она. Жан-Пьер исчез и уже не вернется, а потому нет повода долго горевать. Я должна стараться мыслить позитивно. Мне нужно проявлять больше интереса к жизни других людей.

– А как же теперь ваше совещание? – спросила она у Эллиса. – Ведь руководители повстанцев тоже отправились в свои регионы…

– Все лидеры пришли к единодушному согласию, – сказал Эллис. – Их привел в такой восторг успех нашей засады, что они готовы были подписать любой документ. В этом смысле засада послужила нам на пользу, убедив их в том, что раньше вызывало сомнения: Масуд – блестящий командир, и объединение под его руководством позволит им одержать в будущем великие победы. И мой собственный имидж настоящего героя окончательно установлен для них. Это тоже содействовало быстрому достижению соглашения о выступлении единым фронтом.

– Таким образом, ты преуспел во всем.

– Да. У меня теперь хранится письменный договор, подписанный всеми лидерами Сопротивления, подлинность автографов которых засвидетельствовал мулла.

– Ты можешь гордиться собой.

Она протянула руку и пальцами дотронулась до его плеча, но, мгновенно смутившись, сделала шаг назад. Сейчас ее так радовало присутствие Эллиса рядом, избавившее ее от горького одиночества, что она чувствовала себя виноватой за столь долгую озлобленность на него. Но одновременно Джейн опасалась случайно внушить ему ложную надежду, заставить поверить в возможность возобновления их давних отношений, чего она отнюдь не желала, поскольку попала бы в крайне неловкое положение.

Джейн отвернулась от него и оглядела пещеру. Бинты и шприцы она убрала в коробки, набор лекарств сложила в свою сумку. Раненые партизаны с достаточным комфортом расположились на коврах или на одеялах. Они проведут ночь в пещере. Спуск в кишлак стал бы для них трудным без помощи других мужчин. У них была вода и хлеб, а двое или трое чувствовали себя вполне бодро, чтобы встать и заварить чай. Муса, однорукий сын Мохаммеда, сидел на корточках при выходе из пещеры, затеяв загадочную игру с ножом, подаренным отцом. Он пообещал остаться при раненых и в случае маловероятного осложнения у кого-то, требовавшего быстрой медицинской помощи, мог посреди ночи сбежать вниз с холма, разбудить Джейн и привести ее с собой.

В клинике царил образцовый порядок. Она пожелала всем спокойной ночи, ласково потрепала по голове Мусу и вышла наружу. Эллис последовал за ней. Джейн ощутила легкий холод, принесенный вечерним ветром. Это стало первым признаком приближения конца лета. Она посмотрела на очень далекие отсюда вершины гор Гиндукуша, откуда и придет вскоре зима. Заснеженные пики порозовели, отражая лучи заходившего солнца. Красивая все-таки страна, о чем слишком легко забывалось, особенно в дни напряженной работы. Я рада, что побывала здесь, подумала она, пусть сейчас мне так не терпится вернуться домой.

Джейн спустилась с холма в сопровождении Эллиса. По временам она искоса посматривала на него. Закатный свет преобразил лицо, выглядевшее при таком освещении смуглым, с более резко обозначившимися морщинами. Она догадывалась, что прошлой ночью ему едва ли вообще удалось хоть немного поспать.

– У тебя усталый вид, – сказала она.

– Прошло очень много времени с тех пор, когда мне приходилось участвовать в настоящей войне, – отозвался он. – Мир и покой смягчают человека. Характер, как и внешность.

Он пытался не особенно распространяться о событиях прошедшего дня. Ему уж точно не понравилась бойня, доставившая столько удовольствия афганцам. Джейн он сообщил всего лишь как о ничего не значившем факте, что именно он взорвал мост в Дарге, но один из раненых партизан дал ей подробный отчет, объяснив, как удачно выбранный Эллисом момент для взрыва решил исход боя, а затем не пожалел красок, описывая беспощадное уничтожение оставшихся в живых раненых русских солдат.

В кишлаке Банда все еще царила праздничная атмосфера. Мужчины и женщины собрались группами и оживленно беседовали между собой, хотя обычно в такое время уже расходились по домам. Дети шумно играли в войну, устраивая засады на воображаемых русских, подражая своим старшим братьям. Где-то в стороне пел песню мужчина под аккомпанемент барабана. Мысль о том, что предстоит провести остаток вечера в одиночестве, внезапно показалась Джейн невыносимо ужасной, и под влиянием мгновенного импульса она пригласила Эллиса:

– Зайди ко мне и выпей со мной чаю. Если только тебя не смутит необходимость кормления Шанталь в твоем присутствии.

– Мне это может только понравиться.

Младенец плакал, когда они вошли в дом, и, как всегда, тело Джейн сразу же отреагировало – одна из ее грудей непроизвольно начала источать молоко.

– Садись. Фара скоро принесет тебе чай, – поспешила сказать она.

Потом бросилась в соседнюю комнату, чтобы Эллис не успел заметить смутившее ее пятно, которое расплылось по рубашке.

Она быстро расстегнула пуговицы и взяла на руки ребенка. В своей обычной слепой панике Шанталь принялась искать сосок, а потом начала сосать, в первые секунды причиняя матери небольшую боль, почти сразу ставшую неощутимой. Джейн чувствовала неловкость, когда возвращалась в гостиную. Не веди себя как дурочка, сказала она себе. Ты сама пригласила его, он ничего не имеет против, и вообще – совсем не так давно ты проводила почти каждую ночь в его постели… И тем не менее она чуть заметно покраснела, пройдя через дверь из одной комнаты в другую.

Эллис просматривал карты Жан-Пьера.

– Самое умное, что твой муж сумел устроить, – сказал он. – Ему становились известны маршруты всех караванов, потому что Мохаммед пользовался его картами. – Он поднял на Джейн взгляд, увидел выражение ее лица и мгновенно продолжил: – Но давай не станем развивать эту тему. Что ты теперь собираешься делать?

Она присела на диванную подушку, лежавшую на полу, прислонившись спиной к стене. Любимая поза при кормлении. Эллиса, казалось, действительно совершенно не смущал вид ее обнаженной груди, и ей стало от этого намного спокойнее.

– Мне теперь придется ждать, – ответила она. – Как только тропы в Пакистан снова откроются и по ним отправят новые караваны, я отправлюсь домой. А ты?

– Я в таком же положении. Моя работа здесь завершена. Разумеется, потребуется следить за неукоснительным соблюдением условий достигнутого договора, но у ЦРУ есть агенты в Пакистане, которые сами справятся с этой задачей.

Фара принесла чай. Эллис гадала, какой станет следующая миссия для Эллиса. Спланировать заговор с целью военного переворота в Никарагуа? Шантажировать высокопоставленного советского дипломата в Вашингтоне? Или организовать убийство видного африканского коммуниста? Когда они были любовниками, она часто расспрашивала Эллиса о мотивах его участия во вьетнамской войне, и он откровенно рассказывал, как все ожидали от него уклонения от призыва в армию, но он – упрямый сукин сын – поступил наперекор всеобщему мнению. Она не знала, верить ему или нет, но даже если все было правдой, в ней не содержалось объяснения, почему он затем остался на этой жестокой и кровавой работе уже после окончания срока армейской службы.

– Чем же ты займешься по возвращении в Штаты? – спросила она. – Возобновишь поиск новых хитроумных способов убить Кастро?

– Наше управление официально не занимается убийствами людей, – сказал он.

– Но только официально, хотя на самом деле участвует в таких делах.

– Есть группа сумасшедших, из-за которых у нас подмочена репутация. К несчастью, даже президент не может избежать искушения поиграть в рыцарей плаща и кинжала и тем самым только поощряет радикально настроенную фракцию в ЦРУ.

– Так почему бы тебе не бросить их к чертовой матери и не стать нормальным членом человеческого сообщества?

– Послушай. В Америке преобладают хорошие люди, считающие, что США, как и другие страны, должны быть демократическими и свободными. Но почти все эти люди как раз предпочитают «бросить все к чертовой матери и быть нормальными членами человеческого сообщества». В результате ЦРУ нанимает слишком много психопатов, среди которых попадаются лишь отдельные достойные и не способные на преступления личности. А потом, когда управление свергает правительство иностранной державы по прихоти президента, поднимается шум: как такое могло произойти? Ответ же прост: вы сами допустили это. Вы – «нормальные члены человеческого сообщества». Я живу в демократической стране, а потому мне некого винить, кроме самого себя, если случается нечто дурное, и коли уж нужно что-то исправлять, мне приходится браться за это, поскольку я чувствую личную ответственность, лежащую на мне.

Джейн его объяснения ни в чем не убедили.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что наилучший способ реформировать КГБ – это влиться в их ряды?

– Нет, поскольку КГБ никоим образом не подлежит контролю со стороны народа. А ЦРУ ему в конечном счете подконтрольно.

– Однако осуществлять контроль совсем не так просто, – заметила Джейн. – ЦРУ постоянно лжет своему народу. Невозможно проконтролировать людей, если не знаешь, чем конкретно они занимаются.

– И все равно ЦРУ – это наше с тобой управление, и мы несем ответственность за его деятельность.

– Но ты мог бы поставить себе целью ликвидацию его, вместо того, чтобы активно работать в нем.

– Не впадай в ошибку. Нам нужна такая организация, как ЦРУ. Мы живем посреди враждебного окружения, и информация о наших врагах насущно необходима.

Джейн вздохнула.

– Ты же видишь, к чему это приводит, – сказала она. – Вы планируете снабдить Масуда огромным количеством мощного оружия, чтобы он мог убивать гораздо больше людей значительно быстрее и легче. И так у вас получается неизменно. Этим оборачиваются ваши самые благие намерения.

– Мы будем снабжать его оружием не просто для того, чтобы облегчить ему убийство людей, – протестующее возразил Эллис. – Афганцы сражаются за свою свободу. А вот противостоит им как раз банда настоящих убийц…

– Так они же все якобы борются за свободу, – прервала его Джейн. – Организация освобождения Палестины, кубинские эмигранты, «Синоптики»[15], Ирландская республиканская армия, белое меньшинство в Южной Африке и даже Армия независимого Уэльса.

– Некоторые в самом деле воюют за правое дело. Другие – нет.

– И ЦРУ умеет видеть различия между ними?

– Должно уметь…

– Но ничего не выходит. За чью свободу сражается, например, тот же Масуд?

– За свободу для всего афганского народа.

– Чушь собачья! – пылко воскликнула Джейн. – Он исламский фундаменталист, и первое, что он сделает, если когда-нибудь возьмет власть, это завершит окончательное подавление женщин Афганистана. Он никогда не разрешит им голосовать на выборах – отнимет последние права, какими они еще наделены. А как он, по-твоему, поступит со своими политическими противниками, если учесть, что его идеал в политике, образец для подражания – аятолла Хомейни? Получат ли свободу для своей работы представители академических кругов? Ученые? Учителя? Даст ли он равноправие представителям сексуальных меньшинств, мужских и женских? Какова будет в его правление судьба индуистов, буддистов, атеистов и даже некоторых христианских сект?

– Ты всерьез считаешь, что режим Масуда станет хуже, чем власть русских оккупантов? – спросил Эллис.

Джейн ненадолго задумалась.

– Не знаю. Уверена только в одном – правление Масуда станет лишь заменой русской тирании на тиранию афганскую. И не стоит убивать множество людей, чтобы сменить иностранных диктаторов на одного местного.

– Как мне представляется, сами афганцы считают, что стоит.

– Мнением большинства из них никто не интересовался.

– Но это же слишком очевидно. Кроме того, обычно я не вовлечен в такого рода операции. Я принадлежу скорее к группе, чьи функции близки к работе сыщиков.

Это было именно то, что уже целый год вызывало интерес и любопытство Джейн.

– В чем конкретно состояло твое задание в Париже?

– Когда я шпионил за всеми нашими с тобой друзьями? – Он вяло улыбнулся. – Разве Жан-Пьер не все тебе рассказал?

– По его словам, он ничего толком не знал.

– Вероятно, так и было. Что ж, я тогда вел охоту на террористов.

– Среди наших-то друзей?

– Самая подходящая для них среда обитания. В группировках диссидентов, изгоев общества и преступников.

– Значит, Рахми Коскун был террористом? – Жан-Пьер сказал ей, что Рахми арестовали по доносу Эллиса.

– Да. Именно он подбросил зажигательную бомбу на авеню Феликс Фор.

– Рахми? Откуда ты знаешь?

– Он сам мне обо всем рассказал. А когда я дал полиции информацию для его задержания, он как раз готовил новый взрыв бомбы.

– О, мой бог! – Красавчик Рахми с его всегда вдохновенно горевшими глазами и страстной ненавистью к правительству своей многострадальной страны…

Но Эллис еще не закончил.

– Помнишь Пепе Гоцци?

Джейн нахмурилась.

– Ты имеешь в виду того забавного маленького корсиканца, разъезжавшего на «Роллс-Ройсе»?

– Точно. Он снабжал оружием и взрывчаткой всех сумасшедших Парижа. Готов был продать что угодно любому, кому оказывались по карману его цены, но его основными клиентами были террористы с политической мотивацией.

Джейн оказалась совершенно потрясена. Она в самом деле считала Пепе личностью низкой, но только лишь потому, что он сколотил себе состояние и происходил с Корсики, но она не подозревала правды. Догадывалась о его грязном бизнесе, не зная истины. В худшем случае, думала она, он заурядный преступник, занимающийся контрабандой или торговлей наркотиками. Трудно даже себе представить! Оказывается, он продавал оружие настоящим убийцам! У Джейн постепенно возникало ощущение, будто в недавнем прошлом она жила в полусне, а в реальном мире, окружавшем ее, переплетались интриги, совершались акты насилия. Неужели я до такой степени наивна? – задалась вопросом она.

Эллис говорил без остановки.

– А еще мне удалось прижать к ногтю одного русского, финансировавшего множество политических убийств и похищений людей. Когда Пепе допросили, получили данные о доброй половине террористических групп в Европе.

– И все это ты успел осуществить за то время, пока мы были любовниками, – в глубокой задумчивости констатировала Джейн.

Она все еще словно не очнулась от прежнего сна. Ей вспомнились вечеринки, концерты рок-музыки, демонстрации, политические споры за столиками в кафе, многочисленные бутылки дешевого красного вина, выпитого в студиях, расположенных в парижских мансардах… После их разрыва с Эллисом она приписала ему самую подлую роль. Считала, что он всего лишь строчил мелкие доносы на всех радикалов, сообщая, кто из них пользуется влиянием, кто склонен к экстремизму, кто располагает большими деньгами, за кем готовы идти крупные студенческие группировки, кто был связан с коммунистической партией и тому подобное. Вот почему ей так трудно оказалось сейчас охватить умом его подлинные задачи – охоту на очень важных преступников. А главное, в голове не укладывалось, что он выловил их среди людей, с которыми они оба поддерживали вроде бы искренне дружеские отношения.

– Просто невозможно тебе поверить, – вымолвила она, преодолев изумление.

– Это стало для меня подлинным триумфом, чтобы ты знала все правду до конца.

– Тебе, наверное, нельзя никому рассказывать все так подробно?

– Нельзя. Но когда я лгал тебе в прошлом, мне потом пришлось горько сожалеть. Мягко выражаясь.

Джейн чувствовала себя не в своей тарелке и не знала, что сказать. Она переложила Шанталь ближе к левой груди и, уловив беглый взгляд Эллиса, сразу же прикрыла правую рубашкой. Ей причинял неловкость разговор, становившийся все более интимным, но ее все еще снедало любопытство. Хотелось узнать больше. Теперь ей стало ясно, какое оправдание он находил для своих поступков, хотя она не во всем соглашалась с ним. Оставалось разобраться детальнее в его мотивах. Если не выясню этого сейчас, думала она, другого шанса может и не появиться.

– Не понимаю, – начала она, – что может заставить человека посвятить всю жизнь такой работе.

Он отвел взгляд в сторону.

– Я хорошо с ней справляюсь, для меня эта работа выглядит более чем достойной, не говоря уже о том, как щедро она оплачивается.

– Надо полагать, тебе также по душе размер будущей пенсии и меню в столовой управления. Да ладно, все в порядке. Тебе нет надобности оправдываться передо мной, если ты не расположен к откровенности.

Он пристально всмотрелся ей в лицо, словно пытался прочитать мысли.

– Я вполне расположен к откровенному разговору, – сказал он. – А вот ты уверена ли, что хочешь выслушать меня?

– Да. Уверена. Сделай одолжение, расскажи о себе.

– Это во многом связано с войной, – приступил к своему монологу Эллис, а Джейн внезапно поняла: он собирается поделиться сейчас с ней тем, чем никогда и ни с кем не делился прежде. – Едва ли не самой ужасной проблемой пилотов, летавших над Вьетнамом, было отличить бойцов Вьетконга от гражданского населения. Когда мы, например, обеспечивали поддержку с воздуха пехотным подразделениям, или сбрасывали мины на тропы в джунглях, или получали приказ расстреливать всех без разбора, то заведомо знали: мы убьем больше женщин, стариков и детей, чем партизан. Нам внушали, что они так или иначе оказывают поддержку мятежникам и укрывают их, но кто мог знать это наверняка? И кого вообще волновали тонкости? Короче, мы убивали их. В то время мы сами стали террористами. Причем я говорю не о каких-то исключительных происшествиях, хотя мне довелось стать свидетелем истинных зверств. Такой была наша регулярная и повседневная тактика. Хуже всего воспринималось потом полное отсутствие оправдания для нас, вот в чем вся штука. Мы совершали ужасные вещи во имя якобы великого дела, которое скоро все признали порожденным большой ложью, коррупцией и самообманом. Мы оказались не на той стороне. – Его лицо сморщилось, словно он переживал приступ боли, вызванный каким-то неизлечимым внутренним повреждением. При тусклом свете масляной лампы кожа в тени приобрела нездоровый желтоватый оттенок. – Нас невозможно простить, понимаешь. И мы не вправе рассчитывать на прощение.

Джейн повела себя крайне сдержанно и деликатно. Ей хотелось заставить его продолжать.

– Тогда почему же ты задержался там? – мягко спросила она. – Зачем вызвался добровольно отслужить второй срок?

– Потому что в то время я еще не видел картины во всей четкости ее деталей, не понимал слишком многого. Потому что считал себя солдатом и патриотом своей страны, который не вправе покинуть поле боя. Потому что я стал опытным офицером и хорошим командиром, а если бы я отправился домой, на мое место могли назначить какого-нибудь неумелого урода, и мои люди погибли бы под его началом. Разумеется, ни одна из перечисленных причин не извиняет моего решения. В какой-то момент мне пришлось задать самому себе вопрос: как ты собираешься расхлебывать эту кашу? Я хотел… Мне не сразу открылась правда, но я хотел сделать что-то, чтобы вернуть самоуважение, искупить грехи. На второй срок я подписался исключительно под давлением чувства вины.

– Да, но…

Он казался сейчас настолько неуверенным в себе и уязвимым, что ей даже стало трудно задавать слишком прямые вопросы, но ему явно хотелось выговориться, а она столь же охотно готова была выслушать его, и Джейн решилась предпринять попытку зайти еще дальше.

– Да, но почему ты затем избрал такую профессию?

– Ближе к концу войны я перешел служить в разведку, и мне предложили возможность продолжить ту же деятельность уже в мирных условиях. Сказали, что я смогу работать под прикрытием, поскольку хорошо знаю людей из определенных кругов. Понимаешь, им было все известно о моем прошлом как радикала. А мне представлялось, что борьба с терроризмом даст мне шанс реабилитироваться хотя бы отчасти за все зло, которое я причинил. Так я стал экспертом в охоте на террористов. Это прозвучит излишне упрощенно, если высказать в обыденных словах, но, знаешь, я добился подлинных успехов. В управлении меня не любят, потому что я порой отказывался от выполнения заданий. Например, когда они планировали убийство президента Чили. А агентам не положено отказываться от порученных миссий. Зато я помог усадить за решетку многих действительно мерзких типов, и это дает мне основания гордиться собой.

Шанталь заснула. Джейн уложила ее в коробку, ставшую для нее колыбелью. Потом обратилась к Эллису:

– Чувствую, что я должна сказать… Кажется, у меня было о тебе совершенно ложное мнение.

Он улыбнулся.

– Слава богу, что ты поняла это.

На мгновение ее охватила ностальгия при воспоминании о том времени (неужели это происходило всего полтора года назад?), когда они с Эллисом были счастливы, и ничего, омрачившего их счастье, будто еще не существовало: ни ЦРУ, ни Жан-Пьера, ни Афганистана.

– Но я не могу просто так стереть это из памяти, верно? – сказала она. – Твою ложь, мой гнев на тебя.

– Не можешь.

Эллис сидел на стуле, глядя снизу вверх, а она стояла перед ним и пристально всматривалась. Он протянул руки, несколько мгновений колебался, а потом положил ладони на ее бедра жестом, который мог означать привязанность брата или все-таки нечто большее.

Потом Шанталь затянула:

– Мммааамммааа…

Джейн повернулась и взглянула на нее, и Эллису пришлось убрать ладони. Шанталь проснулась и принялась активно двигать ручками и ножками. Джейн взяла дочь на руки, и она сразу же отрыгнула.

Джейн снова развернулась лицом к Эллису. Он сложил руки на груди и с улыбкой наблюдал за ней. Внезапно она поняла: ей не хочется, чтобы он ушел. И снова под воздействием импульса предложила:

– Почему бы тебе не поужинать со мной? Хотя у меня есть только хлеб и творог.

– Мне этого достаточно.

Она протянула ему Шанталь.

– Позволь тогда сходить и попросить Фару все приготовить.

Он принял из ее рук младенца, а она вышла во двор. Фара согревала воду в большом тазу для мытья Шанталь. Джейн попробовала температуру воды локтем и сочла ее подходящей.

– Накрой на стол хлеб и творог на двоих, пожалуйста, – сказала Джейна на дари.

У Фары сразу же округлились глаза, и Джейн догадалась, что по местным понятиям одинокая женщина не могла приглашать к ужину постороннего мужчину. К дьяволу их традиции! – подумала она. Взяла таз с водой и отнесла его в дом.

Эллис уселся на большую диванную подушку под масляной лампой, покачивая Шанталь на колене и тихо читая ей стишок. Его крупные, покрытые волосами руки, обнимали крошечное розовое тельце. Малышка же смотрела на него и с довольным видом мурлыкала что-то свое, размахивая пухлыми ножками. Джейн замерла в дверях, завороженная этой сценой, и в голову пришла совсем уже непрошеная, запретная мысль: отцом Шанталь должен был стать Эллис.

Неужели это правда? – спрашивала она себя, продолжая смотреть на них. – Неужели именно таково мое желание?

Эллис дочитал последнюю строку стихотворения, поднял взгляд на Джейн и улыбнулся немного застенчиво, а она решила: да, я этого действительно хотела бы.

* * *

Ближе к полуночи они отправились вверх по горной тропе. Джейн шла впереди, а Эллис следовал за ней со своим большим пуховым спальным мешком под мышкой. Они искупали Шанталь, закончили скудный ужин из хлеба с творогом, Джейн еще раз покормила дочь и пристроила спать на крыше, где она моментально погрузилась в сон под надзором Фары, готовой защищать этого ребенка даже ценой собственной жизни. Эллис стремился увести Джейн из дома, где она была чьей-то еще женой, и Джейн разделяла его чувства, почему и сказала сама:

– Я знаю место, куда мы сможем пойти.

Вскоре она свернула с тропы и провела Эллиса через каменистый склон к своему тайному убежищу, укрытой со всех сторон площадке, где до появления на свет дочери ей так нравилось загорать нагишом, натерев косметическим маслом живот. Даже при лунном свете путь туда она нашла легко. Она посмотрела вниз на кишлак, где во дворах догорали, отливая янтарем, угли очагов, и еще несколько ламп тускло мерцали за окнами домов. Отсюда она с трудом различала только смутные очертания своего дома. Через несколько часов, как только блеснет первый луч нового утра, она сможет разглядеть спящих на крыше Фару и Шанталь. И порадуется, глядя на них. Она впервые за все это время оставила Шанталь на ночь без своего присмотра.

Джейн повернулась. Эллис успел расстегнуть на спальном мешке все молнии и раскладывал его на камнях как плотное одеяло. Но вот только сейчас Джейн ощущала неловкость и дискомфорт. Та волна теплоты и даже вожделения, нахлынувшая на нее в доме, когда она наблюдала за Эллисом, декламировавшим детский стишок ее девочке, уже ушла. К ней лишь ненадолго вернулись прежние чувства: острое желание прикасаться к нему, видеть его счастливую улыбку, нестерпимую необходимость ощущать, как его сильные пальцы ложатся на ее кожу, и почти одержимость стремлением поскорее увидеть его обнаженное тело. За несколько недель до рождения Шанталь она утратила всякий интерес к сексу, и он не возвращался до тех самых мгновений сегодня вечером в ее доме. Однако настроение постепенно утрачивалось минута за минутой, когда они занимались своими неуклюжими практическими приготовлениями, чтобы побыть наедине друг с другом, спрятаться от всего мира, уподобившись паре подростков, скрывавшихся от родителей для невинных интимных ласк.

– Садись рядом, – сказал Эллис.

Она села на спальный мешок вместе с ним. Оба смотрели теперь вниз на постепенно погружавшийся в темноту кишлак. При этом они не прикасались друг к другу. Тянулись мгновения напряженного молчания.

– Я никого не приводила сюда прежде, – призналась Джейн, но больше для того, чтобы сказать хоть что-нибудь.

– Зачем тебе понадобился столь укромный уголок?

– О, я обычно просто лежала на солнышке, стараясь ни о чем не думать, – ответила она, но сразу подумала: какого черта я скрытничаю? – Нет, это не вся правда. На самом деле я часто занималась здесь мастурбацией.

Он рассмеялся, потом перебросил руку через ее плечо и крепко обнял.

– Рад, что ты так и не научилась лицемерию и экивокам, – сказал он.

Она подставила ему лицо. Он нежно поцеловал ее в губы. Он полюбил меня как раз за все мои недостатки, подумала она. За мою бестактность, за вспыльчивость, за привычку ругаться последними словами, за самодурство и упрямство.

– Ты же не хочешь, чтобы я изменилась? – спросила она.

– О, Джейн, я так тосковал по тебе. – Он закрыл глаза и скорее бормотал, чем говорил. – Хотя я порой очень долго сам не понимал, до какой степени мне тебя не хватает.

Он откинулся назад, потянув ее за собой, и она внезапно обнаружила, что лежит поверх него. Джейн легко прикоснулась губами к его щеке. Неловкость так же быстро пропала, как и возникла. Она подумала: когда я в последний раз целовала его, он еще не отпустил бороду. Почувствовала движение его пальцев. Он расстегивал пуговицы на ее рубашке. Бюстгальтеров она давно не носила – не было ни одного подходящего для нее размера, – и грудь ощущалась как-то по-особенному обнаженной. Она и сама засунула пальцы ему под рубашку и прикоснулась к длинным волоскам, росшим вокруг его сосков. Боже, почти забытое ощущение мужского тела на ощупь! Месяцами ее жизнь наполняли лишь сдержанные голоса, мягкие лица женщин и младенцев. Вот почему ей сейчас так хотелось сжимать грубую кожу, обнимать мускулистые бедра, прикасаться к покрытым щетиной щекам. Она запустила пальцы ему в бороду, а языком заставила приоткрыть рот. А его руки мяли ее набрякшие груди, пробуждая в ней наслаждение. А потом она вдруг поняла, что сейчас произойдет, но уже не могла предотвратить этого. Путь даже успела резко отстраниться от него, но обе ее груди пустили струи теплого молока на его руки. Она побагровела от стыда и сказала:

– О господи! Извини. Я просто отвратительна. Прости, но это случилось помимо моей воли…

Он заставил ее замолчать, приложив палец к губам.

– Все хорошо, – серьезно внушал ей Эллис, продолжая ласкать ее груди, отчего они все стали совсем скользкими. – Совершенно нормально. Так бывает. Это даже сексуально.

Разве я могу быть сексуально привлекательной? – подумала она, но Эллис лишь слегка сменил позу, прижался лицом к ее бюсту и принялся целовать груди, одновременно поглаживая их, а она постепенно расслабилась и начала получать удовольствие от необычного ощущения. Затем и вовсе вернулось острое наслаждение, когда молоко заструилось снова, но теперь она больше не смущалась.

– А-а-а, – издал стон удовольствия Эллис, и его немного шершавый язык прикоснулся к ее соску. Джейн поняла: если он примется сосать, я кончу.

Он словно прочитал ее мысли. Прикоснулся губами к одному из удлинившихся сосков, затем взял его глубже в рот и стал сосать, а другой нежил пальцами, ритмично сжимая и отпуская. Совершенно беспомощная, Джейн просто поддалась своим чувствам, а ее груди извергали молоко – одна ему в руку, другая в рот. Наслаждение было настолько мощным и необычным до изысканности, что она содрогалась всем телом, не контролируя себя, и тоже стонала:

– О боже! О боже! О боже!

Только после того, как оргазм перестал ощущаться, она бессильно распласталась поверх Эллиса.

Какое-то время она не могла думать ни о чем, а лишь впитывала только что пережитое, продолжая чувствовать его теплое дыхание на мокрой груди, жесткие волосы бороды на коже, прохладный ночной воздух на разгоряченных щеках, нейлон спального мешка и жесткую землю под ним. Через несколько минут донесся его сдавленный голос:

– Я почти задохнулся.

Она скатилась с него.

– Мы с тобой извращенцы? – спросила она.

– Несомненно.

Она хихикнула.

– Ты когда-нибудь делал что-то подобное?

Он ответил после краткого колебания:

– Да.

– Какое… – Она все еще чувствовала легкое смущение. – Какое оно на вкус?

– Теплое и сладкое. Напоминает консервированное молоко. Ты кончила?

– А разве было не заметно?

– Вроде бы заметно, но я не был уверен. Иногда с женщинами это трудно понять.

Она поцеловала его.

– Да, я кончила. Получилось не особенно продолжительно, но я впервые испытала… грудной оргазм. Это точно.

– Я и сам едва не кончил.

– В самом деле?

Она провела ладонью вдоль всего его тела. На нем была рубашка из хлопка, похожая на верхнюю часть пижамы, и широкие брюки, какие носили все афганцы. Она прошлась пальцами по его ребрам, потом по бедру, заметив, что он успел лишиться даже того тонкого слоя подкожного жирка, какой непременно нарастал даже у самых худощавых европейцев. Затем она добралась до его члена, вертикально распиравшего изнутри брюки, и ухватилась за него.

– Ах, – буквально выдохнула она. – Как же приятно ощущать его.

– Поверь, мои ощущения не слабее.

Ей хотелось доставить ему такое же наслаждение, какое сумел дать ей он. Джейн села прямо, развязала пояс на его брюках и обнажила член. Ласково поглаживая его, склонилась и поцеловала в головку. Но затем неожиданно ею овладел приступ лукавства, и она спросила:

– Скольких женщин ты имел после меня?

– Только продолжай, а я все тебе расскажу.

– Так и быть. – Она снова взялась за ласки и поцелуи. Он молчал. – Ну, сколько же? – повторила она вопрос через минуту.

– Не торопи. Я все еще подсчитываю.

– Свинья! – воскликнула она и чуть прикусила ему нежный орган.

– Ой, больно! Немного на самом деле… Клянусь!

– А что же ты делал, когда не подворачивалось девицы?

– Догадайся с трех раз.

Но ее уже снедало неудержимое любопытство.

– Ты делал это рукой?

– Перестаньте, миссис Джейн, я мальчик стеснительный.

– Значит, все-таки рукой, – с триумфом заключила она. – О ком ты думал, когда занимался этим?

– Поверишь, если скажу, что о принцессе Диане?

– Ни за что.

– Вот теперь ты меня вгоняешь в краску.

– Говори правду. – Любопытство Джейн не было удовлетворено.

– О Пэм Эвинг.

– Это кто еще такая? Чтоб ей гореть в аду!

– Ты здесь совсем отстала от жизни. Она была женой Бобби Эвинга в сериале «Даллас».

Но Джейн прекрасно помнила телевизионный сериал, как и упомянутую Эллисом актрису, и не смогла сдержать удивления.

– Ты меня дурачишь.

– Вовсе нет. Ты же хотела узнать правду.

– Но она же словно сделана из пластмассы!

– Мы с тобой сейчас ведем разговор всего лишь о фантазиях.

– А ты не мог фантазировать о более раскованной женщине либеральных взглядов?

– В мире грез нет места политике.

– Я просто в шоке. – Она замерла в нерешительности. – Как ты это делаешь?

– Что?

– Как ты орудуешь своей рукой?

– Примерно так же, как и ты сейчас. Только сжимаю сильнее.

– Покажи.

– А теперь я не просто смущен, – сказал он. – Ты меня пугаешь.

– Ну пожалуйста. Пожалуйста, покажи мне. Я всегда хотела посмотреть, как это делают мужчины. Но мне никогда не хватало смелости попросить кого-то из них, и если даже ты откажешься, то я могу так ничего и не узнать.

Она взяла его руку и положила туда, где только что была ее рука.

Мгновением позже он начал медленные движения. Сделал несколько не слишком энергичных попыток, вздохнул, закрыл глаза и занялся собой, как казалось, всерьез.

– Ты слишком грубо обращаешься с ним! – воскликнула Джейн.

Он замер.

– Нет, я так не могу… Только если ты сама не присоединишься ко мне.

– Договорились, – охотно отозвалась она.

После чего быстро избавилась от шаровар и трусиков. Встала на колени рядом с ним и начала поглаживать себя между ног.

– Сядь поближе, – попросил он чуть охрипшим голосом. – Мне ничего не видно.

Эллис лежал на спине. Джейн подползла так близко, что расставила колени рядом с его головой. Луна посеребрила соски ее грудей и лобковые волосы. Он снова начал манипулировать со своим членом, но теперь двигал рукой быстрее, хотя взгляд его был прикован к ней, завороженный тем, как она ласкает себя.

– О Джейн… – простонал он.

А она как раз только что начала ощущать знакомые волны наслаждения, создаваемые подушечками собственных пальцев. Заметила, как бедра Эллиса поднимаются и опадают в такт движениям руки.

– Я хочу, чтобы ты кончил, – сказала она. – Хочу увидеть извержение или выстрел, если угодно.

Какая-то часть сознания заставляла ее стыдиться себя, но возбуждение и похоть поглотили все остальные чувства и мысли.

Он застонал уже очень громко. Она всмотрелась в его лицо. Рот был приоткрыт, а дышал он тяжело. Глаза же не отрывались от ее промежности. Она ласкала внешние губы средним пальцем.

– Запусти палец внутрь, – с трудом на вдохе попросил он. – Я хочу видеть, как палец проникнет в тебя.

Это было нечто, чего Джейн обычно не делала. Но она покорно заставила кончик своего пальца скользнуть во влагалище – гладкое и влажное. Затем погрузила туда палец целиком. Он буквально зашелся в чувственном порыве, наблюдая за ней, и его экстаз сильнее возбудил ее саму. Она снова стала следить за его мастурбацией. Бедра раскачивались все быстрее, когда он вонзал член себе в кулак. Она тоже начала движения пальцем, то доставая его, то погружая в себя снова с нараставшим удовольствием. Внезапно Эллис выгнул спину невероятной дугой, его таз высоко поднялся вверх, и он издал последний стон, когда белая и длинная струйка спермы исторглась из члена. Почти в беспамятстве Джейн выкрикнула:

– Господи, как же это красиво!

И горящими от восторга глазами смотрела на совсем небольшую прорезь в головке его члена, откуда выбросило вторую струйку, еще одну, затем чуть более слабую четвертую. Они взлетали в воздух, поблескивая в лунном свете, и падали то ему на грудь, то ей на руку и даже угодили в волосы. Когда же он, обессиленный, повалился плашмя, спазмы наслаждения, вызванные быстрыми движениями пальца, обожгли Джейн и продолжались, пока она тоже не почувствовала полнейшее изнеможение.

Она обмякла и улеглась рядом с ним на спальный мешок, пристроив голову ему на бедра. Его член все еще оставался в напряженном состоянии. Она лениво потянулась к нему и поцеловала. На языке остался солоноватый привкус спермы. Потом почувствовала, как он в ответ приник лицом к интимному месту у нее между ног.

Какое-то время они не двигались вообще. Единственными звуками, доносившимся до них, было их же шумное дыхание и грохот речного потока в ущелье у дальней стороны долины. Джейн посмотрела на звезды. На безоблачном небе они выделялись очень ярко. Ночной воздух постепенно становился все прохладнее. Уже скоро нам лучше будет забраться внутрь спального мешка, подумала она. Ей больше всего хотелось теперь заснуть в объятиях Эллиса.

– Так мы все-таки извращенцы или нет? – спросил он.

– О, безусловно, мы с тобой очень странные, – ответила она.

Его член потерял эрекцию и лежал теперь поверх нижней части живота. Кончиками пальцев она перебирала рыжевато-золотистые волосы у него на лобке. А ведь она почти забыла, что ощущала когда-то, занимаясь любовью с Эллисом. Он так отличался в этом от Жан-Пьера. Тот любил основательные приготовления к сексу: принимал ванну с ароматическими маслами, душился, зажигал свечи, откупоривал бутылку вина, включал скрипичную музыку. Он был умелым, даже утонченным любовником. Ему нравилось, когда и она мылась перед тем, как лечь с ним в постель, а сам после секса непременно спешил встать под душ. Он бы ни за что даже не притронулся к ней во время менструации и наверняка не стал бы сосать ее грудь и пить молоко, как сделал только что Эллис. А Эллис же способен на все, и чем негигиеничнее, тем лучше. Она усмехнулась в темноте. До нее дошло, что она так и не убедилась окончательно, нравился ли Жан-Пьеру оральный секс, как ни хорошо он у него получался. С Эллисом никаких сомнений быть не могло.

При этой мысли Джейн захотела, чтобы он занялся с ней оральным сексом сейчас же. Она раздвинула бедра, отдавая ему себя. Почувствовала, как он начал целовать ее. Его губы касались жестковатых волос, а затем язык взялся за похотливые поиски в складках ее потаенных губ. Скоро он перевернул ее на спину, встал на колени между бедер и забросил ноги себе на плечи. Она чувствовала себя как-то по-особенному полностью обнаженной, ужасающе открытой и уязвимой, но в то же время он обращался ней с величайшим обожанием и деликатностью. Его язык совершал широкие и медленные круги, начиная от основания позвоночника (О боже, подумала она, я все-таки хорошо помню, как он и прежде делал это!), облизывал треугольник, где сходились ягодицы, потом после паузы глубоко погружался во влагалище, затем вновь начинал словно дразнить чувствительную кожу ее губ и трепещущий между ними клитор. После семи или восьми таких круговых циклов она заставила его задержаться и сосредоточиться на клиторе, поднимая и опуская бедра, показывая ему нажатием пальцами на виски, чтобы он лизал то грубее, то нежнее, то выше, то чуть ниже, то левее, то правее. Ощутила его руку, когда его пальцы вторглись внутрь тоже, смачиваясь для того, что, как она уже знала, он сделает следом: вынет влажный палец из влагалища и медленно введет его в задний проход. Она вспомнила, в какой шок он поверг ее, впервые проделав это, и как быстро ей стало нравиться возникавшее необычное наслаждение. Жан-Пьер не пошел бы на такое ни за что. Когда же мышцы ее тела начали напрягаться перед оргазмом, пришло понимание: ей не хватало Эллиса гораздо больше, чем она готова была сама признать даже в глубине души. Более того – она так злилась на него все это время, потому что продолжала любить. И стоило ей мысленно признаться себе в этом, как тяжелое бремя, лежавшее на сердце, пропало, и она кончила, сотрясаясь деревцем под градом, а Эллис, хорошо знавший ее пристрастия, как раз в этот момент снова глубоко погрузил язык внутрь, пока она терлась раскрытыми губами о его лицо.

Казалось, это продолжалось целую вечность. Как только удовольствие чуть ослабевало, он только глубже погружал палец ей в анус, или принимался лизать клитор, или мягко покусывал внешние губы. Тогда все повторялось заново и длилось до тех пор, пока она уже в полном изнеможении не взмолилась:

– Остановись. Прекрати. Мне больше никаких сил не хватит. Ты так убьешь меня.

И он подчинился, убрав голову из пространства между ее ног, которым позволил опуститься на землю. Затем склонился над лицом, держа вес своего тела на руках, и поцеловал. Его борода пропиталась запахом ее лона. Она лежала распластавшись, слишком утомленная, чтобы просто открыть глаза, чересчур обессиленная даже для ответа на поцелуй. Затем снова почувствовала между ног его руку, а затем проникновение внутрь члена и подумала: как же быстро к нему вернулась эрекция! И еще: о, долго же это длилось, и какие восхитительные ощущения он мне подарил!

Он начал двигать тазом. Поначалу медленно, а затем все быстрее и быстрее. Джейн открыла глаза. Его лицо возвышалось над ней, и он неотрывно смотрел на нее. Затем выгнул шею и бросил взгляд туда, где их тела смыкались в соитии. У него расширились зрачки, рот приоткрылся, когда он наблюдал, как его член входил в нее и выходил опять. Зрелище настолько явно возбудило Эллиса, что ей тоже захотелось все видеть.

Внезапно он резко замедлил темп, задержавшись глубоко внутри, и к ней вернулось воспоминание. Это обычно становилось предвестником скорого оргазма. Он посмотрел ей в глаза.

– Целуй меня, пока я буду кончать, – попросил он, приблизив свои пропитавшиеся ее запахом губы к ее губам.

Она сунула язык ему в рот. Ей неизменно нравилось глубоко сопереживать его оргазмы. Его спина выгибалась, голову он вскидывал вверх и издавал крик, похожий на рев дикого зверя, а она чувствовала в себе, как изливается его сперма.

Когда же все прекратилось, он положил голову ей на плечо. Его губы шевелились, ласково щекоча кожу ее шеи, пока он бормотал слова, смысла которых она уже не улавливала. Через некоторое время он глубоко и удовлетворенно вздохнул, поцеловал ее, поднялся на колени и поочередно поцеловал обе ее груди. Завершающим стал поцелуй в промежность. Ее тело непроизвольно, но мгновенно отозвалось на это прикосновение, и бедра дернулись, чтобы сделать поцелуй крепче. Понимая, что она снова начинает испытывать желание, он начал лизать ее там, пока из нее все еще истекало только что попавшее внутрь его семя, и, как в былые времена, она почти сошла с ума от этого. Оргазм пришел в течение нескольких секунд, а она выкрикивала его имя, сопровождая им каждый новый прилив наслаждения.

Наконец он тоже выбился из сил и растянулся на спальном мешке рядом с ней. Автоматически, не задумываясь ни о чем, они пристроились так, как привыкли после каждого любовного акта. Он обвил ее рукой, ее голова покоилась на его плече, а бедра легли поперек его бедер. Эллис широко зевнул, и она принялась посмеиваться над ним. Они прикасались друг к другу уже в полусне. Она вытянула руку, чтобы поиграть его обмякшим членом, он оставил палец в ее насквозь промокшем влагалище. Она лизала его грудь и ощущала соленый пот на коже. Посмотрела на его горло. Даже лунный свет отчетливо выявлял на нем морщинистые складки, выдававшие возраст. Он на десять лет старше меня, подумала Джейн. Быть может, только поэтому он настолько хорошо умеет заниматься любовью? Просто это опыт, только и всего.

– Почему ты такой хороший любовник? – вслух спросила она.

Эллис не ответил. Он уже спал. И она лишь сказала:

– Я люблю тебя, дорогой мой. Хороших тебе снов.

А потом закрыла глаза сама.

* * *

После целого года, проведенного в долине, Кабул раздражал Жан-Пьера своей огромностью, суетой и одновременно пугал. Дома казались слишком высокими, машины ездили чересчур быстро, а толпы людей представлялись хаотичными и чрезмерно многочисленными. Ему приходилось чуть ли не затыкать себе уши, когда огромные русские грузовики один за другим с чудовищным шумом проезжали мимо. Его все повергало в шок, словно он видел это впервые: многоквартирные коробки жилья, девочки в школьной форме, светофоры, лифты, скатерти на столах и даже вино. Прошли уже сутки, а он по-прежнему нервничал. Какая ирония судьбы! Он ведь был парижанином!

Ему выделили комнату в общежитии для холостых офицеров. Обещали, что дадут квартиру, как только прибудут Джейн и Шанталь. А пока он не мог избавиться от ощущения, что поселился в дешевом отеле. Впрочем, здание, скорее всего, и было гостиницей до прихода русских. Если бы Джейн появилась сейчас, им оказалось бы нелегко удобно устроиться в комнате втроем даже на одну ночь. Но я не могу ни на что жаловаться, успокаивал себя Жан-Пьер. Я ведь не герой. Пока.

Он стоял у окна и смотрел на вечерний Кабул. Перед этим на пару часов по всему городу отключилось электричество. Вероятно, дело рук городских последователей Масуда и его партизан. Лишь несколько минут назад освещение возобновилось, и теперь над центром города стояло не слишком яркое сияние, поскольку только там имелись уличные фонари. Единственными звуками, доносившимися снаружи, оставались шумы двигателей армейских машин, грузовиков и танков, мчавшихся по городу к своим таинственным местам назначения. Для чего такая спешка в Кабуле, когда время близилось к полуночи? Жан-Пьер когда-то отбыл воинскую повинность и подумал, что если русская армия хотя бы отчасти похожа на французскую, то вся эта суматоха среди вечернего мрака затевалась для того, например, чтобы доставить пятьсот стульев из казармы в какой-нибудь зал на другом конце города ради приготовлений к праздничному концерту, назначенному через две недели. Хотя его непременно отменят в самый последний момент.

Никаких запахов ощущать он не мог, поскольку окно оказалось наглухо заколочено гвоздями. Дверь его комнаты не заперли, но вооруженный пистолетом русский сержант сидел с ничего не выражавшим лицом на стуле с прямой спинкой в конце коридора, где располагался туалет, и Жан-Пьер догадывался, что если он захочет выйти, сержант, вероятно, остановит его.

Где же Джейн? Ближе к вечеру нападение на Дарг должно было завершиться. Для того чтобы из Дарга долететь до Банды, чтобы забрать Джейн и Шанталь, требовались считаные минуты. А перелет от Банды до Кабула занимал менее часа. Однако существовал вариант, что десантные подразделения сразу вернулись в Баграм на военно-воздушную базу в самом начале долины, а тогда Джейн пришлось, наверное, добираться от Баграма до Кабула на машине. Разумеется, в сопровождении Анатолия.

Она будет так рада снова встретиться с мужем, размышлял Жан-Пьер, что легко простит обман, поймет справедливость его мнения о Масуде, и все плохое быстро забудется. Правда, на мгновение ему пришла в голову мысль, не выдает ли он желаемое за действительное. Нет, решил Жан-Пьер. Слишком хорошо он ее знал и сумел за год сделать из нее в целом послушную, покорную его воле жену.

И ей будет известно обо всем. Она войдет в число тех немногих людей, кому останется известен секрет, кто сможет оценить огромные масштабы его успеха. И он мог только радоваться этому.

Жан-Пьер надеялся, что Масуда взяли в плен, а не убили на месте. Если русские схватили его, он попадет под суд, и тогда все мятежники узнают: с ним покончено навсегда. Впрочем, смерть тоже помогала добиться этой цели при условии наличия трупа для всеобщего обозрения. Если же не будет трупа или хотя бы изуродованного до неузнаваемости тела, пропагандисты повстанцев, засевшие в Пешаваре, выпустят заявление для прессы, утверждая, что Масуд по-прежнему жив и невредим. Конечно, рано или поздно станет очевидной его гибель, но первоначальный эффект окажется несколько скомканным. Жан-Пьер все душой желал, чтобы труп попал в руки русским.

Из коридора до него донеслись звуки шагов. Интересно, пришел Анатолий или Джейн? А быть может, они оба? Но шаги были явно топотом мужских сапог. Он открыл дверь и увидел перед собой двух рослых и крепких русских солдат, а с ними – третьего человека, не столь могучего сложения, но в мундире офицера. Несомненно, они явились, чтобы отвезти его туда, где сейчас находились Анатолий и Джейн. Он почувствовал некоторое разочарование. Бросил вопрошающий взгляд на офицера, а тот сделал непонятный ему взмах рукой. Солдаты бесцеремонно вломились в комнату. Жан-Пьер попятился, протестующий возглас уже вертелся на языке, но он не успел произнести ни слова, когда стоявший ближе к нему рядовой сгреб его за ворот рубашки и направил удар огромного кулака прямо в лицо.

Жан-Пьер взвыл от боли и страха. Второй солдат ударил его носком тяжелого сапога в пах. На сей раз боль стала нестерпимой, и Жан-Пьер упал на колени, понимая, что настал самый ужасный момент в его жизни.

Двое солдат заставили его подняться и удерживали в стоячем положении, ухватив с обеих сторон за руки, а в комнату теперь вошел их командир. Сквозь пелену выступивших на глазах слез Жан-Пьер разглядел низкорослого коренастого молодого человека со странной деформацией лица, половина которого выглядела опухшей и даже вздутой, отчего казалось, будто он все время усмехается. В обтянутой перчаткой руке он сжимал дубинку.

А затем в течение не менее пяти минут солдаты держали содрогавшееся и сотрясавшееся тело Жан-Пьера, пока офицер наносил ему деревянной дубинкой град ударов по лицу, по плечам, по коленям, по лодыжкам, в живот и в пах. Причем каждый удар оказывался выверенно точным и исполнялся с невероятной злобой, а между каждым следовала умело рассчитанная пауза, чтобы агония от предыдущего была Жан-Пьером до конца прочувствована, и он начинал паниковать за секунду перед новым. Поэтому удар заставлял его кричать от боли, а пауза вызывала вопль от предчувствия следующего. Наконец выдалась более длительная пауза, и Жан-Пьер начал причитать, не зная, понимают они его или нет:

– Умоляю, пожалуйста, не бейте меня больше, сэр. Я сделаю все, что от меня требуется. Все, чего вам захочется. Но только, пожалуйста, не бейте меня, не надо…

– Достаточно! – раздался голос мужчины, говорившего по-французски.

Жан-Пьер открыл глаза и всмотрелся сквозь кровь, струившуюся со лба по лицу, стараясь разглядеть, кто стал его спасителем и произнес заветное «достаточно». Это был Анатолий.

Солдаты позволили Жан-Пьеру медленно опуститься на пол. Все его тело словно горело на медленном огне. Каждое движение причиняло мучения. Казалось, все его кости переломаны, яйца разбиты всмятку, а лицо раздулось и ощущалось огромным. Стоило ему открыть рот, как из него тоже потекла кровь. Он сглотнул и заговорил, шевеля непослушными теперь губами:

– Почему… За что они так со мной?

– Ты прекрасно знаешь причину, – сказал Анатолий.

Жан-Пьер очень медленно и осторожно помотал головой из стороны в сторону, стараясь изо всех сил не лишиться остатков рассудка.

– Я рисковал для вас жизнью… Делал все возможное… Так за что же?

– Ты заманил нас в ловушку, – ответил Анатолий. – Из-за тебя сегодня погибли более восьмидесяти человек.

Значит, нападение сорвалось, догадался Жан-Пьер, и почему-то вину за провал возложили на него.

– Нет, – выдавил из себя он. – Это не я…

– Ты рассчитывал сбежать и оказаться в сотне миль от нас, когда твой капкан сработал бы, – продолжал Анатолий. – Но я перехитрил тебя, заставив сесть в вертолет и улететь вместе со мной. Так что теперь тебе не уйти от заслуженного наказания, которое станет еще более мучительным, а продлится очень и очень долго.

Он отвернулся.

– Нет! – вскричал Жан-Пьер. – Подожди!

Анатолий снова встал лицом к нему.

Жан-Пьер отчаянно обдумывал, как выкрутиться, несмотря на отупляющую боль в голове.

– Я приехал в эту страну… Рисковал жизнью… Снабжал вас информацией о перемещении караванов… Вы затем нападали на них… Я принес вам столько пользы, что это оправдывает потерю восьмидесяти человек… В ваших действиях нет никакой логики… Никакой! – Он собрал все остатки воли в кулак и сумел произнести самую важную, а главное – вполне связную фразу: – Если бы я знал о ловушке, то обязательно предупредил бы вчера, а потом умолял бы о снисхождении.

– Так откуда же им стало известно о готовившемся нападении на тот кишлак? – властно потребовал ответа Анатолий.

– Они каким-то образом догадались о нем…

– Как?

Жан-Пьер напряг все свои умственные способности, хотя в мозгу царил хаос.

– Скабун действительно подвергли бомбардировке?

– По-моему, нет.

Вот он, путь к спасению, понял Жан-Пьер. Кто-то узнал, что Скабун не бомбили.

– Вам следовало нанести там бомбовый удар, – смелее заявил он.

Теперь Анатолий всерьез задумался.

– В таком случае у них есть кто-то, умеющий делать верные умозаключения на основе самых ничтожных фактов.

Джейн, подумал Жан-Пьер, и в этот момент он всем сердцем ненавидел ее.

– У Эллиса Талера имеются особые приметы? – спросил Анатолий.

Жан-Пьером владело одно желание: упасть в обморок, лишиться чувств, – но он опасался, что его снова примутся избивать.

– Есть, – ответил доктор с самым жалким видом. – Крупный шрам на спине, формой напоминающий крест.

– Тогда это все-таки он, – почти прошептал Анатолий.

– Кто же?

– Джон Майкл Рейли. Тридцать четыре года. Родился в Нью-Йорке. Старший сын строительного подрядчика. Не завершил курса обучения в калифорнийском университете Беркли. Позже дослужился до звания капитана морской пехоты США. Агент ЦРУ с 1972 года. Семейное положение: разведен. Имеет ребенка. Однако местонахождение его бывшей семьи держат в строгом секрете. – Он сделал жест рукой, словно желал отмахнуться от излишних сейчас подробностей. – Не сомневаюсь, это он предвидел мою атаку на Дарг сегодня. Он очень умен и опасен. Если бы мне дали возможность выбирать для себя всего одну цель среди всех агентов западных империалистических разведок, я бы предпочел схватить именно его. За последние несколько лет он нанес нам непоправимый урон по меньшей мере в трех случаях. В прошлом году в Париже уничтожил сеть нашей агентуры, для создания которой нам понадобилось семь или восемь лет кропотливой работы. Годом ранее он выявил человека, внедренного нами в секретную службу США еще в 1965 году, а тот мог однажды подобраться вплотную к самому президенту и убить его. А теперь мы столкнулись с ним здесь.

Жан-Пьер, стоя на коленях, обхватив руками избитое тело, понуро опустил голову и в отчаянии закрыл глаза. Он понял, что все это время плавал слишком мелко, ни о чем толком не знал и позволил слепо втянуть себя в противостояние с подлинными гроссмейстерами этой безжалостной игры. Он ощущал себя беззащитным и нагим ребенком, оказавшимся в логове львов.

А ведь он еще и имел наивность питать самые амбициозные надежды, строить грандиозные планы. Работая в одиночку, он стремился нанести афганскому Сопротивлению такой удар, чтобы оно уже не сумело от него оправиться. Он должен был изменить весь ход истории в этой части планеты. И тем самым отомстить самодовольным правителям Запада – обмануть и привести в замешательство истеблишмент, предавший и убивший его отца. Но его ожидал не триумф, а самое горькое поражение. Победу отняли у него в самый последний момент. Эллис лишил его заслуженной славы победителя.

Голос Анатолия доносился до него смутным бормотанием откуда-то издали.

– Теперь мы можем быть уверены, что он добился от мятежников того, чего хотел. Детали нам не известны, но общая картина вырисовывается достаточно четко: договор об объединении всех лидеров бандитских группировок в обмен на американское оружие. Такого рода соглашение затянет нашу борьбу с Сопротивлением еще на многие годы. Нам необходимо пресечь их совместные действия еще до того, как они к ним приступят.

Жан-Пьер открыл глаза и осмелился посмотреть на него.

– Но как?

– Нужно поймать этого человека до его возвращения в Соединенные Штаты. Сделать так, чтобы там никто не узнал, что ему удалось добиться договора об объединении. Тогда мятежники не получат оружия, и вся его схема рухнет, не начав работать.

Жан-Пьер слушал его увлеченно, превозмогая боль, почти не чувствуя ее. Неужели у него все еще будет шанс свершить свое возмездие?

– Его захват почти компенсирует нам неудачу с Масудом, – продолжал Анатолий, наполняя душу Жан-Пьера новой надеждой. – Мы не только нейтрализуем одного из наиболее опасных агентов империализма. Только подумай: взять в плен живьем видного сотрудника ЦРУ здесь, в Афганистане… Уже три года американская пропагандистская машина твердит на весь мир, что афганские бандиты – это борцы за свободу, ведущие героическую схватку, как Давид с Голиафом, против всей мощи Советского Союза. А мы добудем доказательство, подтверждение того, о чем говорили все это время. Убедим всех, что Масуд и прочие лидеры мятежников – всего лишь лакеи американского империализма. Мы устроим над Эллисом публичный суд…

– Но западные газетчики станут все отрицать, – вставил реплику Жан-Пьер. – Капиталистическая пресса…

– Никого не волнует реакция Запада. Нам необходимо произвести нужное впечатление на неприсоединившиеся страны, на тех, кто все еще колеблется в выборе между двумя сторонами, а особенно – на мусульманские державы.

Да, существовала возможность обернуть поражение триумфом, осознал Жан-Пьер, и заслуга может быть все еще приписана ему лично, потому что именно он указал русским на проникновение агента ЦРУ в долину Пяти Львов.

– А теперь скажи мне, – обратился к нему Анатолий, – где Эллис вероятнее всего находится нынешней ночью?

– Он перемещается по окрестностям вместе с Масудом, – ответил Жан-Пьер.

Поймать Эллиса! Легче сказать, чем сделать! У Жан-Пьера ушел целый год, чтобы установить местонахождение Масуда.

– Но я не вижу причин, зачем ему по-прежнему держаться вместе с Масудом, – сказал Анатолий. – Где он вообще базировался? Где жил?

– Он поселился у одной семьи в Банде. Но лишь для вида. На самом деле он у них появлялся редко.

– И все же это место, с которого нам следует начать.

Он прав, подумал Жан-Пьер. Если даже Эллиса в Банде сейчас нет, кто-то из местных жителей может знать, куда он отправился… Например, Джейн. Если Анатолий отправится в Банду на поиски Эллиса, он может обнаружить там и Джейн тоже. Жан-Пьер уже почти не чувствовал боли, стоило ему осознать очевидную новую возможность мести истеблишменту, захвата Эллиса, укравшего у него победу, а заодно возврата себе Джейн с дочерью.

– Ты возьмешь меня с собой в Банду? – спросил он.

Анатолий задумался.

– Думаю, что да. Ты хорошо знаешь кишлак и его обитателей. Будет полезно иметь тебя при себе.

Жан-Пьер с трудом поднялся на ноги, заскрежетав зубами от вспышки боли в паху.

– Когда мы летим туда?

– Немедленно, – ответил Анатолий.

Глава четырнадцатая

Эллис спешил, чтобы успеть к поезду, и им овладела паника, хотя он смутно понимал, что всего лишь видит сон. Сначала он никак не мог припарковать машину, причем это была «Хонда», принадлежавшая Джилл. Затем метался в поисках билетной кассы. Решив, что сядет в поезд без билета, он начал пробиваться сквозь невероятно плотную толпу под высокими сводами вокзала Гранд Сентрал. В этот момент он осознал, что ему подобный сон уже снился прежде. Причем несколько раз. В последний – совсем недавно. Он неизменно опаздывал к отходу поезда. Пробуждение всегда вызывало в нем ощущение, что он упустил счастье всей своей жизни, утратил навсегда, и сейчас пришел в ужас при мысли, что отчаяние вернется. Поэтому он принялся протискиваться через толпу с утроенной энергией, не брезгуя прибегать к силе, и наконец прорвался к воротам на платформу. Здесь он всегда прежде останавливался, наблюдая, как пропадает из виду последний вагон, но сегодня поезд все еще находился на станции. Эллис промчался по платформе и вскочил на подножку, как только состав тронулся с места.

Он был так рад, что успел на поезд, что почувствовал почти экстаз, словно от наркотика. Он расположился в купе первого класса, и ему ничуть не казалось странным лежать здесь в спальном мешке вместе с Джейн. За окном над долиной Пяти Львов блеснули первые лучи рассвета.

Переход от сна к пробуждению получился естественным и почти незаметным. Поезд постепенно растворился в воздухе, а остались спальный мешок, долина, Джейн и чувство огромной, пьянящей радости. В какой-то момент очень короткой для них ночи они застегнули мешок на молнию и лежали теперь, так тесно прижавшись друг к другу, что едва смогли бы пошевелиться. Она обдавала его шею своим теплым дыханием, а ее ставшие такими полными груди уперлись ему в ребра. Ее конечности тоже плотно уткнулись в него: бедро и колено, локоть и ступня, но ему это только нравилось. Они всегда спали, крепко обнявшись, вспомнил он. На узкой антикварной кровати в ее парижской квартире спать иначе было бы просто невозможно. Его собственная постель была шире, но даже в ней они спали, невероятным образом сплетая тела буквально в единое целое. Она потом еще жаловалась, что он приставал к ней во сне, хотя у него самого утром не оставалось ни о чем никаких воспоминаний.

Эллис очень давно не проводил всю ночь с женщиной. Постарался восстановить в памяти, с кем это у него случилось в последний раз, и понял, что только с Джейн – девушки, которых он приглашал к себе домой в Вашингтоне, никогда не оставались у него до утра.

Джейн была не только последней, но и вообще единственной, с кем он мог предаваться такому ничем не сдерживаемому, самозабвенному сексу. Припомнив все, чем они занимались прошедшей ночью, он ощутил, как у него снова возникает эрекция. Казалось, с ней он возбуждался постоянно, не ведая усталости. В Париже они порой проводили в постели целые дни напролет, выбираясь из нее лишь для того, чтобы взять немного еды из холодильника или откупорить бутылку вина, и он кончал тогда по пять или шесть раз, а она и вовсе теряла счет своим оргазмам. А ведь он никогда не считал себя сексуальным гигантом. Весь его предшествующий и последующий опыт подтверждал, что он им и не был. Так получалось только с ней. Она высвобождала в нем нечто, остававшееся в плену страха или чувства вины, когда он спал с другими женщинами. Никому больше ничего подобного не удавалось, хотя одна из возлюбленных почти достигла такого же эффекта: вьетнамка, с которой у него случился краткий и обреченный с самого начала роман в 1970 году.

Он ясно сознавал сейчас, что никогда не переставал любить Джейн. За последний год он активно работал, назначал свидания женщинам, навещал Петал или ходил за покупками в супермаркет, но оставался кем-то вроде актера, всего лишь игравшего роль, правдоподобно притворявшегося самим собой, реальным человеком. Но в глубине души все время понимал, что это не так. Он бы всю жизнь оплакивал разлуку с Джейн, не окажись совершенно неожиданно в Афганистане.

Ему открылось только теперь, насколько часто он оказывался слеп, когда возникали важнейшие поворотные моменты в жизни. Он не понимал в 1968 году, что стремится сражаться за свою страну, не почувствовал, насколько не желал жениться на Джилл, а во Вьетнаме так до конца и не осознал свою ненависть к той войне. Затем каждый раз приходило откровение и несказанно изумляло, выворачивая наизнанку само его существование. Впрочем, он считал самообман не всегда таким уж вредным явлением. Без самообмана он, например, едва ли выжил бы на войне. А что пришлось бы сделать, если бы он не попал в Афганистан? Снова прибегнуть к спасительному самообману, уверив себя в полном отсутствии любви к Джейн и желания снова встретиться с ней.

Но обрел ли он ее заново? – задался Эллис вопросом теперь. Она ведь почти ничего не сказала ему. Только произнесла, когда он уже засыпал: «Я люблю тебя, милый. Приятных тебе снов». А он еще подумал, что никогда прежде не слышал ничего более ласкавшего слух.

– Почему ты улыбаешься?

Он открыл глаза и посмотрел на нее.

– Мне казалось, ты все еще спишь.

– Я наблюдала за тобой. Ты выглядел таким счастливым!

– Верное наблюдение.

Он глубоко вдохнул прохладный утренний воздух и приподнялся на локте, чтобы посмотреть на долину. В тусклом свете только что наступавшего дня поля казались почти бесцветными, а небо окрасилось в жемчужно-серые тона. Он только собрался рассказать Джейн, что придало ему столь счастливый вид, когда услышал жужжащий звук, и вскинул голову, чтобы яснее различить его.

– Что такое? – спросила она.

Он приложил палец к ее губам. Мгновением позже она тоже уловила шум, а уже через несколько секунд стало безошибочно ясно: звук издавали двигатели вертолетов. У Эллиса возникло предчувствие неотвратимо приближавшейся опасности.

– О дьявол! – процедил он сквозь зубы.

Летательные аппараты появились прямо у них над головами, внезапно показавшись из-за вершины горы. Три «Лани» в полном вооружении и один огромный «Ми-8», перевозивший солдат.

– Спрячь голову внутрь, – быстро велел он Джейн.

Спальный мешок был коричневым и основательно запыленным, сливаясь с окружавшей поверхностью земли. Пока они оставались внутри, их могли не заметить с воздуха. Партизаны использовали такой же прием, прячась от вертолетов. Только они накрывались одеялами под цвет почвы – теми самыми патту, которые неизменно носили с собой.

Джейн зарылась в глубину спального мешка. У него с одной стороны имелось нечто вроде откидной крышки, похожей на часть почтового конверта, куда обычно вкладывалась подушка, хотя сейчас емкость была пуста. Зато с ее помощью им легко удалось бы спрятать головы. Эллис крепко обнял Джейн и перекатился вместе с ней, заставив мягкую крышку захлопнуться. Теперь они стали практически невидимыми для людей в вертолетах.

Лежать им приходилось на животах, причем он половиной тела навалился на Джейн сверху. Создавалось впечатление, что вертолеты снижаются.

– Они же не собираются приземлиться в кишлаке? – спросила Джейн.

Эллис не сразу ответил:

– Думаю, что как раз собираются…

Джейн тут же попыталась выбраться из мешка и встать на ноги.

– Тогда мне немедленно нужно спуститься…

– Нет! – Эллис ухватил ее за плечи и с силой прижал, чтобы не позволить даже двинуться с места. – Подожди. Нам необходимо проследить за ними какое-то время и понять, что происходит…

– Но Шанталь…

– Подожди!

Она пыталась сопротивляться, но он продолжал крепко держать ее. На крышах домов все еще сонные люди садились, протирая глаза, а потом изумленно разглядывая огромные машины, разрезавшие лопастями воздух у них над головами, напоминая гигантских птиц. Эллис различил дом, где жила Джейн. Заметил Фару, вставшую во весь рост, закутавшись в простынку. Рядом с ней на крошечном матрасике лежала Шанталь, полностью спрятанная под одеялом.

Вертолеты осторожно совершали круги над кишлаком. Да, они намереваются здесь приземлиться, но теперь действуют с опаской после засады в Дарге, подумал Эллис.

Местные жители разом ожили и засуетились. Кто-то спешил сбежать из дома, другие, наоборот, устремились внутрь своего жилья. Детей и скот собирали вместе, загоняя под крыши навесов. Несколько человек предприняли попытки сбежать, но один из «Ми-24» опустился низко над тропой, которая вела из кишлака, принудив их вернуться.

Наконец русский командир окончательно удостоверился, что здесь его не поджидает засада. Вертолет с пехотой и одна из трех боевых машин завершили спуск и несколько неуклюже приземлились в поле. Спустя лишь мгновения из объемистого чрева «Ми-8» начали выпрыгивать солдаты, расползаясь в стороны, похожие издали на каких-то странных насекомых.

– Все очень плохо! – воскликнула Джейн. – Мне необходимо быть там сейчас же.

– Но послушай! – внушал ей Эллис. – Твоей дочурке не грозит опасность. Чего бы ни добивались русские, они не прилетели охотиться за младенцами. А вот ты сама вполне можешь их заинтересовать.

– Я должна находиться рядом с ней…

– Прекрати паниковать! – Он уже почти кричал на нее. – Только если ты будешь с ней, девочка окажется в реальной опасности. Пока ты здесь, ей ничто не угрожает. Разве ты не понимаешь этого? Броситься к ней сейчас – худшее, что ты способна сделать для Шанталь.

– Эллис, но я не могу…

– Ты обязана взять себя в руки.

– О боже! – Она закрыла глаза. – Тогда держи меня еще крепче!

Он с силой сжал ее плечи.

Пехота окружила кишлак. Только один дом оставался вне зоны оцепления – жилище муллы, стоявшее в четырехстах или в пятистах ярдах от центра кишлака на тропе, проложенной вверх по склону холма. Стоило Эллису отметить это про себя, как из дома муллы поспешно вышел мужчина. Он находился достаточно близко, чтобы разглядеть его рыжеватую крашеную бороду, – Абдулла. Трое детей разных возрастов и женщина, несшая на руках совсем маленького ребенка, последовали за ним и бегом устремились по тропе в гору.

Русские заметили их почти сразу. Эллис и Джейн поглубже спрятали головы в спальном мешке, когда один из находившихся в воздухе вертолетов описал полукруг и завис затем над тропой.

Донесся звук очереди, выпущенной из пулемета на носу и едва слышной сквозь грохот двигателя, после чего прямо у ног Абдуллы пули идеально ровной линией подняли облачка пыли. Он резко остановился, представ в почти комическом виде, потому что споткнулся и чуть не упал, затем развернулся и бросился назад, размахивая руками и призывая членов своей семьи тоже возвращаться. Но стоило им приблизиться к дому, как еще одна предупредительная пулеметная очередь не позволила никому войти в него, и скоро они все направились вниз к кишлаку.

По временам раздавались одиночные выстрелы, тоже заметно приглушенные ревом моторов и громким шелестом лопастей, но, как казалось, стреляли солдаты в воздух, чтобы окончательно запугать крестьян. Они врывались в дома и выгоняли жильцов наружу прямо в ночных рубашках или в исподнем. Тот «Ми-24», который воспрепятствовал бегству семьи муллы, теперь очень низко кружил над кишлаком, словно выискивая других вероятных беглецов.

– Что они собираются делать? – дрожащим голосом спросила Джейн.

– Пока не уверен.

– Это карательная операция? Возмездие за…

– Не дай-то бог.

– Что же произойдет, если я права? – настаивала она.

Эллису хотелось ответить: откуда мне знать, черт побери? Но он лишь сказал:

– Вполне вероятно, они предпринимают новую попытку схватить Масуда.

– Но он же никогда не задерживается поблизости от места недавнего боя. Это всем известно.

– Они могут питать надежду, что он стал более беспечным или ленивым, или получил ранение…

На самом деле Эллис понятия не имел, как будут развиваться события, но боялся стать свидетелем кровавой бойни в стиле той, какую сами американцы когда-то устроили во вьетнамской деревенской общине Май-Лай.

Местных жителей солдаты сгоняли во двор мечети, обращаясь с ними жестко, но не грубо.

– Фара! – внезапно воскликнула Джейн.

– О чем ты?

– Что она делает?

Эллис снова нашел взглядом крышу дома Джейн. Фара стояла на коленях рядом с маленьким матрацем Шанталь, и он разглядел торчавшее из-под одеяла крошечное розовое личико. Казалось, что ребенок по-прежнему спит. В какое-то время среди ночи Фара покормила малышку из бутылочки, но хотя она не могла еще проголодаться, оглушительный шум вертолетов должен был разбудить ее. Эллис же надеялся, что сон пока не покинет младенца.

Он видел, как Фара подложила под головку Шанталь подушку, а затем натянула простынку и покрыла ее лицо.

– Она старается спрятать ее, – сказала Джейн. – Подушка создает достаточно пространства, чтобы пропускать воздух под простыню.

– Сообразительная девушка.

– И все же жаль, что меня нет там с ними.

Фара подоткнула края первой простыни, после чего небрежно набросила сверху другую – мятую и старую. Посмотрела на дело своих рук, чтобы оценить достигнутый результат. Даже с достаточно близкого расстояния младенец выглядел теперь не более чем кипой оставленного хозяйкой впопыхах постельного белья. Фара явно удовлетворилась созданной ей самой иллюзией, поскольку пошла к краю крыши и по лестнице спустилась во двор.

– Зачем же она оставляет ее одну? – забеспокоилась Джейн.

– Потому что Шанталь находится в максимальной при сложившихся обстоятельствах безопасности…

– Знаю, знаю!

А Фару тут же загнали, как и всех остальных, под кровлю мечети. Она оказалась одной из последних, попавших туда.

– Все младенцы на руках матерей, – сказала Джейн. – По-моему, Фаре следовало тоже взять Шанталь с собой…

– Нет, – возразил Эллис. – Подожди немного. Сама поймешь почему.

Он по-прежнему не знал, что последует дальше, но если русские все-таки посмеют устроить расправу над населением кишлака, для Шанталь действительно не существовало более безопасного места.

Когда все уже попали внутрь охраняемых стен мечети, солдаты принялись обыскивать кишлак заново, заходя в каждый дом, постреливая временами в воздух. Вот у кого нет недостатка в боеприпасах, с горечью подумал Эллис. Остававшийся в воздухе вертолет продолжал летать очень низко. Из него явно внимательно просматривали окрестности кишлака, и машина делала все более широкие круги, словно в поисках чего-то конкретного.

Один из солдат зашел во двор дома Джейн. Эллис ощутил, как она всем телом напряглась.

– Все будет хорошо, – шепнул он ей на ухо.

Солдат открыл дверь и скрылся внутри дома. Но уже через несколько секунд показался снова и проворно взобрался по лестнице на крышу.

– О господи, спаси и сохрани ее, – чуть слышно молилась Джейн.

Оказавшись наверху, солдат без особого интереса посмотрел на груду постельного белья, затем оглядел крыши соседних домов, но тут же снова сосредоточил внимание на том, что находилось у него буквально под ногами. Матрац Фары лежал ближе всего к нему, а место, где скрывалась Шанталь, находилось сразу за ним. Он на всякий случай ткнул ложе Фары носком сапога.

А потом внезапно повернулся и спустился по лестнице.

Эллис вновь обрел способность дышать. Он бросил взгляд на совершенно побелевшее от страха лицо Джейн.

– Обещал же тебе, что все будет в порядке, – сказал он.

Но она продолжала крупно дрожать.

Эллис опять принялся наблюдать за мечетью. Ему была видна лишь часть ее внутреннего двора. Обитателей кишлака посадили на землю рядами, но между рядами порой кто-то двигался туда и обратно. Он старался понять, что там происходит. Их по очереди допрашивают о Масуде и о его возможном местонахождении сейчас? Было только три человека среди заложников, которые могли что-то знать об этом, трое партизан из Банды, не скрывшихся в горах и не ушедших с Масудом вчера: Шахазай Гуль, человек со шрамом, Алишан Карим, брат муллы, и Шер Кадор, пастух при козьем стаде. Шахазай и Алишан оба разменяли пятый десяток. Им легче было бы разыграть из себя запуганных, ни о чем не ведающих пожилых людей. Но Шеру Кадору исполнилось только четырнадцать. Хотя все трое наверняка заявили, что ничего не знают о Масуде. К счастью, здесь не оказалось Мохаммеда, поскольку русские едва ли поверили бы на слово в его неосведомленность. Свое оружие партизаны умело попрятали в местах, куда враги не догадались даже заглянуть – под крышами отхожих мест, в листве шелковичных деревьев или в глубоких ямах, вырытых на берегу реки.

– Посмотри, кто здесь! – сказала Джейн с тревогой. – Обрати внимание на мужчину, стоящего перед входом в мечеть!

– Ты имеешь в виду русского офицера в фуражке с высокой тульей?

– Да. Я знаю, кто это. Видела его прежде. Он встречался с Жан-Пьером в каменной придорожной хижине. Тот самый Анатолий.

– Его связник, – прошептал Эллис.

Он стал пристальнее всматриваться в черты лица этого человека. Даже на значительном удалении можно было разглядеть в них приметы представителя азиатской расы. Что он из себя представляет? Он отваживался один проникать на территорию неприятеля для свиданий с Жан-Пьером. Значит, в храбрости ему не откажешь. Но сегодня им явно владела ярость, потому что именно он привел русских в Дарг, где их поджидала засада. Он стремился как можно скорее нанести ответный удар, снова перехватить инициативу…

Размышления Эллиса внезапно оборвало появление из мечети еще одной фигуры – бородатого мужчины в белой рубашке с открытым воротником и в темных брюках, скроенных в западном стиле.

– Боже всемогущий! – сказал Эллис. – Да это же Жан-Пьер собственной персоной!

У Джейн при этом вырвалось невольное восклицание, выражавшее страх и удивление.

– Что же, черт побери, все-таки происходит? – пробормотал Эллис.

– А я-то рассчитывала никогда больше не увидеть его, – произнесла Джейн, заставив Эллиса вскинуть на себя взгляд.

Он прочитал на ее лице странное выражение. Не сразу, но он понял, что оно отражает чувство вины и одновременно сожаление.

Эллис снова вернулся к наблюдению за кишлаком. Жан-Пьер разговаривал с русским офицером, активно жестикулируя и указывая вверх на склоны гор.

– Он очень странно держится, – заметила Джейн. – Думаю, он сам пострадал.

– Твой муж указывает Анатолию в нашу сторону? – спросил Эллис.

– Ему неизвестно о существовании этого укрытия. О нем никому не известно. Они могут видеть нас оттуда?

– Нет.

– Но ведь мы их видим, – с сомнением сказала Джейн.

– Только потому, что они стоят во весь рост на равнине. А мы лежим, притаившись под спальным мешком, полностью сливающимся с камнями холма. Он не сможет разглядеть нас, не зная точно, в какое именно место нужно смотреть.

– Стало быть, он указывает на пещеры?

– Вероятно.

– Советует русским проверить их.

– Да.

– Но ведь это ужасно! Как только он может… – Ее голос затих, но после паузы она продолжала: – Впрочем, разумеется, именно чем-то подобным он занимается с тех самых пор, как впервые попал сюда. Предает афганцев, выслуживаясь перед русскими.

Эллис заметил, как Анатолий начал что-то говорить в переносную рацию. Минутой позже один из круживших в воздухе «Ми-24» прогрохотал прямо над головами Эллиса и Джейн, чтобы приземлиться где-то у вершины холма, став для них невидимым.

Жан-Пьер и Анатолий шли теперь прочь от мечети. Жан-Пьер явно прихрамывал.

– Да, похоже, он действительно ранен, – сказал Эллис.

– Хотела бы я знать, как он получил ранение.

Эллис догадывался, что Жан-Пьера попросту жестоко избили, но предпочел промолчать. Он все еще не мог разобраться, какие мысли одолевали Джейн. Она видела своего мужа в сопровождении офицера КГБ – полковника КГБ, как заключил Эллис, разглядев мундир. А сама лежала в импровизированной постели с другим мужчиной. Неужели она могла испытывать при этом чувство вины? Могла ли стыдиться самой себя? Считать неверной женой? Или же ни о чем не сожалела? Ненавидела она Жан-Пьера или всего-навсего переживала глубокое разочарование в нем? Любила ли она его, и если да, то что теперь осталось от прежней любви?

– Что ты сейчас чувствуешь при виде него? – прямо спросил он.

Она смерила Эллиса долгим и жестким взглядом. На мгновение ему показалось, что он рассердил ее, но на самом деле Джейн отнеслась к его вопросу крайне серьезно. Наконец она ответила:

– Мне очень грустно.

И отвернулась, чтобы снова наблюдать за происходящим в кишлаке.

Жан-Пьер и Анатолий направлялись к дому Джейн, где на крыше лежала спрятанная от всех Шанталь.

– Мне кажется, они разыскивают в первую очередь меня, – сказала Джейн.

Выражение тревоги и страха на ее лице стало еще более отчетливым, пока она следила за двумя мужчинами внизу. Эллис с трудом верил, что русские нагрянули сюда на нескольких вертолетах с крупной воинской группировкой только лишь для поисков Джейн, но свои мысли снова предпочел не озвучивать.

Жан-Пьер и Анатолий пересекли двор дома лавочника и вошли внутрь.

– Только не надо плакать, малышка моя, – прошептала Джейн.

Поистине выглядело чудом, как долго ребенок продолжал спать, подумал Эллис. Хотя представлялось вполне возможным, что девочка вовсе уже не спала и плакала во весь голос, но ее плач тонул в шуме вертолетов. Солдаты тоже могли не расслышать ее криков, поскольку в то время прямо над ними кружились «вертушки». Но вот более чуткое ухо отца могло различить звуки, которые не привлекли внимания равнодушных ко всему чужаков. Вероятно…

Мужчины вышли из дома.

На некоторое время они задержались во дворе, ведя оживленный разговор. Жан-Пьер затем своей хромой походкой подошел к деревянной лестнице для подъема на крышу. С заметным трудом взобрался на первую ступень, но сразу же вернулся на землю. Последовал еще один краткий обмен репликами, и на крышу полез русский.

Эллис затаил дыхание. Анатолий легко сумел преодолеть подъем и ступил на крышу дома. Как это сделал прежде простой солдат, он посмотрел на груду постельного белья, оглядел соседние крыши и снова сосредоточился на непосредственном окружении. Уподобившись рядовому, он ткнул сапогом в матрац Фары. Затем встал на колени рядом с укрытием Шанталь.

Осторожно откинул край простынки.

Джейн издала нечленораздельный возглас, когда показалось розовое личико дочери.

Если им нужна Джейн, думал Эллис, они возьмут Шанталь немедленно, поскольку понимают: мать не замедлит сдаться на их милость, лишь бы оказаться снова со своим ребенком.

Анатолий тем не менее ничего не предпринял сразу, а какое-то время пристально разглядывал сверток с младенцем.

– Боже, я больше не выдержу этого, не выдержу, – простонала Джейн.

Эллис не ослаблял своей крепкой хватки и сказал:

– Подожди еще чуть-чуть. Подожди. Мы все скоро увидим.

Он напрягал взгляд, чтобы четче разглядеть личико Шанталь, но расстояние оказалось слишком велико для этого.

Казалось, русский пребывает в глубокой задумчивости.

Внезапно он принял решение.

Снова опустил край простыни, прикрыв лицо девочки. Поднялся и отошел в сторону от нее.

Джейн разразилась слезами.

Глядя с крыши вниз, Анатолий обратился к Жан-Пьеру, отрицательно помотав головой. Потом спустился во двор.

– Интересно, почему он так поступил? – удивленно спросил Эллис, теперь уже размышляя вслух.

Движение головой, предназначавшееся для Жан-Пьера, означало, что на крыше якобы никого не оказалось. Трактовать это приходилось однозначно: Жан-Пьер желал найти свою дочку, но это не входило в планы Анатолия. Жан-Пьер стремился снова встретиться с Джейн, а русского интересовала вовсе не она.

Тогда кто же интересовал его?

Ответ напрашивался сам собой. Он начал охоту на Эллиса.

– Теперь я понял свою оплошность, – сказал Эллис, обращаясь больше к самому себе.

Жан-Пьеру были нужны Джейн и Шанталь. Анатолий искал исключительно Эллиса. Он отчаянно желал жестоко отомстить за вчерашнее унижение, но даже важнее для него стало любыми средствами предотвратить возвращение Эллиса на Запад с договором, подписанными всеми лидерами повстанцев. Эллиса он намеревался предать суду, чтобы доказать всеми миру поддержку, получаемую мятежниками из США через агентов ЦРУ. Мне следовало уяснить для себя все это еще вчера, с огорчением думал Эллис, но меня полностью захватила эйфория от достигнутого успеха, а мои мысли целиком сосредоточились на Джейн. Причем Анатолий не мог знать наверняка, что я нахожусь именно здесь. Я ведь мог задержаться в Дарге или отправиться в Астану, или же вообще уйти в горы с основным отрядом Масуда. Он всего лишь строил предположения на основе ненадежных фактов, но инстинктами русский обладал исключительно верными, и его догадка оказалась весьма точной. Это был опасный противник, и схватка с ним еще далеко не завершилась. Джейн неудержимо рыдала. Эллис поглаживал ее волосы, бормотал утешающие слова, исподволь наблюдая, как Жан-Пьер и Анатолий возвращаются к тем вертолетам, которые приземлились в поле и стояли там, не заглушая работу двигателей и разрезая винтами воздух.

«Лань», совершившая чуть ранее посадку на вершине холма над головами Эллиса и Джейн, взмыла в небо. Эллиса беспокоила судьба семи раненых партизан, брошенных в пещере-клинике. Их просто допросили с пристрастием? Или же взяли в плен?

Жан-Пьер и Анатолий взошли на борт одного из «Ми-24». Зловещие до уродства машины стали одна за другой взлетать, постепенно поднимаясь над вершинами окрестных холмов, после чего набрали скорость и помчались на юг.

Эллис, прекрасно знавший, что сразу попытается сделать Джейн, удержал ее, сказав:

– Подожди еще немного, пока вертолеты не скроются из виду окончательно. Иначе рискуешь все испортить в самый последний момент.

Она кивнула, изобразив на мокром от слез лице молчаливое согласие с ним.

Местные жители цепочкой потянулись из мечети, все еще насмерть перепуганные. Взлетел и взял курс на юг последний из вертолетов. Джейн сразу же выбралась из спального мешка, натянула на себя брюки, поспешно облачилась в рубашку и бросилась бегом по тропе вниз, спотыкаясь, чуть не падая, на ходу застегивая пуговицы. Эллис смотрел ей вслед, ощущая, что она сейчас в известной степени пренебрегла им, хотя понимал, что это чувство лишено рациональных оснований, но не мог от него избавиться. Ему не стоит тут же навязывать ей снова свое общество, решил он. Нужно дать ей возможность успокоиться и насладиться обретением ребенка, которого она так боялась потерять.

Джейн скрылась позади дома муллы. Эллис оглядел кишлак, где жизнь начала возвращаться в нормальное русло. Доносились крики и возбужденные голоса. Дети принялись носиться кругами, играя в вертолеты, наводили друг на друга воображаемые автоматы и даже сгоняли кур во дворы, чтобы допросить. Взрослые неспешно расходились по домам. Многие выглядели подавленными и хмурыми.

Эллис вспомнил о семи раненых партизанах и одноруком мальчике, оставленных в клинике среди пещер. Нужно проверить, что с ними, подумал он. Оделся, скатал в рулон спальный мешок и принялся взбираться по тропе вверх.

Затем Эллису припомнился Аллен Уиндерман в сером костюме и полосатом галстуке, ковырявшийся вилкой в тарелке с салатом, поданном в одном из ресторанов Вашингтона, который спросил тогда: «Насколько велик риск, что русские сумеют схватить нашего человека?» «Он ничтожен, – ответил Эллис. – Если им не под силу поймать Масуда, то с чего бы им распознать агента под прикрытием, посланного нами для встречи с Масудом?» Теперь бы он ответил иначе. Потому что не учел возможности существования предателя – Жан-Пьера.

– Будь ты трижды проклят, Жан-Пьер! – произнес Эллис вслух.

Он добрался до площадки у вершины холма. Из клиники в пещере не доносилось ни звука. Оставалось надеяться, что русские не взяли с собой Мусу, как и раненых партизан. Мохаммед будет безутешен, если что-то подобное случилось.

Он вошел в пещеру. Солнце стояло уже высоко. Его лучи проникали внутрь, делая все отчетливо видимым. Все восемь человек находились там, но лежали совершенно неподвижно.

– У вас здесь все в порядке? – спросил он на дари.

Отзыва на вопрос не последовало. Никто даже не пошевелился.

– О мой бог, – прошептал Эллис.

Он привстал на колено рядом с лежавшим ближе к входу партизаном и дотронулся до бородатого лица. Под мужчиной растеклась лужи крови. Его прикончили выстрелом в голову, сделанным в упор.

Двигаясь теперь очень быстро, Эллис проверил остальных.

Все были мертвы.

Даже ребенок.

Глава пятнадцатая

Джейн неслась через кишлак, охваченная слепой паникой, порой даже отпихивая людей в стороны со своего пути, пошатываясь, ударяясь о стены, спотыкаясь, падая, но сразу же поднимаясь, задыхаясь, но все еще плача и постанывая.

– С ней все должно быть хорошо, – твердила она себе, повторяя эти слова как молитву, но в мозгу все равно прочно засел тревоживший душу вопрос: почему Шанталь не проснулась? И другая, не менее пугающая мысль: неужели моя малышка пострадала?

Наконец она ввалилась во двор бывшего дома лавочника и буквально взлетела по лестнице на крышу. Припала на колени, откинула простынку с маленького матраца. Глазки Шанталь были закрыты. Да дышит ли она? – подумала Джейн. – Дышит ли вообще? Но затем глаза младенца открылись. Дочка посмотрела на маму и (кажется, впервые в жизни) по-настоящему улыбнулась.

Джейн схватила ее, крепко прижала к груди, чувствуя, что у нее может случиться разрыв сердца. От внезапно слишком сильного прикосновения Шанталь заплакала, и Джейн тоже разрыдалась заново, но только теперь от радости и облегчения. Ее крошка по-прежнему была с ней, живая, теплая и орущая во весь голос. А уж первая подлинная улыбка на лице Шанталь… Как тут было не залиться слезами счастья?

Прошло немало времени, прежде чем Джейн успокоилась, и Шанталь, чутко уловив перемену в настроении матери, тоже затихла. Джейн укачивала ее, ритмично похлопывая ладонью по спине и то и дело целуя в мягкую, все еще лишенную волосяного покрова макушку. Лишь с трудом она потом напомнила себе, что в этом мире живет много других людей, и снова ощутила тревогу за всех, кого согнали в мечеть. Какова их судьба? Она спустилась во двор, где сразу же встретилась с Фарой.

Джейн всмотрелась в лицо афганской девочки. Та самая молчаливая, суетливая, робкая, всего боявшаяся Фара нашла в себе достаточно смелости, разума и присутствия духа, чтобы спрятать Шанталь под смятым постельным бельем, когда вокруг кружили русские вертолеты, а в считаных ярдах от нее постоянно раздавались выстрелы.

– Ты спасла мою дочь, – сказала Джейн.

Но Фару это испугало, словно ее в чем-то обвиняли.

Джейн держала Шанталь на одной согнутой в локте руке, а другой нежно обняла Фару.

– Ты спасла мою малютку! Спасибо, спасибо, спасибо тебе!

Фара лишь на мгновение просияла от добрых слов любимой хозяйки, а потом заплакала.

Джейн принялась утешать ее, похлопывая ладонью по спине, как чуть раньше успокаивала Шанталь. Когда слезы перестали заливать Фаре лицо и прошла нервная дрожь, Джейн спросила:

– Что происходило в мечети? Как обращались с вами русские? Кто-нибудь был ранен?

– Да, – отозвалась Фара, но настолько рассеянно, что точный смысл ответа остался неясен.

Джейн помимо воли улыбнулась. Фаре нельзя было задать три вопроса подряд и рассчитывать услышать нечто вразумительное.

– Что случилось с теми, кого вместе с тобой загнали во двор мечети?

– Русские все время допытывались, где тот американец.

– У кого допытывались?

– У нас всех. Но никто ничего не знал. Доктор спросил меня о вас и ребенке. Я ему тоже ответила, что не знаю, куда вы подевались. Потом они выбрали троих мужчин. Сначала моего дядю Шахазая, а еще муллу и Алишана Карима, брата муллы. Всех допросили снова. Только напрасно – они твердили, что не знают, где находится американец. И их начали избивать.

– Они очень пострадали?

– Нет. Но избили их сильно.

– Я скоро осмотрю всех троих. – У Алишана слабое сердце, озабоченно вспомнила Джейн. – Где они сейчас?

– Все еще остаются во дворе мечети.

– Пойдем со мной.

Она вошла внутрь, Фара последовала за ней. В главном помещении Джейн на прилавке обнаружила свою сумку для оказания первой помощи. К обычному набору медикаментов добавила несколько таблеток нитроглицерина и снова покинула дом. Направляясь к мечети и по-прежнему крепко прижимая к себе Шанталь, она спросила у Фары:

– Они причинили тебе боль?

– Нет. Доктор казался очень сердитым, но меня не били.

Джейн догадывалась об основной причине озлобленности Жан-Пьера. Он заподозрил, что она провела ночь с Эллисом. И до нее дошло – вероятно, все в кишлаке думали точно так же. Интересно, размышляла она, как они отреагируют на это. Для многих, судя по всему, это станет окончательным подтверждением, что она чуть ли не вавилонская блудница.

Но ей пока никто даже упрека не бросит. Они нуждались в ней, ведь в кишлаке оставались люди, которым требовалась медицинская помощь. Джейн добралась до мечети и вошла во внутренний двор. Завидев ее, жена муллы засуетилась и с важным видом провела к тому месту на земле, где лежал супруг. Внешне он выглядел неплохо. Джейн больше волновало сердце его брата, а потому, несмотря на негодующие протесты жены муллы, она сразу же переключила внимание на лежавшего рядом Алишана.

Он посерел и дышал с трудом, приложив ладонь к груди. Как и опасалась Джейн, жестокие побои вызвали новый приступ стенокардии. Она дала пациенту таблетку, объяснив:

– Жуйте ее. Глотать сразу не надо.

Ей пришлось передать Шанталь на руки Фаре, чтобы быстро осмотреть Алишана. Тело его покрылось синяками и ссадинами, но сломанных костей не оказалось.

– Чем они вас били? – спросила она.

– Прикладами автоматов, – хрипло ответил он.

Она кивнула. Ему повезло. Единственный реальный ущерб его здоровью вызвал стресс, плохо сказавшийся на состоянии сердца, и теперь он уже оправлялся от него. Смазав йодом повреждения, она лишь велела ему полежать спокойно на том же месте еще не менее часа.

Затем Джейн вернулась к Абдулле. Однако мулла при ее приближении принялся жестами отгонять ее от себя, издавая злобные крики. Она понимала, чем так разгневала его. Он считал, что заслуживает приоритета со стороны медсестры, и оскорбился, когда увидел, как она сначала занялась Алишаном, его младшим братом. Разумеется, извиняться и оправдываться она не собиралась. Ей и раньше приходилось объяснять ему, что она лечит людей в зависимости от серьезности их состояния, не считаясь с общественным статусом. И отвернулась от него. Не было смысла настаивать на осмотре старого дурака. Если он был достаточно здоров, чтобы так громко орать, значит, будет жить.

Оставался Шахазай, закаленный боец со шрамом на лице. Ему уже оказала помощь его сестра Рабия, повитуха, обмывшая его порезы и царапины. Знахарские травяные мази Рабии, с точки зрения Джейн, не обладали достаточным антисептическим воздействием, но в целом приносили скорее пользу, чем вред, а потому она удовлетворилась проверкой конечностей и пальцев на переломы. Он тоже благополучно их избежал.

Мы легко отделались, подумала Джейн. Русские напали на нас, но причинили лишь мелкие повреждения. Слава тебе, господи! Можно надеяться, что отныне они оставят нас в покое хотя бы на какое-то время. Быть может, до той поры, когда вновь откроется путь через перевал Хибер…

– Доктор тоже русский? – неожиданно спросила Рабия.

– Нет. – Джейн впервые всерьез задумалась о намерениях Жан-Пьера. Если бы он меня нашел, гадала она, то что сказал бы? – Нет, Рабия, он не русский, но, кажется, перешел на их сторону.

– Стало быть, предатель.

– Да, наверное, так оно и есть. – Теперь Джейн заинтересовала реакция на ее слова Рабии.

– Христианка может развестись с мужем, если он оказывается предателем?

В Европе я могла бы развестись с ним по значительно менее веским причинам, подумала Джейн, ответив просто:

– Да, может.

– Поэтому вы теперь вышли замуж за американца?

Джейн стал понятен образ мыслей Рабии. Ночь, проведенная с Эллисом в горах, в самом деле послужила, казалось бы, подтверждением обвинений Абдуллы в том, что она – западная шлюха. Рабия, давняя и надежная сторонница Джейн в кишлаке, хотела противопоставить этому обвинению альтернативную и своеобразную интерпретацию поведения иностранки. Она собиралась рассказывать всем, что, пользуясь странными христианскими законами, неизвестными правоверным мусульманам, Джейн быстро развелась с изменником и вышла замуж за Эллиса в соответствии с теми же законами. Да будет так, решила Джейн.

– Верно, – сказала она, – именно по этой причине я теперь замужем за американцем.

Рабия удовлетворенно кивнула.

У Джейн возникло необычное ощущение, словно в эпитетах, которыми ее наградил мулла, содержался элемент истины. В конце концов, она действительно перебралась из постели одного мужчины на ложе другого с непристойной быстротой. Даже почувствовала укол стыда, но потом одернула сама себя: она никогда прежде не позволяла руководить своими поступками мнениям других людей. Пусть думают обо мне, как им будет угодно, твердо решила она.

Она вовсе не считала, что стала теперь женой Эллиса. Я ощущаю себя разведенной с Жан-Пьером? – задалась вопросом она. И ответом было четкое «нет». Однако одновременно она больше не чувствовала себя хоть чем-то ему обязанной. После всего, что он натворил, я больше не в долгу перед ним. Подобная мысль должна была вроде бы принести ей облегчение, но на самом деле только сильнее опечалила.

В этот момент ее размышления оказались прерванными. У входа в мечеть возникло оживленное движение, и Джейн повернулась, чтобы увидеть, как в арку входит Эллис, который что-то нес на руках. Когда он приблизился, она заметила на его лице застывшую маску ярости, и мгновенная вспышка воспоминаний подсказала ей, что она лишь однажды прежде видела его таким. Тогда неосторожный водитель такси неожиданно совершил запрещенный разворот на узкой улице и сбил молодого мотоциклиста, который в результате сильно пострадал. Эллис и Джейн стали свидетелями происшествия и вызвали «Скорую помощь» (она в те дни совершенно не разбиралась в медицине сама), а Эллис в гневе снова и снова твердил: «Какая нелепость! В этом не было никакой необходимости!»

Она разглядела, что именно он принес на руках. Это было тело ребенка, а по выражению лица Эллиса сразу поняла: мальчик мертв. Ей пришлось устыдиться себя, поскольку первой мыслью, пришедшей на ум, стала: слава богу, это не мое дитя! А затем, всмотревшись пристальнее, Джейн поняла – это был единственный мальчишка в кишлаке, кого она порой воспринимала как собственного сына – однорукий Муса, кому она спасла жизнь. И она испытала то же горькое разочарование и поняла непоправимость потери, как случалось всегда, если пациент умирал после того, как они с Жан-Пьером долго и всеми силами боролись за него. Но этот случай отозвался особой болью. Муса отважно и решительно справлялся со своей инвалидностью, чем его отец по праву гордился. Почему так случилось именно с ним? – думала Джейн со слезами на глазах.

Это что?

Местные жители окружили Эллиса, но он смотрел прямо на Джейн.

– Они все погибли, – сказал он на дари, чтобы его могли понимать остальные.

Некоторые из женщин сразу разразились рыданиями.

– Как? – спросила Джейн.

– Их по очереди расстреляли русские.

– О господь всемогущий! – А ведь только минувшей ночью она утверждала, что никто из раненых не умрет. От ран, имела в виду она, представляя себе, как каждый постепенно начнет выздоравливать, рано или поздно возвращая себе здоровье и силы под ее чутким присмотром. А теперь – все они мертвы. – Но за что же убили ребенка? – недоуменно воскликнула она.

– Думаю, он разозлил их.

Джейн нахмурилась, все еще ничего не понимая.

Эллис чуть переместил тело, чтобы стала видна здоровая рука Мусы. Маленькие пальчики крепко сжимали рукоятку ножа, подаренного отцом. Лезвие оказалось покрыто кровью.

Внезапно донесся громкий вой женщины. Это Халима проложила себе путь сквозь толпу односельчан. Она взяла тело сына из рук Эллиса и опустилась на землю со своим мертвым ребенком на коленях, отчаянно выкрикивая его имя. Другие женщины собрались рядом с ней. Джейн отвернулась.

Жестом показав Фаре, державшей на руках Шанталь, чтобы она следовала за ней, Джейн покинула мечеть и медленно побрела домой. Всего несколько минут назад она считала, что жителям кишлака очень повезло и они все пережили смертельную угрозу. А теперь оказалось, что семеро мужчин и маленький мальчик мертвы. У нее не осталось больше слез – слишком много их она уже пролила. Но от горя совершенно ослабела.

Она вошла в дом и села, чтобы покормить Шанталь.

– Какой же терпеливой ты у меня оказалась, малышка моя, – сказала она, прикладывая головку дочери к груди.

Спустя несколько минут появился Эллис. Он склонился над ней и поцеловал. Затем вгляделся и спросил:

– Мне кажется, ты сердишься на меня. За что?

До Джейн дошло, что она действительно испытывает злость.

– Мужчин постоянно обуревает жажда крови, – с остервенением ответила она. – Мальчик явно попытался напасть на русского солдата, вооруженный всего лишь охотничьим ножом. Но кто научил его ничего не бояться? Кто внушил, что для него главное в жизни – это убивать русских? Когда он набросился на взрослого мужчину с автоматом Калашникова, кому он пытался подражать? Не своей матери, уж точно. А отцу. Вина за его гибель лежит на Мохаммеде и отчасти на тебе тоже.

– Почему же на мне? – Эллис выглядел искренне удивленным.

Она понимала, что чрезмерно сурова к нему, но остановиться уже не могла.

– Они избили Абдуллу, Алишана и Шахазая, пытаясь заставить их сказать, где ты находишься. Они искали только тебя. В этом заключалась главная цель нападения.

– Знаю. Но разве поэтому я несу ответственность за расстрел мальчика?

– Он погиб из-за того, что ты здесь, где тебе вовсе не место.

– Что ж, возможно. Но эту проблему просто устранить. Я ухожу. Мое присутствие действительно приводит к насилию и кровопролитию, как ты поспешила верно заметить. Если задержусь, то не только рискую сам быть пойманным. Вчера нам сопутствовала редкостная удача. Но гораздо важнее другое. Я могу поставить под угрозу мой и без того хрупкий план заставить все местные племена объединить силы в борьбе против общего врага. Более того, дело даже способно принять совершенно дурной оборот. Схватив меня, русские устроят надо мной публичный суд, чтобы извлечь максимальную пропагандистскую выгоду. «Теперь вы наглядно видите, как ЦРУ искусно пытается играть на внутренних противоречиях стран третьего мира», – заявят они. Или, быть может, пойдут еще дальше.

– Значит, ты в самом деле большая шишка, не так ли? – Казалось странным, что события в этой уединенной афганской долине, в которых участвовали относительно мелкие группы людей, могли иметь столь громкие глобальные последствия. – Но ведь уйти ты никуда не сможешь. Дорога через перевал Хибер надежно заблокирована.

– Есть еще путь. «Масляная тропа».

– О Эллис… Но это очень трудный маршрут и крайне опасный. – Она представила себе, как он преодолевает высокогорные перевалы наперекор ураганным холодным ветрам. Он может заблудиться и замерзнуть насмерть в снегу. Или его ограбят и убьют бандиты. – Пожалуйста, не надо.

– Если бы у меня был другой путь, я бы непременно им воспользовался.

В таком случае она снова потеряет его и останется совершенно одна. При этой мысли ею овладела глубокая тоска. Даже для нее самой она стала неожиданной. Она ведь провела с ним всего одну ночь. Вот только чего же она ожидала? На подобный вопрос ответа у нее не было. Но уж точно больше, чем столь скорого и короткого прощания.

– Я не предполагала, что опять расстанусь с тобой так быстро, – сказала она, перемещая Шанталь к другой груди.

Он встал перед ней на колени и взял за руку.

– Ты вообще не обдумала как следует создавшееся положение, – заметил он. – Вспомни о Жан-Пьере. Разве ты не поняла, что он жаждет вернуть тебя?

Джейн внимательно отнеслась к его словам. Эллис прав, осознала она по некотором размышлении. Жан-Пьер сейчас унижен и выхолощен. Единственный способ успокоить душу – это вернуть ее. В свою постель, под полную власть.

– Но как он поступит со мной? – спросила она.

– Он попытается поселить вас с Шанталь до конца ваших жизней в каком-нибудь шахтерском городке Сибири. Сам продолжит шпионаж в Европе, а к вам будет приезжать в промежутках между заданиями в краткие отпуска два-три раза в год.

– А если я откажусь?

– Принудит. А может даже убить.

Джейн вспомнила, как Жан-Пьер избивал ее. К горлу подкатила легкая тошнота.

– Русские помогут ему разыскать меня? – спросила она.

– Да.

– Но зачем? Какое им дело до моей судьбы?

– Прежде всего, потому что они в некотором долгу перед твоим супругом. Во-вторых, они посчитают лишь тебя способной вернуть ему спокойствие и полноценную работоспособность счастливого семейного человека. В-третьих, ты слишком много знаешь. Мало того, что ты была близка с Жан-Пьером. Ты видела Анатолия и способна создать очень точный его словесный портрет с помощью компьютера ЦРУ, как только доберешься до Европы.

Тогда нового кровопролития не избежать, подумала Джейн. Русские начнут прочесывать кишлаки, допрашивать население, избивать и пытать людей, чтобы установить ее местонахождение.

– Но тот русский офицер… Ты зовешь его Анатолием. Он ведь нашел Шанталь на крыше. – Джейн на мгновение крепко прижала малютку к себе, вспомнив ужаснувший ее момент. – Я ожидала, что он не замедлит забрать ее. Разве он не понимал, насколько все просто? Стоило Шанталь оказаться у них в руках, и я бы добровольно сдалась, лишь бы быть рядом ней.

Эллис кивнул.

– Я тоже остался в недоумении. Но потом до меня дошло: пока я для них гораздо важнее тебя. И он рассудил по-своему. Позже он непременно захочет найти тебя, но сейчас имеет возможность использовать иначе.

– Каким образом? Что они могут заставить меня сделать для них?

– Замедлить мои действия.

– То есть уговорить тебя остаться со мной здесь?

– Нет. Отправиться вместе со мной в дорогу.

Как только он закончил фразу, она поняла, насколько резонны его рассуждения, и чувство обреченности окутало ее подобно савану. Ей абсолютно необходимо было уходить вместе с ним. Ей с младенцем на руках. Альтернативы не существовало. И если мы погибнем, то так тому и быть, пришла мысль о возможности фатального исхода. Пусть будет что будет.

– Мне не трудно предположить, что мои шансы сбежать отсюда с тобой сейчас гораздо выше, чем пытаться потом выбраться из Сибири в одиночку, – сказала она.

– Об этом и речь. – Эллис кивнул, подчеркивая согласие с ее утверждением.

– Я сразу же начну собираться, – заявила Джейн. Нельзя было терять времени. – Нам лучше будет покинуть кишлак уже завтра утром.

Но Эллис достаточно резко возразил:

– Я хочу уйти отсюда через час максимум.

* * *

Джейн запаниковала. Разумеется, она загодя планировала свой уход из долины, но только не настолько внезапный, и теперь чувствовала, насколько ей не хватает времени просто хоть о чем-то основательно подумать. Она начала метаться по дому, небрежно и без разбора кидая в сумки одежду, продукты и лекарства, ужасаясь, что может забыть нечто жизненно важное, но слишком спеша, чтобы упаковать вещи рационально.

Эллис понял, в каком она состоянии, и остановил ее. Взял за плечи, поцеловал в лоб, а потом заговорил совершенно спокойно:

– Ответь мне на один вопрос. Тебе известно название самой высокой горы в Великобритании?

Она сначала решила, что он немного не в себе тоже.

– Бен Невис, – сказала Джейн. – Это в Шотландии.

– А высоту не припомнишь?

– Свыше четырех тысяч футов.

– Некоторые из перевалов, которые нам предстоит одолеть, находятся на высоте шестнадцати или семнадцати тысяч футов – то есть в четыре раза выше самого большого британского пика. И хотя общее расстояние составляет всего-то сто пятьдесят миль, нам потребуется не менее двух недель, чтобы проделать этот путь. А потому угомонись, все обдумай и спланируй. У тебя, разумеется, уйдет на сборы больше часа, и это плохо, но все же лучше, чем уйти, не взяв с собой, к примеру, запас антибиотиков.

Она кивнула, набрала в легкие побольше воздуха и снова взялась за дело.

У нее обнаружились две удобные седельные сумки, которые в случае нужды легко превращались в рюкзаки. В одну из них она аккуратно уложила одежду: пеленки для Шанталь, смены нижнего белья для каждого из них, пальто-пуховик Эллиса, привезенный из Нью-Йорка, и свой отделанный мехом плащ с капюшоном, купленный в Париже. Во вторую сумку поместились необходимые медикаменты и провизия – причем в основном консервированная, годившаяся при самых экстремальных обстоятельствах. Разумеется, мятных кексов «Кендал» взять было негде, но Джейн удалось найти подходящий местный заменитель – пироги с сушеной шелковицей и с грецкими орехами, не слишком вкусные, зато предельно калорийные и питательные. Они взяли с собой, кроме того, много риса и целую голову твердого сыра. Единственными сувенирами, захваченными Джейн в дорогу из своей коллекции, стали сделанные «полароидом» снимки жителей кишлака. В багаж попали спальные мешки, сковородка, как и армейского образца сумка Эллиса с некоторым количеством взрывчатки и прочего снаряжения для бомб, что стало их единственным оружием. Эллис навьючил все на Мэгги, капризно не умевшую избирать нужное направление и с трудом управляемую кобылу.

Их поспешное бегство поневоле снова сопровождалось обилием пролитых слез. Джейн обняли на прощание Захара, старая повивальная бабка Рабия и даже Халима, жена Мохаммеда. Только Абдулла огорчил их. Проходя мимо перед самым моментом отправления в дорогу, он смачно и презрительно плюнул на землю и поторопил остальных членов своей семьи скорее удалиться вместе с ним. Но не прошло и минуты, как его жена вернулась, испуганная, но исполненная решимости, чтобы сунуть в руку Джейн подарок для Шанталь – самодельную тряпичную куклу, облаченную в миниатюрную шаль и вуаль поверх лица.

Джейн обняла и поцеловала безутешную Фару. Девочке исполнилось тринадцать. Уже скоро у нее появятся новые объекты для обожания. Через год или два она выйдет замуж и переедет в дом родителей супруга. Нарожает дюжину детей, из которых, вероятно, только половина проживет дольше первых пяти лет. Затем и ее дочери вырастут, выйдут замуж и покинут родной дом. Те же из сыновей, кто уцелеет в боях, женятся и приведут своих избранниц под ее кров. Со временем, когда семья слишком разрастется, сыновья и невестки с внуками начнут постепенно отселяться, чтобы положить начало своим большим семействам. Сама Фара однажды станет повитухой, как ее бабушка Рабия. Надеюсь, думала Джейн, она не забудет тогда тех уроков, которые я успела преподать ей.

Эллис обнялся с Алишаном и с Шахазаем, а затем они двинулись в путь под возгласы:

– Да пребудет с вами милость Аллаха!

Детишки из кишлака проводили их до излучины реки. Там Джейн остановилась и на мгновение бросила взгляд назад на небольшое скопление грязновато-серых домишек, среди которых она прожила целый год. Она знала, что уже никогда не вернется туда, но у нее возникло ощущение: если выживет, то будет рассказывать истории о Банде своим внукам.

Они быстро шли вдоль берега реки. Джейн поймала себя на том, как напрягает слух, ожидая услышать звуки двигателей вертолетов. Как скоро бросятся русские на поиски их? Пошлют ли вертолеты сразу на более или менее хаотичную охоту? А может статься, им потребуется время на тщательное планирование действительно хорошо организованной поисковой операции? Джейн трудно было самой понять, что для них с Эллисом предпочтительнее.

Менее чем за час они добрались до кишлака Дашт-и-Риват (что означало Крепость на равнине), приятного местечка, где дома с затененными дворами усеивали северный берег реки. Здесь заканчивалась та тропа для телег – изрытый ямами, извилистый, порой отчетливо различимый, порой совершенно пропадавший проселок, – которая считалась главной дорогой через долину Пяти Львов. Любое транспортное средство на колесах, достаточно прочное, чтобы добраться до этой точки, неизбежно останавливалось, позволяя местным жителям зарабатывать немного денег на торговле лошадьми. Крепость, давшая населенному пункту название, располагалась в ответвленном от долины ущелье и стала теперь тюрьмой, охраняемой повстанцами, где в камерах сидели пойманные солдаты афганской правительственной армии, пара пленных русских и несколько воров. Джейн однажды побывала внутри, чтобы подлечить несчастного кочевника из западной пустыни, насильственно призванного в регулярную армию, который подхватил воспаление легких холодной кабульской зимой и дезертировал. В тюрьме его подвергали «перевоспитанию», прежде чем дать разрешение влиться в ряды партизан.

Наступил полдень, но они не хотели делать здесь привал, чтобы поесть. Надеялись к вечеру оказаться в Санизе, находившимся еще в десяти милях дальше вдоль долины, и хотя десять миль представлялись не столь уж большим расстоянием на ровной поверхности, среди гор путь туда мог занять несколько часов.

Последний отрезок проезжей тропы огибал дома северного берега. Южный берег целиком занимала отвесная скала в двести футов высотой. Эллис вел за собой кобылу, а Джейн несла Шанталь во все том же подобии подвесной матерчатой колыбели, специально скроенной так, чтобы давать возможность кормить малышку, не останавливаясь. Границу кишлака обозначала водяная мельница у самого начала ущелья Риват, в конце которого и стояло здание тюрьмы. Миновав это место, им пришлось двигаться значительно медленнее. Тропа начала подниматься в гору. Сначала постепенно, а затем все более круто. Они размеренно взбирались по ней под все еще по-летнему жарким солнцем. Джейн покрыла голову патту – коричневым одеялом, имевшимся здесь у каждого путешественника. Шанталь надежно прятала в тень тряпичная колыбель, подвешенная к шее матери. Эллис надел шапочку читрали, подаренную Мохаммедом.

Когда они достигли самой высокой точки первого на их пути перевала, Джейн не без удовлетворения отметила, что даже не запыхалась. Никогда прежде она не была в столь прекрасной физической форме, и существовала вероятность в будущем уже не обрести ее. А вот Эллис не только тяжело дышал, но и обильно потел, как не преминула заметить Джейн. Он тоже был достаточно крепок телом, но не приобрел привычки к многим часам пешего перехода, как она. Это даже дало ей основание гордиться собой, пока она не вспомнила, что он получил два пулевых ранения всего девять дней назад.

За перевалом тропа протянулась вдоль склона горы высоко над руслом реки Пяти Львов. Здесь течение выглядело необычно медленным. Там, где река была глубокой и спокойной, ее вода отливала яркой зеленью под цвет изумрудов, добывавшихся в окрестностях Дашт-и-Ривата и отправляемых на продажу в Пакистан. Джейн не на шутку перепугалась, когда ее особо чувствительные сейчас уши уловили отдаленный шум самолетов. Они находились в этот момент на совершенно открытом участке тропы, где не было возможности спрятаться, и ею на мгновение внезапно овладело желание нырнуть в реку, протекавшую в сотне футов ниже. Но это были все те же реактивные бомбардировщики, пролетавшие на огромной высоте, откуда невозможно разглядеть никого, кто находился даже прямо под ними на земле. И все же с того момента Джейн начала постоянно вглядываться в местность, выискивая деревья, заросли кустарника или уступы, способные дать им укрытие. Дьявольский внутренний голос нашептывал ей: «Тебе не обязательно так рисковать. Ты можешь вернуться, сдаться, воссоединиться со своим мужем», но она сама критически воспринимала эти нашептывания, понимая, что вся эта идея нелепая, уже неосуществимая на практике.

Тропа по-прежнему шла вверх, но более полого, и они стали двигаться быстрее. Задержки случались, когда на их пути попадался очередной широкий ручей, ниспадавший вниз приток реки. В таких местах препятствие приходилось преодолевать по уложенным местными жителями бревнам или же вброд. Эллису приходилось силком затаскивать упиравшуюся Мэгги в воду, а Джейн подгоняла лошадь сзади, крича и кидаясь в нее мелкими камешками.

Вдоль всего склона горы протянулся ирригационный канал, тоже расположенный высоко над рекой. Он служил для расширения площади орошаемых и пригодных для земледелия полей на далекой отсюда равнине. Интересно, думала Джейн, давно ли в долине царил мир и насчитывалось достаточно мужских рабочих рук, чтобы возвести столь сложное инженерное сооружение. Прошло лет сто, наверное. Никак не меньше.

Горный хребет заметно сузился, а русло реки теперь густо усеивали крупные куски гранита. Там, где участки холма образовывал известняк, часто стали попадаться пещеры, и Джейн отметила их как возможные укрытия. Пейзаж стал совсем уж невзрачным. Подул холодный ветер, заставив Джейн поежиться даже на солнцепеке. Зато скалистые поверхности и голые камни идеально подходили для птиц, и здесь постоянно встречались крупные стаи азиатских сорок.

Наконец хребет уступил место равнине. Далеко на востоке Джейн разглядела гряду холмов, а поверх них стали видны заснеженные вершины гор Нуристана. О боже! Именно туда мы и направляемся, подумала Джейн и ощутила первый приступ страха.

На равнине располагались тесно прижатые друг к другу и очень бедные с виду дома.

– Думаю, это Саниз, – сказал Эллис. – Добро пожаловать.

Они прошли через равнину, высматривая мечеть или одну из обычных каменных хижин для ночевки путешественников.

Как только они поравнялись с первым из домов кишлака, из него показался мужчина, и Джейн увидела перед собой привлекательное лицо Мохаммеда. Он выглядел удивленным не менее, чем она. Но ее изумление сразу же сменилось ужасом, когда она поняла, что ей предстоит сообщить ему о гибели сына.

Эллис сообразил дать ей время собраться с мыслями, спросив на дари:

– Почему ты здесь?

– Потому что здесь сейчас Масуд, – ответил Мохаммед, и Джейн догадалась, что где-то рядом находилась скрытая база партизан. – А как оказались здесь вы? – в свою очередь, поинтересовался Мохаммед.

– Мы направляемся в Пакистан.

– Этим путем? – Лицо Мохаммеда сделалось мрачным. – Что произошло?

Джейн поняла, что разговор должна продолжить она, знавшая Мохаммеда намного дольше и лучше.

– Боюсь, мы принесли дурные вести, мой друг. Русские нагрянули в Банду. Они убили семерых мужчин и ребенка… – Он тут же догадался, кого она имеет в виду, и выражение боли, исказившее его лицо, вызвало желание разрыдаться. – Ребенком был Муса, – нашла в себе силы закончить фразу она.

Мохаммед с трудом взял себя в руки и почти ровным голосом спросил:

– Как погиб мой сын?

– Его тело обнаружил Эллис, – сказала Джейн.

Эллис же отчаянно искал знакомые ему слова на дари, которые требовались сейчас.

– Он умер… С ножом в руке. Лезвие покрывала кровь.

У Мохаммеда округлились глаза.

– Расскажите мне все.

Джейн заговорила снова, поскольку значительно лучше владела языком.

– Русские появились на рассвете, – начала она. – Они искали Эллиса и меня. Мы скрывались наверху в тайном убежище на холме, и нас обнаружить им не удалось. Они избили Алишана, Шахазая и Абдуллу, но убивать не стали. А потом добрались до пещер. Там находились семеро раненых моджахедов. Муса дежурил при них. Он должен был спуститься в кишлак, если бы ночью кому-то из них понадобилась срочная медицинская помощь. Когда русские убрались прочь, Эллис поднялся к пещерам. Все партизаны оказались мертвы. И Муса тоже…

– Как? – перебил ее Мохаммед. – Как он был убит?

Джейн бросила взгляд на Эллиса.

– Калашников. – Он произнес лишь одно словно, не нуждавшееся в переводе, и указал на свое сердце, поясняя, куда вошла пуля.

Джейн добавила:

– Мальчик, вероятно, пытался защитить раненых, потому что на лезвии его ножа мы увидели кровь.

Мохаммед не смог скрыть гордости за сына, хотя глаза ему застилали слезы.

– Значит, он напал на них! Атаковал взрослых мужчин, вооруженных автоматами. А у него был всего лишь нож! Подарок отца! Мой однорукий сынок наверняка сейчас в раю, куда попадают все отважные воины ислама.

Погибнуть в одной из схваток священной войны считалось величайшей честью для любого мусульманина, как было известно Джейн. Маленького Мусу теперь станут почитать как одного из святых. Она не могла не радоваться, что Мохаммед находил в этом утешение, но в голову лезла циничная мысль: так все слишком воинственные мужчины усыпляют свою совесть и смиряются с горем – разговорами о славе и доблести.

Эллис обнял Мохаммеда особенно церемонно, ничего больше не сказав.

А Джейн вдруг вспомнила о своих фотографиях. У нее было несколько снимков Мусы. Афганцам всегда нравились любые фото, а Мохаммед будет просто счастлив получить изображение своего сынишки. Она открыла одну из сумок, навьюченных на Мэгги, и перерыла запасы медикаментов, среди которых нашла картонную коробку с простыми снимками, сделанными самым примитивным из фотоаппаратов. Вынула одну из фотографий Мусы, снова спрятала коробку в глубине сумки и надежно заперла замок. Потом подала фото Мохаммеду.

Ей никогда не приходилось видеть афганского мужчину, столь глубоко эмоционально тронутого. Мохаммед буквально лишился дара речи. На мгновение даже показалось, что он может дать себе волю и по-настоящему заплакать. Ему пришлось отвернуться, чтобы не показать, насколько трудно держать себя в руках. Когда же он снова посмотрел на них, его лицо было спокойно, хотя поблескивало предательской влагой от слез, которые он не сумел все же полностью контролировать.

– Пойдемте со мной, – сказал он.

Они последовали за ним через небольшой кишлак к берегу реки, где группа из пятнадцати или двадцати партизан сидела на корточках вокруг костра для приготовления пищи. Мохаммед подошел к ним и без предисловий начал рассказывать историю смерти Мусы, активно жестикулируя и не пытаясь больше сдерживать слез.

Джейн отвела глаза в сторону. Видеть слишком много горя стало уже совершенно непереносимо для нее.

С тревогой огляделась вокруг себя. Куда мы побежим, если нежданно появятся русские? – задавалась теперь вопросом она. Поблизости не было ничего, кроме полей с несколькими шалашами и реки. Однако Масуд, по всей вероятности, считал это место безопасным. Видимо, кишлак слишком мал, чтобы привлекать к себе внимание врагов.

Но вскоре Джейн почувствовала, что у нее просто не осталось сил продолжать постоянно находиться настороже. Она села на землю, прислонившись спиной к дереву, довольная простой возможностью дать отдых ногам, и взялась за кормление Шанталь. Эллис стреножил Мэгги, снял с животного сумки, и кобыла принялась поедать сочную зелень, в изобилии покрывавшую речной берег. Им выдался очень долгий и поистине ужасный день. А ведь Джейн даже толком не спала прошлой ночью. Но она украдкой от всех улыбнулась, вспомнив, что помешало ей выспаться.

Эллис достал карты Жан-Пьера и пристроился поблизости от Джейн, чтобы успеть изучить их до того, как окончательно померкнет свет закатного солнца. Джейн заглядывала ему через плечо. Запланированный ими маршрут продолжался затем вверх по долине Пяти Львов до кишлака Комар, где предстояло повернуть на юго-восток в одну из ответвлявшихся там более узких долин, пролегавших в сторону Нуристана. Долина тоже носила название Комар, как и следующий перевал, который им предстояло преодолеть.

– Высота его пятнадцать тысяч футов, – сообщил Эллис, указав пальцем на перевал. – Вот где стоит настоящий холод.

Джейн невольно поежилась.

Когда Шанталь окончательно насытилась, Джейн сменила ей пеленку, а прежнюю выстирала в реке. Вернувшись, она застала Эллиса за беседой с Масудом и присела на корточки рядом с ними.

– Тобой принято верное решение, – говорил Масуд. – Ты должен как можно скорее выбраться из Афганистана с подписанным нами всеми договором в кармане. Если русские схватят тебя, считай, все пропало.

Эллис кивнул в знак согласия. Джейн же подумала: никогда не видела Эллиса таким прежде. Он действительно относится к Масуду с глубочайшим почтением.

Масуд продолжал:

– Однако путешествие необычайно трудное. Значительная часть пути пролегает выше линии таяния снегов. Порой тропа совершенно теряется под снежным покровом, а тот, кто заблудится там, обречен на верную смерть.

Джейн оставалось только гадать, зачем он повторяет уже известные им факты, к чему подводит разговор. Ей показалось недобрым предзнаменованием, что Масуд обращался исключительно к Эллису, словно не обращая внимания на ее присутствие.

– Я могу помочь тебе, – добавил Масуд, – но только, как поступаешь часто ты сам, готов пойти на сделку с определенным условием.

– Слушаю тебя, – сказал Эллис.

– Я дам тебе в проводники Мохаммеда, чтобы он провел тебя через Нуристан и доставил в Пакистан.

У Джейн от радости зашлось сердце. Иметь Мохаммеда в качестве проводника! Это будет значить очень много. Значительно облегчит путь.

– Какое условие ты ставишь передо мной? – спросил Эллис.

– Ты пойдешь один. Жена доктора и ее ребенок останутся здесь.

Джейн с душевной болью сразу отчетливо поняла, что обязана будет согласиться на это. Стало бы чистым безрассудством пытаться преодолеть такой маршрут вдвоем. Скорее всего, они оба погибли бы. А при предложенном Масудом варианте она, по крайней мере, могла спасти жизнь Эллису.

– Тебе следует принять условие, – сказала она ему.

Эллис улыбнулся ей и посмотрел на Масуда.

– Об этом не может быть и речи. Исключено, – твердо заявил он.

Масуд поднялся с заметно обиженным видом и вернулся к остальным партизанам, сидевшим у костра.

– О Эллис! Разумно ли ты поступаешь?

– Нет, конечно же, – ответил он и протянул ей руку. – Но я не позволю тебе отделаться от меня так легко.

Она пожала его руку.

– Но я же… Я ничего тебе не обещала.

– Знаю, – кивнул он. – Когда мы оба вернемся к цивилизации, ты будешь свободна делать все, что захочешь. Даже продолжать жить с Жан-Пьером, если для тебя так лучше, но только придется сначала разыскать его. Я удовлетворюсь всего двумя следующими неделями с тобой, пусть это все, на что я могу рассчитывать. Хотя мы запросто можем не выжить так долго.

Верно сказано. Чего мучить себя мыслями о будущем, подумала она, если у нас, возможно, нет никакого будущего вообще?

Вернулся Масуд снова с широкой улыбкой на лице.

– Не умею я вести переговоры по вашим правилам, – сказал он. – А потому все равно отправлю Мохаммеда с вами.

Глава шестнадцатая

Они начали взлетать за полчаса до рассвета. Один за другим вертолеты взмывали с бетонных площадок для стоянки и исчезали в темном еще небе, скоро оказываясь там, куда уже не добивали лучи прожекторов с земли. В свой черед «Ми-24» с Жан-Пьером и Анатолием на борту тяжелой неуклюжей птицей поднялся в воздух и присоединился к общему строю. Скоро огни авиабазы внизу пропали из виду, и вновь эти двое полетели над вершинами гор в сторону долины Пяти Львов.

Анатолию удалось совершить почти чудо. Менее чем за сутки он сумел организовать, вероятно, самую крупную поисковую операцию в истории афганской войны, лично возглавив ее.

Значительную часть вчерашнего дня он висел на телефоне, ведя переговоры с Москвой. Ему пришлось решительными действиями гальванизировать вялую бюрократию советской армии, объяснив сначала своему начальству в КГБ, а потом и целой группе войсковых генералов, насколько важным стал теперь перехват и арест Эллиса Тайлера. Жан-Пьер только слушал, не понимая ни слова, но восхищаясь точно выверенным сочетанием властности, спокойствия и тревоги в тональности голоса Анатолия.

Официальное разрешение было им получено только после обеда, а затем перед Анатолием встала не менее сложная задача осуществить операцию на практике. Чтобы заручиться необходимым ему количеством вертолетов, пришлось умолять об одолжениях одних, припоминать старые должки другим, сыпать то обещаниями, то угрозами повсюду – от Джелалабада до Москвы. Когда какой-то засевший в Кабуле генерал отказался предоставить свои машины без письменного приказа, Анатолий позвонил старому другу в московскую штаб-квартиру КГБ, чтобы тот негласно заглянул в личное досье генерала, а затем имел возможность снова связаться с ним и заявить, что старый вояка больше не сможет получать вожделенную детскую порнографию из Германии, если не подчинится.

Советский Союз располагал шестьюстами вертолетами в Афганистане. К трем часам пополудни пятьсот из них собрались на базе в Баграме, поступив в полное распоряжение Анатолия.

Последний час перед вылетом Жан-Пьер и Анатолий провели, склонившись над картами, решая, куда направить каждый из вертолетов, и отдавая соответствующие приказы огромной группе офицеров. Причем указания отличала предельная четкость и точность благодаря умению Анатолия сосредоточиться на главном, но не упуская ни малейших деталей, и близкому знакомству с местностью Жан-Пьера.

Хотя Эллиса и Джейн не оказалось в кишлаке накануне, когда Жан-Пьер и Анатолий предприняли попытку разыскать их, они наверняка слышали о том рейде и теперь затаились в надежном укрытии. Причем не в Банде. Скорее всего, они нашли себе пристанище в мечети одного их соседних кишлаков – гости, прибывавшие ненадолго, обычно проводили ночи именно в мечетях, – или же, если не чувствовали себя в безопасности в кишлаках, могли воспользоваться одной из тех маленьких каменных хижин для путешественников, которыми была усеяна страна. Словом, они могли находиться в любом из районов долины, как в одном из ответвлявшихся от нее ущелий.

Анатолий не исключал ни одной из подобных вероятностей.

Вертолеты будут приземляться в каждом кишлаке и у каждой хижины в самых отдаленных ответвлениях от главной долины. Пилоты пролетят над всеми дорожками и тропинками. Войска, а солдат насчитывалось больше тысячи, получили задание обыскать каждое здание, осмотреть все деревья, заглянуть в пещеры. Анатолия переполняла решимость не допустить новой неудачи. Сегодня они обязательно найдут Эллиса.

И Джейн.

Пространство внутри вертолета было тесным, но при этом почти пустым. В пассажирском отсеке располагалась лишь скамья, прикрепленная к фюзеляжу напротив двери. На нее уселись Анатолий и Жан-Пьер. Отсюда им открывался вид на кабину пилота. Его сиденье стояло на возвышении в два или три фута от пола со ступенькой, облегчавшей доступ к нему. Все средства при создании этой боевой машины были вложены в эффективность – вооружения, обеспечение скорости полета и маневренности. О каких-либо удобствах не задумывались вообще.

Пока они летели на север, Жан-Пьер предавался мрачным размышлениям. Эллис притворялся его другом, а сам все это время работал на американцев. И опять-таки пользуясь дружбой, он нарушил планы Жан-Пьера схватить Масуда, сведя к нулю целый год кропотливых приготовлений. А закончилось все тем, что он еще и соблазнил мою жену, думал Жан-Пьер.

Его мысли описывали круги, всегда возвращаясь к этой точке – измене жены с Эллисом. Он всматривался в темноту, наблюдая за бортовыми огнями других вертолетов, но воображал себе двух любовников, как они провели предыдущую ночь, лежа поверх одеяла посреди какого-нибудь поля при свете звезд, играя телами друг друга, нашептывая нежные слова. Он мог только предполагать, насколько хорош Эллис в постели. Жан-Пьер не раз приставал к Джейн с расспросами, кого из них она предпочитала как сексуального партнера, но ответ получал стереотипный. Мол, она никому не могла отдать предпочтения. Ни он, ни Эллис не были лучше соперника в этом смысле – просто очень разными. Но вот говорила ли она Эллису то же самое? Или ему она восхищенно мурлыкала на ухо: «Ты лучше всех, милый, самый лучший возлюбленный в мире!» Жан-Пьер начинал всей душой ненавидеть и ее тоже. Как могла она вернуться к мужчине, который был на девять лет старше, к неотесанному америкашке и шпику ЦРУ?

Жан-Пьер бросил взгляд на Анатолия. Русский сидел неподвижно с ничего не выражавшим лицом, напоминая каменную статую китайского мандарина. Он почти не спал в предыдущие сорок восемь часов, но выглядел не усталым, а скорее подавленным. Жан-Пьеру открылась иная ипостась этого человека. Во время их встреч за весь прошедший год Анатолий вел себя раскованно и дружелюбно, откровенно наслаждаясь своей работой, но теперь превратился в сосредоточенного, лишенного эмоций и неутомимого охотника, непрерывно подгонявшего самого себя и своих подчиненных. Им владела хладнокровная одержимость.

С наступлением рассвета им стали отчетливо видны другие вертолеты. Это было внушительное зрелище. Словно рой огромных пчел облаком покрывал вершины гор. Шум их двигателей должен был оглушать любого, кто находился внизу.

По мере приближения к долине они начали разбиваться на более мелкие группы. Жан-Пьер и Анатолий оказались в той, что направлялась в Комар – самый северный кишлак долины. Последний участок полета они совершили, следуя вдоль русла реки. При свете быстро восходившего солнца отчетливо просматривались аккуратно уложенные ряды снопов в полях пшеницы. Никакие бомбардировки не помешали полностью собрать урожай здесь, в самой верхней части долины.

Солнце било им прямо в глаза, когда они снизились над Комаром. Дома кишлака лепились к пологому склону, переходившему дальше в отвесную скалу. Это напомнило Жан-Пьеру такие же деревни среди высоких холмов на юге Франции, и он ощутил приступ тоски по родине. Как было бы славно отправиться домой, услышать правильную французскую речь, съесть только что испеченного хлеба, насладиться вкусной пищей или же просто сесть в такси и поехать в кино!

Он заерзал на жесткой скамье. Все хорошо, но сейчас хотелось просто поскорее выбраться из вертолета. С тех пор как его жестоко избили, он почти постоянно испытывал физическую боль, но гораздо хуже любой боли переживалось им воспоминание об унижении, о том, как он плакал, кричал, ползал у них в ногах, умоляя о пощаде. Каждый раз, стоило картине всплыть в памяти, он вздрагивал всем телом и жалел, что не мог тогда нигде спрятаться. Вот за это ему страстно хотелось однажды отомстить своим обидчикам. Он чувствовал, что не сможет спать спокойно, пока не сведет с ними счеты. А поскольку это представлялось совершенно невозможным, существовал только один способ утешиться и удовлетворить оскорбленное самолюбие. Он хотел видеть, как будут избивать Эллиса. Точно так же, как его, те же бесчеловечные солдаты, пока Эллис тоже не начнет всхлипывать, орать и молить о пощаде. Но только картина представлялась ему с дополнительной немаловажной деталью: все это будет происходить на глазах у Джейн.

* * *

К середине дня они вновь поняли вероятность провала своих планов, очередной неудачи.

Солдаты обыскали Комар, все хижины в его окрестностях, прочесали отроги и ущелья во всем районе, не оставив нетронутыми даже одиноко стоявшие крестьянские дома на почти незаселенных землях к северу от кишлака. Анатолий постоянно находился на связи по рации с командирами других подразделений. Они провели столь же тщательные поиски по всей долине. В нескольких домах и пещерах обнаружили спрятанное оружие. Им пришлось вступать в перестрелки с несколькими отрядами партизан, которых оказалось особенно много в горах вокруг Саниза, но эти бои стали примечательными только возросшими потерями со стороны русских из-за более умелого теперь применения повстанцами взрывчатки. Солдаты всматривались в спрятанные под чадрами лица женщин, проверяли оттенок кожи каждого младенца, но так и не обнаружили ни Эллиса, ни Джейн, ни Шанталь.

Жан-Пьер и Анатолий в итоге оказались в поселке, где разводили лошадей, расположенном на холме чуть выше Комара. У этого места не было даже названия: несколько домов из грубо отесанных камней и пыльный луг, где тощие клячи щипали скудно росшую траву. Единственным обитавшим там мужчиной оказался барышник, босоногий старик, одетый в подобие длинной ночной сорочки с просторным капюшоном, защищавшим голову от слепней. С ними жили две женщины и целый выводок робких, вечно испуганных детишек. Стало ясно, что все молодые мужчины отсюда давно подались в партизаны, присоединившись к одному из отрядов Масуда. На обыск окрестностей не ушло много времени. Когда солдаты закончили с ним, Анатолий уселся прямо в пыль спиной к каменной стене и погрузился в глубокую задумчивость. Жан-Пьер пристроился рядом с ним.

Поверх холмов они могли видеть в отдалении заснеженную вершину горы Месмер, высота которой достигала двадцати тысяч футов, в прежние времена привлекавшую даже альпинистов из Европы.

– Узнай, можно ли у них получить хотя бы чай, – распорядился Анатолий.

Жан-Пьер огляделся и заметил старика в капюшоне, крутившегося неподалеку от них.

– Завари для нас чай! – выкрикнул он ему на дари. Старик поспешно скрылся. Через минуту Жан-Пьер услышал, как он громко командует женщинами. – Чай нам скоро подадут, – сообщил он Анатолию по-французски.

Подчиненные Анатолия поняли, что им предстоит провести здесь некоторое время, а потому заглушили двигатели вертолетов и тоже уселись в пыль, терпеливо дожидаясь новых приказов.

Анатолий, казалось, бессмысленно смотрел в пространство. Вот теперь следы переутомления отчетливо проступили на его лице.

– У нас большие проблемы, – сказал он.

Жан-Пьеру не слишком понравилось это обобщение: «у нас».

Анатолий продолжил монолог:

– В нашей профессии мудрее всего преуменьшать важность своего задания до тех пор, пока не обретешь уверенности в успехе, после чего следует сразу же начинать преувеличивать значимость своего достижения. В данном же случае я не мог следовать такой тактике. Чтобы получить в свое распоряжение двести вертолетов[16] и тысячу солдат, мне пришлось убедить командование в чрезвычайной важности поимки Эллиса Талера. Я четко объяснил им, какая огромная опасность нас подстерегает, если ему удастся сбежать. И преуспел с лихвой. Но именно поэтому их гнев обрушится на меня с невероятной силой, если я не схвачу его. А твое будущее, как сам понимаешь, неразрывно связано с моим.

Жан-Пьеру прежде не приходила в голову такая мысль.

– Как они поступят с тобой?

– Мой карьерный рост попросту остановится. Зарплата останется той же, но я потеряю все дополнительные привилегии. Не будет больше дармового шотландского виски, подарков по выписке из «Рив Гош» для моей жены, бесплатных путевок на курорты Черного моря, а дети не получат настоящих американских джинсов и своих любимых пластинок «Роллинг стоунз»… Но без всего этого я как-нибудь еще проживу. Чего я действительно страшусь, так это невыносимой скуки кабинетной работы, на какую назначают неудачников в моей профессии. Они отправят меня в какой-нибудь захолустный городишко на Дальнем Востоке, где нет подлинно увлекательных дел для опытного офицера органов госбезопасности. А мне хорошо известно, как наши люди проводят время и пытаются оправдать свое существование в подобных местах. Тебе приходится втираться в доверие к чему-то немного недовольным людям, развязывать им языки, подстрекать их к критическим разговорам о партии и правительстве, чтобы затем арестовать якобы за ведение подрывной деятельности и распространение антисоветской пропаганды. Это настолько пустая трата времени…

Он поймал себя на мысли, что говорит лишнее, и остановился.

– А я? – спросил Жан-Пьер. – Что произойдет со мной?

– Ты вообще станешь никем, – ответил Анатолий. – Даже на нас уже не сможешь работать. Могут, конечно, разрешить поселиться в Москве, но, что гораздо вероятнее, вышлют на Запад.

– Если Эллису удастся уйти, я даже во Францию вернуться не смогу. Меня там попросту могут убить.

– Но ведь ты не совершил никаких преступлений на территории Франции.

– Как и мой отец. Но с ним тем не менее расправились очень круто.

– Быть может, ты сумеешь перебраться в какую-то нейтральную страну. Скажем, в Никарагуа или в Египет.

– Вот дерьмо!

– Но давай пока не оставлять надежды на лучшее, – сказал Анатолий чуть более бодро. – Люди просто так не растворяются в воздухе. Вот и наши беглецы где-то сейчас прячутся от нас, только и всего.

– Если мы не в состоянии найти их с помощью тысячи солдат, едва ли это удастся даже с десятью тысячами, – хмуро заметил Жан-Пьер.

– У нас скоро не останется даже тысячи, не говоря уже о десяти тысячах, – сказал Анатолий. – С этого момента нам придется рассчитывать только на собственный ум и сообразительность при самых минимальных прочих ресурсах. Запас доверия начальства к себе мы исчерпали. Попробуем принципиально иной подход к делу. Подумай: кто-то же наверняка помогает им скрываться от нас. А это значит, что есть люди, которым известно, где они.

Жан-Пьер глубоко задумался.

– Если им оказывают помощь, то наверняка партизаны, а от них никакой информации не добьешься.

– Но информацией могут располагать и другие.

– Вероятно. Но поделятся ли они ей с нами?

– У наших беглецов должны быть и враги тоже, – настаивал Анатолий.

Жан-Пьер помотал головой.

– Эллис здесь пробыл слишком мало, чтобы нажить врагов, а Джейн – просто местная героиня. К ней относятся почти как к Жанне д’Арк. Ее все обожают… Хотя… – Он еще не закончил фразы, как понял, что это не совсем правда.

– Хотя что?

– Мулла.

– Что же у нее произошло с муллой?

– Каким-то образом она сумела разозлить его почти до бешенства. Отчасти потому, что ее лекарства оказывались более эффективными, чем его знахарские средства и заклинания, но тут все даже серьезнее. Мое лечение тоже значительно превосходит его возможности, а ко мне он тем не менее всегда относился почтительно.

– Наверняка он называл ее западной шлюхой.

– Как ты догадался?

– Это случается почти со всеми молодыми иностранками. Где живет этот твой мулла?

– Абдулла живет в Банде. В доме, расположенном примерно в полукилометре от центра кишлака.

– Он захочет говорить с нами?

– Мне кажется, он настолько ненавидит Джейн, что выдаст ее нам с потрохами, – пылко ответил Жан-Пьер. – Но только нельзя допустить, чтобы кто-то видел, как он общается с нами. Мы не можем просто приземлиться в кишлаке и забрать его с собой. Все поймут, что происходит, и тогда он будет молчать. Мне придется найти способ для тайной встречи с ним…

Жан-Пьер сразу же принялся оценивать опасности, подстерегавшие его, если он исполнит задуманное. Но потом вспомнил о мести – она стоила для него любого риска.

– Если ты высадишь меня неподалеку от кишлака, я смогу скрытно пробраться к тропе, проходящей от его дома, и спрятаться рядом, дожидаясь его появления.

– А вдруг он не появится целый день?

– Тогда даже не знаю…

– Нам необходимо иметь гарантию. – Анатолий нахмурил брови. – А что, если так? Мы снова загоним все местное население в мечеть, как сделали прежде, а потом отпустим. Абдулла обязательно вернется домой по той тропе.

– Да, но он будет возвращаться не один.

– Гм-м. В таком случае мы сначала отпустим женщин и детей, строго приказав им расходиться по домам. А позже, когда получат свободу мужчины, каждый из них поспешит к своим семьям. Рядом с Абдуллой живет кто-нибудь еще?

– Нет.

– Он пойдет по той тропе в полном одиночестве. Ты неожиданно выйдешь из-за кустов…

– И он вспорет мне горло от уха до уха.

– Неужели даже мулла носит кинжал или нож?

– А ты встречал хотя бы одного афганца, кто ходит безоружным?

Анатолий пожал плечами.

– Можешь на всякий случай взять у меня пистолет.

Жан-Пьер был приятно удивлен столь высоким доверием к себе, хотя совершенно не умел обращаться с пистолетами.

– Да, им можно будет воспользоваться для страховки, – возбужденно сказал он. – А еще мне понадобится местная одежда, если меня заметит кто-нибудь, помимо Абдуллы. И есть опасность напороться на одного из своих знакомых. Как быть? Придется скрыть нижнюю часть лица шарфом или чем-то еще…

– Это совсем просто.

Анатолий выкрикнул что-то по-русски, и трое солдат мгновенно вскочили на ноги. Они ненадолго скрылись внутри дома, а затем вернулись с торговцем лошадьми.

– Ты можешь воспользоваться его одеждой, – сказал Анатолий.

– Отличная идея, – одобрил Жан-Пьер. – Капюшон как раз скроет мое лицо. – Он перешел на дари и приказал старику: – Раздевайся!

Барышник пытался протестовать – обнажаться публично считалось постыдным для афганского мужчины. Анатолий снова выкрикнул приказ по-русски, и солдаты опрокинули хозяина конюшни на землю, стянув с него подобие длинной ночной рубашки, в котором он расхаживал. При этом все громко хохотали, увидев его тощие, как спички, ноги, торчавшие из сильно поношенных трусов. Затем отпустили, и он тут же поспешил скрыться, зажимая ладонями свои едва ли не вывалившиеся наружу гениталии, что вызвало новый взрыв смеха.

Но Жан-Пьер слишком нервничал, чтобы ему все это казалось забавным. Он снял европейского покроя рубашку, брюки и натянул на себя грязный балахон с капюшоном.

– От тебя воняет конской мочой, – заметил Анатолий.

– Изнутри запах ощущается еще сильнее, – заверил его Жан-Пьер.

Они забрались в вертолет. Анатолий взял рацию пилота, крепившуюся к шлему, и долго говорил в микрофон по-русски. Жан-Пьера слегка пугало то, что ему предстояло сделать. Стоило только представить себе, что группа партизан некстати спустится с горы и застанет его угрожающим мулле пистолетом. В долине не было человека, не знавшего его. А новость, что он участвовал в налете русских на Банду, наверняка распространилась молниеносно. Не приходилось сомневаться: почти всем стало известно, что он их агент. Должно быть, он стал теперь их врагом номер один. Да они его просто на части разорвут!

Не слишком ли мы умничаем? – задавался вопросом он. Не проще ли приземлиться, схватить Абдуллу и выбить из него любую информацию, какой он владеет.

Нет. Мы прибегли к такой тактике вчера, но ничего не добились.

Анатолий вернул рацию пилоту, занявшему свое место и начавшему прогревать двигатель. Пока они ждали, Анатолий достал свой пистолет и показал его Жан-Пьеру.

– Это девятимиллиметровый «макаров», – объяснил он сквозь шум мотора. Он нажал на защелку и вынул обойму. Она вмещала восемь патронов. Вставил обойму на место. Затем показал другую защелку в левой задней части затвора. – Это так называемый флажок предохранителя. Пока он прикрывает красную точку, пистолет находится в безопасном режиме. – Держа пистолет в левой руке, он правой оттянул затвор над флажком. – Вот так оружие приводится в боевое положение. – Он отпустил затвор, и тот скользнул на прежнее место. – Когда выстрелишь первый раз, жми на спусковой крючок подольше, чтобы пистолет автоматически перезарядился.

И он протянул его Жан-Пьеру.

Он действительно доверяет мне, подумал француз, и на мгновение радость даже заглушила в нем страх.

Вертолет взлетел. Они направились вдоль русла реки Пяти Львов на юго-запад, спускаясь ниже по долине. Жан-Пьер продолжал размышлять. Из них с Анатолием получилась хорошая команда. Анатолий напоминал ему отца: умный, решительный, храбрый мужчина с непоколебимой верой в победу коммунизма во всем мире. Если мы добьемся успеха сейчас, то, вероятно, сможем и дальше работать вместе, только сменим поле боя. Эта мысль доставила ему необычайное удовольствие.

У Дашт-и-Ривата, откуда начиналась нижняя часть долины, вертолет повернул на юго-восток, пролетая над стремительной речкой Риват, притоком главной реки долины, чтобы приблизиться к Банде из-за горы.

Анатолий снова воспользовался рацией пилота, а потом вернулся, чтобы прокричать прямо в ухо Жан-Пьеру:

– Они все уже собрались в мечети. Сколько времени потребуется жене, чтобы вернуться в дом муллы?

– Минут пять или десять, – криком ответил Жан-Пьер.

– Где нам тебя высадить?

Жан-Пьер прикинул варианты.

– Все без исключения жители кишлака сейчас в мечети, верно я понял?

– Да.

– А пещеры проверили?

Анатолий взялся за рацию и задал кому-то этот вопрос. Потом подтвердил:

– Да, пещеры были осмотрены.

– Хорошо. Тогда высадите меня рядом с ними.

– Долго ли ты будешь добирать оттуда до своего укрытия у тропы?

– Дайте мне минут десять, а затем отпустите женщин и детей. Выждите еще десять минут, после чего освободите мужчин тоже.

– Хорошо.

Вертолет плавно спустился в тень, отбрасываемую горой. Вечер наступал быстро, но еще оставалось не менее часа до наступления темноты. Они приземлились по другую сторону хребта неподалеку от пещер. Анатолий предостерег Жан-Пьера:

– Не выходи сразу. Дай нам еще раз проверить пещеры.

Сквозь открытую дверь Жан-Пьер видел, как рядом села еще одна «Лань». Шестеро солдат выпрыгнули из вертолета и перебежали через хребет.

– Как мне потом подать вам сигнал, чтобы подобрать меня? – спросил Жан-Пьер.

– Мы будем дожидаться тебя здесь.

– Но что, если кто-то из жителей кишлака поднимется сюда до моего возвращения?

– Придется пристрелить.

Это была еще одна черта, сближавшая Анатолия с отцом Жан-Пьера: абсолютная безжалостность.

Разведывательная группа вернулась из-за хребта, и один из солдат жестом показал, что все чисто.

– Вперед, – скомандовал Анатолий.

Жан-Пьер выбрался из вертолета, держа в руке пистолет Анатолия. Поспешно отбежал, пригнув голову от продолжавших вращаться лопастей. Достигнув верхней точки хребта, оглянулся. Обе машины оставались на своих местах.

Он пересек хорошо знакомую плоскую площадку перед своей прежней пещерой-клиникой и посмотрел вниз на кишлак. Даже отсюда ему был виден внутренний двор мечети. Сам он не мог определенно различить там ни одной знакомой фигуры, но существовала вероятность, что кто-нибудь взглянет вверх в самый неподходящий момент и заметит его (их зрение могло быть значительно острее, чем его). Поэтому он натянул просторный капюшон на голову, чтобы скрыть лицо.

У него все сильнее учащалось сердцебиение по мере того, как он удалялся от обеспечивавших полную безопасность русских вертолетов. Торопливо спустился по склону холма, миновав дом муллы. В долине царил необычный покой, несмотря на не смолкавший шум реки и отдаленный шелест вертолетных винтов. Он понял причину. Не доносилось криков детей.

Свернув с тропы, он оказался вне видимости из окон дома муллы. Рядом густо кустились верблюжья колючка и можжевельник. Он пригнулся позади зарослей. Укрытие оказалось для него вполне надежным, а сам он мог отчетливо видеть окрестности.

Он обдумывал, что скажет Абдулле. Мулла был отъявленным женоненавистником. Наверное, стоило воспользоваться этим.

Внезапно со стороны кишлака донеслись звуки тонких голосов, дав Жан-Пьеру понять, что Анатолий распорядился отпустить из мечети женщин и детей. Разумеется, им останется неясным смысл действий русских, но их легко было приписать к самым нерациональным событиям, которые столь часто происходят во время войны.

Через несколько минут на тропе показалась жена муллы. Она несла младшего ребенка на руках, а трое старших следовали за ней. Жан-Пьер напрягся. Действительно ли он хорошо спрятался в этом месте? Не захотят ли дети свернуть с тропы и обогнуть кустарник? Как унизительно это будет, если все сорвется из-за каких-то сопляков. Он вспомнил о пистолете, который по-прежнему держал наготове. Смогу ли я застрелить ребенка? Ответа на этот вопрос он пока не знал.

Они все прошли мимо и направились к своему дому.

Совсем скоро с пшеничного поля начали взлетать другие русские вертолеты. Это означало, что и мужчин уже отпустили тоже.

В точно рассчитанное Жан-Пьером время по тропе с одышкой поднялся Абдулла – коренастая фигура в тюрбане, но при этом в полосатом английском пиджаке. Очевидно, торговля поношенной одеждой между Европой и Востоком процветала, подумал Жан-Пьер, поскольку очень многие из местных жителей носили вещи, которые, несомненно, были когда-то сшиты в Париже или Лондоне, а потом проданы за гроши задолго до того, как полностью обветшали, попросту выйдя из моды. Вот он, решающий момент, тут же одернул себя он, когда почти комичный силуэт поравнялся с ним. Этот клоун в бывшем пиджаке биржевого маклера может сейчас держать ключ к моему будущему. Он поднялся на ноги и сделал шаг из-за кустов.

Мулла вздрогнул и издал испуганный возглас. Посмотрел на Жан-Пьера, сразу ж узнав его.

– Это вы! – воскликнул он на дари, и рука потянулась к поясу.

Жан-Пьер показал ему пистолет. Абдуллу вид оружия перепугал еще больше.

– Не надо ничего бояться, – сказал Жан-Пьер тоже на дари. Легкая дрожь в голосе выдавала его собственное волнение, и пришлось усилием воли унять ее. – Никто не знает, что я здесь. Ваша жена и дети только что прошли, не заметив меня. Они в полной безопасности.

Абдуллу все еще одолевали подозрения.

– Чего вы от меня хотите?

– Моя жена – прелюбодейка, – сказал Жан-Пьер, и хотя он намеренно пытался играть на предрассудках муллы, злость в его тоне не была такой уж напускной. – Она бросила меня и забрала моего ребенка. И как последняя шлюха сбежала с американцем.

– Знаю, – отозвался Абдулла, и Жан-Пьер заметил, что и он начал заводиться от праведного гнева.

– Я ищу ее, чтобы вернуть и примерно наказать.

Теперь уже Абдулла энергично закивал в знак поддержки и понимания. Его глаза зловеще засверкали. Ему пришлась по душе идея покарать прелюбодейку.

– Но эта мерзкая парочка куда-то спряталась. – Жан-Пьер уже говорил хладнокровно и тщательно подбирал слова. На этой стадии важным мог оказаться любой нюанс. – Вы – посланник Аллаха на земле. Скажите же мне, где они. Никто и никогда не узнает, кто помог их найти. Это останется между вами, мной и богом.

– Они ушли отсюда, – процедил сквозь зубы мулла, а потом смачно сплюнул, но так, что брызги слюны застряли в рыжей бороде.

– Куда? – спросил Жан-Пьер и затаил дыхание.

– Они покинули долину.

– Понимаю, но куда направились?

– В Пакистан.

В Пакистан! О чем говорит этот старый болван?

– Но ведь все пути туда закрыты сейчас! – недоуменно воскликнул Жан-Пьер.

– Кроме «Масляной тропы».

– Mon Dieu, – прошептал Жан-Пьер на родном языке. – «Масляная тропа».

Его невольно поразила их смелость, но в то же время он почувствовал горькое разочарование, потому что становилось практически невозможным найти их теперь.

– И ребенка они тоже взяли с собой?

– Да.

– Значит, я больше никогда не увижу своей дочурки.

– Они неизбежно погибнут в Нуристане, – с удовлетворением заявил Абдулла. – Женщина с Запада, да еще с младенцем на руках не сможет одолеть высокогорных перевалов, а американец найдет свою смерть, пытаясь спасти ее. Так Аллах карает тех, кто пытается избежать обычного правосудия.

Жан-Пьер понял, что должен вернуться к вертолетам как можно быстрее.

– Теперь можете отправляться домой, – сказал он Абдулле.

– Договор тоже пропадет вместе с ними, потому что итоговый документ взял с собой Эллис, – добавил Абдулла. – И это хорошо. Пусть мы действительно нуждаемся в американском оружии, слишком опасно заключать сделки с неверными.

– Идите! – почти приказал ему Жан-Пьер. – И если не хотите, чтобы кто-то из членов вашей семьи увидел меня, постарайтесь задержать их всех внутри дома хотя бы на несколько минут.

Абдулла на мгновение показался рассерженным тем, как им командуют, но сразу понял, что затевать ссору не в интересах того, в чью сторону смотрит дуло пистолета, и поспешно удалился.

Жан-Пьеру оставалось только гадать, действительно ли они обрекли себя на смерть в Нуристане в соответствии со зловещим пророчеством Абдуллы. Не к подобной развязке стремился он сам. Так он не получит шанса отомстить им собственноручно и потешить оскорбленное самолюбие. К тому же он очень хотел вернуть себе дочь. Джейн нужна была ему живой и всецело подчиненной его власти. А Эллиса он жаждал заставить мучительно страдать от боли и унижения.

Он дал Абдулле время добраться до дома и войти в него, а потом натянул на голову капюшон и, переполненный новыми глубокими переживаниями, двинулся вверх по тропе. Проходя мимо дома, на всякий случай отвернулся, опасаясь, что кто-нибудь может некстати выглянуть в окно.

Анатолий дожидался его на площадке перед пещерами. Он сразу протянул руку, чтобы вернуть себе пистолет, и спросил:

– Ну что тебе удалось узнать?

Жан-Пьер отдал ему оружие.

– Они сумели сбежать от нас, – сказал он. – Уже покинули долину.

– Им ни за что не удастся сбежать от нас, – злобно возразил Анатолий. – Куда они пошли?

– В Нуристан. – Жан-Пьер указал в ту сторону, где стояли вертолеты. – Не пора ли нам убираться отсюда?

– Мы не сможем как следует поговорить в летящем вертолете.

– Но если сюда явятся люди из кишлака…

– К черту людей из кишлака! Перестань вести себя так, словно уже потерпел поражение! Зачем их понесло в Нуристан?

– Они хотят добраться до Пакистана по маршруту, известному как «Масляная тропа».

– Если нам известен маршрут, мы сумеем найти их.

– Не думаю. Путь считается единственным, но имеет множество различных ответвлений, каждым из которых можно воспользоваться.

– Мы пролетим над ними всеми.

– Эти тропы невозможно отследить с воздуха. Они с трудом различимы даже на земле, если нет проводника из числа местных жителей.

– Мы используем карты…

– Какие карты? – оборвал его Жан-Пьер. – Я видел ваши карты. Они ничем не лучше моих американских. А более подробных просто не существует. Но даже на них не обозначены те тропы и перевалы. Ты, видимо, не знаешь, что в мире остались еще регионы, которые картографы пока не изучили как следует. Хотя сам сейчас находишься в одном из них.

– Мне все это известно! Тебе напомнить, кто я такой? Я – профессиональный разведчик. – Анатолий заставил себя понизить голос. – Ты слишком легко падаешь духом и поддаешься унынию. Пораскинь мозгами. Если Эллис сумел найти проводника из местных, чтобы провести его тем путем, я тоже смогу это сделать.

Возможно ли это? Жан-Пьером все еще владели сомнения.

– Но там далеко не один возможный вариант выбора направления.

– Допустим, таких вариантов даже десять. Нам понадобятся десять проводников, которые поведут за собой десять поисковых отрядов.

К Жан-Пьеру мгновенно вернулся весь прежний энтузиазм, когда он осознал, что в самом деле имелась реальная возможность вернуть себе Джейн и Шанталь, а потом увидеть плененного Эллиса.

– Это действительно совсем неплохая идея, – сказал он значительно бодрее. – Мы ведь запросто сможем получать сведения об их передвижениях прямо в пути. Стоит нам покинуть эту богом проклятую долину, и, быть может, нам начнут попадаться более разговорчивые люди. Обитатели Нуристана почти не причастны к войне. По крайней мере, не в такой степени, как здешнее население.

– Вот и прекрасно, – коротко отозвался на его слова Анатолий. – Уже темнеет. А мне еще предстоит много дел этим вечером. В путь отправимся рано утром. Пошли!

Глава семнадцатая

Джейн проснулась в страхе. Она не понимала спросонок, где она, с кем, не попала ли в лапы к русским. Несколько секунд она всматривалась в глинобитную крышу над головой, думая: неужели я в тюремной камере? Затем резко села, чувствуя учащенное сердцебиение, но увидела рядом только Эллиса в его спальном мешке, продолжавшего похрапывать с открытым ртом, и все вспомнила. Нам удалось выбраться из долины. Мы сбежали. Русские понятия не имеют, где мы находимся, и не смогут нас разыскать.

Джейн снова улеглась и дождалась, чтобы пульс вернулся в пределы нормы.

Они двигались не тем маршрутом, который изначально избрал Эллис. Не пошли сначала на север в сторону Комара, где должны были бы повернуть на восток, чтобы попасть в Нуристан через долину Комар. Наоборот, взяли курс от Саниза назад к югу, а в восточном направлении их повела затем долина Ариу. Мохаммед предложил этот вариант, поскольку таким образом они могли покинуть долину Пяти Львов гораздо быстрее, и Эллис с ним согласился.

Они тронулись в путь до рассвета и шли в гору на протяжении всего дня. Эллис и Джейн по очереди несли Шанталь. Мохаммед вел под уздцы Мэгги. Около полудня сделали остановку среди глинобитных домов кишлака Ариу и купили хлеба у подозрительно смотревшего на них старика, чья собака не переставала злобно рычать на незнакомцев. Ариу находился на самой границе мало-мальски населенного района. За кишлаком на много миль не было ничего, кроме усеянного валунами русла реки и расположенных по ее берегам гор цвета слоновой кости. Только ближе к вечеру, совершенно измотанные, они достигли места, где находились сейчас.

Джейн снова села. Шанталь лежала рядом с ней, ровно дыша и излучая тепло, как сосуд с горячей водой. Эллису пришлось спать отдельно. Конечно, они могли с помощью молний соединить два спальных мешка в один, но Джейн опасалась, что Эллис во сне станет ворочаться и перекатится ночью на Шанталь, придавив ее своим весом. Поэтому они разделились и довольствовались близостью друг к другу, позволявшей время от времени обмениваться ласковыми прикосновениями. Мохаммед занял для ночевки смежную комнату.

Джейн осторожно встала, постаравшись не потревожить спящую Шанталь. Надевая рубашку и влезая в шаровары, она ощутила боль в спине и в ногах. Да, она привыкла к долгим пешим переходам, но все же не в течение целого дня, непрерывно двигаясь вверх по столь жестким каменистым тропам.

Обулась, не завязав шнурков, и вышла наружу. Зажмурилась от яркого и холодного в горах солнца. Она увидела, что находится на высокогорном лугу, на обширном поле зелени, через которое протекал извилистый ручей. С дальней стороны от нее отвесно возвышалась скала, а там, где она стояла, в нижней части пологого склона поля располагалось несколько домишек и загонов для скота. Дома пустовали, стада тоже уже увели отсюда: это было летнее пастбище, и пастухи успели перебраться на зимовку в низины. В долине Пяти Львов все еще стояла летняя теплынь, но на такой высоте осень начиналась в первых числах сентября.

Джейн подошла к берегу ручья. Она оказалась на достаточном удалении от домов, чтобы раздеться, не опасаясь оскорбить видом своей наготы чувств Мохаммеда. Потом решительно вбежала в воду и быстро окунулась. Ледяной холод! Пришлось сразу же возвращаться назад. У нее зуб на зуб не попадал.

– К дьяволу такие купания! – воскликнула Джейн вслух.

Уж лучше оставаться грязной, пока не доберемся до цивилизации, решила она.

Поспешно оделась – полотенце у них было только одно и предназначалось исключительно для Шанталь – и бегом вернулась к дому, на ходу подобрав несколько сухих веток. Положила их на почти совсем потухшие угли вчерашнего костра и раздувала их, пока дерево не занялось. Поднесла замерзшие до онемения руки ближе к пламени, согревшись и приведя себя в нормальное состояние.

Затем поставила тазик с водой поверх костра, чтобы было чем обмыть Шанталь. Пока она ждала, ее спутники тоже один за другим проснулись. Первым показался Мохаммед, сразу же тоже отправившийся к ручью умыться. Следом вышел Эллис, жалуясь на боль и ломоту во всем теле. Наконец подала голос Шанталь, требовавшая кормления, и это желание было сразу удовлетворено.

Джейн ощущала странную эйфорию. Ей бы следовало сейчас пребывать в непрерывной тревоге, оказавшись с двухмесячным младенцем в одном из самых глухих мест на планете, но отчего-то все волнение поглощало необычайное счастье. Почему я так счастлива? – задавалась вопросом она. И ответ пришел сам по себе, словно из глубин подсознания. Потому что я с Эллисом.

Вполне счастливой выглядела и Шанталь, словно впитывая довольство жизнью с каждым глотком материнского молока. Прошлым вечером им не удалось пополнить запас продуктов. Пастухи ушли, а больше купить еды было не у кого. Но всегда оставался рис, который они сварили не без труда, поскольку на такой высоте вода не хотела закипать целую вечность. Вот и на завтрак пришлось есть холодные остатки приготовленного на ужин риса. Это подпортило Джейн настроение, но лишь самую малость.

Она поела сама, не прекращая кормить Шанталь, а потом обмыла и переодела малютку. Запасная пеленка, постиранная накануне в ручье, успела высохнуть у костра. Джейн сменила пеленку и с грязной вновь направилась к ручью. Позже она прикрепит ее поверх багажа в надежде, что ветер и тепло, исходившее от тела лошади, помогут высушить ее ближе к концу наступившего дня. Интересно было бы услышать мнение мамочки по поводу внучки, завернутой в одну и ту же пеленку целый день. Она, разумеется, пришла бы в ужас. Впрочем, какая теперь разница…

Эллис и Мохаммед навьючили сумки на Мэгги и поставили ее мордой в необходимом направлении. Сегодня им придется даже тяжелее, чем вчера. Предстоит преодолеть горный хребет, который тысячелетиями помогал держать Нуристан в почти полной изоляции от остального мира. Для этого необходимо было перебраться через перевал Ариу, находившийся на высоте четырнадцати тысяч футов. Причем значительная часть пути пролегала по тропе, уже покрытой снегом и льдом. Они рассчитывали завершить нынешний отрезок путешествия в нуристанском кишлаке Линар. До этого населенного пункта оставалось всего десять миль по прямой, но они в лучшем случае надеялись дойти туда до наступления темноты.

Они продолжили поход при ярком свете солнца, но было очень холодно. Джейн надела теплые носки, митенки и плотной вязки свитер под подбитый мехом плащ. Шанталь она несла в тряпичной подвеске между свитером и плащом, расстегнув на нем верхние пуговицы для доступа воздуха.

Следуя вдоль русла реки Ариу вверх по течению, они покинули гостеприимный луг, и сразу же окружавший пейзаж стал выглядеть суровым, даже в какой-то степени угрожающим. Холодные скалы были лишены какой-либо растительности. Однажды Джейн далеко в отдалении разглядела несколько шатров кочевников на блеклом склоне горы, но не знала, радоваться ли присутствию в окрестностях других людей или же опасаться их. Больше им не встретилось ни одного живого существа, если не считать стервятника, парившего на пронизывающем ветру.

Они двигались вперед, хотя тропа не была отчетливо различимой. Джейн была теперь несказанно довольна тем, что Мохаммед взялся сопровождать их. Поначалу он вел их по берегу, но даже после того, как река сначала сузилась, а потом и вовсе пропала где-то среди гор, продолжал идти уверенно и спокойно. Джейн спросила, откуда ему так хорошо известен этот маршрут, и он поделился с ней секретом: через определенные интервалы тропа была помечена не слишком бросавшимися в глаза грудами камней. Она в самом деле не обращала на них никакого внимания, пока он не показал ей одну из таких «вех».

Вскоре камни покрылись тонким слоем снега, и ноги Джейн стали мерзнуть, несмотря на толстые подошвы башмаков и шерстяные носки.

Поразительно, но Шанталь почти все время безмятежно спала. Приблизительно каждые два часа они останавливались на несколько минут для краткого отдыха, и Джейн пользовалась возможностью покормить дочку, невольно морщась, когда приходилось доставать нежную грудь из-под одежды и выставлять на холодный воздух. Она поделилась с Эллисом наблюдением, что Шанталь ведет себя на удивление хорошо, и он отозвался:

– Да. Это просто невероятно. Совершенно невероятно.

В полдень, когда впереди уже показался перевал Ариу, они на полчаса сделали необходимый всем привал. Джейн уже очень устала. У нее ныла спина. К тому же она была очень голодна. Она с волчьим аппетитом уничтожила пирог с шелковицей и орехами, предназначавшийся каждому из них на обед.

Сам по себе подход к перевалу казался устрашающе сложным. Разглядывая предстоявший крутой подъем, Джейн не на шутку перетрусила. Мне нужно посидеть здесь немного подольше, думала она, заметно дрожа от холода. Эллис заметил это и поднялся.

– Двинемся в путь, пока не примерзли окончательно к этим камням, – сказал он с излишней бодростью в голосе, и Джейн про себя выругала его за фальшивую улыбку. Она не видела ни малейшего повода для веселья.

Усилием воли она тоже заставила себя встать.

– Позволь мне теперь нести Шанталь, – предложил Эллис.

Джейн с благодарностью передала ему ребенка. Мохаммед снова пошел первым, туже натягивая поводья Мэгги. Джейн тяжело побрела следом. Эллис присматривал за ней сзади, замыкая шествие.

Склон был даже круче обычного, а камни стали скользкими от снега. Хватило нескольких минут, чтобы Джейн почувствовала даже более сильную усталость, чем до привала. Спотыкаясь, тяжело дыша, ощущая боль в мышцах, она шла, вспомнив, как сказала Эллису: «Мои шансы сбежать отсюда с тобой сейчас гораздо выше, чем пытаться потом выбраться из Сибири в одиночку». Вероятно, мне не суждено было выдержать ни того, ни другого, пришла печальная мысль. Я даже не представляла, что придется так тяжко. Но потом сразу же одернула себя. Конечно же, ты все прекрасно представляла, как должна понимать: вскоре станет намного труднее, и неизвестно, когда хоть чуть-чуть полегчает. Возьми себя в руки, ты, жалкое ничтожество. Но как раз в этот момент она поскользнулась на влажном от снега камне и начала падать на бок. К счастью, Эллис был совсем близко позади, успел ухватить ее за руку и помог удержать равновесие. Только тогда она поняла, как внимательно он наблюдает за ней, и почувствовала волну любви к нему. Эллис заботился о ней так, как никогда не стал бы Жан-Пьер. Муж шагал бы впереди, полагая, что, если ей понадобится помощь, она попросит помочь, а начни она жаловаться на тяготы пути в горах, тут же завел бы заново надоевший разговор: хочет она, в конце концов, чтобы мужчины воспринимали ее как ровню себе, или же это все пустая болтовня?

Они почти добрались до верхней точки перевала. Джейн склонилась вперед, чтобы оценить длину оставшегося подъема, думая: немного, совсем немного, еще одно усилие. У нее кружилась голова. Впереди Мэгги внезапно оступилась на непрочно державшемся камне, сначала попятилась, а затем с бешеной прытью преодолела последние несколько футов подъема, заставив Мохаммеда буквально бежать рядом с ней. Джейн тоже устремилась за ними, считая каждый шаг до вершины. И наконец оказалась на совершенно ровной поверхности. Остановилась. Головокружение усилилось. Рука Эллиса обвила ее вокруг талии, она закрыла глаза и всем весом оперлась на него.

– Отсюда нам теперь нужно будет всего лишь спускаться вниз до самого вечера, – сказал он.

Джейн открыла глаза. Она представить себе прежде не могла, что окажется когда-нибудь среди столь неприветливого ландшафта. Везде лишь снег, ветер, горы и вечное, неизбывное одиночество.

– Боже, как здесь ужасно, – невольно вырвалось у нее.

Все трое некоторое время взирали на расстилавшийся перед ними унылый пейзаж. Потом Эллис сказал:

– Нам необходимо продолжать движение.

Они тронулись дальше. Спуск показался даже труднее подъема. Мохаммеду, которому прежде приходилось тянуть Мэгги вверх, с силой натягивая уздцы, теперь нужно было прикладывать не меньше усилий, исполняя роль тормоза, чтобы кляча не вырвалась из-под его контроля и не начала ничем не сдерживаемого скольжения по тропе. Отмечавшие путь груды камней стали едва различимыми среди других беспорядочных нагромождений покрытых снегом обломков скал, но Мохаммед, не показывая никаких признаков сомнений, избирал нужное направление. Джейн подумала, что ей следовало бы предложить снова взять на себя переноску Шанталь, предоставив Эллису передышку, но поняла – она еще не готова к этому.

По мере того как они спускались ниже, снег стал редеть, а затем пропал совсем, и тропа сделалась различимой. А Джейн вдруг начала постоянно слышать какой-то странный свистящий звук и вскоре собралась с силами, чтобы спросить Мохаммеда о его источнике. В ответ он использовал неизвестное ей слово на дари. Французского эквивалента он не знал. В итоге афганец улучил момент и просто указал ей, куда смотреть. Джейн разглядела маленькое, похожее на белку животное, торопливо перебежавшее через тропу. Это был обычный сурок. Позже ей на глаза попались еще несколько. Оставалось только гадать, чем они могли кормиться среди голых камней высокогорья.

Через какое-то время они вновь пошли вдоль русла ручья, но двигались теперь вниз по его течению, а вид нескончаемых, лишенных даже покрова мха скал слегка оживляли пучки жесткой травы и низкорослый кустарник, росший по берегам потока. Но ветер не стихал, продолжая холодными иглами порой проникать под одежду Джейн.

Как прежде, подъем делался все труднее и труднее, теперь спуск постепенно становился более легким. Тропа словно немного выровнялась, воздух слегка потеплел, а местность в целом производила менее угрожающее впечатление. Джейн не могла избавиться от чувства переутомления, но больше не испытывала депрессии и подавленности. Преодолев еще две мили, они попали в первый безымянный кишлак на территории Нуристана. Мужчины здесь носили плотные свитера без рукавов с занятным черно-белым узором, а разговаривали на своем диалекте, который с трудом понимал даже Мохаммед. Но ему все же удалось купить хлеба на афганские деньги, имевшиеся у Эллиса.

У Джейн возникло искушение упросить Эллиса остановиться в кишлаке на ночь, настолько она вымоталась, но до наступления сумерек оставалось еще несколько часов, и мужчины твердо решили, что необходимо сегодня же попасть в Линар. Ей пришлось прикусить язык и заставить непрерывно болевшие ноги шагать вперед.

К ее огромному облегчению, остававшиеся до Линара пять миль оказалось пройти не так уж сложно, и они прибыли к своей цели задолго до наступления полной темноты. Джейн сразу же тяжело опустилась на землю под развесистым деревом шелковицы и некоторое время сидела совершенно неподвижно. Мохаммед развел костер и взялся за приготовление чая.

Непостижимым для нее образом он сумел пустить среди местных обитателей слух, что Джейн – западная медсестра, и чуть позже, пока она еще даже не закончила кормление Шанталь, на почтительном удалении от них собралась небольшая группа пациентов. Джейн мобилизовала остатки энергии и осмотрела всех. Она столкнулась с обычным для нее набором воспалившихся порезов, проблем с глистами и жалоб на кашель, но здесь оказалось значительно меньше детей, страдавших от недоедания, чем в долине Пяти Львов. Причину она определила для себя без труда: этот изолированный край почти не был затронут экономическими последствиями войны.

В награду за организацию импровизированной клиники Мохаммед получил целую курицу, которую сам же и сварил в их кастрюле. Джейн отчаянно хотелось лечь спать, но она заставила себя дождаться еды, которую поглотила с огромным удовольствием, как только мужчины подали ее порцию. Курица была жесткой и почти безвкусной, но и Джейн никогда в жизни не знавала прежде подобного голода.

Для Эллиса и Джейн выделили отдельную комнату в одном из домов кишлака. Там нашелся достаточно широкий матрац и даже простая деревянная колыбель для Шанталь. На сей раз они соединили два спальных мешка и занялись любовью с усталой нежностью друг к другу. Джейн доставил наслаждение не только секс, но и возможность долго лежать в тепле. Потом Эллис мгновенно заснул, а Джейн еще несколько минут бодрствовала. Как ни странно, но чем больше она расслаблялась, тем ощутимее становилась боль в каждой мышце. И она мечтала о том, как приятно нежиться на удобной кровати, когда сквозь шторы в спальню проникают лучи уличных фонарей, снаружи доносится шум автомобилей, хлопают двери такси, когда есть ванная комната с обычным унитазом и с краном, из которого льется горячая вода. А на углу расположен магазин, где можно купить ватные тампоны, подгузники и детский шампунь «Больше никаких слез». Мы сбежали от русских, думала она, постепенно погружаясь в сон. Так, быть может, удастся добраться и до дома? Вполне может быть.

* * *

Джейн проснулась вместе с Эллисом, ощутив, как он внезапно напрягся всем телом. Он недолго лежал совершенно неподвижно рядом с ней, задержав дыхание и вслушиваясь в лай двух или трех собак за окном. Потом проворно вскочил с постели.

В комнате царил кромешный мрак. Донеслось чирканье спички, и в углу загорелся фитиль свечи. Она бросила взгляд на Шанталь. Малышка продолжала безмятежно спать.

– В чем дело? – спросила она у Эллиса.

– Пока не знаю, – прошептал он.

Натянул на себя брюки, вставил ноги в ботинки, надел пальто и вышел.

Джейн тоже поторопилась одеться и последовать за ним. В соседней комнате при свете луны, падавшем через открытую дверь, лежали рядком на одной постели четверо детей, причем сейчас все они округлившимися глазами смотрели на гостью поверх края одеяла. Их родители спали отдельно в еще одной из комнат. Эллис стоял в дверном проеме и вглядывался куда-то вдаль.

Джейн пристроилась с ним рядом. На склоне холма при лунном свете она заметила одинокую фигуру человека, бегущего прямо в их сторону.

– Это его почуяли собаки, – все так же шепотом сказал Эллис.

– Но кто он такой? – спросила Джейн.

Внезапно к ним присоединился еще один мужчина. Джейн вздрогнула от неожиданности, а потом узнала Мохаммеда. В его руке поблескивало лезвие ножа.

Фигура приблизилась. Ее странная манера двигаться показалась Джейн знакомой. Секундой позже Мохаммед усмехнулся и опустил нож.

– Это Али Ганим, – сказал он.

Теперь Джейн поняла, почему бег показался ей необычным. Спина Али была сильно искривлена, что и влияло на его походку.

– Но зачем он здесь? – прошептала она.

Мохаммед вышел навстречу и помахал рукой. Али заметил его, помахал в ответ, а потом уже безошибочно устремился к дому, где стояли они втроем. Мохаммед обнял Али.

Джейн с нетерпением ждала, пока Али переведет дух после долгой пробежки. Потом он сообщил:

– Русские отправились по вашим следам.

У Джейн зашлось сердце. А она-то думала, что они сумели надежно скрыться от русских. Как же такое могло случиться? Где они допустили ошибку?

Али пришлось сделать еще паузу, чтобы полностью восстановить дыхание, и он продолжал:

– Масуд отправил меня предупредить вас. В тот день, когда вы ушли, русские прочесали всю долину Пяти Львов в напрасных поисках. Подняли буквально сотни вертолетов, собрали отряды из тысяч солдат. А сегодня, так ничего и не добившись, направили группы вдоль каждой из долин, ведущих в сторону Нуристана.

– О чем он говорит? – перебил Али своим вопросом Эллис.

Джейн жестом показала Али, что ей нужно перевести его слова американцу, который, хотя и владел немного дари, не успевал следить за смыслом быстрой речи на этом языке.

– Откуда же им стало известно о нашем намерении отправиться именно в Нуристан? – спросил Эллис, как только она закончила. – Мы могли решить найти для себя укрытие в любом самом отдаленном, самом глухом углу этой чертовой страны?

Джейн перевела вопрос Али. Но он ничего не знал об этом.

– По этой долине тоже идет поисковая группа? – обратилась к Али теперь уже сама Джейн.

– Да. Я сумел опередить их перед самым перевалом Ариу. К вечеру они могут уже добраться до последнего из кишлаков на нашей территории.

– О боже! – воскликнула Джейн и перевела предсказание Али для Эллиса. – Но почему они двигаются настолько быстрее нас? – спросила она. Эллис пожал плечами, и ей пришлось ответить на собственный вопрос самой. – Потому что их не задерживает в пути женщина с грудным младенцем. Проклятье!

– Если они отправятся рано утром, смогут догнать нас уже завтра, – сказал Эллис.

– Как же нам быть?

– Пуститься в дорогу немедленно.

Джейн каждой косточкой своего тела ощущала смертельную усталость, и эта реплика вызвала в ней совершенно иррациональную неприязнь к Эллису.

– Но разве мы не можем где-нибудь от них спрятаться? – раздраженно спросила она.

– Где же? – отреагировал Эллис тоже резко. – Здесь есть только одна тропа, а у русских достаточно людей, чтобы обыскать все дома. Их, кстати, совсем немного в этих местах. Кроме того, помни, что местное население не обязательно станет дружно нам помогать. Русским кто-нибудь может запросто выдать наше укрытие. Нет, единственная надежда на спасение для нас – это постоянно опережать преследователей.

Джейн посмотрела на часы. Только начало третьего ночи. Она почувствовала, что готова сдаться.

– Я навьючу багаж на лошадь, – сказал Эллис. – Ты покорми пока Шанталь. – Он перешел на свой скверный дари и обратился к Мохаммеду: – А ты, мой друг, не мог бы пока заварить для всех чай? И Али нужно дать еды – он наверняка зверски голоден.

Джейн вернулась в дом, закончила одеваться, а потом начала кормить Шанталь. Эллис вскоре принес ей горячего и сладкого чая в глиняной пиале. Она с благодарностью приняла его и быстро выпила.

Шанталь сосала молоко, а ее мать гадала, в какой степени был причастен Жан-Пьер к столь настойчивым поискам своей жены и Эллиса. Она знала, что он помог организовать налет на Банду, поскольку сама видела его там. При ведении поисковых операций в долине Пяти Львов его знание местности оказалось бы для русских поистине неоценимым. Но он не может не понимать, что теперь они охотятся на его жену и ребенка, как собаки на каких-нибудь крыс. Как же ему совесть позволяет помогать им? Его любовь явно сменилась ненавистью отвергнутого и очень ревнивого супруга.

Шанталь насытилась. Как же приятно это должно быть, подумала Джейн, не ведать ничего о страсти и ревности или о предательстве, не испытывать других чувств, кроме тепла или холода, голода или сытости.

– Наслаждайся этим, пока способна, малышка моя, – сказала она.

Она поспешила застегнуть пуговицы на рубашке и натянуть через голову свитер. Повесила на шею переноску, поудобнее устроила Шанталь внутри нее, а затем не без труда надела плащ и вышла наружу.

Эллис и Мохаммед изучали карту при свете масляного фонаря. Эллис показал Джейн их дальнейший маршрут.

– Мы будем следовать вдоль русла Линара до того места, где он впадает в реку Нуристан, а оттуда вновь начнем подъем в гору, направляясь к северу. После этого продолжим путь через одну из ответвляющихся небольших долин – Мохаммед не уверен, через какую именно, пока мы не доберемся туда, – и двинемся к перевалу Кантивар. Мне бы очень хотелось покинуть главную долину Нуристана сегодня же. Это затруднит русским поиски, поскольку они не будут знать наверняка, какой из боковых долин мы воспользовались.

– Далеко ли до того места? – спросила Джейн.

– Всего пятнадцать миль, но как быстро мы будем идти, зависит, конечно же, от характера местности.

Джейн кивнула.

– Тогда давайте скорее уйдем отсюда, – сказала она, испытывая гордость, потому что сумела заставить свой голос звучать бодро, почти не выдавая ее истинного настроения.

При свете луны они покинули свое ночное пристанище. Мохаммед сразу задал высокий темп и нещадно нахлестывал кобылу кожаным ремнем, стоило ей начать замедлять ход. У Джейн слегка болела голова, а в желудке ощущалась пустота и порой возникало нечто похожее на тошноту. Но ее тем не менее не клонило в сон. Она находилась в постоянном нервном напряжении, и безмерная усталость не покидала ее.

Ночью тропа наводила на нее страх. Некоторое время они двигались среди редкой травы, росшей по берегу ручья, что не было особенно трудно. Но затем тропа окончательно сузилась и повела их вверх вдоль самого края отвесной скалы до высоты в несколько сотен футов, где ее опять покрывал снег, и Джейн приходила в ужас при мысли, что может поскользнуться и упасть, разбившись насмерть с ребенком на руках.

Порой перед ними вставал выбор. Тропа раздваивалась. Можно было либо продолжать подъем, либо начать спускаться. Поскольку никто толком не знал, что предпочесть, они предоставили выбор интуиции Мохаммеда. При первом таком случае он избрал нижнее ответвление и оказался прав – тропа скоро привела их к длинному участку берега реки, где глубина в фут не помешала им перейти ее вброд на противоположный склон, и это помогло срезать значительное расстояние. Но вот во второй раз, когда они опять решили спуститься к реке, им пришлось пожалеть об этом: всего лишь через милю речная тропа уперлась в глухую стену скалы, обогнуть которую можно было только вплавь. Пришлось снова возвращаться к развилке, чтобы двинуться от нее вверх.

И все же, когда возник очередной выбор пути, они все-таки предпочли спуск к реке. Теперь тропа вывела их на узкий уступ, проходивший вдоль скалы на высоте примерно в сто футов над руслом. Лошадь начала нервно ржать, потому что даже животное боялось предельно узкой тропы. Джейн сама с трудом справлялась со страхом. Сияния звезд было недостаточно, чтобы осветить речную воду внизу, и потому создавалось впечатление, что идешь по самому краю бездонной черной пропасти. Мэгги так и норовила остановиться, и Мохаммеду требовалась немалая затрата сил, чтобы, налегая на поводья, заставлять ее продолжать движение.

Когда же впереди уступ делал поворот, за которым им пока ничего не было видно, Мэгги по старой привычке отказалась сворачивать за угол и почти совсем перестала подчиняться. Джейн невольно подалась назад, оберегая себя от копыт задних ног лошади, то и дело взбрыкивавшей. Шанталь заплакала. Либо девочка непостижимым образом почувствовала напряженность момента, либо причина была гораздо проще: она ведь так больше и не заснула после кормления в два часа ночи. Эллис передал Шанталь Джейн, а сам пошел вперед, чтобы помочь Мохаммеду справиться с лошадью.

Эллис предложил взять поводья, но Мохаммед довольно-таки грубо отказался: его нервы тоже были на пределе. Эллису оставалось только пытаться подталкивать кобылу сзади, выкрикивая «н-но!» и «пошла!». Джейн лишь успела подумать, что это выглядит почти комично, как Мэгги внезапно и резко попятилась, Мохаммед споткнулся и выронил узду, а лошадь крупом сбила Эллиса с ног, продолжая отступать назад.

К счастью, Эллис упал влево к стене скалы. А вот когда кобыла задом приблизилась к Джейн, та оказалась на противоположной стороне, и ей пришлось встать на самую кромку тропы, и, к счастью, Мэгги чудом миновала ее. Чтобы не рухнуть в пропасть, Джейн вцепилась в одну из сумок, притороченных к седлу, отчаянно держась за нее, поскольку одним неверным движением лошадь могла столкнуть и ее тоже, но только не к скале, а вниз, во мрак разверзшейся бездны.

– Ты тупая скотина! – заорала она. Шанталь, зажатая между Джейн и лошадью, тоже издала громкий крик.

Джейн продолжала поневоле двигаться назад вместе с Мэгги, боясь не удержаться за сумку. Затем, понимая, что вся ее жизнь зависит сейчас только от нее самой, она отпустила сумку, дотянулась правой рукой до поводьев, ухватилась за них, рывком сумела сменить положение, встав прямо перед лошадиной мордой, натянула поводья и рявкнула:

– Стоять!

Она сама несказанно удивилась, когда Мэгги замерла на месте.

Джейн смогла повернуться. Эллис и Мохаммед еще только поднимались на ноги.

– С вами все в порядке? – спросила она по-французски.

– Можно сказать, что почти все, – отозвался Эллис.

– Вот только я лишился фонаря, – сообщил Мохаммед.

– Надеюсь, у треклятых русских проблем не меньше, чем у нас, – бросил Эллис фразу по-английски.

Джейн поняла: мужчины даже не успели заметить, как лошадь едва не сбросила ее с уступа. И решила ничего им не рассказывать, а просто передала поводья Эллису со словами:

– Давайте двигаться. Свои раны будем зализывать потом.

Протиснулась мимо Эллиса и обратилась к Мохаммеду:

– Веди нас дальше.

Стоило Мохаммеду всего на несколько минут избавиться от забот о Мэгги, как его настроение заметно улучшилось. Нужна ли нам лошадь вообще? – мысленно задалась вопросом Джейн, но решила, что нужна. Без нее пришлось бы нести на себе слишком много тяжелого багажа, где в каждой сумке лежали насущно необходимые вещи. А провианта они даже могли бы взять с собой и побольше.

Чуть позже они в спешке прошли через нечто вроде хутора, где стояла сонная тишина, лишь шумел небольшой водопад. Здесь насчитывалось всего несколько хижин. Во дворе одной из них неожиданно залилась истерическим лаем собака, но ее приструнил окриком хозяин. А затем вновь начались глухие и необитаемые места.

Черное небо начало сереть. Звезды пропали. Светало. Джейн гадала, чем сейчас занимаются русские. Вероятно, офицеры как раз начали будить солдат, криками поднимая их и пиная сапогами тех, кто медлил, не спеша выбираться из спальных мешков. Повар варил кофе, пока командир изучал карту. А может статься, они встали гораздо раньше. Час или два назад, когда еще царили ночная тьма, и в считаные минуты тронулись в путь, маршируя длинной цепочкой вдоль берега реки Линар. Тогда уже могли даже миновать кишлак Линар. И если правильно избрали направление на всех развилках, то, возможно, находились сейчас в какой-то миле позади беглецов.

При этой мысли Джейн бессознательно ускорила шаги.

Выступ скалы то тянулся вдоль нее, то резко опускался к реке. Здесь не было видно никаких признаков работы земледельцев, но склоны холмов по обе стороны поросли достаточно густыми лесами. Еще немного просветлело, и Джейн распознала в деревьях развесистые падубы. Она указала на них Эллису.

– А почему бы нам не спрятаться в одном из этих лесов?

– Мы могли бы сделать это, но только если бы не осталось иного выбора, – ответил он. – Ведь русские очень скоро поймут, что мы где-то остановились. Опросят жителей следующего кишлака. Те скажут: мол, мы никого не видели, никто через наш кишлак не проходил. Тогда русские повернут назад и начнут интенсивно прочесывать окрестности.

Джейн разочарованно вынуждена была с ним согласиться. Она попросту уже искала любой предлог для привала.

Перед самым восходом они вышли за поворот тропы и замерли на месте. Оползень обрушил на уступ землю и камни, полностью перекрыв тропу.

Джейн почувствовала, что готова расплакаться от отчаяния. Они ведь успели проделать по этому участку уступа больше двух миль. Возвращение означало не только обход в лишние пять миль, но и необходимость заново миновать место, так напугавшее Мэгги.

Какое-то время все трое смотрели на препятствие.

– Мы сможем перебраться через завал? – спросила Джейн.

– Лошадь уж точно не сможет, – кратко ответил Эллис.

Но подобное объяснение очевидного вызвало у Джейн лишь раздражение.

– Один из нас мог бы вернуться с Мэгги, – нетерпеливо предложила она. – А двое получили бы время для отдыха, пока кобылу проведут обходным путем.

– Думаю, нам ни в коем случае не следует разделяться.

Джейн почти взбесил этот тон, в котором ей послышалось: мое решение всегда будет окончательным и бесповоротным.

– Только не вбивай себе в голову, что мы постоянно будем делать только то, что считаешь правильным ты один, – жестко бросила она.

Он выглядел озадаченным ее резкостью.

– Хорошо. Но есть и другая опасность. Земля и камни могут начать сползать дальше, если кто-то попытается взобраться наверх. Более того, скажу прямо, что не стану даже пытаться сделать это независимо от того, какое решение примете вы двое.

– Стало быть, ты даже не желаешь обсуждать вопрос, насколько я понимаю. – Вне себя от злости, Джейн развернулась и пошла по тропе назад, предоставив двум мужчинам следовать за собой.

Почему, размышляла она, мужчины неизменно занимали позиции руководителей и всезнаек, как только возникали проблемы, связанные с физикой или механикой?

Разве Эллис лишен недостатков, не совершает ошибок? И особым умом он тоже не блещет. Ведет пустые разговоры о том, какой он крупный борец с терроризмом, а сам продолжает работать на ЦРУ, представляющее собой едва ли не крупнейшую террористическую организацию в мире. Бесспорно, его характер не лишен склонности к опасным ситуациям, к насилию и к обману. Если хочешь, чтобы твой спутник жизни уважал тебя, ни в коем случае не связывайся с подобным мужественным романтиком в стиле мачо, подвела она итог.

В натуре Жан-Пьера можно было выделить и позитивную черту: он никогда не стремился продемонстрировать своего превосходства над женщиной. Он мог пренебрегать тобой, лгать тебе, не считаться с тобой, но не опускался до презрительной снисходительности. Хотя причина, возможно, заключалась в его относительной молодости.

Она миновала место, где так опасно совсем недавно начала пятиться Мэгги. Мужчин она не дожидалась. Пусть теперь управляются с чертовой кобылой сами.

Шанталь начала ныть, но Джейн заставила ее потерпеть. Она продолжала упорно шагать впереди, пока не достигла развилки, откуда вторая тропа вела, как казалось, к вершине скалы. Там она уселась и в одностороннем порядке объявила привал. Эллис и Мохаммед через пару минут ее нагнали. Мохаммед достал из багажа пироги с шелковицей и орехами и раздал их своим спутникам. Эллис с Джейн даже не заговаривал.

После непродолжительного отдыха они начали подъем. Добравшись до верхней точки, оказались под лучами яркого солнца после долгого перерыва, и злость Джейн постепенно стала улетучиваться. Спустя несколько минут Эллис обнял ее и сказал:

– Хочу извиниться за свой чересчур командирский тон.

– Принято, – отозвалась Джейн все еще крайне сдержанно.

– Но тебе не кажется, что ты тоже, мягко говоря, отреагировала слишком бурно?

– Так оно и вышло. Прости.

– Вот и хорошо. Передай мне Шанталь.

Джейн вновь доверила ему малышку. И как только даже небольшой вес перестал отягощать ее, она почувствовала сильную боль в спине. Шанталь никогда не казалась ей прежде тяжелой, но боль появлялась тогда, когда Джейн приходилось долго ее нести. Если бы довелось тащить сумку с продуктами из супермаркета больше десяти миль, эффект был бы тем же.

Воздух все больше прогревался по мере того, как солнце все выше поднималось на утреннем небе. Джейн расстегнула плащ, а Эллис и вовсе снял с себя пальто. Мохаммед предпочел остаться в своей армейской шинели русского образца, проявив характерное для всех афганцев равнодушие к любым переменам погодных условий, кроме самых резких.

Ближе к полудню они выбрались из тесной расщелины вдоль реки Линар и оказались в просторной долине Нуристан. Здесь тропа снова была отчетливо помечена, а поверхность стала ровнее, напоминая проселок, годившийся для проезда телег и джипов, как в долине Пяти Львов. Отсюда они повернули на север, устремившись вверх и по тропе, и по течению более широкой реки.

Джейн ощущала страшную усталость. Ею овладели тоска и пессимизм. Поднявшись в два часа ночи, она прошагала десять часов подряд, но продвинуться вперед им в действительности удалось всего лишь на четыре или пять миль. А Эллис твердо намеревался преодолеть сегодня еще миль десять. Для Джейн третий день похода стал почти невыносимым, и она знала, что не сможет идти до самого наступления темноты. Впрочем, даже на лице Эллиса читалось унылое выражение. Джейн прекрасно понимала причину: он тоже почти достиг пределов своих возможностей. Только Мохаммед казался неутомимым.

В долине речки Линар они не встречали никого за пределами редких кишлаков, но теперь им стали попадаться путники, большинство из которых были облачены в белые балахоны и в белые же тюрбаны. Обитатели Нуристана с любопытством оглядывали двух усталых бледнолицых представителей Запада, а Мохаммеда приветствовали со сдержанным уважением, легко объяснимым, если учесть перекинутый у него через плечо автомат Калашникова.

Они все еще шли вдоль русла реки Нуристан, когда их нагнал чернобородый и ясноглазый молодой человек, несший десяток только что пойманных рыб, нанизанных на палку. Он заговорил с Мохаммедом на смеси из двух языков. Джейн узнавала слова на дари, перемежаемые фразами на пашто, но взаимопонимание было установлено для того, чтобы Мохаммед сумел купить три рыбины.

Эллис отсчитал деньги и спросил у Джейн:

– Пятьсот афгани за каждую рыбу – это дорого?

– Пятьсот афгани равны пятидесяти французским франкам или пяти фунтам стерлингов.

– Десять баксов. Далеко не дешево, – констатировал Эллис.

Джейн не понравилось его ворчание по поводу денег. Она с трудом ноги переставляла, а этого типа еще могла волновать дороговизна местной рыбы!

Молодой человек, которого звали Халам, объяснил, что рыбачил на озере Мундол, расположенном ниже вдоль долины, хотя он, вероятно, все же купил чей-то улов, поскольку совсем не походил на рыбака. Он даже укоротил свой шаг, чтобы пойти с ними рядом, беспрерывно болтая о чем-то и явно не беспокоясь, понимают они его или нет.

Как и долина Пяти Львов, Нуристан тоже был чем-то вроде каменистого каньона, расширявшегося через каждые несколько миль и переходившего в небольшие равнины, где велись сельскохозяйственные работы, а более мелкие поля ближе к подножию холмов ютились на террасах. Единственным бросавшимся в глаза различием были леса из падубов, густо, как шесть на овцах, покрывавшие нижние склоны, среди которых Джейн продолжала видеть возможное укрытие на случай, если все их прочие усилия потерпят провал.

Сейчас они двигались заметно быстрее. На их пути не встречалось приводивших в бешенство обходных троп, огибавших горы, что особенно радовало Джейн. Только в одном месте они снова уперлись в оползень, перекрывший дорогу, но на сей раз Эллис и Джейн легко перебрались через него, а Мохаммед провел лошадь вброд по мелководью и снова вывел на берег чуть выше по течению. Позже уступ скалы ненадолго скрывался под водой, а тропа пролегала вдоль каменной стены по настилу, уложенному из шатких бревен, на который лошадь упрямо отказалась вступать. Мохаммед опять решил проблему, миновав этот участок по воде, ведя Мэгги под уздцы.

К этому моменту Джейн уже дошла до той стадии, когда готова была буквально рухнуть на землю от переутомления. Как только Мохаммед присоединился к ним на берегу, она решительно заявила:

– Мне необходима остановка для отдыха.

– Но мы почти достигли Гадвала, – сказал Мохаммед.

– Далеко еще до него?

Мохаммед проконсультировался с Халамом на смеси дари и французского языка, а потом ответил:

– Одна половина часа.

Джейн это представлялось целой вечностью. Но я, разумеется, смогу идти еще всего тридцать минут, уговаривала она себя, стараясь отвлечься от невыносимой боли в спине и неудержимого желания где-нибудь немедленно прилечь.

Но потом за следующим поворотом они уже увидели кишлак.

Это было необычное, но такое желанное зрелище. Деревянные дома громоздились у почти отвесного склона горы, словно стояли друг на друге, и издали создавалось впечатление, что если бы один из нижних домов по какой-то причине рухнул, то вместе с ним обрушился бы вниз с крутизны в реку весь поселок.

Как только они поравнялись с первым из домов, Джейн просто остановилась и уселась на речном берегу. Каждая мышца ее тела ныла от боли, и у нее едва ли нашлись бы сейчас силы даже взять Шанталь у Эллиса, который с такой готовностью уселся рядом, что становилось ясно – он тоже вымотался до крайности. Из дома показалась любопытствующая местная жительница, и Халам сразу поспешил вступить с ней в беседу, очевидно, рассказывая ей все известное ему о Джейн и Эллис. Мохаммед стреножил Мэгги там, где она могла пощипать жесткой травы, и примостился по-турецки около Эллиса.

– Нам нужно купить хлеба и чая, – сказал Мохаммед.

А Джейн подумала, что им всем пора съесть что-то гораздо более существенное.

– Как насчет нашей рыбы? – спросила она.

– Потребуется слишком много времени, чтобы почистить и пожарить ее, – ответил Эллис. – Мы отложим это до наступления ночи. Мне бы не хотелось задерживаться здесь дольше, чем на полчаса.

– Хорошо, – согласилась с ним Джейн, совсем не уверенная, что сможет продолжить путь после всего получасового отдыха.

Возможно, немного еды поможет им чуть-чуть ожить и взбодриться, подумала она.

Их окликнул Халам. Джейн подняла взгляд и увидела, как он жестами подает им сигнал идти к дому. Женщина делала то же самое: приглашала к себе. Эллис и Мохаммед поднялись на ноги. Джейн пришлось сначала положить Шанталь на землю, а потом склониться, чтобы взять младенца на руки. Внезапно ее зрение помутилось, и она, как ей показалось, начала терять равновесие. Несколько секунд она пыталась преодолеть это ощущение, видя перед собой сквозь пелену только крошечное личико Шанталь, а потом у нее подогнулись колени, она упала, а все вокруг стало совершенно черным.

Открыв глаза в следующий раз, она увидела над собой круг, образованный встревоженными лицами Эллиса, Мохаммеда, Халама и хозяйки дома.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Эллис.

– Очень странно и глупо. А что случилось?

– Ты упала в обморок.

Джейн сразу же села.

– Со мной очень скоро все будет в порядке.

– Нет, не будет, – возразил Эллис. – Ты не сможешь идти сегодня дальше.

У Джейн постепенно прояснилось к голове. Она понимала, что он прав. Ее тело не способно было сейчас выдержать новой нагрузки, и сколько бы она ни напрягала силу воли, ничто не смогло бы этого изменить. Она перешла на французский язык, чтобы их мог понимать только Мохаммед.

– Но ведь русские наверняка уже сегодня появятся здесь.

– Нам придется спрятаться, – сказал Эллис.

– Посмотрите на этих людей внимательно. Как вы думаете, они способны хранить все в тайне? – спросил Мохаммед.

Джейн пригляделась к Халаму и к женщине. Они наблюдали за гостями, вслушиваясь в их разговор, хотя не понимали ни слова. Прибытие в кишлак иностранцев, должно быть, стало для них главным событием года. Буквально через десять минут все местные жители соберутся здесь. Она пристальнее всмотрелась в лицо Халама. Просить его не распускать слухов было равносильно обращению к собаке с просьбой никогда больше не лаять. Место, где они укрылись, к вечеру станет известно всем в Нуристане. Было ли реально позже скрыться от них, а потом незаметно ни для кого свернуть в одну из ответвлявшихся в сторону долин? Вероятно. Но они не смогут продержаться слишком долго без помощи коренного населения. Рано или поздно их запасы продуктов иссякнут, и русские поймут, что им пришлось остановиться, после чего начнут прочесывать все окрестные леса и каньоны. Эллис очень верно оценил положение, когда чуть раньше в этот день сказал: их единственная надежда заключалась в том, чтобы постоянно опережать своих преследователей.

Мохаммед, куривший сигарету, глубоко затянулся, пребывая в глубокой задумчивости. Потом обратился к Эллису:

– Мы с тобой продолжим путь, а Джейн придется оставить здесь.

– Нет, ни за что, – резко откликнулся на его предложение Эллис. Но Мохаммед упорствовал:

– Документ, который ты взялся доставить, подписанный Масудом, Камилем и Азази, гораздо важнее жизни любого из нас. В нем заключено все будущее Афганистана – свобода, ради которой погиб мой сын.

Эллису придется отправиться одному, осознала Джейн. По крайней мере, хотя бы он сумеет в таком случае выжить. И сразу же устыдилась за себя, потому что почувствовала ужасающее отчаяние от одной только мысли о возможном расставании с ним навсегда. Ей следовало думать о том, как помочь ему, а не переживать перспективу разлуки. Внезапно ее осенила идея.

– Я могу отправить русских по ложному следу, – сказала она. – Позволю им найти и схватить меня, потом, немного поломавшись для вида, дам Жан-Пьеру совершенно неверную информацию о том, каким путем вы ушли и в каком состоянии находитесь… Если мне удастся пустить их по совершенно другому маршруту, вы сможете получить несколько дней преимущества над ними. А этого будет достаточно, чтобы безопасно выбраться из страны!

Она переполнилась искренним энтузиазмом по поводу своего плана, не прислушиваясь к голосу сердца, умолявшего: «Не оставляй меня! Пожалуйста, не оставляй меня!»

Мохаммед посмотрел на Эллиса.

– Это единственный выход из положения, – сказал он.

– Забудьте о нем, – отрезал Эллис. – Ничего подобного мы не сделаем.

– Но, Эллис…

– Ничего подобного мы не сделаем. И точка, – повторил Эллис.

Мохаммед замолк на полуслове.

– Но как же мы поступим? – спросила Джейн.

– Русские не догонят нас сегодня, – вслух размышлял Эллис. – Мы по-прежнему далеко впереди них, потому что вышли в путь так рано прошлой ночью. Задержимся здесь, переночуем, а завтра как можно раньше снова отправимся в дорогу. Помните: ничто не остается неизменным. У нас есть шансы. Произойти может что угодно. Кто-нибудь в Москве внезапно решит, что Анатолий выжил из ума, бросив на наши поиски чуть ли не целую армию, и отдаст приказ прекратить операцию.

– Чепуха, – сказала Джейн вслух по-английски, хотя втайне и вопреки здравому смыслу радовалась его отказу уйти без нее.

– Тогда у меня есть альтернативное предложение, – сказал Мохаммед. – Я сам вернусь немного назад и уведу русских за собой в сторону от вашего маршрута.

У Джейн тревожно забилось сердце. Было ли такое возможным?

– Каким образом тебе это удастся? – спросил Эллис.

– Предложу им свои услуги проводника и переводчика, а потом направлюсь с ними к югу по долине Нуристан, чтобы они оказались от вас как можно дальше. У озера Мундол, например.

Джейн обдумала его идею, но в итоге снова испытала лишь разочарование.

– У них наверняка уже есть свой проводник и переводчик, – сказала она.

– Он может оказаться моим хорошим знакомым из долины Пяти Львов, которого заставили помогать русским против воли. В таком случае я переговорю с ним, и мы вдвоем все организуем.

– А если он не согласится сотрудничать с тобой?

Мохаммед ненадолго задумался.

– Тогда это будет не наш сторонник, вынужденный помогать врагам против своего желания, а предатель, согласившийся оказывать им содействие добровольно. Причем, скорее всего, не бескорыстно. В таком случае я попросту убью его.

– Я не хочу, чтобы из-за меня погиб кто-то еще, – поспешила сказать она.

– Причиной станешь вовсе не ты лично, – резко оборвал ее Эллис. – Это произойдет по моей вине, поскольку я отказался идти дальше без тебя.

Джейн не стала пререкаться с ним.

А Эллис уже обдумывал детали плана.

– Но ведь ты одет не так, как одеваются в Нуристане.

– Обменяюсь одеждой с Халамом.

– Ты не слишком хорошо говоришь на местном диалекте.

– В Нуристане используют разные варианты языка. Я объясню, что родом из другого района, где говорят несколько иначе, чем здесь. А русские не знают ни одного из языков Афганистана и ни о чем не догадаются.

– А куда денешь свой автомат?

Мохаммед призадумался.

– Вы дадите мне одну из ваших сумок?

– Они все слишком малы.

– Но у меня Калашников со складывающимся прикладом.

– Конечно, – кивнул Эллис. – Бери любую сумку.

Джейн показалось, что это может вызвать подозрения, но потом она изменила мнение: афганские сумки были столь же странными и разнообразными, как и одежда. И все же рано или поздно Мохаммед непременно навлечет на себя подозрения русских.

– А как ты будешь выходить из положения, когда они поймут, что их ведут по ложному следу?

– Прежде чем это случится, я успею однажды ночью сбежать от них, бросив посреди пустынной и незнакомой им местности.

– Это очень опасная затея, – сказала Джейн.

Мохаммед напустил на себя вид настоящего мужчины, который обязан презирать все опасности. Как и большинство партизан, он действительно отличался поразительной отвагой, но бывал порой до наивности тщеславен.

– Но если ты неправильно рассчитаешь время и русские тебя заподозрят до твоего бегства, они подвергнут тебя самым жестоким пыткам, чтобы узнать, куда мы отправились в действительности, – все еще сомневался Эллис.

– Живым я им в руки не дамся, – честно заявил Мохаммед.

И Джейн верила ему.

– Но мы останемся без проводника, – напомнил Эллис.

– Я найду вам другого.

Мохаммед повернулся к Халаму и вступил с ним в быстрый диалог на смеси двух языков. Джейн поняла, что Мохаммед намеревался нанять им в провожатые Халама. Ей самой Халам не слишком нравился. Трудно было доверять полностью человеку, проявившему себя столь ловким и жадным торговцем. Но зато он явно много путешествовал, и выбор представлялся не худшим, если вообще не единственным. Большинство прочих жителей кишлака наверняка вообще редко покидали пределы своей долины.

– Он утверждает, что ему известен маршрут, – сказал Мохаммед, вновь переходя на французский язык. Джейн не слишком понравилось выражение «он утверждает», вызвавшее у нее некоторую тревогу. А Мохаммед продолжал: – Халам доведет вас до Кантивара, а там подыщет нового проводника для того, чтобы помочь вам перебраться через следующий перевал. Вам и дальше придется потом нанимать других проводников, чтобы добраться до Пакистана. Сам он возьмет с вас за свои услуги пять тысяч афгани.

– Цена сходная, – сказал Эллис, – но скольким еще провожатым нам нужно будет заплатить до того, как мы окажемся в Читрале?

– Вероятно, пяти или даже шести.

Эллис помотал головой.

– У нас нет с собой тридцати тысяч афгани. А ведь нам необходимо еще на что-то покупать продукты.

– Провизию придется добывать, устраивая в кишлаках временные медицинские пункты, – сказал Мохаммед. – А на территории Пакистана путь станет значительно проще. Быть может, вам ближе к концу путешествия проводники вообще не понадобятся.

Эллиса продолжали одолевать сомнения.

– А ты что обо всем этом думаешь? – обратился он к Джейн.

– Все еще остается первый вариант, – ответила она. – Вы можете отправиться дальше без меня.

– Нет, – твердо сказал он. – Такого варианта не существует. Я пойду только вместе с тобой.

Глава восемнадцатая

За весь первый день русским отрядам не удалось отыскать никаких следов Эллиса и Джейн.

Жан-Пьер и Анатолий сидели на жестких деревянных стульях скудно обставленного и лишенного даже окон кабинета на военно-воздушной базе в Баграме, анализируя рапорты по мере того, как их тексты передавались по рациям. Группы выступили еще до рассвета. Поначалу отрядов насчитывалось шесть. По одному на каждую из пяти долин, уходивших на восток от реки Пяти Львов. Шестой должен был следовать вдоль русла реки до самого ее истока и даже несколько дальше. В каждую группу включили по меньшей мере одного офицера афганской регулярной армии, говорившего на дари. Вертолеты приземлились в шести разных кишлаках долины, и уже через полчаса командиры всех отрядов доложили, что им удалось найти проводников из числа местных жителей.

– Быстро они справились, – заметил Жан-Пьер после поступления шестого доклада. – Как они ухитрились?

– Предельно просто, – ответил Анатолий. – Они спрашивают одного из местных, не желает ли он стать их проводником. Тот говорит: нет. Его расстреливают на месте. Потом обращаются к следующему. Поверь, с помощью такого метода найти добровольца совсем нетрудно.

Один из поисковых отрядов попытался изучить предназначенный для него маршрут с вертолета, но эксперимент полностью провалился. Многочисленные тропы сложно было различать даже с земли и совершенно невозможно с воздуха. Кроме того, сопровождавший крестьянин никогда прежде не летал на вертолете, и совершенно новый опыт только сбивал его с толку и полностью дезориентировал. А потому в итоге отряды двинулись в путь пешком. Почти всех снабдили лошадьми для перевозки оружия, снаряжения и прочего багажа.

Жан-Пьер и к следующему утру не ожидал никаких новостей, поскольку у беглецов имелся целый день преимущества. Однако он вправе был рассчитывать, что солдаты смогут передвигаться быстрее, чем Джейн, отягощенная еще и ребенком…

Каждый раз, вспоминая о Шанталь, Жан-Пьер ощущал болезненный укол чувства вины. Гнев на то, что творила ее мать, на дочку никак не распространялся, а между тем малышке тоже приходилось выносить мучения, как он легко догадывался: проводить целый день в пути, пересекать перевалы, находившиеся в заснеженных зонах, при сильных порывах ледяного ветра…

Его мысли неожиданно сменили направление, как все чаще происходило в последнее время, и он задался вопросом, что произойдет, если Джейн умрет, а Шанталь выживет. Он вообразил себе Эллиса, взятого в плен одного, а тело Джейн (точнее – ее хладный труп) – найденным в паре миль от того места с чудом оставшимся в живых младенцем на груди. Тогда я вернусь в Париж фигурой не только трагической, но и окутанной ореолом романтики, размышлял Жан-Пьер. Вдовец с крошкой-дочуркой, ветеран войны в Афганистане… До какой степени это поднимет его престиж, сделает героем в глазах общества! Я вполне способен вырастить ребенка один. И насколько же мы сможем сблизиться с Шанталь, установить доверительные отношения между отцом и дочерью, когда она повзрослеет. Разумеется, придется нанять для нее няню, но уж я прослежу, чтобы прислуга даже не покушалась на роль замены матери, не добивалась привязанности девочки к себе.

А потому в нем все сильнее вскипала злость на Джейн, посмевшую рисковать жизнью Шанталь. Наверняка она сама лишила себя всех законных родительских прав, взяв младенца в столь авантюрное и опасное путешествие. Он уже предвидел, что легко сможет добиться судебного решения об опеке в свою пользу в любой европейской стране, приведя один только этот факт…

По мере приближения вечера Анатолий все заметнее мрачнел, а Жан-Пьером овладевало нараставшее нервное напряжение. Оба легко раздражались по любому поводу. Анатолий часами беседовал с другими русскими офицерами, заходившими в маленький кабинет без окон, и их нескончаемая болтовня выводила Жан-Пьера из себя. Первое время Анатолий дословно переводил французу все рапорты по радио, а потом стал ограничиваться лишь кратким:

– Ничего нового.

Жан-Пьер пытался отвлечься, составляя маршруты для поисковых отрядов, пользуясь набором карт, всякий раз помечая расположение каждой группы красными кнопками. Но уже скоро поисковики оказались на тропах или в руслах пересохших рек, не обозначенных ни на каких картах, а если по рации и сообщали детали их местонахождения, Анатолий не считал нужным сообщать об этом Жан-Пьеру.

Отряды разбили лагеря для ночевки, так и не обнаружив каких-либо следов, оставленных беглецами. Членам групп дали строгое указание допрашивать жителей всех кишлаков, через которые они проходили. Но ни один из них пока не признался, что ему встретились люди, хотя бы отдаленно похожие на иностранцев. Едва ли стоило этому удивляться, поскольку русские солдаты все еще находились в долине Пяти Львов, то есть далеко от перевалов, ведших в Нуристан. И люди, которым они задавали вопросы, в массе своей поддерживали Масуда. Для них любая помощь агрессорам была равнозначна предательству. Вот завтра, как только отряды перейдут на территорию Нуристана, население может стать гораздо более словоохотливым и готовым дать требуемую информацию.

Тем не менее Жан-Пьер испытывал глубочайшее разочарование, когда с наступлением позднего вечера они с Анатолием покинули кабинет и направились по бетону аэродрома к столовой. Они поужинали отвратительными консервированными сосисками и размороженным картофельным пюре, после чего Анатолий пошел к братьям-офицерам пить водку, оставив Жан-Пьера на попечении сержанта, говорившего только по-русски. Они сыграли партию в шахматы, но, к стыду французского доктора, сержант оказался слишком сильным для него шахматистом. Жан-Пьер рано отправился спать, но долго лежал без сна на жестком армейском матраце, воображая себе Джейн и Эллиса вдвоем в постели.

Утром его разбудил Анатолий, причем его лицо с типично восточными чертами постоянно расплывалось в улыбках, от раздражения не осталось и следа, отчего Жан-Пьер почувствовал себя шкодливым ребенком, которого родители простили, хотя на сей раз он вроде бы не совершал дурных поступков. Они вместе съели на завтрак по порции каши в той же столовой. Анатолий успел к тому времени связаться с каждой из поисковых групп, которые оперативно свернули лагеря до рассвета и снова отправились в путь.

– Сегодня мы обязательно поймаем твою женушку, друг мой, – сказал Анатолий, в очередной раз просияв улыбкой.

Жан-Пьер тоже ощутил необъяснимый прилив оптимизма.

Как только они попали в свой кабинет, Анатолий опять связался по радио с отрядами. Он попросил их детально описать, что они видят вокруг себя, и Жан-Пьер воспользовался полученными описаниями ручьев, озер, ущелий и ледников в горах, чтобы приблизительно определить их местонахождение. Казалось, они шли уж очень медленно, если считать километры, преодолеваемые за час, но, разумеется, им приходилось двигаться почти постоянно вверх по очень сложным тропам, хотя те же препятствия замедляли темп бегства Эллиса и Джейн.

У каждого отряда был свой постоянный проводник, но когда они подходили к развилке тропы, где оба ответвления вели в Нуристан, им приходилось находить второго сопровождающего из числа жителей окрестных кишлаков и разбиваться на две группы. К полудню карта Жан-Пьера покрылась густой россыпью красных головок кнопок, как лицо сыпью при кори.

Примерно в полдень случилось непредвиденное событие, поневоле отвлекшее Анатолия от главной задачи. Солидный генерал в очках с позолоченной оправой, находившийся в пятидневной инспекторской поездке по Афганистану, приземлился в Баграме и решил проверить, насколько рационально расходует Анатолий бюджетные средства. Об этом Жан-Пьер успел узнать буквально за несколько секунд до того, как генерал вихрем ворвался в их маленький кабинет с сопровождавшими его озабоченными офицерами, похожими на утят, покорно следовавших за мамой-уткой.

Жан-Пьеру оставалось потом только восхищаться, насколько мастерски умел Анатолий обращаться с подобными высокопоставленными визитерами. Он вскочил на ноги с видом энергичным, но спокойным, пожал генералу руку и предложил присаживаться. Затем через открытую дверь пролаял сразу несколько приказов для подчиненных. Он коротко, но уважительно побеседовал с генералом пару минут, извинился и взялся за рацию. Перевел для Жан-Пьера ответ из Нуристана, поступивший трескучим голосом сквозь атмосферные помехи. Только потом он представил генерала Жан-Пьеру по-французски.

Генерал начал задавать вопросы, и Анатолий, отвечая на них, теперь был только рад воспользоваться утыканной красными кнопками картой Жан-Пьера. Его отчет прервал поступивший вне очереди вызов по рации от одного из поисковых отрядов, и до них донесся необычайно возбужденный рапорт, что заставило Анатолия осмелиться жестом попросить генерала помедлить с очередным вопросом.

Жан-Пьер подался вперед, сидя на самом краю жесткого стула и с нетерпением дожидаясь перевода.

Командир группы завершил свое сообщение. Анатолий спросил его о чем-то и получил немедленный ответ.

– Что они нашли? – выпалил Жан-Пьер, не в силах больше ждать молча.

Анатолий сначала проигнорировал интерес француза и общался только с генералом. Наконец он повернулся к Жан-Пьеру.

– Они обнаружили двоих американцев в кишлаке Атати, расположенном в главной долине Нуристана.

– Великолепно! – воскликнул Жан-Пьер. – Это точно они!

– Надеюсь, что так, – отозвался Анатолий.

Жан-Пьер не понимал отсутствие всяких эмоций в словах Анатолия.

– Конечно же, это они! Просто ваши солдаты не умеют понять различия между американцем и англичанкой.

– Ты прав, не умеют. Но главное в другом. Мне доложили, что у них нет ребенка.

– Нет ребенка?

Жан-Пьер нахмурился. Как такое могло быть возможно? Неужели Джейн оставила Шанталь в долине Пяти Львов на воспитание Рабии, Захаре или даже Фаре? Это представлялось чем-то абсолютно невероятным. Или же ей удалось спрятать малышку в том же кишлаке Атати незадолго перед тем, как она и Эллис попали в руки поискового отряда? Но и это выглядело неправдоподобно. Материнский инстинкт Джейн диктовал ей необходимость держать младенца как можно ближе к себе даже в минуты опасности.

А вдруг Шанталь уже умерла?

Здесь какая-то ошибка. Недоразумение. Плохой сигнал по радио помешал Анатолию правильно понять доклад. Или же сам командир поисковиков просто пока не успел узнать о наличии у этой парочки маленького ребенка.

– Давайте не будем гадать на кофейной гуще, – сказал он. – Нужно отправиться туда и во всем разобраться на месте.

– Я хочу, чтобы именно ты полетел вместе со взводом для их формального задержания, – заявил Анатолий.

– Само собой, я полечу, – сказал Жан-Пьер, но сразу же удивился формулировке, которой воспользовался русский. – Ты имеешь в виду, что сам не отправишься в Атати?

– Так точно.

– Почему?

– Я нужен здесь. – Анатолий бросил выразительный взгляд на генерала.

– Хорошо.

Он понимал, что в среде военной бюрократии любой армии ведутся хитроумные игры в борьбе за власть и чины. Анатолий явно опасался покидать базу, пока здесь находился генерал, продолжая свою бессмысленную инспекцию. Один из конкурентов Анатолия мог использовать ситуацию, чтобы в отсутствие соперника очернить его репутацию в глазах начальства.

Анатолий снял трубку стоявшего на письменном столе телефона и отдал сразу несколько распоряжений по-русски. Он еще не закончил говорить, когда в кабинет вошел ординарец и поманил Жан-Пьера за собой. Анатолий прикрыл ладонью микрофон и объяснил:

– Они снабдят вас теплой шинелью. В Нуристане наступила настоящая зима. Туда она приходит раньше.

Жан-Пьер вышел вслед за ординарцем. Они пошли по бетонному покрытию аэродрома. Два вертолета уже находились в полной готовности с вращающимися лопастями винтов: лупоглазый «Ми-24» с ракетами в коротких подкрылках и значительно более массивный «Ми-8», у которого вдоль фюзеляжа протянулся ряд иллюминаторов. Сначала Жан-Пьер не понял, зачем нужен второй вертолет, но скоро сообразил, что на нем собирался вернуться крупный поисковый отряд. Они уже приблизились к летательным аппаратам, когда их догнал солдат и вручил Жан-Пьеру типичную шинель, часть зимнего обмундирования советского офицера. Перебросив ее через руку, он взошел на борт «Ми-24».

Взлетели они немедленно. Жан-Пьер пребывал в состоянии лихорадочного предвкушения. Он сидел на скамье пассажирского отсека вместе с шестью солдатами. Вертолет взял курс на северо-восток.

Как только база скрылась из виду, пилот подозвал Жан-Пьера к себе. Тот подошел и поднялся на ступеньку, чтобы легче было общаться с пилотом.

– Я буду ваш переводчик, – сказал пилот на не слишком хорошем французском.

– Спасибо. Вы знаете, куда мы направляемся?

– Так точно, сэр. Я имею точные координаты. Кроме того, я поддерживать связь с командиром отряда по рации.

– Отлично.

Жан-Пьера поразило бросавшееся в глаза почтительное отношение к себе. Казалось, ему оказывали особый почет, поскольку он был близко связан с полковником КГБ. Вернувшись на свое место, он принялся гадать, как отреагирует Джейн на его неожиданное появление. Испытает облегчение? Возмутится? Или же утомление подавит в ней всякие эмоции? Эллис, разумеется, переживет не лучшие минуты, исполнившись злости, страдая от унижения. А как поведу себя я? – задумался Жан-Пьер. Мне бы и хотелось заставить их мучиться, но следует держать себя с чувством собственного достоинства. Что я им скажу?

Он попытался вообразить себе предстоящую сцену. Эллиса и Джейн будут держать во дворе местной мечети или же усадят на голый земляной пол жалкой хижины. Вероятно, их даже свяжут. Вокруг расположится охрана, вооруженная автоматами. Пленникам придется несладко. Холод, голод, отчаяние. Жан-Пьер войдет уверенным шагом в русской офицерской шинели с видом властным и непреклонным, сопровождаемый лебезящими перед ним подчиненными. Он смерит беглецов долгим пристальным взглядом и скажет…

Так все-таки что же он скажет?

«Вот мы и встретились снова»? Это прозвучит излишне мелодраматично. «Неужели вы могли допустить мысль, что вам удастся сбежать от нас»? Слишком высокомерная риторика. «У вас не было ни шанса»? Уже лучше, но несколько враждебно.

Температура за бортом стремительно падала по мере того, как они пролетали над все более высокими горными вершинами. Жан-Пьер облачился в шинель, встал перед открытой дверью и стал смотреть вниз. Вскоре под ними открылась обширная долина, похожая на долину Пяти Львов, в центре которой тоже протекала река, несшая свои воды в тени скал по обоим берегам. На пиках и хребтах чуть дальше в стороне лежал снег, но в самой долине он пока не выпал.

Он снова перешел в переднюю часть вертолета и спросил у пилота:

– Где мы сейчас находимся?

– Это назваться долина Сакардара, – последовал ответ. – Но когда окажемся дальше к северу, название станет другое. Долина Нуристан. Вдоль нее мы попадем прямо в Атати.

– Сколько нам еще осталось лететь?

– Двадцать минут.

Это представлялось целой вечностью. С трудом сдерживая нетерпение, Жан-Пьер опять сел на скамью рядом с солдатами. Они оставались почти совершенно неподвижными, не общаясь между собой, но исподволь наблюдали за иностранцем. Возникало ощущение, что его побаиваются. Наверняка они и его причисляли к офицерам КГБ.

Так ведь я и служу в КГБ, внезапно осознал он.

Интересно, о чем обычные рядовые могли сейчас думать? О самом банальном, должно быть. О девушках или женах, оставленных на родине. А их родина, их дом скоро станут и его домом тоже. Ему выделят апартаменты в Москве. Он мог только строить предположения, удастся ли ему теперь вновь наладить счастливую семейную жизнь с Джейн. Ему бы хотелось устроить их с Шанталь в комфортабельной и просторной квартире, пока он сам, подобно всем людям его профессии, продолжит борьбу за правое дело в зарубежных государствах, всякий раз мечтая об отпуске, чтобы навестить семью, переспать с женой и отметить, насколько за время его отсутствия выросла Шанталь. Я предал Джейн, но ведь и она предала меня, думал он. У нас обоих есть повод простить друг друга. Хотя бы ради будущего нашей дочери.

Но что могло случиться с Шанталь?

Очень скоро он все выяснит. Вертолет начал плавно снижаться. Они прибыли на место. Жан-Пьер поднялся, чтобы снова выглянуть в проем двери. Они спускались на луг, там, где в основную реку вливался более узкий приток. Кишлак показался ему привлекательным с виду: всего несколько десятков домов, разместившихся на склоне холма и почти нависавших друг над другом, что отличало многие населенные пункты Нуристана. Жан-Пьер вспомнил, как еще в Париже разглядывал снимки таких кишлаков в книгах и фотоальбомах, которые в основном были посвящены пейзажам предгорий Гималаев.

Колеса вертолета коснулись твердой почвы. У противоположной стороны луга сразу же показалась из стоявшего там приземистого деревянного дома группа русских солдат – поисковая группа. Жан-Пьер выбрался первым и с нетерпением стал дожидаться пилота, своего переводчика. Тот наконец завершил свои манипуляции внутри машины и тоже спрыгнул в траву.

– Пойдемте скорее! – воскликнул Жан-Пьер и направился поперек луга.

Он с трудом сдерживался, чтобы не перейти на бег. Эллис и Джейн находились, быть может, в том самом доме, откуда вышли члены поискового отряда, и он двигался туда быстрыми шагами. В нем снова начал вскипать гнев: долго сдерживаемая внутри ярость так и рвалась теперь наружу. К дьяволу чувство собственного достоинства, говорил себе он. Я выскажу этой презренной парочке все, что на самом деле о них думаю.

Когда он сблизился с отрядом, командир начал что-то говорить по-русски. Не обращая на его слова никакого внимания, Жан-Пьер повернулся к пилоту и распорядился:

– Спросите у него, где они.

Пилот задал вопрос, и офицер действительно указал на деревянный дом вблизи. Ничего больше не желая слышать, Жан-Пьер обогнул группу солдат и рванулся к дому.

Злость буквально бурлила в нем, когда он ворвался в эту простую, грубо срубленную деревянную хижину. Еще несколько военнослужащих из поискового отряда расположились перед входом в главную комнату. Они лишь бегло взглянули на него и расступились, давая пройти.

В углу сидели двое привязанных к скамье людей.

Жан-Пьер в шоке уставился на них. У него отвисла челюсть, кровь отлила от лица. Он увидел перед собой сначала анемичного вида юношу лет восемнадцати или девятнадцати с длинными грязными патлами и с усами, кончики которых свисали по обе стороны рта. Рядом сидела грудастая блондинка, девушка примерно того же возраста с цветами, вплетенными в волосы. Паренек с облегчением посмотрел на Жан-Пьера и сказал по-английски:

– Эй, приятель, надеюсь, ты нас выручишь? Мы здесь вляпались в какую-то дерьмовую ситуацию.

Жан-Пьер почувствовал, что готов просто взорваться от негодования. Это была всего лишь парочка хиппи, направлявшаяся по всем известному маршруту к святыням Катманду – то есть обычные туристы, поток которых не совсем иссяк даже в условиях войны. Какое жуткое разочарование! И угораздило же этих недотеп попасть сюда как раз в тот момент, когда проводилась масштабная операция для обнаружения двух других людей с Запада!

Разумеется, Жан-Пьер отнюдь не собирался помогать этим сидевшим на наркотиках дегенератам.

Вошел пилот. Заметив выражение лица Жан-Пьера, спросил:

– В чем дело?

– Это не те, кого мы ищем. Пойдемте со мной.

Мужчина последовал за ним наружу.

– Не те? Разве они не американцы?

– Да, американцы, но только не их мы разыскиваем.

– Что вы собираетесь делать?

– Мне необходимо переговорить с Анатолием. Свяжите меня с ним по рации немедленно.

Они снова пересекли луг и забрались в кабину вертолета. Жан-Пьер сел в кресло пулеметчика и надел его пару наушников. Он в нетерпении топал ногой в металлический пол, пока пилот вел какие-то казавшиеся нескончаемыми разговоры по-русски. Наконец раздался голос Анатолия, звучавший так, словно доносился с другого конца планеты, и искаженный атмосферными помехами:

– Жан-Пьер, друг мой! Анатолий на связи. Где ты сейчас? Прием.

– Я в кишлаке Атати. Двое пойманных здесь американцев – это не Эллис и Джейн. Повторяю: не Эллис и Джейн. Просто пара непутевых подростков, алчущих нирваны. Прием.

– Меня это почему-то не слишком удивляет, Жан-Пьер, – снова заговорил Анатолий.

– Что!? Почему же? – попытался перебить его Жан-Пьер, забыв, что связь односторонняя.

– …Поступили сразу несколько рапортов, что Эллиса и Джейн видели в долине Линар. Поисковая группа пока не догнала их, но они идут по следу и уже подобрались совсем близко. Вот это действительно хорошие новости. Прием.

Вся озлобленность Жан-Пьера на хиппи сразу улетучилась, и к нему отчасти вернулось бодрое расположение духа.

– Долина Линар? Где это? Прием.

– Очень близко от того места, где ты сейчас. Она ответвляется от долины Нуристан в пятнадцати или двадцати милях к югу от Атари. Прием.

Действительно, это казалось совсем близко!

– Ты уверен? Прием.

– Поисковый отряд получил информацию о них сразу в нескольких кишлаках, через которые они проходили. Описание внешности полностью подходит для Эллиса и Джейн. И о ребенке тоже упоминалось. Прием.

Тогда это точно они.

– Мы можем определить их нынешнее местоположение? Прием.

– Пока нет. Я как раз отправляюсь, чтобы присоединиться к тому поисковому отряду. После чего буду располагать более детальными сведениями. Прием.

– Ты хочешь сказать, что уже покинул Баграм? А чем закончилось дело с твоим… важным гостем? Прием.

– Он уехал, – кратко объяснил Анатолий. – Я же сейчас нахожусь в воздухе и встречаюсь с отрядом у кишлака Мундол. Он находится в долине Нуристан в той точке, где от нее отходит долина Линар. Поблизости расположено крупное озеро с тем же названием – Мундол. Направляйся туда, и продолжим дело вдвоем. Проведем в кишлаке ночь, а утром лично возглавим дальнейшие поиски. Прием.

– Я уже скоро там буду! – восторженно воскликнул Жан-Пьер. Потом ему пришло в голову поинтересоваться: – А как нам поступить с этими хиппи? Прием.

– Отдам приказ доставить их в Кабул для допроса. У нас найдутся люди, способные напомнить им суровые реалии подлинного мира, в котором мы живем. Дай мне теперь поговорить с твоим пилотом. Прием.

– До встречи в Мундоле. Прием.

Анатолий начал разговаривать с пилотом по-русски, и Жан-Пьер снял наушники. Странно, думал он. Зачем Анатолию понадобилось понапрасну тратить время и силы своих коллег, чтобы допросить совершенно безвредных хиппи? Они явно не были шпионами. Потом до него дошло, что единственным человеком, действительно хорошо знавшим, были ли в самом деле задержаны Эллис и Джейн или нет, оставался именно он – Жан-Пьер. А существовала вероятность – пусть это было самым диким допущением, – что Эллис и Джейн могли уговорить его отпустить их, а Анатолию сообщить об ошибке поискового отряда, поймавшего всего-навсего пару никому не интересных хиппи.

Воистину он оказался подозревавшей всех сволочью, этот русский полковник.

Жан-Пьер нетерпеливо ждал, пока он закончит разговор с пилотом. По всем приметам казалось, что группа, находившаяся в Мундоле, очень близко подобралась к своей цели. Вероятно, уже завтра Эллис и Джейн будут все-таки захвачены. Если разобраться, их попытка сбежать с самого начала представлялась более или менее обреченной на неудачу, но Жан-Пьер все равно не переставал тревожиться, и ему предстояло переживать агонию непрерывного нервного напряжения до тех пор, пока их обоих не свяжут по рукам и ногам и не запрут в тюремной камере у русских.

Пилот тоже снял наушники и сказал:

– Мы доставим вас в Мундол на этом вертолете. На «Ми-8» вся остальная группа вернется на базу.

– Хорошо.

Через несколько минут они первыми поднялись в небо, опередив другой вертолет, которому спешить было уже особенно незачем. Почти стемнело, и Жан-Пьер волновался, не станет ли слишком сложно найти кишлак Мундол в таких условиях.

Тьма становилась все гуще, когда они летели вниз вдоль течения реки. Пейзаж внизу окончательно перестал быть различимым. Пилот вел непрерывные переговоры по рации, и Жан-Пьер понял, что из Мундола корректируют направление полета. Спустя всего десять или пятнадцать минут на земле вдруг появился какой-то мощный источник света. Примерно в километре от него лунное сияние отражалось от поверхности обширного пространства озера. Вертолет пошел на снижение.

Они приземлились в поле рядом с еще одним вертолетом. Поджидавший поблизости солдат провел Жан-Пьера напрямую через траву к расположенному на склоне холма кишлаку. Силуэты деревянных домов четко вырисовывались при свете луны. Жан-Пьер последовал за солдатом к одному из них. Там на раскладном стуле сидел Анатолий, облаченный в просторную шубу из волчьего меха.

И он пребывал в самом приподнятом настроении.

– Жан-Пьер, мой французский друг, мы уже очень близки к успеху! – громогласно провозгласил он. Было даже несколько странно видеть человека со столь типично восточными чертами лица настолько добродушным, радостным и довольным жизнью. – Выпей кофе. Я добавил в него водки.

Жан-Пьер взял бумажный стаканчик у афганской женщины, приставленной, видимо, обслуживать Анатолия. Он тоже уселся на раскладной стул. Мебель армейского образца, отметил про себя Жан-Пьер. Если русские захватили с собой столько вещей – раскладные стулья, кофе, одноразовые стаканы, водку, – они едва ли могли сами двигаться быстрее, чем Джейн и Эллис, подумал он.

Анатолий словно прочитал его мысли.

– Я привез с собой на своем личном вертолете кое-какие мелочи для создания комфортной обстановки, – пояснил он с улыбкой. – КГБ должен держать высокую марку, понимаешь ли.

Жан-Пьер по лукавому выражению его лица так и не разобрался, шутил он или говорил серьезно. И решил сразу сменить тему.

– Каковы последние новости?

– Наши беглецы определенно проследовали сегодня через кишлаки Босайдур и Линар. Но в какой-то момент наш поисковый отряд лишился проводника. Исчез. Как сквозь землю провалился. Решил, должно быть, вернуться домой. – Анатолий чуть нахмурился, словно несколько опечаленный этой мелкой неудачей. – К счастью, они почти сразу нашли себе другого гида.

– Применив, несомненно, ваш крайне убедительный метод вербовки для себя помощников, – ухмыльнулся Жан-Пьер.

– Странно, но к нему прибегать не пришлось. Этот человек вызвался добровольцем сам, без малейшего принуждения, как мне доложили. Он сейчас тоже где-то в кишлаке.

– Ну разумеется, здесь, в Нуристане, добровольца найти гораздо проще, чем в долине Пяти Львов, – понимающе кивнул Жан-Пьер. – Местное население почти не ощутило на себе последствий войны. И вообще здешние мужчины имеют репутацию людей достаточно беспринципных.

– Новый проводник даже рассказал, что он якобы видел беглецов сегодня. До того, как присоединился к нам. Они прошли мимо него там, где Линар впадает в реку Нуристан. Он заметил, как они потом свернули к югу, направившись прямо сюда.

– Просто отлично!

– А вечером, когда отряд добрался до Мундола, он расспросил нескольких обитателей кишлака и узнал, что двое иностранцев с ребенком прошли здесь чуть раньше днем, по-прежнему держась южного направления.

– Значит, никаких оснований сомневаться не осталось, – удовлетворенно заметил Жан-Пьер.

– Абсолютно никаких, – согласился Анатолий. – Мы схватим их завтра. Уверен.

* * *

Жан-Пьер проснулся на надувном матраце (еще одном предмете роскоши из арсенала КГБ), брошенном на земляной пол дома. Огонь в очаге за ночь погас, и воздух даже в относительно небольшой комнате стал холодным. Такая же постель у противоположной стены, предназначавшаяся для Анатолия, пустовала. Жан-Пьер понятия не имел, где провели ночь хозяева дома. Приготовив еду и подав ее непрошеным гостям, они по приказу Анатолия куда-то удалились. Он вообще воспринимал Афганистан как свои личные королевские владения. Что могло быть не так уж далеко от истины.

Жан-Пьер перевел себя в сидячее положение и протер глаза, после чего разглядел Анатолия, стоявшего в дверном проеме и в странной задумчивости смотревшего на него самого.

– Доброе утро, – сказал Жан-Пьер.

– Ты когда-нибудь бывал здесь прежде? – спросил Анатолий без всяких предисловий.

Мозг Жан-Пьера все еще оставался затуманенным после глубокого сна.

– Где?

– В Нуристане, – ответил Анатолий до странности нетерпеливо и немного раздраженно.

– Нет.

– Странно.

Жан-Пьера тоже начала раздражать подобная загадочная манера начинать разговор с утра пораньше.

– Почему ты спрашиваешь? Что именно тебе кажется странным?

– Несколько минут назад я разговаривал с нашим новым проводником.

– Как его зовут?

– Мохаммед, Мухаммед, Магомет или Махмуд. Словом, это одно из самых распространенных имен среди афганских мужчин.

– На каком языке ты общался с нуристанцем?

– На французском, на русском, на английском и на дари. На обычной смеси. Он спросил, кто прибыл на втором вертолете вчера поздно вечером. Я ответил: «Один француз, который сможет опознать беглецов», или сказал что-то подобное. Он затем поинтересовался твоей фамилией, и я назвал ему ее. Мне хотелось, чтобы он продолжал, поскольку появилось желание выяснить, чем вызвано его любопытство, но он больше не стал ни о чем меня расспрашивать. А вот у меня зародилось смутное подозрение, что он откуда-то тебя знает.

– Это невозможно.

– Должно быть, так.

– А почему ты не задал ему сам парочку прямых вопросов?

Не похоже на Анатолия проявлять такое пренебрежение к деталям, подумал Жан-Пьер.

– У меня есть железное правило. Не стоит устраивать человеку допроса, пока не появились основания подозревать его во лжи. – И Анатолий вышел наружу.

Жан-Пьер поднялся с постели. Спал он в рубашке и в нижнем белье. Надел брюки, сунул ноги в ботинки, набросил на плечи шинель и шагнул за порог.

Он оказался на неряшливо сколоченной деревянной веранде, откуда открывался вид на всю долину. Внизу между широкими и пологими полями вилось русло реки. К югу она впадала в длинное, но узкое озеро, почти полностью окруженное горами. Солнце еще не поднялось над их вершинами. Туман, стелившийся по воде, скрывал дальний берег озера. Пейзаж радовал взор. Понятное дело, вспомнил Жан-Пьер, ведь они находились на самых плодородных и густонаселенных землях в Нуристане. Остальная его территория почти целиком была неприветливой и пустынной.

Русские успели даже вырыть выгребную яму для временного туалета, с одобрением отметил про себя Жан-Пьер. Привычка афганцев испражняться в ручьи и реки, откуда они потом сами же брали питьевую воду, служила основной причиной распространения среди них кишечных инфекций и глистов. Ничего. Русские наведут здесь порядок, как только полностью возьмут страну под свой контроль, подумал французский доктор.

Он прошел через луг, воспользовался туалетом, умылся в реке, а потом получил кружку кофе у одного из солдат, собравшихся вокруг костра, разведенного для приготовления завтрака.

Поисковый отряд был готов отправиться в путь. Еще с вечера Анатолий решил, что теперь лично возглавит операцию, но останется в кишлаке, поддерживая постоянную связь с отрядом по рации. Вертолеты было приказано держать в рабочем состоянии, чтобы в любой момент доставить его и Жан-Пьера к тому месту, где поисковики схватят беглецов.

Пока Жан-Пьер потягивал кофе, со стороны кишлака подошел через поле Анатолий.

– Ты случайно не видел этого треклятого проводника? – резко спросил он.

– Нет.

– Такое впечатление, что он тоже внезапно исчез.

У Жан-Пьера изумленно взлетели вверх брови.

– Как и его предшественник?

– С этими людьми просто совершенно невозможно иметь дела. Мне придется поговорить с жителями кишлака. Иди со мной. Будешь за переводчика.

– Но я не владею их языком.

– Быть может, они поймут твой дари.

Жан-Пьер побрел вслед за Анатолием в сторону кишлака. Когда они поднялись по узкой и грязной тропе между утлыми домишками, кто-то окликнул Анатолия по-русски. Они остановились и подняли головы на голос. Человек десять или двенадцать, среди которых были как нуристанцы в белых балахонах, так и русские солдаты в мундирах, стояли на веранде, разглядывая что-то на ее полу. Они расступились, давая пройти мимо себя Анатолию и Жан-Пьеру. На досках пола лежал труп.

Жители кишлака общались между собой взволнованно и озадаченно, постоянно указывая пальцами на мертвеца. Глотка мужчины оказалась глубоко вспоротой. Рана выглядела ужасающе, поскольку голова почти отделилась от шеи. Обильно пролившаяся кровь успела запечься. По всей видимости, убийство произошло еще вчера.

– Это Мохаммед, ваш новый проводник? – спросил Жан-Пьер.

– Нет, – ответил Анатолий, а потом задал какой-то вопрос одному из солдат, после чего завершил фразу: – Это как раз их прежний проводник. Тот, который так внезапно пропал.

Жан-Пьер обратился к местным обитателям, медленно и отчетливо произнося слова на дари:

– Что у вас тут происходит?

Последовала продолжительная пауза. Затем морщинистый старик с катарактой на правом глазу ответил возмущенно на том же языке:

– Его кто-то убил.

Жан-Пьер принялся расспрашивать его, и постепенно история немного прояснилась. Погибший происходил из другого кишлака в долине Линар, где его и завербовали себе в помощники поисковики. Его наспех спрятанный в кустах труп первыми обнаружили собаки пастухов. Члены семьи решили, что он был убит русскими, а потому рано утром доставили тело сюда, в отчаянии решившись выяснить, за что так жестоко расправились с их родственником.

Жан-Пьер объяснил Анатолию:

– Они так сердиты и даже озлоблены, потому что считают твоих подчиненных убийцами.

– Сердиты? – переспросил Анатолий. – А им известно вообще, что в их стране идет война? Людей убивают десятками каждый день. И это суровая реальность.

– Очевидно, у них здесь никогда ничего подобного еще не происходило. Так это твои люди убили его?

– Я все сейчас же выясню. – Анатолий обратился к солдатам. Сразу несколько человек отвечали ему почти хором, тоже заметно озабоченные. – Они не причастны к убийству, – перевел Анатолий для Жан-Пьера.

– Тогда чьих же рук это дело, хотел бы я знать. Мог кто-нибудь из местных отомстить проводнику за согласие помогать врагам?

– Исключено, – ответил Анатолий. – Сам же должен понимать. Если бы они ненавидели коллаборационистов, то не стали бы поднимать такой шум из-за одного убитого предателя. Растолкуй им, что мы не виноваты в его смерти. Успокой как можно быстрее.

Жан-Пьер снова заговорил с наполовину ослепшим стариком.

– Иностранцы не убивали этого человека. Они сами хотели бы узнать, кто прикончил их проводника.

Старик перевел это односельчанам, и они восприняли сообщение с еще более заметным испугом.

Анатолий надолго погрузился в размышления.

– Вполне вероятно, что это исчезнувший теперь Мохаммед убил проводника, чтобы самому занять его место.

– Вы пообещали заплатить большие деньги? – спросил Жан-Пьер.

– Едва ли. – Но на всякий случай Анатолий навел справки у сержанта, после чего перевел ответ: – Пятьсот афгани в день.

– Неплохая сумма по здешним понятиям, но за нее никто не пошел бы на убийство. Хотя о нуристанцах ходит молва, что они готовы лишить человека жизни даже за пару сандалий, если она новая.

– Спроси у них, известно ли им, где сейчас находится Мохаммед.

Жан-Пьер задал вопрос. Обитатели кишлака кратко пообщались между собой. Большинство из них лишь отрицательно мотали головами, но неожиданно один мужчина заговорил громче остальных и принялся настойчиво указывать рукой в северном направлении. Старик перевел для Жан-Пьера:

– Он покинул кишлак очень рано утром сегодня. Абдул заметил, что он ушел куда-то на север.

– Он ушел до или после того, как в кишлак доставили тело убитого?

– Еще до того.

Жан-Пьер растолковал Анатолию смысл сказанного, добавив:

– В таком случае я не понимаю, почему он сбежал.

– Как раз все предельно ясно. Он повел себя так, словно совершил какую-то тяжкую провинность.

– Похоже, что он поспешил удалиться сразу после утреннего разговора с тобой. Странно, но, как мне кажется, именно мое прибытие заставило его исчезнуть.

Анатолий кивнул, продолжая размышлять.

– В чем бы ни заключалась причина его бегства, по-моему, ему известно нечто, о чем не знаем мы. Необходимо послать за ним погоню. Конечно, мы потеряем немного времени, но можем себе это позволить.

– Давно ты с ним общался?

Анатолий сверился с наручным хронометром.

– Чуть более часа назад.

– Тогда он не успел уйти далеко.

– Верно. – Анатолий повернулся к солдатам и отдал им распоряжения. Вялые прежде рядовые мгновенно пришли в движение, словно через них пропустили разряд электричества. Двое подхватили одноглазого старика под руки и повели его вниз к полю. Остальные бросились к вертолетам. Анатолий и Жан-Пьер последовали за ними быстрыми шагами. – Возьмем с собой старика на случай, если возникнет нужда в переводчике.

К тому моменту, когда они пересекли поле, оба вертолета были готовы к взлету. Анатолий и Жан-Пьер забрались на борт одного из них. Старик с катарактой уже сидел внутри, одновременно и испуганный, и приятно взволнованный предстоявшим полетом. Он до конца дней своих станет потом рассказывать о своих сегодняшних приключениях, подумал Жан-Пьер.

Через несколько минут они находились в воздухе. Анатолий и Жан-Пьер встали рядом у распахнутой двери и всматривались вниз. Достаточно избитая колесами телег проезжая дорога, отчетливо различимая, вела от кишлака к вершине холма, но затем терялась среди густых деревьев. Анатолий поговорил с кем-то по рации пилота и сообщил Жан-Пьеру:

– Я отправил часть отряда прочесать этот лес. Он мог попытаться спрятаться там.

Бывший проводник наверняка успел уйти намного дальше, прикинул Жан-Пьер, но Анатолий в свойственной ему манере принимал двойные меры предосторожности.

Они пролетели параллельно руслу главной реки долины еще чуть более мили, добравшись до устья речки Линар. Продолжал ли Мохаммед двигаться дальше прямо вверх к холодному сердцу всего Нуристана или же повернул на восток в расщелину Линар, направившись к долине Пяти Львов?

Жан-Пьер обратился к старику:

– Из каких мест к вам попал этот Мохаммед?

– Не знаю, – отвечал тот, – но по национальности он точно таджик.

Это означало, что беглый проводник жил скорее где-то в окрестностях Линара, чем на территории Нуристана. Жан-Пьер поделился своим заключением с Анатолием, и пилот получил приказ сворачивать влево и лететь вдоль ущелья Линар.

Сейчас они получали наглядное подтверждение, что поиски Эллиса и Джейн с вертолета оказались бы совершенно напрасными, подумал Жан-Пьер. Мохаммед имел всего лишь час преимущества, а они уже вполне могли потерять его след. Когда же у беглецов был в запасе целый день, как у Джейн и Эллиса, перед ними открывалось невероятное множество возможных маршрутов и мест для укрытий.

Если вдоль долины Линар и пролегала тропа, то с воздуха она не была видна совсем. Пилот вертолета вынужденно попросту следовал вдоль русла речки. Зато склоны холмов оказались совершенно лишенными растительности, но снежный покров на них пока не лег, а потому преследуемый не мог найти для себя там какого-либо убежища.

И они увидели его несколько минут спустя.

Белые балахон и тюрбан четко выделялись на фоне серо-коричневых камней. Он шел вдоль вершины скалы широкими, быстрыми, энергичными шагами, отличавшими всех афганских путешественников, неся свои пожитки в переброшенной через плечо сумке. Услышав шум двигателя вертолета, он остановился, посмотрел назад, а потом продолжил двигаться дальше.

– Это он? – спросил Жан-Пьер.

– Думаю, что он, – ответил Анатолий. – Мы скоро узнаем.

Он взял рацию пилота и переговорил с экипажем второго вертолета. Тот пролетел первым прямо над головой фигуры человека на поверхности земли, приземлившись примерно в ста метрах впереди нее. Мужчина невозмутимо шел прямо к вертолету.

– Почему мы тоже не приземляемся? – спросил Жан-Пьер у Анатолия.

– Обычная мера предосторожности.

Дверь «Ми-8» распахнулась, и шестеро солдат выпрыгнули из него. Человек в белом двигался в их сторону, на ходу расстегивая молнию на сумке. Она была несколько более удлиненная, чем обычные сумки, похожая на армейский вещевой мешок, и при виде нее что-то шевельнулось в памяти Жан-Пьера, но он не успел вспомнить, какие ассоциации она вызывала у него, когда Мохаммед поднял ее и направил одним концом в сторону солдат. Жан-Пьер мгновенно понял, что сейчас случится, и даже открыл рот, чтобы выкрикнуть совершенно бессмысленные слова предостережения.

Звуки стрельбы на земле полностью поглотил шум вертолета, и потому создавалось странное впечатление, что все происходило в полной тишине. Один из русских рядовых прижал ладони к животу и повалился на камни, второй вскинул руки вверх и упал на спину, лицо третьего словно разорвалось в кровавые клочья плоти. И все же остальные трое сумели поднять и нацелить свои автоматы. Еще один из них умер, не успев нажать на курок, но двое оставшихся в живых открыли настолько бешеный огонь, что вопреки напрасным возгласам Анатолия, пытавшегося приказать брать проводника живым, тело Мохаммеда сначала буквально взлетело в воздух, а потом опустилось на холодную тропу окровавленной и бесформенной грудой.

Анатолий все еще яростно орал что-то в микрофон рации. Их вертолет теперь тоже быстро снизился. Жан-Пьер ощутил, как весь трепещет от возбуждения. Сцена боя опьянила его сильнее большой дозы кокаина. Ему захотелось смеяться, заниматься сексом, бежать куда-то или даже танцевать. И одновременно молнией его мозг пронзила мысль: а ведь я когда-то стремился спасать жизни людей и лечить их.

«Ми-24» приземлился. Анатолий сдернул с головы гарнитуру рации и сказал с нескрываемым раздражением:

– Теперь мы уже никогда не узнаем, зачем этот тип перерезал глотку нашему прежнему проводнику.

Он выпрыгнул наружу. Жан-Пьер последовал за ним.

Они подошли ближе и встали над мертвым афганцем. Вся передняя часть его торса превратилась в разорванное пулями месиво, и они снесли ему даже часть лица, но Анатолий уверенно опознал:

– Да, это тот самый новый проводник. Телосложение, оттенок кожи совпадают, и я узнаю эту сумку тоже.

Он склонился и осторожно поднял автомат.

– Но зачем он носил с собой боевое оружие?

Нечто похожее на листок бумаги вывалилось из сумки и упало на землю рядом с ней. Жан-Пьер взял квадратный предмет и рассмотрел его. Это была фотография Мусы, сделанная «полароидом».

– О мой бог! – вырвалось у него. – Думаю, теперь я все понял.

– Чей это снимок? – спросил Анатолий. – Что тебе удалось понять?

– Этот мужчина жил в долине Пяти Львов, – ответил Жан-Пьер. – Он был одним из ближайших помощников Масуда. А на фотографии изображен его сын – Муса. Снимок сделала Джейн. Я также узнал сумку, в которой он прятал автомат. Прежде она принадлежала Эллису.

– И что ж с того? – нетерпеливо допытывался Анатолий. – К какому выводу ты пришел?

Мозг Жан-Пьера работал на пределе напряжения, и мысли приходили быстрее, чем он физические мог поделиться ими.

– Мохаммед убил вашего проводника, чтобы занять его место, – наконец удалось начать ему. – Вы никак не могли знать, что он не тот, за кого себя выдает. Нуристанцы, конечно, распознали в нем чужака, но это не имело никакого значения. Во-первых, они не понимали, что он назвался вам местным жителем, а во-вторых, никак не могли поделиться с вами информацией, поскольку только он мог стать для них переводчиком. Если разобраться, существовал лишь один человек, способный разоблачить его…

– Ты сам, – перебил Анатолий. – Потому что был близко знаком с ним прежде.

– Он предвидел опасность с моей стороны и держался настороже. Вот почему сегодня утром он поспешил узнать у тебя, кто прибыл накануне поздно вечером. Ты назвал ему мое имя, и он немедленно сбежал. – Жан-Пьер нахмурился. Что-то в этой ситуации по-прежнему оставалось для него непостижимым. – Но почему он держался открытой местности? Ведь мог же легко спрятаться в лесу или в одной из пещер. Нам потребовалось бы гораздо больше времени, чтобы найти его. Он словно не ожидал, что за ним пустят солдат в погоню.

– А у него и не было причин для этого, – пояснил Анатолий. – Когда пропал первый проводник, мы не стали разыскивать его. Просто нашли замену и продолжили заниматься своим делом. Не пытались ничего расследовать, не бросились в погоню. Но ситуация с Мохаммедом оказалась совершенно иной, сложившись не в его пользу. Он не мог предвидеть, что местные жители обнаружат труп и обвинят в убийстве нас. Это заставило нас заподозрить Мохаммеда. И все равно – мы какое-то время хотели не обращать ни на что внимания, двинувшись дальше. Ему просто очень не повезло.

– Он не догадывался, насколько мудрый и опытный человек ему противостоит, – льстиво добавил Жан-Пьер. – Но возникает другой вопрос. Зачем ему все это понадобилось? Для чего он взялся за сложную задачу ликвидировать вашего проводника и занять его место?

– Это же очевидно. Он хотел направить нас по ложному пути. Теперь ясно: все, что он нам говорил, было ложью. Он не встречался с Эллисом и Джейн вчера вечером в устье реки Линар. Они не свернули в Нуристан, держась южного направления. Ни один житель Мундола не заявил, что видел двоих иностранцев с ребенком, проходившими через кишлак и шедшими к югу. Впрочем, Мохаммед и не задавал никому вопросов об этом. Он знал, где на самом деле находятся беглецы…

– И он, разумеется, повел отряд в другую сторону! – вскликнул Жан-Пьер, снова почувствовав приятное возбуждение. – Ведь прежний проводник пропал сразу после того, как поисковая группа покинула кишлак Линар, не так ли?

– Верно. А потому мы можем считать, что вся информация, полученная до того момента, была правдивой. Стало быть, Эллис и Джейн действительно проходили через Линар. Но затем Мохаммед взял на себя роль сопровождающего и наладил нас к югу…

– На самом же деле Эллис и Джейн избрали северное направление! – с триумфом подытожил Жан-Пьер.

Анатолий мрачно кивнул.

– Но Мохаммед помог им задержать нас всего лишь на один день – максимум, – задумчиво сказал он. – Поплатившись собственной жизнью. Разве оно того стоило?

Жан-Пьер снова вгляделся в фото Мусы. Порыв холодного ветра заставил снимок трепетать в его руке.

– Мне кажется, – ответил он, – что если бы Мохаммед мог сейчас чудом заговорить с нами, он сказал бы: да, оно того стоило.

Глава девятнадцатая

Они вышли из Гадвала в полной темноте задолго до рассвета, надеясь выиграть у русских еще немного времени, отправившись в путь столь рано. Эллис прекрасно знал, насколько трудно было даже самому способному командиру поднять и заставить взвод солдат выступить еще затемно. Повар должен был приготовить завтрак, старшина проверить состояние и привести в порядок каждого из рядовых, радист – связаться со штабом. Затем всем предстояло хотя бы наскоро поесть, но и это отнимало драгоценные минуты. У Эллиса имелось перед русским офицером несомненное преимущество. Ему пришлось только навьючить багаж на Мэгги и растолкать Халама, пока Джейн кормила ребенка.

Перед ними лежал длинный и крутой подъем по долине Нуристан, протянувшийся еще на восемь или девять миль. Затем – снова путь в гору вдоль одного из многочисленных боковых ущелий. Первая часть похода не представлялась Эллису особенно тяжелой даже в темноте, поскольку здесь все же проходило подобие настоящей дороги. Лишь бы Джейн нашла в себе силы двигаться вообще, и они оказались бы у начала бокового ответвления ко второй половине дня, а до наступления ночи уже удалились бы от долины Нуристан на несколько миль. Как только они сумеют покинуть главную долину региона, их станет гораздо труднее разыскать, поскольку русским останется лишь гадать, каким именно ущельем они воспользовались.

Халам шел впереди, облаченный в одежду Мохаммеда, включая и его круглую шапочку читрали. За ним следовала Джейн с Шанталь на груди, а Эллис замыкал шествие, ведя под уздцы лошадь. К седлу кобылы теперь было приторочено на одну сумку меньше. Мохаммед унес вещмешок Эллиса, а подходящей замены для него не нашлось. Ему пришлось оставить основной запас подрывного снаряжения в Гадвале. Но все же он прихватил с собой немного тротила, моток электрического бикфордова шнура, несколько взрывателей и снабженное кольцом взрывное устройство. Все это удалось распихать по необъятных размеров карманам американского пуховика.

Джейн выглядела бодрой и энергичной. Отдых вчерашним вечером помог ей восстановить силы. Она была необычайно вынослива и терпелива, и Эллис ощущал гордость за эту молодую женщину, хотя если вдуматься, то какие основания имелись у него гордиться выносливостью и волевым настроем другого человека, а не своими собственными?

Халам нес фонарь со свечой внутри, отбрасывавший причудливые тени на отвесные стены скал. Вид у него был недовольный и раздраженный. А ведь еще вчера он постоянно расплывался в улыбках, явно получая удовольствие от того факта, что стал участником столь необычной экспедиции. Но нынче утром его лицо казалось мрачным и замкнутым. Эллис посчитал причиной тому слишком ранний подъем и необходимость двигаться в почти беспросветной тьме.

Тропа, как и прежде, продолжала змейкой виться вдоль скалистого берега реки, порой огибая выступы, уходившие под воду, то сама опускаясь к самой кромке русла, то, наоборот, принуждая путников взбираться к вершине очередного холма. Однако стоило им миновать всего лишь милю, и они достигли точки, где дорога попросту вообще исчезала: слева высилась скала, справа протекала река. Халам объяснил, что тропу здесь смыло обильными летними ливнями, и им теперь придется дожидаться рассвета, чтобы найти обходной путь.

Но Эллис не желал терять времени зря. Он снял ботинки и брюки, после чего вошел в ледяную воду реки. В самом глубоком месте она доходила ему только до пояса, и он без труда перебрался на противоположный берег. Затем вернулся и перевел вброд Мэгги. После чего наступила очередь Джейн и Шанталь. Халам сначала колебался, но в итоге он все же последовал за ними, причем скромность не позволила ему раздеться даже в темноте, и дальше пришлось идти в промокших насквозь брюках, что нисколько не улучшило его настроения.

Все еще во мраке они миновали какой-то кишлак, где к ним пытались привязаться две бродячие собаки, но кончилось тем, что они лишь облаяли путников с безопасного для себя расстояния. Вскоре на востоке появился первый проблеск рассвета, и Халам задул свечу.

Им пришлось еще несколько раз переходить реку вброд там, где тропу либо смыло, либо завалило оползнями. Халам вынужден был наконец сдать свои моральные позиции и позволить себе закатать мешковатые брюки выше коленей. На одном из таких бродов им попался навстречу другой путешественник – низкорослый и худощавый мужчина, ведший на продажу жирного барана, которого ему пришлось перетащить через воду на руках. Халам завел с ним продолжительный разговор на одном из нуристанских наречий, но, как показалось Эллису, судя по жестикуляции, темой беседы стали возможные маршруты через горы.

Когда же они наконец расстались с незнакомцем, Эллис попытался внушить Халаму на дари:

– Не нужно никому сообщать, куда мы направляемся.

Халам явно притворился, что не понял его слов.

Тогда Джейн повторила сказанное Эллисом. Она гораздо более свободно владела языком и пустила в ход те же жесты и энергичные движения головой, к каким обычно прибегали в разговорах все афганские мужчины.

– Русские непременно будут допрашивать всех встреченных ими путников, – пояснила она.

Показалось, что ее внушению Халам все же внял, но затем в точности повторил разговор со следующим мужчиной, который двигался в противоположном им направлении – неприятной и даже подозрительной внешности молодым человеком, несшим на плече охотничье ружье очень старого образца. Во время их беседы, как показалось Эллису, он отчетливо расслышал название Кантивар, то есть перевал, который они собирались преодолеть. И точно – почти сразу молодой человек повторил это слово. Эллис пришел в бешенство. Халам валял дурака, но это могло стоить им жизней. Хотя исправить что-либо было уже нельзя, и потому он подавил в себе желание вмешаться, чтобы оборвать разговор, и терпеливо дождался возможности тронуться дальше.

Как только путник с ружьем пропал из виду, Эллис жестко сказал:

– Я же ясно велел тебе никому не говорить, куда мы направляемся.

На сей раз Халам не стал изображать непонимания.

– Ни о чем подобном я ему не говорил, – отозвался он с негодованием в голосе.

– Нет, ты указал ему наш маршрут, – еще более зло заявил Эллис. – Отныне ты не станешь больше вступать в какие-либо контакты с чужаками.

Халам промолчал.

Джейн настойчиво повторила:

– Тебе нельзя снова заводить разговоры с другими путешественниками. Ты хорошо это понял?

– Да понял, понял, – почти огрызнулся в ответ Халам.

Эллис осознавал, насколько важно было заставить Халама заткнуться. Он догадывался, что проводник заводил разговоры о маршрутах из самых благих побуждений. Встречные путники могли заранее предупредить их о завалах, снежных заносах или оползнях в горах, которые могли блокировать одну тропу и сделать более предпочтительной другую. Афганец никак не мог проникнуться до конца идеей, что Эллис и Джейн не просто шли в Пакистан, а бежали туда от русских солдат. И существование нескольких альтернативных путей оставалось едва ли не единственным фактором, служившим на пользу беглецам, поскольку русским поневоле пришлось бы проверить каждый из них. И они тоже постараются максимально облегчить себе задачу, исключить хотя бы часть маршрутов, тщательно допрашивая местное население, а путешественников в особенности. И чем меньше информации они добудут подобным образом, тем сложнее и дольше станут их поиски, что повысит шансы Эллиса и Джейн обмануть их и избежать погони.

Тем не менее прошло совсем немного времени, и им встретился одетый в белое мулла с традиционной окрашенной в рыжий цвет бородой. Эллис просто ушам своим не поверил, когда Халам сразу же вступил с ним в беседу, как делал прежде с другими путниками.

Эллис теперь не колебался даже секунды. Он подошел к Халаму, взял его сзади в болезненный двойной захват и принудил идти дальше.

Халам предпринял краткую попытку сопротивляться, но сразу оставил эту затею, поскольку только сам причинял себе дополнительную боль. Он выкрикнул что-то мулле, но тот лишь стоял, глядя на них с отвисшей челюстью, даже не двинувшись с места. Оглянувшись, Эллис заметил, как Джейн взяла поводья Мэгги и двинулась им вслед.

Примерно через сто ярдов Эллис отпустил Халама со словами:

– Если русские меня найдут, то убьют на месте. Именно поэтому тебе нельзя ни с кем общаться.

Халам не отозвался, хотя не делал себе труда скрывать, что до крайности обозлился и обиделся на своих спутников.

Они некоторое время шли молча, а потом Джейн сказала:

– Как я очень опасаюсь, он найдет теперь способ поквитаться с нами за это.

– Вероятно, – согласился Эллис, – но мне пришлось прибегнуть к насилию, чтобы заставить его заткнуться.

– Просто мне показалось, ты мог бы найти более мягкий метод обращения с ним.

Эллису пришлось подавить острый приступ раздражения. Его так и подмывало бросить ей: «Так почему бы тебе не найти его самой, а не строить из себя умницу на пустом месте?» Но он одернул себя: момент для ссоры был не самый подходящий. Халам же прошел мимо очередного встречного прохожего, лишь обменявшись с ним самыми формальными приветствиями. И Эллис удовлетворенно подумал: вот и скажи теперь, что мой метод не доказал свою эффективность.

Поначалу темп их продвижения вперед оказался значительно ниже, чем рассчитывал Эллис. Извилистая тропа с неровной поверхностью, постоянный подъем и необходимость то и дело совершать обходные маневры – все это сказалось на скорости их маленького каравана. Вот почему ближе к концу утра, если брать по прямой, они преодолели всего четыре или пять миль. Однако потом дорога стала заметно менее извилистой и не такой ухабистой, проходя в основном через леса высоко над рекой.

По-прежнему примерно через каждую милю им по пути попадался кишлак или совсем маленькое поселение, но только теперь они приобрели иной вид. Это больше не были грубо сработанные деревянные дома, словно громоздившиеся друг на друга у склона крутого холма и напоминавшие издали небрежно сложенную кипу складных стульев. Им на смену пришли квадратной формы жилища, возведенные из того же камня, что образовывали скалы, к которым они густо лепились, подобно гнездам чаек.

В полдень они остановились в одном из кишлаков. Халам поговорил с его обитателями, после чего путешественники получили приглашение в один из домов, где их угостили чаем. Это была двухэтажная постройка, где на первом этаже размещалось нечто вроде склада, как обустраивались английские дома в Средневековье, припомнил Эллис уроки истории в девятом классе средней школы. Джейн снабдила хозяйку небольшой бутылочкой розовой микстуры против водившихся у ее детей глистов, а взамен получила хлеб домашней выпечки и вкусный сыр из козьего молока. Они сидели на ковриках, застилавших земляной пол вокруг открытого огня очага в комнате, где крышу из ивовой дранки поддерживали балки, срубленные из тополиных стволов. Дымохода и трубы у очага не было, и потому дым от огня просто поднимался вверх, где постепенно просачивался наружу сквозь невидимые отверстия в кровле. Как понял Эллис, именно поэтому здесь не делали потолков в европейском смысле слова.

Ему бы и хотелось дать Джейн возможность отдохнуть после еды, но он не осмелился задерживаться здесь, не зная, насколько близко уже подобрались к ним русские. Она выглядела очень уставшей, но держалась молодцом. У скорого ухода имелось еще одно преимущество – Халам не успел вступить в подробные разговоры с хозяевами и прочими жителями кишлака.

И все же Эллис внимательно присматривал за Джейн, пока они продолжали двигаться вдоль долины. Он попросил ее вести за собой Мэгги, а сам нес Шанталь, рассудив, что это гораздо более утомительно, чем управляться даже с норовистой лошадью.

Каждый раз, когда им попадалось ущелье, ведшее на восток, Халам останавливался, пристально осматривал его, но потом отрицательно мотал головой, и они шли дальше вперед. Становилось ясно, что он далеко не уверен, какой из маршрутов наиболее оптимальный, хотя горячо отрицал это, стоило Джейн задать ему вопрос прямо. Он постепенно выводил Эллиса из себя, поскольку ему не терпелось поскорее покинуть главную долину Нуристана, но он находил для себя во всем и благоприятную для них сторону. Если Халам не знал в точности, каким ущельем направиться, то и русским придется долго ломать голову, куда именно свернули беглецы.

Он уже начал подозревать, что Халам мог пропустить нужный им поворот, когда тот наконец остановился в месте, где в реку впадал громко журчавший ручей, и заявил: их путь должен пролечь теперь через отходившую здесь на восток узкую долину. Проводнику явно хотелось устроить там же привал для отдыха, отчего возникало впечатление, что ему крайне неохота покидать хорошо знакомую территорию, но Эллис слишком торопился уйти подальше.

Вскоре они уже взбирались по круче мимо серебристых стволов березовых рощ, а основная долина почти сразу пропала из виду, оставшись позади. На горизонте же возникла горная гряда, которую им предстояло пересечь, – громадная и покрытая снегом каменная стена, даже отсюда закрывавшая почти половину неба, и Эллиса преследовала мысль: даже если нам удастся скрыться от русских, то как, черт возьми, преодолеть вот это неприступное препятствие? Джейн дважды подряд споткнулась и в сердцах выругалась, посчитав, что Эллис воспринял это как признак быстро одолевавшего ее утомления, хотя она пока не жаловалась на нехватку сил.

С наступлением сумерек они выбрались из березового леса и оказались на голой, унылой и совершенно пустынной равнине. Эллис понял, что на ней никакого укрытия им не найти, а потому предложил провести ночь в пустой каменной хижине, которую они миновали примерно за полчаса до этого. Джейн и Халам согласились и повернули назад.

Эллис настоял, чтобы Халам развел костер внутри хижины, а не снаружи, чтобы его свет не был заметен с воздуха и вверх не вздымался предательский столб дыма. И меры предосторожности полностью оправдали себя, когда неожиданно донесся звук пролетевшего прямо над ними вертолета. Это могло означать, размышлял Эллис, что русские совсем не так далеко от них, но только в этой стране короткое расстояние для вертолета неизменно превращалось в утомительное многочасовое путешествие пешком. Русские с одинаковой степенью вероятности могли поджидать их уже по другую сторону казавшейся неприступной горной гряды, как и отставать всего на милю или две вдоль ущелья. Им повезло, что тропа теперь стала почти неразличимой даже с поверхности земли, делая любые поиски на вертолетах совершенно невозможными.

Эллис накормил лошадь из скудных запасов взятого ими с собой зерна. Джейн дала грудь Шанталь, потом переодела дочку, и малышка мгновенно заснула. Эллис уложил ее в спальный мешок, застегнув молнию, взял старую пеленку, постирал в ручье и повесил сушиться у огня. Он некоторое время лежал рядом с Джейн, всматриваясь в ее лицо при мерцавшем свете костра, когда Халам давно уже храпел, пристроившись в противоположном углу хижины. Джейн выглядела окончательно измотанной, слегка испачканные грязью щеки ввалились и побледнели, немытые волосы спутались. Спала она беспокойно, морщась, гримасничая во сне, а ее губы шевелились, произнося беззвучные слова. Оставалось только гадать, долго ли еще она сумеет продержаться. Слишком высокий темп похода действовал на нее поистине убийственно. Если бы они могли себе позволить передвигаться медленно и спокойно, у нее не возникло бы никаких проблем. Как хотелось надеяться, что русские перестанут их преследовать и их отзовут для участия в каком-нибудь крупном сражении в другой, далекой отсюда части этой трижды проклятой страны…

Его встревожил и пролетевший недавно мимо вертолет. Хотя, быть может, он вообще выполнял задание, никак не связанное с преследованием Эллиса и Джейн. Но это представлялось маловероятным. А если он был частью поискового отряда, то попытка Мохаммеда направить русских в ложном направлении имела лишь очень ограниченный эффект.

Эллис позволил себе переключиться на раздумья, что произойдет в случае их поимки. Для него обязательно устроят громкий судебный процесс, в ходе которого русские докажут многочисленным скептикам в неприсоединившихся странах, что афганские повстанцы являются не более чем марионетками ЦРУ. Соглашение, достигнутое между Масудом, Камилем и Азази, так и останется только на бумаге. Американские вооружения не начнут поступать в распоряжение партизан. Все это приведет к ослаблению движения сопротивления. Люди падут духом и уже к следующему лету, возможно, окончательно перестанут бороться за свободу Афганистана.

Когда же публичный суд завершится, Эллиса подвергнут допросам в КГБ. Он, разумеется, для начала изобразит из себя героя, готового молчать даже под пытками, потом притворится сломленным и расскажет им все, но только его информация от первого до последнего слова будет лживой. Они, конечно же, окажутся готовыми к этому, продолжат жестоко пытать его, и ему придется разыграть роль более убедительно, выдав смесь реальных фактов и вымысла, который им окажется затруднительно перепроверить. Так он надеялся остаться в живых. Его сошлют в Сибирь. Но пройдет несколько лет, и, кто знает, может появиться возможность обменять его на советского шпиона, схваченного в Штатах. В противном случае он так и сгниет в лагерях.

Но лично его больше всего огорчала перспектива навсегда расстаться с Джейн. Он нашел ее, потерял, но обрел вновь. Ему так повезло с этим, что он все еще не переставал безумно радоваться своей удаче, стоило подумать о ней. Потерять ее во второй раз станет невыносимо, просто невыносимо. Так он и лежал еще долго, не сводя с нее глаз, стараясь не заснуть в страхе, что когда он проснется, ее не окажется рядом.

* * *

Джейн снилось, будто она поселилась в отеле «Георг V» в пакистанском городе Пешаваре. Разумеется, на самом деле «Георг V» находился в Париже, но во сне она не обращала внимания на подобную странную деталь. Она позвонила в отдел обслуживания в номерах, заказав себе натуральный бифштекс из лучшего филе (средней прожарки, но с кровью) и бутылку «Шато Озон» урожая 1971 года. Проголодалась она ужасно, но не могла вспомнить, почему ждала так долго, прежде чем сделать заказ. Пока еду готовили, она решила принять ванну. В ванной комнате, устланной коврами, было изумительно тепло. Она пустила воду, насыпала немного соли для ванн, и вскоре небольшое помещение наполнилось источавшим приятный аромат паром. Для нее оставалось непостижимым, как ухитрилась она настолько перепачкать все свое тело. Просто чудо, что в таком виде ее вообще пустили в роскошный отель! Она уже собиралась погрузиться в горячую воду, когда кто-то вдруг окликнул ее по имени. Вероятно, это уже доставили ужин, подумала она. Как неудачно – теперь ей придется взяться за еду, оставаясь грязнулей, или все остынет. У нее возникло искушение все-таки забраться в ванну и не обращать внимания на донесшийся голос. И вообще, они самым неподобающим образом называли ее Джейн, тогда как правильным обращением было бы «мадам». Однако голос звучал настойчиво и казался почему-то очень знакомым. Но это был не официант с тележкой, а Эллис, осторожно гладивший ее по плечу, и с почти трагическим ощущением глубокого разочарования она осознала, что «Георг V» привиделся ей во сне, а реальностью была холодная каменная хижина в Нуристане, откуда ближайшая ванна находилась в миллионе миль.

Она открыла глаза и увидела лицо Эллиса прямо перед собой.

– Тебе пора вставать, – сказал он.

Но Джейн ощущала себя чуть ли не парализованной, почти впавшей в летаргию.

– Неужели уже наступило утро?

– Нет, ночь еще продлится очень долго.

– Который же час?

– Половина второго.

– Черт бы тебя побрал! – Она всерьез разозлилась на него за столь раннее пробуждение. – Зачем же понадобилось тревожить мой сон именно сейчас? – раздраженно спросила она.

– Халам ушел.

– Как это ушел? – Спросонок она плохо соображала. – Куда он мог деться? Зачем? Он скоро вернется?

– Мне он ничего не сказал. Я проснулся и увидел, что его нет на месте.

– Думаешь, он нас бросил?

– Да, я уверен в этом.

– О боже! Как же мы теперь пойдем дальше без проводника?

Джейн больше всего на свете пугала вероятность потеряться и замерзнуть в снегах, прижимая к груди Шанталь.

– Боюсь, все может обернуться совсем плохо, – сказал Эллис.

– Куда уж хуже! О чем ты?

– Вспомни, как сама говорила: он попытается поквитаться с нами за унижение перед муллой. Вероятно, идея просто бросить нас на произвол судьбы покажется ему достаточной для мести. Я хотел бы на это надеяться. Но приходится предполагать, что он отправился назад тем путем, каким мы сюда пришли. А потому может уже скоро встретить русских. И им не потребуется много времени, чтобы выяснить у него наше точное местонахождение сейчас.

– Это становится уже совершенно нестерпимо, – сказала Джейн, и ее охватило горестное чувство обреченности. Казалось, какое-то злое божество ополчилось против них. – Я слишком устала, – продолжала она чуть слышно. – Останусь лежать здесь и буду спать, пока русские не придут и не захватят меня в плен.

В этот момент зашевелилась Шанталь, мотая головкой из стороны в сторону и издавая сосущие звуки, а потом начала плакать. Джейн села и взяла ее на руки.

– Если отправимся сейчас же, у нас останется шанс сбежать, – сказал Эллис. – Я подготовлю лошадь, а ты пока покорми девочку.

– Хорошо, – отозвалась Джейн.

Она обнажила грудь и прижала ротик Шанталь к соску. Эллис недолго наблюдал за ней с легкой улыбкой на губах, а затем вышел во мрак ночи. Джейн невольно подумала, насколько легче было бы им двигаться быстрее, если бы не Шанталь. Интересно, какие чувства на самом деле испытывал Эллис, гадала она. В конце концов, девочка была ребенком от другого мужчины. Но, казалось, Эллис не придавал этому никакого значения. Он словно воспринимал Шанталь как одно целое с Джейн. Или ему удавалось настолько искусно скрывать истинные эмоции?

И хотел ли он быть ее настоящим отцом? – задалась новым вопросом Джейн. Она посмотрела на крошечное личико, и широко посаженные голубые глаза тоже уставились на нее. Разве мог кто-нибудь не подпасть под очарование этого беззащитного маленького существа?

Внезапно она поняла, что абсолютно ни в чем не уверена. Не знала, достаточно ли сильна ее собственная любовь к Эллису, не могла разобраться, какие чувства вызывает в ней Жан-Пьер, муж, устроивший на нее охоту, даже ее долг перед ребенком не был ей сейчас до конца ясен. Слишком сильный страх испытывала она перед снегом, горами и русскими, слишком долго находилась в состоянии непрерывного переутомления и перенапряжения на пронизывавшем до костей холоде.

Чисто машинальными движениями она переодела Шанталь, использовав успевшую просохнуть чистую пеленку. Она не помнила, как раздевала ее прошлым вечером. Ей казалось, что она уснула сразу же, как только закончила кормить младенца. Она нахмурила лоб, уже не доверяя своей же памяти, но затем воспоминание вернулось: это Эллис уложил ее девочку в спальный мешок. И он же, по всей вероятности, отнес грязную пеленку к ручью, чтобы постирать, а потом повесил сушиться у костра. Джейн заплакала.

Сама понимала, до чего глупо себя ведет, но не могла остановиться и продолжала одевать Шанталь со слезами, стекавшими по лицу. Эллис вернулся, когда она уже поудобнее пристраивала ребенка в нашейную перевязь для переноски.

– Несносная лошадь тоже ни в какую не желала просыпаться, – шутливым тоном начал он, но разглядел лицо Джейн и спросил уже вполне серьезно: – В чем дело? Почему ты плакала?

– Никак в толк не возьму, почему я вообще расставалась с тобой, – ответила она. – Ты самый лучший из всех мужчин, с которыми я когда-либо встречалась, и правда заключается в том, что я никогда не переставала любить тебя. Пожалуйста, прости меня за все.

Он обнял обеими руками и ее, и Шанталь.

– Просто не делай так больше, вот и все, – сказал он.

Они с минуту постояли обнявшись в полной неподвижности.

Потом первой нарушила молчание Джейн:

– Я полностью готова.

– Очень хорошо. Давай отправляться в путь.

Они вышли наружу и стали снова подниматься в гору среди заметно поредевшего леса. Халам забрал с собой фонарь, но взошла полная луна, позволявшая им ясно видеть окрестности. Царил такой холод, что каждый глубокий вдох причинял почти что боль. Джейн волновалась за Шанталь. Ребенок снова был укрыт под ее плащом, и, как ей хотелось надеяться, теплом своего тела она успевала согреть хотя бы немного тот воздух, которым дышала девочка. Мог ли грудной младенец заболеть в подобных условиях? Джейн понятия не имела об этом.

Впереди уже маячил во мраке перевал Кантивар, расположенный на высоте в пятнадцать тысяч футов, то есть значительно более высокий, чем предыдущий, преодоленный ими, – Ариу. Джейн заранее смирилась с мыслью, что уже скоро ей предстоит испытать такой холод, такую усталость, каких еще не доводилось испытывать в жизни. И также натерпеться неведомого прежде страха, но при этом она не пала духом. Возникало ощущение, словно ей удалось изменить нечто глубоко внутри своего естества. Если уцелею, твердо решила она, то жить смогу только вместе с Эллисом. И однажды наступит подходящий день поделиться с ним, что причиной принятого ею решения, определившего судьбу, стала всего лишь постиранная им старая и грязная детская пеленка.

Вскоре они окончательно покинули лес, и им пришлось пересекать горное плато, напоминавшее лунный пейзаж с крупными валунами, ямами-кратерами и местами лежавшими снежниками. Причем они следовали по выложенным в прямую линию крупным плоским каменным глыбам, как по тропе, предназначенной для неведомых великанов. Они все еще шли вверх, хотя сейчас подъем стал менее крутым, и температура падала постепенно, но белые пятна снега увеличивались в размерах и встречались чаще, отчего пространство вокруг начало напоминать какую-то хаотично расписанную шахматную доску.

Вспышка эмоциональной энергии помогала Джейн двигаться достаточно энергично в течение первого часа, но потом, когда подъем стал казаться бесконечным, усталость снова нахлынула на нее. Ей хотелось спросить: «Как долго нам еще добираться туда?» Или: «Скоро ли мы окажемся там?» Такие вопросы задавала она, сидя на заднем сиденье отцовского автомобиля во время длительных поездок по жарким прериям Родезии.

В какой-то момент своего медленного подъема они пересекли черту, откуда уже простирались вечные льды. Джейн осознала новую опасность, когда лошадь поскользнулась, захрапела от страха, почти упала, но сумела удержаться на ногах. А потом Джейн заметила, как лунный свет отражается от поверхности крупных камней, словно их покрыли слоем стекла: скалы по временам напоминали огромные бриллианты – холодные, твердые, сверкающие. Ее башмаки лучше были приспособлены ко льду, чем подковы Мэгги, но тем не менее вскоре она тоже поскользнулась и с трудом удержалась от падения. Теперь ее больше всего пугала вероятность рухнуть на ледник и своим телом задавить Шанталь, а потому она проявила предельную осторожность, совсем укоротила шаги, а нервное напряжение стало так велико, что возникало ощущение, словно она вот-вот не выдержит его.

Прошло чуть более двух часов, когда они добрались до дальней оконечности плато и оказались перед крутой тропой, ведшей вверх к полностью покрытому снегом склону горы. Эллис пошел первым, силком ведя за собой Мэгги. Джейн следовала на безопасном отдалении на случай, если животное начнет неуправляемое скольжение назад. Зигзагом они взбирались все выше и выше.

При этом тропа уже различалась нечетко. Они исходили из того, что она пролегала там, где поверхность опускалась ниже скал по обе стороны. Джейн отчаянно хотелось обнаружить хоть какую-то верную примету, подтверждавшую правильность избранного ими пути: остатки костра, тщательно обглоданные куриные кости или хотя бы использованный коробок спичек. Что угодно, но свидетельствовавшее: человеческие существа и прежде уже проходили этим маршрутом. Ею начинала овладевать одержимость идеей, будто они совершенно заплутали, ушли далеко от нужной тропы и теперь лишь бесцельно кружат по бескрайним снегам, причем так будет продолжаться целыми днями, пока у них не иссякнут запасы еды, энергии и силы воли. Тогда они просто повалятся в сугроб и все трое замерзнут в нем насмерть.

Спина болела невыносимо. И все же она с огромной неохотой передала Шанталь на руки Эллису, приняв у него поводья лошади и тем самым перенеся нагрузку на другую группу мышц. Глупая кобыла спотыкалась теперь постоянно. На одном из покрытых льдом камней ее копыта разъехались в разные стороны, и она упала на бок. Джейн пришлось безжалостно исхлестать ее поводьями, чтобы заставить подняться. Когда же Мэгги с трудом приняла вертикальное положение, на снегу в месте падения осталось темное пятно: кровь. Присмотревшись, Джейн разглядела глубокий порез на ее левом колене. Впрочем, повреждение не показалось слишком серьезным, и Мэгги удалось заставить двигаться дальше.

Теперь Джейн шла впереди, ей приходилось решать, где именно пролегает тропа, и кошмарное предчувствие, что они неизбежно заблудятся, каждый раз вызывало мучительные колебания, куда им все-таки двигаться. По временам им попадалось нечто вроде развилки, и она лишь инстинктивно выбирала: левее или правее. Порой поверхность становилась более или менее ровной повсеместно, и Джейн шла наугад до тех пор, пока снова не возникало впереди некое подобие более узкой тропы. А затем она сама угодила в снежный оползень, и Эллису с помощью лошади пришлось вытаскивать ее из глубокого снега.

Наконец тропа вывела их на выступ, огибавший край высокой горы. Они уже находились на очень большой высоте, и взгляд назад на оставшееся далеко внизу плато вызвал приступ головокружения. Но ведь мы наверняка уже где-то совсем рядом с перевалом? – думала Джейн.

Выступ был крутой и покрытый коркой льда. Его ширина не превышала нескольких футов, а за кромкой открывалась глубокая пропасть. Джейн шла с максимальной осторожностью, но все равно несколько раз споткнулась, а однажды так упала на колени, что рассадила их в кровь. Но у нее уже до такой степени болело все тело, что она едва ли вообще обратила внимание на новый источник боли. Мэгги скользила то и дело. Скоро Джейн перестала даже оборачиваться, когда слышала скрежет копыт по льду, а просто сильнее натягивала поводья. У нее возникла мысль навьючить на кобылу багаж несколько иначе, чтобы наиболее тяжелые сумки оказались ближе к голове. Это помогло бы животному более уверенно держаться на шедшем по-прежнему вверх склоне выступа, но, во-первых, для любых манипуляций с багажом на выступе было слишком мало места, а кроме того, одолевал страх: если она остановится сейчас, сумеет ли заставить себя снова двинуться дальше?

А выдающаяся вперед часть горы еще более сузила тропу, начавшую огибать выступавший далеко в сторону отрог. Джейн с особой осторожностью переставляла ноги на этом казавшимся наиболее опасном участке тропы, но, вопреки ее усилиям (хотя, быть может, именно потому, что она так сильно нервничала), поскользнулась. На какое-то ужасающее мгновение она решила, что теперь неизбежно свалится с выступа, но лишь вновь припала на колени и сумела сохранить равновесие, упершись в камень обеими руками. Краем глаза она успела заметить покрытые снегом склоны, находившиеся в сотнях футов под ними. Ее начало крупно трясти, и она лишь с огромным трудом смогла снова взять свои эмоции под контроль.

Медленно поднявшись, она оглянулась назад. Ей пришлось бросить поводья, и они теперь свободно болтались, свисая над пропастью. Лошадь стояла и смотрела на хозяйку, но ее ноги застыли в одном положении, и она дрожала, явно тоже охваченная безумным страхом. Когда Джейн попыталась дотянуться до поводьев, Мэгги в панике шагнула назад.

– Стоять! – выкрикнула команду Джейн, но затем заставила себя успокоиться и сказала уже тихо и хладнокровно: – Не надо пятиться дальше. Иди ко мне. Все будет хорошо.

Эллис, еще не успевший обогнуть отрог и ничего не видевший, окликнул ее из-за поворота:

– Что там у тебя стряслось?

– Тише, – отозвалась Джейн. – Мэгги смертельно напугана. Оставайся пока на месте.

При этом она могла думать только о том, что Эллис несет Шанталь. И она продолжала бормотать для кобылы какие-то бессмысленно ободряющие слова, медленно приближаясь. Мэгги выпучила на нее огромные глазища. Пар от дыхания струился из ее ноздрей. Джейн подобралась вплотную. Ей оставалось только протянуть руку, чтобы снова завладеть поводьями.

В этот роковой момент лошадь резко мотнула головой, отступила еще дальше назад, заскользила по камням и окончательно потеряла равновесие.

Джейн даже успела ухватиться за узду, но Мэгги завались вправо, и поводья опять вырвались из руки. Испытывая, видимо, неописуемый ужас, лошадь медленно начала сползать к краю уступа, а потом и вовсе упала с него, издав короткое ржание.

Из-за поворота показался Эллис.

– Немедленно прекрати! – воскликнул он, и она поняла, что сама громко кричит от страха.

Она сразу же замолчала. Эллис припал на колени и выглянул через край выступа, все еще прижимая к себе Шанталь, укрытую у него на груди теплым обшлагом пуховика. Джейн справилась с истерикой и встала на колени рядом с ним.

Она ожидала увидеть труп несчастной кобылы на снегу в сотнях футов ниже выступа. Но на самом деле Мэгги приземлилась на еще один уступ, располагавшийся от них в каких-то пяти или шести футах. Она лежала на боку, и только ее ноги свешивались над казавшейся бездонной пропастью.

– Мэгги жива! – обрадованно сказала Джейн. – Слава тебе, господи!

– И наш багаж тоже уцелел, – гораздо более прагматично отметил Эллис.

– Да, но как нам теперь поднять ее назад?

Эллис смерил ее хмурым взглядом, но промолчал.

До Джейн дошло, что вернуть лошадь на тропу им больше не удастся.

– Но не можем же мы просто бросить ее там умирать от холода! – снова чересчур эмоционально отреагировала она.

– Прости. Здесь мы с тобой бессильны. Ей уже ничем не помочь.

– Боже! Это невыносимое зрелище!

Эллис расстегнул молнию на своем пуховом пальто и снял с груди перевязь, в которой лежала Шанталь. Джейн приняла ребенка и сразу же укрыла под плащом.

– Для начала мне необходимо спасти хотя бы наши запасы продовольствия, – сказал Эллис.

Он улегся на живот вдоль кромки выступа, а потом развернулся и свесил ноги. При этом лошадь обдало обвалившимся вниз небольшим сугробом снега. Эллис начал очень медленно спускаться, нащупывая ступнями твердую почву. Когда уверенно встал рядом с Мэгги, позволил своим локтям лишиться опоры на верхнем выступе. Затем осторожно развернулся на месте.

Джейн наблюдала за ним, совершенно окаменевшая от испуга. Между скалой и телом лошади не оставалось пространства, чтобы Эллис мог поставить ноги на ширину плеч. Ему приходилось удерживать себя в вертикальном положении, расположив одну ступню позади другой, уподобившись фигуре на древних египетских настенных росписях. Он подогнул колени и осторожно опустился на корточки, чтобы сразу же дотянуться до мудреного переплетения кожаных ремней, крепивших к седлу полотняные мешки с провизией.

В самый неподходящий момент лошадь вдруг попыталась встать.

Она подогнула передние ноги и каким-то чудом ухитрилась подтянуть их под свое тело, а затем обычным для каждого животного движением приподнялась и начала искать опору для задних ног.

И это ей тоже почти удалось.

Но все же задние ноги снова соскользнули, Мэгги опять лишилась опоры и начала неудержимо сползать вниз. Эллис ухватился за мешок с продуктами. Дюйм за дюймом лошадь скользила дальше, взбрыкивая и отчаянно борясь за свою жизнь. Джейн теперь больше всего боялась, что она при этом ударит копытом Эллиса. Но Мэгги лишь неумолимо переваливалась через край выступа. Эллис дергал продуктовый мешок на себя, уже не думая о спасении кобылы, а всего лишь надеясь успеть распутать кожаный узел и удержать в руках хотя бы самую малую часть запасов еды. Причем настроен он был настолько решительно, что у Джейн возникло серьезное опасение: неужели он позволит падающей лошади увлечь и себя в пропасть? Она заскользила быстрее, подтащив Эллиса к самому краю. Лишь в самый последний момент, издав исполненный отчаяния крик, он отпустил мешок, позволив Мэгги уйти в свободное и смертельно падение вместе со всем их имуществом: продуктами, лекарствами, спальными мешками и даже запасной пеленкой Шанталь.

Джейн разразилась рыданиями.

Эллису потребовалось всего несколько секунд, чтобы вновь забраться на верхний выступ и встать рядом с ней. Потом он обнял ее, и оба опустились на колени. Эллис дал ей немного времени оплакать сразу все – судьбу погибшей Мэгги, безвозвратно потерянные припасы, свои отчаянно болевшие ноги с превратившимися в ледышки ступнями. Затем поднялся и мягким движением поднял Джейн со словами:

– Нам нельзя больше здесь задерживаться.

– Но как мы пойдем дальше? – почти прокричала она. – У нас не осталось ни крошки еды, нам не в чем вскипятить воду, нет спальных мешков, нет никаких медикаментов…

– У нас есть гораздо больше. Мы сами, – попытался утешить ее Эллис.

Она прижалась к нему еще теснее, вспомнив, как он только что сам рисковал обрушиться в бездну. Если нам удастся перенести все невзгоды и выжить, думала она, если мы сбежим от русских и вернемся в Европу вместе, клянусь, я больше никогда не отпущу его от себя, постоянно стану присматривать за ним.

– Иди первой, – сказал он, высвобождаясь из ее объятий. – Мне крайне важно все время видеть тебя.

Он лишь чуть заметно подтолкнул Джейн, и она машинально снова зашагала вверх по выступу горы. Постепенно горькое отчаяние вновь овладело ею. Но она преисполнилась решимости добиться самой ясной и элементарной цели. Просто идти и идти, пока не упадет замертво. Вскоре подала голос Шанталь. Джейн не сразу уделила ей внимание, но потом ей все же пришлось остановиться.

Прошло еще какое-то время (быть может, несколько минут, а мог минуть и целый час, поскольку Джейн сбилась со счета), и когда она обогнула очередной поворот, Эллис поравнялся с ней, взял за руку, задержал на месте и сказал, указывая вперед:

– Посмотри!

Тропа спускалась отсюда в обширную низину, окруженную со всех сторон заснеженными вершинами гор. Поначалу Джейн не поняла, на что именно пытался указать ей Эллис, и только потом до нее дошло. Он хотел, чтобы она осознала сама по себе факт: тропа начала уходить вниз.

– Мы оказались в самой высокой точке? – спросила она с довольно-таки глупым видом.

– Точно! – радостно подтвердил он. – Мы находимся на гребне перевала Кантивар. Нам удалось преодолеть самую тяжелую часть пути. В следующие два дня будем непрерывно спускаться, и постепенно станет намного теплее.

Джейн села на покрытый коркой льда валун. Я сумела, думала она с торжеством, я смогла!

Пока они вдвоем рассматривали черные холмы внизу, небо над горными пиками сменило жемчужно-серый оттенок на бледно-розовый. Наступал новый день. И по мере того как свет солнца все ярче окрашивал небо, в сердце Джейн вновь зародилась крупица надежды. Мы начнем спуск, и нам станет теплее, повторила она про себя. Возможно, наш побег все же закончится успешно.

Шанталь опять заплакала. Что ж, по крайней мере, ее запас еды не упал в пропасть вместе с Мэгги. Джейн покормила малышку, сидя на том же заледеневшем камне на самой крыше мира, а Эллис ладонями растапливал снег, превращая его в воду, чтобы Джейн смогла потом попить.

Спуск в долину Кантивар проходил по достаточно пологому склону, хотя поначалу он оказался скользким от ледяного и снежного покрова. Причем в них немного спало нервное напряжение, поскольку не приходилось больше беспокоиться о безопасности лошади. Эллис, который даже во время сложного восхождения ни разу не оступился, нес теперь Шанталь постоянно.

Впереди утреннее небо сделалось пламенно-красным, словно позади гор все было охвачено вселенским пожаром. Джейн по-прежнему не чуяла под собой онемевших от холода ступней, но мороз хотя бы перестал щипать нос. Внезапно она поняла, до какой степени проголодалась. Но им вынужденно приходилось идти все дальше, чтобы добраться до любого кишлака и обратиться за помощью к его обитателям. Вот только обменять на продукты они могли теперь разве что тротил, распиханный по карманам пальто Эллиса, или рассчитывать на традиционное гостеприимство простых афганцев.

Кроме того, они лишись спальных принадлежностей. Отныне придется ночевать в верхней одежде и в башмаках. Но Джейн уже казалось, что они сумеют найти способ решить все свои проблемы. Даже на поиски тропы не приходилось больше тратить время. Отвесные скалы по обе стороны от нее вели их простейшим из путей в долину, не давая особой возможности уклониться далеко в сторону от верного маршрута. Вскоре параллельно тропе зажурчал узкий ручей. Это означало, что они уже опустились ниже линии снегов. Поверхность тропы сделалась относительно ровной, и будь Мэгги все еще с ними, можно было бы даже, наверное, поехать на ней верхом.

Еще через пару часов они сделали привал для отдыха у входа в очередное ущелье, и Джейн забрала Шанталь у Эллиса. Впереди лежал более крутой спуск, но камни здесь уже не были скользкими, не были покрытыми снегом или льдом. Ущелье оказалось очень узким. Блокировать его полностью при желании не составило бы никакого труда.

– Надеюсь, мы не упремся тут в очередной оползень, – сказала Джейн.

Но Эллис в этот момент уже смотрел в другую сторону, оглянувшись назад на долину. Внезапно он вскочил на ноги с возгласом:

– О мой бог!

– Что случилось? – Джейн повернулась, проследила за направлением его взгляда и почувствовала, как у нее мгновенно участился пульс.

Прямо позади них примерно в миле выше по долине двигались человек около десяти солдат, ведших с собой лошадь, – поисковый отряд.

И это после всего, что нам пришлось вытерпеть, подумала Джейн, после всех трудностей и испытаний! Они все-таки догнали нас.

Ее отчаяние оказалось настолько глубоким, что она даже расплакаться не смогла.

Эллис ухватил ее за руку.

– Скорее. Нам нужно идти, – сказал он, а потом быстро направился в глубь ущелья, буквально силком заставляя ее двигаться за собой.

– Какой в этом смысл? – устало пыталась возражать Джейн. – Они наверняка настигнут нас.

– У нас все еще остается один, но очень хороший шанс спастись.

По мере их продвижения вперед Эллис внимательно изучал почти отвесные скалы по обе стороны ущелья.

– Какой шанс?

– Крупный камнепад.

– Они запросто найдут тропу, чтобы обойти завал.

– Но только не в том случае, если окажутся погребены под ним.

Он остановился в том месте, где каньон становился не более чем в несколько футов шириной, а одна из скал – крутая и высокая – угрожающе нависала над тропой.

– Идеально, – сказал он. – Просто превосходно.

И достал из карманов прямоугольный кусок тротила, моток с виду простого кабеля, помеченного как шнур «Примкорд», небольшой металлический предмет размером с колпачок от авторучки и нечто, напоминавшее стальной шприц, у которого на месте поршня располагалось снабженное короткой веревкой кольцо. Все эти предметы он сложил в аккуратный ряд на земле.

Джейн наблюдала за ним словно сквозь туман, ничего не понимая. Она уже ни на что не осмеливалась надеяться.

«Колпачок от авторучки» Эллис присоединил к одному из концов кабеля, использовав вместо плоскогубцев собственные зубы, а потом вставил в острый конец шприца. Затем вручил собранную конструкцию Джейн.

– Вот что тебе сейчас предстоит сделать, – начал инструктировать ее он. – Спускайся дальше по ущелью, разматывая кабель. Но старайся по возможности скрыть его. Можешь даже пустить частично вдоль русла ручья – он сработает даже под водой. Когда кабель размотается полностью, извлеки из взрывного устройства предохранительные штифты. Вот так. – Он показал ей два похожих на обычные булавки стерженька, вставленные в цилиндр шприца. Сначала вытащил наружу, а затем снова вставил на место. – А потом не своди с меня глаз. Дождись, когда я начну размахивать руками над головой. – Он опять наглядно показал ей, какой жест имел в виду. – И дергай за кольцо. Если точно рассчитаем время, сможем убить их всех. Ступай!

Джейн последовала его указаниям, как робот, ни о чем не задумываясь. Пошла вдоль ущелья и разматывала моток кабеля. Поначалу спрятала его за полосой низкорослого кустарника, а затем провела по дну ручья. Шанталь спала в перевязи, мягко покачиваясь в такт шагам Джейн, что оставляло обе ее руки свободными.

Через минуту она оглянулась. Эллис пристраивал прямоугольный кусок тротила в одну из трещин скалы. Джейн всегда считала, что взрывчатка срабатывает сама по себе, если с ней обращаться так небрежно. Видимо, это было распространенным заблуждением.

Она шла до тех пор, пока кабель не натянулся под ее рукой, перестав разматываться. И снова посмотрела назад. Эллис уже карабкался к вершине противоположной скалы ущелья явно в поисках наилучшего места, откуда смог бы видеть, как русские приближаются к заготовленной для них ловушке.

Джейн уселась на берегу ручья. Крошечное тельце Шанталь лежало на ее коленях. Перевязь провисла, сняв тяжесть ребенка с ее шеи и спины. У нее в голове крутилась фраза Эллиса: «Если точно рассчитаем время, сможем убить их всех». Неужели такое действительно возможно? – удивленно задавалась вопросом она. Уничтожить весь отряд преследователей?

И что тогда предпримут другие русские? Мысли Джейн начали постепенно проясняться, и она принялась размышлять над возможными вариантами дальнейшего развития событий. Через час или два кто-нибудь непременно заметит, что небольшая поисковая группа некоторое время не выходила на связь. Они пошлют вертолет, чтобы разыскать ее, исходя из предположения, что командиру отряда хватило здравого смысла разжечь костер или еще каким-то образом сделать свое местонахождение видимым с воздуха. Когда же никаких следов на земле обнаружить не удастся, русские поднимут тревогу. И уже скоро отправят другой отряд на поиски пропавшей без следа группы. И второму отряду предстоит проделать тот же путь, что и первому. Им совершенно точно не удастся сделать это до конца сегодняшнего дня, а ночью продолжать движение станет почти совершенно невозможно. К тому моменту, когда они обнаружат мертвые тела товарищей под завалом, Эллис и Джейн уже будут опережать их по меньшей мере дня на полтора или даже больше. Времени может оказаться достаточно, подумала Джейн, к тому моменту они пройдут мимо стольких развилок и боковых ущелий, смогут воспользоваться таким обилием альтернативных маршрутов, что отследить их перемещения станет практически безнадежной задачей. Все еще не могу поверить, что это конец, устало думала Джейн. Хорошо бы солдаты поторопились сейчас. Ожидание становится невыносимым. И мне очень страшно.

Эллиса она могла видеть вполне отчетливо, ползущим на четвереньках вдоль вершины скалы. Поисковая группа показалась у входа в ущелье. Даже издали было заметно, насколько солдаты грязны, а их поникшие плечи, вяло переставляемые ноги выдавали утомление и полное падение морального духа. Ее они пока не замечали – она хорошо устроилась, полностью слившись с окружавшим пейзажем.

Эллис пригнулся за выступом скалы и смотрел вниз на приближавшихся солдат. Только Джейн ясно видела его, а от русских Эллиса скрывал каменный отрог. Ему же открывался прекрасный вид на ту трещину, в которую он заложил взрывчатку.

Солдаты вошли в ущелье и принялись спускаться вдоль него. Один из них, усатый мужчина, ехал верхом на лошади. Это, видимо, был их командир. Голову другого покрывала шапочка читрали. Халам, узнала его Джейн. Предатель. После того, что натворил Жан-Пьер, предательство представлялось ей преступлением, за которое невозможно простить никого. Следом двигались еще пятеро. Все коротко постриженные, в форменных фуражках и с юными, еще не знавшими бритвы лицами. Двое мужчин и пять совсем мальчиков, подумала она, не переставая держать в поле зрения Эллиса. Теперь он в любой момент мог подать ей сигнал. У нее заболела шея от необходимости наблюдать за ним, долго задирая голову вверх. Солдаты по-прежнему не замечали ее, полностью сосредоточив внимание на том, чтобы не споткнуться на неровной поверхности тропы. Наконец Эллис повернулся к ней очень медленно и спокойно, а потом взмахнул обеими руками.

Джейн снова вгляделась в группу солдат. Один из них взял лошадь под уздцы, чтобы она увереннее преодолевала выбоины на тропе. Джейн держала похожее на шприц устройство в левой руке, а указательный палец правой крючком обвила вокруг кольца. Один рывок пошлет электрический импульс по кабелю к взрывателю, тротил сдетонирует, и скала всей своей огромной массой обрушится на преследователей. Пятеро мальчиков, снова подумала она. Попали в армию, потому что бедны или глупы, или же по обеим этим причинам одновременно. Хотя, скорее всего, их просто призвали служить против их воли. И отправили в чужую холодную страну, народ которой глубоко ненавидел их. Они проделали долгий путь через горы, сквозь заледеневшие и дикие места, чтобы попасть под камнепад, который расколет им черепа, забьет им легкие землей, сломает позвоночники, грудные клетки. И они умрут в ужасающей агонии, издавая последние крики, задыхаясь, истекая кровью. А затем пять писем отправят гордым отцам и пребывающим в бесконечной тревоге матерям. С прискорбием вынуждены сообщить… Погиб в бою… Пал жертвой в героической борьбе против сил мирового капитализма… Совершил подвиг… Посмертно награжден медалью за отвагу… Выражаем искренние соболезнования… Какими же презренными покажутся все эти тщетные слова любой матери! Она вспомнит муки и страх, пережитые во время родов, вспомнит, как выкармливала сына в самые трудные времена, учила его ходить и умываться по утрам, писать свое имя. Как отправила его в первый раз в школу, наблюдала за его ростом, пока он не вымахал на голову выше нее. Как стал почти мужчиной, способным заработать себе на жизнь, взять в жены красивую и здоровую девушку, завести свою семью, нарожав ей вожделенных внуков. А потом Джейн представила себе материнское горе, когда она поймет, что все ее усилия, вся боль и тревога за сына оказались напрасными. Ее чудо-ребенка, ее взрослого, но все еще мальчика сгубили тупоголовые и бесчувственные мужчины, отправив на бессмысленную и бесцельную войну. Возникнет ощущение немыслимой потери. Безвозвратной утраты.

Джейн услышала крики Эллиса. Вскинула взгляд вверх. Он уже стоял во весь рост, не беспокоясь больше, что его могут заметить, размахивал руками и отчаянно кричал:

– Сделай это! Дерни за кольцо немедленно!

Но она осторожно положила взрывное устройство на землю рядом с краем берега ручья.

Теперь солдаты увидели их обоих. Двое из них начали взбираться по скале к тому месту, где стоял Эллис. Остальные окружили Джейн, направив стволы автоматов на нее и ребенка, но выглядели смущенными, даже растерянными. Она не обращала на них внимания и наблюдала только за Эллисом. Он же сам спустился со скалы в ущелье. Солдаты, пытавшиеся добраться до него, замерли, выжидая, что он будет делать.

Оказавшись на тропе, Эллис медленно подошел к Джейн. Встал прямо перед ней.

– Почему? – спросил он. – Почему ты не сделала этого?

Потому что они еще так молоды, подумала она. Молоды и ни в чем не повинны. Им вовсе не хочется убивать меня. Они не желают становиться убийцами. Но основная причина…

– Потому что у них есть матери, – ответила она.

* * *

Жан-Пьер открыл глаза. Коренастая фигура Анатолия возвышалась рядом с походной раскладушкой. У него за спиной сквозь отдернутый полог палатки внутрь проникал яркий солнечный свет. Жан-Пьер даже пережил несколько мгновений панического страха, не понимая, почему спал так долго, не мог ли пропустить чего-то важного, но затем вспышкой молнии в памяти всплыли события минувшей ночи.

Они с Анатолием разместились в лагере, разбитом на подходе к перевалу Кантивар. В половине третьего утра их разбудил капитан, командовавший поисковой группой, которого, в свою очередь, поднял несший ночное дежурство солдат. К ним в лагерь явился молодой афганец по имени Халам, доложил капитан. На смеси пашто, русского и английского языков он рассказал, что был проводником у двух беглых американцев, но они страшно обидели его, принудив бросить их на произвол судьбы. На вопрос, где эти американцы находятся сейчас, он ответил предложением провести русских к каменной хижине, где до сих пор должны были спать ни о чем не подозревавшие беглецы.

Жан-Пьера охватило безумное желание моментально запрыгнуть в вертолет и сразу же полететь в нужное место.

Но Анатолий повел себя более сдержанно и осторожно.

– Когда я служил в Монголии, у нас там была одна очень умная поговорка: «Не суй свой член, пока шлюха еще не успела раздвинуть ноги», – сказал он. – Халам вполне может нам лгать. Но даже если говорит правду, не факт, что сумеет разыскать ту хижину быстро. Особенно ночью. К тому же с воздуха. Допустим даже, он ее разыщет. Их может уже там не оказаться.

– Так что, по-твоему, нам следует делать?

– Выслать передовой отряд: капитана и пятерых солдат, снабдив их лошадью. Разумеется, с ними пойдет этот самый Халам. Они смогут выступить немедленно. Мы же будем отдыхать до того момента, когда отряд обнаружит беглецов.

Меры предосторожности себя полностью оправдали. В половине четвертого передовая группа вышла на связь по рации, сообщив, что хижина пуста. Однако командир добавил важную подробность. Костер еще не успел полностью догореть, а значит, Халам говорит им правду.

Анатолий и Жан-Пьер единогласно пришли к одному и тому же выводу. Скорее всего, Эллис и Джейн проснулись среди ночи, поняли, что проводник от них сбежал, и решили не мешкая двигаться дальше. Анатолий отдал группе приказ преследовать их, доверив Халаму обязанность указывать наиболее вероятный маршрут.

Именно после этого Жан-Пьер позволил себе вернуться в постель и погрузился в крепкий сон, не сумев сам проснуться с наступлением рассвета. Он все еще сонно посмотрел на Анатолия и спросил:

– Который теперь час?

– Восемь утра. И мы их поймали.

У Жан-Пьера сердце зашлось от радости, но потом он вспомнил, что уже испытывал подобное чувство, горько обманувшись в своих ожиданиях.

– Ты уверен? – на всякий случай задал вопрос он.

– Можем отправиться и убедиться лично, как только ты соизволишь натянуть на себя брюки.

Они в самом деле все проделали очень быстро. Вертолет-заправщик прибыл, когда они уже успели выйти, готовые взойти на борт, но осторожный Анатолий предпочел подождать несколько минут, чтобы баки их машины оказались заполненными до отказа, а потому Жан-Пьеру пришлось ненадолго унять снедавшее его нетерпение.

В воздух они поднялись несколько минут спустя. Жан-Пьер рассматривал пейзаж сквозь распахнутую дверь. И как только они полетели над горным массивом, он понял, что это самый неприветливый и суровый район во всем Афганистане, какой ему когда-либо доводилось видеть прежде. Неужели Джейн и впрямь удалось пересечь этот лишенный растительности, опасный, покрытый снегом и ледниками лунный ландшафт с младенцем на руках? Она и впрямь должна очень сильно ненавидеть меня, подумал он, чтобы пройти через такое, лишь бы сбежать из-под моей власти. Теперь она поймет, что все ее усилия оказались напрасными. И станет моей навечно.

Но действительно ли ее удалось поймать? Он с тревогой и страхом ожидал нового разочарования. Не повторится ли история? Они приземлятся и установят, что поисковая группа вновь пленила парочку замызганных хиппи, или двух фанатиков альпинизма, или попросту кочевников, отдаленно напоминающих внешне европейцев. Такое вполне вероятно.

Когда под ними оказался перевал Кантивар, Анатолий указал на что-то, лежавшее внизу.

– Похоже, они лишились своего гужевого транспорта, – почти выкрикнул он в ухо Жан-Пьеру, перекрывая голосом шум мотора и свист ветра.

Жан-Пьер тоже разглядел очертания тела мертвой лошади в снегу ниже перевала. Могла это быть Мэгги? – все же сомневался он. И от души надеялся, что здесь упокоилась именно эта невыносимо упрямая скотина.

Чуть позже они снизились над долиной Кантивар, пристально всматриваясь в ее окрестности, чтобы вовремя заметить поисковую группу. Вскоре увидели поднимавшийся к небу столб дыма. Кто-то догадался развести большой костер, указывая им направление. Пилот вертолета наметил для посадки небольшой участок ровной поверхности при входе в узкое ущелье. По мере того как земля делалась все ближе, Жан-Пьер уже жадно оглядывался по сторонам. Он сразу различил фигуры трех или четырех солдат, но Джейн рядом с ними не было.

Вертолет приземлился. У Жан-Пьера от волнения ком подкатил к горлу, сердце отчаянно колотилось в грудной клетке. Он выпрыгнул наружу, ощущая тошноту от чрезмерного нервного напряжения. Анатолий последовал за ним. Затем капитан повел их от вертолета в глубь ущелья.

И там они действительно оказались!

У Жан-Пьера возникло ощущение, какое мог бы, наверное, испытывать человек, которого долго пытали, а теперь его бывший мучитель сам попал ему в руки на расправу. Джейн сидела на земле рядом с берегом небольшого ручья и держала на коленях Шанталь. Эллис стоял позади нее. Оба выглядели утомленными, понурыми и деморализованными.

Жан-Пьер остановился.

– Подойди ко мне, – обратился он к Джейн.

Она поднялась на ноги и направилась к нему. Он заметил, что Шанталь она несла в самодельной подвесной тряпичной перевязи, висевшей на шее, оставляя руки свободными. Эллис двинулся за ней.

– А тебя кто звал? – рявкнул на него Жан-Пьер, и Эллис вернулся на прежнее место.

Джейн встала напротив Жан-Пьера и подняла на него взгляд. Он же занес правую руку вверх и изо всех сил нанес ей пощечину. Ему показалось, что никогда в жизни ни один другой удар не доставлял ему такого наслаждения. Джейн качнулась назад, споткнулась, и, как ему почудилось, чуть не упала, но удержалась на ногах, продолжая вызывающе смотреть на него, хотя от боли слезы заструились по лицу. Глядя через ее плечо, Жан-Пьер заметил, как Эллис резко сделал шаг вперед, но потом сумел сдержаться. Жан-Пьера это даже слегка расстроило. Попытайся Эллис вмешаться, на него сразу же набросились бы солдаты и начали избивать. Ничего. Свою порцию побоев он получит уже очень скоро.

Жан-Пьер снова занес кулак, чтобы ударить Джейн. Она зажмурилась и руками прикрыла Шанталь, оберегая прежде всего малышку. И Жан-Пьер передумал.

– У нас еще будет достаточно времени для этого, – сказал он и разжал пальцы. – Более чем достаточно.

* * *

Жан-Пьер развернулся и пошел назад к вертолету. Джейн посмотрела на Шанталь. Дочка ответила на ее взгляд. Она не спала, но не испытывала голода. Джейн обняла ребенка так, словно именно он больше всех нуждался в утешении. В известной степени она даже радовалась, что Жан-Пьер ударил ее, хотя лицо буквально горело от боли и унижения. Этот удар она приравнивала к окончательному судебному решению о разводе. Он ознаменовал собой официальный, определенный и бесповоротный конец ее супружества, и больше на ней не лежало никакой ответственности перед бывшим мужем. Если бы он расчувствовался, прослезился, попросил прощения, умолял перестать ненавидеть его за все, что натворил, она могла бы даже ощутить определенную долю собственной вины перед ним. А теперь он уже не вызывал никаких эмоций. В ней не осталось к нему ни грана любви, уважения или даже сочувствия. Какая ирония судьбы, подумала она, что я почувствовала себя совершенно свободной от него как раз в тот момент, когда он наконец сумел поймать меня.

Прежде поисковой группой командовал капитан, ехавший верхом, но теперь дело под свой полный контроль взял Анатолий, раскосый связник Жан-Пьера. Он отдавал приказы, и до Джейн дошло, насколько хорошо она понимает его распоряжения. А ведь она не слышала русской речи больше года, и поначалу она звучала для нее как набор бессмысленных звуков, но уже скоро настроилась на нужную волну и улавливала каждое слово. Вот сейчас он велел одному из солдат сковать руки Эллису. Рядовой оказался готовым к подобному поручению, достав из кармана наручники. Эллис покорно выставил руки вперед, и солдат поочередно защелкнул замки.

Эллис выглядел смятенным и растерянным. Видя его в оковах, понуро воспринимавшего свое поражение, Джейн не могла не проникнуться жалостью к нему, но и отчаянием тоже. Слезы снова навернулись на глаза.

Солдат спросил, следует ли ему надеть наручники и на Джейн тоже.

– Не надо, – ответил Анатолий. – У нее вместо наручников ребенок на груди.

Их довели до вертолета. Эллис успел шепнуть:

– Прости, что не защитил тебя от Жан-Пьера. Мне бы не удалось добраться до него…

Она помотала головой, показывая ненужность извинений, но сказать хоть что-то не смогла. Полная беспомощность Эллиса, его смиренное поведение разозлили ее, хотя она сознавала, что ее гнев должен вызывать не он, а те, кто поставил его в такое положение: Жан-Пьер, Халам, Анатолий и остальные русские. Теперь она уже почти жалела, что не привела в действие взрывчатку.

Эллис забрался в вертолет, а потом повернулся, чтобы помочь ей. Она перенесла вес Шанталь на сгиб левой руки, надежно зафиксировав, и протянула ему правую. Он рывком затащил ее в пассажирский отсек. И в тот момент, когда она на мгновение оказалась совсем близко от него, шепнул:

– Как только взлетим, влепи пощечину Жан-Пьеру.

Джейн пребывала в слишком глубоком шоке, чтобы сразу отреагировать на его фразу, что, впрочем, пошло им только на пользу. Никто больше вроде бы не слышал слов Эллиса, хотя ни один из них так или иначе не владел английским языком. Она собрала всю остававшуюся силу воли, чтобы со стороны выглядеть совершенно естественной.

Пассажирский отсек в боевом вертолете имел ограниченные размеры и низкий потолок, заставлявший мужчин пригибать головы. Ничего лишнего. Только скамья, прикрепленная к фюзеляжу напротив двери. Джейн с облегчением уселась на нее. Отсюда ей была видна кабина пилота. Его кресло фута на три возвышалось над полом, снабженное ступенькой для облегчения доступа. Причем пилот занимал свое место – экипаж вообще ни на минуту не покидал боевой машины. Лопасти все это время продолжали медленно вращаться, хотя шум издавали при этом изрядный.

Эллис пристроился на корточках поблизости от Джейн между скамьей и креслом пилота. Анатолий взобрался на борт в сопровождении солдата. Он что-то сказал подчиненному и ткнул пальцем в Эллиса. Джейн не расслышала его слов, но, судя по позе, принятой рядовым, он получил приказ бдительно охранять Эллиса. К тому же он снял автомат с плеча и теперь держал его в полной готовности пустить в ход при необходимости.

Жан-Пьер присоединился к ним позже всех. Он встал у открытой двери и смотрел наружу, пока вертолет постепенно начал подниматься. Джейн почувствовала приступ паники. Хорошо было Эллису просить ее вмазать пощечину Жан-Пьеру во время взлета, но как она могла на практике выполнить полученное задание? Сейчас Жан-Пьер вообще стоял к ней спиной у двери. Попытайся она напасть сзади, возникал риск потерять равновесие и выпасть из вертолета. Она бросила взгляд на Эллиса, надеясь, что он подаст ей какой-то знак. Но его лицо застыло в напряжении, и он словно намеренно старался не смотреть на нее.

Вертолет уже поднялся над землей футов на восемь или десять, на мгновение застыл на месте, потом совершил разворот, начал набирать скорость и возобновил подъем.

Жан-Пьер покинул проем двери, вошел в глубь отсека и заметил, что ему некуда сесть. Он колебался. Джейн понимала: именно сейчас ей нужно встать и ударить его (хотя даже не догадывалась, зачем это понадобилось Эллису), но словно примерзла к скамье, парализованная страхом. А затем сам Жан-Пьер сделал жест большим пальцем руки, приказывая ей подняться.

И тогда она решилась атаковать его, взорвавшись от возмущения.

Она предельно устала, находилась в самом отчаянном положении, у нее болело все тело, она ощущала голод и унижение, а ему захотелось, видите ли, чтобы она встала вместе с ребенком и уступила ему свое место. И этот презрительный взмах большим пальцем взбесил ее больше всего, поскольку в нем как будто нашли сконцентрированное выражение его злобная жестокость, омерзительные поступки и предательство – вот что означал для Джейн столь, казалось бы, небрежный жест. И она поднялась, максимально приблизила свое лицо к его лицу с криком:

– Ты мерзавец! Подонок!

Этот исполненный подлинной страсти вопль полностью заглушил рев двигателя, но выражение ее глаз явно напугало его, шокировало, заставило машинально отступить на шаг назад.

– Я ненавижу тебя! – уже визжала Джейн.

А затем она бросилась на него, вытянув перед собой обе руки, и с силой толкнула в открытый проем двери, из которой он вывалился за борт.

* * *

Русские допустили только одну ошибку. Мелочь, на первый взгляд, но она давала Эллису единственный шанс, и он приготовился сполна воспользоваться им. А ошибка заключалась в том, что руки ему сковали спереди, а не за спиной.

Он вообще надеялся избежать оков. Вот почему невероятным усилием воли ничего не предпринял, когда Жан-Пьер ударил Джейн. Оставалась вероятность, что они оставят его руки свободными. В конце концов, он не был вооружен и находился в окружении сразу нескольких солдат. Но Анатолий проявил себя крайне осторожным человеком.

К счастью, наручники на Эллиса нацеплял не сам Анатолий, а обычный молоденький русский рядовой. И все же он набрался достаточно опыта обращения с пленными, чтобы знать, насколько легче иметь дело с заключенным, чьи руки скованы спереди, если предстояло куда-то двигаться, – меньше становилась опасность, что подконвойный упадет, проще было заставить его забраться в кузов грузовика или на борт вертолета без посторонней помощи. А потому, когда Эллис покорно вытянул руки перед собой, солдатику и в голову не пришло, что он совершает непростительную оплошность.

В одиночку Эллису никак не удалось бы справиться с тремя мужчинами, один из которых был вооружен автоматом. Из прямой схватки с ними он не мог выйти победителем. Поэтому его надежда целиком была связана с попыткой устроить крушение вертолета.

Время словно застыло на мгновение, пока Джейн продолжала стоять у распахнутого проема двери с младенцем, висевшим в перевязи на шее, глядя с ужасом, как Жан-Пьер летит вниз (хотя Эллис успел подумать: мы поднялись всего на двенадцать или пятнадцать футов, и этот гад, к сожалению, едва ли разобьется насмерть). А затем вскочил на ноги Анатолий, скрутил Джейн руки за спиной и совершенно обездвижил. Теперь Анатолий и Джейн оказались между Эллисом и солдатом, находившимся в другом конце пассажирского отсека.

Эллис резко развернулся, подскочил к возвышению кресла пилота, закинул скованные руки за голову вертолетчика, обвил его шею цепью наручников и стянул, заставив звенья цепи глубоко врезаться в плоть.

Пилот не поддался панике.

Продолжая держать ступни на педалях, а левую руку на главном рычаге управления, правой рукой он вцепился Эллису в запястье.

Эллис на краткий миг ощутил, как им овладевает страх. Это был его последний шанс, а в распоряжении оставались считаные секунды. Солдат не посмеет сразу открыть стрельбу из опасения случайно попасть в пилота, и Анатолию, который наверняка вооружен, помешает пустить в ход пистолет та же причина. Но уже очень скоро оба поймут, что терять им нечего. Если они не застрелят Эллиса, вертолет так или иначе потерпит крушение, и они пойдут на любой риск.

Эллиса кто-то ухватил сзади за плечи. Темно-зеленый рукав, замеченный краем глаза, подсказал – это был Анатолий. В нижней носовой части вертолета пулеметчик обернулся, увидел происходящее и стал выбираться со своего места.

Эллис изо всех сил дернул цепь на себя. На этот раз боль оказалась для пилота невыносимой, он освободил обе руки и начал подниматься из кресла.

Но стоило ему отпустить рычаг и педали, как вертолет начало раскачивать и кидать из стороны в сторону на сильном ветру. Эллис был готов к этому и удержался на ногах, прижавшись к креслу пилота, но Анатолий потерял равновесие и разжал свой мощный захват из-за спины.

Эллис выволок пилота из кресла и швырнул на пол пассажирского отсека. Затем дотянулся до рычага и опустил вниз.

Вертолет камнем устремился к земле.

Эллис повернулся, весь сжался и принял наиболее безопасную позу для крушения.

Пилот лежал на полу, сжимая пальцами свое горло. Анатолий во весь рост повалился прямо по центру отсека. Джейн забилась в угол, обеими руками обнимая и защищая Шанталь. Солдат тоже упал, но первым успел прийти в себя и уже встал на колено, подняв «калашников» и нацелив его на Эллиса.

Когда же он все-таки спустил курок, колеса вертолета жестко ударились о твердую почву.

При этом у Эллиса невольно подогнулись колени, и он опустился на них, но оставался в вертикальном положении. Солдата сначала качнуло в сторону, и очередь из автомата продырявила фюзеляж в добром ярде от головы Эллиса, а потом рядовой упал лицом вперед, выронив оружие и вытянув руки перед собой, чтобы смягчить падение.

Эллис пережил на сей раз момент безумной радости.

Он сумел вступить с ними в бой. Сначала сбежал от русских, но был пойман и унижен. Он настрадался от холода, голода и постоянного страха.

Он беспомощно стоял, пока Джейн терпела побои, но сейчас наконец получил возможность постоять за себя в открытой схватке с врагами.

И теперь уже его палец лежал на спусковом крючке «калашникова». Его руки были прижаты цепью наручников слишком близко друг к другу, чтобы держать автомат в оптимальном положении для стрельбы, но он мог в достаточной степени контролировать направление ствола, ухватившись левой рукой за кривой рожок с патронами, расположенный непосредственно перед курком.

Двигатель вертолета заглох. Лопасти винта стали вращаться все медленнее. Эллис бросил взгляд в сторону кабины и успел увидеть, как пулеметчик выскочил из машины через боковую дверь, предназначенную только для экипажа. Эллису необходимо было полностью взять ситуацию под свой контроль, прежде чем остававшиеся на земле русские очухаются и что-то предпримут.

Он переместился так, чтобы растянувшийся на полу Анатолий оказался между ним и дверью пассажирского отсека. Затем прижал дуло автомата к щеке Анатолия.

Солдат пялился на него, окаменев от ужаса.

– Выметайся отсюда, – приказал ему Эллис, сопроводив команду выразительным кивком головы.

Солдату не нужно было знать английского языка, чтобы все понять и тут же выпрыгнуть в распахнутую дверь.

Пилот все еще беспомощно лежал на спине, полузадушенный и едва способный дышать. Эллис пинком ботинка привлек к себе его внимание и тоже велел покинуть вертолет. Мужчина с огромным трудом поднялся, не отнимая рук от горла, и выбрался наружу чуть менее проворно, чем это сделал солдат.

Эллис обратился к Джейн:

– Скажи этому типу, чтобы выпрыгнул из вертолета, но встал спиной к двери как можно ближе ко мне. Быстрее, быстрее!

Джейн выкрикнула Анатолию несколько коротких фраз по-русски. Полковник встал, метнул в Эллиса взгляд, исполненный лютой ненависти, и медленно спустился через дверь на землю.

Эллис не отпускал ствола автомата от его шеи.

– Скажи ему, что он должен приказать подчиненным замереть и не пытаться атаковать нас.

Джейн снова заговорила по-русски, после чего Анатолий выкрикнул свой приказ.

Эллис огляделся по сторонам. Пилот, пулеметчик и солдат из вертолета расположились неподалеку. Прямо у них за спинами сидел на земле Жан-Пьер, лелея свою лодыжку. Он действительно удачно приземлился, подумал Эллис, не получив сколько-нибудь серьезных травм или повреждений. Чуть дальше маячили фигуры еще троих солдат, капитана, Халама и лошади.

Эллис продолжал:

– Пусть Анатолий расстегнет свое меховое пальто, очень осторожно вынет пистолет и отдаст его тебе.

Джейн перевела его слова. Эллис еще жестче прижал дуло автомата к шее Анатолия, пока тот доставал пистолет из кобуры и не оглядываясь протягивал руку с ним себе за спину.

Джейн забрала у него оружие.

– Это «макаров»? – спросил Эллис. – Да, «макаров», – ответил он сам себе. – С левой стороны ты должна видеть защелку предохранителя. Опусти ее, чтобы она закрыла красную точку. Для выстрела сначала необходимо оттянуть назад затвор над рукояткой и только потом нажимать на спусковой крючок. Поняла?

– Поняла, – ответила она.

Джейн мертвенно побледнела и вся дрожала, но решительно стиснула при этом зубы.

Эллис принялся давать новые указания.

– Скажи ему, чтобы отдал приказ солдатам подойти сюда по одному и забросить свое оружие внутрь вертолета.

Джейн снова перевела, и Анатолий выкрикнул приказ.

– Когда каждый будет приближаться к вертолету, держи его на мушке пистолета, – добавил Эллис.

Один за другим солдаты подходили и разоружались.

– Пять совсем молоденьких мальчиков, – неожиданно произнесла Джейн.

– О чем это ты?

– В поисковую группу входили капитан, Халам и пятеро молодых рядовых. Я же сейчас вижу только четверых.

– Тогда немедленно скажи Анатолию, чтобы разыскал пятого, если хочет остаться в живых.

На этот раз Джейн словно сама отдала приказ Анатолию, а Эллиса поразила неподдельная ярость в ее голосе. Вот почему, видимо, Анатолий с как никогда прежде испуганной интонацией прокричал очередное распоряжение. Несколько секунд спустя пятый солдат вышел откуда-то из-за хвоста вертолета и тоже сдал автомат.

– Молодец, что заметила его отсутствие, – одобрительно сказал Эллис. – Он мог серьезно помешать нам осуществить план. Теперь пусть ложатся на землю.

Через минуту все их бывшие преследователи уже лежали в ряд на земле лицами вниз.

– Сейчас ты должна будешь пулей разбить цепь моих наручников, – снова обратился Эллис к Джейн.

Он поставил автомат около себя и встал, вытянув руки в сторону дверного проема. Джейн оттянула затвор и уперла дуло в цепь. Расположились они так, чтобы даже в случае рикошета пуля вылетела бы в дверь вертолета.

– Черт возьми! Надеюсь, сила выстрела не сломает мне запястье, – сказал Эллис.

Джейн зажмурила глаза и спустила курок.

– Ох, мать твою так! – заорал Эллис.

В первый момент он почувствовал в обеих кистях рук совершенно адскую боль. И лишь придя в себя через несколько секунд, понял, что кости целы, а вот цепочка перебита.

Незамедлительно он снова взял автомат на изготовку.

– Теперь мне нужна их рация, – сказал он.

По приказу Анатолия капитан встал и отправился снимать довольно-таки большой короб, навьюченный на лошадь.

Эллису оставалось только гадать, сможет ли вертолет снова взлететь. Его шасси, разумеется, было сильно повреждено при необычайно жесткой посадке, а в нижней части корпуса могли случиться и другие поломки. Но двигатель и все элементы управления находились наверху. Он вспомнил бой у кишлака Дарг. Тогда у него на глазах один из «Ми-24» упал с высоты в двадцать или тридцать футов, но затем опять поднялся в воздух. Эта хищная птичка обязана взлететь, если та взлетела, подумал он. Если же нет…

Он пока не знал, как поступить в таком случае.

Капитан принес рацию и поставил внутрь вертолета, а потом удалился к остальным своим товарищам.

Эллис позволил себе секундное расслабление. Лишившись связи по радио, русские уже никак не могли войти в контакт со своей базой. Значит, они не вызовут подкрепления, не доложат о случившемся своему начальству. Если Эллису удастся поднять вертолет в воздух, его никто не станет больше преследовать.

– Держи пистолет постоянно направленным на Анатолия, – велел он Джейн. – Я проверю, может ли еще этот аппарат летать.

* * *

Пистолет казался Джейн на удивление тяжелым. Она некоторое время держала его в вытянутой руке, целясь в Анатолия, но уже скоро вынуждена была опустить руку и дать ей отдых. Левой ладонью она поглаживала по спине Шанталь. За последние несколько минут Шанталь то и дело начинала плакать, а сейчас по необъяснимым причинам замолкла.

Ротор двигателя вертолета провернулся, издал короткий рев, но заглох. О, пожалуйста, заведись, молилась про себя Джейн, пожалуйста, не подведи нас.

Затем мотор с оглушительным шумом ожил, и она увидела стремительное вращение лопастей главного винта.

В этот момент Жан-Пьер оглянулся и бросил взгляд в их сторону.

Не смей пытаться помешать нам, мысленно послала ему приказ она. Не двигайся с места!

Жан-Пьер перевел себя в сидячее положение, пристально посмотрел на Джейн и с явным трудом поднялся на ноги.

Джейн пришлось нацелить пистолет на него.

Он двинулся к вертолету.

– Не вынуждай стрелять в тебя! – отчаянно выкрикнула она, но ее возглас совершенно утонул во все нараставшем грохоте двигателя вертолета.

Анатолий заметил действия Жан-Пьера, потому что тоже сначала перекатился на спину, а потом сел. Джейн перевела ствол пистолета на полковника, и тот покорно поднял руки, показывая, что сдается. Джейн опять навела дуло на Жан-Пьера. Но ее бывший муж упрямо продолжал приближаться.

Джейн почувствовала, как вертолет содрогнулся в попытке оторваться от земли.

Жан-Пьер находился уже совсем близко. Она отчетливо могла разглядеть выражение его лица. Он расставил руки в стороны умоляющим жестом, зато глаза пылали совершенно сумасшедшим огнем. Он начисто лишился рассудка, подумала она. Впрочем, кажется, эта беда приключилась с ним уже достаточно давно.

– Я ведь это сделаю! – орала она, хотя сознавала, что он не слышит ничего. – Я пристрелю тебя!

Вертолет чуть приподнялся над землей.

Жан-Пьер бросился бежать.

И как только летательный аппарат начал подъем, он подпрыгнул и приземлился на самый край пола пассажирского отсека. Джейн надеялась, что он не сумеет удержаться и снова упадет за борт, но Жан-Пьер смог выпрямиться во весь рост, удерживая равновесие. Он смотрел на нее с ненавистью, готовясь наброситься.

Джейн зажмурилась и спустила курок.

Пистолет громыхнул, ударив отдачей ей в руку.

Она открыла глаза. Жан-Пьер продолжал стоять совершенно прямо, но теперь на его лице не читалось ничего, кроме откровенного изумления. На прикрывавшей грудь шинели расплывалось темное пятно. Охваченная паникой, Джейн нажимала на спуск снова и снова. Три раза подряд. Первые две пули прошли мимо, но третья угодила ему в плечо. Он повернулся лицом к двери и повалился в ее широкий проем.

Мгновенно исчез из поля зрения Джейн.

Я все же убила его, подумала она.

Поначалу она могла ощущать лишь подобие дикой радости при этой мысли. Он ведь сделал все, чтобы схватить ее, посадить в подобие домашней тюрьмы, превратить в свою рабыню. Он охотился на нее, как на дикого зверя. Он предал ее, избивал. А теперь она собственной рукой прикончила его.

Но затем все ее существо прониклось глубочайшим горем. Она уселась на пол и разрыдалась. Шанталь тут же заплакала в унисон, и Джейн пришлось укачивать младенца, заливаясь при этом слезами. Мать и дитя какое-то время безутешно плакали вместе.

Она не смогла бы сказать, как долго это продолжалось. Но потом она поднялась, подошла к креслу пилота и встала рядом.

– С тобой все в порядке? – выкрикнул Эллис.

Она кивнула, сделав слабую попытку улыбнуться ему.

Эллис улыбнулся в ответ, указал на один из приборов на панели и прокричал:

– Ты только посмотри на это! У нас полные баки топлива!

Она поцеловала его в щеку. Однажды она расскажет ему, как убила Жан-Пьера, но не сейчас.

– Далеко ли еще до границы? – спросила Джейн.

– Меньше часа полета. И они уже не смогут послать кого-то преследовать нас, потому что остались без рации.

Джейн посмотрела сквозь лобовое стекло. Прямо перед ней виднелись покрытые снегом горные вершины, которые ей только предстояло бы еще миновать. Едва ли мне это удалось бы, призналась она сама себе. Думаю, мне судьбой было суждено увязнуть в снежной толще и насмерть замерзнуть.

Лицо Эллиса стало вдруг тоже печальным, но и немного мечтательным одновременно.

– О чем ты думаешь? – спросила она.

– Я-то? Я подумал, до какой степени мне хочется сейчас съесть сэндвич с ростбифом, салатными листьями и помидорами под майонезным соусом на огромном куске свежего пшеничного хлеба.

Услышав его ответ, Джейн не смогла удержаться от широкой счастливой улыбки.

Шанталь заерзала и снова расплакалась. Эллис убрал руку с рычага управления и нежно погладил розовую щечку малышки.

– Она тоже проголодалась, – сказал он.

– Пойду сяду сзади и займусь ею.

Джейн вернулась в пассажирский отсек и села на скамью. Расстегнула сначала плащ, потом рубашку и принялась кормить младенца грудью, пока вертолет мчался навстречу уже высоко поднявшемуся солнцу.

Часть третья. 1983 год

Глава двадцатая

Джейн ощущала полнейшее удовлетворение, когда спустилась по подъездной дорожке от дома в пригороде и заняла пассажирское сиденье машины Эллиса. День оказался на редкость удачным. Пицца им попалась вкусная, а Петал очень понравился «Танец-вспышка»[17]. Эллис заметно нервничал перед тем, как познакомить свою дочь с новой возлюбленной, но Петал настолько очаровала крошка Шанталь, что все прошло легко и просто. Эллис был до такой степени счастлив, что, когда они привезли Петал домой, предложил Джейн проводить ее до порога и заодно поздороваться с Джилл. Неожиданно его бывшая жена пригласила в гости всех троих, тоже придя в восторг от Шанталь, постоянно воркуя над ней. То есть в итоге буквально за несколько часов Джейн достаточно близко сошлась не только с взрослой дочерью Эллиса, но и с его прежней спутницей жизни.

Эллис (Джейн никак не могла привыкнуть к его подлинному имени Джон и решила продолжать называть его Эллисом) пристроил Шанталь в детское креслице позади себя, а потом сел за руль рядом с Джейн.

– Ну и что ты обо всем этом думаешь? – спросил он, отъезжая от тротуара.

– Ты не говорил мне, что она такая красивая, – отозвалась Джейн.

– Петал показалась тебе красивой?

– Я имею в виду Джилл, – пояснила Джейн и рассмеялась.

– Да. Пожалуй, она действительно недурна собой.

– Они обе очень хорошие и не заслужили участие быть родственницами такого типа, как ты.

Джейн, разумеется, шутила, но Эллис явно воспринял ее слова крайне серьезно.

Ей пришлось склониться и погладить ладонью его бедро.

– Я вовсе не хотела тебя обидеть, – сказала она.

– Но в твоих словах заключена истина.

Они некоторое время ехали молча. В тот день исполнилось ровно шесть месяцев с тех пор, как им удался побег из Афганистана. До сих пор Джейн порой могла без видимой причины разразиться слезами, но ей хотя бы перестали сниться кошмарные сны, в которых она снова и снова стреляла в Жан-Пьера. Кроме нее и Эллиса, никто не знал, что произошло на самом деле. Эллис даже своему руководству солгал об обстоятельствах гибели Жан-Пьера, а Джейн заранее подготовилась к тому, как расскажет однажды Шанталь о смерти ее папочки на афганской войне, не вдаваясь в подробности.

Вместо того, чтобы вернуться в центр города, Эллис покружил немного по узким соседним улочкам и наконец нашел место для парковки на площадке у самой воды.

– Чем мы здесь займемся? – спросила Джейн. – Станем ласкать друг друга?

– Конечно, если пожелаешь. Но я хотел просто поговорить.

– Хорошо.

– Прекрасный выдался денек.

– Верно.

– Петал вела сегодня себя со мной гораздо более непринужденно, чем когда-либо прежде.

– Интересно, почему так получилось?

– У меня есть на этот счет одна версия, – сказал Эллис. – Причиной стали вы с Шанталь. Теперь, когда у меня почти появилась новая семья, я не кажусь ей больше угрозой для ее дома и душевного равновесия.

– Мне твоя теория представляется не лишенной основания. Ты именно об этом хотел поговорить?

– Не только. – Он ненадолго замялся. – Я увольняюсь из управления.

Джейн кивнула.

– Меня это очень радует, – с чувством произнесла она, ожидая чего-то подобного, поскольку с некоторых пор заметила, как он подводил черту под своей работой и постепенно уделял ей все меньше времени.

– Моя афганская миссия в целом успешно завершена, – продолжал он. – Программа обучения повстанцев в тренировочном лагере Масуда уже осуществляется полным ходом, и они получили от нас первую партию груза с оружием. Масуд стал настолько силен, что ему удалось добиться с русскими соглашения о зимнем перемирии.

– Превосходно! – воскликнула Джейн. – Ты же знаешь, я всегда поддерживаю любые меры, ведущие хотя бы к временному прекращению огня.

– Пока я был в Вашингтоне, а ты – в Лондоне, мне предложили другую работу. Это нечто, чем я действительно хотел бы заниматься, и к тому же платят весьма щедро.

– Что за должность тебе предложили? – поинтересовалась заинтригованная Джейн.

– Службу в новом президентском оперативном подразделении, созданном для борьбы с организованной преступностью.

Страх снова заставил сердце Джейн биться учащенно.

– Это опасно?

– Только не для меня. Я стал слишком стар для работы под прикрытием. Моей задачей будет курировать наших секретных агентов.

Джейн без труда поняла, что он с ней не до конца откровенен.

– Выкладывай мне всю правду, трусливый мерзавец, – потребовала она.

– Но это действительно намного менее опасно, чем мои прежние авантюры. Хотя, конечно, профессия не такая безмятежная, как у воспитателя в детском саду.

Она улыбнулась. Только сейчас она поняла, зачем на самом деле затеян этот разговор, и то, к чему он собирался его свести, не могло не отозваться в ней ощущением счастья.

– Но должен предупредить, – добавил он, – что местом новой службы станет для меня Нью-Йорк.

Она казалась безмерно изумленной.

– Неужели?

– Да. Но почему ты так этим поражена?

– Потому что я только что подала заявление о приеме на работу в Организацию Объединенных Наций. Здесь же, в Нью-Йорке.

– И ты даже не намекнула мне, что собираешься это сделать! – Его голос прозвучал обиженно и даже слегка возмущенно.

– Ты же не делился со мной своими планами, – тем же тоном отреагировала она.

– Как раз сейчас и поделился.

– А я отвечаю тебе тем же.

– Но… Неужели ты была способна уехать от меня?

– А с какой стати мы всегда обязаны жить там, где работаешь ты? Почему бы не пожить рядом с местом моей новой работы?

– Знаешь, за месяц разлуки я совершенно забыл, насколько ты чертовски чувствительна, – едко заметил он.

– Напрасно ты забыл об этом.

Воцарилось молчание.

Нарушил его Эллис.

– Но ведь теперь все идет к тому, что мы оба окажемся в Нью-Йорке…

– И сможем поселиться вместе?

– Наверное. – Его ответу недоставало решительности.

Но она внезапно поняла, насколько бессмысленно сердиться на него. Он не был бесчувственным. Его попросту отличала какая-то удивительная тупость в житейских вопросах. Там, в Афганистане, она почти потеряла его и с тех пор уже не могла долго злиться, вспоминая, как испугала ее тогда возможность расстаться с ним навсегда, какую невероятную радость пережила после того, как они выжили и остались вместе.

– Ладно, – тихо, но настойчиво сказала Джейн. – Тогда мы непременно поселимся в одной квартире.

– Вообще-то… Я собирался оформить наши отношения официально. Если ты не против.

Именно этой фразы она и ждала.

– Официально? – Джейн сделала вид, будто не совсем поняла, что конкретно он имел в виду.

– Да. – Эллис даже слегка смутился. – Я говорю об официально оформленном браке. Если ты не против.

Она рассмеялась от удовольствия, доставленного его словами, но тем не менее поддразнила:

– Тогда соблюдай общепринятые правила, Эллис! Сделай мне предложение.

Он взял ее за руку.

– Джейн, дорогая моя. Я очень люблю тебя. Ты выйдешь за меня замуж?

– Да! Да! – воскликнула она. – Я выйду за тебя. И как можно скорее. Завтра же! Даже прямо сегодня!

– Спасибо, – только и смог сказать он.

Она склонилась и поцеловала его.

– Я тоже очень тебя люблю.

Потом они сидели в тишине, взявшись за руки и любуясь закатом. Забавно, подумала Джейн, насколько нереальным кажется сейчас все, что произошло в Афганистане. Действительно, те события уподобились дурному сну – очень живому, но почти не пугающему. Она отлично помнила людей. Зловредного муллу, повивальную бабку Рабию, красавца Мохаммеда, чувственную Захару, столь преданную им Фару, а вот вертолеты, бомбардировки, страхи, трудности и опасности постепенно меркли в ее памяти. Их ожидало подлинное жизненное приключение, предчувствовала она. Пожениться, вместе вырастить Шанталь и постараться сделать мир, в котором она будет жить, гораздо лучше, чем он был сейчас.

– Поехали отсюда? – спросил Эллис.

– Да. – Она еще раз крепко сжала его руку и отпустила. – У нас впереди еще очень много дел.

Эллис завел двигатель, и они направились к центру огромного города.

Примечания

1

Нашумевшая немецкая террористическая организация «Фракция Красной армии», основанная Андреасом Баадером и Ульрикой Майнхоф и действовавшая на территории ФРГ и Западной Германии с конца 60-х по конец 90-х годов прошлого века. (Здесь и далее прим. переводчика.)

(обратно)

2

ЛСД – ныне почти забытый сильнодействующий галлюциногенный наркотик, особенно популярный в 1960-е годы среди поколения хиппи.

(обратно)

3

Уистен Хью Оден – англо-американский поэт. 1907–1973 гг.).

(обратно)

4

Перевод И. Моничева.

(обратно)

5

Ситар – древний индийский многострунный музыкальный инструмент.

(обратно)

6

Petal – в переводе с английского значит «лепесток».

(обратно)

7

Строфа из стихотворения Р. Киплинга «Молодой британский солдат». Перевод И. Моничева.

(обратно)

8

Арвинами американцы называли военнослужащих армии Южного Вьетнама, сокращенно именовавшейся ARVN.

(обратно)

9

Спишем ошибку в возрасте на неосведомленность Джейн. – Примеч. пер.

(обратно)

10

У автора явная ошибка в дозировке.

(обратно)

11

Бери-бери – заболевание, вызываемое острым авитаминозом, которое распространено исключительно в слаборазвитых странах Африки и Азии.

(обратно)

12

РПГ – здесь автор использует русскую аббревиатуру, означающую «ручной противотанковый гранатомет».

(обратно)

13

Кафир на языках стран исламского Востока – это еретик, вероотступник, неверный. Этим же эпитетом моджахеды пользовались как оскорбительным прозвищем для советских военнослужащих.

(обратно)

14

Здесь автор ошибается. Боевой «Ми-24», сотни которых действительно использовались в Афганистане, имел неофициальное советское название «Крокодил».

(обратно)

15

Радикальная студенческая группировка, действовавшая в США с 1969 по 1977 гг., зачастую совершая террористические акты.

(обратно)

16

Здесь у автора расхождение с ранее указанной цифрой.

(обратно)

17

Художественный фильм (1983 г.) – американская музыкальная романтическая мелодрама режиссера Эдриана Лайна.

(обратно)

Оглавление

Часть первая. 1981 год

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

Часть вторая. 1982 год

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

  Глава четырнадцатая

  Глава пятнадцатая

  Глава шестнадцатая

  Глава семнадцатая

  Глава восемнадцатая

  Глава девятнадцатая

Часть третья. 1983 год

  Глава двадцатая Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg