«Бронебойный экипаж»

Бронебойный экипаж (fb2) - Бронебойный экипаж 801K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сергей Иванович Зверев

Сергей Зверев Бронебойный экипаж

Глава 1

К вечеру дорога опустела. После шести часов по ней проехала только одна телега, в которой сидел не немецкий солдат, а какой-то местный дедок, безуспешно подгоняя усталую клячу голосом и подстегивая ее вожжами. Когда телега скрылась за дальним поворотом, на опушку вышел человек в немецкой форме с погонами обер-лейтенанта. Он долго стоял, почти не шевелясь, прислушиваясь и вглядываясь в лес на противоположной стороне.

В этой предвечерней тишине особенно угнетающе выглядело шоссе. Вправо и влево, на сколько хватало взгляда, на обочинах стояли и лежали грузовики, легковые автомашины, мотоциклы, телеги, передки артиллерийских орудий. Все — разбитое, разбросанное взрывами, сгоревшее частично или дотла. Обуглившаяся древесина, почерневшее железо и еще вполне уловимый запах гари.

Часть воронок еще не была засыпана, немцы починили проезжую часть, стащив на обочины остатки машин. Зрелище было страшное, невольно представлялась хорошо знакомая картина первых недель войны, когда по дорогам шли колонны военных, текли потоки беженцев. В воздухе вдруг появлялись немецкие бомбардировщики и с ужасным воем начинали пикировать на шоссе. Черные разрывы бомб разбрасывали машины и людей, все начинало гореть, взрываться. Кричали люди, ржали и рвали постромки обезумевшие лошади, ревели двигатели. А бомбы сыпались и сыпались. Через несколько минут на дороге оставались лишь трупы, смрад и гарь. И в установившейся тишине, которая была еще страшнее бомбежки, вдруг начинали кричать раненые, женщины плакали и звали детей. Вот она, обратная сторона войны, победного шествия по чужой стране.

Рядом с обер-лейтенантом как из-под земли вырос человек в маскировочном костюме, с автоматом ППШ в руках.

— Глядите-ка, как у них все культурно, мать их в душу, — зло произнес человек. — В шесть уже ни одной машины. Все делается с девяти и до шести. Рабочий день, значит, закончился. Как у себя дома…

— Ладно, Фильченко, приступайте, — сказал ему обер-лейтенант по-русски.

— Есть, — кивнул человек в маскировочном костюме и, не оборачиваясь, махнул рукой.

Из леса неслышно появились еще четверо бойцов в таких же маскировочных костюмах.

— Акимов, готовь на всякий случай рацию, чтобы не мешкать, если найдем, — приказал Фильченко. — Захаров со мной, Абдуллаев и Жогин направо. Смотреть внимательно по сторонам. Немец, он, конечно, не любит в неурочное время за ворота выходить, только если до ветра. Но у войны свои порядки. Может и колонна неожиданно пройти, может и припоздавший какой-нибудь начальник с охраной проехать. Чтобы тихо у меня, как тени!

Молодой радист вернулся в густой молодой березняк и поставил на землю вещмешок с радиостанцией. Остальные бойцы осторожно двинулись вдоль разбитой техники, осматривая каждую машину, каждую груду железа, перевернутую повозку. Шли быстро, но действия каждого разведчика отличались точностью и неторопливостью. Первым делом — проверка на минирование или на неразорвавшиеся боеприпасы. И авиационные бомбы, и артиллерийские снаряды, и мины не всегда взрываются при падении на землю. Иногда они могут лежать так довольно долго, в зависимости от причины, по которой не сработал взрыватель.

Слева, со стороны городка Лыков Отрог, послышался шум моторов. Фильченко повернул голову и прислушался. Это не одиночная машина. Грузовики! Он посмотрел на Абдуллаева и Жогина — ребята присели за обломки машины и замерли. Самому Фильченко было ближе забраться под перевернутую телегу и скрыться в ворохе соломы.

Захаров, осматривавший перед этим перевернутый грузовик, шагнул в сторону, под свисавший клочьями брезентовый тент. Он не сразу почувствовал, как под ногой чуть шевельнулась оторванная от борта грузовика доска, а за рокотом приближающихся немецких машин не расслышал, как с легким звоном отлетела в сторону скоба спускового рычага гранаты и зашипел запал. Выпавшая, видимо, из чьей-то руки граната с выдернутой чекой лежала здесь две недели, случайно прижатая доской. На войне никогда нельзя зарекаться от случайностей и думать, что все зависит от тебя самого.

Взрыв гранаты Ф-1 оглушил разведчика. Ни один из осколков его не задел, но ступню практически оторвало взрывом. Сержант Захаров на глазах немцев, уже остановивших свои машины, упал возле перевернутого грузовика. Он слышал крики вражеских солдат и, теряя сознание от боли, сделал то, что единственное мог и должен был сделать в этой ситуации. Принять бой, вызвать огонь на себя, дать возможность товарищам скрыться в лесу.

Старшина Фильченко видел, как Захаров полз к дороге и стрелял. Потом пуля попала ему в голову, и капюшон маскировочного костюма окрасился кровью.

— Ребята, в лес! — крикнул старшина, выхватывая автомат из рук мертвого Захарова. — Уходите, я прикрою.

Положив стволы автоматов перед собой на край брошенной телеги, он стрелял с двух рук, используя высокую скорострельность ППШ, буквально заливая пулями обочину дороги, из-за которой немцы пытались подняться в атаку. Когда кончились патроны, старшина взялся за гранаты. Он бросил две. Гранаты перелетели через дорожное полотно и взорвались на другой стороне. Третью Фильченко бросить не успел. Две пули пробили его грудь, он упал навзничь, уставившись мертвыми глазами в темнеющее небо.

Разведчики не смогли отойти в лес. Немцы стали охватывать с двух сторон место странного взрыва, где неожиданно появился русский. Несколько минут, и напряженный бой закончился. Кроме еще двух русских в маскировочных костюмах возле дороги, немцы обнаружили в березняке радиста, который подорвал себя и рацию гранатой. Судя по тому, что проволочная антенна была заброшена высоко на дерево, рация была готова к сеансу связи, а может быть, он уже состоялся, прежде чем погиб радист.

Измотанные в боях пехотинцы шли, понурив головы. Осень 41-го года была холодной. Серые снеговые тучи ползли по мрачному небу так низко, что, казалось, задевали верхушки деревьев. Начавшийся с утра снег начал таять и превратил дорогу в черное месиво. Холодный октябрьский ветер трепал рваный брезент на кузове застрявшей полуторки, которую безуспешно пытались вытолкнуть десяток обозленных матерящихся красноармейцев. В заляпанных до пояса шинелях, еле вытягивая ноги из липкой непролазной грязи, они провожали хмурыми взглядами проехавшую мимо «тридцатьчетверку» с бортовым номером 077.

Алексей Соколов сидел в люке башни в самом мрачном настроении. Уже октябрь, морозы, скоро наступит настоящая зима, а Красная армия все отступает. Не бежит, конечно, сражается, цепляясь за каждую удобную позицию, отбивает атаку за атакой, но потом снова уходит на восток.

Младший лейтенант со своим опытом командира танкового взвода, который вступил в бой на второй день войны, видел это именно так, потому что был в первых рядах воюющих. Он ходил со своими танкистами в контратаки, держал оборону, шел на восток, оставляя деревни и города. И смотрел в глаза их жителям.

Но как командир Красной армии, Алексей понимал и другое. Все не так, как видится. Не армия слаба, не техника уступает немецкой. Где-то командование проигрывало в тактике, а может, и в стратегии. Вермахт наступает, используя фланговые охваты, как стальными клещами сжимая советские части танковыми дивизиями и механизированными армейскими группами. Или врубается, найдя слабое место в обороне Красной армии, мощным клином все тех же танковых армий, рассекает и уходит на оперативный простор, а следом идут механизированные части, успевающие за танками, которые добивают расчлененные, окруженные подразделения.

Отступление Красной армии происходит потому, что командование снова и снова выводит подразделения из возможных котлов, отводит на новые позиции, где можно организовать оборону, накопить силы и провести ответную наступательную операцию. Но немцы снова и снова не дают такой возможности.

Соколов как командир, закончивший танковую школу прямо перед войной, хорошо знал, что в училищах, военных школах и академиях не учили действиям подразделений, частей и соединений при отступлении. Только вперед, только наступательный бой. Действия в обороне, и снова наступление. Стальным кулаком выбить врага с территории страны и добить его в его же логове!

Алексей слышал историю одного старого генерала, который воевал еще в царской армии, а потом перешел на сторону советской власти, когда совершилась революция. Он попытался в академии, где преподавал тактику, начать давать темы арьергардных боев. Его обвинили в пораженчестве и антисоветской деятельности. А как бы сейчас пригодились эти знания и опыт, эта нужная теория — действия частей и соединений в условиях отступления. А без этой теории были бессмысленные и плохо подготовленные атаки механизированных корпусов в лоб танковым клиньям немцев. Сколько танков потеряно бессмысленно, сколько их осталось в Белоруссии и на Украине…

Прикрывая отходы своей части, Соколов вчера потерял два танка. Пятеро ребят сгорели, трое отправлены в госпиталь с сильными ожогами. Да и «семерке» досталось так, что она чудом осталась на ходу. Заклинило курсовой пулемет на башне, саму башню тоже заклинило — немецкая болванка угодила под нее. Последние полчаса боя приходилось делать грубую наводку всем корпусом танка, а потом уже доводить орудием. Если бы не мастерство Бабенко, экипажу бы не выжить. Механику-водителю приходилось так дергать машину, так рвать фрикционы, выводя танк из-под огня немцев, что Соколов и не надеялся, что «семерка» вообще сможет двигаться после такого боя.

Разбрызгивая грязь и покачивая стволом пушки на неровностях дороги, «тридцатьчетверка» шла, обгоняя пехоту. Вдруг с громким скрежетом танк сбавил скорость, а затем и остановился совсем.

— Бабенко! — командир прижал к горлу ларингофоны ТПУ. — Что такое?

— Все, товарищ командир, — раздался в шлемофоне голос механика-водителя. — Левый фрикцион сдох!

Соколов выругался, отсоединил кабель от шлемофона и вылез из башни. Спрыгнув на землю, он прошел вдоль борта, мысленно сетуя на железного друга. Что в бою не подвел, спасибо. Но теперь-то? В чистом поле? Алексей похлопал танк по броне и подошел к люку механика-водителя. Бабенко смотрел на командира виновато.

— Ну что, Семен Михайлович?

— Только в мастерские. Трансмиссию перебирать надо, — сказал механик. — Встали мы капитально. Мыслимо ли, такой бой выдержать!

— Что делать будем, товарищ младший лейтенант? — раздался еще голос, и рядом с Бабенко появилось носатое лицо радиста Омаева. — Связаться с нашим комбатом?

— Давай, Руслан, — кивнул Соколов, поставив локти на броню и опустив на них голову. — Только не получится. Наш батальон еще неделю назад перебросили на правый фланг, на танкоопасное направление. Не возьмет рация.

— В чем дело? — раздался за спиной властный голос. — Почему танк стоит, когда все движутся к намеченным рубежам? Командир танка, ко мне!

Соколов обернулся удивленно и увидел остановившуюся черную «эмку», которую бойцы выталкивали из большой лужи на относительно сухую обочину. В нескольких метрах от танка стоял широколицый мужчина в форме с одним ромбом в красной петлице и нашивками бригадного комиссара на рукаве. Алексей невольно вытянулся, как того требовал устав, но страшная усталость мешала согнать с лица угрюмое выражение.

— Я сказал, командир танка ко мне! — снова заорал комиссар с перекошенным покрасневшим от злости лицом.

— Давайте я подойду? — предложил сверху Логунов. — Все ж таки я командир отделения, командир танка. Не нравится он мне.

— Всем оставаться в машине, — приказал Соколов, почти не разжимая губ, и подошел к комиссару. Вскинул ладонь к шлемофону.

— Почему танк стоит? — пошатнувшись, комиссар ухватился рукой за локоть подбежавшего к нему старшего политрука. — Почему не в бою?

Соколов обрадовался, что не пришлось представляться этому человеку. Хотя разговор еще не окончен, и чем он может окончиться, угадать сложно. Комиссар был явно не в себе и тем более пьян. Наверняка удирал откуда-то с передовой, не дождавшись штаба или своего политотдела. А теперь маскирует свою трусость гневом и пытается обвинить в трусости других, не разобравшись, в чем дело. С такими типами младшему лейтенанту уже приходилось сталкиваться, цену такому «гневу» он знал хорошо.

— Танк неисправен, — ровным голосом стал докладывать Соколов. — Мы несколько часов назад вышли из боя, прикрывая отход наших частей. Машина получила повреждения и теперь не может самостоятельно двигаться. Нужно отбуксировать танк в ремонтную мастерскую полка.

— Какой буксир? — снова начал орать комиссар. — Фашисты идут по пятам. Вы будете здесь торчать до тех пор, пока новейший советский танк не захватит враг? Или вы умышленно намерены передать его немцам? Я приказываю немедленно взорвать неисправный танк и следовать дальше вместе с частью!

— Товарищ бригадный комиссар, — сдерживая бешенство, заговорил Соколов. — Боевой устав предписывает охранять и защищать поврежденный на поле боя танк и принимать меры к его транспортировке в ремонтное подразделение. В случае невозможности спасти материальную часть и угрозы захвата ее врагом устав предписывает уничтожить танк. Сейчас я не вижу поблизости врага и могу организовать транспортировку…

— Что? — разъяренно пучил глаза комиссар. — Как ты смеешь! Фамилия! Твоя фамилия, младший лейтенант? Какой младший лейтенант, рядовой, рядовой штрафной роты, вот ты кто! Под трибунал пойдешь! Фамилию его запиши.

— Так точно, товарищ бригадный комиссар, — уверял лейтенант, который поддерживал пьяного политработника и пытался увести его к машине. — Обязательно запишу.

Соколова трясло от возмущения и злости. Его, с первых дней войны не покидавшего передовой, прошедшего столько боев, вдруг обвиняют в трусости, даже в предательстве! Рука сама рвалась к кобуре с пистолетом. Алексей не знал, что он будет с ним делать, но стойкий рефлекс уже выработался. В состоянии крайнего напряжения рука сама хваталась за оружие. И уже совсем теряя от возмущения контроль над собой, он готов был вскинуть руку к шлемофону и выкрикнуть свою фамилию, заорать так, чтобы этот пьяница или трус бригадный комиссар даже в таком состоянии запомнил его. На всю жизнь запомнил. А потом… Что будет потом, об этом Алексей даже не думал.

И когда раздался рев танкового двигателя, он обернулся, увидев, что рядом с его Т-34 остановился и заглушил двигатель мощный КВ. А с башни на броню, сбросив с головы шлемофон, спрыгивает Олег Степанов. Седой, как звали его курсанты в танковой школе, из-за светлых, почти белых волос, старый приятель, с которым Алексей вместе поступал, а потом два года спал на соседних кроватях в казарме.

— Иванов его фамилия, младший лейтенант Иванов, — вставая рядом с Соколовым, выпалил Олег, ловко и с особенным шиком отдавая честь комиссару.

Но пьяного политработника уже сажали в машину. А политрук только рукой махал, мол, уезжайте отсюда скорее. И только когда «эмка» тронулась и поехала дальше на восток, разбрызгивая колесами по сторонам грязную жижу, Соколов почувствовал, что Олег крепко сжимает его руку. Оказывается, Алексей все же успел расстегнуть кобуру и взяться за рукоять пистолета.

— Ты что, сдурел, Сокол? — с тихим смешком спросил Степанов, заставив Алексея застегнуть кобуру. — Ты что такой нервный? Тебя же к стенке в несколько часов поставят. И пикнуть не успеешь.

— Седой, здорово! — Алексей расплылся в улыбке и обнял бывшего сокурсника. — Понимаешь, накатило, не справился с собой. Столько всего за эти месяцы было. Да и сейчас только из боя. Ребят потерял, два танка сгорели на моих глазах. Да и моя «семерка» вон встала. Досталось нам за эту неделю крепко. Как живы остались, сам не знаю.

— Война, брат! — похлопал его по плечу Степанов со своей привычной усмешечкой, в которой теперь не было и следа бравады. Тяжелая стала усмешка у бывшего курсанта и отличника боевой и политической подготовки. — Все через это прошли. А вот голову терять не надо. Ты расскажи, где воюешь. Смотрю, на «тридцатьчетверку» сел, молодец!

Алексей грустно улыбнулся, посмотрев на свой танк со множеством следов попадания вражеских болванок на броне, и стал рассказывать про свою войну, как пятился вместе со всеми, как учился воевать заново и осваивать тактику, которой в танковой школе не учили. Как терял товарищей, как жег немецкие танки, но все равно отступал. И нет ничего для него невыносимее этого, особенно после того, как познакомился он с девушкой, которая осталась с больным отцом в белорусском городке и борется с врагом в подполье. Мальчишки и девчонки фактически. Красная армия вот с такой техникой отступает, а там дети сражаются в тылу.

— А ты-то где сейчас, Олег? — наконец закончил свой рассказ Соколов. — Как тебе на тяжелых танках воюется?

— Давай твою «семерку» возьмем на буксир да оттащим в расположение, — предложил Степанов. — Не ровен час еще какой «герой» нагрянет, и тогда нам несдобровать.

Буксирные тросы закреплены, КВ тронулся. Алексей сидел на башне своего старого друга и слушал его рассказ. В танковый полк командиром взвода КВ Степанов попал сразу после училища. Как он сам признавался, в эти тяжелые мощные машины влюбился еще во время учебы. Чувствуешь себя и богом, и чертом одновременно, смеялся Олег. И уважение вселяешь, и страх одновременно. У немцев просто нет орудий, для того чтобы справиться с этими советскими танками. Ну, может быть, только зенитная 88-миллиметровая. Ну а полевые противотанковые орудия, да и сами немецкие танки «рылом не вышли» подбить КВ.

Алексей с улыбкой смотрел на друга, как тот расхваливает свой танк, как поглаживает его во время разговора по броне, а сам вспоминал родные привычные «бэтушки», на которых он начал воевать. Да, слабовата противоснарядная броня, слабовато вооружение, зато легкий скоростной и маневренный танк мог творить на поле боя другие чудеса. Неожиданные стремительные атаки из танковых засад, выход во фланг и тыл противника в короткий срок. Хорошие, надежные машины, только вот бензиновый двигатель от попадания даже осколка легко загорался, в отличие от дизелей, которые устанавливались на Т-34 и КВ.

— Я, конечно, верил в наши тяжелые танки, — посмеиваясь, говорил Степанов. — Порой до десятка отметин от попадания снарядов после боя находишь на броне. Но вот только в августе, еще до ранения под Ленинградом, я понял, что действительно такое наши КВ!

— Ты был ранен?

— Да ерунда! Три недели провалялся в госпитале, потом запасной полк и сюда. Ты слушай лучше. В нашей бригаде ротный был один. Старший лейтенант Колобанов — ас из асов. Он еще в финскую на танках воевал и в Польше потом. Его роте приказано было перекрыть три шоссе под Красногвардейском. Он рассредоточил танки и занял позицию в засаде. Ты только представь, он за тридцать минут раздолбал немецкую танковую колонну. Одна его машина подбила 22 немецких танка. На броне КВ Колобанова насчитали 141 попадание снарядов![Реальные события 20 августа 1941 года, относящиеся к Кингисеппско-Лужской оборонительной операции.] А танк цел. Во, техника! Да еще в умелых руках.

Соколов промолчал, глядя на свою «семерку», которая лязгала гусеницами следом за танком Степанова. Но Олег расценил грустный вид друга и его взгляд иначе.

— Ты зря так, Сокол! «Тридцатьчетверка» — отличная машина, просто превосходная. У нас с тобой разные задачи, понимаешь. Ты же в школе изучал тактику тяжелых танков, средних, легких. Чего я тебе рассказываю! Мой — это крепость на гусеницах, а ты весь в движении. Твоя «тридцатьчетверка» — это скорость, мощь, напор. Это мы тащимся да ломаем доты, а ты как кавалерия, только стальная. Неудержимая атака огня и стали. Как в той песне, помнишь? — Олег вдруг наклонился к Алексею и уже тише добавил: — А про этого комиссара забудь. Он завтра проспится и не вспомнит о тебе. А если вспомнит, то сам молчать будет, потому что политработнику такого ранга в таком виде появляться перед бойцами нельзя. Отношение к нему — это отношение к партии, а он ее позорит. Так что начхать и забыть. А «семерку» твою дотащим и в ремонт сдадим. Мы еще с тобой на наших стальных конях погоним фашистов на запад.

Докладывать или не докладывать комбату о происшествии — так вопрос не стоял. По уставу военнослужащий обязан доложить своему непосредственному командиру о любом происшествии или нарушении им воинской дисциплины, сделанных ему замечаниях или наложенных взысканиях. Устав строг, а армия есть армия. Подумать стоило только о том, как доложить, в каком виде. Майора Рыбакова Алексей почти не знал. Новый комбат принял подразделение, а взвод Соколова тут же был прикомандирован к маневренной группе, прикрывавшей переправу до отхода наших частей. Правда, майор успел познакомиться со всеми офицерами батальона и побеседовать накоротке. С младшим лейтенантом Соколовым у него тоже был разговор. Ничего особенного: Соколов, как положено, представился, майор задал дежурные вопросы о семье, о службе. Стало понятно, что об опыте Алексея он представление откуда-то имеет.

Штаб танкового батальона располагался в старом клубе на краю села. Точнее, клуб когда-то находился почти в центре, но после боев половина села начисто сгорела, и теперь желтое бревенчатое здание со скворечником на высоком шесте оказалось крайним.

— Разрешите, товарищ майор! — Соколов, пройдя через большую комнату, остановился у стола командира, за натянутой на веревке плащ-палаткой.

— А, Соколов! — Рыбаков бросил на младшего лейтенанта быстрый взгляд и снова принялся подписывать извещения. Это были похоронки. Их было много на столе комбата.

— Танк поставлен на ремонт, — доложил Алексей, — помпотех обещает закончить работы за неделю. Я прошу, товарищ майор, разрешить экипажу принять участие в ремонте материальной части для ускорения сроков ремонта.

— Ладно в детский сад играть. Есть у нас техники, вы только мешаться под ногами будете. Знаю я эти разговоры. Потом жалобы будут: ах, к моему заслуженному танку не такое уважение проявили. Так?

Теперь только по тону комбата Соколов понял, что майор зол до крайности. Потери личного состава, боевой техники, возможно, еще что-то. Наверное, выволочку от командира полка получил, вот и срывается на других, неприязненно подумал младший лейтенант. Но Рыбаков отложил ручку и потер лицо пальцами, испачканными в чернилах.

— Ты не хмурься, Соколов, — заговорил майор уже другим тоном. — Просто в армии порядок должен быть. Другой порядок и другая организация работ. Это на заводе хорошо авралами поднимать объемы выпуска продукции, а в армии каждый должен заниматься своим делом. Ремонтники — ремонтировать, а командиры танковых подразделений должны заниматься обучением личного состава и подготовкой к боевым действиям своего подразделения. Понятно?

— Так точно, — недовольно ответил Алексей. — Понятно.

— Да знаю я, — вздохнул комбат. — Знаю, каково это ребят терять. Иной раз места себе не находишь из-за того, что они там остались, а ты здесь. Сытый, в тепле. Портянки на тебе белые. Только мы с тобой — командиры. Это наша обязанность посылать людей в бой. Иногда вести за собой, а иногда посылать туда, откуда не все вернутся. Знаешь, а посылаешь. Потому что война, парень! Нам Родину защищать, нам выполнять приказ вышестоящего командования. А на войне люди гибнут, этого не избежать. И к этому придется привыкать. Привыкать, что не все твои бойцы доживут до победы. И тем, кто погибнет, вечная слава и вечная память. Рапорт я твой читал. Действовал ты правильно, грамотно действовал. И что неисправный танк доставил в расположение, хвалю.

— Товарищ майор, у меня механик-водитель — бывший инженер-испытатель харьковского завода. Он танки знает лучше наших техников. Омаев не только хороший радист, он электрик. Логунов, так тот еще в финскую воевал.

— Вот ты какой настырный, — покачал головой комбат и посмотрел на молодого командира с отеческой теплотой. — Ладно, в порядке исключения разрешаю твоему экипажу помогать техникам на ремонте вашей машины. Но смотри, Соколов, чтобы не за неделю, а за четыре дня мне управились и вернули «тридцатьчетверку» в строй!

— Есть управиться в четыре дня! — Алексей вскинул руку к пилотке. — Разрешите идти, товарищ майор?

— Иди, — кивнул комбат и снова взялся за извещения.

Соколов повернулся через левое плечо и двинулся к выходу. Положенных пять строевых шагов он делать не стал. Не стоило топать в штабе, где несколько офицеров работали с документами, с картами, где сидели радисты, поддерживающие оперативную связь.

— Лейтенант, — окликнул Алексея майор. — Дай передышку своим танкистам. Завтра у нас концерт. Приезжает концертная бригада из ансамбля песни и пляски.

Два дня пролетели незаметно. Танкисты работали до поздней ночи, а ранним утром снова спешили в мастерские. Соколов согласовывал с помпотехом виды работ, получал запасные части, закрывал формуляры. И когда на второй день ближе к вечеру он пришел в мастерские, то довольный Бабенко, вытирая ветошью руки, с улыбкой объявил, что с трансмиссией они закончили.

— По мотору там у нас ничего сложного не будет, Алексей Иванович, — снова не по-военному заговорил Бабенко, видимо ощутив свою довоенную среду танкового завода. — Магнето надо поменять, но это минутное дело. Топливный провод полностью промыть, фильтры, форсунки тоже. По подвеске вопросы будут.

— Что-то серьезное? — насторожился Соколов, подходя к танку и присаживаясь вместе с Бабенко возле катков.

— Вот здесь отбойник наварить надо, он во время движения гусеницы заталкивает сам вышедшие из соединения траков пальцы. Его снарядом почти расплющило. Смотрите! Здесь два катка поменять придется, на другой стороне четыре. А с ведущим предстоит помучиться. Хорошая конструкция у наших танков, но вот беда, есть такие виды работ, которые не сделаешь, не снимая башни. Даже по подвеске. Но я думаю, придумаем что-нибудь.

— Хорошо, Семен Михайлович, я на вас надеюсь, — кивнул Соколов и крикнул в передний люк: — Ребята, вылезайте, я вам тут котлет принес и соленых огурцов. На кухне раздобыли из брошенных складом машин. Тут кипяток где-то можно раздобыть? Титан какой-нибудь?

— Я вам кипяток сейчас устрою без титана и без печки, — пообещал Омаев, выбираясь из нижнего люка танка. У нас там буржуйка в раздевалке. Сейчас дров подброшу и вскипячу. Заварки вот нет только. Товарищ сержант, у Николая вроде оставался чай?

Логунов посмотрел на Омаева, потом на Соколова. Нахмурился и виновато стал объяснять:

— Я Бочкина послал в казарму. Там в вещмешке у меня нож складной был. Забыл взять с утра. Послал, а он пропал. Разрешите сбегать, товарищ младший лейтенант?

— Не надо, Логунов, вы перекусите пока. Ужин сегодня позже будет, к нам артисты приехали, их там кормят.

— Нашли время концерты устраивать, — проворчал Логунов.

Соколов пожал плечами. Может, кому и надо, может, кому песня из довоенной гражданской жизни душу согреет, о доме напомнит. Им по концертам ходить некогда, надо срочно ремонтировать танк, потому что батальон со дня на день могут снова бросить в бой. Потом и концерты будут, и танцы до утра. Когда война кончится.

В общей казарме, где танкистам отвели дальний угол, отгороженный брезентом, Соколов увидел на своей кровати три письма. Он посмотрел на адреса. Одно было Руслану Омаеву. Судя по почерку, от матери или сестры. Два других — Логунову. Оба из Сибири. Наверное, от матери Николая, подумал Соколов. Взрослые, а стесняются парня. Вроде и не муж с женой, но любят друг друга, сойтись хотят. Да и к Николаю Логунов как к сыну относится. Только вот беда у парня. Девушка, которую он любил, которая его с войны ждала и письма писала несколько месяцев, вышла замуж за какого-то офицера-тыловика и уехала с ним. Предательство. Как такое пережить?

Концерт не стали проводить на улице. К вечеру подморозило, столбик термометра упал до минус пяти градусов. Свободных от службы бойцов и командиров собрали в большом сельскохозяйственном ангаре, который был способен вместить больше двухсот человек. В центр ангара загнали полуторку, опустили ее борта и устроили таким образом импровизированную сцену, которую было видно отовсюду.

Соколов вошел в ангар, когда на «сцене» выступала худенькая девушка с густыми светлыми волосами и забинтованной правой ногой. Она исполняла романс на стихи Пушкина под аккомпанемент аккордеона. Голос девушки отличался глубиной и удивительными интонациями, от которых строки романса оживали, переносили в прошлую эпоху, заставляли слушать не дыша. Младший лейтенант смотрел на лица солдат и думал о том, что сейчас в этом «концертном зале» много бойцов из городов, которые не раз слышали хорошее вокальное выступление, видели знаменитых певцов. Но немало здесь людей, которые родились и выросли в деревне. И слышать академическое исполнение могли разве что по радио, если оно у них к тому времени было проведено. Но как сейчас все слушали! Как проникали в души слова и музыка!

Наконец, Соколов нашел Бочкина. Николай сидел на колесе старой разобранной сенокосилки и во все глаза смотрел на девушку. Таким своего заряжающего Алексей еще не видел. Парень преобразился, он улыбался с таким светлым лицом, как будто смотрел на ангела. А может, что-то подобное и происходило в его душе. Вот тебе и на, подумал Соколов, разбитной парень из рабочего квартала, для которого самым эмоциональным развлечением с детства была игра в «стеночку», вдруг прикоснулся к прекрасному — к классическому пению, к академическому искусству.

Но отчитать и пристыдить Бочкина все же придется. Соколов нахмурился и сделал суровое лицо. Если ты член экипажа, несмотря на тягу к великому и прекрасному, ты должен марать руки и заниматься железом, как и все остальные. Таковы законы коллектива не только в армии и не только на войне. Это пригодится потом и во взрослой гражданской жизни. Алексей поймал себя на мысли, что причисляет себя, в отличие от Коли Бочкина, ко взрослым. А ведь Бочкин младше своего командира взвода всего на 3–4 года.

— Не надо, командир, — тихо прошептал над ухом голос Логунова. — Может, не надо, а? Вы ведь не видите, а я с ним все время рядом. Парень жить не хотел, так его выходка невесты доконала. А тут… вы поглядите на него. Справимся мы без него вечером. Чего там осталось-то!

Соколов поглядел в глаза сержанту и согласился. Еще два часа работы, и экипаж отправился на ужин.

Выскребая из тарелки остатки каши, Бабенко рассказывал о летнем отдыхе в Ялте. О местах, где любил бывать Чехов, о достоинствах крымских вин.

— Тебя послушать, Семен Михалыч, — хмыкнул Логунов, вычищая куском хлеба свою тарелку, — так вся твоя жизнь прошла на курортах со стаканом вина в руке. Ты бы хоть разок вспомнил про завод, про трудовой коллектив.

— А вина самые лучшие все равно на Кубани и на Кавказе, — заметил Омаев. — Я сегодня письмо из дома получил. Мать пишет, урожай винограда в этом году очень богатый. Она считает, к праздничному столу. Что скоро победа будет, прогоним врага и будет чем отметить. Вот бы правда!

— А вы сомневаетесь? — спросил Соколов, глядя, как Логунов заботливо заворачивает в ватную стеганку тарелку Бочкина, чтобы сохранить кашу теплой к его приходу.

— Да, там дедушка от себя приписку сделал. Говорит: внук, будь мужчиной. Это женщинам мечтать можно, а джигит должен иметь ясный взор. Поминать многих нам придется, потому и вина много, потому и урожай винограда такой богатый. Природа знает, что такое горе, оно еще больше будет.

— Мистика, — пробормотал Бабенко, скручивая из куска газеты «козью ножку». — Может, и мистика, поверье, а может, и есть что-то в природе такое, чего мы понять не можем.

— Например, почему у «семерки» все время масса пропадает, — хмыкнул Логунов, вставая из-за стола. И добавил с сарказмом: — Инженер!

— С массой как раз понятно, — возразил Омаев, вставая следом. — Где-то провод пробивает на корпус. А вот почему, как старики говорят, перед войной всегда много мальчишек рождается? Как начнет в селе много мальчишек рождаться, так знай — к войне.

А Коля Бочкин топтался возле санчасти и уговаривал старого врача Бориса Моисеевича пропустить его к Елизавете. Доктор строго смотрел на танкиста поверх очков.

— Что тебе приспичило? Истощена она сильно, рана на ноге открылась. Ей усиленное питание и сон требуются, а не ухажеры с септическими руками. Ты хоть руки-то когда-нибудь моешь, танкист?

— Мою, — уныло ответил Бочкин, глядя на черные ногти и въевшееся в поры масло. — Мы из боя вышли три дня назад. Танк спасали, дотянули до ремонтной службы. Теперь вот срочно всем экипажем ремонтируем. Вдруг завтра в бой. Ну пустите, что я там трогать чего буду, что ли. Я их в карманах буду держать.

— А, так ты из геройского экипажа младшего лейтенанта Соколова? — усмехнулся доктор. — Слышали мы про ваши подвиги, слышали. Значит, твои товарищи танк ремонтируют, а ты по девочкам шатаешься?

— По каким девочкам? — взбеленился Бочкин, но тут же присмирел и снова стал смотреть на Бориса Моисеевича умоляюще.

— Ладно, орел, — неожиданно сдался доктор. — Сейчас мы с тобой пойдем в палату к Елизавете Сергеевне. Но уговор, танкист: если она спит или не захочет видеть визитеров, ты сразу уйдешь.

Бочкин сглотнул слюну, от волнения набравшуюся во рту, и понял, что испугался. Только что он добивался визита к юной певице, а когда получилось добиться, струсил. И что он ей скажет? Все слова, которые Коля готовил вот уже пару часов, вдруг вылетели из его дырявой головы, оставив после себя стыдливо убогие следы типа: «Я восхищен вашим пением! Какой у вас ангельский голос! А мы с вами не встречались во время ваших гастролей в Красноярске?» Дебил, обозвал себя Бочкин и мужественно шагнул в пахнувшую теплом и лекарствами атмосферу медсанбата.

Он стоял, подпирая спиной стену возле двери, и слушал приглушенный голос доктора.

— Елизавета Сергеевна, к вам тут гость один просится вот уже битых два часа. Поклонник, так сказать, вашего пения.

— Это тот самый молодой танкист с большими глазами? — ответил мелодичный слабый голосок. — Я почему-то так и думала, что он не удержится и обязательно придет.

— Так пропустить его к вам? Вам, деточка, спать надо. Вам не волноваться, а сил набираться необходимо.

— Борис Моисеевич, голубчик, ну пропустите танкиста, — попросила девушка. — Я у вас тут с тоски умру. А здесь сразу поклонники пошли.

Доктор рассмеялся ее шутке, и Бочкин совсем поник головой. Для него этот смех был убийственным. Больше всего Николаю вдруг захотелось сбежать из медсанбата и не показываться доктору на глаза. Стыдища! Но он мужественно оторвался от спасительной стены, выдержал взгляд врача и шагнул в маленькую комнату с одним окном, выходящим в сад.

Кровать с блестящими шарами на спинках. Белая тумбочка со стеклянной банкой, в которой красовался букетик цветов, явно сорванных у какой-нибудь бабушки. Чувство ревности захлестнуло Бочкина. Он прошел на непослушных, ставших деревянными ногах и остановился перед кроватью певицы.

С подушки в обрамлении светлых, немного вьющихся волос смотрело улыбающееся лицо. А еще у Елизаветы Сергеевны оказались голубые-преголубые глаза. Они совсем не были насмешливыми, негодующими или недовольными. Глаза были приветливыми, лицо очень милым, хотя и сильно бледным.

— Садитесь, юноша, — произнесла девушка слабым голосом. — Не стойте столбом, а то мне трудно смотреть на вас снизу вверх. Глаза болят.

Бочкин опустился на стул с такой готовностью, как будто боялся, что его украдут. Он смотрел, не отрываясь, в голубые глаза и молчал. И молчать ему очень нравилось, нравилось, как на него смотрели.

— Как вас зовут, танкист? — спросила девушка.

— Коля, — выдавил из себя Бочкин и тут же поправился: — Николай Бочкин.

— А меня называйте просто Лиза, — тихонько засмеялась девушка, глядя, как гость прячет в карманах белого больничного халата свои руки. — Вы не обращайте внимания на Бориса Моисеевича. Он добрый замечательный дядька. И очень интеллигентный человек. Он всех норовит называть по имени-отчеству и на «вы». И ко мне обращается исключительно «Елизавета Сергеевна». Но вы не думайте, что я зазналась и что я великая певица. Я всего лишь студентка второго курса консерватории.

— Вы так хорошо пели! — буркнул Бочкин, понимая, что говорит не то, что хотелось бы сказать.

— Перестаньте, Коля, — умоляюще всплеснула руками девушка. — Вам не идет лесть. Вы суровый воин, вы управляете железной грозной техникой. Вы и выражаться должны солидно.

— Как? — поперхнулся Бочкин, готовый растаять как кусок сахара, когда Лиза назвала его просто Колей.

— Ну вот, я вас испугала, — улыбнулась девушка. — Вы не думайте, что я посмеиваюсь над вами. Я просто пытаюсь шутить, пытаюсь сделать так, чтобы вы себя чувствовали свободно. Вы так напряжены. А мне надо, чтобы вы разговаривали со мной, тоже шутили. Понимаете, Коля, у меня очень болит рана. Я не говорю Борису Моисеевичу, иначе он станет жалеть меня и будет уговаривать колоть морфий. А я не хочу. Я сама перетерплю. Вы мне только помогите, ладно?

И тут Николай увидел в этих голубых глазах кроме смеха и блеска затаившуюся боль. Сердце танкиста сжалось, и он кинулся спасать прекрасную принцессу. Он рассказывал о своем поселке под Красноярском, о своей маме, о Логунове, с которым они жили в одном поселке и теперь вместе воюют в одном экипаже. Он не стал говорить про любовь Логунова и своей матери, но зато много наговорил лестного о своем командире. Лиза смеялась его шуткам и тому, что гость вдруг стал спокойнее и естественнее. Она рассказала о Ленинграде, откуда была родом, о своих родителям, о детстве и юности. И о том, как они договорились у себя в коллективе ездить по воинским частям с концертами. Помогать бойцам в минуты затишья.

Николай говорил, улыбался, а сам все никак не мог понять, почему Лиза узнала, что пришел именно он. Еще во время концерта ему казалось, что девушка смотрит именно на него, ему в глаза, хотя на таком расстоянии, на котором он сидел от сцены, с уверенностью сказать этого было нельзя. И теперь она болтает с ним как старая знакомая, улыбается. Неужели он ей нравится? Но почему, чем? Она ведь из Ленинграда, у нее все знакомые — музыканты, певцы, художники. А он простой рабочий парень. Правда, фантазер. Он и сейчас представлял себя молодым русским богатырем, каким-нибудь Алешей Поповичем, который спас красивую княжескую дочь. И вот они беседуют в княжеских хоромах. Дурь, мальчишество, а думать так приятно.

А потом голос Лизы сделался тише, она стала не так внятно произносить слова, глаза стали напряженными. Коля вдруг увидел в них слезы.

— Больно… очень, — прошептала девушка и повернула лицо к стене, чтобы он не видел ее слез.

Бочкин вскочил и бросился из палаты, крича, что девушке плохо, что ей срочно нужен врач. Но по коридору уже спешили Борис Моисеевич со скорбным сосредоточенным лицом и девушка-медсестра, державшая в руках накрытый марлей стерилизатор со шприцем.

— Уходите, молодой человек, уходите отсюда немедленно! — буркнул доктор и скрылся за дверью палаты.

Глава 2

То, что его вызвали не к комбату, а сразу в штаб полка, Соколова удивило. Приказав Логунову остаться за старшего, а экипажу отдыхать, Алексей надел шинель, подпоясался ремнем. Было бы неправильно, решил он, явиться в штаб полка в замасленной зимней танкистской куртке и комбинезоне. Водитель, которого прислал комбат Соколову, чтобы отвезти его в штаб, расположенный за восемь километров от расположения батальона, толком ничего не знал. Ему приказали, он приехал.

Доложив дежурному по полку о прибытии, младший лейтенант с удивлением увидел на вешалке несколько шинелей с петлицами лейтенантов и капитанов. Только одна шинель была с двумя «шпалами» майора.

— Хотите есть? — спросил дежурный Соколова, когда тот разделся. — Многих офицеров вызвали так срочно, что они не успели поужинать. Командир полка распорядился с кухни доставить термосы с горячим питанием и чаем. Все-таки не передовая.

— Благодарю, товарищ капитан, я ужинал.

— Тогда ждите, сейчас командир полка вас вызовет.

Соколов кивнул и уселся в углу на расшатанный стул с деревянной спинкой. Полночь, вызов в штаб полка, ужин для приглашенных офицеров. Наверное, вызвали надолго, раз решили еще и покормить. Хотя кто-то из командиров добирался с позиций за несколько десятков километров. И почему меня вызвали, только одного командира из всего батальона?

Поразмышлять над этими вопросами не удалось, потому что через пять минут распахнулась дверь и резкий сильный голос приказал:

— Приглашенных офицеров прошу пройти ко мне!

Дежурный тут же поспешил в соседнюю комнату. Когда он открыл дверь, Соколов услышал приглушенные голоса, позвякивание железной посуды и запах курева. Несколько командиров, на ходу поправляя ремни, пошли к командиру полка.

Соколов вошел последним. Как самому младшему по званию, ему пришлось представляться последним. Полковник Осипов, крупный мужчина с густой шевелюрой, чуть тронутой сединой на висках, задержал взгляд на младшем лейтенанте, как будто сличая его внешность с теми рекомендациями, которые он получил. У длинного стола были расставлены стулья, полковник предложил всем садиться.

— Товарищи, — заговорил Осипов, располагаясь во главе стола, у зашторенной карты на стене. — Нам поставлена необычная и очень серьезная боевая задача. Все вы прибыли сюда по рекомендациям своих командиров. Каждый из вас имеет необходимый боевой опыт. Мы формируем оперативную мехгруппу в составе сводного батальона мотопехоты под командованием капитана Забелина и танковой группы под командованием старшего лейтенанта Кравченко.

Один за другим поднялись командиры, которым полковник жестом разрешил снова сееть. Потом Осипов перечислил подразделения, которые войдут в состав сводного батальона: две роты мотопехоты на грузовиках, разведвзвод на шести бронемашинах БА-6, две 57-мм минометных батареи, пулеметный взвод. Стало понятно, что операция предстоит не столько наступательная, сколько оборонительная. Но бронеавтомобили Соколова смутили. Конечно, сейчас подморозило, и они пройдут по мерзлой почве почти везде. Но для чего они?

— …и танковая группа капитана Кравченко, — повторил в конце Осипов. — Заместителем к Кравченко пойдет младший лейтенант Соколов. Этот молодой командир уже принимал участие в подобных операциях, проявил себя как умный, находчивый и грамотный офицер. Возглавит оперативную механизированную группу майор Лацис.

Сидевший рядом с полковником плечистый майор с мощной шеей поднялся и обвел взглядом собравшихся. Волевое лицо со шрамом понравилось Соколову. Уверенность, ум в глазах. Майор опустился снова на стул, а Осипов махнул кому-то рукой через головы сидящих.

— Ну, что там? Готово?

— Так точно, товарищ полковник!

Вошел высокий капитан в очках — начальник оперативного отдела штаба полка. В руках он нес стопку карт. Положил ее перед командиром полка на стол.

— Второй участок обещали завтра утром. Самое позднее к середине дня.

Осипов взял верхнюю карту, развернул, просмотрел и подвинул всю стопку майору. Лацис перебросил часть карт командирам.

— Прошу ознакомиться, товарищи, — сказал он низким, чуть хрипловатым голосом. — Это район предполагаемого действия нашей мехгруппы.

— Но это же… — проговорил кто-то из командиров, но его перебил Осипов:

— Итак, задача вашей группы! Скрытно, используя отсутствие на сегодняшний день на участке дивизии сплошной линии фронта, пройти в тыл немецким войскам. Сосредоточиться в районе города Лыков Отрог, изучить обстановку и одним ударом взять его, выбив и уничтожив фашистский гарнизон. На следующем этапе группа должна удерживать населенный пункт до тех пор, пока разведвзвод прочешет шоссе в пригородах Лыкова Отрога, где по нашим сведениям лежит разбитая автомашина, которая вывозила со складов реактивные снаряды для наших гвардейских минометов. Два снаряда все еще лежат, как нам стало известно, в кузове этой машины. Снаряды необходимо забрать, гарантированно уничтожить комиссией из состава командиров группы. Третий этап — вернуться с наименьшими потерями в личном составе и боевой технике.

Вопросы?

— Разрешите, товарищ полковник, — поднялся со своего места под перешептывание других командиров капитан Забелин. — У меня два вопроса. Первый, почему не послать туда пешую разведгруппу, которая спокойно найдет эти снаряды и уничтожит их на месте? Или не накрыть это место бомбовым ударом? Второй вопрос, прошу прощения, если он немного неприятный, но мы на войне, и дальше фронта не пошлют. Эти снаряды реактивные установки сотнями валят на головы немцев уже несколько месяцев. Я сам видел, что сделала батарея БМ-13 с железнодорожной станцией Орша. Что изменится или случится страшного, если они там и сгниют среди ржавого металлолома?

— Разрешите мне, товарищ полковник? — попросил Лацис и, не вставая, жестом руки усадил капитана. — Группа разведчиков уже была там. Все погибли, успели только сообщить, что ведут бой. Это была хорошо подготовленная группа. Бомбовый удар не даст гарантии, что снаряды уничтожены, потому что мы не знаем точно, где находится та самая машина. Мы знаем, что это шоссе Лыков Отрог — Смоленск. В его пригородной части, но это все сведения. И самое главное, товарищи командиры. Немцы не знают, что сама реактивная установка наших гвардейских минометов никакой тайны не представляет. Это просто направляющие для ракетных снарядов и электропривод для воспламенения взрывчатого вещества несущего заряда. Боевой заряд взрывается при падении на землю. Весь секрет наших реактивных установок состоит именно в ракетном топливе, в несущем пороховом заряде, который горит и выделяет огромное количество раскаленных газов, вырывающихся через узкое сопло и толкающих снаряд вперед. Обычный порох здесь не годится. Он или медленно горит, или взрывается.

Лацис, видимо, был химиком или инженером, потому что говорил толково, со знанием дела, пересыпая свою речь специальными и научными терминами с завидной легкостью. Алексей понял из всего сказанного только то, что для ракетных снарядов сначала изобрели специальный состав, так называемый пироксилино-тротиловый порох. Но он не годился, потому что горел медленно, с выделением газов в объеме меньше расчетного. Ракеты летели не точно, а то и вовсе падали, так и не достигнув цели. Тогда придумали добавлять в порох «Н» стабилизатор химической стойкости под названием «централит № 2». Это дало нужный результат. Но дело в том, что советские химические заводы не умели производить этот самый «централит № 2». А производился он в Германии, и до войны именно из Германии он поставлялся в Советский Союз. И теперь, после разрыва дипломатических и торговых отношений и начала войны, поставки прекратились. Нынешних запасов стабилизирующего вещества хватит ненадолго, срочно нужно искать замену, изобретать свой, отечественный состав. И такие работы уже начались. Но немцы могут захватить снаряды и узнать секрет пороха. И тогда их 6-ствольные минометы, у которых точность стрельбы сейчас очень низкая, смогут стать страшным оружием. И где гарантия, что немецкие инженеры вместо 6-ствольных минометов не станут делать 12-ствольные, 24-ствольные?

— Вот в чем важность нашего задания, товарищи командиры, — заключил свой рассказ майор. — Капитан Забелин нам тут рассказал, что видел первый удар наших реактивных минометов по железнодорожной станции в Орше. Вы результат можете описать нам, товарищ капитан?

— Так точно, — усмехнулся Забелин. — Только там описывать нечего. То есть совсем нечего. Станции не стало. Все как ураганом смело. Горело даже то, что и гореть-то не может.

— Вот именно, — кивнул Лацис. — Один снаряд нашего миномета сам по себе не очень грозное оружие. Вся суть в том, что взрываются сразу несколько снарядов на определенной территории. Встречная взрывная волна складывается и умножается до такой степени, что действительно не оставляет на месте удара ни строений, ни техники, ни живой силы противника. Еще вопросы есть по существу?

— Разрешите? — поднялся старший лейтенант Кравченко. — Какой гарнизон в Лыковом Отроге?

— Город небольшой, всего около трех квадратных километров. До войны в нем проживали 8 тысяч человек. По нашим сведениям, в городе располагается окружная комендатура и усиленная комендантская рота, численностью не менее полутора сотен человек. Рота имеет несколько бронетранспортеров и мотоциклы. Городок поделен на сектора, каждый сектор оборудован пулеметными гнездами, расположенными на чердаках и других высоких точках. Улицы и площади перекрестно простреливаются как минимум с двух направлений. Имеются старые армейские склады, которые немцы используют по прямому назначению. Охрана складов — не менее роты. Еще в городе расквартирован штаб фельдполиции, которая перекрывает все транспортные направления и осуществляет пропускной режим. Это еще около двух сотен солдат. Кроме того, зенитный дивизион и рота легких танков, осуществляющих прикрытие мостов и железнодорожной станции. Они тоже базируются в Лыковом Отроге. Это все приблизительные сведения, которые, кстати, могли уже устареть.

— Серьезный городок, — после долгого молчания сказал Забелин. — Угораздило наших артснабженцев именно там снаряды потерять. Могли бы в какой-нибудь глухомани это сделать.

— Задача командирам ясна? — спросил Осипов. — Товарищ майор, двое суток на подготовку. Завтра получите недостающие крупномасштабные карты района действий, и в ночь механизированная группа должна выйти. Приказы по снабжению соответствующие подразделения получили. Сухие пайки, горючее, боеприпасы приготовлены. Танки возьмут двойной комплект снарядов.

Офицеров отпустили готовить свои подразделения, а майор остался с командиром полка изу-чать обстановку на фронте на этот час. Важно знать пути передвижения немецких войск, чтобы не столкнуться лоб в лоб с крупными соединениями. Группа должна дойти до цели без стычек и тем более не ввязываться в затяжные бои.

Соколов вернулся в расположение батальона и сразу отправился к комбату.

— Вернулся? — Рыбаков поднялся с деревянной лежанки и накинул на плечи танкистскую куртку. — Можешь не докладывать, я в курсе. Садись.

Алексей сел к столу, положил шапку рядом с коптилкой, сделанной из снарядной гильзы, расстегнул верхнюю пуговицу. Комбат погремел чем-то в тумбочке и подошел к свету. Фляжка, две алюминиевые кружки и газетный сверток, в котором оказались лук, небольшой кусок сала, черный хлеб. Пока Соколов резал закуску, Рыбаков плеснул из фляжки по кружкам на два пальца водки и стал задумчиво смотреть на огонек коптилки.

— Вот как получается, лейтенант, — сказал он, наконец. — Повоевать мы с тобой вместе не успели, а я уже отправляю тебя одного. Далеко пойдешь, если тебя у меня через голову забирают.

— Не на курорт же, — вспомнив постоянные рассказы Бабенко, возразил Алексей.

— Лучше б на курорт, — поднял кружку комбат. — Ей-богу, с удовольствием бы отпустил. Давай, Соколов, за удачу. За нашу танкистскую удачу. Чтобы снаряд мимо, хоть вскользь, да рикошетом. А если попадет, то пусть в мотор, чтобы экипажи были живы. И приказ выполнить, и чтобы вернуться всем.

Алексей опрокинул водку, не чувствуя вкуса, и стал жевать хлеб с луком. Комбат не поморщился, выпил ее как воду и подцепил кончиком финки полоску сала. Прожевав, откинулся к стене и полез в карман за папиросами.

— Тебе не впервой по тылам машину водить, — закуривая, сказал комбат. — Верю, что сможешь сделать там больше, чем любой другой взводный. Командир ты знающий, аттестацию твою из танковой школы я видел, да и наслышан о твоих подвигах на фронте. Хочу предостеречь вот от чего. Ты лихость не показывай, знаю я вас, молодых. Только расчет, только математика, как при подготовке карты стрельбы. Никаких авось и куража. Ты с Кравченко идешь. Я его знаю. Осторожный, но упертый. Если сказано забить гвоздь, он из кожи вылезет, из перьевой перины молоток скрутит, а задачу выполнит и гвоздь забьет. У него есть чему поучиться.

— Надо с ремонтом завтра закончить, чтобы было время опробовать машину.

— Закончите, — заверил комбат. — Я с помпотехом переговорил, его механики эту ночь будут работать. Утром примете машину, опробуете, погоняете. Я тебе завтра кое-что покажу по тактике. Ты идешь один, без взвода. Тебя из-за твоего опыта взяли, а не для того, чтобы ты там Кравченко замещал. Хотя формально ты его замом будешь. Тебя в школе учили фланговым атакам? Теперь смотри, что я тебе покажу. Это уже фронтовой опыт использования «тридцатьчетверок» подразделениями от роты и ниже. При штурме укрепленных населенных пунктов особенно хорош прием, который называется «маятник»…

Несмотря на позднюю ночь, экипаж, к великому изумлению Алексея, не спал. Танкисты сидели в раздевалке мастерской, возле разожженной буржуйки. Говорили тихо, над головами вился дымок самокруток, задумчивые лица освещал огонь печи. Соколов остановился у двери, услышав, как Коля Бочкин рассказывает:

— Знаете, что самое главное? Я понял, что не все женщины одинаковые!

— Ну, это ты хватил, парень, — с усмешкой ответил Логунов. — Так уж сразу обо всех женщинах и судить стал?

— Ну нет, не то, дядь Вась! — тихим, но горячим голосом возразил Бочкин. — Почему обо всех! Просто… вот Катька вышла замуж и даже не написала, а ведь клялась, что любит и ждать будет честно. Когда вот так, молча, то сразу обида и кажется, что весь мир такой и нет ничего светлого и счастья в нем не бывает. От обиды хотелось в бой, умереть, чтобы она узнала, чтобы ей больно стало, чтобы мучилась всю жизнь. А теперь я думаю, незачем, пусть живет. Пусть даже счастлива будет, потому что не все такие, как она.

— Коля, война ведь, всему народу несладко, — вставил Бабенко. — Ты же говорил, что она за тыловика какого-то замуж вышла, за командира, значит, паек командирский, семье поможет. А вдруг она не от хорошей жизни за него пошла, а чтобы прокормить близких? Не думал?

— Ну, это ты, знаешь, тоже, Михалыч, хватанул! — недовольно сказал Логунов. — По-твоему, Катерина за вора пошла. Чем она прокормит семью, он со складов воровать будет? Ты лишнего-то не болтай.

— Да я так. Всякое в жизни бывает.

— Да не надо про Катьку, что вы в самом деле про нее начали! — перебил всех Бочкин. — Пусть живет как знает. Я вам про Лизу толкую. Ведь какой светлый человек, вы бы ее голос слышали! Вон, дядь Вася слышал, не даст соврать. Она в консерватории учится. Вся такая хрупкая, голодная, а сила в ней знаете какая! Я и не думал, что она такую боль терпеть может. А она со мной разговаривала, смеялась. Только в конце я понял, что ей уже невмоготу терпеть, губы кусает, слезы ручьем, а она мне улыбается. Рана у нее открылась на ноге. Говорят, кость задета была. То ли свищ какой-то, то ли еще что.

— Женщины они очень сильные, — неожиданно вставил молчаливый Омаев. — Они сильнее нас. Мы вот на фронт пошли, погибнуть можем. Горе, конечно, для близких, а им там в тылу каково? И работать надо, и детей кормить-растить. Они там живут так, как будто права не имеют ни умереть, ни заболеть. На них все держится. Иногда я думаю, что на них вообще земля держится.

— Да так и есть, Руслан, — вздохнул Бабенко.

— Почему не спите? — Соколов вошел и присел рядом с Логуновым на деревянный ящик. — Времени три часа ночи, а завтра тяжелый день.

— Нам там осталось совсем немного, Алексей Иванович, — не по-военному ответил за всех Бабенко. — Все равно кабеля в защитной оплетке нет. А без него мы и мотор проверить не сможем и всю электрику.

— Кабель будет утром. Завтра все будет. И завтра мы должны закончить все работы на «семерке».

Соколов говорил, а сам думал о том, что вот эти люди для него не просто подчиненные, а его семья. Ведь если вдуматься, то ближе них у него никого и нет. Бабенко вот назвал не командиром, не по званию, а по имени-отчеству. Замечание бы сделать наедине, а не сделаю. Мне же приятно, что он так сказал. Вроде как к старшему обратился, а я чувствую в нем что-то почти отеческое. Хороший он дядька, инженер грамотный. Он как отец всему экипажу. Парни хорошие у меня: Бочкин и Омаев. Молодые еще, горячие и неопытные, но надежные ведь. Как на себя на них могу положиться. А про Логунова и говорить нечего. Правая рука. И левая тоже. Куда я без его опыта боевого? Поругать бы их, что не спят, а не хочется.

— А что это для нас так стараться начали? — Логунов подозрительно посмотрел на командира. — За ночь нам и кабель, и фильтры достанут? Что-то случилось?

— Приказ, ребята, — подумав немного, ответил Соколов. — Двое суток дали на завершение работ и подготовку. Нас прикомандировали к оперативной механизированной группе. Боевая задача очень сложная. Подробности перед самым выходом. А за эти дни нам надо хорошо подготовиться. Василий Иванович, надо получить сухой паек, два комплекта боеприпасов. Коля, подготовь раскладку. Руслан, завтра зайдешь на узел связи, там тебе дадут новые разъемы для антенны и радио-телеграфный ключ. Ну, а вы, Семен Михайлович, проконтролируйте, чтобы техники все закончили с «семеркой». К вечеру танк надо выгнать из мастерской и сразу проверить на дороге около леса. Там овражки, балка с крутым склоном.

— Сделаем, командир, — за всех ответил Логунов, потом решительно хлопнул себя ладонями по колеям и поднялся на ноги. — А теперь, экипаж, всем спать. Что лейтенант приказал? Отдыхать!

Подготовка шла своим чередом. «Семерка» вышла из мастерских, Бабенко погонял ее по пересеченной местности. Пришли дополнительные карты, командиров оперативной мехгруппы еще дважды собирали для уточнения задачи. И дважды Соколов имел не очень приятный разговор со старшим лейтенантом Кравченко, который в этой операции стал его командиром.

В первый раз Кравченко стал расспрашивать об обстоятельствах, в результате которых в августе Соколов вместе с экипажем попал в плен и потерял свой танк. Тема была не из приятных, потому что после возвращения на Алексея крепко насел Особый отдел. Был момент, когда он уже не сомневался, что всех вернувшихся тогда из плена: и экипаж «семерки», и освобожденных Соколовым военнопленных, прорвавшихся с боем через линию фронта, в конце концов арестуют и отправят в штрафбат.

Второй разговор был о составе экипажа «семерки». Кравченко предложил заменить молодых танкистов Бочкина и Омаева на более опытных. Алексей категорически отказался, объяснив, что экипаж вместе воюет несколько месяцев, именно с этими танкистами Соколов участвовал в сложных боевых операциях. И все заслуги и опыт, приобретенный им на войне, не его лично, а всего экипажа. Кравченко посмотрел неприязненно на младшего лейтенанта и сухо заметил, что эти вопросы он решит сам, по команде, без участия командира взвода.

Но прошли сутки, а вопрос о смене экипажа так никто и не поднял. У Алексея была даже мысль опередить события и попробовать обратиться к майору Лацису, но воинская субординация не поощряла обращение к вышестоящему начальнику через голову непосредственного командира. Разве что только в самых крайних случаях. И, стиснув зубы, Соколов решил ждать.

Утро последнего перед выходом дня было самым напряженным. Проверялось и перепроверялось все, что можно было проверить. Соколов около полудня подошел к своим танкистам предупредить, что через два часа начнется формирование колонны. Нужно будет занять свое положение со вторым танковым отделением в середине колонны, куда Кравченко определил «семерку». Но когда Алексей подошел к танку, то увидел, что Бочкин складывает в вещмешок консервы, хлеб, сахар. Логунов перестал подавать из танка сухой паек, а Бабенко кинулся к командиру и тихо заговорил, пытаясь взять Алексея за ремень портупеи.

— Товарищ младший лейтенант, мы вас ждали. Вот посоветоваться хотели. Коля хочет сходить попрощаться с Лизой. Отпустите его на полчасика. Ничего ведь страшного не случится за это время. А если что, так мы сбегаем за ним, а?

— Хорошо, пусть сходит, — глянув на наручные часы, согласился Соколов, а потом посмотрел на вещмешок. — А это зачем? Василий Иванович, вы же упаковали НЗ полностью?

— Это, — Логунов замялся, переглянулся с другими танкистами, а потом выбрался из люка и подошел к командиру. — Это мы хотели вашего разрешения спросить. Можно Николай девушке в госпиталь передаст? Она ведь изможденная, рана открылась. Ей хорошее питание нужно.

— Ребята! — изумился Соколов. — Вы с ума сошли что ли? Мы уходим в рейд, а вы продукты хотите забрать из запасов. А если нам несколько дней нельзя будет остановиться и жевать на ходу придется? Куда я с голодным экипажем? И вы думаете, что Лиза в госпитале некормленная останется. Да там питание лучше, чем у нас!

— Ну, — Логунов развел руками и посмотрел на других танкистов. — Я вам что говорил. Вот ведь народ, а! Как я дал себя уговорить?

— А я им говорил, — вдруг заявил Омаев, высунув голову из переднего люка. — Цветы надо ей подарить. С цветами прощаться надо идти, а не с буханкой хлеба. А они мне рот открыть не дали.

— Коля, — Соколов снова посмотрел на часы. — Сорок минут тебе на прощание, а потом бегом к танку. Времени мало, могут объявить тревогу каждую минуту.

— А где я цветы возьму в октябре? — Бочкин сунул вещмешок Логунову в руки и недовольно посмотрел на Омаева. — Тут никаких теплиц и ботанических садов с паровым отоплением нет.

— Ребята, а ведь это мысль, — вдруг оживился Бабенко и заулыбался с довольным видом. — Нет, конечно, здесь цветочных магазинов, нет старушек с мимозами, да и сезон, мягко говоря, не тот. Но ведь цветы есть всегда на подоконниках. Люди их разводят в любое время года и во все времена. Это же не дом, когда в нем нет цветов. Вот вам и выход.

— Семен Михайлович, — Соколов покачал головой, — вы что, советуете украсть цветы с подоконника какой-нибудь старушки?

— Почему украсть? — смутился механик-водитель. — И почему у старушки? Есть тут в деревне вдовушка одна, у нее цветы — просто загляденье. Окно полыхает, только она занавеску отодвинет. Аж на улице светлее становится.

— Так, — рассмеялся Логунов. — Наш инженер тихой сапой вдовушку себе тут присмотрел. А я думаю, что это он…

— Ну, хватит, Василий, — нахмурился Бабенко. — Что ты в самом деле. Неприлично даже как-то.

Пришлось допытываться и чуть ли не трясти механика, чтобы он перестал обижаться на Логунова и, наконец, рассказал, где и у кого он видел такие цветы на подоконнике. Оказалось, все просто. Женщина жила в нескольких домах от мастерской. Да и лет вдовушке было уже сильно за 60. Соколов запретил уходить всем и отправился к вдове только вдвоем с Бабенко.

Высокая седовласая женщина с печальными глазами и в чистом передничке встретила танкистов с удивлением, но вида не показала.

Алексей снял пилотку, пригладил свои светлые волосы и представился. Женщина назвалась Антониной Васильевной и пригласила гостей в горницу. И когда танкисты вошли в чистую, светлую комнату, сразу уловили аромат цветов. Три подоконника в ее доме были заставлены горшками и горшочками с цветами.

Были тут и глиняные цветочные горшки, были треснутые кухонные и две железные банки из-под кондитерского жира и даже прохудившийся сбоку солдатский котелок. Заглядевшись на эту красоту, танкисты даже немного растерялись, не зная, как начать разговор. Помогла сама женщина, перехватившая взгляды военных.

— Уж не за цветами ли вы пришли, товарищи дорогие?

— Угадали, Антонина Васильевна, — улыбнулся Соколов. — Слава о ваших комнатных цветах по всему селу ходит. Вот и до нас дошла. Понимаете, у нас в экипаже танка есть парень. Ему 19 лет только стукнуло. У него девушка лежит в медсанбате с ранением. Мы уходим, а она остается. Может, они и не увидятся больше никогда, а может, пронесут через всю жизнь любовь. Что он может ей оставить сейчас, когда прощаться будет? Хотите, мы вам заплатим?

Соколов разошелся и от волнения стал говорить много и сбивчиво. Эта молчаливая серьезная женщина вызывала у него странные чувства. Как будто он оказался в детстве перед своей бабушкой, которая его может отругать за баловство. И голос женщины прозвучал с той же самой интонацией, к которой он привык сызмальства.

— Уберите деньги. Как вам не стыдно, товарищи военные! Как вам в голову могло прийти платить за цветы?

— Простите! — вмешался Бабенко, прижав к груди руки. — Просто мы не знали, как вам сказать, а нам очень нужно помочь нашему парню. Мы не хотели вас обижать.

Женщина не произнесла больше ни слова, только махнула рукой. Танкисты смотрели, как она стянула косынку и приложила уголок к глазам. Высокая прямая фигура вдруг сгорбилась, женщина как-то сразу постарела, села у окна и опустила голову. Она провела рукой по баночкам и горшочкам с цветами, как будто поговорила с ними. Соколов и Бабенко переглянулись: ни тот, ни другой не знали, как быть. Уходить или все же можно договориться с хозяйкой?

— Это ведь не просто цветы, — вытирая глаза, сказала женщина. — Это частичка моих детей. Давно их нет, лет двадцать уже. Настенька очень любила цветы, всегда ухаживала за ними, пересаживала, поливала. А Паша искал ей горшки, выпрашивал битые, склеивал. А потом они… погибли. А цветы остались. Как память. А вы деньги за них…

— Простите, мы не знали, — извинился Соколов и попятился к выходу, потянув за рукав комбинезона Бабенко.

— Погодите, — вздохнула женщина. — Зачем мне на них глядеть, если они могут чужую жизнь украсить. Девушка у него, говорите? В госпитале? Фиалки вам не нужны. И герань тоже. Возьмите вон тот горшочек с яркими красными цветами. Они самые красивые у меня. Этот цветок называется азалия. Пусть и у ваших молодых тоже будет все красиво. Любовь, семья, дети. Когда-нибудь война кончится. И тогда очень понадобятся нам и цветы, и дети.

Соколов прошел в дальний угол казармы и под взглядом улыбающегося Бабенко осторожно извлек из-за пазухи цветочный горшок. Логунову и Омаеву показалось, что в их темном закутке взошло яркое весеннее солнце. Так полыхнули красками красные цветы. А Коля Бочкин, стоявший возле стола, медленно опустился на табурет с открытым ртом. Алексей поставил цветок на стол, и танкисты почти минуту в полном молчании благоговейно смотрели на подарок.

— Разве такие бывают? — тихо произнес Николай. — Я даже трогать их боюсь. Спасибо, товарищ младший лейтенант, Семен Михайлович… вы…

— Коля, время идет! — улыбнулся Соколов и постучал пальцем по стеклу наручных часов. — Ты сейчас берешь цветок и дуешь в медсанбат к Лизе. Мы подъедем через тридцать минут. Ты быстро выбегаешь и — в машину. Понял? И ни секунды задержки!

— Да, — Бочкин вскочил, как будто опомнился.

Он стал озираться по сторонам. Но так ничего и не придумав, взял осторожно двумя руками горшок с цветком и пошел к выходу, расстегивая на ходу куртку. Танкисты с улыбкой проводили взглядами своего заряжающего. Соколов покачал головой и хмуро велел всем готовиться к выходу. Времени на сборы уже не оставалось.

А Коля Бочкин, озираясь по сторонам, спешил к медсанбату. Он очень не хотел встретить кого-то из офицеров, кто бы мог его остановить и строго спросить за внешний вид, за цветок за пазухой и вообще за его хождение по улицам села в районе штаба полка.

До места ему удалось добраться без приключений. И даже Борис Моисеевич, увидевший молодого танкиста, да еще с цветочным горшком в руках, только махнул рукой, мол, пусть идет. Коля быстро сбросил куртку, накинул на плечи поданный ему медсестрой белый халат и поспешил к палате, где лежала Лиза. Цветок он нес на вытянутых руках, как величайшую ценность.

— Ты? — удивилась девушка. — Тебя не было весь день, я уже решила, что…

Николай видел в глазах Лизы плохо скрываемую радость. А может быть, ему хотелось ее видеть. Он не дослушал, что хотела сказать девушка, поставил на тумбочку в изголовье свой подарок и опустился на табурет.

— Лиза, — заговорил Николай, то стискивая от волнения руки, то разжимая их. — Я хочу чтобы ты знала. Нет, я хочу, чтобы ты была уверена, что я вернусь, обязательно вернусь. С победой. Мы обязательно победим, мы выгоним врага с нашей земли, и война кончится. И тогда я вернусь. Ты будешь петь в большом красивом зале и увидишь меня, я войду тихо и сяду. На самом первом ряду сяду, чтобы слушать твой голос и видеть тебя. Ты только жди. Ладно?

Последние слова он произнес уже гораздо тише и почти просящим тоном. И тут же сердце Бочкина сжалось. Он увидел в глазах Лизы слезы. Она смотрела то на красивый цветок, который он принес, то на него самого.

— Ты уходишь? — прошептала девушка.

— Война, — коротко ответил он.

— Когда ты вернешься, Коля?

— Не знаю. — Бочкин обреченно покачал головой, только теперь осознав, что они могут больше никогда не увидеться. Никогда!

— Меня через неделю выпишут, и я уеду в Куйбышев. Туда переводят учебные классы нашей консерватории. — Девушка кусала губы, чтобы снова не расплакаться. Потом она, сидя на кровати с забинтованной ногой, дотянулась до Николая и взяла пальчиками его руку.

— Я тебе оставлю мой адрес, хочешь? Мой ленинградский адрес. Ты напиши мне, письмо мне перешлют в Куйбышев. И я буду знать, что ты живой. Я буду писать тебе на фронт письма. У тебя ведь нет девушки, которая писала бы тебе?..

— Есть, — с улыбкой ответил Бочкин и, увидев испуг в глазах Лизы, поспешно добавил: — Раньше не было, а теперь есть. Это ты! Я буду ждать твои письма. И тебе писать буду.

Лиза встала с кровати, оперлась на руку поспешно вскочившего на ноги Бочкина, а потом обхватила его за шею своими тонкими руками, прижалась к его щеке мокрой щекой и прошептала:

— Я буду твоей девушкой, ты только не оставляй меня, пиши мне в ответ. С фронта…

Соколов отдал приказать заводить. Бабенко привычным движением включил «массу», в несколько нажатий на кнопку поднял давление до отметки «50», завыл стартер, и двигатель танка утробно заворчал.

Бочкин обещал ждать их возле медсанбата. Хотя, если он засиделся у Лизы, мог и потерять счет времени. Алексей прижал к горлу ларингофоны.

— Омаев, приготовься. Сейчас подъедем, тебе придется сбегать, поторопить Николая.

— Есть, командир, — отозвался голос радиста-пулеметчика. — Если что, я его волоком притащу.

В танке хохотнули, это сразу отразилось в наушниках шлемофона. Настроение у экипажа хорошее. Это здорово. Приятно, когда с таким настроением идешь в бой. Не то, чтобы счастье, но единый порыв, люди готовы идти с тобой и делать общее воинское дело.

Лязгая гусеницами, «семерка» прошла по улице, свернула направо к медсанбату. Сбор механизированной группы был назначен к 17 часам в старой дубовой роще за деревней. Где-то недалеко слышны были еще звуки моторов. Подразделения подтягивались к месту формирования походной колонны.

Впереди показалось кирпичное здание начальной школы, в котором располагался медсанбат.

— Семен Михайлович, — сказал в ТПУ Соколов и усмехнулся тому, что сам стал привыкать обращаться к своему экипажу не по званиям и фамилиям, как это положено по уставу, а просто по именам. — К медсанбату не подъезжайте. Остановитесь справа у домов. Руслан, готов?

— Так точно, — раздался бодрый голос Омаева.

Радист отключил кабель от своего шлемофона и выбрался в башню танка. Соколов подвинулся в люке, выпуская парня наружу.

— По сторонам внимательно, не нарвись на начальство, — инструктировал Алексей подчиненного. — Забегаешь, и сразу спрашивай, где Бочкин и в какой палате лежит певица Лиза с ранением ноги. И за руку его, Руслан, за шиворот тащи сюда. Пусть в темпе прощаются. У нас нет времени совсем.

— Есть за шиворот, — улыбнулся Омаев и ловко выпрыгнул из люка на броню.

Соколов с одобрением смотрел, как молодой чеченец, внимательно поглядывая по сторонам, идет вдоль деревьев. Вот он свернул к забору крайних домов. Остановился у перекрестка, а потом рысью побежал к кирпичному зданию.

Ну, теперь порядок, подумал младший лейтенант. Он спустился в люк и попросил Бабенко на всякий случай придумать причину, по которой они могли бы остановиться здесь.

Прошло четыре минуты, а Омаева и Бочкина не было. Алексей хмуро посмотрел на часы, снова выбрался в башню и уселся в люке. Логунов сидел возле своей пушки и нервно барабанил пальцами. Если что-то случится, то виноватым он посчитает себя. Все же он — командир этого экипажа во взводе, с него и спрос. А он еще сам взводного уговорил отпустить Кольку на свидание.

А Омаев просто не сразу нашел Бочкина. Он забежал в здание, спросил про танкиста, которому разрешили навестить Лизу. Дежурная сестра указала на лестницу второго этажа, но встретившийся Борис Моисеевич удивленно покачал головой.

— Ушел уже твой дружок, минут пять как ушел.

Удивленный и даже озадаченный Омаев медленно спустился на первый этаж. Что за чудеса? Выйдя на улицу, остановился, и тут до него вдруг донеслись голоса. Мужские, возбужденные. Потом что-то сильно ударилось в дощатый деревянный забор, который тянулся справа от фасада здания, отгораживая школьный двор и небольшой садик. Бросившись в проем, где когда-то находилась калитка, чеченец влетел во двор и тут же увидел Бочкина и двух незнакомых солдат в чистых шинелях. Николая прижали к стене, он пытался отбиваться и даже съездил одному из нападавших по физиономии.

— Эй, парни! — закричал Омаев. — А ну, отпустите его! Вы что?

— Еще один, — щупая разбитую губу и сплевывая на землю, зло сказал один из солдат. — Слышь, ты, мазутный. А ну вали отсюда, пока и тебе не навешали.

Руслан не долго анализировал ситуацию. Солдаты, фронт и вдруг такая вражда, драка. Этого он не мог понять. За эти страшные первые месяцы войны молодой чеченец научился относиться к каждому бойцу и командиру Красной армии как к брату, как к старшему товарищу. И то, что сейчас тут во дворе происходило на его глазах, в голове никак не укладывалось. Но Омаев быстро смирился с этой мыслью. Николай был его другом, почти братом. А эти двое — негодяями, раз подняли руку на такого же бойца Красной армии. Может даже и враги? Нет, это уж слишком.

В голове чеченца все мгновенно встало на свои места, и мир разделился на своих и чужих. Он ринулся спасать Бочкина. Красноармеец с разбитой губой махнул неумело рукой, но танкист пригнулся, поднырнув под его удар. Выпрямляясь, Омаев нанес противнику такой удар сбоку в ухо, что у парня слетела шапка, а сам он покатился по мерзлой земле, усыпанной желтыми смерзшимися листьям.

Второй сразу отпустил Бочкина, заметался у глухой стены, а потом бросился к пролому в заборе, зацепился за какую-то железку, порвал шинель и исчез. Первый, с разбитым лицом, угрожающе ворчал, обещая еще увидеться, но его уже никто не слушал.

— Ты чего? — Омаев, повернул голову Бочкина за подбородок, разглядывая ссадину у левого глаза, которая через несколько часов обязательно превратится в приличный синяк. — Что ты с ним не поделил?

— Это из-за Лизы! — поморщился Бочкин. — Представляешь, поговорить позвали за угол. Мол, не ходи к ней больше, не про тебя она. Скоты! Про них что ли?

— Пошли, командир ждет! В танке приложишь к лицу гаечный ключ. Синяка не будет.

Они побежали со школьного двора, с облегчением думая, что все обошлось. Омаев со смехом стукнул Бочкина по спине кулаком, обозвав рохлей. Надо было или сразу проявить твердость и разбираться с этими типами на месте и никуда не ходить. Или уж, если пошел, навалять им по первое число, а не разговоры разговаривать!

Бочкин не стал вступать в споры. Такое не объяснишь, в характере у каждого — свое. Будь это просто хулиганы на улице, он бы и разговаривать не стал. Мало ли у них в поселке драк было с пацанами. Но тут вопрос стоял о девушке! Его хотели унизить и запретить встречаться с Лизой. Тут не кулаками решается. Чем — Николай ответить бы не смог. Он даже для себя не успел ответить на этот вопрос, потому что, выбежав из калитки, они вынуждены были остановиться.

Прямо на них ехал легковой «Газ-А» со снятым брезентом. Рядом с водителем на переднем сиденье сидел плечистый майор, а сзади еще двое молодых офицеров.

Майор, положил руку на локоть водителю, и газик остановился.

— Ну-ка, бойцы, подойдите ко мне! — приказал он, не выходя из машины.

— Вот ведь, — прошептал Бочкин, всем своим существом ощутив, как предосудительно выглядит его ссадина возле левого глаза.

— Командир, — так же тихо прошептал Омаев.

Танкисты подошли к майору и приложили ладони к шлемофонам, отдавая честь. Майор ждал, когда танкисты представятся. Но тут старший лейтенант с танкистскими эмблемами на петлицах обернулся на звук шагов бегущего человека и язвительно заметил:

— Ну, вот, товарищ майор, о чем я вам и говорил. Бежит их командир. Разгильдяйство, почивание на лаврах былых заслуг, моральное разложение. Командир неизвестно где, а его бойцы по дворам дерутся, отношения выясняют.

Соколов подбежал и с напряженным лицом принялся докладывать, как и положено, своему непосредственному начальнику, командиру сводной танковой роты.

— Товарищ майор, разрешите, обратиться к старшему лейтенанту Кравченко, — выпалил Алексей и, уже ожидая разрешения, повернулся к своему ротному. Но Лацис перебил его:

— Отставить, Соколов! Доложите мне, что здесь происходит.

— Танк следует к месту сбора колонны, товарищ майор, — стал докладывать Алексей. — Двое членов экипажа были отпущены мною по нужде. По уставу во время марша и в боевой обстановке отлучаться от машины запрещено только заряжающему и механику-водителю. Разрешите следовать дальше?

— Это черт знает что! — выпалил Кравченко.

— Следуйте в расположение, я вернусь пешком, — вылезая из машины, приказал водителю Лацис.

Соколов хмуро смотрел, как отъезжает штабная машина. На своих танкистов ему смотреть не хотелось. Вот вляпались в ситуацию! Снимут с операции, отправят назад в батальон. И придется докладывать комбату Рыбакову, что не оправдал, не справился. Еще и наврал, спасая подчиненных от наказания.

Майор посмотрел на молодых танкистов и разрешил Соколову отпустить их, если у него нет для них конкретного приказания. И когда Омаев и Бочкин, с беспокойством оглядываясь на командира, ушли к танку, стоявшему поодаль у ограды парка, майор пригласил младшего лейтенанта пройтись немного.

— У вас, Соколов, я вижу не складываются отношения с вашим новым ротным командиром?

— Я не могу вам ответить на этот вопрос, товарищ майор, — честно признался Алексей. — Мы не служили и не воевали с ним вместе. Я не знаком с его требованиями, хотя в армии все определяется уставом, даже отношения между начальником и подчиненным. Возможно, у старшего лейтенанта Кравченко ко мне есть претензии, но он мне их не высказывал напрямую, как начальник подчиненному, не указывал на недостатки, не ставил сроков для устранения. В этой ситуации, свидетелем которой стали вы, я виноват, но никакого страшного нарушения, как мне показалось, я не совершил. До времени окончания сбора колонны еще полтора часа.

— Хорошо, Соколов, — помолчав, ответил майор. — Я понимаю и хвалю вас за выдержку. Вы хороший командир, но с подчиненными нужно быть строже. Не надо сокращать дистанцию между бойцом и командиром. Надо стремиться к тому, чтобы бойцы вас любили. Сложная задача, но вам об этом не раз говорили в танковой школе. Ведь так? А Кравченко вы строго не судите. Он не такой по характеру, как вам может показаться. Не мелочный человек и не зануда. Сейчас у него сложный период — немцы расстреляли его семью. Он хочет мстить, но без истерики и не рвется умереть и погубить вместе с собой подразделение. Учтите это его качество. За это я его и взял командовать танковым подразделением в нашей группе. А еще Кравченко показал себя умелым тактиком именно танкового боя. Он вывел из окружения почти танковый батальон и трижды организовывал круговую оборону. И очень эффективно оборонялся, а потом прорывал кольцо и снова выводил технику и людей из окружения с минимальными потерями.

— Сложная задача, — согласился Алексей. — Мне все это очень знакомо.

— Знаю, я изучил ваш опыт. А Кравченко просто стремится к абсолютному порядку, хотя это и невозможно в принципе. Но стремиться к этому нужно. На войне беспорядок — это лишняя кровь, а мы ее и так уже пролили с июня целые реки.

Глава 3

Когда стемнело, колонна на малых оборотах вышла из леса. Маршрут, по которому предстояло провести механизированную группу, был сложным. В ночи, когда нельзя включать фары, колонна шла фактически по часам, с рассчитанной скоростью, от одного видимого ориентира до другого. Расщепленная сосна посреди поля, подковообразная опушка лесного массива и торчащие из земли хвостовые стабилизаторы сбитого немецкого самолета-разведчика «Фокке-Вульф-189», который солдаты успели окрестить «рамой», развилка дорог, сгоревшая ветряная мельница на пригорке.

Соколов сидел в люке башни и подсказывал Бабенко, если тот начинал в темноте съезжать с грунтовой дороги. Обзор у механика-водителя в танке и так не очень хороший, а в темноте и того хуже, если даже держать люк открытым.

Колонна шла около двух часов. Справа, со стороны Смоленской дороги, громыхала канонада, там силами двух корпусов командование армии ударило под основание наступающего немецкого танкового клина, отбросив врага почти на сто километров. Слева где-то постукивали пулеметы, да в небо взвивались редкие осветительные ракеты. Там немцы уперлись в хорошо организованную оборону Красной армии, и их наступление к ночи замерло. В это узкое «бутылочное горло» и проскочила механизированная группа майора Лациса. Завтра немцы активизируются, будут искать пути обхода, возможно, предпримут фланговый удар по наступающим мехкорпусам.

Рассвет застал колонну севернее маленького рабочего поселка Красногорск с одноименной железнодорожной станцией на окраине. Соколов сдвинул шлемофон чуть набок, чтобы слышать возможный вызов в наушнике и в то же время быть в курсе происходящего вокруг. Радиосвязью пользоваться во время рейда было запрещено до особого распоряжения командира. Немцы могли засечь активность в радиоэфире в своем тылу. Ночью все машины использовали только специальные сигналы, подаваемые ручными фонарями.

Артиллерийские выстрелы раздавались справа, со стороны станции. Сначала один, второй, третий, а потом залпы стали слышны чаще, различалась пулеметная дробь. Где-то там, в паре километров от остановившейся на лесной дороге колонны, разгорался бой. По колонне пронеслись голоса, передававшие приказ от машины к машине.

— Старший лейтенант Кравченко, младший лейтенант Соколов, к командиру!

Алексей приказал Бабенко объехать колонну и по краю дороги двигаться вперед. Метров через сто он увидел стоявших на обочине Лациса, Забелина и Кравченко. Командиры доставали из своих планшетов карты.

Соколов спрыгнул с брони и подбежал к офицерам.

— Слышишь? — спросил майор, кивнув в сторону станции. — Непонятно кто, непонятно с кем, а нам по открытому месту около двух километров придется идти в их прямой видимости.

— Да, мы будем как на ладони, — согласился Забелин. — Танки могут лесом пройти, а вот мои грузовики с пехотой лесом не протащишь, мы там все колеса и рессоры оставим.

— Надо искать окружной путь, — вставил Кравченко. — Или переждать бой. Правда, к Лыкову Отрогу мы в этом случае подойдем чуть позднее намеченного времени. Но это же ничего не меняет, товарищ майор. Днем раньше, днем позже. Зато сохраним боеспособность группы и обеспечим неожиданность своего появления.

— Зенитки, — прислушавшись, тихо сказал Соколов.

— Что? — Лацис внимательно посмотрел на молодого лейтенанта.

— Зенитки лупят, — повторил Соколов. — Немецкие. А авиации в воздухе нет. Они по танкам бьют, там танки прорываются через станцию. Слышите? «Тридцатьчетверки» стреляют.

— А это уже КВ! — добавил Кравченко. — Это кто-то из наших из окружения пробивается. Наверняка на станции есть горючее для танков, и они решили атаковать, чтобы пополнить баки. Товарищ майор, что будем делать?

— И себя показывать нам нельзя, — процедил Лацис сквозь зубы, — и нашим товарищам не помочь тоже нельзя.

— Разрешите, товарищ майор, — шагнул вперед Соколов. — Есть предложение.

— Ну, слушаю вас, — кивнул командир.

— Станция небольшая, это просто обычная узловая станция, и там вряд ли стоит большой гарнизон охраны. В Красногорске может стоять какое-то подразделение, но это, скорее всего, тыловое подразделение, возможно, инженерное. Там, судя по карте, переправа, немцы могли навести легкий мост для связи со станцией. Поэтому и зенитки стоят. Для охраны с воздуха станции и переправы.

— Возможно, — согласился майор.

— Судя по звукам, поселок и станцию атакуют не менее трех-четырех танков. Вероятно, есть и пехота. 88-миллиметровые орудия немцев сожгут «тридцатьчетверки» и с КВ могут справиться, если будут бить сзади и в борта. Мы можем помочь, если неожиданным ударом сейчас уничтожим батарею зенитных пушек. Дальше подразделение, которое выходит из окружения, справится само. Мы подскажем направление движения, чтобы они сумели проскочить в «бутылочное горло».

— Дело, Соколов, хорошая идея. Только надо будет потом поставить на юго-западной окраине поселка дымовую завесу, чтобы скрыть проход нашей колонны. Ведь в результате боя вполне возможно сильное задымление. Это не должно вызвать подозрений у тех немцев, кто останется в живых и сумеет отойти после нашей атаки.

— Разрешите мне развернуть роту? — поспешно спросил Кравченко.

— Нет, товарищ старший лейтенант. — Лацис покачал головой. — Тут всей ротой нельзя. Сильный шум. Немцы должны подумать, что это два-три танка из той же группы, что атаковала станцию. Поручите это Соколову. Сколько тебе надо танков, Соколов?

— Прошу в помощь моей «семерке» выделить только один танк, — с готовностью заговорил Алексей. — Второй танк будет отвлекающим. Зенитки могут находиться на окраине поселка и станции. Думаю, что это всего одна батарея из шести орудий. Ни в пределах населенного пункта, ни в пределах охраняемого объекта зенитные батареи не ставят. И обзор у них должен быть по горизонту максимальный. Значит, три орудия вот здесь между поселком и переправой. Возможно, замаскированные под стога или старые сельскохозяйственные постройки. И три орудия, вполне вероятно, вот здесь, у леса, в точке, где на карте указан тригонометрический пункт.

— Ваши действия?

— Атаковать своим танком батарею на тригопункте. Второй танк, маневрируя и используя естественные укрытия, имитирует атаку на вторую батарею, я выхожу со стороны поселка, занимаю выгодную скрытую позицию и уничтожаю вторую батарею.

— Сможет получиться, вы как полагаете, Кравченко? — спросил майор. — Кого дадите в помощь Соколову?

Вопрос Лациса Алексею понравился. Командиру танковой роты не оставалось ничего другого, как принять участие в обсуждении этой операции. Может, даже старшему лейтенанту понравилась идея Соколова с этой атакой, но он не подал вида, не стал хвалить и вообще никак не высказал своего мнения.

— Возьмете с собой экипаж сержанта Фролова, — сказал Кравченко.

— Есть, — козырнул Соколов. — Разрешите выполнять?

Костя Фролов, командир танка с номером 313, был щуплым и невысоким парнем. Самая удобная комплекция для танкиста. А вот то, что на его щеке виднелась розовая сморщенная кожа недавно зажившего ожога, говорило о том, что сержант повидал и повоевал, и даже горел. Когда Соколов начал ставить задачу, сержант сразу прищурился и стал серьезным, собранным как маленькая пружина. Он кивал головой, не перебивая командира, изредка бросая взгляды на карту, которую держал в руках. Или все понял и на него можно положиться, или ничего не понял и все станет ясно только в бою.

Соколов велел танкисту повторить свой приказ, и Фролов четко и коротко воспроизвел все детали предстоящего боя. Свои действия в случае того или иного развития событий, вплоть до того, если «семерку» вдруг подобьют.

Колонна замерла, бойцы и командиры провожали взглядами две «тридцатьчетверки». Многие по неопытности и незнанию тактики танкового боя смотрели на танкистов как на смертников. Уходят, мол, своим помочь и погибнуть. Прямо на пушки пойдут, сказали. Геройские ребята. Но кое-кто осаживал вздыхателей и говорил, что не так просто наши танки подбить, это вам не молотком скорлупу проломить. «Тридцатьчетверка» в умелых руках — машина грозная, сильная и страшная для врага.

Соколов смотрел из открытого люка вперед и налево, куда уходил 313-й. На связь выходить нельзя, придется действовать по заранее оговоренному плану, пока еще можно что-то согласовать на пределе прямой видимости.

«Семерка» замерла, не доезжая опушки, на прогалине, где ее видно Фролову. Вот его танк спустился в низинку и стал не виден ни со стороны поселка, ни со стороны позиции зенитчиков.

А со стороны тригопункта били и били зенитки. Покусывая губу, Соколов думал о том, что батарея находится там, где он и предполагал. Но если там на позиции не три пушки, а две. Если зенитчиков расставили вокруг станции и возле переправы не двумя точками, а тремя, по два орудия? Тогда подставлю свою задницу, зло подумал Алексей. И Фролов тоже. Когда он засветится левее Красногорска, в лес уже не уйти. Путь будет только один, вперед.

313-й встал, открылся верхний люк, оттуда по пояс высунулся Фролов. Он повернулся к танку Соколова и приложил бинокль к глазам.

— Ну, давай, сержант, — тихо сказал Алексей, — теперь наблюдай и не ошибись.

Спустившись в башню, он по ТПУ коротко спросил каждого члена экипажа о его готовности. И только после этого отдал приказ «вперед». Так начинался каждый бой, сколько их было за плечами с июня месяца.

Как только танки выходят вперед, изменить уже ничего нельзя. Даже на радиофицированных машинах почти ничего нельзя изменить. Танки идут, и начинается артиллерийское соприкосновение с противником. Дальше или вперед и давить огнем и гусеницами огневые точки, или назад, отстреливаясь на ходу. Но тут уже ты — мишень, хоть и подвижная, и стреляющая. Враг бьет с оборудованных позиций, по пристрелянной местности, а ты с коротких остановок на постоянном прицеле. И у тебя нет возможности дождаться, когда танк после резкой остановки перестанет «клевать носом». Стрельба в таком положении похожа на стрельбу из ружья «навскидку». Все зависит от мастерства наводчика.

«Семерка» выскочила из леса на предельной скорости. До позиции зенитной батареи было около пятисот метров. Три немецких орудия были повернуты стволами на северо-восток, где кипел бой. Три орудия, позиция каждого обвалована, у каждого орудия своя землянка для расчета и отдельно для боеприпасов. А метрах в ста от позиции батареи кольцом протянулись окопы с ходами сообщения и дзотами с пулеметными точками. Пехотное прикрытие батареи.

Это все ерунда, думал Соколов, у них только пулеметы и стрелковое оружие. Может быть, есть и противотанковые гранаты, да только в траншеях они их не держат. Не готовы они к отражению танковой атаки.

— Осколочно-фугасный, — скомандовал Логунов.

Бочкин вогнал снаряд и продублировал свои действия словами. Наводчик доворачивал ствол пушки, крутя маховики. Скорее, чуть было не крикнул Соколов, но сдержался. Логунов не новичок, сам все знает. А внизу уже вовсю бил танковый пулемет. Омаев прочесывал траншеи перед батареей, чтобы распугать наиболее ретивых гитлеровцев. После выстрела Логунова он должен будет перенести огонь на батарею. Там главная опасность, надо выбить расчеты или хотя бы не дать им возможность стрелять прицельно.

— Выстрел! — крикнул Логунов, и пушка бахнула, выбросив гильзу и клубок дыма из казенника. Тут же заработали вытяжные вентиляторы.

— Бабенко, дави их! — приказал Соколов на всякий случай.

Он знал нелюбовь механика-водителя к использованию корпуса и гусениц танка как оружия. Есть риск, что в момент наезда танка на дзот будет повреждена ходовая. И тогда танк — мишень, и тогда смерть. В данной ситуации смерть почти мгновенная. Танк расстреляют с близкого расстояния пушки, а экипаж, который попытается выбраться из танка, изрешетят пулеметы. А еще после такого боя экипажу, как правило, приходится соскабливать с корпуса человеческие останки и отмывать броню от крови. Гусеницы будут чистые, они об траву и землю до блеска отчистятся, на что бы ты ни наехал. А вот броня выше гусениц… То, что с нее приходится счищать, — это не для слабонервных.

«Семерка» перевалила через бруствер окопа, развалив по бревнышку очередной дзот. Опять команда Логунова «короткая», и танк снова замер на месте, качнувшись несколько раз вперед-назад. Снова выстрел пушки. На пол летят пустые пулеметные диски.

Соколов смотрел на поле боя. Позиция зениток совсем рядом. Половина расчета одной пушки уничтожена, кто-то еще пытается встать, но Омаев косит их очередями. Второй снаряд «семерки» угодил точно в орудийную площадку. Орудие перевернулось, мелькнул масляный поршень накатника. Третье орудие спешно разворачивали навстречу советскому танку. Соколов стиснул ручку перископа, рывками поворачивая его то вправо, то влево и снова возвращаясь к единственному оставшемуся орудию.

Черное дуло ствола уже смотрело навстречу «тридцатьчетверке». Расстояние меньше ста метров, в оптику было хорошо видно, как заряжающий загнал снаряд в казенник зенитки. «Короткая»! «Семерка» почти мгновенно остановилась — Бабенко ждал команды. Ствол от резкой остановки качнулся вниз, потом пошел вверх, и тут же Логунов выстрелил. Взрывом закрыло и пушку, и расчет, что-то полетело в разные стороны, кажется, даже кого-то из артиллеристов подбросило в воздух. Но больше ничего было не понять, потому что Бабенко бросил танк прямо на позицию, круша и коверкая металл, давя людей и бруствер.

— Бабенко, вниз! — крикнул Соколов по ТПУ, разворачивая перископ и рассматривая, что они оставили после себя на позиции зенитной батареи. — Через поселок, напрямик!

— Командир, справа «тридцатьчетверка» горит! — вдруг толкнул Соколова в бок Логунов.

— Вижу! — зло отозвался Алексей, понимая, что помочь они не смогут. — Вперед, ребята, там еще одна батарея.

— Еще одна наша машина, — вздохнул Логунов. — Справа на окраине. Напоролись они на зенитки.

Соколов посмотрел в очередной раз на часы. После окончания боя на первой батарее прошло три минуты. По договоренности с командиром 313-го тот начнет маневрировать и отвлекать на себя немецких зенитчиков через шесть минут. Если через две минуты после этого «семерка» не атакует батарею, танкисты выходят на связь в эфир. Иначе никак. Иначе не спастись без согласованных действий. Ведь неизвестно, какие потери понесло подразделение, которое прорывалось к станции, может, они уже отошли, и теперь весь гарнизон навалится на два советских танка, что вошли с городок с противоположной стороны.

— Осколочно-фугасным! — торопливо отдал команду Соколов. — Василий Иванович, за домом бронетранспортер. За палисадником.

— Вижу, — довольным голосом ответил наводчик. — Сеня, готовься к короткой. Я его, суку, сейчас размажу по переулку.

Стрельбы в городке из-за рокота двигателя танка было не слышно. Но в перископ Соколов видел отдельные картинки боя и перемещения немцев, и это говорило ему о многом. Немецкие солдаты по отдельности и группами перебегали к северо-восточной окраине, туда, где горели два советских танка. Наверное, там захлебнулась атака, а другие танки, если они и остались, пошли в обход с северо-запада и напоролись на вторую зенитную батарею. Без поддержки танков красноармейцы, наверное, пробиться за черту города и на станцию не смогли. Значит, потери и отход.

— Короткая! — рявкнул Логунов, когда из-за низкого заборчика палисадника и крайних деревьев показался капот и лобовой бронелист немецкого бронетранспортера.

Танк встал как вкопанный. Водитель немецкой машины увидел русский танк слишком поздно. Он стал заводить двигатель и трогаться с места, пытаясь развернуться. Видимо, сдать назад ему что-то мешало. И в этот момент пушка рявкнула, дохнув огнем. Огненный шар вспух в том месте, где у немецкой машины располагался капот и передняя дверь водителя. Полетели листы искореженного железа, пламя с гудением охватило всю переднюю часть бронетранспортера. Омаев из пулемета свалил нескольких немецких солдат, и танк пронесся мимо. Следом за «семеркой» по городку протянулась полоса разрушений, огня и паники.

— Куда, командир? — задыхаясь от напряжения, спросил Бабенко. Двигать рычагами при таких резких маневрах было не очень легко.

— Прямо сарай, Бабенко! Там доски внахлест. Постарайтесь не проломить его насквозь, только чтобы ствол вышел наружу. Нам хоть на несколько минут укрытие нужно. Они не сразу поймут, откуда мы стреляем.

— Понял! — с готовностью ответил механик-водитель и сбавил скорость.

Логунов стал вращать маховики, опуская ствол пушки строго горизонтально. Хрустнули доски, со скрипом стала разваливаться на части дощатая крыша. С мерным рокотом работал двигатель танка, но в наружные приборы ничего не было видно. Даже Омаев снизу стал говорить, что перед ним, кажется, стена и пулемет бесполезен.

— Спокойно всем! — приказал Соколов и снова посмотрел на часы.

Еще минута, и 313-й начнет свою игру с немецкими зенитчиками, а фактически игру со смертью. «Тридцатьчетверка» не выдержит попадания 88-мм снаряда на расстоянии меньше километра. Поднять верхний люк не удавалось, на нем лежала едва ли не половина крыши сарая.

— Омаев, — снова приказал Соколов, — вытащи пулемет из гнезда и за мной из танка через нижний люк. Коля, подай мне автомат.

С ППШ наизготовку Соколов выбрался через нижний люк и некоторое время лежал между гусеницами, прислушиваясь. Зенитная батарея стреляла, но как-то не очень активно. Бой шел неподалеку возле станции и на противоположной окраине городка. Рокот мотора «семерки» мешал услышать больше, но приказать Бабенко заглушить его Алексей не решился. Он махнул Омаеву, выглядывавшему из люка, и пополз назад. Танк оказался завален старыми досками и бревнами, которые многотонная машина вывернула из земли. Откопать верхний люк нечего было и думать. Придется пока обходиться без перископов.

Поблизости стрельбы не было слышно. Приказав Омаеву охранять танк с тыла, Соколов снова пополз между гусеницами.

Увиденное впереди его обрадовало. Бабенко все же смог сделать так, как его просил командир. Почти половина ствола пушки торчала из сарая, выломав несколько досок. Прицелы были тоже свободны. И батарею он видел впереди метрах в пятистах как на ладони. Три орудия периодически стреляли куда-то левее окраины.

— Логунову приготовиться! — крикнул Соколов в люк.

Выбив ногой широкую доску в стене, Алексей приложил к глазам бинокль и стал осматривать местность вокруг. Очень мешал звук работающего мотора «семерки», но глушить его нельзя. Может срочно понадобиться сменить позицию.

И тут слева, поднимая клубы пыли, прямо по грунтовой дороге вылетел танк с номером «313» на борту. Его пушка выстрелила звонко и, как показалось Соколову, нахально. Наверное, просто на душе стало легче, когда появился Фролов. Снаряд разорвался близко от позиции батареи, заставив расчет одного из орудий залечь за бруствером.

И пулемет 313-го бил, почти не переставая. Два орудия стали разворачивать стволы в сторону советского танка, но 313-й свернул, спустился в какую-то ложбинку и скрылся из вида.

— Огонь, Логунов, огонь! Чего ждешь!

«Семерка» выстрелила, грохот больно ударил по перепонкам. У Алексея заложило уши. Он тряхнул головой, но не убрал бинокля от глаз. Он увидел, как первый же снаряд опрокинул зенитку и разметал артиллеристов. Две другие пушки стали разворачивать стволы, выискивая, откуда мог стрелять только что исчезнувший танк «313».

Второй выстрел «семерки» разворотил бруствер артиллерийской позиции, подняв фонтан рыхлой земли. Наверняка у артиллеристов были потери, теперь они догадались, что огонь ведется не со стороны ложбинки. Одна пушка стала разворачивать ствол в сторону поселка.

И почти сразу из низинки выскочила «тридцатьчетверка». Остановившись на краю овражка, она сделала два выстрела из пушки, подняв взрывом в воздух доски и обломки бревен, и снова исчезла.

— Омаев, в танк, всем приготовиться! — закричал Соколов и кинулся к люку.

Когда они оба оказались в танке, Алексей быстро объяснил ситуацию. Половина расчета зенитного орудия убита или ранена. Две пушки выведены из строя, теперь бросок, добить, пустить под гусеницы. Стрелять без перерыва!

«Семерка», окончательно развалив остатки сарая, вырвалась на свободу и понеслась, разбрызгивая грязную землю и комья вчерашнего снега. Двумя выстрелами Логунов покончил с третьей зениткой, танк гусеницами проутюжил остатки позиции батареи.

Немцы бежали из этой части города. Два КВ с ревом неслись по станции, расстреливая отдельных гитлеровцев из пулеметов и паля по всем зданиям и укрытиям, где могли быть пулеметные гнезда или оборонительные позиции. Через несколько минут станция была очищена.

Соколов сидел в люке своего танка, который ехал вдоль железнодорожных путей. 313-й шел следом. Навстречу вышел мужчина в танкистской куртке нараспашку с перевязанной головой. Под курткой была видна командирская портупея и планшет. Бабенко остановил машину, Соколов спрыгнул на броню, потом на землю и, одернув куртку, приложил руку к шлемофону.

— Командир взвода сводной механизированной группы младший лейтенант Соколов, — сказал он. — Прошу вас представиться.

— Командир первого батальона 134 танкового полка капитан Осмоголов, — взмахнул рукой, лихо отдавая часть, раненый командир. А потом с улыбкой вдруг обнял Соколова и прижал к себе, обдав запахом сгоревшего пороха и табака. — Парень, ты не представляешь, как ты нам помог! Откуда ты только взялся!

Соколов не удержался и тоже заулыбался в ответ. В глазах этого командира было столько лихости и уверенности, что молодому танкисту подумалось, что его помощь была не очень и велика, что у такого командира, как этот капитан, и так бы все получилось.

Осмоголов вдруг стал серьезным. Он посмотрел на второй танк, который участвовал с Соколовым в бою, и, наверное, все понял.

— Да, лейтенант, — сказал он, — тяжело нам далась эта атака. Два танка мне сожгли, один повредили так, что я не смогу вернуть его в строй. И людей потерял. Выхода у меня другого не было, понимаешь. Дизельное толпиво до зарезу нужно было. Атаковали на одних парах и ненависти. Иначе не пробиться к своим. Технику пришлось бы жечь и пешкодралом к линии фронта, к своим.

— Вы не знали про зенитные батареи?

— Откуда мне знать, лейтенант, я два дня как из боя вышел, прикрывал отход полка. Карта сгорела вместе с планшетом в танке. На ощупь вел людей, на интуиции. Если бы я знал, что здесь переправа немцами наведена, я бы мог предположить, что ее зенитная батарея прикрывает. И про станцию я толком не знал. Посылал бойцов на разведку, вернулся только один, раненый. Сказал, что есть две цистерны с солярой, и умер. Ну, и что охрана не очень большая на станции, тоже успел сказать. Нельзя мне было ждать больше. Там ведь еще двое моих солдат у немцев остались. Вот и гадай, то ли они убиты, то ли их в плен захватили. Вот и атаковал, пока немцы не опомнились и не поняли, сколько у меня здесь сил против них.

— Товарищ капитан, смотрите! — вдруг сказал один из танкистов, что стоял рядом, показывая на лес севернее поселка.

Осмоголов и Соколов обернулись. Вдоль кромки леса, там, где по опушке проходила грунтовая дорога, пышно тянулся шлейф дыма. Он поднимался густыми жирными клубами возле кустарника слева, а потом постепенно расползался, поднимался вверх, и дальше ветром его растягивало по полю, закрывая все серой непроглядной пеленой.

— Вопросов не имею, — сразу догадался капитан. — Передай от меня своему командиру благодарность. Ну, а вам успеха в этом рейде. Все понимаю и ничего не спрашиваю. Единственная просьба, младший лейтенант, хоть на пачке папирос набросай, подскажи, где у немцев слабина есть, чтобы я мог к линии фронта проскочить.

Соколов расстегнул свой командирский планшет и вытащил из-под прозрачной пленки карту. В глазах капитана мелькнула неподдельная радость.

— А ты-то сам как же? — спросил Осмоголов.

— Нормально, обо мне не думайте. Смотрите, — Алексей достал карандаш и стал показывать на карте. — Я расскажу вам положение на фронте на вечер вчерашнего дня. Направление ударов немецких армий вы, наверное, хорошо знаете и без меня. Сплошной линии фронта на этих участках нет. Южнее, вот здесь, в направлении Тулы, немцев остановили. Вчера их атаки захлебнулись. Сильными контрударами на северо-запад на этом участке удалось остановить движение немецких танковых клиньев и отбросить их почти на сотню километров северо-западнее и западнее. Успех, наверное, временный, потому что сами понимаете, остановить движение двух немецкий армий, танковой и моторизованной, силами двух корпусов невозможно. Наступление, скорее всего, просто приостановлено, наши войска получили возможность перегруппировать силы и закрепиться на новых рубежах.

— Значит, вот здесь образовался коридор и вы проскочили? — спросил Осмоголов, показывая на карте участок местности в районе болот.

— На тот момент коридор действительно был, — согласился Соколов. — Но прошло более суток, немцы могли подтянуть резервы на этом участке для охвата нашей обороны с северо-запада. Но в любом случае это наиболее безопасный и удобный для вас район прорыва. Если немцы и подтянули войска, то не успели закрепиться, и сбить их заслоны вы сможете, атаковав с ходу.

— Ну, другого выхода у меня нет, — серьезно заметил Осмоголов. — Покажи, как вы шли.

— Сейчас вам лучше пройти севернее станции, по лесной дороге на восток до железной дороги. Дорога заблокирована, движения по ней нет. Вот здесь взорван железнодорожный мост, движение с запада на восток невозможно. Вот в этом районе и вот здесь, — Соколов показал на карте кончиком карандаша, — пути на большом протяжении взорваны во время отступления. Грунтовая дорога идет на восток лесом вдоль железки на протяжении почти двадцати километров. Дальше повернете на северо-восток, снова пересечете железную дорогу и выйдете к поселку Коминтерна. Поселок сожжен дотла, не осталось после боев ни одного целого дома. Но там открытое место, и вам лучше к поселку не подходить. Опушкой леса двигайтесь на восток. Там нет дороги, но местность ровная, без резких перепадов и отрицательных форм рельефа. В случае появления немецких самолетов, вы всегда сможете укрыть технику и людей в лесу. А дальше я вам ничего посоветовать не смогу. Что там происходит, мне неизвестно. Немцы могли захлопнуть проход.

— Спасибо и на том, Соколов! — капитан взял из рук Алексея карту, бережно, как величайшую ценность, сложил и сунул в карман своей кожаной куртки. — Ты сегодня многим солдатам спасешь жизнь во второй раз. Доберусь живым, я тебя не забуду, до командующего дойду, а представления на орден для тебя добьюсь.

— Вы лучше до наших благополучно дойдите, — улыбнулся Соколов, застегивая планшет. — Орденами сочтемся после победы. Желаю вам успеха, товарищ капитан.

Алексей вскинул руку к шлемофону, отдавая честь. Через минуту «семерка» и 313-й ушли, подняв столбы пыли, в сторону оседавшей дымовой завесы.

На душе у младшего лейтенанта было светло и весело. Он выполнил задачу, не понеся потерь, он помог пробивающемуся из окружения подразделению и силой оружия, и советом, отдав свою карту. Если Осмоголову удастся без боя пробиться к своим, Соколов будет знать, что и ему тоже удалось своими действиями спасти много жизней красноармейцев и командиров.

Догонять свою группу ему пришлось в течение почти двух часов. Майор Лацис хотел увести подразделение как можно дальше от места боя. Он понимал, что сообщение о нападении советских подразделений на поселок и станцию не останется тайной для немецкого командования. Сообщить об атаке — минутное дело. В воздух вполне могли поднять самолет-разведчик или послать пару истребителей, пройтись над местностью в этом районе и визуально убедиться, что бой действительно идет.

— Как машина, Бабенко? — спросил Соколов через ТПУ, когда они углубились в лес и двинулись по следам гусениц танков.

— Все в норме, — отозвался механик-водитель. — Два попадания вскользь по лобовой броне. Ходовая выдержала, подвеска в норме.

— Омаев, ты как пережил эти два попадания? — спросил Соколов радиста-пулеметчика, зная по себе, как ощущаются такие попадания в той части танка, где ты находишься. Порой вся кожа в мелких осколках внутренней части брони. Бывает, что и более чувствительные осколки отлетают, ранения экипажа после таких попаданий — не редкость.

— А я даже не заметил, товарищ младший лейтенант, — отозвался Омаев. — Когда во врага стреляешь, то думать о другом некогда. А я их сегодня, знаете, сколько положил из пулемета!

— Тыщу наверное? — не удержался и влез в разговор Бочкин.

Сидя в люке танка, Соколов увидел внизу руку Логунова, его сжатый кулак, поднесенный к носу заряжающего, грубо нарушившего воинскую дисциплину. Алексей улыбнулся. Коле Бочкину в экипаже сложнее всех. Василий Иванович для него не просто сержант и командир отделения, он ему почти как отец. Эх, ребята, подумалось Алексею, доживите до победы, вернитесь домой. И пусть Василий Иванович, наконец, женится на матери Бочкина. Николай уже к Логунову привязался, с уважением к нему относится. Наверное, рад за мать, что она именно этого человека выбрала. Хорошая семья будет, крепкая. И таиться не надо больше ни от своих поселковых, ни от сына.

Соколов обернулся назад и посмотрел, как 313-й уверенно идет следом, выдерживая дистанцию 20–30 метров. Фролов, сидевший в люке, увидел, как к нему обернулся командир, и тут же поднял руку, выставив большой палец вверх. Все в порядке! Алексей кивнул, махнул рукой и снова стал смотреть вперед.

И сразу увидел чужие следы! Танковая рота в составе оперативной группы была разделена на три части. Одна часть танков шла в голове колонны, вторая в середине, а третья замыкала, прикрывая подразделение с тыла. Следы гусениц «тридцатьчетверок» были хорошо видны в колее грунтовой дороги с пожухлой травой. Здесь давно никто не ездил, и свежевывернутые траками пласты подмороженной грязи были заметны.

Но теперь Соколов вдруг увидел, что местами эти пласты были перекрыты узкими следами мотоциклетных колес.

— Стоп, Бабенко! — резко приказал Соколов и поднял вверх руку, приказывая и 313-му остановиться.

Танки замерли посреди леса, продолжая рокотать двигателями и дымить сгоревшей соляркой. В колонне группы мотоциклов не было. Здесь, фактически в тылу у фашистов, это могли быть только немецкие мотоциклы. И группа мотоциклистов, судя по следам, двигалась туда же, куда и колонна Лациса. Немецкие мотоциклисты могли быть очень близко, настолько близко, чтобы услышать шум танковых моторов сзади.

Соколов обернулся к командиру 313-го и несколько раз покрутил рукой в воздухе, а потом сложил руки перед собой крестом.

— Бабенко, заглушить двигатель, — приказал Алексей через ТПУ. — Логунов, в люк наблюдать. Омаев, возьми ППШ и за мной из танка.

Алексей прошел немного вперед, глядя на следы. Земля не была еще сильно промерзшей, и каждый потревоженный пласт влажно чернел и поблескивая льдинками.

— Колеса, — остановился рядом с командиром Омаев. — И как раз по следу гусеницы. Они же за нашими следом ехали. И совсем недавно.

Соколов оглянулся на звук шагов. К ним торопливо шел, держа автомат на изготовку, сержант Фролов.

— Что случилось, товарищ младший лейтенант? Мы след потеряли?

— Хуже, сержант, — Алексей кивнул на следы и пошел вдоль колеи вперед. — У нас гости. Немцы увидели следы нашей колонны и, кажется, идут следом.

— Слышите? — Омаев вдруг отошел в сторону и стал прислушиваться, наклоняя голову и поворачиваясь к источнику звука то одним ухом, то другим. — Мотоциклы! Там впереди. Сначала было еле слышно, а потом совсем не слышно. А теперь они едут назад.

Соколов уже и сам слышал треск мотоциклетных двигателей. Сколько их, что за мотоциклы? Судя по тому, как юзом вот здесь недавно проехал одни из них, это была машина с коляской. А в колясках у немцев, как правило, сидели пулеметчики. Если они появятся, значит, убедились, что идет советская колонна с танками. И теперь поедут докладывать командованию. И следом придется ждать атаки. Колонну будет ждать засада. А может быть, авиационный налет. И разметают бомбами по лесу машины и людей, пожгут танки, а оставшихся в живых догонят и добьют из пулеметов «мессеры».

— Фролов, быстро к своему танку, — приказал Алексей. — Двигатель не заводить, пока не начнется бой. Пулеметчика высади, пусть займет позицию вон там, слева от нас в березняке. Омаев, бегом к Логунову, скажи, пусть готовится стрелять осколочными, но только после того, как я выстрелю первым из автомата. Захватишь свой пулемет и на правый фланг, вон в тот кустарник.

То, что ситуация сложная, Соколов понимал хорошо. Несмотря на треск своих мотоциклетных двигателей, немцы все равно быстро услышат звук моторов приближающихся танков. И уедут в лес. А на танках гоняться за мотоциклами по лесу — дело гиблое! Уйдут, обязательно уйдут, даже если открыть огонь из пушек и из пулеметов. Кто-то все равно уйдет и доложит. Их надо уничтожить всех до одного. Другого варианта просто нет.

Первое, что пришло Алексею в голову, это устроить засаду немецким мотоциклистам прямо здесь. Они из-за поворота за молодым ельником танки увидят не сразу. Если Алексей займет позицию вон там, метрах в двадцати правее от дороги, на краю небольшой низинки, за большим валуном, группа мотоциклистов будет перед ним как на ладони. Он первым ударит по замыкающим, а пулеметчики-танкисты перекрестным огнем уничтожат остальных. Танки помогут пушками, если понадобится. Есть опасность самому попасть под осколки своих же снарядов, но можно лечь на дно низинки. Есть и другая опасность, он будет находиться так близко к немцам, что кто-то из них сможет подобраться и бросить гранату на позицию Соколова. Но Алексей надеялся, что бой кончится быстрее, чем кому-то из мотоциклистов придет в голову ползать и бросать гранаты.

Он лежал и слушал, поглядывая, как Омаев и пулеметчик из 313-го занимают позиции. Танкисты замерли, их было почти не видно на местности. Но что такое? Этого Соколов не мог предположить: звуки мотоциклетных двигателей вдруг исчезли. Свернули на другую дорогу и унеслись в расположение своей части? Если это так, то Соколов их самым дурацким образом упустил. Да, вместо того, чтобы двинуться на танках навстречу, постараться уничтожить группу немцев, а потом с максимальной скоростью нагнать колонну и доложить Лацису об опасности, он остановил свои машины, ждал неизвестно чего, отлеживая бока в канаве. А немцы тем временем спокойно уехали в неизвестном направлении докладывать о русских танках в лесу и большой колонне грузовиков, которые движутся куда-то по оперативным тылам.

От чувства стыда Алексей с такой силой стиснул зубы, что еще немного и начала бы крошиться зубная эмаль. Ушли, ушли! А я, пугало огородное, ждал их здесь, как будто в лесу мало дорог. Бестолочь! Мне не командиром быть, а в заряжающие отправить. Но сейчас самым бесполезным было заниматься бичеванием себя самого. Война, каждую минуту гибнут люди. И не только солдаты. Гибнут мирные граждане твоей страны, а ты лежишь тут и зубами скрипишь, осадил себя Соколов. Ну-ка, возьми себя в руки и думай!

Когда справа появился Омаев со своим пулеметом, Соколов даже не рассердился. У молодого горца были исключительный слух и железная выдержка. И если он сейчас бежал, то не потому, что не мог усидеть в засаде на своей позиции.

— Товарищ младший лейтенант, — поспешно заговорил Омаев, явно боясь, что командир начнет ругать его за оставленную позицию. — Они остановились. Они не уехали, они стоят, они заглушили свои мотоциклы. Может быть, слушают лес, а может, еще по какой-то причине.

— Ты так думаешь? — с сомнением спросил Соколов.

— Так точно. Они ехали в нашу сторону, звук приближался, а потом он исчез сразу. Не удалился, а просто исчез. Они встали.

— А если у них с собой рация? — вдруг дошло до Соколова. — Тогда что?

— Тогда они увидели наши следы, пошли за колонной, увидели, сколько там сил, и вернулись, чтобы передать по рации сведения, — пробормотал задумчиво Омаев. — Значит, они сейчас достают рацию, ставят ее на землю, забрасывают проволочную антенну на дерево. Лес — здесь выдвижной антенной радиостанции не обойдешься.

— Здесь хорошая связь или плохая? — потребовал Соколов, схватив Омаева за локоть.

— Плохая, — закивал радист. — Им нужна антенна длиной метра три или четыре. Ее надо забросить на ветки, чтобы связь была. И то не факт: вокруг небольшие холмы, с двух сторон мачтовые сосны.

— Сколько их, Руслан, как тебе показалось по следам мотоциклов?

— Два или три мотоцикла, не больше. Мне и по звуку так показалось, да и по следам тоже. Значит, шесть или девять человек. Не больше.

— Жди здесь! Увидишь немцев — открывай огонь, я сейчас.

Соколов вскочил на ноги и побежал к танкам. Логунов и Фролов сидели в люках машин и смотрели по сторонам. Увидев бегущего командира, оба сержанта насторожились, а когда Соколов призывно замахал рукой, оба поспешно стали выбираться из башен.

— Вот что, ребята, — положив тяжелый ППШ на броню возле люка механика-водителя, сказал Соколов. — Немцы до нас не доехали. Судя по звукам, они просто остановились. Причин может быть много, вплоть до того, что у одного из них скрутило живот. Но нам бы начхать на это с большой колокольни, если бы не другая причина, которой нам надо бояться. У мотоциклистов, если это разведгруппа, может с собой оказаться коротковолновая радиостанция. Они выследили нашу колонну и остановились передать сведения своему командованию. У них сейчас ушки на макушке, и на танке к ним за версту не подъехать. Логунов, остаешься за меня. Фролов, выдвинь своего пулеметчика чуть дальше вдоль дороги на всякий случай и внимательно смотри по сторонам, чтобы вас гранатами не закидали из кустов. Я с Омаевым пойду вперед. Попробуем все сделать вдвоем.

— А если не получится? — тревожно спросил Логунов.

— А если не получится, тогда вы услышите звуки затяжного боя, долгую перестрелку. Это значит, что нас обнаружили и мы вступили в бой. Сколько их там, мы не знаем. Омаев считает, что не больше трех мотоциклов с колясками. Даже если их шестеро, трудно загадывать, как все сложится. Услышите, что началась стрельба, заводите танки и вперед, до места нашего боя. Там уж выбирать не придется. Задача одна, Василий Иванович, уничтожить как можно больше немцев, установить, могли ли они передать сообщение по радио, и срочно догонять колонну, чтобы предупредить майора Лациса. Все! Бабенко, дайте три гранаты из подсумка и еще один диск к автомату.

— Откуда они только взялись, — проворчал Фролов.

— Это может быть группа фельдполиции, — предположил Логунов. — Они всегда шастают по оккупированной территории в оперативных тылах наступающих войск. Работа у них такая. Дезертиров вылавливают. Что смотришь, Фролов, бывают и у них дезертиры, я тебе говорю. Война не так пошла, как они хотели. Ты знаешь, какие у них потери! Они такого сопротивления отродясь не встречали. А еще мародеров ловят, ценности всякие на учет берут. Не про деревеньки наши говорю, там им плевать, сколько хат сожгут и сколько свиней уведут да кур утащат. Им до этого дела нет. А вот когда они в новый захваченный город входят, то тут же специальные подразделения к музеям и госбанку посылают, здания сберкассы ищут, государственных учреждений. Так что у себя в тылах они тоже следят за всеми передвижениями. Бесконтрольно и у них не поездишь, свои же спросят, а куда ты, мил человек, кататься ездил без приказа и письменного разрешения. И что ты везешь у себя в бардачке или за пазухой.

— Все! Внимательнее, Логунов, — рассовывая гранаты по карманам и надевая на ремень подсумок с запасным диском, сказал Соколов. — Мы пошли.

— Удачи, командир!

— Удачи вам, Алексей Иванович! — добавил из люка Бабенко.

Соколов не удержался, обернулся и с улыбкой кивнул механику-водителю. Ничего, ребята, все будет хорошо, мысленно сказал он, думая с теплотой о своем экипаже.

Увидев лейтенанта, Омаев поднялся на ноги. Соколов махнул рукой, чеченец побежал вперед, держась метрах в десяти правее дороги и внимательно вглядываясь вперед. Алексей доверял Руслану, убедившись в боевых способностях горца. И бежит он сейчас почти бесшумно, и немцев, скорее всего, не проворонит. Лучше ему идти первым, а уж Соколову прикрывать его сзади.

По опавшей хвое бежать было удобно и мягко, звука шагов почти не было слышно. Но Соколова беспокоило то, что между стволами высоких сосен все вокруг просматривалось на десятки метров во все стороны. Немцы могли увидеть бегущих по лесу танкистов первыми. Омаев вдруг поднял руку над головой, остановился и присел на одно колено. Алексей остановился и тоже присел.

В застывшем октябрьском лесу было тихо, даже воздух, казалось, был не просто холодным, а напряженным. Пар от дыхания клубился возле рта, под коленом хрустнула льдинка. Молодой лейтенант чувствовал себя не совсем уверенно оттого, что не он шел впереди, не он сейчас командовал, а его танкист, рядовой. Неуютно было зависеть от решения другого человека, не владеть ситуацией, но с этим приходилось мириться.

Омаев оглянулся на командира и поманил его к себе. Передвигаясь на корточках «гусиным шагом», Соколов подобрался к радисту и тихо шепнул:

— Что? Ты их слышишь?

— Да, — кивнул танкист, — голос слышал. Оттуда примерно, со стороны кустарника. А еще бензином пахнет. Они, наверное, мотоцикл заправляли из канистры.

— Отсюда к ним не подойти. Там в кустарнике может быть наблюдатель. Не могут же они остановиться и не выставить сторожевого охранения. Может, они нас вообще уже увидели. Мы тут торчим между соснами как на ладони.

— Нет, они нас не видят еще, — возразил Омаев. — До них метров сто, может, семьдесят. Смотрите, там лес гуще, листья еще не облетели. Морозом побило, а ветров мало было. Здесь, в кустарнике, им делать нечего, на мачтовую сосну антенну не забросишь. А там березняк, осинник молодой.

Посовещавшись, Соколов и Омаев решили, что немецкие мотоциклисты не стали бы далеко съезжать с дороги вглубь леса. Им важно не пропустить других русских, если это не единственная колонна. И поскорее передать по рации информацию. А ездить по лесу на мотоцикле с коляской не так просто, если много молодого подроста и поваленных сухих стволов. А там, откуда Омаев слышал голос, как раз такая густая часть леса. Вряд ли немцы так уж серьезно ждут нападения. Они ведь в тылу своих войск.

Отправив Омаева вдоль дороги занимать позицию с пулеметом, на случай, если немцы попытаются уехать, Соколов стал забирать вправо, стараясь обойти то место, где, по его мнению, сейчас находились мотоциклисты. Алексею хотелось подойти незамеченным как можно ближе, чтобы послушать, о чем говорят враги. В который уже раз он хвалил себя за то, что выучил еще в школе немецкий, радовался, что у него был друг детства немец, с которым он проводил много времени и получил хорошую языковую практику. Не раз за эти военные месяцы знание языка помогало молодому лейтенанту.

Запах бензина Соколов почувствовал, когда подошел к кустарнику вплотную. Он остановился и стал прислушиваться. Невнятные голоса, какие-то металлические звуки, потом запах сигарет. Кто-то закурил, и это никак не соответствовало предположениям Соколова, что немцы притаились, выставили сторожевое охранение.

Положив ствол автомата на сгиб левой руки, Алексей стал медленно приближаться к немцам, обходя густые кусты, проползая под низкими ветками. Голоса все внятнее, но говорили на технические темы, многих слов Соколов не знал, но понял, что говорят о неисправности мотора. А еще кому-то велели убраться подальше со своей сигаретой от бензина.

Наконец, Алексею удалось занять удобную наблюдательную позицию. На поляне стояли три мотоцикла. Мотоциклисты в длинных прорезиненных плащах, в касках и с металлическими бляхами «ringkragen» на груди. Один мотоциклист снял плащ и ковырялся в моторе в одном форменном френче. Соколову хорошо была видна желтая эмблема с надписью «Feldgendarmerie». Так и есть, фельдполиция.

А вон и радист. Черт, рация закреплена прямо в коляске мотоцикла. Не надо ее доставать. И тросик антенны с грузом на конце уже заброшен высоко на ветку дерева. Алексей прислушался. Не успели! Радист получал указания срочно возвращаться в расположение части, о русских танках будет доложено… кому, он не расслышал.

Семеро, лихорадочно соображал Соколов. Радист, рядом с ним стоит другой, прутиком по сапогу постукивает, наверное, офицер. Двое у мотоцикла возятся, трое курят в сторонке возле третьего мотоцикла. Значит, надо максимально нанести им урон, и желательно с первого раза убить командира. Без командира теряются даже опытные солдаты. Так всегда было. И Омаев уже позицию занял. Должен был успеть.

Соколов осторожно положил автомат на землю, встал на одно колено, стараясь не издавать ни малейшего шороха. Вытащив из кармана две гранаты Ф-1, он разогнул усики предохранительной чеки на одной, потом на второй гранате. Теперь самое главное: расстояние близкое, надо чуть придержать гранаты, чтобы они не падали на землю на глазах немцев, чтобы мотоциклисты не успели броситься в разные стороны. Гранаты должны взорваться сразу, как только коснутся земли или чуть раньше, значит, как минимум секунду надо выдержать. Не так это легко сделать. Тем более когда у тебя небольшой опыт обращения с гранатами. Все же танкист — не пехота. Естественный страх, что граната взорвется в руке, заставлял торопиться. Стиснув в каждой руке по гранате и старательно прижимая пальцами скобы, Алексей вытянул кольца.

Бросок в сторону офицера и радиста, второй бросок в ту же секунду в сторону трех немцев, что курили поодаль. Соколов сразу же кинулся на землю. От взрыва возле мотоциклетной коляски, офицер упал на спину, раскинув руки, скорченный в коляске радист свесил безжизненно руку. Из троих немцев, что курили в стороне, один был убит сразу, двое, оглушенные или раненые, ползали по земле, хватаясь за автоматы. Возле неисправного мотоцикла вскочили с оружием на изготовку еще двое немцев, этих, как самых опасных в данный момент, Алексей срезал двумя очередями.

Двое оставшихся мотоциклистов отползали к деревьям, поливая автоматными очередями кусты и склон оврага.

Соколов вжался в землю, чувствуя, как вокруг свистят пули, видя, как фонтанчики земли пляшут возле него. Но тут две длинные пулеметные очереди со стороны дороги заставили немцев замолчать. Алексей поднял голову и увидел идущего по поляне Омаева с пулеметом наперевес.

Двумя короткими очередями чеченец добил двух раненых немцев. Соколов выбежал навстречу танкисту.

— Руслан, подожди! — крикнул он. — Радист или их командир могут быть живы. Проверь остальных, а я этими займусь. Нам нужны сведения.

Офицер был убит наповал. А радисту повезло больше, его не зацепило ни одним осколком и лишь оглушило взрывом гранаты. Танкисты вытащили его из коляски и положили на землю. Немец ворочался, испуганно таращась на незнакомцев в русских ребристых шлемофонах.

— Что ты успел передать по радио своему командованию? — потребовал Соколов, тряхнув немца за плечо.

— Вы кто? — мямлил немец и пытался отползти в сторону. Ему явно было плохо.

— Отвечай или я тебя убью! — снова прикрикнул Соколов по-немецки и сунул мотоциклисту под нос горячий ствол ППШ.

— Танки… — продолжал пятиться немец, — много русских танков у нас в тылу. Они шли на юго-запад. Мы видели следы, видели колонну, а потом остановились передать по команде.

— Ты все передал? Полностью передал информацию?

— Да…

Соколов выругался и отпихнул от себя оглушенного немца. Омаев смотрел, не понимая, о чем его командир разговаривает с пленным.

— Что случилось, товарищ младший лейтенант? — спросил он, прижав ногой, пытавшегося отползти в сторону немца.

— Они все успели передать. Немцы теперь знают про нашу колонну. Так, Руслан, давай-ка свяжи этого контуженого и в коляску. Мотоцикл умеешь водить? Ладно, я сам поведу.

Соколов повернул голову, услышав звуки приближавшихся танков. Суда по характерному лязгу гусениц, это были «тридцатьчетверки».

Спустя несколько минут «семерка», 313-й и трофейный мотоцикл с пленным в коляске двинулись по дороге догонять колонну.

Глава 4

С высокого, поросшего молодым осинником яра городок был виден как на ладони. Утро было серым, бесцветным. Низкая, повисшая над самыми крышами домов пелена туч, неподвижный и вязкий воздух, в котором не раздавалось никаких звуков жизни. Тишина леса, тишина промерзшей поймы высохшей за лето речушки, тишина окраин города, где не лаяли собаки, не кричали петухи, не вился из труб дымок. И дальше, ближе к центру, стояли мертвые серые коробки каменных домов. Черные улицы расчерчивали город грязными линиями. Где-то там, в недрах этого мертвого города, пряталось зло. Там стоял немецкий гарнизон, располагались службы вражеской армии, сотни солдат, техника. Скоро в этом городе смерть начнет свою страшную жатву.

Соколов тряхнул головой, отгоняя страшные мысли, которые навязчиво лезли в мозг, пока он смотрел на город Лыков Отрог. Лацис опустил бинокль, еще какое-то время смотрел вдаль, потом повернулся к своим командирам.

— Ну, что, товарищи, мы с вами у цели, — заговорил он. — Впереди враг. За спиной у нас тоже враг, который рыщет по нашим следам и через несколько часов может атаковать колонну, потому что следов не спрячешь, а по воздуху летать мы не умеем. Атаковать придется без предварительной разведки, опираясь лишь на те сведения, которые мы получили в штабе дивизии.

— Если с тыла подойдут немцы, мы окажемся между молотом и наковальней, — согласился капитан Забелин. — И пойма этой речушки как-то поганенько выглядит. Занимать оборону бессмысленно. Шум боя услышит гарнизон. Да им сразу сообщат о нас, чего им слышать. Все по радио распишут.

Лацис молчал, ожидая, пока командиры выскажут свое мнение. Судя по выражению лица, майор ждал немного другой реакции, более конструктивных замечаний. Соколов смотрел на майора и вспоминал, как за несколько часов до наступления сумерек они догнали колонну и поставили перед командиром группы бледного перепуганного немецкого радиста. Лацис выслушал доклад младшего лейтенанта, а потом велел увести пленного.

— Хорошо, что я тебя послал, Соколов, — сказал Лацис, глядя Алексею в глаза с одобрением. Ты и там людям жизни спас, и нам сейчас тоже спасаешь сотни жизней. Пропустил бы ты эту группу фельдполиции, и нас бы уже накрыли. Жаль, конечно, что ты их поздно заметил. Ну, успели доложить, так успели. Ничего с этим не поделаешь. Как говорит моя дочь, надо принимать это как данность.

— У вас есть дочь? — машинально спросил Соколов.

— Почему ты так удивился? — улыбнулся Лацис. — Я похож на человека, у которого не может быть дочери? Есть, взрослая уже. Чуть моложе тебя. Студентка университета, на философском факультете учится. М-да, — майор помолчал, насупив брови, потом заговорил другим тоном, тоном командира: — Сколько ты шел за нами с пленным?

— Два часа.

— Сколько времени прошло с момента радиопередачи и до того момента, когда вы тронулись нас догонять?

— Не более пятнадцати минут.

— Два часа пятнадцать минут, — процедил сквозь зубы майор. — Много. С железной дороги они танки быстро снять не смогут. Там разгрузка полдня займет. Значит, маршевую колонну развернут. Немцы считают, что у нас много танков, силами пехоты на нас не кинутся. Сейчас подкрепления идут в сторону Смоленска и в направлении на Тулу. Переброска войск идет по рокадам[Рока́да — железная, шоссейная или грунтовая дорога в прифронтовой полосе, проходящая параллельно линии фронта. Используется для быстрой переброски войск на другие участки фронтов.]. С юга сейчас на московское направление они будут перебрасывать силы. Это яснее ясного. Пару танковых батальонов и до полка пехоты они в течение нескольких часов смогут развернуть на нас. А прошло уже больше двух часов. Ну, что думаешь, танкист?

— Сейчас на замерзшей земле следы танков особенно заметны, в отличие от следов грузовиков. Да и те наследят, если по замерзшим лужам проедут. Нам нужно разделиться, товарищ майор. Как минимум на три части разбить колонну и идти разными дорогами.

— Дело говоришь, одобряю, — кивнул Лацис. — Во-первых, они не будут знать, по какой дороге нас преследовать. Во-вторых, они могут подумать, что нас гораздо больше, чем видела погибшая группа фельдполиции. Это заставит их действовать более осторожно и даст нам время. Ну и, третье, младший лейтенант. Той группе, которую настигнут немцы, придется брать на себя роль арьергарда и держать немцев, пока остальная часть выполняет основную задачу. Карту свою, говоришь, танкистам подарил, ладно, давай на мою посмотрим.

— Леса, — Соколов ткнул кончиком карандаша в значки, указывающие преобладающий вид древесной растительности. — Здесь хвойные, вот здесь и вот здесь смешанные леса. Здесь хвойники высокие, песчаная почва. Если пойдем и сделаем вот такой крюк, то нас, по крайней мере, с воздуха не смогут засечь. В лиственных лесах после того, как листья опали, мы как на ладони сейчас.

— Вот что, Соколов, — Лацис решительно хлопнул ладонью по броне танка. — Я сформирую тебе небольшую группу, будешь прикрывать нас, будешь нашим боевым охранением с тыла. Маневрируй, наблюдай, устраивай засады, но дай нам оторваться от немцев, если они станут нас догонять. Нам нужно успеть без боя добраться до Лыкова Отрога.

Группа из четырех танков, одной бронемашины разведки и двух грузовиков с пехотой шла за основной колонной до самой ночи. Немцев Алексей увидел примерно через час, как только принял боевое охранение. С десяток легких танков и еще столько же бронетранспортеров шли на большой скорости по дороге точно по следам колонны. Увидев врага в бинокль километров за пять, Соколов принял решение пока не ввязываться в бой, попытаться остановить преследование другими способами.

Выбрав узкий участок лесной дороги, он танком свалил две сосны прямо на колею, а потом объехал препятствие через лес, оставляя заметные следы. То ли немецкий командир был молодым и неопытным, то ли он имел неукоснительный приказ догнать и атаковать с тыла русскую колонну и принудить ее остановиться и принять бой, то ли это была его личная инициатива, но место, где поперек дороги лежали два дерева, он без остановки стал объезжать по следам русских.

Четыре противотанковых и шесть противопехотных мин, которые советские пехотинцы установили на своей новой колее, дали Соколову знать, что немцы попались в его ловушку. Алексей остановил танк и обернулся назад, прислушиваясь, как по лесу разносится эхо от двух сильных взрывов. Противотанковые, определил он по звуку. Судя по тому, что взрывы прогремели с интервалом в несколько секунд, подорвались два танка. А вот и противопехотная. А вот и еще! Куда вас так несет, засмеялся молодой лейтенант. Осторожнее надо в наших лесах ездить. «Там чудеса, там леший бродит», насчет русалки на ветвях точно сказать сложно, но под ноги иногда нужно смотреть.

Махнув рукой, он повел свою группу на соединение с основными силами. Немцы их больше не преследовали, а потом наступила ночь. Холодная, по-осеннему темная, без единой звезды на небе. Только лязг гусениц и рев танковых двигателей, только фырканье автомобильных моторов. Колонна в полной темноте приближалась к городу.

— Все, — заявил Лацис. — Времени на размышления и подготовку у нас с вами нет. Поэтому атакуем с ходу. Прошу всех открыть карты. Слушай приказ! Капитан Забелин, первую роту уводите лесом западнее города и сосредотачиваетесь в районе садов. Вторую роту перебрасываете на исходную позицию восточнее шоссе Лыков Отрог — Смоленск. Вам передается полностью разведвзвод старшего лейтенанта Позднякова на бронемашинах. Третья рота остается здесь. Всем для выхода на исходные позиции даю тридцать минут. Передвигаться максимально тихо, бронемашины на малых оборотах. Восход солнца на этой широте на сегодняшний день 6.51. Нам нужно успеть начать штурм до восхода солнца, чтобы максимально уменьшить видимость для противника. Атака в 6.30. Всем подразделениям иметь радиостанции включенными на прием. По моему сигналу «Буря» первая рота, вторая рота и разведвзвод Позднякова атакуют город с востока и запада. Пока подразделения не вступили в контакт с противником, огня не открывать. Атаковать молча. Третья рота и танковая рота старшего лейтенанта Кравченко ждут здесь. По моему сигналу танки выходят из леса и атакуют город через пойму реки вместе с пехотой. Все, сил у гарнизона на то, чтобы организовать оборону на трех направлениях, не хватит. Именно танковая атака со стороны реки должна посеять панику и помочь двум ротам войти в город. Вопросы?

Командиры побежали к своим подразделениям. Капитан Забелин отдавал приказы своим ротным командирам и согласовывал действия со взводом разведки. Лацис попросил задержаться Кравченко и Соколова.

— Ну, танкисты, вся надежда на ваш бронированный кулак, — заявил майор. — По всем правилам командир гарнизона должен был в своих планах предусмотреть противотанковую оборону, противохимическую защиту и тому подобное. В этом смысле вермахт ничем не отличается от других армий мира. После того как он принял гарнизон, он обязан был отправить в вышестоящий штаб эти планы.

— Так точно, — согласился Кравченко. — И танкоопасные направления у него как раз восточная и западная части города. Вряд ли он посчитает таковыми лесной массив и переувлажненную пойму реки, пусть и скованную морозами. У немецких Т-III и Т-IV узкие гусеницы, они для шоссе, а не для заболоченной почвы.

— Вот-вот, — согласился майор, — вам самый безопасный участок, и вы должны с максимальным шумом войти в город. Сложность в том, что вам нельзя стрелять в любой дом без разбору: там мирные жители. Вам придется тщательно выбирать цели. Но самое главное, подчеркиваю еще раз, ворваться в город с шумом, посеять панику, не дать возможности немцам занять оборону и остановить две роты Забелина. Какие есть предложения, танкисты?

— На первом этапе наша атака будет носить чисто психологический характер, — заговорил Кравченко. — Расстояние до окраины чуть больше километра, но мы не сможем его преодолеть одним броском. Танки из леса могут выходить только колонной по два. Шум моторов, лязг гусениц будут в городе хорошо слышны, а нам еще нужно будет выстроиться в атакующую линию, развернуть танки в два ряда. Если у них на окраине есть хоть один артиллерийский ДОТ, они нас запрут уже на опушке и пожгут половину машин, пока мы не уберемся назад, под защиту деревьев.

— То есть вы считаете, что атаковать в нашем положении танковой ротой отсюда нельзя? — спокойно переспросил его Лацис.

— Нужно какое-то другое решение, нужен еще какой-то ход, — упрямо гнул свое Кравченко.

— Разрешите мне? — спросил Соколов, и оба командира повернули головы к молодому лейтенанту. — Первые два танка, выйдя из леса, должны повернуть вправо и влево, чтобы дать дорогу следующим. Половина роты должна развернуться веером, чтобы вторая заняла позицию для атаки во второй линии. Это потеря времени. А если эти два танка атакуют город, дав возможность всей роте развернуться? Если там на окраине есть артиллерийские огневые точки, то их особенно-то и не замаскируешь, да и необходимости такой, я думаю, у немцев в своем тылу не было. Головные танки могут уничтожить опасные огневые точки и обеспечить успешную атаку всей роты.

— А если там все же есть ДОТ? — спросил Кравченко. — А если орудийный расчет не спит, а наблюдает? Они подпустят вас на расстояние «револьверного выстрела», как говорили раньше, и подобьют. В упор.

— «Тридцатьчетверку»? В лоб? На максимальной скорости? — с сомнением заговорил Соколов. — Это маловероятно, товарищ старший лейтенант, вы же сами знаете. Мы потеряем больше танков, если будем на виду этого ДОТа разворачиваться в боевой порядок.

— Младший лейтенант прав, — неожиданно согласился командир роты. — Я одобряю его предложение.

— Мне идея Соколова тоже нравится, — согласился Лацис. — Единственное напоминание. Если я прикажу остановиться, то останавливаться нужно в тот же момент. Не хочется рисковать танками в тесном городке, где их могут расстрелять из-за угла, забросать гранатами и бутылками с зажигательной смесью. Танк — штурмовая сила, но город брать все же должна пехота. По местам, танкисты!

Минутная стрелка двигалась очень быстро. Казалось, что часы спешат, просто бегут, неумолимо приближая время атаки. И сейчас, как казалось Соколову, сотни людей, молча и терпеливо сидящие в машинах и танках, думали об одном и том же.

— Семен Михайлович, — позвал Соколов в ТПУ механика-водителя. — Вы хорошо представляете, какой там может оказаться грунт? Морозы были слабенькие, октябрь все же.

— Воды все лето не было на этих лугах, — задумчиво ответил Бабенко. — Смотрите, какая растительность чахлая. Засуха, грунтовые воды ушли. Вы командира 313-го предупредили, чтобы в пойме не маневрировал, а шел ровно?

— У него опытный водитель, — вставил Логунов. — Хорошо, что нам снова в пару Фролова дали. Толковый командир.

— Руслан, — Соколов сверху посмотрел на сгорбленную спину Омаева. — О чем задумался?

— О женщинах, товарищ младший лейтенант, — тихо ответил чеченец.

— Вот команда подобралась, — раздался смешок Логунова. — Один только о курортах вспоминает, второй только о женщинах думает.

— Я не о том, товарищ сержант, — возмутился Омаев. — Я все никак не могу смириться с тем, что женщины воюют. Ну, зачем так? Мы что, без них не справимся? Санитаров мужчин не хватит?

— А знаешь, Руслан, — посмотрев на часы, сказал Соколов. — Женщины всегда в нашей стране шли рядом с мужчинами, и в счастье, и в трудные годы. Ты в школе учился, вы декабристов проходили? Помнишь, как жены добровольно за ними на каторгу ехали, лишения всякие терпели? А империалистическая война? Она, конечно, антинародная была, но раз уж воевать взялись, так и женщины в стороне не оставались. Добровольно создавали санитарные отряды. А те, кто не мог поехать на фронт, те в городах занимались сбором теплых вещей для раненых, медикаментов, перевязочных средств.

— Все равно неправильно, — буркнул Омаев. — Женщина дома должна сидеть, воина ждать.

— Все, отставить разговоры! — приказал Соколов. — Готовность — одна минута. Бабенко, заводите. Все, ребята, к бою.

Лес хорошо глушит звуки, меняет направление источника звука. И вряд ли в городке Лыков Отрог кто-то из немцев ясно осознавал, что именно в лесу за крутым яром собралось больше десятка советских танков и несколько машин с пехотой. Первыми завели моторы «семерка» и 313-й. Два танка выехали из-за крайних деревьев и, выпустив струи сизого дыма, ринулись вниз, в пойму местной речушки. Танки сразу разошлись в стороны и теперь неслись по мерзлой земле к окраинам городка на максимальной скорости, чуть покачивая стволами орудий. Сзади из леса выползали новые и новые танки, а два головных уже приближались к окраинам.

Соколов не слышал звуков боя, но знал, что с запада и с востока на город пошли пехотные роты. Если майор отдал приказ идти танкам, значит, атака батальона Забелина идет не так гладко, как планировалось, значит, пехотинцы столкнулись с ожесточенным сопротивлением.

Выстрел Логунов увидел первым и тут же скомандовал заряжать бронебойным. Соколов повел перископом и увидел на окраине городка под деревьями два немецких танка. Логунов выстрелил, и крайняя машина начала дымить. Второй танк тут же попятился, пытаясь скрыться за углом большого деревянного дома.

— Достань его, уйдет! — крикнул Соколов, понимая, что Логунов просто не успеет прицелиться. — Омаев, что в эфире?

— Молчат, товарищ командир!

— Черт, 313-й встал! — Соколов повернул перископ влево и тут же вернул его в направление атаки. — Неужели в них попали. В чистом поле стоят, сожгут ведь! Бабенко, уходите вправо, обходите дом с палисадником!

Логунов приказал Бочкину заряжать осколочно-фугасным, но Алексей не видел, куда собрался стрелять сержант. Сейчас Соколова больше волновала обстановка в городке. 313-й, кажется, подбит. Один немецкий танк «семерка» сожгла, второй ушел за дома.

Бабенко объехал дом с большим садом и остановился. Логунов тут же выстрелил и велел снова заряжать. Правее в конце улицы полыхал бронетранспортер, на камнях около него лежали три или четыре тела. Где танки батальона? Где вторая рота с бронемашинами, которые должны были появиться справа, со стороны смоленской дороги? Нельзя стоять и ждать! Нарвешься на немецкую «болванку» в мотор или в борт.

— Омаев, вызывай комбата, связь, Омаев, связь!

— Командир, откуда здесь танки? — взревел Логунов и приказал заряжать бронебойным. — Еще два идут из центра по дороге! И бронетранспортеры! Четыре «ханомага», командир.

— Бабенко, — приказал Соколов. — Два выстрела и назад за дом. Заряжаемся и снова вперед на два выстрела.

Первый танк встал сразу как вкопанный, когда бронебойный снаряд прошил сбоку его башню. Дым пошел из всех люков, оттуда стали вываливаться немецкие танкисты в черном. Вторым выстрелом Логунов сорвал катки у другого танка, тот закрутился на середине улицы, разматывая гусеницу.

Со скрежетом включив заднюю скорость, Бабенко рывком увел танк за дом. Было видно, как ветки яблонь рубят пулеметные очереди, как с деревьев летят сбитые листья, как крошат пули землю на том месте, где только что стояла «семерка».

— Коля, бронебойный, а потом сразу осколочно-фугасный, — приказал Бочкину сержант. — Командир, пора, долго стоим!

— Давай, — разрешил Соколов, осматриваясь через перископ по сторонам.

Танк дернулся и, лязгая гусеницами, вылетел из-за дома. Первый снаряд припечатал немецкий танк с поврежденной гусеницей, вторым снарядом Логунов опрокинул и поджег бронетранспортер. Остальные машины развернулись и унеслись по улице. В стороны разбегались немецкие солдаты.

— Вперед, Бабенко! — приказал Соколов. — По этой улице к центру! Крушить все вокруг, создавать панику, постоянно перемещаться. Не стоять!

И тут в башню ударило. Ударило так, что танк покачнулся, а Соколов почувствовал, как по куртке шрапнелью сыпанули осколки брони, отколовшиеся внутри башни. Застонал и выругался Логунов. Алексей увидел, как сержант на миг съежился и прижал к лицу тыльную сторону ладони. Когда он убрал руку, на ней была кровь.

— Бабенко? — хрипло позвал Соколов, испугавшись, что их подбили, и механик-водитель убит.

— В норме, командир, обошлось! — отозвался Бабенко.

Второй снаряд с лязгом скользнул по броне над головой. Еще один, третий! И снова вскользь.

«Откуда лупят?» — со злостью вцепившись в скобу нарамника перископа, думал Соколов.

— Слева двадцать! — вдруг крикнул Омаев. — Полевая пушка.

И тут Соколов увидел низкое орудие на широких колесах и с характерным набалдашником дульного тормоза. Пехотное 75-мм орудие. Не успел Логунов крикнуть Бочкину «снаряд», как огненная струя трассеров протянулась от пулемета Омаева к пушке. Пули били по щитку, взламывали асфальт вокруг позиции артиллеристов. Вот упал подносчик снарядов, схватился на ногу наводчик. Стрелять из орудия уже поздно. Соколов видел, как остатки немецкого расчета разбегаются в разные стороны и падают под пулеметным огнем Омаева.

Танк вздрогнул и, рванувшись вперед, смял гусеницами орудие, как картонную коробку. Логунов, вцепившись рукой в казенник, то и дело поминал чью-то мать.

— Где батальон, где танки, командир? — недовольно кричал он, снова прижимая лицо к нарамнику прицела. — Мы что, одни тут воевать должны? Бабенко, машина, легковушка! Дави ее к ядреной матери. Коля, осколочный!

Впереди показался грузовик, с которого в спешке спрыгивали немецкие солдаты. Звонко выстрелило орудие, на месте грузовика вспыхнул огнем взрыв, разметав щепки кузова. Снова заговорил пулемет Омаева. Чеченец поменял диск, и вдоль улицы замелькали трассеры пулеметной очереди.

Падали немецкие солдаты, еще один грузовик, пытаясь увернуться от несущегося на полной скорости танка, врезался в фонарный столб. Танкисты вцепились руками, кто во что смог. Удар, скрежет металла, танк перевалил через то, что только что было грузовиком, и понесся дальше.

Соколов видел, что в гарнизоне царит полная паника. Стрельба на окраинах, где с трех сторон на город наступали неизвестно откуда взявшиеся советские подразделения. Да еще с танками. А тут и в центре города появился еще одинокий танк, который давит и расстреливает все, что подворачивается под руку. И никто не знает: один это танк или в город прорвалась целая дивизия. А ведь командиру гарнизона успели сообщить, что поблизости русские, подумал Соколов. Он свои подразделения держал в боевой готовности.

— Осколочно-фугасный! — крикнул Логунов как-то очень поспешно. Лязгнул затвор казенника, запирая снаряд. — Короткая!

Соколов хорошо видел, что улица впереди была перегорожена. Большой гусеничный трактор, три грузовика, два бронетранспортера. А еще в гуще техники, которая должна была остановить на этой улице советские танки, Алексей увидел язычок огня готовой к выстрелу огнеметной установки. Логунов нажал на педаль спуска, и пушка выстрелила, выбросив гильзу.

— Бабенко, вправо, в переулок! — скомандовал Соколов.

Танк резко развернулся на месте и рывком ушел с широкой улицы под защиту домов. Алексей успел заметить, что взрыв снаряда разметал баррикаду. Грузовики загорелись. Кажется, один бронетранспортер тоже. Ясно, подумал Соколов, кто-то у немцев пытается наладить оборону, укрепить центр городка. Значит, где-то за этой баррикадой, которую они поспешно собрали, их штабные здания, может быть, даже военные склады. В любом случае у них там резервы для обороны. Тогда у нас выход один, раз уж мы ввязались в этот рейд по городу. Только так мы можем помочь своим, только так сможем спутать планы гитлеровцам.

Поворот на второй улице налево оправдал себя. Кто-то из немецких офицеров решил, что танк против русской «тридцатьчетверки» надо поставить на первой же улице, по которой он мог объехать баррикаду. И ошиблись, «семерка» не свернула в первый переулок. Первым же снарядом с расстояния в триста метров Логунов попал немецкому Т-IV в мотор. Бензиновый двигатель вспыхнул как факел. Еще несколько очередей из пулемета, и немецкие солдаты стали разбегаться, бросив пулеметы и два 50-мм миномета. Снова скрежет металла под гусеницами, и «семерка» развернулась к центру.

— Откуда у них тут столько танков? — Логунов повернул закопченное лицо с засохшими потеками крови на лбу и щеке. — Вы же говорили, что здесь только тыловые службы и фельдполиция? Неужели их предупредили о нашем приближении и они подтянули сюда свежие силы?

— Может быть! — отмахнулся Соколов. — Нам теперь какая разница, откуда они взялись. Пока есть боезапас, надо шуметь!

— Это мы можем! — хмыкнул Логунов. — Коля, осколочно-фугасный!

Выстрел, и сразу же Бочкин вогнал в казенник следующий снаряд. И снова «короткая», снова выстрел. Соколов успевал осматриваться в перископ, предоставив Логунову самому выбирать цели. Алексей определял направление движения и предупреждал об опасности, если она появлялась.

Два фугасных снаряда в двухэтажное каменное здание, которое, видимо, было казармой, разнесли весь нижний этаж, начался пожар. Солдаты прыгали из окон, внутри что-то стало взрываться. Соколов приказал свернуть направо, и они тут же наткнулись на два бензовоза. Немецкие водители не стали испытывать судьбу и, бросив машины, попрыгали через низкий забор у бревенчатого дома. Один снаряд, и половина улицы превратилась в бушующий огненный ад.

Вылетев на площадь и лязгая гусеницами по дореволюционной брусчатке, танк закрутился на месте. Один выстрел вслед удалявшемуся грузовику, и машина загорелась. Омаев почти не переставая поливал улицы пулеметными очередями, выискивая цели: отдельных гитлеровцев, легковые или грузовые машины, возможные огневые точки, скопления пехоты противника. Оставаться на открытом месте в городе долго нельзя. Тем более на площади, на которую выходили целых четыре улицы. По любой может подойти танк и влепить «болванку» сзади, где у «тридцатьчетверки» броня тоньше.

— Направо, Бабенко, — приказал Соколов, решив двигаться к западной окраине, где город атаковали второй батальон и разведвзвод на бронемашинах. — По липовой аллее!

Поворот со скрежетом по камням площади, и «семерка» понеслась между деревьями. Маневрировать, только маневрировать, понимал Алексей и снова приказал механику-водителю повернуть.

— Направо, Бабенко, направо!

— Овраг, командир! — громко крикнул механик, едва не оглушив Соколова.

Улица и правда была короткой и заканчивалась крутым оврагом с легким пешеходным мостиком, ведущим в молодой парк.

И тут снизу раздался ощутимый удар, танк резко бросило в сторону и развернуло на левой гусенице. Попадание!

— Стой! — заорал Алексей, слишком хорошо знавший причины такого поведения танка. Порвана гусеница, и теперь грозная боевая машина превратилась в неподвижную мишень.

Танк развернуло почти на 180 градусов, он боком ударился о кирпичную стену здания, сверху посыпался строительный мусор. Мотор заглох.

— Омаев, с пулеметом через нижний люк наружу. Защищать машину! Логунов, Бочкин, в башне! Наблюдать и вести огонь. Бабенко, за мной чинить гусеницу!

Вдвоем с Логуновым Алексей с трудом открыли верхний люк, с которого посыпались обломки досок, битый кирпич, пласты штукатурки. Все-таки в дом они въехали своей махиной довольно основательно.

Сжимая в руке ППШ, Соколов спрыгнул на землю. Омаев уже отбегал от танка с пулеметом и вещмешком с несколькими дисками. Он явно намеревался занять оборону за толстым стволом старого вяза.

— Руслан, не туда! — крикнул лейтенант. — Тебя сзади могут убить, не сюда. Дуй на второй этаж, на балкон! Оттуда ты в обе стороны улицу простреливать сможешь. Бабенко, вы где?

— Здесь, командир, — появился рядом механик-водитель и стал открывать инструментальный ящик.

Соколов закинул автомат за спину и бросился помогать Бабенко снимать с лобовой брони запасной трак. Оба с удовлетворением оценили, что им сильно повезло. Гусеница просто размоталась и лежала стальной лентой на земле. Если бы танк соскочил с нее или его развернуло так, что он катками встал бы поперек гусеницы, исправить все было бы сложнее. А немцы себя ждать не заставят.

В подтверждение мыслей младшего лейтенанта пушка «семерки» выстрелила вдоль улицы. Бабенко и Соколов присели от неожиданности, а в начале улицы раздался взрыв, потом послышались крики и команды на немецком. С мягким гудением подшипников башня стала поворачиваться, и снова выстрел. Соколов поморщился от боли в ушах, но продолжал помогать Бабенко. Наконец, трак упал на землю, теперь нужно было снять поврежденный трак с гусеницы, набить и соединить новый трак с лентой гусеницы, а потом натянуть ее на катки и снова соединить с другим «пальцем».

Неожиданно над головой засвистели пули, несколько из них попали в башню и с противным визгом отрикошетили дальше по улице. С балкона, наконец, начал стрелять пулемет Омаева. Обливаясь потом, танкисты возились с гусеницей, выбивая кувалдой погнутый «палец». Плотно соединили новый трак и снова забили на место «палец».

Соколов не смотрел по сторонам, но прислушивался к звукам боя. Башня вращалась почти не переставая. Алексей понимал, что Логунов просто таким образом демонстрирует немцам, что готов выстрелить в любом направлении. И так он держал их на своих позициях. Пушка выстрелила еще два раза. Омаев стрелял с балкона теперь не длинными очередями, а короткими, но часто. Наверное, у него там на балконе кончались патроны. Держитесь, ребята, мы уже скоро.

Подцепив ломиком конец гусеницы, танкисты потащили ее на катки. Потом дальше, дальше, пока зубья стальной ленты не вошли между катками. Напрягая мышцы, Алексей держал трак, пока Бабенко вставлял «палец» и забивал его. Еще немного…

Но тут по броне стали бить пули, совсем рядом. Потом в конце улицы раздался пушечный выстрел, и снаряд с шелестом прошел над головами. «Семерка» ответила почти сразу, а Омаев с балкона довершил дело несколькими очередями. «Значит, немцы подтащили орудие или к ним подошел танк, который Логунов сейчас подбил. Если не подбил, то следующий снаряд попадет в нас», — подумал Алексей.

Но с улицы больше не стреляли.

Точнее, он уже не слышал стрельбы на этой улице, потому что как-то незаметно весь городок наполнился звуками пушечных выстрелов, беспорядочной автоматной стрельбы, взрывов гранат. Соколов выпрямился возле танка и вытер потный лоб. Через перекресток прошли два танка со звездами на бортах, потом бронемашина, пробежали несколько автоматчиков. Наши!

— Наши, ребята! Наши в городе! — Алексей несколько раз постучал молотком по броне танка.

С перекрестка на узенькую улицу свернула «тридцатьчетверка» с номером 313 на борту. Когда танк подошел к «семерке», Соколов увидел, что на броне с двумя автоматчиками сидит майор Лацис. Командир группы передал свой автомат красноармейцу и спрыгнул на землю.

— Я думал, что вам конец! — улыбаясь, заговорил майор. — Ну, натворили вы тут, конечно. Но все-таки приказы надо выполнять, товарищ младший лейтенант.

— Я не получал никаких приказов, товарищ майор, — опешил Соколов, недоуменно оглядываясь на высунувшегося из люка Логунова и на подошедшего Омаева с танковым пулеметом в руках.

— Вы не слышали приказа «назад»? Почему?

— Вот почему! — раздался сверху голос Логунова, который выбрался из башни и присел на корточки, трогая куцый обрубок там, где раньше торчал длинный штырь антенны. — Поэтому Омаев и не смог связаться. Мы ведь вас тоже вызывали постоянно. Сообщить об обстановке в городе хотели.

— Ну, что же, — Лацис подошел к танку и посмотрел на то, что осталось от антенны. — Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло.

— Жив Фролов! — Алексей кивнул на 313-й. — А я думал все, подбили его, когда он встал на окраине.

— В отличие от некоторых командиров, сержант Фролов все же выполняет приказы, — добродушно похлопал Соколова по плечу майор. — Он просто остановился, получив приказ. Ладно, пусть экипаж заканчивает ремонт, ты на броню со мной. В срочном порядке нужно организовывать оборону городка. В здании Горисполкома на центральной площади у меня будет штаб.

Положив кувалду на броню, Бабенко проводил взглядом 313-й. Логунов спрыгнул на землю и подошел к механику.

— Ну, как у тебя, Михалыч, порядок? — спросил он, закуривая.

— А что тут? — Бабенко пожал плечами. — Дело пустяковое — один трак заменить. Хотя были моменты, думал, тут мы с командиром и ляжем. Вовремя вы там их накрыли.

— Ты себя благодари, не нас, — глубоко затягиваясь, сказал Логунов. Он поднял перед собой руки и посмотрел на чуть подрагивающие пальцы. — Ловко ты танк к дому прижал. Смотри, откуда нас без гусеницы снесло. Почти с середины улицы. Если бы не ты, торчала бы наша «семерка» на самом видном месте и небо коптила. И нас бы не было. А ты как, Руслан?

Сержант посмотрел на пулеметчика, вытиравшего взмокший лоб, несмотря на морозную погоду.

— Не сообразил немного, хорошо, командир вовремя подсказал. Время потерял. Пока на второй этаж бежал с этой дурой, всех родных своих вспомнил. А вы вовсю здесь уже из орудия стрелять начали. Думал, не успею. Но ничего, обошлось. Правда, патроны стали кончаться. А остальные диски в танке.

— Ты, Русланчик, учись и запоминай, — выпуская дым изо рта, сказал сержант. — Это в танке ты сидишь на своем месте и стреляешь в то, что видишь перед собой. А как из танка вылез, позицию для пулемета занимать надо с умом. Сообразил, почему тебя лейтенант на балкон послал?

— Сообразил, — кивнул Омаев. — Сектор обстрела оттуда шире.

— То-то, — кивнул Логунов, потом наклонился к переднему люку и крикнул в него: — Бочкин, ты там прилип что ли?

— Не, — вяло отозвался Николай, стукая каблуками сапог по металлу. Через несколько секунд его голова появилась в люке механика водителя. — К чему мне прилепляться-то? Слабость какая-то. Вроде и не первый день в бою, а сегодня что-то страшновато стало. И главное, не во время боя, а вот сейчас только, когда все кончилось.

— Не мандражи, все позади, — сдвинул Бочкину шлемофон на глаза Логунов. — Это как раз после боя и бывает. Все нормально, парень.

— Помните, в августе, тогда мы с вами вдвоем в немецком танке посреди поля? — спросил Бочкин, положив подбородок на скрещенные руки. — Там еще вроде позиция какая-то была. Они наступают, мы обороняемся, стреляем. Страшно было, потому что ясно, что не удержаться нам вдвоем. Но как-то не так. И во время боя в танке обычно не так страшно. Знаешь, что вокруг другие машины, все наши рядом. А сегодня… Такая тоска вдруг взяла, что мы одним танком в чужом городе и вокруг никого, одни фашисты. Если подобьют, то и помочь некому. А в плен больше не хочется. И так особист нас столько мурыжил за ту историю. А потом злость появилась! Эх, думаю, если суждено нам сгореть в этом городке, то мы им такого здесь устроим. Ну и… а потом, когда все кончилось, руки дрожать стали.

Бочкин засмеялся и показал свои руки.

— Гляди-ка, перестали, — удивленно сказал он. — Чего я вам тут тогда распинался.

Логунов смотрел на него некоторое время серьезно, потом громко расхохотался. Следом стал прыскать в кулак Бабенко, заулыбался вечно хмурый Омаев. Они смеялись и хлопали друг друга по плечам, по спинам, вспоминая эпизоды боя, подшучивая друг над другом, пока первым не замолчал Бабенко. Он посмотрел вдоль улицы, по которой ушел 313-й с майором и Соколовым на броне, и сказал:

— А вообще-то нам Алексея Ивановича благодарить надо больше всего. Это он нас протащил через весь город, видел, как надо маневрировать, куда уходить. Мы-то каждый свое делали. Мое дело педали и рычаги, мне не больно-то в щели видать, что там снаружи происходит. Тебе, Василий, тоже только цели искать да на спуск жать. Про Колю с Русланом я вообще молчу. А он ведь за всех нас в ответе. Это у него сейчас один танк во взводе остался, а когда три было, а когда мы из окружения выходили и он целую танковую роту выводил! Молодой у нас лейтенант, а талантливый. Вы уж мне поверьте, я людей повидал. Знаю, что говорю.

— Я что ли их не видал? — проворчал Логунов, отбрасывая окурок. — Нормальный взводный у нас. На войне ведь как: если ты жив, значит, у тебя хороший командир. Ладно, повеселились, и будет. В машину!

Когда экипаж забрался в танк, Омаев повернул голову и, посмотрев Бочкину в глаза, тихо спросил:

— Про Лизу думал, да?

Николай опустил глаза, но потом, после долгой паузы, все же кивнул. Омаев улыбнулся грустной улыбкой.

— И правильно. Мы женщин спасаем на войне. И они нас спасают. Думаем о них, вот они нас и спасают. Люды больше нет, умерла, а все равно, когда я о ней думаю, мне кажется, она как щит надо мной держит, пули и осколки отводит. Ты думай, Коля, не стесняйся. Надо о них думать.

Глава 5

Несмотря на то, что начальник гарнизона Лыкова Отрога майор Герхард получил сообщение о русских танках в окрестностях городка, он не придал этому особого значения. Во-первых, сведения были неточными, и приказ носил уведомительный характер. И даже когда в Лыков Отрог пришли пять танков и рота мотопехоты из состава батальона охраны аэродрома в Большанах, начальник гарнизона не изменил своего мнения. Если русские появились в тылах наступающих войск вермахта, то это или подразделение, попавшее в окружение, или какая-то группа, выполняющая особое задание командования Красной армии. Например, уничтожение того же самого аэродрома. И двигаться русские могут только на Большаны. Отвлекаться на ничего не значащий Лыков Отрог русские не будут, иначе они рискуют себя обнаружить.

Других объектов, представляющих стратегический интерес для русских, в этом районе нет. Да и сам аэродром еще не введен в строй, не засыпаны воронки на взлетных и рулежных полосах, не восстановлены ангары. Единственное, что было сделано, — подготовлены землянки для охраны аэродрома, установлены две зенитные батареи и оборудовано временное хранилище для авиационного топлива. Аэродром планировалось использовать для базирования бомбардировочной авиации, поддерживающей наступление на Москву, но сейчас атаковать его и пытаться уничтожить было бы для русских весьма нелепым шагом.

Эти доводы Герхард доложил по телефону коменданту района. На что тот ехидно согласился и заявил, что в противном случае русских интересует именно сам Лыков Отрог. И для этого они выслали танковую дивизию, чтобы спасти «уникальную» коллекцию старинных русских икон, которую собрал за три месяца господин майор.

После этого споры прекратились, а в Лыков Отрог вошло высланное комендантом района подкрепление. В отличие от начальника гарнизона тылового городка, комендант района генерал Карлофф располагал сведениями о русских танках в тылу и намеревался блокировать район их появления имеющимися в его распоряжении силами, а также приданными ему для этой операции маршевыми ротами и танковым подразделением. Единственное, что удивило генерала, так это поспешность, с которой его просьбу выполнили, и как серьезно к ней отнеслись. Неужели этот аэродром так интересует русских? Или они готовят серьезное контрнаступление, о котором генерал не знал, а командование вермахта такие сведения имело. Тогда вполне допустимо, что русские не заинтересованы, чтобы в прифронтовой полосе, на участке наступления, базировались крупные силы бомбардировочной авиации.

Удивлению генерала Карлоффа и майора Герхарда не было границ, когда русские атаковали и взяли за один час Лыков Отрог, почти полностью уничтожив его гарнизон, танковую роту и роту мотопехоты, присланные с аэродрома. Впрочем, майор удивлялся не долго. В тот момент, когда он садился в бронетранспортер, чтобы вырваться из осажденного города, в машину угодил фугасный снаряд.

Группа майора Лациса во время штурма понесла незначительные потери. Когда младший лейтенант Соколов слушал на совещании в штабе доклады командиров подразделений, то успел подумать, что атака без разведки и без обычной подготовки в данном случае себя оправдала. Хотя разведсведения группа получила два дня назад, когда шла подготовка к этому рейду. Изменилось не много, к силам гарнизона добавилось несколько танков и бронетранспортеров.

В результате неожиданного удара группа потеряла два танка, 27 человек убитыми. 46 раненых разместили в этом же здании, где майор устроил свой штаб. Восемнадцать человек легкораненых после перевязки добровольно вернулись в строй. Кроме потерь, группа получила и некоторое материальное пополнение в виде четырех поврежденных, но не сгоревших немецких танков, двенадцати трофейных ручных пулеметов и четырех станковых, два из которых были крупнокалиберными, снятыми с разбитых бронетранспортеров. А еще в кабинете коменданта обнаружили несколько карт, включая и крупномасштабную карту городка с ближайшими окрестностями, изданную в 1939 году, но в целом отражавшую общую картину городской застройки. Более того, немцы очень добросовестно отметили на ней дороги без покрытия, два брода и один деревянный мост, появившиеся в последние годы.

— Товарищи командиры, сверим часы, — предложил Лацис. — Нам предстоит в течение нескольких дней этот городок оборонять, пока мы не выполним задачу и не найдем реактивные снаряды. Поэтому для согласованности действий всех подразделений нужна точность до минуты. Вы все это понимаете. Сейчас на моих часах 10.06. Прошу всех подвести стрелки.

Командиры сидели на стульях, держа на коленях планшеты. Широкоплечий Лацис уверенно описывал позиции и отдавал приказы так, будто обдумывал оборону города в течение долгого времени. Хотя Соколов просто мог и не знать, возможно, как раз в период подготовки майор все и продумал. Алексею все больше и больше нравился этот уверенный грамотный командир. Он хорошо знал теорию военного дела, несмотря на то что был, как это предполагал Соколов, майором госбезопасности. И совершенно точно Лацис прошел Испанию, Финскую войну. Опыта у этого человека было — не занимать.

— Таким образом, — говорил майор, проводя карандашом по карте, висевшей на стене перед командирами, — у нас имеется три танкоопасных направления. Со стороны смоленской дороги, со стороны речной поймы и со стороны фруктовых садов. Остальные участки для бронетехники непроходимы, и ждать там можно только атаки пехоты. Однако поддержка атак с любого направления может осуществляться артиллерийским и минометным огнем как с открытых, так и с закрытых позиций. Следовательно, маскировать наши позиции предстоит основательно и не раскрывать положения огневых точек раньше времени. Каждому пулеметному расчету следует иметь, кроме основной, не менее трех запасных, хорошо оборудованных позиций.

Капитан Забелин подошел к карте и предложил расположение своих рот и взводов в общей схеме круговой обороны города. Разведвзвод, потерявший во время атаки одну бронемашину, было решено оставить в виде подвижного резерва. Танковую роту старшего лейтенанта Кравченко повзводно решено было разместить в танковых окопах и в засадах на танкоопасных направлениях.

— Разрешите? — поднял руку Соколов.

— Да, пожалуйста, — кивнул Лацис. — Вы хотите что-то добавить?

— Так точно, товарищ майор, — поднялся со своего места Соколов и подошел к карте. — Мне кажется, что с направления поймы реки танки можно убрать. Мы знаем это направление, мы знаем о наличии лесных дорог и возможности подойти к городу через лес скрытно. Но мы знаем и об ограниченной проходимости поймы даже для немецких легких танков. Для того, чтобы развернуться в атакующую цепь, нужно время, мы знаем, сколько его нужно. Наша атака едва не сорвалась на этом направлении, хотя немцы нас отсюда и не ждали. Мы же их ждем и сможем остановить уже на выходе из леса, на самом склоне. Для этого я предлагаю использовать не наши «тридцатьчетверки», а закопать поврежденные немецкие танки. Можно туда же подтащить и поврежденную бронемашину. А освободившимися танками я предлагаю усилить оборону города со стороны шоссе. И отодвинуть линию обороны дальше вдоль дороги. Мы же не знаем, на каком расстоянии находится тот перевернутый грузовик, в котором находятся два реактивных снаряда. Может быть, придется обследовать километр пригородного шоссе, а может быть, и больше.

— Вообще-то знаем, — чуть улыбнулся Лацис. — У нас определенные сведения, проанализировав которые мы получили представление о том, где могут находиться снаряды. Это совершенно не исключает того, что они могут находиться где угодно. Их вообще могли уже обнаружить немцы и вывезти с этой территории.

— Это значит, — тихо сказал один из командиров, — что наша операция может оказаться бесцельной? И все жертвы напрасны? Погибшие и те, кто погибнет еще…

— Бесцельной? — переспросил Соколов, забыв, что находится в присутствии старшего по званию и по должности. — Вы считаете, что сражение с врагом может быть напрасным и бесцельным. А какая разница, где сражаться, где убивать вражеских солдат? Или мы рисковали бы жизнями меньше, сражаясь за советский город в другом месте?

— Я не это имел в виду, — смущенно нахмурился командир. — Просто те силы, которые бросили сюда, могли пригодиться в другом месте, для других целей, может быть, для большей эффективности…

— Я прошу прекратить бессмысленные споры, — властно сказал Лацис. — Армия на то и армия, что в ней принято выполнять приказы. И каждый на своем месте определяет максимальную эффективность действий вверенного ему подразделения, части или соединения. И учитывайте, пожалуйста, риск от того, что снаряды могут оказаться в руках немецких ученых. И тогда на наши головы, на головы наших товарищей, на головы наших жен и матерей обрушатся немецкие ракетные снаряды еще большей мощности. И если у нас есть шанс предотвратить получение немцами сведений о наших военных разработках, то мы должны жизни не пожалеть и использовать этот шанс. Кажется, каждому из вас задавался этот вопрос перед назначением в состав нашей группы. И каждый для себя на него ответил уже тогда! Мне нравится предложение младшего лейтенанта Соколова. Как вы считаете, Кравченко?

— Так точно, — отозвался командир роты. — Я предлагаю даже соединить с немецкими танками, которые могут стрелять, и полностью неисправные. Пусть они будут ложными огневыми позициями.

— Одобряю, — кивнул майор. — Капитану Забелину среди своих бойцов найти тех, у кого имеются навыки стрельбы из артиллерийских орудий. Предоставить этих красноармейцев в распоряжение командира танковой роты.

Соколов слушал, а сам думал о том, сколько им всем отпущено времени. А если немцы тоже не будут ждать и атакуют город с ходу, как только их первая колонна подойдет к окраинам. Та группа, головные танки которой подорвались на его минах, насчитывала не меньше двух танковых рот и батальона пехоты. И они, если продолжат идти по следам русской колонны, выйдут как раз сюда же, к пойме реки. Перекрыть шоссе несложно. Ниже по течению речушки два брода и один легкий мосток. По мосту танки не пройдут, а вот пехота запросто, мотоциклисты проскочат в два счета. Но наступать им придется на двух узких участках, зажатых с двух сторон густым лесом. Со стороны садов тоже не сложно организовать хорошую оборону с окопами полного профиля. Если время позволит, конечно…

— Младший лейтенант Соколов! — вывел Алексея из задумчивости голос майора. — Вам поручается командование обороной северного участка города со стороны поймы реки.

Пехотинцы приданного Соколову стрелкового взвода, усиленного четырьмя пулеметными расчетами, вгрызались в мерзлую землю, сбросив шинели. От красноармейцев валил пар, с хриплыми выдохами в землю врезались кирки и ломы. Земля отлетала мелкими кусками, с неохотой допуская людей к своему нутру. Шесть танковых окопов предстояло вырыть на окраине городка. Молодой лейтенант понимал, что танки нужно было бы выдвинуть как можно дальше от домов, чтобы увеличить каждому сектор обстрела вплоть до кругового. Но тогда и сами танки были бы хорошо видны наступающим немцам с высокого яра на опушке. А если у них будет с собой артиллерия, то с закрытых позиций они подобьют все закопанные танки в два счета, потому что те будут у них как на ладони. Закопанный танк наиболее эффективен тогда, когда его позиция не видна, если его долго нельзя обнаружить.

— Вы уверены? — Логунов подошел к командиру, вытирая лоб тыльной стороной ладони.

— Да, Василий Иванович! Только так. Или мы их задержим там, на спуске, пока они не спустились в пойму реки, или безразлично, в каком месте закопаны танки. Они все равно прорвутся. Значит, нам важнее скрытность и точная стрельба. Запрем их на краю леса, и они здесь уже не пройдут. В крайнем случае у нас есть наша «семерка», всегда можно пойти в контратаку. Навязать им встречный бой.

— Одним танком? — с сомнением спросил Логунов.

— Товарищ младший лейтенант! — бойкий голос заставил танкистов обернуться. Перед Соколовым стоял командир 313-го Фролов. — Сержант Фролов с экипажем прибыл в ваше распоряжение.

— Вот, — улыбнулся Алексей и обнял Фролова. — А вы говорите, Василий Иванович. Вот уже и два танка для контратаки. Давай, Костя, уводи свою машину и ставь ее рядом с «семеркой» за развалинами водонапорной башни. Диспозиция простая: зарытые немецкие танки бьют по колонне, которая будет пытаться выйти из леса, спуститься в пойму, развернуться и атаковать город. Танки зарыты между домами, поэтому обнаружить их из леса или с воздуха сложнее. Сектор обстрела у каждой машины около 60–70 градусов, но зато их шесть штук, и сектора перекрываются. Мы с тобой, если возникнет необходимость, атакуем прорвавшихся немцев с левого фланга и загоняем в болотистую часть поймы. Ты помнишь, Костя, где ты встал, когда мы шли в атаку на Лыков Отрог? Ты еле выбрался, когда пятился назад, а если чуть дальше вправо взять, то там встанет и танк, и трактор — кто угодно.

— Это точно, — согласился Фролов, глядя на ровное пространство, тянувшееся от городской окраины до самого подъема к лесной опушке. — Кажется, что земля мерзлая, а она, зараза, промерзла еще только на спичечный коробок, а ниже слякоть.

Откуда-то со стороны шоссе послышалась стрельба, ухнули несколько орудийных выстрелов. Не прошло и шести часов, а немцы, кажется, уже начали атаку на город. Соколов побежал по рядам отрытых стрелковых и пулеметных ячеек, вдоль танковых окопов, поторапливая бойцов. Еще два часа под непрекращающуюся канонаду солдаты рыли землю. Потом стали затаскивать в окопы первые поврежденные немецкие танки. Наводчики из числа пехотинцев, которые имели хоть какой-то опыт стрельбы из пушек, вращали башни ручными маховиками, проверяя механизм и углы секторов обстрела.

Потом в танки стали загружать собранные из других подбитых машин снаряды. Набиралось почти по полному боекомплекту на каждый зарытый танк. Поврежденный бронеавтомобиль разведчиков поставили в бревенчатый сарай, устроив для его пушки бойницу. Задача этой огневой точки — прийти на помощь обороняющимся, когда немцы прорвутся через пойму к окраине. Тогда бронеавтомобиль сможет стрелять из своей малокалиберной пушки хотя бы по гусеницам немецких танков, он вполне справится с бронетранспортерами и с пехотой противника. Но раньше времени, без приказа, Соколов экипажу запретил даже шевелиться.

В 16.15 на склоне у опушки леса показались два мотоциклиста. Соколов был на своем командном пункте, устроенном в бетонном подвале разрушенного дома. Поднял к глазам бинокль. Отсюда, с левого фланга своей позиции, он хорошо видел всю речную пойму. В мотоциклистах он узнал разведчиков, которых отправил несколько часов назад на трофейных мотоциклах в лес, чтобы они вовремя предупредили о приближающемся противнике.

Вот, зарываясь колесами в песчаную почву, мотоциклы преодолели спуск и понеслись по мерзлой земле к окраине городка.

Соколов, стиснув зубы, ждал и приговаривал: «Давайте, ребята, быстрее! Торопитесь!» Такая спешка могла означать лишь одно: немцы появились. И не просто появились, они уже совсем рядом. Значит, атака последует незамедлительно. Немецкий командир не пропустит такого удобного случая — атаковать город одновременно с двух сторон.

— Всем к бою, — велел передать приказ по радио Алексей.

— Внимание, всем, — заговорил радист в микрофон. — Я — семьдесят седьмой. Всем к бою, повторяю: всем к бою!

Мотоциклисты уже преодолели почти половину расстояния до окраины, где можно было укрыться за первыми домами, когда на склоне среди деревьев Алексей заметил движение. Еще мгновение, и там появился немецкий Т-III, потом второй. Люки башен обоих танков были открыты. Соколов хорошо видел танкистов: один — молодой, с веснушчатым лицом, в круглом черном шлеме, второй — в пилотке и наушниках поверх нее. Он держал в руках микрофон и командовал, часто поворачиваясь назад.

— Третьему и четвертому огонь бронебойными по танкам, — приказал Соколов.

Радист передал его приказ по радио. Алексей видел, как башня левого танка поворачивается, как опускается ствол пушки. Успейте, ребята, успейте, мысленно повторял Соколов, глядя в бинокль на немецкие танки.

Справа один за другим выстрелили два орудия закопанных немецких танков. «Болванка» ударилась ниже левого танка на самом краю обрыва, подняв фонтан земли. Вторая угодила в правый танк, в котором, как понял Соколов, находился командир немецкого подразделения. Удар пришелся в область орудийного ствола. Танк качнулся, немец едва не вылетел из люка, выронив микрофон.

Оба люка стали поспешно закрываться, но тут два танка с позиции Соколова выстрелили еще раз. Прямое попадание в лобовую броню левого. Танк замер с опущенным стволом, из пробоины стал сочиться серый дым. Первый поспешно ретировался и исчез со склона. Видимо, танкист промахнулся.

— Прекратить огонь, — приказал Соколов. — Мотоциклистов ко мне на КП.

Рядом затрещали мотоциклетные двигатели, два трофейных мотоцикла подкатили к командному пункту. Кивнув Логунову, который находился с ним рядом на правах заместителя, чтобы тот продолжал вести наблюдение, Соколов повернулся к разведчикам.

— Живы? — улыбнулся он, увидев задорные лица молодых автоматчиков, которые с лихостью соскочили с седел мотоциклов и вытянулись для доклада. — Идите сюда, к карте. Докладывайте.

— Мы их засекли, когда Михеев на дерево залез и стал осматривать окрестности. Высокая такая береза, метров двадцать. Говори лейтенанту, что видел.

— Я хвост колонны видел, товарищ младший лейтенант, — пробасил Михеев. — Они на просеке стояли. Грузовиков я насчитал штук двадцать, с десяток «ханомагов». Ну, этих, бронетранспортеров ихних. Танки тоже были, но мне оттуда не видно, думаю, с десяток, не больше.

— Ну, мы и решили поближе к ним подъехать, — продолжил доклад сержант. — Думали, на малых оборотах подберемся, а там решим, как их посчитать, увидим, какие опознавательные знаки на технике. У них это дело развито, со знаками, эмблемами, вы же знаете. А потом получилось, что мы почти выскочили на них на просеке. Я первым ехал, Михеев за мной на расстоянии двадцати метров. Мы так договорились заранее. Кто ж знал, что голова колонны метров на двести ближе к нам, чем было видно с дерева. Танки в три ряда стояли. Навскидку, их там в колонне штук пятьдесят. Они стояли тихо, с заглушенными двигателями, но шуму было все равно много. Голоса, гремели железом, кто-то команды выкрикивал. Думал, показалось, ан нет! Метров на пятьдесят к ним подъехал. Ну, пришлось, конечно, резко разворачиваться и — назад. Они стрельбу открыли. А потом как взревели все разом. Ну, думаем…

— Вы что, ждали, когда они погонятся за вами? — спросил Соколов. — Танки вышли на яр после вас через пару минут.

— Товарищ младший лейтенант, — позвал Логунов, — немцы утаскивают свой танк со склона. Может, вдарим, чтобы неповадно было?

— Отставить. Из-за одного танка всю систему обороны им показывать. Пусть думают, что здесь все просто. А мы подождем. Ну, так что, Половцев, почему танки за вами по пятам шли?

— Рискнули мы немножко, — помявшись и переглянувшись с Михеевым, заявил сержант. — Пока они на своих гусеницах там развернутся, мы их с боку решили обойти, посчитать. И чуть не вляпались, там дорога одна и для танка, и для мотоцикла. Пришлось ноги уносить.

— Ну, так сколько их вышло на нас? Посчитали?

— Так точно. Более пятидесяти танков, не меньше семидесяти грузовиков трехосных. Трех- или пятитонных. И не меньше двадцати бронетранспортеров.

— Ясно. — Соколов в задумчивости посмотрел на лес и покусал губу. — Радист, связь с со штабом группы.

Велев разведчикам не отлучаться, Алексей дождался, когда к аппарату полевого телефона подойдет сам Лацис. Майор сразу начал разговор с вопроса.

— Это у тебя там танки стреляют, Соколов? Почему открыл огонь?

— По сведениям моих разведчиков, на опушку леса вышла немецкая механизированная колонна. По первым оценкам, до двух батальонов мотопехоты и до батальона танков. Открыли огонь, чтобы дать оторваться своим разведчикам. Огневые позиции не демаскировал. Жду атаки в любой момент.

— Понял тебя, Соколов, — голос Лациса стал глухим. — Учти, что надеяться тебе придется только на себя. На шоссе нас жмут с двух сторон. Атака за атакой. Тут, по предварительным сведениям, до двух полков мотопехоты. Несем потери, но держимся. Часть сил приходится держать на противоположной стороне города, там со стороны оврагов тоже могут подойти немцы. Разведчики работают, заняты поисками, но пока безрезультатно.

— Понял, товарищ майор. Есть, держаться и рассчитывать только на себя.

— Да, Соколов, у тебя орудийных стволов больше, чем у нас. Держись. Отходить тебе нельзя. Прорвутся в город, и нам их не удержать, сил не хватит для уличных боев. Понимаешь?

Отправив Логунова, Алексей увидел, что перебежками, а кое-где и ползком к нему приближается лейтенант Щукарев. Он, как и Соколов, прямо перед войной закончил училище и воюет тоже с первых дней. Они были «на ты», хотя Щукарев был сейчас формально в подчинении у Соколова.

— Где тебя носит? — недовольно буркнул Алексей, когда лейтенант спрыгнул к нему в бетонную яму.

— Извини, как всегда всех дел не переделаешь, обо всех не предупредишь, всего не предусмотришь. Видел танки! Твои оба повредили. Один сам ушел, второй сзади тросами зацепили и утащили в лес. Двумя меньше.

Соколов покосился на уверенное носатое лицо Щукарева. Парень несколько месяцев не вылезал с передовой. В его взводе три или четыре раза полностью менялся весь личный состав. Ни одного сержанта не осталось, с кем он первые бои принимал. Заговоренный, что ли, с теплом подумал о лейтенанте Алексей, побольше бы таких, чтоб ни пуля, ни осколок не брали. Толковый командир, раз его Лацис взял к себе в группу.

— Зачем ты приказал стрелять? — спросил лейтенант Соколова. — Демаскировал оборону. Дались тебе эти два танка. Пусть бы они начали спускаться как на марше, с ленцой и спичкой в зубах. Артисты!

— Разведчики возвращались, — проворчал Соколов. — Помедли я еще секунду, они бы их на открытом пространстве расстреляли как в тире.

— Много их там? — оживился Щукарев, поняв, что появилась свежая информация о немцах.

Алексей пересказал ему все, что узнал от разведчиков. А заодно и о разговоре с майором. Картина складывалась простая и легко объяснимая. Немцы развернули со стороны фронта какую-то часть, для того чтобы выбить русских из Лыкова Отрога. Она и наступала сейчас вдоль дороги, где оборонялась стрелковая рота и большая часть танкового батальона Кравченко. Здесь из леса готовилась атаковать группа, которая преследовала таинственную русскую колонну. Видимо, они докладывают о своих наблюдениях и ждут приказа командования.

Соколов еще говорил, когда со склона вдруг ударили орудия. В воздухе над головами прошелестели снаряды — один, второй, третий. Взорвались за спинами, разворотив второй этаж каменного дома, подняв фонтаны земли на узкой улице среди палисадников и раскидистых деревьев.

— Ну, вот и дождались, — чуть пригнувшись от неожиданности, сказал Щукарев. — С ходу лупят куда попало, лишь бы нам на нервы действовать. Давай, командуй, Леха! Я к своим, на позиции. Связь по проводному, у меня там свой КП устроен!

— Удачи тебе, Вадим! — Соколов пожал лейтенанту руку.

Еще один залп немцы произвели по городку, не показываясь на краю склона. И только потом, когда загорелись несколько домов, появились их танки. Два, четыре, шесть! Они выходили на склон по две машины, били без остановки на «короткую» и спускались вниз.

— Хромые, по танкам огонь! — приказал Соколов.

Связист передал приказ, и почти сразу же послышались выстрелы танковых орудий. Наверное, артиллеристы уже зарядили пушки немецких танков и только ждали приказа. Одно за другим били орудия, гулкое эхо разносилось по округе. Первыми снарядами удалось подбить сразу два танка, шедших слева. Правые прибавили скорости и поспешили вниз, где больше места для маневра.

Соколов хмурился, видя, что навыков у пехотинцев, что сидели в танках, маловато, чтобы с первого выстрела подбить бронированные машины. Рано ему завидовали другие командиры. Рано он сам слишком высоко оценил свою позицию. А если не попадут больше, если это были случайные попадания. Вон горят два, но и только, а остальные ползут вниз. Вот обошли подбитые, вот уже почти внизу. Неужели все менять и приказывать «тридцатьчетверкам» идти на встречный бой, бить с ходу и запирать немцев на склоне. Пожалуй, смогут успеть, если прямо сейчас все поменять и бросить танки в атаку. Но их почти сразу подобьют. Два единственных подвижных танка. Жди, жди, Соколов!

И тут Алексея — как ледяной водой окатило от радости. У головного немецкого танка удачным попаданием бронебойного снаряда разбило катки с правой стороны. Танк развернуло боком, и он почти перекрыл дорогу остальным, идущим следом. И тут же второй снаряд угодил ему в борт. Бензиновый двигатель вспыхнул как свеча, столб огня вырвался, когда взорвался бензопровод, потом запасной бак. Танкисты выбирались из люков, катались по земле, пытаясь сбить пламя. Соколов с одобрением посмотрел на позиции пехоты. Молодец Щукарев, держит своих. Рано открывать огонь. Подпустить немецкую пехоту на двести метров, только тогда — огонь.

Шесть трофейных танков, спрятанных в полутораметровые окопы, с наброшенными на башни обрывками маскировочных сеток, кустарника, всего, что могло хоть как-то скрыть присутствие этих машин, стреляли и стреляли. Соколов добился своего — немцы никак не могли понять, откуда по ним работают пушки. Но сколько это продлится?

Еще два попадания! Немецкий танк загорелся, разбрызгивая снопы пламени. Горящий бензин клокотал в недрах мотора, потом яркая вспышка озарила склон, и танк остановился. Еще у одного танка в башне взорвался боезапас. Башню сорвало и отшвырнуло на несколько метров в сторону. Казалось, что еще немного, и немецким танкам будет не пройти по склону вниз, там уже горели и дымились восемь подбитых машин. Немцам нужно или растаскивать свои танки, или искать пути обхода.

Но немецкий командир, похоже, имел строгий приказ — вперед! Отходить или прекращать атаку он не планировал. Соколов уже собрался облегченно вздохнуть, как на склон вышли четыре немецких танка и стали прицельно обстреливать окопы между домами. Они сумели определить наши позиции и стреляли не «болванками», а фугасными снарядами, собираясь завалить закопанные танки землей или повредить их взрывами. Близко к краю немцы не совались. Они подошли ровно на столько, чтобы опущенные стволы пушек были наведены на цели. Снизу были видны только их башни и верхняя часть корпуса.

Под прикрытием этих танков, другие снова ринулись вниз. Соколов видел, как новые машины сталкивали со своего пути подбитую технику, словно тараном прокладывая путь к цели. Артиллеристы не могли попасть в наступавшие машины, пока те скрывались за подбитыми танками. Сказывалось отсутствие опыта.

Соколов кусал губы, видя, как снаряды попадают в уже мертвые танки. А его закопанная батарея занята на половину «контрбатарейной» борьбой, пытаясь подбить те танки, которые обстреливали их позицию. И запретить им этого нельзя, они все делали правильно, иначе сверху их всех сожгут.

— Хромые, всем огонь по склону! — приказал Соколов. — Третий и четвертый, огонь по атакующим танкам! «Семерка», 313-й, огонь по атакующим танкам!

Две «тридцатьчетверки», взревев моторами и кроша гусеницами битый кирпич, вырвались из-за развалин водонапорной башни и выстрелили почти одновременно. И сразу закрутился на месте головной немецкий танк, прорвавшийся в низинку, следующий за ним получил бронебойный снаряд в борт и остановился, выпуская клубы черного смолянистого дыма. Но еще четыре немецких танка прорвались через затор и на полной скорости понеслись к нашим позициям.

— Всем огонь по прорвавшимся танкам! — крикнул связисту Соколов. — Передай: всем перенести огонь по прорвавшимся танкам.

Только теперь немцы разглядели засаду «тридцатьчетверок» за развалинами. После двух выстрелов «семерке» и 313-му пришлось задом сдавать в укрытие. Взрыв привлек внимание Алексея, он увидел, как сорвало башню с закопанного танка. Видимо, подкалиберный снаряд угодил в башню, огненная струя прожгла слабую броню, сдетонировали боеприпасы.

Из четырех прорвавшихся немецких танков три уже горели посреди поймы, четвертый повернул вправо, уходя от губительного огня. Еще немного, и случилось то, чего ожидал Соколов. Немецкая машина увязла в жидкой грязи, проломив подмерзшую корку. Бешено вращались гусеницы, но танк только больше оседал на одну сторону, увязая в жиже. Две дымных вспышки на броне от попадания бронебойных снарядов, и бронированная машина замерла, перекосившись на один бок.

— Атака отбита, — передал радист приказ Соколова. — Командирам подразделений доложить о потерях.

Четырнадцать танков горели на спуске и в низинке. Еще один танкисты подбили на кромке склона. Не так уж и плохо для одной атаки. Только какой ценой за это заплачено, вот в чем вопрос. Сколько осталось танков из числа трофейных, которые закопаны на окраине? Будет ли чем обороняться дальше? И как артобстрел пережила пехота? Какие там потери?

Тяжелые первые месяцы войны многому научили Соколова. А еще точнее, от многого отучили. Отучили радоваться раньше времени, надеяться на лучшее. Он привык верить фактам и строить расчет именно на них, а не на гипотезах и догадках. Ошибки на войне, тем более с таким сильным и опытным врагом, стоят очень дорого.

— «Семерка» докладывает! — послышался голос связиста. — У него и 313-го все в норме, повреждений нет. Из закопанных трофейных танков один уничтожен прямым попаданием в башню, еще у одного от попадания бронебойного снаряда заклинило пушку. У пехоты один убит, трое легко ранены.

Минус два ствола, подумал Соколов, это серьезно. Он рассчитывал, что они будут выходить из строя не так быстро. За один бой потерять два танка — это много. Еще три таких атаки, и нечем будет воевать. Пятнадцать немецких танков, а с учетом двух первых, поврежденных на краю обрыва, — семнадцать выведены из строя. Ладно, выхода нет, с такой арифметикой я все равно лишу их бронетехники, со злостью подумал Алексей.

— Товарищ младший лейтенант, — связист протянул трубку полевого телефона. — Вас Колодец вызывает.

— Колодец, я — Две Семерки, — отозвался Соколов.

— У тебя затихло? — послышался в трубке голос Лациса. — Докладывай обстановку.

— Немцы предприняли танковую атаку с ходу по нашему спуску. Уничтожено и выведено из строя семнадцать вражеских танков. Мои потери — два трофейных танка. Среди пехоты в результате обстрела позиций — один убит, трое легко ранены. В лесу ясно слышу шум моторов.

— Думаешь, уходят? Будут искать другое место прорыва?

— Не похоже, что уходят. Звук не удаляется. Что-то готовят. Думаю, до ночи будет еще одна атака.

— Держись, Соколов, держись, родной! — резко бросил Лацис. — Большая у меня на тебя надежда. Ты мне силы сэкономил, использовав трофейные танки. Немцы атакуют как бешеные. Потери у нас большие. Резервов нет, каждый держится сам! Понял меня, Соколов?

— Так точно, Колодец, понял! Клянусь, немец на моем участке не пройдет. Пока мы живы, не пройдет!

— Ты, Алексей, не горячись там, — голос майора стал усталым. — Мне не надо, чтобы вы геройски погибли. Мне надо, чтобы вы не пропустили врага, дали мне выполнить основную задачу. Чтобы вы все там живые были. По возможности…

— Есть, жить и сражаться, — ответил Соколов, стараясь, чтобы его голос прозвучал бодро и уверенно.

Добавить к своим словам он ничего не успел, потому что со стороны леса вдруг ударили орудия. Немецкие танки были снова у кромки обрыва, но теперь они вели себя осторожнее… Соколов увидел шесть машин. Опустив стволы, они почти одновременно выстрелили по позициям трофейных танков и пехотного взвода. Били фугасными снарядами, и Алексей на миг представил, каково там красноармейцам, когда отрыты только стрелковые ячейки, когда нет ходов сообщения.

Немцы отъезжали назад, прячась за кромкой обрыва, а потом выезжали то по два, то по три танка, то с одной, то с другой стороны и били фугасными снарядами. А по спуску из леса выползали бронетранспортеры с немецкой пехотой. И над лобовыми броневыми щитками бились язычки пламени из стволов пулеметов.

— Первый и шестой, — отдал приказ Соколов, — огонь по наступающему противнику. Второй, пятый, «семерка», 313-й, слушать меня внимательно. Зарядить фугасными. Цель — левый склон. Не целиться по танкам, целиться по склону на метр ниже среза. Ждать моего приказа. Огонь по команде.

Соколов ждал. Он даже не смотрел сейчас на «ханомаги», которые под огнем стали высаживать пехоту, поливая наши позиции огнем пулеметов. Кажется, один бронетранспортер подбили, но это сейчас не главное. Надо ликвидировать угрозу сверху, этот губительный огонь немецких танков по позициям. Они играючи появляются, стреляют и снова уходят под защиту склона.

Соколов выбрал левый склон и ждал, когда на нем появятся одновременно два немецких танка. Есть! Два танка резко остановились, и одновременно с их выстрелами по склону ударили четыре орудия со стороны города. Фугасные снаряды, предназначенные для разрушения укрепленных позиций и защитных сооружений, угодили под склон и разорвались на расстоянии не более полутора метров друг от друга. Они вызвали такое движение почвы, что значительная часть склона сдвинулась с места и с шумом поползла вниз, в пойму реки. Вместе с этим оползнем поехал вниз один немецкий танк. Второй тут же включил заднюю скорость, бешено завращались гусеницы, в конце концов и этот танк сначала медленно, потом все быстрее пополз боком вниз.

Несколько секунд, и на глазах восторженных красноармейцев два немецких танка рухнули с высоты около десятка метров. Один упал на башню, было видно, как продолжают вращаться гусеницы, но вот уже потянуло дымом, потом появились языки пламени. Ни один из люков не открылся, никто не выбирался из вспыхнувшего танка наружу.

Второй упал набок, от удара у него сразу же отвалилась башня. Жуткая картина испугала наступавших немцев. На другой части склона, справа от дороги, танки больше не появлялись, пехота заметалась и стала отходить, укрываясь за бронетранспортерами. Четыре танка расстреливали эту сумятицу осколочными снарядами, с позиций у крайних домов били пулеметы.

Атака окончательно захлебнулась, а через полчаса стали опускаться серые осенние сумерки. Соколов смотрел на темнеющее поле боя. Очертания подбитых танков и человеческих тел начинали расплываться, и только выше склонов, над лесом, на фоне пока еще светлого неба, поднимались пятна черного дыма.

— Еще двое убитых, — говорил Щукарев, идя вместе с Алексеем по своим позициям. — Один легко раненный, царапнуло, воевать может, не хочет парень уходить. Ну, а двоих землей присыпало. Контузило ребят. Отлежатся к утру, все будет нормально.

— Снаряды скоро закончатся, — сказал Соколов. — И останешься ты против их танков с гранатами. Еще один день хватит продержаться, потом хоть врукопашную иди.

— Слушай, а мин в городе нет? — вдруг загорелся идеей лейтенант. — Наши не смотрели по немецким запасам? Может, на каком-то складе с десяток, а? Мы бы в два счета заминировали дорогу.

— Смотрели, — хмуро отозвался Алексей. — Майор у нас человек опытный. Первым делом послал проверить, какими боевыми ресурсами мы здесь можем разжиться. Взрывчатки и той не нашли, а то можно было фугасов наделать.

— Хреновые наши дела, командир, — сплюнул Щукарев. — Поскорее бы разведчики эти чертовы снаряды нашли.

— Слушай, Вадим, — Соколов остановился и уставился в темноту. — Ты боевое охранение перед позициями далеко выставил?

— На двести метров. На уровне крайнего подбитого танка. Двое ребят под ним лежат, а двое левее в воронке. Опытные, с хорошим ночным зрением и слухом. А что?

— А то, что эту ночь нам спать не придется, зато, может, поживем лишних пару деньков! — улыбнулся Соколов. — Выдвинь охранение подальше. И пошли солдат к танкам. На склон не надо, там можно нарваться на немецкое охранение: они тоже устав чтут. Четыре танка между нами и склоном не взорвались. Остальные горели, слышно было, как в них детонировали снаряды, а четыре должны стоять с боезапасом. За один бой не могли немцы его полностью истратить. Тем более что они бронебойными почти не стреляли, лупили осколочно-фугасными. А нам как раз бронебойные нужны до зарезу. У нас же в обороне тоже немецкие танки трофейные стоят! Сообразил?

— Ну, ты голова! — засмеялся Щукарев и торжественно вытянулся в струнку, приложив руку к шапке. — Разрешите выполнять, товарищ младший лейтенант?

— Давай, Вадим, только на немцев не нарвитесь.

Возвращаясь к своим танкам, Алексей прошел по позициям пехотинцев. Никто не спал. Те, кого не послали за снарядами, рыли запасные позиции. Сил и времени на устройство полноценной системы обороны не было. Не удастся вырыть окопы в полный профиль, но каждый боец старался хоть как-то усовершенствовать свою собственную позицию. Особенно старались пулеметчики. Соколов услышал голос Щукарева, который приказывал из немецких танков в поле добыть и патроны к пулеметам. Молодец, мысленно похвалил опытного лейтенанта Алексей, у него ведь половина пулеметов — трофейные.

Экипажи двух «тридцатьчетверок» тоже не спали. Бабенко с механиком 313-го чем-то гремели в его танке. Было слышно, что они говорят о какой-то тяге. Остальные под руководством Логунова устраивали блиндаж. Увидев Соколова, сержант, как и положено по уставу, велел продолжать работу, а сам подошел, вскинув руку к шлемофону:

— Товарищ младший лейтенант, экипажи заняты текущим ремонтом 313-го и устройством помещения для ночлега личного состава. Боевое охранение выставлено, график дежурств составлен.

— Как дела, Василий Иванович? — спросил Алексей. — Где Фролов?

— Здесь Фролов! — раздался задорный голос командира 313-го, показавшегося из-за танка. — Машина в порядке. Небольшая регулировка.

Танкисты, отряхивая руки и комбинезоны, потянулись к командиру. Соколов посмотрел на свой экипаж, на танкистов Фролова и подмигнул. И тут же почти на всех лицах появились улыбки, даже на хмуром, сосредоточенном лице Омаева.

Логунов пригласил посмотреть работу широким жестом хозяина. Блиндаж был крепким и надежным. Танкисты сдвинули к старой воронке от авиационной бомбы, наверное, не без помощи танка несколько бетонных блоков и не разбившиеся на отдельные куски части кирпичных стен водонапорной башни. Воронку подровняли лопатами, устроив квадратную яму. Сверху уложили бревна от разрушенного неподалеку дома. На пол настелили доски. Посередине на земле красовалась большая бочка с самодельной трубой, в которую Коля Бочкин уже пихал дрова.

— Задохнетесь ведь, — покачал головой Соколов.

— Нет, тут тяга хорошая под потолком, — показал Логунов отверстия в противоположных частях блиндажа. — Мы пробовали бумагу жечь. Нормально в трубу тянет. А когда она нагреется, то тяга еще лучше будет.

Начался привычный галдеж. Танкисты расспрашивали, как дела у пехотинцев, наперебой делились впечатлениями от падения с обрыва двух немецких танков. Соколов улыбнулся, когда ему как командиру в блиндаже подвинули единственный стул — старый деревянный ящик. Танкисты расселись прямо на доски вокруг Алексея. Откинув полог брезента, которым был завешан вход, вошли Бабенко с механиком-водителем второго танка. Логунов вопросительно посмотрел на командира. Соколов понял его взгляд и согласно кивнул. Сержант достал из-за пазухи приготовленную фляжку с водкой и отвинтил крышку.

— Ну что, танкисты! — заговорил он, тряхнув фляжкой. — Давайте с разрешения командира за сегодняшний день, который мы пережили. За то, что мы выстояли и отбили все атаки. И за тех, кто погиб сегодня.

Он протянул фляжку Соколову, тот взял ее и поднес к губам. Запах водки заставил немного поморщиться, но Алексей этого даже не заметил, потому что его мысли сейчас были далеко. Там, на востоке Белоруссии, в таком же вот небольшом городке, оставалась девушка. И ее больной отец, и ее одноклассники. Молодые, горячие сердца, которые не смогли смириться с присутствием врага. Совсем дети, вчерашние школьники.

Алексей сделал большой глоток, с шумом выдохнул, приложив ладонь к губам. И каждый, кому передавали фляжку, чуть задерживал ее в руке, прежде чем сделать свой глоток. Логунов, наверное, подумал о женщине, с которой они скрывали отношения из-за ее взрослого сына, боясь, что он осудит, что возьмет в нем верх юношеский эгоизм. А теперь они воюют вместе в одном экипаже, под одной броней. И вместе думают о ней. Один как о жене, второй как о матери.

Вот и Коля Бочкин принял флягу. Мельком бросил теплый взгляд на Логунова, выдохнул и сделал небольшой глоток. Семен Михайлович Бабенко похлопал парня по плечу, взял из его рук фляжку и, не задумываясь, отпил свою долю. Все у него так. Инженер-испытатель, человек, который учил «тридцатьчетверки» ездить, преодолевать препятствия, который наездил на этих, да и на других танках столько километров по полигонам и испытательным участкам, что другим и за всю жизнь столько не намотать на гусеницы. И в этом весь Бабенко. Отпил, не задумываясь.

Фляжку протянули Омаеву. Молодой чеченец не употреблял алкоголь, и все это знали. Знали и то, что он возьмет флягу, деликатно приложит к губам, чтобы не обижать других и соблюсти традицию. И у этого молодого горца есть, о чем вспомнить в эту минуту затишья между боями. Экипаж помнил любовь Руслана и молодого санинструктора Людмилы. По-доброму подшучивали, улыбались им вслед. Искренне извинялись, если чья-то шутка казалась Омаеву оскорбительной, потому что так любить, так уважать женщину мог только горец. А потом ее не стало. И парень как будто зачерствел, казалось, в нем не осталось ничего, кроме мести врагу, который нарушил мирную жизнь родного аула, отобрал первую чистую любовь.

Потом пили танкисты 313-й. Фролов пригубил, потряс фляжку и решительно завинтил крышку.

— Ребятам надо оставить для сугрева. Сменятся из охранения — порадую.

— Как завтра день сложится, командир? — после долгого задумчивого молчания спросил Логунов.

— Не знаю, — чуть качнул головой Алексей, глядя на разгорающийся огонь в самодельной печке. — Будь рядом другие, я бы хвалиться стал, внушать уверенность в завтрашнем дне. Перед вами хорохориться не буду. Мы много боев вместе прошли, знаем друг друга, кто чего стоит. Скажу честно, ребята, сегодня устояли мы чудом.

— Не чудом, Алексей Иванович, а вашей выдумкой, — возразил Бабенко, как всегда не по-военному, с вежливой гражданской улыбкой. — Инженерно мыслите. Это ж надо было додуматься склон обрушить направленными взрывами. То-то немцы больше не сунулись туда. А паника какая началась! Мы хорошо видели, как они заметались.

— А мог склон и не обрушиться, — дернул плечом Логунов. — Тут бы они на нас и поперли. Пехота с «ханомагами», а сверху танки из пушек долбили бы по позициям. Они бы хорошо сверху разглядели пулеметные гнезда, расположения танковых окопов. Я вот вначале тоже с сомнением отнесся к идее лейтенанта танки закопать дальше, между домами, а не перед ними. Сделали бы по-моему, сейчас бы без единого трофейного танка остались. С двумя «тридцатьчетверками» против танкового батальона. Верю я нашему командиру, вот что я вам, мужики, скажу. Трудно будет нам завтра, труднее, чем сегодня, и он не скрывает этого. Но я знаю, что справится командир, удержимся и завтра, и послезавтра. Сколько надо, столько и будем тут стоять.

Глава 6

— Генерал! — Высокий мужчина в черном плаще с эсэсовскими эмблемами вошел, щелкнул каблуками грязных сапог и выбросил руку в партийном приветствии: — Хайль Гитлер! Позвольте представиться, оберштурмбаннфюрер[Звание в СС, соответствующее армейскому подполковнику.] Ланге.

Генерал Карлофф поежился, поправляя наброшенную на плечи шинель, потом все же решил встать из глубокого кресла возле натопленной русской печи. Ему было неприятно все. И этот эсэсовец, которого прислали из Берлина, и его грязные сапоги и забрызганный по колено черный плащ. С сапог уже нападали куски грязи на цветные русские половики, расстеленные на всех полах этого деревенского дома. Самого большого и чистого из всех, что смогли найти для генерала его адъютанты. И этот дом ему был неприятен, и эта русская осень, от которой раскисли все дороги, точнее, те накатанные колеи, где не было ни каменной брусчатки, ни асфальта. В этой грязи вязли даже танки. А потом ранняя зима, морозы, замерзшие солдаты, которым так долго не присылали зимнего обмундирования. Да и что могли прислать, когда в Европе представления не имели о том, что такое русские морозы. И не хотели знать, полагая, что Москву удастся взять до холодов. А за весь октябрь столбик термометра уже несколько раз опускался ниже десяти градусов по Цельсию.

— Вы из гестапо? — небрежно спросил генерал, рассматривая оберштурмбаннфюрера.

— Не имею чести, — дернул щекой офицер. — Я представляю СД.

Прибежавший заспанный адъютант замер с вопросительным выражением лица в дверях. Генерал велел проводить гостя в комнату для совещаний и помочь ему почиститься. Пока оберштурмбаннфюрера приводили в порядок, генерал просмотрел еще раз последние шифровки из Ставки. Ага, вот она… «представителя службы безопасности по вопросам секретного русского оружия». Два дня назад генерал не придал значения шифровке, полагая, что это очередная фантазия штабистов в Берлине, которые выдумывают все что угодно, лишь бы только подчеркнуть значимость своего департамента в глазах фюрера. Жаль, что погиб майор Герхард. Что-то он там по телефону докладывал моему адъютанту. Буквально за несколько часов до нападения русских на город. Значит, русские атаковали этот Лыков Отрог не от отчаяния, что их зажали в лесах мобильные танковые группы? И они не пришли сюда, чтобы занять выгодные оборонительные позиции? А если они действительно шли не на аэродром в Большанах?

Генерал взялся за трубку полевого телефона.

— Рихард, зайдите ко мне.

Адъютант появился через минуту. Он поспешно подошел к креслу, в которое снова уселся генерал.

— Вспомните, Рихард, — глядя на огонь в печи, сказал Карлофф, — о чем у вас был телефонный разговор с комендантом гарнизона в Лыковом Отроге?

— Я вам тогда докладывал, — осторожно напомнил лейтенант, — майор Герхард был обеспокоен тем, что у него недостаточно сил для обороны города. Разговор был в связи с информацией о появившейся в лесах механизированной группе русских. Вы приказали передать майору, чтобы он не беспокоился, что русских ни в коей мере не может интересовать эта дыра. Что целями таких рейдов бывают только стратегические объекты.

— Не то, Рихард, не то! — недовольно покачал генерал головой. — У него там были какие-то специалисты из артиллерийского инженерного управления группы армий Центр.

— Так точно! — обрадовался адъютант тому, что вспомнил, наконец, о чем шла речь. — Специалисты считали, что на складах в Лыковом Отроге хранились ракетные снаряды для русских реактивных минометов. Они там нашли накладные или секретные предписания русских о доставке этих снарядов для подготовки контрнаступления, которое так у русских и не состоялось. Мы им тогда возразили, что русская установка секретная, снаряды к ним у русских тоже секретные и они просто так на складах не могут валяться. А потом майор докладывал о погибшей русской разведгруппе, которая что-то искала на шоссе, ведущем от Лыкова Отрога в Смоленск. Там очень много разбитой и сожженной техники. Отходили войска, беженцы, эвакуировались заводы. Шоссе было просто запружено техникой. Наши самолеты устроили там ад. И русские что-то искали среди этой техники.

— Теперь мне понятно, почему мне безропотно дают любые силы, для того чтобы я снова отбил город. Понятно, почему от меня требуют немедленно выбить оттуда русских. И теперь совершенно очевидно, что в Лыковом Отроге работала не группа специалистов из инженерного артиллерийского управления. Вот почему так быстро узнали в Берлине. Где наш гость?

— Как вы и приказали, я проводил его в комнату для совещаний. Думаю, что оберштурмбаннфюрера уже привели в надлежащий вид. Прикажете подать туда кофе?

— Нет, лучше коньяк.

Генерал с сожалением вспоминал Польшу. Там он мог себе позволить занять старинный замок под штаб и личные апартаменты. Там были гобелены XVI века, картины кисти известных мастеров, там были большие камины, которые за считаные минуты нагревали залу до комфортной температуры. В тех стенах, где жила сама история, думалось легко и продуктивно. А здесь, в этих русских деревянных срубах, где из мебели только деревянная лавка и такой же стол, где тесно, думалось очень плохо. Даже вот этот старинный русский дом, состоящий из четырех проходных комнат, давил на генерала, будил нехорошие ощущения.

Пройдя в самую большую комнату, соседствующую с комнатой адъютантов, генерал увидел оберштурмбаннфюрера, стоявшего возле печки и отогревавшего руки. Сапоги у него были уже в порядке.

— Здесь немного холоднее, — сказал генерал, — но зато здесь есть карты и связь. Этот большой странный дом русские использовали под контору своего местного управления. Ужасная архитектура, дикость.

Вошедший адъютант принес поднос, на котором стояли две рюмки, графин с коньяком и несколько маленьких бутербродов с консервированной ветчиной. Генерал сделал приглашающий жест к столу, отпустив адъютанта. На правах хозяина он сам разлил по рюмкам коньяк. Выпили молча, без тостов и высокопарных слов. Гость или действительно сильно замерз, или был погружен в свои мысли настолько, что выпил коньяк как воду, без соблюдения всех ритуалов.

— Скажите, генерал, как долго русские могут оборонять это Лыков Отрог?

— Я не позволю им делать это долго. Части, приданные мне для ликвидации русской рейдовой механизированной группы, нужны на фронте. И каждый лишний день их пребывания в тылу есть преступление перед нашей грядущей победой над русскими. Город я мог взять в первый же день, но это повлекло бы за собой неоправданные потери. Прошу вас к карте, — генерал отодвинул занавеску из черной плотной ткани, которая закрывала часть стены. — Вот карта города и его окрестностей. Она немного устарела, но очертания городских границ не изменились. Мы атакуем русских с двух сторон. Вот отсюда, со стороны замерзшей поймы реки, подошла механизированная группа, усиленная танковым батальоном. Это не основное направление наших атак, скорее отвлекающее. Но если мы здесь случайно добьемся успеха, то, безусловно, постараемся прорвать оборону именно здесь. Основной удар наносится со стороны Смоленского шоссе. Здесь русские выдвинули свою линию обороны больше чем на километр от города, однако природные условия и рельеф не позволяют нам использовать фланговые охваты и другие маневры. Атаковать приходится в лоб, изматывая противника и нанося ему урон. У русских опытный командир, имеющий хорошую военную подготовку. Но у него нет резервов. Почти нет. И завтра, когда он будет сдерживать наши атаки уже с трудом, я ударю с противоположной стороны. Вот здесь, видите топографический знак «фруктовый сад»? Да, у него здесь есть заслон, он понимает, что атака может быть и здесь, но не знает, когда ее ждать. И он постепенно отвлекает силы отсюда на район основной обороны. Завтра…

— Завтра вы не будете атаковать русских, генерал, — тихо, но очень веско сказал гость. — Вы сейчас отдадите приказ своим подразделениям отойти. Вот в этом пакете письмо, адресованное вам лично. Там стоит подпись Кальтенбрунера.

— А-а, — небрежно кивнул генерал, принимая пакет. — Видимо, это связано с секретными русскими снарядами?

— Вы уже знаете? — удивился офицер.

— Естественно, — пожал плечами генерал, читая письмо. — Я привык досконально владеть информацией на том участке, на котором мне поручено сражаться.

Ланге пропустил мимо ушей изящную салонную издевку, отпущенную генералом, и стал ждать, когда Карлофф дочитает письмо.

Оберштурмбаннфюрер крутил в пальцах сигарету. Генерал бросил на него короткий взгляд и разрешил закурить. Он оценил такт своего гостя, который мог бы и не спрашивать разрешения. Офицеры из имперской службы безопасности чаще всего вели себя высокомерно даже в присутствии старших по званию офицеров вермахта.

— Так, — генерал отложил письмо и снял очки в тонкой металлической оправе. — И кто будет вести переговоры? В письме не указано, кто именно получает полномочия и принимает решения.

Генерал специально сделал многозначительную паузу, но так и не произнес слова «и несет персональную ответственность».

— Вы здесь командуете, генерал, — чуть наклонил голову Ланге. — Это письмо можете расценивать как рекомендации нашего ведомства. Ведь цель у нас с вами одна — победа над большевиками. Вы делаете свое дело, мы свое. У вас в руках армия, мы ищем эти снаряды. Успех — и мой, и ваш будет оценен по достоинству в Берлине, когда фюреру доложат, что захвачены образцы того самого пороха, которым Красная армия начиняет свои реактивные снаряды, причинившее нам уже столько неприятностей. Не важно, кто кому помогает: я вам или вы мне.

— Хорошо. Как вы видите наши дальнейшие действия?

— Вы отменяете приказ об атаках на город. Потом высылаете парламентера, которого инструктирую я. Мы можем даже снабдить его письмом к русскому командиру. Не смотрите на меня так, генерал. Вам придется послать кого-то из ваших офицеров. Я бы предложил кандидатуру вашего адъютанта. Я пойти не могу по одной простой причине: русские с некоторых пор с неприязнью относятся к нашей форме. Переодеваться я не стану, это неуважение к мундиру и пренебрежение своей честью. Разумеется, я не боюсь пойти парламентером, но от моей формы делу будет больше вреда, чем пользы. Мы должны убедить русских прекратить сопротивление, а не раздражать их. Вы понимаете, что я имею в виду?

— Хорошо, с первым шагом понятно. Либо русские прекращают сопротивление, либо они продолжают его. Второе мне кажется более вероятным, потому что я воюю с 22 июня и успел понять, что их солдаты очень не любят сдаваться, даже если это диктует здравый смысл. Итак, если они сдаются, мне дальнейшее понятно, а вот если они отказываются сдаваться?

— Это не важно, генерал, — со странной улыбкой ответил Ланге. — Главное прекратить огонь и начать переговоры. Сейчас самый главный наш союзник — это время. И не беспокойтесь, вас никто не посмеет упрекнуть, что здесь, под этим Лыковым Отрогом, вы держали боевые части слишком долго.

— Долго? — генерал посмотрел на собеседника с крайним изумлением.

— Я утрирую, генерал, — слегка улыбнулся оберштурмбаннфюрер и отвел взгляд.

Майор Лацис с трудом поднялся на ноги. Кровь из левой руки текла очень сильно, он чувствовал, как рукав его кожаной куртки внутри становится влажным. Голова все еще кружилась, кто-то из бойцов подхватил майора под мышки. От черной «эмки», на которой он ехал, почти ничего не осталось. Водитель погиб, нескольким бойцам пришлось тушить изуродованную машину, чтобы извлечь из нее тело.

— Вы в рубашке родились, — сказал подошедший капитан Забелин. — Садитесь, товарищ майор, вон бежит санинструктор, он перевяжет вас.

— Как там Соколов? Вы были у него? — спросил тихим голосом Лацис, опускаясь на поваленное дерево. — Что со связью, восстановили?

— Связисты работают, товарищ майор. И Соколов держится. Он молодец, просто талантливый командир. Немцы там не пройдут.

— Слушайте, Забелин, почему немцы прекратили атаки? — майор поморщился, когда пришлось вынимать из куртки раненую руку для перевязки. — Они двое суток рвались как очумелые и вдруг затихли. Вот этот последний на сегодня шальной снаряд чуть было все не испортил.

— Я готов поверить, — улыбнулся Забелин, — что немцы перестали атаковать ради одного-единственного выстрела по вашей машине. Они хотели лишить нас командира. А вообще странно, конечно. Или они перегруппировывают силы, или меняют потрепанные части на свежие. Слишком большие у них потери. Если они хотели изменить направление своих атак, то для этого не стоило прекращать бой на старом направлении.

— Где Поздняков?

— Со своими ребятами на дороге. Ищут. У них уже два взрыва там было. Один раз неразорвавшаяся старая бомба рванула, во второй раз мина. Железа там много, товарищ майор, пока все проверишь.

Командир взвода разведчиков, старший лейтенант Поздняков, приехал в штаб через полчаса. Лацис с бледным лицом сидел на кровати, откинувшись на спинку. Его еще мутило после взрыва.

— Товарищ майор, старший лейтенант… — начал было докладывать разведчик, но Лацис поморщился и подозвал его ближе.

— Только тише говори, а то у меня голова того и гляди лопнет. Что у тебя с поисками?

— Немного осталось. Мы почти половину маршрута прошли. Все понимаю, товарищ майор, ребята гибнут, пока мы ищем. Но и у меня потери, трое подорвались, большая часть взвода на юге с бронемашинами, Соколову своих людей тоже отдал. У меня там три бывших артиллериста было. Я все спросить хочу. Разрешите, товарищ майор?

— Спрашивай.

— А если этих снарядов там нет? Если все напрасно и их там нет? Такое может быть?

— Может, — тихо ответил Лацис зловещим тоном. Его бледное лицо искажала гримаса боли, глаза горели и сверлили Позднякова, проникали так глубоко, что заставляли сердце разведчика сжиматься. — Может быть и такое. Мы двое суток здесь умираем, выполняя приказ. И мы его выполним! И умирая, последний из нас сообщит с облегчением, что нет здесь этих снарядов. Точно нет, потому что мы приложили все свои силы, чтобы это узнать. А можно уйти! Да, засомневаться и уйти. Вернуться к своим живыми и заявить, что нам кажется, что их нет, что сведения, которыми нас снабдили, не точны. И мы решили вернуться за новыми. Вы, товарищи генералы, уж пожалуйста, снабдите нас точными сведениями, а мы решим, умирать нам за родину или нет, выполнять приказ или не выполнять, потому что старшего лейтенанта Позднякова, видите ли, мучают сомнения!

Майор замолчал и обессиленно откинулся на подушку. Поздняков с испугом оглянулся назад, не слышал ли кто последних слов командира. Ему стало стыдно и страшно, что эти слова кто-то мог услышать. О нем, о человеке, который с первого дня войны в огне, который никогда не сомневался, бросаясь в бой в самых отчаянных условиях. И когда в составе механизированной группы для рейда в тыл врага подбирали командиров, то никто и не сомневался, что разведвзводом сможет командовать только Поздняков и никто другой. И услышать о себе такое… Старший лейтенант опустил голову, шагнул ближе к кровати, на которой полулежал майор.

— Простите, — превозмогая судорогу злости и стыда, которой сводило челюсти, произнес он. — Я не хотел, чтобы вы сомневались во мне. Я это сказал… Я не знаю, почему я это сказал. Наверное, потому, что мне страшно не выполнить приказ, страшно вернуться живым и сказать, что не нашли. И меня спросят: а ты на сто процентов уверен, что их там нет? И я не смогу этого утверждать. А вдруг вернется следом вторая группа со снарядами и скажет: вот они. Мы нашли, а Поздняков не нашел, растяпа. Поймите, товарищ майор, мне не смерть страшна, а позор. Мне страшно приказ не выполнить, страшно не найти. Уходить страшно с пустыми руками, мне же по ночам будет сниться, что я вон тот лист железа не поднял, вон под тот куст заглянуть забыл, куда эти снаряды взрывом отбросило. Понимаете?

— Понимаю, разведчик, — со вздохом ответил Лацис. — Думаешь, мне не страшно? Столько жизней доверили, чтобы выполнить приказ, а я вас всех тут положу и не выполню. Всем страшно, Сережа. Но об этом надо молчать, иначе страх поползет от командира к подчиненному, от одного солдата к другому, и не станет подразделения, не станет армии, останется только толпа людей, скованных страхом, толпа обезумевших от страха людей. Иди, Сергей, и никогда больше не произноси этих слов и не задавай этих вопросов. Даже про себя, ночью в подушку. И умри достойно как командир, даже если тебе придется умирать с этим страхом наедине. Война. Вопрос быть или не быть нашей стране, а ты о своих личных страхах. Иди, Поздняков, ищи. Ищи, родной!

Старший лейтенант отдал честь, круто повернулся на каблуках и буквально выскочил из комнаты, чуть не столкнувшись в дверях с двумя сержантами и каким-то мужчиной в штатском, в очках с толстыми стеклами.

— Разрешите, товарищ майор? — подталкивая мужчину, спросил один из сержантов. — Вот нашли. Товарищ Евсеев, местный аптекарь. Уважаемый гражданин и очень знающий, как нам люди рассказали.

— Здравствуйте, товарищ командир, — старческим скрипучим голосом поздоровался Евсеев. — Ваши солдаты мне показали лекарства, что остались от немцев в их медпункте. Это просто чудо, что там не все сгорело. Здание разрушено, а лекарства в основном целы. Я порылся там, подобрал, что нужно. Мне вот ребята передали вашу просьбу.

Аптекарь уселся за стол в центре комнаты, поставил на него свой саквояж и стал выкладывать содержимое, комментируя и обращаясь в основном к одному из сержантов с медицинскими эмблемами на петлицах.

— Мы, товарищ майор, — стал докладывать сержант, — двух санинструкторов там посадили, объяснили им, что к чему, показали этикетки. Они расфасуют и раздадут по подразделениям медикаменты, перевязочные средства. Там богатый медицинский арсенал у немцев остался.

— Вот! — торжественно объявил аптекарь, держа в руке пузырек. — Новейшее средство, сильное средство, которое активно борется с воспалительными явлениями в организме. Первые опытные образцы получили в Америке еще в 1929-м, а в этом году в США с помощью этого препарата спасли первого человека с диагнозом заражение крови. У нас своего такого еще нет, хотя работы в этом направлении ведутся. Я читал в научном медицинском журнале[В США пенициллин использовался уже в 1941 году. Он поставлялся в дальнейшем в СССР и по лендлизу. Свой аналогичный препарат под названием «Крустазин» появился в СССР в 1942 году.]. Не знаю, уж откуда он взялся у немцев. Судя по упаковке с медикаментами, это их врачи достали или привезли из Америки еще до войны. Для себя или для своего начальника, может быть, берегли.

— Давайте быстрее, — попросил Лацис. — Какая разница, чье оно. Изобрели величайшие умы, так давайте пользоваться.

— Э-э, уважаемый командир, не все так просто, — покачал головой Евсеев. — У вас может быть сильнейшая аллергическая реакция на этот препарат. Все же органическая основа, чужеродная среда. Нужно сначала вам ввести под кожу, понаблюдать за реакцией, а потом уже решаться.

— Слушай, старик, — грустно улыбнулся майор и сел на кровати. — Сейчас у нас такое дело, что… ты коли, не бойся. Не поможет препарат, так я и без него не боец. Ложись и помирай. А если поможет, так я про тебя в московской газете статью напишу, в каком-нибудь медицинском вестнике. Есть, мол, в одном далеком городке удивительный человек, который заведует аптекой. И он не бросил своего города и его жителей, когда пришли фашисты. И когда надо было помочь красному командиру в трудную минуту, то только гражданин Евсеев смог разобраться и применить именно те препараты, которые спасли командиру жизнь и позволили выполнить важную боевую задачу. А все потому, что уважаемый гражданин Евсеев не просто просиживал штаны в своей аптеке, а следил за научной мыслью, читал специальные журналы и книжки. И его научные познания пригодились Родине в трудную минуту. Вот какой у нас живет в глубинке замечательный, умнейший и решительный человек по фамилии Евсеев.

— Ну, вы это… — аптекарь явно смутился, его щеки порозовели, а глаза увлажнились. — Это уж вы лишнего. Какой из меня научный работник. Так просто, слежу за новинками, старый приятель мой бывало навещал родных в Лыковом Отроге. Наездами из Москвы, вот и привозил мне кое-какие журналы по медицине, по фармакологии. А я что, я ведь просто говорю о последствиях для вас лично. Индивидуальная непереносимость это называется. Может и такое быть. И если это важно, если рисковать, то — как прикажете. Вы военный, а вокруг война. Вы нас освободили от захватчика, вот что важно.

— Не освободили, — после долгой паузы, опустив голову, сказал майор. — Нам скоро придется уйти, старик. Фронт далеко. Враг силен, и мы все еще отступаем. Но это временно, ты верь нам! Остановим. Соберемся с силами и остановим. И погоним назад. Так погоним, что вы услышите здесь.

— Значит, уйдете? — глухим голосом спросил старик.

— Уйдем.

— Ясно, — покивав головой, сказал аптекарь. — А мы, грешным делом, думали, вы тут насмерть бьетесь, подмоги ждете. Вот-вот нагрянет вся Красная армия со всей своей силищей и поможет, значит. Ан, нет. Не придет.

— Придет, отец, обязательно придет! Вы потерпите еще немного. Всем трудно, всей стране трудно, но мы справимся. Не бывало такого, чтобы нас враг одолел. Ты же грамотный, отец, ты учебное заведение окончил, историю учил. Всегда мы врага били и сейчас побьем.

— Ну, что же, — аптекарь повернулся к сержанту-фельдшеру. — Несите стерилизатор, шприц с иголками, плитку какую-нибудь или горелку спиртовую. Тут еще обезболивающее есть, ну и для поддержания сил и работоспособности есть препарат. Держитесь, майор. Вам еще воевать, страну защищать.

— Делай свои уколы, отец, выдержу! — улыбнулся Лацис.

То, что немцы попытаются обойти линию его обороны, Соколов догадывался. Он бы и сам так поступил, искал бы пути для удара с фланга. Но справа обойти было нельзя. Там пойма шире и почва болотистая. Да и крутой берег не позволял спуститься. Если уж обходить немцам оборону Соколова, так у самых садов, а там их ждет другое подразделение. А вот слева можно было обойти, но только без техники. Немцы обязательно разведают подходы, накопят пехоту в сухих камышах, а потом постараются ударить одновременно с двух сторон. В лоб и с фланга.

С самого утра Соколов отправил одного из опытных разведчиков, которых ему отдал Поздняков, с биноклем на левый фланг. Рассвет прошел в тишине, ни звуков моторов, ни выстрелов. Морозный воздух был чистым и прозрачным. Ночью кое-где припорошило легким снежком, но с утра небо очистилось, что предвещало усиление мороза. Лейтенант Щукарев стоял рядом с Алексеем и грыз ноготь на руке.

— Перестань ногти грызть, — усмехнулся Соколов. — Начмеду пожалуюсь, он тебе проверку устроит на предмет астриц.

— Лучше я к начмеду пошел бы, — задумчиво отозвался Щукарев. — Пусть клизмы ставит, уколы даже. У него сестрички там как на подбор. А вот эту тишину на передовой с самого начала войны терпеть не могу. Душу выматывает. В тылу за счастье в тишине с книжкой полежать, с девушкой по парку пройтись, а на «передке»… Лучше бы уж началось что-нибудь.

— Да уж, — в тон лейтенанту ответил Соколов. — Не знаю, как ты, а я авиации боюсь. Никак в толк не возьму, почему они нас пытаются голыми руками взять. Ни артиллерию не подтащат, ни «юнкерсы» не вызовут. Летом они не церемонились, с землей наши позиции ровняли, часами долбили крупным калибром и бомбы на головы валили. Что у них, силы кончились? Орудий и самолетов уже не хватает?

— Хотелось бы верить в это! — усмехнулся Щукарев. — Что вымотались они и поистрепались. Знаешь, я лучше к своим пойду. Мало ли, вдруг спать наладились в тишине. На морозце оно, знаешь, как морит. А сейчас внимательность нужна втрое. Ох, как нужна.

— Давай, Вадим, держись там!

— И ты тут… тоже, — пожимая руку Соколову, ответил лейтенант. — Знаешь, никак не избавлюсь от одной мысли. Местные думают, что Красная армия пришла освобождать их. А мы дело свое сделаем и уйдем. Хреново, правда?

— А ты о другом думай! — уверенно ответил ему Алексей. — Думай, что мы бьем врага везде, где находим. И мы можем брать города и оборонять их. Ну и что, что уходим. Все равно ведь вернемся!

— Ну, ладно, — махнул рукой Щукарев с грустной усмешкой и побежал за домами в сторону окопов своей пехоты.

— Товарищ младший лейтенант! — Соколов так задумался, что не расслышал зуммер полевого телефона. — Кукушка на связи!

— Ну-ка! — Алексей нахмурился и схватил протянутую связистом трубку аппарата. — Слушаю тебя Кукушка, я — Гнездо!

— Гнездо, там они, в камышах!

— Ты уверен? Много? Как определил?

— Так дышат ведь они, — с каким-то весельем отозвался разведчик. — Морозец же. Надо мной вот лапы большой ели, пар от моего дыхания в них растворяется, а они в камышах сидят и дышат. Пар от их дыхания. А еще камыш местами шевелится. Замерзли они там, по очереди греются, руками себя хлопают, ногами дрыгают.

— Ну, ты глазастый! — похвалил Соколов. — Наблюдай дальше, главное технику не проморгай.

— Техники нет, не проедешь на ней в камыши, да и не спрячешь там танк или бронетранспортер. Их тут рота, не меньше.

— Понял, Кукушка, — ответил Соколов и вызвал Логунова. — «Семерка», план «два». Атака со стороны камышей готовится. Наблюдатель доложил только что. Они, похоже, всю ночь там силы накапливали. Говорит, не меньше роты.

— Понял, командир, встретим и проводим! Пулеметчики на местах, позиции хорошие выбрали, «семерка» и 313-й замаскированы.

— Хорошо, Василий Иванович! Действуй по своему усмотрению, надеюсь на тебя, на твой опыт. Не горячись, раньше времени с места не двигайся. Удачи!

— Удачи, командир!

Ну, вот и все, подумал Соколов. Хоть что-то прояснилось, сразу жить легче стало. Прав Щукарев, неизвестность и тишина на передовой выматывают хуже самого напряженного боя. Когда бой идет, ты хоть что-то делаешь, а когда ждешь, сразу возникает ощущение, что ты не владеешь ситуацией, не знаешь, что замышляет враг, и все время кажется, что ты не готов.

Он приказал связисту передать Щукареву максимальную готовность и стал смотреть в бинокль на склоны противоположного берега.

И тут все началось. Противоположный высокий берег как будто взорвался ревом одновременно многих десятков двигателей. Соколов усмехнулся, а ведь они сглупили, подумал он. Моторы застыли за ночь. Мы «тридцатьчетверки» гоняли на холостом ходу, прогревали дизеля, а они на холодных двигателях и в атаку. Они же у них глохнуть начнут, дымить на ручном подсосе, горючку лишнюю жрать, топливо сгорать будет не до конца, тяга слабовата.

А со склона перли танки с бронетранспортерами. Сразу в три ряда. Первыми шли Т-IV. Они с ревом отодвигали подбитые машины, пропуская идущих следом. А потом и сами устремлялись вперед. Пушки стреляли с ходу, били пулеметы. С окраины городка им отвечали четыре оставшихся трофейных танка. Отвечали торопливо, плохо целясь. Видимо, наводчики нервничали. Но вмешиваться не стоило, Щукарев там, он поймет и прикажет целиться лучше и не торопиться.

Вот загорелся танк, еще один, встал третий и начал дымить. Вот подбили один бронетранспортер. Оставшиеся в живых немцы стали разбегаться в разные стороны. Но другие бронетранспортеры стали высаживать пехоту. Солдаты бежали в разные стороны, пытались создать редкий атакующий строй. Кто-то падал от пулеметного огня, но большая часть готовилась к атаке, отбегали и ложились на землю. Еще два танка подбили, но остальные упорно шли вперед, обходя подбитые машины, сдвигая их с дороги корпусом.

В этот момент Соколов услышал пулеметную стрельбу слева. Все, теперь началась атака и со стороны камыша. Ну, вот сегодня все и решится! Ага, еще два бронетранспортера разбиты прямым попаданием фугасных снарядов, еще два танка горят и мешают пройти остальным. Сколько же их там? Со склона сползали новые танки. Они расходились далеко в стороны, создавая линию охвата гораздо шире линии обороны. Значит, рассчитывают, что земля замерзла?

Слева били не переставая четыре пулемета. Вот один замолчал, нет, два замолчали, вот опять стреляют все четыре. Это просто пулеметчики в танках меняют диски, а посланные Соколовым два пулеметных расчета меняют ленты. Держись там, Логунов! Алексей снова приложил бинокль к глазам и довольно улыбнулся. Молодец, Щукарев, хорошо командует. Скоординировал огонь трофейных танков. Они опять перенесли часть огня на склон, и им повезло подбить сразу два танка. Да так удачно, что те развернуло, перегородив спуск, сцепившись с другими подбитыми машинами. Идущие следом встали, запертые. Еще два попадания, и снова два танка загорелись. На склоне образовалась баррикада из горящих танков, они полыхали, бензин взрывался в баках, заливая все вокруг огнем, он тек между гусеницами. Задние танки, на склоне стали пятиться, пытаясь подняться задним ходом наверх.

Весь передний край обороны Щукарева огрызался огнем. Теперь стреляли все: и танки, и пулеметы, и стрелки в ячейках. Орудийные выстрелы послышались и слева, там, где оборону держали две «тридцатьчетверки». «Семерка» и 313-й били осколочными. Вот взревели двигатели. Все, Логунов пошел! Что там происходило, можно было только догадываться. Часть атакующей немецкой пехоты полегла под пулеметным огнем, остальных танкисты подпустили и стали расстреливать в упор осколочными снарядами. А потом танки пошли вперед. Немцам прятаться некуда, отступать до камышей далеко. Под пулями и гусеницами там погибнут все.

Отчаянная атака танков, которые успели спуститься в пойму, и пехоты почти удалась. Вся низинка заполнилась подбитыми чадящими машинами, телами в темных немецких шинелях, но часть танков и довольно много пехоты уже были близко у позиций Щукарева. Еще несколько минут, и если он их не остановит, то… только контратака.

— «Семерка», «семерка»! Доложи обстановку!

— Задача выполнена, враг уничтожен поголовно!

— «Семерка», двумя танками на помощь пехоте. Удар с фланга!

— Понял, разворачиваемся.

Бинокль был уже не нужен — все было видно и так. Танки к окопам пехоты подошли почти на сто метров. Немецкие солдаты, прикрываясь броней своих танков и бронетранспортеров, шли вперед. Еще немного, и они бросятся на окопы. Полетят гранты, завяжется рукопашная. А немцы превосходят числом, а еще они гусеницами проутюжат стрелковые ячейки и пулеметные гнезда. Соколов невольно потянулся к трофейному автомату. Наблюдать и командовать больше некем. Теперь только вместе со всеми в последний бой. Или мы, или они. Другого не будет.

И тут слева ударило орудие, потом еще одно. Потом оба орудия вместе. Били «тридцатьчетверки», которых немцы еще не видели на своем фланге. Опытные умелые наводчики попадали с расстояния в четыреста метров с первого выстрела. Четыреста метров для танка — это почти в упор. Выбивали первым делом танки, не трогая бронетранспортеры, заговорила спрятанная как резерв бронемашина разведчиков. Два бронетранспортера и четыре танка горели, пехота заметалась под пулеметами обороняющихся, а «тридцатьчетверки» пошли на сближение.

Соколов стянул с головы шлемофон и вытер рукой лицо. Ну, вот и все, подумал он, наблюдая, как загорелись еще несколько немецких танков, как оставшиеся бронетранспортеры и четыре танка стали уходить вправо от огня пушек. Но вскоре они завязли, проломив еще тонкий слой мерзлой земли. Логунов и Фролов принялись расстреливать их с места. Как в тире.

Рота немцев полегла при атаке из камышей, здесь горели 28 танков и 16 бронетранспортеров. Если у немцев были только те силы, с которыми они преследовали колонну русских в лесу, то можно сказать, что эта группа уничтожена полностью. Разгром! Кое-где еще корчились и шевелились раненые, еще горели с шипением танки, в нескольких стали взрываться боеприпасы. Горели выбравшиеся из люков и упавшие возле гусениц своих машин немецкие танкисты. Трупы, трупы, трупы.

— А вы на что рассчитывали? — со злостью вслух сказал Соколов. — С музыкой и флагами прошагать до Москвы? Все подохнете здесь! До одного!

— Не понял, товарищ младший лейтенант? — послышался рядом голос связиста. — Что передать?

— Ничего! Хватит на сегодня с них. Будь на связи, я к Щукареву.

Потери в пехоте были немалые. Усиленный пулеметными расчетами и разведчиками взвод в самом начале насчитывал 58 человек. За два дня обороны Щукарев потерял 19 человек убитыми и больше 20 ранеными. Большая часть тяжело. Из трофейных танков у него осталось боеспособными только два. Если бы не сегодняшняя удача, следующую атаку вряд ли удалось бы отбить.

Алексей видел обычную картину после боя. Поднимались оставшиеся в живых и первым делом осматривали оружие, отряхивали винтовки, сбрасывали комья земли с пулеметов, проверяли затворы. И только потом перекликались с соседями, кто жив, кто ранен. Бегали санитары, которые вместе со всеми только что отбивали атаку. Им теперь еще перевязывать, оказывать помощь раненым, тащить их в укрытие.

— Слушай, тихо-то как! — Щукарев поднял руку, предлагая прислушаться.

Со стороны шоссе давно уже не слышно звуков боя. Командиры переглянулись встревоженно. Оба хорошо знали, что может означать эта тишина. Или отбита очередная атака и немцы откатились назад. Или не отбита и немцы прорвались, смяли оборону и теперь беспрепятственно несутся по шоссе к незащищенному городу.

Когда с командного пункта стал свистеть и махать руками связист, Соколов бросился сломя голову к нему. Вызов на связь!

— Слушаю, 77-й! — почти крикнул он в трубку.

— Докладывай, — раздался голос Лациса, который Алексей с трудом узнал. — Немцы атакуют тебя?

— Только что отбил очередную атаку, товарищ майор. Немцы предприняли вместе с фронтальной атакой фланговый маневр, но были отбиты. За этот бой уничтожено до батальона пехоты, 28 танков и 16 бронетранспортеров. Отличились…

— С отличившимися потом решим, — ответил Лацис, и только теперь Соколов догадался, что командир ранен. — Твои потери?

— «Тридцатьчетверки» целы, из трофейных танков в строю осталось два. Из взвода Щукарева сейчас в строю 22 человека, включая легко раненных, отказавшихся покинуть поле боя.

— Твои соображения?

— По данным разведки, которую я организовывал перед началом, почти все силы, которые подошли на рубеж атаки вчера, на этот час уничтожены. У немцев остались, как я полагаю, единичные танки и меньше взвода людей. Возможно они уже отошли. На этот час немцам меня атаковать нечем. Но если они подтянут силы, то мне не удержаться, товарищ майор.

— Если да кабы! — проворчал Лацис. — Ты боевой командир, Соколов, а рассуждаешь как ворожея. Не думал послать разведку и установить, что у немцев против тебя осталось, какие планы? Взять в плен офицера и допросить его?

— Так точно, думал. Как только стемнеет, отправлю разведчиков.

— Нет времени ждать темноты. Ты же сам сказал, что еще одной атаки не выдержишь. Посылай сейчас, пусть обойдут немцев стороной и выйдут на рубеж атаки.

— Так точно, отправляю. Разрешите вопрос, товарищ майор? Вы ранены?

— Это не важно, — резко ответил Лацис. — Ранен или нет, а задача должна выполняться. Немцы не возобновляют атаки вот уже несколько часов. Что-то происходит, Соколов. Внимание максимальное, посылай людей! Нам еще хотя бы сутки продержаться.

Обескураженный Алексей опустил руку с телефонной трубкой. Расслабление, которое он почувствовал из-за того, что немцы не атакуют, вдруг обернулось в словах Лациса непонятной угрозой, неведомой опасностью. Он тут же вызвал к себе на КП сержанта Половцева и красноармейца Михеева, которых уже отправлял один раз в разведку. Поставив им задачу и отпустив готовиться, Соколов взял Щукарева за локоть и отвел в сторону, чтобы не слышали бойцы.

— Вадим, Лацис чего-то волнуется. Если бы я его не знал, то сказал бы, что он боится. Хотя он просто ранен, как мне сказали. Не опасно, но все же ранение — есть ранение. У них атаки прекратились еще раньше, чем у нас. Мы хоть с тобой можем предполагать, что нанесли немцам на своем участке слишком большой урон, а у них обстановка иная. Но атак больше нет. Тишина.

— И что ты по этому поводу думаешь?

— Не знаю пока. Вернется разведка, если они еще и пленного приведут, тогда будут соображения. А пока только гадать можно и готовиться к худшему. Я бы на твоем месте поменял позиции пулеметчиков, стрелковые ячейки укрепил.

— Да это уже делается! — махнул рукой лейтенант. — Как стемнеет, пошлю ребят в поле за немецкими автоматами и патронами. Со своими патронами у нас туго. «Шмайсер» на большом расстоянии штука бестолковая, но для ближнего боя, когда немцы к самым окопам подойдут, будет в самый раз. Плотность огня сразу увеличится, если мы из всех автоматов ударим. Так и будем работать. На двести метров из трехлинеечки выбивать их по одному, ну, а когда ближе, тут все в ход пойдет. Даже их же гранаты. Ты пользоваться немецкими гранатами умеешь? Приходилось?

— Приходилось, — кивнул Соколов. — Ладно, Вадим, иди готовься. К худшему готовься. Я к танкистам.

Экипажи были заняты неприятной, но необходимой работой. Из старой ржавой емкости под водонапорной башней, где за осень скопилась вода, они кололи лед, топили его в бочке, а потом этой водой и жесткими щетками счищали с брони остатки последнего боя, когда они ринулись уничтожать прорвавшуюся пехоту огнем и гусеницами. Страшное зрелище, когда танк давит людей. Только не надо думать о враге как о людях, да никто и не думал. Ненависть была сильнее.

— Как дела, Василий Иванович? — подошел Соколов к Логунову.

— Нормально, — отозвался устало сержант. — По «семерке» четыре попадания, у Фролова девять. Вмятины такие, что смотреть страшно. Ничего, выдержали наши старушки. Правда, у 313-го с трансмиссией беда. Бабенко обещал разобраться. Жалко, никакого цеха или мастерской в городе нет. Башню бы снять, не добраться с ней. А через те два люка на корпусе не очень-то много сделаешь. Ладно, разберемся. Что начальство?

— Затишье какое-то странное. У них там не атакуют. Я разведку послал, посмотреть, что еще против нас есть. У Щукарева потери большие. Нечем нам обороняться.

— Командир, в городе есть несколько танков, которые мы подбили, когда ворвались сюда. Посмотреть бы, может, притащим?

— Не сейчас, Василий Иванович. Пусть разведка вернется с данными. От машин не отлучайтесь, выставь наблюдателя, следите за левым флангом. Как ребята?

— Николай переживает сильно. Ему впервой вот так, пехоту под гусеницы. Раньше, если было, то незаметно, а тут специально давили. Догоняли и под гусеницы. А на Руслана смотреть страшно. Не поверишь, командир. Когда все закончилось, когда мы Щукареву фланговым ударом помогли, он выбрался наверх в люк башни и смотрел на поле. Оглядывался назад, вперед смотрел, по сторонам. Смотрит и губами шевелит. Не знаю, или молился, или проклинал.

— Я их понимаю, — кивнул Соколов. — Это мы с тобой, я в армию по своему желанию пошел, профессией своей сделал, ты финскую прошел, снова воюешь. А они, пацаны, не для этого родились. Мужик должен семью создавать, дома строить.

Логунов вздохнул и промолчал. Сейчас что-то между ними случилось. Оба впервые обращались друг к другу на «ты», как к равному. Соколов и не знал, когда учился в танковой школе, что такое может быть. Не знал, что война так роднит и сближает людей. Порой человек, с которым ты смерти в глаза глядел, которого спасал или который выручал тебя, с которым спал под одной шинелью, ел из одного котелка, становится чуть ли не самым близким человеком на свете. На войне если уж веришь человеку, то навсегда, это серьезно, это заслуженно.

— Когда все это кончится, — пробормотал Логунов, — я думаю, мы много чего дома рассказывать не будем. Ни женщины, ни детишки всего не узнают, что мы видели и через что прошли. Сам про Гражданскую слушал и восхищался. Лихие атаки, и все такое. А оно вон как… по колено в крови. В такое не поверишь, пока сам не окунешься.

— Значит, не будем рассказывать, — усмехнулся Соколов. — Только про лихие атаки расскажем.

Глава 7

— Русские солдаты и офицеры! — с чудовищным акцентом вещал громкоговоритель из-за леса. — Вы храбро сражались, и немецкое командование желает подарить вам жизнь. Вы должны добровольно сложить оружие и сдаться в плен. Немецкое командование гарантирует вам жизнь, лечение раненых, а после окончания войны вам разрешат вернуться домой к вашим семьям.

Соколов сидел в люке танка и слушал. В морозном воздухе звук шел далеко, разносясь эхом по черному, изувеченному войной лесу. Логунов вылез и сел рядом с командиром. Он сдвинул шлемофон на одну сторону, освободив ухо. «Русские солдаты и офицеры…» — монотонно бубнил голос.

— Я что-то не понял, командир, — сплюнув в сторону, спросил Логунов, — они там своего шнапса перепили, что ли? Значит, в открытом бою справиться с нами не смогли, теперь уговаривать начали? Ребята, сдавайтесь, а то у нас уже сил нет вас атаковать! Я такое перед войной в цирке видел. Там один клоун…

— Погоди, Василий Иванович! — Соколов предостерегающе поднял руку, прижимая другую ладонь к шлемофону. — Меня Лацис вызывает. Посмотрите без меня с Бабенко те два танка, не доезжая площади, а я в штаб.

Когда Соколов взбежал по ступеням на первый этаж здания, занятого под штаб, то почти сразу столкнулся со старшим лейтенантом Кравченко. Командир танковой роты с красным лоснящимся лицом стоял у окна и, стащив с головы шлемофон, слушал голос из-за леса, предлагающий сдаваться. Бровей, ресниц и русой челки у танкиста не было. А лицо лоснилось от толстого слоя мази, которую ему наложили на опаленное лицо.

— А, это ты, герой, — без улыбки сказал ротный, увидев Соколова. — Слышал о тебе, Лацис рассказывал. Даже не разрешил мне к тебе приехать, помощь оказать. Говорил, Соколов сам справится.

— Танк? — кивнул на лицо командира, спросил Алексей. — Горели?

— От роты осталось десять танков. Не считая твоего и Фролова. Сколько мы их техники там перемололи, но у всего есть предел прочности, у танков тоже. А они, суки, как будто знают наше положение, лезут теперь с милостью. А может, и не как будто, а точно знают. И знают, что драться будем бешено, и потери их только возрастут. Испугались.

По коридору пробежал старший лейтенант Поздняков и скрылся за дверью второй комнаты. Оттуда сразу же высунулась голова Забелина.

— Вы чего стоите? Давайте, заходите.

Лацис сидел во главе стола, бледный, с плотно сжатыми упрямыми губами. Он что-то измерял, проводя по карте колесиком курвиметра и задумчиво потирая перевязанную руку выше локтя.

— Все? — спросил он, подняв глаза и прервав начавшего было докладывать о прибытии Кравченко. — Давайте рассаживайтесь. Времени с гулькин нос, решение принимать надо прямо сейчас. Все слышали, что там вещают за лесом? Откуда они только машину с усилителем достали так быстро? Если только не готовились заранее. У нас все упирается в поиски, весь центр притяжения здесь. Слово Позднякову. Давай, что у тебя?

Старший лейтенант вскочил со стула, держа на весу перевязанную кисть руки. Красные глаза у него лихорадочно блестели, видимо, от того, что прошлую ночь он совсем не спал.

— Мы прошли самые сложные участки, где больше всего металла, были самые сложные поиски. Готов отвечать за свои слова. Там, где мы обыскивали дорогу и разбитую технику, снарядов нет. Значит, они на оставшейся части дороги или их здесь нет совсем. Или неточная была информация, или… их успели вывезти немцы.

Все внимательно посмотрели на разведчика. Лацис удивленно поднял брови и впился взглядом в старшего лейтенанта. Поздняков отодвинул свой стул, подошел к майору и взял со стола карандаш.

— Вот здесь, на этом участке, — показал он кончиком карандаша на карте, — мы нашли место гибели разведгруппы капитана Афанасьева. Относительно свежие гильзы от ППШ в большом количестве. Они отстреливались до последнего, но их, видимо, зажали крепко. А вот здесь, метрах в тридцати от дороги, подорвал рацию, а может, и себя вместе с ней их радист. Там осколки ламп, пластмассы, верньер расколотый. А на дереве тросик антенны остался.

— Ты думаешь, ребята успели найти снаряды? — спросил Забелин.

— Не знаю. Вряд ли, — покачал Поздняков головой. — Будь снаряды у них в руках, не стали бы немцы устраивать такую перестрелку. Взяли бы тихо, чтобы не повредить добычу. Хотя они могли нарваться на случайное подразделение немцев. Всякое бывает. Я думаю, что они к дороге вышли в нужном месте, не посылали же их обыскивать километр дороги и лазить у немцев под носом по ржавому железу.

— Точных данных не было и у них, — подал голос майор. — Человек, передавший ее, погиб. Командир, отправлявший группу, погиб. Командование армией таких подробностей не знало. Все происходило в большой спешке. Каждый понимал меру ответственности, все пытались как можно быстрее перестраховаться и отправить разведчиков на поиски. Одно могу сказать, они погибли, скорее всего, в том районе, где и находятся эти два злосчастных снаряда. Хорошо, что об этом знаем только мы.

— В этом я не уверен, — возразил Поздняков. — Только что нас в том районе атаковали немцы.

— Что? — вытаращил глаза Лацис.

— Виноват, не успел доложить, вы нас сразу вызвали сюда. А место я взял под охрану. Подтянул туда еще с десяток бойцов и две бронемашины перебросил на дорогу. Патрулируют тот участок. Нужно хотя бы роту, чтобы прочесать лес, хотя, наверное, уже поздно. У меня все.

Поздняков замолчал, аккуратно положил на карту карандаш, вернулся на свое место и сел. В комнате воцарилась гнетущая тишина. Получалось, что немцы прекратили атаки, но неожиданно появились внутри обороняемого города, точнее, в лесу, внутри кольца обороны. И сколько их?

— Как будто на бревнах сидим, — пробормотал Соколов. — Чем дальше, тем страшнее.

— Что? — не понял майор.

— Вспомнилось, — смутился Соколов. — В детстве по вечерам собирались в деревне на бревнах у соседей. Пацаны, девчонки. И давай истории страшные рассказывать, кто страшнее. Начало у всех обычное, а конец… хм, страшный. Я к тому, что все эти события имеют какое-то простое объяснение. Запугать, например…

— …и спать отправить детвору, — проворчал Забелин.

— В некотором смысле, — торопливо заговорил Алексей. — Что им мешает нас просто разбомбить, подтянуть артиллерию и разнести нашу жиденькую оборону в клочья. А они сначала пехоту на нас бросали с танками, не считаясь с потерями. Мы держали оборону, с точки зрения немцев, бессмысленную. А они, с нашей точки зрения, бессмысленными атаками на нас давили. Это с нашей точки зрения.

— Ну? — с интересом поторопил младшего лейтенанта Лацис.

— Они знают про снаряды и боятся их разбомбить. И они знают, зачем мы сюда пришли, поэтому и на переговорах настаивают. А теперь они еще и разведгруппы в город засылают.

— А я думал, что я один такой умный, — кивнул Лацис. — Согласен с Соколовым. Все последние события говорят о справедливости его замечаний. Они думали нас взять с ходу и быстро. Но не получилось. А теперь, видимо, к командиру, который отвечает за эту операцию, прибыл еще кто-то, кто станет хитрить и тянуть время. И тоже будет за нашей спиной искать снаряды. Одно успокаивает — они пока не собираются нас атаковать. Забелин, сколько у нас раненых?

— Тяжелых и лежачих 82 человека, остальные на позициях. Им перевязки делают санинструкторы.

— Вчера было 91? — тут же спросил Кравченко.

— Умерли, — коротко ответил капитан. — У меня есть предложение, товарищ майор. Я прошу не использовать местную больницу, как вы предлагали, и не искать медицинский персонал. Санинструкторов у нас хватит, медикаментов тоже. Аптекарь Евсеев привел своего товарища, местного терапевта, тот следит за состоянием раненых. Оперировать теперь уже никого не надо. Пока не надо.

— Согласен, товарищ капитан, — кивнул Лацис. — Соколов, что у тебя на позициях? Разведку производил?

— Так точно, — Соколов, как принято во время обращения старшего по званию, встал. — Отправленные мной разведчики доложили, что в лесу напротив нашей линии обороны стоят четыре немецких танка и два бронетранспортера. Других сил нет. Автоматчиков не больше трех десятков человек. Все это похоже на заслон, который нас может временно задержать, если мы решим тем путем уходить. Возможно, они ждут подкрепления, но на данный момент атаковать им нечем. На дальних подступах я оставил мотоциклистов, которые вовремя доложат о подходе свежих сил противника, а пока усиливаем позиции. Вытащили из окопов четыре подбитых трофейных танка, которые нас так выручили. В городе есть машины с исправными орудиями, которые мы намерены перетащить «тридцатьчетверками» на буксире на окраину.

Дверь открылась, и в комнату вошел взводный лейтенант из батальона Забелина. Все сразу обернулись на него.

— Разрешите, товарищ майор? Немцы передают, что выслали к нам парламентера на шоссе. Просят не открывать огня.

— Все по местам! — приказал Лацис, поднимаясь со стула. — Максимум внимания, опасайтесь провокации. Соколов, ты владеешь немецким, поедешь со мной. Я буду говорить с немцем, а ты просто слушай, приглядывайся. Может, заметишь что-нибудь интересное с его стороны.

Броневик сорвался от здания штаба и полетел, трясясь на ухабах. Майор сидел на месте пулеметчика рядом с водителем и, вцепившись рукой в скобу, пытался смягчить дикую тряску. Наверное, рана болела у него очень сильно. Соколов сидел в башне и, прижавшись лицом к нарамнику, крутил перископ, осматривая окрестности. Следом шла вторая бронемашина с полным экипажем для охраны. Диверсионная группа на дороге могла иметь и вторую цель. Например, убить русского командира или перерезать шоссе и лишить обороняющихся связи, возможности маневрировать, перебрасывать подкрепление и подвозить боеприпасы.

Черный «Мерседес» медленно ехал по шоссе. Кто-то, сидевший на переднем сиденье рядом с водителем, энергично размахивал длинной палкой с прикрепленным к ней куском белой материи. Лацис приказал поставить бронеавтомобиль прямо на дороге, а по краям из леса прикрывать этот участок шоссе двумя танками.

«Мерседес» остановился, не доехав до бронеавтомобиля метров двадцать. Передняя дверь открылась, оттуда выскочил немец с погонами унтер-офицера. Одной рукой он держал белый флаг, второй открывал заднюю дверь машины.

Лацис и Соколов стояли возле бронеавтомобиля и наблюдали за немцами. Когда из машины вышел высокий лейтенант в шинели с меховым зимним воротником и меховых наушниках, надетых поверх фуражки, Лацис покачал головой и ехидно заметил:

— Поглядите только, люди добрые, сколько церемоний! Я уж думал, что оттуда выйдет генерал. Ну, на худой конец, полковник. А они лейтенанта прислали. Прав ты, Соколов, это не переговоры, это просто цирк. Время они хотят потянуть. Ну-ну.

Немец подошел и остановился в пяти шагах. Церемонно выбросив руку, он козырнул русским командирам и уверенным тоном по-немецки объявил:

— Я адъютант коменданта района генерала Карлоффа лейтенант Штольц. С кем имею честь?

— Что вам нужно? — ледяным голосом по-немецки осведомился Лацис.

— Простите, но вы не представились. Я прибыл для ведения переговоров с русским командиром, который командует… обороной города.

— Почему я должен представляться? — сделал вид, что удивился, майор. — Я вас сюда не звал. Переговоров не предлагал.

— Но это же законы ведения войны, — искренне удивился немецкий лейтенант. — Если одна сторона предлагает провести переговоры и приостановить военные действия, вторая сторона должна согласиться или аргументированно отказаться. Но всегда должен проходить диалог. Так принято в цивилизованных странах.

— В цивилизованных странах? — переспросил Лацис. — Что-то я не помню факта объявления войны Германией Советскому Союзу. Я тоже считал, что у цивилизованных народов война является крайней мерой политики, когда другие способы преодолеть разногласия исчерпаны. Из-за угла с ножом нападают без предупреждения только бандиты.

— Я думаю, что не время и не место обсуждать вопросы, которые находятся в компетенции руководителей наших стран. Нам же с вами следует обсуждать наше положение здесь в данное время и в данном месте.

— Да? — расплылся майор в хищной улыбке, от которой лицо немецкого лейтенанта заметно побледнело. — А я считаю, что в моей компетенции, когда на мой город без предупреждения и без оснований начинают бросать бомбы самолеты другого государства. И когда мою семью убивают солдаты другой страны. И я не думаю, что вы имеете право указывать мне, что и где следует обсуждать. Это моя земля, я гражданин этой страны, вы враг, который вторгся ко мне. Я вправе убить вас, и это будет в рамках международных конвенций о правилах ведения войны. Наши страны находятся в состоянии войны, мы комбатанты с обеих сторон, одетые в отличительную от гражданской одежды форму. Все по международным законам.

Закончив эту поучающую речь, майор протянул руку и стал расстегивать кобуру с наганом. Лицо немца побледнело еще больше, он каким-то чудовищным усилием воли удержался, чтобы не сделать шага назад.

— Но у меня в руках белый флаг! — почти выкрикнул он. — Я парламентер, а белый флаг признак… Мы предупредили вас через громкоговорители о прибытии парламентера. Меня защищает закон!

— Закон? — рука майора замерла на кобуре. — Тот же закон защищает, что должен был защитить полторы тысячи жителей этого города, когда вы его бомбили и обстреливали, когда вы расстреливали колонны беженцев вон там, на шоссе? Армия должна воевать с армией, а вы воюете с мирным населением.

— Простите, я не уполномочен обсуждать действия германских вооруженных сил. И тех, кто отдавал приказы, в результате которых погибли мирные жители. Я уполномочен лишь провести с вами переговоры сейчас и здесь по поводу вашего положения. И уполномочен предложить вам условия вашей сдачи.

— Выкрутился, засранец, — процедил сквозь зубы Лацис и снова продолжил по-немецки:

— Не вижу, почему наше положение должно привести нас к сдаче. Я знаю, что вы понесли в результате атак на город гораздо большие потери. Может быть, сдаться лучше вам? А уж мы гарантируем вам после окончания войны возвращение домой, к семьям, если, конечно, вы не причастны к совершению военных преступлений на территории нашей страны.

— Это невозможно! — каким-то почти мальчишеским фальцетом, с недоумением на лице выпалил немец.

— Уезжайте и передайте своему командованию, что на своей земле мы сами без консультаций с вами будем решать, что и как нам делать.

Майор махнул рукой, и двое автоматчиков с ППШ в руках вышли на дорогу, навели стволы на немцев и многозначительно передернули затворы. Лейтенант пятился до тех пор, пока не уперся задом в капот машины. Потом он резко повернулся и, растеряв остатки германской спеси, бросился в машину, даже не дождавшись, когда унтер откроет ему дверь.

— Возможно, сопляк, — зло процедил сквозь зубы Лацис. — Ты даже не понимаешь еще, насколько это возможно. Давай, тренируйся драпать, паскудник. Ты у меня еще своих генералов обгонять будешь по молодости лет.

Через час немцы снова начали свои трансляции через громкоговорители. Но теперь они обращались к простым солдатам, которых дома ждут жены и маленькие дети. И солдатам совсем незачем умирать. Им нужно прекратить бессмысленное сопротивление, обрекающее на гибель сотни и тысячи людей, даже жителей этого города, которые только начали жить, освободившись от гнета коммунистического режима. Солдаты, обороняющие город, чуть ли не преступники, которых народ проклянет за кровь и страдания и невинно погибших женщин, стариков и детей.

Запись крутили почти каждый час, меняя только положение транслятора. Все же побаивались немцы, что русские смогут до него добраться.

Алексей со своим экипажем осматривал уже третий немецкий танк, подбитый во время захвата города. К далекому голосу, призывавшему сдаваться, они уже привыкли. Кравченко дважды пытался на слух определить положение транслятора и разбить его из танковых пушек навесным огнем, но из этой затеи ничего не получилось. Он запретил Позднякову, который рвался с группой своих разведчиков уничтожить транслятор, даже думать об этом. Надо верить своим солдатам и поддерживать в них боевой дух, говорил он старшему лейтенанту, а бессмысленные жертвы нам не нужны. Пусть болтают, не долго осталось.

— У него разбиты катки, ведущий на левой стороне заклинило, — заявил Бабенко. — Но если гусеницы снять, то на нижних катках можно на буксире дотащить. Трансмиссия вдребезги, снаряд угодил как раз сбоку, в отделение механика-водителя. Хорошо бензопровод не пострадал, не сгорела машина. Вася! — крикнул Бабенко в передний люк. — Как там пушка?

Вместо ответа башня медленно повернулась. Ствол пушки стал опускаться, потом подниматься и задрался на максимальный угол вверх. Распахнулся боковой люк в башне, и оттуда высунулась голова Бочкина.

— Башня в порядке! И половина боекомплекта на месте.

Пока экипаж обследовал немецкий танк, Омаев отпросился по нужде в развалины трехэтажного дома. Старый, дореволюционной постройки дом не устоял перед современной артиллерией. Во время летних боев, когда Красная армия отступала, цепляясь за каждый клочок земли, здесь, по-видимому, тоже было жарко. Один снаряд угодил в третий этаж и выбил целый угол кирпичной кладки. Даже после взрыва, упав на землю, здоровенный кусок стены не весь раскололся на отдельные кирпичи. Несколько сцементированных блоков лежали внизу. Второй снаряд попал на уровне второго этажа в лестничный пролет. Железная лестница не обрушилась, но перекрученный изуродованный металл еле держался, свисая над нижним пролетом. Сгорели или разлетелись в щепки двери квартир. Вместе с ними была выбита и часть фасада. Еще один снаряд, а может, два угодили в первый этаж и полуподвальное помещение. Там все было усыпано битым кирпичом, строительным и бытовым мусором.

Омаев, когда командир разрешил ему отлучиться, с сомнением осмотрел дом снаружи, решая, справлять нужду прямо на стену или все же войти внутрь развалин. Мужчине, воину, горцу не пристало мочиться при посторонних, тем более что его могли увидеть из окон с другой стороны улицы. Глянув еще раз с опаской наверх, танкист шагнул в дверной проем, машинально стараясь шагать осторожно, как будто хруст битого кирпича под ногами мог вызвать обрушение этого строения.

Он вошел и остановился, с удивлением глядя на стены. Здесь была не просто штукатурка, здесь было много лепнины. Под потолком шла вязь из сплетенных виноградных листьев, округлые, окаймленные лепниной ниши, где когда-то, наверное, устанавливались светильники. Кованые перила лестницы заставили присесть, чтобы разглядывать узор. На железных листьях были видны прожилки, настолько искусной была работа мастера. Несмотря на то что многое было уничтожено, стены и потолок продолжали восхищать.

Из состояния тихого восторга танкиста вывел хруст камня за стеной. Вот еще. Кто-то осторожно шел от окна вглубь помещения. Сначала Руслан подумал, что это кто-то из его экипажа, но тут же отогнал эту мысль. С чего бы это Логунову или командиру ходить тут крадучись. Да и слышны их голоса возле танка. Рука молодого чеченца медленно потянулась к кобуре с наганом. Рифленая рукоятка револьвера в ладони добавила уверенности. Нет, первая мысль была неудачной. Поднимать шум, звать остальных — опасно. А если враги сейчас держат на мушке его товарищей? Он поднимет шум, а немцы откроют огонь. Они же всех расстреляют на открытом месте за секунды.

И Омаев сделал шаг вперед. Еще шаг к разбитому дверному проему на первом этаже, еще, и вот он медленно заглядывает в помещение, так, чтобы первым делом видеть окно, выходящее на улицу, где стоит их «семерка». У окна никого, но где-то совсем рядом, возможно в соседней комнате, смежной с этой, слышны тихие голоса, почти шепот, танкист напряг слух. Точно, говорили по-немецки. Теперь тихо выйти, сделать знак командиру, чтобы все взяли оружие и приготовились.

Продумать до конца свой план действий Руслан не успел. В дверном проеме прямо перед ним вдруг появился немец в короткой серой куртке с белыми отворотами и мягкой фуражке с большим козырьком. Немец тоже не ожидал увидеть русского, но удивление длилось всего долю секунды. Быстрым движением он выдернул из ножен на ремне армейский нож и, бросившись вперед, занес его над русским танкистом.

В голове Руслана пронеслось множество мыслей. Первым и самым большим желанием было просто поднять руку и выстрелить в напавшего на него врага из нагана. В упор, несколько раз, с ненавистью! Но тогда услышат не только товарищи, но и другие немцы, а их в доме, похоже, немало. А если они первыми сумеют открыть огонь?

Руслан перехватил занесенную над ним руку с ножом, локтем снизу вверх ударил немца в челюсть, а потом, продолжая стискивать его запястье, коротко ударил сбоку рукоятью нагана в висок. Немец обмяк и повалился на камни. Омаев придержал его тело, чтобы не наделать шума, потом осмотрелся.

Еще одна дверь в задней стене. И голоса. Люди, находящиеся там, не могли не слышать шум схватки. А это значит, что в любую секунду оттуда может появиться враг. Размышлять было некогда. Кровь закипела в жилах горца. Перед глазами промелькнул родной аул, плачущие женщины, провожавшие мужчин на войну, лицо Людмилы во время их последнего прощания, лицо, которое он уже никогда не увидит.

Омаев бросился к двери, держа в левой руке револьвер, а в правой нож убитого немца. Он оказался прав: в дверном проеме стоял немец в такой же куртке, как и предыдущий. Он держал в руках автомат и явно не ожидал увидеть чужака. Ударом ноги танкист отбил в сторону ствол «шмайсера», поднырнул под руку немца, нанес удар ножом в бедро, а когда его противник со стоном согнулся, Руслан всадил ему нож в горло, потому что боялся, что одним ударом не сможет пробить куртку и армейский китель.

Немец хрипел, захлебываясь кровью, а Омаев прижимал его плечом к стене, не давая упасть. У противоположной стены стояли еще двое немцев. Один в такой же куртке, как и двое предыдущих, третий с плетеными офицерскими погонами на шинели. Оба держали в руках автоматы. Омаев прицелился в них, прикрываясь телом их товарища. Немцы явно не понимали, что происходит, кто и в каком количестве на них напал.

Танкист медленно отвел ствол нагана в сторону и выстрелил два раза в стену рядом с немцем в куртке. Второй, одетый в шинель, что-то сказал своему товарищу, тот уныло кивнул, и они оба бросили оружие на пол. А через несколько секунд в комнату вбежали танкисты во главе с Соколовым.

— Ты что? — крикнул лейтенант на радиста. — Не мог нас позвать! Один решил со всеми расправиться! Жить надоело?

Логунов и Бочкин с пистолетами в руках повернули немцев лицом к стене, обыскали. У одного документов при себе не оказалось. У другого в кармане нашли офицерское удостоверение на имя обер-лейтенанта Клауса Валленберга. Обыскивавший поверженных немцев Логунов шепнул Соколову, что документов нет ни у кого, а первый, что лежал у самого выхода, еще жив. Он его связал и оттащил под охрану Бабенко к танку.

— Кто вы? — строго спросил Соколов по-немецки.

Двое немцев молчали, глядя на своего мертвого товарища в луже крови. Наверное, та скорость и сноровка, с которой чеченец расправился с ним, произвели на гитлеровцев сильное впечатление.

— Суда по вашим курткам, — Соколов кивнул на первого немца, — вы из подразделения горных стрелков или десантников? И документов при себе не имеете. Значит, вы со специальным заданием в городе. А вы, обер-лейтенант, вы как попали в их компанию, да еще с документами? Не успели уйти из города?

Немцы молчали. Судя по напряженным лицам, они просто не до конца осознали, в какую ситуацию попали и что их ждет. Вряд ли они могут надеяться на снисхождение русских. Приказав охранять пленных, Соколов побежал к танку. Омаев по дороге рассказал, что произошло и почему он не стал поднимать шум, а решил действовать сам. Алексей остановился и уставился на радиста.

— Ты серьезно? Когда тебе там размышлять-то было? Ладно, Руслан, прости, что накричал на тебя, не разобравшись. Правда, только за тебя боялся, потому и разозлился. Спасибо тебе за мужество и находчивость.

Связавшись по рации с Лацисом, Алексей доложил, что радиотелеграфист-пулеметчик Омаев в одиночку задержал группу немецких диверсантов. В результате боестолкновения, один диверсант убит, один ранен, а двое взяты в плен живыми. Буквально через десять минут к месту событий подъехали два бронеавтомобиля и грузовик с автоматчиками Позднякова.

— Где они? — спросил Лацис, открывая бронированную дверь автомобиля.

— Там, в подвале, под охраной, — ответил Соколов. — Я не стал их выводить, чтобы не увидел кто из местных. Вдруг у них сообщники или осведомители поблизости. Один раненый и без сознания. Мы его перевязали и возле танка положили пока. Брезентом накрыли.

— Соображаешь, — кивнул майор и повернулся к Позднякову. — Давай, подгони грузовик задом прямо к дому и быстро немцев в кузов и брезент сзади опусти. Убитого тоже туда. И место там осмотри хорошенько. Ты знаешь, что искать, если это диверсанты.

— Есть, — козырнул старший лейтенант и побежал к своим солдатам. — К машине! Седоков, возьми пятерых и за мной, Лукьяненко, подгони машину задним бортом ко входу, борт опусти. Оцепить дом и — внимательнее, могут быть другие диверсанты. Одну бронемашину разверни, чтобы простреливалась улица, а вторую нацель на дом. Соколов, показывай свою добычу!

Было видно, что Поздняков оживлен не в меру. Надеялся на новые сведения, которые помогут в розысках снарядов? Просто оживлен, потому что появился враг. Или он сильно нервничает и пытается это скрыть. Вон, даже сопливому младшему лейтенанту-танкисту и тому повезло на диверсантов наткнуться и взять их в плен. А командир разведроты который день не может дать результата.

Алексей с разведчиками вошли в подъезд. Он начал рассказывать, где произошла первая схватка и где они нашли оглушенного ударом немца. Место второй схватки Поздняков увидел сам. Немец с окровавленной ногой и торчащим из горла десантным ножом. Куртка на груди у него тоже была вся в крови. Пришлось объяснять, что они обыскивали убитого и раненого. А заодно и вот этих двоих, которые стоят лицом к стене под дулами автоматов.

— Вели им повернуться, — попросил Поздняков и стал разглядывать пленных. — А тебе не кажется, Алексей, что эти птички не из одной стаи?

— Не знаю, — пожал Соколов плечами. — Могли быть из разных подразделений, прибились один к другому, когда не успели удрать из города. Мы можем и танкиста тут найти, и повара. Мало ли.

— Ладно, разберемся. Седоков! Обыщи этих гавриков хорошенько и в машину. Здесь все осмотрите, может, тайник есть или что из важных документов спрятали. Что они тут делали, интересно мне знать. Если жили, то должны быть признаки ночлега, следы еды. Осмотрите здесь, а потом наверх, весь дом надо проверить.

— Они могли куда-то пробираться, а здесь просто спрятались, когда мы подъехали на танке, — предположил Соколов.

— Могли, но предполагать надо все, в том числе и наличие тайника. Веди их, Седоков.

Немцев стали подталкивать автоматами в спину, и когда они проходили мимо Соколова, обер-лейтенант в шинели неожиданно спросил у него по-немецки:

— Наш четвертый тоже убит?

Соколов опешил, уставившись на немца. Разведчики, подталкивая стволами в спину, вывели пленных наружу. Поздняков подошел к танкисту и кивнул вслед немцам.

— Этот чего хотел? Чего он у тебя спросил?

— Спросил про их четвертого. Убит он или нет.

— А, за дружков своих переживает. Ну, ничего… А ты ему сказал?

— Нет.

Пленных увезли. Через несколько минут пришла еще одна машина и забрала раненого немца.

Соколов занялся своими делами. Танк они благополучно дотащили до линии обороны и отправились в сторону городского рынка, где стоял еще один подбитый немецкий танк, на котором не было следов огня. С этим пришлось провозиться почти до сумерек, потому что коробку передач заклинило попаданием снаряда. Через час удалось переключить трофейную машину на нейтральную передачу. Когда совсем стемнело, два танка стояли в танковых окопах вместо разбитых. Теперь в обороне Щукарева было четыре немецких танка, которые могли стрелять из пушек.

Уставшие экипажи ужинали в своем блиндаже, когда прибежал посыльный с приказом младшему лейтенанту Соколову и красноармейцу Омаеву явиться в штаб к майору Лацису.

— Заводить? — вскочил на ноги, вытирая рот платком, Бабенко.

— Не надо. Ночь, мало ли что. Все танки должны быть на рубеже обороны. Мы с Русланом так дойдем. Вот, трофейные «шмайсеры» возьмем. Тут идти-то не больше километра.

— Опасно, — поморщился Логунов. — Вон какие шныряют по развалинам. А вдруг они не единственные? Интересно, из них там в штабе вытрясли чего-нибудь? Есть польза от таких пленных или нет? Если засланные, то есть, наверное, а если в окружении сидели да своих дожидались, то бестолковое занятие их трясти.

— Немцы замолчали! — Бабенко поднял вверх указательный палец. — Хоть поспим спокойно, без этого радио. Дураки они, надо было не только голос записывать, надо было русские народные песни крутить.

К вечеру потеплело, и выпавший накануне снежок почти весь растаял. По настоянию Омаева они шли по разным сторонам улицы, подстраховывая друг друга на случай нападения. Да и просто, чтобы не попасть обоим под одну автоматную очередь. Теперь Алексей понимал, что, не имея сплошной линии обороны вокруг города, они могли запросто не увидеть, как в город по несколько человек проникают враги. Могут, например, выяснить, где у обороняющихся штаб, и взорвать его или устроить нападение на командный состав во время совещания. Могут уничтожить запасы горючего.

В памяти всплыло сильное волевое лицо Лациса. Алексей вспомнил его команды. Нет, решил он, майор опытнее каждого из нас. Не мог он не подумать о такой возможности. Если бы не подумал, немцы запросто могли за двое суток просочиться в город, а потом — удар с двух сторон, и вся оборона рассыпалась бы в прах. Нет, Лацис наверняка устроил наблюдение, пулеметные расчеты на опасных участках, выставил боевое охранение. Без сплошной линии обороны все равно можно весь периметр не выпускать из поля зрения. Зря переживаю. Пять немцев в городе — еще не показатель, не причина паниковать.

От этой мысли стало легче, но желание идти с осторожностью по пустой темной улице среди темных окон притаившихся домов, да еще по разным сторонам улицы и держать оружие наготове не пропало.

Лацис сидел один в пустом кабинете за столом. Рука висела на груди на перевязи из марлевого бинта. Оторвавшись от карты, он поднял глаза на танкистов.

— Омаев? — майор с интересом смотрел на танкиста. — Это ты их взял?

— Так точно! — хмуро отозвался Руслан.

— Какой-то он у тебя немногословный, Соколов. Радоваться надо, такое дело сделал, командование порадовал. Другой бы гоголем ходил, а этот хмурится. Или случилось чего?

— Все как у всех, — вместо Омаева ответил Соколов. — У Руслана девушка погибла недавно. Он отличный танкист, товарищ майор, и личные душевные переживания никак не отражаются на службе и отношениях с экипажем.

— Ладно, Руслан, — майор встал из-за стола подошел и похлопал танкиста по плечу. — У всех у нас сейчас одно горе, одно на весь наш народ, на всю Родину. А сейчас давай о делах наших военных. Расскажи, как ты немцев в этом доме заметил, чем они занимались и как у вас схватка происходила.

— Да, там все просто было, товарищ майор. Залюбовался я домом изнутри. Старый он, сохранилось еще многое, красиво. Стоял, смотрел, а потом голоса услышал. Сразу понял, свои прятаться не будут. Раз тайком, значит, враг. Ну, и заглянул в комнату, а он как раз передо мной. Я его пистолетом по голове и дальше смотреть. Слышу, они во второй комнате. А если уйдут, думаю, пока я к командиру докладывать бегаю? Пошел, а на меня второй с автоматом. Пришлось убить. Быстро получилось, те двое и понять ничего не успели, я на них револьвер наставил, они на меня автоматы. Я-то знаю, что им шуметь нельзя. Стрелять станут, убьют меня, так и самим все равно не уйти. А мне как раз стрелять можно. Они там посовещались меж собой. Тот, который в шинели, видать, посоветовал сдаваться. Они и сдались. Я своих позвал. Вот и все.

— Самый разумный из них этот обер-лейтенант Валленберг оказался, — усмехнулся Лацис. — Потому и живой. Странный тип в этой компании. О себе ничего не говорит, как с ними связался, не говорит. Ясно, что с документами, значит, уйти не успел, когда мы город брали. А с этими просто познакомился, когда прятались. Не думаю, что он с ними с самого начала. Экипирован не так. Я тебе не сказал, Соколов, ребята Позднякова нашли на окраине в брошенной хате два трупа в таких же вот альпийских куртках. Думаем, из тех, кто на него напал на дороге. Тяжело раненные, унесли их. А потом или умерли от ран, или свои прикончили. В интересах дела.

— Своих? — Соколов и Омаев переглянулись. — Это что же у них за армия такая, если в ней… что же они за люди такие?

— Вот такие они, Омаев, — зло усмехнулся Лацис. — Вот так к ним и относись, так с ними и воюй. Так вот, Соколов, я для чего вас вызвал. При вас немцы ничего не обсуждали, никаких разговоров не вели? Ты же немецкий знаешь хорошо.

— Нет, молчали. Вот только Омаев слышал, как они немного поговорили между собой, прежде чем оружие бросить, но он по-немецки не понимает. А они что, молчат на допросах?

— Молчат. Того, которого Омаев по голове наганом ударил, мы пока не сильно беспокоим, а эти двое молчат, только переглядываются.

— Товарищ майор, — вдруг вспомнил Соколов. — Когда из дома выводили, ну, двоих, которые сами сдались, тот, что в шинели, Валленберг, быстро спросил меня, четвертый их товарищ убит или нет.

— Валленберг? — Лацис постоял, глядя задумчиво на Алексея, потом повернул голову к Омаеву. — Так, танкист, ты иди отдыхай пока, дежурному скажи, чтобы привели ко мне обер-лейтенанта.

Руслан отдал честь и вышел. Майор походил по комнате, потом велел Соколову сесть в сторонке на стул и наблюдать за немцем. Какие-то сомнения Лацису тоже не давали покоя.

Через несколько минут в комнату ввели того самого обер-лейтенанта, только теперь у него поверх шинели не было ремня с кобурой, и руки он все время держал за спиной. Отпустив конвойного, Лацис все ходил по комнате, задумчиво глядя себе под ноги. Немец смотрел поверх головы майора на гвоздь в стене. Там над столом в свое время, наверное, висел потрет Ленина или Сталина.

Наконец майор остановился. Сложил руки на груди и, присев на подоконник, обратился к обер-лейтенанту по-немецки:

— Я предлагаю вам, обер-лейтенант, подумать серьезно о том, что перед вами очень простой выбор. Вы враг, и ничто не мешает мне поступить с вами сурово. Если вы хотите снисхождения к себе, то заслужите его. Я повторю вопрос, который уже задавал вам. С какой целью ваша группа проникла в город после того, как мы его захватили?

Немец повернулся, посмотрел внимательно на Соколова, потом снова уставился на гвоздь в стене, покусывая губы. Наконец он пробормотал:

— Мы можем с вами остаться вдвоем, господин майор?

— Никаких условий с вашей стороны, — отрезал Лацис. — Условия здесь ставлю я. Повторить вопрос?

— Не надо, — сказал на чистом русском языке обер-лейтенант и вздохнул. — Какой же вы упрямый.

Соколов и Лацис уставились на немца в крайнем изумлении. Майор медленно поднялся с подоконника и подошел к пленному.

— Я капитан Афанасьев, — сказал немец. — Моя группа погибла, я без связи, но я догадываюсь, зачем вы здесь. Может быть, мы все же поговорим наедине, товарищ майор. Младший лейтенант, без обиды!

— Ну, теперь он все равно все знает, — резонно заметил Лацис. — Только и вы без обиды. Чем вы можете доказать, что вы — капитан Афанасьев, а не самозванец и немецкий агент, заброшенный к нам под видом советского командира?

— У Позднякова в подразделении есть старшина Лукьяненко. Вызовите его. Он подтвердит, мы с ним еще в 39-м за финскими лыжниками охотились вместе.

— Вы знаете Позднякова?

— Так точно. Он меня не знает, но я его как-то видел в штабе армии, когда его группу готовили к заброске в тыл. А Лукьяненко я видел в оцеплении, когда нас из дома выводили. Я, правда, прикрылся рукой, чтобы он меня не узнал.

— Почему же? — спросил Лацис. — Узнал бы он вас, раньше бы все разрешилось. И почему вы вообще не объявились, когда мы город взяли?

— Пусть Лукьяненко меня опознает, а то без этой процедуры все наши разговоры смысла не имеют, — улыбнулся пленный.

— Хорошо! Соколов, найди старшину и приведи сюда, только без комментариев. Понял?

Соколов вернулся со старшиной и, оставив его за дверью, доложил майору. Тот, глядя в глаза пленному, велел пригласить старшину.

— А вы, если хотите, чтобы я вам поверил, сидите и молчите. Будем проверять только реакцию Лукьяненко.

— Валяйте, — улыбнулся «немец».

Соколов открыл дверь и пригласил старшину войти. Усталый, невыспавшийся старшина разогнал складки под ремнем на шинели и вошел в кабинет. Остановившись у двери, он мельком глянул на спину сидевшего на стуле «немца» и вскинул руку к шапке, чтобы доложить о прибытии, как того требовал устав. Майор кивнул и предложил старшине подойти к нему. Старшина без особых эмоций прошел мимо пленного и остановился у стола. И только теперь, еще раз глянув на «немца», он нахмурился, потом расплылся в широченной улыбке, глаза бойца засверкали неподдельной радостью.

— Виктор Сергеевич! Товарищ капитан! Вы?

Афанасьев, не говоря ни слова, многозначительно развел руками. Мол, сам понимать должен, не новичок. Лукьяненко недоуменно посмотрел на Лациса, потом на Соколова. Майор встал из-за стола, подошел к старшине и спросил.

— Вы знаете этого человека, Лукьяненко?

— Так… — старшина на миг замялся, видимо, задумавшись, а может, нельзя признавать. Но потом по глазам капитана все понял и решительно стал докладывать, вытянувшись перед майором: — Так точно. Капитана Афанасьева Виктора Сергеевича прекрасно знаю. Воевали в финскую вместе почти полгода. В июне этого года вместе отступали до Смоленска, потом меня по причине ранения и по выписке из санчасти направили в другое подразделение.

— Ну, вот, — наконец, улыбнулся Лацис. — Теперь совсем другое дело. Надеюсь, вы понимаете, что поверить вам просто так на слово я не имел права.

— Понимаю, все понимаю, товарищ майор, — заверил Афанасьев. — Только давайте сразу о делах. Вместе с вами меня теперь знают еще двое: ваш танкист и вот, Петр Никифорович. Давайте этим и ограничимся. Для остальных я обер-лейтенант Клаус Валленберг. Объясняю сразу. Немцы знают о снарядах. Они знали о них еще до того, как к дороге вышла моя группа. Я подозревал об этом, поэтому готовился играть роль немецкого офицера на случай нашей неудачи. То, что погибла группа, — чистая случайность, которая на войне часто путает все планы. Ребята геройски погибли. Вечная им память! А мне удалось к немцам попасть, вроде я сбежал от русских разведчиков, которые меня в плен взяли.

— И вам поверили? — удивился Лацис. — У вас надежные документы?

— Документы так себе, на первое время. Но если бы проверять начали, то, конечно, мне крышка. Пока меня допрашивали, разбирались, я понял, что немцы и правда про снаряды знают и что в город вот-вот должны прибыть люди из имперской службы безопасности для их розыска. Откуда у них информация, я не знаю, догадываюсь, что в городе, когда здесь еще наши части стояли, работал их шпион. Судя по оброненным репликам, человек из «Бранденбург 800»[800-й полк особого назначения «Бранденбург» (с 1943 года — дивизия) создан при активном участии абвера. Главные задачи «Бранденбурга» в условиях военных действий: диверсии в тылу противника, глубокая разведка, уничтожение коммуникаций, захват мостов, аэродромов, бункеров, стратегических объектов любого уровня охраны, уничтожение узлов связи, ликвидация офицерского состава высокого ранга, террор против гражданского населения (зачастую в форме войск противника) для создания панических настроений и усиления хаоса, подрывы ж/д путей, уничтожение складов с амуницией, продовольствием, боеприпасами, добыча «языков» и т. д.]. Слышали о такой части, сформированной военной разведкой вермахта? Там половина отщепенцев со знанием русского и украинского языков. Думаю, немцы охотились за снарядами еще тогда. И перевозка была на их глазах.

— Почему вы думаете, что здесь работал «Бранденбург»?

— А эти ребята, которых вы со мной взяли, они оттуда. Знакома вам эта часть?

— Да, — ответил Лацис, — две недели назад 9-я рота 3-го батальона «Бранденбург-800» десантировалась на парашютах в районе Истринского водохранилища и была уничтожена подразделениями НКВД во время минирования плотины. И в июне-июле мне приходилось сталкиваться с ними.

— Со мной поэтому так долго и не решали, потому что ждали эту группу из «Бранденбурга». А потом вы появились. Часть группы погибла во время боев по захвату города. Вторая здесь. Эти четверо, что были со мной, далеко не все. И у них есть точные сведения о месте нахождения потерянных реактивных снарядов. Сейчас у них нет возможности проверить меня досконально по своим каналам. У них жесткая задача перехватить эти снаряды. Им остается или верить мне, или не верить, но тогда они меня просто пристрелят. Раз я живой, значит, доля доверия все же есть. Я предлагаю упрочить их доверие мне, чтобы дать возможность узнать, где снаряды. Из-за этого я и не объявлялся, скрываясь вместе с немцами в городе.

— Я вижу здесь две задачи, — после долгой паузы заговорил Лацис. — Первое, безусловно, снаряды. Второе — уничтожение всей немецкой группы. Только так мы сможем предотвратить утечку информации о дальнейшей судьбе снарядов. Ну, что же, капитан Афанасьев, видимо, придется устраивать вам побег?

— Не просто побег, а с убийством часового! — многозначительно поднял палец Афанасьев. — Ты как, готов Петр Никифорович?

— А-а, как в тот раз? А что, сыграем, дело привычное!

— Тогда давайте договоримся о связи, — предложил Лацис. — Текущая связь, в смысле сигнала, что у меня все нормально, работаю. И оперативная — «срочно нужна помощь» или «срочно прошу на связь».

В дверь постучали. Афанасьев снова сделал напряженное лицо пленного, которому грозит опасность быть расстрелянным. Заложив руки за спину, он встал посреди комнаты. Соколов и старшина отошли к окну.

— Войдите! — разрешил Лацис.

— Товарищ майор, — в кабинет шагнул лейтенант из батальона Забелина. — Немцы сообщили, что к нам едет парламентер.

— Настырные какие, — проворчал Лацис.

Глава 8

Хмурое небо никак не хотело впускать рассвет. Казалось, что он завис где-то там, в черных голых кронах деревьев леса на востоке от города, и уже отчаялся пробиться, чтобы осветить все вокруг. Поднявшийся ночью ветер качал ветви деревьев, отряхая с них остатки пожухлой, потемневшей листвы. По многочисленным лужам бежала водяная рябь, у крайнего грузовика оторвавшийся край тента с остервенением хлестал по кузову. Влажный холодный октябрьский воздух забирался под шинели и ватники, норовил сбить с голов солдат шапки.

Лацис стоял посреди дороги в черном кожаном плаще с рукой на перевязи, широко расставив ноги, и смотрел на приближающуюся машину. Это был все тот же черный «Мерседес». Неужели опять этого лейтенанта пришлют? Смысл? Им же понятно, что с лейтенантом я разговаривать не буду. Или непонятно, пытаются давить на психику, выматывать нервишки.

Лацис смотрел, как приближалась машина, было видно, что на переднем сиденье кто-то держит палку с белым куском материи и отчаянно машет ею, борясь с сильным ветром.

Машина замедлила ход, но не остановилась. Две бронемашины медленно поворачивали башни, не выпуская немцев из пушечных прицелов. Наконец «Мерседес» остановился. Распахнулась передняя дверь, и на дорогу выскочил с белым флагом в руках тот же унтер, что приезжал в прошлый раз. С заднего сиденья неторопливо выбрался майор в полевой немецкой форме. Он подошел к Лацису и небрежно козырнул.

— Это вы командуете здесь? — спросил немец без тени страха, посмотрев на бронеавтомобили, на автоматчиков, стоявших поодаль.

— Что вам угодно? — холодно осведомился Лацис.

— Мне угодно поговорить с вами, господин майор. Я надеюсь убедить вас, что смерть сотен людей, которых вы сюда привели, не стоит этих снарядов. Наверняка и ваша жизнь вам дорога. И вам, и вашей семье. Черт побери, майор, вы умный храбрый человек, вы умелый командир: мы из-за вас понесли такие потери, которых не несли во время обычных боевых действий.

— Чем боевые действия здесь вам кажутся необычными? — удивился Лацис. — Вы столкнулись с регулярными войсками Красной армии, вас выбили из города, вы понесли и продолжаете нести большие потери, пытаясь отбить город назад. Не вижу ничего необычного. Тенденция, если хотите. Рушится миф о непобедимости вермахта.

— Оставьте софистику, майор, — немец небрежно махнул перчаткой, которую держал в руке. — Гибнут реальные люди. Вы погибнете здесь все, а я предлагаю вам жизнь и даже помощь в том, чтобы сохранить вашу честь.

— И вы мне предлагаете оставить софистику? — удивился Лацис. — В русском языке есть очень точное понятие — словоблудие. А еще чушь и бред сивой кобылы. Пойти на сделку с врагом и сохранить честь? Как такое может происходить одновременно? Это вещи взаимоисключающие.

— Черт возьми, мы о вашей жизни говорим! О жизни сотен солдат. Отойдите на окраину города с шоссе. Завтра вы спокойно снова займете свои позиции там, где они находятся сейчас. Вы найдете свои чертовы снаряды и уничтожите их в присутствии ваших помощников. Я вам дам кинокамеру, которую вы предъявите как трофейную, захваченную в городе. И вы снимете всю процедуру уничтожения ваших реактивных снарядов. Разумеется, мы заменим пороховой заряд в них, но ведь об этом никто не будет знать.

— А я ведь даже не знаю, с кем разговариваю, — усмехнулся Лацис. — Вдруг вы простой унтер-офицер вермахта, бывший школьный учитель, поэтому умеете так складно говорить. И ни полномочий у вас, ни информации. Предъявите ваши документы, майор. Для продуктивных переговоров главное — достоверность полномочий второй стороны.

— Я тоже не знаю, с кем говорю, но мой здравый смысл мне подсказывает, что вы здесь решаете все. И ваших полномочий достаточно, чтобы принять мое предложение.

— А мой здравый смысл мне подсказывает, что вы либо не имеете полномочий, либо располагаете информацией о снарядах. И достаточно вас увезти к нам в город и допросить как следует, с применением эффективных мер воздействия, и мы узнаем, где снаряды. Все просто, не правда ли?

— Напрасная трата времени, — спокойно ответил немец. — Вы надеялись меня запугать? Допустим, запугали, что дальше? Я не знаю, где снаряды, я просто хочу организовать эффективные и масштабные поиски на обочинах этой чертовой дороги. Я найду их за несколько часов, поверьте. Жаль, что я так поздно узнал об их существовании.

Один из разведчиков вдруг выскочил из бронемашины и подошел к Лацису.

— Товарищ майор, — тихо заговорил он, — сообщение для вас. Срочное. Старший лейтенант Поздняков на связи.

— Ждите здесь! — ледяным тоном приказал Лацис немцам и кивнул на них автоматчикам. — Попытаются удрать — огонь на поражение.

— Есть, — ответил один из сержантов и навел ствол ППШ на немцев.

Еще трое красноармейцев последовали его примеру. Взгляд немца стал беспокойным, хотя он и держал себя в руках. Лацис подошел к машине, поставил ногу на подножку, взял протянутый ему шлемофон, прижал одной рукой к горлу ларингофоны.

— Я слушаю. Что у тебя, Поздняков?

— Товарищ майор, от Афанасьева пришло сообщение. Виноват, я не должен был знать. Мне старшина Лукьяненко передал записку, чтобы я срочно связался с вами. Немецкая группа сейчас в здании разбомбленной котельной. Восемь человек вместе с командиром. Афанасьев привел к ним того, с которым они сбежали из-под охраны. Для убедительности парня легко ранили, Афанасьев его чуть ли не на себе приволок в котельную.

— Операцию захвата готовы начать?

— Так точно, я подтянул два десятка своих бойцов, они перекрыли пути отхода. По крайней мере, живым никого не выпустим, чтобы своим не сообщили, что группа погибла.

— Я тебе дам «погибла»! — рыкнул на Позднякова майор. — Живые нужны, хотя бы командир и пара человек. Сведения нужны! И Афанасьева не заденьте там. Будь на связи, я скоро дам тебе отмашку.

Вернув шлемофон пулеметчику бронемашины, Лацис снова вернулся к парламентерам. Немец старательно демонстрировал свою невозмутимость, хотя его глаза бегали по лицу русского майора, пытаясь угадать его настроение.

— Ну, вот что, майор, — сказал Лацис и кивнул в сторону обочины дороги, на которой они стояли. — Давайте отойдем в сторону. Я вас не звал ни в свою страну, ни на эти переговоры. Поэтому учтите на будущее, что переговоров в этой стране для вас будет минимум, а в большинстве случаев вас будут просто убивать. Всегда, везде и при каждом удобном случае. То, что вы стоите под дулами советских автоматов и все еще живы, можете считать не очень удобным для нас случаем. Давайте попробуем договориться. Вы гарантируете, что обеспечите полное прекращение огня хотя бы на трое суток?

— Почему такой срок? — удивился майор.

— Потому что за это время я должен подготовить и отремонтировать технику для дальнего перехода. А у меня раненые. Итак, трое суток тишины — это первое мое требование. Второе, вы снимаете блокаду города с трех направлений и оставляете себе только это направление по шоссе на Смоленск. Для вас это гарантия, что мы не ищем снаряды, вам предоставляется возможность начать их искать.

— Но за трое суток вы не только снаряды найдете, вы тут золото древних скифов откопаете.

— Нет, отойдем назад со своих позиций мы завтра утром. А трое суток мне нужно для подготовки перехода со своей группой к линии фронта. Учтите, никаких засад и танковых групп на пути моего отхода. Я только что приказал отправить разведку по всем трем направлениям. Если до утра хоть один танк заметим, договоренность псу под хвост.

— Простите, — немец посмотрел на русского командира, — я, видимо, не понял последней фразы.

— Я говорю, что в этом случае все договоренности аннулируются.

— А, ну я так и понял.

— Прекрасно. А теперь я вас больше не задерживаю.

Лацис повернулся и, потирая раненую руку, двинулся к машинам. Когда «Мерседес» уехал, майор снова вышел на связь:

— Поздняков, ты все учел?

— Так точно.

— Смотри не ошибись, Сережа. Мы с тобой затеяли такую сложную комбинацию, что я сам уже ни во что не верю. Как только закончите, Афанасьева мне на связь. Все, вперед!

Обер-лейтенант Клаус Валленберг прошел по битому кирпичу и свернул за угол. Майор Отто Фишман ему явно не доверял, или это была его профессиональная осторожность. Вообще-то, он посвящал в последнее время случайно прибившегося к ним обер-лейтенанта в свои планы, но сейчас, перед началом решающей стадии операции по захвату русских секретных реактивных снарядов, он отправил молодого офицера проверить посты. Тот солдат, с которым Валленберг бежал от русских, во всех красках расписал, как обер-лейтенант расправился с советским конвоиром. Крови было много.

— Это все приходит с опытом, мой друг, — покровительственно похлопал майор Валленберга по плечу. — С ножом так не управляются, не надо столько ударов. Удар должен быть один, точный. Ничего, выберемся живыми из этого дела, я вас возьму в свое подразделение и научу этим хитростям.

Афанасьев горячо благодарил майора, а сам вспоминал пакетики с куриной кровью под шинелью у старшины Лукьяненко. Крови было и правда многовато. Перестарался Петр Никифорович. Большой необходимости проверять, как несут службу десантники, не было. Афанасьев снял сапоги, сунул в карманы носки, чтобы не запачкать и не выдать себя, и босиком пошел по холодным камням к пролому в стене. Добраться удалось тихо.

Усевшись на корточки, разведчик прижался головой к стене и стал слушать. Ясно, что у майора появилась информация о месте нахождения снарядов, но он не торопился поделиться ей со своими солдатами. Инструктаж затянулся, у Афанасьева замерзли ноги до такой степени, что он уже не чувствовал пальцев. Стараясь не думать о затекших ногах, он старательно запоминал все, что говорил немец. Наконец-то!

Черт, Фишман приказал одному солдату позвать часовых, потому что они через минуту отправляются. Как же быть, как дать знать своим? Операция может начаться вот-вот, а здесь никого не будет. Вытащив из кармана финку, разведчик взялся поудобнее за рукоятку и прижал лезвие к предплечью, чтобы его не было видно. Рядом, совсем близко, раздался хруст камня под ногами. Молодой крепыш баварец, еще сохранивший на лице альпийский горный загар, вышел из-за угла, придерживая автомат за ремень. Он увидел Валленберга, остановился, его глаза расширились от удивления. Обер-лейтенант почему-то стоял босиком на камнях и улыбался. Это зрелище было до такой степени нелепым, что десантник даже не поверил своим глазам.

— Мои сапоги вон там! — показал Валленберг солдату, тыча пальцем за его спину.

Солдат машинально повернул голову в ту сторону, куда показывал офицер, и этой секунды Афанасьеву хватило, чтобы броситься на немца, зажать его рот рукой, толчком колена в поясницу и рывком за голову на себя, опрокинуть солдата на землю, приставив нож к его спине. Лезвие под тяжестью тела вошло, проткнув легкое и сердце. И снова некогда думать о сапогах. Выдернув нож, разведчик вытер лезвие о куртку убитого и поспешил босиком на край развалин, где лежал один из наблюдателей.

— Как обстановка? — спросил обер-лейтенант, укладываясь рядом с солдатом на битый кирпич. — Меня майор послал проверить.

— Пока все спокойно, господин обер-лейтенант, — ответил солдат, опуская бинокль. — Здесь тихо. Мне показалось, что там, в начале улицы, я видел машину, но потом больше никого. Звука мотора тоже не было.

— Ветер, — многозначительно заметил Афанасьев, глядя на дом на другой стороне улицы напротив развалин.

Там, на левом балконе второго этажа, висела белая тряпка, а на крайнем правом — красная. Это был сигнал для него, сигнал, что Поздняков начинает операцию по захвату группы. Собственно, задачей Афанасьева было не мешать. Это особо оговаривалось. Но сейчас, когда немецкие диверсанты готовились одними им знакомыми подвалами пробираться на окраину города, просто не мешать было мало.

— Смотрите, русский! — тихо сказал десантник и потянулся к автомату, лежавшему рядом.

Действительно, впереди за углом дома мелькнула фигура советского автоматчика в зеленом ватнике. Кто-то из подчиненных Позднякова повел себя очень неосторожно. Афанасьев вытянул из кармана финку и равнодушным голосом осведомился:

— Где русский? Это тебе показалось, солдат. Это старуха с корзиной.

— Какая старуха! — изумился немец, но договорить Афанасьев ему не дал.

Навалившись на часового всем телом, разведчик зажал ему рот. Лезвие вошло немцу между шеей и ключицей. Тот дернулся несколько раз, серые пыльные кирпичи окрасились кровью, немец затих.

— Какая, какая, — тихо проворчал Афанасьев, наблюдая, как автоматчики перебежками приближаются к развалинам. — Старенькая… А вот как мне самому до старости с вами здесь дожить, это еще придумать надо. Чтобы свои не шлепнули.

Бой был короткий и, наверное, даже не был слышен на окраине города, там, где начинается Смоленское шоссе. Немецкую группу окружили с трех сторон. Чтобы не дать диверсантам возможности занять круговую оборону и отстреливаться до последнего патрона, а тем более не дать им уйти старыми подвалами, разведчики Позднякова ограничились тем, что застрелили второго часового, когда он заметил подкрадывающихся русских, а потом дали несколько очередей по переполошившимся фашистам в большом машинном зале котельной.

Немцы попытались занять оборону, но брошенные русскими бутылки с горючей смесью заставили диверсантов выскочить на открытое пространство, под пули нападавших. Приказ сдаваться оказался лишним, диверсанты и без него стали бросать оружие, сбивая с одежды огонь и кашляя от удушливого смрада. Застрелить пришлось только одного унтер-офицера, который даже в горящей одежде поднял руку с гранатой. Майора взял сам Поздняков, прыгнув вниз со стены. Отто Фишман рванул из кобуры пистолет взамен выбитого ударом ноги автомата. Поздняков не стал церемониться и из своего ТТ всадил ему пулю в плечо. Когда вывели всех захваченных диверсантов и вынесли тела убитых, Афанасьев, растиравший ноги шерстяными носками, которые ему дал Лукьяненко, вдруг замер с носком в руке.

— Рыжего нет, — сказал он. — Ганса.

Разведчики бросились снова обшаривать развалины, но последнего немца так и не нашли. Афанасьев с ожесточением натягивал сапоги и ругался последними словами по-русски. Когда подъехал бронеавтомобиль, разведчик кинулся к рации.

— Товарищ майор, это капитан Афанасьев! Я знаю, где снаряды, но надо торопиться. Один диверсант ушел. Группу взяли удачно, живой, командира — чуть продырявленным.

— Какое к чертям «удачно», — зло отозвался Лацис. — Немец ушел. Из мышеловки ушел.

— Товарищ майор, Поздняков и его ребята не виноваты. Наверное, Фишман этого Ганса отправил раньше с заданием. Мне этот майор доверял, но не полностью, много при мне не говорил. Про снаряды я просто подслушал, немцы их нашли еще несколько дней назад, когда было совершено нападение на группу Позднякова на дороге. Надо торопиться, вдруг он приказал их перепрятать.

— Где снаряды?

— В сорока метрах от шоссе. Там воронка еще с лета, в нее немцы снаряды и спрятали, досками от разбитого кузова прикрыли и дерном с сухой травой замаскировали. Никто и не заметит, вокруг трава пожухлая. Поэтому Поздняков и не нашел снаряды, их там уже не было. А я со своими ребятами почти правильно к месту вышел, оказывается. Только вон как вышло.

— Что же не везет-то так в последнее время! — проворчал Лацис. — Будьте на месте, я сейчас приеду.

Майор приехал через пять минут, посмотрел на виноватое лицо Позднякова, на обезоруженных немцев, стоявших у внутренней стены разрушенной котельной, вдали от посторонних глаз, поморщился от чада горючки, которая еще выгорала внутри развалин.

— Надо спешить, понимаете! — убеждал Лациса Афанасьев. — А если Фишман послал Ганса с приказом увезти снаряды?

— Хорошо, я вызову два грузовика с автоматчиками, пару бронеавтомобилей для поддержки. Оцепим этот место и возьмем.

— Долго, майор, очень долго! — Афанасьев с ожесточением стукнул себя кулаком по ладони. И вдруг расплылся в широкой улыбке и вытянул руку в сторону улицы. — А вон, смотрите!

Соколов едва не получил обрывком троса по голове, когда тот со звоном порвался. Чудом успев заметить, как толстая стальная плетеная змея взвилась в воздухе, он отпрыгнул в сторону. Трос звякнул о броню «семерки» и упал на землю.

— Цел, командир? — подбежавший Логунов кинулся осматривать лейтенанта.

— По шлемофону вскользь задело. Черт, как не вовремя, придется снова ехать за тросом. У Фролова возьмем.

— А зачем так далеко? — обрадовался Логунов вовремя пришедшей в голову мысли. — А помнишь ту немецкую «четверку» в парке, которую мы утром смотрели? Ей гусеницу размотало, башню повредило болванками. А буксировочный трос на корпусе на месте так и висит. Я хорошо запомнил.

— Ну, давай, — согласился Соколов, — если точно помнишь, до парка нам ближе. А потом вытянем эту дуру и на позиции. И будет у нас опять полный комплект со Щукаревым, пока тишина стоит. Бабенко, давай назад к парку, там возле ворот танк стоит. Разворачивайся.

— Зачем, Алексей Иванович? — Бабенко высунулся из переднего люка. — Такой крюк делать. Напрямик мимо разрушенной котельной, а там через парк. Все равно же ни заборов, ни лавок не осталось.

— Ладно, давайте напрямик, — махнул Соколов рукой и запрыгнул на броню.

Когда «семерка» свернула к развалинам котельной, Алексей увидел бронеавтомобиль и несколько автоматчиков из взвода Позднякова. Там же маячила и фигура Лациса с рукой на перевязи. Какой-то немец в шинели вдруг стал показывать на приближающуюся «тридцатьчетверку».

Да это же Афанасьев, догадался лейтенант, что у них там происходит?

Лацис тоже повернулся, вышел на середину дороги и поднял руку, приказывая остановиться.

Соколов отсоединил разъем кабеля ТПУ и поспешно вылез из люка.

— Товарищ майор, — приложив ладонь к шлемофону, стал докладывать Алексей, — экипаж танка готовит для использования в обороне трофейные подбитые немецкие танки. Следует за буксировочным тросом.

— Сколько трофейных танков у вас сейчас в обороне? — спросил Лацис.

— Пять. Готовимся доставить шестой. По количеству вырытых танковых окопов.

— Отставить, лейтенант! Есть дело поважнее, которое вообще может завершить всю нашу экспедицию. Танк — в распоряжение старшего лейтенанта Позднякова. Он сам поставит задачу командиру экипажа. — Лацис повернулся к разведчику. — Поздняков! Бери мою бронемашину, «тридцатьчетверку», сажай на броню Афанасьева, сколько поместится твоих ребят, и вперед за снарядами.

— Что, есть место? Нашли? — загорелся Поздняков.

— Товарищ майор! — Соколов стоял рядом, но чувствовал, что Лацис его просто не слышит. — Товарищ майор, я должен идти со своим экипажем!

— Ты что, лейтенант? — Лацис посмотрел негодующе. — У тебя там оборона, ты командуешь там, зачем тебе с каждым танком в атаку ходить. Учись мыслить тактически, как командир подразделения, а не как командир танка.

— Товарищ майор, может понадобиться знание немецкого языка! — настаивал Соколов.

— Там Афанасьев, он знает немецкий как настоящий немец, — отмахнулся Лацис. — Чего ты уперся, Алексей?

— Просто пытаюсь предвидеть, — упрямо заявил Соколов. — Немцы в городе, немцы могут оказаться в лесу, а Афанасьев в немецкой форме. Возможно, ему снова придется играть роль немца, может, снова придется имитировать побег, а в группе ни одного человека со знанием языка. Мы и так упускаем инициативу, почти всегда отстаем от немцев на шаг. Если они заберут снаряды и скроются, то все, товарищ майор. Где мы их искать будем?

— Соколов! — Лацис свирепо уставился на настырного молодого командира и замолчал. После долгой паузы он заговорил, но уже другим тоном: — Слушай, Алексей, почему-то ты часто оказываешься прав. Или я тебя недооцениваю, или… И я очень не люблю, когда ты прав. Тогда случаются неприятные вещи, потому что не прав оказываюсь я. Давай в танк! Твоя задача — охрана поисковой группы и снарядов, если Поздняков их найдет. Если понадобится, будешь прикрывать их отход до последнего.

— Есть! — сдерживая улыбку, Соколов отдал честь, приложив ладонь к шлемофону. — Разрешите выполнять?

Бронемашина шла по пустынному шоссе впереди, чуть притормаживая перед поворотами и возле опасных зарослей голого густого кустарника. «Семерка» шла следом на расстоянии полсотни метров на малых оборотах, шумно лязгая гусеницами. Этот шум очень раздражал Соколова. Но ситуация была такова, что спешить им приходилось, не глядя ни на какие сложности.

Алексей смотрел вперед чуть выше кромки люка. Получить пулю снайпера, да и просто хорошего стрелка он мог запросто, но сейчас важнее было держать под контролем обстановку вокруг. На броне за башней буквально ютились, держась за десантные скобы и запасные баки, Поздняков, Афанасьев в немецкой форме и еще четверо разведчиков с автоматами.

— Вон там, — старший лейтенант протянул руку, показывая вперед, где на самом краю дороги лежал на боку грузовик с разбитым кузовом. — От того грузовика вперед метров пятьдесят. Там на нас напали немцы в прошлый раз. Низиночка за деревьями незаметная, оттуда они нас и атаковали. Каким чудом мы их успели заметить, диву даюсь. Они нас могли запросто всех перестрелять. Наверное, они и сами не ожидали нас увидеть. Капитан, а где снаряды? Далеко отсюда?

— Чуть дальше, — ответил Афанасьев. — В этом грузовике мой Захаров первым подорвался. Майор Фишман сказал про ориентир — раздвоенная береза на опушке с одним расщепленным стволом.

— Так, стоп! — неожиданно сказал Поздняков, который сейчас был командиром группы. — Не стоит с таким шумом подъезжать, как барин со свитой. Там может быть засада. Или они увидят нас заранее, возьмут снаряды и через лес уйдут. Только мы их и видели. А могут подорвать снаряды на месте.

— Ну, это вы уж через край, — покачал головой Соколов. — Им вообще нет никакого резона взрывать снаряды. Даже если мы их заберем, мы все равно у них в руках. А так, уничтожать то, за чем они давно охотятся. Бабенко, стой!

— Да я знаю, — Поздняков со злостью ударил кулаком по башне. — Я же фигурально. Я имел в виду то, что предсказать действия немецкой группы мы не сможем. Да, ты башню развернешь, чуть что не так, и врежешь по лесу из пушки. Мы, конечно, победим, только ребят положим, и снаряды, которые ищем, могут пострадать от твоей пушки. А еще этот ваш майор Фишман мог и наврать, если он Афанасьеву до конца не верил. И сознательно навести нас на засаду.

— Зачем? — спросил Афанасьев. — Зачем ему такие сложности? У него задача другая.

— Так, слушай приказ, — упрямо заявил Поздняков. — Соколов, танк с дороги на опушку, вон туда, к елям. Оттуда ты всю дорогу будешь просматривать. Бронемашину я пущу на маленькой скорости, как будто патрулирует. Пусть внимание отвлекает. Афанасьев, со мной и моими бойцами напрямик. Развернемся цепью, и чтобы ни одна веточка под ногой не хрустнула. Слышали, орлы?

Соколов покачал головой, но отдал приказ Бабенко съехать с дорожного полотна. Поздняков подошел к бронемашине, объяснил задачу, и его разведчики развернулись редкой цепью, углубляясь в лес. Афанасьев обернулся и помахал танкистам, снимая с плеча «шмайсер».

— Что-то мудрит старший лейтенант, — выбираясь из люка, сказал недовольно Логунов. — С такой силой надо просто подъехать и под стволом пушки и пулемета забрать все, что нужно. Кто против, тех в клочья. Просто и надежно.

— Не знаю, Василий Иванович. Как мы с тобой можем что-то предполагать, раз не знаем, что ему известно. Наше дело его прикрыть, если что.

— Если что «что»? — сморщился Логунов как от зубной боли. — Много от нас толку на таком расстоянии. Попасть-то попадем, только своих заденем. Ладно, молчу, командир! Коля, готовься осколочными стрелять!

— Есть, осколочными, — донеслось из наушников.

Бочкин опять что-то жевал. Сейчас это было очень не вовремя, сейчас максимум внимания требовалось от каждого члена экипажа, но Соколов не стал делать замечания. Маленькие безобидные нарушения. Нельзя из солдата делать машину, это еще в танковой школе курсантам вдалбливал ротный командир. Солдат — это личность. Со своими достоинствами и недостатками. Достоинства надо развивать, с недостатками бороться. Нельзя в этом вопросе палку перегибать, потому что перед тобой человек. На что-то можно и глаза закрыть. Просто надо всегда хорошо понимать, какие могут быть последствия.

Ветер опять принес снеговые тучи. Качались верхушки деревьев, с неба сыпалась мелкая белая крупа. Порывами ветра ее бросало в лицо, больно ударяя по глазам, по щекам.

Соколов смотрел поверх крышки люка на удаляющийся бронеавтомобиль. Никак не отпускала мысль, что Поздняков чего-то недодумал. Не хотелось так судить о старшем лейтенанте, у всех опыт с 22 июня. Поздняков командовал разведывательным подразделением и командовал не первый день. Такого в уставе пехоты, да и вообще в Уставах Красной армии не было. И в штатах подразделений и частей не было такого. Считалось, что любой красноармеец должен уметь производить разведку, когда ему прикажет командир.

Но опыт первых месяцев войны доказал обратное. Должен уметь, но чаще не умел. Почему? Да потому что большая часть времени отводилась непосредственной воинской специальности каждого отдельно взятого солдата и его подразделения. То, что танкист, сапер, стрелок-пехотинец, наводчик орудия должен уметь в первую очередь, он и умеет, а все второстепенное всегда отходило на второй план. А у немцев были разведывательные и диверсионно-разведывательные подразделения. И программа подготовки у них разработана давно. Только спустя месяцы командиры частей и соединений на свой страх и риск стали создавать заштатные подразделения, которые учились производить разведку, собирать сведения, проводить диверсионные операции в тылу противника.

Таким вот подразделением Поздняков командовал уже несколько месяцев, в этом деле у него было больше опыта, чем у Соколова. Оставалось надеяться, что Поздняков знает, что делает.

Ветер завывал в кронах, пришлось сдвинуть шлемофон с одного уха, чтобы слышать не только ТПУ. Бронеавтомобиль остановился на дороге, а потом повернул и зачем-то пошел в лес. Вот он перевалил через неглубокий кювет, и тут же из-под переднего колеса взметнулся фонтан земли с огнем и дымом. Переднюю часть машины чуть подбросило, она стала сползать назад в кювет. Подвернувшееся переднее колесо не дало ей сползти совсем. И еще теперь было хорошо слышно, что в лесу стреляли. Вот распахнулась дверь бронеавтомобиля и оттуда вывалилось тело пулеметчика. Дым повалил сильнее. Вот выпрыгнул еще один член экипажа и, стреляя из пистолета куда-то в лес, подхватил товарища под мышки и поволок за машину, в безопасное место.

— Вперед, — крикнул Соколов, спускаясь следом за Логуновым в люк машины.

Танк лязгнул гусеницами и попер, ломая кустарник, на дорогу по кратчайшему пути. Логунов развернул башню под углом к лесу, выискивая цель. Бочкин стоял рядом, держа в руках осколочный снаряд и ожидая приказа. Наверное, только Омаеву досталась роль статиста, потому что он видел лишь дорогу по курсу танка и ничего больше вокруг. Если Логунов начнет стрелять влево или вправо, он не сможет поддержать его огнем пулемета.

— Не вижу! Не вижу ни хрена, — зло бормотал Логунов. — Откуда стреляли?

— Это была мина, Василий Иванович, — предположил Соколов. — Противопехотная. Не дай бог, ребята Позднякова тоже напоролись на мины. Могли же фашисты подходы заминировать? Непонятно зачем, но могли! А может, мина осталась здесь от прежних боев!

Выбежавший из леса немецкий офицер в шинели с автоматом в опущенной руке сильно прихрамывал и призывно махал рукой танку. Он стоял спиной к лесу, и никто в него не стрелял. Неужели разведчики всех перебили? Под ложечкой у Соколова засосало: только бы все получилось хорошо и без потерь. Ведь за этим же сюда и шли.

— Что там? — крикнул Соколов, высунувшись из люка, когда танк остановился на опушке. Афанасьев, несмотря на рану, штанина под шинелью была в крови, забрался на броню.

— Ушли, понимаешь, обстреляли нас из засады и ушли! Поздняков убит, трое ребят его ранены, бронемашину подбили. У них там мотоциклы были.

— Вы видели, снаряды вы видели?

— В том-то и дело, что видел. Мы им как снег на голову, они стрельбу открыли, в коляску мотоцикла положили снаряды и уехали. Мы один мотоцикл сбили, а пять уехали. У них на трех мотоциклах пулеметы стояли. Что мы могли сделать? А эта железка, — Афанасьев кивнул на бронемашину, — кажется, на старую мину напоролась. Так совпасть, а? Пятнадцатью минутами раньше, и мы бы их взяли! А Поздняков нервничал все время. Чувствовал смерть, наверное. Я замечал такое на фронте.

— Подождите, — Соколов вытащил карту из планшета и развернул на краю люка. — Мы сейчас вот… здесь?

— Да, вот поворот, вот от него метров пятьдесят углом опушка леса выходит. Мы вот здесь. А бой был вот тут, — Афанасьев ткнул ногтем в карту. — А вот лесная дорога, по которой они ушли. Не догнать нам на танке по лесу.

— А если вот так? — Соколов показал на просеку, обозначенную на топографической карте. — По шоссе до просеки, потом направо, и вот здесь мы сможем мотоциклы перехватить. У нас уже выбора нет, только раздолбать их из пушки вместе с нашими снарядами. Ответим потом перед начальством, если надо, а то и перед трибуналом, но дело сделаем.

— Давай, — с азартом сказал Афанасьев. — Если они сюда поехали, то им больше некуда деваться, только в Захарьино. А это уже за линией немецкой обороны. Гони, Соколов, давай, я здесь, на броне буду.

— Вы ранены! Оставайтесь, мы справимся.

— Да ладно тебе! Тоже мне, рана… У нас забота вон: на пяти мотоциклах реактивные снаряды от наших гвардейских минометов увозят к немцам. А ты про такую хреновину говоришь. Гони!

Афанасьев снял ремень и стал перетягивать ногу выше раны на бедре. Злость, азарт и горячее стремление выполнить приказ любой ценой заразили Соколова. Он кивнул и приказал гнать по шоссе.

Танк летел, покачиваясь на неровностях разбитой за время войны дороги, объезжая редкие воронки, которые немцы еще не успели засыпать. Соколов смотрел вперед, не спускаясь в башню, и инструктировал экипаж.

— Башня, готовьтесь стрелять осколочными на постоянном прицеле. Думаю, больше чем на 800 метров мы их не отпустим. Бабенко, по моей команде сворачиваем с шоссе на просеку.

— Там же пни могут быть, — отозвался механик-водитель. — Порвем гусеницы.

— Плевать, Семен Михайлович! Не в них дело. Если понадобится, то «семерку» нашу целиком не пожалею. Главное догнать и остановить, отбить снаряды, пока они до своих не доехали. Грош цена нашим гусеницам, если мы немцев упустим. Омаев, внимательно по курсу. Палец держишь на спусковом крючке. Готовься открыть огонь сразу. Прицел поставь на 600, по трассерам потом подкорректируешь.

— Есть, прицел на 600!

Кажется, экипаж тоже загорелся этой погоней. Слова командира, что он целиком «семерку» не пожалеет, лишь бы немцев догнать и остановить, были лучшим подтверждением серьезности ситуации. Каждый понимал, что столько пройдено, столько погибло людей, а теперь все зависит от них, от одного экипажа.

А ведь трудно будет «не пожалеть». Танк — железо, но за эти месяцы стал почти родным, как живое существо. И друг, и защитник, и много еще что можно про него сказать. Можно даже рассказать, как обычный танк, кажется, начал обретать человеческую душу. Только бы комиссар батальона не узнал о таких мыслях взводного командира! Соколов поморщился. Он знал, что некоторые бойцы перед атакой и просто в трудную минуту крестятся тайком. Спасет их это или нет, неизвестно. Может, просто вера нужна человеку с детства, что-то свое, что домом пахнет. Сельской церковью, в которую с бабкой или матерью ходили.

Сразу вспомнилось улыбающееся задорное лицо Позднякова. Нет больше лейтенанта. Скольких уже нет. Алексей потряс головой, отгоняя посторонние мысли. И что меня понесло об этом думать, рассердился он сам на себя, может, тоже смерть свою чувствую? Нет, костлявая, не дождешься! Где-то тут должна быть просека…

Соколов сверился с картой. Где же, где? А вон невысокий «квартальный» столбик со стесанными гранями на верхушке.

— Бабенко, сбавляй скорость, подходим к просеке.

Танк замедлил ход. Логунов увидел просеку и стал поворачивать башню в ее сторону. Он держал под прицелом ее все время поворота танка, доворачивая башню в нужную сторону. Наконец, «семерка» вошла в просеку, и Бабенко снова прибавил скорость. Он каким-то непонятным чутьем угадывал, где под грудами хвороста и валежника скрывались неубранные, невыкорчеванные пеньки. И танк обходил их.

Соколов смотрел на карту и по сторонам. Две пересекающие просеки они миновали, на третьей надо повернуть налево, и будет видна грунтовка, извивающаяся по лесу, обходящая овражки, взбирающаяся на пригорки и сбегавшая снова в низинки. На мотоциклах тоже не очень разгонишься. На танке проще, но и на нем большой скорости не наберешь. Если повезет, они пересекут дорогу одновременно с мотоциклистами. А лучше выехать раньше них. Пока немцы сообразят, откуда здесь советский танк, Логунов сумеет сделать пару выстрелов. Омаев скосит нескольких. Если пара мотоциклов умудрится развернуться и попытается скрыться в лесу между деревьями, то снаряды их достанут. Пару мотоциклов расстрелять из пушки в лесу не проблема, главное, не торопиться и дать цели выскочить из-под защиты деревьев.

— Вон они! — заорал сзади Афанасьев так громко, что Соколов его услышал даже в шлемофоне.

Подняв голову от карты, Алексей увидел промелькнувшие впереди мотоциклы. И снова пустая просека и пустая лесная дорога.

— Михалыч, ходу, ходу! Упустим, родной!

— И так на пределе, командир, — напряженным голосом ответил механик-водитель.

Только теперь Соколов вспомнил, каково на таком сложном маршруте с обилием пеньков держать высокую скорость. Сейчас спина у Бабенко должна быть мокрой, а на ладонях волдыри.

Танк подлетел к грунтовой дороге и резко, взрыв гусеницами землю, развернулся на 90 градусов. Бабенко сразу бросил машину вперед. Дорога здесь была довольно ровной, но очень извилистой. Она сначала круто уходила влево, потом резкий поворот влево и вот уже дугой вправо, короткий прямой участок и снова изгиб.

— Тише, Бабенко, тише! — приказал Соколов, когда впереди между деревьями стало виднеться серое осеннее небо.

Афанасьев ухватился за край люка и тоже стал смотреть вперед. На малых оборотах танк выехал на опушку и остановился под раскидистыми еловыми лапами. Впереди виднелась дорога, уходившая вниз. Она сворачивала к небольшой деревеньке домов в тридцать. Метров за триста до деревни дорога была перекрыта рогатинами с колючей проволокой. Сбоку виднелся ДЗОТ, из амбразуры которого торчал ствол пулемета. В деревне стояли несколько немецких бронетранспортеров. На противоположном конце пять танков Т-III.

Пять мотоциклов с колясками подъезжали к заграждению из колючей проволоки. Солдаты на дороге приветственно махали руками, оттаскивая заграждение и пропуская мотоциклы.

— Ну, вот и все, лейтенант, — обреченно пробормотал Афанасьев за спиной Соколова, глядя, как мотоциклы подъезжают к большому деревянному дому на деревенской площади. Наверное, бывшее правление колхоза или клуб. — Ушли наши снаряды. Теперь только педаль газа до пола, или что там у вас нажимают, и вперед. Успеем или не успеем. Взорвать к чертовой матери все, что можно, и трава потом не расти.

— Нет, даже доехать не успеем, — возразил Соколов. — Подобьют еще на подходе. Вон еще два танка под березами.

— И что делать? — Мрачный Афанасьев опустился на броню и стал, потирая раненую ногу, ослаблять ремень, которым он перетягивал ногу выше раны. — Возвращаться с извинениями, мол, не осилили? Или вон в кусты пойти и застрелиться?

— Нет, я думаю, стреляться еще рано, — покачал Соколов головой и позвал, прижимая к горлу ларингофоны: — Омаев, давай с аптечкой наверх. Надо капитана перевязать. — Бабенко, сдайте назад на два метра. Еще немного. Стоп! Так нормально, а то вдруг снизу в бинокль разглядят.

Глава 9

Ели каждый на своем месте, только Соколов и Афанаьсев расположились рядом на башне. Ножами поддевали кусочки мяса из консервной банки. Капитан жевал с каким-то ожесточением и смотрел в пространство. Наверное, перебирал в голове вариант за вариантом возможных действий.

— Рано или поздно снаряды отсюда увезут, чтобы переправить в Германию на военный завод, где есть лаборатория, — заговорил он, наконец. — А повезут не на мотоциклах, а в составе большой колонны. Скорее всего, дальше снаряды разделят. Возможно, один повезут по суше, второй воздухом. И не на транспортнике, а на истребителе или бомбардировщике под хорошим конвоем.

— Надо придумать что-то, пока снаряды здесь, в Захарьино, — поддержал его Алексей.

— Сейчас подхарчимся, и я пойду в деревню, — вдруг заявил Афанасьев. Легенду по дороге придумаю. Документы у меня более-менее чистые. Простую проверку выдержат. Да и недолго проверяться, не на медосмотр иду.

— Что вы задумали, товарищ капитан? — Соколов даже перестал жевать.

— Попытаться пройти в деревню, используя форму и документы. А там попробовать уничтожить снаряды. Другого выхода я не вижу. Твоя задача, лейтенант, дождаться взрыва, вернуться и доложить, что снаряды уничтожены.

— А если нет? — зло спросил Алексей. — А если взрыв будет, а снаряды не уничтожены? Тогда как? И как я об этом узнаю?

— А я откуда знаю! — заорал Афанасьев.

— Что за крик, а драки нет? — в люке появилась голова Логунова.

— Чего тебе, сержант? — Афанасьев хмуро поглядел на танкиста и снова принялся есть, запихивая в рот куски тушенки и откусывая от темного ломтя хлеба.

— Разрешите обратиться к младшему лейтенанту Соколову, товарищ капитан, — на всякий случай осторожно спросил Логунов, как и положено по уставу. Не дождавшись реакции старшего по званию, он доложил: — Экипаж накормлен, командир, танк исправен, боекомплект почти полный. Разрешите предложение?

— Дозор послать? — спросил Соколов.

— Так точно. Беситься из-за того, что немцы нас опередили, смысла нет, а вот разведку провести, за деревенькой понаблюдать, осмотреться на местности всегда полезно. Может, что и придумается.

— Все правильно, Василий Иванович, — согласился Алексей. — Это я и собирался сделать. А насчет беситься… Ты тоже пойми… Капитан еще когда должен был добыть эти снаряды! Он группу потерял, он здесь почти втерся в доверие к фашистам, вышел к цели и снова упустил, снова потери. А мы сколько потеряли за время рейда из-за тех же снарядов. А они вон, в деревне. Вон в том домике. Близок локоток, да не укусишь.

— А меня тут как будто и нет? — усмехнулся Афанасьев, выскребая из банки остатки тушенки. — Ладно, делом займемся. Потери, говоришь? Так вот чтобы не напрасными они были, надо нам дело до конца довести. И времени у нас с вами, танкисты, до утра. Есть шанс, что сегодня наши снаряды отсюда не увезут, а уж на завтра надежды никакой. Понятно? Давайте предложения у кого какие есть. Вы сейчас не просто танковый экипаж, вы все теперь со мной разведчики. А у нас закон простой. Каждый высказывает свое мнение, а решение принимает командир.

— Так мы всегда приказы своего командира выполняем, — многозначительно кивнул на Соколова сержант.

Афанасьев перевел взгляд с одного танкиста на другого и кивнул. Каждый высказал свою точку зрения. Экипаж считает командиром своего лейтенанта, а Афанасьев так, прикомандированный, консультант, так сказать. Все правильно, на то она и армия. Командиров назначает начальство. И он сейчас у танкистов один, независимо от сложившейся ситуации.

— Ну, командуй, Соколов, — сказал капитан.

— Всем к машине, — приказал Алексей и выбрался из башни первым.

Экипаж построился возле лобовой брони танка. Капитан встал рядом с Соколовым, опираясь на подобранную тут же суковатую палку.

— Товарищи, — начал Алексей, но Афанасьев еле заметно ткнул его кулаком в спину. Соколов понял его и исправился: — Ребята, в какую ситуацию мы все попали, вы знаете, добавить больше нечего, кроме того, что вернуться, не попытавшись вернуть снаряды, мы не имеем права. Приказ, с которым нас сюда послали, звучит однозначно: найти утерянные снаряды от гвардейских реактивных минометов и уничтожить их. Нам нужно осмотреться, изучить обстановку, а потом подумать, что мы можем в этой ситуации предпринять. Механику-водителю от танка отлучаться категорически запрещено, и это правильно. Поэтому, Семен Михайлович, вам оставаться с машиной и охранять ее. Возьмите ППШ из танка и все гранаты. Мы в любом случае не уйдем настолько далеко, чтобы не услышать выстрелов и не прийти на помощь.

— Есть, — ответил Бабенко и не по-военному закивал головой.

— Дальше, — продолжил Соколов. — Делимся на две пары. Логунов, Бочкин и Омаев со мной. Василий Иванович, вы с Колей идете по опушке направо и пытаетесь присмотреться к деревне с этой стороны. Может, какие-то подходы наметите, патрули заметите, скрытые огневые точки, пулеметные гнезда. Главное, понять, каким образом можно пробраться в Захарьино, напасть на этот дом, в котором сложили снаряды, и уничтожить их на месте. Лучше бы забрать с собой, но, думаю, такой возможности нам немцы не дадут. Мы с Омаевым пойдем влево, осмотрим местность со стороны оврагов. А вы, товарищ капитан?

— Мне тут загорать смысла нет, — сказал Афанасьев, разглядывая танкистов и, видимо, прикидывая их способности в бою вне танка. — Я дохромаю до дороги. Не лишние сведения о передвижении немцев. Ну, и возможность захвата пленного из числа офицеров. Способ связи?

— При таком ветре? — Логунов усмехнулся. — Только выстрел в воздух.

— Ну и это будем учитывать, как крайнюю меру, — кивнул Соколов. — Все, взять «шмайсеры», пошли.

Они разошлись в разные стороны. Афанасьев некоторое время шел рядом с Соколовым. Омаев ушел немного вперед, на его острый слух надежды было больше.

— Ты же знаешь, что я мог просто взять командование на себя, как старший по званию, — сказал вдруг капитан.

— А почему не взяли? — удивился Алексей такому повороту разговора.

— Ты толковый командир, Соколов, — сказал Афанасьев, неожиданно остановившись и заставив остановиться Алексея. — Брать командование, а значит, и всю ответственность на себя надо только тогда, когда ты не уверен в другом командире. А ты со мной бросился черт знает куда с одним танком. Да и Лацис о тебе кое-что успел рассказать. Я хотел тебе сказать, Соколов, ты действуй без оглядки на меня. Я это дело провалил. Жив еще, потому что вы пришли, а то давно бы, как один остался в городе, добрался бы до снарядов и с собой взорвал их. По-другому нельзя мне. Совесть мучает. Советы давать тебе буду, но решение принимай сам. Командуй, Соколов!

Они снова двинулись дальше через лес. На опушке их пути должны были разойтись. Афанасьев хотел пройти еще дальше и спуститься к дороге, которая соединяла эту деревеньку с внешним миром. Довольно накатанный грейдер, сразу обратил внимание капитан. А немцы дороги любят, для них бездорожье — это лишняя трата сил, ресурсов и времени. Поэтому для них главная ценность населенного пункта заключается не только в наличии подходящих строений, но еще и в наличии дороги.

И тут он заметил на обочине немецкий танк Т-IV и гусеничный танковый тягач. Двое танкистов в черных утепленных комбинезонах возились возле танка. Около них топтался офицер. Низкорослый, широкоплечий, в круглом танковом шлеме, он курил и пинал ногой банку из под консервов.

Рядом раздался шум, Афанасьев повернулся, схватившись за автомат, но увидел подползавших к нему под прикрытием кустов Соколова и Омаева.

— Вы чего? — громким шепотом спросил капитан. — Офицер заинтересовал?

— Нет, — замотал головой Соколов и сжал рукой рукав шинели Афанасьева. — Тут другая идея пришла в голову. А если мы захватим танк и тягач? Вы знаете немецкий, я знаю немецкий. Представляете, мы на них свободно въезжаем в деревню и делаем свое дело. Главное, свободно проникаем, не вызывая подозрений на первых порах. Я сажусь за рычаги тягача, в танк Бабенко моего сажаем, вы будете в шлеме торчать наверху и на всех покрикивать. Вам бы еще в танк Логунова, чтобы в случае чего он мог из пушки жахнуть. Кто знает, может, на этой же технике и удирать придется. Жаль только «тридцатьчетверку» оставлять. Что там один Бочкин сделает с Бабенко? Омаева я бы тоже с собой взял. А «тридцатьчетверка» нас бы прикрыла при отходе.

— Слушай Соколов, ты хороший командир, — сказал с усмешкой капитан, — но есть в тебе один недостаток. Ты вопросов не задаешь.

— Каких? — не понял Алексей.

— Ты меня спросил, а справлюсь я с тягачом? Может, я в молодости трактористом был?

— А… вы? — уставился на капитана Соколов.

— Да-да! Я тягачом управлять могу. Слушай расклад, лейтенант! Берем технику втроем, как есть. Предупреди своих, что назад прорываться будем на танке. Пусть дежурят. Днем ли, ночью ли пойдем, дадим ракету. Тогда пусть отсекают всех, кто за нами гонится. Ты как, Омаев, с танковой пушкой справишься?

— Не знаю, — блеснул азартно глазами чеченец. — С нашей справлюсь, командир нас всех учит постоянно, чтобы взаимозаменяемость в экипаже была. А с немецкой, если покажете как, то справлюсь. Принцип такой же, что у нашей 76-мм, что у их 75-мм. И пулемет я знаю, который у них в танке стоит, — МГ-34. Я стрелял из такого.

Через пятнадцать минут Омаев привел запыхавшегося Логунова. Соколов коротко изложил ему их с Афанасьевым план. Наводчик только покачал головой, потирая подбородок, но спорить не стал.

— Ну, все, — Алексей протянул руку Логунову, — мы пошли. А вы к танку и ждите. Если что… действуй по обстоятельствам, Василий Иванович.

— Удачи, командир, — пожав в ответ руку лейтенанту, сказал танкист, а потом посмотрел, обнял его и, хлопнув по плечу, быстро пополз назад к «семерке».

Немецкий офицер на дороге откровенно бездельничал. Видимо, поломка была не такой уж сложной, он знал, что его подчиненные с ней справятся. Тыловая русская деревня, шнапс, тишина по вечерам такая, что на передовой и не снилась. Лето прошло, холода наступили, а с холодами пришло и разочарование. Что-то не так, что-то штабисты не учли. Вместо победного шествия по Москве — грязь дорог, дожди, ночевки в танке или в грязных халупах. Это пехота, занимая деревню, может рассчитывать на ночлег в теплой русской хате, а после атаки танковой части от хат остаются только печные трубы. Эйфория первых дней прошла, когда танки неслись вперед, не встречая сопротивления, давя русских, их технику, пушки без снарядов. А потом сопротивление стало более упорным, потери росли, настроение падало. На карту вообще смотреть не хотелось. Такие дикие расстояния многим и не снились. Иногда они навевали ужас, и казалось, что дойти до Москвы просто невозможно.

Пнув в очередной раз банку так, что она улетела в кусты на краю дороги, немец вдруг увидел, что к ним со стороны леса армейский обер-лейтенант ведет под дулом автомата русского танкиста. Танкист, в шлемофоне, в русской танкистской куртке, держал руки на затылке и плелся, еле передвигая ноги. Да и обер-лейтенант выглядел не лучше. Он сильно хромал, а когда полы его шинели распахивались при ходьбе, было видно, что его бедро забинтовано и на бинтах проступают темные пятна.

Механики, чинившие гусеницу танка, подняли головы и уставились на пленного. Еще одного выловили в лесах! Много их еще там, попавших в окружение. Ничего интересного. Офицер-танкист пошел навстречу обер-лейтенанту и увидел, что тот схватился на раненую ногу, остановился и обессиленно опустился прямо на дорогу. Видимо, рана давала о себе знать. Немецкий танкист прибавил шагу. Он прошел мимо пленного и уже протянул руку сидевшему на дороге обер-лейтенанту, как сильный удар в основание черепа опрокинул его лицом вниз. Теряя сознание, танкист успел почувствовать, как его схватили сильные руки, как ремень автомата захлестнул его шею. Воздуха не хватало, страшная боль, а потом хрустнули шейные позвонки…

Омаева от механиков, чинивших танк, отделяло метров семь. Пока офицер сам с собой играл в футбол консервной банкой, ему удалось подобраться кустарником к самой дороге. Это у командира с Афанасьевым была задача сложная. Им надо было беречь мундир танкиста от крови, а Омаеву можно не церемониться. Тем более что все делать придется быстро, пока на дороге не появились другие немцы.

Ну, самое время!

Один немец сидел на корточках, второй, наклонившись, с натугой стал тянуть в сторону поврежденный трак. Из-за ветра и скрежета железа танкисты не расслышали шагов приближающегося человека. Омаев в несколько длинных бросков преодолел расстояние до танка, схватил сзади первого танкиста за голову и рывком задрал его подбородок вверх. Старинный дедовский кинжал скользнул по горлу, и грудь немца залила кровь. Второй, обезумевший от неожиданности и безысходности, упал и стал отползать, сгребая землю руками и сдавленно постанывая: «nein… nein!»

Наверное, лицо молодого чеченца сейчас было страшным. Может быть, он видел заплаканные лица матерей, рано поседевших от горя. А может, лицо своей Людмилы, каким видел тогда, перед боем, в последний раз. Молодой чеченец блеснул глазами, полными ненависти, и, перехватив кинжал, метнул его в немца, буквально пригвоздив его длинным клинком к земле.

— Что ты возишься? — крикнул Соколов, на ходу застегивая на себе немецкий комбинезон и бросая в люк танка куртку. Следом хромал Афанасьев, то и дело оглядывающийся по сторонам.

— У меня порядок, — заверил Омаев, за ноги оттаскивая последнего немца в кусты у дороги. — Я посмотрел, они с гусеницей закончили, инструмент собирали.

— Хорошо, завали трупы хорошенько сухим кустарником и листьями и в башню.

Лица Афанасьева под большими очками было почти не видно. Он опустил сиденье как можно ниже, чтобы из люка торчала только верхняя часть шлема. Вел он тягач из рук вон плохо. Разбитый снарядом двигатель танка нечего было и думать починить, поэтому пришлось тащить его на буксире. У капитана никак не получалось вести за собой машину на тросе ровно. Он часто давал слабину, потом дергал так, что Соколов каждую минуту ждал, что трос оборвется. Это была бы катастрофа, случись такое прямо на глазах немцев. Пришлось бы вылезать из танка. И все стало бы понятно.

Омаев в башне оставил один пулемет в бойнице танка, а второй вытащил и приготовил к стрельбе из верхнего люка. Спустившись снова вниз, уселся рядом с командиром на место стрелка и стал смотреть в бойницу вперед.

Тягач подошел вплотную к ограждению из колючей проволоки. У Соколова все сжалось внутри от мысли, что им могут не открыть, начнут проверять, осматривать. И тогда бой. Снарядов им не видать. Давить? Стрелять и прорываться к тому дому на площади?

Солдаты на дороге приветливо помахали руками и принялись оттаскивать «козлы» с колючей проволокой в сторону. Было видно, как Афанасьев поднял руку и помахал им в ответ. Снова рывок, и танк въехал за тягачом в деревню. Омаев быстро поднялся в башню и посмотрел назад, на солдат.

— Нет, не смотрят. Закурили, стоят лясы точат.

— Приготовься, Руслан, — велел Соколов.

Они миновали крайние дома, двинулись по деревенской улице, на которой не было видно местных жителей, да и немцев почти не было. У реки на траве дымила полевая кухня. У дома напротив несколько солдат кололи дрова, раздевшись до пояса. Проехал мотоцикл с сидящим в люльке офицером. На тягач с танком никто не обращал внимания.

Поворот улицы, короткий участок между двумя изгибами, на котором со стороны технику почти не видно. Омаев выскользнул через нижний люк на землю. Сжавшись и вытянувшись, он прижимал к груди автомат, пока над ним громыхали гусеницы. Танк проехал, и молодой чеченец перекатился к тыну соседнего пустого дома с разобранной крышей. Перебросил свое тело через нижнюю перекладину и на четвереньках добрался до двух полуразвалившихся копешек соломы.

Не доезжая до площади с нужным домом, Афанасьев, как и договаривались, свернул в соседний переулок. С одной стороны были разоренные, почти вытоптанные огороды трех соседних домов, с другой — задняя стена разномастных сараев, построенных из чего попало. Судя по большим дырам в деревянных дощатых стенах и крышах, сараи пустовали, скотины и инвентаря там не было.

Капитан остановил тягач, пролез по пояс в люк и вывалился на землю. Он поднялся на ноги, морщась от боли, сунул руку в люк за автоматом, потом махнул Соколову и скрылся в сарае.

— Ну, кажется, мы не ошиблись. Как твой Руслан? — спросил Афанасьев, когда они опустились, наконец, на старую прелую солому.

— Надеюсь, нормально все. Глаз у меня на корме нет, но шума я не слышал. Думаю, прошел. Да и место мы выбрали удачное. Там улицу вообще не видно.

Теперь им предстояло дождаться сумерек. Расчет был на то, что тягач, посланный за поврежденным танком, никто к определенному часу не ждал. Это было очевидно. Плановая работа по стягиванию подбитых машин для ремонта и возвращения в строй. У немцев эта работа была поставлена хорошо, как уже успел узнать за месяцы войны Соколов. Может, и начнут волноваться, но только когда стемнеет. Потом спросят на посту у заграждения, те ответят, что тягач вернулся и притащил танк. А водитель тягача? А командир танка и его механик-водитель? Странно, машины бросили, а сами где? Паники не будет, наверное, до утра, может, до позднего вечера или до середины ночи. Все-таки не фронтовые условия, а тыл. Может, экипаж к бабе пошел со шнапсом. Офицер имеет право не докладывать подчиненным о своих намерениях. Шаткие предположения, но определенная логика в них была, и Соколов с Афанасьевым надеялись, что времени у них хватит на задуманную операцию, пока танкистов действительно не станут искать.

Соколов прислушался, но, кроме шума ветра и далекого звука электрогенератора, ничего не разобрал. Поднявшись, он стал обходить сарай по периметру, заглядывая в щели и дыры.

— Не маячь, — посоветовал Афанасьев. — Мы с тобой дозорного высадили, он понаблюдает за этим домом и нам все доложит. От твоего хождения сейчас пользы никакой. Вырабатывай выдержку, Леха.

Сейчас капитан впервые назвал Соколова по имени. Это значило, что он стал принимать его за своего.

Сумерки начались незаметно. Свет в щелях как-то потускнел. Зато стали хорошо видны все дыры и щели в стенах и крыше. Сумерки в октябре долгие, световой день лениво опускался в ямы, перелески и овраги, небо темнело и сливалось с горизонтом. Никаких красок. Только бледная унылость и сырость от подтаявшего раннего снега.

Афанасьев достал из кармана бумажку, на которой набросал схему, когда они еще только планировали свои действия в деревне. Так, из сарая направо. До второго поворота. Нет, до первого. Сверху им казалось, что убежище надежное, но на деле пришлось прятаться в другой сарай. Потом до переулка, потом огородами вправо до единственного столба, на котором сохранилась жестяная тарелка уличного фонаря. Деревенька была хорошая, видать, богатого колхоза усадьба. Электричество до войны было.

Послышались голоса, где-то совсем рядом раздалась немецкая речь. Соколов с капитаном замерли. Говорили о мерзкой погоде, плохой еде и отсутствии развлечений. Другим, по мнению собеседников, повезло больше, они стояли в городах, а там, говорят, для солдат пивные открывают, есть куда после службы сходить. Соколов решил, что это встретились две группы патрульных. Потянуло сигаретным дымком. Вот почему так хорошо слышно, ветер дул от немцев в сторону разведчиков, лежавших на земле. Прошло не меньше пятнадцати минут, прежде чем немцы наконец ушли. Выждав еще минут десять, Афанасьев сделал знак продолжать движение. В переулке было уже совсем темно. Если присесть у забора, то в десяти шагах уже не различить человека. Правда, если это патрули, то у них с собой фонари. Так что лучше не рассиживаться.

Прошло еще минут тридцать, прежде чем Афанасьеву и Соколову удалось с максимальными предосторожностями добраться до нужного дома. Они сидели у забора в зарослях чубушника. Омаев появился неожиданно и совершенно бесшумно. Он сел рядом с офицерами, прижался спиной к крепкому высокому забору.

— Все в порядке, — сказал он. — Я думаю, что снаряды еще в доме. Охрана не совсем обычная. У входа парный пост. Они же периодически обходят дом вокруг. На улице перед палисадником стоит бронетранспортер с пулеметом на турели. Думаю, что в нем трое. Водитель и пулеметчик со вторым номером. Дом заперт на навесной амбарный замок. Запирал лично высокий немецкий офицер в черной форме.

— Освещение там какое-нибудь на улице есть? — спросил капитан.

— Уличного нет. В двух домах напротив какие-то канцелярии, но там уже никого нет, и свет в окнах не горит. Ближе четырех домов никто из местных жителей не живет. Выгнали, наверное. Три дома заняты солдатами. Дальше какое-то заведение, куда начали собираться офицеры. Патруль проходит по улице каждые тридцать минут. Они перекликаются с парным постом у дверей дома.

— Задачка! — проворчал Соколов, осторожно вынимая острый камень из-под колена. — А окна дома с решетками?

— Нет. Боковые с двух сторона закрыты обычными деревянными ставнями. Те, которые выходят на площадь, без ставен. Застекленные.

— Так, — подытожил Афанасьев, — значит, нам надо за тридцать минут после ухода патруля снять троих в бронетранспортере. Потом парный пост у входа. Потом взломать дверь или окно, забраться, вытащить снаряды и уйти. Что это?

Все привстали. По улице через площадь проехали два грузовика и один бронетранспортер. Свет фар исчез далеко за деревней. На некоторое время воцарилась тишина, но тут на другом конце деревни заработали танковые моторы.

— Шумно у них тут по ночам, — задумчиво сказал капитан. — Воспользоваться что ли шумом и самим пошуметь? Так будет проще, пожалуй. Тут даже твой пластун не справится, и нам в три ножа всех не снять.

— Можно всех снять, — возразил Омаев, — только опасно. А вдруг придет с проверкой кто-то из офицеров. Тот же черный может, который запирал. Эх, жаль «семерки» нашей нет здесь. Сейчас бы угол дома снесли, в два счета снаряды под мышку и айда в ночь. Ищи-свищи нас.

— «Семерки» нет, но есть тягач и танк, — вдруг быстро заговорил Соколов. — А что если их использовать?

— Так ведь танк не на ходу? — сказал капитан и посмотрел на Алексея. — Ты что придумал?

— Снова на буксир его возьмем. Не надо на площадь, главное в переулок вытащить, на прямую наводку. Понимаете, всего два выстрела. Один фугасным в бронетранспортер, второй осколочным в дверь. Считайте, что там уже никого из охраны после этого нет. А мы на тягаче подлетаем в дом, забираем снаряды и на тягаче же уходим. Напролом! В танке ракетница есть — дадим сигнал осветительными ракетами Логунову. Он прикроет нас. А потом к «семерке», и вместе к своим. Все!

— Ну, ты авантюрист, Леха, еще похлеще меня, — с тихим смешком сказал Афанасьев. — А что, неожиданно и главное эффективно на всех этапах. Как говорится, осталось картишки сдать. Значит, так, ребята. Я в буксир, ты, Соколов, за рычаги танка, Омаев к орудию в башню. Вытаскиваю вас на прямую наводку и встаю. Ты, Соколов, мухой вылетаешь и отцепляешь трос. А ты, Руслан, заранее приготовленным фугасным бьешь в бронетранспортер, потом поворачиваешь орудие и вторым, осколочным, бьешь во входную дверь. Я, как только Соколов прыгает на борт, по газам и на площадь. Ты, Соколов, сверху автоматом отстреливаешь тех, кто в живых остался или на звуки прибежал. И прикрываешь меня, пока я в дом не сбегаю. Омаев бежит к нам, по пути прикрывает огнем своего пулемета. Потом все на борт и уносим ноги. Запомнили?

— Годится, — засмеялся Алексей, чувствуя, как у него бурлит от адреналина кровь. — Даже и дополнить нечего. Во сколько был последний патруль?

— Минут тридцать назад.

— Тогда ты, Руслан, с капитаном бегите к машинам, занимайте места, а я жду патруль. Как только они уйдут, я бегом к вам, а вы заводите тягач.

Время, казалось, остановилось. Стрелка на наручных часах как будто замерла. Алексей стиснул зубы, отгоняя мысли, что патруля может и не быть вовсе или они ходят вообще с произвольными интервалами. А еще может оказаться, что русских разведчиков ждут и вообще все вокруг — сплошная засада.

Соколов чуть было не проворонил патруль. Откуда взялись эти четверо солдат, он так и не понял, но они уже стояли возле бронетранспортера и разговаривали с пулеметчиком. Потом окликнули часовых у дома. О чем-то посмеялись, прячась от холодного ветра в воротники шинелей. Соколов стоял, не шевелясь, глядя поверх сырых досок забора на немцев. Все, патруль пошел дальше по улице в сторону выезда. Можно!

Теперь он бежал, уже не таясь. Вот большая темная масса танка и приземистый тягач.

— Готовы? — спросил Соколов, подбегая к переднему люку тягача.

— Прыгай, завожу! — отозвался Афанасьев.

Алексей и забрался на брезент, закрывавший сверху общее отделение тягача, куда складывали оборудование и где могли ехать при необходимости человека четыре. Как я сам не додумал, мелькнуло в голове Соколова. И зачем мне сейчас садиться за рычаги танка? Он улегся на брезенте поудобнее и отвел приклад «шмайсера» назад, изготовившись для прицельной стрельбы. Ему показалось, что рокот неожиданно заработавшего двигателя должен был разбудить всю деревню, но с другой стороны так же работали моторы танков. Тягач дернулся, сдвинул махину танка и поволок его по переулку. Все ближе, ближе нужная точка, откуда можно стрелять прямой наводкой. Все, стой!

Повесив ремень автомата на плечо, Алексей соскочил на землю и побежал к танку. Тягач чуть попятился, давая слабину тросу. Сбросив стальную петлю с крюка на броне танка, Алексей бросился к тягачу. Поехали! Он еще слышал, как чуть поворачивается башня танка, но все мысли его были сейчас о бронетранспортере. Было хорошо видно, как пулеметчик за стальной броней поворачивает на турели пулемет навстречу приближающейся машине.

Гулко выстрелила пушка, и задняя часть борта бронетранспортера вспучилась огненным шаром. Машину отбросило в сторону и повалило набок, что-то в ней сильно загорелось. Возле дома метались две фигуры, пытаясь занять позицию с автоматами на изготовку. Алексей лег на бок, прицелился и двумя очередями свалил одного из часовых.

И тут второй раз выстрелила пушка Омаева. Тягач был уже возле изуродованного бронетранспортера, когда деревянный большой дом, как показалось Соколову, подпрыгнул от взрыва. Покосилась крыша, что-то с шумом посыпалось сверху, несколько осколков впились в брезент и ударились в корпус тягача. Тело второго часового валялось прямо посреди дороги.

Афанасьев выбрался из люка и, хромая, побежал к дому, который начинал гореть. Даже из-за мерного рокота мотора тягача было слышно, как кричат люди, раздаются команды, где-то сильно хлопали двери изб — выбегали на улицу немцы. Сейчас начнется, подумал Алексей и повернулся в ту сторону, откуда было больше шума и криков.

На площадь бежали офицеры, на ходу застегивая шинели и подпоясываясь ремнями.

Разбегались, подумал злорадно Соколов, поднимая ствол автомата. Одна, вторая, третья короткие очереди. Двое немцев упали, кто-то пополз в сторону, остальные стали искать укрытие и стрелять из пистолетов по стоявшему посреди площади тягачу. А я хорошая мишень, подумал Алексей. Еще две очереди по наиболее ретивым, и пора менять рожок автомата.

Пули свистели над ним, прошивали брезент, поэтому пришлось спрыгнуть на землю и лечь за гусеницу машины. Еще несколько очередей заставили залечь группу солдат, бросившихся было на площадь.

Что-то с шумом упало на брезент, и послышался голос Афанасьева.

— Тяжелые, суки. Я за вторым.

Соколов расстрелял второй рожок и очень остро почувствовал, что у него их осталось всего четыре штуки. Надо стрелять экономнее, подумал он, и тут же пришлось выпустить чуть ли не половину по группе, которая опрометчиво пошла в атаку. Он уложил троих, но остальные не побежали назад, а залегли и стали расползаться по сторонам, пытаясь охватить одинокого стрелка с разных сторон.

И тут заработал пулемет. Никогда еще звуки выстрелов немецкого МГ-34 не казались Алексею такими родными. Он обернулся. На площади один за другим попадали попавшие под пулеметные очереди патрульные солдаты. Пулемет заработал снова, и теперь фонтанчики земли запрыгали по другую сторону площади. Немцы попятились, стали разбегаться. Вот так-то лучше. Где Афанасьев?

С шумом снова упало тяжелое на брезент, и зычный голос капитана перекрыл стрельбу:

— Все живы? По коням!

Омаев бежал зигзагами, держа в руках пулемет. Соколов поднялся в полный рост и смотрел по сторонам. Вон трое у дерева. Он несколькими очередями заставил немцев ретироваться. Омаев бросил пулемет на тягач и запрыгнул сам.

— Прикрываю, — крикнул он, разворачиваясь с пулеметом назад.

Прямо тачанка у нас какая-то, только бензиновая, подумалось Соколову.

Тягач взревел и рванул с места так, что земля полетела из-под гусениц. Тридцать километров в час — не такая уж великая скорость, но она все же уносила их на окраину деревни. Следом бежали, укрываясь за деревьями, немцы и стреляли вслед машине. Соколов и Омаев поливали улицу очередями. Неожиданно вдалеке, в самом конце улицы, вспыхнули танковые фары. Одна машина, вторая. Черт, неужели три танка пошли за нами.

— Патроны! — крикнул лейтенант Омаеву.

Руслан вытащил из подсумка один за другим два автоматных рожка, бросил их командиру и расправил на брезенте остатки пулеметной ленты. Она у него кончалась.

Ничего не понимавшие солдаты у колючего ограждения даже не пытались стрелять. Соколов разогнал их очередями, под гусеницы легла рогатка с проволокой, потащилась следом, со звоном лопнула проволока, и только столб пыли в темноте тянулся теперь за машиной, которая без света фар по ухабам уходила в сторону леса.

Зато фары виднелись уже на выезде из деревни. Гулкий выстрел, и с шелестом пролетел над головами снаряд. Он разорвался метрах в ста впереди и правее. И тут же Афанасьев выпустил вверх осветительную ракету. С шипением огненная полоса прорезала небо, а потом поле залило мертвенным дрожащим светом, в котором так хорошо был виден и уходящий тягач, и танк, идущий следом метрах в трехстах, и бронетранспортер, непрерывно ведущий огонь из пулемета. А потом на окраине появились еще два танка.

Это был самый страшный для Алексей миг за всю ночь. Полная беззащитность, и они — как мишень в тире или на танковом полигоне. Одно попадание фугасного снаряда в тягач, и от них троих найдут только подметки.

С опушки леса вспыхнуло, пронесся над полем танковый выстрел, и тут же взрыв встал фонтаном под гусеницами первого немецкого танка. Гусеница, сорванная взрывом фугасного снаряда, взлетела вверх, танк загорелся. Еще два танка замедлили ход и стали разворачивать башни в поисках цели. Но в темноте им было не видно, кто и откуда стрелял. А настырный бронетранспортер, не сбавляя хода, объехал подбитый танк и снова устремился в погоню за тягачом.

Второй выстрел, и от немецкого бронетранспортера полетели в разные стороны листы железа. Теперь и немецкие танки открыли огонь из пушек по лесу. Но зная выдержку своего экипажа, Соколов не сомневался, что «семерка» уже ушла с линии огня.

Как Афанасьев в темноте различал дорогу и не проскочил мимо поворота на еле заметную колею, ведущую в лес, осталось загадкой.

«Семерка» снова выстрелила, и еще один немецкий танк замолчал, а потом густо задымил. Тягач пошел в гору. Больше ему вслед никто не стрелял. Еще несколько минут, и Афанасьев остановил машину прямо перед «тридцатьчетверкой».

— Ну что? — заорал чуть ли не на весь лес Логунов, спрыгивая на землю.

— Порядок, — бросив пустой пулемет, сказал Омаев и спустился с брони, отряхивая руки и колени.

— Ну?

— Привезли, Василий Иванович! — за всех ответил Соколов и хлопнул сержанта по плечу.

Логунов не сдержался и заключил командира в могучие объятия, громко выкрикивая:

— Ура! Наша взяла! Молодцы ведь, а? И ушли! И капитан сделал свое дело! Грузим их в танк и ходу к нашим.

— Нет, — Алексей освободился из сильных рук Логунова и показал вниз.

Из деревни выходили шесть танков. Они не спешили, да и незачем им было спешить. Сейчас наверняка соответствующая команда пронеслась по всем немецким подразделениям и позициям. Тягач будут ждать, им не дадут пройти к своим в город. Ведь позиции немцев с этой стороны еще сильны. Это они обещали в обмен на снаряды не выставлять своих заслонных подразделений с других сторон города. Но теперь все изменилось, теперь русские их переиграли, и снаряды снова у Советов.

— Раздолбаем, — уверенно заявил Логунов.

— Нет, — раздался голос Афанасьева рядом. — Прорываться надо, а не перестрелкой заниматься. Потеряем хоть полчаса, и тогда даже отсюда никуда не двинемся.

— Точно, — Соколов повернулся к капитану. — Если можете еще везти тягач, садитесь за рычаги. «Семерка» пойдет первой, будем прокладывать путь, сколько сможем. А дальше уж вы сами. Пойдем той же дорогой по просеке. Это самый безопасный маршрут. Не думаю, что немцы там артиллерию поставили или в лес танки затащили. Но вот следом за нами по следам гусениц они точно пойдут.

— Ребята! — капитан усталыми покрасневшими глазами посмотрел на танкистов.

— Нормально все, — заговорил Соколов, лишь бы не затягивать обсуждение. — Делайте свое дело, ведь ваша задача была найти их и забрать. А наша задача — войсковое сопровождение операции. Вот и сделаем каждый свое дело. И не смотрите на нас во время прорыва. Будет возможность проскользнуть — уходите. Мы прикроем, мы все сделаем, что сможем.

— Спасибо, Леша! Спасибо, ребята! — капитан пожал руку Логунову, похлопал по плечу Омаева, махнул рукой высунувшимся из люков Бабенко и Коле Бочкину.

Афанасьев снова полез, кряхтя и проклиная раненую ногу, в люк танкового тягача. Соколов приказал экипажу занять места и последним забрался на броню. Теперь все решала скорость. Бабенко включил фары, и «тридцатьчетверка» рванула в лес, набирая скорость. Присоединяя кабель ТПУ к разъему шлемофона, Алексей оглянулся назад. Тягач шел следом, не отставая.

— Руслан, связь с группой!

— Есть, связь!

Через несколько секунд послышался встревоженный голос сержанта-связиста. Соколов перебил его расспросы и срочно потребовал на связь Лациса. Майор оказался рядом. Видимо, эти сутки он ни на шаг не отпускал от себя связиста с коротковолновой радиостанцией. Не вдаваясь в подробности, Соколов потребовал перейти на резервную частоту.

— 77-й, я — Гнездо. Где находишься?

— Гнездо, говорю открытым текстом, пока немцы не перехватили связь. Задача выполнена! Повторяю, задача выполнена! Нас преследуют, прорываемся тем же маршрутом. Пока нет кольца, срочно готовьте прорыв. Времени «ноль», повторяю, времени «ноль».

— Удачи, сынок! — с явным облегчением отозвался майор.

Включив свет в башне, Соколов достал карту. Он хорошо помнил ту гнусную низинку, выбравшись из которой в прошлый раз заметил немецких мотоциклистов и понял, что им их не догнать. Бабенко сбавил скорость и развернулся, разворошив гусеницами мокрую землю, пошел по просеке. Тягач уверенно шел следом метрах в пятидесяти. Соколов снова выбрался в люк и сдвинул шлемофон с одного уха. Так и есть, ему показалось, что он слышит звуки моторов. И не только мотоциклы, кажется, и танки.

— Бронебойным! — крикнул он. — Руслан, внимательнее, стреляешь, как только увидишь цель. Всем задача стрелять во все, что шевелится. И только вперед. Огнем и гусеницами, только вперед, ребята!

Свет фар ударил в глаза, но реакция Логунова оказалась на высоте. Пушка выстрелила почти сразу. Фары погасли, полыхнули встречные пулеметные очереди, один за другим выстрелили прямо в лоб «тридцатьчетверке» две пушки. Соколов ощутил попадание в башню, болезненно вскрикнул Бочкин. Вскользь, выдержал, родной! Омаев стрелял не переставая, создавая перед танком сплошную завесу из пуль. Еще дважды выстрелил Логунов. Впереди на перекрестке немецкий грузовик и разбегающиеся немецкие солдаты в прыгающем красном свете чего-то ярко горящего. Удар корпусом, грузовик заваливается на бок, кузов трещит под гусеницами, танк переваливается через груду искореженного металла.

— Слева, разворот, Бабенко! Бронебойным!

Гусеницы роют землю, вырывая корни деревьев, кажется, еще одно попадание в корпус, и тут же выстрел Логунова. Болванка почти в упор с тридцати метров прошивает броню немецкого танка, и тот вспыхивает, освещая все вокруг. Взрыв баков, бешеный пулеметный огонь Омаева.

— Разворот, вправо! На 180. Осколочно-фугасным…

От бронетранспортера полетел в разные стороны металл, остатки машины отбросило на деревья… Кажется, все… Вперед! И снова гонка по просеке, снова Бабенко каким-то чудом объезжает пни и поваленные стволы деревьев. Соколов оглянулся назад. Афанасьев повторяет все движения «семерки» и тоже объезжает препятствия. Еще немного, только бы продержаться еще минут тридцать. Не успеют немцы перебросить в лес много сил, чтобы остановить нас. А мотоциклы и бронетранспортеры — это не так страшно. Лишь бы майор успел подготовить отход группы. Убедить бы его уходить сейчас, а мы бы прорывались сами, нам легче. Да только не уйдет Лацис без нас. Не станет он этого делать. Он должен выполнить приказ, чего бы это ни стоило. И снова вперед, снова в темноту лесной просеки.

Опять фары, но эти не успеют. Логунов выстрелил, не дожидаясь приказа. Пули бьют по броне как горох. Снова вспышка пушечного выстрела, осветившая пространство вокруг. Это последняя просека, по которой немцы могли пробиться в лес с тяжелой техникой и остановить дерзкий экипаж. Дальше таких не будет. Только бы пройти здесь.

Фугасным, Логунов, фугасным! Выстрел, башня наполняется дымом от сгоревшего пороха, Логунов и Бочкин кашляют, отхаркиваясь, но снова заряжают, и снова выстрел. Черт, вентилятор не сработал! Алексей уперся плечом и открыл верхний люк. В башне нечем дышать, но Логунов снова стреляет. Вот и просека… Что-то ударило по шлемофону, но боли нет… не важно.

Просека, справа видны фары, неужели еще танки? Бабенко выскакивает на просеку и тут же разворачивает машину пушкой к врагу. Выстрел, второй, третий. Есть два попадания. У немцев затор, горит танк, бронетранспортер попытался объехать колонну и завалился в яму у дороги. Удар, «семерка» вздрогнула как от боли и… закрутилась на месте. Скрежет порванной гусеницы, ведущий каток справа вращается как бешеный вхолостую без нагрузки. Все! Соколов заскрипел зубами.

— Бабенко, разворот вправо и встаем! Пропускаем тягач. Всем огонь, Бабенко, из машины! Пусть капитан уходит, скажите ему!

Пули ударили в поднятую крышку люка. Соколов смотрел, как механик-водитель подбежал к тягачу и, размахивая руками, принялся что-то кричать. Афанасьев высунулся было из люка, потом сплюнул, развернул свою машину и встал за «тридцатьчетверкой».

— Уходи, капитан! — заорал Соколов. — Уходи!

— Прыгайте и поехали! — орал в ответ Афанасьев.

— Башня… твою мать! — со стоном произнес Логунов. — Нет доворота… Заклинило…

И тут в переднюю часть башни ударило так, что «тридцатьчетверка» откатилась на несколько метров назад. Снова вскрикнул Бочкин.

— Коля, что?

— Нормально… рука…

Алексей понял, что им уже не сдержать немцев огнем. Доворота башни не хватает для обстрела нужного сектора. Немцы быстро поймут, что если взять правее, они будут вне досягаемости пушки поврежденного русского танка. «Прости, — прошептал Алексей и прижался лбом к холодной крышке люка. — Ты спасал нас столько раз, мы спасали тебя. Пришло время, прикрой в последний раз, друг… А мы тебя не забудем… Прощай!»

— Все из машины! — крикнул Алексей.

— Как? — не понял Логунов. — Ты что, командир!

— Все из машины! Я приказываю! — крикнул Алексей, но потом добавил тихо: — Надо, Василий Иванович… надо.

Соколов помог спуститься Бочкину, прижимавшему к груди левую руку. Омаев с пулеметом залег за пнем и продолжал сдерживать немцев. Логунов стрелял фугасными снарядами, освещавшими лес каждым взрывом на сотню метров вокруг. Подбежав к тягачу, Алексей снял из крепления канистру с бензином и забрался на «семерку». Он вылил содержимое на воздушные фильтры двигательного отсека. Еще выстрел, и из танка вылез Логунов с гранатой в руке.

— Уйди, я сам, — попросил он, в темноте на глазах танкиста блеснули слезы.

Омаев перебежал просеку, на секунду остановился рядом с командиром, все понял и, кивнув, побежал к тягачу занимать позицию. Бочкин уже сидел сверху, а Бабенко пытался перевязать ему кисть руки. Логунов стоял как во сне, потом злым рывком выдернул чеку из гранаты, бросил ее на мотор танка и побежал догонять тронувшийся тягач. За спиной раздался взрыв. Потом огонь разгоравшегося пламени, потом взорвался бензобак. Соколов стоял на коленях на брезенте тягача и смотрел, как горит «семерка». Раненый друг умирал, сдерживая врага только своим присутствием. Им не обойти его, пока он горит. Он железной грудью встал, защищая свой экипаж… Прощай, друг…

— Коля! — Соколов обернулся и толкнул локтем Бочкина.

Лиза стояла в кузове грузовика и махала рукой. Двое бойцов, пытавшихся закрыть задний борт, подали девочке руки, и она спрыгнула на землю.

— Лиза, — Бочкин пошел навстречу прихрамывающей девушке. — Ты не уехала?

Колонна уставших пехотинцев проходила мимо, поглядывая на девушку в стареньком пальто и молодого танкиста. Соколов вышел из колонны. Логунов, Бабенко и Руслан Омаев встали рядом с ним, глядя на Бочкина.

Девушка подошла, улыбнулась сквозь слезы и уткнулась в грязную танкистскую робу.

— Ты весь порохом пропах, — сказала она, посмотрев ему в лицо, — небритый. А что у тебя с рукой?

— Да так, — Бочкин растерянно улыбнулся в ответ. — Порезался, когда тушенку открывал. Командир, понимаешь, все время ругается, чтобы инструмент был без заусенцев, а я… разгильдяй.

— А ты меня обманываешь, — тихо сказала девушка. — Ну и пусть, я ведь знаю, почему ты меня обманываешь. Не хочешь пугать, заботишься обо мне. Ты будешь обо мне всю жизнь заботиться, правда?

— Правда… Ты даже не представляешь, как я буду о тебе заботиться, — прошептал Коля и прижал к себе хрупкое тело девушки.

— А где ваш танк? Вы чего пешком идете? Сломался?

— Не сейчас, — дрогнул голос Бочкина. — Я потом тебе расскажу… как-нибудь. После войны…

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg