«Зеленая кнопка»

Зеленая кнопка (fb2) - Зеленая кнопка [litres] 1619K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сергей Васильевич Самаров

Сергей Самаров Зеленая кнопка

Пролог

Не часто бандиты бывают в состоянии выстроить такую грамотную и мощную заградительную систему в ущелье. Но на этот раз они сумели это сделать. Видимо, стволов и специального оборудования у них было столько, что хоть поле засевай, пусть и без уверенности в том, что когда-то появится возможность собрать урожай. Да и эмир у банды, похоже, разбирался в военном деле и чему-то научил своих подчиненных.

Вообще-то, такое встречается достаточно редко. Чаще эмиры бывают авторитарными личностями, добившимися своего поста не за счет военных знаний, а в результате безжалостной и жестокой борьбы с конкурентами. Побеждает обычно самый безжалостный и физически сильный из них.

В само ущелье Трех Дев мы вошли без проблем, действуя по привычной схеме. Снайперы уничтожили два сторожевых поста, расположенных один за другим.

Я сразу предположил какой-то подвох – военную хитрость. Так и оказалось. Как правило, за входом в ущелье или перед ним располагается только один пост с тремя часовыми. Следующий, если таковой есть, находится уже в глубине. Чаще всего он бывает одиночный. Связь с ним обычно поддерживается по сотовому телефону. В этих горах она работает вполне устойчиво благодаря вышкам нескольких операторов, расположенным неподалеку. Есть у бандитов и переговорные устройства ограниченного радиуса действия.

Мы привыкли к такой тактике банд, научились снимать часовых без шума с помощью снайперских винтовок, снабженных не только тепловизором, но и мощным глушителем. Техническое преимущество в вооружении обычно позволяло нам воевать практически без потерь.

В этот раз на моем шлеме был установлен испытательный образец аппарата под названием «Волчье ухо». Волк способен слышать самые слабые звуки на расстоянии в пятьсот-шестьсот метров. Да что про него говорить. Тут очень хороша и собака. Раньше считалось, что лучше всего она ориентируется по запаху. Нет, не совсем так. Оказывается, любой пес умеет за десять метров выделить хозяина по звуку биения его сердца из десяти человек, спрятавшихся точно так же, как и он.

Прибор позволил мне услышать на скале разговор, который велся шепотом. Я дал команду снайперам «задрать» стволы и прицелы. Над скалой просматривалось тепловое «свечение». Так был обнаружен второй пост, где находились трое бандитов. В этот раз он расположился почти рядом с первым, выставленным под скалой, нависающей козырьком. Обычно наши противники так не делают.

Пост номер два был устроен на вершине этой самой скалы. Она стояла рядом с отрогом хребта, с которого на нее был переброшен мостик с веревками вместо перил.

На втором посту имелся крупнокалиберный пулемет «Тип 77» китайского производства калибром двенадцать и семь десятых миллиметра. Его патрон подходит к нашим пулеметам «Корд» и «Утес». Еще на посту было два гранатомета с большим запасом осколочных гранат. Это нам удалось узнать после уничтожения снайперами трех часовых.

Я догадался, что для смены часовых должен существовать удобный подъем на отрог хребта – не будут же одни и те же люди сидеть на скале безвылазно по несколько суток, – и отправил на поиски своего замкомвзвода старшего сержанта Раскатова. Юра – человек сообразительный, быстро нашел в стене нишу, откуда на отрог хребта вела вертикальная шахта с винтовой лестницей. Старший сержант быстро оказался наверху и доложил мне о наличии оружия.

Я приказал забрать гранатометы вместе с «выстрелами» к ним. Заодно потребовал снять и забросить подальше затвор от пулемета, чтобы никто уже не сумел больше этим оружием воспользоваться. Тащить сам пулемет было тяжело и сложно – слишком он громоздкий, особенно со станиной. На добрых полметра длиннее нашего старого «Утеса» и на несколько килограммов тяжелее.

Старший сержант Раскатов вызвал трех солдат, чтобы они помогли ему нести гранатометы и «выстрелы» в специальных упаковочных рюкзаках, и быстро догнал взвод. Снайперы тем временем контролировали пространство впереди.

После того как второй пост оказался в непосредственной близости от первого, я ожидал от бандитов любых неприятностей. Выставление минных заграждений, естественно, к числу таковых не относилось. Взводный сапер ефрейтор Салимов снимал на нашем пути одну мину за другой на протяжении тридцати метров после входа в ущелье. Затем пошел участок, свободный от них. У бандитов мин не хватило, или же у них имелись какие-то другие соображения.

Разобраться с этим мне опять помогли снайперы с помощью своих мощных тепловизионных прицелов.

– Товарищ старший лейтенант, перед вами поперек ущелья какой-то тонкий тепловой луч проходит, – доложил первый взводный снайпер сержант Сережа Луковкин. – Я с таким впервые встречаюсь и не могу предположить, что это. Может, даже реальный провод.

Я дал команду взводу остановиться, глянул в бинокль, тоже снабженный тепловизором, и увидел этот луч.

– Что за хреновина? – не понял и я.

– Товарищ старший лейтенант, это лазерный охранный периметр. Что-то вроде фотоэлемента. Пересечем луч, сработает аппаратура, подаст сигнал тревоги, – подсказал мне второй снайпер взвода младший сержант Олег Волосняков. – Я до армии четыре месяца в охранной фирме работал. У нас такие были. Устаревшая система. Сейчас она повсеместно заменяется инфракрасными датчиками движения. Их определить сложнее. Тепловизор может только сам датчик засечь, если у него аккумулятор греется. А это происходит, когда заряд кончается. Не сразу то есть…

– Век живи, век учись, и все равно что-то новое узнать не успеешь, – проворчал я, коверкая известную поговорку и умышленно не желая называть себя дураком даже в будущем.

Лазерный луч, невидимый для простого глаза, проходил в двадцати пяти – тридцати сантиметрах над тропой. Я вытащил из рюкзака очки ночного видения, работающие в инфракрасном диапазоне. Через них луч тоже был неплохо виден. Тогда я приказал всему взводу, за исключением снайперов, надеть такие же очки и дальше передвигаться в них.

Снайперам хватало прицелов. Они прикладывались к ним поочередно так, чтобы ни на секунду не оставлять ущелье без присмотра – один смотрит, осуществляет контроль, второй переходит на новое место. Потом парни меняются ролями.

Меня заинтриговал этот лазерный периметр. С такой системой защиты я встретился впервые. Обычно бандиты не любят использовать высокие технологии, которые всегда применяем мы. Следовательно, перед нами был не совсем обычный противник. Вот, значит, чем духи заменили мины, которые у них закончились. Или же у этих ребят не было времени на установку таковых.

Мы прибыли в ущелье, едва ли не наступая бандитам на пятки, часа через три-четыре после них. Выехали сразу, как только получили данные от пограничников и спутниковой разведки. Наша оперативность заставила бандитов поторопиться. Конечно, лазерный периметр установить проще и быстрее, чем плотное минное заграждение. Хотя для этого, как мне подумалось, требуется особый специалист. И он, видимо, в банде имеется…

Когда через тридцать метров нам попалась на глаза вторая линия охранного лазера, я проявил опасение. Дело в том, что этот луч был незаметен уже с десяти-пятнадцати метров. Вполне могло получиться так, что снайперы засекли не первую, а только вторую линию лазерного периметра. Это автоматически означало, что банда уже была поднята по тревоге и готовилась нас встретить. Тишина, царившая впереди, не говорила ровным счетом ни о чем.

Поэтому я вызвал на связь первого взводного снайпера и сказал:

– Луковкин! Сережа… внимательнее осматривайте пространство впереди. Возможна засада. Ищите «свечение» тел за камнями.

– Понял, товарищ старший лейтенант. Работаем… – ответил сержант и за себя, и за младшего сержанта Волоснякова, вооруженного, как и сам Луковкин, снайперской винтовкой «Выхлоп», имеющей мощный тепловизионный прицел.

Эти ребята имели возможность издали определить противника в такие моменты, когда мой бинокль вообще ничего не показывал. А тепловизионные оптические прицелы, установленные на автоматах бойцов взвода, были еще слабее.

Сережа Луковкин и Олег Волосняков пришли во взвод одновременно после окончания школы снайперов, прекрасно сработались, понимали один другого с полуслова, с короткого взгляда. Для снайперов, часто вынужденных работать классическими парами, это было очень важно.

Предчувствие меня не обмануло.

Через несколько минут младший сержант Волосняков, который, как и весь взвод, слышал мой разговор с Луковкиным, предупредил меня:

– Товарищ старший лейтенант, по правому флангу перед поворотом над камнями «свечение» множества тел. Оно выглядит сплошным. Исходя из размеров камней, за ними не меньше пяти человек. Плотно сидят, друг к другу плечами, похоже, прижимаются. А теперь что-то и над камнями мелькнуло. В тепловизор не разобрать, но я предполагаю, что это ствол ручного пулемета. Видимо, бандиты передали его с одного фланга на другой. И само «свечение» заколыхалось. Впечатление такое складывается, что кто-то переползает вслед за пулеметом.

Это было бы естественным явлением. У пулемета, как правило, бывает один хозяин, который не только стреляет из него, но и собственноручно обслуживает, например чистит ствол, заботится о постоянном наличии боезапаса.

– Луковкин! Левый фланг твой?

– Так точно. Мой, товарищ старший лейтенант.

– И что там?

– Ничего… Тишина… Камни там не слишком высокие. Даже если бы бандиты пластом лежали, как приклеенные, совершенно не шевелясь, «свечение» все равно было бы видно. Пусть они в землю на полметра зарылись бы, хотя сделать это тут нереально – под ногами сплошные крупные камни! – я обязательно заметил бы их.

Это меня слегка смутило. Чтобы остановить продвижение взвода, пятерых человек, да еще только с одной стороны ущелья, было явно недостаточно, даже если бы у каждого из них был в руках собственный пулемет. Я еще раньше понял, что местный эмир не так прост, как большинство командиров банд, вернувшихся на Северный Кавказ из Сирии или из Ирака. Они, как правило, руководили своими людьми за счет собственных лидерских качеств, порой весьма жестких, но отнюдь не боевого умения.

А здесь ситуация была несколько иная. Об этом говорили два сторожевых поста, выставленных в начале ущелья, один возле другого. На первом, естественно, несли службу самые никчемные бойцы, которых и подставить было не жалко. Хотя эмир, конечно, инструктировал их на полном серьезе. Он, понятное дело, внушал им, что это самое ответственное место.

После уничтожения первого поста мой взвод мог бы расслабиться и угодить под расстрел духов, засевших на вершине скалы. Этот удар оказался бы для нас совершенно неожиданным, на что бандиты и рассчитывали. Они «поливали» бы нас очередями из автоматов и крупнокалиберного пулемета, пусть и китайского. Надо сказать, что оружие, производимое в этой стране, обычно бывает неплохого качества, в отличие от тамошнего ширпотреба. Я сам стрелял из такого пулемета на полигоне и могу это подтвердить аргументированно даже в письменной форме. В дополнение к пулям нам грозили бы и осколочные гранаты, тоже способные доставить много неприятностей.

Хорошо, что наши спецы снабдили меня аппаратом «Волчье ухо». Да, мои снайперы неплохо обучены, они умеют вести наблюдение и наверняка не оставили бы без внимания «свечение» на скале, но я все же раньше предупредил их об опасности. Парни высмотрели противника с дистанции, которая позволяла им работать без промаха. Неточных выстрелов снайперы взвода практически вообще не допускают. Берегут и патроны, и ресурс своих винтовок, который тоже не бесконечен.

Продвинься мы чуть вперед снизу, из-под скалы, и достать часовых пулями было бы нереально. Вот такую ловушку нам подготовили бандиты в самом начале пути.

А дальше – еще хуже.

С минным полем у нас проблем не возникло. С ними мы встречаемся постоянно. А вот лазерный периметр на моей памяти был применен бандитами впервые. Не исключено, что одновременно использовались и датчики движения. Об этом неназойливо говорило наличие засады впереди. Это значило, что датчик сработал или же мы не обратили внимания на первую установку лазерного периметра, хотя снайперы и уверяли меня в том, что их тепловизоры обязательно засекли бы такой луч.

Но и сама засада казалась мне какой-то непонятной хитростью. Опытный эмир, а мы, несомненно, имели дело именно с таким человеком, не будет выставлять настолько слабую засаду, тем более только под одной из стен ущелья. Это сильно ограничивает сектор обстрела и увеличивает риск уничтожения засады плотным встречным огнем. Распыление наличных сил всегда является следствием профессиональной малограмотности любого командира подразделения.

Да, разгадать эту хитрость с разбега я не сумел, хотя мне и следовало бы это сделать. Вдобавок я не знал, имеют ли бандиты какие– то приборы ночного видения и насколько они осведомлены о нашем местонахождении. Но если где-то в начале ущелья был установлен датчик движения, значит, такие же приборы могли оказаться и выше. Им ничего не мешало контролировать наш переход.

Сначала я хотел было послать в разведку самого опытного из своих контрактников старшего сержанта Юру Раскатова, даже вызвал его к себе. Я уже готов был предложить ему взять пару солдат, позаимствовать у меня бинокль, чей тепловизор все же будет помощнее, чем тот, который вмонтирован в оптический прицел автомата, и отправиться посмотреть, что нас ждет впереди.

В принципе я предположил, что перед нами, на самых подступах к засаде, будет расположено минное поле. При темповой атаке бывает не до того, чтобы искать и снимать мины. Расчет бандитов мог основываться на том, что на этом самом поле мы понесем немалые потери. Пусть даже нам удастся уничтожить засаду, состоящую из пяти человек, но мы уже будем не в силах продолжать атаку на банду, как и выдержать ее встречный удар. В результате мой взвод будет полностью уничтожен.

Но от дачи команды старшему сержанту меня удержало совсем другое обстоятельство. Я просто так свой бинокль обычно никому в руки не давал. Бывало, что протягивал его старшим офицерам и своим непосредственным командирам, потому что привык воспринимать их просьбы как приказы. Но солдатам обычно не доверял. Именно потому я и решил сходить в разведку сам. Более того, самоуверенно посчитал, что и в одиночку смогу выполнить задачу, которую желал поставить Раскатову.

Старший сержант перебежал от одного камня до того, за которым лежал я.

– Слушаю, товарищ старший лейтенант.

– Я в разведку схожу… Посмотрю с этой стороны, что там за странная засада и можно ли ее обойти. Скорее всего, слева минное поле. Я гляну… Остаешься за меня. Снайперы! Страхуете меня поочередно. Один прикрывает, второй держит на прицеле засаду.

Обойти противника, даже обползти его, как змея, извиваясь среди камней, а потом ударить в спину, откуда он этого не ждет, – вполне в стиле спецназа ГРУ. Я лично потратил много часов на то, чтобы обучить солдат передвигаться по-пластунски и оставаться при этом невидимыми и неслышимыми. И вот сейчас, похоже, мне подвернулся случай использовать эти собственные навыки, так нужные военному разведчику.

Когда нас, курсантов, в военном училище обучали ползанью, форма была совсем иная. Тогда не существовало наколенников и налокотников, пришедших к солдатам и офицерам вместе с комплектом оснастки «Ратник». Поэтому нам специально выдавали старую, изношенную одежду, которая на коленях и локтях протиралась до дыр, как и наша собственная кожа.

Я хорошо помню, как жена впервые увидела мои голые, покрытые шрамами колени и сразу спросила:

– Что это у тебя? Ранение?

А ведь я тогда еще ни разу не участвовал в боевых действиях, только готовился к защите диплома. Все мои колени были в шрамах, никак не желающих заживать полностью. Рубашки с коротким рукавом я носить стеснялся. Не хотел никому показывать свои локти и предплечья. Они тоже были в шрамах. Некоторые из них, самые широкие, заметны и остались до сих пор, хотя прошло уже больше десяти лет.

Современным бойцам проще. Их колени и локти защищены пластиком, жестким снаружи и имеющим мягкую прокладку изнутри. Тем не менее я еще не встречал такого солдата, которому пришлось бы по душе обучение правильному ползанью. В каждом призыве находится «умник», который обязательно заявит, что ползать бросил сразу, как только научился ходить. А ведь бойцы спецназа военной разведки ползают со скоростью передвижения пешего человека. Значит, на занятиях и тренировках на каждого из них выпадает большая, непривычная для организма нагрузка.

Но ведь нам следует не только быстро ползать, но и оставаться при этом невидимым, что, пожалуй, самое сложное. При этом мы должны контролировать обстановку, постоянно быть готовыми к ведению боевых действий.

На тот случай, если у бандитов имеются какие-то приборы ночного видения, основанные на улавливании теплового излучения, я соответствующим образом экипировался. Вытащил из рюкзака маску с перчатками, прикрыл голову и руки. Теперь «светиться» в приборе будут только крохотные точки – мои глаза, но редко какой наблюдатель сумеет понять, что это такое. Маска и перчатки сшиты из той же ткани, что и весь костюм экипировки «Ратник», и не пропускают наружу тепло тела.

Такое действие сохраняется в течение четырех-шести часов. Потом достаточно будет проветрить костюм, расстегнуть его хотя бы на десять минут, запустить внутрь частицу горного ночного холода. Тогда костюм снова начнет удерживать тепло.

– Я пошел. Всем следить за моим передвижением через приемоиндикаторы, – отдал я приказ в микрофон.

Тут, наверное, надо пояснить, что этот приемоиндикатор является составной частью экипировки «Ратник». Он представляет собой, грубо говоря, планшетный компьютер с небольшим монитором, работает через КРУЗ – комплекс разведки, управления и связи «Стрелец». Позволяет наблюдать местонахождение любого бойца, включенного в систему, передавать данные разведки в графическом и текстовом виде, видеозаписи и голосовые сообщения.

Взяв на себя обязанности взводного разведчика, я не сразу пополз, сначала просто перебегал от камня к камню, выдерживая паузы. Один из снайперов, согласно моему приказу, следил за мной, второй контролировал действия бандитов, находившихся в засаде. У меня не было ни малейших сомнений в исполнительности моих парней. Как командир приказал, так они все и сделают. Если кто-то из бандитов, обретающихся в засаде, высунется из-за камней с биноклем или оружием в руках, то сразу получит в голову крупнокалиберную пулю, несущую обязательную смерть. Выжить после попадания такой пули практически невозможно.

Правда, наблюдатель мог находиться и где-то в стороне, подальше, или даже за поворотом. Тогда он не попадал бы под зоркое око тепловизора снайпера, но увидеть меня даже в мощный тепловизор не должен был бы. Костюм «Ратника» меня защищал, хотя я носил его уже около четырех часов, не снимая. Мне хотелось надеяться, что срок действия этого роскошного наряда, составляющий согласно инструкции «от четырех до шести часов», все же ближе к максимуму.

Еще во время испытаний костюма я сам интересовался этим моментом, спрашивал разработчиков относительно такого большого «разбега» во времени. Те объясняли его индивидуальными особенностями тела бойца. Один по своим природным данным излучает больше тепла, другой меньше. Один имеет склонность к выделению пота, другой нет, даже во время самой тяжелой работы. Я знал, что потею редко и не обильно, поэтому надеялся еще долгое время оставаться незамеченным даже для наблюдателя, имеющего тепловизионный прицел или бинокль.

Кроме того, я старательно прислушивался, используя «Волчье ухо». Но бандиты, находившиеся в засаде, соблюдали дисциплину, не разговаривали, даже не перешептывались. В этом я был уверен. Сектор прослушивания у аппарата невелик, не больше сорока шести – сорока семи градусов. Однако засада в эти вот градусы попадала вся целиком.

Я передвигался по «коридору» ущелья аккуратно, без шума, внимательно проверял почву на наличие взрывных устройств и постоянно находился в тени скал. Луны на небе не было, но середину ущелья достаточно хорошо освещали мохнатые, как всегда бывает в горах, и яркие звезды. Я внимательно наблюдал за большой скалой, выступающей из правой стены ущелья. Под ней лежали большие камни, может быть, несколько веков назад свалившиеся сверху и уже прочно вросшие в наносную землю.

А теперь за этими камнями укрылась засада. Я приблизился к ней настолько, что мой личный бинокль, имеющий не самую сильную матрицу, уже неплохо улавливал «свечение» человеческих тел за камнями.

Да, мои снайперы не ошиблись. Больше пяти человек за этими камнями спрятаться не сумели бы, просто не поместились бы в ширину. А четверо бандитов не смотрелись бы таким сплошным свечением, не имеющим промежутков. Парни, тренированные в определении противника, все просчитали правильно.

Я лег и пополз, причем достаточно быстро. Примерно с такой скоростью обычный человек идет по асфальтированному городскому тротуару, когда не слишком спешит. При необходимости я вполне мог увеличить темп, но торопиться мне пока было некуда. Ночь – традиционное время работы спецназа ГРУ – только начиналась и почти вся была еще впереди. Не просто же так у нас на эмблеме изображена летучая мышь.

Однако, при всей скорости своего передвижения, я не забывал посматривать вправо, в сторону засады. Мне оставалось проползти еще порядка десяти метров, чтобы зайти за эти камни, на манер крепостной стены перегораживающие часть ущелья, и увидеть бандитов. На этот момент у меня были продуманы два варианта дальнейших действий. Согласно первому я должен был вернуться к взводу и послать двух, а то, для надежности, и трех бойцов по моему маршруту в тыл засаде. Они забросают бандитов, не ожидающих атаки с этой стороны, гранатами и добьют их автоматными очередями. Согласно второму варианту я все это мог бы выполнить сам. Двух гранат «Ф-1» должно было бы хватить. Если осколки лягут непредсказуемым образом, то есть не выполнят свою работу, что с ними порой случается, то завершить дело поможет мой автомат.

Я полз и внимательно следил за камнями на другой стороне не слишком широкого ущелья – от меня до импровизированного природного бруствера было не более тридцати метров.

Вскоре я увидел крайнего из бандитов. Он сидел, видимо, как и другие, прислонившись спиной и затылком к боковой поверхности камня, согнув ноги, и коленями зажимал автомат, к пламегасителю которого прижимался лицом, словно желал взять его в рот, как леденец. По отношению ко мне бандит находился в профиль. Кажется, он не ждал никаких неприятностей из той серии, что я готовил ему и его товарищам.

Я сразу резко сбросил скорость передвижения и усилил осторожность, желая производить как можно меньше шума, чтобы люди в засаде не смогли меня обнаружить. Теперь можно было и сворачивать, чтобы подойти к бандитам сзади.

Как раз в момент разворота, когда мое тело находилось в неудобном положении закорючки, кто-то навалился на меня сверху. В следующее мгновение я ощутил удар по затылку. Ничего страшного. Шлем выдерживает пулю, выпущенную из пистолета Макарова с дистанции в пять метров, что же тогда о руке говорить!

Я сразу, без задержки, сделал резкое движение, винтом развернул тело, нанес удар локтем в голову тому типу, который лежал на мне, сбросил его с себя. Я уже начал подниматься, как от каменной стены отделился другой человек, сильно вздрогнул и не прыгнул, а попросту упал на меня и придавил к земле солидным весом своего тела.

Я сразу понял, что произошло, и не удивился тому, что меня всего облило что-то горячее. Любимого командира страховал один из снайперов. Его выстрел оторвал бандиту голову. А облила меня, разумеется, кровь. Она плеснула мне прямо в лицо, залила глаза, отчего я потерял на время возможность видеть и ориентироваться. Винить в этом снайпера было глупо. Он свое дело сделал идеально точно.

Глаза я все-таки открыл и увидел, как от стены отделился еще один человек. Это произошло в тот самый момент, когда я сбрасывал с себя тело бандита, оставшегося без головы. В итоге получилось, что я завалил его себе на ноги, а верхнюю часть моего корпуса захватил новый бандит.

Тут же из трещины в стене выскочили еще трое духов. Один из них сразу упал, сраженный пулей снайпера, пробившей его бронежилет, но двое других тоже насели на меня, придавили обе руки и сразу принялись разоружать. Их широкие костлявые физиономии с лопатообразными бородами радостно и широко скалились, хотя в короткой схватке они уже потеряли двух приятелей от пуль снайперов и могли бы лишиться еще нескольких, имей винтовка «Выхлоп» систему автоматического перезаряжания. Ручное забирает время, хотя и позволяет стрелять точнее.

Трое бандитов, каждый из которых был тяжелее меня не менее чем на пятнадцать килограммов, со мной справились. Двое уже не могли им помочь при всем желании и старании. Еще один по-прежнему лежал на земле без движений, похожий на мертвого. Нокаут был глубочайший, словно его не локоть в челюсть ударил, а на полной скорости «боднула» боевая машина пехоты.

Я же оказался совершенно беспомощным. Мало того что бандиты были физически сильными. Они еще и весьма умело, как профессиональные менты, вывернули мне руки за спину, заставили подняться, сорвали с головы шлем вместе с каской «ночь». Я вообще-то остался доволен таким вот фактом, поскольку сам пытался это сделать, чтобы бандитам не достался экспериментальный аппарат «Волчье ухо».

Потом эти милые, весьма дружелюбные ребята сильно ударили меня камнем по затылку, довели едва ли не до беспамятного состояния и в согнутом положении поволокли к стене, до которой было три-четыре шага. Я сопротивлялся как мог, не переставлял ноги, упирался, надеясь, что снайперы рискнут, сумеют уложить хотя бы одного из бандитов так, чтобы я сумел высвободить руку. А уж воспользоваться ею я сумею – сразу нанесу резкий удар кулаком по гениталиям того бандита, который держит мою вторую руку. Он освободит ее. Я получу возможность выпрямиться и бить с обеих рук и ног.

Но снайперы хорошо знали силу своего оружия. Пуля «Выхлопа» часто пробивает тело противника даже сквозь бронежилет, а потом валит второго, стоящего за ним. Мои снайперы не желали попасть в меня, поэтому не стреляли. Я же намеренно наклонялся как можно ближе к земле, чтобы дать им возможность бить в головы.

Бандиты затолкали меня в щель в стене. Там находились еще трое духов, которые приняли меня весьма гостеприимно.

В это время тот бандит, который получил от меня удар локтем в челюсть, застонал и пошевелился. Один из тех духов, которые тащили меня, уловил это, бросился к нему, стал помогать подняться на ноги. Я видел это уже из щели, где меня держали трое бандитов.

Тут-то все мы и услышали не выстрелы, а удары пуль в бронежилеты. Оба духа свалились там, где недавно лежал я. Стреляли одновременно оба снайпера. Видимо, они оценили ситуацию и на короткое время оставили засаду без внимания.

Бандитов против меня осталось пятеро. Мои руки были заблокированы надежными хватами из традиционного борцовского и ментовского арсенала. Я никак не мог освободиться.

Духи никак не пытались помочь тем своим людям, которых поразили пули снайперов. Они прекрасно понимали, что те уже в этом не нуждаются. Пятеро уцелевших бандитов повели меня через щель, и скоро мы оказались в большой подземной галерее.

Я находился в бедственном положении. После удара камнем по затылку за шиворот текла кровь. Но я пытался мыслить и даже считать шаги, чтобы не заблудиться, если получится совершить побег.

Я нисколько не сомневался в том, что смогу это сделать. Не построена еще та хитрая тюрьма, из которой невозможно убежать. Не родились еще те охранники, с которыми не справится хорошо подготовленный боец…

Глава первая Эмир Дадашев

По всем психологическим параметрам я смело могу отнести себя к «человекам тертым». Мне, как правило, удается делать верные выводы из информации, получаемой с разных сторон, строить свое поведение в соответствии с ними, вести себя адекватно.

Меня, если говорить честно, заставили возвратиться в родные края. Вернее сказать, официально мне только предложили это сделать. Такую идею озвучил Осман, рыжебородое американское чучело йеменского происхождения. Не могу сказать, что я его ненавижу, но испытываю к нему некое похожее чувство. Он, как мне думается, это понимал и именно потому выбрал для возвращения в родные мне горы именно мой джамаат. Хотя все мы отлично знали, что будет игра в русскую рулетку, когда барабан револьвера заполнен патронами наполовину вместо одного-единствен– ного.

Тогда Осман еще не думал, что и ему самому придется отправляться в Россию вместе со мной. Он, скорее всего, ждал, что я откажусь, начну ссылаться на то, что мой джамаат самый опасный для врага из всех наших сил, оставшихся в Сирии. Дескать, я вложил невероятно много сил в налаживание дисциплины и боевой подготовки своих людей, обучал их всему, что знаю и умею сам. А это немало. Боевой багаж у меня солидный.

Но к моменту, когда прозвучало это лестное предложение, я уже знал, что может означать мой отказ, слышал о судьбе командиров сильных и многочисленных отрядов, которые поступили так. После этого они просто пропадали, исчезали неведомо куда, например по дороге в штаб. Или же машина попадала в засаду «сирийских диверсантов» из пресловутых «Сил тигра», которыми руководит бригадный генерал Сухель Аль-Хасан.

«Силы тигра» – это вообще-то элитная дивизия сирийского спецназа, которой привычно приписывают многие операции и на фронте, и внутри нашей территории. Генерал сумел отлично подготовить свою дивизию, обучить личный состав. С нашей стороны было очень мало героев, желающих встретиться с «тиграми» лицом к лицу.

Во время второго наступления правительственных сил на Пальмиру мой джамаат находился на самом острие атаки противника. Мои моджахеды не дрогнули, отошли только после того, как справа и слева от нас бежали, бросив позиции, соседние отряды. Мы рисковали оказаться в окружении и погибнуть под ударами артиллерии и авиации.

Тогда-то мне и довелось увидеть, как воюют «Силы тигра». Они вели наступление очень организованно, со знанием дела и с учетом особенностей местности, которые использовались ими по полной программе. Я, бывший командир десантно-штурмового батальона ВДВ Советского Союза, оценил работу, проделанную Сухелем Аль-Хасаном, и не нашел, к чему придраться, хотя и хотел бы увидеть слабые стороны бойцов этой дивизии. Я даже специально высматривал их, чтобы при возможности использовать самому и другим подсказать, но ничего найти не сумел. Они воевали грамотно, были очень неплохо обучены.

Итак, мне пришлось вернуться в родные края. Место для базы я выбрал сам – хорошо знакомое мне. Я слышал, что в последние годы горные туристы сюда не заглядывают. Теперь их стало намного меньше. Это во времена Советского Союза куда ни плюнь, в туриста попадешь. Так было на всем Северном Кавказе, в любой его республике. В Грузии и в Армении дела обстояли точно так же. В Азербайджане туризм был почему-то не столь развит, хотя горы там тоже неплохие. У нас сказывалось, видимо, соседство Большого Кавказского хребта. Это название само по себе манило сюда людей из разных мест Советского Союза.

Сейчас не то. В наши дни спортивный туризм в большом «загоне». Неизвестно, когда он снова начнет развиваться. Ведь тут требуются большие финансовые вложения, а взять их негде.

Вот потому я и выбрал для базы ущелье Трех Дев. Но прежде чем отправиться туда всем составом, выслал на место малый джамаат, говоря армейским языком, когда-то привычным мне, одно отделение.

Такие подразделения начали создаваться еще во времена Второй чеченской войны стараниями иорданца Хаттаба. Он расписал их состав и вооружение с таким расчетом, чтобы любое из них являлось полноценной боевой единицей. Хаттаб был умным человеком и прирожденным воином. И даже бывшие офицеры, такие как я, не брезговали учиться у него, хотя Хаттаб не имел за своими плечами никакого военного образования. В 1995 году он основал учебно-религиозный центр «Кавказ», не только сам готовил молодежь, но и обучался вместе с ней у преподавателей, привлеченных со стороны.

Я в той войне не участвовал и о Хаттабе знал только по сообщениям в новостях. Но мое мировоззрение в период после Афганской войны формировалось во многом под влиянием таких людей, как этот иорданец. Это нисколько не казалось мне, в прошлом боевому офицеру, зазорным. Я даже однажды поругался по этому поводу со старшим братом, имеющим почти такой же послужной список, как у меня, только получившим больше правительственных наград. Я, впрочем, никогда за ними не гнался и был к ним, по большому счету, равнодушен, в отличие от большинства своих земляков.

Надо сказать, что я уважал своих земляков, хорошо понимал их боевой дух, потому что сам был тех же неспокойных кровей. Сколько существует народ Дагестана, столько он и воюет. Наши мужчины обычно делают это очень хорошо. В моем десантно-штурмовом батальоне был целый взвод, составленный из дагестанцев и чеченцев. Среди них был только один кабардинец, командир взвода. Это было лучшее подразделение батальона. Командир легко находил общий язык с бойцами, потому что они были близки ему по крови и воспитанию.

Из таких же людей состоял мой джамаат, действовавший в Сирии. Его лучшее отделение я и направил в ущелье Трех Дев с приказом подготовить базу для остальных бойцов. Перед этим мы с командиром отделения целую ночь просидели над картой ущелья, нарисованной моей рукой.

Настоящую мне позже передал Осман. У американцев, кажется, были карты всего земного шара – это результат их спутниковой съемки.

Рассмотрев эту карту, я остался очень доволен своей памятью. Она позволила мне изобразить ущелье с такими подробностями, которых не было на спутниковой карте.

На все про все я дал командиру малого джамаата полтора месяца. Он обещал справиться, хотя работа предстояла большая.

Самым сложным в этом деле был вопрос перехода границы, хотя между Россией и Азербайджаном она не охраняется так многослойно, как, например, с той же соседней Грузией, которую в Москве считают подстилкой НАТО. Однако я прекрасно понимал, что девять бойцов, а именно столько мой передовой малый джамаат и насчитывал, имеют больше шансов перейти границу незамеченными и не понести при этом потерь.

Так оно и вышло. Потом командир отделения позвонил мне и доложил обстановку.

Только после этого звонка я снял с позиций, присмотренных заранее, два других отделения. В случае возникновения осложнений они должны были плотным огнем, не жалея патронов, обстреливать пограничников с другой стороны кордона и даже навязать им позиционный бой, отвлечь внимание на себя.

Осман тогда предложил вообще сразу развязать бой, обозначить попытку силового прорыва через границу, чтобы отвести глаза пограничников от передового малого джамаата. Но такая имитация могла бы подсказать им, что где-то в стороне совершается реальный переход. Пограничники тоже не дураки. Они давно научились просчитывать подобные фокусы. Наша демонстрация прорыва большими силами привела бы к неминуемым потерям. Потому мысль Османа я отмел сразу. И действовал так, как сам задумывал.

При этом приборы показали, что за нами наблюдали с другого берега мелкой речки, по которой граница проходила. Мы изобразили спор, результатом которого стало мое решение уйти от границы в глубину азербайджанской территории. Я даже пальцем показал направление движения своим моджахедам, причем так, чтобы и пограничники это видели.

Второй доклад от передового джамаата я получил, как и было обговорено, после проверки ущелья Трех Дев на пригодность. За время моего отсутствия все там могло измениться. К счастью, этого не произошло. Мне не пришлось менять планы, хотя запасной вариант у меня, конечно же, существовал. При необходимости передовой джамаат работал бы по нему. Он перешел бы в другое ущелье, не столь удобное, но все же пригодное для использования в качестве базы.

Теперь мне осталось дождаться поступления доклада о завершении оборудования постов и системы охранения, о готовности принять нас всех. Тогда можно будет выступать.

Наконец, строго в срок, это сообщение было получено. Мы хотели выступить, но тут всех задержал Осман. Произошло это по непонятной мне причине. Он постоянно с кем-то связывался через закодированный телефонный канал. Я так понял, что его абонент находился где-то в России, по крайней мере, разговаривал он с ним по-русски. Этот человек был еще не готов к какому-то мероприятию, которое Осман должен был лично контролировать и снимать на видео, чтобы потом оперировать этим роликом в каких-то инстанциях.

Признаться, мне, бывшему советскому офицеру, было не по душе сотрудничество с представителем американской армейской разведки. Но мое мнение в данном случае никого не интересовало. Я получил приказ взять с собой Османа и обеспечить ему возможность действия.

Таким вот образом Осман оттягивал выход, задерживал весь джамаат, когда я сам и мои люди уже давно были готовы выступить. Более того, у меня был разработан прекрасный план перехода границы. Для его осуществления я сумел договориться с командиром азербайджанского ополчения, который обещал атаковать армянское село, лежащее на границе с Россией.

Такие атаки уже предпринимались не один раз, но армяне имели собственное сильное и хорошо вооруженное ополчение, которое круглосуточно несло службу на прекрасно оборудованных сторожевых постах. Но при каждой атаке азербайджанцев армяне отправляли своих женщин и детей в Россию через горбатый каменный мост, перекрывающий мелкую речку. Пограничники на той стороне постоянно были готовы к бою, хотя ни разу в ситуацию не вмешивались.

Мне пришлось пообещать командиру отряда азербайджанского ополчения боевую поддержку силами своего джамаата. Естественно, в реальности ничего подобного не было бы. В мои планы вовсе не входило вмешательство в межэтнические конфликты.

Правда, здесь же стоял еще и вопрос вероисповедания. В Азербайджане было слишком много шиитов, поддерживающих тесную связь со своими иранскими единоверцами. Помогать им мне просто не позволило бы мое командование, легко утвердившее мой план перехода границы.

При этом переходе нам практически не пришлось бы вести боевые действия. Пограничники сконцентрировали бы свои силы рядом с мостом, а мы в это время ушли бы за кордон где-то в стороне. Самое серьезное, что могло бы нам встретиться, это наряд пограничной службы. Если бы он пожелал вести бой, то мой джамаат легко справился бы с ним.

Но Осман все еще задерживал нас. В итоге мне пришлось чуть ли не в последний момент связаться с командиром отряда азербайджанского ополчения и предложить ему перенести нападение на село на несколько дней. При этом я даже не мог назвать конкретную дату, этим звонком сильно расстроил планы людей, на которых рассчитывал, а они надеялись на меня. Увы, напрасно.

Тем не менее мое предложение о содействии азербайджанскому отряду ополчения оставалось в силе. Когда Осман получил приказ от своего командования и сообщил об этом мне, я просто снова позвонил по прежнему номеру и наконец-то назначил новую конкретную дату. Мы согласовали время атаки азербайджанцев на село и моего удара с другой стороны. Я должен был начать на сорок минут позже.

Однако в назначенное время мой джамаат уже мочил ноги в неглубокой речке, переходил границу не слишком далеко от этого армянского села. При этом я понимал, что всем пограничным нарядам был отдан приказ повысить бдительность при несении службы. Особо усиливались наряды, как нетрудно было догадаться, на отдаленных участках, подконтрольных данному погранотряду. Я слышал, что в такие моменты к каждому наряду добавляется по два ручных пулемета при одном пулеметчике.

Не знаю, сколько правды в этих утверждениях, но проверять такие данные на своих людях я не желал. Мне было слишком хорошо известно, что могут натворить два ручных пулемета и несколько автоматов при стрельбе по людям, переходящим реку, то есть минующим открытое пространство, где нет возможности найти укрытие. Потери в этом случае могли бы быть катастрофическими, хотя каждый из моих моджахедов знал, на что идет, и отличался незаурядной личной храбростью.

Я не желал лишаться надежных, проверенных в серьезных боях людей и пошел на простейшую хитрость – решил переходить границу там, где никто от меня этого не ожидал. Заметить нас здесь было легче. Чтобы избежать этого, мы действовали с предельной скоростью.

Мы вошли в реку рядом с армянским селом, только по другую сторону от боя, разворачивающегося с азербайджанским ополчением. Нас, вне всякого сомнения, видели с постов часовые-армяне. Я даже рукой одному помахал в знак приветствия. Но они по нам не стреляли, опасались, видимо, нашего ответного огня. И правильно делали. Задерживаться мы все равно не стали бы за неимением времени, разве что отплюнулись бы парой очередей, но армяне, стоявшие на постах, этого знать не могли.

Сообщили они или нет о нас российским пограничникам – этот вопрос остался для меня открытым. Своему командованию часовые обязательно должны были доложить. А вот связалось ли оно с сопредельной стороной, я не знаю. Но время все равно было упущено. Даже если пограничники и вышли к месту нашего перехода через реку, они все равно опоздали. Мы уже успели покинуть это место, прошли по узкой расщелине, сильно поросшей лесом, а потом поднялись на плато, которое пересекли поперек, что заняло у нас около восьми минут.

Кому-то из моих людей послышался звук вертолетного двигателя над той расщелиной, которую мы недавно оставили позади. Меня окликнули и передали сообщение. Однако, сколько я ни прислушивался, звука двигателя так и не различил. Правда, этому мешал еще и крепкий боковой ветер, относящий все звуки в сторону погранотряда. Нам туда идти было не нужно. Даже если экипаж вертолета и искал нас, то он делал это далеко позади.

Причину этого я хорошо понимал, не зря тренировал свой джамаат так, как этого не делал ни один из эмиров. Передвигались мы вдвое быстрее, чем, скажем, солдаты российской армии или те же пограничники. В данном случае я не говорю о спецназе или войсках ВДВ, которые всегда бывают хорошо подготовлены физически. Но простые солдаты не могут с нами сравниться в быстроте передвижения.

Даже мощный стационарный бортовой тепловизор, обязательно стоящий на военном поисковом вертолете, не мог помочь экипажу найти нас. Если тот и искал нас, то в тех местах, которые мы уже покинули. Я, признаться честно, так и не понял, искали нас или нет. Если ополченцы армянского села в Азербайджане передали данные российским пограничникам, то должны были бы. Впрочем, это был совсем не тот вопрос, из-за которого стоило ломать себе голову во время сложного ночного марша по горам.

К утру мы вышли к какому-то незнакомому мне селу. На моей старой карте его не было, но на спутниковой, имевшейся у майора Османа, оно было обозначено.

– Откуда это село здесь взялось? – пожал я плечами, показывая Осману свою карту.

– Власти перевезли сюда людей после наступления Басаева на Дагестан, – объяснил мне Осман. – Они потеряли свои дома, и для них в этом месте были построены новые. У тебя старые карты… Я выделю тебе часть своих, чтобы ты на месте ориентировался. Мне они все равно не понадобятся. У меня есть карты тех мест, где будут работать мои помощники… А прежние тебе уже ни к чему…

Я только молча кивнул, ушел вперед, стал присматривать место для отдыха джамаата и скоро нашел вполне неплохое за грядой скал, под горой. Из села, расположенного поблизости, нас невозможно было рассмотреть даже в бинокль. Я дал команду моджахедам устраиваться на отдых и решил поспать сам. Я ведь такой же человек, как и они, тоже устаю и хочу спать. Тем более что и возраст этого требует.

Я устроился отдыхать чуть в стороне от джамаата, между основной стоянкой и горой. Рядом со мной расстелил свой спальный мешок Осман. Он не стал забираться в него, лег поверх и тоже заснул быстро.

Кажется, я только сомкнул веки, как проснулся от приближающихся тяжелых шагов. По твердой уверенной поступи ног, не выпрямляемых полностью в коленях, я сразу понял, что ко мне приближался мой неофициальный заместитель. Этот человек постоянно был мне необходим. Он имел в джамаате почти такой же непререкаемый авторитет, как и я сам.

Я знаю, что другие эмиры сознательно не держат рядом с собой таких моджахедов, опасаются за свою власть над людьми. Именно поэтому у них, как правило, не бывает толковых заместителей. Но мне была нужна не власть, а помощник.

Тем более что Надир, как и я, явственно недолюбливал майора американской армейской разведки. Он даже всегда старался это подчеркнуть.

– Али Илдарович, часовой доложил, что на склон соседней высоты женщина, видимо, учительница, вывела группу детей примерно четвертого-пятого класса. Они оттуда могут увидеть наш лагерь, – проговорил Надир тихим голосом.

– А ты что, не можешь взять на себя смелость и отдать приказ расстрелять их? – не открывая глаз и по-прежнему держа бороду вздернутой к небу, спросил Осман. – Тебе обязательно нужно по такому пустяку будить эмира?

– Мы находимся в Дагестане, а не в Сирии! Эти дети – такие же дагестанцы, как и мы, – возразил Надир. – Они – будущее нашего народа.

Видимо, «родные берега» благотворно подействовали на Надира. Раньше он такой мягкости себе не позволял.

Осман открыл глаза и с удивлением посмотрел на моджахеда, который позволил себе не согласиться с ним, тем самым проявил неслыханную наглость. Надир сделал вид, что вообще не замечает Османа, и смотрел только на меня.

Моего приказа ждали и те моджахеды, которые устроились на стоянке недалеко от нас и слышали этот разговор. Не все они, конечно, были дагестанцами и поняли нас.

Я был полностью согласен с Надиром, даже в Сирии, не то что здесь, в родном Дагестане, не мог себе позволить отдать приказ расстрелять детей.

– Очень тихо, без резких движений, поднимаемся все до единого, собираемся и ползком выходим за пределы видимости… Повторяю. Без резких движений. Спящего человека можно не увидеть. Ползущего – тоже. А вот бегущий наверняка будет замечен…

– А если они нас уже видели… – предположил Осман, которому, видимо, очень хотелось «повязать» всех нас кровью нашего же народа. – Дети расскажут родителям. Те передадут властям. Нас окружат и уничтожат…

– На все воля Всевышнего! – ответил я стандартной фразой, на которую даже Осману возразить было трудно.

Он не знал русскую пословицу: «На Бога надейся, но сам не плошай». Этот тип вообще никогда не говорил ни о русском, ни о дагестанском фольклоре, хотя знал, кажется, множество языков…

* * *

Мы неслышно и неспешно, без шума и резких движений всем джамаатом вышли из-под возможного взгляда со стороны. Правда, после этого нам пришлось преодолеть еще один короткий, но опасный участок, где нас могли бы увидеть из села, если кому-то вдруг понадобилось бы опробовать бинокль. Этот участок мы преодолели стремительным бегом, потом вышли в совершенно необжитые места. Об этом нам говорили карты, как моя, заметно устаревшая, так и куда более свежая, имевшаяся у майора Османа.

Здесь можно было найти новое место для привала. Но я решил не терять время, тем более часы показывали, что джамаат отдыхал больше двух часов. Это мне только так показалось, что я едва-едва уснул, как меня разбудили. Спал, видимо, без снов. Когда такое случается, время всегда пролетает быстро. Но такова участь эмира. Спать меньше других приходится любому командиру, офицеру боевого подразделения.

Джамаат легко вошел в скоростной походный режим. Мы быстро продвигались в нужном направлении.

В Сирии все было чужое. Там даже общее передвижение не давалось нам так легко. Здесь же даже воздух был иным. Мы все – дети гор. Среди них нам легче дышится, мы лучше, увереннее себя чувствуем, соображаем и работаем намного быстрее, чем в жаркой пустыне.

Таким вот образом мы провели в марше целый день, не особо устали и за несколько часов до наступления темноты вошли в ущелье Трех Дев. У «ворот» нас встретили три моджахеда из передового малого джамаата, чтобы провести через заминированный участок и дальше – вплоть до пещеры.

Командир отделения первым делом показал мне точки, заранее подготовленные для размещения постов. Я сразу выставил на них людей, хотя в тот момент еще не знал, что нас преследуют. Эти места мы с командиром передового джамаата обговаривали заблаговременно, ориентируясь по моей старой карте. К счастью, в ущелье мало что изменилось с тех давних пор, когда я частенько бывал здесь.

Я устроился в гроте, отведенном мне. Он был выбран для этого прежде всего по принципу безопасности, потому что грот располагался в самой середине большой пещеры. Мои моджахеды в случае необходимости всегда могли оказать мне помощь. Важны были и его размеры, поскольку грот эмира должен являться не только его постоянным местом обитания, но и рабочим кабинетом. Дверь успешно заменял полог, сшитый из двух одеял.

Османа мои люди поселили в маленьком гроте по другую сторону пещеры. Он, правда, желал занять другой, с металлической дверью, но я изначально решил отвести его под склад оружия и боеприпасов. Осман вынужден был со мной согласиться, хотя и проворчал что-то относительно тесноты помещения, отведенного ему.

Я намеревался заняться именно складом, но не успел этого сделать. Со мной связался старший передового поста и сообщил, что к входу в ущелье приблизился взвод солдат. На этом наш разговор оборвался.

– Что за солдаты? – поинтересовался я, но ответа не услышал.

Догадаться о том, что пост уже уничтожен, было несложно.

Я немедленно позвонил на второй пост. Этот разговор прервался в самом начале.

Ситуация усложнилась. Я не знал, кто навел на нас солдат. Это могли быть пограничники, жители села, даже дети, которые видели нас. Тогда я намеренно выставил засаду так, чтобы солдаты заметили ее. Их командир должен будет выслать разведку, посмотреть, что творится впереди. Я приказал Надиру организовать захват разведчиков.

Уже через непродолжительное время мне доложили, что в разведку пошел офицер. Он взят в плен. Я тут же переформатировал свои планы. Грот, где я предполагал хранить оружие, следовало использовать в качестве камеры для пленника.

– Надир, пленника сразу ко мне! – приказал я, еще не догадываясь, с кем мне предстоит встретиться.

Когда Надир принес мне все, что наши моджахеды отобрали у офицера, я сразу заглянул в его удостоверение личности, и на меня тут же накатила крутая волна воспоминаний…

Глава вторая Командир взвода старший лейтенант Жеребякин

– Так… – эта прелюдия прозвучала, как мне показалось, даже уважительно. – Значит, старший лейтенант Жеребякин Василий Иванович, командир взвода, – сказал немолодой, может быть, даже пожилой и когда-то, видимо, красивый человек с короткой, седой, аккуратно подстриженной бородкой.

Его очки лежали на столе, устроенном из двух дощатых ящиков, поверх карты ущелья. Он смотрел в мое удостоверение личности без них, при свете слабой электрической лампочки.

Солдаты при отправлении на боевую операцию документы сдают. Офицеры делают это только тогда, когда сами пожелают. Я обычно не хотел. Поэтому удостоверение оказалось у меня в кармане куртки, под «разгрузкой» и бронежилетом, рядом со смартфоном, который бандиты у меня тоже отобрали.

Лампочка питалась, очевидно, от дизельного генератора, звук работы которого я уловил еще на подходе к пещере. Мы остановились перевести дыхание между трех высоких столбообразных скал, давших название всему ущелью. Они напоминали женские фигуры в традиционных длинных одеждах, ниспадающих до самой земли. Грот, в котором располагался генератор, я увидел сразу за входом в пещеру. Он был не настоящий, природный, представлял собой углубление, выдолбленное в каменной стене. От генератора тянулись провода, во многих местах придавленные камнями.

Но это было потом. Сначала мы остановились рядом со скалами. Мелкий ручей вился между Трех Дев. Бандиты отпустили меня, позволили выпрямиться впервые после пленения. Они окунали в воду руки, стряхивали мокрыми ладонями грязь с одежды и даже лица омывали, как перед входом в мечеть. Эти ребята разговаривали о чем-то на незнакомом мне языке и довольно посмеивались, несмотря на потери, которые понесли при моем пленении.

Глядя на них, я смыл кровь с лица и с затылка. Кроме того, холодная вода освежала, а я хотел быть бодрым и боеготовым. Глядя в воду, я сразу же подумал о том, что ручей не вытекает из ущелья. Значит, он уходит куда-то под землю. Обычно в таких местах бывает великое множество пещер.

Я в очередной раз не ошибся. Именно в пещеру меня привели и поставили перед этим человеком с аккуратной, полностью седой бородкой. Боевики всячески подчеркивали свое уважительное отношение к нему.

Повторно и куда более тщательно они обыскали меня уже в пещере, когда мы миновали нишу с генератором и остановились под лампочкой, висевшей за входом. Тогда боевики присвоили едва ли не все, что нашли в моих карманах, вплоть до бумажных денег, которых при мне было, к счастью, немного. «К счастью» не потому, что я жадный. Просто я не люблю, когда меня грабят. Элементарно, по-человечески мне это не по душе.

А вот мелочью бандиты побрезговали, оставили монеты у меня в кармане. Мне подумалось, что здесь они проявили неаккуратность. Когда кругом камни, крупную пятирублевую монету легко заточить так, что она станет бритвой, то есть оружием. Но для такой работы требуется время, нужна целая ночь или день. А у меня не было никакой гарантии в том, что я получу эту возможность. Наверное, и бандиты были того же мнения.

Там же, во время обыска, они сняли с меня бронежилет, который пришелся по вкусу одному из боевиков, и «разгрузку», сначала опорожнив ее многочисленные карманы. Мой автомат с глушителем и тепловизором давно уже забросил за спину один из этих духов. Но они почему-то забыли снять с моего пояса зарядное устройство для аккумулятора прицела. Тот скоро сядет, и прицел не будет работать.

«Разгрузка» моя тоже ушла к тому самому типу, который прибрал к рукам бронежилет с автоматом. Особенно ему понравились противоосколочные воротник и юбка на бронежилете. Многие мои солдаты не носили их. То ли они бравировали этим, то ли такие наслоения на защитное приспособление и в самом деле мешали нормальному передвижению. Сами бойцы традиционно жаловались на это.

Мне такие штуки, впрочем, никогда не мешали. Каждое человеческое тело устроено по-своему. У одного постоянно чешется левое ухо, у другого – кожа между лопаток. Здесь не может быть единого подхода…

– Что молчишь? – грозно и серьезно спросил седобородый мужчина, забыв про свой изначально уважительный тон. – Документы твои? Ты и есть Василий Иванович Жеребякин, старший лейтенант? Отвечай, когда спрашивают…

– Не вижу необходимости тебе отвечать, – сказал я с вызовом и передернул плечами, чуть меняя положение рук, теперь связанных за спиной и затекших. – Глаза у тебя есть, читать по-русски ты, как ни странно, умеешь. Вот и читай…

– Ерепенистый какой! Надо же! А необходимость отвечать у тебя есть. Если я попрошу своих людей, то они тебя просто заставят говорить со мной.

– Это, неуважаемый ты мой, невозможно сделать, – сказал я с самодовольным смешком. – Заставить меня нельзя никаким способом. Я от природы человек упертый и никогда не делаю то, к чему меня пытаются принудить против моего желания. Если твои ребята будут настаивать, применять физическую силу, я могу себе язык откусить. Не захочу говорить, да так вот и сделаю… Так что можешь на своих людей и не надеяться. Они могут меня убить, но не заставить. Натура у меня такая – супротивная…

– А ты, старлей, давай-ка мне не тыкай. Я старше тебя и по возрасту, и по званию. Ты сейчас находишься на Кавказе. Здесь принято относиться к людям в возрасте с уважением. Этого я от тебя и требую.

– Бандитские звания меня мало интересуют. А что касается уважительного отношения к возрасту, так я видел много пожилых людей, убитых бандитами, точно такими же, как ты и твои люди. Я ни разу не слышал, чтобы вы считались с возрастом своих жертв.

– Относительно того, кого из нас считать бандитами, кого – борцами за идею, которой мой народ хотят лишить, я готов буду с тобой поговорить в следующий раз, если ты сумеешь дожить до него. В этом я почему-то не уверен… А вот в отношении звания вопрос совсем другой. Я когда-то носил погоны подполковника ВДВ, батальоном командовал. В отставку вышел сразу после возвращения из Афгана в восемьдесят девятом году – с последней колонной по мосту выходил. Там за боевые заслуги был награжден двумя орденами Красной Звезды и одним – Красного Знамени. С тех пор тридцать лет прошло, но звания меня никто не лишал. Я не разжалован в рядовые, судя по тому, что пенсия мне на пластиковую карту регулярно поступает и даже время от времени растет. Поэтому не прошу, а требую относиться ко мне с уважением.

– Ты сам себя лишил звания и государственных наград. Они у тебя остались только потому, что ты прятался, как крыса под полом. Я с такими «подпольщиками» встречался уже. Знаю, что их звания и награды испарятся, как дым, стоит этим людям открыться. Но крысы делать этого не любят и потому считают себя живучими. Но это тоже только до поры до времени… Придет и их час расплаты. Да и твой тоже…

– А ты смелый, старлей Жеребякин…

Я, признаться, ожидал, что он обозлится на сравнение с крысой, но этот седой человек, кажется, даже одобрительно отнесся к моим словам.

– Или просто наглый? Я не очень еще понял. От наглости излечить человека просто, а вот от смелости…

– Таким уж уродился…

– Наверное, есть в кого? – этот вопрос прозвучал с явным интересом, но я на этом внимание заострять не стал.

Мало ли какие соображения пришли в голову эмира…

– Наверное, – согласился я и не стал уточнять, что характером пошел, как не раз говорила мне мама, в отца, тоже прошедшего Афган и имеющего два ордена Красной Звезды.

Только мой отец был не подполковником, а простым сержантом ВДВ.

Но говорить об этом с эмиром мне не хотелось. Это походило бы на попытку выторговать себе спасение, граничило бы с само– унижением, с проявлением слабости, которую я не желал показывать бандитам и самому эмиру.

А в том, что передо мной был именно эмир, я уже нисколько не сомневался. Для меня был очевиден и тот факт, что этот человек обладает громадным боевым опытом, который многократно превосходит мой.

Если нам довелось с ним встретиться при таких вот обстоятельствах, то только по моей собственной вине. Я не пожелал отправить в разведку солдат и пошел сам, причем в одиночку, понадеявшись на собственные силы и прикрытие со стороны снайперов. Я просто то ли солдат пожалел, опасаясь, что они попадут в «переделку», в которую сам угодил, то ли не пожелал делиться с бойцами заслугой, то есть уничтожением засады. Я надеялся управиться с ней в одиночку, собственным примером показать, как следует воевать.

А теперь получилось так, что мой взвод, благодаря моей излишней самоуверенности, оказался обезглавленным, остался без командира. Против него стоит банда, возглавляемая эмиром с большущим боевым опытом. Сможет ли ему что-то противопоставить мой заместитель старший сержант Раскатов – неизвестно.

Я, скорее всего, сумел бы это сделать, благодаря своей подготовке и тому опыту, который у меня все же имелся. По крайней мере, изначально я несколько хитростей эмира даже не разгадал, а прочувствовал. Я даже понял, что с засадой что-то не так обстоит, может быть, именно потому и пошел в разведку сам. Только не догадался, что засада выставлена для того, чтобы заманить в ловушку несколько разведчиков моего взвода.

Конечно же, бандиты и сам эмир не рассчитывали, что им так повезет, они сразу обезглавят взвод, захватят командира, а не нескольких солдат, как изначально, видимо, планировалось, судя по количеству бандитов, напавших на меня. Им попался человек, который мог бы противостоять банде, если бы остался во главе взвода.

Да, старший сержант контрактной службы является профессиональным военным, имеет боевой опыт, полученный в нескольких командировках на Северный Кавказ, удостоен правительственных наград. Но сумеет он или нет даже не полноценно, но хотя бы частично заменить командира – еще неизвестно. Конечно, я готовил Раскатова по полной программе и собрался даже рекомендовать его к поступлению в военное училище спецназа, куда он думал податься на следующий год, когда закончится его контракт. Вполне возможно, что он покажет себя достойно. Характера Раскатову хватает, умом он не обделен. Он кажется несколько простоватым, но делает это намеренно, на самом же деле обладает незаурядной хитростью.

– Надир! – строго позвал эмир.

Отодвинулся полог, сшитый из двух ватных одеял. В грот вошел один из тех бандитов, что меня захватывали, самый широкоплечий и сильный. Именно он заворачивал мне руки за спину.

– Уведи пленника в грот с металлической дверью и принеси мне все, что вы у него забрали! – получил он приказ и уточнил:

– Деньги тоже, эмир?

– Много было денег?

– Чуть меньше пятисот рублей.

– Деньги не надо. – Эмир посмотрел на меня каким-то странным, непонятным взглядом и добавил: – Позови ко мне Османа…

Надир шагнул ко мне и каким-то образом ухитрился глянуть на меня сверху вниз, хотя ростом был совсем не великан. Потом этот субъект подхватил меня под локоть и грубо подтолкнул к выходу. При этом он не стал даже придерживать рукой полог, посчитал, видимо, это для себя унизительным. Я же никак не мог отодвинуть тяжелые одеяла, поскольку мои руки были связаны за спиной. Поэтому мне пришлось просто идти вперед, упираясь в полог головой.

Я подумал, что эту вот ситуацию можно будет использовать, если, конечно, она повторится. Полог, оттянутый моей головой, потом, после моего прохода, упал на лицо Надиру, на какое-то время лишил его зрения и ориентации. Удар ногой в голову оставил бы этого фрукта и без сознания.

Не окажись в большой пещере, сразу за выходом из грота, четверых бандитов с наставленными на меня автоматами, я воспользовался бы ситуацией немедленно. Тогда Надир тотчас же упал бы мне под ноги. Я даже со связанными руками сумел бы вынуть нож из кожаных ножен, висящих на его поясе, и разрезать веревку. После этого автомат бандита перешел бы в мои руки. А дальше уже можно было бы импровизировать.

В большой пещере горели несколько костров, вокруг которых сидели вооруженные бандиты. Мне казалось, что никто из них не смотрел в нашу сторону. В лучшем для меня варианте они могли бы и не заметить, что произошло, если не шуметь и не стрелять.

Не будь у меня руки крепко связаны, с двумя стволами, направленными на меня, я бы еще справился, а потом нанес бы удар и по Надиру, лицо которого было закрыто пологом. Но другим бандитам, если они нормально обучены и умеют быстро соображать, достаточно будет встать и не приближаться ко мне, сделать по полтора-два шага назад и в стороны, отдаляясь один от другого. Я тут же превращусь для них обоих в прекрасную тренировочную мишень.

Честно говоря, это было мне не совсем по нраву. Лучше я подожду и выберу новый, куда более удобный случай, который обязательно представится. Нужно только уметь его заметить и не упустить. Или же самому создать. Для этого необходима решительность, которую мне ни у кого занимать не требовалось.

Я не стал демонстрировать свою немедленную готовность к сопротивлению.

– Сиражутдин, отведите пленного в грот с железной дверью… – распорядился Надир на русском языке. – И пришлите к эмиру Османа. Господин звал его…

Наверное, четверо других бандитов не знали родного языка Надира. Такое вполне возможно. В Дагестане проживают представители самых разных национальностей. Или же эта фраза была предназначена мне.

– Изуродовать пленника можно, чтобы не сбежал? – спросил Сиражутдин тоже по-русски, словно предупреждая меня о том, что церемониться со мной тут никто не собирается. – Все-таки он из «летучих мышей», – он кивнул на мою нарукавную эмблему, – а они народ сволочной, всегда на любые пакости горазды…

– Не знаю. Эмир такого приказа пока не давал. Когда распорядится, я тебя обязательно позову… – заявил Надир и взял с камня вещевой мешок.

Я видел, как бандиты складывали в него все, что у меня отобрали, в том числе гранаты, пистолет в кобуре, нож в ножнах.

Надир опять оказался под пологом, накрывшим его крупную голову. Он уходил от меня, повернувшись спиной. Сейчас атаковать этого бандита было бы еще легче. Хватило бы одного удара под основание черепа. Мягкое одеяло не смогло бы его спасти, только предохранило бы мой кулак от повреждения. Но руки мои были связаны. Четыре ствола смотрели мне в спину и мешали мне быстро соображать.

Да и думал я теперь совсем о другом. Мы преследовали бандитов, что называется, по пятам. Вошли в ущелье, когда их следы полностью остыть еще не успели. Тем не менее сразу встретили два грамотно выставленных поста и даже лазерный периметр. На то, чтобы это все подготовить, у бандитов просто не должно было хватить времени.

Они захватили меня в плен и вели по какой-то подземной галерее, шли уверенно, словно привычным знакомым путем. Вывод напрашивался сам собой – эмир или кто-то из ближних к нему людей был родом из этих мест, скорее всего, из недалекого райцентра, и хорошо знал ущелье Трех Дев, отлично здесь ориентировался. Местные правоохранители и представители федеральных сил давненько не заглядывали сюда. Они считали это место совершенно безопасным и довольно популярным среди горных туристов, которых, правда, в последние годы здесь никто почему-то не видел.

Был еще один вариант, нисколько не противоречащий первому и даже неплохо совмещающийся с ним. До того как прийти сюда, эмир выслал вперед часть своей банды. Она умудрилась незамеченной перейти границу и благоустроила ущелье. О больших работах такого рода говорило и наличие грота с металлической дверью, куда меня было приказано закрыть.

Я даже допускал такой вариант, что эмир был родом из этих мест. Он имел здесь своих сторонников, верных, грамотных в военном деле помощников из местного населения, которые и подготовили для банды базу. Сейчас эти люди, скорее всего, оставались здесь, в ущелье, потому что мы не дали им возможности выйти отсюда. Но у них было время на то, чтобы показать эмиру все, что они тут сделали. Он наверняка одобрил результаты их работы.

Это было удачей не только для эмира, но и для нас, представителей федеральных сил. Потому что мы часто уничтожаем банды, но не знаем их сторонников и помощников, скрытых среди мирного населения. Они так и остаются в «законсервированном» состоянии на многие годы, но всегда готовы нанести нам удар в спину. Именно с ними бороться бывает труднее всего.

Я прекрасно осознавал всю сложность собственного положения, понимал, что взвод в силу своего обучения и общего характера, присущего ему так же, как и отдельному человеку, ущелье не откроет, бандитов отсюда не выпустит, будет планомерно уничтожать их. Возможно, с потерями в своих рядах, чего не произошло бы при моем командовании. Все-таки солдатам без офицера будет сложно действовать. Тем более против этого вот немолодого эмира, обладающего огромным боевым опытом.

Если мне не удастся вырваться к своим бойцам, то задача здесь, в плену, передо мной стоит однозначная – уравнять силы. Бандиты лишили мой взвод командира, значит, я должен убрать их эмира. Понятно, что дело это не самое простое. Сейчас я никак не мог им заняться, но обязан был искать такие возможности и постараться не упустить их.

Кроме того, я знал, что в случае ликвидации эмира взбешенные бандиты мигом убьют меня, не будут мучить и издеваться. Уже одно это толкало меня на скорейшее выполнение задачи, поставленной самому себе. Я считаю себя способным перетерпеть любую боль, но предпочитаю умереть быстро, без особых страданий.

Конвоиры повели меня через всю большую округлую пещеру, по самому ее краю, но с противоположной стороны от выхода. По пути я имел возможность рассмотреть, как устроились бандиты, заодно и пересчитать их, сидящих у костров. Понятно, что в пещере находились не все духи. Некоторых мы уже уничтожили, еще какие-то сейчас наверняка несли сторожевую службу. Вместе с Надиром и четырьмя своими охранниками я насчитал здесь двадцать восемь человек. Как раз столько, сколько у меня солдат во взводе.

Значит, численно бандиты не так уж и сильно превосходили нас. Ну а с учетом боевой подготовки и вооружения выходило, что мы намного сильнее их.

Но имелась насущная, причем достаточно срочная необходимость уравнять и командный состав. Тогда положение будет еще более выгодным для нас. Бандиты, запертые в ущелье, никуда не смогут уйти отсюда, сложат тут свои головы вместе с обязательными лопатообразными бородами. То обстоятельство, что вместе с ними погибну и я, – не слишком страшное.

Нам навстречу попался какой-то рыжебородый и голубоглазый, как мне показалось в отблесках костров, человек. Один из моих конвоиров, тот самый, который проявлял желание меня изуродовать, обратился к нему на незнакомом мне языке. Если судить по растянутости многих слов и большому количеству певучих гласных звуков, это, скорее всего, был арабский. Я сумел разобрать имя человека, с которым говорил конвоир, – Осман. Видимо, это и был тот самый человек, которого ждал эмир. По крайней мере, поспешил он именно туда, откуда мы шли.

Среди дагестанцев я встречал много рыжих людей, даже сильно веснушчатых, поэтому не удивился внешности Османа, хотя отчего-то и подумал, что это европеец. В отличие от других бандитов, носивших «песочный камуфляж», он был в гражданской одежде с преимуществом темных тонов, столь любимых на всем Кавказе.

Мы по кругу обошли котловину пещеры и оказались у стены, противоположной гроту, занятому эмиром. Здесь дорожка была намного более высокой и широкой. Она напоминала настоящую галерею. Сталактиты, стекающие с потолка, придавали вид настоящей анфилады.

В стене были видны входы в несколько гротов. Два первых имели кирпичную кладку, окружающую деревянные двери. Створки располагались рядом одна с другой. Можно было предположить, что гроты эти по объему тесноватые и больше похожи на кельи.

Чуть дальше точно так же кладкой была усилена металлическая дверь. Но я сразу определил, что кладка была вполкирпича. Я не то что ногой, рукой ее пробью, если будет во что кулак обернуть, чтобы кожу на костяшках не содрать.

Для этого можно будет рукав использовать, оторвав его. В таком виде он тоже сгодится, например как удавка или своеобразная дубинка, если набить рукав мелкими камнями.

Я давно уже прикидывал варианты, как мне обрести свободу, но делал это не лихорадочно, без излишней торопливости, хотел основательно осмыслить ситуацию и действовать наверняка. Одно дело – рисковать собственной жизнью, и совсем другое – обречь на гибель своих солдат. Да и сам я не желал погибнуть без толку, обязан был выполнить задачу, которую перед собой поставил…

* * *

Металлическая дверь открывалась двумя ключами снаружи. Изнутри, как я сразу обратил внимание, имелись только гнезда для поворотных устройств, которые были выломаны. Дверь была совершенно стандартная, фабричного изготовления, и не предназначалась изначально для содержания пленников. Только потом кто-то излишне сообразительный догадался, слегка постарался и демонтировал поворотные устройства замков. Но этот умник не сообразил, что у каждого замка осталась личинка, которая изнутри открывается без ключа. Видимо, сказалось незнание устройства замков. Бандитов этому не обучали, как нас, офицеров спецназа военной разведки, когда мы проходили спецкурс работы с отмычками.

Но здесь отмычка была ни к чему. В данном случае мне больше пригодилась бы простейшая отвертка. Беда состояла в том, что у меня ее при себе не было в наличии. Не догадался, не захватил по несообразительности с собой на операцию. Однако переживать по этому поводу я не стал.

Конвоиры, мягко говоря, довольно бесцеремонно, слегка грубовато протолкнули меня за порог, в холодный грот, посветили фонариком и разглядели лампочку, подвешенную над дверью. Они довернули ее в патроне, и тогда только я смог осмотреть и оценить свою камеру. Выход из нее, по крайней мере с первого взгляда, просматривался только один – через дверь. Так, скорее всего, и было в действительности. Насколько я знаю, в тюремных камерах черный ход обычно не устраивается. Жаль, конечно, но тут уже ничего не поделаешь.

Прямо против двери к стене был приставлен большой камень-валун, заменяющий в камере, по всей вероятности, и мягкое кресло, и традиционные тюремные нары. Удар в спину между лопаток подтолкнул меня к камню. Впрочем, он был нанесен ладонью. Конвоиры могли бы и прикладом приложить, повредить мне позвоночник.

Он между лопатками легко пробивается резким ударом с использованием жесткого предмета, например того же приклада или камня. Сначала возникает небольшая опухоль, которая растет день ото дня. Потом уже требуется операция, чтобы удалить ее и восстановить позвонки. Хуже бывает, если они от удара смещаются и ущемляют спинной мозг. Тогда уже операция требуется очень сложная, которую не каждый военный хирург в состоянии выполнить, а гражданский за такое дело даже не возьмется.

Не дожидаясь повторного посыла в спину, я сделал вид, что меня плохо держат ноги, и пролетел аж до самого камня-валуна, к которому меня, по всей видимости, и направляли конвоиры. Падать я не стал, вовремя остановился, развернулся и уселся на камень.

– Это теперь твой диван на некоторое время, – любуясь собой и поддергивая мой бронежилет, сказал Сиражутдин.

Бронежилет был тесноват для его широкой фигуры. Я не стал объяснять этому типу, что на нем есть ремни на липучках, регулирующие размер, с помощью которых легко подогнать оснастку под любую фигуру. Незачем сотрясать воздух! Все равно ему недолго осталось носить то, что принадлежит мне по праву. Я в любом случае не желаю оставить Сиражутдину свой бронежилет. Обязательно верну его себе. Это я уже решил твердо. А свой, тяжелый и старый, он уже где-то успел оставить. Но это его проблемы. Надеюсь, ему уже не понадобится ни мой, ни его собственный.

– Салих, ты дежуришь первым. Головой за него отвечаешь, – распорядился Сиражутдин, ткнув пальцем в грудь жердеобразному бандиту. – Я тебя потом сам сменю, если нам раньше не прикажут его пристрелить. Свет, как я понимаю, нашему дорогому гостю ни к чему. Свяжите ему еще и ноги, чтобы не ускакал.

В больших карманах бандитских «разгрузок» нашлась веревка. Духи заново связали мне руки за спиной, спутали ноги так, что я мог только скакать по гроту, как и предсказал главный тюремщик. Надо сказать, что делать этого мне вовсе не хотелось.

Но тот факт, что бандиты связали мне руки за спиной, меня только радовал. Делать это так, как принято у нас, в спецназе военной разведки, они не умели. Мы обычно прижимаем ладони пленников одну к другой тыльными сторонами и приматываем их плотно, иногда даже скотчем, а сами руки связываем в запястьях, а некоторым клиентам, имеющим особо гибкие суставы, – еще и в локтях. Через какое-то непродолжительное время руки в таком вывернутом положении затекают, мучают пленника, делают его совершенно не способным к сопротивлению. Этот способ нами опробован многократно, и я не знаю ни единого сбоя.

После этого бандиты вывернули лампочку и вышли все вместе. Они решили оставить часового только снаружи. Меня это обстоятельство вполне устраивало…

Глава третья Командир взвода старший лейтенант Жеребякин

Сначала я с легким недоумением и даже с насмешкой вслушивался в удаляющиеся тяжелые шаги троих бандитов. Мои парни не ходят так даже в расслабляющей обстановке, в казарме. Бойца спецназа не услышишь, пока не увидишь, а когда его заметишь, будет уже поздно. Он покажет себя только в момент нанесения удара. Естественно, это все относится к противнику, но привычка передвигаться неслышно так прочно впитывается в кровь, что становится повседневным явлением.

У меня дома даже жена раньше пугалась, когда я неслышно подходил сзади. Ей думалось, что я к ней подкрадываюсь. Потом она убедилась в том, что я всегда так хожу, и привыкла к этой манере.

Я прислушался к тому, что происходит за дверью, жалея о том, что у меня нет с собой прибора «Волчье ухо», который позволил бы лучше определить обстановку. Конечно, жалко утерянный прибор. Но хорошо уже одно то, что ни он сам, ни шлем не достались бандитам. Они не сообразили, какую выгоду могут приобрести, слушая разговоры внутри взвода через этот самый шлем.

Салих, высокий, жердеобразный и, как это часто бывает с такими людьми, сутулый бандит, видимо, не был большим любителем по назначению использовать свои несуразно длинные ноги и не стал ходить перед дверью в одну и в другую сторону. Ему здесь развернуться было негде. Я помнил, что как раз тут проход заметно сужался.

Еще на подходе к металлической двери, когда конвоиры отводили меня в камеру, я обратил внимание на две небольшие ниши, выбитые в стене. В них удобно было сидеть. Для этого, видимо, на уровне около полуметра от земли на камни были положены доски-«пятидесятки». Должно быть, большеногий Салих в одной из ниш и пристроился, чтобы не стирать подошвы своих башмаков и не вводить себя в лишние расходы. Башмаки такого калибра, как его нога, подобрать обычно бывает трудно.

Помню, у меня однажды во взводе появился призывник, носивший обувь аж сорок девятого размера. Так, пока прапорщик со склада расстарался и добыл на его ноги берцы, солдат ходил в домашних тапочках, привезенных с собой, бегал кроссы и марш-броски босиком. Странно, что сам он был не слишком великого роста, только слегка выше среднего, тем не менее кисти рук и ступни ног имел громадные.

Подобрав для солдата берцы, кладовщик засадил собственную жену за швейную машинку и заставил ее из двух пар перчаток сшить одну для солдата. Помню, всем взводом искали, когда одна из этих перчаток потерялась во время тренировочных занятий на «полосе разведчика». Но все же нашли.

Короче говоря, как я понял из звуков, которые пытался проконтролировать, Салих уселся отдохнуть. Устал, бедолага! Переутомился! Но не в моих интересах было упрекать его за это. Пусть отдыхает, даже храпит…

В таком удобном положении, да еще ночью, легко уснуть, чего я с надеждой мысленно и пожелал Салиху. Я даже дал ему для этого время, сидел, как испуганная мышь, услышавшая рядом с норой тихие шаги кошки, не шевелясь и не издавая ни звука.

Время шло, а я ничего не слышал. Должно быть, мой часовой и в самом деле благополучно уснул. На мой взгляд, это совершенно правильно. Нельзя же так долго издеваться над своим усталым организмом!

Теперь передо мной стоял другой вопрос, причем очень даже остро. Как мне освободиться от пут? Но я считал это дело не самым сложным. Не зря же, когда бандиты мне руки и ноги связывали, напрягал все мышцы, чтобы потом, когда они расслабятся, веревка не стягивала конечности излишне крепко.

Я усердно пошевелил руками и ногами. Узлы были затянуты умело. Это меня, впрочем, морально не убивало. Растягивать их, чтобы освободиться, я думал в последнюю очередь. Если мне вообще придется этим заняться…

Поэтому я стал выполнять то, что задумал раньше.

А задумал я простейшую вещь – пожелал воспользоваться оплошностью бандитов, побрезговавших мелкими деньгами, лежавшими в моем брючном кармане. Я стал соображать, как мне эти монетки оттуда вытряхнуть, и сразу придумал. Вытянул ноги, сделал гимнастическую обратную скобку – благо тренированный брюшной пресс позволял мне это, стал планомерно трясти коленями и сразу почувствовал, как монеты движутся по карману туда, куда я их и направлял, словно подчиняясь моему мысленному приказу.

Вскоре они все же вывалились, пусть и не все, но изрядная часть. С легким звоном, который спящий Салих, как я понял по тишине за дверью, не услышал. Но главное состояло в том, что его разобрал я. После чего слез с твердого камня на такой же пол, и, лежа на спине, стал пальцами перебирать монеты.

Я отлично помнил, что у меня в кармане были две крупные пятирублевые монетки. Однако долго елозил лопатками по полу, а под пальцы крепко связанных рук попадалась только мелочь, мало пригодная для того, чтобы сделать из них округлое лезвие. Слышал я, что такие штуковины имеют хождение в уголовном мире, но это меня нисколько не смущало. Для выполнения задуманного мне было необходимо оружие, хотя бы такое.

В итоге я перестал терять время и силы, упер каблуки в камень, на котором раньше сидел, изогнулся в «мостике», опираясь на плечи, и вытряхнул на пол остатки мелочи. В этот раз пятирублевая монетка нашлась сразу. Я снова сел на камень и стал использовать его в качестве наждака, старательно затачивал монетку так, чтобы образовалась достаточно острая режущая кромка. При этом я постоянно проверял пальцем качество своей работы.

Признаться, дело это было нудным и однообразным, хотя и нужным. Мне требовалось проявить максимум терпения, чтобы добиться результата и при этом саму монетку – не приведи бог! – не уронить. Работать пришлось долго.

Но результат давал мне не просто возможность спасения. Я убеждал себя в том, что обязательно вернусь к моему взводу. К тем самым солдатам, за жизни которых я чувствовал на себе ответственность перед их отцами и матерями. Это не позволяло мне проявлять небрежность и лень, которые обычно живут рядом и тесно сотрудничают.

При этом я старался не выпускать из-под контроля ситуацию в целом. Постоянно прислушивался к каждому звуку за дверью. И не напрасно. Так, я сразу уловил момент, когда Салих проснулся и прошелся мимо моей двери в одну и в другую сторону. Я был уверен, что он, шагая так, обязательно прислушивается, повернув голову в сторону двери. Но звуки моей работы были настолько слабы, что я сам, находящийся на месте, едва различал их. Однако я знал, что они должны быть.

Но главное состояло в том, что я старался не уронить затачиваемую монетку, чтобы она не зазвенела и, что еще хуже, не укатилась бы куда-нибудь. Найти ее в темноте было бы достаточно сложно. А у меня почему-то даже мысли не возникло попросить бандитов зажечь свет, найти монетку, потерянную мной, а потом снова мне между пальцами вложить. Я предполагал, что в этом случае они могли бы не совсем правильно понять меня.

Шаги Салиха стихли перед дверью. Потом загремела связка ключей, которую мой охранник вытаскивал из кармана, похоже, довольно глубокого. Салих что-то услышал или заподозрил, может быть, его насторожила тишина, царившая в камере, и он пожелал проверить обстановку.

Я сжал уже почти заточенную монетку в ладони, понял, что разрезать путы и на руках, и на ногах просто не успею, тут же вспомнил о мелочи, рассыпанной по полу, которая может при свете лампочки заблестеть и выдать мою деятельность. Поэтому я мягко, без стука упал на бок прямо на эту мелочь, притворился спящим, стал тихонько посапывать, а время от времени изображал легкий храп.

Для спецназовца утверждение о том, что он храпит во сне, – это оскорбление. Не положено нам издавать такие вот непотребные звуки, демаскирующие нас. Но Салих знать этого просто не мог. Судя по его неуклюжим движениям, он в спецназе не служил.

Этот парень возился с ключами непростительно долго. Видимо, света не хватало и по ту сторону двери. Охранник пытался вставить ключ в замочную скважину. По звукам я понял, что он ошибся, взял не тот. Время шло.

Наконец дверь открылась. Салиху, при его росте, не требовалось усердно тянуться, чтобы достать до лампочки. Он повернул ее, на пару секунд осветил камеру. За это время охранник успел рассмотреть меня, лежащего и спящего, тут же выключил свет и, пятясь, вышел. Снова загремели ключи в связке. Потом они стали поочередно проворачиваться в замках.

Я надеялся, что Салих успокоился. Теперь он будет спокойно спать дальше. Но этот тип принялся вышагивать перед дверью туда и обратно.

Мне это, впрочем, совсем не мешало продолжить работу. Я быстро завершил ее, остался доволен результатом и хотел было начать перерезать веревку на руках, когда услышал за дверью шаги нескольких человек. Я насчитал по топоту ног троих, если не четверых бандитов. Кто, кроме них, мог появиться в этой пещере!

Шаги стихли рядом с дверью, когда эти люди встретились с Салихом. Я услышал негромкий разговор на незнакомом мне языке и сумел разобрать только слово «эмир», прозвучавшее несколько раз. Это автоматически означало, что бандиты пришли за мной по приказу своего главаря.

Передо мной сразу встала проблема. Можно было постараться побыстрее развязать руки, но держать их за спиной, не показывать, что они свободны, до того, как бандиты распутают мои ноги. А уж тогда, освободившись, я смогу что-то сделать и руками, и ногами.

Но я тут же вспомнил, как грамотно и обученно вели себя бандиты. Двое вставали рядом со мной, другая пара держалась поодаль. Все стволы постоянно смотрели в мою сторону. Будь я в бронежилете, еще можно было бы на что-то рассчитывать. Например, на то, что мне удастся прикрыться телом бандита, которого я сразу сумею «отключить». Но если два человека будут стоять по бокам и слегка в стороне, то я смогу заслонить себя только с одной стороны, а в это время прозвучит очередь с другой.

Конечно, погибнуть вот так – это гораздо проще, чем терпеть пытки, которые переносят все пленники, попавшие в руки бандитов. Но при этом я не сумею выполнить поставленную перед собой задачу – не смогу лишить банду эмира, весьма опытного в военном деле. А мой взвод так и останется без своего штатного командира, который тоже чего-то стоит в боевой обстановке. Нет уж, пусть лучше боевики отведут меня к своему эмиру.

Значит, разрезать путы на руках пока нельзя. Нужно дождаться подходящего момента. Тем более я видел, что эмир меня не боится. В силу собственной самоуверенности или еще по какой-то причине, но он, короче, не опасался оставаться со мной наедине. Этим не грех воспользоваться.

Я продолжил точить монетку, не разрезая путы. Пробовал пальцем остроту лезвия и прислушивался к тому, что происходило за дверью.

Наконец, зазвенело железо. На сей раз, ключ был выбран сразу верно. Салих уже приобрел опыт в этом нелегком деле и быстро открыл оба замка. Я зажал монету в ладони.

В камеру вошли пятеро бандитов. В подсчетах на звук шагов я не ошибся – четверо новых и Салих. Именно он, понятное дело, шел первым, побрякивая то ли ключами в связке, то ли собственными костями. Изначально этот субъект показался мне просто мосластым, но не жутко костлявым. Теперь тени ложились так, что этот бандит выглядел едва ли не засушенным, доведенным до дистрофического состояния.

Салих сразу повернул лампочку. Загорелся свет, при котором он уже не показался мне полным дистрофиком, но выглядел сильно худощавым, как и прежде, и даже основательно, на долгие годы вперед голодным.

За ним в тюремный грот вошел мой старый знакомый Сиражутдин, отчаянно зевающий. Эти громкие звуки я слышал и раньше, когда они раздавались за дверью, но не знал, кто из бандитов издавал их. Теперь увидел.

– А ты говорил, что он спит, – обратился Сиражутдин к Салиху.

Тот в ответ громыхнул костями. Это он так плечами пожал.

– Проснулся, значит… – ответил я с вызовом.

– То-то я и подумал, как же это человек, попавший в плен, может уснуть. Он озабочен должен быть, нервничать обязан, а не спать, – верно просчитал ситуацию Сиражутдин.

При этом он то ли бронежилет почесывал, то ли свои пальцы об него. Должен сказать, что я пока еще ни разу не слышал, чтобы бронежилеты имели свойство болеть чесоткой.

– Нервы у меня крепкие, – ответил я. – А озабоченность должен проявить ты. Тебе положено не спать, нервничать и громко зевать.

– Почему же одному мне? Больше никому, да? – спросил бандит и со смехом посмотрел на своих собратьев, вошедших вслед за ним и наставивших на меня стволы автоматов.

Хотя я не слышал, чтобы кто-то из них щелкнул предохранителем, опуская его в боевое положение. Впрочем, я много раз встречался с тем, что эти ребята всегда держат автомат в готовности к стрельбе.

– Не я один тебя, дурака, захватывал, – добавил он.

Другие бандиты дружно хохотнули, поддакивая таким образом Сиражутдину. По этому факту я понял, что он пользуется среди них определенным авторитетом и является, видимо, каким-то мелким командиром. Гоготали-то они, похоже, только чтобы его ублажить.

– А потому, что я обязательно приду к тебе, чтобы вернуть свой бронежилет, «разгрузку» и автомат. Ты должен этого ждать, зевать, как сейчас делаешь, от нервной перегрузки и трусости. Потому что точно знаешь – я слов на ветер не бросаю.

Мои слова его разозлили. Сиражутдин шагнул вперед и сказал боевикам, сопровождающим его:

– Ноги ему развяжите. Не дорос он еще до того, чтобы мы его на себе носили. Руки пусть связанными останутся.

Меня такое решение вполне устраивало, но я добавил еще пару слов:

– И мелочь с земли соберите. Когда я спал, она из кармана вывалилась. Высыпьте назад…

К моему удивлению, один из бандитов тут же выразил готовность заняться этим делом. Мелочь он немедленно подобрал, но ссыпал ее почему-то не в мой, а в свой накладной карман. Этот тип, видимо, жил по принципу: «Не пропадать же добру»! Но меня это уже не волновало. Только усмешку вызвало.

Должен сказать, что она нисколько не помешала мне среагировать на рывок приклада моего собственного автомата, которым Сиражутдин попытался ударить меня в лицо. Я только чуть-чуть, даже не до стены, отклонился, и приклад просвистел рядом с моим носом.

Не скажу, что он у меня совсем уж маленький и попасть в него трудно. Бандит промахнулся. А я обрадовался, что сумел в такой ситуации, в полумраке, правильно прочувствовать дистанцию, не отклонился дальше, не шарахнулся в сторону. Иначе мог бы потерять равновесие на круглом валуне, свалился бы с него и вызвал бы своей неловкостью общий смех этих негодяев.

– Вот-вот. Только это все вы и умеете. Связанных бить… – отозвался я насмешливо. – А еще мужчинами себя считаете… Ты юбку на ночь не забываешь надеть, Сиражутдин?

Он злобно хохотнул, оглянулся на свое сопровождение и проговорил:

– Этот старлей за дураков нас держит. Надеется, что разозлит нас, мы ему руки развяжем, а он от нас в темноте убежит. Не мечтай! Не развяжем… Хватит с тебя и того, что ноги распутали. А со связанными руками размахивать нечем, убежать не сумеешь. Пойдем быстрее. Эмир тебя требует… Иди, пока я тебе ноги не переломал. Это я сделаю чуть позже, но обязательно так и поступлю, чтобы ты ко мне не пришел за своими бронежилетом и автоматом. Они мне, кстати, очень понравились, и я решил их тебе не отдавать. Можешь думать, что ноги твои я переломаю с большого перепугу, – он был очень доволен своим примитивным красноречием.

Я легко встал, не вскочил, чтобы не получить удар за резкое движение, а просто плавно и даже намеренно устало поднялся и заявил:

– Идем…

Трое пошли впереди, двое – Сиражутдин и Салих – позади. Они о чем-то шептались у меня за спиной, но слов я, при всем старании, не разобрал. Да и разговаривали они, судя по звукам, на незнакомом мне языке.

Мы шли так же, в обход главной большой пещеры, как шагали раньше от грота эмира до моей камеры с металлической дверью, которую я пока еще так и не сумел открыть. Особой надобности в этом пока не возникло. Но я надеялся, что у меня еще будет время и возможность сделать это, хотя поторопиться, пожалуй, стоило. Мои парни наверняка будут предпринимать попытки к моему освобождению. Простые бандиты этого, возможно, не разумеют, но просто обязан понимать эмир, сам бывший комбат.

Это автоматически означало, что у меня, наверное, нет необходимости возвращаться за металлическую дверь. Если мне представится малейшая возможность лишить банду эмира, то я просто обязан буду ею воспользоваться. Таким шансом пренебрегать никак нельзя. Ни при каких обстоятельствах. Тем более, если я увижу, что не смогу совершить побег. Такой обмен выглядел для меня равноценным – жизнь за жизнь.

Этот бывший подполковник ВДВ обязан был уничтожить бойцов моего взвода, тех самых солдат, которые доверили мне свои жизни. Значит, моя доминирующая задача – ликвидация эмира. Я не могу отдать этому людоеду своих мальчишек, которые мне верят. Даже ценой собственной жизни я обязан совершить то, что задумал.

Конечно, строить конкретные планы еще рано. Нужно присмотреться, разобраться с обстановкой в гроте эмира, а потом уже действовать неожиданно и предельно резко.

Поэтому я шел, посматривая на костры, возле которых расположились бандиты. В обратную сторону, как мне показалось, мы дошли быстрее, чем до моей камеры.

Надира рядом с гротом эмира видно не было. Конечно, он мог находиться и внутри, что несколько усложняло бы мою задачу.

Сиражутдин отодвинул полог и вошел в грот. Я вместе с другими четырьмя бандитами остался ждать. Докладывал Сиражутдин долго, около пяти минут.

Наконец он высунулся наружу, посмотрел на меня, а потом вышел из грота и дал приказ своим бандитам:

– Давайте его сюда.

Они подталкивали меня в спину автоматными стволами, словно вбивали в грот, занятый эмиром. Меня слегка радовало то обстоятельство, что автоматы боевиков не имели штык-ножей. Но и угловатый срез пламегасителя на стволе тоже бьет больно.

Я вошел. Сиражутдин остался снаружи. В гроте горела все та же слабая электрическая лампочка.

Эмир был не один. За столом сидел тот рыжебородый человек, который встретился нам, когда конвоиры отводили меня в камеру. К моему немалому удивлению, он держал в руках мой планшетник и даже, как мне показалось, работал на нем.

Эмир ходил вдоль дальней стены грота, заложив руки за спину, и о чем-то сосредоточенно думал. Об этом говорили морщины, собранные на его высоком лбу. Он посмотрел на меня с каким-то скрытым любопытством, без ненависти и злобы. Во всяком случае, мне так показалось.

Я спокойно и неподвижно стоял посреди грота, а сам тем временем старательно разрезал за спиной веревку на руках. Пятирублевую монету я заточил достаточно хорошо, поэтому с работой справился легко и быстро, несмотря на то, что веревка была жесткой и грубой. Эмир не заметил моих усилий.

Меня сильно беспокоили действия Османа. Ведь через «планшетник» он мог командовать взводом от моего имени. Например, приказать отступить, отойти подальше от ущелья. Если бы я и в самом деле написал и отправил такой приказ, то мои солдаты, уверен, подчинились бы ему, посчитали бы это условием моего освобождения. При этом я прекрасно понимал, что если человек хотя бы более-менее дружит с компьютером, то ему не трудно будет с этой техникой разобраться и взять на себя командование моим взводом.

Я подготовился к действию, собрался начать с этого вот рыжебородого типа. Но тут вдруг раздалась знакомая мелодия. Настолько привычная, что я чуть не поднял руки, пользуясь тем, что разрезал путы, и не полез в верхний карман своей куртки, где обычно держал свой смартфон. Но я заметил, как эмир дернулся, и сумел вовремя остановиться.

Он стремительно подскочил к столу и вытащил мой смартфон из-под листа бумаги, который его накрывал, сразу посмотрел на определитель номера и ответил. Разговаривал эмир по-русски.

Видимо, беседа велась с человеком, не владеющим его родным языком:

– Да, Ибрагим, слушаю тебя… Так-так… Хорошо… Сколько это от тебя километров? Выезжай сразу, чтобы перед рассветом быть там. Присмотрись со стороны и жди моего звонка. Если его не будет, то ты и сам знаешь, что надо делать…

Последняя фраза была выделена голосом. Судя по всему, она должна была изрядно меня напугать.

Эмир положил смартфон на стол.

– Ну, что скажешь, старлей? Снова грубить будешь? – спросил он и с усмешкой посмотрел на меня. – Мне только что звонил Ибрагим из Краснодара. Он через несколько минут выезжает в Молькино, где дислоцируется твоя бригада и стоят дома офицерского состава. Через свои связи в местном УВД Ибрагим установил место, куда ты звонил. Ничего сложного. Простейший биллинг. Ошибки быть не может. Слишком часто ты разговаривал с женой. Ибрагим навестит ее. Это, кажется, сорок километров или около того. Короче говоря, на своей машине он успеет. Обещает быть там через двадцать минут. Заляжет рядом с твоим домом, изучит обстановку, если я не позвоню и не дам «отбой», войдет в квартиру… Что будет с твоей семьей, ты даже не представляешь! Ибрагим – жуткий зверь. Он любит снимать кожу с живых людей. А у тебя же там, кажется, не только жена, но и дети… Они не успеют даже в школу уйти. Но если их дома не будет, то жена-то там останется… Пожалей ее и не хами, я тебе настоятельно рекомендую…

Честно говоря, пожалеть в этой ситуации мне хотелось бы Ибрагима, а не жену. Моя дочь уедет в школу, когда рядом с домом остановится школьный автобус. На глазах у многих людей Ибрагим высунуться не рискнет. С женой останется ее сын от первого брака, семнадцатилетний Антон, чемпион России по армейскому рукопашному бою среди юниоров и даже победитель нескольких турниров среди взрослых. В том числе и одного международного, в финальной схватке которого Антон на моих глазах нокаутировал китайского спецназовца, представителя стиля ушу саньда. Этот самый спецназовец вызывал страх у других соперников быстрыми победами на пути к финалу. Перед этим боем я сам разрабатывал для пасынка стратегию, которую он полностью выдержал и победил нокаутом, хотя противник был несравнимо старше и опытнее.

Антона, кстати, тренирует мать. Иногда я подключаюсь. Но, зная свои силы, уверен в том, что с ними двумя мне не справиться. Хотя с сыном жены один на один я могу драться на равных.

Однако предупреждать об этом эмира, а следовательно, и Ибрагима, не стоит. Против пули трудно работать кулаками. Особенно если нападающий готов к рукопашной атаке более сильного противника. Он всегда предпочтет оперировать огнестрельным оружием.

– Что ты от меня хочешь? – спросил я и демонстративно нервно сглотнул слюну, словно у меня от волнения горло пересохло.

– Во-первых, я хочу, чтобы ты разговаривал со мной на «вы», уважительно. Это не слишком обременительное для тебя условие. Об остальном потом поговорим.

– Мне трудно уважать бандита и террориста, убийцу женщин и детей, – ответил я.

Этот наш разговор, не имеющий особого смысла, надоел, видимо, рыжебородому Осману, который до этого тихо сидел перед моим планшетником и молча изучал сенсорное управление. Но что-то его, видимо, поторопило. Что именно – я понял по его словам.

Осман встал и обратился ко мне на русском языке, но с заметным акцентом. Однако это был не кавказский акцент, как сам он хотел продемонстрировать, умышленно произнося отдельные слова, неправильно выставляя ударения и чрезмерно часто вместо звука «О» произнося «А». Я догадался, что он иностранец, но старается не показать этого. А уж по манере произношения, когда старательно глотаются окончания и между словами почти не делается разделения, было не слишком трудно догадаться, что говорит американец, возможно, и имеющий какие-то отдаленные арабские корни.

– Ваш разговор, конечно, интересно наблюдать со стороны. Можно даже тотализатор устроить – кто кого «сломает». Но у меня возникли вопросы оперативного характера. Потому, уважаемый эмир, я ваше собеседование и перебиваю. Время не терпит.

Эмир хмуро кивнул, недовольный тем, что его перебили и не дали закончить начатое. Но он, видимо, хорошо понимал, что музыку заказывает тот, кто за нее и платит. А в данном случае в этой роли явно выступала американская сторона.

Я же решил проверить собственную наблюдательность и коротко сказал по-английски:

– Хорошо…

Осман вздрогнул, но не растерялся и спросил:

– Ты знаешь меня?

– Я догадываюсь, кто ты.

– Хорошо, – теперь уже сказал он. – Но тем хуже для тебя. Теперь я знаю, что нельзя тебя выпускать живым, даже если эмир захочет это сделать и будет настаивать на своем, как раньше. А сейчас подойди ко мне поближе.

Я подошел.

Слова этого типа об эмире сильно смутили меня. Неужели тот и в самом деле думал о том, чтобы отпустить пленника? С какой это стати? Не ради же спортивного интереса, пытаясь уравнять силы моего взвода и своей банды…

– Мне никто не предлагал уйти отсюда живым. Не надо вселять в меня ложные надежды, – сказал я жестко. – Я все равно не поверю бандитам и террористам. Тем более нелегально прибывшим из-за океана.

Осман стоял по другую сторону импровизированного стола, держал перед собой мой планшетник и на мои слова не отреагировал.

– Объясни мне, старший лейтенант, что это за точки на мониторе? Почему они ползают? – спросил он…

После этого Осман повернул планшетник ко мне. Я увидел, что мой взвод медленно приближался к пещере, в которой мы находились. Видимо, бойцы передвигались ползком. Ночь уже кончалась. У меня сразу возникло опасение в том, что они не успеют в темноте добраться до бандитской базы, хотя в ущелье свет приходит позже, чем на равнину. Но я впервые был в этом районе и плохо еще представлял местные природные условия.

– Что это за точки? – повторил свой вопрос Осман.

Теперь уже его голос звучал требовательно и категорично, даже зло, с другим акцентом, не играющим в поддельный и неумелый кавказский.

Эмир посмотрел на монитор и тоже спросил почти теми же словами:

– Что это за точки, старлей?

Я нацепил на физиономию абсолютно невменяемое, туповатое выражение, посмотрел на Османа, показывающего пальцем на иконку, светившуюся на мониторе, и осведомился:

– А что это за программа? Я такую и не знаю… Как раз перед выходом нам какие– то новые поставили. Я еще все изучить не успел…

– Ты не знаешь, а я знаю. В газетах читал и в интернете видел, – сердито отозвался Осман, не веря в дурака-командира и, естественно, не поддаваясь на хитрость.

Актерских способностей мне откровенно не хватило.

– Твой компьютер показывает месторасположение твоих солдат. Эмир, нам следует немедленно, прямо сейчас принять меры…

– А ты, командир взвода, можешь дать приказ своим солдатам отступить? – повернувшись в мою сторону, спросил эмир. – Тогда я, так уж и быть, позвоню Ибрагиму, даже несмотря на твою невежливость. Что скажешь, старлей? Пусть солдаты освободят ущелье и двинутся в любую сторону, только подальше от нас.

Произошло то, чего я опасался, пусть и в несколько измененном варианте. Но это было только начало, обещающее вылиться в продолжение. Эмир и этот вот Осман обязательно потребуют от меня чего-то еще.

– Твои сбили меня с ног, сбросили на камни мой шлем с системой связи. Поэтому я лишен возможности общаться со взводом… – врал я, зажимая пальцами за спиной веревку, чтобы она не упала и не показала мою готовность к действиям.

– Ты, старший лейтенант, врешь, как дышишь. Не зря так у вас в России говорят, – заявил Осман. – Здесь есть сенсорная клавиатура. Можно набрать текст приказа. Просто так, чтобы стихи писать, никто на боевую игрушку устанавливать клавиатуру не будет. Приказ могу написать и я. Но должен существовать какой-то условный знак, код подтверждения, чтобы солдаты взвода знали, что к ним обращается именно командир.

– Можно набрать текст и подтвердить его, – согласился я, понимая, что мне следует сделать, причем как можно быстрее, чтобы эти бандиты не смогли повредить взводу. – Эмир, позови Сиражутдина и вели ему развязать веревку у меня на руках. Я наберу приказ и отправлю его своему заместителю.

– Сиражутдин! – резко позвал эмир, глядя не на полог, а на меня, не веря в мое быстрое согласие.

Оно и понятно, согласиться – значит, сломаться внутренне.

Бандит вошел торопливо, чуть полог не оборвав.

– Сними веревки с его рук. Быстро! – приказал эмир.

Сиражутдин шагнул ко мне. Мы встретились взглядами, и я прочитал страх в его глазах. Скорее всего, на моем лице было написано торжество, непонятное бандиту. Именно оно вызвало его испуг.

– Помнишь, что я тебе обещал? – спросил я. – Ты готов?

– Что он тебе обещал? К чему ты должен быть готов? – требовательно спросил Осман, оставаясь у меня за спиной.

Глава четвертая Эмир Дадашев

Я сразу понял, что вряд ли смогу проявить жестокость по отношению к этому старшему лейтенанту. Такое со мной редко случается, тем не менее произошло именно здесь и сейчас. Причина такой вот моей мягкотелости и нерешительности крылась в событиях, случившихся в далеком прошлом.

Честно говоря, это был небольшой эпизод моей армейской жизни, когда я еще командовал подразделением десантников в Афганистане. Моя жизнь была наполнена такими событиями, похожими друг на друга или нет, но интересными по-своему. И в Афганистане, и после, где мне доводилось воевать. В той же Сирии, например. Многое в голове со временем смешалось, напрочь стерлось из памяти.

Но фамилия того старшего сержанта каким-то образом застряла у меня в голове. Наверное, потому, что она была достаточно редкая. А за ней сразу вспомнилось и имя. Старший сержант Жеребякин Иван Владимирович, заместитель командира первого взвода разведроты.

Он у нас, как, думаю, и в других таких же подразделениях, был составлен из лучших разведчиков. Да и командир у них был очень толковый – красавец-мужчина старший лейтенант Алишер Алексеев, сам родом из Ферганы, имеющий мать-узбечку и русского отца, отставного офицера ВДВ. Поэтому Алишер и носил узбекское имя и русскую фамилию.

В тот раз мы получили приказ взять штурмом земляные и каменно-глинобитные укрепления на окраине кишлака, пройти пятнадцать километров в глубину территории противника и разблокировать офицерский взвод, окруженный «духами». Такие подразделения в те давние времена существовали исключительно в военной разведке. Взвод нес командованию важные сведения. Разблокировать его и помочь выйти к своим требовалось обязательно. Любой ценой.

Укрепления, которые перекрывали нам путь, удерживала сильная, хорошо подготовленная и отлично вооруженная группа «духов» из отряда влиятельного афганского полевого командира Ахмад Шаха Масуда, широко известного под прозвищем Лев Панджшера. Штурмовая разведрота, которой я тогда командовал, провела три безуспешные атаки на позицию «духов». Они следовали одна за другой, поддерживались не слишком сильным, по крайней мере не гибельным для защитников укреплений огнем артиллерийского дивизиона, приданного нам. «Духи» уперлись и позицию не покидали.

Ахмад Шах Масуд в те времена располагал значительными силами. Похоже было на то, что он несколько раз присылал своим людям подкрепление. По моим данным, у него в то время было в наличии около десяти тысяч бойцов. А у нас за спиной, по сути дела, никого не было, кроме артиллеристов, от которых помощи в штурме ждать не приходилось, кроме разве что не самой мощной огневой поддержки.

Последняя неудачная атака завершилась уже в сумерки. Мы в третий раз достигли скальной гряды перед укреплениями, занятыми «духами», и снова отступили, опять не смогли преодолеть шестьдесят метров открытого пространства, которое, по моим прикидкам, обязательно должно было быть заминировано. Не на ближайших, естественно, подступах к самим укреплениям – это во избежание поражения осколками защитников позиции, а полосой вдоль всей скальной гряды.

О наличии плотного минного поля говорило и категорическое нежелание самих «духов» идти в контратаку на нас во время нашего отступления. Ни разу после трех наших отходов они в нашу сторону даже не дернулись, предпочитали угощать нас пулями издалека, но не совершать вылазку.

Идти дальше, за эту последнюю гряду, было для нас равносильно самоубийству. Из укреплений так плотно и жестко били крупнокалиберные и ручные пулеметы, что не позволяли даже подняться для начала атаки. Попасть на минном поле под пулеметный обстрел – это значит застрять там стопроцентно навсегда.

После третьего отступления, уже на своей позиции, я созвал командиров взводов.

– Что делать будем? – спросил я еще до того, как все расселись в каменном блин– даже.

– Ночная атака – вся наша надежда, – высказал предположение командир второго взвода лейтенант Петросян.

– Вопрос в том, какую тактику выбрать, – заметил я. – Что будет ночная атака – это ясно, об этом можно даже не говорить. Но как мы будем ее проводить? Есть два варианта: рассеяться по всему фронту или собрать роту в один кулак и ударить им в одном месте.

При тусклом свете слабой лампочки, питаемой от аккумулятора, я посмотрел на офицеров роты. Потом, почувствовав беспокойство, глянул на них еще раз и снова не увидел старшего лейтенанта Алишера Алексеева.

– Алексеев где? – спросил я.

Офицеры переглянулись. Алишер всегда был тихим и застенчивым человеком, никогда не лез к другим со своим мнением, и потому его отсутствия сразу никто и не заметил.

– Алексеев где? – переспросил я резко и требовательно.

– После отступления я его вообще не видел, – проговорил лейтенант Петросян.

В это время, словно в ответ на мой вопрос, отодвинулся брезентовый полог, разделяющий командирскую часть блиндажа и «предбанник».

Сержант-связист заглянул в мою каморку, показал на трубку своей рации и заявил:

– Товарищ майор, вас вызывает на связь старший сержант Жеребякин, заместитель командира первого взвода. Говорит, что дело срочное.

Я вышел в «предбанник» и взял в руки трубку.

– Майор Дадашев. Слушаю.

– Товарищ майор, старший сержант Жеребякин, заместитель командира первого взвода. Мы закрепились на позиции, прямо перед последней грядой, с левого фланга, где и наступали… У нас полностью стемнело. Минное поле перед нами. Создаем в нем максимально широкий коридор.

– Алексеев где? – резко спросил я сержанта.

– Он убит, товарищ майор. Я принял командование на себя.

Старший сержант поступил совершенно правильно, именно так, как и должен был.

Но меня снедало раздражение после трех неудачных атак, и потому я грозно осведомился:

– Почему взвод не отступил вместе со всей ротой? Ракеты не видели?

Ракеты, дающие сигнал к общему отступлению, не увидеть было невозможно. Они над всеми позициями летали.

– Мы хорошо закрепились. К моменту отступления командир был уже убит. Я принял решение остаться, удержать плацдарм, необходимый для следующей атаки, – твердо, не сомневаясь в правоте своего решения, ответил старший сержант. – Если обстоятельства позволят, думаю начать продвижение вперед перед вашим приходом, захватить часть укреплений и удержаться там до вашего появления. Есть шанс, что так оно и получится.

– Молодец, Жеребякин! Очень смелое решение. Но в нашей жизни иначе нельзя! – сказал я, оценив эти планы и вспомнив этого старшего сержанта, веснушчатого, длиннорукого, как орангутанг, крепыша среднего роста.

Конкретные черты его лица в моей памяти не сфотографировались и не воспроизвелись.

– Создавайте проход. Продолжайте начатое. Будет возможность, захватывайте плац– дарм в укреплениях. Мы начнем атаку через десять минут. Скрытно выйдем на вашу позицию. Ждите. Плацдарм держать любой ценой, иначе погибнет целый офицерский взвод военной разведки. И вместе с ним ценные сведения, которые ждет наше командование. Держись, сержант! Конец связи, – проговорил я.

– Понял вас. Продолжаем работать! «Духи» нас пока не определили. Надеюсь, вообще не заметят. Темно уже. А чуть позже мы сами себя покажем. Конец связи, товарищ майор…

Я вернул трубку сержанту-радисту, хотел было отодвинуть полог и войти в свою каморку, но увидел, что второй радист – младший сержант – протягивает мне другую трубку.

– Командующий. Сам!

– Майор Дадашев. Слушаю вас, товарищ генерал, – ответил я без подобострастия, даже чуть грубовато.

– Как обстановка, майор? Доложи…

– Трижды ходили в атаку, товарищ генерал. Безуспешно. Через десять минут идем в четвертую. Первый взвод закрепился на плацдарме перед укреплениями противника. Создает проход в минном поле. Он попытается расширить плацдарм, захватить часть укреплений. Там и будем атаковать всем взводом. С фланга.

– Старший лейтенант Алексеев… – Оказывается, командующий знал командира первого взвода. – Я с его отцом еще служил. Хороший офицер твой старший лейтенант.

– Старший лейтенант Алексеев убит. Взводом командует его заместитель – старший сержант Жеребякин.

– Понял. Потери в роте большие?

– Шестеро убитых. Одиннадцать раненых.

– Ты, майор, хоть половину роты положи, но взвод разведчиков разблокируй. У них уже половина личного состава полегла. Они несут планшет, который мне необходим…

– Об этом, товарищ генерал, можно было и не говорить. Делаем все возможное, даже не зная о планшете. А если я половину своей роты здесь положу, то и разведчикам помочь не смогу… – ответил я достаточно холодно. – У меня все… Конец связи…

– Подожди! – заявил командующий. – К тебе ускоренным маршем идут три взвода пятой роты. Это пополнение, девяносто человек. Тебе должно хватить. Вот теперь все. Конец связи…

Я вернулся к командирам взводов, описал им ситуацию, приказал готовиться к ночной атаке в районе плацдарма. Выдвигаться мы решили изначально не ползком, а перебежками. Профиль местности позволял сделать это скрытно. Ползти придется только на последнем участке, чтобы не допустить демаскировки атаки.

Мы решили обойтись без артподготовки. Помнится, один из офицеров моей роты, несколько месяцев назад погибший, говорил, что для него это подготовка к большим потерям в наших рядах, а не артиллерийская. Она всегда со стопроцентной вероятностью выдает начало атаки. Если артподготовка массированная, мощная, то она способна помочь пехоте. Если по противнику работает всего один дивизион, как это и было в данном случае, то его огонь и в самом деле только раскроет наши планы.

Я отдал приказ о подготовке атаки и вслед за командирами взводов вышел из блиндажа, чтобы посмотреть, насколько темна ночь. Тот день был пасмурным, и потому мрак наступил рано. Но на юге небо постепенно очищалось. Если ветер не переменится, то через пару-тройку часов он разгонит тучи и здесь, в районе наших боевых действий. Ночь станет относительно светлой, с яркими, как всегда бывает в горах, звездами, почти такими же, как те, которые сияют над моим родным Дагестаном.

До этого момента требовалось взять штурмом укрепления «духов», потом совершить стремительный марш-бросок в сторону заблокированного офицерского взвода военной разведки. А там уже вести бой можно будет и в светлую ночь. «Духи» попадут под удар с двух сторон. Всегда неприятно, когда по тебе стреляют и сзади, и спереди.

Естественно, удар с тыла будет куда более сильным и массированным. Значит, у «духов» останется только одна возможность выбраться из-под этого удара и выполнить свою задачу. Им придется атаковать взвод военной разведки, вернее сказать, то, что от него к тому моменту останется.

При этом я прекрасно понимал, что у противника существует неплохая система связи, которую ему поставили западные союзники, прежде всего, конечно, американцы. Тот отряд «духов», который запер между хребтов в тупиковом ущелье офицерский взвод военной разведки, должен вовремя получить сообщение о том, что оборона в укрепленном районе на окраине кишлака прорвана и десантная штурмовая рота идет на них.

Что могут предпринять в этом случае «духи»? Самое естественное для них – создать у себя в тылах новую линию обороны. Я надеялся, что они поступят именно так и не станут сами прорываться в ущелье, откуда не существует выхода. Им не будет смысла атаковать военных разведчиков. Разве что только из желания в отчаянии их уничтожить. Гораздо разумнее организовать линию обороны в тылах. Но тогда уже сзади в линию ударят сами военные разведчики. Они всегда бывают отлично подготовленными для ведения боевых действий. Тем более это не солдатский, а офицерский взвод. Хотя моя рота в состоянии обеспечить намного более серьезную плотность огня. Хотя бы за счет количества стволов.

Но тут возникает сложность, разрешить которую может только наличие связи между мной и взводом военной разведки. А таковой у нас не было. Мое главное опасение сводилось к тому, что при атаке по одной линии, а согласно карте иной она и быть не может, мы с военными разведчиками рискуем над головами «духов» друг друга в темноте перестрелять.

Поэтому нам следовало соблюдать повышенную осторожность и строгость в действиях. Я особо предупредил об этом командиров взводов. Они, в свою очередь, должны были довести этот момент до сведения своих бойцов…

* * *

Подкрепление, о котором сообщил командующий, подошло вовремя. Я успел ввести в курс дела командиров взводов и даже дал солдатам три минуты на то, чтобы перевести дыхание, – столько, сколько время позволяло. А потом началось…

К каменной гряде, где стараниями первого взвода во главе со старшим сержантом Жеребякиным был создан плацдарм, мы выдвинулись всей ротой вполне успешно и даже незаметно для «духов». Воспользовались темнотой. Я шел вместе со вторым взводом, рядом с лейтенантом Петросяном.

Жеребякин запретил солдатам своего взвода стрелять без приказа, чтобы не выдать существование плацдарма. Я хотел его заранее предупредить об этом, но пальбы с той стороны и так слышно не было, а сержант-радист жаловался на сложность связи, и я не стал его «насиловать». Этот самый Жеребякин, похоже, был весьма толковым парнем, хотя и не имел военного образования.

Последние три десятка метров рота вместе с пополнением преодолевала ползком. Как раз в этот момент со стороны плацдарма донеслись автоматные очереди. Стрельба могла быть вызвана двумя причинами. «Духи» обнаружили первый взвод и попробовали уничтожить его. Или же он сам пошел в атаку на укрепления в желании расширить свой плацдарм.

Дальше передвигаться ползком в любом случае уже не было никакой необходимости. Рота рвалась побыстрее вступить в бой.

Поэтому я дал команду, которую все ждали:

– Рота, вперед! Бегом марш!

Это, скажем, комбат имеет право управлять боем из окопа. А командир роты обязан лично возглавлять атаку. Я так и поступил, поэтому одним из первых оказался у каменной гряды, где меня встретили ефрейтор и два бойца. Они подвели нас к проходу в минном поле.

– Ширина минного поля? – спросил я ефрейтора, едва переведя дыхание.

– От десяти до двенадцати метров. Мины стоят плотно. В шахматном порядке.

Это было мне хорошо знакомо. Моджахеды всегда выставляли мины не как-нибудь, а строго в шахматном порядке.

Через опасный участок рота просочилась мощным ручьем и практически не попала под обстрел. Из этого я сделал вполне естественный вывод о том, что первый взвод захватил укрепления и перебил там «духов».

Вскоре я вместе со вторым взводом уже был возле толстых глинобитных стен-дувалов, украшенных поверху аккуратными, как в старинных крепостях, бойницами. Только теперь откуда-то со стороны центра неприятельских позиций начал стрелять крупнокалиберный пулемет. Но он уже ничего не мог сделать. Повернуть события вспять были не в состоянии даже мощные пули калибра двенадцать и семь десятых миллиметра. Оказавшись среди вражеских укреплений, моя рота уверенно продвигалась вперед, уничтожая на своем пути все, что могло ползти или просто шевелиться.

Я в том бою снял с убитого эмира «духов» богатую парчовую перевязь с пулваром в ножнах. Так называется кривая афганская сабля. Потом она всегда была со мной. Я лишился ее уже в Сирии. Мы спешно отступали, и у меня не было времени заглянуть в свой блиндаж. Так сабля и попала в руки кому-то из сирийских спецназовцев из дивизии «Сила тигра». Куда она девалась потом, я попросту не знаю.

* * *

После захвата неприятельских укреплений мне следовало бы собрать командиров взводов и повторить им задачу. Но я решил, что они и без того ее знают, и сразу дал приказ выдвигаться дальше по горному склону – туда, где вел бой офицерский взвод военной разведки. Мы спешили и шли очень быстро, хотя погода нас все же слегка обманула. Ветер изменил направление и не разнес тучи, мешая звездам освещать нам путь. Но мы и без них неплохо ориентировались, сначала просто привязывали показания компаса к карте местности.

А чуть позже мы уже могли идти, ориентируясь на звуки плотных автоматных очередей и стрельбы из минометов. Их, естественно, использовали только «духи». Догадаться об этом было несложно, поскольку трудно предположить, что взвод военной разведки таскал за собой по чужим горам несколько этих вот самоваров. А здесь вела огонь по крайней мере целая батарея.

Подошло время сближения с противником. К этому моменту я разбил роту на три колонны, равные по численности. Атаковать противника цепью с широким разворачиванием по фронту не давали тесно стоящие горы.

Именно так, тремя колоннами, мы двинулись вперед и вскоре оказались в большом ущелье. Оно имело несколько боковых тупиковых ответвлений, в одном из которых военные разведчики и держали оборону.

Как я и предполагал, «духи» наверняка получили предупреждение о нашем прорыве. Они начали готовить дополнительную линию обороны, пытались перекрыть середину ущелья камнями, создавали из них брустверы. Однако то ли сообщение пришло к ним слишком поздно, то ли мы передвигались по незнакомым горам невероятно быстро, но завершить работу противник не успел.

Я только слегка притормозил движение центральной колонны, которую сам и возглавлял, дал возможность правому и левому флангам пройти в темноте под скалами как можно дальше. Они это сделали и сразу, прямо с марша, вступили в бой там, где укладка бруствера еще только-только начиналась. «Духи» имели возможность укрыться лишь за небольшими камнями, которые они только что носили. Но те, как правило, лишь слегка превышали размером человеческую голову и не могли прикрыть все тело.

Десантники атаковали противника с двух сторон, причем с более высоких, следовательно, выигрышных позиций. «Духи» вынуждены были разделиться на два отряда, каждый из которых отражал нападение со своей стороны. Но тут по центру подоспела моя колонна и нанесла фронтальный удар, сразу позволивший нам совершить прорыв и полностью разделить силы противника на две части.

Правда, при этом фланговые колонны потеряли возможность стрелять в направлении центра из опасения поразить своих же товарищей, нас то есть. Но расстояние до «духов» было такое, что требовало рукопашной схватки. А такая манера ведения боя всем десантникам по душе.

За считаные минуты обе группы «духов» были опрокинуты на нас. А мы уже к этому успели подготовиться – каждый боец держал в руке малую саперную лопатку. Ее называют оружием спецназа, но применяют и бойцы, несущие службу в других родах войск. Они тоже делают это качественно. Тот наш бой служит прекрасным доказательством правоты моих слов.

Сам я, правда, не лопаткой орудовал, а саблей, захваченной в бою. Не дам категоричный ответ на вопрос, что лучше и эффективнее – сабля или остро заточенная лопатка.

Мы уничтожили передовое охранение «духов», продолжили движение, атаковали их минометную батарею и положили всю ее обслугу. Конечно, можно было бы использовать минометы против «духов», оставшихся в бою. Но я не решился в темноте на такие меры из опасения попасть по позициям остатков взвода военной разведки, поскольку мы их не видели.

К сожалению, у нас не было никакой связи с разведчиками. Я даже не знал, в курсе ли они насчет нашего прибытия. Связисты моей роты никак не могли наладить разговор со штабом, в котором должны были быть известны какие-то координаты и позывные военных разведчиков. Я несколько раз пытался наладить связь с помощью сигнальных ракет, но наши разведчики, видимо, опасались подставы со стороны «духов» и не реагировали на мои сигналы.

Следовало срочно что-то предпринимать, потому что к «духам» в любую минуту вполне могло подойти подкрепление и ударить нам в спину. Опасаясь этого, я выставил два взвода на прикрытие тылов роты.

Я собрал командиров остальных подразделений, обрисовал им ситуацию, а потом проговорил:

– Ждать больше у нас возможности нет. Это становится опасным. Атаковать «духов» мы тоже не можем. Свои же в темноте могут начать стрелять по нам. Что будем делать?

– Надо кого-то послать к разведчикам… – неуверенно произнес лейтенант Петросян. – Только кого? Кто сможет пройти?

На этом совещании присутствовал и исполняющий обязанности командира первого взвода старший сержант Жеребякин.

Он встал, шагнул в мою сторону и заявил:

– Товарищ майор, я пройду…

– Каким образом? – резко спросил я. – По головам и по плечам «духов»?

– Стороной их обойду…

– Они все ущелье перекрыли. Был бы проход, разведчики сами вырвались бы…

– Здесь склон хребта более-менее пологий. У меня хорошая горная подготовка. Я на хребет залезу и там обойду…

– Без альпинистского снаряжения никто здесь не управится. Да еще ночью, в темноте, – выдал лейтенант Петросян, сам большой специалист по горному бою.

– Я на одних руках забраться смогу. У меня же они как у гориллы.

– На хребет забираться, может быть, и не нужно… – Я открыл свой планшет, вытащил подробную карту ущелья, внимательно всмотрелся в нее при свете фонарика. – Иди-ка ближе ко мне, старший сержант…

Жеребякин сел рядом со мной.

– Видишь, вот здесь гряда скал тянется почти на восемьдесят метров. Начинается она за спиной у «духов» и заворачивает в ущелье к разведчикам. Если поверху пройти, прямо к ним и попадешь… Рискнешь?

– Рискну, товарищ майор.

– Договоришься с ними, сигнал – две красные, одна зеленая ракеты… Мы начнем атаку через шесть минут после их запуска. Пусть будут готовы.

– А если у них ракетницы нет?

– Возьми мою… И два комплекта ракет, – сказал лейтенант Петросян. – Ну, молодцом будешь, если такое дело сделаешь, старший сержант!

– Не просто молодцом, – добавил я. – За такое дело к ордену представляют… Да еще и плацдарм полностью твоя заслуга. Кстати, тебя как по имени-отчеству, старший сержант?

– Иван Владимирович.

Глава пятая Командир взвода старший лейтенант Жеребякин

Сиражутдин повернул голову в сторону Османа, желая объяснить, что именно я ему обещал. При этом он подставил мне левую сторону шеи, не прикрытую воротником бронежилета, как раз ту, где по сонной артерии кровь поступает к мозгу. Если пресечь этот поток, то он быстро отмирает. Кроме того, поток крови моментально заполняет горло, противник не может крикнуть, позвать на помощь. Это в моем положении тоже очень важно.

Я держал заточенную монету между указательным и средним пальцами и просто коротко махнул рукой назад. В результате импровизированный нож даже при легком нажиме располосовал бандиту горло, в том числе и сонную артерию. Я не хотел, чтобы обильно брызнувшая кровь залила изнутри весь мой бронежилет. Поэтому сильным, но не резким ударом заставил Сиражутдина лечь спиной на стол. Его голова свесилась по другую сторону, и кровь лилась на каменный пол. После этого я выхватил из бандитских рук свой автомат с глушителем, тут же опустил предохранитель и дал короткую очередь в голову Осману, пытавшемуся вытащить из кобуры пистолет и почти успевшему это сделать.

Глушитель автомата тоже сработал на «отлично». Бандиты, оставшиеся по другую сторону полога, закрывавшего вход в грот, занятый их эмиром, скорее всего, ничего не услышали. А если и разобрали, то наверняка не поняли, что это такое.

Эмир, вне всяких сомнений, имел прекрасную боевую подготовку, но по причине своего почтенного возраста был не в состоянии достаточно быстро среагировать и что-то против меня предпринять. Тем более что я успел после очереди, повалившей Османа, перевести ствол на него.

– Ну вот, товарищ подполковник, заслуженный орденоносец, власть и переменилась! Что вы теперь предложите мне делать?

Сейчас, когда меня никто не принуждал к этому, я мог себе позволить разговаривать с эмиром на «вы» и не чувствовал в этом никакого унижения. Возраст я и вправду всегда уважал. Как и старшие офицерские звания, к которым, естественно, стремился, был уверен в том, что когда-то и сам стану подполковником.

Эмир нисколько не испугался ствола автомата, наставленного на него. Взгляд его был даже слегка насмешлив и высокомерен. Причину этого я понимал, а потом эмир и сам ее озвучил.

– Ты же не настолько глуп, чтобы в меня стрелять, – заявил он. – Сам ты, даже если номер узнаешь, который я удалил из памяти своего телефона, не сумеешь остановить Ибрагима. Он навестит твой дом.

Меня просто подмывало желание высказать эмиру свое мнение о том, что в этом случае произойдет в моей квартире. Но я понимал, что случайности порой имеют место быть, и власть в этом гроте снова может встать с головы на ноги.

Поэтому я перевел разговор в несколько другую плоскость и осведомился:

– А вы, эмир, не думаете, что ваши с Ибрагимом действия будут мной восприняты как оказание мне услуги? Может, я давно желал от жены избавиться, но не знал, как это сделать так, чтобы дочь осталась со мной. Допускаете такой вариант?

– Не говори так, не порть моего хорошего впечатления о тебе, старлей. Если ты говоришь правду, то выходит, что человечество мельчает год от года с постоянно повышающейся скоростью. Ты ведь врешь, да?

– Я предположил вариант. А вы уж думайте сами, правду я сказал или нет. Вам, бывшему комбату и эмиру банды, положено уметь в души людям заглядывать. Хоть через замочную скважину…

– Это ты к тому только что придумал, чтобы меня напугать, заставить опасаться за свою жизнь. Но Аллах меня примет в любом случае, убитого тобой или умершего своей смертью. Мне все равно осталось жить недолго. Я уже старик. Только вот умереть именно от твоей пули мне было бы обидно.

– Чем же таким моя пуля отличается от других? Неужели она не того цвета, как все остальные?

– Как ты думаешь, старлей Жеребякин, почему я не приказал тебя сразу расстрелять? – спросил эмир. – Хотя ты и сам видишь, что мне следовало бы это сделать во избежание всех этих вот неприятностей…

– Думаю, что вам, товарищ подполковник, просто захотелось поиграть со мной. Как кошка сразу мышку не убивает, хотя и не отпускает, так и вы. Был такой случай, когда я дома оставался с кошкой. К нам в форточку залетел воробей. Кошка его, естественно, поймала и усадила напротив себя прямо на холодильнике. Только воробей пытался улететь, следовал удар одновременно двумя лапами. Так вот они и сидели, глядя друг на друга, пока я не взял кошку за шиворот и не вынес на улицу. Так и вы, товарищ подполковник, хотели против меня посидеть, на меня посмотреть, почувствовать свою силу, поддерживаемую кучей стволов, и мой страх.

– В этом ты не прав, старлей… У меня репутация жесткого эмира, но не садиста. Я никогда не ел окровавленные и еще горячие человеческие сердца и не одобрял подобные методы ведения войны. Я даже головы пленным не разрешал отрезать…

Я понял, что эмир хотел сообщить мне что-то еще, как говорится, пронять меня чем-то особенным и душещипательным. Это было, в общем-то, совершенно естественно, поскольку его жизнь теперь была в моих руках.

Но я ему не верил и потому опять перевел разговор на другую тему:

– Да, головы вы не отрезали. Это слишком простая смерть. Вы предпочитали снимать с живых людей кожу. Своими, интересно, руками или это за вас делал все тот же Ибрагим?

– Ибрагим из другого джамаата. Мне просто временно передали его в подчинение после твоего, старлей, пленения. Его непосредственный командир так поступил. Это произошло совсем недавно, несколько минут назад, уже после того, как я приказал тебя доставить сюда. Я, честно говоря, даже не думал прибегать к его услугам. Меня, по сути дела, заставили это сделать, чтобы тебя сломить, принудить работать на нас. Это, вообще-то, нисколько не мои методы. Я больше привык к уважительному убеждению.

– А кому Ибрагим подчинялся до этого? И кто мог вас заставить? Причем «несколько минут назад»… Его командир здесь присутствует? – спросил я просто для продолжения разговора, не ожидая того ответа, который получил.

– Ибрагим – давний подчиненный Османа, – последовал кивок в сторону тела, распростертого на полу рядом с импровизированным столом.

Сильно волосатые руки Османа были так широко раскинуты, что больше напоминали в этот момент лапы рыжего орангутанга. Задранная борода смотрела в низкий потолок. Она сильно кучерявилась и показалась мне очень жесткой на вид. Из такой бороды можно хорошую щетку сделать, чтобы пол в пещере подметать. Просто взять тело Османа за ноги и потаскать туда-сюда. Беда состояла только в том, что голова у него кровоточила черной кровью. Она больше испачкала бы пол, чем борода вымела бы его.

Но меня заинтересовал совершенно другой момент. Я вдруг подумал, что если у Османа существовал помощник в Краснодаре, то на него там могли работать и другие люди, целая сеть пособников, завербованных именно Османом, представляющим американскую сторону. Однако я не стал сразу заострять на этом внимание.

– Осман – из ЦРУ? – спросил я.

– Ты слишком широко замахиваешься, старлей. Осман – всего-то майор американской военной разведки, – ответил эмир.

– Глядя с моей колокольни, разница невелика. В отдельные моменты Пентагон может быть даже более опасным, чем ЦРУ, потому что ЦРУ подчиняется президенту, а Пентагон всегда гнет собственную линию и президента регулярно обманывает. Исподтишка действует… Положите, товарищ подполковник, на стол мою трубку…

Он все еще держал мой смартфон в руке, но тут же под стволом автомата положил трубку на карту, заменяющую на столе скатерть. Я прекрасно помнил о том, что имею дело с боевым офицером, пусть и бывшим, поэтому на всякий случай сделал два шага назад. Эмир мог рвануться вперед, опрокинуть на меня стол и придавить ящиками. Он уловил мое движение и правильно оценил его. При этом отставной подполковник по-прежнему глядел в самый зрачок автоматного ствола, словно ждал, когда оттуда вылетит пуля. Но загипнотизировать автомат он, при всей своей командирской авторитарности, был не в силах.

Только после этого я шагнул вперед, взял трубку, быстро, наблюдая периферийным зрением за эмиром, нашел в справочнике запись «Дом» и нажал кнопку вызова. Жена ответила не сразу. Видимо, искала, как обычно, свою трубку. Она всегда кладет ее куда попало, а потом просит меня позвонить, чтобы найти.

Наконец-то жена ответила:

– Слушаю, Вася. Как у тебя дела? Что ты в такую рань? Я только две минуты назад проснулась. Еще и умыться не успела.

– У меня дела нормально, как обычно. А у тебя вот, насколько я знаю, похуже…

– Что-то случилось?

– Антон дома?

– Спит еще. Он вчера поздно приехал. В Краснодаре был на сборах.

– Поднимай его. Сейчас где-то рядом с нашим домом залег некий бандит по имени Ибрагим. Он попытается войти в квартиру. Это садист и палач, скорее всего, вооруженный. Но его пока нельзя убивать. Он может дать ценные сведения. Однако ему нужно сделать очень больно. Займись этим. Ты умеешь…

– Сделаю.

– А пока позвони дежурному по бригаде, расскажи о моем звонке, попроси сообщить в ФСБ. Только пусть они не торопятся, а то могут Ибрагима спугнуть. Дай особистам мой номер, я подскажу, что спрашивать. Визит Ибрагима в наш дом – попытка прямого давления на меня, чтобы склонить к предательству. Ты все поняла?

Она почти дословно повторила мои слова.

– Дочь где? – поинтересовался я.

– В школу уехала. Только что. Я в окно смотрела, как она в автобус села.

Наша дочь сама встает по звонку будильника в трубке, завтракает, собирается и отправляется к школьному автобусу – самостоятельная с раннего детства, жутко не любит, когда за ней следят и помогают. Контроля, короче говоря, не терпит. Вся в меня. Я таким же в детстве был.

– Хорошо. Когда Ибрагима увезут, позвони мне. Я буду ждать.

Я отключился от разговора и посмотрел на эмира.

– И кто такой этот Антон? – спросил он. – Хотел бы я посмотреть, как кто-то сумеет справиться с Ибрагимом. Это зрелище, достойное Олимпийских игр. Я с Ибрагимом еще в Сирии впервые встретился. Он уже тогда поражал воображение своей силой и безобразностью. Даже видевшего многое мужчину мог одним лицом напугать.

– Антон немногое видел в жизни, но он не из пугливых. Чем таким пугает Ибрагим?

– У него все лицо покрыто множеством бородавок, которые он без конца расковыривает, и потому многие из них сочатся гноем. Это очень неприятное зрелище. Даже веки покрыты бородавками.

– У Антона крепкий кулак. После пары его ударов лицо Ибрагима превратится в один большой синяк.

– Кто он вообще такой?

– Мой пасынок. Чемпион России по армейскому рукопашному бою.

– Ну-ну, посмотрим… Семьей желаешь рискнуть? Твое дело… – эмир остался при своем собственном мнении, но я заметил в его глазах беспокойство и неуверенность.

Ибрагим, конечно, при взгляде на Антона не поверит, что этот жилистый, не слишком-то широкоплечий мальчик, не очень похожий на былинного богатыря, представляет для него угрозу. Он очень ошибется…

Трубку я убрал в свой карман, обошел вокруг стола, чтобы не тянуться, не принимать позу, неудобную для обороны. Потом я взял с камня тот самый вещмешок, в который бандиты складывали мои вещи, и вытряхнул его содержимое на стол.

Однако перед тем как начать разбирать его, я сердито посмотрел на эмира и спросил:

– Товарищ подполковник, вы видели когда-нибудь, как ласточка летает? Случалось вам наблюдать такую картину?

– Видел. Быстро летает. Стремительно. Со свистом. Я видел даже, как однажды несколько ласточек ястреба прогоняли со своей территории. Они справились с этим именно за счет своей пугающей скорости…

– Скорость у ласточки в самом деле чрезвычайно высокая. Тем не менее я попадаю в летящую ласточку и из автомата, и из пистолета от пояса. Хоть с одной руки, хоть с двух – без разницы. Поэтому не рекомендую вам делать лишние движения. Не стоит суетиться под клиентом, товарищ подполковник, это очень опасно.

Я откровенно врал, отлично соображал при этом, что настоящий вояка, прекрасно знающий, что такое стрельба от пояса, имеет полное право мне не поверить. Поэтому легкая ухмылка эмира меня не задела и не оскорбила.

– Может произойти что-то непредвиденное и очень печальное. Просто у меня в какой-то момент сработает рефлекс, и все, – добавил я.

– Я учту, старлей, твое предупреждение, – ответил он сдержанно, выдержал паузу и продолжил: – А теперь я хотел бы вернуться к тому разговору, который мы с тобой начали вести до того, как вспомнили Ибрагима.

Для него было, видимо, важно сообщить мне что-то такое, что воздействовало бы на меня, конкретно на мою психику. Я почувствовал это раньше и перевел разговор на личность Ибрагима, а потом отвлекся на то, чтобы позвонить жене.

– Говорите, товарищ подполковник. Я готов вас выслушать, – согласился я как-то обреченно и даже подчеркнул это вздохом, хотя внутренне себя подготовил к проявлению твердости, считая, что эмир попытается разжалобить меня какой-то душещипательной историей.

При этом я сел за стол, повернулся к эмиру спиной и засунул под мышку ствол автомата, чтобы иметь возможность стрелять. Потом я взял в руки свой планшетник, монитор которого отчасти заменял зеркало, показывая мне все действия человека, находившегося за моей спиной. По большому счету, выходило, что я действовал, как классический провокатор, давал возможность эмиру напасть на меня со спины, но сам при этом приготовился к защите. У него наверняка было при себе оружие. Я же его не обыскивал. Наверное, был и нож, и пистолет. Я, не имея глаз на затылке, давал возможность бывшему подполковнику ВДВ достать оружие.

Разумеется, очередь из моего автомата последовала бы тут же. А что было бы дальше – сказать трудно. Совсем рядом, за пологом из толстых одеял, дожидались приказа своего эмира четверо бандитов. Конечно, расправиться с ними было бы несложно.

В вещмешке, содержимое которого я вытряхнул на стол, было две гранаты – «РДГ-5» и «Ф-1». Если бандиты за пологом стоят скученно, а иначе они там располагаться и не могут, там просто очень мало места, то им вполне хватит и «РДГ-5». Я выброшу гранату за полог и вполне успею спрятаться за стену. Но взрыв гранаты поднимет переполох в большом гроте, где находятся, согласно моим подсчетам, двадцать восемь бандитов.

Естественно ждать атаку именно оттуда, со стороны большого грота. Конечно, нанести бандитам большие потери я сумею. Но удержать их всех не смогу – это однозначно. Эмир – опытный вояка. Он обязательно обучил своих бойцов хотя бы азам правильного ведения боя. Они сумеют открыть «заградительный огонь» достаточной плотности, который не позволит мне голову поднять, чтобы стрелять навстречу. Некоторые бандиты наверняка смогут подойти вплотную к входу в грот. Потом они, в свою очередь, обеспечат таким же «заградительным огнем» прикрытие для подхода остальных. То есть боевики просто уничтожат меня в этом гроте, причем достаточно быстро.

Таким образом, уничтожение эмира приведет только к тому, что силы банды и моего взвода будут практически уравнены. Взвод уже остался без командира, банда лишится эмира. Я ведь совсем недавно думал об этом и к этому стремился. А когда дошло до действия, мне вдруг очень захотелось жить.

Наверное, так не бывает, чтобы все было хорошо для всех. Говорят, в этом уверен даже кот, живущий на мясокомбинате и постоянно боящийся, что его кастрируют. Именно потому, что все и всем хорошо не бывает. Но как взвод поведет себя без меня? Сможет ли он справиться с задачей?

Я внимательно посмотрел на монитор планшетника, потом вгляделся в карту этого самого ущелья, разостланную на столе. На ней были обозначены и бандитские посты. Всего их было пять. Не считая двух первых, ликвидированных нами при входе в ущелье. Скорее всего, это были даже не посты, а засады. Эмир выставлял их и отмечал на карте, скорее всего, не для себя, а для тех, кого в эти засады посылал.

Не думаю, что в каждой из них было меньше, чем по три человека, если не пять – это исходя из присутствия в ущелье моего взвода. В более спокойной обстановке такие посты можно было бы делать и одиночными. А три человека, к тому же, скорее всего, усиленные пулеметом, хотя бы ручным, представляли значительную силу.

Тем не менее взвод уже миновал два из пяти постов. Мои снайперы наверняка отработали их отменно, по полной программе, обеспечили бойцам беспрепятственное продвижение.

Мощные винтовки «Выхлоп» работают настолько бесшумно, что понять сам факт попадания под обстрел снайперов наши противники могут только по звучному удару пули в тело соседа. Она тяжелая, бьет и в самом деле весьма громко, даже, я бы сказал, смачно. Звук получается такой же, как у пощечины. Если попадает в тело, то ни один бронежилет не выдержит. А если в конечность, то отрывает ее, вызывает громадную потерю крови. В горных условиях, где невозможно организовать свое– временную высокотехнологичную медицинскую помощь, это равнозначно неминуемой смерти.

Но чаще всего в нашей реальности встречается попадание пули в голову. Ведь снайпер стреляет в то, что видит. В результате банда мигом лишается бойца, поскольку без головы редко кто воюет.

Два поста, судя по всему, существовать перестали. Приближался к этой участи, скорее всего, и третий пост.

А сам взвод неуклонно приближался ко мне. Я вывел на монитор клавиатуру и отпечатал короткий и ясный приказ: «Увеличить скорость передвижения. Против Трех Дев вход в пещеру. Огнемет не применять. Я внутри, в гроте. Захватил эмира. Жду взвод. Жеребякин». Это сообщение я отправил циркулярным способом, чтобы оно дошло до каждого бойца.

Во время набора текста и отправления приказа я отвлекся от эмира. Когда вернулся мыслями к происходящему, нервно и резко оглянулся, не доверяя зеркалу монитора, которое не показало ни одного резкого движения за моей спиной. Я попросту судил по себе, понимал, что сам обязательно постарался бы, так или иначе, воспользоваться этим моментом. Но эмир находился на прежнем месте, стоял в той же позе и задумчиво смотрел в боковую стену. О чем он думал, мне было неизвестно, но радовало то, что этот человек не предпринял попытки к освобождению.

Эмир мне был нужен живым. У меня был только один реальный способ выйти из пещеры – как-то использовать для этого самого бывшего подполковника. Но я был уверен в том, что он не согласится на сотрудничество без моих гарантий его освобождения. А я таковых дать не мог. Я привык держать слово, которое давал, и никогда не обещал то, чего делать не собирался. А отпустить его в обмен на собственную жизнь – за это меня могут свободно и даже вполне справедливо под трибунал отдать.

Я прекрасно осознавал, что он не просто рядовой эмир, которых только на моем личном счету накопилось уже около десятка, а очень опасный противник для всех федеральных сил. Отпустить такого никак нельзя. Этим я позволю ему создать новую сильную банду, которая принесет много несчастья простым людям, а силовым ведомствам обязательно доставит изрядную головную боль.

– Вы, товарищ подполковник, забыли, похоже, про меня… Что-то сказать хотели…

Я поторопил эмира потому, что смутился собственным невниманием, когда про него забыл, и подставил под удар свою беззащитную спину.

– С мыслями собираюсь. Вспоминаю старое. Слова доходчивые ищу, чтобы ты, старлей, меня понял.

Похоже было на то, что эмир всерьез собирался проверить мои нервы на прочность. Но я к этому подготовился, понимал его намерения.

– Тебя же Василий Иванович зовут? Как Чапаева?

– Так точно, товарищ подполковник.

Мне казалось, что я дразню его, называя не эмиром, а подполковником. Но он, углубленный в собственные размышления, никакого недовольства не проявлял. Видимо, мысли ушли далеко, в то время, когда он и в самом деле был подполковником.

– А отца твоего звали Иваном Владимировичем? Старший сержант Жеребякин.

– Сержант Жеребякин. Не старший, а просто сержант.

– Может быть. Наверное, я запамятовал… Годы свое берут… Но ведь звали-то его Иваном Владимировичем, не так ли?

Удар был нанесен с совершенно неожиданной стороны, с той самой, которую я не мог прикрыть.

– Так точно, товарищ подполковник, – я даже повернулся к нему всем телом, вместе с автоматом. – А ваша фамилия, товарищ подполковник?..

Хотя я уже знал его фамилию. Вспомнил. Об этом подполковнике мы с отцом разговаривали в последнюю нашу встречу девять месяцев назад. Я как раз отгуливал очередной отпуск после командировки на Северный Кавказ и заехал на несколько дней навестить отца в сельский райцентр, расположенный в Вологодской области, где он жил. Мама к тому времени уже умерла, отец остался один, но был по-прежнему бодр и не казался стариком, хотя возраст по моим молодым меркам имел уже солидный.

– Дадашев моя фамилия. Имя-отчество – Али Илдарович. История, которая с твоим отцом связана, произошла, когда я был еще майором и командовал штурмовой разведротой.

– Что такое разведрота – я понимаю, – проговорил я. – У нас есть такая форма подразделения. А что такое штурмовая разведрота – понятия не имею. Что такое просто штурмовая рота – это ясно…

– Мы были разведротой штурмового батальона, поэтому нас по инерции так вот и называли. Это чисто афганский термин. Может быть, даже жаргонный. Сейчас, кажется, такого нет. Впрочем, я от современной армии далек и не знаю точно. Так тебе, старлей, моя фамилия ничего не говорит? Отец про меня не рассказывал?

– Рассказывал, – сказал я зло.

Но злился я на себя куда больше, чем на эмира Дадашева. Потому что нюни распустил, проявил любопытство. Теперь мне очень сложно будет дать в него очередь из автомата.

– Только почему вы сказали, что отца звали Иван Владимирович. Его до сих пор так зовут. Будете с ним говорить? Я могу ему позвонить прямо сейчас…

– Помнит ли он меня? – засомневался эмир. – С тех пор времени много прошло, больше тридцати лет.

– Я думаю, что помнит… Он, несмотря на возраст, пребывает в здравом уме и в твердой памяти. Только отец говорил мне о начальнике штаба батальона майоре Дадашеве.

– Нет. Начальником штаба я стал после. И был-то им всего месяц с небольшим. Потом меня временно исполняющим обязанности комбата поставили взамен ушедшего на повышение. Кто под рукой оказался, того и назначили. Сразу звание пообещали, но дали его уже в Советском Союзе, после возвращения. Я еще три с половиной месяца был майором и временно исполняющим обязанности комбата.

– Так что, звонить?

– Звони… – решился эмир и бодро вскинул голову. – Я рад, что он жив и здоров…

Мне показалось, что эмир Дадашев и в самом деле рад возможности пообщаться со своим бывшим солдатом, живым и вполне здоровым. Я много раз слышал, что человек, спасенный тобой, становится тебе ближе даже того, который выручил тебя самого. Да, майор Дадашев спас моего отца и чувствовал, наверное, к нему привязанность определенного рода.

Я вытащил трубку и набрал номер отца. Сотовый телефон у него был старый, совсем простенький. Он никак не желал менять его на современный, радовался, что у этого аппарата большие кнопки с цифрами. Они казалось отцу очень удобными.

Прежде чем нажать кнопку вызова, я задумался, вспомнил свой последний разговор с родителем. Речь тогда как раз зашла о жителях Дагестана. Я тогда отозвался о них, честно говоря, не слишком хорошо.

– Никогда не говори огульно ни о каком народе, даже об американцах, – строго, как обычно разговаривал не только со мной, сказал отец.

Он продолжал учить меня жизни, несмотря на мой уже солидный, как мне казалось, возраст. Я носил звание старшего лейтенанта, рассчитывал, что вскоре получу капитанские погоны, имел довольно большой боевой опыт. Но таков уж был отцовский характер. Он не умел не учить собеседника, будь то сын или кто-то другой, даже старший по возрасту и жизненному опыту.

– Не будь одного дагестанца – не было бы ни меня, ни, понятно, тебя. Я просто вернулся бы из Афгана в цинковом гробу. У тех людей, которые так вот приезжают домой, детей уже не бывает. Хорошо, если они раньше родились.

Я молчал, понимал, что отец сейчас вспоминает былые времена, а потом начнет рассказывать.

– Я тогда сержантом был, отделением командовал. Наш взвод прикрывал перевал. По ночам мы отделениями там дежурили… И вот в нашу смену «духи» откуда-то сверху на нас свалились. По траверсу хребта прошли с другого перевала, который изначально контролировали, чтобы наш захватить. Тогда они весь район блокировали бы, лишили бы наш батальон всякой материально-технической поддержки. А у нас и без того с патронами уже проблемы были. Мы ждали караван, который должен был пройти через перевал, доставить нам патроны и медикаменты подбросить. Да и новое пополнение нам обещали, молодых солдат, сразу после учебки. Короче говоря, «духи» в первой же атаке почти половину бойцов моего отделения сразу перебили. Они верхнюю позицию занимали. Мы перед ними, по сути дела, открыто стояли, а темнота в горах, ты и сам знаешь, никогда полной не бывает. Но все равно мы «духов» остановили, хотя их было в пять раз больше, чем нас. А потом подмога пришла. Привел ее начальник штаба нашего батальона майор Дадашев, дагестанец. Целых два взвода с ним пришли. Пока темно было, нам следовало «духов» с верхней позиции выбивать, иначе они днем нас просто отстреляли бы по одному, да и все. У них для этой цели специально, как потом выяснилось, десяток снайперов был подготовлен. Это против одного нашего, кстати, в том бою убитого. Майор, как пришел, сразу повел нас в атаку. Всех предупредил, что дело будет сложным. Шли мы двумя взводами и остатками моего отделения. Один взвод перебегает, второй заградительным огнем прикрывает, потом роли меняем. В меня в этой атаке очередь угодила, сразу четыре пули. Я упал за камень. Он меня прикрывал. Но «духов» мы все же заставили отступить. А потом, когда спускались к себе на позицию, они снова вернулись и нас очередями сопровождали. Упертые все, как черти. Я в сознании был, стонал. Помню, как майор Дадашев рядом со мной остановился, когда отходили, присел на колено, раны мои осмотрел, потом взял, как ребенка, на руки и понес. Бежать он не мог – я не из самых легких, – пешком шел, и пули его не брали. Только вокруг нас свистели. Вынес меня майор. Потом санинструктор раны мне обработал, перевязал. А Дадашев тех, кто остался, в новую атаку повел. Со второго раза они «духов» все-таки добили. Часть сбросили с траверса, а оттуда до земли лететь долго, остальных добили на месте. Перевал мы тогда удержали. Меня на следующий же день оттуда санитарным вертолетом вывезли – пробился все-таки он сквозь заградительный огонь. «Стингеров» у «духов» хватало, больше было, чем у вертолетов ракет для заградительных тепловых ловушек. После госпиталя я на комиссию пошел и домой был отправлен. Больше с майором Дадашевым не встречался. Даже не знаю, жив он на той войне остался или сгинул, как многие другие. Не его, казалось бы, не начальника штаба дело – солдат в атаку водить. Он над картами корпеть должен. Этот майор по характеру такой был. До штаба разведротой командовал. Боевой офицер. Солдаты его ценили и любили, как и он их. А я ведь даже имени его не знаю. Только звание и фамилию. Может, ты его где встретишь, сынок… Помни, что он твоего отца спас и тебе, по сути дела, дал возможность на свет появиться…

Я вспоминал все это не дословно, а отдельными кусками. Смотрел на подполковника Дадашева и удивлялся тому, как он, в общем-то, не самый крупный мужчина, нес на руках моего отца, человека большого и физически сильного.

Но я много раз сам убеждался, что сила в человеке проявляется в нужный момент, когда ее, казалось бы, и быть не может. Причем такая, которую победить невозможно.

Индусы называют это, кажется, «пробуждением кундалини» и приводят известный пример, когда мать пошла с сыном гулять в лес. Там упало дерево и придавило мальчика. Хрупкая женщина в испуге ухватилась за ствол, подняла его, отбросила в сторону, вызволила ребенка и на руках унесла его в больницу. Десять взрослых сильных мужчин не могли сдвинуть этот ствол, когда обследовали место происшествия. Женщина тоже потом не имела тех сил, которые пришли к ней в испуге за сына.

Может быть, что-то подобное произошло и с майором Дадашевым. Не исключено, что он только внешне выглядит совсем не богатырем, а в реальности, да еще тридцать лет назад, был совсем иным… Может, еще что-то…

Я не брался объяснить это, просто нажал кнопку вызова и услышал строгий голос отца:

– Василий, я сейчас на велосипеде еду, уже недалеко от дома. Ты можешь мне попозже позвонить, чтобы я мог свободно разговаривать?

– А что это ты по ночам катаешься? – не понял я.

– Друг у меня в недалеком селе живет, болеет сильно. С ним сидел. Сейчас его жена пришла с работы раньше, меня сменила. А мне надо дома кур покормить. Сделаю и вернусь…

Отец был заядлым велосипедистом и не желал иметь ни мопед, ни мотоцикл. Он говорил, что они здоровье только отнимают, тогда как велосипед его приносит. Я не раз предлагал ему мотоцикл подарить. Отец отказывался.

– Остановись на обочине, папа. С тобой прямо сейчас хочет пообщаться подполковник в отставке Дадашев. Будешь говорить с ним?

– Давай…

По голосу отца я понял, как он заволновался, и протянул трубку эмиру.

– Иван Владимирович? – сказал тот и посмотрел в мою сторону. – Здравствуй. Подполковник Дадашев говорит. Помнишь такого?..

Глава шестая Командир взвода старший лейтенант Жеребякин

По взгляду эмира я понял, что сильно смущаю его. Разговор двух людей, переживших такое, разумеется, не предназначен для чужих ушей. Даже по телефону он всегда происходит скорее на уровне чувств, а не слов, которые тут бывают почти бесполезны.

Я отошел к выходу из грота, приложил ухо к пологу и прислушался. Бандиты лениво и неспешно болтали о чем-то на незнакомом мне языке, постоянно посмеивались. Настроение у них явно было приподнятое. Они ни сном, ни духом не могли себе представить, что произошло по другую сторону полога.

Однако вернуться к импровизированному столу я не спешил. Присел на корточки и попытался выглянуть из-под полога, посмотреть, что там делают бандиты. Но одеяла, сшитые одно с другим, ложились на камни примерно на полметра дальше входа. Высовываться из-под них было бы вредно не только для моего здоровья, но и жизни как таковой. Ничего рассмотреть мне не удалось.

Только после этого я оглянулся и увидел, что эмир стоит в растерянности, с рассеянным взглядом, и держит в опущенной руке мой смартфона. Разговор с отцом, видимо, был завершен. У меня сложилось впечатление, что в нем что-то пошло не так…

Я вернулся к столу.

Дадашев положил трубку на карту, посмотрел на меня, на ствол моего автомата, потом на тела Османа и Сиражутдина. Одно с неровно перерезанным, словно разорванным горлом, из которого стекла большущая лужа крови, валялось на столе. Второе, с простреленной головой, лежало на полу. Но эмира беспокоило что-то другое. Я видел это по его глазам.

– Что случилось? – спросил я настороженно.

– Твоего отца только что сбила машина. Не знаю, жив он или нет. Мне сообщил об этом водитель, совершивший наезд. Он, оказывается, сосед. Этот человек сильно испуган, но сориентировался в ситуации, вызвал «Скорую помощь», попросил сообщить в ГАИ. Однако, старлей, я должен тебе еще кое-что сказать… Самое главное…

Я эмира не слышал. Я представил себе тело отца рядом со стареньким велосипедом, исковерканным автомобильными колесами где-то там, на дороге, ведущей к дому. Может быть, даже совсем рядом с ним, в каких-нибудь двадцати метрах от калитки. Воображение у меня всегда, с самого раннего детства отличалось буйностью. Потому такая вот картина появилась у меня в голове легко, без всякой натуги. Конечно же, мне было больно ее видеть.

Я сам дважды ловил пули и умел переносить боль. После одного из ранений я даже поле боя не покинул, продолжал командовать взводом. Но собственная боль бьет далеко не так сильно, как эта, подступившая ко мне… Я буквально чувствовал то, что должен был сейчас ощущать мой отец, если он после ДТП остался жив.

Эмир еще говорил что-то, но замолчал, когда увидел, что я его не слушаю. Я же был в полной прострации и пришел в себя только после того, как увидел на столе свой планшетник и красные точки на мониторе. Ответственность за своих бойцов вернула меня к жизни.

А тут и телефон зазвонил. На экране высветился незнакомый номер.

– Старший лейтенант Жеребякин, слушаю вас.

– Здравствуй, старлей. Майор Юрьев беспокоит из следственного отдела управления ФСБ городского округа Горячий Ключ.

– Слушаю вас, товарищ майор, – этим серьезным низким голосом я был полностью возвращен в реальность.

– Нам твой номер жена твоя предоставила. Они тут вдвоем с сыном повязали бандита, который вломился в квартиру. Сказала, что по твоей наводке его встретили и ты просил нас позвонить тебе.

– Так точно, товарищ майор. Этот Ибрагим жив, надеюсь?

– Жив. На полу, как червяк, извивается, связанный бельевой веревкой. Не верит, что с ним женщина и подросток справились. Он себя, видимо, сильно «крутым» считал. Но они его сделали. Твоя школа, старлей?

– В определенной, весьма ограниченной степени. Антон, мой пасынок, чемпион России по армейскому рукопашному бою среди молодежи, победитель нескольких турниров среди взрослых. Мать его тренирует. Иногда и я что-то ему передаю из своего арсенала.

– Ибрагим Лачинов – судя по документам, его так зовут – пока давать показания не в состоянии. Я, кстати, проверил уже, в розыске он не числится. Ему Лариса Михайловна какую-то точку за ключицей придавила. Она говорит, что это очень больно, даже мучительно. Но минут через десять клиент придет в себя, и тогда мы сможем приступить к допросу. Ты, старлей, хотел нам что-то подсказать?

– Так точно, товарищ майор. Хотел дать направление для допроса. Ибрагим был завербован в Сирии майором американской военной разведки Османом. Это то ли имя, то ли кличка. Осел в Краснодаре. Я подозреваю, что он там не единственный наемник этого Османа. Боевые группы, как правило, состоят из нескольких бандитов, минимум из трех человек. Попросите Ларису Михайловну, она вам покажет точку, на которую можно нажать, чтобы повысить разговорчивость Ибрагима, научит вызывать кратковременный болевой шок, еще что-то подскажет, если вам понадобится. Моя жена – большой специалист по акупунктуре. Это может и на будущее сгодиться.

– Спасибо за сообщение. Но развязывать языки мы умеем. Для этого обычно хватает одного укола в вену. Благодарю, старлей, за данные о банде Османа. Надеюсь, какая-то информация есть в УФСБ Дагестана. Мы пошлем туда официальный запрос.

– Конечно, товарищ майор. Персона Османа обязательно заинтересует следственное управление. Только с нами обычно работает бригада следственного комитета…

– Нам не трудно и им запрос отправить. Я вижу, кстати, как Ибрагим через боль старается прислушаться. Он имя Османа услышал. Значит, ему есть что сказать. Вот сейчас мы его и спросим… У тебя все?

– Все, товарищ майор. Конец связи…

– Конец связи, старлей…

Я положил смартфон на стол, туда же, где он лежал, и строго посмотрел на эмира Дадашева. Али Илдарович, как я понял, ждал моих пояснений.

– Кончился Ибрагим, – заявил я. – Весь вышел. Связанный бельевой веревкой, как червяк, по полу извивается и стонет. Ему моя жена на болевую точку нажала – десять минут нестерпимых мучений обеспечила. Потом он очухается и начнет давать показания. В квартиру уже следаки из ФСБ приехали. Будут его допрашивать, когда говорить сможет. Поставят ему укол скополамина в вену, и все расскажет как миленький, всех назовет, кто с ним связан…

– Бедный Осман, – Али Илдарович посмотрел на безжизненное тело американского офицера. – Он рассчитывал, что если сам погибнет, то группа завершит его дело…

– Его черное дело… – поправил я, посмотрел на темную кровь, вытекшую из головы американца, хотел поинтересоваться, что за пакость задумал Осман, но не успел.

Снова зазвонил мой смартфон, лежавший на столе. Вибрация заставляла его сползать к краю. Он мог упасть на каменный пол и разбиться. Мне пришлось перехватить его.

На мониторе светился номер отца. Сам он, как я понимал, звонить был не в состоянии. Но тот человек, который делал это, мог дать мне хоть какие-то сведения о нем.

– Старший лейтенант Жеребякин. Слушаю вас, – ответил я привычно, хотя и с долей грусти в голосе.

– Капитан Ивченко, инспектор дорожно-патрульной службы ГИБДД Вологодской области, – услышал я встречное представление. – Товарищ старший лейтенант, вы последним разговаривали с Иваном Владимировичем Жеребякиным. Это ваш родственник, как я понимаю? Вряд ли однофамилец, да?

– Так точно. Это мой отец. Только разговаривал с ним не я, а подполковник в отставке Дадашев. Виновник аварии и сообщил ему, что случилось. Можете об этом не рассказывать. Что с отцом, он жив?

– Его как раз сейчас загружают в машину «Скорой помощи». Фельдшерица сказала, что он получил множественные переломы и ушибы. Вероятно, сильное сотрясение мозга. За больным нужен постоянный уход. Даже в районной больнице санитарок не хватает. Вы не могли бы срочно к отцу приехать? – в голосе капитана слышалось откровенное сочувствие, по крайней мере, не было того делового равнодушия, что постоянно проявляют привычные ко всему инспекторы ДПС на дорогах.

Я пару раз сталкивался с авариями и наблюдал их поведение воочию. С одной стороны, неравнодушие к моему случаю было приятно, с другой – разговор даже слегка злил меня. Хотя бы потому, что капитан, отлично знающий порядки в сельских больницах, к этому безобразию относился равнодушно. Это сильно контрастировало с сочувствием, выражаемым им по поводу беды, приключившейся с моим отцом, и резало слух.

– Товарищ капитан, я в данное время нахожусь в служебной командировке на Северном Кавказе. В настоящий момент мой взвод ведет боевые действия. Приехать я, естественно, никак не смогу. Но можно же что-то сделать для моего отца. Есть же у вас областная больница для ветеранов военных конфликтов. В каждом областном центре такая имеется.

– А ваш отец – ветеран?

– Он воевал в Афганистане, имеет два ордена Красной Звезды.

Такое сообщение мента, кажется, вдохновило.

– Это другой вопрос, – заявил он. – Сейчас я с фельдшерицей поговорю. Отправим «Скорую» сразу в Вологду. И я на служебной машине поеду в качестве сопровождения. Не отключайтесь от связи, товарищ старший лейтенант. Я на минутку…

Видимо, на капитана произвели впечатление как боевые награды отца, так и тот факт, что я прямо сейчас находился на Северном Кавказе и участвовал в боевых действиях. Все это вместе вызвало у него уважение к нам.

«Минутка» растянулась на добрых и полновесных три.

Потом капитан соизволил возобновить разговор:

– Товарищ старший лейтенант, тут такая история… Фельдшерица, которая на «Скорой» приехала, говорит, что в больнице для ветеранов нет травматологического отделения в стационаре. Я настоял, чтобы вашего отца отвезли в областную. Фельдшерица сейчас туда звонит, предупреждает, чтобы приготовились к встрече. Там травматология есть, это я точно знаю – уже многих пострадавших в авариях туда отправлял. А больница для ветеранов располагается на той же территории. После конкретного направленного лечения и перевести недолго.

– Спасибо, товарищ капитан. Если что-то не получится, позвоните мне еще раз. А я что-нибудь придумаю. Может, сумею жену отправить, чтобы за отцом присмотрела. А за маленькой дочкой старший брат проследит… Найдем выход. Прямо по этому номеру и звоните, я аппарат отключать не буду. Он всегда у меня под рукой.

Я положил смартфон на прежнее место, и он тут же снова зазвонил. На сей раз на мониторе высветился номер жены.

– Да, Лариса, мне уже сообщили, что ты с задачей справилась на «отлично».

– Да, майор Юрьев при мне тебе звонил. Я слышала, что он сказал.

– Как Антон?

– Он опробовал удар, который ты ему показал. Открытой ладонью снизу в челюсть. И сейчас очень этим счастлив. Этим ударом он сразу «отключил» Ибрагима. Тот был на голову выше и не мог поверить, что какой-то мальчишка в состоянии его свалить. Я приготовилась бить хай-кик, но не успела. Антон все закончил сам. Сначала он стоял так, что мешал мне нанести удар. А потом и сам врезал. Бил именно так, как ты его и учил, отвернувшись, на меня глядя.

– Все правильно. Что сейчас дома происходит?

– Все нормально. Ибрагима уже увезли. Он сильно шарахался, когда я руку подняла, чтобы дверь открыть, боялся, что я ему еще на какую-то точку надавлю. Этот фрукт обещал Юрьеву все рассказать, только просил «ведьму», меня то есть, к нему не подпускать. Можешь не волноваться. Как у тебя дела?

– У меня все в порядке. Сейчас вот захватил в плен местного эмира, который спас моего отца в Афгане, – проговорил я, посмотрел на Али Илдаровича и уловил удивление в его встречном взгляде, совершенно непонятное для меня.

Он что, не считает себя пленником? Может быть, думает, что теперь я совсем раскис и отпущу его на все четыре стороны?

– Есть только одна неприятность. Отец, когда разговаривал по телефону со своим спасителем, попал под машину. Его сейчас везут в областную больницу, в Вологду. Сама понимаешь, за ним потребуется уход. Ты не смогла бы взять это на себя?

– Конечно. Я постараюсь сегодня же уехать в Вологду. Даже думаю, что акупунктурой смогу ему помочь больше, чем врачи. Алену можно с Антоном оставить. Он уже взрослый, без проблем сумеет проследить за ней.

– Это на тот случай, если в областной больнице будет так же туго с санитарками, как в районной. А вообще твоя помощь специалиста по акупунктуре потребуется, когда отца выпишут.

– Можешь не сомневаться. Но у тебя правда все нормально?

– Так точно, товарищ командир, – сказал я. – Конец связи…

– Конец связи… – по-армейски ответила Лариса, но произнесла эти слова недовольно.

Она любила долгие разговоры. Я же, напротив, предпочитал быть кратким.

Отключившись от связи, я снова посмотрел на эмира и заявил:

– Вот и все, товарищ подполковник. Ваш Ибрагим полностью «сдулся». Он обещал следователю ФСБ рассказать все, что знает, а известно ему, судя по всему, немало. Взамен этот тип только просил не подпускать к нему близко мою жену, которую он посчитал ведьмой за ее умение вызывать сильнейшую боль одним нажатием пальца.

– Старлей, ты не слушал, что я тебе говорил про твоего отца…

– Может быть… Меня сообщение о ДТП словно по голове ударило. Так что вы говорили, товарищ подполковник?

– Такое редко случается, но, как видишь, все же произошло.

– Что случается-то? – не понял я и потому спросил даже довольно грубо.

– Я когда-то вынес с поля боя старшего сержанта Жеребякина. Вернее сказать, только приказал солдатам тащить его. Но это был не твой отец, а, видимо, однофамилец. Твоего отца выносил с поля боя другой майор Дадашев. В соседнем полку служил мой старший брат. Видимо, это он и был. Больше некому. Брат окончил Рязанское училище на год раньше меня. Надо же было такому случиться, что и у него, и у меня в подчинении был боец с фамилией Жеребякин, которого брату и мне пришлось выносить раненным с поля боя.

– А брат ваш сейчас жив? – спросил я.

Честно говоря, я почувствовал себя легче после признания, хотя сама ситуация только еще больше запуталась. Эти его слова не полностью, но в какой-то мере снимали с меня тяжелый груз, обязанность быть благодарным ему за спасение отца. Хотя действия брата эмира тоже, конечно, чего-то стоили. Даже при том, что брат за брата отвечать не должен, не обязан брать на себя вину, значит, и рассчитывать на благодарность. Но на счету Дадашева-младшего тоже есть спасенная жизнь старшего сержанта Жеребякина, моего однофамильца. Дело здесь вовсе не в родственных отношениях.

– Брат жив. Только наши пути давно разошлись, и сейчас я стал ему, скорее всего, врагом. Он уже на пенсии, а прежде, после того как с ВДВ расстался, возглавлял районный отдел полиции. Хотя тогда она, кажется, еще называлась милицией, я точно не помню. Да какая, впрочем, разница… Еще брат возглавлял отряд ополчения, которое встречало поход Басаева на Дагестан. Он хорошо повоевал. А если бы я оказался тогда там, то, скорее всего, встретил бы отряд Басаева с распростертыми объятиями. Это я честно говорю. В те времена у меня еще были твердые убеждения…

– А сейчас? – я спросил предельно жестко.

Разве что в этот раз я не добавил к своим словам удар кулаком, как того требует общеизвестная теория допроса языка, взятого в тылу противника. Но с Али Илдаровичем у меня складывались нестандартные отношения, где кулак не мог стать важным и конкретным аргументом.

– Сейчас у меня много сомнений. Мне приказали вернуться в Дагестан. Я сделал это, не бросил своих людей. Не собираюсь поступать так и сейчас. Хотя теперь я пленник и не имею возможности ничего предпринять. – Я чувствовал, что эмир не прикидывался, говорил честно. – Война в Сирии многое во мне перевернула. Я увидел, что власть всегда остается властью – что здесь, что там. Она существует только для себя, но не для людей. Но здесь власть, по крайней мере, не убивает граждан своего государства. Если она это иной раз и делает, то не в открытую, не демонстративно, а только чтобы устрашить других людей, сомневающихся в ее могуществе. Помимо этого, я думал, что здесь, как только мы вернемся, нам обрадуются, нас встретят, как героев. Однако командир малого джамаата, который я прислал сюда для благоустройства ущелья и набора пополнения, сумел привлечь в наши ряды только одного человека, бывшего уголовника и теперешнего пьяницу. Уважаемые люди пойти к нам не пожелали. Мы оказались никому не нужными здесь, у себя дома. Это для меня важно.

У меня в голове вертелся еще один вопрос: почему эмир Дадашев не напал на меня, когда я, погруженный в собственные мысли, совершенно не следил за ним, словно забыл о его существовании? Своими последними словами он уже частично ответил мне.

Однако при этом я понимал, что Дадашев, скорее всего, относится к своим моджахедам точно так же, как я к бойцам моего взвода, и не способен предать их. Вот в этом-то и состояла основная сложность в понимании и предсказании дальнейших действий эмира. С одной стороны, он с удовольствием, как мне казалось, отказался бы от своего звания, с другой – чувствовал ответственность за своих людей, с которыми много лет делил и кровь, и пот, и хлеб, и кров.

Я бы мог, пожалуй, протянуть Али Илдаровичу руку помощи, несмотря на ту ошибку, в которой он сознался, хотя имел полную возможность не делать этого. Но между нами лежала пропасть недавнего прошлого, совмещенного с настоящим. Я стоял на противоположной ее стороне.

– Али Илдарович, вы с братом как-то общаетесь?

– Однажды я позвонил ему оттуда, из Сирии, сказал, где нахожусь и что там делаю. Он не стал со мной разговаривать, просто трубку бросил.

– Но он же не предал вас, не позвонил в ФСБ или в полицию, не передал данные на вас?

– Этого я не знаю. Может быть… Он всегда был идейным человеком… Мы с ним в один год в КПСС вступили. Он по идейным соображениям, я, честно признаюсь, по карьерным. Брат и тогда был твердым в своих убеждениях человеком. Думаю, он и сейчас остался таким же, хотя теперь в головах у людей сидит другая идеология, если она вообще там есть. Но вот вопрос, который тебя, старлей, интересует… Предал меня брат или нет… Если предал… Тогда меня уже лишили бы и звания, и государственных наград. Может, официально так и произошло, а я этого просто не знаю. Власти могут сообщить мне об этом только после того, как ты, старлей, сдашь меня им. Если, конечно, сможешь… Но я же тебе не брат и вообще даже не друг. Я спас не твоего отца, а другого бойца с той же фамилией… Тебе запросто можно меня и сдать. Сделать это совсем не трудно…

Последняя фраза эмира меня насторожила. Она прозвучала с усмешкой храброго человека перед лицом опасности. Может быть, отставной подполковник решил попытаться оказать мне сопротивление. Но он напрасно надеется на это. Возраст и уровень подготовки у нас слишком сильно разнятся, чтобы получилось равное противостояние.

– Я прямо сейчас попробую узнать, сдал вас брат или нет… – пообещал я и взял в руки свой смартфон.

Мой шлем, через который я имел возможность связаться со штабом сводного отряда спецназа ГРУ, действующего на Северном Кавказе, остался там, где бандиты меня в плен захватили. Поэтому я набрал по памяти номер начальника штаба майора Помидорова.

Он ответил сразу, словно давно ждал моего звонка:

– Вот и ты, Василий Иванович, объявился. А мне тут уже жутких страстей про тебя твои бойцы понарассказывали. Что с тобой? Ты где? Главное, жив, а здоровье добавится… Докладывай!

– Времени в обрез, товарищ майор. Докладывать буду по возвращении. Мне сейчас нужны данные на одного человека. Это отставной подполковник ВДВ Дадашев Али Илдарович. Сможете сразу запрос сделать?

– Без проблем. А кто он?

– Еще не знаю… Возможно, мне придется с ним встретиться. Запросите, потом мне сообщите по телефону. За меня не переживайте. Я уже почти выкрутился и даже помог ФСБ захватить законспирированную группу террористов, осевшую в Краснодаре. Только одним телефонным звонком. Взвод продвигается на соединение со мной. Занимает ущелье. У меня все. Конец связи…

– Конец связи… – недовольно ответил начальник штаба и отключился от разговора.

Дадашев подошел ко мне ближе и глянул на монитор планшетника. Свой приказ, отправленный бойцам, я уже убрал с экрана. Эмир мог увидеть только карту ущелья, которое он и без того знал на отлично, и точки, передвигающиеся по нему. Этот аппарат в автоматическом режиме соединял две программы, накладывал на карту геолокационные данные любого бойца, самостоятельно связывался с каждым отдельным приемоиндикатором. Моего запроса планшетник не требовал.

– Сейчас твоим парням не сладко придется. И ты уже ничего сделать не успеешь…

Али Илдарович не смотрел на ту карту, где были отмечены засады или посты, не знаю уж точно, что именно. Он и без нее знал, где они выставлены. Сам планировал и людей посылал.

– Крупнокалиберный пулемет «Утес»… – пояснил эмир свои слова. – Первый номер расчета – Надир, очень опытный человек, мой помощник в джамаате. Если меня не станет или я просто уйду с должности, то он джамаат и возглавит. Здесь я твоему взводу, старлей, не завидую. Надир просто не понимает, что такое жалость. Он идейный моджахед, как мой брат был таким же ментом.

Я только усмехнулся и на всякий случай снова сунул под мышку глушитель автоматного ствола. Получилось, что он уперся прямо в живот эмиру. Так прошло несколько минут.

– Можешь стрелять, – спокойно сказал наконец-то отставной подполковник, снова глянув на монитор планшетника. – Я все равно уже человек недееспособный.

– Почему так, товарищ подполковник? С чего вдруг такая самокритичность? Вы же вроде бы только что жили надеждой на Надира.

– Потому что Надир не стреляет, а точки движутся. Я думал, что он уложит половину твоего взвода, а остальные засады его добьют. Но вижу, что твои солдаты уже проходят мимо. Что с Надиром? Ты не знаешь?

– Могу только догадываться. После попадания пули калибра двенадцать и семь десятых миллиметра выжить невозможно. Думаю, он уже предстал перед Аллахом.

– Да, у Надира пулемет такого калибра.

– А у меня во взводе два снайпера с винтовками «Выхлоп».

– Мы обязательно услышали бы громкие выстрелы. По ущелью вовсю гуляет эхо.

– Громко стреляет пулемет. У него патроны двенадцать и семь на сто восемь миллиметров, а у винтовок – двенадцать и семь на пятьдесят четыре миллиметра. Уменьшенный пороховой заряд и утяжеленная пуля позволяют снизить начальную скорость ее полета. Она меньше звуковой. Это, в свою очередь, дает возможность использовать мощный глушитель. Уменьшена дальность выстрела, зато снижен звук. В итоге эта винтовка работает даже тише, чем пневматика. С тридцати шагов ее не слышно. Сколько человек было с Надиром?

– Четверо, – легко признал Дадашев. – Сам он – пятый.

– Значит, вы никого из них больше не увидите, товарищ подполковник. Темнота позволяет моим снайперам заметить ваших бойцов раньше, чем они начнут действовать, и ликвидировать их.

– Тепловизоры? – с пониманием ситуации спросил эмир, видимо, знающий, что это такое.

Во времена его службы тепловизоров еще не было. Но в Сирии он обязан был с ними столкнуться. Во времена войны в Афганистане еще находились в употреблении тяжелые стационарные приборы ночного видения, с довольно слабой матрицей. На снайперские винтовки и автоматы личного состава такие приборы поставить было невозможно. Тогда на автоматы и глушители-то ставили редко, я слышал, что только на особо важные спецоперации.

– Так точно! Они самые. У всех бойцов взвода. И у снайперов – на винтовках, и у других бойцов – на автоматах. Как и у меня. И глушители на автоматах такие же. На мою очередь, выпущенную в Османа, ваши бандиты, находящиеся за пологом, даже внимания не обратили, хотя расстояние – сами можете шагами измерить. – Я весьма чувствительно вдавил глушитель в поджарый живот бывшего подполковника, не носящего бронежилет, и заявил: – Если я сейчас опять выстрелю, то никто не обратит на это никакого внимания.

– Да, по звуку никто не примет это за очередь. Нам бы в Афгане такое оружие… Мы там больше за счет силы духа дрались. Я, кстати, просил Османа выделить на джамаат хотя бы пару тепловизоров. Не вышло. Он сказал, что стоят они дорого. Мол, бюджет не позволяет. Вот теперь и пожинаем плоды.

– Осман своими плодами уже объелся, – заметил я, встал и принялся снимать с тела Сиражутдина, так и лежащего поперек стола, свою «разгрузку» и бронежилет.

– Чем ты его убил? – спросил Дадашев.

– Монеткой. Пятирублевой. Заточил о камень, на который он меня усадил, перерезал сначала веревку, а потом и горло ему самому.

– Ты работаешь, как настоящий профессионал. Нас даже перед Афганом таким вещам не обучали.

– Нас тоже обучают не всему. Но накрепко вбивают в голову главное. Любой предмет, от карандаша до яблока, в умелых руках может превратиться в оружие. Кстати, карандаш – вообще штуковина прекрасная, особенно если его в сонную артерию воткнуть. Нам следует сперва уметь видеть оружие в любом предмете, а потом им пользоваться. Вот я и превратил в оружие монетку.

– И что, теперь у вас всех в армии так учат?

– Учат в основном нас, офицеров. А мы, в свою очередь, передаем солдатам то, что умеем и находим необходимым. На том стоим.

– Да, наверное, у тебя хорошие бойцы.

– Они хорошие бойцы – без слова «наверное», – согласился я. – И скоро будут здесь…

– На все воля Всевышнего… – расплывчато отозвался эмир.

Это слова можно было воспринять и как его согласие со своей судьбой, и как признак ожидания какого-то чуда, переворота в событиях, когда хозяином положения снова станет он.

Я решил держаться настороже…

Глава седьмая Эмир Дадашев

В ту афганскую ночь мы всем составом роты сидели в темноте, напряженные, как струна перед концертом. Я говорю так, наверное, потому, что люблю играть на гитаре. Сослуживцы говорят, что у меня это неплохо получается. Как струна готова завибрировать, издать тот звук, который от нее и требуется, так каждый из нас был готов в любой момент времени взорваться автоматной очередью.

Все прислушивались к тому, что происходило впереди. Там время от времени раздавались ленивые очереди. Но ни одна из них пока еще не вызывала несколько встречных, как часто бывает в моменты напряжения нервов. Ждали как «духи», так и военные разведчики. Каждый своего.

«Духи», естественно, надеялись, что к ним сейчас подойдет подмога от Масуда. Военные разведчики готовились отражать очередную атаку на свою позицию. Но пока ничего не происходило.

Я приказал бойцам роты не высовываться, чтобы случайно не выдать нашу активность, которая пока свелась к действиям старшего сержанта Жеребякина. Хотя «духи» наверняка знали и о нашем присутствии у себя за спиной, и об уничтожении нами своего заслона, выставленного поперек ущелья, и о захвате минометной батареи. Она ведь прекратила вести прицельный огонь по целям, засеченным еще в светлое время суток, явно не сама по себе.

Я же связывал свои надежды с тем, что «духи» решат, будто рота ждет рассвета, чтобы рассмотреть противника. Мы пожелаем себя показать во избежание встречного удара от бойцов взвода военной разведки.

Эти ребята, как и мы, носили тельняшки и голубые береты. Хотя в полевых условиях эти штатные головные уборы – береты – менялись на обыкновенные армейские кепочки или вообще на самодельные банданы, сшитые из старых зеленых маек, выцветших от времени и пота. Кто поопытнее, нашивал на бандану фетровую повязку с тем, чтобы она по лбу проходила и собирала пот. У меня у самого была такая. В жарком климате это спасало – пот не разъедал глаза. В любом случае с приходом рассвета, когда будут видны стрелки, а не только огненные мазки, вылетающие в темноту из автоматных стволов, различить своих и чужих станет возможно.

Такая хитрость, как пламегаситель на стволе автомата, только-только начала внедряться в армии. Этих штуковин не было у половины солдат роты. А вот у бойцов офицерского взвода военной разведки они, скорее всего, уже имелись. Их всегда обеспечивают всякими новинками такого рода раньше других.

Наконец-то мы дождались. Тишину разорвал громкий хлопок, где-то впереди раздался треск, что-то ярко засветилось. Сразу после этого раздалось несколько автоматных очередей. Я прислушивался, старался понять, где ведется стрельба.

– Похоже, в боковом ущелье стреляют, – подтверждая мои мысли, сказал лейтенант Петросян, сидящий за соседним камнем. – У разведчиков… Главное, чтобы не в Жеребякина. Они же его не ждут, могут за «духа» в темноте принять…

Да уж, это было бы самым худшим вариантом.

– А кто и в кого из ракетницы стрелял? – задал я вопрос относительно первого звука, который предшествовал автоматным очередям.

В том, что это был именно выстрел из ракетницы, я нисколько не сомневался. Свет был подтверждением этого факта. Он шел как раз с той стороны, где располагались скалы, на которые я послал старшего сержанта.

– У меня такое впечатление сложилось, что Жеребякин пальнул из ракетницы за поворотом в ущелье с разведчиками, – предположил я.

– Да, командир, похоже на то, – согласился Петросян. – Жеребякин без автомата пошел. Кроме ракетницы, ему стрелять было не из чего. А сделать это, похоже, было необходимо! Думаю, «духи» тем же путем хотели пройти. Разведчики их увидели и завалили. Вот потому Жеребякин и выстрелил. Чтобы осветить противника и себя. Надеюсь, разведчики его не «положили». Они же стреляют, как черти, умеют даже на звук…

Почти сразу после этих слов над ущельем взлетели две красные ракеты, а следом и зеленая. Это был условный сигнал. Значит, старший сержант Жеребякин свое дело сделал, до военных разведчиков добрался.

Я посмотрел на часы, засекая время. На сборы я сам себе назначил, помнится, шесть минут.

– Командиры взводов, по местам! Через шесть минут атака!

Мы уложились в шесть минут. Дистанция до линии «духов» была небольшая. Даже пришлось почти целую минуту переждать.

Ровно в назначенное время, ориентируясь по секундной стрелке, я дал команду:

– Беглый огонь! Вперед!

Но одновременно с началом нашей атаки позади нас поднялась активная автоматная стрельба. Значит, моджахеды не зря ждали подкрепления. Оно подошло. А я не просто так оставил за спиной целых два взвода. Они встретили свежие силы противника плотным огнем. Причем, судя по звуку, кинжальным. Солдаты подпустили «духов» предельно близко, о чем говорили взрывы ручных гранат.

Я не знаю почему, но «духи» традиционно не любят пользоваться ручными гранатами. При этом они с удовольствием используют советский гранатомет «РПГ-7», добытый всеми правдами и неправдами, заряжают в него китайские осколочные гранаты.

Наша военная промышленность гранаты к «РПГ-7» тогда выпускала только бронебойные, которые в условиях пешего боя вообще были ни к селу ни к городу. Но китайцы, а кроме них разные арабские страны и Турция, производили осколочные, хотя сами нашими гранатометами не пользовались. Им СССР такой вид оружия не поставлял.

Но в этом бою «РПГ-7» не стреляли. Слышались только взрывы ручных гранат. Это значило, что их бросали со сравнительно небольшой дистанции бойцы двух взводов, оставленных мной в прикрытие тыла. Потом в упор угостили «духов» автоматными очередями. Даже если каждый из бойцов выпустил всего по одному магазину, это было тысяча восемьсот патронов. Любому их противнику наверняка досталось по пуле, не говоря уже об осколках гранат.

Но бойцы основной части роты, скорее всего, не прислушивались к тому, что происходило за их спинами. Перед ними стояла своя задача, и ее следовало выполнять.

«Духи», конечно, имели возможность отступить в глубину главного ущелья, поскольку оно, в отличие от бокового, не было тупиковым. Но тогда взвод военной разведки оказался бы разблокированным. То есть мы свою задачу выполнили бы, смогли бы соединиться с разведчиками и отступить.

«Духи» упирались долго. Вплоть до того момента, когда мы всем составом роты пошли в рукопашный бой. С другой стороны на противника набросились военные разведчики.

Одновременно стихли звуки боя у нас за спиной.

Ко мне прибежал с докладом ефрейтор.

– Товарищ майор, отряд «духов» в составе сотни с небольшим человек практически полностью уничтожен. Если некоторые и смогли отступить, то никак не больше десятка…

– Нормально отработали, – оценил я. – Возвращайся к своим. Пусть дальше держат тылы. На случай, если к «духам» еще один отряд подойдет…

Ефрейтор тут же пустился в обратный путь. Он бежал уверенно, не спотыкался в темноте о камни. А с «духами» впереди, которые так и не дождались подкрепления, было быстро покончено.

– Не догонять! – дал я команду, понимая, что часть бойцов противника все равно отступит вверх по ущелью.

Главное, чтобы они хорошо умели бегать и потом не надумали нас преследовать…

* * *

Офицерским взводом военной разведки командовал тоже майор. Он быстро нашел меня, козырнул, представился, пожал руку и поблагодарил за помощь. За его спиной четверо офицеров несли кого-то на плащ-палатке. Я подошел. Это был старший сержант Жеребякин, вся грудь которого была разворочена автоматной очередью и обильно залита кровью. Но главное состояло в том, что он был жив. Молодой организм никак не желал смиряться со случившимся, боролся и с болью, и с потерей крови. Военные разведчики уже перевязали старшего сержанта. Они просто разрезали на нем куртку. Но кровь уже пропитала все бинтовые повязки.

– «Духи» хотели в наше ущелье по боковым скалам пробраться, чтобы нас сверху расстрелять, – объяснил мне майор военной разведки. – Мы, естественно, за этим местом по мере сил присматривали, но темнота мешала полному контролю. А за спиной у «духов» ваш старший сержант шел. Он без автомата был и потому из ракетницы выстрелил. Сразу «духов» высветил. Мы их, не сомневаясь, перебили, но они успели в старшего сержанта несколько очередей дать. Мы на скалы забрались. Старший сержант успел объяснить нам ситуацию и свою ракетницу с ракетами передал. У нас уже к тому времени они закончились. Мы ими иногда постреливали, чтобы «духов» в ущелье высветить. Иначе они могли бы вплотную подобраться и просто количеством нас задавить. Хороший у вас боец, – майор положил руку на перевязанное плечо Жеребякина. – Я обязательно отмечу его в рапорте и напишу представление к награде. Сейчас главное – в госпиталь его доставить, не опоздать. Ранения тяжелые…

– Выходим из ущелья! – дал я приказ своей роте, повернулся к майору и спросил: – У вас связь со штабом есть?

– Была. Устойчивая.

– Надо вертолет вызвать. Раненых вывезти и документы ваши отправить.

– Да. Я сейчас… Гавриленко! – позвал майор долговязого и сильно сутулого лейтенанта с рацией в рюкзаке за спиной. – Выходи на связь с командованием.

– Есть выйти на связь! – Лейтенант тут же снял с плеч лямки рюкзака, вытащил из бокового кармашка моток провода и протянул его офицеру, стоявшему рядом с ним.

Тот тут же начал разматывать и растягивать антенну.

Рюкзак был специальным, имел застежки особого вида. После их открытия обнажилась и сама рация, и гарнитура, приданная ей, – наушники с микрофоном и обычная телефонная трубка, как у стационарного аппарата.

Лейтенант надел наушники на свою не слишком крупную голову и проговорил:

– «Семьсот двадцать первый» вызывает «сто девяносто шестого»…

Я отвлекся, чтобы дать несколько распоряжений командирам взводов своей роты, и повернулся к лейтенанту, когда тот заявил:

– Товарищ майор! Командующий на линии…

Если сам командующий сидел на узле связи, дожидался разговора со взводом, значит, разведчики и в самом деле несли важнейшую информацию.

Командир офицерского взвода военной разведки взял в руки трубку, протянутую ему, и жестом приказал лейтенанту снять с головы наушники. Мне было, понятное дело, слышно только то, что говорил майор. Он сообщил командующему о том, что моя разведрота деблокировала его взвод и в настоящий момент мы выходим к «воротам» ущелья на склон главного хребта. Майор предположил, что противник постарается всеми наличными силами заблокировать наше передвижение, поэтому попросил прислать вертолет, который должен будет забрать документы и тяжелых раненых, не способных передвигаться.

Завершив разговор, майор вернул трубку радисту, повернулся ко мне и сказал:

– К нам на всякий случай три вертолета вышлют – транспортник и два штурмовика охраны. В штабе боятся, что документы потеряются. Если «духи» вертолет подстрелят, майор, запомни, меня следует обязательно к командующему вместе с головой доставить. Документы я смотрел, они у меня в памяти… Ладно! Выходим из ущелья в темпе… Командующий приказал поторопиться, чтобы не держать вертолеты на виду у противника, иначе за ними начнется большая охота.

К выходу из ущелья мы шли еще быстрее, чем к месту боя. По пути сняли свое тыловое охранение.

Командиры взводов выглядели довольными. Их солдаты были из пополнения, присланного к нам перед штурмом укреплений. Я только теперь понял, что у этих ребят случился первый в жизни настоящий бой. Солдаты, как и их командиры, были еще не обстреляны и только недавно прибыли в Афганистан. В каждом из двух взводов было по одному убитому, имелись и ранения, но только легкие. Бойцы, получившие их, даже строй не пожелали покинуть. Победа в скоротечном бою воодушевила мальчишек, придала им стойкости, мужественности.

Я по своему опыту знал, как помогает в становлении бойца и подразделения в целом победа в первом же бою. Поражение способно сломить человека, подорвать его психику. Хорошо, что получилось так…

Тяжелых раненых у нас было двенадцать человек, в том числе семь офицеров взвода военной разведки. Их несли на плащ-палатках, часто меняясь, чтобы не потерять темп.

Наш выход из ущелья, по большому счету, напоминал бегство. Но нас никто не посмел бы обвинить в этом, потому что бой был выигран. Более того, это была не одна-единственная схватка с врагом. Мы штурмовали укрепления, совершили ночной марш-бросок в незнакомых горах. Противник имел значительное численное преимущество, получил подкрепление, атаковавшее нас с тыла.

Но молодые и неопытные командиры взводов свое дело сделали. Они работали по принципу классики, именно так, как их и учили. Подпустили к себе противника как можно ближе. Засада зачастую решает исход боя. Так оно и вышло. «Духи» были уничтожены кинжальным огнем и ручными гранатами.

Окажись у «духов» опытный командир, он мог повести своих бойцов на прорыв. Тогда сил двух взводов могло бы не хватить на то, чтобы их остановить. Но действия засады оказались настолько неожиданными и эффективными, что противник сразу лишился численного превосходства и боевого духа. Скорее всего, погиб и командир. Уйти удалось только отдельным, далеко не самым лучшим бойцам. Обычно в подобной ситуации, как говорит опыт, выживают те, кто за чужие спины прячется. Это стандарт.

А теперь перед разведротой и остатками офицерского взвода военной разведки стояла еще более сложная задача. Мы должны были выйти с территории, контролируемой противником. Отряды Ахмад Шаха Масуда были везде. И позади нас, и впереди, и справа, и слева. Жители всех ближайших кишлаков оказали бы им поддержку, а по нам начали бы стрелять. Это значило, что вырываться к своим нам предстоит с боем…

Однако уже одно то, что к нам выслали три вертолета – транспортник и два штурмовика, говорило о важности документов, которые раздобыл офицерский взвод. Кроме того, совсем не любой результат разведки интересует командующего лично. Это же давало нам какую-то гарантию того, что нас всех вместе постараются вытащить. Завяжут с противником бой, может быть, совершенно не нужный ни для чего, кроме отвлечения сил. Бой сложный и кровавый, может быть, с большими потерями для той и другой стороны.

Масуд, конечно, очень опытный боевой командир. Он быстро поймет, ради чего русские завязали этот бой, но у него не будет возможности нас запереть и не выпустить. Он увязнет в драке как в болоте и не будет способен на другие активные действия. А мы в это время выйдем к своим.

Примерно так я видел ситуацию…

* * *

Мы вышли к «воротам» ущелья без всяких препятствий, не встретившись с «духами». Тот их отряд, который отступил в глубину главного ущелья, так и не попытался догнать нас.

Впрочем, «духи» не отступили. Они бежали, спасаясь от нашего удара. После этого им потребуется значительное время на то, чтобы в себя прийти. К тому же мы шли достаточно быстрым маршем, и угнаться за нами было проблематично любому отряду.

Тем не менее, как только мы вышли из ущелья, я сразу расставил посты со всех четырех сторон, чтобы не подпустить к роте «духов» незамеченными. Именно к этому моменту резко, как всегда бывает в горах, рассвело. Видимость была относительно неплохой. В бинокль можно было рассмотреть приближение к нам любого отряда и успеть предупредить меня.

Кстати, с поста нас и предупредили ракетой о приближении вертолетов. А потом мы и сами услышали характерный хлопающий звук двигателей, доносящийся с неба. Как и было обещано, к нам летели три «вертушки». Транспортный «Ми-8» и два «Ми-24». Штурмовики даже снижаться не стали, так и барражировали над нами, неся дополнительное охранение. Сверху экипажам все было прекрасно видно. Гораздо лучше, чем моим бойцам, стоявшим на постах. Да и провести обстрел с вертолета было бы проще. Залп НУРСов любому по численности отряду «духов» не понравится.

Пока штурмовики описывали круги над склоном, время от времени отстреливая тепловые ловушки на случай появления где-то рядом «духов» со «Стингером», пилот «Ми-8» выбрал место под склоном, где и приземлился. От нашего временного лагеря до вертолета было около сотни метров. Мы с командиром офицерского взвода военной разведки побежали к машине. Он меня опередил, поскольку я задержался, отдавая приказ готовить к погрузке тяжелых раненых, догнал майора, когда он уже стоял в стороне от вертолета, придерживая рукой кепочку, которую ветер, поднятый винтами, пытался сорвать у него с головы. Рядом с ним уже находился какой-то полковник, прилетевший из штаба. Военный разведчик передавал ему свой кожаный планшет, так ожидаемый командующим.

Но все же я успел услышать слова майора:

– В планшете только карты. Основные данные у меня в голове.

– Значит, майор, ты летишь со мной… – распорядился полковник, долго не думая.

– Это невозможно, товарищ полковник, – возразил командир взвода военной разведки.

– Это приказ… – полковник нахмурился.

– Тем не менее, товарищ полковник, это неправильное решение. Я не могу подчиниться, поскольку вы не являетесь моим непосредственным командиром.

– Что такое, майор! – полковник, видимо, с военной разведкой дела не имел и не понимал ситуацию. – Командующий выделил мне свой персональный вертолет, а ты не желаешь вовремя доставить ему данные разведки?

– Я не могу бросить своих бойцов. Это первое и самое главное. Теперь второе, тоже очень важное. У меня в голове только отдельная часть наблюдений. Все остальное знают мои офицеры, каждый из которых отвечал за свой участок наблюдения. И, наконец, третье. Нам нельзя рисковать, нарываться на опасность потери всех данных. Нет никакой гарантии, что вы сумеете вернуться назад с планшетом. Где-то за камнем может сидеть моджахед со «Стингером», и стрелять он будет не по штурмовику сопровождения, а по вашему вертолету. Тогда пропадет не только планшет с картами, но и основной носитель информации. Я то есть…

– Да, это аргумент… – пару секунд подумав, согласился полковник. – Но я сейчас отправляюсь сразу в штаб. Поэтому, майор, не смогу взять с собой раненых. Кроме того, вертолет командующего не приспособлен для таких перевозок.

– Хотя бы тяжелых, товарищ полковник, – сказал я, вмешиваясь в разговор.

– Я не имею права терять время. Мне необходимо срочно доставить документы в штаб к командующему, – заявил полковник и строго посмотрел на меня.

Я в ответ очень по-доброму, как мне показалось, улыбнулся, наставил на него автомат и спокойно проговорил:

– Думаю, можно будет вас высадить около штаба и потом доставить раненых в госпиталь, товарищ полковник. Без них вы отсюда не улетите. Можете не сомневаться в этом. Даю вам слово офицера…

Полковник смотрел то мне в лицо, то в единственный глаз автоматного ствола. Я до сих пор не могу уверенно сказать, смог бы в тот момент расстрелять полковника, ответь он мне категоричным отказом. Мои слова были унижением его погон. Я затеял опасную игру.

Он попытался найти компромисс и спросил:

– Есть раненые офицеры военной разведки?

– Семь человек.

– Грузите… Их я возьму…

– И одного старшего сержанта, – добавил я. – Исполняющего обязанности командира взвода.

Полковник хотел отказаться. Я видел это по его глазам.

– Раненые военные разведчики могут дать нужные сведения, потому только я и согласился, – оправдывался он перед самим собой.

– И одного старшего сержанта… – повторил мои слова командир офицерского взвода военной разведки и тоже поднял автомат.

– Грузите всех… – махнул рукой полковник. – За самовольное использование вертолета командующего отвечать будете сами. За угрозу оружием старшему по званию офицеру – тоже. Неприятности я вам могу обещать смело.

– Не рекомендую связываться с нами, – посоветовал я. – В районе боевых действий всякое бывает. Например, часто летают шальные пули…

Колонна носильщиков с двенадцатью тяжелоранеными уже была рядом.

– Грузите всех! – распорядился я.

– Всех – это семерых офицеров разведки и вашего старшего сержанта… – возразил полковник, но шум вертолетного двигателя и свист винтов, совмещенный с характерным хлопаньем, не позволили мне, кажется, услышать его слова.

В вертолет загрузили всех тяжелораненых бойцов.

Говоря честно, я не увидел разницы в том, отправим мы восьмерых человек или же двенадцать.

– Мне командующий обещал вертолет за ранеными прислать, – сказал командир взвода военной разведки. – А вы, товарищ полковник, в этой машине только попутный груз, как я понимаю. Планшет я мог бы и пилотам передать, как мы с командующим и договаривались. Вы ведь, наверное, за медалью полетели, да?..

* * *

Перед загрузкой я подошел к старшему сержанту Жеребякину, положил руку на его забинтованное плечо, посмотрел в переполненные болью глаза и сказал:

– Держись, Иван Владимирович. Тебе еще жить да жить…

– А я умирать и не собираюсь, – слабым голосом прошептал он, думая, наверное, что говорит громко. – Я держусь. У нас весь род крепкий. А я слышал, товарищ майор, как вы с этим полковником разговаривали. Не надо было из-за меня. Он человек недобрый. Зачем вам лишние неприятности!

– Не только за тебя. За всех раненых… – просто ответил я и отошел, чтобы не мешать погрузке.

Старшего сержанта унесли в салон вертолета…

Больше с Жеребякиным я не встречался. Я написал представление о награждении его орденом Красного Знамени, но так и не узнал, получил ли он его. Слышал только, что после госпиталя парня комиссовали и отправили домой…

Глава восьмая Командир взвода старший лейтенант Жеребякин

На столе снова зазвонил и завибрировал мой смартфон. На мониторе высветился номер начальника штаба сводного отряда спецназа майора Помидорова.

– Слушаю вас, товарищ майор, – ответил я.

– По твоему запросу, Василий Иванович. Об отставном подполковнике ВДВ… Жил такой как раз в том самом районе, где ты сейчас находишься. Там было даже два отставных подполковника Дадашева, и оба в ВДВ служили. Родные братья, участники Афганской войны, орденоносцы. Старший, Омахан Илдарович, потом продолжил службу в полиции, был даже начальником райотдела, уволился в звании полковника. Сейчас проживает в райцентре вместе с пожилым отцом Илдаром Махмутшаховичем Дадашевым. Младший из подполковников, Али Илдарович, со слов брата, уехал в Москву и только изредка звонит. Занимается там бизнесом. Сфера его интересов брату неизвестна. Сделать запрос в Госреестр я еще не успел. Если это необходимо, займусь этим в начале рабочего дня. Других сведений в картотеке МВД не имеется. Но вот в базе данных ФСБ присутствует одна-единственная, однако довольно интересная строчка. Есть, дескать, подозрения, будто Али Илдарович Дадашев под именем отставного подполковника ливийской армии Махмудшаха аль-Афалаби принимает участие в сирийских событиях на стороне ИГИЛ. Но там же имеется оговорка, что эти данные не проверены и требуют уточнения. А что он тебя так заинтересовал?

– Это, товарищ майор, не телефонный разговор, как я уже доложил. По завершении операции я все отражу в рапорте и лично расскажу. Извините, не имею возможности дальше разговаривать. Не позволяет ситуация. Конец связи…

– Конец связи, – неохотно и недовольно подтвердил майор Помидоров. – Я очень надеюсь на тебя и на твой взвод. «Сделайте» эту банду, ребята!

– Уже почти «сделали», товарищ майор. И обязательно «доделаем»…

А что, в самом деле, я мог ему сообщить? Что захватил в плен эмира аль-Афалаби? Но это значило бы, как мне кажется, сразу «сдать» бывшего подполковника с потрохами. Это все равно что самолично нацепить на него наручники и передать ментам.

Хотя я вовсе не намерен был отпускать его на все четыре стороны, знал, насколько опасен может быть человек с таким богатым военным опытом, если он соберет новую банду. А сколотить ее в современном Дагестане, с его вопиющей безработицей, самыми низкими в России зарплатами, повсеместной коррупцией, клановостью, самоуправством местных властей, мне думается, не составляет труда. В Дагестане, особенно среди молодежи, найдется великое множество людей, мягко говоря, очень недовольных всем этим.

А ведь это все – горцы, у которых война в крови. Многие поколения их предков всю свою сознательную жизнь воевали. Не так уж и важно, с кем именно. Найдет, предположим, Али Илдарович пять человек, которые пойдут за ним. Каждый из них приведет к нему еще пятерых. Так и образуется большой джамаат. Ему уже не потребуется переходить с боем границу, оставляя за собой кровавые следы.

Добыть себе оружие в современных условиях – не проблема. Даже чабаны, отправляясь с отарой в горы, берут с собой не охотничьи ружья, а боевые автоматы. Якобы для защиты от волков, которых, как они говорят, расплодилось в округе великое множество. Но волками в данной ситуации принято считать именно бандитов. Кстати, настоящих диких волков мне, например, встречать в горах не приходилось. Я даже их следов ни разу не видел.

В новом джамаате станут служить местные жители. Днем они будут за копейки где-то работать, а по ночам – брать в руки оружие. Такой грамотный человек, как отставной подполковник Дадашев, сумеет все организовать правильно, в том числе подумает и о вопросах конспирации. Он так обучит своих бойцов, что они вполне смогут составить конкуренцию, к примеру, спецназу МВД. Не говоря уже о каком-нибудь ОМОНе, который еще не везде полностью передан в «Росгвардию». Эти ребята со своей не самой лучшей базовой подготовкой способны только мирные демонстрации и митинги разгонять. А их будут использовать против бандитов, как «пушечное мясо».

Я снова положил трубку на стол, после чего надел бронежилет и «разгрузку», забрызганные кровью Сиражутдина.

Признаться, чужой кровью я слегка брезговал, тогда как своей привык совершенно не бояться.

– Что тебе, старлей, сообщили интересного? – словно бы между прочим, будто его это мало интересовало, спросил эмир, понимающий, кто звонил и по какому поводу.

– Ничего особенного, товарищ подполковник аль-Афалаби, – ответил я.

Лица эмира я не видел, но почувствовал, как он сначала вздрогнул, а потом напрягся. Значит, мой выстрел получился не холостым, угодил в цель.

– Выходит, брат все-таки сдал меня… Эх, Омахан! А я, значит, теперь уже не подполковник в отставке и не орденоносец…

– У вас с братом родители живы? – не стал я сразу развивать тему, желая еще на какое-то время оставить Али Илдаровича в подавленном состоянии.

– Мама умерла давно. Отец еще при ней бросил нас – жену и четверых детей, двух сыновей и двух дочерей. Он ушел к другой женщине, в город уехал, в Махачкалу. О нас, похоже, вспоминать не хотел. Но я отчасти его понимаю. Виной всему характер мамы. Мы с братом уже во взрослом возрасте, будучи офицерами, обращались к ней не иначе как «товарищ генерал». Она все и всех желала держать под контролем, постоянно всеми командовала. Последние годы жила со старшей дочерью в Ростове-на-Дону. Там и умерла после двух лет болезни. На похороны я приехать не успел бы, даже если бы захотел. Но меня обстоятельства не отпускали. Брат, наверное, сумел проводить маму в последний путь. Ему было проще… Он, наверное, и это мне не простил.

– Я думаю, он все и всех простил, не сдал вас. По крайней мере, в картотеке МВД вы числитесь, со слов брата, бизнесменом, работающим в Москве.

– А мой псевдоним? Откуда он взялся?..

– В информации на вас, имеющейся в ФСБ, есть строчка о подозрении насчет того, что подполковник Али Илдарович Дадашев и эмир аль-Афалаби – одно и то же лицо. Но присутствует и сноска, что эти данные требуют проверки и подтверждения.

– Это значит, что я могу, не без проблем и подозрений, естественно, вернуться к нормальной мирной жизни?

– Вот этого я не знаю. У меня нет уверенности в том, что вы через какое-то время не займетесь своей прежней деятельностью.

– Если я принимаю какое-то решение, то оно бывает окончательным, – твердо сказал Дадашев. – И внешние обстоятельства на меня мало действуют. Характером мы с братом в маму пошли. Это сестры наши в отца – мягкие.

– Кстати, Али Илдарович, ваш брат отца простил. Тот сейчас живет вместе с ним, в его доме. Да и на вас, он, наверное, тоже зла не держит. По крайней мере, я так думаю. Наверное, ему и от отца что-то в характер перешло. Вы знаете номер Омахана Илдаровича? Может быть, я позвоню ему, чтобы ситуацию выяснить?

Али Илдарович так торопливо назвал мне номер, что я сразу подумал, что отставной подполковник пытается «ухватиться за соломинку», живет последней надеждой, как всякий утопающий. Но при этом я не слишком хорошо понимал собственное поведение, хотя давно уже научился анализировать все свои поступки и делать из них правильные выводы. Ладно, пусть и не всегда, но достаточно часто.

Что-то в этом роде я попытался сделать и сейчас. Должен сказать, что выводы меня не слишком обрадовали.

Я не потерял расположения к Али Илдаровичу после его рассказа о том, что моего отца спас не он, а, скорее всего, его брат. Этого признания вполне могло бы и не быть, окажись бывший подполковник ВДВ не столь честным и совестливым. Я не знал его брата, но заочно уважал этого человека, был искренне ему благодарен за спасение отца.

Но отпустить при этом Али Илдаровича на все четыре стороны я не мог по той простой причине, что он все еще являлся отъявленным врагом. Не только моим личным, но и той страны, интересы которой я защищал с оружием в руках. Этот человек обязательно должен был ответить за былые грехи, которых, думается, за ним накопилось ой как немало. Моя обязанность состояла в том, чтобы сдать Али Илдаровича представителям правоохранительных органов, которые сразу же, еще до суда, засадили бы его в камеру.

Но тут мой служебный долг вступал в конфликт с совестью. Если судить по ней, то этого делать было нельзя. Я потом многие годы не давал бы себе покоя, мучился бы после такого поступка. Бывший подполковник вызывал у меня жалость и уважение. Все это перемешивалось с чувством благодарности к его брату, следовательно, в какой-то степени, и к нему самому.

Кроме того, нельзя было списывать со счетов и тот факт, что Дадашев не попытался напасть на меня, когда я был в полной прострации и не обращал никакого внимания на все то, что меня окружало. Этот опытный человек, давно живущий в условиях войны, обязан был уловить, прочувствовать этот момент. В недостатке храбрости я его обвинять не брался. Такого просто быть не могло.

Конечно, возраст свое берет. Теперь уже у отставного подполковника Дадашева просто не имелось тех физических сил, которыми он обладал раньше. Тем не менее он мог хотя бы сделать попытку освободиться, победить меня. Вытащить оружие, попытаться выстрелить, в конце-то концов, если уж понимал, что в рукопашной схватке ему ничего не светит.

Эмир всегда мог позвать на помощь своих бандитов, которые по-прежнему находились по другую сторону полога, закрывающего вход в грот. Они наверняка начали уже проявлять непонимание, поскольку времени с того момента, как эмир позвал к себе Сиражутдина, прошло довольно много. Им достаточно было сделать по десять-пятнадцать шагов, чтобы добраться до меня.

Если у эмира не было при себе оружия, что само по себе маловероятно, то он мог бы напасть на меня со спины, вцепиться в горло обыкновенным захватом-«гильотиной» и позвать помощников. За несколько секунд я просто не успел бы освободиться от захвата, не сумел бы оказать сопротивления всем им, вместе взятым. Ведь именно так оно и было в момент моего пленения.

Но Дадашев этого не сделал. Почему – я точно не знал, но мог предположить, что он сам шел навстречу своей будущей судьбе, плыл по течению, готов был сложить оружие, хотя и сомневался в том, что его люди поступят точно так же. Поэтому эмир и пустил дело на самотек. Чему быть, того не миновать.

При этом он не желал предавать тех людей, которых сам же сюда привел, не отказывался от них и готов был нести ответственность за свои действия. Эмир прекрасно понимал, что я, захватив его в плен, сам не освободился. Бандиты, ждущие за пологом, расстреляют меня по одному только подозрению, если я, конечно, позволю им это сделать.

Обычно я стараюсь предвосхитить подобные действия всяких посторонних людей, предпочитаю стрелять первым или использую иные убедительные методы. Например, бросок гранаты за полог. Но там, в большой пещере, сейчас сидят другие бандиты, которые сразу пойдут в атаку на грот эмира. Я не смогу в одиночку остановить их. Значит, мне следовало ждать подхода бойцов моего взвода.

Они, как показывал монитор планшетника, находились уже рядом, в пределах пяти минут аккуратного продвижения. Так я мысленно совмещал время и расстояние. А до рассвета, как я прикидывал, оставалось еще около десяти минут. Взвод внял моему приказу и передвигался теперь намного быстрее, чем прежде.

– Ну, что же ты, старлей, не звонишь Омахану? Передумал? – спросил эмир.

Я набрал номер, названный мне Али Илдаровичем. Трубку долго никто не брал. Это и понятно. По общечеловеческим представлениям была еще ночь. Утро уже приближалось, но для сна шли самые сладкие часы, когда не хочется подниматься даже на телефонный звонок.

Наконец густой весомый голос ответил, не представляясь:

– Слушаю вас…

– Омахан Илдарович? – на всякий случай пожелал я уточнить, с кем разговариваю.

– Да-да, слушаю. Кто это?

– Моя фамилия Жеребякин. Старший лейтенант спецназа военной разведки.

– Фамилия что-то знакомая. Только не припомню, где мы встречались, – ответил отставной полковник полиции.

– Товарищ полковник, возможно, вы встречались с моим отцом, Иваном Владимировичем Жеребякиным, сержантом воздушно-десантных войск, и даже однажды вынесли его, четырежды раненного, с поля боя. Он хорошо помнит вас и на все эти годы сохранил благодарность по отношению к вам. Я тоже понимаю, что если бы не ваш поступок, то меня не было бы на свете, и признателен вам точно так же, как и он…

– Понял. Я вспомнил сержанта Жеребякина. Чем могу быть полезен? Кстати, как себя чувствует твой отец, старлей?

– Думаю, неважно. Он несколько часов назад попал под машину, и сейчас его, наверное, уже привезли в больницу. Буду звонить, узнавать. Если вам интересно, позже я смогу сообщить. Но об этом потом…

Отставной полковник полиции прокашлялся, выгоняя сон из головы, и голос его зазвучал куда более ясно и четко. Наверное, и его задела весть, которая для меня была личной трагедией, но не настолько сильно, как меня. В стране ежедневно происходит несколько тысяч ДТП со смертельным исходом, и на все реагировать остро просто невозможно для человеческой психики. Да и мой отец был, по сути дела, чужим отставному полковнику полиции.

– Конечно, сообщи… Это печально. Но я догадываюсь, что ты нашел меня вовсе не ради этого сообщения. Я вообще не понимаю, как ты меня отыскал. Хотя для военной разведки, это, наверное, не так уж и трудно… А главное, зачем? Чем могу быть полезен?

– В данном случае, товарищ полковник, полезным вам хочу и могу оказаться я…

– Не понял. Чем именно?

– Я в настоящий момент нахожусь неподалеку от вас. В ущелье Трех Дев.

– Да. Это рядом. Увидеться хочешь?

– Не в том дело. Я – командир взвода. Мои солдаты сейчас ведут в ущелье бой с бандой, пришедшей из Сирии.

– Понятно. Я чем-то могу вам помочь? Я уже не являюсь начальником районной полиции, но готов по собственному желанию возглавить отряд ОМОНа, если тебе нужна поддержка. Мне не откажут…

– Сам я нахожусь в пещере, занятой бандой. В маленьком гроте. Здесь только я и эмир Махмудшах аль-Афалаби… – Я словно бы увидел, как вздрогнул отставной полковник полиции, и спросил: – Вам это имя что-то говорит?

– Говорит. Я с ним знаком, – в голосе Дадашева-старшего послышалось не волнение, но заметное напряжение, словно он ожидал от меня какой-то неприятности типа выстрела через трубку. – И что между вами происходит?

– Ничего особенного. Я убил двух его подручных, которые находились в гроте, и захватил Али Илдаровича в плен, – назвал я эмира его собственным именем, показывая, что знаю больше, нежели сейчас демонстрирую. – Но я не готов сдать властям человека, брат которого спас жизнь моему отцу. Сам он когда-то там же, в Афгане, выручил другого солдата с такой же фамилией, как у меня, только старшего сержанта. Поэтому я желаю переложить решение на ваши плечи, товарищ полковник. Поступайте по своему желанию и пониманию ситуации…

– То есть ты, старлей, не желаешь отдавать властям эмира банды, но при этом хочешь, чтобы я предал родного брата? – напряжение отставного полковника полиции вылилось в это обвинение.

Но он понял ситуацию вполне правильно и, в отличие от меня, сумел объяснить ее. Да, сам я не мог решиться на это и желал переложить ответственность на чужие плечи. Не то чтобы я боялся. Совсем нет. Просто я не понимал, как мне следует поступить. Сам я никак не мог верно сформулировать суть дела, а бывший мент и подполковник ВДВ сразу это сделал. Он не постеснялся спросить меня напрямую.

– Не совсем так, товарищ полковник, – попытался я смягчить свое положение. – Я даю вам право выбора. Сам Али Илдарович говорит, что готов вернуться к мирной жизни. Я не думаю, что он обманывает. Ваш брат кажется мне человеком твердого слова, настоящим мужчиной, который как сказал, так и сделал.

– Да. Характер у брата именно такой.

– Я оставляю за вами право решить судьбу младшего брата, не буду возражать, если вы его примете в своем доме как бизнесмена, возвратившегося из Москвы, и поможете ему устроиться. Выбор за вами. Захотите сдать его в Следственный комитет – это тоже будет ваше решение.

– Старлей, мне нужно подумать и посоветоваться с отцом… Твой номер у меня в трубке остался. Я перезвоню тебе через три минуты.

– Хорошо, товарищ полковник. Я буду ждать звонка, – сказал я, отключился от разговора и под внимательным, ждущим взглядом Али Илдаровича положил аппарат на стол.

– Что сказал Омахан? – все же не выдержал он паузы, которую я взял.

– Он обещал позвонить через три минуты. Хочет спросить совета у отца.

– Все правильно. Так и должно быть по нашим законам, – согласился эмир с надеждой в глазах. – У нас отец все решает.

Звонок раздался через полторы минуты вместо обещанных трех.

– Слушаю вас, товарищ полковник.

– Старлей, скажи, как мне забрать брата? Приехать в ущелье?

– Есть на чем ехать?

– У меня «уазик» с военными мостами. Он эту дорогу осилит, и не такое одолевал.

– Хорошо. Подъезжайте к «воротам» ущелья. И ждите там. Сколько вам придется стоять, я сказать не могу. Просто не знаю. Когда все в ущелье завершится, я выведу к вам Али Илдаровича. Или он без меня выйдет, если со мной что-то случится. Сам он согласен на передачу в ваши руки. Так ведь, Али Илдарович? – Я посмотрел на эмира, который несколько раз быстро кивнул. – Да, он не возражает.

– Дайте ему трубку… – неожиданно перейдя на «вы», потребовал отставной ментовский полковник.

Я молча протянул телефон Али Илдаровичу.

– Слушаю тебя, брат… – тихим и совсем не командным голосом сказал эмир.

Это был голос затравленного, чуть ли не забитого, сломленного психологически и на все уже согласного, как мне показалось, человека. Но я хотел, чтобы он сам принял решение, и никак на него не давил.

Отставной мент говорил долго. Как я понял, он ставил брату какие-то условия, и тот только согласно кивал, ни разу не возразил.

Но потом, когда старший брат отключился от разговора, Али Илдарович сказал мне:

– Омахан просил позвонить ему, когда ты, старлей, узнаешь, как дела у твоего отца. Я не стал ему рассказывать о том, как говорил с Иваном Владимировичем. Ведь получается, он из-за меня отвлекся и попал под машину. Пока это брату знать ни к чему, чтобы не винил меня еще и в этом. У него и без того ко мне много претензий. Он их только что скопом высказал. Я сам обязательно расскажу ему, когда все успокоится и выяснится, что с твоим отцом. Обещаю.

Он напомнил мне о необходимости совершить еще один звонок.

Я взял трубку из руки эмира, нашел в перечне входящих звонков нужный номер и нажал на кнопку вызова. На звонок никто не ответил. Видимо, капитан Ивченко из ГИБДД оставил телефон в больнице, среди вещей отца. Наверное, врачи передадут ему аппарат через пару дней, если к тому времени самочувствие стабилизируется. Мне оставалось надеяться только на то, что Ивченко догадается сам позвонить, со своего телефона.

Мысль моя, видимо, транслировалась каким-то образом через эфир и дошла до капитана Ивченко. И минуты не прошло, как он позвонил. Я увидел, как определитель высветил незнакомый номер, и каким-то образом догадался, что это капитан.

– Старший лейтенант Жеребякин. Слушаю вас.

– Старлей, приветствую. Это капитан ГИБДД Ивченко, из Вологды.

– Да-да, товарищ капитан, я ждал вашего звонка. Есть какие-нибудь новости?

– Доставили мы Ивана Владимировича в областную больницу. В травматологическом отделении ему к нашему прибытию уже место приготовили. Сразу осмотрели, провели рентген, всего загипсовали, поставили укол успокаивающего и уложили. Его сотовый на тумбочке лежит. Я потом уже увидел по определителю, что вы звонили. Но в тот момент беседовал с дежурным врачом в приемном покое и ответить не мог. Сам Иван Владимирович спит после укола сильного препарата. Когда проснется, ему трубку переложат под левую руку, поскольку правая в гипсе. Не сможет сам номер набрать, медсестра поможет. Я с ней договорился, показал, где ваш номер найти. Она на всякий случай его даже на бумажку выписала и обещала следующей по смене медсестре передать. Они утром меняются…

– Спасибо, капитан. Что дежурный врач говорит?

– Он только по рентгеновским снимкам судит. Говорит, один перелом ноги сложный, многооскольчатый. Но операции не требуется. Года два Иван Владимирович гарантированно будет хромать и боль в ноге испытывать, потом все восстановится. Остальные переломы опасений не вызывают.

– А всего их сколько?

– Семь. Все в конечностях, только один в правом большом плечевом бугре. Этот будет два с половиной месяца заживать, да и то при условии неподвижности. Это – главное неудобство. Про сложный я уже сказал. А простые срастутся за три недели полностью. Еще вопрос такой. Вы будете заявление писать на соседа, который сбил вашего отца?

– Это уже пусть сам отец решает, писать ему заявление или нет, – ответил я и осведомился: – На намеренный наезд это не смахивает?

– Нет. Непохоже. Хотя я не знаю отношений между соседями. Там, честно говоря, большая выбоина на дороге – машину в сторону швырнуло. Улица освещена слабо. Знака, ограничивающего скорость, там нет. Значит, допускается движение со скоростью до восьмидесяти километров в час. В темноте машина вполне могла потерять управление. А при ближнем свете фар издали увидеть человека и вовремя сбросить скорость сложно. Хотя бывает всякое. Выбоину на дороге местный человек обязан был помнить, даже если учесть, что он уже старик за семьдесят. Отец, кстати, вам не жаловался на соседей? Не было у него с кем-то ссоры? Мог кто-то, предположим, отомстить ему за что-то таким вот образом?

Признаться, меня такое предположение даже слегка возмутило.

– Отец у меня выглядит человеком суровым и немногословным, но по натуре бесконфликтный. Я не представляю, чтобы он с кем-то поругался до такой степени, что его пожелали бы сбить машиной. Что-то сказать так, чтобы обидеть, он может, но не до такой же степени. Хотя люди бывают разные. Однако я соседа не знаю. Нет, капитан, я никакого заявления писать не буду. Если отец пожелает, когда придет в себя, то пусть так и делает…

Глава девятая Командир взвода старший лейтенант Жеребякин

Али Илдарович терпеливо дожидался, когда я завершу разговор с капитаном дорожно-патрульной службы. Мне трудно сказать, насколько реально он переживал по поводу беды, произошедшей с моим отцом, но живую заинтересованность этим вопросом эмир демонстрировал.

– Что капитан говорит?

– Отцу сделали укол, он спит, поэтому звонка не слышит. Но Ивченко видел на определителе мой номер и позвонил со своего аппарата. Из семи переломов только один сложный, но операции не требуется. Врач говорит, отец будет пару лет хромать и испытывать в ноге болевые ощущения.

– Про какое заявление вы говорили?

– Капитан спрашивал, буду ли я писать заявление на человека, который отца сбил, интересовался, был ли водитель настроен к отцу недоброжелательно.

– Откуда ты можешь это знать! – проявил эмир естественную мужскую объективность. – Не думаю, что отец тебе по телефону жаловался…

– Правильно думаете, товарищ подполковник.

Если какое-то время назад в обращении «товарищ подполковник» я сам слышал нотки издевательства, то теперь уже потерял их окончательно, называл эмира по бывшему его званию вполне привычно. Точно так же я говорил у себя в бригаде, общаясь, например, со своим комбатом. Беседовать с этим человеком на «вы» я тоже начал без особого усилия, никак не перебарывая себя, хотя раньше всегда говорил «ты» любому бандиту, будь то эмир или рядовой автоматчик.

– Отец не из тех людей, кто будет жаловаться на отношения с соседями. Он человек бесконфликтный, в состоянии любую ссору перевести в шутку, пусть порой и грубоватую. Я очень сомневаюсь, что сосед решил отомстить отцу таким образом, и умышленно сбил его машиной. Поэтому писать заявление я отказался. Если отцу это будет нужно, то он сам это сделает.

– Тот человек, который его сбил, не сбежал с места ДТП, хотя вокруг была темнота, сразу позвонил в «Скорую помощь» и попросил диспетчера вызвать полицию. Я по его голосу почувствовал, что он был сильно испуган, по крайней мере, очень волновался. Мне показалось, что переживал этот старик не за себя, а за Ивана Владимировича. Наверное, неплохой он человек, если судить по его действиям. Хотя может быть и наоборот…

– В смысле?

– Я встречал изворотливых людей, которые заранее просчитывали все свои действия и плохие легко выдавали за хорошие. Здесь такой вариант тоже вполне допустим. Что за люди – соседи твоего отца?

Я только плечами передернул и проговорил:

– Я не знаю никого из отцовских соседей. Я там не жил, в Челябинске вырос. Отец с матерью, когда на пенсию вышли, уехали на ее родину. Она тогда уже сильно болела, надеялась, что на родной земле ей легче станет. Продали квартиру, переехали. Мама там и умерла. Отец один остался. Но возвращаться не пожелал. Для него и Челябинск тоже не родной город. И ко мне переехать не захотел. Сказал, что еще может сам за собой ухаживать.

Я поздно хватился, все же еще раз поднял трубку, нашел последний входящий номер, послал вызов и тут же услышал ответ:

– Слушаю, капитан Ивченко…

– Старший лейтенант Жеребякин беспокоит.

– Я понял по номеру.

– Товарищ капитан, у меня к вам просьба будет. Вы увидите того человека, который отца сбил?

– Я сейчас как раз у себя в кабинете с ним сижу, беседую, пишу новый протокол.

– Попросите его сделать то, за чем мой отец домой ночью возвращался. Пусть вместо него курей покормит… Просто по-соседски. Они же здесь ни при чем.

Капитан, наверное, убрал трубку от лица. Мне слышно было только, как он что-то говорит, но слов разобрать я не мог.

– Алло, старлей, он обещает и курей, и щенка покормить, и кота, когда тот заявится. Говорит, кот постоянно шляется по лесу и не каждую неделю подкормиться приходит. Иногда кошку с собой приводит. Всегда одну и ту же.

– Спасибо, капитан. Есть у отца такой кот. Но он и сам себя всегда прокормит. А про щенка я даже не знал еще. Новосел, видимо. У меня все. Конец связи…

– Конец связи, – подтвердил капитан и отключился от разговора.

Признаться, меня эти общечеловеческие бытовые разговоры не слишком отвлекали от основного моего дела. Я время от времени посматривал на монитор планшетника, ни на минуту не забывал о том, что мой взвод сейчас медленно продвигался в сторону пещеры. По большому счету, он уже достиг ее, миновал пять засад, где бандиты были уничтожены, согласно нашей обычной тактике, при помощи снайперов.

В засадах, скорее всего, были пулеметы. О наличии крупнокалиберного я уже знал, но должны были быть и другие, в первую очередь ручные. Сейчас они перешли в руки бойцов спецназа и значительно усилили плотность нашего огня.

Скорее всего, оставлять без дела крупнокалиберный пулемет «Утес» старший сержант Раскатов, человек бережливый и хозяйственный, не пожелает. Он обязательно постарается использовать такую технику.

Я, не в пример ему, оставил китайский пулемет «Тип 77» того же калибра на посту «духов», уничтоженном нами у входа в ущелье. Разумеется, без затвора. Я посчитал, что таскать на себе гору металлолома – это лишняя, ненужная нагрузка на бойцов, имеющих оружие с глушителями. На крупнокалиберные пулеметы его не поставишь. Толку от этого не будет, поскольку их пуля покидает ствол со слишком высокой скоростью, превышающей скорость звука.

Хотя на тот же «Утес» порой устанавливается мощный оптический прицел от винтовки. Этот пулемет может бить и одиночными выстрелами. Его можно использовать как дальнобойную крупнокалиберную снайперскую винтовку, способную на значительном расстоянии проломить борт, скажем, бронетранспортера. Однако при операциях в горах против бандитов, не имеющих своей бронетехники, обычно используются именно качества настоящего пулемета, которому оптический прицел потребен разве что для первого выстрела.

Крупнокалиберный пулемет «Утес» даже при всей своей собственной тяжести так подскакивает при автоматической стрельбе, что приходится обкладывать ему сошки тяжеленными камнями. Благо в горах их хватает с избытком. А держать глаз постоянно прижатым к резиновому наглазнику прицела вообще опасно. Так легко можно заработать солидный синяк.

Но практически все бойцы моего взвода управляться с крупнокалиберным «Утесом», как и с другими пулеметами, умеют и знают все достоинства и недостатки этого вида оружия. Значит, можно не опасаться, что мои парни будут светить в ночи синяками.

Кроме того, использование крупнокалиберного пулемета в условиях горного ущелья чревато образованием эха, которое сливает в единый звуки разных выстрелов и делает их просто пугающими, устрашающими для противника. Правда, при стрельбе в ущелье следует держаться подальше от стен, потому что эхо способно уронить сверху даже убийственно крупный камень. Но бойцы взвода это знают и берегутся.

А что касается автоматных глушителей, то при выезде на боевое задание мы обычно берем с собой около двадцати-тридцати сменных резиновых обтюраторов для них. Много места такой груз не занимает. Обычный обтюратор рассчитан примерно на две сотни выстрелов и не любит работу очередями. Каждый боец лучше командира знает, сколько патронов он расходует в бою, поэтому сам о себе заботится.

Правда, наши автоматы «АК-12» очередь отсекают, превращают ее в короткую, всего в два выстрела. Так раньше стреляли изначально только отдельные офицеры, потом и все. Теперь мы обучаем такой стрельбе и солдат. Очередь в два патрона обтюратор еще терпит, тем не менее при интенсивной стрельбе изнашивается.

Сменить обтюратор, а если есть необходимость, то и оба, поскольку в глушителе их два, – для тренированных рук дело полутора минут. Конечно, не всегда это бывает удобно делать в бою, но бойцы приспособились и к такому. Они могут выполнить эту несложную операцию даже вслепую, хоть с закрытыми, хоть с завязанными глазами. И, естественно, даже в самую темную ночь, даже перед рассветом, когда луны и звезд на небе уже нет и темноту, кажется, можно потрогать рукой и ощутить, какая она есть в реальности.

Сейчас, судя по стрелкам моих командирских часов, наступило как раз это время. Но мне подумалось, что те бойцы, которым было необходимо это сделать, уже сменили в своих глушителях обтюраторы на новые.

Али Илдарович подошел ближе, остановился у меня за спиной, через плечо глянул на монитор планшетника. Быстро же он начал понимать, что здесь к чему! Но школа у эмира была и в самом деле весьма качественная. Современный американский майор был не во многом грамотнее советского престарелого подполковника. Ну разве что в работе с самыми современными гаджетами. Хотя и здесь нескольких слов Османа хватило для того, чтобы Дадашев все схватил на лету и уже мог ориентироваться в обстановке, глядя на монитор.

– Вас что-то интересует, товарищ подполковник? – сурово спросил я, желая таким вот тоном пресечь его любопытство.

Но Али Илдаровича смутить было трудно. Он просто сделал вид, что не уловил моей суровости. Он умел адаптироваться к ситуации, этого у эмира не отнять.

– Просто жду развязки. Как думаешь, старлей, что твои бойцы без твоей опеки предпримут? Они тебя не бросили, значит, уважают, считают настоящим человеком. Ты, судя по всему, их хорошо готовил.

– Да, я старался. Думаю, что они скоро войдут в пещеру.

– У входа трое часовых. Они обязательно поднимут тревогу.

Признаться, я часовых не видел. Но они, если Али Илдарович говорит, должны быть. Наверное, сидят, замаскированные, в специальных «гнездах», оборудованных заранее. Пусть я их не заметил, но это еще не значит, что «духов» там нет. Однако я за свой взвод мог поручиться. Они часовых обнаружат и уничтожат.

Мой планшетник подал привычный сигнал. Мне пришло текстовое сообщение. Я взял гаджет в руки, повернул к Дадашеву тыльной стороной, чтобы он ничего не видел, и только после этого сообщение открыл.

На связь со мной вышел старший сержант Раскатов. Он сообщил, что бойцы нашли мой шлем среди камней. Тот теперь на поясе у замкомвзвода. Старший сержант хотел было подстроить «Волчье ухо» к своему приемоиндикатору, но на нем отсутствовали драйвер и программа работы с прибором.

Одновременно старший сержант доложил мне и о том, что взвод занимает позицию перед входом в пещеру. Я и сам видел это на мониторе. Снайперы только что ликвидировали часового с крупнокалиберным пулеметом, сидящего в нише над входом.

Я тут же отстучал на клавиатуре встречное сообщение о том, что есть еще пара часовых, которых необходимо обезвредить. Старший сержант не отвечал больше минуты, и все это время мы с Али Илдаровичем смотрели в глаза друг другу. Я видел, что он желает спросить о сути сообщения, полученного мной, но не торопился поставить его в известность.

Бывший подполковник не выдержал первым и все же осведомился:

– Есть новости?

– Есть! Ваших часовых, товарищ подполковник, выставленных перед входом в пещеру, уже не существует в природе. Они ликвидированы…

– Я сказал тебе о них, а ты передал своим солдатам. Выходит, я предал своих людей…

В его голосе слышался упрек, словно я поступил нечестно.

– Во-первых, я не просил вас говорить и не обещал, что не буду использовать против ваших бандитов то, что вы скажете. Во-вторых, можете себя не укорять. Я не успел ничего сообщить, как мне пришел доклад об уничтожении часовых. – Я просто не желал добивать отставного подполковника чувством вины и потому сказал неправду.

Чувство вины могло его толкнуть на активные действия, которые мне были совершенно не нужны. А сообщение и в самом деле только что пришло. Я сразу ткнул в него пальцем, чтобы открыть весь текст, пока показанный одной только строчкой.

«Нашли еще двоих, – доложил старший сержант Раскатов. – Слева «дух» с ручным пулеметом сидел почти внутри входа, в нише. Справа тоже пулеметчик. Он находился так далеко, что сам едва ли мог контролировать попытку прорыва в пещеру. Был способен только огнем пулемета припугнуть. Первое отделение подошло вплотную к площадке перед входом. Сразу после этого на нее вышла большая группа бандитов. Почти полтора десятка. Атакуем?»

Мне хотелось набрать фразу: «Если хочешь, позови их играть в карты».

Это относилось к эпидемии, некоторое время назад охватившей взвод. Мои бойцы едва ли не все свое свободное время посвящали карточной игре. При мне, конечно же, никто не играл. Солдаты стеснялись даже колоду показать и такое вот занятие не афишировали. «Стукачей» во взводе не водилось никогда, но я знал о заразе, одолевшей моих парней.

Мне хотелось упрекнуть старшего сержанта, которому полагалось в мое отсутствие контролировать поведение взвода. Но набирать все это на непривычной сенсорной клавиатуре было слишком сложно и долго. Поэтому я отделался коротким «Да!».

Крупнокалиберный пулемет «Утес» заговорил сразу, как только ушло мое сообщение. Нам в гроте были прекрасно слышны его выстрелы.

Эмир посмотрел на часы.

– Твои стреляют? – поинтересовался он.

– Мои. Из пещеры сейчас вышли полтора десятка ваших бандитов.

Услышав мои слова, эмир поморщился. Но я упорно не желал называть его людей ни бойцами, ни моджахедами. Бандиты, в моем понимании, и в Африке остаются бандитами. Дадашев не стал меня поправлять, не пожелал обострять обстановку.

– Смена на посты отправилась, – объяснил Али Илдарович. – Они еще не знают, что постов у нас уже нет. По графику их время подошло.

– И смены, думаю, тоже уже нет… – безжалостно констатировал я.

– Сомневаюсь. У моих парней хорошая школа. При первых выстрелах они залегли. Сразу всех «положить» было невозможно.

– У моих выучка лучше. Они уже на площадке перед входом. Подошли незамеченными. Раз пулемет замолчал, значит, солдаты сейчас будут здесь. Ждем их, товарищ подполковник!

– Эмир! – закричал кто-то в большой пещере.

Я не знал, что там происходит, хотя вопли «Аллах Акбар» звучали достаточно истерично.

Я ожидал обострения ситуации и вовремя поднял автомат. Полог резко отодвинулся, и в грот не вошли, а стремительно ворвались долговязый Салих и еще какой-то тип с окровавленной головой, явно раненый. Две мои короткие малошумные очереди тут же уронили того и другого лицом в каменный пол.

Но в этот раз бандиты, находившиеся за пологом, услышали металлический грохот оружия, упавшего на каменный пол. Трое людей эмира тут же рванулись в грот, прямо под мой ствол. Моя стрельба по ним благодаря глушителю не привлекла лишнего опасного внимания.

Положив боевиков, я скользящими шагами переместился к входу, отодвинул полог, выглянул сначала сам, потом высунул ствол автомата. Бандиты, находившиеся в главной пещере, сместились вперед, ближе к входу, оставили костры у себя за спиной. Я подумал, что это было не самым лучшим решением. На фоне костров их все равно было видно. В данной ситуации лучше было бы отступить в глубину большой пещеры, оставить костры впереди себя. Бойцы моего взвода, я уверен, поступили бы именно так.

Но в конкретной ситуации это не смогло бы спасти бандитов. Автоматы моих солдат были оборудованы оптическими прицелами с тепловизорами, и темнота не мешала им вести прицельный огонь. Правда, сами бандиты при этом лучше видели бы моих спецназовцев, находящихся по другую сторону костров, но это никоим образом не уравнивало бы шансы на победу.

Вдруг у меня за спиной раздался пистолетный выстрел. Я обернулся. Эмир Дадашев стоял над телом одного из своих бандитов. Я сразу заметил, что боевик лежал не в том положении, в котором оказался после моей очереди. Видимо, он был только ранен, пришел в себя и схватился за автомат, желая выстрелить мне в спину. Пистолетная пуля прервала эту попытку. А сам пистолет остался в руке эмира.

– Латиф хотел тебя застрелить… – словно оправдываясь, как-то даже виновато сказал Али Илдарович.

Я при этом подумал, что вину он чувствует перед тем человеком, которого застрелил, но это не играло решающей роли. Теперь бывший подполковник ВДВ спас уже не старшего сержанта Жеребякина, а старшего лейтенанта с той же фамилией. Значит, он переступил черту и оказался по одну со мной сторону пропасти. Сумел перепрыгнуть. При этом я понимал, каких усилий это ему стоило, но на разговоры у меня времени не было. Да и желания высказывать слова одобрения или же осуждения тоже не имелось.

Я снова высунулся за полог, сместился в сторону, в темноту, и сразу обратил внимание на то, что бандиты уже заняли места за бруствером, выложенным из камня. Его наличие и объясняло, почему они стремились вперед, а не назад. Но бруствер прикрывал их только со стороны наступающего взвода, оставлял отрытыми для меня. Я быстро дал четыре короткие, неслышные очереди и ни разу не промахнулся.

При этом пистолет, остававшийся в руках Али Илдаровича, все же вызывал у меня легкое беспокойство. Мне трудно было предположить, как поведет себя этот человек. Пожелает ли он остаться подполковником Дадашевым, или же за спиной у меня окажется вооруженный эмир Махмудшах аль-Афалаби. Это тоже был допустимый вариант.

Следующая пуля, выпущенная из этого пистолета, вполне могла достаться мне, хотя я, разумеется, предпочел бы, чтобы Али Илдарович не стал стрелять ни в меня, ни в себя. Меня еще мог бы спасти бронежилет, если бы эмир целился в корпус. А при самоубийстве люди обычно выбирают голову. Им в такие моменты наплевать на эстетичность. Они просто стреляются, и все…

– Старлей, смотри внимательней. Мои люди могут среагировать на звук пистолетного выстрела, раздавшийся в моем гроте… – подсказал мне эмир из-за полога.

После этого я вообще перестал его опасаться. Тем не менее я беззвучно пробрался чуть дальше и принял в сторону, чтобы стать невидимым и для эмира, и для кого-то еще со стороны. Свет слабой лампочки сквозь толстый полог не проникал.

– Смотрю, товарищ подполковник, спасибо, – сказал я.

Мне самому тоже подумалось, что одиночный пистолетный выстрел в гроте привлек внимание бандитов, находившихся за каменным бруствером. Подсказку на этот счет дал мне тепловизионный оптический прицел автомата.

Я увидел, как двое бандитов посмотрели в нашу сторону и обменялись какими-то фразами. После чего один из этой пары, видимо, выполняя приказание второго, перекатился в низинку. Там он приподнялся и что-то крикнул визгливым, как мне издали показалось, голосом.

Тут же к нему в низинку перекатились еще пятеро бандитов. В результате позиция обороны банды, и без того не самая мощная, была сильно ослаблена. Все шестеро стали на четвереньках пробираться в сторону моей позиции. Однако бандитские задницы, видимо, хорошо «светились» в тепловизорах солдат моего взвода. Результат не заставил себя ждать. Через несколько секунд боевиков осталось только трое.

Они продолжали движение, укрываясь за камнями, оставаясь невидимыми для моих бойцов. Но эти боевики в темноте, естественно, не замечали меня. Дистанция до них составляла метров двадцать пять – двадцать восемь. Я стрелял прицельно, в головы. С такой дистанции я и без оптического прицела не промахнулся бы, поскольку огонь нескольких больших костров хорошо освещал пещеру и четко выделял контуры бандитов, передвигающихся в мою сторону.

Таким вот образом я без проблем избавился от опасности, угрожавшей мне…

Глава десятая Эмир Дадашев

Значит, старший лейтенант Жеребякин уготовил мне такую участь – попасть под жесткую опеку брата, как до меня получилось с отцом. Этот командир взвода не знал, разумеется, что представляет собой мой брат, капля в каплю повторяющий характером нашу мать. Типичный полковник полиции, излишне прямолинейный не только в поступках, но даже в мыслях, лишенный всяких сомнений и гибкости мышления.

Впрочем, я все еще остался в сомнении, не знал, что же лучше. Оставаться мне эмиром сильного джамаата, подвергать постоянной опасности не только себя, но и своих людей, выступать против подавляющего большинства собственного народа или же попасть в «лапы» к брату, оказаться в полной зависимости от него. У каждого из этих двух вариантов были свои собственные преимущества и недостатки.

Оставаясь эмиром, я не терял свободу мысли и действий, поскольку находился в Дагестане, а не в Сирии. Там такой свободы у меня тоже не было, несмотря на все уверения тех людей, которые уговаривали меня туда податься.

Но раньше меня подпитывала национальная, может быть, даже националистическая идея, в гораздо большей степени, чем религиозная, которая моим сирийским командованием только декларировалась, но никак не соответствовала общей идеологии движения. Именно из-за этого у меня там же, в Сирии, и начался раздрай в душе. Я стал терять уверенность в правомочности своих действий.

Потом я вернулся в родные места, где рассчитывал стать хозяином самому себе. Но и здесь со мной происходило то же самое.

Первые сомнения пришли ко мне, когда я выслушал телефонный доклад командира малого джамаата, который должен был не только подготовить для всех базу в ущелье Трех Дев, но и навестить свое родное село, собрать там еще один небольшой отряд, в дополнение к своему. Я знал, что этот человек не способен на обман. Он честно сказал мне, что сумел привести с собой только одного никчемушного оборванца, пьяницу и бывшего уголовника, который и пошел-то в джамаат только ради того, чтобы безнаказанно грабить.

Нормальные авторитетные люди, за которыми мог бы кто-то потянуться, идти в горы не пожелали. Они смысла не видели в том, чтобы стать гонимыми абреками. Дело здесь вовсе не в их трусости. Просто их вполне устраивала та жизнь, которую они вели прежде, до нашего появления в Дагестане.

Что касается моей возможности жить дальше под присмотром старшего брата, то здесь я тоже видел мало хорошего. Омахан всегда предпочитал поддерживать любую власть, которая стояла над ним. Насколько я знаю, он и двух своих сыновей, моих племянников, воспитал в том же духе. Брат наверняка попытается переделать меня, не глядя на то, что я прожил свою собственную, уже достаточно долгую жизнь, жил все годы по своим принципам, ни перед кем не прогибаясь. Может быть, поэтому я заработал много шишек на голове, но каждая из них – это урок, и память тоже…

Я вспоминал брата и отца такими, какими видел их в последний раз. Было это в далеком теперь уже восемьдесят девятом году прошлого века, в декабре, за полторы недели до Нового года. Сначала уволился в запас старший брат, а следом за ним и я. Правда, из Афгана Омахан вышел еще в конце мая восемьдесят восьмого года, когда только начался вывод наших войск. Я сделал это значительно позже, в январе восемьдесят девятого.

Это сейчас увольнение из армии сопряжено с различными множественными бюрократическими процедурами, которых избежать не удается. Тогда все было проще. В те поздние советские времена командование только радовалось, когда офицеры сами желали выйти в запас. Армия стремительно и чувствительно сокращалась и ослаблялась. Мне, как и всем офицерам, казалось, что делалось это умышленно. Хотя сейчас я не берусь категорично утверждать, как все обстояло в действительности.

Тогда мы с Омаханом нечаянно встретились во время посадки на самолет, следующий из Москвы в Махачкалу, поговорили и решили вместе навестить отца. Потом отправимся в родное село, где жила жена Омахана вместе с дочерью и двумя сыновьями, а после этого поедем к матери и сестре в Ростов-на-Дону. После долгих лет отсутствия в родной стране нам хотелось увидеть всех близких родственников.

У Омахана в записной книжке был домашний телефон отца. Не помню точно, существовала ли в Советском Союзе тогда сотовая связь, но ни у меня, ни у брата таких телефонов, естественно, еще не было, это точно. Если их тогда кто-то и имел, то только какие-нибудь крупные бизнесмены.

Поэтому нам пришлось отстоять длинную очередь перед телефоном-автоматом, имевшимся в здании аэровокзала Уйташ. Мы были старшими офицерами, носили серьезную, очень уважаемую людьми десантную форму, щедро украшенную звонкоголосыми орденами и медалями, вели себя культурно и вежливо, не лезли без очереди. В нашем присутствии других желающих сделать это тоже почему-то не нашлось. Терпения нам хватило. Мы подождали, пока шесть человек, стоявших перед нами, наговорятся и решат свои собственные дела.

С отцом общался, конечно же, старший брат. Я просто стоял в стороне и не прислушивался к разговору.

Вскоре Омахан повесил трубку, кивнул мне и проговорил:

– Поехали. Он ждет нас…

Мы взяли такси, благо финансовые вопросы нас в ту пору не сильно волновали – деньги были у обоих. Омахан назвал таксисту адрес, который сообщил ему отец. Зачем-то, скорее всего, от погруженности в собственные мысли, он озвучил даже номер квартиры.

– В подъезд я не сунусь, – заявил таксист, сурово глянул на моего брата, откинулся на спинку водительского сиденья и ударил двумя ладонями по рулевому колесу. – Там места слишком мало. Я на лестничной площадке развернуться не смогу. А задним ходом вниз по лестнице сдавать – тоже не слишком приятно…

– Да, конечно, – Омахан, кажется, не уловил шутливого тона водителя или просто был все еще погружен в свои думы.

У моего старшего брата всегда было тяжеловато с чувством юмора.

– К подъезду только привезите, – добавил он на полном серьезе…

Добрались мы за пятнадцать минут. В те времена пробок на улицах еще почти не было, и машина ехала без особых помех.

Я не спросил брата, отец будет нас встречать один или его жена тоже окажется дома. Признаться, мне не слишком хотелось с ней видеться, хотя бежать от нее я тоже не собирался. Что будет, то и будет. Говорить об этом при водителе я не захотел, поинтересовался, когда мы вышли из машины.

– Дома сидит эта сука… – ответил брат. – Стол для нас приготовит, как отец сказал. Будто мы голодные и жрать сюда приехали. Мне с ее рук в глотку ничего не полезет.

Я не был столь однозначно настроен против Рашидат, даже испытывал благодарность по отношению к ней. Дело в том, что через несколько лет после того, как отец ушел от нас, врачи нашли у него опухоль мозга. Мы с Омаханом в то время в военном училище учились – я на втором курсе, брат на третьем. Мама, помню, когда мы на каникулы приехали, злорадствовала, говорила, что это Аллах наказал отца. Но Рашидат сумела его выходить, болезнь полностью исчезла. Эта женщина лечила нашего отца какими-то народными методами, полностью отвергнув врачей.

Но потом, спустя пару десятилетий, она заболела сама. За ней ухаживали сын Мухетдин и дочь Адина, наша сводная родня, две внучки от дочери и, естественно, отец.

Дверь в квартиру после звонка нам открыла Рашидат. Я до этого только однажды ее видел, и тогда она мне показалась большой и сильной женщиной, с характером, как у нашей мамы. Сейчас это была уставшая от жизни старуха с согбенными плечами. Даже наш отец, вышедший к двери следом за женой, выглядел моложе ее.

Стол был и правда накрыт с щедростью, как оно и положено на Кавказе. Отец встречал сыновей как героев Афганской войны, где оба слегка, я бы сказал, отличились. Молодой в сравнении с нами сын отца и Рашидат высокий и сутуловатый Мухетдин нас вместе с отцом активно фотографировал «Поляроидом» и тут же выдавал снимки.

Этот парень, как успел нам сообщить отец, был уже трижды женат и недавно развелся в очередной раз. Но судьба и семейные нелады сводного брата интересовали меня так же мало, как и Омахана. Я лично до этого только однажды мельком видел Мухетдина, да и то тогда, когда он маленький спал в своей кроватке-качалке. Не знаю точно, но брат Омахан, кажется, вообще впервые с ним встретился.

За столом вести какой-то серьезный разговор мне не хотелось. Этому мешали присутствие Рашидат, Мухетдина, Адины и ее дочерей. Почему-то в доме не было мужа Адины, а где он, я спросить постеснялся. Не осведомился об этом и Омахан, углубленный в свои заботы и думы, которые, видимо, сводной сестры никак не касались – она была ему такой же чужой, как и Мухетдин. В отличие от меня, Омахан не испытывал сентиментальных родственных чувств.

Мой родной старший брат вообще за столом почти ничего не ел, сидел насупленный и упрямо смотрел перед собой или в скатерть под своим носом. Мне даже было слегка стыдно за его поведение. В обычаях моего народа отдавать должное стараниям хозяйки, и я предпочитал не нарушать их.

Но ни отец, ни тем более Рашидат, измученная болезнью, ничего Омахану не сказали. Наши сестра и брат, конечно, видели это, но молчали в присутствии старших. Они чтили наши обычаи и соблюдали их.

Разговаривать начали, когда вышли из-за стола. Тогда мы, мужчины, отправились на балкон покурить. Я не имел этой привычки, но Омахан с отцом и Мухетдин дымили.

Присутствие младшего сводного брата не смутило Омахана.

– Что скажешь, отец? – спросил он.

– Ты о чем? – отец был неспокоен и заметно подавлен.

Он понимал, о чем его спрашивает суровый старший сын.

– Я тебе по телефону сделал предложение. Ты обещал ответить…

– Я не могу оставить ее, такую больную… – по щеке отца поползла, наискосок пересекая морщины, крупная слеза.

Я заметил, как поднялись на самый лоб густые, как у его матери, брови Мухетдина, на которого Омахан внимания вообще не обращал, словно его рядом с нами и не было.

– Это твое окончательное решение? Бесповоротное? – осведомился он.

– Да… – подтвердил отец.

– Тогда нам и говорить больше не о чем. Спасибо, как говорится, за гостеприимство. Мы пошли. Пойдем, Али, – сказал Омахан мне и двинулся к выходу. – Нам надо успеть на автобус, чтобы добраться до родного села.

Я, честно говоря, стоял в стороне, когда Омахан разговаривал с отцом по телефону, старался не прислушиваться к их беседе и не знал, о каком именно вопросе шла речь. Но по ответу отца и реакции Омахана догадаться об этом было нисколько не трудно. Тем не менее я хотел спросить Омахана, но этому помешал Мухетдин. Он отправился проводить нас до выхода из подъезда, словно боялся, что мы можем заблудиться или вернуться.

Уже за дверью подъезда Мухетдин взял Омахана за локоть и остановил, хотя тот задерживаться явно не собирался.

– Что ты предложил отцу, брат? Отчего он заплакал? – спросил Мухетдин.

– Ты мне не брат! Никогда не называй меня так, – поджав губы, выдавил из себя Омахан.

Мне даже подумалось, что он может плюнуть в лицо Мухетдину – столько недобрых чувств было в голосе моего старшего брата.

– У отца сильная гипертония. Думаю, скоро у него начнется очередной сердечный приступ. Или гипертонический криз. Это ты его довел… – Такое вот обвинение из уст Омахана прозвучало, на мой взгляд, вполне обоснованно. – Я с большим удовольствием довел бы до такого состояния твою мать, но с ней, к сожалению, не разговаривал… – в том же духе и тем же тоном продолжил он.

Признаться, я не ожидал от довольно хилого и физически не особо развитого Мухетдина резких движений. Но он попытался ударить Омахана в лицо и размахнулся настолько резко, что я, стоявший сбоку, едва-едва успел перехватить его руку. При этом я понимал, что нужно обладать большой смелостью и отвагой, чтобы рискнуть ударить офицера ВДВ, не так давно вернувшегося из Афгана, в присутствии другого, не будучи уверенным в том, что эти тренированные сильные мужчины, к тому же родные братья, не объединят свои силы.

Я без проблем завернул за спину руку упирающегося Мухетдина, понимая, что это доставляет ему боль при каждой попытке освободиться, и сказал спокойно, почти как классический миротворец:

– Не надо, брат, прошу тебя. Не стоит… – Я отпустил его руку.

Он сразу расслабился и больше не пытался ударить Омахана.

– Мальчик, будь до конца жизни своей благодарен Али за то, что он не стал рвать связки на твоей руке. Стоило ему чуть-чуть надавить, и ты до конца своих дней остался бы инвалидом. Правая рука у тебя отсохла бы, – так же спокойно, как и я, сказал Омахан сводному брату.

Мухетдин и в самом деле посмотрел на меня с благодарностью. Но я не был уверен в том, что благодарность его была вызвана спасением руки от разрыва связок. Скорее тем, что я назвал его братом. По крайней мере, мне так показалось.

Так же, видимо, подумал и Омахан.

Он даже не преминул сказать об этом:

– У нас с братом, похоже, разное восприятие людей, в том числе и тех, которые желают назваться нашими родственниками.

Омахан после этих слов развернулся и пошел в сторону дороги.

Я коротко глянул на часы и сообщил Мухетдину:

– Нам и в самом деле надо спешить, иначе мы не успеем на последний автобус.

Я поспешил догнать Омахана, который уже махал рукой, подзывая к себе такси с зеленым огоньком.

Однако, прежде чем сесть в машину, я все же остановился и осведомился у старшего брата:

– Что ты спрашивал у отца?

– Я по телефону сказал ему, что мы приехали за ним, чтобы отвезти его к матери. Она его примет, я ей звонил еще из Москвы.

– И он отказался?

– А ты был в то время в туалете? Разве не слышал, что он сказал! Больше я его уговаривать не буду никогда…

– Он не может бросить больную жену. Он ее не мог оставить и здоровую, а уж такую вот тем более. В этом отец прав!

– И ты туда же… – отмахнулся Омахан. – Твое дело, конечно, но для меня больше отца не существует…

* * *

Эту фразу Омахана я хорошо запомнил. Поэтому меня сильно удивило сообщение старшего лейтенанта Жеребякина о том, что мой старший брат взял отца в свой дом. Дело, однако, состояло в том, как Омахан отнесется ко мне. Ведь всего-то три с половиной года назад он говорил обо мне точно так же, как тогда об отце.

Думаю, если отец уже тогда жил у Омахана, то он вполне мог услышать фразу о том, что у его сына больше нет младшего брата Али. У меня в душе были большие сомнения в том, что человек на старости лет сильно изменился характером, научился прощать и понимать поступки других людей. Хотя бывает всякое. Но размышлять об этом в деталях мне не позволили обстоятельства.

Взвод спецназа военной разведки атаковал пещеру. А я оказался ни по одну, ни по другую сторону боя. То есть даже не на нейтральной полосе, где есть риск быть убитым кем угодно. Хотя я прекрасно понимал, что исход боя предрешен в первую очередь за счет технического преимущества спецназовцев, все же от всей души хотел, чтобы победили мои моджахеды. Пусть даже они просто заставили бы солдат отступить из пещеры.

Но противостоять современному спецназу, элите военной разведки, мой джамаат был не в состоянии, хотя бойцы у меня были обученные, и я заранее приказал даже бруствер из камней выложить на случай подобной атаки. Он был сделан, только вряд ли мог спасти положение теперь, когда силы сторон были уже несравнимы. Оружие у солдат было куда более современное и совершенное. Средства связи позволяли им общаться прямо во время боя. После уничтожения моих моджахедов, выступивших на смену своим товарищам, находившимся в засадах, численное преимущество уже было полностью на стороне спецназа.

Говоря честно, на меня произвел приятное впечатление этот старлей Жеребякин. Я видел и чувствовал, что он желает мне помочь, хотя мог бы просто ударить прикладом в голову – а старику много не надо, – потом связать и сдать в Следственный комитет. Какое ему, казалось бы, дело до меня.

Но, видимо, симпатия у нас была взаимная. Он не желал поступать со мной так, как, без сомнения, сделал бы на его месте мой старший брат Омахан. Старший лейтенант Жеребякин не хотел видеть во мне врага. Я был ему за это благодарен, потому что сам не хотел быть врагом своему народу, к которому вернулся.

Жеребякину это было понятно. Может быть, он уловил мое сочувствие беде, так внезапно произошедшей с его отцом. Это ощущение добавилось к тому общему впечатлению, которое я произвел на него. Да, он не желал считать меня своим врагом. Я видел это. Хотя какое-то опасение в старшем лейтенанте все же присутствовало.

События начали развиваться бурно после того, как спецназовцы вошли в пещеру. Они оказались в ней после обстрела сменной группы часовых из крупнокалиберного пулемета. Должно быть, из того самого «Утеса», который я выставил против этого взвода. Бойцы спецназа уничтожили засаду вместе с Надиром. После этого они не пожелали, похоже, оставить пулемет у себя за спиной и притащили его к устью пещеры.

Пулемет «Утес», как любой крупнокалиберный, является обладателем звучного голоса. Если его выстрелы были отчетливо слышны даже у меня в гроте, то в пещере – тем более. Я понимал, что вот-вот кто-то прибежит ко мне с докладом. Выйти из грота я не мог без сопровождения старлея Жеребякина. Мне было даже любопытно посмотреть на то, как в этой ситуации он себя поведет. Офицер все сделал правильно, подготовился заранее, повернул ствол автомата с глушителем в сторону полога.

Тот резко откинулся, и в грот вбежал командир одного из малых джамаатов Исрафил, легко раненный в голову и не успевший сделать себе перевязку. За ним следовал Салих из моей личной охраны. Оценить ситуацию они не успели, сразу упали, сраженные короткими очередями Жеребякина.

Но мне показалось, что полог при входе зацепился за камень и закрылся не полностью. Видимо, трое моджахедов из моей личной охраны, которые оставались снаружи, что-то увидели или услышали грохот, раздавшийся при падении оружия на каменный пол. В грот они ворвались совсем неразумно, без подготовки. Им следовало бы содрать полог и, оставаясь самим в темноте, посмотреть, что происходит в освещенном командирском гроте. Но факт остается фактом, и уже ничего переменить было невозможно. Мои люди просто вломились в грот, на ходу поднимая свои автоматы.

Старлей Жеребякин опередил их. Оказалось, что он умеет стрелять быстрее, чем трое моджахедов моей охраны. Этот офицер бил от пояса, и достаточно точно, в головы, как и предупреждал.

«Достаточно» потому, что полной точности все же не было. Если две головы оказались пробиты пулями, то по черепу Латифа скользнула только одна. Естественно, крови сразу пролилось много. Удар, хоть и касательный, все же был тяжелым. Латиф упал и на несколько секунд потерял сознание.

А старлей Жеребякин, не обращая на меня внимания, легко перескочил к пологу и выглянул из-за него.

Стараясь не делать резких движений, на которые неплохо реагирует периферийное зрение, я вытащил пистолет. Обычно я держу его в кобуре под брючным ремнем, причем всегда на спине. Так она никому не бросается в глаза. Я даже не знал еще, для чего именно вооружился. Просто сработала привычка военного человека – когда вокруг стреляют, держать оружие наготове.

Но я еще не знал, не решил, в кого должен стрелять. Конечно, там, в пещере, моджахеды, подготовленные мною, вели неравный бой со спецназом военной разведки.

Что-то словно толкнуло меня в затылок. Я повернулся боком, принял классическую спортивную позу стрелка из пистолета, поднял его, чтобы прицелиться в старшего лейтенанта Жеребякина, часть головы и корпуса которого прикрывались пологом.

В этот момент Латиф оперся на руки, с трудом оторвался от каменного пола, тут же упал на бок и подтянул к себе за ремень автомат убитого товарища. Чужое оружие оказалось ближе к нему. Ствол, как я видел, был направлен в спину старлея. Может быть, бронежилет и спас бы его. Но все получилось как-то само собой. Не осознавая, что делаю, я с двух шагов выстрелил Латифу в затылок. Он упал подбородком на пол, и его широкая, давно не стриженная борода задралась к носу. Где-то рядом, видимо, было выходное отверстие, и эта самая борода сразу пропиталась кровью.

Жеребякин обернулся на мой выстрел. В его взгляде я прочитал откровенное удивление.

Мне пришлось объяснить:

– Латиф хотел тебя застрелить…

Я показал стволом пистолета на моджахеда, только что убитого мной, моего подчиненного, надежного, верного телохранителя, всегда готового прикрыть меня. Я сам еще толком не понимал, как мог это сделать и, главное, ради чего выстрелил. Я же только что собирался стрелять в старшего лейтенанта, а вовсе не в лохматый затылок Латифа.

Жеребякин, кажется, нисколько не удивился всему этому. По крайней мере, вопрос из его взгляда сразу ушел. Он снова высунулся за полог и принялся наблюдать за тем, что происходило в большой пещере.

Только минуту назад я сам желал выглянуть и посмотреть, что там случилось с моим джамаатом, которому, возможно, требуется моя подсказка и мой боевой опыт. Но после своего выстрела я отчего-то вдруг потерял ко всему интерес, прислушивался к звукам, доносившимся из пещеры, но различал только выстрелы моих моджахедов. Короткие автоматные очереди бойцов спецназа благодаря глушителям были совершенно неслышимыми. Я легко определил, что мои моджахеды стреляют все реже и реже. Должно быть, спецназовцы существенно проредили ряды джамаата, положение которого стало катастрофическим. Теперь уже мое вмешательство не смогло бы изменить ситуацию.

Старлей Жеребякин поднял автомат, выступил за полог в темноту и дал четыре короткие очереди. Я стоял рядом с пологом, поэтому слышал слабый звук выстрелов. После этого Жеребякин уже стрелял одиночными, то есть выборочно. Это означало, что в джамаате осталось считаное количество бойцов.

Но в меня, насколько я понимал ситуацию, старлей Жеребякин стрелять не собирался. Он готовил мне другую участь, и я, говоря честно, не знал, лучшую или худшую. Этот гуманист собрался передать меня на воспитание старшему брату.

Скоро автоматные очереди моих моджахедов вообще перестали звучать. Видимо, как я рассудил по этому факту, спрятаться за камнями было выгоднее, чем отстреливаться. Вообще-то, боевая статистика говорит, что для попадания в одного противника боец тратит как минимум около двухсот патронов. Но стрелять в белый свет я своих моджахедов тоже не обучал. Они эту истину усвоили хорошо.

Однако старший лейтенант Жеребякин стрелять продолжал. Цели ему были видны. Старлей находился за спинами бойцов моего джамаата.

Но спецназ пока в атаку не шел, однако скоро раздалось несколько взрывов ручных гранат. По звуку я легко определил, это «Ф-1», осколки которых обладают страшной убойной силой. Должно быть, спецназовцы были уже предельно близко от бруствера и бросали гранаты за него, чтобы осколки били моджахедов в спину. К ним самим лететь осколкам не позволял бруствер, от которого они рикошетили…

Глава одиннадцатая Командир взвода старший лейтенант Жеребякин

Старший сержант Раскатов, как мне подумалось, очень старался избежать потерь. Не меньше, чем обычно к этому стремлюсь я, если даже не больше. Ему хотелось зарекомендовать себя хорошо, чтобы заработать отличную характеристику для поступления в училище. Дескать, вот он я, старший сержант, уже практически готовый командир взвода. Поэтому он предпочитал вести позиционную перестрелку на короткой дистанции, где мои бойцы за счет оптики и тепловизоров имели значительное преимущество.

Это было в принципе правильное решение. Гораздо более разумное, чем стремительная атака, подавляющая противника. Хотя организовать ее тоже было можно. Для этого следовало первоначально разделить взвод надвое. Одна половина бойцов ведет огонь вместе со снайперами, вторая смещается ближе к противнику. Потом они меняются местами.

Но в такой атаке слишком велик вес любого случайного выстрела, очереди, которая неизвестно кому и в какое место достанется. Поэтому старший сержант предпочел вести позиционную перестрелку. Тем более что торопиться взводу было некуда. По времени проведения операции нас никто не ограничивал, кроме обстоятельств, возникающих на местах.

Позиционная перестрелка свое дело делала. Ряды защитников пещеры таяли на глазах. Вскоре бандиты наконец-то поняли, что при такой войне все они скоро будут перебиты, и стали прятаться за самые крупные камни. Время от времени они, не глядя, высовывали оттуда стволы автоматов и посылали вперед короткие очереди. Длинную с одной руки не дашь – автомат в сторону отбрасывает. А чтобы стрелять с двух рук, следовало из-за камня высунуться. Такое противостояние могло утомить любого бойца с той и с другой стороны.

Но в это время в дело вступили мои снайперы. Стреляли они поочередно. Использовали обычную тактику, проверенную временем и многими боями. Один стрелял в камень. Пуля «Выхлопа» некоторые из них, не слишком крупные, могла и расколоть, но большинство камней, как правило, удар пули выдерживали. Однако по нервам человека, который прятался за камнем, тяжелые пули били нисколько не хуже, чем кулак по носу. Противник пытался перебежать за другой, более мощный камень. В это время в работу вступал второй снайпер, который и валил «духа».

Тактику работы снайперов я знал, сам учил их этому. А понял, что они начали работать, не по грохоту выстрелов, которого не было, а по ударам пуль в камни. Они били в них весьма звучно, со смаком. Эта тактика наносила бандитам значительные потери. Да и я помогал, пользовался тем, что нахожусь в темноте, и посылал пулю за пулей в тела бандитов, открытые мне для прицеливания. Моя работа давала весьма ощутимые результаты.

Прекратились взрывы гранат, которые тоже не доставляли бандитам ничего приятного. Их было не так уж и много, боезапас у взвода вряд ли закончился. Видимо, сыграло какое-то другое обстоятельство. По моим представлениям, старший сержант Раскатов приказал прекратить броски гранат, чтобы не ослеплять снайперов и других бойцов, пользующихся тепловизионными прицелами.

Я по своему опыту хорошо знал, что взрыв гранаты дает обязательную вспышку, которая на некоторое время «ослепляет» тепловизор и мешает вести прицельный огонь. Даже мне, на моей задней позиции, эти вспышки сильно мешали прицеливаться.

Кроме того, бандит, пораженный осколками гранат, может и не подняться из-за своего бруствера. Тогда будет непонятно, сколько боеспособных противников еще осталось. Это было видно только мне с моей позиции. Но у меня не было на голове шлема с гарнитурой связи, чтобы сообщать результаты.

Осколки время от времени летели и в мою сторону, со свистом рассекая воздух над головой. Какой-то из них вполне мог бы меня и задеть – дистанция позволяла. Тем более что я был без шлема, который выдерживает даже пистолетную пулю, выпущенную с пятиметровой дистанции, не говоря уже об осколках гранаты.

Раньше, помню, когда у нас еще не было комплектов оснастки «Ратник», мы в спецназе предпочитали не пользоваться металлическими касками, считали, что, если попадет что-то в голову, значит, так и суждено. Сейчас наши привычки изменились. Изначально шлемы, особенно противоосколочные очки, сильно мешали нам прицеливаться, создавали определенное неудобство. Это было тогда, когда комплекты оснастки «Ратник» только пришли к нам на испытания. Мирило нас с необходимостью носить шлемы только наличие в них системы связи. Потом уже выработалась привычка, а следом за ней и необходимость. Стало иногда даже жалко свою голову подставлять под шальную пулю или осколок.

Один из них, кстати, разорвал полог, прикрывающий вход в грот, занятый эмиром, и легкий луч слабого света лег на каменно-земляной пол в трех метрах передо мной. Впрочем, это не демаскировало меня. Я продолжал спокойно, прицельно стрелять, пользуясь тем, что глушитель на стволе прекрасно справлялся еще и с обязанностями пламегасителя.

Тепловизор давал мне возможность пересчитать бандитов, которые остались за бруствером и вяло отстреливались. Их было всего семеро. Они то ли не решались сдаться без приказа, то ли проявляли свой характер прирожденных воинов, отказывались бросить оружие и поднять руки. Тут играл свою роль еще и другой фактор. Среди боевиков, оставшихся боеспособными, могли найтись один или два фанатика, которые пристрелят того, кто первым поднимет руки.

Я успел сделать еще три прицельных выстрела, когда на каменно-земляной пол перед моей позицией легла основательная полоса света. Не поворачивая головы, я догадался, что у эмира Дадашева кончилось терпение. Он сначала выглянул, посмотрел, дождался, когда я произведу последний выстрел, после чего шагнул вперед.

Али Илдарович сделал это совершенно напрасно. Любой из моих бойцов мог выстрелить в него, просто страхуя меня. Они не знали, кто подходит ко мне сзади. А эмир, ко всему прочему, был даже без бронежилета.

– Товарищ подполковник, лежать! – скомандовал я.

Али Илдарович команду выполнил быстро, но сделал это скорее по привычке, чем по необходимости. Однако четыре пули тут же ударили в полог, оставили на нем новые дыры. Моя команда спасла эмира от двух коротких очередей, направленных в него моими бойцами.

Я посмотрел на эмира, прижавшегося к каменному полу, и увидел у него в руке пистолет. После первого выстрела Али Илдарович так и не выпустил его из рук. Чтобы не допустить новых очередей в его сторону, мне пришлось встать в полный рост перед Дадашевым, прикрыть его собой.

– Вы что-то хотели спросить, товарищ подполковник? – осведомился я.

Лица эмира я не видел, на него свет не падал, только услышал его смешок и почувствовал, что он улыбается. Потом Али Илдарович обернулся и глянул на полог, украшенный пулевыми отверстиями.

– Хорошо стреляли. Как раз туда, где я стоял… – признал он с хладнокровием, присущим всем дагестанцам. – Твоя команда, старлей, спасла меня. А почему в меня стали стрелять, я так и не понял. Я же не участвую в бою.

– Пистолет в руке… – объяснил я. – Мои бойцы меня подстраховали.

– Понятно… – сказал эмир и убрал пистолет на спину, за пояс. – Что же они тебя, старлей, не страховали так же во время захвата, когда ты в плен попал? Было бы больше пользы…

– Для меня возможно. Но не для вас, товарищ подполковник. А не страховали потому, что я приказал это делать снайперам. Вот они и работали. Застрелили не то четверых, не то пятерых ваших людей…

– Мне сообщили только об одном убитом…

– Нет, это неправда. Четверо или пятеро. Мне было не до того, чтобы их считать, я смотрел, как можно вырваться. Снайперы не стали стрелять, когда ваши бандиты повели меня в расщелину, потому что пуля «Выхлопа» часто пробивает человека насквозь и поражает того, который находится рядом. Опасались, как я думаю, в меня попасть.

– Может быть, – согласился Али Илдарович, как человек, хорошо понимающий суть любых боевых действий. – Сколько моих моджахедов осталось? – спросил он.

– Четверо. Но это ненадолго. Мои ребята вот-вот покончат с ними…

– Останови своих бойцов. Дай команду «отбой». Я прикажу своим сдаться…

– Взвод, прекратить стрельбу! Противник сдается! – прокричал я. – Но пока он об этом не знает. Поэтому не высовываться!

Голос мой в гулкой высокой пещере оброс эхом, но был, я думаю, без труда узнан бойцами взвода. Сразу после моей команды откуда-то из темноты, отделившись от стены неподалеку, ко мне шагнули три человека. В переднем я узнал старшего сержанта Раскатова.

Юра сразу отстегнул от своего пояса мой шлем, протянул мне и сказал:

– Все в порядке, товарищ старший лейтенант. Связь нужно только подключить. А так все работает, я проверял.

Я быстро подключил связь и продублировал свою команду о прекращении огня, хотя делать этого, скорее всего, и не требовалось. Судя по тому, что старший сержант Раскатов без сомнений подошел ко мне с двумя бойцами, мой голос был узнан.

– Как вы сами, товарищ старший лейтенант? – спросил Раскатов, наставляя ствол автомата на эмира, поднимающегося с пола. – Это кто?

– Эмир Дадашев. Он же – отставной подполковник ВДВ, герой Афганской войны. Он сейчас прикажет своим людям сложить оружие. Идемте к ним, Али Илдарович… – кивнул я в сторону бруствера.

– Идем, старлей… Своих людей можешь здесь оставить.

– Почему? – не понял я. – Они с таким трудом ко мне пробирались и наконец-то дошли. Несправедливо будет их оставлять, не по-человечески…

Со стороны могло бы показаться, что я опасаюсь оставаться наедине с эмиром. Но мне было наплевать на любое мнение. Я просто рад был встретить своих бойцов и не хотел с ними расставаться так быстро.

– Как скажешь. Ты – хозяин положения. Просто я подумал, что, увидев большую группу, мои парни могут начать отстреливаться.

– Так крикните им. Или вы внезапно голос потеряли? – я и в самом деле начал разговаривать, как хозяин положения.

Али Илдарович усмехнулся, прокашлялся в кулак и выкрикнул какую-то команду на незнакомом мне языке.

Я доверял эмиру Дадашеву, но все же понимал, что он может дать бандитам любой приказ, который я буду не в состоянии понять. Потому присутствие здесь трех бойцов моего взвода было совсем не лишним.

Из глубины пещеры кто-то так же громко отозвался.

– Идем… – сказал Али Илдарович и двинулся вперед.

Первым шел Дадашев, следом я с Раскатовым, замыкали нашу колонну два бойца взвода. Мы миновали ближайший костер. В нас не стреляли, хотя я готов был при первых же звуках автоматной очереди упасть на камни. Уверен, что и мои бойцы тоже были к этому готовы. Так я их когда-то обучал, а такие уроки на всю жизнь остаются в голове и в теле.

Свет костра осветил спину эмира.

Раскатов толкнул меня стволом автомата под локоть и проговорил:

– У эмира на спине за поясом пистолет.

– Я в курсе… – прошептал я. – Не переживай, но ситуацию контролируй.

Не знаю, услышал ли наш разговор Дадашев, но плечами он отчего-то передернул. Бывает такая привычка у людей. Раньше я этого за эмиром не замечал, хотя подобные мелочи обычно вижу и анализирую.

Мы подошли к каменному брустверу, двинулись вдоль него. Нам навстречу из-за крупного монолитного камня поднялся бандит с громадной лопатообразной бородой и бросил к нашим ногам свой автомат. Я сразу обратил внимание на то, что тот поставлен на предохранитель. Хотя российское оружие и не имеет страсти к самопроизвольным выстрелам, тем не менее бросание автомата на камни мне не понравилось. Сам же бандит всем своим видом выражал презрение к нам, победителям.

Два бойца, идущие сзади, быстро обыскали боевика, отобрали у него большой нож, который бандиты почему-то обычно зовут боевым, хотя я бы отнес его к туристическим мачете, которым можно ветки деревьев для костра рубить, но не применять в бою. Для удара таким тяжелым ножом требуется размах, что вообще-то в схватке недопустимо.

Мои парни связали руки бандита и пристроили его в колонну за мной и старшим сержантом. Там бойцам удобно было за ним следить.

Точно так же себя повел и второй бандит, обладатель еще большей бороды и длинных волос, заплетенных во множество косичек. По его внешнему виду я предположил, что это какой-то иностранный наемник, скорее всего, из Северной Африки. Африканские черты в лице просматривались, но кожа была достаточно светлой, что можно было заметить даже при отблесках костров. Этот бандит автомат к нашим ногам не бросал. Он имел при себе американскую автоматическую винтовку «М-16».

Со вторым бандитом мои солдаты поступили точно так же, как и с первым.

Мы двинулись дальше. Какое-то чувство, не поддающееся словесному описанию, заставило меня поднять ствол автомата и опустить предохранитель. Наверное, оно называется интуицией.

Мы подошли к третьему бандиту, который вставал из-за камня с явной неохотой. Был он высоким, сильно худосочным, скуластым и, судя по всему, беззубым.

Так, по крайней мере, мне показалось, когда он начал говорить:

– Ты что, эмир, всех нас решил сдать? А какого хрена тогда ты меня сюда звал? Я не хочу снова на зону…

Али Илдарович повернулся ко мне и проговорил:

– Это тот самый уголовник, который стал единственным пополнением моего джамаата по возвращении в родные места.

– Не хочу снова на зону! – вдруг истерично выкрикнул бандит. – Не хочу и не пойду…

Я видел, как он поднимает автомат, но стрелять не мог, потому что между нами стоял Дадашев. Автоматная очередь раздалась сразу. Пули ударили в спину эмира и толкнули его в мою сторону. Он упал вперед лицом. Теперь я мог стрелять. Обе пули моей очереди попали в голову бандита и отбросили его спиной на бруствер.

К нам со стороны уже бежал четвертый боевик. Последний из оставшихся в живых. Он был без оружия. Бандит бросился к эмиру, перевернул его на спину, приложил ухо к груди.

– Жив еще, – сообщил он на выдохе. – Его срочно в больницу надо…

Я по связи вызвал к себе младшего сержанта Аникеева, санинструктора взвода, который оказался рядом меньше чем через минуту.

– Осмотри товарища подполковника, Володя. Если надо, перевяжи…

Младший сержант распахнул куртку на груди Али Илдаровича, тут же застегнул ее и красноречиво посмотрел на меня. Я все понял.

– Не выживет?

– Уже умер… Вот только что. Я ухо приложить к груди хотел, но под рукой биение сердца услышал – еще живой был. И уже умер…

Эпилог

Четвертого, последнего бандита солдаты тоже обыскали и разоружили. В отличие от двух первых, у него даже пистолет за поясом нашелся, правда, без кобуры, просто под ремень засунутый. Руки ему мои бойцы связывать не стали. Более того, развязали их и первому пленнику, который жаловался на то, что они у него сильно затекли.

Я послал старшего сержанта Раскатова и пару бойцов к гроту эмира, приказал им снять со входа полог. Я решил передать тело Али Илдаровича его брату. Но не бойцам же спецназа выносить покойника из ущелья, когда здесь присутствует дополнительная, совершенно дармовая рабочая сила. Потому и приказал одному пленнику руки развязать, а другому вообще не связывать.

Нести тело, естественно, следовало на пологе, поскольку носилок не было в наличии ни у нас, ни, думаю, у бандитов. Обычно мы для этого используем собственные плащ-палатки, которые потом приходится отстирывать от крови. Полог будет не жалко положить в машину к Омахану Илдаровичу Дадашеву, тогда как плащ-палатка – вещь казенная, за нее следует отчитываться. Она сшита из ткани, не выпускающей тепло. Бойцы, бывает, укрываются под этими накидками от тепловизоров противника.

Раскатов с двумя бойцами вскоре вернулся и принес полог.

После этого я дал команду:

– Старший сержант Раскатов остается с первым отделением в пещере. Задача – тщательный осмотр всех гротов. Второе и третье отделения – за мной! На выходе из ущелья должна машина ждать. Передадим тело эмира родственникам. Пусть его несут пленники…

* * *

Переход от пещеры до устья ущелья прошел довольно быстро. Теперь мы не имели необходимости передвигаться скрытно, хотя из элементарного чувства осторожности я приказал снайперам контролировать обстановку впереди с помощью прицелов.

Замедление произошло только при переходе через минное поле. Там снова впереди пошел взводный сапер ефрейтор Салимов, выставляющий флажки-вешки, обозначающие безопасный коридор.

По нему пройдут и сотрудники следственной бригады, которые прибудут в ущелье, как только я передам своему начальнику штаба майору Помидорову доклад о завершении операции. Он вызовет следственную бригаду и вертолет для нас. Следаки потом вызовут в ущелье подразделение саперов ФСБ, которые все разминируют, чтобы мирные жители, случайно оказавшиеся в ущелье Трех Дев, не подорвались.

– Товарищ старший лейтенант, за «воротами» ущелья люди, – доложил второй взводный снайпер младший сержант Волосняков. Вижу свечение, по крайней мере, двух человек. Они стоят рядом…

Я включил аппарат «Волчье ухо», прикрепленный к шлему. Слабые голоса были слышны, хотя слов разобрать я не мог. Да и разговор, наверное, велся не на русском языке.

– Машину не видно? Там должен быть «уазик»…

– Никак нет, товарищ старший лейтенант. Не видно. Хотя из-за боковой скалы справа идет большое облако тепла. Это может быть как от машины, так и от толпы людей.

– Ну, толпе здесь взяться неоткуда. Хотя всем приказываю соблюдать повышенную осторожность! Первыми не стрелять. Присмотреться…

Мы продолжили движение. Я подумал, что если бы там, за скалой, была толпа людей, то едва ли два человека вышли бы на открытое место, подставляя себя под пули. У них просто времени не хватило бы на то, чтобы добежать до скалы и спрятаться в случае обострения ситуации. Пуля обычно летит чуть быстрее, чем человек бегает.

Я на всякий случай глянул в бинокль с тепловизором. Фигуры я видел, но определить, что это за люди, мне было сложно.

Мой расчет времени меня в этот раз подвел. Видимо, я не учел высоту стен ущелья. Солнце туда приходило позже, и к выходу мы приближались еще в утреннем полумраке.

Так мы и вышли из ущелья на открытое пространство одновременно с полным рассветом. Предварительно, впрочем, я послал вперед троих бойцов. Они опережали основной состав на полсотни метров, шли вдоль левой стены ущелья, чтобы заглянуть за скалу справа от нас. Но из ущелья бойцы вышли открыто, поговорили о чем-то с людьми, встречающими нас.

Потом я услышал доклад:

– Товарищ старший лейтенант, это полковник полиции Дадашев с отцом. Говорят, вы их пригласили…

– Да, я в курсе, что они должны быть на месте. Ждите нас…

Нас уже видели. Едва мы вышли за «ворота», как два человека двинулись нам навстречу. Когда они приблизились, я даже вздрогнул. Один из них был как две капли воды похож на Али Илдаровича Дадашева, убитого пятнадцать-двадцать минут назад. Точно такая же аккуратно подстриженная седая бородка, жилистая фигура, те же черты лица. Только взгляд более жесткий и колючий, властный. Вообще-то, я бы подумал, что они близнецы, если бы не знал, что Омахан Илдарович на год старше.

Но когда приблизился второй человек, я рассмотрел его и понял, что братья очень похожи на своего отца. Вообще-то, обычно бывает так, что отца напоминают девочки, дочери, а мальчики, как правило, похожи на мать. Здесь же все получилось наоборот.

При этом я опять удивился, как такой не слишком крупный человек, как Омахан Илдарович, выносил на руках с поля боя моего отца – мужчину не самого мелкого.

Я козырнул и представился:

– Старший лейтенант Жеребякин.

– Можешь не рассказывать, старлей, что с Али случилось. Мне уже твои бойцы доложили. А где тот тип, который его застрелил?

– Я сам его прикончил, дал очередь в голову…

– Спасибо. Мне в моем положении негоже было бы мстить. Закон запрещает это делать, а обычаи гор велят поступать именно так. Ты, старлей, меня от раскола личности избавил. А то я не знал бы, как мне поступить.

В ответ на такое откровение я только хмуро кивнул.

Пока отставной полковник полиции говорил со мной, его старенький отец, шаркая ногами, прошел мимо нас. Он сразу понял, кого пленные бандиты несут на пологе. Когда они опустили на землю тело своего эмира, старик тут же встал перед ним на колени. Наверное, Илдар Махмутшахович после моего звонка ждал встречи с живым сыном. Поэтому весть о смерти эмира Али Дадашева его особенно больно ударила. Ко всему прочему, он был, по моим понятиям, уже очень и очень старым. Перенести такой удар ему было сложно. Но при этом держался старик без истерики, почти не проявлял эмоций, только нервно подрагивал, когда читал над телом младшего сына какие-то молитвы.

В это время завибрировал смартфон в кармане под бронежилетом. Я отошел в сторону, вытащил его и посмотрел на номер. Звонил капитан Ивченко из ГИБДД Вологодской области. Это должны были быть вести об отце.

– Да-да… Старший лейтенант Жеребякин. Слушаю вас, товарищ капитан, – торопливо ответил я.

– Приветствую вас еще раз, старлей. Я отправляюсь домой отсыпаться после дежурства. По дороге заехал в больницу. Говорил с врачом следующей смены, он только-только прибыл, готовится заступать на дежурство. Врач зашел в палату к вашему отцу. Говорит, тот спит сном младенца. Значит, все будет хорошо. Сон, как сказал врач, обычно показывает внутреннее состояние точнее приборов медицинского контроля. Я пообещал заехать в конце дня. Проведаю пострадавшего. Да и несколько вопросов по долгу службы мне тоже необходимо задать. Как из больницы выйду, я вам позвоню. Будьте готовы.

– Хорошо, товарищ капитан. Буду ждать звонка.

– Может быть, Иван Владимирович раньше проснется и надумает вам позвонить…

– Это едва ли. Отец по характеру такой, что не любит других своими проблемами загружать. Он сам будет звонить, только когда на ноги встанет полностью. Не скажет, что в больнице лежал. Я его знаю… До связи, товарищ капитан.

– До связи… – проговорил инспектор дорожно-патрульной службы.

Омахан Илдарович между тем подошел к отцу, дождался, когда тот закончит читать молитву, и помог старику встать на ноги, с двух сторон поддерживая его руками. Он делал это даже с какой-то нежностью.

У меня появилась мысль о том, что Али Илдарович совсем не понимал внутренний мир брата и отца или же воспринимал его неправильно. Но сейчас думать об этом было уже поздно.

Отставной полковник полиции коротко посмотрел на меня, открыл багажник своего «уазика», махнул рукой пленным бандитам и проговорил:

– Сюда кладите. Тело еще мягкое, поместится. До дома доедем нормально. Окоченеть не успеет. – Потом он шагнул ко мне, вскинул подбородок и спросил: – Так что там, старлей, с твоим отцом случилось? Я так понял, что тебе сейчас по этому поводу звонили, да?

Надо же! Оказывается, он не только молитву отца слушал, но и мой телефонный разговор! Этот человек только что потерял брата. Нужно иметь большую внутреннюю силу, чтобы умудряться при этом думать о чем-то другом, слышать посторонних людей. Сказалась, видимо, привычка боевого офицера и сотрудника полиции – держать все окружающее под контролем, невзирая на ситуацию.

А вот у меня в гроте эмира это не всегда получалось. Порой я переставал следить за ситуацией. Но я свой боевой опыт еще только нарабатываю, у меня все впереди.

– Так точно, товарищ полковник. По поводу отца звонили. Он после укола спит, как младенец. Отец у меня крепкий, он выкарабкается из этой передряги. Теперь мне только в конце дня позвонят, скажут, как там дела. Если вам интересно, я могу сообщить. Номер ваш помню…

– Конечно, сообщи. Он мне как будто бы не совсем чужой человек.

– Извините, товарищ полковник, мне необходимо позвонить своему начальнику штаба, чтобы он выслал вертолет за нами и следственную бригаду.

– Понятно. У тебя служба… Делай то, что должен.

Я снова отошел в сторону и набрал номер майора Помидорова.

* * *

– Слушаю тебя, Василий Иванович. Докладывай обстановку, если можешь говорить. А то у тебя все какие-то странные обстоятельства. Солдаты говорят, что их командир в плен попал. Ты оттуда мне звонишь и при этом не желаешь внятно объяснить ситуацию, только какой-то странный запрос делаешь. Но из плена, насколько я понимаю, не звонят… Можешь говорить?

– Теперь уже могу, Сергей Павлович. Подробно расскажу, когда краткий рапорт передам, поскольку длинные писать не умею. Не обучен отнимать время у тех людей, которым положено их читать. А в общих чертах дело обстоит так… Банда эмира Дадашева уничтожена почти полностью. Три человека сдались в плен.

– Это тот Дадашев, про которого ты запрашивал? Бывший подполковник ВДВ?

– Так точно. Он самый.

– Его захватить удалось?

– Сдались вообще-то четверо, даже пятеро – это вместе с эмиром, по его прямому приказу. Но один из них, бывший уголовник, не захотел снова на зону идти и расстрелял Дадашева. Я этого уголовника сам положил, но эмиру это уже не помогло.

– Значит, к тебе можно высылать следственную бригаду?

– Не просто можно, а нужно, товарищ майор. И вертолет за нами.

– Хорошо. Я сейчас позвоню в Следственный комитет. Приготовь тела бандитов и эмира к передаче.

– Тело Али Илдаровича я уже передал его брату и отцу. Брат, как вы знаете, бывший начальник районной полиции. Отец – просто пенсионер, очень старый человек даже по кавказским меркам.

– Нас заслуги родственников волновать не должны. Василий Иванович, ты же знаешь, что тела бандитов и террористов не передают родственникам. Их хоронят в общей могиле без указания имен.

– Знаю, товарищ майор, и готов нести ответственность за свои действия. Только дело в том, что Али Илдарович не простой человек. Он прошел Афган, награжден там тремя орденами. На его счету есть спасенные солдаты. Его брат, Омахан Илдарович, воевал там же, в соседней дивизии. Однажды он на руках вынес с поля боя четырежды раненного сержанта Жеребякина Ивана Владимировича.

– Твоего отца, что ли?

– Так точно, товарищ майор. Я пообещал Омахану Илдаровичу передать ему брата, когда тот был еще жив. Но не сумел уберечь.

– Да, понял. Я на твоем месте, наверное, поступил бы так же, но ты это в рапорте не отражай. Командование не всегда считает, что мы имеем право на проявление человеческих чувств. Можешь написать про награды эмира, и этого будет достаточно…

– Понял, товарищ майор. Спасибо за поддержку.

– А как ты вообще выкрутился, попав в плен?

– Купил себе свободу за пять рублей.

– Это как? Расскажи в трех словах.

– У меня бандиты мелочь из кармана не забрали. Я пятирублевую монетку о камень заточил, веревки перерезал и горло охранника, потом застрелил майора американской военной разведки и захватил в плен эмира Дадашева. Он в принципе неплохой человек, только запутался сильно. Я рассчитывал ему помочь, но не получилось…

– Ладно, Василий Иванович, я вызываю следственную бригаду. Не забудь рапорты подготовить. Мне и руководителю следственной бригады. О вертолете для твоего взвода тоже надо побеспокоиться.

– Жду, товарищ майор… – ответил я и осмотрелся, отыскивая глазами камень, на который можно было бы присесть, чтобы написать два рапорта…

Об авторе

Самаров Сергей Васильевич, родился в 1952 году. Служил техническим специалистом в спецназе ГРУ. Участвовал во многих операциях на территории России и ближнего зарубежья. На собственном опыте изучил специфику работы спецназа в условиях, приближенных к боевым. Автор остросюжетных романов, в основу которых положены реальные события. Суммарный тираж его книг – более 4 миллионов экз.

Оглавление

Пролог

Глава первая Эмир Дадашев

Глава вторая Командир взвода старший лейтенант Жеребякин

Глава третья Командир взвода старший лейтенант Жеребякин

Глава четвертая Эмир Дадашев

Глава пятая Командир взвода старший лейтенант Жеребякин

Глава шестая Командир взвода старший лейтенант Жеребякин

Глава седьмая Эмир Дадашев

Глава восьмая Командир взвода старший лейтенант Жеребякин

Глава девятая Командир взвода старший лейтенант Жеребякин

Глава десятая Эмир Дадашев

Глава одиннадцатая Командир взвода старший лейтенант Жеребякин

Эпилог

Об авторе Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg