«Мытарства пассионариев»

Мытарства пассионариев (fb2) - Мытарства пассионариев 1068K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Александр Добродомов

Кинороман «Мытарства пассионариев» написан в новом литературном жанре «остросюжетная православная проза» или «православный экшн». По сути «Мытарства пассионариев» — это катехизис на острые вопросы и проблемы жизни современной земной Православной Церкви, положенный на динамичный сюжет.

Главный герой книги — русский офицер Андрей Марченков, командир подразделения сцецназа ГРУ ВМФ. Кроме высшего военно-морского образования и сурового боевого опыта, Андрей имеет высшее богословское образование, и это уникальное сочетание привлекло внимание Русской Православной Церкви. Андрей Марченков принимает предложение стать «офицером по особым поручениям РПЦ». Он увольняется из флота, становится диаконом и начинает своё новое служение.

Первое его задание — найти и вернуть пропавший церковный приход. Наслушавшись страшилок своего безграмотного, но харизматичного священника, пассионарно (чересчур активно) настроенные прихожане уехали в Сибирь спасаться от цивилизации и конца света, но попали в западню, в настоящие мытарства.

Секта «Свидетели Иеговы», страшная секта скопцов, забытый в вихре событий 1953 года в тайге лагерь заключённых, затерянная колония прокажённых, банда китайских контрабандистов и секретная тюрьма ЦРУ в сибирской тайге — вот с чем придётся иметь дело главному герою! Он сталкивается с заблудшими душами, с ересями, предательством, таинственными явлениями и коварными врагами, но, будучи настоящим русским боевым офицером и православным христианином, ведёт себя в высшей степени достойно, и среди хаоса и грязи находит настоящую веру там, где, казалось бы, её давно не должно быть.

Александр Добродомов МЫТАРСТВА ПАССИОНАРИЕВ кинороман

Ибо будет время, когда здравого учения принимать не будут, но по своим прихотям будут избирать себе учителей, которые льстили бы слуху; и от истины отвратят слух и обратятся к басням.

2 Тим. 4, 3–4

Дух же ясно говорит, что в последние времена отступят некоторые от веры, внимая духам-обольстителям и учениям бесовским.

1 Тим. 4, 1

Ибо есть много непокорных, пустословов и обманщиков,… каковым должно заграждать уста: они развращают целые дома, уча, чему не должно, из постыдной корысти.

Тит. 1, 10–11

И многие лжепророки восстанут, и прельстят многих; и, по причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь.

Мф. 24, 11–12

Господи, Благослови!

Похищение

— …гите. …могите… Помогите!

Обычно время его просыпания и вхождения в реальность составляло не более двух-трех секунд, но здесь, в поезде, после более, чем двухдневной езды в мерно покачивающемся-постукивающем вагоне, из сна он возвращался непростительно долго и тяжело.

Его кто-то тряс за руку и шепотом просил о помощи. Разлепив глаза и развернув затекшую шею, он натолкнулся на такой тревожный и одновременно умоляющий взгляд соседки по купе, что сон лопнул, как мыльный пузырь.

— Что случилось?

— Умоляю, тише! — Наталья… как там ее… кажется, Кашина жестом попросила перейти на тихий шепот.

Ночь, мерный стук колес, дежурное освещение в вагоне сквозь щель в приоткрытой двери купе, спящие пассажиры и тишина — на этом фоне явно неподдельная тревога женщины не располагала к долгим расспросам.

— В чем дело, что случилось? — уже шепотом переспросил сонный пассажир.

— Пропал мой сын!

— Эдик? Как пропал? Куда? — мужчина машинально опустил голову, чтобы увидеть, как на нижней полке, завернувшись в простыню, спит десятилетний мальчуган. Но полка была пуста. Не было и простыней. На серо-полосатом фоне матраца одиноко белела подушка. — Не понял.

Случилось что-то серьезное. Стараясь не шуметь, Андрей (именно так звали пассажира) спрыгнул на пол. Потрогал полку Эдика. Подушка и матрац были холодные. За спиной начались всхлипывания. Только не это! Если начнется истерика, весь вагон в считанные минуты будет на ушах.

— Стоп! Вот этого не нужно! Лучше соберитесь и расскажите по порядку, что случилось. Давайте выйдем в коридор.

После того, как попутчики вышли и прикрыли за собой дверь, Наталья все-таки не сдержалась и начала плакать, но сквозь слезы, хоть и сбивчиво, но сумела рассказать, как в два часа ночи проснулась от того, что кто-то закрыл дверь купе. Ну, закрыл и закрыл — с кем не бывает перепутать двери, но как только она снова закрыла глаза, каким-то шестым чувством вдруг поняла, что соседняя полка пуста. Там спал Эдик, ее десятилетний сын, а теперь его там нет, он исчез, как исчезли и обе простыни. Подавляя в себе растущую тревогу, Наталья быстро встала и выглянула в коридор — может, Эдик захотел вдруг в туалет, и это он закрыл дверь в купе? Коридор был пуст. «Пойду проверю», — решила она и пошла к туалету около купе проводницы. Дверь в туалет открылась без труда, но там никого не было, как не было и следов того, что кто-то посещал туалет последние часа два. На всякий случай она заглянула в тамбур. Никого, только слабый запах сигаретного дыма. В противоположный конец вагона она мчалась уже бегом, и когда второй туалет с тамбуром оказались такими же пустыми, Наталья готова была заорать от страха, неизвестности и ядерной бомбой взорвавшейся в груди паники.

— Так, ясно, что вы делали после? К проводнице стучались?

— Конечно. Только ни в служебном, ни в первом купе никого нет. Они закрыты и никаких звуков оттуда не слышно. Господи, что же делать!

— Подождите паниковать, проводница скорее всего ночует в другом вагоне, это бывает. Вы в соседние вагоны заглядывали?

— Что значит «заглядывала», я все вагоны в обоих направлениях обежала! Ничего! Понимаете вы, ни-че-го!!

— Давайте будить Миколу Ивановича.

— Нэ трэба мэнэ будыть, я нэ сплю. — Из купе вышел эдакий дородный дядька, их четвертый попутчик. Настоящий «щирый украинэць», он ехал из Москвы в Иркутск к дочке, которая вышла замуж за сибиряка и укатила из «вильной нэньки-Украины». Себя же он просил называть не Николаем Ивановичем, а именно Миколой Ивановичем Чумаком, и никак иначе. Ну да за два дня езды в одном купе все уже привыкли.

— Микола Иванович, вы знаете, что Эдик пропал?

— Знаю. Я як раз проснувся вид того, що якый-то мужик закрывае дверь нашого купе.

— Мужик? Какой мужик, как он выглядел?

— Дебелый такый, кудлатый. Вин щось нис такэ важкэ.

— Так, в какую сторону он пошел, как давно это было?

— Пишов ось у ту сторону, с годыну тому.

— Час назад. Все сходится. Поезд с тех пор не останавливался и скорость не снижал. Все говорит о том, что мальчик, как и его похититель или похитители, все еще в поезде. А значит, есть не только надежда, но и самый реальный шанс вернуть Эдика.

— Давайте сообщим бригадиру поезда и поездному наряду милиции!

— Да, пусть этим займется Микола Иванович, а мы не будем терять время. Микола Иванович, сообщите?

— Я вжэ пишов. Дэ воны сыдять?

— Кажется, в седьмом вагоне. Все, Наташа, пошли проверим поезд в том направлении, с хвостовых вагонов.

Пассажиры купе номер пять разошлись в стороны. Решили сначала пробежать три вагона до хвоста быстро, лишь мельком заглядывая в тамбуры, кочегарки, туалеты и открытые купе, а на обратном пути проверять уже все досконально.

Андрей едва поспевал за взволнованной матерью пропавшего мальчика, сдерживал, объясняя на ходу, что чрезмерной суетой и шумом можно переполошить поезд и спугнуть похитителей, но увещевания слабо действовали.

В предпоследнем купейном вагоне они уже почти пролетели все купе, как в дверные щели над полом купе номер три увидели слабый свет. Увидели случайно, потому что дежурное освещение коридора именно в этом месте не работало. Видимо, кто-то внутри включил надкроватную лампочку, и сейчас, ночью, этот свет был заметен. Осторожно прижатое к двери ухо подтвердило: так и есть! Внутри купе слышались три мужских голоса. Версия, что свет включил любитель ночных чтений, отпала.

— Тс-с, тихо! — только грубый жест смог вовремя остановить Наталью, до крайности взвинченную и готовую немедленно забарабанить в закрытую дверь. — Идите будите проводницу.

Через минуту слегка растрепанная, заспанная и недовольная, но все же послушная от совершенно тревожного и настойчивого вида Натальи проводница подошла к двери. Но когда она увидела цифру «3», ее как будто подменили: остатки сна слетели с нее в один миг, она начала пятиться назад, молча тыкать пальцем в цифру и отрицательно мотать головой. И все это с побледневшей перепуганной физиономией. Пришлось крепко взять ее за плечи и встряхнуть.

— Ч-чего вам надо? Вы кто такие?

— Пожалуйста, говорите только шепотом! У этой женщины пропал сын, мальчик десяти лет. Предполагаем, что он здесь. Мы хотим, чтобы вы постучали и что-нибудь сказали — что-то, что заставит их открыть дверь.

— Не-не-не, я не могу, я не буду, уберите от меня руки, я милицию вызову!

— Правильно, обязательно вызовите милицию, но потом. А сейчас помогите нам.

— Помочь? Вы меня что, за идиотку принимаете?… Нате вам ключ, делайте, что хотите, а я не буду!.. Пожалуйста, не заставляйте меня!

Мужчина с Натальей переглянулись. Проводница вела себя очень странно: приосанившаяся и готовая к бою три минуты назад и совершенно испуганная и бледная сейчас. Что бы это значило? По-видимому, только одно: они, судя по всему, нашли тех, кого искали.

— А если опущен дверной стопор? Как мы сможем тогда войти? Замок мы откроем, но дверь отъедет только на несколько сантиметров, и тогда может случиться беда.

— Беда уже случилась, когда я сдуру взяла этих пассажиров. Позарилась на деньги. Честное слово, лучше бы я этого не делала.

— Кто эти люди?

Проводница испуганно зыркала на дверь и молчала.

— Так кто они, сколько их?

— Лихие люди.

— Что?

— Лихие люди. Они иногда появляются на сибирских поездах. после чего. исчезают пассажиры. — последнюю фразу проводница сказала зловещим шепотом и с круглыми глазами.

— А кто они такие? — Андрей заметил, как резко побледнела Наталья.

— Как это пропадают? А милиция? — спросила она. Видно было, что Наталья до сих пор воспринимает происходящее, как кошмарный сон, почему-то вдруг воплотившийся в реальность.

Проводница вытаращилась на них, как на ненормальных.

— Вы что, думаете, мы не пытались? Пытались, только после таких расследований пропадали не только пассажиры. За десять лет — пять проводников, два дорожных милиционера и, говорят, один следователь — по-моему, достаточно, чтобы не задавать лишних вопросов, тем более, что никаких доказательств, что это именно они, так и не нашли, а случаев пропажи пассажиров не было уже два года.

— И все-таки вы почему-то боитесь.

— Потому что я однажды таких возила. Тогда все обошлось, но какая-то жуть от них исходит, что-то недоброе. Да и слухи эти… Говорят, они похищают только мальчиков и юношей. Но кто они — я не знаю.

— Мальчиков и юношей? Похоже на секту скопцов — они как раз в центральной Сибири обитают, куда идет наш поезд.

— Скоп. Ой, мамочки! А я чуть им не отказала! Это ведь не алкаши какие-нибудь и не хулиганы — таких я повидала много за свою работу и обращаться с ними, поверьте, умею. Но эти. их взгляд. Нет, не могу. Вот вам ключ и делайте, что хотите. Если что, скажу, потеряла.

— Хорошо, давайте. Идите к себе в купе. Наш попутчик уже пошел за милицией. Наташа, а вы должны исполнить роль заблудившейся подвыпившей дамочки, ищущей свое купе. Сможете?

— Если там мой Эдик, я их всех. вот этими руками. зубами…! Смогу!

— Эй-эй, так не пойдет. В купе как минимум трое мужиков. Соберитесь, возьмите себя в руки и сыграйте просто пьяную бабу, без всяких горящих глаз и нервов.

— Их четверо. Один из них старший, он никуда не выходит. — эти сведения проводница «крикнула» шепотом, уже скрываясь за дверью своего служебного купе.

Андрей прилепился спиной к стене около двери и немного присел. Наталья должна была закрыть его собой, если в открытую щель кто-то выглянет. «Давай!» — после решительной отмашки в дверь купе номер три бесцеремонно-игриво заскребла уже пьяная икающая особа женского пола.

— Котик, открыва-ай! Э-гей, ко-о-отик, это я, гык, твоя киса. Соскучился, мой маленький, ну, ты что, гык, дрыхнешь, котяра? Быстро открывай, гык!

Скребки перешли в нетерпеливую барабанную дробь костяшками пальцев. За дверью затихли.

— Эй, ты чего, котик?! Ты чё заперся, а? Гык, или ты не один? А ну открывай! Так, считаю до трех и снимаю туфлю. Я ща весь вагон подниму. Раз. Два.

— Три, — дверь открылась, и вплотную к Натальиному лицу из темноты наплыла жуткая кудлатая рожа с черной бородой до самых глаз. — Чё орешь, чё надо?

— Ой, а где котик? — совсем уже не пьяным голосом только и смогла машинально выдавить из себя враз побелевшая Наталья перед тем, как сползти в обмороке на пол.

Всё, маскировке, как и всему плану, капут. Как говорят в кино, «переходим к плану «Б». Рожа, как и предполагалось, выглянула наружу. Продолжая инерцию, Андрей левой рукой со всей силы резко дернул мужика за бороду вперед и вниз. Он, конечно же, выпал из купе и послушно врезался теменем в основание коридорного окна. Все заняло секунду и выглядело, будто мужик споткнулся о порог двери после того, как его выдернула из купе та самая дамочка, которая тоже завалилась рядом. Чего не бывает с пьяными? В купе стояла выжидательная тишина. Натальин попутчик снова распластался по стенке — нужно нейтрализовать хотя бы еще одного.

Прошла, наверное, целая минута, пока чей-то голос внутри тихо и властно приказал кому-то:

— Проверь!

Однако вместо еще одной рожи из купе начал медленно выдвигаться ствол пистолета системы «Глок»! С глушителем!! Ничего себе сходили за хлебушком! Ну да ладно, вместо бороды можно и за пистолет дернуть. Андрей, левой рукой обхватив снизу ствол, правую одновременно наложил на заднюю часть затворной рамы, большим пальцем поднимая вверх предохранитель. При этом выворачивал высунувшуюся руку вперед и вверх. У бандита не было ни времени, ни равновесия оказать сопротивление. Он еще не выпустил оружия, как по дуге сверху глушитель жестоко ткнулся в переносицу. Удар был неожиданным и болезненным настолько, что мужик выпустил пистолет и мешком ввалился обратно в купе. Передернуть затворную раму, снять пистолет с предохранителя и впрыгнуть следом за бандитом в купе не составило теперь никакого труда.

Второй пострадавший еще не коснулся затылком пола, а Андрей уже сделал общую «фотографию» обстановки. Это была именно та ситуация, про которую ему на флоте рассказывал инструктор: внезапно и эффектно появиться, мгновенно оценить обстановку и молниеносно показать, «кто в доме хозяин». Что там говорила про этих пассажиров проводница? Не алкаши какие-нибудь и не хулиганы? Она права, это были какие-то монстры: кремезные, шкафоподобные, бородатые, с угрюмыми лицами и горящими угольями-глазами. Хотя нет, двое были без бороды. Один, с выбритым спереди лбом, сидел слева, а другой, справа, коротко подстриженный и в костюме, начал раздувать ноздри. Три секунды прошло спокойно, но пройдет еще три — и они что-нибудь отчебучат. Так не пойдет. Андрей перевел пистолет на бритого и что есть силы саданул носком туфли в коленный изгиб тому, с ноздрями. Рука, уже двинувшаяся было под матрац, занялась более насущным делом — судорожно обхватила хрустнувшее колено. Левый сидел тихо, не дергаясь, но то, с каким спокойно-холодным выражением он смотрел, не предвещало ничего хорошего. Видно было, что это и есть их главарь. Да, матерый волчара, и если от кого и грозили неприятности, то только от него, а не от этих троих. Ого, как смотрит — не смотрит, а сверлит! Перфоратор «Бош», а не глаза! Это был действительно профессионал. Если бы у Андрея не было соответствующей подготовки, можно и испугаться! Такому взгляду учили в спецназе и ходили байки, что от него «делал в штаны» не один солдат-салага.

— Ты кто?

— Где мальчик? — лучше сразу жестко направить диалог в нужное русло.

— Я повторяю свой вопрос: ты кто?

— Тебе ответить устно или письменно, в трех экземплярах? Чего ради я должен перед тобой отчитываться? Я спросил, где мальчик, дядя?

Нахрапом взять на испуг у него явно не получилось. Чтобы закрепить серьезность своих намерений, пришлось наотмашь долбануть по лбу стонущего раздувателя ноздрей. Тот обмяк, но бритый «пахан» даже не повел бровью. Намечался критический момент: с одной стороны нужно срочно переломить ситуацию в свою пользу, а с другой — быстрее найти мальчика.

Как узнать, здесь ли похищенный Эдик? То, что он здесь, было очевидно. Но где? На полках его нет. Остается одно из двух: либо его засунули в один из багажных ящиков под нижними полками, либо закинули на антресоль над дверью. Но стоит на долю секунды отвлечься на осмотр, как сразу будет хана, это точно.

О, как смотрит! «Не, дядя, я тоже кое-что умею и кое о чем догадался», — подумал Андрей. Он решил задать в лоб такой вопрос, который тот менее всего ждал.

— Ты что, из скопцов?

При этом вопросе взгляд лысого «сломался». От неожиданности он машинально начал искать ответ! Секунды две-три выиграно, нужно продолжать давление:

— Ты не производишь впечатление идиота. Как же ты вляпался? Неужели ты взаправду думаешь, что если отрезать себе кое-что пониже пояса, то все проблемы будут решены?

— Молчи, щенок, ты не понимаешь, о чем говоришь! — зашипел главарь бандитов, теряя самообладание, но непроизвольно отвечая на вопросы Андрея.

— Действительно, куда нам. А скажи, каким способом ты, так сказать, «очистился» — «малой печатью» или «огненным крещением»[1]? Каким способом удалил свой «ключ бездны» и избавился от «удесных близнят», если, конечно, избавился?

— Заткнись, нехристь!

— Это кто нехристь? Это я-то нехристь? Разве это я воспринимаю слова Христа в Евангелие от Матфея, глава 18, стих 8-9[2], буквально, в смысле членовредительства? Или ты Фрейдом в юношестве обчитался, и для тебя с тех пор судьбой управляет то, что ниже пояса? Кстати, а как ты больше всего любишь «радеть»: «корабликом», «стеночкой», «крестиком» или «в одиночку»[3]? Вслушайся только в эту галиматью! И это вы, скопцы, называете богослужениями?

— Ах ты ж.

— Сидеть!! По твоему бритолобому виду и крысино-змеиному тенорку я так думаю, что ты один из так называемых «кормчих»[4] и едешь с какого-нибудь вашего поганого шабаша. А тут увидел в поезде симпатичного мальчонку и не удержался: приказал своим кудлатым псам прихватить его для своего «кораблика». Да ты, господин «кормчий», просто урка-беспредельщик! Камлал бы себе где-нибудь в тайге втихаря с такими же повернутыми на сексе бывшими дядьками и тетками, но зачем красть ребенка у живой матери? Так кто тут нехристь, а? Последний раз спрашиваю, где мальчик?

— Мы спасаем его от этого грешного мира! А ты, дурак, стоишь на нашем пути. Ты служишь этому миру, а значит сатане. Тебе не жить! — с этими словами сектант дернул рукой в сторону нижней поверхности столика, к которому, надо полагать, снизу было прикреплено какое-то оружие. Андрей не стал выяснять, какое именно, и футбольным приемом ударил ногой под локоть его вытянутой руки. Локоть хрустнул и выгнулся в обратную сторону. Чтобы не вводить мужика в длительный болевой шок, пришлось сразу вправить руку, рубанув ребром ладони в выгнутый изгиб. Подействовало. Бандюган побледнел и схватился за клешню.

— Не тебе судить, дядя. Все твои слова — сплошной пшик. Власть над слабыми душой и телом — вот все твои слова, все твои дела и вся твоя религия. Ладно, я так понимаю, что где мальчик, ты не скажешь, и тебя все-таки нужно треснуть по башке, тем более что в ней кроме тараканов и черной злобы ничего, как я вижу, не осталось. Так неудобно ж как-то, возраст ведь, да и целый «кормчий»!

Он молчал. Тихо покачивался от боли, но был в сознании и молчал. И по-прежнему прожигал взглядом. А значит, по-прежнему был опасен.

Через секунду Андрей вдруг ощутил движение воздуха сзади и автоматически резко присел. Какая-то железяка тут же звякнула об алюминиевый косяк двери купе. В ответ он сразу же лягнул дверной проем. Попал, судя по хрусту и басистому «кряку», кому-то в голень. И этот кто-то тут же заскулил от боли. Всё, появилось пять-шесть секунд в запасе, чтобы не ожидать с тыла опасности и все-таки вырубить снова дернувшегося к столику «пахана»: Андрей слегка подпрыгнул в проеме между полками и пыром заехал в вывихнутый локтевой сустав неугомонного главного сектанта. В этот раз тот уже не сдержался и закричал. После второго мини-прыжка и удара в подбородок звонко клацнули челюсти, голова вместе с туловищем дернулась назад и бандюган обмяк.

Наконец-то можно осмотреть купе. Под нижними полками в багажных ящиках было пусто, а вот в нише над дверью лежал тот, кого искали — завернутый с головой в две простыни, еле живой от нехватки воздуха (но живой!) десятилетний Эдик.

Вскоре выведенная из обморока бригадиром поезда Наталья тискала своего сына, а Андрей с проводницей и поездным милиционером вязали мохнатых и бритых монстров-похитителей.

С чего всё началось

В Омске поезд стоял не положенный час, а все шесть часов, пока опрашивали и протоколировали Эдика, Наталью, Андрея и еще нескольких свидетелей. Могло быть и дольше, но бандитов увезли в травматологию, и их допрос, равно как и очная ставка, откладывались на неопределенное время, а, как говорили при Брежневе евреи, «надо ехать!».

Наталья с сыном и Микола Иванович ехали до конца, в Иркутск, и им предстояло еще два с половиной дня наслаждаться прелестями железной дороги. А Андрей должен выйти в Красноярске, пересесть на местный поезд и ехать через Уяр и Канск до поселка Чунский, что на реке Чуна, впадающей в Ангару. От Чунского часов пять на перекладных в сторону Богучан, что на самой Ангаре — и там, между этими поселками, в тайге, он у цели.

Что заставляет людей совершать такие путешествия?

Причину Миколы Ивановича Чумака пассажиры купе знали уже через час после посадки. Его единственная дочка Оксана вслед за мужем-россиянином уехала сначала из Украины, а потом и вовсе в Сибирь. Микола Иванович никак не мог с этим смириться: ну ехала бы, как все нормальные люди, в Москву, Питер или, на худой конец, в Ростов — так нет же, попёрлась аж к самому Байкалу! А теперь еще в гости позвала! Причем, слышь, в телефонную трубку жалостливым таким голоском говорит: «Па, ты приезжай обязательно. На самолет денег, извини, нет, но на билет на поезд я тебе вышлю». Нет денег, так зачем зовешь? И вообще, зачем нужно было ехать в такую даль? Понятно, если бы муж был военным, но ведь этот ее Михаил — то ли биолог, то ли ботаник, которого командировали из Курска на Байкал следить за «влиянием строительства газопровода «Восток» на экологию уникальной экосистемы озера Байкал». Что он там выследит в своих «биноклях» минус семь? Говорят, красота необыкновенная, приезжай. А Микола Иванович им: «Гаразд, прыиду потягом, тильки квыток хочу у купэйный вагон!» Выслали на купейный. Странно, потому что он не намного дешевле билета на самолет. С чего бы это им так придавило вызывать старого Чумака из Полтавы именно сейчас, когда они и года еще не прожили на новом месте? Все разъяснил второй звонок дочери. Она, позвонив отцу поздно вечером, ровно за неделю до поезда, сказала только одну фразу: «Пап, приезжай, я на восьмом месяце». В ответ он лишь смог выдавить: «Прыиду», — и следующая неделя стала для него самой долгой в жизни.

А Наталья и Эдик Кашины, москвичи, ехали на целый месяц на тот же Байкал по путевке. Наталья развелась с мужем еще пять лет назад, и теперь, насмотревшись по телевизору на криминально-террористические ужасы курортов Турции и Египта, поразившись уровнем цен Кипра и политическими неурядицами украинского Крыма и насторожившись близостью курортов Краснодарского края к Чечне, они с сыном решили, что в этом году они поедут только на Байкал, пока там все не загадили нефтегазовые компании. Говорить о том, почему они выбрали не самолет, а поезд? То-то и оно: поезда тоже крушатся, но не так часто, как падают самолеты.

Что же касается Андрея Марченкова, он лежал на верхней полке и в который раз обдумывал свою причину поездки.

… — Капитан-лейтенант Марченков!

Команды «отставить!» не было, и диверсионная группа из пяти боевых подводных пловцов спецназа ГРУ ВМФ России, командиром которой был Андрей Марченков, затаилась под водой около бортика учебного бассейна. Задача, поставленная кап-два Иваном Дорошенко, в прошлом легендарным советским «морским дьяволом» по кличке Посейдон, а ныне старшим инструктором учебного центра, была проста, как корабельный кнехт: из воды нейтрализовать «часового» на «пирсе». Обреченным «часовым» в этот раз был Серега Соколов из параллельной диверсионной группы. Обученный всему, чему можно и нельзя, он изображал осторожного опытного часового, а посему не подходил близко к краю бассейна, то бишь «пирса». Диверсанты продолжали выжидать, но воздух в миниатюрных «дыхалках» уже заканчивался. Давление падало, и через минуту-две нужно делать рывок вверх. Андрей сделал знак, по которому к нему подплыли, скользя вдоль стены, двое бойцов и скрестили руки в замке. Он ступил на это ручное подкидное устройство, все трое напряглись перед броском вверх, и тут из специальных динамиков бассейна раздалось: «Капитан-лейтенант Марченков!»

Андрей посмотрел вверх и увидел, как рядом с Серегой-«часовым» стал еще какой-то человек в штатском. А команды «отставить!» нет. Что делать? «Берем обоих», — показал на пальцах Андрей. Третий пловец приложил свои руки снизу к замку для большей силы выброса, и по отсчету «3,2,1, давай!» Андрей стремительно пошел вверх, помогая усилиям товарищей дельфинообразными толчками туловища, обтянутого новым облегченным гидрокостюмом с пониженным коэффициентом трения, и мощной работой ласт, сконструированных в 1999 году российскими военными учеными, а посему не имеющих в мире аналогов.

Оба «часовых», оглушенные молниеносно выскочившим в полный рост из воды боевым пловцом и влекомые силой инерции, помноженной на мастерство подводного диверсанта, через секунду скрылись под водой.

Серега был готов к этому, но вот штатский чуть не дал дуба. Заметив в первые же секунды под водой, что что-то не то, общими усилиями вытолкнули наверх Андрея с неизвестным на руках и Серегу-«часового». Остальные просто по-пингвиньи выскочили из воды. После того, как штатский открыл глаза, он вдруг рывком, как будто ничего не случилось, сел на пол и, глядя на Андрея, сказал: «Вы должны пойти со мной».

Ребята машинально переглянулись и, сделав вывод, что это какой-то штабист-особист, да еще обидевшийся, с нескрываемой неприязнью посмотрели на мужчину.

— Нет, я не из штаба, — словно прочитав их мысли, сказал незнакомец. Он вообще был какой-то странный: весь мокрый, как курица, со слипшимися короткими (но не столь короткими, как у боевых офицеров) волосами, да еще с маленькой бородкой, сперва он произвел жалкое впечатление, но взгляд и голос говорили совсем о другом.

— Чего это ради он должен с тобой идти, ты кто такой, парниша? — сильно сжал руку на плече незнакомца старлей Скоробогатов, замкомвзвода. Странный мокрый мужик даже не поморщился, хотя другой на его месте уже бы ерзал по полу и скулил от боли.

— Я приказал! — все дернулись на голос: позади группы стоял Посейдон. — Андрей, на сегодня амба, всем вольно-разойдись, а ты сходи с этим человеком туда, куда он скажет. Командование в курсе, адмирал только что звонил.

Андрей встревожился.

— Товарищ кавторанг, хоть намекните, куда я влип?

— Да вроде ничего такого, а там кто его знает.

— Спасибо за точный и исчерпывающий ответ. Я сейчас переоденусь и…

— У нас мало времени. Потом переоденетесь.

— Как, в гидрокостюме??

— Ничего страшного, пойдемте.

И мужчина в мокром костюме-двойке с морским спецназовцем в гидрокостюме вышли из учебного центра. Андрей спиной чувствовал напряжение ребят своей группы. Да и кап-два, несмотря на свое грозное прозвище, тоже, видно, был не в своей тарелке.

Около входа в учебный центр стояли две черные «Ауди-кваттро» с затемненными стеклами. Странный незнакомец открыл заднюю дверцу второй машины и предложил Андрею садиться.

— Я что, арестован? За что?

— Не говорите ерунды, — улыбнулся незнакомец и повторил приглашающий в машину жест. — Садитесь сюда и переодевайтесь, а я сяду спереди. Мы знали, что у вас тренировочный день и предполагали подобную ситуацию, так что для вас одежда есть, а вот для меня купание запланировано не было. Придется включить обогрев сидений и попытаться хоть чуть-чуть подсушиться.

Не дожидаясь, пока Андрей сядет, он ловко, одним движением сел на переднее сиденье машины. Видно было, что этот человек хорошо тренирован, по крайней мере в прошлом, и тот полуобморок в бассейне, бородка и небольшое брюшко, слегка выпирающее под рубашкой — не в счет.

— Вы кто? — вопрос переодевающегося Андрея был более чем актуален.

— Скоро узнаете.

— Особист из штаба флота?

— Нет.

— Чекист из областного управления?

— Нет.

— Так вы что, гражданский, что ли?

— Почти.

— Как это? — Андрей уже переоделся, и такой же, как на незнакомце, темно-серый костюм-двойка сидел на нем идеально. Отвернув правую полу пиджака, он увидел лэйбл «Черрутти». — Ого! А я, кажется, начинаю понимать. Вы — из какой-нибудь коммерческой структуры, наверное, из банка, и меня отцы-командиры подрядили к вам для какого-то дельца. Ну я им. Они что, совсем того? Хоть бы спросили для приличия. Так, остановите, я приехал!

— Андрей Алексеевич, пожалуйста, успокойтесь, мы не из банка и вообще не из коммерческой структуры. И никто вас втемную не «подряжал». Да, вас нам порекомендовали, но только после того, как мы сами вас запросили. Видите ли, мы давно за вами присматриваем.

— Блин, еще хлеще! Может, хватит загадок? Или я сейчас рассержусь, и вы.

— Да-да, я знаю, на что вы способны, но, поверьте, рассказать вам, кто я, я пока не могу, но и переживать вам не нужно. Скоро вы сами все узнаете.

— Да не переживаю я, — буркнул Андрей и, уставившись в окно, с удивлением подумал, что действительно почему-то не переживает. Почему? Во-первых, командование не может так пошло и подло ни с того ни с сего его подставить, во-вторых, причинить ему какое-либо зло будет затруднительно кому бы то ни было, тем более что никаких попыток типа хлороформа или укола транквилизатора пока не было, и в-третьих, нужно признать, что как ни трудился Андрей над своим шестым чувством, этот мокрый мужик не вызывал ни тревоги, ни даже неприязни. Раздражала неизвестность и какая-то таинственность, но, судя по всему, скоро все разъяснится.

Через пять часов стремительной езды машины, наконец, остановились.

— Всё, приехали. Здесь вам ответят на все вопросы.

Из машин вышел обсохший незнакомец и удивленный Андрей. Причиной его удивления стало место, куда они приехали: белокаменный храмовый комплекс. Судя по размерам и архитектурному ансамблю, это монастырь, а судя по массивной кладке и сплюснутой «луковичной» форме многочисленных куполов, этот монастырь был довольно старый, примерно шестнадцатый век.

Из ворот высокой каменной ограды вышел, как и ожидалось, монах в рясе и клобуке с ниспадавшими по плечам концами черной наметки и, сделав приглашающий жест, снова скрылся внутри монастыря.

— Андрей Алексеевич, прошу проходить. Нас ждут.

Ничего не ответив, Андрей вошел в ворота. Странный мужик с бородкой последовал за ним.

Сначала монах повел их монастырским двором. Странным двором, надо сказать, потому что по многочисленным ухоженным дорожкам не только не ходили паломники и посетители — здесь не видно было даже самих монахов. Монастырь хоть и не был большим, но изнутри оказался довольно внушительным. Поражало количество всевозможных построек и строений. Два храма — один явно богослужебный, с высокой колокольней, второй, судя по всему, трапезный. Двухэтажная то ли гостиница, то ли братская келейная. Как раз эти строения понятны, а зачем остальные? Казалось, что неведомому монастырскому архитектору выделили строго лимитированную площадь, но потребовали застроить ее максимально плотно. И это в местности, где море свободной земли и нет никаких признаков цивилизации!

Здесь, внутри ограды, не было даже привычного для каждого монастыря садика или огорода. Редкие островки зелени, немногочисленные жиденькие деревца со скамеечками лишь подчеркивали каменные нагромождения зданий и лабиринты крытых переходов. Тишина стояла неимоверная, но она не смогла ввести в заблуждение ни штатского гостя Андрея, который, судя по всему, был здесь далеко не первый раз, ни самого Андрея — натренированный глаз диверсанта по едва уловимым, но почему-то тщательно скрываемым признакам, определил, что внутри этих зданий кипит жизнь. Ну, а когда они проходили около трапезной, тут сомнения вообще отпали — на них вдруг накатила волна такого обалденного запаха монастырского борща, что желудок свело сладкой судорогой. Это был запах уюта и обустроенного уклада жизни, а следовательно, внутри были люди, много людей. Такой запах Андрей впервые ощутил в Киево-Печерской Лавре, когда однажды с отцом и матерью они проходили мимо открытых окон кухни лаврской духовной семинарии. Так может пахнуть только монастырский борщ, куда там самым роскошным ресторанам!.

Приятные воспоминания и запахи обрезала массивная дубовая дверь соседнего с трапезной домика, закрывшаяся за посетителями с совсем не дубовым шипением. Андрей оглянулся на звук и увидел сверхмощные автодоводчики, притягивающие двойные двери с резиновыми уплотнителями. «Ничего себе!» — подумал Андрей и чуть не налетел на молодого очкастого послушника, который еле тащил, прижимая к рясе, системный блок компьютера.

Здесь, внутри, был другой мир. Туда-сюда сновали монахи, послушники и священники, и если бы не рясы и надетые на некоторых поверх ряс кресты, Андрей решил бы, что попал в офис какой-нибудь столичной компании — количество мобильников, компьютеров, всякой оргтехники и документации было как раз подходящим для такого сравнения. Какой-то «хай-тех монастырь», в котором они, люди в штатском, казались инородным телом.

Пройдя через длинный коридор и еще одни двери, они попали в большую комнату, устроенную по подобию приемной. Как позже выяснилось, это и была приемная. Около резной двери, украшенной изображениями херувимов, стоял огромный стол, из-за которого при появлении посетителей поднялся двухметровый монах. Его борода, росшая густой, но аккуратной черной мочалкой с легкой проседью, цепкие умные глаза, могучая фигура, рельефы которой не могла скрыть даже просторная ряса, говорили о том, что это секретарь-референт и одновременно секьюрити того, кто обитает за резной дверью.

— Его Высокопреподобие ждет вас, но сейчас говорит по телефону. Подождите минуту, пожалуйста, — секретарь старался говорить тихо, но его густой плотный бас все равно заставил жалобно звякнуть хрустальную вазу с цветами на журнальном столике. Андрей с уважением посмотрел на чудо-монаха, представив, как тот поет Ектении на Литургии. Секретарь коротко, на долю секунды взглянул на Андрея, но этого было достаточно, чтобы понять: монах надел рясу далеко не сразу после школьной скамьи. Африка? Латинская Америка? Ирак? Чечня? Или все вместе взятое? О чем говорил этот взгляд? Какие тайны скрывали эти рубцы, эта борода и эта ряса? Лучше об этом и не пытаться узнать.

Прошла ровно минута, и монах-секретарь молча открыл дверь кабинета. Незнакомец пропустил вперед Андрея. «Ага, хотят проверить, знаю ли я церковный этикет», — подумал Андрей, но и без всякой проверки он вел бы себя так, как учил его отец и как предписывал Устав Православной Церкви.

Переступив порог, Андрей нашел взглядом Красный угол с иконами и четко перекрестился. Затем подошел к стоящему около стола иерею (судя по сказанному секретарем слову «Высокопреподобие» и по золотому наградному кресту на груди, хозяином кабинета был священник в сане никак не ниже архимандрита), сложил крестообразно ладони, склонил голову и со словами «благословите, Ваше Высокопреподобие!» подошел под благословение. Архимандрит сменил заинтересованный взгляд на явно благосклонный и удовлетворенный, перекрестил склоненную коротко стриженную голову капитан-лейтенанта боевых пловцов и вложил свою руку в сложенные ладони Андрея для почтительного поцелуя. «Запомни, — говорил Андрею отец. — Поцеловать священнику руку, благословившую тебя, не только не зазорно, но почетно и благодатно, ведь через священника этой рукой тебя благословляет сам Господь!»

Архимандрит указал Андрею на стул напротив себя.

— Ничего, если я на-«ты», по-отечески?

— Разумеется, Ваше Высокопреподобие, почту за честь.

— Вот и слава Богу. Знаешь, зачем тебя сюда пригласили?

— Извините, Ваше Высокопреподобие, ни малейшего понятия.

— Я — архимандрит Илия, настоятель этого монастыря. Это — ставропигиальный монастырь во имя Архистратига Михаила. Ты — боевой подводный пловец спецназа ГРУ ВМФ России, недавно получивший звание капитан-лейтенанта. Твое начальство, правда, не без давления сверху, согласилось как на этот визит, так и на его последствия. А теперь включи оперативное мышление, проанализируй ситуацию и все-таки постарайся ответить на мой вопрос.

— Проанализировать ситуацию, не имея никаких исходных данных?

Отец настоятель развел руками.

— Хорошо, попробую. Значит так. Вы — архимандрит Илия, это — монастырь Архистратига Михаила. Стоп! Пророк Илия, побеждающий жрецов Ваала и возносящийся на небо в огненной колеснице. Архангел Михаил, предводитель Небесного воинства с огненным мечом в руке. Небольшой, малоизвестный, но при этом ставропигиальный, то есть подчиняющийся непосредственно Патриарху монастырь. Монастырь без садов и огородов, начиненный компьютерами, как космический ЦУП. Все очень странно. Но если вы действительно те, за кого себя выдаете, а не.

Архимандрит засмеялся.

— Очень хорошо. Начал ты мысль правильно, но закончил. Хотя нет, пожалуй, закончил тоже правильно. Нужно всегда быть бдительным. Только с выводами все-таки не спеши. Мы служим Господу нашему Иисусу Христу и Его святой Православной Церкви во главе со Святейшим Патриархом Всея Руси. Удовлетворен? Продолжай.

— Ну, тогда вы все здесь или какой-то засекреченный церковный НИИ, что звучит крайне нелепо, или, судя по серьезному виду многих из встреченных мною за последние десять минут, какая-то служба безопасности. А кого вы можете «безопасить», как не саму Церковь? Следовательно, мне на ум не приходит ничего другого, как предположить, что вы — что-то типа церковного КГБ или ГРУ. А может, и то и другое.

— Логически точный ход мысли. Я еще раз убеждаюсь, что мы не ошиблись. Видишь ли, мы за тобой наблюдаем уже давно, и я рад, что мы, наконец, встретились воочию.

— Но почему я? И зачем?

— Это целых два вопроса. Давай сначала отвечу на второй. Мы хотим, чтобы ты служил здесь.

— Где, здесь? В монастыре? Но я офицер ГРУ ВМФ и только.

— Да, да, ты офицер ГРУ ВМФ и только что получил очередное звание. Но пришло время послужить Православной Церкви.

Андрей замолчал. Молчал и отец настоятель. Предложение, или, точнее, констатация факта, только что прозвучавшее от него, было настолько неожиданным и кардинальным, что Андрей просто не знал, как реагировать и что говорить.

— Андрей?

— Да, Ваше Высокопреподобие?

— Ты шокирован?

— Я просто не знаю, что сказать. С одной стороны, Вы без меня решили круто изменить всю мою жизнь, прекратить мою морскую службу, но с другой стороны, служить Православной Церкви — это ли не самое благое дело?

— Ты правильно все понимаешь. С твоим начальством вопрос улажен. Трудно было, но мы сделали это. А кроме того, мы получили благословение твоих отца и матери.

— Моих родителей? Вы с ними обсуждали этот вопрос?

— Вчера вечером, поэтому они с тобой еще не успели поговорить. Они согласны.

— Да-а, дела-а. А как насчет моего первого вопроса?

— Почему именно ты?

— Да.

— Ну, здесь ответ простой. Твое образование плюс твой боевой опыт. Назови еще хоть одного боевого подводного пловца-офицера, имеющего вторым высшим образованием богословский факультет Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета!

— Это все отец, это он во всем виноват.

— И прекрасно, огромное спасибо ему за это и мое благословение. Однако есть еще три причины, почему именно ты. Первая — легенда о том, как ты, выполняя задание, сдался в плен к боевикам, смог, пользуясь богословскими знаниями, задурить головы местному муфтию и совету старейшин, а потом выкрасть документы, спасти пленного новозеландского журналиста и солдатика-раба.

— Ну что вы, это только легенда.

— Хорошо-хорошо, вторая причина — это твое отношение к опасности и смерти. Перед заданием ты обязательно исповедуешься и причащаешься, на задании в высшей степени осторожен, бережешь себя и своих людей, никогда не бравируешь отвагой, а в случае гибели кого-то никогда не закатываешь истерик. Ты не куришь и совсем не пьешь крепкие спиртные напитки, даже во время так называемого «третьего тоста».

— Просто я считаю, что поминать усопших водкой или самогоном нельзя, и эта так называемая «традиция» вовсе не русская. Так учит наша Православная Церковь. Водкой «догоняются» отморозки на воровских малинах — как же той самой водкой поминать душу усопшего, тем более погибшего смертью храбрых товарища? Водка высвобождает в человеке самые низменные инстинкты — и с той же водкой в «третьем тосте» человек как бы обращается к Богу, как к идеалу света, любви и чистоты. Можно ли представить, чтобы Александр Невский, Димитрий Донской и Александр Суворов «бухали» за помин душ погибших воинов? А еще говорят «старинный русский обычай» или «русская традиция»! Какое кощунство! Инициаторами и популяризаторами этой «традиции» стали разные «выходцы из народа» в кавычках, революционеры, особенно в начале 20 века всякие Бронштейны и Янкельманы, люто ненавидевшие Православие и все русское. Все, что они делали, было направлено на растление русских душ и кощунство над нашими святынями и укладом жизни. Да, сейчас стало непременной атрибутикой в кино, книгах, да и в реальной жизни изображать российского боевого офицера всегда матерного, пьяного и с надрывом переживающего все происходящее, причем чем больше боевой опыт, тем страшнее он пьет и тем сильнее озлобляется на весь мир. К сожалению, такие случаи имеют место, но это не предмет для подражания, это не пример истинно русского офицера. Так я думаю. Мои убеждения сначала были в диковинку, но потом ничего, все привыкли. Относительно же гибели моих товарищей, то их было три, я помню все посекундно, и если вы думаете, что я толстокорый и не способен.

Архимандрит сделал успокаивающий жест рукой.

— Знаю.

— Что вы знаете?

— Знаю, что такое терять товарищей на поле боя.

— Откуда??

— А ты думаешь, я всегда был архимандритом и настоятелем? До пострига в девяносто первом я прошел весь Афган, от начала до конца. Начинал старлеем десантуры, комвзвода ДТТТБ, а выводился из ДРА в чине полковника разведки. У меня служили такие ребята, как ты. И «двухсотых» я отправил в Союз ой как много. Было очень больно, но я держался, а когда вернулся в подмосковную часть и столкнулся с тыловой действительностью, чуть не натворил беды — дал в морду одному толстозадому генералу, заявившему таким подленьким опереточным голоском: «Мы вас туда не посылали!» Слава Богу, не посадили, списали на «афганский синдром», но из армии, естественно, «попросили». Дальше — озлобление, депрессия и та самая водка. Катился под уклон, как многие в ту пору. Думал, зачем жить? Семьи нет, перспектив нет, а, следовательно, и жизни нет. И вот когда уже начала робко пробиваться мыслишка о последней пуле или петле, я вдруг понял, что Господь никогда не посылает нам испытаний свыше наших сил. Господь привел меня в Церковь, где я и служу по сей день. Андрей, скажу честно, ты напоминаешь меня в молодости. Эх, если бы у меня тогда был такой же багаж знаний и опыта за плечами, как у тебя! Только посмотри: Кадетский корпус в Кронштадте, действительная воинская служба морским пехотинцем, факультет спецназа военно-морской академии плюс параллельно высшее богословское образование! Ты хоть представляешь, какую пользу ты сможешь принести Церкви?

— Вы хотите сказать, что будут боевые задания?

— Ну, кабинетных богословов у нас хватает. Кандидатов богословия, докторов. На лекции и проповеди некоторых ходят, как на рок-концерты. Хуже обстоит дело с миссионерами. И совсем плохо — с воинами Христовыми, подготовленными так, как ты. Многие ошибочно считают Православную Церковь сборищем толстовцев-пацифистов. А разве русские святые Александр Невский, Андрей Боголюбский, Димитрий Донской, Александр Суворов, Федор Ушаков и многие, многие другие бесконечно подставляли щеки под удары врагов? Нет, они врагов били, да так били, что на весь мир летела слава о русском оружии и русском духе. А святые отцы благословляли воинов на святое ратное дело. Вот и мы, наш монастырь, призван защищать, но не Православие как таковое, ибо Бог поругаем не бывает, а наших людей, нашу землю, повседневную жизнь нашей Церкви.

— Ну хорошо, допустим. А третья причина?

— Третья? Ах, да, третья причина. Пожалуй, она стала той решающей каплей, которая переполнила. как это сказать. Одним словом, в истории спецназов всех времен и народов это первый случай, когда командир взвода берет инициативу и называет своих боевых товарищей не отвлеченными кличками типа «краб», «посейдон» (60-е годы двадцатого столетия) или «барс», «монгол», «пиранья» (конец двадцатого века), а именами святых русских воинов. Как звучат оперативные псевдонимы твоих товарищей? «Тит», «Иван», «Илья», «Георгий», «Пересвет». А твой псевдоним «Добрыня»? Когда мы узнали, то были просто шокированы. Конечно же, в хорошем смысле этого слова.

— И что же должен делать Добрыня для Православной Церкви? Я тоже должен постричься в монахи? Но я не готов! Место службы сменить еще куда ни шло, но стать монахом.

— Каким монахом? Кто здесь говорит о постриге? Путь монашеский избирается не силой воли или по какому-то назначению или расчету, а по велению сердца, зову души и если на то будет явная воля Божья, то есть по при-званию. Так что о твоем монашестве никто и не помышляет.

— А как же все эти люди, которых мы видели в монастыре?

— Монастырь действующий, но монашествующей братии здесь всего сорок человек. Остальные — послушники или вольнонаемные. Ты тоже станешь одним из них. Из флота тебя уволят в звании капитана третьего ранга, а здесь с твоим образованием тебя сперва рукоположат во диакона. Это даст тебе право делать ту работу и те послушания, на которые мы тебя благословляем. Будешь кроме своей военной пенсии получать некое содержание и служить в Санкт-Петербурге в Свято-Никольском храме недалеко от своего дома, тебя определят там в штат вторым диаконом.

— Это и есть мое послушание, моя работа?

— Это не работа, а только малая часть твоей службы. Основная же твоя задача — выполнять наши особые поручения.

— Но, насколько я знаю, главное служение диаконов — сослужить священникам в таинствах, особенно в таинстве Евхаристии, то есть строго в храме.

— В общем-то да, ты прав, но из книги Деяний апостольских нам известно, что архидиакон Стефан проповедовал слово Божие: «исполненный веры и силы, совершал великие чудеса и знамения в народе» (Деян. 6, 7). Другой диакон из семи, Филипп, не только проповедовал, но и крестил. И вообще, по словам составителя Постановлений апостольских (II, 44), диакон должен быть ухом, оком и устами, а также сердцем и душою епископа: он должен доводить до сведения епископа обо всем, что происходит в жизни Церкви, следить за порядком и наблюдать за точностью соблюдения епитимий, наложенных на тяжко согрешивших; он даже мог сам разрешать некоторые вопросы второстепенной важности и даже быть уполномоченным епископов на Вселенских и Поместных Соборах. Так что твои «особые поручения» для нашей Церкви обоснованы и благословлены самим Патриархом.

При словах «особые поручения» Андрей решил развеять остатки сомнений, которые, несмотря ни на что, все еще сверлили его.

— Тогда позвольте задать еще несколько вопросов.

— Конечно, задавай.

— Как вы относитесь к модным сейчас течениям по канонизации Ивана Грозного, Распутина, Сталина? К призывам не подчиняться властям и не принимать ИНН, потому что это якобы печать антихриста? К обвинениям высшего духовенства в измене? Я считаю, что те, кто обличают сейчас Синод и воинственно призывают к священной битве, обычно оказываются «засланными казачками», экстремистами и ведут, пусть даже иногда неосознанно и с благими намерениями, но к расколу Церкви. Я в этом участвовать не намерен. Конечно, статус вашего монастыря с прямым подчинением Патриарху говорит о многом, но ведь Патриарх далеко, а влиятельных недругов у Церкви много, и с такой техникой.

Настоятель молча ждал, когда Андрей выскажет все свои страшные сомнения. Ждал, не перебивал и. улыбался.

— Чему вы улыбаетесь?

— Я рад, что ты задал эти очень важные вопросы. И я рад ответить, что нашей основной задачей является как раз сохранение единства канонической Православной Церкви, максимально уберечь ее от расколов. И не только расколов. Знаешь, сколько против нашей Церкви происходит прямых диверсий? В основном это, конечно, подрывная целенаправленная и тщательно спланированная идеологическая война. Но есть и банальный бандитизм, вандализм, сатанизм и даже терроризм. И заметь, в такой ситуации мы не призываем к войне, к битве (хотя иногда очень бы хотелось), но мы призываем как православных верующих, так и всех русских людей быть трезвенными, бдительными, непассивными и защищаться, ведь именно бездействие вкупе с равнодушием дает врагам рода человеческого повод делать неправильные выводы о нашей слабости и усиливать агрессию.

Священник встал из-за своего стола и подошел к огромному старинному сейфу с резной ручкой. Андрей с удивлением увидел, что круглая крышка размером с днище стакана закрывала вовсе не замочную скважину, а электронный кодовый замок. Несколько цифр уверенной дробью — и дверь толщиной не менее пятнадцати сантиметров совершенно бесшумно начала отъезжать в сторону. Архимандрит Илия взял из темных недр сейфа простую картонную папку с завязками и вернулся к столу. Дверь также бесшумно закрылась.

— Теперь о твоем первом деле, — настоятель спокойно, не спеша развязывал папку, давая возможность Андрею настроиться на рабочий лад. Он понимал, это не просто после столь быстрой и резкой смены обстановки. — Знаешь, кто такие бегунки-катакомбники?

— Вы имеете в виду тех, кто бежит из городов в тайгу от конца света? — Андрей быстро включился в рабочий процесс, чем вызвал еще один одобрительный взгляд отца настоятеля.

— Да, тех самых.

— Половина из них убеждена, что Патриарх с архиереями продался сатанинской власти на корню, а вторая половина думает, что нет, Патриарх хороший, но слабохарактерный, и его обманывает продажное окружение, в большинстве своем масонское.

— Немного утрированно, но в принципе так. Все они называют себя ревнителями истинного православия, православными христианами, но на самом деле по своим убеждениям являются фаталистами и каббалистами. Как иначе можно назвать людей, которые постоянно ноют, что все пропало, что со дня на день случится апокалипсис (причем уверенно знают, что при этом произойдет и как, почти поминутно) и верят в магию цифр? Налоговый номер для них имеет зловещий смысл и силу большую, чем сила Христа. Для них число 666 уже само по себе магично и смертельно, даже если это просто голая цифра или даже номер страницы в Библии.

— Они еще следят за тем, чтобы не пересекать по диагонали перекрестки, ибо этим они якобы топчут святой Крест, и не ставят у себя в домах канализационных крестовин, боясь пускать по Кресту нечистоты.

— Вижу, ты знаешь.

— Да, я прочитал вон ту книжицу, которая выглядывает из вашей папки.

— А, «православный триллер», ужастик для малообразованного читателя. Так называемые «Духовные беседы и наставления старца Антония» некоего священника Александра Краснова.

— В вашем издании есть благословение Патриарха Алексия II?

— А как же, все по-взрослому. Ты даже не представляешь, сколько бед натворила эта жалкая беллетристика!

Архимандрит в сердцах шлепнул серенькой книжкой об стол. Несколько секунд он молчал, справляясь с нахлынувшими чувствами. Потом взял из папки какой-то документ и с минуту перечитывал его. Наконец, он продолжил.

— Так вот. Говоря на молодежном сленге, «крыша рванула» не только у простых прихожан. В конце девяностых годов «спасаться» из больших городов в глухую тайгу побежали и лобасто-очкастые интеллигенты: доктора наук, врачи, инженеры, учителя, артисты, писатели и прочие «продвинутые». От одиночных побегов в таежный «медвежий угол» до организованных переселений целыми приходами! Наиболее интересны в этом плане оказались москвичи. Самые богатые и деловые согласно пресловутой столичной прописке, они внушили себе, что они еще и самые «просветленные». Ни увещевания, ни разъяснительная работа не дали результатов, и три года назад один из центральных московских приходов, распродав все имущество на корню, в полном составе отбыл в неизвестном сибирском направлении. Постоянные прихожане, примерно пятьдесят семей, плюс два священника и два диакона. Храм, конечно, после них не закрылся и не пустовал, но разве это не ЧП? Тем более, что вторым священником оказался молодой, принявший постриг, подававший большие надежды, но попавший под влияние «бегунов» племянник советника самого Патриарха. Куда уехали, что с ними случилось — никто не знал. Подключенные компетентные органы по горячим следам смогли проследить их только до Иркутска, дальше — черная дыра. Правда, по-серьезному их и не искали — люди уехали добровольно, самостоятельно и по собственным убеждениям, пусть даже ошибочным. Все рассчитывали, что через год-два блажь выветрится, и «блудные сыны» вернутся домой или хотя бы дадут о себе знать. Однако произошло другое. Сначала, ровно через полтора года после отъезда, в Шереметьево сел иркутский борт с цинковым гробом. Ни сопровождения, ни какой-либо информации — только крупно выцарапанные (видимо, камнем) на крышке два слова: «Москва. Патриархия», да щедро оплаченная по тройному тарифу доставочная багажная квитанция. Вскрыли гроб. Там оказалось тело одного из двух диаконов того самого пропавшего прихода.

— Что-то странное?

— То-то и оно. Тело как будто было разодрано, сердца вообще не было, а отделенная голова не отрезана, а оторвана от тела. И еще: почти полностью отсутствовала кровь. Судебно-медицинская экспертиза предположила, что нашего диакона, по-видимому, задрал крупный медведь-людоед. Короче, обычный таежный несчастный случай. У бедняги не было родственников, и мы его похоронили.

— Постойте, допустим, это медведь, который оторвал голову и задрал. Это, хоть и с натяжкой, но может быть объяснено тайгой. Но как насчет крови? Медведь что, всю ее выпил? Или она вся вытекла? Насколько я знаю, медведи-людоеды едят мясо, реже — внутренности, но чтобы выпивать кровь. Да и просто вытечь она не могла — что-то в свернутом виде должно было остаться.

— Да, насчет крови мы здорово поломали голову, но так ни к какому выводу и не пришли. Дело об убийстве возбудила прокуратура, но вскоре закрыла, как «несчастный случай в лесу». Все списали на медведя. Я им говорю: «Какой медведь? Он что, оторвал голову, располосовал тело, выпил кровь и не тронул мяса?» А они мне: «Если даже вы и правы, то что прикажете делать? Прочесать сибирскую тайгу и арестовать медведя? Да и где искать этот ваш затерянный приход?» Ну что тут скажешь.

— Их можно понять, типичный висяк, да еще всесибирского таежного масштаба.

— Точно так. Поэтому мы не особо напрягали органы следствия. Но две недели назад случилось нечто, что подтолкнуло нас к активным действиям и ускорило твой приезд сюда. Советнику Патриарха позвонил тот самый племянник, второй священник прихода отец Арсений. Слышимость была очень плохая, но епископ Михаил разобрал примерно следующее: «…спасите, над приходом смертельная угроза, они нас всех…» Кто «они», что «они нас всех», какая угроза — не понятно. В Патриархии забеспокоились. А вчера из Иркутска снова прилетел «двухсотый». На этот раз — один из прихожан, довольно известный в недалеком прошлом спортсмен, чемпион мира по стрельбе из лука Иван Ковылин. Родственники начали поднимать шум в прессе. Как понимаешь, ждать и делать вид, что их «катакомбные» дела нас не касаются, больше нельзя. Тем более, как стало известно совсем недавно, пропал и сам племянник советника, то есть второй священник прихода. Выбор кандидатуры для выполнения этого задания пал на тебя, так что если ты согласен, капитан третьего ранга Марченков.

— Все очень неожиданно, и я никогда не вел следствие. Как оперативник я, может, и стою чего, но как сыщик.

— А ты не рассматривай это как следственное дело, но приступай к действиям по выполнению боевой задачи.

— Я, право, не знаю.

— В опасности целый православный приход, пятьдесят семей! Им кто-то угрожает и зверски убивает. Мы должны помочь? Просто обязаны, даже если они когда-то заблуждались и сами уехали от нас. Я благословляю тебя на выполнение этого дела!

Оба, и архимандрит Илия, и Андрей Марченков встали для благословения. Отец настоятель сказал:

— Все-таки поговори с отцом и матерью (это ты можешь сделать прямо сейчас из монастыря), потом поедь домой, собери необходимое и возвращайся сюда для более детального разговора по заданию. Завтра ты проштудируешь необходимую литературу, позанимаешься с моими помощниками, заодно вспомнишь обязанности диакона, потому что мы послезавтра тебя рукоположим, а еще через два дня — в путь. Поедешь один, поездом. Доедешь до Красноярска, там на электричке доедешь до поселка Чунский. В Чунском тебя встретит наш человек и довезет до прихода.

Андрей удивленно вскинулся на настоятеля:

— Ваш человек?? Довезет до прихода?? Так в приходе все это время был ваш человек??

— А ты думал, мы полтора года сидели сложа руки? Разведка — она, батенька, и в тайге разведка.

— Ну, вы даете.

— Ладно-ладно, если честно, то не всё время там был наш человек. Он обычный прихожанин, в прошлом начинающий московский бизнесмен-компьютерщик, и нашим он стал лишь тогда, когда по-настоящему запахло жареным. Он сам вызвался стать связным после телефонного разговора с племянником советника Патриарха — тот, наверное, и дал наши координаты. Судя по его короткому письму (именно из него мы узнали об исчезновении второго священника), в приходе большинство людей досыта нахлебались таежной романтики и готовы на сотрудничество во имя реального спасения. Но есть и враги, как в приходе, так и вне его. Да-да, снова эти загадочные «они». Короче, что там происходит — непонятно, но что появилась какая-то угроза, серьезная опасность для людей — это точно. Теперь понимаешь, что в таких условиях задание должен выполнить совершенно новый человек, именно с таким опытом, как у тебя?

— Хорошо, я согласен. Средство связи?

— Получишь спутниковый телефон, дополнительно оборудованный новейшей версией российской поисковой системы ГЛОНАСС. Аппарат легче и мощнее иностранных спутниковых аналогов и терминалов GPS. Пакет «безлимитный» полностью оплачен вперед на три месяца. Думаю, это более, чем достаточно, чтобы и на связи быть постоянно, и операцию завершить. Как приедешь на место, будешь докладывать каждый вечер. Да, и все остальное, что, на твой взгляд, понадобится — всё тебе выдадут без проблем. По нашим данным, приход там не бедствует. Ну всё. Подробный инструктаж — перед отъездом. А пока поезжай домой, отдохни, соберись с мыслями. Завтра в семь утра за тобой заедет машина — и с Богом! Как говорил Спаситель, «…посылаю вас, как овец среди волков: итак будьте мудры, как змии, и просты, как голуби»[5].

И архимандрит Илия перекрестил уходящего в новую жизнь и в новое служение капитана третьего ранга в отставке и нового офицера по особым поручениям Патриархии РПЦ, без пяти минут диакона Андрея Марченкова.

Вагонные разговоры

— … И да будут милости Великаго Бога и Спаса нашего Иисуса Христа со всеми вами! — после этого возгласа митрополита Геронтия у стоящего посреди храма рукополагаемого во диакона капитана третьего ранга в отставке Андрея Марченкова вдруг учащенно забилось сердце и дрогнули колени.

Словно угадав его волнительное состояние, но строго по чину и Уставу Церкви, к Андрею с двух сторон подошли два иподиакона и, мягко коснувшись рук, торжественно повели в алтарь через царские врата.

Именно в тот момент, когда Андрей трижды обошел святой престол с целованием углов и земными поклонами архиерею, он понял, что туман, который застилает ему сейчас глаза, и то необъяснимое ликование, которое рвется наружу, заставляя дрожать голос — и есть трепет души, радующейся от чувства родного дома. Душа как бы говорила: «Вот он, мой настоящий дом! Андрей, ты все делаешь правильно!»

Еще ни разу в жизни боевой офицер так не волновался. Что-то похожее он испытал в детстве, когда родители впервые благоговейно повели его крутыми каменными ступенями все ниже и ниже в полумрак Ближних Пещер Киево-Печерской Лавры. Рядом шли какие-то праздные иностранцы-туристы, отдающие некую дань «ортодоксальной экзотике», но он их не замечал. И дело тут вовсе не в каком-то там настрое и особом «инструктаже» отца (мол, не нужно бояться, шуметь и так далее), а. нет, все-таки этого не объяснить. Чем ниже они спускались под землю, тем выше в душе поднималась какая-то теплая волна ожидания чуда: вот сейчас он увидит настоящего былинного богатыря Илью Муромца, святых монахов, живших аж девятьсот лет назад, безмездного врача Агапита, особо почитаемого отцом преподобного Нестора Летописца, а может и самого Боженьку! Но это было давно, и тогда детский трепет души в ожидании сказки наяву был наивным, чистым и легким. Сейчас же все происходило более серьезно, более торжественно, с осознанием высшей цели. Но душа-то, душа ведь осталась прежней!

Андрей помнил, как после третьего обхода престола он стал на правое колено и, крестообразно сложив руки на престол, положил на них голову. Дыхание — как после забега на длинную дистанцию, по биению крови в висках можно считать пульс, а где-то там, над коротко, по-военному стриженной головой седой мудрый архиерей читает особые молитвы. Или это не архиерей, а сам Господь призывает диакона Андрея служить во благо Церкви и русского народа? Поэтому когда Андрей после препоясания и принятия ораря и поручей стал с протодиаконом и диаконом за престолом и после земного поклонения сказал: «Христос посреде нас!» — он не лукавил, он действительно чувствовал это.

Хиротония во диакона завершилась причащением животворящих Тела и Крови Христовой и благословением митрополита Геронтия на ношение подрясника. Дрожи в коленях больше не было. Восторг души сменился тихой уверенностью в правильности избранного пути. Теперь вера его станет щитом, а диаконский подрясник — кольчугой, хотя когда его получится надеть?…

…Большинство из того, что снилось Андрею, он, как и все нормальные люди, не помнил, но пока свежи были в памяти воспоминания о рукоположении, он часто просыпался с ощущением счастья и запаха ладана.

Проснувшись с этими ощущениями и в этот раз, он сладко, до хруста в суставах потянулся на верхней полке купе, свесил голову вниз и увидел, что его попутчики пьют чай. Его альпийские «Casio» показывали 19.30 вечера. Ого, проспал весь день!

— Добрый вечер, Андрей! Я взяла на себя смелость заказать вам чай. — Наталья не только интонациями голоса, но и всем своим видом пыталась высказать благодарность за спасение сына. Ее драгоценный Эдик пил чай рядом около окна.

— Спасибо. Сейчас схожу умоюсь и присоединюсь к вам.

Андрей, спрыгнув с полки, прихватил полотенце, мыло и скрылся в коридоре.

Когда он вернулся, в купе было на два человека больше. К вошедшему как по команде повернулись две пожилые женщины.

— Здравствуйте! Вы не против, если мы вот тут с краешку присядем и расскажем вам о жизни и о Боге? Мы же вам не помешаем?

Все, хорошему настроению капут. Полсекунды Андрею хватило на то, чтобы по стопке «Сторожевой башни» в руках женщин догадаться, что в их купе бесцеремонно влезли так называемые «Свидетели Иеговы».

— Мне вы не помешаете, но кроме меня здесь еще три человека.

— Ой, не беспокойтесь, Андрей, я совсем не против, а после того, что случилось ночью. Вот и Микола Иванович не против, правда?

— А шо я? Я нэ проты, алэ вси ци сэктанты.

— Зря вы так. Мы вовсе не сектанты. Мы свидетельствуем об истине. — одна из «свидетельниц» начала было набирать обороты, чтобы выдать запрограммированную для этого случая стандартную речь, но Андрей ее перебил.

— Лично я не стану подписчиком ваших журналов.

— Каким подписчиком? — вскинулась вторая мадам, когда первая поперхнулась от неожиданной реплики. — Мы ни на что не подписываем и ничего не продаем.

— А я не говорил, что вы что-то продаете. Все эти журнальчики, изданные миллионными тиражами в Бруклине, вы отдадите нам совершенно бесплатно.

— Так почему вы.?

— Я говорю о том, что будет после, и о том, что уже случилось с вами.

— Случилось? С нами ничего не случилось. Мы обрели настоящую веру и познали истину!

— Да нет, случилось. Вам тоже когда-то вот так же подарили журналы, где слащаво и примитивно-доходчиво, с красивыми картинками написано, что весь мир со дня на день окончательно скатится в тар-тарары, а спастись и жить в грядущем раю (рядом с добрыми лёвиками и тигриками) смогут лишь свидетели Иеговы. Вы «поплыли» от такой неожиданно радужной перспективы, пришли на собрание, где вас встретили не пьяные рожи ваших знакомых, а чистые улыбающиеся лица «свидетелей». Вас приняли в «семью», обласкали, напели то, что вы давно не слышали. Под этот напев вам незаметно вложили нужную информацию, и теперь вы — полноправные свидетели Иеговы, так сказать «посвященные» в высшие тайны Вселенной. Правда, для того, чтобы удержаться в «счастливой семье», вы должны соблюдать некие жесткие правила и отрабатывать хорошее к вам отношение. Прежде всего вы подписались на журналы и другую литературу, а в свободное от коллективного изучения этих журналов время должны каждый день «свидетельствовать», ища новых искателей «истины» и потенциальных подписчиков американской литературы. Первая, сладко-радужно-завлекательная стадия закончилась, и теперь если за какой-то определенный период времени вам не удается никого «освидетельствовать», вас прорабатывают всей общиной так, что партийно-комсомольские собрания советских времен просто отдыхают. Так? Или я сказал что-то неправильно?

— Никакие мы не подписчики.

— Если вы будете врать, разговор закончится, не начавшись. Врать — это говорить о том, что вам регулярно и совершенно бесплатно из Америки и Германии задарма присылают литературу.

— Православная церковь тоже зарабатывает деньги, продавая свечи, иконы и, кстати, многочисленную литературу. Зайдите в любые храмы, которые вы превратили в торговые ряды, и убедитесь сами! Сам Христос изгонял торговцев из храма, а вы превращаете его в вертеп и еще что-то говорите?

— Очень жаль, что вы дальше иконной лавки или свечного ящика в храме не прошли и ничего не разглядели. Христос изгонял из храма менял, которые, получая процент, сидели везде, в том числе и там, где шло богослужение, а в православных храмах (в самих храмах, где люди молятся и где священники совершают таинства) никогда и ничем не торгуют. И это выражение «зарабатывает»… Что зарабатывает, прибыль? Раньше прихожане сами пекли просфоры, лили свечи, делали вино и хлеб — и сами приносили все это в храм. Тогда не было ни иконной лавки, ни свечных ящиков. Сейчас же в церкви продается лишь то, что необходимо людям для богослужения, для совершения обрядов и таинств, то есть то, что сами прихожане больше не делают. Свеча, например, символизирует молитвенное стояние и пламенное обращение к Богу. Кто сейчас из прихожан дома льет свечи?

— А иконы? Вы молитесь на доски!

— Фу, как примитивно. Вы же нормальные люди, вон, и высшее образование, наверное, есть. Зачем повторять глупость тех, кто не привык обременять себя мыслительными процессами? Неужели для вас доска и икона — одно и то же? Вы что, не понимаете, что мы молимся не «на доски», но через специально, канонически написанный образ — Тому, Кто на нем изображен? А чему вы молитесь?

— Не «чему», а «кому». Иегове!

— Почему именно Иегове? Это одно из имен Бога, характеризующих Его свойства. Есть, например, еще Саваоф. Почему не Саваофу? Иегове, или Ягве, молятся иудеи. Вы что, иудеи?

— Нет, мы русские. При чем здесь это?

— Ну как же, именно иудеи молятся Ягве и считают Христа не Богом, а просто человеком, пророком-выскочкой, да еще настолько неудачным, что Его казнили самой позорной на то время казнью. Они молятся за быстрейший приход Машиаха, который погубит весь мир, вознеся при этом евреев на вершину мировой власти. А Ягве дарует им (и только им!) тысячелетнее блаженство на Земле. Разве не это же «свидетельствуете» и вы? Так чем вы отличаетесь от иудеев? Милые женщины, когда наши соотечественники в поисках истины идут в баптисты, это хотя бы можно объяснить. Объяснить тем, что в Православии очень много нужно работать над собой, со смирением претерпевая различные скорби, а конечную настоящую и вечную награду получить не здесь, на Земле, а в Царствии Небесном. У баптистов же все это заменяет чтение и вольное трактование Библии. То есть переход православных христиан в баптисты объясняется элементарной ленью. Но что занесло вас в американскую иудейскую секту — я понять не могу. Вам мало всяких «МММ» и финансовых «пирамид»? Или в уличных киосках не хватает красивых журнальчиков? Сколько же можно, чтобы на наивности наших сограждан наживались заокеанские мошенники? Вот и вы, думая, что проповедуете истину, на самом деле просто батрачите на издательство в Бруклине. Во многих странах вашу организацию так и называют: «коммерческий культ», запрещая регистрацию в качестве религиозной организации. Да и сам ваш основатель Чарльз Тейз Рассел в пятидесятых годах девятнадцатого века, исправляя свои неудачи в бизнесе (он же был настоящим американцем, для которого слово «неудачник» страшнее самого страшного проклятия!), организовал кружок по изучению Священного Писания. Рекламной фишкой для привлечения богатеньких собратьев-спонсоров стало грамотно растиражированное утверждение о том, что он точно знает самую сокровенную тайну мироздания — дату конца света. После того, как четырежды указанная дата проваливалась, раскрученный «бренд» перекупили ловкие дельцы. А после 1937-го года к нему окончательно подвели неоиудейскую талмудическую «платформу».

Андрей говорил спокойно и уверенно, а все, что чувствовали сектантки, можно было охарактеризовать двумя емкими словами: «шок» и «облом». Пластмассовые сектантские улыбки давно сползли с лиц женщин. Наружу все отчетливее проявлялась враждебность, заложенная в основе «учения» и запрограммированная психологами секты. То, что этих двух «свидетельниц» он не переубедит, Андрей знал — слишком глубоко их сознание подверглось изменениям, но он надеялся, что хотя бы надолго защитит своих попутчиков от посягательств сектанток.

Так и есть. Видя, что простые психо-лингвистические схемки здесь «не канают», женщины встали и открыли дверь. Вторая, старшая «двойки», все-таки не выдержала и, обернувшись, прошипела:

— Вы все умрете, так и не познав истину!

— Истину? Какую? Может, ту, что Христа, по-вашему, прибили к столбу, а не распяли на Кресте? Это истина? Как же можно с тупым упорством отрицать очевиднейший исторический факт! Ой, да и кто там вообще разбирается в фактах? Просто ваши американские авторы с пластмассовыми мозгами механически перевели на компьютере слово «древо» на «дерево», «столб». А теперь и вы должны повторять эту чушь! Или, может, поговорим о том, как ваши истины меняются со сменой авторов статей в журнальчиках? Мелкое вранье, поклонение чужим фантазиям, пустая, а потому преступная трата времени — вот ваша истина, а ваш скорбный удел — улучшать благосостояние и без того не бедных ловких бруклинских дельцов. Вас, свидетелей Иеговы, во всем мире порядка трех миллионов, но по вашему «учению» спасутся лишь сто сорок четыре тысячи. Остальные станут рабами этих избранных. Догадайтесь с одного раза, в какую группу войдете лично вы?

Последние вопросы Андрей задавал уже спинам уходящих несчастных женщин. Потом удобнее сел на полке и взял, наконец, остывший чай.

— Фу-у, кошмар. Интересно, они притворяются или у них действительно такая слабая податливая психика? Нет, ну как это: жили себе в России русские женщины, учились, имели работу, семью, какое-то мировоззрение, но вот приехал какой-то американский ухарь с дипломом одного из деревенских колледжей (по-нашему, бурсы), улыбнулся фарфоровыми зубами, раздал по килограмму риса, одарил, как дикарей, гуманитарным секонд-хэндом — и всё, «поплыли», вся жизнь коту под хвост! А если он еще пару умных фраз скажет. Господи, стыдно-то как! Эти дамы действительно не понимают, куда влипли и что творят, прежде всего с собой? Или они не хотят ничего понимать?

— А я вот считаю, что Бог один, и разве не все равно, как в Него верить, как поклоняться? — Наталья попробовала высказать свою точку зрения.

— Дорогая Наталья, а если я скажу при вас кому-то, что вы человек, в принципе хороший, но, извините, гуляете и отправили на тот свет пять мужей, вам будет все равно? Думаю, вы, мягко говоря, рассердитесь. И любой рассердится, если о нем говорить неправду. Так почему мы иногда легкомысленно считаем, что можем говорить о Творце Вселенной все, что заблагорассудится? Конечно, Бог — это Абсолют, точнее, Абсолютная Любовь, и Он настолько велик, что не обижается и поругаем не бывает, но вот руку Божью, которую Он протягивает каждому Своему творению, мы отталкиваем. А свято место, как вы знаете, пусто не бывает, и взамен спасающей десницы Божьей нам услужливо протягивается другая рука, или, точнее, когтистая лапа. Дальше — обман и все беды. Когда случаются болезни, аварии, природные катаклизмы — это не Бог гневается на нас и наказывает (ибо это невозможно, потому что мы дети Его и Он нас любит абсолютной любовью), но мы сами от него отворачиваемся, отталкиваем Его, после чего становимся беззащитными перед низшими разрушающими силами и соединяемся с демонами-мучителями. А Господь не может спасти нас без нашего на то желания, потому что первое, что Он подарил человеку — это свободная воля. Бог как бы стоит в стороне и ждет, какой выбор мы сделаем: «Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему и буду вечерять с ним, и он со Мною»[6]. Какой выбор мы делаем? Какой выбор сделали эти несчастные женщины? Прости им, Господи, ибо не ведают, что творят. А начинается все с гордыни и равнодушного отношения к правильному Его славию.

— Правильное Его славие — это, как я поняла, Православие?

— Да, Православная вера, сохранившаяся канонически с евангельских времен и переданная нам святыми отцами в полноте от самого Христа и апостолов.

— Допустим. Но зачем нужно обязательно ходить в церковь? Я считаю, что Бог у меня в душе и…

— Да ну? Если вы так уверенно утверждаете, что Бог у вас в душе, то непременно должны знать и ответ на вопрос: как Он туда попал?

— Но простите, насколько я знаю, в Евангелии от Луки Иисус Христос на вопрос фарисеев, когда придет Царствие Божие и где оно, ответил: «Царствие Божие внутрь вас есть».

— Совершенно точно. Это глава 17, стихи 20 и 21. Но как их объяснить? Трактовать Святое Письмо вообще и это место в частности очень трудно, потому что по нашей духовной слепоте и завышенном самомнении можно сделать неправильные, а, следовательно, опасные выводы, но вот святым отцам, своей духовной жизнью стяжавшим благодать Святого Духа — того самого Духа, каким были написаны все книги Евангелия — верить можно и должно. Например, святой Блаженный Феофилакт Болгарский, святой отец и учитель Церкви, живший в Византии на рубеже одиннадцатого и двенадцатого веков, так объясняет это место в Евангелии от Луки: «Умолчав о сем, так как они (фарисеи) по произвольной своей глухоте недостойны были слышать о сем, Господь о времени пришествия Царствия говорит, что оно неизвестно и не подлежит наблюдению; поскольку Царствие Божие не имеет определенного времени, но для желающего присуще во всякую пору. Ибо Царствие Божие, без сомнения, составляет жизнь и устроение себя по образу Ангелов. Тогда, говорится, поистине Бог царствует, когда в душах наших не находится ничего мирского, но когда мы во всем ведем себя выше мира. А такой образ жизни мы имеем внутри себя, то есть, когда захотим. Ибо для веры не нужно ни продолжительного времени, ни путешествий, но вера, и в след за верой — жизнь богоугодная… Ибо, чтобы уверовать и, уверовав, ходить достойно звания, это внутри нас».

— Так я о том и говорю.

— Не совсем о том. Царствие Божие внутрь вас есть — это да, но «от дней же Иоанна Крестителя доныне Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его». Это двенадцатый стих одиннадцатой главы Евангелия от Матфея. Он говорит о следующем: просто иметь внутри себя душу и Царство Небесное, как дары Бога человеку, недостаточно для спасения — нужно непременно пустить в душу самого Бога. Пустим мы Его внутрь себя или нет — право нашего свободного выбора. Эта свобода — еще один Божий дар. Бог не может спасти нас без нашей на то воли, желания и усилия. Господь Бог, Творец всей Вселенной, говорит: «Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему и буду вечерять с ним, и он со Мною»[7]. А как нам впустить Бога в Его Царствие внутри нас, если мы живем в мире грехов и страстей среди таких же, как мы, людей? Стараясь не грешить, мы, тем не менее, постоянно грешим: если не делом, то словом, если не словом, то помышлением. Грех — это тьма, и Свет не может сосуществовать с тьмой. Свет попаляет тьму, так дайте Свету дорогу! Вы, утверждая, что Бог уже в вашей душе, тем самым констатируете, что в вас нет греха. Но если даже святые отцы, достигшие своей духовной жизнью высот чистоты, видели себя недостойными грешниками, то вы, получается, выше святых отцов, вы абсолютно святая! Понимаете теперь всю абсурдность утверждения «мне ничего не нужно, Бог у меня и так в душе»?

— Но при чем тут храм? Зачем посредники в отношениях между человеком и Богом?

— Вы все-таки не хотите расставаться с мыслью, что вы святая, что вы с Творцом Вселенной на «ты». Видя немощную природу человеческую (которая стала таковой после грехопадения первых людей — они, кстати, потому и отпали от Бога, что посчитали себя равными Творцу и Бог им не нужен), ее склонность ко греху и страстям, Бог дал нам много вспомоществующих средств, которые призваны помочь нам наладить, так сказать, связь с Небом. Во-первых, это молитва, как «средство связи», и во-вторых, это храм — особое место, где всё призвано помогать, настраивать человека на нужную духовную «волну». «Дом Мой домом молитвы наречется» — говорил Господь[8]. А еще Он пояснял: «Ибо, где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них»[9]. То есть храм — это место, заповеданное самим Богом, где люди собираются для молитвы, и всё в этом месте призвано людям в этом помогать.

— Извините, но ходить в храм только для того, чтобы было удобнее молиться?

— Не только. В двенадцатой главе Евангелия от Матфея есть такая притча: «Когда нечистый дух выйдет из человека, то ходит по безводным местам, ища покоя, и не находит; тогда говорит: «возвращусь в дом мой, откуда я вышел». И, придя, находит его незанятым, выметенным и убранным; тогда идет и берет с собой семь других духов, злейших себя, и, войдя, живут там; и бывает для человека того последнее хуже первого». То есть недостаточно очистить свою душу, освободить свою жизнь от грехов, потому что сразу возникают вопросы «а ради чего?», «что дальше?». В чисто выметенное и убранное место нужно пустить Бога. Но мы не знаем как, какие трудности возникнут при этом, на какую помощь можно рассчитывать. Вот для этого и существует храм. Что самое главное в Православной Церкви? Евхаристия. Таинство причастия Плоти и Крови Христа — Бога Живого.

Вы представляете, какое счастье имеем мы, люди, но не имеют даже ангелы небесные, а всякие там сектанты безрассудно отвергают? Мы, грешные люди, несмотря ни на что, по милости Божьей можем с Ним, с Богом, с Творцом всей Вселенной, в таинстве Причастия воссоединяться, потому что во время Божественной Литургии хлеб и вино получают божественные свойства плоти и крови Христа!

— Это как?

— Не «пресуществляются», как упорно твердят после Трулльского Собора представители католической церкви и некоторые протестанты. Что такое «пресуществление»? Это когда утверждают, будто хлеб и вино в Чаше в определенный миг, то есть после слов «придите, ядите…», в мгновение ока превращаются в, извините, мясо и кровь Христа. Кстати, на Западе многие вегетарианцы и другие так называемые «христиане» с подвывертами, из-за этого отказываются причащаться — еще бы, есть сырое мясо и запивать его кровью! Варварство! Каннибализм! Наша же Церковь, Церковь восточного обряда, не приняла такой догмат. Да, в Россию западное веяние в виде слова «пресуществление» просочилось в середине XIX века, но ни один из святых отцов его не принял и решительно отверг. В нашей Православной Церкви хлеб и вино в Чаше после молитвенного призывания Святого Духа получают божественные свойства Христа-Бога. Это чудо истинного таинства Евхаристии дает только Православная Церковь. Так есть разница, как верить, во что верить и ходить ли в храм? Но нужно также помнить: только Православная Церковь предупреждает о том, что к Причастию нужно тщательно готовиться и подходить с благоговением, в противном случае на таинстве Евхаристии мы со Святыми Дарами можем принять в себя не Бога, а сатану, как произошло с Иудой. И только в Православной Церкви к этому вопросу подходят так строго и серьезно, в других же христианских конфессиях Евхаристия сведена до торжественной формальности или традиционному обряду без глубокого духовного смысла.

Микола Иванович поднял, как в школе, руку.

— Так кому ж тоди служать амэрыканци? Сатани?

— Я бы так обобщающе не говорил. Есть простые американцы, богобоязненные работяги и служаки, в общих чертах такие же, как мы, но то общество, в котором они живут, и которое нахрапом захватили настоящие сатанисты, тянет всех их вниз. Вроде бы техника развивается, коммуникации всякие, жизнь становится богаче и комфортнее, а пустота в душе растет. Болит душа, ноет, просится к Свету, а ее шоппингом и Лас-Вегасами. Посылаются скорби, болезни, стихийные бедствия с призывом опомниться, пока не поздно, подумать, наконец, о душе, а ее наотмашь психотреннингами, йогой и каббалой. И над всем этим «триединый бог» — бизнес, доллар и успех. Далеко не все американцы сатанисты по сути, но всем им очень трудно не стать ими!

— Но многие мечтают жить так, как они.

— Жить, как они… Жить, как в Америке… Жить, как в Европе… Когда мы так говорим, какие ассоциации у нас возникают? Если имеем в виду пресловутый «американский образ жизни», то на ум приходят ковбои, джинсы, Дикий Запад, жвачка, «Макдональдс» и силиконовые блондинки на пляжах Флориды — плоские киношные штампы и стереотипы, не имеющие ничего общего с обыденной действительностью, где безраздельно бал правит доллар и торгашеские отношения совершенно во всем, включая любовь, семью и детей. Нам это надо? Боже, спаси и сохрани! Говоря же о Европе, мы рисуем в уме, как на старинной площади около ратуши в многочисленных уютных кафешках сидят местные бюргеры, лениво потягивают пивко или кофеёк и любуются, как вокруг фонтана сидят целующиеся однополые парочки. Вот это ближе к истине. Но нужна ли нам такая «идиллия», такой «европейский уровень жизни», когда гомики официально усыновляют и воспитывают детей, а в кирхах венчают собачек и кошечек? Знаете, в Европе действительно красиво. Вот только почему-то красота какая-то неродная, тоскливая, которая быстро приедается и от которой хочется побыстрее уехать. Почему? Да потому, что она мертвая! Мы, русские, хоть и больные, но живые, и нас можно еще лечить, мы можем быть лучше, чище, мы можем развиваться, творить. Может ли развиваться Европа? Нет, ей уже крышка. Может ли она творить? Увы, только кубизм-экспрессионизм. Что же касается красоты, то украшают, как правило. только трупы. И вообще, чего нам сейчас не хватает здесь, в России? Тряпки, быттехника, машины, продукты питания — всего этого «добра» сегодня у нас не меньше. Мало денег? Но денег всегда будет мало, тем более там, «за бугром». Что же касается штампов и стереотипов о сладкой жизни на Западе, то они рассчитаны на тех, кто никогда там не был. Но если бы даже это было и так, то что проку человеку в том, что он приобретет весь мир, а душу потеряет? Это еще Спаситель говорил.

— Так раз мы кращи, то чому живемо так погано? И взагали, якщо мы таки вумни, то чого мы таки бидни?

— А что, Микола Иванович, если человек богатый, то он обязательно умный?

— Та ни, куды там. Ось у моеи доньки одноклассник був. Бильше двоек ничого нэ мав, освиты ниякои, а зараз вилла, мерседес, охрана. Кожный дэнь казино та фейерверки.

— Ну вот вам и ответ. Тот одноклассник думает, что достиг всего сам, и поэтому прожигает деньги «на полных правах» хозяина жизни, а того не знает, что богатство, как и власть — ох какие нелегкие испытания! Жестокие испытания, коварные и мимолетные. Бог дал ему деньги как шанс помогать нуждающимся, делать добро, стать лучше самому, потому что научить его делать добро родители и учителя не смогли. Но он разбазаривает этот драгоценный дар. Будьте уверены, жизнь еще поставит его на место: или появится киллер какой-нибудь, или сын станет наркоманом, или болезнь неизлечимая, или крах по бизнесу. Но даже если ничего этого не приключится, с него ТАМ так спросится, что мало не покажется. Вот вам и «почему мы бедные, если такие умные». Мы, славяне, всегда тяготели больше к духовной жизни, чем к материальному лоску. Сейчас Запад с новой силой пытается нас переделать, сделать из нас общество потребления, низвести до их уровня, то есть до уровня управляемо-мыслящего жвачного животного. И вы видите, какая ломка идет, как все русское нутро не принимает этого, восстает! Так что на ту фразу, что вы сказали, я отвечу абсолютно точной народной мудростью: «в гробу карманов нет». Вот эта фраза имеет смысл.

Несколько минут все сидели молча, едва покачиваясь в такт вагона. Каждый думал о своем. Прервала молчание Наталья.

— Да, нужно верить в хорошее. Больше находиться на природе, впитывать в себя ее живительные силы и радоваться каждому дню.

— Слышу знакомые нотки. Наталья, вон та книга, край которой выглядывает из-под подушки, случайно не Порфирия Иванова? Или, может, «Звенящие кедры Сибири»?

— Точно, «Анастасия».

— А то уж я думал, что вы по Иванову решили бегать зимой голышом и пить мочу.

— Нет-нет, это совершенно другая книга. Замечательная. Мне ее дала соседка по даче. Говорит, что она изменила всю ее жизнь. Вот и я решила прочитать, тем более, что мы едем как бы к этим самым «звенящим кедрам».

— И как книжка?

— Интересная. Немного непривычный слог, но ничего, к середине привыкаешь. Очень жизненно.

— Ага, настолько же жизненно, как «Гарри Поттер».

— Ну вы сравнили! Андрей, тут вы точно не правы, я с вами категорически не согласна! Ну при чем здесь «Гарри Поттер»?

— Да? А в чем отличие? И там и тут — удачные коммерческие проекты. И там и тут — сказочки про магические силы природы, седых учителей-друидов, уход из реальности в мир фэнтези. Там — Англия и заколдованные замки, тут — сибирская тайга и «звенящие» волшебные кедры. Там — очкастый потомок магов Гарри Поттер, тут — потомок языческих идолов и махатм шамбалы «Анастасиюшка». Наталья, у вас в руках просто бульварный романчик, ничуть не умнее «Рабыни Изауры», да еще и с автором, который некогда был фотографом Владимиром Пузаковым в Новосибирском Облфото, а потом взял фамилию жены Мегре, превратившуюся в пошлый опереточный псевдонимчик. Кстати, жена ушла от него по причине безудержного прелюбодейства мужа. У вас какое образование, если не секрет?

— Высшее. Первый Медицинский институт.

— Ух ты, солидно! Так вот, эта книжонка не для вас, она изначально предназначена для скучающих дачниц-мещанок с неоконченным средним образованием, потому что любой, кто читает что-то, кроме бульварного чтива, и смотрит что-то, кроме сериалов, сможет без труда сделать об этой книге следующий вывод: полный бред и галиматья. Но учтите, галиматья опасная, кощунственная, богохульная! «Анастасиюшка», например, «учит», что человек должен сознавать себя равным Богу, а православная духовная традиция только помеха; что не только человек молится Богу, но и Бог молится человеку; что молитва «Отче наш», оставленная нам Христом — сплошная бессмыслица, и вместо нее нужно бубнить какой-то примитивный стишок; что кедр, главная святыня анастасийцев, является накопителем космической энергии; что детей не нужно ничему учить и не нужно воспитывать. И т.д. и т.п. Гражданин Пузаков (пресловутый Мегре) сдвинул набекрень мозги тысячам домохозяек и дачников (основной контингент анастасийцев), заработал на книжках и на кедровых «дощечках для потирания» миллионы долларов — обычная банальная финансовая пирамида на базе издательского центра. Не напоминает ли это вам бизнес-схему «Свидетелей Иеговы»? Скажите, Наталья, что вы ищете в этой писанине??

— Да, собственно, ничего не ищу. Просто она какая-то уютная, что ли, сокровенная. Но я-то только начала читать, а вот соседка моя, наверное, уже того.

— И это в России, в стране с богатейшими тысячелетними духовными традициями! Знаете, я думаю, в чем-то прав диакон Андрей Кураев, когда с прискорбием констатирует, что в отличие от расхожего утверждения, будто бы народ русский хранит Православную веру, на самом деле сейчас Православие пока хранит русский народ. И терпит. Ох как терпит всякие наши завихрения и кидания в поисках на стороне того, что испокон веков было рядом, в ближайшем храме! То наши «хранители веры» поголовно, особенно в деревнях, заливают с утра «шары» самогоном, тыча себя во впалую грудь грязным кулаком со словами «душа болит!» Может, и болит. Так что, чтоб не болела, ее без просыху глушить самогоном? А где же вера, «хранитель»? То наш человек вдруг гордо называет себя протестантом! Против чего протестуешь, болезный? «А фиг его знает. Вот уткнусь в книгу и вобью себе в голову, что не существует ни Священного Предания, ни святых отцов, ни тысячелетнего духовного опыта Руси, ни духовной жизни, ни работы над собой, над исправлением греховной жизни. Просто верь — и ты уже спасен! И ничего не надо делать! Полная шара! Так учат американцы, они умные». То вдруг харизматом-неопятидесятником обзовется, на которого, якобы, Святой Дух регулярно снисходит, и он говорит «языками». Какими языками говоришь, горемычный? «Ангельскими!» — гордо заявляет он. А нужно ведь обыкновенными, человеческими, понятными, потому что именно в этом был смысл апостольской Пятидесятницы — чтобы апостолов, проповедующих Евангелие, понимали во всех уголках Земли!.. И так далее. И пошла гулять русская душа по сектам да лже-пастырям. Так что, русский народ — это, несомненно, носитель Православия, но хранитель ли, особенно сейчас? Ой, не знаю. Может быть пока, но если так будет продолжаться и дальше — тогда только одному Богу известно, что будет.

— Я с вами согласна, но и вы согласитесь, что Православная Церковь в этом тоже виновата.

— В чем же Церковь провинилась? Или вы про злых бабушек-церберов при храмах?

— Да хотя бы о них. Одна моя знакомая рассказывала недавно, что, проходя мимо храма, услышала дивные звуки церковного пения. У нее в душе что-то так сладко подвело, что она захотела зайти внутрь. Переполненная чувствами, она переступила порог храма и. тут же была атакована тремя шипящими злобными бабками, которые буквально затюкали ее замечаниями и укорами. Больше, сказала, она в храм ни ногой! А батюшки? Какие сейчас батюшки? Мерседесы, мобильники, животы — крест горизонтально лежит!..

— Стоп! Ваша знакомая куда ходила: в церковь или на смотрины? А относительно мобильников реплика опоздала лет эдак на пятнадцать, потому что эти штуки сейчас у каждого есть, даже у детей. Мерседесы же, если внимательно посмотреть, есть далеко не у всех, но те, которые есть, они, как правило, подержанные, жертвованные батюшкам богатыми прихожанами и только в богатых городских приходах. Отказываться? Но сегодня машина — необходимость, тем более в деле управления церковным приходом. Поменять дареный мерседес на жигули? Это фарисейство. Те, кто осуждал наличие мерседеса, тот осудит и жигули. Что ж, ублажать ранимые чувства некоторых завистливых прихожан и позировать, чтобы завоевать их симпатии? Разве в этом служение священников? Что же касается полноты батюшек, то это вы, как врач, сможете объяснить лучше меня: малоподвижная «работа» и соблюдение постов не способствует похудению, к тому же после каждого причастия нужно употребить все оставшиеся Святые Дары, до последней капли и крошки. Теперь о бабушках. Нет никаких сомнений в том, что приходским священникам надо строго одергивать и наказывать таких горе-блюстительниц благочестия. Конечно же, бабки не имели никакого права нападать на вашу знакомую, делать ей замечания таким тоном и тем более укорять ее. Смирение, благожелательность и деликатность — вот все, на что они имели право. И это с одной стороны. Однако ведь есть и другая сторона. Ваша знакомая не смогла понять, что Бог, позвав ее в храм, сразу уготовил ей испытание. Точнее, испытанию подверглась ее гордыня: как, я соизволила зайти в храм, а какие-то глупые бабки посмели сделать мне замечание! Конечно, она не совсем виновата, потому что и воспитана была, вероятно, вне церкви, и правил церковных не знает, и в храме была последний раз с приятелями на Пасху еще при Горбачеве, но ведь зачем-то Господь ее в храм позвал! Зачем-то бабки на нее ведь набросились! Не затем ли, чтобы показать, насколько необходимо хоть иногда думать о душе, насколько загрязнена эта душа (прежде всего гордыней) и насколько она нуждается в очищении, а человек — в смирении!..

…В вагоне погасили основной свет, и купе погрузилось в полумрак ночников. Андрей с Натальей одновременно посмотрели на часы: 23.00. Эдик давно спал, Микола Иванович сидя дремал. Всё, последняя ночь перед приходом в Красноярск. Пора спать.

Когда Наталья, взяв полотенце и мыло, ушла наводить ночной марафет, Андрей начал застилать свою верхнюю койку. Он вздрогнул от того, что дремавший было Микола Иванович совсем несонным голосом вдруг сказал:

— Ты добрый хлопец, Андрий, и всэ ты говорыв правильно, алэ чи ты справди вважаеш, що доказав щось циеи жинци? Вона краще повирыть тым сектанткам, чим тоби. Така вжэ в нас загадкова словьянська душа — не чуты добро, швыдко вирыты в поганэ, лизты в пэкло, а потим страждаты, вылазыты и знову кыдатысь. Добре доходыть тильки писля власного страждання. Повир мэни, я вже довго живу на цёму свити. Ось и Наталка з хлопчиком — вона обовьязково поидыть до тых кедрив и ще довго будэ дуркуваты, незважаючи на тэ, що вчора завдяки тоби лэдве врятувала сына. Алэ нэ бери в голову, тоби вранци выходыты. На добранич!

— На добранич, дядку Мыкола!

— Тю, чи ты украинською мовою можеш?

— А як же, дядьку, мойи батькы тэж з Украйины. Но вот, что я хочу вам сказать: один язык у нас, Микола Иванович, одна Родина. Ее раздробили, разрезали по живому, а она жива. И потому мы еще живы. На добранич!

Через десять минут купе полностью погрузилось в сон.

Странная встреча

Выйдя в Красноярске, Андрей через пять часов пересел в местный поезд и еще долгих двенадцать часов ехал сквозь тайгу через Уяр и Канск до поселка Чунский, что на реке Чуна, впадающей в Ангару. Там его должен был встретить некто «свой человек» из исчезнувшего прихода и проводить до цели.

Ступив, наконец, на твердую землю Чунского, Андрей почувствовал себя моряком, ступившим на причал после долгого похода: вестибулярный аппарат отказывался верить в долгожданное окончание многодневной тряски, и колени слегка покачивались в такт невидимой вибрации вагона. Еще в Москве Андрей взял благословение не надевать в дорогу рясу диакона, и теперь стоял в практичном твидовом костюме-двойке, с большой сумкой, оглядывая тощий перрон в поисках встречающего.

А, кажется, вот он, встречающий: к Андрею со стороны станции подходил молодой парень лет двадцати трех в шикарных баскетбольных кроссовках «Nike-Air» и пестром, явно не китайском спортивном костюме «Карра».

— Андрей Алексеевич? Отец Андрей? — его облик настолько не соответствовал месту и окружению, что приводил в некоторое замешательство. Если бы не облезлый пес, сонно развалившийся прямо между рельсами единственной колеи, если бы не двое мужиков с синюшными опухшими физиономиями, лениво курящие гигантские «козьи ножки» из газет на поваленном бревне, если бы не тайга вокруг и какая-то непривычная, глубинная, замедляющая течение времени тишина вокруг, то можно было подумать, что все происходит где-то совсем близко от Москвы.

— Да, я Андрей Алексеевич.

— Ну, слава Богу! Я — Николай Зимин, можно просто Коля. А мы вас еще вчера ждали. Что-то случилось?

— В Омске долго стояли. Ну что, пошли?

— Да, конечно. Машина перед станцией с другой стороны. Вам помочь?

— Нет, спасибо.

Они быстро обогнули низкое деревянное, но весьма ухоженное строение с вывеской «Чунский».

На небольшой станционной площади перед подернутым ржавчиной продовольственным ларьком стояла старая-престарая лошадь, запряженная в кривую бричку на лысых автомобильных колесах. В бричке спал пьяный возница. Чего-то подобного Андрей и ожидал, поэтому без колебаний направился к этому неказистому гужевому транспорту, подумав, правда, на ходу, насколько плоско пошутил «свой человек» Николай Зимин насчет машины.

— Андрей Алексеевич, нам не сюда. Я машину поставил вон там, в тени. Дорога ведь не близкая, и хоть климат-контроль постоянно включен, все-таки лучше ставить в тень.

Климат-контроль?? Андрей посмотрел в тень дальних деревьев и от неожиданности чуть не выронил чемодан. То, что он увидел, действительно потрясало. Сальвадор Дали просто отдыхал — здесь сюрреализм был почище: среди гуляющих кур и вытоптанной травы под покосившейся березой с вырезанной на стволе надписью «Талян, с тибя бутылка!» хромом и мощью сверкал. новенький супер-джип «Комбат-VIP»!!

Николай по молодости расценил замешательство столичного гостя, как придирчивое сомнение.

— Да вы не сомневайтесь. Машина хоть и отечественная, но зверь! Проходимость — сказка, а внутри получше «мерса-кубика» будет. Только соляру жрет, собака, как танк. Ну, ничего, бак здесь большой, на четыреста кэмэ, то есть до места, хватит с лихвой.

Что тут скажешь? Как говорится, без комментариев. Андрей молча открыл дверь и сел на переднее сиденье. Огромная, как в самолете, приборная панель замигала лампочками, а когда машина тронулась с места, бортовой компьютер «пошутил» голосом Гагарина: «Пое-е-хали-и!»…

…Первый час дороги Николай тарахтел без умолку, комментируя голосом экскурсовода пробегающие за окном таежные красоты, а Андрей делал одновременно три дела: отдыхал от недавнего шестнадцатичасового перегона, наслаждаясь стотысячедолларовым комфортом «Комбата» версии «VIP», слушал вполуха рассказчика и собирался с мыслями, чтобы в нужный момент правильно начать разговор о самом важном. Короткий асфальт Чунского давно закончился, и грунтовка, зажатая с двух сторон лесными стенами, покорно и более-менее ровно ложилась под огромные колеса джипа.

Наконец, когда после второго часа экскурса темп речи Зимина замедлился, а фразы все чаще начали спотыкаться о паузы, Андрей задал главный вопрос.

— Николай, спасибо тебе за исчерпывающий рассказ, он, кстати, очень пригодится, а теперь расскажи, что случилось в вашем приходе. Только рассказывай абсолютно всё, со всеми подробностями и мелочами. В Патриархии о тебе отзывались, как о толковом парне.

Похвала, да еще из самой Патриархии, подбодрила парня, помогла переключиться на важный разговор.

— Началось все с того, что четыре года назад в наш московский храм перевели нового настоятеля. Я-то храм редко посещал, а вот матушка моя (мы в Москве жили вдвоем с мамой — отец работал в дипмиссии в Ливане и погиб при израильском обстреле) ходила регулярно, даже пела иногда в хоре на клиросе, когда кто-то из певчих болел. Так вот, к нам в храм назначили отца Ипатия, архимандрита. Вскоре после этого назначения мать стала меняться: с восторгом она пересказывала проповеди «батюшки архимандрита», приносила домой кучу брошюр, причем каких-то сомнительных издательств, взахлеб ночи напролет читала их, а потом утром бежала на ксерокс и кучу денег тратила на копии. Я сначала не придал этому значения, продолжая тусоваться со своими приятелями, и даже мысли не допускал, что в православном церковном приходе в самом центре Москвы может происходить что-то нехорошее. А оно происходило.

Давайте, чтобы все было понятно, я немного отвлекусь и расскажу о нашем настоятеле.

Отцу Ипатию недавно исполнилось шестьдесят лет. Представьте огромного мужика цыганской внешности с черной бородой до самых глаз и копной таких же черных с проседью кудрей. Громовой бас, от которого дребезжит все вокруг и писаются собаки, искры-молнии из черных глубоко посаженных глазищ и тяжелый порывистый шаг. Размеренная жизнь нашего прихода буквально взорвалась.

Кто были наши прихожане? В основном коренные москвичи, хлюпики-интеллигентишки, которые потихоньку ходили на работу, потихоньку собирались на кухнях для «смелых» дебатов, регулярно (после девяносто первого года) посещали церковь и втихаря мечтали о чем-то большом и романтическом. Вот и домечтались.

Откуда в нашем храме взялся этот отец Ипатий? Об этом ходили и ходят целые легенды. Говорили, что он переведен по указанию кого-то из Патриархии аж с Украины, где пострадал за веру сначала в семидесятых от КГБэшников, а потом, в конце восьмидесятых, от бандеровцев. Короче, его и в психушку сажали, и бросали на несколько дней в камеру к уголовникам, и похищали, и били, и калечили. Отец Ипатий — священник-черноризец, монах, принявший постриг от самого митрополита Ростовского и Таганрогского, а благословил его на священство лично игумен Софроний, знаменитый всероссийский старец, у которого сам Патриарх однажды испрашивал совета и благословения. Кстати, в одной из книг Софрония действительно упоминается о поборнике веры, истинном сыне Русской Православной Церкви, украинском иеромонахе Ипатии. География его служений велика: сначала из Ростова-на-Дону его перевели в Ивано-Франковск, из Ивано-Франковска в связи с реальной угрозой жизни его перевели на Донбасс, где он долго служил в одном из небольших шахтерских городов. Затем, видимо, за беспокойный нрав, бунтарский дух и полное игнорирование местного священноначалия снова переводят в Галичину, откуда его, спасая, окончательно «выдергивают» в Россию, поближе к Москве. Непонятно, как священник-монах, не имеющий кроме пяти классов начальной школы никакого образования, тем более семинарского, не говоря уже о богословском, смог стать настоятелем одного из центральных столичных храмов? Загадка. Но факт есть факт.

Те, кто в Патриархии составлял протекцию отцу Ипатию сначала в награждении его саном архимандрита, а затем переводом в Москву, вскоре жестоко пожалели об этом. Как, впрочем, и я. Думаете, одна моя мать изменилась? Изменился весь приход! Приветливые и тихие некогда прихожане стали нервными и какими-то озлобленными, угрюмыми. Все чаще с амвона звучали в проповедях обличительные нотки в сторону архиереев и самого Патриарха в мягкотелости, ошибках, а то и вовсе в ереси и пособничестве сатанинской власти. Моя мать, как и многие прихожане, даже одеваться стала по-другому, как-то серо, уныло. Зимой мужчины все чаще начали приходить в ватниках и бушлатах, а женщины в длинных драповых телогрейках и козьих платках. Мать добилась, чтобы я каждую субботу и воскресенье ходил с ней на службы. Затем начала настаивать, чтобы я бросил своих друзей и подруг. «Зачем?» — спрашиваю я, ведь у меня в институте среди друзей нет ни наркоманов, ни фашистов, ни сектантов, ни еще каких-нибудь отморозков. «И институт вскоре придется бросить», — добила меня маман. Ё-моё! Остался последний курс, а там — практика в Голландии, диплом инженера-механика! Моей специализацией после голландской практики должно было стать «обслуживание электростанций, основанных на альтернативных природных источниках энергии», то есть на энергии ветра, солнца и термальных вод. «Ма, — говорю. — Что стряслось? Ты, часом, не заболела? Ты ж всегда горой за институт была, высшее образование, диплом!» «Вот твои знания и пригодятся людям. Мы скоро уезжаем из этого проклятого города жить в другое место», — оп-па, вилы, как говорится, воткнулись незаметно. Как я вскоре узнал, так же медным тазом накрылись и планы других прихожан отца Ипатия. Я попробовал, было, стать в позу, но мама повела себя так, как никогда до этого не делала: истерики, обмороки в людных местах с публичными укорами сыну, сердечные приступы и почти ежедневные «скорые». По ее словам и по проповедям «батюшки», мы должны выбросить из головы все «глупости» и «соблазны» и как можно быстрее, всё распродав и взяв в дорогу только самое необходимое (буржуйки, топоры, пилы, ватники, кирзовые сапоги, портянки, свечи, соль, спички и т.д.), срочно «спасаться» из Москвы куда-нибудь в глубь Сибири.

Не буду говорить, что творилось в нашей семье и в других семьях «бегунков», как по живому рвалась вся жизнь. Закончилось тем, что, мы, как и все, продали квартиру, машину, дачу и написали заявления на отказ от налоговых номеров. Мать не ожидала, что мы выручим столько денег — почти полмиллиона долларов — и сначала растерялась. Хотела сперва честно все деньги отцу Ипатию отдать, как тот велел, на организацию поселения. Но хорошо, что хоть остатки здравого смысла в ней сохранились, да и нотариус, видать, не впервой сталкивалась с болезными фанатиками, поэтому сумму посоветовала разбить между нами на две части, что дополнительно немного отрезвило мать. Одним словом, нашему дорогому настоятелю перепало сто пятьдесят тысяч, а триста тысяч с хвостиком мы заначили. Как потом выяснилось, так поступило большинство прихожан.

И все-таки по самым скромным подсчетам у батюшки осело семь лимонов долляров! Собрал он всех нас, перекрестил, поставил над нами двух священников, двух диаконов, одного старосту и благословил в дальнюю дорогу, спасаться.

— А сам-то что, не поехал?

— Куда ему, у него примерно за два месяца до отъезда ноги вдруг начали отказывать и сердце стало пошаливать. Пришлось ему уволиться в заштат и уйти, как он сказал перед нашим отъездом, в «домашний затвор»… мы еще ходили на его домашние литургии в старую хрущевку…

Николай поперхнулся на середине фразы и с испугом посмотрел на улыбавшегося явно не к месту диакона Андрея Марченкова.

— Вы что? Чему вы улыбаетесь??

Андрей вдруг стал серьезным и каким-то грустным.

— Чему я улыбался? Притормози-ка вот тут на пять минут, и я расскажу тебе, чему.

— А на ходу нельзя?

— Нельзя. Я не хочу разбиться о дерево. Остановись.

«Комбат» остановился, двигатель затих, и в полной тишине Андрей Марченков рассказал правду взволнованному Николаю.

— Ты прав, смешного здесь мало. Начнем с того, что ваш настоятель не уволился в заштат по состоянию здоровья, а его уволили после неоднократных предупреждений. Ему регулярно запрещали нести с амвона ересь и поливать грязью священноначалие. Запрещали продавать в храме еретическую литературу и призывать прихожан к неповиновению и бегству из родных домов. Что же он делал в ответ? Рыдал на проповедях о преследованиях за веру и предательстве архиереев. Было дело?

— Да, было. В последнее время чуть ли не постоянно.

— Вот. Он привселюдно ловко плел себе мученический венец. Когда после увольнения в заштат он не угомонился, ему вообще запретили служить и предупредили о возможном отлучении от Церкви. Но он и этого не испугался. Завершил развал прихода и начал собирать с вас деньги. Его предали анафеме.

— Отца Ипатия??

— Да ты расслабься. Твой поп-расстрига сразу после вашего отъезда резко выздоровел, даже помолодел, а на вырученные деньги купил нехилый особнячок на Рублевке. Причем, слышь, назвал он его «Ипатьевский дом-2»! И что ведь придумал: мол, с Ипатьевского дома в Екатеринбурге, с расстрела царской семьи началось уничтожение России, а с «Ипатьевского дома-2» в Москве начнется ее возрождение. Короче, организовал он псевдоправославную секту «ипатьевцев», целью которой провозгласил упразднение патриаршества на Руси, переход Русской Православной Церкви под омофор Папы римского с сохранением автокефалии и восстановление в России монархии (ему уже и подходящую кандидатурку нового лже-Дмитрия подкинули из Ватикана). Сейчас у него довольно «раскрученный брэнд», в его секте насчитывается уже порядка пяти тысяч членов, на него работают лучшие рекламные и пи-ар компании Москвы, у него собственная служба безопасности и контрольный пакет московского «Кредитинпромэксбанка». Одним словом, ваши семь «лимонов», как ты говоришь, он пустил в дело грамотно и с размахом. Кинул при этом пятьдесят семей? Охмурил еще пять тысяч душ? Нагадил Церкви и продал душу дьяволу? Что ж, это те «пустячки», о которых он пока даже не вспоминает. Пока он, «пострадавший» за веру, жив-здоров, пользуется бешеной популярностью, служит в «Ипатьевском доме-2», успешно «изгоняет бесов» из впечатлительных очкастых московских интеллигентов и доверчивых домохозяек и «возрождает истинную веру». Да, кстати, ваши пятьдесят семей — не единственные, которых он сорвал с места и отправил за тридевять земель: полгода назад семьдесят человек, как семьдесят учеников Христа, отправились по благословению «учителя» «старца Ипатьюшки» спасаться на побережье Чукотки. Видимо, новому мессии где-то в очень отдаленном будущем понадобятся рыбари, чтобы с них, как в Новом Завете, начать возрождение веры. Правда, к тому времени дом на Рублевке по причине тесноты «затвора» вполне может трансформироваться во что-нибудь более одиозное. Эй, ты чего?

Николай сидел колом и, не мигая, смотрел вдаль узкой лесной дороги. Его руки так сжимали руль, что побелели не только костяшки пальцев. Подвижными были только желваки на скулах.

— Николай!.. Николай!!

— Сс… ссу… ссу…

— Ну-ну, перестань, возьми себя в руки.

— Моя мама умерла через три месяца после нашего приезда сюда. Не выдержала то ли дороги, то ли смены климата, то ли всей этой нервотрепки.

Вдруг Николай дернулся в сторону Андрея:

— Скажите, во имя чего она умерла, а?! И я ничего не смог сделать! Я ведь так не хотел всего этого, я чувствовал, что тут что-то нечисто! Десятки поломанных жизней, колоссальные трудности, страдания — и все ради того, чтобы потешить самолюбие одного человека, этого шарлатана??

— Увы, раньше надо было так думать. Доля всех сект и сектантов примерно одинакова и в конце концов печальна.

— Мы не сектанты.

— А кто же вы? Посмотри на весь ваш приход со стороны. Противопоставили себя всей Церкви, осудили Патриарха и архиереев, уверовали в свою исключительную правоту и чистоту, откололись, отстранились, обособились. Секта и есть.

— Ну да. Наверное, вы правы. И что теперь делать?

— Что случилось, то случилось. Назад, к сожалению, многого не вернешь, но чтобы максимально исправить то, что уже произошло, Патриархия и занялась вплотную вашим делом. Вот, прислала меня. Но мне нужно знать все до мелочей. Ты только что узнал ту часть правды, которая была скрыта от вас. Теперь, зная все, расскажи очень подробно, что у вас творится на самом деле. И давай, заводи, заводи!

Машина тронулась с места. Николай снова в роли проводника. Это хорошо: голова больше занята дорогой и рассказом.

— На чем я остановился?

— На вашем отъезде.

— А, ну да. Через год после появления отца Ип… этого человека мы уехали из Москвы. Ехали мы долго и мудрёно, словно запутывали следы. Наш старший и (он же) наш новый настоятель отец Василий постоянно куда-то исчезал и когда появлялся, следующий этап маршрута был готов. Нам говорил, что власти пустили по нашему следу ФСБэшников и чиновников Патриархии, чтобы насильно вернуть в Москву, замять дело и не допустить прецедента, но, судя по вашим словам, нас просто прятали.

— Никто вслед за вами не шел. Вас начали искать только после первого «двухсотого», прилетевшего в Москву.

— Понятно. Значит, отец Василий темнил. Он, скорее всего, все это время был на связи с Ипатием, что многое объясняет. Но давайте по порядку. Сначала мы попали на побережье Байкала и хотели было там осесть, но нас прогнали местные власти, заявив, что в заповедной зоне постоянные поселения запрещены. Маршрут изменили, и мы аж через три месяца после отъезда из Москвы оказались здесь. Почему здесь? Не знаю. Говорят, место безлюдное и экологически чистое для проживания таких изнеженных поселенцев, как мы, ведь у многих оказались различные аллергии то на пыльцу, то на комаров. Слава Богу, этого «добра» здесь почти нет. И жилья никакого рядом тоже нет. Так что как бы рай земной.

— Что-то восторгов в твоем голосе не слышно.

— А чем восторгаться? Получается, что нас для того, чтобы не мешать Ипатию, засунули в такую дыру, из которой выбраться практически невозможно. Особенно после того, что начало происходить год назад.

— А что начало происходить год назад? И почему невозможно выбраться? Ты же вон приехал в Чунское, да еще на таком шикарном тарантасе!

Николай выразительно посмотрел на Андрея.

— Э-эх, Андрей Алексеевич, скоро вы сами окажетесь в нашем положении и все поймете.

— Да что ж такое-то, вас там что, на цепях держат, что ли!?

В ответ Николай махнул рукой и несколько минут вел машину молча. Наконец, он продолжил.

— Прошло около года, как мы остановились на поселение, которое, кстати, по благословению Ипатия назвали Новый Фавор. Из-за того, наверное, что поселение расположилось на холме. Название, согласитесь, несколько претенциозное, но все так задолбались дорогой, что никто особо не возражал. Начали рубить избы и копать землянки. Видели б вы эти жалкие потуги столичных интеллигентов сделать что-то своими руками! В итоге зима нам так дала просра… Извините. Весной от голода и холода куда-то улетучился энтузиазм и вера в то, что мы поступили правильно. Все чаще звучали предложения послать все подальше и вернуться в Москву. Однако не все протрезвели после зимы. Было много и тех, кто собирался во имя спасения души продолжать героически преодолевать трудности. Голоса разделились примерно поровну. В самый разгар страстей отец Василий опять исчез, в этот раз на три дня. Некоторые сделали вывод, что священник попросту сбежал, бросил приход, и уже начали собираться в дорогу, как он внезапно появился. Собрал всех и объявил, что ездил на станцию и испрашивал совета старца. По его словам, Ипатий целых два дня думу думал, и в результате, попуская слабостям бывших москвичей, благословил нанять строительную фирму для постройки благоустроенных домов. Лучше не местную, еще лучше — иностранную, а еще лучше — он, Ипатий, сам найдет для них фирму. Также Ипатий указал, где поселенцы должны взять на это средства: из собственных, скрытых от него заначек! В очередной раз наш настоятель выступил с одной стороны заботливым пастырем-благодетелем, а с другой — строгим всевидящим оком.

Авторитет старца Ипатия был до сих пор велик, да и отец Василий был убедителен, к тому же весенняя природа способствовала принятию положительных решений — все решили последовать благословению дорогого батюшки. На деньги, заначенные от продажи московских квартир, были построены коттеджи, пробурены скважины для водопровода, закуплены солнечные и ветроэлектростанции (это уже моя епархия), построен храм и даже проложен асфальт.

— Асфальт??

— Мы же все москвичи, да еще из центрального округа. Мы бы при желании и мини-аэропорт могли бы построить. Скоро вы ахнете, когда увидите, как живут московские «бегунки»!

— Интересно.

— Так вот, когда созидание красоты и комфорта было завершено, жизнь приобрела привлекательный оттенок. Теперь желающих бросить все и возвратиться в Москву набралось только несколько семей, да и они после беседы с отцом Василием отложили свои намерения.

— Прямо идиллия какая-то, образцовая коммуна, кибуц.

— Все так и было. До той поры, пока не начали происходить странные вещи.

— С этого места поподробнее.

— Сначала у нас исчез ветряк с пасеки. Точнее, не с пасеки, а с маленького цеха по производству церковных свечей, который стоит на пасеке. Свечи пропали, ветряк вывернут «с мясом», пчелиные ульи перевернуты. Наших пасечников чуть не парализовало от горя — для них, пенсионеров и коренных москвичей, дачные улики были единственным утешением, приносящим, к тому же, всем огромную пользу.

— Медведи?

— Сперва так и думали, потому что на мягкой финской кровле свечного цеха, как и на ульях, были отчетливо видны глубокие рваные царапины от когтей. Что ж делать, медведь — животное дикое и непредсказуемое. Погоревали мы недельку, но ульи кое-как починили и собрали новый ветряк из запчастей остальных. Думали, нападение случайное и больше не повторится, но на всякий случай выставили охрану. И что вы думаете? Через неделю исчезла спутниковая тарелка вместе с «плазмой» из коттеджа семьи Ченцовых.

— Ого! Не хило спасаются в лесной чаще московские «схимники»!

— Вы о «плазме»? Хм, это что, почти в каждом коттедже есть акриловая ванна с гидромассажем. «Почти», потому что некоторые все же отказались от таких «сатанинских» благ. А зря, все это шло в комплекте с домом, ведь канадская строительная фирма, которую выписал для нас отец Ипатий, завезла пятьдесят огромных контейнеров, из которых, как конструктор, за несколько дней собрала быстромонтируемые дома-срубы, хозпостройки и бонусом шикарную деревянную церковь. А рулонные газоны, а асфальт, а детские площадки? Короче, вы все увидите.

Вернемся к пропаже. Воровство тарелки с телевизором разрушило версию о медведе. Тем более, что пропадать вещи и разные приспособления стали все чаще, в среднем один раз в две недели. Вывод напрашивался сам собой: рядом с нами кто-то живет. С одной стороны, мы не сильно огорчались пропажам, но с другой — пугала неизвестность: кто они, эти воры? Ни на одной карте, даже военной, никаких поселений нет.

Месяца через три регулярных пропаж решено было создать группу разведчиков и отправить их на поиски таинственных соседей. Мы думали, что если люди и жили где-то в этих краях, то их жилье могло быть только в радиусе тридцати-сорока километров, не больше. Нашли бы, познакомились, помогли бы, чем можем — глядишь, и воровство прекратится. Группу сколотили из крепких добровольцев, куда вошли два бывших военных (отставной летчик-майор и подполковник-стройбатовец), один инженер-химик, увлекавшийся «на гражданке» спортивным ориентированием, два пенсионера-охотника и один заслуженный мастер спорта по вольной борьбе. У всех было оружие, отличное снаряжение и запасы еды на неделю. Решили разбиться на «двойки» и искать одновременно в трех направлениях.

Ровно через неделю в Новый Фавор ни с чем вернулись два отставника и пенсионеры. Они прочесали тайгу на сорок километров и ничего не нашли. Спортсмен и инженер, ушедшие в западном направлении, не вернулись ни через неделю, ни через две. Естественно, все единодушно высказались за поисковую операцию, и четверо вернувшихся снова отправились в тайгу. Через три дня они вернулись.

Я помню этот день. Воскресенье, весь приход собрался в церкви на литургию. Шла служба. Отец Василий вышел на амвон и пропел: «Ми-и-р все-е-е-м!» Вслед за этим возгласом открылись двери храма (после начала службы двери закрыли, потому что шел дождь и было довольно холодно). Баба Катя, жонглирующая, как всегда, свечами центрального храмового подсвечника, с укоризной повернулась на звук и, вдруг резко побледнев, упала в обморок. Началась суета, кто-то завизжал, после чего все обернулись к двери и начали с выражением ужаса в глазах истово креститься: в дверях церкви стояли четверо совершенно оборванных, мокрых, грязных, изможденных и, главное, сильно поседевших добровольцев-поисковиков.

Только утром следующего дня они смогли более или менее внятно рассказать, что с ними случилось.

За первый день они прошли, никого и ничего не встретив, километров двадцать и после нехитрого ужина расположились на ночлег в двух палатках. Ночью полковник-стройбатовец проснулся от ощущения тревоги и острого предчувствия опасности. Как он говорил, подобное он пережил всего один раз в жизни, когда его роту на месяц перебросили в Афганистан по просьбе местного населения для помощи в восстановлении разрушенных школы и больницы. Тогда, в одну из жарких ночей, он вдруг проснулся от предчувствия приближающейся беды, увидел крадущиеся вдоль забора тени «духов» и поднял тревогу. Также и сейчас, он осторожно выглянул из палатки и сразу не смог понять, что происходит, откуда эта тревога. Он отметил тот факт, что в тайге смолкли все звуки. В полной звенящей тишине все чувства обострились. Тревога усилилась. Внезапно раздались два хлопка ткани, как два выстрела. От неожиданности и ужаса он задохнулся: со спящих одним рывком кто-то сдернул палатки. Полковник даже не успел переменить позы и так и стоял на четырех костях. Крикнуть, предупредить товарищей он также не смог. А его попутчики повскакивали с мест и сонно, ничего не понимая, начали озираться по сторонам. Как только голос и способность двигаться вернулись к полковнику, он попытался встать, но вдруг, поднятый кем-то за шиворот, отделился от земли и полетел в ближайшие кусты. Перед этим он почувствовал рядом с собой запах давно не мытого тела. Падение хоть и было очень жестким, однако сознания он не потерял и сквозь хруст веток слышал, как орут его попутчики. Все трое вскоре приземлились рядом с ним.

— Анатолий, что происходит!? Кто на нас напал!?

— Не знаю! Где они?

— Мужики. Смотрите!!

Один из охотников с побелевшим от ужаса лицом указывал пальцем в сторону лужайки, где пять минут назад был их привал, и, спотыкаясь, пятился на четвереньках прочь. Остальные проследили за его жестом и увидели сквозь ветки какие-то похожие на людей тени. Тени стояли неподвижно и смотрели в сторону четверых поисковиков. Внезапно одна тень, гораздо больше других, дрогнула и раздался леденящий душу нечеловеческий вопль.

То ли этот вопль доконал их, то ли все происшествие целиком, только вернувшиеся в один голос потом утверждали, что после вопля в головах у них вдруг что-то так загудело, и такой ужас на них напал, что все четверо, не разбирая дороги, ломанулись в сторону дома как одержимые. Очнулись только на пороге храма.

— Подожди, Николай. Ты говоришь, что палатки с них кто-то просто сдернул?

— Да, одним движением.

— Извини, но как ты это себе представляешь? Палатки были из брезента?

— Нет, насколько я помню, из нейлона.

— И все равно, это не носовой платок и даже не простынка, чтобы двухместную палатку одним рывком. хотя.

— Что?

— Да нет, ничего, продолжай.

— К сожалению, есть, что продолжать. На общем собрании около церкви все единодушно высказались за доверие к словам четверых пострадавших поисковиков, и после обсуждения различных версий был сделан вывод, что загадочные соседи действительно есть, но они крайне враждебно к нам настроены и на открытый контакт идти не хотят. Почему не появлялись раньше? Да потому, что раньше у нас просто нечего было взять, мы раньше вообще жили, как дикие животные, в берлогах. Второй вопрос встал более остро: куда подевались химик и спортсмен? И, наконец, третий, главный вопрос: что делать? Здесь мнения были самые разнообразные, от «ничего не делать» до «бросить все и тикать». Победило конструктивное большинство во главе с отцом Василием, по мнению которого пришло время строить по периметру поселения забор и каждую ночь выставлять часовых. После недолгих споров все согласились с такой вынужденной, но необходимой мерой. Решение о поисках пропавших решено было перенести на следующий день.

Это было вечером в понедельник, а во вторник рано утром над Новым Фавором раздался тревожный колокольный звон. Что это означает, никто не знал, потому что никогда не оговаривались какие-либо сигналы, но все то ли по виденным ранее фильмам, то ли по шестому чувству поняли, что звучит тревожный набат и он собирает срочно к церкви всех поселенцев. Сонные и встревоженные, люди начали сходиться на небольшой площади перед храмом. Колокол уже молчал, перед храмом были бледные настоятель отец Василий, второй священник отец Арсений и двое диаконов. А перед ними лицом к прибывающим стоял какой-то лохматый старик в оборванном тряпье. Сухой, согнутый почти до самой земли, опирающийся на сучковатую палку, с острым длинным носом и злобно сверкающими из-под косматых бровей глубоко посаженными черными глазками, он был похож на сказочного тролля, демона подземелья. Люди подходили и, шокированные страшным колоритом незнакомца, молчали. Дед терпеливо ждал, пока соберутся все, а потом вдруг стукнул палкой об асфальт и, поводя крючковатым пальцем по всем присутствующим, прокаркал:

— Вы! Все! Слушать! Всем сидеть тут! — И палка снова с сухим щелчком стукнула оземь. — В тайгу далеко не ходить! Кто будет бежать — смерть!

Один из присутствующих, бывший чемпион мира по стрельбе из лука Иван Ковылин, не выдержал:

— Эй, уважаемый, ты кто такой, а? Чего ты сюда приперся?! Чего ты тут каркаешь? Тебя забыли спросить, ходить в тайгу или не ходить. И кого это ты смертью пугаешь?!

Старик медленно развернулся к Ковылину, с кряхтеньем поднял лежавшую под ногами дерюгу, подошел вплотную к возмущавшемуся и, не отрывая злобных глазок от его лица, медленно и молча вывалил на асфальт из пыльного мешка. две головы!

Ковылин невольно отпрянул. У него от неожиданности задергался кадык, а все присутствующие не смогли сдержать возгласа ужаса, потому что на асфальт с противным костяным стуком упали головы именно тех самых пропавших поисковиков!

Довольный произведенным эффектом, мерзкий старик ухмыльнулся. Потом вдруг резко посуровел и многозначительно ткнул клюкой в грудь Ивана Ковылина, после чего опять оскалился.

Если вы думаете, что все сто с лишним человек смолчали, то ошибаетесь. Среди нас были люди далеко не робкого десятка. А от возмущения некоторых вообще чуть не распёрло: надо же, приходит какой-то старый трухлявый сморчок, угрожает всем, да еще фактически признается в зверском двойном убийстве наших прихожан! К старику подскочили сразу пятеро. Одного из них, бывшего опера убойного отдела МУРа Тимофея Скворцова, от наглости старикашки совсем переклинило и он перешел на «феню»:

— Ты чё, блин, творишь, старый хрен? Ты на кого, падла, батон крошишь? Колись, гаденыш, кто наших людей замочил? Кто тебя сюда прислал, ну? Где твои дружки-беспредельщики ныкаются? Урою, гнида! Колись!!

С этими словами он сомкнул свои пальцы на жилистой шее пришельца. Остальные четверо стояли рядом, готовые в любую секунду повалить и повязать мерзавца. Тот перестал сверкать своими редкими гнилыми зубами и, с натугой вывернув шею в сторону священников, выразительно посмотрел на отца Василия. Тот почему-то отреагировал очень быстро, но не так, как всем хотелось в данную минуту. Он подбежал к Скворцову и начал разжимать его руки.

— Тимофей Ильич, не нужно. Отпустите его. Я прошу вас, отпустите его, сейчас же!

— Не лезь, отец Василий, не доводи до греха! Я сперва эту гниду расколю! Говори, кто убил! Ну!

— Прекратите, я сказал! Вы не знаете всего! Прекратите же!!

Отец Василий немного ослабил хватку грозного опера, чем немедленно воспользовался старикан: он проворно ткнул Скворцова палкой в солнечное сплетение, от чего тот рефлекторно сделал шаг назад.

— Ах ты ж, п… гнойный!

— Всё!!! Всё!!! Хватит!! Тихо!! Всем назад!!

Отцу Василию отчаянными усилиями удалось, наконец, растащить дерущихся и удержать их на расстоянии. Ряса и крест на груди священника немного остудили бывшего оперуполномоченного, но теперь враждебное недоумение переключилось на отца Василия.

— Я не понял, батюшка, вы чего это делаете?

— Тимофей, я повторяю, что, во-первых, ты не все знаешь, а во-вторых, считай, что этот. ч-человек пришел к нам в качестве парламентера. Пусть он уходит.

— Чего-о?? Но.

— Пусть уходит!! Да идите уже скорее! Дайте ему дорогу.

Люди нехотя расступились. Страшный незнакомец невозмутимо и молча поплелся в образовавшийся проход.

— Подождите! — отец Василий догнал старика. — Как нам получить тела? Нам нужно похоронить их.

Старик, не поворачиваясь и даже не останавливаясь, прокрякал себе под ноги:

— Нет тел. Забудьте.

Священник растерялся от такого неожиданного ответа и стоял, переминаясь с ноги на ногу. Вокруг снова заохали и закрестились. Опер Скворцов недобро гмыкнул и, досадливо сплюнув, снова подошел за объяснениями к отцу Василию.

— Батюшка! Какого рожна здесь происходит? Мы что, дадим этому ублюдку спокойно уйти, да еще после таких улик? Скорее благословите порвать его на британский флаг, а то он скроется в тайге! Батюшка!

Но батюшка молчал, провожая взглядом страшного гостя.

Кстати, а знаете, что во всем этом происшествии мне показалось самым странным?

— Самым странным? — Андрей был удивлен вопросом, потому что для него здесь все казалось странным. — Интересно, что же во всем этом может быть еще и самым странным?

— Два пуделя!

— Что? Какие два пуделя?

— Старика на окраине поселка смирно ждали два огромных черных королевских пуделя, которых мы раньше в суматохе не заметили. Как только дед поравнялся с ними, они молча встали и пошли рядом.

— А ты уверен, что это были именно пудели? Откуда здесь, в сибирской глуши, у оборванного старика два королевских пуделя?

— То-то и оно. Причем вид у них был куда более ухоженный, чем у самого старика. Я заметил, что это странное обстоятельство бросилось в глаза не только мне. Опытный МУРовский оперативник тоже обратил внимание на нетипичных для этих мест собак и задумался. Во всяком случае, он перестал кричать на отца Василия и с новым выражением посмотрел вслед уходящему старику.

— М-да. Ладно, давай дальше.

— Дальше все обступили батюшку с расспросами. Он долго молчал, а потом как-то обреченно поднял руку, призывая к молчанию.

— Братья и сестры, — сказал он. — Я думаю, мы попали в беду. Этот человек пришел от убийц наших прихожан. Он сказал, что в западном направлении нам больше, чем на пятьдесят километров углубляться в тайгу нельзя — там расположена заброшенная колония уголовников. В 1953 году после смерти Сталина перед арестом Берии многие такие колонии были распущены одним росчерком пера и впоследствии забыты. Одна из них находилась рядом с нами. Активные бандиты ушли, но значительная часть осталась. Они долгое время промышляли грабежами и насилием в местных немногочисленных поселениях, постепенно уничтожив их и угнав к себе женщин и детей, после чего начали вести более или менее оседлый образ жизни. Наше появление здесь и особенно достаток, который мы смогли создать, привлекло их и возбудило. Тот старик, что приходил, заявил, что является одним из главарей колонии и хочет добрососедских отношений с нами.

— Добрососедских??

— Ну, он выразился несколько иначе, но смысл именно таков. Он гарантирует нашу неприкосновенность, но взамен желает от нас регулярную мзду в виде одежды, еды и техники. Также он требует единоразовый денежный побор лично для «руководства» лагеря, то есть для его дружков. Что же касается смерти, то это, по его словам, предупреждение для нашей же пользы: пока мы сидим на своем месте, мы в безопасности, но он не сможет ручаться за своих головорезов, если кто-то забредет на их территорию. Кроме того, мы не должны ходить не только в западном направлении, но и в направлении юго-востока, так как там, тоже примерно в пятидесяти километрах отсюда, начинаются владения банды Ли Цзяо.

— Какого еще Ли Цзяо? Батюшка, что это за галиматью он тут наплел вам!?

— К сожалению, это не галиматья. По его словам, Ли Цзяо — китайский отморозок, сумевший сколотить из своих соотечественников кровавую банду контрабандистов и уйти от китайского правосудия в Россию, то есть сюда. Вы считаете, что проще не верить? Кто хочет проверить это и поставить под удар всех нас?

Люди молчали.

— Но и это еще не всё.

Тимофей Скворцов не выдержал.

— Не всё? Батюшка, мы, конечно, уважаем вас, но завели нас сюда именно вы. Теперь выясняется, что с одной стороны нас стерегут урки-убийцы, а с другой — китайские бандюки. Что же еще не всё?

— К югу от нас, и также в пятидесяти километрах, расположен лепрозорий.

— Твою. Блин, по каким же критериям вы выбирали это место для поселения?

Священник молчал. Приход, пораженный услышанным, тоже молчал. Только что была разрушена последняя надежда людей на обретение земли обетованной, на обретение покоя и гармонии. Они думали, что смогли уйти от мира, но суровый мир безжалостно и совсем рядом напомнил о себе. Пятьдесят семей попали в самый центр некоего подобия Бермудского треугольника в Сибири, где каждый шаг может привести к непредсказуемым последствиям, а то и к смерти.

— Хорошо, я скажу! — все вздрогнули от неожиданного тона отца Василия. — Весь маршрут, по которому мы с вами прошли от Москвы до Байкала и сюда, был проложен и благословлен самим отцом Ипатием. Я не знаю, откуда он брал все эти координаты и названия, но вел он нас именно сюда. Я раз в неделю корректировал с ним маршрут по спутниковому телефону, который он мне вручил перед отъездом.

Вперед выступил бывший профессор МГУ Константин Иванович Копылов, «спасающийся» в Новом Фаворе со всей своей семьей (он, жена, дочь, зять и двое десятилетних внучек-двойняшек):

— Батюшка, из ваших слов напрашивается вывод, что наш московский настоятель знал, куда нас ведет. Он что, специально завел нас в ловушку, из которой нет выхода?

Отец Василий пожал плечами и снова замолчал, не в силах подтвердить вслух страшный вывод (мы же тогда не знали того, что вы только что рассказали о доме на Рублевке, секте и банковских счетах). Тогда, после визита страшного старика, мы просто отказывались верить в очевидное, потому что продолжали верить своему духовнику.

Молчание нарушил опер Скворцов.

— Батюшка, вы сказали, что у вас есть спутниковый телефон и контакт с отцом Ипатием. Так позвоните ему прямо сейчас!

Для нас тогда даже страшнее соседства с бандитами и прокаженными было потерять веру, и прежде всего веру в нашего обожаемого старца Ипатия. Вот почему все, как один, с огромным облегчением и надеждой начали поддакивать Скворцову и просить отца Василия позвонить в Москву.

— Что ж, отец Ипатий строго наказал, что звонить будет только он, а меня благословил беспокоить его только в экстренных случаях, чтобы, как он говорил, не подставлять его под удар, и подобно семье Лота не подвергаться соблазну, оглядываясь назад. Я думаю, сейчас именно тот экстренный случай.

Он попросил одного из диаконов принести телефон. Все прихожане стояли и ждали.

После того, как аппарат принесли и он был настроен и подключен, пошли долгие гудки вызова. Как только на другом конце сняли трубку, отец Василий радостно заговорил:

— Благословите, Ваше Высокопреподобие! Извините, ради Бога, за беспокойство, но у нас произошло чрезвычайное происшествие. Крайне нужны Ваш пастырский совет и Ваше пастырское благословение.

Люди стояли тихо, с тревогой пытаясь вслушаться в разговор двух священников. Отец Василий кратко пересказал суть происходящего, а потом долго молчал, слушая ответ архимандрита Ипатия. Мы же тогда не знали, что он расстрига и больше не архимандрит! Мы, не слыша, что говорит наш духовный отец, с надеждой всматривались в лицо отца Василия и по его выражению пытались понять смысл разговора. А лицо нашего настоятеля, сначала светящееся от общения с наставником, начало вдруг бледнеть и блекнуть. Наша надежда сменилась еще большей тревогой.

Вскоре трубка запищала зуммером рассоединения и безвольно повисла в руке отца Василия. Так прошло около минуты. Зуммер сменился словами автоматического оператора, извещающего, что спутниковая связь прервана, а он все молчал, не зная, что говорить. Люди не торопили, терпеливо, с тревогой ждали ответ.

Наконец, священник выключил телефон, чересчур аккуратно сложил сигару спутниковой антенны, как будто от такой аккуратности зависело очень многое, собрался с духом и поднял глаза на свой приход. Голос его был тихим и чужим.

— Братья и сестры, наш батюшка отец Ипатий шлет всем нам свое благословение. Относительно того, что здесь произошло, он сказал, что это бесовские козни и неизбежные для новой жизни трудности, без преодоления которых невозможна победа над диаволом. По его словам, пока мы жили в срубах и землянках, мы не имели проблем никаких, кроме телесных, но как только захотели по своей немощи комфорта — в наказание сразу получили суровое испытание. Он сказал, что нужно не роптать, усугубляя разрыв с Господом, не отталкивать Его спасительную путеводную десницу и не пытаться опять решать проблему для устроения телесного комфорта, но с еще большим рвением приступить к спасению души, к брани духовной. Для этого, собственно, все мы здесь и находимся. Молитва и пост, смирение и послушание — вот наша надежда, наш щит и наш меч. Отец Ипатий благословил продолжать жить, как жили, не допускать в умы и сердце грех уныния — и никакая беда не коснется ни нас, ни наших жилищ.

И всё. Снова молчание. Теперь недоуменное. Мы ожидали чего-то большего, мы надеялись, что наш старец мудрым советом разрешит все наши беды. Многие, если честно (в том числе и я), надеялись, что отец Ипатий освободит от непосильного креста, даст благословение на возвращение домой из этих страшных мест. А вместо этого общие высокие фразы. Особенно непонятен был призыв делать вид, что ничего не происходит. Когда люди начали приходить в себя и делиться друг с другом впечатлениями об услышанном, разочарование снова, как и накануне вечером, готово было перерасти в выражение открытого недовольства. Да, действительно, мы пришли сюда, в таежный край, жить, молиться, спасаться, но мы не готовы принимать мученический венец от каких-то отмороженных бандитов, причем совсем не за веру. Никто не был согласен становиться бессловесной жертвой пошлого разбойного налета. Об этом говорили почти все присутствующие, и что было бы потом — неизвестно, но только телефон снова зазвонил. Ропот голосов разом смолк. Отец Василий посмотрел на дисплей и радостно воскликнул:

— Это снова отец Ипатий!.. Да, Ваше Высокопреподобие, слушаю! Да, да. Все здесь. Да. Слава Богу! Благословите!

Когда настоятель прихода выключил телефон, в его глазах блестели слезы радости.

— Братья и сестры! Слава Богу, наш дорогой батюшка архимандрит отец Ипатий сказал, что не оставит нас в беде и скоро присоединится к нам!! И все у нас будет хорошо. Слава Богу!

Вздох облегчения пронесся по приходу. Все закрестились, но теперь уже от облегчения и вновь обретенной надежды. Оба священника и диаконы на радостях даже пропели «Многая лета».

Мы похоронили химика и спортсмена, точнее, то, что от них осталось, и небольшое наше поселение зажило прежней жизнью.

Архимандрит Ипатий все не приезжал, ссылаясь то на здоровье, то на резкое усиление гонений со стороны властей, вплоть до подписки о невыезде и ведущемся в ФСБ каком-то следствии. Но звонил он теперь регулярно, один-два раза в месяц. Подключенные к спутниковой трубке усилители давали возможность всем прихожанам слушать по-прежнему зажигательно-обличительные проповеди старца.

Вторую зиму пережили куда лучше первой и без особых приключений — так, всего-то пару раз кто-то сломал забор и унес несколько кур, и все. Больше происшествий не было. Видимо, сработали рекомендации страшного старика.

Но в марте снова началось.

Сразу страшная трагедия: в субботу после вечерней службы в тайге, совсем недалеко от храма, медведь задрал второго диакона прихода Олега Строева. Некоторые даже слышали рев животного и предсмертные крики отца Олега. Снег еще не сошел и прибежавшие увидели на месте трагедии разодранного диакона с оторванной головой.

— Подожди. Николай, ты там был?

— Да там, почитай, все мужское население Фавора было.

— Сразу после криков?

— Ну да. Служба ведь только-только закончилась.

— Николай, вспомни, пожалуйста, крови на снегу много было? Это очень важно.

— Крови? Крови, пожалуй, было не много. Постойте-постойте.

— Как же так, медведь кромсал живого человека, отрывал голову, а крови было мало?

— Что вы хотите этим сказать?…

— Кто отсылал цинк с телом?

— Староста прихода Клавдия Ивановна со свояченицей и ее мужем. Они отвезли гроб на станцию и, заплатив кучу денег, отправили тело в Москву.

— Так вот, тело до Москвы дошло. Его исследовали московские патологоанатомы и констатировали, что в нем почти не было крови, а рваные раны нанесены не медведем.

— …?!!

— Ладно, потом я тебе все подробнее расскажу, давай дальше.

— Дальше пропал Дюймовочка… ой, извините, Вася Майструк. Дюймовочкой его прозвали из-за огромного, около двух метров, роста и таких же мощных остальных габаритов. Тридцати восьми лет от роду, плотник по профессии, Вася был крайне добродушным великаном и заядлым грибником. Он очень часто ходил в тайгу за грибами и ягодами для всего прихода, но никогда при этом далеко не уходил — это было излишне по причине изобилия всего съестного вблизи поселения. Десятого апреля он ушел и больше не вернулся. Поиски в радиусе тридцати километров ничего не дали.

Потом, буквально через две недели, пропали сестры Казанцевы, двадцати и восемнадцати лет. Убитая горем мать чуть не наложила на себя руки. Излишне говорить, что никого не нашли и в этот раз.

Последний смертельный случай произошел совсем недавно. Тот же медведь. или теперь уже не медведь. точно так же, как диакона, растерзал Ивана Ковылина, бывшего чемпиона мира по стрельбе из лука. Этот цинк отсылал я с двумя прихожанами. Последнее время весь приход живет в страхе, и мы надеялись, что смерть известного в недавнем прошлом спортсмена вызовет резонанс. И вот сработало, прислали вас. После седьмой смерти.

— А что же ваш драгоценный Ипатий?

— То-то и оно, что ничего. То ли с ним что-то случилось, то ли он изменил номер, а только связи с ним больше не было, что усугубляло ситуацию. Да, еще! Кроме смертельных случаев два раза были просто нападения. Оба раза, испуганные до смерти в первом случае парень двадцати лет и во втором мужчина пятидесяти, в один голос говорили о каком-то волосатом чудовище, огромном, зловонном, с неимоверной силой и злобой. Хоть их описание и сходится с рассказом первых четырех очевидцев, искавших химика и борца, но все-таки было принято решение считать это чудовище тем самым медведем-людоедом. Почему он не убил парня и мужчину? Наверное, просто был не голоден. И последнее происшествие. Самое свежее и, пожалуй, самое болезненное для прихода. После воскресной литургии ровно месяц назад пропал наш второй священник отец Арсений. Вышел из храма — и как в воду канул. Вообще никаких следов.

— Николай, а что лично ты думаешь обо всем этом? — Андрей посмотрел на серьезное не по годам и посуровевшее от таких испытаний лицо молодого собеседника, который сосредоточенно из-за сгущающихся сумерек вел машину. — Так что ты думаешь?.. Николай!

Как оказалось, сосредоточенность Николая Зимина была вызвана не столько пережитым, сколько в данный момент тем, что он слишком пристально и с быстро изменяющимся лицом начал всматриваться в дорогу. Андрей проследил за его взглядом. Вдруг парень со всей силы ударил по педали тормоза. От неожиданности маневра диакон Андрей Марченков со всей силой инерции врезался в лобовое стекло, чуть не пробив его. Выставленные рефлекторно в последние доли секунды руки немного смягчили удар. Побелевший от ужаса Николай, всматриваясь в дорогу расширенными глазами, заикался и лопотал:

— Там. там. Что это?… Кто это?.. Это о-он!!.. Господи!..

Андрей перевел взгляд туда, куда таращился Николай: в свете фар посреди дороги стоял. стояло.

Водитель и пассажир сидели в заглохшей машине тихо, не шевелясь. Их взгляд не отрывался от то ли человека, то ли животного., нет, все-таки, наверное, человека, стоявшего в пятидесяти метрах от машины. Ростом более двух метров, весь покрытый бурыми волосами, с оскалом кривых, но все же человеческих зубов и с выражением какой-то звериной злобы, он внушал ужас. Его мощная грудь вздымалась, как кузнечные меха, руки были сомкнуты в кулаки, и вообще, весь его облик предупреждал о том, что он готов к бою. Но пока он смотрел на них, они смотрели на него. Николай Зимин часто-часто крестился, шепча скороговоркой «Господи, помоги», а Андрей, перекрестившись сам, перекрестил чудище и произнес тихо, но четко Иисусову молитву и молитву ко Святому Кресту. Когда после этого видение не исчезло, он понял, что перед ними реальный человек. Он также понял, что вызвало его злобу и готовность к нападению.

— Николай, выключи фары.

— Ч-ч-то?

— Фары, говорю, выключи, быстрей.

Испуганный до смерти парень щелкнул тумблером фар. Дорога резко погрузилась в темноту.

— Теперь включай!

Свет. Дорога. Пустая.

— А? А к-куда он делся? — Николай вертел головой в поисках страшного незнакомца.

— Я думаю, он ушел. Похоже, что мы просто случайно застали его врасплох мощным светом твоих фар-прожекторов, когда он переходил дорогу. Он испугался и посчитал, что мы к нему враждебно настроены, поэтому был готов кинуться на нас. Но мы выключили свет, и он этим воспользовался, чтобы скрыться.

— О-он нас в-видел? — парень все еще заикался от происшедшего.

— Против света? Думаю, что нет. Очертания машины — и то смутно, а нас, внутри, точно не видел. Да хватит тебе заикаться!

— Извините. Это от неожиданности. Его вид, эти волосы, эти зубы, этот взгляд.

— Волосы, зубы и взгляд, говоришь? Рядом с нашей частью, где я служил, был стройбат, так вот там такие монстры с кавказских гор служили — мама родная! Тот, которого ты только что испугался — просто бритый добродушный альбинос по сравнению с ними!

Николай с ужасом посмотрел теперь на Андрея. Тот кивнул в знак подтверждения своих слов и ободряюще подмигнул.

— Далеко еще до Нового Фавора?

— Нет, километров тридцать пять-сорок.

— Тогда рискну предположить, что мы только что нос к носу встретились с вашим старым знакомым, если только их тут не целая стая.

— А что, может быть и такое?

— Но он куда-то же шел. Или ты считаешь, что в свет твоих фар попал одинокий заросший путник, гуляющий по тайге на сон грядущий? Однозначно он тут не один. Погоди-погоди. А что если. Давай предположим, что это тот самый! Что тогда получается? Получается, что он за нами следил и попал в поле зрения не случайно! Выходит, он намеренно подставился в свет фар, чтобы сказать тем самым, что они за вами следят и знают каждый ваш шаг. Помнишь, ты говорил, как старик предупреждал, чтобы никто из вас далеко не уходил из поселения?

— Но мы регулярно ездим на станцию.

— Как регулярно?

— Примерно раз в три месяца.

— Ну, во-первых, это не так уж и регулярно, а во-вторых, они наверняка каждый раз следят за вами. Более того, я уверен, что у них есть свой человек на станции.

— Да ну??

— А что? Жить здесь полвека и не контактировать с внешним миром, осторожно, пусть даже через кого-то? А тут появляетесь вы. Сначала ничего интересного, обычные горемыки поселенцы-богомольцы, но потом. Пальцы веером и евроремонты с евростандартами. МАсковскАя прАписка — это, брат, не шутка.

— Вы хотите сказать, что мы раздразнили их?

— Есть такое выражение: нарисовались — не сотрешь. Вы не просто раздразнили их — вы стали для них лакомым куском. Одного не пойму: как вы еще все живы?

— Но семеро убитых!..

— Что для колонии уголовников, разоривших не одно поселение и убивших, возможно, не один десяток людей, какие-то семь жизней?

— Так что вы думаете?

— Я думаю, здесь не все так просто, как кажется.

— Допустим, у них есть свой человек на станции (хотя это только предположение), чем это угрожает нам?

— Не предположение. Уверенность. Вы дважды посылали «груз-200» в Москву. Оба раза не было никаких сопроводительных документов и писем, никаких надписей, кроме «Москва. Патриархия» в первом случае и просто «Москва» во втором. Кто-то очень хотел, чтобы груз отсюда уехал, но до адресата не попал. Странно. То, что оба раза тела получили те, кому следовало — или случайность, или вы действительно много заплатили. А чего мы стоим? Поехали, поехали!

«Комбат» тронулся с места и начал осторожно набирать скорость.

— Андрей Алексеевич, кто, по-вашему, те люди?

— Надеюсь скоро это узнать.

Николай, как бы подытоживая общение с диаконом Андреем Марченковым, украдкой и с интересом посмотрел на него, подумав при этом: «Там, на дороге, я чуть было не обделался, а он даже не вздрогнул. Кто он такой, этот наш новый диакон? По телефону говорили, что он бывший морской офицер, но в каком флоте обучают не бояться монстров?»

Долгая дорога подходила к концу. Внезапно джип поехал плавно и тихо — под колесами начался асфальт, а значит через пять минут. За следующим поворотом Андрей зажмурился от яркого света и нереальности происходящего: посреди тайги на холме переливался огнями красивый ультрасовременный поселок.

Новый Фавор

Уже совсем стемнело, когда «Комбат» остановился около храма. Мощные галогенные фары освещали толпу людей около церковных ворот. Людской гул то и дело перекрывался стенаниями какой-то женщины.

Николай, проходя с Андреем сквозь толпу, все время тревожно спрашивал: «Что случилось?» Только на пятый или шестой раз ему ответили: «Напали на Ивана, мужа агрономши, сильно помяли». Наконец, они протиснулись к самым воротам храма, на ступенях которого стоял священник и диакон. Около них, обращенная к людям, плакала немолодая женщина. Ее утешала девушка лет двадцати двух, по-видимому, дочь.

Хмурый отец Василий заметно оживился после того, как Николай Зимин сообщил ему о приезде нового диакона из Москвы. Отыскав гостя, настоятель жестом пригласил следовать за ним в храм.

— Встань, Ирина, завтра утром мы что-нибудь придумаем. А пока Алексей, наш врач, пойдет с тобой. Если надо, побудет с Иваном всю ночь. Пойдешь, Алексей Федорович?

— О чем разговор! — из толпы поднялась рука доктора. — Да с Иваном все будет в порядке, я уже осматривал — крепкий мужик! Благословите, батюшка!

— Господь благословит! Идите с Богом, — настоятель на расстоянии благословил склоненную голову врача, помог спуститься расстроенной из-за несчастья с мужем женщине, затем снова поднялся на ступени храма и обратился к приходу. — Братья и сестры, к нам приехал из Москвы, из самой Патриархии диакон Андрей Алексеевич Марченков. Наши обращения и молитвы услышаны — отец Андрей не только прислан заменить трагически погибшего диакона Олега Строева, но и помочь нам разобраться в наших бедах. Я правильно говорю, отец Андрей?

— Правильно.

— Тогда, братья и сестры, расходитесь. Соберемся завтра утром. Пошлите в храм, — последние слова настоятель сказал, обращаясь теперь уже к двоим диаконам, Николаю Зимину, старосте прихода Клавдии Ивановне и, вероятно, тому бывшему оперуполномоченному МУРа Тимофею Скворцову, о котором говорил Николай.

— Благословите, отец настоятель! — Андрей, крестообразно сложив ладони, склонил голову для получения благословения сразу, как только за ними закрылись двери церкви.

— Господь благословит, отец Андрей! — после благословения последовало троекратное лобызание. — Как я рад, что вы приехали! Пойдите приложитесь к храмовой иконе, а потом мы все вместе перейдем ко мне в дом. Матушка напекла пирогов к чаю. Разговор у нас будет долгий и непростой.

…Крепкий чай на сибирских травах оказался превосходным, как, впрочем, и пироги с таежными ягодами, и если бы не грустная тема разговора, Андрей подумал, что мог бы сидеть так вечность.

— Николай ввел вас в курс дела? — отцу Василию необходимо было знать, насколько информирован их гость.

— Да, вполне. Я в свою очередь тоже информировал Николая кое о чем. Думаю, из его уст такие сведения будут более корректны, чем от меня, пока незнакомого вам человека.

Зимин стал прокашливаться, как певец перед концертом. На самом же деле он просто не знал, с чего начать. Но когда все-таки начал, присутствующие застыли в шоке. Матушка как подняла поднос с наложенными на него пирогами, так и застыла с ним на полпути к столу. Неверие, страх и боль — это то, что чувствовали все во время рассказа.

— Вот такие пироги, отец Василий, — закончил Николай.

Последовавшее за этим минутное молчание тяжелым вздохом прервал настоятель прихода.

— Если то, что мы только что услышали, правда, наши дела еще хуже, чем я предполагал. Как я понял, отца Ипатия мы не дождемся, поэтому рассчитывать придется на свои силы. Отец Андрей, я прав?

— Абсолютно. К сожалению, многого я не знал, и услышал впервые в машине по дороге сюда. Но то, что я знал и узнал позже, дает основание предположить, что всех вас, весь ваш приход просто-напросто подставили. Вас обманули, взяли деньги, а потом отправили туда, откуда вы не сможете вернуться, чтобы не мешать кое-кому проворачивать дела в Москве.

— Неужели отец Ипатий оказался способным на это??

— Думаю, сам он так далеко не зашел бы, но его предрасположенность к авантюрам и гордыня, приправленные отсутствием элементарного образования и жаждой власти, стали хорошей приманкой для преступных беспринципных махинаторов, коих в Москве хоть пруд пруди. Он начал забуриваться в ловко предложенные схемки, а когда зашел слишком далеко, то понял, что назад дороги нет…

— Дорога назад всегда есть.

— Но он предпочел идти дальше по наклонной. Ну да Бог с ним, оставим вашего «рублевского схимника» на потом, сейчас давайте обсудим главный вопрос: что делать? С одной стороны потомственные зэки, с другой — китайская банда, а с третьей — вообще колония прокаженных.

— И при этом, заметьте, за вами следят, — Андрей Марченков многозначительно поднял палец вверх.

— Вот спасибо за добрые слова, утешил, отец родной, — раздраженно буркнул на Андрея опер Скворцов.

— А я, Тимофей Ильич, не зря это сказал. Вопрос в том, почему за вами следят. Именно этот вопрос я считаю главным.

— По-моему, все ясно, — отец Василий отхлебнул, наконец, остывший чай. Видно было, что над чем над чем, а над этим вопросом он думал не один раз. — Они хотят позариться на наше добро.

— Так просто? Почему же тогда до сих пор не позарились? Что стоило зэкам прийти в одну из безлунных ночей и вырезать всех вас подчистую? А потом вселиться в ваши комфортабельные дома и жить явно лучше, чем они сейчас где-то там в тайге прозябают? Вы, кстати, в милицию обращались?

— Ну, вы уж совсем. И в милицию обращались неоднократно, и свою вооруженную охрану организовали.

— И что милиция?

— Смеются. Говорят, езжайте обратно в свою Москву, а здесь тайга, суровая жизнь, дикие звери и все такое. Короче, заявление приняли, но реагировать никак не собираются.

— Ясно. Что же касается вашей охраны, то пусть она состоит из крепких вооруженных мужчин, и даже с каким-нибудь военным опытом, но те прожили здесь пятьдесят лет, знают каждый бугорок и каждую веточку, и это их родной дом. Поэтому вся ваша «приезжая» охрана совершенно неэффективна против опытных лесных бандитов, для которых, к тому же, человеческая жизнь ничего не стоит.

— И каковы ваши выводы? Вас же не прислали из Москвы только для того, чтобы запугивать нас?

— Я вас не запугиваю, просто хочу, чтобы вы осознали всю серьезность момента и реальное положение вещей.

— Осознали, осознали, уже осознали! Что дальше? Может, вызовем ОМОН, спецназ там, я не знаю, еще кого-нибудь, войска, например?

— Они не придут, пока им не будут четко сформулированы причины и не будет поставлена конкретная задача. Пока для всего остального мира вы — добровольные переселенцы, на которых периодически нападает медведь.

— Кстати, про медведя. Говорят, что это вовсе не медведь, а оборотень-людоед, волосатый, огромного роста, обладающий неимоверной силой.

Все присутствующие закрестились, кроме Андрея и Николая. Они многозначительно переглянулись.

— Видели мы вашего оборотня чуть больше часа назад. Он переходил через дорогу и остановился в свете фар нашего джипа.

У всех округлились глаза.

— Видели!? Как видели??

— Как вас, только чуть дальше, метрах в пятидесяти.

— И что?

— Ничего. Мы застали его врасплох. От неожиданности и испуга он, наверное, собирался напасть на нас, но в последний момент мы просто выключили фары. Он воспользовался этим и ушел.

— И все?

— И все.

— А какой он?

— Именно такой, каким вы его нарисовали: большой и волосатый.

— Так это не медведь?

— Однозначно. Это человек. Только либо в гриме, либо просто уродец.

— Ну, слава Богу, и то легче. С человеком все-таки справиться легче, чем с диким таежным медведем.

— Не думаю. Люди с подобными дефектами всегда отличаются неимоверной силой, нестабильным характером и звериным чутьем. Еще неизвестно, кто опаснее, медведь или такой человек. А теперь представьте, что он не один, или что им управляют жестокие люди с преступными намерениями.

— Наверняка так и есть. Я, когда служил в МУРе, один раз сталкивался с таким. Сначала при задержании целый взвод омоновцев долго не мог повязать такого лося, а потом пришлось чудо-юдо все-таки пристрелить, после чего вдруг появились фээсбэшники и быстренько-быстренько уволокли тело в неизвестном направлении. По управлению ходили слухи, что наслала этого монстра мафия из подземной Москвы кого-то запугать. Не такой ли кадр и у нас объявился? Тогда нужно его ловить и немедленно валить. Это он задрал наших людей, точно.

— Может быть, Тимофей Ильич, может быть, но вопрос остается все тот же: зачем?

— Та что там «зачем»? Больной сукин сын и всё, маньяк.

— Э, не скажите. Вы нашли только два изуродованных тела, причем из обоих удалили кровь, да еще две головы вам подбросили. Если бы это произошло в Москве, можно было бы предположить, что тела разделали под органы-трансплантанты. Здесь эта версия явно не проходит. Тогда что? Ритуальные убийства?

— Господи святы, да что же вы такое говорите! — запричитала матушка. — Откуда здесь взяться ритуальным убийствам?

— О-о, сибирская тайга только на крупномасштабной карте безлюдная. На самом деле тут кишмя кишит разными поселениями, лагерями, приисками и мрачными сектами. Еще со времен Ермака сюда бежит разный лихой люд. С самолета-то оно все внизу ровное и зеленое, но под кронами деревьев может твориться всякое.

Отец Василий, задумчиво почесав бороду, вынужден был согласиться.

— Это действительно так. Вот и мы, точно затмение какое нашло, решили бросить родные дома и спасаться от антихриста в таежной глуши. А антихрист и здесь нас достал.

— В Патриархии очень огорчены тем, что вы создали прецедент среди москвичей. Наглые религиозные шулеры, приводя вас в пример, успешно находят и обирают многочисленных «желающих спастись».

— Господи, мы так виноваты! И так стыдно! Простят ли нас?

— Вас не считают отступниками и раскольниками. Для них вы все — пострадавшие, обманутые ловкими дельцами. Что нужно сделать для того, чтобы быть прощенными и принятыми обратно, вы знаете лучше меня — искреннее покаяние. Мне только велено передать вам, что вас всех без исключения ждут дома.

Среди присутствующих прокатился вздох облегчения и радости:

— Слава Богу!

— Подождите, но как мы вернемся? Нас же всех по дороге на станцию, того.

— Ничего, с Божьей помощью, помолясь.

— Отец Василий, Николай прав. Пока это очень опасно. Сначала нужно прояснить ситуацию с исчезновениями, смертями и предотвратить новые. Скажу штамп, но вы действительно слишком много знаете.

— Что вы предлагаете? Или это Патриархия настаивает?

— Патриархия ни на чем не настаивает, им важно, чтобы вы все вернулись как можно быстрее и как можно благополучнее. Но я тоже считаю, что если всем в ближайшее время просто сняться и уйти, далеко мы не уйдем. Что делать? Я согласен с Тимофеем Ильичем: нужно разобраться с этим делом раз и навсегда. Да и про отца Арсения нельзя забывать.

— Вы думаете, он еще жив?

— Надеюсь. С этим тоже нужно разобраться.

— Разобраться — это хорошо. Но как?

— Например, захватить ваших непрошеных гостей.

— Захватить этих оборотней?

— Людей, отец Василий, обыкновенных людей. Не стоит приписывать сверхъестественные способности тем, кто ходит на двух ногах и создан из плоти и крови. Мы имеем дело с бывшими зэками-беспредельщиками, а Тимофей Ильич, бывший работник МУРа, не даст мне соврать, что все зэки-беспредельщики — это прежде всего дешевый понт, гнилой базар, подлые законы, трухлявое нутро и море жестокости, позволяющее мелким людишкам выживать в волчьей стае и маскировать свою ущербность. Да, мы столкнемся с подлыми и жестокими людьми, хитрыми и изворотливыми в своей подлости, но что из того?

— Отец Андрей, я полностью с вами согласен. Зэков бояться не нужно. Опасаться — да, но бояться.

Андрей с удовлетворением отметил, что разговор постепенно перешел в деловое и даже «боевое» русло.

— Разрешите считать всех, здесь собравшихся, своеобразным штабом обороны. Вы благословляете, отец настоятель?

— Господь да благословит вас на добрые дела! И я благословляю! Что мы должны делать?

— Действовать, как говорил Александр Васильевич Суворов, четко и неотвратимо! Правда, он говорил «быстро и неотвратимо», но быстрота для нас не так важна, как четкость и слаженность всех членов прихода. У меня есть план, который состоит из четырех пунктов. Пункт первый: организация эффективной обороны поселения от возможных вылазок похитителей, воров и убийц. Этот пункт наиболее трудоемкий и ответственный, так как от него зависит надежность нашего тыла и весь дальнейший успех. В его осуществлении будут задействованы все, включая подростков старше двенадцати лет. Пункт второй: захват вражеского «языка». Дату следующей их вылазки мы не знаем, даже приблизительно, поэтому придется работать «на живца». Живцом, собирающим, например, грибы в тайге, буду я. Подстрахует меня опергруппа из шести человек во главе с Тимофеем Скворцовым. Вы согласны, Тимофей Ильич?

— Конечно, согласен. Я подберу в группу самых надежных и крепких.

— Отлично. Пункт третий: вылазка во вражеский лагерь и нейтрализация угрозы. Наиболее опасный и непредсказуемый пункт. Детали — позже. И, наконец, четвертый пункт: эвакуация. Я смотрю, некоторых шокирует слово «эвакуация». Увы, мы в состоянии войны с тех пор, как пролилась первая кровь. Готовьтесь к войне и настраивайтесь на борьбу, а моя задача — помочь вам не только выжить, но и победить.

— А это возможно, учитывая такое окружение?

— Вполне. Нас с вами окружают не какие-то там мифические существа, а обычные люди, только со своими завихрениями. На нас же благословение Православной Церкви и самого Патриарха! «Если с нами Христос, то кого убоюсь?» — помните?

— А вы когда-нибудь бывали в подобных ситуациях?

— Приходилось. Я в недалеком прошлом — офицер ВМФ. Участвовал в различных спасательных операциях. Как в сугубо военных, так и антитеррористических. В роли же диакона подобное задание, скажу честно, для меня первое.

— Отец Андрей еще закончил богословский факультет Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета.

— Спасибо, Николай, за справку, но я думаю, что нужен здесь в первую очередь как военный. В этом качестве с меня толку будет больше, чем как с диакона, уж извините.

— Не скажите, отец Андрей. — настоятель встал из-за стола и взволнованно зашагал по комнате. — Вы даже не представляете, насколько нашему приходу необходим свежий и, к счастью, образованный богословский голос. Всем нашим прихожанам, в том числе и мне, не помешает в свободное от организации обороны время провести несколько встреч-диспутов, а может быть, даже ликбезов по вопросам веры. Запутались мы. Сегодня, когда пелена заблуждений и гордыни такой ценой сорвана с наших глаз, ясно видно: люди продолжают жить, как жили, работают, растят детей, ходят в свои нахоженные намоленные храмы — одни мы, самые умные, убежали в тайгу спасаться, противопоставив себя всему миру. Так что ваш трезвый голос будет весьма кстати. А я, наверное, уже не имею того авторитета, что раньше.

— Ну что вы, отец настоятель, если бы не вы, приход давно бы распался, а прихожане разбежались.

— Может, оно бы и к лучшему было?

— Нет, они бы уже все погибли.

— Так вы считаете, у нас есть шанс?

— Несомненно. По вере нашей да будет нам.

— Да, Господь чрезвычайно к нам терпелив.

— Но нужно помнить и другое: на Бога надейся, а сам не плошай. Первое, что я предлагаю сделать завтра утром — посетить пострадавшего вчера от нападения, после чего еще раз соберемся этим составом и обсудим детали организации обороны поселения. Вы согласны?

— Я, как настоятель этого храма и этого прихода, благословляю вас, диакон Андрей Марченков, не терять драгоценного времени на деликатничанье. Не спрашивайте, согласны мы или нет, делайте так, как считаете нужным. Патриархия знает, кого присылать на помощь, и если они прислали именно вас, то значит вам можно и нужно доверять. Возражений нет?

Все присутствующие единодушно высказались за доверие вновь прибывшему отцу Андрею. Тимофей Скворцов добавил, что среди прихожан есть два бывших милиционера плюс он, оперативник МУРа, трое офицеров в отставке, пятеро охотников и двое профессиональных спортсменов, опыт и силы которых можно использовать.

— Ого! Тринадцать активных штыков, на которых можно рассчитывать! Еще бы человек восемь-десять, если, конечно, их есть чем вооружить.

— Найдем, это не проблема. И людей найдем, и оружие, да такое, что зэкам тем и не снилось.

— Ну вот, а вы говорите «есть ли шанс». Да если с грамотной организацией, да с верой.

— Тогда всем спать! Завтра трудный день. Всем Ангела-хранителя!

Николай Зимин в числе первых подошел под благословение:

— Батюшка, благословите отцу Андрею остановиться у меня — мамы больше нет, и полдома просто пустует.

— Господь благословит. Идите с Богом. Ангела-хранителя!

Совет прихода, или он же новоиспеченный штаб обороны Нового Фавора, разошлись по домам. Первый совет прошел, по мнению Андрея Марченкова, на удивление спокойно и конструктивно. Он ожидал увидеть религиозных фанатиков-кликуш, которыми забиты сегодня станции метро и пустующие периферийные кинотеатры и ДК, но вместо этого встретил хороших добрых верующих людей, которым Господь послал вот такие тяжелые испытания. И первым испытанием для них была фактически потеря бывшего настоятеля и вдохновителя этого переезда отца Ипатия. Это испытание они выдержали более чем достойно — видимо, подозрения в нечистоплотности духовника и в том, что они делают что-то не то, уже давно смущали души поселенцев Нового Фавора…

Андрей расположился в доме Зиминых. Такого простого, но добротного комфорта он не ожидал: душ, камин, отдельная комната с собственным санузлом, Красный угол с иконами. Он так устал с дороги, что, читая перед сном вечернее молитвенное правило, больше не хотел ни о чем думать и просто благодарил Господа о том, что пока все хорошо. Если бы тогда он знал, насколько четыре пункта его плана окажутся непростыми и наивными перед неотвратимо надвигающейся страшной угрозой.

Время действовать

Андрею удалось «отбиться» только без четверти три ночи, и только сон теплой волной накрыл его, как ровно в три бывший офицер ГРУ ВМФ подхватился от истошного «кукареку» соседского петуха. Короткая тревога в считанные секунды сменилась улыбкой на лице нового таежного поселенца, и больше ни вторые, ни третьи пернатые будильники не смогли нарушить глубокий сон подводного диверсанта.

Утром, несмотря на тяжелую голову от чистого после Москвы и поездов воздуха, Андрей быстро встал, прочитал краткое молитвенное правило для мирян Серафима Саровского и спустился со второго этажа. Николай, колдовавший около индукционной печи «Gaggenau», приветливо указал гостю на место за обеденным столом.

— Доброе утро, отец Андрей! Сейчас глазунья с сальцом подоспеет — день-то сегодня не постный. Вы не против такого завтрака?

— Конечно, не против. Ты думаешь, если я приехал из столицы, то завтракаю мини-круассаном и чашечкой кофе?

— Что-то типа того. Я, пока сюда не приехал, тоже питался неизвестно чем. Но тут такой воздух, тут такая вода, что завтракать круассаном и кофе просто пошло.

— Ты прав. Знаешь, я считаю, что и в Москве фраза «ой, вы знаете, если я с утра не выпью чашечку кофе.» люди говорят друг другу просто из дешевого желания повыкаблучиваться. Русский человек должен питаться по-русски.

— А диеты всякие?

— Гламурные глупости. Блажь для пресыщенных завсегдатаев фитнес-клубов. Кроме вреда все эти диеты ничего не приносят. Об этом, кстати, уже во всю говорят в той самой Америке, откуда к нам и поставляется этот вздор. Есть православные многодневные посты, есть постные дни среда и пятница, чего еще надо? Конечно, посты — это прежде всего не ограничение в еде, а ограничение в грехе, дни особого духовного делания. И все-таки. Исключением в полноценном питании у нас могут быть либо больные люди, которым что-то противопоказано, либо монахи, которые животную пищу заменили духовной, но это дано далеко не всем.

— Тогда к столу?

— Пожалуй. — Андрей, как старший, начал читать молитву перед вкушением пищи. — Очи всех на Тя, Господи, уповают, и Ты даеши им пищу во благовремении. Отверзаеши Ты щедрую руку Твою и исполнявши всякое животно благоволение. Господи, благослови ястие и питие сие! Аминь…

…Андрея и Николая около дома агрономши ждали вчерашние «штабисты», сама агрономша Екатерина Васильевна, ее дочь Оксана и еще пять человек соседей.

В дом вошли все, кроме старосты прихода, которая осталась сдерживать любопытных соседей.

У постели мужа агрономши сидел уставший за ночь дежурства врач. Как только визитеры вошли, он вскочил со стула и решительно замахал руками.

— Нет-нет, ни в коем случае! Он только под утро заснул. Его пока нельзя беспокоить. Екатерина, ну ты-то чего всех сюда ввела, мы же с тобой вчера на эту тему говорили! Или ты хочешь доконать своего мужа?

— Да знаю я, знаю, не шуми. Отцу диакону из Москвы срочно нужно поговорить с Иваном.

— Какой поговорить! Отец Андрей, если я не ошибаюсь? Отец Андрей, извините, но. Ну вот, он проснулся! Вот же. Ладно, поговорите, но только не долго и только один человек. Останется лишь отец Андрей. Я тоже выйду. Выходим, выходим!

Врач подвинул Андрею стул к кровати, а сам жестами начал энергично выгонять всех вошедших. Вскоре в комнате остались только Андрей и потерпевший от лап или рук неизвестного Иван. Видно было, что мужчине, лежащему с перебинтованным боком, шеей и левой частью головы, очень больно, однако он был в сознании. Здоровым правым глазом он долго рассматривал сидящего рядом с кроватью незнакомого мужчину. Андрей счел необходимым представиться.

— Диакон Андрей Алексеевич Марченков, прислан из Москвы в качестве замены вашего погибшего второго диакона и для расследования того, что у вас здесь происходит.

Минуты две молчание, потом обреченный взмах правой руки.

— Диакон. из Москвы. Какая разница? Все равно он всех нас.

— Кто, извините?

— Он. Как вам объяснить?

— Давайте попробую подсказать. Рост два метра или чуть выше, волосатый с ног до головы, большие кривые желтые зубы, неимоверная сила, злобные глаза, сильная вонь.

Глаз пострадавшего округлился.

— Вы-то откуда знаете? А, уже доложили.

— Нет, просто я сам его видел.

— Видел??

— Ну да, вместе с Николаем Зиминым, когда ехали вчера сюда на машине. Видели примерно с пятидесяти метров, в свете фар.

— И что, он не напал на вас?

— Мы выключили свет и он скрылся.

— Странно. А меня он чуть не убил. Если бы не жена моя, пальнувшая из ружья в воздух, думаю, со мной было бы все кончено.

— А почему он на вас напал?

— Я засек его за воровством наших кур, схватил тяпку — первое, что попалось под руки в тот момент, и саданул его черенком через плечо.

— Это вас и спасло. Если бы вы его лезвием стукнули, он вас наверняка бы разорвал.

— Может быть. А кто он?

— Пока не знаю. Думаю, какой-то уродец, который или повадился к вам за едой, или его кто-то на вас натравливает.

— С какой целью? Мы же ни с кем не конфликтуем.

— Кому-то нужно держать вас в постоянном страхе.

— Кому и зачем??

— Наверное, соседям вашим, а вот зачем — пока не знаю. Ответим на этот вопрос — решим половину проблемы. Ну да ладно, мне пора. Спасибо, что рассказали. Выздоравливайте!

Андрей вышел из комнаты. Около крыльца все ждали результата разговора.

— Ну что?

— Не так много: незваный гость воровал кур, а Иван захотел пресечь это дело, стукнул того тяпкой, завязалась борьба и. дальше вы знаете.

Соседи разочарованно завздыхали и начали расходиться. Агрономша с дочкой и врачом вернулись в комнату к больному. Андрей обратился к настоятелю прихода.

— Отец Василий, нам нужно поговорить с родственниками погибших и с очевидцами предыдущих нападений.

— Хорошо, во дворе храма в беседке удобно будет?

— Вполне.

— Тогда, Лизавета, обойди всех, кого надо, и позови к храму.

Староста прихода, шестидесятилетняя шустрая женщина, сразу засеменила в сторону нужных домов. Штаб двинулся к беседке.

Андрей рассчитывал на большее, но оказалось, что всех родственников и очевидцев происшествий набралось восемь человек, включая четверку первых поисковиков. Андрей проводил опрос, все остальные молчали и слушали. Тщательно, минута за минутой, восстанавливались страшные события. Люди снова переживали то, что старались забыть. Это хорошо, что присутствовали сразу все, потому что когда в пылу рассказа кого-то начинало «нести», остальные одергивали рассказчика и направляли в сухое русло фактов. Через три часа все были опрошены. Когда приглашенные ушли по домам и члены штаба остались одни, началось обсуждение. Отец Василий задал первый вопрос.

— Ну и что вы думаете, отец Андрей? Смогли ли вы сделать какие-нибудь первоначальные выводы?

Андрей немного помолчал, собираясь с мыслями. Его взгляд хоть и упирался в струганные доски стола, но был обращен внутрь. Наконец, он вздохнул и поднял глаза.

— Знаете, есть несколько типов поведения человека в экстремальных ситуациях. Рассмотрим, например, такой стандартный бытовой случай: вы вечером возвращаетесь домой, навстречу вам идет незнакомый мужчина, который, поравнявшись с вами, просит у вас закурить. Предположим, что он агрессивен или «подогрет» спиртным, но у него нет заранее намеченной цели напасть на вас. То есть оба, и вы и он, в принципе нейтральны. Далее варианты поведения. Первый. Вы, наэлектризованный страшилками, мгновенно делаете вывод, что просьба закурить — стандартный бандитский предлог, за которым непременно последует гоп-стоп. Вы втягиваете голову в плечи, набычиваетесь, буркаете, что не курите, и пытаетесь быстро обойти незнакомца. Буркните слишком грубо и непонятно — спровоцируете раздражение. Пойдете слишком быстро — заявите тем самым о своем к нему пренебрежении и снова спровоцируете раздражение, вслед за которым непременно последует взрыв агрессии и насилие. Психологи и опытные милиционеры, все как один, говорят, что в подавляющем большинстве случаев в насилии виновны сами жертвы. Рассмотрим второй вариант поведения. Та же ситуация, но вы вежливы и в меру приветливы с незнакомцем. Вы говорите и делаете то, что не спровоцирует его на взрыв. Да, такая ситуация потребует от вас некоторого напряжения, но это напряжение ведь ничто по сравнению с трагедией, которая может случиться. Третий вариант поведения — идеальный: вы просто не ходите в местах потенциальной опасности. Я имею в виду ночные променады, шатание по злачным местам, встреча с пьяным или группой хулиганов. Таких субъектов проще загодя увидеть и обойти, чем испытывать судьбу лобовым столкновением. И это не трусость, а обычная предосторожность. В жизни же многие почему-то легкомысленно пренебрегают элементарными правилами безопасности. Например, молодая девушка в «боевой раскраске» и мини-юбке пришла домой в час ночи с танцев изнасилованная. Кто виноват? Ответ же очевиден! Мы не говорим о самом акте насилия, мы говорим о причинах, его побудивших. Причиной насилия вашего куриного вора-монстра стал, по моему мнению, испуг и удар тяпкой. Вы не допускаете мысли, что этот человек (а это человек, хоть и с видимыми отклонениями) просто захотел есть, но он в силу своего развития и внешности не может напрямую попросить об этом? Он залазит на территорию одного из домашних хозяйств, старается быть незамеченным, но внезапно обнаруживается и получает удар тяпкой. На внезапную агрессию и боль он рефлекторно отвечает тем же. Обладая к тому же внушительными габаритами и силой, он, быть может (я повторяю: быть может!), невольно превышает необходимую самооборону.

Настоятель недоуменно развел руками.

— Отец Андрей, вы что же, защищаете это чудовище??

— Я не защищаю. Я обрисовал ситуацию беспристрастно. Вы же заранее обвинили его во всех своих бедах.

— Но ведь он чуть не убил агронома!

— Да? Почему же не убил? При его-то габаритах и злобности?

— Но.

Отец Василий хотел что-то возразить, но замолчал на полуслове. Он задумался. Андрей не торопил настоятеля, ждал, когда возражения против его выводов будут сформулированы. Однако вместо возражений отец Василий вскинулся с вопросом:

— Но позвольте, если это нападение случайно, то кто убил наших людей и куда исчезли остальные? Где отец Арсений? Жив ли он?

— Вот на эти вопросы нам и предстоит ответить.

— Нужно ли остальным рассказать о ваших выводах?

— Пока, я думаю, не стоит, потому что хоть я в них и уверен, но не на все сто. А ну как я все-таки ошибаюсь и этот волосатик и есть ваш главный террорист? Но тогда кто к вам приходил с угрозами? Думаю, между чудищем и визитерами есть какая-то связь. А может, и нет. Вопросов больше, чем ответов. Надеюсь, скоро мы все выясним.

Уверенный тон Андрея понравился настоятелю. Он решительно встал.

— Ну тогда Бог вам в помощь. Делайте, как знаете. А сейчас время обеденной трапезы. Сегодня трапеза общая, потому что после обеда прямо в трапезной вас будут атаковать вопросами наши новофаворчане. Вы не против? Тогда прошу!

Диакон и священник вышли из беседки как раз в тот момент, когда раздались призывные удары била, внушительного цилиндрического колокола, висевшего перед крыльцом огромной бревенчатой избы-трапезной. Вскоре они вошли в просторную залу, уставленную в форме буквы «П» длинными, накрытыми белоснежными ажурными скатертями и едой столами. Стены трапезной украшали жития древних святых, причем жития эти были искусно скопированы с росписей Трапезного храма Киево-Печерской Лавры.

— Просто сказка какая-то! — восторгу Андрея от увиденного не было предела. — Словно в Лавру попал! Как же здесь хорошо!

— Это вы еще не пробовали наших кушаний, — словно из-под земли, как в лучших ресторанах, появилась благообразная пожилая женщина в белом ситцевом платке и споро засуетилась перед отцом-настоятелем и Андреем.

Отец Василий и диакон Андрей по чину, с троекратным касанием щек, поприветствовали вставшего им навстречу диакона, после чего замерли около своих мест за столом. Трапезная вместила всех прихожан. Все встали. Началась общая молитва перед вкушением пищи.

Диспут

— Как вам трапеза? — поинтересовалась матушка-официант после благодарственной молитвы по завершении трапезы.

— Если я скажу, что никогда не ел ничего настолько вкусного, вы поверите? Да и где можно найти столько натуральной свежей еды в одном месте? Ни тебе консервантов, ни тебе канцерогенов с ГМО. Я прямо чувствую, как мой живот приятно удивлен. Посмотрим, чем закончится эта встреча моего нутра со столь качественными продуктами.

— Не беспокойтесь, все будет хорошо, — матушка зарделась от удовольствия за похвалу гостя, но дала знак другим женщинам, и с ловкостью фокусников те начали уборку посуды со столов. Люди, чтобы не мешать наводить порядок, потянулись из трапезной подышать свежим воздухом.

Когда столы были чисты, пол быстро подметен, а стулья расставлены, отец Василий пригласил всех прихожан вернуться внутрь. На свежих белоснежных скатертях дымились самовары, из-под заварных чайников, аккуратно укутанных тяжелыми махровыми салфетками, пробивался сногсшибательный чайно-травяной аромат, в плетеных корзинках румянились баранки, бублики и сдобное печенье.

— Дорогие братья и сестры! Как вы уже все знаете, Московская Патриархия прислала к нам диакона Андрея Марченкова. В недавнем прошлом военно-морской офицер, он, я верю, поможет нам в наших проблемах. Но об этом потом. Сейчас же мы с вами собрались здесь, чтобы поговорить о вопросах веры. Отец Андрей кроме Военно-Морской Академии окончил богословский факультет Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. Прошу задавать ему свои вопросы.

Андрей встал и попросил у отца Василия благословения, после чего оба они сели на свои места. Так как столы стояли буквой «П», необходимости стоять, превращая разговор в лекцию, не было, поэтому Андрей решил провести беседу в непринужденной обстановке, сидя за чашкой чая.

— Разливайте чаек и спрашивайте, — обратился он к сидевшим прихожанам Нового Фавора.

Румяная женщина с конца стола задорно выкрикнула:

— А любые вопросы можно задавать?

По трапезной прошлась волна легкого смеха, на лицах засветились улыбки.

— Абсолютно любые! Даже «про это».

Смех еще раз пробежал по столам. Румяную женщину укоризненно толкнул в бок сосед по столу, вероятно, муж, отчего та покраснела и замахала руками, мол, «я совсем не то имела в виду». Как бы то ни было, строгая настороженная обстановка разрядилась. Пользуясь общим оживлением, кто-то выкрикнул первый вопрос:

— А зачем Бог сотворил человека?

Это был первый вопрос, и если в ответ по инерции раздались пара-тройка смешков, то вскоре зал заинтересованно притих и обратил свой взор на столичного гостя. Вопрос был простым, но вместе с тем фундаментальным, задающим как бы общий вектор всей встрече.

— Зачем Бог создал человека, говорите? То есть, для чего, с какой целью? Ваш вопрос подразумевает ответ в рамках деловых, контрактно-выгодных отношений. Мы привыкли так мыслить, но Бог неизмеримо выше этого. Он создал нас во времени с целью подарить нам Свою Вечность. Это чистый Дар без нашего приземленного смысла. А еще Он дал нам свободу, чтобы этот Дар мы смогли принять свободно. Бог хочет не поглотить нас Собой, Своим величием, но подарить Себя нам. Это и называется Любовью с большой буквы. А со времен первородного греха Бог отпустил нас от Себя в надежде, что мы вернемся.

Удивленные и заинтересованные ответом, люди начали задавать вопросы более активно.

— А что говорит Церковь о последних временах? Правда ли, что они уже наступили?

— Последние две тысячи лет — сплошные последние времена. И люди на протяжении всех этих двух тысяч лет постоянно сгущали краски. Видимо, такая уж человеческая натура. Причем чем дальше, тем более настырнее и изощреннее любители «ужастиков» ищут совпадения с пророчествами. Однако, как видите, небо пока не «свернулось в свиток». Возникает вопрос: чего мы добиваемся, зачем себя накручиваем? Если мы действительно веруем, и не просто веруем, а веруем православно, то есть истинно, зачем пытаемся вникнуть в сокровенный замысел Творца? Ведь все равно ничего не получится, ничего не узнаем, а веру потеряем, силу души и ума разменяем на всякую чепуху, от Бога отдалимся. Или кто-то возразит, мол, «стучите, и откроется», «просите, и дано будет», «ищите, и обрящете»? Многие уже достучались до голосов в голове и «дара прозорливости» в кавычках. И если посмотреть на все эти «дары» трезвенным взглядом, то станет очевидным, что на настойчивый стук ответили обыкновенные бесы со всеми вытекающими из этого страшными последствиями.

— Но разве все эти ужасные природные катаклизмы, которые все больше терзают нашу планету — не знак того, что Земля и люди в своем грехопадении дошли уже до края?

— А кто сказал, что катаклизмы терзают нашу планету больше и чаще, чем раньше? Просто развитие техники и коммуникаций позволяют говорить и слышать об этом чаще, чем это было возможно раньше. Страшнейшее извержение вулкана в Исландии в позапрошлом веке, падение Тунгусского метеорита в Сибири в 1908-м — об этих природных катастрофах знали тогда немногие, но представляете, какую общепланетарную шумиху подняли бы современные средства массовой информации, случись такое сегодня? А всемирный потоп? А ледниковый период? Было? Было! Но Земля живет. Люди плодятся и размножаются, зарабатывая в поте лица хлеб свой насущный.

Хотя с другой стороны вы правы. Деградация духовной жизни общества доходит до критической отметки, а потому деятельность человечества становится все более безнравственной и агрессивной по отношению к природе. Еще в начале седьмого века преподобный авва Дорофей говорил: «Мир, как на трех китах, стоит на трех «С»: сластолюбие, сребролюбие, славолюбие». Если авва Дорофей говорил это тогда, то что можно сказать об обществе сейчас? И что является одной из основных причин такого состояния? Святые отцы сравнивали общество с тестом, закваска которого — церковь. Какова закваска — таково и тесто, то есть какое нынешнее состояние церкви — такое состояние общества. А каково состояние церкви? Святые отцы, особенно подвижники последних веков, с сожалением констатировали: «Спаси мя, Господи, яко оскуде преподобный, яко умалишася истины от сынов человеческих»[10]. Но в грех уныния все-таки не следует впадать: «Уныл дух твой и смятеся сердце твое»[11], ибо Господь есть Любовь, и «Буди, Господи, милость Твоя на нас, якоже уповахом на Тя»[12].

— А что Вы думаете о пришествии на Землю антихриста? Он уже среди нас?

— Ну при чем здесь антихрист! Мы православные христиане или сатанисты? Нам вообще нужно, наконец, определиться, кого мы ждем. Знаете, всюду говорят почему-то исключительно о пришествии антихриста, ни слова не говоря об ожидании пришествия Христа, поэтому совершенно непроизвольно и логично возникает вопрос: а кто мы такие, кого боимся, в кого веруем, кого ждем? Когда придет антихрист, мы все узнаем, но ведь тогда и радость же будет великая, ибо в скорости во всей славе придет и сам Господь Иисус Христос! Вот Его и давайте ждать достойно, без страха перед всякими антихристами.

— Значит, конец света снова отменяется?

— А разве сбылись главные пророчества? Например, объявлена всеобщая безопасность? Наоборот: практически по всему миру идут войны и везде твердят о глобальной террористической угрозе. Или уже создано единое государство без границ? Попробуйте сегодня получить визу в США, Японию, Англию или страны Шенгенского соглашения. Или Евангелие проповедовано уже по всему миру? Так о каком «уже наступающем» конце света идет речь? Безусловно, глупо отрицать, что существует сатанинская мировая закулиса, которая прикладывает максимум усилий к скорейшему приведению к власти над миром антихриста. Более того, мы наверняка знаем, что у них это, увы, в конце концов получится. Но разве это для нас повод унывать? Разве мы также не знаем наверняка, что когда это произойдет и на земном троне воцарится антихрист, вскорости во всей своей власти и красоте явится Сам Иисус Христос и навсегда положит конец власти сатаны? Когда это будет — не знает никто. Но явно не сейчас.

— Но именно сейчас все чаще встречается число «666», которое упоминается в Апокалипсисе. Что Вы думаете об этом числе?

— Вот именно: о числе 666. Что же я могу думать о числе? Скажу так: думаю то же самое, что и о числе 333.

— Но ведь это же «число зверя»!

— Да что вы говорите. Тогда по этой логике выходит, что число 333 — число Святой Троицы?

— Нет, конечно, но ведь Иоанн Богослов в своем «Откровении» четко указывает.

— В тринадцатой главе «Откровения» Святой Иоанн Богослов указывает: «Здесь мудрость. Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое; число его — шестьсот шестьдесят шесть». Что это значит? Это значит, что государство Израиль в ветхозаветные времена царя Соломона было настолько богатым и могущественным, что поступления в царскую казну учитывались в основном в виде золота. Были, конечно, и медные деньги, и серебро, но точно считали только золото. Мерилом же золотого веса был талант — круглый золотой слиток весом примерно пятьдесят килограммов! Собиралось в год этих талантов ровно шестьсот шестьдесят шесть, то есть тридцать две тонны семьсот семь килограмм золота! Почему именно столько? Потому что иудеи придавали (и придают) большое символическое, даже магическое значение цифрам, а в этой цифре на древнееврейском языке был зашифрован титул царя Соломона — «ха-мелек ле-исраель», то есть «царь Израилев». Именно поэтому у древних евреев придавалось очень большое значение собирать золото именно в таком количестве, символизирующем могущество израильского владыки и самого иудейского государства. Затем, после смерти царя Соломона, священно-сокровенный смысл веса золота постепенно трансформировался в символ мамоны и человеческой власти. В то время, когда апостол Иоанн Богослов писал «Откровение» (после распятия Христа), само упоминание словосочетания «царь Израиля» было строжайше запрещено Римом. У него и так были неприятности с властями: за апостольское свидетельство об Иисусе Христе Иоанн был сослан Домицианом на остров Патму. Там ему явился в видении Иисус Христос и, повелевая написать для семи Малоазийских церквей представляющиеся видения, открыл ему будущую судьбу Христианской Церкви в различных символических образах. Гонимый и преследуемый Иоанн Богослов не мог написать прямо о том, что земным «царем Израиля» стал золотой телец, мамона, «666», что именно золоту-мамоне «поклонятся… все живущие на земле, которых имена не написаны в книге жизни у Агнца, закланного от создания мира»[13]. Вот кто, или, точнее, что является настоящим зверем для христиан, и число ему именно человеческое, шестьсот шестьдесят шесть. Так что, «кто имеет ухо, да слышит», а кто имеет мудрость, тот сочтет это число. Это, вообще-то, первое. А второе — негоже нам, православным христианам, уподобляться иудейским каббалистам и заниматься магией чисел. Или мы цифрам приписываем силу большую, чем силе Иисуса Христа? Мы во что верим: в магию и могущество цифр или в силу любви Бога Живого?

— Но ведь начертания на чело и руку.

— Ага, и штрих-коды, и электронные паспорта, и чипы. Что еще? Какие еще механические штучки, какие вещи пугают вас? Если бы Христа можно было бы предать простым механическим нанесением штрихов, то сатанисты уже давно каждого из нас сперва вырубали бы в бессознательное состояние, ну, скажем дубиной по голове из-за угла, а потом спокойно, без нашего ведома чик-чирик — и мы уже предали Христа! Но ведь так не происходит! Почему? Очень просто: для них нужно добровольно, сознательно отречься от Христа в пользу антихриста, и только после этого печати будут «работать». В противном случае будет так, как рассказывал Иоанн Крестьянкин: в концлагере, куда он попал, у людей не было ни фамилий, ни имен, только цифры на правой руке, но никто Христа не предал и антихристу не поклонился. И вообще, мы опять уходим в буквальную примитивную трактовку слов Писания, а по мнению святых отцов «печать на чело» — это когда греховные страсти, не встречая в нас сопротивления, так разрастутся в нас, так затуманят наш разум, что мы уже не будем способны отличить добра от зла, Христа от антихриста, и, затуманенные, добровольно примем его. Вот чего нужно опасаться, а мы всё говорим о каких-то механических штрихах, цифрах и микросхемах.

— И все-таки, что такое «индивидуальный налоговый номер»?

— Именно то, что вы сейчас сказали: индивидуальный налоговый номер. Отдайте кесарю кесарево, а Богу Богово. Иначе уничтожьте все паспорта, свидетельства о рождении, свидетельства о браке, аттестаты, дипломы, трудовые книжки и пенсионные удостоверения, а вместе с ними и все нотариальные договора и акты. Потому что на всех них стоят номера! Представьте, если в порядковом номере бланка какого-нибудь из этих документов, скажем, завещания, встретятся три шестерки?? Это значит кому вы завещали свое имущество? Сатане? Вы же понимаете, какая это чушь! Чушь, не имеющая ничего общего с верой православной. А теперь подумайте, куда она может завести. Всякие ИНН-ны и другие страшилки нам подсовывают для того, чтобы искусить, проверить нашу веру. И что же? Мы не выдерживаем испытания! Вместо веры в Христа, упования на Него, у нас побеждает страх перед цифрами. Но нужно помнить: по мере отступления от Христа мы принимаем антихриста.

При этих словах Андрей многозначительно развел руками и добавил:

— Послушайте, назовите хоть один случай, когда, приступая во время причастия к Чаше, кто-то вместо своего имени назвал ИНН. Апостол Петр сказал нам, сомневающимся: «Идол в мире — ничто!»

В зале оживленно закивали и начали переговариваться. Но такое конструктивное оживление все же перебил голос кого-то сомневающегося.

— Почему Патриарх и другие церковные иерархи предали нас?

— Вот как? Именно «предали», ни больше, ни меньше? А может, современные епископы, рукоположенные и имеющие четкое преемство до апостолов христовых и через них до самого Христа, занимаясь церковным устроением, просто не потакают вашим страстям? Может, они не соответствуют вашим требованиям, вашему уровню, не соглашаются с вашим непогрешимым мнением? Короче говоря, может, они вас просто не устраивают, не соответствуют вашей святости, не достойны вас? Допускаю, что среди сегодняшних иерархов могут быть нечистоплотные люди и даже отступники. Но они же люди, а потому не безгрешны! Церковь земная — живой организм, и в этом организме бывают всякие нестроения. Но вместе с тем Церковь — организм единый, где, учитывая мнение каждого, окончательно принимается всё же мнение соборное. Церковная полнота и единство — вот главное в устроении Церкви земной. Некоторые же, не обладая даже элементарными знаниями, не имея опыта духовной жизни, дерзновенно противопоставляют себя церковной полноте, отказываются прислушаться к соборному голосу, и через некоторое время оказываются попросту вне Церкви, причем без каких-либо действий со стороны Церкви. Господь даровал нам свободу выбора — вот мы и пользуемся этой свободой, как заблагорассудится. А потом, когда оказывается, что ошибались, все равно не признаем свои ошибки и ищем виноватых. Гордыня — мать грехов! Тут под «горячую руку» не в меру активных «ревнителей Православия» и подворачиваются епископы во главе с Патриархом.

— Это, надо полагать, камень в наш огород? — вопрос задал явно доктор каких-то наук, потому что имел на носу толстенные «бинокли» и лоб во всю голову.

— А вы хотите, чтобы я вас утешал и подбадривал? Я не баптист и не Петросян. Более того, я считаю, что в утешениях вы не нуждаетесь. Вам нужна только правда, какой бы она ни была.

— Тогда скажите просто и ясно, почему с нами все так случилось?

— Святой Марк Подвижник говорил: «Не хочешь скорбей — не греши». А почему мы грешим? Ответить на этот крайне важный вопрос хочу отрывком из письма Валаамского старца схиигумена Иоанна (Алексеева):

«Святой Иоанн Лествичник удивляется странному в нас действию: почему мы, имея помощниками на добродетель и всесильного Бога, и Ангелов, и святых человеков, а на грех — одного беса лукавого, удобнее и скорее преклоняемся к страстям и порокам, нежели к добродетели? Вопрос остался открытым — святой не хотел нам объяснить. Однако можно догадываться, что наша природа, порченная преслушанием, и мир со своими разными соблазнами ошеломляюще помогают диаволу, и Господь не нарушает наше самовластие. Нам должно стремиться к добродетели, насколько хватит наших сил, но устоять в добродетели состоит не в нашей власти, а в Господней, и хранит Господь не за наши труды, а за смирение. «Где случилось падение — там предварила гордость», — говорит Лествичник. Но Господь по Своему милосердию дал нам, немощным, покаяние, ибо наша порченая природа очень и очень склонна ко греху. Святые отцы своим опытом изучили до тонкости нашу природу, утешают нас и подробно изложили в своих сочинениях способ борьбы со грехом».

Из Москвы вы уехали потому, что духовной жизни и духу Церкви предпочли внешние церковные формы. Враг рода человеческого, который, как известно, не дремлет, ухватился за эту ниточку и подсунул вам такого пастыря, который, выделяясь из привычной массы священников, смог говорить каждому из вас то, что вы хотели слушать. Вы, всё далее отпадая от духа Церкви, постепенно отдалились от нее, а значит стали беззащитными. Вы стали легковерными и восприимчивыми ко всякого рода лжи и, спасаясь от внушенной угрозы, попытались переселиться в выдуманную сказку. Тайга, молитвенная пустынь, суровая, но возвышенная жизнь общины отшельников-богомольцев. Вы поверили, что Страшный Суд наступит со дня на день, а вы в это время будете далеко, в тайге, неоскверненные цивилизацией и готовые к достойной встрече с Богом.

— Да нет же! Просто в Москве, в этом новом Вавилоне, духовно спасаться стало практически невозможно. Можно было, конечно, и дальше притворяться, что ничего не происходит, но почему проблему не решить кардинально? Я считаю, что мы поступили правильно. Только вот не повезло с нынешними соседями.

Тут не выдержал настоятель прихода отец Василий:

— Алексей, ну что ты говоришь! «Не повезло». Ты еще о предопределении скажи, про судьбу-злодейку, про тяжкий рок. Мы и только мы сами виновны во всех наших злоключениях. На всех нас лежит тяжкий крест, а на мне — сугубая вина. Я безоглядно верил отцу Ипатию и завел вас именно сюда. Откуда я знал, что это логово бандитов?.. И как я вообще мог так довериться отцу Ипатию? Думал, духовник — и всё! А получилось по слову Иоанна Кассиана Римлянина: «Как много пострадал я от неопытных наставников!» Забыл я слова преподобного Иоанна Лествичника: «Прежде, чем ввериться духовному наставнику, проверь его, испытай, искуси сего кормчего, чтобы под его водительством вместо тихой гавани не упасть на камни». А что говорил святой Марк Подвижник? «Духоносный наставник — это тот, кто достиг бесстрастия и имеет дар рассуждения». Это отец Ипатий был бесстрастным? Это он-то имел дар рассуждения? Сейчас-то всё видно отчетливо, а тогда словно пелена застилала глаза. Я, как приходской священник, должен был стоять на страже духовного здоровья своих прихожан, и рассмотреть, как отец Ипатий из батюшки стремительно превращается в непогрешимого оракула и тирана. Помню: он не давал советы, он приказывал и требовал беспрекословного подчинения! Что же это за духовный отец, если даже Господь Бог наш Иисус Христос, обращаясь к своим ученикам-апостолам, говорил: «Не называю вас рабами, но называю вас друзьями». Одним словом, простите меня, братья и сестры, недостойного вашего настоятеля!

С этими словами и полными слез глазами отец Василий встал и положил земной поклон всем присутствующим. Во внезапно наступившей полной тишине все с готовностью встали и искренне поклонились в ответ со словами: «Бог простит, и мы прощаем, батюшка, прости и ты нас, грешных».

Шли минуты. Люди, растроганные покаянием батюшки, коротко и тихо переговаривались между собой. Диакон Андрей Марченков по-новому взглянул на прихожан. Он вдруг понял, что перед ним не просто приход, а настоящая семья, прошедшая такие тяготы и лишения, которые другим и не снились. Да, они заблуждались, из-за своей гордыни отвергли наставления святых отцов и здравый смысл, но они достаточно настрадались и если не понимают всего сейчас, то однозначно уже стоят на пороге понимания, смирения и искреннего покаяния — главных, так сказать, достижений православного христианина.

Но хватит выступать тут с поучениями и обличениями! Люди в беде, и он должен, он просто обязан им помочь! И первый шаг.

Андрей встал. Десятки глаз смотрели на него.

— Дорогие жители Нового Фавора! Я тоже должен попросить у вас прощения. Кто я такой, чтобы поучать вас? Не устоял перед искушением. Простите меня за мою самонадеянность. Простите и вы меня, отец настоятель.

Новый диакон прихода Андрей Марченков поклонился в пояс сначала прихожанам, затем отцу Василию.

Народ тоже по-новому взглянул на столичного диакона. С добрым изумлением и каким-то облегчением все вдруг увидели близкого им человека, не только богословски ученого, но сильного духом и способного к критическому восприятию самого себя. В этот раз нестройный, но не менее искренний хор голосов простил диакона Андрея и попросил простить их, грешных, а отец Василий, опять со слезами на глазах, благословил склоненную по-военному коротко остриженную голову диакона.

Похоже, между приезжим посланником Патриархии и жителями Нового Фавора начали устанавливаться не просто доверительные отношения.

Диспут дальше не продолжался. В установившейся непринужденной обстановке все пили чай, расспрашивали о Москве, о Питере, рассказывали истории из своей жизни «там» и «тут». Отец настоятель с удовлетворением наблюдал, как помирились две соседские семьи, которые он безуспешно пытался образумить вот уже больше полугода. Из-за чего они поссорились, не помнили даже они, но сегодня в них что-то вдруг прорвалось, души освободились от наваждения, и добрососедство было восстановлено.

Собрание прихожан, которое задумывалось как диспут или беседа с дипломированным богословом, переросло в дружеское чаепитие.

Но вдруг все рухнуло. Мир, воцарившийся в этом трапезном зале, разорвал душераздирающий женский вопль где-то с окраины городка. Благостная атмосфера в одночасье сменилась тревогой. И буквально через полминуты, когда все начали испуганно смотреть друг на друга и задавать вопрос «что случилось!?», тяжелая дубовая дверь в трапезную чуть не слетела с петель. На пороге стоял бледный мужик в костюме охранника с «винторезом» в руке и, показывая пальцем в сторону крика, хрипло орал:

— У Степанковой нападение! Опять волосатый! Я его, кажись, ранил! Он крушит все на своем пути! Быстрее! Там Михалыч пока пытается его сдерживать! Ну чего сидите, быстрее!

И скрылся за дверью.

Замешательство было недолгим. Вот оно, попался! Мужчины рванули к выходу. Отец Василий и диакон Андрей обогнали всех и, прибежав к месту, увидели, как из-за живой изгороди одного из домов метров на пять вверх взлетают кусты с комьями земли на корнях, фонари на солнечных батареях, скамейки-качалки, какие-то доски, камни. Все это в сопровождении злобного звериного рыка. Люди застыли в ужасе, загипнотизированные действиями неведомой разрушительной силы.

— Сюда он, гад, движется. Михалыч, как только покажется — бей его в голову! Или что там у него вместо нее.

Это говорил тот самый охранник, чуть не высадивший дверь в трапезную. Оба — и он, и второй охранник Михалыч — были вооружены винтовками спецназа «винторезами» со стволами-глушителями и мощной оптикой. «Ни фига себе!» — в который раз за недолгое время пребывания в Новом Фаворе подумал Андрей Марченков.

В этот момент перед стоящими часть изгороди не меньше метра длиной рванулась из земли вверх. В проем ввалился тот самый волосатый монстр с вечерней дороги. Теперь, в дневном свете, он казался еще более огромным и страшным. Хотя сейчас Андрей смог оценить его намного лучше. Рост — более двух метров, где-то два десять или даже два пятнадцать, непомерно коренастый, с сильно развитой жилистой мускулатурой, руки и ноги — Шварценеггер отдыхает. Это несомненно был человек, но волосы покрывали почти все его тело, на котором кроме какой-то тряпки в районе срамного места не было ничего. Грязные патлы сосульками болтались над непропорционально высоким лбом, от чего он был похож на исполнителя стиля рэгги. Изо рта с толстыми губами торчали кривые желтые зубы. Глаза бешено бегали, чуть не вылезая из своих орбит. Выше ключицы сквозь шерсть кровоточила огнестрельная рана. Увидев полсотни решительно настроенных людей, он заорал во все горло. Двое охранников судорожно вскинули свои «винторезы». Волосатый великан дернулся к земле, уклоняясь с линии огня, и молнией кинулся прямо на них. Те среагировать не успели: нападавший схватил лапищами размером с лопату оба «винтореза» за стволы, дернул сначала к земле, а потом резко вверх и от себя. Охранники пролетели не менее пяти метров, прежде чем с треском скрылись в зарослях декоративного можжевельника. С одного из них слетела и упала под ноги Андрея плохо закрепленная амуниция с пистолетной кобурой, запасными обоймами для «винтореза», наручниками и ножом «Джон Рэмбо». Тут же, уперев винтовки в землю, великан почти под прямой угол согнул оба ствола, словно они были оловянные, а не из высоколегированной стали.

На небольшой площадке воцарилась тишина. Стояли в оцепенении люди, стоял, тяжело дыша, «волосатый». Что будет дальше?

А дальше произошло нечто странное. Глаза у великана перестали бегать, и он разглядел перед собой двух людей в рясах, одного с крестом на груди, а второго, коротко стриженного, без креста. Он вдруг неестественно аккуратно положил на землю «винторезы», после чего жалобно завыл и попятился назад через сделанный им в изгороди проем. Перешагнув границу изгороди, он развернулся и помчался в сторону леса.

Несколько мужчин рванулись было следом, но Андрей решительным окриком остановил их. Вместо преследования он направил мужчин на поиски кричавшей женщины. В это время из кустов вытаскивали обмякших, но целых и невредимых охранников. Вскоре выяснилось, что женщина тоже не пострадала, только от испуга находилась в полуобморочном состоянии.

Диакон Андрей Марченков решил действовать. Он снял подрясник, оставшись в черной футболке, черных джинсах, препоясанных кожаным ремнем, и черных кожаных туфлях «Geox» на толстой мягкой рифленой подошве. На ремне отчетливо были видны выдавленные Распятие, девяностый Псалмом и молитва Животворящему Кресту. Небольшой кожаный чехол на поясе скрывал компактный спутниковый телефон. Андрей подошел к одному из сидящих на земле охранников и попросил куртку. Это была армейская ветровка цвета хаки из плотной маскировочной х/б ткани, которая может весьма пригодиться в лесу во время погони. Охранник с готовностью согласился. Надев куртку, взяв флягу с водой и подняв с земли «Джона Рэмбо», Андрей подошел к отцу Василию.

— Как видите, планы меняются. Пора. Благословите.

Настоятель понял все без лишних слов. Пришло время профессионалам взяться за дело.

Командир группы «морских дьяволов», получив благословение и перекрестившись, упруго побежал по следам разрушений.

Погоня

Специализацией боевого подводного пловца-диверсанта Андрея Марченкова было скрытное проникновение к заданному объекту на территории противника, нейтрализация (в случае необходимости) охраны, выведение из строя объекта и настолько же скрытная бесшумная эвакуация. К объекту его учили проникать и с суши, и с воздуха, и с воды. Так же и отход. В основном тренировались в условиях города, поэтому если бы «волосатый» уходил в городских кварталах и даже через подземные коммуникации, его песенка была бы спета в считанные часы — от русских диверсантов еще никто не уходил. Но вот в лесу, в родном лесу этого беглеца, где тот знает каждую травинку, придется попотеть. Ну да ладно, бывало и посложнее. Главное — настроиться на этот лес, слиться с ним, стать частью его, стать с ним одним целым. Тогда услышишь и заметишь то, что другой будет стараться тщательно скрыть.

Тревога Андрея о том, сможет ли он максимально быстро найти направление поисков, рассеялась в самом начале погони — с облегчением он увидел отчетливые следы загадочного беглеца. Тот как будто и не собирался прятаться. Хотя чего ему прятаться, он ведь у себя дома? Кто посмеет гнаться за ним здесь, в его тайге? Андрей надеялся на беспечность преследуемого, поэтому бежал в среднем темпе, размеренно. Дыхание быстро приноровилось к ритму бега, а ноги при каждом шаге поднимались высоко, намного выше, чем при беге по асфальту или грунтовке. При таком способе возможность перецепиться через корягу или подвернуть ногу на камне сводилась к минимуму.

Прошло около четырех часов преследования. «Волосатого» пока видно не было, но Андрей по таким же четким, как и раньше, следам знал наверняка, что двигается в правильном направлении. Несколько раз пришлось оббегать маленькие болотистые озерца-лужи, а однажды чуть не влетел в замаскированную кем-то охотничью яму-ловушку. Спас размеренный специальный бег и предельная концентрация внимания.

Еще через полчаса ловушки стали попадаться чаще. Судя по всему, следы беглеца к чему-то приближались. Наверное, скоро будет ясно, к чему или к кому.

О приближающемся конце погони Андрей понял по тому, что «волосатый», не таясь, теперь бежал по едва различимой, но вполне определенной тропе. А тропа эта была буквально напичкана разными ловушками и капканами. Темп погони значительно замедлился. Андрей внимательно смотрел под ноги, аккуратно переступая подозрительные ветки и кучки листьев. Торчащая ветка может быть рычагом для приведения в действие замаскированной петли или висящего бревна, усеянного острыми шипами, а кучка листьев может скрывать. Оп-па, стоп! Именно это и скрывают сухие листья! Андрей застыл на месте. Левой брючиной он уже опасно натянул тонкую струну, висящую поперек дороги и ведущую как раз к одной из неприметных кучек листьев, наверняка скрывающей гранату. Классическая растяжка! Но откуда она здесь, посреди тайги?!

Андрей присел перед струной. Растяжки просто так не ставят. Их ставят либо с целью от кого-то защититься, либо в качестве предупредительного сигнального устройства. Но в любом случае растяжки ставят на подходах к какому-либо объекту, который хотят скрыть от нежелательного вторжения.

Нужно ее обезвредить. Но только Андрей протянул руку к струне, как сзади что-то рассекло воздух. Пригибаться было некуда, поэтому последовал единственно возможный молниеносный кувырок вперед через струну. В следующее мгновение Андрей Марченков стоял лицом к лицу с волосатым беглецом, лапы которого сжимали увесистую дубину из ствола молодой березы. Между прочим, с обломками сучьев, и если бы не кувырок, то вместо головы у диакона было бы кровавое месиво.

Беглец и преследователь стояли на лесной тропинке друг против друга. Их разделяло не более трех метров и струна растяжки.

«Волосатый» гулко порыкивал и, переваливая с руки на руку березу, с угрозой осматривал противника. Он никак не решался напасть, потому что был сбит с толку непривычным поведением стоящего напротив человека: тот не пугался, не кричал и не выкатывал из орбит глаза, а стоял ровно, даже как-то расслабленно, а большой острый нож вообще медленно вынул из ножен и спокойно положил перед собой на траву. Другого оружия не было. Значит, угрозы нет. «Волосатый» заметно успокоился и уже начал опускать березу, как вдруг ветер донес звуки близкого жилья. Великан словно очнулся от наваждения и вскинулся с новой угрозой. Все ясно: там дом, и он считает, что должен защищать его от незваных чужаков.

Тщетно Андрей приветливо улыбался и показывал пустые открытые ладони — великан приготовился к нападению и начал сокращать дистанцию. Сигналом к атаке послужил внезапно раздавшийся сверху гул вертолета. Андрей, конечно, крайне удивился (откуда здесь вертолет?) и даже поднял голову вверх, делая вид, что высматривает в кронах деревьев источник звука. На самом же деле его внимание было сконцентрировано на «волосатом». Боковое зрение зафиксировало атакующий рывок. Со страшным рыком и с занесенной над головой дубиной монстр кинулся на странного незнакомца. Ощущение было такое, будто кто-то с невероятной силой толкнул навстречу двустворчатый шифоньер. Только у этого шифоньера в руках был еще ствол березы, который вот-вот превратит противника в мокрое место. Что бы сделал другой человек на месте Андрея? Максимум — это попробовал бы обмочиться. Но Андрей был хорошо подготовлен, причем подготовлен по системе Кадочникова, а значит, ждал подобной атаки, был готов к ней. Легкий шаг в сторону и назад, руки нежно, почти не касаясь лап чудовища, помогли опускающейся дубине не встретить никакого сопротивления, а ловкая подножка окончательно лишила нападавшего равновесия. Нечеловеческой силы рывок закончился неуклюжим падением такой же нечеловеческой силы: летящий споткнувшийся двустворчатый шифоньер всей своей тушей напоролся на бесполезно грянувшую оземь березу, жестоко оцарапался, перелетел через нее и раненым плечом врубался в ствол стоящего на пути дуба.

Дальше был кошмар. Такой злобы от досады неожиданного поражения, такого всплеска боевых эмоций Андрей еще не видел. «Волосатый» пронзительно заорал, раздирая на себе в клочья шерсть, и грозно, но теперь медленно и настороженно двинулся на невозмутимо стоящего на том же месте врага. Береза теперь готова горизонтально, на уровне груди вместе с воздухом рассечь и туловище. Что же враг? А враг действительно странный: снова не боится, стоит и показывает пустые руки!

Злобной гримасы и крика Андрей не испугался, потому что сам умел корчить такие рожи, от которых белели даже негры-наемники. Но горизонтально перехваченная дубина — это уже серьезнее. Учитывая ее габариты и скорость, с которой ею собираются бить, увернуться или отскочить от нее будет трудно. Трудно, но можно! Андрей, продолжая руками проводить успокаивающие «пассы», начал пятиться к рядом стоящему дереву. Рассчитал он все точно: после мощного замаха на пути дубины вдруг оказался ствол. Удар был настолько сильным, что с кроны дерева полетели листья, а выбитая кора брызнула во все стороны. Сильна была и отдача от дубины. Чудище выронило березу и, тряся лапами, заскулило от боли.

А расслабляться нельзя! В следующий момент из-за ствола возникла огромная волосатая пятерня и схватила Андрея за грудки. Вторая уже шарила с другой стороны дерева. Расчет был на то, чтобы, схватив жертву с обеих сторон дерева, резко дернуть на себя и размозжить голову о ствол. И снова выручил Кадочников. Андрей обхватил мизинец схватившей лапы и по кривой рванул от себя, заламывая ее по дуге в сторону и вниз. Вторая лапа сразу перестала шарить, «волосатый» рефлекторно дернулся навстречу и сам ткнулся лбом в дерево. Андрей развил успех: он подошел ближе, продолжая выкручивать палец дальше, рука заламывалась все выше. Наконец, противник «пошел вприсядку», то есть начал садиться на корточки и клониться к земле. Из этой позы неподготовленному бойцу выйти крайне сложно. И все усилия были бесполезны — не помогали ни крики поверженного, ни извивания, ни угрожающие загребания свободной клешней. Главное — захват, который Андрей научился делать безукоризненно.

Человек может выдержать много видов боли, даже зубную, даже от ломающейся кости, даже от пулевого ранения, но против правильно проведенного болевого захвата крайних фаланг пальцев устоять невозможно — тело рефлекторно само будет пытаться ослабить боль и двигаться в ту сторону, в какую его направляет захвативший. Андрей усвоил этот урок на практике, когда ему, еще молодому лейтенанту, пришлось заступиться за девушку, к которой на автобусной остановке пристали два здоровенных хулигана в наколках. Раклы тогда схватили лейтенанта Марченкова за погоны и начали их мять-выкручивать, но в ту же секунду согнулись, взвыв от боли: их большие пальцы оказались вывернутые в болевом захвате. Пока они матерились и орали угрозы, Андрей вытирал ими асфальт остановки, а как выкричались и заскулили о пощаде — отпустил.

То же самое происходило сейчас. Правда, Андрей не знал, что «волосатый» переносит боль не как обычный человек. Снизу, с неудобной позы, выворачивая зажатый палец, он вдруг выпрямился с разворотом и вцепился свободной ручищей в горло Андрею. А чтобы тот не дергался, второй рукой сжал ремень, приподнял его над землей и с размаху прислонил к ближайшему дереву. Прежде чем стукнуться о ствол березы, Андрей услышал жалобный хруст спутникового телефона. Связи больше не было. Не отпуская горла, великан медленно отвел назад больную пятерню величиной с хороший бараний окорок, приготовившись размозжить голову противника. От удара спиной о дерево и пережатого горла у Андрея потемнело в глазах. Нет, сознания он не терял, но тщетно пытался ухватить какой-нибудь из сжимавших пальцев. Он даже два раза хлестко ударил «волосатого» по ушам, но все было без толку. Неудачные попытки освободиться только забавляли лесного бродягу. Он скалил зубы, гыкал и не спешил наносить последний удар. Андрей тоже не спешил прибегать к радикальному средству — он ведь мог пырнуть в глаза растопыренными пальцами и оборвать уши волосатому чудовищу. А кадык? А ноздри? А патлы, которые можно резко дернуть «против шерсти»? А разбить всмятку то, что прикрывает грязная набедренная ветошь? Да мало ли их, последних радикальных средств, крайне болезненных и подлых? Их было в арсенале морского диверсанта очень много, но все они сжигали мосты и переводили драку в разряд смертельных схваток, а Андрей все-таки надеялся, что не ошибся в оценке «волосатого», к тому же не для того он пустился в погоню, чтобы «замочить» подозреваемого при первой же возможности, пусть даже и в целях самообороны.

Или ошибся? Монстр перестал ухмыляться, его взгляд изменился. Всё, сейчас ударит. Что ж, нужно немедленно действовать. Пора!

— Остановись!

Откуда-то с тропы раздался тихий, но властный голос. Похож на старческий или это Андрею показалось?

— Остановись!

После второго окрика «волосатый» резко разжал горло и как-то странно скукожился. Глаза виновато забегали. Видно было, что ему хотелось оглянуться на голос, но он не смел. Андрей упал рядом и, прислонившись к дереву, растирал затекшее горло. За спиной «волосатого» метрах в пяти стоял древний старик, невысокий, с длинной бородой, весь седой, в длинной холщевой рубахе, кирзовых сапогах и котомкой через плечо. На груди на толстой цепи висел внушительных размеров медный православный крест.

— Ну иди, иди сюда, проказник, — тон дедушки сменился с повелительного на очень ласковый. Судя по всему, он знал «волосатого». Тот, не слыша больше строгости, просто просиял. Враз забыв об Андрее и недавней схватке, волосатый великан бросился прямо под ноги старику, обнял их, прижался, как маленький ребенок, и жалобно заскулил.

— Ну-ну, ну-ну, будет тебе. Вон, вишь, человека чуть не заломал. Ай-ай-ай, нехорошо.

В ответ «волосатый» поднял обиженное заплаканное (!) лицо и что-то замычал, с укоризной тыкая в раненое плечо.

— Ах ты, мать честная! Где ж это тебя так, а? Нешто опять кур воровал в дальнем поселении? Так вот сам виноват, да. Ну ладно, давай я тебе помогу. Только чтоб больше ни-ни!

Старик раскрыл котомку, вытащил какую-то траву и начал жевать ее, одновременно раздирая на лоскуты чистую тряпицу. Затем полил на рану водой из деревянной фляги, осторожно вытер кровь вокруг, положил травяную кашицу и туго перевязал.

— Ловко вы, — подал голос Андрей, до этого молча наблюдавший за странной сценой. — Извините, но уж очень похоже на картину «Преподобный Серафим Саровский с медведем».

Старик внимательно посмотрел в глаза незнакомому молодому человеку. Впервые. От этого взгляда Андрей сперва почувствовал себя словно под рентгеном, прямо мурашки поползли по коже, а потом вдруг стало тепло и как-то уютно. Странно, никогда не поддавался гипнозу да и вообще чужому влиянию, а тут сразу будто вывернули наизнанку.

— А ты, мил человек, его не бойся. Это Остапушка убогий. Он хоть и грозен с виду, и силищей обладает неймоверной, а если его не обижать — беззлобен аки младенец. Эй, да ты, я погляжу, вовсе и не боишься его! Вот те на, а я тут утешать тебя собрался. Ты прости меня, старого, не разглядел сразу. Но послушай меня внимательно: ты хоть и из самой столицы сюда явился, да и обучен ты, гляжу, воинскому делу и всяким премудростям весьма крепко, но бережись. Бережись! В тайге много лихих мест, где люди опаснее волков. Горе тебе и всем тем поселенцам, которые ждут от тебя подмоги, если ты без мира и Бога в душе решишь править дознание. А дознание править нужно, ой как нужно. Так что ты его правь, правь, мил человек. Бог тебе в помощь.

При упоминании Бога старик перекрестился.

Где-то сбоку в кроне дерева резко застрекотала сорока, и Андрей невольно посмотрел вверх. А когда снова взглянул на тропинку, старца уже не было, словно в воздухе растворился. На коленях, с поникшей головой одиноко стоял всхлипывающий «волосатый» или, как, оказывается, его зовут, «Остапушка». Остап, значит.

Странное имя для этих мест. Украинское. Почему Остап? И как заклинило: вопросов, куда более важных — уйма, одна встреча загадочнее другой, а в голову влезло занозой «почему Остап, почему Остап?» Андрей помотал головой и прошептал Иисусову молитву: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго». И осенил себя крестным знамением. Вроде отпустило.

Наконец, Остап медленно встал с колен и посмотрел на Андрея. Посмотрел теперь уже беззлобно и, можно даже сказать, по-дружески. Оба молчали. Встреча со стариком, пусть и мимолетная, разорвала пелену агрессии, оставив глубокий чистый след. «Волосатый» поднял нож и протянул его Андрею. При этом он что-то пытался сказать, тревожно указывал себе за спину, отрицательно вертя головой, и махал в ту сторону, откуда пришли. Судя по всему, это означало, что там, где раздавались голоса и куда полетел вертолет, очень опасно, и туда ходить не следует, а нужно идти назад, возвращаться. Андрей кивнул, благодаря за нож. Он решил сделать вид, что соглашается с Остапом, и кивнул еще раз, показывая рукой на себя и в обратную сторону, мол, он возвращается. На волосатом лице отразилось облегчение. Тяжелая и твердая, как камень, лапа одобрительно похлопала по плечу.

— Ну ладно, бывай, Остап.

— Гр-гр-гга. Ашшьтап том, том. Ашшьтап том!

— Понял, понял. Остап идет домой, так?

— Тя, тя! Том!

Андрей улыбнулся на прощанье и повернулся идти. Но первый же его шаг стал последним: под лопатку что-то кольнуло, и он начал проваливаться в быстро сгущающийся ватный туман. Последним, что он увидел, была склоненная над ним волосатая рожа предателя (как он, опытный диверсант, смог так глупо легкомысленно довериться!) и голос с сильным кавказским акцентом со стороны деревьев:

— Э-э, Астапчык, маладэц, слушай!

Рядом с волосатой рожей появилась бородатая и Андрей отключился.

Секретная тюрьма

Скрежет механизмов.

Голоса.

Смех и английская речь.

Андрей очнулся, но глаза пока открывать не спешил. Слушал, оценивал ситуацию.

— Ты дывы, очухався, падло!

Дальнейшее притворство было бессмысленным. Но как догадались, ведь Андрею не впервой. А, вот оно что! От руки и головы прикованного к медицинскому креслу диверсанта тянулись провода к прибору на столе. «Детектор лжи», американский. Что ж, обмануть его сложно, но можно, у него это не раз получалось на специальных занятиях. Увидели по прибору, что он очнулся? Ладно, дальше посмотрим. Андрей спокойно открыл глаза.

Он находился в небольшом помещении, примерно три на три метра, с идеально ровными, вероятно, гипсокартонными, выкрашенными в бежевый цвет стенами, белым потолком с одиноко висящим плафоном в виде матового шара и полом, покрытым серым линолеумом. Окон в комнате не было. Но было две двери. Одна — сбоку, рядом с креслом, массивная железная, покрашенная в тот же тон, что и стены. Она была закрыта. Вторая — чуть приоткрыта, за ней находился, по-видимому, транспортный ангар. Скрежет исходил от гусеничного вездехода, а источником смеха и английской речи были. два вооруженных солдата-негра в форме американских морских пехотинцев!! Перед креслом, в котором находился пленник, стоял стандартный черный офисный стол из МДФ с закругленными краями. За столом сидел, судя по вытянутой лошадиной форме черепа, квадратному выпяченному подбородку и стеклянному «покойницкому» выражению глаз, тоже американец. Коротко стриженный и молчаливо-наглый, он всем своим видом показывал, что он здесь босс, а пойманный — человек третьего сорта и должен ему по жизни. Рядом с американцем подобострастно понтовался какой-то хрен в форме «воякив УПА» образца 1944 года с АКСУ на ремне.

— Та навищо вы оцэ, пан офицер, тэхнику мордуетэ. Дайтэ мэни цёго москаля лышэ на одну годыну, так вин роскажэ всэ, що знае и що нэ знае!

Американец жестом руки нервно оборвал подхалимаж ряженого «вояка» и указал на дверь. Прежде, чем помещение загерметизировалось, Андрей успел рассмотреть кусочек дороги перед ангаром и краешек тайги. Было еще светло. «Не понял, — подумал Андрей. — Меня что, никуда не отвозили?»

— Да, вы в сибирской тайге, господин. Кстати, как вас звать-величать?

— Господа все в Париже, — нахамил вместо ответа Андрей голосом Шарикова из «Собачьего сердца».

«Вояк» тут же подскочил и заехал пленнику скользящим ударом кулака в скулу. Голова дернулась синхронно с кулаком и быстро вернулась назад, поэтому никакого урона удар не нанес. Но Андрей на всякий случай с силой провел языком по внутренней стороне щеки, будто скула занемела.

— Да сядь ты! — американец встал и, обойдя стол, подошел к допрашиваемому. — Еще раз ударишь без команды.

Последние слова американец произнес задумчиво, так как внимательно ощупывал в это время лицо пленника. Удар подручного он видел, видел, как дернулась голова, но что-то его насторожило. Так и есть: следов удара не было! А парень, оказывается, не простой. Он забыл про спесь и сел «в демократическую позу», то есть на край стола. Долго и внимательно всматривался в глаза прикованного незнакомца.

— Ты кто?

— А ты кто?

— Нет, так мы не договоримся. Отвечай на вопросы, ты не в том положении!

— В каком еще положении? Вы меня пугаете! Со мной-то как раз все понятно: я гулял по лесу.

— По какому лесу, это тебе что, городской парк? Ты как вообще прошел через ловушки и растяжки?

— Какие растяжки, дядя, ты чё городишь? И вообще, какого хрена здесь происходит? Ну-ка, развяжите меня и отпустите немедленно!

— А вот теперь давай! — команда была дана молодому бандеровцу, который сразу же подскочил к пленнику и начал мутузить того по чем зря. — Помедленнее!

— Шо? — не понял «вояка», растерянно озираясь на хозяина.

— Помедленнее, говорю, бей, идиот!

— А-а, цэ мы зараз, — по-своему понял приказ молодой садист и начал бить прицельно, с оттяжкой.

Американец пристально наблюдал за экзекуцией. Он с изумлением видел, как пленник группирует те мышцы, куда приходится удар, и каким податливым вдруг становится это место во время удара. Такое он видел только в спецшколе ЦРУ, когда им, курсантам, показывали секретное видео о методах подготовки элитных диверсантов России. Неужели сейчас один из них сидит, привязанный к этому креслу??

— Стоп!

— Та я навить нэ вспотив!

— Назад, я сказал! И выйди вон.

— Чого? А шо я такого зробыв?

— Па-шол вон!

— Та ладно, чого вы, як скажэтэ.

Когда дверь за ряженым пыточником закрылась, американец резво придвинул стул вплотную к связанному, который за все время мордобоя не проронил ни слова, а теперь сидел, как ни в чем не бывало. После доброй дюжины ударов — только слегка разбитая губа и кровь под носом.

— Спецназ ФСБ? ГРУ? Кто? А?

— Развяжи — узнаешь.

— Не, подожду.

Хозяин кабинета возбужденно зашагал взад-вперед перед носом Андрея. Внезапно дернулся вплотную к его лицу.

— Я же вижу, что ты не простой смертный.

— Ошибаешься, самый простой. Как и ты.

— Ну хорошо. Откровенность — за откровенность: я тебе говорю, куда ты вляпался, ты мне — о себе и зачем ты здесь. Хорошо?

Андрей сделал вид, что задумался.

— Допустим. Что я буду с этого иметь?

ЦРУшник (а кто же это мог быть еще?), выпрямился. Начинался торг — то, в чем он, как все американцы, был докой (по его глубокому наивному заблуждению).

— Ситуация такова: максимум, на что ты можешь рассчитывать — это свобода передвижения по объекту.

— И всё?

— Объект секретный, поэтому всё. Хотя нет. Возможны более комфортные и даже выгодные условия, но их, как ты понимаешь, нужно заслужить.

— Как этот придурок в бандеровской форме? А если мой рассказ тебе не понравится?

Американец пожал плечами:

— Тогда тебя колоть будут другие и не здесь.

— «Колоть»? «Не здесь»? Я не дрова, чтоб меня колоть. И вообще, не слишком ли много внимания моей скромной персоне?

— Не слишком, я уверен.

— Ну тогда давай попробуем. Начинай первым, но сначала расстегни железяки.

— Пока посиди так. Доверие нужно заработать.

— Ладно, потерплю. На какие жертвы не пойдешь ради доверия!

— Начнем. Может, сначала представишься?

— Алексей Марченко.

ЦРУшник зыркнул на ленту «детектора лжи».

— Ты мужчина или женщина?

Андрей загоготал.

— Отвечай быстро!

Видимо, такой неожиданный и нелепый вопрос должен сбить сосредоточенность тестируемого, выбравшего глухую защиту. Андрей и не собирался защищаться. Вместо этого он жеманно вопросил:

— А ты что, гей? У, противный.

— Отвечай, ты мужчина или женщина!!

— Ладно, мужчина, мужчина. Давай дальше.

— Что ты делал в окрестностях объекта?

— Опять рупь-двадцать пять. Какого объекта?

— Хорошо, перефразируем вопрос: что ты делал в тайге недалеко от этого места?

— Я не понял, от какого именно места, но так уж и быть, отвечу. Я, гуляя по тайге, увидел «снежного человека» и погнался за ним.

— Зачем?

— Как это зачем? Разглядеть поближе, конечно!

— Где ты живешь?

— В Москве.

— Как попал в тайгу и зачем?

— Ты же знаешь нас, москвичей. Бегаешь целыми днями внутри Садового Кольца, как белка в колесе: офисы, бутики, фитнес-клубы, боулинг-центры, корпоратив-пати. Жажда экстрима замучила вконец, захотелось в одиночку побегать по сибирской тайге. А попал сюда на вертолете. Знаешь, вертолет — это такая машина, которая.

— Где служил в армии?

— В секретном элитном подразделении.

— Каком? — у американца заблестели глаза, он еле сдержался, чтобы инстинктивно не податься всем корпусом вперед. — ФСБ или ГРУ? Ну, говори же!

— В… стройбате. Только тс-с, там такие зверюги, что даже оружие не выдают!

Американец сдулся, как надувная игрушка.

— Ты идиот?

— Блин, ты все-таки расколол меня!

Двойные обручи из высоколегированной стали разомкнулись на руках, ногах, поясе и шее.

— Что, всё? Каков вердикт? И как рассказ, понравился?

ЦРУшник внимательно рассматривал ленту детектора.

Ничего. Или он ошибся, или перед ним действительно диверсант с железными нервами. То, что он нес чушь собачью — ясно, но почему компьютер ничего не показал? Эти проклятые русские! Неужели обязательно нужно избивать? Неужели это единственный способ общения с ними? А он так надеялся на свои способности психолога, ведь он был лучшим на курсе! Можно, конечно, продолжать пытаться действовать цивилизованными методами, но на это нет времени — послезавтра отправлять транспорт с заключенными. Да, за матерого русского диверсанта начальство испытательный срок ему скостило бы. Дернуло же ему в Гонолулу напиться и назвать педерастом сенатора Мозеса Дюка, партнера в гольф самого начальника объединенных штабов! Теперь, после двух лет «сибирской ссылки», даже Аляска кажется Саймону Блюмкину (именно так звали ЦРУшника) земным раем, только бы скорее выбраться из этой долбаной России! Его прадед, Сруль Блюмкин, еле ноги унес из СССР в 1936 году, когда Сталин начал закручивать гайки, выкашивая старую революционную картавую гвардию. Дедушка Сруль до конца своих дней посыпал проклятиями и Сталина, и русских, и «эту дикую варварскую страну». «Сколько я сделал для революции! Да со мной советовался сам товарищ Троцкий, считая лучшим специалистом по подавлению всевозможных контрреволюционных заговоров!» — со слезами на глазах бил себя в хилую грудку дед и с гордостью рассказывал маленькому Саймону, как морил голодом целые уезды, как сжег двадцать церквей и самолично расстрелял двести человек. Видя круглые, как блюдца, полные ужаса глазенки правнука, Сруль Блюмкин начинал гладить кудрявую головку мальчика своей маленькой холодной и почему-то всегда влажной ладошкой и говорил: «Ну-ну, это же не люди, это всего лишь гои. С ними только так и нужно, только так». Саймон отчетливо помнил, как страшно, до обморока становилось ему находиться рядом с дедом в такие минуты, как не мог спать неделями после таких рассказов. Пламенный революционер Сруль Хаймович Блюмкин умер от острого воспаления чудовищного геморроя. Умирал долго и в страшных муках, с традиционными проклятиями на устах.

Пауза затягивалась. Андрей начал опасаться, что «передурачился» и решил первым нарушить молчание.

— А хочешь, я тебе сам скажу, куда я попал?

Американец заинтересованно приподнял бровь и поощрительно кивнул.

— Так вот. То, что ты американец — к бабке не ходи.

— Что, какой бабке?

— Ну это выражение такое русское, идиома. Оно означает что-то типа «совершенно ясно». Понял? Ну так вот. Американец, довольно молодой, но без акцента говорит по-русски. Странно? Очень. Потому что если ты нормальный средний американец, так чисто говорить по-русски ты не можешь просто физически.

— Почему?

— Потому что у американцев артикулярный аппарат с детства «затачивается» не под наш язык. Тут напрашивается два вывода: или ты гений-филолог с русскими корнями, чего не скажешь, извини, по твоему лицу, или ты обыкновенный ЦРУшник, которого под гипнозом нафаршировали русским языком. Вторую версию подтверждает то, что я мельком увидел за этой дверью.

— Что же, по-твоему, ты увидел за этой дверью?

— А то не понятно? Есть такой анекдот. ЦРУ готовит шпионов и засылает их в Россию, а они все «сыпятся» в течение первого же дня. Заряжают данные в компьютер — компьютер не дает ответа. Конгресс США увеличивает ассигнования, ЦРУ усиливает программу подготовки, засылает новых, лучших диверсантов — тот же результат. Аналитики из Лэнгли и АНБ сломали головы, но так и не смогли найти причины провалов! Конгресс утроил ассигнования, ЦРУ на все деньги основательнейшим образом подготовило одного, но суперагента: русский знает в любом диалекте, в том числе матюки и блатную феню, психолог — высший класс. Одели его в поношенный ватник, стоптанные кирзовые сапоги, в зубы воткнули газетную самокрутку и высадили в Сибири, на околице глухой деревни. Подходит он к полупьяному мужику и спрашивает: «Дед, скажи, как пройти к сельсовету?» Дед пыхнул махрой и отвечает: «А зачем тебе, американскому шпиону, сельсовет? Тебе сразу в ФСБ надо!» Диверсант в шоке. Кинул по-русски шапку о землю и спрашивает: «Даю тебе любые деньги, только скажи, как, как ты догадался??» Дед еще раз пыхнул самокруткой и, пожав плечами, говорит: «А чё тут мудреного? Вы, негры, — все американские шпионы».

ЦРУшник захохотал. Андрей повысил голос:

— Послушай, я не знаю, что ты там нафантазировал на мой счет, но увидеть солдат-негров в американской форме посреди сибирской тайги, да еще тебя, такого типичного заокеанского офисного червя в этой каморке. Каморке, отделанной гипсокартоном! Гипсокартон в глухой тайге! Вы бы еще «макдональдс» тут замастырили! Ты думаешь, много нужно ума, чтобы догадаться, кто ты и что здесь такое?

— А может, мы обыкновенная фирма по заготовке древесины? Или наркокартель? Или террористы? Солдат он видел в форме! Да кроме афроамериканцев, которых ты видел, здесь хватает и ваших.

— Вот!

— Что «вот»?

— У тебя, как у всякого американца, просто язык не повернется назвать негра «негром». У нас китайца называют китайцем, а не азиатом, еврея — евреем, а не семитом, а негра — негром. Не «грязным ниггером», а просто негром, потому что он родился таким и принадлежит к негроидной расе. И всё, без всякой политики и оскорбительных подтекстов. А у вас, американцев, «съехала крыша» на политкорректности. Впрочем, как и на многом другом.

— Ладно, оставим в покое американский языковой этикет. Так что здесь, по-твоему?

— Это очевидно. Про фирму даже не заикайся. Никаких деревозаготовок вокруг нет, как нет соответствующей техники и складов. Террористической базой вы быть не можете, потому что вас давно бы уже накрыли — не надо недооценивать работу наших спецслужб. И себя не нужно переоценивать. Да, после 11 сентября 2001 года круг лиц, которым дозволено заниматься реальным терроризмом, определяется у вас, в США, причем на уровне куда выше, чем Конгресс и даже Сенат, а ты на лицо, которому доверили заниматься терроризмом, увы, «не тянешь». Тогда, может, прииск? Тоже нет, потому что разработки драгметаллов наше государство отслеживает даже жестче, чем базы террористов. Остается одно: пресловутая промежуточная тюрьма ЦРУ Секретная, разумеется. Да ты не делай круглые глаза — по телику в свое время эту тему осветили достаточно популярно.

— Нет, ты точно идиот! Моя страна тратит миллиарды долларов на борьбу с терроризмом, возглавляет эту борьбу во всем мире, а ты говоришь, что именно в США фактически планируются террористические акты и что США «назначает» террористов.

— Это ты идиот, если такой наивный. Впрочем, относительно вас, американцев, это не удивительно. Скажи, какой первый и самый главный вопрос задает следователь, когда начинает расследовать какое-нибудь преступление?

— Ты это к чему?

— Этот вопрос: а кому это выгодно? Террористическую атаку 11 сентября преподнесли всему миру, как некое грандиозное шоу. Помнишь заголовки CNN: «Америка атакована», «Америка в войне» и так далее? Для серьезности и правдоподобности — более трех тысяч погибших! А что на самом деле? Доллар даже не пошатнулся! Биржи, эти безнравственные индикаторы стабильности, которые всегда ведут себя, как подлые трусливые крысы, не только не снизили, как обычно в таких ситуациях, котировки акций американских компаний, но задрали их до небес. В «террористической атаке на демократию» сразу нашли крайнего — Усаму Бен Ладена и по-свойски уговорили его взять ответственность на себя (еще бы: семья Бушей и семья Бен Ладенов являются учредителями одной фирмы!). Уговаривали целых три дня, не таясь и не стесняясь, в прямом эфире CNN через телеканал «Аль-Джазира»! Потом, когда уговорили «главного злодея», определили и страну, куда можно по-быстрому сбросить накопившиеся на складах снаряды, бомбы и ракеты. Этой страной стал многострадальный Афганистан с целыми провинциями в виде безжизненных каменистых пустынь, словно предназначенных быть военными полигонами. Конгресс США тут же на экстренном заседании дополнительно выделил военно-промышленным компаниям восемьдесят миллиардов долларов на дополнительные расходы, после чего акции этих монстров взлетели еще выше. Вот так. Схему откатали, она понравилась, и теперь вы играете в свои грязные «антитеррористические» бизнес-игры по всему миру. Назначаете террористов для актов, а потом назначаете других террористов (эдаких картинных злодеев, с характерной бородатой внешностью и подходящей легендой), которых нужно поймать и образцово-показательно обвинить. И весь мир обязан вас благодарить, помогать вам, молиться на вас! А если кто не захочет? Тогда несговорчивые правительства вы обольете помоями так, что они никогда не отмоются. Или сделаете какую-нибудь «цветную» революцию, чтобы щекотливых ситуаций в этих странах больше не возникало. Так что, родной, на надо делать такое правильное лицо и ставить из себя борца за справедливость. Тем более, что в подборе подручных вы, американцы, никогда не отличались разборчивостью: визжите о борьбе с терроризмом, а сами нанимаете этих самых террористов даже для охраны таких объектов, как этот, потому что главный критерий отбора холуев для вас — ненависть к России.

Американец угрюмо молчал. Этот русский говорил то, о чем он сам догадывался, но боялся кому-нибудь об этом даже заикаться. И Саймон подавлял эти мысли, справедливо полагая, что чем меньше знаешь, тем крепче спишь. А теперь здесь, в таежной глуши, какой-то загадочный тип ввалился на вверенный ему секретный объект и нагло разбередил рану. О, как он хотел залететь куда-нибудь на край света, чтобы никто ему больше не промывал мозги!

— Слушай, а ты, случайно, не журналист?

— Случайно нет. Просто я умею трезво анализировать информацию, которой сейчас по любому вопросу — навалом. Вы же настолько обнаглели, что даже не скрываете ничего!

— О'кей, как скажешь. Для меня это уже не важно.

Пришел конвой — два здоровенных бритоголовых ушастых американских морских пехотинца. Молча указав на дверь, один из них подтолкнул Андрея к выходу дулом М-16. Американец тяжело посмотрел вслед уходящему русскому, а когда шаги за дверью затихли, со всей силы опустил оба кулака на стол: «Будь оно всё трижды проклято!!»…

Как коридор, так и камера, в которую втолкнули Андрея, всё было голо и идеально ровно. Никаких окон, даже зарешеченных. Чисто, холодно и стерильно. Не по-нашему. По-американски. Андрей взглянул в верхний угол камеры и, ухмыльнувшись, покачал головой. Все-таки прав Михаил Задорнов, говоря, какие американцы тупые: к потолку была привинчена большая квадратная решетка вентиляционной шахты! Как и все американские вентиляционные шахты, в ней на четвереньках мог ползать любой желающий. Других вентиляционных шахт в Америке просто не существует. А были бы окна — они обязательно были бы сдвижными снизу вверх.

Но нет, Андрей хоть и мог бы, но не собирался покидать свою тюрьму таким киношным способом, тем более здесь наверняка работают скрытые камеры видеонаблюдения: полезет в шахту, а его, как крысу, дымком. Несолидно как-то. Нужно все обдумать и только тогда действовать. На вопросы, роившиеся в голове русского диверсанта, должны быть найдены четкие ответы, как, кстати, ответ на вопрос о местонахождении отца Арсения. Может быть, он здесь?

Он улегся на единственный предмет мебели — голый, с выщерблинами латексный матрац в углу — и стал анализировать ситуацию.

Во-первых, он действительно попал в одну из засекреченных пересыльных тюрем ЦРУ, это как дважды два. Но тюрьма ЦРУ в глухой сибирской тайге! Хотя чему удивляться? Это на первый взгляд кажется нелепицей. На самом же деле все продумано грамотно, до мелочей. Судя по рассказу новофаворцев, недалеко от них орудует банда китайских контрабандистов. Почему они ни разу не напали на Новый Фавор? Да потому, что им не нужен лишний шум: кроме золотишка, наркотиков, оружия и нелегальных иммигрантов, они наверняка доставляли сюда, американцам, «особо ценных» китайцев, тибетцев и северокорейцев. Транспортировали бы этих похищенных людей в любую другую страну — китайские спецслужбы порвали бы всех на британский флаг, но осуществлять полноценный вооруженный поиск на территории России — это исключено, а официальные обращения по линии российско-китайских спецслужб успеха не приносят по причине громоздкости бюрократических аппаратов обеих стран. Короче, это наверняка и есть та самая «колония прокаженных», о которой говорили Андрею. Точнее, когда-то была колония, а теперь какой-нибудь российский предприниматель Иван Иваныч Иванов купил ее у государства за три копейки, объявил ее частной собственностью и сдал в аренду одной из тысяч мутных коммерческих структур, которая, в свою очередь, сдала ее в субаренду еще более мутному предприятию или религиозной общине. В конце концов у правоохранительных и фискальных органов России интерес к данному объекту пропал, и сюда тихонько вползло ЦРУ. Место — идеальное. Это в Европе подобные тюрьмы — как прыщ на заднице, все время нужно прикрывать и маскироваться, а здесь все шито-крыто. Обслуга (она же внутренняя охрана) — максимум один взвод американских морпехов плюс внешняя охрана из двух десятков наемников из всякого сброда, готового служить за доллары где угодно и против кого угодно (желательно против русских). Вероятно, не обходится здесь и без местных коррумпированных чиновников, также готовых за доллары без лишних вопросов предоставлять российские грузовики и вертолеты для перевозки из пункта «А» в пункт «Б» разные грузы в ящиках с дырками. Думают, что помогают браконьерам, промышляющим редкими дикими животными.

Так или примерно так жила ЦРУшная тюряга, в которую, как кур во щи, попал капитан третьего ранга в отставке Андрей Марченков.

«Однако хватит, погостили — пора и честь знать», — подумал, вставая с матраца, русский «морской дьявол». Примерный план побега созрел уже давно, еще когда его вели сюда по коридорам. Теперь же он точно знал, что нужно делать. Американцы, слушайте Задорнова! Ну чего вы такие тупые — даже глаза не завязали, когда вели, даже не избили, как следует, не усыпили транквилизаторами! Это ж надо быть такими самоуверенными! Теперь получите.

Андрей подошел к двери, громко постучал и сразу отошел к противоположной стене. «Если сейчас работает видеокамера — пусть, все равно никто ничего не поймет».

И действительно, то, что произошло дальше, не укладывалось ни в какие рамки.

Дверь открылась. В нее вошел один тех из ушастых морпехов-бройлеров. Вошел по-хозяйски, привычно, абсолютно спокойно. То, что указательный палец его правой руки лежал на спусковом крючке висевшей на груди стволом вниз М-16, не говорил ни о чем: бройлер просто копировал стандартную киношную позу. Если бы он подозревал опасность, он, во-первых, направил бы ствол в сторону пленного, а во-вторых, он вообще не был бы вооружен М-16, чересчур громоздкой в помещении и, извините, уж чересчур голливудской среди сибирской тайги пукалкой. Если американский морпех — значит обязательно М-16, хоть тресни! Разве нет на вооружении спецподразделений армии США чего-нибудь компактнее, современнее и эффективнее? Конечно, есть, но тот факт, что сейчас здесь, в России, в секретной тюрьме ЦРУ, в дверь вошел именно такой стандартный «шрек» со стандартной полевой винтовкой и в стандартной позе — этот факт говорил о многом. Например, о том, что охраняет тюрьму не матерое спецподразделение, а стандартный взвод юнцов, прошедших лишь учебку. Также о том, что тюрьма эта сроду не видела серьезных узников, способных дать отпор или хотя бы попортить кровь тюремщикам. А еще о том, что американцы в своем репертуаре: даже здесь, в Сибири, чувствуют себя хозяевами и людьми высшего сорта, а всех других — дремучими туземцами.

Вот и хорошо.

Когда охранник открыл рот, чтобы задать вопрос, Андрей резко шагнул в сторону морпеха. От неожиданности тот вздрогнул и смешался. Всего на полсекунды, но их хватило, чтобы Андрей, продолжая движение, по-бычьи мощно и резко наклонился вперед, расставил руки и с силой поддел что-то невидимое высоко вверх. Со стороны выглядело так, как будто арестованный дернулся под невидимый большой тяжелый низкий стол и, схватившись за края, перевернул его вверх тормашками. Вместо стола был морпех. На счет «раз» тот замешкался, на счет «два», не приходя в себя, он замешкался вторично, синхронно вслед за русским дернувшись вниз и растопырив от неожиданности руки с винтовкой, на счет «три» он взбрыкнул ногами и завалился на спину, потеряв сознание от удара головой о пол. Причем Андрей ни разу даже не коснулся американца!

Что это было? Какая-то магия? Совсем нет. Это называется «бесконтактный рукопашный бой» по системе Алексея Кадочникова. Никакой «астральной» чуши! Да, это высший пилотаж для любого серьезного бойца спецназа, но основан такой стиль боя на глубочайших знаниях как человеческого тела в качестве единой системы рычагов-противовесов, так и психики, естественных подсознательных рефлексов. Если на вас резко замахнуться — вы обязательно непроизвольно дернитесь. Если же замахнуться не просто так, а как надо, то вы дернитесь не просто так, а как необходимо нападающему, причем в ту сторону и с такой силой, как нужно нападающему. Казалось бы, все просто, но таким искусством владеют немногие.

Андрей, убедившись, что охранник только потерял сознание и «жить будет», перешагнул через мускулистую американскую тушу и вышел в коридор. Перед этим он разрядил М-16 и рассыпал по камере патроны. То, что в этот момент его, возможно, снимают на видео, волновало сейчас меньше всего.

Небольшой коридор и — вот она, незакрытая дверь главного тюремщика. Сделать кабинет «начальника тюрьмы» проходным, скрывающим коридор и собственно камеры заключенных — с одной стороны умно, но с другой…

Саймон Блюмкин стоял попой к двери, склонившись над столом вместе с морпехом-офицером (видимо, командиром взвода охраны). На звук вошедшего сначала никто не отреагировал, потому что в нее мог войти только охранник. Но уже через секунду офицер-морпех начал подниматься из-за стола, с округленными глазами шаря рукой в кобуре в поисках пистолета. Но этой секунды хватило, чтобы Андрей с силой толкнул согнутого Саймона на офицера. Оба неуклюже повалились на пол, и Андрею не оставалось ничего другого, как оглушить обоих ребром массивного армейского ноутбука-«внедорожника» «Панасоник», прихваченного по пути со стола.

Ноутбук дважды сочно хрустнул, но не разлетелся. Андрей был готов к тому, что на шум кто-то отреагирует. Так и вышло: стоявший снаружи часовой-негр распахнул дверь и всунулся в кабинет босса с ружьем наперевес. Пока его взгляд фиксировал непонятную картину лежащих друг на друге командиров, некая неведомая сила справа за шиворот втащила его в комнату, подставила подножку и со всего маху направила кудряву буйну голову прямехонько в закругленный край стола.

Андрей, уложив часа на два двух охранников, офицера и главаря-ЦРУшника, старался быть предельно аккуратным, тем не менее немного нашумел, поэтому снова затаился справа от приоткрытой двери, ожидая следующих нападавших. Но их почему-то не было. В конце короткого коридора в ангаре виднелся все тот же гусеничный вездеход, рядом с которым — никого. Что ж, вперед!

Сначала диакон-диверсант хотел было пробежать мимо вездехода, но не столько заметил, сколько почувствовал, что внутри машины кто-то есть. Чего ждут, почему никак не реагируют? Что-то тут не так. Андрей быстро вернулся, сдернул с лежащего офицера пятнистую форменную кепку, куртку и, не нарушая окружающую обстановку резкими движениями, спокойно-деловой походкой подошел к машине. Заглянул через боковое стекло и сразу присел, оценивая увиденное: на переднем сиденье, обнявшись, спали двое американских солдат. «Фу, — подумал русский морской офицер, воспитанный на традиционных ценностях. — Неужели и до морской пехоты США докатилось ЭТО? Что поделаешь — демократия, блин. Ладно, голубки, спите дальше». Марченков бесшумно появился в салоне вездехода позади спящих, лбы «продвинутых» солдат разошлись в стороны и с силой бумкнулись друг о друга. Затем он снял со своей головы кепку офицера и с брезгливостью отер руки: волосы обоих горе-солдат оказались напомаженными гламурно пахнущим бриолином.

Итого шесть! Что дальше? Выкинуть «голубков» и рвануть напролом на вездеходе? А если у тех, кто находится сейчас за ангаром, кроме М-16, «калашей», «мух» и ДШК есть что-нибудь покруче? Хотя и этот арсенал сводит к нулю все надежды. Нет, план беглого диакона состоял в том, чтобы смыться с базы как можно более незаметно и раствориться в тайге без такой громоздкой обузы, как вездеход.

Он соскочил с подножки машины и направился к единственному выходу из ангара — к небольшой двери в одной из створок больших ворот.

Почти впритык к малому коридору, ведущему к кабинету ЦРУшника, стояли тот самый вездеход и один УАЗик. Больше техники в ангаре не было, поэтому идти к воротам пришлось не менее двадцати метров по пустому голому пространству. И конечно же, когда до ворот оставалось метров пять-шесть, когда беглец был как муха на белой стене — как раз тогда дверь строго по закону подлости открылась, и в ангар начали входить американские солдаты и наемники. Андрею не оставалось ничего другого, как стоять и считать. Всего пятнадцать человек: четыре солдата, восемь наемников, среди которых был и тот гнусный ОУНовец, и трое.

Оп-па, а эти откуда здесь взялись!? Процессию возглавлял. бритолобый скопец из поезда (ага, одна клешня примотана бандажом к туловищу, а подбородком будто кирпичи кололи!) с двумя своими кудлатыми бандерлогами (на переносицу каждого из них был наклеен пластырь, а под глазами сияли сине-зеленые бланши)!!! Такой встречи Андрей никак не ожидал. Не то, чтобы он сильно занервничал, нет — шнобели этим бандерлогам он сможет подрихтовать снова — но тот факт, что с ними не было видно главного охранника с кагэбэшно-рыбьим взглядом, это, ну, напрягало, что ли.

Скопец узнал вагонного обидчика и среагировал раньше американцев. Не сводя налитых кровью глаз с Андрея, он молча подтолкнул в его сторону своих верных псов. Те с опаской, но набычившись, пошли на сближение.

— Стийтэ! — все вздрогнули от неожиданности. Это взвизгнул ряженый бандеровец. — Вин мий! Мий, я кажу!! Я цёго москаля зараз. Що, курво, обдрыстався?

— Стоять! — бритолобый, не отрывая глаз от Андрея, сделал шаг вперед и за волосы отдернул назад украинского наемника. — Еще раз станешь у меня на пути — убью. Взять его! И помните, он мне нужен живым. Пусть не совсем здоровым, но живым!

Про «не совсем здоровым» бандерлоги поняли правильно и с облегчением на ходу вытащили из своих кирзовых сапог огромные охотничьи ножи.

Выпад вперед. Нож должен был воткнуться между правым плечом и ключицей. Вместо этого завис в пустоте, потому что Андрей сделал полшага назад и влево, уходя с траектории удара. Одновременно правой рукой он захватил кулак напавшего бандерлога, а левой с размаху двинул в локоть в том направлении, в котором сустав не сгибался. Точнее, не сгибался до сих пор, потому что отныне у руки нападавшего появился новый красивый изгиб.

Четырнадцать!

Пока первый корчился на полу от нестерпимой суставной боли, второй решил быть более осторожным. Он перекидывал нож из руки в руку, жонглировал им, готовясь застать противника врасплох. А противник стоял с таким видом, будто перед ним кругами ходил не вооруженный бандит со смертельными намерениями, а уличный доморощенный артист, выпрашивающий своими нехитрыми безобидными потугами подаяние у прохожих. В тот момент, когда бандерлог замедлил свои «фокусы», определившись с ударом, Андрей снова повторил свой трюк с бесконтактным нападением. Добрых два метра разделяло противников, а посему никто не понял, как и почему огромный патлатый мужик сначала дернулся книзу, растопырив лапы с ножом, а в следующую секунду, взмахнув ногами, смачно приложился затылком о бетонный пол ангара.

Тринадцать!

Андрей, не давая никому опомниться от шока, быстро и решительно начал сокращать дистанцию с оставшимися тринадцатью врагами.

— А-а-а, курво! — бандеровец выпрыгнул из общего «строя» и, забыв, что автомат может стрелять, попытался со всей силы ткнуть ненавистного «москаля» дулом в пузо.

Пуза на линии поражения не оказалось. Вместо этого дуло почему-то пошло все выше, выше, и начало разворачиваться в сторону, одновременно с чем автомат стал неумолимо покидать руки бандеровца. И ничего с этим невозможно было поделать. В следующую секунду приклад «калаша» сначала сотряс мозг горе-наемника (если он, конечно, был в этом узком, словно сплющенном с боков черепе), а затем решил сделать «пластику» огромного галицкого «руля», чтобы он хоть как-то соответствовал добрым украинским стандартам носа-картошки. Закрылись близко посаженные злобные карие глазки-бусинки, а рот, наконец, перестал изрыгать ругательства и проклятия. Надолго ли? Горбатого, как говорится, могила исправит: даже с откорректированной внешностью бандеровец, когда придет в себя, останется бандеровцем. Но сегодня рыть могилу кому бы то ни было у Марченкова не входило в планы.

Двенадцать!

Бритолобый ретировался за спины американцев, которые начали приходить в себя.

Поздно. Стволы двух М-16 Андрей «сплел» между собой, тем самым тесно прижав друг к другу держащих их солдат. Затем эти прижатые солдаты, инстинктивно продолжающие сжимать бесполезные заплетенные винтовки, ведомые русским диверсантом, послушно вышли из строя на нужную позицию. Вдруг, синхронно сделав сальто назад, они тяжелыми морпеховскими берцами вырубили еще двоих солдат, стоящих сзади.

Восемь!

Оставшиеся наемники целились в Андрея, решив больше не испытывать судьбу и стрелять на поражение, но тот все время менял позицию, прикрываясь их товарищами. Нападавшие образовали с «жертвой» нечто вроде постоянно изменяющегося кубла, причем странный русский тягал и переставлял вооруженных мужиков так, как хотел.

Вот, словно подрубленный, упал в самой гуще чеченец Аслан.

Семь!

Вот, взлетев над толпой, влип головой в ближайшую стену ангара эстонец Хейки.

Шесть!

Вот двое братьев Габаидзе вдруг наотмашь треснули друг друга по башке прикладами и синхронно рухнули на пол.

Четыре!

Внезапно, когда двое других наемников группировались для атаки, из-под ширинки третьего (на вид эдакого деревенского мужикастого мужика без определенных признаков возраста и национальности) высунулся ствол квадратного пластикового «Глока»! Это бритолобый прятался за широкой спиной наемника и таким способом пытался покончить с Андреем. Ага, не тут-то было: Андрей сначала заехал ногой в пах мужику-щиту прямо под пистолет, а затем, схватив руку с пистолетом, дернул ее вперед и налево-вверх. Что получилось: мужикастый согнулся и взвыл от боли, не в силах сделать ни одного движения, а сзади, между его ног, стоя на коленях лицом вплотную к грязным штанам, кряхтел в неудобной позе бритолобый. Марченков, не отпуская единственной здоровой руки бритолобого, также присел на корточки, заслоняясь от двух оставшихся наемников нагнутым мужиком с пистолетом между ногами. Причем пистолет держал не он — он лишь направлял вывернутую руку скопца.

Видать, согнутый мужик был каким-то авторитетом, потому что двое оставшихся наемников старательно целили в интересную людскую композицию, но стрелять не решались.

Андрей решил взять инициативу в свои руки.

— Стволы на пол, руки за голову, мордой в пол! Ну, быстро!

Для большей строгости он рукой бритолобого снизу вверх придавил мужику его воспаленное хозяйство.

— А-а!! У-у! М-м!

Наемники медленно присели на корточки на пол.

— Мордой в пол, я же сказал. Да не боись, убивать не буду. Если б хотел — давно бы замочил. Ну, живо! И не забудьте задние ноги в раскорячку!

Андрей мелкими шажками передвинул всю живую «конструкцию» к лежащим. Два удара по головам — и неоглушенными в ангаре остались только трое: тоненько подвывающий от боли мужикастый, задыхающийся от брючной вони бритолобый с вывернутой рукой и сидящий на корточках, окончательно контролирующий всю ситуацию Андрей Марченков. Подсечка — и мужикастый, перевернувшись в воздухе вбок через голову, наконец-то надолго успокоился на полу. Что дальше?

Неожиданный щелчок! В самое последнее мгновение Андрей перекувыркнулся через бритолобого и застыл, прикрываясь им от появившейся со стороны коридора опасности. Вззинь! Два электрода на стальных пружинных проводках впились скопцу в грудь. Разряд в пятнадцать тысяч вольт затряс тело сектанта в конвульсиях. Секунды три подергавшись и выгнувшись напоследок дугой, он затих.

Андрей встал. В пяти метрах лицом к лицу с ним стоял очухавшийся раньше времени офицер-морпех. В руках у него был здоровенный «Магнум Рисёч Хром». Андрей усмехнулся.

Клац! Клац-клац!

— Не это ли ищешь, ковбой? — Андрей вытащил из кармана и показал насупившемуся от злости офицеру обойму, предусмотрительно вынутую из пистолета во время погрома в кабинете ЦРУшника.

Морпех на всякий случай клацнул еще раз и запустил бесполезным, но тяжелым пистолетом в голову русскому. Затем, сняв с ремня короткий нож «Мисшн Найвз» с черным закругленным лезвием, пошел на Андрея. «Вот рисовщики, блин!» — подумал Марченков. — Все дорого, добротно, круто. И глупо. Ладно, «рэйнджер», посмотрим, чего стоит твоя рисовка».

Конечно же, Андрей не собирался недооценивать противника. В отличие от своих подчиненных солдат, этот офицер, вероятно, понюхал пороху. Шрамы, выражение глаз, уверенная поза — все говорило в пользу этого предположения. А потому следовало быть осторожным.

Дважды безрезультатно взмахнув ножом слева направо и справа налево перед горлом русского, офицер сделал выпад в то же горло, но штыковым колющим ударом. Русский одновременно с разворотом отступил с линии поражения, дал руке пройти мимо как можно дальше, и когда американец потерял равновесие, ухватил кисть с ножом правой рукой, а левой повел того вокруг себя «в хоровод». Нелепейшая поза, когда один практически стоит на месте, а второй, спотыкаясь, послушно неуклюже бегает вокруг. В тот момент, когда спотыкающийся бег вот-вот должен был перейти в падение, Андрей внезапно оставил кисть с ножом и изгибом локтя резко двинул американца в горло в противоположное направление. Морпех сделал в воздухе через себя красивое полное сальто прогнувшись и шлепнулся лицом на бетон.

Но сразу вскочил. Молодец, крепкий парень. Следующую ножевую атаку он попытался провести снизу в живот. Но больно приложился о пол пятой точкой после того, как рука, чуть не вывернутая в плечевом суставе вверх, натянула тело, изогнув его дугой назад, а подсечка подбросила вверх.

Третий раз американец уже не сдержался и зарычал от ярости. Его вывело из себя то, что, пытаясь провести удар ножом сверху, он провалился в пустоту, невольно нагнулся и подтолкнутый взашей, засеменил на полусогнутых ногах до самой стены ангара, не в силах ни выровняться, ни прекратить дурацкий бег. Хоть успел в последний момент выставить руку, чтоб не треснуться позорно лбом.

Разъяренный, взбешенный, он вскочил, готовый порвать весь мир в клочья. Его, лейтенанта морской пехоты США, ветерана Ирака, валял, словно плюшевую куклу, какой-то русский тип с… да, щщщит!, с приветливой улыбочкой на устах! Ну, салага, держись!

Однако вместо реванша последнее, что он услышал, было: «Ладно, достаточно». А последнее, что он увидел, в очередной раз проваливаясь вместо удара в пустоту, был кулак русского, стремительно приближающийся к его лбу.

В ангаре наступила тишина. Двадцать один человек лежал в отключке. И ничего фантастического здесь не было. Если бы Андрей махал руками-ногами, как это делают киношные каратисты-тхэквондисты, его бы уже давно завалили, как мамонта. Но против русской системы рукопашного боя Кадочникова с элементами айкидо и джиу-джитсу, в которых нужно прежде всего думать головой, не попрешь.

Так, теперь пора выходить из ангара. Наверняка перед воротами полукругом уже стоят остальные бандюки, направив все виды имеющегося вооружения на двери. И Андрей решил соорудить «живой щит».

Подтащив друг к другу бессознательные тела офицера-морпеха и бритолобого, и, перевернув их лицом вниз, он сначала снял со скопца бандаж, а затем на каждого сзади надел «калаш», стянув ремнем задранные кверху «ласточкой» руки с запрокинутой назад головой. Ремни автоматов надежно удерживались на глазах и под мышками, в то время, как сами автоматы, прижатые сзади к спине, были готовы к стрельбе, а тела важных «перцев» служили хорошим щитом.

Теперь привести в чувство заложников и на выход.

Не будем описывать, как офицер и сектант приходили в себя, как пытались сопротивляться, как выл от боли в вывернутой руке сектант и как пыхтел, пытаясь освободиться, морпех. Наконец, после умело дозированных болевых ощущений, вызванных натянутыми автоматными ремнями, живой щит стал полностью управляемым. Скажем просто: троица вышла из ангара.

Предположения Андрея Марченкова оказались, увы, верными: ровно двадцать разнокалиберных стволов были направлены в сторону вышедших. Получается, всего тюрьму ЦРУ охраняло сорок-сорок пять вооруженных вояк. Андрей прятался за спинами VIP-заложников, оценивал ситуацию и напряженно искал среди окруживших бандитов КГБэшного заместителя скопца. Его не было. Значит, жди сюрпризов.

И сюрприз не заставил себя долго ждать. Это оказалась петля-удавка, ловко наброшенная на шею Марченкова кем-то с крыши ангара. Андрея поймали и подсекли, как рыбешку. Не помог даже резкий рывок веревки вниз. Тот, кто накинул петлю, должен был или выпустить веревку или свалиться вместе с ней вниз. Но кто-то хитрый после того, как петля натянулась, замотал веревку вокруг пустого кронштейна, приваренного к крыше. Интересно, почему Андрей не сомневался в личности этого хитрого?

Да, можно считать, что капитан третьего ранга Марченков проиграл этот раунд. Но кто сказал, что проиграна вся битва? Сейчас главное — не перестараться, не набить себе цену, иначе тюремщики создадут такие условия, из которых будет уже не выбраться. И вскоре окажется неудавшийся диакон Андрей где-нибудь в «Гуантанамо» или на Аляске, где мастера допросов будут медленно, методически портить ему здоровье в поисках ответов на свои подлые ЦРУшные вопросы. Да еще эти скопцы с их личной жаждой мести! Ну да ладно, рыбоглазый КГБэшный заместитель бритолобого не вздернул на виселице — и то хорошо.

Андрей выпустил заложников и поднял руки вверх, балансируя с натянутой на шее веревкой на самых кончиках носков ботинок.

Офицера освободили первым. Сняв с себя автомат, он подошел к висящему русскому и долго смотрел тому в глаза, пытаясь увидеть или понять что-то свое. Видимо, ничего не увидев, он молча ткнул пленника под ложечку, мстя за унижения во время схватки.

— Полегчало? — спросил Андрей после того, как усилием воли подавил болевой шок и восстановил дыхание.

Офицер, ничего не ответив, сделал знак своим подчиненным двигаться за ним в ангар.

Через час в своем кабинете оклемавшийся ЦРУшник спорил с бритолобым.

— Не отдам я тебе его! Понял? Не отдам! Этот русский не простой!

— Конечно, не простой! Только и не тот, за кого ты его принимаешь!

— Не тот? Расшвырять и послать в глубокий нокаут более двадцати подготовленных вооруженных солдат! Это как понимать, а?

— Понимай, как хочешь, но если бы это был засланный диверсант, то он не нокаутировал бы твоих морских пехотинцев, а просто поубивал бы всех. Да и мы б с тобой сейчас тут не разговаривали. А потом он узнал бы спокойно все, что ему нужно, и с помощью твоего же средства связи доложил куда следует. И сейчас мы бы уже либо жмурились все, либо в лучшем случае лежали лицами вниз, глотая пыль под дулами автоматов местного спецназа. Подумай, разве может быть для русских что-то более заманчивое, чем разгромить «по горячему» секретную тюрьму ЦРУ, да еще по-домашнему, на своей территории? Какой резон нашим спецслужбам в игрушки играть, затягивая процесс? Ты ведь в случае чего в течение часа сможешь свернуться и исчезнуть в неизвестном направлении, предварительно взорвав здесь все к такой-то бабушке. Ну сам подумай!

Саймон думал. Ой, как думал. С одной стороны, здесь явно было что-то не так, и в версию московского туриста он, конечно же, не верил. Но и версия диверсанта тоже не выдерживает критики, потому как где она, эта самая диверсия? Да, «московский гость» вел себя более, чем странно. Но по большому счету, что он сделал такого экстраординарного, кроме того, что набил всем морду? Эти проклятые странные русские! ЦРУшник нажал кнопку пульта селекторной связи:

— Всем внимание! Тщательно проверить каждый угол базы, периметр, территорию за периметром в радиусе километра и пеленг воздушного пространства в радиусе тридцати километров! Ищем всё, повторяю, всё подозрительное!

Через несколько минут напряженного ожидания последовали многочисленные доклады результатов проверок. Все они сводились к одному слову: «ничего». ЦРУшник устало опустился на стул.

— Ничего не понимаю.

Бритолобый усмехнулся:

— Умом Россию не понять.

— Вот только не надо этих дешевых поговорочек!

— Саймон, ай-ай-ай, чему вас только в Лэнгли учили. Это же классика.

— Ой, да пошли вы все со своей классикой!

— Ладно, если докажешь, что тебе он нужнее, чем мне — заберешь.

— Договорились. Начну с вопроса. Как тебе работалось с нами, Саймон?

— А что?

— Людьми мы тебе помогали?

— Помогали.

— Проблемы с местной властью успешно решали?

— Решали.

— Транспортный канал наладили?

— Наладили, наладили, только не пойму, зачем это ты начал перечислять свои заслуги — работаем ведь на одного дядюшку Сэма! А ты лично, к тому же, далеко не бесплатно.

— Да не к тому я это все говорю, не к тому! У меня мощная организация. Не спорю, богатая благодаря вам. Но вес и влияние не всегда определяются деньгами, особенно в России. Власть — вот, что главное! Под нами милиция, прокуроры, судьи, управление транспортом, даже внутренние войска! Кого мы купили, кого запугали, кого шантажировали, а кому и просто запудрили мозги. Саймон, у меня одна из самых мощных религиозных общин Сибири! Причем, заметь, традиционных религиозных общин!

— Это что, отрезать себе гениталии — такая русская традиция?

— Ну это как посмотреть. Скажем, не отрезать, а «страдать за веру».

— Да лузеры они все, твои страдальцы. Неудачники! Вот и занимаются… как это по-русски?.. членовредительством, кажется.

— Дурак ты, Саймон (извини, конечно). Это у вас, американцев, прослыть неудачником — самое страшное, что может произойти в жизни. У нас же испокон веков любят тех, кто страдает, а у меня, можно сказать, все пострадавшие, поэтому все любят всех и все любят себя. И беззаветно преданы мне, своему духовному лидеру, давшему им силу, надежду и новую жизнь.

— Ну и? И при чем здесь этот проклятый русский турист-диверсант?

— А при том, что когда я ехал из Москвы сюда, он в поезде публично оскорбил меня, нанеся тем самым урон моей репутации! Представляешь, передо мной генералы в штаны накладывают, на меня сотни людей молятся, как на бога, а тут появляется какой-то шибздик, молокосос, и… Короче, меня и моих охранников с его помощью повязала транспортная милиция.

— За что?

— Неважно. Важно то, что всю волну я загасить не смог, не успел, и шум дошел до моих людей при власти и до моей паствы. Я должен, понимаешь, должен публично наказать мерзавца. И более счастливого стечения обстоятельств, более удобного случая даже представить себе нельзя! Ты мне его отдаешь, я решаю свою проблему — и мы спокойно работаем дальше. Договорились?

Протянутая рука бритолобого недолго висела в одиночестве. Помявшись еще секунд десять, Саймон Блюмкин протянул свою.

— О'кей, договорились.

— Тогда я полетел?

— Стоп, а товар выгрузили?

— Обижаешь, Саймон. Прежде всего — дело, а потом эмоции. Твой московский гость — это всего лишь эмоции.

ЦРУшник удовлетворенно хмыкнул: все-таки не все русские непредсказуемы, встречаются и нормальные бизнесмены. Под товаром же оба имели в виду синтетический героин, изготавливаемый для ЦРУ лабораторией под руководством сидящего напротив лидера тоталитарной секты скопцов. Когда начиналось сотрудничество с этой странной, но влиятельной религиозной общиной, именно благодаря ему, Саймону Блюмкину, стала возможной реализация проекта «эко-героин». Какой-то гениальный химик из местных, не понятый и не замеченный, как обычно, властями, утверждал, что для изготовления известнейшего наркотика больше не нужны ни афганские маковые поля, ни ближневосточные перерабатывающие фабрики. Отсюда и название «эко-героин», то есть не наносящий вреда окружающей среде. Себестоимость — копейки. Всё, от нулевого цикла до конечного продукта, синтезируется в стенах одной лаборатории. Химик попался на крючок секте, прошел полный курс промывки мозгов, и теперь не за страх, а за совесть выдавал «на гора» каждый месяц по тонне этого зелья. ЦРУ засчитало этот проект в заслуги Саймона, перечислило на его счет солидную премию и всячески намекало на скорую смену обстановки для такого талантливого сотрудника. Если бы еще русский оказался диверсантом и из него удалось бы выудить что-нибудь интересное — вот тогда бы ну совсем скоро какая-нибудь полуобнаженная креолка сказала бы ему в аэропорту Гонолулу «алоха!» и надела бы на шею ожерелье из нежных тропических цветов.

Саймон нажал на кнопку. В дверях появился один из двух ушастых охранников.

— Бери напарника и ведите русского сюда. Он улетает с этим господином.

— Есть, сэр!

Вскоре двое бройлеров-морпехов из рук в руки передали закованного (опять как в кино) цепями по рукам и ногам Андрея Марченкова двум мохнатым бандерлогам скопца. Уже в дверях Саймон Блюмкин окликнул пленника.

— Последний вопрос, Алексей (если, конечно, тебя так зовут). Где ты научился так здорово укладывать на пол американских морских пехотинцев и вооруженных наемников?

— Секрета никакого нет. Школа айкидо и русского рукопашного боя. Я был хорошим учеником.

— А-а, да-да, понятно, — ЦРУшник задумчиво посмотрел на пленника. — Ладно, проваливай.

Когда вертолет МИ-8 взлетел, Андрею начали прилаживать черную вязаную шапку на глаза. Но он успел бросить внимательный взгляд в иллюминатор и увидеть, что к ангару, где он находился в плену, сзади примыкают два больших, размером чуть ниже ангара, здания барачного типа, окруженные высоченным каменным забором и колючей проволокой-путанкой. Судя по всему, это были жилые помещения, так как из труб шел дымок (видимо, готовили пищу), а рядом, около двух домиков поменьше, неторопливо сновали мужчины, женщины и. дети! Вот так тюрьма ЦРУ! Обслуживающий персонал? Поселение? Последней, перед тем, как шапка окончательно закрыла глаза, Андрей увидел сторожевую вышку в дальнем углу периметра этого странного лагеря. Это была полуразвалившаяся деревянная церквушка, на колокольне которой вместо колокола маячил американский морской пехотинец-часовой. Одним словом, опять сибирский сюрреализм.

Отдыхал и Андрей Марченков. Фиксируя по крену вертолета смену курса и время полета, он читал про себя 50-й и 90-й Псалмы, Молитву Честному Кресту («Да воскреснет Бог…»), Правило Веры, Молитву Господню («Отче наш…»), Иисусову Молитву, молитвы Пресвятой Богородице.

А еще он прислушивался к новым, непонятным пока ощущениям. То, что это было для него боевым заданием, не вызывало сомнения. Но ни на одном задании за всю свою диверсионную службу Андрей не чувствовал себя настолько уверенным и умиротворенным, как сейчас. Он совершенно не представлял, что с ним приключится через час, через пять, через день, он не имел исчерпывающих разведданных о противнике, не имел четкого плана — и тем не менее он был абсолютно спокоен. Может, он чувствовал над собой защиту благословения самого Патриарха всея Руси? Или покров Церкви? Или Небесные Покровители ведут его, воина Христова, сквозь все препятствия? Скованный наручниками и цепями, с черной шапкой на глазах, сидящий в вертолете среди опаснейших бандитов-отморозков, которые везли его на заклание, тем не менее он чувствовал себя персоной, защищенной надежнее, чем арабский шейх, чем президент США, чем президент России!

Но расслабляться все-таки нельзя — как говорится, на Бога надейся, а сам не плошай. Эйфория — это грех, это прелесть, от которой жди только беды. Так что давай, капитан третьего ранга Андрей Марченков, не забывай, что ты теперь хоть и Христов, но все-таки воин, и у тебя ответственнейшее задание. То, что племянника советника Патриарха в тюрьме ЦРУ нет и, судя по всему, не было, Андрей понял, как только вышел из ангара. Тогда где же он? Может там, куда летит этот вертолет, то есть, в логове скопцов? Может быть. Следовательно, задание, принявшее весьма крутой оборот, продолжается. И чтобы его выполнить, нужно не только спасти пленника, но прежде всего выжить самому. Да, он обязательно еще раз тщательно проанализирует ситуацию и что-нибудь придумает, а пока у него есть как минимум полчаса на отдых-«подзарядку». Андрей под шапкой закрыл глаза…

…сквозь клубы белого, как пар, дыма его группа из шести боевых подводных пловцов ГРУ ВМФ России уверенно продвигалась к конечной по разведданным точке — древнему монастырю Живоначальной Троицы недалеко от пригорода Цхинвали. Именно там час назад видели диверсантов грузинского спецназа. По заданию командования они уже уничтожили две такие группы, целенаправленно разорявших православные святыни Южной Осетии, и преследовали последнюю, третью группу.

Пока боевые пловцы бежали маршем к цели, Андрей в который раз задавал себе вопрос: что могло произойти в душах и мозгах грузинских единоверцев, чтобы они не только как бандиты, ночью, с оружием в руках напали на спящих мирных соседей, но и разоряли теперь общие для осетин, грузин, русских, всего православного мира религиозные святыни? Сначала эта идиотская «революция роз» в Тбилиси. Народ сделал вид, что он в одночасье ослеп, оглох и поглупел. А разве нет? Повестись на такую откровеннейшую лабуду! И поверить в то, что целый миллиард с лишним долларов, которые США дали Грузии на перевооружение, они дали бескорыстно, для становления так называемой «молодой грузинской демократии»! Бред какой-то, маразм! Однако бред не бред, а сначала Чехию, а потом и всю Прибалтику американцы захарлали как по нотам. Теперь же они получили карманную страну и на южной границе России. Затем братская Украина просто сдурела на почве «демократии» и желания свободы не понятно от чего. Так называемая «оранжевая революция» на деньги тех же США мощно замордовала украинских граждан. Обещания те же: свобода, равенство, братство, справедливость и демократия. Здравый смысл скукожился и забился в самый дальний уголок психики. Итог еще более печален: экономика Украины логично рухнула под руководством бездарных политиканов и полуграмотных революционеришек, способных, как неоднократно показывала история, только гадить и разрушать. Но если Украина сейчас доедала себя сама, упорно не желая признавать всю чудовищность и противоестественность разрыва с Россией, то Грузия пошла дальше: она выполнила против соседей-единоверцев команду «Фас!», поданную из Ленгли.

Перед глазами бегущего Андрея (да, наверное, и всех бойцов группы) стояли картины только что увиденных зверств: обкуренные боевики в американско-грузинской форме с поразительной жестокостью забрасывали гранатами алтари храмов, без колебаний расстреливали священников и прихожан, не брезговали грязными оскорблениями и побоями женщин и стариков перед тем, как убить их. А двух детей они просто разбили о стену одного их храмов. Как выяснилось, грузин среди боевиков не было, не было и чеченцев (даже для них, воинственных горцев, не питающих к России нежных чувств, это было слишком), а был сброд наемников, среди которых бесчинствовали и косовские албанцы, недопившие православной крови у себя дома, и арабы, и украинские националисты, и прибалты.

В последнем храме двое солдат-арабов с гиканьем схватили настоятеля, наскоро связали его и положили на жертвенник в алтаре, перед этим подложив под него гранату с вынутой чекой. После чего святотатцы отошли на безопасное расстояние и начали бросать в лежащего на взведенной гранате батюшку камни. Вот первый же камень попал священнику в голову и тот застонал. Из раны на алтарь потекла кровь. Вот второй камень попал в коленный сустав и нога непроизвольно дернулась. Каждое «удачное» попадание сопровождалось возгласами восторга и криками одобрения, а все происходящее снималось третьим наемником на мобильник. Вот-вот должен был неминуемо произойти взрыв, но вдруг камни слева почему-то перестали лететь. Не переставая смеяться, бандит справа повернул голову и. не увидел своего другана. На своем «халам-балам» он прокурлыкал недоуменный вопрос «кинооператору», но вдруг мобильник у того в руках разлетелся в пыль, а вместо головы на святотатца уставилась маска из кровавого месива. Застыв столбом от ужаса, наемник пришел в себя только после того, как тело оператора плашмя рухнуло ему под ноги. Раззявив было уже рот для крика и развернувшись драпать, бандит снова остолбенел, потому что в метре перед ним стояли возникшие ниоткуда три солдата в черной форме в масках и молча смотрели на него. В это время четвертый стоял у входа в алтарь, а пятый и шестой извлекали из-под окровавленного батюшки гранату. Затем эти страшные солдаты молча вывели его из храма, провели под мрачными взглядами двух десятков собравшихся местных жителей через двор по направлению к разрушенному туалету, поставили на край выгребной ямы. так же молча сунули гранату в штаны и столкнули в фекалии. Последнее, что увидел наемник-убийца Ахмед перед тем, как разлететься на куски и смешаться с дерьмом, это спины отходивших от ямы страшных молчаливых черных солдат. Очень странно, но араб за все время не проронил ни звука. Может, от дикого парализующего ужаса или от стремительно приближающейся неминуемой смерти, а может от внезапно поразившего его осознания того, что все идет правильно и он заслужил такое.

Это случилось два часа назад, и именно два часа назад Андрей понял, почему в истребительный рейд спецрейсом из Питера перебросили именно его группу. Выдержать такой ритм и такое психологическое давление, понять деликатность задачи (все-таки это не была обыкновенная полномасштабная война), выполнить ее четко, быстро и, главное, аккуратно могли только воины, прошедшие сверхподготовку, тем более, что речь шла о планомерных диверсиях наемников именно против православных святынь. Ну и конечно, даже в страшном сне бандиты не могли предположить, что в Южной Осетии они столкнутся с самой крутой элитой ГРУ ВМФ!

Группа, не снижая темпа, вошла в село. Немногие жители подбегали к странным молчаливым черным солдатам и отчаянно жестикулировали в сторону видневшегося среди деревьев монастыря. Понятно.

Монастырь состоял из небольшого очень древнего храма, низкого, но массивного одноэтажного келейного корпуса для монахов и паломников, и пары добротных каменных сараев. Периметр монастыря опоясывал невысокий забор, выложенный из каменных глыб. Монастырский двор был совершенно пуст.

Подбежав к раскрытым настежь дверям храма, Андрей вдруг почувствовал, что они опоздали. Вокруг храма и внутри было темно и тихо. Но пахло порохом и смертью. После анализа прошлых бесчинств бандитов напрашивался неутешительный вывод, что все уже кончено.

Андрей, как командир группы, едва заметным привычным жестом отправил троих бойцов исследовать прилегающую территорию, а сам с двумя оставшимися перестроился в клин и осторожно пошел внутрь.

Древний полумрак хранил не только прохладу, въевшийся в стену аромат ладана и намоленную за многие века благодать — сюда грубо вторглась густая пыль, пороховая гарь, фрагменты расстрелянных фресок-икон под ногами, едва уловимый кисловатый запах крови и… да! Чья-то тихая молитва! Слава Богу, есть живые!

Андрей скомандовал идти на голос, но тут же дал отбой, потому что в этот момент в дверном проеме появились трое его бойцов, проверявших улицу. Они были не одни: сзади виднелись местные жители, вооруженные кто чем. То, что произошло дальше, Андрей Марченков будет помнить всю свою жизнь.

Народ во главе с отрядом российских морских диверсантов пересек пыльный полумрак церкви и остановился, пораженный открывшейся перед иконостасом картиной: на полу со свечами в руках в ряд лежали три расстрелянных монаха, над ними на церковно-славянском языке шептал молитву совершенно седой сухонький священник, а напротив с М-16 наперевес стояло семь здоровенных грузинских спецназовцев! Они ничего не делали, просто молча стояли с угрюмым выражением на лицах, но не было никаких сомнений ни в том, кто совершил разгром и массовое убийство в церкви, ни в том, что они собираются делать дальше.

Толпа сначала от неожиданности ахнула и отпрянула, но видя отсутствие какого-либо испуга русских солдат, видя их спокойный профессионализм и уверенность в предстоящих действиях, люди остались на месте. Приказ группе был дан четкий: зачистить все группы наемников и грузинского спецназа, бесчинствующие в храмах и монастырях Южной Осетии в районе Цхинвали.

Грузины до этого были, видимо, в каком-то мрачном оцепенении, что до сих пор не заметили присутствия в храме кого-то еще. Да и пыль с дымом до поры до времени отделяла убийц с их жертвами от вошедших местных жителей. Но когда совсем рядом невольно ахнули почти два десятка человек, бандиты мгновенно дернулись на шум, одновременно вскинув американские винтовки. Каково же было их удивление, когда они увидели, что с той стороны на них смотрят два «винтореза» и четыре «каштана» — верный признак того, что они влипли по самые «не хочу», ибо такими «игрушками» пользуются только самые элитные спецназеры России. Да вот и они! Черные, непроницаемые, в костюмах, покрытых чешуей кевларовой брони, абсолютно спокойные и до жути уверенные. Шесть к семи? Грузины поняли, что хоть по численности они и превосходят русских, но арифметика явно не в их пользу. Тем более за спинами россиян начинала гулко заводиться толпа разгневанных местных жителей! Все, сейчас за то, что они тут натворили, им придет кирдык. И грузины подняли винтовки на линию огня, решив дорого отдать свои жизни.

Командир черных солдат, стоящий ближе всего к бандитам и не спускавший глаз с их главаря, отрицательно повел шлемом из стороны в сторону. Повисла напряженная пауза. Тишина стала такой, что камушек под каблуком у одного из местных скрипнул на весь храм. Ну что? Андрей стволом-глушителем «каштана» выразительно качнул вниз, предлагая противнику спокойно сложить оружие.

Но грузины уже приняли решение. Их командир начал раздувать ноздри большого кудрявого носа, толстые губы побелели от напряжения и начали раскрываться, из гортани начал подниматься рык…

— Христос воскресе!

А? Что? Если бы сейчас тут бабахнула гаубица, то и тогда она произвела бы меньший эффект, чем этот тихий и… радостный (?!?) возглас священника. Гортанный рык, через долю секунды готовый перерасти в боевую предсмертную команду, от неожиданности как-то хрюкнул и захлебнулся. Ноздри хоть и не перестали раздуваться, но брови над глазами командира грузинского спецназа вдруг непроизвольно дернулись вверх, а туловище как было в стрелковой позе с винтовкой, так и развернулось на прозвучавший голос. То же самое, причем так же непроизвольно, сделали остальные грузинские солдаты. Андрей выпрямился и опустил «каштан». Его бойцы подошли к командиру на одну линию. Они продолжали держать на мушке грузин, одновременно уставясь на священника.

А батюшка стоял перед расстрелянной братией и сиял, обращенный к грузинским боевикам, радостью необыкновенной.

— Ч-ч-ч-то ты сказал, старик? — командир бандитов был настолько поражен словами и реакцией священника, что не замечал стоящих в двух метрах от себя российских солдат. — Почему ты радуешься??

А батюшка спокойно и радостно подошел к грузинам и начал каждому одним рывком разрывать ворот формы.

Все остолбенели окончательно, но потихоньку стали догадываться, что отец настоятель сошел с ума. Поэтому совершенно не сопротивлялись.

На самом же деле священник поочередно достал у каждого из грузинских спецназовцев нательный крестик и оставил их висеть поверх американской формы.

Проделав все это, батюшка снял с себя нагрудный крест, поцеловал его и поднял высоко над головой, обращаясь ко всем присутствующим в храме.

— Христос воскресе, братья и сестры! Возрадуемся радостию великой, ибо Господь Бог наш Иисус Христос воистину воскресе из мертвых, смертию смерть поправ, и сущим во гробех живот даровал! Внемлите, братие!

Он подошел к убиенным монахам, указал на них рукой и со слезами радости на глазах горячо поцеловал свой крест.

— Сущим во гробех живот даровал! Живот вечный! Да еще и венцы святые мученические водрузил на главы их! Это ли не честь великая? Это ли не праздник?

Взволнованность батюшки, радостная торжественность его речей, глубочайший их смысл начал передаваться всем, кто стоял в храме. Грузинские солдаты во все глаза смотрели на удивительного настоятеля храма и невольно потупили взор, когда тот начал подходить к каждому.

— Братья! — обратился он к ним. — Вы мои братья. Вы братья этих усопших монахов! Конечно, вы совершили страшный грех, но уныние и отчаяние — еще более страшный грех. Не отчаивайтесь, братья. Помните, что Господь, Отец ваш небесный, любит вас настолько, что послал Сына своего единородного претерпеть муки, страдания и саму смерть для того, чтобы победить эту смерть, разрушить врата адовы и дать вам надежду на спасение и жизнь вечную. Помните, что первым в рай со Христом вошел разбойник, распятый справа от Господа на таком же кресте. А апостол Павел? Это же был Савл, ярый гонитель и губитель христиан! И где сейчас тот разбойник, где апостол Павел? Там же, где души этих монахов, со Христом! А разве может быть большее блаженство, чем пребывать вечно в раю, рядом с нашим Господом, рядом с Иисусом Сладчайшим?

Настоятель в полной тишине снова надел свой крест и подошел вплотную к грузинскому командиру. Секунд тридцать-сорок они смотрели друг другу в глаза. Наконец священник четко и проникновенно произнес:

— Христос воскресе!

Грузин молчал. Настоятель не смутился и повторил еще более торжественно:

— Христос воскресе, брат!

Но тот продолжал молчать. Тогда батюшка коснулся своим крестом лба командира грузинского спецназа, живота, правое плечо, левое плечо, поднес к губам и в третий раз сказал:

— Христос воскресе!

И хоть священник третий раз произнес главные слова православной веры гораздо тише и менее торжественно, но именно от этих слов дрогнул, наконец, грузинский командир и хрипло ответил:

— Воистину воскрес.

А когда эти же слова начали говорить его бойцы, он… заплакал! Хотя плакали почти все присутствующие в церкви.

Батюшка так разволновался, что захлопотал между местными жителями и грузинскими солдатами, которых он начал по очереди наклонять за чубы и благословлять. Уже дрогнувшим, но еще более светлым голосом он все повторял:

— Слава Богу, слава Богу! Христос воскресе, братие, Христос воскресе! Слава Богу! Благослови вас Господь во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, аминь!

К старенькому священнику под благословение начали подходить местные жители, а перед тремя убитыми монахами стояли боевики взвода грузинского спецназа со склоненными непокрытыми головами, с нательными крестиками наружу и плакали.

— Идите с Богом, братие. Наши мужчины проводят вас до окраины села.

Грузинские солдаты послушно потянулись к выходу. Сначала они прошли мимо сваленных в кучу своих винтовок, потом, не поднимая головы, прошли поочередно российских бойцов, а затем смешались с толпой местных, которая повела их к выходу уже без всякой враждебности. А мудрый батюшка стоял посреди храма и со слезами на глазах благословлял всех крестным знамением.

Смотрели вслед уходящим и шестеро боевых пловцов ГРУ ВМФ.

— Командир, я не понял, они что, уходят??

— Пусть идут.

— Да, но приказ.

— Выйди на связь и доложи, что третья группа уничтожена.

— Уничтожена??

— Да. Они больше ни в кого не выстрелят.

— Хм, ну, я не знаю.

— Докладывай, докладывай, это приказ. Всю ответственность я беру на себя.

— Да я не про ответственность. А что, если, выйдя отсюда.?

— Без всяких «если». Помнишь, что мы сделали с тем арабом чуть больше часа назад?

— Спустили в сортир и смешали с дерьмом.

— Вот-вот. И это мы, бравые вояки, элита ВМФ России, русские!

— Согласен, перебор, но ведь у каждого планка упадет, когда такое прямо на твоих глазах делается!

— Вот именно: «планка». Но на то мы и русские солдаты, чтобы планка не падала! Другие пусть делают, как им их совесть велит, или то, что у них там вместо нее, а мы не должны были. Повели себя, как обыкновенные каратели. А здесь старенький священник преподал такой урок. Он показал, что есть сила, против которой даже наша спецподготовка с нашим высокотехнологичным оружием — абсолютное ничто. Сила, побеждающая злобу и ненависть, кровавую вражду и даже саму смерть. Это сила истинной веры. «Вы слышали, что сказано: люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего. А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных»[14]. Но и никто не говорит о том, чтобы мы, солдаты, выполняя приказ и застав врага с оружием в руках, сеящего смерть и попирающего святыни, сделали вид, что ничего не происходит и отпустили его. Вооруженного врага нужно уничтожать, но о «планке», особенно русской «планке», забывать нельзя. Короче, ребята, шлемы долой.

Сначала Андрей, а потом все бойцы сняли боевые шлемы и подошли вслед за своим командиром под благословение стоящего в ожидании седовласого священника.

— Благословите, батюшка!…

Уже потом, через неделю, во время разбора полетов в штабе ГРУ ВМФ России, Андрей узнал, что при переходе от российского блокпоста к своим по группе безоружных грузинских спецназовцев с сопредельной территории был открыт прицельный огонь на поражение. Все были убиты…

…Андрей под шапкой открыл глаза. Отдых закончен, пора действовать. Действовать так, как предписывает долг русского офицера и совесть православного христианина.

«Русский офицер», — капитан третьего ранга Андрей Марченков чуть ли не вслух, как молитву, произнес это словосочетание.

Да, совсем скоро ему предстоит пережить, видимо, жесточайшие испытания, и сознание того, что он не просто воин, а именно русский офицер, давало силы.

Он вспомнил, как еще в кадетском корпусе седой учитель истории, капитан третьего ранга в отставке, рассказывал случай, произошедший во время Отечественной войны 1812 года.

Зима. Из русских и французских окопов, разделенных небольшим пространством поля, в обе стороны то и дело выкрикивались оскорбления и скабрезные шуточки. Вот в пылу словесной дуэли над позициями привстал лихой командир Денис Давыдов и начал упражняться в остроумных насмешках над противником. Наши солдаты смеялись и подзадоривали своего любимца, но вдруг на коне, совершенно не таясь возможных вражеских пуль, подскакал казацкий урядник и, грозно сверкая на Давыдова глазами, прокричал:

— Негоже так себя вести, ваше высокоблагородие, грех это великий! Битва — святое дело!

Вот как наши славные предки относились к войне. Война, говорили они, должна вестись не со злобой, а с гневом праведным.

Как русская знать тогда преклонялась перед просвещенной Европой, особенно Францией! Как было престижно разговаривать везде, даже в семьях, на французском языке! И как, с другой стороны, вела себя «просвещенная» французская армия: как мародерствовала и насильничала, как сеяла смерть и разрушения, как уничтожала все за собой при отступлении! И как потом в ужасе притихли-притаились парижане в ожидании неминуемой мести, когда русская армия вступила в столицу Франции. Но… не было мести. Наши солдаты, великодушные и спокойные, вели себя в высшей степени достойно и доброжелательно, по-православному, а офицеры даже аккуратно платили за ночлег и еду, хотя по логике могли легко брать всё силой и даром.

Ратники Александра Невского и Димитрия Донского, чудо-богатыри Александра Суворова (как он их с любовью называл), матросы Ушакова, бойцы Красной Армии в годы великой Отечественной войны — все славные русские воины показывали миру пример мужества, патриотизма, великодушия и веры. Да, именно веры. «В окопах атеистов нет», — такая народная поговорка возникла в годы Великой Отечественной войны, развенчивая богоборческие агитки штабных партийных функционеров, не нюхавших пороха, но рьяно выслуживавшихся перед более высокопоставленными карьеристами-безбожниками.

Андрей всем своим существом чувствовал свою сопричастность великой цели, но вместе с тем и огромную ответственность быть достойным славы воинов-предков, не спасовать перед трудностями, преодолеть с Божьей помощью все опасности.

Опасности. Что впереди? Готов ли он?

И тут, как чудо, как благословение в сознании Андрея явственно всплыли слова молитвы Варсонофия Великого: «Ты, Господи, Сердцеведче, знаешь нашу человеческую немощь, скорби и нужды раньше нашего прошения, и веруем, что и волос с головы не упадет без Твоей воли (см.: Лк. 21, 18)»…

А в это время Саймон Блюмкин тоже отдыхал. После инцидента в ангаре быстро навели порядок, работа вошла в свое привычное размеренное русло. На душе, как всегда, было пусто, и он вяло, машинально просматривал рапорты подчиненных о случившемся. Прочитал. Отложил в сторону. Тупо уставился в монитор компьютера, просматривая записи многочисленных камер наблюдения.

«Что-то не то…» А? Что? Саймон встрепенулся, прислушиваясь к непонятной тревоге, откуда-то появившейся в груди. Рапорт? Да, чей-то рапорт показался ему не совсем адекватным. Так, где же он, ну где… А, вот! Рапорт охранника сержанта Эндрюса (того, кто открыл камеру русского и был вырублен первым). Ну-ка, читаем… читаем… ага: «…не прикасаясь ко мне, русский пленный непонятным образом с силой опрокинул меня на спину, в результате чего я ударился головой о пол и потерял сознание…» Это как?? Вот что зацепилось за подсознание ЦРУшника и тревожило его! Как это, опрокинул, не прикасаясь?? Монитор! Видеозапись! Быстро!

Пальцы лихорадочно забегали по клавиатуре, отчего Саймон дважды нажимал не те кнопки пароля.

— А-а, щщщит!.. О, наконец! Так, посмотрим.

То, что увидел начальник сибирской секретной тюрьмы ЦРУ, сначала повергло в шок, но потом пружиной подбросило с офисного кресла. Дверь чуть не слетела с петель, когда он распахнул ее и проорал в пустоту ангара:

— Живо связь с вертолетом!! Бего-о-ом!!! Офицер-морпех, тот самый, который совещался тогда с шефом, влетел в кабинет, одной рукой на ходу бросая массивную трубку Блюмкину, а второй набирая частоту на базе.

— Орел, это Гнездо! Орел, это Гнездо! Орел, отвечайте!!

В трубке нехотя щелкнуло и голос пилота вертолета МЧС России нехотя и раздраженно затрещал:

— Какого хрена? Кто это? Какой, на фиг, орел? Секунда тишины. Хрясь! (письменный прибор разлетелся вдребезги) и взрыв истерики:

— Идио-о-от!! Это позывны-ые! Ты — Орел, а я — Гнездо! Отвечай, кретин!

— Орел… А-а, Орел!! Да-да, я Орел, так точно! В смысле «Орел слушает»!

— Немедленно разворачивайтесь! Срочно возвращайтесь на базу! Как понял? Возвращайтесь на базу! Прием! Эй, прием!! Отвечай, кретин!! Прие-е-ем!!!…

В логове скопцов

Вертолет уже пошел на снижение, как пилот, услышав приказ американца, оглянулся через правое плечо в салон и показал жестом: возвращаемся.

Но винтокрылая машина успела только накрениться для разворота, как шлем с наушниками был сбит с летчика, а в висок уперлось дуло пистолета.

— Вниз!

— Но приказ.

— Вниз, я сказал! На этой территории я отдаю приказы. — в кабину пилота следом за страшным волосатым охранником, который тыкал пистолетом, влез бритолобый мужик с властным голосом и леденящим взглядом. Это действительно был главный в этих местах.

— Как скажете. Только до вашей базы всего полкилометра. Может, дотянем?

— Я приказываю, снижайся вниз прямо сейчас! — и пилоту ничего не оставалось, как немедленно подчиниться.

Вертолет пошел вниз на вынужденную посадку.

В салоне рыбоглазый начальник безопасности скопцов рывком стянул шапку с головы Андрея:

— Попробуй только дернуться.

После этих слов Андрей увидел, как один из бандерлогов тычет пилоту пистолетом в висок, а второй возится с его, Андрея, цепями, отстегивая их от крюка в полу.

Во время касания с землей вертолет немного тряхнуло и слегка накренило вправо, под днищем что-то хрустнуло. Пилот снова несколько приподнял машину в воздух и приземлился опять. На этот раз более удачно.

— Приехали. Выгружайся, — из пилотской кабины вылез главарь секты и, кивнув на пилота и Андрея, показал жестами, что пленников теперь двое и за ними нужно смотреть в оба глаза.

Когда винт остановился и все выгрузились, оказалось, что вертолет приземлился на окруженном тайгой кладбище. Несколько могильных холмиков были вспаханы вертолетным шасси, а под одним из колес валялась сломанная палка с раздавленной деревянной табличкой. Этим колесом вертолет стоял прямо на чьей-то могиле, двумя другими — на широкой, но кривой кладбищенской тропе.

— Полкилометра не дотянули, не больше! — сплюнул начальник охраны и с досады ткнул пилота в бок.

— А я-то тут при чем? Я говорил! Вон, все претензии к старшему!

— Ничего, так надо, — успокоил бритоголовый. — Сели вынужденно. Подождем здесь. Сейчас за нами придут.

Андрея с пилотом, с закованными за спиной руками, повалили на землю, приказав сесть на корточки и не поднимать головы.

— Прямо как на зоне, — проворчал пилот. — Я не знаю, что натворил этот парень, но со мной-то зачем так?

— Заткнись! — рыбоглазый дал пилоту подзатыльник.

А Андрей молчал. Молчал, украдкой рассматривая странное кладбище.

Первое, что бросалось в глаза — отсутствие крестов и оград на могилах. Практически всю большую поляну посреди тайги занимали сотни поросших травой холмиков, из которых торчали палки или колья с наскоро прибитыми табличками. Причем на более старых, но более ровных табличках трафаретно-единообразно указывалось: «ЗК № такой-то, статья такая-то, дата рождения и дата смерти». А на более поздних и более корявых табличках, прибитых к палкам различных причудливых форм, указывалось несколько другое. Например: «Штырь из Одессы. Честный вор. 1959» И три нацарапанных звезды, пробитых гвоздем, что означало, вероятно, количество ходок этого Штыря. Или: «Вася из Вологды. Мужик. 1966». И всё. Чуть в стороне, на некотором возвышении-холмике особняком располагались три ухоженные могилы не с палками, а с вертикально вкопанными каменными столбиками, на которых аккуратно были выбиты короны, картежные масти и имена самых именитых зэков, судя по всему, воров в законе.

Да, вертолет сел прямо на кладбище заключенных. «Это что же, — подумал Андрей. — Если это кладбище зэков, то значит, рядом та самая брошенная колония, о которой говорил отец Василий в Новом Фаворе? А если, по словам скопца, они недотянули всего полкилометра до секты, то и скопцы где-то рядом? Выходит, что его быстро и с комфортом довезли до двух расположенных рядом объектов, где, скорее всего, и прячут племянника советника Патриарха. Вот так удача!»

Но нет, в удачу Андрей не верил, как не верил в предопределение, гороскопы и прочую чепуху. Сегодня сплошь и рядом при прощании постоянно слышится: «Удачи!» Какой удачи? Какой смысл вкладывается в это слово? Когда человек живет по-человечески, по совести, с верой, стараясь соблюдать заповеди Божьи и совершенствоваться в духовной жизни, то удача придет сама, никуда она не денется. При такой правильной жизни удача — бесплатное приложение, обязательный атрибут. Зачем тогда желать не самого важного и главного, а третьестепенного — того, что и так непременно будет? Если же при бессмысленном бездуховном прожигании жизни мы желаем человеку удачи, то должны знать, что желаем по сути искушения, голой сатанинской удачи, которая не только не приносит никакой пользы, но, наоборот, вспыхивая редкими материальными подачками, уводит человека все дальше с пути духовного роста, все более отдаляя его от смысла жизни и все глубже опуская вниз, к тленному. Раньше при расставании говорили: «С Богом!», «Ангела-хранителя!», «Прощайте!». Чуть позже желали: «Всего доброго!», «Всего наилучшего!» или хотя бы просто говорили «До свидания». Сейчас же небрежно бросают безликое «Пока» и это лукавое бездумное «Удачи!»

Так что удача здесь была ни при чем, и Андрей в который раз с теплотой вспомнил благословение Патриарха и благоговейно прошептал главную молитву всех христиан «Отче наш».

— Эй, ты чего там вышептываешь? — сапог одного из бандерлогов больно ударил в ребра.

— Оставь. Он, наверное, молится. Ишь, набожный. Я помню, как он в поезде что-то там насчет Евангелия плёл. Пускай шепчет, недолго ему осталось, — бритолобый был в двух шагах от своего логова, да еще с добычей, а посему находился в благодушном настроении.

Но как только он сказал эти слова и обернулся, настроение его резко изменилось: в пяти шагах от него, не спуская глаз с прилетевших, в позах охранников сидели. два королевских пуделя!

— Этого только не хватало! Ну где твои люди, а? Они что, вертолет не слышали? — последний вопрос бритолобый главарь скопцов прокричал в лицо своему начальнику охраны. — Теперь сам с Седым разруливай.

Из тайги вышел лохматый согнутый старик в выцветшем, но аккуратно выглаженном лагерном клифту и неспешно подошел к собакам. В правой когтистой лапе он сжимал сучковатую палку-посох, а его лицо было уродливым настолько, насколько его описал Николай Зимин по дороге с железнодорожной станции к Новому Фавору.

Своими глазками-бусинками он словно облапал каждого присутствующего, задержавшись чуть дольше на помятых могилах и Андрее. Обсмотрев все, старик уставился на бритолобого.

— За могилы придется ответить.

Вперед выступил начальник безопасности скопцов.

— Седой, не пыли, ты же видишь, посадка аварийная, вынужденная. Исправим.

Молчание. Старик подошел к разбитой табличке и концом палки ловко перевернул ее надписью вверх. Минуту вчитывался, а затем подошел вплотную к рыбоглазому.

— Так ты, сявка, подписываешься на ответ за эту могилу?

— А чем дорога тебе эта могила, что ты меня так прессуешь?

Вместо ответа старый уродец неожиданно прытко подскочил к бритолобому и заверещал:

— Здесь лежит мой кореш, с которым я пятнашку мотал, пока в пятьдесят третьем усатый не сдох! Не дожил товарищ мой до этого светлого дня всего два месяца — вертухай мочканул при попытке! А вы колесами! Он говорит, что ответит?! А если я его своим собачкам вместо дневной пайки скормлю?

— Седой, ладно, остынь, ну ты чего? Отвечу я.

Старый урка затих так же внезапно, как и завелся.

— Остынь. Эх, Клим, Клим, видел бы сейчас мой дружок, что я стою тут с тобой, над его порушенной могилкой и базарю. Ты же по всем понятиям опущенный. Мне же западло с тобой не то, что базарить, а на одном гектаре.

— Ну и не базарь. А лавэ, что я вожу тебе от нашего общего американского друга, тебе тоже западло брать от меня?

Старик чуть присмирел.

— Не было б у тебя никакого лавэ, если б мои уркаганы не пасли ваш петушатник от разных местных и залетных мусоров и гэбэшников. Ладно, добазарились, за беспредел с могилами пришлешь баб посвежее, и не двух, как всегда, а штук пять, не меньше, да посисясьтее!

— Слышь, ну ты.

— Всё! Я сказал!

— Ладно, замётано.

— А что это за фрайера ты приволок, а? — Седой кивнул в сторону незнакомого пленника. — И упаковал ты его, смотрю, серьезно, как волчару таежного. Кто таков?

— Хмырь один, приезжий. Вздумал дерзить в поезде. Вон, руку мне вывихнул. Хотел сразу же проучить засранца, да менты вмешались. Так вот, прикинь, вижу, как этот поганец сегодня у Саймона укладывает на землю тамошних вояк, всех без разбору!

Кустистая бровь старика заинтересованно приподнялась.

— Да ну? Ты гонишь. Там же одни псы натасканные. Ладно наши алкаши-головорезы ни в дугу, но ихние-то жиганы — что овчарки немецкие!

— В натуре говорю. Всем морду набил.

Бандит зашаркал в сторону Андрея. Подошел сбоку, палкой поднял подбородок, посмотрел в глаза. То, что он в них увидел, старику не понравилось.

— Э-э, да ты, парниша, видать, борзый не в меру. Чего так пялишься?

Андрей не только выдержал взгляд бандита, но и хмыкнул в ответ.

— В самую меру, дедушка, в самую меру.

— Да ну? Неужто всех америкосов уделал?

— Не всех. Только тех, что из-под камней повыползали и дорогу мне загородили.

Старик прищурил и без того скрытые под косматыми бровями глаза.

— Так ты что, ломом подпоясанный?

Андрей понял, что вопросы старого урки не просто так, и плюхнулся с корточек на пятую точку. Теперь, пусть и в партере, но все-таки устойчивая позиция, да и шея уже начала затекать все время выворачивать голову в сторону и вверх.

— Слышь, ты чегой-то развалился, как на пляжу! А ну встать!

Дед почти вертикально сверху вниз наотмашь рубанул посохом сидящего пленника. Точнее, хотел рубануть, но пленник, закрывая руками голову, чуть развернулся на носках ботинок, едва заметно отклоняясь в сторону, и дедуля провалился в пустоту, по-стариковски засеменил по инерции вслед за ударом и рухнул на палку.

— Коба, Лаврентий, фас! — отданная в бешенстве команда взорвала до этого безмятежных псов, и двое королевских пуделей, оскаля зубы и враз превратившись в монстров, синхронно прыгнули на Андрея.

Никто ничего не понял, когда через секунду истошный собачий визг ударил по барабанным перепонкам группы людей на кладбище: один пудель валялся на земле в ногах странного пленника, прижатый цепью кандалов за нижнюю челюсть, а второй хрипел и закатывал глаза, не в силах выдернуть из закрученной цепи наручников свой нос.

— Одно движение — и ваши собачки, уважаемый, сдохнут.

Но старый бандюк не сдавался: такой наглости он не видел уже лет семьдесят, когда перед войной ему, подростку, на омской пересылке с финкой в кулаке пришлось отвоевывать право на жизнь в стычке с огромным матерым сокамерником, пытавшимся опустить его перед всем честным обчеством. Не стерпел он тогда, не стерпит и сейчас. В который раз безуспешно порываясь встать с земли и брызгая от бешенства слюной, он заверещал каркающим препротивнейшим голоском:

— Кли-и-им!! Мочи пришлого!

И коготь указательного пальца задрожал в направлении Андрея.

Бритолобый зашипел на своих охранников, подталкивая их к лежащему в обнимку с пуделями пленнику. Те ринулись вперед, полагая, что легко забуцают лежащего обидчика их хозяина. Но они ошиблись. Жестоко.

Первый вместо бока Андрея со всего захода буцнул бедную собачонку — ту, что скулила в ногах — под дых, отчего та вякнула, скукожилась и затихла. А второй, целящийся носком ботинка в голову, вообще вдруг подкосился и рухнул на пытающегося встать деда. Скулеж собак, кряхтение, проклятия и матюки — среди этого бедлама вдруг раздался спокойный голос Андрея.

— Ну что, Седой, может, хватит в кладбищенской пыли валяться? Поговорим, наконец, о деле? Я прибыл из Москвы от больших серьезных людей.

Если бы он кричал и суетился, его суета и крики только бы усилили общее бешенство, а так спокойные веские слова прозвучали отрезвляюще.

Дело в том, что когда Андрей увидел Седого с его пуделями, у него созрел план дальнейших действий — единственный, по его убеждению, возможный вариант успешного выполнения поставленных перед ним задач.

«Значит, так, — думал он. — Что мы имеем? Секту скопцов в полукилометре и бывшую колонию заключенных еще ближе. Видимо, зэканы во главе с Седым охраняют секту от случайных внешних любопытных и помогают бритолобому главарю Климу наводить там порядок. Заодно смотрят, чтобы никто не сбежал. Сектанты же находятся на положении рабов и пашут и на главаря, и на себя, и на зэканов. В том числе производят для американцев синтетический героин, о котором Андрей случайно узнал у Саймона Блюмкина. Так вот, вся эта гоп-компания (в том числе, конечно, и базирующаяся где-то неподалеку китайская банда Ли Цзяо) — часть общей схемы ЦРУ: похищение людей, производство наркотиков, поддержка и распространение в России деструктивных сект и т.д. и т.п. Андрей не сомневался, что сюда ведут также и следы от многих террористических актов. Налицо подрывная деятельность иностранного государства против России и ее граждан на территории самой России при попустительстве местных коррумпированных чиновников! Ну да этим займется ФСБ. Потом. А пока он должен найти похищенного священника и вернуть приход домой. В то, что священника похитили китайцы, Андрей не верил, так как считал, что похитили его те, кто нападал и запугивал людей прихода. Это точно были не китайские контрабандисты. И не американцы (им ни к чему лишний геморрой и возможный шум). А вот унижать, запугивать, убивать, паразитировать на страдании и труде других (и зачастую получать от этого удовольствие!) — это как раз в стиле бандитских «понятий». Так что священник либо у зэков, либо у сектантов. Вполне возможно, что бандиты похитили священника, но потом отдали его скопцам, и те держат его для какого-нибудь большого показательного ритуала. И если еще не поздно. Нет, не поздно, ведь бритолобый главарь возвращался поездом из Москвы, то есть отсутствовал в секте больше месяца. Так что надежда есть. Андрей решил действовать ва-банк».

— Да перестань ты так ноздри раздувать, в твоем возрасте опасно так пыхтеть.

— Щенок! Падла! Я тебя.

— Седой, я тебе говорил, — подал голос бритолобый, помогая подняться старому урке. — И это он еще в цепях. Сними их — и у нас могут быть проблемы.

— Не гунди! Ты что это, псина, пугать меня вздумал? Старый вор в законе никогда никого не боялся!

— Да ты что, я ж не в том смысле. Просто я хочу сказать, что это какой-то непростой фрайер.

— Цыц.

Седой и скопец, наконец, встали и нависли над все еще лежащим с собакой Андреем. Прошла минута, другая, но старик молча разглядывал пленника. Наконец он принял решение.

— Отпусти Лаврентия.

Андрей спокойно, не спеша разжал цепь, и собака, хрипя, виновато подползла к своему уродливому хозяину. Тот что есть дури огрел ее палкой по хребту. Пес страшно закричал и пустился на полусогнутых лапах наутек.

— Значит, один из бандерлогов твоего корешка Клима замочил Кобу? Хм, назвать так собак. У тебя есть чувство юмора, дедуля.

— Слышь, борзота, ты кто такой и чего тебе надо?

— Наконец-то. Ответ на вопрос «кто я такой» тебе не нужен, потому что это не имеет отношения к делу, а вот чего мне надо, я скажу: вы, ребята, в поселении похитили одного священника.

Два главаря переглянулись.

— Это того попа, что ли? — бритолобый невольно проговорился от облегчения, что речь идет не о секте и не о наркотиках, а о каком-то никчемном молодом попике из заброшенного прихода.

Но Седой зло ткнул скопца в бок, отчего тот крякнул и прикусил язык.

— Клим, твою…! Мелешь языком, как помелом метёшь! Это ж гэбэшник, в натуре! Я их за версту чую!

Андрей засмеялся:

— Ага, чекист с Лубянки. Ты, видать, уже того, совсем старый стал. Подумай сам: был бы я чекист, пришел бы я сюда один?

— Не, фрайерок, ты тут горбатого не лепи. Про попа ты только что с ходу приплел, для отмазки, потому как повязали тебя у америкосов. Что ж ты там делал, если знал, что поп у нас? Нет, вынюхивал ты именно америкосов! Вот они нюхальник тебе и прищемили, да и отправили сюда, к твоему паровозному знакомцу на расправу. Ну, чаво молчишь, как рыба об лед?

— На все твои расклады — тьфу и растереть. В поселении, где служил поп, обрисовали тебя один к одному, не спутаешь, так что искал я именно тебя. И именно ты со своими подельниками мог беспредельничать: воровать, похищать, убивать.

А к американцам я попал, потому что погнался за волохатым амбалом. Думал, что он по вашей наводке озорничает, а потому приведет прямо к вам. А он, вишь, привел к американцам. Ну и что это поменяло? Да ничего! Дал себя стреножить, потому что увидел вот этого кадра. Потом — вертолет и нате, наше вам с кисточкой! Ну что, правильно я все рассчитал?

— Ты хочешь сказать, что все это время пёр прямо ко мне?

— С самой первопрестольной!

— Ушлый ты, фрайерок. Уж больно неправдоподобно, потому как дюже складно.

— Врет, гнида! Да врет же, Клим, ну ты что! — не вытерпел бритоголовый.

— Закрой хавальник! Продолжай, фрайерок.

— Чё продолжать? Все просто, как дверь: я — вот он, священник — у вас, а большие люди в Москве ждут результата. Всё.

— А ежели мы его уже чик-чирик? Да и тебя сейчас заодно?

— Ну, это вряд ли. Он наверняка жив, а насчет меня. Короче, мы будем байки травить или перейдем к делу?

— Излагай.

— Нет, сначала я должен увидеть священника. Да и не здесь же и не при этом скопце говорить о серьезном деле!

— Седой, да разводит он тебя, ты что! — бритолобый вдруг с ужасом понял, что добыча снова ускользает из рук, что его обидчик снова может остаться безнаказанным. — Дай сначала я его обработаю по-своему, а потом будет видно.

Главарь сектантов осекся на полуслове: седой бандит молча метнул такой взгляд, что у Андрея больше не осталось сомнений, кто здесь главный. Значит, расчет оказался правильным.

— Ладно. Пойдешь со мной. Если правду баешь и мне с этого светит интерес — будет тебе свиданка. Но если порожняк гонишь — порежем на ремни.

И, повернувшись, к бритолобому, коротко бросил:

— Расстегни браслеты и поди пока.

— Но, Седой!..

— Всё! Пока иди. И жди от меня вестей. Иди, говорю! И вертолетчика пока забери с собой. Мне лишний рот ни к чему.

Скопец потоптался немного между могилками, с досадой плюнул, мотнул головой одному из бандерлогов, чтоб тот расстегнул цепи, и резко зашагал прочь.

— Пошли, что ли.

Старый бандит заковылял с кладбища. Рядом с ним шел Андрей Марченков, один из лучших морских диверсантов России, а, следовательно, и мира. Но бывший вор в законе Седой об этом не знал.

Расстояние, которое можно было пройти за пять-семь минут, Андрей с Седым прошли за двадцать. За все это время ни один из них не проронил ни слова — своего рода поединок «на слабачка»: кто первый заговорит, то есть кто первый замельтешит. Андрей мельтешить не собирался.

Бывший лагерь заключенных, или теперь поселение, сохранил общую лагерную конфигурацию: по периметру высокий забор с колючкой и четырьмя вышками по углам, четыре одинаковых одноэтажных жилых барака, домик администрации (надо полагать, теперь дом Седого), пару каких-то сараев, склад, погреб, плац посередине лагеря и небольшое бетонное сооружение с решетками на краю плаца (видимо, карцер). Людей было немного, и все они выглядели одинаково серо. Детей не было видно вовсе. На домике администрации (Седого), как нечто чужеродное и нелепое, сверкала тарелка спутникового телевидения. Андрей, кивнув в сторону тарелки, спросил:

— Ну как, в курсе всего, что творится в мире?

— А-а, ты про это. Смотрю. Скажу тебе одно: везде бардак и полный беспредел. Как ни западло признавать, но при усатом был порядок. Всех строил, и ту же Америку. А сейчас те, кто наверху, ведут себя хуже петухов опущенных. Ладно, пришли.

К ним подошли несколько мужиков в одинаковых серых рубахах и с физиономиями, про которые когда-то смачно сказал писатель Микки Спиллейн: «По этой морде били всем, кроме ковша от экскаватора». Подошли молча, ожидая указаний своего пахана.

— Приведите ко мне попа.

И всё, коротко и ясно (Андрей с облегчением понял, что не ошибся в расчетах). Да, дисциплина здесь была еще та. Замешанная на страхе, конечно, но все-таки дисциплина.

— Заходи, гость дорогой. Хотя, насколько дорогой — посмотрим.

Обстановка в доме Седого навевала тоску: все какое-то корявое и немаркое, без радости. Сказать, что все добротное — тоже нет. Большая комната, в которую они прошли, видимо, была гостиной. Седой кивнул на стул за столом в центре. Сразу после скрипа стульев в комнату вошла поблекшая женщина неопределенного возраста и молча замерла у дверей.

— Сооруди чего-нибудь пошамать побыстрей.

Женщина также молча удалилась.

Старый вор включил настольную лампу и направил абажур в лицо Андрею. Тот не отвел взгляд и даже не зажмурился.

— Ну давай, рассказывай. Чем же этот молодой попик такой козырный, что из самой Москвы за ним присылают матерую ищейку?

— У него в Москве на самом верху есть родня, которая за него беспокоится. Они прислали меня. Договориться. Договоримся — все будет хорошо. Не договоримся — все будет плохо.

— Та-ак. Пугаешь. Берешь на понт. Так ведь я давно уже не малолетка какая, чтоб меня на дешевый понт брать. Поясни, что значит «хорошо» и что значит «плохо».

— Давай начну с «плохо». Плохо будет, если священник не вернется хотя бы в поселение. Пусть не в Москву, но хотя бы в поселение. Это минимум. Целый и невредимый. Если этого не будет, в Москве обещают вспомнить о забытом в 1953 году лагере и всех, кто здесь сейчас находится. Поднимут архивы, пришлют роту НКВД, потом сперва прижмут хвост местным силовикам, которые вас тут крышевали, а потом зачистят и вас самих. Где ж тут дешевый понт? Все будет по-взрослому.

Как старый бандит ни хорохорился, но при словах «архивы» и «НКВД» он едва заметно побледнел и пару раз дернул кадыком.

В дверь тихо постучали. Видимо, прислуга принесла еду.

— Неси!

Через минуту стол был уставлен грубой, но сытной пищей: посреди стола чугунок с дымящейся вареной картошкой, рядом — большая миска соленой капусты, миска с огурцами и зеленью, на разделочной доске — крупно нарезанное сало, в плетеной плоской корзиночке на чистой тряпице белели десяток отваренных яиц. Дополняла стол ароматная краюха хлеба и литровая бутыль мутной сивухи.

Седой расставил стаканы и ловко наполнил их до краев вонючей самогонкой. Но Андрей все же успел сказать «я не пью».

— Закрой рот и пей. Давай за то, чтоб твои байки мне не наскучили.

— Я же сказал, что не пью.

— А я тебя не спрашиваю, пьешь ты или нет. Бери стакан и лакай!

— Слушай, дед, на хрена оно тебе надо, а? Чё ты ко мне прицепился со своим пойлом. Хочешь — пей, а я не пью по жизни, понял? И хватит, этот вопрос закрыт.

С поднятым стаканом старик не долго находился в застывшей позе. В конце концов он пожал плечами, презрительно сплюнул и жадно, словно воду, выхлебал в себя стакан непрозрачной жижи.

— Хрен с тобой, мне больше будет. Давай трави дальше. С плохим раскладом понятки. Давай теперь про хорошее излагай.

— Хорошее? А хороший вариант — это отсутствие плохого. Отпустишь со мной батюшку — и мы квиты.

Бандит чуть не подавился картошиной. Зашелся в кашле. Когда прокашлялся и прохаркался, снова со злобой вперился своими глазками-буравчиками в лицо Андрея. Еще бы, этот молодой прыщ, сидящий напротив, только что заявил, что сбирается оставить его, матерого вора в законе, без навару.

— И всё?? Это как — просто отпустить на все четыре стороны, и всё? Ты зачем это сейчас сказал, а? Слушай, ну тебя просто вкрай надо поучить уму и понятиям! Это ж надо, борзота какая, приперся в мой дом, жрет мой харч, и меня же за лоха держит! Это и есть твое предложение, с которым ты аж из Москвы пёрся?

Старый пердун еще долго тарахтел, но Андрей невозмутимо смотрел на вора и ел. Ел и смотрел, будто тот просто байку травит.

Седой потихоньку остывал, и по мере остывания с изумлением смотрел на поведение гостя. Наконец, он вовсе замолчал. Тогда заговорил Андрей.

— Выговорился? Про свой дом — это ты про лагерь с колючкой по периметру? Что ж, ты сам его домом назвал. А насчет харча — тут ты мимо. Твои руки к нему не касались.

— Ты ж про меня, как про убийцу и беспредельщика говорил? Как же ты вообще рядом со мной жрать можешь?

— А я не брезгун: дают кушать хорошую еду — я ем. Кто знает, что дальше предстоит, а я реально голодный. Так чего мне строить из себя кисейную барышню?

— Ну ты даешь. Таких наглых я еще не встречал.

— Наверняка встречал. За харч, конечно же, благодарствую.

Андрей закончил есть и не спеша вытер руки краем скатерти. Вор молчал и смотрел на гостя.

— И вообще, чего ты завелся? Ты, может, хотел выкуп за попа потребовать? Извини за резкость, конечно, но я смотрю, мозги-то у тебя напрочь заплесневели. Вот что ты хотел, а? Кучу денег и самолет в Турцию? Нет? Тогда что? В первый раз ты лажанулся, когда наехал на московских поселенцев. Да-да, московских, ты ж видел, что они тут, в тайге, отгрохали. Стоит такое бабла немеряно. Кто, кроме москвичей, может себе такое позволить? И то, что у них там, на большой земле, остались нехилые тяги — это как дважды-два. Во-вторых, ты начал мочить их. Это твой второй бок. Думал таким макаром запугать их, да? А ты хоть знаешь, кого убил-то? Да их имена знают все! К примеру, один чемпион мира Иван Ковылин чего стоит! Ну, а в третий раз ты лажанулся (и это стало последней каплей), когда выкрал священника. Седой, ты выкрал не того попа! И теперь ты пузыри пускаешь? Торговаться не в твоих интересах.

— А если я скажу, что я старый и мне по барабану все твои страшилки, а? Что молчишь?

— Ой, я тебя умоляю! Я не думаю, что тебе абсолютно всё по барабану. Допустим (я сказал допустим), тебе по барабану, что ты сгинешь с этого света, но ведь тебе однозначно не по барабану, кем ты сгинешь и как: как уважаемый вор в законе или как опущенный, ведь по всем понятиям якшаться со скопцами — полное западло? Если тебя так расперло, что ты готов лезть на рожон, то позволь тебе напомнить, что такое государственная машина, которую ты вздумал переиграть, и кто ты, а кто они.

Вор в законе молчал и нервно теребил своими когтистыми лапами пеструю наборную ручку ножа, которым он только что нарезал хлеб. Вдруг он зло и резко метнул нож в дверь, отчего лезвие ушло все в дерево, а в комнате осталась одна рукоять. На пороге мгновенно появилась та самая женщина.

— Пошла вон!! Хотя нет, иди сюда! Живо прибери тут.

Когда стол был освобожден от посуды и протерт чистой тряпкой, Седой сцепил свои лапы в замок и перегнулся через стол к Андрею.

— Так чего ж ты хочешь?

— Я хочу сделать тебе предложение, от которого ты не сможешь отказаться.

— Валяй.

— Это будет зависеть от того, в каком состоянии сейчас священник.

— В нормальном, в нормальном состоянии!

— Ну так покажи.

— Ладно.

Вор трижды хлопнул в ладоши, и через минуту в комнату ввели отца Арсения. Худой и оборванный, он, тем не менее, был цел и в принципе не был похож на больного или замученного человека. Хотя на моральном состоянии все его злоключения не могли не оставить следа. Священника показали и сразу по сигналу хозяина увели.

— Устраивает. А кто у тебя еще есть с того поселения?

— Нету больше никого, нету! Слово вора. Говори свои условия.

— Хорошо, но позволь два последних вопроса. Первый: зачем ты все-таки выкрал попа?

— Отвечу, но смотри, это предпоследний вопрос. Его повязали за поселением, в лесу. Во-первых, я предупреждал, чтобы в лес далеко не заходили, а он ослушался. Надо же показывать, кто в лесу хозяин!

— А что, разве в лесу хозяин ты, разве не американцы?.. Молчу, молчу.

— Во-вторых, Клим давно клянчил православного священника. Вот и подвернулась оказия. Зачем он ему понадобился — не знаю и не мое это дело. Я ответил на твой предпоследний вопрос, теперь задавай последний.

— Седой, а что это за фигня с кровопусканием? Ну похитил ты поселенцев, ну убил, зачем же головы резать и всю кровь выпускать? Тебе не кажется, что это перебор, причем по любым понятиям? Или ты на старости лет в сатанисты подался?

— Чего-о?? Ты, это, ты того, не приплетай, чего не знаешь! Мои люди, если хочешь знать, вообще никого не мочили, усёк? Да и похитили мы всего одного вон ентово попа. Других не трогали.

— Постой-постой, это как? А как же семь трупов и головы в мешке, которыми ты пугал поселенцев? Кто ж тогда.

— Самих жмуров мы не видели, а головы нам кто-то подкинул прямехонько к воротам. Этот мешок у нас у самих в лагере такой кипишь поднял, что мы уж порешили, у кого-то из наших чердак съехал. Три дня крутые разборки чинили — голяк. Кинули предъяву Климу и двум его подручным, из этих, как их…, короче, его «замполитам», так Клим в глухой отказ пошел, одного «зама» вывернуло наизнанку при виде бошек, а другой заикаться начал. Да не, они народ тихий, тока когда камлают — дюже орут и слюнями брызжут, а так. Не, не они. Спросишь, кто — не скажу, потому как не знаю. Всё, твой последний вопрос тю-тю. Говори о деле.

— Мои условия очень простые: ты отпускаешь меня и этого попа. Всё.

— Отпускаю. Ну отпустил, а дальше? Как вы до поселения-то доберетесь? Машин и тем паче вертолета у меня нету. Пёхом, что ли? Навпростец?

— Хм, что ж поделать, не век же гостевать у тебя. Пешком так пешком. Если я правильно понял диспозицию, то до поселения москвичей отсюда что-то около пятидесяти километров, не больше. Дойдем. Чай, не зима на дворе. Эй, а чему ты ухмыляешься? Преследовать вздумал? Сразу скажу: гони эту мыслю куда подальше.

— А какой мне резон? Просто я сижу, смотрю на тебя и вспоминаю себя в твоем возрасте — тоже наглый был и ушлый, как ты. Вот чую, что разводишь ты меня, а крыть нечем — настолько складно поешь.

— Это ты просто мнительный стал. Ладно, погостили — пора и честь знать. Ну мы пошли?

— Да проваливайте. Мне головняка меньше — и то ладно. Только не сейчас, сейчас уже ночь на дворе. А вот завтра на рассвете и двигайте. Никто вас не тронет.

— Слово вора?

— Слово вора.

— Тогда определи нас с батюшкой на ночлег в одну хату.

Вместо ответа старый урка опять трижды хлопнул в ладоши и лишь коротко кивнул двум вошедшим. охранникам, что ли. Те замерли у двери, всем своим видом показывая, что пропускают гостя в дверь вперед себя.

Андрей встал.

— Ну, бывай здоров, господин вор в законе Седой. Даст Бог, больше не свидимся.

— И ты не хворай.

Пришли в небольшую комнату в дальнем бараке около самого забора. За забором — запретка. Сразу за запреткой — еще один забор и тайга. Отец Арсений был уже в комнате.

— Благословите! — Андрей прямо с порога подошел под благословение.

Сидящий на деревянных нарах поникший, словно безжизненный, священник изумленно повернулся к человеку, которого он только что видел у главаря бандитов. Тот стоял перед ним со сложенными крест-накрест ладонями и склоненной головой.

— Бог благословит, — машинально проговорил батюшка, вставая, и привычным движением перекрестил склоненную голову. — Вы кто??

— Вам привет от отца Василия, от всех прихожан Нового Фавора, лично от архимандрита Илии, а также из самой патриархии.

— Из Москвы?? Так вы из самой Москвы?? Боже мой!! — отец Арсений от избытка чувств сперва обхватил голову руками, затем плюхнулся на нары, потом вскочил, порывисто обнял своего странного спасителя и, сложив пальцы для крестного знамения, зашарил глазами по углам комнаты, которая была небольшой закрытой частью лагерного барака. Не найдя святых икон, он перекрестился просто в сторону окна, где лес приветливо, как ему показалось, махал своими ветками, и горячо зашептал благодарственную молитву сначала Иисусу Сладчайшему, затем Пресвятой Богородице и Ангелу-хранителю.

Когда молодой батюшка закончил молитву и обернулся к Андрею, это уже был не тот унылый рохля в истертой рясе, а настоящий православный священник, полный воодушевления.

Андрей мягко пресек попытки прорваться целому потоку вопросов у отца Арсения.

— Все, все потом. Завтра утром, ах, нет, уже сегодня засветло вставать. В пять мы встаем и уходим домой. Идти нам в лучшем случае до завтрашнего позднего вечера, в худшем — два дня, вот по дороге я вам все и расскажу. А теперь спать.

— Ну скажите хотя бы свое имя.

— Пока мы отсюда не уйдем — не надо, честное слово. Береженого Бог бережет, не так ли? Завтра всё узнаете. Всё, спать.

После краткого молитвенного правила оба, и священник и диакон, отбились и быстро уснули. Диакон, правда, еще проверил засов на двери и щеколду на оконной раме.

Неизвестно, что снилось счастливому молодому священнику накануне освобождения из плена, а капитану третьего ранга Марченкову почему-то снились бородатые боевики в камуфляже, которые ночью волокли его куда-то сначала в лес, а потом в какой-то странный дом. Это был сон из разряда плохих, потому что в нем Андрей сквозь пелену видел и понимал все, но не мог пошевелить ни рукой, ни ногой.

(Ничего, этот сон про пленение чеченскими боевиками он видел уже сто раз и знал, чем он закончится.)

В просторной хате, куда его втащили, посреди стояло. женское гинекологическое кресло с приваренными подлокотниками, а вокруг по периметру располагались длинные неокрашенные деревянные лавки без спинок.

(Это что-то новенькое, такого в снах Андрея еще не было.)

За пределом комнаты слышалось монотонное то ли бормотание, то ли пение. Оно приближалось, а вместе с ним приближалась неясная тревога. Боевики куда-то исчезли, а вместо них около кресла появились три фигуры в белых холщевых балахонах-рубахах чуть ниже колен.

(Ну да ничего, во сне всякое бывает. Сейчас он выйдет отсюда прочь и накостыляет всем, кто ни попадется под руку.)

Андрей дернулся к дверям, но у него ничего не получилось. Что за. Да он уже лежит, привязанный к смотровому креслу! Голый! Ремни крепко стянули запястья и щиколотки, но голова свободна. Он начал вертеть ею, оценивая обстановку.

(Что бы значил этот сон?)

— Покройте сего скверного ризами белыми, ибо он жаждет очиститься и убелиться!

Это пропело стоявшее посередине чмо, очень похожее на бритоголового знакомца, и тут же живот, руки и ноги пленника покрыл большой белый платок. Три фигуры воздели руки кверху.

— Эй, этот сон мне не нравится! — хотел крикнуть Андрей, но из него выходило только — М-м-м! Гмр-р-хрр! Гм-м!!

Дергаясь в кресле что есть силы, он вывернулся дугой и увидел. Сзади, сразу за его креслом, привязанный к старой дюралевой больничной каталке, безжизненно лежал отец Арсений в одной набедренной повязке!! И повязка эта посередине была в крови!!!

Андрей дернулся еще раз, снова закричал, но понял, что у него завязан рот. Он мычал и мычал, а многоголосый хор приближался. Пелена рассеивалась. Контуры предметов и клоунов в балахонах начали проясняться.

Вдруг до морского диверсанта Марченкова дошло, что это не сон.

Мгновенно оценив теперь уже реальную ситуацию, он понял, что их с отцом Арсением каким-то незаметным образом усыпили (видимо, газом, потому что в любом другом случае он бы проснулся) и приволокли к соседям, то бишь скопцам. Но вряд ли вор в законе Седой имел к этому отношение — всему виной бритолобый главарь этой секты, который любой ценой хочет отомстить. И теперь он лежит в этом гинекологическом кресле у скопцов, подготовленный к.

О-о, этого только не хватало!

Но тогда отца Арсения уже. Бэ-э-ли-и-н!!

Снова взгляд назад, теперь уже осмысленный.

Точно, православного священника отца Арсения уже оскопили и настала его, диакона Андрея Марченкова, очередь! Стоп, а может, нет? Может, сонного отца Арсения быстренько раздели, привязали к каталке и обмотали смоченной кровью тряпкой, чтобы посильнее запугать его, Андрея? Наверное, так и есть, потому что хоть в полусне, в тумане, но общую картину похищения и общее время он, опытный натренированный диверсант, определить смог. Так вот, слишком быстро у них как-то получилось с отцом Арсением, у скопцов так не бывает. Оскопление — это определенный ритуал, причем почти полностью добровольный, а не просто над сонным ножом махнуть. И вообще, если разобраться, кого они по-быстрому и по-тихому оскопили? Действующего православного приходского священника! Да этот «клиент» для них на вес золота! Говоря современным языком, он для секты — самый мощный пи-ар, который можно себе вообразить! Поэтому именно с Андреем им резон расправиться быстро, а со священником они обязательно проведут ритуал как можно более торжественно и «по полной программе». Так что, скорее всего, батюшка еще просто спит. Ну и ладно, пусть, он и так достаточно натерпелся. А мы повоюем. И не будем подавать виду, что раскусили их устрашающую хитрость. Кстати, хорошо, что руки скрыты тряпкой.

Андрей выразительно посмотрел в глаза стоящему посредине в рубахе бритолобому скопцу и гмыкнул, давая понять, что хочет говорить.

Едва заметный кивок — и тот, который справа, подойдя, одним рывком сорвал повязку со рта. Затем подкрутил снизу рычажок, приводя кресло в сидячее положение. Банально: столько мистики, а рот заклеили обыкновенным тарным скотчем.

— Ну, и чего здесь происходит, а, Клим?

— Нет, дорогой неофит и будущий наш брат, здесь я не Клим, а Великий Учитель.

— Слушай, ты, «великий учитель», ты хоть знаешь, что за вон того священника тебя и всех твоих так называемых адептов сначала порвут, как тузик тряпку, а потом то, что от вас останется, упекут в самую северную колонию общего режима, где ваша участь будет мягко говоря плачевной. Даже Седой это понял и отпустил от геморроя подальше, а ты что, такой смелый? Или просто тупой? Слышь, Клим, ты ведь подставляешь не только себя — ты подставляешь Седого, подставляешь китайцев. Но главное, ты подставляешь американцев! Тут скоро такая зачистка начнется, что мама не горюй! И во всем виноват лично ты. Отпусти сейчас же!

Тройка в рубахах стояла молча. Стихло и хоровое пение около самой двери.

— Поздно. Грядите, братья и сестры! — бритолобый так резко выкрикнул, что оба его подручных вздрогнули.

Двустворчатая дверь медленно торжественно отворилась. В зал в две шеренги начали заходить такие же ряженые клоуны, как эта троица перед креслом, только рубахи попроще. Заполнив весь периметр комнаты с обеих сторон, люди замерли и опустили головы.

Бритолобый повернулся лицом к двери и торжественно, нараспев, как поэтесса Ахмадулина, продекламировал:

— Сей призыв страшного Суда

С Авраамовских времен ведет свое начало,

Но не был им исполнен он тогда,

Хоть нож и жертва, все к тому уж лежало.

И названо с тех пор сие непослушание,

В котором почти каждый мущина виноват,

Имя его очищение — обрезание,

А по современнее кострат.

В воцарившейся после «декламирования» тишине раздался еле сдерживаемый смех Андрея. Стоящая рядом троица с укором зыркнула на пленника.

— Хм. Хм. Ой, извините.

И чуть тише, заговорщицки:

— А что? Что я должен делать?

И все-таки прыснул смехом. Люди в балахонах возмущенно переглянулись, пораженные таким кощунством.

Андрей и не думал издеваться, просто он решил разрушить ритуал и максимально затянуть время (он был уверен, что Седой хватится пропавших, догадается обо всем и, как вор в законе, давший слово, явится сюда с разборками, а дальше видно будет). Руки, нужно побыстрее освободить руки.

Бритолобый, весь красный от гнева, метал глазами молнии в Андрея, а своим адептам нервными взмахами рук велел восстановить тишину и внимание.

— Видишь, слепец, как ум твой ослеплен миром, погрязшим во грехе? Видишь, несчастный, как твою плоть терзают бесы? Ты бахвалишься, кощунствуешь. Но над кем ты кощунствуешь, богохульник? Над собой кощунствуешь!..

— Да нет же, просто эти жалкие виршики. Подожди, подожди, стоп, тайм-аут! Ты хочешь сказать, что собираешься оскопить меня, как вот этого священника?

— Да.

— Но, насколько я помню ваши правила (я кое-что читал о вас), на это я должен дать свое согласие. Я вам его не давал, а без этого весь ритуал недействителен и не будет иметь того сакрального смысла, который вы в него вкладываете.

— Ты запамятовал: ты уже давал свое согласие.

— Да ну? Когда?

— В вагоне поезда, когда ехал сюда, к нам.

— И кому же?

— Мне.

— Во как! Неужели? Что-то не припоминаю. Но даже если и допустить этот бред, то разве не должен я высказать свое желание перед остальными членами «корабля»? Разве они не должны его услышать? Ребята, он вас обманул, никакого согласия я не давал, и этот ритуал незаконный! Я заявляю это во всеуслышание!

Зал загудел. К Андрею дернулись двое подручных бритолобого явно с целью стукнуть того как следует по башке.

— Стойте, стойте, вы чего? А вдруг я передумаю и захочу, а? Давайте хоть поговорим. Вы растолкуйте мне, может, я чего-то не понимаю, а вы сразу кидаетесь. — Андрей натурально изобразил испуг, потому что любые действия сектантов могут сбросить или сдвинуть белое покрывало, под которым он уже почти освободил руки.

— Оставьте его! Сей скверный нуждается в просвещении.

Главарь секты знаком руки усадил всех присутствующих на лавки, размышляя при этом: «Ладно, почему бы не поговорить. Лишних полчаса ничего не испортят. Трындеть — не руками махать, здесь мы его уделаем. Да и братии будет урок». Отошли и сели оба прислужника. Вместо них он призвал к себе худого невысокого мужика с умными глазами. Видимо, в помощники. — Вот, неофит, наш брат Трофим ответит на все твои вопросы.

«Брат» Трофим смиренно поклонился Андрею.

— Расскажите, на чем основана ваша вера.

— Исключительно на Святом Писании, брат. Прежде всего, это Евангелие от Марка, глава 18, стихи 7-9: «Горе миру от соблазнов, ибо надобно прийти соблазнам; но горе тому человеку, через которого соблазн приходит. Если же рука твоя или нога твоя соблазняет тебя, отсеки их и брось от себя: лучше войти тебе в жизнь без руки или без ноги, нежели с двумя руками и с двумя ногами быть ввержену в огонь вечный; и если глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя: лучше тебе с одним глазом войти в жизнь, нежели с двумя глазами быть ввержену в геенну огненную».

Торжественно процитировав отрывок из Евангелия, мужик снисходительно посмотрел на раскоряченного в кресле Андрея. Смотрел на него и бритолобый, как пялились и все присутствующие в зале, а таковых было человек сорок, не меньше.

— Ну? — не выдержал «великий учитель».

— Чего «ну»?

— Говори, спрашивай, не молчи, потому как если молчишь — значит, согласен. Ну а если согласен, тогда чего ждать?

— Слушай, мы говорим о вере и о Боге, а я, голый, сижу в этом женском смотровом кресле. Ты вот про кощунство говорил, а разве такая ситуация тебе не кажется кощунственной, комичной, нелепой, не соответствующей духу разговора? Развяжи меня.

— Э-э, нет. Посиди так. Тем более, что если, как ты говоришь, ты читал о нас, то должен знать, что неофита при посвящении и очищении садят на стул лицом к двери и накрывают его белым платом. Что мы и сделали. Поэтому или спрашивай или мы приступим.

— К чему приступим, к оскоплению? Как я понимаю, это у вас основное таинство, которое должно сделать меня чище, освятить, не так ли?

— Истинно говоришь, брат, воистину так, — довольно закивал книжник скопцов.

— Но ни одно таинство не действует освящающе на человека, если человек сам этого не хочет. Даже Господь Бог, давший нам свободу воли, не может помогать нам без нас самих, без нашего на то желания и соответствующих усилий с нашей стороны. Или вы считаете себя выше Бога? Или думаете, что, калеча себя и других без соответствующего на то желания, механически очищаете душу от дальнейшей возможности грешить? Но ведь вы отрезаете всего лишь кусок бренного тела, по сути праха, который в свое время и так уйдет в землю, из которой временно взят, а говорите о грехах, то есть о состоянии души, о духовном. Вы хоть разницу-то понимаете между бренным телесным и вечным духовным? Простым хирургическим воздействием духовную жизнь не исправишь.

— Это мудрствование, словоблудие. А значит грех. Но еще больший грех подвергать сомнению слова Иисуса Христа.

— Никто их сомнению не подвергает, просто вы берете цитату из Евангелия и трактуете ее буквально. Но тогда из слов Христа в вашей трактовке сколько раз человек может соблазниться? Соблазнился первый раз — отрезал одну руку, соблазнился второй раз — другую, потом ногу, вторую ногу, потом глаз что-то увидел — долой его, затем другой. Что дальше? Был человек, а стал изувеченный кусок мяса. Добавьте сюда еще два уха, нос и то, что вы отрезаете. Выходит, теоретически человек может соблазниться всего десять раз, потому что больше нечего отрезать. Вы хоть понимаете, какой это бред? Кстати, если эти слова Христа для вас являются главными, то почему здесь нет безногих, безруких и одноглазых инвалидов?

— Потому что мы истребляем зло в корне, мы вырываем «ключ бездны», а рука, нога, глаз — это второстепенное. Когда вырван «ключ бездны», остальное тело освобождается от падения, очищается от скверны.

— То есть для вас грех сводится исключительно к плотским отношениям, к одному только сексу? А как же гордыня, зависть, злословие, сребролюбие, уныние, другие грехи? Они-то куда девались? Автоматически улетучились вместе с «ключом бездны»?

— Бог сотворил Адама и Еву людьми бесплотными, подобными ангелам, то есть не имевшими половых органов. Как скоро они нарушили заповедь Божию и, прельщенные дьяволом, съели запрещенные яблоки, подобия запрещенных плодов выросли на их теле. Скопческое обрезание очевидным образом подразумевает возвращение к безгрешному, «ангельскому» состоянию человека. Даже сам Иисус Христос был обрезан!

— А-а, вона как. Знаете, есть такой анекдот. Забегает в хирургическое отделение больницы молодой человек в свадебном костюме и бросается к врачу: «Доктор, срочно кастрируйте меня!» Доктор опешил: «Что сделать??» «Кастрируйте, говорю, срочно!» «Но, может быть,…» «Да все в порядке, давайте быстрее». Видя такое упорство и уверенность, хирург соглашается и дает парню бланк заявления, чтобы тот письменно все написал. Быстро прошла несложная операция, наркоз заканчивает свое действие и жених, морщась от боли, одевается на выход. Врач его спрашивает напоследок: «Молодой человек, а все-таки, скажите, зачем вам это все понадобилось?» «Видите ли, доктор, — говорит довольный жених. — Я сегодня женюсь на девушке из еврейской семьи, и мы сразу после свадьбы уезжаем в Израиль». Врач-хирург в шоке: «Так, может, вам нужно было сделать обрезание?» «А я что сказал???» Так вот, уважаемые скопцы, хочу вам напомнить, что сейчас на дворе двадцать первый век. Это в восемнадцатом и чуть-чуть в девятнадцатом некоторые безграмотные крестьяне из глубинки не знали, что такое обрезание, но сейчас-то зачем строить из себя идиотов? При чем тут обрезание Господне? Я слышал, вы и Георгия Победоносца сюда же вписали: змий, которого он копьем поражает — это, якобы, он протыкает свой. Не, ну вы даете!

К креслу подскочил бритолобый главарь Клим.

— Страшно время, други, будет,

Как господь судьбой засудит,

Земная жизнь други решится,

Судьба божия совершится,

Белый конь у нас явится,

На коне сидит бел-мужествен,

Всем грешным ужасен,

На нем ризы белей снегу,

На нем венец, яко цвету,

Из уст его оружье

Избивает всякую ложность,

Его имя — свобожденье.

Его верные были слуги,

Ко стопам его идоша,

Все на белых на конях.

На конях товары печати,

За что было бы отвечати.[15]

— Ты это к чему, Клим? Ты успокойся, пожалуйста, не кипятись, а то у тебя что ни вирши, то более заковыристее и закорявистее. Захотел стихи почитать — почитай Пушкина или, я не знаю, Лермонтова, что ли. А от этих сочинений уволь. Мы ведем серьезный разговор с братом Трофимом, а ты все портишь.

— Это не вирши!! Это не вирши, дурак, это глас простого народа, в котором чувства выстраданы поколениями, в которых мудрость веков! Пусть они не так складны, как Пушкин, но они не развлекают и не ублажают, как Пушкин, а учат правильно думать и жить. Продолжай, брат Трофим.

Худосочный сектант снова подошел к Андрею.

— Христос был распят в наказание за учение о чистоте. Что же это за учение о чистоте, которое он проповедовал простым людям, не книжным?

— Да, что это за учение?

Местный «мудрец» вошел в раж и, предвкушая замешательство неофита, медленно поднял указательный палец вверх, призывая всех к предельному вниманию.

— Внемлите! «Он же сказал им: не все вмещают слово сие, но кому дано, ибо есть скопцы, которые из чрева матернего родились так; и есть скопцы, которые оскоплены от людей; и есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царства Небесного. Кто может вместить, да вместит».[16]

Тишина наступила полная. Все благоговейно молчали, некоторые кивали, думая, что Господь Бог Иисус Христос в своем слове к ученикам-апостолам напрямую сказал о них.

Не выдержав больше минуты, Андрей кашлянул.

— Можно говорить?

Худой важно кивнул, мол, говори.

— Это, конечно, здорово, что в вашей общине есть люди, цитирующие по памяти Евангелие. Однако цитировать священные тексты вовсе не значит понимать Слово Божие. Извините, но и попугая при желании можно научить цитировать. Быть книжником и знать букву — это не значит понимать, принимать и исповедовать дух. Господь Иисус Христос сказал: «Лицемеры! хорошо пророчествовал о вас Исаия, говоря: «приближаются ко Мне люди сии устами своими, и чтут Меня языком, сердце же их далеко отстоит от Меня; но тщетно чтут Меня, уча учениям, заповедям человеческим»[17]. Вы читаете Писание языком, сердце же ваше далеко отстоит.

— Но Христос четко же сказал о скопцах! Какие тут могут быть толкования!?

— А такие, что вы ринулись исполнять все буквально, не поняв суть и не потрудившись понять, испросить совета.

— Какого совета, у кого?

— У святых отцов, конечно. У тех людей, которые своей жизнью смогли приблизиться ко всему тому, к чему призывал Христос. Они оставили нам свою мудрость в книгах для нас, маловерных, а обыкновенные люди, не живя духовной жизнью, по гордыне своей сами начинают трактовать Слово Божие. Священное Писание потому так и называется, что Слово в нем неотделимо от Духа Святого. Вы же пытаетесь отделять. Или Святой Дух подменять другими духами. Но есть непреложный великий духовный закон: дух творит себе формы. Так вот, достаточно посмотреть на ваши формы, чтобы понять, какой у вас дух.

— И все-таки настаиваю: Иисус Христос четко и ясно произносит слово «скопцы». Можно и так переводить, и эдак, а о скопцах Он говорит однозначно.

— Фарисеи, эти ревностные соблюдатели буквы Закона Моисеева, всегда пытались своими вопросами искусить Христа. В том числе и задали ему вопрос: «По всякой ли причине позволительно человеку разводиться с женою своею?» Этот вопрос был давним предметом спора среди фарисеев и народа. Одни, сторонники популярного тогда раввина Гиллера, утверждали, что разводиться можно по всякой причине, другие, сторонники не менее популярного раввина Шаммаи, говорили, что развод допустим только по причине прелюбодеяния. Моисей же позволял разводы лишь «по жестокосердию вашему, но так не было от начала». Фарисеи задали Христу вопрос, чтобы после ответа натравить на Него сторонников противоположного мнения. Но Христос восстанавливает первоначальный закон брака, утверждающий его нерасторжимость. Бог сотворил одного мужчину и одну женщину, следовательно, в намерении Творца было, чтобы мужчина имел лишь одну жену и не оставлял ее. Эта супружеская связь ближе и теснее, чем кровная связь сына с отцом и матерью, которых он оставляет ради жены: два человека становятся одним существом и телесно, и по мыслям, и духовно. Ученики, смутившись таким требованием, сказали: «если такова обязанность человека к жене, то лучше не жениться», то есть лучше совсем не вступать в брак, чем вступив, терпеть при себе жену злую и сварливую и не иметь возможности отослать ее от себя. Господь Своим ответом, описанном в Евангелие, исправляет легкомысленное суждение учеников. С одной стороны, Он подтверждает, что действительно, «лучше не жениться», а с другой, указывает, что безбрачие, соединенное с сохранением целомудрия, не только не легче состояния брачного, но даже настолько трудно и тяжко, что не все могут взять на себя этот подвиг: «не все вмещают слово сие, но кому дано». Этими словами Господь возносит состояние девства на такую нравственную высоту, на которой находятся высшие и совершеннейшие состояния духовной жизни, ибо все лучшее, чем может обладать человек, является бесценным даром Отца Небесного. Есть люди, которые получают этот дар во чреве матери, есть такие, которые своей высокой духовной жизнью (многолетней духовной жизнью, трудами, преодолением скорбей, смирением, правильной молитвой и покаянием, а не тупым членовредительством) получают этот дар в зрелом возрасте, а есть такие, которые, понимая умом всю важность духовного совершенства, сами сознательно хотят получить от Бога этот дар. Но в любом из этих случаев вступающий в подвиг девства имеет великую нужду в помощи Божией и получит ее, если добровольно ищет. Христос прямо говорит: «…не все вмещают слово сие, но кому дано… Кто может вместить, да вместит». Однако «кому дано» не значит, что этот дар Божий не зависит от нашей собственной воли. Святитель Иоанн Златоуст говорит, что «дано тем, кои хотят».

Поэтому далее Господь сравнивает безбрачие с добровольным скопчеством, которое, конечно, нельзя понимать буквально, грубо, физически. Это скопчество духовное, а не телесное. Господь как раз и противопоставляет его именно физическому, телесному, примитивному скопчеству, ничего не имеющему общего с подвигом духовным, с духовной жизнью, ведь только правильная духовная жизнь открывает врата Царствия Небесного, а не отрезанный и сожженный «ключ бездны». Да, «дано тем, кои хотят», но из того, что вы тут делаете, видно, чего именно вы хотите. Еще раз напоминаю вам: дух творит формы.

Вперед опять вышел бритолобый главарь секты.

— Сейчас наступают последние времена, и подвизаться в многолетних подвигах, настраивать безупречную духовную жизнь, искать и штудировать многочисленных святых отцов, которые жили Бог знает когда и о последних временах имели представление сугубо теоретическое — на это все времени уже нет. Русские люди начали массово это понимать уже в восемнадцатом веке.

— Например, ваш основатель и идейный вдохновитель Кондратий Селиванов?

— Не только он. Сатанинская власть всегда преследовала нас, и именно потому, что мы проповедуем истину. Истину простую и народную, без всяких лукавых мудрствований. Священное Писание написано притчами? Так совершенно же ясно, что Христос пришел на землю научить людей оскопляться, предварительно оскопившись Сам и затем оскопив Своих 12 апостолов (в Писании это описано, как умывание Христом ног Своим ученикам). Именно за это Его распяли. Распяла та власть. Гонит и распинает нас и власть нынешняя, потому что мы не наводим туман на людей, а четко и понятно говорим, как можно спастись. Реально спастись, сейчас, а не вымышлено и где-то там, после смерти.

— Вы говорите о примитивном членовредительстве, а не о спасении. Церковные правила на протяжении веков запрещали добровольное оскопление, приравнивая его к самоубийству: 22, 23 и 24 из Апостольских правил, 1-е правило Никейского собора и многие другие.

— Нам не указ правила церкви, которая всегда прислуживала государственной сатанинской власти. Какой же власти захочется, чтобы простой народ был умнее ее, да еще, не смотря ни на какие гонения, спасся, когда она, эта власть, знает, что непременно погибнет? Погибаешь сам — захвати с собой в преисподнюю как можно больше душ. Кто может так рассуждать, как не верные слуги диавола? А мы спасемся.

— «Конец света». «Только мы спасемся». Каковы признаки этого?

— Когда нас, очищенных и верных, станет на земле 144 000, то наступит здесь, на земле, наше Царствие. В своих Откровениях (Апокалипсис, глава 14, стихи 1-5) Иоанн Богослов пишет: «И взглянул я, и вот, Агнец стоит на горе Сионе, и с Ним сто сорок четыре тысячи, у которых имя Отца Его написано на челах. И услышал я голос с неба, как шум от множества вод и как звук сильного грома; и услышал голос как бы гуслистов, играющих на гуслях своих. Они поют как бы новую песнь пред престолом и пред четырьмя животными и старцами; и никто не мог научиться сей песни, кроме сих ста сорока четырех тысяч, искупленных от земли. Это те, которые не осквернились с женами, ибо они девственники; это те, которые следуют за Агнцем, куда бы он ни пошел. Они искуплены из людей, как первенцы Богу и Агнцу, и в устах их нет лукавства; они непорочны пред престолом Божиим». Некоторые сперва пришли к нам просто из желания иметь более чистую жизнь, потому что мы учим «вина не пить и с женою не иметь плотского греха», были и такие, которые из крайней бедности пришли, потому что содержать жену и детей сегодня нет никакой возможности. Но все они, как и большинство других, пришли к нам ради одной конечной цели: спасения и вечного блаженства. Спрашиваешь, как скоро наступит это вечное блаженство? Это зависит только от нас самих. Для этого оскопить нужно как можно больше людей. Поэтому, кстати, здесь и ты, и этот несчастный заблудший священник. Был бы и тот мальчик из поезда, но ты все испортил. Его вечная погибель — на твоей совести.

— Знаешь, Клим, в том поезде ехали две несчастные женщины из секты «Свидетели Иеговы» — так они тоже, представь, уверены, что для них забронированы места среди тех ста сорока четырех тысяч избранных, которые будут блаженствовать вечно на земле. Что-то уже стало тесновато на горе Сионе от спасшихся и верных, то ли еще дальше будет. Надо же, отрезали кое-что — и уже спаслись! Уже избранные! Эк вас расперло от гордыни-то! Святитель Феофан (Говоров) говорил: «Сам дрянь дрянью, а все твердит: «Несмь якоже прочии человецы!» Все, как один, святые отцы утверждали: «Тот, у кого нет понимания во внутреннем, того и внешнее не спасет». Как же вас может спасти внешнее оскопление, если о внутреннем вы даже не помышляете! Внутренняя, то есть духовная, жизнь начинается с покаяния. Но вам не в чем каяться: то, из-за чего вам нужно было бы каяться, вы отрезали. Следовательно, духовная жизнь ни к чему, или, как ты говоришь, пустая трата времени.

— Мы очистились, поэтому и верим в свое спасение. Христос говорил: «Блаженные чистые сердцем, ибо они Бога узрят»[18].

— Чистоты сердца вы достигли хирургическим путем? Гениально! Чик — и айда на Сион Бога зреть! Значит, четыре Евангелия, по-вашему, — благая весть о кастрации? Да ты, Клим, «слепой вождь слепых», а «если слепой ведет слепого, то оба упадут в яму»[19]. Сам падаешь в яму и вон сколько людей туда тащишь. Не страшно?

Андрей заметил, что с некоторых пор дискуссии адепты секты скопцов, поначалу сидевшие в тупом оцепенении, начали переглядываться. А теперь осмелели настолько, что иногда перешептывались. Это не ускользнуло и от внимания бритолобого. Он уже жалел, что позволил начаться этому спектаклю, в котором, как и в рукопашной схватке, пленник также одерживал верх.

— Заткнись, несчастный!

— Я спросил, не страшно ли тебе? Твой книжник брат Трофим цитировал восемнадцатую главу Евангелия от Марка, в которой говорится: «Горе миру от соблазнов, ибо надобно прийти соблазнам; но горе тому человеку, через которого соблазн приходит». Это о тебе. Ты проводник соблазнов, Клим, ты раб страстей. В тебе гордыня аж клокочет. Страсти, возобладая над человеком, требуют от своего раба оправдания. Гордыня требует, а ум ищет оправдания. И находит. Душа же, подчиняясь страстям с помощью такого оправдания, соединяется с демонами-мучителями. Тебе наплевать на вечную жизнь, тем более, что если вы, скопцы, так буквально понимаете Евангелие, то должны знать, что вечное блаженство обретается в Царствии Небесном, а не здесь, на земле, где все из праха появилось и в прах превратится. Вы же хотите вечного царства скопцов именно здесь, на земле, где сатана правит бал. Ты, Клим, и вы, присутствующие, говоря о вечном земном блаженстве, должны всегда помнить слова Христа: «Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут, но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут, ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше»[20].

А дальше случилось то, чего не ожидал ни Андрей, знающий о железной дисциплине в подобных сектах, ни сам главарь общины: с одной из лавок встал мужчина и задал вопрос!

— Скажите, что, по-вашему, нужно делать, если согрешил и грех сей жжет огнем?

Бритолобый настолько был поражен отчаянной смелостью своего адепта, что минуту не знал, что предпринять, невольно дав Андрею время ответить на вопрос.

— Есть такая история. К одному авве приходит ученик-неофит. «Отче, — говорит. — Что делать? Я пал!» «Встань и иди дальше», — отвечает авва. «Но я снова пал». «Снова встань». «Но я опять пал!» «И опять встань». «Так доколе мне падать и вставать?» «До гроба». Падать — в природе человеческой, но нет такого греха, от которого Господь не освободил бы, потому что Бог — абсолютная Любовь. Хотя для освобождения нас от греха требуется прежде всего наше искреннее желание, понимание и упорная кропотливая духовная жизнь, которая начинается с покаяния и смирения.

Покаяние же начинается с молитвы. В чем душа молитвы? В неспешности, искренности и сердечном внимании. Поэтому для уныния нет оснований, тем более, что уныние — тяжкий грех.

— Хватит!! — главарь скопцов больше не мог терпеть, как его паства начинает думать и задавать вопросы. Это первый сигнал к развалу общины и непредсказуемым последствиям. Он подал знак кастратору приступать к немедленному оскоплению этого наглого и очень опасного типа, а двум своим подручным велел схватить и увести того, кто посмел задать вопрос чужаку.

К гинекологическому креслу подошел длинный худой тип с отмороженными глазами и внешностью профессионального патологоанатома. В руках у него блеснул длинный слегка загнутый нож наподобие сапожного, но длиннее и наверняка намного острее.

Андрей не шевелился, не желая раньше времени выдавать свободу своих рук — ему нужен был нож, чтобы быстро перерезать ремни на ногах.

«Трупорез» не понял, как все случилось: после того, как он приподнял нижний край покрывала, откуда-то появились руки. Одна перехватила запястье, одновременно выкручивая и сгибая кулак, а вторая в это время неумолимо выворачивала нож в сторону пальцев. Секунда — и нож мягко покинул руку оскопителя. Еще секунда, другая — и ремни на ногах перерезаны. Все это время Андрей жестко смотрел прямо в глаза худому палачу, и тот не смел ничего сделать. Да и что бы он сделал?

Морской диверсант спрыгнул на пол и парой движений из большого белого платка сделал себе подобие памперсов.

Бритолобый побледнел и кинулся к двери. Дернул ее раз, другой, но она оказалась запертой снаружи (видимо, он был на сто процентов уверен в успехе скопческого ритуала и велел закрыть дверь). Тогда Клим забарабанил что есть мочи и заорал: «Скорее сюда, все сюда!! С ору-у-жие-е-ем!!»

А худой палач стоял с обиженным, почти детским лицом и чуть не плакал.

Главарь в бешенстве начал поднимать с лавок самых крепких мужиков и подталкивать к восставшему с одра пленнику.

— Чего расселись! Взять его! Связать! Взять его, я сказал!!

Адепты опускали головы, набычивались и вяло сопротивлялись подстрекательству. В это время пришел в себя патологоанатом и двинулся на обидчика. Видя, что появился желающий побить пришельца, снятые с лавок мужики вернулись на свои места, но не сели, а остались стоять, переминаясь с ноги на ногу и исподлобья наблюдая за происходящим. Двое подручных бритолобого бросили тащить к дверям мужика-смутьяна и устремились на помощь худому брату-кастратору.

Андрей чуть не совершил роковую ошибку: недостаточно серьезно оценив опасность, он получил от худого тычок костяшками пальцев в точку локтевого сгиба на поперечной складке у наружного края сухожилия двуглавой мышцы плеча. Боль стрельнула до самой шеи и левая рука на несколько секунд онемела. Андрей стремительно отошел на несколько шагов назад, встряхивая рукой и одновременно массируя весь сустав.

«Ах ты ж, твою дивизию!» — Андрей сразу посерьезнел и собрался, не забыв шепотом произнести «Господи, помоги и благослови!» Патологоанатом, видно, и вправду оказался патологоанатомом или еще каким-нибудь врачом, причем врачом серьезным, потому что только классный специалист-медик с большим опытом смог бы вот так точно ударить в одну из самых болевых точек противника.

Остальные двое нападавших беспокоили меньше, чем этот худой знаток анатомии. Он наступал впереди, а те двое прикрывали с двух сторон тыл, готовые в любую секунду броситься на добивание.

Худой, подойдя на расстояние вытянутой руки, сделал резкий выпад, намереваясь ударить в кадык. Андрей просто сдвинулся на несколько сантиметров вправо, после чего рука нападавшего растопырилась и повторила движение, только теперь в глаза.

Другой бы на месте морского диверсанта уже корчился бы на полу в агонии, но Андрей схватил нападавшего прямо за растопыренные пальцы и резким движением вывихнул их в разные стороны, надорвав кожу между пальцами. Боль наверняка была сильнейшая, но «трупорез» всего лишь отдернул руку и выставил другую, не менее опасную.

Пытаясь вырубить опытного нападающего, Андрей что есть силы саданул того в промежность.

Ах, он же забыл, где он! Худой слегка крякнул и впервые заулыбался покойницкой улыбкой. Блин!

Ладно, хватит экспериментов. Андрей перехватил худую жилистую клешню, когда она уже была в нескольких сантиметрах от нижней части его живота. Появился рычаг, которым он воздействовал на плечо с винтовым закручиванием туловища вниз — и вывернутая назад-вверх левая рука «черного доктора» вышла из сустава, сам он упал на колени, а худая морда ткнулась в пол. Андрей еще больше дожал, выкрутил и резко согнул руку — та сухо хрустнула и резко деформировалась.

Чтобы закрепить успех, Андрей за верхние края глазных впадин поднял теряющего сознание кастратора и что есть силы толкнул его на одного из ожидавших нападения подручных. Оба повалились на пол.

Но остался второй. Каратист. Он дрыкнул ногой, горя желанием пробить наглому пленнику «фанеру». Но Андрей сначала поддел задранную ногу, а потом протащил ее дальше в сторону удара, после чего очень жестко усадил мужика на полный шпагат. Мог, конечно, просто подхватить, протянуть, завернуть и оттолкнуть, но тогда бы мужик встал и снова кинулся бы в атаку, а так в паху у него что-то хрустнуло и он покатился по полу, жутко вопя от боли.

Тут с пола встал первый подручный и схватил с гинекологического кресла нож кастратора. Вшик! — выпад слева направо перед горлом Андрея. Мимо. Вшик! — выпад справа налево перед горлом Андрея. Мимо. У-ух! — замах мельницей снизу вверх. Мимо. А-ах! — удар сверху вниз с целью зацепить, распороть, разрубить, вырвать ключицу. Но вместо ключицы — пустота и неуклюжее падение, ускоренное хлестким подзатыльником. Плюс подножка. Плюс рука с ножом, перехваченная у запястья. Одним словом, мужик на полусогнутых, забыв про нож, врезался со страшным ускорением в стену за женским смотровым креслом. И, теряя сознание, завалился набок, толкнув каталку с отцом Арсением.

Батюшка от толчка резко проснулся, вскинулся и затрепыхался, связанный по рукам и ногам.

— Сейчас, отец Арсений, секундочку, — Андрей спокойно подошел к отключившемуся мужику у стены, взял кастрационный нож и плавно обрезал путы.

— Ч-что тут? Это кто? Андрей, мы где? Что случилось? Ой, а это что?? Что со мной сделали?? — молодой священник с трудом вникал в действительность, а увидев на себе, голом, окровавленную тряпку, вообще растерялся и испугался.

— Вам больно?

— А? Кажется, нет. Что это такое?

— Я так и знал. Ну-ка, уберите руки. Вот так! — Андрей сдернул грязную тряпицу и с облегчением констатировал: — Что и требовалось доказать. Теперь снимайте вон с того борова рубаху (она ему не скоро понадобится), а я сниму с этого. Снимайте, не стесняйтесь, наши вещи скоро принесут, а до этого не голыми же ходить! Правда, Клим?

Главарь секты стоял около двери, от испуга ничего не соображая.

— А? Что? — видимо, обращение к нему Андрея вывело его из ступора. — Сейчас вам принесут вещи, сейчас.

В это время кто-то снаружи засуетился с дверным замком. Клац! — и в комнату ввалились те самые бородатые «боевики», которые тащили пленников через лес. Их было четверо и все они были с калашами.

Бритолобый приосанился.

— Взять их! Если хоть дернутся — стреляйте на поражение! Это приказ. Вперед.

Да, эти были вояки профессиональные. Видать, наемники. Двое пошли на сближение, двое других двинулись следом, прикрывая автоматами товарищей.

— А ну, руки! — первый боевик подошел вплотную к Андрею, целя тому в живот.

Андрей послушно поднял руки на уровень головы, и когда боевик решил ткнуть его дулом в пузо, он сделал полоборота вправо и назад, правой рукой протянул за ствол автомат дальше, в это время левой рукой поддел оружие под приклад и начал выкручивать приклад вверх. Боевик потерял равновесие и, заваливаясь на левый бок, не только выпустил автомат из рук, но и получил сильнейший толчок стволом под лопатку. Сверху на голову смачно опустился приклад.

Поехали дальше. Трое против одного. Второй боевик передернул затвор и собрался стрелять в упор. Не тут-то было. Андрей мушкой своего автомата зацепил мушку автомата нападающего, дернул его на себя. Боевик крепко держал оружие в руках и не хотел с ним расставаться. Ну и не надо. Качнувшись навстречу Андрею, он получил удар стволом в горло и прикладом снизу в челюсть.

Но ведь есть еще двое, которые уже давно передернули затворы и не стреляли до сих пор только потому, что на линии огня были их товарищи. Больше их нет. До цели не больше метра, пальцы напряглись на спусковых крючках.

— Всё, всё! Сдаюсь! Я сдаюсь, успокойтесь. Всё.

Андрей очень правдоподобно изобразил отказ от дальнейшей защиты и решимость сдаться. Даже бросил на пол трофейный автомат. Наемники поверили таким действиям и сошлись ближе друг к другу. Андрей, как бы уставший от схватки и психического перенапряжения, пошатнулся влево, еще раз. Теперь он, с поднятыми руками, находился один на один с первым нападающим, второй же оказался прикрытый им, то есть трое оказались почти на одной линии.

Андрей пошатнулся в третий раз, застонал, чуть согнулся (на самом деле выбирал устойчивую позу) и, опуская правую руку, поддел в кругообразном движении приклад нападающего. Что дальше? Дальше, продолжая движение в стиле «от винта!» в фильме «В бой идут одни старики», он, словно пропеллер самолета, закрутил калаш, увеличивая амплитуду и скорость. Руки боевика, сжимавшие автомат, сначала наложились друг на друга, потом заплелись, начали выпускать калаш, и тот, вылетев из рук боевика, продолжая вращение, улетел в угол комнаты. Сам же боевик, шокированный происходящими чудесами, получил в кадык и начал обмякать на пол.

Пока он обмякал, Андрей толкнул его на суетящегося за ним последнего наемника. Но не попал — наемник то ли был слишком хитер, то ли инстинкт самосохранения подсказал ему отпрыгнуть в сторону. Однако ошеломление все-таки было. Этим воспользовался Андрей, подскочив к нему вплотную. Боевик от неожиданности сделал еще одно инстинктивное движение: хотел ударить-оттолкнуть страшного соперника горизонтально перехваченным автоматом с выставленным вперед магазином. Его учили, что так ткнуть магазином противника — это эффективно. Может быть, но только не против русских морских диверсантов. Андрей просто по касательной встретил нижний край магазина правой ладонью и провернул его внутрь вокруг оси автомата. В результате калаш вывентился из рук наемника и оказался в руках Андрея, а наемник, получив неожиданный подкат ниже левой коленной чашечки, дернулся вниз и треснулся переносицей о собственный автомат.

В завершение Андрей подошел и надолго успокоил последнего оставшегося в сознании нападавшего — скулящего на полу «гимнаста».

Клим чуть не сдурел от бессильной злобы. Весь накопленный потенциал негатива он вложил в дикий нечеловеческий кри-и-и-к!!!

Тра-та-та-та-та-та-та-та-та-та!!! — полная автоматная очередь, выпущенная Андреем в потолок, пресекла истерику и поставила жирную точку в этом театре абсурда.

Андрей подошел к главарю скопцов, который стоял, тяжело дыша, с выпученными безумными глазами и, выразительно обведя взглядом всех присутствующих, резко задрал вверх его рубаху. Под рубахой. были трусы телесного цвета! Еще один рывок, вниз — и присутствующие охнули от неожиданности: их лидер, их «великий учитель», их пастырь и поводырь в царство вечного блаженства. не был оскоплен!!!

Оханье начало перерастать в недоуменно-недовольный гул, готовый перерасти в бурю, но.

Но в этот момент в двери ввалилась ватага братчиков во главе с Седым.

— Чего тут происходит, в натуре! Оп-па, — это он наткнулся на хрипящего голого Клима с рубахой на голове и спущенными трусами. — Вот те на! Клим, а ты, оказывается, мужик. А чё ж ты пургу гнал про всякое «спасение» и «избранность» скопцов, а?

И, повернувшись к Андрею:

— Мы пошли проверить, как вы, а вас нету. Думали, слиняли. Я сперва осерчал, потому как решил, что ты не поверил моему слову. А потом покумекал — не, думаю, тут чего-то не то. Кинулись искать, пришли сюда, а тут стрельба. Ты стрелял, что ли?

— Я, Седой, все в порядке. Благодарю за то, что держишь слово. Твоей вины тут нету — эти беспредельщики траванули нас газом. Оклемались аж здесь. Пришлось малехо успокоить некоторых.

— Да-а, а ты, гляжу, и вправду ломом подпоясанный. Уделал семерых. Четверых псов-наемников с калашами! Ну, и чего дальше?

— Уходим мы, как и говорили.

— Так это, слышь, того, может, останешься? Житуха, понятно, не столичная, но на свежем воздухе, — Седой поманил Андрея пальцем, мол, наклонись ближе. Тот наклонился. — Слышь, я не просто так. Мне скоро того, кранты, так на кого я оставлю своих архаровцев? Может, станешь моим преемником? Если хочешь — созову совет воров и коронуем тебя чин чинарем.

— Седой, благодарю еще раз за твое гостеприимство, но извини, не могу. Нам пора. Эй, кто знает, где наши вещи?

— Я знаю. Они здесь, в сенях. Мигом принесу, — это сказал тот «смелый» мужик, который задал вопрос.

Через полминуты вещи были принесены, и вскоре Андрей Марченков и отец Арсений, одетые уже в свою одежду, направились к двери в сопровождении Седого, двух его охранников и скопцов. Остальные братчики с несколькими крепкими сектантами (дай Бог, уже бывшими сектантами) остались вязать псевдо-скопца Клима с его подручными и наемниками. Разборки будут потом.

Процессия из двустворчатых дверей зала прошла в темные узкие сени и подошла к выходной двери.

Андрей вышел первым и… петля, зашморгнутая вокруг шеи снова, как давече у американцев, вздернула капитана третьего ранга Марченкова. Но только Андрей начал злиться на самого себя (ведь он опять забыл про коварство рыбоглазого шефа безопасности скопцов!), как удар тока в несколько тысяч вольт сотряс тело капитана третьего ранга и он отключился.

Андрей не видел, как чернокожий американский солдат раскрошил прикладом нос Седому, как на прицел взяли всех скопцов и братчиков и куда-то увели. Не видел он, как к его отключенному телу подъехал на УАЗике ЦРУшник Саймон Блюмкин и, вдоволь насмотревшись на поверженного врага, велел грузить его и молодого священника в стоящий неподалеку БМП с российским флагом. Еще не видел он, как демонтировали и перетаскивали в крытый бортовой УРАЛ лабораторию по производству синтетического героина, а вместе с ней нескольких сектантов, видимо, лаборантов.

Символ веры

Диакон Андрей Марченков пришел в себя быстро, но не подавал виду, чтобы, во-первых, обдумать ситуацию, и во-вторых, чтобы не получить раньше времени по голове.

Судя по всему, священника отца Арсения поместят в тот лагерь, что за административным блоком тюрьмы ЦРУ (поэтому за него можно быть спокойным), а его самого обколят транквилизаторами и в деревянном ящике с отверстиями вывезут в неизвестном направлении. Перспективка, прямо скажем, аховая. Неужели провал задания, ведь теперь его будут охранять с утроенным вниманием? Единственная надежда — на то, что транспорт придет не сегодня, и у него будет время организовать побег. А, может, и что-нибудь получше, ведь он способен на многое, потому что он — целый капитан третьего ранга морского спецназа ГРУ ВМФ России!

Андрей незаметно, узкой щелочкой приоткрыл один глаз. В чреве БМП на специальных сиденьях сидели водитель-механик, рядом с ним офицер (оба в российской военной форме, сволочи), напротив, зажатый двумя американскими морскими пехотинцами и снова с поникшей головой, ехал отец Арсений, а сам Андрей был также зажат двумя здоровенными неграми с каменными выражениями лиц.

Боевую машину пехоты бросало добряче, но пятьдесят километров для такого железного монстра — пустяк. Поэтому через два часа (надо все-таки учитывать бездорожье) БМП резко остановилась. Как будто от толчка при остановке Андрей вскинулся и порывался встать. Солдат напротив ткнул его в живот прикладом М-16, а рядом сидящий негр черной лапой придавил к лавке.

Ненадолго, потому что буквально через несколько секунд прозвучала команда «get out!».

Андрея, как, впрочем, и отца Арсения, который старался избегать взгляда своего несостоявшегося спасителя, за шиворот выволокли через задний квадратный люк машины. Оба упали в пыль дороги и оба тут же получили ребротычину. Над ними с брезгливой ухмылкой возвышался Саймон Блюмкин.

— Wellcome back, mister X!

— Ой, я тебя умоляю, разговаривай по-человечески, — поморщился Андрей, вставая и помогая встать отцу Арсению. — Такое утро, а ты тут во рту камни ворочаешь.

— Ошибаешься, я с тобой разговаривать не собираюсь. Мне проблемы больше не нужны. Завтра придет транспорт и отправишься ты к тем, кто вывернет тебя наизнанку.

— А если я снова захочу сбежать? А заодно и шарагу твою развалю здесь. Думаешь, в этот раз ты меня остановишь? Не боишься?

— Не-а. Американская армия тебя больше не охраняет. Добро пожаловать к своим соотечественникам. Попробуй справиться с ними, а заодно с тем, за кем ты якобы гнался. Ты даже не представляешь, кто тебя будет охранять! Ребята, ведите их!

И ЦРУшник, довольный, рассмеялся.

Гремя цепями и спотыкаясь, отец Арсений и Андрей под дулами четырех автоматов прошли ворота тюрьмы, двух наемников-часовых у ворот, ангар с техникой, копошащихся американских солдат, группу вооруженных до зубов головорезов разных национальностей, играющих в карты под навесом около административного корпуса, и подошли к железной двери в высоком, метров шесть, заборе с колючкой наверху и знаком «высокое напряжение!»

Из двери корпуса выскочил старый знакомый украинский националист с наклеенным на шнобель пластырем. Расставив руки в стороны на манер приблатненной шпаны, он манерно заходил кругами вокруг Андрея.

— О-о-й, ты дывы, хто к нам прыйшо-о-в! Та цэ ж моска-а-алыку! Казав я, курво, що тоби хана, а ты нэ ви-и-ирыв. Ось ты й знову тут. Що, плыв, плыв, та на бэрэзи всрався? Зараз за цым парканом тоби твои рученьки-ниженьки повидрыва-а-ають, зараз твои москальски оченьки заплю-ю-ющать!..

Андрей остановился и равнодушно слушал дешевые понты украинского нацика, краем глаза следя, как на пороге ангара стоит и наблюдает за сценкой Саймон Блюмкин в компании с бывшим главой службы безопасности скопцов. Наверняка рыбоглазый уже перевербовался в услужение к американцам (если он не все время работал на них!).

— …Ну то й що, що будэмо робыты? Може, тэбэ грохнуты самэ тут, щоб не страждав? Га? Та ни, краще побачити тебе пошматованым на дрибни шматочки та розкыданым по всёму Сыбиру.

Хрясь!! Лоб Марченкова сделал покалеченному недавно носу бандеровца пластическую операцию № 2. Ряженый нацист даже не поднял рук — рухнул бревном в пыль. Примечательно, что никто не вступился за украинского наемника. ЦРУшник, криво усмехнувшись, молча вошел в ангар, а солдаты-конвоиры даже рассмеялись и как-то теперь уже мягко и добродушно подтолкнули пленников к двери. Андрей еще раз убедился в том, что предателей, особенно таких «идейных» и мерзких, кое-как терпят, да, но никто никогда не уважает. Ими пользуются, как вещью, и ими брезгуют, как куском дерьма — вот и всё.

Тяжелая железная дверь после стука прикладами почти тотчас отворилась. Проталкивая в нее закованных в цепи пленников, американские солдаты с М-16 наготове попятились, а двое закрестились по-католически. Странное поведение конвоиров не ускользнуло от внимания ни Андрея, ни отца Арсения. Чего они так боятся? Почему Саймон так уверен, что пленники никуда не смогут сбежать из-за этого забора? Да и бандеровец так злорадствовал.

Когда пленники переступили железный и высокий, как на корабле, порог, их приняли крепкие руки двух мужчин в темно-серых лагерных спецовках, и дверь с сильным стуком захлопнулась.

К отцу Арсению подошли двое суровых бородатых мужиков в таких же спецовках («Если это лагерь, то почему без номеров или других опознавательных знаков?» — подумал Андрей) и молча приказали следовать за ними по открытой площадке вглубь лагеря. Андрея же один из стражей ворот повел к ближайшей двери в длинном низком бараке.

Морской диверсант лихорадочно соображал, оценивая обстановку и намечая план действий. Но план никак не вырисовывался, даже приблизительно. Что там, за этой дверью? Обычная темница или камера пыток? А может, один укол под лопатку за порогом — и он на всю оставшуюся жизнь превратится в овощ? Или, может.

Андрей не сразу сообразил, что мужик-конвоир ему что-то шепчет. Вся кровь прилила к голове морского спецназера. Но он с собой совладал и понял, что если бы это был враг, то ему нечего бы было таиться. Поэтому он так же тихо переспросил.

— Что?

— Я говорю, продолжайте идти и ничего не предпринимайте. Ведите себя тихо, как пленник. Здесь везде видеокамеры. Вы поняли?

— Да. А куда мы идем?

— Сейчас я вас заведу в так называемую карантинную комнату. Нам нужно пройти через нее, чтобы попасть туда, куда я вас веду.

— А куда вы меня ведете?

— К друзьям. И туда, где нет видеокамер. Да-да, поверьте.

— К друзьям? Чьим друзьям?

— Тише! Потом все узнаете. Все, пришли. Заходите. Сейчас я вас несколько раз ударю, так что подыграйте мне.

Саймон Блюмкин сидел за монитором компьютера, рядом с ним стоял офицер-морпех и бывший глава службы безопасности скопцов. Все следили, как видеокамера ведет двух людей — одного в серой спецовке, а другого в цепях. Тот, что в спецовке, несколько раз подталкивал пленника, при этом что-то говоря ему. Видимо, подгонял. Вот они зашли в комнату. Конвоир, войдя вторым и прикрыв за собой дверь, подошел к остановившемуся пленнику и вдруг ударил того сзади по почкам. Пленник согнулся, на лице — гримаса страданий от боли. Человек в спецовке обошел и заехал снизу вверх коленом в лицо. Закованный в цепи пленник дернулся назад так, что даже подлетел в воздух и со всего маху приземлился на спину. Но не затих (крепкий!), а заелозил по полу, сплевывая кровавую слюну. Конвоир не удовлетворился своей «работой» и трижды с наскоком ударил лежащего пленника в живот, в ребра, снова в живот. Последним футбольным ударом он заехал тому в голову. Пленник дернулся и затих. Конвоир взял лежащее тело за одну ногу и поволок ко второй двери.

Саймон выключил монитор. В наступившей тишине первым не выдержал рыбоглазый.

— Да-а, Саймон, это не твои морские пехотинцы. Вот как надо, жестко и без церемоний.

Вместо ответа ЦРУшник задумался. Он гадал, а не поспешил ли он сообщить в Центр о русском диверсанте-разведчике? Может, и вправду это какой-нибудь заблудившийся московский турист-айкидока? Но нет, как говорят русские, «лучше перебдеть, чем недобдеть» — там, в Центре, разберутся. И он со спокойной совестью хлопнул ладонями по столу.

— А не пора ли нам позавтракать, господа?

Он встал из-за стола, отдал команду рядом сидящему оператору продолжать следить за камерами и повел двух офицеров к выходу.

Андрей расслабленно волочился из одной пустой комнаты в другую, потом в третью, в четвертую, каждый раз больно ударяясь головой о высокие пороги. Но терпел и изображал бессознательного. В четвертой комнате к конвоиру-мучителю присоединился второй, и его уже за руки-ноги вынесли во двор. Поднеся к жилому бараку, бесцеремонно вбросили внутрь и вошли следом.

— Эй, вы живы?

Андрей резко принял нормальную позу, сев на полу по-турецки.

— А что со мной сделается.

Мужики переглянулись и улыбнулись.

— Здесь можно свободно говорить, здесь нет прослушки и камер.

— Какая таинственность. Что это за место и где тот молодой священник, что был со мной?

— Так он вправду священник? — глаза мужчин почему-то заискрились радостью. — А какой, православный? Наш?

— Самый взаправдашний православный священник Русской Православной Церкви Московского Патриархата. А что? Вы чему так искренне радуетесь?

— Мы не будем пока вам ничего говорить, но там, за этой дверью, с вами хочет кое-кто встретиться. Там и получите ответы на все вопросы. Прошу вас, заходите. А мы пойдем. До свидания. Извините, если переборщил с рукоприкладством.

Последние слова виновато произнес тот самый конвоир, с которым они разыграли спектакль избиения.

— Да ладно, ничего, все в порядке. Эй, постойте, а цепи?

— Там с вас всё снимут. Входите! — сказал конвоир и скрылся с товарищем за входной дверью.

Андрей стоял в предбаннике барака между двумя дверями, ничего не понимая. С одной стороны мистический страх американцев перед обитателями этого места, а с другой — спокойная деловитая доброжелательность встретивших их с отцом Арсением обитателей этого самого страшного места. И вот дверь, за которой его ждут. Друзья.

Ладно, посмотрим. Андрей решительно зазвенел цепями к двери и постучал в нее.

Слабый старческий голос откуда-то из глубины барака ответил:

— Войдите!

Не успел Андрей прикоснуться к ручке, как дверь открыл интеллигентного вида мужчина в простом костюме (такие раньше продавались в Советском Союзе и их носили инженеры и учителя). Лет сорок пять, тонкие черты лица, высокий лоб, очки в потертой роговой оправе, аккуратные усы и бородка — ни дать ни взять профессор института!

— Проходите, пожалуйста, вас ждут. Игорь, Олег, снимите с гостя эту гадость!

К вошедшему гостю подошли два молодых человека с ящиком инструментов и споро сбросили оковы.

— Прошу. Сюда, пожалуйста.

Андрей оглядывал барак. До половины это было просторное помещение с подобием кухни (почерневшая от времени и покореженная дюралевая мойка для посуды, пара подвесных рукомойников, кирпичная печка с жаровней и затушенная по причине лета буржуйка). Рядом двумя рядами протянулись столы. Всего человек на двадцать-двадцать пять. Вторая половина представляла собой разделенную щитами на мини-квартиры жилую зону.

Около печки суетились четыре женщины. Двое чистили овощи и зелень, а двое других куховарили на жаровне.

Из небольших закопченных выварок поднимался ароматный пар. В углу сидела древняя бабулька лет девяноста и слепо щурилась на вошедшего.

В ногах прямо на полу сидел. давешний волохатый знакомец Остап!

«Профессор», указав на табурет напротив, сел рядом со старушенцией.

Андрей представился и сел.

— Алексей Марченко, турист из Москвы.

Молчание. Пристальный взгляд внимательных усталых глаз. И вдруг:

— Знаете, в далекие тридцатые после одного из концертов шел к себе домой Шостакович. Погода была скверная, настроение тоже не ахти, да еще в парадной его подъезда какие-то двое алкоголиков собирались откупоривать бутылку. Один, увидя Шостаковича, спросил: «Мужик, третьим будешь?» Тот подумал и махнул рукой: «А давайте!» Разлили по стаканам, начали знакомиться: «Я Антип, дворник», «А я Егор, сапожник. А ты кто?» «А я композитор», — ответил Шостакович. Те немного помолчали, а потом говорят: «Ну, не хочешь говорить — не надо». Так вот, молодой человек, не хотите говорить — не говорите. Мне слишком много лет, чтобы я не могла отличить правды от вымысла.

— Извините, вы правы. Но дважды извините и не сочтите за грубость, если правду я пока не скажу.

— Как вам будет угодно.

— Но мне сказали, что вы хотели меня видеть. Может быть, вы меня с кем-то спутали?

— С кем же вас можно спутать здесь, в глуши? Впрочем, хватит загадок. О вас рассказывал один наш друг из внешней охраны и старец отец Арсений. Тот самый старец, который остановил вашу с Остапушкой потасовку.

Андрей живо вспомнил встречу в лесу, благообразного древнего старца и то тепло, которое разлилось по душе после всего пары фраз.

— Я помню. А вы Остапушке вашему не говорили, что нельзя лазить в чужие огороды? Знаете, в поселении его считают исчадием ада, виновником исчезновения вещей, домашних животных, людей и даже виновником в смерти семи человек.

Остап виновато заёрзал на полу и прижался к коленям старушки. Она с ласковой укоризной погладила ему космы.

— Остапушка на вид, безусловно, не такой, как все, но сердце у него добрее, чем у многих. Да вы и сами знаете, что он и мухи не обидит.

— Я-то знаю, а вот людей он напугал здорово. Не нужно ему больше ходить в поселение, хотя бы неделю. Можно так устроить? Жаль будет, если его сгоряча ранят или убьют за чужие грехи.

— А что случится через неделю?

— Мы уедем. Возвратимся в Москву. Не все, конечно, но, я думаю, большинство. Люди, которые живут в общине в пятидесяти километрах от вас, приехали сюда не по своей воле, а по ослеплению, по гордыне.

— Вы так уверены, что вас отсюда выпустят??

— Ну что вы. Конечно, нет. Но я думаю, с Божьей помощью.

— Да-да, нам рассказывали, что вы каким-то чудесным образом половину охраны одолели и чуть не сбежали.

— Чуть не считается. Надеюсь, в этот раз я учту прошлые ошибки. А насчет чудес, то скажу, что никаких чудес здесь не было. Я, видите ли, русский морской офицер, и справляться с такими ситуациями меня учили.

Глаза бабушки заблестели.

— Боже, как же давно я слышала эти дивные слова: «русский морской офицер»! Где же вы изволили служить?

— В Санкт-Петербурге.

Андрей осекся на полуслове, так как увидел, что эта странная женщина напротив… плачет.

— Что случилось, вам нехорошо?

«Профессор» приложил палец к губам.

— У нашей мамы отец был морским офицером…

— Капитаном третьего ранга, его расстреляли в тридцатом, — продолжила «мама». — А, вас шокировало то, как они меня называют? Придумали, вот, «наша мама», да я и не возражаю. Пусть. Я их всех люблю, как родных. А вы, извините, в каком чине?

— Капитан третьего ранга. В данный момент в отставке.

— Господи, какое совпадение! Капитан третьего ранга из Петербурга здесь, в сибирской тайге! Простите, вы сказали «в отставке»? Но ведь вы еще так молоды! Что-то случилось?

— Да нет, все в порядке. Я служу по своему же профилю, только несколько в другом ведомстве. Извините, большего сказать не могу — тайна, причем не моя.

— Да-да, конечно. А я вот расскажу вам всё.

Женщины на кухне как раз сняли с жаровни выварку и кастрюлю. Они оставили ножи и поварешки, вытерли фартуками руки и примостились на лавках напротив своей «мамы». «Профессор» снял и неспешно протер очки.

Все приготовились слушать.

— Так получилось, что родилась я в Санкт-Петербурге в тот день, когда в Екатеринбурге расстреляли семью Государя Императора Николая II. Прошел уже почти год, как все наши родственники уехали за границу и каждый месяц звали нас бросать все и ехать к ним. Но мои родители отказывались с одной стороны из-за того, что я была слишком мала для переездов, а с другой стороны мой папа говорил так: «Хоть я и давал присягу служить Государю Императору, но я присягал также и своему Отечеству. Я русский офицер и я не могу бежать из России в такое тяжелое время». Моя мама, княгиня Елизавета Михайловна Юсупова, и я, новорожденная девочка Наташа, остались в Петербурге, а папа после таинства моего крещения уехал на фронт. Через год с небольшим он вернулся, раненый и надломленный. Сначала жили на то, что большевики не успели конфисковать в семнадцатом, а потом, как рассказывала мама, наступили черные времена. Как родители меня выходили в том враждебном окружении — ума не приложу. В двадцать восьмом однажды вечером к нам в комнату (остальные экспроприировали) пришли люди в кожаных бушлатах и куда-то увели папу. Я помню, как мне, десятилетней девочке, стало до тошноты страшно. Но папа вернулся утром и даже в приподнятом настроении: ему, как бывшему военспецу, предложили послужить на вновь создаваемом военно-морском флоте. Флот-то был, но настоящих офицеров не хватало катастрофически. И папа, бывший капитан третьего ранга военно-морского флота Его Императорского Величества князь Николай Иванович Юсупов, согласился.

Два года мы жили хорошо. Но через два года снова пришли домой такие же мрачные субчики в кожанках и снова увели папу. Утром он не вернулся, как не вернулся на следующий день и через день. На четвертый день мама и я пошли в штаб флотилии, где он служил. Там нам сказали, что папа арестован по обвинению в подготовке вооруженного мятежа и распространении на вверенном ему корабле старорежимных порядков. И в конце сообщили, что папу расстреляли. Маме стало плохо, а мне опять страшно.

Весть об аресте и расстреле папы быстро облетела всех, с кем мы общались. Из школы меня исключили, из нашей комнаты нас переселили в какой-то подвал почти на окраине города. Но и это еще не все. Однажды утром к подъезду нашего нового жилища подъехал грузовик, в котором уже сидело несколько семей, подобных нашей, и нам велели быстро собираться. Из всех вещей нам позволили взять только узел с бельем, узел с теплыми вещами и тяжеленный чемодан с книгами. Мама очень просила, чтобы нам позволили оставить этот чемодан, даже дала солдату какую-то золотую безделушку, и нам оставили. Видимо, чтобы лишний раз поиздеваться: дескать, женщина и девочка переселяются неизвестно куда, и вместо того, чтобы взять побольше необходимых вещей, пусть таскают неподъемный чемодан книг, так им и надо, врагам народа.

Нас переселили в Украину, в село Веселое Харьковской губернии. У нас забрали документы, выделили брошенную избу, больше похожую на сарай, и велели работать на полях.

В школу я не ходила, но мама вечерами учила меня всему, что она знала, да еще вслух читала те книги из чемодана. Конечно же, Святое Писание и Закон Божий, Четьи-Минеи (жития святых), Добротолюбие, творения Иоанна Златоустого, аввы Дорофея и Исаака Сирина, чудные книги Святителя Игнатия Брянчанинова, отца Иоанна Кронштадтского, Феофана Затворника и другие. Знаете, вокруг был мрак и безысходность, а в низенькой избушке через эти книги мощным лучом бил свет высшей правды жизни, свет неугасимой любви Божией.

Многие не выдерживали напряжения и впадали в отчаяние, многие пытались бежать. Куда? Их ловили и отправляли в такие места, по сравнению с которыми холодная и голодная жизнь в селе была просто раем земным.

Святоотеческие книги давали мудрость и силы, учили смирению и незлобию, учили, как выжить и как жить.

Но пришла большая засуха тридцать второго года, а вместе с ней пришел страшный голод. В нашем селе начали умирать люди. Однажды, обезумев от голода и отчаяния, односельчане палками и камнями насмерть забили мою маму, княгиню Юсупову, фрейлину двора Его Императорского Величества. Они убили ее только за то, что им показалось, будто она несет завернутую в платок краюху хлеба. Когда после убийства из-под материи на землю выпал деревянный чурбачок для растопки печки, все разочарованно и с тупым равнодушием разошлись.

Я боялась выйти на улицу, поэтому похоронила маму только на следующий день. После этого стала ежедневно по многу часов в день молиться. Я не помню, когда я спала, я не помню, что я ела и пила, я не помню, как я вообще выжила тогда. Это сейчас, после стольких лет, я понимаю, что меня хранила вера, в которой наставляла меня мама, и любовь Божья, способная совершать любые чудеса. Но тогда все происходило как во сне.

Когда выпал первый снег 1933 года, недалеко от моей избушки остановился накрытый брезентом грузовик, из которого выскочили солдаты и разбрелись по селу. Вскоре все вернулись ни с чем и стояли около машины, дымя папиросами и смотря по сторонам. Вдруг офицер этой команды бросил взгляд на мои окна и я не успела спрятаться. Понимая, что будет дальше, я начала лихорадочно заталкивать книги в чемодан, с которого мы с мамой еще год назад содрали, сварили и съели кожу.

Как оказалось, я из всего села осталась одна в живых, и меня снова везли в неизвестном направлении. «Господи! — молилась я. — Ты же не посылаешь нам испытания свыше наших сил, так доколе я буду мучиться? Господи, освободи тело мое от мук непосильных и поскорее прими душу рабы Твоей Натальи! Боже мой, Боже мой, вскую мя еси оставил?[21] У меня больше нет никаких сил!» Я молилась, и Господь дал мне силы, как, например, силы вцепиться мертвой хваткой в чемодан. Это зрелище, наверное, так поразило офицера и солдат, что они не только не стали забирать чемодан, но даже не делали попыток посмотреть, что там. А может, просто подумали, что я сошла с ума, и какие вещи могут быть у сумасшедшей? Ну разве не явное чудо, что Господь хранил сей чемодан вплоть до этого места и дал мне силы донести его? Представьте: никто на протяжении всего пути не делал даже попытки позариться на его содержимое! Ведь были пересылки, обыски, выдавали и меняли вещи, но чемодан этот или был словно невидим для них, или книги для обыскивающих не представляли никакой ценности. Да вы скоро увидите и тот самый чемодан, и те самые книги.

На чем я остановилась? Ах, да! Меня, еще девушку и парня в закрытом автозаке привезли в Петербург. Я сквозь крошечное прямоугольное отверстие под самой крышей будки пару раз разглядела старые знакомые дома родного города, и это был последний раз, когда я их видела.

Нас привезли в какую-то тюремную больницу без окон, где над нами начали проводить опыты. Почему-то все думали, что я. ела людей и поэтому, представляете, выжила! Что за дикий вздор! Кормили в больнице сносно, делали какие-то уколы, часто брали кровь и другие анализы, следили за гигиеной и… боялись. Да-да, сколько раз я замечала, как испуганно прячут взгляд медсестры и даже доктора, когда я пыталась заглянуть им в глаза!

В тридцать девятом, когда Гитлер напал на Польшу, нас посадили в закрытый вагон и вместе с врачами отправили сюда. Говорили, что это колония для прокаженных и мы должны жить здесь. Не знаю, не видела я тут ни одного прокаженного. Думаю, этот эпитет имел символическое значение, потому что всех, кто здесь тогда был, собрали с украинских голодоморных сёл, как единственных выживших, и поместили с какой-то исследовательской целью. Только вскоре началась война и стало не до науки. Нас кормили и всё такое, но никаких опытов не проводили. Здесь я узнала столько, что просто… что просто нет слов.

Из-за того, что у меня были святоотеческие книги и я их берегла, заключенные со мной обходились вежливо, хоть мне и было лет меньше, чем многим из них. Мы часто собирались вот здесь, в этом бараке, на этом самом месте и устраивали долгие вечера диспутов.

Помню, как один пожилой господин рассказал свою версию голодомора на Украине и Поволжье.

«Засуха, — говорил он, — не является основной причиной стольких смертей. Основная причина в том, что благодаря февральской, а потом окончательно октябрьской революциям 1917 года к власти в России пришли культовые сатанисты и воинствующие талмудические иудеи. Они, представляя мировые силы зла, в основном, конечно, Англии и США, занялись истреблением Российской империи и всего русского. Прежде всего нужно было уничтожить стержень народа — Православную веру, а потом и саму государственность. Но как это сделать с многонациональной монолитной страной, где межнациональные отношения притирались и цементировались веками? Раздробить! Принцип «разделяй и властвуй» как раз подойдет. Параллельно со взрывами церквей и расстрелами священнослужителей начали делить территории по этническим признакам. Одной из таких территорий была Малороссия.

Учитывая националистические всплески, которые последние триста с лишним лет периодически сотрясали Малую Русь, правящая в Москве клика решила подыграть деструктивным, но чрезвычайно активным антирусским силам. Цель у них была общая — уничтожить русский народ, а тех, кто все-таки останется в живых, навсегда превратить в быдло, в скот, в бессловесных рабов. Методы тоже были общие: режь, жги, убивай, мори голодом, то есть в отношении русских, а особенно православных русских, делай что хочешь. Взамен властолюбивые националисты получали контроль над всей Малороссией в составе молодой Советской Республики. Поволжье, кстати, также было выбрано из-за самого высокого процента не отрекшихся от православной веры русских мужиков и баб. Засуха послужила лишь удобным предлогом.

Но вернемся к Малороссии. Как уничтожить русских там, где за века всё перемешалось? И решили обрушить удар голодом в северные, центральные и восточные регионы, где процент русского населения был самым высоким. То, что в результате масштабной «акции» будут умерщвлены сотни тысяч украинцев, иудео-сатанинскую центральную власть в Москве не волновало: чем меньше гоев останется на земле, тем быстрее воплотится тысячелетняя мечта правителей народа Израилева о власти над всем миром. Националисты же, будучи по природе своей холуями без чести и совести, также не сильно переживали за жертвы среди «своих» — главное любыми путями изничтожить «москалей» и захватить власть.

Но зачем? Зачем так упорно и постоянно рваться к власти, если из истории известно, что, получив власть, украинские националисты сразу передерутся и непременно всё развалят? Патологическая гордыня, извращенное болезненное властолюбие и полнейшее отсутствие чести — такие качества никогда ничего не созидали. Помните, что говорил великий Гоголь устами своего Тараса Бульбы? Тарас Бульба: «Знаю, подло завелось сейчас на земле нашей; думают только, чтобы при них были хлебные стоги, скирды, да конные табуны их. Милость чужого короля,… который желтым чеботом своим бьет их в морду, дороже для них всякого братства».

Тем не менее украинские националисты постоянно рвутся к власти, при этом непременно скулят и пакостят всем, в том числе и себе самим вместо того, чтобы нормально жить и работать, и дать нормально жить и работать другим.

Так что голодомор 32-33 годов был направлен именно против русского населения».

Этот человек говорил убедительно, логично, и, судя по всему, он доподлинно знал, о чем говорил. Поэтому я склонна думать, что он был прав в своих суждениях, иначе действительно, зачем всё так сложно? Почему просто не поставить к стенке, как это делалось раньше? Зачем нужно было переселять нас в украинские села и морить там голодом? А затем оставшихся в живых пропустить через клиники и поселить сюда, в самую глубь Сибири, да еще для большей изолированности назвать это место «колония прокаженных»? Ответ только один: фактическое уничтожение русских и политическая целесообразность. А кстати, что сейчас говорят о той страшной трагедии?

— Увы, говорят диаметрально противоположное. Говорят, что Москва голодомором намеревалась уничтожить украинский народ как этнос. То есть голодом морили именно украинцев.

— Кто морил?

— Русские, конечно.

— Русские? Но тогда в правительстве практически не было русских!

— И тем не менее. Москва — значит русские, и точка.

— Но зачем, зачем это нужно было русским?? Хоть какую-то причину называют?

— Врожденная «москальская» кровожадность.

— И всё?? И в это верят???

— Этим занимаются за очень большие деньги лучшие промыватели мозгов в мире, поэтому народ, скажем так, уже почти верит.

— Ккако-о-й у-у-ужас! Какое тупое отсутствие элементарной логики! Ведь если подумать логически: власть у Москвы была? Была, причем тотальная. Земля и всё, что на земле, кому принадлежало? Власти, центр которой опять же в Москве. Так какова же была цель Москвы в уничтожении украинских крестьян, которые не бунтовали, а кормили города и фабрики, причем не только в Малороссии? Почему нужно было уничтожить русских — понятно, это идеология и большая политика, но уничтожать украинцев. Господи, какое кощунство! И как противно!

Андрей развел руками.

Старая княжна молчала и плакала. Никто не смел нарушить молчание.

Через несколько минут она, наконец, взяла себя в руки.

— Извините, тонкокорая я какая-то стала на старости лет. Но так извратить историю!… Ну да ладно, Бог им судья.

— Сегодня в обществе, особенно в «просвещенном» западном, вовсю правят бал сатанисты. Это не образный эпитет, а реальные культовые дьяволопоклонники, которые действительно по всем правилам поклоняются сатане. Европа уже единая, с единым парламентом и едиными законами. По этим законам, например, содомский грех больше не грех, в храмах благословляют и «освящают» однополые браки, «венчают» собак и кошек, священниками могут быть гомосексуалисты и женщины. Кто против — под суд! При этом преступления против собственности подавляются беспощадно и общественный порядок наводится железной рукой. Налицо дьявольская насмешка над обществом: убивать тело и наносить вред имуществу запрещено, а убивать душу — пожалуйста. Но самое печальное то, что после развала Советского Союза исчез железный занавес, и весь этот мутный поток хлынул к нам без ограничений.

— Ах, Запад, Запад. Помню, когда маменька рассказывала о Париже, она мечтательно закатывала глаза и улыбалась. Я спрашивала тогда: «А почему мы не живем в Париже, если там так сказочно прекрасно?» После моего вопроса она гладила меня по голове и очень серьезно отвечала: «Потому, что тот Париж, о котором все грезят, он всегда был лишь в мечтах. На самом деле действительность грубее и пошлее. А еще потому, что мы — русские, и поверь, что в мире нет ничего прекрасней нашего Отечества. Только вдумайся: Святая Русь. Париж — это водевильчик, а Святая Русь — это симфония! Насчет Запада очень точно сказал философ Кант: «Чем больше просвещенный разум ищет наслаждений, тем меньше получает удовлетворения и больше страданий».

Послушайте, друзья, из того, что сказал этот молодой человек и из того, что мы слышали от охранников, лично я делаю такой вывод: слава Богу за всё! Я уже стара и скоро уйду в мир иной, но вот что я вам скажу: приехав сюда под конвоем в далекие довоенные годы, многие из нас думали, что попали в пургаториум[22], но на самом деле (согласитесь вы или нет, не знаю), мы испытали прямое действие Божьей благодати. Ведь мы все грешники, то есть по сути разбойники, и сами выбираем себе крест. «Дай Бог, чтобы выбрать правый крест и подобно разбойнику, распятому на правом от Христа кресте, попасть в рай, — думали мы, мечтали, молили. — Но Бог за все наши страдания сделал гораздо большее: Он вырвал нас из того кошмара и привел сюда. И мы не сразу поняли высокий смысл происшедшего. Многие роптали, отчаивались, порывались вырваться отсюда в мир, как будто мир не только примет, но и что-то даст. Не примет и не даст, а отнимет последнее! И люди гибли.

Человек засеян и добрым и злым, и главный труд человека — взращивание добрых плодов и борьба с терниями зла. Но «если Господь не созижди — всуе трудишися». Вот нам Господь и созижди сей телесный подвиг. Но телесный труд без духовного подвига вреден и приводит к дмению[23], а духовный подвиг без исполнения заповедей, особенно смирения и покаяния, лишен всякого смысла. Смирение — упование на Бога. А на кого мы могли все время уповать, как не на Бога? Вот и выходит, что нас поместили просто таки в тепличные условия для духовного труда!

Георг Кристофор Лихтенберг говорил: «Кто имеет меньше, чем желает, должен знать, что он имеет больше, чем заслуживает». Мы должны это помнить и не жалеть, друзья мои, что провели годы именно здесь.

Там, за забором, нас считают подневольными пленниками, изгоями, рабами. Но дух наш свободен, а, следовательно, и мы — свободные люди.

Там, где нет любви — там нет истины. Далеко за тайгой любовь подменили холодным расчетом и страстями. Там людям очень трудно, во сто крат труднее, чем нам, и нам ли роптать? Святой Марк Подвижник говорил: «Лучше немощная совесть, чем со тщеславием добродетель».

Андрей сидел, раскрыв рот. Он был поражен. Это была одна из лучших проповедей, которые он когда-либо слышал. Она, эта проповедь, тем более была сильна, потому что исходила не от молоденького выпускника семинарии, а от женщины, прошедшей за свою долгую жизнь все возможные земные мытарства. Она прожила до последнего слова всё, о чем говорила.

— Я слышу мудрые слова истинно православной христианки, воспитанной на святоотеческом слове. Честно скажу, такого я не ожидал, тем более здесь. Но как вы сохранили веру и ясность мысли, если за забором волки рыщут и алчут вашей крови?

— Миф о колонии прокаженных сыграл свою роль. В это трудно поверить, но нас никогда не унижали, над нами никогда не издевались, потому что боялись. Не считая опытов, конечно. Остапушка — плод одного из этих проклятых экспериментов. Его мать умерла при родах, а отца никто не знал. Видите ли, все считали и считают, что мы каннибалы и выжили потому, что оказались сильнее всех, кровожаднее, и для того, чтобы выжить, съели своих односельчан, товарищей и даже детей. Сколько раз мы все отрицали эту чудовищную ложь, но они не хотели ничего слушать, зато очень хотели, я так предполагаю, получить посредством опытов каких-то особых людей. Конечно же, у них ничего не получилось, и они постепенно оставили нас в покое. Вот даже Остапушка: с виду монстр, а душа мягче и добрее любого из нас. Но давайте не будем никого осуждать. Земная жизнь — это больница, а не курорт, а в больнице никто никого не осуждает. Как сохранили веру, спрашиваете? Нас научили смирению. Ох, и убедительные же были учителя! А что есть основа смирения? Это упование на Бога. Вот мы и уповали на Всевышнего как могли. И вообще, за свою долгую жизнь я сделала для себя вывод: Господь любит меня и знает, что для меня лучше всего, поэтому то, что происходило со мной и происходит в данную минуту — лучшее, что может со мной происходить.

— Но за вами же следят постоянно! Они что, до сих пор не пресекли все эти ваши диспуты, встречи.

— Молодой человек.

— Андрей.

— О, очень приятно, что вы стали доверять нам, Андрей, но кроме диспутов и встреч.

— Прошу прощения! — резко встрял в разговор сидевший до этого в полном молчании «профессор» и выразительно зыркнул на «маму». Княжна смутилась и с укоризной ответила на взгляд.

— Петенька, ну вы прямо конспиратор какой-то! Разве вы не видите, что Андрей пришел к нам с миром?

Андрей замахал руками.

— Нет-нет, всё правильно. Не нужно. Меня завтра уже здесь не будет, а вам неизвестно, сколько еще жить в таком окружении.

На этих словах вдруг открылась дверь, и в барак вошла удивительная процессия: спереди шли оба Андреевых конвоира, за ними шествовал взволнованный, но какой-то довольный и одухотворенный отец Арсений, за которым вошло человек двадцать местных обитателей, мужчин, женщин и даже детей.

Княжна заволновалась.

— Господи, что стряслось!?

К ней молча подошел один из конвоиров Андрея и, наклоняясь к самому ее уху, что-то взволнованно-восторженно зашептал. Княжна резко «кинула брови на лоб», как говорят в Одессе, и также восторженно-взволнованно посмотрела прямо в глаза говорившему. Потом повернулась к Андрею.

— Это правда?

— Что именно?

— То, что вместе с вами сюда привели священника, а сами вы настоящий диакон.

— Истинная правда, Наталья Николаевна. Всё так и есть.

— Но ведь это же чудесно! Господи, ну как же это замечательно! Видите, Петенька, а вы со своей конспирацией.

Андрей ничего не понимал. Почему люди так радуются? И о чем это они разговаривают между собой? Местные жители оставили отца Арсения с Андреем, а сами забились в угол и о чем-то горячо начали шептаться. Священник и диакон несколько раз переглянулись.

Наконец, местные приняли какое-то решение и разом повернулись к гостям. Заговорила Наталья Николаевна Юсупова. Заговорила торжественно и взволнованно.

— Дорогие отцы! Отец Арсений, отец диакон! Никуда вы завтра не уйдете.

Андрей насторожился, что не ускользнуло от внимания старой княжны.

— О, нет-нет, не беспокойтесь! Просто завтра воскресенье, и за вами вряд ли кто-то приедет. Охрана пользуется услугами местных военных, а у них банальный воскресный выходной. И слава Богу! Потому что мы просим вас сослужить сегодня всенощную, а завтра литургию.

Теперь брови на лоб «кинули» отец Арсений и Андрей.

— Что сослужить, простите??

— Да-да, вы не ослышались: сегодня вечером великую вечерню, утреню и первый час, а завтра — литургию.

— Но где??? — хором воскликнули гости.

«Уж не в той ли покосившейся деревянной церквушке с часовым на колокольне, которую он увидел из вертолета перед тем, как ему надели на глаза черную вязаную шапку?» — подумал Андрей.

В ответ на совершенно логичный для этого места вопрос местные все, как один, загадочно заулыбались, княжна утвердительно кивнула «профессору», и тот, встав, жестом пригласил гостей следовать за ним в жилую половину барака.

Открыв общую дверь жилого блока, три человека — «профессор», отец Арсений и диакон Андрей Марченков — вошли в узкий длинный коридор, по сторонам которого располагались щитовые стены (грубо окрашенные листы фанеры, набитые на длинные деревянные брусья) с дверьми, видимо, в жилые комнаты. Возле одной из дверей, примерно посередине коридора, «профессор» остановился.

— Добро пожаловать в мои апартаменты, — сказал он и толкнул дверь. Замка в двери не было. Как, впрочем, и в других дверях.

Перешагнув опять через высокий порог (явно «дизайнер» в этом лагере был из флотских), трое мужчин оказались в небольшой комнате, примерно три на четыре метра, с минимумом обстановки: грубый топчан, стул, две табуретки, стол с накрытой платком хлебницей, керосинкой и алюминиевым чайником, самодельная вешалка из сучковатой палки и некое подобие шкафа. На полу лежала большая домотканая подстилка. Окон в комнате не было. Свет падал от одной лампочки, свисающей с потолка на электропроводе.

Отец Арсений и Андрей стояли на пороге, всем своим видом вопрошая: «Ну и где?»

Довольный замешательством гостей, «профессор» отдернул подстилку, и они увидели большой люк, примерно метр на полтора. Ясно, здесь есть подземный ход.

— Прошу вас! — люк открылся с трудом, так как был из толстых досок, набитых на частые брусья не менее десяти сантиметров в диаметре. Словно прочитав мысли священника и диакона, «профессор» пояснил.

— Зато не гудит пустотой и не прогибается под тяжестью непрошенных гостей. Возьмите керосиновые фонари и спускайтесь за мной.

«Профессор» пошел первым, за ним по пологим саманным ступеням, затвердевшим за долгие годы до состояния камня, вниз метров эдак на пять, не меньше, спустились Андрей и священник. Пройдя еще столько же по сводчатому коридору высотой около двух метров и шириной в два человека, все трое остановились. Не сговариваясь, перекрестились, так как перед ними была самая настоящая подземная церковь!

Андрей испытал приятное дежавю, как будто только что спустился в Ближние Пещеры Киево-Печерской Лавры. Та же благоговейная намоленная тишина, и тот же запах. Конечно, здесь не было того старинного бронзового великолепия иконостаса, как в Лавре, не было святых мощей в раках, здесь была не история глубокой старины, а действующая церковь, выкопанная ныне живущими людьми, действительно нуждающимися в обрядах и таинствах Православной Церкви. Здесь был не музей, а храм живой веры!

Подземная церковь представляла собой прямоугольную, метров десять в длину и пять в ширину, комнату с пологим сводчатым потолком высотой в самой высокой части над иконостасом и алтарем чуть больше трех метров. Потолок подпирали шесть колонн-бревен в пол обхвата, вытесанных из абсолютно ровных стволов сибирского кедра и отполированных до зеркального блеска. Стены церкви, как и стены коридора, были побелены в белый цвет. В некоторых местах немного закопченные, они напоминали аналогичные стены Пещер Киево-Печерской Лавры. Прямоугольная форма храма символизировала корабль и означала, что Церковь является кораблем спасения среди житейского моря. Андрей невольно сравнил пошлый «корабль» скопцов и этот святой Корабль.

Самой красивой частью подземного храма был иконостас с Царскими вратами посередине. Выписанный наивно, но с любовью и соблюдением канонов, он отделял молящихся от алтаря. Совокупностью находящихся в нем образов иконостас является символом Небесной Церкви, ходатайствующей о спасении членов Церкви земной. Резные и большие, сделанные с особой тщательностью и благоговением Царские врата сейчас были закрыты, но за литургией чрез них выносятся Святые дары — выходит к верующим Сам Господь, Царь Славы. В богослужении открытие Царских врат символизирует отверзение Небесного Царства.

В иконостасе были две двери поменьше — южные двери (справа), они же диаконские, за которыми находится ризница (шкаф, где хранится церковная утварь и облачения священнослужителей), и северные двери (слева). Перед иконостасом во всю его ширину на одну ступень от пола возвышалась солея[24] с амвоном[25] в центре.

«Интересно, для кого здесь амвон? — подумал Андрей.

— Ведь амвон — возвышенный, полукруглый и выдвинутый внутрь храма выступ посреди солеи напротив Царских врат, откуда диакон произносит ектению, читает Евангелие, а священник говорит проповедь. На амвон разрешается восходить только священнослужителям. Так кто здесь священнослужитель, кто проводит службы?»

Перед амвоном стоял аналой — высокий четырехгранный столик с наклонным верхом, на который во время богослужения полагаются Евангелие, крест и иконы.

Сейчас на аналое лежала икона Живоначальной Троицы — старая бумажная репродукция иконы «Троица» письма Андрея Рублева (писана около 1411 года) в простенькой деревянной рамке.

«Профессор» подошел к аналою, трижды с земным поклоном перекрестился и приложился к иконе. То же самое сделали отец Арсений и Андрей.

— Наш храм освящен в честь Живоначальной Троицы, а это наша храмовая икона. Она хоть и бумажная, но принадлежала матери «нашей мамы» княгине Юсуповой. С «нашей мамой» она прошла весь путь из Петербурга до этого места.

Присутствующие снова благоговейно перекрестились и поклонились образу Троицы, хранившей княжну все эти годы.

Кроме иконы на аналое и икон в иконостасе в храме на стенах висели две высокие иконы Спасителя и Казанской Божией Матери справа и слева от солеи. Обе были вышиты вручную на толстом брезенте. Сверху и снизу для предотвращения деформации на каждую из них были набиты деревянные планки.

Паникадила в этой подземной церкви не было. Вместо него над аналоем с потолка свисала начищенная до блеска керосиновая лампа. Зажигаемая в самые торжественные моменты богослужений, это самодельное паникадило означало полноту Божественного света открытого Небесного Царства, а также сияние ликов святых Небесной Церкви.

— Ну что, отцы, пойдемте наверх?

— Хорошо, пойдемте. Отец Андрей, вы хотите еще что-то спросить у нашего гостеприимного хозяина?

— Да. Скажите, Петр.

— Иванович. Петр Иванович Головин.

— Очень приятно. Петр Иванович, как проветривается этот храм? Здесь во время богослужений много людей, горят керосинки, свечи, кадит ладаном кадило. Кстати, у вас что, и свечи есть, и ладан?

— И свечи, и ладан. Свечи мы сами льем из пчелиного воска на собственной пасеке, а ладан откуда-то приносит наш батюшка.

— А кто ваш батюшка?

— Тот самый отец Арсений, старец, с которым вы встречались в тайге. Вы его увидите и будете с ним служить, а насчет свежего воздуха, то скажу вам, что весь этот комплекс начинали рыть еще в сороковые годы, а закончили в шестидесятые десять наших шахтеров, которых пригнали сюда еще до войны в числе других подопытных из разных мест Украины. Конечно, другие помогали, чем могли, но они — основные строители. Так что все сделано с соблюдением необходимых норм безопасности.

— Но если вентиляционные каналы выходят наверх, то есть вероятность, что охранники учуют запах ладана.

— Пока Бог миловал.

— Погодите-погодите, но как отец Арсений попадает сюда из тайги? Ведь он обитает в тайге, не так ли?

— Совершенно верно. Вот через эту дверь, — и «профессор» Петр Иванович Головин приподнял вышитую икону Казанской Божьей Матери, за которой оказалась дверь ведущего в тайгу тоннеля.

— А та вышитая икона Спасителя?

— Там тоже дверь. Через нее собираются в храм прихожане из двух других бараков.

Все ясно. Такой рациональной и простой, но вместе с тем любовной и строго канонической организации православного храма ни отец Арсений, ни Андрей еще не встречали. Они стояли, не в силах покинуть это место. Причина была в ощущении сопричастности к чему-то настоящему и искреннему. Ведь люди, строившие этот храм, пережили страшные испытания, в которых выковалась такая вера в Бога, о которой многие читали только в книгах о первых катакомбных христианах.

Наконец, все трое перекрестились, еще раз поклонились в сторону алтаря и пошли к выходу.

Приближался вечер субботы.

Андрей готовился к богослужению в качестве диакона. Ему дали маленькую книжицу «Служебник для диакона» дореволюционного издания. Он помнил все и без нее, но сильно волновался, поэтому в третий раз «прокручивал» в уме службу и часто сверялся с текстом.

Почему он волновался? В поезде с сектантками из «Свидетелей Иеговы», с попутчиками по купе, с жителями Нового Фавора, с американцами, с разбойниками и даже со скопцами он уверенно говорил все, чему его учили в Православном университете. Легко быть катехизатором и даже миссионером, когда общаешься со слабыми духом, с заблудшими. Но как общаться с теми, кто, может, не так силен в богословском красноречии, но верою, данной в малолетстве и выкованной в горниле многолетних страданий, на голову, а то и на две выше него? Вот он и боялся сделать что-нибудь не так, боялся испортить не только чин богослужений, но нарушить дух. Оставалось одно: смирение, молитва, упование на Бога и усердие.

Ни отца Арсения, ни диакона Андрея не должны были потревожить как минимум до утра, так как для соглядатаев перед телекамерами священника долго держали за столом в «административном» бараке, а Андрея разукрасили томатами, надели драную одежду, втолкнули в комнату с камерами, подержали там его, «бездыханного», около часа на полу, а потом вытащили за ноги в жилой барак. ЦРУшники были удовлетворены картинками «в прямом эфире», поэтому «прокаженные монстры-каннибалы» определили двум «пленникам» часа три отдохнуть, принесли поесть, попить, помыться и чистое белье. Примерно за два часа до начала всенощной их повели в подземную церковь.

В этот раз в храме было светло от множества зажженных свечей и нескольких керосиновых ламп, горящих, словно факелы, на вбитых в стены штырях. Лился свет и из-за иконостаса.

Сначала отец Арсений, а потом диакон Андрей Марченков по очереди приложились к храмовой иконе. Тут открылась правая диаконская дверь в иконостасе и на солею вышел облаченный в стихарь[26], епитрахиль[27], пояс[28], фелонь[29] и поручи[30] старый отец Арсений. Сверху фелони был тот же большой медный крест, который Андрей видел в лесу. Седая борода доходила почти до креста. Старец приветливо улыбался.

Сначала молодой отец Арсений, а потом диакон Андрей Марченков подошли под приветственное благословение, совершив глубокий поясной поклон и сложив ладони крест-накрест, правая на левую. Старец, сойдя с солеи, также поклонился в пояс, осенил обоих именословным благословением (когда персты благословляющей руки образуют первые буквы имени Иисуса Христа — IС. ХС.) и трижды приветствовал каждого касанием щек.

— Отец Арсений и диакон Андрей. Правильно?

— Точно так, батюшка.

— С тобой, тёзка, мы познакомимся потом, а с тобой, отец диакон, мы как будто уже знакомы. Так ты, оказывается, не только воин, но и диакон. Ну и чудны же дела твои, Господи! Ладно, отцы, давайте время зазря не терять. Сейчас я коротко поведаю вам о себе для знакомства и, помолясь, приступим к подготовке. Сегодня в храме будет многолюдно.

Старый священник поведал, что родом он из маленького села Благодатное, что под Юзовкой (ныне Донецк). Когда ему исполнилось пятнадцать, началась Великая Отечественная война. По причине высокого роста и крепкого телосложения приписал себе целых два года и пошел добровольцем на фронт. Окружение, плен, побег, штрафбат, после ранения в сорок четвертом вернули в действующую армию, участвовал в форсировании Вислы и Одера, дослужился до старшины отдельной разведроты полка морской пехоты. Берлин не брал, но вместо демобилизации в мае его перебросили на Дальний Восток. Воевал там с японцами до самого сентября — до победного конца Второй мировой войны. К Богу пришел в штрафбате, где без веры в Бога выжить было практически невозможно. После войны в Одессе закончил духовную семинарию, был рукоположен в сан священника и поставлен служить в сельском приходе своего села Благодатное. Три года с односельчанами восстанавливал храм, но в пятьдесят втором по чьему-то доносу был арестован и получил по статье «подготовка теракта» десять лет сибирских лагерей. В пятьдесят третьем большинство политических заключенных (пятьдесят восьмая статья) освободили, а его перевели в лагерь к особо опасным уголовникам. Вскоре новый генсек Хрущев загорелся покончить с церковью и пообещал показать по телевизору «последнего попа». И его снова захотели перевести в другой лагерь, как ему сказали, «специальный». Но при Хрущеве не успели, а при Брежневе забыли. Вспомнили только в конце 60-х. Повезли в «автозаке» через тайгу, но на второй день пути машина рухнула в глубокий овраг. Все погибли кроме него. Он бы тоже погиб, но из-под обломков грузовика его вытащил и перенес в какую-то избушку странный подросток, весь покрытый шерстью и обладающий неимоверной силой. «Ликом ужасен, но душою светел», он приносил ему еду, выходил, а после выздоровления привел сюда, и они с бывшими шахтерами за пять лет вырыли вот этот храм. Обустраивали же его всей колонией.

— Вот и всё, — подытожил свой короткий рассказ старец и пригласил через правую дверь в иконостасе подойти к ризнице. Там лежали сложенные облачения для второго священника и диакона. Всё было чисто и выглажено.

Андрей оглядел алтарь — область особенного присутствия Божьего, священное место, отделенное от остального храма иконостасом. Посреди алтаря стоял престол — особенным чином освященный четырехугольный стол, облаченный в священные одежды (срачи́цу[31] и индитию[32]). Престол знаменует собой невещественный Престол Пресвятой Троицы и является местом особенного присутствия Божественной Славы.

Слева от престола (в северо-восточной части алтаря) стоял жертвенник — четырехугольный стол, облаченный в такие же, как и престол, одежды — срачицу и индитию. На жертвеннике во время проскомидии хлеб в виде просфор и вино особым образом приготавливаются для последующего таинства Бескровной Жертвы Тела и Крови Христовой. В разные моменты литургии жертвенник символизирует пещеру, где родился Христос, Голгофу, где Он был распят, и небесный Престол Славы, куда Он вознесся по воскресении.

На престоле и жертвеннике находились все необходимые для совершения богослужения и таинств священные предметы, изготовленные из подручных материалов, но с такой скрупулезностью и с таким умением, что практически не отличались от фабричных.

Особого внимания заслуживало Горнее место. Это место у восточной стены алтаря прямо напротив престола. На стене — лик Иисуса Христа, сидящего на Небесном Престоле Господа Славы, а у подножия Престола — лики двенадцати апостолов. На главу Спасителя с Неба нисходит белый голубь, символизирующий Господа Животворящего Святого Духа, а выше в облаках в Божественной Славе сияет лик Бога Отца Вседержителя, «Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым»[33]. Не только во время богослужения, но и во всякое время Горнее место обозначает таинственное присутствие Небесного Царя, поэтому к нему хранится особое благоговейное отношение.

В алтаре Андрей был, конечно, не в первый раз, но, стоя здесь, он в который раз удивлялся примитивному мышлению протестантов, граничащему с глупостью, которые утверждают, что православные молятся на доски или на стены. Это такая одноклеточная чушь, что. Вот, например, этот подземный храм. Можно было бы просто вырыть яму, залазить туда всем вместе, закрывать глазки и молиться. И что бы было? Теоретически такая молитва возможна, но практически на нее способны лишь совершенные подвижники, достигшие бесстрастия и умеющие совершать умное делание, то есть правильную молитву, исходящую из самого сердца. А где летают наши мысли во время молитвы? Потому для нас, обычных прихожан, есть такой термин, как благоукрашение храма, то есть нам, маловерам и немощным в молитве, необходимы и веками создаются образы Тех, к кому мы обращаемся в молитве. Это не основные, а вспомоществующие атрибуты веры, и, видя в храме образы, перед которыми молились поколения прихожан, мы невольно настраиваемся на серьезный благоговейный лад. А, впрочем, и правда, зачем протестантам иконы? По их утверждениям, они уже все спаслись. «Ты веришь в Христа?» «Ну» «Всё, ты спасся, и все твои грехи прошлые, настоящие и будущие прощены!» Во какая шара! В результате сегодня более двадцати процентов американцев на полном серьезе считают себя святыми. Ну да Бог им судья.

Андрей поймал себя на мысли, что он не о том сейчас думает. А тут как раз начали сходиться прихожане.

Пятеро человек, двое мужчин и три женщины, заняли места на правом клиросе (место для чтецов и певчих на правом конце солеи), Андрей приготовил и разжег кадило. Началась первая часть всенощной службы под названием великая вечерня.

Отверзлись Царские врата и старый отец Арсений начал каждение алтаря.

После того, как диакон Андрей Марченков воскликнул «Востаните! Господи, благослови-и-и!» и перекрестился орарем[34], дальнейшее происходило как во сне.

В молитвословиях и священнодействиях прославлялся Творец за промышление Его о мире и человеке, вспоминалось о блаженном пребывании прародителей в раю, об их грехопадении, обетовании о Спасителе мира и вере в Него ветхозаветного человека. Прихожане благодарили Бога за Его благодеяния, каялись в грехах и испрашивали у Него благословения на остаток дня и ночь.

После того, как закрылись Царские врата, старый батюшка отец Арсений, наблюдавший за диаконом на протяжении всей службы, увидел, как того слегка повело один раз, второй. Вместе с молодым священником он усадил Андрея в алтаре на стул у Горнего места.

У Андрея кружилась голова.

— Экий ты слабенький, отец диакон. Посиди немножко, отойди. Небось, недавно-то служишь, а?

— Второй раз, — честно признался Андрей.

— Вот те на, а службу знаешь крепко. Ученый?

— Богословский факультет Православного университета.

— А-а, теория. Что ж, теорию ты знаешь, теперь познавай практику. А ты, тёзка мой дорогой, хоть и молод, но справился хорошо, — последние слова похвалы адресовались отцу Арсению-младшему. — А не ты ли тот батюшка, которого похитили из столичного прихода поселенцев?

— Я, отец Арсений.

— Господи, что ж тебе пришлось вынести-то!

— Ничего, благодаря Господу и нашему отцу диакону Андрею я здесь.

Андрей, отдыхая, постепенно приходил в себя перед утреней. А в храме шла исповедь. Принимали батюшка Арсений-старший и батюшка Арсений-младший. К старшему стояла очередь из детей и мужчин среднего возраста, а к младшему тянулись старики и женщины. Но исповедовались все. Княжну Юсупову подвели к молодому батюшке, и тот, накрыв голову прихожанки епитрахилью и наклонившись к ней, выслушивал исповедь. Потом он скажет, что никогда в своей недолгой практике не слышал такой чистой и искренней исповеди, да и услышит ли потом еще от кого-нибудь?

Началась утреня. В подземной церкви погасли все лампы и свечи, кроме свечи на аналое — там чтец торжественным голосом читал шестопсалмие — молитвословие, состоящее из шести псалмов (3, 37, 62, 87, 102 и 142). Вся обстановка в храме не только напоминала о той ночи, когда пастухи услышали весть от ангела о родившемся Спасителе (звучало Евангелие от Луки, глава 2. стихи 9-14), но и располагало к молитве, к самоуглубленному и внимательному слушанию чтения.

Закончилась всенощная служба 1-м часом[35] — чтением псалмов, тропарей, кондаков и молитв. Первый час (по древнему исчислению времени, соответствует нашим 7-му, 8-му и 9-му часам утра) посвящен воспоминанию того, что в этот час Господь был веден от Каиафы к Пилату, был оболган врагами и осужден.

Служба закончилась, но люди не спешили расходиться. Все хотели получить благословение как от всеми любимого старца отца Арсения, так и от молодого батюшки, сразу приглянувшегося всем без исключения. А еще хотели пожать руку диакону Андрею, который, по слухам, и есть тот самый отчаянный смельчак, который уложил половину вооруженной охраны колонии, а также спас из бандитского плена отца Арсения-младшего.

Говорили обо всем и говорили бы еще всю ночь, но старая княжна решительно прекратила эту спонтанную душевную встречу, резонно мотивируя тем, что гостям нужно отдохнуть, а уже далеко за полночь.

Петр Иванович Головин подсуетился и откуда-то с помощником притащил в свою комнату второй топчан со свежим бельем. Сам же он, категорически отвергнув протесты отцов священнослужителей, ушел ночевать в другую комнату.

Когда отец Арсений и Андрей Марченков, наконец, улеглись в первые за последнее время более или менее нормальные кровати, между ними произошел такой диалог.

— Андрей, я нахожусь под впечатлением. Я такой веры, такого благоговейного и богобоязненного отношения к таинствам, такой искренности и чистоты не видел. Я бы с удовольствием остался служить у этих прихожан. Вы как думаете?

— Я думаю, отец Арсений, что вы правы. Я тоже с таким сталкиваюсь впервые. И где? Здесь, в глухой тайге! Княгиня, живые истории, живые легенды, живая вера! Да, вы правы. Но не нужно забывать о тех бесах, которые рыщут за забором. Давайте-ка сначала выберемся отсюда, а потом посмотрим.

— Согласен. Сослужим литургию с отцом Арсением, и тогда… Кстати, как он вам?

— Я еще в лесу был поражен исходящей от него благодатью и спокойствием. Думаю, что вы встретились не случайно.

— Может быть, может быть. Но смогу ли я быть достойным такого светлого и опытного батюшки?

— А почему нет? Всё ведь в руках Божьих. Но на Бога надейся, а сам что?

— Не плошай.

— У меня, кстати, появилась одна мысль. Не знаю, вправе ли я так думать.

— А что такое?

— Да дело в том, что ваш московский приход почти всем своим составом желает вернуться в Москву. Вот я и подумал, что, может быть, эти люди переселятся в Новый Фавор, ведь избы с собой все равно никто забирать не будет.

— Точно! Это просто замечательно!

— Ладно, давайте спать. Завтра утром литургия, а потом неизвестно что. Обсудим всё потом. Спокойной ночи!

— Ангела-хранителя!

— И вам Ангела-хранителя!

Но они, уснув безмятежным сном, не знали, что глубокой ночью через щель железной двери на сторону секретной тюрьмы ЦРУ прямо под ноги проходящему мимо чернокожему часовому тихонько упала записка. Она немедленно была доставлена к разбуженному по этому случаю Саймону Блюмкину. В ней говорилось: «Сегодня православный священник отец Арсений и диакон Андрей, которых вы нам вчера передали, служат литургию в подземной церкви под первым бараком вместе со старым отцом Арсением».

Сон сразу слетел с ЦРУшника. Он рванул трубку интеркома и вызвал троих своих заместителей: офицера морских пехотинцев, начальника отряда наемников и рыбоглазого шефа безопасности бывшей секты скопцов. Около компьютерного монитора сидел дежурный сержант и наблюдал за показаниями камер видеонаблюдения. Никаких движений и ничего подозрительного.

— Джентльмены, это как понимать!? Какая подземная церковь?? Это что получается: у нас под носом лагерь с подземными коммуникациями, а мы до сих пор ничего не знали??

— Мистер Блюмкин, я предлагаю зачистку.

Саймон посмотрел на произнесшего это предложение рыбоглазого шефа службы безопасности скопцов и заорал:

— Зачистку, да? Зачистку, я вас спрашиваю?!? Вы сначала ответите за зачистку колонии заключенных и общины скопцов, а потом будете нести свой бред! Идиот, вы хоть понимаете, что мы находимся не на острове далеко в океане! Мы и так подняли слишком большой шум, а вы предлагаете «зачистку»!!

— Но этой колонии не существует!

— Де-юре не существует, де-ю-ре! А де-факто о ней знают те, кому надо об этом знать, и поверьте, что это не два-три человека. Нам сдали в аренду эту базу именно с теми людьми за забором, и если мы их зачистим, то нас самих зачистят. Годы работы — всё напрасно! И всё из-за этого проклятого «московского туриста», который не только чуть не поубивал здесь всех, но к тому же оказался православным диаконом! Кошмар какой-то! Хорошо, что хоть лабораторию удалось сохранить.

Так они спорили не меньше часа. Наконец, решение было принято.

— В котором часу заканчивается литургия?

— А какая разница?

— Нам не нужен лишний шум. Дождемся, когда закончится служба, и выдернем оттуда нашего загадочного «диакона Андрея». А потом проверим подземелье.

— Что насчет остальных?

— А что насчет остальных? Без подземной церкви и этого диверсанта они будут продолжать жить так, как жили. Наша главная задача — отправить груз и русского. Отправим — разберемся и с подземельем, и с тем, кто вообще они такие, эти «прокаженные». Но аккуратно. Перегнем палку — кто будет работать? Или вы забыли, что лаборатория теперь у нас?

— Но зачем ждать окончания литургии?

— Затем, что надо знать историю. Русские весьма набожные, и если мы сорвем им службу, то они обязательно полезут в драку, и нам придется вести настоящий бой. А так на литургию соберутся в одном замкнутом пространстве все обитатели колонии. Ничего не подозревая, раздобрев, они расслабятся, и тогда мы их возьмем по-тихому. Так, всем слушать приказ: к утру найти подземный выход из колонии в тайгу, по которому в лагерь проникает старый священник!

— Есть, сэр!

Когда Саймон вернулся в свою комнату досыпать, он впервые за все время пребывания здесь подумал: «А почему эти люди, имея подземный ход, ни разу не пытались бежать? И куда, кроме московского поселения, все время бегает их волосатый монстр, которого они иногда выпускают в лес для острастки возможных непрошеных гостей? И кто такой этот старый таежный священник? Проклятые загадочные русские!»

В семь тридцать утра все прихожане колонии уже были в церкви. Еще с тоннелей было слышно их приближающееся пение. Кто одиночным голосом, а кто попарно или по трое творили нараспев молитву: «Аз же множеством милости Твоея, вниду в дом Твой, поклонюся ко храму святому Твоему, в страсе Твоем»[36]. Все, входя в подземную церковь, крестились, клали три глубоких поясных поклона с молитвой: «Боже, очисти мя грешнаго и помилуй мя», затем брали свечи из коробки, которую держала пожилая женщина в нарядном платье и застиранном до белоснежного блеска платке, и становились на свои места.

Всё было чинно, торжественно, по-праздничному. Андрей невольно залюбовался этими людьми, которые в храм пришли не на других посмотреть и себя показать, а пришли на самую важную, самую священную из служб — литургию. Ни одного человека не было неопрятно одетым — все надели самое лучшее и самое праздничное, что было. Никаких серых спецовок, никаких «немарких» рубашек и угрюмых платков — только светлое и радостное. Но самое главное — это выражение лиц. Радость и благоговение — вот какие были лица! Праздник! И не было притворных псевдо-смиренных наклоненных вбок головок, никаких поблекших черных глаз, никаких жеманных вздохов. Сегодня воскресный день! Андрей столько видел в городских приходах показного притворства, что сейчас был просто поражен. Там он видел мужчин, одетых как будто для грязной работы в гараже, и женщин: богатых дамочек в роскошной шали, как бы небрежно наброшенной на почти святой «лик» и снисходительно-«ласково» смотрящих на окружающих, или женщин попроще, завернутых в грубую дерюгу. Добавьте к этому потухший скорбный взгляд — и более жуткого типажа для похорон или для какого-нибудь фильма ужасов не найти. И приходским батюшкам нужны были колоссальные усилия, чтобы увести приход от театрального лицедейства и настроить на подобающий лад.

Здесь же, слава Богу, всё было по-другому. И слова Спасителя «ибо, где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них»[37] были как раз об этих людях.

Началась литургия Святого Иоанна Златоустого.

Зачем служится литургия? Затем, что она установлена нам Самим Иисусом Христом: «.Иисус взял хлеб и, благословив, преломил и, раздавая ученикам, сказал: примите, ядите, сие есть Тело Мое. И, взяв чашу и благодарив, подал им и сказал: пейте из нее все, ибо сие есть Кровь моя нового завета, за многих изливаемая во оставление грехов»[38]. Так Он велел нам: «сие творите в Мое воспоминание»[39]. Высокая идея литургии заключается в том, что она рассказывает и указывает на явление в мир Спасителя, совершение дела спасения, на Его чудное учение, страдания, смерть, воскресение и вознесение на небо.

Андрей сейчас не только служил литургию в качестве диакона, но и молился со всеми. И удивительное дело: молитва, которая редко когда давалась искренней и горячей, здесь совершенно легко и свободно заполняла все его естество и, соединяясь с молитвами других молящихся, летела к Творцу. И нипочем была пятиметровая толща земли над ними, и никакого значения не имел высоченный забор с колючкой и вооруженной охраной вокруг лагеря — люди, молящиеся здесь, были свободны. Прихожане творили «общее дело», что в переводе с греческого и означает слово «литургия».

Когда же оба священника, воздев руки горе, начали молитву, призывая на Святые Дары благодать Святого Духа, а старый отец Арсений воскликнул: «Тебе поем, Тебе благословим, Тебе благодарим, Господи, и молимся, Боже наш», Андрей вообще не знал, где он находится, на земле или на Небе. Совсем как делегация святого равноапостольного князя Владимира в Константинопольской Софии.

В этот момент совершается освящение Даров: силою Духа Святого через молитву и благословение священника хлеб и вино приобретают божественные свойства Тела и Крови Христа Бога. Все, в том числе и Андрей, стояли «добре — со страхом» и особенно горячо молились, а когда песнопения окончились, поклонились до земли святым Таинам Христовым.

Еще Андрей отметил, как проникновенно и искренне пели прихожане «Символ веры» и «Отче наш», а когда отец Арсений вынес потир (Чашу) со Святыми Дарами, то никто не торопился и не толкался, чтобы первее принять Причастие, как это часто, увы, бывает, а «со страхом Божиим и верою» после молитвы «Верую Господи и исповедую» делали земной поклон и, сложивши крестообразно на груди руки, благоговейно подходили к Чаше.

Первыми причащались дети, потом мужчины, потом женщины. Среди мужчин, с трогательной аккуратностью сложив руки на груди и обливаясь слезами, принял Причастие и Остап. Его одели в не совсем профессионально сшитые, но все же вполне приличные брюки и белую угловатую рубашку. Вот только на ногах были обыкновенные плетеные лапти, потому что обуви ему так и не смогли соорудить.

«Иисус же сказал им: истинно, истинно говорю вам: если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную, и Я воскрешу его в последний день. Ибо Плоть Моя истинно есть пища, и Кровь Моя истинно есть питие. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне, и Я в нем. Как послал Меня живой Отец, и Я живу Отцом, так и ядущий Меня жить будет Мною. Сей-то есть хлеб, сшедший с небес. Не так, как отцы ваши ели манну и умерли: ядущий хлеб сей жить будет вовек»[40].

Запивши «теплотой» Святое Причастие, прихожане выслушали благодарственные молитвы, чтобы, получив великую милость от Бога, не оказаться неблагодарными.

Соединившись с Христом Богом (то, что даже ангелам небесным не дано!), все причастники поздравляли друг друга. Поздравляли и диакона отца Андрея, который просто сиял от счастья. Подошел поздравить его и старец отец Арсений.

— Со Святым Причастием тебя, отец Андрей! Да ты прямо светишься! Слушай, ты ж у нас человек ученый, может, скажешь слово православным?

Андрей решительно замахал руками.

— Я? Им? Ну что вы! Кто я такой? Да я по сравнению с ними обыкновенный книжник. Моя вера — вряд ли даже горчичное зерно, а я сейчас вот полезу на амвон и буду глаголать? Нет, увольте, ни за что. Тем более я простой диакон, а не священник. Прошу, не вводите в искушение, не омрачайте праздник.

Старец посмотрел, улыбнулся и ободряюще похлопал диакона Андрея по плечу.

А молодой отец Арсений не отвертелся. Пока его старый тезка отошел в алтарь потреблять оставшиеся в Чаше Дары, он вышел на амвон, от волнения сжимая крест обеими руками, прокашлялся и…

— Дорогие братья и сё…

Бах!!

Все обернулись в сторону двери, закрывающей тоннель из барака княжны Юсуповой. Из-за нее донесся громкий звук как от упавшего плашмя листа тяжелого железа. Через несколько секунд сквозь щели в двери в храм начал заползать белый едкий дым. Почти сразу же в дверь забарабанили: «Откройте, это мы!»

Стоявшие рядом прихожане бросились к несложной, но прочной задвижке. Когда открыли дверь, в храм ввалилось четверо кашляющих и чихающих мужчин в серых спецовках. Эти люди вместе с другими четырьмя колонистами из другого барака должны были во время службы хаотично дефилировать по лагерю, изображая некую активность.

— Закрывайте дверь! Немедленно закрывайте и баррикадируйте дверь!! — сквозь кашель хрипели все четверо разом.

Тревога мгновенно заполнила подземную церковь. Не дожидаясь объяснений, крайние к двери прихожане, прижимая ко рту и носу кто платок, кто рубашку, захлопнули дверь и задвинули засов.

— Подоткните щели! — отец Арсений-старший удивительно быстро для своего возраста подошел к двери и, приняв из чьих-то рук серую спецовку, показал, как и где нужно затыкать щели, чтобы в храм не шел слезоточивый газ.

— Батюшка, но чем же ее забаррикадировать?

Старец не успел ответить, так как в дверь с той стороны сначала два раза резко ударили (видимо, сапогом), а потом начали стрелять из автоматов. Батюшка еле успел отскочить сам и отстранить рядом стоявшую прихожанку.

В двери появлялось все больше и больше дыр, а щепки от пуль осыпали притихших по сторонам людей. Что делать? Единственное, что утешало — дверь была сбита на совесть, крепко и мощно, и далеко не все пули могли пробить ее. Но все-таки еще немного, и дверь неминуемо превратится в решето, рассыплется.

И тут церковь потряс нечеловеческой силы рык, от которого даже автоматы за дверью перестали «сверлить». Это зарычал Остап. Рванув на себе рубаху, он одним движением допрыгнул от амвона до ближайшего к двери бревна, вышиб его ногой из-под опоры, в которую оно упиралось. Опора представляла собой массивную железную плиту размерами чуть больше канализационного люка, без которой бревно не подпирало бы потолок, а проткнуло бы его. Эта опора, оказавшись без подпорки-бревна, упала, но, не долетев до земли, оказалась в левой лапе Остапа. Правой он зажал подмышкой само бревно. Прикрываясь плитой, как щитом, от пуль, Остап поволок бревно к двери. Ну кто после этого осмелится назвать его недоразвитым! С той стороны опомнились и продолжили стрельбу. К Остапу на помощь бросился Андрей, так как отполированное бревно начало у того выскальзывать из-под руки. И как раз подоспел вовремя. Вместе они, соблюдая максимальную осторожность, благополучно заблокировали дверь.

— Это не надолго. Нужно отсюда выбираться, — Андрей подошел к старому отцу Арсению. Тот стоял посреди своей паствы, спокойный и невозмутимый.

Вдруг кто-то крикнул:

— Смотрите, другая дверь!

С дверью тоннеля, ведущего ко второму бараку, произошло то же самое: крики, дым, четверо полуживых от газа «статистов» на полу и выстрелы в дверь.

Остап с Андреем повторили маневр с бревном.

Тут начала проявляться новая напасть: начал осыпаться потолок храма.

Андрей снова подошел к старцу.

— За третьей дверью тихо. Нужно быстро уходить в тайгу, батюшка! Не застрелят — так потолок обвалится!

Было видно, что старый отец Арсений принял решение. Он поднял вверх правую руку, призывая всех к вниманию.

— Дорогие братья и сестры! Пришло время. Доверьтесь мне как своему пастырю и своему священнику. Сейчас вы все выйдете через третью дверь в тайгу и пойдете под водительством молодого отца Арсения и отца Андрея. Они вас выведут к вашему новому жилью. Отец Андрей, сможешь?

— Смогу, конечно, но как же.

— Нет времени. Подойди сюда.

Андрей подошел, сложил руки и наклонил голову.

— Благословляю тебя, воин Андрей, вывести отсюда этих людей, — отец Арсений вдруг наклонился к самому уху Андрея. — Твои знакомые в селении Новый Фавор скоро уедут домой. Может, они согласятся приютить наших?

— Да, конечно, я сам об этом думал!..

— Вот и славно. А сейчас прими мое пастырское благословение: Бог благословит тебя, раб Божий Андрей, на добрые дела. Ступай с Богом! Ангела-хранителя!

Каждый прихожанин, несмотря на опасность, старался ближе подойти к своему любимому батюшке и выразить свою тревогу от его слов и намерений. Но батюшка был занят более насущным делом.

— Отец Арсений, подойди.

Молодой священник, бледный как мел, все еще сжимая крест на груди, подошел к старцу. В это время грохот выстрелов и треск щепок словно перестали существовать.

— Отец Арсений, мой молодой тёзка. Наши прихожане приняли тебя хорошо, поэтому прошу тебя подумать, не возьмешься ли ты окормлять наш приход. Я не смею неволить тебя, и ты сам должен сделать выбор, возьмешься ли ты служить на нем или уедешь со всеми своими переселенцами в Москву. Если останешься — уверен, что и благословение правящего архиерея получишь. А если уедешь — что ж, значит, так Господь управил. В любом случае помни, что ты — православный батюшка, и неси свой священнический крест достойно. Служи Церкви, служи людям, окормляй их духовно, наставляй в немощах, подавай пример правильной жизни. Благослови и храни тебя Господь! Забери крест, забери Евангелие, забери все книги, какие есть в храме, забери храмовую икону, просфоры, оставшиеся Святые Дары и идите в Новый Фавор. Братья, сестры, помогите батюшке все собрать, быстрее!

Внезапно в ноги старцу упал Остап. Рыдая и что-то бормоча, он явно не хотел расставаться с любимым батюшкой. Отец Арсений ласково погладил самого искреннего и самого преданного прихожанина.

— Ну-ну, не надо, Остап. Лучше помоги людям. Все, кто здесь стоит, нуждаются в твоей помощи. Иди с Богом! Благослови тебя Господь и Ангела-хранителя тебе!

Мягко, но настойчиво старец отстранил Остапа от себя и подтолкнул к третьей двери. Остап, всхлипывая, опустил голову и повиновался.

Все уже поняли, чего хочет их батюшка — задержать собой, задержать ценой своей жизни вооруженных бандитов, дав возможность приходу под руководством опытного воина Андрея и под защитой нечеловеческой силы Остапа скрыться в тайге. Андрей сделал последнюю попытку отговорить старца.

— Отец Арсений, но послушайте, что вы сможете один против этой банды с пистолетами и автоматами? Двери продержатся от силы еще минут пять. За это время.

— Вот и не теряйте это самое время. Отец Андрей, кому-кому, но вам-то зачем все объяснять? Идите с Богом!

Андрей последний раз посмотрел в эти дивные по чистоте и доброте глаза и решительно пошел к двери тоннеля, ведущего в лес.

А к старцу уже двигалась очередь за последним благословением. Все люди, независимо от пола и возраста, плакали. Подходили, получали благословение и уходили в полумрак спасительного тоннеля.

Последней к старцу подвели княжну Юсупову. О, сколько они сейчас хотели сказать! Но они просто молча постояли минуту, глядя друг другу в глаза, затем княжна получила благословение и в конце оба взаимно поклонились в пояс.

Всё. Обитатели лагеря были уже в тоннеле. Крест, Евангелие, икона, Чаша, две срачицы и две индитии (с престола и жертвенника) — всё было распределено молодым отцом Арсением между прихожанами. Сам он нес крест и оставшиеся Святые Дары. Кто-то нес чемодан с книгами, вынутый из ризницы. Вышитые иконы, которыми завешивали двери, остались в церкви, так как были изрешечены и изодраны в клочья пулями.

Все двери подземного храма запирались с обеих сторон, и последний уходивший задвинул внешний засов. Отец Арсений задвинул щеколду еще и изнутри, затем во всем облачении стал на амвоне и замер в ожидании…

Боевой подводный пловец капитан третьего ранга Андрей Марченков шел первым. Он не надеялся, что американцы не обнаружили этот тоннель, просто он пытался угадать, сколько человек они поставят у выхода. Когда овальное пятно света (был полдень) сначала появилось в конце тоннеля, а потом начало стремительно увеличиваться и пахнуло свежестью леса, Андрей замедлил шаги и передал назад по цепочке, чтобы за десять шагов от выхода все остановились и затихли. Он надеялся на то, что американцам нужен прежде всего он. Его возьмут — есть надежда, что приход просто загонят назад и, засыпав, конечно, подземные ходы и церковь, все-таки оставят в покое. Да, надежда такая была, но уж больно она была призрачная и больно круто американцы взялись за штурм: с окружением, газом и боевыми патронами. Видать, намерения у них были более серьезными, чем можно предположить.

Андрей зашагал к выходу. Не таясь. Когда голова показалась из тоннеля, он услышал звук четырех передергиваемых затворов. Он замер и медленно поднял руки. По сторонам тоннеля стояли четверо американских морских пехотинцев с М-16 наизготовку, а из кустов вышли Саймон Блюмкин, офицер-морпех и рыбоглазый бывший шеф безопасности скопцов.

Никаких больше издевок и вопросов не было. Блюмкин раздраженно бросил:

— Ну всё, хватит дурочку валять!

— Дурака валять.

— Молчать, турист хренов! Дернешься — убью лично. Выходи с высоко поднятыми руками.

Андрей кашлянул. Потом опять кашлянул. Потом, как бы борясь с душившим его кашлем, кулак правой руки прижал ко рту. Левая все еще была высоко задрана вверх.

— Эй, я сказал без глупостей!

— Бх… Какие уж тут глупости… бх-кха… Там же полно газа… надышался… БХ!!

Андрей давился кашлем и незаметно сокращал расстояние до ЦРУшника. Тот стоял на месте и напряженно целился хитрому русскому диверсанту в голову.

— Стоп! Дальше ни шагу! — американец разгадал маневр Андрея. — Взять его!

Команду получили двое ближайших морпехов. Подойдя с двух сторон вплотную к русскому, они стволами М-16 уперлись в бока Андрею. И совершили роковую ошибку. Андрей, захватив стволы обеими руками, повернулся против часовой стрелки вокруг своей оси на 90 градусов, увлекая в движение солдат. Затем, наложив правый ствол автомата на левый, и прижав тем самым правого солдата к левому, ствол левого автомата закрутил вверх. Когда оба пехотинца потеряли равновесие, он еще немного докрутил всю конструкцию и одним рывком толкнул солдат на троицу командиров. Рухнули все, а оба заряженных автомата развернулись в сторону двух оставшихся вооруженных солдат.

— Guns down!

Андрей еще тогда, в ангаре, правильно расшифровал этих ушастых бройлеров: понтов много, крутизны хоть отбавляй, а как два заряженных ствола глянут в глазки — так полный ступор. Вот и в этот раз: один, парализованный страхом, чересчур прилежно прилип к прицелу, а второй от испуга зажевал жвачку, как жевательная машина.

— Are you crazy? Do you want to die? I sad guns down! Now!!

И хлопцы собрались было уже сдаваться, как вдруг из тоннеля молнией вылетел Остап, одним рывком выдернул автомат у того, кто целился, и как дубиной сшиб одного, а за ним второго солдата. Двое других, уже вставших с земли, заорали от ужаса диким голосом и пустились наутек в тайгу.

— Остап, ты их зашиб насмерть!

В ответ великан, раздувая ноздри, согнул автомат в бублик и отбросил далеко в кусты.

В то же мгновение из этих кустов раздался выстрел. Второй. Третий. Остап дернулся плечом. Затем его правая рука повисла огромной мохнатой плетью. Из двух рваных ран засочилась кровь. Андрей в прыжке с разворотом веером высадил обойму в сторону кустов, в конце падения толкнув на землю Остапа. Поэтому четвертый, пятый и шестой выстрелы из кустов не достигли цели.

Великан лежал на земле рядом с Андреем, тяжело дышал и непроизвольно постанывал от боли в плече и руке. И смотрел в глаза Андрею. Андрей смотрел в глаза Остапу. Словно два воина, первобытный и современный, которые понимали все без слов. Да так оно и было.

Андрей показал глазами на пустой автомат, указал на кусты, потом посмотрел на Остапа и указал на тоннель. Тот отрицательно замотал головой, взял автомат и шурхнул его в то место, где залегли враги. В ответ два пистолета плюнули одиночными выстрелами. И опять выжидание. Что делать?

Край неопределенности положил грохот выстрелов из тоннеля. Точнее, очередями стреляли не в тоннеле, а в подземном храме. Один раз. Затишье. Второй раз. И снова затишье.

Остап рванулся с земли, схватил одного из рядом лежащих пехотинцев и как куклу швырнул его в кусты. Затем то же самое проделал со вторым и молнией метнулся в тоннель. Ясно! Это сигнал к атаке для Андрея. Спасибо тебе, Остап, за такую убедительную «артподготовку» неприятельских позиций! Андрей вскочил и, поливая туда же для еще большей убедительности свинцом из трофейного М-16, зигзагами побежал к кустам. Увы: там были только бездыханные тела, смятые кусты и отстрелянные пистолетные гильзы. Никаких ЦРУшников и рыбоглазых предателей там не было. Андрей резко пригнулся и заводил стволом автомата по сторонам, ожидая нападения с другой позиции. Никакого нападения не последовало. Тогда он решил рискнуть и, выпрямившись во весь рост, снова огляделся вокруг. Никого. Убежали. Ну и слава Богу.

Андрей собрался для гарантии расширить зону поисков, но где-то внутри лагеря, примерно в пятидесяти метрах от выхода тоннеля на поверхность, вдруг что-то тяжко ухнуло. Через секунду над высоким забором взметнулось облако пыли, а еще через секунду из тоннеля раздался гулкий хлопок, дернуло пылью и тут же начали выходить оглушенные пыльные люди, кашляя и протирая глаза…

…Старец стоял на амвоне в полном священническом облачении и молился: «Отче Мой! Если не может чаша сия миновать Меня, чтобы Мне не пить ее, да будет воля Твоя»[41].

Он не боялся и не суетился, но был взволнован, ибо сейчас ему, он это осознавал наверняка, предстояло лицом к лицу встретить смерть. На ум пришло высказывание Блаженного Феофилакта: «Человеку свойственно бояться смерти. Смерть вошла в человеческий род не по природе, поэтому природа человеческая боится смерти и бежит от нее».

Почти одновременно разлетелись обе двери, точнее, то, что от них осталось, и в подземный храм ворвалось не менее двух дюжин вооруженных разъяренных бандитов, среди которых было несколько человек в американской военной форме, в том числе два негра.

Увидев, что церковь пуста, а посреди стоит старый священник, несколько боевиков от досады выпустили по обойме кто куда, в том числе и в иконостас.

Когда грохот выстрелов стих, в наступившей тишине раздался спокойный и очень твердый голос старого священника.

— Помните: «Все, взявшие меч, мечом погибнут»[42]!

Вперед выскочил странный дерганный тип в форме Украинской Повстанческой Армии времен сороковых годов XX века.

— Шо?! Ты шо сказав?! Ты ось кому цэ щас сказав, га? Чуетэ, хлопци, вин нам ще погрожуе! Ты бач, якый страшный!

Загоготав, он подскочил к старику и одиночным прицельным выстрелом из АК сбил с батюшки митру. Затем довершил глумление над старцем ударом приклада в живот. Старец согнулся, но устоял. Постанывая, он выпрямился и совершенно без злобы посмотрел на стоящих напротив бандитов. Один из них, солидного вида бородатый кавказец, за шиворот оттащил украинского наемника от амвона и швырнул назад. Тот не устоял и сел на пятую точку.

— Та ты чого, Аслан, ты що, не бачиш, що вин над намы глузуе!

— «Молящийся за человеков, причиняющих обиды, — сказал Преподобный Марк Подвижник, — сокрушает бесов, а препирающийся с первыми, сокрушается от вторых», — сказав это, отец Арсений ни разу не отвел взгляд от внимательных глаз Аслана.

Тот спросил:

— Отец, ты что, совсем не боишься нас?

— Однажды польский полководец Сапега во время осады Свято-Троицкой Сергиевой Лавры спросил о том же Преподобного Иринарха. И тот ответил: «Господь питает меня. Но как наставит тебя Бог, так и поступай».

— Может, ты и смерти не боишься?

— В Писании сказано: «Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а бойтесь более того, кто может и душу и тело погубить в геенне»[43]. А еще сказано: «Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас»[44].

Аслан хмурился, но скорее задумчиво, чем злобно, и еще более внимательно смотрел на старца. А за спиной бесновался наемник в форме УПА:

— До биса всэ! Досыть, я бильше нэ можу цёго чуты! Хлопци, заткнить йому рота, благаю! Ёй, нэ можу!

А священник, возвыся голос, продолжал:

— «Господи, что так умножились гонители мои? Многие восстанут на меня; Многие говорят душе моей: «Нет спасения ему в Боге его!» Но Ты, Господи, Заступник мой, слава моя, и возносишь Ты главу мою. Воззвал я ко Господу моему, и услышал Он меня с горы святой Своей. Я уснул и спал, но встал я, ибо Господь Защитник мой. Не убоюсь тысяч людей, отовсюду нападающих на меня. Восстань, Господи, спаси меня, Боже мой! Ибо Ты сразил всех, враждующих со мной неправедно, зубы грешников сокрушил. Ты, Господи, даруешь спасение, и на народе Твоем благословение Твое»[45].

— А-а-а! — украинский наемник заорал каким-то хриплым утробным голосом и, вскочив, с перекошенным от ярости лицом высадил в священника весь рожок автомата.

Прошитый очередью, батюшка осекся и начал оседать. Но ему не дал упасть подскочивший чеченский командир. Продолжая правой рукой сжимать автомат, левой он принял падающее тело и вместе с ним опустился на колени. Умирая у чеченца Аслана на руках, отец Арсений успел сказать:

— Благословенны вы, орудия правды и милости Божьей, благословенны отныне и до века! Мы… достойное по делам нашим приняли. Помяни мя, Господи, во Царствии Твоем.

Произнеся последние слова, которые сказал Иисусу Христу распятый справа от Него разбойник, старый священник умер.

В подземной церкви наступила такая гнетущая тишина, что было слышно, как потрескивают свечи. Все, кто здесь находился, от кожи до самых печенок вдруг ощутили, что сделали нечто ужасное. Аслан, закрывая чистые, устремленные куда-то в вечность глаза православного батюшки, провел ладонью по безмятежно застывшему лицу и аккуратно положил тело на амвон.

Вдруг тишину разрезал дикий хохот ряженого украинского наемника.

— Га-га-га! Нарэшти заткнувся, сучий сыну! Га-га-га! Собаци собача смерть! Га-га-га!

— Хоть один раз ты правильно сказал. Только собака не он, а ты, — Аслан, не вставая с колен, одной рукой все еще придерживая тело священника, второй рукой вскинул автомат и длинной очередью разворотил все нутро ряженому «вояку». Тот бревном рухнул на спину. Навеки закрылись карие галицкие очи. Никто — ни окружающие, ни он сам — так и не поняли, почему он больше жизни ненавидел русских. Также никто не смог вспомнить его имени.

(Лишь в далеком Львове, где в эту минуту около резиденции митрополита Галицкого и Слуцкого проходил очередной митинг против визита во Львов Патриарха Московского и всея Руси, где все привычно скандировали «Ганьба!» и «Геть московського попа!», у одной из женщин в самой гуще митингующих вдруг подкосились ноги и закружилась голова. Словно вспышкой осветило ее разум: она вдруг со стороны увидела себя, этих беснующихся людей, которых кто-то умело подогревал и направлял для достижения только им ведомых целей. Ее подруга Бронислава Виванив передала рядом стоящему коротко стриженному молодому человеку портрет Степана Бандеры и, подставив плечо, вывела ее с митинга. Сердце матери разрывалось от чего-то тягостного и липко-жуткого. Подруга Броня вернулась на митинг, а она, посидев немного на лавочке, пошла на ватных ногах домой.)

А дальше. Никто не успел среагировать на то, что произошло дальше.

Сорванная с петель, отлетела прочь третья дверь. В храм ворвалось орущее волосатое двухметровое чудовище и, увидев лежащего на амвоне расстрелянного батюшку, кинулось к нему. Крик перешел в неистовый рев, от которого у двадцати четырех вооруженных мужиков застыла кровь в жилах. Страшный великан, оскаля кривые зубы и бешено вращая белками глаз, начал бегать по храму и выбивать бревна-колонны из своих мест. Выбив все, он схватил одно из них и начал со всей силы гулко бить им снизу вверх в потолок церкви. Тут-то все и опомнились: сейчас же всё рухнет! Без команды вскинув автоматы, все разом начали стрелять в сумасшедшего монстра. Но тот все-таки успел еще несколько раз стукнуть в потолок, и этого оказалось достаточно, чтобы в долю секунды на пол обрушилась пятиметровая толща земли, разом погребя всех под собой…

…Около тоннеля стояло полсотни грязных пыльных людей. Никто не смел пошевелиться, даже кашлять перестали. Потрясенные случившимся, все смотрели на черную земляную дыру выхода из тоннеля, из которого больше не доносилось ни звука.

Так прошло минут десять, не меньше.

Наконец, Андрей констатировал:

— Всё кончено.

Взгляды прихожан обратились к своему новому пастырю — молодому отцу Арсению. Но тот никак не мог прийти в себя от происшедшего. Наконец, он перекрестился и произнес то, что нашел в данный момент самым важным:

— «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих»[46].

На помощь молодому батюшке пришла княжна Юсупова. Голос ее дрожал от душивших слез.

— Друзья мои! Наш дорогой старец батюшка отец Арсений и его любимое духовное чадо Остап отдали свои жизни за нас с вами. Как сказал наш новый батюшка отец Арсений словами из Священного Писания, «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих». Так вот, за нас, за своих друзей они оба самоотверженно положили свои души. Будем же достойными этого подвига! Будем помнить его всегда! Вечная память!!

Все запели «Ве-е-чная па-а-а-а-мя-а-ать!»

После того, как Андрей осторожно проверил тоннель до завала и, ничего и никого не найдя, вернулся, было решено выход из тоннеля засыпать. Решили также в тоннеле похоронить и тела тех двух американских солдат, которых зашиб Остап. С них сняли медальоны, вытащили документы и внесли в тоннель.

Лаз обрушился легко. Земля была настолько податливой, что казалось, будто она сама хотела поскорее скрыть следы трагедии.

Над бывшим выходом из тоннеля поставили самодельный крест из поваленных неподалеку стволов берез, а отец Арсений сослужил молебен за упокой душ усопших.

Затем, после недолгого совещания, все согласились, что нужно идти в Новый Фавор. Андрей без труда сориентировался с направлением движения и первым пошел в тайгу. За ним последовали остальные.

…Разъяренный Саймон Блюмкин занялся организацией погони. Он пересчитал оставшихся в живых своих подчиненных. Выходило не густо. До инцидента было сорок восемь боевых единиц плюс рыбоглазый да плюс он сам. Погибло двадцать шесть человек, следовательно, вместе с ним осталось двадцать четыре. Да еще четверо скопцов со своей лабораторией полигероина. Нет, они не в счет, к тому же несколько человек нужно оставить здесь на всякий случай, то есть минимум восьмерых солдат (два караула) плюс офицера. Двадцать четыре минус девять выходит пятнадцать. Пятнадцать человек против пятидесяти колонистов, возглавляемых опытным диверсантом? О, нет, это путь к окончательному проигрышу, а проигрывать, особенно сейчас, Саймону было никак нельзя.

В офисе росло напряженное молчаливое ожидание. Офицер и рыбоглазый ждали решения шефа. За компьютером в наушниках сидел дежурный оператор.

— Куда они направляются, кто знает?

— Путь у них один: в поселение, которое они называют «Новый Фавор». Других вариантов нет, больше им идти некуда, — рыбоглазый был убежден в своей правоте.

— Хм, я тоже так думаю. Что ж, здесь останутся морские пехотинцы во главе с вами, лейтенант, а вы, — Блюмкин обратился к рыбоглазому. — Поедете со мной.

— Погоня? На такой технике мы их нагоним за час!

— Зачем? Нас будет только пятнадцать, и рисковать больше я не намерен. Поедем прямо в этот самый «Новый Фавор». Будем ждать их там.

— Но там еще опаснее. По моим данным, там проживает около сотни людей и некоторые из них очень хорошо вооружены.

— Ну и что? Мы поедем завтра утром, не спеша, а пока направим туда нашего китайского друга Ли Цзяо. Пусть разомнется, а заодно и достойную встречу нам подготовит. Мы же наведем здесь порядок и тщательно подготовимся. Всё, всем собираться! Lets go!

Последний вопрос он задал дежурному оператору за компьютером.

— Что там наши русские друзья с вертолетом?

— Сэр, вызываю постоянно, но пока связи с ними нет, сэр!

— Плохо. Продолжай вызывать. Как отзовутся — сразу мне доклад. Ясно?

— Сэр, так точно, ясно, сэр!

Последний бой

Андрей бы преодолел это расстояние одним марш-броском часов за пять, от силы за шесть, но с ним было полсотни людей разного пола и возраста, поэтому, выйдя примерно в час дня воскресенья, колонна людей, совершая многочисленные привалы с поисками сухих веток для костров и чего-нибудь съестного (в основном ягод и грибов), подошла к Новому Фавору только во вторник утром.

Андрей собрал мужчин колонии вокруг себя.

— Там нас наверняка уже ждут.

— А вы, отец диакон, думаете, ваши друзья нас не примут?

— К сожалению, я говорю сейчас не о поселенцах. Разве вы допускаете хоть один процент вероятности того, что американцы оставят нас в покое? Да еще после гибели половины их людей! У них техника, средства связи, пользуются покровительством некоторых местных коррумпированных чиновников, так что здесь они хозяйничают уже со вчерашнего дня. Это к бабке не ходи.

— Так что ж теперь делать?

— У меня есть одна задумка, слушайте сюда. Во-первых, нужна разведка обстановки. Вдруг я ошибаюсь? Так что я потихоньку сбегаю. Во-вторых, американцам нужен я, поэтому я пойду к ним, как ни в чем ни бывало, и пока буду им «заливать баки», вы спрячетесь вон за той рощицей, но будете один раз в два часа высылать сюда дозорного, лучше двух.

— А дальше?

— А дальше всё: я уведу отсюда бандюганов, а вы пойдете в поселение. Я успею предупредить тамошних хозяев насчет вас.

Мужики переглянулись и все, как один, начали хором возмущаться.

— Э-э, отец Андрей, что вы задумали. Вас, значит, увезут, а мы, как крысы, будем прятаться и с пригорочка, с мягкой травки будем за этим наблюдать. Так, значит? Вы, это, вы зачем так про нас, а? Да разве ж мы не мужики!

— Успокойтесь, успокойтесь. А что вы можете сделать вооруженным до зубов профессиональным военным, которым, к тому же, все равно, кого убивать, лишь бы деньги платили? Ну пойдете вы, ну перебьют вас в течение, скажем, пяти минут, не больше, и что тогда? А здесь ваши семьи.

— Друзья мои, примите меня в свой совет! — к группе мужчин подвели княжну Юсупову.

— Пожалуйста, Наталья Николаевна.

— О чем спор, осмелюсь спросить?

— Да вот, отец диакон хочет пойти и сдаться, тем самым дав нам возможность спрятаться.

Старая княжна нахмурила брови и взглянула своим орлиным аристократичеким взором на Андрея.

— Ну-с, молодой человек, и зачем вы хотите нас так обидеть? Нет, не обидеть! Унизить!

— Но послушайте, им нужен только я.

— Нет, это вы послушайте, милостивый государь! Наши люди рисковали в лагере, но не выдали вас. Почему же вы решили, что мы выдадим вас сейчас? Двое лучших наших товарищей отдали жизнь за нашу свободу, а вы. Как вам не стыдно!

— Но позвольте, что вы предлагаете??

— Идти в поселение всем вместе! Вы, конечно, впереди, это логично, а мы все за вами.

Мужчины одобрительно загудели и закивали головами.

— Что? Всем вместе? Но это же безумие! Блин, это просто самоубийство!!

— Молодой человек, я попрошу вас выбирать выражения.

— Извините. Но вы только что предложили повести женщин и детей под пули наемников-отморозков. Во имя чего жертва сия, не соблаговолите ли ответить? Я рассуждал, как военный, который не один десяток боевых операций провел. Успешно, кстати! А вы рассуждаете, как, извините, женщина-революционерка конца девятнадцатого века… Чему вы улыбаетесь?

Старая мудрая княжна сменила гнев на милость.

— Вы рассуждаете, как очень молодой человек.

— Но.

— Хватит! Достаточно. Нас полсотни, да в этом селении. Сколько?

— Сто душ.

— Вот, нас полсотни, в этом селении сотня. Неужели полторы сотни человек не совладают с двумя десятками бандитов??

— Может, и совладают, но какой ценой?

— Не будем говорить о цене. Лучше поговорим о том, как мы это сделаем. Обговорим, так сказать, детали. Согласны?

Мужчины снова закивали и задакали. Андрей же сказал:

— Ладно. Я приму ваш план, но только при одном условии, и это однозначно.

— Каком?

— Я схожу на разведку. Не беспокойтесь, я ведь уже здесь был и все знаю.

— А если.

— Извините, но это не обсуждается. Иначе я не поведу вас в Новый Фавор.

Все посмотрели на княжну. Та внимательнейшим образом сверлила взглядом Андрея, но его глаза были сама искренность. Наконец, она выдохнула.

— Хорошо.

Обманув таким образом старушку, матерый диверсант тоже облегченно выдохнул.

Осталось обговорить, как сказала княжна, детали.

Андрей решил идти в Новый Фавор в обед.

Когда лучше нападать на неприятеля? Когда он спит или когда он ест. А когда среднестатистический человек ест? Правильно, между часом и двумя часами дня. Именно в это время в Новом Фаворе обед. И именно в это время Андрей перелез через забор поселения.

И не ошибся. Бандиты тоже оказались людьми, придерживающимися расписания кормежки. Ошибся Андрей только в одном: в поселении кроме полутора десятков американцев и наемников с базы ЦРУ были еще и… около тридцати вооруженных китайцев. Судя по всему, из банды Ли Цзяо. Новый Фавор просто кишел бандитами!

Тьфу ты! Как говорил инструктор «Посейдон»: «Проблемы ходят паровозом». Стоп, а что он еще говорил? «Если проблемы ходят паровозом, то незаметно вскочи в последний вагон и разрушь паровоз изнутри». Это как раз то, что нужно!

Андрей снова перелез через забор и, обежав лагерь по тайге, влез в поселение через кое-как заделанный проём у дома агрономши Екатерины Васильевны. Этот проём оставил Остап, когда убегал последний раз из Нового Фавора. Андрей надеялся, что муж агрономши Иван, пострадавший от лап Остапа, все еще дома, а значит и сама Екатерина Васильевна с дочкой Оксаной тоже там.

Он не ошибся. Екатерина Васильевна как раз выносила с Оксаной вешать белье в сад. Но только Андрей дернулся подойти ближе к ним, как следом за женщинами из дома вышел худой китаец с «Калашниковым» в одной руке и дымящейся сигаретой в другой. Андрей снова залег за кустом. Сойдя со ступенек, китаец хлопнул Оксану пониже спины и загоготал, оскаля кривые желтые зубы. Девушка инстинктивно залепила ему пощечину, от чего сигарета вылетела из пасти похабника. Китаец сразу затарахтел на своем языке какие-то ругательства и угрозы, подкрепив их передергиванием затвора автомата и наставлением дула на женщин. Выкричавшись, он наотмашь ударил Оксану в лицо. Девушка упала. На китайца с мокрым бельем накинулась ее мать. Пока китаец закрывался от разъяренной женщины, к нему сзади тенью метнулся Андрей. Агрономша от неожиданности выронила простыню, чем сразу захотел воспользоваться китаец. Он замахнулся прикладом автомата в голову женщине, но получил сзади мощный боковой удар ребром ладони в шею.

— Отец Андрей, вы-ы?? Вы живы!!

— Тч-ч, тихо. Еще кто-нибудь посторонний в доме есть?

— Нет, никого, все на площади около церкви.

— А что там?

— Китайцы устроили там турнир с нашими.

— Хм, что они еще могут устраивать. А других бандитов, не китайцев, много?

— Десятка полтора. Они вчера утром приехали на машинах. А накануне китайцы налетели, как саранча. Вот, велели постирать белье им! — и женщина брезгливо пнула таз с выстиранными китайскими портками. — Угрожали, грозились Ивана убить, а Оксанку. Помогите поднять.

Вдвоем они поставили на ноги девушку и посадили на скамейку. Потом оттащили в подвал и крепко связали китайского горе-насильника.

— Что вы собираетесь делать, отец Андрей?

— Мне бы переодеться в другое и кое-что во внешности изменить. Поможете?

— Да ради Бога! Пошлите в дом.

Через десять минут из дома агрономши вышел сутулый мужчина в старой летней кепке. Лицо его было нахмуренным, правая губа вздулась, а под левым глазом зиял огромный синяк. Немного прихрамывая, он засеменил в сторону площади.

Площадь перед церковью была битком набита людьми. Тех, кто хотел уйти, китайцы автоматами загоняли обратно. Досталось пару раз по ребрам и Андрею. Попав в толпу, он начал пробираться к расчищенной для поединков арене. С краю ристалища, в гуще солдат и боевиков, стоял стол, за которым восседали двое китайцев важного вида, Саймон Блюмкин и рыбоглазый бывший шеф безопасности секты скопцов. Все четверо хором смеялись и одобрительно подбадривали огромного жирного китайца, который избивал Николая Зимина — того парня, который привез Андрея с железнодорожной станции в Новый Фавор. Наконец площадь одобрительно закричала, когда китайский жирдяй, в очередной раз грянув Николая оземь, победно задрал вверх обе клешни-окорока. Бой закончился. Зимина вытащили из круга и швырнули охающим женщинам-фаворчанкам. Те сразу захлопотали вокруг бедного парня. Там же Андрей разглядел лежащего отца Василия и еще кого-то.

Какой-то низенький очкастый китаец выскочил на арену и что-то быстро-быстро затараторил, подняв руку победителю.

Следующим на арену вывели Алексея Федоровича, врача. Тот, глядя на четверку главных изуверов, отрицательно замотал головой. Ли Цзяо повелительно тыкнул указательным пальцем во врача, затем в жирного китайца и махнул рукой, мол, «пошёл!» Врач остался стоять на месте. Тогда главный бандит вытащил большой инкрустированный пистолет и наставил на Алексея Федоровича.

— Остановитесь! Не надо! Драться буду я, — из толпы на арену вышел бывший старший оперуполномоченный Московского Уголовного розыска Тимофей Ильич Скворцов. Ли Цзяо убрал пистолет и «вежливо», с улыбочкой, сделал приглашающий жест рукой. Врача пнули в живот, оттащили и бросили к избитому Зимину. Алексей Федорович, превозмогая боль, сразу занялся своим делом.

Толстяк, весь потный и грязный, хлопнул в ладоши и стал в стойку «сумо», не сводя своих заплывших глазок с Тимофея Скворцова. Китайцы одобрительно взревели. Закричал, растопырив руки, и сам борец, когда понесся на МУРовца, словно коровья туша. Еще доля секунды — и этот наглец вылетит с арены грудой мяса! Но «наглец» в последний момент юркнул в сторону, успев поставить великану подножку. Китаец обладал такой массой, а, следовательно, такой инерцией, что пролетел на подкосившихся ногах еще метра три, а потом врезался в гущу своих побратимов по разбойному ремеслу. Те, которые оказались придавленные тушей своего товарища, конечно, разозлились, но остальные неистовствовали от восторга: наконец-то на арену вышел хоть сколько-нибудь стоящий противник! Все орали, требуя нового боя с новым победителем!

В круг опять выскочил маленький очкастый китаец и, затараторив что-то на своем языке, попытался поднять руку Скворцову. Но Тимофей вырвался и врезал очкастой тарахтелке в челюсть. И снова восторг публики!

Бывший МУРовец стоял посреди ристалища спиной к столу главарей, а потому не заметил, как сперва запрыгнул на стол, а потом одним прыжком прямо со стола сзади к нему подскочил помощник Ли Цзяо и ногой заехал ему в спину. Удар был настолько сильный, что Тимофей, раскинув руки, полетел в беснующуюся толпу. Для бандитов, разгоряченных кровью и азартом, было наплевать, что русский потерял сознание — они выкинули его снова в круг под ноги подлому заместителю главаря. Тот поставил на поверженного соперника ногу и так позировал минут пять, руками подбодряя своих гавриков и вопрошая: «Что дальше с ним делать?» Жесты всех китайских контрабандистов были однозначны: добить! Толпа начала трясти руками и автоматами, ритмично выкрикивая какое-то слово, а подлец делал вид, будто размышляет над тем, каким способом ему действовать, на самом же деле он хотел довести бандюков до полного исступления.

Вдруг в небе затарахтел вертолет. Толпа нехотя затихла и начала вертеть головами в поисках источника звука. Встал из-за стола и Ли Цзяо. Но сидящий рядом Саймон Блюмкин за локоть усадил того на место.

— Расслабься, Ли. Это наши русские друзья. Наконец-то они объявились, щщщит! Я им дам, как в выходные водку жрать и на связь не выходить! Так что продолжай свое шоу. Никогда не думал, что это так азартно.

Ли Цзяо что-то коротко выкрикнул, и толпа сперва взорвалась восторгом, а потом с новой силой начала скандировать.

И снова заместитель главаря заходил над лежащим без сознания Скворцовым, демонстративно теребя подбородок и хмуря «в задумчивости» брови.

Это уже не поединок, а убийство. Андрей не знал, что ему делать. Если он сейчас выскочит на арену и спасет МУРовца, его самого через секунду уложат очередями. А потом и Скворцова тоже. Но ждать нельзя, что-то нужно делать или сейчас его убьют! Да еще вертолет этот!

Как будто неведомая сила толкнула Андрея в спину и он толкнул нескольких бандитов. Китайцы начали толкать его, он толкал китайцев. В результате его вытолкали в круг.

Перед гордым бойцом, стоящим над поверженным врагом, предстал сутулый хлюпик в смешной кепке и с разбитой рожей. Китаец сделал жест, приказывающий убрать лежащее тело. Он с интересом приглядывался к новому сопернику.

— Несчастный, ты хочешь со мною драться? Безумец, ты ищешь смерти? — заместитель главаря банды хорошо говорил по-русски.

— Нет, ну что вы, товарищ, э-э, господин, э-э-э… Меня просто вытолкнули сюда ваши люди.

— Ты испортил мне поединок, поэтому тебе придется со мной драться.

— Мне?? С вами?? Нет, ну что вы, господин, э-э-э, не знаю, как вас зовут. Я не умею. Можно я пойду, а?

И Андрей захромал прочь, но ряды смеющихся бандитов не пропустили его и снова вытолкнули в круг. На этот раз он упал.

— Ой! Ну что я вам сделал? Отпустите меня, пожалуйста!

— Встань и дерись, а то я просто убью тебя, как дряхлую собаку!

Андрей, хныкая, встал. Дрожа всем телом, он в жалкой позе согнул кулачки.

Бандиты аж катались со смеху. Смеялся и китайский боец.

— Ладно, я не больно тебя убью, ты даже ничего не почувствуешь.

Новый взрыв хохота потряс ряды бандитов.

Но смех вдруг враз затих, когда их кумир, развернувшись в прыжке,. не попал ногой хлюпику в голову! Еще прыжок, уже ближе, и. снова мимо!!

Боец смотрел на дрожащего, хнычащего соперника и ничего не понимал.

Тишину прорвал смех Ли Цзяо.

— Чен, ха-ха-ха, хватит танцевать, снеси уже ему голову!

Такого позора заместитель главаря банды Чен еще не испытывал. Но как, как это произошло, что он дважды не попал своим коронным ударом?? Раздувая ноздри от гнева, он закричал, делая один за другим выпады, из которых ни один не достиг цели! Напротив него стоял доходяга, который кричал от страха и дергался своим жалким тельцем, не в силах даже отлепить своих кулачков от туловища. Но почему-то когда Чен наносил удары, причем смертельные удары, этого доходяги никогда не было на линии атаки.

Ли Цзяо перестал смеяться. На арене происходило что-то странное.

— Чен, ты убьешь его наконец, или признаешь свое поражение от этого осла? Что с тобой, Чен?

У китайского бойца вконец «сорвало резьбу». Закричав не своим голосом, он понесся на странного, зажмурившегося от страха врага со скоростью звука. Подпрыгнул, выставив вперед ногу и вкладывая в удар всю силу, всю мощь, всю энергию, которая у него была, всё умение и навыки… Но… (он видел все, как в замедленной съемке): нога пролетает в нескольких миллиметрах от скулы противника; он летит дальше; правый кулачок странного зажмуренного врага, не разжимаясь, нелепым по своей неловкости движением тычется прямо под его подбородок. Больно!! Но что с ногами? Почему они летят вверх, а голова вниз?? Хрясь! Пыль и темнота.

Над притихшим ристалищем пролетел жирный шмель. Его сочное «ж-ж-ж» да тихие всхлипывания зажмуренного сутулого хлюпика в кепке — вот все звуки, которые были слышны на площади Нового Фавора минут пять, не меньше.

Бух! На стол взлетел сам главарь банды Ли Цзяо.

Сидящий рядом ЦРУшник вдруг начал что-то подозревать. Он встал, схватил через стол китайца за локоть.

— Ли, а ну подожди. Здесь что-то не то.

Но Ли резко высвободил локоть, толкнув американца на стул, и пошел на сближение с таинственной «кепкой».

— Ты кто?

— Х-хто, я? Я, это самое, ну.

— Прекрати комедию! Ты кто?

Расстояние сокращалось, и главный бандит уже заходил в боевой стойке Брюса Ли вокруг незнакомца. Тот продолжал сжимать кулачки и подшморгивать сопли.

Вдруг напряженную тишину разорвала короткая автоматная очередь. Все разом повернули голову в сторону выстрелов. Стреляли со стороны главных ворот поселения. Стрелял часовой. Ли Цзяо, не спуская глаз с противника, раздраженно бросил через плечо:

— Ну что там?

— Руссики идут!

— Что? Какие трусики? Ты что там. Или ты сказал «русские»? Какие еще русские??

Главарь метнулся к столу и выхватил у одного из американских солдат бинокль. Да, точно, к воротам поселения приближалась колонна гражданского населения с женщинами и детьми.

— Саймон, ты что-нибудь понимаешь? Посмотри в бинокль.

ЦРУшник влез на стол и направил бинокль на колонну людей.

— О, вот так встреча! Это же наши «прокаженные»!

При слове «прокаженные» все вдруг заерзали и начали тревожно переглядываться.

— Нет-нет, всё о'кей, они такие же прокаженные, как мы с вами. Их так специально называли, чтобы их никто не видел. Но они совершили побег и убили две дюжины моих людей. Но что-то я не вижу с ними главного зачинщика.

— Не туда смотришь, Саймон.

Все обернулись на голос с середины арены, на которой стоял выпрямившийся диакон Андрей, в той же дурацкой кепке, но теперь не с опухшим лицом и уже без дрожи в коленях.

— А-а, то-то я смотрю: кто это такие фокусы показывает? Вот, Ли, познакомься, русский диверсант и по совместительству диакон Андрей. Фамилии пока не знаю. Да и не узнаю, не нужна она мне. Сейчас тебя упакуют и засунут в вертолет. А уж там, где тебя распакуют (поверь, это будет очень далеко отсюда), ты расскажешь все. Ребята, введите его в кому.

Двое американских солдат перезарядили и нацелили на Андрея помповые ружья, заряженные, скорее всего, транквилизаторами.

— Нет! — китаец закрыл собой ружья.

— Что «нет»? — Блюмкин начинал раздражаться. Кто здесь смеет мешать ему, фактическому хозяину окрестных мест? — Пошел вон, китаёза!

Ли выразительно повел подбородком. В мгновение ока на американцев оказались направленными три десятка автоматов системы «купца Калашникова». Более, чем убедительный довод, чтобы сменить тон.

Саймон Блюмкин, еле сдерживаясь от бешенства, сквозь зубы процедил:

— Чего ты хочешь, Ли?

— Поединок еще не закончился. Прими тех русских, а я разберусь с этим бойцом.

— А если ты его убьешь?

— Значит, так было предрешено.

— А если он убьет тебя?

Китаец в ответ зло зыркнул на американца и резко обернулся к противнику. Бандиты одобрительно закричали. Ли поднял обе руки, призывая к тишине. Все затихли. Выждав несколько секунд, он рванул на себе майку и рявкнул:

— Поединок продолжается-а-а!!

Банда взревела, не помня себя от восторга и вновь вспыхнувшего азарта.

Ли Цзяо, по-киношному похрустев суставами и сделав пару-тройку эффектных ката, начал сближение. Но Андрей стоял, словно на трамвайной остановке, делая вид, что вообще не обращает на грозного соперника внимания. Более того, он снял кепку и начал ею обтрушивать пыль с одежды. Когда Ли первый раз прыгнул, целя правой ногой в голову, Андрей наклонился и вытрусил штанину, а когда китаец, приземлившись после неудачного удара, развернулся для новой атаки, он полосонул козырьком кепки тому по глазам. В следующее мгновение Ли получил тычок ботинком сбоку под колено, от чего вся его «конструкция» «сломалась» на одну ногу набок, затем его, потерявшего равновесие, двинули в кадык и толкнули на землю. Ли Цзяо упал, хрипя и в бешенстве махая правым кулаком вокруг себя. Левая рука в это время массировала горло и глаза.

Никто не ожидал такого быстрого и трагического для вожака финала, поэтому все молча наблюдали, как Андрей обошел временно ослепленного китайца сзади и взял его горло в «морской» захват.

— Слушать всем! Если вы немедленно не разоружите американцев и всех, кто с ними пришел, я одним движением сломаю шею вашему командиру.

Напряженное молчание.

— Хорошо. Решили делать вид, что не понимаете по-русски? Тогда вашему Ли хуже. Считаю до трех: раз… (никто не двинулся), два… (никакого движения), т…

— Холосо! — очкастый китаец, тот самый, который был шпрехшталмейстером этого цирка, коротко выкрикнул команду своим собратьям, и те нехотя пошли разоружать американцев и наемников.

Саймон стоял белый и какой-то весь вялый.

— Слышь, диверсант, сейчас твои же русские вояки придут и тебе же наваляют.

А тем временем на площадь начали подходить колонисты во главе с княжной Юсуповой и молодым священником отцом Арсением.

Пока новофаворчане встречали своего пропавшего батюшку и подводили его к побитому отцу Василию, Андрей скомандовал всем китайцам сложить оружие. Для пущей убедительности он сдавил горло Ли Цзяо и у того непроизвольно вырвался жалобный стон.

Очкастый снова что-то крикнул бандитам и те повиновались.

— Ребята, подберите автоматы и обыщите каждого. Особенно смотрите не пропустите ножи. Потом вяжите всех в общую шеренгу по двое и усаживайте на землю в центр площади.

Такая работа оказалась всем в радость. Быстро связали американцев, потом китайцев. Усадили всех прямо на землю, в общую шеренгу. Спереди и сзади каждого пятого встали суровые мужики с автоматами наизготовку.

— А этих гавриков вяжи отдельно, — Андрей указал на главного ЦРУшника Блюмкина, рыбоглазого бывшего шефа службы безопасности секты скопцов и заместителя главаря китайской банды, до сих пор не пришедшего в себя после приземления на шейные позвонки. Самого же Ли Цзяо он слегка придушил, чтобы никакие глупости не лезли тому в голову, и теперь уже мягкого и податливого бандита аккуратно запеленал лично.

— Готово. А теперь внимательно смотрим на дорогу и ждем гостей! Здесь недалеко сел вертолет, поэтому скоро к нам придут те, которые присягали служить России, а потом начали служить мамоне.

К Андрею подошла княжна Юсупова и шутливо погрозила ему пальцем.

— А вы все-таки обманули старую женщину, капитан третьего ранга.

— И вы тоже. Почему не дождались меня с разведки? А если бы все повернулось иначе?

— Но ведь все же закончилось хорошо!

— Пока нет. Мы не знаем, кого и сколько принесло сюда на вертолете. Стоп, вы слышите?

— Нет, а что?

— Неужели еще вертолет? Да не один! Вот видите! Братцы, занимаем круговую оборону! Рубеж — ворота, церковь и эти два дома. Если что, прикрываемся американцами и китайцами, как живыми щитами!

Но тут сзади вдруг прозвучал до боли знакомый одесский говорок, заставивший ёкнуть сердце морского диверсанта Андрея Марченкова:

— От кого это вы должны здесь закрываться бедными несчастными китайцами? Андрей, вы говорите обидно! Мы бросаем всё, летим в эту глушь, а нам такое вот спасибо? Ага, оно нам надо? И что мы сделали такого нехорошего, чтобы стоять тут и слушать таких вот разговоров?

Андрей рванул к появившимся из толпы новофаворцев пятерым черным солдатам в тускло поблескивающей кевларовой броне и шлемах.

— Ребя-а-а-та!! Ё-моё, вы-то каким здесь ветром??

— С того самого вертолета.

— А в других вертушках тоже наши?

— Не, там фээсбэшников, как килек в банке.

Встреча боевых товарищей спецназа ГРУ ВМФ России проходила бурно. И хоть шлемов никто не снимал, видно было и так, что это друзья, а искренняя радость диакона Андрея невольно передалась всем присутствующим. Кроме, конечно, ЦРУшника. А после следующего диалога его последняя надежда окончательно лопнула мыльным пузырем.

— Оп-па, ребята, а этот предатель как промеж вами затесался? — Андрей увидел того самого пилота, который перевозил его к скопцам.

— Разрешите представиться: майор ФСБ Владимир Маслаков. Был под прикрытием.

— Да ну? Во дела! Это что ж выходит? ФСБ все время пасло эту гоп-компанию?

— Не совсем. Мы знали, что где-то здесь существует нелегальная лаборатория и канал сбыта нового синтетического наркотика. Кроме того, в этом месте стали пропадать люди. Наши особисты в ближайших к этим местам воинских частях проделали кое-какую работу, в результате чего мы узнали, что бандиты пользуются военным транспортом и транспортом МЧС. Полгода назад меня внедрили пилотом на вертолет и вот только месяц, как я здесь летаю. Мы собирали данные и о лаборатории, и о секте скопцов, и о заброшенной зоне, и даже о секретной тюрьме ЦРУ. Но тут появляетесь вы и одним махом накрываете всех. Слушайте, как вам это удалось?

— А я вам ничего не поломал? Ну, там, я не знаю, каналы сбыта героина, дальнейший канал транспортировки секретных заключенных из тюрьмы ЦРУ, резидентура, пароли, явки.

— Каналы сбыта героина мы вычислили сразу, буквально за неделю. Секретных заключенных из Китая и Северной Кореи мы тоже перехватывали и негласно передавали сопредельной стороне. А насчет резидентуры. Многих накрыли. Но еще больше полетело погонов и голов с наших военных, которые за тридцать сребреников продали Родину. Короче, вы разворотили такое змеиное кубло, причем не только здесь, в тайге, но и в федеральных центрах, даже в самой Москве, что работы дали нам вагон и маленькую тележку.

— А что с уркаганами с заброшенной зоны?

— Мы там были позавчера. Их главарь Седой умер от смертельного удара в переносицу.

— Это сделал при мне один из американских солдат по приказу Саймона Блюмкина.

— А, понятно. Что касается остальных, то все продолжают жить, как жили.

— Секта скопцов?

— Здесь сложнее. В их логове никого не оказалось. Но мы ищем.

— Регулярно проверяйте поезда, которые идут в этом направлении. Они там похищали «новоначальных». Лично при мне была одна из подобных попыток.

— Да-да, в управлении читали отчет об этом инциденте.

К группе подводных пловцов и капитана ФСБ подошли отец Василий, отец Арсений, староста новофаворского прихода Лизавета, княжна Юсупова и Петр Иванович Головин.

— А теперь два самых важных вопроса, волнующих не только меня, но всех здесь присутствующих.

— Пожалуйста.

— Первый. Кто похищал людей и отрезал головы? Потому что, как я понял, ни заключенные Седого, ни тем более лохматый Остап, ни даже скопцы этого не делали.

— А-а, вы об этом. Здесь как раз все проще, чем всё остальное. Все похищения и смерти — дело рук отмороженных деток местных заправил. Они, видите ли, так развлекались. Начитались каких-то черных книжек, насмотрелись похабных фильмов, разбесились с жиру, надулись спесью от безнаказанности, накурились-накололись — и организовали «Ложу «999», что в перевернутом виде означает «666», то есть секту сатанистов. Таежные эпизоды — только часть их зверств. Они так всех достали, что некоторые высокопоставленные родители упрятали своих ублюдков за границу от людского самосуда.

— Но откуда такие сведения? Неужели есть доказательства?

— Да еще какие! Они всё записывали на видеокамеры и мобильные телефоны, а потом отправляли друзьям.

Княжне от услышанного стало плохо и ей подставили стул.

— Вам плохо? — капитан ФСБ участливо склонился над женщиной, которой только что объявили, что мир сошел с ума. — Андрей, познакомьте нас.

— Охотно. Перед вами княжна Наталья Николаевна Юсупова, одна из «людоедов» и «монстров», которые жили за тюрьмой ЦРУ в так называемой «заброшенной колонии прокаженных».

— Это что, шутка такая? Там нет никакого поселения! В бараках жили два десятка охранников и всё.

— О-о, товарищ капитан, видать, вы еще не глубоко копнули! Я требую, чтобы этих людей реабилитировали. Слышите?

— Да-да, конечно, но как.

— Теперь второй вопрос. Этим людям, которые всю жизнь провели в бараках, негде жить.

— Простите! — вперед выступил отец Василий. — Это как «негде жить»? А наши дома? Мы еще раз всем приходом обсудили наше положение. Так вот, десять семей приняли решение остаться, а остальные — как договаривались: в Москву! Наши дома теперь ваши, уважаемая Наталья Николаевна.

Старая княжна подняла полные слез глаза, посмотрела на отца Василия, на Андрея, на офицера ФСБ, на морских диверсантов и задержалась взглядом на отце Арсении. Тот подошел, взял ее за руку и успокоил:

— Я тоже остаюсь.

Старая женщина заплакала навзрыд. Над ней склонился Петр Головин, ее «Петенька».

— Господи, Наталья Николавна, отчего ж вы так плачете теперь, когда всё плохое позади?

— Я боюсь теперь умереть, как Моисей, который водил сорок лет евреев по пустыне, и умер, лишь издали увидев Землю Обетованную.

— Ну-ну, вы не Моисей, к тому же у вас еще очень много дел. Вон, приход нужно поднимать, жизнь налаживать.

— Последний вопрос, технический. Как будут переправляться люди в Москву?

— Что касается моих полномочий, то я могу сказать вам только одно: все ваши московские квартиры отчуждены назад. Об остальном вам расскажет представитель Патриархии. А, да вот же он!

К их группе широким шагом подходил… секретарь архимандрита Илии! Вот так встреча! В рясе, могучий, немногословный, он после краткого знакомства четко отрапортовал:

— Всех прихожан перебросят в Москву военно-транспортным самолетом. Там до суда над вашим священником отцом Ипатием вы все будете жить в месте, которое для вас уже подготовлено. После суда сможете вернуться в свои квартиры. Отец Андрей полетит отдельно, со мной.

Он говорил настолько уверенно и спокойно, что ни у кого не возникло и тени сомнений по поводу того, что всё так и будет. Тем не менее, Андрей решил внести ясность в некоторые моменты.

— Но отец Арсений, который должен был вернуться со всеми, хочет остаться здесь и служить приходским священником.

— Пока это невозможно. Отец Арсений и отец Василий — важные свидетели на суде против всероссийской организованной преступной группировки. К тому же им двоим предстоит предстать и перед церковным судом.

Княжна Юсупова ахнула и ухватилась за руку Петра Ивановича.

— Позвольте, но за что? Отец Арсений столько пережил, столько сделал для этого прихода, для нас!

— Я думаю, ничего плохого не случится, и очень скоро ваш отец Арсений вернется к вам в целости и сохранности, и, возможно, ему даже выделят кого-нибудь в помощь. Отец Андрей, мы отправляемся прямо сейчас. Возьмите вещи и подходите к воротам.

Андрей коротко попрощался со своими боевыми товарищами, которые тут же ушли в неизвестном направлении, потом сходил за вещами и направился к воротам. Там его ждали жители Нового Фавора и все обитатели «колонии прокаженных». Во главе людей стояли княжна Юсупова со своим верным помощником Петенькой, отец Василий и отец Арсений. Андрей взял благословение у обоих священников, пообнимался с людьми и в конце подошел к старой княжне. У той снова глаза были на мокром месте.

— Наталья Николаевна, ну что вы опять плачете? Даст Бог, свидимся еще.

— Нет, Андрюша, я уже старая. Святой пророк Давид сказал Духом Святым, что человеку жизни на земле семьдесят лет[47], а я уже сколько лет по отсрочке живу. Так что вряд ли мы с тобой, душа моя, увидимся. Поэтому прими от меня старческое благословение и вот эту ладанку.

Княжна сняла с шеи маленькую серебряную ладанку на цепочке и надела на шею Андрею.

— Эту ладанку подарил моей маме сам Государь Император Николай II. Береги её. И ступай, воин Христов Андрей, с Богом. Храни тебя Господь и Приснодева Мария!

Они обнялись, троекратно, по-русски поцеловались, и Андрей решительно зашагал с секретарем архимандрита Илии через поле к вертолету.

Воздаяние

Шестисотый мерседес в сопровождении двух черных «кубиков» остановился около здания суда. Из машин сперва вышли грозного вида секьюрити в черных костюмах, черных очках и с «уоки-токи» в ушах, а потом из чрева «мерседеса» вылез дородный батюшка в подчеркнуто простецком рубище. Черная шевелюра с проседью, густая борода до глаз, жгучий взгляд, деревянный посох в руке и большой деревянный крест на толстом кожаном шнуре. Короче, сплошной колорит и типаж.

К нему попытались пробиться многочисленные журналисты. Шествуя сквозь эту суматоху, как ледокол сквозь арктические льды, священник наметил краем глаза молоденькую корреспондентшу, которая чуть не плакала от того, что не может протиснуться сквозь плотный строй своих более наглых коллег.

Батюшка вдруг резко остановился и, протянув в сторону журналистки свой указующий перст, громовым басом вопросил:

— Реки, раба Божия!

Та от неожиданности и такого голоса чуть не. Словом, она, заикаясь, спросила:

— Батюшка, скажите, вы признаете себя виновным хоть по одному из эпизодов?

Священник эффектно оперся на посох, набрал в могучую грудь воздуха и на всю площадь загудел:

— «Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное. Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня. Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах: так гнали и пророков, бывших прежде вас»[48].

И пошел дальше. Секьюрити, как мошкару, отогнали журналистов от знаменитого батюшки, за которым закрылись двери суда.

Отец Ипатий вел себя уверенно, даже нагло, и гордо нес свою кудрявую голову в зал судебных заседаний. Там его поджидало несколько лучших адвокатов Москвы, которые, кстати, уже прозондировали почву и сказали, что свидетелей по делу нет, и «мы их порвем». А журналисты, которых будет полный зал, завтра же не оставят камня на камне от обвинителей.

Но свидетели были! Их начали заводить по одному в зал заседаний, и перед судьями (как и перед целым залом журналистов) во всех подробностях разворачивалась картина жутких преступлений организованной группировки, центром которой был священник отец Ипатий. Восемь часов свидетельских показаний, после которых слово попросил представитель Патриархии. Он сообщил, что решением Священного Синода Русской Православной Церкви архимандрит Ипатий полтора года назад лишен сана и запрещен в служении, а год назад предан анафеме. После чего судья стукнула молотком, объявив перерыв в слушании до завтра. Завтра снова предстояло выслушивать показания свидетелей.

Отец Ипатий встал и направился к выходу. Ему никто ничего не кричал в след, не сыпались проклятия от тех, кого он предал, чьи жизни он попытался разрушить, но его словно тяжелым камнем привалили. Ноги то и дело подкашивались, и вся его горделивая осанка все чаще походила на карикатуру. А тут со всех ракурсов эти журналюги, эти стервятники всё клацают и клацают своими камерами! Как дошел до машины, он не помнил. Что ему тарахтели виноватые заискивающие адвокаты, он не слышал.

Дома, когда он плюхнулся на колени перед иконами, на него вдруг так накатило, что он еле успел добежать до туалета, где его безудержно и долго рвало. Тугая струя холодной воды, под которую он подставил голову, облегчения не дала. Он умывался и умывался, но, как ему казалось, не мог смыть с себя той липкой грязи, которую оставили на нем взгляды его бывших прихожан и камеры папарацци.

Наконец, он поднял мокрое лицо и посмотрел в зеркало. То ли вода застилала глаза, то ли слезы, но в мутном зеркале «старец Ипатий» вдруг увидел молодого батюшку, зажигающего в маленьком украинском городке сердца людей верой. Да, не шибко книжного, но бескорыстного и бесстрашного, самоотверженно идущего на конфликт с безбожной властью и подающего пример истинного служения православного пастыря. Он узнал себя в молодости. Как давно это было! Что же с ним произошло?

Ипатий снова умылся и протер зеркало. Теперь на него смотрел совсем другой человек. От былого горения в вере, нестяжательства и истинного служения людям не осталось и следа. Теперь с зеркала на него смотрел некий барин в парчовом халате с горделивой осанкой, презрительными складками у рта и холодным блеском темных, почти черных, глаз. Вдруг его лицо стало меняться. Вытянулся и заострился подбородок, глаза зажглись страшным красноватым огнем, рот искривился в тонкую сжатую полоску. Ипатий отпрянул от зеркала. Что это? Кто это? Он уже где-то видел это мерзкое лицо! Неужели это сам дьявол? Нет-нет, это лицо явно человеческое, но… Точно! Это же Иуда Искариот!! Ипатий точно знал, что это он, и как только он его узнал, лицо в зеркале растянуло свои губы в подобие ухмылки, а из черной пустоты поднялась рука и протянула Ипатию… грязную веревку!

«Рублевский схимник» от ужаса попятился и, споткнувшись о что-то, упал на кафельный пол. В поле зрения попал посох, прислоненный к стене справа от зеркала. Не контролируя свои действия и обливаясь потом, Ипатий ползком приблизился к посоху, схватил его обеими руками и, рывком вскочив, начал бить и бить им в стекло, пока в дорогой бронзовой раме не осталось ни одного осколочка. А вдруг в зеркале был не Иуда, а он сам, его теперешний, истинный облик?

Он сидел на полу, дрожа от страха и царапая себе лицо. Так прошло не меньше получаса.

А потом наступила пустота. Черная безликая пустота, которая все больше и больше обволакивала его могильным холодом. Он снова бросился к иконам и попытался каяться, но давно уже не помнил, как это нужно делать, что при этом нужно чувствовать. Кажется, смирение? Как это, чувствовать смирение? Он забыл! Душа, выжженная гордыней, была пуста. Ипатий машинально повторял слова покаяния, но ему становилось только хуже. В какой-то миг его душе, запятнанной и отяжеленной грехами, сделались невыносимыми слова молитвы, ее бросило прочь от Бога, куда-то в черную холодную пустоту. Он пытался бороться, но в конце концов понял, что это неотвратимо. Сердце сжало ледяной рукой тоски, в голове бешено закружился черный хоровод, сознание переполнилось невыносимым отчаянием…

Утром охрана, открыв дверь комнаты «рублёвского схимника», нашла его повесившимся на старой грязной веревке, неведомо откуда появившейся здесь…

…В далекой сибирской тайге около белого березового креста сидел изможденный мужчина в изодранной одежде и плакал. Так он сидел уже второй день. Он бился о братскую могилу, скреб землю, рвал на себе волосы, потом вдруг замирал на несколько часов, впадая в прострацию, и снова скреб землю. Мужчина сходил с ума. Вдруг ему показалось, что на него кто-то смотрит. Он завертел головой, но никого не увидел. Нет, стоп, вон там, в ельнике, мелькнула красная риза священника! Почему красная? Мужчина рванулся, не разбирая дороги, на видение. Несколько раз падал, ободрал ногу и бок о торчащие ветки кустов. Но ничего этого не замечал. «Батюшка! Батюшка! Отец Арсений, постойте, простите меня, грешного! Ради Бога, батюшка!» — кричал, мечась по ельнику, мужчина. Но ельник в ответ лишь безмолвно качал зелеными лапами. Даже птицы не пели. Почему не поют птицы? Он, повинуясь какому-то порыву, резко повернулся на сто восемьдесят градусов и в кустах увидел белое пятно. Что это? Опять видение? Только не видение, иначе он точно сойдет с ума! Но нет, он подбежал ближе и увидел лежащую на земле сложенную вчетверо половинку листа тетрадной бумаги. Лихорадочно развернул кровоточащими пальцами записку, смахнул пот и слезы с глаз. В записке говорилось: «Сегодня православный священник отец Арсений и диакон Андрей, которых вы нам вчера передали, служат литургию в подземной церкви под первым бараком вместе со старым отцом Арсением». Пальцы вдруг разжались, глаза закатились, и последнее, что, падая, увидел автор записки сквозь пелену ускользающего сознания, был стоящий рядом священник в красной ризе. Красной от крови…

Говорят, этот человек вырыл себе землянку около березового креста, и каждый день плачет на братской могиле тех, кто был ему дорог, но кого он, предав, обрек на смерть.

Служба продолжается

Рано утром, когда еще не рассвело, зазвонил мобильник. Андрей взял с тумбочки аппарат и, увидев на дисплее номер звонившего, рывком сел на кровати. Это был архимандрит Илия.

— Благословите, Ваше Высокопреподобие.

— Господь благословит.

— Я Вас слушаю.

— Машина уже подъезжает. Дело важное и не требует отлагательств.

— Понял.

— Русская Православная Церковь вновь нуждается в твоем служении.

Через десять минут воин Христов командир взвода боевых подводных пловцов ГРУ ВМФ России капитан третьего ранга в отставке диакон Андрей Марченков уже мчался в затемненной машине к новому заданию. На груди рядом с нательным крестиком покоилась серебряная ладанка княжны Юсуповой.

Единомыслие есть основание и начало всех благ для человека, и надлежит никому не подавать повода к брани и ссоре. Но если где увидишь, что нанесен вред Благочестию или обижены немощные, не предпочитай мира истине, напротив того, стань мужественно, до крове противу греха подвизающеся.

Преподобный Исидор Пелусиот

Будь миротворцем, чтобы сподобиться наименоваться сыном Божиим.

Преподобный Ефрем Сирин

ВМЕСТО ЭПИЛОГА Письма Валаамского старца схиигумена Иоанна (Алексеева) о духовной жизни монахине Платониде

Христос посреди нас!

Боголюбивейшая м. Платонида!

…Еще пишешь, что твоя знакомая попала в секту. Очень жаль, что наши православные очень мало знают свое учение и легко уклоняются в разные секты. Ибо все секты, ереси и расколы основаны на гордости и самовнушении. В Православии авторитет — Вселенские Соборы и учение святых отцов. Господь сказал: «Блажени чисти сердцем… тии Бога узрят» (Мф. 5, 8). Вот святые отцы с Божией помощью очистили сердца от страстей. Они правильно знают волю Божию, открытую в Священном Писании, а не очистившие сердце от страстей не могут правильно понимать Святое Писание, и такие люди претыкаются на Священном Писании, уклоняются с правильного пути и идут в разные стороны. Так сказать, сошли с большого парохода и сели на утлую ладью, и хотят переплыть житейское море, и погибают в волнах суетных мудрований. Они вырывают текст из Священного Писания для оправдания своего заблуждения.

Призываю на вас Божие благословение, с любовью о Христе ваш доброжелатель и сомолитвенник многогрешный схиигумен Иоанн.

19.01.1951, Новый Валаам

Боголюбивейшая раба Божия Т.!

Я писал тебе, как исполнять молитвенное правило в семейной жизни, а теперь пишу о духовной жизни.

Преподобный Агафон сказал: «Духовная жизнь подобна дереву: телесный труд, подвиг — листья, а душевное делание — плоды». Писание говорит: «Всяко убо древо, еже не творит плода добра, посекаемо бывает и в огонь вметаемо» (Мф. 3, 10). Вообще телесные подвиги не как добродетель, а средство, или пособие, к добродетели. Если не будет плодов: любви, радости, мира, долготерпения, благости, милосердия, веры, кротости, воздержания (см.: Гал. 5, 22), — тогда всуе будут телесные подвиги. Преподобный Варсонофий Великий сказал: «Если внутреннее делание по Богу не поможет человеку, то напрасно он трудится во внешнем».

Очень немногие знают, в сущности, о духовной жизни, и застревают на букве, убивающей дух: не коснися, ниже вкуси, ниже осяжи [Кол. 2, 21].

Святой Максим Исповедник сказал: «В мале [немного] упражняйся во внешнем делании, но все силы употреби на внутреннее делание». Святой Иоанн Лествичник говорит: «Весьма развратился нынешний век, и весь стал преисполнен возношением и лицемерием: труды телесные, по примеру древних отцов наших, может быть, и показывает, но дарований их не сподобляется, хотя, думаю я, естество человеческое никогда так не требовало дарований, как ныне. И справедливо мы это терпим, потому что не трудам, но простоте и смирению являет Себя Бог». Святой Исаак Сирин говорит: «Если будешь трудиться в прекрасной добродетели и не почувствуешь от нее помощи, то не дивись. Ибо пока не смирится человек, не получит награды за свое делание. Награда дается не за делание, но за смирение».

Преподобный Антоний Великий сказал: «Когда я сидел у одного аввы, пришла некоторая дева и сказала старцу: «Авва, я пощусь и вкушаю один раз в неделю и ежедневно изучаю Ветхий и Новый Заветы». Старец отвечал ей: «Сделалась ли для тебя скудость все равно что изобилие?» Она сказала: «Нет». — «Бесчестие как похвала?» Сказала: «Нет, авва». — «Враги как друзья?» Отвечала: «Нет». Тогда говорит ей мудрый тот старец: «Иди трудись, ты ничего не имеешь».

Действительно, так постилась и изучала Священное Писание, но духовной жизни не научилась, чему учит Священное Писание. Вот и трудилась, бедная, всуе. И фарисеи назубок знали все Писание, а по Писанию не жили. Вот и не познали истины — распяли Господа.

Духовная наука важнее всех наук, ибо она учит о Боге и о загробной вечной жизни. В духовной жизни главное делание — молитва, ибо мы очень слабенькие, без Божией помощи не можем приобрести ни одной добродетели. Наш должен быть труд, а успех зависит от благодати. А благодать помогает и хранит — не за труды, а за смирение, как и выше я упоминал.

Скажу немного о молитве. В уме не надо иметь никакого воображения: ни Спасителя, ни Божией Матери, ни святых. Ум заключать в слова молитвы, и внимание держать в верхней части груди, ибо внимание — душа молитвы. На сердце не надо нажимать вниманием. Если будет внимание в груди, тогда и сердце будет сочувствовать, и голова будет как бы пустая, то и в Церкви будем стоять не рассеянно, иначе мысли замучают и по закону сплетения будут носиться по предметам мира сего. «Наши мысли не что иное, как одни мечтательные образы вещей чувственных и мирских», — сказал преподобный Исихий.

Вот что еще: надо стараться, с Божией помощью, развить в чувстве смиренный дух, чтобы увидеть себя хуже всех. На опыте так и будет, если будешь следить за собой и не обращать внимания на недостатки других.

Святой архиепископ Феофил посетил однажды гору Нитрийскую, и пришел к нему авва горы. Архиепископ спросил его: «Какое делание, по твоему опытному сознанию, есть высшее на иноческом пути?» Старец отвечал: «Повиновение и постоянное самоукорение». Архиепископ сказал: «Иного пути, кроме этого, нет» («Отечник»). Ибо самоукорение есть невидимое преуспеяние, потому что человек хорошо совершает путь свой и не замечает этого. Так и самомнение, и самоугодие есть скрытая погибель. Можно сказать — это секрет в духовной жизни, редкие люди могут понять. Большинство смотрит только на внешние подвиги человека, и духовная жизнь, по их разумению, во внешних подвигах.

Скитяне египетского скита, если какая добродетель их делалась известною, уже не признавали ее добродетелью, но как бы грехом. Вот как они боялись тщеславия, человекоугодия и лицемерия. Вот черта подвижника: простота, откровенность и естественность. Это немногие понимают.

А от повиновения, или от послушания в полном смысле, — отсечение своей воли во всем — происходит бесстрастие. Святые отцы послушание приравнивают к мученичеству. Если кто подклонит свою волю под иго послушания, тогда он будет всегда мирен и спокоен.

В данное время очень трудно найти опытного руководителя в духовной жизни. Святой Петр Дамаскин сказал: «В начале я много терпел вреда от неопытных советников». Да, один рассудок, без опыта, не может руководить, у человека, живущего духовною жизнью, только покривит духовное делание.

Не хотел сказать свое замечание, но все же скажу: «Духовные академии и семинарии изучают только переплет Библии, а духа не изучают, теорию словесности проходят и подвешенным языком могут говорить хорошо, но чувствуется, что говорит один рассудок, ибо гортань различает брашно [пищу]. Науки очень нужны, без науки как ты будешь защищать Православие и говорить народу назидание? Но к ней также надо прибавить учение о едином на потребу».

Кончаю писать, конечно, много осталось недоговорено — в следующем письме добавлю.

Призываю на тебя Божие благословение.

Многогрешный схиигумен Иоанн.

07.06.1954

Боголюбивейшая м. Платонида!

Христос посреди нас!

Твое содержательное письмо я получил и с любовью прочел.

Что ты написала о своем внутреннем состоянии, все это у меня есть. Точно жила близ меня и записывала все мои душевные уклонения. Однако унывать не будем, но с Божией помощью постараемся положить доброе начало, чтобы жизнь проводить в полном смысле по-христиански.

Просишь меня сделать указание или определить правило и наладить твою жизнь на путь истинный. Эта твоя просьба превышает мой ум и духовные способности, но за послушание, позабыв свою немощь и неспособность, пишу, что Господь положит мне на сердце.

Старайся не осуждать никого ни в чем. Чего себе не хочешь, того и другим не делай. Помни, что за каждое праздное слово дадим ответ перед Богом на Страшном Суде. Двум господам служить нельзя. Примиряйся с соперником, чтобы он не заключил тебя в темницу. Чтобы вражды не было ни с кем, иначе молитва не будет угодна Богу, даже послужит во грех. Как же будем просить у Бога прощения нашим грехам, когда сами не прощаем?

Вот тебе коренное указание, на котором зиждется наше спасение. Конечно, легко указать и легко пожелать, но исполнить очень трудно, и мы — немощные. Одних наших сил не хватит — должны просить помощи у Бога, чтобы Он, по Своему милосердию, помог нам, грешным. Вот святые отцы и избрали молитву Иисусову — непрестанную. Вам, в миру живущим, очень трудно держать непрестанную молитву, однако знай, святые отцы всякое доброе дело приписывают молитве: добрый разговор, память Божию, терпеть поношение, укорение. Презрение и насмешки и т.д. Ты хочешь иметь определенное правило молитвенное. Преподобный Исаак Сирин не советует обременять себя вычитыванием количества стихословий и быть рабом у правила. Ибо в рабском делании нет мира (Слово тридцатое «О том, как должно молиться без кружения мыслей»).

Можно читать утром и вечером несколько молитв, сами определяйте сколько, сообразуйтесь с временем, только чтобы было не на ветер, а со вниманием, ибо внимание — душа молитвы. Ежедневно надо прочесть главу Святого Евангелия и главу Апостольских посланий.

По Божией милости, что было у меня на сердце, то и написал, и прими это не как закон или повеление, а как совет. Сама усматривай и сообразуйся с условием вашей жизни.

Прошу святых молитв ваших, твой недостойный сомолитвенник многогрешный схиигумен Иоанн.

05.08.1954, Новый Валаам

Кондак 1

Нетленный Царю веков, содержащий в деснице Своей все пути жизни человеческой силою спасительного промысла Твоего, Благодарим Тя за все ведомые и сокровенные благодеяния Твоя, за земную жизнь и за небесные радости Царства Твоего будущего. Простирай нам и впредь Твои милости, поющим: Слава Тебе, Боже, во веки.

Кондак 5

Не страшны бури житейские тому, у кого в сердце сияет светильник Твоего огня. Кругом непогода и тьма, ужас и завывание ветра. А в душе у него тишина и свет: там Христос! И сердце поет: Аллилуиа!

(Из благодарственного акафиста «Слава Богу за всё»)

1

Очиститься «малой печатью» или «огненным крещением» — обрезать гениталии («удесных близнят») и половой орган («ключ бездны») ножом, серпом, топором или выжечь каленым железом. Как скопцы «крестили» женщин, лучше и не упоминать.

(обратно)

2

«Если же рука твоя, или нога твоя соблазняет тебя, отсеки их и брось от себя: лучше тебе войти в жизнь без руки или без ноги, нежели с двумя руками и с двумя ногами быть ввержену в огонь вечный; И если глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя: лучше тебе с одним глазом войти в жизнь, нежели с двумя глазами быть ввержену в геенну огненну.» (Мф. 18, 8-9)

(обратно)

3

Радения — «богослужения», совершаемые скопцами. Радения совершаются четырьмя способами: «корабликом», когда радеющие становятся в круг один сзади другого и ходят, сильно припрыгивая, друг за другом гуськом; «стеночкой», когда радеющие становятся также в круг, но плечом к плечу, и ходят вприпрыжку посолонь (т.е. по солнцу, слева направо); «крестиком» — 4-8 человек становятся по одному или по два в каждый угол и затем скорым шагом, опять-таки припрыгивая, крестообразно сменяют друг друга; «в одиночку» — несколько человек выходят на середину и под такт скороговорчатых «распевцев» начинают кружиться на одном месте, все быстрее и быстрее, так что рубахи их надуваются и шумят как паруса. Это пляска, которой скопцы предаются до одурения, должна истощать силы и ослаблять «злую лепость». Это и есть их «богослужения».

(обратно)

4

Кормчий — глава общины, так называемого «корабля».

(обратно)

5

Евангелие от Матфея, глава 10, стих 16

(обратно)

6

Откровение Иоанна Богослова, глава 3, стих 20

(обратно)

7

Откровение Святого Иоанна Богослова, глава 3, стих 20

(обратно)

8

Евангелие от Матфея, глава 21, стих 13

(обратно)

9

Евангелие от Матфея, глава 18, стих 20

(обратно)

10

Псалом 11, стих 2

(обратно)

11

Псалом 142, стих 4

(обратно)

12

Псалом 32, стих 22

(обратно)

13

Откровение Иоанна Богослова, глава 13, стих 8

(обратно)

14

Евангелие от Матфея, глава 5, стихи 43-45

(обратно)

15

Валков Н. «Секта скопцов». С. 134-135

(обратно)

16

Евангелие от Матфея. Глава 19, стихи 11-12

(обратно)

17

Евангелие от Матфея. Глава 15, стихи 7-9

(обратно)

18

Евангелие от Матфея, Глава 5, стих 8 (восьмая заповедь блаженства из Нагорной проповеди Иисуса Христа)

(обратно)

19

Евангелие от Матфея, Глава 15, стих 14

(обратно)

20

Евангелие от Матфея. Глава 6, стихи 19-21

(обратно)

21

Евангелие от Матфея. Глава 27, стих 46

(обратно)

22

Чистилище (лат.)

(обратно)

23

Дмение — высокое самомнение

(обратно)

24

Солея (греч.) — возвышение

(обратно)

25

Амвон (греч.) — «край горы»

(обратно)

26

Стихарь — верхнее богослужебное одеяние, длинное, с вырезом для головы и широкими рукавами, в которое облачается диакон и другие церковнослужители. Стихарь священников и епископов делается из более простой ткани, чем у диаконов, и, являясь нижним одеянием, называется подризником. Стихарь же диакона своим благолепием изображает ангельскую одежду.

(обратно)

27

Епитрахиль (греч. «на шее») — одно из священнических облачений, представляющее собой надеваемую на шею и свободно ниспадающую спереди широкую ленту с вышитыми крестами. Знаменует сходящую свыше благодать священства, поэтому без нее священнослужитель не совершает никакого богослужения или священнодейства.

(обратно)

28

Пояс — принадлежность священнических облачений. Представляет собой широкую ленту с крестом и надевается поверх подризника и епитрахили. Знаменует духовную бодрость и силу.

(обратно)

29

Фелонь (риза) — верхнее богослужебное облачение священника, представляющее собой длинное широкое одеяние с вырезом для головы и высокими, твердыми оплечьями. Вмещая в себя множество высоких духовных символов, фелонь общим своим обликом преимущественно означает сияние Божественной славы и крепости, облекающих священнослужителей, одеяние праведности и духовной радости.

(обратно)

30

Поручи — принадлежность священнического облачения. Представляют собой две немного выгнутые полосы плотной материи с крестом посредине, которые плотно надеваются на запястья рук при посредстве шнура. Поручи знаменуют Божественную силу священства, а также символизируют узы Христа Спасителя.

(обратно)

31

Срачи́ца — нижнее белое покрывало престола. Знаменует собою плащаницу, в которую было обернуто тело Спасителя при положении во гроб.

(обратно)

32

Индития (греч. «надеваю») — верхняя одежда (покров) престола и жертвенника, светлая и праздничная, знаменующая сияние Божественной Царственной славы.

(обратно)

33

Первый член из «Символа веры» — краткого и точного изложения основных истин Православной веры, составленного и утвержденного на I и II Вселенских Соборах. Состоит из двенадцати членов, в каждом из которых содержится особая истина, догмат веры.

(обратно)

34

Орарь — принадлежность диаконского облачения: длинная широкая лента, которую диакон носит закрепленной на левом плече, а конец ее держит правой рукой. Орарь знаменует благодать священного сана, ангельские крыла, благое бремя служения Христу.

(обратно)

35

Часы — ежедневные богослужения, приуроченные к определенному времени дня и посвященные воспоминанию страданий Спасителя.

(обратно)

36

Псалом 5, стих 8

(обратно)

37

Евангелие от Матфея. Глава 18, стих 20

(обратно)

38

Евангелие от Матфея. Глава 26, стихи 26-28

(обратно)

39

Евангелие от Луки. Глава 22, стих 19

(обратно)

40

Евангелие от Иоанна. Глава 6, стихи 53-58

(обратно)

41

Евангелие от Матфея. Глава 26, стих 42

(обратно)

42

Евангелие от Матфея. Глава 26, стих 52

(обратно)

43

Евангелие от Матфея. Глава 10, стих 28

(обратно)

44

Евангелие от Матфея. Глава 5, стих 44

(обратно)

45

3-й Псалом Давида в переводе на русский литературный язык

(обратно)

46

Евангелие от Иоанна. Глава 15, стих 13

(обратно)

47

См.: Псалом 89, стих 10

(обратно)

48

Евангелие от Матфея. Глава 5, стихи 10-12 (заповеди блаженства из Нагорной проповеди Иисуса Христа)

(обратно)

Оглавление

Александр Добродомов МЫТАРСТВА ПАССИОНАРИЕВ кинороман

  Похищение

  С чего всё началось

  Вагонные разговоры

  Странная встреча

  Новый Фавор

  Время действовать

  Диспут

  Погоня

  Секретная тюрьма

  В логове скопцов

  Символ веры

  Последний бой

  Воздаяние

  Служба продолжается

  ВМЕСТО ЭПИЛОГА Письма Валаамского старца схиигумена Иоанна (Алексеева) о духовной жизни монахине Платониде Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg