«Авария, дочь мента (сборник)»

Авария, дочь мента (сборник) (fb2) - Авария, дочь мента (сборник) 1516K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Юрий Марксович Коротков

Юрий Марксович Коротков Авария, дочь мента Сборник

© Коротков Ю.М., 2016

© ООО «Издательство „Вече“», 2016

© ООО «Издательство „Вече“», электронная версия, 2017

Авария, дочь мента

В витрине универмага – огромном аквариуме, наполненном голубоватым безжизненным светом, – стояли манекены, юноши и девушки: аккуратные, нарядные, с иголочки, со счастливыми улыбками на розовых лицах. Растопырив матовые пальчики, манекены смотрели на суету вечернего проспекта за стеклом. Там, за стеклом, была ранняя весна, черные от копоти кружева последнего снега, зыбкие блики фонарей на мокром асфальте; спешили куда-то усталые серые люди, и бесконечным потоком летели машины.

У витрины тусовалась команда металлистов – курили, дурачились и радостно гоготали на всю улицу. Долговязый парень с плеером, блаженно прикрыв глаза, отбивал по коленям бешеный ритм. В центре компании крутилась, толкалась с ребятами девчонка с торчащими ежиком ядовито-желтыми волосами, черными тенями до висков, кроваво-красной помадой на губах.

В голубом аквариумном свете поблескивали цепи, бляхи на черных кожаных куртках, тупые шипы на ошейниках и перчатках с обрезанными пальцами. Прохожие, неприязненно оглядываясь, огибали шумную тусовку.

У тротуара напротив компании остановился патрульный «москвич» ГАИ. Старлей-гаишник молча врезался в тусовку, схватил желтоволосую девчонку за рукав и потащил к машине. Опешившая было компания угрожающе загудела:

– Ты, мент!

– А чего она?! За что?

– В чем дело-то вообще?

Кругом тотчас собралась толпа.

– Правильно! Всех заберите!

– Ну, наконец-то! А то проходу нет!

– Чего? Чего орешь? – Металлисты заняли круговую оборону. – Мы тебя трогали?

– Я бы тебе тронул!

– Ты! Чего выступаешь-то?

– Не тычь! Вот на цепь на твою тебя посадить!

В перепалке не принимали участия только старлей и девчонка. Старлей волок девчонку к машине, та молча отбивалась острыми кулаками.

Легко рассекая толпу зрителей, вперед протиснулись четверо аккуратно стриженных парней с одинаковыми невыразительными лицами и мощными квадратными фигурами. Спрятав руки в карманы коротких курток, они спокойно наблюдали за развитием событий.

– Эй, помочь? – окликнул один из них старлея.

Неизвестно, чем бы все закончилось, но девчонка вдруг так же молча вырвалась и сама села в машину. Старлей завел мотор, и «москвич» рванул с места.

Толпа рассосалась. Квадратные еще некоторое время плечом к плечу стояли напротив металлистов, потом неторопливо двинулись дальше по проспекту. Металлисты направились в другую сторону.

Манекены – юноши и девушки с безоблачными лицами – радостно улыбались в пространство.

Девчонка угрюмо нахохлилась рядом со старлеем.

– Я тебя предупреждал? Предупреждал? – старлей раздраженно рванул заевший рычаг. – Вырядилась как… как пугало! А ну, снимай, дрянь! Снимай, говорю!

Он схватил свободной рукой цепь на шее у девчонки, та вцепилась ногтями ему в ладонь. Машина пошла зигзагами, слева и справа засигналили, замигали фарами.

– Пусти! – девчонка наконец освободилась. – У всех предки как предки, только у меня – дурак в портупее! Стой! – она распахнула дверцу и занесла ногу над дорогой. – Стой или прыгну!

Старлей едва успел нажать на тормоз. «Москвич» развернуло поперек улицы, идущие следом машины завизжали шинами, объезжая его. Девчонка выскочила и побежала к тротуару.

– Валерка, вернись! Валерка! – старлей бессильно ударил кулаком по рулевому колесу.

Валерка догнала своих около метро, компания встретила ее ликующим воплем. Толкаясь, молотя друг друга кулаками по кожаным спинам, орда металлистов ввалилась в вагон.

Валерка повисла на шее у долговязого, они принялись целоваться. Компания хохотала, растаскивая их, Валерка, сдерживая смех, отбивалась локтями.

Сидящий напротив древний старик с высохшим, мертвенно-бледным лицом, с орденскими планками в пять рядов на застиранном пиджаке гневно стукнул клюкой об пол.

– Что же вы делаете, развратники! – с трудом выговорил он, мелко тряся головой. – Здесь же дети! Бесстыжие!

Валерка подскочила к нему и наклонилась, подставив ухо.

– Как же вам не стыдно, а еще девушка…

– В крематорий, дедушка! В крематорий! – категорически сказала Валерка.

Компания заржала.

– Совсем совесть потеряли! – возмутились пассажиры. – Договоришься сейчас! Хоть старость бы уважали!

Двери открылись, и металлисты с хохотом высыпали на перрон.

На площадке перед Дворцом спорта толпились безбилетные поклонники металла. Валерку тут знали все:

– Йа-х-ха, Авария! Авария, привет!

Безбилетники, как обычно, вели нудные безнадежные переговоры с билетерами и дружинниками. Валерка быстро оценила обстановку, выплюнула жвачку и кивнула своим. Они дружно навалились на спины стоящих впереди, оттеснили контроль и проскочили во Дворец. Всего прорвалось человек пятьдесят.

Организаторы, наученные горьким опытом, оставляли на случай прорыва свободные ряды, все расселись, вошел наряд милиции, оцепил зал, и концерт начался.

Через полчаса дворец стоял на ушах. Сцена была окутана дымом, как поле боя, дым упругими волнами отскакивал от грохочущих колонок, полыхали прожекторы, ударник из последних сил отбивался от разнокалиберных барабанов. Зрители орали, прыгали, хлопали, подняв ладони над головой. Валерка, вскочив с места, раскручивала цепь как пращу.

Милиционер, стоящий ближе других к сцене, под самыми колонками, угрюмо оглядывал зал, страдальчески морщась от боли в перепонках. Видно было, что он с наслаждением выволок бы каждого из полутора тысяч крикунов на свежий воздух, но… Он взглянул на застывшего поодаль офицера – тот с каменным лицом смотрел поверх голов, заложив руки за спину.

Кто-то уже залез ногами на подлокотники кресла, тотчас полезли остальные. Стриженная чуть не наголо девчонка извлекла из пакета медные тарелки и самозабвенно лупила в них, где-то в глубине зала в такт музыке заливался милицейский свисток.

Милиционеры, стоящие вдоль стен, молча переглядывались.

Группа наддала еще, и Валерка сорвалась с места, вылетела к сцене.

– Авария-а-а! – радостно заревел зал.

Солист группы подбежал к краю сцены, они с Валеркой встали напротив, синхронно раскачиваясь. Еще несколько ребят присоединились к Валерке, запрудив проход.

Милиционер подошел к офицеру, прокричал на ухо:

– Сделать замечание?

Тот досадливо помотал головой, огляделся, отыскал глазами старшего из дружинников, приземистого крепкого парня лет тридцати, и чуть заметно кивнул ему.

Дружинники ринулись по проходу, начали растаскивать танцующих. Те упирались:

– А что? В чем дело-то?

– Сядьте на места! По местам! А то выведем всех!

– А за что?! Хотим – и танцуем! Никому не мешаем!

– Сядь, говорю! Я тебе потолкаюсь!

– А ты кто такой, вообще?

– Я – народная дружина. А вот ты кто такой!

– Убери щупальца, ты! – Валерка отпихнула старшего.

Группа все накручивала обороты в бешеном ритме.

– Ну все! Если по-хорошему… Выводи их! – скомандовал старший. – Пойдем-пойдем! Там разберемся, – он схватил Валерку за локоть. Та с силой оттолкнула его, тогда он привычным движением сгреб ее за ворот.

Дружина и тусовщики толкались – пока еще ладонями, но драка назревала. И тут подоспела милиция. Тусовку скрутили и поволокли к выходу. Зал засвистел, загрохотал ногами. Музыканты внезапно сменили ритм и грянули известный всем припев:

Порядок есть порядок! Куда! Сидеть! Молчать! Не хлопать! Не плясать! Не петь! Милиционер – в рок-клубе! Милиционер – в рок-клубе! Милиционер – в рок-клубе!

– Ми! ли! ци! о! нер!!! – подхватил зал в полторы тысячи глоток.

Дружинники и милиция протащили тусовщиков через пустой вестибюль и стали рассаживать по машинам.

Стоящие у входа квадратные парни с одинаковыми невыразительными лицами спокойно наблюдали за суетой.

Старлей-гаишник оставил патрульный «москвич» у отделения милиции, вошел и наклонился к окошечку дежурного.

– Вызывали?

Дежурный удивленно глянул на него:

– Не понял.

– Дочь моя у вас?

– Фамилия?

– Николаев.

– Да нет, дочери.

– Ну, Николаева. Валерия.

– А-а, – усмехнулся дежурный. – Заходите, товарищ старший лейтенант! – Он нажал кнопку на пульте, обитая жестью дверь со щелчком открылась.

Валерка и четверо ребят сидели на жесткой скамье. Капитан с университетским ромбиком на кителе писал, склонившись над столом.

– Николаевой отец, – объявил дежурный из-за стеклянной перегородки.

– А-а, – капитан иронически оглядел здоровенного, с бычьей шеей и красным обветренным лицом гаишника. – Вот, старлей, протокол пишу.

– Пишите-пишите! – воинственно сказала Валерка. – Мы тоже напишем. Незаконное задержание.

– Грамотная! – кивнул капитан на нее. – Все грамотные стали, не тронь…

– А что? Какие у вас инструкции были? – крикнула Валерка.

– У нас одна инструкция – охрана правопорядка!

– А мы что, нарушали? – тотчас наперебой закричали тусовщики. – Мы никому не мешали! Не имеете права! Хотим – танцуем!

– А вы задержаны не за танцы, – оборвал капитан. – А за сопротивление дружинникам.

– Мы, что ли, начали?

– Вы обязаны были подчиниться требованию, выйти, а там уж, если хотите, обжаловать… В общем так, старлей, оформляем привод и передаем документы в детскую комнату. – Капитан взял бланк протокола и ушел в соседний кабинет.

– Да хоть в ЦРУ передавай! – заорала вслед Валерка.

Николаев, играя желваками, глянул на нее и двинулся за капитаном.

– Это… можно без протокола… на первый раз? – глядя в сторону, попросил он. – Что уж тут такого случилось? У вас тоже, наверное, лети…

– Мой сын в математической школе учится, – резко обернулся капитан. – Дома по вечерам с учебниками. На улицу не выгонишь – вот этих, – он мотнул головой в сторону дежурки, – боится… Воспитывать надо, старлей! Воспитывать! А то они уже вот здесь сидят! – Он ожесточенно постучал себя по шее и снова склонился над какими-то бумагами.

Николаев молча смотрел в его аккуратно подстриженный затылок с примятыми по кругу фуражкой волосами.

– Ладно, – не оборачиваясь, сказал капитан. – Забирай свою.

Николаев вышел в дежурку, кивнул дочери:

– Пошли!

– Не пойду! Пока всех не выпустят!

Николаев схватил ее за руку, выволок из отделения, толкнул с крыльца и замахнулся.

Валерка, вытянувшись, опустив напряженные руки, с такой ненавистью смотрела ему в глаза, что Николаев замер с поднятой ладонью.

– Ну? – сквозь зубы сказала она. – Только ударь…

– Садись, – Николаев подтолкнул ее к машине.

Сел за руль, со скрежетом врубил заедающую передачу. Когда отъехали, мрачно сказал:

– Дома будешь сидеть. Из школы – домой. Нагулялась, чучело!

На следующий день Николаев был свободен, он загодя подъехал к школе и стал ждать, облокотившись на крышу своего потрепанного жигуленка.

Прогремел звонок, из дверей школы толпой повалили младшие классы, разбегаясь на две стороны, к метро и на троллейбус. Вскоре появилась Валерка с компанией одноклассников. Они потусовались у крыльца, ребята закуривали прямо под школьными окнами. Мимо прошел учитель, с ним попрощались, не вынимая сигарету изо рта.

Николаев покачал головой – в его время курили в дальнем углу школьного двора, выставляя кого-нибудь «на стрему».

Валерка повела глазами в сторону, заметила отца, зло сжала губы и отвернулась. Деловито стрельнула у ребят сигарету и картинно, так, чтобы видел отец, прикурила. Курить она явно не умела, набирала дыму в рот и выпускала тонкой струйкой, потом случайно вдохнула и закашлялась.

Николаев невольно улыбнулся.

Компания двинулась через улицу к метро, Валерка помахала им и пошла по тротуару.

– Садись, – кивнул Николаев, когда дочь поравнялась с ним.

Валерка, не удостоив его взглядом, прошла мимо.

Николаев сел в машину и на первой скорости покатил за дочерью. Она мельком оглянулась на него и преувеличенно-радостно бросилась навстречу двум подружкам. Из сумки появился журнал мод, началось обсуждение последних моделей. Валерка через плечо ехидно глянула на отца. Тот терпеливо ждал.

Вскоре разговор Валерке наскучил, и она двинулась дальше. Николаев поехал следом.

Дочь неторопливо шагала по тротуару, короткая голубая юбка раскачивалась в такт шагам. Николаев заметил, что многие мужчины обращают на дочь внимание, кое-кто оборачивается, поглядывает на ноги. Он занервничал в машине, испепеляя взглядом похотливых негодяев. А Валерка спокойно шла впереди, придерживая у бедра сумку. И вдруг сорвалась с места, метнулась за угол.

Николаев среагировал с опозданием, рванул так, что прокрутились колеса и машину занесло на повороте. Поперечная улица была пуста. Николаев обернулся: Валерка, остановившись сразу за углом, невозмутимо подтягивала гольфы. Николаев ударил по тормозам. Водитель встречного «запорожца» выразительно постучал себя пальцем по лбу.

Валерка выпрямилась, прикусив губу, чтобы удержать злорадную ухмылку, и как ни в чем не бывало направилась к дому.

Она прошла через двор. Николаев ехал в трех метрах сзади. Запер машину и следом за дочерью вошел в подъезд.

Мать, открывшая дверь, подозрительно повела носом.

– А ну, погоди… – она придвинулась вплотную к дочери. – Ты что, куришь?

– Нет, только пью и колюсь, – спокойно ответила Валерка и скрылась в своей комнате.

– Как ты со мной разговариваешь?

– Ну что ты с порога начинаешь? – негромко сказал Николаев. – Дверь не успела открыть…

Обедали все вместе, что случалось редко. Мать сновала между столом и плитой, дед вдумчиво ел суп, Валерка скучно жевала бутерброд, глядя в окно. Николаев искоса поглядывал на нее.

– Как в школе? – наконец спросил он.

– Чего это ты вдруг?

– Ну… интересно все-таки, как учится моя дочь.

– Нормально, – пожала плечами Валерка.

За столом снова стало тихо. Дед расправился с супом и аккуратно положил ложку на кусочек хлеба.

– Заказы завтра дают, – сообщил он.

– Для участников Куликовской битвы, – вставила Валерка.

– Помолчи, – прикрикнула на нее мать. – А что будет?

– Сервелат обещали и гречку. Ну и как обычно…

– Слышь, дед, – сказала Валерка. – Знаешь, для ветеранов новые льготы ввели?

– Какие? – настороженно спросил дед.

– Вам теперь можно улицу переходить на красный свет и заплывать за буйки. – Валерка заржала.

– Ты замолчишь или нет? – крикнула мать.

– Спасибо! Спасибо! – закивал дед. – Чему вас только в школе учат? Смешно, да? Ну, посмейся.

– А кстати, – мирно сказал Николаев. – Что проходите?

– Всего понемножку.

– Ну, например? – все пытался завязать разговор Николаев.

– Например?… – Валерка подняла глаза к потолку. – Ну, например, знаешь первый признак беременности?

– Н-нет, – неуверенно сказал Николаев.

– Это когда в школу не хочется…

Мать поперхнулась чаем. Опешивший Николаев невольно глянул на живот дочери. Валерка невозмутимо собирала хлебом подливу с тарелки.

После обеда она нехотя промямлила что-то вроде «спасибо» и исчезла в своей комнате, забрав с собой телефон. Николаев видел дочь редко, когда заставал ее дома после школы или поздним вечером, когда она возвращалась с тусовки. Обычно она сидела у себя с учебниками или валялась на диване с наушниками и, если ее не трогали, могла за день не произнести ни слова.

После новостей по ящику начался концерт. Валерка уселась в проходной комнате перед телевизором в коротком халате, привычно подтянув одно колено к груди, молотила зубами жвачку, пускала пузыри и отбивала ладонями по стулу и пяткой по полу бешеный ритм.

– Одерни, заголилась! – сказала мать, пробегая через комнату.

– А чего? – Валерка задрала халат и оглядела узкие трусики. – Турция. Оч-чень сексуальные!

– Эх, бесстыжая, – мать укоризненно покачала головой. – И в школе так же?

– Ага.

Через минуту мать снова заглянула в комнату.

– Да сделай ты тише!

Валерка никак не отреагировала.

Мать снова распахнула дверь:

– Я к кому обращаюсь? К стене?! – прошла к телевизору, приглушила звук.

Валерка дождалась, пока она выйдет, не вставая дотянулась до телевизора и снова врубила на полную громкость.

– Нет, я так больше не могу! Она специально! Алексей! – мать побежала жаловаться отцу.

Николаев решительно вошел в комнату. Валерка, не меняя позы, скосила глаза, настороженно следя за ним. Отец направился было к телевизору, потом вдруг взял стул и сел рядом с дочерью, скрестив руки на груди.

– Это какой ансамбль? – спросил он.

– Группа, – сквозь жвачку поправила Валерка.

– Что за группа?

– «Ария».

На экране размалеванные во все цвета радуги, уже далеко не юные мужики с растрепанными волосьями скакали по сцене, визжали и дергались в конвульсиях, будто совершая непристойный акт с болтающимися на животах гитарами.

Николаев усмехнулся.

– Нравится?

– Угу! – утвердительно кивнула Валерка, не отрываясь от экрана.

Между тем двое гитаристов подскочили друг к другу и, изогнувшись, прислонились спинами, радостно улыбаясь в зал.

Николаев начал раздражаться, засопел, ерзая на стуле, поглядывая на Валерку.

– Дебильство какое-то! – наконец не выдержал он. – Я не пойму – тебе это действительно нравится или придуриваешься?

– Мне нравится все, что не нравится вам, – спокойно ответила Валерка. – А что вас злит – так это я вообще тащусь!

– Что за выражение! – сорвался Николаев.

– Ха-а! – Валерка аж подскочила от удовольствия. – Я тащусь!

– Валерия!

Дрянная девчонка, кривляясь и пританцовывая, направилась в свою комнату, громко распевая:

В детском саде малыши Накурились анаши — Тащимся! Тащимся! Тащимся! Тащимся!

Николаев бросился за ней, но Валерка юркнула к себе и подперла дверь креслом.

Историчка с допотопным пучком седых волос на затылке рассказывала о наступлении Антанты, водя указкой по стрелкам на карте. Валерка сидела за последним столом, развалившись, вытянув ноги. Ее соседка Лена, милая курносая девчонка с высокой кружевной стойкой на блузке, внимательно слушала – она шла на золотую медаль и до дурноты, до головных болей и бессонницы боялась грядущих экзаменов.

– Слышь, Авария, – прошептал с соседнего ряда Киселев, грубоватый парень со сросшимися на переносице бровями и оттого вечно хмурым лицом. – Правда, «Проходной двор» в МАДИ выступает?

Валерка кивнула.

– Во сколько?

– В семь.

– Ты пойдешь?

– Если черепа из дома выпустят.

Историчка глянула на них, но сделать замечание не решилась.

– Валер, – чуть слышно прошептала Лена, не поворачивая головы, – она на тебя смотрит…

– Ну и что? – громко спросила Валерка.

Лена испуганно сжалась.

– Необыкновенно хочется мороженого, – сказал Кирилл, рослый сосед Киселева. – К чему бы это вдруг?

– К смерти, – откликнулся с другого ряда Пухлый.

– А правда, сейчас бы граммчиков двести…

– Полкило.

– Кто больше?

– Во сколько перерыв в стекляшке? – спросила Валерка.

– В час.

Валерка глянула на часы и встала.

– Вера Николаевна! – прервала она историчку. – Можно вопрос?

– Вопросы в конце урока, – торопливо сказала та.

– Нет, серьезный вопрос: вы одобряете политику партии?

– В каком смысле? – напряглась историчка.

– Ну вот вам нравится то, что происходит? Ну, гласность, правду в газетах пишут…

– Что значит – нравится, не нравится, – строго сказала историчка. – Это курс партии.

– Да нет, я не о том. Вот вам, лично вам, все это нравится?

– А я себя не отделяю от партии.

– Интересная постановка вопроса, – поднялся Кирилл, как всегда рисуясь, как бы нехотя, через силу роняя слова, дирижируя себе сложенными щепотью пальцами. – То есть вы признаете, что не имеете собственного мнения на происходящие в стране события? То есть являетесь слепым исполнителем чужой воли?

– Хватит демагогию разводить! – прикрикнула историчка. – Нахватались вершков и беретесь судить…

– При чем тут демагогия? – возмутился Кирилл. – Я логически развиваю вашу мысль.

– Я помню, вы нас на «Малую землю» водили, в театр, – сказала Валерка. – В четвертом классе. И заставляли наизусть учить.

– А я до сих пор помню. Почитать? – радостно предложил Пухлый.

– «Гениальное, эпохальное, историческое произведение!» – подхватил Киселев.

– Тогда все учили, не только вы, – беспомощно сказала историчка.

– Дело не в этом, – сказал Кирилл. – Вчера вы говорили одно, завтра будете утверждать другое. Так почему мы сегодня должны вам верить?

– Вотум недоверия! Кто за?

Класс зашумел, тут и там поднялись руки.

– Выйдите из класса! – велела историчка.

– За что? – изумилась Валерка. – Мы что, молча должны слушать?

– Это не метод ведения дискуссии! – сказал Кирилл.

– А я с вами тут не дискутирую! – сорвалась на крик историчка. – Я урок веду! А вы мне мешаете! Выйдите отсюда!

– Ну-у, – Кирилл картинно развел руками. – Тогда извините, – он с видом оскорбленной добродетели направился к двери.

Следом потянулись остальные. За столами осталось всего человек пять. Историчка, нервно теребя отворот платья, смотрела на уходящих.

– Ну? – жалко крикнула она. – Кто еще? Идите, идите! Я никого не держу!

В коридоре Валерка деловито выгребла из кармана мелочь:

– Давай, у кого сколько?

Гробить второй вечер подряд Валерка не собиралась. Она долго ждала, не свалит ли отец на дежурство, но черепа плотно засели на кухне.

Она накрасилась в комнате – густые черные тени до висков и яркие пятна румян, натянула куртку и кожаные браслеты и, придерживая на шее цепь, подкралась к двери.

Но мать бдительно пасла ее:

– Ку-уда!

– Гулять.

– Отгулялась! Садись есть!

– Не хочу! – буркнула Валерка.

– А то я тебя спрашивать буду! Сказала – садись!

Валерка, насупившись, прошла на кухню и села, демонстративно брякнув цепью.

– Накрасилась, как папуаска! – мать поставила перед ней тарелку. Валерка отвернулась.

– Не сидела на воде без хлеба, – сказал дед.

– Ты сидел!

– Я сидел, – строго глянул сквозь очки дед. – И знаю, сколько кусок хлеба стоит!

– Сколько заказы твои стоят – знаешь!

– А ну цыц! – крикнула мать.

Валерка, презрительно скривившись, откинулась к стене и принялась напевать что-то, барабаня ладонями по стулу.

Дед, поправив очки, снова поднес карандаш к исписанному мелкими циферками листочку.

– Значит, на холодильники запись с начала месяца…

– Куда нам еще один? – сказал Николаев.

– «Розенлев», – со значением произнес дед.

– А сестре? – сказала мать. – Да продать всегда можно. Сколько он?

– Девятьсот.

– Сестра уже год просит. Или новый оставим, а им этот… А со стенкой что слышно, пап?

– «Ольховка» была и «Спутник». – Дед ткнул карандашом в другую строчку. – Там заведующая ветеранов в общую очередь рассовала. Совет будет разбираться, в исполком пойдем. А я у мебельного с мужчиной разговаривал – ему стиральная машина нужна, а он может со стенкой помочь…

Валерка перестала стучать по стулу и с интересом разглядывала цифры на листочке.

– Дед, а ты кроссы можешь достать?

– Кроссовки? Если только по случаю угадать, когда выкинут, – важно сказал дед. – Записи-то нет. Я поговорю с нашими, если кто купит…

– Дед, а ты правда в разведке служил? – перебила Валерка.

– Да. А что?

– А знаешь, дед, – Валерка хлопнула его по жидкому плечу, – я бы с тобой в разведку не пошла. Продал бы!

– Я… я… – у того аж дыхание перехватило.

– Ты что несешь! – крикнул Николаев.

– …я всю войну…

– Хоть какое-то уважение ты можешь иметь?!

– …я своих на себе выносил…

– А что! – крикнула Валерка, вскакивая. – Куда ни глянь – стоят, орденами трясут! Группа клевая приедет – билетов не достать, герои раскупили, а потом по червонцу толкают!

– Я мои права заслужил! – дед замолотил кулаками по столу. – Я такое видел, что тебе не снилось!

– Что ты видел? Призвали – пошел! Сейчас война – наши бы пошли!

– За тебя, дрянь, воевал! Чтобы ты, дрянь, жила! И ты же мне…

– Уйди! Уйди с глаз долой! – мать выталкивала Валерку в коридор.

– Что я, сказать не могу? Да? – заорала Валерка. – Слушай, дед! Хочешь серьезно? – переводя дыхание, сказала она. – Ты что думаешь, я дура? Не знаю ничего?

– Не слушаю! – кричал дед.

– Что ты воевал – все воевали, – повысила голос Валерка, пытаясь быть услышанной. – А когда перед войной судили людей ни за что и расстреливали, мальчики с горящими глазами кричали: «Смерть бешеным собакам»…

– Не слушаю!

– Так вот, дед, чтобы я тебя уважала, я должна знать, что это не ты кричал! – закончила Валерка.

– Сопли подотри! – закричал дед. – Судья нашлась! Тогда порядок был! И работали! И войну потому выиграли! А сейчас не дай бог грянет!

– Да уйди ты, ради бога! – кричала мать.

– Пишут, писатели! А они, – дед упер палец в Валерку, – читают!

– Да пойми ты! – пытался перекричать деда Николаев. – Это вы сейчас все знаете, а тогда ведь не знал никто!

– Не знал?! – лихорадочно блестя глазами, крикнула Валерка. – Людей убивали – он не знал! Страну грабили – ты не знал! Некогда было – трояки на перекрестке стрелял!

Николаев рванулся было к ней, едва сдержался. Но тут взвилась мать:

– Что-о? А ну, снимай все с себя! – она вцепилась в Валерку, пытаясь стащить с нее куртку. – Рубля не заработала! Тварь неблагодарная! Ничего твоего нет!

Валерка кинулась в комнату, выгребла из шкафа охапку тряпья и швырнула в лицо матери:

– На, подавись!

Мать, путаясь в джинсах, кофтах, лифчиках, бросилась на Валерку, но та уже распахнула дверь и вылетела из квартиры.

– Убирайся, тварь! Пошла вон! – Мать выбежала следом на лестницу и закричала в глухую темноту подъезда: – И не возвращайся! Под забором будешь ночевать!

Валерка быстро шагала по вечерней улице. Когда проходила мимо остановки, подъехал троллейбус, и она, не взглянув даже на номер, запрыгнула в заднюю дверь. Прислонилась лбом к холодному стеклу, пытаясь успокоиться. Потом повернулась в салон, привалившись спиной к поручню.

Несмотря на поздний час, троллейбус был полон. Усталые серые люди смотрели в разные стороны.

– Ваш билетик? – проталкивалась между пассажирами пожилая и тоже усталая контролерша. – Разрешите… Контроль. Приготовим билетики… Ваш билетик? – повернулась она к Валерке, показывая прикрепленный к руке резинкой контролерский жетон.

Валерка не глядя сунула руку в карман и тут же вспомнила, что забыла проездной в школьной форме.

– В другой куртке… проездной…

– Три рубля штраф, – равнодушно сказала контролерша.

Валерка, презрительно усмехнувшись, снова сунула руку в карман, где в целлофановой обложке проездного должен был лежать дежурный трояк.

– Деньги тоже в другой куртке? – язвительно спросила контролерша. – На штукатурку хватает, а на талон пять копеек жалко! – обернулась она за поддержкой к пассажирам.

– Да что с ними говорить! В отделение ее отведите! – тотчас откликнулся кто-то.

– В зоопарк! Самое место! – подала голос тетка в больших затемненных очках.

– Как на улицу-то выходят! Сидели бы в подворотне!

Троллейбус загудел как потревоженный улей, внезапно исчезла сонная пустота в глазах – пассажиры дружно объединились против Валерки. Она стояла, сжав кулаки, ожесточенно оглядывая обращенные к ней лица, – одна против всех.

– Нацепила металлолома, думает, дороже стоит! – покрывала всех тетка в очках.

– Ну ты, очкастая! – крикнула Валерка. – Я тебя трогала?

– Хамье! «Очкастая»! На себя посмотри!

– Ну и заткни пасть!

Тут уж пассажиры окончательно вышли из себя, кто-то прорывался на заднюю площадку, чтобы помочь доставить Валерку в милицию и быть свидетелем. Контролерша цепко ухватила ее за локоть и потащила к двери.

– Послушайте, вы! – поднялся с места молчавший до этого мужчина в кожаном плаще, с дипломатом в руках. – Вот вам три рубля, – он протянул контролерше трояк, – и хватит здесь судилище устраивать!

– Чего это? – опешила контролерша.

– Денег много? На такси бы ездил! – тотчас перекинулся на него праведный гнев пассажиров. – Вот обоих и отведите! Защитник нашелся!

– Правильно! Она как раз трояк и стоит! – усмехнулась очкастая.

Валерка молча рванулась к ней, но мужчина в плаще перехватил ее и вытянул за собой в открывшиеся двери.

Троллейбус отъехал, они остались вдвоем на пустой остановке.

– Что за страна! – в сердцах сказал мужчина. – Хоть мизерная, но власть! Хоть на пятачке, но король! Каждый лакей – диктатор! Швейцар – господь бог!..

Валерка стояла напротив, опустив голову. Мужчина взглянул на нее.

– Ты куда ехала?

Валерка пожала плечами.

– А где живешь?

Она неопределенно повела головой.

– Что, в свободном полете?

Валерка кивнула.

– А я здесь живу, – мужчина указал на соседний дом, кирпичную башню с большими окнами.

Они постояли молча, потом мужчина неуверенно предложил:

– Может, зайдешь?

Валерка безразлично пожала плечами.

– Пойдем, – мужчина двинулся к дому. – Надо отметить маленькую победу в большой борьбе за человеческое достоинство.

Валерка направилась за ним.

Повесив куртку и стащив нога об ногу кроссовки, она вошла в комнату, остановилась у порога, сунув руки в карманы.

– Ништяк у вас хата!

– Стараюсь, – улыбнулся мужчина. Он включил музыкальный центр, вынул наугад кассету из стеллажа, поставил какую-то джазовую инструментовку. – Располагайся, я сейчас, – он ушел на кухню.

Валерка вразвалку прошлась по комнате. Хата была действительно клевая: мебель с резьбой под старину, как в толстом немецком каталоге, мягкие кожаные кресла, на стенах иконы, африканские маски и фотографии актеров с подписью: «Милой Наташе от…» В коридоре книги от пола до потолка с двух сторон – если по всем Валеркиным знакомым собрать, все равно столько не наберешь.

Из кухни слышался звон посуды, мягкий шлепок дверцы холодильника.

– Ты голодная? – крикнул хозяин.

Валерка на цыпочках прошла по коридору, воровато заглянула в другую комнату. Это была спальня, ее почти целиком занимала кровать с резными спинками – что вдоль ложись, что поперек. Зато в третьей был нормальный человеческий бардак: на столе учебники вперемешку с кассетами, под стулом джинсы, над диваном битлы и Гребенщиков.

– Кстати, как тебя зовут?

Валерка кинулась обратно, чтобы ответить из гостиной. Поскользнулась на лакированном паркете, грохнулась и быстро вскочила, потирая ушибленную задницу.

– Валера!.. А вас?

– Андрей.

– А по отчеству?

– Знаешь… – хозяин появился в комнате, держа в руках вазочки с мороженым, украшенным ананасовыми компотными дольками. – Давай попробуем обойтись без отчества.

– А сколько вам лет?

– Ну, скажем, тридцать восемь.

Валерка присвистнула.

– Как отцу… Это откуда? – указала она на маски.

Андрей оглянулся, доставая из бара рюмки и коньяк.

– В Тунисе работал…

Я знаю веселые сказки таинственных стран Про черную деву, про страсть молодого вождя. Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман И верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя, —

продекламировал он. – Чье?

– Откуда я знаю? – Валерка, раскинув руки, рухнула в кресло.

– Правильно, – одобрительно сказал Андрей. – Зачем нам Гумилев на корабле современности!

– На одного из наших похож, – указала Валерка на самую страшную маску с выпученными бельмами и квадратным ртом. – Копия!

Андрей с удовольствием захохотал. Он открыл бутылку, но Валерка тотчас отдернула свой хрустальный наперсток:

– Я не буду.

– Почему?

– А зачем?

– Действительно – зачем? – с серьезным видом задумался Андрей. – Бессмысленно. «Все пьяные поют одним голосом, и кажется, что одну и ту же песню». Или что-то в этом роде. Но если ты не возражаешь, я все-таки немного выпью. Снимает стресс…

Валерка сидела, развалившись в кресле, подтянув колено к груди. Андрей с интересом следил за каждым ее движением и улыбался.

– Где она еще может быть? – Мать швырнула трубку телефона. – Я так больше не могу… – Она заплакала. – Меня на работе уважают… Марина Михайловна, не хотите? Марина Михайловна, пожалуйста. А прихожу домой – она смотрит как… на убогую… «Вы не то, вы не так!» Я, что ли, в Кремле сижу?

– Наелись своей демократии? – злорадно сказал дед. – Долго еще плакать будете!

– Ты-то хоть помолчи, дед! – заорал Николаев. – Прешь со своими орденами, как на парад! Сорок лет прошло – все на долги живешь! – Он с силой захлопнул дверь перед носом ошеломленного деда.

– Ну что ты стоишь? – всхлипнула мать. – Сделай что-нибудь! Звони!

– Куда?

– Не знаю! В милицию! Куда-нибудь! Куда эта дрянь могла пойти?

– Пора сваливать? – спросила Валерка. Она, опершись на подоконник, смотрела на улицу – там шел дождь, внизу, у подъезда лоснились мокрые спины машин. – Вам, наверное, спать надо.

– Знаешь, давай попробуем на «ты», – сказал Андрей.

– Давайте, – пожала плечами Валерка.

Андрей обнял ее сзади, Валерка повернулась и с готовностью подставила губы.

Они долго целовались у окна. Потом Андрей осторожно взялся за пуговицу у нее на рубашке. Валерка перехватила его руку и освободилась.

– Я сама. А то несправедливо: любой готов раздеть, а одевать никто не хочет, – беспечно сказала она. По-хозяйски прошла в спальню, включила свет, деловито спросила: – Это здесь будет? – упала на кровать с резными спинками, попрыгала и решила: – Ничего, выдержит… Я сейчас, – и вразвалочку направилась в ванную.

В ванной она торопливо заперла дверь и уставилась в зеркало круглыми испуганными глазами. Села на край ванны, затравленно оглянулась, будто ища, в какую щель забиться. Руки предательски дрожали, она прикусила палец и сдавливала зубами, пока не выступила кровь.

Посидела еще, разглядывая чужие халаты, косметику, три пары вьетнамок на полу. Обреченно поднялась, сняла цепь, плеснула в лицо воды. Потом глубоко вдохнула и сжала зубы. Медленно подняла голову и надменно посмотрела в зеркало.

С тем же каменным лицом, покручивая цепь на руке, вошла в комнату.

– А вот и я! – торжественно объявила она. Двумя пальцами подняла цепь над головой и с грохотом уронила ее на пол…

Андрей включил лампу над изголовьем, отогнул край одеяла.

– Постираешь, не треснешь, – не оборачиваясь, сказала Валерка. Она лежала с краю, подперев голову ладонью, перебирала звенья цепи на полу, как четки.

– Ты… в первый раз? – растерянно спросил Андрей.

– А что?

– Честно говоря, несколько неожиданно.

– Просто решила расстаться с невинностью. Тут ты подвернулся… Ты что думаешь – это ты меня снял? Ха!.. Это я тебя подцепила!

– В мое время это происходило немножко иначе… Слушай, – с интересом спросил Андрей. – Вы все сейчас такие? Или ты одна в своем роде?

– Это твоя жена? – Валерка взяла с тумбочки фотографию.

– Да.

– А где она?

– В Риге, в командировке.

– Красивая, – задумчиво сказала Валерка. – Она сейчас тоже с кем-нибудь?

– Знаешь что, – Андрей отнял и положил фотографию лицом вниз, – я очень хорошо к ней отношусь, так что давай не будем о ней говорить.

– А дети у тебя есть?

– Сын.

– Сколько лет?

– Пятнадцать.

– Слу-ушай! – обрадовалась Валерка. – Давай я с ним тоже трахнусь! Представляешь – семейная любовница.

– Слу-ушай! – в тон ей ответил Андрей. – У тебя хоть что-нибудь святое есть?

– Не-а! – Валерка радостно помотала головой. Отыскала в складках одеяла трусики, закинула их на плечо и, шлепая босыми ногами, отправилась в ванную.

Лена открыла дверь в школьной юбке и накинутом сверху домашнем халате.

– Приве-ет, – растерянно протянула она.

– Черепа дома? – хмуро спросила Валерка. – Я пересижу у тебя до шести? – не дожидаясь ответа, она протопала в кроссовках по богатому ковру в комнате.

Днем у Андрея была запись какой-то дурацкой передачи на телевидении, вечером лекции в университете. Болтаться по городу на ватных ногах не было сил, а стопроцентно застать дома в это время можно было только Ленку.

– Ты что, из дому ушла, да? – Лена испуганно смотрела на нее. – Твои ночью звонили. Мать мне потом два часа мораль толкала… Ирке звонили, Светке, всем девчонкам… Ты где была?

– У мужика, – коротко ответила Валерка. Она сосредоточенно смотрела в окно, щуря запавшие от бессонной ночи глаза, ожесточенно грызла заусенец на пальце.

– Ты что… – Лена, недоверчиво улыбаясь, заглянула ей в лицо. – Правда?

Валерка чуть заметно кивнула, думая о своем.

– И что?… И?…

Валерка снова кивнула. Лена охнула и привалилась спиной к стене, со священным ужасом глядя на нее.

– Ты обалдела, да? А кто?

– Преподает в универе.

– А сколько лет?

– Тридцать восемь.

– Совсем обалдела! – схватилась Лена за голову.

– Ты понимаешь, – по-прежнему глядя в окно, быстро, сосредоточенно заговорила Валерка. – С детского сада твердили: нельзя! нельзя! не смей! – сколько себя помню. Вот провели черту – досюда все что хочешь, а дальше нельзя, там другая жизнь… А за чертой нет ни черта, – зло усмехнулась она. – Да и черты никакой нет. Фуфло все это!.. У тебя пожрать есть? – неожиданно обернулась она.

– Ага. Сейчас. – Лена помчалась на кухню. Включила плиту, поставила чайник, засуетилась вокруг стола. – Валер, а ты расскажешь? Ладно?… Все-таки страшно, наверное, да?… Я, наверное, не смогу. Как представлю… А очень больно? Да? Я боли боюсь – ужасно!.. А девчонка из восьмого говорила, что кошмарно больно… А вы где познакомились?… А, Валер?… Валера?… – Она выглянула в комнату.

Валерка спала в кресле, свернувшись как щенок.

Николаев ехал по Калининскому, поглядывая в обе стороны на тротуары. Простуженно хрипела рация – давали ориентировку на машины в угоне.

По тротуарам двигалась плотная толпа, люди спешили с работы по магазинам, из магазинов – домой, к кухонным плитам, стиральным машинам и телевизорам. За мельканием тысяч рук, ног, детских колясок, хозяйственных сумок, дипломатов, пакетов, авосек видны были сидящие на ступеньках, на турникетах, привалившиеся к стенам пестрые компании подростков, пока еще немногочисленные. Тут и там прогуливались парочками под руку девочки в коротких юбках и ажурных черных чулках. Начиналась вечерняя центровая жизнь.

Сержант Синицын с разделительной полосы помахал Николаеву жезлом, переждал поток машин, подошел и облокотился на крышу «москвича».

– Огня дай, – в зубах у него была зажата беломорина.

Николаев утопил кнопку прикуривателя.

– На Восстания таксист чайника боднул, – скучно сообщил Синицын.

– Знаю… Что-то рано они сегодня, – кивнул Николаев на дефилирующих по краю тротуара девиц.

– Пятница, – пояснил Синицын.

Девицы, заметив, что на них смотрят, обернулись. Синицын помахал им рукой в кожаной краге:

– Что, девочки, не клюет?

Девицы смерили его презрительным взглядом и отвернулись.

– Смотрят еще, дешевки… – зло процедил Николаев.

– А как им на тебя смотреть? – спокойно сказал Синицын, прикуривая. – Они за ночь зарабатывают, как ты за месяц… Протащить бы раз рожей по асфальту… Твоя не вернулась?

Николаев отрицательно покачал головой. По рации ПМГ с Гоголевского бульвара запрашивала помощь.

– В розыск подал?

– Да нет…

– Вернется, куда денется, – успокоил Синицын.

Издалека, с бульвара, донесся длинный гудок клаксона, потом второй, третий, вскоре сигналили уже несколько десятков машин.

– Что там у них? – равнодушно поинтересовался Синицын.

– Поехали, – Николаев завел мотор. – Посмотрим…

На Гоголевском было столпотворение. Милиционеры тащили с бульвара в ПМГ упирающихся хиппарей. Те, кого уже затолкнули в машину, лезли обратно, остальные, человек тридцать – парни и девки в одинаковых вытертых добела джинсах, с длинными патлами или тонкими косичками, – висли на руках у милиционеров, совали документы. Прохожие запрудили тротуар, со стороны бульвара кричали что-то пенсионеры с собаками всех мастей на поводках, собаки лаяли и рвали поводки, инвалид с орденскими планками размахивал клюкой, пытаясь достать кого-нибудь из хиппарей. Движение остановилось, образовалась пробка метров на сто, автомобили гудели, кое-кто из водителей помогал взмокшим, озлобленным милиционерам.

Породистый мраморный дог вдруг вырвал поводок из рук хозяйки и бросился на длинного тощего хиппаря с гитарой за плечом. Тот покатился по асфальту, давя гитару. Николаев перехватил поводок, оттащил собаку, поднял парня и повел в ПМГ. Рядом Синицын, выкрутив руку, волок беловолосую растрепанную девку. Около ПМГ стояла компания квадратных ребят и внимательно наблюдала за происходящим.

Завыла сирена, толпа зрителей расступилась, подъехали еще два желтых УАЗа, милиционеры бросились на помощь своим. Первая машина, набитая хиппарями, тронулась было с места, но кто-то из длинноволосых лег поперек под колеса, тут же остальные стали ложиться рядом, сцепившись локтями. Милиционеры принялись растаскивать цепочку.

– Эй, помочь? – окликнула их квадратная компания.

Николаев с трудом оторвал от цепочки крайнего хиппаря, тот подогнул ноги, Николаев встряхнул его, пытаясь поставить, но парень висел у него в руках как мешок. Николаев бросил его на асфальт и ударил ладонью по лицу. Тотчас, как по команде, квадратные сорвались с места и принялись лупить, пинать тяжелыми армейскими ботинками лежащих. Хиппари не сопротивлялись, только прикрывались руками. Синицын отталкивал квадратных, те с чугунными лицами лезли обратно.

Подъехал автобус с курсантами, часть курсантов присоединилась к милиционерам, другие быстро, профессионально оттеснили толпу и оцепили место происшествия. Молоденькая девчонка хотела было прорваться к своим, курсантик толкнул ее в грудь, и она отлетела под ноги зрителям. Квадратные оказались за оцеплением и растворились в толпе.

Хиппарей затолкали в автобус и увезли. Рванулся по бульвару поток машин. Зрители начали расходиться.

Раскаленный Николаев ввалился в «москвич», Синицын сел рядом, вытащил пачку «Беломора».

– Дай. – Николаев вытащил папиросу и принялся яростно шуровать ключом в замке зажигания. – Нет, ты видел? В глаза смотрит и смеется!.. Давить надо было! Одного задавишь – остальные не полезут! – Он возбужденно жевал папиросу, завел наконец мотор, ударил по кнопке прикуривателя и погрозил пудовым кулаком вслед автобусу. – Я тебе посмеюсь, гнида волосатая!

Валерка с трудом разобралась с расписанием, отыскала в километровых коридорах гуманитарного корпуса нужную аудиторию и уселась на верхнем ряду. Она, как могла, упорядочила свои желтые лохмы и спрятала в карман цепь, но все равно странно выглядела среди жеманных филфаковских дев. Девы иронически поглядывали на нее и перешептывались. Валерка отвечала надменным взглядом.

Андрей с порога заметил ее и чуть заметно, только ей, улыбнулся. Он стоял за кафедрой в расстегнутом пиджаке, небрежно облокотившись одной рукой.

– …И вот собирались они в своей башне из слоновой кости, в своем фарфоровом павильоне. Над миром. Над мором. Над голодом и нищетой. Круг избранных. Хранители священного огня. Морковный чай – и свечи в канделябрах. А вокруг – тьма, непонятная, окровавленная, бушующая Россия. И каждую минуту могут постучать в дверь, но пока…

Лекция была о поэтах-акмеистах. Валерка мало что понимала, но внимательно слушала, стараясь не пропустить ни слова, настороженно, недоверчиво глядя на Андрея.

После лекции она подождала Андрея на выходе из корпуса и двинулась параллельно по другому тротуару. Он улыбался, искоса поглядывая на нее, кивал знакомым студентам. Его догнали две рослые холеные девицы, он остановился, стал разговаривать, привычно кокетничая. Валерка постояла немного, потом пошла дальше. Андрей тотчас торопливо распрощался с девицами, в конце аллеи, оглянувшись, перебежал к ней.

– Привет! Ты как меня нашла?

– Сам же сказал.

– А-а, да… Ну как, понравилось?

– Ничего… Ты на кота похож. «Ваши незасеянные, но уже изрядно унавоженные души», – передразнила Валерка, томно поводя плечами.

Вышло у нее это очень похоже, Андрей засмеялся.

– Домой не вернулась?

– Нет.

– Ты понимаешь, какая незадача… Утром жена приезжает. У нее потрясающая интуиция: представляешь, командировка до конца месяца, а…

– А что, до утра не успеем? – перебила Валерка, деловито глянув на часы.

– Слушай! – в восторге сказал Андрей. – Отчего ты такая бесстыжая?

Валерка пожала плечами:

– Если тебе так больше нравится – можешь пригласить меня на чашечку кофе. Я немножко поломаюсь и соглашусь.

Николаев разбирался с аварией – на узкой улице отъезжающий от тротуара старый ижевский «москвич» царапнул идущую мимо «семерку». Царапина была пустяковая, но хозяин «семерки», двадцатилетний парень в модной куртке под цвет машины, чуть не с кулаками наседал на пенсионера, водителя «москвича». Тот подавленно молчал. Николаев, разложив бумаги и документы на капоте «семерки», составлял протокол.

– Четыре глаза – не видишь ни хрена! – все не мог успокоиться парень. – Голова не ворочается – назад посмотреть?

Старик поправил очки и снова безвольно опустил руки.

– Спокойнее, товарищ водитель, – сказал Николаев. Ему был неприятен этот самоуверенный, напористый сопляк, получивший дорогую игрушку на фарцовые доходы или в подарок от папы, но, как ни крути, он был прав, а «москвич» виноват, и он быстро заполнял бланк протокола, торопясь развязаться с микроскопическим, будничным происшествием. Сзади визгнули шины, он мельком обернулся: под арку ближнего дома сворачивал желто-синий милицейский рафик.

– Спокойнее… – парень, болезненно морщась, провел пальцем по царапине. – Всю дверь красить!

– Я заплачу!.. – тихо сказал старик.

– А куда ты денешься! Заплатит он! Червонцем я твоим залеплю? Очередь на полгода!

– Распишитесь, – подвинул Николаев протокол виновнику. – За правами в отдел разбора, с квитанцией.

Тот кивнул и пошел к своей машине.

– Ездить научись! – крикнул ему вслед парень. – Чайник!.. Нет, ну на пустой улице… – обратился он к Николаеву.

– До свидания! – Николаев козырнул и направился к патрульному «москвичу».

Под аркой дома, около рафика, уже толпились люди. Пожилая женщина в синем халате под курткой, видимо, дворник или уборщица, всхлипывала, закрывая лицо одной рукой, другой держась за сердце:

– Я смотрю – дверь-то не закрыта… Я вошла… свет зажгла… Господи, что же это такое… Господи… Дверь-то не закрыта… я и вошла… Прямо об нее споткнулась…

Николаев прислушался.

– Сколько их там? – негромко переговаривались вокруг.

– Пятеро.

– Свет-то зажгла… и с места не могу…

– Как же родителям, не представляю…

– И девочка с ними.

– Девочка прямо у входа…

Николаев почувствовал, что сердце проваливается в холодную пустоту. Он медленно прошел между людей, ему показалось, что все сочувственно замолкают при его приближении.

Он шагнул к подъезду. Дорогу преградил молоденький старшина:

– Товарищ старший лейтенант, там группа работает.

– Сейчас… – Николаев вбежал в подъезд.

Внизу, в подвале, горел свет, по лестнице оттуда поднимался, придерживаясь рукой за стену, бледный мужчина – видимо, понятой. Не глянув на Николаева, прошел мимо.

Николаев сбежал по ступенькам и шагнул в открытую дверь подвала.

Вдоль стены сидели, расставив ноги, привалившись спинами к сырым трубам, подростки с полиэтиленовыми мешками на голове. Лица неясно просвечивали сквозь мутную пленку. Ближе к выходу лежал, повалившись на бок, еще один труп – судя по маленьким бугоркам грудей под свитером, девчонка – в кожаной куртке и джинсах. На грязном полу валялся пестрый баллон какого-то аэрозоля.

Среди неподвижных, окоченевших уже тел осторожно, чтобы не наступить на ноги, ходил фотограф, снимал в упор со вспышкой. Судмедэксперт и следователь вполголоса деловито переговаривались, поодаль замер, глядя в стену, второй понятой.

Судмедэксперт подошел к девчонке, наклонился…

– А ГАИ тут при чем? – обернулся к Николаеву следователь. – Своих трупов мало?

Тот отступил к двери, вытягивая шею, над плечом следователя наблюдая, как судмедэксперт стаскивает пакет с головы девчонки…

– Не мешайте, старлей… – сказал следователь.

Это была не Валерка. Абсолютно незнакомая, некрасивая конопатая девчонка лет четырнадцати.

Николаев повернулся и, тяжело шагая по ступенькам, вышел на свет.

– Вообще бьет по нервам, – понимающе сказал, увидев его, старшина.

– Закурить есть? – хрипло спросил Николаев.

Старшина достал пачку, чиркнул зажигалкой.

– Насмотрелись мультиков, – сказал он.

– Что?

– Ну, это у них называется – «мультики смотреть». Цветные галлюцинации.

Николаев глубоко, жадно затягивался, бессмысленно озираясь по сторонам.

– Я все думаю, может, нарочно? – помолчав, сказал старшина.

– Что?

– Ну, не снял… Ну, один же кто-то должен остаться, чтобы пакеты снять, когда надышатся. А я вот думаю – может, он нарочно сбежал? Может, отомстить кому-то из них хотел?…

Николаев сел в машину, завел мотор и откинулся на сиденье, докуривая, приходя в себя. Он видел много аварий, видел легковушки, скомканные как лист бумаги, и сочащуюся из-под дверцы кровь, помогал собирать на брезент то, что осталось от человека после лобового столкновения. Но когда врач стаскивал пакет с головы конопатой девчонки, он впервые понял, как люди падают в обморок. Лишаются чувств. Когда пакет сполз, в ушах у девчонки качнулись дешевые металлические серьги. Кажется, у Валерки такие же.

Николаев выплюнул сигарету в окно и врубил скорость. До конца дежурства оставалось два часа.

Вечером, наскоро переодевшись, он прочесывал на своем жигуленке улицы вокруг Калининского. Он понимал, что невозможно в этом громадном муравейнике найти одного маленького человечка, и все же упрямо кружил по узким улицам, приглядываясь к тусовкам.

В большой компании, собравшейся на ступеньках старого дома, ему показался знакомым один из ребят. Он вышел из машины, тронул его за плечо:

– Валеру Николаеву знаешь?

Все сразу замолчали, обернувшись к нему.

– Валерка Николаева? – переспросил тот, морща лоб.

– Это Авария, что ли? – спросил другой, сидящий на ступеньках в обнимку с ярко раскрашенной девицей.

– Ну да, Авария! – оживился Николаев.

– А зачем она тебе?

– А я его уже видела, – вдруг сказал девица, указывая сигаретой на Николаева. – Только он в погонах был.

– А ты кто вообще? – спросил первый парень.

Николаев замешкался.

– Знакомый…

– А-а… Так идем к Серому или не идем к Серому? – отвернулся парень.

– Пойдем, правда…

– Да ну, в Текстили тащиться, – капризно заныла девица.

– Пойдем. – Ее под руки подняли со ступеньки.

– Я же по-человечески спрашиваю, – сдерживаясь, сказал Николаев.

Но команда уже поднялась и, обходя его как нечто неодушевленное, столб или урну, направилась к метро…

Николаев вывернул на проспект, тоскливо глянул на уходящие в перспективу людные тротуары, залитые густым желтым светом фонарей. И вдруг увидел Валерку, не увидел даже, а угадал ее в темной фигурке с краю компании металлистов, подваливающей к подземному переходу.

Николаев затормозил, бросился было навстречу, но тут же остановился. Валерка подняла голову, тоже встала, рванулась было бежать, но, заметив, что отец не двигается с места, замерла вполоборота, напряженно следя за ним. Компания, оживленно переговариваясь, спустилась в переход.

Николаев сделал шаг вперед, дочь отступила, сохраняя дистанцию.

– Чего надо? – враждебно спросила она.

– Да не бойся, я поговорить только. – Николаев снова шагнул к ней, Валерка отскочила и зашла с другой стороны перехода. – Правда, поговорить…

– Я и отсюда слышу.

Их разделял глубокий тусклый провал перехода.

– Это… Ты возвращайся сегодня, хватит… – сказал Николаев. – Из школы уже звонили… Собрание завтра…

– Ха! Что я, дура? – ухмыльнулась Валерка. – Я после собрания приду.

– Да не бойся, я мать не пущу. Сам пойду… Правда, возвращайся, хватит уже… Когда хочешь, хоть в двенадцать. Ничего не будет, я обещаю…

– Ты чего застряла? – крикнул снизу кто-то из компании.

– Сейчас догоню!.. Ладно, посмотрим, – ворчливо ответила Валерка.

Николаев кивнул и пошел к машине.

Собрание было общим – родителей и учеников. Как-то само собой получилось, что расселись стенка на стенку: родители слева, ученики справа, у окна. За учительским столом сидел директор школы, подтянутый парень лет сорока, и совсем юная классная.

За последние пять лет Николаев впервые был на собрании. Он искоса разглядывал родителей: почти все были старше его, солидные люди в выходных костюмах, они спокойно, внимательно слушали директора.

– Я в школе семнадцать лет, – говорил директор, – но такого, извините, не припомню. Просто театр военных действий. А я, как начальник штаба, каждый день получаю сводки: срыв урока, бойкот учителя, демонстрация последних мод сезона… Мы вынуждены были сменить классного руководителя. Нина Сергеевна, – он кивнул на классную, – в школе первый год, сразу после института, почти ровесница, то же поколение. Нет, оказывается, молодой классный руководитель их тоже не устраивает. Им вообще никого не надо…

Нина Сергеевна заметно нервничала, беспомощно поглядывала то на учеников, то на директора.

– И конечно, не могу обойти вниманием, не представить зачинщика всех беспорядков, так сказать, лидера оппозиции, – директор иронически-торжественно протянул руку. – Валерия Николаева, Советский Союз!

Киселев исполнил на губах туш, Пухлый поднял Валеркину руку. Она с достоинством раскланялась на три стороны.

– Кстати, есть родители?

– Я, – Николаев обреченно поднялся за столом.

– Садитесь, – усмехнулся директор. – Раньше супруга ваша ходила?

– Вот… Теперь я…

– Вам, наверное, небезынтересно будет узнать…

– Алексей Николаевич, – подсказала классная, заглянув в журнал.

– …Алексей Николаевич, что ваша дочь с начала полугодия пропустила без уважительных причин четырнадцать…

– Шестнадцать, – подсказала классная.

– …уже шестнадцать учебных дней! Вы в курсе?

Николаев, красный как рак, кивнул было, глядя в стол, потом отрицательно помотал головой.

– В Соединенных Штатах родители прогульщиков платят крупные штрафы. А недавно мужа и жену посадили в тюрьму за прогулы дочери. Неплохо бы перенять опыт, как вы думаете?

Николаев ерзал на стуле, ощущая на себе взгляды родителей. Неловко вытер пот со лба, глянул на дочь – Валерка, свободно откинувшись на спинку, невозмутимо, даже с интересом слушала директора.

– Но когда ее нет, по крайней мере в классе спокойно. А во время своих нечастых визитов она беспрерывно провоцирует конфликты. А учителя, между прочим, не роботы. И когда их методично, день за днем, доводят – они срываются. Поведение вашей дочери не просто вызывающее – хамское! Никаких авторитетов, никаких возрастных барьеров! Учительницу истории она недавно назвала старой дурой.

– А ее трогает мой хаер? – надменно спросила Валерка.

– Хаер – перевожу для непосвященных – это прическа, – объяснил директор родителям. – Твой хаер никого не трогает! Просто есть элементарные нормы человеческого общения! Если ты оскорбишь кого-то на улице, человек может вызвать милицию. Только учителя у нас беззащитны…

– А товарищ Николаев сам в милиции работает, – сказала классная.

Николаев даже зажмурился от кромешного стыда.

– Вот как? Так что давайте вместе решать, как нам жить дальше. Как нам всем… мирно сосуществовать, не прибегая к крайним административным мерам, – закончил директор.

– Хватит нас пугать, – сказал Кирилл. – Мы давно предлагали собраться и все решить.

– Ты встань.

– Я встану. – Кирилл нехотя, вальяжно поднялся.

Мужчина с красными усталыми глазами, сидящий рядом с Николаевым, тревожно глянул на сына.

– Дело не в волосах, – продолжал Кирилл. – Не надо нас упрощать. И не надо пугать следствия с причинами. Дело в том, что нас многое в школе не устраивает…

– Например?

– Например, некоторые учителя…

– И что ты предлагаешь?

– Я попросил бы не перебивать меня, – раздельно сказал Кирилл. – Я сам скажу все, что найду нужным. Мы предлагаем ввести в старших классах полноправное самоуправление учебным процессом.

– Какое самоуправление? – вскочила вдруг классная. – Вы безжалостные! Безжалостные! Как вы можете управлять?

– Это эмоции, – поморщился Кирилл. – Некоторые учителя начали преподавать еще в период культа личности, благополучно работали во времена Хрущева и Брежнева. Вы считаете, эти люди способны проводить перестройку в школе?

– Рабочие директоров выбирают, – крикнул Киселев, – а мы нормальных учителей выбрать не можем?

Родители зашумели.

– Может, и родителей будете выбирать? – ехидно спросил отец Киселева.

– А неплохо бы, – буркнул тот.

Николаев оглянулся на мрачного Киселева-старшего и почувствовал некоторое облегчение – он был не одинок в родительском лагере.

– Выбирать! Додумались! – возмущенно гудели родители.

– Доучитесь сначала!

– Воспитателей в детском саду тоже выбирать будут?

– Общее собрание младшей группы!

– А почему кто-то, – повысил голос Кирилл, – вы или они, – он указал на учителей, – должен решать за нас: как нам жить, что нам делать, о чем нам думать?

– Да потому что мы прожили больше! – крикнул Киселев-старший. – И видели больше, и опыт, слава богу, какой-то имеем…

– Видите ли, – раздельно сказал Кирилл, поднимая пальцы щепотью. – Дело в том…

– Извини, прерву, – встал сосед Николаева. – Я должен сказать, что я с этим демагогом дома не справляюсь, – кивнул он на сына. – У меня восемь операций в день, я газету прочитать не успеваю – строчки прыгают… Извините. – Он виновато развел руками и сел.

– Я могу продолжать? – спросил Кирилл. – Спасибо… Так вот, дело в том, что ваш опыт относится к другому историческому периоду. Если бы мы жили двадцать лет назад, мы бы, безусловно, воспользовались вашими советами.

Родительская половина класса взорвалась, заговорили все разом. Николаев растерянно смотрел на дочь, на ее одноклассников, на иронически улыбающегося директора, на бушующих родителей.

Они шли домой вдвоем с Валеркой по тихой вечерней улице. От земли тянуло холодом, бурно начавшаяся весна вдруг замедлила ход, деревья до сих пор стояли без листвы. Колесо времен года будто бы замерло в критической точке, решая, куда дальше – к лету или назад, к снегам.

Дочь невозмутимо шагала рядом, сунув руки в карманы куртки. Николаев понимал, что надо как-то реагировать на услышанное сегодня в классе, ругаться, воспитывать, но боялся порвать ниточку, связавшую его с дочерью. Они вышли из класса как два заговорщика – все должно было остаться тайной для матери.

– А что, историчка действительно дура? – на всякий случай спросил он.

– Да нет, – пожала плечами Валерка. – Просто реликт брежневской эпохи.

– Вот как… – растерялся Николаев. – Все равно, зачем обзываться?… – А этот, длинный, – неглупый парень, – осторожно сказал он через несколько шагов.

– Кирилл-то? – Валерка сунула в рот жвачку. – Ничего… Говорит только много.

– А у тебя… это… – смутился Николаев, – мальчик в классе есть?

– А?… Пухлый. Ну сидел рядом.

– И что же у вас… любовь? – неловко улыбнулся Николаев.

– Чего-о? – Валерка остановилась, хлопнула себя по коленям и дико заржала на всю улицу. – Ну, придумал словечко!.. Так, тусуемся вместе…

Дома Валерка не ушла, как обычно, в свою комнату, задержалась на кухне, и на Николаева напал вдруг приступ красноречия. Он вспоминал смешные случаи из службы, нещадно привирая и придумывая на ходу, чтобы было смешнее.

– Стою, значит, на Часовой – там движение одностороннее. И вдруг прямо глазам не поверил: «шестерка» пилит в обратную сторону, навстречу движению. Машины от нее шарахаются кто куда. Ну я ее останавливаю – сидит размалеванная такая дамочка. Я говорю: «Здесь движение одностороннее». «А? Спасибо», – врубает заднюю скорость и так же спокойно назад попилила…

Дед посмеивался, Валерка улыбалась, привалившись спиной к подоконнику.

Мать, не снимая плаща, зашла на кухню, постояла, глядя на них.

– Чего ты? – возбужденно обернулся Николаев. – Садись.

– Сейчас, – кивнула мать, подошла к Валерке, негромко спросила: – Где была три дня?

Николаев досадливо дернулся, выразительно глянул на нее: был ведь уговор не вспоминать.

– Тусовались с ребятами, – ответила Валерка. – А что?

– Интересно было?

– Нормально.

– Угу, – снова кивнула мать. Размахнулась и изо всех сил ударила ее по щеке. – Дрянь! Дрянь! Дешевка! Шлюха подзаборная! – срываясь на визг, закричала она, обеими руками лупцуя Валерку по щекам. – Убить тебя мало!

Что поразило Николаева – Валерка стояла неподвижно, даже не закрывалась, только жмурилась от ударов.

– Ты что? Мать! Сдурела! – Николаев вскочил, схватил ее за руки, оттащил от дочери.

– Ты что думаешь? Где она… – рвалась мать к Валерке. – Стоит, паинька, улыбается! Думаешь, где она? Она с женатым мужиком в постели кувыркается!

Николаев взглянул на неподвижную Валерку, растерянно спросил:

– Это что… правда?

Валерка подняла ладонь, потрогала горящую щеку и спокойно ответила:

– Правда.

– А ну, пойдем! – мать схватила ее и поволокла к двери. – К прокурору пойдем! Я ему устрою, кобелю!

– Не пойду!

– Пойдешь! Пойдешь как миленькая! – мать ударила ее еще раз, потащила за собой чуть не волоком.

– Не пойду! – Валерка вырвалась и отскочила.

– Я сама пойду! К нему пойду! К жене!

– Стой! Мама! – Валерка вцепилась в мать. – Мам, пожалуйста, не ходи! Не надо, мам! Ну, хочешь, меня бей!

Мать оттолкнула ее, сгоряча замешкалась с замком.

– Мама! – отчаянно крикнула Валерка. – Если пойдешь, я… я жить не буду, так и знай! – она затравленно оглянулась, бросилась в ванную, вывернула бритву из отцовского станка и выбежала в коридор.

Мать уже открыла дверь.

– Мам! – Валерка задрала рукав, выпрямила вниз руку со сжатым кулаком. – Мам, посмотри!

Мать на мгновение обернулась, и Валерка, глядя ей в глаза, медленно провела бритвой по венам. Фонтаном ударила кровь, полилась с пальцев на пол. Мать охнула, схватилась за сердце и села у двери.

– Ты этого хочешь, да? – дрожащими губами выговорила Валерка.

– Ты… с ума сошла… – Николаев обхватил ее руку выше локтя.

– Подожди! Обещай, что она никуда не пойдет!

– Конечно, конечно… – Николаев беспомощно огляделся: мать, закрыв глаза ладонью, сидела у открытой двери, дед ни жив ни мертв сжался в своем углу. – Дед, скорую! Да быстрей! Дверь закрой! И валидол! Стой, жгут какой-нибудь! Да что ж такое! С ума все посходили?…

Скорая неслась по пустынному Садовому кольцу. Врач курил в кабине рядом с водителем. В тряском салоне Валерка придерживала на весу перетянутую жгутом руку.

Николаев сидел рядом, бессильно опустив плечи, смотрел в пол. Пожилая фельдшерица откинулась на своем сиденье, вытянув ноги, глубоко засунув руки в карманы плаща, накинутого на белый халат.

– Идиоты, – сказала она. – Целый этаж идиотов… Одному отец на магнитофон не дал – из окна сиганул. Лежит, позвоночник сломал… С жиру бесятся… Чего не живется-то? – обернулась она к Валерке. – Мы на карточки жили. С голоду качает, а вечером на танцы бежишь. Весело жили, не то, что вы… Я честно скажу: я бы таких и не вытаскивала. Не хочешь – не живи! Или плати за койку!.. Страна всеобщей занятости: один вены режет, другой шьет – двое при деле…

Валерка смотрела в окно.

В Склифе ее сразу провели в операционную, заставили раздеться и уложили на стол под яркими лампами.

– Глубоко порезала, – сказал хирург, молоденький парнишка в зеленом пижонском колпачке.

– Так получилось. Извините. – Валерка отчаянно трусила, облизывала пересохшие губы, блуждала широко распахнутыми глазами по операционной, стараясь не смотреть на жутко поблескивающий инструмент.

– Давайте блокаду, – негромко велел хирург сестре. – Зачем резала-то?

– Да черепам надо было объяснить кое-что…

– А по-другому нельзя было?

Валерка цокнула языком:

– По-другому не понимают.

– Ну теперь терпи. Больно будет, – хирург подошел к столу.

– Ха, напугали… ежа голым задом… – дрожащим голосом сказала Валерка и крепко зажмурилась.

Андрей ждал в сквере около детского музыкального театра, напротив университета, – у него было окно между лекциями. Николаева он узнал сразу: отец и дочь были на одно лицо, только то, что казалось милым у Валерки – густые хмурые брови, крупная нижняя губа, широкий, выступающий вперед подбородок, – у отца смотрелось грубо и жестко.

Андрей бросил сигарету и поднялся со скамьи. Николаев подошел, остановился напротив.

– Вы – Андрей?…

– Олегович, – подсказал Андрей.

Николаев кивнул.

– А вас?

– Алексей Николаевич.

– Очень приятно, – сказал Андрей. – Хотя и не надеюсь на взаимность.

Руки они, естественно, друг другу не подали.

Ситуация была на редкость дурацкая для обоих. Андрей нервничал, но держался с достоинством. Николаев исподволь, с каким-то болезненным, неприязненным интересом разглядывал любовника дочери.

– Только я вас прошу… как договаривались… Чтоб Валерка не знала…

– Да, конечно, – торопливо кивнул Андрей. – Как она?

– Лежит пока. Крови много ушло… Ну и психиатры там… разговоры всякие…

– Это обязательно при суицидном состоянии.

– Ну да.

Они неловко помолчали. Был яркий солнечный день, сквозь плотную завесу выхлопных газов пробивались весенние запахи – оттаявшей земли и набухших почек.

Родители вели празднично одетых детей в театр – замысловатый дворец из бетона. По другую сторону проспекта высилась каменная громада университета.

– Вы не волнуйтесь, – сказал Николаев. – Я не за тем пришел… И жена никуда не пойдет… Я просто… понять хочу… – он развел руками, не зная, как объяснить.

– Вы поймите меня правильно, – заговорил Андрей. – Постарайтесь поставить себя на мое место. Встречаю я девушку… У меня жена искусствовед, смотрит спектакли по всей стране. Полгода в командировках как минимум. Я живой человек, в конце концов… Ну вот представьте, – неожиданно разозлился Андрей. – Стоит такая лахудра, извините… накрашена так, что лица не видно, – откуда я знаю, сколько ей лет?… Я пригласил, так, мимоходом. Она пошла – ночью к незнакомому взрослому мужчине. Что я, по-вашему, должен был подумать?… И потом – я ведь не маньяк, не насильник… Я был просто потрясен, когда понял, что она девочка… после всего этого.

Николаев молча слушал, глядя в сторону, болезненно морщась.

– Она действительно сама пошла? – спросил он.

– Я взрослый человек! Смешно было бы мне валить на девчонку. Но это была ее инициатива… Она решила, а я… как кролик для эксперимента, честное слово!

Николаев тоскливо смотрел на детей, торжественно идущих в театр, переполненных ожиданием чуда.

– Вы встречались потом?

– Она приходила ко мне на лекцию, – Андрей кивнул через плечо на университет.

– А что вы читаете? – поднял голову Николаев.

– Литературу начала века.

– А как можно… ну, ознакомиться?

– Возьмите хрестоматию – в любой библиотеке.

Николаев покивал и снова опустил голову.

– Не понимаю я чего-то… – сказал он. – Мы ведь тоже не подарок были. Клеши тридцать сантиметров, с лампочками, батарейка в кармане. Да вы помните! Старухи вслед плевались. Патлы у меня были – вот досюда…

– Нет, нас стригли, – улыбнулся Андрей. – Весь класс с урока снимут – и в парикмахерскую строем…

– Ну да. Твист рубали – учителям назло…

– Битлы только начинали.

Ну да! Но ведь не так, как они сейчас, – Николаев помолчал. – Она ведь меня просто не видит. Не так, чтобы изображает чего-то, а будто нет меня. В стену насквозь смотрит…

– А я со своим парнем нормально живу, – пожал плечами Андрей. – Хотя… честно говоря, иногда случайно взгляд поймаешь – страшновато становится…

– Я ведь не про то, что мы вот хорошие, а они плохие. Просто не понимаю я… И с ней, и вообще… Не пойму, что происходит. Жили-жили, и вдруг все кувырком полетело, все через голову. – Николаев мучился от своего косноязычия, никак не мог найти верные слова. – Я один раз за угонщиком шел, разогнался километров до ста, не заметил, что асфальт впереди разобран, ремонт, – влетел на булыжники: трясет, голова чуть не отлетает, руль из рук рвет. И не поймешь: то ли по тормозам бить, то ли газу дать, чтоб быстрее проскочить… – Он уныло замолчал. – Авария какая-то…

Андрей сочувственно кивал, не очень понимая, о чем речь, но готовый поддержать разговор.

– Ладно, – сказал Николаев. – Извините, что оторвал… Только Валерке не говорите.

– Вы не волнуйтесь. Больше ничего не будет – это я вам гарантирую, – заверил Андрей.

– Да теперь-то что, – Николаев махнул рукой и, сутулясь, пошел прочь.

Валерка неторопливо подходила к школе, жевала резинку, небрежно закинув сумку за плечо. Рукава формы были закатаны, левый локоть перетянут тугой повязкой.

Вчера ее наконец выпустили из больницы, взяв честное-пречестное слово, что она больше никогда так делать не будет. Валерка пообещала. Ей до смерти надоел психиатр с серьезной рожей и дурацкими вопросами, соседки по палате, истеричные плаксивые девки. С ними было скучно. Каждый день в больницу со всей Москвы свозили суицидников, неудавшихся самоубийц, «таблеточников», «висельников», «парашютистов», быстро откачивали и распихивали в переполненные палаты. Первое время они лежали, отвернувшись к стене, потом начинали взахлеб, не слушая друг друга, рассказывать свои трагедии. Восьмиклассница, которую бросил мальчик, узнав, что она беременна, попыталась по второму разу перепилить вены какой-то железкой. Больше в палате никого не было, вставать было лень, и Валерка запустила в нее яблоком…

На крыльце школы Валерка столкнулась с Леной.

– Привет, – робко сказала та.

Валерка молча прошла мимо.

– Валера… Ну, Валер… – Лена догнала ее. – Я все объясню… Я не виновата, честное слово… Валера! – Она заступила дорогу.

Валерка остановилась, равнодушно глядя в лицо подруге.

– Ну, послушай, пожалуйста. – В глазах у Лены уже копились слезы – Я тогда… Я тебе про него говорила, из двенадцатой школы… Почему – тебе можно, а мне нельзя?… А мать… – Слезы покатились по щекам. – Ты же знаешь, она меня насквозь… Сразу, как я вошла… Они меня под лампу ставят и сами сидят, как на допросе… а я подумать не успеваю… – Лена торопливо, двумя руками вытирала слезы. – Честное слово, сама не знаю, как я про тебя… Я ее просила не ходить…

Валерка с холодным любопытством разглядывала плачущую подругу.

– Они… они меня на колени поставили… Мать меня к врачу водила… Это ужас какой-то!.. Это ты виновата! – закричала вдруг Лена. – Ты! Лезешь, как дура! Все из-за тебя! Ненавижу!

Валерка обошла ее и направилась в класс.

Она сидела в классе рядом с раздавленной, несчастной Леной, смотрела в окно, медленно перекатывая во рту жвачку.

Историчка у доски рассказывала о первых пятилетках.

Валерка вдруг поднялась, бросила учебник в сумку и пошла из класса.

– Николаева… Ты куда? – растерялась прерванная на полуслове историчка.

– Надоело, – устало сказала Валерка.

Класс загудел. И затих.

Историчка подбежала к двери, закричала в коридор:

– Николаева! Вернись! Вернись, я сказала!.. – с силой захлопнула дверь, подошла к столу, нервно спросила: – Так, на чем я остановилась? Да… – она прикусила губу, пытаясь удержать слезы. – Значит, одна тысяча девятьсот двадцатый четвертый год… – села и закрыла лицо руками.

Класс молчал. В тишине историчка всхлипнула, полезла в портфель за платком.

– Смотрите, смотрите, – сказала она, аккуратно вытирая слезы. – Интересно, да?… Вы у меня на экзаменах заплачете. Тогда я посмотрю…

Когда Валерка наконец дозвонилась до Андрея, он разговаривал сухо и коротко и называл ее Валерой в мужском роде. Он назначил встречу без десяти семь у подземного перехода на Калининском – в семь у него было важное выступление на чьем-то юбилее в Доме литераторов…

Мимо них вверх и вниз по переходу текли толпы людей, некоторые оглядывались на эту странную пару: взрослого солидного мужчину в строгом костюме с галстуком и пестро раскрашенную девицу с торчащими во все стороны желтыми волосами, в кожаной куртке с железными бляхами и цепью на шее.

Так же коротко и сухо Андрей сообщил, что их отношения заканчиваются и звонить ему более не следует.

– А что, собственно, случилось? – спросила Валерка.

– Ну что ты, ничего не случилось, – раздраженно развел руками Андрей. – Все в порядке! Ты режешь вены, все на ушах стоят – все нормально!

– Черепа приходили? – насторожилась Валерка.

– Какая разница – кто приходил? Не в этом дело!

– А ты-то что волнуешься? – пожала плечами Валерка. – Не тебе же я вены порезала!

– Идиотизм! Детство какое-то! – Андрей досадливо покривился. – Я просто привык общаться со взрослыми людьми. С нормальными людьми! Что ты еще выкинешь? Чего еще ждать? Заранее предупреди, будь добра!

– Испуга-ался, – сочувственно протянула Валерка, – бедненький Андрейчик испугался. – Она погладила его по щеке.

Андрей со злостью отбросил ее руку.

– Бедный заинька испугался! Не бойся, маленький, все будет хорошо. Тебя-то уж это никак не коснется… Слушай! – оживилась вдруг Валерка. – Хочешь, я тебе одну вещь покажу? Ужасно интересно! – Она закатала рукав и стала разматывать бинт. – Нет, правда, ты такого не видел…

– Перестань… – Андрей схватил ее за руки, оглянулся на прохожих. – Ну не надо… Ну что ты, в самом деле… – тоскливо уговаривал он.

– А впрочем… – Валерка закатила глаза к небу, размышляя: – С твоими нервами – помрешь ведь на месте. У тебя ведь и с сердцем неважно, да? В твои-то годы! А желудок, почки – ничего? В порядке? Ладно, живи, – милостиво разрешила она, заматывая бинт. – Живи спокойно, дорогой товарищ!.. Скучно с тобой, господи! – вздохнула она. – Ладно, чао! – Она повернулась и пошла было, но тотчас вернулась, шаря по карманам, достала трояк и воткнула ему в нагрудный карман парадного пиджака. – Привет жене!

Она шагала по улице, весело посвистывая и независимо поглядывая по сторонам. Сорвала на ходу маленький клейкий, только что вылупившийся из почки листочек, положила на язык. Лист был смолисто-горький.

Ее обогнал белый жигуль – «восьмерка», из окон смотрели четверо взрослых парней. Валерка прошла мимо. «Восьмерка» снова заехала вперед. Дождавшись, когда Валерка поравняется с машиной, загорелый, коротко стриженный парень открыл окно и крикнул улыбаясь:

– Девушка, покатаемся?

К концу дежурства Николаева вызвал майор – начальник отделения. В кабинете уже были Синицын и еще двое инспекторов. Около майорского стола сидел, закинув ногу на ногу, щеголеватый парень в вареном костюме со множеством карманов, клапанов, карабинов и ремешков. Сквозь аккуратно уложенные волосы предательски просвечивала лысина.

– Садись, – кивнул майор Николаеву. – Ну вот, товарищи, разрешите представить: у нас в гостях корреспондент «Комсомольской правды» товарищ Новицкий. – Он радушно указал на парня. Майор, улыбчивый толстяк с простоватым лицом, на тех, кто не сталкивался с ним по служебным делам, производил впечатление незатейливого, славного рубахи-парня. – По поводу инцидента на Гоголевском. Больше там наших не было?

Инспекторы переглянулись.

– Да нет… Вроде нет…

– У товарища Новицкого к нам несколько вопросов. Пожалуйста, – майор развел руками. – Чем можем, как говорится, поможем.

– А можно наедине? – спросил тот.

– Ну зачем же, – укоризненно покачал головой майор. – Мы, так сказать, одна семья. У нас секретов друг от друга нет. Верно?

Инспекторы согласно закивали, настороженно поглядывая на журналиста. Тот открыл блокнот и повернулся к собравшимся.

– Я говорил с ребятами, был в отделении милиции, так что события знаю с точностью до минуты, – он указал на блокнот. – Меня интересует другое… Как получилось, что вы, работники автоинспекции, прибыв на место, не стали даже вникать в суть конфликта, а бросились выламывать руки и растаскивать ребят по машинам? Это что – защита чести мундира?

– Простите, вы неправильно это представляете, – вмешался майор. – Все происходило на проезжей части, ребята ложились под колеса, создавали аварийную ситуацию, подвергали опасности свою жизнь…

– Да, да, – досадливо сказал корреспондент. – Но почему нельзя было на месте спокойно разобраться в сути конфликта? Почему надо кидаться, как… на диких зверей? Почему старший лейтенант Николаев ударил человека, который даже не сопротивлялся?

– А это… – начал майор.

– Не бил я его, – сказал Николаев. – Просто толкнул.

Майор бросил на него тяжелый взгляд.

– Ударил – толкнул! – горячился корреспондент. – Это не меняет дела. А потом, когда на ваших глазах фашиствующая группа стала избивать ребят, почему вы даже не пытались их удержать?

– А у нас не по десять рук, чтобы всех сразу держать, – ответил Синицын.

– Если к нам поступит заявление от пострадавшего, – спокойно сказал майор, – мы проведем служебное расследование. И виновный – если он действительно виноват – будет наказан по всей строгости. Но я уверен, что ребята сами спровоцировали конфликт. – Майор оглядел подчиненных. Те согласно закивали.

Николаев, облокотившись на колени, пристально смотрел в пол.

– А вот по моим данным… – Корреспондент указал на блокнот.

– А вы, значит, считаете, что ни с того ни с сего подъехала милиция, схватила первых попавшихся…

– Именно так! Ребята сидели, никого не трогали, пели – негромко, для себя. «Битлз» – почти классика…

– Насколько мне известно, – поднял брови майор, – милицию вызвали представители общественности.

– Пенсионеры, которые выгуливают там собак. Что, кстати, запрещено.

– Ну-у, извините, – широко развел руками майор, откидываясь в кресле. – Тогда давайте сначала решим, кто у нас общественность – эти волосатые или заслуженные люди, ветераны войны и труда?

Корреспондент всплеснул руками, собираясь возразить, но майор взглянул на часы.

– У вас конкретные вопросы к работникам автоинспекции есть? Извините, служба. Все свободны!

Он выкатился на коротких ножках из-за стола и, радушно улыбаясь, проводил корреспондента до двери.

– Всегда с удовольствием читаем вашу газету. Если могу быть чем-то полезен, в любое время, без стеснения…

Как только корреспондент вышел, майор перестал улыбаться, обернулся к Николаеву:

– Хрен ты у меня получишь, а не премию! Перестраивайся, Николаев! Перестраивайся! Теперь сначала думать надо, потом кулаками махать!..

Корреспондент поджидал Николаева на выходе.

– А все-таки скажите, вот так, с глазу на глаз, – за что вы его ударили?

– А что, целовать его? – ответил за Николаева Синицын. – Отрастил волосья…

– А будь ваша воля, вы бы всех остригли наголо и заставили ходить строем? – усмехнулся корреспондент.

Некоторое время Синицын в упор с ненавистью смотрел на него, потом повернулся и молча вышел из отделения.

– Не тронь никого… – буркнул он, садясь рядом с Николаевым в машину. – Да пропади пропадом! На глазах насиловать будут – не подойду!

Мимо проехал на своем жигуле корреспондент. Синицын проводил его взглядом.

– Машина грязная, – удовлетворенно отметил он. – Догоним, штрафанем?

– Да иди ты… – сказал Николаев.

Вернувшись домой, он натянул старый тренировочный костюм и присел рядом с женой и дедом перед телевизором. Тут же зазвонил телефон в коридоре. Николаев нехотя поднялся.

– Слушаю.

– Машка, это ты? Это я – Валера. Слушай, бросай все – вали сюда! – донесся веселый Валеркин голос. – Не узнала, что ли? Это Валера! Быстро приезжай – не пожалеешь!

– Ты что, пьяная, что ли? – раздраженно спросил Николаев.

– Нет! Только не вешай трубку! Ну, ты тупая, Машка, вообще! – отчаянно-весело закричала Валерка. – Говорю – приезжай! Здесь крутая тусовка! Крутейшая! Такие кенты – упадешь! Давай сюда!

– Ты… влипла в историю? – тише спросил Николаев. Он дотянулся до двери в комнату, прикрыл.

– Ну да! Да! Врубилась, наконец! – на том конце провода началась возня, видно, кто-то из «крутых кентов» рвал у нее трубку, желая лично поговорить с подругой Машей. – Тихо, там черепа на параллельном, – негромко, но так, чтобы было слышно Николаеву, сказала Валерка.

– Мне приехать? – тревожно спросил Николаев.

– Ну, конечно!

– Вызвать милицию?

– Нет-нет-нет!

– Сколько их?

– Сейчас, – Валерка весело начала считать, – раз, два, три, четыре! На тебя хватит! Такие мальчики…

– Где ты?

– Сейчас объясню… Какой адрес? – торопливо зашептала она. – Да, да, на моторе… Новокузнецкая, двадцать семь, квартира девять. Второй этаж. Бери тачку, без тебя не начнем, не волнуйся!

Николаев подхватил с вешалки куртку.

– Ты куда? – выглянула из комнаты жена.

– Майор просил подъехать. Я быстро.

– Ну, конечно! Без тебя обойтись не могут… – начала было жена, но Николаев уже бежал вниз по лестнице…

На Новокузнецкой у старого дома с арками он выскочил из машины. Мотор глушить не стал, вытащил из-под сиденья обрезок литой резиновой трубы с металлической оплеткой, спрятал под курткой.

У квартиры номер девять прислушался к голосам, коротко позвонил и замер затаив дыхание. Щелкнул замок, Николаев тотчас ногой отбросил дверь вместе с хозяином и побежал по коридору. В комнате, освещенной только шаром настольной лампы, увидел Валерку – ее уже раздели по пояс, двое прижимали ее к дивану, третий пытался стащить джинсы. Парни разом обернулись к Николаеву. Валерка вырвалась, вскочила. Один из парней поймал ее за плечо, вывернул руку, другой встал перед Николаевым, раскорячившись, выставив вперед ладони.

– Отпусти ее, быстро! – Николаев выхватил из-под куртки дубинку, отступил к стене, чтобы видеть оставшегося сзади в коридоре хозяина.

– Боб, отпусти! – спокойно сказал загорелый, коротко стриженный парень. – Только без шума! Алик, без шума! – остановил он каратиста.

Валерка подобрала с пола свитер и куртку, подбежала к отцу. Ее будто прорвало, слезы брызнули фонтаном:

– Подонки!.. Суки! Скоты!..

Николаев подталкивал ее к двери, отступая лицом к парням, сжимая в руке дубинку.

– Актриса… – улыбаясь, сказал загорелый. – Ничего, скоро увидимся…

Николаев быстро повел ее вниз по лестнице, отводя глаза от белеющего в сумерках тонкого тела дочери. Валерка шла вслепую, ничего не видя из-за слез, путаясь в рукавах, натягивала свитер. На улице она подскочила к белой «восьмерке», стоящей у подъезда, пнула ногой в дверцу, оглянулась, ища что-нибудь тяжелое. Николаев оттащил ее и усадил в машину. И только тогда чуть расслабился, глянул на жесткую ладонь, на которой остался рубчатый узор металлической оплетки, с удивлением отметил, что трясутся пальцы.

Валерка молча плакала рядом, стиснув зубы, опустив голову. Николаев посмотрел на нее, неожиданно дрогнувшим голосом сказал:

– Ничего… Все нормально… Ничего… – неумело погладил ее по взъерошенным желтым вихрам. Валерка досадливо отдернула голову.

По дороге домой Николаев несколько раз оглянулся, нет ли на хвосте «восьмерки» – на случай, если веселые ребята решили проследить, где Валерка живет. Дочь понемногу успокоилась, угрюмо смотрела в колени.

У дверей, доставая ключи, Николаев тихо сказал:

– Сразу в ванную, умойся. И чтоб мать ничего…

Валерка молча кивнула.

Николаев открыл дверь, прошел в комнату.

– Ерунда какая-то, – сказал он. – Дергают по каждому пустяку…

– Валерка пришла? – спросила жена, прислушиваясь к шагам в коридоре.

– Да… встретились во дворе. Что там у нас? – Николаев с преувеличенным интересом уставился на экран.

В отделении шел последний инструктаж перед операцией. Инспекторы сидели в кожаных куртках, перепоясанные портупеями, смотрели на карту города, по которой скользила указка.

– Наиболее вероятные направления движения, – показывал майор, – Вернадского, набережные, Университетский. Соответственно работают группы Дубинина, Тимашова, Полярина. Всем быть на связи… Что еще? Действовать по возможности корректно, на провокации не отвечать. За одиночками не гоняться, а то побьются сдуру… Ну, в общем, все как всегда. По машинам!..

Инспекторы стали расходиться. Майор окликнул Николаева и Синицына.

– А вам, так сказать, особая честь, – ухмыльнулся он. – Поможете нашей прессе. Наш добрый знакомый – товарищ Новицкий, – он указал на корреспондента, до того незаметно сидевшего в дальнем углу кабинета с диктофоном в руке, – хочет быть в гуще, так сказать, событий. Будни работников автоинспекции. Все ясно? – спросил майор, обращаясь к Николаеву.

– Ясно, – буркнул тот, неприязненно глянув на «доброго знакомого».

Патрульные машины одна за другой отваливали от подъезда, выворачивали на улицу…

В Лужниках рядом с огромной чашей стадиона грохотали сотни моторов, мечущиеся лучи фар выхватывали из темноты сверкающие спицы колес, шлемы-колокола с узкой прорезью для глаз, черные куртки со стальными бляхами. Вся эта темная масса находилась в непрерывном хаотическом движении.

Николаев, Синицын и корреспондент сидели в машине у перекрестка узких старых улиц. Поодаль, на асфальтовой площадке, стояли порожние трейлеры, дальнобойщики ужинали в кабинах.

Монотонно хрипела рация. Синицын курил, пытаясь выдохнуть ровное кольцо дыма, Николаев сосредоточенно отскребал въевшееся в пальцы масло, корреспондент на заднем сиденье нетерпеливо ждал событий.

– А что будет ребятам? – спросил он.

– А ничего не будет, – ответил Синицын. – Родители штраф заплатят…

– А вы, конечно, считаете, что их надо бы в колонию отправить?

Синицын дернулся на месте, но промолчал.

– Наверное, проще было бы не устраивать вот такие засады, а организовать ребят, увлечь общим делом, – сказал корреспондент.

– Предлагали. Кланялись. Нате вам инструкторов, чего хотите… А им не надо ничего. Только потрястись под металл как паралитикам, прокатиться без глушителя да потрахаться в подъезде как собачонкам…

– Как у вас все просто, – усмехнулся корреспондент.

– А чего сложного?… Это вы пишете черт-те что, а мы расхлебываем.

– А вы считаете, что если закрыть глаза, то исчезнут и рокеры, и проституция, и наркомания?

– Пока не писали, меньше было. А теперь как же, герои! В газетах – про них, радио – про них, телик включишь – и там про них! Раньше космонавтов показывали, теперь б… валютных!

Николаев вышел из машины, втиснулся в будку автомата, позвонил домой. Ответила жена.

– Валерка вернулась?

– С чего бы в такую рань…

– Не звонила?

– А когда она тебе звонила? – завелась жена. – Когда ей звонить – опять с мужиком где-нибудь…

– Ладно, все. – Николаев повесил трубку, вернулся в машину.

– А вам не кажется, что эти ребята оказались честнее и смелее всех нас? И беззащитнее, – ораторствовал корреспондент. – Когда все молчали и закрывали глаза…

В хаотическом движении около стадиона вдруг появилась какая-то осмысленность, какой-то вектор, указывающий направление. Моторы загрохотали громче, из выхлопных труб полетели искры. Разогнавшись по кругу, вытягиваясь в колонну, темная масса выплеснулась на проспект и понеслась по центру проезжей части. Встречные машины жались к обочинам.

– Внимание, всем постам! Рокеры на Вернадского!.. – По радио началась перекличка, постовые сообщали направление движения колонны.

Корреспондент, подавшись вперед, впился взглядом в рацию, стараясь не пропустить ни слова.

– Прошли по набережной. До двухсот машин… Свернули к Пироговке…

– Семнадцатый! Николаев! – послышался голос майора. – Идут к тебе! Начали!

– Принял семнадцатый! – чуть приподняв трубку, крикнул Николаев. Они с Синицыным побежали к дальнобойщикам. Корреспондент бросился следом.

Тяжелые машины стали медленно разворачиваться, перегораживая улицу. Издалека уже надвигался плотный рев моторов. В конце темной улицы заметался свет фар, и появилась колонна. Задние светили в спину первым, отчего темные силуэты мотоциклов были окружены фосфорическим сиянием.

Увидев препятствие, первые ряды ударили по тормозам, задние напирали, строй смешался, завизжали шины по мокрой мостовой. Рокеры разворачивались, кто-то повалился с мотоциклом под колеса идущим следом. А в конце улицы уже выворачивал тягач с полуприцепом, закрывая путь к отступлению.

– Эй, уйди! – заорал Николаев корреспонденту, который стоял у тротуара, подняв над головой диктофон, с радостным интересом глядя на моторизованную орду. – Уйди, писатель!!!

Крик утонул в грохоте моторов. Один из рокеров зацепил журналиста широким спортивным рулем, тот качнулся назад и столкнулся с другим, упал и исчез в ревущем водовороте.

– Всем остановиться! Приготовить документы! – прогремели динамики с патрульной машины.

Но рокеры – почти две сотни мотоциклов – оказавшись в западне, не желали сдаваться, кружились на месте, гарцевали на заднем колесе, накатываясь на милиционеров, угрожающе газовали. Те, лавируя между мотоциклами, как тореадоры, стаскивали ездоков с седла, выдергивали ключи из замков. Из окрестных домов смотрели на окутанное дымом поле боя разбуженные жители.

Вскоре прибыло милицейское подкрепление, и стало ясно, что сегодня рокерам не уйти. Они сами начали глушить моторы.

Кланяясь на каждом шагу, будто баюкая на груди перебитую руку, появился корреспондент в разорванной грязной куртке. Его увели к патрульным машинам.

– Набрал материалу! – хохотнул Синицын. – На роман хватит!

В этот момент кто-то из рокеров случайно налетел на ограду сквера. Тяжелая чугунная решетка неожиданно рухнула, и рокеры устремились в открывшийся ход. Проскочить успели человек десять. Синицын бросился к машине, Николаев на ходу запрыгнул на сиденье рядом с ним.

Рокеры, погасив огни, мчались по темной улице, двое увильнули в переулок, еще несколько скрылись в проходном дворе, другие свернули на крутой зеленый газон и, помогая мотоциклу ногами, вспахивая колесами землю, вскарабкались наверх.

В свете фар патрульного «москвича» остался один мотоциклист. Синицын почти настиг его, и у парня уже не было возможности притормозить, чтобы свернуть куда-нибудь. Он выкрутил до упора газ и мчался вперед напропалую.

– Брось, разобьется! – крикнул Николаев.

– Хоть одного, но достану! – зловеще сказал Синицын. Он, цепко прищурившись, будто прицелившись в спину рокеру, гнал машину по центру узкой улицы. – Врешь, паразит… от меня не уйдешь!

Внезапно перед мотоциклом возник из темноты полосатый щит дорожного ремонта. Не успев даже затормозить, рокер врезался в него, перелетел через руль и покатился по асфальту.

Синицын и Николаев одновременно выскочили из машины, подбежали к рокеру. Тот неподвижно распластался на краю глубокой траншеи, неловко подмяв под себя руку.

– Убился, что ли? – испуганно сказал Синицын.

Николаев присел, осторожно повернул рокера за плечо, расстегнул ремешок шлема и снял «колокол». Рокер оказался мальчишкой лет пятнадцати, из носа и из ушей у него текла кровь.

– Слушай, поехали, – сказал Синицын. – Знаешь, что будет…

– Скорую вызови, – не оборачиваясь, сказал Николаев.

Мальчишка вдруг открыл глаза и зашептал, еле шевеля губами:

– Ой, мама, мама… мамочка… ой, мама… – как заведенный.

– Слушай, брось, – Синицын торопливо оглядывался на окна – улица была нежилая. – Брось, сам разбился…

Николаев поднялся, сгреб его за ворот куртки, притянул к себе и толкнул к машине.

– Скорую, – ровным голосом сказал он.

– Как знаешь. Ты старший. Тебе виднее. – Синицын пошел к машине.

Николаев снова присел, попытался поднять парня, тот охнул и быстрее зашевелил губами:

– Ой, мамочка… больно… больно… больно.

Николаев подоткнул ему шапку под голову и стал ждать скорую, тоскливо глядя в темный провал улицы.

В отделении майор сердито проворчал:

– Ну что, загнали парня? Работнички. Костоломы.

Гаишники возвращались в отделение, оживленно обсуждая удачную операцию.

– Пиши рапорт, – сказал майор.

Николаев взял со стола лист бумаги и пошел к двери.

– Кто за рулем-то был? – окликнул его майор.

– Какая разница, – буркнул Николаев.

– Ну что ж, будем разбираться.

– Разбирайтесь.

На выходе из школы Валерку догнал Киселев.

– Слышь, Авария! Погоди, поговорить надо…

С ним подошли Кирилл, Пухлый и еще несколько ребят.

– Это… история завтра, – сказал Киселев.

– Понимаешь, Валера. – Кирилл сложил пальцы щепотью и приготовился рассуждать. – Каждое действие имеет свои границы, пределы, м-м… ограничивающие направление. Выходя за эти рамки, можно довести идею до абсурда, до противоположности. Понимаешь, экстремизм порочит саму идею…

– Короче, Авария, – сказал Киселев. – Хватит этих концертов. Нам экзамены сдавать. Вера уже обещала сладкую жизнь. Она сделает.

– Правда, Валер, кончай… – сказал Пухлый.

Валерка оглядела одноклассников, улыбнулась. И пошла, закинув сумку за плечо.

– Короче, мы тебя предупредили, – сказал вслед Киселев.

Дома Валерка размахнулась и с порога запустила сумку в угол. Врубила на полную мощность металл и под бешеную музыку, надменно глядя в зеркало, рисовала до висков черные тени вокруг глаз, фиолетовый румянец на щеках, натягивала кожаные браслеты с шипами, куртку и обрезанные перчатки, обматывала вокруг шеи холодную цепь…

Она шагала по вечерней улице, сунув руки в карманы, нагло, с вызовом заглядывая в лица прохожих…

Параллельно, чуть сзади, двигалась белая «восьмерка». Четверо парней курили, внимательно наблюдая за Валеркой.

– Не торопись, Боб, – сказал загорелый водителю.

– Бросьте, мужики, – нервно засмеялся сидящий сзади. – Собирались же в «Арбат». Там и снимем…

– Успеем, – глянул Боб на часы. – Забавно ведь.

– Лично я чувствую себя оскорбленным, – сказал загорелый.

– Солидарен, – сказал каратист.

Валерка свернула в переулок, Боб повернул следом.

– Нет, мужики, без меня! – Парень, сидящий сзади, не выдержал, попытался выбраться из машины, каратист и загорелый удержали его, в салоне началась веселая возня. – За пять минут удовольствия десять лет на нарах!

– Да ничего не будет! Поиграем немного и отпустим.

– Ты хорошо о них думаешь, – сказал загорелый. – Отряхнется как курочка и дальше пойдет…

Они втащили упирающуюся Валерку в уже знакомую ей комнату. Отпустили и расступились на шаг, нервно, азартно посмеиваясь. Загорелый сел напротив в кресло, закинув ногу на ногу, неторопливо прикурил.

– Ну что? – спросил он. – Сегодня обойдемся без подруги Маши?

Валерка рванула в одну сторону, в другую – парни сторожили каждое ее движение, толкали друг к другу. Она прижалась спиной к стене, затравленно озираясь.

– Понимаешь, деточка, – менторским тоном сказал загорелый, – существуют какие-то элементарные правила игры. Хочешь покататься на красивой машине – плати. Или уж не садись…

– Отпустите меня!.. Вы!.. Ну, ты, отойди, вообще! – металась Валерка между парнями. – У меня отец в милиции работает, понял? А-а-а!!! – вдруг истошно завопила она.

Парни весело, с удовольствием смеялись. Загорелый, не вставая, врубил магнитофон на полную громкость, заглушая крик.

– Сама или помочь? – Каратист взялся за молнию у нее на куртке.

Валерка с силой ударила его головой в лицо и бросилась к двери. Боб поймал ее за цепь и рванул к себе, намотал цепь на кулак, так что звенья врезались в горло.

Парни перестали улыбаться. Каратист вытер кровь с губы.

– Ах ты, сучка… – медленно протянул он.

Двое прижали Валеркины руки к стене, и каратист стал не торопясь, сильно, умело бить ее по лицу, в живот. Валерка уже не сопротивлялась, только плакала от боли и бессилия. У нее подогнулись ноги, ее рывком подняли и поставили на место.

– Хватит, Алик, – сказал загорелый. Он встал и, не выпуская сигарету изо рта, щуря глаза от дыма, неторопливо принялся раздеваться. Разделся догола и, поигрывая рельефной, тренированной мускулатурой, подошел вплотную.

Окровавленная, растерзанная Валерка слабо попыталась освободиться, ее удержали.

– Ну… ну… – загорелый распахнул на ней куртку, стал одной за другой, растягивая удовольствие, расстегивать пуговки на рубашке, молнию на джинсах.

Валерка, распятая у стены, отворачивалась, закрывала глаза, беззвучно плакала.

Николаев махнул жезлом, и «мерседес» серебристой окраски, нахально срезавший нос соседу, остановился перед патрульной машиной. Водитель, высокий, спортивный парень, вылез из «мерса» и пошел навстречу.

– Старший инспектор Николаев. Почему нарушаете?

– Командир, давай без риторических вопросов. Со всяким бывает, – спокойно сказал парень, протягивая права.

– Почему со мной не бывает? – сухо спросил Николаев. – А это что? – В правах лежал новенький, негнутый червонец.

– А это экономический стимул, – усмехнулся парень. – Рублем по карману – в свете последних постановлений…

– Штраф вы заплатите, – медленно, четко сказал Николаев, с ненавистью глядя в уверенное, красивое лицо парня. – Только не мне, а в сберкассу.

– Зачем лишние инстанции, командир? Мне ведь все равно, кому платить.

– Мне не все равно, – отрезал Николаев, доставая компостер.

Парень насмешливо оглядел его.

– Смешной ты, командир. Завтра у меня будут чистые права, а вот у тебя этого червонца не будет.

– Это ваше дело, – буркнул Николаев.

По рации вызывали «семнадцатого». Николаев открыл дверцу, взял трубку.

– Николаев, слушаю.

– Николаев? – донесся голос дежурного. – Позвони домой – жена просила.

Николаев почувствовал, что сердце проваливается в холодную пустоту, как тогда в подвале, перед сидящими у стены куклами с мутными полиэтиленовыми пакетами на голове.

– Что там? – спросил он.

– Не знаю. Умоляла позвонить или приехать, как сможешь.

Николаев бросил трубку и врубил скорость.

– Эй, командир, – заорал вслед растерянный парень. – А права?…

Грохоча сапогами, Николаев взбежал по лестнице, распахнул дверь. Жена на мгновение обратила к нему безумное лицо и снова кинулась в комнату дочери.

– Доигралась, дрянь! Нагулялась! Так тебе и надо, потаскуха!

Валерка, в изорванной грязной рубахе лежавшая ничком на диване, поднялась на колени – разбитые губы сочились кровью, кровь коркой засохла под носом, по щеке тянулись следы от ногтей.

– Уйди! Уйдите все от меня! – Она судорожно оглядывалась по сторонам, схватила магнитофон и запустила в мать.

Магнитофон грохнулся о стену рядом с Николаевым, корпус треснул и разлетелся. Валерка снова упала ничком на диван, уткнув лицо в ладони.

– Господи… – Мать, покачиваясь, пошла в другую комнату. – За что мне это… Господи, за что… Почему только мне… – Она села, хватаясь за сердце.

– Сейчас… сейчас… – Дед суетился, вытряхивал валидол на ладонь, рассыпая таблетки по полу. Обернулся к Николаеву: – Сообщить же надо… На экспертизу…

Николаев стоял молча, глядя на рыдающую жену. Потом вошел к дочери, осторожно присел рядом. Валерка дрожала всем телом, с силой вжимаясь лицом в ладони. Рубашка на спине у нее была изжевана.

– Я сейчас уйду… – сказал Николаев. – Только скажи… это они?…

Валерка вдруг повернулась, вцепилась в его шинель двумя руками, прижалась окровавленным лицом и не заревела даже – завыла страшным, низким голосом. Николаев торопливо гладил ее по свалянным желтым вихрам, сжимая дрожащие губы, чтобы не заплакать самому от жалости и отчаяния, смотрел с ненавистью куда-то в пространство…

Он оставил патрульную машину под аркой старого дома на Новокузнецкой. Позвонил в девятую квартиру и замер, ссутулившись перед броском.

В квартире было тихо.

Он позвонил еще раз – звонок гулко прогремел в тишине. Николаев толкнул дверь, она неожиданно открылась. Он нащупал выключатель, загорелась тусклая лампочка на кривом шнуре. Прошел в комнату, включил свет. Глянул на скомканную, чуть не узлом закрученную постель, отвернулся.

В прошлый визит не было времени разглядывать полутемную комнату, теперь же он заметил, что обставлена она старой и разнокалиберной мебелью, а пестрые плакаты с аппетитными японками прикрывают драные обои.

Он заглянул в смежную – здесь был только длинный стол с грязной посудой, несколько колченогих стульев и батарея пустых бутылок вдоль стены.

Уже догадываясь, в чем дело, Николаев вышел из квартиры и открыл дверь в соседнюю – на полу валялся мусор, по углам колыхалась паутина, сквозь мутные окна едва просвечивали уличные фонари. Дом был давно выселен, а ребята быстро свернули бордель и исчезли, растворились в огромном городе.

Николаев вдруг обнаружил, что держит ладонь на рукояти пистолета, отдернул руку и застегнул кобуру.

Спустившись на улицу, Николаев оглянулся: старый дом мрачно темнел среди расцвеченных огнями соседей, окна кое-где скалились выбитыми стеклами…

На следующий день Николаев зашел в отдел регистрации. Кивнул молоденькой симпатичной девчонке в ладно пригнанной форме с лейтенантскими погонами.

– Здравствуйте, Алексей Николаевич, – с готовностью улыбнулась та. – Что-то не видно вас, не заходите.

– Да… Дела… – Николаев ждал, пока выйдет капитан, завязывающий тесемки на пухлой папке. – Дела, все дела…

– Заметно… – хихикнула девчонка.

У Николаева было мятое, осунувшееся лицо, глаза ввалились – он провел бессонную ночь, с замиранием сердца прислушиваясь к каждому шороху в комнате дочери.

– Алексей Николаевич, – понизив голос, сочувственно спросила девчонка, – а за что вам звание задержали? Я прямо так расстроилась…

– А?… Да… – невпопад сказал Николаев, с трудом понимая, о чем речь. Капитан, наконец, вышел, и он наклонился к девушке. – Галя, можно вас попросить… личная просьба…

– Конечно.

– Владельцы «жигулей», «восьмерка», слоновая кость или белая…

– По району?

– По городу.

– А номер?

– Мне бы фотографии посмотреть.

– Да что вы, Алексей Николаевич! – растерянно улыбнулась Галя. – Вы представляете, сколько их? А если по доверенности? Или в угоне?

– Да, конечно, – кивнул Николаев. – Не подумал. Извините…

– А что случилось, Алексей Николаевич? – крикнула Галя, но Николаев торопливо закрыл дверь.

На третий день Валерка сама собралась в школу. Николаев подвез ее. Валерка сидела рядом тихая, бесцветная, как собственная тень.

– Тебя встретить? – спросил он.

– Как хочешь.

– Валера… – начал Николаев.

– Я ничего не помню, – торопливо сказала Валерка.

– Послушай, я только…

– Я ничего не помню, – зазвеневшим от напряжения голосом повторила Валерка.

Она вышла и медленно побрела к школе, мгновенно исчезнув, растворившись в толпе ребят и девчонок, одетых в одинаковую синюю форму.

На Калининском было столпотворение: из ресторанов выпроваживали посетителей. Солидные мужики со сбившимися набок галстуками и сопливые ребятишки в вареных штанах со снятыми в ресторане девицами ловили такси. Вдоль проезжей части выстроилась длинная голосующая очередь.

Николаев, прикрывая лицо поднятым воротником плаща, двигался сквозь толпу, цепко разглядывая компании. Москва велика только для приезжего, для москвича она – лишь несколько привычных маршрутов. Валерка тусовалась в этом районе и, скорее всего, пересеклась с компанией загорелого где-то здесь. В любом случае это была единственная возможность найти «восьмерочную» компанию. Теперь Валерка сидела дома, а Николаев каждый вечер бродил по Калининскому, расспрашивал швейцаров, вглядывался в лица…

Кавказцы по-хозяйски вели толстоногих девок не первой свежести. Мальчик с тонким холеным лицом и ледяными бесцветными глазами в сопровождении двух телохранителей сел в подъехавший «мерседес». Взрослые парни тащили в такси пьяную в дым девчонку, ровесницу Валерки. Девчонка упиралась, пыталась с пьяной деловитостью объяснить что-то заплетающимся языком, парни посмеивались у нее за спиной, таксист равнодушно ждал с открытой дверцей.

Николаев оглянулся: постовой милиционер скучно смотрел в сторону.

Такси шли одно за другим, будто собрались сюда со всех концов Москвы. Кто-то кинулся к зеленому огоньку, опережая стоящих впереди, ему поставили подножку, началось выяснение отношений, сотоварищи разводили сцепившихся парней, один из них угрожающе держал в кармане напряженную руку.

Николаев спустился в переход. К нему подвалил крепкий коренастый малый в джинсовой кепке, глядя в сторону, спросил:

– Отец, девочку надо?

Николаев резко остановился, в упор взглянул на него. Сутенер понял это по-своему и кивнул себе за плечо. Там стояла, прислонившись к кафельной стене, тонкая девочка с милым чистым лицом отличницы-приготовишки, в короткой голубой, похожей на школьную, юбочке и черных ажурных чулках. Она безучастно смотрела перед собой плоскими невидящими глазами, зрачки были расширены.

– Эту? – спросил Николаев.

– Не нравится? – усмехнулся парень. – Тогда извини…

– Сколько ей?

– Тринадцать.

– Сколько?!

– Тринадцать. Суеверный, что ли? – засмеялся своей шутке парень. – Ну? Да – нет? Стольник на час, трешник за ночь.

– Пошли, – сказал Николаев. – На час.

Сутенер грубовато взял девчонку за локоть, повернул, и она покорно пошла, так же бессмысленно глядя в пространство.

– Давно она?… – спросил Николаев, когда они вышли на проспект.

– Не волнуйся, дело знает.

Они свернули под арку.

– Погоди, – Николаев остановился. Быстро оглянулся по сторонам – никого – и изо всей силы ударил парня снизу в челюсть. Тот лязгнул зубами, отлетел, глухо стукнулся затылком в стену и стал сползать на асфальт. Николаев подхватил его, не давая упасть, замолотил кулаками, постанывая от ненависти. Схватил его за волосы, повернул лицом к равнодушно стоящей рядом девочке:

– Дело знает? Ей же тринадцать, пес! Ей же в куклы играть! – он с размаху ударил сутенера лицом об стену.

В арку вошла женщина, тотчас кинулась обратно:

– Милиция! Милиция! Кто-нибудь, помогите!

Николаев, последний раз пнув парня, бросился бежать в проходной двор. На бегу оглянулся – сутенер кулем лежал у ног неподвижно стоящей девочки.

Послышался стук подкованных сапог; в арке, усиленный эхом, залился милицейский свисток. Николаев, оскальзываясь на мокром асфальте, перепрыгивая через какие-то перила, детские песочницы, промчался по старым арбатским дворам, очутился на Садовом. Здесь остановился, переводя дыхание, огляделся, одернул плащ, сорвал с деревца несколько листьев и пошел к метро, вытирая кровь с дрожащих пальцев.

Как обычно в последние дни, он встретил Валерку после уроков. Она села в машину, накинула ремень и сложила руки на коленях, какая-то заторможенная, неживая.

– Как там? – спросил Николаев, трогая с места.

– Нормально…

Николаев искоса поглядывал на дочь – она пусто смотрела перед собой, безвольно покачиваясь на неровностях дороги.

– Ты бы гуляла хоть немного, – сказал он.

– Не хочу…

– А хочешь, – осторожно предложил Николаев, – пойдем вместе. Подышим немного…

– Не хочу, пап.

В стенном шкафу, там, где обувь, Николаев разыскал свою старую кожаную куртку. Примерил перед зеркалом. Она уже не сходилась на животе, он распахнул ее пошире, поднял воротник. Приколол пару Валеркиных значков с чьими-то ублюдочными рожами. Долго, мрачно разглядывал себя в зеркале…

Он оставил машину на стоянке и двинулся по вечерней улице, глубоко засунув руки в карманы, внимательно поглядывая по сторонам. Пробежался и запрыгнул в автобус.

Автобус был битком набит, Николаева прижали к толстой пожилой тетке. Та неприязненно оглядела его наряд, значки, покачала головой и демонстративно отвернулась.

– В чем дело? – спросил Николаев.

Тетка снова покачала головой. Громко сказала, привлекая внимание пассажиров:

– Совсем уж с ума посходили! Седина в бороду, а туда же…

– Вам что, мои значки жить мешают? – раздраженно спросил Николаев.

– А ты на меня голос не повышай! В милицию сдам, там тебя научат разговаривать!..

Николаев выскочил из автобуса на следующей остановке, постучал пальцем по лбу, крикнул:

– Лечиться надо, бабушка! Не доживешь до коммунизма!

Железные дверцы захлопнулись, отсекая возмущенные голоса пассажиров. Николаев выудил из кармана сигарету, прикурил.

– Не выключай! – к нему подвалил подросток, склонился над спичкой, прикрывая огонь ладонями. Николаев сверху смотрел на взбитые петушком волосы.

– Слушай, чувак… – развязным тоном начал он.

– Чего-о? – подросток поднял голову, и Николаев разглядел в темноте накрашенные глаза и серьги в ушах. – Нанюхался, что ли? – Девчонка заржала и пошла к своей компании, оглядываясь на Николаева.

Он усмехнулся, выбросил спичку и двинулся дальше. Тут и там тусовались разномастные компании. Николаев впервые обратил внимание, что, несмотря на угрожающий вид, дикие вопли и махание руками, вся энергия направлена внутрь компании, никому дела нет до испуганно шарахающихся прохожих. Большинство компаний сидели или стояли в кружок, отгородившись спинами от остального мира.

Он переходил от одной тусовки к другой, слушал орущий на всю улицу магнитофон с битломанами, присел на корточки около хрипатого «под Высоцкого» парня с гитарой, мимоходом спрашивал про «восьмерку». Воспринимали его без интереса, но и без неприязни.

Уютно светились окна домов. На улице все собирался и никак не мог собраться дождь. С детской площадки между домами вдруг раздался истошный девчоночий визг – Николаев резко обернулся, – и тотчас девчонка захохотала во весь голос.

Николаев подошел ближе, присматриваясь. На низкой скамейке около песочницы тусовалась команда металлистов. Девочка с большой нотной папкой свернула с улицы, срезая дорогу через площадку, но, заметив компанию, опасливо обогнула ее по дорожке.

В компании шел треп, рыжая девчонка, увешанная железными бляхами, как породистый пес, тыкала пальцем, торчащим из обрезанной перчатки, толстяка в кожаном картузе:

– Толстый, а толстый…

– Отста-ань…

– Толстый, а почему ты такой толстый?

– Ну, отста-ань…

– Нет, толстый, тебя кормили много, да?

Двое напевали что-то забойное, отстукивая ритм по коленкам:

– Та-тата-тата! Тата-та! Нет, здесь так: та-та…

– Да не: тата-та-та…

– Смотри, – вдруг коротко, напряженно сказала девчонка.

Все разом обернулись, замолчав: к площадке неторопливо приближались возникшие из серой ненастной темени квадратные парни. Один бесцеремонно наклонил толстяка, глянул на замысловатый рисунок на спине, похлопал по плечу:

– Металл?

– А чего? – толстяк попытался встать.

– Сиди, сиди, – остановил его квадратный. И вдруг резко ударил его крюком снизу. Толстяк перевалился через скамейку, картуз покатился в кусты.

Другой схватил значок на груди у девчонки.

– Чего… Отвали, – девчонка отбросила его руку, но квадратный ударил ее тыльной стороной ладони по лицу. Ослепленная девчонка отлетела в песочницу, закрывая лицо руками. Из разбитого носа хлынула кровь.

– Эй, парни! – Николаев шагнул вперед. – Вы что, озверели? Что они вам сделали?

Квадратные обернули к нему одинаковые серые, безо всякого выражения лица, быстро глянули ему за спину и вокруг – один или кто-то еще на подходе? Тот, который ударил девчонку, так же взялся за значок у него на куртке:

– Ну, дядя, несолидно…

Николаев сбил захват, увернулся от кулака, отскочил, крикнул:

– Сержант!

Милицейский сержант, шествующий по другой стороне улицы, неторопливо свернул за угол.

На Николаева бросились сразу трое. Он был не слабее любого из них, но он с ними дрался, а они – работали, именно работали, уверенно, профессионально, без лишних движений, крепко стоя на мощных ногах. Николаев упал, покатился по песку, его догоняли, били ногами, он сумел-таки встать, выхватил из внутреннего кармана дубинку:

– А-а, суки! – с размаху достал одного по плечу, тот с повисшей плетью рукой согнулся и ушел куда-то в темноту.

Девчонка вдруг пронзительно, как звереныш, завизжала, бросилась на квадратных и вцепилась одному зубами в руку. Тот бил ее по голове, пытаясь отодрать, взвыл сам, рванул руку – ноги девчонки оторвались от земли, она повисла на зубах, как собачонка, – раскрутил и отбросил в сторону.

Открылось окно ближнего дома, мужской голос крикнул:

– А ну, кончай! Милицию вызову! Каждый день!

Квадратные растворились в темноте. Избитые ребята поднимались с земли, отряхивались, толстяк искал свой кожаный картуз, потерянный в драке.

Николаев в бешенстве кинулся к сержанту, который царственно возник из-за угла.

– Ты что, сержант, ослеп?!

Тот обратил к нему невозмутимое лицо:

– В чем дело?

– Как фамилия? Из какого отделения?

– Что? А ну, документы предъявить! – рявкнул сержант. – Быстро!

– Сейчас… Я тебе предъявлю, сволочь… – Николаев полез в карман за удостоверением.

– Пойдем, – сзади подскочила девчонка, схватила Николаева за рукав, потащила от сержанта. – Не связывайся!

– Четвертый! – сержант демонстративно поднес к губам рацию. – Четвертый, я седьмой… Сейчас узнаешь из какого, – кивнул он Николаеву.

– Ну, пойдем! – девчонка изо всех сил тянула Николаева в сторону.

– Пойди проспись! – насмешливо крикнул вслед сержант.

Николаев рванул было к нему, но девчонка повисла на плече.

– Стрелять таких надо! – заорал он. – Ментура!

Один из ребят провел их к двухэтажному обшарпанному клоповнику на задворках Арбата, открыл дверь своим ключом, и все вошли в длинный, заставленный старой мебелью, тускло освещенный коридор коммуналки. Из ближней комнаты выполз мужик в трусах и жеваной майке.

– А-а… – удовлетворенно протянул он, зевая и оглядывая растерзанную компанию. – Жалко, что мало. Я бы еще добавил.

– Заткнись, череп, – брезгливо бросил парень. Он включил свет в ванной, ребята принялись отмываться от грязи и крови, теснясь вокруг железного умывальника.

Николаев осмотрел себя в рябом треснутом зеркале: потери, в общем, были небольшие – ссадина на виске и разбитая губа. Обычное после драки напряжение ушло, теперь была усталость и безысходная тоска. По сути, эта рыжая девчонка спасла его: уличная драка, сопротивление милиции – верное увольнение. А если бы нашли трубу с оплеткой, могло кончиться еще хуже…

– Сломали, гадство, – сказала девчонка, ощупывая нос. – Теперь с горбом будет…

– А ты держи, чтоб правильно срослось, – посоветовал толстяк.

– За что они вас? – спросил Николаев.

– Пойди, спроси.

– В Подольске фестиваль, гадство, а я с таким рулем… Вообще!

– Во фишка! Я тащусь! – с восторгом сказал толстяк, разглядывая в зеркале багровый кровоподтек под глазом.

– А кто они вообще? – спросил Николаев.

– А-а, как собак нерезаных, – ответил парнишка-хозяин.

– «Ленинцы», наверное. Или «Отечество», – сказал толстяк.

– Хоть домой не ходи, – сказал третий парень. – Отец добьет.

– А ты чего полез? – спросил хозяин.

– А что – смотреть? – удивился Николаев.

– Все смотрят – ничего… Ладно, пошли, – хозяин провел их через громадную кухню и открыл низкую дверь. Раньше здесь была комната для прислуги или кладовка, всю длину комнаты занимал диван, впритык, без стула, стоял стол с разбросанными кассетами, учебниками и тетрадями.

Все, как могли, расселись на диване, девчонка забралась с ногами. Хозяин врубил магнитофон.

– А ты кто вообще? – спросил толстяк.

– Да так… – Николаев пожал плечами. – Знакомых ищу. Не знаешь: Боб, здоровый такой, волосы светлые. Лет тридцать. Еще с ним загорелый, ну смуглый такой. И еще длинный, каратист. На белой «восьмерке»…

– Не, не знаю. Наши на «восьмерках» не ездят…

– Выруби шарманку! – послышался голос из-за двери.

– Исчезни, череп!

– А меня кто-то спрашивал уже, – сказала девчонка.

Николаев напряженно глянул на нее.

– Ну да, Авария приходила… Ох, гадство. – Она снова пощупала переносицу. – Боб, «восьмерка». А этот каратист – Алик. Или Олег…

– Когда приходила? – растерянно спросил Николаев.

– Да сегодня. – Девчонка скосила глаза к носу, пытаясь разглядеть, растет ли уже горб…

Дома Николаев спрятал куртку в шкаф и вошел в комнату к дочери. Валерка сидела над раскрытым учебником и смотрела в окно.

– Занимаешься? – спросил Николаев.

Дочь медленно обернулась к нему.

– Занимаюсь, – тихо сказала она.

– Не гуляла сегодня?

– Нет.

Николаев пристально, испытующе смотрел в глаза дочери. Валерка спокойно выдержала взгляд. Николаев хотел сказать что-то, но только кивнул:

– Занимайся…

В обед на патрульной машине он заскочил домой. С порога глянул на кухню: Валерка только что вернулась из школы и сидела с дедом за столом. Мать разливала суп.

– А вот и я! – торжественно объявил Николаев и поставил перед Валеркой магнитофон. Он отдавал его знакомым ребятам из мастерской, те склеили корпус так, что не было заметно даже швов.

Дочь равнодушно посмотрела на магнитофон.

– Спасибо, пап…

– Убери, мешает, – сказала жена.

Николаев переставил магнитофон на окно, пошел в прихожую, расстегивая портупею, крикнул:

– Наливай, мать. Оголодал что-то! – вернулся на кухню, шаркая шлепанцами, сел за стол, искоса взглянул на дочь. Валерка сидела, опустив ресницы. Она теперь не красилась и выглядела совсем ребенком, на бледной тонкой коже отчетливо проступили веснушки.

– Как здоровье, дед? – бодро спросил Николаев.

– Ничего, живой пока.

– А как гранит науки? – обратился он к дочери.

– Нормально, – тихо ответила Валерка.

– Это хорошо! – Николаев громко подул на суп, начал есть. Снова быстро глянул на дочь, засмеялся: – А у нас анекдот! Все отделение ржало! Как это – вор у вора… Нет: не рой другому яму, да! Тут народный мститель объявился – три раза у фарца машину потрошил. Японскую сигнализацию отключал. Ну, тот, умелец, самострел поставил! Где?! Между спинкой и сиденьем! А самострел возьми и сработай, когда он сам за рулем был! Цепь замкнулась. Машины кругом, ни остановиться, ни к тротуару прорваться – так и едет со стрелой в заду! Орет и едет!

Валерка улыбнулась. Отодвинула тарелку:

– Спасибо, мам, – и пошла к себе.

Николаев проводил ее взглядом, посмотрел на часы, негромко сказал жене:

– Давай быстрее, копаешься, как… не знаю кто…

Валерка затихла в своей комнате. Потом щелкнул замок входной двери. Николаев успел заметить, как дочь, уже в джинсах и куртке, выскользнула из квартиры.

Он разломил котлету вилкой. Вдруг насторожился и, торопливо дожевывая, вышел в прихожую. Огляделся и опрометью бросился в дверь. Вылетел из подъезда, увидел мелькнувшую за угол дома Валеркину куртку и, теряя шлепанцы, побежал вдогонку.

– Валерка! Стой!..

Настиг ее в конце двора, схватил за руку.

– Отдай, – сказал он, с трудом переводя дыхание.

Валерка круглыми сумасшедшими глазами смотрела на него снизу вверх, часто дыша сквозь стиснутые, по-звериному оскаленные зубы.

– Ну? – Николаев протянул ладонь.

Валерка погасла, опустила голову. Вытащила из кармана пистолет, отдала ему. Николаев, не отпуская руку, повел ее домой. Он ничего не спросил и не сказал больше ни слова.

Войдя в свою комнату, Валерка обернулась.

– Все равно убью, – сказала она с такой нечеловеческой ненавистью, что Николаев похолодел…

Николаев с трудом дотянул до конца дежурства. Каждые полчаса он звонил домой и, услышав Валеркин голос, вешал трубку. Единственное, о чем он молился сейчас – чтобы Валерка не ушла до его возвращения. Ясно было, что она нашла парней раньше, чем он. Стащить пистолет не удалось, что она еще придумает? Подожжет несчастную «восьмерку»? Угонит грузовик, чтобы проутюжить ее вместе с парнями? Теперь уже Николаеву наплевать было на этих подонков, пусть живут как хотят, пусть дышат и топчут землю – только бы с ней ничего не случилось…

Он сдал оружие и, проскакивая светофоры на красный свет, помчался домой. Увидев за матовым дверным стеклом силуэт дочери, немного успокоился. Закурил в своей комнате. Посадить ее под замок, пока не перегорит? Все равно не уследишь. Удержишь сегодня – сбежит завтра, через неделю, через месяц, уйдет из дома. А главное – уже никогда не простит ему, снова будет смотреть сквозь него, жить рядом, как на необитаемом острове.

Николаев услышал, что дочь одевается за стеной, отчетливо звякнули металлические бляхи на куртке. Он встал, затянулся последний раз, раздавил сигарету в пепельнице и, надевая на ходу кожанку, вышел из квартиры.

Он ждал за углом дома, не спуская глаз с подъезда. Вернулась с работы жена, она, видимо, задержала Валерку очередным скандалом, потому что появилась дочь только минут через двадцать. Николаев двинулся следом.

Валерка спустилась в метро. Николаев стоял на эскалаторе на несколько ступенек выше, пригибаясь за спинами пассажиров. С середины лестницы Валерка побежала вниз, чтобы успеть на поезд. Николаев, прыгая через три ступеньки, вылетел на платформу в тот момент, когда двери с тяжким пневматическим вздохом закрывались. Двое мальчишек придержали створки, и он вскочил в последний вагон. Не глядя, кивнул мальчишкам и протолкался в начало вагона. Валерка ехала в предпоследнем, привалившись спиной к торцевой двери.

Выйдя за дочерью из метро, Николаев некоторое время пережидал, пока Валерка поговорит с окликнувшей ее компанией металлистов, старательно изучал названия журналов в киоске.

Двинувшись дальше, Валерка обернулась махнуть на прощание – и заметила отца. С одеревеневшей спиной, ощущая его взгляд, она прошла еще квартал и юркнула за телефонную будку, замерла, откинув голову к стене. Потом осторожно выглянула сквозь грязное треснувшее стекло будки – отец метался взад и вперед, не зная, в какую сторону идти.

Валерка постояла немного, сосредоточенно глядя под ноги, решительно вышла из-за автомата и, уже не скрываясь, зашагала по проспекту. Наклонилась на ходу, будто бы проверить шнурок на кроссовке, стрельнула глазами назад – отец шел следом. Николаев не подозревал, что дочь уже сама ведет его, и Валерке приходилось тормозить, когда он отставал, слишком уж тщательно маскируясь среди прохожих.

Они вышли на тихую арбатскую улицу, Валерка резко остановилась, прислонившись к стене за полуколонной старого дома. Николаев тотчас отступил к стене за чугунную решетку, ограждающую черный голый сквер. Улица была безлюдна, по всей ее длине стояли, въехав двумя колесами на тротуар, машины, и среди них – белая «восьмерка». Николаев сразу понял, что та самая. Он полез в карман за сигаретами, прикурил, стискивая прыгающую в пальцах сигарету.

Они ждали долго. Николаев докуривал третью сигарету, когда вышли Боб и загорелый с какой-то девицей. Они остановились у машины, загорелый обнимал девицу за бедра, та кокетничала, смеялась.

Валерка, чуть отступив от стены, глянула назад – удостовериться, что отец видит. В это же мгновение Боб случайно повел глазами в ее сторону. И перестал улыбаться. Негромко сказал что-то приятелю. Тот отпустил девицу, убрал руки в карманы и досадливо покачал головой. Появились двое других парней, загорелый шагнул им навстречу и, приобняв, зашептал что-то. Каратист скрылся во дворе дома, а загорелый похлопал девицу по плечу, прощаясь, подталкивая в сторону. Та удивленно улыбалась, еще не веря, что ее гонят, потом надулась и, оскорбленно пожав плечами, застучала каблуками прочь по тротуару.

Николаев видел, что парни заметили Валерку и что она не подозревает об этом, не знал, что задумала дочь. Он бросил сигарету и, расстегивая куртку, шагнул из-за ограды. Между тем каратист, обойдя дом со двора, возник за спиной у Валерки. Машина тотчас рванулась назад, на ходу распахнулась дверца. Николаев бросился бегом, но не успел – каратист затолкнул Валерку в машину, и «восьмерка» отъехала.

Николаев заметался по пустынной улице. «Восьмерка» уже сворачивала за угол. Он локтем разбил стекло новенького сверкающего, как елочная игрушка, жигуленка, открыл дверь, вырвал жгут проводов из замка зажигания, замкнул накоротко и, прокрутив колесами по асфальту, ринулся следом. Из дома выскочил лысоватый мужичок в очках, он успел ухватиться за заднее крыло своего жигуля, будто надеялся удержать его, и побежал к автомату.

В «восьмерке» Валерка сидела между двумя парнями. Ее держали за руки, но она даже не пыталась вырываться, только поглядывала в заднее стекло.

– Ну? – раздраженно обернулся загорелый. – Чего ты за нами таскаешься? Понравилось? Да? Еще хочешь?

– Ага. Хочу!

Николаев догонял «восьмерку».

– Ну вот что, – сказал загорелый. – Давай договоримся: еще раз тебя увижу – и ты свое получишь! Плохо будет, поняла? – Валерка все ухмылялась, и это сбивало его с толку. – Поняла?! Забудешь, как мать зовут! Ч-черт, связались… Все, вали отсюда! Дешевка! Боб, останови…

Боб затормозил, и тут же парней бросило назад – Николаев не успел остановиться и ударил «восьмерку» в бампер. Они разом обернулись – Боб, набычившись, даже дверцу приоткрыл, чтобы выйти разобраться, – и увидели, наконец, Николаева.

– Боб, гони! – Но тот сам уже врубил скорость, и «восьмерка» рванул с места.

Валерка торжествующе захохотала.

– Что, навалили, скоты?! Вы свое получите, поняли? Он вас всех убьет! У него пистолет, понял, ты?!

Был вечерний час пик, центр Москвы был запружен машинами. «Восьмерка» и Николаев лавировали в плотном потоке, мчались то в затылок, то расходясь в разные полосы. Впереди вспыхнул желтый свет, и тотчас машины замигали стоп-сигналами, выстраиваясь в ряд перед светофором. «Восьмерка» успела протиснуться у тротуара, Николаев проскочил по встречной полосе. Постовой свистнул вслед и побежал к своему стеклянному «стакану», к рации.

– Чего ему надо?… – загорелый тревожно оглядывался в заднее стекло. – Боб, оторвись! Что ты плетешься, как беременный!

– Как я оторвусь – пять человек! У меня не грузовик!

– Ха! Зря спешите! – торжествовала Валерка. – Он все равно догонит! Он в милиции работает, поняли!

– Да заткните ей пасть!

На следующем перекрестке зажегся красный. «Восьмерка» вылетела на разделительную полосу, но наперерез уже двинулся поток транспорта. «Восьмерка» развернулась и юркнула в переулок. Николаев шел следом. Попетляв по переулкам и дворам, они выскочили на широкую прямую улицу. Здесь Николаев достал «восьмерку», стал заходить слева.

Вдалеке послышалась сирена – вдогонку шла патрульная машина.

– Ч-черт, еще ментов не хватало! Влипли!

– Твоя идея была! Кретин! Я же говорил…

– Да выбросить ее! Он же за ней идет!

– Где? Здесь? – Боб мотнул головой на смазанную от скорости серую полосу асфальта.

– Спокойно! – крикнул загорелый. – Спокойно, я сказал! Боб, там мост будет – переезжай и вниз!..

«Восьмерка» пронеслась по мосту над железнодорожными путями, и, пронзительно визжа шинами, с заносом вошла в поворот.

– Нет! Не надо! Не-е-ет!!! – Валерка в ужасе цеплялась за сиденье, за руки парней.

Николаев ударил по тормозам, его юзом, на заклинивших колесах протащило дальше и развернуло на сто восемьдесят. Он увидел, как свернувшая под мост «восьмерка» притормозила, на ходу распахнулась дверца и упирающуюся Валерку вытолкнули на газон. Она кубарем покатилась по траве.

Николаев врубил скорость, пересек проспект и, с яростным наслаждением, до упора выжав педаль, помчался вниз, перехватывая «восьмерку» на выезде из-под моста. Когда она возникла прямо перед ним из черного провала тоннеля, Николаев успел еще заметить перекошенные страхом лица парней, изломанный в крике рот загорелого, судорожно вскинутые навстречу руки – и на полной скорости врезался в переднее крыло «восьмерки». Обе машины перевалились через бордюр и, кувыркаясь, рассыпая стекла, полетели под откос.

Плачущая Валерка, в разодранных грязных джинсах, прихрамывая, подбежала к обрыву. Машина отца стояла на колесах на крутом склоне, Николаев уже выбрался из нее и, тяжело опираясь на дверцу, смотрел вниз, где на рельсах лежала опрокинутая «восьмерка». По смятому в гармошку корпусу ее пробежали прозрачные голубые огоньки, и машина вспыхнула, вся разом. Николаев обернулся и глянул вверх, на замершую у обрыва дочь.

Отовсюду к месту аварии спешили люди, подъехала патрульная машина, за ней вторая, милиционеры бросились вниз, к пылающей «восьмерке», один остановился около Николаева и цепко взял его за локоть.

Валерка наконец очнулась. Она шагнула было вниз, к отцу, но милиционер, стоящий перед зеваками раскинув руки, перехватил ее и оттолкнул назад, в толпу.

Спас ярое око

Запрокинув большелобый детский лик, Иисус пристально смотрел в глаза склонившегося к нему человека. Человек не смотрел в глаза Спасителю, он так же пристально разглядывал золотистый фон над его плечом, трогал грубыми пальцами пурпурную ризу и поднятую для благословения тонкую руку.

За окнами гудел, не умолкая, Новый Арбат.

– Чистая семнашка, а, Бегун? – хозяин Спаса – Лева Рубль – суетился вокруг, разливал джин по стаканам. – Может, рубеж восемнадцатого. Но я думаю – семнашка.

– Да… семнадцатый… – эхом откликнулся Бегун, не отрываясь от иконы. Отодвинул стакан: – Я за рулем… Чего стоит?

– Да ладно, по двадцать грамм, символически. Ни один мент не унюхает. Обмоем Спасителя! Ты когда последний раз семнашку в руках держал, а? Нет, ты посмотри, письмо какое! Северная школа!

– Да… Северок… – согласился Бегун. – Почем ставишь?

– Пять деревень прошел – пусто! Все вымели. Я уже поворачивать хотел, а в шестой вдруг бабуля из чулана его вытаскивает! Сотню заломила. Все умные стали. Целый день бабульку поил, до полтинника опустил. Тебе за двести отдам. Представь, она из чулана задом пятится, я только изнанку вижу – думаю, начало двадцатого, и на том спасибо. А она как повернулась, веришь – чуть не заплакал…

– Шутишь, Лева, двести, – удивился Бегун. – Она все пятьсот тянет, – он понюхал икону, перевернул, осмотрел древнюю рассохшуюся доску и клинья.

– Ну, пятьсот – перебор, а за триста в момент уйдет, – сказал довольный Рубль. – Тебе по старой дружбе. Коньячку выставишь еще. Я же знаю, у тебя с деньгами напряг. Наваришь немножко… Что, с обновкой тебя? – Он занес пятерню, чтобы ударить по рукам.

– Значит, семнадцатый… – задумчиво сказал Бегун.

– Чистая семнашка! – подхватил Лева.

– Северная школа… – покачал головой Бегун.

– А сохранилась как!

– И сохранилась на удивление… – Бегун вдруг с силой рванул ногтями по иконе, прямо через Христов детский лик, сдирая краску, и с размаху сунул руку в аквариум. Меченосцы и гуппи прыснули в стороны.

– Ты за кого меня держишь?! – заорал он. – Я лох тебе? Ты не обознался, милый? Меня Бегун зовут! Я за досками ходил, когда ты сиську сосал! Вот твой семнадцатый! – Он сунул Левке под нос окрашенные акварелью пальцы и брезгливо вытер их о белые обои. – Тут родного письма не осталось! На Арбате неграм свою мазню толкай!

Рубль сразу скис.

– Ты что, шуток не понимаешь?…

– Шутник, твою мать! Шолом-Алейхем! Я из Кожухово перся твой новодел смотреть! – Бегун пошел к дверям.

– Ну, извини. – Лева плелся следом. – Пустой вернулся. Сам знаешь, сказки это – про бабулек с семнашками. Голые деревни. Все прочесали по сто раз. Нет больше досок в деревнях. А если что осталось – ни за какие тыщи не отдают…

Бегун открыл старый амбарный засов на двери.

– А если и появится приличная доска – что толку! У тебя таких денег нет и не будет… – негромко добавил Лева.

Бегун остановился за порогом. Глянул на Левкину простоватую физиономию, невинно моргающие глазки за расплющенной переносицей: что-то не похожи были эти темные речи на Леву, прозванного Рублем за то, что ради копеечного навара тащил в Москву даже самые дешевые иконы, которые порядочные досочники по древнему обычаю бросали в реку…

Бегун вернулся, задвинул засов обратно.

– Показывай.

Рубль плотно закрыл дверь комнаты, выдернул из розетки телефонный шнур, достал из-за шкафа ободранную хозяйственную сумку и начал выставлять на диван иконы:

– Николаша… Мамка с лялькой… Жорик… Благовест…

Бегуну показалось, что по комнате заиграли цветные блики: темные доски будто светились изнутри, сияли ризы, лучились золотые нимбы, а застывшие лики хранили тепло человеческого лица.

– Шестнадцатый, московское письмо…

– Вижу, не слепой… – досадливо отозвался Бегун. Он склонился над досками, любовно поглаживая посеченные кракелюром краски. – Слушай, Рубль, ты хоть понимаешь, что это – красиво!

– Я понимаю, почем это пойдет там на любом аукционе, – усмехнулся Лева, кивнув головой в пространство. – Тебе отдал бы за пятнадцать штук зеленых.

– Чего так дешево? – теперь уже искренне удивился Бегун.

– По старой дружбе. Пусть товарищ наварит, а я порадуюсь.

Бегун разогнулся, внимательно посмотрел на Рубля.

– Добрый ты что-то сегодня… Откуда это? Церковные?

– А тебе не все равно? Где было, там уже нет.

Бегун с сожалением последний раз обвел взглядом иконы.

– Воровать, Лева, – грех. А из храма – тем более, – сказал он. – Я никогда краденого в руки не брал и тебе не советую. Будешь ты, Рубль, гореть в геенне огненной.

– Ага. С тобой в одном котле, – сказал Левка ему вслед. – Прости, Господи! – торопливо перекрестился он на разложенные доски и принялся запихивать их обратно в драную сумку.

Бегун подъехал к школе, втиснулся на своей заслуженной «единичке» в длинный ряд иномарок, между двумя «мерседесами», сияющих полированными до зеркального блеска боками. Дюжий охранник, стоящий у ворот с рацией в руке, покосился на его некрашеный, в рыжей грунтовке капот и отвернулся, с приторной улыбкой прощаясь с разбегающейся после уроков малышней. За фигурной кованой оградой стучали мячи, старшеклассники играли в теннис в форменных белоснежных шортах и юбочках. Тренер, полуобняв толстоногую девицу, водил ее рукой в воздухе, показывая, как встречать мяч слева, будто вальс с ней танцевал.

Бегун ждал, посматривая на ворота. Внезапно распахнулась дверца, Лариса решительно села рядом, достала сигареты из сумочки, нервно закурила.

– Я была у директора, – не здороваясь, сказала она.

Бегун нахально, откровенно разглядывал бывшую жену – пестрые кальсоны – как их там… а, легинсы, длинный свитер, модная короткая стрижка вкривь и вкось – неровные черные пряди будто зализаны на лбу. Шикарная женщина. Хотя, пожалуй, чересчур смело для сорока лет.

– Хорошо выглядите, мисс Дэвидсон. Калифорнийский загар? – он провел пальцем по загорелой щеке, Лариса досадливо дернула головой.

– Я была у директора, Беглов, – повторила она. – У тебя долг за первое полугодие. Ты до сих пор не заплатил за второе! Ты дождешься – они выгонят Павлика посреди года, он пойдет учиться в районную школу с бандитами и малолетними проститутками!

– Это не твои проблемы.

– Это мои проблемы! Это мой сын! Я хочу, чтобы он учился в нормальной школе и жил в человеческих условиях! Ты не можешь даже заплатить за школу! А после школы он сидит один в этой вонючей коммуналке, потому что тебя никогда нет дома, и боится выйти во двор!

– Сначала ты отняла у меня квартиру, – заводясь, повысил голос Бегун, – потом забрала все, что у меня было, а теперь я же виноват!

– Я ничего не украла! Это плата мне за десять лет скотской жизни! – закричала Лариса. – За десять лет страха! Я ничего не помню из десяти лет, только страх! Страх! Что сейчас опять позвонят в дверь, – она заплакала. – А эти допросы на Лубянке по восемь часов, с грудным Павликом на руках, пока ты бегал от них по стране!

– А когда были деньги – все казалось нормально, правда? Все хорошо было… Слушай, что ты от нас хочешь? Роди себе другого и успокойся. Или твой старый козел уже не может ничего? У мистера Дэвидсона стрелка уже на полшестого? Мистер Дэвидсон очень важный, он такой важный, он – important! – с удовольствием сказал Бегун.

Лариса, зло сжав губы, ударила его по щеке.

– А хочешь, я помогу? – веселился Бегун. – Пусть он меня наймет! Я недорого возьму, по старой дружбе!

Лариса влепила ему еще пощечину. Охранник у школьных ворот давно с интересом наблюдал за немой сценой в машине.

– У Джеймса кончается контракт, – Лариса бросила намокшую от слез сигарету и прикурила новую. – Мы уедем до Нового года. Учти, я без Павлика не уеду! Если ты ему добра хочешь – пусть он вырастет в цивилизованной стране, в здоровой стране, среди нормальных людей!

– Он живой человек. «Отдай – не отдам»! Пусть сам решает.

– Что он может решить! Он не видел той жизни! А ты его настраиваешь против Джеймса! И против меня!

– Ну что ты, я рассказываю ему про тебя добрые сказки, – сказал Бегун. – Ему не нужно знать, что его мама – проститутка.

Лариса снова размахнулась, но Бегун перехватил ее руку и сильно сжал:

– Хватит!.. Ведь не обязательно каждый день продаваться за сто грин – лучше один раз, но дорого…

Лариса торопливо освободила руку, вытерла слезы и выскочила из машины навстречу сыну. Павлик появился из ворот в компании одноклассников – на полголовы ниже ровесников, щуплый, ушастый.

– Привет, мам… – он поцеловал мать в щеку.

– А я за тобой, – весело сказала Лариса. – Джеймс сегодня дома, он будет рад тебя видеть. Пообедаем. Джеймс для тебя новые игры купил, целую дискету, ты таких еще не видел… – Лариса открыла дверцу «мерседеса». – Садись.

Павлик нерешительно глянул на сверкающий вишневой краской «мерседес», потом через плечо на одноклассников, на отца – и опустил глаза.

– Папа обещал, мы сегодня рисовать будем… Я в субботу приеду, мам, как всегда… – он сел к отцу.

«Жигули» и «мерседес» одновременно сдали задом в разные стороны и на мгновение встали лоб в лоб. Лариса выкрутила руль, объехала Бегуна и, с места набрав скорость, помчалась по узкой улице. Бегун выехал на Садовое. Павлик молча сидел рядом. Потом, не глядя на отца, сказал:

– Ты только не обижайся, пап, ладно? Ты не подъезжай к школе, я лучше пешком буду ходить. Ребята смеются…

По Кожухову, забытому Богом и мэром. Бегун рулил, как на фигурном вождении – змейкой, объезжая глубокие выбоины с непросыхающей грязью. По одну сторону улицы до горизонта тянулись задворки автозавода – горы железного хлама, козловые краны, катушки с кабелем, по другую – шлакоблочные клоповники, такие же прокопченные, как заводские корпуса. За дощатым столом мужики пили пиво и забивали козла, пацаны гоняли ободранный мяч.

Посреди двора стоял джип с зеркальными окнами. Когда Бегун остановился у подъезда, из джипа вышли двое, одинаковые, как оловянные солдатики, в спортивных костюмах, черных штиблетах и белых носках.

– Ты Беглов? – выплюнув жвачку, спросил один.

– Ну? – нехотя отозвался он.

– Дмитрий Алексеевич велел заехать.

По их тупым рожам видно было, что если Дмитрий Алексеевич велел, то они доставят Бегуна коли не своим ходом, то волоком. Бегун посмотрел на сына. Тот уныло опустил стриженую голову.

– Ты же обещал, пап…

– Я скоро. Ты краски пока раскладывай. – Бегун сел в джип.

В просторной квартире Дмитрия Алексеевича от прихожей до дальней комнаты, куда сопроводили Бегуна оловянные солдатики, висели по стенам доски, деревянные церковные распятия со Спасителем в человеческий рост, коллекция металлопластики за стеклом – эмалевые кресты и складни размером от ногтя до полуметра. Светильники, мебель до последнего пуфика, ручки и петли на дверях – сплошь антиквариат, даже спичечный коробок на столе – и тот в серебряной оправе. В углу сложена была изразцовая печь.

Дмитрий Алексеевич, раздобревший, с изрядным уже брюшком, не вставая, протянул руку.

– Здорово, Царевич! – нарочито громко поздоровался Бегун и уселся в кресло напротив. – Чего звал?

Царевич кивнул, и оловянные солдатики исчезли за дверью.

– А ты не знаешь? – спросил он. – Когда с долгами разбираться будем? – он выложил на столик пачку торопливых расписок. – Я жду, даже проценты не накручиваю по старой дружбе. Но надо ж совесть иметь, Бегун!

– Нет денег, Дима. Появятся – отдам, сколько смогу… Я Владимирскую обошел – двенадцать деревень, Тверскую, Архангельскую, Тулу, Вятку. Никогда столько за год не нахаживал. Рубль Новгородскую по новой прочесал – нет досок, новоделы одни. Все разграбили…

– А кто грабил? Ты же все и вычесал! А я, значит, виноват, я должен с этими бумажками вместо денег сидеть! – взмахнул Царевич расписками. – Подтереться мне ими, что ли?!

– Ты лучше посчитай, сколько ты на мне нажил! – Бегун вскочил, указал на доски по стенам. – Это мое! И это мое! Никола – мой! Праздники – мои! Эту мамку я три года выпасал – сколько ты за нее заплатил, помнишь? Я по уши в грязи лазил, а ты жопу от стула не оторвал. Я в сарае на дровах спал, а ты водку с фирмачами жрал, всех трудов – доски им в чемодан положить и до машины поднести!

– У каждого свое дело, и каждый за свое дело получает…

– На Лубянке мы с тобой по одному делу шли. И получили бы поровну!

– Ты вспомни еще, что при батюшке-царе было! Времена давно другие. Все как люди живут, – развел руками Дима. – У Пузыря три магазина в Германии, Миша Муромец банкиром стал, Леня Самовар – советник министра культуры, советует чего-то за культурные бабки. Я ведь предлагал тебе в дело со мной идти, только работать надо было, реальные бабки крутить. Так нет, ты у нас вольный художник!

– Был художником, – буркнул Бегун.

Запищал телефон на столе, тотчас включился автоответчик и елейным голосом Димы попросил оставить информацию или номер, по которому хозяин непременно перезвонит сразу по прибытии.

– Опять я виноват… Сидел бы ты в своей Репинке, рисовал доярок и сосал лапу, – сказал Царевич, прислушиваясь к взволнованному далекому голосу, который беседовал с автоответчиком о таможне и контейнерах. – Нажил я на нем!.. Ты на меня молиться должен. Ты вспомни, что ты имел! А что бабе все оставил – дураком был, дураком и помрешь.

– Иначе бы она сына не отдала.

– Это твои проблемы, – отмахнулся Дима, схватил трубку и заорал: – Мне насрать на твою таможню, понял, насрать! Если завтра контейнеров не будет – я тебя раком поставлю! Я тебе хрен на пятаки порублю, ты меня понял?! Там полмиллиона моих денег!

Он швырнул трубку.

– Коз-зел! Одни козлы кругом, человеческих слов не понимают… Значит так, Бегун: месяц тебе сроку, делай что хочешь. Продавай комнату – штук пять грин она потянет, продай машину…

– А где я жить буду?! Я же не один…

– Это твоя головная боль. Иначе я с тобой по-другому разговаривать буду.

– Даже так? – удивленно сказал Бегун.

– А как ты хочешь? – Дима, показывая, что разговор окончен, толкнул дверь. Сидящие в холле оловянные солдатики вскочили.

Бегун стоял, глядя под ноги. Поднял голову:

– Слушай, Царевич… дай пятнадцать штук.

– Правда, обнищал, – Дима усмехнулся и вытащил бумажник.

– Пятнадцать тысяч долларов, – сказал Бегун.

Глаза Димы вспыхнули хищным блеском.

– Доски? Сильвер?

– Отдам все сразу. С процентами.

Некоторое время Дима пристально смотрел на Бегуна. Потом открыл вмонтированный в стену сейф и бросил на стол одну за другой три плотные зеленые пачки в банковской обертке.

– Смотри, Бегун! – сказал он. – Это больше, чем ты сам стоишь, вместе с твоей халупой и драндулетом. Пацаном отвечать будешь.

Бегун сунул деньги в карман и молча вышел.

– …Святой Георгий Победоносец со змием. Третья четверть шестнадцатого века… Святой Николай-угодник. Первая четверть семнадцатого века. Школа Оружейной палаты… Богоматерь с Младенцем. Конец шестнадцатого – начало семнадцатого. Тоже Москва… – закончил Бегун. – Ну, дай Бог! – он перекрестился вслед исчезнувшим в кейсе иконам. Вопросительно глянул на Мартина.

– Я неверующий, – усмехнулся немец, альбинос с рыжими ресницами и красноватым лицом. – Я был секретарь Союза немецкой молодежи в Берлине, – он закрыл портфель на цифровой замок. Дело было закончено, он нетерпеливо оглянулся в темной комнате Бегуна с обшарпанной мебелью, собранной по знакомым.

– Теперь слушай, Мартин, – начал Бегун, – если, не дай Бог, что-то случится…

– Я купил иконы на Арбате. Продавца не знаю. Про тебя не назову, потому что преступный сговор карается больше. Статья семьдесят восемь – до десять лет с конфискация, – закончил Мартин. – Я слышу это каждый раз. Сначала молитву, а потом это… Аукцион двадцать восьмое март, другой день я получил деньги, второе апреля я с деньги в Москве. Все.

«Единичка» Бегуна мчалась по Минской бетонке мимо голых весенних полей, черных безлистых лесов и увязших в грязи деревень с обветшалыми церквями. Бегун курил одну сигарету за другой, газовал, стараясь не упускать из виду синий фургон немецкой диппочты.

Фургон поднялся на холм и исчез за гребнем. Перевалив через гребень, Бегун ударил по тормозам: на спуске была авария, тяжелый «вольво» влетел капотом под тележку выворачивающего с проселка трактора, а следующая машина вбила ее еще глубже, так что тележка села верхом на крышу. Все были живы, слава богу, но машины перегородили трассу. Как ни притормаживал Бегун, он подкатился к самому фургону. Мартин быстро глянул на него в боковое зеркало и отвернулся к напарнику.

Гаишник разбирался с пьяным трактористом – тот едва стоял на ногах и мелко пританцовывал, чтобы не упасть, но упрямо рвался оказать первую помощь пострадавшим. Второй инспектор пропускал встречные машины. Потом махнул жезлом в другую сторону.

Фургон набрал скорость и помчался, обгоняя по нескольку машин сразу. Бегун шел следом, выжимая последние силы из старенького мотора, пытаясь не отставать слишком далеко. Вскоре фургон свернул на заправку. Бегун проехал мимо, за поворотом сбросил скорость, поглядывая назад в зеркало. Курьеров не было. Бегун забеспокоился, поплелся совсем уже шагом и, наконец, встал на окраине Вязьмы у табачного киоска, вышел и принялся деловито изучать небогатый ассортимент.

В стекле киоска он увидел синий фургон, тот остановился у него за спиной. Мартин, вытаскивая на ходу деньги, подбежал, купил пачку «Мальборо», тут же прикурил. Склонившись на мгновение над зажигалкой, прикрыв огонь и лицо ладонями, он в бешенстве прошипел:

– Какой черт ты тащишь за мной, как идиот! Иди назад! – и побежал обратно.

Бегун покурил в машине – и двинулся следом. Теперь он отпустил фургон так далеко, что только изредка с верхушки холма видел впереди курьеров. Когда фургон выходил из своего ряда на обгон, Бегун жался вправо, воровато прячась за попутками.

В сумерках они подъехали к таможне на белорусской границе. Фургон подкатил прямо к полосатому шлагбауму, Бегун встал в очередь машин, ожидающих досмотра. Пограничники быстро, вполглаза проверяли паспорта, таможня шмонала багажники.

К фургону подошел пограничник, взял у Мартина документы, глянул на дипломатические красные номера. Мартин протянул уже было руку за документами, но пограничник отступил на шаг и крикнул что-то в сторону КПП. Оттуда появились два офицера и штатский.

Бегун наблюдал из машины, вцепившись в руль, не замечая, что ногти впиваются в потные ладони. Он не слышал слов, но по активным жестам понимал, что пограничники требуют открыть фургон для проверки, а Мартин возмущается и грозит международным скандалом.

Пограничники вскрыли опломбированную дверь. Внезапно рядом возникли телевизионщики со светом и камерой. Штатский, стоящий чуть сбоку, чтобы не попасть в объектив, уверенно указал на один из ящиков в кузове, его открыли и начали выставлять перед камерой у колес фургона доски: Победоносца, Богоматерь, Николая-угодника…

Оцепеневший Бегун сидел в машине, все ниже склоняясь вперед, будто прячась за рулем. Сзади раздался резкий сигнал. Бегун дернулся всем телом, как от выстрела над головой, и огляделся – очередь продвинулась далеко вперед, он сдерживал колонну.

Он выкрутил руль, развернулся и медленно поехал обратно, каждую секунду ожидая окрика в спину.

Звонкий голос Павлика заученно рапортовал в коридоре:

– Папы нет дома. Когда вернется – не сказал. Если вы хотите что-нибудь ему передать, я запишу…

Бегун лежал на диване, курил, пусто глядя в потолок с желтыми потеками.

Вернулся Павлик.

– Пап, хватит курить. У меня глаза щиплет.

– Кто звонил? – не двигаясь спросил Бегун.

– Дядька какой-то. Просил тебя завтра без пяти три приехать в Министерство безопасности. Восьмой подъезд. Встречать будет Пинчук Иван Афанасьевич, – протянул он листок со своими каракулями.

– Пинчер, кто же еще, – усмехнулся Бегун. – С вещами?

– С какими вещами?

Бегун сел, загасил сигарету.

– Могли бы и машину прислать, – сказал он. Притянул к себе сына, уткнулся ему носом в стриженую макушку.

– Ты что, пап? – Павел осторожно освободился.

– Ничего. Все нормально… Ты собирайся, поедем к бабушке. Поживешь у нее несколько дней, хорошо?

Бегун в старом пиджаке, стоптанных ботинках, с обшарпанным портфелем в руке открыл тяжелые двери Лубянки. В холодном мраморном холле стоял рядом со стеклянной будкой дежурного Пинчер – седой, коротко стриженный, с брюзгливым, в глубоких складках лицом. Внешне Пинчер больше походил на бульдога-медалиста.

Бегун остановился на ступеньку ниже.

– Здравствуйте, гражданин следователь.

– А, Беглов? – откликнулся Пинчер. – Явка с повинной?

– Я вообще не понимаю, в чем дело? Опять недоразумение какое-то… – начал было Бегун.

– Да? – равнодушно сказал Пинчер. – А чего пришел?

– Как?… – растерялся Бегун. – Сами же вызвали…

Пинчер развернул список.

– А, да-да… Это не я, это твой приятель тебя хочет видеть, из Переславского музея, – кивнул он на дверь. В холл вбежал, запыхавшись, старый приятель Бегуна Гриша Переславский, худой сорокалетний мальчик с неровной разночинской бородкой.

– Здрасте, Иван Афанасьевич, – подкатился он к Пинчеру с протянутой рукой. – Здорово, Беглов! – Он кинулся обнимать, тормошить Бегуна. – Пропал, скотина, без чекистов не найдешь! Переехал, что ли? Слушай, тут такое дело: мы через Министерство культуры у ГБ иконы выпросили, конфискованные, для музея. Надо выбрать, что поинтереснее. Я подумал: может, ты чего присоветуешь. Заодно повидаемся. Сколько – лет восемь не виделись? И тебе интересно: представляешь, в ЧК – туристом! – захохотал он.

Бегун вдруг расслабленно обмяк, не зная – то ли смеяться, то ли материть Гришку. Он обернулся к Пинчеру – тот с усмешкой наблюдал за ним.

– Так вы теперь… – начал Бегун.

– Я теперь начальник хранилища, – ответил Пинчер. – Имею я право на спокойную старость? Не до пенсии же за вами бегать… – он деловито глянул на часы. – Все собрались? Епархия здесь?

– Здесь, – откликнулись трое священников, длинноволосые, в цивильных старомодных костюмах. Бегун их не заметил поначалу.

– Третьяковка?

– Это мы, – подтянулись ближе две тетки в очках на пол-лица, сильно крашеные и чопорные – типичные кандидатки-искусствоведки, музейные злобные крысы.

– Прошу. – Пинчер первым двинулся в глубь здания.

Они спустились в подвал, – Бегун потерял счет подземным этажам, перекрытым стальными дверями, как отсеки подводной лодки, – миновали несколько внутренних постов и после очередной проверки документов дежурный лейтенант открыл наконец перед ними бронированную дверь в хранилище вещественных доказательств.

В первом зале стояли на стеллажах сотни магнитофонов всех существующих на свете фирм, от карманных плеерков до многоэтажных музыкальных центров, видаки и видеокамеры, фотоаппараты и микроволновые печи – все, что создала цивилизация для облегчения бренного человеческого бытия, – с наклеенными вкривь и вкось инвентарными номерами, сотни телевизоров отражали в погасших экранах неяркие лампы и фигуры редких здесь гостей;

в другом были собраны достижения человеческого разума в деле уничтожения себе подобных – лежали снопами сабли, шпаги и палаши – грубоватые боевые и затейливые наградные с Георгием на рукояти, с золотой и серебряной насечками, стояли в козлах инкрустированные перламутром фузеи и новенькие калашниковы, мушкеты и гранатометы, булавы и базуки;

в третьем сияли золотом на ультрамарине китайские вазы, матово светился кузнецовский фарфор, посверкивал гранями немецкий хрусталь;

в следующем громоздились друг на друге сейфы с драгоценностями, а ювелирка попроще внавал лежала в ящиках с номером дела, как в пиратских сундуках.

Наконец процессия остановилась в зале, где от пола до потолка, как дрова в поленнице, сложены были иконы…

Бегун с горящими глазами, забыв обо всем на свете, копался в залежах досок, рассматривал то в упор, то на вытянутых руках, отставлял лучшие. Рядом толклись святые отцы и третьяковские крысы, молчаливо тесня друг друга плечами, стараясь первыми схватить хорошую икону.

– Ты посмотри, а? – Бегун в восторге показал Грише доску. – «Сошествие во ад»! Палех, Гриша, чистый Палех! Я за двадцать лет такого не видел. Ведь каждый лик прописан!

– А это? – Гриша показал в ответ «Вознесение».

– Ординар! – отмахнулся Бегун. – Я десять таких тебе достану… Гриша! Ты глянь! – тут же повернулся он с новой доской. – Спас Мокрые власы! Нет, ты глянь – светится! Ей-богу, светится!

– Да куда еще! Уже пять, – указал Переславский на отставленные иконы.

– А шестая не проскочит?

– По разнарядке пять: три восемнадцатого, две семнашки.

– Эх-х… – Бегун с сожалением оглядел отобранные доски, помедлил и, как от сердца отрывая, убрал «грешников» обратно на стеллаж.

Между тем епархия сцепилась с Третьяковкой. Они одновременно схватили новгородскую Богоматерь и теперь ожесточенно рвали ее друг у друга из рук.

– Я первая увидела!

– Нет, мы первые взяли!

– Я хотела взять, вы меня оттолкнули! Другим проповеди читаете, а тут толкаетесь! Я женщина, в конце концов, могли бы уступить!

– Возьмите другую!

– Сами возьмите!

– Место иконы в храме! Все растащили по запасникам, семьдесят лет таскали и здесь лучшее хватаете!

– У нас ее люди увидят!

– Это намоленная икона, на ней благодать Божья!

– Вы ее продадите вместе с благодатью, чтоб зарплату себе платить!

– Даже если продадим – это угодней Богу, чем у вас будет висеть!

И те и другие взывали к Пинчеру о справедливости. Тот не вмешивался ни в отбор досок, ни в конфликты, молча стоял в стороне, с иронической усмешкой наблюдая за сварой.

Бегун под шумок повернулся к другому стеллажу, вытащил верхнюю доску – и чуть слышно присвистнул. Даже если ошибиться лет на сто – никак не позже шестнадцатого века подписная Троица, вещь не просто редкая – уникальная. Бегун быстро оглянулся – остальные были заняты скандалом, грозящим перейти в рукопашную. Троица была примерно одного размера с уже отобранным Спасом. Бегун незаметно отодрал от обеих досок клейкие ленты с номерами и поменял местами. И тут же на его пальцы легла жесткая рука. Еще мгновение назад скучавший поодаль Пинчер ласково улыбался ему, глядя в упор ледяными глазами.

– А теперь сделай, как было, – негромко приказал он. – И запомни: коза щиплет травку там, где ее привяжут. Французская пословица…

Когда были заполнены необходимые документы, он проводил нагруженных досками посетителей до дверей хранилища – святые отцы и женщины из Третьяковки доругивались на ходу – и вызвал сопровождающего.

– А вашего консультанта я задержу на пять минут, – неожиданно сказал он Грише. – Мне тут тоже совет нужен.

Они вернулись с Бегуном под гулкие своды хранилища.

– Извините, Иван Афанасьевич, – виновато развел руками Бегун. – Сам не знаю, как это я… Бес попутал…

– Тут многих бес путает, – отмахнулся Пинчер. – У меня новые поступления – помоги атрибутировать.

– О чем разговор, Иван Афанасьевич! Для вас лично и для родного ЧК – в любое время дня и ночи… – Бегун осекся, потому что Пинчер начал выставлять со стеллажа иконы из дипкурьерского фургона.

– Ну? – Пинчер, улыбаясь, внимательно смотрел ему в глаза.

– Святой Георгий Победоносец со змием… Третья четверть шестнадцатого века. Москва… – медленно начал Бегун. – Богоматерь с Младенцем. Конец шестнадцатого – начало семнадцатого…

– Удивил ты меня, Беглов, – со вздохом перебил его Пинчер. – Я ведь тебя уважал… По долгу службы гонял и посадил бы тогда, если б смог – но уважал. Ты один с фарцовой шушерой не вязался, доски на китайские презервативы вразвес не менял. Ходил себе по деревням, не украл ни разу, бабок не обманывал. В каждом деле есть художники… И вдруг – контрабанда.

– Я же сказал – тут недоразумение… – промямлил Бегун.

– Да ты не волнуйся, я ведь уже не следователь… И Шмидт тебя не назвал как соучастника… пока…

– Я не знаю никакого Шмидта…

– Ну разумеется, – понимающе кивнул Пинчер. – Но я не о том. Просто удивил ты меня, – он отправил доски на место и кивнул: – Пойдем.

Бегун поплелся за ним. Он не понимал, к чему Пинчер устроил этот вернисаж и, главное, – удастся ли выйти на свет Божий или, не поднимая на поверхность, его подземным лабиринтом отправят в камеру.

Пинчер остановился в хранилище драгоценностей, выбрал из громадной связки ключ и открыл сейф. Достал из серебряного кубка початую бутылку коньяка. Огляделся, выбирая достойную посуду, и протянул Бегуну высокий золотой бокал, оплетенный по кругу виноградной лозой из рубинов и изумрудов, второй такой же взял себе.

– Фаберже, – сказал он. – Подарок Николая императрице к последнему Рождеству. Бесценные вещицы.

– У кого конфисковали?

– Меньше знаешь – дольше живешь, – ответил Пинчер. – Ну, со свиданьицем.

Они выпили под глухими каменными сводами.

– Удивил… – опять покачал головой Пинчер. – Разбогатеть решил? Или с деньгами приперло? Ходить перестал?

– Всю осень ходил, – сказал Бегун. – Нет ничего. Вычистили всю Россию.

– Это ты зря, Беглов. Россия неисчерпаема… Просто все почему-то думают, что Россия – вот посюда, – рядом стояла чужеродная в этой сокровищнице, аляповатая, но довольно точная карта Советского Союза из полудрагоценного камня с золотой надписью «Дорогому Леониду Ильичу от имярек» – и Пинчер провел рукой по яшмовому Уральскому хребту. – А Россия – вот она, – он двинул руку дальше, по малахитовым лесным просторам. – Сибирь! Дремучая. Нечесаная…

Бегун молчал, он не понимал, куда клонит Пинчер. А тот снова разлил коньяк по императорским бокалам.

– В Гражданскую здесь ходил отряд ЧК, по указу от 22 февраля восемнадцатого года. Знаешь такой указ?

– О конфискации церковных ценностей?

– Вот именно… Письмом тогда никто не интересовался, брали только серебряные оклады, золото. Ну а в революционном порыве иногда перегибали палку: кресты сшибали, иконами печь топили. Командовал отрядом мой дед – Пинчук Иван Лукич. Меня в его честь Иваном назвали… Летом восемнадцатого он пришел в село Белоозеро. Вот сюда, – Пинчер указал точку за голубым амазонитовым Байкалом, в верховьях топазного Витима. – Говорят, богатый там храм был, хоть и в глуши. С чудотворной иконой. Местный Иерусалим. На праздники богомольцы за двести верст туда шли… А потом отряд исчез. Бесследно. Со всем конфискованным грузом. И село исчезло. То есть избы остались – люди исчезли. Скорее всего, белозерцы отбили свои святыни обратно и ушли в тайгу. Народ там крутой, белке за сто шагов пулю в глаз кладут.

– Послали бы экспедицию.

– Были экспедиции. Пустое дело. Там не экспедиция нужна, а хороший ходок. Который и разговорит, и выпьет, за вечер лучшим другом станет… Не могут же они восемьдесят лет в тайге сидеть. Должны у них быть какие-то контакты с большим миром… Вот ты и пойдешь.

Бегун отпил еще глоток, затягивая время, недоверчиво поглядывая на Пинчера.

– А вам это зачем? – наконец спросил он.

– А я, Беглов, за сорок лет своей собачьей службы – вы ведь меня Пинчером звали, а? – заработал только кипу грамот, которыми даже в сортире не подотрешься: бумага жесткая – и пенсию: с голода не сдохнешь, но и досыта не наешься. А кого я гонял, те на «мерсах» катаются. Обидно, Беглов! Привезешь доски – поделишься со стариком. Я много не возьму – всего-то процентов девяносто, – Пинчер невинно развел руками: такая, право, малость. – Заодно и про деда узнаешь. Хоть могила где?… Да и тебе лучше будет исчезнуть на какое-то время. И Рубля возьми. Он ходок еще тот, но пусть глаза не мозолит в Москве…

Бегун задумчиво смотрел на бескрайнюю малахитовую тайгу, плывущую под крылом кукурузника. Ярко зеленели верхушки сосен, на северном берегу реки, на припеке уже протаяла прошлогодняя трава, но сама река была покрыта прочным льдом, а в сумрачной глубине леса лежали не тронутые солнцем сугробы.

Тесный салон кукурузника был забит ящиками и почтовыми мешками, для Бегуна с Рублем остался только краешек скамьи у самой кабины. Левка, по уши заросший черной щетиной, мятый, с погасшими глазами, безвольно покачиваясь, бормотал в пространство:

– Букачача… Думал ли ты, Лева, что тебя занесет в Букачачу? Разве можно жить в городе, который называется Букачача? Если бы я родился в Букачаче, я удавился бы, не выходя из роддома… Интересно, как у них бабы называются – букачашки? Бегун, ты хотел бы трахнуть букачашку?

– Заткнись. Достал уже, – сказал Бегун, не отрываясь от иллюминатора.

– Я понимаю: ты влетел на пятнадцать штук, а за что я страдаю? Я мог бы пересидеть этот месяц на даче в Опалихе у девушки Тамары и не знать ничего про город Букачачу. Я не хочу больше болтаться по букачачам, я хочу лечь в свою ванну и спокойно умереть…

Первый пилот Петрович, пузатый, как языческий бог плодородия, поманил Бегуна в кабину.

– Гляди! – указал он, снижаясь к самым верхушкам. – Белоозеро! Вон само озеро, а там село.

Изогнутое серпом озерцо было заметено снегом, у кромки леса торчали коньки крыш и полусгнившая маковка деревянной церкви. Потревоженный треском мотора, выскочил из избы тощий медведь и ломанулся в лес.

– Так восемьдесят лет пустое и стоит… Говорят, под Рождество кто-то в церкви свечи зажигает. Брешут, наверное.

– А ты тут людей не видал? – крикнул Бегун.

– Мы тут не летаем. Из-за сопок вон, – указал Петрович на невысокий горный кряж, – восходящие потоки бьют. Меня раз, как мяч, зафутболило – кувыркался, едва откренил. Тут, знаешь, какие ветры бывают? Сел как-то, роженицу взял. А взлететь не могу – ветер жмет. И время не терпит: орет уже. Так на лыжах и пилил сто пятьдесят верст по реке… На черта они тебе сдались, белозерцы?

– Материал для кандидатской собираю. Песни, частушки…

– Так что ж ты сразу не сказал? – оживился Петрович. – Я тебе на докторскую спою! – и заорал, поводя штурвалом, выписывая коленца над тайгой:

Укоряю тещу я: Больно дочка тощая! Начинаю ея мять — Только косточки гремять! —

он заложил лихой вираж. Рубль в салоне слетел со скамьи на пол.

– Слушай, давай я тебя в Рысий Глаз заброшу! Все равно по пути. Там сейчас заимщики пушнину сдают – у них спросишь, они тайгу лучше, чем ты свою бабу, знают, до последнего пупырышка. Если чего и в самом деле есть – расскажут…

– Куда летим? – уныло спросил Рубль, когда Бегун вернулся и сел рядом.

– В Рысий Глаз.

– Думал ли ты, Лева, что тебя занесет в Рысий Глаз?… Бегун, ты хотел бы трахнуть рысеглазку?…

Рысьим Глазом назывался десяток крепких рубленых изб, затерянных в глухой тайге. Со двора избы занесло вровень с крышей, а улица между ними, выходящая к реке, была продавлена в глубоком снегу траками вездеходов. Кукурузник сел на лед реки и выкатился на берег, прямо к крайним домам. Петрович остался у самолета распорядиться выгрузкой. Бегун направился к заготконторе, у дверей которой выстроились разноцветные «Бураны» с санями-прицепами и лежали в ожидании хозяев лайки. Рубль плелся следом.

В накуренной до синих сумерек избе было тесно, у дверей толпились охотники в распахнутых волчьих шубах, медвежьих кухлянках, высоких унтах, в необъятных лисьих малахаях, все как один бородатые, дубленые морозным солнцем и ветром, так что и крутоскулые буряты, и эвенки, и русские – все были на одно лицо.

За столом перед ними восседал плутомордый приемщик, он мельком, зажав папиросу в зубах, щуря глаза от дыма, оглядывал шкурки: ость, пух, мездру, прострелы, – называл цену и кидал назад, где на дощатом затоптанном полу громоздились меховые горы: соболя, колонок, горели красным закатным светом лисы-огневки, тускло серебрилась белка, белоснежным сугробом лежал горностай, отливали заиндевелой сталью волки, рядом черные медведи и янтарные рыси.

За вторым столом сидел кассир с ведомостями, брезентовым денежным мешком и автоматом на спинке стула и метал на замызганную столешницу многотысячные «кирпичи».

На гостей никто не обратил внимания. Шкурки сдавал русоволосый малый, стриженный по кругу, под горшок, вынимал из мешков, растряхивал. Приемщик едва глянул на соболя и небрежно бросил в кучу.

– Двадцать тысяч, – он показал малому два раза по десять пальцев. – Двадцать, понял?…

Тот кивнул. Приемщик взял следующую шкуру и почти без остановки кинул за спину.

– Тоже двадцать…

Охотники недовольно загудели.

– Эй, погоди, начальник! – протолкался вперед здоровенный таежник с рваной от виска ко рту щекой. – Откуда двадцать? Ты чо, ослеп? Глаза разуй – чистый баргузин!

– Ты бабки получил, Потехин? – ответил приемщик. – Претензий нет? Ну и иди, гуляй!

– А ты не командуй! Я таких командиров на болту вертел и подкидывал! Ты объясни, почему двадцать всего.

– Не выкунел соболь-то! По осени, должно, бил…

Тут охотники загалдели все разом, придвигаясь к столу:

– Где не выкунел? Бабе своей в койке мозги промывай! Зимний соболь!

– Гляди. – Потехин схватил соболя, показал мягкую белую мездру. – Если не выкунел – в синеву должно отдавать! Каждый год одно и то же! Тут дохнешь в тайге, яйца от мороза звенят, а он приезжает – не выкунел ему! И белка ему не перецвела, и заяц бусый!.. Шуряк мой в Германию ездил – наши соболя висят, так, говорит, нули сосчитать не мог – утомился считать! А тут, значит, двадцать штук деревянных? Нам, значит, и так хватит, хмырям таежным, мы, значит, и за двадцать штук тебя в твою канцелярскую жопу целовать должны? А ты чего стоишь, Еремей, как болт на морозе? – толкнул он хозяина соболей. – Сказать не можешь – вот так покажи! – он сунул под нос приемщику громадный кукиш.

– Что ты на меня-то орешь? – оправдывался приемщик. – Езжай в Букачачу, там права качай! Государственные расценки!

– Здесь государства нет, здесь тайга – закон, медведь – хозяин! Если считать не умеешь – сами посчитаем! – Потехин потянулся к мешку с деньгами.

– Назад! – кассир схватился за автомат.

– Ты свою пукалку-то брось, я тебя вместе с ней переломаю!

– Атас! – испуганно шепнул Рубль. – Сейчас разборка начнется!

– Погоди… – Бегун с интересом наблюдал за сварой. В разгоряченной толпе спокоен был только сам Еремей, глухонемой охотник. Он безучастно ждал, когда прекратится суета вокруг и можно будет сдать остальные шкурки.

– Здорово, мужики! – вошел в контору Петрович. – Чего за шум – за дверью слышно?

– Да снова мудрит, мудрило! – кивнул Потехин на приемщика. – Не выкунел ему соболь!

– Один был невыкуневший, – примирительно сказал тот. – Другие чистые. По сорок беру, – сказал он Еремею. – Вот черт глухой! Сорок, понял? – он четыре раза раскрыл пальцы.

Тот спокойно, с достоинством кивнул, и принялся складывать деньги в освободившийся от шкурок мешок.

– Все, закончили на сегодня, – скомандовал приемщик. – Грузи товар, Петрович!

– А нам чо, до другого самолета здесь жить, чо ли? – возмутились охотники, не успевшие сдать добычу.

– Меньше орать надо было, – злорадно ответил приемщик.

– Не грустите, мужики! – сказал Петрович. – Я вам тут гостей привез, – указал он на Бегуна с Рублем. – Белозерцев ищут.

Все обернулись к ним – видно было, что новые люди тут в диковинку. Даже Еремей оглянулся от стола.

– Белозерцев? – удивился Потехин. – Беляки есть, русаки есть… Лицензию, чо ли, взял? Почем за шкурку дают?

Изба вздрогнула от дружного хохота, так что синие волны табачного дыма заштормили вокруг голой лампы под потолком.

В соседней избе была гостиница, магазин и столовая сразу: в одной комнате стояли впритык кровати, на которые свалены были шубы, ружья, мешки с пушниной и деньгами, в другой – деревянные столы с батареями водочных бутылок, пустых и полных, шматками сала и золотистого копченого мяса. На прилавке в углу лежали консервы и патроны, хлеб и капсюли россыпью, пачки соли и коробки с порохом, водка и ружейное масло, тут же валялся ворох денег – любой мог подойти и взять что надо, расплатиться и отсчитать себе сдачу. По стенам висели оленьи рога и брюзгливые кабаньи рыла с клыками в палец длиной и толщиной.

Пили тут давно, без меры и отдыха, кто-то пел, натужно, будто лямку тянул, глядя перед собой оловянными глазами, двое ссорились через стол и, кажется, сошлись бы врукопашную, если бы могли только встать, кто-то, утомившись, спал, упав лицом в засаленную столешницу.

Приглядывала за порядком хозяйка, крутобедрая Елизавета, в грубом свитере с закатанными по локоть рукавами. Она без труда взвалила на плечо уставшего охотника и, как сестричка с поля боя, вынесла его в другую комнату и сбросила на кровать. Она с откровенным интересом поглядывала на Бегуна, подходила к его столу кстати и некстати, а потянувшись через него убрать лишние стаканы, как бы невзначай прижалась могучей грудью. Сидящий рядом Потехин тут же уцепил ее за обтянутый джинсами зад. Елизавета огрела его кулаком промеж лопаток и отошла.

– Ух-х, ведьма! – проводил он ее жадными глазами.

– Вот тебе и рысеглазка, – сказал с другой стороны уже надравшийся на халяву Рубль. – Кажется, у тебя тут будет мягкая посадка, Бегун?

– Так чо я говорю, – продолжал Потехин. – Какие, к лешему, белозерцы? Это вы, москали, в муравейнике своем вонючем друг у друга на голове сидите и на карту глядите: вон она, Сибирь – у-у! – нехожена, немерена! Не то белозерцы – может, мамонты еще есть. А вот спроси у них, – указал он на охотников, – каждый свой угол до травинки знает, до камушка – никто твоих белозерцев не видал! Когда БАМ тянули – геологи все прочесали от Олекмы до Шилки. А ты говоришь – село целое! – махнул он рукой. – Может, севернее чего есть, по Лене, по Енисею… Давай лучше еще по одной в бак зальем, чтоб мотор тарахтел, – он разлил водку по стаканам.

За столом говорили все сразу.

– Неписаной красоты соболюга! – рассказывал охотник напротив. Он уже едва двигал языком и потому больше изображал сцену в лицах. – Я скрадываю помаленечку, – потопал он цыпочками под столом. – И – на тебе! – веточка под снегом: хрусть! Он собрался – и полетел. Ах, гад, думаю, уйдет – и следом ему, влет! Подхожу, думаю: попортил шкуру-то. Подымаю, смотрю… – он замер, победоносно оглядывая слушателей.

– Ну? – крикнул Потехин.

– Ну!

– Что?

– В глаз вошло, в другой вышло!

– Брешешь! – радостно засмеялся Потехин. – Брешешь, как Троцкий! Ты в кирпич влет не попадешь!

– Я?! – тот с трудом сфокусировал взгляд на смеющемся Потехине. – Да я… На что спорим?

– А вот! – Потехин грохнул об стол пачкой денег, так что прыгнули бутылки. – Попади!

Охотник вскочил и, заплетаясь ногой об ногу, яростно бормоча что-то под нос, бросился в другую комнату за винтовкой.

– Кидай! – заорал он, дергая затвор непослушными руками.

Потехин подкинул пачку, тот поднял винтовку и выстрелил. Обертка лопнула, деньги, кружась, посыпались на пол.

– Кто стрелял? – Елизавета возникла в дверях подсобки, уперла руки в пояс. – Я предупреждала: один выстрел – и всех разгоню к едрене матери! Все стены попортили!.. А ну, убирай! – кивнула она на засыпанный деньгами пол.

– Все твое! – царственно махнул охотник.

– Убирай, я сказала! – Елизавета швырнула в него веник, и тот под общий радостный гогот покорно принялся сметать пробитые пулей деньги в кучу.

В избу тихо вошел глухонемой охотник.

– Еремей! – заорал Потехин, хватая его за руку. – Садись, братан, выпьем-закусим! Хоть раз уважь! Ну, посиди хоть с хорошими людьми, помолчи за компанию! – указал он на стол.

Тот, пряча глаза, покачал головой и пошел к прилавку.

– Отличный мужик, – кивнул ему вслед Потехин. – Одна беда – не пьет, не курит.

– А как он охотится, глухой-то? – спросил Бегун.

– Кто в тайге родился, тот кожей слышит. А что немой, так оно и лучше: все одно говорить не с кем.

Бегун пристально наблюдал, как Еремей жестами объясняется с Елизаветой, складывает в заплечную торбу пачки с солью, сахар, патроны, свечи, иглы, несколько ножовочных полотен…

– Где он живет? – толкнул он Потехина.

– Кто? – обернулся тот. – Еремей-то? К Витиму где-то, далеко.

– Один?

– Кто ж его знает. Один, наверное.

– А берет, как на роту… Часто здесь бывает?

– Осенью да вот весной.

Бегун все внимательнее приглядывался к Еремею, к его покупкам. Тот заметил, что за ним следят, стрельнул глазами через плечо, заторопился.

– На что он тебе сдался? – спросил сзади Рубль.

– Ты знаешь, а ведь он не немой, – задумчиво сказал Бегун. – Я много убогих видел по деревням. А он просто говорить не хочет. И слышать ничего не хочет, и видеть…

– Да брось, – отмахнулся Рубль и горячо зашептал на ухо: – Слушай, здесь такие бабки можно на соболе сделать! Я уже договорился…

Еремей поднял тяжелую торбу за спину и, держа в руках несколько пачек соли, двинулся к выходу. Бегун, не дослушав Леву, встал, издалека улыбаясь Елизавете, доставая из кармана деньги, шагнул к прилавку и, будто качнувшись спьяну, ударил Еремея плечом. Окаменевшие кирпичи соли повалились на пол.

– Извини, друг, – он наклонился одновременно с охотником и заметил мелькнувший у того за пазухой тяжелый бронзовый крест на сыромятной тесьме. Еремей торопливо заправил крест глубже и в упор тяжело глянул ему в глаза.

– Давай помогу. – Бегун, как ни в чем не бывало, поднял соль и первым пошел к двери. Дыша горячим паром в синих морозных сумерках, они уложили поклажу в легкие салазки, стоящие у крыльца рядом с широкими камусными лыжами, и молча вернулись в избу: Еремей лег в комнате, отвернувшись к стене, Бегун опять сел за стол.

Потехин оглушительно храпел, раскинувшись во сне, так, что откликались звоном оконные стекла. Охотники спали вповалку, не раздеваясь, на полу между кроватей валялись просыпанные из мешка деньги, пустые бутылки и дотлевшие самокрутки. Еремей бесшумно поднялся и тенью выскользнул из избы. Бегун следил за ним, не поднимая головы. Переждав время, вышел на крыльцо.

В предрассветной серой мгле охотник быстро, размашисто шагал к лесу с громадной торбой за плечами и салазками на постромках. Впереди бежала рыжая лайка, нетерпеливо оглядываясь на хозяина. Еремей увидел Бегуна на крыльце – и предостерегающе покачал головой…

Когда он скрылся из виду, Бегун закурил, зябко ежась на морозце, глядя то в медленно светающее небо, то на уходящий в тайгу лыжный след. Вернулся в душную избу, растолкал Потехина:

– Слышь, «Буран» возьму?

– Да бери чо хочешь, отвяжись только, – буркнул тот и захрапел пуще прежнего.

Лева успел надраться в дым. Бегун таскал его за уши, лил в лицо воду, пытался поставить на ноги, но колени у того подламывались, а голова безвольно падала на грудь. Бегун выволок его на крыльцо и погрузил в прицеп, накрыв лежащей там медвежьей шкурой. В прицепе уложены были охотничьи припасы, закупленные Потехиным в обратную дорогу, вдоль бортов стояли канистры. Бегун взвесил на руке одну, другую – полны под горло.

Он завел мотор, проехал по улице между спящих домов, провожаемый только ленивым собачьим лаем, и свернул в тайгу по Еремееву следу.

Он не смог бы внятно объяснить, почему кинулся в погоню за немым охотником. Им овладело томительное беспокойство, какое испытывает, наверное, охотничий пес, еще не взявший верный след, но уже почуявший рядом запах зверя. Такое случалось с ним, когда, пройдя деревню до околицы, он вдруг поворачивал назад, к ничем не примечательной избе, чувствуя, что здесь ждет удача.

Однажды это беспокойство заставило его остановиться у заброшенного храма в вологодской глуши и отпустить редкую здесь попутку. До ночи он обшаривал церковь, перерыл горы прелой картошки, сваленной перед слепым иконостасом. А когда, вконец обессилев, вышел и сел перекурить у ворот – вдруг увидел отразившуюся в мелком ручье изнанку перекинутого через канаву мостка: это была Троица сказочного мстерского письма…

Еремей срезал по тайге широкую речную излучину. Выехав через час пути на высокий берег, Бегун увидал его вдали – черной точкой на снежной целине. Бегун отыскал в прицепе топор, сделал на береговой сосне глубокую зарубку. Подождал, пока охотник скроется в чащобе на другом берегу, – и двинулся следом.

Громадные сосны высились кругом. В чаще они тонули в снегу по нижние лапы, многоярусные снежные дворцы поднимались с одной ветви на другую, а там, где деревья чуть расступались, сугробы просели под весенним солнцем и обнажили припорошенный инеем подлесок. За треском мотора Бегун не слышал ни одного живого звука, и тайга казалась глухой и неподвижной, как дно холодного океана, просвеченное с поверхности зыбкой солнечной рябью. Он был чужим здесь, и снежный пейзаж, наполненный, должно быть, множеством точных примет для опытного таежника, был для него неотличим от виденного час и три часа назад. Чтобы не выдать себя звуком мотора, Бегун отстал от Еремея километров на пять, ехал не торопясь, притормаживая, чтобы оставить зарубки. След тяжело груженных салазок был отчетливо виден даже на льдистом насте, поэтому Бегун не боялся потерять охотника в тайге.

Солнце уже начало скатываться к горизонту, когда медвежья шкура в прицепе зашевелилась, из-под нее вынырнула всклокоченная Левкина голова. Он повел вокруг совиными глазами, мучительно пытаясь вспомнить, что было вчера и как он очутился в глухом лесу в обнимку с вонючей бензиновой канистрой.

– Эй!.. Где это мы?

– В Сибири! – крикнул Бегун.

Вскоре стало темнеть. Солнце еще подсвечивало верхушки сосен, а внизу, под покровом широких ветвей, сгущались сумерки, снег стремительно, с каждой минутой менял оттенки: от небесно-лазурного – в пронзительную синеву и, наконец, до чернильно-фиолетового.

Бегун включил фару. Короткий луч света плыл в кромешной тьме перед снегоходом, скользя по черным стволам, зависая в пустоте над оврагом и снова упрямо нащупывая лыжный след.

Наконец Бегун остановился. Он предпочел бы ехать ночь напролет, не слезая с седла, одолевая сон, чем ночевать в тайге, но боялся догнать Еремея. Рано или поздно охотник тоже станет на ночлег, не железный же он, в конце концов, – за весь дневной переход, судя по следам, Еремей ненадолго остановился всего два раза.

– Костер умеешь разжигать? – спросил Бегун.

– В пионерском лагере учили когда-то, – сказал Рубль. – Можно «шалашом», можно «колодцем».

Они утоптали круг снега, нарубили сосновых ветвей, и Лева соорудил из них сложную конструкцию. Потом прилег рядом, пытаясь раздуть огонек, давясь дымом и кашляя.

– Уйди, следопыт хренов. – Бегун облил ветки бензином и бросил спичку. Опалив ресницы, пыхнуло бесцветное пламя, сырые дрова кое-как разгорелись. Он достал из прицепа тушенку и хлеб, натопил в котелке снега, заварил чаю.

– Далеко еще ехать? – спросил Левка.

– Догони – спроси, – предложил Бегун.

Теперь, когда умолк мотор, слышны были таинственные звуки в ночной тайге: надсадный скрип ветвей, уставших под тяжестью снеговых шапок, внезапный вскрик какой-то птицы. Оба невольно жались ближе к огню, опасливо поглядывая через плечо в темноту, где чудились движение и пристальный взгляд в спину.

– Ружья даже нет, – сказал Рубль. – А если медведь?

– Медведь не пойдет на запах бензина.

– Откуда ты знаешь?

– Книги читать надо.

– А если шибко голодный?

– Не волнуйся. Тебя жрать – лучше с голоду сдохнуть, – Бегун расстелил в прицепе медвежью шкуру. – Раздевайся, – велел он Рублю.

– Что-то не замечал я у тебя этих наклонностей, – подозрительно сказал тот.

– Спать надо голыми, кретин, а то замерзнем поодиночке.

Они прижались друг к другу, накрывшись одеждой.

– Разит же от тебя, – поморщился Лева.

– Можно подумать, от тебя лучше.

– О, Господи, – вздохнул Рубль. – Об этом ли ты мечтал, Лева?

Они затихли, настороженно прислушиваясь к голосам тайги…

Бегун с трудом разомкнул воспаленные, слезящиеся глаза. Солнце уже стояло в верхушках сосен. Он растолкал Левку, оделся, едва двигая ватными руками, потер снегом лицо, заросшее густой щетиной, покрытое гарью ночных костров. В груди клокотало на каждом вздохе, он надолго мучительно закашлялся. Глянул на уходящий в глубину леса бесконечный лыжный след, качнул одну канистру, другую, нашел полную.

– Куда? – Лева с безумными глазами вцепился в канистру. – Не дам! Нам же не хватит назад!

– Последняя. Остальные на обратную дорогу.

– Ты вчера говорил – последняя! Мы сдохнем здесь! Понимаешь – сдохнем ни за что! Никто не узнает даже, костей не найдут! – чуть не плакал Рубль.

Бегун молча вырвал у него из рук канистру и слил в бак.

– Я не поеду дальше. – Рубль вылез из саней. – Ты идиот! Упертый идиот! По тебе психушка плачет! С чего ты взял, что он из Белоозера?

– Чувствую, – упрямо ответил Бегун. – Садись, поехали!

– Не поеду! Мне не нужно ничего! Я не хочу подыхать здесь!

Бегун молча завел мотор и тронулся.

– Эй… Подожди! – Левка, проваливаясь в снег по пояс, кинулся за санями, уцепился за борт и перевалился внутрь, продолжая кричать что-то и бессильно грозить кулаком.

И снова они ехали по безмолвной снежной, равнодушной тайге, по охотничьей лыжне, как по рельсам – ни на шаг ни влево, ни вправо. Бегун щурил слезящиеся глаза, сжав зубы, давил в груди кашель. Изредка поглядывал назад – Леве тоже было худо, он сидел в санях, завернувшись в шкуру, безвольно покачиваясь, время от времени прикладываясь к водке из потехинских запасов.

Лыжня ушла в низину – и уперлась в бурелом. Стволы сосен, полузасыпанные снегом, лежали, как противотанковые ежи, растопырив громадные сучья. И в одну сторону, и в другую, на сколько хватал глаз, путь для снегохода был закрыт. Лыжня быстро запетляла – вот здесь Еремей перетащил салазки через ствол, там прополз под другим.

Бегун соскочил с седла, лихорадочно оглядываясь, не веря, не желая верить, что это конец пути. Можно было насыпать горку и перетащить «Буран» через один ствол и прорубить проход в частоколе сучьев под другим, но пересечь на снегоходе весь завал было нереально.

– Вылезай! – заорал Бегун. Он вытащил из прицепа две пары охотничьих лыж – камусные и гольцы, с просторной петлей для валенок посередине.

– Я не пойду, – вяло сказал Рубль.

– Пойдешь! – Бегун встряхнул его за шиворот. – Да пойми – нам ближе туда, чем назад! Для чего было дохнуть пять дней – чтобы обратно повернуть? Вернуться мы всегда успеем, а сюда больше никогда не попадем! Рублик, милый! Червончик, вставай… Вставай, говорю, сука! Мы рядом уже, я чувствую! Он ведь не двужильный, – махнул Бегун вслед Еремею. – Мы на «Буране», а он на своих двоих всю дорогу, он больше нас устал, он скоро придет, и мы за ним!

Он вставил Левкины ноги в петли и, не оглядываясь, двинулся вперед. Лева поплелся следом – у него не было уже сил спорить и сопротивляться, проще было бездумно и бесцельно переступать ногами.

Они преодолели бурелом и пошли дальше по лыжне, неловко с непривычки шагая на широких тупоносых снегоступах, теряя их из петель, падая и поднимаясь. Пейзаж за буреломом изменился – редкие чахлые деревца, кое-где из-под снега торчала болотная осока. Горячий пот заливал лицо, в глазах рябили белые пятна все гуще, все плотнее, пока белая пелена не повисла кругом… Бегун вдруг встал и глянул вверх: снег валил с неба, тяжелый, вполладони, падал не кружась, налипая на ветви, выравнивая следы.

– Снег! – в ужасе крикнул он. – Лыжню заметет! Скорее!

Они, как могли, прибавили шагу, задыхаясь, волоча на лыжах комья липкого снега.

– Смотри, еще лыжня! – указал Бегун. – Значит, жилье близко!

Они подошли к развилке следов.

– Это наша лыжня, – сказал Рубль.

Бегун огляделся вокруг. Они, действительно, проходили здесь часа три назад.

– По кругу водит, – ахнул он. Теперь понятно было, что охотник заметил погоню и нарочно повел их через бурелом, чтобы спéшить, а теперь путает след.

Лева бессильно сел в снег.

– Вставай! – Бегун подхватил его под мышки, пытаясь поднять. – Пойдем назад!

– Куда – назад? Налево? Направо? – заплетающимся языком спросил Левка. Он засыпал, свесив голову на грудь.

– Куда угодно, только не спи! – Бегун сам едва держался на ногах, тяжелые веки закрывались, и будто горячая рука давила в затылок, пригибая голову. Он отчетливо понимал, что нельзя спать – это смерть, из последних сил заставлял себя двигаться. Он наломал веток, вытряхнул из карманов какие-то бумажки с бессмысленными теперь телефонами, паспорт, деньги, билеты, скомкал и поджег. Мерзлая кора шипела и не разгоралась.

– Нельзя сидеть… – сказал Бегун и сел. – Только не спать… – он закрыл глаза. – Надо идти… Нельзя умирать так глупо… – сладостное тепло разливалось по усталому телу, он тонул в горячем багровом тумане…

– …Возмутилася вода под небесем, изыдоша из моря двенадесят жен простовласых и окоянных видением их диавольским… И вопрошает их святый Силиний и Сихайло и Апостоли, четыре Евангелисты: что имена ваши? Едина рече: мне имя Огния – коего поймаю, тот разгорится, аки пламень в печи. Вторая рече: мне имя Ледиха – коего поймаю, тот не может в печи согреться. Третья рече: мне имя Желтая – аки цвет дубравный. Четвертая рече: мне имя Глохня, котораго поймаю, тот может глух быти…

Багровый вязкий туман клокотал в груди, не давая насытиться воздухом, Бегун часто и с силой вдыхал, пытался разодрать легкие, как заскорузлые слежавшиеся меха дедовской гармони. Он то плавился от нестерпимого жара, извивался, будто пытаясь выползти из раскаленной кожи, – сердце не справлялось, стучало реже, пропуская каждый следующий такт, – то замерзал и скручивался в клубок, стараясь уменьшиться размером, не чуя окоченевших пальцев.

– …Шестая рече: мне имя Юдея – коего поймаю, тот не может насытиться многим брашном. Седьмая рече: мне имя Корчея – коего поймаю, тот корчится вместе руками и ногами, не пьет, не ест. Восьмая рече: мне имя Грудея – котораго поймаю, лежу на грудях и выхожу храпом внутрь. Девятая рече: мне имя Проклятая, коего поймаю, лежу у сердца, аки лютая змея, и тот человек лежит трудно. Десятая рече: мне имя Ломея – аки сильная буря древо ломит, тако же и аз ломаю кости и спину. Одиннадцатая рече: мне имя Глядея – коего поймаю, тому сна нет, и приступит к нему и мутится. Двенадцатая рече: мне имя Огнеястра – коего поймаю, тот не может жив быти…

Иногда Бегун на мгновение поднимал голову над поверхностью багрового тумана и тогда видел то склонившуюся к нему страшную крючконосую старуху в повязанном ниже бровей платке, то суровые бородатые лики, но не успевал он глотнуть свежего воздуха, как та же большая горячая рука упиралась ему в затылок и пригибала. Он яростно сопротивлялся, барахтался и звал на помощь – и снова захлебывался и тонул, шел на дно багрового тумана, где плясали двенадцать безобразных голых девок с распущенными до пят слипшимися волосами. И сквозь все видения неотрывно, пристально смотрели на него детские глаза Христа Спасителя.

– …Крест – хранитель вся вселенная. Крест – красота церковная, крест – царев скипетр, крест – князем держава, крест – верным утверждение, крест– бесам язва, крест – трясовицам прогнание; прогонитесь от рабов Божиих сих всегда и ныне и присно и во веки веков. Аминь!..

Когда Бегун окончательно пришел в себя, первое, что он увидел, был лик Христа-младенца на бревенчатой стене над тлеющей лампадкой. Сам Бегун лежал на матрасе, набитом соломой, укрытый засаленной шкурой. Рядом лежал истончавший вдвое Рубль с провалившимися, как у покойника, глазами и бородой. Он тоже смотрел на икону.

– Спас Эммануил, – отрапортовал он. – Три тыщи грин. С прибытием, Бегун…

Бегун с трудом приподнялся на локтях и сел, оглядываясь по сторонам. Изба была поделена холщовым застенком. В той половине, где лежали на сдвинутых скамьях они с Левой, была глинобитная беленая печь с горшками и чугунными котлами, с деревянным ухватом, от нее тянулись поверху дощатые полати; на поставцах – подобии этажерки – стояла посуда, резная деревянная и медная: рассольники и ендовы, ковши и еще что-то, чему Бегун не знал названия; высокий светильник: три тонких железных прута для зажимания лучины и сама лучина тут же, на особой полке, наструганная впрок; стол и лавки покрыты полотном с яркой старинной вышивкой, на полу узорные рогожки – похоже было, что дом празднично прибран. В окно, затянутое промасленным холстом вместо стекла, сочились синие сумерки. На второй половине, за отдернутым застенком видны были еще две скамьи с приголовниками, подвешенная к низкой прокопченной матице резная люлька, самопрялка и простенький ткацкий станок с брошенной на середине работой. Во всем доме не было ни души; с улицы, издалека глухо доносился протяжный крик – затихал и снова звучал через минуту, будто звали кого-то и ждали ответа.

Бегун встал и обнаружил, что одет в исподнюю холщовую сорочку до колен, с одним только крестом под ней. Тело казалось невесомым, будто полым изнутри, будто осталась от него одна оболочка. Он вдруг увидел, что стол празднично накрыт, и стал жадно есть, не разбирая вкуса, загребая еду руками, обливаясь соком и чавкая. Насытившись и отяжелев, вышел в сени, ступил босыми ногами в меховые сапоги, накинул тяжелый медвежий тулуп и открыл дверь.

Он задохнулся свежим морозным воздухом и встал на пороге, зажмурившись, пережидая, пока пройдет головокружение.

– Ни хрена себе, думаю… – Левка выполз следом, зябко обняв себя за плечи, изумленно оглядываясь. – Это мы в каком веке?

Под сплошным навесом сосновых лап стояли вросшие в землю избы – Бегун насчитал с десяток, – крытые, как шифером, кусками бересты, низкие, но ладные, с резными наличниками и коньками, крылечками наооборот – со двора вниз в избу. Посредине была бревенчатая церковь с надвратной иконой под стрехой, тоже маленькая – до маковки допрыгнуть можно. Тут и там висели на ветвях прутяные венки, переплетенные красной лентой. Избы были пусты; вдали, за деревьями, горел костер, на фоне огня мелькали, кружились маленькие человеческие фигурки.

– Что празднуют-то? – спросил Рубль. – Может, костер для нас? Ленточками обвяжут и зажарят с песнями.

– Бог с тобой, Лева. Православные же…

Часы болтались у Бегуна на высохшей руке – должно быть, когда раздевали, не справились с застежкой. Он повернул циферблат к себе и глянул на календарь, соображая.

– Пасха прошла… Две недели провалялись. Христос воскрес, Лева!

– И тебя также.

– Вроде Красная горка сегодня.

В лесу, ближе, чем костер, снова раздался зовущий женский голос:

– Ну да, весну кличут! – догадался Бегун. Пошатываясь от слабости, он пошел на голос.

Сосны уже освободились от снега, последний, кружевной, пробитый капелью снег лежал только под самыми стволами и в низинах, но и сквозь него уже видна была прошлогодняя трава. Голос далеко разносился в сыром чутком лесу. Потом он затих. Бегун прошел еще с полсотни шагов наугад – и вдруг голос зазвучал прямо над ним. Бегун вскинул глаза – и замер.

На высоком, сухом уже пригорке спиной к вечерней заре стояла неподвижно, как изваяние, девка, подняв вверх открытые ладони, закинув голову и вся вытянувшись к небу. Тяжелые белые волосы, распущенные ниже колен, перехвачены на темени берестяным кокошником, расшитым цветной нитью и бисером; высокие рукава холщовой рубахи затянуты на запястье красным шнуром, под заячьей телогреей виден был передник с красным весенним узором по краю, юбка открывала только носы сапожек. Девка была необыкновенно красива, но непривычной, неровной красотой, ее лицо будто повторяло рисунок окрестной природы: ясный детский лоб и огромные синие глаза, опушенные густыми черными ресницами – от неба, резкие вразлет скулы и крупные сильные губы – от таежного зверя.

Устремленная ввысь, она не заметила человека у самых ног и снова закричала, сразу во всю грудь с первого звука, враспев растягивая слова и срываясь голосом на середине строки. Последний звук она тянула докуда хватало дыхания, а когда умолкала, медленно, широко набирая в грудь воздуха, слышно было отдающееся все дальше и глуше эхо и других девок, кличущих в стороне.

Ты пчелынька-а-а… Пчелка ярая!.. Ты вылети за море… Ты вынеси ключики… Ключики золотые… Ты замкни зимыньку… Зимыньку студеную… Отомкни летечко… Летечко теплое… Лето хлебородное!..

Бегун не знал, сколько времени он, завороженный, смотрел на нее, когда девка вдруг глянула вниз и с ужасом увидала его – иссохшего, черного, в медвежьей шерсти с головы до пят. Она взвизгнула и кинулась с пригорка.

– Шишига! Шишига! Чур меня, чур! – Она отбежала, крестясь. Заметив, что шишига не гонится следом, остановилась, подхватила снегу и запустила в него.

Тяжелый мокрый снег залепил ему лицо. Пока он прочищал глаза, на крик прибежали от костра мужики и бабы, парни, девки и ребятня, перепоясанные яркими праздничными кушаками, бабы в корунах, девки в кокошниках с лентами, – и с хохотом, обступив, принялись закидывать его снегом. Ему опять досталось и в лицо, и в голову, и за пазуху, он вслепую махал руками, пытаясь заслониться, пока не сел бессильно в сугроб. Подбежал Еремей и встал, загородив его спиной, раскинув руки, потом поднял на плечо и понес обратно в избу.

Еще несколько дней Бегун и Рубль отлеживались в своем запечном углу, прислушиваясь к голосам в переполненной избе. Еремей носил им еду: разваренное мясо с картошкой, репой и чесноком или уху из соленой рыбы с кореньями – в одном горшке на двоих. Потом принес их одежду и приволок лохань горячей воды с размоченным мыльным корнем – они кое-как помылись, поливая друг другу из ковша, оделись, привели в порядок волосы и отросшие бороды и уже не походили на дремучих «шишиг». В кармане Лева обнаружил баллончик с паралитическим газом и обрадовался ему как родному.

– Гляди, – показал он Бегуну. – Сувенир из двадцатого века!

– Незаменимая вещь, – усмехнулся Бегун. – На медведя пойдем.

Нашелся у Рубля и маленький приемник. Но едва успел он настроить его на «Маяк», как вошел Еремей и жестом велел следовать за собой.

Выйдя на крыльцо, они зажмурились от яркого весеннего солнца. Земля уже приняла талую воду и высохла, сквозь прошлогоднюю жухлую траву пробивалась новая. У крыльца толпились ребятишки. Парни и девки стояли поодаль, мужики и бабы и вовсе у своих изб – как бы занимаясь делом, но искоса с любопытством разглядывая их странный наряд: пестрые пуховики, джинсы, высокие ботинки с металлическими пряжками.

Рубль не торопясь нацепил темные очки, вытащил сигареты и щелкнул зажигалкой. Ребятня, разинув рот, следила за каждым его движением.

– Картинка из учебника истории, – сказал он, оглядываясь. – «Миклухо-Маклай среди папуасов».

– Еще неизвестно, кто тут папуасы, – ответил Бегун.

Вслед за Еремеем они прошли через все село к избе, соседней с церковью. В сенях Еремей пропустил их вперед.

В красном углу, под образами, у накрытого стола сидел древний старик в черной рясе, перепоясанной узким кожаным ремешком. Возраст его уже трудно было понять, темное, как сосновая кора, лицо сплошь собрано в морщины, водянистые глаза глубоко запали под безбровый лоб, сквозь жидкие бесцветные волосы просвечивали старческие пятна на темени. Однако он высоко и легко держал голову, внимательно наблюдая за гостями.

Бегун перекрестился на образа и поклонился. Толкнул локтем Леву, тот повторил.

– Мир дому сему, – сказал Бегун.

– Мир входящему, – неожиданно сильным низким голосом ответил старик. – Гость в дом – Бог в дом. Проходите, садитесь. Вот, на столец.

Левка неуверенно глянул на стол.

– Может, на табуретку лучше? – спросил он.

– Я и говорю: на столец, – указал старик на табурет.

Бегун и Рубль сели, Еремей тоже присел на лавку.

– Неждана! – окликнул старик. – За смертью тебя посылать! Братину неси!

С другой половины избы вышла девка, та, что весну кликала, только белые волосы собраны теперь были в тугую толстую косу. Увидав ее, Еремей вдруг робко заулыбался. Неждана, потупив глаза, поставила на стол братину под крышкой, не выдержала, глянула искоса на чудных гостей и прыснула, прикрывая рот ладонью.

– Поди, – досадливо махнул старик. – Петр!

Из-за застенка вышел здоровый малый, на одно лицо с Нежданой, но погрубее, скуластей. Он исподлобья, недобро покосился на гостей и ушел за сестрой.

– Откушайте, что Бог послал, – предложил старик и первым поднялся, опираясь на стол. Повернулся к образам, перекрестился и помедлил, прислушиваясь.

Бегун зашептал молитву, достаточно громко, чтобы слышно было священнику. Лева не знал слов и только шевелил губами.

Старик снял крышку с братины.

– Берите корчики.

Бегун неуверенно пошарил глазами по столу.

– Кресты носите, а русских слов не знаете, – сказал старик. Он взял один из маленьких ковшиков, висящих по краю братины, зачерпнул и аккуратно выпил, утерев затем рот ладонью.

Бегун зачерпнул следом. У него перехватило дыхание, на глазах против воли выступили слезы. Рубль, выпучив безумные глаза, раздувал щеки и, наконец, закашлялся, выплеснув водку на скатерть, не успев даже прикрыться ладонью.

– Крепка-а… – осипшим голосом сказал он, отдышавшись. – Градусов шестьдесят? На можжевельнике?

Старик и Еремей, будто не заметив конфуза, принялись за еду. Стол был скоромный: крапивные щи с копченой свининой, свиная голова с хреном, заяц под сладким взваром, рыжики, варенные в рассоле, медовый сбитень на зверобое. Хлеба было мало, и тот трухлявый, как сухой торф, – с отрубями и ботвой. Должно быть, рожь не вызревала здесь, и хлеб был сладковатый, как солод. Вилок не дали, мясо ели руками, отрывая куски с блюда, смачно обсасывая кости, щи и взвар хлебали ложками из общего чугуна.

Лева достал швейцарский складной нож с десятком лезвий и орудовал маленькой вилочкой.

Выпили еще по корчику. Старик по-прежнему прощупывал их внимательными глазами.

– Ну, гости незваные, откуда будете? – спросил наконец он.

– Из Москвы будем, – ответил Рубль.

– Аж вот как? Стоит еще Первопрестольная? – с непонятным выражением спросил старик и перекрестился.

– Стоит, куда она денется. А вот куда это нас занесло?

– Куда шли, туда и попали… Про Белоозеро пытали? – старик глянул на Еремея. Тот утвердительно кивнул. – Вот вам Белоозеро, – указал он кругом. – Еремей-то на третий день учуял, что вы его по следу скрадываете, и пошел круги писать. А уж когда погибать стали – кресты на груди нашел, засомневался, не стал грех на душу брать и приволок обоих. Так что кланяйтесь в ножки спасителю своему.

– Давай, спаситель, твое здоровье! Чуть не сдохли по твоей милости, – Лева махнул еще корчик. Он уже изрядно окосел, не давал Бегуну вставить ни слова, можжевеловое зелье было ему явно не по силам после жарких объятий Ломеи, Грудеи и прочих трясовиц.

Бегун держался, понимая, что от этого разговора, может быть, зависит их судьба.

– Неужто в самой Москве про Белоозеро слыхали? – продолжал допрос старик.

Лева собрался было ответить, но Бегун наступил ему на ногу под столом.

– Случайно услышали: будто бы стояло село, а потом пропало, как Китеж-град, – ответил он, невольно подстраиваясь под неторопливую, размеренную речь старика. – Решили узнать: правду говорят или сказка? А мы старые песни собираем, записываем. Где же еще старые песни остались, как не в Белоозере?

– В каждом селе свои песни, – усмехнулся старик. – Зачем вам чужие? Или не поют уже в Москве?

– Поют, да все новые, иностранные. А свои забыли давно.

Эти слова старик принял и кивнул утвердительно.

– Ну что же, – сказал он. – Слушайте, коли охота есть. Тесновато у нас только. До Троицы у Еремея в запечье поживете, а по теплу и на сеннике можно. А там хотите – избу рубите, мужики помогут, не хотите – вон на задворье сараюшка, печуру сложите и живите с Богом…

– Какая изба? – насторожился Рубль. – Погостим недельку – и обратно.

– А вот обратно от нас дороги нет, – развел руками старик.

– То есть как это? – опешил Лева. – Мы свободные люди! Вы права не имеете нас задерживать! Нас искать будут! Десять вертолетов! Если через неделю не вернемся – всю тайгу по деревцу прочешут! Скажи им, – толкнул он Бегуна. – Мы в Рысьем заранее предупредили: если через неделю не появимся – ищите в этом районе!

Старик терпеливо слушал, кивая.

– Взаперти мы вас держать не будем, – сказал он, когда Левка выдохся. – А только пока вы в лихорадке лежали – болота разошлись на все четыре стороны. Теперь, пока снова не станут той зимой, – ни для кого хода нет, ни сюда, ни отсюда. А там – идите, коли хотите. Вот только провожать некому. Погибать будете – себя вините…

Ребятишки, дожидавшиеся у крыльца, с восторгом наблюдали, как Бегун тащит обратно пьяного Рубля.

– Во влипли, е-мое! – причитал Лева, озираясь. – Это что, до конца жизни тут под елочкой куковать? Твоя была идея – думай теперь, как отсюда выбираться!

– Сказали же тебе, до осени нет дороги. Спасибо, что живыми остались.

– Воздушный шар сошьем, улетим к едрене матери! Или запалим деревню – может, пожарные прилетят? Там футбол в июле, чемпионат мира – четыре года ждал, а тут на сто верст ни одного телевизора… Девушка, у вас, случайно, телевизора нету в горнице?… Да что телевизор – сортира нет, не изобрели еще, жопу еловой веточкой подтирать будем!.. Дурят вас, братва! – заорал он. – Там цивилизация, там люди в космос летают, в кабаках сидят, а вы тут при лучине тухнете! – Он врубил приемник и поднял над головой как доказательство.

Селяне с радостным смехом сбегались посмотреть на них.

– Кончай дурака валять! – Бегун с досадой тянул его с глаз долой.

– Я вам правду открою! – упирался Рубль. – Я тут революцию подниму!

Проснувшись утром, Бегун вышел на крыльцо и встал, блаженно щурясь на первые солнечные лучи, пробившие хвою. Покой и тишина царили в этом мире, в чистом утреннем воздухе каждая травинка, самая дальняя веточка были очерчены удивительно ясно и объемно, будто упала с глаз мутноватая, съедающая краски пелена. В гулкой глубине леса перекликались птицы.

Между избами бродила домашняя живность, необычная, как само село: поджарые клыкастые свиньи и длинноногие резвые козы – должно быть, дальние предки их прибыли сюда с Белого Озера и нагуливали потомство в лесу, с дикими собратьями. Вместо кур копошились в земле и сидели на нижних ветвях сосен черные хвостатые глухарки. Дремали на солнышке мирные эвенкийские лайки. Одна подошла и села у ног Бегуна – чужих людей здесь не бывало, любой человек был свой, хозяин.

Появился Рубль, отпил ледяной воды из бочки у крыльца, плеснул в лицо и бодро крякнул:

– Хороша можжевеловка! Экологически чистый продукт: ни тебе абстиненции и жить хочется, как никогда… А где пейзане? – огляделся он.

– В церкви, наверное. Пойдем…

В тесном храме собралось все село, яблоку негде было упасть. Когда Бегун отворил дверь, огоньки свечей вздрогнули и заметались. В толпе пронесся шепот, озерчане раздались в обе стороны от них. Бегун трижды перекрестился, отбил поклон и прошел ближе к алтарю.

Стены храма были на века сложены из мощных бревен, иконостас обвивала затейливая резьба. По центру, над царскими вратами висел оплечный Спас. Это была удивительная, суровая икона. Это был Иисус, пришедший не с миром, но с мечом, не прощать, а судить. Бескровные губы его были жестко сжаты, а огромные, яростные глаза встречали каждого входящего и следовали за ним, в какой бы угол ни пытался забиться человек, они проникали прямо в душу, прожигали насквозь – этот лик явился не из глубины веков, а из будущего, чтобы напомнить о скором и неизбежном судном дне, когда живые будут завидовать мертвым.

– Спас Ярое око! – сдавленным голосом прошептал Рубль. – Бегун, скажи, что я не сплю!

– Тихо… – не оборачиваясь, прошептал Бегун.

– Господи, верю в Тебя! – истово перекрестился Рубль. – Это же миллион грин на «Сотбисе»! Я плюну в рожу тому, кто даст на доллар меньше!

– Заткнись! – прошипел Бегун.

Священник, стоявший на амвоне, дождался, пока стихнет в толпе прихожан шепот и прекратятся оглядки на чужаков, и продолжил проповедь:

– …И пришли в тот черный год на Белое Озеро воины Антихристовы, восставшие из ада, в черном одеянии, с мертвыми глазами и страшные ликом, и пошли по селам, глумясь над народом нашим, над верой нашей. Посшибали кресты с храмов наших, а в самые храмы ввели коней своих, а огонь в печи разводили Святым Писанием, и собрали иконы и иные святыни наши на продажу и посмеяние иноверцам. И поселились в домах наших, и надругались над женами нашими, и истребили отцов на глазах у детей, а самих нас согнали в овин со скотиной вместе. И в ночной молитве возопил я: «Господи Иисусе Христе, Ты учил нас смирению, но доколе терпеть нам?» И спустился ко мне ангел небесный, скорбен ликом, в окровавленных ризах, и сказал: «Идите и возьмите святыни ваши». И явил Господь чудо: мертвый сон скрепил глаза и уши стражникам, и запоры отпали сами собой, как струпья с раны…

– Красиво излагает, – прошептал Рубль. – Чекисты, видно, ужрались на халяву, а они доски под мышку – и чесанули в глухомань.

– И сказал мне скорбный ангел: «Уведи паству свою из земли, поруганной Антихристом». «Куда идти? – спросил я. – Ведь топи кругом». «Идите, – сказал ангел. – Ярое око укажет вам путь». И явил Господь второе чудо, и прошли мы с молитвой по топи блат, ако посуху, а когда воины Антихристовы, восстав ото сна, кинулись по следу нашему, как собачья свора, – разверзлись под ними смрадные топи и поглотили их без следа…

– Запетляли, бедных, как нас с тобой, а сами по охотничьим тропам… – комментировал Рубль.

– А когда на седьмой день, ослабшие силами и гладные, забылись мы сном, в третий раз спустился ко мне ангел и сказал: «Останьтесь здесь и срубите храм во имя Спасителя вашего, и срубите село и назовите его Белоозеро взамен покинутого, и живите в мире. За терпение ваше, за веру вашу отметил вас Господь особой милостью, и продлите вы род человеческий». И сказал ангел: «Не на время, а на долгие годы пришло воинство Антихриста на многострадальную землю Русскую. Забудут люди веру свою, а если и вспомнят Господа, то будет эта вера слаба, как древо с отсеченными корнями – хоть и зеленеет по весне, но умирает с первым утренником. Забудут люди предков своих, перестанут чтить отца своего и мать, а тако же дети их самих оставят в старости. Забудут люди землю свою, и станет земля отравлена и будет родить отравленный хлеб. Забудут люди язык свой и песни свои и не смогут сказать ни о печали, ни о радости своей. Забудут люди труд свой и оставят свой труд машинам, и станет машина сильнее человека…»

– Ангел-то как в воду смотрел, – усмехнулся Рубль.

– И станут люди злы без веры своей, без предков своих, без земли своей, без языка своего, без труда своего. И тогда уже явится на Русь сам Антихрист, и начнут люди истреблять друг друга и истребят без остатка, а последние задохнутся в смраде отравленной земли. И тогда вострубят трубы, и поднимет Господь мертвых для Страшного суда. И сказал ангел: «Храните веру свою, и предков своих, землю свою, язык свой, трудитесь своим трудом, и когда очистится земля от Антихриста и изойдет смрад его, явлюсь я снова – не вам, и не детям вашим, а детям детей ваших или их детям – и поведу заселять землю и продолжать род человеческий. Аминь». Вознесем же молитву Господу нашему Иисусу Христу за великую милость Его!

В толпе прихожан Бегун увидел Неждану в низко повязанном платке. В полумраке церкви светились ее глаза, огромные, восторженные, она не замечала его взгляда, ничего вокруг, она разговаривала с Богом и слышала ответ на свою молитву. Бегун невольно засмотрелся на ее лицо, не лицо – лик, лучащийся мягким чистым сиянием, какое видел он только на досках великих безвестных иконописцев…

Он обратил глаза к Спасителю и начал повторять слова молитвы, но ответом ему был только немой яростный взгляд, под которым хотелось потупиться, укрыться за спинами, бежать прочь.

Голый по пояс, в лаптях под короткими портами, Бегун мотыжил землю на опушке. Земля здесь возделывалась давно, была освобождена от мха и корней, удобрялась золой от сжигаемых тут же дровин, и все же оставалась таежной, иной, чем в центре России, в тех областях, которые прочесал Бегун вдоль и поперек, – непривычной к репе, моркови и другим овощам, – будто мужику с задубевшими негнущимися пальцами поручили тонкую работу – вставить нить в игольное ушко.

Кроме овощей на разбросанных в тайге полях-опушках сеяли рожь, ячмень, лен. Из осторожности, чтобы не навести случайного путника на село, поля были удалены километров на пять. Крупного скота – ни лошадей, ни быков – в Белоозере не было, работали мотыгой и заступом, а бороны таскали впятером.

Бегун шел с краю, вдоль леса, радом работали озерские бабы и девки – не так замашисто, как он, хоть мельче, но проворнее; он с непривычки вместо того, чтобы пушить землю, выворачивал громадные комья и принимался кромсать их. Солнце пекло над головой, густо пахло смолой от горячих сосновых стволов, пот ручьями лился по спине, так что промокли, потемнели под поясной веревкой порты.

Из лесу появился Рубль в джинсах и фуфайке, в зимних ботинках, – он упорно не желал менять московский наряд на холстину и лапти, – выше колен залепленный жидкой грязью, с зелеными клочьями тины.

– Ты откуда такой красивый? – спросил Бегун.

– На восток тоже болота, – безнадежно махнул он рукой назад. – Не соврал поп – мы тут как на острове… Прикурить дай. Газ кончился, – он пощелкал зажигалкой.

– Выбрось, – посоветовал Бегун.

– Ты что?! – возмутился тот. – «Картье»!

Бегун вытащил из подвешенного к поясу кисета огниво и кремень, ловко запалил кусок березового трута. Лева прикурил громадную, рассыпающуюся в руках самокрутку, с омерзением втянул тяжелый белый дым.

– Курить, что ли, бросить? Этой отравой только демонстрации разгонять, – он отошел и прилег в теньке, прижав к уху приемник. Он слушал его на самой малой громкости и только новости и футбол, чтобы медленнее сажать батарейки.

– Да, Бегун! – крикнул он. – В парламенте опять импичмент обсуждают! Во дела!

– Лева, пора забывать некоторые слова, – ответил Бегун, снова берясь за отполированное до костяного блеска древко мотыги, – «парламент», «Картье»…

– Не дождешься!

– Веселее, бабоньки! – крикнул Бегун, разогнувшись на минуту утереть локтем лицо.

Те засмеялись, они с любопытством поглядывали на него – непривычно было видеть мужика, хоть и такого нескладного, за бабьей работой. Свои, озерские, от мала до стара охотились, порой по неделе пропадали в тайге. Малыши ловили рыбу прутяными мордами в болотных протоках, а закинув морду, играли в бабки или конопелю – там Бегун был и вовсе лишним.

Иногда кто-нибудь из охотников шел мимо поля с берданкой и крошнями – аплечными носилками, плетенными из прутьев и бересты, похожими на венский стул без ножек. Он неизменно приветствовал баб:

– Зароди Бог на всякие души!

На что те кричали хором:

– Дай Бог! И тебе ни пуха, ни пера, ни шерсти клока!

Неждана в легком платке, бесформенной кофте и подобранной спереди юбке, обнажившей плотные сильные икры, без устали ходила к озерцу и обратно с коромыслом через плечо. Бегун провожал ее взглядом, смотрел, как крепко ступает она босыми ногами по неровной земле, взбивая подол коленями, одна рука вдоль коромысла, другая с прямыми пальцами в сторону. Она не держала твердо тяжелое коромысло на плече, а как бы уплывала из-под него, прогибаясь всем телом, так что вода в ведрах стояла неподвижно. Она чувствовала его взгляд и каждый раз, проходя мимо, опускала глаза и смотрела под ноги, с трудом удерживая улыбку. Иногда ее останавливали бабы – напиться и намочить платок.

– Неждана, – наконец окликнул ее Бегун. – Неужто опять меня обнесешь?

Она подошла, по-прежнему не поднимая глаз, поставила ведра:

– Пейте, не жалко… – и быстро, искоса оглянулась на баб.

– Неждана… Кто ж тебя не ждал?

– Знамо, отец с матерью, – пожала она плечами. – Им седьмой десяток уж был, годов двадцать никто не родился, а тут я. Вот и получилась Неждана-Негадана. Крестили Марией, а все одно по-домашнему кличут.

– А сколько тебе лет?

– Шестнадцать весной было.

Выглядела она намного старше – рослая, с высокой грудью, женскими округлыми плечами. Вообще, возраст в Белоозере определялся не по годам, а просто – девка, баба, старуха.

– Красивая ты. От женихов, наверное, отбою нет?

– Что это? – не поняла она. – Я просватана давно.

– Когда ж ты успела?

– Да годов с десяти, – опять пожала она плечами. Как Бегуна удивляли ответы, так она удивлялась вопросам. – У нас все просватаны. Дарья вон за Петра нашего, Грушка, – указала она на тонконогую, тощую девчонку лет двенадцати, – за Луку… Но им не теперь еще, а я после Покрова уже замуж пойду.

– За кого?

– За Еремея.

– Вот как? – сказал Бегун. – Значит, ты Еремея любишь?

– Чудной вы, – снова удивилась она. – Кто ж меня спрашивал? Как родители решили… Он хороший и меня сильно любит. Только… он и раньше не много говорил, а теперь и вовсе смотрит да кивает. Я вроде теперь и за него, и за себя говорю.

– Так я угадал? Он не всегда немой был?

– Какой он немой? Он гонец.

– Гонец?

– Ну да. Кто от нас туда, – махнула она рукой за лес, – ходит, тот обет принимает, молчит до самой смерти. Дабы не осквернять уста свои и уши наши именем Антихриста, – заученной скороговоркой сказала она и перекрестилась.

Бегун отпил воды, плеща на грудь через край, но не отдавал ведро, чтобы удержать ее. Неждана уже несколько раз поглядывала на баб, говорила она с охотой, но тяготилась, что у всех на глазах.

– А против родительской воли нельзя?

– Самокруткой? Нет, – засмеялась она. – Только раз, говорят, было, давно: на праздник, как народ перед храмом собрался – взялись за руки и упали батюшке в ноги. Он благословил, но на выселки велел идти, в лес: сами решили, сами и живите. Когда детей народили, тогда уж и родители простили, обратно взяли.

– А если вдруг влюбишься – что делать будешь? – не отставал Бегун.

– Нет. Нельзя мне, – покачала она головой. – Как просватали – поздно уже.

– Ну а если не просватана – что у вас говорят, когда любят?

– Ничего не говорят. Венок на Купалу бросают, – торопливо сказала она, опять оглянувшись. – Вы ведро-то отдайте, идти мне надо.

Она присела и подцепила ведро на коромысло. Отойдя, прыснула, прикрывая рот ладонью, – напоказ, как бы снимая с себя вину за долгий разговор с чужаком.

В темноте противно запищали мотив «Боже, царя храни» электронные часы на руке. Бегун с трудом разлепил глаза и сел на скамье. Он хоть и ложился с закатом, но никак не мог сам подняться до солнца – сказывалась многолетняя московская привычка к полуночной жизни. У Еремея его будили голоса в избе и грохот поленьев, брошенных к печи, но месяц назад они с Левой перебрались в безоконную, с черной печью сараюшку на задворье, где в морозы отогревали поросят.

От тяжелой работы ныли суставы, каждая косточка, он едва разгибал по утрам одеревеневшую спину. Сев закончился, и тут же на другой день начался сенокос на болотистых лугах, и Бегун, оставив мотыгу, принялся осваивать короткую верткую косу-горбушу.

– Что ж тебе неймется, – пробормотал Рубль. – Ляг доспи. Опоздаешь – не уволят.

– Нельзя, Лева. Лето зиму кормит, – поучительно ответил Бегун.

Он распахнул скрипучую дверь, умылся ледяной водой из бочки, почистил зубы толченым липовым углем с мятой.

Просыпалось Белоозеро, курился дымок над трубами, но на улице было еще безлюдно, только выскакивали на двор в одних рубахах ребятишки – с ведром за водой или по иной нужде.

Бегун увидел, как из поповского дома вышла Неждана, уже одетая для работы, но направилась не к болоту, а в лес. Он обогнул село по задворкам, чтобы не маячить перед окнами, с которых летом снимали промасленную холстину, и крадучись пошел следом.

Неждана легко шагала впереди, что-то негромко напевая про себя, глубоко приминая босыми ногами мох. Тяжелая белая коса раскачивалась за спиной, платок лежал на плечах – в отличие от баб, девки покрывали голову только в храме да под палящим солнцем. Она вышла на просторную поляну, заросшую высокой травой, и встала, глядя в небо, ожидая чего-то. Бегун тоже остановился в десяти шагах сзади, хоронясь за деревом.

Солнце прострелило густую хвою, и поляна вдруг вспыхнула, засветилась холодным голубоватым сиянием – сперва узкая полоса у леса, потом все шире и ярче. Вокруг каждой росинки играли, кружили острые радужные лучи. Неждана ступила в траву, широко провела ладонями по верхушкам, собирая росу и умывая лицо:

– Роса на лицо – краса на лицо… – несколько раз повторила она и вдруг резко обернулась.

Бегун снова отступил за дерево, но она, видно, заметила, потому что так же быстро глянула в сторону села и быстро пошла – но не к Белоозеру, а дальше, – оставляя за собой яркий зеленый след от сбитой ногами росы.

Отойдя немного, чтобы не столкнуться ненароком с бабами, идущими к полю, она принялась обрывать высокую траву, выискивая ее в густых зарослях крапивы. Бегун подошел ближе.

– Что же вы ходите за мной? – беззлобно спросила Неждана, не оглядываясь.

– Зачем росой умываешься? – сказал он. – Красивей уже не бывает.

– А вам-то что? Все одно не про вас, – ответила она без досады и без кокетства, как нечто само собой разумеющееся.

– Что собираешь?

– А вы что же, не видите? Или трав не знаете?

– Ну, кое-что знаю. Крапиву, лопух… А ты меня научи.

– Как же вы там живете? – удивилась Неждана. – Не знаете, по чему ходите… Это девясил, – показала она острый лист, войлочный с изнанки и гладкий сверху, изогнутый, как вываленный из пасти собачий язык. – Его с первым солнцем, по росе собирать надо, пока он силу не растерял. Самая сильная трава. В нем девять сил. А если в венок на Купалу его приплести, то, кому бросишь, никуда от тебя не денется – его девять сил держать будут.

– Осторожно, крапива! – указал Бегун.

– Ну и что? – Неждана спокойно оборвала и бросила ворсистый крапивный куст. – Ладонью брать надо – желву не прожжет.

– Мозоли? – догадался Бегун. – А покажи-ка руку… – он взял руку Нежданы – вся ладонь от кончиков пальцев до запястья была покрыта жесткой, плотной бесчувственной кожей, можно даже было постучать по ней ногтем, как по кости.

Он слишком уж долго держал ее ладонь, потому что Неждана вдруг вспыхнула, вырвала руку и пошла дальше. Через несколько шагов виновато глянула на него – не обиделся ли на резкость.

– А это что у вас? – спросила она и сама взяла его руку.

– Часы.

– Железные. И стекло тут, – она с детским любопытством разглядывала старый, потертый по углам «Ситизен». – А там цифирь… Зачем это?

– Как зачем? Чтобы время знать, – против воли удивился Бегун.

– Вот нужда веригу таскать! – пожала плечами Неждана. – Я и по солнцу вижу… – она отвернулась, ища глазами острые листья девясила, и вдруг сказала, стараясь, чтобы вышло как бы между прочим: – А у вас там, поди, жена есть?

– Нет. Сын только. Павел.

– А жена что же, померла?

– Нет, мы развелись.

– Как это? – не поняла Неждана.

– Ну… она не захотела больше со мной жить и ушла к другому человеку.

Неждана изумленно, недоверчиво смотрела на него.

– И что же… и в глаза ей не плюют? И земля ее носит?

– Но если она меня больше не любит…

– Так должна любить, если жена, кого бы Бог ни послал… Тьфу, Антихристово племя! – она в сердцах перекрестилась.

– Знаешь, когда я сюда летел… – начал Бегун.

– Как – летел? – засмеялась Неждана. – На помеле, что ли?

– На самолете.

– На ковре-самолете?

– Зачем? Просто – на самолете. С крыльями, – показал Бегун руками.

– По воздуху? – Неждану распирал смех.

– По воздуху.

Она захохотала, откинув голову:

– Вот наградил Бог: один – немой, а другой – лучше б немой, говорит невесть что!

– Послушай, – сказал Бегун. – В том мире есть много вещей, о которых ты не знаешь…

Лицо ее мгновенно окаменело, она отпрянула, закрывая уши ладонями:

– Нет! Нет! И знать не хочу!

– Да послушай, я только…

– Не слушаю! Господи Иисусе Христе, помилуй мя, грешную! – она истово перекрестилась.

– Ну хорошо, хорошо, не буду больше… Я только хотел сказать, что когда я сюда… добирался, я думал – на месяц, на два. Павлик меня ждет, не знает даже – жив я или нет…

– Тоскуешь? – понимающе кивнула Неждана.

– Конечно.

– Я заговор от тоски знаю. Повторяй: «Крест, крестом крест, человек родися, крест водрузися, и сатана связася, Бог прославися…» – скороговоркой зачастила она.

– Нет, – сказал Бегун. – Получается, что я его предаю. Он обо мне думает, а я от него заговариваться буду. Я сюда его хочу привезти, а больше мне ничего и не надо.

– Отец Никодим сказал, что если вы уйдете, то обратно не вернетесь.

– Вернусь. Вот крест, – Бегун перекрестился, – что вернусь!

– Он сказал – не вернетесь… – покачала головой Неждана. – Пойдемте, пора уже. Бабы меня хватятся. Только сперва вы идите, а потом уж я. А то в тот раз бабы Петру донесли, он меня за волосы таскал, что к вам подошла. И молиться до ночи поставил.

– Это брат твой?

– Сестры сын… Вы его бойтесь, – вдруг перешла она на быстрый шепот. – Он злой. Когда Еремей вас притащил, он против был, говорил, что обратно в лесу бросить надо. Это отец Никодим вас спас, он один над ним власть имеет… Ну, идите…

Бегун двинулся было в лес.

– Да не туда! От солнца идите… Как же вы у нас жить будете, если в трех соснах плутаете, – засмеялась Неждана.

Постепенно Бегун втянулся в работу, уже не мучался по ночам от ломоты в суставах. Перестал носить часы, действительно бесполезные здесь, где время не дробилось на минуты, на деловые встречи, на условленные сроки, а текло с восхода к закату, из семени в стебель, от весны в лето, и праздники или какие-то иные события были не остановкой, за которой начинался новый отсчет, а как бы чуть заметными изгибами ручейка времени.

Впервые Бегун ощущал себя абсолютно здоровым, умиротворенным, и, если бы не мысли о сыне, он бы мог сказать, что счастлив. Он помолодел, хотя и зарос дремучей бородой. Жизнь Белоозера, несмотря на ежедневный тяжелый труд – не ради достатка и благ, а за само существование на белом свете – была по-детски беззаботной, отношения по-детски наивными – все на виду, на миру, безо всякой задней мысли, и вера в Бога была детской – не исступленное поклонение мистической силе, какое встречал Бегун в затерянных в псковской и новгородской глухомани селах, а вера ребенка во всесилие и мудрость отца. Еще раз ему удалось встретиться с Нежданой наедине – улучив момент, она сама ушла в лес, зная, что он пойдет следом. И говорить-то как будто было не о чем: про себя Бегун рассказать не мог – стоило ему упомянуть тот мир, как она затыкала уши, его жизнь для Нежданы начиналась с весны, с его появления в Белоозере; а про себя ей сказать было нечего, каждый год из ее шестнадцати был похож на этот.

Бегун расспрашивал про сельчан, про травы, а потом просто шли рядом, с любопытством поглядывая друг на друга и каждый раз улыбаясь, встретившись глазами. Бегун подумал, что они как Адам с Евой, только что созданные Богом, – люди без прошлого, когда волнует и притягивает не то, что человек думает, знает или пережил, а как ступает, хмурится или смеется, как смотрит и что видит, глядя на тот же цветок, что и ты. Хотя, впрочем, Ева не была просватана за другого…

Озерчане уже привыкли к Бегуну, уже почти приняли за своего, кроме Петра, который хмуро смотрел сквозь него и не отвечал на поклон при встрече. От Рубля сторонились. Тот дни напролет валялся на солнышке со своим приемником.

Вернувшись однажды домой, Бегун застал его в расстроенных чувствах. Лева лежал на лавке, глядя в низкий прокопченный потолок.

– Чего закис?

– Батарейки сели, – уныло кивнул Рубль на молчащий приемник.

– Трагедия… – усмехнувшись, согласился Бегун. – На печи подержи – еще протянут немного.

– Держал уже… Чемпионат мира через месяц – думал, не увижу, так хоть послушаю… – Лева, похоже, разрядился вместе со своими батарейками – оборвалась последняя ниточка, связывающая его, хоть и в одну сторону, с большим миром.

– Иди работать, – посоветовал Бегун. – Сдохнешь ведь от скуки.

– Не дождутся! – гордо ответил Рубль. – Требую считать меня военнопленным. И кормить согласно Женевской конвенции.

– Пока что я тебя кормлю. – Бегун выложил картошку, присоленную рыбу, грибы, ссуженные ему сердобольными бабами. – Слушай, ну неужели не интересно тебе? Мы в другой век попали без машины времени! Это же настоящее все! Купала сегодня, праздник будет. Не маскарад, актерский, дешевый – настоящий Купала!

– В Москву хочу. К девушке Тамаре.

– Тьфу, твою мать! Ну, вырвешься ты отсюда рано или поздно – ведь не увидишь больше такого!

– И слава богу, – меланхолично отозвался Рубль.

– Тихо… – Бегун прислушался. – Началось!

По селу разнеслась песня – парни и мужики кликали, переходя от двора к двору:

Девки, бабы — На Купальню! Ладу-ладу, На Купальню! Ой, кто не выйдет На Купальню, Ладу-ладу, На Купальню! Ой, тот будет Сух колода! Ладу-ладу, Сух колода! А кто пойдет На Купальню, Ладу-ладу, На Купальню! А тот будет Бел береза! Ладу-ладу, Бел береза!

– Пойдем! – Бегун поднял Рубля с лавки и потащил за собой из избы. – А то засохнешь в самом деле, как колода!

На дворе была уже ночь. Празднично одетые девки, бабы и ребятишки, обгоняя их, бежали к костру, который просвечивал сквозь деревья. Костер разложен был на пригорке: в середине высокий сырой кол с развилкой на конце, в которой сидела сама Купальница – чучело из ветвей, переплетенных лентами, с руками и головой, вокруг кола горел хворост.

Бегун с Рублем стали поодаль, у подошвы пригорка. К купальному костру собралось все село, кроме отца Никодима и других самых древних стариков и младенцев. Девки были в венках из цветов и зеленой травы на распущенных волосах, в руках каждая держала соломенные жгуты, прихваченные из дому. Все двинулись кругом огня, притоптывая поочередно одной ногой и другой:

Как на горушке, ой, на горы, На высокою на крутой, На раздольницы широкой — Там горит огонь высокый. Как у том огню жгли три змеи: Как одна змея закликуха, Как вторая змея заползуха, Как третья змея веретейка. Закликуха – змея ягнят закликает — Ея в огонь! —

девки и бабы подскочили к костру и бросили шумно, как порох, вспыхнувшую еще над огнем солому.

Заползуха-змея заломы ломает — Ея в огонь! Веретейка-змея зажин зажинает — Ея в огонь!..

Когда было покончено со всеми тремя змеями, карагод рассыпался, раздался лихой свист – и Еремей с Петром, толкнувшись издалека, махнули первыми через костер, по обе стороны кола. Следом стали прыгать попарно остальные – парни с посвистом, у самого кола, пытаясь дотянуться до Купальницы, девки с визгом, подобрав юбки, – с краю, где поуже. Прыгнула с кем-то Неждана – длинные распущенные волосы ее, багровые от огня, волной перелетели следом. Прыгали даже старики со старухами, мелко семеня на разбеге, и ребятишки. Кто не перетягивал через костер, ступал в огонь – принимался под общий смех приплясывать, топать по траве, стряхивая с лаптей угли.

– Ой, кто не прыгнет За Купальню, Ладу-ладу, За купальню, —

рябой рыжий Лука встал перед Бегуном, раскинув руки, приглашая к костру.

– Ой, тот будет Сух колода! —

тотчас подхватили остальные.

– Нечистая сила купального огня боится, – усмехнулся Петр.

– Давай! – азартно кивнул Бегун Леве.

– Всю жизнь мечтал. Иди-иди, потешь папуасов! – отмахнулся тот. Его раздражало чужое веселье.

– Да черт с тобой! – Бегун отошел подальше, качнулся, потирая ладони, примеряясь. За огнем не виден был дальний край костра. Он разбежался, толкнулся изо всех сил под одобрительный гул – в лицо ему ударил снизу раскаленный воздух – и встал далеко за костром, по-мальчишески гордый собой.

Началась новая песня, карагод двинулся вокруг костра:

Ай во поле, Ай во поле липинка, Под липою, Под липою бел шатер. В том шатре, В том шатре стол стоит, За тем столом, За тем столом девица…

Из карагода к костру вытолкнули тощую Грушку.

Рвала цветы, Рвала цветы со травы, Вила венок, Вила венок с городы…

Грушка сняла венок и ходила против карагода, с детской прилежностью показывая, как она рвала цветы и плела венок «со дорогим яхонтом».

Кому венок, Кому венок износить? Носить венок, Носить венок старому…

Карагод остановился, старики и женатые парни вышли к Грушке, прося отдать венок. Она спрятала его за спину.

Старому венок, Старому венок не сносить, Мою молодость, Мою молодость не связать!

Старики вернулись на место, снова начался запев про липинку во поле и про девицу в шатре.

Носить венок, Носить венок милому, Милому венок, Милому венок износить…

В круг вышли парни, они не просили венок, а пытались выхватить его из рук Грушки, та с радостным визгом носилась вокруг костра, как бесенок, пряталась бабам за спины, дразнилась языком. Лука до поры до времени не лез вперед, да и парни не слишком усердствовали.

Милому венок износить, Мою молодость, Мою молодость содержать!

Грушка наконец бросила венок Луке, тот надел его, наклонился – Грушка была на две головы ниже, – и они неумело поцеловались вытянутыми губами, руки по швам, отчего Грушка залилась густым стыдливым румянцем. Они встали рядом, и песня началась с первых слов.

В круг вышла Неждана. Она не прыгала козой, как Грушка, а мягко ступала, покачивая бедрами, с улыбкой быстро пробегая глазами по освещенным костром лицам в карагоде, будто действительно выбирая, кому отдать венок. Не отдав его старикам, она пошла быстрее, а когда к костру вышли парни, побежала, уворачиваясь от них, то поднимая венок над головой, то перекладывая за спиной из одной руки в другую, то в карагоде, то вокруг. Еремей, как и Лука, хотя и участвовал в игре, но пока оставался за спинами, смотрел на Неждану, счастливо улыбаясь.

Милому венок износить, Мою молодость, Мою молодость содержать!

Неждана не бросила венок и не остановилась, она бежала все быстрее, так что волосы летели за спиной, захлестывая ей лицо, когда она кидалась обратно, игра продолжалась, карагод тотчас начал повторять последние слова, тоже все скорей и скорей, торопя ее:

Носить венок, Носить венок милому, Милому венок, Милому венок износить…

Парни уже сами расступались, пропуская к Еремею, тот подошел ближе, но Неждана с хохотом пронеслась мимо него, спрятав венок за спину, и снова выбежала за карагод.

Милому венок износить, Мою молодость, Мою молодость содержать!..

Неждана внезапно на всем бегу стала против Бегуна и бросила венок ему в руки – тот от неожиданности едва успел подхватить.

Песня оборвалась, ахнули бабы, и все замерли на мгновение, только красные языки костра плясали по-прежнему, пытаясь достать до Купальницы. Неждана побледнела и схватилась ладонями за щеки, сама испугавшись того, что натворила. Бегун растерянно глянул на венок: между цветами вплетены были острые листья девясила.

Первым опомнился Петр, он вырвал венок из рук Бегуна и швырнул его в огонь, схватил Неждану за волосы и, пригнув ей голову, поволок в темноту, к Белоозеру.

– Поздравляю, – ухмыльнулся Рубль. – А ты тут, оказывается, времени зря не теряешь?

Карагод распался, бабы собрались вместе посудачить, мужики тоже перешептывались. Еремей стоял один, понурившись. Старики, осуждающе качая головой, погнали ребятню от костра к селу.

Бегун стоял столбом, не зная, что делать. Защитить Неждану он никак не мог, и уходить тотчас, под косыми взглядами, нельзя было.

Вернулся Петр, с полпути, видимо, отправив Неждану домой. Он прошел у костра вперед и назад, раздувая ноздри, оглядываясь на замерших озерчан.

– Ну что, мужики? – крикнул он. – Хватит карагоды с бабами водить? А, парни? Потешимся, кулаками помашем? – его крутило всего от злобы. – Кто со мной на кулачки пойдет? Ну, есть тут храбрецы?

Никто не двигался с места, понимая, к кому вызов.

– Ну, кто тут таков храбрец, что чужие венки ворует, на чужих невест смотрит? – он остановился против Бегуна.

– Достал, козел… – пробормотал сквозь зубы Рубль и принялся стаскивать куртку. – Ну, я пойду!

Бегун попытался остановить его, но Лева только отмахнулся:

– Да брось, у меня красный пояс в шато-кане. Я его уделаю, как Бог черепаху! Видеть не могу эту харю!

Он вышел к костру и бросил назад куртку, оставшись в футболке с голой Мадонной на груди. Петр скинул рубаху. Злоба одного и давно копившееся раздражение другого нашли, наконец, выход.

Озерчане стали широким кругом, освободив место для них. Петр перекрестился, и бой начался.

Рубль встал в низкую стойку – среди зрителей пронесся удивленный гул, – Петр, примеряясь, подступил к нему боком, размахнулся. Лева поставил блок и тотчас нанес резкий прямой удар, рассчитывая, должно быть, что на этом бой и закончится. Но Петр как-то пьяно, небрежно махнул рукой – и кулак только скользнул по его телу.

Бегун, несмотря на всю сложность ситуации, с невольным интересом наблюдал за боем. Лева, видимо, не соврал и действительно когда-то занимался карате: он работал резко и целенаправленно, без единого лишнего движения, каждый удар и блок были закончены и зафиксированы в конце. Петр, наоборот, расхлябанно, во всю ширину от плеча махал длинными руками, пьяно раскачиваясь, и, кажется, не составляло труда сбить его с ног, но Рубль если и доставал Петра, то всякий раз удар приходился в плывущее, уплывающее тело. Силы оказались равны: Лева уверенно блокировал замашистые удары Петра, но и сам не мог пробить крутящуюся мельницу его рук.

Озерчане, конечно, болели за своего и подбадривали Петра криками и советами. А Петр между тем не столько дрался, сколько приглядывался к противнику. Он нарочно открылся и позволил Леве ударить себя, а когда тот, воодушевленный, снова ринулся вперед, неожиданно сбоку, внахлест вокруг его руки ударил в висок и тут же – со всей сдерживаемой до того силой – прямо в лицо. Брызнула кровь из разбитого носа, и Рубль повалился на спину.

Под ликующие крики озерчан Петр отвернулся со скучным видом, брезгливо вытер кровь с кулака о порты и шагнул прочь.

– Петр! – укоризненно крикнул кто-то из стариков.

– Петр, руку! – возмущенно загудели парни.

Петр нехотя вернулся, подошел к Рублю и протянул руку, чтобы помочь подняться. Тот, перекатившись на бок, шарил в кармане куртки. Поднялся сам, выдувая из носу кровавые пузыри, с ненавистью глядя на Петра, и, прежде чем Бегун успел сообразить, что к чему, вскинул зажатый в кулаке баллон и брызнул Петру в лицо.

Тот отступил удивленно, затем склонился от нестерпимой боли в глазах, хотел отойти, но ноги у него заплелись, и он рухнул на траву без сознания, раскинув руки.

Заголосили бабы, мужики кинулись поднимать бесчувственного Петра.

– Убил! Убил нечистым духом! Бабку Арину кличьте!

Бегун вырвал баллон у Левы из рук.

– Не надо никого звать, – крикнул он. – Лицо водой обмойте и на ветер положите – через час отойдет! – он подхватил Рубля под руку и повел его к дому. – Ну что, победил, скотина? Все изговняешь, куда ни сунешься. Он же руку тебе хотел дать!

Тот волочил ноги, качаясь, запинаясь вслепую о корни.

– Папуасы… – бормотал он. – Я вас научу цивилизацию любить…

Ранним утром, когда Еремей собирался у крыльца на охоту, Бегун подошел к нему:

– Еремей, возьми меня с собой. Научи охоте. Стрелок из меня никакой – в армии стрелял, лет двадцать назад, да пацаном из рогатки – так хоть капканы ставить, что ли, птиц ловить…

Еремей натягивал сапоги из толстой сохатины, густо смазанные дегтем. Исподлобья, насмешливо глянул на него.

– Хватит мне бабьей работой заниматься, – настаивал Бегун. – Зима скоро – что мне зимой, кросны сновать? И нахлебником не хочу. Мне мужицкое дело надо…

С весны до поздней осени Бегун прошел весь круг полевых работ – палил прошлогоднюю стерню и взрывал пашню, сеял и полол, сенокосил и метал стога, жал серпом полегшую рожь и молотил, копал картоху и рубил капусту – вникая в каждое новое дело и ничем не брезгуя. Собирал с бабами лещину и грибы, травы, голубику и клюкву, драл бересту на рукоделие и на деготь, по колено в болотной жиже рвал рогоз – высокие стебли с толстым бархатным наконечником, которые всю жизнь считал камышом, – его мясистый полуметровый корень сушили и мололи в хлеб. Оставался еще лен – таскать, стлать, мять, трепать на волокно, но это было уже вовсе бабье искусство – как детей сиськой кормить…

Еремей тоскливо вздохнул – жалко было пропавшего дня, с таким помощником в лесу, как с ярмом на шее, – и нехотя махнул рукой. Он отдал Бегуну большую клеть, сплетенную из лозы, сам закинул на плечи крошни с провиантом, старую свою посадистую винтовку и взял рогатину – рябиновое ратовище с широким стальным пером и поперечиной. Перекрестился на храм, беззвучно проговорил губами то ли молитву, то ли охотницкий заговор и двинулся в лес. Он шагал в полную ногу, не оглядываясь, так что Бегуну приходилось поспешать, чтобы не отстать, не заблудиться. С ними шел Суслон, самая крупная из озерских лаек, сопровождавшая весной Еремея из Рысьего. Его рыжий хвост серпом и густая опушка на задних лапах наподобие галифе мелькали далеко впереди.

Земля, укрытая плотным мхом, еще хранила тепло, а воздух уже остывал за ночь, и по утрам между деревьями повисала холодная белесая дымка. Осень здесь не слепила огненными красками, как в средней полосе, – пожелтел редкий подлесок и опушки, да хвоя выгорела за лето, потускнела.

Суслон вдруг встал. Еремей предостерегающе поднял руку. Потом, не отрывая глаз от сплетения сосновых ветвей над тропой, снял одной рукой винтовку и опер ствол на поперечину.

Бегун, как ни приглядывался, не видел впереди ничего живого. Он осторожно, на цыпочках, переступил ближе к Еремею, чтобы по направлению ствола понять, куда тот целится. Треснула под ногой сухая ветка, и громадный, как индюк, мошник – бородатый лесной петух – ломанулся сквозь ветви, звучно хлеща крыльями. Еремей досадливо обернулся. Бегун только виновато развел руками.

Они двинулись дальше. Чуть погодя Еремей нагнулся и указал ему на пару следов, промятых во мху, и еще пару поодаль.

– Заяц?

Еремей прижал палец к губам, даже оглянулся испуганно.

– Нельзя по имени? – догадался Бегун. Он вспомнил, что озерские охотники никогда не называли зверье перед охотой по именам – лось, медведь, лиса, а сохатый, хозяин, красна. – Косой?

Еремей кивнул. Они прошли по следу; около молодых осинок с обглоданной понизу, размочаленной корой Еремей поставил клеть, бросил внутрь крупно нарезанную репу и поднял заслонку на прут-сторожок. Ловушка была незатейливая: заяц, зайдя в клеть, задевал сторожок, и заслонка, отворяемая только снаружи, падала.

Через полчаса, подстрелив по пути тетерку, – Бегун в этот раз стоял не дыша, – Еремей вышел к другой клети, поставленной накануне. В ней смирно сидел крупный русак, уставший уже, видно, биться о прутья ловушки. Он распластался по земле, прижав уши, надеясь, что его заячий бог пронесет людей мимо, но, увидав их в двух шагах, забился с новой силой, так что клеть ходуном заходила.

Еремей просунул внутрь руку, поймал его за уши и вытащил, прижимая зайца к земле, не давая ему вскинуть для обороны когтистые задние лапы. Достал нож и перерезал горло. Заяц истошно закричал, разевая рот с дрожащим розовым языком, засучил лапами, выдирая мох вместе с землей. Тошнотворно запахло кровью.

Бегун стоял, не в силах оторвать глаз от пульсирующей красной струи, брызжущей на землю, судорожно глотая подкатывающий к горлу комок. Он знал, что заяц тут почитается нечистым зверем и кровь надо сливать до капли.

Еремей глянул на него и жестко усмехнулся. Поднял обвисшего тяжелого зайца, перекрутил его за шею веревкой и подвесил к поясу. Перекрестился, указал Бегуну, чтоб взял клеть, и пошел дальше. Бегун поплелся следом, поглядывая на свесившего мертвые лапы русака…

К полудню они впервые присели на опушке. Еремей достал репу, лук, копченое мясо, настрогал тем же ножом, которым резал зайца, и они – молчком, как и весь день с утра, принялись за еду.

– Послушай, Еремей, – начал наконец Бегун. – Я ведь неспроста с тобой пошел, а не с Лукой, не с Флегонтом…

Еремей равнодушно жевал, опустив голову.

– Все лето хотел с тобой поговорить, как мужик с мужиком, не знал, откуда подступиться, – неловко развел Бегун руками. – Вот ведь как Бог распорядился: чтоб я в Рысий прилетел ни днем раньше, ни днем позже, а чтоб на тебя попал. Чтоб за тобой пошел. Чтоб ты меня спас… И чтоб я Неждану увидал…

В лесу взахлеб лаял Суслон – видимо, опять гнал соболя или белку, но пушное зверье еще не выкунело, и Еремей всякий раз отзывал собаку.

– Честно скажу, не знаю, что делать. Ты ее любишь, а для меня – может, последняя радость в жизни, последний свет в окошке. Я уже пытался про нее не думать, не смотреть на нее – не могу…

Еремей вскинул к нему окаменевшее лицо со сведенными бровями – он смотрел на Бегуна в упор и будто не видел – и стал подниматься. Бегун тоже встал перед ним.

– Давай вместе решать, как нам тут быть. Не может же это до бесконечности продолжаться…

Еремей не глядя подхватил с земли рогатину и поднял наперевес.

– Ты что… – Бегун отступил на шаг. – Не ожидал я от тебя…

Еремей грубо схватил его плечо и отшвырнул себе за спину. В ту же секунду раздался низкий, раскатистый, утробный рык, от которого у Бегуна сами собой подогнулись колени, и из густого кустарника с треском проломился на опушку медведь. Суслон висел на нем, осаживая назад. Медведь вертелся то в одну сторону, то в другую, отмахивался от него. Увидав людей, он припал на передние лапы, выгибая шею, задирая черную губу, обнажив клыки с тягучими нитями слюны и бугристые десны. Еремей отступал, держа рогатину перед самой его мордой. Медведь лапой попытался поймать рогатину, потом поднялся в рост и кинулся.

Еремей быстро глянул назад, чтобы удостовериться, что Бегун за спиной, – и опоздал: он с короткого замаха всадил перо медведю в грудь, но не успел упереть пяту в землю. Ратовище скользнуло по мху и подсекло его самого под ноги. Еремей упал, и медведь навалился на него, подмял своей тушей, ворочаясь с ревом, ломая человека. Напрасно бесстрашный Суслон лез ему под самые когти, пытаясь отвлечь на себя.

Бегун видел в упор холодные маленькие глазки с мошкой, налипшей на веках, – и оцепенел перед этой тупой, неодушевленной животной силой. Он не успел сообразить, что надо делать: бежать без оглядки, звать на помощь неизвестно кого, – пятясь, запнулся о лежащую на корнях берданку, схватил дрожащими руками и вдруг, как случалось в минуту опасности в деревнях и ночной Москве, с похолодевшим сердцем заорал во всю глотку:

– Стоя-а-ать!!! – и выстрелил прямо в медвежью морду.

Дробь хлестанула медведю по глазам, он привстал, яростно рыча, и замотал башкой. Этого мгновения хватило – прежде чем медведь успел кинуться на Бегуна, Еремей выкрутился из-под него, подхватил рогатину, вогнал ему под лопатку и, падая на бок, всем весом придавил ратовище к земле. Медведь попытался еще подняться, каждым движением загоняя глубже перо, хрипло и все реже рыча, пока не замер на вдохе…

Бегун долго еще, напряженно пригнувшись, сторожил его. Потом облегченно распрямился – и разом обмяк, устал до того, что едва руку смог поднять – утереть липкий пот.

Он обошел медвежью тушу. Еремей тужился встать, упираясь руками в землю. Хозяин подрал ему только спину, где клочья холстины торчали вперемешку с мясом, но, видно, сильно помял. Бегун закинул его руку себе вокруг шеи и поднял. Так они прошли сотню шагов. Суслон бежал рядом, иногда садился, зализывая отметины доставшихся и ему медвежьих когтей. Еремей все громче постанывал и, наконец, сполз на землю. Тогда Бегун с трудом поднял его на плечи и понес, неловко ступая под тяжестью.

– Вот же судьба… – задыхаясь, сказал он. – Так и будем друг друга таскать – то ты меня, то я тебя…

Когда он, взмокший до нитки, в налипшей на лицо хвое и паутине, дотащился до села, ото всех изб с воем кинулись бабы и девки, поднятые криком ребятишек, потом подоспели мужики, приняли у него бесчувственного Еремея и внесли в избу, уложили на лавки. Изба полна была народом, волокли корчаги с чистой водой, чтобы омыть рану. Неждана, белая, с отхлынувшей от лица кровью, стояла подле на коленях, держа в руках ладонь Еремея.

Привели под руки Арину, страшную старуху-знахарку, поднявшую весной Бегуна с Рублем. Она велела зажечь свечи и распарить принесенные ею травы и коренья, потом махнула сухой рукой, чтобы все вышли.

– На море на океяне, на острове Буяне лежит бел-горюч камень Алатырь, – забормотала она. – На том камне Алатыре сидит красная девица, швея-мастерица, держит иглу булатную, вдевает нитку шелковую, зашивает раны кровавыя. Булат прочь отстань, а ты, руда, течь перестань…

Народ столпился у крыльца. Бегуна ни о чем не спрашивали: медвежьи отметины видели не раз и сразу опознали. Бабы принесли и ему воды – отмыться от чужой крови.

Бегун нашел глазами Неждану – она стояла поодаль от всех, глянула на него сквозь слезы и опустила голову.

Бегун и Лева парились в маленькой Еремеевой баньке. Пар был так густо настоян на травах, что поначалу и вдохнуть было невмочь.

– А-а-а! – истошно орал Лева, орудуя березовым веником, то исчезая в пару, то неясно проявляясь снова. – Ага-га-га-га!!! Вот что я тут люблю – единственное, – так это баньку! Рубят фишку в этом деле, сволочи!

Бегун на прилавке растирался травой.

– О-осень! Золотая о-осень!.. – пел в животном восторге Рубль. – Скоро болота ста-анут!.. И возьмем мы Ярое око! И пойдем к едрене ма-атери!..

– Нет, Лева, – сказал Бегун. – Даже если пойдем, то ничего не возьмем. С миром пойдем.

Рубль явил из густого пара удивленную физиономию. Недоверчиво присмотрелся к нему: не шутит ли?

– Ты что, Бегун?… Ты серьезно?… А для чего мы сюда перлись? На экскурсию? Ты же сам меня сюда потащил! Мы чуть не сдохли с тобой! Чего ради?… Это ведь не у меня долги в Москве – у тебя! Доска лимон гринов стоит!

– Здесь у нее другая цена, Лева, – покачал головой Бегун. – Она деньгами не меряется.

– Это попова внучка тебя в веру обратила?

– Я и раньше верил.

– Вот только не надо этого фуфла! – заорал Рубль. – Ненавижу вот эту брехню! Ненавижу, когда на «мерседесах» баб своих, бывших валютных б…, крестить возят! Когда президент со всей своей сворой в храме стоит, ручку патриарху целует – тошнит меня! Когда про веру врут – тошнит меня, тошнит! Э-э, – Рубль сунул два пальца в рот. – Я тоже крещеный! Я тоже верю! Верю, Господи! – перекрестился он. – Только не в дедушку на облаке! Верю, что есть высшая сила, мировой разум, который не даст нам сдохнуть от радиации, от СПИДа, от придурков-политиков! Верю! Только Бог у нас разный! Я напрямую верю – туда! – указал он в низкий потолок, увешанный гроздьями крупных капель. – Без досок и продажных попов! Я три курса МИФИ закончил, пока с досками не закрутился, – не знал? Думал, Лева Рублем родился? Теория расщепляющихся материалов! Я знаю, из чего этот мир состоит, каждый вот этот листочек – и как все это в пыль может разлететься! Что же, у меня с этими папуасами один Бог?

Бегун плеснул воды на камни. С трескучим шипением рванулись клубы густого пара, заволокли баню.

– Сваришь! – Рубль упал на пол.

– Бог один у всех, – сказал Бегун.

– Ага. «Этого не может быть, потому что не может быть никогда». Больше сказать-то нечего… Слушай, ну не мне же тебе объяснять. Мы ведь доски не крали, мы их спасали! – решил подойти с другой стороны Рубль. – Погнили бы все, к чертовой матери, на чердаках и в сараях. А так люди на них смотрят. Пусть не здесь, пусть в Америке, хоть в Занзибаре – главное, есть они! Ты же художник, едрена корень, ты же больше меня понимаешь. Такая красота в болотах пропадает! Неужели ты не хочешь, чтобы ее люди увидели?

– Не в доске красота, – сказал Бегун. – Ты лица у них видел, когда они молятся? Вот где красота.

– Мой Спас! – исчерпав все аргументы, заорал Рубль. – Не отдам! Я за него муки принял!

– Еще примешь, – захохотал Бегун и, пригнувшись к полу, снова плеснул воды.

Рубль с воплем, лбом выбив дверь в густом тумане, вылетел из баньки и заплясал по заиндевелой траве голышом на виду у села, источая пар от красной обваренной кожи.

Еще не ударили морозы, октябрь понемногу выхолаживал землю, сковал ручьи и болота и только потом уже накрыл снегом; изо рта валил пар, но воздух еще не жег щеки, а холодил, напоминая, что дело к зиме.

Когда стемнело, Бегун оделся и вышел из дому. Как обычно, он не пошел напрямки, по пробитым в снегу тропам, а воровато обогнул село кругом по лесу, глубоко проваливаясь в сугроб. Собаки не приучены тут были сторожить от людей, встречали молча.

В поповском доме тускло светилась лучина за промасленным холстом в окне. Бегун встал за овином, осторожно поглядывая из-за угла, в который уже раз радостно удивляясь тому, что вот через двадцать с лишним лет угораздило снова торчать под окнами и томительно ждать свидания, считать минуты и гадать: выйдет ли она или погаснут окна и опять придется ему, уставшему от ожидания до дрожи в руках – будто камни таскал – плестись обратно.

Стукнула дверь, с крыльца сошел Еремей и зашагал через село к себе. Чуть погодя раздался скрип снега под ногами – Неждана в наскоро повязанном платке, в заячьем полушубке бежала к овину. Свернула за угол, налетела в темноте прямо на него, вздрогнула и даже вскрикнула тихо. Бегун схватил ее, прижал к себе, стал торопливо целовать холодные щеки, волосы над упавшим на плечи платком. Неждана оттолкнула его и отступила на шаг, глядя испуганными круглыми глазами.

– Что ты? Грех-то какой!.. Никогда так не делай, а то не приду больше!

– Не буду, не буду…

– Господи… – она прижала ладони к пылающим щекам, укоризненно качая головой. – Батюшка угадает, спросит, а я соврать-то не смогу!

– Еремей приходил?

– Да… Жалко мне его. И стыдно… Сидит, молчит и глаза прячет. И я посмотреть не решаюсь. Так и сидим… Угадал, наверное, – следы-то нетрудно прочесть, – указала она на глубокие следы Бегуна. – А не дай бог, Петр узнает – убьет или тебя, или меня…

– Ты моя Неждана… – Бегун осторожно, чтобы не испугать снова, провел рукой по ее тяжелым шелковым волосам. – Я думал – жизнь кончилась, что было, то было, а больше ждать нечего. А Бог такую нежданную радость дал.

– Не будет нам радости. – Неждана была расстроена сегодня, в голосе дрожали слезы. – Я давеча гадала на зеркалах: два зеркала напротив поставила, две свечи зажгла, а не увидала – ни тебя, ни Еремея, ни другого. Видно, в чернички мне идти написано…

– Да в ваших зеркалах и себя-то трудно увидеть, – засмеялся Бегун.

– А батюшка нынче опять Еремею про свадьбу говорил, – не слушая, продолжала она. – Сватов велел на той неделе слать. Не знаю я, что мне делать, – она всхлипнула. – Лучше б не приходил ты к нам, лучше б я тебя не встречала…

– Послушай, Неждана, – сказал Бегун. – Помнишь, ты говорила, как двое перед церковью, при всем народе, взялись за руки и батюшке в ноги упали? Завтра Казанская, давай и мы с тобой, как народ соберется…

– Нет! Нет, что ты! – она испуганно замотала головой.

– Зачем мучить друг друга! Лучше сразу все решить.

– Нет! Нет! Нет! Он нас не благословит! – Неждана даже отступила к дому.

– Это честно будет, и перед людьми, и перед Богом. Чем вот так прятаться, как два вора! Ты же сама говоришь – Еремей угадал, а значит, скоро все узнают. Не благословит – пойдешь замуж за Еремея, а я тебе на глаза попадаться не буду…

– Не решусь я при всех…

– Я сам к тебе завтра подойду, – настаивал Бегун.

– Вышел кто-то, – обернулась Неждана к дому. – Идти мне надо…

Бегун удержал ее за руку.

– Сговорились? Как все перед церковью соберутся…

– Петр! – ахнула Неждана. – Пусти, увидит! – она отчаянно рванулась.

– Сговорились? Не испугаешься в последнюю минуту?

– Хорошо, будь что будет… – тихо сказала Неждана. Бегун отпустил ее, и она наконец побежала к дому.

– Где тебя носит на ночь глядя? – грубо спросил Петр.

– В овин ходила, сена ягнятам дала.

Петр пошел дальше, встал в шаге от Бегуна, притаившегося за углом, подозрительно огляделся и пошел обратно.

Вернувшись домой, Бегун запалил лучину и сел, глядя на пляшущий огонек, улыбаясь. Услышал вдруг, что руки пахнут Нежданой – терпким настоем из березовых почек, которым озерские девки мыли волосы, – и прижал ладони к лицу. Потом перенес лучину на лавку в угол, чтобы осветить икону, и встал на колени.

– Господи, – сказал он. – Вот он я, грешный. Ты знаешь, я суетно жил, все бежал куда-то, чего-то искал и не понимал, что ищу тебя, Господи. И вот я снова такой, каким Ты меня явил на этот свет: с чистой душой, беспомощный и весь в Твоей власти. Господи, я никогда и ни о чем Тебя не просил, сейчас в первый раз прошу: помоги, Господи, яви завтра Свою милость…

Распахнулась дверь, ударил холодный сквозняк и загасил лучину. В сараюшку ввалился Рубль, промерзший, с заиндевелой бородой.

– Хватит лучину жечь – двадцатый век на дворе! – заорал он. – И сказал Лева: да будет свет. И стал свет! – он включил мощный фонарь. Жесткий электрический луч прорезал таинственную полутьму, осветил клочья мха, торчащего меж неровно тесанных бревен, потрескавшиеся тусклые краски на иконе.

Бегун поднялся и сел за стол, по-прежнему покойно улыбаясь в пространство. Рубль озадаченно глянул на него, вытащил сигарету, шикарно прикурил и пустил кольцо дыма ему в лицо. Бегун не реагировал.

Лева протянул ему пачку, Бегун взял сигарету и тоже закурил. Рубль терпеливо ждал. Бегун несколько раз затянулся – и вдруг выхватил сигарету изо рта, изумленно глянул на нее и на сияющего Левку:

– Откуда?

– Ну наконец-то! – поклонился Рубль. – Проснулся, слава богу! С добрым утром вас!

– «Буран» нашел? Как?

– Как? – усмехнулся Лева. – Я неделю уже с утра до вечера по лесу бегаю, пока ты тут мечтаешь!.. Я еще тогда, весной, подумал: не может быть, чтоб далеко было, – взахлеб стал объяснять он. – Еремей, конечно, здоровый мужик, но сколько он нас двоих на себе переть мог? Ну, я к старикам издалека подошел: бывают ли, мол, в этих краях природные катаклизмы? А они говорят – был вихрь лет десять назад, думали уже, Страшный суд начался, но он стороной прошел, много леса повалил. И показали, в какой стороне. Как болота стали, я двинул – всего-то пять часов идти. Не промахнешься – бурелом полосой лежит, как ни петляй, все равно к нему выйдешь. Я вдоль пошел, смотрю: стоит! Стоит, родимый! – радостно засмеялся Лева. – Только поржавел чуток. Но у Потехина в прицепе и масло, и инструменты. Аккумулятор сел, так я снегу натопил – долил. Молился полчаса, боялся ключ повернуть, молился первый раз в жизни, чтоб завелось! Свечи на костерке прокалил, ввернул горячие – завелся! Завелся!!! И зарубки твои на месте! – он изо всех сил лупил безучастного Бегуна кулаком по плечу. – Все! Конец! Отмучились! – Он вскочил и пнул столец, запустил в угол светильник с лучиной и заметался по дому, опрокидывая и круша все, что можно было свалить на пол. – Спасибо этому дому! Конец, Бегун, свобода!!! Вставай! По моей лыжне и ночью дойдем! Они к утру только очухаются – а мы уже далеко!

– Я не пойду, – сказал Бегун.

Лева замер на полудвижении, замахнувшись ногой, как в стоп-кадре.

– Ты что, свихнулся совсем?! Я же за тобой вернулся! Я сразу мог рвануть, уже на полпути был бы, а я пять часов обратно пилил!.. Ты в самолете уже все забудешь, как кошмарный сон. Это сон! – широко развел он руками. – Нет никакого Белого Озера, ни на одной карте нет!

– Есть, – покачал головой Бегун. – Даже если это сон – не хочу просыпаться.

– Неужели из-за девки этой? – растерянно спросил Рубль. – Ну так забирай ее! А не пойдет – свяжем, понесем. И делай с ней в Москве что хочешь, она тебе среди нормальных людей через три дня опротивит, это здесь у тебя… голова закружилась от свежего воздуха… Не обманывай себя! Ты же цивилизованный человек, ты понимаешь, что это чистый случай, что их до сих пор не обнаружили. Завтра или через год занесет сюда шальной самолет – геологов, пожарников, – и все! Налетят журналисты, ученые – и не будет твоего Белоозера…

Это Бегун понимал, но старался не думать об этом. Большой мир время от времени напоминал о себе. В ясную погоду к северу видны были летящие на огромной высоте по транссибирскому коридору лайнеры. А однажды, собирая морошку, Бегун наткнулся в болоте на пустой подвесной бак, сброшенный истребителем.

– Нет, я тебя здесь не оставлю! – Лева обхватил его, пытаясь поднять. – Вставай, говорю!

Бегун засмеялся и обнял его, похлопал по спине.

– Спасибо, Лева. И не говори ничего больше, ладно? Ты все равно не поймешь. Мне хорошо здесь. Мне только Павла не хватает. Но я заберу его, когда смогу… А ты иди. И не торопись, а то заблудишься. Никто за тобой гнаться не будет. У меня только одна просьба – обещаешь? Не рассказывай никому. Забудь. Как сон… Ну, прощай…

Бегун проводил его до двери. Лева перешагнул порог, оглянулся последний раз и – будто провалился – исчез в ночной тьме.

Спозаранку, в тающих утренних сумерках озерчане собрались, как обычно в праздник, подле храма – бабы и девки в белых платках и телогреях, мужики в свежих рубахах под распахнутым воротом зипуна и кушаках. Выходили из домов семьями, чинно раскланивались.

Неждана стояла чуть поодаль от своих. Увидав Бегуна, она вспыхнула вся ярким румянцем, качнулась было, чтобы шагнуть навстречу, и не смогла Двинуться с места, смотрела в глаза ему отчаянно и беспомощно.

Бегун медленно прошел сквозь толпу озерчан, машинально, не глядя, кивая в ответ на поклоны, взял ее руку и двинулся к церкви. Ахнули кругом бабы, говор затих, озерчане расступились перед ними, оглядываясь на растерянного Петра и потупившего глаза Еремея. Бегун чувствовал, как дрожит у него в руке ладонь Нежданы.

Когда они приблизились, дверь церкви распахнулась и навстречу им шагнул отец Никодим – темный лицом, со всклокоченными седыми волосами. Неждана вздрогнула всем телом и попятилась. Отец Никодим глянул на них безумными невидящими глазами, ступил еще шаг и рухнул навзничь.

Озерчане, очнувшись, все разом кинулись подымать его со снега. Бегун выпустил руку Нежданы и бросился в церковь. Святые лики скорбно смотрели на него, замершего на пороге.

Посреди иконостаса, там, где висело Ярое око, зловеще зиял черный бездонный провал.

Никто не обвинял Бегуна, никто его ни о чем не спросил, никто даже не глянул в его сторону, все стояли в скорбном оцепенении. Даже младенцы на руках матерей притихли. Потом мужчины собрались в круг со стариками, коротко посовещались. Еремей, Лука и Петр встали на лыжи и двинулись по свежему следу.

Бегун, наконец, очнулся. Он кинулся в избу, схватил свои гольцы. Последний раз оглянулся на молчащих озерчан, на белую, как полотно, Неждану и пошел за охотниками.

Те ходко, размашисто шагали гуськом. Бегун поначалу нагнал их, окликнул, но никто из троих не обернулся. Он какое-то время тянулся следом, затем стал отставать и вскоре совсем потерял их из виду, только слышал иногда звонкие голоса увязавшихся за хозяевами лаек. Не было нужды бежать очертя голову, надо экономить силы перед долгим переходом до Рысьего. Охотники спешили, рассчитывая настичь вора еще засветло, они не знали, что Лева нашел снегоход и сейчас, наверное, уже газует к поселку…

Как и ожидал Бегун, он увидел всех троих за буреломом, там, где кончался лыжный след и начиналась широкая гусеничная колея. Когда он подошел, переводя дух, Еремей махнул в сторону поселка и вопросительно кивнул.

– Завтра к вечеру доберется, – ответил Бегун.

Еремей вильнул ладонью в воздухе.

– Не заблудится, – покачал головой Бегун. – Я оставлял зарубки, – он указал на сосновый ствол с вырубленной корой. – Он может выбраться из Рысьего только на самолете. Самолет летает два раза в неделю. Если повезет, мы еще застанем его там. Если нет – я полечу за ним. Я знаю, где его искать, я верну Спаса, только доведи меня до Рысьего!

Охотники встали в кружок, голова к голове, отгородившись от него спинами, и долго шептались о чем-то. Бегун стоял в стороне, дожидаясь решения. Наконец они повернулись.

– Ты пойдешь с ним, – сказал Петр. – Вы будете вместе и не разойдетесь ни на шаг, никогда и нигде!..

Помолившись перед дальней дорогой, Еремей первым двинулся по гусеничной колее. Лука и Петр долго смотрели им вслед, крестили в спину, потом повернули обратно к Белоозеру.

Еремей шел в полную силу, не жалея его. Только когда Бегун совсем отставал, он сбавлял ход, пережидал, нетерпеливо глядя через плечо. Суслон, как обычно, бежал далеко впереди. Время от времени он цеплялся за белку или птицу, долго лаял, удивляясь, почему хозяин не спешит на зов.

Уже в кромешной тьме Еремей свернул с колеи к старой сосне, достал из глубокого дупла, закрытого от любопытного зверья чугунным котелком, солонину, сухари, скрученную в свиток бересту для костра и медвежью шкуру.

Они выкопали лыжами яму в сугробе и легли, завернувшись в шкуру, осыпав края ямы, чтобы укрыться снегом. Суслон улегся рядом. Еще затемно, задолго до рассвета, они поднялись и двинулись дальше.

Бегун потерял счет времени, он волочил налившиеся свинцовой тяжестью, стопудовые лыжи, иногда отключался – наверное, засыпал на ходу, – а когда, очнувшись, снова открывал глаза, видел вокруг все тот же безмолвный снежный пейзаж, а прямо перед собой спину неутомимого Еремея с винтовкой на плече, так что непонятно было, спал ли он час, сутки или только на мгновение прикрыл глаза.

Отключившись в очередной раз, Бегун налетел на вставшего Еремея. Поперек колеи стояли сани от «Бурана», кругом валялись пустые канистры. Видимо, слив в бак последний бензин, Рубль освободил снегоход от тяжелого прицепа.

Задыхаясь от усталости, Бегун разевал рот, как выброшенная на берег рыба, и застудил горло ледяным воздухом. На третий день он стал покашливать, захрипел на вдохе, промок от горячего липкого пота, но молчал и, как робот, шагал за Еремеем. Встав на ночевку, Еремей напоил его каким-то отваром из трав, припасенных в каждом дупле-тайнике, раздел и растер жгучей мазью. Наутро Бегун поднялся, ослабший, но здоровый, и они двинулись в путь…

Они вышли к Рысьему в сумерках. Под окнами гостиницы стояли три «Бурана», и среди них – знакомый, потехинский, без прицепа.

За столом, уставленным водкой, сидели хозяйка Елизавета, какой-то охотник с осоловевшими глазами, уже набравший свою дозу, и сам Потехин.

– А вот и он! – радостно захохотал Потехин, увидав Бегуна. – А меня с зимовья вызвали – говорят, «Буран» твой приехал! А я уже другой купил! На хрена мне два? У меня жопа, конечно, здоровая, но все-таки одна! Ну, здорово! – он облапил его, гулко хлопнул по спине. – А мы вас было похоронили. Неделю искали, Петрович все кругом облетал, но снег пошел – думали, замело вас. Садись, обмоем твое воскрешение! За это пить надо не просыхая – считай, заново родился!

Елизавета, глядя на Бегуна круглыми глазами, как и вправду на пришельца с того света, подала новые стаканы.

– Нашел-таки свое Белоозеро? Левка тут три дня пил, опомниться не мог, рассказывал… А, Еремей! – махнул он тихо вошедшему охотнику. – Так ты, значит, у нас на Белом Озере живешь? Кругом костра хороводишь? Десять лет знаемся – хоть в гости бы позвал, девок ваших пощупать!

Бегун быстро глянул на мрачного Еремея.

– Какое Белоозеро? – удивился он.

– Как? – опешил Потехин. – Деревня целая, все как ты и рассказывал тогда.

– Это Левка наплел, что ли? – засмеялся Бегун. – Это он к докладу в институте готовится. Деньги-то казенные просадили, отчитываться надо. Неплохо придумал!.. – он толкнул под столом Еремея, тот тоже изобразил подобие улыбки. – Болота, понимаешь, раскисли, вот и пришлось лето у Еремея пересидеть, пока опять станут. Ну, Левка! – покачал он головой. – А где он, кстати?

– Тут утром скорая помощь прилетала. Парня нашего рысь подрала. Вот он его приволок, – кивнул Потехин на засыпающего охотника. – Места живого нет… Улетел с ними в Букачачу.

– Ты не знаешь, оттуда рейсы в Москву есть?

– По четвергам вроде пролетом из Хабаровска. Что там у нас сегодня? – глянул Потехин на стенной календарь с бронзовотелыми японками. – Среда. Вот завтра и будет.

– А Петрович когда обещался?

– Тоже завтра. Сам жду – патроны привезет… Ох, и рад же я тебя видеть! – снова обнял он Бегуна…

Укладываясь в кровать под раскаты громового потехинского храпа, Бегун вдруг озадаченно глянул на Еремея.

– Погоди… А деньги? У нас же денег нет, даже до этой чертовой Букачачи. А если в Москву лететь?

Еремей спокойно кивнул и вышел. Он вернулся через час с тяжелым мерзлым мешком, припрятанным, очевидно, неподалеку в дупле, и вывалил на кровать гору денег: банковские пачки и просто перехваченные резинкой купюры.

– Откуда? – присвистнул Бегун. – Это что, остатки скопились? Да мы с тобой богачи!.. А царских нет? – засмеялся он, обнаружив дореформенные деньги. – Можешь выбросить, они уже лет тридцать не в ходу.

Теперь он понял, почему Еремей так снисходительно смотрел на грабителя-приемщика: и этих малых денег хватало с избытком, приходилось прятать остатки, чтобы не забивать торбу бесполезными бумажками.

Кукурузник, задрав нос, замер на лыжах у берега. Пригибаясь под воздушными струями, бьющими в лицо ледяной крупой, Бегун втолковывал Еремею:

– Ну зачем тебе лететь? Жди меня здесь! Ты же не знаешь там ничего!

Еремей указал на него и на себя, поднял два пальца и плотно сжал: будем вместе и не разойдемся ни на шаг. И без слов понятно было, что, даже если придется спуститься в ад, он пойдет следом.

– Ладно, поехали! – махнул Бегун. – Воздушной болезнью не страдаешь?

Петрович открыл дверь и передал Потехину ящик с патронами.

– Воскрес? – крикнул он Бегуну. – Сейчас вознесешься!

Когда самолет, разбежавшись по льду, поднялся, Еремей изо всех сил вцепился в скамейку, с детским изумлением глядя на верхушки заснеженных сосен и стремительно уходящие вниз избы, на крошечную человеческую фигурку, машущую вслед.

На подлете к городу Петрович связался с аэропортом и показал Бегуну большой палец.

– Успели! – крикнул он. – Я попросил, чтоб вылет задержали. Вон стоит московский, – указал он вниз, на замерший у аэропорта лайнер. – С тебя причитается!

– За мной не станет! – Бегун хлопнул его по плечу. – Спасибо, Петрович! Жди обратным рейсом, с гостинцами!

Кукурузник подрулил на лыжах к самому аэропорту. Ту-154 с ураганным свистом продувал двигатели на рулевой дорожке. Еремей перекрестился, с ужасом глядя на чудовищную железную птицу.

– Вон он! – крикнул Бегун. Рубль с последними пассажирами неторопливо поднялся по трапу и исчез в самолете. – Бежим!

Он не считая просунул деньги в окошечко кассы:

– Два до Москвы!

– Паспорта давайте, – протянула руку кассирша.

Бегун опешил. За полгода он успел забыть, что на свете существуют такие необходимые вещи, как паспорт.

– Понимаете, девушка, – доверительно наклонился он к окошечку. – У нас нет паспортов. Но нам очень нужно улететь этим рейсом.

– Потеряли, что ли?

– Нет. Я костер им разводил, – честно признался Бегун. – А у него, – кивнул он на Еремея, – отроду не было.

– Что вы мне голову морочите! – кассирша бросила обратно деньги.

На счастье, в аэропорт вошел Петрович со вторым пилотом.

– Выручай, Петрович! – кинулся к нему Бегун. – Паспортов нет…

– Сделай, Люда, – кивнул тот кассирше. – Человек только из мертвых воскрес, не успел еще паспортом обзавестись.

– Ох, Петрович, подведешь ты меня под монастырь! – покачала головой та, но все же выписала билеты.

У контроля их ждала стюардесса.

– Вы из Рысьего? Ну, наконец! Пойдемте, – она первой двинулась к выходу.

Но едва Еремей шагнул под арку металлоискателя, раздался пронзительный звонок. Он замер, испуганно вжав голову в плечи.

– Что у вас в карманах? – спросил милиционер. – Металл есть? Деньги? Нож? Часы?

Еремей провел руками по пустым карманам.

– Это крест! – догадался Бегун. – У него крест на груди!

– Снимите крест и пройдите снова, – велел милиционер. Но Еремей двумя руками вцепился в крест под рубахой.

– Сними! – умолял Бегун. – Пройдешь два шага, вот сюда – получишь обратно!.. Верующий человек, понимаете, – в отчаянии обратился он к милиционеру. – Не может он снять крест!

Милиционер категорически покачал головой:

– Без паспорта, да еще звенит! Может, он гранатами обвешан?

– Ну, знаете! – потеряла терпение стюардесса. – Вы тут разбирайтесь, а мы отправляемся. И так на двадцать минут задержали!

Бегун уныло смотрел, как самолет, оставляя дымный форсажный след, круто уходит в небо.

– Через пять часов Спас будет в Москве, – сказал он Еремею. – А мы по твоей милости будем неделю на поезде трястись…

Он взял билеты в спальный вагон – деньги позволяли, а главное, надо было оградить Еремея от любопытства попутчиков. В привокзальном магазине купил городскую одежду себе и Еремею и продукты в дорогу.

В купе он переоделся и разложил перед охотником джинсы, свитер и куртку-пуховик.

– Надевай.

Еремей брезгливо глянул на яркие шмотки и покачал головой.

– Ты что, в шкурах по Москве гулять собираешься? За тобой люди будут толпами ходить и пальцем показывать! Тебя первый же милиционер заберет, потом месяц будут выяснять, кто ты и откуда и почему у тебя паспорта нет, и не увидишь ты больше Спаса! Надо быть незаметным, понимаешь? Чем меньше на нас будут обращать внимания – тем лучше.

Еремей поколебался и нехотя стал переодеваться. Под исподней рубахой ниже креста Бегун увидел тяжелый кожаный кошель.

– А это что?

Еремей достал кошель и высыпал на ладонь патроны.

– Да-а… – протянул Бегун. – Хорошо хоть не обыскали в аэропорту… Красавец, хоть куда! – оценил он джинсового Еремея, застегнул ему молнии и липучки и подтолкнул к зеркалу. – И прическа модная – русский стиль!

Поезд тронулся и застучал колесами по стрелкам.

– Теперь слушай. – Бегун усадил Еремея напротив. – Я уважаю твой обет, но мы с тобой попали в сложную ситуацию. Мне нужно, чтобы ты говорил. Хотя бы иногда. Когда мы вернемся в Белоозеро, ты снова будешь молчать, но сейчас мне нужно слышать твой голос. Я не собираюсь с тобой лясы точить, мне нужно, чтобы ты мог спросить что-то или ответить, понимаешь?

Еремей молча смотрел на него.

– Мы едем в Москву, ты не представляешь, что такое Москва! – повысил голос Бегун. – Ты многого не понимаешь, а я не пойму, чего ты не понимаешь! Если ты хочешь, чтобы мы нашли Спаса и вернулись, ты должен говорить! Если бы ты спросил отца Никодима, он сказал бы тебе то же самое!.. Ну, скажи, что ты меня понял!.. Ну! Спроси меня что-нибудь!!!

– Ты теперь без умолку будешь так орать? – спокойно спросил Еремей…

Все пять дней пути с утра до ночи Еремей молча сидел у окна, глядя на неведомый мир. Смотрел без любопытства, спокойно, исподлобья, как лазутчик в стане врага. Если бы на его месте оказались Лука или Петр, ни разу в жизни не покидавшие Белоозера, все было бы сложнее. Еремей же видел в Рысьем самолет и снегоходы, электрический свет и радио и множество других неизвестных озерчанам вещей. Поражали его только масштабы – Чита и другие большие города, многоэтажные дома, бескрайняя гладь Байкала, а особенно людские толпы, скопление случайных людей в одном месте. Он не сразу осознал, что в их поезде, в этих избах на грохочущих железных колесах живет в десять раз больше народу, чем во всем Белоозере, и все эти люди случайно оказались вместе и вовсе не знают друг друга.

Бегун тоже смотрел на мир за окном и невольно видел его глазами Еремея. Он так же, как и Еремей, забеспокоился, увидав Красноярск, накрытый ядовитой мглой, и сотни труб, исторгающих бурый дым; так же тоскливо проводил взглядом бесконечное кладбище кораблей на берегу Оби, сквозящее ржавыми скелетами; пережил смертный ужас, когда проезжали нефтяные края за Волгой и до горизонта раскинулась мертвая степь, оплетенная щупальцами нефтепроводов, и тысячи качалок размеренно задвигали стальными локтями вверх и вниз, без устали высасывая сок из земли; так же истово перекрестился за Сызранью, учуяв просочившийся в вагон сатанинский серный запах от перегонных заводов…

Но, в отличие от Еремея, Бегун понимал, что самое страшное еще впереди – Москва.

Поезд подошел к Казанскому вокзалу рано утром. Он долго тащился по лабиринту подъездных путей мимо закопченных пакгаузов, товарных станций с колченогими козловыми кранами. Здесь еще не было снега – неуютное, безнадежное предзимье, редкие деревья тянули голые, будто обгорелые ветви к низкому небу. Серая вязкая дымка висела над городом, обволакивая шпиль высотки у трех вокзалов.

Бегун и Еремей стояли в тесном тамбуре за спиной мрачной проводницы в черном форменном пальто. Бегун сочувственно глянул на охотника – тот молился, прикрыв глаза, прося Господа дать силы в грядущих испытаниях. Вонючий тряский вагон хоть как-то связывал его с Белоозером, теперь ему предстояло сойти прямо в царство Антихриста.

Испытания начались с первого шага. Был час пик, тысячи злых, невыспавшихся серых людей перли с пригородных электричек плечом к плечу, навстречу с матом ломились носильщики с грохочущими тележками, кто-то лез поперек, волоча отставший чемодан, тысячи ног шаркали по асфальту, над головами гремела в динамиках неразборчивая скороговорка, с площади ревели клаксоны машин.

– Держись крепче! – крикнул Бегун.

Толпа вынесла их на площадь. Здесь опаздывающий на поезд мужик с безумными глазами вклинился между ними и разорвал их руки. Еремея закружило в людском водовороте и выбросило на дорогу. Отъезжающее такси рявкнуло на него в упор. Вместо того чтобы отступить обратно на тротуар, Еремей кинулся дальше, чудом выскочил из-под колес другой машины. Мгновенно образовалась пробка, Еремей в ужасе метался между раскаленных рычащих капотов, потом воздел руки к небу и, крича неслышимую в визге тормозов и реве сигналов молитву, упал на колени на дрожащий асфальт. От светофора пробивался к нему постовой. Бегун, расталкивая людей, лавируя между машин, успел раньше, схватил его за руку и потянул к метро.

Воздух, насыщенный выхлопами, осязаемо струился, перетекал над площадью, колыхал очертания зданий, как миражи. Еремей задыхался. Они спустились под землю. Перед эскалатором, глядя в уходящий вниз бесконечный тоннель, он обреченно спросил:

– Я должен сойти туда?

– Только не стой – затопчут! – Бегун втащил его на зыбкие ребристые ступени.

С грохотом вылетел из черного провала поезд. Бегун вдавил Еремея в переполненный вагон и втиснулся следом, выдохнув, прогнувшись, чтобы дверь закрылась сзади.

Замелькали огни в кромешной тьме за окнами. Еремей осторожно оглядывался по сторонам. Мертвые люди окружали его. Они безжизненно колыхались в такт движению, глядя в пространство пустыми плоскими глазами, с расслабленными, ничего не выражающими лицами. Парень и девка застыли, обнявшись, они смотрели друг на друга в упор, но не видели друг друга. Мать сидела с полуоткрытым ртом, как уснувшая рыба, окаменевший младенец у нее на коленях таращил немигающие глаза, выронив пустышку…

Во дворе те же мужики сидели за столом и забивали козла с той же, кажется, костяшки, которой замахнулись полгода назад. «Единичка» так же стояла у подъезда, за лето она покрылась толстым слоем пыли и копоти и превратилась в доску объявлений: «Лялька! Мы ушли в кино!», «Матюха – козел!», «Ельцину – нет!», «Цой жив!». Шины спустили, колеса стояли на ободах, и казалось, что машина вросла в асфальт.

Комната была опечатана.

– Быстро у нас из жизни вычеркивают! – Бегун разорвал бумажку с печатью, нашарил на притолоке ключ и открыл дверь.

На полу лежали подсунутые под дверь два тетрадных листа с крупными детскими буквами:

«Папа! Мама говорит, что ты умер, но я знаю, что ты скоро вернешься. Приезжай скорее и забери меня у них! Павел». Адрес. Телефон. «Я жду тебя и всегда первый поднимаю трубку».

«Папа! Где же ты! Они увозят меня 31 октября! Если ты не успеешь, приезжай за мной в Америку». Адрес по-английски: «Лос-Анджелес, штат Калифорния»…

Бегун глянул на электронные часы-календарь на столе:

30.10. 9 ч. 30 мин.

Достал из стола ключи от машины, документы.

– Жди меня здесь, – велел он Еремею. – Никуда не выходи, никому не открывай…

– Я пойду с тобой, – спокойно ответил Еремей.

– Только тебя мне там не хватало! – досадливо сказал Бегун, он с ходу включился в бешеный ритм московской жизни, его раздражала обстоятельная медлительность Еремея, как тому докучала суета Бегуна в лесу. – Не надо, чтобы тебя видели, понимаешь? Я вернусь через два часа!

Еремей решительно помотал головой. Понятно было, что спорить бесполезно, он не отпустит Бегуна ни на шаг.

– Черт с тобой, – сдался Бегун. – Только учти: ни одного движения без моей команды. Что бы я ни делал, что бы ни говорил, как бы ни врал – молчи! Здесь я охотник.

У Левы была гульба в разгаре, пьяный галдеж, визжали девки. Бегун звонил минут пять, пока его, наконец, услышали. За дверью раздались нетвердые шаги, Лева, с бритой физиономией, в прихваченной в Белом Озере бисерной коруне набекрень, распахнул дверь. Не успел Бегун сказать слова, как он с радостным воплем кинулся обниматься, мусолить его мокрыми губами:

– Бегун!!! Вырвался! Ну, с возвращеньицем! А я уж и правда решил, что ты спятил, с концами увяз. Экспедицию хотел собирать, тебя спасать! А я неделю пью, все поверить не могу, что вернулся. На унитаз сажусь – от счастья плачу! – Рубль действительно смахнул пьяную слезу. – Еремей! – захохотал он, увидав охотника. – И ты деру дал! Ну, молодец! Поживешь, как нормальный человек! – он облапил и Еремея, дыша горячим перегаром. Тот стоял неподвижно, играя желваками, готовый, кажется, задушить Рубля на месте. Лева, к счастью, был слишком пьян и счастлив, чтобы заподозрить неладное. – А я рассказываю – не верят! Ни одна сволочь не верит! Смеются! Пойдем, – потащил он их в комнату. – Подтвердите, что Рубль не врет!

– Погоди, – остановил его Бегун. – Где Спас?

– Вот это правильно, – поднял палец Лева. – Вот теперь я тебя узнаю! Сначала – дело… – покачиваясь, он провел их на кухню, вытащил из морозильника окаменевшую курицу и достал из потрошеного брюха пакет с деньгами. – Ну, ты Царевича знаешь, не мне тебе рассказывать. Доску увидел – чуть с копыт не упал. А как до бабок дело дошло – началась тряхомудия. Полдня торговались. Доска миллион грин тянет, а он едва полтинник отслюнил. Но и таких бабок больше ни у кого не возьмешь. Ты, может, лучше бы сдал, но кто же знал, что ты так быстро появишься. Это твоя доля. Долги твои Царевич списал, и вот еще десять штук осталось. Посчитай – ни грина твоего не потратил, лежали, тебя дожидались.

Бегун вытащил из пакета пачку смерзшихся долларов. Глянул на молчащего Еремея.

– Что, продешевил? – виновато спросил Лева.

– Все нормально, – кивнул Бегун. Помолчал, быстро соображая, что делать дальше. Случилось худшее из того, что могло случиться. Он не представлял, как вырвать икону из рук Царевича – с его оловянными солдатиками и квартирой, больше похожей на банковский сейф. – Слушай, Рубль, у тебя на оружейников концы есть? Пушку можешь достать? С глушителем.

– Зачем тебе?

– Надо. Только быстро. И чтобы не старье, не с Крымской войны, понял? Патронов – штук двадцать.

– Знаешь, сколько потянет? – Рубль присвистнул и начертил в воздухе несколько нулей.

Бегун на глаз отделил от пачки четверть и бросил на стол.

– Хватит? Что останется – тебе, комиссионные. Вечером заеду, возьму, – он двинулся было к двери, остановился и взял Рубля за плечо. – И вот что Лева… Ты нас не видел, договорились? И сам сиди тихо.

– А что такое? – насторожился Рубль.

– Белозерцы гонцов послали. Охота на тебя, Лева, – сочувственно сказал Бегун. – Это, Лева, не менты и не чекисты, у них разговор короткий. Помнишь, как они соболя в глаз бьют? Вот так же и тебя завалят. Сидишь ты, пьешь водку – дзынь! Дырочка в окне, а пуля у тебя в черепе, – он постучал Рубля по лбу, снял коруну и отдал Еремею. – Может, завтра, может, через год. Жди. Я ведь предупреждал тебя, Лева, что воровать нехорошо, а из храма – совсем грех. Ярое око – оно все видит. Так что кончай праздновать, начинай поминки…

Рубль проводил их растерянным взглядом. Вдруг сообразил, что стоит у окна, как на ладони, пригнулся и кинулся задвигать шторы.

– Где Спас? – спросил Еремей, когда они сели в машину.

– Ушел в другие руки. – Бегун завел мотор. – Опоздали, теперь все сложнее будет.

– Ты взял тридцать сребреников? – Еремей покосился на сумку с деньгами.

– Чуток побольше, – усмехнулся Бегун. – За эти бабки полцарства Иудейского купить можно… Они нам пригодятся, – уже серьезно сказал он.

Он свернул к Старому Арбату и остановился у телефона. Набрал Димин номер – там включился автоответчик, Бегун не дослушал слащавую скороговорку, перезвонил в офис:

– Это фирма «Антиквар»? Дмитрия Алексеевича можно?… А когда будет?…

Еремей бдительно стоял рядом. Глянул в сторону – и остолбенел: на стеллажах, на приступочке под стеной, прямо на асфальте стояли и лежали иконы, сотни икон всех размеров от церковных до карманных складней. Святые скорбные лики мелькали за шагающими ногами, светились в витрине антикварной лавки. Пестрая толпа текла мимо, кто-то приценивался, придирчиво царапал ногтем кракелюр, продавцы деловито пересчитывали деньги.

Еремей шагнул ближе, приглядываясь, ища Ярое око. Вдруг над его плечом протянулась громадная черная пятерня, схватила Богоматерь. Еремей медленно поднял глаза на угольное лицо негра и с воплем шарахнулся, крестясь, сбив треногу уличного художника.

– Эй, дядя, закурить будет?

Еремей обернулся – две наголо стриженные пацанки в кожаных куртках с цепями и металлическими черепами, с густыми черными тенями вокруг глаз сонно смотрели на него.

– Эй, дядя… Торчишь, что ли? – одна поводила у него перед лицом ладонью. – Врубайся!

Еремей увидал у самых глаз длинные острые кроваво-красные ногти и замер, готовясь принять мученическую смерть.

– Чего пялишься? Понравилась? – другая хлопнула подругу по заду. – Купи, продается!

Девки оживились, радуясь неожиданному развлечению, одна задирала короткую юбку, выставляя тощее бедро, другая тыкала в Еремея «козой».

– Сгиньте, исчадия! – Еремей зажмурился, слабо сопротивляясь. – Господи Иисусе Христе, помилуй мя…

Бегун вышел из будки, мимоходом развернул обеих за плечи и проводил пинком в зад.

– До ночи не появится, – озабоченно сказал он. – Поехали, у меня свои дела еще есть.

У школьных ворот дорогу им преградил дюжий охранник:

– Ваши пропуска?

– Мне сына повидать.

– Свяжитесь с начальником охраны, – предложил тот, протягивая рацию.

Бегун отошел и свернул в соседний двор. Воровато огляделся и перемахнул через забор. Еремей следовал за ним.

В просторном спортзале старшеклассницы играли в теннис. Еремей глянул на плещущие над загорелыми ногами юбки и торопливо отвернулся.

В школьных коридорах было безлюдно. Бегун приоткрыл одну дверь – оттуда слышалась английская речь, другую – там бурлили в колбах какие-то реактивы, третью – Еремей заглянул ему через плечо, столкнулся взглядом с пустыми глазницами скелета и кинулся прочь, сплюнув через левое плечо.

– Тихо, – цыкнул на него Бегун.

В следующем классе малыши застыли перед компьютерами, полукругом перед учительским столом. Павел сидел с краю. Бегун пригнулся, чтобы не заметил учитель, скатал бумажный шарик и бросил в сына. Тот обернулся, нахмурившись, и радостно распахнул глаза. Бегун прижал палец к губам. Павел глянул на учителя, повернул монитор, чтобы видно было отцу, и крупно написал: «Я знал, что ты придешь!!!» Бегун поманил его к себе.

– Виктор Николаевич, можно в туалет? – спросил Павлик.

– Пять минут до конца урока, Дэвидсон, – ответил учитель.

«Жди меня на крыльце», – написал Павлик.

После звонка он вылетел на крыльцо и повис на шее Бегуна:

– Я тебя так ждал, так ждал! Какая у тебя борода смешная! Где ты был так долго?

– А ты уже Дэвидсон? – усмехнулся Бегун.

– Они забрали меня сразу, как ты уехал. А потом мама сказала, что ты умер, что так и должно было случиться рано или поздно, и они поменяли мне фамилию, а завтра мы улетаем навсегда. Ты не отдашь меня, правда? Теперь я снова буду Беглов?

– Слушай, Павел, – сказал Бегун, отстранив его. Мимо носилась взад и вперед шумная ребятня, налетая на них. – Я тоже завтра уезжаю, очень далеко. И тоже насовсем. Ты уже взрослый человек, и ты сам должен решить…

– Я с тобой! – замотал головой Павел.

– Там, куда я еду, совсем не так интересно, как в Америке.

– Я с тобой!

– Подожди. Я еду в маленькую деревню, и, может быть, мы никогда уже не вернемся в Москву.

– Куда угодно, только с тобой!

Бегун снова обнял его.

– А вон и мама, – сказал Павлик, глядя ему через плечо. – Пойдем скажем ей!

У ворот стоял вишневый «мерседес», Лариса шла по дорожке к крыльцу, еще не видя их. Бегун схватил Павлика за руку и кинулся обратно в школьную дверь, по лабиринту коридоров к черному ходу. Еремей бежал за ними.

– А почему через забор? – удивился Павлик.

– Так ближе. – Бегун подсадил его, перелез следом. Едва он спрыгнул на землю, на него навалился охранник, умело выкрутил руку за спину, прижимая к земле.

– Уйди, гад! Это мой папа! – Павел молотил его по спине маленькими кулаками.

Охранник, держа Бегуна одной рукой, поднес к губам рацию.

– Помоги! – крикнул Бегун застывшему в растерянности Еремею. Тот оглянулся – рядом стояли грабли на длинной ручке с двурогой развилкой у гребенки. Еремей наступил ногой на гребенку и оторвал ее, одним взмахом поймал охранника развилкой за горло и завалил навзничь, глубоко вогнав рога в землю. Тот захрипел, разевая рот, выкатив глаза, судорожно пытаясь освободиться.

– Здорово! – крикнул Павел. – Он, гад, всем улыбается, а когда никто не видит, девчонок хватает за что нельзя!

Бегун прыгнул в машину, предусмотрительно оставленную поодаль от ворот.

– Знакомься, Павел! – сказал он, заводя мотор. – Это Еремей. Он сначала покажется тебе странным, но он классный парень!..

– Разве мы не поедем домой? – удивленно спросил Павлик, оглядываясь.

Бегун давно уже кружил по переулкам в центре.

– Домой нам нельзя. Я думаю, твоя мать подняла на ноги всю милицию, – ответил он.

– Я хочу есть, – виновато сказал Павлик. – И пить…

Бегун остановился у шикарного супермаркета.

– Эх, гулять так гулять! – махнул он. – Бери, что хочешь!

Пока они с Павлом набивали всякой всячиной тележку, Еремей неприкаянно бродил между полок, разглядывая яркие этикетки. И вдруг встал, пригнувшись, нос к носу с громадным игрушечным медведем, ожидая, что тот сейчас заревет и поднимется в рост.

– Как настоящий, правда? – сказал Павлик. – Я всю жизнь про такого мечтал. Жалко, дорогой… – он запанибратски хлопнул медведя по башке, тот разинул пасть и грозно рыкнул.

Бегун распечатал пачку долларов и заплатил, взяв сдачу рублями. Нагруженные покупками, они вернулись в машину и принялись распаковывать целлофановые обертки с ветчиной, сыром и ломтиками хлеба, коробки с шоколадом и печеньем. Еремей глотал голодные слюнки, но ни к чему не притрагивался.

– Здорово! А Джеймс, хоть и богатый, за каждый доллар трясется, – сказал Павлик с набитым ртом. – Считает, кто сколько съел… На, – протянул он Еремею кока-колу. – Я вообще-то «севен ап» больше люблю, но кока тоже ничего.

Еремей повертел в руках банку.

– Вот здесь. – Павлик дернул за кольцо, раздался хлопок, поднялось и растаяло облачко, и в банке забурлили пузыри.

Еремей испуганно выронил банку из рук:

– Что это?

– Кровь невинно убиенных младенцев, – ответил Бегун, отхлебывая из своей. – Знал бы – картошки в мундире тебе купил…

Рано стемнело, над городом вспыхнули разноцветные рекламы, ярко осветились витрины. Мимо промчалась милицейская машина, завывая сиреной и полыхая мигалкой. Еремей смотрел на тысячи окон, горящих в беззвездном небе, на слепящие фары и уползающие вдаль колонны красных стоп-сигналов. Он устал от напряжения, от дымного смрада и рева моторов, от мелькания лиц и огней, ему легче было отмахать пятеро суток по тайге, от Рысьего в Белоозеро, чем прожить день в Москве.

С вокзала Бегун позвонил Грише в Переславль и отдал билеты Павлику.

– Павел, ты остаешься за старшего, – сказал он. – Еремей не знает многих простых вещей. Вы доедете до станции Переславль-Залесский, там вас встретит мой хороший товарищ. Его зовут Гриша, он маленький и с бородкой и похож на доброго гнома. Если вдруг вы с ним разминетесь, тебе надо добраться до музея. Вот деньги – возьмешь такси. Со всеми разговаривать будешь ты, Еремей будет глухонемым. Как будто игра такая, понимаешь? Я приеду завтра.

– Еремей, – обратился он к охотнику. – Я думаю, ты сыт Москвой по горло. Это мой город, здесь ты мне не нужен. Ты ведь не взял бы меня на берлогу? А тут страшнее, чем хозяин, тут бешеные волки. Ты мне не сможешь помочь и будешь только мешать. С тобой мой сын. Я отвечаю за Спаса, ты отвечаешь за Павла.

Еремей сдался.

Бегун посадил их в поезд. Павлик с радостным нетерпением ждал путешествия. Еремей последний раз глянул сквозь закопченное окно на огни огромного города.

– Я видел град Сатаны, – сказал он.

У Рубля была гробовая тишина. Лева на цыпочках подкрался к двери и долго приглядывался в глазок.

– Не видал? – спросил он, открывая.

– Кого?

– Гонцов. Белозерцев…

– А-а… – не сразу понял Бегун. – Нет. Не добрались еще, наверное.

– А я ждать не буду, – сказал Рубль. – Я отваливаю… Вот, держи что просил, – он протянул тяжелый сверток. – Вещь не новая, но надежная, как грабли. Патроны свежие, – он закинул на плечо загодя собранную сумку. – А я на дачу к девушке Тамаре. Хрен они меня там найдут!

– Э, погоди! Я у тебя до ночи пересидеть хотел.

– Сиди хоть до второго пришествия. Потом захлопнешь, – Рубль исчез. Тут же снова приоткрыл дверь: – И свет погасить не забудь! Чтобы счетчик зря не крутил!

Оставшись один, Бегун распахнул плотно задернутые шторы, глянул сверху на ночную Москву, россыпь огней в черной космической пустоте. Далеко внизу гудел бессонный проспект.

В комнате был срач, пустые бутылки, пепел на полу. Бегун обнаружил в холодильнике недопитое мартини, нерешительно качнул в руке и поставил обратно. Сел в кресло, взял сигарету из забытой на столе пачки, понюхал, блаженно прикрыв глаза, вспоминая запах табака, и прикурил. Голова с непривычки закружилась, он закашлялся и погасил едва начатую сигарету.

Распеленал сверток и вытащил длинностволый парабеллум. Отдельно лежали глушитель и коробка с патронами. Он вынул пустую обойму, оттянул и бросил затвор – тот неожиданно громко лязгнул в тишине. Бегун врубил телевизор для фона и еще несколько раз щелкнул затвором, потом навернул глушитель и рассеянно глянул в телевизор, покачивая пистолет в руке, привыкая к его тяжести.

На экране демонстранты под красными флагами с безумными, искаженными злобой лицами штурмовали цепь ОМОНа, норовя угодить острым древком между щитом и каской. Те отбивались дубинами. Штурмующая толпа расступилась, и горящий грузовик врезался в цепь, сломал ее. Демонстранты хлынули на прорыв. Ударили водометы, сбивая с ног людей, и уже омоновцы кинулись в атаку, ожесточенно молотя по головам всех без разбору. Двое милиционеров волокли скомканное, как жгут тряпья, тело товарища, во рту у того булькала кровь, выливаясь на щеки. Старик с орденами во всю грудь держался за пробитую голову. ОМОН и демонстранты разошлись, обнажив мокрый асфальт, усеянный камнями, потерянными знаменами и щитами…

То ли грузины, то ли абхазы, пригибаясь за развалинами домов, били длинными очередями из автоматов… Мать, закинув голову, выла в пустое серое небо над убитой девочкой…

Остроносые самолеты то ли в Карабахе, то ли в Сербии утюжили бомбами горное село…

Расколотый танкер уходил под тяжелые волны, исторгая из трюмов нефть. Растерянные птицы ковыляли по маслянистой гальке, волоча слипшиеся от нефти крылья…

Ревела обезумевшая толпа болельщиков, футболист, забивший гол, исполнял ритуальный танец живота перед трибунами… Кик-боксеры с тупыми расплющенными лицами мордовали друг друга руками и ногами… Приземистые машины кувыркались по асфальту, теряя колеса…

Бегун нащупал пульт и нажал другую кнопку. Рэперы в кепках-идиотках, в кедах на три номера больше – жизнерадостное розовое мясо – скакали по сцене под энергичную бессмысленную скороговорку: «Не думай ни о чем, смотри на меня! Делай как я!»

– …Важно правильно надеть презерватив – надо зажать резервуар для спермы, чтобы в нем не осталось воздуха… – обаятельный джентльмен в очках и галстуке натягивал резинку на пластиковый муляж…

– …Я выиграю во-о-от такой миллион! Я стану вот такой миллионершей!.. – прыщавая девочка, поглядывая мимо камеры на режиссера, улыбалась в объектив будто приклеенной к лицу улыбкой…

…Депутат с плебейским некрасивым лицом кричал что-то с трибуны парламента…

Разнесенная взрывом бомбы машина, накрытые оранжевой пленкой трупы, обугленные стены… всегда кока-кола!.. пользуйтесь тампонами «Тампакс»!.. я выбираю стиль жизни от «Холдинг-центра»!.. ни в коем случае не следует пользоваться презервативом повторно!.. «сникерс» – и вы в порядке!.. горы масляно лоснящихся мускулов, в которых с трудом уже угадывался человек… и снова кровь…

Бегун наугад нажимал кнопки, глядя на обезумевший мир. Потом отключил звук, поднял пистолет и стал тщательно целиться в немых людей на экране, во всех по очереди, плавно переводя темный силуэт прицела, стараясь, чтобы волосок мушки не дрожал в округлой прорези…

Когда он снова глянул в окно, была уже ночь – тяжелая, давящая, зарево огней над проспектом отражалось в низкой пелене то ли облаков, то ли вязкого дыма. Он подвинул к себе телефон и набрал номер. Автоответчик вкрадчивым голосом попросил назваться и всенепременнейше оставить информацию, за которую хозяин заранее благодарен… и т. д.

Когда дежурная любезность автоответчика иссякла, он сказал:

– Дима, это Беглов. Возьми трубку.

– Бегун! Какими судьбами? – тотчас послышался пьяненький голос Царевича. – А Рубль рассказывал – ты в монахи постригся, грехи замаливаешь! – Он захохотал. – Ну, стервятники, какую доску оторвали! Я глазам не поверил – думал, сплю и сладкий сон вижу. А говорил – обнищала Россия! Так что мы теперь в полном расчете. Опять рад тебя слышать…

– Это ты про Спаса, что ли? – равнодушно перебил Бегун. Он ловил в прицел ярко накрашенные губы ведущей – та кривлялась, дергалась из стороны в сторону, Бегун терпеливо водил ствол за ней, поймал, наконец, и нажал на спусковой крючок. – Ты что, Рубля не знаешь? Схватил, что под руку попало, и бежать. А вот что я привез!.. У тебя как с сердцем? А то сдохнешь, если увидишь…

– Почем? – Дима явно заволновался, даже протрезвел.

– Посмотри сначала, – усмехнулся Бегун. – Ты такого сюжета еще не видел.

– Сейчас можешь приехать? Машину прислать?

– Сам доберусь. Только чтобы чужих не было, понял? Никакой твоей шушеры, – Бегун неторопливо заправлял патроны в обойму.

– Понял. Жду.

– Валидол готовь. – Бегун бросил трубку и загнал обойму в рукоять.

Дима открыл свои сейфовые запоры на толстой стальной двери. Бегун, не заметив протянутой руки, вошел, заглянул на кухню и в гостиную.

– Никого? – спросил он.

– Да ты что! Бабу из постели выкинул, – засмеялся Дима. – Ну, показывай!

– Не торопись. Увидишь… – Бегун задвинул штору на окне, выдернул шнур телефона из розетки.

– Да ладно тебе цену набивать, едрена вошь! – не выдержал Царевич. – И так верю, что доска чумовая. Доставай! Только не сразу – краешек сперва засвети и по чуть-чуть вынимай, – он возбужденно потер руки.

Бегун поставил на стол сумку – Дима впился в нее глазами, – открыл и вытащил пистолет.

– Вот это правильно! – одобрил Дима. – Такие вещи без пушки лучше из дома не выносить, – он снова уставился на сумку.

Бегун вынул из нее деньги и сложил аккуратной стопкой:

– Это моя доля, – пояснил он. – Остальное заберешь у Рубля. А Спаса ты мне сейчас вернешь.

Дима недоуменно смотрел на пачку долларов, потом глянул в пустую сумку и, заиграв желваками, поднял глаза на Бегуна.

– Это ты из Сибири такие шутки привез? – зло спросил он. – За такие шутки знаешь что бывает, Бегун? – он шагнул к телефону.

Бегун вскинул пистолет. Раздался глухой хлопок, телефон вылетел из-под Диминой руки и раскололся о стену. Автоответчик начал верещать треснувшим голосом, все медленнее растягивая слова, пока не подавился пленкой.

Дима, наконец, понял, что все это серьезно. Он замер, завороженно глядя на черную дыру ствола, в глубине которого притаилась пуля.

– Э-э… Эй, Бегун… осторожно… палец убери… – он отступал вбок маленькими шажками, стараясь уйти из-под ствола. Бегун вел пистолет за ним, держа палец на спусковом крючке.

– Или ты отдаешь мне Спаса, или я найду его сам, – сказал он. – А ты будешь лежать здесь, вонять за своими замками. Ну?

– Погоди… У меня его нет. Хочешь – обыщи…

– Где он?

– У одного человека…

– О, кей, – кивнул Бегун. – Значит, едем к человеку.

– Нет… Нет, ты что! – Дима замотал головой, замахал руками, даже улыбнулся растерянно. – Нет! Ты не понимаешь, ты не знаешь, что это за человек. Руби мой хрен на пятаки, делай со мной что хочешь, но к нему я не поеду!

Бегун вдруг увидел, что теперь Дима действительно боится – отчаянно, до дрожи в коленях, до помрачения рассудка, – боится не пистолета, направленного ему в лоб, а этого неизвестного страшного человека, и действительно скорее умрет здесь, но не двинется с места.

Бегун сел в крутящееся кресло посреди комнаты, закинул ногу на ногу. Оглядел богатую Димину коллекцию, прицелился, щуря глаз, в вазочку на полке.

– Ай! – Дима кинулся с протянутыми руками, будто пытаясь поймать на лету, слепить осколки. – Это же Мейсен, идиот! Семнадцатый век! Я две штуки гринов отдал!

– Здесь было семь патронов, – покачивая пистолет в ладони, сказал Бегун. – Осталось пять. Последний – твой, – он развернулся в другую сторону, целясь в золотую шкатулку с эмалью и камнями. – Фаберже?… Так мы идем к твоему человеку?

– Ты не понимаешь! Если ты заберешь у него Спаса – ты труп! И я тоже… Ай!.. От него не побегаешь! Он тебя из-под земли достанет! В Сибири, в Америке – везде! Ты трех дней не проживешь. Себя не жалко – пацана своего пожалей!.. Ай!..

– Ты зря меня пугаешь, Дима, – сказал Бегун. – Ты все равно не поймешь, но я все-таки попытаюсь объяснить. Я нашел там то, чего никогда не имел в жизни, а ты и подавно. Свобода! Это удивительное ощущение, Дима, – свобода! – развел он руками. – Ты мне не нужен, и я тебя не боюсь, – он повертелся в кресле, выбирая мишень подороже. – Ни тебя, ни всех вас. Свобода! – он выстрелил сквозь стекло в золоченый сервиз. Дверки серванта распахнулись, и груда фарфоровых черепков со звоном повалилась на пол. – Мы уже идем или еще нет?

– Нет.

Дима скис, он уже не дергался на каждый выстрел, стоял, закрывая спиной высокий столик.

– Отойди, – велел Бегун.

– Только не это… – жалко замотал Дима головой. Бегун вскинул пистолет. Дима отскочил, и Бегун выстрелил в старинную китайскую вазу.

– Последний, – сказал он. Он перехватил плотнее рукоять и начал медленно поднимать ствол…

Дима был уже не в силах выговорить что-либо дрожащими губами, он только вяло поднял ладони, кивнул и поплелся к двери, ступая по разноцветным осколкам.

В гулком подъезде сталинской высотки он нажал кнопку домофона. Бегун держал пистолет у его затылка.

– Кто? – недовольно откликнулся через минуту сонный голос.

– Это я – Дима. Извините, что поздно. Срочный разговор…

– Приходи завтра с утра.

– До завтра не терпит. Надо поговорить, – промямлил Дима.

– Ты один?

Бегун сильнее надавил стволом ему затылок.

– Один…

Щелкнул замок, и дверь открылась.

– Я тебя предупредил, Бегун, – бесцветно сказал Дима, когда лифт остановился. Он был белый как смерть. – Ты не жилец.

– Пока что ты под вопросом, – Бегун развернул его и пошел сзади, пригнувшись за его спиной. Дима переступал на прямых ногах, как робот.

Видимо, за ним наблюдали из дверного глазка, потому что не успел Дима поднять руку к звонку, как дверь открылась. Бегун изо всех сил толкнул его в объятия хозяину, ворвался следом в квартиру и захлопнул дверь. И остолбенел на секунду с поднятым на изготовку пистолетом…

– Здравствуйте, Иван Афанасьевич, – сказал он, наконец.

– Здорово, Беглов, коли не шутишь, – ответил Пинчер, потирая ушибленную руку. Он был в короткой, по колено пижаме и шлепанцах на босу ногу, спутанные седые волосы торчали над ушами. – За это придется ответить, Дима, – перевел он взгляд на понурого Царевича.

– А что я могу сделать… – вяло кивнул тот на пистолет в руках Бегуна.

– Значит, надо было умереть, – просто ответил Пинчер.

– Потом разберетесь, – оборвал Бегун. – Где Спас?

– Кто там, Ваня? – послышался женский голос из комнаты.

– Это ко мне гости. Спи! – ответил Пинчер. – Не шуми, – вполголоса сказал он. – Жена месяц после инфаркта. Пойдем, – он повернулся и двинулся по коридору, шаркая шлепанцами.

Все происходило мирно, по-домашнему, Пинчер будто не замечал направленной на него пушки и пальца на спусковом крючке и вроде бы действительно принимал поздних гостей – не слишком радушно, но в рамках приличия.

– Удивляешь ты меня, Беглов, – вздохнул он на ходу. – Сорок лет нормальным человеком был – и как с цепи сорвался: то контрабанда, теперь разбой. Статья сто сорок шестая, до пятнадцати с конфискацией…

– Иди-иди!

– Вот и старшим стал тыкать, – сокрушенно покачал головой Пинчер.

К удивлению Бегуна, квартира была обставлена очень небогато, не в пример Диминым хоромам: дубовая мебель пережила, наверное, не одно поколение хозяев и давно требовала реставрации, старый телевизор, никакого антиквариата на стенах, только под увеличенными мутноватыми фотографиями Пинчеровых предков висели наградные шашки, выцветшая буденовка, маузер с именной пластиной на деревянной кобуре, ордена.

Пинчер включил свет в кабинете и указал на секретер:

– Здесь твой Спас. У меня там пистолет лежит, так что лучше возьми сам. А то увидишь пушку, будешь нервничать, пришьешь бедного старика, а это уже сто вторая, высшая мера…

Бегун, не выпуская Пинчера и Диму из виду, подошел к секретеру. За дверцей с краю лежали макаров в подмышечной кобуре и наручники. Он сунул пистолет в карман, бросил наручники в сумку. Вытащил икону, сдернул с телевизора салфетку и бережно завернул. Он не ожидал, что все завершится так быстро и буднично. Оставалось выбраться из Москвы, но так, чтобы Пинчер и Дима не подняли раньше времени тревогу.

– Одевайся, – кивнул он Пинчеру. – Ксиву свою не забудь…

Проходя мимо комнаты жены, Пинчер прижал палец к губам: «тсс…», старательно укутал горло шарфом, надел куртку и осторожно, чтобы не щелкнул замок, прикрыл дверь. По городу они ехали молча – Дима за рулем, Пинчер рядом с ним, Бегун сзади сжимал в потной ладони рукоять парабеллума.

На Кольцевой наперерез им шагнул из темноты гаишник со светящимся жезлом и автоматом. Дима задергался, не зная, что делать, глянул в зеркало на Бегуна.

– Остановись, – приказал Пинчер. Громоздкие фигуры в тяжелых бронежилетах окружили машину.

– Одно слово – и ты труп, – предупредил Бегун.

– Только не нервничай, – не оборачиваясь, сказал Пинчер. – И руку из кармана вынь.

Он протянул в окно удостоверение. Гаишник осветил фонарем красную книжицу, потом лицо, провел лучом по остальным пассажирам, молча козырнул, и тяжелые фигуры снова исчезли в темноте.

Когда отъехали от города, Бегун велел:

– Стой… Выходите оба.

Он чуть углубился в лес, приглядывая подходящее дерево. Нашел осинку в обхват пальцев и бросил наручники Пинчеру.

– Вот это с удовольствием, – весело сказал тот. Привычным движением заломил Диме руки за спину вокруг ствола и замкнул стальной браслет.

– Что мне, сдохнуть здесь? – жалобно заорал Дима.

– На. – Бегун бросил ему под ноги перочинный нож. – Поработай хоть раз в жизни…

Когда шум мотора затих, Дима покричал на все стороны, прислушиваясь, не ответит ли кто. Ответило только эхо.

Он ногой подвинул к себе нож, неловко присел вдоль ствола на корточки, вслепую открыл за спиной лезвие и начал строгать сырое вязкое дерево, боязливо поглядывая в темную глубину ночного леса.

– Можно? – кивнул Пинчер на пачку сигарет, лежащую перед ним на «торпеде». Не дождавшись ответа, вытащил одну и с удовольствием закурил. – Жена запрещает, так что с собой не ношу.

Бегун молча гнал машину сквозь ночь. Пистолет лежал у него под левой рукой.

– А теперь, когда ты успокоился, – продолжал Пинчер, – я хочу объяснить тебе, парень, во что ты влип. Плохо твое дело, Беглов. Ты, наверное, думаешь: наказал жадного Диму, пугнул нехорошего Пинчука – и Спас твой? Дело-то не во мне. Я что – винтик в машине. Ты не представляешь, под какую машину ты лег. Под паровоз… у которого в коммуне остановка… Я ведь спрашивал, помнишь ли ты указ от февраля восемнадцатого – о конфискации церковных ценностей? Ты думаешь, на эти деньги закупали хлеб для Поволжья? – усмехнулся Пинчер. – Нет, эти миллионы шли туда, – кивнул он наверх. – И все эти годы они торговали родной историей. И будут торговать, кто бы там ни был в Кремле… Я ведь сто раз мог тебя посадить. Но если б мы вас пересажали – некому было бы по деревням ходить. А то, что мы у вас отнимали, что таможня перехватывала – все туда же шло, за кордон. Только по другим каналам. Это монополия, Беглов. А знаешь, что бывает с теми, кто на монополию покушается? Слышал, наверное: парнишка-следователь раскрутил дело о ценностях, которые из Германии в сорок пятом вывезли? На два миллиарда долларов… В Калуге под поезд нечаянно упал. А ведь я его предупреждал: не лезь под паровоз. Не послушался, трое сирот остались… Я ведь так спокойно тебе доску отдал, потому что она через день-два ко мне вернется. Ты с этого мгновения действительно бегун. А за тобой сто охотников.

– Ты-то что с этого поимел за безупречную службу? – насмешливо спросил Бегун.

– А я художник. Как и ты, – засмеялся Пинчер. – В каждом деле есть свои художники… Слушай, Беглов. Если мы до утра успеем обратно, я обещаю, что ты останешься жив.

– Нет, Пинчер, – покачал головой Бегун. – Вот здесь авария у вашего паровоза. Этот Спас – мой!

– А ты, оказывается, не художник, – сказал Пинчер. – Ты просто дурак! Что ты с ним делать будешь?

– А я его сам на Запад вывезу. Не все же вас кормить!

– Так это ты на Запад гонишь, по Ярославке-то! Солидный крюк… Через Переславль, наверное?

Бегун резко ударил по тормозам, так что машину занесло на сырой предутренней дороге. Глянул на улыбающегося Пинчера.

– Выходи, – он обошел машину и открыл багажник. – Залезай. Купе-люкс, для почетных пассажиров.

– До чего ж трудно с дураками возиться, – с досадой сказал Пинчер. Кряхтя, он залез в тесный багажник «единички». Бегун с силой захлопнул крышку. На полпути к Переславлю он свернул с трассы на лесную тропу, распоротую кое-где вышедшими из земли корнями. Газанул так, что задние колеса высоко запрыгали по корням, и с мстительным удовольствием прислушался к гулкому грохоту в багажнике.

Когда через пару километров тропа заглохла в густом кустарнике, он остановился, вытащил из багажника помятого Пинчера.

– Иди!

Пинчер двинулся в глубь леса. Бегун, постепенно отставая, пошел следом.

Гулкий утренний лес был по колено залит туманом – казалось, что безлистые деревья повисли в воздухе. Окликали друг друга первые птицы.

– Кстати, – крикнул Бегун. – Я узнал про твоего деда. Сдох, как собака, утонул в болоте! Ни креста, ни могилы!

– Жаль… – сказал Пинчер. Он смотрел под ноги, чтобы не споткнуться. – Значит, судьба такая.

– У вас, пинчеров, у всех судьба такая, – сказал Бегун. Пинчер обернулся. Бегун, держа пистолет двумя руками, целился в него. – Иди, я сказал!!!

Пинчер с улыбкой покачал головой.

– Нас учили встречать смерть лицом к лицу, с высоко поднятой головой, – насмешливо сказал он.

Над прицельной планкой Бегун видел его спокойное, уставшее от бессонной ночи лицо. Если бы Пинчер двинулся с места, хотя бы шевельнул губами, Бегун надавил бы на спуск, но тот стоял, как изваяние, в сером утреннем свете. Тяжелый парабеллум все шире плавал в руках, пять часов кряду сжимавших руль.

Бегун опустил пистолет, повернулся и пошел к машине.

– Ошибку делаешь, Беглов, – отечески сказал Пинчер. – Не служил ты в ЧК. Железный закон: в спину не стреляют только трупы. Я тебя догоню – не ошибусь. Не обижайся…

Бегун отвинтил ненужный уже глушитель, бросил в сторону и сунул пистолет за пояс. Развернулся, ломая кусты, и поехал к трассе.

Переславль встретил провинциальным покоем и благочинностью. Никто никуда не спешил, не летел очертя голову: неторопливо ехали машины по узким улицам с пыльной обочиной; неторопливо перебирал копытами битюг, влача на телеге сонного возницу и новенькие запчасти для трактора; неторопливо дефилировали под ручку две мордастые молодухи, синхронно поворачивая головы вслед всему проходящему и проезжающему, лузгали семечки, издалека стреляя их в рот и поплевывая, и шелуха застревала в дорогом ангорском пуху на пышной груди; так же неторопливо, вразвалочку и, кажется, чинно раскланиваясь, шли навстречу молодухам такие же толстобедрые утки; катились мелкие волны по Плещееву озеру, сияли со всех сторон свежей позолотой и ультрамарином недавно отреставрированные купола монастырей – Троицко-Данилова, Горицкого, Никитского – и неторопливо цедил в весеннее небо свои ядовитые испарения химкомбинат.

Музей размещался в городской усадьбе, выстроенной в стиле «и мы не пальцем деланы», то есть провинциального классицизма – с нагромождением пузатых колонн, карнизов и портиков. Гриша жил здесь же, в дворовой постройке, то ли бывшей конюшне, то ли псарне, но тоже с парой полуколонн вокруг покосившейся двери. Бегун въехал на безлюдный двор и, не глуша движок, выскочил из машины. Тотчас в спину ему раздался крик:

– Стоять! Руки на капот!

Бегун вздрогнул и замер было на мгновение, опустив ладони на горячий капот. И досадливо сказал, оборачиваясь:

– Я тебе сто раз говорил: никогда не целься в человека. Даже понарошку!

– Ага! Испугался! – радостно засмеялся Павлик. – Гляди, па! – он поднял лук вверх и спустил тугую тетиву. Стрела взмыла высоко в небо. – Это Еремей сделал. С ним так интересно! Он столько знает – больше всех: как птицы поют, как каждая травка называется…

– Где он? – перебил Бегун.

– В музее. Он Грише помогает.

– Собирайся. Мы уезжаем. – Бегун вошел в открытую заднюю дверь музея.

Был понедельник – выходной день, дежурная бабулька в синем халате вытирала пыль с железной головы тевтонского рыцаря. Свет над экспонатами был выключен, в длинном коридоре светился только интерьер старорусской крестьянской избы: под низкой прокопченной матицей качала резную люльку тряпичная крестьянка в поневе и коруне, хозяин в шитой косоворотке и лаптях починял невод, а между ними сидел Еремей и латал берестяной туес. Увидав Бегуна, он отложил работу и шагнул к нему из древности через веревочную загородку, издали напряженно глядя в глаза, пытаясь понять – да или нет?

Бегун распеленал доску.

Лицо Еремея разгладилось и будто осветилось исходящим от иконы сиянием. Он истово перекрестился, бережно взял Спаса и замер, шепча благодарственную молитву.

– Рано радуешься, – сказал Бегун. – Лучше помолись, чтоб живыми остаться. – Он спрятал икону обратно в сумку и протянул Еремею макарова. – Разберешься, с какой стороны стреляет?

Еремей брезгливо повертел в руках пистолет и вернул.

– А что тебе надо? – раздраженно спросил Бегун. – Пращу? Или это, бронебойное? – кивнул он на двухметровую пищаль.

Еремей снова покачал головой и указал на другую диораму, где охотник в меховом треухе целился в горностая из допотопной берданки.

– Это, – сказал он. Видно было, что он давно и сладострастно присматривался к винтовке.

– Извини, – развел руками Бегун. – Музейный экспонат. Поехали, времени в обрез…

Но навстречу уже спешил за Павликом Переславский.

– Не пущу! – издалека раскинул он руки. – Я о таком помощнике всю жизнь мечтал. Мы с ним в две недели старую Россию реставрируем!

– Слушай… – начал было Бегун.

– И слушать не хочу! – категорически замотал Гриша бородой. – Восемь лет не был – и нá тебе! Хоть пару дней. Пацан пусть свежим воздухом продышится.

– Да подожди…

– Ну хоть часок! Часом раньше, часом позже. Музей посмотри, чаю попьем, как люди… – скисая, попросил Гриша.

– Слушай! – Бегун сильно встряхнул его за плечо, отвел в сторону. – Если появятся люди из Конторы – должны появиться рано или поздно, – скажешь: был, уехал, собирался в Прибалтику – то ли в Литву, то ли в Латвию. Понял?

– Опять? – только и спросил Переславский.

– Извини, что тебя впутал. Еще скажешь… А в общем, больше ничего, – сказал Бегун, глядя на тормозящую у парадных дверей «Волгу»-«норушку». – Быстро работают, сволочи! – он кинулся к черному ходу, увлекая за собой Павлика и Еремея.

Трое чекистов, оттеснив дежурную бабульку, вошли в музей. Открытая настежь задняя дверь светилась в конце длинного темного коридора, и силуэты беглецов были у них как на ладони.

– Стоять! – крикнул старший и выстрелил в потолок. Бегун затолкнул Павлика в нишу к петровским кирасирам и веером, не целясь, высадил по чекистам пол-обоймы. Те не ожидали сопротивления, тоже попрятались в диорамы и открыли огонь изо всех стволов. Пули завизжали, рикошетя от стен во все стороны. Одна попала в железную ногу тевтонца, рыцарь рухнул в рост поперек коридора, разваливаясь на части, шлем покатился, грохоча забралом. Рассыпалась стеклянная витрина, пробитый серебряный кубок будто сдуло с подставки, повалились из диорам тряпичные куклы, падали со стен картины.

– Нет! Нет! – Гриша в ужасе заметался перед чекистами, пытаясь остановить разгром. Стрельба на мгновение затихла. Один из чекистов коротким броском пересек коридор, схватил маленького Переславского и подмял под себя в нише напротив, среди первобытных пращуров, добивающих камнями нарисованного на заднике мамонта.

– Я могу взять это? – спросил Еремей. Он стоял рядом с охотником и указывал на вожделенную берданку.

– Давай! Давай! – заорал Бегун. – Делай что-нибудь! – в парабеллуме кончилась обойма, а пинчеровский макаров, будто отказываясь стрелять по своим, закусил первый же патрон. Бегун судорожно дергал затвор, ломая ногти, пытался выцарапать смятую гильзу.

Еремей забрал винтовку из тряпичных рук, не торопясь проверил целик и мушку, посмотрел, легко ли ходит затвор, дунул в ствол.

Чекисты приближались, перебегая из одной ниши в другую.

– Стреляй! – Бегуна уже колотило от напряжения. Павлик сидел ни жив ни мертв, забившись в угол, зажав уши ладонями.

Еремей достал из-за пазухи мешочек с патронами, первый дослал в ствол, другие зажал по одному между пальцев левой руки.

– Стреляй! – чуть не плакал Бегун. Еремей притер приклад к плечу, держа ствол под углом вверх, и неожиданно спокойно шагнул из ниши в коридор. Ближний чекист вскинул было пистолет. Еремей выстрелил на мгновение раньше, звонко цокнула пуля по металлу, и пистолет, кувыркаясь, полетел на пол. Чекист взвыл, схватившись за выбитую кисть.

Неуловимым для глаз движением Еремей одной рукой оттянул затвор, другой положил новый патрон – и второй пистолет оказался на полу.

Бегун подхватил Павлика на руки и, закрывая его собой, бросился к выходу. Еремей медленно отступал следом, не спуская ствола с крестьянской избы, где затаился третий чекист. Вслепую переступил порог, захлопнул за собой черный ход и отскочил в сторону – тотчас три пули с треском пробили дверь. Еремей на ходу запрыгнул в машину, и «единичка» вылетела со двора перед носом стоящей у парадного подъезда «норушки».

Чекисты, подбирая оружие, кинулись к машине. Мятый, со всклокоченной бородой Гриша выбрался из каменного века и встал посреди коридора, потрясенно оглядывая свой разгромленный музей.

«Единичка» с «норушкой» на хвосте промчались через сонный город, разрывая благостную тишину визгом шин и ревом моторов. Мелькнул мимо по-прежнему дремлющий в телеге возница, парочка усыпанных шелухой девок застыла посреди дороги, разинув рот, глядя на стремительно приближающиеся машины. Бегун отчаянно давил на сигнал. Девки наконец расцепили руки и брызнули в разные стороны.

– А говорил – нельзя целиться в людей. Даже понарошку, – сказал сзади Павлик.

– Смотря в кого, – сквозь зубы ответил Бегун, поглядывая в зеркало на «Волгу», из окна которой показалась рука с пистолетом. – Голову убери! – Он бросал машину по всей ширине дороги, не давая прицелиться.

После третьего выстрела пуля прошила «единичку» навылет: заднее стекло рассыпалось в пыль, на лобовом расползлась паутина трещин.

– Стреляй по колесам! – крикнул Бегун. – Не уйдем!

Еремей вынырнул с винтовкой из-за спинки заднего сиденья, коротко прицелился – и «норушка», чавкая пробитым колесом, слетела с невысокого мостка в ручей, разбросав волной обезумевших от ужаса уток. Над перегретым мотором поднялось облако пара.

– Ушли… – сказал Бегун. Но не успел он облегченно вздохнуть, как наперерез возникла такая же точно черная «Волга». Она перла на таран, Бегун едва проскочил перед черным капотом – «норушка» только сорвала крылом его задний бампер. Развернулась и устремилась в погоню.

На этот раз чекисты не спешили, не лезли под пулю – поотстали и пошли следом, вызывая подмогу. Впереди был прямой, как стрела, ровный асфальт – не оторваться. Бегун на всей скорости свернул на грунтовку в лес. Узкая дорога петляла по лесу. Бегун несся напропалую, бросая руль из стороны в сторону, моля Бога, чтобы не случилось никого навстречу.

Дорога вышла из лесу и влилась в немощеную деревенскую улицу, зажатую между глухих заборов. Машины запрыгали на глубоких ухабах, как по волнам, пружиня о землю то передними колесами, то задними. Еремей уперся рукой в потолок, прижимая к себе Павлика. Тяжелая «Волга» несколько раз гулко ударилась днищем. Из-под каждых ворот, мимо которых с ревом проносилась погоня, вылезали собаки, взахлеб лающая свора мчалась по обе стороны машин, бросаясь под самые колеса. Чекист вылез было в окно с пистолетом, но в лицо ему летели комья грязи, ствол бросало вверх и вниз. Он крепко приложился затылком о боковую стойку и сполз обратно на сиденье.

Бегун свернул – и уткнулся в неторопливо ползущий колесный трактор. Порожний прицеп носило от одного забора до другого. Бегун оглянулся – «Волга» подтянулась вплотную. Он дождался, пока прицеп мотнется в сторону, и проскочил вдоль забора.

«Волга», надрывно сигналя сиреной, поплелась за трактором. Тракторист сидел в своем высоком стеклянном скворечнике в обнимку с рыжей девкой и демонстративно клал с прибором на городских пижонов с их черными «Волгами» и сиренами.

Бегун выехал с проселка на трассу и повернул на запад.

У самой трассы, где дорога стала шире, водитель «Волги», наконец, обогнал трактор, дал газу и с ходу вылетел на асфальт. На каждом скате «Волги» было накручено по пуду глины, машину развернуло и понесло прямо под капот КамАЗа, груженного до небес ящиками. КамАЗ завизжал тормозами, тяжелый полуприцеп проволок на заклинивших колесах свернутую под прямым углом кабину, накренился и медленно повалился на бок, рассыпая ящики. Сотни бутылок грохнулись вдребезги об асфальт, а за ними по осколкам и доскам лопнувших ящиков раскатывались новые. Из-под лежащего кузова хлынула по грязной дороге волна дешевого портвейна.

Движение остановилось, по обе стороны грузовика мгновенно образовалась пробка. Кто-то из водителей, стесняясь, первым поднял уцелевшую бутылку, следом торопились другие – брали, кто скромно по паре, кто набивал сумку. Шофер КамАЗа метался взад и вперед с монтировкой, безуспешно пытаясь спасти хоть часть груза. А из деревни уже бежали местные, с ходу вклиниваясь в толпу. Бредущий с колонки мужик выплеснул воду и подставил ведро под портвейновую реку, текущую в кювет.

Напрасно чекисты расталкивали людей, откатывали брошенные с открытыми дверями машины, старший выстрелил несколько раз в воздух. Никто не обернулся, не было на свете силы, способной оторвать народ от дармовщины…

Бегун гнал по осевой линии. Машины – и попутки, и встречные – сами уступали дорогу, шарахались от покореженной «единички» с пулевыми пробоинами на стеклах. Он достал из бардачка карту, разложил на коленях, мельком глянул на нее, пытаясь определить, где находится. Поднял глаза – и едва успел дернуть руль, чтобы не врезаться в затор на дороге. У стеклянного теремка ГАИ разворачивался тяжелый самосвал, перегораживая шоссе, в оставшуюся щель по одной просачивались встречные машины. Из военного автобуса выпрыгивали автоматчики в полной экипировке, в броне и шлемах.

Бегун, не сбавляя скорости, вылетел на левую, дальнюю от них обочину и помчался по ней, поднимая клубы пыли. Омоновцы засуетились, скидывая автоматы с плеча, но «единичка» мелькала за потоком встречных машин, прицелиться наверняка, чтобы не зацепить шальной пулей кого-то, невозможно было. Несколько длинных трассирующих очередей полетели веером поверх крыш.

Бегун вдруг увидел перед собой, на обочине, стоящую на домкрате древнюю «Победу». Горемыка-водила уже снял проколотое колесо и вытаскивал из багажника запаску. Слева был глубокий кювет, справа – машины, Бегун, сигналя, несся прямо на него. Водила заметался взад-вперед с колесом в руках, в последнее мгновение нырнул рыбкой в открытый багажник. Бегун проскочил впритирку, выбив крылом домкрат из-под «Победы». Ветеран российских дорог тяжело грохнулся на днище и повалился через крышу в кювет.

Бегун свернул на первый попавшийся проселок и, не жалея машину на ухабах, погнал в сторону от трассы. Но не успел он перевести дух, как над головой раздался гулкий рокот и размашистый свист винтов. Вертолет заходил с виража, накренившись, чтобы прикладистей было целиться торчащему из кабины автоматчику. Первая очередь прошла поперек перед капотом.

Еремей, разинув рот, смотрел на железную птицу, висящую над головой.

– Стреляй, – крикнул Бегун.

Еремей выстрелил раз, другой. Вертолет, как ни в чем не бывало, опять заходил на машину.

– Да не по колесам! – заорал Бегун.

– А куда?

– Видишь, винт наверху? В середину, в эту шишечку!

Вторая очередь с жестяным стуком пробила машину. Пуля, видимо, попала в масляный радиатор, потому что из-под капота повалил едкий дым.

Еремей снова прицелился и выстрелил. Двигатель вертолета вдруг сбился с ритма, заработал рывками, раскручивая кабину. Вертолет накренился и по крутой дуге скользнул вниз, прямо на «единичку». Бегун, вжав голову в плечи, изо всех сил давил на газ, пытаясь уйти из-под настигающей махины, потом врезал по тормозам.

Вертолет, едва не чиркнув его по крыше, ударился колесами о дорогу, подпрыгнул и, рубя винтом тонкий березняк, опрокинулся на спину. Пилот выбрался из кабины и кинулся оттаскивать от вертолета обмякшего автоматчика.

Когда «единичка», чихая чадящим мотором, уползла за поворот, сзади грохнул взрыв, над лесом взлетели столб огня и обломки лопастей.

Бегун остановил машину на кромке невысокого глинистого обрыва. Река казалась неподвижной, и церквушка на другом берегу отчетливо, до последней черепицы на маковке прорисована была на серой водной глади.

Когда Еремей и Павлик вышли, он снял машину с ручника и налег плечом на боковую стойку. Машина не двигалась, будто упиралась всеми четырьмя колесами перед ледяной купелью. Потом обреченно тронулась, скатилась с обрыва и поплыла, покачиваясь, медленно разворачиваясь по течению.

– А на чем же мы будем ездить, пап? – спросил изумленный Павлик.

– На лыжах, – сказал Бегун. – Там машина ни к чему.

– Где – там?

Бегун не ответил. «Единичка» накренилась, набирая воду через открытую дверь, и исчезла. Скрутились над ней тугие струи водоворота, с шумом вырвался из кабины последний воздух, и опять церквушка нарисовалась на спокойной глади.

Бегун перекрестился. Поймав удивленный взгляд Еремея, сказал:

– Тебе не понять. Для тебя это – кусок железа, а для меня – как друга похоронить…

Избавившись от приметной своей машины, Бегун почувствовал себя спокойнее. Пусть ЧК перекрывает западную границу, а они тем временем растворятся в огромной безликой толпе пассажиров, кочующих по стране.

Со станции доносилась раскатистая перекличка диспетчеров, слышались частый стук колес и свистки тепловозов. Когда желтое здание вокзала засветилось сквозь поредевшие деревья, Бегун остановился.

– Слушай, Еремей! Они ищут меня. Тебя никто не знает. Если со мной что-то случится – вам надо добраться до Сретенска. Запомни, Павел, – Сретенск, это за Байкалом. Географию проходили?

– Нет.

– За что я такие деньги платил?… Еремей: Сретенск. Сретенье Господне…

– Я запомнил, – спокойно ответил Еремей.

– Там дождетесь самолета до Рысьего. Они перекрыли все дороги на запад, им в голову не придет искать на востоке. Все по-старому: ты глухонемой, ты, Павел, отвечаешь за билеты… Что еще?… Да, деньги! – Бегун пошарил по карманам, вытащил из сумки охапку долларов. – Черт, одна зелень… Ладно, разменяем. А ружьишко-то придется бросить. Тебя с этой пищалью через пять часов заметут. Бросай, бросай, не пригодится больше.

Видно было, что расстаться с винтовкой Еремею так же тяжело, как Бегуну с машиной. Он с сожалением погладил вороненый ствол и бросил берданку на палую листву.

Бегун вышел на автобусный круг у станции. Оглянулся по сторонам и сунул в окно киоска зеленый кирпич:

– Поменяешь?

– Ты что? – присвистнул хозяин. – У меня за месяц такой выручки не бывает!

– Давай сколько есть. И водки – двадцать бутылок, – Бегун торопливо глянул на витрину. – «Абсолют», «Смирновскую»… Да всякой помаленьку.

Он набил сумку разнокалиберными бутылками. Разорвал банковскую ленту, начал отсчитывать новенькие негнущиеся грины. И в этот момент короткопалая пятерня с обгрызенными ногтями ухватила его за кисть. Здоровенный усатый старшина – видно, гроза и гордость всей округи, только звезды шерифа не хватало на застиранном кителе для полного впечатления, – улыбаясь, кивнул враз потускневшему хозяину:

– Зелень-то верни. Пригодится для протокола.

Второй мент поигрывал за спиной Бегуна резиновой дубинкой.

Не выпуская его руки, старшина привел Бегуна в станционное отделение – закуток в торце вокзала с зарешеченным окном во всю стену. Усадил перед собой, достал бланк протокола.

– Да-а… Крепко ты попал, парень, – вздохнул он и взял ручку. – Фамилия?

– Сидоров, – не задумываясь, ответил Бегун. Он был уверен, что какой-то выход найдется: все-таки не чекисты, а свои ребята-менты, которых за годы ходок по деревням видел-перевидел. А главное – Павлик и Еремей с иконой в безопасности, в худшем случае доберутся и без него.

– Си… до… ров… – начал писать старшина. Дубина явно была ему больше по руке, чем авторучка, мучительный процесс чистописания отражался на его топорном лице.

– Понятых бы надо, – сказал второй.

– И понятых пригласим – все по закону! – переглянулся с ним старшина. – Имя-отчество?

– Николай Петрович, – ответил Бегун.

– Ни… ко… лай… Пет… ро… вич… Все оформим как надо… Год рождения?

– Может, договоримся, ребята? – спросил Бегун.

– Ну конечно, договоримся! – старшина с облегчением бросил ручку. – Что ты у людей время отнимаешь, в самом деле! Сидоров! Еще Ивановым бы назвался, Иван Иванычем!

Бегун положил на стол зеленую тысячную пачку:

– В расчете?

– Не-ет, так не договоримся, – обиделся старшина.

– А так? – добавил Бегун еще тысячу.

– Ну-ка, посмотрим, что там еще имеется? – старшина придвинул к себе сумку. – О-о!.. – вытащил он парабеллум. – Это дорогого стоит! Пушка-то с биографией небось, а? – подмигнул он.

– Нашел только что.

– Ага, в лесу за путями… – понимающе кивнул старшина. Он выложил еще две пачки: – Это за пушку, – и еще одну: – Это жене на колготки…

– А это – детишкам на леденцы! – Бегун с размаху, как костяшку домино, припечатал к столу еще тысячу и встал.

– Приятно поговорить с умным человеком, – улыбнулся старшина. – А теперь вали отсюда, гнида, чтоб я тебя через пять секунд на станции не видел!

– Счастливо, мужики! – Бегун взял со стола тяжелую сумку и направился к двери.

Под сумкой открылась на столе его фотография с надписью «Розыск!». Старшина уставился на нее, разинув рот.

– Э-э… э-э… – проблеял он, выронил деньги, будто обжегся, и заорал: – Назад!!!

Второй перехватил Бегуна в дверях и снова усадил на стул, придавив рукой плечо. Они сверили фотографию с оригиналом и растерянно переглянулись:

– Он?

– Он.

– Майору надо звонить, – сказал старшина.

– Чего майору – в Москву звони!

– Может, договоримся, ребята? – спросил Бегун. – Там еще столько же, – кивнул он на сумку.

– Нет, – криво усмехнулся старшина. – С ними не договоришься… – Он набрал номер и встал по стойке «смирно», подняв трубку к уху.

С протяжным гудком налетел, загрохотал мимо станции товарняк, пол заходил под ногами, тонко задребезжал графин на столе. Тотчас раздался звонкий щелчок по стеклу, в окне между прутьями решетки возникла маленькая ровная дырочка, и перебитый пулей шнур сильно хлестнул старшину по щеке. Еще не поняв, в чем дело, он потянулся за дубинкой, но та, как живая, спрыгнула со стола. Он метнулся было в сторону – тут же пуля выбила штукатурку на его пути. Еще одна сорвала с него фуражку, следующие пошли одна за другой – ниже, ниже, пока старшина не сел на пол. Выстрелов не было слышно за грохотом колес, только новые пробоины возникали на стекле.

Второй мент замер с поднятыми руками, завороженно глядя в глубину подступающего к самому окну леса. Пуля ударила ему в носок сапога, он покорно отступил в угол.

– Ну так я пошел, ребята? – весело спросил Бегун. – Жалко, что не договорились…

Он сунул деньги и пистолет в сумку и не торопясь вышел.

На горке за станцией лязгала сцепка, истошно, выматывая душу, визжали тормозные башмаки под колесами, из хриплых динамиков матерились диспетчеры и составители поездов. Маневровый тепловоз сталкивал цистерны, платформы и вагоны под горку, они катились по лабиринту стрелок, одному Богу известно как находя свой состав. Составители в желтых накидках, как матадоры, сновали среди вагонов, проскальзывая между стопудовых стальных кулаков сцепки. Все были заняты делом, на Бегуна здесь никто не обращал внимания. Он нашел на дальнем пути почтовик, постучал кулаком в железную стену. Из окна выглянула мятая похмельная морда.

– На восток? – крикнул снизу Бегун.

– Предположим, – нехотя ответила морда.

Бегун, как коробейник, поднял в руках пару «Смирновской»:

– До Байкала доедем?

– До Урала не хватит, – лениво откликнулась морда.

– А так? – Бегун открыл сумку.

– Садись, дорогой. До Находки довезу! – расцвела морда в улыбке.

Весело стучали колеса, мелькали в распахнутой двери смазанные скоростью желто-багровые краски осеннего леса. Бегун, Еремей и Павлик стояли в тамбуре, подставив лица свежему ветру, пахнущему дымом и прелым листом.

Когда загудел под колесами мост и загрохотало эхо от скрещенных стальных балок ограждения, Бегун достал парабеллум и отсалютовал, добив обойму в серое небо. Размахнулся и бросил пистолет в Волгу…

Кукурузник трещал стареньким мотором, ледяной ветер за иллюминатором тонко свистел в растяжках крыльев. Иногда самолет проваливался в воздушную яму и тут же, гулко хлопнув крыльями от перегрузки, задирал нос и карабкался наверх; мотор завывал надсадней, и жестяной корпус дрожал и скрипел всеми швами.

Внизу плыла тайга, сквозь снег темнела сосновая хвоя. Тень самолета скользила по верхушкам, комкалась в оврагах и просеках.

Пассажиры дремали на жестких скамьях вдоль бортов, плечом к плечу, покачиваясь все разом на воздушных ухабах. Рюкзаки и сумки свалены были в хвосте, только Еремей прижимал к груди бесценную поклажу, с растерянной улыбкой смотрел вниз, на знакомые уже места. Павлик спал, свесив голову на грудь. Бегун боролся со сном, таращил в пространство слипающиеся глаза, то незаметно для себя отключался, то вскидывался на очередном вираже.

Дверь в кабину была открыта. Летчики курили, второй рассказывал что-то, возбужденно размахивая руками, Петрович, спустив резиновые лопухи наушников, посмеивался. Вдруг напрягся, вернул наушники на место, прислушиваясь к рации. Обернулся в салон, пробежал глазами по лицам пассажиров, задержался на Бегуне, глянул на мальчишку и Еремея. Ответил по рации, прикрывая микрофон рукой, хотя за грохотом мотора и так не было слышно ни слова, и автоматически провел ладонью по карману, где, очевидно, лежал пистолет. Через минуту второй спустился в салон по лесенке, прошел в хвост, посуетился там для виду и вернулся, мимоходом прощупав взглядом всех троих.

Бегун сидел, прикрыв глаза, наблюдая за ними сквозь ресницы. Сон как рукой сняло, он лихорадочно соображал, что делать. Значит, их опять засекли. Информация о поимке «особо опасных» уже пошла в Рысий. ЧК в поселке нет, но есть участковый и десяток добровольцев с карабинами в помощь властям.

Петрович краем глаза сторожил каждое его движение. Бегун будто бы дремал, расслабленно покачиваясь в такт с другими пассажирами. Внизу видны были уже крыши поселка, расчищенная от снега полоса на просеке, рядом вездеход и с десяток ярких «Буранов».

Самолет описал широкий вираж и стал снижаться, прицелившись на просеку. Петрович прочно взялся за штурвал, готовясь к посадке. Второй начал отсчет высоты:

– Сорок метров… тридцать… пятнадцать…

Бегун метнулся вперед, одним прыжком вскочил в кабину, обхватил локтем Петровича за горло, пытаясь вытащить у него пистолет из кармана. Тот судорожно дернул штурвал на себя, чтобы не врезаться в землю, и тут же завалил самолет на крыло. Пассажиры левого борта, не успев проснуться и открыть глаза, слетели со скамьи в объятия к правым. Бегун повалился спиной на второго пилота, тот заломил ему сзади руки. Бегун затылком ударил его в лицо, освободился и добавил ребром ладони.

Люди на земле растерянно смотрели на взбесившийся кукурузник, который выписывал крутые восьмерки над просекой, едва не задевая крыльями за верхушки.

Пассажиры в салоне катались друг через друга вперемешку с рюкзаками и сумками.

Второй пилот безвольно обмяк в кресле, зато Петрович успел вытащить пистолет. Бегун перехватил его за кисть, сжимая изо всех сил, выкручивая пушку из ладони. Положение было неравное, летчику надо было еще управлять самолетом, несущимся над самыми кронами. Он, наконец, разжал пальцы – и вдруг рванул штурвал на себя. Самолет свечой пошел вверх. Бегун улетел бы в дальний конец салона следом за остальными пассажирами, но в последнее мгновение раскинул руки и повис на локтях, наполовину провалившись в дверной проем.

Кукурузник шел вертикально вверх, содрогаясь всем телом от перегрузки, теряя скорость. Почти остановился в воздухе, завис, надсадно завывая мотором, – и Петрович отжал штурвал, выровнял.

Бегун передернул затвор и приставил ствол ему к затылку под форменной черной ушанкой.

– Все, Петрович, – сказал он, переводя дыхание. – Поехали. Без высшего пилотажа, – он махнул наугад, в сторону от поселка.

– Куда? – криво усмехнулся тот. – В Америку? Через полюс ближе всего выйдет.

Бегун оглянулся в салон. Пассажиры поднимались, потирая ушибленные локти и колени, настороженно косились на пистолет. Кто-то лежал на полу, держась руками за голову. Бегун подозвал Еремея.

– Куда садимся?

Тот глянул в фонарь, пытаясь определиться с высоты.

– Верст двадцать по реке. Вон за излучиной, – указал он.

За широкой излучиной Петрович снизился и сделал круг, приглядываясь, где меньше снега. Самолет далеко проскользил на лыжах по льду и по брюхо запахался в сугроб под берегом. Петрович заглушил мотор.

– Взлетишь? – спросил Бегун.

– Я-то взлечу. А ты сядешь, – спокойно ответил тот.

– Это рация? – постучал Бегун по жестяному ящику на стене кабины.

– Это.

Бегун выстрелил в лицевую панель. Стрелки на приборах вздрогнули и упали на ноль.

– Лыжи давай, – велел Бегун.

Они спрыгнули в глубокий снег. Следом Петрович выбросил им две пары лыж из аварийного запаса. Бегун подсадил Павлика себе на закорки.

– Извини, Петрович, – сказал он. – Прощай. Спасибо за все и не поминай лихом.

– Помяну, не сомневайся.

Они двинулись через реку – впереди Еремей по снежной целине, за ним Бегун с сыном. Когда поднялись на высокий берег, Бегун оглянулся: пассажиры уже махали лопатами, какими-то досками и крышками от железных ящиков – расчищали полосу. Может, к ночи и закончат. На худой конец, заночуют в самолете. В любом случае не пропадут.

Как только сосны сомкнулись за спиной, а уши, уставшие от треска мотора, стали различать голоса тайги: тягучий ветер-верховик, и острые коготки белки, прыснувшей вверх по стволу, и шелест снега, падающего с потревоженной ею ветки, – вся бешеная карусель последних дней начала тускнеть в памяти, будто и не с Бегуном вовсе это было, а то ли в кино когда-то видел, то ли рассказывал кто-то. Течение времени замедлилось до размеренного скрипа лыж по насту.

Еремей уверенно шагал впереди. Павлик с веселым любопытством глазел по сторонам, ему нравилось ехать верхом на отце, трогая обвисшие под тяжестью снега сосновые лапы.

– Скоро придем? – нетерпеливо спросил он.

– Рукой подать, – ответил Бегун. – Дней пять всего.

Еремей петлял, чтобы сбить погоню со следа, обходил открытые места, хороня лыжню под покровом широких ветвей. Но странно – ни разу даже поодаль не послышался гул самолета. Погони не было. Они вышли к Белоозеру не напрямик, а широким кругом. Павлик давно пересел на Еремея, в его заплечную торбу с поклажей. Бегун нес в рюкзаке одну икону и все равно уже едва плелся, далеко отстав от них.

Он за версту узнал в молчаливой зимней тайге родные места, опушку, где Неждана умывалась росой, и, как мальчишка, бросился вперед, обгоняя Еремея. На бегу вытащил из-за спины Спаса и, держа у груди, как на крестном ходе, покатился к домам по широкому склону.

– Эге-гей, люди! – ликующе заорал он, задыхаясь. – Встречайте! О-го-го-го!!

Только эхо ответило ему из глубины леса.

Лыжи разъехались, и Бегун сел в сугроб, растерянно глядя на село, засыпанное поверх окон нетронутым снегом. Следы осмелевшего зверья прострочили снег меж домов и по крышам вокруг давно остывших печных труб. Куница тонкой длинной струйкой вытекла из-под стрехи ближней избы и скользнула к лесу.

Мимо неторопливо прошагал Еремей.

– Эй… – окликнул его Бегун. – Где люди?

Еремей молча подошел к своему дому, опустил торбу на снег. Бегун догнал, схватил его за руку:

– Люди где?!

– Ушли, – спокойно ответил Еремей. – На другой день после нас.

– Почему?

– Кто ж знал, не пожалуют ли еще гости.

Конечно, это было мудро. Бегун и сам понимал, что Белоозеро обречено с того мгновения, как Лева рассказал о нем первому же человеку в Москве. Не ждал только, что уйдут без них.

Пока раскапывали двери и разжигали огонь в печи, Бегун молчал, дожидаясь, когда Еремей заговорит сам. Стол с лавками, сундук и голая кровать стояли в чисто прибранном напоследок доме, кое-что из посуды было в печи, на полу лежали плетеные рогожки – видно, путь предстоял неблизкий, брали то, что можно унести. В красном углу осталось светлое пятно из-под снятых икон, над ним кружок копоти от лампады.

Еремей открыл сундук, переоделся в свое. Джинсы, свитер и сапоги бросил в жадно гудящую, истосковавшуюся по огню печь. Достал из подпола солонину, натопил снега и поставил вариться в чугуне. Тепло растекалось по дому, на стенах быстро таял иней. Павлик забрался на печку и уснул, завернувшись в медвежью шкуру.

Еремей сел напротив Бегуна. Между ними стоял на столе, будто третьим в разговоре, Спас, освещенный багровыми бликами из печи.

– Куда ушли? – спросил Бегун.

– Дальше… Там перезимуем, если Бог даст. Летом будем строиться, – Еремей тоскливо огляделся в осиротевшем доме. – Землянки теперь будем рыть. И храм под землей… Под землю схоронимся, коли на земле для нас места нет.

– Далеко это?

– Еще дня три будет.

– Когда выходим?

Еремей молчал.

– Ты уже пришел, – сказал он, наконец. Он поднял глаза на Бегуна. – Дальше я пойду один.

Бегун почувствовал, как что-то оборвалось в груди. Он смотрел на Еремея и по спокойному взгляду того понимал, что все давно решено, еще до того, как они вышли отсюда в погоню за Спасом, и говорить что-то, спорить, просить бесполезно.

– Что же мне – обратно? – мотнул он головой. – Как ты думаешь, сколько я там шагов пройти успею?

– Сколько Бог позволит, – ответил Еремей. – Ты не наш. Ты хочешь к нам, но ты отравлен вашим бесовским миром. Душа твоя на середине… Никто тебя не гонит обратно. Живи здесь. Молись. Припасов много по домам брошено. Ружье свое оставлю… А той зимой приду. Проживешь отшельником, отмолишься – пойдешь к нам. Если нет – иди обратно. Ты на середине – и туда, и сюда равно.

– Сына хоть возьми, – после долгого молчания сказал Бегун. – Обвенчаешься с Нежданой – пускай у вас будет первенцем.

– Его возьму, – кивнул Еремей. – А со свадьбой погодим до той зимы. Там решим.

Больше они не говорили.

Утром Бегун вышел проводить их.

– А ты? – удивился Павлик, увидев, что отец не собирается в дорогу.

– Я догоню, – Бегун только коротко потрепал его по голове и подтолкнул к Еремею, чтобы не выглядело прощанием. Он даже улыбнулся ободряюще, но, наверное, вышло это у него неважно, потому что Павлик забеспокоился:

– Я с тобой!

– С тобой мне тяжело будет. Не дойду.

Еремей поднял Павлика за спину и двинулся прочь по целине.

– Слышь, Еремей… – окликнул Бегун. Тот обернулся. – Неждане скажи, что…

Еремей покачал головой и указал себе на плотно сжатые губы. И пошел, уже не оглядываясь…

Бегун долго сидел, уперев глаза в темную, изрезанную ножом столешницу. Печка давно прогорела, дом быстро выстывал.

Проваливаясь по пояс в сугроб, он добрался до поповской избы, утоптал снег у двери и выбил из скобы примерзший засов. Здесь было так же голо и чисто. На столе расстелен был платок Нежданы, на нем лежал венок, скрученный красной лентой, из сухих ломких цветов и листьев девясила.

Бегун, наконец, очнулся. Год, на самом деле, это не так уж и долго, если нет времени на уныние, если каждый день полон забот. Он раскопал двери храма, зажег свечу перед слепым иконостасом, помолился за добрый путь Павлу и Еремею.

Потом пошел по избам. Собрал с миру по нитке недостающую посуду, топоры, пилы, одежу, обувку – все, что не сумел бы сделать своими руками, – и снес к Еремею. Припасы перетаскивать не стал, а только провел учет: сколько солонины и копченого мяса, картошки, репы и прочих овощей, мороженой рыбы, кадушек с капустой, грибами, квасом, морошкой и клюквой, сколько муки в подполе у отца Никодима, Луки и других – и составил реестр на клочке бумаги.

Когда он закончил, глухая ночь была над мертвым селом, без единого живого огонька на много верст вокруг, без тепла, без звука. Медленно плыл в воздухе тяжелый снег. Если затаить дыхание, слышно было только время от времени натужный скрип ветвей, придавленных сугробом.

Бегун зажег лучину, растопил заново печь, зарядил похлебку в чугуне и еще раз изучил свой реестр. Даже если совсем уж не заладится с охотой – на одних припасах можно перезимовать. Можно жить! Грешно падать духом – белозерцам стократ труднее во времянках в зимней тайге!

Он поужинал, пересчитал напоследок оставленные Еремеем патроны, добавил восемь пистолетных из обоймы пилотского ТТ. Набрал воздуху, чтобы задуть лучину… И замер, прислушиваясь, чутко поводя головой из стороны в сторону.

Вскоре ему снова почудился чужой звук, а затем явственно затарахтел вдали мотор снегохода. Бегун даже засмеялся с досады, качая головой: как же он, человек из реального мира, мог поверить, что ЧК вот так легко отступится, оставит его в покое! Он снарядил заново обойму и с размаху загнал ее в пистолет, прихватил Еремееву винтовку и вышел из дому.

Между сосен мелькали огоньки фар, метались перед ними пятна света. «Бураны» шли широкой цепью – не по следу, а со стороны Рысьего, по зарубкам, – и крайний выходил прямо на Белоозеро. За Еремея с Павликом можно не волноваться: до утра Бегун продержится с Божьей помощью, потом, когда убьют, будут обыскивать село в поисках людей – за это время снегопад вконец заровняет лыжню.

Яркий свет приближался. Бегун обстоятельно готовился к обороне, он вытоптал снег за углом избы, проторил в глубоком сугробе дорожку к сараю – на запасную позицию, залег, примерившись как удобней, и положил рядом винтовку. Вытянул перед собой пистолет и опустил глаза, дожидаясь, когда крайний «Буран» отвернет чуть в сторону, когда перестанет слепить фара, чтобы можно было прицелиться…

Мусорщик

Красный «опель» мчался по скользкому шоссе среди бесконечных снежных полей. Мелькали мимо занесенные по крышу деревеньки с обветшалыми церквушками и торчащими в голое небо шестами колодезных журавлей.

Девушка в пушистой шубе держала руль одной рукой, сигналила, пытаясь обогнать идущий по центру дороги жигуленок, и одновременно говорила по радиотелефону:

– Почему я? Почему я должна тащиться в эту глушь? – кричала она. – Почему я должна сидеть в этой дыре? Я на второй день с ума сойду от тоски, а на третий разнесу этот вонючий городишко к чертовой матери – ты меня знаешь!..

Она умолкла, раздраженно качая головой и коротко вдыхая, пытаясь перебить собеседника, и все настойчивее давила на сигнал, сверля глазами неторопливую попутку.

На вершине холма жигуленок наконец прижался вправо. «Опель» взревел мощным мотором и ринулся на обгон – и тотчас из-за холма в лоб ему вылетел КамАЗ. Девушка едва успела затормозить и рвануть руль в сторону, она даже отпрянула от окна, в сантиметре от которого пронеслись огромные, лоснящиеся мокрой резиной колеса грузовика.

– Я не девочка на побегушках! – истерически крикнула она, в одно мгновение явственно представив страшную и бессмысленную смерть на пустынной дороге. – Мне надоело все это! Я все сделаю, но больше на меня не рассчитывай! Улечу на Канары, в Париж, в Занзибар, где тепло и люди живут и где вас нет! – она размахнулась и швырнула телефон в окно. Взяла руль двумя руками и хищно прищурилась, утопила педаль газа, рискованно обошла попутку по обочине и подрезала ее. Жигуленок от неожиданности ударил по тормозам, его закрутило на льду и выбросило в сугроб.

Девушка с мстительным удовольствием глянула на него в зеркало и помчалась дальше.

Розовый утренний свет лежал на крышах домов, укрытых выпавшим ночью свежим снегом, золотил обветшалые маковки церквей. Городок еще спал, ни души не было на узких улицах.

Мусорщик в неправдоподобно чистом синем комбинезоне совершал свою привычную утреннюю работу: вытряхнул содержимое урны в большой полиэтиленовый мешок, подобрал и отправил туда же несколько разбросанных вокруг жестяных банок.

Около безлюдной автобусной остановки стоял красный «опель». Мусорщик заметил под машиной еще какой-то сор. Машину за ночь припорошило снегом, и мусорщик смахнул руковицей иней с лобового стекла. Девушка, измученная долгой дорогой, спала, подняв воротник пушистой шубы. Мусорщик, склонившись к стеклу, рассматривал ее тонкое лицо, спокойные ресницы. Потом уперся в капот и по возможности плавно, чтобы не разбудить девушку, столкнул машину назад.

Задние колеса ударились о бордюр, машина качнулась, и девушка открыла глаза.

– Доброе утро, – сказал мусорщик.

Девушка, щуря глаза от утреннего света, молча закурила, брезгливо наблюдая, как он старательно обтирает тряпкой чугунное основание урны. Мусорщик заметил это и улыбнулся.

– Шампунем помой. И духами еще полей! – открыв окно, посоветовала девушка.

– Простите? – с достоинством переспросил мусорщик, не расслышав издалека.

– Чудной городишко, – усмехнулась девушка. – Эй, где тут гостиница получше? – крикнула она.

– Самая лучшая? – уточнил мусорщик.

– Самая, – ответила девушка, начиная раздражаться.

Мусорщик поднял глаза к солнцу, сориентировался и указал направление:

– Лучшая – там. Только далеко.

– Далеко – это, надо думать, два квартала, – буркнула девушка, бросила окурок в окно, завела мотор и тронулась в указанном направлении, успев на ходу заметить, как мусорщик привычно и безропотно поднял окурок и отправил в свой мешок.

Спустя некоторое время, когда мусорщик, завершив работу, аккуратно завязывал мешок, «Опель» появился в конце улицы. Мусорщик, видимо, ждал его возвращения, потому что улыбнулся, не поднимая головы.

Машина с визгом тормозов встала в шаге от него.

– Там нет никакой гостиницы! – в бешенстве крикнула девушка из окна. – Там ваш вонючий городишко кончается!

– Кончается, – согласился он.

– А где гостиница?!

– Самая лучшая – там, – спокойно сказал он.

– Какая?

– «Савой». Впрочем, и «Метрополь» в том же направлении. Только далеко, – засмеялся мусорщик. – А в этом городе гостиница одна, вон за тем углом.

– Мудак! – крикнула она и уехала.

– Спорный вопрос… – подумав, сказал мусорщик.

Девушка пинком открыла дверь гостиничного номера и так же ногой захлопнула за собой. На ходу сбросила короткий сапог, второй запустила к дальней стене, швырнула шубу на аккуратно заправленную кровать, с грохотом поставила на стол тяжелую дорожную сумку и вынула из нее три бутылки мартини. Сладострастно скрутила пробку с первой и распахнула окно.

Внизу просыпался город, ничем не отличимый от тысячи таких же маленьких провинциальных городков. Серые люди шли по белому, еще не затоптанному, не загаженному снегу.

– Со свиданьицем! – крикнула девушка.

Люди подняли к ней головы, кто-то даже остановился. Девушка приветственно подняла бутылку и отпила из горлышка.

Вечером на козырьке перед окном загорелась реклама. Виден был только верхний край букв – непонятные крючки и загогулины. Они заливали потолок и стены комнаты мигающим неоновым светом.

Девушка уже одолела первую бутылку и принялась за вторую. Она сидела перед телевизором, слушала городские новости и передразнивала деревянного местного диктора с неистребимым провинциальным говором. Прослушав очередную новость о зимовке коров или премьере самодеятельного театра, она поднимала стакан и говорила:

– За это!

Потом на экране настойчиво замигала надпись «Не забудьте выключить телевизор». Девушка безнадежно пощелкала переключателем и последовала совету.

Тоскливо огляделась в номере, посмотрела из окна на темный безлюдный город, потом вдруг быстро оделась, сорвала с кровати покрывало и вышла.

Она остановила машину на ближайшем углу, деловито засучила рукава своей роскошной шубы, расстелила на снегу покрывало и вывалила на него содержимое урны. Погрузила тюк с мусором в багажник и, не закрывая крышку, поехала к следующей урне, где повторила операцию.

Прибыв через какое-то время на место встречи с мусорщиком, она с трудом выволокла из багажника громадный тюк, высыпала мусор и разбросала его ногами, чтобы покрыть большее пространство…

Утром усталая и довольная ночная труженица курила в машине. Участок напоминал свалку – он был ровным слоем засыпан мусором из всех окрестных урн.

Когда появился мусорщик, кативший за собой двухколесную железную тележку с инвентарем, она завела мотор, высунулась из окна и злорадно крикнула:

– Доброе утро!

– Аминь, – отозвался он, изумленно разглядывая свалку.

– Нравится? – спросила она.

– Да и тебе тоже! – ответил он, натягивая рабочие рукавицы.

Девушка хотела сказать еще что-то, чем-то уязвить его, но не нашлась, досадливо дернула щекой и уехала.

В номере она подошла к зеркалу и погрозила себе пальчиком:

– Ты тут только второй день, подруга, и уже сходишь с ума. Надо взять себя в руки… – она отошла от зеркала, отхлебнула из недопитого вечером стакана. – Надо работать и ехать на море, где тепло и мусорщики не строят из себя английских лордов… – закончила она. Повалилась в шубе на кровать и тотчас заснула.

В полуподвальной конторе своего ЖЭКа мусорщик получил зарплату – обвязанную банковской лентой пачку и две бумажки в довесок. Он резко выделялся в своем ярком комбинезоне среди грязных ватников коллег, а больше – своим молчаливым одиночеством в их шумной компании. Молоденькая бухгалтерша с симпатией смотрела на него, когда он расписывался в ведомости, склонившись над столом.

В комнату вбежал запыхавшийся суетливый начальник, остановился у него за спиной:

– Э-э… простите… – неуверенно сказал он, пытаясь зайти то с одной стороны, то с другой.

Мусорщик положил ручку, опустил деньги в широкий карман комбинезона и только потом обернулся.

– Там старичок в пятой квартире помер, – развел руками начальник. – Не поможете гроб вынести?

Мусорщик по-прежнему молча смотрел на него.

– Я тщательно убираю мусор, – наконец сказал он. – Я хороший мусорщик.

– Да… Да-да… – торопливо закивал начальник, уже жалея, что полез к нему с просьбой.

– А покойники – не моя специальность, – сказал мусорщик.

– Да-да… конечно… извините… – торопливо согласился начальник.

– С детства боюсь покойников, – виновато улыбнулся мусорщик бухгалтерше.

Когда он вышел, начальник облегченно выдохнул и вытер платком лоб.

– Что вот на уме, черт его знает? – пожаловался он бухгалтерше.

– Интересно, он женат? – думая о своем, спросила та.

– А ты представляешь себе его жену? – ответил начальник.

Бухгалтерша поджала губы, отрицательно помотала головой и еще для убедительности пожала плечами.

– Вот и я о том же, – сказал начальник…

Мусорщик взял за ручку свою железную тележку с инвентарем, широким кругом обогнул стоящий у подъезда катафалк с крышкой гроба у открытой задней дверцы и пошел по людной улице.

Остановился у коммерческого киоска, сунул в окошечко обернутую банковской лентой зарплату, получил в обмен пузатую зеленую бутылку…

В толстом свитере и джинсах он сидел за круглым столом, на котором стояла бутылка и блюдечко с тонко нарезанным лимоном и горкой соли. Низкая лампа под круглым абажуром накрыла его конусом желтого света, так что из всей обстановки видна была только резная тронная спинка кресла у него за спиной.

Мусорщик аккуратно наполнил рюмку, потер лимоном между большим и указательным пальцем и посыпал туда соль. Слизнул языком и тотчас выпил. Поставил рюмку и замер, глядя в стол.

Вечером девушка вошла в помпезный, с колоннами и настенной мозаикой, оставшейся с советских времен, зал ресторана – в короткой юбке, до последнего предела обнажившей длинные ноги, полупрозрачной кофте с откровенным вырезом, с модной сумочкой на длинном ремне, чуть вульгарно накрашенная и уверенная в себе. Официант провел ее к свободному столику и предупредительно отодвинул стул, скосив глаза сверху в глубокое декольте.

Ее появление произвело требуемый эффект: весь зал, даже танцующие пары и лабухи на эстраде уставились на нее. А девушка, склонившись над тонкой книжицей меню, из-под опущенных ресниц быстрым холодным взглядом изучала обращенные к ней лица. Выделила про себя шумную компанию массивных молодых людей с тугими шеями и тупыми одинаковыми физиономиями – явно местных бандитов, – подняла глаза и неотразимо улыбнулась им. Тотчас один из молодых людей поднялся, подошел и уселся напротив.

Некоторое время они, улыбаясь, смотрели друг на друга.

– Приезжая? – спросил наконец бандит.

– А как вы догадались? – кокетливо потупилась она.

Молодой человек только хмыкнул, удивляясь ее недогадливости.

– Надолго?

– На месяц. На практику.

– Студентка, значит. А зовут-то как?

– Виолетта.

– Не скучно одной?

– Скучно, – сокрушенно вздохнула девушка. – Вы представляете, ни одного знакомого во всем городе!

– Пойдем к нам. С нами не соскучишься!

Он усадил девушку в центре шумной компании, рядом с собой. Стол стоял под эстрадой, над самой головой грохотали колонки, во всю мощь электронной глотки воспроизводя полублатные кабацкие куплеты, поэтому разговора не было слышно. Девушка улыбалась налево и направо, с готовностью чокалась, но при этом почти не пила. Цепко вглядывалась в каждого нового посетителя и расспрашивала о нем своего кавалера, подставляя ухо к самым губам, чтобы расслышать ответ, и брезгливо морщась в сторону от густого перегара…

Под утро ресторан опустел, официанты снимали залитые вином скатерти, лабухи паковали инструменты. Только пьяная до остекленения компания и трезвая девушка еще сидели за столом.

– Пойдем к тебе… – бормотал соловый кавалер, нетерпеливо тиская девушку. – Ты где живешь?

– В Москве! – резко ответила девушка. Она устала, была раздражена бессмысленно проведенным вечером и уже не улыбалась.

– Ну ладно, пятьдесят баксов… Ну че ты ломаешься-то?

Девушка вздохнула и вытащила его руку из-под юбки.

– Слушай, любимый, – сказала она. – Фокусируй сюда! – она поводила ладонью перед его лицом. – Все будет, как ты хочешь, о, кей? Только маленькая просьба – надо одному хмырю тут по репе настучать. Можешь?

– А то! – грозно набычился молодой человек. – Только пальцем покажи!

Они сидели в «опеле». Молодой человек, всей тяжестью могучего тела навалившись на девушку, шумно дыша, шарил ладонями под шубой, пытался поймать ртом ее губы. Девушка из последних сил сдерживала его.

– Я же сказала: потом!

– Ну где он?! – в отчаянии зарычал детина. – Я ему башку проломлю!

– Вон, – указала девушка.

Мусорщик со своей тележкой появился на участке, уже издалека приветливо улыбаясь ей.

Детина, рыча от ненависти и возбуждения, распахнул дверцу и уже наполовину вылез было из машины, как вдруг замер с открытым ртом, глядя на мусорщика.

– Эва… – оторопело сказал он, переводя вмиг протрезвевшие глаза на девушку. – Ты кто такая вообще?

Он выскочил из машины и быстро пошел прочь, оглядываясь через плечо и бормоча:

– Ни фига себе шуточки…

Растерянная девушка осталась одна в машине.

– Да что происходит, господи?… – спросила она.

Мусорщик приближался, и она, невольно заразившись ужасом сбежавшего бандита, торопливо завела мотор. Машина двинулась было и заглохла. Она суетливо повернула ключ – и снова машина дернулась на месте.

Мусорщик подошел и, наклонившись к окну, спокойно сказал:

– Доброе утро! Я думаю, имеет смысл отпустить ручной тормоз.

Девушка сбросила ручник, и «опель», прокрутив колесами по снегу, рванулся вперед.

Мусорщик отвернулся, поставил ведро, и окинул деловитым взглядом участок.

– Эй! – послышалось сзади.

Девушка, раздосадованная своим необъяснимым и постыдным страхом, вышла из машины и, надменно вскинув голову, двинулась к нему.

– Мне, право, неудобно обременять вас просьбой, – начала она подчеркнуто-витиевато. – Но я впервые в этом городе. Знакомства не складываются, – насмешливо кивнула она назад, вслед сбежавшему бандиту. – Некому ознакомить усталую путницу с местными достопримечательностями. Не будете ли вы столь любезны, чтобы на краткий срок стать моим гидом? Я буду ждать вас сегодня вечером в девять часов. Мой номер – 8 в самой лучшей гостинице этого замечательного города.

Мусорщик, пряча улыбку, чопорно склонил голову.

Девушка в том же духе изобразила реверанс, разведя в стороны вместо бального платья распахнутую шубу.

Вечером девушка в чалме из полотенца и халате на голое тело сервировала журнальный столик в номере: вынула из пакета и, оборвав этикетку, расстелила тканую салфетку, достала из одной коробки керамический подсвечник, из другой – пару красивых свечей, из третьей – хрустальные высокие бокалы. Освободившуюся картонную тару свалила в мусорное ведро и утрамбовала босой ногой.

Потом она стояла перед зеркалом в длинном узком вечернем платье, причесанная и накрашенная иначе, чем вчера, без малейшей вульгарности, скорее даже скромно, с привкусом романтики. Она проверила, хорошо ли виден при легком наклоне плеча кружевной край черного французского белья. Потом началась репетиция: она округлила глаза и изумленно вскинула брови:

– Боже мой, да успокойтесь же наконец! Роман с мусорщиком? Это что-то немыслимое… – она засмеялась, откидывая голову. И тотчас, оборвав смех, устремила в зеркало холодный взгляд. – Отвали, я сказала, иначе так заору, что вся гостиница сбежится! Пошел вон, скотина! – затем лицо ее исказила гримаса беззвучного истерического крика.

В это мгновение в дверь постучали. Девушка панически глянула на настенные часы – стрелки показывали ровно девять – и вернулась в изначальный светски-романтический вид.

Она открыла дверь и пропустила в номер мусорщика с пузатой зеленой бутылкой и коробкой конфет в руках. На нем было длинное черное пальто, неплохой модельный костюм и сверкающие черным глянцем туфли. Больше всего он походил внешне на гангстера времен сухого закона в Америке или сотрудника дипломатической службы Монако. Было нечто штучное в его манерах. Несуетливо поставив на стол бутылку и конфеты, он огляделся в номере и, следуя указанию руки девушки, сел в кресло. Хозяйка присела напротив, манерно скрестив руки на коленях.

Первым нарушил молчание молодой человек.

– Так что же, позвольте полюбопытствовать, привело вас в наш скромный городок? Семейный долг, стремление припасть к корням, служебный энтузиазм?

– Гораздо проще – русская хандра. День похож на день, жизнь предсказуема до мелочей. Еду куда глаза глядят… Господи, я за вами начала говорить стихами: «семейный долг, стремление припасть», «гораздо проще – русская хандра», – продекламировала она. – Пятистопный ямб, кажется. Может, просто откроете шампанское?

– Легко, – улыбнулся мусорщик.

Он наполнил ее бокал, затем взялся за принесенную с собой бутылку.

– С вашего разрешения. Текила. Не люблю сладкое и газированное.

– Сколько градусов?

– Сорок пять.

– Напьетесь и хулиганить будете?

– Избави Бог, – мусорщик достал из нагрудного кармана зажигалку и поджег свечи.

– За знакомство? – предложила девушка.

– За знакомство!

Они чокнулись и выпили.

– Вот и познакомились, – констатировал мусорщик. – Кстати, как вас зовут?

– Оля, – не задумываясь ответила девушка.

– Коля, – так же не задумываясь представился мусорщик, чуть разведя руками.

Некоторое время они улыбаясь смотрели друг на друга.

– Вы давно в этом городе? – спросила девушка.

– Два года.

– А до этого?

– До этого жил в другом.

– Понятно. О чем будем говорить?

– О детстве.

– Почему?

– Русская сентиментальность. Все равно рано или поздно дойдем до детства.

– Начинайте, – пожала плечами девушка.

– Давайте сыграем в мою любимую игру, – предложил мусорщик. – Я буду рассказывать о вас, а вы – обо мне.

– Забавно, – сказала девушка. – Я слушаю.

– Итак, – начал мусорщик, – вы родились и до выпускного вечера жили в крошечном городке, похожем на этот…

– Что, неистребимая провинциальность? – усмехнулась девушка.

– В этой игре единственное правило: ничего не спрашивать. Можно только поправлять или уточнять. Но на первый раз отвечу: вы слишком откровенно ненавидите провинцию и при каждом удобном случае подчеркиваете свою столичность… В детстве вы презирали девчонок и играли с мальчишками в войну, причем всегда были командиром, а если вдруг выбирали не вас – гордо уходили и ждали, когда прибегут звать вас обратно. Вы дрались наравне с мальчишками и всегда побеждали, потому что в отличие от них умели еще царапаться и кусаться…

Девушка засмеялась и удивленно покачала головой.

– Интересная игра? – спросил мусорщик.

– Очень. И что же было потом?

– Потом… – мусорщик ненадолго задумался. – У вас нет лимона? – неожиданно спросил он. – Жаль. Текилу надо пить с солью и лимоном… Потом наступил вполне естественный момент, когда мальчишки начали интересоваться девочками. Первые робкие свидания, любовные записки. А вы оставались для них просто своим парнем. Шекспиру не снились страсти, которые бушевали в вашей душе! Вы молча бесились от ревности, но недолго. В школе под лестницей вы разрешали им смотреть и трогать себя, самые сокровенные места, и добились того, что они снова ходили вокруг вас табуном, и с их помощью вы расправлялись с самыми красивыми соперницами…

Девушка вышла из своей романтической роли. Она, зло сжав губы, в упор смотрела на мусорщика.

– Опять вопрос? – невинно улыбнулся он. – Все очень просто – победа любой ценой, причем немедленно, сию секунду… Школу вы закончили на тройки, а на следующий день после выпускного вечера автостопом уехали покорять Москву. Впрочем, детство на этом кончается.

– Накатим? – после паузы спросила девушка.

– В смысле?

– В смысле – выпьем.

Мусорщик поднял было шампанское, но девушка взяла пузатую бутылку и налила в свой бокал текилу. От крепкого напитка у нее перехватило дыхание, на глазах выступили слезы.

– Напьетесь и хулиганить будете? – улыбнулся мусорщик.

– Не исключено, – резко сказала девушка. – Теперь я… Вы родились и всю жизнь прожили в Москве. Потому что из вас прет столичная самоуверенность, которую я до сих пор ненавижу…

– Можно ничего не объяснять, – мягко напомнил мусорщик.

– И девочки вам не позволяли себя трогать за сокровенные места и вообще не замечали вас…

Мусорщик утвердительно кивнул и сокрушенно развел руками.

– Поэтому вы были нелюдим и много читали, даже ночью под одеялом с фонариком, чтобы не заметили родители. Занимались каким-нибудь тупым спортом: шашками или стрельбой – и даже получили разряд, которым очень гордились. Учились вы на круглые пятерки и сидели над учебниками, даже если родители гнали вас гулять на улицу, озабоченные вашей нездоровой бледностью. И все это вы делали с мстительным мазохистским удовольствием, потому что мечтали стать знаменитым ученым и изобрести нечто такое, чтобы сразу осчастливить человечество, причем с единственной целью – чтобы все женщины мира смотрели на вас с обожанием и раздевались при одном вашем появлении… – закончила девушка на одном дыхании.

Мусорщик восторженно вскинул руки.

– Накатим? – предложил он.

– Непременно, – светским голосом ответила девушка.

– За знакомство?

– За знакомство!

Они чокнулись и выпили. В это время за стеной раздался грохот и послышалась ругань на каком-то кавказском наречии.

– Дерутся? – прислушиваясь, спросила девушка.

– Ну что вы, – успокоил ее мусорщик. – Просто один спросил, сколько времени, а второй ответил. Горячий народ.

Они посмотрели друг на друга и засмеялись. Девушка снова была в избранной на сегодняшний вечер роли, она положила ладонь на руку молодого человека и спросила:

– Детство кончилось. Что будем делать?

Мусорщик увидел кружевной край черного французского белья, взял ее руку и медленно наклонился к ней, зарывшись лицом в мягкие, вкусно пахнущие волосы, коснулся губами уха и прошептал:

– Будем спать. Как муж и жена…

Здесь он сделал крошечную паузу, достаточную, чтобы девушка победно покосилась в зеркало, и продолжил:

– …после золотой свадьбы. То есть каждый в своей постели. Я сразу усну – утром на работу. А ты заснуть не сможешь, будешь допивать шампанское и смотреть местные новости, передразнивая диктора. Только не бей, пожалуйста, посуду, – он быстро поцеловал ей руку, встал, подхватил с вешалки пальто и вышел.

Оставшись одна, девушка посидела еще какое-то время, кусая губы. Схватила бокал и изо всех сил швырнула в стену, за которой ругались кавказцы. Одновременно со взрывом хрустальных осколков крик затих на полуслове, будто щелкнул выключатель.

Мусорщик удалялся по пустынному гостиничному коридору, на ходу надевая пальто. Оглянулся в сторону номера, улыбнулся и укоризненно покачал головой.

Вышел из гостиницы на освещенный пятачок под козырьком, автоматически подобрал мятую сигаретную пачку и бросил в урну. Глянул вверх на ее окна и вдруг, взмахнув полами черного пальто, с места прокрутил сальто. Вонзился каблуками в снег и вскинул руки: «Ап!», поднял воротник и стремительно шагнул в темноту.

Девушка стянула через голову узкое платье и бросила к входной двери, вслед мусорщику. Взяла бутылку, села перед телевизором и показала язык диктору.

Мусорщик быстро, будто боясь опоздать, подошел к арке, над которой полукругом светилась древнерусская вязь «Казино „Три богатыря“». Изнутри арка была украшена гирляндами красных огней и выбрасывала на темную улицу багровый отсвет, как жерло раскаленной печи.

В глубине арки он нажал кнопку звонка рядом со стеклянной дверью. Сунул было руку обратно в карман, но тут же нетерпеливо позвонил еще несколько раз. За дверью показался массивный мужчина, рассмотрел в багровом мареве лицо посетителя и открыл.

Мусорщик на ходу снял пальто, не глядя бросил на стойку гардероба, обменял в кассе несколько бумажек на игровые фишки и подошел к бару. Барменша с хищными, вразлет нарисованными бровями тотчас выставила перед ним блюдце с лимоном и солью и плеснула в хрустальную стопку текилы.

– Давно не был, – кокетливо сказала она. – Опять бессонница?

Мусорщик молча кивнул, поглядывая на облепленный игроками и зеваками стол рулетки.

– «Мерседес» купил? – спросила барменша.

– На самолет коплю, – отшутился мусорщик и одним глотком выпил стопку, закусив лимоном.

– Я посмотрю? – спросила барменша.

– Смотри, – согласился он и пошел к рулетке.

Барменша шепнула что-то напарнице и поспешила за ним.

Играли только двое, точнее, трое: полковник с испитым лицом и юная девушка под руководством золотозубого азербайджанца, жарко дышащего ей в шею. Остальные наблюдали.

Розовощекий крупье помертвел, увидев нового игрока. Мусорщик кивком поздоровался с ним и с ходу уверенно выложил все свои фишки на красное поле.

– Ставки сделаны, – нервно объявил крупье и крутнул рулетку.

Выпал красный. Все глянули на мусорщика, но не обнаружили на его лице ни радости, на азарта, ни волнения. Он сосредоточенно смотрел на игровое поле.

Количество фишек на красном квадрате удвоилось.

– Ставки сделаны, – сказал крупье, вопросительно глядя на него, и снова привел рулетку в движение.

– Выпить, Таня, – не оглядываясь, попросил вполголоса мусорщик.

Барменша торопливо махнула напарнице:

– Одну «золотую»! – и тотчас снова уставилась на бегущий по кругу шарик.

Под дружный вздох игроков и зрителей шарик лег в алую лузу.

– Мэтода? – спросил азербайджанец.

– Просто везет, – улыбнулся мусорщик. Выпил стопку текилы, незаметно для окружающих сунул в руку Тане горсть фишек, а остальные – вдвое возросшую стопку, – подумав, сдвинул на черное поле.

Шарик послушно остановился в черной лузе.

– Мэтода! – объявил азербайджанец. Отодвинув спутницу, он сгреб свои фишки и приготовился ставить за мусорщиком.

Тот на мгновение замер, протянув руки к игровому полю, и вдруг решительно передвинул всю гору фишек на «зеро». Азербайджанец озадаченно покрутил головой и, не решившись на столь бессмысленный поступок, рассредоточил фишки по полю.

Полковник вдруг отчаянно махнул рукой, крякнул и выставил весь свой оставшийся боезапас рядом с победной горой мусорщика.

– Ставки сделаны, – спертым голосом сказал бледный крупье.

Вокруг стола собрались уже все посетители казино. В гробовом молчании все напряженно следили за шариком. Тот подпрыгнул напоследок на краю круга и опустился в «зеро».

Зрители ахнули, Таня восторженно взвизгнула, крупье судорожно сглотнул и неловко повел головой, вытягивая шею из тугого воротничка.

– Мэтода… – обреченно сказал азербайджанец.

Полковник тупо смотрел на рулетку, не веря глазам, потом торопливо сгреб свой выигрыш и, весело переглянувшись с мусорщиком, направился к кассе.

– Все? – спросил мусорщик.

– Служба! – хохотнул тот.

Мусорщик передвинул груду фишек на красное поле. Азербайджанец последовал его примеру.

– Ставки сделаны, – безнадежно сказал крупье.

И снова все впились глазами в бегущий шарик. Только мусорщик отвлекся, доставая сигареты и прикуривая. И только когда раздалось испуганное «ах!» и все взгляды устремились на него, глянул на рулетку. Шарик снова лег в «зеро».

Крупье облегченно выдохнул, порозовел и стал расправляться, как воздушный шарик.

– Ты проиграл!.. – изумленно вытаращив глаза, простонала Таня.

Мусорщик оглядел обращенные к нему скорбные лица и неожиданно для всех засмеялся. Не так, как делают «хорошую мину при плохой игре», а искренне, от души.

– Дурочка, – ласково сказал он и чмокнул расстроенную барменшу в нарумяненную щеку. – Судьба такая…

Он вышел из казино и зашагал по улице, все быстрее и быстрее, потом не выдержал и побежал, отчаянно, как спринтер на исходе сил.

Его догнал огромный военный ЗИЛ.

– Держи! – свесившись из окна, крикнул полковник и протянул ему бутылку шампанского.

– Спасибо! – мусорщик на бегу подхватил бутылку.

– Может, подвезти?

– На Семеновскую! – скомандовал мусорщик, запрыгивая на широкую подножку.

– Быстрее ветра! – отозвался полковник, и ЗИЛ помчался по улице, унося на подножке мусорщика в развевающемся пальто.

Девушка в строгом брючном костюме и больших очках открыла дверь номера и опешила на мгновение, увидав мусорщика. Торопливо сняла очки.

– Зачем? Тебе идет, – сказал мусорщик. – Можно войти?

– Конечно, – не слишком уверенно ответила девушка.

В номере, залитом светом морозного дня, сидел высокий молодой человек с золотой заколкой на галстуке. На журнальном столике лежал карманный диктофон.

– Это Коля, мой единственный знакомый в этом городе, – представила мусорщика девушка. – А это Олег.

Молодые люди чинно поздоровались за руку, коротко и внимательно глянув друг на друга.

– Очень приятно. Но я, кажется, вам помешал?

– Нет-нет, – с достоинством ответил Олег, поднимаясь. – Я думаю, Ира, я наговорил вам на два интервью.

Девушка чуть заметно прикусила губу от досады, а мусорщик чуть заметно улыбнулся.

– Буду очень благодарен, если вы пришлете экземпляр вашего журнала. К нам так редко заезжают московские журналисты. До свидания, Ира, – банкир поцеловал руку девушке. – До свидания, – пожал он руку мусорщику, снова обменявшись с ним быстрым взглядом, и удалился.

Девушка закрыла за ним дверь и вернулась, испытующе и с вызовом глядя на мусорщика. Тот невозмутимо выставил из бумажного пакета пузатую бутылку текилы.

– Да ты никак ухаживать за мной решил? – насмешливо спросила девушка.

– Да, – сознался мусорщик.

– От скуки?

– Из тщеславия. Ведь к нам так редко заезжают столичные журналисты… – невинно ответил мусорщик.

Девушка усмехнулась:

– А мне почему-то показалось, что вы с Олегом давно знакомы.

– Как же я могу не знать единственного в городе банкира? – пожал плечами он.

– Да, но странно, что банкир знает мусорщика.

– Храню свою скромную зарплату на депозитном вкладе. Примелькался.

– Замечательный банк у Олега! – восторженно всплеснула руками девушка. – Ведь это на проценты со своего скромного вклада ты купил карденовский костюм и пьешь «золотую» текилу?

Минуту они молча смотрели друг другу в глаза. Игра зашла в тупик – дальше начинался разговор всерьез, либо кто-то должен был первым отступить.

– Так что не будем больше, Коля, вспоминать о заезжих столичных журналистах, – улыбаясь, предложила девушка.

– По крайней мере, не сегодня, – согласился мусорщик.

– Ну что ж, ухаживай, – девушка села на диванчик и томно склонила голову на плечо. – Где подарок?

– Вот, – мусорщик вынул из пакета хрустальный бокал. – Мне показалось, что в тот вечер один бокал нечаянно разбился.

– Спасибо. Но, к сожалению, я за ненадобностью в тот же вечер выбросила и второй.

– Будем пить из одного?

– Ну уж нет! – засмеялась девушка. – Я провинциально суеверна. Мы сразу узнаем все друг про друга, и твоя любимая игра потеряет смысл. А она мне нравится.

– Тогда позвольте пригласить вас в наш единственный скромный ресторан, – мусорщик подхватил принесенную бутылку, поклонился и отставил локоть.

Девушка кокетливо изобразила реверанс и взяла его под руку.

Они сели за свободный столик. Под эстрадой теснилась богатырскими плечами уже знакомая девушке компания. Они тотчас затихли и выпучили глаза на нее и ее спутника.

Подошел официант, сразу поставил на стол блюдце с тонко нарезанным лимоном и горкой соли, открыл бутылку минеральной и почтительно протянул меню.

– А что, есть что-то новенькое? – заинтересовался мусорщик.

Официант смущенно развел руками и убрал меню.

– Тогда две курицы, фирменные, волосатые. И два жюльена из бледных поганок.

– Жюльены – дрянь, – шепнула девушка.

– Курица не лучше, – успокоил ее мусорщик. – Не «Метрополь», что поделаешь. Лаптем щи хлебаем – фирменное блюдо.

Мусорщик приветливо помахал сидящей поодаль комичной парочке – неимоверного объема толстухе с обесцвеченными младенческими кудрями и ее тощему унылому кавалеру.

– Кто это? – спросила девушка.

– Галя. Коллега с соседнего участка. Как это она уговорила своего благоверного на людях показаться?… Странная субстанция – любовь. Он ее любит, обожает каждый килограмм ее тела, но стесняется с ней на улицу выйти.

Мусорщик наполнил рюмки текилой, затем потер лимоном и посыпал солью между большим и указательным пальцем. Девушка, глядя на него, повторила.

– За странную субстанцию – любовь! – подняла она рюмку.

Они чокнулись и выпили, слизнув соль с руки.

– Поговорим? – спросила девушка.

– О чем?

– О странной субстанции.

– Начинай.

– Я новичок в твоей игре. Сначала ты.

Мусорщик откинулся на стуле и сплел пальцы, глядя на нее.

– Ты однолюб, – начал он.

Девушка чуть не подавилась минеральной водой, торопливо поставила стакан и постучала ладонью по груди.

– Ну-ну, – отдышавшись, весело сказала она.

– Ты однолюб, – спокойно повторил мусорщик. – В твоей жизни была только одна большая, чистая, светлая, самоотверженная и абсолютно взаимная любовь – это ты сама… Первая детская любовь тебя миновала, потому что лет с десяти ты уже твердо знала, что этот городок не для тебя, ты берегла себя для Москвы, для другой жизни. Впрочем, был одноклассник, хороший парень, к тому же влюбленный в тебя до одури – завидная партия по местным понятиям.

– Еще бы! Отец – главный хирург, мать – майор милиции, – не без гордости сказала девушка.

– Все считали, что вы поженитесь сразу после школы, а ты вытирала об него ноги, издевалась, как могла, исследуя пределы своих женских чар. Ночью после выпуска ты отдалась ему, наполовину от жалости, наполовину из интереса, и всю ночь с искренними слезами повторяла за ним клятвы вечной любви, зная, что через час уедешь навсегда и никогда больше его не увидишь…

Официант принес заказ, расставил тарелки на столе и удалился.

Следом, улучив благоприятный момент, приблизился квадратный молодой человек, позорно сбежавший несколько дней назад из «опеля».

– Наш стол хочет заказать для вашей дамы песню, – официально сообщил он. – Если вы не против. «Естердей».

Мусорщик, недоуменно подняв брови, мельком покосился на него, не в лицо, а куда-то в область паха, и указал на девушку. Та равнодушно пожала плечами, аппетитно вгрызаясь в куриное крылышко.

Детина понимающе кивнул и направился к эстраде.

– Э!.. – окликнул его мусорщик. – Только без слов!.. Произношение чудовищное, – пояснил он девушке.

Бандит озадаченно потоптался на месте, потом подошел к лабухам и принялся объяснять им что-то. Наконец, солист объявил:

– Для гостьи нашего города Виолетты звучит эта… эта мелодия… – и отошел от микрофона, уступив место саксофонисту.

– У тебя иногда проблемы со вкусом, – огорченно сказал мусорщик.

– А ты бы хотел, чтобы я сообщила им свое имя и подробный адрес?

– Нет, но Виолетта – это перебор…

– А объясни-ка мне лучше, почему эти мамонты тебя боятся? – прищурилась девушка.

– По недоразумению, – улыбнулся мусорщик. – У них есть главный, я с ним как-то разговаривал. Очень неглупый человек. Подозреваю, что он им представил меня как матерого рецидивиста, сбежавшего из-под расстрела за людоедство и скотоложство… Продолжим?

– Непременно.

– Итак, ты поступила в театральное училище. Но не сразу. В первый год тебя срезали за провинциальный говор: прощальный привет от родного города. Зато ты познакомилась с долговязым очкастым старшекурсником и год жила с ним в выселенном доме напротив училища, поскольку денег у вас не было не только на квартиру, но и на еду. Спасали только посылки с гуманитарной помощью от твоей матери… Он поставил тебе произношение, познакомил с педагогами, короче, сделал свое дело и исчез из твоей жизни. Какое-то время ты занималась тем, что отбивала парней у московских сокурсниц – просто из чувства социальной справедливости. Потом был старый актер, который сбежал от тебя, потому что ты по молодости очень любила это дело, а у него уже пошаливало сердце. Потом – рок-музыкант, наркоман и нищий гений. Вот его ты, пожалуй, действительно любила. Но однажды, когда ты училась на предпоследнем курсе, к тебе неожиданно, без звонка приехала мать. Ты стеснялась ее и прятала от знакомых. А вот с твоим волосатым музыкантом они неожиданно нашли общий язык и по вечерам пели на два голоса под его волшебную гитару. Когда мать наконец уехала, ты всю ночь плакала, потому что с ужасом поняла, что сказка не сбывается, призрак твоего города идет за тобой, точнее, ты несешь его в себе. Ты бросила училище, благо еще старый актер объяснил тебе, что актрисой ты не станешь, что роли, кроме «кушать подано!» в Урюпинском драматическом театре, тебе не светят. Ты бросила своего гения – к твоей чести, не без душевных терзаний – и ушла к его продюсеру, деловому и циничному малому, который для начала устроил тебе прописку и квартиру… Впрочем, к любви это отношения уже не имеет…

– Похоже, – сказала девушка. – Забыл только про два аборта и полгода замужества с битьем посуды в финале.

Мусорщик развел руками: виноват.

– Но я не сказал еще о твоей главной любовной драме, – поднял он палец. – Примерно год назад тебя оставил самый верный, страстно и взаимно любимый человек: ты разлюбила себя, такую красивую, умную и хорошую. Тебе пришла в голову простая мысль – что, может быть, не мир так плох вокруг тебя, а все проблемы в тебе самой. А поскольку жить без любви человек не может, ты заметалась, уехала из Москвы, увидела первого встречного и начала выдумывать себе любовь на пустом месте, там, где ее нет.

– Неправда, – тихо сказала девушка. – Есть… Только ты боишься в это поверить. И я боюсь…

Снова в разговоре возникла опасная пауза.

– Извини, – мусорщик оглянулся на толстуху Галю и ее унылого кавалера. – Так ведь и просидят целый вечер. Ты не будешь против, если я приглашу ее?

Не дожидаясь ответа, он встал, торжественно прошел через весь зал к толстухе и галантно склонил голову. Галя зарделась и замахала руками, но мусорщик неожиданно легко поднял ее, резко прижал к себе щекой к щеке и замер, устремив вдаль суровый взор.

Оркестрик играл танго, и хотя мусорщик не сделал с Галей еще ни одного шага – это уже был танец. Затем он стремительно сорвался с места и помчал партнершу к эстраде, едва не сметая с пути официантов с подносами и танцующие пары, у эстрады уронил ее на руку и отвернулся, трагически прикрыв ладонью глаза.

Девушка за столиком расхохоталась, в восторге хлопая в ладоши. Потом удивленно оглянулась по сторонам.

Хотя эта мастерская пародия на роковое танго в исполнении десятипудовой толстухи была немыслимо комична – ни одного смешка не раздалось в зале. Посетители сидели с каменными лицами, жевали губы, сдерживая смех, опускали глаза. Мужичонка, видимо, приезжий, залился было тоненьким голоском – и тотчас получил кулаком в бок от бандита из-за соседнего стола. Саксофонист на эстраде никак не мог собрать разъезжающиеся в улыбке губы и нещадно фальшивил – и тут же был награжден грозным взглядом гитариста.

А мусорщик вдруг сменил рисунок танца и лихо закрутил толстуху. Повинуясь ему, оркестрик грянул старый добрый рок. Раскрасневшаяся Галя только охала, летая бабочкой в сильных руках мусорщика. Только раз едва не вышел конфуз – когда мусорщик в азарте попытался усадить ее себе на бедро и чуть не рухнул вместе с ней.

Девушка одна во всем зале откровенно веселилась, глядя на танцующих. Потом не выдержала, махнула рюмку текилы и присоединилась к ним. Тут уж началось нечто не имеющее названия – гремучая смесь из джиги, фламенко и пляски папуасов из Новой Гвинеи.

Вскоре взмокшая Галя сдалась и, отдуваясь, обмахиваясь платком, счастливая вернулась к кавалеру. А мусорщик и девушка продолжали танцевать друг напротив друга, все наращивая темп.

– Что, и здесь надо быть первой? – крикнул мусорщик. – Иначе не можешь?

– Не могу! – крикнула девушка.

– А так можешь? – мусорщик вдруг отбил лихой степ.

Девушка повторила.

Лабухи на эстраде растерялись и умолкли один за другим. Последним невпопад бухнул барабан.

– А так? – азартно крикнул мусорщик и усложнил программу.

И снова девушка повторила.

– Ты забыл – я все-таки три года училась в театральном! – крикнула она.

Они, поймав ритм друг друга, прошли чечеткой вдоль зала и разом встали, вскинув руки.

Зал заревел и ударил в ладоши. Мусорщик и девушка поклонились в обе стороны, как фигуристы после выступления, и вернулись к столику.

– Ну что, ты счастлива? – спросил мусорщик.

– Как никогда!

– Мои шансы повышаются?

– Выше некуда. Только не хочу больше здесь сидеть. Увези меня куда-нибудь.

– Сегодня какое число?

– Двенадцатое. Завтра тринадцатое, пятница – представляешь, какой ужас?

– Ты суеверна?

– Как неисправимая провинциалка.

– Поехали к Славину. У него сегодня прием.

– Кто это?

– Местный демократ.

– Поехали, вечер твой.

Мусорщик сунул несколько бумажек под тарелку, и они вышли из ресторана. На улице девушка не утерпела и сказала:

– Ты слишком много денег оставил.

– Слава богу, заметила, – мусорщик облегченно прижал руку к груди. – Я боялся, что расход без эффекта.

Они, осторожно семеня, спускались по крутой обледеневшей улочке к реке.

– Ах, засранец! – сказал мусорщик.

– Кто?

– Коллега. Поленился лед рубить – хоть бы песком посы…

Договорить он не успел, потому что изобразил немыслимый балетный пируэт, упал и подсек девушку под ноги. Кувыркаясь друг через друга и хохоча, они съехали к самой реке, причем в конце этого скоростного спуска мусорщик оказался сверху на спутнице, лицом к лицу.

– Ну наконец-то, – насмешливо сказала девушка. – Свершилось!

– Что?

– Впервые за четыре дня ты ко мне прикоснулся. Ничего? Током не бьет?

Мусорщик встал и подал ей руку.

– Подожди здесь, – кивнул он на вмерзший в лед причал. – Полюбуйся на речную волну, а я схожу за катером, – он быстро направился к соседнему дому с единственным на всей улице светящимся окном.

Девушка прошла по дощатому причалу и встала на краю. Река была покрыта толстым льдом и засыпана снегом, изжеванным во все стороны автомобильными шинами. Темная стена леса обозначала второй берег. Вдали река изгибалась под прямым углом, и оттуда доносились с ветром обрывки музыки, а на льду лежали отблески ярких огней.

– Чик-чирик, – послышалось у нее за спиной.

Девушка обернулась и обнаружила долговязого нетрезвого подростка. Тот бесцеремонно разглядывал ее, сладострастно причмокивая и отрезая ей путь обратно на берег.

Девушка не испугалась, она быстро опустила руку в висящую у бедра сумочку.

– Чик-чирик, – повторил он, сладко улыбнулся и рухнул навзничь.

Сзади стоял мусорщик и тер кулак. Подросток поднялся на четвереньки и, не рискуя быть снова опрокинутым, по-крабьи отполз в сторону.

– Шпана, – сокрушенно констатировал мусорщик. – Катер к вашим услугам, мадемуазель!

У причала стоял старый уазик, в просторечии называемый «козлом».

– Убью, сука! Встречу – зарежу, так и знай! – орал с безопасного расстояния подросток.

– Самое печальное, что он совершенно искренен, – сказал мусорщик, помогая девушке спуститься с причала по обледеневшему трапу.

– Ужасный век, жестокие сердца! – подтвердила девушка.

Она, подобрав длинную шубу, уже собиралась сесть в машину, когда рядом шлепнулся кусок льда, брызнув ей в лицо острыми осколками. Она не вытерпела и, забыв светские манеры, заорала:

– Ты, говнюк, онанист золотушный, сейчас догоню – ноздри вырву!

– Эх, крепка еще революционная косточка! – удовлетворенно крякнул мусорщик, заводя мотор и с интересом наблюдая за девушкой.

– Молчи, лярва болотная! – орал подросток.

– Заткни скважину, жгут прыщавый! – отвечала девушка.

– Соотечественники! – воззвал мусорщик. – Обратите внимание, какой вечер! Звезды и поэзия!

– Гондон штопаный! – крикнула последний раз девушка, глянула на мусорщика, осеклась и смирно села рядом, поджав губы.

«Козлик», светя фарами, отъехал от причала и помчался по реке.

За поворотом стояли вмерзшие в лед корабли. Крайний, белоснежный красавец, был увешан гирляндами разноцветных фонарей и напоминал новогоднюю елку. Из открытых иллюминаторов лилась музыка. У трапа стоял серебристый «линкольн» и еще несколько сияющих иномарок. Мусорщик остановил свой потрепанный отечественный джип рядом.

– «Настоящий», – прочитала девушка на борту корабля. – Это название?

– Разве плохое?

– Настоящее, – согласилась девушка.

Мусорщик постучал кулаком в борт:

– Есть кто живой? – и, не дожидаясь ответа, стал подниматься с девушкой по трапу.

Наверху их молча встретили двое одинаковых молодых людей, затянутых по горло в одинаковые черные пальто.

– О-о! Какие люди! – раздвинув охрану, появился пожилой толстый господин. – Неожиданно, но приятно. Что же не предупредили? Петр Иванович беспокоился, даже сердился. Мы могли бы встретить. Такое торжество, полный бомонд!

– А где хозяин? – оборвал поток слов мусорщик.

– Рыболовствует, – ответил говорливый господин и жестом пригласил следовать за ним.

Они вошли в залитый светом салон. Торжество, видимо, началось давно, и бомонд был изрядно пьян. Между отяжелевшими гостями сновала вышколенная прислуга.

– Артисты! Богема, что поделаешь! – сокрушенно развел на ходу руками провожатый. – Покушали, попили…

– Смотри! – дернула девушка мусорщика за рукав. – Гурский! А я читала, что он давно в Америке.

– Вызвали, – гордо ответил провожатый.

– Пойдем познакомимся, – предложила девушка.

– Не рекомендую, – сказал говорливый господин. – Лыка не вяжет еще с утра. Полная апатия к окружающему.

– Ого! – восторженно указала девушка в другую сторону. – Лосев! Экстрасенс. По телевизору банки с водой заряжает!

– Отзаряжался, – хихикнул провожатый. – Последний раз пол-литра водки зарядил и перегорел.

Они добрались до кормы. Там в шезлонге со спиннингом в руках сидел укутанный в шубу монументальный Петр Иванович. Внизу чернела подсвеченная прожектором лунка с неподвижным поплавком посередине. Рядом с лункой тоскливо томился на морозе мужик в тулупе и унтах с большим подсачником наготове и с непременным радиотелефоном, выглядывающим из-за пазухи.

– У-у! – Петр Иванович царственно протянул мусорщику руку. Заметил рядом с ним девушку и спросил: – Неужели?

Мусорщик пожал ему руку, но промолчал. Говорливый господин тем временем приволок еще два шезлонга, и мусорщик с девушкой сели рядом с хозяином.

– Клюет? – спросил мусорщик.

– Кое-как, – ответил рыболов и кивнул на салон. – Всю рыбу разогнали, черти. Глотки луженые. Есть хочешь?

– Мы из ресторана.

– Эва как!.. Что-то случилось?

– Нет.

– Чего тогда здесь?

– Соскучился.

– Не верю, но приятно.

– Что нового? – спросил мусорщик.

– Все то же – бардак… Приказ вчера подписал – очистные сооружения на химзавод. Знаешь, сколько денег стоит? – с неожиданной обидой спросил Петр Иванович.

– А сколько голосов на выборах! – с усмешкой ответил мусорщик.

– Да брось ты, – досадливо сказал Петр Иванович. – О вечном пора думать. Может быть, ты и прав…

Девушка переводила глаза с одного на другого, не упуская ни слова из разговора.

– Как зовут-то? – обернулся к ней Петр Иванович.

– Оля.

– Да? – он внимательно посмотрел на нее и усмехнулся. – Ну, Оля так Оля…

Позади них распахнулась дверь салона, и на палубе появился плотный кудрявый паренек в тельняшке и длинных трусах с рисунком американского флага. Паренька поддерживал могучий матрос.

– Папа! – обиженным басом обратился он к Петру Ивановичу. – А где Лиза?

– Сбежала твоя Лиза, – хмуро ответил тот. – Столы не надо было переворачивать.

– Он первый начал… – стал было оправдываться паренек.

– Дурак! – крикнул на него отец. – Ты ему два пальца свернул, а у него послезавтра концерт в Лужниках! Иди спать, не позорь меня!

– Папа, я нечаянно… – переживал увлекаемый матросом обратно в салон паренек. – А Лиза! Она меня обещала ждать из армии!

– Как же! – буркнул ему вслед Петр Иванович.

– Неужели в армию отдали? – удивился мусорщик.

– Что значит, отдал? Призвали.

– И не жалко?

– Жалко у пчелки в попке. По городу недобор пятьдесят процентов! Кто-то должен в армии служить?

Он отложил спиннинг и достал из-под шезлонга бутылку кагора.

– Сладенького? – предложил он. – Впрочем, ты сладкого не любишь, – отмахнулся он от мусорщика.

– А я не против, – согласилась девушка.

– Бокал, – не оборачиваясь, велел Петр Иванович.

Говорливый господин исчез и в то же мгновение возник снова, будто держал бокал наготове за спиной.

Петр Иванович налил вина и протянул бокал девушке:

– Ваше здоровье, Ольга…

– Ивановна, – подсказала та.

– Ивановна так Ивановна, – согласился хозяин, чокнулся бутылкой и отпил в один присест половину.

– А знаете ли вы, Ольга, что это за человек? – кивнул он на мусорщика.

– Интересно-интересно, – с готовностью откликнулась девушка.

– Значит, не знаете… Кирилла с гитарой ко мне, – снова приказал не оборачиваясь Петр Иванович. – Если еще спать не уложили.

– Он пьяный, не надо, – попробовал возразить мусорщик.

– Спокойно, – ответил Петр Иванович и обратился к девушке. – И мой выродок на что-то горазд. Не только водку жрать.

Снова говорливый господин исчез и явился в одно мгновение – теперь вместе с кудрявым пареньком. Кирилл был уже прилично одет и шел самостоятельно с гитарой под мышкой.

– Любимую, – велел Петр Иванович.

– Стоя, что ли? – буркнул тот.

Отец уступил ему шезлонг, а сам присел на леер.

Кирилл подстроил гитару и запел, потягивая «А», делая паузы, отчего песня становилась много чувственнее.

Скажи мне что-нибудь, скажи. В твоих устах пустяк – загадка. Коньяк в стакане, шоколадка. Глоток – и сердцем на ножи. Скажи мне что-нибудь, скажи. Не голос слушаю, а звуки. В предчувствии чудесной муки Словами голову вскружи. Скажи мне что-нибудь, скажи. Тут не придумаешь некстати, В четыре шага от кровати И в четверть шага от души. Скажи мне что-нибудь, скажи…

Когда растаяли самые последние отзвуки последнего аккорда, Кирилл опустил гитару и взглянул на отца. Тот в свою очередь посмотрел на девушку:

– Понравилось?

– Очень, – искренне ответила та.

– Его стихи, – указал на мусорщика Петр Иванович. Перехватил ее удивленный взгляд и пожал плечами: – Вы что, первый день знакомы?… А впрочем, что я в ваши игры лезу! Давай теперь эту… – обернулся он было к сыну и тут же махнул рукой: – Не надо. Иди. А то совсем растаю…

Кирилл с достоинством покинул палубу.

Откуда-то послышался неприятный электронный зуммер. Говорливый господин вытащил из внутреннего кармана радиотелефон, прижал к мясистому уху и осведомился:

– Чего еще?… – растерянно глянул на хозяина и сказал: – Они арестовали счета.

Петр Иванович неожиданно резко для его солидной комплекции вскочил и пнул шезлонг так, что тот сложился и отлетел к дверям салона.

– Поднимай курортников! Ефимова ко мне! Вызывай Москву! – повернулся к мусорщику и развел руками. – Извини, опять бардак начинается! Хочешь каюту? Отдохнете.

– Поедем, – поднялся тот. – Мы на машине.

– Отдай ключи. Мои тебя довезут, – категорически сказал Петр Иванович, галантно раскланялся с девушкой и пошел в салон. Говорливый господин спешил следом.

– Он кто? – спросила девушка, думая о чем-то своем.

– Мэр, – мусорщик глянул на часы. – Скоро светает. Как раз успеем.

Они ехали по узким улочкам в длинном «линкольне». От водителя и охранника их отделяло бронированное стекло, так что мусорщик и девушка спокойно разговаривали сзади.

– Невероятно, – сказала девушка. – Не сплю уже пятую ночь, и порхаю, как бабочка… Продолжим?

– Я иссяк. Твоя очередь.

– Любовь, любовь… – вздохнула девушка, задумчиво разглядывая кожаную обивку потолка. – Такая разная. Странно, что называется все одним словом… Ты так и не решился поцеловать ни одну девочку, потому что читал слишком много книг и боялся, что в жизни это будет не так красиво. В армии ты был единственным нецелованным и очень стеснялся этого, и отмалчивался в похабных солдатских разговорах. А мужики кругом были грубые, потому что служить тебя угораздило в десанте, в штурмовой бригаде…

Мусорщик остро глянул на нее. Девушка ждала этого, засмеялась и указала на бледную наколку у него на тыльной стороне кисти: парашют и буквы ДШБ.

– Наверное, Афганистан, – продолжала она. – Как раз те годы…

– Ангола, – поправил мусорщик. – Тоже братская помощь. Только братья почернее.

– Там ты и расстался с мечтой осчастливить все человечество разом, теперь ты хотел сделать счастливым хотя бы одного человека. И ты нашел этого человека: тихую близорукую сокурсницу. Она обладала удивительным даром: если она ехала в метро, ее обязательно прихлопывало дверью, она постоянно везде опаздывала и все теряла, и каждый продавец считал своим долгом наорать на нее. Вы поженились и были счастливы. Тебе не нужны были другие женщины, хотя она и в тридцать лет краснела, как девочка, при слове «трахаться» и старательно заменяла его смешными детскими выражениями. Тебя это трогало. Вы думали жить долго и умереть в один день. Но она ушла от тебя…

Девушка помолчала, глядя в окно.

– Через год или два ты привел к себе какую-то случайную женщину, а проснувшись утром, закричал от ужаса и обиды, увидев рядом с собой не ту, не ее… Больше в твоей жизни женщин не было и ты думал, что не будет никогда. Но однажды утром ты увидел на своем участке красный «опель», в котором спала незнакомая девушка… – она замолчала, глядя в глаза мусорщику, медленно приближая к нему лицо.

Губы их почти коснулись, когда мусорщик вдруг сказал:

– Поздно! – выпрямился и постучал в стекло водителю.

Машина остановилась, и мусорщик вышел на свой участок.

– Работа не ждет! – развел он руками. – Они отвезут тебя в гостиницу.

Когда лимузин скрылся за поворотом, он зачерпнул пригоршней снег и сунул в рот.

Девушка, не раздеваясь, задумчиво прошлась по номеру. Сняла трубку, набрала было номер, но тут же нажала на рычаг. Подумала и снова набрала.

– Это я, – сказала она. – Я нашла его.

Мусорщик колол лед на мостовой, когда подъехала девушка на «опеле». Мусорщик не удивился, увидев ее снова так скоро.

– Что-то случилось? – спросил он.

– Да, – сказала она, открыв дверцу. – Ты забыл пожелать мне доброго утра.

– Доброе утро! – одними губами улыбнулся мусорщик, глядя на нее, ожидая продолжения.

Девушка опустила глаза.

– Просто испугалась, что ты больше не придешь, – призналась она. – Можно я посмотрю, как ты работаешь?

Она повернулась на сиденье, спустив ноги на мостовую, и закурила, наблюдая, как он размеренно работает тяжелым «карандашом».

– Почему ты стал мусорщиком? – спросила она.

– Потому что кто-то должен убирать мусор.

– Почему именно ты?

– Не знаю, – он на мгновение задумался, вытер грязные брызги с лица и развел руками. – Судьба такая.

Она замахнулась бросить окурок, вовремя придержала руку и погасила его в пепельнице.

– Это тяжело? – спросила она.

– Попробуй, – усмехнулся мусорщик.

Девушка решительно взяла лом, расставила покрепче ноги в скользких сапожках, неумело размахнулась и ударила. «Карандаш» только прочертил белую линию на льду и едва не вылетел у нее из рук. Она зло закусила губу, распахнула шубу и принялась ожесточенно долбить грязный лед.

Мусорщик снял брезентовые рукавицы и закурил, присев на капот «опеля», улыбаясь и сочувственно покачивая головой. Первые утренние прохожие, разинув рот, останавливались поглазеть на невиданное чудо: девушку в норковой шубе и белых лайковых перчатках с ржавым ломом в руках.

Наконец она остановилась, тяжело дыша, глядя на дрожащие пальцы в разодранных грязных перчатках. Мусорщик забрал у нее лом.

– И так каждый день, – сказал он.

Они купили в киоске текилу и какую-то фасованную снедь. Девушка сунула бутылку в свою сумочку.

– В гостиницу? – спросила она.

– Нет, – подумав, ответил мусорщик. – Мне надоел твой номер. Никогда не знаешь, кого там найдешь – журналистку Иру или проститутку Виолетту. Поехали ко мне.

Они сели в «опель», из багажника которого, как кормовые орудия, торчали лом, метла и лопата.

Около старого казенного здания мусорщик указал на табличку с названием улицы:

– После революции этот тупичок назвали улицей Сен-Симона. Народ не понял и называл Семь-Семенов. Большевики боролись, просвещали темные массы, потом плюнули и переименовали в Семеновскую… – Он посмотрел на девушку и сказал: – Я действительно люблю этот город.

Они спустились по длинной лестнице вдоль стены, и мусорщик открыл обитую жестью дверь. Здесь была маленькая комната с голыми стенами, сплошь заставленная ломами, метлами, лопатами и другим инвентарем. Девушка растерянно огляделась в тесной каморке.

– Ты здесь живешь?

– Да, – улыбаясь, подтвердил мусорщик. Выдержал паузу и открыл незаметную низкую дверцу в боковой стене. – Дай руку.

Девушка наощупь спустилась за ним по металлической винтовой лестнице и остановилась в полной темноте. Мусорщик включил свет – и она изумленно распахнула глаза.

Это был огромный подвал с высокими шатровыми сводами. По центру каждого шатра свисали лампы под круглыми абажурами, и под ними лежали ровные круги света. Углы и стены были в полутьме. Обставлен подвал был старинной массивной мебелью, породистой, хотя и ветхой. Были здесь и почти уже непрозрачные зеркала, и огромный глобус.

Мусорщик сел в кресло с высокой тронной спинкой и положил усталые руки на подлокотники.

– Ты один здесь живешь? – спросила девушка, оглядываясь в глубину подвала.

– Да. Вот прихожая, – не без гордости показал мусорщик. – Тут гостиная, там библиотека, дальше спальня. До конца, честно говоря, я сам еще ни разу не добрался. Подозреваю, что там есть каземат с пыточной камерой, цепями и скелетами… Извини, я переоденусь, – он скрылся где-то в лабиринте подвала.

Девушка поставила сумочку на стол и села в кресло. Погладила пальцами подлокотники, еще теплые от его рук.

– Кто сидел на моем стуле и сломал его? – грозно спросила она голосом Медведя. Встала и пошла дальше, оглядываясь, легонько касаясь всех предметов. На ходу открыла дверцу резного буфета.

– Кто ел из моей миски и все съел? – спросила она голосом Медведицы.

В спальне стояла огромная кровать с точеными башенками на спинках. Девушка упала на нее, раскинув во всю ширину руки.

– Кто спал на моей кровати и помял ее? – вполголоса спросила она голосом Медвежонка. Потерлась щекой о подушку и удивленно сказала: – И ведь ни капельки не стыдно. Почему?

– Ты где? – послышался рядом голос мусорщика. Он был уже в свитере и джинсах. Девушка едва успела вскочить с кровати.

– А санузел в твоей пещере предусмотрен? – она по-детски протянула в оправдание грязные руки.

– Где-то к северу от библиотеки, – указал мусорщик. – Если заблудишься – кричи.

Девушка отправилась в указанном направлении.

Мусорщик достал из буфета рюмки, блюдо и блюдца, расставил на столе. Вытащил из сумочки бутылку. Задержал взгляд и выудил следом толстую упаковку долларов. Взвесил на руке и задумчиво покачал головой. Затем извлек никелированный дамский вальтер. Привычным движением выдвинул обойму, глянул на тусклые головки боевых патронов. Вбил ладонью обойму обратно в рукоять и бросил пистолет и деньги обратно в сумочку.

Девушка в это время, вытерев руки, уже собралась было выйти из огромной, как и все в этом подземелье, ванной комнаты, но задержалась, воровато глянула на дверь и взяла с полочки под зеркалом бритвенный прибор. Повертела в руках, положила на место. Открыла и понюхала крем для бритья. Провела, улыбаясь, помазком по ладони, потом по шее…

Когда она появилась в гостиной, мусорщик уже накрыл стол и ждал ее. Она села напротив.

– Я уже собирался тебя искать, – сказал он.

– Я смотрела, что там, – махнула девушка в глубину подвала. – Нет там ни цепей, ни скелетов. Зря пугаешь бедную девушку.

– А что там? – с интересом спросил мусорщик.

– Подземный ход. Длинный-длинный. До самого синего моря… – Она взяла рюмку. – Будем сегодня говорить?

– Конечно. О чем?

– Что есть и что будет. Я уже освоилась в твоей игре, попробую начать.

– Давай, – согласился мусорщик. – Только сначала выпьем, – он протянул рюмку, но девушка отодвинула свою.

– Не чокаясь.

– Почему? Кто-то умер?

– Да… – девушка выпила, поставила рюмку на стол и достала сигарету. – Я ошиблась. Она не ушла от тебя. Ее убили. Жестоко и бессмысленно. Ни за что. Три года назад…

Она прикурила, искоса напряженно глядя на мусорщика, ожидая реакции. Тот только на мгновение поднял на нее тяжелый взгляд и опустил глаза, сжимая полную рюмку.

– Сначала ты думал о самоубийстве. Но потом решил, что это будет вдвойне несправедливо. Мир полон грязи, надо его чистить, пока он окончательно не утонул в грязи. И ты стал вычищать мусор. Человеческий мусор… Ты не зря занимался стрельбой в детстве. Со ста метров ты попадал в переносицу – фирменный почерк… Сначала ты нашел тех, кто убил ее, мелких подонков. Потом были другие, гораздо крупнее. Много других… Это был не подвиг и не жертва. Ты делал это не ради денег или славы Робин Гуда. Даже без ненависти, спокойно и старательно: просто потому, что кто-то должен убирать мусор. А почему именно ты? – она развела руками, копируя мусорщика. – Судьба такая…

Мусорщик наконец выпил и поставил рюмку.

– Увлекательная история, – сказал он.

– Стараюсь, – беспечно улыбнулась девушка. – Я делаю успехи в твоей игре, правда?… А потом ты исчез. Потому что однажды понял, что все напрасно: убирая одну грязь, ты только освобождаешь место для другой. И ты решил, что надо начинать с себя: надо всего лишь хранить в чистоте свою душу и кусочек земли вокруг себя. Возможно, кто-то последует твоему примеру, и тогда этот город, а потом и весь мир станет чистым и справедливым… Я одного не понимаю: неужели ты действительно в это веришь?

– Да, – спокойно ответил мусорщик.

Девушка усмехнулась, подошла к буфету и открыла сумочку. За спиной у нее раздался сухой щелчок, и она замерла на полудвижении.

– Подумай хорошенько, что именно ты хочешь оттуда достать, – сказал мусорщик.

– Не говори глупостей, – не двигаясь, сказала девушка. – Не могла же я ехать с такими деньгами без оружия…

Она оглянулась. Мусорщик прикурил и, насмешливо глядя на нее, с тем же щелчком закрыл зажигалку. Девушка вынула деньги и положила перед ним.

– Здесь пятьдесят тысяч, – сказала она. – Это аванс. Тебе предлагают работу.

– Какую?

– Убирать мусор, – развела руками девушка.

Мусорщик покрутил пальцами тяжелую пачку.

– Хочешь, я расскажу о тебе? – предложил он.

– Нет.

– Мир, в который ты наконец попала, действительно был похож на сказку. Там были красивые люди, красивые вещи, красивые автомобили. Только места в нем для тебя не было, потому что рядом со звездами – моделями и манекенщицами ты не смотрелась. Но ты сумела зацепиться. Пригодилась провинциальная хватка и актерская школа. Ты стала девочкой-на-всякий-случай: съездить, найти, передать. И все бы ничего, если бы не надо было ложится в постель с любым, кто тебя захочет, без выбора. Особенно раздражали старики, которые уже ничего не могли и только тискали, и доводили тебя до того, что ты однажды выскочила на мороз в одной комбинации и бросилась на первого встречного нормального мужика, промасленного работягу, который шел с ночной смены…

– Я же сказала – нет! – крикнула девушка.

– У тебя появился красный «опель», престижный парикмахер и много дорогих вещей. Но чем больше твоя жизнь походила со стороны на сказку, тем чаще ты мечтала вырваться из нее…

– Давай уедем! – девушка присела перед ним и заглянула снизу в глаза. – Я все придумала. Мы будем жить вдвоем в красивом доме на берегу моря…

Мусорщик отрицательно покачал головой:

– Оставайся со мной. Мы будем жить в этом городе, и нас будет уже двое…

– И каждый день мы будем копаться в грязи, – подхватила девушка, – подбирать чужую грязь и пахнуть грязью и надеяться, что может быть, когда-нибудь, через сто лет после нашей смерти…

– Накатим? – предложил мусорщик, разливая текилу.

– За что?

– За исполнение желаний.

– И что потом?

– Потом ты уедешь, а я останусь.

Девушка помедлила, держа в руке рюмку.

– Ты выполнишь одну мою просьбу?

Мусорщик снова покачал головой:

– Или насовсем, или никак.

Девушка выпила, поставила рюмку на стол. Бросила деньги в сумочку и надела шубу. Мусорщик по-прежнему сидел в кресле у стола. У лестницы она остановилась, обернулась, весело улыбаясь, и выхватила пистолет.

Со звоном разлетелась бутылка на столе, посыпалась гора тарелок из буфета, рухнуло со стены расколотое зеркало. Мусорщик с интересом наблюдал за разгромом.

Когда патроны кончились, девушка кинула пистолет на пол.

– Извини, – засмеялась она. – Я все-таки неисправимая провинциалка. Не могу уйти, не побив посуды…

Когда наверху хлопнула железная дверь, мусорщик поднялся, взял метлу и стал привычно, аккуратно сметать осколки на совок. Ногой подпихнул туда же пистолет и высыпал все в мусорное ведро.

Утром девушка последний раз огляделась в номере – не забыто ли что. Дорожная сумка уже стояла у дверей. На столике рядом с телефоном лежали сумочка и пачка денег. Она взяла тяжелый сверток, покачала на ладони, решая что-то про себя. Потом быстро набрала номер.

– Он взял деньги, – сказала она. Бросила их в сумочку и надела ее на плечо.

Мусорщик вытряхивал содержимое урны в большой полиэтиленовый пакет, когда мимо промчался красный «опель». Он усмехнулся, не поднимая головы, ожидая, когда девушка вернется. Действительно, в конце улицы «опель» резко затормозил и на той же скорости вернулся задним ходом.

– Поговорим? – воинственно спросила девушка из окна.

– О чем?

– О будущем.

– Ты будешь богата и счастлива, – подумав, сказал мусорщик – Но недолго. Когда ты умрешь, тебя забудут на следующий день.

– А ты добьешься своего, – засмеялась девушка. – Все опомнятся и станут мусорщиками. Этот вонючий городишко и весь мир превратится в сказку. А о тебе сложат песни и посмертно поставят памятник на улице Семи-Семенов. А потом тоже забудут. Потому что единственное, что нужно и правильно – быть счастливым самому! Здесь и сейчас! – она включила скорость.

– Эй! – окликнул мусорщик. – Как тебя зовут?

– Элен. А может, Изабель. Еще не знаю, – она нажала на газ и умчалась.

Мусорщик проводил ее взглядом и сел на бордюр рядом с грязным, рваным от шляпы до ботинок бомжом. Достал сигарету, потом толкнул бомжа и протянул пачку:

– Кури.

Тот поднял на него мятое опухшее лицо и неожиданно низким, поставленным голосом ответил:

– Благодарю вас, я не курю.

Нежный розовый утренний свет лежал на снежных шапках домов, золотил тусклую медь куполов.

Беглый

По узкой просеке, пробитой в глухом лесу, неспешно полз товарняк. Около сторожки путевого обходчика состав еще сбавил ход. Обходчица – рыжая, на редкость некрасивая девка в черном кителе с петлицами, дожидавшаяся у колеи, – пошла рядом с тепловозом.

– Привез? – крикнула она в кабину.

Машинист показал ей пакет, доверху набитый продуктами.

– Давай, – девка запрыгнула на ступеньку.

Машинист тотчас поймал ее за протянутую руку, затащил в кабину и торопливо облапил.

– А духи-то тебе зачем понадобились, а?

– Отстань! Вальке передал, что завтра не приеду?

– Передал, – машинист полез ей под китель. – Прокатимся до семнадцатого? На встречном вернешься, а?

Поезд полз дальше, удаляясь от сторожки.

– Да отвали ты! – девка грубо оттолкнула его. – Руки бы помыл перед тем как хвататься.

– А то заеду в пятницу на пару дней? Страшно одной, а?

– Кого тут бояться, кроме вас, кобелей! – Девка наконец вырвалась, взяла пакет и спрыгнула на землю.

– А тут солдатик из части сбежал, не слышала? Четверых в карауле покрошил и в лес подался, – злорадно крикнул машинист, свешиваясь на поручнях. – На пятнадцатом проезжал – уже чешут по кустам, с собаками.

Обходчица обернулась:

– Как покрошил? Убил?

– Нет, поцеловал. Взасос! – захохотал машинист, удаляясь.

Обходчица вернулась к сторожке, но вместо того чтобы войти в дом, обошла его, пристально оглядываясь по сторонам. Дернула замок на сарае – закрыт. Подняла кусок рубероида, прикрывающий поленницу от дождя, и увидала сверху стальной затыльник приклада. Растерянно повертела оружие в руках, не зная, что делать. Потом неумело, наугад подергав за рычажки, отсоединила магазин и выщелкала патроны в ведро. Автомат положила на место.

В маленькой сторожке, по-женски уютно прибранной, свернувшись на узкой кровати, спал парень. Обходчица вынула из пакета коробку дорогих духов, открыла, понюхала. Подошла к зеркалу, мазнула духами по шее и на груди.

Потом присела перед спящим, внимательно разглядывая лицо – чистый лоб, детские длинные ресницы, заросшие редкой щетиной скулы. Осторожно погладила по щеке.

Парень тотчас открыл глаза, тревожно огляделся.

– Ищут тебя, – сказала девка. – На пятнадцатом участке уже. Часа через два будут здесь.

Парень напряженно, испытующе смотрел на нее. Потом вскочил, стал суетливо натягивать форму.

– Подожди. Еще есть время, – остановила его девка. – Минут через сорок пойдет порожняк. Соскочишь на тридцать шестом километре. Только не пропусти. Прямо от столба пойдешь в лес, там недалеко. Там старый хутор. Никто не живет. Вот продукты, – она засунула в пакет еще что-то из шкафа – хлеб, консервы, обвязала пакет веревкой. – Спички. Нож возьми. Вот духи – растереться там или порежешься. А потом возвращайся. С той стороны посмотри – если занавески открыты, значит, можно. Я буду ждать. Ты вернешься? Я буду ждать тебя каждый день.

Девка заплакала, уткнувшись ему в плечо.

– Только будь живой, пожалуйста… Только будь живой…

Парень лежал в обнимку с автоматом, пригнувшись за низким бортом грохочущей порожней платформы. Изредка выглядывал, щурясь от холодного ветра, провожая глазами километровые столбы.

На тридцать шестом километре он бросил пакет и прыгнул следом. Скатился под откос и прихрамывая пошел в глубь леса.

Хутор и в самом деле был нежилой. Мрачно чернели в сумерках дома с прогнившими крышами, слепыми окнами. Солдат, едва волоча ноги, добрел до первого дома, забрался на чердак и лег, накрывшись истлевшей соломой, дрожа от усталости, холода и отчаяния.

Его разбудил рев моторов в гулком утреннем лесу. Звук приближался, и парень вскочил, выглянул в узкую щель под крышей.

Из лесу показался крашенный в армейский камуфляжный цвет фургон.

Бежать было поздно. Парень рванул было затвор автомата, обреченно глянул на пустой магазин, отшвырнул его и снова приник глазами к щели.

Грузовик, завалив ветхую изгородь, остановился во дворе. Но вместо солдат из машины выскочили странно одетые люди – все в одинаковых дорогих дубленках, грязных и распахнутых на груди, в одинаковых шапках и кроссовках, с торчащими из-за пояса пистолетами или автоматами за плечом. Они начали выгружать что-то сзади из фургона.

Следом подъехал джип-уазик. Водитель, одетый в ту же странную форму, но, видимо, старший здесь, знаком отозвал одного из людей и отошел с ним к самому дому.

– Что делать будем? – спросил тот.

– Здесь закопаем, – решил старший. – Не везти же в Москву… По-тихому нельзя было разойтись?

– Так не ждал никто. Нос к носу. Они с перепугу дали, мы ответили, и понеслось. Карпуха даже лечь не успел.

– Вы-то сколько покрошили?

– Человек пять, не меньше.

– Кощей теперь нас всех закопает. Без товара, одного потеряли, пять ментов положили…

Солдат напряженно вслушивался в негромкие голоса внизу. Неожиданно под ногой у него с треском провалилась гнилая доска.

Двое собеседников отскочили от дома, задрав головы вверх, подняв стволы автоматов.

– Кто там? – крикнул старший.

Солдат затаился.

Второй, переждав мгновение, дал очередь по крыше.

Пули веером пробили кровлю над головой солдата, острая щепа полетела в лицо. Он отскочил. Старый дом трещал и ходил ходуном от каждого его движения.

– Павлин, Вышка, Элемент – на ту сторону! – командовал старший.

Сообщники окружили дом.

– Эй, кто там! Выходи! – крикнул старший.

Солдат молчал, еще надеясь на чудо.

– Богдан! – старший указал стволом на дверь.

Невысокий коренастый Богдан, который разговаривал со старшим у дома, вдоль стены подкрался ко входу, ногой выбил ветхую дверь, нырнул внутрь, тотчас откатился в сторону и вскочил, настороженно поводя стволом.

Солдат видел его под собой сквозь щелястый пол чердака. Он медленно, осторожно переступил, доска предательски скрипнула, и Богдан выстрелил на звук. Пуля пробила пол у самых ног солдата, и он, уже не скрываясь, кинулся в дальний угол чердака. Богдан повел ствол следом. Пули прошивали пол, оставляя острые лучики света в пыльной полутьме чердака. Этот светящийся пунктир настиг бы солдата у дальней стены, но доски под ним проломились, и он с грохотом рухнул вниз.

Богдан за шиворот вытащил его из дома.

– Один? – спросил старший.

– Один вроде. – Богдан бросил на землю автомат солдата.

Старший с интересом оглядел парня.

– Ты откуда взялся, Гвардеец?

– Слышь, Числитель, – подошел ближе Элемент, самый здоровый из сообщников. Дубленка была ему мала и не сходилась на груди. – Это ж беглый. Мы из-за него нарвались, это ж его искали! Это ж из-за него Карпуху…

Не договорив, он изо всех сил ударил парня в лицо, скрутил и поволок к фургону.

– Иди сюда, сука! Смотри! – Элемент швырнул его на землю рядом с Карпухой, безучастно глядящим в небо мертвыми глазами. – Твою пулю поймал! – Он вытащил из фургона саперную лопату и бросил парню. – Копай, Гвардеец! Пошире, на двоих!

Парень оглядел мрачные лица бандитов, вытер кровь с лица и взял лопату…

Лицо Гвардейца блестело от пота. Могила была уже ему по грудь.

– Хватит, а то до вечера провозимся, – сказал Богдан, бросая сигарету. – Павлин, прими.

Павлин соскочил в могилу. Вдвоем с Гвардейцем они приняли тело Карпухи и положили на дно. Павлин выбрался наверх. Гвардеец полез было следом, но Элемент ногой столкнул его обратно.

– А ты куда? – Он снял автомат с плеча и передернул затвор.

Вышка и Павлин уже с двух сторон бросали землю в могилу.

– Получи за Карпуху! – Элемент поднял автомат.

Гвардеец, окаменев, смотрел в бездонную глубину ствола. Он стоял уже по колено в земле.

Числитель, говоривший в стороне по рации, отключил ее и спокойно приказал:

– Элемент, отбой! Кощей велел его привезти.

Элемент, играя желваками, еще секунду смотрел сверху на солдата, потом дал длинную очередь ему под ноги.

– Все равно тебе не жить, Гвардеец, – он забросил автомат за спину и отошел.

– Вылезай, а то закопаем, – миролюбиво сказал Вышка.

Уазик с Числителем и другими бандитами ехал впереди по едва различимой лесной тропе, прыгая через окаменевшие корни огромных сосен. Гвардеец трясся в кабине фургона рядом с Вышкой. Вышка, добродушный, веснушчатый, крутил баранку и болтал, нимало не заботясь, слушает его солдат или нет.

– А Карпуху жалко, ага. Нормальный был мужик… Чуть впереди меня шел – ему и досталось. А то бы я сейчас там лежал, – он засмеялся. – А Элемент беспредельщик. Сперва хотел порядок, как на зоне, устроить. Кощей с Числителем не дали. Элемент, Богдан и Павлин – одна кодла, ты от них дальше держись…

Гвардеец на ходу открыл дверь.

– Куда ты? Пристрелю, – так же добродушно сказал Вышка.

Гвардеец выплюнул изо рта кровь и захлопнул дверцу.

– Еще немного денег заработаю – выйду из леса, – мечтательно продолжал Вышка. – Сперва оттянусь в городе, чтоб было, что мужикам рассказать. Куплю такую же байду, – постучал он ладонью по баранке, – и рвану к себе в деревню. У тебя девка есть, Гвардеец?… А у меня жена и пацан. Не знаю, ждет еще или скурвилась? Хоть письмишко бы переправить – мол, жив…

Дорога стала чуть шире, и машины выехали к маленькому лесному поместью – двухэтажный барский дом с облупившимися колоннами у крыльца и арочными окнами и несколько изб вокруг. Под деревьями стояли еще два грузовика.

– Москва! – объявил Вышка. Заметил удивленный взгляд Гвардейца и радостно захохотал. – Столица! А там, дальше, – Питер. Километров двадцать. Еще Камчатка есть, но это далеко, в другой области, – на пожарный случай. Вылезай, приехали!

Навстречу машинам вышли из домов обитатели поместья – похмельные мужики в таких же спортивных костюмах или дубленках, наброшенных на голое тело. Гвардеец не вызвал у них особого интереса, они окружили Элемента с компанией.

Числитель направился к барскому дому. Вышка окликнул одного из бандитов и кивнул на Гвардейца:

– Маманя, принимай!

Невысокий пухлый Маманя повел Гвардейца в крайнюю избу.

В избе был обычный для мужицкого жилья срач – пустые бутылки в углу, на затоптанном полу бычки, на стенах выдранные из журналов голые бабы на золотом песке у синего моря и шикарные машины. Но на окне рядом с закопченной керосинкой стоял музыкальный центр, на грубо сколоченных нарах лежали дорогие японские одеяла с драконами. Два мужика азартно рубились в стрелялку на компьютерах – питание шло от тарахтящего за стеной генератора. Еще один парень валялся на постели в грязных кроссовках. У стены до потолка громоздились нераспакованные картонные коробки. На гвоздях висели дубленки и автоматы.

– Копыта убери! – Маманя скинул грязные ноги парня с одеяла. – Сто раз говорил, чтоб разувались!.. Вот Карпухина койка, – деловито указал он Гвардейцу место на нарах и достал из коробки пакет с новым бельем. – Я перестелю, а ты иди умойся. И морду побрей, – он вынул из другой коробки широкую плоскую бритву. – Чего смотришь? Бабская – ляжки скоблить. Других не завезли. – Вслед добавил: – Слышь, Гвардеец! К Кощею позовут – следи за базаром, не матерись. Марта этого не любит…

Над умывальником, прибитым снаружи к стене, висело овальное зеркало в роскошной оправе. Гвардеец скреб щетину на скулах и наблюдал в зеркало за бандитами – те, видимо, обсуждали столкновение с ментами и Карпухину смерть. Потом Элемент направился к избе. Проходя мимо, он будто случайно ударил локтем под руку Гвардейца. Бритва разрезала тому щеку от скулы к виску, хлынула кровь. Гвардеец зажал рану полотенцем и проводил Элемента тяжелым взглядом.

В большой гостиной барского дома, хранящей следы былого богатства – с обвалившейся наполовину лепниной на потолке, позеленевшими канделябрами на стенах, рассохшимся клавесином в углу, – собралась вся банда. Сдвинутые столы были покрыты свежими скатертями и ломились от деликатесов – ветчина и соленья прямо в банках, вместо хлеба – галеты, дорогая водка. Ели и пили из пластмассовых разовых тарелок и стаканов – запас их лежал в больших упаковках у стены, рядом с ящиками водки. Маманя деловито сновал вокруг, убирал пустые бутылки, выставлял новые, подносил еду.

В центре стола в старинном кресле с высокой резной спинкой сидел главарь, худой мужик непонятного возраста – вроде не старый, но с глубокими морщинами на узком лице. Гвардеец сидел напротив через стол, и Кощей время от времени посматривал на него внимательными немигающими глазами.

Рядом с Кощеем рассеянно курила Марта. Ее вечернее бархатное платье, стильный макияж роковой красавицы Серебряного века, длинная сигарета в холеных пальцах странно смотрелись на этом пьяном мужицком застолье.

По другую руку от главаря сидел Числитель. Настроение за столом было мрачное.

– Менты нам своих не простят, – сказал Павлин. – Теперь будут лес чесать, пока всех не перебьют. Расходиться пора, – он налил себе водки.

– Поставь стакан, – негромко велел Кощей.

– Чего? – не понял Павлин.

– Ты же идти собрался – иди. – Кощей кивнул на дверь. – Кто еще хочет разойтись? Я никого не держу, – он оглядел бандитов.

Те отводили глаза.

– Ни одного трупа не было – нас потому и не трогали, – сказал Богдан. – А теперь из-за этого козла… – он покосился на Гвардейца.

Тот не притронулся к еде и водке, сидел неподвижно, глядя в стол перед собой.

– Сами нарвались! – резко сказал Кощей. – На брюхе ползать ни перед кем не будем! Вот человек, – кивнул он на Гвардейца. – Не захотел сапоги лизать – четверых завалил… Ладно, помянем Карпуху!

Все подняли стаканы. Гвардеец тоже взял свой.

– Из-за него, суки, Карпуху положили, а я с ним за одним столом пить должен? – вскочил вдруг Элемент и выбил стакан из рук Гвардейца. Водка плеснула тому в лицо, залила китель.

Марта поморщилась.

– Сядь! – приказал Кощей. – За этим столом все равны.

Элемент сел, выпил и тут же налил еще. Его крутило от злобы.

– Как дело-то было, Гвардеец? – спросил Числитель. – Сильно деды гнули?

– Да его не гнули, его трахали! – крикнул Элемент. – Он же пидор, не видно, что ли!

– Ну! – радостно подтвердил Богдан. – У него пакет со жратвой и вот, – он вытащил из кармана и продемонстрировал флакон духов. – Не забыл, прихватил!

– Мамане помощь прибыла! – бандиты захохотали.

Богдан подскочил к Гвардейцу и стал лить ему на голову духи. Элемент схватил его за шею и пригнул:

– Ну, покажи, как ты это делаешь!

Гвардеец оттолкнул его. Элемент, только этого и ждавший, ударил его в лицо, тут же налетели Богдан и Павлин.

– Стоять всем! – Числитель выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил в потолок.

– Это вы сильны – все на одного, – спокойно сказал Кощей. – Элемент, если он мешает тебе жить – дерись один на один.

– Идет! Только если я его уделаю – будет Мамане подружкой. Все слышали? Пошли, Гвардеец! – Элемент потащил его к дверям.

Бандиты высыпали во двор, предвкушая развлечение. Кощей и Марта в туфлях на тонком каблуке заняли места на высоком крыльце усадьбы, над полем боя.

– Элемент, перо! – велел Числитель.

Элемент вытащил нож, воткнул в перила и встал напротив Гвардейца, нетерпеливо потирая кулаки. Гвардеец стоял, безвольно опустив руки.

– Кто третьим полезет – пристрелю, – сказал Числитель. – Гвардеец, готов?… Начали!

Элемент тотчас бросился вперед и принялся с обеих рук молотить соперника. Бандиты одобрительно загудели. Гвардеец только вяло отмахивался, отступал, натыкаясь спиной на зрителей. Те отталкивали его в круг. Элемент тяжелым ударом сбил его с ног и насел сверху, вколачивая кулаками его голову в землю.

– Мочи его! – заорал Павлин.

Кощей спокойно, внимательно наблюдал за схваткой.

Гвардеец наконец понял, что сейчас его забьют до смерти. Он вывернулся из-под Элемента и вскочил. Теперь он двигался активнее, понемногу заводясь, уходя от тяжелых кулаков Элемента, потом хлестко ударил его ногой в армейском ботинке по ребрам. Элемент, не ожидавший этого, остановился, и Гвардеец тут же добавил несколько раз по лицу.

– Давай, Гвардеец! – крикнул кто-то. Теперь голоса зрителей разделились – Богдан, Павлин и еще кое-кто поддерживали Элемента, другие болели за Гвардейца.

Элемент был намного мощнее, Гвардеец – гибче и быстрее и явно учился рукопашному бою. Элемент вхолостую размахивал кулаками, а Гвардеец кружил вокруг, раз за разом доставая его. Элемент только встряхивал головой после каждого удара и опять тупо кидался на противника.

Марта с горящими глазами жадно наблюдала за дракой.

Когда Элемент снова бросился вперед, Гвардеец встретил его сильным ударом с разворота. Тот отлетел к ступеням крыльца и, поднимаясь, выдернул свою финку из перил. Гвардеец огляделся и поднял тяжелую жердь. Одним взмахом он выбил перо, вторым что было сил ударил Элемента по голове. Тот рухнул на землю со всего роста. Гвардеец прыгнул на него сверху и вцепился в горло.

Те, кто болел за Гвардейца, ликующе заорали. Между зрителями едва не началась потасовка.

– Все, закончили! – скомандовал Числитель.

Но Гвардеец ничего не слышал и не видел вокруг, он с ненавистью сдавливал пальцы на горле Элемента.

– Оттаскивай его! – крикнул Числитель.

Элемент уже хрипел, разинув рот. Несколько бандитов с трудом оторвали Гвардейца от врага и повели в дом. Его поздравляли, хлопали по плечу и пожимали руку, а он, весь в крови, только поводил вокруг невидящими безумными глазами.

Его усадили на прежнее место и налили полный стакан водки. Марта с интересом смотрела на него.

– Откуда ты такой, Гвардеец? – спросила она.

Тот молча выпил водку как воду, до дна, поставил стакан.

– Эй, Гвардеец!.. – Марта явно не привыкла, что на нее вот так откровенно не обращают внимания. – Ты что, немой?

Гвардеец наконец поднял на нее глаза.

– Не твой, – хрипло ответил он.

Бандиты захохотали, даже Кощей улыбнулся. Марта зло сжала губы.

Утром Гвардеец очнулся поверх одеяла на своей кровати. Маманя деловито тряс его за плечо:

– Вставай, Гвардеец! На работу пора! – Он протянул ему открытую бутылку пива.

Похмельные бандиты бродили по избе, наталкиваясь друг на друга спросонья, медленно одевались. Маманя раздавал пиво из коробки.

Вошел Числитель, удостоверился, что все готовы. Кивнул Гвардейцу:

– Переоденься, засветишься на дороге. Поедешь с Бонифацием, – указал он на долговязого парня с копной кудрявых волос и бакенбардами. – Бонифаций, головой за него отвечаешь!

Гвардеец в новой форме – дубленке, спортивном костюме и кроссовках – трясся в фургоне с тремя молодыми парнями. Все, кроме него, были с автоматами – зажав стволы между колен, потягивали пиво.

– Элемент-то где? – спросил один.

– Лежит. Бюллетень взял, – ответил другой.

Бандиты радостно заржали. Бонафаций с размаху ударил Гвардейца в плечо и протянул пятерню:

– Бонифаций.

– Грохлов.

– Пятый, – они по очереди пожали ему руку.

– Здорово ты Элемента упаковал, – сказал Бонифаций. – Достал он своей простотой. Давно я хотел ему бубен набить.

– Ты? – насмешливо спросил Грохлов.

– Ну я!

– А что ж не набил?

– А он ко мне не цеплялся. Знал, что я его, как Бог черепаху, уделаю!

– Да мы б замучились тебя от стены отскребать!

– Кого? Меня? Ты че, нарываешься? Может, махнемся один на один?

Бандиты, кажется, готовы были уже сцепиться.

– Закурить есть? – спросил Гвардеец.

Грохлов протянул ему пачку.

– А что за работа? – спросил Гвардеец, прикуривая.

– Увидишь.

– Почему пушку не дали?

– Ты сегодня вроде стажера, – засмеялся Бонифаций. – Смотри, учись.

Фургон стоял на опушке за деревьями. Бандиты с Гвардейцем и Вышкой курили в придорожных кустах у поворота шоссе. Отсюда дорога далеко просматривалась в обоих направлениях. Автоматы были спрятаны под дубленками.

Вдали показались два трейлера. Бонифаций поднял бинокль.

– Чтобы не пришлось любимой плакать, – пропел он, приглядываясь, – крепче за баранку держись, шофер… Смотри в оба! – он отдал бинокль Вышке и кивнул остальным: – Пошли.

Придерживая автомат под полой, он вышел на дорогу и поднял руку, будто такси ловил.

Трейлеры остановились. Бонифаций подошел к первому.

– За двоих, – водитель протянул ему из кабины деньги.

– Считать не будем?

– Точно, как в аптеке, – заверил водитель.

Бонифаций вытащил из кармана блокнот и ручку, черкнул что-то и отдал листок водителю. Все происходило на удивление буднично и вряд ли вызывало интерес изредка проносящихся мимо легковушек.

– Проезжай!

– И вся наука? – спросил Гвардеец, когда трейлеры отъехали.

– А ты думал – поезда под откос пускаем? – хохотнул Грохлов – Водилам-то плевать, они ж не свои бабки отдают – хозяйские.

Следом появился еще один грузовик. Не дожидаясь сигнала, издалека показал поворот и съехал на обочину.

– О, здорово! – приветствовал Бонифаций водителя. – Ну что, просрал твой «Спартак»?

– Так из офсайда же забили. Судья купленный был. Убивать таких надо, – проворчал дальнобойщик, протягивая деньги.

– Что в городе нового?

– Да все по-старому. Солдата беглого ищут.

– Какого солдата? – удивился Бонифаций.

– Что, не слыхали? Первогодок дедов пострелял и в лес рванул. Менты стали искать – им еще пятерых положили. По телевизору вознаграждение объявили за любую информацию.

– Ну? И сколько?

– Тридцать тыщ баксов.

– Тридцать штук? – изумился Грохлов. – Это бабки!

– Сами не нарвитесь, – сказал водитель. – По всей дороге посты, три раза тормозили.

– Ладно, давай…

Все вернулись на наблюдательный пост к Вышке.

– Да-а, Гвардеец, дорогого стоишь, – сказал Грохлов.

– Если б за тебя тридцать штук объявили, ты бы сам сдаваться пошел, – ответил насмешливо Бонифаций.

Бандиты закурили, провожая глазами машины.

– Разбежимся – вернусь в город, – мечтательно сказал Грохлов, – куплю «мерс», спортивный, красный, чтоб в глаз било. Сиденья не кожа, а бархат, чтоб бабе голыми ногами приятно. Найду тетку, точно такую, как Марта, посажу – и к морю. В дороге даже трахать не буду, до моря дотерплю, чтоб красиво, на золотом песочке…

– Да кто ж к тебе сядет, хоть и в «мерс»? – сказал Бонифаций. – Только лярва вокзальная!

– А откуда она такая в лесу? – спросил Гвардеец.

– Марта? – ухмыльнулся Грохлов. – Захочет – расскажет.

– Правило номер раз, Гвардеец, – сказал Бонифаций. – Меньше знаешь – дольше живешь. Ты еще спроси, почему у Вышки кликуха такая!

Гвардеец глянул в добродушную круглую физиономию Вышки. Тот застенчиво улыбнулся.

– Когда разбежимся, – продолжал Бонифаций, – я знать не знаю, кто ты такой и как тебя зовут, и не хочу, чтобы ты знал. Понял?

– Понял.

– Едет, – указал Вышка.

Далеко за поворотом появился трейлер.

Бандиты, докуривая, направились к дороге.

– А у меня знаешь какая мечта? – сказал Бонифаций Грохлову.

– Ну?

– Вот просыпаюсь я утром в своей хате. Хата – как в журнале, ну мебель там, аппаратура, все тип-топ. Но это не главное…

– Ну?

– Ну там тетка каждый день другая, тачка под окном. Но это тоже не главное…

Из-за поворота показался трейлер.

– Ну? – нетерпеливо спросил Грохлов.

– А главное: вот просыпаюсь я утром – и твоя рожа рядом не маячит!

Бандиты заржали. Бонифаций поднял руку, но трейлер только добавил газу. Он шагнул на асфальт, требовательно указывая на обочину. Водитель принял левее, объезжая его. Бонифаций выхватил из-под полы автомат. Трейлер резко свернул и понесся прямо на него. Бонифаций едва выскочил из-под огромных колес, откатился в сторону.

– В машину, быстро! – крикнул он.

Все побежали в лес, к фургону.

– Не догоним, – сказал Гвардеец.

– Богдан остановит.

Когда фургон подъехал к стоящему на обочине трейлеру, Богдан в ментовской форме, Павлин и еще кто-то били ногами и прикладами водителя. Потом забросили его в кабину, Богдан сел за руль, и трейлер свернул на проселок в лес. Фургон ехал следом.

На проселке Вышка развернулся и подогнал фургон задним ходом вплотную к распахнутым дверям трейлера. Кузов был забит ящиками с продуктами. Богдан со своими кидал из трейлера, молодые бандиты с Гвардейцем принимали и складывали в фургоне. Автоматы были сложены у бортов.

– Ну, барыги, ну, суки! – покачал головой Грохлов, собирая раскатившиеся батоны колбасы. – Мясо в холодильнике возить надо, а они простым гонят. Травят народ!

– Тебя отравишь, как же! – откликнулся Бонифаций. – Ты гвозди переваришь.

Богдан, выбрав момент, когда Гвардеец только разгибался, поставив ящик, метнул в него тяжелую коробку с консервами. Тот упал от неожиданности.

– Шевелись, салабон! – крикнул Богдан. – Твое дело – бегать, чтоб дым из жопы шел!

Гвардеец медленно поднялся. Молодые бандиты поглядывали на него, ожидая реакции. Гвардеец тронул ссадину на скуле.

– Слушай, Бонифаций, – озабоченно сказал он. – А лекарства-то грузовиками возят?

– Редко. У Марты есть что-то.

– Да не хватит же на всех придурков, – кивнул Гвардеец на Богдана.

Бонифаций, Грохлов и Пятый с готовностью заржали.

– Что ты сказал? – Богдан шагнул к краю кузова.

– Говорю, идет тебе ментовская форма. Как в ней родился!

– Не залупайся, Богдан. – Грохлов встал рядом с Гвардейцем. – А то, правда, на пару с Элементом ляжешь!

– Ты на кого наезжаешь? – тотчас откликнулся Павлин. – Крутыми стали, глисты прыщавые?

Бандиты стояли стенка на стенку по краю кузова. Между машинами был метровый просвет, и, чтобы начать драку, надо было шагнуть на вражескую территорию. На мгновение возникла пауза, которую нарушило журчание ручья: Вышка, зайдя между машинами, мирно справлял малую нужду. Поднял круглую физиономию, глянул на одних и на других:

– Вы чего, мужики?

– Что встали? – буркнул Богдан. – Давай заканчивай, а то до вечера загорать будем!

Он спрыгнул вниз и отошел в сторону, расстегивая ширинку.

Бонифаций перешагнул в трейлер, сравнил на глаз пирамиды ящиков здесь и в фургоне.

– Вроде есть половина.

– Водки еще дай, – сказал Пятый.

Бонифаций и Павлин передали пару ящиков. Бонифаций остановился, разглядывая надпись на плоской коробке.

– Слышь, Грохлов, ты устрицы в маринаде пробовал?

– Не.

– Я пробовал, – сказал Гвардеец. – Классная вещь.

– И мы попробуем. – Бонифаций прихватил коробку. – Гвардеец, ты что куришь?

– Вообще «Парламент экстра лайт».

– Здоровье бережешь? А мне на «Беломор» не хватало, в лесу только нормальные сигареты попробовал… Возьми себе, у нас никто легкие не курит.

Гвардеец перебрался в трейлер, нашел ящик «Парламента», распорол и вытащил блок. Бандиты изумленно глянули на него, потом друг на друга и захохотали, даже подошедший Богдан усмехнулся. Гвардеец вопросительно оглянулся, не понимая причины бурного веселья.

– На! – Грохлов бросил в фургон весь ящик. – Коммунизм, Гвардеец! Привыкай!..

Богдан перерезал ножом пластырь, которым были скручены руки водителя, содрал полоски со рта и глаз.

– Слушай, Матросов! Передашь хозяину – триста баксов проезд, хоть золото везешь, хоть воздух. Еще раз попытаешься на халяву проскочить – ты труп, понял? Езжай.

В сумерках фургон ехал по лесной тропе, переваливаясь с боку на бок. Весь кузов был забит ящиками, Гвардеец с молодыми бандитами сидели в распахнутых дверях, свесив ноги, у каждого в руке по бутылке. Настроение было приподнятое.

– А Богдан-то сразу язык в жопу засунул! – злорадно сказал Пятый.

– Чего скалишься? – ответил Бонифаций. – Они с Элементом не забудут, еще устроят подлянку. Вместе надо держаться.

– Да в гробу я их видал! – Пятый запустил пустую бутылку в кусты, вытащил из ящика новую, свернул крышку. – Я в городе от блатняков вот так натерпелся! По своему-то району с оглядкой ходи, а из чужого живым не выйдешь. А если не в банде – вообще кранты. Меня и Пятым прозвали, что пятый угол каждый день искал. И в лесу от них шугаться. Надоело!

– Ну, давай, Гвардеец! – Грохлов чокнулся с ним бутылкой. – С боевым крещением!

Они выпили, закусили устрицами, вытаскивая их пальцами из маринада.

– А почему менты вас не трогают? – спросил Гвардеец. – Ведь знают наверняка.

– А что толку? – ухмыльнулся Грохлов. – Ты пойди нас поймай. То в Москве, то в Питере, то на Камчатке. То в этой области, то в другой. Сегодня здесь щипали, завтра за полста километров поедем. Мы из лесу-то не выходим. А у них в городе головной боли хватает.

– Кощей правильно дело поставил, – сказал Пятый. – Плата небольшая, проще откупиться, чем грузом рисковать.

– У него в городе все схвачено, – добавил Бонифаций. – Менты в доле. Сами предупреждают, когда пересидеть надо, не высовываться… Вот только теперь, – помрачнел он, – когда Элемент с Карпухой им полный наряд угрохали – теперь разозлиться могут. И тебя укрыли… Разбегаться пора. Думал, на крутую тачку с хатой скоплю, а теперь на сраный жигуль с чуланом не хватит…

Бандиты умолкли.

– Грохлов! – Бонифаций толкнул ногой осоловелого, засыпающего приятеля. – Ну как тебе устрицы под маринадом?

– Пиявки в уксусе. – Грохлов бросил недоеденную банку на дорогу.

– А ты терпи! Учись красивой жизни! – захохотал Бонифаций. Он вдруг заорал песню во всю глотку, почти без слов. Остальные подхватили, обняв друг друга за плечи. Вечерний лес отозвался гулким эхом.

Вышка за рулем услыхал песню, покачал головой, улыбнулся и тоже стал подпевать вполголоса.

Сидящий с краю Грохлов засыпал, свесив на грудь голову, – и вдруг рухнул вниз.

– Эй, стой! – заорал Бонифаций.

Фургон остановился, бандиты спрыгнули на дорогу. Грохлов, сидя на земле, таращил на них ошалелые глаза.

– Ты что, с первого литра сломался? – спросил Пятый.

– Веришь, – растерянно сказал Грохлов, – вверх-вниз качает – море приснилось…

– Так ты нырнуть решил? – спросил Бонифаций.

Бандиты радостно захохотали – и Гвардеец, и сам Грохлов, и вышедший из кабины Вышка.

Утром они умывались около избы, шумно фыркая и отплевываясь. Вышел потусторонний Грохлов с бутылкой пива.

– Новость знаешь? – шепотом окликнул его Бонифаций.

– Не.

Бонифаций осторожно глянул по сторонам и поманил его пальцем. Грохлов наклонился, и тот макнул его головой в бочку с ледяной водой. Грохлов заорал не своим голосом.

– Гляди, Элемент встал, – кивнул Пятый в сторону соседней избы, где кучковались Элемент, Богдан и Павлин.

– Его танком переедешь – только гусеницы помнешь, – отозвался Бонифаций. – Маманя! – крикнул он. – Заснул, что ли? Полотенца неси!

Тотчас появился Маманя с полотенцами в запечатанных пакетах.

В лесу раздался вдруг треск мотора, и к избам выехал молодой парнишка на спортивном мотоцикле. Заглушил движок, снял шлем. На звук мотора из изб повалило все население Москвы.

– Казачок приехал, – сказал Пятый.

Гвардеец вопросительно глянул на него.

– Связной, из города, – пояснил тот.

– Здорово, мужики! – окликнул их Казачок. Весело оглядел Гвардейца: – А, звезда экрана! На фотках получше выглядишь, – он направился в усадьбу.

– Серьезное что-то, – сказал Бонифаций, глядя ему вслед. – Наверное, разбегаться будем…

Все собрались в зале усадьбы вокруг стола. Бандиты напряженно ждали, поглядывая в навозмутимое лицо Кощея. Тот осмотрел сообщников и неожиданно улыбнулся.

– Ну что, настроение чемоданное? Вещички упаковали уже? Или налегке пойдешь, а, Павлин?

– Мне бы долю, – неуверенно сказал тот.

– Долю? А много ли ты заработал?

– Так посчитать надо, – откликнулся кто-то.

– Посчитаем. – Кощей подвинул к себе лист бумаги и достал ручку. – На кого еще считать? Отдаю бабки – и чтобы через час тут духу не было. Остальным больше достанется.

Бандиты переглянулись, не понимая, к чему клонит главарь.

– А я чего? – заволновался Павлин. – Я как все.

– Как все? Это хорошо – как все, – улыбнулся Кощей. – Легко жить, как все. Лишние мысли в голову не лезут. Тем более если голова для этого не приспособлена… – он откинулся на спинку трона. – Из города идет хороший товар. Большой товар. Хотелось бы, чтобы мимо нас не прошел…

Он кивнул Числителю. Тот разложил на столе карту.

– Пойдет один трейлер, без охраны. Какой дорогой – неизвестно. Вряд ли по трассе – они тоже не хотят с ментами встретиться. Ты, Богдан, встанешь со своими людьми здесь… – указал он ручкой.

Все склонились над картой, только Марта по-прежнему курила, глядя через стол на Гвардейца. Сегодня она выглядела иначе – со строгой прической, в черном платье с высоким глухим воротом.

Гвардеец почувствовал взгляд, поднял глаза. Какое-то время они пристально, без улыбки смотрели в глаза друг другу.

Кощей заметил переглядку, чуть заметно усмехнулся, не отрываясь от карты.

– Числитель перекроет эту дорогу, Бонифаций эту, – продолжал он. – В принципе, есть еще один маршрут, – указал он. – Вряд ли они здесь поедут, но на всякий случай пару бойцов поставить надо. Понадежнее кого-нибудь. Пойдет Элемент и… – он повел взглядом по лицам бандитов. – И Гвардеец.

Бандиты удивленно переглянулись.

– Что непонятно?

Все молчали.

– Тогда – с Богом. Через час выезжаем.

Гвардеец сидел, привалившись спиной к дереву около узкой грунтовки с глубокой колеей, вырезал ножом узор на веточке. Автомат лежал на коленях. Элемент курил неподалеку. Пронизанный солнцем лес был полон тишины и покоя.

– Жаль я тогда тебя сразу не грохнул, – сказал Элемент. – Ничего. Все равно тебе, суке, не жить! Здесь не кончу – в городе достану, никуда не денешься, из-под земли выну, запомни, Гвардеец! Через десять лет, но достану! Я тебе в спину не буду стрелять, не надейся! Я из тебя кровь по капельке выпускать буду, по чуть-чуть…

Гвардеец невозмутимо работал ножом.

– Молчишь, Гвардеец? – усмехнулся Элемент. – Правильно делаешь.

– Давай поговорим, – сказал Гвардеец. – Вот не дает мне покоя – за что все-таки Раскольников старушку-то порешил?

– Какую старушку?

– Процентщицу.

– Значит, проценты беспредельные ломила. На счетчик поставила… Замочил и правильно сделал, одной барыгой меньше.

– Вот сразу все и объяснил. Приятно поговорить с умным человеком.

Элемент исподлобья смотрел на него, наливаясь злобой.

– Умный, да? У меня такие умники еще в школе по одной половице ходили. Двадцать копеек в потной ладошке несли. Мне их деньги-то вонючие не нужны были – просто чтоб свое место по жизни знали.

– А я как раз из тех, кто нес. В потной ладошке, – спокойно сказал Гвардеец. – Только давно это было. А теперь я тебя не боюсь, а ты меня бздишь.

– Я? – взвился Элемент. – Тебя?

– Ножками сучишь, а спиной повернуться боишься.

Элемент отвернулся и стал ссать. За спиной раздался резкий щелчок. Элемент вздрогнул и обернулся.

Гвардеец, улыбаясь, бросил в сторону сломанную ветку.

– Что, Гвардеец, может, постреляемся, а? – крикнул Элемент, хватаясь за автомат. – Посмотрим, кто кого бздит!

Гвардеец невозмутимо строгал новую ветку.

– Вставай! – заорал Элемент, передергивая затвор. – Вставай, бери пушку, сука!

В тишине леса вдруг раздался звук мотора. Элемент и Гвардеец замерли, прислушиваясь. Машина приближалась.

– Везет тебе, – криво усмехнулся Элемент. – Живи пока…

Трейлер полз по узкой грунтовке, задевая кабиной крайние ветви. Свернул за поворот и осел на тормозах – поперек дороги лежал сухой ствол. Водила судорожно врубил заднюю скорость и вывернул руль, но дорога была слишком узкой – трейлер, с треском ломая тонкие деревца, вломился в ельник и встал поперек. Мотор заглох.

– Выходи с поднятыми руками! – крикнул Элемент.

Водила спрыгнул на землю, вытянув руки вперед ладонями.

– Не стреляйте, мужики! – крикнул он, оглядываясь в безлюдном лесу.

Элемент вышел из-за дерева, держа его на мушке.

– Я тут ни при чем! – торопливо заговорил водила. – Это Ренатов товар. С Ренатом разбирайтесь. Мое дело – сел, поехал…

Гвардеец стоял по другую сторону дороги. Он уже шагнул было вперед, когда вторая дверь кабины бесшумно приоткрылась и из нее выскользнул охранник с автоматом. Они оказались почти лицом к лицу. Охранник вскинул пушку, и Гвардеец выстрелил в упор. Водитель испуганно дернулся на выстрелы, и Элемент всадил в него очередь. Грохот стрельбы гулким эхом полетел по лесу.

– Черт… – Элемент растерянно смотрел на убитого водителя. – Ты что творишь, сука? – заорал он Гвардейцу. – Слепой же сказал – без трупов!.. Ты чего, Гвардеец?…

Ствол был направлен ему в грудь, палец Гвардейца лежал на спусковом крючке.

– Положи пушку и пять шагов назад, – велел Гвардеец.

– Ну ты даешь, салабон… – зло усмехнулся Элемент. Он покачал головой, медленно наклонился, чтобы положить автомат, – и вдруг рванул в сторону. Гвардеец нажал на спуск. Очередь Элемента ушла высоко над его головой, и Элемент рухнул на траву.

Гвардеец, опустив автомат, оглядел три трупа, раскинувшиеся около машины. Потом, будто очнувшись, бросился отаскивать дерево с дороги.

С застывшей на губах улыбкой, еще не веря в освобождение, он гнал трейлер по узкой дороге. Огромные колеса высоко прыгали на ухабах, подминали придорожные кусты, ветви хлестали по стеклу.

Он издалека увидел стоящий на дороге знакомый фургон и всю банду вокруг него. Бандиты курили, глядя на приближающийся трейлер.

Гвардеец до упора выдавил газ и нажал на клаксон. Трейлер утробно взревел сиреной.

Лица бандитов вытянулись. В последнее мгновение они бросились врассыпную, только Кощей, улыбаясь, по-прежнему спокойно стоял посреди дороги.

Гвардеец ударил по тормозам, и трейлер, вспахивая землю заклинившими колесами, встал в полуметре от Кощея, обдав его жаром перегретого мотора.

Гвардеец бессильно откинулся на спинку. Потом открыл дверцу и спрыгнул вниз.

– Ты что, Гвардеец, охренел?! – яростно заорали бандиты, кидаясь к нему.

Бонифаций вдруг залился смехом, указывая на вылезающего из кустов Грохлова:

– А Грохлов-то… чемпион… держите меня трое!.. Он же через фургон сиганул!..

Следом захохотали остальные. Испуг вдруг вылился в бурное веселье – хохотали до слез, хватаясь за животы, хлопая Гвардейца по плечу, выясняя, кто первый струхнул и у кого штаны мокрые.

– Вот и славно. – Слепой пожал вялую руку Гвардейца. – Я в тебе не сомневался.

– Погоди, а где Элемент? – спросил кто-то.

Смех оборвался, все смотрели на Гвардейца.

– Элемент, я думаю, наконец нарвался, – по-прежнему добродушно улыбаясь, сказал в тишине Кощей. – Глупость, к сожалению, беспредельна, ее ограничивают только пределы человеческого терпения. – Он обернулся к Числителю: – Пошли кого-нибудь, пусть закопают.

Гвардеец отошел в сторону. Бандиты молча расступались перед ним. Наткнувшись на мрачного Богдана, Гвардеец резко остановился.

– Учти, Богдан, ты следующий, – глядя в глаза, негромко сказал он.

– Я тебе хоть слово сказал? – угрюмо ответил Богдан, отводя взгляд. – Он меня самого уже достал…

Тем временем бандиты открыли трейлер и под ликующие вопли выкатили оттуда на дорогу новенький серебристый джип. Все столпились вокруг, каждый с детским восторгом тянулся потрогать бархатистую обивку и кожу сидений. Кто-то врубил на всю мощь музыку в салоне.

– Вот это тачка! Сколько ж такая тянет?

– Двести штук баксов – заводская цена. А прикинь, почем на Кавказ толкнуть можно!

– А это че? – указал Грохлов.

– Че! Космическая навигация! – ответил Бонифаций. – Посылаешь сигнал на спутник: мол, где нахожусь. А спутник тебе отвечает: сидишь ты, Грохлов, в лесу, как пень замшелый!

– Кощей, – негромко сказал Числитель. – Мало тебе ментов – теперь с барыгами не расхлебаемся.

– Время собирать камни и время разбрасывать камни, время обнимать и время уклоняться от объятий… – ответил Кощей. – Гвардеец! – окликнул он. – Твой трофей – тебе и вести! По машинам!

Под завистливыми взглядами бандитов Гвардеец сел за руль серебристого чуда. Кощей сел рядом, сзади набилась команда Бонифация. Гвардеец осторожно тронулся с места, невольно улыбаясь, ощущая мощь мотора. Постепенно разогнался, оставив далеко позади уазик Числителя и фургон Вышки. Кощей, сдерживая улыбку, посматривал на него сбоку.

Покои Кощея в усадьбе были обставлены старой барской мебелью. У стены стояла огромная кровать, больше похожая на замок – с точеными башенками, высокой спинкой. На окне и на массивном столе с бронзовым письменным прибором лежали книги. За окном в ночной темноте мелькали огни ручных фонарей, раздавались крики и хохот бандитов.

Марта сидела перед зеркалом, рисовала вампирские кроваво-красные губы, удлиненные к вискам зловещие тени вокруг глаз. Не понравилось, стерла, стала искать другой цвет на заваленной дорогой косметикой тумбе. Открыла новую коробку из сложенных рядом на полу, отшвырнула в сторону, взяла другую. Время от времени она поглядывала в зеркало на Кощея и Гвардейца, сидящих у ломберного столика за бутылкой коньяка, прислушивалась к разговору.

– Хотел уйти. Зачем?… – Кощей говорил негромко, будто рассуждал сам с собой, не ожидая ответа от собеседника. – Хочешь обратно в город? Но ты даже до тюрьмы не доедешь. Для тебя лес – это жизнь. – Он поднялся и стал ходить вперед и назад по комнате. – Неужели ты не понял, я действительно никого не держу. Но никто не уходит. Знаешь почему? Потому что лес – это свобода. В лесу легко жить. Есть мы, и есть они, – махнул он рукой в пространство. – Один фронт. Один враг. Легче всего жить на войне. А город незаметно рвет тебя на сто частей: власть, менты, дураки-политики, хлеб насущный, карьера, семья, друзья, которые помнят тебя во всех твоих слабостях и самим своим существованием напоминают тебе о том, что ты, может быть, хотел бы забыть. Ты на каждом шагу натыкаешься лбом на стены – законы, запреты, правила приличия, обязательства. Ты карабкаешься наверх, ступенька за ступенькой, мечтаешь о другой жизни – и волочешь за собой воз своего прошлого. Лес дает тебе шанс – начать жизнь заново. Придумай себе имя, придумай прошлое, придумай свои законы… Лес открывает в людях такое, чего они сами в себе не подозревали. Слабый становится сильным, трус – героем, Золушка превращается в принцессу…

За окном грохнула автоматная очередь и раздался взрыв пьяного хохота.

– Только дурак останется дураком. – Кощей засмеялся и тотчас закашлялся. – Впрочем… дураками легче управлять… – с трудом выговорил он. Кашель душил его, он прижал платок к губам.

Марта вскочила, достала из шкафа ингалятор. Кощей махнул рукой, чтобы Гвардеец вышел.

Гвардеец подошел к джипу, провел ладонью по крылу, отсвечивающему лунным светом.

В темноте послышались шаги, подошла Марта.

– Астма. Он меня тоже выгоняет, когда приступ, – сказала она.

Гвардеец сел на подножку джипа, прикурил, закрывая зажигалку ладонью от ветра. Марта смотрела на его лицо, освещенное снизу красным дрожащим огоньком.

– Ты не похож на них, – сказала она.

– Ты тоже.

Марта усмехнулась.

– Если хочешь что-то у меня спросить, Гвардеец, я отвечу.

Гвардеец молча курил, глядя на нее.

– Я ехала автостопом, с дальнобойщиками. Прошлым летом… Хотела до моря добраться. Кощей нас тормознул, он тогда еще сам на трассу ходил… Я осталась с ним.

– Сама?

– Конечно.

– Почему?

Хлопнула дверь усадьбы, на крыльцо вышел Кощей, огляделся в темноте.

– Ты ничего не понял, Гвардеец… – тихо сказала Марта.

Она повернулась и быстро пошла к усадьбе.

В прокуренной избе под хохот бандитов Грохлов кукарекал осипшим голосом, высовываясь из-под нар, как кукушка из ходиков, а Пятый звонко, с оттяжкой бил его колодой карт по носу.

– …девятнадцать, двадцать!

Грохлов вылез, потирая распухший нос, отхлебнул водки из горлышка и начал сдавать.

Гвардеец сел рядом с Бонифацием.

– Тебе жить надоело, Гвардеец? – негромко сказал тот, раскладывая в руках карты. – Пики козыри!.. Кощей за Марту голову оторвет. Был у нас один, Родригес. На испанца похож. Кости в сырой земле догнивают.

Утром молодые бандиты умывались у избы. На стене висела рама, ощерившаяся осколками разбитого зеркала.

– Кто зеркало-то расколол? – спросил Гвардеец.

– Вышка лбом высадил. В дверь не вписался.

– Не к добру.

– Это точно. – Бонифаций кивнул на мотоцикл у крыльца усадьбы. – Казачок приехал. Разборки начинаются.

За столом, кроме главаря и связного, сидели Бонифаций, Богдан и Числитель.

– В общем, в городе барыги и бандюки обиду дали за машину и за все, что раньше было, – докладывал Казачок. – Все договорились против нас. Трейлеры теперь караванами пойдут, под охраной. А на завтра стрелку забили – требуют обратно джип, тридцать штук баксов за водилу и охранника и сдать того, кто их покрошил. Иначе тормознут наши бабки, которые у них крутятся… Еще подозревают, что вы беглого солдата укрыли – дальнобойщики его видели. В общем, требуют Гвардейца тоже сдать, потому что с ментами не хотят ссориться – иначе никаких дел не будет. В общем, все.

Из комнаты вышла Марта в джинсах и пестром свитере, с рыжим хвостом на резинке – девочка с дискотеки, села на свое место.

– Что делать и кто виноват? – сказал Кощей. – Два вечных вопроса, волнующих Россию, – он с улыбкой оглядел бандитов.

– Я говорил – не надо машину брать, – зло сказал Числитель. – Ее за сотню баксов даже не сдашь – таких во всей стране несколько штук, вычислят в ту же секунду. Нельзя нам с барыгами ссориться, они нам последний кислород перекроют. Надо возвращать и джип, и бабки…

– И в жопу целовать с поклонами, – насмешливо добавил Бонифаций.

– Поцелуешь, если придется! Смелые все стали, я смотрю… Вся головная боль с Гвардейца началась. Все не по правилам, трупы штабелями…

– В общем, сажаем Гвардейца на машину и едем сдаваться! – подвел итог Кощей. – Я правильно понял? – обернулся он к Числителю.

– А что делать? Из-за него и вляпались по уши.

Марта тревожно глянула на него и на Кощея.

– Позови Гвардейца, – кивнул ей Кощей.

Марта нашла Гвардейца около избы – тот бросал нож в нарисованный на стене силуэт.

– Кощей зовет.

Гвардеец придержал занесенную руку с ножом, вопросительно посмотрел на нее.

– Зря ты не ушел, Гвардеец, – вполголоса сказала Марта. – Они сдавать тебя хотят.

Гвардеец с силой метнул нож в стену.

– Будешь плакать? – усмехнулся он.

– Буду.

– Тогда поживу еще немного.

За столом в особняке продолжался разговор. Гвардеец молча сидел с краю.

– Нельзя на стрелку ехать, – сказал Богдан. – Там засада наверняка.

– Не ехать тоже нельзя, – ответил Числитель. – У них наши деньги.

– А ты уверен, что они тебе их отдадут? Какой смысл им отдавать? – спросил Бонифаций. – Когда нас обложили со всех сторон – милое дело нас на деньги кинуть! И машину заберут, и при бабках останутся, и перед ментами прогнутся – беглого взяли!

– А что ты предлагаешь?

– Так давай думать, а не прогибаться сразу перед всякой сволочью! А своих сдавать – это последнее дело!

– Я поеду, – вдруг сказал Гвардеец.

Все умолкли, удивленно глядя на него.

– Не ехать нельзя – тут Числитель прав, – спокойно продолжал Гвардеец.

Кощей удовлетворенно улыбнулся:

– Сколько тебе надо людей?

– Человек восемь.

– Это же война! – крикнул Числитель.

– Война уже началась, – ответил Кощей. – Дело рискованное, приказывать я никому не буду, – сказал он Гвардейцу. – Так что набирай людей сам.

– На меня можешь не рассчитывать, – мрачно сказал Числитель.

– А ты сперва спроси – кто тебя возьмет? Сдашь с потрохами, – ответил Бонифаций.

– Что ты сказал? – Числитель вскочил. – Ты забыл, с кем говоришь, ты, недоносок?

– Сядь, – спокойно велел ему Кощей. – А ты язык придержи, Бонифаций. Потом разбираться будете.

– Так что передать-то? – спросил сбитый с толку Казачок.

Кощей молча указал на Гвардейца, уступая право слова.

– Передай, мол, сломались, пригонят джип и привезут беглого, – распорядился Гвардеец. – Но просили с той стороны серьезных людей для серьезного разговора, иначе стрелки не будет.

На проселке стоял «мерседес» с темными стеклами, чуть дальше – серебристый «СААБ». Около «мерседеса» разговаривали представительный седоватый мужчина и второй, помоложе. Рядом – двое телохранителей.

Издалека послышался звук мотора, и на проселке появился джип.

– Едут, – отвернувшись, сказал в переговорник молодой. – Одна дырка в машине будет – головы поотрываю.

Двое засевших в лесу парней спустили предохранители на автоматах.

Джип остановился метрах в тридцати. Из него выскочил Грохлов, выволок с заднего сиденья Гвардейца со связанными за спиной руками и, придерживая за локоть, повел к «мерседесу». Следом вышел Богдан и, поотстав, двинулся за ними.

– Говно твои устрицы, Гвардеец, – облизывая пересохшие губы и стреляя глазами по сторонам сказал Грохлов. – С вечера тошнит… Одно счастье – раз в жизни на крутой тачке прокатился…

– Наездишься еще, – не поднимая головы, исподлобья наблюдая за противником ответил Гвардеец.

– Кто из них Кощей-то? – спросил молодой. – Сзади, что ли?

– Наверное. Его не видел никто.

Автоматчики поймали Гвардейца и Грохлова в прорези прицелов.

Грохлов невольно замедлял шаги.

– Ближе, – вполголоса сказал Гвардеец. – Твой левый, мой правый. Этих двоих не задень…

Двери «мерседеса» с обеих сторон распахнулись, из них выскочили бойцы с пистолетами. В то же мгновение Грохлов, Гвардеец и Богдан метнулись в разные стороны, перекатываясь по земле, выхватывая автоматы из-под полы, – руки Гвардейца были только порознь обмотаны веревкой.

Автоматчики в засаде не успели нажать на спуск – в спину им в упор ударили Бонифаций и другие бандиты.

Оба телохранителя упали, растерявшиеся от внезапного нападения бойцы приседали за машинами, наугад стреляли в лес, в невидимого противника. «Мерседес» взревел мотором, развернулся, переехав раненого охранника, оба главаря на ходу запрыгнули в машину. Гвардеец дал очередь по стеклу водителя, и «мерседес», продолжая движение по дуге, врезался в «СААБ».

Стрельба затихла. Бандиты, держа наготове автоматы, окружили машины. Гвардеец распахнул дверцу «мерседеса».

– Спокойно, ребята, – держа поднятые кверху ладони торопливо сказал пожилой. – Я – Ренат. Только без глупостей. Поговорим спокойно…

Гвардеец быстро обыскал обоих, забрал документы, часы и телефоны. Вытащил из-за пояса у Рената крошечный никелированный пистолет. Бандиты заклеили им глаза и связали руки пластырем. Остальные вповалку грузили убитых бойцов в «СААБ».

– Стой! – крикнул Грохлов, распахнул дверцу и, перегнувшись через мертвого охранника, стал вытаскивать магнитофон из панели.

– Брось! – заорал Бонифаций. – В жопу ты его вставишь, что ли?

Но Грохлов уже с корнем выдрал магнитофон, и вместе с остальными налег плечом на машину. «СААБ» откатили в лес, облили бензином и подожгли.

Поднимаясь на крыльцо усадьбы, Гвардеец почувствовал взгляд и поднял голову – Марта стояла у окна и, прикусив губу, чтобы сдержать улыбку, смотрела на него сверху.

Гвардеец вошел к Кощею. Марта по-прежнему стояла у окна, спиной к нему. Кощей читал, подчеркивая что-то карандашом в книге.

– Взяли двоих – Ренат и еще кто-то с ним, – сказал Гвардеец.

Кощей поднял глаза от книги.

– Сильно зацепило? – кивнул он на пропитанный кровью рукав его свитера.

– Ерунда.

– Марта, перевяжи, – велел Кощей.

Она помогла Гвардейцу снять свитер. Пуля по касательной распорола кожу на плече. Марта быстро, умело обработала рану йодом и затянула плечо бинтом. Кощей искоса наблюдал за ними.

– Привести их сюда? – спросил Гвардеец, когда Марта отошла.

– Зачем? – отозвался Кощей. – Полдела сделал – доводи до конца.

Бандиты ввели пленников в бревенчатый сарай, усадили на скамью у стены, следом внесли картонные коробки со жратвой и выпивкой. Потом все, кроме Гвардейца и Богдана, вышли. Гвардеец сорвал пластырь с глаз пленников, освободил им руки и сел напротив. Богдан стоял рядом.

Некоторое время они молча изучали друг друга. Потом Гвардеец вынул из кармана две пары часов и протянул пленникам. Те спокойно, не теряя достоинства, взяли свои часы и застегнули на руках.

– Сейчас девятнадцать десять, – сказал Гвардеец. – Ровно через сутки мы хотим получить свои деньги.

– Ты боевиков насмотрелся, парень? – насмешливо спросил Ренат. – Ты кто такой? Я тебя не знаю и знать не хочу. Я буду говорить только с Кощеем.

– Ты будешь говорить со мной и только тогда, когда я разрешу тебе рот открыть, – спокойно ответил Гвардеец. – Мы довезем его, – указал он на молодого, – до трассы. Дальше доберется сам.

– Ты зарвался, парень, – сказал молодой.

Богдан неожиданно, сильно ударил его в лицо. Тот закрылся руками, из-под ладоней на дорогой костюм полилась кровь.

– Время и место передачи назову я. Если денег не будет, ровно через сутки тебя закопают в лесу, – ровным голосом продолжал Гвардеец.

– Такие деньги в кармане не лежат, – сказал Ренат. – За сутки не соберешь.

– Это не моя головная боль.

Богдан снова ударил молодого.

– Брось, – сказал Гвардеец. – Он уже все понял… Ты ведь все понял?

Пленники переглянулись.

– Езжай, – сказал Ренат.

В избе было битком народу, все были уже пьяны, от дыма щипало глаза. Гвардейца встретили одобрительным гулом, кто-то подвинулся на нарах, давая место, другой налил водки.

– Кто Павлина меняет? – спросил Гвардеец.

– Я, – откликнулся один из бандитов.

– Дай. – Гвардеец протянул руку к его стакану.

– Да вон налили тебе.

Гвардеец вырвал у него стакан и выплеснул водку на пол. Смех оборвался, в избе стало тихо.

– Тебе через три часа идти деньги караулить, общие деньги, а ты водку жрешь!.. Кто за ним пойдет?

Двое бандитов, переглянувшись, отставили свои стаканы.

В гробовой тишине Гвардеец сел.

– Да! – вдруг выкрикнул фальцетом пьяный в дрова Грохлов. – Я за эти бабки жизнью рисковал!

– Да ты как в кусты укатился, так я тебя больше и не видел! – ответил Бонифаций.

Бандиты снова захохотали, потянулись к Гвардейцу чокаться…

Грохлов уже спал сидя, уронив руку со стаканом, зажатый с обеих сторон плечами соседей.

Гвардеец глянул на часы и встал.

– Куда ты? – спросил Бонифаций, с трудом фокусируя на нем взгляд.

– Пойду караул проверю. Не дай бог дрыхнут.

– Брось, Гвардеец! – Бонифаций дернул его за локоть обратно. – Не нарывайся. Разбежимся с деньгами – найдешь еще себе такую!

Гвардеец улыбнулся, чокнулся с ним, допил стакан и вышел.

Он курил, открыв дверцу джипа, включив негромко радио в машине. Музыка временами перебивалась натужно-веселой скороговоркой диджея и звонками слушателей.

Марта вышла из леса, остановилась рядом.

– Прощаешься с любимой игрушкой? – насмешливо кивнула она на машину.

– Тебя жду.

– Зачем?

– Не договорили.

Она молча достала сигареты, закурила.

– Все-таки почему ты осталась здесь?

Марта пожала плечами.

– Потому что однажды поняла, что нет надежды… Утром пошла на работу и вдруг подумала, что так и буду всю жизнь сновать серой мышкой по одному маршруту и через двадцать лет точно так же выйду из этого дома и сяду в этот же автобус… Повернулась и пошла в другую сторону. Дошла до трассы и подняла руку…

– И Золушка стала принцессой?

– А ты, Гвардеец, – неожиданно быстро, зло заговорила она, – ты хоть одну женщину сделал счастливой? Чтоб забыла о прошлом, чтобы все сначала! Я благодарна ему, понимаешь? Для бабы это больше, чем любовь! – Она отвернулась.

– Подарок. – Гвардеец протянул на ладони крошечный пистолет.

– Никогда в руках не держала, – пожала плечами Марта. – И не хочу.

– Возьми, пригодится.

– Зачем? Я все равно в человека выстрелить не смогу. – Марта повертела в руках пистолет.

– И не надо. Просто когда на душе тошно, так что жить не хочется, – берешь пистолет, идешь в лес и стреляешь. – Он повернул Марту за плечи и указал на старый сухой ствол дерева. – Представляешь себе человека, которого ненавидишь. Есть такие?

– На всех патронов не хватит, – усмехнулась она.

– Давай. – Гвардеец, приобняв ее сзади, положил руки поверх ее ладоней. – Передергиваешь затвор – вот так, на себя, и бросаешь. Стреляй!

Марта изо всех сил нажала на спуск и взвизгнула он неожиданного грохота выстрела.

– Не попала! – засмеялась она.

– Левый глаз зажмурь и целься через прорезь на мушку… Выше… – Гвардеец прижался щекой к щеке, держа ее руку и целясь через ее плечо.

Марта, смеясь, выстрелила еще раз и еще, входя во вкус и хищно щурясь. Гвардеец поцеловал ее в шею – она тотчас развернулась, уперев ствол ему в грудь.

– Никогда не поднимай оружие, если не собираешься стрелять, – улыбнулся Гвардеец. – А если подняла – стреляй. – Он уверенно обнял ее и поцеловал. На ощупь вытащил пистолет из ее ослабевшей руки и опустил в карман ее куртки.

Наконец Марта оттолкнула его.

– Как все было хорошо, пока ты не появился!.. – отчаянно сказала она. Гвардеец попытался снова обнять ее, но она шагнула назад. – Господи, ну не мучай меня, пожалуйста!.. – вскрикнула она сквозь слезы, повернулась и, опустив голову, пошла к усадьбе.

Грохлов рулил на джипе по проселку. Рядом сидел Гвардеец.

На длинном прямом участке дороге стоял черный БМВ. Джип остановился напротив. Гвардеец поднес к губам рацию:

– Я на месте.

– Подъезжаем, – откликнулся Бонифаций. Он сидел рядом с Богданом в «мерседесе», сзади Павлин с пленником. За ними ехал Вышка и еще несколько бандитов на УАЗе.

На дороге их ждали две машины.

– Выхожу. – Гвардеец спрыгнул на дорогу с подножки джипа. Тотчас открылась дверца БМВ, вышел человек. Он, как зеркальное отражение Гвардейца, прижимал к уху переговорник, в другой руке держал дипломат.

– Покажи товар, – сказал Гвардеец в рацию.

– Выходи, – велел Бонифаций Ренату.

Тот встал рядом с машиной. Бонифаций, Павлин и бандиты из УАЗа вышли и встали за ним, держа его на прицеле автоматов. Одновременно распахнулись дверцы машин напротив, оттуда появились бойцы. Один из них, как и Бонифаций, держал рацию. Только Вышка и водители противника остались за рулем, отжав сцепление, готовые в любой момент рвануть с места.

– Я пошел. – Гвардеец отдал рацию Грохлову и медленно двинулся вперед. Человек из БМВ пошел навстречу. Они встретились на середине дороги. Человек протянул дипломат. Гвардеец присел, положил дипломат на колено, открыл, стал пересчитывать банковские упаковки…

Грохлов напряженно наблюдал за ними, вцепившись в руль потными руками.

– Что там? – послышался в переговорнике голос Бонифация.

– Бабки считает, – ответил Грохлов.

Гвардеец разорвал одну упаковку, проверил доллары на свет и на ощупь…

Бандиты с пленником и бойцы неподвижно стояли друг напротив друга.

– Грохлов! – окликнул Бонифаций.

– Че?

– Хрен в очко! Не отключайся, говори что-нибудь!

– Что говорить?

– Стихи читай, идиот!

– На лукоморье дуб зеленый, – покорно начал Грохлов, не отрывая глаз от двух фигур на дороге. – И золотая цепь на нем… Чего-то там, и кот ученый… идет направо и песни поет… Считает еще. Полный чемодан бабок… Избушка там на курьих ножках, русалка на ветвях сидит… Там царь Кощей над златом дохнет. – Грохлов нервно хихикнул. – Это не я, это Пушкин… Еще чего-то там такое… забыл… А! Там русский дух, там Русью пахнет… Все, идет!..

Гвардеец закрыл дипломат, и они с противником, не поворачиваясь друг к другу спиной, разошлись к своим машинам. Гвардеец сел рядом с Грохловым, взял рацию:

– Деньги у меня.

БМВ и джип медленно стали разъезжаться в разные стороны.

Бандиты, не опуская автоматов, отступили к уазику, оставив пленника на середине дороги около «мерседеса». Вышка медленно сдал задним ходом, потом круто свернул на лесную тропу, укрывшись за деревьями, и дал полный газ.

Уже в сумерках УАЗ с джипом въехали в Москву. Навстречу им из домов тотчас высыпали бандиты. Грохлов картинно встал на подножке и с победным воплем вскинул кверху дипломат:

– Есть!

Кто-то вырвал у него портфель, пачки долларов пошли по рукам.

– Живые бабки! Теперь разбегаться можно!

Бандиты обнимались, колотили друг друга по плечам, кто-то на радостях палил из автомата в воздух.

Числитель со своей командой мрачно наблюдал со стороны за общим ликованием.

Гвардеец протолкался в середину толпы, забрал дипломат, сложил обратно деньги.

Он отдал портфель с деньгами Кощею. Тот, не вставая с кресла, взял, равнодушно поставил рядом. Гвардеец протянул ключи от джипа.

– Оставь у себя, – сказал Кощей. – Я так на права и не сдал.

– Люди спрашивают – когда деньги делить будешь?

– Люди?… – усмехнулся Кощей. – А ты почему не спрашиваешь?

Тот пожал плечами.

– А что ты вообще хочешь от жизни, Гвардеец? Там-то все понятно, – кивнул Кощей за окно. – Красивая машина, бабы, пальмы на берегу – словом, жвачка в теплом стойле и самка под боком. А ты к чему стремишься?

– Выжить.

– Невозможно всю жизнь выживать. Ты ведь не со своим призывом в армию пошел. Учился в институте?

– Да.

– Почему бросил?

– Так получилось.

Кощей, улыбаясь, покачал головой.

– Не верю, что получилось. Скорее, ты так решил. Почему?… Хотя зачем толкать тебя в прошлое? В лесу нет прошлого. В лесу есть только одно время – настоящее. Только один этот день, – он с грустной улыбкой провел ладонью по волосам Марты. – Скучно со мной, правда? – спросил он то ли у нее, то ли у Гвардейца. – Мне самому-то с собой скучно… Прокати лучше Марту, – неожиданно сказал Кощей. – Она на таких машинах еще не ездила – все больше на трейлерах. Каждый вечер на нее любуется.

Гвардеец растерянно посмотрел на Марту.

– Езжай, – велел Кощей. – А то она чувствует себя как райская птица в золотой клетке и не видит, что дверца открыта. – Он взял со столика книгу.

Джип мчался по ночному лесу. На поворотах мощные фары далеко пробивали лесную чащу и снова нащупывали белую песчаную колею дороги.

– Зачем он это сделал? – спросила Марта. – Он же все знает…

– Все равно. – Гвардеец заглушил мотор и обнял ее, торопливо стал целовать шею и грудь, расстегивая платье, вслепую нащупал рычаг и опустил спинку сиденья.

Марта чуть отстранилась.

– Подожди, – прошептала она. – Я должна сказать… Подожди… Он не зря сказал про трейлеры – чтобы мне напомнить… Я не все тебе рассказала… Сбежала из города, поехала к морю, через всю страну. Стала плечевой. Знаешь, что такое плечевая, Гвардеец? На трейлерах койка у водителя за плечами. Один за рулем, а сменщик со мной. Потом наоборот. Надоела – меняются с другим экипажем. Плечевых по запаху узнать можно – соляра и масло, духами не перешибешь… Приехала, села у моря – без копейки, в одном платье. Была плечевой – стала пляжной. А ночью огни по набережной – другая жизнь, только не для меня. Я с теми же серыми мышами, которые на скопленные гроши приехали оторваться. Месяц выдержала, поехала обратно. И перед самым городом Кощей машину остановил. На мне платье уже лохмотьями висело – протерлось… Почему осталась…

– Нет прошлого. – Гвардеец поцеловал ее в мокрое от слез лицо…

Джип стоял посреди ночного леса. Далеко в чаще в свете фар мелькнули отраженным светом волчьи глаза…

Они лежали, обнявшись, на заднем сиденье.

– Как много надо было случайностей, чтобы встретиться… – сказала Марта. – Так получилось… – Она заглянула ему в лицо. – Почему ты убил тех четверых, в армии, Гвардеец?

– Так получилось. – Гвардеец, как был голышом, перебрался на переднее сиденье. Взял сигареты, закурил. Марта села рядом, поджав под себя ноги. Гвардеец завел мотор и тронулся дальше.

– А все-таки? – Марта смотрела на него, ожидая ответа.

Гвардеец выехал на проселок, сильнее нажал на газ.

– Понимаешь… Мне лет пятнадцать было. Домашний ребенок. Ходил с девочкой, целовались, письма друг другу в ящик бросали – все как у всех… Однажды гуляли вечером – нас остановили человек восемь, намного старше, и раздели ее у меня на глазах… Меня даже не били – сам не решился подойти, да и не смог бы ничего сделать, только просил ее не трогать. Она им не нужна была, они от меня кайф ловили, смеялись, от моего унижения, как я топчусь – ни уйти не могу, ни подойти… Ничего не изменилось потом. Пай-мальчик. Тихий-тихий. А я сидел на уроках и об одном мечтал – как я их убиваю, каждого по отдельности. Как сладкий сон. Ни о чем другом думать не мог. Подробно представлял – каждого по очереди, но не в спину, а так, чтобы видели и понимали… Понимаешь, когда в армии все снова началось… У них даже рожи у всех одинаковые, повадки одни и те же… Только у меня автомат в руках был… Понимаешь, – Гвардеец, сам не замечая, все быстрее гнал машину, – они смеялись, не верили, что я буду стрелять! А я был счастлив, когда их убивал, каждого, когда видел, как пули входят! А они понимали, что я их убиваю! Понимаешь, я никогда в жизни не был таким счастливым!..

– Город, – тихо сказала Марта.

Гвардеец нажал на тормоз.

Джип стоял на краю леса. За рекой до горизонта светились огни города – окна, рекламы, пунктиры улиц.

– Давай уедем, – сказала Марта.

– Куда?

– Все равно. Сядем на поезд. Страна большая. Спрячемся где-нибудь…

– Куда мы денемся – без денег, без документов? До первого патруля. Скоро будем расходиться, будут деньги, купим документы – тогда уедем. Подожди немного… – Гвардеец взялся за руль.

Марта схватила его за руки.

– Чего ждать? – отчаянно сказала она. – Кощей прав – в лесу только один этот день и есть. Потому что впереди ничего нет! Давай уедем сейчас! Ты погибнешь здесь, я знаю!

– Все будет нормально. – Гвардеец поцеловал ее и стал разворачиваться.

Гвардеец подъехал к усадьбе. Марта молча вышла и, не оглядываясь, пошла к дому. Когда она поднялась на крыльцо, Гвардеец выключил фары и закурил в темноте.

Утром бандиты выходили из крайних изб, собирались в молчаливую настороженную толпу.

– Числителю передай, – велел Гвардеец Вышке. Тот побежал к избе Числителя, а остальные двинулись к усадьбе.

Все остановились у крыльца, Гвардеец, Богдан и Бонифаций поднялись по ступеням. Гвардеец решительно распахнул дверь.

Сразу за ними появился Числитель.

– Позови Кощея, – приказал Гвардеец выглянувшему на шум в гостиную Мамане с кофейным сервизом на подносе.

– Что сказать?

– Скажи – я зову!

– Не много на себя берешь, Гвардеец? – спросил Числитель.

Гвардеец молча сел к столу.

Маманя с подносом помчался было вверх по лестнице, тут же остановился и попятился назад – Кощей сам неторопливо спускался в гостиную. Сел на свой трон и с обычной улыбкой оглядел собравшихся.

– Кофе? – светским тоном спросил он. Налил себе в чашку из кофейника, положил сахар и, помешивая, обернулся к Гвардейцу: – Слушаю.

– Кощей, – начал тот, – не сегодня завтра сюда грянут менты. Пора расходиться, пока не поздно, пока нас всех здесь не накрыли.

– Для этого есть Казачок, – спокойно ответил Кощей. – За три дня будем знать. Если решили расходиться – это ваше право. Для этого не надо было приводить сюда толпу. Это все?

– Это не все. У тебя было тридцать здоровых мужиков с пушками, а ты пощипывал барыг и с ними же делился, боялся, как бы кто в городе не рассердился. Так, конечно, спокойней, только теперь денег хватит каждому дай бог на год вольной жизни. Потом опять в лес?

Кощей с застывшей на губах улыбкой смотрел на него немигающими глазами.

– Все равно скоро расходимся, бояться уже некого – люди хотят напоследок взять хорошие деньги.

– Люди? – спросил Кощей.

– Я хочу! – резко ответил Гвардеец. – По понедельникам – значит, завтра – по одноколейке идет поезд с почтовым вагоном. Там везут деньги на шахты. Сопровождение – всего пять или шесть ментов. Я знаю участок, где его можно остановить. Один пост только надо проехать, у переезда фургон через насыпь не пройдет. Дальше опять проселками. За пять минут можем снять больше, чем за полгода на трассе.

– Опять трупы? – сказал Числитель.

– Не по правилам? – мрачно спросил Богдан. – С твоими правилами в прятки в детском саду играть!

– Менты – ладно. В конце концов, это их служба – кто кого. А тебе не жалко, Гвардеец, тех людей, до которых эти деньги не доедут? – с прежней непонятной улыбкой спросил Кощей. – Это ведь не барыги – простые работяги. Они-то ни в чем не виноваты.

– Ты тоже не Робин Гуд, Кощей! – дерзко усмехнулся Гвардеец. – Отдай им свою долю, если хочешь!

– Об одном жалею, – сказал Числитель. – Что не закопал тебя тогда, вместе с Карпухой!

– Еще не поздно рискнуть, – весело ответил Бонифаций. – Может, постреляемся, а, Числитель – твои против наших?

– Тихо! – Кощей болезненно поморщился, потер висок. – Что ж, Гвардеец, ты уже все решил без меня. Каждый сам делает свою жизнь. Каждый сам разбирается со своей совестью. – Он обернулся к тихо сидящему в углу Мамане: – Принеси сюда деньги. И позови Марту.

Маманя рысцой бросился вверх по лестнице.

– Ты пришел сюда, Гвардеец, открыто и честно, – продолжал Кощей. – Это нормально. Даже если наши представления о жизни не совпадают, если у нас с тобой разные планы, главное – доверять друг другу.

Маманя поставил на стол дипломат. Марта подошла следом, встала рядом со Кощеем.

– Я доверяю тебе, Гвардеец, а ты мне – нет. Пусть наши деньги будут у тебя, – он открыл дипломат и подвинул к нему. – Можешь разделить их сразу или потом – в любом случае я уверен, что ты поступишь честно. Во всем надо быть честным друг перед другом. Поэтому забирай ее тоже, – он схватил Марту за локоть и толкнул к Гвардейцу. – Не надо прятаться по углам, суетиться за спиной. Есть свободный дом – живите открыто и честно. – Он встал.

Этого не ждал никто. Числитель, Бонифаций, Богдан и сам Гвардеец растерянно смотрели на деньги, на побледневшую Марту и невозмутимое лицо Кощея.

– Нет!.. – Марта шагнула было обратно.

– Иди, – резко сказал Кощей. Повернулся и стал подниматься по лестнице. Через плечо бросил Гвардейцу: – Пришли людей, пусть заберут ее вещи.

Мрачный Числитель вошел к Кощею. Из комнаты исчезли вещи Марты, и она казалась аскетичной и голой. Кощей сидел в кресле у окна.

– Двое моих ушли к Гвардейцу, – сообщил Числитель.

– Это плохо, – через паузу откликнулся тот. – Это очень плохо. Весь мир пронизан предательством.

– У нас еще есть пять человек. Если убрать Гвардейца, все это стадо прибежит обратно и построится под твоим окном.

– Зачем? Каждый сам делает свою жизнь.

– Я не понимаю тебя, Кощей! – раздраженно сказал Числитель. – Чего ты ждешь? Ты хочешь один здесь остаться, дожидаться ментов?

Кощей задумчиво смотрел в окно.

– Человек рождается, – заговорил он, – и жизнь кажется ему бесконечной. Потом он взрослеет. Наступает период расцвета. Потом он стареет и умирает. Не потому, что он хочет умереть, а потому, что есть законы, которые не зависят от наших желаний… Когда люди собираются вместе, рождается некий новый живой организм – компания во дворе или государство, – и он тоже взрослеет, стареет и умирает. Была великая Римская империя – она должна была завоевать весь мир, но погибла, потому что пришло время умереть…

– Короче, разбегаемся? – спросил сбитый с толку Числитель. – Ты проще можешь?

– Проще в жизни не получается. Но всегда есть выбор – решить, с кем ты сейчас?

– С тобой.

– Это главное. – Кощей улыбнулся и взял книгу.

Гвардеец быстро вошел в избу Богдана. Бандиты дернулись было, но застыли на месте – прятать стаканы было уже поздно.

– Я же приказал – никому ни капли сегодня! – сквозь зубы сказал Гвардеец.

– Да ладно, Гвардеец, – миролюбиво ответил Богдан. – Фронтовые сто грамм…

– У вас от ста грамм уже руки трясутся! – Гвардеец явно нервничал сам, поэтому сорвался на крик. – Последние мозги тут пропили! Мы же не грузовики тормозить идем! Тебе-то не надо объяснять, Богдан! У кого утром увижу похмельную рожу – мимо денег, останется здесь!.. Чья пушка? – Гвардеец сорвал с вешалки автомат.

– Моя, – откликнулся один из бандитов.

– Ты когда его чистил последний раз? – Гвардеец швырнул ему автомат. – У тебя мухи ствол засрали! Заклинит – и ты труп, и других подставишь! Эх, месяц бы сроку, погонять вас по лесу…

Он оглядел бандитов. Те угрюмо отводили глаза.

– Оружие любить надо, как бабу, – мягче сказал Гвардеец. Подмигнул нерадивому хозяину автомата. – Тогда не откажет, когда ни попросишь… Ладно, раз уж налили – и я с вами. Выливать – плохая примета. Но чтоб по последней, – он взял стакан, чокнулся. – Ну… За успех не пьют. Дай Бог здоровья – остальное купим!..

Он прошел в темноте между избами. Глянул на усадьбу – в окне у Кощея горела лампа.

Толкнул дверь своей избы – она была заперта.

– Марта! – негромко окликнул он.

Марта отодвинула засов.

– Ты зачем запираешься?

Она молча прижалась к нему, обхватила руками за шею.

– Давай уйдем, – быстро зашептала она. – Я прошу тебя, не надо никуда ездить. Не надо никого убивать! Мне не нужны эти деньги. Это ведь ради меня, да? Мне ничего не надо, давай просто уйдем, я тебя прошу…

– Чего ты боишься? – Гвардеец поцеловал ее. – Все будет нормально. Я не собираюсь никого убивать. Постреляем в воздух – все гораздо проще, чем ты думаешь.

Он прошел в комнату. В голой избе на столе и на кровати лежали Мартины наряды, косметика, какие-то коробки.

Марта вошла следом, прислонилась спиной к стене.

– Я не могу уже просто уйти, понимаешь? – сказал Гвардеец. – Я не могу подставлять людей! Они мне поверили!

– Я не останусь здесь одна. С ним.

– Хорошо, – терпеливо сказал Гвардеец. – Поедем вместе. Подождешь где-нибудь в безопасном месте, на обратном пути я тебя заберу… Ну?… – Он улыбнулся. – Ты со мной, и ни от кого не надо прятаться, и некого больше бояться. Ты же этого хотела? В этом лесу исполняются все желания, – он обнял Марту, легко поднял ее и положил на кровать, прямо на разбросанные платья.

Джип стоял на краю леса у трассы. Гвардеец ждал, поглядывая в обе стороны дороги. Рядом сидела Марта, сзади Грохлов и еще двое. Следом стояли УАЗ и Вышкин фургон.

Наконец мимо них просвистел на огромной скорости «лексус». Гвардеец тотчас выехал за ним на трассу.

Вскоре впереди показался милицейский пост. Около него уже разбирался с водителем «лексуса» гаишник – он только проводил джип глазами. Второй скучал за пультом в стеклянном теремке поста.

Грохлов облегченно выдохнул и оглянулся:

– Кажись, пронесло…

У закрытого переезда стояли уже несколько машин. Гвардеец объехал их и встал у шлагбаума, перегородив дорогу автобусу. Поезда еще не было видно, на переезде пронзительно гудел зуммер и мигали красные огни.

Какая-то женщина в автобусе мельком глянула на джип, присмотрелась – и вдруг кинулась к дверям, забарабанила кулаками, крича что-то водителю. Двери открылись, она медленно подошла к джипу, приглядываясь, не веря глазам. Грохлов испуганно откинулся за стойку, но было уже поздно. Она распахнула дверь.

– Женя… – проговорила она трясущимися губами. – Женечка… – вдруг размахнулась и ударила его по лицу, одной рукой и другой. – Что же ты делаешь, скотина?! Мы же похоронили тебя давно! Мать каждый день письма пишет – хоть узнать, могила где!..

– Светка, ты откуда здесь… – бормотал Грохлов, судорожно прижимая к себе автомат под полой дубленки.

Пассажиры прилипли к окнам автобуса.

– Хорошее начало… – сказал Бонифаций в УАЗе. Быстро глянул в боковое зеркало – пост, к счастью, был достаточно далеко.

Налетел поезд, загрохотал мимо. Гвардеец, не оборачиваясь, мучительно ждал, когда откроется шлагбаум.

– Женя, пойдем, – женщина потянула Грохлова за рукав. – Кто это? – Она невидящими глазами обвела бандитов. – Пойдем, Женечка. Прямо к матери поедем…

– Я вернусь, Светка. Через два дня…

Поезд затих вдали, умолк зуммер, шлагбаум поднялся.

– Я тебя никуда не отпущу! – Женщина изо всех сил вцепилась в него.

Сзади засигналили машины. Гвардеец медленно тронул с места, женщина пошла за джипом.

– Не пущу!

– Я вернусь, Светка! Честное слово! Через два дня. Матери скажи. Два дня всего! Вы ждите! – отчаянно кричал Грохлов. Он разжал наконец ее руки, и Гвардеец дал полный газ. Следом рванулись УАЗ и фургон.

Женщина осталась стоять на переезде, глядя вслед. Машины объезжали ее с обеих сторон.

– Сестра… – растерянно сказал в тишине Грохлов. – К мужу, наверное, ехала… Муж здесь сидит…

Когда за деревьями показался домик обходчицы, все свернули в лес и встали. Бандиты, доставая автоматы, вышли из машин, попрыгали из фургона. Марта осталась в джипе. Гвардеец кивнул ей: все в порядке – и направился к дому.

Рыжая обходчица завороженно смотрела сериал на мутном экране маленького телевизора, вслепую зачерпывая ложкой суп. Вздрогнула и обернулась на стукнувшую дверь.

– Ты?… – Она недоверчиво и радостно улыбнулась, встала и торопливо по-детски вытерла рот ладонью. – Я уже не думала, что вернешься!

– Я же обещал. – Гвардеец уверенно привлек ее к себе и поцеловал.

– Ты совсем другой стал… Почему так долго?

– Так получилось. Слушай, почтовый по расписанию идет?

– Да, – она глянула на большой будильник. – Через двенадцать минут. А что?

– Надо его остановить.

Девка покачала головой:

– У него «зеленая улица». А зачем тебе? – она вскинула на Гвардейца испуганные глаза. – Опять уедешь?

– Послушай. Его надо остановить, понимаешь? Надо просто выйти и поднять красный флажок…

Девка заметила бегущих вдоль пути людей, бросилась было к окну, но Гвардеец остановил и повернул ее к себе.

– Я заплачу тебе. Ты получишь много денег. Больше, чем ты заработаешь за три года в этой дыре. Ты понимаешь, что я тебе говорю, или нет?…

Девка с круглыми от ужаса глазами мотала головой, отступая от него.

– Ты сможешь наконец выбраться из этого леса, жить как нормальный человек – ты же сама мечтала об этом, помнишь? Надо только поднять красный флажок. Тебя никто ни в чем не сможет обвинить, дура, ты понимаешь? Ты не хотела, но тебя заставили…

В дом ввалились Бонифаций и Пятый с автоматами на ремне – и девка рванулась к висящему на стене линейному телефону. Бонифаций перехватил ее руку, тогда она как кошка вцепилась ему в лицо ногтями. Подоспел Пятый, прижал ее к стене.

– Лучше бы ты умер! – закричала она Гвардейцу, извиваясь у них в руках. – Лучше бы ты умер!

– Раздевайте ее! – крикнул Гвардеец.

– Как? – не понял Пятый.

– Тебе показать, как бабу раздевают?! – заорал Гвардеец. – Китель с юбкой снимай! – Он выскочил из дома. – Павлин! Бегом за Мартой! Марту сюда! Живей!..

Из-за поворота с нарастающим гулом показался тепловоз. Марта в черном железнодорожном кителе, со спрятанными под берет волосами стояла у пути, держа в поднятой руке красный флажок.

Поезд с тяжким пневматическим вздохом заскрежетал тормозами.

– Вот черт, опоздаем к футболу, как чувствовал! – с досадой сказал машинист. – Ну что там у нее?

Поезд медленно останавливался.

– Погоди… – удивленно сказал помощник, приглядываясь к женской фигуре. – Это Люська, не пойму, или нет?

– Она, кому еще здесь быть, – сказал машинист.

Лежащий под насыпью со стороны леса Богдан надвинул на лицо шапочку с прорезями для глаз и рта, вскочил, запрыгнул на подножку тепловоза и рванул дверь.

– На пол оба! – заорал он. – Лицом вниз!

Бандиты в масках уже бежали вдоль поезда.

– Марта! – крикнул на бегу Гвардеец. – Уходи! К машине!

Марта только отступила к дверям дома, оглядываясь по сторонам.

Один из бандитов наклонился у почтового вагона, другой с разбегу вскочил ему на спину, повесил гранату на ручку двери, сорвал чеку, и оба откатились между колес на другую сторону колеи. Грохнул взрыв, дверь откатилась, оттуда вылетели, закружили в воздухе, оседая на траву белым снегом, письма. Тотчас из вагона ударили автоматные очереди – менты залегли на полу за почтовыми мешками и отстреливались, не давая подойти. Бандиты в ответ решетили стены вагона.

– Правее бери! Правее! Там они!

– Гранату кидай! – заорал кто-то.

– Какую гранату! Там бабки!

В окнах пассажирских вагонов маячили перепуганные лица.

– Бонифаций! – крикнул Гвардеец. – Бонифаций, ко мне!

– Здесь я, – тот присел рядом с Гвардейцем за поленницей.

– Так мы их не достанем. Видишь ящики? – указал Гвардеец в проем двери. – Менты справа – значит, ныряем с той стороны… Не стрелять! – крикнул он.

– Не стрелять!.. Не стрелять!.. – эхом понеслось по цепи.

Стрельба понемногу затихла.

– Павлин! – крикнул Гвардеец. – Ступеньку!

Павлин прополз под вагоном и встал, пригнувшись под дверью, недосягаемый для ментов.

– Вот мудак! – в сердцах сказал Бонифаций.

– Кто?

– Да я. Такая сладкая жизнь была – чего не хватало?

– Пошли! – кивнул Гвардеец.

Они один за другим разбежались и, толкнувшись о спину Павлина, нырнули в вагон и откатились за ящики.

В этот момент открылась дверь пассажирского вагона со стороны леса, оттуда спрыгнули двое ментов с пистолетами в руках и бесполезными дубинками на поясе, скользнули под колеса. Бандиты, замершие вокруг поезда, прислушивались к перестрелке в почтовом вагоне и не заметили их. Один прицелился в спину стоящего рядом бандита и выстрелил. Тот упал, выронив автомат.

Тотчас стрельба началась с новой силой. Бандиты не видели толком, кто стрелял и откуда, били длинными очередями по поезду. Посыпались стекла вагонов, оттуда донеслись крики и детский плач.

Шальная очередь хлестнула по земле перед Мартой. Она отшатнулась и кинулась в дом. Тут же пуля рикошетом разбила окно. Марта присела на пол и отползла к стене. Рука проскользнула на чем-то липком, она обернулась и в ужасе закричала, столкнувшись в упор со взглядом широко открытых мертвых глаз обходчицы. Изо рта ее сочилась на пол кровь. Марта выскочила из дома и не разбирая дороги бросилась в лес…

Бандиты наконец разглядели неожиданного противника. Один из ментов получил пулю в плечо и скорчился от боли. Другой выскочил из-под поезда, подхватил на бегу автомат раненого бандита, но Богдан, стоящий на подножке тепловоза, срезал его короткой очередью.

Гвардеец и Бонифаций уже выкидывали из вагона сумки с деньгами.

Около машин бандиты стаскивали с потных лиц маски, забрасывали сумки в фургон. Богдан и Павлин принесли раненого, положили на траву.

– Кто это? – Грохлов стащил с раненого маску. – Черт, Вышка… – Он присел рядом, растерянно глядя на его пропитанный кровью свитер. – Что ж ты подставился так по-глупому, дурак!..

Вышка с виноватой улыбкой смотрел снизу на склонившиеся над ним лица бандитов.

– А эти-то откуда взялись? – спросил Гвардеец.

– Линейные менты, – ответил Богдан. – Забыли про них.

– Герои, твою мать! За чужие бабки под пули полезли… Вышку – сюда! – крикнул Гвардеец, распахивая дверцу джипа. – Марта, рядом с ним! Аптечка там сзади! Остальные – в фургон! Быстрей, дорогу перекроют!

Джип, за ним УАЗ и фургон вылетели на трассу с проселка. Где-то вдали уже слышалась милицейская сирена.

Перепачканная чужой кровью Марта, задрав свитер Вышки, перетягивала бинтом сквозную рану.

– Потерпи чуть-чуть… Еще вот так… Скоро приедем… Уже совсем скоро…

Вышка с трудом втягивал воздух открытым ртом, болезненно вздрагивая на ухабах. В груди у него клокотала кровь.

Переезд опять был закрыт. Гвардеец, не сбавляя скорости, обогнул стоящие машины, снес шлагбаум. Фургон проскочил перед самым поездом.

Гаишник уже бежал им наперерез, размахивая жезлом. Гвардеец резко вывернул руль и ударил его стальным «кенгурятником». Фуражка и жезл полетели в одну сторону, скомканное тело в другую.

От удара Вышка скатился с сиденья. Джип уже свернул на лесную дорогу и прыгал вверх и вниз на ухабах. Марта с трудом затащила Вышку обратно на сиденье, начала было стягивать расползшиеся бинты, потом пощупала пульс на безвольно повисшей руке, наклонилась ухом к самым его губам – и заплакала, уткнувшись лицом в ладони.

Машины стояли в лесу. После стрельбы, крика и рева моторов здесь казалось особенно тихо. Едва слышался щебет птиц и шум ветвей на верхушках сосен.

Бонифаций и Грохлов саперными лопатами копали могилу. Остальные молча стояли вокруг. Марта сидела на подножке джипа, зябко обняв себя за плечи, пусто глядя в землю перед собой.

Потом Гвардеец и Богдан подали тело вниз. Бонифаций с Грохловым положили Вышку на дно могилы. Бонифаций выбрался из ямы, Грохлов еще постоял над убитым приятелем, оглядел снизу бандитов…

Могилу закопали, заложили дерном и разровняли.

Кощей вошел в избу Гвардейца. Бандиты тесно сидели вокруг стола – едва не друг на друге, на ящиках с водкой у стены. Увидев главаря, все невольно затихли. Марта, сидящая рядом с Гвардейцем, опустила глаза.

– Что ж не позвали? – укоризненно спросил Кощей. – Сколько вместе прожили – и праздновали вместе, и поминали…

Бандиты подвинулись еще теснее, освободив ему место на скамье напротив Гвардейца. Кощей сел, взял торопливо налитый кем-то стакан.

– Странная штука судьба, – помолчав, сказал он, оглядывая мрачные лица бандитов. – Трудно иногда понять расчет того, кто управляет нами. Бывает так, что ты готов уже безразлично и буднично принять свою смерть, но кто-то решает за тебя, что еще рано. А потом, когда кажется, что пронесло, что впереди только счастье и навсегда голубое небо, – кто-то указывает на тебя пальцем и говорит, что твое время пришло…

За столом воцарилась тишина. В тишине встал Гвардеец и поднял свой стакан.

– Я хочу последний раз сегодня выпить за Вышку. И за Карпуху, которого я не знал. За Элемента – за всех, кого нет с нами за этим столом. Любой из нас мог лежать сейчас там вместо них или рядом с ними, – он одним глотком выпил стакан и вдруг с силой швырнул его в стену. Осколки со звоном полетели в стороны. – Но мы живы! – заорал Гвардеец. – И мы здесь! – Он схватил сумку и, опрокидывая бутылки и стаканы, вывалил на стол деньги. – И вот ваши машины, и тетки с цветной обложки, и белый пароход в синем море! Бонифаций! – Он швырнул в него тугую пачку денег. – Вот твой «мерс», навороченный, как елка на Новый год! Держи, Богдан! Тебе пойдет белый смокинг с бабочкой – Голливуд сдохнет от зависти!..

Бандиты захохотали, глядя на рябого Богдана с головой, посаженной без шеи прямо в плечи.

– Я пью за нас! И если я увижу тут сегодня постную рожу – клянусь, тот уйдет из леса голый без копейки на электричку! – перекрикивая общий гвалт, орал Гвардеец.

Марта встала и ушла в свою комнату. Гвардеец обернулся, шагнул было вслед за ней, но поймал насмешливый взгляд Кощея – и остался на месте. Сел, плеща через край, налил водку в новый стакан и выпил. Больше никто исчезновения Марты не заметил – бандиты с пьяным хохотом кидали друг в друга пачки денег:

– Маманя! Тебе мужа и детей пятеро!

– Грохлов, сеструхе шубу купи норковую!..

Разбудил Гвардейца треск мотоциклетного мотора под окнами. Он с трудом поднял голову – он спал сидя, один за огромным столом со следами вчерашнего пиршества. Повсюду были разбросаны пачки денег. Еще двое бандитов, забытые вчера собутыльниками, лежали на полу.

Гвардеец заглянул в комнату – Марта спала одетая на кровати, свернувшись поверх одеяла. Он прикрыл дверь, толкнул ногой одного из бандитов:

– Буди Бонифация с Богданом. Живо! Бегом!

Гвардеец вышел из дома, плеснул в лицо ледяной воды из бочки. Казачок снял шлем, приветливо махнул ему рукой и поднялся на крыльцо усадьбы.

Когда он с Бонифацием и Богданом вошел в гостиную, Казачок уже сидел за столом с Кощем и Числителем.

– Повтори, – велел Кощей Казачку. – Думаю, им любопытно будет послушать.

– Облава? – спросил Гвардеец.

– Не сегодня и не завтра, но теперь уж точно не миновать, – сказал Казачок. – Весь город только про поезд и говорит. Даже Москва вчера по телику передавала. «Разгул преступности захлестнул», «бессилие властей» – в общем, звезды экрана, – хохотнул он. – Человек сказал, что с начальника будут погоны снимать. Так что скоро новая метла будет мести, все подчистую.

– Пускай метет, – ухмыльнулся Бонифаций. – Нас уже здесь не будет.

– Что скалишься? Вас-то, может, и не будет, – сказал Числитель. – Посадят новых людей – канал закроется, – кивнул он на Казачка.

– С другой стороны, старому начальнику уже нет смысла дергаться, – сказал Кощей. – Пока новый дела не примет – тихо будет… Что еще?

– Еще… – Казачок неуверенно посмотрел на главаря. – На пару слов бы, Кощей…

– Говори, – безразлично ответил тот.

– Ну, в общем… Сегодня из города машина пойдет с наркотой. Ну, легальной, для медицины. Не по трассе, а по той бетонке, за станцией.

Богдан присвистнул:

– Вот это бабки! Это ж до конца жизни под пальмой лежать, пальцем не шевельнуть!

– А что толку? Ты прикинь, охрана какая! – ответил Бонифаций.

– Да откуда у них охрана, – сказал Казачок. – У них другой головной боли навалом. Две машины курсантов из ментовской школы.

– Что скажешь, Кощей? – спросил Гвардеец.

Кощей помолчал.

– Если я скажу «нет», ты ведь все равно поедешь?

– Поеду, – ответил Гвардеец.

Тот развел руками.

– И ты поедешь с нами, Кощей, – сказал Гвардеец. – И Числитель. Деньги мы возьмем с собой. Так спокойней будет. Не хотите участвовать – отсидитесь в стороне, ваше дело.

– А козырять тебе еще не надо, начальник? – спросил Числитель.

– Не поедешь по-хорошему – повезем под пушкой!

– Оставь, – вялым движением руки Кощей остановил Числителя. – Он все равно не успокоится…

Кощей встал и пошел к лестнице. Обернулся к Гвардейцу.

– А знаешь, я не верю в Бога, Гвардеец, – сказал он. – Бог не может ошибаться. А он ошибся. Он сказал, что раскаявшемуся разбойнику открыта дорога в рай… – Кощей покачал головой. – Нельзя руками, которыми убивал, гладить по голове своего ребенка…

Похмельные бандиты рассаживались по машинам.

– Все? – крикнул Гвардеец.

– Мои все, – отозвался Бонифаций.

– Мои тоже, – ответил Богдан.

В этот момент двое последних бойцов Числителя быстро отошли к Гвардейцу.

– Это… Мужики, мы с вами!

Гвардеец подтолкнул их к фургону:

– Богдан, принимай пополнение! Поставишь во вторую цепь, – он насмешливо глянул на Числителя. Тот играл желваками. Оставшийся в одиночестве около «козлика» Маманя растерянно оглянулся и полез на заднее сиденье.

С крыльца усадьбы спустился Кощей в застегнутом под горло пальто. Посмотрел на стоящую у джипа Марту. Она впервые была без грима, под глазами проступили глубокие синие тени.

– Зачем она здесь? – резко спросил он Гвардейца.

– Она сама решила ехать, – пожал плечами Гвардеец.

Кощей подошел к Марте.

– Марта, останься здесь, – негромко сказал он. – Я никогда ни о чем тебя не просил – я прошу только, останься…

Марта посмотрела на него и на Гвардейца и молча села в машину.

– Поехали! – Гвардеец поднялся в джип.

Колонна тронулась из Москвы по лесной тропе. Последним, за фургоном, ехал на «козлике» Числитель с Кощеем и Маманей.

Гвардеец курил, сосредоточенно глядя на дорогу. Бандиты сзади спали, безвольно качая головами на ухабах. Вскоре в стороне за деревьями показалась трасса.

– Останови, – спокойно сказала Марта.

– Что случилось?

– Стой! – Она открыла дверцу.

Гвардеец затормозил. Марта спрыгнула с подножки и, не оглядываясь, пошла к трассе. Гвардеец какое-то время ошеломленно смотрел ей вслед, потом догнал, схватил за руку.

– Что с тобой?

– Я ухожу.

– Подожди, – торопливо заговорил Гвардеец. – Мы вернемся и сегодня же уедем. Вместе. Куда ты захочешь. Я обещаю. Сядем на поезд – и все забудем, только мы с тобой…

– Куда? Зачем? – закричала Марта. – Тебе же нравится убивать! Ты уже не остановишься – будешь убивать, убивать, убивать! Ты хуже их всех!..

Бандиты смотрели на них из окон. Кощей вышел из машины и стоял, держась за открытую дверцу, напряженно наблюдая за ними.

– Не трогай меня! – Марта вырвала руку. – Я же не нужна тебе больше! Нужна была, пока была с ним! Как орден, да? Как знак власти! Ты хотел быть первым – ты стал. Что ты еще от меня хочешь?! – она отступала от него к лесу. – Ну, стреляй! – в истерике смеялась она. – Для тебя жизнь ни гроша не стоит – ни своя, ни чужая! Ну? Зачем тебе лишний свидетель? Давай! Как ту девчонку на станции – это ведь ты ее убил, да? Может, в спину легче будет? – Она повернулась и пошла прочь. На ходу вынула из кармана и швырнула в сторону пистолет.

Гвардеец постоял еще немного, опустив голову. Глянул на Кощея – тот с непонятной улыбкой смотрел вслед уходящей Марте.

Гвардеец запрыгнул в джип и рванул с места. Колонна двинулась следом. Сам того не замечая, он все сильнее давил на газ, исподлобья глядя на дорогу. Машины растянулись по проселку, высоко подпрыгивая на ухабах.

– Потише, – болезненно морщась, сказал Кощей Числителю. – Всю душу растрясешь.

Тот сбавил скорость. «Козлик» начал отставать от фургона.

Марта вышла на трассу. Вытерла слезы и подняла руку. Рядом остановился трейлер, открылась дверца, и Марта поднялась в кабину.

Фургон скрылся за поворотом.

– Стой, – сказал Кощей.

Числитель затормозил. Кощей вышел и встал у машины, глубоко вдыхая холодный воздух.

Неожиданно далеко впереди ударил взрыв – и тотчас загрохотали десятки стволов. Числитель и Маманя выскочили из машины, тревожно глядя то в сторону боя, то на главаря. Кощей спокойно стоял, подняв кверху лицо, щурясь на острые лучи солнца, пробившие верхушки сосен.

Похмельные бандиты растерянно метались около машин и падали один за другим, срезанные очередями из леса. Бонифаций присел было за УАЗом, отстреливаясь в одну сторону, – и тут же получил очередь в спину с другой. Грохлов уткнулся лицом в руль. Двери фургона распахнулись, но никто не успел выскочить из изрешеченного пулями кузова, только чья-то мертвая рука свесилась вниз.

Оглушенный Гвардеец вывалился из подорванного гранатой джипа, поднял автомат и не сгибась, размеренно, как робот, двинулся прямо на выстрелы, поводя стволом из стороны в сторону. Несколько пуль попали ему в грудь – он продолжал идти, потом повалился на бок, насмерть зажав спусковой крючок, продолжая стрелять в землю, пока затвор со щелчком не уперся в донышко пустого магазина.

Лежащий у джипа раненый бандит с трудом поднял руку – тотчас весь огонь обрушился на него. Только когда любое живое движение около машин затихло, стрельба прекратилась. Из леса с обеих сторон дороги медленно, держа наготове автоматы, появились бойцы спецназа в броне и шлемах, начали собирать разбросанные взрывом деньги.

Кощей по-прежнему спокойно стоял у машины. Числитель и Маманя молча ждали, глядя на него.

– Нет больше банды Кощея, – не оборачиваясь, сказал он. – И самого Кощея нет… Время жить и время умирать… Звезда на погоны начальнику, и город может спать спокойно… – Он кивнул Числителю: – Разворачивай. Отсидимся на Камчатке, пока не стихнет, – он шагнул было к машине, но снова обернулся в сторону последнего боя банды. – Смешные люди… Они хотели выйти из леса…

– Что? – не расслышал Числитель.

– Никто не выйдет… Никто…

Он сел в машину, Числитель развернулся, и машина тронулась по узкой тропе в глубину огромного леса.

Кармен

Два человека в голой комнате – за столом друг против друга. Один быстро пишет, склонившись над бумагами, другой откинулся на стуле.

– У вас закурить не найдется?

– Вот, берите.

– Спасибо.

– Это вам. Я не курю.

– Спасибо, доктор… Скажите, сколько вам лет?

– Двадцать пять… – шелест перевернутой страницы. – Почему вас интересует мой возраст?

– Просто спросил.

– У меня достаточно большая практика. Если вы это имели в виду… Вы можете отказаться, вам назначат другого адвоката. Хотя в вашем положении особо выбирать не приходится.

– Я не об этом. Мы с вами ровесники, доктор. А кажется, что я старше вас лет на сто.

– Послушайте, у нас не так много времени. Давайте начнем. Первый эпизод – табачная фабрика.

– Да… Волосы у нее еще долго пахли табаком. Этот запах въедался насмерть…

Желто-бурые табачные листья ворохом сыпались в бункер, оседали, подрагивая, вглубь машины, – туда, где слышался частый стук ножей, – и падали вниз на конвейер бесформенной массой мелкой табачной крошки. Бесконечная лента конвейера плыла к следующей машине…

Толпа безликих женщин в одинаковых темно-синих куртках, юбках и платках стояла у закрытых ворот. Затем в воротах отворилась дверца, раздалась отрывистая команда, и женщины одна за другой, выкрикивая фамилию, стали проходить за ворота. Толпа просачивалась сквозь узкую дверь, вытягиваясь в длинную цепочку.

В гудящем нутре машины шла непонятная, невидимая работа, из нее с огромной скоростью одна за другой вылетали сигареты. Тысячи, сотни тысяч сигарет ложились высоким штабелем, кружочки фильтров, как соты, складывались в причудливый, постоянно меняющийся узор, от которого рябило в глазах. Автомат мгновенно отсчитывал их по двадцать штук, одевал в фольгу и картон и выбрасывал на конвейер пачки…

Шеренга серых мундиров на бетонном плацу по команде повернулась, милиционеры в затылок друг другу быстро стали грузиться в автобус. Один зацепился рукавом о какую-то скобу на дверях, досадливо глянул на оторванный наполовину шеврон, возникла было короткая заминка, но напирающая сзади цепочка втолкнула его внутрь. Милиционеры расселись по скамьям, тесно сдавив друг друга плечами. Последним запрыгнул на подножку уже тронувшегося автобуса лейтенант, и дверь тотчас закрылась.

Во дворе табачной фабрики милиционеры втянулись в ворота старого кирпичного цеха. Сергей Никитин задержался у дверей, оглядел надорванный шеврон, достал приколотую изнутри к форменной милицейской кепочке иголку с ниткой и присел на скамью.

– Брось, Серега, – нетерпеливо сказал Калюжный, маленький рыжий охранник. – Отдай этим шалавам, они в момент пришьют!

– Да ерунда, ходить дольше.

Сергей оторвал шеврон и стал быстро, умело пришивать заново.

В этот момент распахнулась дверь проходной и оттуда хлынула шумная толпа работниц в синих платках и куртках. Тотчас раздался смех.

– Гляди, девки, какой хозяйственный!

– А я думала, менты только дела шить могут!

– Эй, мент, ты неженатый еще? Я согласная!

Сергей сидел не поднимая головы, он и сам понимал, как комично выглядит сейчас – здоровенный малый с иголкой в руках посреди толпы смеющихся женщин.

– Чего встали, крысы?! – заорал Калюжный. – Проходи давай! А ну тихо, я сказал!

– Милый… – послышался в общем гвалте негромкий спокойный голос.

Сергей поднял глаза. Перед ним стояла девушка лет двадцати. Она единственная была против правил с непокрытой головой, платок сброшен на плечи и по нему рассыпались белые волосы, чистое по-детски лицо – ангел небесный в толпе чертей. В губах она держала стебелек с мелкими цветами.

– Милый, – так же негромко повторила она. – У меня там по шву разошлось – сквозняки гуляют, – она приподняла край юбки и поднимала все выше по бедру, просительно глядя ему в глаза. – Зашьешь?

Грянул хохот. Одна девушка не улыбнулась, как бы не понимая причины бурного веселья.

– Гляди, краснеет! – в восторге крикнул кто-то. – Девки, мент покраснел – не иначе амнистия будет!

– Заткни пасть! – оборвал Калюжный. – А ну по местам! Минута опоздания – сутки карцера! – он толкнул девушку. Та увернулась, театральным жестом бросила на колени Сергею цветок:

– Прощай, любимый мой!.. – и вдруг заорала во весь голос, по-блатному растягивая слова: – Живи случайностью! Иди проторенной сва-а-ей тропой! – и пошла, не оглядываясь, виляя бедрами, а женщины подхватили за ней:

– И пусть останется навеки тайною, Что и у нас была любовь с тобой!..

Калюжный вел Сергея по цеху между бесконечных конвейеров, кричал сквозь шум машин:

– Ты только сам не подставляйся! Им только повод дай зубы поскалить – они мозжечок выгрызут, крысы! Наверняка кликуху тебе уже повесили – типа «швея-мотористка». Ставь себя сразу – ты начальник, они говно. Приказал – юбкой тебе ботинки отполируют!.. Слушай, ты, говорят, у нас командиром отделения будешь?

Сергей неопределенно пожал плечами.

– Да брось, все знают! Я тебе экскурсию проведу, врубайся! Наши крысы там в начале, на сырье – самое вредное, туда как наказание переводят. Надышишься – голова как чугунная, будто обкурился. Остальные тут, на упаковке…

Женщины стояли вдоль конвейеров. В цехе было жарко, работали они в халатах на голое тело. Одни складывали из заготовок картонные ящики, иногда подрезая лишнее ножом с длинной рукоятью и коротким, острым как бритва лезвием. Другие быстро укладывали в ящики блоки сигарет, третьи заклеивали и грузили на тележки, снующие между конвейером и складом.

– Если честно, не служба – курорт. Считай, бесплатная путевка тебе. В том корпусе и тренажеры, и сауна. Происшествий никаких. Они все уже свое отсидели, а за любую провинность, стукнешь – обратно на зону. Никто ж не хочет! Только пригрозишь – они как шелковые. Сигареты вот только тырят. На выходе их шмонаешь – у каждой. Куда только не засунут! – Калюжный захохотал.

Сергей незаметно оглядывал лица женщин.

– Слушай, а это кто такая… – спросил он, кивнув назад. – Ну… с цветком?…

– А, Кармен… Та еще оторва.

– Почему Кармен? Она вроде светлая.

– Гадает как цыганка. Судьбу предсказывает – один в один. Спроси у нее, когда сержантские лычки получишь, – засмеялся Калюжный. – Слышь, Серый, у тебя девка есть?…

Сергей вновь пожал плечами.

– Нет? – обрадовался Калюжный. – Ну так выбирай! – широким жестом обвел он цех. – Нет, я серьезно! Ты что думаешь, я шучу? Бери любую. Там комната отдыха – снимаешь с конвейера, и вперед! Только учти, тут строго – если с одной начал, то пока на волю не уйдет, с другой нельзя, иначе у них разборки пойдут.

– Брось, – досадливо сказал Сергей.

– Да я говорю тебе – любую! На эту не смотри, это Витькина. А вон моя, видишь, – указал он на вульгарноватую, сильно крашеную девчонку с челкой до бровей. – Ох, крыса!.. Двойное убийство отсидела… Вон классная девка, новенькая, недавно прислали. А? Модель на обложку. Сам смотрю – а нельзя уже. Нравится? – Не дожидаясь ответа, он поднял руку, привлекая внимание, и коротко махнул ладонью к себе.

Девчонка тотчас встала и направилась к ним. Остальные тоже оторвались от конвейера и с любопытством оглянулись.

– Я же сказал – не надо, – сквозь зубы сказал Сергей, повернулся и двинулся к выходу.

– Чего ты? За показ денег не берут… Ну, как хочешь. – Калюжный жестом вернул девчонку на место и пошел следом.

Работницы проводили их взглядом и, пересмеиваясь, стали обсуждать событие.

В дежурной части на стене висели мониторы наблюдения. Милиционеры в расстегнутых кителях пили пиво и рубились в шашки.

– Господа гусары! – выкрикнул Калюжный, пропуская вперед Сергея.

Сослуживцы подвинулись, освобождая место за столом.

– Холодненькое… – Калюжный открыл две бутылки, протянул одну Сергею.

– Я на службе не пью.

В комнате стало тихо.

– О-о-о… – негромко протянул кто-то. Милиционеры переглядывались: тяжелый случай.

– Да и мы, в общем, не пьем, – неуверенно сказал Калюжный. – Жарко… – Он помедлил, и с сожалением отставил бутылки.

Сергей осмотрел мониторы. Камеры стояли под потолком цеха, видны были крошечные фигурки женщин по обе стороны конвейера.

– План помещения есть? – спросил он.

– Товарищ рядовой, у нас есть план помещения? – официально обратился один охранник к другому.

– Безусловно, товарищ рядовой.

– Где же он?

– Я думаю, план помещения находится в шкафу, прямо за спиной товарища младшего сержанта.

Сергей пропустил мимо ушей издевательский тон.

– Надо повесить, – спокойно сказал он, достал план и стал рассматривать. Игра возобновилась в гробовом молчании.

– Это… анекдот вчера слышал, – преувеличенно весело начал Калюжный. – Значит, как обычно – возвращается муж из командировки на день раньше…

– Меня перевели туда на повышение. Я уже купил сержантские погоны и примерил их перед зеркалом… Я был хорошим ментом, доктор, честное слово. Исполнительным. Трезвым. Я был правильным винтиком в этой машине. На генеральские лампасы я, конечно, не рассчитывал, но собирался дослужиться до майора… К преступникам я не чувствовал ни жалости, ни зла, даже не пытался понять, почему мы оказались по разные стороны, – каждый сам выбирает свою жизнь… Вот только эта девчонка не выходила из головы, торчала, как заноза. Хотелось снова увидеть ее в толпе одинаковых потных баб без лица и имени, успокоиться и забыть… И я ее увидел…

– Гляди! – крикнул вдруг Калюжный, указывая на экран.

На конвейере был затор, ящики громоздились друг на друга и валились на пол, а среди них переплелись тела сцепившихся женщин. Милиционеры бросились в цех.

Сквозь шум машин издалека слышны были крики и визг женщин. Дрались двое, остальные толпились вокруг. Одна из дерущихся опрокинула соперницу на спину, оседлала сверху – Сергей узнал Кармен, – подхватила с пола нож с коротким лезвием и дважды крест-накрест полоснула ту по лицу. Женщина страшно закричала, закрываясь руками. Кармен вскочила, выставив перед собой окровавленный нож:

– Ну! Кто еще?

Сергей бежал первым – она обернула к нему безумные, остекленевшие глаза и махнула ножом, целясь в лицо. Сергей перехватил ее за руку, подсек и навалился сверху.

– На пол, крысы! Все на пол! Лицом вниз! – Охранники, как тряпичных кукол, за волосы швыряли женщин на бетонный пол. Остальные сами становились на колени и ложились ничком. В тот же момент наконец с металлическим лязгом встал конвейер и все затихло.

Милиционеры, переступая через лежащих женщин, подошли к раненой. С другой стороны цеха уже спешил лейтенант, присел над ней, отнял ее ладони от изуродованного лица.

– Скорую! Быстро! – велел он. Огляделся и коротко спросил: – Кто?

Сергей поднял Кармен, держа заломленную за спину руку.

– Доигралась, ведьма? – тихо, зловеще сказал лейтенант, подойдя вплотную. – Пятерик тянуть будешь.

– Ой ли, начальник? – насмешливо ответила она. – А мне карты другое говорят.

– Я тебе без гаданий твою судьбу скажу. Ты у меня на зоне сгниешь, я тебе обещаю… Веди ее в отделение, – кивнул он Сергею.

– Машину надо вызвать.

– Чести много, машину за одной крысой гонять. Калюжного вон возьми.

Кармен свободной рукой послала воздушный поцелуй глядящим на нее от земли женщинам.

– Пока, девчонки! – весело крикнула она. – Не скучайте за мной, и я по вам не буду!

Под присмотром толстой охранницы Кармен разделась у своего шкафчика в бесконечном ряду таких же пронумерованных металлических пеналов и вдруг замерла, безвольно уронив плечи, тоскливо глядя в пустоту. Сергей видел ее в зеркале через открытую дверь.

Охранница нетерпеливо толкнула ее. Кармен, будто очнувшись, потянулась за своей синей юбкой и тоже увидела Сергея. Прикрылась рукой и чуть заметно, умоляюще качнула головой: не надо, не смотри.

Сергей неловко отвернулся и отступил в сторону.

Он вел Кармен по улице, крепко держа за локоть. Следом Калюжный нес в пакете нож.

Старые дома на узкой горбатой улочке расступились, и далеко внизу стал виден феодосийский старый порт и море. Оттуда налетел ветер, пьянящий после горького, настоянного на табаке воздуха фабрики. Кармен повернула голову навстречу ветру, и Сергей увидел, что она беззвучно плачет – слезы градом катились по окаменевшему лицу с плотно сжатыми губами. Он опустил глаза, чтобы не встретиться взглядом.

Калюжный остановился у лотка с пирожками, набрал полный кулек, прижал его к груди и полез за деньгами. Ему мешал окровавленный нож, он сунул его за пазуху. Потом он переместился к пивной бочке, взял большую кружку и стал торопливо пить, воровато стреляя глазами вслед Сергею.

– Милый, – быстро заговорила Кармен, – мы ведь с тобой земляки, верно? Ты ведь тоже детдомовский?

Сергей настороженно глянул на нее.

– Я своих за километр узнаю. Все мы для них на одно лицо, чужие. Ты ведь знаешь, как это бывает: выбросили на улицу – живи как знаешь, ни дома, ни работы, никому не нужна, юбку вниз тянешь, чтоб дыр на чулках не видно. Только в порт, под матросов ложиться, чтоб накормили, – захлебываясь слезами, говорила она. – Я всего-то куртку взяла. Осень, дождь льет. Я надела в магазине и пошла. Два года дали. Ты же знаешь, они за людей нас не считают… А эта сука, двустволка, – ты знаешь, что она от меня хотела, ты же понимаешь, да? Она с лейтенантом вашим спит, ей все позволено. С первого дня глаз на меня положила – или будет, как она хочет, или сделает так, что меня обратно на зону. И так, и так у меня выхода не было… – Кармен глянула на догоняющего их Калюжного и заговорила еще быстрее: – Милый, я не вернусь туда. Я не выживу там, понимаешь? Я тебя толкну, несильно. Ты только упади, а этот корявый не догонит…

– Куда ты побежишь? Все равно поймают, только хуже будет.

– Вон там, видишь, переулок. Я проходной двор знаю…

– Не могу.

– Не можешь – стреляй. Все лучше будет.

– Я же сказал – нет.

Калюжный догнал их и пристроился сзади.

– Спасибо, милый, – прошептала Кармен. – Я тебя потом найду. Я долги не забываю…

Они приближались к переулку. Сергей краем глаза покосился на беспечного напарника, самозабвенно жующего пирог. Растерянно глянул по сторонам. Поправил кобуру на поясе.

– Я не знаю, что со мной случилось, доктор. Затмение. Что-то заклинило в голове. Вот так, наверное, человек шагает с тротуара прямо под колеса, хотя видит перед собой машину… Единственное, что я отчетливо понимал тогда – что если я доведу ее до отделения, то не увижу больше никогда…

Открылся крутой брусчатый переулок, уходящий вниз, к порту. Кармен вырвала руку и с неожиданной силой, умело ударила его коленом в пах.

– Стой… крыса… – с набитым ртом крикнул Калюжный и, рассыпая пирожки, кинулся за ней. Сергей, превозмогая боль, побежал следом.

Кармен легко мчалась вниз по брусчатке. На ходу сорвала и бросила платок. Свернула под арку. Сергей и Калюжный пробежали по лабиринту проходных дворов, путаясь в развешенном белье и сохнущей на веревках рыбе, перепрыгивая через качели и песочницы. Когда они, тяжело дыша, выбежали на нижнюю улицу, Кармен там уже не было.

Сергей и Калюжный замерли – руки по швам, плечом к плечу – перед столом майора. Лейтенант стоял сбоку, как бы посередине между ними и начальником.

– Почему все-таки машину не вызвали?

– Два сопровождающих, товарищ майор, – сказал лейтенант. – До отделения десять минут ходу…

Майор вяло кивнул бритой головой.

– А я ведь уже приказ на тебя подписал, Никитин, – майор показал Сергею листок. – Хотел с сержантом поздравить… Как же так вышло-то – здоровый вроде мужик, бандитов один на один вязал, а с девчонкой не справился?

– Не ожидал, товарищ майор.

Тот снова кивнул.

– Бывает… А вот Калюжный в рапорте написал, что ты шептался с ней всю дорогу.

Сергей молчал.

– Так перед тем как шептаться, ты бы в дело ее заглянул! – заорал майор, вскакивая и изо всех сил ударяя ладонью по столу. – Там Уголовный кодекс изучать можно! Мошенничество, разбой, шантаж, контрабанда! Три года в розыске! Не знаю, чем она судей разжалобила – дали только за кражу куртки в магазине. Курточка, правда, неслабая, норковая!.. – Он разорвал приказ и бросил Сергею под ноги. – Ты у меня, Никитин, и эти лычки снимешь! Походишь с голыми погонами! Под дождичком на земле потопчешься! Может, поумнеешь!

Ресторан стоял над морем. Море в темноте уже не было видно, только глухо бились внизу волны о сваи да иногда играли на воде цветные блики. Сергей с дубинкой на поясе сутулился у входа. По набережной к ресторану подкатывали одна за другой машины, посетители проходили мимо, не зацепив его даже случайным взглядом. Один на ходу обогнул его как неодушевленное препятствие и бросил сигарету в урну за спиной.

С моря дул пронизывающий ветер, Сергей поднял воротник.

– Здравствуй, милый. Ты уже рядовой?

Сергей резко обернулся. Он не сразу узнал Кармен со стриженными под каре черными гладкими волосами, в короткой кожаной юбке, на тонких шпильках. Она вышла из «мерседеса» с двумя девицами. Хозяин, пузатый мужик с брезгливым лицом, чуть задержался, закрывая машину и одновременно разговаривая по мобильному.

Сергей цепко схватил ее за руку.

– Я же не виновата, милый. Я этого не хотела… – примирительно улыбнулась она. – За мной долг, ты помнишь? Когда у тебя сегодня смена?… Хотя я все равно уйду раньше…

Мужик договорил по телефону и подхватив девиц за талию направился к ресторану.

– Приморская, семь, – тихо сказала Кармен. Она чуть повела рукой, показывая, что хочет освободиться, и Сергей покорно разжал пальцы…

Он бродил взад-вперед перед входом, натыкаясь на новых посетителей. Потом нашел на стеклянной стене ресторана место, где изнутри чуть отошла штора, и заглянул. Кармен танцевала в центре толпы, вскинув над головой руки, подпевая мелодии.

– Не было дня, доктор, ни одного дня, ни одного мгновения, чтобы я не проклинал себя за ту минутную слабость! Я с этим ложился и с этим вставал. Эта девчонка легко перечеркнула все, чего я с таким трудом добился в жизни. Отстояв службу, я наматывал круги по городу, надеясь встретить ее, чтобы за волосы приволочь в ментовку и швырнуть туда, где ее место!.. И вот она появилась – и я опять был под гипнозом. Я считал минуты до встречи, хотя был уверен, что она опять обманет. Я смотрел на нее и готов был разорвать каждого, кто приближался к ней хоть на метр…

Сергей курил у входа, когда из дверей вылетел пузатый мужик, пьяный и красный от злости. За ним спешили официанты и швейцар. Он кинулся было в одну сторону, потом в другую.

– Командир! Черная такая, юбка кожаная, – он показал руками прическу и длину юбки. – Куда побежала?

Сергей удивленно покачал головой.

– Пять минут назад!

– Да никто не выходил, – сказал Сергей.

– Ты для чего тут стоишь, глаза мозолишь?… Убью суку! Найду, гадом буду! Разрисую, как бог черепаху! – мужик в бессильной ярости с размаху ударил мобильником по перилам.

Сергей невольно усмехнулся, отвернувшись.

Он долго бродил по темным, вымершим улицам дальней окраины, пока не нашел маленький, будто вросший в землю дом. Осветил фонарем табличку с номером семь и постучал. Потом еще раз, сильнее. Никто не ответил, и Сергей толкнул дверь.

В комнате, тесно обставленной старой мебелью, на полную громкость вещал телевизор. Старуха гречанка завороженно смотрела мексиканский сериал, отхлебывая из рюмки. Перед ней на столике стояла наполовину уже пустая бутылка дорогого коньяка.

Старуха обернулась и встала, настороженно глядя на милицейскую форму.

– Кармен здесь? – спросил Сергей.

– Какой Кармен? Не знаю Кармен. Ищи там, где есть.

– Это улица Приморская, дом семь? – безнадежно спросил он.

– Приказ покажи! – требовательно протянула старуха руку.

– Извините… – пробормотал Сергей, отступая к двери.

Старуха толкала его в грудь:

– Иди! Ходят ночью, люди боятся!..

Сзади его обхватили за плечи сильные руки. Сергей рванулся было.

– Доротея, это мой милый, – сказала Кармен. – Разве ты не видишь? – она поцеловала его. – Пойдем.

Она за руку провела его через коридор в другую комнату. Здесь был накрыт на двоих низкий стол, настолько богатый, что все бутылки и угощения едва уместились на нем.

– Я сегодня при деньгах – раздаю долги, – весело сказала Кармен. Она была возбуждена, ни секунды не могла устоять на месте.

– Как ты ушла? Там же один выход.

– Если бы ты думал о службе, а не обо мне – ты бы меня заметил, – засмеялась Кармен. Она достала из пакета джинсовые брюки и рубаху, новые, с не обрезанными еще ярлыками – видимо, только что купленные, и бросила ему. – Переоденься. Я эту паскудную форму видеть уже не могу. Менты в доме – плохая примета…

Кармен усадила его рядом с собой на диван перед столиком. Некоторое время они смотрели друг на друга.

– Так лучше? – спросила Кармен, имея в виду свой новый наряд. – Или синяя роба тебе больше нравилась? Могу надеть.

– Значит, говоришь, дырки на чулках. Курточку от дождя взяла?

– Жалко… – вздохнула она. – Какая курточка была! Я как увидела, так просто крыша поехала. Померила, а снять уже не могу…

– Ты хоть когда-нибудь правду говоришь?

– Конечно. Иногда… Разве я тебя сегодня обманула?… Мы выпьем, наконец, или ты меня всю ночь допрашивать будешь?

Сергей оглядел этикетки, открыл бутылку текилы, разлил по высоким стопкам.

– Ни разу не пробовал.

– Ты еще ничего в жизни не пробовал, милый. Это делают вот так, – Кармен долила содовую и накрыла стопку ладонью. – Называется – «текила-бум». Теперь одновременно бьем по столу – вот так, – показала она, – и сразу пьем. Готов?… За тебя, милый! – они разом ударили дном стопки по столу. Напиток вспенился через край, и они выпили.

Кармен взяла маслину. Глядя на него смеющимися глазами, она перекатывала маслину в губах и на языке. Сергей неуверенно потянулся к ней. Когда губы их почти коснулись, Кармен спрятала маслину во рту и захохотала.

– Не все сразу, милый. А то скучно будет.

– Про детский дом тоже наврала? – спросил он.

Кармен закатила глаза:

– Слышали бы мои предки… Хотя они и так много чего обо мне слышат… А ты поверил, глупый? Нет, правда, поверил?… – Она вдруг оборвала смех и стала серьезной. – Смотри на меня…

Она приблизила лицо и в упор уставилась ему в глаза немигающим взглядом. Уголки губ скорбно опустились. Она закрыла глаза – и из-под ресниц ручьем покатились по щекам слезы. И тут же Кармен снова захохотала, откинув голову. Эти превращения происходили с ней в одно мгновение.

– Давай я налью, милый… – Она накрыла стопку ладонью. – Я действительно очень благодарна тебе, – без улыбки сказала она. – Ну, вместе – три-четыре…

Кармен выпила и за плечи повернула его к себе.

– Спасибо, милый, – она коротко поцеловала его. Сергей хотел продлить поцелуй, но Кармен отвела губы. Он потянулся за ней – Кармен отстранилась, удерживая дистанцию. Сергей попытался прижать ее к себе, но она с силой уперлась руками ему в грудь. Он наконец сдался и вернулся на место – Кармен тотчас снова оказалась рядом.

– Ты что, издеваешься надо мной, да? – сдерживаясь, спросил он. Девчонка откровенно манила его – и не подпускала.

– Что ты, милый!.. – Она изумленно распахнула глаза. – Я тебя чем-то обидела?… Извини… – Она потерлась щекой о его плечо.

Сергей налил себе и выпил.

– Я тебя тогда не слишком сильно ударила? – спросила она, указывая глазами.

– Все нормально, – мрачно ответил Сергей.

– Нет, правда, нормально? – участливо спросила Кармен, едва сдерживая смех. – Ты проверял?…

Сергей грубо схватил ее – Кармен, хохоча во весь голос, выставила вперед локти. Он опрокинул ее на диван, Кармен вывернулась из-под него и соскользнула на пол. Кто-то задел ногой стол, с него посыпались бутылки и бокалы. Кармен уже не смеялась – ожесточенно сжав губы, сопротивлялась всерьез. Сергей, не соображая уже, что делает, рванул на ней кофту…

Кармен выгнулась всем телом, раскинув далеко в стороны руки. Под руку попался бокал, Кармен судорожно сдавила его так, что побелели пальцы, и сжимала, пока бокал не лопнул в ладони…

Сергей, все еще тяжело дыша, приподнялся над ней, растерянно глядя на Кармен, бесчувственно лежащую на полу в растерзанной одежде.

– Извини… Сам не знаю как…

Кармен открыла глаза и долго, не двигаясь, смотрела на него снизу. Потом уголки губ чуть дрогнули, и она умиротворенно, сыто улыбнулась, потягиваясь по-кошачьи. Глянула на порезанную ладонь и слизнула кровь.

Сергей посмотрел на часы и встал с дивана:

– Пора.

– Куда? Вся ночь наша, – удивилась Кармен. Она сидела в одном коротком свитерке, поджав под себя голые ноги. Вечерний наряд валялся на полу среди осколков битого стекла.

– На службу. К утру только доберусь.

– Зачем?

– Слушай, ты понимаешь слово «долг»? – отчаянно сказал Сергей.

– Да, – серьезно ответила Кармен. – Долги надо отдавать. Я только не понимаю, кому ты задолжал и за что?… Все люди должны только себе – должны быть счастливыми, а почему-то не могут…

Кармен встала, подняла с пола свою кожаную юбку, оглядела вырванную с мясом молнию.

– Черт… Вчера только купила… – она швырнула юбку в угол. Налила себе в единственный уцелевший бокал и снова села.

– Ты еще здесь? – удивилась она. – Иди-иди. Вали в свою казарму. Господин рядовой! – Она козырнула ему и отвернулась.

Сергей сел рядом, потянул ее к себе.

– Дай часы, – холодно велела Кармен.

Сергей снял часы и отдал ей. Кармен размахнулась и швырнула их об стену.

– Все, времени нет! – засмеялась она. – Только день, только ночь! – И она обхватила его руками за шею.

Когда Сергей проснулся, в комнате было прибрано. Кармен сидела на полу спиной к нему, скрестив по-турецки ноги, глядя на разложенные перед ней карты.

– Иди сюда, – позвал Сергей.

Кармен вздрогнула и быстро смешала карты. Сергей поймал ее за руку и попытался усадить на постель.

– Не надо! – Кармен резко освободилась. Она принесла его форму и бросила на диван. – Послушай, милый, – сказала она. – Я с тобой расплатилась. Больше я тебе ничего не должна.

– Что случилось?

– Ничего. Уходи.

Сергей стал одеваться, поглядывая на хмурую Кармен, не понимая причины такой перемены настроения.

– Мы еще увидимся? – спросил он.

– Надеюсь, что нет.

– Почему?

Кармен помолчала.

– Я думала, все будет проще, – сказала она. – Хорошо иметь своего человечка в ментах. Мы бы встречались иногда… Не надо. Собака с волком не живет. В конце концов я приведу тебя в казенный дом, только по другую сторону решетки… Уходи, я тебя прошу!

– Ты что, и правда во всю эту ерунду веришь? – облегченно засмеялся Сергей, указывая на карты и обнимая ее.

Кармен грубо оттолкнула его.

– Слушай, милый, – сказала она, переходя на блатной тон. – Долго догоняешь. Халява кончилась! Я нищим не подаю, из принципа. Хочешь встретиться – нет проблем. Наскребешь сто баксов – отработаю. Я, правда, дороже стою, но тебе уступлю со скидкой. По старой дружбе…

Сергей сильно ударил ее по щеке, повернулся и пошел к двери.

– Милый, – грустно окликнула она. – Наверное, я и правда влюбилась. Я хочу сделать тебе подарок.

– Проживу без твоих подарков. – Сергей открыл дверь.

– Дорогой подарок, – со значением сказала Кармен. Она подняла со стола свою вчерашнюю кофту – под ней лежал пистолет.

Сергей судорожно схватился за кобуру и вытащил отлитый из свинца пугач. Бросил его на пол, забрал пистолет, проверил обойму.

– Ведьма, – сквозь зубы сказал он.

– Да, – улыбнулась Кармен. – Так что считай, что сегодня тебя пронесло… Поставь свечку своему ментовскому богу! – смеясь, крикнула она вслед.

– Я шел и думал, что же со мной случилось, доктор? Я отпустил преступницу, которая на моих глазах едва не убила человека. Я лежал с ней в постели, когда мои товарищи искали ее по всему городу. Я представить себе не мог, что способен так по-звериному изнасиловать женщину… Я понял, что схожу с ума, доктор…

– Почему вы все время называете меня доктором? У меня совсем другая профессия.

– Вы похожи на доктора. Сидит доктор в крахмальном халатике у постели безнадежного больного, кивает, чирикает что-то для вида на бумажке, думает про вчерашний футбол и абсолютно уверен, что уж сам-то он никогда не окажется на его месте, не будет корчиться в такой же вонючей кровати и орать от боли.

– Честно говоря, не думаю, что когда-нибудь окажусь на вашем месте.

– Не зарекайтесь, доктор! Это как стихийное бедствие. Когда камень летит с неба – он ведь не выбирает, на чью голову упасть… Но в тот день у меня появился шанс на выздоровление. Я действительно испугался. Я решил забыть ее. Забыть, зачеркнуть, перетерпеть… Я даже встретился со своей прежней подругой. Но через минуту у меня стало сводить зубы от скуки… Но я держался – день, два, месяц. Я снова стал образцовым ментом, я рыл носом землю, чтобы замолить грехи…

В старом порту светились только редкие фонари. Распахнутые ворота пакгаузов отвечали гулким эхом на каждый звук. Темнели в ночном небе силуэты колченогих кранов с опущенными стрелами. Железнодорожная колея заросла высокой травой.

Сергей, одетый в штатское, неторопливо шел вдоль колеи, приглядываясь по сторонам. В кармане куртки время от времени включалась рация, доносились приглушенные переговоры. Он остановился, прикурил, закрывая огонь ладонью. Тут же бросил сигарету и отступил в тень.

Поодаль из-за угла показался человек и, бесшумно ступая, двинулся в глубь порта. Сергей пошел наперерез. Человек тотчас бросился обратно.

– Стоять! – крикнул Сергей и побежал следом.

Человек скрылся в воротах пакгауза. Сергей задержался у входа, передернул затвор пистолета и ступил в темноту, чутко прислушиваясь к каждому шороху, держа пистолет стволом вверх у плеча. Достал рацию, поднес к губам, но в этот момент темная фигура мелькнула в дальних воротах, и Сергей снова кинулся в погоню.

Они пробежали между опор огромного крана. Человек вдруг споткнулся о вывернутую из земли шпалу, вскочил и прихрамывая побежал дальше, но Сергей уже догнал его:

– Стоять, я сказал! – и с разбега прижал к стене.

– Опять ты, милый! – засмеялась Кармен. – От судьбы не уйдешь!.. Как ты меня напугал… Пусти! – она наклонилась, касаясь его волосами, потерла колено. – Больно… – жалобно сказала она. – И джинсы порвала, смотри. На тебя барахла не напасешься…

– Что ты тут делаешь?

– Почему ты не вернулся? – зло спросила она, толкая его в грудь. – Я ждала, как последняя дура, из дома не выходила. Я же не могу у тебя появиться, ты об этом подумал?… Не знаю, что на меня тогда нашло. Весь день потом ревела… Ну, не сердись… – она обняла его.

– Хватит! – Сергей с силой сбросил ее руки. – Я спрашиваю, что ты здесь делаешь?

– Мне одну вещь надо забрать. Ты меня проводишь? Я боюсь тут одна…

– Понятно, – усмехнулся Сергей. – Единственное, что я могу для тебя сделать – по старой дружбе: уходи отсюда, и чем быстрее, тем лучше. Весь порт оцеплен.

Кармен остро глянула на него:

– Груз нашли?

– Нет. На выезде будут брать. Уходи.

– Милый, я не могу вот так уйти, – отчаянно сказала она. Сергей отводил глаза, она сжала его лицо ладонями, повернула к себе. – Я за него всю жизнь расплачиваться буду, понимаешь?

– Нет.

– Тебе ничего не надо делать, только отвернись ненадолго – мы туда и обратно. А потом сразу на Приморскую, – вкрадчиво сказала она.

– Нет.

– И не надо, – неожиданно спокойно сказала Кармен. – Я вашего старшего знаю, этот дебил краснорожий. Я его завтра в городе в шесть секунд сниму. Ему понравится на Приморской, он по бабам большой спец. И лавэ любит. Прощай, милый, – она повернулась идти.

– Стой! – Сергей удержал ее.

– Что? – презрительно спросила Кармен. – Сдать меня хочешь? Пойдем. Обратно свои лычки получишь.

– Только обещай, что это в последний раз…

– Да не надо мне от тебя ничего. Отвяжись!

– Подожди. Проехать только здесь можно. Там посты чаще, вас с той стороны ждут. – Сергей даже не заметил, что теперь уже он уговаривает Кармен.

– Ладно. На, – Кармен сунула ему в руку маленький переговорник. – Если что – скажешь… – Она побежала к дороге.

Темный фургон без огней проехал сквозь ворота склада, переполз, раскачиваясь с боку на бок, через пути. Кармен махнула Сергею с пассажирского сиденья. За рулем и рядом с ней сидели двое мужчин.

Сергей замер в томительном напряжении, оглядываясь по сторонам, считая про себя секунды.

– Двенадцатый… Никитин! Что у тебя?

Он торопливо выхватил из кармана рацию:

– Тишина.

Тут же в другой руке пискнул переговорник, донесся голос Кармен:

– Как дела, милый?

– Все тихо, – ответил он и мучительно покачал головой, удивляясь сам себе…

Фургон появился из темноты, Кармен спрыгнула на ходу.

– Завтра днем, с трех до пяти. Не опаздывай, – быстро сказала она, забрала переговорник и села в кабину, не оглянувшись.

Сергей вошел в знакомый старый дом на Приморской. С порога поздоровался со старухой. Доротея только оглянулась на него из кресла и снова уставилась на экран.

Он прошел в комнату Кармен. Здесь был бедлам, на полу громоздились туго набитые баулы, на столе и диване сложено было какое-то барахло. Кармен не обернулась на стук двери, она быстро паковала вещи в сумку. Сергей обнял ее сзади, повернул к себе.

– Сейчас, подожди, – она деловито сгребла барахло с дивана и бросила в углу. Сергей сел, вынул из пакета бутылку, такую же, как пили в прошлый раз, и содовую.

– Учусь понемножку, – улыбнулся он.

Кармен молча достала из шкафа белье, подняла его за руку с дивана и постелила. Отодвинула бутылки и поставила будильник.

– У тебя полчаса, – холодно сказала она. – Столько, сколько я тебя уговаривала. Так что больше не заслужил, – она начала раздеваться. Легла поверх одеяла. – Ну? Время пошло.

Сергей повернулся и вышел.

Он шагал по кривым улицам в распахнутой куртке, не разбирая дороги. Выскочил из-под колес машины и даже не обернулся на ругань шофера. Потом пошел медленнее, тревожно оглядываясь по сторонам, будто прислушиваясь. Резко обернулся: в двух шагах за ним шла Кармен.

Сергей остановился.

– Я испугалась, что ты уже не вернешься… – она подошла и обвила его руками под курткой. – Никогда не заставляй меня унижаться. Я очень тебя прошу…

– Я прожил у нее неделю. Самые счастливые дни в моей жизни… Кармен бросила свои дела, радовалась, как ребенок, когда я возвращался вечером. А утром, проспав едва ли пару часов, я шел на службу. Начальник подозрительно принюхивался ко мне, не понимая, почему меня качает. Я ходил, как лунатик, засыпал в машине, в дежурке или просто привалившись к стене в каком-то подъезде. Я и сейчас вспоминаю все это как один счастливый сон… А потом она исчезла. Доротея сказала, что она уехала… Я не верил, я месяц ходил каждый день на Приморскую. За это время я приручил Доротею, но расколоть старуху так и не смог. А может, Кармен не посвящала ее в свои планы…

Разомлевшая старуха благостно улыбалась и часто моргала. Они с Сергеем уже допивали бутылку коньяка, когда возле дома послышался звук мотора и скрип тормозов. Хлопнули дверцы, пропищала включенная сигнализация, и появилась веселая, хохочущая Кармен. Ее обнимал за талию высокий парень в кожаной куртке.

Кармен первая заметила поднявшегося навстречу Сергея и осеклась на полуслове. Быстро подошла к нему.

– Милый, я тебе потом все объясню, ладно? – негромко сказала она.

– Что объяснишь? Что ты мне хочешь объяснить? Я не слепой!

– Раз в жизни ты можешь мне поверить? Давай встретимся завтра и спокойно поговорим…

– Завтра? – Сергей. – А в очередь мне не надо записываться?!

Парень, растерявшийся сначала при виде милицейской формы, подошел ближе, миролюбиво предложил:

– Командир, давай сядем как люди, спокойно разберемся…

Сергей обернулся, упер палец ему в грудь:

– Тебя я спрошу в последнюю очередь, понял? – Он схватил Кармен, протащил ее по коридору в комнату и с грохотом захлопнул за собой дверь. Распахнул шкаф: – Мое барахло ему как, впору? Не жмет? Всех по одному размеру подбираешь? Или для каждого держишь? Ну, покажи!

Кармен даже не пыталась сопротивляться. Парень вошел следом, снова попробовал разнять их.

– Эй, командир, полегче!

Сергей не глядя оттолкнул его и, как куклу, швырнул Кармен на диван:

– А здесь – все то же? Обязательная программа?

Парень обхватил его сзади, Сергей развернулся и ударил его в лицо. Парень отлетел к стене, и Сергей бросился на него сверху. Кармен и подоспевшая на шум Доротея пытались оторвать его от соперника, но Сергей в бешенстве, сдавив на горле кожаный воротник, бил его головой об пол, пока не заметил, что глаза у того остекленели. Из-под головы парня расплывалась густая кровь.

Сергей бессильно осел на пол, в ужасе глядя на него. В комнате стало тихо, только причитала на родном языке Доротея, толкая Сергея в спину.

– Дурак, – неожиданно спокойно сказала Кармен. – Я месяц его раскручивала… Одна головная боль с тобой…

Она подошла к окну, плотнее задернула шторы. Потом присела над парнем, достала из карманов ключи от машины и бумажник. Деловито просмотрела документы. Деньги не считая отдала старухе.

– Ты говорила, у тебя сестра в Джанкое. Вымоешь здесь, утром уезжай первой электричкой.

Она быстро начала собирать вещи в сумку. Бросила Сергею его джинсы с рубахой:

– Переодевайся. Кончилась твоя служба.

Сергей вел джип по узкому проселку. Фары и четыре лампы на дуге над крышей далеко освещали петляющую по холмам дорогу. Дорога кончилась на бровке песчаного обрыва, и свет повис над бездонной тьмой моря.

– Здесь, – сказала Кармен.

Они вынесли из машины завернутое в простыню тело и, оскальзываясь на песке, спустились по обрыву. Далеко внизу раздался всплеск воды.

Сергей развернулся, и они поехали дальше.

– Я же говорила, что доведу тебя до тюрьмы, – сказала Кармен. – Почему ты не поверил?…

Сергей молча крутил руль. Кармен включила музыку на полную громкость, так что Сергей вздрогнул от неожиданности. Вдруг размахнулась и ударила его – раз, другой.

– Ты мужик, в конце концов, или так? – в истерике закричала она. – Почему ты молчишь?! – тут же обхватила руками, прижалась всем телом, стала быстро целовать. – Милый… прости меня, пожалуйста…

Сергей сначала отталкивал ее, удерживая одной рукой руль, потом обнял. Машина остановилась и покатилась назад с холма. Кармен торопливо, обрывая пуговицы, расстегивала кофту и его рубашку. Путаясь в одежде, Сергей дотянулся до ручного тормоза, и джип встал, накренившись на склоне.

Утром они въехали в поселок. По обе стороны улицы за штакетником стояли дома с резными наличниками, чересчур пестро крашеные. Кое-где над крышами виднелись спутниковые тарелки. За машиной с криками неслась толпа цыганят, рядом ехал мальчишка на коне и, свесившись набок, заглядывал в окно.

Джип остановился у двухэтажного дома красного кирпича, самого богатого на улице. Кармен подзатыльниками разогнала цыганят, которые уже отковыривали фирменный знак с радиатора. Из дома тотчас появился бородатый мужик с большой золотой серьгой в ухе, в спортивном костюме и шляпе.

Они с Кармен обменялись несколькими словами по-цыгански, потом поцеловались.

– Здравствуй, Николай!

– Здравствуй, дочка! Совсем забыла меня. Куда пропала?

– Дела, Николай.

– Значит, важные дела, если два года не было. – Они понимающе посмотрели друг на друга и засмеялись.

– Это Сергей, – представила Кармен.

– Вижу, хороший человек. – Николай пожал ему руку.

Сергей поглядывал на другую сторону улицы, где сцепились два парня. Один уже вытащил из кармана нож. Николай поймал его взгляд, резко крикнул что-то – и парни тотчас разошлись, недобро оглядываясь друг на друга.

– Молодые еще. Кровь играет… – сказал Николай. – Мимо ехали или дело есть?

– Какие могут быть дела, Николай! – укоризненно сказала Кармен. – Тебя навестить… Ну уж заехали – машину надо на него оформить, – кивнула она на Сергея. – И паспорта заодно.

– Сделаем. Для тебя все сделаем… Ты машину отгони, – сказал он Сергею, – а там они все сами знают. А мы поговорим пока, – они с Кармен пошли к дому.

Сергей сел за руль. Цыганята, облепившие подножки, указывали дорогу. На окраине поселка распахнули ворота, и Сергей въехал в мастерскую, где среди тракторов и сеялок стояли три новенькие иномарки и вокруг них колдовали молодые ребята в промасленных спецовках на голое тело.

Когда Сергей вернулся, Кармен с Николаем разговаривали за столом. Увидев его, они перешли на цыганский. Сергей ловил лишь отдельные знакомые слова, понимал только, что идет торг. Кармен азартно, с горящими глазами доказывала что-то, потом ударила ладонями по столу:

– Все, договорились!

Николай возмущенно открыл было рот, но Кармен впилась ему в губы поцелуем. Тот освободился, хотел возразить, но Кармен снова поцеловала его, не давая сказать ни слова.

– Ну как с тобой спорить! – наконец со смехом махнул рукой, сдался Николай. – Вот цыганская душа!.. Оставайся у меня, сколько раз тебе говорил!

– Ты же знаешь, не люблю на месте сидеть…

Они снова заговорили по-цыгански, уже спокойнее – видимо, обсуждая последние детали. Сергей переводил глаза с одного на другую.

– Она меня поражала, доктор, и чем дальше, тем больше. С цыганами она говорила по-цыгански, с татарами – по-татарски, с грузинами – по-грузински, при этом рассказывала, в каком доме на какой улице Кутаиси родилась. Не было такого дела, в котором она не разбиралась – от правил судовождения до парижских мод. Она могла не спать трое суток и смеялась, глядя, как другие валятся с ног от усталости. А главное, казалось, что она знает всех от побережья до побережья. И все знали и любили ее. И это отравляло мою жизнь. За каждым ее знакомым я представлял какие-то прежние отношения, в каждом слове искал какой-то другой смысл… Она распорядилась, чтобы нам постелили врозь, и я провел мучительную ночь без сна, прислушиваясь к каждому шороху в ее комнате… Доктор, я был бы счастлив с ней только на необитаемом острове!..

Они ехали по бесконечной, плоской как стол степи. Кармен красила ресницы, опустив солнцезащитный козырек, на обратной стороне которого было зеркало.

– Вау! – вдруг в восторге сказала она. Она вытащила из потайного кармана на козырьке целую обойму презервативов и показала Сергею. – Какой любвеобильный!

Сергей промолчал. Кармен открыла окно и уютно поджала под себя ноги, облокотившись на дверцу, жмурясь от ветра. Сергей искоса поглядывал на нее.

– Куда мы едем?

– За деньгами, – беспечно ответила она. – Президент тебя больше кормить не хочет. Надо же на что-то жить бедной девушке… Тебе платили, чтоб догонял. Теперь будешь убегать. Привыкай.

– Может, оно и к лучшему… Не надо будет тебя делить со всякими пижонами на джипах.

Кармен с интересом обернулась к нему.

– Ты ревнуешь? Не надо, милый… Я тебя так люблю, что даже денег не беру.

Сергей дернулся, готовый, кажется, убить ее, но промолчал. Кармен захохотала.

– Тебе приятно будет узнать, что я спал с другой женщиной? – мрачно спросил он.

– Только обязательно расскажи. Ужасно люблю всякие такие истории… А вот если влюбишься… – со зловещей улыбкой сказала Кармен и медленно сдавила пальцами его горло. – Слушай, милый, – как обычно, безо всякого перехода сменила она тон на серьезный. – Я познакомлю тебя с людьми и сразу уеду. Никто не должен знать о наших отношениях, понимаешь?

– Почему?

– Потому! – грубо ответила Кармен. – Ты не понял – это не просьба, это условие. Если ты когда-нибудь кому-нибудь скажешь хоть слово, хоть один взгляд – мы расстанемся.

Сергей сильнее надавил на газ, угрюмо глядя на дорогу. Кармен, скользя щекой по его руке, наклонилась и вкрадчиво заглянула снизу ему в лицо.

– Ты куда-то торопишься, милый?… – она выключила зажигание. – У нас еще уйма времени…

В тесной комнате был полумрак, свет падал откуда-то сверху, и в его лучах клубился табачный дым. Заросший трехдневной щетиной Сергей, сорокалетний вечно злой татарин Венер и долговязый переросток Щегол играли в карты, отхлебывая портвейн из бутылок. На столе стоял чайник, консервы и гора грязных пластиковых тарелок.

– Туз!.. Король!.. – козырял Щегол. Он выдержал паузу: – И Кармен в придачу! – Он показал даму пик, с размаху бросил ее перед Венером, и они с Сергеем захохотали.

Венер тупо смотрел на карты, потом зарычал и кинулся обыскивать рукава и карманы Щегла в поисках второй колоды.

– Гони баксы, Венер! Давай, давай, не жмись!

Венер нехотя оторвал клочок бумаги от листа и расписался. Щегол достал кипу таких же бумажек и стал считать.

– И в карты мне везет, и в любви везет, – подмигнул он Сергею. – А тебе, Венер, ну хоть бы в чем подфартило. На свет родился – и то татарином!

Венер допил бутылку и бросил в угол. Раздался гулкий железный грохот. Венер распахнул стальную дверь и вышел.

На кладбище кораблей гулял ветер между ржавых корпусов. Сейнеры и буксиры глубоко ушли килем в песок. Джип был спрятан между бортов и прикрыт листами железа. По шоссе вдоль берега изредка проносились машины.

Сергей и Щегол спрыгнули с палубы на берег, потянулись, вдыхая свежий воздух, щурясь от света. Из-за кормы появился Венер, застегивая ширинку.

– У-у… – протянул Щегол, приглядываясь. По берегу шла девушка, спрятав руки в карманы дутой спортивной куртки, задумчиво поддевая камешки носком кроссовок. – Я же говорю – везет мне…

– Не дури, – сказал Сергей.

– Да брось, позовем, поговорим, культурно выпьем. Сколько еще тут сидеть… – он пошел наперерез. – Девушка, вы не меня ищете?

Она подняла голову, остановилась, быстро оглянулась на пустынное шоссе и шагнула назад. Но сзади уже, ухмыляясь, стоял Венер. Она заметалась между ними. Парни сторожили каждое ее движение, отсекая от шоссе, забавляясь ее испугом.

– Отстань от нее, я сказал! – крикнул Сергей.

Девушка бросилась к нему, обхватила за шею:

– Спасите меня, мой рыцарь! – и захохотала, откидывая голову. – Банда придурков! – зло сказала Кармен, снимая темные очки и оглядывая сконфуженных сообщников. Ее снова трудно было узнать с гривой огненно-рыжих завитых волос. – Щегол, я сказала сидеть и не высовываться! Маячишь тут, как павиан красной жопой, за километр видно! Венер, у него понятно, в штанах жмет, а ты-то куда? Женского тепла захотелось? Будут деньги – снимете блядей… А ты, милый, – чуть сбавила она тон, повернувшись к Сергею. – Или всё вместе делать, или сразу уходи. А в последний момент за руку хватать не надо. Пожалел девочку… Собирайтесь, поехали!

Встречный ветер усиливался, поднимая волны. Моторка взмывала носом и падала на днище, далеко разбрасывая пену. Берег был уже едва виден вдали. Венер сидел за рулем, Кармен стояла рядом, держась за щиток, азартно щурилась с разлетевшейся гривой и мокрым от брызг лицом. Сергей со Щеглом сзади вцепились в борта, чтоб не вылететь от качки.

– Кармен! – не выдержал, заорал сквозь рев мотора Щегол. – Я плавать не умею!

– Не бойся, плавать не придется! Если что – тебе помогут, чтоб долго не мучился! – захохотала она. Достала из-под сиденья спасательный жилет, бросила ему. – На! А то в штаны наложишь раньше времени!

Щегол торопливо напялил бесформенный жилет.

Они подошли к сторожевому пограничному катеру. Матрос подтянул лодку багром, и Сергей ухватился за трап. Сверху перегнулся через леера офицер.

– Отар не говорил, что баба будет, – неуверенно сказал он.

– А ты бы хотел, чтоб десять было? – ответила Кармен. – На весь экипаж?

Матросы подтащили к борту несколько упакованных в полиэтилен тюков. Сергей, Венер и Щегол принимали, укладывали на дно между сидений. Неожиданно волна отбросила лодку от катера, и тяжелый тюк упал в воду, заплясал между бортами.

– Черт, скорей… – негромко сказала Кармен, поглядывая в сторону берега.

Щегол и Сергей, едва не опрокидывая лодку, вытащили груз из воды.

– Передай Отару – мы завтра в восемь на базе, пусть с деньгами не опаздывает! – крикнул капитан.

– Обижаешь, командир! Отар – человек слова! – заверила Кармен.

Матрос оттолкнул их багром, и Венер развернулся к берегу.

– Кто такой Отар? – спросил Сергей.

– Понятия не имею, – невозмутимо ответила Кармен. – Но лучше с ним не встречаться.

На полпути навстречу им показался мощный водометный катер.

– Груз прикрой!.. – не оборачиваясь, велела Кармен. Сергей и Щегол задернули тюки брезентом.

Суда разминулись. Четверо парней на катере проводили их настороженным взглядом. Кармен приветливо помахала им вслед…

Джип стоял между лодочных гаражей у рыбацкого поселка. На подножке курил невозмутимый пожилой мужик в сапогах-броднях и штормовке. Неподалеку терлись бортами о сваи причала два бота, сохли на распорках длинные сети.

Кармен и следом за ней остальные спрыгнули на берег. Увидев их, мужик не торопясь пригасил пальцем трубку, сунул ее в карман и включил лебедку в гараже. Венер прицепил трос, брошенный на берегу, к лодке, и та медленно, скрежеща днищем по песку, подползла к джипу. Парни начали перегружать тюки в машину.

– Быстрей, быстрей, – торопила Кармен.

Наконец, Сергей захлопнул заднюю дверь и завел мотор.

– Спасибо, Налим Карпыч. – Кармен поцеловала мужика в щеку и сунула деньги в карман штормовки. – Ты лодку спрячь пока, ладно? А то вдруг кто придет, спрашивать что-то будет…

Мужик молча улыбнулся. Когда джип тронулся, он снова нажал на рычаг, и лодка поехала по настилу в гараж.

Забитый тюками под потолок джип мчался вдоль моря. Была уже ночь, Венер и Щегол спали на плече друг у друга на заднем сиденье. Щегол держал в руках гамбургер и недопитую бутылку.

Сергей часто моргал, таращил слипающиеся глаза. Кармен жевала пирожное, запивала вином и пританцовывала на сиденье под музыку.

– Слушай, мы же с тобой ни разу не танцевали! – вспомнила она. – Все тебе не до танцев было. Нет чтоб как у людей: сначала девушку танцуешь, потом девушку гуляешь, потом сказки рассказываешь… Давай! – Она толкнула его в плечо. – Ну!.. Потерпи, милый, всего-то двести верст осталось… Ну, давай потанцуем…

Сергей только улыбался, поглядывая на нее. Кармен поднесла ему к губам пирожное:

– Хочешь?

Сергей потянулся откусить – она убрала, потом повторила еще раз, радуясь своей шутке, как ребенок. На третий раз Сергей не двинулся, тогда она вымазала ему рот джемом, воровато оглянулась на заднее сиденье и слизнула джем с его губ.

– Сладкая жизнь? – засмеялась Кармен, откидываясь на свое место. – Ничего, попробуешь и горькое…

Она вдруг замерла, как уже бывало с ней раньше, безвольно уронив плечи, тоскливо глядя куда-то в темноту за окном.

Они стояли, обнявшись, на севастопольской набережной среди таких же влюбленных пар и толпы разноязыких туристов, смотрели на уходящий в море белый лайнер.

– Вот так уплыть бы куда-нибудь вдвоем… – сказал Сергей.

– Представляешь, мы с тобой в шезлонгах на верхней палубе – во-он там, – мечтательно подхватила Кармен. – Стюарды скользят на цыпочках с подносами… А вечером идем на ужин в ресторан. Тихая музыка – никаких кабацких лабухов, только арфа и рояль… Я в черном бархатном платье на одном плече – вот так. Соседи по столику – пожилая пара. «Сегодня прекрасная погода, не правда ли?» «Вы знаете, Парфенон не произвел на нас никакого впечатления – просто груда камней». «А той даме совершенно не идет этот цвет». «Вы правы, а кроме того, в ее возрасте не стоит одеваться так вызывающе». На второй день я надену бордовое платье, нет, такой атласный жакет со стойкой и бриджи, а на третий угоню это корыто к чертовой матери и утоплю вместе со всеми этими рожами! – захохотала она. – Не волнуйся, милый, мы с тобой, конечно, спасемся.

– Неужели ты никогда не хотела побывать где-то еще? – удивился Сергей. – Увидеть другие страны…

– Что тебя интересует – Италия, Испания, Египет?… Хочешь, расскажу, почему жрецы отравили Тутанхамона? Папенька мог себе позволить уроки истории для любимой дочки у подножия пирамид…

Пораженный Сергей с жадным любопытством смотрел на нее. Но в этот момент фотограф навел на них объектив, Кармен резко отвернулась и потащила Сергея дальше по набережной.

– Я не знал…

– Ты много чего не знаешь, милый.

– Расскажи – узнаю.

– Зачем? Мне же неинтересно, как ты жил до меня…

Они шли по центральной торговой улице, когда Кармен остановилась, глядя на витрину дорогого магазина.

– Пойдем, – она надела темные очки и решительно распахнула зеркальную дверь.

Покупателей, кроме них, не было. Продавцы – вымуштрованные длинноногие холеные девицы – скучали за прилавками.

– Вам помочь? – тотчас подошла одна.

– Я позову, когда нужно… – Кармен прошла вдоль стойки мехового отдела. – Уже нет… – огорченно сказала она.

– Чего? – не понял Сергей.

– Той курточки… Смотри. – Кармен указала глазами на ждущую в отдалении девицу. – Вот эта сука тогда подняла крик. А этот ублюдок, – кивнула она на охранника у двери, – вызвал ментов…

– Ты с ума сошла?… – негромко сказал похолодевший Сергей.

Кармен засмеялась, кокетливо приложила к себе кружевную кофту на плечиках:

– Мне идет, милый?…

Она азартно примеряла платья и блузки, швыряла их обратно на прилавок, придирчиво разглядывала и ощупывала белье, перебирала ювелирные украшения, меряла туфли. Продавщицы носились вокруг нее впятером. Время от времени она спрашивала что-то у Сергея, тот кивал и улыбался невпопад, искоса поглядывая на охранника, тиская в кармане рукоять пистолета.

– Милый, – выглянула она из примерочной. – Посмотри, пожалуйста…

Он вошел за штору. Кармен стояла в одном прозрачном коротком топике, трусиках и туфлях, она бросилась ему на шею, и они стали целоваться, отраженные тремя зеркалами.

Продавщицы терпеливо ждали за тяжелой шторой…

Наконец, охранник услужливо открыл им дверь и они вышли на улицу.

– Милый, – спросила Кармен, когда они свернули за угол в переулок, – ты ничего не забыл?

Сергей на ходу заглянул в большой пакет с обновками.

– Вроде нет.

– А это? – Кармен достала из кармана золотой кулон.

– Ну зачем? Могли бы просто купить.

– Дело принципа, – засмеялась она, застегивая на шее цепочку.

– Вы, наверное, думаете, что мы, как загнанные волки, метались между красными флажками, просыпались ночью в холодном поту, а впереди мерещилась тюремная решетка?… Нет, это была славная жизнь, веселая и беспечная! Кармен исчезала и появлялась с новым планом. Мы кочевали с места на место. Мы не знали, где окажемся завтра – для нас вообще не было завтрашнего дня. То обедали в дорогих ресторанах, то пекли на углях ворованную кукурузу. Я не хотел жить по-другому. Я уже представить себе не мог, как ходил на службу, как с готовностью позволял распоряжаться собой… Нет, доктор, я не смогу вам объяснить, это надо испытать – это ощущение, когда переступил за черту и ничто тебя уже не держит, тебя несет по ветру и каждый день как последний… Вот так я радовался своей новой судьбе и не знал, какой удар она мне готовит и с какой стороны…

Сергей и Венер неторопливо потягивали пиво, развалившись на кроватях в дощатом домике мотеля. По телевизору шла юмористическая передача, и Венер хохотал до слез над каждой шуткой.

Вошел запыхавшийся Щегол.

– Ну? – спросил Сергей.

– Не поверишь! – выпалил Щегол с круглыми глазами. Новость распирала его.

Венер снова залился смехом, указывая на экран.

– Веришь не веришь, – досадливо сказал Сергей. – Когда она вернется?

– Да в том-то и дело, что не она. Они!.. – Щегол схватил со стола бутылку и присосался к горлышку, показывая рукой: сейчас, подожди. – Кармен вытащила Кривого с зоны! – наконец сообщил он.

– Да ты что! – подскочил Венер. – Вот баба! Ну, баба! – Он восторженно ударил себя по коленям.

– Кто это? – не понял Сергей.

– Как кто? Муж ее, – удивился Щегол.

Сергей замер, недоверчиво переводя глаза с одного на другого.

– Разве она замужем? – как можно спокойнее спросил он.

– Конечно! Она что, не говорила?

Сергей сел, достал сигареты, прикурил.

– Они по одному делу шли, – рассказывал Венер. – Он на суде все на себя взял – ему без разницы было, иначе бы еще преступный сговор повесили. Кармен, считай, чистой вышла, а ему двенадцать строгача и поселение.

– Ну вот, – радостно подхватил Щегол. – Она все туда ездила, главврача раскручивала. А тот ни в какую. То ли педик, то ли тупой, как Венер, – все бабы на одну рожу, хоть бревно, лишь бы духами пахло… А тут врача сменили, нового Кармен в шесть секунд сняла. Кривому больницу организовали, а из больницы сорваться – нечего делать…

Сергей слушал, не поднимая головы.

– Кривой – он что… – Он указал пальцем на глаз.

– Не, – Венер покрутил у виска. – Он тут кривой. Теперь серьезные дела будут, большие деньги будут…

Открылась дверь, вошел высокий парень с гладко зачесанными назад черными волосами. Это был красавец из тех, от кого сходят с ума женщины – от школьниц до верных жен, с чересчур пристальным, будто прилипающим к собеседнику взглядом и не сходящей с губ – независимо от ситуации – улыбкой.

Следом вошла Кармен, за его спиной быстро глянула на Сергея.

– Здравствуй, Венер, – он пожал руку, обнял и похлопал по плечу татарина. – Как жена? Сколько детей еще настругал от безделья? Дурное дело нехитрое… Здорово, Щегол. Все растешь? Лучше бы мясо накачал. Такой оглоблей только дерьмо мешать…

Так же коротко он обнял Сергея:

– Слышал… Слышал… – Он все не выпускал его руку, улыбаясь и пристально разглядывая холодными глазами…

Ночью они все еще сидели за столом. Вдоль стены выстроилась батарея пустых бутылок. Венер спьяну озлобился больше обычного, играл желваками, глядя в одну точку. Щегла качало на стуле. Сергей сидел рядом с веселой Кармен, пил и не мог опьянеть.

– Погранцов с контрабандой красиво кинули, нет вопросов, – говорил Кривой. – Вот только, случись что, лежали бы сейчас на дне в бочках из-под мазута, с чугунной чушкой на ногах. За такие бабки рисковать не стоило. За мелочь пускай щипачи на базаре суетятся…

Кармен закинула руку за спинку стула, потом, не сводя глаз с мужа, провела кончиками пальцев Сергею по спине. Он мучительно дернулся всем телом. Кармен прикусила губу, сдерживая смех.

– Кривой, с тобой хоть Москву брать! – сказал Щегол. – Татарина вперед пустим – и как за танком…

– Я тебя трогаю, слушай? – крикнул Венер. – Что ты меня достаешь? Я тебя достану когда-нибудь!

– Да я же любя, Венер!.. – Щегол полез целоваться. – Вот за что я тебя люблю – есть в тебе что-то… венерическое! – Он захохотал.

– Ты не Щегол, слушай! Ты дятел!.. – взвился тот. – Долбит-долбит, достает-достает! Год достает, два достает!..

Кармен под шумок снова незаметно протянула руку к Сергею – и впилась ногтями. Тот, сдерживаясь из последних сил, отодвинулся, налил себе полный стакан водки и выпил как воду.

– Вы меня оба достанете, – чуть повысил голос Кривой. – Не поумнели за два года… Слушай, – обратился он к Сергею, – у тебя корни в ментовке остались?

– Нет.

– Зря. Везде надо своих людей оставлять, даже если в булочную за батоном заскочил… Кармен говорила, у тебя форма есть?

– Да.

– Это хорошо. Пригодится… Скоро сезон начинается. Курортники через перевалы поедут, лавешки в лифчиках повезут – в Алушту, в Ялту, соображаешь?…

Сергей исподлобья молча смотрел на него. Кривой поводил ладонью у него перед глазами.

– У-у, быстро ты сломался. Здоровый, кажется, мужик. Выпили-то всего ничего, – сказал он. – Ладно… О делах на трезвую голову…

Он встал и по-хозяйски обнял Кармен за талию.

– Щегол, телевизор включи, – велел он.

– Что, от новостей отстал?

– Стены тонкие, дубина! – Они ушли в смежную комнату. Кармен в дверях послала всем воздушный поцелуй.

Щегол послушно включил телевизор, прибавил громкость и повалился на кровать. Венер налил Сергею и себе, хотел чокнуться, но Сергей уже выпил и выскочил из дома…

Он, качаясь, шел между чужими машинами и коттеджами с темными окнами. На дорожке показался припозднившийся турист, Сергей двинулся ему наперерез. Парень остановился.

– Эй, мужик… ты чего… – он попятился и бросился бежать.

Сергей гнался за ним, потом потерял из виду. Тогда он побежал куда глаза глядят, не разбирая дороги, падая и поднимаясь. В последнее мгновение остановился и отпрянул назад: дальше был обрыв и море далеко внизу…

– Я не знаю, любил ли я ее?… Наверное, это не любовь, это что-то другое, гораздо сильнее и мучительнее. Любовь – что-то невесомое, можно любить в разлуке, любить безответно, а я хотел владеть этой женщиной – каждую секунду, каждой клеточкой ее тела, ее душой, и прошлым, и будущим, всей ее жизнью. Когда ее не было рядом, у меня начиналась ломка, я лез на стены, как наркоман без дозы. Доктор, я сам не заметил, как стал наркоманом, и у моего наркотика было имя, и голос, и запах волос!.. Теперь вы представляете, что я чувствовал в ту ночь? Лучше бы она умерла: я бы страдал, я бы помнил ее, я жил бы воспоминаниями – это легче, чем знать, что в эту самую минуту она с кем-то другим…

Сергей подошел к своему коттеджу. Света в окнах уже не было. Он приоткрыл дверь, вслепую нащупал на вешалке куртку, накинул, быстро направился к джипу. И едва не столкнулся в темноте с Кармен – она стояла у машины, молча глядя на него.

– Тварь… – Сергей ударил ее по лицу – раз, другой, третий. – Шлюха… Дешевка… Пошла вон! От тебя воняет им! Ими всеми!..

Если бы она попыталась защищаться или сказала хоть слово – он был способен убить ее сейчас. Но Кармен стояла неподвижно, опустив руки, и он, наконец, отвернулся, ударил кулаком в ствол дерева и бессильно привалился к нему.

– Все?… – спокойно спросила она. – Теперь ты можешь меня послушать?… – Она подошла ближе. – Я должна была это сделать, понимаешь? Должна была вытащить его оттуда, чего бы это ни стоило. Я не могла быть счастлива с тобой вот так, за его счет. Я не могу по-другому, милый. Долги надо отдавать…

– Ты его любишь?

Кармен пожала плечами.

– Уже нет… Когда-то очень любила. С ума сходила, до обморока… Он мой первый мужчина – ты понимаешь, что это значит для женщины, даже для последней шлюхи? Я ведь с ним из дома ушла…

– Так это он… – начал было Сергей.

– Брось, – досадливо сказала Кармен. – Думаешь, негодяй совратил наивную домашнюю девочку? Сама бы не хотела – никто бы меня не увел.

– Давай уедем. Вдвоем. Только сразу. Ничего не надо брать… – Сергей потянул ее к машине.

– Ну не мучай меня, пожалуйста, милый… – со слезами в голосе сказала она. – Я сама не понимаю, что будет дальше… Только не уезжай, я тебя прошу. Я не хочу тебя потерять… – Кармен обняла его.

Автобус накручивал виражи горного серпантина. По одну сторону над дорогой нависала неровно срезанная каменная стена, по другую уходил далеко вниз, в долину, крутой склон. Солнце било в окна, пассажиры оживленно переговаривались в ожидании скорого конца пути, моря и беззаботных дней. Кармен в темных очках кокетничала с соседом, лысоватым потертым донжуаном.

Сергей и Кривой ехали за автобусом. На ровном участке дороги, где в каменной стене был карман для остановки машин, Сергей обогнал автобус и стал притормаживать.

Кармен глянула на сидящего впереди через проход Щегла. Тот кивнул и расстегнул куртку.

– Значит, сегодня вечером? – спросил донжуан. – В девять, у ротонды, договорились?

– Конечно. С вами так интересно… – улыбнулась Кармен.

Сергей еще сбавил ход. Водитель автобуса досадливо надавил на сигнал. Щегол поднялся и, наклонившись к нему сзади, будто шепнуть на ухо, приставил к голове пистолет:

– Съезжай сюда, быстро!

Автобус съехал с дороги и остановился.

– Не забудете? – спросил донжуан. – Я вам визиточку оставлю, а то – новые впечатления, море, головка закружится… – Он достал солидный бумажник, нарочито демонстрируя кредитки и пачку денег, вытянул было из него тисненную золотом визитку…

Щегол выдернул ключ из замка, нажал кнопки, открывая обе двери, вырвал микрофон из рации и повернулся с пистолетом в салон:

– Всем сидеть!

Тотчас в двери с двух сторон ворвались Сергей и Кривой с короткой помпой. Кто-то ахнул, пассажиры вжались в кресла.

– А визиточку? – Кармен потянула к себе бумажник из ослабевших рук ухажера. – Ну, давай, давай, мой хороший! И часики, да? В этот раз отдохнешь без девочек…

– Дорогие друзья! – улыбаясь, объявил Кривой. – Прошу прощения за небольшую задержку. Все остаемся на своих местах и приготовим плату за проезд. Посмотрите на этот пейзаж за окном! Крым, как известно, – жемчужина Черного моря. Солнце и воздух дороже любых денег…

Сергей остался у задней двери, Щегол – около водителя, Кармен и Кривой пошли по рядам, обыскивая пассажиров, собирая деньги и украшения в сумку.

Мимо по шоссе проносились машины. За тонированными стеклами автобуса нельзя было заметить ничего подозрительного.

Женщина с маленьким ребенком на руках торопливо протянула Кармен кошелек. Та не глядя отвела ее руку, перегнулась к тетке у окна, быстро ощупала грудь, вытащила из лифчика деньги.

– Кто ж так прячет, родная! – засмеялась она. – Серьги снимай, а то с ушами оборву!

– А это что? – указал Кривой под ноги парню. – Подними!

Тот покорно поднял брошенный под сиденье бумажник. Кривой взял и дважды с силой ударил его рукоятью ружья в лицо.

Щегол поднес к губам переговорник:

– Как дела?

– Тихо все, – донесся голос Венера.

– Это ты?

– Я, кто еще?

– Голос что-то не узнаю. По-татарски скажи что-нибудь.

– Отстань, слушай!..

Кривой за шею согнул мужика лицом в колени и вытащил у него деньги из заднего кармана.

Крашеная девчонка в пластмассовых клипсах и короткой юбке подняла на Кармен спокойный взгляд:

– Не старайся, подруга. Я еще пустая…

Сергей шагнул вперед, приглядываясь: лысый донжуан, пригнувшись за спинками сидений, говорил по мобильному.

– Эй! Брось трубку, ты!

Тот поднял трясущиеся руки:

– Я не звонил… честное слово… Я жене… что опаздываю…

– Ну что ж ты, хороший мой!.. – Кармен вырвала у него телефон, нажала на кнопку, высвечивая последний номер. – Ноль-два!

– Я не успел ничего сказать…

Кривой выстрелил в него. Пуля прошла навылет сквозь спинку, кто-то сзади истошно закричал. Кривой с остекленевшими глазами стрелял веером, куда придется. Посыпались разбитые стекла, пассажиры, давя друг друга, лезли под сиденья.

Они выскочили из автобуса. Кривой напоследок выстрелил по колесам.

– Венер, сваливаем! – крикнул Щегол в переговорник.

Джип, визжа шинами, рванулся с места. На повороте Сергей притормозил. Венер соскользнул вниз со своего наблюдательного поста над дорогой, на ходу запрыгнул в машину.

Они мчались вниз по серпантину, рискованно обгоняя, разводя по обочинам попутки и встречные. Вдали послышалась сирена, на противоположной стороне ущелья появились идущие навстречу по трассе две патрульные машины.

– Тормози, не прорвемся! – крикнул Кривой.

Они выскочили из джипа, перепрыгнули через отбойник и, скользя по осыпающимся камням, цепляясь за редкие кусты, стали спускаться вниз с обрыва. Венер нес тяжелую сумку. Когда менты подъехали к брошенному с распахнутыми дверцами джипу, они уже скрылись в нагромождении огромных валунов.

Щегол угодил ногой в щель между камнями, охнул и повалился на бок.

– Вставай! – Сергей поднял его на ноги, но Щегол тут же снова сел, скалясь от боли. Правая нога его между коленом и ступней неестественно согнулась, будто в лишнем суставе.

– Терпи! Надо уходить! – Сергей перекинул его руку себе через шею.

– Подожди. – Кривой присел перед ним, осмотрел перелом.

– Я смогу, Кривой… Ничего… – через силу сказал Щегол.

– Все будет нормально. Еще плясать будешь, – улыбаясь, ответил тот. – Вон скорая помощь уже идет, – кивнул он в сторону.

Щегол обернулся, и Кривой выстрелил ему в голову из ружья. Красные комья разлетелись по камням.

Кармен судорожно сглотнула и отвела глаза. Венер изумленно смотрел на обезображенное до неузнаваемости тело приятеля.

– Ты что, Кривой… – Сергей поднял пистолет, с ненавистью глядя на него.

Тот передернул ружье.

– Все, хватит, пожалуйста… – отчаянно крикнула Кармен и встала между ними.

Возникла пауза, никто не решался первым опустить оружие.

Загрохотали выстрелы, умноженные эхом, – менты, отставшие метров на двести, наудачу поливали их из автоматов.

– Мы бы с ним не ушли, – сказал Кривой. – Если со мной что случится – пристрелишь меня. Или я тебя. – Он первым опустил ружье, и они быстро двинулись дальше по ущелью.

– Три дня мы прятались в горах. Мы здорово достали ментов, и они взялись за нас всерьез. Днем над горами кружил вертолет, мы шли по ночам, спали в пещерах, обнявшись, чтобы не замерзнуть, – Кривой, я, а между нами – наша женщина… К тому времени мы ограбили пять или шесть автобусов и много машин, у нас была полная сумка денег, а мы умирали от голода. Вот, доктор, настоящая цена денег! Их не хватило бы даже на костер, чтобы согреться… Неделю мы отсиживались в мотеле. Кармен уехала в Ялту, потом дала знать, что намечается крупное дело и ей нужен помощник. Кривого там слишком хорошо знали, Венер не годился для тонкой работы, пришлось ехать мне. Да я и не очень сопротивлялся… Я устроился на поденную работу, как было условлено, и стал ждать Кармен…

Сергей в ярко-оранжевом круглом костюме апельсина, из которого торчали только голова, руки и ноги, бродил по тротуару, жестами зазывая прохожих во фруктовую лавку и томясь от неловкости. Рядом топтался похмельный банан.

– Эй, апельсин! Апельсинчик! – раздался звонкий голос.

Сергей оглянулся по сторонам, потом поднял голову. С балкона напротив ему весело махала Кармен. Рядом с ней стоял невзрачный парень, альбинос с бесцветными волосами и ресницами.

– Иди сюда! Поднимайся! – крикнула Кармен.

Альбинос недоуменно залопотал что-то по-английски, но Кармен замахала на него руками, и он, уже привыкший, видимо, к ее причудам, сдался и тоже поманил Сергея:

– Кам! Кам хиэ!

Сергей поднялся на второй этаж. Ему открыл невозмутимый секретарь и молча проводил по коридору.

Сергей с трудом протиснулся в дверь. Кармен сидела с англичанином на диване в огромной, роскошно обставленной гостиной. Увидав Сергея, она покатилась от смеха, хотела что-то сказать и не смогла, только махнула рукой: садись. Сергей, красный, как собственный костюм, кое-как пристроился на стуле.

Она что-то сказала по-английски и снова захохотала. Англичанин, глядя на нее, тоже неуверенно посмеивался.

– Какой у тебя дурацкий вид, милый! – еле выговорила она наконец.

– А у тебя вид, как у портовой шлюхи, – едва сдерживаясь, сказал Сергей. – Ты дождешься, у меня кончится терпение…

– Улыбайся, милый, улыбайся! – смеялась Кармен. – Этот пень ни черта не понимает по-русски, но выражение лица…

– Да, русский – нет, – радостно сказал англичанин, уловив знакомое слово.

– Весело живешь, – улыбаясь, сказал Сергей. – Рад за тебя.

– Милый, я здесь делаю наши дела, если ты забыл. У этого мальчика столько денег, что ты нули не сосчитаешь, хотя по нему этого не скажешь, – Кармен потерлась щекой о плечо англичанина. – У него три завода в Крыму и еще сто по всему свету. И он у меня в руках, как птенчик.

– Ты с ним спишь?

– О господи! – в отчаянии закатила глаза Кармен. – Я люблю тебя – неужели тебе этого мало? Давай сейчас здесь будем выяснять отношения!

– Уот? – встревоженно спросил англичанин, хлопая белесыми ресницами.

Кармен ответила, и он направился к бару.

– Я сказала ему, что тебе по нашим обычаям надо предложить водки.

Англичанин достал из бара «смирновку» и налил маленькую стопку.

– Ноу, ноу! – замахала руками Кармен. – Биг гласс! – Она указала на громадный хрустальный фужер.

Англичанин уважительно кивнул, налил до краев и поднес Сергею.

– Пей, – давясь от смеха, сказала Кармен. – Не позорь нацию.

Пока Сергей пил, англичанин робко указал ей на часы.

– Все, милый, – сказала она, вставая. – Концерт окончен. Мы едем в ресторан. Извини, к сожалению, не могу тебя пригласить с нами – ты в машину не влезешь, – опять захохотала она. – А теперь слушай, – быстро сказала она, обнимая англичанина. – Завтра вечером они уедут. Как только увидишь – снимай свой дурацкий балахон и поднимайся ко мне. Пока!

– Пока, – радостно повторил англичанин. – О. сори… – Он догнал Сергея и вручил ему доллар.

На следующий день Сергей так же бродил по улице в апельсиновом наряде. Он видел, как к подъезду подкатил длинный «ягуар», англичанин с секретарем сели в него и уехали.

Через некоторое время Сергей, переодевшись в магазине, подошел к двери дома с глазком видеокамеры наверху.

– Здравствуйте, сеньор Апельсин! – тотчас раздался из домофона веселый голос Кармен, и дверь со щелчком открылась.

Кармен ждала его в халате, нетерпеливо выглядывая из квартиры. Как только он вошел, она захлопнула тяжелую стальную дверь и повисла у него на шее:

– Милый… Как я соскучилась…

Сергей отвел ее руки.

– Давай о наших делах.

– Прости, милый, – сказала Кармен. – Но я не наряжала тебя в этот костюм. Я просила просто найти работу на этой улице, я же не виновата, что ты не нашел другую. Так даже лучше. Тысяча людей прошла мимо, каждый обратил внимание на твой наряд, но ни один не вспомнит твоего лица… А потом, – ее снова распирал смех, – тебе так идет, милый… В тебе погиб великий актер… – Она захохотала, глядя на мрачного Сергея. Торопливо ударила себя ладонью по губам, деловито свела брови: – Все! Наши дела. Только о делах. Пойдем…

Она провела его в кабинет, отодвинула потайную панель в дальнем углу – там был вмонтированный в стену сейф с цифровым замком.

– Этот идиот считает меня, наверное, русской матрешкой с деревянной головой, – сказала она. – Я просто передвинула зеркало, – указала она на противоположную стену, – и узнала код. Дубликат ключей давно у меня. Сигнализация отключается вот здесь…

Сергей вопросительно глянул на нее и на сейф.

– Там пусто, – засмеялась Кармен. – Тысяч пять на мои причуды и бумажки, из которых мы ничего не сможем выжать… Ты еще не бывал в таких дворцах, милый? – спросила она. – Хочешь, покажу, как живут белые люди?

– Обойдусь без экскурсий.

– Это не экскурсия, милый. Я хочу, чтобы ты на всякий случай запомнил расположение комнат.

Она повела его по квартире.

– Это кухня. Здесь окно на другую сторону, в переулок… Две камеры – на улицу и на площадку, – мимоходом указала она на монитор у входной двери. – Запись я отключила, так что, извини, твой портрет не останется в веках… Гостиная, здесь ты был. Хочешь «текилу-бум»?…

– Нет.

– Это гостевая… Это спальня…

Сергей мрачно глянул на широкую кровать с двумя подушками.

– А это… – таинственно сказала Кармен и втащила его в огромную ванную комнату.

У стены стояла ванна-джакузи с прозрачной стенкой, наполненная подсвеченной снизу голубоватой водой. Кармен скинула халат – под ним было голое тело – и бросилась в воду, выплеснув пенную волну на пол.

– Не то что наш продавленный диван на Приморской, а, милый? – хитро спросила она.

– Надо было Венера послать… – сказал Сергей, стараясь не смотреть на ее тело, освещенное как на экране.

– Глупый, мне не нужен здесь помощник, я все могу сделать сама. Я же знала, что Кривой пришлет тебя, я просто соскучилась… Ну, иди сюда, милый, поговорим о наших делах, – вкрадчиво позвала она.

– Я отсюда слышу.

– Но я же не могу орать через всю комнату!

Сергей подошел ближе. Кармен тотчас схватила его и, хохоча, опрокинула через бортик в ванну.

– С грязными ботинками – в постель к любимой женщине! Где тебя воспитывали, милый?

– Я тебя убью когда-нибудь, – улыбаясь против воли, сказал Сергей.

– Только не сейчас, милый, ладно? – прошептала Кармен…

Потом они лежали, обнявшись, в бурлящей тугими струями воде. Рядом с ванной стояла тележка с бутылками и бокалами.

– Ты не подумала, как я теперь выйду на улицу? – кивнул Сергей на разбросанную по полу мокрую одежду.

– У этого придурка полный шкаф барахла. Найдем что-нибудь безразмерное… – отмахнулась Кармен. – Ты знаешь, мне его иногда даже жалко. Я не про деньги – это он переживет. Как ребенка обидеть… Он жениться на мне хочет…

– А ты? – спросил Сергей.

– Успокойся, милый, – сказала Кармен. – Если бы я хотела выйти замуж за богатого – давно бы вышла…

– А чего ты хочешь?

Кармен помолчала.

– Не знаю… – неожиданно серьезно ответила она. – Знаю только, чего не хочу. Не хочу быть вещью – даже очень дорогой и очень любимой… И еще не хочу, чтоб ты приставал с дурацкими вопросами! – зло крикнула она и ушла с головой под воду.

Сергей подлил себе в бокал. Вдруг дернулся, выронив бокал в воду, – началась борьба, брызги и пена полетели на пол – и хохочущая Кармен вынырнула с другой стороны ванны.

– Получил?… – довольно спросила она. – На самом деле я бы вышла за него. Такие игры можно было бы закрутить!.. Но как только я соглашусь, его адвокаты начнут копать – кто я такая. И вместо белого платья я надену синюю робу… Я залезла в его компьютер, насколько смогла – там защита кругом, куда ни сунься. Если я правильно поняла, на следующей неделе он должен получить большую сумму налом тысяч двести – двести пятьдесят баксов. Когда узнаю точно – дам знать. А ты уж пока поработай апельсином, милый, посмотри – может быть, я чего-то изнутри не вижу, может, какое-то наружное наблюдение, может, его менты пасут или бандиты. Кривому передашь – машина не нужна, он мне «хонду» подарил. Скотина, мог бы на «порше» разориться для невесты…

Пронзительно запищал зуммер. Кармен перегнулась через бортик и достала из халата пейджер.

– Черт!.. Фак ю, далин!.. – Она швырнула пейджер на пол. – Я думала, он до двенадцати не обернется…

– Пора? – Сергей приподнялся.

– Куда, милый? – смеясь, остановила его Кармен. – Чуть что – так бежать с голым задом? Еще целый час мой! – Она снова повалила его в бурлящую ключом воду.

Кривой, Венер и Сергей играли в очко. Кривой сдавал, небрежно, двумя пальцами раскидывая карты из колоды.

– Еще… – Венер тихонько, подув сначала в ладонь, поднял карту – и крякнул с досады: – Перебор.

– Мне еще… – сказал Сергей. – Еще… Себе.

Кривой не торопясь стал в открытую сдавать себе.

– Двадцать, – объявил он.

– Восемнадцать. – Сергей бросил карты, достал сотенную и положил в банк – кипу денег на столе.

– Что делать? Кому-то в карты везет… – сказал Кривой, тасуя колоду. – Кому-то в любви…

Сергей вскинул глаза. Кривой, улыбаясь, смотрел на него.

– Играем? – спросил он.

– Я пас, – буркнул Венер и откинулся на стуле.

– Молодец, Венер, – одобрил Кривой. – А то выблядки твои без штанов останутся.

– Играю, – сказал Сергей.

Кривой сдал еще раз.

– Снова двадцать, – сказал он.

– Девятнадцать, – Сергей, играя желваками, опять полез за деньгами.

– Не горюй, не в деньгах счастье… Кармен утешит, – сказал Кривой, тасуя колоду и насмешливо глядя на него. – Не ты первый, не ты последний…

Сергей поднял на него бешеные глаза. За столом повисла напряженная пауза, соперники сторожили каждое движение друг друга. Венер тревожно переводил взгляд с одного на другого.

– Играем? – спросил Кривой.

– Ва-банк! – ответил Сергей.

В гробовой тишине Кривой начал медленно сдавать.

– Еще… Еще… Еще… – Сергей помолчал. – Еще!.. Себе.

– Шесть… Двенадцать… Восемнадцать… – Кривой помедлил и, глядя в глаза Сергею, положил рядом с тремя шестерками даму пик. – Очко!

Сергей, замерев, смотрел на даму.

– Знакомое что-то? – спросил Кривой.

Сергей молча вытащил из своих карт такую же даму пик и положил рядом.

– Ну надо же, – насмешливо сказал Кривой.

Сергей швырнул в него оставшиеся в руке карты, схватил стакан и плеснул в лицо водку.

Кривой укоризненно покачал головой, стер со щеки водку, попробовал на язык. Отвернулся было – и вдруг, накрыв ладонью лежащий рядом нож, резко провел его по крышке стола, целясь в сердце. Сергей в последнее мгновение притиснул его руку с ножом к краю стола. Они молча сцепились, глядя друг на друга – Сергей с перекошенным от ненависти лицом, Кривой по-прежнему улыбаясь. Венер не вмешивался, только отдергивал с их пути стулья. В комнате слышно было только тяжелое дыхание и частый топот переступающих ног.

Сергей сжимал пальцы Кривого поверх рукоятки. Тот дважды сумел дотянуться до него лезвием, располосовав рубашку. Потом зацепил Сергея ногой – и опрокинул на пол, навалившись на него сверху. Оба замерли.

Растерянный Венер стоял над ними. Кривой, опираясь рукой на неподвижного, залитого кровью Сергея, поднялся, обернулся к Венеру, улыбаясь, – нож по рукоятку торчал в его груди – и рухнул на пол…

Сергей и Венер долго сидели молча напротив.

– Что скажет Кармен… – наконец подал голос татарин.

– Слушай, Венер, это все равно случилось бы рано или поздно, – сказал Сергей. – Я люблю ее. Она моя и ничья больше…

– Ты думал, никто не знает, все слепые… Как я не люблю всю эту любовь! – закричал вдруг Венер, ударяя себя по коленям. – Одна беда! Нет никакой любви – это в голове у вас плохо! У тебя, у него, у нее…

– Венер, ты хороший человек. Нас осталось трое. Можешь забрать свою долю и уйти. Можешь остаться – приедет Кармен, будут легкие деньги. Решай.

– Ты кончишь так же, как он, – кивнул тот на Кривого.

– Значит, уходишь?

Татарин посидел еще, качая головой.

– Куда я без Кармен… – сказал он.

– Мне рассказывали, доктор, что, когда тигр убивает человека, собираются все охотники и преследуют его, пока не застрелят. Потому что тот, кто попробовал человеческой крови, уже не остановится… Я убил второго человека и опять из-за Кармен. Да, он был отморозком, каких мало, без него стало чище на этом свете – дело не в этом, дело в том, что я уже ничего не почувствовал… Когда приехала Кармен, я ровным голосом сообщил ей, что Кривого больше нет, что теперь она моя жена и мы всегда будем вместе…

Кармен стояла у своей новой спортивной «хонды» с откинутым верхом. Когда Сергей начал говорить, она повернулась спиной и отошла, глядя на море, и так выслушала до конца. Плечи ее чуть дрогнули – казалось, что она плачет.

Сергей молча ждал. Венер с двумя сумками томился поодаль, около дома.

– Ты его жалеешь?… Его?! – спросил Сергей.

Кармен обернулась. Лицо ее было абсолютно спокойно.

– Мне тебя жалко, милый… – сказала она. – Ты дурак, милый. Уже дважды дурак. На третий раз найдется кто-то, кто убьет тебя…

Она обошла машину и открыла багажник.

– Поехали. У нас мало времени…

Кармен установила нужные цифры на кодовом замке сейфа. Сунула ключ – он не поворачивался.

– Черт… Первая цифра… Я плохо видела… – она повторила набор, потом еще раз, время от времени пробуя ключ.

Сергей и Венер напряженно ждали у нее за плечом.

Наконец раздался чуть слышный щелчок и ключ провернулся. Кармен медленно открыла толстую стальную дверцу.

– Есть!.. – с горящими глазами сказала она.

В сейфе плотно сложены были пачки денег в банковской упаковке.

– Не стреляй, не бегай, – удивленно покачал головой Венер. – Приди и возьми…

Кармен переложила деньги в подставленную сумку. Бросила туда же портативный компьютер со стола. Они быстро пошли по комнатам. Кармен безошибочно открывала нужные дверцы и ящики, выгребала в сумку все, что было ценного в доме. В гостиной запрыгнула на диван, сняла со стены картину, с хрустом обрезала по раме холст и свернула. Потянулась за следующей – и замерла, глядя в окно.

– Тихо!.. – Она чуть отодвинула штору и выглянула на улицу.

Милицейская машина свернула в арку напротив и остановилась. На углу маячила вторая.

Кармен кинулась к двери. На мониторе видны были вбегающие цепочкой в подъезд бойцы в броне, с автоматами, потом они появились на второй картинке, встали по обе стороны двери.

– Что случилось? – спросил Сергей.

– Радиосигнализация… Как же я не догадалась… Ну, женишок, скотина!

Они бросились за Кармен на кухню. В переулке под окном тоже стояла машина.

Кармен быстро постучала по кафельной кухонной стене, указала точку:

– Стреляй сюда!

Венер вытащил из сумки ружье и выстрелил. Кафель разлетелся, в пробоине за тонкой стенкой показался косяк двери. Венер выстрелил еще несколько раз по периметру. Сергей с разбега ударил в дверь плечом, и она рухнула с остатками кафеля.

– Наверх! – командовала Кармен.

Перепрыгивая через три ступеньки, оступаясь в темноте, они поднялись по узкой лестнице черного хода, пробежали в дальний конец чердака, отмахиваясь от мечущихся в панике голубей, и выбрались на крышу. Венер бросил сумку вниз, и они один за другим соскользнули по пожарной лестнице в проезд между домами.

Кармен выглянула из-за угла на улицу, быстро осмотрела себя и спутников, перепачканных в бетонной пыли, ржавчине и паутине. Достала из кармана ключ.

– Машина за углом направо. Только не останавливаться.

Она первая запрыгнула на сиденье, завела мотор. Менты уже бежали от подъезда.

– Стой!.. Стоять всем!..

Загрохотали выстрелы. Венер кинул сумку в машину – и вдруг остановился, удивленно глядя, стал оседать на асфальт. Сергей подхватил его, перебросил через борт на сиденье и прыгнул следом. Кармен свернула в проезд, выехала в переулок.

Милицейская машина двинулась наперерез. Кармен успела проскочить по тротуару, свернула еще раз, промчалась через двор и, сигналя, вылетела на набережную. Курортники разбегались в обе стороны перед машиной, выдергивая детей из-под колес. Кармен зацепила стенд у газетного киоска, сотни пестрых открыток запорхали в воздухе, полетели за машиной.

Она, наконец, выбралась на дорогу, вдавила педаль в пол, и мощный мотор понес их вдаль от города. Сергей положил ей голову на плечо. Кармен досадливо оттолкнула его раз, другой. Потом глянула мельком – на груди у него расплывалось красное пятно.

– Потерпи, милый… – Она положила голову Сергея себе на колени. Посмотрела в зеркало – Венер лежал сзади, безжизненно свесив руку, уставившись в небо пустыми глазами. – Ты не умрешь… Не сейчас… У тебя долгая жизнь, я знаю… Не очень счастливая, но очень долгая… Только потерпи, я очень тебя прошу…

Кармен въехала в татарскую деревню. Нищие дома, крытые черной прогнившей дранкой, будто вросли в землю. Машину тотчас облепили дети, с жадным любопытством разглядывали мертвого Венера и окровавленного чужака на переднем сиденье, трогали руль и смотрелись в боковые зеркала. Кармен, затянутая в кожаные джинсы, на шпильках, утопающих в грязи, со своей ослепительно-красной «хондой» казалась здесь инопланетянкой…

Сергей лежал на кровати в тесной темной комнате. Вошла тихая женщина в повязанном до бровей пестром платке. Кармен обняла ее. Женщина беззвучно заплакала, прикрывая рот краем платка. Кармен достала деньги и отдала ей, сказала что-то по-татарски, указывая на Сергея. Он разобрал произнесенное несколько раз слово «доктор». Женщина кивала, не переставая плакать…

Хмурый врач в несвежем халате, закатав рукава, мыл руки в тазу. Сергей, раздетый по пояс, лежал на клеенке. На тумбочке у кровати разложены были инструменты. Из-за узорчатой занавески, заменяющей дверь, торчали любопытные детские лица.

Кармен развернула крошечный пакетик с белым порошком, поднесла к его лицу.

– Постарайся, милый… Так надо… Ну, еще раз…

Сергей с трудом втянул носом кокаин, больше рассыпав по клеенке. Кармен собрала крупинки пальцем и втерла ему под воспаленные, потрескавшиеся губы…

Венера, переодетого в чистую рубаху, завернули в пестрый татарский ковер. Четверо мужчин подняли его на плечи и вынесли из дома. Ковер, в котором едва угадывалась человеческая фигура, медленно поплыл над толпой вдоль деревни под пронзительный вой женщин…

Врач подошел к кровати, взял скальпель. Кармен переплела пальцы с Сергеем, сжала, другой ладонью закрыла ему глаза…

Сверток усадили на выступ в узкой могиле. Сверху на него полетела земля. Сначала она накрыла ноги, потом поднялась до груди…

Врач просунул пинцет в надрезанную крестом рану. Сергей выгнулся на кровати. Кармен навалилась сверху, из последних сил удерживая его, и он потерял сознание…

Когда он пришел в себя, Кармен сидела рядом, привалившись к спинке кровати, тоскливо глядя в пустоту. Сергей смотрел на ее профиль, четко очерченный светом лампы, устало опущенные плечи…

– Месяц я барахтался между жизнью и смертью. Месяц она не отходила от меня. Она поила меня с ложки. Она меняла подо мной грязные простыни. Доктор, от меня разило, как от пса, а она раздевалась и ложилась рядом, чтобы согреть, когда меня колотил озноб… Простите, доктор, я сам ненавижу слезливых мужиков… Но когда кто-то там, наверху, будет ее судить – одно это перевесит все ее грехи… Здоровьем меня Бог не обидел – через месяц я стал оживать. Только тогда она уехала. Надо было найти кого-то в компанию. Она сказала: двое – это не банда, это семья…

Сергей, осунувшийся, будто постаревший после болезни, сидел на крыльце, крепил тетиву на самодельном арбалете. Вокруг него теснились, нетерпеливо толкались, заранее ссорясь из-за очереди, чумазые татарчата. Сергей попробовал тетиву, вставил стрелу в желоб и выстрелил вверх. Стрела взлетела высоко в небо, все прикрыли ладонями глаза от солнца, следя за ней.

К дому подъехала «хонда» на полной скорости, с гремящей на всю катушку музыкой, затормозила, вспахивая колесами землю. Сергей отдал арбалет, и татарчата тотчас умчались. Он поднялся навстречу Кармен, удивленно разглядывая ее. Она на ходу весело повернулась перед ним, раскинув руки, – в высоких шнурованых ботинках со стальными накладками, куртке-косаре с десятком молний, водительских перчатках, с короткой неровной стрижкой с обесцвеченными на концах прядями.

– Ну, как? – спросила она.

– Чужая какая-то… – сказал Сергей.

– Ты ничего не понимаешь в моде, милый! – засмеялась Кармен, целуя его в щеку. – Как ты?

– Все нормально.

– Я только на минуту, милый. Надо дальше ехать…

Раздался ликующий вопль. Из-за дома вылетел, выпучив безумные глаза, петух со стрелой в боку, за ним бежали галдящие татарчата. Жена Венера закричала им, грозя кулаком.

Сергей вошел за Кармен в комнату и обнял ее.

– Подожди… – Она выдвинула сумку из-под кровати, достала какие-то свои тряпки.

– Тебя долго не было.

– Моталась взад-вперед… Менты совсем озверели, наши фотографии на каждом углу. Ты представляешь, женишок за меня премию объявил. Я, оказывается, еще дороже стою, чем думала, – захохотала она, рассовывая деньги по карманам. – Лучше бы сразу эти бабки мне отдал, и расстались бы по-человечески… Слушай, тут такое было! Я на мотогонках была! Случайно попала: одного человека в Симферополе искала, а там гонки – весь город собрался, – начала восторженно рассказывать она. – Я потом сама круг проехала, за рулем, представляешь!.. Ты любишь мотоциклы?

Сергей неопределенно пожал плечами.

– Ты ничего не понимаешь, милый! Это гоночные тачки, на нем не сидишь, а лежишь – вот так… – с горящими глазами показала она. – Он еще не тронулся, весь под тобой трясется. Такая мощь чудовищная! Будто сам все понимает, как собака, – в глаза смотрит, команду ждет. Чуть-чуть ручку тронешь – прыгает с места! Тормозов только коснешься – тебя как клещами на лету хватает. На вираже сползаешь, вот так, чтоб не вынесло – коленями держишься. Я на прямой до ста пятидесяти разогналась – он больше не разрешил…

– Кто?

– Да парень там один. Мальчишка, лет двадцать, – а уже два раза чемпионат брал. Весь в шрамах, с головы до ног. Они бьются – на каждой гонке по пять человек. Смотришь, кувыркается метров тридцать, – думаешь, там уже скорой делать нечего, сразу в морг, а он вскочил, тачку поднял – и дальше…

Сергей молча слушал. Он давно не видел Кармен такой возбужденной – она стремительно двигалась по тесной комнате и быстро говорила, будто едва сдерживаясь, чтобы не вырваться из замкнутого пространства и не помчаться куда-то.

– Весь год кочуют, то в одном городе этап, то в другом – как цыгане, в трейлерах живут. У него «мицубиси», двести пятьдесят кубиков. Я такой же хочу. Или «кавасаки». По улицам буду гонять. Они, правда, стоят, собаки, – как «мерседес»…

– Он нам подойдет?

– Кто? – не поняла Кармен.

– Парень этот.

– Зачем ему? – удивилась она. – Он на мотоциклах повернут, больше ничего знать не хочет… Я нашла там людей, – спокойнее сказала она. – Присматриваюсь пока…

– Послушай, – сказал Сергей. – Я здесь думал… Много времени было… У нас чертова туча денег, на всю жизнь хватит. Нам никто не нужен. Давай уедем. Купим документы, купим квартиру…

– Купим огород и маленький трактор, – смеясь, подхватила Кармен. – Я буду солить капусту на зиму, по воскресеньям визит вежливости к соседям, а долгими вечерами мы будем сидеть перед телевизором, счастливые, как два голубка… Через месяц я начну тебя ненавидеть, милый, а на второй сбегу… Мне пора, – она на ходу поцеловала его в щеку.

Сергей удержал ее и обнял.

– Ну, не надо, милый, – укоризненно сказала она. – Тебе нельзя еще. Швы разойдутся…

– В конце концов, есть у меня жена или нет? – полушутя спросил Сергей.

– Есть. Но она торопится, у нее важная встреча. Так бывает… – Кармен попыталась освободиться. – Мне действительно надо ехать, милый… Я не хочу, ты можешь это понять?…

Сергей сильнее прижал ее к себе, Кармен уперлась ему руками в плечи. Вначале это было похоже на игру, потом началась молчаливая ожесточенная борьба всерьез. Глаза у Кармен стали злыми. Наконец она вывернулась и с силой оттолкнула его. Сергей сел на кровать и невольно охнул, согнувшись от боли.

– Извини, милый… – Кармен быстро присела перед ним, заглянула в глаза. – Больно?… Прости меня, пожалуйста…

Он не отвечал и не двигался. Она помедлила, задернула плотнее занавеску на двери и стала раздеваться, пусто глядя в сторону.

Вся деревня собралась на лугу за околицей – бабы и девчонки в цветастых платках, мужики и пацаны в расшитых тюбетейках. На костре кипела вода в огромном казане. На поле сбились в плотную толпу, теснили друг друга парни на конях. Кони храпели, вскидывая морду, разбрасывая пену с оскаленных зубов, кося бешеными глазами. Наконец, один из парней изловчился, подхватил с земли освежеванную тушу козла и помчался к костру. Его перехватили, увели в сторону. Кто-то вырвал у него скользкую от жира тушу, поскакал дальше в поле и оттуда, ударив пятками коня, бросился на прорыв.

Деревенские кричали, подбадривая парней. Сергей не отрываясь смотрел на сизо-красную тушу, снова упавшую на землю под конские копыта, на запачканные кровью руки всадников с налипшим песком…

Болельщики орали и свистели на трибуне, комментатор выкрикивал фамилии и названия команд. Сергей оставил «Ниву» на стоянке мотодрома под бьющимися на мачтах спортивными флагами и подошел к трассе.

Мимо с тонким пронзительным воем моторов, от которого вибрировало в ушах, проносились разноцветные мотоциклы. На вираже гонщики сползали с сиденья, удерживая рвущиеся в занос машины, едва не касаясь асфальта бедром.

Сергей двинулся вдоль трибуны, пробегая глазами по лицам – ряд за рядом, снизу вверх. Он натыкался вслепую на кого-то, мешал смотреть первым рядам, его окликали и отталкивали в сторону – он даже не замечал этого.

Неожиданно трибуна взорвалась криком, все вскочили на ноги. Судья на финише размахивал клетчатым флагом. Победитель поднял мотоцикл на заднее колесо и так пересек линию. Болельщики не дожидаясь, пока финишируют остальные, кинулись к высокому подиуму.

Сергей, затертый в толпе, видел, как на подиум поднялся победитель, светловолосый мальчишка, и двое призеров. Мальчишка вытер пот с натертого шлемом лица и помахал сверху кому-то в толпе. Они получили кубки, потом растрясли большие бутылки с шампанским и стали поливать пеной друг друга, судей и зрителей. Мальчишка протянул руку вниз и поднял на подиум сияющую, счастливую Кармен. Они поцеловались, отхлебнули по очереди из бутылки и, обнявшись, подняли руки, приветствуя болельщиков.

Сергей рванулся сквозь толпу, расталкивая людей. Когда он прорвался к подиуму, ни Кармен, ни мальчишки там уже не было. Народ начал расходиться. Сергей заметался в одну сторону и в другую, не зная, где искать. Вдруг он увидел Кармен – она надевала шлем около дорожного мотоцикла. Мальчишка ждал в седле, покручивая рукоять газа. Сергей кинулся к ним, но Кармен села сзади, обняла спутника, и они выехали на улицу. Сергей побежал к машине.

Он почти догнал их на светофоре, но загорелся зеленый свет и мотоцикл помчался дальше. Они выехали за город. Здесь дорога сузилась и запетляла серпантином по высоким холмам. Мальчишка и Кармен синхронно клонились в сторону на виражах. Сергей старался не отставать, шины визжали на поворотах, но мощный мотоцикл уходил все дальше.

Неожиданно гонщик уперся в едва ползущий трейлер. Мальчишка нетерпеливо выглядывал из-за него то справа, то слева, но с одной стороны трейлер шел вплотную к металлическому отбойнику над пропастью, с другой двигался встречный поток. Сергей уперся руками в руль и до отказа выжал педаль. Глядя остекленевшими глазами в спину Кармен, он на огромной скорости несся прямо на нее.

В последнее мгновение мальчишка резко вильнул в сторону и пошел на обгон. Сергей ударил по тормозам – едва не врезавшись в трейлер, оставляя черный дымящийся след на асфальте, машина развернулась на заклинивших колесах и встала над пропастью.

Сергей, тяжело дыша, уткнулся лбом в руль. Попутки, сигналя, объезжали его. Наконец, он бессильно откинулся на спинку. Посмотрел на трясущиеся руки – на ладонях глубоко отпечатался узор от оплетки руля. Он завел заглохший мотор и поехал обратно.

– Я не знал, где ее искать. Вся милиция от побережья до побережья искала ее целый год со всеми своими сыщиками и стукачами, машинами, катерами и вертолетами, портретами в новостях и премией за любую информацию, а что я мог сделать один? У меня остались все наши деньги, огромные деньги, но я не был уверен, что она захочет за ними вернуться… Но я знал место, доктор. Я знал одно-единственное место на свете, куда она должна была прийти, рано или поздно. Мы хранили там свой «спасательный круг» – ту долю, которую откладывали каждый раз на черный день… Я готов был ждать ее хоть год, хоть десять лет, но она появилась уже через неделю…

На высоком холме стояли развалины старого дома. Время и ветер давно уничтожили все следы человеческой жизни, остались только известняковые стены, небо вместо крыши и далекое море в окнах. Сергей, еще больше постаревший за эти дни, сгорбившись, сидел на камне, глядя на дорогу внизу под холмом.

– Здравствуй, милый, – сказала Кармен.

Сергей вздрогнул и вскочил. Кармен спокойно стояла перед ним в потертых джинсах и простенькой джинсовой куртке – девочка с троллейбусной остановки. Только прическа еще осталась прежней.

– Где твой гонщик? – спросил он.

– Понятия не имею, – равнодушно пожала плечами Кармен, будто даже не сразу вспомнив, о ком речь. – Мотает где-нибудь круги на своей керосинке…

– Что ж так? Не сложилось?

– Избалованный мальчишка… – снова пожала плечами она. – Он, наверное, решил, что я теперь при нем, как запасное колесо, – усмехнулась Кармен. – Тебя я любила гораздо дольше, милый. Наверное, дольше всех…

– Послушай! Я забуду все, я ничего никогда тебе не скажу, обещай только, что мы уедем. Вот машина – сядем и уедем вдвоем куда хочешь, куда скажешь… Почему?… Почему нет?… Только не говори… – он схватил ее за плечи, пытаясь остановить страшные слова.

Кармен отрицательно качала головой.

– Я больше не люблю тебя, милый, – сказала она. – Я не буду с тобой жить – ни здесь, ни где-то еще.

– Ну, скажи – что я сделал не так? Что? – отчаянно сказал Сергей. – Я все бросил. У меня нет ничего в жизни, кроме тебя. Скажи, что я еще должен сделать, может быть, я могу еще что-то исправить!..

– Ты ни в чем не виноват, милый, – устало сказала Кармен. – Я виновата. Я не знаю, почему так происходит. Я не могу приказать себе – люби его и никого другого.

– Хорошо… Ладно… Пусть будет, как есть. Давай просто останемся вместе. Может, когда-нибудь…

– Нет, милый. Я не останусь с тобой. Ты хороший товарищ – наверное, лучший из тех, кто у меня был. Но ты будешь убивать каждого, кто хотя бы мимоходом прикоснется ко мне…

– Тогда проще убить тебя, – сказал Сергей.

Кармен спокойно, внимательно посмотрела на него.

– Меня ждет машина, – сказала она. – Вон там, – кивнула она на дорогу.

– Я отпущу ее. – Сергей быстро пошел вниз.

– Милый, – окликнула его Кармен.

Сергей тотчас с надеждой обернулся.

– Таксист тут ни при чем, – засмеялась она. – Он просто хочет заработать пятьдесят долларов…

Сергей спустился к дороге и подошел к машине. Не замечая, что рассыпает на асфальт деньги из кармана, вытащил дрожащими руками бумажку и протянул в окно. Таксист взял и тут же рванул с места, испуганно оглядываясь на него.

Развалины дома отсюда не видны были за деревьями. Сергей закурил, постоял у дороги и медленно пошел обратно…

– Я не знаю ни одной молитвы, доктор. Я просто просил кого-то там, наверху, чтобы она исчезла. Она могла сесть в мою машину – ключ был в замке. Она могла взять деньги и убежать – даже не убежать, а уйти не торопясь. Тогда я снова искал бы ее, ждал и мучился, и жизнь была бы полна смысла… Но она не двинулась с места. Не знаю почему. На нее снова напала эта непонятная тоска. Может, она действительно верила в судьбу, которую себе нагадала. А может, не хотела унижаться и бегать от меня – не знаю…

Кармен стояла, сунув руки в карманы куртки, чертила что-то носком туфли на песке. Сергей подошел и встал перед ней.

– Что ты решила?

Она подняла глаза.

– Я уже все сказала, милый… Ты хочешь, чтобы я врала? – она покачала головой. – Ты не чужой мне человек, я не хочу тебе врать…

Сергей достал пистолет и поднес к ее груди. Ствол дрожал в его руке.

– Я последний раз тебя спрашиваю… – срывающимся голосом сказал он.

– Ты мог бы это сделать гораздо раньше, милый, – улыбнулась она. – Еще там, на фабрике. Все было бы проще. Тебе, наверное, дали бы орден…

– Я прошу тебя!..

– Все почему-то думают, что сердце здесь, – сказала Кармен, коснувшись прижатого к ее груди ствола. – А оно точно посередине… – Она засмеялась: – Говоришь о любви, милый, – и даже не знаешь, где она живет…

Она вздрогнула и обхватила его за шею, пытаясь устоять на ногах. Сергей бросил пистолет, с трудом, не сразу расцепил ее руки и положил ее на песок. Присел над ней. Осторожно провел пальцами по груди вокруг маленькой раны с опаленными порохом краями, по шее и по лицу…

– Подождите… – Адвокат – молодой человек с лицом прилежного ученика – торопливо листал толстое уголовное дело с бесчисленными фотографиями и схемами. – На следствии вы не показали, что убили ее…

– Зачем? Это касается только меня. И ее. И никого больше. – Сергей, уставший от долгого рассказа, спокойно курил за столом напротив него. Это был старик неопределенного возраста, с седыми висками и глубокими морщинами на землистом лице.

– Но есть еще родители! Они до сих пор ее ищут. Вы не хотите, чтобы они похоронили свою единственную дочь, чтобы у них была хотя бы могила, куда можно прийти и…

– Вряд ли она хотела этого… Чтобы ваши трупорезы ворочали ее голую на столе руками в резиновых перчатках… Нет, – Сергей покачал головой. – Больше никто к ней не прикоснется.

– Поймите, в вашем положении еще одно убийство, тем более не корыстное, из ревности, в состоянии аффекта – уже мало что изменит, – убеждал адвокат. – Я, конечно, буду добиваться двадцати лет вместо пожизненного заключения, но…

– Успокойтесь, доктор, – усмехнулся Сергей. – Какая разница – десять лет, двадцать, пожизненное. Жаль, что отменили смертную казнь… Понимаете, можно прожить свою жизнь за восемьдесят лет или за сто – сколько дано природой. А можно за год – всю, без остатка… Смотрите, – он достал сложенный лист бумаги и осторожно вынул из него маленький засохший цветок. – Я поднял его тогда, на фабрике… Знаете, я долго думал, как и почему все это случилось со мной. Ведь я самый обычный человек, обычней не бывает. И вот что я понял, – он наклонился ближе к адвокату и понизил голос. – У каждого – у меня, у вас, у любого другого – есть только одна женщина, та самая, единственная, у каждого своя. Она может жить на другом краю земли, и вы никогда ее не увидите, а может жить на соседней улице, и вы ее встретите сейчас, за первым углом, когда выйдете отсюда. И тогда… Я не желаю вам этого, доктор! Мне кажется, вы хороший человек, и я вам этого не пожелаю!..

Конвоир открыл дверь. Сергей заложил руки за спину и шагнул было через порог, но обернулся.

– Доктор, вы верите, что есть что-то там… – Он указал глазами вверх. – Где мы все снова встретимся?

– Не знаю, – пожал плечами адвокат. – Никто не знает…

– А я верю, – сказал Сергей. Лицо его вдруг осветила счастливая, детская улыбка. Он повернулся и пошел, уже не оглядываясь.

Медовый месяц

Отец осторожно заглянул в детскую. Аля торопливо прикрыла глаза, изображая крепкий утренний сон.

Отец и мать на цыпочках вошли в комнату. На кресле лежало пышное бальное платье, около кровати валялись сброшенные второпях белые туфли.

Мать посадила на постель рядом с подушкой огромного плюшевого слоненка. Они с отцом переглянулись, улыбаясь, как заговорщики. Мать распахнула шторы, отец врубил магнитофон на полную громкость.

В окно брызнуло полуденное солнце, грянула музыка. Аля села на кровати, хлопая громадными ресницами как бы спросонья. Она была в короткой детской пижаме и выглядела совсем по-детски, никак не дотягивая до своих семнадцати.

– Лялька, поздравляем! – мать поцеловала ее.

– Ма-ам, – укоризненно протянула Аля, обнимая слоненка. – Я давно не ребенок.

– Первый раз я это слышала, когда тебе было пять лет, – засмеялась мать.

– Конечно, не ребенок, – поддержал отец. – Твоя дочь закончила школу! Между прочим, с золотой медалью! А кстати, где наша медаль?

– Да она не золотая. Одно название… – Аля открыла футляр и взвизгнула от восторга. На бархатной подстилке рядом с медалью свернулась золотая цепочка с изумрудным кулоном.

– А это подарок нашему совсем взрослому ребенку, – отец повернул ее к зеркалу и надел цепочку на шею. На мгновение они отразились втроем, как на семейном портрете: отец, мать и маленькая Аля между ними.

– Спасибо, ма! Спасибо, па! – Аля по-щенячьи ткнулась в щеку одному и другому.

Умывшись в ванной, она в упор внимательно осмотрела себя в зеркале, поворачивая лицо из стороны в сторону. Тревожно тронула пальцем синие круги под глазами…

С прежней беззаботной улыбкой она щебетала за столом, ковыряя ложкой щедро политый кремом наполеон.

– Ну, сначала медаль вручили – специально дядька из министерства приехал. Потом речь заставили сказать, представляешь: спасибо родной школе и все такое. Директриса даже прослезилась, чуть не задушила. Цветов надарили! Потом танцевали до утра. Я уже едва стояла на каблуках. Потом вообще сняла, так босиком и шлепала, когда рассвет пошли встречать. Там выпускники со всей Москвы собрались. Представляешь, площадь перед универом – и вся в белом!

– Наше платье произвело впечатление?

– Грандиозное! Жалко, что на один раз.

– Почему? Может, на свадьбу пригодится, – хитро сказал отец.

– Сто раз еще мода поменяется, – махнула рукой мать. – Ты почему не ешь?

– Не хочу, – Аля отодвинула пирог.

– Твой любимый!

– Спасибо, ма. – Аля виновато покачала головой.

– А я всю ночь пекла… – огорченно сказала мать. – Все равно до утра заснуть не могла. Три раза лекарства пила.

– Ма-ам! Ты же знала, что я только утром приду.

– Все равно. Ты первый раз не ночевала дома. Когда-нибудь ты поймешь, что это такое.

– Но я же не одна. Ребята проводили до подъезда.

– Привыкай, теперь многое будет в первый раз, – сказал отец матери. – Лялька, а сейчас главный сюрприз! – торжественно сообщил он. – Мы с матерью не говорили, чтобы тебя не отвлекать: в субботу садимся на машину – и к теплому морю!

– Все вместе! – подхватила мать. – Помнишь, как после восьмого класса!

Родители смотрели на нее, ожидая ответного восторга.

– Может быть, я не смогу, пап… – осторожно начала Аля.

– Ну уж нет! – отрезал отец, доставая сигареты. – Ты и так уже синяя стала с этими экзаменами! И мы с матерью перенервничали. Гостиница заказана, лоджия с видом на море, три минуты от постели до пляжа – и ни одной формулы в голове! А потом уже будешь спокойно готовиться в университет…

– Пап, я же просила тебя не курить! – страдальчески морщась, сказала Аля.

– Извини, забыл… – отец отошел к окну, там загасил сигарету и разогнал дым ладонью. – Сладкого она не ест, от дыма ее тошнит, – засмеялся он, – ты, случайно, не беременная?

– Отец! – вполголоса досадливо сказала мать, кивнула на Алю и развела руками: зачем говорить такое ребенку.

– Шучу, шучу…

– Очень неостроумно…

– Да, – вдруг отчетливо сказала Аля. Она, замерев, смотрела в стол перед собой.

– Что? – улыбаясь, обернулся отец. Все забыли уже, о чем, собственно, шла речь.

Аля подняла голову и посмотрела в глаза матери. Та стояла у плиты с подносом в руках, и чем дольше тянулось молчание, тем белее становилось ее лицо.

– Алина… – наконец тихо произнесла она. – Ты сошла с ума?

– У меня будет ребенок. К Новому году.

Мать с грохотом выронила поднос на кафельный пол.

– Я была у врача. Я на четвертом месяце. – Главное было сказано, и теперь Аля говорила по возможности спокойно и твердо.

Отец, растерянно переводивший глаза с одной на другую, кажется, только теперь поверил, что все это вовсе не розыгрыш, не глупая шутка.

Мать схватилась за сердце. Аля кинулась было к ней.

– Сиди! – крикнул отец и стал суетливо, не попадая в стакан, наливать лекарство.

– Мам, ну ведь ничего страшного не случилось! – отчаянно сказала Аля. – Никто не умер. Даже наоборот…

– Ничего не случилось! Все нормально! – повернулся к ней отец. – Я только хочу знать, кто этот подонок?

– Почему «подонок»? Это человек, которого я люблю.

– Да что ты понимаешь в любви, кукла несчастная!

– Пап, я взрослый человек!

– Ты не взрослый человек! Тебе семнадцать лет, ты даже не совершеннолетняя! – заорал отец. – И я сию же секунду хочу знать, кто это? – Он ударил по столу перед Алей, так что подпрыгнули чашки.

Аля вздрогнула.

– Он… Это…

– Говори сейчас же!

– Это Женя… – наконец тихо сказала она.

Отец умолк. Они переглянулись с матерью.

– Жека?… Нет, а он-то как посмел? – изумленно спросил отец. – Он же тебя с таких лет… В сад за руку водил! Вчера ведь здесь был и в глаза смотрел!.. Тихоня! Сукин сын!

– Он ведь с ней занимался весной, – вспомнила мать. – А мы спокойно уходили…

– Вот и дозанимались. Так! – отец снова обернулся к Але. – Давай его сюда. Немедленно! Я хочу знать, что он теперь собирается делать!

– Пап, не надо…

– А лучше я сам, – отец схватил телефон.

– Пап, я тебя прошу!.. Ну дай, я сама поговорю!

– Ты уже наговорилась! – отец набрал номер. – Евгений? Да, добрый день. Хотя не для всех…

Аля в ужасе склонилась над столом, зажав голову руками.

– Женя, зайди, пожалуйста, к нам… Нет, именно сейчас!.. А ты не догадываешься?… Сделай одолжение!

Когда вошел долговязый, нескладный Жека, вся семья молча ожидала его в гостиной. Аля напряженно сжалась у стола, мать с вымученной, болезненной улыбкой сидела в кресле. Отец ходил вперед и назад.

– Здравствуйте… – Жека огляделся и перестал улыбаться, почувствовав грозовую обстановку.

– Ну? – остановился перед ним отец. Достал было сигареты, но, спохватившись, спрятал обратно в карман. – Поделись, расскажи нам, что ты теперь намерен делать?

– Сейчас? – не понял Жека. – Или в принципе?

– Я все рассказала, – торопливо сказала Аля. – Что у нас будет ребенок. И что мы собирались пожениться после выпускного.

Жека посмотрел на нее, на ждущих ответа родителей – и виновато развел руками:

– Ну, если вы все равно уже знаете… Мы действительно решили пожениться.

– Они решили! – раздраженно сказал отец.

– Она ребенок, но ты же почти взрослый человек, Женя! – всплеснула руками мать. – Почему ты сразу не пришел, не рассказал?

– Вы и так нервничали перед экзаменами. Мы решили, что лучше потом… Да? – он вопросительно посмотрел на Алю.

– А университет? – беспомощно спросила мать.

– Поступлю через год, никакой трагедии, – пожала плечами Аля.

– Веришь, – тоскливо сказал отец Жеке, – задушил бы собственными руками!

Жека, поняв, что гроза миновала, с готовностью распахнул ворот рубашки.

– Только последнее слово можно? Не знаю, как это делается, но я официально прошу руки вашей дочери!

– Он еще шутит!.. Да что с вами разговаривать, – расстроенно махнул рукой отец. – Зови родителей. Куда уж дальше тянуть…

Вскоре Жекины родители сидели напротив, поглядывая то на Алю, то на сына, сидящих по разные стороны стола.

– Завтра подадут заявление, – говорил Алин отец. – А, скажем, в пятницу… – он посмотрел на мать. – Успеем до пятницы? Большой стол собирать ни к чему…

– Господи! – всплеснула она руками. – Ну почему нельзя было раньше, по-человечески!

– Для нас тоже – гром среди ясного неба, – ответила Жекина мать. – Аля, конечно, нам не чужая…

– Значит, свадьба в пятницу. А в субботу… Мы тут в Крым собирались втроем. Пусть теперь они едут. Все равно Ляльке надо отдохнуть. Гостиница заказана. Три минуты от постели до пляжа…

– Надо список составить – сколько народу, что покупать, – Жекин отец, еще раз удивленно качнув головой, достал ручку.

– Платье у нас есть, – сказала Алина мать. – Выпускное. Не думали, что снова пригодится.

– Аля, дай бумагу, – велел отец. – И идите с глаз долой. Вы свое дело уже сделали…

Аля вышла на кухню и села в дальнем углу, опустив голову. Жека прислонился плечом к двери.

Из гостиной доносились деловитые голоса родителей.

Аля глянула на него исподлобья и снова опустила глаза.

– Спасибо… – наконец сказала она.

– Тебе нравится надо мной издеваться, да? – сказал Жека.

– Извини… – Аля мучительно сжала виски ладонями, чуть не плача. – Что я могла им сказать? Что это взрослый мужик, женатый к тому же? Мать бы просто умерла на месте. У нее сердце больное, ты же знаешь! Отец бы пошел разбираться. А мне восемнадцати нет…

– Сначала перезванивались через меня. Я как барышня-телефонистка… Жека – он на все случаи жизни!

– Прости меня, пожалуйста… Я не нарочно, честное слово. Просто растерялась, когда отец наехал…

– А может, не так уж все и плохо? – неожиданно сказала Жекина мать. – Сидим, как на похоронах! Ведь никто не умер. Даже наоборот! Появился бы кто-то чужой. А они с детства вместе. Просто идеальная пара!

Напряжение за столом чуть спало. Родители переглянулись.

– Но жить они будут у нас! – воинственно ответила Алина мать. – Мы покупали эту квартиру, чтобы Аля осталась с нами!

– А нам что – через дорогу перейти! – засмеялся Жекин отец.

– Я тебя умоляю. – Аля в отчаянии сложила руки. – Давай съездим в этот чертов Крым, потом приедем и разведемся! Не сошлись характерами. Так часто бывает. Я сама подам на развод, ты ни при чем будешь… Ты можешь это сделать для меня?

Жека вяло кивнул.

– Спасибо… – Аля поцеловала его в щеку. – Ну, не сердись!.. – она вкрадчиво заглянула снизу ему в лицо. – А ты был неотразим! Я чуть не влюбилась!

Аля в выпускном платье и короткой фате под руку с Жекой вышла из загса, следом свидетели и родня. На ступеньках с цветами и шампанским толпились одноклассники.

– По-здра-вля-ем! – дружным хором проорали они. Захлопали пробки, взвизгнули девчонки, уворачиваясь от пенных фонтанов, появились пластмассовые стаканчики.

– Ну ты даешь, Алька! Никто не ожидал!

– Хоть на выпускном бы сказала!

– А она везде первая!

– Спасибо! – Аля целовалась с девчонками, подставляла щеку мальчишкам. – Извините, ребята – сегодня только родные. Мы через две недели вернемся, тогда соберемся всем классом!

Рядом со свадебным кортежем остановился черный джип с зеркальными стеклами, из него вышел высокий, чуть седоватый парень в дорогом костюме и с букетом роз уверенно направился к Але.

Аля стрельнула глазами в сторону родителей и торопливо выбралась из толпы навстречу ему.

– Ты с ума сошел? – шепотом спросила она. – Уходи!

– Поздравляю, – он невозмутимо отдал цветы и поцеловал руку в тонкой перчатке. – И что все это значит?

– Это значит, что я вышла замуж.

– Туда и обратно? – улыбнулся он.

– Это уже не имеет значения. Извини… – Она хотела шагнуть обратно, но он удержал ее за руку.

– Увидимся завтра?

– Нет.

– Давай встретимся и спокойно обо всем поговорим.

– Я не могу, – она снова отчаянно попыталась освободиться – Пусти, родители смотрят!

– Значит, завтра, – утвердительно сказал он.

– Мы утром уезжаем. Уходи, я тебя прошу!..

Она вернулась к одноклассникам. Жека проводил глазами джип, тихо спросил сзади:

– Это он?

Аля кивнула не оборачиваясь.

Они сидели во главе стола – через силу улыбающаяся Аля и счастливый Жека. Несмотря на то что приглашали только родню, гостей набралось человек двадцать.

– Тряслись над ней, над своим сокровищем, – говорил отец. – Только для нее и жили. И вдруг – раз! – и в одно мгновение стали не нужны.

– Па-ап… – укоризненно протянула Аля. – Ну хватит уже.

– Что – па-ап? Ты теперь не наша, ты замужем. Евгений, понимаешь: «замужем», «за мужем». То есть за тобой. Как за каменной стеной!

Жека кивнул.

– А теперь скажи мне, глава семьи, – продолжал отец. – На чем ты жену в свадебное путешествие повезешь?

Жека неуверенно посмотрел на Алю.

– То-то и оно, – усмехнулся отец. – Мы тут с матерью решили: все, кажется, ей отдали, ничего себе не оставили. Забирайте и машину!

Он торжественно продемонстрировал ключи и вложил в ладонь Жеке:

– Все! Ваша!

Гости одобрительно загудели, захлопали. Алина свидетельница, хитро покосившись на нее, крикнула:

– Горько!

Гости тотчас подхватили. Аля покорно встала.

– Когда же это кончится? – чуть слышно сказала она и подставила плотно сжатые губы.

Жека поцеловал ее. Аля, не закрывая глаз, холодно смотрела на него в упор.

– Господи, – вздохнула мать. – Еще целоваться не научились, а уже женятся…

В своей комнате, освещенной только маленькой лампой над кроватью, Аля устало сняла туфли. Жека обнял ее сзади. Аля тотчас обернулась.

– Что? – резко спросила она.

Жека неловко попытался поцеловать ее.

– А-а, первая брачная ночь? – догадалась Аля. – Ну? Давай!

Жека стоял без движения, тогда она, сжав зубы, стащила платье – крючки на талии не поддавались, она с треском оборвала их и швырнула платье в сторону. Откинула одеяло на кровати.

– Ну? Я готова! – Она в упор смотрела ему в глаза. – Правда, хочу признаться, я не совсем невинна и немножко беременна – какая неожиданность, правда?

Жека отошел и сел в дальнем углу комнаты.

– А он бы не отступил… – сказала Аля.

– Что ты в нем нашла? – уныло спросил Жека. – Он на обезьяну похож.

– С ним легко. Он все решает сам. Мне ни о чем не надо думать, понимаешь?… А когда ты смотришь собачьими глазами – меня тошнит!

Она села на кровать, опершись руками, подняв острые плечи.

– Извини… – помолчав, сказала она. – Мне ведь хуже, чем тебе. В конце концов, тебе не придется рожать без мужа.

– А я не хочу разводиться, – сказал Жека. – Знаешь, а я рад, что так получилось! Может, для тебя и не всерьез, а мне и так хорошо. Главное, что я тебя люблю.

Аля пожала плечами.

– Не знаю. Ничего не знаю. Я спать хочу… – она огляделась в комнате. – Слушай, давай я тебе в кресле постелю, оно раскладывается.

– Спасибо, что не на коврике под дверью, – усмехнулся Жека.

Они ехали на «девятке» по прямому, как стрела, шоссе – Жека за рулем, рядом Аля в короткой юбке и футболке грызла соленые чипсы из пакета, закинув босые ноги на «торпеду», подставив лицо ветру, наслаждаясь свободой.

– Прикрой окно, продует, – сказал Жека. – И ремень надень.

– Ты еще покомандуй!

– Я не командую, я советую.

– Обойдусь без твоих советов. – Аля надула пустой пакет, прихлопнула и выбросила в окно. – Слушай, ты быстрее можешь?

– А куда спешить?

– Нас автобусы обгоняют!

– А он, конечно, летел, как сумасшедший, лез на красный и подрезал всех, кого мог.

– Да уж не так, как ты!

Жека чуть сильнее нажал на газ. Покосился на Алю и улыбнулся:

– А помнишь, как я тебя на трамвае катал?… Предки тебе шагу пешком не давали ступить. Общественный транспорт – источник инфекции. А тебе трамвай нравился. Я, когда из сада тебя забирал, остановку проезжали – и обратно…

– Ага! – насмешливо ответила Аля. – А мальчишки тебя нянькой прозвали. Все как нормальные в футбол гоняют… Ты меня достанешь детскими воспоминаниями! – разозлилась она. – Дай музыку послушать! – она прибавила громкость.

Сзади сигналила, мигала фарами машина. Наконец, черный джип обогнал их, подрезал и с визгом тормозов встал почти поперек дороги. Жека едва успел остановиться.

– Приехали… – напряженно сказала Аля.

Все вышли из машин.

– Это Андрей, – глядя в землю, представила Аля водителя джипа. – Это Женя.

– Здравствуйте, – неловко кивнул Жека.

– А, знакомый голос! Счастливый вестник, хранитель тайны! – засмеялся Андрей, пожал ему руку и, не отпуская, отвел в сторону. – Спасибо, – уже серьезно сказал он. – Как мужик мужику. Ты не представляешь, что ты для меня сделал. Бывают в жизни обстоятельства… Ну, одним словом, ты мой номер знаешь – звони в любое время, любые проблемы, я твой должник… Я надеюсь… – доверительно спросил он, кивнув назад, на Алю. – Ну, ты меня понимаешь, да? Лишнего не было?

– Нет, – пробормотал Жека.

– Ну, вот и славно. Ты погуляй пока, да? – он похлопал его по плечу, подталкивая. – Извини, нам поговорить надо.

Жека покорно отошел дальше по обочине.

Аля ожесточенно выбивала носком камешки из земли. Обернулась навстречу Андрею:

– Слушай, что тебе от меня нужно?

– Я же говорил, что сегодня встретимся.

– Я все сказала по телефону! – она отступила, не давая себя обнять. – Что ты еще хочешь услышать?

– Я не хочу ничего слушать! Я хочу, чтобы ты была со мной!

– Все кончилось, понимаешь? Кончилось! Еще три месяца назад, когда ты…

Мимо с ревом проносились машины, обдавая их выхлопными газами и пылью.

– Подожди. Ну не здесь же разговаривать, – улыбнулся Андрей. – Вы на две недели едете? Это же здорово! Я бы не придумал! Сейчас возвращаемся в Москву, – он жестом волшебника вытащил ключи. – Наша квартира! Алька, мы же мечтать об этом не могли! Два часа за счастье было, а тут две недели вместе. А он один съездит, искупается…

– Ага! – кивнула Аля. – Здорово!.. Ты спятил, да? – она покрутила пальцем у виска. – Гостиница заказана! Если я в понедельник вечером не подниму трубку на том конце, отец всю милицию на уши поставит!.. И вообще, не в этом дело. Просто я не хочу!

– А где первая остановка? – спросил Андрей, быстро решая что-то про себя.

– В кемпинге. «Лесная сказка», что ли, не помню.

– Сударыня, карета к вашим услугам! – Андрей распахнул дверцу и подсадил ее в джип. Свистнул Жеке и помахал, чтобы ехал следом.

– Дело не в этом! – говорила Аля. – Я тебе верила, как дура! Каждому слову! А ты меня бросил!

– Я тебя бросил?! Я носился как сумасшедший! – Андрей одной рукой крутил руль, жал то на газ, то на тормоз, сигналил попуткам и встречным. – Все устроил, договорился, заплатил! Под наркозом, не больно, безопасно, никто никогда не узнает, вечером была бы дома!

– Я сразу сказала, что не буду этого делать!

– Один раз, всего один раз ты меня не послушалась – и видишь, сколько сразу проблем! Алька, милая, пойми, нельзя ничего делать по случайности! Увидел – купи, залетела – рожай! Надо знать, что делаешь и когда. Ты сама еще ребенок. Ну куда мне еще один!

– Не тебе, а мне! Ты здесь уже ни при чем.

В машине запищал телефон, Андрей взял трубку.

– Я!.. Хайдаров? Я сегодня уже не появлюсь. Передай Петрову, чтобы завтра к трем все было готово – кровь из носу! Документы, договоры, все до последней бумажки! От этой встречи наша жизнь зависит. Так что съезди в Пассаж, купи новый костюм!.. Зачем? Чтоб в гробу лучше выглядел, если погорим. Все! – он повесил трубку.

– Жене не забудь позвонить, – посоветовала Аля. – А с ней вы не случайно, да? План составляли?

– Алька, – мягко начал Андрей. – Послушай меня, только спокойно… Сейчас еще не поздно, я еще смогу снова договориться…

Аля заткнула уши, потом схватилась за ручку двери:

– Я выпрыгну сейчас!

Черный джип уже едва виден был на гребне дальнего холма.

Жека уткнулся в медленно ползущий на подъем автобус, суетливо выглядывал из-за него, все не решаясь обогнать, пропуская встречных. Наконец дождался просвета, но сзади уже, сигналя, пошли на обгон попутки. Жека, нетерпеливо оглядываясь, стал пропускать теперь их – одну, другую, третью. Следом за ними вышел на встречную полосу – и оказался лоб в лоб с огромным трейлером.

Трейлер с утробным ревом сирены прижался к обочине – и Жека чудом проскочил, едва не чиркнув зеркалом по его громадным колесам. Вытер лоб дрожащей рукой и, вцепившись в руль потными ладонями, помчался дальше.

– Я же просила тебя – не кури! Мне плохо!

– Извини. – Андрей бросил сигарету в окно. – А ведь это только третий месяц, – сказал он. – Ты представляешь, что будет дальше?

Аля согнулась, закрывая лицо ладонями.

– Останови!.. Стой!..

Она выскочила из машины и, покачиваясь, пошла от дороги в лес.

Когда подъехал взмыленный Жека, Андрей курил, облокотившись на крыло джипа.

– Слушай, – весело сказал Андрей, – у тебя, наверное, за рулем такое чувство, что все вокруг жаждут твоей крови? Поверь мне, никто не хочет попасть в аварию. Даже если ты пойдешь на таран – обматерят, но пропустят… Не куришь? – Андрей протянул пачку.

– Так, немножко. – Жека взял сигарету, закурил, глотая противный дым.

Помолчали.

– Знаешь, почему она со мной, а не с тобой? – спросил Андрей.

Жека неопределенно повел плечами.

– Никогда нельзя ни просить, ни ждать, – сказал Андрей. – Если чего-то очень хочешь – возьми! Любой ценой! Женщина, вещь, да любая мелочь, неважно! И не когда-нибудь, а сейчас, сию минуту. Не спи, не ешь, укради, умри, но добейся! Иначе все потеряешь. Если раз отступил, то и другой раз отступишь, и третий. И все: жизнь под уклон – и работа, и все остальное. Сиди в дерьме и удивляйся, как ты тут оказался…

Он бросил сигарету, засмеялся и хлопнул Жеку по плечу.

– Есть, правда, другой вариант – закрыть глаза и ничего не хотеть.

Кемпинг был забит машинами. Уютно светились в сумерках окна дощатых домиков.

Пожилая женщина-администратор подозрительно посмотрела на Алю, едва видную за стойкой, и Жеку.

– Вы вместе?

– Да, – ответил Жека. – У нас заказано.

Женщина полистала Алин паспорт, нашла печать о браке, сверила с Жекиным и покачала головой – то ли удивленно, то ли осуждающе.

– Поздравляю. Свадебное путешествие?

Аля кивнула.

– А у меня дочь ваша ровесница, – женщина снова покачала головой и положила на стойку паспорта и ключ. Жека сунул паспорта в карман.

Андрей в стороне разговаривал с золотозубым грузином, видимо, хозяином, который энергично разводил руками.

– Слушай, – сказал Андрей, догоняя Жеку на ступеньках. Аля ушла вперед, к машинам. – Ты будешь смеяться, но у них больше ни одного места нет! Все на юг рванули. Великое переселение народов! – Он взял у Жеки ключ. – Там у них дискотека будет до часу, а потом приходи, как-нибудь разместимся.

Почти весь номер занимала огромная кровать. Аля бросила на нее свою сумку. Андрей запер дверь.

– А где Жека? – подозрительно спросила Аля.

– С машиной возится.

– Ну так помоги ему! Он знает только, куда бензин наливают.

– Там без меня советчиков хватает, – отмахнулся он. – Алька, как я по тебе соскучился…

– Подожди, – Аля отступила на шаг. – Ты, наверное, не понял. Я вышла замуж!

– За кого? – засмеялся Андрей. – За этого… – кивнул он.

– Какая тебе разница! Я вышла замуж за другого человека!.. Пусти, мне позвонить надо. Предки с ума сойдут! – она снова попыталась пройти к двери.

Андрей достал из кармана телефон, набрал номер и протянул ей. Аля взяла и села спиной к нему.

– Мам, привет… Добрались, все нормально. Устала немножко… Мам, я не ребенок, я все знаю!.. Да, пап… Жека? Он с машиной возится… Пап, я не пойду его искать, там без тебя советчиков хватает… Все, пап, я вас целую, позвоню завтра! – она нажала отбой и уткнулась лицом в ладони. – С тех пор как мы встретились, я непрерывно всем вру. Я завралась уже. Я устала! Уезжай, пожалуйста!.. Ну что ты от меня хочешь?

Андрей сел рядом.

– А я не сойду с ума за эти две недели? Я только хочу знать, что у нас все по-прежнему.

– Нет.

– Алька, ведь нам больше никто не нужен, правда? – Андрей силой повернул ее к себе.

– Отпусти меня! Я не хочу!..

Андрей распахнул на ней рубашку, стал быстро целовать шею, плечи и грудь. Аля бессильно опустила руки и молча заплакала.

Жека бродил в темноте около домика. Когда окно погасло, забрался в машину, откинул спинку и стал тоскливо смотреть в потолок, по которому ползла заблудившаяся божья коровка. Со всех сторон слышалась музыка, веселые голоса и смех…

Аля дернула его за руку.

– А?… – Жека распахнул глаза, бессмысленно озираясь по сторонам и зябко обнимая себя за плечи. Над вымершим кемпингом стоял серый утренний свет. – Что?…

– Поехали! – Аля закинула свою сумку на заднее сиденье.

– А он? – Жека посмотрел на джип, упершийся ему в бампер стальными клыками.

– Ты мне муж, хотя бы на две недели, или просто так? – закричала Аля.

Жека хотел что-то ответить, но только теперь заметил ее слипшиеся от слез ресницы и опухшие глаза и промолчал.

По газонам мимо чужих домов, опрокинув чей-то пластмассовый походный столик, он выехал со стоянки.

По шоссе на юг тянулись вереницы машин с прицепами-дачами, свернутыми палатками, резиновыми лодками и парусными досками на багажнике. Навстречу шли в основном караваны трейлеров-дальнобойщиков.

– Как он нас нашел? – беспомощно спросила Аля. – Я ведь даже не сказала, куда мы едем.

– Я сказал, – пожал плечами Жека. – Он звонил утром…

– Идиот!

– Опять я виноват! – разозлился Жека. – Когда вы не могли встретиться – кто был виноват? Жека! Должен был сидеть у телефона, как привязанный! Теперь они поссорились, а я идиот! Хорошо устроились!

– Скажите, обиделся! – фыркнула Аля.

– Хватит, надоело! И машину я вожу не так, и то не так, и это не так! А я не хочу быть таким, как он! Еще раз про него скажешь…

– И что будет? – воинственно спросила Аля. – Тоже мне, герой! Захлопал крыльями! Подвиг – на чужой машине за чужой счет на море прокатиться!

– Знаешь что! – взорвался Жека.

– Ну? Что? – с готовностью обернулась Аля.

Сзади послышался длинный гудок. Они одновременно оглянулись – вдалеке мчался вдогонку за ними черный джип.

– Женька, миленький, только не останавливайся, я тебя прошу! – взмолилась Аля.

– Что ему от тебя надо?

– Не знаю. Ты можешь чуть-чуть побыстрее, пожалуйста!

Жека нажал на газ, стал обгонять по несколько машин сразу, с трудом втискиваясь в сплошной поток попуток, тревожно поглядывая в зеркало.

– Ремень надень! – крикнул он.

Аля торопливо защелкнула замок ремня.

Джип приближался, он был уже в трех машинах сзади, а Жека уперся в грузовик с прицепом, который сдерживал все попутное движение. За ним до горизонта была свободная дорога.

Джип рискованно обошел последние машины и пристроился вплотную к «девятке», непрерывно сигналя и мигая фарами.

Жека сунулся было на обгон, увидел длинный караван трейлеров навстречу, метнулся в другую сторону и, поднимая клубы пыли, объехал грузовик справа по узкой обочине.

Джип вылетел на встречную полосу и пошел в лоб переднему трейлеру. Тот взревел сиреной, не сбавляя скорости, не уступая дорогу. В последнее мгновение Андрей, матерясь сквозь зубы, спрятался обратно и стал пережидать караван.

Жека несся, утопив педаль в пол, подавшись вперед всем телом, будто надеясь добавить мотору свои силы. Шины визжали на поворотах. Аля, выглядывая из-за высокой спинки, смотрела назад. Джип наконец обогнал грузовик, на свободной дороге без труда достал их, обошел и резко затормозил.

«Девятка» юзом, на заклинивших колесах влетела в стальные клыки. Посыпались осколки фар, Алю и Жеку бросило вперед на ремнях, и машины замерли посреди дороги.

Жека вышел на деревянных ногах, растерянно глянул на разбитые фары и покосившийся бампер.

– Ты что о себе думаешь, мальчик? – Андрей взял его за рубаху, скрутил так, что ворот врезался в горло, и подтащил к себе, глядя в упор холодными глазами. – Мы так не договаривались.

– Не заметил… – пробормотал Жека, безвольно опустив руки.

– Еще раз меня не заметишь – будешь бледный! Понял? – Андрей с силой толкнул его на капот.

Аля сжалась на сиденье, глядя под ноги. Андрей открыл дверцу.

– Ну кто так делает, Алька? – с улыбкой сказал он. – Даже не попрощалась. Ничего не ответила… – он отстегнул ее ремень и потянул за руку. – Пойдем.

Аля молча вырвала руку.

Плотным потоком накатили попутные машины, засигналили все разом, объезжая их, с трудом расходясь со встречными. На шоссе тотчас образовалась пробка.

– Пойдем, Аля, – сдерживаясь, мягко сказал Андрей. – Не в этой ведь жестянке тебе по жаре ехать. С таким водилой! Он тебя разобьет. А ты теперь не только о себе должна думать! Провожу хотя бы до границы…

– Я не пойду!

Андрей схватил ее за локоть и рывком, как куклу, вытащил из машины.

– Не трогай ее! – бросился на помощь Жека.

Андрей, не оглянувшись и не выпуская Алю, брезгливо ударил его свободной рукой по лицу. Жека согнулся, закрыв лицо ладонями. Между пальцев из разбитого носа ручьем хлынула кровь.

Андрей затолкнул Алю в джип.

– Езжай следом без фокусов, – велел он Жеке. – И чтоб как привязанный, у меня на глазах!

Жека посмотрел вслед отъезжающему джипу, вытер кровь с ладоней о рубаху и сел за руль.

– Хорошо, хорошо, – говорил Андрей. – Я согласен. Давай будем считать, что я первый раз ошибся. Прости меня…

Противно запищал телефон. Андрей не глядя нажал отбой.

– Да, мне казалось, что рано. Но не забывай, что это мой ребенок! Мой! Ты не можешь у меня его отнять!

– Не твой, а мой, – буркнула Аля. Она сидела отвернувшись.

– Алька, я не знал, что ты такая упрямая! Я тоже не мимо проходил!..

Снова настойчиво запищал телефон, и снова Андрей нажал на кнопку.

– Как ты собираешься его рожать, растить? С этим? – кивнул он назад. – Что он может ему дать? Я не хочу, чтобы мой ребенок рос как все! Я не хочу, чтобы мой ребенок родился в районном вонючем роддоме, ходил в общий сад! Ты не обойдешься без меня. Мы не можем вот так сейчас расстаться!

– Я… – начала было Аля, но снова подал голос телефон. Она только махнула рукой и отвернулась.

Андрей досадливо схватил трубку.

– Я!.. Хайдаров? – Андрей судорожно глянул на часы. – Отмени встречу на сегодня, я не смогу подъехать!.. Да знаю, знаю, все знаю!.. Мое здоровье – не твои проблемы! Я тебя прошу встречу на завтра перенести, а не врача вызвать!.. – заорал он. – А на кой черт ты вообще нужен, если ничего решить не можешь! Дай Петрова!.. Алло, Петров!.. Не ори, родишь сейчас!.. Мне пятьсот километров до Москвы!.. Не знаю! Делай что хочешь, клянись, божись, ноги целуй, проценты накинь! Ты тоже в этом деле повязан! Все, ночью вернусь – позвоню! – он бросил трубку и перевел дыхание. – Алька! – начал он. – И я был не прав, и ты. Давай забудем, что было сказано сгоряча. Обещай, что через две недели…

– Что изменится за две недели? – крикнула Аля. – Я все равно не забуду, что ты хотел его убить! Я в руки тебе его не дам!..

Жека, не отставая, ехал следом, с ненавистью глядя на массивный приземистый джип со слепыми зеркальными окнами. Время от времени промокал ладонью под носом, смотрел, остановилась ли кровь.

– Черт… Еще этого не хватало… – Андрей беспокойно поглядывал то на приборы, где светилась красная лампа, то вдаль. – Есть тут в природе бензин или нет? С вашими детскими гонками…

Мотор чихнул раз, другой, и Андрей, не дожидаясь, пока машина заглохнет, съехал на обочину. Жека остановился за ним.

– Бензина отлей, до заправки дотянуть, – подошел Андрей.

– У меня нет.

– Ты что, без канистры едешь?

– Вылил уже.

– Ну так из бака отлей!

– У меня шланга нет.

– А в голове у тебя что-нибудь есть?! Ты за полторы тыщи верст едешь! С беременной женой! – заорал Андрей. Поднял было руку, собираясь остановить попутку, но шоссе как назло было пустынно в обе стороны. Он огляделся – поодаль в поле работал комбайн и два грузовика.

Андрей открыл багажник джипа, достал канистру и протянул Жеке:

– Иди купи.

– Сам иди, – угрюмо ответил Жека.

– Что? – Андрей холодно прищурился. Бросил канистру Жеке – тот автоматически подхватил ее, – сгреб за шиворот и с силой толкнул вниз под насыпь. – Пошел!

Спотыкаясь на окаменевших комьях вспаханной земли, Жека поплелся к машинам. Водила КамАЗа сидел на подножке в тени и с аппетитом ел белый батон с колбасой, запивая пивом.

– Простите, – остановился перед ним Жека. – Вы не продадите немного бензина?

– Чего? – тот даже рот разинул.

– Я заплачу, – Жека торопливо достал деньги.

– Ты че, офонарел, родной? – радостно заржал мужик. – У меня соляра! Ты на ней с места не двинешься, как поршня полетят! Тебе вот он нужен, – он указал батоном на стоящий под комбайном «Урал».

Жека двинулся было дальше. Оглянулся – Андрей, открыв дверцу джипа, разговаривал с Алей.

Он вернулся к мужику.

– Мне – как раз. Литров десять…

Жека быстро достал из открытого багажника джипа воронку и перелил солярку в бак. Андрей в сердцах захлопнул Алину дверцу, подтолкнул его к «девятке»:

– Поехали! – сам закрутил крышку бака, забросил канистру в багажник и сел за руль.

Жека напряженно наблюдал из машины. Джип тронулся с места. Жека, поотстав, поехал следом.

Андрей набрал было скорость, когда машину вдруг затрясло, оглушительно выстрелила выхлопная труба и мотор заглох.

– Да что такое сегодня!.. – Андрей ударил ладонями по рулю. Выскочил, поднял капот. Потрогал свечи.

Аля тоже вышла. Жека поманил ее из машины, открыл дверь.

– Садись!

Аля оглянулась на джип и устало покачала головой:

– Не надо. Только хуже будет…

Жека за руку втащил ее в машину. Объехал джип.

– Эй! Куда? – обернулся Андрей.

– Мы там, в кафе подождем! – крикнул Жека из окна и нажал на газ.

– Эй!.. Стой!.. – заорал Андрей.

«Девятка» быстро удалялась по шоссе. Андрей остался стоять с протянутой им вслед рукой, потом повернул к себе ладонь, удивленно глянул на жирно блестящие пальцы. Выдернул шланг бензопровода, понюхал густую маслянистую жидкость…

– Зачем? – безнадежно сказала Аля. – Догонит – он тебя убьет.

– Не догонит, – уверенно ответил Жека. Все же пару раз глянул в зеркало – дорога сзади была пуста. Он повеселел, посмотрел на Алю, собираясь сказать что-то, – она спала, свернувшись клубком на сиденье.

Жека перегнулся через нее, нащупал рычаг и осторожно опустил спинку. Сам сел свободнее и, улыбаясь, подставил лицо ветру.

Подъемник только двинулся вниз, когда Андрей завел мотор, с грохотом спрыгнул с платформы, пронесся по гулкому цеху мастерской, распугивая рабочих, и вылетел в распахнутые ворота на шоссе.

Аля распахнула глаза, села и тревожно оглянулась:

– Что случилось?

Солнце уже скатилось к горизонту. Машина стояла в длинной очереди. Впереди очередь упиралась в шлагбаум со знаком «СТОП», сзади растянулась почти на километр.

– Украина, – кивнул Жека на желто-голубой флаг над зданием таможни.

Аля потерла ладонями лицо.

– Как есть хочется! Со вчерашнего дня ни крошки…

– Потерпи, восемь машин осталось, – сказал Жека. – На той стороне ресторан.

– Извини… – помолчав, сказала Аля. – Я не думала, что все так получится…

– Все нормально, – ответил Жека.

– Ой, тебе рубашку надо поменять! – она провела ладонью по засохшим пятнам крови. – Я сейчас!

Она вышла, открыла багажник и деловито стала рыться в сумке. Жека с улыбкой смотрел на нее в зеркало – и вдруг заметил вдалеке вынырнувший из-за холма джип.

– Алька, сюда! – крикнул он.

Аля испуганно обернулась, тоже увидела джип и запрыгнула в машину.

– Что теперь будет? Господи, что теперь будет?

– Да что мы прячемся? Тут же милиция! – Жека решительно открыл дверь.

– Подожди! – Аля вцепилась ему в руку. – Что мы им скажем? Это все надо рассказывать! Мать тут же узнает, все узнают! А он скажет – просто провожаю…

Жека завел мотор, напряженно наблюдая в зеркало за Андреем. Тот попытался с ходу объехать очередь, но наперерез выскочили сразу несколько водителей. Жека видел, как Андрей размахивает руками, доказывая что-то. Подошел милиционер, указал жезлом в хвост очереди. Андрей со злостью хлопнул дверцей, отогнал джип назад и быстро пошел вдоль очереди, обшаривая глазами машины.

Очередь едва двигалась. Жека врубил скорость, обогнул передние машины и выскочил навстречу пограничнику с паспортами в руке.

– Понимаете, жене плохо, она беременна, вот справка, весь день на жаре. Пропустите, пожалуйста! У нас свадебное путешествие…

Пограничник посмотрел на измученное, перепуганное Алино лицо, настороженно оглядел кровавые пятна на Жекиной рубашке и наконец уставился на разбитые фары.

– А это что? – подозрительно спросил он.

– Это на стоянке, кто-то разворачивался… Я на первой же станции, честное слово…

– Галя! – с украинским «г» крикнул пограничник на пост. – Посмотри угон и аварию: Константин, сто семнадцать, Андрей, Ульяна, Москва! – продиктовал он номер машины.

Андрей заметил их и бросился бегом.

Галя в форме с трезубцем за открытым окном поста щелкала клавишами компьютера.

Андрей был уже в нескольких машинах.

– Чисто! – крикнула Галя.

Пограничник отдал Жеке паспорта и козырнул:

– Счастливо! Вот станция, – указал он на соседний корпус. – Фары поставьте, а то стемнеет скоро.

– Спасибо! – Жека запрыгнул в машину и, прокрутив колесами, рванул напрямую по шоссе.

Пограничник проводил его растерянным взглядом.

Андрей, не добежав двух машин, остановился, тяжело дыша, и пошел обратно.

Когда он вернулся за руль, подошел невзрачный мужик в кепке, оценил опытным глазом джип и водителя, негромко сказал:

– Очередь купишь?

– Что? – не понял Андрей.

– Мне пять машин осталось. За полтинник продам.

Андрей торопливо сунул ему деньги.

– Поехали! – скомандовал мужик, встал на подножку и заорал, разгоняя возмущенных водителей: – Я занимал! Не ори, я для него занимал! Кореш мой!

Андрей встал на свободное место, а мужик на раздрызганном горбатом «запорожце» снова отъехал в конец очереди. Открыл бардачок и сунул бумажку в толстую пачку денег.

Уже в сумерках, держа руль одной рукой, Жека изучал разложенную на коленях карту. Потом огляделся по сторонам – и на полном ходу свернул направо, обдав пылью торгующих у дороги теток.

– Куда ты? – забеспокоилась Аля.

– Тут сто дорог. А мы гоним по шоссе, как приговоренные. Здесь он нас с вертолетом не найдет! – Жека сбавил скорость.

– А где мы ночевать будем?

– Найдем. С милой рай и в машине! – засмеялся он.

– Ну да. Я грязная, как папуаска… И маме надо позвонить. Уже караулят у телефона, наверное…

Они ехали вдоль безлюдной деревни.

– Вымерли, что ли?… – спросил Жека. – Ого!

За поворотом открылось огромное застолье. Прямо на траве у дороги составлены были в ряд двадцать разнокалиберных столов под белыми скатертями. За ними собралась, видимо, вся деревня, а во главе сидели жених и невеста с колышущейся под ветром фатой.

– Тоже свадьба! – восторженно сказала Аля.

Завидев машину, несколько гостей натянули через дорогу красную ленту. Жека остановился.

– Штрафная стоянка! За здоровье молодых! – мужики, плеща через край, наливали водку в стаканы.

– Спасибо!.. – отбивался Жека. – Вот влипли… Мы поздравляем, конечно…

– Не пропустим! – машину обступили уже со всех сторон. – Штрафную за молодых!

– Всей душой с вами! – Жека прижал руки к груди. – Я за рулем, нам еще ехать и ехать! Жене совсем нельзя!

– Молодожены! – радостно завопил кто-то из мужиков. – За стол!

Жених и невеста из-за стола замахали руками, приглашая.

– Честное слово, мы совсем не хотим вас обидеть, но мы действительно очень спешим…

– Есть хочется, – умоляюще сказала Аля. – Я умру сейчас…

Джип пролетел мимо перекрестка, затормозил, проюзив метров тридцать, и на той же скорости вернулся задним ходом. Андрей высунулся из окна. Тетки, уже собиравшие товар со столиков, дружно указали на проселок. Джип развернулся на месте, оставив на асфальте черный круг, и помчался по проселку.

Жека и Аля сидели рядом с молодыми. Аля жадно, торопливо ела, склонившись над тарелкой. Дородная деревенская невеста с любопытством разглядывала ее.

– А вы ребеночка ждете? – неожиданно спросила она.

– Как вы догадались? – смутилась Аля.

– А мне тоже недолго осталось, – улыбнулась невеста.

– А куда едете? – спросил жених.

– В Ялту, – ответил Жека.

Жених присвистнул.

– Оставайтесь у нас, – сказала невеста. – Куда вы на ночь глядя! Дом большой. Баня, если хотите…

Аля и Жека переглянулись.

– А телефон здесь есть? – спросил Жека.

– Нет. Правление закрыто, контора тоже. Только на станции, километров пять, – показал жених.

Когда подъехал джип, свадьба плясала на дороге под светом уличных фонарей. Завидев новую машину, вся толпа бросилась навстречу, растягивая ленту.

– Штрафная стоянка! За здоровье молодых!

– Мужики. – Андрей выглянул из окна. – Красная «девятка», московские номера, пацан с девчонкой…

– Так были тут! На станцию звонить поехали! – радостно замахали все разом. – Не пропустим! Штрафную за молодых!

Андрей оттолкнул руку со стаканом и закрыл окно.

– Они вернутся сейчас! Вернутся!

Но Андрей уже не слышал.

– Бараны! – пробормотал он сквозь зубы. Сдал задним ходом, стряхнув пьяного мужика с капота, выкрутил руль и объехал толпу, протаранив и подмяв колесами стол.

Аля стояла в телефонной будке у дощатого здания станции.

– Не соединяет! – крикнула она, приоткрыв дверь.

– Попробуй еще раз, – ответил Жека. – Все равно другого нет.

Аля снова стала набирать номер.

К платформе подошла электричка, стали выходить поздние пассажиры. Прохрипел в динамиках неразборчивый голос, двери закрылись, и электричка тронулась.

– Алло, мама!.. – Аля радостно кивнула Жеке и тут увидела знакомый черный силуэт джипа за ослепительным светом мощных фар. – Все нормально, мам! – крикнула она и бросилась к машине.

Джип с ходу ударил не успевшую набрать скорость «девятку», оборвав клыками задний бампер. Они промчались среди разбежавшихся кто куда пассажиров и понеслись вдоль путей, обгоняя электричку. Фары у Жеки были разбиты, но джип поневоле освещал ему дорогу. Андрей толкал «девятку» в заднее крыло, пытаясь развернуть.

Впереди показалась развилка – вторая дорога уходила под прямым углом через пути. На переезде отрывисто гудел зуммер, мигали красные огни.

– Держись! – крикнул Жека.

Он свернул на переезд и проскочил перед самой кабиной истошно свистящей электрички.

Андрей юзом пролетел дальше, вернулся и стал пережидать электричку, высматривая последний вагон, готовый в любую секунду рвануться вперед. Но тут с другой стороны накатил с грохотом бесконечный товарняк. Андрей застонал от злости, изо всех сил ударил кулаком по рулю и откинулся на спинку.

«Девятка» вслепую ползла по проселку. Ни огонька не было вокруг. Жека, высунувшись из окна, мучительно вглядывался в темноту. Машина вдруг завалилась направо, Аля судорожно вцепилась в Жекино плечо. Жека нажал на газ и с трудом выбрался из невидимой канавы. Заглушил мотор.

– Все. Мы так далеко не уедем. Давай спать.

Они откинули спинки, устраиваясь поудобней.

– А в деревне, наверное, перины – утонуть можно… – вздохнул Жека. – Почему ты с ним рассталась?

– Ты где?… – Аля нащупала в темноте его руку. – Не надо меня ни о чем спрашивать, ладно? Ни сейчас, ни потом. Это было в какой-то другой жизни. И кажется, что не со мной…

Она зябко повела плечами.

– Холодно…

– Можно что-нибудь в сумке поискать.

– Ты мне муж или просто так? – жалобно сказала Аля. – Ты можешь меня обнять?

Жека пересадил ее к себе на сиденье и обнял. Аля уютно уткнулась носом ему в шею…

От страшного удара их бросило вперед. Стальные клыки смяли капот и нависли прямо над ними.

Джип сдал назад, протащив за собой «девятку», замер на мгновение, отражая в слепых зеркальных окнах холодное солнце, и снова ринулся на них.

Аля закричала, закрывая голову руками. Жека едва успел повалить ее на сиденье и самому отпрянуть от дверцы, как дверь прогнулась под ударом, засыпав их осколками битого стекла.

Андрей, заросший трехдневной щетиной, щуря воспаленные красные глаза, ожесточенно крутил руль. Вспахивая колесами землю, джип развернулся и зашел сзади.

Аля судорожно цеплялась за Жеку. Тот дергал ручку, пытаясь открыть заклинившую дверь. Оглянулся и обхватил двумя руками Алю, вжимаясь в сиденье. От нового удара «девятка» прыгнула вперед, багажник распахнулся, сумки разлетелись по дороге.

Жека дотянулся до Алиной двери, но Андрей тут же ударил с этой стороны, не давая выйти.

Жека нашарил под сиденьем монтировку, отжал замок и плечом выбил дверь. Андрей выскочил из джипа.

– Не подходи! – Жека расставил ноги, неловко занося стальную палку над головой.

Андрей, не обращая внимания на монтировку, молча, размеренно, как робот, шагал вперед и, прежде чем Жека решился махнуть своим оружием, с ходу ударил его в подбородок, перешагнул и двинулся к машине, где в ужасе сжалась плачущая Аля. Но Жека уже поднимался, нашарив в песке потерянную монтировку. Андрей добавил ему ногой по лицу и распахнул дверцу. Жека, опрокинутый навзничь, ослепленный, перевалился на живот и упрямо пытался встать на ватные ноги. Тогда Андрей рывком поднял его за шиворот и стал бить с обеих рук в лицо и в живот.

Аля выскочила из машины, вцепилась ему в рубашку, оттаскивая от Жеки:

– Не надо, пожалуйста!.. Я поеду с тобой!.. Не трогай его! Это я виновата!..

Андрей грубо взял ее за плечо и шагнул к джипу. Но Жека каким-то чудом еще двигался – ухватившись за его ногу, опираясь на него, он из последних сил упрямо пытался подняться. Андрей схватил его за волосы и с размаху ударил лицом в машину. Жека сполз на землю.

Андрей еще мгновение постоял над ним, ожидая, не оживет ли он снова. Потом залез в распахнутый, изуродованный капот «девятки», вырвал провода и швырнул в сторону. Затолкнул оглядывающуюся в слезах Алю в джип и сел за руль.

– Что, спелись? Три дня за вами гоняюсь, как мальчик! Защитника нашла от злого дяди? – кричал Андрей. – Новая любовь, да? Вот этот глист прыщавый! Давно это у вас? Еще с Москвы, да? Говори! – заорал он.

Аля затравленно сжалась на сиденье, вздрагивая всем телом от крика.

– У нас ничего не было…

– Не ври! Я видел, как вы там лежали! Как на витрине за стеклом! Два голубка! Вечная весна! Когда это началось, я спрашиваю!

– Честное слово…

– Не ври! – Андрей ударил ее по щеке.

Аля заплакала, уткнувшись в ладони.

Запищал телефон. Андрей схватил трубку, разбил ее о «торпеду» и швырнул в окно. Остановил машину, отнял ее руки от лица.

– Алька, родная… Прости меня. Этого никогда больше не будет… Просто я очень боюсь тебя потерять…

Жека, покачиваясь на нетвердых ногах, лил газированную минералку, смывая кровь с лица. Остаток вылил на голову.

Сел в машину, повернул ключ. Мотор молчал.

Он нашел в траве провода, растерянно заглянул в капот, не зная что куда. Огляделся – кругом не было ни души.

Он достал из бардачка инструкцию, стал листать, оставляя на таблицах и схемах красные капли.

– Пусть все будет по-твоему, – торопливо говорил Андрей. – Давай поженимся. Ты ведь всегда об этом думала, только не говорила, да? Ну, признайся!..

Аля тоскливо молчала.

– Прямо сейчас вернемся в Москву. Зачем нам это море! Это не море – вонючая лужа. Мы с тобой полетим на Багамы, в Калифорнию, куда хочешь. Только пальцем в карту ткнешь. Мы с тобой весь мир объедем! А сейчас вернемся в Москву, я позвоню жене. Потом пойдем к твоим родителям…

– Нет!

– Я сам с ними поговорю, все объясню. Тебе не надо будет ничего говорить. Мы договоримся, мы взрослые люди, поверь мне! Все будет нормально…

– Нет! Нет! Нет! – отчаянно мотала головой Аля.

– Алька… – он лихорадочно целовал ее руки, ладони. – Ты просто устала. Ты не понимаешь, что говоришь…

– Отпусти меня, пожалуйста! Я не хочу быть с тобой!

– Алька… – он попытался поцеловать ее в губы. Аля из последних сил сопротивлялась, упиралась ему в плечи. Он грубо повернул ее к себе, рванул футболку на груди. – Ты все равно будешь моей!

Аля нащупала за спиной ручку, распахнула дверь и побежала навстречу одинокой попутке. Андрей бросился следом.

Машина притормозила было, но Андрей издалека замахал рукой – проезжай! Машина объехала Алю и прибавила скорость от греха подальше.

Аля побежала через поле к далекой деревне и вдруг увидела ползущую по проселку искореженную «девятку». Жека на ходу открыл дверь, и Аля запрыгнула в машину.

Андрей опоздал на мгновение. Он схватился за раму выбитого окна, разрезав руку, какое-то время бежал рядом, пытаясь открыть дверь. «Девятка» медленно набрала скорость, и он отстал.

– Тебе конец, понял?! – заорал он, задыхаясь. – Ты труп!

Что-то грохотало под днищем, из-под капота шел пар, передние колеса болтались из стороны в сторону, и руль бился в Жекиных руках как живой.

– Ничего… Все нормально… – бормотал Жека, то ли успокаивая Алю, то ли заклиная изуродованную машину продержаться еще немного. – Только до людей дотянуть…

Он оглянулся – джип, высоко подпрыгивая, переваливаясь с боку на бок, несся напрямик через поле.

Жека свернул к ближнему зданию, большому бетонному корпусу – то ли ферме, то ли заводскому цеху – стоящему на вершине холма. Дорога тянулась вдоль обрывистого берега мутной запруды, потом круто забрала вверх, на холм, к распахнутым воротам корпуса. На подъеме машина пошла медленнее, стрелка на спидометре неумолимо поползла к нулю.

Джип выбрался на дорогу и без труда стал нагонять.

– Давай… Давай… Еще чуть-чуть… – Аля обеими руками уперлась в «торпеду», будто подталкивала машину.

Одна за другой вспыхнули на приборах все сигнальные лампы – масло, вода, тормозная жидкость. Из-под капота ударили струи раскаленного пара, и мотор заглох. Машина покатилась назад. Жека нажал на тормоз – педаль без сопротивления ушла в пол. Он выкрутил руль, развернув машину поперек дороги, и затормозил ручником.

– Выходи!

– Нет! Не бросай меня! – отчаянно закричала Аля.

Жека открыл дверь и вытолкнул ее из машины.

– Беги туда, там люди! – Он отпустил ручник и покатился вниз, разгоняясь под уклон, с трудом удерживая бьющийся руль.

Андрей с застывшей на губах хищной улыбкой гнал джип на подъем ему навстречу. Машины стремительно сближались лоб в лоб на узкой дороге.

Андрей перестал улыбаться и надавил на сигнал. Жека, решительно стиснув разбитые губы, уперся в руль прямыми руками, вжимаясь всем телом в сиденье.

– Кретин! – в последнее мгновение Андрей не выдержал и рванул руль в сторону, пытаясь разъехаться. «Девятка» врезалась в него сбоку, и обе машины, опрокидываясь, рассыпая битые стекла, полетели с обрыва в реку.

Когда перепуганная Аля подбежала к обрыву, Жека уже выбрался на берег. Аля соскользнула к нему на осыпающемся песке, обняла и стала торопливо гладить плечи, грудь, руки, будто пытаясь убедиться, что он действительно жив и невредим.

– Нормально, – болезненно морщась, сказал Жека. – Нога только…

«Девятка» быстро набрала воду через разбитые окна и исчезла.

– Машину жалко… – сказал Жека. – Три дня всего…

– Черт с ней. Будешь на трамвае меня катать, как раньше, – ответила Аля.

Они напряженно смотрели на джип. Он еще какое-то время держался на плаву кверху днищем, потом медленно ушел под воду.

– Пойдем, – негромко сказал Жека.

В этот момент на поверхность с шумом вырвался воздух, следом вынырнул Андрей и поплыл к берегу.

– Быстрей! – крикнул Жека.

Они карабкались по крутому обрыву, оскальзываясь на сыпучем песке, обдирая колени. Андрей уже нащупал дно под ногами и шел к берегу. Его, видимо, контузило от удара, он раскачивался, как пьяный, по углам рта стекала кровь.

Жека первый выбрался на кромку и протянул руку Але. Андрей остановился по колено в воде и, с трудом удерживая равновесие, вытащил сзади из-за пояса пистолет.

– Алька, руку! – крикнул Жека.

Аля подала руку. Они коснулись только кончиками пальцев, Жека не удержал ее, и Аля, взвизгнув, сорвалась ниже.

Андрей поднял пистолет. Ствол плавал из стороны в сторону, вправо и влево от Жекиной белой рубахи, отчетливо видной на фоне неба. Андрей обхватил рукоять обеими ладонями.

Жека поймал наконец Алю за руку, как куклу выдернул ее наверх и повалился с ней на траву, откинувшись назад от кромки. В ту же секунду пуля пробила козырек обрыва у самых их ног, выбросив фонтаном комья земли.

Они побежали к корпусу. Жека прихрамывал и оглядывался на каждом шагу. Когда Андрей показался на краю обрыва, они были уже у спасительных ворот.

– Эй! Кто-нибудь! – крикнул Жека.

Только эхо ответило из глубины пустого здания. Посередине стояли какие-то механизмы, между бетонных опор тянулись провисшие ленты транспортеров. В углах громоздились слежавшиеся мешки, некоторые были прогрызены крысами, из дыр высыпались старые высохшие орехи. Бетонный пол был сплошь засыпан сухой скорлупой, хрустящей под ногами.

Озираясь по сторонам, они прошли через мертвый цех. Задние ворота были заперты. Жека безнадежно дернул ржавый замок.

Огромная тень протянулась к ним через весь цех. Андрей стоял в солнечном проеме ворот, вглядываясь в полутьму.

Аля забилась в угол, за пирамиду пропыленных мешков, зажав рот обеими руками и беззвучно всхлипывая.

– Дети!.. – бессмысленно улыбаясь, позвал Андрей. – Ау!..

Он двинулся вперед, держа пистолет наготове стволом вверх. Под ботинками оглушительно затрещала скорлупа, он досадливо глянул под ноги и стал переступать реже, прислушиваясь к тишине между шагами.

Жека, прячась за опорами, осторожно шагнул в сторону, дальше от Али. Под ногой предательски хрустнуло, и Андрей тут же выстрелил не целясь, на звук. Грохочущее эхо заметалось между бетонными стенами, под потолком сорвалась с места, захлопала крыльями стая птиц.

– Алька!.. – окликнул Андрей. – Я знаю, что ты здесь… Иди ко мне, не бойся… Ко мне!!! – заорал он.

Аля закрыла уши, уткнувшись лицом в колени.

Андрей двинулся дальше. Жека следил за ним из темноты. Андрей поднял ногу – и он переступил вместе с ним. Андрей оглянулся, не понимая, слышатся ли чужие шаги и откуда – или это собственное эхо. Шагнул еще раз – и Жека с ним. Так они медленно двигались шаг в шаг – Андрей вдоль цеха, Жека поперек у дальней стены.

Андрей занес ногу – и замер. Жека по инерции шагнул на скорлупу и, уже не скрываясь, перебежал за другую опору.

Андрей повернулся в его сторону и засмеялся.

– Это ты, гонщик? Все в детские игры играешь? Вот беда – пушка настоящая!.. – Андрей двинулся к нему. – Иди сюда! Ты же смелый стал, да? Ну так выйди как мужик!

Жека стоял за опорой, откинув голову к бетонной стене, сжимая в руках обрезок ржавой трубы. Андрей был уже в двух шагах.

Гора скорлупы рядом с Алей зашевелилась, крыса высунула острую морду и прыгнула ей на колени. Аля завизжала, вскакивая, стряхивая с себя крысу.

Андрей обернулся на крик, и Жека изо всех сил махнул трубой. Пистолет отлетел в сторону, Андрей согнулся, прижимая к себе перебитую руку.

Жека кинулся к пистолету, но Андрей не разгибаясь ударил его головой в живот, опрокинул и навалился сверху, вцепившись левой рукой в горло. Жека извивался на полу, пытаясь разжать железные пальцы. Андрей с бессмысленной кривой улыбкой смотрел ему в глаза, все сильнее сдавливая горло.

Жека захрипел, судорожно изогнулся и ударил его по сломанной руке. Андрей охнул от боли и перекатился на бок. Жека поднял пистолет и вскочил, направив на него ствол.

Андрей медленно, опираясь здоровой рукой, встал на ноги и выпрямился перед ним.

– Разве тебя не учили, мальчик – нельзя целиться в людей, – спокойно сказал он и шагнул к нему.

– Не подходи! – Жека отступил.

– Дай сюда! – Андрей протянул руку. – Ты все равно на это не способен!

Жека отступал, пока на прижался к запертым воротам.

– Дай сюда, я сказал! – брезгливо велел Андрей. Он рванул к себе пистолет, и Жека нажал на спусковой крючок.

Андрей удивленно посмотрел на него, потом на Алю, в ужасе сжавшуюся в углу. Неловко упал, сгреб скрюченными пальцами скорлупу с пола и с хрустом раздавил ее в кулаке…

Жека по-прежнему стоял, держа в трясущейся руке нацеленный на него пистолет. Аля осторожно, боком, не отрывая глаз от лежащего Андрея, подошла и потянула его за рукав.

– Пойдем… Пожалуйста… Ну, пойдем… – она повела Жеку к выходу.

На проселке они остановили одинокий «москвич».

– Только у нас денег нет, – предупредила Аля.

– Ничего, – пожилой водитель приветливо распахнул дверцу. И вдруг с визгом шин рванул с места, помчался, боязливо оглядываясь, бросая машину из стороны в сторону во всю ширину дороги.

Аля проводила его удивленными глазами. Жека глянул на все еще зажатый в руке пистолет, размахнулся и бросил его в реку.

Уже в темноте они спрыгнули с высокой подножки трайлера у гостиницы.

Огромный холл с зимним садом и мраморным фонтаном был залит мягким светом, из дверей ресторана слышалась музыка. Навстречу им шли нарядно одетые люди, женщины в вечерних платьях. Все невольно оглядывались на странную пару – девочку с грязными, содранными коленями, свалявшимися волосами, придерживающую на груди рваную футболку, и ее кавалера с запекшейся на лице кровью, рыжими пятнами на рубахе, в заскорузлых от высохшей грязи брюках.

Гладко причесанная девушка в безукоризненном форменном пиджаке вопросительно посмотрела на них из-за стойки.

– У нас заказано. – Жека достал из кармана разбухшие от воды паспорта.

Девушка с трудом разлепила страницы, пощелкала на компьютере.

– Медовый месяц? – улыбнулась она.

– Да, – кивнул Жека.

– Поздравляю… – Она подала ключ. – У вас люкс, двенадцатый этаж, лоджия на море. Вы спуститесь на завтрак или подать в номер?

– В номер, – сказала Аля.

– Приятного отдыха!..

В лифт следом за ними вошла шумная компания отдыхающих, тотчас умолкла и выстроилась у противоположной стены, искоса разглядывая их.

Еще из коридора Аля услышала телефонный звонок и бросилась бегом. Торопливо открыла дверь и схватила трубку.

– Алло!.. Здравствуй, мам… Все в порядке… Вчера? Ничего не случилось. Просто разъединило… Нормальный голос… Мы только вошли. Ходили к морю… Теплая… Мам! Я давно не ребенок!..

Жека вышел на лоджию, облокотился на перила.

Внизу светились фонари на набережной. С одной стороны в ночном небе – черным по черному – видны были очертания гор, с другой слышалось море. На горизонте горели огни большого корабля.

Вышла Аля, встала рядом. Они посмотрели друг на друга.

– Как я выгляжу? – виновато спросила она. – Полный вперед?

– Я еще не видел тебя такой красивой, – искренне сказал Жека.

– Ну да… Даже переодеться не во что. Все на дне.

– Новое купим, – бодро ответил Жека.

– Деньги тоже там… Придется тебе с первого дня привыкать к женскому белью на веревке в ванной.

– А тебе – к моей бороде.

Аля погладила ладонью его щеку с едва пробивающейся щетиной.

– Можно, я все-таки задам тебе один вопрос? – серьезно сказал Жека. – Только один.

Аля напряглась, опустила руку.

– Да.

– Это мальчик или девочка?

– Девочка, – облегченно улыбнулась Аля.

– Ну надо же. А я хотел совсем наоборот… – огорчился Жека. Он обнял Алю, и она уткнулась лицом ему в грудь.

Оглавление

Авария, дочь мента

Спас ярое око

Мусорщик

Беглый

Кармен

Медовый месяц Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg