«Беглец. Трюкач»

Беглец. Трюкач (fb2) - Беглец. Трюкач (пер. Н А Вергелис,Е. В. Катаева,С. Сойкина) 808K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Пол Бродёр - Дж. М. Диллард

Бестселлеры Голливуда БЕГЛЕЦ ТРЮКАЧ

Дж. М. Диллард БЕГЛЕЦ

Посвящается С.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

В тот день, когда разрушился привычный мир доктора Ричарда Кимбла, суеты было больше обычного: из дома в госпиталь, там — обход, потом прием больных, с приема — в операционную, и некогда отдохнуть и перекусить. Но он привык к такому ритму, это его не утомляло, даже в тот, оказавшийся особенно напряженным рабочий день.

Выйдя на скользкий тротуар из такси, Кимбл остановился и поднял голову, вглядываясь в ночное небо над Чикаго. Ветер закручивал снежные завихрения в свете уличных фонарей, отдельные тяжелые серебристые хлопья падали на землю в какой-то безысходности. Эта картина напомнила ему строки из рассказа Джеймса Джойса, где речь шла о том, как живые исчезали, спускаясь в лоно земли, подобно снежинкам, и растворяясь один за другим, оставляли после себя лишь воспоминания.

Мягкие и холодные снежинки целовали его лицо, руки и таяли, словно умирая от поцелуя. Это было ни на что не похоже. Только на какое-то мгновение прикоснуться, восхититься и… расстаться навсегда.

Кимбл с трудом вернулся к действительности и зашагал по тротуару, осторожно обходя застывшие лужи, к грязному обшарпанному входу в гостиницу. С легкой ухмылкой швейцар отдал ему честь. Кимбл в ответ лишь кивнул. Струя теплого воздуха из кондиционера обдала его и полностью растопила снег, облепивший одежду и волосы. Он решил не ждать лифт и быстро взлетел по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, сдал пальто в гардероб и вошел в огромный переполненный зал.

Внутри стоял такой шум, что он с трудом мог разобрать мелодию, которую наигрывал оркестр, и еле слышал голос ведущего, а через головы публики едва можно было разглядеть манекенщиц, дефилировавших по подиуму. Но надпись над сценой была отчетливо видна:

ДЕТСКИЙ ФОНД ПОМОЩИ И РАЗВИТИЯ

Проходивший мимо официант буквально насильно впихнул ему в руку бокал с шампанским. Но Кимбл не притронулся к нему, поставив бокал на соседний столик, а сам, вытягивая шею, начал разглядывать толпу. Найти здесь Элен было просто невозможно.

— Ричард! — воскликнул кто-то рядом глубоким низким голосом, и большая рука сжала его локоть.

Он обернулся и прямо перед собой увидел раскрасневшееся, улыбающееся лицо Джейка Робертса, который выдохнул ему в нос клуб сигарного дыма. Кимбл закашлялся. Джейк был большим добродушным увальнем с медвежьей хваткой. Он почему-то всегда умудрялся выглядеть каким-то помятым, а большой живот нависал над ремнем. Но под этой внешностью скрывался блестящий, широко образованный хирург с огромным опытом. Даже в смокинге он выглядел как слесарь, но никто из его коллег не обращал на это внимания, потому что Джейк

Робертс был лучшим детским хирургом в стране. Кимбл не переставал удивляться и восхищаться, как эти огромные руки с таким изяществом и точностью трудились над маленькими пациентами.

Джейк говорил что-то, не выпуская изо рта сигару, и звуки, казалось, исходили из него, вращаясь вместе с кольцами дыма, и заглушались шумом толпы. Кимбл придвинулся к нему, пытаясь разобрать хоть слово.

— …Канкун, — закончил свою речь Джейк и потащил Кимбла к группе коллег-хирургов, столпившихся около бара. Клубы дыма лениво ползли вверх от этой кучи людей и, собираясь над головами, образовывали целое облако. — Нэт только что уговорил всех…

Нэт Стейн, администратор госпиталя, как раз принимал заказы на выпивку от окруживших его коллег, но когда увидел Кимбла, отмахнулся от них и протянул ему сигару. Нэт был подвижным, ловким и, пожалуй, самым льстивым человеком из тех, с кем приходилось встречаться Кимблу. Кимбл помотал головой и, иронически улыбнувшись, спросил:

— Так, и какая же тут сделка? Если госпиталь покупает десять новых…

— Нет-нет… — с глазами, полными наигранной откровенности, Нэт помахал перед собой поднятой ладонью, как бы отметая даже намек на такое предположение, — никакого давления, доктор Кимбл. У оптовых поставщиков оборудования для госпиталя нет никаких скрытых мотивов.

Джейк Робертс загоготал. Кимбл кивнул в сторону бара:

— За счет приглашающей стороны, а?

Нэт энергично закивал.

— Тоник с долькой лимона, — заказал Кимбл напиток бармену, потом откашлялся и громким голосом, перекрывая другие разговоры, заявил: — Меня не заставите предать душу ни за одну из таких поездок.

Воцарилась тишина. Все хмуро посмотрели на него. С. каменным выражением лица Кимбл взял свой бокал, отпил глоток и, обернувшись, подмигнул ошарашенному администратору.

— Но если ты сможешь снова достать билеты на игру «Булз», Нэт, обязательно позвони мне…

Группа облегченно рассмеялась — и Нэт громче всех. Кимбл воспользовался моментом и проскользнул в толпу, где ему сразу же чуть не влепили импровизированной клюшкой для гольфа — только благодаря отличной реакции он не расплескал тоник на смокинг. «Игроком» в гольф оказался Дейв Остин, один из ординаторов.

— Ты срезаешь, Дейв, — заметил Кимбл, — не выворачивай бедро.

Дейв крутанул головой так, словно его шея была на шарнирах, и расплылся в улыбке.

— Спасибо за совет, Ричард.

Кимблу удалось продвинуться на несколько метров и тут он увидел перед собой Кэти Валунд. Она стояла к нему спиной и, приподнявшись на цыпочки, разглядывала происходившее на помосте, но он все равно узнал ее по поношенному кожаному пиджаку, который она всегда носила. На мгновение она обернулась, хмуро оглядывая толпу, но его не заметила. Зато он успел разглядеть ее майку с надписью «С благодарностью от почитателей» и ухмыльнулся про себя. Кэти имела степень доктора медицинских наук, но занималась больше лабораторными исследованиями, нежели врачебной практикой из-за своего неуемного темперамента. Она никогда не носила халата и сейчас тоже наплевала на правила этикета и выделялась в нарядной толпе в своем старом пиджаке и майке, но ее причуды терпели по той простой причине, что она была выдающейся личностью. Кимблу она нравилась потому, что была искренней и страстной (если не слишком откровенной) в своих убеждениях, и еще потому, что он очень давно понял, что своим ядовитым язычком и вызывающим поведением она пыталась замаскировать легко ранимую душу.

Кимбл подошел к ней сзади слева, слегка похлопал ее по правому плечу и быстро убрал руку. Она обернулась, но никого справа от себя не обнаружила, но туг же сообразила, в чем дело и резко мотнула головой влево, рассыпав веером волосы. Увидев Кимбла, она огорченно кокнула языком, но не смогла сдержать дружелюбной улыбки.

— Я так рада, что ты уговорил меня прийти сюда, Ричард, — но в ее тоне сквозила горькая ирония, когда она снова обвела взглядом зал с неприкрытым отвращением. — Могу даже подобрать себе здесь гардероб для круиза.

Проследив за ее взглядом, Кимбл слегка улыбнулся. Кэти не очень-то уживалась с большинством сотрудников госпиталя по той или иной причине, но больше всех она презирала Нэта Стейна, При их первой встрече она назвала его «беспринципным гнусным ублюдком» и швырнула в него папкой с документами.

А Нэт почему-то всегда «забывал» сообщать Кэти о заказах на новое оборудование.

Кимбл похлопал ее по плечу.

— Это все во благо, Кэт… Да и вообще тебе нужно почаще выбираться из своей лаборатории. У тебя вон уже загар от твоего электронного микроскопа.

Она скорчила гримасу, которая должна была выражать улыбку.

Кимбл двинулся дальше, внимательно разглядывая толпу. Элен нигде не было видно, но в нескольких шагах он заметил своего хорошего приятеля.

— Эй, Чарли!

Доктор Чарльз Николс, заведующий отделением патологии в Чикагском Мемориальном госпитале, обернулся. Ему, как и Кимблу, было около сорока лет, но выглядел он по-юношески подтянутым и тренированны. Он широко улыбнулся, обнажив белоснежную полоску зубов на загорелом лице. Николс был опытным администратором, и благодаря его энтузиазму и энергии, вечно нуждающейся в средствах госпиталь превратился в процветающее заведение.

— Ричард! — Николс протянул через головы руку Кимблу. — Я только что видел кое-кого, кто хотел с тобой встретиться…

Но тут он заметил в толпе Элен и не придал значения словам Николса. Она показалась самой красивой женщиной в зале, куда более привлекательной, чем все эти разряженные и раскрашенные манекенщицы на возвышении, и он даже удивился, почему так долго не мог ее отыскать. Она была одета в простое черное вечернее платье, единственным украшением на ней была нитка жемчуга, которая еще больше подчеркивала изысканные очертания ее лебединой шеи. Как всегда, ее окружала группа источавших любезности поклонников, но они, видимо, мало интересовали ее. Она, казалось, почувствовала взгляд мужа и, обернувшись в его сторону, улыбнулась. И сразу же Кимблу почудилось, что стены зала расширились и в нем стало как-то теплее, светлее и уютнее. Его плохое настроение почти совсем улетучилось, остался лишь какой-то смутный осадок в душе.

Ему совсем не хотелось приходить сюда, на это празднество. Лучше было бы остаться дома с Элен. Он был уверен, что в глубине души и она желала того же, но тем не менее они уговаривали друг друга, настраиваясь позитивно на этот вечер, с энтузиазмом обсуждали, какую пользу извлечет из всего этого такая «замечательная организация, как Детский Фонд помощи и развития» и скольким больным детям она сможет помочь.

Голос Николса прервал его размышления, он понял, что его с кем-то знакомят, и машинально протянул руку,

— Ричард Кимбл… — представлял Николс и, указывая на стоявшего рядом мужчину, подмигнул. — Алекс Ленц.

Кимбл ухватил протянутую Ленцем руку и энергично встряхнул ее. Ленц был молод — не больше сорока — улыбающийся и загорелый. И Кимбл как-то сразу почувствовал, что у Ленца была ученая степень. Имя показалось ему знакомым: то ли он слышал его от кого-то из врачей, то ли видел в каком-то медицинском журнале. Ленц, казалось, был из одной когорты с Николсом и, вероятно, мечтал в один прекрасный день занять его место.

— Алекс работает над новым препаратом РДУ90 в компании «Девлин-Макгрегор», — добавил Николс.

— Доктор Кимбл, — с энтузиазмом начал Ленц, — простите, мне кажется, мы пытались связаться с вами. По-моему, по поводу результатов биопсии, которые я вам направил…

В голове Кимбла прозвучал сигнал тревоги: он вспомнил имя на специальном розовом бланке «В ваше отсутствие вам звонил…» Теперь он внимательно взглянул на Ленца.

— Да, их было целых три. И все эти печенки показались мне с признаками гепатита.

Он замолчал на мгновение, потом решил не продолжать, чтобы не ставить молодого врача в неловкое положение перед Николсом. Не было смысла говорить что-то, чтобы уличить Ленца в нерадивости и небрежности, ведь эти бумажки с результатами анализов могли просто перепутать. Но Кимбл-то уж точно мог определить серьезно пораженную печень, а за эту неделю ему попалось целых три. Он даже Пошутил тогда по поводу такой странной тенденции. В течение шести месяцев не попадалось ни одной затронутой болезнью, а потом за одну неделю — бах! целых полдюжины! На прошлой неделе шли почки с камнями, теперь вот — печень! Три случая пред-циррозного состояния, и три результата биопсии, в которых не отмечалось никаких отклонений. И все эти результаты вернулись из лаборатории доктора Ленца.

На лице Ленца все еще играла улыбка, но Кимбл заметил, как внезапно напряглись его глаза и губы.

— Завтра утром я буду у себя в лаборатории и поищу эти срезы, — предложил с излишней готовностью Ленц. — Вам будет удобно в это время?

— Конечно, — кивнул Кимбл.

Несколько секунд Ленц смотрел на Кимбла в упор; в его глазах появилось жестокое выражение, потом он повернулся к Николсу и взгляд его потеплел.

— До встречи, Чарли!

Он двинулся через толпу к центру зала. Кимбл проводил его взглядом, потом попытался снова найти Элен, но она исчезла. Лавируя между приглашенными, он отправился к тому месту, где она только что стояла. Николс проталкивался через толпу за ним, шаря в карманах. Наконец он извлек квитанцию с парковки и, ткнув в спину Кимбла, протянул ему бумажку.

— Чуть не забыл… Я сегодня заезжал на станцию и забрал свой «феррари». Спасибо за то, что одолжил свою машину.

Кимбл положил квитанцию в карман.

— Ну, что, починили наконец?

У Николса была страсть к дорогим спортивным машинам, но его «Феррари» почему-то большую часть времени находился в ремонте, чем на ходу.

Николс беспечно пожал плечами:

— Посмотрим…

Кимбл возвел глаза к потолку, испустил тяжелый вздох… и тут же обнаружил перед собой жену. Он потянул ее к себе и поцеловал. Она нежно взяла его за руку и заглянула в глаза, потом грустно посмотрела на седину в его бороде — он заметил беспокойство и сочувствие в ее взгляде.

— Ты выглядишь потрясающе, — отметил Николс и запечатлел легкий официальный поцелуй на ее с готовностью подставленной щеке.

— Привет, Чарли, — она вежливо улыбнулась в ответ, — но Николс, уже поглощенный другими мыслями, снова повернулся к Кимблу:

— Завтра в три часа встречаемся на корте.

— Обязательно приду, — ответил Кимбл. Николс кивнул им на прощанье и двинулся дальше сквозь толпу.

Кимбл почувствовал под ладонью шелк платья Элен, он потянулся к ней и погладил по руке. Ее кожа была такой нежной и теплой…

Он вдруг вспомнил о снежинках, и ему страшно захотелось оказаться где-нибудь подальше of этой толпы, от шума, света и смеха, где-нибудь в тишине и полумраке. Он повернулся к ней с напускной скукой на лице.

— Ну, я, кажется, со всеми повидался. Мы можем уйти.

— А ты не думаешь, что это слишком рано?

Она повернулась к нему всем телом, словно он был единственным существом в этом зале, медленно подняла его руку к губам, поцеловала и потом прижала к своей щеке. В этом жесте было столько любви, печали и успокоения, что Кимбл был готов сделать для нее все в этот момент, был готов даже умереть за нее.

И потом, много часов, дней и месяцев спустя, он жалел, что не сделал этого.

Он отправился на обед исключительно ради Элен и проскучал все это время, ничуть не сомневаясь, что куда приятнее было бы провести вечер, посмотрев игру команды «Булз», чем слушать всю эту чепуху. Его жена оказалась за столом между двумя научными сотрудниками, и ей даже удавалось каким-то образом притворяться заинтересованной, когда они долго и занудно описывали подробности их последних опытов. Кимбл же в это время терпел идиотские рассуждения о жизни их жен.

— Где сейчас твой муж?

— Он работает в ортопедическом отделении в Северо-западном госпитале.

— Какое на тебе замечательное платье…

— Правда? Тебе нравится?

— А мой муж говорит, что оно похоже на «четырехсторонний перелом»…

Кимбл терпел все это целый час. Поймав взгляд Элен, он показал глазами на часы и беззвучно произнес: «пора».

Она едва заметно покачала головой. Кимбл закатил глаза, выразив отчаяние, насколько это было возможно, чтобы не привлечь внимание сидевших за столом, затем снова наклонился над тарелкой и принялся топить кусочки лосося в соусе из киви со сливками.

— Я сказала своему мужу, что он нас всех погубит, если не прекратит оперировать, — вдруг громко произнесла одна молодая жена какого-то врача — видимо, она выпила не один бокал вина. Все за столом замолчали. — Кругом СПИД, он рискует заразиться и нас всех подвергает опасности.

Элен никак не отреагировала на это замечание, но ее глаза стали холодными. Она взглянула на мужа и одними губами произнесла: «пора».

— Простите, — сказала она сидевшим рядом с ней, — но мне необходимо доставить своего мужа домой.

Кимбл поднялся, посмотрев на нее с благодарностью, и в то же время стараясь, чтобы на его лице не очень явно читалось облегчение.

Проходя мимо столика, за которым сидел Николс, Кимбл пожал протянутую им руку и вдруг перехватил мрачный взгляд Алекса Ленца из другого угла комнаты.

Чувство какого-то непонятного умиротворения снизошло на Кимбла, когда они ехали домой. Снег прекратился, и весь город застыл в тишине, как огромный сверкающий бриллиант. Элен удобно устроилась около него и нежно поглаживала по волосам. Он чувствовал, что она тоже была рада сбежать с этого обеда.

— Ты сегодня был такой импозантный, — прошептала она.

— Спасибо, — он взглянул на нее и улыбнулся.

По его улыбке она поняла, что ему был очень приятен комплимент и решила его немного разбавить. Сузив глаза, она промурлыкала:

— Да-да. Большинство мужчин в смокингах похожи на официантов…

— И я тоже? — он вопросительно и обиженно поднял бровь.

— Нет, ты был больше похож… на дирижера.

Он остановился на красный сигнал светофора, притянул ее к себе и поцеловал долгим поцелуем. Высвободившись, она прерывисто прошептала:

— Мы что, уже дома?

Он улыбнулся ей, потом увидев, что зеленый свет уже сменился желтым, рванул машину с места и понесся, как сумасшедший. И всю дорогу до дома они с Элен целовались и хохотали, как школьники.

Но как только они подъехали к дому, одновременно зазвонил телефон в машине и загудел его личный сигнал вызова. Они обменялись с Элен отчаянными взглядами, и Кимбл поднял трубку.

— Доктор Кимбл? — это была Рея Гейтс, дежурная сестра. — Простите, что я беспокою вас так поздно, но меня просил вам позвонить доктор Прайс. Они с доктором Фалави сейчас в операционной, и им очень нужна ваша помощь…

Кимбл откинулся на спинку сиденья.

— Когда?

— Прямо сейчас. У одного из больных открылось кровотечение. Случай довольно сложный…

— Хорошо. Передайте, что я буду через десять минут, — он положил трубку на рычаг и виновато взглянул на Элен. — У Тима проблемы…

Она поцеловала его, легонько пробежалась пальцами по волосам и по щеке и открыла дверцу машины.

— Позвони мне, когда будешь возвращаться домой.

Он подождал, пока она подойдет к дому, и заметил, что снежинки снова начали кружиться в свете фонарей, и когда она поднялась по ступенькам, снег вдруг повалил хлопьями и закрыл ее от него белой пеленой.

— Кавалерия прибыла, — сообщил Кимбл, просунув голову в операционную, где суетились озабоченные Фалави и Прайс. Оба взглянули на него испуганно поверх масок. Кимбл ретировался в предоперационную и начал тщательно мыть руки с мылом и щеткой. Мохамед Фалави, старший ординатор Чикагского Мемориального госпиталя, вышел из операционной поторопить Кимбла. Фалави был пухлый смуглый человек с постоянными темными кругами под глазами — сегодня они напоминали два лиловых полумесяца.

— Пациент — мужчина сорока трех лет, — проинформировал Фалави, тяжело вздохнув, но сохраняя деловой тон, продолжил: — Мы начали операцию на желчном пузыре, и тут началось кровотечение.

— Какой у него пульс?

— Упал до тридцати шести… — угрюмо пробурчал Фалави.

Кимбл не сразу среагировал на эту информацию.

— Так что случай очень серьезный, сильное кровотечение, — продолжал Фалави.

Кимбл продолжал смывать намыленные по локоть руки. — А семье вы сообщили?

Врач отрицательно покачал головой:

— Нет, его привезли с улицы.

Фалави помог Кимблу надеть резиновые перчатки и маску, и они оба прошли сквозь пружинящие двери в операционную, где их ждали Тим Прайс и анестезиолог Жозефина Муньос. Операционной сестрой оказалась Мария Джонсон, что очень воодушевило Кимбла. Мария была одной из самых опытных сестер в госпитале. Никто не поздоровался с Кимблом. Напряжение в комнате казалось буквально материальным… Все внимание было сконцентрировано на человеке, истекавшем кровью на столе посреди комнаты.

Сначала Кимбл видел только кровь… слишком много крови. Затем он обратил внимание на фиброзную, изборожденную рубцами увеличенную печень. И только потом рассмотрел этого безродного беднягу, который слишком хорошо выглядел и казался вполне упитанным для уличного алкоголика сорока трех лет — или, в данном случае, для человека с такой печенью.

Все это он рассмотрел за одну секунду, затем вздохнул и отметил про себя, что на этой неделе ему странным образом попадаются больные печенки, загадочно больные. И особенно, когда это связано с Алексом Ленцем. И в то же самое время он соображал, где находится источник кровотечения и как его обнаружить.

— Ну, что же, я ставлю зажимы. Как он, справится? — спросил он у Муньос.

Ее темные глаза смотрели неуверенно поверх зеленой операционной маски:

— Он очень плох.

Кимбл вздохнул. Если не поставить зажимы, пациент умрет.

— У нас есть выход?

Сестра тоже вздохнула:

— Делать нечего, рискнем.

— Мария, — приказал Кимбл, не глядя на нее, — дайте мне зажим.

Он даже не взглянул на инструмент, который она вложила ему в руку, но по весу понял, что это именно, то, что нужно. Он принялся медленно пробиваться сквозь кровавую массу органов к поврежденной артерии. В комнате стояла гробовая тишина. Это действовало на нервы. Кимбл решил разрядить обстановку.

— Мария, а твой муж знает, что ты сегодня здесь? А? — хмыкнул он.

Она в ответ тоже хихикнула. Мария была значительно старше его, коренастая пуританка, строгая во всех отношениях, но когда однажды после долгой ночной операции он сказал ей «мы должны прекратить встречаться таким образом», это ей ужасно понравилось, и эта фраза стала их маленькой шуткой.

Он нащупал пальцами разрыв и наложил зажим. Теперь надо было ждать.

— А что с его печенью? — спросил он уже совсем другим тоном, обращаясь к Фалави и Прайсу.

— Неясная картина, — ответил Фалави, — скорее всего, алкоголик…

Но что-то заставило Кимбла усомниться в этом заключении.

— Кто осматривал его? И кто направил сюда?

И тут последовал ответ, которого он ожидал:

— Он находился на обследовании в лаборатории, где исследуется РДУ90.

Так! Опять Ленц!

Кимбл уже говорил с Тимом Прайсом об этой лаборатории и об истории с больными печенками. Сейчас они только обменялись взглядами.

— Да, этого препарата большое будущее, — сухо сказал Кимбл, переведя Взгляд на зажатую артерию. Кровотечение ослабло. Это означало, что разрыв произошел только в одном месте. Ну, что ж, все оказалось очень легко. И теперь он сможет отправиться домой к Элен. К нему вернулось прежнее хорошее настроение, и он снова начал подтрунивать над операционной сестрой.

— Мария, а ты уже сказала Фрэнку?

Фрэнк был мужем Марии. Кимбл подмигнул Тиму и доверительным тоном продолжил:

— Фрэнк так ревнует, когда мы с Марией задерживаемся допоздна здесь…

— Но вы ведь обещали сказать обо всем Элен, — напомнила ему Мария.

— Я не смог. Это разобьет ее сердце, — Кимбл взглянул на Тима. — Ну, все, теперь продержится. Кровотечение прекратилось.

Он замолчал на секунду. Потом предложил:

— Послушай, давай возьмем биопсию этой пече-ночки, — и когда Прайс одобрительно кивнул, добавил, — отошлите пробы вниз и, пожалуйста, проследите, чтобы и Кэти достался кусочек.

Пробы, конечно, по обыкновению будут направлены в лабораторию Ленца и он, вероятно, опять проморгает все и скажет, что анализы абсолютно нормальные. Конечно, это нарушение правил и привычной процедуры посылать дополнительные пробы Кэти, но Кимбл это делал уже не в первый раз с тех пор, как получил сомнительный ответ от Ленца. И не потому, что он подозревал, что Ленц намеренно старается смухлевать в отчетах — по крайней мере в двух первых случаях этого не произошло — а скорее потому, что он хотел знать мнение такого компетентного специалиста, как Кэти Валунд, хотел, чтобы она либо подтвердила, либо опровергла его мнение о том, что лаборатория Ленца работает непростительно небрежно.

У Кэти столько работы, что она скорее всего не заметит лишний срез ткани. Но если она обнаружит, что Кимбл заставляет ее дублировать анализы, она ему устроит!

Прайс взглянул на Кимбла, в его глазах было явное облегчение.

— Ты останешься его заштопать, Рич?

Но Кимбл уже отошел от стола и снимал перчатки.

— Нет… — он улыбнулся, подумав об Элен, которая с нетерпением ждала его дома, — у меня свидание.

Он отправился в моечную, сдернул шапочку и маску и бросил их в корзину. Позади него открылась дверь, он обернулся и увидел Тима Прайса, тот был еще в маске.

— Эй, Ричард…

Кимбл замер. Прайс улыбнулся ему.

— Спасибо.

Кимбл тоже улыбнулся, ничего не ответил и вышел в коридор. У него было прекрасное настроение, он с удовольствием возвращался домой к Элен. Но где-то в глубине души осталась смутная тревога, причину которой он не мог понять уже несколько месяцев. А имя ей было, оказывается, РДУ90.

Элен решила дождаться мужа в гостиной, поэтому она не стала раздеваться, а уселась на кушетку с книгой, набросив на ноги красный клетчатый плед. Спустя некоторое время тишину комнаты разорвал резкий телефонный звонок. Улыбнувшись, она подняла трубку и с удовольствием услышала бодрый голос Ричарда:

— Привет. Я в пяти минутах езды от тебя…

— Как ты быстро! Тебе удалось помочь Тиму?

— Да-а. Там был такой случай… сильное кровотечение… Но все удалось скоренько залатать. Парень выживет.

— Я рада, что все хорошо кончилось, — она понизила голос и соблазнительно проворковала: — Надеюсь, что тебя больше ничего не задержит?

Он ничего не ответа, но она представила, как муж счастливо улыбается. Элен, положила трубку, выключила торшер около кушетки и пошла наверх в спальню.

И тут на лестнице, когда она потянулась к выключателю, что-то словно толкнуло ее — сердце бешено заколотилось и по спине поползли мурашки страха. Инстинктивно она бросила взгляд через плечо, словно ожидая увидеть кого-то в темном коридоре.

Но там никого не оказалось. Она включила свет и вошла в спальню, пытаясь отделаться от растущего чувства беспокойства от этой гнетущей тишины. Она успокаивала себя тем, что Ричард через одну-две минуты будет дома и эти страхи напрасны. Она вошла в просторную кладовку-гардеробную, дернула за шнурок выключателя и остановилась в ярком свете, намереваясь раздеться.

Нет. Пусть лучше Ричард поможет ей в этом. Она улыбнулась такой мысли и по привычке протянула руку, чтобы прикрыть дверцу шкафа, которую Ричард всегда забывает закрывать.

То, что произошло в следующий момент, было так неожиданно и молниеносно, что она не успела даже ничего понять, тем более отреагировать. Какое-то видение… Тень… Рука, тянущаяся из шкафа с одеждой к горлу, хватает ее с такой силой, что, кажется, весь воздух просто выжимает.

Она не почувствовала страха: выброс адреналина произвел реакцию, которую нельзя было даже приблизительно сравнить с каким-либо чувством. Ее тело одновременно ощущало холод, жар, пульсирующий электрический ток, который пробежал по позвоночнику и отключил волю и мысли…

Сильная рука, нажимавшая на дыхательное горло, вдавила крупный жемчуг в нежную кожу шеи. Элен дернулась, но не могла издать ни звука. Тогда она начала царапать ногтями эту смертоносную руку, одновременно пытаясь вырваться, но лишь порвала колье, и жемчужины крупным градом посыпались на пол. Нападавший выбрался из шкафа на свет, но у нее перед глазами уже все плыло, и она увидела лишь огромную расплывчатую тень.

Элен снова попыталась вырваться, и каким-то образом ей это удалось. Она бросилась из кладовки в спальню, где на ночном столике, был телефон. Она схватила трубку, но тут последовало два коротких щелчка, которые странным образом совпали сначала с резкой болью в бедре, а затем тупым хрустом отдались где-то в голове. Она закачалась, инстинктивным движением все же пытаясь, несмотря на раны, поднять трубку — но что-то толкнуло ее назад, и она упала на ковер, потащив за собой телефон.

На мгновение все потемнело, она ничего не видела, не понимала. Но потом, моргнув несколько раз, она начала что-то различать.

Тень человека маячила где-то на границе ее зрения, но она его больше не боялась. И вообще она никогда ничего больше не будет бояться — из темноты шел теплый лучезарный свет, и она потянулась к нему.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Когда Ричард Кимбл подъехал к дому, началась настоящая метель. Дорожки занесло. Пока он шел от машины к дому и поднимался по ступенькам, снег буквально слепил глаза. Ветер завывал у входной двери и ворвался в прихожую вместе со снежными хлопьями. Порыв был настолько сильным, что ему пришлось приложить усилие, чтобы закрыть за собой дверь. Отряхнув пальто и шарф, он повесил их на вешалку и вошел в гостиную.

Там было тихо, слышалось лишь тиканье часов, доставшихся еще от деда. Кимбл бросил ключи на столик у входа и заметил пачку писем, лежавших там.

— Я пришел, — крикнул он громко, чтобы было слышно наверху. — Ты не знаешь, кто выиграл сегодня в футбол?

Ответа не последовало. Странно. У Элен был очень чуткий слух — ее даже называли «бионической женщиной» в честь героини фантастического телесериала. Видимо, она заснула сразу после разговора с ним. Но когда он вошел в кухню, огонек на телефонном аппарате привлек его внимание: она с кем-то разговаривала. Не слишком ли поздно для звонков? Не дай Бог, опять вызов! Но тогда бы отозвался его личный сигнал.

Он начал просматривать почту, но в это время зазвенел таймер на стиральной машине. Он переложил мокрое белье в сушилку, включил ее, потом заглянул в кладовку, где хранилось вино. Выбрав бутылку особо любимого женой вина и подхватив двумя пальцами пару бокалов, он начал подниматься по лестнице.

В коридоре горел свет. Не доходя трех ступенек до площадки второго этажа, Кимбл остановился, увидев что-то белое и блестящее на ковре под ногой. Машинально он нагнулся, чтобы поднять этот предмет — это была жемчужина из колье Элен.

В этом не было ничего ужасного, но когда Кимбл выпрямился, его сердце забилось учащенно. Теперь тишина, струившаяся из спальни, показалась зловещей.

Он вытянул шею, пытаясь заглянуть в спальню с того места, где стоял. Между дверью в кладовку и кроватью на полу он увидел перевернутую лампу.

Крадучись он поднялся на оставшиеся три ступеньки, тихо подошел к дверям спальни и остановился, боясь даже громко дышать.

В щели между дверью и плинтусом он заметил темную фигуру какого-то человека — слишком высокую и крупную для Элен. Значит, это не она прячется там, чтобы в шутку напугать его. В тишине слышалось прерывистое дыхание — этот человек ждал его за дверью.

Страх выбросил адреналин в кровь, вливая в него первобытные, нечеловеческие силы. Он ударил по двери со своей стороны с такой мощью, которой никогда не обладал и видимо больше не будет иметь. С глухим звуком дверь вмяла тело незнакомца в сухую штукатурку стены; человек за дверью вскрикнул, кз его руки на деревянный пол выпал тяжелый металлический предмет.

Пистолет! Кимбл бросился за ним, не размышляя, но тут же был сбит с ног сильным ударом кулака. Обернувшись, он увидел, как мощный, тяжеловесный мужчина кинулся к оружию, но не успел поднять его: Кимбл схватил незнакомца за ногу и дернул изо всех сил. Человек упал и случайно толкнул пистолет, который отлетел по скользкому деревянному полу к лестнице и свалился в низ. Было слышно, как он стукнулся об пол где-то в холле.

Вдалеке завыли сирены.

Человек вырвался от Кимбла и бросился к лестнице, но Кимбл метнулся ему наперерез и схватил за руку, прежде чем тот успел проскочить мимо. Рука показалась Кимблу какой-то необычной, слишком холодной на ощупь, и когда Кимбл потянул ее, она неестественно вывернулась — обычно при таком повороте мог быть перелом.

Кимбл дернул сильнее, и… рука отделилась от тела, где-то между плечом и локтем, и осталась у него. Это был протез с множеством проводов и электродов внутри. Кимбл в изумлении смотрел на этот предмет, затем взглянул в ошеломленное лицо человека — загорелое, темноглазое, обрамленное черными вьющимися волосами.

И тут — тень приближающегося кулака — и Кимбл распластался на полу, получив удар в челюсть. Пока он приходил в себя, неизвестный схватил свой протез и слетел вниз по ступеням.

Снаружи приближался звук сирен.

Кимбл с трудом поднялся на ноги и хотел последовать за ним, но тут услышал сзади слабый тревожный шепот:

— Он здесь… он еще в доме…

Он резко обернулся. С другой стороны кровати на полу в полосе света, идущего из кладовки, лежала Элен. На ней все еще было вечернее платье, веером разлетевшееся вокруг ног — черный материал резко контрастировал с мертвенно бледной кожей. Одной рукой она сжимала трубку, плотно прижав ее к губам, другой — держалась за голову.

Из трубки доносился взволнованный, наряженный голос:

— Я правильно вас понял? Человек, напавший на вас, все еще в доме?

— Он пытается убить меня, — сказала Элен шепотом, похожим на крик. Ее глаза казались стеклянными и смотрели в пустоту. Кимбл подошел к ней. Увидев его, она вздрогнула, и трубка выпала из ее слабеющей руки.

— Повторите, пожалуйста, — раздался громкий голос из трубки.

— Ричард… Он хочет убить меня…

Он опустился на колени около нее. Через его руки прошли тысячи экстренных случаев, когда вопрос стоял о жизни или смерти, и он никогда не терял самообладания, всегда оставался собранным и спокойным — только так можно было спасти жизнь пациента. Но это-то был не просто пациент! Это была Элен! И ему хотелось кричать и выть от такой несправедливости. И уничтожить того человека, который причинил ей боль! Он собрал свою волю в кулак — только ради нее! Но когда он прикоснулся к ней, руки его задрожали: ее тело было холодным, вялым и влажным.

— Голова… — простонала она, и тут он увидел сизое ожерелье синяков на ее шее. Он нежно погладил ее дрожащими пальцами, словно пытаясь унять боль.

— Держись, моя девочка, все будет хорошо, — сказал он своим профессиональным тоном заботливого врача и быстро осмотрел ее. Так, рана в бедре. Крови было не очень много, но пуля могла задеть бедренную артерию, поскольку губы у нее были серые и дыхание учащено. Она впадала в шок. Но почему? Он провел рукой по шелку платья — оно было сухое за исключением одного места величиной с теннисный мяч. Он зажал его рукой, чтобы остановить кровь, но внутреннее чутье и опыт подсказывали, что кровотечение было где-то еще.

— Голова…, — опять застонала Элен и попыталась схватить его другой рукой. Он отстранился инстинктивно, когда ее ногти царапнули его по щеке. Она впилась ногтями в его руку.

— Ричард, ты… держи меня.

Ее глаза закатились к потолку в каком-то невыразимом ужасе. Вторую руку она все еще прижимала к голове.

С внезапным ужасным предчувствием Кимбл понял, откуда шла кровь. Осторожно он отвел ее руку, которая прилипла к волосам из-за спекшейся крови.

Из-под этого месива из отверстия в черепе просвечивала блестящая беловато-серая ткань мозга…

Телефон на полу около Элен продолжал бубнить:

— Алло? Вы сказали, что его зовут Ричард? Вы можете говорить?

Кимбл скрючился под тяжестью слепящей, затмевающей разум боли. Он взял жену на руки и держал ее так в каком-то пароксизме, который он в последний раз испытал три года тому назад и надеялся никогда больше не ведать. И когда он услышал снизу звук взламываемой двери и крики полицейских, он никак не отреагировал. Он не мог реагировать, не мог сдвинуться с места. Да он и не хотел двигаться.

Грохот. Топот десятков ног по лестнице.

Кимбл качал Элен на руках.

Он не пошевелился, когда полицейские ворвались в спальню, направили на него оружие. Он перевел взгляд на них, только когда сержант приказал:

— Отойдите от нее!

Только тогда он поднял глаза, но все равно не увидел никого. Его взгляд блуждал поверх их голов, где-то за окном спальни, где вокруг уличного фонаря водила белый хоровод равнодушная метель.

И все-таки они заставили его отдать Элен и вывели в холл. Приказали оставить ее лежать на полу в одиночестве, в спальне. Отвели его на кухню, где он отмывал руки над раковиной, как автомат. Один из полицейских снял с него замазанный кровью смокинг, другой принес еще теплую куртку из сушилки.

Ему не дали оплакать ее. На это не было времени. Дом был забит полицией, и снаружи тоже полно полицейских машин, любопытных соседей и телерепортеров. Появились судебно-медицинские эксперты и начали снимать отпечатки пальцев, фотографировать все: Элен, синяки на ее шее, ее раны, спальню, его пистолет, который был спрятан в нижнем ящике комода. Камеры вспыхивали, пока свет не померк в глазах Кимбла.

Они задавали вопросы. Он отвечал. Они вывели его наружу, мимо всего этого балагана, на покрытую снегом улицу, усадили в патрульную машину и увезли в полицейский участок на 11-ой улице.

Там его провели в комнатушку с тремя стульями и столом. Вошли двое мужчин и представились как «инспектор Келли и инспектор Розетта». Он плохо запомнил Розетта, который в основном молчал во время допроса. Келли же, тучный и агрессивный — открыто выражал свою враждебность.

Большую часть допроса Кимбл просидел, закрыв лицо рукой, уставившись на грязный пол, но перед глазами у него была зияющая рана в голове Элен и белый непрекращающийся снег.

Вопросы шли потоком. Казалось, они никогда не кончатся. Он не помнил большинства из них, но некоторые засели в голове.

— Какое оружие у него было?

— Это был пистолет… 38-го калибра, по-моему…

Я видел его какое-то мгновение. Я выбил его из руки.

— А у вас есть оружие, доктор Кимбл?

— Да.

— Какое?

— Смит… 38-го калибра…

— У вас был с собой ключ, доктор Кимбл?

— Да, конечно…

— Ваша жена была хорошо упакована? Я имею в виду, она имела достаточно денег?

Он посмотрел на них с изумлением, которое затем переросло в возмущение. Он убрал руку от лица и нагнулся вперед на своем деревянном стуле, вглядываясь сперва в лицо Келли, на котором ничего нельзя было прочесть, затем в лицо Розетта.

— Что здесь происходит? Этот парень пытался ограбить нас!

Он поднялся в гневе и негодовании и направился к дверям. Но охранник загородил ему дорогу. Кимбл повернулся и посмотрел на Келли, который скривил губы в усмешке.

— Итак, доктор Кимбл, начнем с самого начала. Что вы ели на завтрак?

Они оставили его на ночь в одной рубашке от смокинга и черном галстуке-бабочке. Ему нужно было позвонить родственникам Элен, ее близким друзьям, чтобы сообщить о случившемся, выплакаться вместе с ними. Вместо этого ему позволили позвонить лишь его адвокату — Уолтеру Гутери — и поговорить с ним две минуты. Ему даже пришлось искать номер телефона Гутери в телефонной книге.

Гутери хотел было даже повесить трубку, поскольку время шло к рассвету и его голос был хриплым со сна.

— Кто это?

Кимбл попытался коротко изложить все, что произошло в этот вечер, но ничего связного у него не получилось.

— Черт побери!

— Уолтер, не клади трубку Это Ричард Кимбл!

— Ричард? — его зловещий тон сразу сменился сочувствием. — Ричард, у тебя жуткий голос. Что случилось?

Он задыхался, выдавливая из себя слова:

— Элен умерла… Она… ее убили…

— О, Боже! — прошептал Уолтер. Последовала долгая пауза.

Гутери не был таким уж близким другом семьи, чтобы его будили среди ночи только для того, чтобы сообщить эту ужасную новость, и он, видимо понял, что дело плохо.

Прошло несколько секунд, прежде чем Кимбл смог снова говорить. Он собрался с силами и выдохнул разом:

— Уолтер, они обвиняют меня.

В голосе Гутери зазвучала профессиональная озабоченность:

— Где ты находишься?

— В полицейском участке. Я не… Я не помню, в каком именно.

— На 1-ой улице, — подсказал стоявший рядом с. Кимблом полицейский.

Гутери услышал.

— Я сейчас там буду.

Его поместили в тюрьму округа Кук без права выхода под залог. Вместо смокинга ему дали тюремный комбинезон ярких неоновых цветов. У него забрали часы и обручальное кольцо и запечатали их в пластиковые пакетики.

Кимблу казалось, что внешние события лишь отражали его внутреннее состояние. Долгими бессонными ночами лежа на грубом сбившемся матрасе, на котором и отдохнуть-то было нельзя, он восстанавливал в памяти последние секунды жизни Элен, вспоминал схватку с одноруким убийцей, надеясь найти хоть какое-нибудь доказательство, которое смогло бы оправдать его. Когда ему наконец удавалось уснуть, он и во сне опять видел Элен, держал ее в своих объятиях и наблюдал, как она умирает, как медленно жизнь уходит из нее.

Просыпаясь, он понимал, что действительность еще хуже, чем сон.

По сравнению с тюрьмой ад показался бы терпимым прибежищем. Переполненные камеры, полумрак, сырость, никаких признаков нормальных человеческих условий. Застоявшийся запах мочи, пота и влажной штукатурки.

Когда Кимбл спросил Гутери о возможности выхода под залог, тот пожал плечами и промямлил что-то о предвыборной борьбе, о судье, который хочет показать, как строго он намерен бороться с преступностью — самыми жесткими мерами.

Список дел, назначенных к слушанию; был довольно длинным. Прошла зима, наступила весна, потом лето. Когда наконец подошла очередь Кимбла, Уолтер Гутери подал заявку о продлении срока на доследование, чтобы, как он выразился, лучше подготовиться. И, может быть, найти однорукого убийцу. Кимбл постоянно спрашивал Гутери, как идет расследование, но тот обычно отвечал уклончиво.

На свидании с Гутери, за несколько дней до суда, Кимбл вдруг осознал, что он проиграет дело. Гутери и его молодой помощник Рэндолф встретились с Кимблом в тюремной комнате для свиданий. Как обычно, в основном говорил Гутери и, как обычно, он не решался смотреть в глаза Кимблу. И в тот день Кимбл понял причину.

Когда охранник провел Кимбла в помещение для свиданий, Гутери уже был там и смотрел через окно на тюремный двор. Молодой адвокат Рэндолф, потерявший всякий интерес к делу, не отрываясь вглядывался в Гутери. Уолтер лишь мельком взглянул на садившегося за стол Кимбла, небрежно кивнул ему и снова уставился в окно, словно пытался разглядеть там будущее Кимбла. Он был абсолютно серьезен, ни тени улыбки. Да и вообще в последние дни Гутери и Кимблу было не до улыбок.

Гутери откашлялся и начал, видимо, заранее подготовленную речь.

— Мы провели через частных следователей проверку более сотни безруких калек, Ричард. Мы не смогли найти его.

Кимбл сжался от холода ого тона адвоката. В нем чувствовалось то же самое, что и в тоне инспектора Келли в ту ночь, когда была убита Элен: недоверие. У Кимбла перехватило дыхание.

— Но я же знаю, что говорю, Уолтер. Я видел его.

Гутери вздохнул и оперся об оконную раму.

— Я попрошу тебя рассказать под присягой все, что ты видел, но это бездоказательно, и прокурор засунет нам в задницу эту историю с одноруким убийцей.

Кимбл даже не смог ничего сразу ответить. Негодование кипело в нем. Историю!

Но Гутери не дал ему возможности выплеснуть Тушевавший гнев. Он быстро повернулся и посмотрел Кимблу в глаза жестким взглядом.

— Послушай, Ричард. Ты нам платишь кучу денег за то, чтобы мы защищали тебя. Если тебя приговорят за совершение непреднамеренного убийства…

— Ты мне не веришь… — прошептал пораженный Кимбл и в ужасе закрыл глаза. В это мгновение он понял, что испытал еще не всю глубину боли и отчаяния: он потерял Элен, он знал, что ее убийца на свободе, и ко всему этому он еще должен понести наказание. Его отправят в тюрьму. Его собственный адвокат не сомневается в виновности Кимбла.

Он испытал какое-то странное, дикое чувство: это была не ярость, не отчаяние, не ужас —.это было все вместе. Он повернулся к Гутери и, скрипнув зубами, с ненавистью сказал:

— Я НЕ УБИВАЛ СВОЮ ЖЕНУ.

Гутери посмотрел на него в упор и снова отвернулся к окну, йотом, жестко чеканя слова, произнес:

— Ты — преуспевающий представитель среднего класса — обвиняешься в тяжком преступлении. В этом деле есть косвенные улики. И все будет решать суд присяжных. Они все. должны принять во внимание. Но если мы проиграем, то по большому счету.

Он взглянул через плечо на Кимбла и жестко добавил:

— Учти, они встанут в очередь, чтобы только утопить тебя.

Слушание дела началось в конце лета и длилось всю осень. Чтобы Кимбл выглядел в суде прилично, ему позволили надеть костюм, разрешение принести который в тюрьму Уолтер добился хитростью. Ему также вернули, пластиковый пакетик с обручальным; кольцом.

Когда Кимбл впервые появился в зале. суда, главный. обвинитель — женщина на несколько лет моложе Элен. — бросила на него холодный взгляд и отвернулась к родственникам Элен, продолжая давать им наставления.

Она тоже думала», что. он — убийца. Они все так думали. Он ведь не смог поговорить, с близкими жены после всего случившегося. Следствие, конечно, основывалось. на косвенных уликах, но эти улики, были очень весомыми;

Первым пригласили для дачи показаний: инспектора Келли.

«С самого начала расследования: было: ясно, что эта не взлом, поскольку не было обнаружено следов насильственного. вторжения. А: также, ничего:- из, дамане, исчезло».

Судебно-медицинский эксперт:

«Ha шее убитой найдены следы пальцев обвиняемого!..»

…О, Боже! Такая нежная; кожа; на шее Элен — и вся в синих пятнах… Он гладил ее…

«…также отпечатки пальцев обвиняемого найдены на пистолете, пулях и лампе. Других отпечатков пальцев не было найдено, кроме отпечатков убитой».

Присяжные бесстрастно слушали пленку с записью телефонного разговора с полицией.

«Я правильно вас понял? Человек, напавший на вас, все еще в доме?»

Едва различимый голос Элен, как шепот бестелесного существа:

«Он пытается убить меня…»

Полиция:

«Повторите, пожалуйста».

Пауза. Звук падающей трубки.

«Ричард… Он хочет убить меня…»

Кимбл опустил голову на руки, но сквозь пальцы ему было видно, что присяжные делали какие-то заметки.

В зал суда пригласили Чарльза Николса для дачи свидетельских показаний. Из всех друзей Кимбла лишь Кэти Валунд и Чарли Николс, казалось, искренне верили в его невиновность. Они оба навещали его в тюрьме и оба предложили выступить в качестве главных свидетелей на суде, но Гутери согласился только на Николса. Валунд, как он заявил, слишком пристрастна и своенравна и немножко со странностями, поэтому она будет неубедительна для присяжных. И самое ужасное, что она наверняка дне захочет сменить свой кожаный пиджак и майку на более подходящий для этого случая синий костюм.

Николс очень старался. Он сделал все от него зависящее. И тут за него взялась женщина-прокурор. Она вышла вперед, положила ладонь на кафедру и встала вполоборота к присяжным, чтобы они могли лучше следить за ее выступлением. Не двигаясь с места, она каким-то образом умудрилась заглянуть в лицо Николсу. Ее голос был четким и звонким:

«Доктор Николс, вы знали о том, что Ричард Кимбл является единственным наследником состояния Элен Кимбл? Это около двенадцати миллионов долларов».

Николс отметил скрытый смысл этого заявления, но оно его не смутило. Он повернулся к присяжным и убежденно сказал:

«Я знал об этом. Но деньги для него не имели никакого значения».

Кимбл бросил на Чарльза благодарный взгляд.

Но прокурора это не убедило. Она повернулась на каблуках и, скрестив на груди руки, направилась в сторону присяжных прочь от Николса. Прочь от того, кто говорил ПРАВДУ! «Тем не менее однажды при вас Ричард Кимбл сказал, что если бы он получил деньги Элен, то нашел бы им применение. Не так ли?»

Она остановилась напротив Николса, буквально гипнотизируя его взглядом.

Николс начал неуверенно:

«Мы говорили о…»

Да! Да! О финансировании медицинских исследований и о том, как могли бы помочь двенадцать миллионов долларов.

«Да или нет?»

«Я могу объяснить…»

«Свидетель, отвечайте, пожалуйста, на вопрос».

Николс вздохнул и тяжело опустился на стул, признавая поражение. Прокурор победоносно улыбнулась.

«У обвинения больше нет вопросов, Ваша Честь!»

Следующим пригласили коронера — эксперта в случаях насильственной смерти. Он оказался мягким пожилым мужчиной, и то, как он спокойным скучным тоном специальными терминами обрисовывал картину смерти, выглядело неимоверно мрачно.

«Ранение в голову вызвало обширное кровоизлияние в мозг. Она скончалась через пять-семь минут…»

Одна из женщин-присяжных содрогнулась и бросила на Кимбла взгляд полный ненависти. Он отвернулся.

Когда, наконец, пришла очередь Кимбла отвечать на вопросы, он говорил односложно, запинался, вспоминая события того вечера, когда он в спальне нашел Элен умирающей. Ему пришлось несколько раз останавливаться, чтобы взять себя в руки. Когда он закончил и поднял взгляд на Гутери, то впервые увидел в его глазах надежду. Среди присяжных царило замешательство: двое вытирали слезы. Гутери одобрительно кивнул и вернулся на свое место.

Прокурор встала и медленно, как на сцене, подошла к Кимблу. Сначала она задавала вопросы бесстрастным тоном.

«Какого роста был тот человек, доктор Кимбл?»

Он заморгал, пытаясь мысленно вернуться в тот вечер.

— Я не могу точно сказать… Мы ведь были на полу. Мы дрались… Я не знаю…

«Вы получили царапины на лице и руках в результате этой драки?»

— Нет, я уже объяснял…

«А как этот человек попал в ваш дом?»

— Я не знаю…

«И вы, вероятно, не знаете, почему ваша жена сказала полиции, что это вы на нее напали?»

Кимбл привстал на месте, но судья жестом заставил его сесть.

— Нет, она этого не говорила.

Прокурор самодовольно улыбнулась и громким голосом стала задавать вопросы все быстрее и быстрее.

— Ваше имя Ричард, не так ли? Ваш пистолет 38-го калибра, верно? Ваши отпечатки были на пистолете, на пулях, на лампе, на шее вашей жены, правильно?

— Послушайте…

— Правильно?

Кимбл опустил голову.

Он не мог поверить в то, что с ним происходило. Это было просто невероятно, невозможно, слишком несправедливо. Он знал, какой ему вынесут приговор еще до того, как председатель суда присяжных зачитал его. И все равно, услышав вердикт, он не мог. осознать всего до конца, не мог смириться с реальностью. Единственной, реальностью для него были ночные кошмары, когда он видел, как умирала на его. руках Элен, когда перед ним появлялось снова и снова лицо убийцы. Разум говорил ему, что этого человека никогда не удастся найти, но он уже давно не прислушивался к голосу разума.

И не важно, что его упрячут за решетку и лишат таким образом возможности найти убийцу. Он все равно должен это сделать, иначе нет смысла жить на свете.

Приговор о его виновности вынесли в тот день, когда ударили первые заморозки, а когда судья Беннет объявил о мере наказания, на город начал падать легкий, нежный снежок.

Кимбл сидел рядом с Гутери, не шевелясь и не реагируя на окружающих. Судебному исполнителю пришлось поднять его с места, когда судья произнес: «Обвиняемый, встаньте, пожалуйста…

После детального изучения всех свидетельских показаний, представленных суду, и принимая во внимание отягчающие дело обстоятельства произошедшего двадцатого января убийства, суд вынес решение препроводить вас в тюрьму Менард штата Иллинойс, где вы будете ожидать смертной казни в газовой камере».

Приговор вызвал целую бурю эмоций в зале.

Разом заговорили сотни голосов, репортеры проталкивались к выходу через толпу, которая не торопилась покинуть помещение. За столом обвинения адвокаты обменялись мрачными торжествующими взглядами.

Гутери прошептал на ухо Кимблу:

— Мне очень жаль…

Но Кимбл никак не отреагировал и, казалось, вообще ничего не слышал. В его голове колоколом отдавались слова судьи Беннета. Он не замечал суеты вокруг, перед ним была Элен и лицо однорукого человека.

И потом все это скрылось за белой пеленой. А он все смотрел перед собой, ничего не видя и ничего не понимая, словно его глаза были залеплены густыми хлопьями снега.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Старый автобус, чихая, катился по дороге, увозя из городской тюрьмы в тюрьму Менард четырех заключенных. Кимбл прислонился к металлической спинке сиденья, стараясь не обращать внимания на удушливый запах бензина и на мрачные взгляды, которые время от времени бросали на него трое заключенных, а также — из-за железной решетки, отделявшей кабину водителя, — два охранника с бульдожьими профилями.

Стояла глубокая ночь. Луны на небе не было, да и звезды не просматривались сквозь грязные зарешеченные окна. Один из охранников, что был постарше, дремал, положив ружье на колени и опустив подбородок на плоскую грудь. Второй закурил, глубоко затянулся и выпустил струю дыма через решетку в сторону заключенных.

Самый здоровый из них прорычал:

— Еще раз сделаешь это, и я тебе затолкну в глотку твою паршивую сигару!

Молодой охранник ухмыльнулся, словно давая понять, что не очень-то он боится таких угроз, и сказал:

— Заткни пасть, Копланд!

Но уже больше не дымил в их сторону.

Кимбл закрыл глаза. Уже в тысячный раз после того, как он услышал приговор, Кимбл пытался найти какой-то выход: может, обратиться к другому адвокату, который поверил бы в его невиновность, подал бы апелляцию в высшую инстанцию и нашел бы частного сыщика — настоящего профессионала, который сможет выслушать и понять его и честно попытается найти этого однорукого убийцу.

Да, самое важное — найти убийцу Элен. Он должен получить по заслугам за: все, что совершил, за то зло, которое причинил, чтобы никогда никому больше он не смог бы нанести удар. Остальное, неважно. Важно возмездие за смерть Элен.

Они ехали уже довольно долго. Автобус катил, поскрипывая. И Кимбл, убаюканный монотонным покачиванием, уснул, несмотря на. боль в кистях, стянутых наручниками, и в сцепленных ногах, несмотря на холод в нетопленной кабине. Он шал в забытье и снова увидел Элен, и тут же рядом: был Гутери, который все время повторял: «Мне очень жаль».

— Эй, вы!

Кимбл открыл глаза. Видимо, уже прошло довольно много времени. У сетки, отделявшей кабину водителя, стоял один из заключенных, поджарый человек с живыми умными глазами. Он нагнулся к решетке и, обращаясь к молодому охраннику, произнес:

— Согласно правилам обращения с заключенными в штате Иллинойс, им должна быть предоставлена пища, если перевозка длится более четырех часов.

Охранник выпучил глаза и испустил рык, который мог означать лишь одно: «пошел бы ты со своими правилами к такой-то матери, вшивый тюремный адвокат». Он взглянул на часы, потом ткнул ногой храпевшего рядом коллегу.

— Эй, Джек! Время кормежки!

Джек очнулся, закашлявшись, и сразу не сообразил, где находится, но инстинктивно ухватился за ружье. Потом опомнился и широко зевнул. Потом лениво поднялся, отцепляя от пояса большое кольцо с висящими на нем ключами, и засеменил к решетке, а молодой охранник в это время засовывал ружье в металлический ящик. Послышалось позвякивание, пока Джек возился с замком, потом дверца распахнулась с громким заунывным скрипам.

Кимбл попытался размять затекшие ноги, закованные в цепи. Он даже потер их руками, чтобы восстановить кровообращение и согреться. Сидевший хлева от него Копланд потянулся вперед, подняв вверх руки, и потряс головой, пытаясь очнуться от дремоты.

В этот момент из-под его рубашки вывалился какой-то предмет и стукнулся об обшарпанный металлический пол автобуса. Стук был заглушен бряцанием цепей, но Кимбл его услышал и уставился на странный предмет на полу: это был хорошо заточенный пластмассовый стержень.

Кимбл замер. Молодой охранник вошел к ним и осторожно протянул засохший бутерброд «тюремному адвокату». Кимбл взглянул на Коплэнда, тот незаметно прикрыл ладонью заточку и, придвинувшись к Кимблу своим мощным телом и обдавая его запахом пота и чеснока, прошипел ему на ухо: «Только пикни… тебя первого…»

Джек, стоявший около открытой двери, с любопытством наблюдал за всем происходящим. Молодой охранник протянул бутерброд второму заключенному, затем Кимблу, но тот не пошевелился и даже не поднял глаза.

— Как хочешь, — сказал охранник и швырнул бутерброд Копланду, но тот не успел перехватить его вовремя из-за наручников, и бутерброд шлепнулся на грязный пол. Как бы желая услужить, Копланд 'нагнулся, чтобы достать его. Сердце Кимбла вдруг бешено забилось в груди. Если он сейчас скажет хоть слово, они оба — и охранник, и Кимбл — мертвы.

А этот толстый Джек еще зевает у двери…

— Осторожно! — крикнул Кимбл, увидев, как Копланд взвился пружиной, сложив руки словно в молитве, и воткнул заточку прямо под ребра молодому охраннику.

В тот же момент заключенный, сидевший справа от Кимбла, рванулся к кобуре охранника и уже было вытащил пистолет, но охранник, спохватившись, выхватил его и нажал на курок. Прогремел выстрел, оставив вмятину на железном полу.

От этого звука старина Джек даже подпрыгнул. Он схватился за ружье, оставив ключ в дверном замке, и рванулся внутрь. Кимбл успел броситься на пол как раз в тот момент, когда «тюремный адвокат» обрушился на пожилого охранника. Раздался еще один выстрел, затем оглушительный треск. Старый автобус тряхнуло, дверь с грохотом захлопнулась, и он рванулся вперед.

Второй выстрел оставил зияющую, кровавую рану в спине водителя, который, упав вперед и осев мертвым грузом, надавил на педаль газа, заклинив ее на полном ходу.

Автобус набирал скорость, все больше сдвигаясь к обочине. Кимбл остался лежать на полу. Он хотел подползти вперед, посмотреть, что с водителем, и, может быть, помочь ему, но цепи и общая свалка затрудняли продвижение. Молодой охранник, схватившись с заключенным, сидевшим справа от Кимбла, пытаясь вырвать у него пистолет, выстрелил и убил того наповал. Потеряв всякий страх, Копланд навалился на охранника с другой стороны, пытаясь отнять у него пистолет.

В нескольких шагах от них старина Джек двинул «тюремного адвоката» прикладом, а затем четким, даже каким-то изящным движением он вскинул ружье и всадил заряд ему в грудь.

В этот момент автобус вынесло на поле и он затрясся по колдобинам, грозя рассыпаться на части.

Кимбл попытался подняться, но пол уходил у него из-под ног. Ему удалось лишь на несколько сантиметров подтянуться к выходу.

Тём временем Джек перезарядил ружье. Копланд, увидев это; бросился на пол за трясущимся сиденьем. Охранник сунул дуло под сиденье и нажал курок, но в это время автобус так тряхнуло, что выстрел не достиг цели, дробь лишь прошила сиденье снизу.

Внезапно автобус дернулся, резко накренился и перевернулся. Кимбла подбросило вверх — он упал на правый бок, придавив чьи-то ноги, тела, и больно стукнулся о спинку сиденья, а затем о стенку автобуса, которая теперь была внизу. От удара у него перехватило дыхание, он, видимо, сильно разбил плечи и спину.

Но автобус все еще двигался по инерций, скрежеща обшивкой по камням. Кабина наполнилась едкой пылью.

Наконец они остановились. Все стихло. Даже мотор два раза чихнул и заглох. Кимбл лежал на Спине и пытался перевести дыхание. Его легкие были забиты пылью. Он попробовал подняться на колени и зашелся кашлем.

И тут он увидел перед собой дуло ружья. Старина Джек успел вытащить свою связку ключей из-под тел и пытался дозваться до явно мертвого водителя за решеткой, но вдруг, услышав кашель, резко обернулся к Кимблу.

Глаза старого охранника горели безумным огнем, после схватки; Кимбл подумал, что вот сейчас Джек его прикончит.

Он уставился на охранника, не пытаясь сопротивляться или остановить его. В этот момент ему было совершенно безразлично, застрелит Джек его или нет. Единственное, о чем он сожалел, что теперь, уже никто никогда не найдет убийцу Элен. Он лишь тяжело вздохнул. И в этот момент Джек вдруг услышал какой-то звук и поэтому не нажал на курок. Кто-то застонал от боли… Он осторожно повернул голову, пытаясь, на упускать Кимбла из. поля зрения. На полу около решетки, отделявшей кабину водителя, корчился от боли второй охранник, прижимая руки к ране на животе. Из-под его пальцев текла кровь,

Старый охранник мотнул головой в сторону Кимбла.

— Эй, ты! Ты, вроде, доктор? Иди сюда!

Кимбл боком подобрался к раненому. Вся рубашка на нем быта мокрой от крови. Он был в шоке и, казалось, вот-вот был готов потерять сознание. Кимбл сразу определил место ранения — прямо в подреберье. Значил, задета; селезенка. Если его вовремя доставить, в госпиталь, он может выжить. Если нет…

Старый охранник вытащил покрытую пылью, дорожную аптечку и швырнул ее Кимблу.,

— Сделай что-нибудь!

Вместо ответа Кимбл молча посмотрел на свои наручники, а затем снова на охранника. Тот вздохнул, вытащил связку ключей и разомкнул наручники. Кимбл с удовольствием потер руки, чувствуя приятное покалывание от восстанавливающегося кровообращения. Он резко отбросил крышку аптечки — ржавые замки при этом противно скрипнули — и заглянул внутрь.

Так, посм0трим! Ничего, кроме нескольких пожелтевших пластырей.

В этот момент автобус слегка задрожал. Джек нервно огляделся, но Кимбл не обратил на это внимания, озабоченный тем, как помочь раненому. Он подложил коробку ему под ноги. В это время Джек стянул рубашку с одного из убитых заключенных, плотно свернул ее и протянул Кимблу. Тот быстро прижал этот сверток к открытой ране. Охранник застонал от боли, но Кимбл не ослабил давления.

Автобус затрясся снова, на этот раз значительно сильнее. Кимбл приложил свободную руку к стенке кабины, почувствовал нараставшую вибрацию и услышал отдаленный рокот. Это было похоже на начинавшееся землетрясение.

— Где мы находимся, черт подери?

Старый охранник с трудом подполз к заваленному зарешеченному окну. То, что он увидел, заставило его стремглав вскочить, при этом он сильно ударился о стенку кабины, которая была теперь потолком.

— Ах, черт!

Кимбл, почувствовав неладное, нагнулся вперед, вытянул шею, пытаясь выглянуть наружу, и… адреналин закипел в нем.

Автобус лежал прямо на рельсах, которые, изгибаясь на повороте, уже сверкали в лучах прожекторов приближавшегося поезда.

Джек, спотыкаясь, бросился к двери и канал трясти ее в истерике, пытаясь открыть.

— Она заперта! — закричал ему Кимбл. — Где ключи?

Старый охранник охнул, взглянув на свой ремень, затем поднял безумный взгляд на Кимбла. Кимбл в отчаянии обвел глазами автобус и заметил ключи на полу около раненного, где их так неосмотрительно оставил его старый коллега. Кимбл подхватил связку и швырнул ее Джеку.

Свет прожекторов летящего на них поезда наполнил дрожащий автобус, отбрасывая на их лица бегущие рваные тени. Кимбл подхватил раненого охранника под руки и потащил его вперед, где звенел ключами Джек, стараясь открыть дверь дрожащими руками…

— Какой ключ? — заорал Кимбл, пытаясь вывести охранника из панического состояния. Он прислонил раненого к металлической стенке и показал на, как ему показалось, подходящий ключ. Этот? Наверное, этот!

Джек кивнул, дрожа всем телом. Кимбл, вырвал кольцо из его рук и втолкнул ключ в замок. Он повернулся с победным щелчком. Кимбл распахнул дверь и подсунул плечо под руку молодого охранника. Потом повернулся к Джеку:

— Помоги мне… — начал было он, но Джек даже не дослушал его. Он сбил Кимбла с ног, перепрыгнул через него, тяжело наступив на спину, и прополз наружу через разбитое ветровое стекло. Кимбл издал негодующий вопль и, вскочив на ноги, увидел, что раненый пришел в себя и смотрел на него округлившимися от ужаса глазами.

Кимбл не мог отвести взгляда. А автобус уже трясло с такой силой, что его зубы начали стучать; свет становился ярче с каждой секундой. Если он станет вытаскивать раненого…

Ну и что? Какое имеет значение, умрет он или останется жив?

И как бы в ответ на эту мысль перед глазами промелькнул образ убийцы Элен.

И тут он услышал гудок и скрежет тормозов. Чисто инстинктивно он схватил охранника. Вместе они протиснулись через переднее окно навстречу слепящему свету, и каким-то образом ему удалось оттолкнув раненого подальше от рельсов на спасительную землю.

Он сделал большой прыжок — скованные ноги не давали возможности передвигаться бегом — и откатился в сторону, потом поднялся и засеменил как можно дальше от полотна. Ему удалось сделать не больше десяти мелких шажков, когда поезд врезался в автобус с оглушительным скрипом и скрежетом.

Автобус разнесло пополам, в разные стороны полетели стекло и куски металла.

Один осколок вонзился Кимблу в ногу. Он вытащил его, стиснув зубы от боли, но не позволил себе остановиться и замедлить свой отчаянный, скованный бег.

К удивлению Кимбла поезд не остановился, лишь затормозил. Но это он мог лишь слышать — он не оглядывался назад. Точно так же он услышал оглушительный взрыв, от которого даже земля задрожала под его ногами. Он обернулся, лишь услышав тихий зловещий свист, и увидел потоки пламени, струившиеся по обеим сторонам поезда. Ослепительный красно-оранжевый свет на фоне черноты ночи. При этом свете железнодорожный переезд был виден как днем. И так же хорошо можно было рассмотреть раненого охранника, лежавшего на безопасном расстоянии на другой стороне полотна.

Все это Кимбл разглядел в долю секунды, тут же снова услышал… визг металла и как в кошмарном сне увидел: объятый пламенем поезд сошел с рельсов и двинулся прямо на него.

Он в ужасе, открыл рот, хватая воздух и издавая почти неслышный вопль и бросился, извиваясь и крутя руками изо всех сил, насколько ему позволяли прикованные к ногам цепи, подальше от этого кошмара.

И в этом бреду инстинктивной борьбы за выживание в какой-то части его мозга, которая еще соображала, возник вопрос: а зачем? Стоит ли бороться? И снова в ответ на это всплыл образ однорукого убийцы.

Не отваживаясь оглядываться на гигантское чудовище, преследующее его, он прыгал, хватаясь за воздух руками, словно желая опереться на него и изо всех сил протолкнуть свое тело как можно дальше вперед. Он слывшая сзади оглушительный рев догонявшего его поезда, ощущал жар объятого пламенем металла.

Внезапно земля подалась вверх под его ногами, словно набежавшая волна, словно неожиданно выросшая гора. Кимбл споткнулся, чуть не упал, но сохранив равновесие, продолжал скачками продвигаться вперед.

Визжали тормоза, поезд был близко, совсем близко, его жаром опалило волосы на затылке и обожгло шею.

Кимбл нервно размахивал руками, легкие и ноги его горели от усилий, но его вдруг переполнило безумное желание выжить, освободиться и найти убийцу жены.

Еще один вскрик тормозов и движение поезда замедлилось, затем вдруг стихло. Земля под нотами замерла. Было слышно лишь шипение и потрескивание пламени. Кимбл на бету осмелился обернуться и увидел всего в нескольких метрах от себя зарывшийся в землю поезд. Он взглянул себе под ноги и обнаружил, что стоит на поднявшемся на четыре метра пласте земли. И тут колени его подогнулись — и он чуть не упал. Клубы дыма от горевшего поезда окутали его, он закашлялся, поднеся руку ко рту. Что-то звякнуло — и в руке он увидел кольцо с ключами, которое он так и не выпускал все это время.

Он заковылял к деревьям, росшим неподалеку, и сел так, чтобы в отсветах пламени можно было разглядеть подходящий ключ, освободиться от оков и снова стать свободным человеком.

Он уже пробовал пятый ключ, когда кто-то вдруг вырвал кольцо из его руки.

— Дай-ка мне! — прорычал Копланд. Пламя от горящего поезда окрашивало его лицо зловещей красной краской.

Кимбл молча следил за тем, как Копланд нагнулся и ловко отомкнул свои собственные наручники и цепи на ногах.

— Слушай, ты, — сказал Копланд тоном, в котором одновременно звучала угроза и искренность, — мне наплевать, куда ты пойдешь, только не ходи за мной, понял?

Кимбл кивнул, глядя на него раскрытыми от страха глазами; естественно, он не собирался тащиться за Коплэндом. Тот швырнул ему ключи. Кимбл, быстро нашел те, которыми Коплэнд открыл наручники; когда он снял свои оковы, громила уже исчез в темноте.

Кимбл откинул цепи почти со священной благодарностью и встал на ноги, испустив глубокий вздох облегчения, словно заново обретя свое тело..

Он побежал в отблесках пламени и, свете появившейся луны. Ночь была холодной, пучки замерзшей травы похрустывали под ногами. А небо стало; чистым, и звездным. Видимо, снегопада не ожидалось.

Заместитель федерального судебного инспектора штага Иллинойс Сэмюэл Джерард вышел из своего скромного автомобиля и внимательно посмотрел наместо происшествия.

Прожекторы освещали пожарные машины, которые поливали из шлангов обгоревший, еще дымившийся корпус поезда, взрывшего носом землю с того местам где он сошел с рельсов. Над головой кружились вертолеты, взбивая лопастями расползавшийся дым. Спасатели пытались разрезать, и раздвинуть, искореженный металлический корпус автобуса, принадлежавшего департаменту тюрем штата Иллинойс.

Автобус буквально разорвало пополам, и обе половины были расплющены. Никто внутри не мог остаться в живых. Ни один человек.

Джерард еще раз оглядел, все вокруг, и что-то ему во всей этой картине не понравилось, он. инстинктивно чувствовал какой-то подвох.

Он направился к поезду, где уже собрались четверо его помощников: поджарый Ньюмен, перешедший к ним из отделения Д-5, и инспекторы Бигс, Ренфро и Пул. Они отправились по параллельным путям, разглядывая смятые в гармошку вагоны.

Бигс заметил что-то в дымящихся обломках.

— Смотрите, вот здесь они столкнулись, — и он направился к тому месту.

— Эй, Бигс, — крикнул ему вслед Джерард, — возьми с собой Ньюмена, пусть поучится!

Бигс с явным неудовольствием взглянул через плечо на молодого, неопытного сотрудника отделения Д-5.

— Вот черт! — он мотнул головой в сторону Ньюмена. — Давай, пошли!

Покраснев от удовольствия, Ньюмен бросился за Бигсом к месту столкновения. А Ренфро — худощавый, шустрый мужчина и Пул — суровая негритянка, взгляд которой мог остудить даже лаву, последовали за Джерардом к группе репортеров. Джерард прошел сквозь их Толпу, не останавливаясь и не отвечая на вопросы, Ему преградил дорогу полицейский. Джерард показал свой значок, и полицейский сразу отошел, явно выказывая готовность к сотрудничеству.

— Кто занимается этим делом? — спросил Джерард, краем глаза заметив, как Ренфро и Пул обменялись взглядами, явно означавшими: кто бы то ни был, это ненадолго. Джерард не подал виду, что заметил. Это даже как-то импонировало ему.

— Шериф Роллинс, — полицейский указал рукой. — Идите к прожекторам, он там.

Джерард посмотрел в указанном направлении. На возвышении ослепительным светом горели прожекторы, не давая рассмотреть стоявших там людей. Он с отвращением помотал головой и отправился туда.

Ренфро и Пул последовали за ним, воздерживаясь от комментариев и сжав губы в ухмылке.

Когда Джерард поднялся на холм и прошел мимо прожекторов, свет перестал слепить ему глаза, поскольку лучи были направлены на человека, сидевшего около пышного вечнозеленого кустарника. Ему было за шестьдесят, седовласый, полный, Лицо перепачкано сажей, глаза расширены от ужаса всего пережитого. Подобное выражение Джерарду часто приходилось видеть, такая уж у него была работа. Из-под пледа, наброшенного на плечи этого старика, была видна форма охранника департамента тюрем. Около него суетились врачи «скорой помощи», рядом толпились телерепортеры и среди них тридцатилетний шериф, который явно наслаждался всем происходившим.

Пожилой охранник вещал, и толпа ему внимала. Джерард остановился с краю послушать, о чем он говорил.

— …поезд несся на нас, да-а… как сумасшедший. Не помню даже, как я его вытащил… Все спуталось в голове. Схватил подмышки и выкинул из автобуса…

— Но вы оба могли погибнуть, — отчетливо произнес шериф, чтобы было слышно репортерам, и повернулся так, чтобы попасть в камеру. Джерард сжал губы в презрительной ухмылке.

Старик задумчиво кивнул.

— Да, вообше-то это так… Но ведь он был моим товарищем. И он бы, наверное, сделал то же самое.

Репортеры все принимали на веру и стрекотали камерами. Джерард решил вмешаться, он вышел вперед и показал свой значок.

— Простите, вы шериф Роллинс? Я заместитель федерального судебного инспектора Сэмюэл Джерард.

Шериф с раздражением повернулся к нему, кто осмелился помешать представлению.

— Сейчас я освобожусь.

Лучи прожекторов переместились, чтобы осветить Джерарда. Он с нескрываемым отвращением посмотрел на репортеров, но не промолвил ни единого слова, чтобы не показать своего презрения и даже холодной ненависти, которую он испытывал к этому самоуверенному ублюдку-шерифу. Он хотел бы сказать, что именно из-зa таких ротозеев, как Роллинс, гибнут невинные люди. Но промолчал и лишь наблюдал, как шериф открыл папку, вытащил фотографии четырех заключенных и протянул их охраннику.

— Это нужно для отчета, — сказал он, указывая на снимки. — Эти трое погибли, а этот — Кимбл..?

Джерард краем глаза взглянул на фотографии, и, заинтересовавшись, подошел поближе. Необычный снимок, совсем не типичный для преступника. На этом парне была белая рубашка и галстук-бабочка — вылитый добропорядочный гражданин и, видимо, при деньгах.

Джерард снова окинул взглядом две металлические лепешки — все, что осталось от автобуса, на закопченный поезд, потом снова посмотрел на фото. Этот Кимбл попал в такую передрягу явно из благополучной жизни. Он был похож на избалованного ребенка, совсем не тот тип, чтобы бороться за выживание и выбраться живым из такой адской ситуации.

Старый охранник помедлил с ответом, в раздумье поднял грязную ладонь ко лбу.

— Ну, в общем-то все произошло так быстро… — он пожевал нижнюю губу, потом, видимо, придя к какому-то выводу, покачал головой. — Э-эх, не думаю, что ему удалось спастись…

Шериф Роллинс взглянул на почерневшие обломки, затем на фотографии Кимбла и других заключенных и закрыл папку.

— Ну, отдыхайте, — он улыбнулся и похлопал старика по плечу, потом поднялся н подошел к Джерарду.

— Кажется, вы зря так далеко ехали, — сказал он с явным самодовольством, что еще больше взбесило Джерарда. — Мои сотрудники тщательно обыскали все вокруг места столкновения и ничего не нашли.

Осознавая, что вокруг находятся репортеры, Джерард взглянул на шерифа с легкой неприязнью, хотя на самом деле ненависть бушевала в нем с такой силой, что шериф ужаснулся бы, если бы узнал об этом.

Джерард не выносил небрежности в работе, не терпел неточных предположений и выводов. Он знал, какой ценой потом приходится за это платить.

Он внимательно посмотрел на шерифа и спокойно сказал:

— При всем моем уважении к вашей работе я

хотел бы, чтобы через каждые двадцать километров были установлены проверки на шоссе 57, 24 и 13 к востоку от…

— Что-о-о? — взвыл Роллинс; его пухлое молодое лицо исказилось гневом. Он протянул руки к Джерарду:

— Для чего? Все заключенные погибли. Единственное, чего вы добьетесь такими проверками, это то, что мне в офис пойдут негодующие звонки от добропорядочных и невинных граждан.

Джерард вплотную придвинулся к Роллинсу и уставился на него немигающим взглядом. Молодой шериф отступил на шаг, казалось, теперь только почувствовав ненависть, исходившую от Джерарда.

— Ах, черт побери, шериф, — мягко сказал Джерард с притворным сожалением, — мне очень жаль, что так получилось, но я вынужден взять на себя ведение этого расследования.

Он был уверен, что Ренфро и Пул, стоявшие сзади, ехидно ухмылялись при этом.

Роллинс вызывающе поднял свой пухлый бесформенный подбородок.

— На каком основании? Кто вас уполномочил?

Джерард даже не улыбнулся, он ждал этого вопроса.

— Губернатор штата Иллинойс и федеральный судебный инспектор штата, пятый округ, Северный Иллинойс…

Пока он говорил, Пул достала все бумаги, удостоверяющие его полномочия, подписанные федеральными властями и властями штата Иллинойс, и показала их шерифу.

Роллинс сник. Он сразу понизил голос, чтобы репортеры его не услышали.

— Ну, хорошо, вы хотите, чтобы в этой мешанине все было по закону? Пожалуйста, — он повернулся к своему помощнику и крикнул:

— Эй, кончайте все это. Здесь есть добрый дядя, который все приведет в порядок!

И он зашагал прочь, пихнув в грудь Джерарду папку с фотографиями заключенных.

В это время к ним подошел Бигс, держа в руках покрытые грязью кандалы. За ним, спотыкаясь, следовал Ньюмен, его рукава и брюки были забрызганы грязью и измазаны сажей. На Бигее, как обычно, не было ни пятнышка.

При виде пустых оков Роллинс и его помощники притормозили- и повернули назад. Джерард торжествующе посмотрел на них и проследовал к старому охраннику, жестом отстраняя толпу репортеров.

— Прошу вас, дамы и господа, отойдите подальше. Вы просто не даете дышать этому бедняге.

Толпа отступила. Джерард присел на корточки перед охранником, по бокам от него остановились Ренфро и Пул.

— Очень интересная картина получается: мы нашли кандалы, а ног в них нет… У кого были ключи, сэр?

Охранник заморгал, потом промычал:

— Э-э… у меня…

— А вы не будете так добры показать их мне, сэр? — И Джерард в ожидании протянул руку ладонью вверх.

Охранник пошарил на поясе, потом в карманах и нервно обвел взглядом представителей прессы.

— Тогда попрошу вас еще раз, — сказал Джерард и жестом велел Пул открыть папку с фотографиями и показать их охраннику. — Начнем с начала.

Старик отвел глаза, боясь встретиться с непреклонным взглядом Джерарда. Этот взгляд Джерард использовал давно, и его сотрудники называли такое выражение глаз начальника не иначе, как Взгляд.

Охранник уставился на снимки, потом неуверенно указал на фото, под которым значилось: «Доктор Ричард Кимбл».

— Этот мог выбраться.

— Благодарю вас, — искренне сказал Джерард.

— Что за черт! — заорал Роллинс — Минуту назад вы говорите, что этот: человек погиб при столкновении, а теперь вы сообщаете ему, что…

Джерард не обратил на него внимания.

— Ренфро, займитесь автобусом. Пул, начинайте операцию!

Он двинулся вдоль железнодорожных путей, обращаясь на ходу к полицейским ирепортерам, которые следовали за ним:

Дамы и господа! Наш беглец на свободе уже полтора часа. Средняя скорость по неровной местности — учитывая возможные увечья — около шести километров в час. Это дает нам радиус в восемь-девять километров. Я требую тщательно обследовать все жилые постройки, заправочные станции, фермы, курятники, конуры и общественные туалеты в этом районе. Проверки на дорогах через каждые двадцать километров.

Он внезапно остановился и, скосив глаза на камеры, ухмыльнувшись сказал:

— Все ясно? Отлично, — потом махнув рукой в сторону прожекторов, добавил: — А теперь выключайте эти чертовы светильники и мотайте отсюда!

Кимбл легко бежал по железнодорожной колее, которая шла через густой лес, пока не почувствовал дергающую боль в бедре. Рану нужно было осмотреть. Кровь текла довольно обильно — в ботинке уже хлюпало. Он спустился с полотна и сел под деревом, прислонившись к грубому, с сладким запахом хвои, стволу.

В темноте мало что можно было различить. Он осторожно ощупал пальцами края довольно широкой рваной раны, оставленной осколком. Но, к счастью, в ней не оказалось мелких кусочков металла. Тем не менее ее нужно было обработать и наложить швы. В противном случае она обязательно воспалится, и, хотя кровотечение было не настолько сильным, чтобы угрожать жизни, ему нужно было принять какие-то меры, пока он совсем не ослаб.

Кимбл осмотрелся. Рельсы убегали к каким-то огням вдали.

Видимо, это был небольшой городок. Если он доберется туда, нужно будет найти больницу.

Надежда вдруг сменилась отчаянием. Конечно, у него был шанс, если полиция окажется не очень внимательной и, осмотрев место, происшествия, решит, что он погиб. По крайней мере, пока молодой охранник, которого он спас, не придет в себя и не расскажет обо всем. Тогда у него есть несколько часов, чтобы добраться до больницы и найти все необходимое для обработки раны.

А значит у него будет возможность прийти в себя и вернуться в Чикаго, чтобы найти, там убийцу Элен.

Но если Джек — этот пожилой охранник — видел, как он сбежал… Если его молодой коллега быстро пришел в себя… Если они поймали Копланда и заставили, его обо всем рассказать… Если они прочесали все вокруг и сразу нашли кандалы…

Тогда они установят посты на дорогах, и в каждой больнице его уже ждет полиция… Но это при условии, если они сообразят.

Кимбл заставил себя не думать об этом. Все это не имело никакого значения. Ему нужно прежде всего попытаться продезинфицировать и зашить рану, иначе он умрет от заражения крови, раньше, чем доберется до Чикаго. Если полиция ждет его, в больнице, ему просто нужно будет придумать, как. их обойти. Вот бы еще ему удалось каким-то образом переодеться…

Он с трудом оттолкнулся от ствола, поднялся и пошел к мерцавшим вдалеке огням.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Через полчаса он добрался до конца колеи. Перед ним было широкое шоссе, неподалеку виднелась свалка автомобилей, а прямо перед ней под одиноким фонарем был прикреплен указатель, который обычно ставят на дорогах, с надписью:

ОТДЕЛЕНИЕ «СКОРОЙ ПОМОЩИ»

1 км

Кимбл осторожно двинулся к свалке, опасаясь встретить кого-нибудь, но вокруг было пустынно. Он хотел найти какую-нибудь более-менее пригодную для передвижения машину. В это время со стороны шоссе послышался грохот. Кимбл спрятался за дерево, следя сквозь ветки, как к воротам свалки подъехал большой грузовик с подцепленной на крюк разбитой автомашиной. Кимбл перешел поближе и разглядел, как из кабины вылез грузный лысоватый водитель, швырнул на сиденье старый, потрепанный комбинезон, захлопнул дверцу и зашагал к воротам.

Кимбл решил воспользоваться такой возможностью: пока водитель шагал к воротам, он быстро вскочил на подножку со стороны, где сидит пассажир, просунул руку в открытое окно и схватил комбинезон.

И чуть было не попался. Водитель, не дойдя до ворот, вдруг вспомнил что-то и повернул назад к грузовику. Кимбл замер, пригнувшись за дверцей, а водитель открыл дверь со своей стороны и взял лежавший на сиденье завернутый в фольгу бутерброд. Видимо, его мысли были где-то далеко, поэтому он не заметил пропажи комбинезона.

Кимбл вздохнул с облегчением, подождал пока водитель войдет в ворота, и бросился в лес. Переодеваясь, он подумал, что нет смысла угонять грузовик, так как пропажу сразу же обнаружат, и это даст возможность полиции начать его поиски в верном направлении.

Когда он зарывал в листву пропитанную кровью тюремную одежду, Кимбл не мог не задуматься над иронией судьбы: несправедливый приговор привел к тому, что он был вынужден совершить свое первое преступление.

Инспектор Пул устроила временную штаб-квартиру в палатке неподалеку от места происшествия. Туда быстро подтянули электричество и телефон от линий, идущих вдоль железной дороги. Джерард сидел за раскладным столиком, заваленным картами этого района — все они были испещрены пометками и красными кружками. Но в данный момент он не занимался картами, а внимательно разглядывал фотографию, на которой был изображен Ричард Кимбл.

Автобус, который вез заключенных, направлялся в Менард — не очень-то приятное местечко. Туда обычно отправляли крутых ребят, осужденных за наиболее жестокие преступления. И тех, кого ждал смертный приговор. Что бы ни сделал этот Кимбл, видимо, было не самым лучшим поступком. Скорее всего, он кого-то убил.

Хотя в его глазах было нечто такое, что смущало Джерарда. Он видел сотни тысяч фотографий преступников, и ему было знакомо выражение глаз убийцы: холодная злоба, или какое-то ненормальное удовольствие, или вызов, иногда — что хуже всего — безразличие.

Но выражение глаз Кимбла было не похоже ни на одно из тех. В них был гнев, может быть, даже враждебность, но не очень явная. Было там что-то, что очень смущало Сэма Джерарда, не давало ему покоя, и этому он вначале даже не мог найти определения. Но он заставлял себя размышлять, анализировать, потому что для него не было ничего важнее правды. В глазах Кимбла читались ужас и еще какое-то чувство настолько сильное, что Джерарду, который имел дело в основном с жесткими полицейскими и закоренелыми преступниками, потребовалось немало времени, чтобы найти, наконец, верное определение этому взгляду.

Безысходная тоска.

Тогда это могло быть преступление на почве ревности, совершенное в момент приступа гнева, о котором впоследствии он сожалел?

Но если это так, то ему должно было грозить что-то гораздо менее серьезное, чем тюрьма Менард.

В другом конце палатки инспектор Пул слушала какое-то сообщение по радио, затем повернулась к Джерарду.

— Найдены следы крови в трех километрах отсюда к юго-западу…

— Определите группу и сравните с группой крови всех заключенных, — не задумываясь ответил Джерард.

Пул кивнула и взяла трубку. Джерард обернулся к Ренфро.

— Ренфро, пошлите по факсу фотографии Кимбла во все местные больницы.

Он на минуту замолчал, потом позвал:

— Ньюмен!

— Слушаю, сэр, — Ньюмен стал навытяжку, не хватало только щелкнуть каблуками. Он внимательно ко всему прислушивался и был готов выполнить любое задание.

Джерард зло: усмехнулся про себя, но на его ли ничего не отразилось. Всю эту неделю он и eго подчиненные развлекались, издеваясь над новичком, и все эти шутки были тем более смешны, чтоНьюмен чрезвычайно ловко на них попадался.

— Мне хочется кофе.

Разочарованный Ньюмен: сник и пошел выполнять поручение; А. Джерард снова уставился на снимок Кимбла:.

Кого же вы убили, доктор Ричард Кимбл? И за что?

Ну, кто бы он не был, Джерард позаботится, чтобы Кимбл уже никого больше не смог убить. Никогда!

Он оторвался от фотографии, услышав крик со стороны места столкновения, где работает разбирали обломки.

— Эй, тут один, парень… живой!

Кимбл добрался до больницы, когда уже светало. На парковке было спокойно, никаких полицейских машин. Он уже издалека определил, как незамеченным пройти внутрь: у служебного входа разгружался фургон, и водитель вместе с кем-то из персонала таскал коробки с консервами для кухни; Кимбл, пригнувшись за сложенными ящиками, пробрался внутрь. Никто его не заметит, и он сразу же проскочил в другой коридор!

Пока ему везло. В приемном отделении было пусто. Он прикрыл за собой дверь и начал шарить по шкафчикам, пока не нашел то, что ему было нужно: нитки для сшивания раны, пинцет, ледокаин, ампициллин и шприц, антисептик, бинты — и даже белый халат. С халатом здорово повезло, так как на бедре через комбинезон уже проступила кровь. Он быстро просунул руки в рукава халата, сгреб все медикаменты и рассовал их по карманам комбинезона. После этого промыл рану и наложил швы, сделал себе укол ампициллина и проскользнул обратно в коридор.

Итак, одно дело сделано. Но нужно еще достать одежду, еду, деньги… И надо было как-то побриться…

Он поднялся на этаж, где были палаты с больными и начал читать таблички на дверях со всей информацией о пациентах. Наконец он нашел подходящего по росту и весу мужчину, которому, кстати, было прописано снотворное, и тихонько открыл дверь.

Повезло! На кровати, действительно, лежал мужчина приблизительно его размеров и крепко спал, открыв рот. К его руке была подведена капельница. Кимбл осторожно прикрыл дверь и приблизился к спящему.

— Вы слышите меня?

Ответа не последовало. Кимбл тихо подошел к шкафу и снял с вешалки одежду больного. В кармане брюк звякнула мелочь. Кимбл выудил скомканные долларовые бумажки, подумал, не оставить ли деньги, но потом решительно сунул их себе в карман. Если он выберется отсюда, то ему потребуются деньги. Виновато он взял со столика очки, очень надеюсь, что у этого больного есть запасные.

Второе преступление.

Кимбл с удовольствием освободился от грязного комбинезона и надел на себя обычную одежду. На подносе рядом с кроватью лежал нетронутый ужин — он взял один бутерброд и с жадностью запихнул его в рот.

Проходя мимо открытой двери в ванную, он перехватил в зеркале свое отражение: небритое, грязное лицо, неопрятная седая борода. Он поискал глазами бритву, вспомнив фотографию, которую они сделали в полицейском участке в ту ночь, когда была убита Элен.

Он взялся было за бритву, когда в палату вошла медсестра. Затаив дыхание, он притаился за дверью в ванной. Но она не заметила его, даже когда наливала воду в графин для больного.

И вот он вышел из палаты гладко выбритым — без бороды — и в очках. На нем поверх обычной одежды был белый халат. Когда он шел по коридору к выходу, его охватило возбуждение: он выпутается из этого кошмара. Обязательно! Ему оставалось лишь выйти из здания, позвонить Уолтеру Гутери и…

Внезапно он остановился. За стойкой регистратуры, в полуметре от Кимбла и в нескольких метрах от главного входа — и свободы! — стоял полицейский и разглядывал бумагу, вылезавшую из аппарата факса. Кимбл изящно развернулся на сто восемьдесят градусов. По лицейский оторвал взгляд от фотографии и двинулся к нему.

— Извините, доктор!

Кимбл повернулся к нему, продолжая шагать к запасному выходу и пытаясь перебороть в себе желание броситься бегом.

— Не знаю, слышали вы или нет… Мы разыскиваем сбежавшего преступника из того автобуса, в который врезался поезд часа два назад. Думаю, он может здесь появиться, если был — ранен…

Кимбл заставил себя поинтересоваться:

— А как он выглядит?

Полицейский взглянул на бумагу, и тут Кимбл вдруг почувствовал тоненькую струйку на щеке. Он потрогал ее пальцем — на нем оказалась кровь. Он быстро вытер щеку рукой, пока полицейский читал информацию.

— Около 180 см, вес около 70 кг, карие глаза, седеющая борода, — полицейский посмотрел на Кимбла. — Видели кого-нибудь похожего?

— Вижу каждый раз, когда смотрюсь в зеркало. Только без бороды.

Полицейский рассмеялся.

— Простите, — сказал Кимбл, открыл дверь запасного выхода и вышел. Полицейский не стал его задерживать, и вообще больше никто его не остановил и не задавал вопросов, ведь Кимбл был похож на врача (а он и был им), который торопится на вызов. Он шел, не оборачиваясь, к специальной стоянке для машин «скорой помощи», куда как раз подъехала одна.

Задние дверцы машины распахнулись прямо перед ним, загородив дорогу. И если бы он не отпрянул назад, выскочивший из кабины врач задел бы его носилками, на которых лежал раненый.

Толстые колесики каталки застряли в колее. Кимбл нагнулся и освободил их.

— Вот так!

— Спасибо, док, — сказал один из врачей. — Этого нам пришлось откопать из под обломков поезда.

Кимбл посмотрел на человека, лежавшего на каталке, и встретился взглядом с молодым охранником, чью жизнь он спас несколько часов назад. Медики хорошо поработали: он уже не был таким бледным, его лицо даже порозовело и он реагировал на происходящее. Слишком хорошо реагировал. Его полузакрытые глаза заморгали, сузились, потом вдруг расширились от изумления. Рот охранника был закрыт кислородной маской, но он попытался стянуть ее.

— Это… о-он. Это Ким…

Кимбл быстро вернул маску в прежнее положение, закрыв рот полностью, и с участием посмотрел на врачей.

— Как он?

— Да не очень, — ответил первый врач. — Перелом ноги, ребер. Сотрясение мозга.

— Сообщите врачам в операционной, что у него повреждена селезенка.

Врач взглянул на Кимбла в благоговейном страхе. Кимбл услышал, как он сказал своему коллеге, вталкивал каталку в двери приемного покоя:

— О, Господи! Как он смог этот определить по лицу?

Почувствовав дрожь в ногах, Кимбл оперся о переднюю дверцу машины, потом спустя несколько секунд, осторожно открыл ее и сел на сиденье водителя.

На месте катастрофы все стихло, только несколько спасателей все еще бродили среди: обломков. Вся активность переместилась во временный лагерь судебного инспектора. Джерард и его помощники отвечали на бесконечные телефонные звонки, просматривали входящие и отсылаемые факсы, торопясь собрать как можно больше информации для прояснения картины. В палатку постоянно входили полицейские с донесениями, прямо как во время военных действий.

У локтя Джерарда опять зашуршала бумага, выходящая из аппарата факса. Ренфро вытащил еще теплый лист и начал читать его так, чтобы и Пул, которая сразу подошла к нему, тоже могла прочесть сообщение, удовлетворяя свое,^побопытство. Джерард успел заметить фотографию Кимбла на листе и длинный список данных. Ему; не было видно выражения лица Ренфро, но по нахмуренному лбу Пул он пытался отгадать, то ли самое увидела она в этой информации, что он прочел в глазах Кимбла на фотографии.

Пул закончила чтение и сообщила:

— Полные сведения. Только что прислали из Чикаго.

Джерард пробрался к ней.

— Ну, удиви меня.

Ренфро чистым высоким голосом начал читать сообщение. Пул, стоявшая рядом с ним, была на голову выше и вполовину шире его.

«Ричард Дэвид Кимбл. Осужден за преднамеренное убийство жены. Приговорен к смертной казни. Отправлен в тюрьму Менард для совершения приговора».

Так, подумал Джерард, значит это действительно было убийство на почве страсти.

Ренфро продолжал:

«Отрицая виновность. Настаивая, что убийство совершил однорукий мужчина…»

— Давай не будем здесь снова проводить слушание дела, — прервал его Джерард. Он поднялся, вышел из палатки ж начал спускаться с холма в поисках уединенного места.

Пул и Ренфро были знакомы с его привычками и вышли за ним.

— Раньше за ним что-нибудь числилось? — спросил Джерард, устраиваясь перед деревом.

— Ничего, — ответил Ренфро. — Никогда не привлекался и не подвергался аресту.

Пул из вежливости зашла за дерево и отвернулась. Джерард расстегнул «молнию» на брюках и… помочился.

— Что-нибудь в школе было?

— Тоже ничего, — из-за дерева громко сказала Пул, — он чист как слеза.

— Родственники!? Дети?

— Родственников нет, — начал Ренфро.

— Только один ребенок, — продолжила за него Пул и голос ее как-то потеплел. Джерард никогда не слышал у лее подобных ноток. — Сын. Утонул три года назад.

Мозг Джерарда моментально зафиксировал это, и снова всплыло то слово, которое он так долго искал для определения взгляда Кимблам безысходная тоска.

Он моментально восстановил контроль над своими эмоциями и постарался мысленно нарисовать другой портрет этого хирурга, которого заслуженно отправили в Менард.

— Женшины? Бывшие жены? Друзья? Или то и другое вместе?

Но Пул не добавила информации к этому мысленному портрету злодея:

— Много друзей. Из врачей госпиталя, где он работал.

Джерард оправился и застегнул «молнию».

— Давайте отсюда и начнем. Получите разрешение на прослушивание разговоров. В первую очередь — его адвоката.

Темные глаза Ренфро расширились от ужаса.

— Да я никогда его не получу!

Джерард подошел к нем вплотную и сверху вниз пристально посмотрел на него известным всем взглядом.

— Может, поспорим?

Ренфро сразу же заискивающе улыбнулся и помотал головой; он давно работал с Джерардом и знал, что спорить бесполезно. Джерард удовлетворенно кивнул.

— Пусть Стивенс поедет к судье Рубину и возьмет разрешение.

В это момент в палатку, запыхавшийся и весь красный от бега, влетел Бигс и, схватившись за край палатки и задыхаясь, выдавил:

— Он в больнице Деланж. Раненый охранник клянется всеми святыми, что он видел там Кимбла. И машина «скорой помощи» исчезла.

Джерард ринулся в палатку к столику с картами подобно стреле, мчащейся к цели.

— Когда это было?

— Э-э… в девять тридцать… двадцать минут назад.

Джерард зачеркнул круг постов в радиусе семидесяти километров и нарисовал новый круг, гораздо меньший. В центре его была больница Деланж. Он подумал о Ким&ле с мрачным удовольствием палача, затягивающего петлю.

Мчась на машине «скорой помощи», Кимбл слушал, как по радио переговаривались полицейские. Свобода привела его в состояние эйфории. Впервые после смерти Элен у него появилась цель — лишь это могло как-то облегчить его тоску. Он понял вдруг, что. никогда бы не смог оставаться в тюрьме и позволить, чтобы его жизнь ушла в ничто, в пустоту, пока он на отомстит за Элен.

Он был полон решимости оставаться в живых, пока не найдет человека, который убил ее.

Унылый голос прохрипел в микрофоне:

— Мы ждем здесь, в Кантоне. Интересно, есть что-нибудь новенькое об этом Кимбле?

Кимбл подался вперед, внимательно глядя на дорогу, и сразу же нажал на тормоз, увидев, как три машины впереди затормозили на железнодорожном переезде.

В это время раздался голос диспетчера:

— Два-двенадцать-А, имейте в виду, все обсуждения этого вопроса должны вестись на специальной частоте — по каналу «К» или «3». Конец.

И разговоры прекратились.

Кимбл вздохнул. Мимо него пронесся дорожный знак: Кантон 3 км.

Шедшие впереди машины останавливались перед медленно опускавшимся шлагбаумом, на котором мигали красные сигнальные огни.

Кимбл включил сирену и нажал на газ. «Скорая помощь» крутанула мимо заграждения, ее тряхнуло на рельсах, и она пулей пронеслась вперед.

Пул положила трубку и повернулась к Джерарду.

— «Скорая помощь» только что была замечена в трех километрах западнее Довервилля. Направляется на север от шоссе 53, — ее голос прерывался от волнения и казался на октаву выше, чем обычно.

Ренфро повернулся к карте и добавил еще один большой красный крест, помимо тех, что отмечали место катастрофы и больницу. Круг стал еще меньше. Петля затягивалась туже. Он бросил косой взгляд на Джерарда.

— Карты не хватает, Сэм.

Джерард сжал губы в довольной усмешке:

— Мы ведь так и хотели, — сказал он и поднялся на ноги. — Ну, что ж, народ, будем закругляться.

И он зашагал к ожидавшему вертолету с привычным предвкушением победы: наконец-то преступник больше не будет угрожать гражданам и правосудие свершится.

Движимый инстинктом, Кимбл развернул машину и двинулся в противоположном направлении, на север в Кентукки. Он пересек основное шоссе и облегченно вздохнул, не заметив на перекрестке ни заграждений, ни патрульных машин.

Местность вокруг становилась все более зеленой и холмистой. Двухполосное шоссе поднималось вверх, и машина оказалась на вершине возвышенности. Движение становилось все более оживленным, начиналось что-то похожее на городской «час пик».

Кимбл пошарил в «бардачке», потом под сиденьем в поисках какой-нибудь карты местности. Его поиски увенчались успехом. Он отогнул защитный козырек от солнца, разложил карту на руле, пытаясь отыскать свое местонахождение.

В нескольких сотнях метров внизу текла река Теннесси, похожая на ртуть в утренних лучах солнца. Прямо из нее вставали огромные гнутые опоры виадука Гросвенор, а невдалеке возвышалась Плотина Баркли. Кимбл свернул на виадук, а оттуда — в длинный плохо освещенный туннель. Он почили проехал сквозь него и уже видел свет солнца, когда вдруг услышал приглушенный шум вертолета, который приземлился прямо у выезда из туннеля посередине шоссе.

Кимбл нажал на тормоз и, ухватившись одной рукой за спинку сиденья, привстал, чтобы посмотреть, что делалось позади. Заскрипели тормоза других автомобилей, машины снижали скорость, водители нажимали на гудки и, высовываясь из окон, громко ругались.

За ним, на въезде в туннель, патрульные машины загородили проезд. Полицейские уже готовили факелы.

Потрясенный, Кимбл снова уставился перед собой. На какое-то мгновение он перестал замечать происходившее: полицейских, спрятавшихся за вертолетом и выходивших из патрульных машин, доставая оружие. Перед его взором была только Элен: часть черепа снесена выстрелом, но она все еще пыталась говорить.

«Голова… Ричард… обними меня».

И пока она это произносила, ее лицо постепенно превращалось в лицо ее убийцы.

Видение прервал резкий блеющий голос из мегафона:

«Пожалуйста, не выходите из маши» и заприте двери. Повторяю, пожалуйста, не выходите из машин…»

— Попался, произнес Ренфро с облегчением и протянул своему боссу пуленепробиваемый жилет. Как всегда, с ним рядом была Пул. На обоих уже были надеты жилеты… Джерард тоже натянул на себя жилет и вытащил из кобуры пистолет 46-го калибра модели Глок-22. Он, как всегда, чувствовал удовлетворение от профессионально проделанной работы, но ему было немного обидно, что все произошло так быстро. Он почему-то думал, что за Кимблом придется поохотиться.

Но в то же время он испытывал облегчение от того, что все: уже. позади. Джерард хотел. сам взять

Кимбла. Он молил Бога, чтобы тот сдался живым. У федерального инспектора было несколько вопросов, которые он собирался задать Кимблу, например, о выражении глаз на фотографии.

Джерард взглянул на своих помощников — Пул и Ренфро, затем перевел взгляд на жерло туннеля, черное и бездонное.

— Ну, что ж, дамы и господа, самое сложное позади.

Но в душе он опасался, что самое трудное только сейчас и начиналось. И они отправились в темноту, Ренфро поднял передатчик к губам:

— Мы идем внутрь…

«Пожалуйста, оставайтесь в машинах и заприте двери!»

Выбравшись из машины «скорой помощи» в сырой и спертый воздух подземелья, Кимбл наблюдал, как на фоне светлого пятна выезда из туннеля появились три силуэта и направились внутрь с оружием в руках. Он бросился на землю и прополз под машину, царапая руки и колени о ледяную корку и камешки на дороге.

Чутье подсказывало ему, что нужно лежать тихо и не сопротивляться, даже если они его схватят. Он должен выжить любой ценой. Но он не может оставаться в тюрьме, прозябая там в бесконечной тоске и ожидании смерти. В тюрьме нет никакого шанса найти убийцу Элен, одна надежда на свободу.

Нет, он будет сопротивляться изо всех сил. И ради свободы будет рисковать жизнью. Он использует любую возможность, даже самую малую, чтобы вырваться, сбежать и скрыться. И если будет необходимо, он погибнет. В любом случае, в конце этого пути его ждет смерть.

Но, лежа на животе, прижавшись к влажному асфальту, он не видел никакой иной альтернативы. Из туннеля не выбраться: с той и с другой стороны — полиция. Только два выхода и оба блокированы. Только два…

В полумраке он уставился на свои руки, по которым текли струйки холодной воды. Он пытался разглядеть, куда льется вода, и увидел сливной колодец, прикрытый большой железной решеткой.

Ренфро и Пул держались по обе стороны от Джерарда, который намеренно шел медленно, покручивая на пальце пистолет. В этот момент какой-то водитель, которому было наплевать на все запреты полиции, вылез из машины, внимательно оглядел приближавшихся людей, сплюнул, и, нырнув обратно в машину, с силой захлопнул дверцу.

В туннеле снова загудело:

«Повторяем, пожалуйста, оставайтесь в машинах…»

К счастью, это завывание быстро прекратилось. Джерард стал прислушиваться ко всем звукам в полумраке: к собственному дыханию, своим легким, размеренным шагам, едва различимому разговору между Пул и Ренфро, тихому журчанию воды.

Посередине туннеля они столкнулись с Бигсом, который подошел к ним с другого конца. На лице Бигса было то же выражение, что и у Пул и Ренфро: замешательство. Трое опять начали проверять машины, заглядывать под них. А Джерард закрыл глаза и весь превратился в слух.

— Куда он делся? — наконец спросила Пул в отчаяньи.

Джерард открыл глаза, подошел к тому месту, где ответвление дороги вливалось в туннель и указал на маленький ручеек. Вместе с Пул они отправились вдоль этого ручейка; пока не обнаружили решетку сливного колодца. Она свободно поднималась, и отверстие было довольно широким — человек мог туда свободно пролезть.

Кровь забурлила в жилах Джерарда. Это был вызов. В раздражении он крикнул:

— Бигс! Ренфро! За мной!

Решетку быстро подняли, и трое мужчин спустились в темноту. Первым — щуплый и юркий Ренфро, потом Джерард, за ним — Бигс, широкая грудь которого едва пролезла в отверстие. Ему пришлось поднять руки над головой, и коллеги стянули его вниз. Пул подала им электрические фонари. Снизу был слышен отдаленный шум туннеля. Воды было по щиколотку, она текла обильным потоком, на бетонных стенах — серо-зеленая слизь. Джерард пробирался осторожно, неуверенно опускал шли в воду и освещая фонариком стены у кромки потока. Там-то он и обнаружил мокрые пятна на стене. Значит, Кимбл проходил тут.

Трое мужчин подошли к нескольким ответвлениям в сливном туннеле. Ренфро издал какой-то неясный звук и поманил их фонариком: у входа в одно из ответвлений в воде лежала куртка.

Джерард вытащил радиопередатчик.

— Канал «3>?

Ренфро и Пул проверили свои переговорные устройства, и группа разделилась. Джерард пошел в отвод прямо перед ним. чутьем ощущая, что Кимбл выбрал именно этот путь.

Джерард всегда первый находил беглецов и Пул говорила, что у него нюх, как у гончей. В минуты ожидания, когда нечем было заняться, они развлекались такой игрой: Джерард. закрывал глаза, а она водила перед его носом разными пистолетами; спрашивая «а ну-ка, чей это?». И он отвечал: «этот — Ренфро» а это — мой Глок». В девяноста процентах из ста угадывал. Иногда они подносили к его лицу ладони, и в этом случае он вообще никогда не ошибался.

И сейчас он решил, что сможет «унюхать» Кимбла. Ответвление туннеля снова разошлось на два рукава, и он осветил фонариком тот, что уходил вниз, в глубину. Он чуть было не прошел мимо, но что-то, — видимо запах Кимбла— заставило его остановиться на секунду и взглянуть туда еще раз.

На уровне плеча мох был содран со стены скорее всего руками человека.

Он поднял передатчик ко рту и сказал в него:

— Вполне вероятно, что он здесь. Ждите.

Джерард засунул фонарик в карман куртки. Помогая себе одной рукой — во второй был зажат Глок — он начал спускаться по уходящему вниз рукаву. Спуск был коварный: туннель резко шел под уклон, я на Джерарде к тому же были ботинки на кожаной подошве. Он даже один раз поскользнулся, но удержался на ногах и продолжал продвигаться, правда немного медленнее, сильнее, прижимаясь к скользкой стене.

Через несколько метров он снова оступился. Пистолет и радио отлетели в сторону и с плеском упали в воду, а Джерард в это время балансировал, пытаясь удержатся на ногах. Наконец он ухватился за какую-то трубу над головой и восстановил равновесие. Потом вытащил фонарь, включил его и осмотрел мутный поток, пока не заметил блестящее дуло Глока, торчавшее из воды около стены. Он осторожно потянулся за пистолетом, беспокоясь не столько об опоре, сколько об оставленных царапинах на стене, которые он может стереть. Ему пришлось хорошо сгруппироваться, чтобы не упасть лицом вперед. Одной рукой он держался за скользкую стену, а вторая медленно тянулась к оружию…

И вдруг неожиданно его кто-то схватил за руку. Джерард рывком поднял голову и уперся взглядом в до боли знакомые глаза. Те глаза, над выражением которых он размышлял в течение последних двадцати четырех часов. Это были глаза Ричарда Дэвида Кимбла.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Джерард уставился на свою жертву.

Кимбл был похож на загнанного зверя: его глаза горели диким огнем. Он сжимал рукоятку пистолета с такой силой, что костяшки пальцев побелели. И вообще весь его вид был угрожающим. Он — опасный человек, подумал Джерард, отчаянный. Сбежавший убийца, приговоренный к смертной казни за жестокое преступление.

И тут вдруг ему стало совсем не страшно. И даже не нужно было вспоминать Кимбла на фотографий — сейчас выражение его глаз было точно таким же. И Джерард понял, что Кимбл не выстрелит.

— Я не убивал жену, — неожиданно сказал Кимбл.

— Ах, вот как? Вы не убивали вашу жену? — ответил Джерард. — Но меня это не касается.

Кимбл вздрогнул, услышав треск в радиопередатчике, валявшемся в воде. Откуда-то из глубины туннеля Бигс пытался связаться с Джерардом, и его голос шипел из полупогруженного в воду микрофона.

— Джерард? Ты где?

Инстинктивно Джерард повернулся на звук голоса — всего на какую-то секунду — но когда он снова взглянул перед собой, Кимбл исчез.

Джерард нагнулся, достал из-под резинки на щиколотке второй пистолет и рванулся, скользя и спотыкаясь, дальше по туннелю. Из бокового рукава внезапно появился Ренфро; они чуть не столкнулись.

— Вперед! — крикнул Джерард.

Находившийся неподалеку Бигс, услышав это» тоже бросился вслед за ними. Погоня продолжалась.

Кимбл засунул пистолет за пояс и стал спускаться на звук бегущей волны, пока он не перерос в оглушительный рев, перекрывавший все звуки. Кимбл повернул по проходу и остановился. Туннель резко обрывался, а впереди был яркий спет и рокот падающей воды, настолько сильный, что он закрыл руками уши. Вода под его ногами стекала в огромный резервуар плотины Баркли, присоединяя свой поток к мощному водопаду, летевшему с огромной высоты. Внизу ничего нельзя было различить из-за водяной пыли и поднимавшегося тумана.

Захватывающее зрелище вызвало у Кимбла ужас; он отпрянул от края.

Если он упадет в воду под неправильным углом, то разобьется при ударе, или может потерять сознание и захлебнуться в лавине низвергающейся воды.

Но нет! Он не может умереть. Ради Элен он должен выжить.

Позади он все-таки различил шлепанье ног. Кимбл обернулся и увидел человека, у которого он отнял пистолет. Тот остановился у выхода из туннеля, держа в руках другой пистолет меньшегo размера. Рядом с ним остановился еще один мужчина, маленький и худощавый, и у него тоже было оружие, дуло которого было направлено прямо в грудь Кимблу.

— Повернитесь, — приказал первый мужчина холодным, безразличным голосом.

Кимбл послушно повернулся лицом к водопаду.

— Станьте на колени.

Слыша за собой приближающиеся шаги, Кимбл нагнулся, не отрывая взгляда от падающей воды, и… прыгнул вниз.

Ренфро опустил пистолет в изумлении.

— Сукин сын….

Джерард молча уставился перед собой, чувствуя, как на лицо оседает водяная пыль. Он размышлял над безрассудным поступком Кимбла. Этого можно было ожидать от безумного убийцы. Да, он видел Кимбла своими глазами и разглядел ту безысходность и тоску, которое читались в его взгляде. Это была одержимость.

К концу дня начальство Джерарда потребовало, чтобы он прекратил поиски из соображений экономики. Но Джерард позаботился о том, чтобы фотография Кимбла была передана в каждый полицейский участок и каждому шерифу в шести, ближайших штатах.

И полицейские еще до заката продолжали бродить по берегам резервуара и но мелководью, заглядывая под растущие у воды кусты, Джерард наблюдал с берега, как с лодки снова и снова забрасывали сеть в попытке найти что-нибудь на дне.

Пусто. Снова пусто.

Ничего нет.

Он почувствовал разочарование и в та же время странное облегчение

Сержант полиции подошел сзади к Джерарду, который, услышав шаги, не обернулся.

— Темнеет, инспектор.

Джерард продолжая смотреть, как с лодки снова забросили сеть.

— Сейчас подвезут прожекторы и генератор, сержант.

Полицейский перешел на менее официальный, доверительный тон, который не понравился Джерарду.

— Послушайте, инспектор, я не собираюсь учить вас, но лишь один человек из миллиона мог выбраться живым из этого водоворота. Или его уже давно съели рыбы.

Обернувшись через плечо, Джерард презрительно уставился на сержанта.

— Ну, что ж, тогда найдите мне ту рыбу, которая его съела.

Он повернулся и снова стал наблюдать, как сеть, покрытая водорослями, опять погрузилась в воду.

Пусто. Пусто.

Тяжесть воды выдавила из легких Кимбла весь воздух, обрушившись на него с тяжестью камнепада. Он летел вниз оглушенный, безвольный, почти бездыханный.

Когда он уже думал, что захлебнется, его голова вдруг оказалась на поверхности, но едва он уснет схватить глоток воздуха, как волны снова накрыли его. Он начал изо всех сил барахтаться, пытаясь добраться до более спокойного места подальше от водопада. Постепенно он доплыл до той части резервуара где бетон заканчивался и начинался берег, поросший кустами и травой. В маленькой заводи он наткнулся на полузатопленные деревья, всякий мусор, который скапливался там, зацепившись за огромную ветку старого дерева, спустившуюся низко к воде. Он схватился за; нее и попытался подтянуться, но течение было: слишком, сильным, ветка сломалась, и он поплыл дальше, держась за нее.

Немного ниже течение успокаивалось, и ему удалось выбраться на берег. Собравшись с силами, он заставил себя идти и шел километр за километром вдоль пустынного- берега, дрожа от холода, пока ветер и блеклое зимнее солнце не высушило его одежду. Он мрачно усмехнулся, обнаружив в карманах четыре намокшие долларовые бумажки и мелочь, и еще вспомнил про пистолет, торчавший за поясом.

Преступление номер три и номер четыре: сопротивление при аресте и кража оружия. Он не был преступником, когда все это началось, но быстро стал им. Он свернул к реке и швырнул пистолет в темную воду. Кимбл все шагал, не обращая внимания на боль во всем его избитом при падении теле, пока не наступила ночь. Успех воодушевлял его, придавая силы. Он выжил, а это значит, что он найдет однорукого убийцу.

Наконец Кимбл понял, что должен передохнуть и немного поспать. Он укрылся под железнодорожным мостом. Чтобы не замерзнуть окончательно, он натянул на себя куски валявшегося там картона и набросал сухих стеблей травы. Устроив себе такую постель, истощенный до предела, он мгновенно провалился в тяжелый сон.

Над ним прогремел поезд, но Кимбл не проснулся. Этот звук лишь проник в какую-то периферическую часть мозга, и перед его внутренним взором поплыли странные образы, сначала неясные, затем он увидел яркие огни несущегося на него поезда, жуткое чувство беспомощности запертого в перевернутом автобусе; широко раскрытые в ужасе глаза молодого охранника, решившего, что Кимбл оставит его там, внутри, на верную смерть; и снова то же самое выражение, когда этот охранник узнал своего спасителя в больнице.

Все эти образы складывались в сновидение. Вдруг Кимбл оказался далеко от страшного места столкновения поезда с автобусом, далеко от тюремной жизни. Он был дома, в своей уютной постели, под легким и теплым одеялом на чистых полотняных простынях. Во сне он открыл глаза и повернулся к окну, откуда лились теплые лучи летнего солнца, превращавшие пыль в облачко бриллиантов. Рядом с ним на постели спала жена. Она проснулась, повернулась к нему и притянула его лицо поближе к своему. Он почувствовал запах роз, когда она его поцеловала. Он немного отодвинулся, чтобы получше разглядеть ее любимое лицо, погладить ее волосы. Он был переполнен радостью видеть ее глаза живыми, искрящимися — в них не было ужасающей пустоты приближающейся смерти.

Все еще во сне он поднялся, ощущая необычную легкость в ногах и недюжинную силу в мышцах, и подошел к окну, чтобы взглянуть на безоблачное голубое небо. За окном был виден сад, весь в красных розах. Воздух, казалось, был напоен этим запахом и какой-то тихой радостью. Он взглянул через плечо на кровать, где продолжала дремать жена, улыбнулся и пошел к двери.

Какое-то движение. Внезапно мелькнула тень, и чья-то рука, вырвавшись ниоткуда, схватила его за горло с такой силой, что Кимбл пошатнулся. Он заморгал, и когда его зрение прояснилось, увидел перед собой широкое, отвратительное лицо однорукого человека.

Кимбл вздрогнул и проснулся. Вокруг него пели птицы и ярко светило. солнце. Он неуклюже сел, стряхнув с себя траву, ветки и картон. Дрожащей рукой провел по лбу, вспомнив, где он находится и что с ним произошло.

Не мешкая, он убрал все следы своего пребывания под мостом и поспешил по направлению к городу, чтобы потом отправиться на север, в Чикаго, где был его дом и где находился однорукий убийца.

Свое пятое преступление Кимбл совершил в аптеке, где он стащил с полки ножницы и флакон с краской для волос. Легкость, с которой ему удалось это сделать, огорчила его — он стал На путь мелкого воровства и отлично с этим справлялся.

Потом он разыскал телефон-автомат и, использовав оставшуюся в карманах мелочь, позвонил своему адвокату.

— Контора адвокатов Гутери, Моргана и Вэйнрайта.

— Пожалуйста, Уолтера Гутери, — попросил Кимбл.

— Извините, но мистер Гутери уже ушел. Если: желаете, мы запишем, наш вопрос на пленку и оставим ему?

Кимбл повесил трубку,

Он отправился, на: ближайшую заправочную: станцию, нашел там туалет» разложил ворованное добро и принялся за работу. Ему удалось добиться замечательных результатов, но, вид, конечно, был ужасным. Кимбл разглядывал, свое новое отражение в треснутом зеркале, когда услышал шум мотора большого автомобиля, остановившегося прямо напротив двери в туалет, и громкие голоса на улице.

— Давай, иди быстрей, — кричал мужчина, — а то мы никогда туда не доберемся. Где Адам? Эй, Адам!

Кимбл услышал, как кто-то сзади спустил воду. Он вздрогнул от неожиданности: он-то думал, что в туалете больше никого не было. Возможно, когда он смывал над раковиной краску с головы, кто-то тихонько вошел в кабинку.

Мальчик лет четырех-пяти остановился и внимательно посмотрел на Кимбла огромными невинными глазами, потом сполоснул руки, под краном и выбежал на улицу.

Кимбл вышел вслед за ним. Громкий голос, оказывается, принадлежал водителю большого туристического фургона, который стоял неподалеку. Пока Адам послушно залезал в машину, Кимбл обошел ее сзади и увидел номерной знак штата Иллинойс и лестницу на крышу.

В точно назначенное время в офисе судебного инспектора Чикаго, за большим столом собрались Джерард и все его помощники: Ньюмен, Ренфро, Пул и Бигс. Слева от испонительной Пул на полированном столе красного дерева лежала ровная стопка из двадцати досье, справа — еще два, те, что осталось просмотреть сегодня. Она взяла верхнюю папку справа, открыла ее и протянула фотографию Ньюмену, сидевшему слева от нее.

— Виллис Джонсон, — проинформировала она, пока Ньюмен изучал снимок, потом он пожал плечами и передал его Ренфро, сидевшему напротив; тот, в свою очередь, минуту разглядывая фото, потом отдал Бигсу.

— Джонсон сбежал из тюрьмы Менард одиннадцатого февраля. Вот его снимок, сделанный в участке — анфас и в профиль — для сравнения.

Этот снимок проделал тот же путь, что я первый — от Ньюмена к Ренфро и потом к Бигсу, который положил обе фотографии рядом и кивнув, сказал:

— Вроде, похож.

Он протянул оба снимка Джерарду, но тот взял лишь второй. Одного взгляда ему было достаточно, чтобы запечатлеть в памяти лицо Джонсона до мельчайших деталей. Теперь он легко мог бы узнать этого человека даже в густой толпе.

Джерард вернул фотографию Пул.

— Это не тот парень, — сказал он. Больше вопросов не последовало. Битс отдал Пул первую фотографию, и она молча аккуратно вложила оба снимка в досье. Никто не сомневался в словах Джерарда, поскольку у него^была невероятная способность разглядеть человека под любым макияжем и в любом обличье.

Джерард терпеливо ждал, пока Пул перекладывала досье Джонсона в стопку слева и открывала последнюю оставшуюся.

— Kоплэнд.

Джерард отвел Коплэнду особое место по двум причинам: во-первых потому, что Копяанд был особо жестоким убийцей, и во-вторых, он был в том роковом автобусе, который вез в Менард и Ричарда Кимбла.

Ренфро подался вперед, чтобы поделиться имевшейся’ у него информацией.

— Его подружка вчера после работы сняла двести долларов со счета в банке-автомате.

Пул кивнула, изучая досье Коплэнда.

— Ее машину заметили в восточной части Сент-Луиса.

Джерард откинулся на спинку стула и, вытянув сомкнутые руки над головой, задумался.

— Она общается с кем-нибудь в том районе?

— Мы не смогли никого найти, — ответила Пул.

— Тогда продолжайте искать, — сказал Джерард, поднимаясь со стула. Это был сигнал, что совещание окончено.

Остальные тоже поднялись. Джерард забрал одно-единственное досье, которое он принес с собой и которое довольно долго изучал до совещания. Из папки вылетела фотография Кимбла и упала лицом вверх на стол. Он подтянул ее к себе и, подняв глаза, вдруг увидел, что Ньюмен смотрит на него с каким-то странным выражением.

Он отмахнулся от Ньюмена и позвал Пул, которая остановилась в дверях, услышав свое имя.

— Достань мне копию судебного разбирательства по делу Кимбла.

На ее темном лице не отразилось никаких эмоций, хотя она была явно удивлена странной просьбой Джерарда. Он никогда раньше не вдавался в подробности дела, никогда не интересовался ничем лишним, единственной его целью было — поймать преступника.

В ее голосе была некоторая растерянность:

— Оно у вас на столе.

Выражение лица Джерарда не изменилось.

— Спасибо, — только и сказал он.

Когда все по очереди вышли из комнаты, он развернулся на стуле к окну, на котором висели фотографии разыскиваемых преступников, и, наклонив голову, начал их изучать, пока его взгляд не уперся в те глаза, которые так озадачили его

— В чем дело?

Он резко обернулся и увидел рядом с собой. Ньюмена, с лица которого не сходило странное, удивленное выражение. Джерард кивнул на снимок Кимбла на стене.

— Чистилище, — медленно произнес он. — Там души ждут своей очереди, и либо — по счастливой случайности возвращаются в лоно живых, либо получают от меня разрешение считаться мертвецами.

Кимбл думал, что предыдущая ночь была самой холодной в его жизни, но когда он несся по шоссе на север на крыше фургона и ледяной ветер свистел в ушах, он понял, что ошибался. Самое страшное было сегодня — и больше всего страдали руки, которыми он вцепился в крышу. Конечно, никаких перчаток у него не было, и он уже не чувствовал своих пальцев, а ветер неистово трепал его одежду и волосы.

Казалось, что они никогда не приедут. Кимбл повернул голову и пытался читать дорожные указатели и определить по ним, когда машина пересечет границу штата.

Когда же они наконец остановились у придорожного кафе в центральном Иллинойсе, у Кимбла зуб на зуб не попадал, а ногти были ясно синеватого оттенка. Он подождал, пока владельцы фургона отправятся перекусить, и только потом осмелился сползти с крыши, чтобы его не заметили. Руки его Настолько онемели, что он с трудом мог удержаться за перекладины лестницы.

Внутри уютного домика, где располагалось кафе, он сразу обнаружил телефон-автомат около туалета. Но тут же вспомнил, что сегодня выходной, а он не знал домашнего телефона Уолтера, да этот номер, кстати, и не был занесен в телефонную книгу, Кимбл чертыхнулся.

Но ведь нужно было что-то предпринимать. Он с трудом выудил из кармана монетку в двадцать пять центов и просунул ее в щель автомата, потом набрал номер, который помнил, моля Бога, чтобы по счастливой случайности кто-нибудь поднял трубку.

На этот раз ответил автомат:

«Это контора адвокатов Гутери, Моргана и Взйнрайта. Мы работаем с девяти до пяти часов но будним дням. Вы можете оставить…» Кимбл положил трубку на рычаг.

Он побрел в кафе и устроился за длинной стойкой. Запах еды напомнил ему, насколько он был голоден.

Сонный мальчишка из фургона вышел из туалета и уставился на Кимбла в немом изумлении, хлопая круглыми как у совы глазами. Кимбл отвернулся и обрадованно слышал, как отец позвал мальчика в машину.

Пожилая официантка нагнулась к нему через стойку и прежде, чем он успел что-то сказать, налила ему чашку кофе с улыбкой сорокалетней чаровницы. Ее прическа, взбитая и покрытая лаком, напоминала башню, оставаясь неподвижной, когда ее хозяйка лавировала в узком проходе за стойкой.

— Вам нужно меню?

Кимбл выдавил подобие улыбки.

— Суп, пожалуйста.

— Отличный выбор, — она подмигнула, сделала отметку в блокноте и удалилась.

Кофе согрел Кимбла и придал ему сил. Выпив — половину чашки, он уже мог соображать и даже строить планы. Адвокатская контора откроется в понедельник в девять часов утра. Ему нужно что-то придумать, чтобы добраться до, Чикаго и достать где-нибудь денег, чтобы дожить до понедельника.

Сзади раздался громкий стук посуды. Кимбл обернулся и увидел служителя кафе, собиравшего со столов грязные тарелки и чашки в большой пластмассовый таз. Он взглянул прямо в глаза Кимблу слишком уж пристально и долго — словно пытаясь вспомнить, где он мог его видеть.

Кимбл отвернулся и опустил голову к чашке с кофе, пытаясь побороть панику. Посудомойщик отправился обратно на кухню. Кимбл исподтишка осмотрел комнату, пытаясь определить, кто еще мог видеть и узнать его. Тут. он встретился взглядом с пожилым человеком в рабочем комбинезоне. В дальнем конце кафе какой-то мужчина разговаривал по телефону и разглядывал Кимбла, пока что-то говорил в трубку, Кимбл замер.

О, Боже! Он звонит и полицию!

И все же он заставил себя успокоиться, глубоко вздохнул и попытался расслабиться. Это человек новее и не разглядывал его, он даже не сфокусировал на нем взгляд, Просто смотрел перед собой и все. А получилось — в сторону Кимбла. И старый фермер тоже всего-иавсего увидел нового человека в этом городишке. Ну, но крайней мере Кимбл на это надеялся.

Но паранойя продолжала делать свое дело. Перед ним поставили миску горячего супа. Он благодарно взглянул, на официантку и обнаружил, что это совсем другая женщина — более молодая с длинными волосами. Ложка задрожала в его руке, когда он поднес ее ко рту и влил в себя горячий куриный бульон; с домашней лапшой. И тут краем глаза заметил, что первая официантка надевает пальто и собирается уходить.

Сердце Кимбла бешено забилось, дыхание участилось, но он упрямо продолжал сидеть и есть. Он прекрасно понимал, что без еды долго не продержится и не сможет двигаться дальше. Он старался ни на кого вокруг не обращать внимания и уставился в маленький экран телевизора над стойкой. Шла программа местных вечерних новостей. Он ел и слушал, как в Чикаго раскрыли еще одну банду торговцев наркотиками, потом зрителям предложили замечательную собачью еду, и тут вдруг он увидел репортера, стоявшего на фоне мучительно знакомого пейзажа: плотина Беркли.

Это был сюжет о его побеге. Журналист красочно описывал, как окружной прокурор Сэмюэл Джерард и его команда преследовали беглеца. На экране ненадолго появилась фотография Кимбла.

Кимбл аккуратно положил ложку, вытащил из кармана несколько долларовых бумажек и оставил их на стойке. Выходя, он слушал конец репортажа.

«Согласно заявлению федерального судебного инспектора Джерарда, Кимбл сопротивлялся задержанию и прыгнул в опасные воды плотины Баркли. Предполагается, что он утонул. Местные власти прочесывают водохранилище, но пока тело Не найдено…»

Снаружи было безумно холодно. Уличные фонари слабо освещали стоянку. Кимбл пошел размеренным шагом, пока не оказался за пределами освещенного места, и тогда он бросился бежать, уверенный, что его могли опознать в кафе. И наверняка не пройдет и нескольких минут, как за его спиной раздастся вой полицейских сирен.

Он бежал вдоль открытого шоссе по направлению к железнодорожной станции; которая, как он знал, была на окраине городка, и думал, каким образом ему пробраться незамеченным на поезд, идущий в Чикаго.

Он пробежал уже почти километр и начал было успокаиваться, но тут услышал — действительно услышал — завывание сирен. Он побежал быстрее, но на быстрый шаг, но понимая, что нельзя избежать того, что суждено. Шоссе с двух сторон было абсолютно голым: ни кустика, ни деревца. Так что спрятаться негде. Когда патрульная машина подъехала ближе, пошел еще медленнее, его силуэт прекрасно виден в свете сильных фар.

Но красно-синяя мигалка поравнялась с ним и проехала мимо. Кимбл резко остановился, обхватив себя руками, и согнувшись вдвое, словно пытаясь успокоить вздымавшуюся грудь и умерить сердцебиение.

Сбросив с себя напряжение, он снова отправился в путь. Но тут сзади снова появились огни фар. Машина притормозила около него. Открылось окошко со стороны пассажира. Он был готов броситься бежать, но тут разглядел за рулем машины первую официантку, которая принимала его заказ.

Она подвинулась к окну и улыбнулась.

— Подвезти?

Он колебался какое-то мгновение, потом решил, что в ее улыбке нет никакого коварства.

— А вы куда направляетесь?

Она подняла руку и указала прямо перед собой: на север, понял Кимбл. Значит, в Чикаго. Значит, домой.

Ночью прошел дождь. С рассветом над пустырем, прилегавшим к дому, поднялся легкий туман и вся трава была покрыта бриллиантовой россыпью росы. Дом был обыкновенным, он располагался в обычном тихом местечке на окраине города. Стояла тишина. Никакого движения. Только машина для уборки мусора медленно ехала по улице, у обочины был припаркован автомобиль механика. Какая-то нищенка возилась около мешков с мусором, спеша достать оттуда что-то заинтересовавшее ее, пока не подъехал мусорщик и не забрал все.

В легковом автомобиле, пристроившемся в тихом местечке на другой стороне улицы, сидели Ньюмен и Ренфро. Когда Джерард резко дернул за ручку дверцы снаружи, Ньюмен подскочил от неожиданности, но быстро пришел в себя и отдал Джерарду его передатчик. Ньюмена недавно перевели в группу Джерарда, но за последнюю неделю ему осточертело постоянно слышать об этом. Он был уверен, что без подсказки может справиться с заданием, и ему хотелось доказать это, но никак возможности не представлялось.

И вообще тут все было по-другому: все время стоял вопрос о жизни и смерти, и Ньюмен даже начал сомневаться, правильно ли он поступил, избрав именно эту работу. Он изучал все эти премудрости, хорошо знал теорию, но участвовать в таких делах ему еще не приходилось. Одно дело — побегать и пострелять на тренировках, и совсем другое — когда рискуешь собственной жизнью.

Он знал, что здесь его могут убить.

Джерард сел на переднее сиденье с бесстрастным выражением. Впрочем, такое выражение у него было всегда.

Ренфро казался абсолютно спокойным, когда обычным, будничным голосом сказал:

— Местные власти чуть штаны не намочили, так им хотелось во всем поучаствовать.

— Ну, еще бы, — ответил Джерард и поднес передатчик к губам. — Где эта женщина?

Затрещало радио и сквозь помехи голос Бигса ответил:

— Все там же, в комнате.

Ньюмен подвинулся вперед и уставился на фургончик механика, где Бигс, одетый, естественно, в комбинезон механика, говорил в микрофон, склонив голову на бок, поскольку микрофон был укреплен на воротнике.

Джерард кивнул, и ответил:

— Хорошо. Я займусь, передней дверью. Бигс и Ренфро — задней. Пул…

Нищенка ковырявшаяся в мешках с мусором, оторвалась от кучи и едва заметно кивнула в сторону автомобиля, где сидели Ньюмен, Ренфро и Джерард.

— …помощь при задержании — закончил- Джерард. — Будьте осторожны. Я не хочу, чтобы кто-то, из вас пострадал. Оставайтесь снаружи, пока не будет сигнала. Связь по каналу «3».

Джерард спрятал передатчик в карман, потом они с Ренфро проверили оружие. Ньюмен без энтузиазма осмотрел свой новый пистолет 38-го калибра и с завистью взглянул на новый, аккуратный — даже несколько сексуальный — Глок 22, 40-го калибра в руках у Джерарда. На его стволе стоял номер «2».

Он очень надеялся, что Джерард его оставит в машине.

— Э-э… мне подождать здесь, сэр?

Джерард скривился, словно был страшно раздосадован этим предположением, но Ньюмену показалось, что он заметил удовольствие в глазах инспектора.

— Да нет же, черт возьми! Вы со мной, Ньюмен. Пошли!

Рот Ньюмена слегка скривился. В отчаянии он понял, что обречен.

Двое мужчин молча подошли к передней двери. Джерард кивнул и беззвучно начал считать одними губами: раз, два, три…

Разом они навалились на дверь и выбили ее вместе с задвижками.

— Полиция! — заорал Джерард с такой яростью, что Ньюмен непроизвольно вздрогнул. — На пол! Всем на пол!

Ньюмен не отставал от Джерарда только благодаря выбросу адреналина. Ноги его была ватными, пистолет дрожал в руках, но они ворвались в гостиную по всем правилам, описанным в учебнике.

Мгновенно осмотрели комнату — в другом конце движение: Копланд! Ньюмен почувствовал, что сердце выпрыгнет из груди. Он боялся, что его стошнит.

Но в этот момент Копланд исчез. Скрылся в соседней комнате, прежде чем Ньюмен и Джерард успели выстрелить. Какая-то женщина начала истошно кричать, ее визг безумно действовал на нервы; Но Джерард проигнорировал ее. и жестом приказал Ньюмену на дверь, ведущую налево из гостиной, а сам в это время проскочил в конец холла к дверям спальни.

Ньюмен послушно направился налево, моля Бога, чтобы Копланд не заметил Бигса и Ренфро у задней двери и чтобы парни, захватили его без единого выстрела. Он двигался, внимательно изучай каждый сантиметр комнаты, вслушиваясь в каждый звук и уговаривай свои до: предела напряженные нервы: «все будет в порядке. Ведь не зря же его учили. Они схватят Копланда. Они — профессионалы. Так что все будет хорошо…»

Женщина опять завопила, на этот раз таким тонким голосом, что от этого могли треснуть стекла. Услышав крик, Ньюмен стал в боевую стойку, вытянув руку с пистолетом. Затем собрался и рывком толкнул дверь в маленькую спальню. Там была вторая дверь, которая, вероятно, вела в коридор, и третья — в кладовку или в ванную.

Он двигался пригнувшись и держа пистолет в вытянутой дрожащей руке.

Комната оказалась пустой, никого не было и в гардеробе. Тут вдруг открылась вторая дверь, Ньюмен повернулся с пистолетом на изготовку, но успокоился, увидев Джерарда, стоявшего в коридоре.

Джерард кивком приказал Ньюмену открыть третью дверь, а сам отправился в дальнюю спальню в конце коридора, где все еще продолжала завывать женщина.

Ньюмен рывком открыл дверь. Она вела в ванную. Там было пусто. Он вздохнул и расслабился. Значит, Копланд где-то дальше, и там его обязательно схватит Джерард с остальными. А он, Ньюмен, теперь в безопасности. С глубоким облегчением он пошел в коридор, но вдруг остановился: от какого-то жуткого предчувствия мурашки побежали него по спине.

Он забыл одно важное правило, которое вбивали в него во время тренировок: что бы ты ни делал, обязательно посмотри за открытой дверью…

Он повернулся как раз в тот момент, когда Коплэнд выпрыгнул из-за двери. Ньюмен даже не успел прицелиться — Копланд резким сильным движением выбил у него из рук пистолет. Ньюмен в ужасе следил, как оружие описывает в воздухе дугу. И в этот момент Копланд бросился на него, закрутил руки за спину, чуть не сломав их, и приставил к горлу огромный сверкающий нож.

Ньюмен закрыл глаза и заплакал без слез. Копланд подтолкнул его к выходу, потом остановился и прокричал над левым ухом у Ньюмена:

— Я взял вашего человека! Теперь вы должны меня выпустить отсюда!

Копланд замолчал, прислушиваясь. Но ничего не услышал в ответ и начал толкать перед собой Ньюмена к выходу — холодная сталь врезалась ему в горло. Ньюмен спотыкался, жалкий в своем безумном страхе. Он упал бы, если бы не мощная хватка Копланда.

Так они добрались до гостиной. Копланд опять закричал:

— Вы меня слышите? Я вам говорю, я должен выбраться отсюда. Или я перережу глотку вашему парню!

Он развернул Ньюмена так, что они оказались Между дверью в спальню и выходом в коридор. Ньюмен плотно зажмурил глаза: он не слышал голоса Джерарда, он ничего не слышал. Ничего. Только прерывистое дыхание Копланда. Копланд напрягся тоже пытаясь услышать хоть какой-то звук.

Из спальни раздался громкий стук; Копланд волчком крутанул Ньюмена; тот открыл глаза и успел увидеть, как на пол спальни упал ботинок.

Копланд слишком поздно понял свою ошибку. Он взвыл, поворачиваясь обратно к двери в коридор. И тут Джерард выстрелил ему прямо в лицо Один раз.

Ньюмену показалось, что его уши и мозг взорвались — звук был оглушительный. Пуля 40-го калибра пробила кость и хрящи, и на Ньюмена обрушилась струя крови, осколки черепа и куски мозга.

Ножа у горла уже не было. Копланд упал.

Ньюмен зажал кулаками уши от боли.

В комнату мимо Джерарда влетела женщина в нескромно распахнутом халате. Увидев лежавшего на полу любовника, она. снова начала кричать. Ньюмену этот крик показался каким-то отдаленным, словно он слушал его из аквариума.

Равнодушно и спокойно, словно ничего не произошло, Джерард повернулся к ней и авторитетным тоном, будто он был сам Бог, сказал:

— Заткнись.

И она заткнулась.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

К тому времени, когда приехала группа оперативников, Ньюмен вернулся в машину. Адреналин уже не бурлил в нем, но боль не проходила. Он. решил, что в левом ухе у него лопнула перепонка,

К машине подошел Джерард с пластиковым стаканчиком кофе в руке. Он облокотился об открытое окно машины и заглянул внутрь, где на заднем сиденье его помощник все еще зажимал руками уши. Ньюмен был вне себя от ярости. Хотя Джерард и был его боссом и хотя Ньюмен и боялся его, как впрочем и. все остальные, но сейчас боль и злость превзошли его страх.

— Мое ухо, — его голос звенел от возмущения. — Я им ничего не слышу. Как вы могли это сделать. Джерард даже не обиделся.

— Ты думаешь, мне стоило с ним поторговаться? — спросил он спокойным голосом.

— Да! — вскричал Ньюмен. — Вы ведь могли промахнуться. Вы могли убить меня!

Джерард отвел от него взгляд и выпрямился, слегка повернув голову и глядя на открывающуюся долину: там солнце уже съело туман, но роса осталась, и трава все еще искрилась в ярких лучах. Он, казалось, раздумывал над словами Ньюмена.

— Да, ты абсолютно прав. Я мог промахнуться.

Ньюмен промолчал, немного смягчившись. Джерард вдруг повернулся к нему с явным сочувствием.

— Ну, что, твое ухо действительно ничего не слышит?

— Да, и это ужасно! — ответил Ньюмен. — Видимо, я навсегда потерял слух.

— Дай-ка я посмотрю.

Джерард поставил стаканчик с кофе на крышу машины и просунул голову в окно. Ньюмен опустил руки и повернулся ухом к Джерарду.

Тот нагнулся к нему, но вместо того, чтобы рассматривать, он приблизил губы к уху и громко и отчётливо сказал:

— Я никогда не торгуюсь.

Ньюмен схватился за ухо, скорчившись от боли, а Джерард вынул голову из кабины, взял свой стаканчик с кофе и медленно пошел прочь, оставив парня в полной растерянности.

Бигс и Ренфро подошли к машине, где только что стоял Джерард.

— Он к тебе хорошо относится, — сказал Бигс Ньюмену.

— Да-а, — подтвердил Ренфро со знанием дела. — Мне он так просто орал в ухо.

Ньюмена передернуло. Он откинулся на сиденье и закрыл глаза.

Кимбл добрался до Чикаго под утро. Было приятно чувствовать себя в родном городе, в знакомых местах, но он убеждал себя в том, что совсем не обязательно ему так повезет в следующий раз.

Когда он сошел с поезда, полицейский патруль как раз выгонял бездомных из здания вокзала на улицу. Кимбл смешался с их толпой и вышел на улицу Ласаль, прилегающую к вокзалу. Он решил

выждать время в водовороте толпы, слушая, как грохочут составы и как диктор объявляет время прибытия и отхода поездов. Часы на здании банка на другой стороне улицы показывали попеременно то время, то температуру воздуха. Когда наконец на табло мигнуло 9:01, Кимбл отправился к телефону-автомату и набрал номер.

Ответила секретарь. Кимбл попросил к телефону Гутери и попытался с правиться с волнением, снова охватившим его. Он хорошо понимал; на какой риск идет: Гутери и раньше ему не очень-то верил, и сейчас у него не было на то причин. Но Кимблу было больше не на что надеяться, и еще он рассчитывал, что Гутери все-таки чувствует свою вину, Что не обеспечил достаточно вескую и успешную защиту. Наверное, Гутери не очень радовал тот факт, что Кимбла отправили в тюрьму. Если бы он смог сыграть на этом чувстве вины и убедить Уолтера помочь ему, то, может быть, ему удалось бы выиграть.

Гутери подошел к телефону, в его голосе чувствовалось раздражение от того, что звонивший не назвал себя секретарю.

Кимбл так волновался, что не сразу заговорил.

— Уолтер? Это Ричард.

Пауза длилась несколько секунд. Потом Гутери зашептал:

— Ричард? — и громче добавил: — Господи! Почему ты сбежал? Это ведь только подтверждает твою виновность.

Кимбл почувствовал уже знакомое ему отчаяние.

— Меня не очень-то волновало, как это будет выглядеть, Уолтер.

— Скажи мне, где ты находишься, — быстро проговорил Гутери. — Я приеду за тобой и ты сможешь сдаться.

— Я не собираюсь сдаваться, — возразил Кимбл. — Мне нужны деньги.

Гутери промолчал. Когда он снова заговорил, то

это уже говорил адвокат, пытавшийся спасти свою шкуру.

— Ричард, ты просишь, чтобы я оказывал содействие и покрывал осужденного на смерть преступника. Так я тебе помочь не могу. Мой тебе совет как друга и как официального адвоката: тебе нужно сдаться властям. Скажи мне, где ты находишься.

Разочарование и гнев наполнили Кимбла. Он прислонился к стене кабины и, стараясь, чтобы не было слышно горечи в голосе, сказал:

— Я в Сент-Луисе.

— По какому адресу? — настаивал Гутери. — Скажи и я немедленно…

Кимбл повесил трубку.

— Прокрутите еще разок, — приказал Джерард.

Сидя в специальной комнате, оборудованной аудио-техникой, Ренфро нажимал на кнопки. Бигс и Пул находились рядом. Ньюмен, время от времени потирая больное ухо, сидел около Джерарда.

— Звонок раздался в 9:01 сегодня, — сказал Бигс.

Пул перевела взгляд с него на Джерарда и добавила:

— Мы оповестили полицию Сент-Луиса.

Джерард не обратил на них внимания, он снова собирался прослушать запись. Что-то в этом разговоре вызывало настороженность, что-то было не так.

Ренфро нажал кнопку «старт». Раздался напряженный голос Ричарда Кимбла: «Уолтер? Это Ричард.»

— Уберите их голоса, — велел Джерард, когда Гутери начал говорить: «Ричард? Господи…»

Шум вокзала заполнил комнату: гудки поездов, обрывки разговоров прохожих, удары колокола, фырчание моторов проезжавших по улице автомобилей. Джерард вдруг нагнулся к динамику.

— Слушайте!

— Поезда, — констатировал Бигс. — Машины на улице.

… БЕГЛЕЦ……. 99

Джерард покачал головой.

— Что-то еще. Какой-то голое еще идет фоном, — он повернулся к Ренфро. — Дай-ка его почище.

Ренфро прокрутил пленку назад и усилил звуки фона. Послышался меланхолический звон колокольчиков, потом голос, уже отчетливый и ясный:

— Следующая остановка: «Торговый рынок».

Ренфро широко раскрыл глаза, и повернулся к Джерарду.

— Это ведь остановка на станции надземной железной дороги.

— А в Сент-Луисе, нет никакой надземки, — сказал Джерард. — Дамы и господа! Ричард Кимбл в Чикаго! Пул, позвони в полицейское управление Сент-Луиса и скажи, что мы ошиблись, потом отошли его фотографию в местное отделение полиции. И пусть оперативники проверят ночлежки. Бигс, позвони инспекторам, которые занимались этим делом.

Пул и Бигс поднялись с места.

— Я подготовлю заявление для прессы, — вызвался Ньюмен, тоже вставая.

— Нет, — ответил Джерард. Все остановились, глядя на него.

Джерард поднялся намеренно медленно, переводя взгляд с одного лица на другое с хорошо рассчитанным намерением произвести впечатление и дать им почувствовать серьезность момента, когда они должны будут взять Кимбла.

— Пресса не знает, что Кимбл остался жив. И Кимбл должен думать, что мы тоже это не знаем. Я собираюсь сохранять такое положение как можно дольше. Ясно?

— Вполне, — ответил Ренфро, и группа пошла к выходу.

— Ньюмен, — позвал Джерард. Ньюмен повернулся к нему с надеждой, но и с опаской.

Джерард одарил его мрачной улыбкой.

— Отправляйся ко мне в офис и давай-ка официально освободим доктора Кимбла из Чистилища.

Кимбл направлялся ко второму месту, где он очень надеялся получить помощь. К счастью, Чарли Николс принадлежал к тому типу людей, которые никогда не изменяют своим привычкам, и поэтому он должен находиться там, где он бывает каждое утро по будним дням. В своем шикарном закрытом спортивном клубе, членами, которого могли быть только мужчины. Кимбл наблюдал в отдалении, как Николс, выходя из дверей холла, кивнул привратнику, поднял воротник дорогого бежевого пальто из верблюжьей шерсти, чтобы укрыться от ветра, и пошел к стоянке. Из его спортивной сумки торчала ручка ракетки для игры в «сквош». Он выглядел так, как он выглядел всегда: просто великолепно. Загорелый, подтянутый, стрижка за шестьдесят долларов. Он уселся в сверкающий «феррари» и выехал на улицу.

Когда он остановился у светофора, к нему с тротуара бросился какой-то бродяга и начал протирать ветровое стекло Машины, Николс, держа у уха трубку телефона, отмахнулся от него. Но тот продолжал свое занятие. Тогда Николс включил «дворники», и человек, чертыхаясь, засеменил прочь.

Кимбл сошел с тротуара й прильнул к боковому стеклу со стороны водителя. Николс По ту сторону стекла нахмурился. Кимбл прочел но его губам: «Не сегодня, пожалуйста». И тут его — лицо вытянулось от удивления, он глотнул воздух, узнав Кимбла.

— О, Господи! Ричард…

Он опустил стекло, теперь на его лице была жалость и сочувствие. Кимбл подумал, Как он должно быть жутко выглядит: грязные, спутанные волосы, седая щетина на щеках, заляпанная грязью мятая одежда. Просто дрожащий от холода бродяга.

— Как дела, Чарли? — спросил он с застенчивой улыбкой.

Николс все еще не мог. прийти в себя от изумления.

— Ты жив..?

— Да вот. И мне нужна помощь.

— Конечно. Все, что скажешь, — быстро ответил Николс.

Кимбл широко и облегченно улыбнулся, впервые с тех пор, как умерла Элен. Потом вздохнул, вспомнив, как Николс пытался помочь ему в суде.

— Мне нужны деньги, — сказал Кимбл своему другу извиняющимся тоном. — Сколько у тебя есть?

— Конечно-конечно, — спохватился Николс, вытаскивая бумажник. — Скажи, где тебя найти, я привезу еще денег и одежду. Дай мне твой адрес…

— Я позвоню тебе, — ответил Кимбл.

Николс выудил все наличные и протянул Кимблу толстую пачку бумажек по двадцать долларов. Кимбл даже не пересчитал их. Николс внимательно взглянул в лицо друга.

— Я знаю, почему ты вернулся… Найти его. Если нужна моя помощь… — он протянул руку Кимблу. Кимбл пожал ее, чувствуя тепло и при этом ощущая неловкость от того, что его руки были грязными и холодными, как лед.

— Позвони мне, — тихо проговорил Чарльз. — Обязательно позвони…

— Спасибо, Чарли…

Николс повернулся к заднему сиденью.

Послушай, ты озяб. Вот, возьми мое пальто…

За ними вдруг взвыла сирена полицейской машины. Кимбл вздрогнул и бросился в ближайший переулок, но обернувшись, услышал, как полицейский, высунувшись в окно, крикнул Николсу:

— Эй, приятель, зеленый свет. Поехали!

На следующее утро, пока Ньюмен и Пул обследовали железнодорожный вокзал, а Бигс и Ренфро прочесывали ночлежки, Джерард в одиночку отправился в дом Ричарда Кимбла. Это была редкая возможность спокойно осмотреть личные владения, Те места, где Кимбл обычно находился, спал и ел, и таким образом лучше узнать и почувствовать человека. Джерард хотел исполнить этот ритуал без помощников, поскольку втайне надеялся, что эго поможет ему создать какой-то духовный и эмоциональный контакт с беглецом, достучаться до той части его мозга, которая никак не хотела смириться со случившимся. Джерард убеждал себя, что в одиночестве он лучше концентрировал свое внимание, но по правде говоря, он боялся насмешек.

Большая часть мебели в доме отсутствовала, а та, что осталась, была накрыта пленкой. Светлые квадраты на стенах указывали на те места, где раньше висели картины. Электротермостат был установлен на низкую температуру, поэтому в комнатах было холодно и пахло сыростью. Все было покрыто густым слоем пыли. В гостиной молчаливо стояли большие старинные часы. Время здесь давно остановилось. Джерард прошелся по гулкому деревянному полу, потускневшему от времени. Его бы отполировать после тех долгих месяцев, когда по нему бродили сотни ног полицейских инспекторов, фотографов, следователей и медэкспертов. Он бегло просмотрел содержимое коробок и пакетов с книгами, принадлежавшими Кимблу, и был поражен широтой интересов хозяина: там были книги и журналы по медицине, истории, философии- и литературе. Джерард достал томик рассказов и взглянул на обложку. Книга легко раскрылась в его руках, словно ее много раз открывали на той же самой странице, и Джерард нахмурился от зловещего названия рассказа: «Смерть».

Потом он заставил себя подняться на второй этаж, туда, где произошло преступление. Меловые контуры фигуры убитой уже были затерты, но около кровати, тоже покрытой пластиком, на китайском шерстяном ковре остались мрачные красно-коричневые пятна.

В тишине полумрака Джерард еще раз попытался восстановить картину разыгравшейся трагедии по тем. сведениям, которые были представлены в суде: Кимбл бросается к своей ничего не подозревающей жене и душит ее. Она царапает его лицо и руку, вырывается и бежит к телефону, но сбивает аппарат с подставки при падении, когда он стреляет в нее…

Потом, когда он решил, что она уже мертва, он разбросал мебель так, словно там шла борьба. Затем он спустился вниз, просмотрел почту, переложил белье из стиральной машины в сушилку, чтобы все выглядело так, словно он приехал домой и, ничего не подозревая, занялся хозяйством. Он даже взял бутылку вина и два бокала и отнес их наверх, якобы планируя романтическую ночь с женой. И за этот короткий отрезок времени она позвонила в полицию. И тут произошел сбой в тщательно разработанной схеме Кимбла: он-то надеялся, что у него будет больше времени изобразить нападение с целью ограбления, а потом уже сам собирался звонить в полицию. Но времени у него хватило только на то, чтобы привести в беспорядок одежду и внешность, и в панике он ничего лучшего не придумал, как историю с этим одноруким бандитом.

Осознавая, что полиция может появиться в любой момент, он быстро перешел ко второй части своего плана и начал играть роль убитого горем любящего мужа. Он взял на руки свою умирающую жертву и стал ждать, когда появится полиция, чтобы начать: свое хорошо продуманное трогательное представление.

Джерард с раздражением засопел. Почему-то все это не казалось правдоподобным. И он решил проиграть всю картину заново, чтобы избавиться от этой чертовщины, но уже так, как это изображал сам Кимбл. Он обошел кровать и заглянул в кладовку, в которой все еще было полно одежды — мужской и женской, — покрытой пылью.

Итак. Начнем с женщины.

Он раскрыл досье: Элен Кимбл.

Элен была в кладовке и раздевалась, когда Ричард находился внизу. Он поднялся по лестнице и увидел какую-то фигуру за дверью. Завязалась борьба. Кимбл оторвал протез, но однорукий схватил его и убежал.

Кимбл не бросился за ним, потому что услышал стоны жены, Он обнаружил, что она смертельно ранена, понял, что полиция и «скорая помощь» вызваны, попытался помочь ей, но осознал, что не в силах ничего сделать, и держал ее в объятиях, пока она умирала. И потом, когда приехала полиция, он смотрел на инспектора глазами, полными безысходной тоски — то же выражение, что и на фотографии, сделанной позже в полицейском участке.

«Нет», сказал себе Джерард и покачал головой, не желая ни минуты больше думать о том, что, вероятно, Ричард Кимбл, действительно, испытывал все муки ада, будучи свидетелем убийства жены. «Нет и еще раз нет. Он виновен. Виновен!» В конце концов, есть же запись разговора с полицией. Он перелистывал досье. Вот эта запись.

«Я правильно вас понял? Человек, напавший на вас, все еще в доме?»

«Он пытается убить меня».

«Повторите, пожалуйста».

«Ричард… Он хочет убить меня…» j Этот разговор полностью изобличает Кимбла. И все-таки… Джерард жалел, что сам не слышал запись этого разговора. Ее голос, вероятно, был очень тихим, еле слышным, и, наверное, было невероятно определить любую перемену в интонации.

А не было ли это как раз в тот момент, когда Кимбл вошел в комнату? И, может быть, она обращалась именно к мужу, а не к оператору в полиции, как и утверждал Кимбл на суде?

Джерард захлопнул папку и спустился вниз, в гостиную,

Там он уселся на диван, покрытый пленкой, напротив холодного камина и уставился на пустые стены, пытаясь представить себе эту комнату, какой она была, когда здесь кипела жизнь, скажем, четыре года назад. Тогда в камине плясали языки пламени, по полу были разбросаны детские игрушки, и мягкий женский голос говорил…

— Нет! — громко сказал Джерард и встал, внезапно разозлившись на себя. Что за дурацкая идея взбрела ему в голову отправиться одному в дом Кимбла? Да еще позволить себе хотя бы на минуту допустить мысль о невиновности Кимбла?

Нельзя терять чувства реальности! Чувства профессиональной принадлежности. Иначе можно легко поддаться эмоциям. И люди будут гибнуть безнаказанно.

«Я не убивал жену»

— Это меня не касается, — вслух ответил Джерард и вышел, громко хлопнув дверью.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

В то же утро Джерард заехал за Пул, и они вместе отравились побеседовать с хирургической сестрой, которая работала с Кимблом. Он был доволен, что взял с собой Пул. Джерард считал, что у нее есть подход к людям. Вообще-то у нее был особый, тяжелый взгляд: какая-то злобная сила в глазах вместе с легкой примесью маниакальной беспощадности, которые Джерард часто видел в глазах убийц. Этот взгляд мог вызвать страх в сердцах большинства преступников, на что Пул всегда и рассчитывала. Джерард тоже называл его Взглядом. Сам он выработал Подобный Взгляд так давно, что, уже не мог от него избавиться и изменить выражение лица, даже если и хотел. А Пул могла. Его всегда поражало, насколько мягкой и убедительной она могла казаться, когда ей нужно было завоевать доверие собеседника.

А сегодня таким собеседником оказалась Анжелика Флинн. Это была уверенная в себе сорокапятилетняя женщина, безукоризненно одетая и причесанная, с начинающими седеть рыжеватыми волосами.

Она провела Джерарда и Пул через приемную, обставленную велюровой мебелью в серебристо-бордовых тонах, в ординаторскую и жестом предложила им занять стул и кушетку, на которой осматривали пациентов. Они отказались, предпочтя беседовать стоя.

Когда Джерард показал свой значок судебного инспектора, в голосе Флинн сразу послышалась холодность: было ясно, что она все еще хранит преданность Кимблу. В такой ситуации Джерард счел более разумным лишь представиться, а потом замолчал и предоставил возможность Пул вести беседу.

Пул сразу «убрала» злобно-профессиональный взгляд, настроившись на одну волну с сестрой Флинн, и стала задавать вопросы спокойным голосом со знанием дела, что полностью отвечало нормам поведения Флинн.

Сестра Флинн сразу подобрела. Она склонила свое веснушчатое-лицо, глаза ее наполнились отдаленной грустью.

— Я работала с доктором Кимблом двенадцать лет. И мне пришлось больше года искать новую работу.

Пул сочувственно кивнула.

— Значит, вы хорошо знали доктора Кимбла?

— Ну, конечно, — в ее голосе послышалось негодование, — если вы работаете с человеком бок о бок каждый день в течение двенадцати лет, вы не можете не знать его.

— А вы можете охарактеризовать его?

Анжелика Флинн грустно улыбнулась.

— Он был вдумчивый и по-настоящему беспокоился о своих пациентах. Да это и было видно.

— А вы не замечали никакой натянутости в его отношениях с женой? Он когда-нибудь обсуждал ее с вами? — осторожно спросил Пул, но этот вопрос никак нельзя было завуалировать, и Флинн опять замкнулась.

— Ну, конечно, он говорил о ней. Все время. Он с ума сходил по ней. Они души не чаяли друг в друге. Он ей звонил по несколько раз в день.

— Ревновал? — спросил Джерард.

Флинн обернулась к нему, презрительно скривив верхнюю губу.

— Вот-вот, именно так говорила и прокурор. Старалась передернуть все и представить в мерзком виде. Пыталась выискать что-то, чего и в помине не было. Он любил ее. А она любила его. Они были верны друг другу. Поверьте мне, после того, что я насмотрелась, работая в госпитале, чем тут занимаются чужие жены с чужими мужьями…

— Мы обязаны были задать этот вопрос, — мягко сказала Пул извиняющимся тоном, и это сразу успокоило сестру. Она кивнула, глядя вниз, на бордовый ковер под ногами, потом сложила руки и снова посмотрела на Пул.

— Мне что-то непонятно, почему вы снова выкапываете эту историю. Доктор Кимбл подал апелляцию? Ожидается пересмотр дела?

— Доктор Кимбл сбежал, — сказал Джерард.

Глаза сёстры округлились от удивления, но в них одновременно читались и страх, и надежда: Она подняла руку к губам, постояла минуту в нерешительности, потом опустила руку и медленно проговорила:

— Вы никогда не поймаете его.

— Почему вы так думаете? — спросил Пул.

— Потому что он умен.

— Но мы тоже не так глупы, как можем казаться, — возразил Джерард.

Она бросила на него презрительный взгляд и снова повернулась к Пул.

— Он очень решительный человек. Если он на что-то нацелится, то обязательно этого добьется, — она помолчала, потом добавила с пылом: — Я очень рада, что он на свободе. Он не заслужил тюрьмы. Он — хороший человек.

На лице Пул появилась тень страшного Взгляда.

— Мисс Флинн, этот человек приговорен за убийство.

Сестра выпрямилась и строго сказала:

— Я не верю в это.

— А вы помогли бы ему, если бы он обратился к вам? — спросил Джерард.

Она заколебалась, отводя глаза, словно боясь, что в них можно будет прочесть ответ, потом все-таки сказала:

— Он этого не сделает.

Джерард не мог скрыть иронии:

— Вы как-то очень уверенно об этом говорите.

Она посмотрела ему в глаза таким же, как и у него твердым и немигающим взглядом. Джерард был поражен.

— Он никогда бы не поставил ни меня, ни кого-либо еще в такое положение. Он будет действовать в одиночку или потерпит поражение. Таков его принцип.

В раздевалке, примыкавшей к операционной в Чикагском Мемориальном госпитале, доктор Джекоб Робертс, с трудом выбравшись из голубого операционного халата, тяжело плюхнулся на скамью. Его пухлая грудь и живот сразу сложились в три толстые складки.

Джерард и Битс вежливо держались в отдалении. Робертс не был близок с Кимблом и не считался его другой, он мог пролить свет на некоторые детали этого дела.

Джерарду хотелось поговорить именно с таким человеком, который не стал бы сразу бросаться на защиту Кимбла. По словам Анжелики Флинн, Кимбл однажды получил какую-то премию, на которую они выдвигались с Робертсом и тот затаил на Кимбла злобу.

Робертс скомкал свой халат и бросил его в корзину для грязного белья.

— А что, собственно, вы знаете о Ричарде Кимбле? — в его, голосе чувствовалась усталость. Джерард сделал вывод, что Робертс провел в операционной всю ночь.

— Но это наш вопрос, сэр, — ответил Джерард. — Если вы припомните что-либо, что могло, бы представлять для следствия…

— Кимбл в молодости служил на флоте, — ответил Робертс, потирая лицо. Это заявление завершилось зевком. — Вы знали об этом?

— Да, он там прослужил два года, — сказал Бигс, — затем оставил службу, поступил в колледж, а потом в медицинский институт.

Губы Робертса скривились в усталой, понимающей ухмылке.

— Я видел репортаж о том, как он спрыгнул с дамбы. И я бы сразу вам сказал, что он не разбился. К тому же он чертовски хорошо плавал.

— Он был в институтской команде по плаванию, — подтвердил Бигс.

— Я смеялся до колик в животе, когда услышал эту историю с дамбой. В этом весь Ричард…

Джерард вдруг повернулся к нему и, глядя прямо в глаза, спросил:

— Как вы думаете, он виновен?

Робертс пожал плечами, отвел взгляд и вздохнул:

— Я не знаю. Но я знаю только, что Р.К. — хитрый сукин сын. Если он решил для себя обработать ее, он так и сделал. Без сомнения.

Джерард выпрямился.

— Спасибо, доктор Робертс. Если доктор Кимбл к вам обратится…

Робертс загоготал.

— О, нет! Ко мне он не обратится. Это точно! Можете быть уверены: Он чертовски упрям, чтобы прийти ко мне за помощью…

— А к кому он может обратиться?

— Да ни к кому. Если ему удастся скрыться, — Робертс замолчал, прислонившись к стене своим мешковатым телом, и уставился куда-то вдаль, размышляя. Потом посмотрел на Джерарда и добавил:

Но если бы ему пришлось… На вашем месте я бы поговорил с Чарли Николсом.

Несмотря на свой потрепанный вид, Кимбл легко вписался в суету коридора в больнице округа Кук. Он двигался с уверенностью человека, давно привыкшего к таким перемещениям по зданию больницы. Он внимательно изучил правила безопасности, затем долго читал у главного лифта список отделений на этажах и удостоверился, что то отделение, которое ему было нужно, все еще находится на прежнем месте, где оно и было, когда он работал здесь на практике, еще будучи студентом.

На повороте коридора он остановился у указателя на стене, на котором значилось:

ОТДЕЛЕНИЕ «СКОРОЙ ПОМОЩИ»

(направо)

ОТДЕЛЕНИЕ ПРОТЕЗИРОВАНИЯ

(налево)

Он почему-то не мог сдвинуться с места. Перед глазами вдруг опять возникла картина: он с ужасом смотрит на оторванный протез руки, внутри пустота и какие-то провода и электроды. Переводит взгляд вверх — и перед ним искаженное лицо убийцы Элен…

Он очнулся и отправился в нужном направлении, вошел в приемную и сел, уставившись поверх журнала на то, что его так влекло сюда — компьютерное отделение и картотека. Сидевший рядом с ним пациент с протезом руки на коленях улыбнулся Кимблу.

— Доброе утро.

— Доброе утро, — ответил ему Кимбл и снова притворился, что читает журнал, но краем глаза видел, что это человек наблюдает за ним, видимо, пытаясь угадать, что делает в подобном месте здоровый, полноценный человек.

Кимбл положил журнал на столик и вышел.

Он еще не закончил все дела в больнице и сейчас перешел к следующему этапу. С момента побега у него было достаточно времени, чтобы в деталях разработать свой план. Не все, правда, обернулось так удачно, как хотелось бы — особенно его разочаровал Гутери. Зато Николс снабдил деньгами, и теперь остальная часть плана должна осуществиться.

Кимбл направился в подсобные помещения, где держали свое снаряжение уборщицы и слесари. Он шел навстречу идущим на выход сотрудникам больницы. Спустившись на нижний этаж, он двинулся мимо шкафов, ящиков, полок, забитых различными моющими средствами и инструментом, и остановился у большой доски, на которой висело расписание работы сотрудников: дежурства, отпуска и номера личных шкафчиков. У доски на грязном шнурке болтался карандаш. Кимбл взглянул украдкой через плечо и сделал несколько важных изменений: кое-что подчистил, кое-что добавил. Ему было нужна всего лишь пара дней…

За спиной хлопнула дверца шкафчика. Кимбл резко обернулся и увидел, как какой-то служащий отправился в душ, а шкаф остался приоткрытым и из него торчал краешек служебного халата с приколотой к нему личной карточкой с фотографией.

Он не мог упустить такую возможность… Посмотрев по сторонам и убедившись, что в комнате никого нет, он вытащил халат из шкафчика.

Итак, преступление номер шесть.

Все шло по плану. Из больницы Кимбл отправился в ближайшее помещение Армии спасения^ где купил за гроши подходящую форму уборщика: зеленые брюки, такую же рубашку и рабочие башмаки.

На выходе из магазина он заметил написанное от руки объявление о сдаче комнаты. Он оторвал листок и — сунул его в карман.

Следующая остановка — автомат моментальной фотографий напротив магазина «Вол-Март». Потом он отправился по объявлению и оказался у четырехэтажного здания с мусорными ящиками у подъезда.

Молодой парень с панковской стрижкой и серьгой в носу вышел на звонок, но увидев Кимбла, повернулся и громко позвал бабушку: Появилась старая неприветливая полька в чулках, опущенных до щиколотки.

Ему отвели холодную, мрачную комнату в подвале, но она была хороша тем, что стоила очень дешево. Старуха сунула деньги в карман без всяких вопросов. Он уселся на кровать и ворованными ножницами вырезал фотографию и вставил ее в ворованную личную карточку.

И только после этого он позволил себе немного вздремнуть, чтобы восстановить силы, после бесконечной ходьбы и бессонной ночи. Ему опять снился ужасный сон, когда у него в руках оставался протез убийцы. Кимбл отбросил протез и снова бросился за исчезающим бандитом. Человек вывернулся, и на этот раз оторвалась вторая рука, которая оказалась полой, как и первая… потом нота, потом голова… и наконец Кимбл увидел, Что стоит над грудой отдельных частей человеческого тела.

И вдруг оторванная голова засмеялась.

Кимбл вздрогнул и проснулся. Он протер глаза и встал, несмотря на то, что солнце было еще высоко на небе.

Джерард и Бигс приехали в Чикагский Мемориальный госпиталь, чтобы встретиться с заведующим отделением патологии доктором Чарльзом Николсом, и ждали его теперь около кабинета. Согласно досье Кимбла, а также показаний Анжелики Флинн и Джекоба Робертса, Николс был одним из самых близких- друзей Кимбла. И, естественно, когда он прошел мимо секретаря к своему кабинету и был остановлен двумя ожидавшими его мужчинами, он оглядел их с тем же недовольством, которое Джерард. почувствовал во взгляде сестры Флинн.

Николс провел их в кабинет.

— Садитесь, — пригласил он, указывая на стулья, после того, как Джерард и Бигс представились. Он не протянул инспекторам руки, лишь закрыл за ними дверь, потом снял свой белый лабораторный халат и надел темный пиджак, который висел на крючке за дверью. Он казался раздосадованным, но нисколько не нервничал.

Инспекторы не воспользовались предложением сесть, а Николс его не повторил, лишь прошел к своему отполированному до блеска огромному письменному столу и, сощурив глаза, принялся изучать пришедших.

Бигс открыл было рот, чтобы изложить цель их визита, но Николс резко перебил его.

— Я полагаю, вы пришли по поводу Ричарда Кимбла.

— Почему вы так думаете? — спросил Джерард.

— Потом что я видел его два дня назад.

Бигс дернулся в удивлении, словно Николс ужалил его. Джерард медленно подался вперед, незаметно изучая Николса, как это делает лев перед прыжком.

— Он остановил мою машину. Я дал ему денег — все, что у меня было, — спокойно пояснил Николс. — Я говорил с ним всего пару минут.

— Где это произошло? — выпалил Джерард.

— Около нашего… — Николс поправил себя, — моего спортивного клуба. Я точно не знаю адреса, но мой секретарь вам с этим поможет.

— Он просил вас о помощи? — Джерард нервно заходил по кабинету, запоминая детали. Их было несколько: кабинет был слишком чистым, слишком хорошо обставленным. И таким же, как и сам Николс, слишком милым. Джерард повернулся, пытаясь рассмотреть фотографии в серебристых рамках на столе Николса: шикарная блондинка, похожая на манекенщицу — под стать Николсу. И кабинету.

— Я сам предложил ему помощь, — тихо сказал

Николс, явно уверенный в своей правоте, — но он не принял ее.

Джерард и Бигс обменялись взглядами. Это было похоже на правду и совпадало с тем, что говорила сестра Флинн.

— Как вы думаете, почему он вернулся в Чикаго?

— Он мне этого не сказал.

Бигс и Джерард снова посмотрели друг на друга, плохо скрывая раздражение.

— Я вас не об этом спросил, сэр, — Джерард оторвался от пожелтевшей фотографии на стене, на которой были изображены молодые Ричард Кимбл и Чарльз Николс. Подпись внизу гласила: «Практиканты больницы округа Кук. 1975 год». — Я уверен, что он хотел уберечь вас от дачи ложных показаний. И если вы действительно его друг, вы поможете нам найти его и не причинить ему вреда.

Он прошелся около книжных полок, изучая и там ряд фотографий, и остановился около одной из последних, где Николс был запечатлен около сверкающего «феррари».

— С какой стати? — презрительно ответил Николс. — Чтобы вы отправили его обратно в тюрьму и он там дожидался своей очереди умереть? Если вам нужна такого рода помощь, господа, то вы обратились не по тому адресу.

Джерард резко повернулся к Николсу и сосредоточил свой взгляд на нем, быстро проговорив намеренно мягким и вежливым тоном:

— Доктор… За прошлый год окружной прокурор выдал 11003 ордера на арест преступников; 109,75 из них были схвачены, 28 оставшихся, однако, думали перехитрить нас. И все они сейчас мертвы, — он сделал паузу, чтобы дать время Николсу обдумать услышанное, потом кивнул на фотографию и добавил: — Отличная машина!

И вместе с Бигсом они вышли из кабинета, прекрасно понимая, что эти слова не имели никакого значения. Кимбл опять свяжется с Николсом, и Николс снова ему поможет.

И это — догадывается Николс или нет — обязательно выведет их на Кимбла.

В коридоре Джерард повернулся к Бигсу и сказал:

— Присматривай за ним.

Кимбл заступил в смену в больнице точно в то время, которое он записал в расписании: вечером, в 21:00. Ночные дежурства всегда быстрее проходили, и кроме того ему было безопаснее работать под покровом ночи, когда вокруг было мало сотрудников. Он нашел тряпку, ведро и швабру и принялся мыть пол в коридоре, который через три метра упирался в дверь с надписью «Отделение протезирования. Посторонним вход воспрещен». Он потихоньку тер пол и продвигался к заветной двери, в то же время внимательно наблюдая за передвижением по коридору. Ну, что же, может, и повезет. В коридоре тихо… только вдруг чьи-то шага. Он обернулся и заметил, как молодая женщина-врач поскользнулась на мокром полу и еде удержалась на ногах. Она посмотрела на него, нахмурив брови.

— А где Руди?

Кимбл втянул голову в плечи.

— Да он, вроде, заболел.

Она обвела взглядом мокрое пространство, все еще хмурясь, ее рыжие волосы разлохматились.

— Вам разве не говорили, что нужно ставить табличку?

— Э-э… — Кимбл покачал головой, Стараясь не поворачиваться к ней лицом, — нет, не говорили.

Она бросила на него уничтожающий взгляд и цокнула языком, проходя мимо.

— Поставьте табличку «мокрый пол»; пока кто-нибудь не свернул здесь себе шею, — строго сказала она и, открыв папку, углубилась в какие-то бумаги.

— Стерва, — пробормотал Кимбл. И тут же пожалел об этом. Она в общем-то была права и не

грубо с ним разговаривала. Но его нервы были настолько напряжены, что обозвать кого-нибудь, сорвать злость было просто необходимо, чтобы снять напряжение.

Она остановилась на поддороге, вся сжалась и посмотрела на него через плечо, поджав губы.

— Что вы сказали?

— Ничего, — Кимбл согнулся и стал решительно тереть пол.

Сузив глаза, она смотрела на него несколько секунд, потом повернулась и пошла в отделение «скорой помощи».

Он подождал некоторое время, пока она не скрылась из виду, потом осторожно поставил швабру ручкой вниз и направился в слабо освещенную протезную лабораторию.

Протезы кистей, рук, ног свешивались с потолка; на больших столах лежали провода, кабели и разное электронное оборудование. Кимбл прошел из лаборатории в холл, где располагались кабинеты, мимо компьютерного зала, в комнату, где хранились досье. Он уже открыл было дверь, как услышал сзади голос:

— Эй, Рики… Ты разве не ушел?

Кимбл повернулся, стараясь не показывать свое волнение. Перед ним стояла сотрудница лаборатории, крупная женщина в. очках. Она держала почти законченный протез руки. Заморгав глазами, как сова, за стеклами очков, она сказала:

— Ой, простите, я думала, что это Рики.

— Нет… Я собирался протереть жалюзи в кабинете. Мне подождать, пока вы закончите работу?

— Не-е-ет, она помахала протезом, — у меня пациент должен прийти на примерку через пару дней, так что мне надо это закончить. Буду сидеть здесь всю ночь. А вы мне не мешаете.

Она вернулась к своему рабочему столу, натянула наушники плейера и, кивая в такт музыке и подпевая, начала аккуратно покрывать протез краской.

Временами поглядывая на лаборантку, Кцмбл делал вид, что моет жалюзи. Он потихоньку подвигался к месту, где находилась картотека. Убедившись, что женщина полностью погружена в работу, он незаметно проскользнул внутрь и стал тихо один за другим выдвигать ящики, пока не нашел то, что искал: фотографии пациентов с датами изготовления протезов. Он не стал брать досье: их были сотни, и ему пришлось бы потратить несколько недель, чтобы разыскать среди них нужное. Кимбл искал нечто такое, что он смог бы узнать сразу.

На верхней полке над металлическими ящиками он увидел журнал регистрации отделения протезирования. Затолкнув его и папку с фотографиями в пластиковое ведро для мусора, он посмотрел по сторонам и обнаружил, что лаборантки нет на месте.

У Кимбла было странное ощущение, что за ним следят. Сердце забилось учащенно. Он нагнулся над ведром и притворился, что ищет там что-то.

— Потеряли что-нибудь?

Он повернулся на каблуках и увидел, что женщина стоит рядом с ним с большой суповой чашкой в. руках.

— Да, вот уронил тряпку.

Он пошуршал бумагами в ведре, потом сделал вид, что отыскал тряпку, которая все это время лежала рядом с ведром, куда он и положил ее.

— Вот она, — он выпрямился, показывая тряпку лаборантке и моля Бога, чтобы рука не дрожала.

Она, казалось, тоже обрадовалась, находке и с энтузиазмом спросила:

— Вы любите «чили»? У меня здесь целая кастрюля. Я его хорошо разогрела.

Кимбл глубоко вздохнул с облегчением, и все его мышцы расслабились.

— Нет, спасибо…

— Ну, что ж, — она пожала плечами, — но если проголодаетесь, берите, не стесняйтесь.

Выйдя в коридор, Кимбл переложил папку и журнал из ведра к себе за пояс и натянул куртку сверху. Убрал ведро и швабру да кладовку и поспешил к лифту, поправляя документы за поясом, чтобы их не очень было заметно.

Когда двери лифта открылись, он услышал, что за ним вошел еще кто-то. Он обернулся и увидел женщину-врача, которая чуть не упала, из-за его стараний в коридоре. Он взглянул на ее личную карточку: Энн Истмен. Кимбл передвинулся в другой угол лифта, надеясь, что доктор Истмен не обратит на него внимания. Она уже говорила с ним, а если поговорит еще раз, то наверняка запомнит его лицо.

Они екали молча несколько секунд, и тут надежды Кимбла рухнули, когда Истмен мягко проговорила:

— Эй, как дела?

Ее голос был теплым, дружеским, совсем не такой, как раньше в коридоре, И Кимбл понял: он же видел, как она направлялась в отделение «скорой помощи», где, вероятно, работала — а это очень нелегкий труд. Постоянное напряжение в попытке спасти человеческую жизнь — иногда безуспешной — здорово треплет нервы.

Она, видимо, поняла, что была резка с ним, и сейчас пыталась быть любезной, чтобы как-то загладить вину.

Но он не мог позволить себе принять ее доброе отношение, ее дружбу, несмотря на до, что ее попытки заговорить с ним обострили, до предела его ощущение полного одиночества. Но для них обоих это небезопасно и поэтому он даже не взглянул на нее, а смотрел на указатель этажей и только бросил коротко:

— Нормально.

— Вы нашли табличку? — в ее тоне послышались нотки издевки, но она не укоряла, а только напоминала.

Он не смог сдержать улыбку и, искоса взглянув на нее, ответил:

— Да, нашел.

Ее губы скривились, хотя уголками она улыбалась,

— Вы назвали меня «стервой».

Он покраснел, отвел глаза и виновато пробормотал:

— Простите меня. У меня был плохой день.

— И у меня тоже, — сказала Истмен и усмехнулась.

Кимбл тоже улыбнулся; но с оттенком грусти, сожалея, что он не может позволить себе познакомиться поближе с этой женщиной. В ней было что-то такое, что напомнило ему Кэти Валунд — какая-то одержимость, настойчивость — а также и его самого.

Лифт остановился на первом этаже. Кимбл вышел и с ним вместе вышла Истмен.

— Вы работали в других больницах? — спросила она.

Он почувствовал, что разрывается на части. Ему хотелось поговорить с ней, позволить себе удовольствие побеседовать с доброжелательным человеком, но он знал, что вообще никогда не должен говорить с ней, видеть ее. Он должен как можно скорее избавиться от нее.

— Да, во многих, долгие годы. И здесь тоже, но давно; Не очень-то все здесь изменилось.

Коридор разветвлялся. Он намеренно пошел в другом направлении, махнув рукой, как бы показывая, что разговор окончен. Истмен казалась разочарованной. Она посмотрела ему вслед и подтвердила:

— Да, почти ничего не изменилось. До встречи.

На главком входе кто-то сунул ему в руку листок и пробормотал что-то насчет «семинаров здоровья» в больнице. Он машинально скрутил листок и засунул его в карман куртки и вышел в темноту улицы в одиночестве.

Кимбл добрался надземной до своей комнатенки, в подвале и провел несколько часов, разбирая фотографии пациентов, получивщих протезы в больнице округа Кук. Он отмечал, как делались крепления, соединения, электронные связки — все, что могло хоть как-то вывести его на след убийцы. Он понимал, что не может проверить досье на каждого калеку, который обращался в эту больницу — их было слишком много. Но ему нужно было хотя бы ознакомиться с терминологией, с тем* как отделение осуществляло обслуживание пациентов, и потом решить для себя, в каком направлении вести поиск. Когда ему удастся добраться до компьютера, времени будет в обрез, так что нужно точно знать, что искать и как.

Но было и еще что-то. Интуиция подсказывала, ему, что где-то был ключ к решению этой проблемы — глубоко в подсознании сидело нечто, что могло бы сразу привести к убийце, и тогда не будет необходимости просматривать всё эти сотни фотографий. Но что?

Весь день он рылся в досье с фотографиями. К вечеру, изнемогший от усталости, он поднялся и, осторожно ступая, чтобы не задеть снимки, разложенные повсюду на полу и на кровати, отправился в ванную. Там он намочил полотенце ледяной водой из-под крана, вернулся в комнату, лег на кровать поверх бумаг и накрыл лицо холодным полотенцем.

Мысль о том, что он упустил что-то важное, что-то лежащее почти на поверхности и все же никак не всплывающее в памяти, не давала ему покоя. Но пытаться силой вытянуть эту информацию из мозга бесполезно. Это он знал хорошо.

Нужно отключить раздражитель, выкинуть беспокойство из головы, расслабиться, дать себе возможность ни о чем не думать…

Холодная, влажная темнота настоящего отступила, и он опять оказался в своем доме: сердце бешено колотилось, рука сжимала что-то слишком холодное и упругое, совсем непохожее на человеческое тело… (Сердце вот-вот вырвется из груди — он тянет руку к чему-то огромному и бесформенному в темном углу. Хватает за руку. Дергает. Поворачивает с такой яростью, что может сломать кость. Внезапно сопротивление прекращается, рука свободно выходит из рукава. В темноте — еле различимое человеческое лицо, искаженное болью, а он в изумлении смотрит на протез в руках).

Дыхание Кимбла участилось под мокрым полотенцем. О» раньше не помнил этой болевой реакции человека, он тогда был слишком потрясен всем случившимся. Может быть» он еще что-то вспомнит, что поможет в поисках убийцы? Если бы только он мог все вспомнить…

Еще раз…

(Холодная, искусственная плоть. Кимбл тянет к себе. Сильнее! Поворачивает. Выкручивает. Такое чувство, словно что-то хрустнуло, рука подалась. Человек скривился от боли. В изумлении смотрит на Кимбла и потом бросается вниз по лестнице. Потом вдруг голос Элен. Это останавливает Кимбла. Но сейчас он заставляет себя не обращать внимания на ее голос, прислушивается к топоту ног бегающего по лестнице человека… Вот он внизу. Дверь открывается и хлопает…)

Кимбл стянул мокрое полотенце с лица и сел на кровати. Снаружи около дома хлопнула дверца машины; на тротуаре послышались быстрые шаги — почти бегом к дверям дома.

Он бросился к подвальному окошку. Все, что он увидел, это колеса. Заглянув выше, понял, что эти колеса принадлежат полицейской машине, стоящей с открытыми дверьми и работающим мотором прямо перед входом.

Кимбл согнулся словно от удара в грудь и, отскочив от окна с шумом выпустил весь воздух из легких. Инстинктивно он бросился к задней двери и уже было открыл ее; но тут увидел через грязное стекло, что на заднем дворе тоже стояли полицейские.

Задыхаясь, он рванулся к передней двери, но и там оказалась уйма полиции. Они готовились к атаке. Он беспомощно кружил по комнате, из груди его вырывались не то стоны, не то всхлипывания.

Здесь не было никакого колодца, никакого туннеля, ведущего на свободу. Все выходы перекрыла полиция.

Оставалось только ждать. Нервно обдумывая ситуацию, Кимбл гадал, застрелят они его или нет. Он не был вооружен, но откуда об этом знать полиции? Если он не будет двигаться, может быть, тогда они не начнут стрелять?

И тут вдруг он подумал: да нет же, ему как раз нужно двигаться. Если его отправят в тюрьму, он никогда не найдет однорукого. А он сейчас так близок к этому…

Не зная, как поступить, Кимбл ждал, обливаясь холодным потом, когда полиция ворвется в дом. Но вместо того, чтобы спуститься в подвал и вломиться к нему, полицейские протопали наверх и загремели над его головой.

Он засмеялся горьким, нервным смехом. Они ошиблись и рванули наверх. Может быть, ему удастся проскользнуть мимо…

Этажом выше раздались крики. Стук в дверь. Шум. Дверь открыли.

Кимбл заметил в окошке какое-то движение за задней дверью. Сын хозяйки выбрался во двор и замер, увидев там полицейских. Быстро развернулся и бросился в подвал, где находился Кимбл.

Он отпрянул, когда парень рванулся к двери, ко в это время его перехватили полицейские и потащили наверх.

Кимбл отодвинулся в темноту. Его не заметили. Он услышал шум схватки на заднем дворе и резкие крики и вопли парня, которого протащили вокруг дома к подъезду и затолкнули в машину. За ним последовала рыдающая хозяйка дома.

Кимбл дрожа прислонился к холодной влажной стене и закрыл глаза.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

— Расскажите-ка мне об одноруком, — попросил Джерард.

Он расположился в своем кабинете, напротив сидели Келли и Розетта, те двое инспекторов, которые допрашивали Ричарда Кимбла в ночь убийства его жены. Ренфро, и Бигс болтались поблизости и слушали. Беседа проходила в дружеской атмосфере. Джерард в основном молчал, так что Розетта и Келли чувствовали себя вполне свободно.

Тут вмещался Ренфро.

— Скажите, исходя из вашего первоначального расследования, вы могли бы предположить, что Ричард Кимбл вернется в Чикаго?

— У него здесь были друзья, — ответил Розетта;

Джерард молча наблюдал за ними и слушал. Пробор в прилизанных волосах Келли был сделан неровно. На его пунцовых щеках остался клок недобритой щетины, и седина блестела, когда на нее падал луч солнца. Верхняя пуговица на рубашке была расстегнута и галстук распущен. Джерард задумался: неужели и в своей работе этот человек так же небрежен? Розетта казался более аккуратным, но неактивным — слишком мягким. И, видимо, находился под влиянием Келли.

— А как насчет его. подружек? — спросил Бигс.

— Мы ничего такого не обнаружили, — ответил Келли.

Джерард уже больше не мог сдерживаться и подбросил бомбу об одноруком мужчине. Келли и Розетта посмотрели друг на друга; Розетта фыркнул.

— Ах, ну да. А вы сидели когда-нибудь на ветру во дворе, когда все насквозь промерзает? — спросил Келли самодовольно, что очень не понравилось Джерарду. — А мы вот как раз сидели именно там, когда Кимбл рассказывал об этом факте.

— В деле нет упоминания о расследовании этого факта, — холодно возразил Джерард. Именно поэтому он и пригласил их к себе.

Беззаботное выражение лица Келли сменилось на серьезное.

— А это потому, что не было никакой основы для расследования.

Его люди опросили более сотни калек и не смогли найти этого человека.

Джерард немного подвинулся вперед и вперил в Келли свой Взгляд.

— Вы хотите сказать, что вам не пришло в голову проверить эту версию?

Инспектор слегка поежился в кресле и, пытаясь оправдаться, ответил:

— Нет, не пришло. Потому что судебная экспертиза не нашла ни одного вещественного доказательства, указывавшего на существование этого однорукого. Все указывало на Кимбла.

— Спасибо вам обоим, — сказал Джерард подчеркнуто вежливо, тем не менее не пытаясь скрыть посаду. — Мы вас вызовем, если потребуется какая-то информация.

Кимбл понимал, что просматривать все досье пациентов, по очереди — бесполезное занятие. Ему нужно было добраться до компьютера в отделении протезирования, где хранилась вся информация. Но все же он надеялся выудить кое-что; из фотографий, чтобы сузить зону поиска. Его интуиция упрямо подсказывала ему, что ключ к разгадке лежит именно там. Но время шло, солнце уже садилось. Нужно было идти в больницу. Он поднялся, переоделся в форму уборщика и вышел, на улицу.

Он вдруг поймал себя на том, что пытается отогнать мысль о возможной встрече с Энн Истмен. Это было бы слишком рискованно. Ее нужно избегать, сказал он себе.

Кимбл явился в больницу и отметился у дежурного как рад к началу смены. Он взял из кладовки тележку для сбора мусора и направился по коридору к отделению протезирования. У дверей стояли двое полицейских и разговаривали; Кимбл сразу развернулся и зашагал в противоположном направлении к отделению «скорой помощи».

В приемном отделении «скорой помощи» царила суматоха. Врачи, санитары, сестры спешили туда. Кимбл заглянул через двойные двери и увидел в приемном покое около десятка каталок, которые выносили из машин «скорой помощи».

В динамике над головой прозвучало; «Доктор Клейнер-Файт, пожалуйста, пройдите в отделение «скорой помощи»… Доктор Чуджитаром, пройдите в отделение «скорой помощи»… Доктор Мороз, пожалуйста, пройдите в отделение…»

Как только полицейские уйдут у него будет прекрасная возможность проскользнуть в отделение протезирования незамеченным, пока все суетятся здесь. Но помимо его воли внимание Кимбла привлекла драма, разворачивающаяся в холле. Он: придвинул свою тележку к стене, чтобы не мешать провозить каталки, И подошел к дверям отделения..

Туда только что вошла Энн Истмен. Она не заметила Кимбла, быстро шагая рядом е санитаром, который катил перед собой каталку с маленьким мальчиком. Мальчик был в сознании, но глаза полны боли и страха. Истмен улыбнулась мальчику ободряюще, взяла его за руку и быстро спросила у санитара:

— Что случилось?

— Автобус свалился с моста, — ответил запыхавшийся санитар. — Еще по крайней мере человек двадцать должны привезти.

— А с ним что? — она кивнула на мальчика.

— Перелом грудины. Сейчас принесут снимок.

Истмен взяла историю болезни, прикрепленную к каталке и просмотрела ее, потом повесила на место и четким голосом скомандовала.

— Так, прошу освободить проход здесь, быстренько!

Санитары начали вызывать легко раненых из приемной в кабинеты. Двери опять распахнулись и в коридор вывезли новую партию носилок, и новая команда санитаров и врачей пришла в движение. Коридор наполнился стонами и криками. Истмен направляла санитаров с каталками, быстро двигаясь между истекавшими кровью людьми. Резко обернувшись, она вдруг заметила Кимбла, который пытался удалиться потихоньку.

— Эй, возьмите вот этого в интенсивную терапию.

Кимбл кивнул и повез каталку в холл к лифтам. Лежавший на ней мальчик лет пяти-шести тихо застонал, прижав руку к груди и дернулся от боли. Медсестра, пробегая мимо, положила еще влажные снимки прямо на грудь мальчику. Кимбл выгнул шею, чтобы разглядеть рентгенограмму повнимательнее. Ему очень не понравилось то, что он там увидел.

Мальчик опять застонал. Кимбл взглянул на него, улыбнулся и легко перешел к своей обычной врачебной манере общения с пациентами.

— Как дела, приятель? Что болит?

Мальчик посмотрел на него большими ясными глазами.

— Грудь. Грудь болит.

Кимбл обернулся и быстро оглядел коридор, потом нагнулся к мальчику и опытной рукой хирурга четкими и быстрыми движениями ощупал грудь и ребра.

— Здесь?

Мальчик кивнул, скривившись от боли. Кимбл снова просмотрел снимки, которые его очень обеспокоили. Перелом грудины произошел таким образом, что она давила на аорту.

Он вывез мальчика в холл, вызвал лифт и вкатил каталку в кабину. Быстро осмотрев надписи на кнопках, он вместо третьего этажа, где находилось отделение интенсивной терапии, нажал кнопку четвертого этажа — «Хирургия».

Когда дверь лифта захлопнулась, Кимбл взял историю болезни и быстро написал эпикриз.

А там, внизу, Энн Истмен в полном изумлении наблюдала, как новый уборщик изучал рентгенограмму больного. Он заинтересовал ее еще в тот вечер, когда она поскользнулась на мокром полу в коридоре и чуть не упала, и обратила внимание на то, с каким участием он смотрел на нее. В нем было что-то непонятное, какая-то таинственность, неуклюжесть и вместе с тем изящество, словно он чувствовал себя чужим в этой больнице и в то же время на своем месте. И еще Истмен ощутила в нем нечто трагическое. Его речь была слишком интеллигентной для простого уборщика. Она сделала вывод, что за всем этим скрывается какая-то невысказанная печальная история.

Мысль о нем одновременно беспокоила и привлекала ее. И в ту ночь периодически она возвращалась к ней в редкие интервалы между экстренными случаями. Потом стали подвозить раненых после аварии автобуса, и уже не было времени на размышления. Истмен увидела, как уборщик рассматривал снимки, потом нагнулся к мальчику и осторожно ощупал поврежденную грудь, в его движениях было столько уверенности и опыта, словно он был настоящим хирургом.

Она вытянула шею, чтобы из-за прибывающих санитаров с каталками увидеть, что он будет делать дальше, но он уже исчез. Один из санитаров позвал ее, и Истмен обернулась к новому пациенту, забыв на время об этом странном человеке.

— Держись крепче, — ободряюще сказал мальчику Кимбл, двигая каталку по коридору от лифта быстрыми шагами, даже, скорее, бегом. — Немножко покатаемся, а?

Лицо мальчика посерело от боли, но он все же реагировал на окружающую обстановку нормально, следил за мелькавшими дверями и лампами под потолком с каким-то странным вниманием, словно желая показать, что если бы не эта боль, ему было бы весело так кататься.

Кимбл понимал, что во многих отношениях он делает глупость. Он рискует всем: если догадаются, кто писал эпикриз…

Но никто не должен догадаться. Он-то хорошо знал работу больницы и понимал, что из-за суеты внизу сейчас и остроты ситуации у них не будет времени разбираться, чьим это незнакомым почерком сделана запись в истории болезни. Самое главное сейчас для всех было спасти людей.

И он тоже должен был спасти жизнь этого мальчика. Любой ценой. Чтобы его родители не услышали тех страшных слов, что услышал он почти четыре года назад: «Простите, все произошло так быстро. Когда мы его вытащили, было уже слишком поздно». Если бы он мог оградить мать от того, что пришлось пережить Элен в тот ужасный день в приемном покое «скорой помощи», когда она увидела смерть сына в горестных глазах Кимбла.

Нет. Мальчик выживет. Даже если бы ему пришлось объявить & своем присутствии здесь по больничному радио.

Когда они наконец добрались до входа в операционную, Кимбл напомнил себе, что он не имеет права входить сюда. Из дверей операционной вышел врач в голубом халате, на груда у него болталась маска. Кимбл остановил его к показал на мальчика.

— Этого только что прислали на операцию.

Хирург бросил критический взгляд на одежду Кимбла и поднял бровь.

— Похоже, что они сегодня задействовали весь персонал больницы.

Он взял историю болезни и снимки с каталки, и его лицо сразу помрачнело. Кимбл почувствовал облегчение. Это — опытный врач; он сразу разобрался в снимках и понял, что ситуация крайне серьезная. Мальчик был в надежных руках.

— Бесс! — крикнул хирург операционной сестре. — Этого немедленно в четвертую операционную!

Когда он обернулся, Кимбла уже не было.

А Кимбл уже спустился- на первый этаж, подхватил свою тележку и покатил ее к отделению протезирования. Вчерашняя дружелюбная лаборантка снова оказалась там- и снова в наушниках от плейера. Она помахала Кимблу, когда он проходил мимо. Он тоже махнул рукой, протолкнул тележку в застекленный компьютерный зал и закрыл за собой дверь. На всех стенах висели жалюзи. Кимбл опустил их, словно собираясь протирать пыль, потом быстро подошел к компьютеру и включил мониторе

Он не был программистом, но у него было достаточно начальных знаний, чтобы отыскать указатель программных досье.

Большинство названий файлов были непонятны ему: Первый: раздел, в который он вошел, был совсем не тог. Он вышел из этой программы и начал снова искать по меню.

И тут он наткнулся на файл под названием «демопоиск». Кимбл моментально напечатал его, экран был темным какое-то мгновение, потом появились слова:

ДЕМОГРАФИЧЕСКИЙ ПОИСК КЛИЕНТОВ ПО ПРИЗНАКАМ;

возраст

пол

цвет кожи

конечность (или что-то другое)

— Вот оно! — зашептал в восторге Кимбл и напечатал:

Пол: мужской

возраст: 35–40

цвет кожи: белый

конечность: правая рука.

дополнительные сведения: место соединения — середина плечевой хости

захват кисти…

Он задумался, вспоминая слова в показаниях судебномедицинской экспертизы:

«…захват по отметкам на шее убитой — 230 миллиметров, такой же точно размер у доктора Кимбла…»

Кимбл открыл глаза и допечатал:

225-235.

На экране появилась надпись:

ИДИТЕ

Буквы пульсировали зеленым светом, компьютер тихо гудел, ведя поиск. Потом появилась надпись:

ЧИСЛО ВОЗМОЖНЫХ КАНДИДАТОВ: 75

ВВЕДИТЕ ДОПОЛНИТЕЛЬНУЮ ИНФОРМАЦИЮ ДЛЯ УТОЧНЕНИЯ

— Семьдесят пять! — прошептал Кимбл. Видимо, программа включала сведения по всей стране. — Черт побери!

Он задумался немного и добавил вопрос:

МЕСТО ЖИТЕЛЬСТВА: ИЛЛИНОЙС

Компьютер опять начал просчитывать. Кимбл чстал и пошевелил планками жалюзи, делая вид, что он их протирает. На мониторе появилась новая информация, он вернулся к нему.

ЧИСЛО ВОЗМОЖНЫХ КАНДИДАТОВ: 21

Кимбл нахмурился: это тоже много. У него просто не было времени проверить всех этих людей. Джерард уже, видимо, у него на хвосте. Он устало потер глаза и попытался сконцентрироваться.

Должен же быть какой-то выход! Какая еще нужна информация, чтобы сузить поиск?

Он снова закрыл глаза, мысленно возвращаясь к той ночи: протез подался в его руке, отрываясь где-то у середины плеча. Человек, вздрогнув, уставился на него, потом выхватил протез у Кимбла и убежал с ним…

Интуиция твердила ему, что ключ именно здесь. Кимбл чувствовал, что он уже совсем близко к разгадке, и все же никак не мог ухватить ее. Однако он решил, что знает, где можно добыть ее.

Кимбл приподнял одну папку пальцем и выглянул в коридор. Пусто.

Напряжение в отделении «скорой помощи» спало. Всем раненым была оказана необходимая помощь. Тех, у кого были легкие ушибы, отпустили домой, более тяжелых отправили на операцию или в отделение интенсивной терапии, а потом в палаты.

Чувствуя себя полностью истощенной, Энн Истмен медленно шла по коридору, проверяя предписания, и заходила в палаты посмотреть, все ли в порядке.

Потом она поднялась в отделение интенсивной терапии, прошлась там, проверяя ситуацию и ободряя тех, кто ее мог слышать, и даже тех, кто был без сознания. Уже на выходе она остановилась: что-то было не так. Она нахмурилась, напрягая усталый мозг; и вдруг вспомнила мальчика с переломом грудины. Ее охватило неприятное чувство, словно кто-то умер. Это был мальчик, такой еще юный… Ей не хотелось в это верить, Мимо нее прошла сестра из этого отделения — Глэдис О’Мэли. Истмен тронула ее за плечо и тихим голосом, чтобы не нарушать атмосферу напряженного покоя в отделении, спросила:

— Глэдис, где мальчик, которого я направила сюда с уборщиком?

Она ожидала, что голубые глаза Глэдис затуманятся слезами, и вся сжалась, приготовившись услышать дурные вести, но Глэдис посмотрела на нее, будто не поняла вопроса.

— Какой мальчик?

— Мальчик… маленький. С переломом грудины.

Сестра обвела взглядом безмолвных больных, лежавших в палате, потом недоуменно поглядела на врача и покачала головой.

Его сюда не привозили.

Истмен вдруг вся похолодела. Этот уборщик казался таким достойным, интеллигентным человеком, и она доверила ему больного… В голове промелькнули ужасные картины. Может быть, он психопат и похитил мальчика? Нет, это невозможно. Он не способен на такое. От волнения он, наверное, не понял ее или, может быть, она была так замотана, что дала ему неверные указания? Нет, это маловероятно. Но если мальчика здесь нет, тогда где же он, черт побери?

Она резко встала, словно ее что-то толкнуло, и бросилась по лестнице в операционную. До четвертого этажа она добралась, уже еле дыша. Дэйв Дженсен, главный хирург, стоял около входа в операционную, хмурясь над какой-то историей болезни.

— Дэйв, — задыхаясь, бросилась к нему Истмен, — ты видел здесь уборщика?

Дэйв взглянул на нее, все еще думая о своем, и не сразу сообразил, о чем идет речь.

— Да, он привез мальчишку, — и он протянул ей записи с назначениями. — Это ты писала, Энн? Я не могу разобрать подпись…

Истмен уставилась на грамотно сделанную запись и назначение. Не было сомнения, что это писал дипломированный врач.

— Нет, не я, — ответила она и протянула ему бумаги. — Я видела…

Но Дженсен ее прервал, направляясь к операционной:

— Кто бы это ни написал, он хорошо знает дело, Мальчик был на волосок от возможного разрыва аорты.

Он захлопнул за собой дверь операционной. Истмен, раскрыв рот, смотрела ему вслед, потом перевела взгляд на историю болезни у нее в руке.

Кимбл крадучись вошел в просторную комнату, где хранились протезы: искусственные конечности свешивались с потолка, лежали на полках и в шкафах. Он отыскал протез руки, который начинался от середины плеча, и начал сгибать его в локтевом суставе.

(Чувство неживого, холодного под пальцами, ощущение сопротивления, когда он потянул, потом крутанул…)

Он запомнил, как протез действует. Затем с силой вывернул его в суставе еще больше. Так. Теперь рука была под необычным утлом — так же, как и тогда, ночью двадцатого января.

(Еще сильнее. В ту ночь он выкрутил ее изо всех сил и в темноте видел, как тот человек сморщился от боли, пока в конце концов он не дернул из последних сил в ужасе, ярости и отчаяньи — и рука оторвалась).

Кимбл крепко сжал губы и с силой повернул руку, как он сделал в ту ночь. Внутренние крепления в локтевом суставе треснули, потом оборвались, и предплечье вдруг обвисло.

Сжатые губы Кимбла растянулись в горькой, торжествующей улыбке. В ту ночь он сломал протез убийце.

Повесив испорченный протез на место, Кимбл быстро и бесшумно вернулся к компьютеру. На этот раз он сделал запрос о починке протезов в период с 21 января по 1 февраля.

Сработало! Вышли пять имен. Кимбл нажал кнопку «печать», включил принтер и посмотрел через щели жалюзи на лаборантку, которая ни на что не обращала внимания, слушая свою музыку.

Меньше чем через пять минут у него в руках был список. Он сунул его в карман и, не задерживаясь больше, вышел в коридор. Он даже не позаботился о том, чтобы поставить в кладовку свою тележку. Ему больше не надо было возвращаться в больницу округа Кук.

Навстречу Кимблу по коридору шла Энн Истмен. Он кивнул ей и собирался пройти мимо, но она загородила ему дорогу, уперев руки в бока.

— У вас какой-то особый интерес к рентгенограммам наших больных? — спросила она тоном, в котором звучали одновременно любопытство и негодование.

Кимбл почувствовал, как холодок пополз у него по спине, но не смутился.

— Что вы имеете в виду?

Она недоверчиво хмыкнула и сделала шаг вперед. Кимбл отодвинулся.

— Ладно-ладно, Я видела, как вы рассматривали снимки мальчика.

Кимбл запнулся, не зная, что придумать.

— Да, у меня такое хобби…

Он посмотрел в сторону выхода.

Было ясно, что она ему не поверила.

— А какое у вас еще хобби? Может быть, операции на мозге?

Она снова приблизилась к нему, и он опять отступил,

— Что вы хотите от меня?

Она выставила вперед подбородок и, глядя ему в глаза, завила:

Я хочу знать, как этот ребенок оказался в конце концов в операционной?

— Я здесь всего лишь убираю, — вяло ответил Кимбл. — Я сделал то, что мне велели,

— Все это чепуха! Кто изменил эпикриз?

Кимбл молча смотрел на нее и видел, как менялось выражение ее лица — сначала сомнение, потом подозрение — его молчание она истолковала как признание.

Она протянула руку и сорвала личную карточку с рубашки.

— Стойте здесь! Я вызываю охрану!

Он рванулся к выходу и оглянулся, лишь когда оказался у двойных дверей приемного' покря «скорой помощи». Только тогда он осознал, что она не бросилась за ним, а осталась на месте и лишь озадаченно смотрела ему вслед.

В ту ночь Джерард страдал бессонницей. Он лежал на кровати и таращил глаза в потолок, мысленно перенес на него карту обстановки в центре Чикаго, где красными кнопками были отмечены места появления Ричарда Кимбла. Правда, на этот момент их было всего два: железнодорожный вокзал и спортклуб Николса.

Этого, конечно, недостаточно для целенаправленного поиска. Но у Джерарда было предчувствие, — а предчувствие редко его обманывало, что Ричард Кимбл не просто так вернулся в Чикаго, что по логике вообще не имело смысла. Если Кимбл сбежал, чтобы просто скрыться, он должен был убраться как можно дальше отсюда, а не возвращаться в свои родные края, где его могли легко узнать.

Он либо был ненормальным, либо у него на то были серьезные причины. Джерарду довелось видеть глаза Ричарда Кимбла. Этот человек был в отчаянии, одержим какой-то идеей, но он ни в коем случае не был сумасшедшим. Он вернулся в Чикаго с одной целью — и Джерард был уверен в этом — чтобы найти однорукого убийцу.

Конечно, сразу возникает вопрос: зачем? На него было два ответа, и Джерард не мог решить, какой из них был верным. Первый — это то, что Ричард Кимбл был невиновен и хотел получить достаточно доказательств, подтверждающих вину однорукого.

Второй ответ был менее обнадеживающим, но казался более вероятным Джерарду: если предположить, что Кимбл был виновен в убийстве жены, он просто нанял для этого однорукого, и его возмутил тот факт, что этот человек убежал. И Кимблу пришлось самому отвечать за все. И он получил смертный приговор. И поэтому Кимбл вернулся в Чикаго, чтобы каким-то образом рассчитаться с ним.

Джерард мысленно отметил, что надо дать указание Пул скоординировать действия с Бигсом, Ньюменом и Ренфро и проверить все больницы, где есть отделения протезирования. Если у того человека был протез, должен же он был его где-то заказывать, и соответственно, об этом должны быть где-то сделана запись.

Конечно, если предположить, что он заказывал протез в Чикаго. Джерард вздохнул и потер уставшие глаза. Конечно, это было все равно, что искать иголку в стоге сена. Естественно, что защитники Кимбла отчаялись искать пресловутого однорукого убийцу. Информации было явно недостаточно для того, чтобы найти что-то определенное. Итак, это мужчина с белой кожей, средних лет — от тридцати до сорока пяти. Согласно показаниям Кимбла, рука оторвалась выше локтя. Если не найдется еще каких-то сведений, чтобы сузить круг поиска однорукого убийцы и выйти на Кимбла, то Кимбл первым доберется до него, сведет с ним счеты и удерет за океан.

Джерард вздохнул и попытался заснуть.

Сразу после полуночи его разбудил телефонный звонок. Он поднял трубку и охрипшим голосом ответил: «Джерард», потом откашлялся.

Голос Ренфро был бодрым до отвращения.

— Когда-нибудь слышали о доме номер двадцать три по Индул-серкл, инспектор?

Джерард повернулся на спину, закрыл глаза и потер переносицу:

— Да, симпатичное местечко. Я пил чай там на прошлой неделе, — он замолчал, потом сарказм из его голоса исчез. — Давай, выкладывай.

— Это адрес Ричарда Кимбла.

Джерард резко сел на кровати.

— Чудесное совпадение, — продолжал Ренфро. — Оказывается, сынка хозяйки дома взяли за торговлю травкой. Когда парня привели в участок, он чуть штаны не намочил, увидев расклеенные там портреты Кимбла…

Но Джерард его ухе не слышал. Он скинул простыню, отбросил трубку и быстро стал натягивать брюки.

Прошло меньше часа, когда Джерард спустился по лестнице в подвал, где жил Кимбл. Ренфро ухе был там. Ньюмен тоже. Он разглядывал фотографии и досье, разбросанные на узкой незастланной постели, а судебные медики обсыпали все порошком, проверяя отпечатки пальцев.

Ренфро ухмыльнулся:

— Могу даже предположить, чьи отпечатки мы здесь найдем. Я ухе говорил с хозяйкой. Она узнала Кимбла по фотографии и подтвердила, что он снимал у нее эту комнату. Так что у нас два свидетеля.

Джерард быстро оглядел мрачный тусклый подвал — это не составило, особого труда. Вся обстановка состояла из грязного ржавого рукомойника и унитаза в малюсенькой комнатке; шаткий столик у убогой кровати. Джерард подошел ближе к кровати, чтобы рассмотреть разбросанные снимки и бумага. Ньюмен отошел, чтобы не мешать.

Джерард одобрительно кивнул и спросил:

— Ну, как ухо?

И просто ощутил, как сузились от злости зрачки Ньюмена.

— Прекрасно, — коротко бросил он, не удостаивая своего босса даже мимолетным взглядом. Он как бы отгородил себя невидимой стеной, и это вполне устраивало Джерарда. Ньюмену понадобится такая стена, если он хочет выжить и стать профессионалом в своем деле — в этом-то и был смысл всех издевок и шуток. В свое время, где-то двадцать лет назад, начальники Джерарда тоже немало потрудились в этом направлении.

Джерард склонился над документами. На фотографиях были изображены протезы рук — одних только рук. Некоторые — с локтевым суставом и выше. Он почувствовал профессиональное удовлетворение, поскольку оказался прав: Кимбл вернулся в Чикаго, чтобы найти однорукого. И эти поиски как раз и наведут на его след помощников судебного инспектора.

Джерард потянулся к досье и вопросительно взглянул на эксперта, который закончил возиться с кроватью и выпрямился.

Заметив движение Джерарда, он кивнул.

— Можете взять. Только не путайте с теми, что мы еще не обработали, ладно?

Джерард поднял папку за уголки, открыл и начал просматривать, пытаясь найти ключ к решению проблемы. Там был снимок протеза руки со всеми параметрами.

— Мы уже просмотрели большинство снимков, — произнес Ньюмен у него за спиной. — Но там нет названия отделения или больницы.

Джерард нахмурился, продолжая листать страницы. Это, скорее всего было не досье на определенного человека, а какое-то общее руководство в помощь тем, кто занимался изготовлением и подгонкой протезов. Там не было сведений о пациентах, никаких имен или адресов, не было там и данных о повторных визитах. Единственное, что могло пригодиться, это фамилии на обороте снимков.

Джерард решил, что Кимбл схватил эти документы в спешке, боясь, что его могут заметить или застать врасплох, потом принес их сюда и, видимо, был разочарован… Или он искал что-то еще, помимо имени?

— Ну, что ж, придется просмотреть все эти бумаги, — сказал Джерард, пытаясь скрыть свое раздражение от того, что им вроде бы удалось так быстро подобраться к Кимбл, но ни на йоту не продвинуться в расследовании. — Мы начнем с фамилий, указанных здесь…

Он закрыл папку и аккуратно положил ее на прежнее место на кровать.

Тем временем Ньюмен тщательно просматривал стопку досье на кровати, проверяя, все ли они содержат одинаковую информацию. Джерард поднялся в ожидании, когда Ньюмен дойдет до конца. Под стопкой, прямо на одеяле, оказался сложенный листок бумаги.

— Вы проверили это? — спросил Ньюмен собиравшегося уходить медэксперта, но Джерард уже взял листок, развернул его и прочел:

СЕМИНАРЫ

ПО ВСЕОБЩЕМУ ЗДРАВООХРАНЕНИЮ

ОКРУГА КУК

Январь — месяц медицинского обследования женщин

Кимбл ехал из больницы надземкой. Выйдя со станции, он отправился пешком к своему пристанищу. Больше не стоит возвращаться в больницу — это небезопасно. Да и Энн Истмен наверняка сообщила о нем. Он, конечно, вернул бы всю документацию, поскольку и лаборантам и врачам эти данные были необходимы, но он больше не мог рисковать. Если у него будет время, он отправит все досье по почте.

Подняв воротник, чтобы хоть как-то защититься от ветра, он повернул за угол на Индоул-серкл, осторожно ступая по скользком тротуару. Меньше чем за квартал он вдруг остановился — какое-то животное чувство подсказывало ему, что рядом опасность.

Две автомашины последних моделей стояли у тротуара напротив его дома, а из окон его подвальчика лился свет, отражаясь на их стеклах и хромированных колпаках на колесах.

Кимбл часто задышал, выпуская пар в холодный воздух. Он сразу догадался, что эти машины принадлежали полиции, а одна из них — инспектору Дже-рорду. Но он не мог понять, как они смогли его здесь выследить. У Энн Истмен не было его адреса.

И вдруг его осенило: Истмен и больница здесь ни при чем. Это было связано с сегодняшним арестом сына хозяйки. Они, вероятно, привезли его в участок, а там кругом портреты Кимбла…

Он повернулся и быстро пошел прочь от дома.

На следующее утро Джерард шагал по коридорам больницы округа Кук в сопровождении Ренфро, Бигса и Пул и думал о том, что Кимбл ходил здесь менее двенадцати часов назад.

Трое его помощников суетились около санитара отделения «скорой помощи», энергично кивавшего, глядя на фотографию Кимбла, которую ему протянул Ренфро. Джерард допрашивал дежурного врача скорой помощи Энн Истмен. Это была молодая женщина, уставшая после дежурства, и на нее совершенно не действовал знаменитый Взгляд. Джерарду она сразу понравилась. Но все равно он ее так просто не хотел отпускать.

Он хмуро разглядывал личную карточку, на которой значилось: «Десмонд Хосе Руиз»» но на фотографии было лицо Ричарда Кимбла.

— Так. Человек, который выдает себя за уборщика, направляет больного на срочную операцию, и все» что вы делаете, эхо срываете личную карточку с его рубашки?

Он взглянул на Истмен и увидел, что «она тоже нахмурилась. Ясно, что ей все ото казалось глупым и ненужным и только отвлекало от более важной работа.

— Мальчик остался жив только благодаря тому, что он правильно действовал, — твердо сказала она.

— Так, еще одна заступница Кимбла…

Джерард размышлял, была ли у нее возможность ближе познакомиться с Кимблом. Истмен молода, привлекательна» а Кимбл, конечно, очень одинок. Она смотрела ому в глаза честным, открытым взглядом. И тем не менее Джерард очень внимательно следил за выражением ее лица, когда задавал следующий вопрос:

— Итак, вы, значит, не знали, что он сбежал по пути в тюрьму Менард, где он должен был находиться до приведения в исполнение смертного приговора?

Истмен дернулась и судорожно глотнула воздух. Ее ужас порадовал Джерарда.

— Он убил свою жену, — продолжал он и чуть не рассмеялся, видя ее неподдельное удивление. Теперь он мог быть уверен, что она не станет помогать Кимблу, если тот снова к ней обратится.

— Спасибо вам за помощь, доктор, — вежливо сказал он и направился туда, где прошлой ночью Кимбл возил каталку с раненым мальчикам. Он представил, как доктор Кимбл в форме уборщика продвигается во всей этой суматохе, стараясь не привлечь к себе внимания.

Он словно ощущал его там, чувствовал его запах и испытывал огромную досаду, что не может вот так протянуть руку назад, через эти двенадцать часов и схватить его.

И еще своим внутренним шором он видел, как Кимбл везет каталку по коридору, смотрит на стонущего мальчика. И в его глазах хирурга появляется это выражение…

Джерард тут же отбросил даже возможность такой мысли.

Ренфро закончил беседу с санитаром и подошел к Джерарду вместе с остальными помощниками, качая: головой..

— Не. могу ничего, понять… Если, бы я был Кимблом, зачем бы я стая болтаться в отделении «скорой помощи»? Здесь ведь полно полицейских.

— Он, видимо, любит острые ощущения, — предположил Пул, пренебрежительно оттопырив нижнюю губу.

Бигс задумчиво добавил:

— Может быть, его рана была серьезней, чем мы предполагали. Или качалось заражение и ему нужны были еще какие-то. медикаменты.

— Все равно неясно, почему он тратил время и повез мальчика, в операционную, — сказал Ренфро.

Джерард перестал их слушать, увидев проходившего мимо мужчину средних лет. Что-то в его фигуре, в том, как он держался, привлекло внимание Джерарда. Он сощурился и: отправился вслед, за мужчиной.

Рука. Левая рука выше локтя. Она висела как-то неестественно, и когда Джерард подошел ближе, он понял, что цвет кисти, выглядывавшей на рукава пиджака несколько отличается от цвета всей остальной ножи.

Он пошел за мужчиной дальше, пока тот не повернул направо и не остановился у двойных стеклянных дверей. Тут этот человек почувствовал, что кто-то идет за ним, и резко остановился.

Повернувшие к Джерарду, он спросил.

— Могу вам чем-нибудь помочь?

Джерард улыбнулся, глядя сквозь стеклянную дверь на надпись на второй двери: «Отделение протезирования», и искренне ответил:

— Спасибо, вы уже помогли.

А Кимбл в это время продолжал заниматься своим расследованием. Он провел ночь в дешевой гостинице, затем обошел окрестности в поисках бара, который подходил бы ему со всех точек зрения: там был телефон-автомат, мало народу (на самом деле только один пьянчужка, который тихо и методично надирался, сидя за обшарпанной стойкой), и был открыт с девяти часов утра. Кимбл прошел сквозь полоску солнечного света, в которой клубилась пыль, купил пива в баре, оставил его на стойке и пошел к туалету, около которого находился телефон. В этот раз ему повезло: рядом с аппаратом лежала телефонная книга всего Чикаго, и он нашел номера на все четыре имени по списку, а пятое узнал в справочном бюро.

Он начал обзванивать эти номера. Первый звонок он сделал некоему Реймону Джонстону. В телефонной книге значились три подходивших имени: Р.А.Джонстон и просто Рэй Джонстон. Реймонда не было. Он позвонил всем троим. «Р.А.» был Робертом. «Р.Д.» не захотел назвать своего имени, но хотел знать, кто такой этот чертов Реймонд. По третьему номеру к телефону подошла жена Рэя Джонстона, и Кимбл начал свой мудреный разговор:

— Алло, это говорит доктор Элвей из больницы округа Кук. Я проверяю документацию в отделении протезирования на имя Реймонда Джонстона… Я звоню по верному номеру?

— Да, — монотонно ответила женщина, — Рэй спит. У него грипп. Что вы хотите знать?

— Я просто хотел задать ему несколько вопросов о том, как действует его протез.

— Прекрасно действует, — ответила женщина. — Хотя Рэй говорит, что правый иногда не очень крепко держится.

— Правый? — с сомнением спросил Кимбл.

— Да. Левый действует нормально. Он с ним прекрасно справляется. Многие даже и не догадываются…

Кимбл посоветовал ей передать Рэю, чтобы тот обратился в больницу, если будут и дальше проблемы с правым протезом, и повесил трубку.

Так, этого можно вычеркнуть.

Затем он набрал номер, который нашел в справочнике на имя Костаса Милкиса. Не было сомнения, что тут речь шла не о правой руке. Однако Милкис был тяжело болен и уже полтора года прикован к креслу-каталке.

Вычеркиваем второго.

Третий: Мэтью Зелик.

Умер… Кимбл извинился перед скорбящей супругой, повесил трубку, вычеркнул из списка третье имя и уставился на два оставшихся.

Клайв Дрисколл и Фредрик Сайкс. Один из них был тем человеком, который убил Элен. Кимбл внимательно изучал эти два имени, словно по их написанию мог решить, какое было больше похоже на имя убийцы.

Он сделал глубокий вздох и набрал номер Дрисколла. Ответил мужчина.

— Алло, — сказал Кимбл, стараясь, чтобы всплеск адреналина не отразился на его интонации, — я хочу поговорить с Клайвом Дрисколлом…

— Клайва нет, — с подозрением ответил мужчина. — Это Джесси, его брат. А вы кто?

Кимбл пытался говорить доброжелательно-озабоченным тоном:

— Это Тед Райли из оргкомитета по встрече одноклассников. Трудно поверить, что прошло уже двадцать пять лет, и Клайв у нас в списках людей, с которыми невозможно связаться…

— Клайв в тюрьме. Полиция сказала, что он пытался утаить доходы…

В памяти Кимбла вдруг мелькнула картина: когда он с размаху ударил дверью по незнакомцу, то уви-

дел блеск металла и услышал стук чего-то твердого об дверь. Бросок за пистолетом…

Он выдавил из себя смешок,

— Серьезно? А где же он?.

— В федеральной тюрьме, в, следственном изоляторе. Знаете, около вокзала, в центре…

— Да, — ответил Кимбл без тени, иронии, — Я знаю. Спасибо.

Следующим он. набрал номер Сайкса. Безрезультатно. Сайкс, видимо, ушел на работу. Кимбл, положил трубку на рычаг и посмотрел на список с чувством растущего страха.

Убийцей был Дрисколл. Скорее всего. Однако Кимбл не хотел признаться себе в этом. Потому что, если Дрисколл — убийца, существовал только один способ добраться до него, и тогда Кимбла наверняка либо схватят, либо убьют.

И в то же время он понимал, что у него, нет выбора. С тем же гнетущим чувством он засунул список в карман и вышел на улицу, щурясь от яркого солнца.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Джерард стоял около монитора в компьютерной комнате в отделении протезирования, а Ренфро и Гул в это время, затаив дыхание, наблюдали, как лаборантка надевала на Бигса специальный демонстрационный протез. Это отделение было замечательным местом в больнице, с массой специалистов, занимавшихся тонкой, ювелирной работой, но Джерард лишь бросил взгляд на Бигса, который, надев протез, напрягал мышцы плеча и наблюдал с восторгом., как искусственная рука сжималась, среагировав на это его усилие.

В этот момент Джерард был слишком занят своими мыслями, чтобы уделить достаточное внимание чудесам науки и техники. Его догадка оказалась правильной: однорукий человек существовал, и Кимбл пытался разыскать его. А это означало, что теория Джерарда. о том, что Кимбл был одурачен профессиональным убийцей, заслуживала внимания.

В любом случае Джерард должен оказаться там первым. Но он не мог не расстраиваться из-за того, что существование однорукого не было плодом фантазии отчаявшегося убийцы. Кимбл говорил правду, по крайней мере, о существовании этого человека.

Заведующая отделением стояла рядом с ним, с гордостью наблюдая, как Бигс справлялся с протезом. Она была похожа на всех сотрудников этого отделения: бледная, в очках, с полной бесформенной фигурой и чувством полного удовлетворения и гордости за признание ее работы, которую она, видимо, очень любила. Ей, казалось, доставило бы гораздо большее удовольствие показать Джерарду отделение, чем отвечать на его странные вопросы.

— Повторите, пожалуйста, как мы все-таки можем найти подозреваемого, — снова спросил Джерард.

Заведующая повернулась к нему и, моргая ресницами за толстыми линзами очков, ответила:

— О-о…

По ее интонации было ясно, что у нее вылетело из головы все, о чем она сейчас рассказывала. Она взглянула на лаборантку в белом халате, сидевшую у компьютера в ожидании инструкции и добавила:

— Здесь в досье все очень понятно изложено, если вы знаете размеры человека, которого разыскиваете.

Джерард посмотрел на экран монитора. Для него там не было ничего ясного.

Перед тем, как обернуться к монитору, лаборантка улыбнулась ему, всем своим видом давая понять, что заведующая — полная дура, но та, конечно, ничего не заметила.

Лаборантка пробежалась по клавишам с поразительной скоростью, потом захлопала глазами, разглядывая данные на экране.

— У вас получился список из трехсот двадцати пяти белых мужчин.

Джерард подозвал Пул, которая ощупывала протез, надетый на Бигса, и бормотала что-то насчет реальности.

— Пул, — крикнул Джерард еще раз, и она взглянула на него с испугом, услышав свое имя. — Дайте мне описание убийцы, сделанное со слов Кимбла.

Пул вытащила папку из своей наплечной сумки и начала быстро просматривать записи.

— Человек без одной руки, — торопил ее Дже-рорд. — Не достает какой руки, правой или левой?

Пул пробежалась по строчкам и, не поднимая глаз, ответила:

— Правой.

Лаборантка ввела информацию. Монитор сразу дал ответ: появилась цифра 250.

— Возраст: от 35 до 45 лет, — читала Пул.

Пальцы лаборантки молниеносно сыграли аллегро на клавишах. Экран выплюнул цифру 117.

— Проживает в Чикаго, — добавил Джерард.

Теперь — 53.

Глядя на это число, Джерард задумался. Лаборантка вопросительно взглянула на него.

— А вы знаете место соединения?

— Локтевой отросток, — ответил Джерард.

Поймав ее озадаченный взгляд, Пул пояснила:

— Середина плеча.

Вышла цифра 20.

— Нам придется целую неделю потратить на проверку всех этих калек, сокрушенно заметил Ренфро и сразу замолчал, поймав взгляд Джерарда, явно говоривший, что ему не нужно указывать на очевидное.

Джерард, не спрашивая разрешения, поднял трубку с ближайшего аппарата, нажал кнопку свободной линии и набрал номер. Когда абонент ответил, он отдал указание:

— Стивенс, у меня есть список фамилий. Мне нужно проверить уголовное прошлое всех этих людей.

Кимбл стоял на тротуаре и смотрел на возвышающееся напротив огромное серое здание, один только вид которого вызывал учащенное сердцебиение и тошноту. Он заставлял себя дышать ровнее, чтобы хоть немного успокоиться.

По пути сюда он дважды останавливался у телефонов-автоматов, пытаясь дозвониться до пятого человека в списке — Фредрика Сайкса, но номер не отвечал.

Но все равно нужно действовать. Джерард наверняка уже вышел на его след и, вероятно, тоже захочет увидеться с Клайвом Дрисколлом.

Зажегся зеленый сигнал светофора и замигала надпись: «Идите». Кимбл глубоко вздохнул и пошел через улицу. Входя через раздвижные стеклянные двери в холл федеральной тюрьмы, он дал себе твердое обещание: если его узнают до того, как он доберется до Дрисколла и сможет опознать в нем убийцу Элен, он постарается сбежать, даже если это будет означать пулю в спину. По крайней мере, так быстро решится его судьба, и это лучше, чем снова быть схваченным и сидеть в тюрьме, ожидая приведения в исполнение смертного приговора.

А если он опознает Дрисколла?..

Мысль о том, что он вновь встретится взглядом с убийцей его жены, пугала Кимбла. Он не знал, что предпримет, что скажет. Он не был уверен, что сумеет удержаться и не бросится на решетку в дикой ярости.

Но нужно держать себя в руках. У него нет никаких доказательств. Пока нет. И ему нужно найти хоть какое-то подтверждение, прежде чем он осмелится обратиться в полицию.

Кимбл остановился около лифта, и, стараясь не выглядеть растерянным и неуверенным в себе, быстро просмотрел указатели этажей, потом нажал кнопку «вверх».

Один из лифтов подъехал сразу, в нем было около десятка полицейских, которые поднимались из гаража, расположенного в подвале. Кимбл с трудом поборол в себе желание броситься бежать и стоял асах вкопанный, пялясь на полицейских и размышляя, будет ли выглядеть подозрительным, если он пропустит этот лифт и подождет другого.

Наверное, будет. Там было достаточно места для двух и даже для трех человек. Один из полицейских придержал дверь для Кимбла и спросил:

— Поедете или нет?

Кимбл заставил себя войти в кабину и сразу повернулся лицом к двери: стараясь не думать о том, что у него за спиной целая орава полицейских. Он поднял глаза к светящемуся табло, где мелькали цифры этажей. Полицейский, стоявший рядом, обвел его взглядом и, зевая, отвернулся.

Лифт поднимался безумно медленно. Кимбл считал этажи по загоравшимся лампочкам на табло. Все вверх и вверх. Наконец лифт остановился на один этаж ниже того, который был нужен ему…

Надо же! Он, казалось, уже был у цели, как вдруг что-то звякнуло и кабина остановилась между этажами. Лампа под потолком замигала. Кимбл нагнул голову и постарался унять дрожь, охватившую его.

— Ах ты, черт! — простонал полицейский позади него. — Ну надо же, как раз сейчас…

— У кого-нибудь есть карты с собой? — пошутил другой.

Лифт вдруг дернулся и снова пошел наверх; на пятом этаже, где он остановился, громко звенел звонок. Двери распахнулись и Кимбл вышел в холл для посетителей, вдохнув «ароматы», которые он научился ненавидеть: пот, металл, отчаяние вместе со слабым запахом паленого белья из тюремной прачечной и томатного соуса из кухни.

Он встал в очередь к дежурному за еще одной посетительницей, молодой женщиной с заплаканными глазами, которая теребила в руках смятый носовой платок.

— Третья кабина, — пробурчал дежурный с неописуемой скукой в голосе; казалось, он выдавливал из себя слова, даже не задумываясь об их значении. — Руки на стекло не класть. Имейте в виду, что по правилам федерального суда ваш разговор может записываться на пленку. Следующий!

Последнее слово он произнес так быстро и монотонно, не отделяя от всей фразы, что женщина даже вначале не поняла, разрешили ей идти или нет. Потом она медленно повернулась и направилась к кабинам, пронумерованным сверху жирными черными цифрами.

Кимбл сразу же подошел к окну. Дежурный изучал бородавку на среднем пальце и, не отрываясь от этого занятия, произнес:

— Имя заключенного?

Это прозвучало так, словно он не спрашивал, а утверждал, но Кимбл сразу сообразил и ответил:

— Клайв Дрисколл.

Все еще не поднимая глаз, дежурный подал ему листок.

— Распишитесь здесь, напишите печатными буквами вашу фамилию, адрес и кем приходитесь заключенному.

Он нагнулся вперед и тем же самым тоном произнес:

— Два-ноль-десятъ. Дрисколл Клайв Р.

В квадратике под заголовком «имя» Кимбл аккуратно написал: Джесс Пулвер. И приписал адрес, который запомнил из телефонной книги. В графе «родственные связи с посещаемыми» он написал: друг. Затем протянул листок дежурному.

Тот взглянул на бумагу, потом опять на свою бородавку и промямлил:

— Будет через пять минут. Можете подождать в холле, — и кивнул на шеренгу стульев, стоявших вдоль противоположной стены.

Кимбл уселся на потертый дермантиновый стул с торчащими из сиденья пружинами и каждый раз опускал голову, когда кто-то проходил мимо. Прошло шесть минут, за которые Кимбл несколько раз порывался вскочить на ноги и броситься вон из здания. Но тут дежурный перегнулся через стойку и уныло произнес:

— Посетитель к Дрисколлу?

Кимбл встал.

— Седьмая кабина, — продолжил дежурный. — Руки на стекло не класть. Имейте в виду…

Но Кимбл уже не слушал. Он быстро прошел вдоль ряда стульев и остановился у кабины под номером 7, все время держа в голове образ убийцы Элен!…

Загорелый с темными вьющимися волосами, черными глазами, тянущийся к нему со злостью и удивлением, пытаясь выхватить протез…

Перед тем, как войти в кабину, Кимбл задержал дыхание, собрался и сделал шаг вперед, чтобы наконец оказаться лицом к лицу с Дрисколлом.

И тут же сник, словно из него вышел весь воздух. Дрисколл оказался маленьким, жилистым негром с беспокойными светло-карими глазами. Он сидел, положив перед собой руки на стол — одну настоящую, одну искусственную — и смотрел сквозь стекло на Кимбла.

— А это кто еще?

Не он! Кимбл отступил назад. Он пришел сюда, рискуя всем, а оказалось, что Дрисколл — совсем не тот, кого он разыскивает. Ему безумно захотелось оказаться как можно дальше отсюда, как можно дальше от Дрисколла, от этого запаха…

— Не важно, — пробормотал он, — я ошибся.

Подозрение на лице Дрисколла сменилось выражением безысходности.

— A-а, один черт. Побудь здесь несколько минут, поговори со мной немного…

Но Кимбл уже шагал по длинному коридору из холла для посетителей к лифтам, около которых болталась еще одна группа полицейских.

Он круто развернулся и пошел в другой конец коридора, где на дверях было написано: «Выход на лестницу».

Несколько телефонных звонков — и список Джерарда сразу сократился с двадцати до шести фамилий. Он поручил троих Пул и Ренфро, а Ньюмену и Бигсу еще троих. Естественно, что Дрисколла он проверил в первую очередь. Тот факт, что этого человека ждал суд за вооруженное ограбление, делал его кандидатуру самой вероятной из всех остальных.

В сопровождении Бигса Джерард прошел через центральный вестибюль федеральной тюрьмы и предъявил дежурному свое удостоверение федерального судебного инспектора.

— Нам нужно взглянуть на одного заключенного.

Тот кивнул в сторону лифтов.

— Пятый этаж.

Двое мужчин прошли к лифтам; лампочки на табло показывали, что все лифты стоят на верхних этажах. Ближайший — на одиннадцатом.

— Шиза какая-то… — задумчиво сказал Бигс, разглядывая табло. Один из лифтов спустился на девятый этаж и остановился там. — Человек рискует всем, чтобы найти однорукого, которого его защитники не могут найти в ходе расследования. Действительно, шиза и все!

Он взглянул на Джерарда, ожидая его реакции.

Джерард не отреагировал. Он знал, что Бигс и остальные только сейчас стали рассматривать возможность того, что Кимбл мог говорить правду. Но Джерард не хотел признать это.

— Шиза!

Верхняя губа Джерарда слегка скривилась, он повернулся и посмотрел в упор на Бигса.

— Я терпеть не могу этого слова. Ты не можешь говорить «глупо»?

Бигс отвел взгляд и снова посмотрел на табло, но в его взгляде Джордж прочел недоверие, и это ему не понравилось. Он снова нажал кнопку вызова, потоптался на месте и тихо выругался.

— Где туг эта чертова лестница?

Бигс удивился:

— Но ведь это на пятом этаже!

Джерард смерил своего помощника презрительным взглядом и бросил:

— Тогда жди здесь!

Не оглядываясь, чтобы проверить, последовал за ним Бигс или нет, Джерард направился к дверям с надписью «Выход на лестницу» и пошел вверх по ступеням.

От нетерпения он чуть ли не бежал. На площадке третьего этажа он перегнулся через перила, чтобы посмотреть, много ли народу поднимается вслед за ним. Очевидно, Бигс все-таки остался ждать лифта. Проскакивая пролет к четвертому этажу, он толкнул плечом человека, спускавшегося вниз.

Темноволосый мужчина в какой-то неопределенной, необычной одежде. Он спускался с опущенной головой, и Джерард не мог рассмотреть его лица. Но когда Джерард был уже на четвертом этаже, он вдруг резко остановился, встревоженный чем-то необъяснимым. Пул сказала бы, что он почуял добычу.

Джерард снова перегнулся через перила и увидел, как этот темноволосый мужчина быстро сбегает по спирали лестницы. Это мог быть кто угодно. Но инстинкт подсказывал Джерарду другое. Чтобы проверить свое предположение, он крикнул в гулкий колодец:

— Кимбл!

Все, кто шел по лестнице, из любопытства поглядели вверх на Джерарда. Все, кроме этого человека. А тот споткнулся, почти потеряв равновесие, но удержался и пошел быстрее.

Это неловкое движение подтвердило то, в чем Джерард уже был уверен. Он вытащил пистолет и бросился вниз по лестнице.

— Кимбл!!!

Человек пустился бежать. Джерард пошатался прицелиться, но не смог, и резко повернул к двери на третий этаж. Она неожиданно распахнулась, чуть не ударив его по лицу, и он столкнулся с полицейским, выходившим на лестницу.

Джерард схватил полицейского за плечи и заорал ему прямо в лицо:

— Федеральный инспектор! Немедленно сообщите по телефону своему начальству, что в здании опасный преступник. Выполняйте!!!

Он развернул ошарашенного полицейского и подтолкнул его обратно к двери, а сам снова бросился вниз по лестнице, прыгая через две ступеньки.

Подбежав к дверям запасного выхода, Кимбл почувствовал, что задыхается. Ему явно не хватало воздуха, но не от того, что он был слаб или плохо тренирован. Он никогда не испытывал подобного страха, даже когда оказался в ловушке — в перевернутом автобусе — и видел огни приближающегося поезда, или когда смотрел на ревущий водопад плотины Баркли, а ему в спину целился инспектор Джерард. Никогда! Потому что он никогда не был так близко к тому, чтобы найти убийцу Элен.

Одно только слово — его имя из уст Джерарда — вселило в него гораздо больший ужас, чем оглушительный визг тормозов надвигавшегося поезда. Но Джерард был гораздо более безжалостным и непреклонным, чем любой поезд.

Нет, Кимбл не мог умереть сейчас, ведь он был так близок к цели.

Когда он выскочил в вестибюль, двое полицейских в форме, стоявших около входа, увидев бегущего человека, вытащили оружие и бросились к нему.

Движимый инстинктом, Кимбл, задыхаясь, закричал:

— Там, на лестнице, какой-то человек размахивает пистолетом и орет!

Полицейские попались на эту уловку и бросились к двери на лестницу, рывком открыли ее и ринулись наверх.

Кимбл пошел обычным шагом, не позволяя себе бежать, но все же старался двигаться довольно быстро, ловко лавируя между людьми, идущими ему навстречу от входа. Стеклянные двери были уже недалеко; Джерарду же оставалось еще пробежать два пролета лестницы, да еще полицейские задержат его на две-три секунды… Если бы Кимблу удалось выбраться на улицу, он мог бы считать, что спасен…

Раздался душераздирающий вой сирены. Посетители рядом с Кимблом остановились, оглядываясь вокруг и не понимая, что случилось. Полицейские же знали, в чем дело, и начали вытаскивать оружие.

Кимбл рванулся к выходу. К его ужасу раздвижные двери, которые были открыты, начали медленно закрываться перед ним. Он сделал большой прыжок и проскользнул к дверям, успев просунуть в щель ботинок, и попытался раздвинуть створки пошире. Ему бы это удалось, но какой-то верзила, входивший с улицы, понял, что Кимбл пытается удрать, и налег на дверь, не выпуская его. Все остальные двери в вестибюле автоматически закрылись.

Кимбл напрягся и просунул ногу на всю ширину ступни в щель между створками. Здоровяк не уступал, но щель постепенно увеличивалась по мере того, как Кимбл напирал. Он просунул кисть, потом руку до плеча, потом ступню, коленку и все бедро…

Уже пролезла голова, и тут он услышал прорывавшийся сквозь вой сирены голос Джерарда сзади:

— На пол! Всем на пол!

Верзила отскочил на тротуар, предоставив Кимблу возможность самому справляться с автоматической дверью. Мотор жужжал, пытаясь сдвинуть створки и раздавить ногу Кимблу. Он с ужасом увидел, как все посетители бросились на пол, пока в вестибюле не осталась лишь одна возвышавшаяся над всеми фигура.

«Это меня не касается…»

Каким-то невероятным усилием; извиваясь, Кимбл протащил свои кости и тело сквозь эту невероятную узкую щель и, оказавшись на улице, бросился было вперед…

И упал. Дверь сдавила его ногу, как медвежий капкан. Он поднялся и, сжав зубы от боли, попытался все-таки вытащить свою конечность. Одновременно он умудрился разглядеть своего преследователя.

Джерард целился в него сквозь стеклянную дверь; пистолет был наведен на голову Кимбла.

Тот отшатнулся, дернулся и упал на тротуар, издавая какие-то приглушенные, отчаянные звуки загнанного животного. Одним глазом он смотрел, куда ему бежать, другим — пытался разглядеть, что делает Джерард.

А инспектор Джерард за стеклянными дверьми стал в боевую позицию на одно колено. Он находился так близко от своей жертвы, что глаза их встретились, и в них Кимбл прочел какую-то странную гамму чувств: холодный расчет, готовность убить преступника и в то же время сожаление.

«Это меня не касается…»

Вой сирены вдруг резко оборвался. Кимбл, царапая землю, пытался ползти, ничего не видя перед собой. Перед глазами плыли красные шары, а внутри них словно в далеком детстве вихрем крутились белые снежинки.

Джерард выстрелил. Семь раз за две секунды. Кимбл прижался к земле при первом выстреле.

В вестибюле закричали люди; их крики и хлопки выстрелов эхом отдались в большом калле и еще какое-то время висели в воздухе. Потом наступила мертвая тишина.

Джерард встал с колена и подошел к двери. С другой стороны треснувшего стекла Ричард Кимбл поднялся с земли, обернулся и замер, глядя на Джерарда. Какой-то момент они смотрели друг на друга. Джерард в недоумении разглядывал отверстия от пуль в стекле и даже потрогал их пальцем.

И тут, придя в себя и почувствовав прилив адреналина, Кимбл с новой силой дернул ногу и освободился от цепких створок. Дверь со стоном захлопнулась, и он бросился в поток машин на улице.

С внутренней стороны выщербленной стеклянной двери Джерард следил, как Кимбл пересек улицу и исчез в толпе пешеходов. Он начал в отчаянии барабанить по толстому стеклу.

— Откройте двери!

Сзади подошел Битс с пистолетом в руке. Джерард взял себя в руки, отступил от двери и встал рядом с ним, все еще глядя на улицу в том направлении, куда скрылся Кимбл.

Каблуком он наступил на какой-то твердый предмет необычной формы. Джерард нагнулся и поднял его — это оказалась сплющенная гильза. Шесть остальных тоже валялись рядом на блестящем полу.

— Пуленепробиваемое стекло, — не к месту сказал Бигс. Джерард ничего ему не ответил, только посмотрел в упор и отвернулся.

Стеклянные двери зажужжали — этот звук заставил Бигса вздрогнуть. Джерард следил, как медленно расползались их створки, но его жертвы уже нигде не было видно.

На чистом всплеске адреналина Кимбл мчался через город по адресу, указанному в телефонной книге на имя Фредрика Сайкса. Это оказался старый многоквартирный двухэтажный дом с отдельными входами в квартиры прямо с улицы. Кимбл зашел в пиццерию на другой стороне улицы прямо напротив дома и, набирая номер Сайкса, наблюдал за входной дверью. Он дал телефону отзвонить десять раз, потом повесил трубку и направился к дверям. Прежде чем выйти из пиццерии, он осмотрел улицу с двух сторон.

Она была пустынна; Кимбл вышел наружу и тут же остановился, заметив мужчину с двумя пластиковыми стаканчиками кофе, направлявшегося к стоявшей неподалеку машине. Сидевшая в ней женщина перегнулась через сиденье водителя и открыла ему дверь. Он протянул ей один стаканчик и стал садиться, но задержался на мгновение, чтобы поправить что-то на поясе.

Пистолет!

Мужчина уселся в кресло, захлопнул дверцу, и они стали медленно потягивать кофе, не отрывая взгляда от входа в квартиру Сайкса.

Кимбл повернулся и пошел к другом выходу из пиццерии. С одной стороны, присутствие полиции воодушевляло его: значит, Сайкса подозревают. Возможно, даже сам Джерард приказал следить за ним, а значит, он все-таки поверил в существование однорукого…

Кимбл сжал губы, размышляя: невозможно, чтобы пару часов назад Джерард пытался уложить его — ведь он же знал, что однорукий замешан в этом деле, не знал лишь, каким образом.

Хладнокровный сукин сын! Но он — последняя надежда Кимбла. Он настырный, и если убедится в невиновности Кимбла, то не успокоится, пока справедливость не восторжествует. Но Кимбл чувствовал, что его будет очень трудно убедить в этом.

Он отправился к дому Сайкса кружным путем по параллельной улице и подошел к нему со двора. Это была нелегкая задача, поскольку лестница начиналась в трех метрах от земли, и Кимблу пришлось взобраться на выступ у окна и, оттолкнувшись, схватиться за последнюю перекладину и с трудом подтянуться, используя остатки сил и адреналина. Он очень устал от бессонных ночей и физического перенапряжения в эти два дня. А недавняя борьба с дверью, казалось, вытянула из него последние силы.

Но сознание того, что Сайкс — последний из подозреваемых в списке, подгоняло его и буквально тащило наверх.

А если Сайкс все-таки не тот человек?..

Кимбл отогнал от себя такую мысль. На металлической решетке у окна Сайкса он остановился и, сложив руки «козырьком», заглянул через окно внутрь.

Свет не горел, в квартире никого не было. На кухне в раковине полно грязной посуды. Кимбл постучал в дверь черного хода и подождал с полминуты, потом постучал снова. Ответа так и не последовало.

Он отодвинулся от двери и посмотрел в обе стороны, чтобы убедиться, что на улице никого нет, потом кулаком ударил по стеклу.

Оно треснуло. Большой кусок стекла выпал внутрь и разбился на полу кухни, а один — маленький — провалился сквозь решетку и со звоном упал на тротуар внизу. Кимбл протянул руку к задвижке, отодвинул ее, открыл дверь и осторожно вошел на кухню, закрыв за собой дверь.

Преступление номер семь: взлом.

В квартире было тихо и темно. Он направился в гостиную, которая еще год назад показалась бы ему очень скромной, но по нынешним меркам была просто дворцом.

Камина в гостиной не было, мебель — хотя и удобная, но довольна потрепанная. Покрытый пледом диван со сложенным поверх него одеялом, старое раздвижное кресло, маленький телевизор на тумбочке.

Кимбл остановился возле столика у кресла, чтобы получше разглядеть фотографии в рамках, стоявшие на нем: девочка-подросток в спортивном костюме, улыбающийся мальчик в футбольной форме. Вид этих фотографий сразу убедил Кимбла, что он ошибся. Этот человек не мог быть убийцей: он был отцом семейства…

И тут на одной из фотографий он увидел мужчину около тридцати лет в форме чикагского полицейского. Он явно позировал для этого снимка. Человек на фотографии был напряжен, руки неестественно сложены на груди, но он не улыбался: видимо, аппарат щелкнул на секунду раньше, чем он того ожидал. И поэтому с фотографии он смотрел удивленно и немного растерянно.

Тот же самый взгляд был у него в ту ночь в доме Кимбла, когда оторвался его протез.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Дрожащей рукой Кимбл поставил фотографию на место…

В нем бушевало торжество, смешанное со страхом. У человека на снимке было то же лицо, фигура, те же черные глаза и темные вьющиеся волосы.

Наконец-то он нашел убийцу своей жены и это был Фредрик Сайкс. Теперь ему остается отыскать какое-то доказательство того, что Сайкс был убийцей Элен. Но какое? До настоящею момента он об эхом не думал. Может быть, потому что он не надеялся зайти так далеко?

Он вдруг засомневался и снова взглянул на фотографию. Человек на ней — без сомнения Сайкс, — но у него нормальные руки и ноги, никаких протезов. Правда, фотография, видимо, была десятилетней давности. Очевидно, с Сайксом произошел несчастный случай — он потерял руку и был вынужден уйти из полиции.

А может быть, Кимбл все-таки ошибается. Он с таким отчаянием искал убийцу жены, что без сомнения решил, что Сайкс и есть тот человек. Но ведь он лишь едва разглядел его в полумраке в течение секундной схватки. Да и произошло это год назад…

Еще не зная, что он должен искать, Кимбл поставил фотографию на столик и отправился через короткий коридор в единственную маленькую спальню. Обстановка в ней была спартанской: письменный стол, простой комод, двуспальная кровать с единственной подушкой на ней.

Какими бы ни были его отношения с кем-то раньше, сейчас Сайкс жил один. Кимбл открыл кладовку, комод… Когда он рылся в нижнем ящике, его рука нащупала между сложенными рубашками и джинсами что-то холодное и упругое…

(Искусственная рука под его пальцами, ощущение сопротивления, когда он потянул, потом поворот…)

Он вытащил протез руки, который был потерт местами и поблек. Но одна часть выглядела как новенькая. Из починки! Кимбл буквально упал на стул перед маленьким столиком и беззвучно заплакал.

Придя в себя, он начал методично осматривать ящики письменного стола. Там были коробки с карандашами, скрепки, круглые резинки, папка с финансовыми документами, но внимание Кимбла привлекли два конверта с фотографиями. Он вытащил их и стал внимательно просматривать.

Это были в основном фотографии детей — видимо, сын женился, и тут были запечатлены внуки Сайкса. Но Кимбла больше заинтересовали снимки Сайкса на каком-то пикнике. Он перекладывал их, заметив одну, где Сайкс был снят около огромной рыбины… и остановился. Просмотрел снимки снова.

Вот тут Сайкс стоял рядом с каким-то мужчиной, у большой рыбы, висевшей на крюке. Именно лицо второго мужчины — более молодого и одетого лучше Сайкса — заставило Кимбла вернуться к этой фотографии. Знакомое лицо. Кимбл попытался вспомнить, где он его мог видеть.

Закрыв глаза, он начал выискивать его в памяти, пока наконец не услышал мысленно голос Чарли Николса, перекрывавший другие голоса: «Ричард! Я только что видел кое-кого, кто хотел с тобой встретиться… Ричард Кимбл… Алекс Ленц… Алекс работает над новым препаратом РДУ90 в компании «Девлин-Макгрегор»…»

Точно! Кимбл открыл глаза, уставившись на загорелое, улыбающееся лицо. А голос его обладателя звучал в ушах: «Простите, мне кажется, мы пытались связаться с вами. По-моему, по поводу результатов биопсии, которые я вам направил…»

Еще один эпизод из той, самой ужасной ночи: ведущий хирург Фалави смотрит на Кимбла темными, усталыми глазами поверх зеленой хирургической маски, когда они пытаются остановить кровотечение у человека с пораженной печенью, который принимал препарат РДУ90.

И еще: ненавидящий взгляд Алекса Ленца — он-то думал, что его никто не видит — на Кимбла с другого конца зала…

Кимблу вдруг стало не по себе: он почувствовал, что стоит на пороге раскрытия этого дела. Он продолжал просматривать ящики стола. Из папки, полной счетов и платежных документов, он выудил стопку корешков чеков, закрученную резинкой. В правом верхнем углу стоял знак фирмы «Девлин-Макгрегор»

А в графе «Итого к выплате» значилось: оплата по четвертому уровню. Служба безопасности.

Кимбл осел на стуле, подавленный страшной догадкой.

Что, если смерть Элен не была случайной? Что, если это убийство было хорошо продуманным? И что, если Сайкс собирался убить и его тоже до того, как Кимбл сообщит о просчетах с РДУ90? Но вызов, на операцию от Тима Прайса спас ему жизнь. И если бы не эта операция…

Кимбл закрыл лицо руками и подумал: я бы тоже был убит…

Нет! Он выпрямился и отнял руки от лица. Нет, лучше он будет жить, несмотря на горечь и боль. По крайней мере, тогда Сайкс ответит за свое преступление.

Кимбл долго смотрел на стопку корешков от чеков, потом отправился на кухню, узнал в справочном номер и набрал его.

Позже тем же утром Джерард вернулся в свой кабинет и на маленькой встроенной кухне наливал себе уже шестую чашку кофе, вспоминая все сегодняшние события в здании тюрьмы. Дрисколл все же был самым вероятным подозреваемым, особенно с его историей вооруженного ограбления. Кимбл возвращался со встречи с ним, но Дрисколл утверждал, что он понятия не имел о Кимбле и зачем тот к нему приходил. Было похоже, что он говорил правду.

Были еще два подозреваемых, и за их квартирами Джерард приказал установить наблюдение. Он не знал точно, что теперь может предпринять Кимбл. Все зависело от того, был Дрисколл убийцей или нет. Естественно, Кимбл в ближайшее время не решится вернуться в федеральную тюрьму, как бы сильно ему ни хотелось расправиться с Дрисколлом. Возможно, Кимбл просто сбежит.

Джерард ругал себя за то, что не выстрелил Кимблу в ногу, когда у него была такая возможность.

Он слышал, как Ренфро рассуждал в кабинете Бигса в другом конце коридора:

— Согласен. Все это — какая-то шиза! Я имею в виду, он — дурак, что пошел в эту тюрьму. Полный дурак…

Джерард скривил губы при слове «шиза». Он поставил кофейник на плиту и вышел в коридор, готовый выплеснуть ушат желчи на Ренфро. Но в этот момент его секретарша Дженна вышла из кабинета с бледным от волнения лицом.

— На третьей линии Кимбл!

Джерард колебался полсекунды. Потом резко повернулся в сторону кабинета Бигса и заорал:

— Ренфро! Бигс!

Но оба инспектора услышали слова Дженны и выскочили в коридор. Они поспешили за Джерор-дом, который чуть ли не бегом бросился к технической комнате, расплескивая по пути кофе из пластикового стаканчика.

— Он сказал, что это он? — спросил Джерард удивленно.

— Может, это розыгрыш? — недовольно буркнул Бигс.

Джерард ничего не сказал. Он уже прикинул такую возможность. В то же время он не мог отказаться от беседы с Кимблом. Он влетел в комнату, поставил стаканчик с кофе на стол около телефона и кивнул оператору, который уже был наготове и только ждал знака. Джерард поднял трубку, и поиск начался.

— Джерард у телефона.

Кимбл не стал тратить время на представление.

— Вы помните, что я сказал вам в туннеле?

Джерард глубоко вздохнул и спокойно ответил:

— Вы мне сказали, что не убивали свою жену.

— А вы мне что ответили, помните?

Джерард все хорошо помнил, но сказал:

— Я помню, что вы целились в меня из моего пистолета.

— Вы сказали: «Меня это не касается».

Ренфро согнулся над сидящим оператором. С того места, где стоял Джерард, было видно, как бегают цифры на экране. Одна цифра вдруг застыла, и оператор что-то возбужденно зашептал Ренфро. Джерард расслышал что-то вроде «южная часть». Он не мог понять, почему Кимбл позвонил. Он считал, что хирург слишком расчетлив, слишком хитер, чтобы сделать такую глупую, бессмысленную вещь именно сейчас. Это была акция сумасшедшего, нуждающегося в публике. Может быть, Ренфро прав: этот человек, действительно, не в себе?

Но даже если и так, Джерард все равно продолжал подыгрывать, оттягивая время, медленно подбирая фразы. Чем дольше он продержит хирурга на связи, тем лучше.

— Ну, хорошо, Кимбл. Я не собираюсь разгадывать загадки здесь. Вас уже признали виновным, а я — лишь рабочая лошадка, которой платят за то, что она вас догоняет.

В комнату вошла Пул и стала рядом с Бигсом, следя за губами Джерарда. Джерард увидел, что на экране у оператора остановилась и вторая цифра.

— Он в районе «Пульмана», — тихо сказал Ренфро. — За пятнадцать секунд определили.

Кимбл, казалось, не спешил заканчивать беседу. Его голос был спокойным, неторопливым.

— А я вот хочу разгадать эту загадку, Джерард… И я нашел достаточно доказательств.

Глаза Джерарда расширились от этих слов. Видимо, это Дрисколл. Кимбл узнал его сегодня утром. Но если это так, почему он просто не вытащил пистолет и не застрелил его?

В комнату вошел Ньюмен и начал было что-то говорить, но остальные обернулись к нему, одновременно приложив пальцы к губам. Он сразу сообразил, в чем дело, и стал слушать вместе со всеми.

— Я надеюсь, ваш звонок означает, что вы сдаетесь? — спросил Джерард.

Кимбл замолчал. На секунду Джерард вдруг испугался, что он положит трубку, ведь он понимал, что Федеральный инспектор будет пытаться определить номер, с которого он звонит.

— Все не так-то просто получается, — голос Кимбла вдруг зазвучал устало. — Но поскольку это не ваше дело интересоваться такими вещами, я не буду утомлять вас деталями. Я просто хотел, чтобы вы знали об этом. А мне нужно еще кое-что выяснить.

Джерард сначала не понял смысла этих слов.

Кимбл не был сумасшедшим, не был дураком. Он делал все это, потому что у него что-то было на уме. Но по голосу было слышно, что он устал, смертельно устал. И если ему придется продолжить эту гонку, он предпримет отчаянный шаг.

Спокойно, с искренностью в голосе Джерард произнес:

— Вы теряете время, Кимбл. Чем дольше вы остаетесь на свободе, тем это становится опаснее.

— Спасибо за заботу, — тихо ответил Кимбл, — сегодня утром вы это хорошо попытались доказать.

Бац!

Джерард вздрогнул, поняв, что это был звук брошенной трубки.

— Вы не можете сами это делать! Кимбл! Кимбл!

Тишина. Но нет отбоя. Звук удаляющихся шагов.

Кимбл ушел, не положив трубку на рычаг.

Джерард прикрыл трубку рукой и взглянул на Ренфро.

— Где он?

Ренфро взирал на цифры на экране с неприкрытым изумлением.

— Черт возьми! Там же сейчас наша машина!

Стекло в двери, ведущей на пожарную лестницу, в квартире Сайкса было разбито. Видимо, таким образом Кимбл пробрался внутрь. Джерард обнаружил телефон на кухонном прилавке. Из трубки шли короткие гудки: Кимбл оставил ее рядом с аппаратом. Он, видимо, ожидал, что полицейские, которые вели наблюдение за квартирой, ворвутся с улицы, и поэтому ускользнул через черный ход и пожарную лестницу во двор.

Пул вошла в квартиру следом за Джерардом, изучая документы в папке. На кухне и около входной двери Ренфро с парой криминалистов снимали отпечатки пальцев, пытаясь восстановить картину.

— Имя владельца — Фредрик Сайкс. 4S лет. Бывший полицейский.

Джерард положил трубку на место. Один из медэкспертов, который был лет на десять старше Джерарда, обратился к нему:

— Инспектор, мы хотели бы, чтобы вы кое на что поглядели.

Джерард и Пул прошли за ним к маленькому письменному столу. Эксперт сел, вытащил стопку корешков от чеков, какие-то бумаги и пачку фотографий.

— Отпечатки пальцев Кимбла по всей квартире, — пояснил он. — Но больше всего их здесь.

Он вынул фотографии из конверта, разложил их на столе, выбрал одну и протянул ее Джерарду.

— Он просматривал всю пачку, но остановился на этой…

Джерард внимательно вгляделся в снимок. На нем были изображены двое мужчин и огромная рыба. Он попытался отгадать, почему именно этот снимок так привлек внимание Кимбла и что это могло означать.

— Покажите мне негативы, — попросил он эксперта. Тот протянул ему их. Джерард раскрутил ленту и посмотрел ее на свет, прищурившись.

— Одного кадра не хватает, — пробормотал он себе под нос, но так, чтобы было слышно и окружающим.

Передатчик в кармане щелкнул, и голос Бигса произнес через треск помех:

— Он идет…

— Мы готовы его встретить — ответил Джерард, Он вернул негативы медэксперту, но продолжал держать в руках фотографию.

Минуту спустя в квартиру вошел Сайкс. Джерард сунул фотографию в карман и встал вместе с Пул у кухонной двери в ожидании хозяина.

Сайкс, действительно, был одноруким, но ребята в отделении протезирования так хорошо постарались, что определить это было очень трудно, только если вы знали об этом заранее.

Это был крупный мужчина с грубыми чертами лица и темными волосами, ширококостный, но несмотря на это Бигс, который тихо следовал за ним, казался на полголовы выше. Сайкс остановился на секунду на пороге, открыв рот, затем резко двинулся внутрь, полный негодования и возмущения.

— Что здесь происходит, черт побери? Вы кто такие?

Джерард сделал шаг вперед и одарил его Взглядом.

— Ваш квартиру взломали, мистер Сайкс.

Сайкс со сжатыми кулаками так посмотрел на него, словно был готов броситься в драку. В нем было нечто такое, что Джерард часто видел на портретах разыскиваемых преступников. Какая-то жестокость. И Джерард вдруг пожалел, что Сайкс когда-то служил в чикагской полиции.

— Да? — прорычал Сайкс. — А ты что, полицейский?

— Моя фамилия Джерард. Я заместитель федерального судебного инспектора.

Это заявление произвело должный эффект. Сайкс сник, шагнул в смущении назад, желание драться у него сразу пропало.

— Сегодня утром человек, находящийся в розыске, по имени Ричард Кимбл звонил из вашей квартиры, — пояснил Джерард.

Сайкс заморгал глазами в недоумении.

— Ричард Кимбл? Я не знаю никакого Ричарда Кимбла.

Звучало достаточно убедительно, но не так, как у Дрисколла, Пул вынула фотографию из одной своей папки и сунула ее под нос Сайксу.

Тот закусил нижнюю губу и сдвинул в напряжении брови, разглядывая снимок.

— Погодите-ка… Это ведь тот врач, что убил свою жену. Он еще заявлял, что у убийцы был протез руки. Вы что же, хотите сказать, что он охотится за мной? — с глазах Сайкса мелькнуло нечто похожее на испуг.

Джерард ни на минуту не поверил в эту игру. Он чувствовал необъяснимую уверенность, рожденную интуицией, что Сайкс виновен. Сайкс был замешан в этом деле. Он пристально смотрел на бывшего полицейского, и в нем поднималась бешеная злоба, хотя тон его оставался вежливым, ровным, непроницаемым.

— А у него на это есть причина?

Сайкс быстро поднял на него глаза.

— Черт возьми! Что вы хотите этим сказать? Из-за этого, что ли? — и он поднял искусственную руку. — Послушайте, год назад какие-то люди приходили ко мне. Они задавали мне вопросы о той ночи, когда была убита женщина. И знаете, я вам скажу то же самое, что сказал им, — в его голосе снова послышалось негодование и злость. — Меня даже в городе не было в ту ночь. Я ездил по делам.

Джерард кивнул и прошел в гостиную. Там он взял со столика фотографии и начал их рассматривать. Сайкс и Пул последовали за ним. Джерард изучал снимок здорового Сайкса — с двумя нормальными руками — в полицейской форме, потом обернулся и спросил:

— А чем вы занимаетесь, мистер Сайкс?

— Охраной.

— Частной?

Сайкс покачал головой, внимательно следя за каждым движением Джерарда.

— Нет, я работаю на фармацевтическую фирму. Я обеспечиваю безопасность высшего руководства.

Джерард вытащил из кармана снимок Сайкса и другого мужчины рядом с рыбой и показал ее Сайксу.

— Не знаете, почему Кимбл мог интересоваться этим? — спросил он, внимательно следя за выражением глаз однорукого мужчины.

Сайкс быстро заморгал. Джерард понял, что сейчас он начнет врать.

— Нет.

Джерард положил фотографию на столик и заметил, как Сайкс проследил за его движением.

— Слушайте, — сказал он тоном, в котором снова чувствовалось нарастающее раздражение, — вы не возражаете, если я поговорю с полицейскими? Может быть, что-то пропало.

— Конечно, нет, — Джерард сделал широкий жест рукой. Когда Сайкс исчез в спальне, Джерард снова положил фотографию в карман и вышел из квартиры.

Бигс и Ренфро уже дожидались его на улице.

— Он дурачит нас, Сэм, — сказал Ренфро. В морозном воздухе его слова повисли струйкой пара над головой. — Если Кимбл искал именно этого парня, зачем ему нужно было звонить нам?

Джерард не ответил. Бигс следил за ним проницательным взглядом, в котором любопытство смешивалось с растущим сомнением. У него этот взгляд сохранился еще с того утра, когда Кимбл удрал из федеральной тюрьмы. Именно с тех пор, когда Джерард не справился со своими обязанностями.

Зимнее солнце светило им в спину и отбрасывало три четкие тени на асфальт под ногами. Джерард посмотрел на свою тень; она напоминала ему Кимбла: такая же неуловимая, все время на полшага впереди.

— Кимбл сказал, что попытается решить эту загадку. Значит, нам не нужно тоже этим заниматься, мы просто должны быть там, где он появится в следующий раз.

Он остановился и оглянулся на дом Сайкса, потом посмотрел на своих помощников.

— Пусть за ним следят. Я хочу знать о всех его передвижениях.

Из квартиры Сайкса Кимбл отправился к станции надземки и потом бесцельно ехал какое-то время, рассматривая город.

Сайкс. Ленц. РДУ90. Они все были связаны между собой и все связаны-со смертью Элен.

И еще все связаны с теми проклятыми отчетами Ленца о результатах биопсии, в которых не было отмечено никаких отклонений, в то время как они должны были показывать поражение печеночной ткани.

«… по поводу результатов биопсии, которые я вам направил…», сказал Ленц в тот вечер. Вечер 20 января. «Да», Кимбл слышал свой голос, «их было целых три».

Но после этого была еще одна больная печень, не так ли? Он сначала думал, что это просто ошибка в отчетах. Но потом, в ту самую ночь, он столкнулся с еще одним пациентом, который принимал препарат РДУ90 — и у этого пациента тоже была больная печень. И его он помогал оперировать Тиму Прайсу.

Его засадили в тюрьму, и он уже не видел результатов той биопсии — но он не сомневался, что они были такими же, как и предыдущие, то есть нормальными. И сколько еще пациентов, принимавших этот препарат, пострадало от болезни печени за последние несколько месяцев? И сколько из них умерло?

Ленц намеренно искажал отчеты, но почему?

Кимбл вышел на остановке недалеко от Чикагского Мемориального госпиталя и пошел знакомой дорогой к зданию медицинской библиотеки.

Все изыскания на компьютере заняли у него менее получаса, и он нашел то, что искал: статью в медицинском журнале, озаглавленную: «Фирма «Девлин-Макгрегор» ожидает баснословную прибыль от нового лекарства «провазик». Фармацевтическая компания собирается распродавать свои акции после выпуска нового препарата «провазик» — рабочее название РДУ90».

Кимбл оторвал глаза от статьи, убедившись, что убийство Элен не было результатом обычного бандитского нападения. Кто-то хотел убить его — Кимбла, а Элен попала под руку. Он отыскал проспект компании «Девлин-Макгрегор» и сунул его в карман пиджака.

Кимбл вышел на улицу и нашел стоявший в отдалении телефон-автомат, машинально набрал номер и потом даже удивился, что все еще помнит его. С трудом разобрав цифры номера автомата, он начитал их на автоответчик телефонной службы информации и стал ждать. Меньше чем через минуту телефон зазвонил. Он сразу поднял трубку и спросил:

— Ты можешь говорить?

— Ричард? — спросил Чарли Николс. Кимбл заткнул второе ухо пальцем: было очень плохо слышно, мешали какие-то голоса, словно Николс был на собрании. — Да, могу.

Николс говорил едва различимым голосом.

— Я в гостинице. Как дела?

Кимбл начал сбивчиво объяснять.

— Я нашел его, Чарли… Я нашел… человека, который убил Элен.

— Что-о-о? — прошептал Николс в изумлении и замолчал.

— Это все из-за лекарства, Чарли. Они пытались убить меня из-за лекарства.

— Кто?

— «Девлин-Макгрегор» и Ленц. Ленц отвечал за отчеты по РДУ90. Он знал, что я обнаружил побочные эффекты нового препарата. Это все Ленц.

Николс помолчал, на этот раз так долго, что Кимбл вдруг почувствовал приступ страха: может быть, Николс не верит ему, думает, что его обвинения безумны. Может быть, Николс и Ленц стали друзьями за это время, и Николс не хочет поверить в виновность Ленца?

В панике Кимбл хотел уже повесить трубку, когда наконец услышал голос Николса. Чувствовалась, что слова давались ему с трудом.

— Ричард… Ленц умер. Он погиб в автомобильной катастрофе прошлым летом…

Кимбл прижался лбом к холодному металлу телефонного аппарата и погрузился в бездну отчаяния. Ленц не мог умереть! Просто не мог! Как же тогда он сможет уличить Сайкса? Связать с ним смерть Элен…?

И вдруг он поднял голову, вспомнив тот момент операции, когда он говорил сестре: проследите, чтобы и Кэти достался кусочек…»

— Ты можешь доказать что-нибудь про этот препарат? — спрашивал его Николс.

— Мне нужна твоя помощь, — твердо сказал Кимбл. Позвони мистеру Рузвельту и скажи, что я к нему зайду.

В комнате для совещаний федерального инспектора собралась вся группа Джерарда, которую он про себя называл не иначе, как «бесстрашная четверка». Бигс, Пул, Ренфро и Ньюмен расселись за рабочим столом, на котором лежали досье, большая карта Чикаго и фотографии. Джерард стоял перед ними, сложив руки на груди, и одной потирал подбородок, словно учитель, раздумывающей над сложной задачей, которую он предложил классу. Джерард был в полном отчаянии из-за постоянных провалов его планов. Он уже несколько раз был близок к тому, чтобы схватить Кимбла, и каждый раз все срывалось — тот все время опережал полицию. Например, в окружной больнице, где он побывал за полдня до них, а в квартире Сайкса — меньше чем за час до того, как Джерард попал туда. Но самым неприятным было происшедшее в следственном изоляторе федеральной тюрьмы, где Кимбл был от них на расстоянии вытянутой руки, но сбежал, поскольку Джерард не сумел его остановить.

Он никак не мог понять, почему Кимбл специально навел их на квартиру Сайкса. И вся группа затруднялась дать какое-либо объяснение этому факту. Поэтому они все и собрались сейчас в кабинете, чтобы обсудить ситуацию и выработать план дальнейших действий.

Ренфро сразу бросился в бой, не дав Джерарду и рта открыть:

— Если бы вы были на месте Кимбла, для чего вы стали бы охотиться за одноруким калекой, который, как вы считали, убил вашу жену, а потом, отыскав его, не стали с ним сводить счеты, а позвонили бы в полицию?

По хмурым лицам остальных было ясно, что этот вопрос мучил и их тоже. Наступила гнетущая тишина. Никто не решался ответить.

— Чтобы сбить нас со следа?.. — начала неуверенно Пул.

Ньюмен издал нечто похожее на стон и недоверчиво цокнул языком. Она нервно обернулась к нему.

— Нет, ты подумай об этом. Все это просто уловка, чтобы отвлечь наше внимание от чего-то еще, что он замышляет. Он хочет, чтобы мы полностью поверили в версию с Сайксом, и тогда мы упустим…

— При условии… — задумчиво начал Джерард, поглаживая подбородок и разглядывая лежавшие на столе карточки с именами: Сайкс, Кимбл. — Что бы вы сделали, если бы были уважаемым и известным хирургом и вдруг решили бы убить свою жену? Как бы вы это осуществили?

У Бигса на лице отразилось сомнение. Такое выражение Джерард уже видел раньше в федеральной тюрьме, когда он засомневался в необходимости стрелять в Кимбла. Но Бигс тогда быстро отбросил колебания. Ведь он работал с Джерардом довольно долго и понимал, что такая нерешительность может оказаться смертельной.

— Я бы нанял профессионального убийцу, — сказал Бигс. — Эка невидаль!

Джерард сохранял серьезное выражение лица, но уголки его губ удовлетворенно поползли вверх.

Пул одобрительно кивнула, соглашаясь с предложением Бигса, и продолжала его мысль:

И представил бы все как неудачную попытку ограбления.

Ренфро наклонился над столом, опершись локтями в колени.

— А как бы вы его нашли? По телефонной книге?

— Может быть, через знакомых, — предположил Джерард и замолчал, давая своим помощникам возможность самим развить эту мысль… Он чувствовал у них прилив энтузиазма и был доволен, поскольку это помогло бы им преодолеть все сомнения в размышлениях о виновности Кимбла, и таким образом они будут готовы снова выйти на охоту за ним.

— А может быть, через какую-то компанию, с которой он имел контакты, — быстро добавила Пула.

Бигс кивнул.

— Да, какая-нибудь фармацевтическая фирма. У них есть служба безопасности…

Обычно бледный Ньюмен, слегка покраснев, добавил:

— В тот вечер, когда была убита жена Кимбла, они вместе были на благотворительном приеме в госпитале в пользу Детского фонда, который оплачивала фармацевтическая фирма «Девлин-Макгрегор». В этой же фирме работает и Сайкс.

Джерард одобрительно кивнул ему и бросил на стол карточку со словами «Девлин-Макгрегор». Ньюмен выпрямился на стуле, гордый тем, что шеф остался им доволен.

Бигс слегка нахмурился, Легкая складка легла между его бровей.

— Но Сайкс утверждает, что его не было в городе…

Пул развернулась к нему на стуле и подхватила:

— Да, и в отчетах компании указано, что он был в командировке…

— Это легко можно подделать, — перебил его

Ренфро, махнув рукой, словно таким образом хотел отмести все возражения. — Давайте предположим, что он все-таки не уезжал, что сделал свое дело. Все идет по плану, за исключением одной проблемы…

Ньюмен так энергично закивал, довольный тем, что наконец на равных принимает участие в обсуждении, что Джерард с трудом подавил довольную улыбку.

— Вместо того, чтобы представить все это как неудачную попытку ограбления, Кимбл оказывается за решеткой…

— И суд его приговаривает к смерти, — добавил Бигс.

— А наемный убийца выходит сухим из воды, — закончила мысль Пул и удовлетворенно откинулась на спинку стула.

— Итак, Кимбл возвращается, чтобы отыскать этого человека, — завершил рассуждения Ренфро.

Ньюмен начал было говорить, потом вдруг засомневался в чем-то, но все-таки выдавил из себя:

— А зачем ему это? Чтобы разделить ответственность? Его ведь все равно отправят в тюрьму. Что-то непонятно здесь. Если бы он хотел рассчитаться с Сайксом, он бы просто выследил его и убил.

Наступило молчание.

Ньюмен заговорил увереннее, пытаясь объяснить свою мысль:

— Я хочу сказать, неужели никто из вас не предположил, что он, может быть, и не виноват. Это как раз и есть разумное объяснение его поведения.

Никто не пытался ему возражать, потом Пул сурово произнесла:

— Его судили и приговорили к смерти…

— А ты что, судья? — прервал ее Ренфро. — Ты читала материалы по делу? Изучила все показания?

Джерард отметил про себя, что на лице Бигса, молча наблюдавшего за этой перепалкой, было выражение неуверенности.

— Нет, мы не видели всех материалов, — горячо вмешался Ньюмен, — но, может быть, и стоило бы… всем нам стоило бы их посмотреть.

Джерард прервал его.

— Мы здесь собрались не для пересмотра дела, — он повернулся к Ньюмену. — И позвольте напомнить вам, что нас никто не уполномочивал решать вопрос: виновен Кимбл или невиновен. Наше дело — его поймать. Ясно?

Он вовремя спохватился, чтобы не добавить: нас это не касается.

Ньюмен сжал губы, его глаза сузились и стали совсем маленькими. По выражению лица было видно, что он ничего не понимал, но тем не менее он ответил:

— Да, сэр.

— Ну, вот, — сказал Джерард удовлетворенно, — вернемся к нашему вопросу: почему Кимбл охотится за наемным убийцей? Он что же, хочет, чтобы и того тоже наказали, как здесь заметил Ньюмен? И что же, он действительно отправится в тюрьму? — он повернулся к Ньюмену, сидевшему с непроницаемым лицом. — Вы недооцениваете влияния нашего дорогого доктора. В этом деле его показания будут на одних весах с показаниями Сайкса. Кому бы вы поверили скорее?

Ньюмен вздохнул и расслабился, словно соглашаясь с таким ходом рассуждений.

— Ну, и что же Кимбл будет делать дальше? — спросил Бигс.

— Будет искать помощь, — предположил Ренфро.

Джерард бросил на стол еще одну карточку и взглянул на Ренфро. На карточке стояло: Николс. Ренфро кивнул. Вслед за ним закивали остальные трое.

— Ньюмен, — приказал Джерард, — проверь все телефонные разговоры Сайкса и Кимбла.

С этими словами он пошел к выходу и по дороге вручил Бигсу фотографию Сайкса и еще какого-то мужчины около большой рыбы, добавив: — Выясни, что это за парень.

Когда за Джерардом закрылась дверь, Бигс кинул снимок Ньюмену. Тот кисло посмотрел на него, потом снова на Бигса, который самодовольно ухмылялся, скинув с себя неприятное, нудное задание, и спросил:

— Почему мне всегда достается что-то самое «интересное»?

Телефон в гостиной Сайкса прозвонил один раз и замолчал. Сайкс никак не отреагировал, не подошел к аппарату. Он просто ждал. И когда — спустя тридцать секунд — снова раздался всего один звонок, он встал, подошел к окну и, отдернув немного штору, посмотрел на полицейских в штатском, сидевших в машине напротив дома.

Сайкс даже не гадал, кажется ему или нет, что за ним наблюдают. Полиция это или просто обыкновенные жители Чикаго… Он во время своей работы в полиции сам часто выполнял такие задания и мог легко определить и машину без каких-либо опознавательных знаков, и внешнее наблюдение. Он ведь работал в полиции шесть лет. Именно тогда он в первый раз убил человека — мальчишку, который украл сигареты в маленькой лавке и продолжал убегать, когда Сайкс приказал ему остановиться.

Сайкс выстрелил ему в спину. И вот тогда-то он обнаружил в себе талант к подобного рода делам. Даже когда он ушел из полиции, этот талант продолжал ему служить. В конце концов, убийство есть убийство — не важно, на чьей стороне ты стоишь, кто диктует правила.

Сайкс никогда не был небрежным в работе, никогда не нервничал — может быть, только в случае с Ленцем, но это был довольно трудный случай, поскольку они раньше были приятелями. Но, несмотря на это, он все равно сработал четко и быстро.

И вообще у него никогда не было проблем с такими вещами. Правда, вот с Кимблом с самого начала все пошло наперекос. Начать с того, что Кимбла не оказалось дома, а потом он в последнюю минуту появился и застал Сайкса врасплох. Тогда впервые за всю свою жизнь Сайкс запаниковал, и поэтому этого чертового Кимбла было невозможно взять. Из-за него Сайкс чуть не попался — и это его тоже напугало. Он больше не хотел связываться с Ричардом Кимблом. Никогда!

Но все обошлось. Кимбл получил приговор за убийство жены, а Сайксу полностью оплатили отпуск на Карибском море. И когда, через несколько недель он вернулся, все было в порядке.

А теперь, почти год спустя, Кимбл вернулся, и Сайкс опять начал нервничать. Он не чувствовал себя в безопасности даже в своей квартире. Ему было ясно, что Кимбл не успокоится, пока полицейские не придут и не заберут его.

Он больше не желал участвовать в этом. Он хотел убраться как можно дальше отсюда. Но около его дома болтались эти проклятые полицейские, а ему нужно было каким-то образом добраться до телефона-автомата, но ведь они и туда за ним последуют. Нужно было что-то придумать, причем быстро…

Сайкс опустил штору, взял со стола большой стакан, полный джина и поднес его ко рту. Но рука неожиданно дрогнула, и он пролил джин на рубашку. По комнате разнесся аромат можжевельника. Он чертыхнулся, йотом отпил несколько глотков из стакана, затем, поставив стакан на столик, поднял здоровой рукой трубку и, зажав ее между плечом и щекой, набрал номер пожарной охраны.

Дежурный ответил сразу.

— Пожарная охрана.

Все еще прижимая трубку к плечу, Сайкс подошел к дежурному столику, взял свой автоматический пистолет, левой рукой вложил его в правую и приладил глушитель.

— Я хочу сообщить о пожаре, — спокойно сказал он. — Нет-нет, не у меня. Горит квартира рядом, через две двери от моей. Номер 323 по Вабаш-авеню. Да, верно… Спасибо.

Он заткнул пистолет за пояс, повесил трубку, отпил еще несколько глотков джина и подошел к окну.

Через пять минут он услышал вой сирен. А еще через пару секунд две пожарные машины вывернули из-за поворота и остановились как раз рядом с домом, напротив стоявшей на другой стороне полицейской машины, полностью закрыв от сидящих там вид на его дом.

Сайкс улыбнулся, одел пиджак и вышел на улицу. Там сразу собралась толпа народа, подъехали патрульные машины, сновали пожарные.

Никем не замеченный Сайкс направился мимо всей этой суеты к телефону-автомату. Этот звонок должен был решить судьбу Ричарда Кимбла.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

К тому времени, когда Кимбл добрался до Чикагского Мемориального госпиталя, солнце, которое так ярко светило утром, скрылось за тяжелыми свинцовыми тучами, готовыми в любую минуту разразиться снегопадом. Никем не замеченный, он вошел через служебный вход и спустился по лестнице в морг, который располагался в подвале. Прежде чем войти, он на всякий случай постучал три раза в закрытую дверь.

Тяжелая дверь медленно отворилась, за ней стоял Рузвельт — сутулый, седовласый, улыбающийся. Рузвельт, казалось, всегда работал в госпитале и был бессмертным. И действительно он трудился здесь по крайней мере на два десятка лет дольше, чем кто-либо из сотрудников мог вспомнить. А еще никто не мог припомнить, Рузвельт — его имя или фамилия. Все называли его просто «старый мистер Рузвельт».

— Я очень рад снова вас видеть, доктор Кимбл, — сказал старик неровным пронзительным голосом и широко улыбнулся, показывая желтые от долгого употребления кофе зубы.

— И я тоже, Рузвельт. Давненько не виделись, — Кимбл тоже ответил ему улыбкой. Его переполняла благодарность, как в тот день, когда Чарли Николс сказал: «Что угодно… Если нужна моя помощь… Вот, возьми мое пальто…»

Рузвельт не постарел ни капли за тот год, что Кимбл отсутствовал, и выглядел также, как в первый день, когда Кимбл явился на работу в этот госпиталь. Но сам он хорошо понимал, что Рузвельт сейчас смотрит на человека, который заметно постарел.

Рузвельт придержал дверь сильной, хотя и костлявой рукой, а другой махнул Кимблу, приглашая войти. Кимбл быстро проскользнул внутрь, пока Рузвельт из-под очков осматривал коридор, чтобы удостовериться, что никто не видел, как Кимбл входил в морг.

Рузвельт взял Кимбла за локоть и повел вдоль каталок, на которых лежали завернутые неподвижные тела, мимо сверкающих металлических столов, где производилось вскрытие — в соседнюю комнату. Там хранились различные образцы срезов в больших холодильных камерах.

— Рузвельт, я просто не знаю, как вас благодарить, — сказал Кимбл.

Старик протестующе поднял руку, словно желая показать, что даже сама мысль об этом для него смешна.

— Я это делаю не для вас, доктор Кимбл. Я делаю это для себя, — он искоса взглянул на Кимбла и снова обнажил свои желтые зубы. — С вами было гораздо приятнее работать, чем с любым здешним хирургом, поверьте мне. Некоторые очень зазнавались и вели себя высокомерно, а вы всегда были любезны. Но с тех пор как вас не стало, все пошло по-другому.

С этими словами старик исчез в хранилище.

Через несколько секунд он вернулся с большим желтым конвертом и маленькой пластмассовой коробочкой.

— Это документы но РДУ90 и образцы, которые вам нужны, как мне объяснил доктор Николс. Я отложил их для вас сразу после его звонка.

Кимбл схватился за них.

— Спасибо, Рузвельт, — он взглянул на старика, и его сразу охватило чувство вины. Он думал, что у Чарльза Николса могут быть неприятности, если его обвинят в пособничестве. И вот теперь у старика тоже могут возникнуть сложности из-за него. Мысль об этом была невыносима.

— Послушайте, я хочу, чтобы вы мне кое-что обещали…

— Что угодно, доктор Кимбл.

— Если кто-то увидит меня… Если что-то случится… Вы не должны никому говорить, что вам звонил доктор Николс.

— Конечно, я ничего не скажу, — Рузвельт поправил очки указательным пальцем и посмотрел на Кимбла с легким негодованием, его глаза казались огромными за толстыми стеклами очков. — Это естественно. И я никому не скажу, что видел вас. Если уж я справляюсь с капризами студентов и требованиями наших врачей, то объясниться с полицией для меня не составит трудности…

— Я не об этом. Если что-то не сработает и они узнают, что я был здесь, вы должны будете сказать, что я заставил вас отдать мне образцы. Угрожал вам пистолетом, понимаете?

Рузвельт сжал губы и нахмурился.

— Обещайте мне, — повторил Кимбл мягче. — В противном случае, как вы тогда сможете мне помочь, если они отправят вас в тюрьму? Ведь помощь беглому считается преступлением.

— Я знаю, — глухим голосом ответил старик. — Но вы не беглец. Вы — самый любезный и самый приятный хирург, каких я только знал.

— Обещайте мне…

— Ну, хорошо, доктор Кимбл. Я полагаю, что мы не хотим доставить неприятности доктору Николсу, даже если с ним и не так приятно общаться, как с вами.

Кимбл хохотнул.

— Еще раз спасибо, Рузвельт.

Он повернулся и быстро пошел к выходу.

— Желаю удачи, — сказал ему вслед Рузвельт.

— Не забудьте о своем обещании, — обернувшись на ходу, повторил Кимбл.

— Не забуду, — Рузвельт подождал, пока шаги Кимбла стихли и дверь морга медленно закрылась, и добавил: — Черта-с-два.

Сайкс на такси доехал до станции надземки. В одиноко стоявшей телефонной будке он набрал по памяти номер, назвал вымышленное имя и номер автомата, потом повесил трубку и стал ждать.

Через две минуты раздался звонок. Сайкс поднял трубку. Не дожидаясь его ответа, голос в трубке выдал ему необходимые инструкции. Положив трубку на рычаг, он с наслаждением представил, как замечательно он проведет отпуск, за счет фирмы.

Кимбл быстро шагал по коридору к маленькой исследовательской лаборатории. Все шло по плану. Но он все-таки не мог справиться с ощущением вины по отношению к Чарльзу Николсу, Рузвельту, а теперь — к Кэти.

Если с кем-то из них что-нибудь случится…

Он попытался отогнать эту мысль, открывая двойные стеклянные двери, ведущие в крошечную лабораторию Кэти Валунд. С ними ничего не должно случиться, потому что он этого просто не допустит. А если такое произойдет, он не вынесет удара. В первый раз он почувствовал, что живет какими-то еще интересами, кроме тех, что у него были за этот жуткий, невероятный год. И впервые за все это время он понял, что его жизнь нужна не только для того, чтобы призвать Фредрика Сайкса к ответу.

Он открыл двери лаборатории и тихонько нырнул внутрь, притворив их за собой.

Кэти как всегда была с головой погружена в работу. Она сидела спиной к входу, наклонившись над электронным микроскопом. При виде ее знакомого потрепанного кожаного пиджака Кимбл улыбнулся, почувствовав искреннюю привязанность к ней.

Кэти повернулась, чтобы взять очередное стеклышко со срезом из стопки на столе рядом с ней, и Кимбл увидел ее профиль и еще что вместо привычной майки на ней была пестрая шелковая блузка.

Он тихо подошел и стал рядом. И когда она потянулась за новым стеклышком, он взялся за него с другой стороны и придержал рукой.

Кэти потянула к себе стекло, нахмурилась и отвела глаза от микроскопа, чтобы посмотреть, почему оно застряло. При виде Кимбла ее рот открылся и она вскочила на ноги.

— О, Господи! Ричард!

Она бросилась к нему на шею и так крепко сжала в объятиях, что он задохнулся, но тоже крепко обнял ее, чувствуя боль в глазах от с трудом удерживаемых слез. Такой несомненно радушный прием лишил его на время дара речи.

Он отодвинул ее от себя, не отпуская рук, и они так разглядывали друг друга, улыбаясь. Кэти не стесняясь утирала рукой глаза. ' '

— Зй, Кэт, — мягко сказал он, — я давал тебе кое-какие штучки год назад. Теперь вот хочу забрать…

Ньюмен сидел в своем крохотном кабинете, уставившись на фотографию Фредрика Сайкса, рыбы и еще какого-то незнакомца, и не мог ничего придумать. Он молил Бога послать ему хоть какое-то решение. После того, как он был захвачен

Копландом, ему больше не хотелось быть объектом для насмешек и бременем для всей группы. Он стремился доказать, что может быть полезным, и очень мечтал, если, конечно, такое возможно, найти разгадку всего этого дела.

Но вдохновение к нему не приходило. Он тупо глядел на двух мужчин на снимке. Было ясно, что они вместе отдыхали на пикнике, который устраивала фирма. Неизвестный мужчина был моложе Сайкса и гораздо лучше одет. Значит, он богаче Сайкса и не такой тип, чтобы общаться с бывшим полицейским. Судя по квартире Сайкса, едва ли можно было сказать, что он хорошо обеспечен и может позволить себе отпуск или какие-то развлечения. Конечно, можно предположить, что он — один из тех странных типов, которые прячут тысячи долларов в пластиковых пакетах по всему дому.

Но Ньюмен в это не мог поверить. Что-то подсказывало ему, что это был пикник, устроенный фирмой «Девлин-Макгрегор» — на мужчинах на фотографии были легкие куртки с символикой и названием фирмы. Он, конечно, мог показать этот снимок представителям фирмы и задать им все необходимые вопросы. Но его чутье говорило ему, что это была паршивая идея. Если кто-то еще в компании был связан с Сайксом в разных делах, то там навряд ли дадут верную информацию, да Ньюмен и не хотел, чтобы там знали о том, что полиция интересуется Сайксом.

Нет, он должен додуматься сам. Тем более, что опять же интуиция подсказывала ему, что ответ был прямо там, на фотографии. Именно на ней ключ к личности незнакомца. Что-то такое, что он уже подсознательно отметил, но никак не мог выйти на верное решение.

Он открыл ящик стола, достал оттуда увеличительное стекло и начал через него разглядывать молодого, хорошо одетого человека. Но особенного в нем ничего не было: на пальцах никаких перстней или колец, не было даже следа от кольца, если вдруг он долго его носил и недавно снял. Его кроссовки были самой лучшей фирмы — сто долларов за пару, последняя модель. Часы фирмы «Ролекс».

Ньюмен нагнулся еще ниже и начал чуть ли не носом водить по снимку. Ему очень хотелось отыскать решение и снасти свою подмоченную репутацию.

«Молния» на куртке этого человека была расстегнута, рукава закатаны — видимо, день был теплым. Из-под куртки виднелась спортивная рубашка, на левом кармашке которой был какой-то другой знак и буквы «Ч.М.Г.»

Ньюмен положил увеличительное стекло поверх фотографии и перевел взгляд на годую стену перед собой.

Ч.М.Г…. Ч.М.Г? Он где-то уже видел эти буквы недавно в связи с Ричардом Кимблам. «Ч> — вероятно, означает «Чикаго», а «М.»… — «медицинский»? — вслух рассуждал Ньюмен. — Чикагский медицинский…

И вдруг — как вспышка!

«Г.» — эхо «госпиталь»!

Чикагский Мемориальный — не медицинский — госпиталь, где столько лет работал Ричард Кимбл.

Ньюмен встал, вытащил фотографию из-под увеличительного стекла и «бросился в коридор.

— Инспектор Джерард!

Когда он пронесся мимо дверей другого кабинета, Бигс крикнул ему:

— Сэм пошел навестит Николса.

Ньюмен повернул обратно и влетел в кабинет к Бигсу. Тот сидел, положив вытянутые ноги на стол, хмурясь над своей рабочей картой. Ньюмен помахал фотографией перед его носом.

— Я знаю, где он работает!

Глаза Бигса расширились, он снял ноги со стола и встал.

— Ну да? Черт побери! Поехали!

Джерард наблюдал:, как Чарльз Николс вышел из конференц-зала гостиницы и направился к дверям холла и тут вдруг отпрянул, увидев ожидавших его Джерарда и Ренфро.

Можно было только восхищаться, как быстро он взял себя в руки. Только какую-то долю секунды в глазах его метался ужас, смешанный с желанием броситься бежать от них.

Но потом он быстро справился с собой, таи быстро, что Ренфро, казалось, не заметил его секундного замешательства. Доктор подошел к двум мужчинам и изящным кивком головы приветствовал их.

— Мистер Джерард, здравствуйте.

— Здравствуйте, доктор. Можете уделить мне несколько минут? — и Джерард повел подбородком в сторону опустевшего конференц-зала.

Николс согласно кивнул. Они втроем прошли в зал, и Ренфро закрыл двери. Николс смотрел на Джерарда с любезно-бесстрастным выражением лица. Слишком любезным, как показалось Джерарду.

Он подождал, когда к ним подойдет Ренфро, и вручил Николсу фотографию, где были изображены Сайкс, рыба и еще один мужчина. Николс посмотрел на фотографию, но никак не отреагировал.

— Мужчина слева — Фредрик Сайкс, — пояснил Ренфро, глядя через плечо Николсу. — Он работает в службе безопасности фирмы «Девлин-Макгрегор». Кимбл залез к нему в квартиру.

Николс покачал головой.

— Я не знаю его, — он вернул снимок Ренфро и, глядя на Джерарда, добавил: — Вы, по-моему, отчаялись его поймать, мистер Джерард. Я же говорил вам, что вы его не найдете.

Джерард уставился на него своим Взглядом, но ничего не ответил. Тут что-то было не так, на что он не мог точно указать пальцем, но у него не было сомнений, что Николс жжет. И ложь эта была какая-то холодно-отполированная, чтобы быть похожей на защиту друга. Здесь была нечто большее, чем обман.

— Доктор Кимбл не обращался больше к вам за помощью, не так ли? — спросил Джерард.

Николс даже глазом не моргнул, не отвел взгляд и не пытался ответить тем же немигающим выражением Джерарду.

— Нет. Кажется, мы уже говорили на эту тему. А теперь прошу простить…, — он двинулся к дверям.

— Доктор Николс, — тихо позвал Джерард, и Николс вдруг остановился не оборачиваясь. — А вы знаете другого человека на снимке?

И он еще раз протянул фотографию Николсу.

Николс медленно повернулся, еще раз взглянул на снимок и покачал головой:

— Я никогда его раньше не видел.

И ушел, закрыв за собой дверь. А Джерард некоторое время молча смотрел перед собой.

Устроившись в углу лаборатории, Кимбл пыхтел над списком имен больных, биопсию печеночной ткани которых он посылал Кэти. Ему все еще везло: Кэти сообщила, что эти образцы хранятся два года и только потом их отправляют в архив.

Но даже несмотря на это радостное сообщение, Кимбл чувствовал, что по мере приближения конца его поисков в нем растет паническое чувство. Что, если Ленц или Сайкс узнали о тех повторных запросах на биопсию печеночной ткани, которые Кимбл делал для страховки, отправляя их в лабораторию Кэти Валунд, и уничтожили их?

Нет, такое невозможно! Ни один человек, связанный с созданием «провазика» или с компанией «Девлин-Макгрегор», не знали о том, что он отправлял что-то Кэти для перепроверки, и никто даже подозревать его не мог, поскольку он делал это вопреки принятым правилам. Даже сама Кэти так была поглощена работой, что не придала значения таким странным методам и не спросила его об этом. Но когда первые подозрительные результаты биопсии вернулись от Ленца, Кимбл сразу начал параллельно отсылать образцы Кэти, чтобы подстраховаться на случай небрежной, как он думал, работы лаборатории Ленца.

В конце концов он сходил бы к Кэти и сверил ее результаты с результатами, полученными от Ленца, но… его жизнь резко изменилась, прежде чем он успел это сделать.

Перебирая карточки с именами пациентов, Кимбл неожиданно почувствовал себя вне времени, сторонним наблюдателем: он вернулся к своей жизни год назад и четко определил тот момент, когда его судьба вдруг резко изменилась.

Элен не должна была погибнуть. Ему следовало прийти сюда год назад, сравнить анализы и разоблачить Ленца и фирму «Девлин-Макгрегор». И тогда они с Элен были бы счастливы.

А вместо этого он — беглый преступник — стоял сейчас подле Кэти Валунд и всеми силами пытался отыскать какую-угодно улику, которая смогла бы оправдать его, восстановить его доброе имя. Так или иначе, но он оказался на той дороге, которая не имела с ним ничего общего, и на которую его не смели толкнуть.

Он вернулся к действительности и понял, что смотрит на стопку стеклышек, на которых было написано: «Р. Кимбл». Он схватил их и бросился к Кэти, сидевшей за микроскопом. Она отложила срез, который рассматривала — один из присланных Ленцем из опытной группы на предмет изучения «провазика» — и взяла образцы из рук Кимбла.

— Ну что ж, посмотрим, — пробормотала она и нагнулась над окуляром. — Гм…

Кимбл придвинулся к ней.

— Большинство этих пациентов были бедняками. Никаких сведений о них и их родственниках, никакого контроля после обследования и приема препарата. Кто может доказать, что они не обратились в госпиталь уже с больной печенью?

Пока он рассуждал, Кэти один за другим молча просматривала срезы. Морщинки у нее на лбу становились заметнее, пока она в конце концов откровенно не нахмурилась.

Кэти повернулась к Кимблу и, отодвинувшись от микроскопа, махнула ему рукой, приглашая посмотреть самому.

— Тот, что справа, — образец из присланных тобой. Там явная картина воспалительного процесса, да еще полно эозинофилов. Когда видишь все это плюс скопление желчи, то возникает классическая картина…

— … лекарственного гепатита, — закончил за нее Кимбл, поднимаясь со стула.

Она утвердительно кивнула.

— Я потрясена. А теперь посмотри вот на это…

Она достала срез из коробочки образцов Ленца и положила его под микроскоп, подрегулировала четкость, чтобы было лучше видно, и снова отошла, уступив место Кимблу.

— Согласно отчетам, это срез ткани той же самой печени.

Кимбл внимательно разглядывал образец. Разница между двумя срезами была очевидной.

— Абсолютно нормальная, — подтвердил он, выпрямляясь.

— Это явно срез с другой. печени, — сказала Кэти. — Ах, сукины дети…

Кимбл потер руками лицо, внезапно почувствовав безнадежность положения и усталость от слишком многих бессонных ночей.

Но как мы докажем, что именно их срезы взяты не от тех пациентов? Они ведь могут сказать, что это я специально подложил такие образцы, чтобы оправдаться…

— Ну-ка, смотри, — она снова отодвинулась от микроскопа, — видишь это небольшое поле разветвленных желчных протоков. Это комплекс фон Ма-енберга. Наблюдается лишь у двух процентов населения. А у Ленца такая картина на всех шести срезах.

Кимбл посмотрел на нее, от усталости сразу не сообразив, какая тут связь.

— Но это невозможно статистически.

Она улыбнулась во весь рот.

— А это потому, что все срезы взяты с одной и той же печени, — она положила руку ему на плечо. — Знаешь, мое предложение выступить в качестве твоего свидетеля остается в силе. Они попались, Ричард! Ты их подловил!

Кимбл вдруг обмяк и прислонился к стене, чувствуя, как две тоненькие ниточки в его судьбе внезапно сплелись в одну, еще прочнее, чем прежде, и он снова был там, где и с кем должен был всегда находиться.

А в это время Ньюмен и Бигс расположились в кабинете исполнительного директора по кадрам Чикагского Мемориального госпиталя Бетти Микопулос.

Она была тоненькой ловкой женщиной и вся кипела энергией, что раздражало Ньюмена. Рассмотрев внимательно через большие очки в черепаховой оправе фотографию молодого человека с буквами «Ч.М.Г.» на рубашке, она утвердительно закивала двум помощникам федерального инспектора.

— Да-да, знаю. Этот доктор работал здесь.

Лицо Ньюмена прояснилось, он моментально представил себя на почетном пьедестале: все его поздравляют с удачно проведенным расследованием, доказавшим невинность Кимбла, чью вечную благодарность он сразу же заслужит, несмотря на недовольство Джерарда. И он тут же получает повышение. Все ему аплодируют.

— Вы узнаете его? — с надеждой в голосе спросил Ньюмен, с трудом отрываясь от блаженного видения. — У вас есть его адрес в персональном досье?

Она вернула ему фотографию.

— Его фамилия Ленц. Он гематолог. Я лично с ним не знакома и не знаю, чем вам поможет его адрес. А помню я его только потому, что он умер прошлым летом.

Ньюмен сник и посмотрел на Бигса, его приятные мечты лопнули с легким мысленным хлопком — пуф! Мертвый свидетель мало чем поможет следствию.

Но Ньюмен не сдавался.

— А может быть, кто-то в отделении патологии знает что-либо о нем?

Микопулос неуверенно взглянула на большие часы на стене; Ньюмен повернулся и тоже посмотрел на них: было две минуты седьмого. За окном небо уже начинало темнеть.

— Ну, вообще-то уже поздно и вряд ли кто-то на месте, — задумчиво сказала она. — Но вы можете зайти в морг. Спуститесь в лифте в подвал и идите по указателям. Там есть один старик — мистер Рузвельт. Он работает в госпитале с незапамятных времен и знает все про всех.

— Благодарю вас, — подчеркнуто вежливо произнес Ньюмен, и они с Бигсом отправились к лифту.

Настроение Бигса упало, как только он услышал, что Ленц мертв. Ньюмен хотел сказать ему что-то ободряющее, но не смог ничего придумать. Они молчали всю дорогу в лифте и пока шли по плохо освещенным коридорам в морг, следя за указателями.

У входа в морг Бигс остановился, скривив губы.

— Как раз хорошенький визит перед ужином получится.

— Пойдем, — сказал Ньюмен с каким-то непонятным азартом. Он толкнул тяжелую дверь и… постарался явно не реагировать на открывшуюся им картину: какой-то сутулый старик перетаскивал обнаженный труп женщины с каталки на металлический стол. Он замер, удивленно посмотрев на вошедших Ньюмена и Бигса и держа мертвую женщину за ноги.

— Чем могу быть полезным? — наконец спросил он, закидывая ноги трупа на стол и подхватив тело подмышки, завершил эту процедуру.

Ньюмен пытался не смотреть на труп и не обращать внимания на другие завернутые тела, лежавшие на столах в этой большой комнате.

— Вы — мистер Рузвельт?

— Да, — ответил старик, стыдливо прикрыл мертвую женщину простыней, словно ему было за нее неловко, потом поднял на Ньюмена и Бигса желтоватые, водянистые глаза, казавшиеся огромными за толстыми стеклами очков в металлической оправе.

Бигс предъявил свое удостоверение.

— Мы из федеральной судебной, инспекции. Мы бы хотели узнать кое-что о докторе по фамилии Ленц. Он ведь работал здесь?

Глаза старика вдруг сузились в щелочку, и он холодно произнес:

— Ленц умер.

Ньюмен шагнул к нему и, пытаясь подражать вежливому, но устрашающему Взгляду, на который Джерард был мастером, сказал:

— Да, мы слышали об этом. Но мы хотели бы знать, был ли он знаком или встречался с неким доктором Кимблом.

Рузвельт отступил на шаг, быстро перевел глаза с Ньюмена на Бигса. Рот его открылся, и Ньюмену даже показалось, что он дрожит.

— Я…, — старик запнулся, — я не видел доктора Кимбла.

— Я вас спросил совсем о другом, — мягко произнес Ньюмен, но сердце его учащенно забилось. — Я только хотел знать, был ли доктор Ленц знаком с доктором Кимблом.

— Я… я не знаю, — теперь дрожь явно ощущалась даже в голосе Рузвельта. — Извините, я должен идти.

Он повернулся и бросился к выходу.

Бигс в два огромных прыжка обогнал старика и преградил ему дорогу.

— Мне кажется, вы обманываете нас.

Старик отвернулся с понурым видом к Ньюмену, который как ни старался, не мог скрыть легкой самодовольной улыбки.

Кимбл все еще сидел в лаборатории Кэти и читал отчеты Ленца, а Кэти в это время тщательно запаковывала обе стопки образцов. Он поднял глаза от папки с отчетами и гневно покачал головой.

— Они бы спокойно выкарабкались, если бы я не давил на них из-за этих анализов. А я бы не увидел этих больных, если бы не попросил ребят из моего отделения сообщать мне о случаях сильных кровотечений во время операций.

Он побоялся добавить: и если бы я не попросил сообщать мне о таких случаях, Элен была бы жива…

— Это все из-за больших денег, — сказала Кэти с горечью и сарказмом в голосе. — Какой-то идиот стоит на пути. Ну что ж, надо его убрать и его жену заодно, — она помолчала, потом спросила: — Но почему Ленц? Он вроде был не тем типом…

— Ты так думаешь? — Кимбл вынул проспект компании «Девлин-Макгрегор», который он утащил из библиотеки, и помахал им перед ее носом. — Он — один из владельцев патента. Поэтому он был заинтересован запрятать те образцы, которые присылал я, заменить их здоровыми и написать заключение о благополучном исходе… Вот так, все очень просто!

Кэти щелкнула крышкой коробочки, куда она сложила образцы. Кимбл вздохнул и снова стал просматривать отчеты Ленца, пролистывая папку до конца. Удивительно, но все последние документы были подписаны… самим Ленцем. Он в недоумении посмотрел на Кэти, которая подошла к нему с упакованной коробочкой.

— Кэт, когда умер Ленц?

Она пожала плечами, отдавая ему ящик.

— Прошлым летом… Не помню точно. По-моему, в августе. А что?

— Да то, что добрая треть отчетов и образцов, которые здесь описываются, подписаны после его смерти.

Он протянул ей открытую папку: подпись Ленца стояла на отчетах, датированных октябрем, ноябрем и даже декабрем. Кто-то воспользовался его именем.

Но даже после того как он произнес это вслух, ему было все же как-то не по себе. Это открытие казалось настолько ужасным, что не умещалось в голове.

С гнетущим чувством чего-то зловещего он раскрыл проспект фармацевтической фирмы «Девлин-Макгрегор» на первой странице. И оттуда, с фотографии, на него смотрел недавно назначенный в совет директоров фирмы доктор Чарльз Николс.

Кимбл резко поднялся, ничего не видя и потеряв дар речи, словно пораженный молнией. Он засунул проспект в сумку вместе с образцами и отчетами Ленца.

Кэти заметила перемену в выражении его лица и озабоченно спросила:

— Куда ты собираешься идти?

Его губы с трудом разомкнулись, и он тихо ответил:

— Навестить старого друга.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

В кабинете федерального судебного инспектора горел свет. Джерард сидел за письменным столом, уставившись в стену. На пороге появилась Пул:

— Звонит Ньюмен. Вторая линия.

В голосе Ньюмена было столько самодовольства, столько уверенности, что Джерард даже сначала не узнал его.

— Это Ньюмен. Помните, мы звонили вам в «Хилтон» и сообщили, что собираемся представить на опознание в Ч.М.Г. снимок Сайкса?

— И что?

— Кимбл, видимо, побывал здесь несколько часов назад. Нам точно назвали человека на фотографии. Это доктор Александр Ленц, гематолог в Чикагском Мемориальном госпитале. Он умер в августе прошлого года, а до того времени занимался исследованием и разработкой нового лекарственного препарата под условным названием РДУ90 для компании «Девлин-Макгрегор», — Ньюмен специально сделал паузу, чтобы его слова запомнились. — Сейчас Бигс беседует с неким мистером Рузвельтом, который работает в Ч.М.Г. Рузвельт видел Кимбла меньше часа назад.

— Куда он отправился?

— Старик не знает этого, но говорит, что Кимбл взял с собой образцы биопсии.

— Образцы биопсии?

— Да, из тех, которые брали у пациентов, принимавших новое лекарство. Направления подписаны доктором Чарльзом Николсом.

Джерард и Ренфро обменялись взглядами.

— Николс знал Ленца, — продолжал Ньюмен.

— Он прикрывал Кимбла, — быстро вставил Ренфро.

Джерард не удивился тому, что только что услышал. Все это было очевидно. Он вспомнил шикарный загар Николса, его великолепные волосы и зубы, прекрасную фигуру, когда тот рассматривал снимок Сайкса и Ленца.

«Никогда его раньше не видел…»

Николс так светился самодовольством и уверенностью, что Джерарду не удалось ничего определить. Он чувствовал тогда, что от него что-то ускользает, что-то определенно связанное с холодным высокомерием во взгляде Николса — именно то, что Джерард с самого начала ожидал найти на фотографии Кимбла. Но не нашел.

— Молодец, Ньюмен, — коротко бросил он. Стоявший рядом с ним Ренфро закатил глаза. Но в молчании на другом конце провода Джерард буквально слышал, как Ньюмен млеет от гордости. — Так, а где список телефонных разговоров Сайкса и Кимбла, о которых я просил?

— А-ах, да, сэр… Я доставлю их вам немедленно…

Джерард повесил трубку.

Кимбл пробирался через сеть подземных коридоров, которые были Известны только ветеранам госпиталя, и вышел наверх совсем неподалеку от станции надземки.

Солнце уже зашло, но небо еще не потемнело окончательно, а было серым из-за низких мохнатых туч. Снегопад не начался, но одинокие снежинки, холодные и мокрые, снова целовали его в щеки, пока он шел по территории госпиталя к станции.

При виде фотографии Чарльза Николса в проспекте компании «Девлин-Макгрегор» сердце Кимбла сжалось от тоски и гнева, оставив в нем тупую боль.

Он ошибался в Чарли. Так сильно ошибался!…

Кимбл потер лоб, пытаясь взять себя в руки и сосредоточиться. На платформе было много народа, его толкали со всех сторон. Бессмысленно винить себя: какая разница, был ему Николс близким другом или просто знакомым? Результат был бы тот же.

Но почему же тогда Чарли притворяется, что так хочет ему помочь? Давал деньга, одежду и даже устроил все так, что Кимбл смог получить образцы, которые служили непосредственным доказательством вины фирмы «Девлин-Макгрегор»?

Единственный логический ответ заставил Кимбла оглядеться по сторонам и прибавил» шаг. Поезд, идущий из центра, уже подходил к платформе, и ему пришлось пуститься бегом, чтобы успеть впрыгнуть в первый вагон.

В вагоне было почти пусто. Кимбл сел напротив какого-то мужчины, читавшего газету, и задумался. Ему необходима защита. Нужно обратиться в полицию. Но у него пока нет достаточных доказательств, связывающих Сайкса с убийством Элен. Все что у него есть — это несколько срезов, подтверждающих, что результаты исследования нового лекарства были подтасованы. А этого недостаточно, чтобы с него сняли обвинение в убийстве. Полиция просто не придаст этому значения.

«Это меня не касается».

Даже Уолтер Гутери, его собственный адвокат, не поверил в его невиновность. И когда Кимбла отправили в тюрьму, бесполезно было убеждать кого-то проверить Сайкса, Николса и «Делвин-Макгрегор».

Ему было необходимо найти какую-то связь между Сайксом и Николсом. А если нет, то…

Если нет, то он, видимо, так и будет скрываться до самой смерти.

В любом случае, он должен повидаться с Чарли Николсом, услышать правду из его собственных уст. Он должен доставить себе удовольствие встретиться с ним лицом к лицу. Ему нечего теперь терять.

Кимбл какое-то время смотрел перед собой, ничего не замечая, его взгляд блуждал по газете, которую читал мужчина. И вдруг его мозг зафиксировал то, что было напечатано маленькими буквами в самом конце первой полосы:

Кимбл в Чикаго

Кимбл отвел глаза и хотел быстро встать и выйти, пока мужчина переворачивал страницу. Но куда ему бежать? Сколько еще людей читают эту газету в поезде и сколько из них запомнили его лицо на снимке?

Он замер, увидев, что мужчина разглядывает его поверх газеты.,

Спокойно. Спокойно. Только не поднимать голову, успокаивал себя Кимбл, и не делать резких движений, тогда этот человек ничего не заподозрит. У него на фотографии борода, да еще он…

Человек напротив снова посмотрел на Кимбла, потом на первую страницу…

А потом поднялся и с наигранной беспечностью сложил газету и сунул ее подмышку. Кимбл поднял руку к лицу и отвернулся, а человек быстро прошел в следующий вагон.

Наверняка он пошел за полицейским. Кимбл посмотрел в окно: его остановка была следующей.

Буквально еще каких-то одну-две минуты… Только бы продержаться.

Он поднялся и прошел в середину вагона, чтобы было лучше видно что происходит в следующем.

Точно. Человек с газетой разговаривал с полицейским, показывая ему фотографию в газете и указывая на передний вагон. Полицейский поднял ко рту передатчик… И тут кто-то подошел из глубины вагона к Кимблу и стал перед ним, загораживая всю картину.

Кимбл нахмурился и шагнул в сторону, пытаясь не упустить того, что делалось в другом вагоне… и тут вдруг увидел в руке у человека, стоявшего перед ним, пистолет. Он поднял глаза: прямо перед ним зловеще ухмылялся Фредрик Сайкс.

Джерард сидел за столом и мрачно разглядывал карту Чикаго, когда на пороге кабинета с красными от бессонницы глазами появился Ньюмен с пачкой бумаг.

— Я принес вам список телефонных разговоров, босс, — сказал он усталым тоном и помахал бумагами.

Джерард, улыбнувшись про себя, отметил форму обращения — Ньюмен говорил ему раньше только «сэр». И этот новый, неофициальный тон появился, несомненно благодаря его уверенности в себе и из-за сдержанного поощрения Джерарда. В то же время в голосе Ньюмена слышались пораженческие нотки. Джерард пристально смотрел' на него, пока Ньюмен не отвел глаза и не ответил на немой вопрос начальника.

— Я проверил все звонки Сайкса Кимблу за последние два года, как вы просили, и не обнаружил ни одного, — сказал он разочарованно.

— Ну, ладно, — Джерард снова переключил свое внимание на карту. — Я просто на всякий случай хотел проверить.

Ньюмен не уходил. Джерард, почувствовав, что он еще в кабинете, повернулся и вопросительно посмотрел на него.

Ньюмен уныло вздохнул перед тем, как выдать информацию до конца.

— Но когда я проверял Кимбла… один звонок привлек мое внимание.

Несколько секунд лба молчали, потом Джерард тихо сказал:

— Кимбл звонил Сайксу.

Он привстал со стула и громко крикнул в коридор, так что Ньюмен даже подскочил от неожиданности.

— Ренфро! Свяжись с чикагской полицией! Пусть берут Сайкса!

Джерард снова опустился на стул и медленно откинулся на спинку — подальше от стола, от Ньюмена и от нежелательного разоблачения его мыслей.

— Когда, — спросил он скорее по привычке, чем действительно желая узнать.

— В ночь убийства жены. В семь тридцать из своей машины.

— Понятно, — медленно произнес Джерард. Он сомкнул пальцы и опустил голову на руки словно в молитве. Он представил себе фотографию Кимбла, сделанную в полицейском участке в ту роковую ночь, и почувствовал, что что-то исчезло, что он потерял способность правильно чувствовать ситуацию. Он вспомнил о своем постоянном нежелании поверить в невинность Кимбла и мысленно поздравил себя, не испытав при этом особой радости. Следивший за ним Ньюмен словно почувствовал^ колебания Джерарда и сказал:

— У меня все записи с собой…

Внезапная мысль вдруг поразила Джерарда. Он снова повернулся к двери и заорал:

— Пу-у-ул! Принеси мне протокол задержания Кимбла! Быстро! — он взглянул на обиженное лицо

Ньюмена и добавил: — Нет-нет, Ньюмен… я тебе верю.

Он думал, что его молодой помощник уйдет, но Ньюмен задержался у стола, следя за Пул, которая принесла требуемую панку и отдала ее Джерарду. Тот взял ее, раскрыл и принялся изучать. Тут в дверях появился Ренфро с напряденным лицом.

— Сэр…, — начал он неуверенно, голос его сорвался. — Чикагская полиция только что проверила квартиру Сайкса. Его нет дома. Они объявили розыск.

— Вот дьявол! — воскликнул Джерард. Его первым побуждением было немедленно начать действовать, но они не могли ничего предпринять, пока кто-нибудь не сообщит, что видел Сайкса. Он не мог точно предсказать, куда отправится Сайкс, но ясно было одно: где бы он ни оказался, Ричард Кимбл будет неподалеку.

Ренфро исчез так же быстро, как и появился. Ньюмен; который молча наблюдал за всем происходящим, тоже направился к выхода, но у дверей обернулся к Джерарду и сказал: недоуменно:

— Я просто не понимаю…

Джерард посмотрел на. него, ожидая продолжение фразы.

— Я не знаю…., — Ньюмен запнулся, посмотрел в коридор, словно смущался своих слов… — Я не могу…

Он замолчал: Потом внезапно решившись, в упор глянул на Джерарда е любопытством.

— У вас никогда не было предчувствия, инспектор. Очень сильного предчувствия, такого, что вы смогли бы все поставить, на карту?

Джерард кивнул, не расцепляя сомкнутых пальцев и не глядя на Ньюмена:

— Да. У меня бывали такие предчувствия.

— И они оказывались верными?

Джерард кивнул.

— Тогда я не понимаю. Я был уверен, что он невиновен… Может быть, я все-таки гожусь для этой работы, — сказал Ньюмен и вышел из кабинета.

Джерард молча смотрел ему вслед. Сейчас очень легко поддаться логике телефонных разговоров, легко забыть о взгляде Кимбла на снимке и признать, что все предчувствия были ошибочны. В конце концов, у них есть все доказательства, чтобы убедиться в виновности Кимбла.

И все же…

Джерард резким движением раскрыл папку с протоколом задержания Кимбла. Он не имел представления, что нужно там искать. Но он знал одно: там что-то обязательно должно отыскаться, иначе…

Да, Ньюмен прав. У него есть сильное предчувствие.

— Назад, — угрожающе прошептал Сайкс и махнул пистолетом. — Идите к дверям, доктор.

Кимбл повиновался, медленно отходя от Сайкса и подняв руки вверх, показывая, что он не вооружен. До следующей станции оставалось меньше минуты, но Сайкс отрезал последний путь к отступлению. Кимбл обернулся через плечо посмотреть, далеко ли еще до платформы. Сайкс перехватил его взгляд и сделал шаг вперед.

— Это моя остановка, доктор.

— Отлично, — ответил ему Кимбл. Странно, но он не испытывал никакого страха, лишь острую, всепоглощающую ярость. — Это и моя остановка тоже.

Он сделал еще шаг назад, к дверям.

В это время дверь, соединяющая вагоны, распахнулась позади Сайкса ж в вагон вошел человек в полицейской ферме, тот, с которым разговаривал мужчина с газетой, опознавший Кимбла.

— Кимбл, — тихо сказал полицейский, молодой стройный парень, широко раскрытыми глазами смотревший на беглого преступника. Пистолет в его руке слегка дрожал. Он обратился к Сайксу, стоявшему к нему спиной:

— Сэр, прошу вас, отойдите от него.

Сайкс резко обернулся и всадил четыре пули подряд в грудь полицейского, тот упал навзничь на сиденье.

В считанные секунды, пока Сайкс стрелял, Кимбл бросился к дверям, схватился за ручку стоп-крана и резко потянул ее на себя.

Пол под ним затрясся. Кимбл пытался удержаться на ногах, ощущая, как с оглушающим скрежетом тормоза под полом схватились с колесами. В соседнем вагоне с полок полетели шляпы, портфели и сумки, люди попадали на пол в проходах. Сайкс отлетел спиной к Кимблу, пистолет выпал из его руки и заскользил по полу к телу раненого полицейского.

Кимбл бросился за ним, но Сайкс, резко поднявшись, ударом в живот отбросил Кимбла к стене, но тот быстро вскочил, дал Сайксу «под дых» и снова бросился за пистолетом 38-го калибра…

«Какой у него был пистолет?

Мне кажется, это был пистолет 38-го калибра… Я видел его всего несколько секунд…»

…направил его на Сайкса, другой берясь за пистолет полицейского.

Сайкс обнажил два ряда желтых зубов:

«Давай-давай. У тебя не хватит духу!

Кимбл поднял пистолет, рука его слегка дрожала, он облизал губы и сделал шаг, потом второй к Сайксу. Теперь в голову Сайкса целились оба дула. Кимбл смотрел на Сайкса, и перед его глазами вдруг возникла картина: он отнимает вялую руку Элен — всю в крови — от раны на голове, и его взору открывается разбитый череп и серая масса мозга в ране…

Рот Сайкса раскрылся, когда оба пистолета оказались около его лица. Он уставился на Кимбла и, увидев его горящие безумием глаза, задохнулся от страха.

Палец Кимбла плотно лежал на курке пистолета Сайкса. Вот здорово было бы застрелить этого подонка из пистолета, которым он убил Элен…

Он чуть не выстрелил, но в последний момент опомнился и вмазал Сайксу рукояткой по лицу. Кровь брызнула у того из носа, капли ее попали на Кимбла. Он заскрипел зубами, потом губы разошлись в зловещей гримасе. От злости на себя и на Сайкса Кимбл ударил его еще раз, но, несмотря на ярость, он профессионально выбирал места, которые меньше всего можно было повредить, особенно избегая попадания в висок.

Сайкс взвыл и отшатнулся, вскидывая руки в попытке защитить себя от ударов. Кимбл двинул его еще раз.

И еще. И еще. Сбил с ног, и они покатились по полу вагона. И снова удар. И еще один. И вот Сайкс без сознания, скорчившись, лежит в углу вагона.

Кимбл засунул пистолет Сайкса за пояс, быстро вернулся к лежавшему без чувств полицейскому и пощупал пульс. Сердце не билось. Он так и думал, еще когда Сайкс всадил все четыре пули в молодого парня. Он вытащил из-за пояса полицейского наручники и ключи, подтащил Сайкса к мертвому и скрепил их руки наручниками, а ключ положил в карман.

Он уже собрался бежать, но остановился на секунду над бесчувственным Сайксом, приподнял за вьющиеся темные волосы его голову и горько прошептал:

— С Элен все было проще, да? Ты пропустил свою остановку…

И отпустив голову Сайкса, бросился к началу вагона, держа в обеих руках по пистолету. Поезд стоял почти у самой станции. Два первых окна оказались над платформой. Кимбл вскочил на сиденье, выбил ногой стекло и выбрался наружу.

В своем ярко освещенном кабинете Джерард тянул уже двенадцатую за день чашку кофе, изучая материалы допроса Ричарда Кимбла, который проводил Келли и Розетта в ночь 20 января.

Он уже начал было поддаваться тому же отчаянию, которое охватило Ньюмена, начал убеждаться в виновности Кимбла — в конце концов. И все же… что-то заставило его продолжать читать. Он упрямо искал какую-то мелкую улику, подтверждающую, что его предчувствие было верным, какой-то мелкий, незначительный факт, на который никто не обратил внимание раньше.

Джерард прочел сорок страниц допроса на одном дыхании. И теперь перечитывал снова, медленнее и внимательнее. Он остановился на двадцать третьей странице.

Келли: Давайте начнем с самого начала, доктор Кимбл. Вы закончили работу и отправились на благотворительный вечер, встретили там жену и отвезли ее домой…

Кимбл: Почему мы снова возвращаемся к этому?

Джерард закрыл глаза и мысленно услышал, каким тоном произносил эти слова Кимбл. И он четко представлял, какое у Кимбла было товда выражение глаз.

Розетти: Потерпите, доктор Кимбл. Это наша работа.

Кимбл: Я уже говорил вам, что я отвез Элен домой, но когда мы подъехали к дому, мне позвонили в машину и сказали, что Тиму Прайсу нужна помощь, у его пациента сильное кровотечение.

Келли: Вы хотите сказать, кому-то из хирургов потребовалась помощь в проведении операции?

Кимбл: (кивает).

Келли: В котором часу это было?

Кимбл: Господи… Я не знаю… (неясно)… Я не помню… Может быть, в десять-десять тридцать. Я не знаю… Нет, это, вероятно, было после десяти, потому что я смог попасть на этот вечер только в половине девятого, и я думаю, что мы пробыла там полтора-два часа.

О, Божеt Ведь родственники Элен еще ничего не знают. Можно я… Можно мне позвонить им? Кто-то ведь должен сообщить…

Келли: Чуть позже, доктор Кимбл. Значит, вам позвонили от Тима Прайса между десятью и половиной одиннадцатого?

Кимбл: Да, приблизительно.

Келли: А на благотворительный вечер вы приехали на своей машине около половины девятого?

Кимбл: Да… Нет, я приехал не на своей машине, я взял такси.

Джерард вдруг выпрямился на стуле и перечитал это предложение.

Келли: Мне показалось, что вы сказали, что отвезли Элен домой на машине.

Кимбл: Да, верно. Но я днем одолжил машину своему другу Чарли. Чарли Николсу. Ему нужно было поехать по делам. Всего на несколько часов.

Келли: И он вернул вам ключи на вечере?

Кимбл: Да. Он там был. И отдал мне ключи от машины, вернее, квитанцию с парковки, где он ее оставил.

Келли: Давайте вернемся к тому моменту, когда вы высадили Элен около дома…

В радиопередатчике, стоявшем на столе, что-то затрещало. От неожиданности Джерард расплескал кофе на документы. Он негромко выругался, нашел салфетку в верхнем ящике стола и промокнул мокрое пятно, слушая сообщение полиции, которое передавалось так громко, что его было слышно и в коридоре, и в других кабинетах. Ренфро и Пул сразу появились в дверях.

«…Внимание! Всем полицейским машинам, находящимся около станции «Балбо-стрит». В районе возможно появление Ричарда Кимбла…»

Джерард встал, его сердце бешенно забилось, но не из-за перенасыщения кофеином и не из-за переданной информации. Это была реакция на только что прочитанное в материалах допроса.

— Станция «Балбо-стрит», — сказал Ренфро. — Я знаю, это около…

Джерард прекрасно знал, где эта станция и почему Кимбл туда отправился. Он также хорошо понял, почему Фредрик Сайкс устроил эту комедию с вызовом пожарников и сбежал из-под наблюдения. Он оборвал Ренфро:

— Пул! Найди Бигса и Ньюмена!

В сопровождении Пул и Ренфро он быстро спустился в гараж.

Ренфро вел машину, Пул устроилась рядом, Ренфро и Ньюмен ехали следом в другой машине. Ночь была холодной и беззвездной. Джерард на заднем сидение мысленно вслушивался в хор голосов:

(Это меня не касается.)

(Он ведь невиновен, верно?

Что заставляет тебя так думать?

Вы.)

(Вы помните, что вы мне тогда сказали?

Я помню, что вы в меня целились…)

В свете фар закружились первые снежинки начинающегося снегопада. По радио. передали первое сообщение:

«Всем полицейским машинам в районе станции «Балбо-стрит». Убит полицейский. Повторяю: убит полицейский. Человек, которого видели на станции с двумя пистолетами, похож на Ричарда Кимбла…

(Я не убивал жену…)

На переднем сиденье Ренфро и Пул в молчаливом оцепенении слушали сообщение: «Убит полицейский». Это означало, что вся чикагская полиция будет прочесывать город в поисках Ричарда Кимбла.

«Убит полицейский». Значит, они будут сначала стрелять, а потом задавать вопросы.

И стрелять без промаха.

— Черт побери, — прошептал Джерард и закрыл глаза. Если с Кимблом что-нибудь случится, его кровь всегда будет на совести Джерарда.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Кимблу удалось добраться незамеченным до входа в гостиницу. По дороге он остановился лишь для того, чтобы бросить пистолеты в почтовый ящик. Он шагал через две ступеньки по двигавшемуся вверх эскалатору и быстро прошел через просторный вестибюль чикагского отеля «Хилтон». На доске объявлений около лифтов висел список участников конференции, организованной фармацевтической фирмой «Девлин-Макгрегор», а также название основной темы:

«"Патологический анализ клеточной структуры ткани”.

Докладчик: Д-р Чарльз Николс.

Доклад состоится в Большом конференц-зале отеля на верхнем этаже.»

Кимбл вошел в лифт и нажал кнопку последнего этажа.

Когда Ренфро остановил машину около «Хилтона», полиция уже расчистила тротуары от любопытных. К удивлению Джерарда, Бигс и Ньюмен уже были на месте и спешили к нему. Ньюмен с были на месте и спешили к нему. Ньюмен с какой-то унылой настойчивостью вручил ему бронежилет.

— Только что было сообщение чикагской полиции…

— Я слышал, — оборвал его Джерард. — Это Кимбл?

Ему не хотелось верить, что Кимбл мог совершить подобное, было тяжело думать о том, что он заставил невинного человека убить кого-то, но в то же время Джерард понимал, что в крайних обстоятельствах Кимбл мог быть вынужденным сделать это.

Ньюмен больше ничего не сказал и отвернулся.

— Противоречивые сведения, — пояснил Бигс, выходя вперед. — Но полиция все же считает, что стрелял он.

Джерард увидел, как из-за снежного занавеса к главному входу «Хилтона» подъехали еще два полицейских автомобиля, из которых выбрались четверо до зубов вооруженных офицеров.

Джерард направился к раздвижным дверям, где инспектор Келли беседовал с капитаном чикагской полиции.

— Свидетели показывают, что он поднялся в «Хилтон» прямо из метро, — объяснил капитан.

У Келли горели глаза в предвкушении охоты, он кивнул капитану:

— Хорошо. Перекройте все выходы. Начните с нижних этажей.

Капитан отправился выполнять приказание. Джерард подошел к Келли.

— Эй, Келли, это моя добыча.

Келли вполоборота повернулся и посмотрел на Джерарда с открытым презрением, на что Джерард ответил ему — мысленно — тем же и даже в десятикратном размере.

— Нет, Джерард, он прикончил одного из наших. Теперь уж это дело полиции. И держись-ка ты подальше.

Он важно проследовал мимо Джерарда — тот только посмотрел ему вслед, не успев сказать ни слова — и скрылся за раздвижными дверьми в большом вестибюле. Джерард взглянул вверх, на крышу отеля. Рядом неожиданно оказался Ньюмен со специальным поясом и дополнительным пистолетом.

— Пошли, — сказал ему Джерард, — я знаю, где он может быть.

— Откуда? — заморгал Ньюмен.

— Считай, что это предчувствие, — ответил Джерард, пристально глядя на своего молодого помощника. — И ты знаешь, мои предчувствия всегда оправдываются.

Ньюмен замотал головой, как удивленный терьер. Джерард уже был у дверей, и Ньюмен бросился его догонять.

Кимбл вышел из лифта на верхнем этаже и, следуя указателям, уверенно пошел к Большому залу, где проходила конференция. Перед закрытыми дверьми стоял служащий отеля, который при виде Кимбла преградил ему дорогу. Он взглянул на пиджак Кимбла в поисках пластиковой карточки с фамилией, потом вежливо улыбнулся и сказал доверительно, словно по секрету:

— Извините, сэр, но сюда вход разрешен только зарегистрировавшимся участникам.

Кимбл приподнял служащего за локти, отставил в сторону и распахнул двери.

В зале не было ни одного свободного места, и к этой аудитории с высокой сцены обращался доктор Чарльз Николс.

— Я хочу выразить особую благодарность научным сотрудникам, которые помогали мне…

Увидев Кимбла, Николс внезапно замолчал и схватился за кафедру обеими руками, словно боясь потерять равновесие. Сидящие в конце зала обернулись к Кимблу, недовольные тем, что кто-то осмелился помешать докладчику.

— Ричард… — прошептал Николс.

Кимбл шел к сцене по красной ковровой дорожке. В первый раз за эти дни он не опасался, что его увидят, и не боялся говорить в полный голос.

— В чем дело, Чарли? Ты удивлен?

Николс завороженно смотрел на него, не в состоянии ответить.

— Сайкс не справился со мной год назад, почему же ты решил, что ему это удастся сейчас?

По залу пробежал приглушенный шепот, от задних рядов к сцене, по мере того, как Кимбл проходил мимо знакомых, сидевших здесь: Джейк Робертс, Тим Прайс, Моу Фалави.

«Это он… Это Ричард Кимбл».

Кимбл обвел глазами публику, но никого конкретно не увидел. Он видел одного лишь Николса, обращался лишь к нему, словно во всем зале они были только вдвоем.

— После того, как погиб Ленц, — громко и отчетливо сказал Кимбл, перекрывая гул аудитории, — ты был единственным, кто имел доступ к отчетам гематологов.

Николс попытался взять себя в руки, он еще крепче вцепился в кафедру, когда Кимбл подошел к сцене.

— Отчеты? — выражение его лица было непроницаемым. — О чем это ты?

— Ты подменил срезы ткани и подтасовал данные в отчетах, чтобы РДУ90 получил одобрение.

Новая волна недоуменного шепота прокатилась по залу. Николс недоверчиво усмехнулся, хотя глаза его оставались серьезными.

— Ричард… — он покачал головой с каким-то подобием улыбки. — Я не понимаю, о чем ты говоришь…

Кимбл остановился в проходе прямо напротив кафедры и взглянул на Николса с нескрываемой яростью.

— У меня есть подлинные образцы срезов.

Он стоял достаточно близко и поэтому мог прочесть все в глазах Николса: они сузились от злобы и страха.

— И тебе почти удалось протащить препарат, Чарли. Но я знаю все и могу доказать это.

Двое мужчин в упор смотрели друг на друга; потом Николс поднял руку, как бы призывая аудиторию к спокойствию.

— Дамы и господа! Мой… друг, как вы видите, очевидно, не совсем здоров, — он отодвинулся от микрофона и произнес тем же покровительственным тоном, что и Уолтер Гутери: — Ричард, если ты хочешь поговорить…

— Я пришел сюда не для того, чтобы разговаривать с тобой.

Николс отшатнулся, столь сильна была ненависть в голосе и во всем облике Кимбла, потом все-таки овладел собой и пошел к выходу со сцены. Кимбл двигался по проходу перед сценой параллельно ему, мимо столиков, за которыми молча сидели ошеломленные люди. Он вышел из зала вслед за Николсом.

В коридоре Николс вдруг бросился бежать по направлению к холлу с баром. Кимбл влетел туда, отстав на три шага, и… пошатнувшись, упал, сраженный обрушившимся на него стулом.

Он попытался подняться, а Николс в это время запирал дверь… И снова набросился на него, схватив за лацканы пиджака и приподнимая с пола. На мгновение глаза их встретились, и Кимбл был поражен безмерным холодом, исходившим из них, и тем, как исказилось злобой обычно приятное лицо Чарли.

«Я, оказывается, совсем не знаю тебя, Чарли, — подумал Кимбл, — и никогда не знал…»

Николс придвинул лицо вплотную к лицу Кимбла:

— Твоя отличительная черта, Ричард, что ты никогда не сдаешься, даже если это в твоих собственных интересах.

Он снова ударил Кимбла, и тот отлетел из холла в библиотеку, попытался подняться, но Николс снова оказался рядом и всадил свой кулак прямо ему «под дых» так, что Кимбла отшвырнуло к запасному выходу.

— Я всегда знал, что тебя нужно убить, — прошипел Николс. — И теперь я тебе благодарен за такую возможность, потому что у меня есть две сотни свидетелей, которые подтвердят, что я сделал это в целях самозащиты.

Они снова сцепились. Дверь запасного выхода распахнулась под напором спины Кимбла, и он вывалился на площадку пожарной лестницы, потеряв равновесие. В последний момент ему удалось схватиться за перила и обернуться: он висел на краю лестницы на высоте двенадцатого этажа, а далеко внизу по улице катились машины.

Краем глаза он уловил какое-то движение и резко обернулся к Николсу, который летел на него. В последний момент ему удалось увернуться и ответным ударом отбросить Чарли к противоположным перилам. За спиной Николса тоже чернела пустота, и прожекторы на крыше освещали лишь мирно падающий густой снег.

— Ты упустил свой шанс, Чарли, — задыхаясь, произнес Кимбл.

Николс снова кинулся на него, но Кимбл увернулся и двумя ударами сбил Николса с ног — тот скатился по ступенькам на целый пролет. Кимбл бросился за ним.

На следующей площадке пожарной лестницы Николс попытался подняться и вяло отбить новый удар, но ему это не удалось.

— Ты все отнял у меня, — кричал Кимбл. — И все из-за денег!..

Николс пролетел еще один пролет и не смог подняться. Кимбл, цепляясь за перила, спустился за ним, схватил его за лацканы, поднял на ноги и прошептал на ухо:

— Мне интересно, Чарли, ты ни о чем не сожалеешь?

В ярких лучах прожекторов тень Чарли на стене медленно покачала головой. Кимбл, не отрываясь, вглядывался в него, пытаясь найти хоть каплю раскаяния, но взгляд Николса был холодным и решительным; кровь, смешиваясь со слюной, текла из его разбитой губы.

— Все это гораздо серьезнее, чем ты думаешь, Ричард. Тебе не остановить их.

Кимбл издал негодующий рык и с такой силой нанес удар Николсу, что тот отлетел к парапету, идущему по всему периметру крыши. Обернувшись, он взглянул вниз и отпрянул в ужасе, увидев полицейские машины вокруг отеля, казавшиеся с такой высоты игрушечными на заснеженных улицах.

Кимбл снова схватил его с каким-то грустным торжеством. Что стоит сейчас одним ударом отправить Николса через этот парапет туда, вниз, и услышать с удовлетворением его дикий крик на лету?..

Ритмичный рокот отвлек его внимание, а яркий свет прожекторов ослеплял, и он с трудом мог разглядеть силуэт вертолета. Раздался голос из мегафона:

— Чикагская полиция. Не двигаться!

Кимбл замер. Воспользовавшись его замешательством, Николс из всех сил ударил его коленом и бросился бежать.

За несколько минут до этого Джерард, Ньюмен и Пул, пройдя через главный вестибюль отеля, остановились у лифтов. К ним тут же присоединился Бигс.

— Чикагская полиция окружила отель, — сказал он, застегивая бронежилет. — Служба безопасности отеля заняла парковку в подвале.

— Ну и пусть они возятся здесь, внизу, — ответил Джерард.

Он остановился возле доски объявлений, нашел зал, где проходила конференция и где сейчас должен был делать доклад Чарльз Николс, и повернулся к Ньюмену.

— Ньюмен, свяжись со службой безопасности отеля. Попробуй по мониторам определить, где сейчас находится Кимбл. Держи связь по радио.

Ньюмен кивнул и бросился выполнять поручение. В его движениях вновь появилась уверенность и энтузиазм. Джерард с остальными вошел в ярко освещенную стеклянную кабину лифта. Когда он нажал кнопку верхнего этажа, Пул и Битс, изучавшие план отеля, вопросительно взглянули на него.

Они быстро поднимались в легкой прозрачной кабине. Фигуры людей и машины на земле становились все меньше и меньше. На уровне четырнадцатого этажа вдруг затрещал передатчик на поясе у Джерарда.

— Джерард слушает.

— Это Ньюмен. Я нашел Кимбла. Он на крыше с Николсом. В юго-восточной части.

— Следи за ним, — приказал Джерард.

Пул за его спиной удивленно спросила:

— Как вы догадались?

Джерард лишь снисходительно улыбнулся.

— На крышу есть четыре выхода, — проинформировал их Бигс, разглядывая план.

— Перекройте все. Немедленно.

Бигс кивнул, поднеся к губам радиопередатчик.

Когда они поднялись на верхний этаж и двери лифта распахнулись, перед ними оказалась толпа перепуганных участников конференции, стремящихся поскорее убраться с места событий.

Один из них, увидев Джерарда и его помощников, кивком головы указал на один из выходов.

— По-моему, Кимбл прошел за Николсом вон туда.

— Откройте эту дверь, — приказал Джерард и нетерпеливо постукивал кулаком о ладонь, пока один из охранников подбирал ключ и отпирал дверь.

В холле были видны явные следы борьбы: два перевернутых стула и распахнутая дверь, ведущая на крышу. Джерард бросился к выходу, но вдруг остановился и, повернувшись к охранникам, приказал:

— Оставайтесь здесь, у дверей!

У Кимбла и так достаточно проблем, не хватало ему еще справляться с этими «героями», подумал он.

Его резкий тон не позволил охранникам вступить в пререкания, они послушно кивнули, следя за тем, как Джерард осторожно вышел. Эта дверь вела на пожарную лестницу, три пролета которой спускались на плоскую крышу. Джерард сощурил глаза от колючего снега, бьющего в лицо, и от ярких — в миллион свечей — прожекторов вертолета. Он быстро спустился по скользким от падающего снега ступенькам. В ушах свистел ветер, а над ним рокотал вертолет, так что больше ничего невозможно было расслышать.

Джерард догадывался, что в вертолете сидит снайпер, который только и ждет момента, чтобы поймать Кимбла в оптический прицел. Он взглянул по направлению луча прожекторов и увидел бегущих Николса, а за ним — Кимбла.

Очень четкая цель!

Джерард схватил свой радиопередатчик. Но не успел он поднести его ко рту, как пули градом посыпались на крышу, вырывая кусочки бетона и продырявливая вентиляционные трубы буквально в том месте, где секунду назад находился Кимбл.

Джерард нырнул под лестницу и сидел там, пока не прекратился шквал огня.

— Кимбл!

Он хотел крикнуть Кимблу, чтобы тот был поближе к Николсу — так безопасней, но ветер относил его голос и слова тонули в реве мотора вертолета. Он снова поднял радио к губам и закричал в него, поднявшись на ноги:

— Говорит федеральный судебный инспектор. Уберите отсюда вертолет!

Но ослепительный луч прожектора продолжал высвечивать двигавшуюся темную фигуру Кимбла на искрящемся белом снегу. Джерард бросился в его сторону, видя, как Кимбл перебегал, прячась за вентиляционными решетками и трубами парового отопления, постепенно приближаясь к Николсу, который тоже бежал согнувшись. В передатчике раздался голос Ренфро:

— Говорит федеральный судебный инспектор. Прекратите огонь!

Луч прожектора погас. Вертолет поднялся и полетел в сторону. Николс бросился в тень на краю крыши, Кимбл кинулся к нему, толкнул, и они, потеряв равновесие, вместе упали на стеклянную крышу над шахтой лифта.

Лампы, горевшие в лифтах, высвечивали две фигуры, боровшиеся иа толстом стекле. Джерард двинулся к ним. Сверху снова заурчал вертолет, луч прожектора опять прошелся по крыше, выискивая объект, и остановился иа дерущихся и на приближающемся к ним Джерарде.

С какой-то нечеловеческой силой Кимбл вбивал Николса в стеклянное покрытие. Стекло трещало под тяжестью двух тел. Кимбл приподнял Николса и снова приложил его ударом. Еще раз. И еще.

Джерард бросился к ним с пистолетом в вытянутой руке и прокричал изо всех сил, до последней молекулы воздуха в легких:

— Ки-и-и-имбя!

Снова удар.

И тут стекло, расколовшись на тысячу сверкающих как снег осколков, увлекло за собой вниз Кимбла и Николса.

Ошеломленный Джерард наклонился над проломом и с ужасом посмотрел вниз. Он успел лишь заметить, как Кимбл, ухватившись за пробитую крышу стеклянного лифта, быстро уносился в бездну.

Джерард сорвался с места и, скользя по заснеженной крыше и на ходу засовывая пистолет в кобуру, устремился к входу в холл, где к нему присоединился Ренфро, и они вдвоем побежали к внутренней лестнице рядом с лифтом. Джерард рявкнул в передатчик:

— Где остановился лифт?

Пауза в полсекунды показалась ему вечностью. Он уже было собирался прокричать свой вопрос еще раз, но тут Ньюмен срывающимся от возбуждения голосом ответил:

— Пятый этаж. Там прачечная и склад. Жилых помещений нет.

Спускаться пришлось долго. Грудь Джерарда вздымалась от напряжения, когда они с Ренфро добрались до пятого этажа. Еще на лестнице они вытащили оружие — Джерард свой Глок, а Ренфро пистолет 38-го калибра — и остановились перед дверью в прачечную. Джерард снова заговорил в микрофон:

— Мы входим. Дайте мне пять минут. Пусть Бигс задержит полицию.

Он кивнул Ренфро и они вместе навалились на дверь.

Дверь легко поддалась. Джерард пытался разглядеть, что происходит в слабо освещенной, наполненной паром огромной прачечной отеля.

Под низким потолком со скрежетом по металлическому рельсу двигались огромные — в четверть тонны полотняные мешки, со стоном выплевывая грязное белье на ленту конвейера, который растаскивал его в две гремящие гигантские стиральные машины.

У входа две женщины сортировали белье, откладывая что-то на маленький конвейер. Они испуганно уставились на ворвавшихся с пистолетами в руках Джерарда и Ренфро.

— Уходите отсюда! — приказал им Джерард. Они беспрекословно подчинились.

Джерард и Ренфро завернули за угол и обнаружили еще одного работника прачечной, мужчину, подвешивавшего при помощи подъемника огромные тюки с бельем на крюки, вмонтированные в рельс под потолком. Мужчина, увидев пистолеты, молча ретировался.

Джерард направился к центру помещения, знаком приказав Ренфро обойти прачечную по периметру.

Перекрывая скрежет металла, крутившего белье в стиральной машине, Джерард крикнул:

— Кимбл! Отсюда нет выхода! Здание окружено!

Он медленно продвигался вперед: дорогу и обзор ему загораживали висевшие мешки с бельем, ленты конвейеров, стиральные машины. Но он ощущал присутствие Кимбла, знал, что тот слышит его. С предельной искренностью, которая, как он надеялся, будет слышна в голосе, Джерард прокричал:

— Кимбл! Я знаю о Николсе! Я знаю о Сайксе!

В тишине душного полумрака он почувствовал вдруг, что буквально слышит, как Кимбл сомневается, колеблется, думает…

«Это меня не касается…»

«Я просто бедная рабочая лошадка, которой платят за то, что она вас догоняет».

Он понял, что сказанного недостаточно.

Вдруг он увидел двигавшийся прямо на него мешок с бельем. Джерард ловко увернулся от него и снова закричал:

— Николс взял твою машину в вечер убийства. Мы знаем, что он звонил из твоей машины Сайксу…

Теперь Кимбл должен поверить ему. Но это могли слышать и другие, находившиеся здесь. Когда он оказался на открытом пространстве между двумя лентами, Джерард с особой бдительностью осмотрелся, готовый в любую секунду выстрелить. Но он понимал, что теперь угроза исходит не от Ричарда Кимбла, а от «мистера-совершенство» — доктора Чарльза Николса.

— …вот почему никто не взламывал замок в вашем доме, — громко продолжал Джерард. — Он воспользовался твоими ключами.

Он двинулся между двумя огромными стиральными машинами по проходу, похожему на стальной туннель, и изложил свой последний довод.

— Кимбл! Пора остановиться… Хватит скрываться…

Кимбл продвигался, прячась за мешками и тележками с бельем рядом с лентой конвейера, совсем близко от Джерарда, и слышал все, что тот кричал.

Когда он впервые понял, что убийца — Николс, его охватило безумие. Он ничего больше не хотел, как только покарать Николса; теперь же, когда он справился с собой и начал рассуждать трезво, его желанием стало поймать Николса и заставить его во всем признаться. Фальсификация отчетов, подтасовка анализов — все указывало на Николса. Он единственный, будучи заведующим отделением патологии, имел возможность проделать такую махинацию.

И в то же время все улики были косвенными и без признания Николса и Сайкса он ничем конкретно не мог привязать их к убийству Элен, кроме своих собственных показаний. А кто он такой? Приговоренный к смерти убийца. И даже если он сможет доказать, что Николс подтасовывал результаты анализов, чтобы получить разрешение на выпуск нового — опасного — препарата, то это еще не повод считать, что Николс приказал Сайксу убить Кимбла.

И Кимбл решил выдавить это признание из Николса или… умереть.

И когда они дрались с Николсом на крыше, случилось нечто странное: он даже подумал, что умирает, когда на них обрушился град пуль с вертолета.

Но вдруг стрельба прекратилась.

Потом появился Джерард с пистолетом — Кимбл снова решил, что пришла его смерть: у инспектора была прекрасная возможность несколько раз выстрелить в него, пока он догонял Николса.

Но к удивлению Кимбла Джерард не стрелял. Вместо этого он что-то ему кричал. И теперь, пригнувшись за блестящим металлическим оборудованием, Кимбл мог расслышать слова Джерарда:

«Я знаю о Николсе! Я знаю о Сайксе!»

Да, Джерарду легко говорить. Кимбл ведь явно дал понять, что он пытается доказать причастность Сайкса и Николса к убийству Элен, поэтому он решил, что Джерард просто-напросто хочет успокоить его.

Но все же зерно сомнения пустило свои ростки — ведь Джерард не стрелял, хотя у него была великолепная возможность это сделать.

Но Кимбл все-таки продолжал прятаться. Он пытался найти Николса. Скорее всего выйти из здания было невозможно — еще с крыши он видел полицейские машины, окружившие отель. Но он намеревался поймать Николса и использовать его как прикрытие и, зная его страх перед смертью, публично вытянуть из него признание. Если он сейчас найдет Чарли, у него появится маленькая возможность выйти живым из этой передряги.

А если нет — он будет скрываться, пока его не настигнет пуля, и тогда смерть будет быстрой.

И тут Джерард крикнул: «Николс взял твою машину в вечер. убийства. Мы знаем, что он звонил из твоей машины Сайксу…»

Кимбл остановился. Его охватило сомнение. Ему очень хотелось верить Джерарду.

Конечно, тот мог все выдумать об этом звонке Сайксу, но ведь он говорил правду о том, что Николс брал машину, а чтобы обнаружить это, Джерарду нужно было прочесть материалы следствия и отчет о задержании.

Значит, Джерард все проверял!

«Меня это не касается».

Кимбл сделал еще несколько неловких шагов, все еще не веря до конца, все еще пытаясь отыскать Николса. Но сам факт, что Джерард рассматривал возможность его невиновности — и проверял материалы — произвел на него впечатление.

Джерард снова крикнул: «Вот почему никто не взламывал замок в вашем доме. Он воспользовался твоими ключами».

Кимбл покачнулся, отступил назад. Прислонившись к стене, он сполз на пол и тихо всхлипнул. В течение целого года он пытался понять, как же Сайкс мог проникнуть в дом, не оставив следов, так что, когда сначала Элен, а потом и Кимбл вошли в дом, двери. оставались закрытыми. Ослепленный бешенством и ненавистью к Чарли, он не мог додуматься до такого простого объяснения.

Это никогда не пришло бы в голову и Джерарду, если бы он не поверил в виновность Николса.

«Кимбл! Пора остановиться… Хватит скрываться…»

Он поднялся и пошел на голос Джерарда.

В это время с другого конца прачечной Ренфро пробирался через лабиринт металлического оборудования. Он не боялся за свою жизнь — работая с Джерардом, ему приходилось бывать и в более серьезных ситуациях, но сейчас он явно нервничал. Правда, Кимбл не был вооружён, но он сам видел и слышал, как гибли инспекторы только из-за наивной веры в то, что преимущество на их стороне. От таких отчаявшихся людей, как Кимбл, можно было ожидать чего угодно.

Ренфро оглянулся, услышав за собой какой-то свистящий звук: на него по рельсу под потолком несся огромный мешок с бельем, грозя свернуть шею. С изяществом танцора Ренфро быстро отпрянул в сторону и в самый последний момент избежал удара.

Когда Дхерорд начал свои «воззвания» к Кимблу, Ренфро стал очень внимательно прислушиваться, но не к тому, что кричал его босс, а к возможным шорохам и движению Кимбла поблизости.

«Кимбл! Я знаю о Николсе! Я знаю о Сайксе!»

Ренфро не задумывался над этими словами. Как Джерард часто заявлял, ему было безразлично, виновен объект его поисков или нет. Главной его заботой было поймать Кимбла, поэтому Ренфро решил, что эти слова — просто хитрая уловка, на которую Кимбл может клюнуть и сдастся властям.

Но когда Джерард прокричал: «Николс взял твою машину в вечер убийства. Мы знаем, что он звонил из твоей машины Сайксу…», Ренфро был озадачен.

Он не понял, почему Джерард, рискуя жизнью, бросился на крышу, почему не позволил снайперам с вертолета уложить Кимбла. Он, как и Пул, полагал, что попытки Кимбла втянуть Сайкса были а) ни чем иным, как стремлением отвлечь инспектора от основной цели поиска или б) стремлением свести счеты с наемным убийцей, которому удалось уйти безнаказанным.

Какой-либо связи с Николсом он вообще тут не видел, но, продолжая медленно продвигаться по прачечной в поисках Кимбла, Ренфро все же подсознательно взвешивал возможность того, что Джерард все-таки говорил правду. В конце концов, он ведь изучал материалы дела. Правда, его чтение было прервано сообщением чикагской полиции… Но он был как-то странно озабочен по дороге к «Хилтону».

«Вот почему никто не взламывал замок в вашем доме. Он воспользовался твоими ключами».

Это заявление заставило Ренфро застыть на месте: он впервые услышал иное объяснение того факта, почему замок оказался целым, помимо обвинения Кимбла в том, что он открыл дверь сам.

Это размышление отвлекло Ренфро на какую-то долю секунды, и в этот момент еще один громадный мешок понесся на него. Ренфро резко нагнулся: мешок просвистел над ним, лишь немного разлохматив волосы. Он выпрямился, облегченно вздохнув.

И снова обернулся на шорох позади себя…

… но опоздал. В какую-то секунду до того, как он потерял сознание, краем глаза он увидел несущийся на него пустой стальной крюк, а за ним фигуру Чарльза Николса.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Кимбл! Пора остановиться… Хватит скрываться…

Кимбл, обходя тележки, продвигался к громаде стиральной машины на звук голоса Джерарда. Но вдруг остановился, увидев на полу под рельсом, по которому ездили мешки, неподвижное тело.

Он опустился на колени и подполз к нему, уклонившись от очередного мешка с бельем, пронесшегося над ним. Кимбл попытался оттащить этого человека — судя по карточке на куртке, федерального инспектора — подальше от этой опасной трассы, потом наклонился над ним, пощупал пульс и быстро осмотрел.

Никаких других повреждений, кроме зияющей раны на голове. Кимбл быстро ощупал ее, но повреждений черепа не обнаружил.

(Только не думать об Элен. Не сейчас… На это нет времени…)

Пульс был ровным и хорошего наполнения, дыхание нормальное. Кимбл осторожно приподнял оба века кончиками больших пальцев и низко нагнулся, чтобы рассмотреть зрачки в тусклом свете.

Зрачки были одинаковой величины и слабо реагировали. Вероятно, легкое сотрясение мозга — он скоро очнется. В отделении «скорой помощи» его могли бы подержать пару часов просто на всякий случай.

Зловещим было другое: пустая кобура подмышкой. Кимбл осмотрелся вокруг, хорошо понимая, что Николс где-то поблизости и что у него пистолет.

Джерард опять громко прокричал:

— Кимбл, если ты не выйдешь, ты знаешь, я буду вынужден тебя схватить…

Кимбл низко нагнулся и крадучись двинулся дальше на звук голоса своего преследователя вдоль бесконечных металлических рядов стиральных машин, мимо пустых тележек и длинных стальных шестов, при помощи которых мокрое белье перекладывали на ленту конвейера. Он притаился за одной из машин. Слева, в нескольких метрах от него, Джерард продвигался вдоль другого сверкающего коридора с пистолетом в руке. Инспектор остановился, оглянулся через плечо и стал спиной к дальней стене прачечной. И все это время он не замечал Кимбла рядом с собой.

В этот момент у дальней стены бесшумно появился Чарли Николс и прицелился в него из краденого пистолета.

Кимбл схватил один из металлических шестов и закричал, по привычке называя его так, как называл много лет назад, когда они были еще практикантами:

— Эй, Чак.

Николс резко обернулся, готовый выстрелить. Кимбл замахнулся со всех сил, со всей злостью и болью, накопившимися в нем. Шест ударил Николса по шее, сбив его с ног. Падая, он ударился головой о стальной бок машины и свалился без чувств, как мешок. Пистолет выпал из его руки и скользнул по полу.

В то мгновение, когда упал Николс, Джерард повернулся на звук удара и поднял свой пистолет. Кимбл вышел вперед и стал на освещенное место — прямо на линию огня — тяжело опершись о шест, который все еще держал в руке.

Какую-то долю секунды Кимбл наблюдал колебания Джерарда, готового по чисто профессиональной привычке выстрелить в того, кто представлял для него угрозу — в данном случае, в Кимбла. И в эти мгновения глаза инспектора были холодны как лед, в них не было ни капли сожаления или участия, так же, как когда он стрелял в Кимбла в здании федеральной тюрьмы.

И тогда Кимбл решил, что все, что Джерард говорил о Чарли, о его машине, о ключах было ложью. Он это делал с одной целью — схватить Кимбла.

Или, возможно, Джерард и знал правду, но ему это было безразлично.

«Это меня не касается».

Чарли был мошенник и убийца, а Кимбл настолько наивен, что верил ему. Может, он и сейчас был слишком наивен и зря поверил Джерарду. И теперь Джерард его застрелит.

И вдруг ему все стало безразлично. Он ссутулился, опершись на шест, словно из него вышли все жизненные силы.

Все это произошло менее чем за секунду. И тут Джерард замер, увидев безжизненное тело Николса. Холод в его глазах исчез. Вместо этого появилось глубокое облегчение, чего Кимбл не мог понять. Джерард медленно и неуверенно опустил руку с пистолетом.

Кимбл не двигался. Заторможенно, как во сне, Джерард засунул пистолет в кобуру, достал передатчик и сказал в микрофон:

— Открывайте выходы. Все кончено.

В считанные секунды комната наполнилась народом: инспекторами, полицейскими, сотрудниками службы безопасности отеля. Все были вооружены и большинство — в бронежилетах.

Кимбл попытался разыскать глазами Джерарда, но тот исчез в массе народа. Кимбл хорошо понимал создавшуюся сейчас ситуацию: они полагали, что он убил полицейского в вагоне, и должны были свести с ним счеты. Может быть, и Джерард тоже так думал?

Они направили на Кимбла весь свой арсенал, приказали ему бросить шест и поднять руки вверх. Они не придали значения его словам, что у раненого инспектора сотрясение мозга. Они просто велели ему вытянуть вперед руки и надели на него наручники. Они толкали его, давали команды, велели ему двигаться вперед в сопровождении вооруженных мужчин и женщин с суровыми лицами, спустились с ним в лифте в вестибюль отеля, откуда через стеклянную дверь он увидел, как в машину «скорой помощи» загружали носилки, к которым был ремнями пристегнут Чарли Николс, все еще без сознания.

Двери распахнулись, его обдало ледяным ветром. В окружении бесчисленного множества людей в форме Кимбл вышел на покрытый снегом тротуар. В воздухе кружились густые белые хлопья. За заградительной лентой толпились журналисты, операторы, сверкали вспышки фотоаппаратов. Светили яркие лучи прожекторов, отражаясь в белых снежинках.

Кимбл шел, не поднимая головы, глядя на снег под ногами, мимо всей этой толпы, мимо настойчивых репортеров. До него доносились обрывки их сообщений:

— …история о бывшем известном чикагском хирурге Ричарде Кимбле, который сбежал из специального автобуса, перевозившего его в тюрьму, сегодня неожиданно приобрела новое звучание…

— …по еще не подтвержденным сообщениям полиции, имеются новые свидетельства, благодаря которым Ричард Кимбл может быть освобожден, но в деле может оказаться замешанным одно имя, широка известное в медицинском мире…

— …не представлял, чего от него можно ожидать. Моя жена была жутко напугана. А полиция…

Какая-то женщина с микрофоном в руках прорвалась сквозь живой барьер из сопровождавших Кимбла мрачных полицейских и прокричала:

— Доктор Кимбл, это правда, что вы можете доказать вашу невиновность?

— Уберите их! — рявкнул сбоку знакомый голос, и Кимбл увидел рядом Джерарда. Поток людей в форме обогнул их и раздвинул толпу, освободив для них проход к машине.

Высокий широкоплечий инспектор открыл заднюю дверцу и жестом велел Кимблу сесть.

— Осторожнее, не ударьтесь головой, доктор Кимбл, — тихо сказал он.

Кимбл уставился на него, удивленный вежливым вниманием и даже уважением, которое светилось во взгляде этого человека. Он неловко забрался на заднее сидение — ему мешали наручники. Инспектор поддержал его под локоть и захлопнул дверцу.

Оживленный молодой человек сидел за рулем. Когда Джерард опустился на переднее сиденье рядом, водитель обменялся с ним заговорщическим взглядом, смысл которого Кимбл не мог понять.

Он уже не знал, чего ожидать. По каменному лицу и безразличному взгляду Джерарда трудно было сказать, считает ли он Кимбла виновным в смерти полицейского, убитого в поезде. Но, в любом случае, он был бы рад скрыться от шума и яркого света камер. Устало он откинулся на спинку сиденья.

Джерард опустил переднее стекло и махнул кому-то в толпе.

— Пул, где эта штука?

Чернокожая женщина подошла к машине и протянула Джерарду что-то голубое и квадратное. Джерард поднял окно и повернулся к Кимблу.

— Дайте-ка мне ваши руки.

Кимбл неуверенно протянул. Джерард отомкнул наручники ключом и бросил их на сиденье, а на отекшие pyки Кимбла положил голубой предмет. Кимбл дернулся от резкого холода и понял, что это — пакет со льдом.

— Берегите руки, доктор. Они вам очень скоро пригодятся, — с какой-то странной игривой легкостью в голосе сказал Джерард.

Кимбл в упор взглянул на него, переполненный чувствами: он наконец осознал, что Джерард поверил ему, и все, что он сказал о Николсе, было правдой. А если Джерард поверил ему, то он не успокоится, пока Николс не будет осужден, а Кимбл свободен.

Он посмотрел на пакет со льдом, на синяки на руках и снова поднял глаза на Джерарда.

— Кажется, вы говорили, что это вас не касается…

Молодой водитель с любопытством наблюдал за ними в зеркало заднего вида. Джерард заметил это, и его лицо сразу приняло обычное непроницаемое выражение. Он отвел глаза.

— Да… ну, в общем, — в его голосе была некоторая неуверенность. Кимбл даже улыбнулся краем губ. — Никому не рассказывайте об этом.

Он снова посмотрел в глаза Кимблу, а Кимбл, в свою очередь, внимательно всматривался в лицо инспектора. Ему хотелось как-то выразить свою благодарность, показать, какая тяжесть свалилась с его плеч, сказать что-то… но он не мог вымолвить ни слова.

Джерард, казалось, понял его состояние, углы его губ насмешливо дернулись. Он отвернулся и удобно устроился в кресле.

Кимбл незаметно для всех улыбнулся и, откинувшись на сиденье, посмотрел за окно, где быстро проносились уличные фонари. Только сейчас он обратил внимание на то, что ветер утих и снег прекратился. Облака исчезли, все небо сверкало яркими звездами.

Ночь была тихой.

Пол Бродер ТРЮКАЧ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Камерон мечтал скорее двинуться в путь, в то время как его спутникам несомненно нравилась неожиданная остановка. Его раздражало воцарившееся в автобусе веселье, а тут еще нестерпимая жара. Как только произошла поломка, автобус начал наполняться горячим воздухом, накатывавшим волнами с раскаленного асфальта шоссе, слишком удаленного от моря, чтобы купаться в его соленом запахе, и вместе с тем слишком близкого к берегу, чтобы ощутить тень настоящих деревьев. По обеим сторонам шоссе росли чахлые дубки и низкорослые — сосны., какие обычно растут в песчаных прибрежных районах, где солнце проделывает свои трюки. Теперь, по прошествии двадцати минут, Камерон вытащил из нагрудного кармана рубашки письмо, вложил его в детектив, который начал читать в дороге, и положил книгу рядом на свободное сиденье. Письмо было написано на бледно-голубой почтовой бумаге, и на полях, не поместившихся в книгу, можно было прочитать колонку слов, выведенных аккуратным круглым почерком. Некоторое время его тянуло почитать письмо снова, но он уже делал это так часто, что знал текст наизусть. Вместо этого он прочитал колонку слов, и, поменяв их немного местами, составил нежное неуклюжее предложение, которое стоило всего остального. Затем он откинулся в своем кресле, закрыл глаза и попытался отключиться от притворного веселья, которое вместе с удушающей жарой, казалось, накаляет автобус изнутри до точки взрыва. Не забывай, это всего-навсего стайка ребят, говорил он себе, но то, что он старше своих спутников, поэтому держится особняком, да и они сохраняют определенную дистанцию, приводило его в отчаяние. Разве он не сознавал, что все они теперь в одной лодке и связаны общей участью? Да, в этом промежутке времени, Камерон, все еще в штатском, чувствовал себя на пути из одной жизни в другую, обещавшую ему, отчаянно хотевшему продолжить путешествие, невыносимое заточение.

Теперь он открыл глаза и мрачно уставился на унылый пейзаж за окном. Подходящая обстановка для размышлений о будущем, где ему предназначено проводить бесконечные дни в ожидании писем от нее. В таком настроении он ждал своего прибытия в тренировочный лагерь, где, включившись в работу какого-то механизма и поселившись в бараке, будет в изнеможении валяться на койке и осознавать, лежа без сна в темноте, что прошлое — его книги, его учеба и его маленькая квартирка около института, в которой они вместе жили, ушло окончательно и бесповоротно.

В это время дежурный сержант — огромный негр, выходивший из автобуса взглянуть на мотор вместе с водителем, влез обратно и посмотрел воспаленными глазами вниз на проход между рядами. Власть, подумал Камерон с упавшим сердцем, когда смех и пение внезапно прекратились, и в автобусе воцарилась тишина.

Сержант, взмокший от пота, достал дорожный список личного состава, прикрепленный к плотному картону, и начал читать.

— Абрамс?

— Здесь.

— Андерсон?

— Здесь.

— Барриентос? — сержант, поднимал глаза на каждого, чье имя выкликал, делая ударение на последнем слоге мелодичным голосом, берущим на-чало на басовых низах и кончающимся высокими визжащими нотами.

Камерон следил за перекличкой с ожиданием и интересом. Как прореагирует сержант, если кто-то сбежал, подумал он, когда услыхал свое имя, произнесенное фонетически на манер названия африканской республики.

— Здесь, — сказал он.

Закончив перекличку, сержант, изучал список еще несколько минут, как бы проверяя, не пропустил ли кого-нибудь. Затем он поднял глаза.

— Камерун? — позвал он.

— Все еще здесь, — ответил Камерон, вызвав взрыв смеха своих спутников.

— Я хочу поговорить с тобой, Камерун, — сказал сержант ласково.

Камерон прошел вперед, вместе с сержантом вышел из автобуса и подошел к шоферу, гражданскому человеку, пристально всматривавшемуся в корпус двигателя в задней части машины, от которого шел дым и смрад горящего масла.

— Мы застряли, — сказал сержант. — А потому кто-то должен найти телефон. Нам с шофером надо присматривать здесь, так что придется идти тебе.

— Куда мне идти? — спросил Камерон.

— Откуда я знаю? — ответил сержант. — Ни он, ни я не бывали здесь раньше. — С этими словами сержант достал дорожную карту, развернул ее и ладонью прижал к стенке автобуса. — У меня есть идея относительно того, где мы, — продолжал он, водя указательным пальцем. — Но мы должны были бы быть ближе к лагерю. Во всяком случае тебе надо найти телефон и вызвать помощь.

— Куда мне позвонить? — сказал Камерон, заметив, что шоссе, идущее примерно параллельно берегу, было ближе к морю, чем он предполагал.

— В ближайшее военное расположение, — ответил сержант. — Возможно, это будет лагерь, Спроси Д.О. в транспортном центре.

— Д-О.?

— Дежурный офицер, — сказал сержант терпеливо. — Послушай, Камерун, ты должен передать ему точную информацию… Во-первых, скажи ему, что мы сломались. Затем окажи, где мы находимся, но поскольку мы этого не знаем, сначала это тебе надо выяснить, так?

— Так, — ответил Камерон, его раздражая менторский тон сержанта.

— Выяснить, где мы находимся, означает, что тебе надо смотреть хорошенько по сторонам, нет ли указателей и выездных дорог. Таким образом ты сможешь дать Д.О. наши правильные координаты, верно?

— Верно, — сказал Камерон и, глядя на сверкающую орденскую ленту на груди сержанта, с трудом подавил улыбку. Сержанту следовало бы вернуться в джунгли и продолжать доблестно служить там, думал он.

— Ладно, что тебе надо сделать после? — спросил сержант, кося своими воспаленными глазами на Камерона.

— Возвратиться в стойло, — . сказал Камерон, покорно пожав плечами.

Сержант одобрительно кивнул головой и сложил карту.

— Какая жара, — пробурчал он. — Ты постарше, у тебя больше сознательности. И последнее, Камерун. Скажи Д.О., где ты сам находишься. Когда они пришлют новый автобус, мы будем знать, где подобрать тебя, верно?

— Верно, — сказал Камерон, неожиданно одобряя методичный подход сержанта к военным проблемам.

— Что мне делать с моим имуществом?

— Что тебе будет угодно, — ответил сержант.

— Насколько я понял, лучше взять его с собой, — сказал Камерон, быстро вошел в автобус, достал маленькую спортивную сумку со своими личными вещами с полки над сидением и поспешил по проходу обратно. Разгадав смысл поручения» кое-кто из его спутников стал просить ради них не торопиться. Камерон ответил улыбкой и помахал рукой, когда спускался по ступенькам к выходу.

Сержант ждал его снаружи, мрачно уставившись на ленту шоссе» убегающего вдаль сквозь чахлые кустарники.

— Постарайся сесть на попутную машину, если хочешь, только сначала скройся из виду, — сказал он. — Я не хочу подавать этим цыплятам идею. И еще вот что, Камерун. Нам всем чертовски жарко, так что не изнуряй себя» но и не трать время попусту.

— О’кей, — сказал Камерон. — Что еще?

Сержант зажмурился от яркого солнца и вытер рукавом лоб.

— Проваливай, — ответил он.

Только когда оглянулся, он вспомнил, что оставил на сиденье автобуса ее письмо. Какое-то время он собирался вернуться, но мысль о неудовольствии сержанта остановила его, а кроме того было слишком жарко, чтобы позволять себе сентиментальные жесты. Автобус- ковчег, севший на мель, все еще маячил на горизонте» тленом от жары и дымкой мглы. Может быть, это мираж, думал он. И вдруг почувствовал облегчение моряка, доплывшего до берега с потерпевшего крушение корабля. Он больше не был в одной лодке с другими. Ему случайно удалось отклониться от курса. А почему бы не изменить и свою судьбу? Идея увлекала Камерона, чьи литературные вкусы тяготели к насмешничеству и зубоскальству, и он более решительно зашагал вдоль шоссе. Когда Камерон оглянулся еще раз, автобуса уже не было видно, и вдруг он осознал, что последние слова сержанта можно понять двояко и ничто не мешает ему интерпретировать их в просторечном смысле. Проваливай… Да, абсолютно ничто не может помешать ему немедленно выполнить команду и исполнить свое заветное желание. Тогда почему он выбрал именно этот момент, чтобы снова вспомнить о ее письме? Оно дразнило его, это письмо! Оно тянуло его назад. Он отверг его скрытый смысл. Почему он должен чувствовать себя связанным с письмом и, еще шире, с будущим, в котором каждое письмо неизбежно станет самым важным событием в бесконечной череде скучных дней? Нет, лучше оставить ее письмо, где оно было — закладкой в детективе, который у него не было ни малейшего желания дочитать до концами, закрыв эту историю, отправиться навстречу новому будущему. Однако, беспристрастность, с которой он готов был от письма отказаться, дала ему время поразмышлять, любил ли он ее когда-нибудь? Сможет ли в будущем? Способен ли он на это? Слишком рано судить. Слишком много случилось в дороге. Слишком много препятствий в настоящем, и не последнее из них эти сентиментальные размышления относительно письма. Еще немного Камерон шел по обочине шоссе, гадая, удастся ли ему остановить какую-нибудь машину из тех, что с шумом и свистом проносились мимо. В перерывах между стонущими звуками пролетающих автомобилей он слышал жужжание насекомых в лесу. Повернув, он приблизился к укрытию из скрюченных деревьев и вдруг быстро спрятался за ними.

Он сам удивился, как внезапно легко исчез. Мир с его уродливыми звуками успокоился, как будто какая-то спрятанная в панцире ошибка открылась за его спиной, зевнула и проглотила геологические пропорции. Теперь, решительно шагая, он устремился вперед через хрустящее мелколесье лавра и кустов черники, которые скоро уступили место густым причудливым зарослям сосны и дуба. Если не считать случайного ствола, почерневшего от давнего пожара, возвышающегося обуглившейся мачтой, остальные деревья были вдвое ниже него самого. Казалось, все расползается по сторонам в этой пересохшей пустыне, как будто солнечный — зной словно колпаком закрывает возможность вертикального роста.

Камерон продирался вперед, с помощью спортивной сумки прокладывая путь сквозь кустарник, высохшие нижние ветки которого ломались при малейшем прикосновении, но постепенно заслон становился толще. Поняв, что напролом не преодолеть его, он пошел в обход, припадая к земле и пробиваясь сквозь узкие улочки, открывавшиеся в лабиринте стволов. В конце концов он просто пополз по толстому ковру из иголок и упавших шишек, которыми была устлана земля. Остановившись передохнуть и взглянуть на часы, он с удивлением обнаружил, что прошло всего полчаса. Он едва видел над собой небо. За ним по иголкам тянулся длинный след его продвижения вперед, извивающийся, как серпантин. Глупо, подумал он, глупо…

Он двинулся дальше, ступая с большой осторожностью, чтобы не оставить следов. Но его новая предосторожность была утомительна. Ему стало тяжело дышать. Пот застилал глаза. Моргая, он полез в спортивную сумку, вытащил оттуда рубашку, разорвал ее пополам и повязал одну половину вокруг лба. Затем он пошел дальше, пока не вышел на поляну, где, как ему показалось, напал на стершуюся колею бывшей дороги. Идя по следам, пока они не исчезли, он подошел к куче иголок, под которыми, когда он разбросал их, оказалась гора консервных банок. Камерон дотронулся до одной носком ботинка, и она рассыпалась. Дальше лес стал гуще. Он вернулся на поляну, которая теперь показалась ему меньше, чем раньше. Остановись и подумай, сказал он себе и, глядя в небо, попытался собраться с мыслями. Но солнце над головой не подсказало ему ничего. Неужели нет надежды вырваться из этого безлюдного лабиринта? Он вспомнил вычитанное где-то, что с южной стороны ветки деревьев более длинные, и некоторое время изучал скрюченный и скособоченный кустарник, окружавший его со всех сторон. Это было бесполезно. Тщетно искать экологическую истину в этой богом, забытой дикости. Только мысль о том, что море может быть где-то неподалеку, вселяла надежду. Он углубился в чащу. Через двадцать минут, потраченных зря, он снова присел отдохнуть.

Белка, неизвестно откуда взявшаяся, напугала его до смерти. Это была рыжая белка, которая, занимаясь все утро поисками шишек, прячущихся в россыпях иголок, просто остановилась посмотреть на него. Потерялась, сказал Камерон утомленно, будет лучше, если ты поищешь себе другой дом. Белка вспрыгнула и исчезла. Через мгновение Камерон услышал, как она щелкает шишками в густых зарослях сосны. Внезапно он представил себе, как сержант замирает над его следами, широко открыв свои воспаленные глаза, и, прислушиваясь к щелканью белки, следит за каждым шорохом в лесу. Не будь смешным, сказал себе Камерон, сержант все еще в автобусе пасет свой выводок. Но он неподвижно сидел, не смея дышать, вглядываясь в окружавший его лес.

Как он мог не заметить яркий свет прямо перед собой, он не представляя. Возможно, белка напомнила о возможности преследования, разбудила его страх и отвлекла «го. Или, может быть, то, что он увидел на уровне глаз за деревьями, не было поляной, а только иллюзией. Нет, это была поляна, все в порядке, и, судя по количеству света, большая поляна. Встав на четвереньки, Камерон пополз сквозь кустарник, пока, уже выбравшись из-за деревьев, не обнаружил, что находится на краю большой впадины, вырезанной в лесу. Ложбина состояла из песка и была лишена какой-либо растительности. Ни травинки. Черная асфальтированная дорога разрезала ее пополам, и на середине этой дороги, под флагом, неподвижно повисшим на столбе в ужасающей жаре, стоял куб из стекла и бетона. Камерон не верил своим глазам. Это караульная будка, подумал он, я наткнулся на лагерь…

ГЛАВА ВТОРАЯ

Все, на что он оказался способен через десять минут, это постараться не рассмеяться вслух. Караул в центре неизвестно чего, думал он, уставившись в восторге и ужасе на сборщика дорожной пошлины, чья будка вспухла от горячего воздуха, как банка на конце стеклодувной трубки, а словоохотливость выдавала сильное желание общения. Судя по гостеприимству, которое предлагал всем своим видом сборщик дорожного налога в своей нелепой душной будке, он без сомнения был доволен компанией. С того момента, как Камерон пришел сюда, ослабевший от жары и расстроенный осознанием того, что совершенный им трудный переход через лес привел его в лагерь, он отдыхал на табуретке, которую освободил для него хозяин. Теперь, когда он понял, что, возможно, ходил по кругу и что будка для сбора дорожного налога находится в конце дороги, выходящей к шоссе, он попытался встать и уйти. Сборщик налога, вялый высокий мужчина, быстро догадался, что он собирается сделать.

— Не торопись, — сказал он. — Может быть, появится кто-нибудь еще.

Камерон кивнул и глотнул из стакана лимонад, который сборщик дорожного налога налил ему из большой бутылки. Бутылка стояла на маленькой полке около испорченного радио, которое трещало и время от времени пронзительно взвизгивало. Лимонад был слишком сладким и густым, как сироп, чтобы освежать, а снаружи ничто не шевелилось, кроме марева, повисшего над асфальтом.

Сборщик налога высунул голову из будки и посмотрел на дорогу, как бы желая уверить Камерона, что старается только ради него.

— А вдруг кто-нибудь появится, — повторил он не совсем уверенно.

— Как далеко до ближайшего города? — спросил Камерон, ставя стакан на полку рядом с радиоприемником.

— Сиди спокойно, — посоветовал сборщик налога, — иначе снова упаришься.

— Мне надо идти, — сказал Камерон. — Во всяком случае, не похоже, чтобы на этой дороге было большое движение.

— Потому что она не открыта.

— Если она не открыта, — сказал Камерон, — почему вы ждете, что здесь кто-то появится?

— Не открыта для публики, — объяснил сборщик налога. — Ты разве не видел заграждения на шоссе?

— Нет, — ответил Камерон, — я шел коротким путем.

— Так вот, дорога закрыта, пока идет ремонт дамбы через реку. Только машины со специальными номерами могут проехать.

— Я пешком, — сказал Камерон с улыбкой.

Сборщик налога пожал плечами, что означало опасность для Камерона и попустительство с его стороны. Затем, перейдя на конспиративный шепот, сказал:

— Слушай, парень, тебя могут арестовать, когда ты будешь останавливать попутку. Я просто делаю тебе одолжение.

Камерон взглянул на этого человека с неприязнью и решил уйти. Огромные очки, которые на первый взгляд придавали его лицу безразличный вид представителя власти, теперь подчеркивали слабый рот, который, даже произнося слова предостережения, дрожал на грани осуждения. Очень нудный и одинокий человек, думал он.

— Вообще-то я тороплюсь, — сказал он вежливо. — Как далеко, вы говорите, до города?

— Останься и налей себе еще лимонада. Если проедет машина, она тебя захватит, а я смогу узнать, что случилось, по радио.

Если там будет радио, подумал Камерон и, взглянув на часы, поднялся на ноги. Он был в пути два часа. Возможно ли, чтобы уже была объявлена тревога и сборщик налога попытался задержать его?

— Почему вы думаете, что что-то случилось? — спросил он. На самом деле его это мало интересовало, но помня, что он все же воспользовался угощением сборщика налога, он счел разумным обозначить время своего ухода разговором.

— Потому что, когда мой приемник вдруг заработал, передача прервалась для специального сообщения, — ответил сборщик налога, снова высунувшись наружу и, как капитан со своего мостика, окинул горизонт от края до края.-

Камерон попытался встряхнуть радио, которое хрипело в знак протеста. Давай же, думал он с улыбкой, пора тебе избавить меня от забот твоего хозяина.

— Радио поможет вам скоротать время, — сказал он.

Сборщик налога повернулся к двери и, втаскивая двумя пальцами пропитанную потом рубашку своей униформы потряс ею вверх-вниз.

— Эта работа не такая уж неблагодарная, как может показаться, — ответил он. — Я имею в виду кое-какую компенсацию. Например, я собираю монеты.

Камерон с трудом подавил смех.

— Да, у вас прибыльная профессия, — заметил он.

— Не придирайся, — сказал сборщик налога торжественно. — Монеты — это хорошие деньги. Десятицентовик 1916 года стоит сейчас сто долларов.

Камерон торопился уходить, но боялся вызвать подозрение. Он полез в карман, вытащил оттуда горсть мелочи и разложил ее на ладони.

— Вот Рузвельт 1958 года, — сообщил он.

— Ничего не стоит, — ответил сборщик налога.

— А пятицентовик с бизоном 1924-го?

— Если он в хорошем состоянии, доллара три или четыре ты мог бы получить.

— В таком случае я иго сохраню, — сказал Камерон, подхватывая спортивную сумку и направляясь к выходу.

Сборщик налога лениво разглаживавший перед своей рубашки, вдруг рванулся с удивительной скоростью и закрыл телом выход.

— Послушай, — сказал он хрипло, — монеты не единственная вещь, ради которой стоит сидеть в этой будке. Когда дорота открыта, по ней постоянно проходят парадом распахнутые блузки, расстегнутые корсеты и мини-юбки… — Сборщик налога глотнул горячий воздух, покрылся ручьями пота и, нагнувшись к Камерону, сказал, что ему приходилось получать деньги из рук счастливчиков, нежно державших девушек, извивавшихся н корчившихся от стыда. Глядя на выпуклые линзы очков этого человека, Камерон видел гротескно перекошенное и надутое отражение своего собственного лица, выглядевшего карикатурой на тайное вожделение сборщика налога. Затем он резко пошел к двери, переступил через порог и оказался на дороге.

— Спасибо за лимонад, — сказал он.

— И не думай, что я не извлекаю выгоду из того, что собираю мелочь, — крикнул сборщик налога, закончив предаваться волнующим воспоминаниям. Тяжело дыша, он прислонился к стене будки и уставился на Камерона горящими от жадности глазами.

— Может быть, ты мне продашь этот пятицентовик? Я дам тебе за него доллар.

Вот и случай задобрить этот крепкий орешек, подумал Камерон, доставая из кармана монету и отдавая ее.

— Она твоя, — сказал он. — Спасибо за гостеприимство.

Сборщик налога взял монету как ни в чем ни бывало, будто Камерон заплатил за проезд.

— Ты с ума сошел, бегать в такую жару, — сказал он.

— Мне надо найти телефон, — ответил Камерон и закинул спортивную сумку на плечо.

— Делай, как знаешь, но в следующий раз, парень, когда будешь выходить в такую погоду, надень лучше что-нибудь на голову.

— Удачи с вашей коллекцией, — сказал Камерон и зашагал. В это время заработало радио и из него послышалась мелодия на электрогитаре, а затем начались помехи. Камерон обернулся, рассчитывая увидеть сборщика налога, рванувшего внутрь; вместо этого он увидел лицо бесправного и понукаемого мелкого служащего.

— Жаль, что я не с тобой, — пробормотал сборщик налога. — Все они там разгуливают в одних купальниках. Конечно, пляж — настоящий рай в такой день.

— Как туда лучше всего попасть? — спросил Камерон.

— Есть только один путь. За поворот и прямо, прямо через болото. Но гляди в оба. Как я говорил тебе, дамба на ремонте и никому нельзя по ней ходить.

— Спасибо за совет, — ответил Камерон. — Спасибо за все.

— Эй, ты не сказал мне свое имя!

Камерон оглянулся. Он сделал всего несколько шагов, но будка и ее обитатель уже скрылись в дымной мгле.

— Мое имя? — сказал он. — Зачем тебе мое имя?

— Затем, что если полицейский зайдет сюда, я скажу ему про тебя и попрошу тебя не беспокоить.

Камерон пытался разгадать смысл улыбки, игравшей на лице сборщика налога, но жара и пот, льющийся в глаза, делали все очертания неясными и мутными. Была ли это улыбка, соответствующая сочувственному тону сборщика налога, или это была ухмылка, маскирующая предательство?

— У тебя ведь есть имя?

— Меня зовут Джексон, — ответил Камерон ровным голосом. — Ричард Джексон.

— Ну, Джексон, счастливо тебе!

Прощай, думал Камерон. Прощай, страж у ворот рая.

Но вымышленное имя, быстро пришедшее ему на ум, грузом лежало на нем, пока он шел по дороге, даже когда воспоминание о бессмысленной развратности сборщика налога заставило его глубоко осознать свою собственную молодость. В таком настроении его путешествие приобрело качество плутовского романа. Жизнь и удивительные приключения Ричарда Джексона, легкомысленно пронеслось в голове, но на самом деле он был полон чувства облегчения, как будто избежал пытки. Теперь он ускорил шаг, торопясь навстречу первому соленому дыханию моря, и почувствовал всю адскую силу солнца над своей головой. Сборщику налога вовсе не нужно радио в таком пекле, подумал он. Что ему надо, так это доберман-пинчер по кличке Цербер…

Когда он оглянулся перед последним поворотом дороги, будка исчезла из вида, но и тогда он четко представлял себе фигуру сборщика налога, который выскакивает из своей будки и тут же бежит обратно, словно движимый каким-то ужасным нервным возбуждением.

— Птица в часах с кукушкой, — сказал Камерон вслух и вздрогнул, когда подумал об этом человеке и его судьбе — обалдевший от жары нумизмат, обреченный коллекционировать сексуальные фантазии в четырех стенах своего перегретого куба. Из-за этого первые крики сборщика налога показались странно невнятными, но когда они повторились, хриплые и настойчивые, Камерон напрягся, чтобы прорваться к ярко горящему свету, и увидел, что этот человек выскочил из будки и встал посреди дороги, пританцовывая и размахивая руками.

— Boa-a-af — доносился крик, теперь более отчетливый и громкий. — Воа-а-а! — словно команда какого-то древнего воина, пытающегося остановить несущуюся колесницу. Камерон отвернулся и покачал головой. Бедный дьявол, должно быть, хочет останавливать каждого. Он продолжал уходить более решительным шагом, пока не подошел к дамбе, ведущей через болото, и после минутного колебания вступил на нее, больше не думая ни о каких предупреждениях сборщика дорожного налога или надписях на небрежно набросанных баррикадах, гласящих, что проход закрыт.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Только позже он сам удивился, почему пошел по запрещенной дороге, вдоль которой, как аромат невидимых роз из-за садовой стены, веял опьяняющий запах моря, соленое испарение которого смешивалось с кисло-сладким смрадом болотной травы и пластов ила. В этот момент все казалось замечательным — дорога, по которой рабочие запретили ходить, слабо надеясь, что их неуклюжий барьер кому-то помешает, и страж, чей крик остановиться не мог никого остановить. Во всяком случае, это единственная дорога в рай, думал Камерон, который, считая, что за ним, кроме слепящего солнца, никто не наблюдает, устремился по ней уверенными широкими шагами. Вдали сияла песчаная коса в ослепительном солнечном свете, игравшем и в воде, где река, осушавшая болото, вливалась в море.

В глубине, в обратном направлении, болото сужалось между мысами, покрытыми пышными деревьями, чьи верхушки были окутаны туманом. Впереди, тоже в туманной дымке, лежала невысокая гряда гор, за которой несомненно скрывался город.

Устало тащась по дамбе, Камерон не спускал глаз с этого последнего горизонта, с которым жара проделывала трюки, но, не пройдя и полпути до того места, где в разрезе реки под болотной зеленью виднелась выработанная порода, он, снова ослепленный солнцем, опустил глаза на дорогу под ноги на манер бегуна на длинную дистанцию, который нагибает голову, чтобы сконцентрироваться на победе, приближающейся с каждым утомительным шагом.

Эта была новая дорога, покрытая свежим асфальтом, который еще не успел впитаться в подстилку из гравия, а потому был весь в аккуратных точечках, похожих на рисунок обоев в комнате больного, что придавало ей манящий вид… Это была ровная черная дорога, из-за трюков, проделанных жарой, казавшаяся миражом. В один прекрасный день она станет дорогой с ограниченными скоростями, указателями и осевыми линиями, по обочинам которой будут развеваться флаги, стоять хижины со сказочными крылечками, безвкусной отделкой и аккуратными окнами, в которых будет мелькать свет фар по ночам и быстро скользить по освещенным неровными мерцающими полосами спинам любовников. Но пока она, как все свежеасфальтированные дороги, не была испорчена мусором, следами торможения и другими признаками движения. Пока еще на дороге не было ни трудов, ни тел маленьких животных, загипнотизированных блеском в одно мгновение, сбитых насмерть в следующее и затем, раздавленных между ступкой и пестиком асфальта и колес в кровавое месиво из свалявшейся шерсти и кожи, которое после нескольких ливней превратится в пятно, вскоре неотличимое от пятна вытекающей из картера жидкости. Пока по дороге не проползла даже черепаха, и чайки не уронили ни одного моллюска, выдернутого из своей постели на поверхности болота. Совершенно чистая дорога, не имеющая никакой истории, думал Камерон, когда, изнуренный солнцем, добрел до моста, перекинутого через реку.

Мост был не достроен, но ему не хватало только бордюров и перил. Маленький воздушный компрессор пекся на солнце в окружении нескольких бревен и разбросанных камней, оставленных ленивыми рабочими, которые собирались вернуться и продолжить работу, не торопясь, сохраняя энергию и ухитряясь растягивать свои дела еще на целую неделю. Это был простой мост на сваях и паре бетонных опор, выступающих наружу, чтобы защищать дамбу от разрушения. Пятна от соленой воды и русалочьи волосы показывали линию прилива. Камерон сел, привалившись спиной к компрессору, посмотрел в воду, движущуюся к морю, и решил, что здесь должно быть очень глубоко. Хорошее место для рыбной ловли, подумал он, потому что здесь наверняка водятся угри, а также морские петухи. Теперь, болтая ногами над течением, он пожалел, что у него нет удочки. Эта мысль быстро улетучилась, и Камерон стал размышлять о том, что время отсрочки подходит к концу, и он неумолимо приближается к принятию окончательного решения не возвращаться, после чего за него будут решать другие. Некоторое время он пытался представить себе, как, проделав путь по побережью, пробирается через границу В Канаду; затем он вообразил себя входящим в телефонную будку, набирающим номер диспетчера, чтобы связаться с лагерем. Но даже пытаясь представить последовательность действий, он понимал, что не сможет выбрать ни одной из этих альтернатив. В таком настроении, пойманный в ловушку настоящего и неуверенный в будущем, он ощущал себя в подвешенном состоянии. Мне надо что-то делать, говорил он себе, но под обжигающим солнцем над самой головой, ему не удавалось сосредоточиться. Через некоторое время он попытался выйти из своей летаргии; затем внезапно увидел вертолет.

Неустойчивый, как стрекоза, вертолет летел, почти касаясь болота со стороны моря, оттуда устремляясь к реке, и, откинувшись на хвост, пошел прямо против течения к мосту. Камерон слушал стрекот винтов с замиранием сердца. Они ищут меня, подумал он. Его первым стремлением было побежать, но, когда он увидел всю дамбу, понял, что у него нет шанса. Теперь, отпрянув назад, он прислонился к компрессору и придвинул к себе спортивную сумку. Вертолет пролетел над его головой, возможно, в сорока футах от него, со страшным ревом и вихрем пыли, поднятым на дороге. Камерон протер глаза и стал следить, как он направляется к молу по другую сторону болота, разворачивается у горизонта и поворачивает обратно.

Самое время бежать, сказал он себе и, собравшись было встать на ноги, увидел автомобили», приближающийся с другого £онца дамбы.

Камерон встал на колени и стая следить, ожидая, когда машина приблизится к нему. Затем, покорившись судьбе, решил выйти на середину дороги, остановить машину и попросить добросить его до ближайшего телефона. Будь что будет, думах он. Пока ты ии в чем не виноват. Кто докажет, что ты собирался сбежать… Но когда автомобиль подъехал ближе, он вдруг — понял, что тот едет слишком быстро и не собирается останавливаться! Он подумал об этом с ужасом, когда, все еще стоя на коленях, смотрел, как машина промчалась мимо него в сопровождении вертолета, слившегося с ней в едином потоке воздуха, с ужасной скоростью в дальний конец дамбы. И вдруг машина с визгом остановилась, круто развернулась на полотне дороги — маневр, который без усилий проделал и вертолет, и помчалась обратно.

Теперь вертолет летел над самым болотом и был виден вместе с автомобилем. Понимая, что его Могут заметить оттуда или отсюда, Камерон просто прильнул к компрессору, не спуская с них глаз. Поравнявшись с ним, автомобиль вдруг сделал вираж к краю моста, в нескольких шагах от его укрытия и, визжа тормозами и перекрывая рев вертолета, как сумасшедший рванул назад на середину дороги и остановился. Камерон мгновенно вскочил на ноги и побежал к нему, заискивающе кланяясь, как человек, ждущий, что его подвезут, в порыве благодарности. Это была старая модель автомобиля, чья некогда черная краска покрылась оспинами от долгого общения с соленым воздухом, превратившим ее в маслянисто-серо-буро-малиновую, как рыбья чешуя. У этого неуклюжего автомобиля над высоким горбатым багажником было овальное окно, через которое бегущий Камерон видел голову, свесившуюся набок, когда водитель перегнулся через пустое сидение рядом с собой и открыл дверь. Приняв это за акт любезности, Камерон прокричал бездыханное «спасибо», закинул свою спортивную сумку под приборную панель, поставил левую ногу радом с ней и, устраиваясь поудобнее на сидении, схватился за ручку двери, чтобы закрыть ее. В это самое время он окончательно запутался, потому что накрутил ручки сумки на запястье, засуетился, понимая, что его благодетель торопится… открыл рот, придумывая, куда ему надо, и увидел, что водитель — молодой человек примерно его возраста — дрожит от страха.

— Что с тобой? — спросил Камерон.

— Струсил, — пробормотал водитель.

Камерой не был уверен, что правильно расслышал, потому что вертолет, зависший прямо над ними, заполнял автомобиль злобным жужжанием.

— Послушай, — сказал он, — мне надо добраться до ближайшего телефона как можно быстрее…

— Не беспокойся, — воскликнул водитель. — Я просто струсил, и все.

Камерон озадаченно тряхнул годовой.

— Ты хочешь дать мне руль? — спросил он вежливо.

— Я хочу, чтобы ты убрался ко всем чертям, — ответил водитель.

— Но мне нужен телефон.

— Мне надо покончить со всем этим! — сердито сказал водитель и положил руку на плечо Камерона. — А теперь проваливай, пока…

— Но я…

— …вертолет…

— …подумай, что ты, может быть, допускаешь…

— …не начал…

— …в некотором роде…

— …стрелять.

— …ошибку.

Секунду Камерон и водитель смотрели в упор друг на друга с одинаковым выражением недоверия. Затем, когда Камерон собрался задать уточняющий вопрос, созревший в его голове, он получил сильный пинок, от которого вылетел наружу.

И вот предшествующий порядок вещей нелепо изменился, когда он катапультировался из машины, таща за собой спортивную сумку, все еще намотанную на запястье. Это было своеобразное сальто в воздухе. Как сразу после приземления, распластавшись на бетонном покрытии моста, словно рыба, вынутая из воды, он припомнил выражение «через жопу казачок», оно особенно подходило для описания истинной грациозности параболы его полета из машины.

Итак, он прежде всего почувствовал досаду от такого нелепого кувырка в стиле фильма Кейстона Копа, но еще более комичного из-за большой скорости, а уже потом боль, так как он приземлился на бок и скользил — по грубому, свежезалитому бетону, пока сам по себе постепенно не остановился. В результате один его бок был помят, а с поцарапанной щеки текла кровь, которая почему-то не останавливалась из-за солнца и соленого воздуха. Так боль, сменившая досаду, вдруг уступила место ужасу, когда, увидев черную машину с одной стороны и осознавая глубину воды с другой, он начал отчаянно сдергивать ручку спортивной сумки, которая оказалась завязанной узлами на запястье. Его ужас, утихший при виде удаляющейся машины, сменился ярос-

тью при виде высунутой руки, хватающейся за ручку, чтобы захлопнуть дверь. Безразличный жест руки — той самой, которая только что так грубо вытолкнула его, совершенно лишил Камерона присутствия духа.

Развязав последний узел, он слабо выругался. Освободив запястье, он попытался сесть, вскрикнул от боли и схватился за спину. В этом положении, глотая воздух и обливаясь слезами муки и ярости, он не видел ничего, кроме неба, залитого режущим глаза светом, и не слышал ничего, кроме рева вертолета. Это было как если бы он загорал, лежа на крыше мира — правда, сильно раскаленной, которая сильно жгла его и без того окровавленные лопатки.

Его вторая попытка сесть оказалась более удачной. Затем, стараясь встать на ноги, он увидел черный лимузин, движущийся по дороге в сотне ярдов отсюда. Машина, как ленивая акула, плыла назад в его сторону сквозь легкую дымку, повисшую над асфальтом, и было что-то такое предательское в ее медленном приближении, что нервы Камерона натянулись до предела и дрожали, готовясь разорвать тело. Он смутно догадывался по звуку винтов, что вертолет где-то над ним, но все его внимание было сосредоточено на машине. Солнце, сияющее из заоблачных высей, слепило глаза, и он остолбенел, глядя на мост и не смея поверить своим глазам. Они собираются убить меня, думал он, пятясь к краю, где начал танцевать танец смерти, качаясь над водой и одновременно следя за приближающейся машиной одним глазом и за течением под мостом другим. Он готов был вот-вот упасть, но неожиданно споткнулся о неизвестно откуда взявшийся кусок булыжника — отскочивший камень, избежавший затопления бетоном, — и, наклонившись, чтобы поднять его, отшатнулся от края моста прямо навстречу автомобилю. Сжимая камень в кулаке, Камерон бежал с видом Тореадора навстречу своему врагу, стараясь увернуться от его удара. По дороге он думал, что надо бы спрятаться за компрессором. Но было слишком поздно. Автомобиль поравнялся с ним. Он еще видел лицо водителя за ветровым стеклом, пока усилием воли согнулся как для бейсбольной подачи, потом швырнул камень со всем отвращением на какое был способен. После этого он кинулся лицом вниз на дорогу.

Послышался глухой удар — один из тех мягких ударов, которые имитируются в радиосериалах ударом молотка по грейпфруту. Но был ли это удар камня, попавшего в кого-то или удар его собственного тела о мост, или просто слуховой нерв сыграл с ним шутку от страха, Камерой так и не понял. Лежа в оцепенении на бетонном покрытии, он осознал, что автомобиль проехал мимо него и глухой удар — этот мягкий звук, будто камень попал в берег дамбы — больше не повторился. Что он вспомнил так это залах старой обивки — затхлый залах пыли и тления, который не покидал ее со времени недолгого пребывания в автомобиле, и который был похож на запах старенького куполообразного приемничка отца и напоминал теперь времена его детства, когда ему разрешалось приходить вечером в гостиную послушать передачу с чемпионата по боксу. Потом он распластанный на дороге, вспоминающий возбуждение и страх при виде татуированных кулаков Мариано, решил, что прошло достаточно времени, чтобы автомобиль успел проехать мимо и исчезнуть. Когда он поддал голову и увидел, что мост и дорога совершенно безлюдны, он почувствовал глубокое облегчение.

Сознание того, что наподобие Давида он победил своего врага камнем, была недолгим, потому что, когда Камерон перевернулся и посмотрел на свою спортивную сумку, лежащую рядом, он увидел, что она была аккуратно смята, и разрисована колесами. Прослеживая направление их следов, его взгляд остановился на краю моста, где только несколько минут назад он сидел, свесив ноги. Но он отверг скрытый смысл почти так же быстро, как осознал подозрение, потому что, если он на самом деле слышал глухой удар, неважно, какой в нем крылся смысл, почему он не услышал всплеска? Да, невозможно было не услышать такого всплеска. Значит, это была еще одна шутка, которую сыграла с ним чрезмерная жара.

Однако спортивная сумка была несомненно смята автомобилем в нескольких шагах от края моста, и, продвигаясь ползком вперед, Камерон вглядывался в воду и видел на поверхности водоворота, словно впадающего в море, булькающие пузыри. Это должно быть газ — карман со сгнившей растительностью и обитателями морд, лопнувший из-за внезапного смещения ила. Но пузыри — шипение как от взболтанной содовой воды — продолжали ловиться на поверхности, пока, постепенно ослабевая, не стали внезапно вздрагивать со спорадическими всхлипами, будто огромные лешие выбрасывали последний драгоценный запас воздуха.

Итак, автомобиль упал с моста, и глухой удар продолжал еще долго звучать после того, как пузыри замерли. Камерон подождал, пока за пузырями появятся голова и размахивающие руки, в которые он бросит одно из 'бревен, оставленных рабочими. (Да, почему не быть щедрым, особенно если течение слишком быстрое, чтобы плыть против него?)). Но ничего не появилось, и вскоре его схватил ужас ют этих ослабевающих пузырей, которые, наполняя его страхом, стали неопровержимым свидетельством его полной и окончательной победы, но тут же заставили его мысленно погрузиться в слизь и грязь, где он представлял себе торчащие колеса, медленно исчезающие в глубине. Затем, мысленно выбравшись из реки, он услышал над собой грохот вертолета и вдруг осознал, как на этой безлюдной дамбе видно все в мельчайших подробностях.

Вертолет кружил в небе над его головой. Хищник, решил он, подстерегающий, чтобы жертва пошевелилась, но после единственного, украдкой брошенного взгляда, он заставил себя больше не смотреть на него. Постарайся подумать, говорил он себе, постарайся проанализировать ситуацию… Начав с того, что речь идет не о побеге, и поняв это, он сел около компрессора и, как раньше, свесил ноги. Да, он должен был остаться хотя бы потому, что сидящий в вертолете наверняка видел все. Теперь речь шла о том, что говорить полиции. Его история и так выглядела нелепо. В такую историю никто не поверит. Такая история требует усовершенствования. Допустим, он мог сказать, что автомобиль сбил его, когда он пытался его остановить, объясняя таким образом свои телесные повреждения и обвиняя водителя — немножко ослепленного солнцем — в том, что он потерял управление. Есть история и получше, которая не только объяснит телесные повреждения, но также отпечатки колес на спортивной сумке — предательский знак наезда, который могла бы уничтожить только очень тщательная стирка. История получше во всех отношениях. За исключением того, что она не принимала в расчет возможности опровержения пилотом вертолета. Но разве можно полностью исключить, что пилот мог быть занят чем-то еще и не увидеть всего, что происходило? Конечно, вполне возможно, что пилот не заметил, как он бросил камень. Возможно также и то, что пилот не увидел, как машина падала в воду, и потому сейчас кружит здесь, пытаясь разгадать загадку. Во всяком случае автомобиль исчез полностью, если не навсегда; только сейчас Камерон заметил, что течение замедлилось, и что даже во время отлива река оставалась глубокой и угрюмой, чтобы суметь спрятать срои секреты. Сиди спокойно, говорил он себе. Держи свою голову…

Когда он сидел на мосту, создавая образ полицейского, которому будет рассказывать свою историю, Камерон вдруг вспомнил сборщика налога, который может описать его и посеять сомнение даже у самого тупого полисмена. Но кому придет в голову спрашивать у сборщика налога, который, должно быть, все еще парится в своей будке, сосредоточенно рассматривая мелочь и вглядываясь в дорогу — извращенец, всегда готовый получить редкую монету или тайком взглянуть на голую ляжку. Нет, только пилот все еще кружащего вертолета представляет для него опасность, пилот, который уже сейчас, возможно, связывается по радио и докладывает с тревогой и недоверием, что, как это ни невероятно, но черный седан свалился с моста в точке юго-восточнее от…

Если там было радио, думал Камерон так же лениво, как тогда в будке сборщика налога. И, посмотрев в упор на вертолет, помахал рукой, как бы убеждая любого пилота, что то, что он думает, что видел краем глаза этим потрясающе ясным днем, было просто налетевшей тенью, или струйкой пота, или одним из многочисленных пятнышек, которые играют разные шутки с периферическим зрением. Это был жест, который содержал в себе всю магию его самого сокровенного желания, потому что, как только он опустил руку, вертолет взмыл, как стрела, к северу. Либо пилоту надоела загадка пропавшего авто, либо он полетел за помощью, подумал Камерон и, решив, что ему надо подождать хотя бы полчаса, чтобы выяснить это, возобновил свое терпеливое бдение над рекой, которая в наступившем отливе стала гладкой, как стекло.

Когда, к его величайшему облегчению, отведенное им время прошло, и никто не появился, он встал на ноги и поднял свою спортивную сумку, которая все еще лежала там, где по ней прошлась машина. Кроме течения, которое теперь стало более плавным в противоположном направлении, все было таким, как в тот момент, когда он сюда пришел. Камерон ощутил странный и глубокий покой. Если ему повезет, он дойдет до конца дамбы, растворятся в милосердной тени деревьев и направит свои стопы в город, где Ричард Джексон исчезнет, и он, Роберт

Камерон, сможет свободно выбрать себе новое прозвище. Готовый к старту, он снова подумал о ее письме и обрадовался, что не взял его с собой. В конце концов, его новые прозвища отрежут его совсем от прошлого, включая возможность получать письма, так как история, которую он сейчас начал придумывать, вряд ли потребует от него новых закладок для книг. Однако, он не мог не подумаль, что его исчезнувшей антагонист — как легко эти слова пришли ему на ум — может быть, тоже находится в переписке с кем-то, кто беспокоится о его будущем. Камерона бросила в дрожь мысль о том, как должно быть в реке холодно и темно. Он еще некоторое время постоял на краю моста и вдруг увидел газету, засунутую в компрессор — газету, чей ведущий заголовок недельной давности уже казался абсурдным. Возможно, это была газета, оставленная здесь одним из рабочих, не успевшим дочитать спортивную страницу. Камерон пробежал глазами заголовок, содержавший намек на новые бомбардировки как возмездие за недавние провокации, которые., если они будут продолжаться, могут только привести к прекращению переговоров и дальнейшей эскалации. Потом, сложив газету втрое и засунув последний обрез внутрь, как это делают мальчишки-газетчики, выкинул ее в воду.

Перейдя мост, он больше не оглядывался. Через пять минут он дошел до конца дамбы, а еще через десять выкарабкался из кабины грузовика с бельем (от водителя всю дорогу старательно отворачивался) в окрестностях города, уютно расположившегося возле моря.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Камерон. оказался в канат улицы, плавно спускавшейся к самому морю, куда врезался длинный пирс и вцеплялось, как огромный краб, казино, стоящее на сложном переплетении хилых опор. По обеим сторонам широкой, без единого дерева, улицы расположились магазины, бары и рестораны, чьи обветшалые фасады придавали ей (возможно, это автомобили, припаркованные носами к бордюру, выглядели привязанными к метрам обочин) вид главной в джентльменском, наборе ковбойского кино… Поблизости стояла церковь, увешанная фальшивым маяком вместо колокольни, и нарядное, все в позолоте, здание полицейского участка с зубчатыми украшениями и голубым глобусом над входом, откуда только, что вышел патрульный в белой рубашке с короткими рукавам и в шляпе, больше подходящей торговцу мороженого. Камерон свернул в сторону, чтобы не попадаться на глаза полицейскому, и пошел вниз по улице и луна-парку, где чертово колесо, комната смеха, карусель и американские горки вращались, мелькали, качались полным ходом для толп туристов. Атмосфера здесь была пропитана гомогенизированным ароматом жарящихся моллюсков, франкфуртеров на гриле и пекущейся пиццы, которые выносились с явными задержками и плыли в жирном смоге из эфирных масел для приготовления конфет из жженого сахара, и все это пульсировало над округой ударными волнами электронного рок-н-ролла соревнующихся в реве компашек, обосновавшихся в многочисленных аркадах.

Камерон направился к пирсу сквозь строй бильярдных автоматов и чуть не наткнулся на другого городского полицейского, у которого был, впрочем, довольно безобидный вид. Ему удалось ускользнуть от него в последний момент, сделав вираж к входу в магазин, где продавались смешные открытки, соломенные пляжные шляпы, бутылочки с лосьонами для загара и надувные, невероятных форм, пластмассовые морские животные, быстро испускавшие дух и присоединявшиеся к веселому хламу ненужных вещей. Притворившись, что рассматривает открытки, он наткнулся на карикатуру блондинки с задумчивым взором и, очевидно, выпившей, одетой в трусики и лифчик, по-видимому, только вставшей с постели, которая рассматривала себя в зеркало и говорила под аккомпанемент потока шипящих пузырьков, что, предполагалось, давало эффект утреннего пробуждения после сильной пьянки, «хи, я, кажется, неплохо провела вчера вечер». Камерон едва не пропустил уход полицейского, уставившись на идиотскую открытку, пузыри на которой, в соответствии с надписью, означали алкогольный вечер и, кто знает, что еще? Кто знает, что означают те или иные пузыри, подумал он мрачно и двинулся дальше к пирсу.

На полпути к казино он остановился, решив отдохнуть на одной из деревянных скамеек, стоявших вдоль ограды. Пирс нежно покачивало от волн, разбивающихся о сваи, и ему вдруг захотелось свернуться в клубок и уснуть. Вместо этого он широко открытыми, глазами осматривал пляж — песчаный, имеющий: форму полумесяца берег, простирающийся на мили до горизонта, подернутого дымкой. К югу, вдоль берега, стояли коттеджи, а к северу ряд деревянных отелей, похожих на прогулочные лодки, вытащенные на песок. Подавив зевок, Камерон прочитал надпись у себя перед носом, которая призывала прохожих выкинуть сигареты за борт, а другая надпись убеждала их посмотреть на муреновых угрей и прочих обитателей местных глубин. В аквариуме на последнем этаже казино. САМЫЙ БОЛЬШОЙ МОРСКОЙ АКВАРИУМ НОВОЙ АНГЛИИ — УВЛЕКАТЕЛЬНЫЙ И ПОУЧИТЕЛЬНЫЙ, — гласила по-французски третья надпись в честь французско-канадских посетителей. 250 РЫБЬИХ ВАРЬЕТЕ, СПЕШИТЕ ВИДЕТЬ СОБСТВЕННЫМИ ГЛАЗАМИ! СМОТРИТЕ СЕГОДНЯ ЗАГАДОЧНУЮ ЖИЗНЬ МОРСКИХ ГЛУБИН было написано тоже по-французски. Аквариум в самом конце пирса, подумал Камерон. Неправдоподобное место для укрытая! Но в этом выдуманном городе с его карнавальными ароматами, вихляющими переулками и юмористически одетыми полисменами он еще острее. почувствовал себя беглецом. Никто не будет меня здесь искать, сказал он себе.

«…загадочная жизнь морских глубин», — эта фраза еще несколько раз возвращалась к нему. Как успокаивает, когда тебе напоминают чью-то самую сокровенную тайну на незнакомом тебе языке! И убеждает в близости границы, по другую сторону которой ты можешь найти небеса обетованные. Камерон закрыл глаза и прислушался, как плещется о пирс вода. Затем он задремал.

Его разбудил звук вертолета, летящего низко над берегом, и, поспешно вскочив на ноги, он с ужасом посмотрел на пирс. Но вертолета уже. не было и в помине, если не считать тени, промелькнувшей над крышей казино, задевшей край воды и материализовавшейся на песке в виде работающих винтов машины, севшей в полумиле отсюда. Не может быть, чтобы это был тот же самый, подумал Камерон, стараясь отнести, дезориентацию на счет дурного сна. У него болела голова, а плечо, смягчившее падение, начало ныть. И вот он вставил десятицентовик, про который сборщик дорожного налога сказал, что он никуда не годится, в разрез бинокля для обозрения, оказавшегося у противоположного парапета, и, пристроив линзы к глазам, направил его на вертолет и увидел вышедшего из него человека идущего по песку к одному из отелей. Вертолет туг же поднялся в воздух и полетел над водой. Камерон следил, пока человек не скрылся в отеле. Затем раздался легкий щелчок в бинокле, и все почернело.

Долгое время он стоял у парапета, раздираемый на части осторожностью и любопытством. Возможно, это местный вертолет, курсирующий между пляжем и аэропортом, подумал он про себя. Это было хоть каким-то объяснением. Каким-то рациональным объяснением, но у него было не то настроение, чтобы все принимать на веру. Слишком много загадок для одного дня. Так что надо быть осторожным. Что ж, это достаточно просто. Он прикинется, что ищет работу.

Отель был похож на кривобокий слоеный торт. Вокруг всего первого этажа шла широкая веранда; второй тоже когда-то был опоясан балконами, о чем свидетельствовали окна величиной с дверь и соединительная линия, идущая через весь крашеный фасад, как ватерлиния; а третий этаж был подобием мансарды в виде башенок и островерхих крыш, откуда выглядывали многочисленные слуховые окна. Камерон прошел через веранду, толкнул дверь и вошел в оштукатуренный вестибюль с кондиционированным воздухом и закрытыми ставнями. Он немного постоял, дрожа от холода и вглядываясь в темноту; затем пошел по направлению к стойке, вызывая эхо стуком своих каблуков, гулко раздававшееся в холодной тишине, как будто он шел через неф некой пронизывающе-сырой церкви, за полукругом которой скрывалась самая мрачная часть помещения, и взял маленький серебряный колокольчик рядом с аккуратно написанным объявлением: «позвоните в случае надобности.

Камерон извлек из колокольчика звук, похожий на приглашение к мессе, но когда нежный звук совсем растаял, он ощутил, что не один. Через секунду он стал вглядываться в очертания человека, сидящего за столом позади стойки, чья голова, казалось, материализовалась из ниоткуда, бесплотная, как бы висящая в воздухе голова некоего шедевра религиозного искусства, представляющего собой одновременно точку в перспективе и фокус концентрации. Понемногу привыкнув к темноте, он разглядел худощавое вытянутое лицо мужчины лет шестидесяти, чьи глаза рассеянно блуждали не в силах сосредоточиться, как будто видели впереди себя перспективу бесконечности.

— Извините, — сказал Камерон, кладя колокольчик на место. — Я вас не видел.

— Что вам угодно? — спросил мужчина мягко.

— Я ищу работу.

Туг мужчина надеж темные очки и стаж чиркать по столу спичками, одна из которых осветила потолок над головой Камерона, другая — верхнюю часть стены, а третья неожиданно возникла прямо перед его лицом.

— Очень хорошо, — сказал он. — Рассказывай.

Камерон стал озираться по сторонам, смутившись.

От этих глаз, изучающих его сквозь стекла очков неправдоподобной толщины, усугублявшей и без того испытующий взгляд. У него что-то не в порядке с глазами, подумал он.

— Меня зовут Артур Коулмэн, — сказал он твердо. — Я только что пришел в город и ищу работу.

— Ну говори, говори. Какие у тебя заслуги?

— Заслуги?

— Телевидение, развлекательный репертуар, хохмы., фокусы…

— Здесь, должно быть, какая-то ошибка, — ответил Камерон. — Я просто ищу работу.

— Актеры всегда ищут работу.

— Но я не актер, — сказал Камерон, тряся головой. — Мне нужна просто какая-нибудь работа — клерка, официанта, посудомойщика — даже если она будет только временная.

Из темноты послышался мягкий смех.

— Кажется, мы оба неправильно поняли друг друга. Ты не актер, а я не администратор отеля. Я режиссер.

— Режиссер?

— Кино. Моя фамилия Готтшалк. Ты слышал?

— Нет, простите. А…

— Хорошо. Это доказывает, что ты не актер, хотя бы, клянусь…

— …администратор есть?

— …просто потому, что в отличие от многих перспективных молодых актеров, предстающих передо мной, поворачиваясь, как они думают, своей самой фотогеничной стороной, ты прячешь свое лицо, почти совсем отвернувшись от меня.

— Я попал в аварию, — объяснил. Камерон, потирая опухшую скулу. — Мог бы я поговорить с администратором?

— Но здесь нет администратора! Здесь сейчас размещается съемочная группа. А теперь о несчастном случае…

— Это длинная история, — сказал Камерон, беря с пола свою спортивную сумку. — Не буду больше отнимать у вас время.

— Истории, — заметил Готтшалк, — моя профессия. Ты ищешь работу? Так у тебя есть шанс получить ее у меня. Ну, давай, продолжай. Несчастный случай, например. Где это было?

— На дамбе, — сказал Камерон.

— На дамбе, — эхом отозвался режиссер, гася свет. — Говори медленно и отчетливо. Расскажи мне, что случилось.

Камерон на секунду онемел, всем своим существом сопротивляясь командирскому тону спокойного волевого голоса, как у священника, ждущего исповеди. Он совершенно забыл о вертолете.

— Чертовски паршивое дело, — пробурчал он. — Вы не поверите.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Режиссер не шевельнулся, когда Камерон закончил свой рассказ, сидя лицом к окну, чья бамбуковая тень лежала в полосе послеполуденного света, разогнавшего мрак, царивший раньше в вестибюле. Камерон тоже стоял лицом к свету, облокотившись о стойку, и размышлял: если солнце садится за мысом у западного края болота, то оно, наверное, похожим образом освещает темное очертание моста. Его успокаивала мысль, что участок воды со стороны моря — очень глубокий даже во время отлива, как бы созданный, чтобы хранить самые сокровенные тайны — был окутан тенью. Камерон мысленно повернулся на запад, и все подробности этого дня прошли перед его воображаемым взором чередой теней — будка сборщика налога, мост, пирс и этот, похожий на ковчег отель — в потоке, направляющемся к морю, чье необъятное присутствие и беспредельное молчание он чувствовал спиной. Время идет, радостно думал Камерон, и интересовался, как человек с плохим зрением может представить себе это сияние, которое обрушило солнце на весь антураж вокруг

повествования. Но если от режиссера нельзя было ожидать, что он вообразит себе весь ужас такого ослепительного сияния, какой смысл утруждать его лопающимися и переливающимися всеми цветами радуги пузырями, которым не предшествовал всплеск, но который услыхал бы и слепой? Совсем никакого смысла, решил Камерон. Таким образом, он оставил их за пределами своей истории, точно так же, как не упомянул о своем побеге из автобуса, о камне, который он бросил в автомобиль, и вертолете, вовремя выпущенном их этой сказки. Сейчас, глядя на Готтшалка, он думал, должен ли именно он нарушить молчание.

Но режиссер, выслушавший эту историю, не прерывая, вдруг заметил, что она содержит ряд аспектов для дальнейшего обсуждения. После он добавил, что события можно было бы рассмотреть в том порядке, в котором они происходили, подоит что так легче разложить их по полочкам.

— Да, начнем сначала, — сказал он. — Давай вернемся к запоздалой попытке сборщика дорожного налога попробовать вернуть тебя.

— О’кей, — ответил Камерон, удивляясь и чувствуя облегчение в этом малопривлекательном пункте ухода. — Но я бы хотел пояснить, что упомянул сборщика налога просто для затравки.

— Моя собственная работа свободна от таких рамок, — заметил Готтшалк. — Лично я избегаю историй с началом, серединой и концом. Мне интересны фрагменты и порядок, в котором я их располагаю.

— Может быть, мне стоит нарушить последовательность и начать сначала, — сказал Камерон со смехом.

Режиссер улыбнулся и покачал головой:

— Нет, пролог в таком виде интригует, а поскольку в твоей истории есть целый ряд темных мест, требующих прояснения, давай начнем с этой детали, кажущейся самой незначительной.

Камерон пожал плечами и ответил, что действия сборщика налога скорее всего можно списать на жару.

— Ты уже многое отнес на счет жары, — сказал Готтшалк. — Давай, по возможности, освободим погоду от ответственности и сосредоточимся на другом.

Камерон кивнул, ничего не ответив, но от его внимания не ускользнула правоведческая лексика режиссера. Он что-то подозревает, сказал он себе грустно, немного не туда и ты можешь себя выдать…

— Так, если я тебя правильно понял, сборщик налога пытался отговорить тебя идти, выйдя из будки и закричав «Воа!»

— Верно, — сказал Камерон. — И что еще, как не расплавленные мозги, могли быть причиной, что он спутал меня с лошадью?

— Если вообще можно обвинять жару, то, может быть, она подействовала на твою способность слышать, а не на его способность соображать.

— Насколько я знаю, у меня все в порядке со слухом.

— Однако, я мог бы смело утверждать, что сборщик налога, выйдя из будки, кричал не «Воа», а что-то фонетически похожее.

— Почему вы так уверены?

— Потому что все радиостанции передавали одни и те же новости.

Камерон сделал, глубокий вдох, но обнаружил, что не может сдерживать дрожь в коленях. Он вспомнил, что упоминал радио сборщика налога, но был уверен, что ни словом не обмолвился о своей боязни, что пилот вертолета воспользуется своим передатчиком и доложит о несчастном случае на дамбе. Больше того, он был совершенно в этом уверен, разве не намеренно он исключил упоминание о вертолете из своей истории?

— Вы сказали — все приемники? — спросил он.

— Да, но особенно имея в виду мой я сборщика налога.

— Приемник сборщика налога был неисправен.

— Дело в спутавшихся проводах или неисправной проводке. Эти старые приемники все одинаковы. Когда ты ушел, сборщик налога, должно быть, вернулся в свою будку, нетерпеливо ударил по своему приемнику и был вознагражден последними новостями.

— Я что-то не улавливаю смысл, — сказал Камерон.

— В дневных новостях сообщалось, что переговоры прерваны, и находящиеся на передовой соединения двух дивизий вошли в демилитаризованную зону и начали наступление на Север. Короче, разразилась полномасштабная война.

Камерон чуть было не сказал, что все еще не понимает, как на него нахлынули воспоминания: сборщик налога звал его сквозь жаркое марево снова и снова, тщетно повторяя абсурдные звуки, действительно фонетически похожие на то слово, которое, как Готтшалк предположил, он слышал. Да, режиссер, должно быть, прав; он кричал другое слово — его значение было искажено той же жарой, приглушившей всплеск, который должен был быть единственным логическим следствием глухого удара, камнем… Наконец-то ставший четким смысл случившегося неожиданно “поймал” в ловушку ход мыслей Камерона, отдаваясь в его мозгу неким звуковым эффектом, эхом сопровождающим самые кошмарные и невероятные сны.

Режиссер надел свои толстые очки и пристально посмотрел на него.

— Не стоит тревожиться, — сказал он. — Сообщение было вскоре опровергнуто официально и названо тщательно продуманным враньем. Так что никакой войны нет, по крайней мере, полномасштабной. Просто легкий испуг,'вызванный чьей-то глупой шуткой. Легкий испуг, которого ты избежал благодаря своей ошибке. Так или иначе, ты же сам видишь, что сборщик налога кричал совсем другое.

— Другое, — пробурчал Камерон. Голова кружилась, словно его мозг, разобранный на части, был помещен в калейдоскоп, в который он сейчас смотрел.

— Что с тобой? спросил режиссер.

— Устал, — ответил Камерон.

— Неудивительно после всего, что ты пережил. Почему бы тебе не пройти за эту стойку и не присесть? Да… Ну и, распутав один секрет, давай перейдем к другому, кроющемуся за заграждением, через которое ты прошел и вышел на дамбу, не так ли?

— Да, — ответил Камерон с готовностью свидетеля, дающего заранее подготовленные адвокатом показания.

— Или точнее, на мост.

— Да.

— Теперь водитель автомобиля — человек, которого ты так сразу заподозрил в желании тебя убить, он выехал с другой стороны?

— Да.

— А в конце дамбы были заграждения?

— Я забыл.

— Попытайся вспомнить.

— Кажется, были.

— Значит, водитель остановился, вылез из машины и отставил козлы для пилки бревен, чтобы проехать по дамбе.

— Какое это имеет значение? — сказал Камерон, считая, что режиссер имеет склонность к окольным путям. — Чего вы добиваетесь?

— Мотива, — ответил Готтшалк. — Ты описал все эти события, закончив попыткой покушения на твою жизнь, но где объяснение?

— У меня его нет.

— Ты хочешь сказать, что оно тебя не интересует.

— Возможно, объяснения просто нет.

— Скептицизм — это всегда удобная маска.

— Почему не расположить детали подходящим образом?

— У вас, молодых людей, нет любопытства, — заметил режиссер'. — Это от отсутствия надежды. Вы просто зрители.

Вместо ответа Камерон поднял руку, как бы защищаясь, на что Готтшалк ответил смехом, означающим, что им надо вернуться к теме.

— В данном, случае на дамбу через болото. — продолжал он. — Но давай сделаем предположение, относительно водителя. Давай предположим, в порядке бреда, что он знал, что делает, когда отодвигал козлы.

— Вы думаете, что у него был мотив убить меня?

— Нет, просто у него была причина проехать через дамбу.

— Все возможно,

— Boт именно:

— Но кто станет действовать, как он, кроме?..

— Сумасшедшего? — сказал Готтшалк, подсовывая слово с такой же легкостью, с какой предлагал бы прикурить.

— Разве такой вывод не напрашивается сам собой?

— В данном случае, нет. Если этот; такт называемый сумасшедший, действительно хотел тебя убить, какого черта он исчез когда ты, беззащитный, валялся на дороге?

— Кто знает?

— Если, конечно…

— Если что? — спросил Камерон с надеждой, что режиссер не начнет высказывать догадку, которая овладела всем его существом.

— Начнем с того, что он не сумасшедший:

Камерон издал вздох облегчения.

— А некто в здравом уме и твердой памяти, кто совершенно легально мог оказался на дамбе.

— Так что из этого?

— Просто ты ошибся я намерениях водителя так же, как ты неправильно понял окрик сборщика налога, — ответил Готтшалк. — Вспомни, это именно ты сказал, что все возможно.

— Да, — сказал Камерон неохотно. — И куда нас это приведет?

— К дальнейшему предположению, — ответил Готтшалк с улыбкой. — Бесконечным предположениям.

— Я уже устал, — оказал Камерон, считая, что режиссер имеет ярко выраженную тенденцию к усложнениям. Но он чувствовал благодарность к Готтшалку, захваченному, как ему показалось, его историей, и взявшему на себя роль актера, читающего неоконченный сценарий, обещающий бесчисленное количество вариантов финала. Да, у этой истории были всевозможные варианты окончания, и он мог помочь режиссеру выбрать один из них, учитывая его склонность соединять фрагменты. — Есть еще одна вещь, — сказал он. — О чем я не упомянул. Пока все это происходило, там находился вертолет…

— Вертолет?

— Прямо над половой.

— Интересно, — пробормотал Готтшалк. — Как ты думаешь, что он там делал?

— Откуда я знаю? — пожал плечами Камерон. — Сначала мне показалось, он гонится за автомобилем. Но мне не удалось рассмотреть. Из-за солнца.

— А, да, солнце! Несомненно, солнце — соучастник атой твоей истории.

— Ладно, давайте не будем играть в кошки-мышки, — сказал Камерон спокойно. — Я случайно видел этот вертолет, когда он здесь приземлился.

— Так ты хочешь выяснить про вертолет, — .сказал Готтшалк с улыбкой. — Это довольно просто. Вертолет мой, проще, я его нанял.

— Наняли! — воскликнул Камерон. — Зачем?

— Ответ объяснит многое. Но прежде давай обсудим самое для меня загадочное, короче, почему, чудом оставшись в живых, ты не заявил в полицию, когда добрался до города?

— Я испугался, что мне не поверят. И еще, что меня обвинят в бродяжничестве и арестуют.

— Но в этих обстоятельства, конечно…

— Не верите, не надо, — огрызнулся Камерон.

— …твой долг пойти и заявить им теперь, — продолжал Готтшалк, хватаясь за трубку телефона, стоящего у него на столе.

— Нет, — сказал Камерон. — Я не могу идти в полицию.

— Не можешь?

— Это уже другая история.

— Длиннее, чем та которую я уже выслушал? — спросил режиссер, снимая трубку с рычага.

— Послушайте, я не могу идти в полицию, потому что…

— Да?

— …я пришел из-за горы. Я в самовольной отлучке. Я собираюсь дезертировать.

— Дезертир, — проворчал Готтшалк. — Отлично! Как я раньше не догадался.

— Послушайте, через несколько недель мне исполнится двадцать шесть лет. Я уже выйду из призывного возраста. Они не имели права меня трогать. Вместо этого, они в последний момент забрали у меня бронь.

— А ты забрал ее обратно.

— Что?

— Свою бронь, — сказал режиссер с улыбкой. — У тебя никогда в жизни не было лучшей брони, чем та, которую ты получил на дамбе? — сказал режиссер, вешая трубку.

У этого человека были гораздо худшие недостатки, чем эта страсть к окольным путям. Она его самый положительный недостаток.

— Так вы не собираетесь меня выдать? — спросил он.

— Конечно, нет. Больше того, я собираюсь взять тебя на работу.

— Что делать?

— Заменить трюкача.

— Не понял.

— Который внезапно исчез.

— Вы имеете в виду?…

— Лег на дно, так сказать.

— О, Боже, — сказал Камерон, — Вы хотите сказать, что вертолет…

— Да, — пробормотал режиссер. — Вертолет снимал сцену, в которой автомобиль должен был упасть с моста прямо в реку.

— Откуда я мог знать?

— Ты не мог знать, — сказал Готтшалк сочувственно. — Я убедился, что в этих обстоятельствах ты сделал естественную и абсолютно честную ошибку.

— Но я этого не заслуживаю, вы, наверное, просто не имеете права поощрять это.

— Я и не поощряю. Трюкач исчез, так что я беру тебя вместо него. Природа не терпит пустоты.

— Но я понятия не имею о трюках!

— Наоборот, мне кажется, что ты продемонстрировал прирожденный талант.

— Вы собираетесь вот так просто предложить мне его работу. Такого рода?

— Такого рода.

— А кто он был?

— Молодой человек, такой, как ты, — сказал режиссер, пожимая плечами. — Кто-то нанял его в спешке на временную работу.

Камерон встряхнул головой.

— Вы забываете, что я беглец, — возразил он. — Через некоторое время они все равно начнут меня искать. Это только вопрос времени.

— К тому времени ты исчезнешь. Ты превратишься в другого человека — трюкача, дублирующего актера, в свою очередь играющего poль беглеца.

Интересно, он на самом деле такой сумасшедший или только прикидывается, размышлял Камерон.

— Я не представляю себе, как мы сможем это устроить, — заявил он.

В ответ режиссер снял трубку телефона, набрал номер и, после небольшой паузы, сказал:

— Шеф Бруссар? Я насчет несчастного случая. Произошла забавная ошибка. Оператора ослепило солнце. — Готтшалк посмотрел на Камерона и улыбнулся. — Да, на самом деле. Только что. В полном порядке. Ощутимый, как доллар. Бедные ребята. Да, да… Очень сожалею… Да, конечно. Как договорились. Завтра вечером на пирсе… Хорошо… Чудесно… Большое спасибо.

Повесив трубку, Готтшалк обернулся к Камерону и пожал плечами.

— Что ж, — сказал он, — теперь у тебя совсем новая бронь. Совершенно новый шанс в жизни.

Камерон с удивлением покачал головой.

— Я просто не знаю, что сказать, — пробормотал он. — Вы слишком добры.

— Не веришь, не надо, — ответа режиссер. — У тебя не очень-то большой выбор.

— Да, конечно.

— Или я не прав? — нежно воскликнул Готтшалк и захихикал. Скачала это был почти беззвучный «смех, затем, достигнув крещендо сдержанной радости, он разразился гоготом, и, наконец, режиссер просто откинулся назад и дал волю буре заразительного веселья, наполнившего вестибюль.

— Что вас так развеселило? — спросил Камерон.

— Ха, ха… какая нелепая ошибка!

— Вы имеете в виду, что трюкач настоящий?

— Нет! — крикнул режиссер, почти оглушая ого. — Я имею в виду сборщика дорожного налога, сообщившего тебе, что началась война. А ты принял ею за ненормального из-за крика «Boa!» Ха, ха, ха… Ах, ха, ха!

Камерон тоже начал смеяться, затем под влиянием режиссера, как приведенный в действие спусковой механизм какого-то взрывного устройства, он зашелся в пароксизме хохота. Откинувшись в кресле, он думал о сборщике налога, вбегающем и выбегающем из своего куба, как кукушка из часов с боем, и смеялся до упаду. Наконец, когда Готтшалк унял свое бурное веселье, чтобы дать ему ключ от комнаты на верхнем этаже, он помчался, хохоча, через вестибюль по лестнице на третий этаж. Но даже когда он вошел в свою комнату и кинулся на кровать ничком, ему не удалось подавить свою безмерную радость. Он старался не засмеяться, когда через пятнадцать минут крался за горничной, шедшей по коридору с ворохом грязного белья, чтобы дать ей постирать свою спортивную сумку.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Ночью его разбудил сон. Тихо лежа на кровати, он пытался сориентироваться в темноте. Затем, вспомнив, где он и что произошло, он сел, свесил ноги на пол, встал и заковылял к окну. Сквозь острые крыши и башенки виднелся залитый светом луна-парк. Пирс и казино купались в лучах прожекторов, а чертово колесо, украшенное гирляндами лампочек, то останавливалось, то вертелось, как рулетка, пущенная рукой крупье. Это напомнило Камерону, что ему снился большой пожар. Неизвестно, где происходило это всесожжение, но там был Готтшалк, в шлеме, увенчанном гребнем, прорезиненном пальто и закатанных сапогах пожарного, орущий в мегафон…

Снова он проснулся уже утром. Из окна лился солнечный свет, и в его потоке у подножия кровати стояла девушка в белом платье, с черным мешком и несколькими полотенцами в руках.

— Грим, — сказала она ласково.

Камерон сел, моргая, и уставился на удивительно хорошо сложенную девушку с широкими бедрами и тяжелыми грудями, просвечивающими из-под полупрозрачного нейлона, который обычно носят няни и косметички.

— Я проснулся, — ответил он. — Кто ты?

— Грим, — засмеялась она и положила мешок и полотенца на кровать. — Как от Макса Фактора[1]. Я собираюсь сделать тебе новое лицо.

— Новый день, новое лицо, — сказал Камерон, зевая. Начинается моя новая роль, подумал он, протягивая руку к брюкам.

— Прежде всего тебе надо хорошенько побриться.

Камерон выбрался из постели, влез в штаны, затем подошел к умывальнику и побрился. Через несколько минут он сидел в кресле — с закрытыми глазами, подбородком на руках и руками на раковине — пока девушка энергично намыливала его шампунем с гидропиритом.

— Как я буду выглядеть?» — спросил он. — Кем я должен выглядеть?

— Мальчиком с пляжа, — сказала она ему. — В стиле Малибу.

— Ты из Калифорнии?

— У-гу.

— Как тебя зовут?

— Дениза.

Он колебался, не желая показаться навязчивым.

— Ты здесь давно?

— Недели две.

— Я только что прибыл, — сказал он. — Что это за фильм?

— Строго низко бюджетный и второго сорта.

Он поборол желание задать еще один вопрос и несколько минут, молча, позволял ей над собой работать. Гримерша вытерла его волосы и велела сесть прямо.

— Теперь начинается самый охмуреж, — сказала она. — Тени для глаз, пудра, баки, словом, беру тебя в оборот. Эй, что с тобой? Я имею в виду, что с твоим лицом.

— Смешная вещь, — ответил Камерон. — Приключение на моем пути в кино.

— Так, надо замазать-. Ладно, я загрунтую потолще. Они собираются снимать тебя в воде, поэтому надо все хорошо закрепить.

Камерон уставился на нее, собрался было задать еще один вопрос, но передумал. Вместо этого он терпеливо сидел, пока Дениза — поочередно разглаживая и рисуя — нанесла на его лицо несколько слоев косметики.

Закончив, она отступила немного назад и с холодным профессиональным интересом посмотрела на него со всех сторон.

— Ты выглядишь совершенно по-другому. Твоя собственная мать была бы потрясена.

Камерон встал, посмотрел в зеркало над умывальником и увидел развратное лицо стареющего повесы.

— Боже мой, ты права! — воскликнул он.

— Как оно себя чувствует?

— Как штукатурка Парижа.

— Привыкнешь.

— Не возражаю, — сказал Камерон, улыбаясь про себя. Я трансформировался, подумал он, снова взглянув на свое лицо в зеркало, я другой человек… — Замечательно, — сказал он ей. — Кстати, на кого я должен быть похож?

Взяв его за руку, Дениза подошла к окну.

— Вот — высокий мужчина в плавках. Это Ли Джордан.

Камерон взглянул вниз на пляж и увидел загорелого блондина, стоящего у края воды, с женщиной в бикини и огромной соломенной шляхте.

— Никогда не слышал о нем? — сказал он.

— Телевизионный ковбой и настоящий подарок для женщин. Когда на днях я его гримировала, он все время хватался за мою юбку/

— А ты что делала? — спросил Камерон.

— Держала ноги вместе.

Он засмеялся, забавляясь ее искренностью.

— А что за девушка с ним рядом?

— Это Нина Мэбри.

— Нина Мэбри, — сказал Камерон. — Она случайно не была любовницей… так, по крайней мере…

— …в то время как он был…

— …гласит…

— …убит?

— …молва.

— Ух, — сказал Камерон.

— После этого убийства она надолго исчезла. Говорят, у нее было нервное расстройство. Мистер Г., очевидно, решил ее спасти. Он сейчас сочиняет для нее фильм. Грандиозный опус, я слышала.

— Смешно, знаешь, Не я никогда Не слыхал о Готтшалке.

— Он был в моде тридцать лет назад. Затем его забыли. Теперь он старается вернуться вместе с Ниной Мэбри. Кстати, мне надо найти ее трусики.

— Ее… что?

— Двенадцать пар. Горничная положила их вместе с остальным бельем по ошибке, и мисс Мэбри Подняла кипит. Устроила мне черт-те что. Понимаешь, я еще и кастелянша. Могла бы быть еще и сценаристом, но в этом фильме нет сценария. Мистер Г. сочиняет его прямо из головы. По мере продвижения.

Камерон снова выглянул в окно и увидел, что к Джордану и актрисе присоединился короткий кривоногий человек c неимоверным торсом, одетый в хлопчатобумажные штаны, неровно подшитые у колен, и белый платок, повязанный вокруг головы.

— Это Бруно да Фэ, — сказала Дениза. — Как Саша Фэ, Он работает с Готтшалком с незапамятных времен. Они практически неразлучны.

— Что он делает?

— Бруно оператор. Его не раз хотели использовать как режиссера, но у него для этого нет воображения, в таком качестве он делает только порнофильмы. Считается, что у него есть искра божия. Пять мужиков и одна баба с голой задницей — подобного рода вещи.

Камерон рассмотрел лицо Денизы. Несмотря на усталое выражение и чувство обреченности, он нашел его возбуждающим.

— Это совершенно другой мир, — сказала она. — Ты ведь недавно работаешь трюкачом?.

— Недавно, — сказал он. Совершенно другой мир, думал он счастливо.

— Как ты им стал?

Он улыбнулся ей и покачал головой.

— Случайно, — сказал он.

Она повела плечами и понимающе кивнула.

— Побудь со мной, пока я собираю исподнее мисс Мэбри. Оно в соседней комнате,

Камерон пошел за ней по коридору в комнату горничной, наполненной кипами белья, и встал в дверях, пока она пробиралась сквозь эти груды, перекладывая простыни, полотенца и наволочки с одного места на другое. Затем она поднесла, ему двумя пальцами пару кружевных голубых трусиков, чья краткость и прозрачность сошли прямо со страниц одного из тайных журналов для мужчин.

— Красивые, хмм?

— Да, — ответил он игриво.

— Хотя и маленькие.

Не зная, что сказать, он пожал плечами.

Дениза пристально посмотрела в его глаза. Затем одними губами задала молчаливый вопрос.

— Да, — сказал он.

— Так делай что-нибудь, — сказала она с ухмылкой, — а то ты как на пытку собрался.

И вот, наслаждаясь его смущением, она стащила с себя платье, расстегнула лифчик и слегка прижалась к нему, вылезая из своих трусиков быстрым движением велосипедиста, по очереди поднимая колени к щекам.

Остолбенев, он стоял, пораженный видом ее грудей, которые, хотя и свешивались на бедра достаточной ширины, совершенно опрокидывали его представления о пропорции. Потом, когда он начал приходить в себя, она удивила его, нырнув в кипу белья, в которой, размахивая руками, быстро исчезла из виду. Раздеваясь, Камерон колебался, боясь смазать грим, и задумался о других грудях, маленьких и округлых, с сосками нежными, как и ее почерк. Это было мимолетное, почти подсознательное воспоминание. Его новое лицо подчеркивало его анонимность и не допускало малейшей мысли о неловкости или сожалении. Еще минуту он постоял возле кипы белья, в которой исчезла Дениза. Затем снял с себя одежду, перешагнул через нее и, как человек, бросающийся в глубокую реку, начал искать ее на ощупь.

Она ускользала от него, находясь в самом низу до тех пор, пока он со смешанным чувством удовольствия и раздражения, не нырнул в глубину, нашел ее ногу и крепко схватил. Отпихивая белье свободной рукой, он открыл ногу. Когда он высвободил еще и ее ступню, то получил в награду пинок, от которого полетел кувырком. Вот тут-то, перевернувшись, на манер ловца жемчуга, избегающего щупалец осьминога, он быстро и ловко попал в цель — место соединения ее ляжек. Она слегка попыталась освободиться, но вес белья над ней и нежное, хотя и требовательное давление его пальцев, вскоре заставили ее прекратить сопротивление. Отбросив в сторону оставшееся белье, он раздвинул ее ляжки, сомкнул свои локти под ее коленями и наклонился вперед, пока икры ее ног не легли на его плечи. Еще секунду он висел над ней, опираясь на руки; затем быстро опустился, не встретив сопротивления, погрузил их в глубину кипы, откуда раздалось несколько приглушенных вскриков и легких содроганий, сопровождавшихся нежным давлением холодных ступней, каким-то образом оказавшихся у него на пояснице.

После они лежали рядом, купаясь в море белья, занимавшего большую часть комнаты. Камерон закрыл глаза и думал о свежевыстиранной спортивной сумке, должно быть, лежащей где-то под ним.

Дениза нежно, ловко разбудила его от короткой дремы и, оседлав его талию широко расставленными ногами, наклонилась вперед и подняла брови в еще одном немом вопросе. Восхищаясь ее грудью, Камерон положил руки ей на бедра и сказал просто:

— Да.

Мечтательно улыбаясь, Дениза наклонилась над ним и, легко покачиваясь, подразнила его сначала одним, потом другим соском.

— Да, — сказал он.

Сев на прежнее место, она сняла его руки со своих бедер, положила их по швам и, закрепив своими коленями, начала двигаться.

Камерон наблюдал, как ее лицо исчезло из его поля зрения и лежал совершенно спокойно — узник в ожидании. Затем, приподняв голову, он увидел в просвете между ее ляжками дверь комнаты. Когда ее колени достигли его плеч, Дениза вытянулась и, глядя на нее снизу вверх, он увидел странное выражение — смесь удовлетворения и презрения — на ее лице.

— Трюкач, — пробормотала она и, обхватив его голову обеими руками, притянула ее к себе.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Солнечный свет лился, как прибой, сквозь передние окна отеля по полу вестибюля, останавливаясь, словно перед дамбой, у края стола, где режиссер, монотонно кивая головой, слушал сидящего рядом человека с уважением, но несколько рассеянно, как слушают произведение классической музыки, слишком хорошо знакомое, чтобы удивлять. Камерон спустился по лестнице до половины; вдруг он увидел шляпу на столе между Готтшалком и его посетителем — шляпу, которая в других обстоятельствах не вызвала бы никаких зловещих ассоциаций, — и медленно ретировался к лестничной площадке, у шахты кухонного лифта.

— …так вы готовы согласиться, что все это странно, — послышался приводящий в замешательство голос внизу. — Ваш оператор, этот Дюфи, с его таинственной историей. Вчера он был уверен, что что-то не так. Сегодня…

— Он в такой же степени уверен, что все в порядке, — прервал Готтшалк со смехом. — Не

забывайте, что в данный момент трюкач жив и здоров.

— Я знаю. Чего я не могу понять, так это почему Дюфи…

— Да Фэ, — поправил Готгшалк.

— …да Фэ не только не узнал трюкача, сидящего прямо под ним на мосту, но был убежден, что это кто-то другой!

— Примите во внимание обстоятельства, — сказал Готтшалк холодно. — Во-первых, ослепительное солнце; во-вторых, да Фэ был занят камерой; затем внезапность, с которой вся тщательно продуманная последовательность сошла на нет; и последнее — появление самого трюкача.

— Что вы имеете в виду — «появление самого трюкача»?

— Парень был сильно напуган — всклокоченный и потрясенный из-за того, что в последнюю секунду выпрыгнул из автомобиля. Он струсил, понятно? Это время от времени случается. Даже с лучшими из них.

— Из-за того, что он должен был упасть в воду?

— Иначе все выглядело бы неправдоподобно, не так ли? В фильме, я имею в виду.

— Господи, этим зарабатывать себе на жизнь!

— Они идут на определенный риск, — признался режиссер. — За это мы им и платим, конечно.

— Хорошо, я бы хотел задать ему несколько вопросов. О том другом деле.

— Конечно, — ответил режиссер — Но вы уверены, что он сможет вам что-то рассказать?

— Просто сверить время. Военная полиция нашла свидетеля, который видел подозреваемого, когда тот направлялся к дамбе, чуть раньше, чем там появился ваш человек.

— Не может быть, — сказал Готтшалк.

— Так что, возможно, трюкач встретил его на дороге.

— Все возможно, — проворчал Готгшалк. — Я позвоню ему в номер. Его зовут Коулмэн, между прочим.

— Забавно. Мне показалось, вчера вы называли его…

— Коулмэн, — сказал режиссер твердо. — Артур Коулмэн.

Местный телефон на стене около его кровати настойчиво звонил, когда Камерон, перепрыгивая через две ступени, ворвался в комнату и, запыхавшись, снял трубку.

— Коулмэн?

— Да, я знаю, — выпалил Камерон. — Артур Коулмэн… Я стоял на лестнице. Я…

— Коулмэн, здесь начальник полиции Бруссар.

— Послушайте, у меня новое лицо, — сказал Камерон. — Но достаточно ли оно новое?

— Он хочет поговорить с тобой.

— Я сейчас же иду вниз. Послушайте, о том свидетеле…

Но режиссер уже повесил трубку.

Начальник полиции был человеком крепкого сложения лет пятидесяти, с проницательными голубыми глазами, грубыми чертами и русыми редкими волосами, подстриженными ежиком, которые выглядели как небритая борода. В его лице сквозили коварство и грубость, но эти свойства странным образом не касались рта, пухлого женского рта, из которого торчала изжеванная сигара. Наклонившись вперед в своем кресле, он дружелюбно протянул руку и пожал с такой силой, что Камерон с трудом сдержался, чтобы не поморщиться. Сидя в своем кресле, он рассматривал молодого человека с любопытством, слегка нахмурившись, но Камерон надеялся, что опознать его он все равно не сможет.

— О вчерашнем, Коулмэн. Ты что-нибудь заметил? Что-нибудь необычное, я имею в виду.

Камерон пожал плечами, чтобы выиграть время, пока не сообразил, что ему надо изображать неведение, а не играть роль глухонемого.

— Нет, — ответил он, — ничего.

— Забавно, — пробурчал начальник полиции грубым голосом. — Военная полиция нашла кого-то, кто клянется, что видел, как он направился к дамбе. Тоже в полдень.

— И кто это был? — спросил режиссер.

— Сборщик дорожного налога с другой стороны реки. И им, и мне он рассказал одно и то же.

— Видишь ли, — сказал Готтшалк, оборачиваясь к Камерону, — Бруссар и военные власти ищут молодого человека, который решил, что служба в армии не для него.

— В самовольной отлучке, — объяснил начальник полиции, доставая фотографию на паспорт из кармана, к которому была приколота золотая медаль, и протянул ее Камерону.

Да он даже не похож на меня, подумал Камерон. И вот, притворяясь, что изучает фотографию, он вспомнил, как мрачно сидел перед камерой в призывном центре, и покачал головой.

— А ты не заливаешь?

— Я действительно никогда его не видел, — сказал Камерон холодно и вернул карточку.

— Думаешь, ты не мог его не заметить?

Камерон тщательно обдумал свой ответ.

— Возможно, — наконец сказал он. — Но маловероятно. Где он там мог спрятаться?

— Это как раз то, что меня интересует, — ответил начальник полиции.

— Возможно, ваш беглец решил не идти по дамбе, начнем с этого, — предположил Готтшалк.

— Возможно, — сказал Бруссар. — Скажи мне одну вещь, Коулмэн. Почему ты струсил?

— Ну, я… — внезапная издевка ошеломила Камерона, и он смолк, только молча тряхнул головой. — …не знаю. Наверное…

— Думаю, ты здорово струхнул, а?

Камерон хотел ответить, но смог только промычать что-то невнятное.

Работая челюстями, Бруссар пожевал сигару.

— Предположим, ты не обратил внимания, так? На дорогу.

— Нет, то есть, да.

Режиссер начал что-то говорить, но начальник полиции поднял руку.

— У меня идея, — сказал он. — Этот ваш да Фэ — вы говорите, он был в вертолете с камерой?

— Верно, — ответил Готтшалк.

— Снимал?

— Да.

— Тогда это должно быть на пленке?

— Что должно быть на пленке?

— То, чего они с Коулмэном могли не увидеть.

— Что ж, все возможно, — сказал режиссер со смехом. — Хотите посмотреть отснятый материал?

— И это тоже возможно?

— И это тоже, разумеется! Вашей профессиональной скрупулезностью восхищаются все. Пленка сейчас в проявке, конечно, но завтра или послезавтра я буду рад организовать для вас специальный просмотр.

— Очень обяжете, — ответил начальник полиции и поднялся на ноги.

— Конечно, Коулмэну может быть неловко. Ему, вероятно, хочется скорее забыть все это, правда, Коулмэн?

Начальник кивнул Камерону, желая выразить сочувствие:

— Ничего особенного, а?

— Естественно, — выдавил из себя Камерон. — Дело есть дело.

— Именно! — сказал Готтшалк, причмокнув. — Должен сказать, вы взяли дело этого молодого парня в оборот — и настроены решительно.

— Ничего особенного, — ответил Бруссар. — Просто, если мы не схватим его через день-два, им заинтересуются наши агенты ФБР в городе. И чем глубже эти птицы будут совать свои носы повсюду, Тем вероятнее, что им повезет.

— Я не подумал об этом, — пробормотал режиссер.

— Крутые ребята, наверное.

— Не такие уж крутые, как хотят казаться, — сказал Бруссар кисло. — Пара из них появилась здесь несколько месяцев назад, разыскивая одного парня, Пикарда, смотавшегося, когда ему пришла повестка на призывной пункт. Они загнали в угол его отца, полдня допрашивали. В конце концов так его напугали, что он признался, куда сбежал мальчишка. Бордо…

— Бордо? — встрепенулся Готтшалк.

— Бордо, — сказал начальник полиции мягко. — Крутые мальчики отправились в Портлэнд просмотреть списки отплывающих и судовые декларации всех сухогрузов и траулеров, которые выходили оттуда в течение последних шести месяцев, чтобы вычислить мальчишку, сбежавшего на пароходе во Францию, да? Милая теория. Только вот беда…

— Какая?

— Бордо, — сказал Бруссар со слабой улыбкой, — есть также и северо-западнее Монреаля.

Режиссер откинул голову и рассмеялся.

— Так вы выставили этих фэбээровцев, как вы их называете, на посмешище, а?

— Я? — сказал начальник полиции своим резким голосом, жуя сигару и не спеша с ответом. — Я ничего не делал. Пикард — мой двоюродный дед, кроме того, война — страшное разрушение. Она не стоит и мизинца этого парня.

— Однако вы ищете другого парня…

— Здесь у меня есть причина: событие имеет отношение к моему округу.

— Значит, он в опасности из-за вашей профессиональной гордости. Это разве честно? Давайте, по крайней мере, надеяться, что у него хватило ума направиться на север.

Начальник полиции пожевал губами сигару и покачал головой.

— Полиция штата следит за всеми дорогами. Он не мог растаять, как снежный ком в аду.

— Но вы говорите, что не думаете, что он здесь.

— У меня только интуиция. Вот и все.

— Это вроде поисков иголки в стоге сена, не так ли? Я имею в виду всех этих туристов.

— Не так трудно, как вам может показаться, — сказал начальник полиции. — Он не очень отличается от всех нас, как вы думаете? Должен есть, спать, а? Это значит, он выдаст себя рано или поздно. Во всяком случае, если он здесь, спорю, мы возьмем его сегодня же.

— Не может быть.

— Расчет на вас — это одно из моих оснований.

— На меня? — воскликнул режиссер. — Ха-ха-ха, нашли на кого рассчитывать!

Бруссар прищурил свои проницательные голубые глаза и стряхнул пепел с сигары.

— Эта сцена, которую ваши люди снимают на пирсе, — сказал он, — способна собрать большую толпу и вызвать у нашего беглеца ощущение безопасности.

— Это не приходило мне в голову, — ответил Готтшалк. — Ну и хитрован же вы. Я бы не хотел, чтобы вы искали меня.

Бруссар сделал скромно протестующий жест, взял свою белую форменную фуражку и пристроил ее на своей стриженой ежиком голове.

— Рутина, — провозгласил он и направился к двери.

— Раз вы рассчитываете на нас, — сказал ему вслед Готтшалк, — мы приложим все свои силы.

Начальник полиции задержался в дверях, оглянулся и широко улыбнулся Камерону:

— Держи хвост морковкой, парень, а?

Готтшалк подождал, пока полицейский уйдет.

Затем он сказал:

— Ну, мы можем быть уверены по крайней мере в одном.

— В чем? — спросил Камерон.

— В твоем лице, — ответил режиссер с улыбкой. — Оно достаточно новое.

— Послушайте- какого черта вы сказали, что он может просмотреть пленку?

— Мой дорогой юноша, что я мог еще сделать? Если бы я отказался, он просто мог конфисковать ее. — Но это предательство. Она все покажет!

— Все? Нет, это было бы слишком просто. В конце уже никто не может вспомнить всего, не так ли? Возьмем, например, историю, которую ты мне вчера рассказал. Так что лично я считаю, что любая история требует монтажа.

— Давайте вернемся к нашей теме, — сказал Камерон. — Что будет с пленкой?

— Пленка — это другая история, — ответил Готтшалк. — Она вернется с проявки в самой черновой версии, так что нам придется сделать некоторые улучшения.

— Вы имеете в виду монтаж, — сказал Камерон с усмешкой.

— Да, что-то подрезав, что-то показав в другом свете, переставив акценты, мы изменим историю, как нам будет нужно.

— Но одурачим ли мы начальника полиции?

— Мой друг, вопрос не в том, одурачим мы его или нет. Он не тот человек, чтобы его недооценивать, но его можно убедить, когда он смотрит кино. Тогда он просто зритель, который не только хочет, но жаждет быть одураченным, временно, отстраняя свои подозрения и веря только в иллюзию. Непосредственность воздействия кино и объясняется как бы удивительно сильным эффектом причастности. Конечно, когда наш зритель, в данном случае, Бруссар, покоряется миру кино, его участие оборачивается состоянием транса.

— Очень интересно, — сказал Камерон. — Лично я уже абсолютно проснулся и полон недоверия.

Режиссер терпеливо улыбнулся:

— Скажи мне, ты веришь в то, что произошло?

— Что произошло? — откликнулся Камерон. — Что вы имеете в виду?

Режиссер пожал плечами:

— Вчера на дамбе. В фильме, который мы завтра покажем Бруссару. Какая разница? Что на самом деле реально?

— Может быть, вы мне скажете.

— Искусство, мой друг. Только искусство реально. Только искусство повторяется. Да, снова и снова. Бесконечно.

Камерон тряхнул головой. Говорит, как оракул, подумал он.

— Вы всегда говорите загадками? — спросил он.

Режиссер снова улыбнулся.

— Странно, — пробормотал он. — Полное отсутствие любопытства. Я был уверен, ты спросишь меня о чем-нибудь еще.

— О чем? — спросил Камерон со скукой.

— О трюке, — ответил Готтшалк. — О том трюке, который ты будешь делать вечером.

Вчера все выглядело иначе! Камерону с трудом верилось в это. Теперь, глядя на двуязычную вывеску, рекламирующую аквариум, он улыбнулся про себя. Да, не прошло и одного дня, как слова потеряли свои ужасающий смысл, и все изменилось. Он получил отсрочку, совершенно новый шанс в жизни. Даже Готтшалк казался теперь другим человеком. А может быть, потому, что он впервые посмотрел и увидел его в ослепительном дневном свете? Режиссер был в длинном махровом купальном халате и шлепанцах, которые нежно чавкали по настилу пирса в такт его шагам. Его бледное задумчивое лицо казалось бледнее обычного в солнечном свете, почти прозрачным и несло печать грустной озабоченности. Он выглядит, как профессор, подумал

Камерон, один из тех легендарных немецких профессоров, которые из года в год толкут одну и ту же воду в ступе…

— Море, — пробормотал Готтшалк, — оно всегда действует стимулирующе. Зеркало смертности и бессмысленности, в то же время удивительно успокаивающее, потому что показывает время понятным для нас образом. Как часы. Путем звука и движения. Как ты думаешь, почему я выбрал для съемок именно берег моря? Потому что здесь все начиналось, здесь человек, вышел весь мокрый из глубин и здесь я могу жить со всей своей неустойчивостью наедине с моими идеями, которые есть не что иное как фантомы, бесформенные и опасные, но полные красоты.

В этом месте режиссер погрузился в молчание и стоял, пристально глядя на воду. Камерон подумал, не задремал ли он, убаюканный разговором с самим собой, но через мгновение Готтшалк взял его под руку и потащил на скамейку около парапета.

— Ты знаешь, какой сегодня день? — спросил он.

Камерон пожал плечами:

— Вторник?

Режиссер улыбнулся:

— Да, вторник, двадцать шестое июня. Согласно популярной традиции среди ранних поселенцев в этих краях, кто бы ни ступил в море двадцать шестого июня, излечивался от любых болезней, видимых и невидимых. Этот обычай древней Римской Фонтиналии — Праздник Воды — был перенесен в Англию и Ирландию легионерами в первом веке до рождества Христова. Сохранившись у друидов, он был перенесен на эти берега переселенцами-христианами более трехсот лет тому назад. В первое время поселенцы приходили на берег двадцать четвертого — день святого баптиста Джона, но так как Верховный Суд колонистов заседал один раз в год, двадцать пятого июня, дата была изменена так, чтобы люди, приходящие со всех сторон на этот праздник правосудия, могли провести каникулы на море. Так постепенно религиозное значение праздника было забыто. Но традиция осталась, и двадцать шестое все еще официально считается началом летнего сезона. Взгляни на всех этих людей на пляже! Куда ни посмотришь — всюду самая большая толпа людей в году. Почему? Зачем? Какой первобытный инстинкт, какая тайная движущая сила до сих пор заставляет фермера сняться со своей далекой высокогорной равнины, оставить каменистые поля и молочное хозяйство, запихнуть своих жен и детей в семейный драндулет и привезти их на море двадцать шестого июня? Ты можешь это объяснить?

— Нет, — сказал Камерон. — Я не умею разгадывать загадки.

— Какой же ты не любопытный! Море, мой друг. Море объясняет это. Море руководит человеком, как луна приливом и отливом. Да, море манит нас своей неправдоподобной глубиной, своими изумительными красками и невероятной силой, с какой оно навсегда связало континенты.

Готтшалк снял свои затемненные очки и взглянул на солнце. Камерон был потрясен, увидев боль на его лице и глаза, полные слез.

— Вы в порядке? — спросил он.

— Я как Глаукус, — ответил режиссер. — Ты знаешь историю? Он съел волшебную траву и прыгнул в море, где превратился в бога, обладающего пророческим даром.

Камерон ничего не ответил, а просто покачал головой. Снова загадки, подумал он.

— Глаукома, мой друг. У меня глаукома. Коварный недуг. Медленно прогрессирующий и абсолютно безболезненный. Иногда его можно еще замедлить каплями пилокарпина. А вообще это кончается полной потерей зрения. Атрофия глаз. Они становятся зелеными и твердыми. Как изумруды в глазницах бога солнца инков. Да, глаза превращаются в изумруды — пугающая трансформация. Попытайся представить

Ужас. И я — я, который, помимо прочего, должен видеть!

Режиссер замолчал и снова погрузился в свои мысли, но через минуту Камерон увидел, как он изучает чертово колесо в луна-парке, которое быстро и легко вращалось в ясном голубом небе.

— Слишком много историй, — пробормотал он.

— Слишком много совпадений. — И взяв Камерона под руку, повел его в противоположный конец пирса.

— Это, должно быть, прямо здесь. Поверни-ка голову вправо и взгляни на колесо. Немного выше, пожалуйста. Да, так. Знаешь, что я вижу? Я вижу чертово колесо, наложенное на твои глаза под стеклами очков. Двойная экспозиция всегда была моей творческой особенностью. Она великолепна для начала. Именно то, что я искал.

Бесконечные загадки, подумал Камерон.

— Начала чего? — спросил он.

— Моего следующего фильма, — ответил режиссер, возобновляя прогулку вдоль пирса, — который будет о жене первого астронавта, затерявшегося в космосе. И с тех пор проделывающего бесконечные трюки. Бессмертная мумия. Ты можешь это вообразить? Бессмертную мумию, вынужденную в результате катастрофы вращаться среди звезд и бережно хранимую в сердцах и умах своих сограждан. Да, женщина! Именно о ней мой фильм. Эта женщина содрогается от всего, что крутится. Может она навсегда оставаться верной своему мужу-герою? Может она продолжать не жить? Влюбится ли она когда-нибудь еще? Да, я наконец нашел прекрасное начало — героиня, ошеломленная и измученная ночными кошмарами, смотрит в упор на чертово колесо, которое зрители видят отраженным в ее очках. Нет, сначала я покажу чертово колесо на расстоянии, затем буду держать его в фокусе до тех пор, пока оно не рассорится в очках, и, наконец, отъеду камерой чуть-чуть в сторону, чтобы показать ее лицо. Таким образом, я создам настроение тайны и подозрения.

Они дошли до конца пирса и поднялись на крытую веранду, окружавшую обшарпанное казино.

— Ну, — сказал режиссер. — Что ты об этом думаешь?

— Звучит интересно, — ответил Камерон.

Режиссер задержал на нем укоризненный взгляд.

— Интересно? — повторил он.

— Дело в том, что меня в данный момент занимает совсем другая история.

— Счастливчик, можешь зациклиться только на одной истории.

— Это занимает все мое время, — сказал Камерон сухо.

— Ничего удивительного. Твоя история довольна интригующая. Она начинается с trompe l'огеllе (слуховой обман), продолжается trompe l’oeil (обман зрения) и кончается — впрочем, кто знает, как она кончится?

Камерон засмеялся:

— Большим количеством трюков, я думаю. Так же, как с тем трюкачом, о котором вы упоминали?

— Просто, фильм, — сказал режиссер, — фильм, который мы снимаем, — это прямолинейная мелодрама. Герой — беглец, которого с самого первого эпизода обнаруживает полиция на танцплощадке. Он обманывает их и убегает через веранду. Сначала он поворачивает в одну сторону, потом в другую, но его преследователи наступают с двух сторон. Наконец, за углом он осознает, что у него один путь к спасению.

— Море, — сказал Камерон, глядя через перила на темную зеленую воду, плещущуюся о пирс.

— Где именно ты, трюкач, заменишь актера. Ты взберешься на парапет и после некоторого колебания… — режиссер улыбнулся и пожал плечами в знак окончательного решения.

— Нырну в воду, — сказал Камерон.

— Я буду снимать твое погружение двумя камерами, — продолжал Готтшалк. — Одна будет находиться здесь, на парапете, другая в лодке, внизу. После того, как ты спрыгнешь с парапета, полиция кинется с поднятыми пистолетами и начнет стрелять в воду. Герой, однако….

Но Камерон почти не слышал его, вместо этого, глядя в воду, он думал о Фонтиналии. Твоя очередь принять крещение, сказал он себе. Да, а как быть с тем, другим крещением, которое не сопровождалось никаким слышимым всплеском?..

— …проплыв под водой, выплывает из-под пирса, который будет освещаться переносными прожекторами из лодки. Затем он начнет пробираться от сваи к свае к берегу.

— А всплеск? — спросил Камерон.

— Всплеск?

— Когда я уйду под воду.

Режиссер терпеливо улыбнулся:

— Всплеск — это только звуковой эффект. Их полно во всех фонотеках. Это просто дело отбора наиболее подходящего из них и использования потом при озвучании.

Камерон кивнул головой, почувствовав рядом какое-то движение, обернулся и увидел свое собственное отражение в окне. Секунду он был поражен незнакомым блондином, затем, вспомнив о своей трансформации под руками гримерши, улыбнулся про себя. Да, кусок замазки делал возможным все, включая и его метаморфозу, отраженную в этом окне на берегу моря. И, озвучив всплески, разве не сдают их навсегда, чтобы возвратиться к ним в запоздалых размышлениях? Только искусство реально, сказал Готтшалк. Только искусство повторяется. Снова и снова. Бесконечно…

— Последняя часть самая трудная, — продолжал режиссер. — Когда герой доплывает до места, где волны обрушиваются на берег, он выплывает из-под пирса, чтобы не разбиться о сваи. Затем его волной выносит на песок. В этом месте трюкач заканчивает

свою работу и снова появляется актер, а герой спасается.

— Вы уверены? — спросил Камерон. — Что он спасается?

— Абсолютно. Поверь, мой друг.

— Вера, — сказал Камерон с ядовитым смехом. Это крещение — только начало, а не конец, подумал он.

— Кроме того, где герой может быть в большей безопасности, чем со мной? — продолжал режиссер. — Короче, что может быть лучше для беглеца, чтобы остаться не пойманным, чем быть одновременно актером и зрителем в развитии своей собственной истории?

— А герой всегда спасается? — спросил Камерон.

— Всегда, — ответил режиссер. — Снова и снова. Начиная с целой серии захватывающих дух и останавливающих сердце приключений. Похоже, ты сомневаешься, мой друг. Как мне убедить тебя, чтобы ты поверил?

Камерон посмотрел вниз на воду и невольно вздрогнул.

— Я поверю, — ответил он, — когда увижу фильм.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

За ужином он ел немного и в одиночестве. После, в своей комнате, он лежал на кровати, сцепив руки за головой, и пытался вызвать в воображении свой облик, каким он был прежде. Куда он ушел — студент, любивший сидеть ночи напролет в кафе, рассуждая о будущем и гневно выступая против войны?

Короткое, думал Камерон, смехотворно короткое, но необратимое путешествие, во время которого, став сначала Ричардом Джексоном, а затем Артуром Коулмэном, он перестал существовать… Чего бы он не отдал в этот момент, чтобы оказаться с маленьким подносиком в руке в бесконечной очереди за едой! Вместо этого… Постарайся не думать об этом, сказал он себе, отдохни. Но сейчас, когда подкрался вечер, и за окном погас на небе свет, он услышал, как плещется прибой и, закрывая глаза, представил себя парящим в ночи, ныряющим в холодную» воду и выплывающим на берег, одинокий пловец в темноте. Ролик кончился яркой вспышкой на экране. Камерон открыл глаза. Наступила ночь. Лежа над вздымающимся почти под самым окном морем, как приговоренный в ожидании своего палача, он слышал биение собственного сердца.

Стук в дверь заставил его встать. Он мог ждать кого угодно, только не оператора, который сейчас с'гоял перед ним, впервые так близко и крупным планом. Секунду он едва верил своим глазам, которые, вылезая из орбит, наткнулись на пристальный взгляд невероятного злорадства, производимого выражением лица, обезображенного шрамами и оспинами, оставленными, казалось, не болезнью, а горстью картечи. Оператор ответил на вызванный им шок улыбкой, обнаружившей еще один недостаток — желтоватые собачьи зубы.

— Так ты трюкач! — воскликнул он мягко. — Позволь представиться. Я Бруно да Фэ.

— Я знаю, — сказал он. — Вы указали на меня.

— Говори громче, саго[2]. Да Фэ несколько глуховат.

— Я сказал, я видел вас раньше!

— Да, каждый когда-то видел кого-то раньше. Позволь мне тебе сказать. Я восхищен твоей работой.

— Очень забавно, — сказал Камерон.

— Не беспокойся, саго. Все, что случилось, забыто. Все изменилось.

Защищать виноватого? Камерон был удивлен.

— Пошли, — сказал он.

Город ночью был одет в огни, наподобие придурковато-гротескной женщины, густо намалеванной, чтобы скрыть явные дефекты и привлечь к себе внимание. По всей длине улицы, с которой Камерон впервые обозревал береговую линию, ярко сверкали пузыри, тянущиеся вдоль пирса и опоясывающие облезлый фасад казино; вертящиеся, карабкающиеся, кружащиеся аттракционы луна-парка были освещены по контуру разноцветными огнями, сливающимися в сплошное пятно. Какофония этой сверкающей вакханалии имела в верхнем регистре визг возбужденных от страха пассажиров центрифуги, над басовой частью доминировал рокот самолета, сталкивающегося с бимпмобилем на площади, а в среднем регистре такая смесь рок-н-ролла, шарманки и голосов зазывал, которая, усиленная громкоговорителями и мегафонами, достигла почти оглушающей степени.

— Son et tumiere (звук и свет), — говорил оператор, пока они шли сквозь толпы людей, тусующихся в каждой подворотне. — Как себя чувствуешь, саго?

— Нормально, — ответил Камерон.

Да Фэ читал по его губам.

— Ты знаешь, что тебе предстоит сделать?

Камерон, искавший глазами начальника полиции или сборщика налога, отсутствующе кивнул.

— Ты уверен?

— Да, почему вы спрашиваете?

— Понимаешь, не было времени репетировать, поэтому нам придется импровизировать. В конце концов, от трюкачей можно ждать чего угодно. Когда они в работе, они не подконтрольны. Это не имеет смысла, саго. Если автомобиль падает с моста или надо выпрыгнуть из горящего здания…

Они прошли по аллее, заполненной бильярдными автоматами и подошли к входу на пирс — воротам, охраняемым парой полицейских. Здесь да Фэ вытащил пропуск, позволивший им пройти через заграждение; затем он и Камерон направились к казино. Под ними, облитая лунным светом, собралась огромная толпа на берегу

— Видишь, саго, они пришли посмотреть, как будет прыгать трюкач.

Смотреть, как будет прыгать трюкач, подумал Камерон. Теперь, слушая неугомонный рокот толпы, он решил, что это, возможно, тот сорт зрителей, которые ждут с растущим нетерпением самоубийства или беглеца, предпринимающего свою последнюю отчаянную попытку спастись. Он помахал им рукой. Затем вдруг заметил сборщика налога. Сборщик налога стоял прямо под ним на песке, одетый в спортивную рубашку и слаксы, и всматривался в толпу. Мы смотрим не в том направлении и не за тем человеком, подумал Камерон…

— Что с тобой? — спросил оператор. — Что ты там увидел?

— Комедию, — ответил Камерон.

Готтшалк суетился позади камеры и штатива на парапете казино. На нем был белый льняной костюм и белое яхтсменское кепи, лихо сползшее набок, придавая ему вид жуликоватого моряка, он выкрикивал наставления техникам, которые вставляли батарейки в прожекторы, установленные на перилах и крыше. Когда Камерон и да Фэ пробирались сквозь спутанные электрические провода, режиссер скомандовал дать свет и, внезапно залитый потрясающим сиянием, наклонился и посмотрел в глазок камеры. Затем, распрямляясь, увидел Камерона и приветственно помахал рукой.

— А вот и ты, — сказал он.

— Да, — ответил Камерон. — Давайте с этим кончать.

— Терпение, мой друг. — Сначала мы дадим тебе переодеться. — И, провожая Камерона в казино через боковую дверь, дал ему пару теннисных тапочек, хлопчатобумажные штаны и белую майку. Камерон переоделся в мужской комнате. Выйдя через несколько минут, он увидел, что режиссер разговаривает с Ли Джорданом, одетым в точности, как он, и узнал спокойное красивое лицо и обезоруживающую мальчишечью усмешку героя из еженедельного телевизионного сериала «Хоудаун»[3].

— Неплохое сходство, — сказал актер, в свою очередь изучая его. — Хотя достаточно отдаленное, чтобы снимать тебя крупным планом.

— Он здесь только для того, чтобы выполнить трюк, — ответил режиссер.

— Тогда удачи тебе. Я бы попытался сделать его сам, но я плохой пловец, и мой агент не хочет, чтобы я делал что-то опасное.)

— Мне бы такого агента, — ответил Камерон.

Актер широко улыбнулся и показал полный рот искусственных зубов.

— Будь смелым. Думай о моей репутации героя. Думай о моих поклонниках.

— Не беспокойся, — сказал Готтшалк. — Мы заставим твоих поклонников сидеть, как на иголках.

— Я знал, что могу на вас рассчитывать.

— Разумеется, — сказал Камерон. — Только прыжки в воду оставьте нам.

Режиссер вышел из-за парапета.

— Первая часть легкая, — сказал он. — Я хочу, чтобы ты вышел из двери, быстро посмотрел в сторону камеры и затем побежал к прожекторам на перилах.

— Я не смогу ничего увидеть!

— Это именно то, что мне нужно! — сказал режиссер ободряюще. — Ты — в панике улепетывающий беглец. Пробегая от авансцены под сильным контровым освещением, ты будешь казаться пойманным. Твоя тень гротескно распластается на глазах удивленной публики. Через минуту она будет подобрана двумя полицейскими, которые тебя преследуют, стреляя из пистолетов.

Камерон взглянул в сторону камеры и увидел пару мужчин, похожих на продавцов мороженого, в униформе городских сил полиции.

— Оки и вправду выглядят достоверно, — сказал он.

— Они и должны, — ответил Готтшалк. — Их взяли напрокат у Бруссара. За тобой будут охотиться настоящие полицейские.

Настоящие полицейские, подумал Камерон.

— А чем они будут стрелять? — спросил он.

— Холостыми патронами, предоставленными почтенными людьми. На самом деле выстрелы так же, как всплески будут озвучены позже. Холостые выстрелы просто для эффекта, чтобы все выглядело по-настоящему. Для удовольствия толпы.

Камерон посмотрел в сторону моря, но яркий свет мешал рассмотреть толпу, собравшуюся на пляже. Невидимая аудитория, думал он, откладывая на потом свое недоверие к озвучиванию всплесков и холостым патронам. Теперь, вспоминая, что начальник полиции и сборщик налога повсюду здесь за ним рыщут, он улыбнулся и тряхнул головой.

— Когда ты подойдешь к перилам, постой и посмотри в другую сторону, — говорил Готтшалк. — Ты увидишь еще двух полицейских, бегущих к тебе. Затем взберись на перила и прыгай по свистку. Итак, ты все понял?

Камерон кивнул.

— Ты уверен?

— Да, — сказал Камерон. — Все.

Но спустя несколько минут, когда он бежал навстречу умопомрачительному сиянию прожекторов, слыша звуки шагов своих преследователей и затаив дыхание в ожидании их выстрелов, он вдруг осознал, что ничего не понял. Безумие, думал он, это безумие…

При звуке первого выстрела он споткнулся и чуть не упал. Безумие, продолжал думать он, безумие… Потом он стоял на перилах, глядя вниз на темное, вздымающееся море. Под собой он смог разглядеть да Фэ, суетящегося позади камеры, установленной на носу маленькой моторной лодки. Оператор поднял руку. Перед ним вспыхнули огни, ослепившие его. Да, Готтшалк был прав. Он стал одновременно актером и зрителем в развитии своей истории. Какая возможность для драмы! Камерону было интересно, следит ли за ним сборщик налога. Не забудь прыгнуть, сказал он себе, ты должен прыгнуть. Прыгай!

Он сразу среагировал, когда раздался свисток — Икар, от лунного удара воспаривший в ночь, где, в один прекрасный момент, увидел самого себя, залитого светом, как бы глазами толпы, собравшейся на пляже.

В ушах стоял гул, когда он выбирался на поверхность. Затем, выплывая из темноты в сверкании прожекторов, он вдохнул много воздуха и начал молотить руками, чтобы держать голову над водой. Сверху раздался град выстрелов. Кто-то кричал, чтобы он нырял. Раздался всплеск в воде рядом с ним, потом другой и, сделав глубокий вдох, он снова ушел под воду. Когда он выплыл во второй раз, то оказался под пирсом, окруженный лабиринтом свай, которые стояли во мраке, как деревья в чаще леса. Он ухватился за ближайшую опору и обнаружил, что она покрыта слизью. Несколько мгновений он жадно пытался найти, за что схватиться, затем снова попал в луч света, и тяжелая волна оторвала его и понесла дальше во мрак внутреннего пространства. Следом за ним плыла лодка, освещая путь. Кто-то кричал ему, чтобы он продолжал плыть. Выбившись из сил, он поднял руку в сторону прожектора, бьющего прямо в глаза, и позвал на помощь; затем, болтая руками, ушел под воду. Вынырнув снова, он захлебывался от морской воды. Волна несла его к другой свае, и, цепляясь ногтями за скользкое дерево, он успел снова позвать на помощь. Когда он начал соскальзывать обратно, неясная фигура спустила лестницу с парапета казино. Кто-то из лодки велел ему нырнуть. Со стороны лестницы сверкнуло несколько вспышек и вокруг него раздались выстрелы. Беспомощный, он потерял свою точку опоры и стал тонуть. Они хотят заставить меня утонуть, думал он, пока, отчаянно размахивая руками, не выбрался на поверхность. Снова он звал на помощь, но, хотя лодка теперь была ближе, он сам едва слышал свой голос сквозь тяжелые удары волн, бьющихся о бревна, и скрип пола казино, сотрясающегося над головой. Он впал в панику, когда увидел в темноте прямо над головой перекладину, соединяющую две соседние сваи, и ухватился за нее. Минуту он просто держался за нее, как за толстую ветку дерева, затем, собрав последние силы, рывком выбрался из воды и перевесился через перекладину. Раздался свисток. Кто-то что-то кричал из лодки, но, часто и тяжело дыша от усталости и облегчения, он не мог пошевелиться. Вдобавок, перекладина была покрыта острыми ракушками, которые, впиваясь ему в ладони, колени и голени, скоро превратилась из места отдыха в место пыток. В то время, как лодка поравнялась с ним, он поднял голову, поморгал сквозь слезы мучения и, взглянув наверх, увидел обезображенное лицо оператора, улыбавшегося ему в полном восторге.

— Все идет замечательно, саго. Сверх наших ожиданий.

— Помогите, — умолял Камерон. — Помогите.

Да Фэ сделал ужасную гримасу:

— Нет времени, саго. Начинается прилив.

— Послушайте, я не могу больше плыть! Не могу!

— Пользуйся перекладинами, — ответил да Фэ, направляя один из прожекторов так, чтобы показать всю сеть горизонтальных опор, которые, соединяя одну группу свай с другой, тянулись в пространстве под казино, как нескончаемая цепь препятствий.

— Слушайте, Готтшалк сказал, что патроны будут холостые.

— Конечно, саго. Только холостые!

— Но я видел всплески!

Оператор появился в луче света, поднял руки и, оттянув назад резинку рогатки, выстрелил из нее Камерону под ноги.

— Видишь, саго? Вот так мы делаем всплески. Детской игрушкой.

— Но ведь я истекаю кровью, — сказал Камерон, делая отчаянные попытки оттянуть время. — Ракушки разодрали меня в клочья.

— Прости меня за ракушки, саго. Мы их как-то не учли. Однако, они оказались очень кстати и добавили еще одну деталь к ужасу твоего спасения. Итак, когда я снова дам свисток…

— Нет! — закричал Камерон.

— …ты услышишь еще выстрелы. Ныряй, а затем, хватаясь за перекладины, двигайся к пирсу. Как можно быстрее. Готов?

— Ничего не поделаешь, — сказал Камерон.

— Все по местам!

— Нет!

Но когда раздался пронзительный свисток и снова послышались выстрелы, он автоматически отшатнулся и спрятался за сваю, пока все не стихло; затем, переходя от одной перекладины к другой, раскинув для равновесия руки и хватаясь за бревна, как пьяный за столбы, он двинулся к берегу. Сначала он двигался медленно из-за боязни упасть в воду, но вскоре сообразил, что может перепрыгивать с одной перекладины на другую, пока они свободны от набегающих волн, и так добираться от сваи к свае, пока гребень следующей волны не накроет его.

С этой минуты его действия были безошибочны и соответствовали прекращению выстрелов и ритму моря, пока, согревшись от напряжения, уверившись в своей технике и вдохновившись ловкостью, он не начал перескакивать с одной перекладины на другую с легкостью самоуверенного ребенка, пробирающегося через игрушечные конструкции. Когда через несколько минут раздался свисток, он поднял глаза и был поражен, что уже находится под пирсом. Я на полпути, думал он радостно, я сделаю это…

Но в следующий момент он услыхал звук разбивающейся о берег волны, почувствовал, как задрожали бревна, и в беспокойстве обернулся к лодке, плывущей рядом с ним.

Да Фэ был в приподнятом настроении.

— Ты не представляешь себе, саго! Тени на потолке, внушающий невероятный страх свет, череда свай и постоянно вздымающееся море. Это потрясающе! Как спасающийся бегством человек в кошмарном сне!

— Прислушайтесь к прибою! — сказал Камерон,

— стуча от дрожи зубами. — Мне не нравится этот звук.

Да Фэ приставил руку к уху и потряс головой.

— Прибой! — прокричал Камерон.

— Подожди, пока мы сделаем такой звук, как надо, саго. Прибой будет грохотать. Он поглотит все. Он будет в самом деле страшным.

— Вы ненормальный, — ответил Камерон. — Вы понимаете это? Вы чертов сумасшедший!

Но оператор не слушал.

— С этого момента, саго, пути назад нет. Впереди волны, обрушивающиеся на сваи. Вверху по пирсу бегает полицейский. Внизу начинается прилив. Скоро тебе не за что будет уцепиться. Твой единственный шанс — это море. Ты будешь колебаться мгновение, затем нырнешь в воду и поплывешь прочь от пирса. Мы будем снимать, как прибой в лунном свете выносит тебя на берег.

— Дайте мне, по крайней мере, спасательный круг.

— Но это испортит весь эффект! Кто поверит, что у беглеца мог случайно оказаться спасательный круг?

— Прислушайтесь к прибою, — сказал Камерон.

— Меня подхватит обратным течением.

— Не борись с прибоем, саго. Качайся вместе с ним. А теперь слушай внимательно. Когда раздастся свисток, плыви пятнадцать или двадцать ярдов. Потом поворачивай к берегу. Это не очень далеко, и тебя будет вести луч света. Постарайся попасть прямо в него, так как луч покажет тебе точку, с которой мы будем тебя снимать, когда ты выплывешь на берег.

— Подождите. Вы же не собираетесь меня вот так бросить?

Оператор скорчил гримасу:

— Да, саго, последнюю часть ты должен пройти один. С этого момента трюкач остается без контроля.

— Дайте мне кусок какой-нибудь деревяшки. Доску. Что-нибудь, за что можно уцепиться…

— Вспомни о зрителях, саго. Это ОНИ должны испытать твой ужас. Если мы дадим им за что ухватиться…

— Не оставляйте меня! — закричал Камерон. — Останьтесь хоть на минуту!

Но лодка стала отплывать, и теперь, когда ее мотор зафыркал, да Фэ поднял руку в благословляющем жесте. Камерон наблюдал, как лодка вместе с оператором исчезает во мраке; затем, окинув пройденный им путь через сваи, он увидел, что прилив перевалил за перекрытия. Без контроля, думал он, прижавшись к столбу и слушая прибой, как человек, дошедший до середины деревянной эстакады, ощутивший вдруг, как зашатались под ним опоры, и остановившийся как вкопанный, зная, что пути назад нет.

Когда раздался свисток, он встал на перекрытие, по колено в воде, и крепко уцепился за бревно. Раздался еще один свисток — настойчивый, резкий, приказывающий, а он все не хотел покидать свой насест. Но прилив нарастал и волны стали с еще большей силой разбиваться о сваи и теперь, взглянув на бревно, которое находилось над ним, он увидел, что линия отметки прилива уже намного выше его головы. Бесполезно, сказал он себе, им остается только ждать, когда ты… Свисток продолжал издавать резкие, спорадические звуки; затем послышались равномерные порывы ветра в унисон волнам. Наконец весь этот свист совсем прекратился. Камерон подождал еще немного, затем оторвался от перекрытия и кинулся в море. Шок от холодной воды вызвал в нем странное чувство облегчения. Худшее позади, сказал он себе, плывя от пирса энергичными взмахами. Затем посмотрел в сторону берега и обнаружил луч света, пробивающийся к нему сквозь волны.

Последний отрезок, думал он, просто качайся вместе с волной.

Некоторое время он плыл твердым курсом к свету, но, когда подплыл ближе к берегу, начал терять его из виду, потому что провалился вниз между волнами. Вдруг длинный гребень накрыл его и, подхваченный вверх, он увидел свет в последний раз, затем гребень обрушился вниз, а сильное обратное течение подхватило его за ноги и поволокло под волну и вот, пойманный двумя чудовищными альтернативами — течением к берегу и обратным течением, борющимися за обладание им — он вступил в бессмысленный бой за выживание, глотая воздух, оказываясь наверху и ныряя под волну, влекомый навстречу очередной набегающей волне. Наконец, сокрушительная сила обрушилась на него и толкнула в глубокий водоворот, где началось бесконечное кувыркание. Он старался сдерживать дыхание, сколько мог. Затем, сделав один-единственный глоток, попытался поплыть обратно в море. Голова раскалывалась, глаза болели, легкие были на грани разрыва. Когда он сдался, мгновенно нахлынула вода и воцарилась темнота. Изгнанный из тела, его дух отлетел. Тело неуклюже вертелось в морской пучине. В этом состоянии он какое-то мгновение висел между небом и землей. Затем, в состоянии какого-то молитвенного экстаза, как бы через увеличительные стекла, он увидел себя воссоединенным огромной волной, которая вырвала его из пучины, высоко подняла над завивающимся гребнем пены и, вышвыривая его из моря, как из трехмерного сита, вынесла его на берег. И вот он неподвижно лежал на песке лицом вниз. Перед ним был темный экран — фильм кончился. Едва заметные толчки безысходности в последний раз пробежали сквозь него. Ничего не осталось. Даже иллюзия волны прошла. Снова и навсегда кончилось — trompe esprit (обман рассудка) в финальном кадре утопающего, где все было озвучено.

Он оставался в полуобмороке, смутно убежденный

в своей смерти, до тех лор, пока кто-то не сел на него верхом и не начал ритмическими движениями давить на его спину. Затем, булькая водой, давясь воздухом и пытаясь вызвать рвоту от пенистого сочетания того и другого, он стал медленно приходить в себя, почувствовав боль. Он сделал попытку вздохнуть, вскрикнул и его снова стошнило. Кто-то постукивал его между лопаток. Давясь, он встал на четвереньки и открыл глаза. На секунду его ослепил яркий свет; затем он увидев человека в нескольких ярдах от себя, одетого, как он, выползающего из моря, вскакивающего на ноги и бегущего к свету. Камерон встал и, спотыкаясь, последовал за ним. Волна разбилась о берег. Пелена воды накрыла его, течение завертелось вокруг коленей. Объятый ужасом, он наблюдал, как прямо на глазах его следы растворяются в пузырьках.

— Подождите! — кричал он слабым голосом, падая. — Подождите меня!

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Лицо в зеркале изменилось. Убрав шероховатости преувеличения, вода создала более изящную физиономию, на которой, вместо того, чтобы быть замаскированными под слоями грима, следы его старого «я» были восстановлены в едином гармоничном целом. Отвернувшись от зеркала, Камерон стащил с себя мокрую одежду, энергично вытерся полотенцем и надел сухие брюки и чистую рубашку. Освеженный, уверенный, радостный, он готов был петь. Разве не он был возвращен из моря, не утонул и освободился от страха смерти? Да, его трансформация была полной. Он словно заново родился. Снова взглянув в зеркало, он испытал такое возбуждение, какого не испытывал никогда.

В вестибюле все были в полном составе. Спускаясь с лестницы, он услышал, как его приветствует режиссер, и, глядя на обращенные к нему лица, увидел Готтшалка в центре комнаты, стоящего рядом с Ниной Мэбри. Актриса была в ярком летнем платье, открывающем стройные загорелые руки и ноги. Откинув назад прядь рыжеватых волос, она посмотрела на него быстрым оценивающим взглядом, которым красивые женщины измеряют степень восхищения, вызванного ими. Камерон не спускал с нее глаз, пока шел по вестибюлю.

— Прекрасное представление! — воскликнул режиссер, поднимая бокал. — Со счастливым возвращением!

— Из мертвых, — сказал Камерон со смехом, сымпровизированным только для того, чтобы вызвать улыбку на ее изящных губах и смуглом лице.

— Я же говорил! Герой всегда спасается!

— Снова и снова, — сказал Камерон, едва слыша звук собственного голоса и глядя в ее холодные зеленые глаза.

— Мы беспокоились за тебя, — сказала она серьезно. — Мы думали, ты можешь утонуть.

— Я-таки тонул, — сказал Камерон, как ныряльщик, выплывающий из глубин, переводя взгляд с нее на Готтшалка со зловещей улыбкой. — Мне повезло, — продолжал он. — Но я бы не поблагодарил вашего оператора.

— Бруно часто заносит, — ответил режиссер. — У него, видишь ли, есть маленький дефект — односторонний ум, способный верить только в то, что он снимает своей камерой и что из этого выходит в проявочной.

— Бруно дефективный, это верно. Он сумасшедший.

— Но также и волшебник. Подожди, пока увидишь черновой материал трюков. Ты не поверишь, как реально, как пугающе это будет выглядеть. Не знаю, как это ему удается.

— О, я поверю, — ответил Камерон. — И мы оба знаем, как ему это удается. Раз Бруно верит только в реальность проявочной, он может забыть, что его попытки достичь счастья с помощью магической камеры принимаются за реальность кем-то другим.

— Вечный вопрос о том, что реально, — сказал режиссер с улыбкой. — Но никто не должен уклоняться от попыток счастья. Возьми меня в пример.

Я был забыт. С глаз долой — из сердца вон. Никто не ожидал, что я вернусь. Не верили. Я мог бы жить прежними заслугами, но я решил показать миру, что я, Готтшалк, все еще умею делать фильмы. Думаешь, мечта? А разве не стоит попытать счастья? Да, счастья игрока.

Счастье игрока, слепнущего от глаукомы, подумал Камерон и, глядя на Нину Мэбри, обратил внимание, что она согласна с каждым словом режиссера.

— А ты? — обратился он к ней. — Ты веришь во второе пришествие?

Она незамедлительно ответила на его шутливый вопрос улыбкой, которая тут же погасла.

— Я верю в него, — сказала она, — и в его работу.

Камерону хотелось знать, была ли это профессиональная дань актрисы или подтверждение лояльности любовницы.

— Мне еще нужно немного времени, прежде чем я обращусь в вашу веру, — ответил он. — Сегодня я впервые с ней познакомился.

Режиссер терпеливо рассмеялся.

— Мистер Коулмэн пришел к нам совершенно неожиданно, — объяснил он, — и не совсем обычным путем! То, что он смог сразу войти в роль и исполнить ее так достоверно, удивительно. Можно даже почти поверить, что он на самом деле беглец!

Страх и обожание появились в глазах Нины Мэбри.

— Почему? — спросила она. — Почему ты это сделал?

— Я попытал счастья игрока, — сказал Камерон, не спуская с режиссера строгого взгляда.

Но Готтшалк уже не замечал их присутствия; вместо этого он, запрокинув голову и сверкая глазами за стеклами своих затемненных очков, устремился в точку воображаемого горизонта далеко за пределами комнаты.

— Наконец, — пробормотал он. — Все встало на свои места. Фильм откроется панорамной перспективой, снятой с вертолета. Сначала ракетная база во всем своем фаллическом великолепии; а затем, немного- к северу от этого побережья в прекрасном непосредственном соседстве, курортный город с казино, луна-парком, башенками и прочими' излишествами. В фокусе камеры чертово колесо, вертящееся в солнечном свете. Затем при медленном наплыве камеры видно, как вертится чертово колесо, отраженное в стеклах солнечных очков Маргариты. Выражение благодарности на ее взволнованном лице будет снято крупным планом. Потом камера наедет еще ближе, чтобы показать, что за ее спиной кто-то есть. Она с ученым, сослуживцем ее покойного мужа, оставшегося в капсуле. — Этого астронавта, который в течение нескольких месяцев кружил в мировом пространстве. Задача ученого убедить ее в том, что, поскольку невозможно возвратить мужа на землю, он должен быть перехвачен и уничтожен. Его незримое присутствие наверху будоражит общественное-спокойствие и равновесие: В начале диалога героиня наблюдает за чертовым колесом и слушает ученого, который говорит ей, что» все-все начиная с планет в космическом пространстве и кончая нашими телами, погребенными внутри земли, на самом деле мечется по этой вечно крутящейся нашей вселенной. Он старается успокоить ее рациональным объяснением; но его метафизический жаргон и астрономическое понимание вещей только, вносит беспорядок, разрушая самое жизненно важное равновесие — иллюзию, что мы крепко стоим на ногах, что наше окружение постоянно, и; главное, наши жизни имеют смысл. Ты помнишь, я рассказывал тебе, что хочу показать фильм с самого начального этапа?

— Помню, — ответила актриса. — Чистота рассудочных объяснений всех проблем, кроме человеческой любви:

— Точно, — сказал режиссер. — Позже, может быть, даже в тот же день, она с ученым будет стоять у воды и наблюдать, как члены некоей секты готовятся крестить ребенка, окуная ето прямо в море. Ученый — этот лишенный души вселенский гробовщик — подчеркивает сходство христианского ритуала с языческой Фонтиналией. Для него это просто религиозный предрассудок. Для Маргариты, наоборот, могучее и трогательное представление.

Может это быть ответом на вопрос, который она так отчаянно ищет?

Так вот, держа ребенка на руках, священник вступает в море навстречу волнам, и камера едет назад, чтобы показать нескольких любителей виндсерфинга, маячащих на горизонте. Они одеты в плотно прилегающие черные костюмы, которые по виду очень напоминают облачение космонавтов. Защитные костюмы повторяют тему враждебного окружения и сигнализируют о страшной опасности. В это время на них накатывает большая волна и одновременно поднимает спортсменов вместе с их досками на самый завиток своего гребня, откуда они быстро соскальзывают вниз на берег. Вдруг одного из них смывает. Доска продолжает скользить, все более беспорядочно кувыркаясь в кадре, и оказывается прямо перед священником, который в панике выпускает из рук ребенка. Раздается крик. Начинаются тщетные поиски, в которых принимают участие все.

Нина Мэбри схватилась за голову:

— Они спасут ребенка?

Режиссер вернулся из своего далека и пожал плечами:

— Возможно.

— Пожалуйста, — сказала она. — Пусть они спасут ребенка.

Камерон смотрел на нее, не отрываясь.

— Послушай, — прошептал он, — это всего-навсего кино.

— Пусть ребенок не умирает, — умоляла она. — Пусть он будет жив!

— Я решу- это потом, — сказал Готтшалк.

Боже мой; подумал Камерон, они ведут себя, как будто это все по-настоящему! Некоторое время он пытался принимать участие в разговоре, но видя, что режиссер и актриса оказались в мире, куда входа для него нет, подошел к стойке, превращенной в бар, и осмотрелся вокруг. Позади него тихо мурлыкало радио. Комментатор новостей пытался объяснить прокатившийся слух и контрслух о войне.

— В то же самое время официальные источники, отрицая, что наступление имело место, тщательно пытаются не принимать в расчет возможность…

Сумасшествие, подумал Камерон, весь этот чертов мир сошел с ума… Он увидел Денизу в дальнем конце комнаты и собрался подойти к ней, когда почувствовал на своем плече чью-то руку, и, обернувшись, увидел перед собой проницательные голубые глаза начальника полиции Бруссара, изучающего его из-под кепки, как у продавца мороженого.

— У тебя есть минута, трюкач?

— Конечно, — сказал Камерон.

— Как все сегодня прошло?

— Прекрасно. А у вас есть успехи?

— Нет, мне не повезло, — сказал Бруссар грубым голосом.

— Может быть, здесь не было и нет вашего человека. Может быть, он отправился в Бордо.

Начальник слабо улыбнулся, и, чиркнув спичкой о стойку, поднес огонек к изжеванной сигаре, зажатой между зубами.

— Может быть, — сказал он, — но не думаю. Я думаю, наш человек забился в щель где-то здесь, в городе. Просто он оказался несколько сообразительнее, чем мы предполагали.

— Что ж, как вы сказали, он рано или поздно проявит себя.

— Совершенно верно, — ответил начальник, пережевывая сигару и оглядывая комнату. — Скажи мне, Коулмэн, кто все эти люди?

О чем это он? — размышлял Камерон, стараясь оставаться спокойным и тоже оглядывая комнату.

— Ну, знаете, — сказал он. — Съемочная группа, техники, реквизиторы…

— Ты со многими знаком?

— Разумеется, нет. Видите ли, я только что приехал. Несколько дней назад.

— Так ты здесь новичок, а?

— Да, — ответил Камерон. Что он имеет в виду?

— думал он, ища в отчаянии режиссера. — Я могу помочь, если надо, — сказал он.

Начальник полиции посмотрел на него с одобрением ястреба, желающего убаюкать своего птенца и выпустил плотное облако голубого дыма, окутавшего голову Камерона:

— Я вот размышляю, возможно ли, чтобы кто-то пролез в группу.

Камерон замер. Потом, едва шевеля губами, с трудом проглотил воздух.

— Я вас не понимаю, — сказал он.

— Я имею в виду, что на самом деле это хорошее прикрытие. Видишь, если этот парень знает, что его ищут, он будет продолжать себе спокойно прятаться. Допустим, я сниму всех своих людей с улиц, опечатаю город, посажу кого-нибудь, кто сможет его узнать, в состав киногруппы и заставлю его ходить за всеми по пятам, пока вы снимаете. Может быть, так мы сможем его поймать?

Камерон глотнул из своего стакана и посмотрел на Бруссара:

— А кто именно узнает беглеца?

— Сборщик дорожного налога, кто же еще?

— Спросите лучше Готтшалка.

— Да, но я его не вижу.

— Он только что был здесь, — сказал Камерон.

— Пойти поискать?

— Не спеши, — ответил начальник. — Подожди Я хочу тебя кое о чем спросить. О трюке…

— О каком трюке? — спросил Камерон с замиранием сердца.

— О том, на дамбе, — ответил Бруссар, как будто в горле у него был песок. — Как ты его сделал? Я имею в виду, как ты довел его до конца.

Камерон покачал головой. Комната плыла у него перед глазами. Был ли это обратный эффект после тяжелого испытания, выпивки или просто страха?

Начальник полиции смотрел на него с любопытством:

— Ты въехал на мост и упал в реку. Как же ты смог вылезти из машины?

— А! — сказал Готтшалк, появляясь как бы ниоткуда и становясь рядом с ними за стойку. — Ну, это интересный вопрос. Так случилось, что существует две школы — обе разработаны датчанами, которые, благодаря тому, что их вечно вытаскивали то из одного канала, то из другого, стали ведущими экспертами в этом вопросе.

Старая школа придерживается того, что окно надо закрыть и ждать, пока давление воды, хлынувшей в машину, будет равно количеству вытесняемого воздуха, прежде чем открыть дверь и вылезти. Новая школа, напротив, отвергает эту технику, ставя под сомнение исходную посылку. Она утверждает, что из-за веса мотора машина неизменно тонет вертикально и что воздух обычно выталкивается под давлением через багажник раньше, чем находящиеся внутри смогут вдохнуть. Более того, новая школа подчеркивает, что под огромным давлением воды крыша тонущей машины продавливается до самых спинок сидений. Поэтому наши датские друзья рекомендуют испуганному водителю в случае неправильного поворота или неожиданного заноса и возникших в результате акватических последствиях временно закрыть все окна и щели, затем открыть их с обеих сторон, чтобы удержать разницу давления и, наконец, когда вода поднимется до уровня окон, открыты двери и поскорее вылезти, удостоверившись, конечно, что у него есть время, что им не управляет испуганная жена и что его мозги не анестезированы алкоголем — э, Коулмэн?

— Точно, — сказал Камерон, сосредоточенно кивая в знак согласия и наблюдая за сигарой Брус-сара, которая уменьшилась по мере режиссерского ораторствования до той степени, когда пепел и слюна уравновесили друг друга.

Начальник полиции вытащил сигару изо рта и держа ее двумя пальцами, направил, как жало, в сторону Камерона.

— Очень интересно, — сказал он. — А какой техникой пользуешься ты, трюкач?

— Это зависит… — начал Камерон.

— Зависит от чего?

— От меня, — сказал Готтшалк. — Или, точнее, от требований фильма. Допустим, например, что сидящий в машине, говоря с кинематографической точки зрения, не должен остаться в живых после несчастного случая. Тогда ни одну из датских техник применить нельзя, а это значит, что трюкач должен ждать, пока машина окончательно утонет, прежде чем начать выбираться.

— А как будет в этом фильме?

Режиссер улыбнулся и пожал плечами.

— Я не могу пока ответить, так как сейчас переделываю сценарий. У меня, знаете, фильм всегда подвергается изменениям. Иногда вплоть до самого последнего момента.

Начальник полиции уронил сигару на пол и растер ее носком ботинка. Затем, украдкой поглядывая на Камерона, спросил:

— Они хорошо тебе платят?

— Да, — ответил Камерон. — Кроме того, меня устраивает время работы. Я люблю свободу.

Бруссар скорчил гримасу недоверия.

— Не хотел бы я оказаться в твоей шкуре, — проворчал он.

— Я тоже, — сказал Готтшалк со смехом. — Но теперь вам легче понять, почему Коулмэн струсил вчера И, возможно, извинить нас за дефекты в съемочном материале, который вы увидите завтра вечером.

— Дефекты? — раздался голос Бруссара.

— Да, мало того, что это черновой дубль, это совершенно негодный материал с нашей точки зрения. Всю сцену нам придется переснимать.

— Вы имеете в виду, что Коулмэну в самом деле придется вместе с машиной свалиться с моста?

— Ну да, в самом деле. Если я не ошибаюсь, он мечтал о возможности показать себя, а, Коулмэн?

— Конечно, — сказал Камерон, но слово застряло у него в горле и прозвучало наподобие кваканья.

— Ладно, я бы хотел быть рядом.

— Тогда мы найдем возможность пригласить вас.

— Это напомнило мне, — продолжал начальник полиции, — что я хотел еще кое о чем просить вас? Как насчет того, чтобы сборщик налога немного покрутился около вас. Несколько дней? Притворитесь, что вы наняли его или что-нибудь в этом роде, чтобы он выследил парня, которого мы ищем.

— Конечно, — ответил Готтшалк. — Мы наденем на него берет и прикрепим к операторской группе да Фэ.

— Только учтите, у него есть судимость. Он любит совать нос куда не надо, дважды обвинялся. Последний раз приговор отложен до настоящего времени.

— Я предупрежу да Фэ, — ответил режиссер. — Мы последим за ним, пока он следит за нами.

— Премного благодарен, — ответил Бруссар, и, повернувшись к Камерону, наливавшему себе вторую порцию спиртного, сказал: — Скажи мне одну вещь, трюкач. Где ты научился всем этим, штукам?

— Бесстрашные парни! — сказал режиссер бодро. — Они учатся на практике.

Дениза была в группе, окружившей да Фэ и на разные голоса просившей рассказать о его последнем фильме. Камерон взглянул на лица вокруг себя и увидел на них радость предвкушения, какую испытывают старые друзья клоуна, ни разу не упустившего возможности их развлечь. Потом он заметил Нину Мэбри, стоящую за спиной оператора. Улыбаясь и жестикулируя, актриса оживленно беседовала с подвижным маленьким человечком, которого он еще не встречал. Камерон размышлял, всегда ли она была более оживленной в отсутствии Готтшалка, чьи нездоровые концепции, несомненно, могли напоминать ей о трагедии в прошлом.

— В моих фильмах никогда не бывает — тревоги ожидания, — говорил да Фэ. — Вопрос не в том, будет она или не будет, но как и где. Мотив — ничто. Новаторство — все. Камера первична. Наше потаенное желание важнее, чем глаз.

— К черту кинематографические тонкости, Бруно, — крикнул кто-то. — Расскажи нам фабулу.

Сверкая глазами, оператор пригвоздил выкрикнувшего улыбкой безграничного презрения.

— Но там нет фабулы, — сказал он ласково. — Разве я не говорил раньше? История, напряженное ожидание, мотив, характер — они ничего не значат в моих фильмах. Вот почему моя работа так правдива и чиста. Да, чиста!

Да Фэ подождал, пока стихнет смех, затем, запрокидывая голову и закрывая глаза, как бы изображая режиссера, продолжал очень тихо, исполненный благоговейного трепета перед видением. — Я начинаю всегда с того, как раздевается женщина. Молодая женщина. Она смотрит прямо, улыбаясь тому, что видит. Глядя в зеркало, возможно, это трудно рассмотреть. Что-то нам мешает, это означает, что мы наблюдаем поверхностно. Белое платье, нога, бедро, грудь, смятые трусики на полу. Теперь ее глаза. Полные предчувствия. Но вдруг он исчезает. Что продолжает нам мешать? Это сводит с ума. Вот! Ее снова видно. Ее лицо. Совершенно открытое. Ожидающее. Она на кровати? На полу? Какая разница. Что-то снова заслоняет глаз объектива. Мужское тело. Как пугающе! И когда женщина снова попадает в поле зрения, угол перспективы смещается. Мы видим только ее бедра и ноги. Вниз и вверх. Постоянное движение. Наклоняясь, выпрямляясь, раскидываясь, сворачиваясь. Да, как будто приведенные в движение комбинацией ее собственного удовольствия и нашим потаенным желанием.

Оператор открыл глаза и огляделся вокруг с триумфальной улыбкой.

— Так как вы находите мое маленькое выступление? Вы находите его соблазнительным? Вы хотите узнать больше? Да, но вдобавок вы хотите УВИДЕТЬ больше. Что это за дьявольское препятствие? А, вот оно. Камера отъезжает назад и показывает замочную скважину глазами мужчины. Довольно глупого вида. Лет пятидесяти, наверное, на четвереньках. Прильнувший к замочной скважине в двери, ведущей в соседнюю комнату. Да, это отель. Летний отель, старый и деревянный, но вполне элегантный. И этот соглядатай, глазами которого, периодически ослепляемого каплями льющегося пота, мы смотрели, — как он выглядит? Не такой уж мужественный, а? Склонный к полноте. Хорошо обеспеченный. Это видно по его одежде и багажу в его комнате. И женатый. Да, конечно. Видите платья на кровати, кружевное белье и вон те дорогие туфли? Очевидно, они недавно приехали. Еще не успели все распаковать. Но где жена? Вот она! Принимает в ванной душ. Ну и женщина! Изящная. Думаю, около тридцати пяти. Вот она в кадре, обернутая полотенцем. Посмотрите на ее прелестные мокрые маленькие ступни и их нежные отпечатки на кафельном полу после того, как она вылезла из ванны и, глядя в зеркало, видит отражение своего мужа в другой комнате! Что он делает? Да он же на четвереньках! Старается получше разглядеть что-то через замочную скважину. Бедняжка прищуривается так и эдак, вытирает пот со лба, трет глаза. Теперь возвращается к жене. Какова ее реакция? Вот и она. А мы знаем все, что нам надо знать, о них обоих. Посмотрите на ее лицо. Видите презрение? Да, ее лицо пропитано им!

Камерон неотрывно смотрел на Нину Мэбри, и на секунду их глаза встретились, но она быстро отвела взгляд. В ее холодных зеленых глазах таилась сдержанность — независимость, балансирующая на грани презрения.

— Остальное чепуха, — продолжал оператор, пожав плечами. — Клише увеличивающихся пропорций, искупаемые только красотой и элегантностью женщины, которая играет жену, и одаренными богатым воображением линзами — нашими собственными ненасытными глазами, которые следуют за ней, пока она идет в спальню и застает врасплох своего мужа, ползающего на четвереньках у замочной скважины. Вдруг несчастный начинает ужасно суетиться, притворяясь, что ищет запонки. Но это уже бесполезно. На ее лице все написано. Однако, она все-таки женщина, и вот постепенно ее презрение сменяется любопытством. Да, она посмотрит. Совсем немного. Но то, что она видит, меняет выражение ее прелестного лица. Естественно, нетрудно догадаться, что будет дальше.

Лина Мэбри тряхнула головой:

— Не скромничай, Бруно. В порнографии ничто не имеет значения, кроме того, что случается дальше. В противном случае, возникает вопрос, почему такая женщина остается с таким мужчиной.

— Сага, earissima, — бормотал оператор, — ответ не имеет значения. Возможно, она — это темная сторона одной из экзистенциальных героинь нашего режиссера. Кому какое дело? Кто знает? Не она ли сейчас стоит перед нами, разрываясь между той радостью, что обещает замочная скважина, и собственной потребностью удовлетворения тайного желания? Нет, earissima, если мои истории неправдоподобны, то не из-за отсутствия мотивировок, а потому, что у них счастливый конец.

Я неизлечимый оптимист, представь себе. Мне трудно перенести, что эта женщина останется неудовлетворенной. Посмотри на ее несчастное лицо, когда они с мужем несколько позже сидят за стойкой бара. Как обидно так начинать каникулы! Но подожди. Кто этот молодой человек, смешивающий для нее мартини? А эта полногрудая девка в белой униформе, идущая с подносом из кухни? Кто- в самом деле? Так что возможности, открывающиеся с помощью замочной скважины, все еще не использованы!

А теперь скучный, но необходимый мост для продолжения. Некий оживленный разговор с обеих сторон, легко расточаемый женой шарм, большие чаевые, оставленные мужем, и совместно принятое решение всех четверых собраться вместе после того, как молодые люди закончат работу. А почему бы и нет? Почему не выпить немного, не погулять по городу, не покататься разок-другой на бампмобиле и не закончить день в той самой комнате, где замочная скважина уже перестала представлять интерес? Конечно, вы можете себе вообразить остальное. Это простой арифметический вопрос. Зато математическая логика ситуации приобретает решающее значение. Понимаешь, четверо — это невозможно. Четверо — это слишком очевидное деление на пары. Трое намного лучше.

Да, три — магическая цифра, потому что она прямо ведет к такому изящному несоответствию, как двое на одного. Так что можно исключить кого-нибудь из списка. Как это сделать? Посмотрите на нашу прелестную жену, которая, флиртуя, не забывает оттачивать свой язычок колкостями в адрес своего глуповатого супруга. Теперь поговорим о галстуках! Ну не забавно ли? Она привязывает его к креслу его же роскошными галстуками. Смотрите, он смеется! Молодая пара тоже. Они от этого получают удовольствие. Итак, что она собирается делать? Включает радио, скидывает туфли и начинает танцевать. Просто здорово, правда? Камера скользит по длинным ногам, затем пируэт, за ним дерзкий взмах канкана. Да, все веселятся.

И Гулливер вместе с ними тоже играет свою роль. Смотрите, как он борется с галстуками в то время, как она, сев верхом ему на колени, щекочет его! О! Не надо! Это безнравственно. Ах, она возбуждает его! Беспомощно смеется. Какое сладкое мучение. Очаровательная распутница! Посмотрите, как она кружит, хлопочет вокруг него. Что же будет дальше? Нет. Да! Она снимает чулки и наматывает ему на уши. Потом блузку в горошек вокруг головы. Боже, как он смешон! Как реклама на колесах в карнавальной процессии. А вот совсем уж глупо, она привязала свой лифчик к его шее. Не дико ли это? Ну — все, все, все — присоединяйтесь к нашему веселью.

Другая девушка включается в игру, не так ли? Глядите, он практически исчез. А что теперь? Какой смысл рвать одежду в клочья, эй? Но девушек переполняет хорошее настроение. Боже, какая пара. Они просто неотразимы, эти двое. Они ни перед чем не остановятся. Неужели ни перед чем? Бедному мальчику несдобровать. Понаблюдайте, как они наступают на него. Посмотрите, как он оказывается под ними. Какое-то невнятное шипение! Знают, чего хотят и как этого добиться. Рано или поздно, они употребят его. Но посмотрите, как эти двое смотрят друг на друга! Запомните мои слова, они готовы попробовать еще что-нибудь до конца ночи. Итак, саго, ты догадываешься, что будет дальше?

— Конечно, Бруно. Это и делает весь этот твой эпизод таким нудным.

— Нет, это ошибка актеров, саго. Плохо сыгранная труппа. Безнадежно механическая, какая-то деревянная, совершенно не способная играть роли с полной отдачей.

— Это потому, что они не актеры, а исполнители, которые не знают, что такое гордость или потребность в уединении.

— Но я им предлагаю выход! Шанс показать себя без риска. Возможность осуществить любые желания, оставаясь анонимными. В моих фильмах каждый может проявлять свои фантазии без страха.

— Или самоуважения.

— Самоуважение, — сказал мягко оператор, г. — это барьер, воздвигнутый людьми против возможности узнать о себе правду.

— Какая безнравственная идея! — сказала актриса. — Ты порочный человек, Бруно.

— Вовсе нет, — ответил да Фэ. — Я просто знаю, о чем люди мечтают. Я помогаю осуществить это. С помощью грима и парика в моих фильмах можно играть без страха быть узнанным.

— Ну, а шантаж?

— Carissima, как ты можешь подозревать такое? Что именно я… Не повторяет ли нам великий режиссер снова и снова, что Бруно любит только то, что можно запечатлеть на пленке? Нет, поверь, carissima, я просто пытаюсь заручиться твоей поддержкой. Мне надо, чтобы кто-то сыграл мужа, а кто-то — жену.

— Да у меня нет никаких подозрений.

— Можешь ты по крайней мере подумать?

— Возможно, — ответила она и ушла.

Оператор улыбнулся.

— Особенно жену, — крикнул он ей вслед. — Эта роль решающая. Остальные менее важные. Практически любой дурак может подойти на роль мужа, а также молодой пары. У меня'уже есть кое-кто на примете. (Здесь, да Фэ обернулся и скорчил гримасу Денизе и Камерону.) Фактически завязка — сцена сквозь замочную скважину — уже отснята. Сегодня утром…

Камерон уставился на высокомерное, гротескно покрытое оспой лицо перед собой и, недолго думая, заехал по нему. Удар, потрясший дом, пришелся на одну сторону головы да Фэ, но, вместо того, чтобы послать оператора в нокдаун, бросил Камерона ему в объятия. Некоторое время мужчины качались то взад, то вперед, заключенные в неуклюжие объятия, как пара неумелых танцоров. Затем оператор начал крепче сжимать тиски. Камерон боролся до тех пор, пока вдруг не почувствовал, что висит над полом и борьба бесполезна. Теперь, в крепких тисках, как тогда в море, он ослабил борьбу. Комната кружилась перед глазами, все потемнело. Он почти потерял сознание, когда оператор просто разжал руки и уронил его на пол, как смятый бумажный пакет. Ловя воздух, Камерон поднял глаза, ожидая ответного удара, но увидел Готтшалка.

— Что случилось? — спросил режиссер.

— Послушайте, он делает фильм и…

— Бруно вечно делает фильмы.

— …но в нем я!

— Ты? — воскликнул Готтшалк с. усталой улыбкой. — Мой дорогой юноша, кто ты такой? Или, лучше сказать, что ты такое? Ты не более, чем изображение на пленке, которую никто не посмотрит. С каждым новым щелканьем затвора, еще одно твое изображение, просто накладывается на то, что было раньше. Ты знаешь, о чем я говорю?

— Нет, — сказал Камерон. — О чем вы говорите?

— О двойной экспозиции, — ответил режиссер.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Утро пропало из-за неспадающей жары. Серое море за окном лениво распростерлось, как вязкая аспидная масса, до самого горизонта, подернутого туманом. Несколько чаек, как стражи, сидели на крыше казино, и самая верхняя точка чертова колеса сияла в восходящем солнце. Опять будет жара, подумал Камерон и попытался представить себе сборщика налога, с кувшином лимонада, приступившего к своей новой работе. Не успел он одеться, в дверь постучала Дениза и вошла со своим набором грима.

— Боже мой! — воскликнула она. — Не говори, что ты спал во всей этой дряни!

Он не сразу понял, затем вспомнил свое новое лицо и улыбнулся.

— Я забыл, — сказал он.

— Так снимай это все на ночь, иначе ты испортишь себе кожу. Кроме того, это лицо ужасно. Это не ты.

— О, я не знаю, — ответил он. — Я к нему привык.

Дениза засмеялась и тряхнула головой.

— Ты какой-то странный, — сказала она. — Давай садись, я загримирую тебя снова.

— Ты не можешь просто меня потрогать?

— Со всеми этими торчащими в разные стороны усами?

Камерон сел в кресло около раковины и запрокинул голову, чтобы Дениза могла стереть с него грим. Да, он абсолютно забыл, что надо бриться, а это значило, что они будут видеться каждый день. Какой удачной была тогда их встреча на кипе белья!

— О’кей, теперь ты можешь побриться, — объявила она. — Напомни, чтобы я дала тебе немного лосьона. Иначе ты весь потрескаешься и облезешь, как старая картина.

Камерон поднялся и, глядя в зеркало, погладил щетину и взялся за бритву. Некоторое время он смотрел на себя в смятении, осознавая, что каждое утро должен будет бриться и что это лицо — лицо, которое он так отчаянно хотел стереть с лица земли — останется с ним и будет напоминать о прошлом. Теперь, откинувшись назад, он поднес бритву к шее и, уставясь в свои собственные глаза, как будто они принадлежали кому-то другому, напомнил себе, что его видели. Сначала сборщик налога, потом Готтшалк, и теперь Дениза…

Она наблюдала за ним с удовольствием.

— Как утомительно, — сказала она, — бриться каждый день.

Ужасно утомительно, решил Камерон, оттягивая угол рта и проводя бритвой над верхней губой. И опасно, не это ли час расплаты? Сборщик налога, Готтшалк, Дениза и бог весть кто еще, размышлял он, пока, осторожно бреясь, не наткнулся на корку, которая образовалась из царапины на его скуле, Кто еще? Как всегда, он сковырнул ее, и теперь, пристально вглядываясь в маленькую капельку крови, окрасившую пену в розовый цвет, вспоминал. Он поспешил закончить и открыл затычку, глядя, как мыльная вода уходила из раковины с шумом и бульканьем. После этого он энергично ополоснулся холодной, водой, промокнул лицо полотенцем и обернулся.

— Так-то лучше, — сказала Дениза. — Это настоящий ты.

Настоящий я, думал Камерон, вспоминая бульканье, когда снова сел в кресло и закрыл глаза.,

Дениза начала накладывать первый слой грима;

— О прошлом вечере, — сказала она, — все подумали, что это была просто глупая шутка.

— Шутка, — проворчал Камерон.

— Ты сошел с ума — связываться с ним. Он такой сильный, что может разбить телеграфный столб.

— Он снял нас на пленку.

— А, это, — сказала она со смехом. — Не волнуйся. Бруно блефует. Он мог наблюдать за нами в замочную скважину, но это не значит, что он снимал. Только если у него есть такая камера, о которой я никогда не слыхала.

— Прежде всего, что он там делал?

— Возможно, искал горничную. Она его последняя протеже. Местный кадр. Думает, что он превратит ее в секс-звезду. Милый старый Бруно. Ты себе представляешь, чему он может ее научить?

— Милый старый Бруно, — сказал Камерон мрачно. — В один прекрасный день- я рассчитаюсь с ним.

— Почему бы не забыть все и не остаться в деле?

Камерон встал и посмотрелся в зеркало.

— О’кей, — сказал он, довольный лицом парня с пляжа, снова широко улыбавшегося ему. — Но в следующий раз давай не светиться перед оператором с его штучками.

Дениза озорно улыбнулась?

— Ни за какие коврижки?

— Ни за какие коврижки, — сказал Камерон — Я люблю свои домашние фильмы в узком кругу.

За завтраком он сидел напротив вертлявого маленького человечка, с которым разговаривала вчера вечером Нина Мэбри. На нем были роговые очки, а свисающие усы придавали его лиду скорбное выражение… — Привет, — сказал он. — Я — Артур Коулмэн.

— Трюкач.

— Да.

— Я — Дэлтон Рот, — улыбка самоуничижения, сопровождавшая это заявление, заставила его усы быстро взлететь вверх; затем, подергавшись, они снова меланхолично повисли. — Сценарист.

Камерон намазал кусок тоста и положил в кофе сахар.

— Это означает, что вы работаете над сценарием? — спросил он.

— Обычно да, — ответил Рот, — но в этой картине я просто восторженный секретарь. Сценографическая экспозиция гениальна. Другими словами, я быстро записываю вдохновенные мысли великого человека. У нас нет сценария как такового. Мистер Г, постоянно импровизирует.

Камерон кивнул и намазал тост мармеладом.

— Но у вас ведь должна быть какая-то идея насчет этой истории. О том, что будет дальше.

Рот резко засмеялся:

— Когда вы здесь побудете дольше, вы начнете понимать, что творческий метод нашего режиссера создает совершенно новую концепцию развития сюжета.

— Я вас не понимаю.

— Просто у него в голове вертятся десятки фильмов одновременно, и невозможно в тот или иной момент узнать, о каком он говорит, над каким думает или даже какой снимает.

— Ну, насколько я знаю, я дублирую Джордана в фильме о беглеце.

Сценарист глотнул кофе, затем, поставив чашку на блюдце, облизал губы, вытер усы салфеткой и мрачно посмотрел на Камерона.

— Что ты хочешь знать? — спросил он.

— Я просто хочу узнать, представляете ли вы себе хоть немного, какой у меня будет следующий трюк.

— Не думаешь же ты, что они снимают их по порядку? — сказал Рот, пожав плечами.

Камерон усмехнулся:

— У них нет сценария?

— Конечно, — ответил сценарист, стуча пальцем по виску. — Но, как и все здесь вокруг, это в голове у режиссера.

— О’кей, какой следующий трюк в этой истории?

— Другая сцена погони, — сказал Рот скучающим тоном. — Героя заманивают в ловушку в луна-парке, и он прыгает на чертово колесо. У нашего режиссера это чертово колесо — пунктик, представляешь? Оно во всех его фильмах. Можно сказать, его личное клеймо.

— Я понял, что его личное клеймо — двойная экспозиция.

— Двойная экспозиция — это просто техника, — объяснил Рот. — Эта штука используется для выражения двух уровней реальности — объективного физического мира и субъективного мира мечты или мысли. Мистер Г. использует чертово колесо совсем по-другому. Оно — тема повтора. На первоначальном уровне оно означает общее желание людей спастись от забот путем душевного трепета или чувства. Но вращение — это также и тщетность. Так чертово колесо становится колесом выбора: В окончательном варианте оно символизирует вселенную, где все мы вращаемся бесконечно. Фактически, в завязке его следующего фильма…

— Я слышал, — сказал Камерон с нетерпением. — Меня интересует чертово колесо в его первоначальном смысле. Этот Рот говорит как выпускник, читающий экзаменационный билет и одновременно обдумывающий ответ на него, подумал он.

— Первоначально это всегда мелодрама, — сказал сценарист, вздыхая.

— Это меня устраивает, — ответил Камерон. — Я дублер.

— Боюсь, я уже утомил вас, — сказал Рот с улыбкой.

— Вовсе нет, — запротестовал Камерон. Ты разговариваешь с пуристом, сказал он про себя, постарайся не оскорблять его возвышенного эстетического чувства…

Сценарист сочувственно кивал головой.

— Все это трясется и с грохотом рушится, — пробормотал он. — Это должно действовать на нервы.

— Я им всем покажу, — ответил Камерон. — Именно поэтому я спрашивал вас о следующем трюке. Я люблю знать заранее и готовиться, понимаете?

— Тогда готовься к полету, — сказал Рот одобряюще.

— Полету?

— С чертова колеса на ветряную мельницу в двенадцать часов.

Камерон подавился куском тоста, который жевал в это время, и, тряхнув головой, сказал:

— Вы шутите.

— Слово чести, — провозгласил Рот.

Камерон глубоко вздохнул.

— Когда вы сказали, что все это трясется и с грохотом рушится, — спросил он, — что вы имели в виду? Что с грохотом рушится?

— О, это! — ответил Рот. — Это происходит в конце фильма, когда герой падает с моста в реку в своем автомобиле.

Камерон замер:

— Он останется жив после аварии? По сценарию.

— Готтшалк еще не решил этого, — сказал Рот, скорбно улыбаясь. — Но я не вижу, каким образом он останется жив. Он рухнет в тридцати футовую глубину, проломив перила!

— Проломив перила, — повторил Камерон.

— Эту проблему сейчас решают реквизиторы. Они сделают перила из дерева. Или папье-маше. Ты пройдешь сквозь них как сыр. Звукооператоры позаботятся о душераздирающих звуках и треске, зубодробительном визге ломающегося металла и, на «г конец, о хлюпающем громком всплеске.

— Вам не кажется, что всплеск — это уже слишком? — сказал Камерон. Никто не поверит всплеску, думал он, И меньше всего беглец…

— Но здесь должен быть всплеск! — ответил Рот. — Вместе с фонтаном воды.

— Тогда не забудьте и пузыри, — сказал мрачно Камерон.

— Пузыри?

— От тонущей машины.

Сценарист выхватил из нагрудного кармана записную книжку и, открыв ее, начал яростно записывать.

— Знаешь, ты здесь не зря! — сказал он. — Я включил это в список кадров, которые необходимо сделать. Побольше пузырей, взрывающихся на поверхности.

В вестибюле тихий взволнованный голос комментатора рассказывал о том, как самолеты по ошибке разбомбили не ту деревню.

— Войска медицинской службы направили на место действия помощь, а военные власти ведут расследование, чтобы удостовериться…

Пробегая мимо, Готтшалк выключил радио, затем посмотрел на съемочную группу, собравшуюся около стойки.

— Послушайте сегодняшнее расписание, — объявил он. — Утром мы будем снимать сцену в мотеле, когда беглец просыпается и обнаруживает себя в постели с официанткой. Помни, Джордан, ты вскакиваешь, широко открыв глаза, в полном ужасе от предыдущей ночи. Затем ты опускаешь глаза на спящую женщину; которая приютила тебя. Ей на вид лет сорок пять, не очень изящная. Увядшая красавица. Не твоего поля ягода, но ничего. Она спасла тебя от полиции… Когда она просыпается и видит, что ты на нее смотришь, каждый вдруг понимает, о чем думает другой. Да, оба благодарны друг другу. Именно в таком настроении — смирения и моментальной реакции — вы с ней занимаетесь любовью.

— Но нежно, — сказала Нина Мэбри, стоявшая у окна. — Мы ведь занимались любовью нежно, правда?

— Нежно, — ответил режиссер. — Но помня о реальности.

— Безусловно, — пробормотала она.

Глядя на нее, Камерон увидел, что Дениза положила на ее лицо слишком много белой пудры, но ни капли помады или теней для век. Она абсолютно права, подумал он. Героиня выглядит как одна из тех стареющих девушек, которые сидят и пьют чашку за чашкой кофе в роскошных барах…

— После ланча я буду в монтажной, — продолжал режиссер. — Остальные свободны. Кроме Джордана и Коулмэна, которые будут репетировать сцену спасения в луна-парке. Ты все устроил, Бруно?

Оператор кивнул:

— Все готово, мистер Г. Чертово колесо будет закрыто между двумя и тремя, пожарники тоже будут в нашем распоряжении. Канаты и сетки установят сегодня утром, а ветряную мельницу поднимут с помощью крана и пожарной лестницы на нужную высоту.

— Ты уверен, что мы сможем сымитировать остальное?

— С легкостью, — ответил да Фэ. — Все дело в правильном ракурсе.

— Не забывай о бюджете, Бруно. Он у нас трещит по швам.

— Положитесь на нас, мистер Г. Все будет чудесно.

Режиссер встал и взглянул на часы.

— Сейчас восемь тридцать, — сказал он. — Все, кто занят, на съемочную площадку. Я жду к девяти часам. Мы начинаем в десять. А, еще одно, Бруно. У тебя будет новый ассистент…

Осветители и помощники оператора слегка задержались в дверях и захихикали.

Камерон не поверил своим глазам, когда увидел сборщика налога, застенчиво улыбавшегося в другом конце комнаты. На нем были пестрая спортивная рубашка, слаксы и сандалии, а также темные очки в белой оправе, — прятавшие его глаза и делавшие его похожим на гигантскую бабочку с распростертыми крыльями. Так себе представляет маскировку начальник полиции или это глупая затея Голливуда, подумал он и, дернув головой, подавил улыбку.

Наблюдая за ее легкими любовными судорогами, Камерон почувствовал, что дрожит, когда она с закрытыми глазами повернула голову и нежно подула сквозь полуприкрытые губы на пламя, чтобы оно ни разгорелось, ни погасло. Некоторое время казалось, что она балансирует на острие ножа, слишком тонком, чтобы ее выдержать, затем, откинув голову, она открыла глаза и со вздохом взглянула в потолок.

— Снято, — сказал Готтшалк и встал перед камерой. В тот же миг комната пришла в движение. Да Фэ и его команда откатили камеру на другой конец, звукоинженер убрал гул, звукооператор в наушниках прошелся по кнопкам пульта, осветитель выключил несколько самых ярких ламп.

Дениза появилась в тот момент, когда Джордан поднялся с колен, свесил ноги с кровати и взял зажженную сигарету из рук одного из реквизиторов. Нина Мэбри осталась в том же положении в его объятиях, одну руку закинув за голову, свесив другую и слегка приподняв колени. Еще секунду она не двигалась, затем села, выставив напоказ бедра, и подставила лицо под пуховку с пудрой.

Режиссер сосредоточенно слонялся взад и вперед.

— Немного лучше, — сказал он. — Но надо еще лучше. Я еще вижу иногда твой профиль, а я хочу видеть только плечи и спину. Ничего больше, ты понял? В акте любви мужчина — ничто. Женщина — все, и ЕЕ лицо — все!

— Я понимаю, — сказал актер. — У меня болят старые локти.

Готтшалк взглянул на него с нетерпением:

— Если ты будешь слушаться, следующий дубль будет последним.

— Что ж, будем надеяться. Ты не обиделась, Нина?

— Нет, — ответила она холодно. — Старыми локтями, как ты их назвал, нельзя злоупотреблять. В самом деле, почему не заняться гимнастикой? Несколько упражнений каждое утро и любовная техника заметно улучшится.

— Черт побери, Нина, я просто пошутил. Зачем обращать внимание?

— Меня это забавляет, а тебя нет.

— Довольно, — скомандовал Готтшалк с отсутствующим видом.

Сидя на уголке кровати, он уставился в экран телевизора, с головой погрузившись в размышления, затем, воодушевленно улыбаясь, позвал Рота.

Сценарист быстро вошел в комнату с блокнотом в одной руке и карандашом в другой.

Режиссер поднял руку, призывая к тишине.

— Запиши это в сценарий, — сказал он. — Это для сцены, где Маргариту насилует космический ученый. Техника больше не утешает ее. Религия только принесла несчастье. Она в отчаянии хватается за физическую любовь. Но ей мешает чувство вины. Даже дойдя до «экстаза, она видит телевизор в дальнем конце комнаты, и на пустом экране перед ее мысленным взором возникает ракета, готовая к пуску. Она даже слышит голос, отсчитывающий: «пять, четыре, три, два, один, пуск!» Да, в самый момент оргазма ракета взмывает в небо. Она снова опустошена. Ничто не приносит женщине удовлетворения. Напуганная навечно ужасным видением, которое постоянно преследует ее…

Когда режиссер кончил говорить, комната ожила, так как зажглись прожекторы и камера водворилась на свое место. Джордан загасил в пепельнице сигарету, Нина Мэбри снова легла на кровать и Бруно да Фэ с обезображенным лицом, застывшим в маске сосредоточенности, припал к глазку.

Некоторое время в комнате стояла полная тишина; затем оператор поднял голову и вопросительно посмотрел на Готтшалка, который все еще пялился в экран телевизора.

Медленно поворачиваясь, режиссер отсутствующе посмотрел вокруг. Затем его лицо приняло выражение монументального безразличия. Встряхнув головой, он утомленно пожал плечами.

— Достаточно, — сказал он. — Последний дубль годится. Отправляйте в проявку.

Кто-то кинулся к двери, и, уступая дорогу, Камерон столкнулся лицом к лицу со сборщиком налога, который поднял свои чешуекрылые очки на лоб, чтобы лучше его рассмотреть.

— Они больше не собираются это делать? — спросил он.

Камерон хотел ответить, но, испугавшись, что голос может его выдать, передумал и просто покачал головой.

— Черт возьми, — пробурчал сборщик налога. — Я думал, она будет делать это еще.

Камерон оставил его и, выйдя на балкон, притворился, что любуется морем; Потом он увидел Готтшалка, шагающего вдоль берега к отелю в сопровождении Рота, на ходу что-то быстро записывающего в блокнот. Может быть, они обсуждают этот воображаемый гейзер пузырей, которому, не предшествовал всплеск, но зато он сопровождался бесконечным бульканьем!.. И, отворачиваясь от балконных перил, он чуть не столкнулся с Ниной Мэбри, которая вышла из комнаты, переодетая во что-то яркое. В первый момент он просто остолбенел. Она слегка кивнула ему в знак приветствия.

— Прости, — сказал он. — Просто ты выглядишь… совсем иначе.

— Иначе, — повторила она, глядя на него в упор, приглаживая пальцами волосы, гладко зачесанные назад и схваченные широкой лентой. — Ты имеешь в виду, что теперь я одета?

— О, нет, — запротестовал он. — Я имею в виду, что ты без грима. И с зачесанными волосами.

Она засмеялась, подчеркивая его смущение:

— Тебе нравится?

У него перехватило дыхание.

— Мне нравится, — сказал он сипло, — потому что это подчеркивает структуру и красоту твоего лица.

— Какие ты делаешь милые комплименты! Хорошо бы в них была хоть доля правды.

Он слегка улыбнулся, а она обошла его сзади и встала к перилам. Он облокотился рядом с ней и почувствовал огромное облегчение оттого, что не смотрит на нее в упор, и сказал как бы в оправдание:

— Я не ожидал тебя встретить.

— Тем лучше, — ответила она, — значит, комплименты не были приготовлены заранее.

И вот, нащупывая ту плоскость, в которую она перевела беседу, и вдруг испугавшись показаться болтливым, он стал сбивчиво отказываться от предыдущих слов, чем вызвал ее смех.

— Так ты присутствовал при этом дубле? Что ты об этом думаешь?

— Я думаю, что ты великолепна, — ответил он. — Совершенна.

— И это все?

— Нет.

— Что-то еще?

— Да.

— Так скажи мне, — потребовала она. — Актриса всегда хочет знать непосредственную реакцию? Что ты- чувствуешь?

— Чувствую себя… обобранным, — он взглянул на нее, как будто впервые видел.

— Обобранным, — прошептала она. — Лучший комплимент из всех, который мужчина может сделать женщине…

Пораженный своей храбростью и ее ответом, он снова онемел, думая, что уже никогда не повторит подобного. Никогда… Эта мысль заглушала все остальные чувства. Солнце жарило невыносимо. Струйка пота затекла ему в глаз. Полуослепший, он стал вытирать его кулаком. Скажи что-нибудь, говорил он себе, скажи…

Тут, слава Богу, кто-то позвал ее снизу.

— Эй, Нина! Нина, смотри!

Это был Джордан, делавший упражнения на песке. Некоторое время актер поднимался и опускался довольно быстро. Потом его скорость замедлилась. Наконец, окончательно выдохнувшись, он повалился на песок локтями вверх, как хромой кузнечик.

— Двадцать! — простонал он. — Я буду делать десять в день. Нина, чего я не сделаю ради тебя!

— Ради меня? — сказала она со смехом. — Или ради собственного самоутверждения?

Джордан перекувырнулся и сел:

— Нина, дорогая, к концу недели у меня будут такие сильные локти, что я поражу тебя.

— Как убедительно, — ответила она. — Поразить своей тушей.

— Будь добрее, — прошептал Камерон. — Он просто старается оправдаться.

— А, так ты сочувствуешь ему! Может быть, в знак солидарности?

Камерон посмотрел вниз на Джордана, который поднялся на ноги и, задрав голову, загадочно ухмылялся. В этом смысле она права, думал он.

— Только не ему, — сказал он нежно, — а его затруднительному положению.

— Никакой разницы, — ответила она. — Мужчины все одинаковые. Отличаются только тела и лица.

— Говори громче, Нина, — позвал Джордан. — Я тебя не слышу.

— Я сказала, что тебе всегда удается меня развлечь всякими мальчишескими выходками. Очаровашка.

Актер засиял:

— Нина, пойдем пообедаем.

— Я должна оставаться доброй? — прошептала она.

— А что ты теряешь? — ответил Камерон.

— Обед вместе с тобой.

— Будь жестокой, — сказал он.

Она тихо засмеялась смехом победительницы и, перегнувшись через перила, нежно улыбнулась Джордану:

— Слишком поздно, дорогой. Я уже приглашена на обед сегодня.

— Им? — воскликнул актер, уставясь на Камерона.

— Им, — ответила она.

— Моим дублером, — сказал Джордан с гримасой, постепенно превратившейся в усмешку. — Моим собственным дублером.

Во всяком случае, он постарается не ударить в грязь лицом, решил Камерон.

— Я буду вести себя соответственно, — сообщил он вслух с шутливой торжественностью.

— Вот этого я и боюсь, — ответил Джордан. — Будь осторожна, Нина.

— Буду. Я отнесусь к нему, как будто он твое второе «я».

— Тогда не доверяй ему.

Ни на секунду.

Актер помахал им рукой и отвернулся. Камерон наблюдал, как он, стараясь выглядеть безразличным, повалился на песок. Телевизионный ковбой, подумал он, скрывается под маской добродушия и развязности.

— Итак, все мужчины одинаковы, — сказал он. — Дураки дублируют друг друга.

— Не преувеличивай, — ответила она. — Возможно, мужское братство не такое уж прочное* как я думала.

— Оно может быть хрупким, — заметил Камерон сухо. — Потому что солидарность бьется.

Она смерила его холодным оценивающим взглядом.

— В тебе затаилась безжалостность.

— Только чтобы защититься, — сказал он.

— Запомни, защищаясь, нельзя ни победить, ни потерять.

— Ты одобряешь постоянные связи?

— Лучшие связи всегда постоянные, — ответила она. — Противники, дерущиеся на дуэли для удовольствия.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Ее белый, с. откидывающимся верхам автомобиль стоял на улице за мотелем. Она предложила, чтобы за руль сел он, и, держа дверь, пока она усаживалась, он думал, что чары, под действие которых он попал, разрушились. Вдруг сразу все показалось практичным и реальным. Он сел за руль и, следуя ее указаниям, поехал, по дороге, проложенной, параллельно берегу.

— Прямо и до конца, — оказала она ему, — Пока не упрешься в реку.

Глядя по сторонам, он увидел, что она. откинула голову и подставила лицо ветру. Да, неожиданно она предстала, перед его глазами слишком земной, просто женщиной, едущей в открытой, машине летом. В этом настроении он с головой ушел, в свой собственный фильм, где лобовое стекло перед ним стало экраном, на котором он, увидел ее как бы в серии коротких обратных кадров. Теперь, словно через глазок камеры, он видел перед собой чертово колесо, отраженное в ее очках, ее лицо, оцепеневшее от ужаса при виде сломанной доски от серфинга; ее полуобнаженное тело в объятиях Джордана и, наконец, сладострастный танец, в котором, вскидывая свои рыжеватые локоны, она с насмешливой грациозностью снимает с себя одежду и озорно бросает ее в объектив камеры да Фэ. Вдруг он увидел песчаные дюны, окружившие его со всех сторон, и, потеряв ориентировку, не понимая, где он, как человек, только что вышедший из кинотеатра на яркий дневной свет, замотал головой.

— Я хочу, чтобы ты села за руль, — сказал он.

— Я ужасно плохо вожу машину.

— Ты? — засмеялась она. — Трюкач?

— То-то и беда. Я не каждый день останавливаюсь перед реками. Обычно я переезжаю через мосты, пролетаю над отвесными скалами и перед поездами.

Она снова засмеялась.

— Зачем делать людям больно, — продолжал он, — когда бьешь для видимости? Или спускаться вниз, когда ты можешь упасть?

Они доехали до конца дороги, где ряд обветшалых коттеджей и покосившихся хибар образовывали баррикаду вдоль берега реки. Здесь он остановился у придорожной закусочной под вывеской ЖАРЕНЫЕ МОЛЛЮСКИ. По одну сторону закусочной покосившаяся веранда, переходящая в развалины, вела по сваям над водой к маленькому причалу, уставленному корзинами с омарами. По другую— огромный мол, направляющий русло реки в море.

— Это здесь?

Она сдержанно кивнула:

— Они здесь делают чудные сэндвичи с омарами.

— Сколько ты съешь?

— Два, пожалуйста.

Он еще посидел за рулем, глядя на реку. Расслабься, сказал он себе, это всего-навсего река. Разве они все не похожи, эти угрюмые, связанные приливами и отливами, реки? Старые холодильники, пружинные кровати, резиновые покрышки — что еще, включая древние автомобили, не нашло там случайно своего последнего прибежища? А что касается данного автомобиля, существует ли он где-нибудь, кроме как на пленке, которую бесконечно кромсает режиссер? Да, Готтшалк прав. Какая разница? Что есть реальность? И кто сможет отличить автомобиль, сброшенный в реку, от монтажных изысков режиссера?

Он заказал три сэндвича с омарами и две бутылки пива пожилому продавцу с лицом, изборожденным складками, похожими на прибрежные перекаты волн.

— На вынос? — спросил старик. — Или вы будете есть здесь?

Камерон посмотрел на два столика у засиженного мухами окна, выходящего на реку.

— На вынос, — сказал он. И глядя в ту сторону, он видел, что устье реки было прострочено плотинами, которые отбрасывали причудливые тени на поверхность воды. — Что вы здесь ловите? — спросил он.

— Ничего с тех пор, как они построили тут дамбу, — ответил продавец. — Теперь можно не беспокоиться, когда вытягивать сети.

Камерон думал о реке, ежедневно мчавшейся наперегонки с приливом, и поинтересовался, что она может нести в море. Он вообразил, как старик тянет свои сети и обнаруживает — ах, что же в этих сетях может быть, кроме смятой газеты, чей устаревший заголовок уже не таит в себе ни для кого никакой угрозы? В конце концов, к этому времени газета разложилась на составные части и даже война, о которой она так торжественно сообщала, казалась такой размытой и неясной, как приглушенные крики сборщика налога. Надуманный конфликт. Он и думать забыл об этом, перейдя через мост — мост, который снова станет съемочной площадкой…

Продавец отдал ему заказ, сложенный в коробку.

Камерон заплатил и направился к двери.

— Повредил себе как-то руку, — крикнул вдогонку старик.

Нахмурясь, Камерон оглянулся:

— В аварии?

— В собственных сетях, — сказал старик. — Руку и локоть. Поездом, рухнувшим в реку. Но это было много лет назад.

Камерон вышел, глубоко вздохнул и увидел Нину, улыбающуюся ему сквозь лобовое стекло.

Через пятнадцать минут, когда они пробирались по молу, перепрыгивая с одной большой глыбы гранита на другую, он обернулся, протянув ей руку, и увидел, что они прошли почти четверть мили вглубь моря.

— Довольно далеко, — сказал он.

— Мы только на полпути, — ответила она. — Идем до конца.

Камерон посмотрел на небольшой пробел между камнями и услышал, как плещется море о подмытое углубление внутри мола.

— А что, если начнется прилив?

— Мы его перегоним.

— Зачем рисковать?

— Зачем идти по лестнице, если можно упасть?

— Это не кино, — сказал он.

Она стояла на более высоком камне, плоскость которого была наклонена в противоположную от него сторону. Она перешла ближе к нему, дотронулась до его плеча, чтобы удержаться на ногах, и посмотрела снизу вверх сдержанным взглядом. — Не имеет значения, — сказала она. — Мы можем поесть и здесь.

— Нет, мы пойдем до конца, — ответил он. — Я просто разнервничался. Из-за прошлого вечера.

— Но ты ведь прав. Прилив зальет камни.

— Мы его перегоним, — сказал он с улыбкой.

Они ели около маяка, чье треугольное основание было укреплено бетоном, залитым вокруг нескольких гигантских плит на конце мола. Некоторое время он наблюдал, как она жадно накинулась на свой сэндвич с омаром; затем он начал рассматривать камень с ватерлинией, открытый отливом. Когда вода поднимется, мы пойдем назад, сказал он про себя и представил как они торопятся наперегонки с морем.

— Как здесь хорошо, — сказал он. — Далеко от всех.

— Я знаю. Поэтому я и хотела вернуться сюда.

Он подождал, не желая казаться любопытным:

— Ты была здесь раньше?

Она откусила кусок сэндвича и пожала плечами:

— Пролетала однажды. В вертолете. Волны доходили до самого мыса, пенясь в смятении. Дух захватывало.

Камерон ничего не сказал.

— Мы прилетели посмотреть, как это будет выглядеть, — продолжала она. — Он собирался использовать мол для своего фильма.

— Какого фильма?

— Того, который мы сейчас снимаем. Как вариант конца. Беглец исчезает именно отсюда ночью, но из-за прибоя его нельзя поймать. А утром здесь уже никого не будет. Только занимающийся день и море, лижущее камни.

Камерон встал на ноги.

— А что стало бы с беглецом?

Она пожала плечами.

— Это как бы повисает в воздухе, — сказала она. — Своего рода конец без конца.

Без конца… Слова вертелись у него в мозгу, вызывая в воображении водоворот, в котором он крутился, пока, выброшенный из моря и выкинутый на песок, не понял, что остался жив, несмотря на отчаяние, которое тоже вскоре прошло. Только искусство реально. Так сказал Готтшалк. Только искусство повторяет себя. Снова и снова. Бесконечно… Он забыл, что режиссер избегает концовок.

Нина смотрела на него широко открытыми спокойными глазами, и он понял, что если поцелует ее сейчас, покой все равно не будет нарушен. Всепоглощающий покой, океан, приблизившись к которому, он неизбежно погрузится в него с головой. Он колебался, как пловец перед тем, как кинуться в воду. А может быть, потому, что его взгляд снова упал на камень, напоминавший об их возвращении на берег? Не имеет значения. У них еще было время, и они были одни. Но были ли они одни на самом деле на краю этого мола, который с таким же успехом, как и мост, мог оказаться съемочной площадкой? Мысль билась о его мозг, как волна о скалу, и вдруг гранитные глыбы показались ему бутафорскими, сделанными из картона — хрупкий реквизит, приобретающий солидность, только когда свет пройдет через полоску целлулоидной пленки.

В это время большая волна, как бы играя роль, разбилась о камень и покатилась по неровному краю мола к берегу. Море и его звуки производят впечатление настоящих, подумал Камерон.

— Мы одни, — сказал он и представил себе, что ощущает ее дрожь.

— Маргарита тоже одна, — пробормотала она. — Женщина, которая не доверяет науке, не находит успокоения в религии и утешения в любви.

— Это всего лишь фильм, — сказал он ей.

— Но ее ужас постоянен, так что я должна воображать это…

— Мы одни, — повторил он ласково.

— И она тоже.

— Мы реальны. Маргарита — только образ. Образ, который он выдумал. Преувеличение.

— Реальны? — сказала она с улыбкой. — А Маргарита нет? Да, потому что она на самом деле одна.

— Послушай, это только фильм, — сказал он ей снова и взглянул на камень. — Даже не фильм, а всего несколько фрагментов, не связанных друг с другом. Импровизация. Во всяком случае, здесь нет камеры. Мы в перерыве между съемками.

— Между съемками, — пробормотала она. — Ты так думаешь?

— Я работаю в одиночку. Только делаю трюки. Вместо Джордана.

— Так у тебя нет любопытства к фильму?

— Какому фильму? — ответил он со смехом.

— Как удобно быть в стороне. А ты любишь свою работу?

— Я не так много проработал, чтобы ответить.

— Это должно быть тяжело. Тебе нужна практика

— Практика! — воскликнул он. — Ты забываешь, какие у него деспотические методы.

— Помни, это только фильм, — сказала она мягко.

— Только фильм, — повторил он, как бы следя за полетом бумеранга. Она вернула его в состояние возбуждения, и он увидел себя и ее вдвоем в мире грез, под слепящим светом в перерыве между съемками истории, в которой, пойманные в ловушку молов, спасенные из моря и потерянные в космосе, они, казалось, были обречены влачить жалкое существование в одиночестве и, для пущей убедительности, без надежды на спасение. Потом он представил, как цепляется в темноте ночи за ржавые стропила маяка, не желая повиноваться, когда прилив поднялся выше и камера стала невидимой из-за слепящего красного света, зажженного безумным тайным сговором темноты и фотоэлемента. Вдруг он почувствовал себя непобедимым, готовым выполнить любой трюк!

Он встряхнул головой.

— Мы ходим кругами, — сказал он. — Маргарита боится жить, беглец боится умереть. Думаешь, они могут сойтись?

— В следующем фильме, — ответила она со смехом.

— Слишком долго ждать, — прошептал он. — Мы не можем ускорить картину?

— Это может испортить фильм. Одна сцена должна следовать за другой. Иначе мы лишим наших героев удовольствия предвкушения.

— Но могут ли они терять время, эти двое?

— Им надо дать возможность думать, что да…

Некоторое время он пристально вглядывался в нее, затем, глядя под ноги, он увидел, что уровень моря немного поднялся над скалой.

— Возвращается прилив, — сказал он.

— Ты должен идти?

— Пока нет, — ответил он и, взяв ее голову в свои руки, притянул ее лицо к своему.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Когда они подъехали к луна-парку, он прижался к обочине, вышел из машины и посмотрел, как она пересаживается за руль. Как грациозно она делала даже такое простое движение! Прислонившись к двери, он восторженно наблюдал за ней. Впервые с того момента, как он перешел через дамбу, он осознал, что может начать жизнь сначала. Я влюблен в нее, думал он, я влюбился…

— Я буду свободен через час, — сказал он. — Что ты собираешься делать дальше?

Она сняла машину с ручного тормоза.

— Это зависит от Готтшалка — ответила она. — Он может захотеть, чтобы я тоже репетировала.

— Не сегодня, — сказал ей Камерон. — Сегодня он будет монтировать отрывки для специального вечернего просмотра.

Нина сдержанно взглянула на него:

— Что ты говоришь?

— То, что мы не должны волноваться, — ответил он, удивляясь своей храбрости. — Ты будешь в своей комнате?

— Возможно.

Улыбаясь он нагнулся к окну: «Жди меня. Я приду, как только освобожусь».

— Придешь в перерыве между съемками, — сказала она холодно и включила стартер.

Он покачал головой в испуге и начал протестовать, но машина уже отъехала, а он стоял на месте, слегка покачиваясь, как человек, пытающийся схватить сорванную ветром шляпу, балансирующий между импульсом догнать и необходимостью остановиться.

Через несколько минут, когда он шел через луна-парк мимо комнаты смеха и видел свое отражение в ее сияющем входе, он подумал, что она никогда не видела его без киношного лица. Может быть, его собственное ее разочарует? Расстроенный этой мыслью, среди звуков и запахов, доносящихся со всех сторон, он старался удержать в себе ее образ. Но он таял, как волшебный дух, и ему самому уже с трудом верилось, что он когда-либо целовал ее. Как будто он недавно обнимал облако, принявшее ее облик.

Да Фэ ждал его у подножия чертова колеса. Оператор был в красном джерси и жадно уплетал пропитанные медом пончики, купленные в соседнем киоске. Облизывая пальцы, он поднял свое лошадиное лицо и широко улыбнулся:

— Ты застал меня на месте преступления, саго. Я сластена. А разве нельзя иметь тайный порок?

Камерон смотрел, как да Фэ набросился на другой пончик; затем, скрывшись из вида, посмотрел на чертово колесо, с которого сходили последние пассажиры, й проследил глазами за часовой стрелкой вокруг его оси… Но беглого взгляда на канаты соседней ветряной мельницы было достаточно, чтобы понять, что это невозможно. Они слишком короткие, чтобы достать, подумал он.

Оператор заговорил с набитым ртом:

— Что случилось, саго? Боишься высоты?

Никогда не показывай собаке, что ты ее боишься, подумал про себя Камерон.

— Я смотрел, достаточно ли близко мельница к чертову колесу, — сказал он.

— Около пятнадцати футов, — ответил да Фэ. — Это при максимальной скорости, конечно, когда крылья почти распластаны от центробежной силы.

— Кто я, как вы думаете? Летающая белка?

Оператор засмеялся и, не успев проглотить кусок, поперхнулся. Потом, придя в себя, покачал головой со сдержанной радостью.

— Поверь мне, caro, то, что ты смертен, берется в расчет. Иначе говоря, канат подвесной люльки, на которой ты будешь качаться, уже достаточно удлинен, чтобы ты мог за него схватиться.

— Так просто.

— Да, caro, так просто. Все будет подогнано, чтобы обеспечить твою безопасность. Что касается самого полета в космосе, мы можем снять его в любое время и почти в любом месте. Даже перила веранды в отеле прекрасно подходят. Простой пятифутовый шлепок на песок, но с соответствующей гримасой и в правильном ракурсе, и никто не увидит подмены.

— А как вы собираетесь создать иллюзию, что мельница крутится?

— Просто ты несколько раз крутанешься на ней на расстоянии вытянутой руки, а потом я склею куски пленки в определенной последовательности.

К ним подошел Ли Джордан и внимательно слушал.

— Надежная конструкция, сказал он, косясь на Камерона. — Я бы сделал это сам, если бы не боялся высоты. Небольшая лошадь — вот мой предел.

— После нескольких кругов вращение замедлится, и ты сможешь ухватиться за канаты, — продолжал да Фэ. — Это будет единственная трудная вещь. Расслабься, когда ударишься о брезент…

— Эй, я думаю сам делать это! — запротестовал Джордан.

— А кто же еще, саго? Трюкача не будет в кадре, когда беглец спрыгнет с мельницы и окажется в воздухе. Ты появляешься крупным планом, когда он приземлится на батут.

— Безумие, — сказал актер.

— Это как падать с лошади, — сказал ему Камерон. Безумие, думал он, но прекрасное. Кто еще может изобразить фарс крупным планом, кроме Джордана, который, играя главную роль, застрахован дублером-невидимкой, тенью, делающей высотные трюки на его фоне?..

Но через полчаса на чертовом колесе в разгаре солнечного дня он снова задумался над абсурдностью ситуации. Далеко внизу малочисленный полицейский кордон сдерживал нарастающую толпу у залива; прямо над его креслом в корзине на конце пожарной лестницы сидел да Фэ, рассматривая его через глазок камеры. Со своей, слегка покачивающейся, удобной позиции Камерон видел всю излучину берега, необозримое морское пространство. Все остальное — отели, коттеджи и пирс, особенно люди — казалось невероятно миниатюрным. И вот, поглядывая на фортепьянные струны, на которых держались лопасти мельницы, находящейся на расстоянии вытянутой руки, он вдруг сообразил, что делать. Он старался не смотреть вниз, но не мог заставить себя не бросать взгляды украдкой. Terra firma (твердая почва). Эта фраза приобрела новое значение. С тоской он воображал, что бежит по дорожке с препятствиями на стадионе. Детская игра. Что бы он ни отдал в этот момент, чтобы обе его ноги оказались на земле, обутые в спортивные ботинки! Акрофобия, сказал он себе, отрывая глаза от земли, не поддавайся ей… Оператор, с не видимым из-за камеры лицом и огромным торсом, вылезающим из корзины, был похож на бабуина, готового к прыжку с верхушки дерева. Наконец, оторвавшись от глазка, он широко улыбнулся Камерону.

— Ну, саго, до этого момента будет сниматься

Джордан, который, обезумев от страха, прыгает на колесо, ища спасения от преследователей. Но полиция видит его и просит диспетчера освободить колесо от пассажиров. Они надеются, что обессиленный беглец таким образом скоро окажется у них в руках. Кажется, у него нет выхода. Ан нет, вдруг позади него начинают вращаться крылья мельницы. Заманчиво близко. Может, стоит попытать счастья? Нет, невозможно. Но подумай, что тебя ждет внизу! Так почему не рискнуть? В конце концов, терять нечего.

— Вы, должно быть, шутите, — сказал Камерон. — Какой дурак поверит, что кто-нибудь может ухватиться за мельницу? Ведь даже циркач…

— Но он делает это, саго! На пленке. Черно-белой. А потому все возможно. А еще мы хотим, чтобы все это красиво смотрелось. Наш беглец ведь не настоящий акробат. Просто молодой парень, безрассудный, ищущий удачи. Подумай, как он приноравливается, ждет момента совместить свой прыжок с максимально приблизившимися крыльями, чтобы в нужную долю секунды уцепиться пальцами…

Камерон неотрывно смотрел на крылья мельницы в пяти футах от себя, — потом, несмотря ни на что, снова взглянул на землю. О, господи, подумал он, а что, если я не рассчитаю?

— Послушайте, — сказал он, — Какой смысл в репетиции? Это ведь чертовски опасно.

— Повторенье — мать ученья, саго. Во всем — поверь мне… Поверь мне, ты будешь гораздо увереннее вечером, если сделаешь это сейчас. Кроме того, это не так трудно, как кажется. Забудь о высоте. Представь себе, что ты на земле. Просто дотянись и хватайся.

— А потом что?

— Потом пожарные опустят нас вниз, и мы приступим к следующей стадии.

— Когда должен сделать это?

— Когда ты будешь готов, саго.

Камерон встал на подлокотник сидения, проворно перебрался через перекладину и схватился за самый удаленный от центра край чертова колеса, раскаленный на солнце и обжигающий руки В это время, чуть согнув ноги, он перевел глаза на подлокотник кресла. Ну, давай, сказал он про себя, прямо сейчас, до…

— Сейчас. — сказал оператор.

Он потянулся, как бы хватаясь руками за пустоту, и оттолкнулся одной ногой; затем он повис, болтая ногами и вцепившись в перила люльки, спасая свою драгоценную жизнь. Сердце бешено колотилось. Подняв глаза, он пытался определить, где да Фэ, но увидел прямо перед собой только солнце. Ослепленный, он закрыл глаза. Гортанный рокот толпы, пронзенный женским визгом, перешел в гул. Потом с закрытыми глазами и замиранием в животе, он почувствовал, что снижается. Когда его ноги коснулись земли, он открыл глаза, сделал глубокий вздох и, покачиваясь, прислонился к ларьку с пончиками, от сладкого запаха которых к горлу подступила тошнота. Он нагнулся, и его вырвало.

Чавкая пончиком, да Фэ терпеливо ждал, когда ему станет лучше.

— Великолепно, саго. Вечером сделайте же самое, и нам будет достаточно одного дубля. Как ты?

— А вы как думаете? — выпалил Камерон, глядя на него сквозь слезы.

— Все хорошо, — ответил оператор и посмотрел на часы. — Помни, у нас только час на репетицию. Осталось меньше двадцати минут.

Камерон сглотнул и скорчил гримасу, как будто проглотил акриду.

— Пожалуйста, — сказал он. — Этот пончик.

Да Фэ затолкал последний пончик в рот;

— Сладкое успокаивает нервы, саго. Тебе надо попробовать.

Повернув голову, Камерон увидел Ли Джордана, привалившегося к заграждению, которым полиция окружила съемочную площадку. Актер пожимал руки и подписывал автографы. На другой стороне от чертова колеса он увидел сборщика налога, стоящего у входа в комнату смеха и подглядывающего под юбки ничего не подозревающих девушек, поднятые скрытым вентилятором. Недреманное око, подумал Камерон и невольно улыбнулся.

— О’кей, что дальше? — спросил он.

— Немного покрутишься на мельнице, саго. Чтобы создать иллюзию, будто она движется, когда ты прыгаешь с чертова колеса. Как говорит диспетчер, будет легче и безопаснее, если ты сначала повиснешь и дашь себя немного протащить, пока не окажешься в воздухе. Один или два раза вокруг и лопасть наберет самую большую скорость, при которой ты растянешься, как канат. Мы снимем два полных круга вращения. Потом твое падение на батут. Естественно, лопасти в этой части будут вращаться медленнее. Иначе ты улетишь в космос.

— В стиле метания молота, — сказал Камерон.

— Что это, саго?

— Один из видов легкой атлетики.

— А, так ты атлет!

— Запасной юношеской команды, — сказал Камерон. — Дублер выбывающего из-за травмы основного игрока в больших состязаниях.

Оператор нахмурился:

— Шутить изволишь со старым Бруно.

— Это значит, я доволен своей работой. Но как я узнаю, когда отцепиться от лопасти?

Да Фэ указал на ряд батутов, стоящих перед площадкой бампмобилей.

— Просто, саго. Когда ты почувствуешь, что машина замедляет ход, дождись, пока увидишь внизу смешные автомобильчики, и разжимай руку. Помни о расслаблении. Можно сильно удариться о сетку, если мускулы напряжены.

— Какая трогательная забота, — сказал Камерон сухо.

Оператор скорчил гримасу шутливого огорчения.

— Давай все забудем, что прошло, то быльем поросло, саго. Веришь или нет, твоя безопасность — не только моя личная забота, но и профессиональная необходимость. Другими словами, дублеры приходят и уходят.

Приходят и уходят, размышлял Камерон через несколько минут, когда был нежно подхвачен с платформы и перекинут ленивым кругом, пока лопасти ускоряли обороты, вознося его все выше и выше. На втором витке его руки и запястья напряглись от центробежной силы, а тело развевалось, как знамя. Дублеры приходят и уходят, говорил он себе, когда машина достигла высшей скорости, и он представил себе, что если бы сейчас им выстрелили, как камнем из крутящейся рогатки, в космос, то круг за кругом он бы бесконечно метался бессмертной мумией в фильме Готтшалка. Нет, думал он, закрывая глаза… Нет… держись крепче… Нет… силясь вздохнуть против вызывающего слезы ветра… Нет… снова открывая глаза… Нет… когда мельница начала замедлять ход с вызывающим тошноту подрагиванием… Нет… и он начал спуск к… Еще нет… и теперь на одной линии с площадкой для бампмобилей… Да… с ее абсурдными маленькими автомобильчиками… О… падая с открытым ртом, снова думая… Нет… когда высоко подпрыгнув на батуте… вот они… и сделав сальто на ветру… еще… и подпрыгивая снова… трюки… и опять, и снова… пошел!

Начальник полиции Бруссар уставился на него сверху вниз через толстобрюхую сигару, к концу которой поднес пламя спички:

— Скажи мне одну вещь… пфф… трюкач… пфф… сколько тебе лет?

— Двадцать шесть, — сказал Камерон, сидя на земле и пытаясь отдышаться.

— Двадцать шесть, — проворчал Бруссар. — Так же, как парню, которого мы ищем. Но знаешь что? В конечном счете его шансы чертовски лучше, чем твои.

— Что вы имеете в виду?

— Что я имею в виду? Что, черт бы тебя побрал, я могу иметь в виду? Ты ищешь смерти или что?

— Пожалуйста, — сказал оператор, качая головой, — не говорите таких вещей. Это плохая примета.

Бруссар посмотрел на да Фэ, и слегка выругался и удивленно спросил:

— Какого черта ты учишь меня, что говорить?

— Поверь, саго mio, все необходимые предосторожности соблюдены!

Бруссар выпустил клубок дыма в сторону оператора.

— Говори по-английски, когда разговариваешь со мной, — прорычал он.

Да Фэ ответил с улыбкой, которая нисколько не скрывала злорадства в его глазах,

— Конечно, — пробормотал он, — любые ваши рекомендации будут выполнены. Но если трюкач не беспокоится…

Начальник полиции с пониманием посмотрел на Камерона, продолжающего сидеть:

— Может быть, трюкачу недостает здравого смысла?

Камерон встал на ноги. Дела, видно, идут не очень хорошо, подумал он.

— Как дела с поисками? — спросил он.

Бруссар недовольно поморщился.

— Сегодня военная полиция взяла нас за горло. Кто знает, что будет завтра?

— Не кажется ли вам, что это не совсем нормально? Я имею в виду весь этот кипиш из-за какого-то парня в самоволке.

— Возможно, они хотят использовать его как пример, — сказал начальник полиции, покусывая сигару. — Хотят держать других молодых новобранцев в страхе, я думаю.

Да Фэ был сама любезность и сердечность.

— Я должен сообщить вам, что, этот парень, которого вы мне подсунули, не совсем, как бы это сказать, радеет о деле…

— Лемме знает, что будет, если он слишком зарвется, — ответил Бруссар мрачно. — Но он ведь у меня единственный свидетель.

Оператор улыбнулся Камерону.

— Вы имеете в виду, что он единственный, кто может опознать беглеца?

— Единственный, который есть у меня, — повторил начальник полиции, скрежеща зубами. — Я слышал, что у В.П. есть свой.

Камерон отчаянно размышлял, как задать вопрос, который вертелся у него на языке.

— Так вы приближаетесь, — сказал да Фэ мягко. — Круг сужается!

— В.П., — начал Камерон, не зная, что говорить дальше. — Звучит как внезапный поцелуй, — наобум добавил он.

Бруссар пожал плечами:

— За это им и платят, а?

— Но даже если они хотят показать пример, то почему именно на этом парне, когда таких сотни?

— Откуда я знаю? Но не теряй времени на сочувствие ему. Лучше подумай о том парне, который займет его место.

Камерон продолжал прикидывать, как спросить у начальника полиции, кто прислал военную полицию на его поиски. Наверное, сержант, решил он, да, это мог быть только сержант…

— Вы сказали — займет его место? — спросил он.

Бруссар затянулся сигарой и глубокомысленно кивал.

— Видите ли, неважно, что вы думаете о войне, но ежемесячная квота набора должна быть заполнена. Это закон. Так что если кто-нибудь решит улизнуть за кордон, кто-то другой должен занять его место. Простая арифметика, а?

Камерон посмотрел на заграждение, где Джордан, улыбаясь и раскланиваясь, пудрил мозги десятку молоденьких поклонниц. Бруссар прав, думал он с мрачной улыбкой, на самом деле, он не имеет понятия…

— Да, — ответил он, — не следует рисковать за счет других.

Бруссар посмотрел на него и покачал головой:

— Кроме шуток, мне надо познакомить тебя со своим страховым агентом.

— Я бы настаивал для начала на двойном возмещении убытков от несчастных случаев, — сказал Камерон.

Начальник полиции покатился со смеху и выплюнул сигару.

— Черт побери, от несчастных случаев! — воскликнул он. — Это совсем другое. Ты достаточно крепко будешь привязан вечером, парень. У меня и без того забот хватает, чтобы ты еще покончил жизнь самоубийством на публике.

Когда Камерон, спустя несколько минут, уходил из луна-парка, он взглянул на витрину галереи, приглашающей на выставку портретов, выполненных пастелью, и увидел поверх одинаково розовых картин увеличенное отражение Джордана на фоне толпы. На миг его неприятно поразила мысль, что Джордан может за ним следить, затем, вспомнив, как они похожи, он рассмеялся. Нас можно принять за близнецов, подумал он. Шагая вразвалочку, как будто у него не было никаких забот, он пересек прогулочную площадку, ведущую к пирсу, вступил на миниатюрный эскалатор, который перенес его через ров со стоячей водой, окружавший комнату смеха и туннель любви и упирающийся в билетную кассу. Через несколько секунд рядом с ним откуда ни возьмись появился актер.

— Привет деятелю экрана, — сказал Камерон.

Джордан мгновенно изобразил широкую улыбку:

— Эй, не возражаешь, если я присоединюсь?

Миновав комнату смеха, потому что у него и так болел живот, Камерон купил пару билетов в туннель любви, и двое мужчин влезли в лодку, которая понесла их в сторону темной и мрачной пещеры.

— Ты был великолепен, — сказал ему Джордан. — На самом деле великолепен.

— Спасибо, — сказал Камерон, размышляя, что у актера на уме.

Я просто хотел тебе это сказать» потому что представляю, каково тебе.

— И каково?

— Понимаешь, я катаюсь на саночках, а ты их возишь.

— Это правило игры, — ответил Камерон, пожимая плечами. Лодка подплыла к плохо освещенному входу в туннель, где маячили несколько неуклюжих муляжей доисторических монстров, а их рев искажало замкнутое пространство.

— Во всяком случае, одной вещью я тебе отплатил, — сказал Джордан. — Я имею в виду, что по-настоящему разогрел ее для тебя, а?

Камерон быстро взглянул на него, но лодка накренилась, и их внезапно окутала полная темнота.

— Понимаешь, без напряга, — продолжал актер, — но знаешь, почему она дала мне отставку и закрутила с тобой?

— Нет, — сказал Камерон. — Почему?

— Потому что я на самом деле довел ее до кондиции сегодня утром, вот почему. Я это всегда чувствую. У них появляются такие маленькие капельки пота над губой и еле уловимый приятный запах из ушей.

Камерон порывался заткнуть актеру рот кулаком, но лодка сделала еще один вираж, и несколько бутафорских дикарей в Набедренных повязках испустили пронзительные воинственные призывы и стали угрожать им стрелами, и его вдруг обезоружило присутствие компаньона, который улыбался ему во весь рот, как сообщник.

— Послушай, старина-дублер, я действительно завел ее. Я чувствовал коленями, как жар идет из ее трусиков. Клянусь Богом, она обалдела! Во всяком случае, ее соски стали твердыми. Этого ведь не скроешь, правда? Эти прелестные соски пробивались сквозь волосы на моей груди, как цветы в лесу. Удивительно, что с ними ничего нельзя поделать, даже если тебя ненавидят всеми печенками. Клянусь Богом, это совершенно непроизвольно!

Они вошли еще в одно затемненное пространство туннеля, и, задыхаясь, Камерон сделал над сабой невероятное усилие, чтобы сдержаться.

— Еще две-три минуты, и я мог уложить ее. Прямо на глазах всей съемочной группы. Включая и его! Вот это был бы номер для камеры, правда?

— Да, — ответил Камерон, думая, достаточно ли глубокая вода в туннеле любви, чтобы в ней кого-нибудь утопить.

— Так что же ты получил?

— Я? — сказал Камерон, — Ничего.

— Кроме шуток.

— Кроме шуток.

Джордан довольно хихикнул:

— Ты упустил шанс в жизни, старина дублер. Поверь мне, она была уже тепленькая.

Камерон не ответил. Впереди показался свет в конце туннеля любви.

— Тепленькая и готовенькая.

— Ладно, — сказал Камерон. — Я тебе верю.

— Ну, не огорчайся. Я имею в виду, это было бы довольно рискованно, знаешь. Развлекаться с ней прямо у него на глазах. С другой стороны, он сейчас слишком занят. Он часто оставлял ее одну, а теперь когда начались съемки…

Лодка выплыла из туннеля в сияние солнца. Камерон быстро выскочил из нее, почувствовав головокружение и тошноту.

— Так что, она ускользнула от нас на этот раз, а? — сказал актер, хлопая его по спине. Камерон двинулся прочь.

— Не беспокойся, — крикнул ему вслед Джордан. — Еще будет время! Главное, посеять что-то в их головах, и это начнет работать.

Камерон обернулся и посмотрел на него с отвращением, но актер со своей неотразимой улыбкой до ушей, похоже, принял это за гримасу недоверия.

— Будь уверен, — прокричал он. — Заставить их об этом думать — уже поддела!

Вернувшись в отель, он принял душ, переоделся и стал раздумывать о том, не постучаться ли к ней в дверь, чтобы доложиться. Но как раз в этот момент он увидел в зеркале над умывальником, вместо отражения счастливого самоуверенного мужчины, принимающего любовь как должное, маску, гарантирующую анонимность дублера Джордана. Некоторое время он смотрел на свое лицо, светящееся суррогатом любви, как будто он встретился лицом к лицу с актером. Мне надо это смыть, решил он. Но смеет ли он разоблачить себе перед ней сейчас? Нет, еще слишком рано. Тогда как же ему начать снова жить? Камерон колебался перед зеркалом, как бы стараясь вызвать в памяти свой собственный образ вместо образа простого парня с пляжа, который дразнил его диким прощальным обещанием Джордана, потом быстро отвернулся, вышел в коридор и спустился вниз по лестнице в ее комнату.

Она подошла к двери босая, только что из ванны, накинув терракотовый халат, в тюрбане из полотенца на голове и с грустным выражением на лице. Его первым порывом было извиниться за вторжение, но ноги уже несли его к ней. Он подождал, пока она закроет за ним дверь, затем обернулся к ней с улыбкой.

— Ты меня ждала? — спросил он.

— Да, — ответила она. — Я думала, что ты можешь придти.

В ее голосе не было ни ожидания, ни одобрения.

— Что-нибудь случилось? — спросил он.

Она покачала головой и отвернулась.

Он подумал, что она, должно быть, боится, что их могут застать, но ее взгляд сказал ему, что она страдает не от страха, а от отчаяния.

— Что с тобой? — спросил он нежно.

— Я не в форме, — прошептала она.

— Не в форме? — отозвался он.

— Увидишь.

— Не в форме, — повторил он, словно огорошенный.

— Со мной давно такого не было. На самом деле, с тех самых пор…

Он не знал, что сказать, так как наивно предполагал, что она говорит не о сексе, а о морали. Теперь, выпутываясь из своего ложного предположения, он решил, что у нее было много любовных приключений со времени вероломного убийства, от последствий которого она была освобождена с молчаливого согласия окружающих. В таком случае роль Маргариты должна ее пугать. И Готтшалк был таким слепым, чтобы не знать, что этот его фильм заставит ее страдать? Или режиссер намеренно предложил ей роль жены погибшего героя, как своего рода крутую терапию? Неважно! Сейчас уже все неважно. Он займет место всех ее бывших и будущих любовников. Он подождал, пока их глаза снова встретятся, затем взял ее на руки.

— Я люблю тебя, Нина, — сказал он.

— Возьми меня с собой, — сказала она ему, — когда ты уйдешь, возьми и меня.

— Да.

— Скоро.

— Да.

— Сейчас.

Снова она зашла гораздо дальше него. Он чувствовал, как балансирует на краю пропасти, на другой стороне которой стоит она, предлагая начать жизнь сначала. Надо ли рассказать ей, кто он на самом деле? Или его прошлое только напугает ее?

— Сейчас я не могу! — сказал он в отчаянии. — Я должен остаться и кончить трюки.

— Это так важно?

— Это необходимо, — сказал он. — Пожалуйста, поверь. Я потом все объясню.

До этого она была вся напряжена, но теперь он почувствовал, как она расслабилась, будто вверяя ему всю свою надежду. Он хотел сказать что-нибудь нежное и ободряющее, но не находил слов, вместо этого, развязывая на ходу пояс ее халата, он понес ее к кровати и, нежно целуя ее, попытался превратить ее покорность в страсть. Сначала она несколько раз тихо вскрикивала, затем, постанывая, начала извиваться в ритме движений его языка и, наконец, не в силах больше'выдерживать его медленный такт, заспешила, оставив его далеко позади резкими конвульсивными содроганиями и вздохом удовольствия.

Немного позже, поднявшись над ней, он увидел, что они почти съехали с кровати, ее голова, откинутая назад, повисла над самым краем, тюрбан свалился, и ее влажные рыжеватые волосы достают до пола. Глядя на нее сверху, он видел, как дрожит ее горло, слышал, как она тяжело дышит от жары, и его наполняло чувство нежности и победы. Я увезу ее от него, думал он.

— Это не сон? — спросил он с нежной, дразнящей улыбкой. — Я не ослышался, ты говорила, что не в форме?

Она хотела ответить, но сильно покраснела, и слова застряли у нее в горле.

— Не в форме, — прошептал он й, подперев одной рукой ее затылок, приподнял голову, другой рукой помог себе войти в нее и посмотрел ей в глаза, в которых отразилась его страсть. — Не в форме, — повторил он.

— Не уходи, — прошептала она.

Он улыбнулся и тряхнул головой.

— Не торопись.

— Не буду, — ответил он.

— Возьми меня, когда уйдешь.

— Да.

— Возьми меня с собой.

— Я обещаю.

— Давай сейчас.

— Хорошо.

— Давай сейчас вместе со мной!

— Да, — выдохнул он, не желая знать, что она имела в виду. — Да!

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

За ужином он уселся рядом с Ротом, совершенно спавшим с лица.

— Сегодня был трудный день? — сочувственно спросил Камерон.

Сценарист осторожно, чтобы не запачкать усы, поднес к вытянутым в трубочку губам ложку с супом и мрачно кивнул.

— Я попал в какую-то круговерть. Утром работаешь над одной картиной, днем уже над другой. Просто голова идет кругом.

— Понимаю, — согласился Камерон, — к такому трудно привыкнуть.

— Знаешь, что я тебе скажу, парень? — Рот понизил голос и придвинул поближе свой стул. — Мне кажется, что наш режиссер выдохся. Понимаешь, раньше даже в самых его сюрреалистических фильмах был свой дух, прослеживались тема, конфликт, коллизия. А нынче он становится… расплывчатым. Наверное, все дело в том, что он теряет зрение и страшно боится ослепнуть окончательно.

— Он говорил мне, что не признает сценариев, где есть четко установленные рамки — завязка, кульминация, развязка. Я так понимаю, что его увлекает мелькание обрывков из действительности и потока сознания, а больше всего процесс монтажа, когда он эти обрывки соединяет в единое целое.

— Это все прекрасно, — заметил Рот, — но все-таки должна быть общая тема, единая сюжетная линия. — Тут сценарист многозначительно поднял вверх указательный палец, словно профессор в аудитории, и спросил: — Знаешь ли ты, что такое драматический сюжет, а? Так вот, это такое действие, вернее, действо, когда актер начинает жить жизнью своего героя и, если он не полная бездарь, вживается полностью. В нашем случае дезертир либо решается на побег и бежит, либо… Либо его хватают.

— У нас, — улыбнулся Камерон, — он только и делает, что спасается от погони.

Рот задумчиво покачал головой.

— Не все так просто. Наш режиссер все время переиначивает образ главного героя, по ходу действия меняет сюжет. Сначала замысел был такой; бесхитростного парня ложно обвиняют и засуживают, но ему каким-то чудом удается дать деру из полицейского фургона, везущего его из здания суда. Вчера же с Готтшалком что-то произошло, и он все переделал. Теперь ему уже мнится самый настоящий дезертир, бежавший из рядов вооруженных сил. Первоначально его хватает ночной патруль, сейчас он снова все меняет.

Камерон искоса взглянул на сценариста и осторожно проговорил:

— Первая версия мне больше по душе, во второй слишком много технических трудностей.

Рот занялся тушеной говядиной.

— Ну и что? — усмехнулся он. — Подумаешь — технические трудности! Испугался, что ли?

— Да нет, я так… Просто мне кажется… — начал было Камерон, но вовремя опомнился. Много на себя берешь, браток, подумал он, не пора ли заткнуться? Надо быть начеку, следить за каждым словом…

— Да ничего там такого не будет. Автобус останавливается на небольшой стоянке, все выходят размять ноги, беглец выпрыгивает из окна туалета и шныряет в близлежащий лесок. Вот и все. Мне надо только немного подшлифовать детали.

— А что потом? Ну, когда он падает в машине с моста?

Рот ухмыльнулся.

— Посмотрим ближе к делу. Всему свой черед. Вот доберемся до этой сцены и решим.

Камерон сидел, уставившись в горшочек с тушеной говядиной, раздумывая над его словами. Внезапно перед его мысленным взором всплыло лицо Нины. Здорово ей удалось вжиться в роль, едва Готтшалк дочитал свой текст. Почему именно ее он назначил на роль жены героя-астронавта? Интересный все-таки парень этот Готтшалк. Вот бы хоть одним глазком взглянуть, что он там написал, вот бы влезть в его мысли.

— О чем задумался? — спросил Рот.

— Что? — Камерон вздрогнул, не сразу возвращаясь к действительности. — Да вот думаю, что тебя связывает с Готтшалком.

Рот откинулся на стуле.

— Все было просто донельзя. Началось с того, что я попал в черный список. Понимаешь, нигде не мог найти работу. И так несколько лет. Потом как-то прослышал, что он набирает парней с нетривиальными мыслями в башке. Ну, я и решил попробовать — чем черт не шутит. А он, представь, из всех выбрал меня. Это было как гром среди ясного неба.

— Как гром, — повторил Камерон. — Интересно… И каков же был первый заказ?

Рот задумался, прикрыв глаза.

— Первый? Дай подумать. То ли что-то о женщине, потерявшей ребенка, то ли об одном типе, незаслуженно попавшем в тюрягу, а из его семьи в это время вытягивают деньги… Понимаешь, раз я не могу вспомнить, о чем точно шла речь, значит, ни тот, ни другой сюжет так ни во что и не вылились.

— Да ладно, какая разница, главное, что вы с ним сработались, — подмигнул Камерон. Он вспомнил, как Готтшалк говорил, что Рот талантливо пишет и, что немаловажно, очень хорошо относится к актерам.

— Слушай, старик, — произнес Рот, — я хочу посоветоваться с тобой. Это о гримерше, ну, знаешь, о Денизе. Я на нее глаз положил, но девочка оказалась с характером. И я подумал… может, ты заметил, что кто-нибудь ошивается возле нее…

Камерон вытер губы салфеткой, отбросил ее в сторону и сказал:

— Да нет, ничего такого я не приметил.

Надо держаться настороже, подумал он, одно неосторожное слово — и все насмарку.

Рот мотнул головой.

— Черт, хотел ведь подарить ей смою книжку, а теперь вот сомневаюсь. Не собирался никому говорить, но тебе откроюсь — у меня вышла книга. Так, ничего особенного, разные рассказики.

Через полчаса Камерон сидел, удобно откинувшись на одном из складных стульев, составленных в ряды в вестибюле, как в кинотеатре, и смотрел на портативный экран, где через несколько минут будут прокручиваться до боли знакомые кадры.

Странная эта штука — кино, думал он, актеров снимают с разных ракурсов, каскадеры рискуют жизнью, и все для того, чтобы режиссер просмотрел эти кадры и половину из них вырезал и выкинул в корзину. Сколько раз он прыгал в воду, а выбран будет лишь самый удачный кадр.

Отбросив мысли о своих геройствах, он посмотрел на начальника полиции, сидящего в переднем ряду рядом с высоким человеком в белоснежном летнем костюме. Полицейский положил ногу на ногу, пристроил на колене свою фуражку, сложил руки на груди и вперил взгляд в пространство перед собой. В наклоне его головы Камерону чудилась некая мрачная сдержанность. Человек рядом с ним, подумал он, скорее всего, представитель ФБР. Может, даже сам автор сумасбродной затеи, перекинувшейся через океан.

Вестибюль постепенно заполнялся народом. Позади Готтшалк инструктировал человека у проекционного аппарата, аккуратно заправляющего пленку. В дальнем углу да Фэ зашелся в оживленной беседе со сборщиком дорожного налога, рядом с этой парочкой Дениза и Нина Мэбри обсуждали, судя по их жестам, модные прически, а позади них неприкаянно мотался Рот, словно ища повода, чтобы вмешаться в столь приятный разговор. Не хватает только, чтобы милые дамы перешли на более интимные темы, мрачно подумал Камерон, но тут раздалась команда тушить свет, и он с облегчением уставился на экран.

Появилось изображение прибрежной полосы и накатывающихся на нее волн. Звука не было, лишь вздымающиеся и обрушивающиеся на берег волны. В однообразном ритме их движения было что-то успокаивающее, и Камерон почувствовал, что у него начали тяжелеть веки. Так прошло несколько минут. Потом угол зрения оператора изменился, береговая линия удлинилась, и оказалось, что камера снимает с воздуха. Появился мол, дальним концом уходящий в пенящуюся воду.

Казалось странным и почти непостижимым, что всего несколько часов назад этот мол, оказавшийся теперь в круговерти разыгравшейся стихии, был таким спокойным, безобидным местом, где они встретились в перерыве между съемками… Камерон повернулся было, чтобы поискать глазами Нину, но вовремя передумал. Позади него стоял режиссер. Из отверстия кинопроектора на его удлиненное лицо падал лучик света. Уж от его внимательного взгляда не укрыться, это точно, так что лучше не дразнить гусей. Но зачем Готтшалк показывает мол? Простое совпадение, недосмотр, или за этим еще что-то кроется? Камерону стало не по себе, и он неловко заерзал на стуле. Это всего-навсего фильм, успокаивал он себя, просто фильм, не надо беспокоиться.

Изображение мола исчезло. Теперь камера перешла на пляж, потом появилась панорама города, с каждой секундой увеличивающаяся и, наконец, сфокусировавшаяся на увеселительном центре. Крупным планом пошло крутящееся чертово колесо, посверкивающее в солнечных лучах. В этом месте пленка пошла медленнее, на экране замелькали белые вспышки, первая кассета кончилась.

После небольшой паузы просмотр продолжился. Теперь это был вид сверху на соляные болота за городом. Появилась извилистая лента этой проклятой реки в обрамлении низких травянистых берегов. А вот и мост, где он прятался за воздушным компрессором. Камерон вздрогнул — сто мощений дороге по направлению к мосту на полной скорости мчалась машина, так запомнившаяся ему своим высоким горбатым багажником и овальным задним окном. Мозг опережал развитие действия на экране. Он знал наперед, что за компрессором уже никто не прячется. Сейчас на заднем плане появится его фигура, подумал он с замиранием сердца, но тут замелькали спасительные белые вспышки, проектор затрещал, но на сей раз это не означал© конец ролика, это порвалась пленка. Кто-то впереди разочарованно крякнул.

Зажегся свет. Камерон сгорбился на своем стуле.

Позади послышался шорох заправляемой в аппарат пленки.

Наконец, дело было сделано, и режиссер попросил выключить свет. Камерон перевел дыхание — машина мчалась на прежней скорости, но уже миновав мост.

Пока все идет отлично, подумал он, глянув в седой затылок начальника полиции. Но проглотит ли Бруссар пилюлю, если пленка порвется во второй раз?

Ставший совсем крохотным, автомобиль развернулся и вновь понесся по направлению к мосту. Теперь зрители видели его сбоку. Камерон как бы снова переживал уже пережитое, он снова летел навстречу тревожной неизвестности, ставшей теперь мучительным прошлым. Но что это? Машина вырулила к въезду на мост, но тут вертолет, с которого велась съемка, покачнулся и начал разворачиваться, когда же его движение выровнялось, машина уже летела по ровной дороге. Боже правый, да он все вырезал! И когда только успел! Но едва эта мысль пронеслась в мозгу Камерона, как он увидел, что правая дверца распахнулась и из автомобиля кувырком вывалился человек, сам же автомобиль, проломив перила моста, рухнул в реку. Вертолет следил за его падением, сменив угол, поэтому изображение тоже несколько перевернулось. И вот Камерон увидел себя, ничком лежащего на бетонированной поверхности моста.

Бруссар вскочил со стула, загородив собой луч проектора. На экране возник его зловещий силуэт.

— Будьте добры повторить! — рявкнул он. — Последние кадры. И, если можно, в замедленном варианте.

Пленку перемотали. Теперь машина удалялась от моста весьма неторопливо, грациозно развернулась в отдалении и стала возвращаться. Вот медленно раскрылась дверца, за ней появилась сначала голова, потом плечи, руки и ноги мужчины, сгруппировавшегося в каком-то жутком, но, черт возьми, красивом телодвижении. В его полете было что-то, захватывающее дух.

Как только пленка кончилась, начальник полиции снова поднялся с места и, тыча в экран сигарой, зажатой между большим и указательными пальцами, потребовал:

— А ну, еще разочек! С того момента, когда этот ваш трюкач выпрыгивает из машины… Вот-вот… ну-ка, что это там вываливается? Смахивает на сумку, а?

В голове Камерона помутилось, сердце глухо забилось, а потом и вовсе ухнуло куда-то вниз, но пока он судорожно подбирал слова, чтобы объяснить появление этой чертовой сумки, раздался спокойный голос режиссера:

— А, это! Так это же подушка. Ну, как бы вам объяснить? Эта штука используется для подстраховки трюкачей при падении на больших скоростях.

Зажегся свет, и Камерон увидел несколько растерянное лицо полицейского.

— Подушка, — пробормотал он, склонившись к своему таинственному соседу. Тот тоже поднялся с места и что-то прошептал ему на ухо. — М-да, это интересно, — хмыкнул Бруссар и развернулся к Камерону. — Скажите, почему вы выпрыгнули с правой стороны, то есть с пассажирского места? Это несколько странно, вы не находите?

Мысли Камерона в этот момент были заняты сумкой, которую он отдал горничной для стирки. Каверзный вопрос начальника полиции вернул его к действительности. Стараясь сохранять спокойствие, он ответил:

— Дверца распахнулась так внезапно, надо было что-то делать, вот я и хотел ее закрыть. Потянулся, но… — он пожал плечами, как бы показывая, что дальнейшее не нуждается в пояснении, и вернулся к размышлениям о сумке, вернее, о том, что он дал ее горничной в первый же день, а это значит, что она тоже видела его настоящее лицо. Как же он мог упустить это из виду? Это уже серьезный промах…

Полицейский сунул сигару в рот, подбоченился и лукаво ухмыльнулся.

— Вы не возражаете ответить на один вопрос, мистер Готтшалк? — он перекатил сигару из одного уголка рта в другой. — Этот ваш парень валится с моста, ныряет с высоченного пирса, в общем, рискует головой. Так вот, хочу поинтересоваться, о чем же, собственно, ваш фильм? Пока что я так и не понял.

— Как о чем? — воскликнул режиссер. — А я-то думал, вы знаете. Мы снимаем картину о дезертире, о молодом человеке, который стремится ускользнуть от преследования полиции и избежать ареста.

— Черт меня побери, — протянул Бруссар с неподдельным изумлением.

— Как видите, жизнь всегда копирует искусство, а не наоборот, как принято считать.

Начальник полиции нахмурился и нацепил свою форменную фуражку, сразу же придавшую ему официальный вид.

— Понятно. Видимо, поэтому киношные дезертиры всегда так удачливы, а полицейские так тупы. Я вас правильно понял, мистер Готтшалк?

— Как вам сказать… В картинах все, конечно, несколько преувеличено, но это делается специально, чтобы компенсировать обывателю, приходящему в кинотеатр, чувство неполноценности от собственных ошибок, — произнес режиссер. — В реальной жизни люди очень часто совершают ошибки, за которые им впоследствии приходится краснеть, киноискусство же пытается это исправить, то есть, придать им уверенности в себе. Вот возьмите, к примеру, историю другого дезертира, того, что умудрился бежать во Францию…

На губах Бруссара мелькнула мимолетная усмешка, но сразу же исчезла. Лицо вновь посерьезнело, словно полицейского осенила новая мысль.

— Ну хорошо, — сказал он, — примем на веру, что кино дает ответы на все вопросы. И как же, по-вашему, герою удастся бежать?

Готтшалк пожал плечами.

— Ему помогают люди.

— Какие люди?

— Обыкновенные, с которыми его сталкивает жизнь.

— Например?

— Ну, в сцене в дансинге ему помогает рок-н-ролльная группа. Когда он внезапно сталкивается с этими волосатиками, положение его просто отчаянное. Полиция идет по его следу. Фактически, его уже готовы схватить в тупике на пирсе, где и расположен этот дансинг, осталось только вытащить наручники. Хиппари дают ему в руки гитару и нахлобучивают на лоб смешную плюшевую шляпу, чтобы скрыть его короткую армейскую стрижку. Вот, в сущности, и все.

— Значит, он умеет играть на гитаре?

— Да ничего подобного, он и в руки ее раньше не брал. Да и гитара не подключена к сети, это его, кстати, и выдает с головой. Одна из оглушительных композиций группы заканчивается внезапной тишиной буквально на полузвуке. Наш герой этого, естественно, знать не может и продолжает бить по струнам, но звука как ни бывало. Он в изумлении озирается. Но этот факт не ускользает от внимания его преследователей.

— И что потом?

— Вы это только что видели, — с улыбкой ответил режиссер. — Тот самый трюк, который мы сейчас просмотрели. Он самый свежий, снят только вчера вечером.

Полицейский задумчиво полыхал своей сигарой.

— Знаете, вы натолкнули меня на интереснейшую мысль. Мы в своих поисках были нацелены на поиски парня со средне-школьным образованием, который в поисках работы может стать официантом, барменом или еще кем-то в этом роде. Но ведь он вполне может походить на вашего героя. Почему бы нет? Значит, он способен заняться чем-то таким, что раньше ему и в голову бы не пришло, а?

— Все возможно в этой жизни, — многозначительно проговорил режиссер и посмотрел в сторону спутника полицейского, вступившего в разговор с человеком у кинопроектора.

Бруссар усмехнулся.

— Это мистер Конкэннон из ФБР. Он прибыл из центра, чтобы оказать нам, провинциалам, помощь в совершенно другом деле, но не отказался проконсультировать нас и в этом. Мне думается, что он захочет сейчас показать на вашем экране некую фотографию — как раз фото нашего дезертира. У мистера Конкэннона веские основания надеяться, что показ этого лица крупным планом может произвести потрясающий эффект, как известные стенды «Разыскивается опасный преступник», развешанные во всех почтовых отделениях. Идея таких стендов в том, чтобы привлечь внимание широкой общественности, но если ваша идея работает, то есть, если дезертиру помогают незнакомые люди, значит, наш план вполне может привести к неожиданным и даже обратным результатам, не правда ли?

— Так, может, вы поделитесь своими мыслями с мистером Конкэнноном?

Бруссар энергично потряс головой, в результате чего сигарный пепел рассыпался по его плечам.

— Ничего я не собираюсь говорить мистеру Кон-кэннону, — промычал он. — Мистер Конкэннон — человек образованный, закончил академию по борьбе с преступностью, как никак. И он не только специалист по географии нашей страны, но и очень искусный ловец преступников.

Агент ФБР услышал свое имя и, передернув плечами, взглянул на Готтщалка, затем обратится лицом к аудитории и вынул изо рта сигару.

— Леди и джентльмены, — начал он официальным тоном. — Сейчас мы собираемся продемонстрировать вам изображение человека, разыскиваемого полицией и властями штата. Если кто-либо из вас встречался с этим человеком или знает его местонахождение, пожалуйста, свяжитесь с местным отделением полиции.

Когда он замолк, последовало мгновение напряженной тишины, сменившейся смешками, шепотком, а потом кто-то невидимый в дальнем углу проговорил:

— Брехня, ребята, из нас хотят сделать элементарных доносчиков!

Восклицание вызвало у присутствующих аплодисменты.

В это мгновение экран снова вспыхнул, и появилось изображение мужчины.

Игнорируя возникший шум, Бруссар повернулся к нахмурившемуся Конкэннону.

— Прикажите выключить проектор. Неужели вы не понимаете, что эти люди не дадут никаких показаний? Они же на его стороне.

Камерон вздохнул с облегчением. Фотография на экране была очень расплывчата, увеличенная карточка с военного билета. Начальник полиции показывал ее Камерону накануне, но на экране его лицо было практически неузнаваемо.

Никто его не узнает, но… но его видела горничная. И гримерша. Он слегка повернул голову и увидел напряженное лицо Денизы, вперившейся в экран и в недоумении покачивающей головой. Мгновение спустя ее лицо смягчилось, и на нем появилось выражение некоей таинственности. Рядом с ней появился режиссер. Что он там сказал, Камерону не было слышно, но Дениза вдруг расплылась в улыбке.

Камерон хотел было поднять к губам палец в знак молчания, но этого не понадобилось.

Нина Мэбри, поймав его взгляд, мимолетно улыбнулась, но тут же повернулась к кому-то из присутствующих.

У Камерона появилось странное ощущение, что он давно знает собравшихся здесь ^юдей, понимает их мысли и даже самые заветные желания и чаяния.

Он не видел да Фэ, тот куда-то делся вместе со сборщиком дорожного налога. В общем-то, оно и к лучшему. Но где же горничная, была ли она на просмотре? Он не видел ее с того момента, как отдал в стирку сумку. И как это он о ней забыл? Господи, как же так могло случиться?

Именно в этот момент к нему подошла гримерша.

Она ведь с легкостью могла сопоставить факты и сделать логический вывод, а вслед за ней и Рот все прикинет и догадается…

Да нет же, о чем он? Дениза не в курсе.

— Давай не сейчас, — прошептал он в ее ухо. — Приходи ко мне в номер. Позже, — произнося эти слова, он смотрел в сторону Нины, немного обеспокоенной его невниманием к собственной персоне. Она стояла рядом с режиссером, который в эту минуту улыбался Бруссару, а тот, в свою очередь, хлопал Готтшалка по плечу и уверял его, что лучшим местом для дезертира, чтобы спрятаться от преследования, может быть только его съемочная площадка.

До него донеслись слова Готтшалка:

— Все возможно. Почему бы и нет?

Режиссер явно что-то задумал, иначе он не стал бы отвечать намеками, не отрицающими слов полицейского. Зачем-то я ему нужен, подумал Камерон.

Вокруг слышались разговоры, но их смысл не доходил до Камерона. Он тщетно ломал голову над этой неразрешимой загадкой. Больше всего сейчас ему хотелось уйти отсюда, остаться одному в своем номере и поразмыслить над странным поведением режиссера, но он так и не мог. тронуться с места, словно прирос к стулу.

Однако через час его тревоги отошли на второй план. Новый трюк полностью захватил его. Он крутился на крыле ветряной мельницы, прорезая своим телом прекрасное ночное небо и всем своим существом ощущая центробежную силу огромного маховика. Камерона охватило радостное возбуждение от чувства полной свободы. Яркие звезды менялись местами с городскими огнями, и скоро он потерял ориентацию, но это было неважно. Он вдруг как бы раздвоился: он теперь не просто трюкач, он — астронавт, летящий в космическом пространстве. Он — герой-одиночка, прокладывающий новые пути к неизвестным мирам сквозь Галактику.

— Я Камерон! — изо всех сил заорал он. — Смотрите на меня! Все смотрите! Я герой!

Но голос его, слава Богу, потонул в шуме ветра и реве восторженной толпы, собравшейся поглазеть на необычные съемки.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

В нужный момент он оторвался от мельничного крыла и, описав в воздухе плавную дугу, приземлился на батут. Пару раз подпрыгнув, он сгруппировался и перевернулся со спины на колени.

Еще несколько секунд он раскачивался на брезенте, широко раскрыв рот и судорожно глотая воздух, вроде боксера-профессионала, только что получившего сокрушительный удар в солнечное сплетение. Аплодисменты зевак вернули его к жизни, он встряхнулся и спрыгнул, наконец, с батута. Одновременно мелькнула мысль: «Молодцы, ребята, точно все рассчитали». До земли было чуть больше метра, но Камерона, видимо, все-таки здорово раскрутило на мельнице. Потеряв равновесие, он довольно сильно подвернул колено.

Глупость какая, подумал он, мотая головой, и попрыгал на месте, чтобы немного размять онемевшее тело.

Он оказался у заграждения, поставленного для защиты съемочной площадки от толпы. Только он наклонился, чтобы помассировать ноющую коленку, как какой-то мальчишка протянул через заграждение коробку из-под фруктовых конфет для автографа.

Камерон выпрямился и взял ручку, услужливо протянутую каким-то типом. Кое-как пристроив коробку на больном колене, он размашисто написал на крышке «Артур Коулмэн» и отдал ее парнишке. Тот радостно крикнул: «Спасибо!» и рванул со своей добычей к группке дружков, поджидавших неподалеку. Камерон с улыбкой смотрел, как он, расталкивая зевак, подбежал к ребятам, победно размахивая в воздухе коробкой. И тут вдруг до него дошло, что он своим почерком только что перечеркнул это новое свое имя — Коулмэн. Глупо, конечно, не пойдет же мальчишка в полицию… Но все-таки…

Мелькнула мысль догнать сорванца, но это было бы глупо вдвойне. Ну, допустим, он его догнал бы, и что он скажет? Отдай коробку, я ошибся? Ерунда и полная чушь. Ладно, авось обойдется.

Камерон расстегнул ворот рубашки, и тут кто-то дотронулся до его локтя, перегнувшись через заграждение.

— Э… моя ручка, если вы не возражаете, — сказал мужчина.

— Что? Какая ручка?

— Верните ее!

— О, извините, я задумался, — пробормотал Камерон, отдал ручку владельцу и захромал прочь.

Что это со мной, подумал он, откуда такая рассеянность?

У дальнего конца батута его нагнал оператор.

— С тобой все в порядке, саго?

— Ерунда, — тряхнул головой Камерон, — под вернул коленку, только и всего. Как я выглядел там, наверху?

— Грандиозно! Просто великолепно! Вот подмон-тируем немного, и у зрителей будет полное впечатление, что ты самый великий акробат нашего времени. Такой полет, такой прыжок — просто слов нет, честное слово!

— Полет… — пробормотал Камерон.

— Уж верь моему слову, саго, ты всех просто убил на месте. А уж что касается Готтшалка, так он точно отпал, я-то видел. Он, как всегда, обозревал все со своего вертолета. Только представь, как это все оттуда выглядело!

Камерон понурился. Никакой он не герой, рвущий пространство, так, песчинка, за копошением которой тщательно наблюдает режиссер, он игрушка в его руках, только и всего. Все, абсолютно все зависит от него. Только что испытанная радость мгновенно испарилась. Неужели и Нина видела его кувыркания? Господи, только не это!

— Забавно, а я и не слышал шума винтов.

Да Фэ рассмеялся.

— Это не мудрено. Но к чему такой могильный тон, саго? Почему ты такой, мм… мрачный? Это твой триумф, ведь все удалось на славу. Значит, это дело надо спрыснуть.

— Спрыснуть… — эхом отозвался Камерон.

— Ну да. Жизнь так коротка, надо научиться ценить каждую прожитую секунду и не упускать своего, не так ли?

Чудная философия, подумал Камерон, потирая ноющее колено.

Оператор сочувственно хмыкнул и продолжил:

— Меня тут недавно посетила одна потрясающая мысль, такая, знаешь ли, блестящая идея, и я хочу отпраздновать сей факт, — он сочно чмокнул губами. — Ну прямо какое-то озарение, внезапная вспышка. Объясняю: я наконец-то нашел актера на роль мужа в моем фильме. Неотесанный мужлан с лицом сводника, ясно?

— И кто же это? — спросил Камерон и поморщился. — А, черт, болит…

— Господи, ты еще не понял? Да это сборщик налога, кто же еще? Весь вечер он не сводил с меня глаз, ну прямо в рот смотрел. Классический идиот, да и только. Осталось только подобрать кандидатуру на роль его жены. — Да Фэ пошуровал в затрепанном портфеле, выудил засахаренный пирожок и хищно впился в него зубами. — Ну-ка, саго, догадайся, кого я наметил?

— Понятия не имею, — рассеянно проговорил Камерон.

— Я вижу эту женщину, я понимаю ее! Это несчастное существо, раздираемое противоречиями. Она терзается муками плоти, но на нее давит наш режиссер. Короче, она чувствует себя виноватой и жаждет наказания. Иначе, как ей кажется, она предаст своего наставника и руководителя. Вот увидишь, в конце концов, она подчинится моим идеям, поймет, что я прав, и смирится с предначертанной ролью.

— А что будет, если обо всем этом прознает Готтшалк?

Оператор вздернул брови и торопливо прожевал кусок пирожка.

— Понимаешь, дружок, все эти людские секреты, слухи, сплетни уравновешиваются талантом человека, управляющего ими, — ответил он. — Тебе это, может, покажется бессмыслицей, но это на самом деле так. Ну, например… этот твой секрет, твоя тайна, которую ты пытаешься скрыть от начальника полиции. Или мисс Мэбри… Думаешь, это укрылось от моего взгляда?

Камерон изобразил на лице величайшее изумление.

— Да не волнуйся ты так и не строй из себя святую простоту, я слежкой не занимаюсь. Просто прикинул факты, вот и все, это же элементарно, особенно для интеллектуала, коим, надеюсь, я являюсь. Так вот, я прикинул кое-что, все и сошлось. Ну, например, неадекватная реакция любовника мисс Мэбри. Он, как бы это сказать, не смог перенести смену декораций, то есть, того, что на ее горизонте вдруг появился ты, такой весь из себя ловкий и мужественный.

Камерон переместил центр тяжести на здоровую ногу и окинул оператора оценивающим взглядом. Не такой он простачок, каким сначала показался. Значит, и с ним надо держаться с осторожностью.

— И что же ты хочешь мне сказать?

— Ты старательно не замечаешь очевидного, саго. И только потому, что все время держишь себя в руках, ни на секунду не расслабляешься. Ты понимаешь, что я хочу сказать. Мне ничего от тебя не надо, понимаешь, совсем ничего. Ты все и так отлично сделаешь, я это уже понял. Я, видишь ли, реалист, двумя ногами стою на земле. Снимаясь у меня, ты будешь в полном порядке.

— Довольно, — Камерон устало кивнул. Оператор, видимо, думает, что купил трюкача с потрохами. Мужик умен, в этом ему не откажешь, но из его догадок пока что ничего серьезного не следует. — Итак, чего тебе от меня надо?

— Саго, ты никак не хочешь меня понять. Расслабься, дружочек, ты же все время в напряжении, так нельзя. Мне от тебя ничего не надо, веришь, ни-че-го. Говорю же, я реалист, вижу вещи в их реальном отображении. А если что и планирую заранее, так только то, что может случиться на каждом шагу и именно в реальной действительности.

— Слушай, — процедил Камерон, — ты меня утомил.

Оператор отправил в рот остаток пирожка и изобразил на лице мрачную ухмылку.

— Я человек терпеливый, дорогой, могу и подождать. Просто мне показалось, что момент твоего торжества неплохо было бы отпраздновать и сделать это можно вместе. Сегодня такой чудесный вечер, правда? Хочется устроить нечто этакое… фантастическое. У меня ведь тоже своего рода праздник, я задумал начать собственные съемки, вот и предлагаю тебе принять в них участие.

— Спасибо за предложение, но я слишком устал.

— Ты расстроил меня, саго, но, как я уже сказал, я терпелив.

— Молодчина, так держать, — хмыкнул Камерон и захромал в темноту.

Над спокойным в этот час морем ярко светила полная луна. Сзади полоса разноцветных огней освещала автостраду, тянущуюся вдоль берега на север, к Канаде.

Камерон остановился и оглянулся. Словно в забытьи, он представил, как береговая линия, расплываясь, сменяется песчаными степями, потом каньонами, потом снова морем, но уже бурным и неприветливым. Вот туда-то, на север, ему и следует податься. Ему четко представилось путешествие в Канаду. Он так явственно видел предстоящий маршрут, как будто держал в руках развернутую карту Северной Америки.

Камерон встрепенулся и снова направился к отелю, белоснежный фасад которого сверкал в лучах прожекторов. Это было похоже на съемочную площадку с прекрасными декорациями, со всех сторон освещаемую мощными софитами.

В окнах второго этажа, где обосновался режиссер, горел яркий свет, значит, он дома, хотя вертолета нет на задней площадке. На минут его охватило чувство ревности. А вдруг этот вертолет носится сейчас над морской гладью, в окна бьется таинственный свет луны, а на сидении откинулась Нина… Ее чувственное дыхание… нет, вскрик удовольствия тонет в грохоте мотора. А Готтшалк… Что же делает он? Доведя Нину до соответствующей кондиции, он растолковывает ей смысл следующей сцены, показывая на примере, как надо целоваться… Господи, нет!

С моря набежал свежий ветерок, и Камерон вздрогнул, прогоняя наваждение. Как же я уязвим, подумал он, как сложна жизнь. Он в последний раз обернулся, словно ища в ночном небе вертолет, и захромал к ближайшей веранде, где был боковой вход в отель.

В вестибюле было пусто. Экран, кинопроектор и складные стулья исчезли, равно как и напряженная атмосфера, нависшая в воздухе во время просмотра. Осталось лишь чувство безумной усталости, от которого он никак не мог избавиться.

Опираясь на перила, Камерон стал подниматься по лестнице. Дойдя до комнаты Нины, он стукнул кулаком в дверь.

Ответа не последовало, и он пошел дальше к своему номеру.

Все там показалось ему совершенно незнакомым. Какая-то абсолютно чужая комната. Он развернул газету и попытался прочесть хоть несколько строчек, но смысл прочитанного ускользал от его сознания. Мысли витали далеко отсюда, невидимой ночной птицей прорезывали воздух над морской гладью, то взмывая ввысь, то камнем падая к поверхности воды. А если вертолет поставить на автопилот, тогда режиссер сможет не только нашептывать слова любви в ушко зачарованной жертвы. Интересно, есть ли в вертолетах автопилот?

В дверь постучали, и на мгновение его охватила радость. Она? Но нет, это была Дениза со своим вечным чемоданчиком.

— Это для конспирации, — улыбаясь, пояснила она. — Но он мне может понадобиться.

Камерон тоже улыбнулся, чтобы скрыть разочарование.

— Теперь ты поняла, почему мне так понравилось новое лицо, которое ты мне сделала?

— Та еще конспирация, — сказала девушка. — Не сразу, конечно, но поняла, не такая уж я дура. Но на ночь грим необходимо снимать, понимаешь? Он испортит тебе кожу, я же знаю, что говорю.

— Ничего, наращу новую. Я живучий.

— Но твое лицо мне нравится, оно тебе больше подходит, если так можно сказать.

— Пока что о нем надо забыть.

Дениза заговорщицки усмехнулась.

— А зачем тебе все это? Ну, я имею в виду риск и все такое прочее.

— Ты же знаешь, на съемках понадобился новый трюкач, а мне нужна была работа и новая внешность. Вот все и совпало ко всеобщему удовольствию.

Господи, как это легко на словах. Но режиссер ведь снял с него грех вранья, он сам представил происходящее как совершенно невинное действо, простое совпадение, непредвиденное стечение обстоятельств. У Денизы уже был готов сорваться новый вопрос, и Камерон, переключая ее внимание на другое, быстро проговорил:

— Кстати, будь осторожна с Готом. Он может разнюхать о наших отношениях.

— Какая разница? — легкомысленно воскликнула она. — Дэлтон хороший парень, но редкий зануда. Представляешь, он решил взяться за меня основательно, даже всучил мне список книг, чтобы расширить мой кругозор и привить вкус к настоящей литературе.

Камерон покачал головой.

— Постарайся понять, Дениза. Рот единственный, кто может мне помочь разобраться в этой неразберихе. Ему известно, что меня ожидает в дальнейшем, он знает сценарий, он близок к Готтшалку, тот делится с ним своими мыслями. А мне это очень важно.

Девушка нахмурила лоб, изо всех сил стараясь вникнуть в его слова. Да, тут ничего не объяснишь, понял Камерон. Как растолковать ей то, в чем сам еще не разобрался?

— Это все очень сложно и запутано. Но я прошу тебя об одном — Рот должен оставаться в неведении о нас с тобой. Запомни это, а в остальное тебе пока не надо соваться. Все образуется само собой.

Хоть бы на самом деле все было так!

Дениза обиженно ухмыльнулась.

— Может, мне начать с ним заигрывать?

— Да нет, просто я хочу, чтобы он был в одной со мной лодке, понимаешь? Чтобы он был на моей стороне.

Она надула губки.

— А как же я? Меня ты хочешь видеть на своей стороне?

— Конечно, — ответил Камерон и подумал о Нине.

— Вот и чудесно.

Но Камерон уже не слышал ее. Он снова стоял на краю мола, сжимая в ладонях лицо Нины, притягивая его к себе. Вот он медленно наклонился к ее губам. Неужели он действительно целовал ее? Или все это ему привиделось в чудесном, упоительном сне?

— А я знаю, чем ты думаешь, — тихо произнесла Дениза. — Видно по глазам.

Он глубоко вздохнул, собираясь с мыслями. Самое время кое-что ей объяснить.

— Послушай, я хочу тебе сказать…

— Тебе действительно есть чем гордиться, — прервала Дениза готовое сорваться с его губ признание. — Это был потрясающий трюк. Мы с Дэлтоном просто восхищались тобой. Ты все так прекрасно сделал!

Хорошо, что он не успел закончить мысль. Какой в этом смысл? Это только поссорит его с ней, а она ведь тоже его друг.

— Я устал, — сообщил он гримерше. — И колено болит, я его подвернул, когда спрыгивал с батута.

— Ложись на спину, — велела она, — я смою грим.

Он потряс головой.

— Нет-нет, не надо. В любую минуту ко мне может кто-нибудь заглянуть.

— Ладно, тогда пошли, — сказала Дениза и потянула его за руку к двери. — Есть тут один укромный уголок, где тебя ни одна живая душа не увидит.

Камерон нехотя захромал за ней.

— Слушай, у меня действительно болит нога.

Дениза приложила к губам палец, чуть ли не на себе протащила его по коридору и открыла соседнюю с комнатой горничной дверь.

— Ты что, спятила? — воскликнул Камерон, опираясь на косяк, чтобы сохранить равновесие.

— Тише, — шепнула она и, поддерживая его за талию, ввела в комнату.

Камерон, словно опасаясь увидеть кого-нибудь в темноте, подозрительно оглянулся. Но никакого подвоха не было, комната была пуста, если не считать кушетки, нескольких вешалок с разнообразной одеждой и коробки на полу со снаряжением для подводного плавания. Дениза осторожно прикрыла дверь, и они оказались в кромешной тьме.

— Сумасшедшая, — прошептал Камерон, — это же безумие.

Ничего не ответив, она прошла мимо него к окну и раздвинула шторы. На ее улыбающееся лицо упал лунный свет. С минуту Камерон смотрел на нее в полном безмолвии, потом шумно перевел дыхание, подошел к кушетке и тяжело спустился на нее.

Дениза отошла от окна, встала позади и начала массировать ему шею.

— Расслабься, — негромко сказала она. — Ты ужасно напряжен.

— Ничего себе, расслабься! — пробурчал Камерон. — Ты хоть знаешь, где мы находимся?

— Конечно, — хихикнула девушка, — в гардеробной. Да не волнуйся ты так, горничная сейчас слишком занята, она нас не потревожит. Да и Бруно тоже.

Камерон с опаской посмотрел на дверь, соединяющую эту комнату с соседней.

— Ты знала? — спросил он. — Ну, о том, что нас тогда снимали?

— Нет, но догадалась. Он сделал мне одно предложение, а я его отвергла. Понимаешь, он захотел еще раз увидеть нас с тобой вместе, а я сказала, что на сей раз настала наша очередь.

— Наша очередь? Что ты имеешь в виду?

— Подсматривать за ними, — пояснила Дениза, деловито доставая из чемоданчика банку с кремом и пачку салфеток.

— Ты хочешь сказать, что он знает, что мы здесь?

— Естественно.

— Но какого черта ты ему сказала? Кто тебя дергал за язык?

— Решила, что все должно быть по-честному.

— Ты действительно спятила.

— А разве ты не хочешь посмотреть, чем он там занимается? Так сказать, увидеть бесплатное шоу?

— Не имею ни малейшего желания.

— Очень зря. Бруно обещал, что скучно нам не будет. Сценарий таков; сначала сборщик налога будет иметь горничную, потом Бруно примется за каждого из них по отдельности. А потом он пристроится к ним во время их совместного акта.

— Не многовато ли будет?

— О, только не для Бруно.

— Тебе видней, но я имею в виду себя. От такого зрелища можно и устать.

— Так, — решительно произнесла Дениза, — я все поняла. Тебя надо «подогреть».

Неожиданно она перегнулась- через его плечо и расстегнула молнию на его джинсах.

— Сумасшедшая, — внезапно охрипшим голосом пробормотал Камерон.

Она повалила его на спину и улеглась рядом.

— У тебя прекрасная школа массажа.

— Угу. Тебе приятно?

— Да.

— А так?

— Еще лучше.

— Скажи, когда.

— Хорошо.

— Лежи спокойно, не двигайся, — скомандовала Дениза.

Свободной левой рукой она взяла салфетку и начала стирать с его лица грим. Ничего себе, вяло подумал Камерон, нашла время. Но в этом совмещении было что-то необычайно возбуждающее, необычное, оригинальное…

Она постепенно стала наращивать темп.

— Может, сейчас? — неуверенно сказал он.

— Тебе видней, дорогой, — хмыкнула Дениза, отбрасывая в сторону салфетку, запачканную гримом.

— Все, я готов! — едва не выкрикнул Камерон и, не в силах больше сдерживаться, привлек к губам ее лицо. Пространство вокруг взорвалось мириадами сверкающих звезд.

Камерон медленно приходил в себя. Поразительно, но все это время он думал о Нине, она завладела его мыслями, да что там мыслями — всем его существом. Это было похоже на муку, сладостную, но все-таки извращенную. Лежать в объятиях одной и думать о другой — это же богохульство, так нельзя.

Он неподвижно лежал на кушетке, пытаясь прогнать от себя образ Нины. Что за наваждение, в конце концов? Он же с Денизой, черт побери, и она, Дениза, только что доставила ему неземное наслаждение.

Где же она? Камерон огляделся по сторонам. Девушка сидела на корточках возле двери в соседнюю комнату и с увлечением смотрела в замочную скважину, из которой слабый лучик света падал на ее лицо.

Камерон поднялся с кушетки и босиком тихонько подошел к ней. Когда это она успела раздеться, подумал он, дотронувшись до ее обнаженного плеча. Не отрываясь от замочной скважины, она вздрогнула от его прикосновения. Он опустился рядом с ней на колени и стал гладить ее шею, руки, спину, все больше возбуждаясь от ее близости. Дениза задрожала всем телом и, оторвавшись, наконец, от созерцания происходящего за дверью, каким-то томным, кошачьим движением опустилась на пол. Камерона уже не надо было «подогревать». Он уверенно и властно лег на нее, упираясь кулаками в пол. Странно, но о больной коленке он уже не думал.

Прямо перед его глазами оказалась пресловутая замочная скважина. А все-таки интересно, чем же они там занимаются. Отбросив предрассудки, он заглянул в нее. Будто на экране в каком-то порнографическом фильме, перед ним возникла ярко освещенная комната горничной и она сама, стоящая на коленях перед почему-то привязанным к стулу, абсолютно голым сборщиком налога, а сзади нее пристроился тоже совершенный обнаженный да Фэ. Все трое явно получали удовольствие друг от друга.

Дениза глубоко вздохнула и закинула ноги на плечи Камерона, полностью подчиняясь его ритму. Ее волосы метались по полу. Камерон задышал часто и глубоко. В это время из комнаты горничной послышались стоны, но он уже слышал только голос Денизы, захлебывающийся от страсти.

— Трюкач, — хрипло повторяла она, — трюкач. Трюкач!

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

В столовой, как обычно, вовсю наяривало радио, беспрерывно передающее последние известия. На какую программу ни переключи, всюду изложение последних событий и комментарии по этому поводу, словно владельцы радиокомпаний вступили друг с другом в спор, кто из них лучше осведомлен, кто больше в курсе дела.

Снова и снова объявляли о третьем по счету прекращении бомбардировок. На фоне этого злободневного сообщения торжественно звучали вести от корреспондентов о реакции различных государств мира, при этом большинство журналистов подчеркивало, что крупнейшие столицы предпочитают хранить молчание.

Американской нации предлагалось готовиться к затяжной фазе мучительных и довольно щепетильных переговоров. Президент призывал население не только к терпению, но и к решимости твердо стоять на мирных позициях, но особо подчеркивал, что эта миролюбивая позиция государства не должна быть воспринята противной стороной как проявление слабости.

Ну вот, подумал Камерон, теперь угрозы начнут сменяться увещеваниями. Это уже всем знакомо, это мы проходили. Он приветливо кивнул Дэлтону Роту, поставившему поднос с завтраком на стол, за которым он так уютно устроился, а сам плюхнулся на стул рядом с Камероном. Его усы свисают как-то очень печально, отметил Камерон.

— Что нового? — поинтересовался он.

— Абсолютно ничего, все по-старому. Слушай, ты часом не знаешь, куда она делась?

— Если ты о Денизе, то она только что меня гримировала. А что?

— Тебя она гримирует, а мне натягивает нос, вот что. Вчера все было на мази, и вдруг она исчезла прямо у меня из-под носа.

— Надо же, не повезло тебе, приятель, — проговорил Камерон, разбивая ложечкой яичную скорлупу.

— Тебя, между прочим, тоже искали вечером, дружок. Хотели поздравить с успешными съемками, — воодушевился он. — Ты был прекрасен, ей-богу. Никогда в жизни не видел ничего подобного!

Камерон потянулся за солонкой.

— Я решил прогуляться перед сном, наверное, слишком разволновался на этой мельнице. Прошелся немного по берегу.

— Все вчера куда-то исчезли, — констатировал

Рот и угрюмо усмехнулся. — Прямо казаки-разбойники какие-то, право слово. Я с ног сбился, нигде ни ее, ни тебя. Потом поднялся наверх и стал колотить в ее дверь, но ее не было всю ночь. Понимаешь, она не ночевала дома! Уж я-то понимаю, что это значит!

Камерон молча пожал плечами. Избегая встретиться взглядом со сценаристом, он вплотную занялся тостами.

— Эти женщины. — протянул Рот. — Они так загадочны, правда?

— Угу, — хмыкнул Камерон, — особенно в ночное время.

— Да нет, не только. Сутки напролет, если хочешь знать мое мнение. Кстати, о загадках. Наш режиссер только что подкинул мне первоклассную идейку. Он думает, что с самого начала беглец должен сделать нечто такое, что напрочь отрежет ему все пути к возвращению в нормальный мир.

— Интересно, что, например?

— Как что? Убийство. Это же элементарно. Естественно, в целях самозащиты. Тогда симпатии наших зрителей будут на его стороне.

У Камерона перехватило дыхание.

— Убийство? — переспросил он. — И кого же он, по-вашему, должен убить?

Сценарист с видимым отвращением взглянул на тарелку с извечной овсянкой и дернул плечом.

— Ну, я предложил в жертву полицейского, но у нашего режиссера, как всегда, имеется наготове более сложная версия. Ему видится, что это должен быть не полицейский, а кто-нибудь, кого дезертир считает таковым, понимаешь?

— Действительно, лихо закрученная мысль, — пробормотал Камерон. Но это было скорее по инерции — он вдруг отключился от действительности. В глубине его сознания возник неясный, отдаленный пока шепоток, подсказывающий нужную дверь, которую следует открыть, чтобы все, наконец, стало на свои места… Только тронь ее, и…

Шепоток этот был едва различим, а проблеск интуиции столь призрачен… Камерон прикрыл глаза в попытке удержать в мозгу нечаянную подсказку свыше. Но тщетно. Тут же нахлынули какие-то новые мысли, всплыли старые переживания. Они с легкостью вытеснили догадку, загнали ее обратно в темноту подсознания, откуда он, сколько бы ни старался, не смог бы ее вытащить, какие бы силы ни прикладывал. В мгновение ока все поросло сном-травой.

Словно во сне, ему припомнилось, с какой благодарностью, с какой надеждой он принял тогда, в самый первый день, протянутую режиссером руку. Уже тогда он, видимо, чувствовал, что этот непостижимый человек знает, чем закончатся его похождения. Пусть не сразу, пусть через целый ряд проб и ошибок, но Готтшалк придет к логической развязке. А значит, на него можно опереться, из всех возможных вариантов он найдет единственный верный.

Камерон медленно открыл глаза и увидел, что Рот внимательно изучает его, откинувшись на стуле. Искусство повторяет себя, и только оно, подумал он, и так все время, постоянно, беспрерывно…

— Значит, — тихо проговорил он, — наш герой должен погибнуть в автокатастрофе, так?

— Что? С чего это ты взял? — воскликнул сценарист. — Он же еще должен кого-нибудь прикончить.

— Да нет, это я так, немного забегаю вперед, — проговорил Камерон и поднялся из-за стола.

— Старик, может, я тебя чем-то обидел или ты меня не так понял?

Камерон составил на свой поднос пустые тарелки, поднял его и с мимолетной улыбкой посмотрел на Рота.

— Все я правильно понял, это же старо, как мир. Если в кино человек убивает кого-нибудь в начале фильма, в конце он неизбежно должен за это расплатиться. Не так ли, старина?

В вестибюле уже по-утреннему были раздвинуты шторы, и в окна бился яркий солнечный свет. И вот в этом-то свете он увидел Готтшалка и Нину, сидящих рядышком на небольшим диване, чуть в стороне от главного входа.

Теперь или никогда, решил он, пора выяснить, что у режиссера на уме и покончить с этим раз и навсегда. Но что-то в наклоне головы Готтшалка и в напряженной позе застывшей актрисы, внимающей его словам, остановило его порыв. Он немного помедлил, но вместо того, чтобы подойти к ним и выяснить отношения, плюхнулся в кресло позади их дивана, стараясь разобраться в собственных мыслях.

— Для него это будет слишком трудно, — донеслось до него. Говорила Нина. — Это спутает его карты. Ты ставишь его в очень суровые рамки, заставляешь работать по своему плану, но не сообщаешь, по какому именно. Немного нечестно, ты не находишь?

— Дорогая, если он будет знать, о чем я думаю, это волей-неволей принудит его совершенствоваться, подделываться под мои замыслы. Понимаешь? Он мне нужен свеженьким, не подвластным ничьему влиянию. Именно поэтому я не посвящаю его в мои замыслы. Неужели неясно? Ведь только тогда он будет полностью отдавать всю свою энергию ежесекундной жизни на съемочной площадке, более уверенно чувствовать себя. Видишь ли, я специально не говорю о том, какой должен быть конечный результат, просто намекаю на то, что хотел бы видеть, переключаю его на мою волну видения, так сказать. А это, в свою очередь, дает ему свободу действия, которую он черпает из своего собственного опыта.

— Тем самым ты убираешь с дороги конкурента.

— Чушь, я выдвигаю Рота на передний план, перемещаю фокус на него.

— Ну, понятно, — тихим голосом произнесла Нина, — ты привык всех перемещать и тасовать, как карты в колоде.

— Может быть, но тебя это не касается. Ты — особая статья, все остальные, для меня — технический персонал, орудия производства. Ты играешь главную роль в моем мировоззрении. В этой картине все мои мысли будут изливаться на зрителя через тебя, ты будешь трансформировать и аккумулировать мои идеи и замыслы. Ясно?

— Женское сердце более чувствительно.

Режиссер улыбнулся.

— Помнишь, о чем мы говорили вчера?

— Конечно, — рассмеялась Нина, — разве такое забудешь?

— Согласен, я был слишком напорист, но я только хотел направить тебя в нужное русло. Ты уж извини.

— Но с чего ты решил, что мне будет трудно переключиться на размышления о космосе и вечности? Мне эта тема очень даже понравилась.

— Интересно. Это, видимо, потому, что ты подсознательно отождествила себя с морской стихией.

— Вполне возможно.

— В этом, между прочим, и состоит сущность фильма. От ужаса, который внушает героине холодный космос, женщина бросается в иную, но тоже враждебную ее естеству среду. Теперь она ищет спасения в море. И не только спасения, но и уединения, освобождения от великого горя.

— Так значит, ты решил все оставить, как было, и сделать ее самоубийцей?

— Сожалею, но ничего не могу поделать. Это предрешено, и спорить на эту тему я не собираюсь.

— Слушай, а ты снял хоть одну картину, в которой не было бы смерти?

— Было дело когда-то…

— Хм, а такую, где герои не ощущали бы на себе холодное дыхание смерти?

— Никогда.

— Ты что же, считаешь, что без этого нельзя? Что это совершенно неизбежно?

— Отнюдь, нет ничего неизбежного.

— А предначертанного? — подал голос Камерон, поднимаясь со своего места.

— Тут ничего не скажу, — без тени удивления ответил режиссер, приветственно кивая Камерону.

— Я все понял, — сказал трюкач, — по крайней мере, мне так кажется.

— Неужели? — невозмутимым голосом поинтересовался Готтшалк.

— Да. И, смею вас заверить, у вас ничего не выйдет.

На лице режиссера появилась болезненная гримаса.

— Ты считаешь, публика не поверит?

— Да прекратите же, — нахмурился Камерон. — Вы прекрасно понимаете, о чем я говорю. Я действительно понял ваш тонкий замысел. Беглецу не удастся скрыться, и он неминуемо должен погибнуть в автокатастрофе, так ведь?

В единый миг лицо режиссера поразительным образом разгладилось, на губах появилась сначала широкая дружелюбная улыбка, а через секунду он и вовсе расхохотался.

— Ну, ты молодец, мой дорогой! Сначала врываешься в разговор, совершенно не предназначенный для твоих ушей, а теперь собираешься компенсировать свое не очень похвальное поведение нахальным вмешательством в недоступные тебе сферы. Твое не относящееся к делу замечание могло бы, конечно, меня рассердить, если бы не вчерашнее потрясающее выступление. Ты был прекрасен, так что злиться на тебя я не могу, твое счастье.

— Тогда, может, ответите на мой вопрос?

— Прежде, чем отвечать на твои вопросы, милый, я должен заметить, что ты обладаешь жуткой способностью делать из случайно услышанного ложные выводы. Знаешь ли ты об этом?

— Вот как раз об этом можно поговорить и в другой раз, — холодно сказал Камерон. — А сейчас самое время обсудить главное.

— И опять-таки молодец, надо уметь ловить момент. Понимаешь, вопрос, выживет наш дезертир или нет, зависит от целого ряда факторов, над которыми я сейчас и раздумываю. Но так пока окончательно ничего и не решил, уверяю тебя. Сегодня мне придется заняться другими проблемами, на сей момент более важными.

— Хватит ходить вокруг да около, — сквозь зубы процедил Камерон, — я вычислил весь замысел.

Готтшалк вздохнул и, посмотрев на Нину, успокаивающе ей улыбнулся.

— Не волнуйся, дорогая. В работе нашего друга необходима некая толика наглости.

Камерон с надеждой посмотрел ей в глаза, стремясь увидеть в них хоть какой-то отблеск происшедшего накануне, но на Нинином лице не отразилось ничего, кроме озадаченности. Готтшалк подчинил ее своей воле, подумал Камерон, зачаровал, втянул в свои планы.

— Ладно, мне все это надоело, оставим светские беседы, — холодно сказал он. — Я на несколько шагов вперед могу предугадать все ваши дурацкие задумки. Они мне ясны, как Божий день.

— Ясны, как Божий день, — задумчиво повторил режиссер. — Но разве тебе не приходило в голову, что даже самый ясный день таит в себе загадки? Ну вот, например, взгляни на этот пляж. Что ты там видишь?

— Воду и песок.

— И все?

— Ну, солнечный свет.

— Какой именно?

— Яркий.

— Вот именно, — как во сне пробормотал Готтшалк, — яркий солнечный свет. А мне видится нечто большее. Я смотрю в окно и вижу разноцветный ореол, венец, понимаешь? Впрочем, куда тебе, тебе этого не понять, милый мой, это как бы побочное явление моего заболевания, ну, как осложнение после гриппа. Да, я теряю зрение, но в то же время вижу все в ином свете. Мне дано видеть радугу в то время, как все остальные только бессмысленно пялятся в небо… Ну, и что же» еще ты там видишь?

— Ничего.

— Ничего. — глубокомысленно повторил Готтшалк. — Боже, как это близоруко с твоей стороны.

— Хорошо, если вы способны видеть все иначе, поделитесь, что там вам видится.

— О, ужасная сцена, — театрально прошептал режиссер, — Серфинг, ребенок на руках у мужчины… Я их всех так явственно вижу, но пройдет совсем немного времени, и ты, друг мой, тоже их увидишь. Может, даже еще сегодня. Через час или чуть больше.

Камерон взглянул опять в глаза Нины и слегка качнул головой, призывая ее к молчанию, но его подмигивания были абсолютно бесполезны. Она слушает только Готтшалка, понял он, слушает зачарованно, как змея дудочку. Я заставлю ее очнуться от его чар. Чего бы это ни стоило.

Готтшалк сидел, уставившись сквозь огромное стекло в морскую гладь. Не поворачивая головы, он обратился к Камерону теплым, отеческим тоном, каким обычно говорит с давно знакомым пациентом лечащий врач:

— Ты немного устал. Утомился. Это вполне естественно. Ступай-ка на пляж, поплавай, поразвлекайся. Это снимет напряжение.

— Великолепное предложение, — хмыкнул Камерон, — но я желаю знать, что со мной будет дальше.

— Твое желание вполне совпадает с моим.

Несколько секунд прошло в молчании.

— Ну? — не выдержал Камерон.

Режиссер испустил тяжелый вздох.

— Вот что я тебе скажу. Там, на моем столе, найдешь рукопись. Это перевод с голландского. В ней помечены основные трюки. Ознакомься с ними. Запомни. Проверни в своей голове, это полезно для дела. Даже во сне думай об этом, ладно?

— А потом?

Готтшалк пожал плечами.

— Там увидим…

Перевод с голландского оставлял желать много лучшего. Неведомый ему человек, едва владеющий азами английского языка, довольно неуклюже и косноязычно описывал подвиги, совершенные двумя пожарниками из Гааги, некими Р. Янссеном и Т. Баккером. Эти парни утверждали, насколько он мог понять, что метод экстренной эвакуации из тонущего автомобиля страшно устарел, так как даже новейшие испытания происходили в специальных цистернах с капсулами, которые, хоть и сконструированы так, чтобы имитировать салон современных машин, но все-таки не рассчитаны на вертикальное погружение, так же как и на то, что кузову придется выдержать чудовищный напор воды.

Те же самые Янссен и Баккер выстроили очень логичную цепь доказательств, и Камерон, уже лежа в постели поверх одеяла, снова и снова проигрывал в уме их, казалось бы, нелепые идеи. И тут до него дошло во всей своей неизбежности, справедливости и последовательности, что эти два гениальных парня должны были на собственном опыте испытать свои предположения, то есть сесть за руль самого настоящего автомобиля и нырнуть в нем с пирса или с мола, уж что там у них было, в самую настоящую воду, в самую настоящую глубину.

Он зажег свет и достал записи. Да. Все так и было. Вот оно: «Янссен и Баккер вставляют воздушные шланги в рот и, галантно поклонившись собравшейся публике, погружаются в теплые воды…» Так, значит, голландцы подстраховывают своих каскадеров аквалангами!

Он улыбнулся и бросил рукопись на пол. Потом вскочил, подошел к раковине и посмотрелся в зеркало, снова увидев складку между бровей, к которой уже начал привыкать.

А вот интересно, дадут ли мне акваланг, мелькнула безрассудная мысль. Но тут же он вспомнил, что оператор даже спасательный жилет и то ему не кинул, когда он беспомощно бултыхался под молом. Ясно, они уж, конечно, откажутся под предлогом, что акваланг может испортить впечатление, что все должно быть естественно, иначе исчезнет чувство реальности.

С другой стороны, да Фэ не удовлетворится кадрами с Джорданом, слишком уж они будут неправдоподобными. Он может стать на его сторону. А если мне откажут в акваланге, подумал Камерон, это будет означать только одно — я обречен.

Он снова взглянул в зеркало. На лице, его новом лице не отразилось и тени того мрачного предчувствия, которое давило на него тяжелым грузом все последнее время. Почаще смотрись в зеркало, браток, это придаст тебе большую уверенность в себе…

Но что это? То ли вновь взыграла память, то ли еще что, но он вдруг, как в фильме с замедленной съемкой, увидел машину, затормозившую перед его носом, ту, незнакомую, руку, выпихивающую его вон; вот он падает на дорогу, рука захлопывает дверцу, а он отлетает в сторону и в отчаянии хватает камень. Но, может, все, что за этим последовало, было частью трюка? Безумно опасного, но все же трюка?

Камерон поднял с пола рукопись и положил ее на кровать. Да, рискованный трюк, настолько рискованный, что его предшественник, по всей вероятности, потерял самообладание и… А эти чертовы голландцы не собирались терять своих людей и поэтому пользовались аквалангами…

Как ленивая, пресытившаяся акула, прямо перед ним появилась тонущая машина, на берегу за ней наблюдал режиссер со всей своей компанией.

— …Ты поверил тому, что происходило там, на дороге? — спросил его как-то Готтшалк. — Вот видишь, это еще одно доказательство правильности моей теории. Так что же, в конце концов, реально? Жизнь или кино?

Машина реальна, падающая с моста машина, думал Камерон, вспоминая свои сумасшедшие кульбиты на самом краю моста. Вот машина-то как раз и реальна.

Он совершенно сознательно вычеркнул из памяти то, как он швырнул камень. Сейчас лучше об этом не думать

Теперь он все видит с высоты, как с вертолета. А что? Не все же Готтшалку!

Там, внизу, на песчаном пляже, одетый, как всегда, в свою излюбленную робу, Готтшалк беседовал о чем-то с Ниной, на которой не было ничего, кроме облегающего купальника, и с каким-то человеком, держащим на руках ребенка. Рядом, утопая босыми ногами в песке, за установленной на треножнике камерой возился Бруно да Фэ. Вот он наклонился к камере и стал настраивать ее на виндсерфингиста, ожидающего своего момента, сидя на своей доске.

На берег, разбрызгивая пену, набегала волна…

Волна, пена…

Он снова как бы переместился в пространстве. Теперь пузырьки воздуха клубятся вокруг него. Машина погружается вперед носом, и это напоминает снимок в газете военных времен, на котором точно так же тонул обстрелянный торпедами катер, задранной кормой как бы прощаясь с жизнью прежде, чем навсегда уйти в кромешную тьму океанских глубин…

На берегу режиссер показывает рукой в сторону погружающейся машины, человек с ребенком зачем-то входит в воду чуть ли не до пояса, серфингист тоже прыгает в воду, поджидая волну, и каким-то образом оказывается почти рядом с машиной. Камерону не хватает воздуха, он отчаянно старается выбраться наружу, что, в конце концов, ему удается. Вынырнув, он отплевывается и озирается по сторонам.

— Хватайся за руку! — кричит серфингист и наклоняется к нему со своей доски.

Но волна относит его к берегу, он не может удержать равновесия и вверх тормашками летит в воду, а доска на страшной скорости мчится дальше уже без него прямо на человека с ребенком. И тот — о ужас! — выпускает свою ношу из рук. На берегу возникает суматоха.

Глядевший на все это из окна своего номера

Камерон опомнился. Ни в каком он не вертолете. А там, внизу, тонет ребенок! Он сорвался с места, рывком распахнул дверь и помчался по лестнице, перепрыгивая через три ступени. Идиоты! Кретины! — билось в мозгу. Ребенок же тонет! Ребенок!

Вот он уже в вестибюле. Какой скользкий пол! И еще это колено! Он вихрем пролетел мимо изумленного портье и выскочил на пляж.

Готтшалк по-прежнему тычет рукой в сторону моря. Где же ребенок? На поверхности его не было. Боже, они уже не пытаются его спасти. Неужели все потеряно? Нет, не может быть!

— Я попробую! — крикнул он на ходу и нырнул в прибой.

Его подхватило мощным боковым течением и отбросило к пирсу. Ребенка тоже могло потащить туда, подумал Камерон и подплыл поближе. У пирса водоворотом бились и крутились волны, высоко разбрызгивая пену. Ну как в этой бушующей стихии найти маленькое тельце? Его охватило отчаяние, внезапно сменившееся лютой ненавистью. Скотина, подонок! Как же он посмел рисковать человеческой жизнью!

Он хотел было прекратить поиски, как вдруг в брызгах волн что-то мелькнуло. Неужели? Он быстро подплыл и сморгнул с ресниц соленые брызги. Да, ему не померещилось, это была крохотная ручонка, едва различимая в жуткой Круговерти. Ну, скорее же, скорее! Боже, помоги мне! Задыхаясь, он из последних сил сделал еще два самых последних гребка. И схватил ребенка правой рукой поперек грудки.

На берег его буквально выбросило. Цепляясь пальцами за песок, он подтянулся и с трудом перевернулся на спину. Ребенок! Нельзя лежать. Он вскочил на трясущиеся от напряжения ноги и побежал к собравшимся на берегу.

— Скорее! — выдохнул он, протягивая ребенка какому-то мужчине. — Сделайте что-нибудь, пока не поздно.

Мужчина в полном остолбенении уставился на него. И только тогда Камерон посмотрел на безжизненное тельце. Боже правый! Это была кукла, розовый пупс с застывшей на пухлых губах бессмысленной улыбкой и распахнутыми голубыми глазищами в обрамлении мокрых нейлоновых ресниц.

К нему медленно, очень медленно подошел Готтшалк в своей развевающейся по ветру робе и с беспокойством посмотрел в его глаза. Рядом, прижимая ладони к щекам, появилась Нина. По ее щекам струились слезы. Камерон переводил взгляд с Готтшалка на Нину, потом с трудом оторвался от них, наклонился и бережно положил куклу на песок.

Как из-под земли возник да Фэ, расталкивая сгрудившийся вокруг народ, и чуть не сбил Камерона с ног. Тот выпрямился и посмотрел на него. Молча. На растерянном лице да Фэ блуждала какая-то вымученная улыбка.

— Саго, — мягко проговорил он, осторожно дотрагиваясь до плеча Камерона, — почему ты не предупредил нас заранее? Я… я ведь даже не успел перезарядить пленку. Теперь все надо переснимать. Ты так славно потрудился, и все зря…

Камерон, покачиваясь, все смотрел и смотрел на него, потом снова наклонился, — зачерпнул полную пригоршню песка и вдруг с силой запустил им в глаза оператора. Да Фэ вскрикнул, взметнул руки к глазам и упал на колени. На лице Готтшалка не дрогнул ни единый мускул. Стиснув зубы, Камерон все так же молча посмотрел на режиссера, перевел взгляд на розового пупса и едва слышно прошептал:

— Еще одно притворство. А я снова попался в ловушку, как я догадываюсь.

— Вот именно, — спокойно подтвердил режиссер,

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Он медленно, волоча ноги, брел к отелю. Как описать его чувства в это момент? Унижение, стыд, страх, опустошенность и полная безысходность, вместе взятые.

Какой же он дурак, Боже, какой непроходимый дурак! Дважды он показал себя полным идиотом. То, что куклу он принял за живого ребенка, еще куда ни шло, но выходка с да Фэ — это уже верх безрассудства. Мало того, он сделал совершенно непростительную ошибку, и оператор теперь ему не простит. Все, подумал Камерон, пора сматывать удочки. Самое время подаваться в Канаду.

В номере он быстро содрал с себя мокрую одежду, надел сухие штаны и рубашку и начал сваливать свои вещи в беспорядочную кучу на кровати. Но тут вдруг он вспомнил о Нине и энергично потряс головой. Нельзя же ее бросить на произвол судьбы. Сам-то он спасется, а она? По всему выходит, что предназначенная ей роль не менее ужасна, чем его собственная. Значит, остается только одно — объясниться с ней и уговорить уехать вместе. Но как это сделать? Ведь остаток дня она будет занята на съемках. Значит, придется подождать до вечера. А уж тогда он найдет способ пробраться к ней в номер и заставить выслушать его доводы.

Итак, окончательное решение принято. Камерон выглянул из окна и осмотрел покрытую какими-то выступами, мезонинами и слуховыми окнами крышу. Отлично, это мне на руку, подумал он. Остается только дождаться темноты, а там уж я справлюсь, это будет самый легкий трюк…

Во что бы завернуть собранные пожитки? Он деловито огляделся. Сумка, холщовая сумка. Как же он забыл? Камерон вышел в коридор и постучал в дверь комнаты горничной. После продолжительной паузы ему открыла растрепанная и довольно помятая девушка. Как странно, он абсолютно не помнил ее лица, как будто перед ним стоял совершенно незнакомый человек, а ведь он не раз ее видел, а уж вчера ночью… он видел ее неоднократно и в несколько… пикантных ситуациях, так сказать…

Она, щурясь на ярком свету, ждала; и Камерон выдавил:

— Моя сумка… Простите, но я только хотел…

— Что? Какая сумка? — изумленно воскликнула она.

— Неужели вы не помните? Ну, белая такая сумка, вещевая. Несколько дней назад я ее вам дал, чтобы…

— Да, припоминаю. Сумка. Ээ… не могли бы вы зайти за ней чуть попозже? Мне ведь надо ее поискать. Не могу же я сразу вот так вспомнить, куда я ее могла засунуть.

— Конечно, — кивнул Камерон, — это не к спеху. Я живу в соседнем номере.

Наверняка она не одна, подумал он. Еще с минуту он постоял на месте, глядя, как она теребит на груди пуговицу мужской рубахи, которую она, видимо, второпях накинула на голое тело, потом повернулся, чтобы уйти, но тут из ее комнаты раздался какой-то странный сдавленный звук. Камерону стало интересно, что там происходит.

Он подозрительно взглянул на девушку. Та невинно опустила ресницы и отвернулась.

— У вас все в порядке? Помощь не нужна? — быстро спросил он и, прежде, чем горничная смогла ответить, отпихнул ее в сторону и решительно вошел в комнату.

Господи, они так и не прекращали с ночи! Посреди комнаты сидел сборщик налога, по-прежнему привязанный к стулу бельевой веревкой, перекрещивающейся на груди. Глаза его, вытаращенные на вошедшего, едва не вылезали из орбит. Готово дело, подумал Камерон, он меня узнал. Рот сборщика дорожного налога был намертво заклеен липким скотчем.

Пару минут Камерон им полюбовался, потом ухмыльнулся и повернулся к горничной, к тому времени закрывшей дверь. Теперь она стояла, прислонившись спиной к косяку.

— Что тут у вас происходит?

Девушка неопределенно дернула плечом.

— Это была не моя идея.

— Но комната-то принадлежит вам, не так ли? — поинтересовался Камерон, не сводя глаз со сборщика налога на стуле. Эге, не так уж крепко он связан. При малейшем желании от этих пут можно легко освободиться. А значит… Значит, он пошел на это добровольно. Вот как? Ловит от этого кайф? Но тогда зачем же было заклеивать ему рот? Это уж лишнее, кричать-то он не стал бы в любом случае. Кто же и зачем налепил ему скотч?

Об этом он и спросил томную горничную.

Та обольстительно хихикнула.

— Я. Он слишком много говорит.

— Это точно, — произнес Камерон, глядя в выпученные глаза сборщика налога. Даже с заклеенным ртом он был слишком красноречив.

Сборщик налога сделал несколько неуклюжих движений, изображая безумное усилие, чтобы сбросить с себя веревку.

— Он зануда, так что пусть лучше помолчит. Говорить в данном случае ему не обязательно, — пояснила горничная томным голосом, с ногами забираясь на кровать.

Наблюдая за ее по-кошачьи ленивыми движениями, Камерон поймал себя на мысли, что сравнивает ее нынешнюю с той, вчерашней, и представляет, чем они тут занимались, пока он не постучал. Невольно он сделал шаг к кровати. Интересно, что она нашла в этом идиоте? Отдаваться привязанному к стулу — в этом было что-то извращенно-садистское. Каждому свое, конечно, он бы, наверное, не смог играть в такие игры. А, может, попробовать? Да что со мной в самом деле? Он вздрогнул и, резко развернувшись, подошел к сборщику налога и содрал с его губ скотч. Тот сморщился от боли и тут же воскликнул:

— Так ты все это время был здесь! Я и подумать не мог. Ну надо же!

Горничная тихонько присвистнула.

— Вы, оказывается, знакомы!

— Шапочно, — мрачно ухмыльнулся Камерон. — Видимся иногда. На съемках.

Сборщик налога неуверенно кивнул.

— Мы тут немного поразвлекались. Ты ведь никому не расскажешь?

— Конечно нет. Буду молчать, как рыба, — заверил его Камерон.

Девушке явно не сиделось на месте. Она спрыгнула с кровати, сделала круг по комнате, подошла к окну.

— Смотрите, смотрите! — закричала она. — Что это случилось с Бруно?

— Ничего страшного^ ему что-то попало в глаза.

— Но он обещал вернуться… — девушка бросила быстрый взгляд на сборщика налога. — Что же делать?

— Надеюсь, вы найдете способ утешить его.

Камерон склонился над сборщиком налога и затянул потуже узел на его спине.

— Эй, приятель, что ты там делаешь? Этого не тре&уется. Мы же с тобой друзья, правда?

— Правда, — подтвердил Камерон, — но узы настоящей дружбы должны быть крепкими.

Горничная весело рассмеялась и отошла от окна.

— Почему бы нам не повеселиться всем вместе?

— У меня встречное предложение. Почему бы вам не поискать мою сумку?

Она разочарованно вздохнула и стала рыться в стенном шкафу, выкидывая на пол тюки белья для стирки. Наконец сумка была найдена.

— Вы что, торопитесь?

— В общем, да, — улыбнулся Камерон. — Сейчас вернется Бруно, а вы пока развлеките моего связанного друга.

Девушка скорчила недовольную гримаску.

— О Боже, этого зануду? Как же мне его развлекать?

— Придумайте что-нибудь эдакое. Думаю, с фантазией у вас все в порядке.

— Слушайте, вы оба, — вдруг встрепенулся сборщик налога, — развлечения — это, конечно; прекрасно, но…

— Bon chance[4], — сказал Камерон, направляясь к двери. — Et bonne continuation[5].

Оказавшись снова, в своем номере, он быстро запихнул в сумку книги, бритвенные принадлежности и мокрую одежду. Теперь он раскрыт самым важным — свидетелем, который вряд ли станет держать рот на замке;. Камерон подошел к раковине и задумчиво посмотрел в зеркало. Вот тебе и грим, вот тебе и маскировка! Он скривил губы в усмешке. Теперь о нем узнают все. И ради чего он раскрыл себя? Чтобы заполучить старую сумку и вынести в ней никому не нужные шмотки. Вот ведь идиот! Одну нелепую ошибку громоздит на другую…

Он посмотрел на раскрытую сумку. Действительно, кретин. Зачем он собрал вещи? Ведь обнаружив комнату пустой, все сразу поймут, что он смылся.

— Господи, — пробормотал, — как глупо!

За какой-то час он четыре раза поступил, как безмозглый болван. Он судорожно потер лоб ладонью и бросился выкидывать все из сумки и распихивать по шкафам. Потом аккуратно расправил сумку и засунул ее под матрас. Эх, вот оставил бы он ее в автобусе вместе с тем письмом, не засветился бы так по-дурацки…

Последним взглядом окинув комнату, Камерон взобрался на подоконник, но тут кто-то тихо постучал в дверь. Он замер. Кто бы это мог быть? Может, Дениза? Да Фэ? Начальник полиции Бруссар? В любом случае, это был кто-то из той жизни, с которой он решил навсегда распрощаться.

Уходить надо вовремя. Он решительно тряхнул головой, выполз на крышу и закрыл за собой ставни, словно задвинул занавес.

Несколько минут он неподвижно сидел, скрючившись за слуховым окном, и изучал обстановку, затем на четвереньках подполз к краю крыши и посмотрел вниз.

Перед ним во всей красе раскинулся город. Вон пирс и дансинг. С другой стороны он увидел здание в викторианском стиле, в котором размещался полицейский участок. Позади, на уровне его глаз, крутилось чертово колесо, сквозь которое смутно просматривался мол, где накануне он стоял с Ниной. Обзор прекрасный, но надо сматываться. Внизу прохаживались пешеходы, и если кому-то взбредет в голову посмотреть вверх, на крышу отеля, его вряд ли примут за флюгер. Камерон пополз по наклонному скату на другую сторону.

Палившее напропалую солнце раскалило кровлю так, что ползти было очень нелегко. Он примостился между антенной и слуховым окном, которых здесь было великое множество, равно как и всевозможных выступов, неизвестно для чего предназначенных. Отсюда его не было видно, и он перевел дыхание. Потом ухватился за антенну, перемахнул через возвышение, делящее крышу пополам, и заскользил по скату к следующему слуховому окну.

Полдень. Скоро тени вовсе исчезнут. Он посмотрел на собственную, едва видную тень и припомнил, что некоторые племена считают полдень кратковременной смертью как раз потому, что у человека исчезает тень. Он улыбнулся. Но этот нелепый предрассудок натолкнул его на мысль, что именно в полдень он влип в эту дурацкую историю со съемками. Он, конечно, не умер. Пока. Но жизнь его круто изменилась, так круто как он не мог себе раньше и представить. И снова в полдень он бежит от своего предначертания. Это тоже своего рода предрассудок, ерунда. То, что он сейчас покидает мир Готтшалка, — еще одна иллюзия. Пока что, дружок, ты сидишь на крыше и паришься на жаре, мрачно подумал он. Что изменилось? Из огня да в полымя…

Его решение сбежать было по сути такой же фикцией, чем-то таким же воображаемым, как и невидимая дуга, описываемая солнцем по небесному своду. Это сравнение со светилом, хоть и отвлекало от мыслей о невыносимой жаре, но внушало тревогу за успех задуманного предприятия. Все верно, ведь еще школьником он навсегда зазубрил, что Земля вращается вокруг своей оси и одновременно вокруг Солнца, а у людей просто иллюзия о движении светила и полной неподвижности их планеты. С некоторым изумлением Камерон понял, что сейчас он еще больше принадлежит к миру Готтшалка, чем раньше. Он прикрыл глаза.

Интересно, как далеко Солнце от Земли? Девяносто три миллиона миль…[6] Невозможно даже представить. А вот луч света идет со скоростью сто восемьдесят шесть тысяч миль в секунду и достигает Земли за восемь минут. Такими категориями мыслить легче. Камерон снова открыл глаза и сощурился от яркого света. Даже если сейчас внезапно случится солнечное затмение, ему еще целых восемь минут придется корчиться в безжалостных лучах…

Часы показывали четверть первого, значит, до наступления сумерек еще восемь часов. Господи, только бы продержаться, только бы выдержать, не расплавиться на этой жаре, не поджариться на раскаленной крыше. Вернуться в свой номер тоже нельзя. Не исключено, что там его поджидает да Фэ. С другой стороны, если остаться здесь, вполне можно потерять сознание и, если такое случится, скатиться с крыши. Из огня да в полымя, вновь подумал он.

Откуда-то сзади послышался смех. Неужели уже начались галлюцинации? Да нет же, смех шел со стороны луна-парка, с чертова колеса. Жара становилась невыносимой. На чем бы сосредоточиться? Да хоть на этом колесе. Реально его бесконечное кружение или нет? Может, оно стоит на месте, а ему только кажется, что оно крутится? А он сам? Крутился ли он на мельнице или ему это только казалось? Он был лишь маленькой звездочкой в галактике Готтшалка, падающей звездой, метеором… Ничего себе, какие трансформации произошли с ним за такой короткий промежуток времени — трюкач, падающая звезда, а теперь вот будущая жертва солнечного удара…

Как же медленно течет время! Какая изощренная пытка! Налетающий временами с моря ветерок не приносил облегчения, а только увеличивал эту муку. Он был тоже горячим, обжигающим и доносил лишь мелкие песчинки вместо желанных морских капель. Камерон все больше и больше чувствовал себя котлетой на сковородке и одновременно поваром, готовящим эту котлету. Неожиданная мысль развеселила его, и он стал ее развивать. Но из этого ничего не вышло, кроме совета самому себе: «Если ты плохо переносишь жару, дружок, держись подальше от кухни и смени профессию».

Как он там думал в своей комнате? Что это будет самый легкий трюк? Да, не умеет он делать прогнозы, не научился пока рассчитывать каждый свой шаг, смотреть в будущее. Как здорово это получается у Готтшалка! М-да… уже пятая ошибка за сегодняшний день. Пятая, а сейчас всего два часа пополудни. Если продолжать в таком же духе, можно стать мировым рекордсменом по тупости…

Скрючившись в позе плода в утробе матери, Камерон задремал. Спиной он прислонился к слуховому окну, колени подтянул к подбородку, на них пристроил согнутые в локтях руки и уткнулся в них головой. Разбудило его едва слышное царапанье. Камерон быстро оглядел сверкающую на солнце кровлю. Никого. С обеих сторон крыша была пуста. Звук повторился, но теперь это был размеренный звук шагов, приближающийся с другой стороны. Это наверняка да Фэ, больше некому.

Как ни странно, ужас, охвативший Камерона, придал ему силы. Он приподнялся и на четвереньках выбрался из своего укрытия. Стараясь производить как можно меньше шума, он пополз к краю крыши, где было- еще одно слуховое окно. Только те смотри вниз, сам себе приказал он. Двумя пальцами правой руки он ухватился за скользящую раму и потянул ее вверх. Тщетно, рама не поддавалась. Он повторил попытку, на сей раз уже всей ладонью. Окно было заперто. Что же делать? Подползти по карнизу к другому окну? Нет, решил он, слишком далеко. Да и передвигаться придется по открытому пространству, а это рискованно. В крайнем случае, мелькнула мысль, можно разбить стекло кулаком. Он посмотрел на козырек крыши, но шаги по-прежнему раздавались с другой, невидимой ему отсюда стороны.

Руки и ноги дрожали от страшного напряжения. Ни один солдат в мире, сидящий в окопе под обстрелом, не вглядывался с такой тревогой, с таким ужасом вдаль через бруствер, с каким Камерон, прислушиваясь к приближающемуся звуку, пялился на козырек крыши. И что же он увидел? Кто появился перед его глазами? Чайка! Обыкновенная морская чайка, ковыляющая неспешной стариковской походкой вразвалочку по раскаленной крыше. У Камерона вырвался вздох облегчения, он расслабился и шаркнул ногой.

Чайка, не ожидавшая встретить здесь еще кого-то, недовольно и чрезвычайно пронзительно крикнула и тяжело поднялась в воздух. Какая-то пожилая чайка. Занятно, а долетит ли она до Канады и сколько это займет времени при ее скорости? Размышления на столь интересную тему были прерваны гулом вертолетных винтов. Уж этот звук ни с чем не спутаешь, но благодаря появлению чайки, так его напугавшей, Камерон перестал уже чему-либо удивляться, лишь прислушивался к реву приближающейся машины, как к чему-то совершенно уместному в данной ситуации. А почему бы, собственно и нет? Это просто еще одно подтверждение того, что искусство тесно смыкается с жизнью. Значит, ничего удивительного, если его побег будет сниматься на пленку. Хотя бы для истории, ведь философы утверждают, что ни конкретные люди, ни опыт их жизни не должны быть забыты грядущими поколениями.

В голове мелькнуло продолжение сюжета. На этой Богом забытой крыше не хватает только одного — молодого парня, волею судеб ударившегося в бега, тоже не совсем врубающегося, в происходящее. Что же дальше? А дальше просто, подумал Камерон, я кубарем лечу с крыши вниз и, естественно, разбиваюсь в лепешку, а слегка обалдевший парень попадает в объятия режиссера, который не без интереса выслушивает сбивчивый рассказ о его побеге, раскручивает эту историю, мимоходом объясняет самые непонятные места и предоставляет ему убежище. Мало того, принимает его на работу, заполняя вакуум, образовавшийся с моей кончиной. История повторяется. И так бесконечно.

Вертолет завис над крышей. Камерона едва не сдуло воздушной волной, и он крепче ухватился за оконную раму. Держись, дружок, он сейчас улетит И точно, вертолет сделал прощальный круг и лихо спланировал на пляж, подняв тучу песка. Чем же оправдать свое положение здесь? А, ерунда, он скажет, что хотел позагорать в полном уединении. Или потренироваться перед очередными съемками, чтобы быть в хорошей форме.

Постояв пару минут на песке, вертолет снова взмыл в воздух и полетел в северном направлении, туда же, куда до него направилась и чайка. Камерон задумчиво смотрел ему вслед. Может, его не заметили и решили догнать чайку, чтобы выяснить, был ли кто посторонний на крыше?

Проснулся он, дрожа всем телом. Небо потемнело Неужели уже вечер? Нет, просто надвигалась гроза, солнце закрыли черные тучи, поднялся ветер. Слава Богу, подумал Камерон, ждать до восьми не придется, природа на его стороне.

Пока не начался ливень, он огляделся, прикидывая, как лучше всего добраться до номера Нины. Вон там, невдалеке, виднеется водосточная труба, по ней он доползет до пожарной лестницы, спускающейся вдоль фасада здания. Остальное уже просто.

Тут-то и разразилась гроза, заблистали молнии, оглушительно загремел гром, и уже через секунду по крыше с ее выступами и башенками полились потоки воды, бурля в водосточных желобах. Теперь Камерону пришлось изо всех сил держаться за ставни и упираться пятками в черепицу, чтобы не быть смытым могучими потоками.

Небо снова прочеркнула молния, почти без перерыва грохнул раскат грома, и Камерон увидел, что громоотвод как-то странно засветился голубоватым светом. Не веря своим глазам, он уставился на него, потом очнулся и ткнулся лицом в черепицу. Один удар грома — и все… конец…

Словно перед умирающим, перед его внутренним взором мгновенно пронеслись основные этапы его жизни, а потом крупным планом встал® лицо Нины. Только она может спасти его сейчас. И только он чуть позже может спасти ее. Такая вот взаимосвязь.

Мы поможем друг другу, подумал Камерон, надо только поскорее убраться, отсюда и попробовать начать новую жизнь. Вместе..

Гроза бушевала еще- минут двадцать, потом тучи внезапно рассеялись, вернее, ушли куда-то в сторону моря. Уже и ливень прекратился, но Камерон, содрогаясь от холода, продолжал корчиться у своего укрытия. Наконец, он собрался с силами и огляделся вокруг. Ага, уже темнеет, пора двигаться, пока все спокойно.

С огромным трудом он приподнялся на четвереньки и пополз к дальнему краю крыши. Когда он добрался до водосточной трубы, стало совсем темно. Он уселся поудобней и с силой растер ладони, чтобы восстановить циркуляцию крови, потом съехал по трубе до пожарной лестницы, как мальчишка по перилам, и полез вниз. Вот и окно Нины, а вот и она сама сидит у туалетного столика. При ее виде его как будто сморило. Он тихонько поскребся в окно, но Нина не услышала. Тогда он постучал в секло костяшками пальцев. Она вздрогнула и в смятении обернулась на стук. Боже, он же ее напугал! Камерон прижал лицо вплотную к стеклу. Пусть убедится, что это не грабитель.

— Не бойся… — он раскрыл створки. — Это… Как стучат зубы… — он перевалился через подоконник, — я…

Он плашмя рухнул на пол.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Придя в себя, Камерон медленно раскрыл глаза. Нина обтирала его лицо мокрым полотенцем. Боже мой, грим! Он рывком сел и вырвал полотенце из ее рук. Слишком поздно. На белой материи ясно проступали пятна грима. Камерон поднялся на ноги, проковылял к туалетному столику и взглянул на себя в зеркало. Хорош, нечего сказать! Косметические изыски Денизы полностью исчезли с левой половины лица. Это придавало ему какой-то странный вид, словно он внезапно окривел. Форма глаз совершенно не совпадала, даже уголки губ были несимметричны

Нина все еще стояла на коленях. Он повернулся к ней и повторил;

— Не бойся, это я,

— Я начинаю в этом сомневаться, — договорила она.

Он машинально поднял руку и дотронулся до левой щеки. Действительно, подумал он, я ли это? Нет, только половина меня. Его снова затрясло в ознобе, и он тяжело опустился на стул.

Нина поднялась и, подойдя к буфету, налила полный стакан виски.

— Ну и видок у тебя! — она протянула стакан Камерону. — Откуда ты взялся, скажи на милость?

Он кисло- улыбнулся и сделал два больших глотка.

— С крыши.

От крепкого напитка на глаза навернулись слезы, сквозь которые проступило озадаченное лицо Нины. Только сейчас до него дошло, что довести свою миссию до конца будет не так легко, как ему представлялось. Чтобы ее уговорить, придется полностью разгримироваться и все о себе рассказать, иначе ничего не выйдет.

— Ты как-то странно на меня смотришь. Что, не узнаешь?

Она уселась на кровать и задумчиво покачала головой.

— Сама не знаю. Согласись, в этом трудно разобраться. После того, что произошло вчера, потом сегодня утром… А теперь твое несколько странное появление…

— Вчера? — он вскинул брови. — А что произошло вчера?

— Нет, ничего… Я наблюдала за тобой на колесе, мне было очень… не по себе.

— А, ты имеешь в виду тот трюк! Ерунда. Поверь, такие штуки меня совсем не пугают.

— Вот и он так говорит.

— Так ты была в вертолете?

— Да.

Камерон прикусил губу, чтобы не задать готовый сорваться с языка вопрос. Он помолчал и безразличным тоном спросил совсем другое:

— Ну, и как я выглядел сверху? Ты что-нибудь чувствовала, глядя на меня?

— Да. Я боялась.

— Боялась, — повторил он. — Понятно. За меня?

— Не только. За себя тоже. Он все время повторял, что если я смогу почувствовать волнение и страх за твою жизнь, мне лучше удастся роль жены астронавта.

— Как ты думаешь, он о нас знает?

— Пока что, видимо, нет, но при мысли, что он может догадаться, меня бросает в дрожь. Ты ведь знаешь его!

— Да, он обладает сверхъестественным даром предвидения, — сухо проговорил Камерон и отхлебнул виски.

Он вспомнил, как Рот упомянул, что режиссер намерен изменить сценарий и превратить обыкновенного беглеца в дезертира, а это уже значительно серьезней. Вспомнил и внезапное озарение, когда сценарист обмолвился, что главный герой непременно должен кого-нибудь убить, хотя бы для самообороны, тогда ему будет отрезан путь назад. Все это было так странно, непостижимо, в этом нет сомнения, но… Но все же тайна, которой были опутаны эти съемки, постепенно раскрывалась в его мозгу. Все состояло из каких-то отрывочных кусочков, маленьких и, на первый взгляд, незначительных эпизодиков. Осталось немного — надо только спокойно расставить их по надлежащим местам…

— Наш милейший режиссер просто-напросто пытался поразить тебя своим умением видеть дальше других, но я затем и пришел к тебе, чтобы развенчать его так называемую интуицию и доказать, что это ничто иное, как хорошо продуманный план. Понимаешь?

— Нет, — она потерла переносицу. — Я уже ничего не понимаю. Какой план?

— Помнишь, я ему сказал утром, что знаю его замыслы?

— Допустим.

— А то, как он старательно обходил стороной ответ на простой вопрос — останется ли жив наш беглец после автокатастрофы, — тоже помнишь?

— Да..

— Так что же тебе непонятно? Беглец не выживет. Он не должен выжить. Он должен погибнуть. В выдуманном сценарии — и в действительности.

Нина слабо улыбнулась.

— Ты же только вчера на моле уверял меня, что это только фильм, а не реальная жизнь. Разве не так?

Камерон резко мотнул головой

— Я ошибался. Это плохой фильм. И мы в нем повторим судьбу героев. Вот что он задумал.

Нина все еще улыбалась, но в ее глазах появились слезы, и это растрогало его. Ее вполне могло бросить в объятия режиссера, если она считала его образцом прочности, уверенности в себе. Вот он-то, Камерон, и должен стать твердой опорой для этих хрупких плечиков. Любыми способами ее надо оторвать от режиссера. Вот она сейчас плачет… Но к нему она тоже не совсем равнодушна, разве она точно так же не плакала утром, прижимая ладони к щекам, когда он, как полный идиот, спас целлулоидную куклу?

Как же ее уговорить? Как настроить против «благодетеля»? Тогда, с куклой, она же поверила…

— Слушай, Нина, я знаю, о чем ты думаешь, — спокойно проговорил он. — О кукле, так ведь? Но даже эта сцена была спланирована и предусмотрена, он же подводил меня к ней, да и тебя тоже

Она снова покачала головой.

— Ты же сама спрашивала его, останется ли в живых ребенок. И что он тебе ответил?

Она взглянула на него из-под влажных ресниц. На сей раз в ее глазах мелькнуло сомнение.

— Так вот, он сказал: «Пока еще не знаю». А ты попросила: «Спаси ребенка, оставь его жить». Помнишь? Он ответил тогда: «Я еще ничего не решил. Посмотрим, как дальше сложится». Это ты тоже помнишь?

— Да, — прошептала Нина.

— Так теперь ты понимаешь всю игру? Он делает акцент на реальности искусства, постоянно повторяет, что только искусство, в данном случае, кино, жизненно. Оно повторяет жизнь, а жизнь — искусство, и так бесконечно… Я не знаю, как в двух словах это объяснить, но он запрограммировал нас, нас всех, понимаешь? Он делает свою картину из нас, живых и реальных. Но мы же личности, отдельные индивидуумы со своим мыслями, чувствами, планами. Поэтому сейчас у него не сходятся концы с концами.

— Что ты хочешь этим сказать? — она больше не плакала, а лишь изумленно смотрела на него,

Камерон глубоко вздохнул и поднес стакан к губам. Допив остаток виски, он сосредоточился на одной-единственной мысли — как же ее убедить в своей правоте? Сейчас можно подвести черту, поставить решающую точку, для этого нужно рассказать о себе начистоту. Он помедлил, обдумывая, как это лучше сделать, и момент был упущен. Он с досадой тряхнул головой.

— Пойми меня правильно, Нина, — процедил он сквозь зубы. — Сегодня утром я невольно подслушал ваш разговор. Подчеркиваю, невольно. Мне показалось, что ты говорила что-то о самоубийстве героини.

— Да.

— И он не отрицал такую версию?

— Нет, сказал только, что «не хотелось бы», но если это будет неизбежно…

— А как она кончает счеты с жизнью?

— Вроде бы бросается в море.

— Ага, топится, значит.

Нина улыбнулась.

— Да, видимо, так.

— А сценарий ты видела?

— Сценарий?

— Да-да, сценарий, такой, знаешь ли, написанный на бумаге текст, который тебе ежедневно должен предоставлять Рот, а Готтшалк, если на то пошло, каждое утро прочитывать то, что тот натворил ночью, и утверждать.

— Нет… никакого сценария я не видела.

— И не увидишь, — Камерон насупился.

— Насколько мне известно, его и не существует в готовом виде. Он все придумывает и импровизирует по ходу съемок…

— Конечно, импровизирует, — подхватил Камерон, — и заставляет нас подчиняться. Если хочешь знать мое мнение, он самый настоящий деспот.

Нина нахмурилась.

— Во-первых, это его право, он же режиссер, творческая натура, создатель будущей картины. А во-вторых, ты очень изменился со вчерашнего вечера, я даже не знаю, когда ты настоящий…

— Вчера ты просила увезти тебя отсюда, — он с надеждой посмотрел в ее лицо. — Ты сама хотела уехать вместе со мной.

— Помню.

— Ты не изменила своего решения?

— Не знаю. Вот прямо сейчас… Я, наверное, не готова, все смешалось у меня в голове.

— Что же произошло, что заставило тебя усомниться?

— А что произошло с тобой? — вопросом на вопрос ответила Нина, совсем как утром, прижимая руки к щекам.

— Ничего особенного, я просто стараюсь склеить нужные эпизоды и выкинуть лишние. Говоря киношным языком, занимаюсь монтажом.

— Я не об этом. Что ты сделал с Бруно? Твоя выходка может плохо для него кончиться. Зачем ты это сделал?

— Да потому, что он заодно с Готтшалком. Сейчас объясню.

— Все объяснения позже. Бруно ведь живой человек, неужели ты не понимаешь? Еще не известно, сможет ли он выкарабкаться из этой истории, он вообще может ослепнуть. Чтобы ты знал, его на вертолете повезли в больницу. Откуда такая жестокость?

Камерон коротко хохотнул. Значит, там, на крыше, вертолет не выслеживал его. Отлично. Кстати, он и не испугался вовсе. Напугала его чайка, своей шаркающей походкой напоминавшая оператора. Все к черту. Все треволнения этого бесконечно длинного дня — к черту. Ошибки, неверные предположения и выводы сменяли друг друга. На мгновение ему стало тошно, но он взял себя в руки. Немедленно выкинуть из головы неприятные мысли, приказал он себе, иначе можно окончательно потерять нужный момент. Он посмотрел на Нину.

— Бедный старина Бруно. Он что, на самом деле может ослепнуть, или ты хочешь пробудить во мне чувство вины?

— Пока ничего не известно. Его сейчас обследуют.

— Не стоит так волноваться, — хмыкнул он. — Бруно неистребим, его подпитывает всепоглощающая страсть — кино. Ему надо отснять этот фильм, да еще сделать новый, свой собственный, эпохальный, с тобой в главной роли. Ты там будешь олицетворять мечты и надежды нашей нации. Если, конечно, справишься.

— Что за чушь ты несешь?

— Он сам мне об этом сказал. Он, видишь ли, считает, что никто, кроме тебя, не сыграет его героиню. А знаешь, почему он так решил? Да потому, что сейчас ты уже полностью превратилась в Маргарет, потому что твое сознание подчинено Готтшалку и его бредовым идеям. Ты, может, и хочешь вырваться из его пут, но не смеешь, и поэтому на тебя давит груз вины. Бруно уверен, что ты непременно предашь Готтшалка, сбросишь с себя его чары, и это будет как бы наказанием, которое ты отработаешь в его картине.

— И ты этому веришь?

Он устало вздохнул.

— Тут я разделяю твои сомнения. Вчерашний вечер, сегодняшнее утро и то, что произошло до моего появления здесь, выбило меня из колеи. Я тоже в полном смятении. Только одно могу сказать с уверенностью — Готтшалк стремится полностью подчинить тебя своей воле. И тогда ты, как зомби, будешь делать все, что он захочет.

— Но мы же реальные люди, не персонажи, — быстро заговорила Нина. — А Маргарет придумана, ее нет на самом деле, она плод фантазии.

— Ты повторяешь мои слова. Ведь то же самое я говорил тебе вчера. Но с того времени кое-что изменилось…

— Не вижу ничего нового, — буркнула она, — идут съемки, и мы не можем просто так взять и исчезнуть.

Камерон помолчал. Вот ведь упрямица! Он наклонился к девушке.

— Нина, ты считаешь, что я уже другой. Но не следствие ли это того, что с меня смыта половина грима?

— Не понимаю, о чем ты.

Камерон поднялся со своего стула, прошелся по комнате и подошел к кровати, поднеся руку к левой стороне лица.

— Такого ты меня еще не знаешь, — прошептал он. — Вторая половина тебе знакома, это тот самый известный тебе трюкач. Вот тебе воплощение раздвоения личности. Именно поэтому ты не сразу меня узнала.

— Дело не только в этом. Ты изменился внутренне.

— Погоди, сейчас поймешь.

Он поднял влажное полотенце и подошел к зеркалу. С минуту поглядел на свое отражение и стал с ожесточением стирать грим с правой стороны лица. Через пару минут дело было сделано. Камерон обернулся. Нина, раскрыв рот, следила за каждым его движением. Он улыбнулся.

— Теперь ты видишь мое настоящее лицо. А сейчас выслушай мою историю.

Камерон говорил уже больше получаса. Нина не сводила с него глаз, на ее лице застыло странное выражение. Продолжая свой рассказ, он вглядывался в нее, пытаясь понять, о чем она думает. Может, сравнивает себя с ним, а может, представляет свое будущее и, как это свойственно актерам, вживается в новый образ. Так ничего и не поняв, он быстро закруглился. В комнате повисла мертвая тишина.

Интересно, и Нине, и Денизе его лицо приятно. А ему была нужна помощь каждой из них, чтобы вырваться на свободу и избавиться от Готтшалка. Теперь, уничтожив грим, он загнал себя в угол.

— Нина, ты должна кое-что сделать. Ступай в гардеробную и возьми оттуда костюм для подводного плавания, ласты и маску. Потом неси все в машину. Я буду ждать тебя там через десять минут.

— Что ты собираешься делать?

— Мы, — подчеркнул. Камерон. — Не я, а мы. Мы собираемся уносить отсюда ноги, и как можно быстрее.

— Но дороги перекрыты. Полицейские останавливают все машины и проверяют документы.

— Мы поедем по мощеной дороге, а не по магистрали, она не так загружена, как я недавно заметил, — он усмехнулся. — Я надену костюм и маску. Если нас остановят, я скажу, что мне надо потренироваться перед очередным трюком.

— И что потом?

— Поедем дальше.

— Дальше?

— В Канаду.

Она медленно повторила:

— В Канаду…

— Это единственный шанс.

Нина пожала плечами.

— А что мы там будем делать?

Он собрался отвечать, но передумал. Об этом можно будет поговорить после. Сейчас главное — добраться до машины и миновать посты.

— Нам надо торопиться, Нина, время поджимает. Так ты сделаешь, что я прошу?

— Да, но как тебе удастся добраться до машины незамеченным?

Хороший вопрос, О том, чтобы воспользоваться лестницей, не может быть и речи. С другой стороны, если спуститься по пожарной лестнице, его могут увидеть с веранды или с балкона. А что, если вылезти на крышу, перевалиться на другой край и спуститься с другого, торцевого конца здания? Нет, тоже не годится, да и слишком рискованно в такой темноте.

И вдруг его осенило — он вспомнил, что недалеко от комнаты Нины он видел старый внутренний лифт. Наверное, им пользовались для подачи блюд из кухни в номера. Если это так, то с его помощью он проберется на кухню, а оттуда уже через выход для прислуги на улицу.

Он вышел из комнаты и быстро подошел к лифту, от которого не исходило ни единого звука. Он подергал ручку, потом с силой рванул дверь на себя. Кабины не было видно, сверху спускался трос, стены выложены кирпичом. Отлично, это значит, что шахта спускается прямо в цокольный этаж. Он несколько раз подергал трос, откуда-то снизу, неимоверно скрипя, появилась обшарпанная кабина. Камерон дернул еще на манер матроса, поднимающего вымпел на корабле, и кабина послушно ушла наверх.

Нина взволнованно дышала ему в затылок.

— Не надо, прошу тебя. Это опасно. Придумаем что-нибудь другое.

Он успокаивающе улыбнулся.

— Если повезет, это будет последний трюк. Не забудь водолазные принадлежности.

— А вдруг ты не сможешь изнутри открыть нижнюю дверь?

— Тогда я попадаю в полную зависимость от тебя, дорогая. Только ты сможешь меня выпустить, так что придется тебе проявить инициативу.

Глаза девушки влажно блеснули. Камерон попытался представить ее реакцию,' если через десять минут она не найдет его у машины, но тут раздались шаги — кто-то поднимался по лестнице. Камерон ухватился за трос, перекинул тело в шахту и уперся ногами в стену. Кабина наверху подозрительно скрипнула, трос стал тихонько раскачиваться. Остается положиться на волю Господа, подумал он и начал спуск.

Сверху раздался голос Нины, с преувеличенным возбуждением приветствующей кого-то. Под ногой Камерона сорвался осколок кирпича и полетел вниз.

Скользя по тросу вслед за ним, Камерон напряг слух, чтобы по звуку падения определить, сколько осталось до дна. Звука не последовало. Стирая ладони, Камерон уже почти несся вниз, повинуясь законам гравитации. Вот мелькнула полоса света, означающая, по всей вероятности, что тут дверь на первый этаж. Спуск продолжился еще несколько секунд, и, наконец, Камерон почувствовал под ногами пол.

Испустив вздох облегчения, он чиркнул спичкой и в неверном свете увидел, что стоит на куче какого-то хлама. Дверь была на уровне его плеч. Он подтянулся, налег на нее всем телом, и она открылась. Освещая себе путь новыми спичками, он выбрался из шахты и огляделся. Он находился в просторном помещении, стены которого были сплошь увешаны полками с жестяными коробками для кинопленок, а вокруг стояла монтажная аппаратура, на полу валялся кабель. Ничего себе! Оказывается, я попал в монтажную, улыбнулся Камерон и представил, как Готтшалк вырезал здесь те куски пленки, где он появлялся там, на мосту. Вот так, дорогуша, я теперь не просто трюкач, которого ты столь великодушно спас от преследования полиции, я стал полноправным партнером Нины в нашем собственном, не зависящим от твоей воли сценарии.

Камерон влез на стул, открыл подвальное окно и выбрался наружу.

Нина сидела за рулем машины с откидным верхом, который она предусмотрительно успела поднять, рядом с ней лежало снаряжение. Молодец, девочка. Он быстро залез на заднее сидение. Не успев толком отдышаться, правой рукой взял ее за подбородок, развернул к себе ее лицо и поцеловал в губы. Внимание, мотор, подумал он.

— Я люблю тебя, Нина!

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

В машине тихо урчал радиоприемник, но Камерон был слишком занят водолазным костюмом и не прислушивался. Только напялив тугую прорезиненную куртку, он понял, что местное радио вещало о предстоящем старте ракеты.

— Если не случится непредвиденного, запуск будет произведен завтра, — торжественно пообещал диктор.

Камерон надеж на лоб маску и взглянул на Нину.

— Если не случится непредвиденного, — повторил он, перебираясь на переднее сидение. — Оказывается, кое-что непредвиденное может произойти даже с таким гением интуиции, как наш Готтшалк. Надеюсь, это несколько пошатнет его незыблемую веру в реальность кино.

— Или укрепит ее, — сказала девушка.

— Душка-режиссер попал в неприятное положение, — усмехнулся Камерон, — и этим грех не воспользоваться. В любом случае, мы спутаем его карты, то есть устроим самим себе счастливую концовку, самый настоящий «хэппи энд». Он задумал другой конец, но мы не станем ждать и сами решим свою судьбу.

— Уехав в Канаду?

— Вот именно.

— Ты думаешь, там будет спокойнее? — поинтересовалась Нина.

Интересно, почему она так держится за. Готтшалка? Может, из-за неуверенности в себе? Должно быть, исполняя свою роль в его фильме, она чувствовала себя более спокойно и уверенно, чем в реальной жизни. Тогда становится понятно, почему ее смутили его измышления на тему влияния на нее режиссера, просто не хотела признаться, что он прав. Камерон подивился резким сменам своих ощущений. Только вчера он был бешено влюблен в Нину, ночью предавался любовным утехам с Денизой, подсматривая в замочную скважину, чем никогда раньше не 'занимался, сегодня, напрочь забыв о Денизе, сделал Нину своей сообщницей в попытке связать недостающие звенья в игре Готтшалка и вместе с ней удрать в Канаду. Вместе с ней? Или лишь с ее помощью?..

Она права, подумал Камерон, что-то изменилось в моем сознании. Действительно ли я ее люблю? Насколько глубоко это чувство? Фу, ерунда, что за дурацкие мысли! На него, видимо, влияет неизвестность, ожидающая их впереди. Берег, мол, дорога, мост…

— Поехали, — мягко сказал он. — Как говорится, Бог в помощь. Благословения всем путникам, а нам особенно.

Но даже произнося эти слова, он поймал себя на том, что думает о сцене автокатастрофы, как ее описывал Готтшалк. Серфингисты облачены в водонепроницаемые резиновые костюмы, всем, кроме, пожалуй, цвета, напоминающие легкую экипировку астронавтов. Это наводит зрителя на сходство двух враждебных человеку стихий. Воспоминание было неприятно Камерону, навевало какие-то смутные предчувствия, и он постарался отвлечься, чтобы не впасть в уныние.

— Кто там был на лестнице? — спросил он девушку. — Я слышал, как ты с кем-то поздоровалась.

— А, это Дэлтон Рот. Он искал тебя.

— Меня?

— Представь себе. Говорит, что весь день рвался в твою комнату, но ты на стук не отвечал. По-моему, он хотел что-то тебе прочитать.

Ну да, сценарий. Камерон выглянул в окно. Машина проезжала мимо здания полицейского участка, возвышающегося на пригорке. Он ухмыльнулся — снова ошибка, сколько же можно! Он-то думал, что это да Фэ, впоследствии превратившийся в чайку, или Бруссар, который на самом деле наверняка был занят поисками сборщика дорожного налога, слишком занятого, чтобы давать показания. Старина Рот принес свой сценарий, только и всего. Вчера Камерон убеждал Денизу не посвящать сценариста в их отношения. Сегодня утром он слышал, как Готтшалк сказал Нине, что намеренно держит Гота в некотором неведении. Бедняга! Все против него. А он нашел-таки время зайти к нему со сценарием, и даже не один раз. Друг познается в беде… Ну и черт с ним, со сценарием, подумал Камерон, больше он ему не понадобится…

Он проговорил:

— Я не знаю, будет ли в Канаде спокойней. Или еще где-то в другом месте. Давай лучше об этом не думать, Нина, иначе мы вольно или невольно начнем прогнозировать ситуацию заранее и заранее будем стремиться изменить ее в лучшую сторону, а это ни к чему хорошему не приведет.

Они уже миновали мол, выехали за пределы города, перевалили через кряж, отделяющий его от соляных болот, и теперь съезжали к развилке, где мощеная дорога сливалась с заброшенным трактом. Да, именно здесь он пытался остановить ту машину

Недолго же он задержался в городе. И вот уже мчится обратно мимо лесополосы, темнеющей по обе стороны мощенки…

От мыслей его оторвал тихий возглас Нины. Девушка вцепилась в руль, подавшись вперед, и нажала ногой на тормоз. Он взглянул в ветровое стекло. Дорогу впереди загораживали две патрульные машины, крутящиеся мигалки на их крышах бросали на щебенку тревожные нервные блики. Камерона вдруг охватило раздражение, словно эту сцену по чьей-то халатности забыли вырезать в монтажной и теперь она своей неуместностью портит весь вид. Последнее препятствие, подумал он и опустил на лицо маску.

— Я сам с ними объяснюсь, — сказал он. — Запомни, мы едем по мощенке к мосту, чтобы изучить обстановку для завтрашнего трюка. Мое обмундирование их в этом, надеюсь, убедит. Так все и было задумано.

Но когда они подъехали поближе, самообладание стало его покидать. Яркий свет фар, включенные мигалки, громкие властные голоса действовали на нервы, предвещая опасность и неприятности.

Нина опустила стекло со своей стороны, и в машину сразу же заглянул патрульный полицейский. На его фуражке играли малиновые блики. Это был молодой парень приятной наружности с не по годам серьезным лицом.

Увидев Камерона в столь странном облачении, он в изумлении воззрился на него.

— Мы из съемочной группы, — быстро проговорил тот, чувствуя, как внезапно пересох рот.

— У вас есть документы, сэр?

Камерон отрицательно покачал головой и изобразил на лице дружелюбную улыбку.

— Специально оставил дома, чтобы не промокли, — ответил он. — Меня зовут Коулмэн. Артур Коулмэн.

— Куда направляетесь, мистер Коулмэн?

— Вперед по дороге. Видите ли…

Патрульный озабоченно нахмурился.

— Я каскадер, — пояснил Камерон, — трюкач.

— Это вы вчера были на ветряке?

— Да. — Камерон снова улыбнулся. — Но вчера были съемки, а сейчас что-то вроде репетиции.

— Понятно, мистер Коулмэн, — кивнул патрульный, — но я вынужден провести некоторую проверку. Дорога закрыта, у нас приказ заворачивать назад всех, кто не может предъявить документы.

— Но начальник полиции Брус cap в курсе о предстоящем трюке, а нам всего-то и надо доехать до моста, не далее.

— Я на службе, сэр, и обязан выполнять приказы. Разрешите узнать ваше имя, мисс.

— Мэбри. Нина Мэбри.

— Благодарю. Подождите здесь, — велел патрульный, — Я скоро вернусь.

В зловещем мерцающем свете мигалок он прошел к ближайшей машине и сел в нее.

— Не волнуйся, Нина, все в порядке, — шепнул Камерон, — мы с Бруссаром старые приятели.

Будем надеяться, подумал он про себя, что Бруссар не захочет снова сесть в лужу.

Но элемент риска все же был. Как знать, что на уме у начальника полиции? Да и тот тип из ФБР мог еще не уехать… Если же все сойдет гладко, дальнейший путь в Канаду будет открыт. Канада… Сейчас о ней лучше не думать.

Чтобы как-то отвлечься' и скоротать время, он стал вызывать в воображении недоверчивое лицо Бруссара. Конечно, довольно странный вопрос патрульного непременно вызовет у него подозрение, такая уж должность. С другой стороны, в чем можно заподозрить каскадера, желающего накануне сложного трюка ознакомиться с обстановкой? Ладно, поживем увидим, решил Камерон. Никогда в жизни не ощущал он себя настолько зыбко и неуверенно. Он снова представил лицо начальника полиции, наверняка жующего сейчас очередную сигару. Ну скажи «да», мысленно заклинал Камерон, скажи «да», черт бы тебя побрал, одно только слово — «да»!

Молодой полицейский снова подошел к их автомобилю и склонился к раскрытому окну. Камерон, казалось, перестал дышать.

— Шеф говорит, что все в порядке, мистер… — Камерон едва слышно выдохнул, от чего стекло в маске слегка затуманилось. — …Коулмэн. Следуйте за мной, я поеду впереди.

Камерон не поверил своим ушам, сердце переполнил ужас, по спине побежали струйки пота.

— Спасибо за заботу, — пробормотал он, — но это, право, лишнее. Мы знаем' дорогу.

— Приказ начальника полиции, сэр. Он велел сопровождать вас до места и оказать всяческую помощь.

— Еще раз спасибо, но помощь нам не требуется. Я ведь хочу всего-навсего получше изучить…

Но парень уже спешил к своей машине, считая лишним обсуждать приказы начальства.

— …подъезд к мосту и течение внизу, — сказал Камерон ему в спину и шепотом добавил несколько крепких выражений в его адрес. Повернувшись к Нине, он устало пожал плечами —.Придется подчиниться, другого выхода нет. Посмотрим, что будет дальше.

— И чаю же может быть дальше? — поинтересовалась она, нажимая на стартер и выруливая вслед за патрульной машиной.

— Вдруг подвернется какой-нибудь выход, всякое бывает, — буркнул Камерон.

Он сказал это просто так, только чтобы успокоить девушку. У него не было ни малейшего представления, что теперь делать. Но тут случилось вновь неожиданное: патрульный затормозил, вылез из машины и принялся расчищать дорогу от заграждающих путь козел для пилки дров.

Камерон вздрогнул. Еще в самый первый день Готтшалк, вводя его в курс дела, сказал:

— А дальше нашему путнику приходится остановиться — на дороге навалены козлы. Он вылезает и оттаскивает их на обочину… Вот и выходит, что режиссер прав, только искусство и реально, жизнь повторяет кино… Готтшалк и эту ситуацию предвидел. Недаром он предположил, что беглец должен будет убить полицейского!

Ведь убийство этого парня в данном конкретном случае и есть их единственный шанс на спасение, подумал Камерон и почему-то вдруг вспомнил, как он мысленно представлял, что гонится за мальчишкой, которому он так легкомысленно дал свой автограф.

Они подъехали к мосту. Чем же он станет — своего рода съемочной площадкой, где действие будет разворачиваться по воле режиссера, или последней вехой на пути к свободе? Камерон подивился лихости, с которой ранее решил, что достаточно раскрутить пленку наоборот, чтобы все обошлось или хотя бы вернулось на свои места.

Полицейский припарковал свой автомобиль, вылез наружу и уставился в их сторону. Но внимание Камерона было занято другим. Он смотрел на новенькие перила моста, блестевшие в свете фар оранжевой противокоррозийной краской. Раньше их не было. Значит, их сделали в последние день-два, и поэтому тогда на мосту валялись инструменты. Это круто меняет дело, подумал Камерон. Перила не только предотвратят грядущие катастрофы, но и послужат прямым доказательством, что никакой катастрофы не было и ранее.

Тут он увидел, что со стороны реки перил еще не было. Значит, тут техники Готтшалка соорудят заграждения из папье-маше, и именно отсюда он должен со свистом низвергнуться вниз. Потом звукорежиссер наложит шумы — скрежет и лязг металла,

— а над ним сомкнутся волны, и он погрузится во тьму, которая навсегда поглотит его…

— Приехали, — тихо сказала Нина.

Камерон вышел из машины, подошел к краю моста и прислушался к шуму волн. На душе его по-прежнему было неспокойно.

К нему приблизился полицейский, наклонился и глянул в мутную бурлящую воду.

— Господи, — воскликнул он. — Неужели вы туда полезете?

— Знаете, говорят — дело мастера боится, — проговорил Камерон.

— Но сейчас прилив, течение слишком сильное, может, отложить.

— На этот случай я припас ласты, — сказал Камерон, мысленно прикидывая расстояние до плеча парня и рассчитывая силу удара, с которой его можно сбросить вниз, не последовав при этом за ним вслед.

Рядом Нина издала хриплый возглас:

— Нет. Нет!

Патрульный оглянулся на нее и кивнул.

— Совершенно с вами согласен, мисс. Мне тоже кажется, что не стоит рисковать. Все-таки темно, да и вода после грозы мутная.

Сейчас, решил Камерон, но через плечо парня увидел застывшее от ужаса лицо Нины. Это было уже не то изумление, с которым она следила, как из-под слоя грима возникает его истинное лицо, это был настоящий ужас. И снова момент упущен, с досадой подумал Камерон.

— Не надо волноваться, — помолчав, сказал он и направился к машине.

Он уселся на переднее сидение, снял ботинки и стал натягивать ласты. Все. Он не перейдет мост, это ясно, как день, потому что тогда ему придется убить патрульного. А убить его он не сможет из-за Нины, из-за этого ужаса в ее глазах. Она никогда не простит ему смерти ни в чем не повинного парня — ни тогда, когда они. уже будут по ту сторону моста, ни позже.

Значит, снова ошибка. Камерон стремился к этому мосту, видел в нем своеобразный шлагбаум, открывающий путь к свободе, а в результате оказался в тупике. А может, им двигало извечное стремление преступника увидеть вновь место преступления? Да, но он же ничего такого не совершал, а следовательно, была другая причина, магнитом тянувшая его сюда. Раскаяние? Желание доказать самому себе, что он с легкостью забыл события того злосчастного дня? Да, наверное, причина в этом.

В мозгу возникли звуки. Громкий всплеск, слышать который он не мог, а только воображал; тихий свист летящего булыжника; таинственный, завораживающий рокот вертолетного винта; требовательный окрик сборщика дорожного налога; переругивание белок в ветвях; нескончаемы# стрекот кузнечиков в траве; шум проносящихся по шоссе машин; усталый голос сержанта, щурящегося на солнце и утирающего рукавом пот со лба…

Вот оно как получается — все началось с сержанта. Это несколько успокаивало. Но неужели именно сержант виноват во всем, что произошло дальше, во всех перипетиях следующих нескольких дней? Получается, что будущее всего человечества зависит от одного-единого момента? Более логично представить, что неожиданное столкновение с тем. трюкачом явилось завершением, целой серии злополучных обстоятельств, начавшихся с сержанта. А перед приказом сержанта была своя цепь обстоятельств! Но с чего все началось? Что явилось первопричиной? Поломка автобуса? Решение сержанта остановить, свой выбор именно на нем? Карта, на которой он увидел, что море рядом? Неизвестно. Не ему, простому смертному, раскручивать вспять колесо судьбы…

Никакого преступления он не совершал, ведь то, что случилось с каскадером, явилось элементарной ошибкой, случайным стечением обстоятельств, и он,

Камерон, не виновен в его гибели. Откуда же тогда появилась мысль убить молодого патрульного? Это было бы уже самым настоящим преступлением. Причем, на том же самом месте, где расстался с жизнью тот трюкач. И на этот вопрос, увы, нет ответа. Стечение обстоятельств преследовало его и потом, в городе, но здесь уже вмещалось нечто сверхъестественное. Вот правильное слово. Всего час назад он именно так охарактеризовал мистический талант предвидения у режиссера. И не сверхъестественным ли было предсказание Готтшалка о том, что беглец должен непременно убить полицейского или того, кого сочтет полицейским?

Итак, круг замыкается. Убив полицейского, он не только совершит преступление, но и навсегда свяжет себя с туманной идеей, которую Готтшалк вкладывает в этот фильм. С другой стороны, подарив жизнь этому парню, он сам себе отрезает путь к спасению. Так или иначе, он загнан в угол, ему надо сделать выбор. Хотя нет, сначала придется проделать трюк, к которому он сам себя приговорил и к которому техники еще не успели приготовиться. Тем самым Готтшалк все же добьется своего — с ним, Камероном, будет покончено.

Он выбрался из машины. Стоя посреди дороги в скрывающей лицо маске и в ластах, сковывающих движения, он вдруг понял, что где-то в глубине сознания знал все это заранее.

— Внимание, мотор! — звучало у него в ушах, как напоминание о прошедшем дне. Неужели он настолько погрузился в свои мысли, что ему уже стали мерещиться голоса? Вот еще какой-то звук возник у него за спиной.

Камерон вздрогнул и оглянулся. Из только что подкатившей машины вылезал начальник полиции Бруссар, с моста навстречу — ему бежал патрульный, но тот взмахом руки велел ему идти к своему автомобилю. Ничего себе, голоса ему мерещатся!

Даже не слышал звука мотора и шуршания шин по гальке. А парень-то счастливчик, Нина спасла ему жизнь. Если бы не выражение ее глаз, кормить ему сейчас рыб.

Подбоченясь, Бруссар уставился на ковыляющего к нему Камерона. Вынув изо рта неизменную сигару, он окинул подошедшего с ног до головы критическим взглядом и укоризненно покачал головой, словно не одобряя проделку проказника-ребенка-,

— Что это вам взбрело в голову, Коулмэн? — пророкотал он. — Какого черта вам здесь надо в такой час?

Камерон глуповато улыбнулся.

— Работа, как всегда, только работа.

— Какая еще работа? Одно валяние дурака. Вам что, делать нечего?

— Я должен проверить силу течения и глубину под мостом, для того и приехал.

— Прямо сейчас? Посреди ночи? Днем времени не нашлось?

— Я ждал, когда начнется прилив.

Бруссар вздохнул и покачался на каблуках.

— Слушайте, Коулмэн, я не нянька и не ночной сторож, у меня и без вас дел хватает. И если вам так приспичило испытать на собственной шкуре предсмертные ощущения утопленника, пожалуйста, на здоровье! Только сделайте милость, поищите подходящую реку где-нибудь в другом городе, а я хочу спать спокойно, — он резко-повернулся к Нине. — А ваша роль в чем заключается, позвольте полюбопытствовать? Послать ему с берега прощальный поцелуй, не так ли, мисс Мэбри?

— Она тут не при чем, — спокойно произнес Камерон. — Идея целиком моя.

— Чудненькая, надо сказать, идея. Ни тебе подстраховочной лодки, ни веревки! Я уж не говорю об элементарном спасательном жилете.

— Вы свое дело сделали, благодарю вас. Об опасности эксперимента я предупрежден.

Начальник полиции воткнул сигару в рот и выпустил густую струю дыма прямо ему в маску.

— Слушайте, вы, чокнутый, я принял решение и хочу довести его до вашего сведения: отныне все ваши дурацкие трюки с риском для жизни будут проходить в моем присутствии и под тщательным моим наблюдением. Готтшалк уже в курсе. Надеюсь, я доступно излагаю?

— Вполне. Так вы говорили с Готтшалком?

— По телефону. Прямо перед тем, как выехать сюда.

Нина повернулась и пошла к машине. Камерон посмотрел ей вслед.

— И о ней упомянули?

Брови полицейского удивленно взметнулись вверх.

— А что, это тайна?

— Да нет, — Камерон неуверенно дернул плечом. — Просто я не поставил его в известность о нашей поездке.

— Я это понял.

— Что он вам сказал?

— Что вы поступили несколько опрометчиво.

— И попросил вас приехать сюда и разобраться на месте, чем мы тут занимаемся?

— Ну, приблизительно.

— А голос? Голос был раздраженный?

— Этого бы я не сказал. По-моему, его не так легко вывести из себя.

— Это точно, — пробормотал Камерон.

В глазах Бруссара промелькнула симпатия.

— Слушай, парень, мне искренне жаль, если я поссорил тебя с твоим шефом. Но поверь, я действовал из лучших побуждений. Если бы я не появился тут вовремя, у тебя были бы куда большие неприятности.

Да уж, вовремя, подумал Камерон, да и неприятности были бы еще те!

— Спасибо вам за все.

Бруссар ткнул сигарой в сторону реки.

— Нужно же соображать! Течение сейчас никак не меньше семи узлов[7]. Представляешь, куда бы тебя отнесло? А ты без страховки!

— Да, вы правы, — проговорил Камерон. — Это была глупая затея.

— Дело не только в силе течения. Там, на дне, полно всякого хлама, так что ты вполне мог и не всплыть.

— Правда? Я и не знал.

— Оно и не мудрено, ты же недавно в наших краях. Когда-то на этом месте ходил паром, потом каждый, кому не лень, начал сбрасывать сюда вышедшие из строя автомобили, так что дно превратилось в настоящее кладбище машин. А при строительстве моста все ненужные причиндалы просто выкидывали в реку. Теперь ясно?

Вот оно что. Значит, к этому кладбищу Готтшалк решил прибавить еще и его машину. Что ж, одной меньше, одной больше, какая разница?

— Еще одна развалюха найдет здесь покой, — улыбнулся он.

Бруссар лукаво подмигнул.

— Я тебя напугал? Рискнешь завтра?

— Конечно, такая уж у меня работа, ничего не поделаешь.

Полицейский снова глянул в бурлящую воду и содрогнулся.

— Лично меня калачом на такую работу не заманишь. И вообще, я не понимаю, к чему такой риск. Неужели нельзя посадить вместо тебя манекен?

— Да можно, конечно, но нашему режиссеру подавай естественность, он на ней помешан.

Бруссар усмехнулся.

— Да уж! Настолько помешан, что даже упросил меня тоже сняться в своем фильме.

— Вот это новость. Это будет роль без слов?

Бруссар неопределенно пожал плечами.

— Сам толком не понял. Вроде я с парой своих ребят должен буду быть поблизости от тебя, когда ты появишься на дороге. Шлагбаум там будет, что ли? Мы его поднимем, пропустим тебя и снова опустим.

— Ага, поднимите и опустите. Проще простого, — Камерон хохотнул. — Не забудьте зарядить свои пушки холостыми патронами.

— Слушай, займись своим делом, а мне предоставь заниматься своим, ладно?

— Обо мне не беспокойтесь, я в своем деле профессионал, — гордо сказал Камерон, а сам подумал: ой ли?

— Странный тип этот Готтшалк, а? Знаешь, мне сдается, что он в фильме хочет повторить историю того парня, за которым мы гоняемся.

— Артистическая натура, что ни говори, — глубокомысленно произнес Камерон. — Черпает вдохновение не только в своем воображении, но и в жизни. Услышит что-нибудь интересное, и тут же в его мозгу все переворачивается.

— Ну-ну… Судя по всему, ты получил неплохое образование, а, Коулмэн?

На секунду Камерон задержал дыхание.

— И тут вы правы. А почему вы об этом спросили?

— Меня тоже посетило вдохновение, — неожиданно сухо отчеканил Бруссар. — А вот скажи-ка, если бы ты был на месте этой неуловимой пташки, как бы ты улизнул из города? Я, конечно, не уверен, что он все еще здесь, но все же.

Ловушка? Или он просто нуждается в совете?

— Ну… если бы я знал, что полицейские силы блокируют дороги, я бы, видимо, попробовал переплыть реку или пошел бы вдоль берега куда-нибудь на север.

— Угу, я тоже так подумал, но теперь имеются другие предположения. Берег в обоих направлениях находится под нашим контролем, а город мы прочесали вплоть до последней помойки: Мне все-таки думается, что парень до сих пор тут, просто у него нашлась надежная крыша и он действует вполне легально прямо у меня под носом. Вот я и не хочу, чтобы он провел Бруссара, как невинную гимназистку. А в фильме получается именно так, а?

Камерон искоса взглянул на начальника полиции, задумчиво обозревающего темнеющие вдали соляные болота.

— Интересная мысль, — .отметил он.

— Мне тоже так кажется, — очнулся Бруссар. Он вынул изо рта давно потухший окурок сигары и швырнул его в бушующий поток.

— Ладно, на сегодня довольно, я свою миссию выполнил. Увидимся завтра на съемках.

— Конечно.

— И — удачи тебе, парень.

— Спасибо.

Завтра? Ну да, конечно. Слишком скоро приклеил он Бруссару ярлык тупицы, а он не так уж глуп, как только что выяснилось. Вот-вот развяжет все узелки на веревочке. А завтра сыграет роль самого себя. Говорят, не плюй в колодец… А вдруг все обернется иначе?

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Они мчались назад по направлению к городу. Как же сломать воцарившееся молчание? На лице Нины застыло выражение холодной отчужденности, появившееся, когда Бруссар при расставании дружески похлопал его по плечу. Как, какими словами объяснить ей всю горечь разочарования, что план не удался? Сейчас она все равно не поймет, слишком ушла в себя.

Орфей и Эвридика[8], вдруг пришло ему на ум, только несколько в другой интерпретации.

Теперь Готпиалк знает об их поездке. Интересно, как в связи с этим изменились его планы, что он там еще задумал. Небось, опять что-нибудь со смертельным исходом. Ну и черт с ним, пусть думает, что хочет. Астронавт погибает в безвоздушном пространстве, а над ним смыкаются сумрачные воды.

Камерон усмехнулся. Он не позволит подчинить себя его дурацкому воображению. Черта с два, не властен ты над моей жизнью, режиссер.

Прошло еще минут двадцать.

Они давно въехали в город и теперь мчались по широкой автостраде к отелю. Вот мимо них пронеслись луна-парк, пирс, дансинг и казино, ярко освещенные прожекторами, уже не нужными, так как на небе появились первые проблески зарождающейся зари.

У Камерона стало легче на душе. Он снова в ставшей уже привычной обстановке, вон чертово колесо, вон мельница, на которой он рисковал башкой, но все-таки уцелел, вот и море, где только сегодня утром, нет, уже вчера, он сражался со штормом и вышел из этой схватки победителем. А там, в глубине отеля, тот самый лифт, в котором он сумел преодолеть чувство клаустрофобии[9] и выбраться наружу. Не сломило его и палящее солнце на крыше, где он медленно поджаривался несколько часов, показавшихся ему тогда вечностью…

Естественно, вынужденное возвращение в город далось ему с трудом, но все же пока что он на воле и свободен. И есть, есть надежда на полное и окончательное освобождение.

Они подъехали к парковочной площадке позади отеля. Нине удалось втиснуть автомобиль в узкое пространство между оградой и огромной неуклюжей машиной черного цвета с выступающим багажником и овальным задним окном — точной копией той самой, с которой он так фатально встретился на мосту. Покусывая губу, Камерон смотрел на этого монстра. Потом перевел взгляд на полный диск луны, отбрасывающий на гладь моря широкую рыжую дорожку.

— Вот мы и дома, — возвестил он. — Посмотри-ка вокруг, все ли в порядке.

Девушка послушно вышла, а он принялся изучать допотопную машину, как посетитель музея древностей разглядывает скелет динозавра. Ну и чудище! Но, как и тот самый динозавр, притягивает к себе, завораживает. Черная краска блестит в лунном свете. Красиво. А как она будет выглядеть в свете яркого дня? Да еще юпитеры прибавят освещения. А, какая разница! Все равно, конец этого драндулета предрешен, и попадет он наутро на кладбище битых машин на дне впадающей в море реки. Если, конечно, режиссеру не втемяшется еще что-нибудь в голову. Что такое эта чёрная машина? Прошлое, настоящее, будущее? Что? И реальна ли она или тоже выдумана режиссером? Да, эта старая модель, которую вряд ли кто теперь и помнит, реальна. Вот она, стоит рядышком, протяни в окно руку и можно до нее дотронуться.

Камерон неторопливо вылез из Нининой машины и огляделся. На стоянке все было спокойно.

Расхаживая вокруг черной махины, он разглядывал ее, словно покупатель, выбирающий лучшую модель. Постучал ногой по шинам, щелкнул пальцем по крыше и остался доволен. Добротная работа. В старые добрые времена вещи срабатывались на славу. Янссен и Беккер из гаагской пожарной охраны были бы в восторге от этого агрегата, если бы им предстояло совершить рискованный трюк именно в нем.

Он подергал дверцу со стороны водителя, и она поддалась. Камерон залез внутрь, пристроился за рулем и захлопнул дверцу, с тихим звуком вошедшую в пазы. Пахнуло приятным запахом добротной кожи. Надо же, даже радиоприемник работает, не говоря уже о встроенных лампочках. Тут же вспомнились хриплые звуки, которые с таким упоением извлекал из своего довоенного приемника отец и, поймав нужную волну, часами ловил кайф…

Итак, все идет своим чередом и пока что как по маслу. Крыша, изнуряющая жара, но ведь потом ливень. Окно Нины, которое. запросто могло быть заперто на задвижку, но оказалось открытым. Дверь лифта. Она тоже могла быть на замке, раз вела в монтажную. Размышляя над этим, Камерон нажимал различные кнопки, открывающие окна, включающие отопление и так далее. Все работало безукоризненно. Крыша над; головой казалась несокрушимой, стекла в полном порядке, без единой трещинки, дверь открывалась без сучка и задоринки.

Так, что еще? Камерон зажег спичку и осмотрел коврики под ногами. Они — также не внушали никаких подозрений.

Через пару минут вернулась Нина. Возникнув перед машиной, она молча уставилась на Камерона.

— Хорошо, как в гробу, — поведал он, сопровождая это нелепое замечание коротким смешком.

— Он ждет тебя в номере, — бесстрастно произнесла девушка.

— Понял. С этой малышкой придется на время расстаться. До утра. А там… Может, и рискну. На моих условиях. Пусть снабдит ее запаской и даст мне время хорошенько подготовиться.

Что еще сказать ей, как объяснить… Ничего умного в голову не приходило, и он добавил:

— Отправляйся к себе, Нина. Обо мне не волнуйся.

Он решил не пользоваться входной дверью, а взобрался на веранду, а с нее на карниз. Это было детскими играми по сравнению с тем, что ему пришлось проделывать раньше. Ну, еще пара заноз. Камерон выкусил их из ладоней и только теперь обратил внимание, что его руки покрылись рубцами и кровоточащими ссадинами. Цепляясь за стену, он подобрался к той стороне, что поближе к морю, и открыл окно. Это был номер режиссера. Отлично, он не ошибся.

Комната освещалась лишь неверным светом свечи.

Камерjн влез на подоконник и оцепенел. Ну и сцена! На узкой односпальной кровати на спине лежал Готтшалк в белом махровом халате, в глубине комнаты неясно виднелась фигура Нины, застывшей, как египетское изображение на древней стеле. На маленьком столике мерцала одинокая свечка, пламя которой время от времени сбивалось под легкими порывами ветерка из раскрытого им окна.

Камерон почувствовал, что является невольным свидетелем прощания с дорогим покойником. Чуть помедлив в замешательстве, он ухватился за оконный переплет. Шорох от этого движения звуком колокола пронесся по погруженной в мертвую тишину комнате. Пламя свечи колыхнулось, по неподвижному лицу режиссера, немигающими глазами уставившегося в потолок, пробежала тень. Странное чувство, как будто он попал на траурную церемонию, усилилось. В эту минуту Готтшалк больше всего смахивал на мумию: та же поза, то же неподвижное восковое лицо. На мгновение Камерона охватило чувство вины, словно он вторгся, в святая святых. Словно умер могущественный фараон, его только что набальзамировали, и вот убитая горем супруга прощается с телом.

Он спрыгнул с подоконника в комнату.

— С чем пожаловал? Хочешь мне что-то сказать? — губы режиссера тронула едва уловимая улыбка.

— Да. Кое о чем надо переговорить, — негромко произнес Камерон.

— Ну-ну, интересно, что может сказать человек, чуть не ослепивший своего коллегу. И как ты себя после этого чувствуешь, друг мой? Как оно — вырубить человека подобным образом? А?

— Так или иначе, я здесь, — сказал Камерон. — Раскройте пошире глаза, если не верите.

— Замечательно, — все та. же улыбка в уголках губ. — Так ты по-прежнему веришь только тому, что видишь собственными глазами?

— Да, привык, знаете ли. Так оно и надежней.

— Ты последjвателен, дорогой. Помнишь, я тебя спрашивал, как мне тебя убедить, что герой в конце концов спасется, а ты ответил, что поверишь только тогда, когда посмотришь фильм?

— Это было так давно! C тех пор много воды утекло.

— Возможно, возможно, — наконец, Готтшалк оторвался от созерцания потолка и перевел взгляд на него. — А теперь веришь, что он выберется из переделки?

— Да.

— Почему?

— Почему? — переспросил Камерон и саданул кулаком по подоконнику. — А почему бы, собственно, и нет?

Он снова вспомнил все перипетии минувшего дня. Вздохнул и посмотрел на хранящую молчание де-вущку. В нее-то хоть можно верить? Хотелось бы. А еще в силу своих рук, в ловкость и выносливость организма.

— Я видел колымагу и осмотрел ее. Этого для меня достаточно.

— Она тебе понравилась?

— По крайней мере, выглядит внушительно. Я решил вернуться и сделать этот трюк.

— В каком смысле? Ты что, не намеревался возвращаться с прогулки?

— Такая мысль приходила мне в голову.

— М-да, с тобой не соскучишься. Почему же все-таки вернулся?

— Вы знаете. Не удалось проскочить мост.

— Какое невезение! — снова улыбнулся режиссер. — По всей вероятности, ты выбрал неправильное время. Или неверное направление. Одно из двух.

— Слушайте, хватит демагогии. Я вернулся, и все тут. У меня не было другого выбора.

— Дело не в выборе, ну да ладно'. Действительно, ты вернулся, и это главное. Поверил в надежность машины или еще во что-то?

Опять дурацкие намеки. Камерон устало вздохнул. Нравится ему напускать таинственность.

— Вам лучше знать.

— Конечно! — воскликнул Готтшалк. — Решение выполнить достаточно рискованный трюк доказывает твою веру в будущее, то есть в то, что герою все-таки удастся спастись и выжить.

— В будущее выдуманного героя может верить только полный идиот.

— Какой же ты все-таки упрямец! Но в одном ты прав. Кино не подвластно общепринятом понятиям, например, понятию времени. У него нет будущего, как такового, есть только то мгновение, которое зафиксировала камера в определенный конкретный момент.

— Сейчас меня главным образом волнует ближайшее будущее, а именно — завтрашний трюк.

— Ты ознакомился с руководством по техническому усовершенствованию голландских пожарников?

— Дошел как раз до того места, где они описывают использование аквалангов.

— Ах да, я о них и забыл. Но это несущественно, акваланги нам вряд ли пригодятся.

— Это почему?

— Сколько можно повторять? Наш фильм должен быть абсолютно достоверен и реален.

— А как насчет реальности моей жизни?

— Твоя профессия связана с риском. Надеюсm, ты понимал это, когда соглашался стать трюкачом?

— Я просто поверил вам, что со мной все будет в порядке, — горько усмехнувшись, сказал Камерон.

— И правильно сделал. Но ты же настаиваешь, что веришь только тому, что видишь своими глазами.

Камерон внимательно посмотрел на бледное, как воск, лицо так и не сменившего позы режиссера.

— Ну, хорошо, — произнес он, наконец. — Вы все время твердите одно и то же, так поведайте же, что случится, если я откажусь от своих убеждений и уверую в ваши?

— Станешь намного счастливей и спокойней, перестанешь дергаться по любому поводу, — ответил тот. — Такова сила кино. Люди не против поплакать и попереживать, глядя на экран, потому что точно знают, что это фильм.

— Иными словами, они охотно плачут только потому, что опасность угрожает не им, а киношному герою?

— Не совсем так, их уверенность может оказаться иллюзорной.

— Вот! — победно воскликнул Камерон. — Я ждал, что вы это скажете!

— Но это же ясно! Если фильм снят качественно, с душой, если режиссер и оператор работают грамотно и профессионально, зритель отождествляет себя с героем, влезает в его шкуру.

— Так-так, — кивнул Камерон. — И что же дальше? Если зритель сопереживает герою и, как вы говорите, влезает в его шкуру, значит, искусство максимально сливается с жизнью. В этом и состоит ваша идея?

Впервые за весь разговор режиссер оторвал голову от подушки и вгляделся в Камерона. Но, как и при первой их встрече, не смог сфокусировать взгляд. Он снова принял прежнюю позу и уставился в потолок. Терракотовая фигура в белом халате.

— Ты начинаешь понимать, — пробормотал он через минуту. — Вопрос, видишь ли, в благосклонном отношении нашего зрителя, в его согласии принять участие в картине и правильном восприятии того, что я вкладываю в контекст фильма. А это уже зависит от меня, мне принадлежит полная власть. И это неважно, кто ты есть на самом деле — трюкач, дезертир или ординарный зритель. Твой случай — самое великолепное доказательство верности моей теории. Двойная экспозиция, так сказать.

— Вы псих, — прошептал Камерон, — самый обыкновенный сумасшедший.

Режиссер улыбнулся,

— Сумасшествие всего-навсего дефект, из которого, как и из потери зрения, можно извлечь великую пользу для искусства.

Камерон оторвался от подоконника и подошел к Нине.

— Теперь тебе понятно, на чем строится его сверхъестественная интуиция? — в упор спросил он девушку. — И почему он предлагает не верить нашим глазам? Да он хочет превратить нас в таких же слепцов, как он сам!

Ее лицо было бледно в свете свечи, на нем отражалось некоторое сомнение. И в то же время, она смотрела на него так, словно его слова были страшным святотатством. Велика же ее вера в этого человека!

— Ты только послушай его! — продолжал Камерон.

— Он хочет сделать нас своими марионетками, послушными его воле. Чтобы зритель поверил его картине окончательно, я должен буду захлебнуться в этой чертовой машине, и это будет считаться несчастным случаем на съемках. А тебя он доведет до полного сходства с Маргарет, ты станешь такой же угнетенной и подавленной, и все в конце концов закончится самоубийством, как он и задумал. Полная достоверность, вот к чему он стремится.

Режиссер издал тихий смешок.

— А как же кукла, которую ты столь отважно спас сегодня утром? Если бы я был таким кровожадным, мне следовало бы утопить живого ребенка. Почему бы тебе не признать, что ты просто видишь то, что видишь, и веришь только этому? Вот тебе результат элементарного неумения и полного нежелания заставить получше работать мозг и научиться делать правильные выводы, о чем я не перестаю тебе говорить.

— Да, с куклой я ошибся, — признал Камерон.

— И там, на дамбе, тоже.

— Как правило, в кино задействованы только два чувства — зрение и слух. Но у моего зрителя вовсю действует еще и воображение, с его помощью он становится пленником моих фантазий и остается таковым надолго после выхода из кинозала.

Понятно, подумал Камерон, зрение, слух и воображение. Что-то вдруг мелькнуло в мозгу, какое-то неясное воспоминание, связанное с дамбой. Что-то там было такое. Он напрягся, но так и не смог уловить ускользающую мысль.

— Как будет называться фильм о жене астронавта?

— «Безысходность», — ответил режиссер.

— Видишь? — Камерон снова обратился к Нине.

— Понимаешь, что это значит для Маргарет и для тебя самой?

Режиссер пожал плечами.

— Но Маргарет непременно должна умереть. Ее иллюзии утрачены, любимый муж растворяется в далеком холодном космосе, веры в Бога тоже нет, раз свершается такая жестокость и погибает ребенок. Она пускается во все тяжкие, оказывается в объятиях молодого ученого, он тут же укладывает ее в кровать, но это не успокаивает ее, не приносит желанного забвения. Она еще больше тоскует по мужу, ле охватывает страшное отчаяние и безысходность. Самоубийство неизбежно, у нее нет иного выхода…

Нина встала и подошла к кровати.

— Но ты же говорил, что основная мысль фильма — тщетность всего, кроме высокой любви, и что фильм должен вселять оптимизм.

— Я немного изменил первоначальный план, дорогая. Мне вдруг открылось, что никакой такой любви не существует, есть только иллюзия любви, ее суррогат и любовные утехи, которым она и предается с этим ученым. В конце концов, Маргарет может стать порномоделыо, каких снимает Бруно в своих короткометражках. Она больше не видит смысла в жизни, чего же ей терять?

— Это, несомненно, придаст твоей картине этакую пикантность и, естественно, сделает ее более коммерческой. Зритель любит клубничку, ему такой ход понравится.

Режиссер отмахнулся от ее слов.

— Тебе что-то не нравится, дорогая? Для постельных сцен можно пригласить дублершу, если ты против.

— Я против другого. Бог с ними, с постельными сценами, — медленно ответила Нина. — Почему ты все так изменил? Ведь замысел был совсем другим. Я перестала тебя понимать, и это смущает меня. Мне кажется, что у Маргарет…

— …жуткий комплекс вины. Она растеряна и подавлена. Не забудь, это самое главное. Но я еще не принял окончательного решения, все может снова измениться. Посмотрим, как пойдет любовная сцена с ученым. Отснимем ее завтра, а там будет видно.

— Слияние реальности и вымысла, — вмешался Камерон. — Такая же гениальная идея, как и решение ввести в фильм настоящего полицейского, нашего уважаемого начальника полиции Бруссара.

— Эта идея принадлежит Бруно.

— А, снова старина Бруно…

— Бруно мне необходим, — тихо произнес режиссер. — Мое зрение все ухудшается, и он становится как бы моими глазами, что возвращает меня к твоему нелепому поступку. Счастье еще, что песок не причинил ему большого вреда. Уж не знаю, огорчит тебя\эта новость или обрадует. Твоя выходка, правда, стоила нам потери целого съемочного дня, и теперь мы основательно вышли из графика, так что твой последний трюк действительно снимаем завтра.

— Последний трюк, — подчеркнул Камерон. — А что потом?

— Потом? Странный вопрос. Потом твои услуги уже будут не нужны.

— Прелестный эвфемизм![10] — вырвалось у Камерона. — Для вас ничего не значит, если завтрашний трюк станет последним не только в вашем фильме, но и в моей жизни.

— Об этом нужно было думать раньше. Рассчитывай на себя и не думай о плохом, вот все и обойдется.

— А как насчет того парня на мосту?

— Иногда все повторяется, дружок, — произнес режиссер таинственным тоном.

— Что меня и волнует больше всего.

— Да не накачивай ты себя! Посмотри с другой стороны: этот трюк — последний шанс на спасение, как и у нашего героя.

Камерон взглянул на девушку.

— Во дает, а? Хочет утопить нас обоих и видит в этом путь к спасению!

— Не обращай на него внимания, дорогая, он безнадежный — пессимист. Ничего с ним не случится, ведь он, ко всему прочему, поразительно отважен, как ты видела утром. Только вот не могу понять, когда он был более храбр — когда спасал воображаемого ребенка или когда швырял песок в глаза несчастного Бруно, чтобы ослепить его.

Камерон хрипло рассмеялся.

— Ослепить Бруно можно только отняв его драгоценную камеру. А вот вы…

— Да, я слепну сам по себе, — спокойно произнес Готтшалк, — но мне уже, в сущности, и не надо видеть.

Камерон жестами старался привлечь к себе внимание Нины. В это время режиссер поднял руку, словно благословляющий паству священник, и продолжил:

— Да, парень смел и отважен… К сожалению, я устал и чувствую себя не лучшим образом…

Камерон не сводил с девушки умоляющих глаз.

— …я вряд ли снова его увижу…

Камерон взял Нину под руку и наклонился к самому ее уху.

— …разве что в готовом фильме.

— Пошли отсюда, — едва слышно шепнул Камерон.

Режиссер стал шарить на туалетном столике, почти сбивая рукой свечу.

— Скорее, пока…

— Нина, где мои капли? Я ничего не вижу.

— …у нас еще есть…

— Где же капли?

— …шанс!

Нина на секунду заколебалась, потом кивнула в знак согласия, высвободила руку и ткнула пальцем в сторону окна. Затем она взяла со столика флакон с каплями, отвернула колпачок, наполнила торчащую из него пипетку и стала закапывать капли в широко распахнутые немигающие глаза Готтшалка.

Камерон, как завороженный, глядел на этот торжественный ритуал. Когда действо закончилось и Нина промокнула остатки капель, оставившие на изможденном лице мокрые следы, он тихонько подкрался к окну, вспрыгнул на подоконник, вылез на карниз и бросил последний взгляд в комнату.

С моря веял приятный ветерок, доносился плеск волн, в светлеющем небе пролетала одинокая чайка.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Он все еще стоял в нерешительности на карнизе. Что же делать дальше? Пошли, пока у нас есть шанс, сказал он только что, и она согласилась. Это налагало на него ответственность, ведь хотя ему и удалось убедить девушку, что этот слепнущий паук затягивает их в свою липкую паутину, дальнейших планов у него не было. Все как-то неопределенно провисло, паутина никуда не исчезла, они все еще барахтаются в ней. Господи, что же делать? Спрыгнуть вниз и дать деру в Канаду? Или по пожарной лестнице вернуться в свой номер, а там внимательно проштудировать руководство голландцев и хоть чуток соснуть перед трюком? Вниз или наверх — как решить? И то, и другое рискованно. В первом случае он сбрасывает маску, раскрывает карты, и легавые устраивают настоящую облаву, во втором остается трюкачом и через несколько часов, по всей вероятности, погибнет. Да и девушку нельзя оставить здесь. Должен же быть какой-то выход, мучительно думал он, обязательно должен быть…

Камерон посмотрел на виднеющееся из-за здания отеля чертово колесо. Что же это оно крутится по ночам? Медленное движение кабинок вызвало легкое головокружение, он почувствовал, что у него слипаются веки и он вот-вот прямо тут заснет. Спать… Вот что сейчас необходимо — совсем немного поспать. Иначе он вообще ни на что не будет годен…

Осторожно карабкаясь по карнизу, он подобрался к пожарной лестнице, влез в Нинино окно, вышел в коридор и, крадучись, пошел вверх по лестнице на свой этаж. Там он уже было вздохнул с облегчением, как вдруг открылась дверь и он оказался лицом к лицу со сборщиком налога.

— Куда это ты направляешься? И зачем солнечные очки посреди ночи напялил? — поинтересовался Камерон.

Сборщик налога испуганно огляделся по сторонам и приложил палец к губам.

— Тсс! Тише ты! Пора мне отсюда сваливать. Сцену на дамбе они не сегодня-завтра закончат, а мне надо приступать к работе.

Камерон живо представил его в одинокой будке по ту сторону реки.

— Жаль, что ты не посмотришь короткометражку, ты ведь там в главной роли!

Лицо сборщика жалобно перекосилось.

— Слушай, как ты думаешь, они не раструбят об этом по всей округе, а? Мне сказали, что это так… для внутреннего пользования…

— Да ладно тебе, ты же не мальчик, понимаешь небось, что такие вещи в кинотеатрах не крутят.

Сборщик неуверенно улыбнулся, но улыбка вышла какой-то жалкой и подобострастной.

— Значит, ты считаешь, беспокоиться не о чем?

— Конечно, не о чем, успокойся, — ответил Камерон, глядя на свое отражение в очках сборщика налога.

Вдруг его охватило странное ощущение, как будто он все это время видел сам себя в бесконечной веренице зеркал. Его отражения то раздваивались, то снова сливались, он был то дезертиром, беглецом, то трюкачом, то зрителем, сторонним наблюдателем, то даже извращенцем, подсматривающим за эротическими сценами в замочную скважину. Двойная экспозиция… Черт побери, может, режиссер не такой уж и псих?

Сборщик дорожного налога напряженно смотрел на него.

— Успокойся, — повторил Камерон, — все будет шито-крыто. Не такие они идиоты. А я, считай, обо всем уже забыл.

— Ну, спасибо тебе, а то мне было как-то неуютно. Долг, знаешь, платежом красен. Меня о тебе уже спрашивали и заодно предупредили, что если ты снова появишься у моей будки…

— Это не исключено, — подтвердил Камерон и припомнил, как он принял этого типа за часового.

— Все ясно. Я о тебе ничего до сих пор не сказал.

— А если все же еще разок меня увидишь?

— Нет проблем, приятель, мне совсем не обязательно видеть тебя. Я собираю деньги с водителей, проезжающих мимо по магистрали. А ты можешь запросто пройти с другой стороны будки. Там сплошная стена без окон. Кинешь деньги в автомат, и он выдаст квитанцию.

С этими словами сборщик налога помахал ему и направился к выходу.

Часовой, подумал Камерон, открывая дверь в свою комнату. Как он мог так ошйбиться? Что он мог там сторожить, посреди дороги, да еще в будке, имеющей такой узкий обзор? Итак, прошмыгнуть мимо сборщика налога не составит труда, но сперва надо попасть на тот берег…

На первый взгляд, комната была такой, какой он ее покинул утром, вслед за чем начались его приключения на крыше и далее. Ну и трудный же выдался денек! Сколько препятствий он преодолел! И все для того, чтобы снова оказаться здесь, словно ничего не случилось. Камерон усмехнулся, он уже не знал, смеяться или плакать, и вообще на каком он свете.

Не раздеваясь, он во весь рост растянулся на кровати и тут заметил, что на ночном столике лежит какая-то книга в блестящем переплете. Он приподнялся на локте и взял ее. На обложке значилось:

Дэлтон Рот

ПОКОРЕНИЕ БЕЗДНЫ

и другие рассказы

Вот оно что, так Рот не сценарий приходил показывать, а подарить экземпляр книги, о которой никому больше не рассказал! Снова ошибка, снова неверный вывод, вяло подумал он.

На задней сторонке обложки красовалась фотография чисто выбритого и благообразного сценариста и его краткая биография, заканчивающаяся таким предложением: «В данное время автор работает в Голливуде, где пишет сценарии для остросюжетных фильмов».

Камерон раскрыл книгу и на титульном листе увидел четкую размашистую надпись: «Артуру Коулмэну, бесстрашному трюкачу, от друга. Дэлтон Рот». Посрамленный, тронутый до глубины души Камерон откинулся на подушки и принялся читать рассказ, давший название сборнику.

Это была история ставшего вдруг ненужным сценариста, принявшего решение свести счеты с жизнью, бросившись в бассейн уволившего его режиссера. Рассказ увлек Камерона, но дойдя до того места, где герой начинает тонуть, он все-таки задремал. Так они и погрузились вместе: сценарист — в голубую воду бассейна, а Камерон — в глубокий сон. Темнота нахлынула на них обоих, и, обнявшись, они дружно пошли ко дну.

Скорее вынырнуть, набрать в легкие воздух! Камерон дернулся и — проснулся. Еще не придя в себя, он уставился на включенную настольную лампу, потом перевел взгляд на Нину, сидящую на стуле рядом с кроватью.

— Который час?

— Пятый.

Пятый час… Камерон поднялся, подошел к раковине и подставил лицо под ледяную струю. Потом распахнул окно и глубоко вдохнул свежий воздух. Прожектора больше не освещали луна-парк, и чертово колесо замерло без движения. Скоро, совсем скоро настанет утро.

— Надо срочно придумать, как выбраться отсюда, — . сказал он, обернувшись к девушке.

— Тебе давно надо было исчезнуть, — ответила она.

— Без тебя? Ты. серьезно думаешь, что я способен бросить тебя тут?

— Нет. Я же пришла к тебе.

Камерон подошел к ней и легонько дотронулся до ее волос.

— Нина, я люблю тебя!

Запрокинув голову,' девушка взглянула ему в лицо.

— Утром, когда ты бросился спасать тонущего ребенка — пусть это была кукла, ты же не знал! — я тоже готова была тебя полюбить. Но ночью, на мосту…

— Я тогда был в отчаянии, — хрипловато произнес он, — не видел другого выхода!

Ее глаза наполнились следами.

— Трррнись, пока не рассвело, иначе будет поздно. Утром…

— Утром мне придется отработать этот трюк, а ты опять превратишься в Маргарет.

— Опять? О нет, это навсегда, — теперь она уже плакала всерьез.

— Нина, послушай меня. Я понимаю, почему ты отождествляешь себя с Маргарет. Тебя преследует чувство вины.

Она опустила голову.

— Ты была в него влюблена, а потом, после убийства, у тебя случился нервный срыв, так?

Нина порывисто закрыла лицо ладонями.

— Но в чем ты виновата? Почему винишь себя? Потому, что была в него влюблена?

Девушка отрицательно помотала головой.

— Тогда почему? Расскажи, тогда легче будет найти выход.

Она оторвала руки от лица и доверчиво посмотрела на него.

— Когда все произошло, он был на полпути ко мне, а телохранителя, как всегда в таких случаях, отпустил.

— Из-за тебя?

— Хотел оградить меня от сплетен.

— Это одно и то же.

— Конечно.

— И поэтому ты себя винишь?

Она пожала плечами.

— Просто я, как и Маргарет, боюсь жить…

Маргарет боится жить, беглец боится умереть, подумалось Камерону. Хорошая подобралась парочка! У него появилось ощущение, что с того времени, как они стояли на молу, они только и делают, что ходят по замкнутому кругу.

— Нина, время уходит!

— Оставь меня, иди один, пока у тебя еще есть шанс.

Он молча взял ее за плечи и поднял со стула. Канада… Перед глазами четко встал предстоящий путь; вот они выбираются из города, перебираются на другой берег, вот подбираются сзади к будке сборщика дорожного налога, автомат, щелкнув, выдает квитанцию — их пропуск на волю, на свободу, в светлое будущее… В следующую секунду он понял всю Иллюзорность своих надежд. Трюкач, строящий воздушные замки, хватающийся за соломинку.

«Твой шанс», сказала Нина, «наш шанс», говорит он, «последний шанс», настаивает Готтшалк. Что это значит? Последний шанс на спасение или на надежду, что это спасение возможно? Насколько же оба они погрузились в мир режиссера! Они — плод его воображения…

Камерон нежно поцеловал девушку, такую маленькую и беззащитную в его руках. Как же тяжело ей было все это время нести свою ношу, подумал он. Теперь он — ее защита. Тщетность всего, кроме высокой любви, вспомнились вдруг ее слова. Таким, оказывается, был его первоначальный замысел. Теперь режиссер передумал, ну и пусть. Пусть себе составляет новый сценарий… Стоп! Новый сценарий… вот именно, новый, и напишет его он сам! А что, почему бы нет? Ведь и Готтшалк считает, что все возможно… Да, это выход!

— Помнишь, я тебе говорил, что в наших силах устроить этой истории счастливый конец?

— Да, — прошептала Нина, — мы собирались бежать в Канаду.

— Так вот, еще не все потеряно.

— А полиция?

— А что полиция? Они встретят нас с ружьями наперевес…

Она удивленно вскинула на него ресницы.

— …заряженными холостыми патронами.

— Я не понимаю.

— Трюк, — Камерон засмеялся. — Понимаешь, мы сделаем его вместе. Дошло?

Она в замешательстве показала головой.

— Мы последуем примеру нашего дорогого режиссера, — терпеливо пояснил он, — внесем в сценарий свои ремарки и несколько изменим ход действия. В нашу пользу. Короче, проделаем первую часть трюка.

— Все равно не понимаю.

— Да это же элементарно! — вскричал Камерон. — Настолько просто, что до сих пор не приходило мне в голову. Никакого шлагбаума там не будет, а будет то, что мы и видели с тобой на дороге — заграждение из козел, там они и устроят засаду. Мы пролетим сквозь эти козлы, не останавливаясь, и — дальше по мосту на полной скорости.

— У нас получится? — задыхаясь, спросила Нина.

— Всенепременно!

— Но как же мы проедем вдвоем?

— Пойдем, сейчас покажу.

Устроив Нину поудобней в чреве багажника черного автомобиля, Камерон захлопнул его и уселся за руль. Первое возбуждение прошло, и его решимость несколько поубавилась. То ли предчувствие нахлынуло, то ли задуманное казалось чересчур простым. А может, отпугивало сходство машины с той, что так трагически унесла жизнь незнакомого каскадера, в этом крылся неясный намек, что все может кончиться столь же плачевно.

Его сознание, как в детском калейдоскопе, распалось вдруг на мелкие кусочки. Словно в аппаратной со множеством телемониторов, он увидел обрывки прошлого, настоящего и будущего. Мужская фигура неподвижно лежит на мосту, черный автомобиль медленно погружается в пучину вод, он судорожно хватается за ручку дверцы, но ее заклинило, и он безвозвратно опускается на дно. Ему нечем дышать. А вот он мчится по дороге, впереди возникает заграждение, рядом куча полицейских, он до пола жмет на акселератор и мертвой хваткой вцепляется в руль…

Рубашка прилипла к вспотевшему телу. Камерон глубоко вздохнул и потряс головой. За окном заметно посветлело. Вдруг повеяло сквозняком. Он замер, краем глаза заметив, что соседняя дверца открылась и кто-то уселся рядом. С мягким щелчком дверца захлопнулась.

Это был оператор. Если бы не Нина в багажнике, Камерон мигом вылетел бы из машины, только его и видели. Он с силой сжал ручку, за которую инстинктивно ухватился. Нет, нельзя бросить девушку на произвол судьбы, она и багажник не сможет открыть.

Усилием воли он заставил себя взглянуть на оператора. Посеревшее лицо, воспаленные, слезящиеся глаза. Вид ужасающий! Камерон заморгал и отвел взгляд.

— Не переживай! — да Фэ расплылся в торжествующей улыбке. — В гляделки, саго, меня еще никто не мог переиграть, Бруно в этой игре нет равных!

Интересно, слышит ли их Нина? И если слышит, не испугалась ли?

— Последняя игра сезона, — мрачно усмехнулся он и снова посмотрел на да Фэ.

— Это означает, что ты собираешься нас покинуть?

— Подумываю взять длительный отпуск.

Да Фэ сочувственно кивнул.

— Я тебя понимаю, саго, ты очень устал, перенапрягся, нервы на пределе. Тебе действительно надо хорошенько отдохнуть.

— Рад, что наши мнения совпадают. И куда, по-вашему, мне следует направить свои стопы?

— Ну, куда-нибудь в тихое местечко, где можно забыться от всего.

Ну да, куда-нибудь в Лету[11], подумал Камерон.

— Пригодится воды напиться, — задумчиво пробормотал он.

— Прости, саго, не расслышал.

— Так, ерунда, просто думаю вслух, все мысли о трюке, совсем замучили.

Оператор окинул его пристальным взглядом.

— Какое совпадение! Представь, я тоже о нем думаю. Это будут непростые съемки. Хотя бы потому, что невозможно будет сделать дубль..

Оно и понятно, мысленно усмехнулся Камерон, а вслух сказал:

— Все должно строиться на импровизации, верно?

— Именно так, саго.

— Исход один. Раз машина падает с моста…

Подозрительно сощурившись, оператор сказал:

— Ты так уверен в себе… А дело-то все-таки рискованное.

— Я прочитал руководство Янссена и Бэккера, — ответил Камерон. — Из их опыта следует, что важно быстро открыть, окна, дождаться правильного момента, когда вода будет уравновешена воздухом, и не терять от страха голову. Но вообще все познается на собственном опыте.

— Выходит, ты не волнуешься?

— О чем?

— О конечном исходе… то есть, я имею в виду твой исход на поверхность, конечно.

— Если бы я волновался или же. страшился утонуть вместе с машиной, я бы ни за что не пошел на этот трюк.

— Решил послать вызов смерти?

— Трудно сказать, — пожал плечами Камерон. Просто хочется самому себе кое-что доказать.

— Вот-вот, саго. Хочешь доказать, что смерть тебя не пугает.

— Нет, скорее, что смерть можно обвести вокруг пальца.

Да Фэ болезненно поморгал воспаленными веками.

— Это будет трудно, не забывай.

— Надеюсь, все отлажено и продумано заранее?

— Конечно, иначе тебя не стали бы подвергать такому риску. Конец хороший. Уж поверь, у нас все честно.

Да уж, у вас все честно, ребята, подумал Камерон, все, кроме вашего жульнического сценария.

— Под «концом» вы подразумеваете то, как я выберусь из машины?

— Нет, саго, конец фильма. Вот представь: из глубины поднимаются пузырьки воздуха, лопаются на поверхности воды и превращаются в шипучие пузырьки газа в стакане е кока-колой, который официантка подает посетителю. Крупным планом ее улыбающееся лицо — ойа уверена, что беглецу удалось спастись. Конец фильма.

Камерон и думать забыл не только об официантке, но и вообще о фильме. Он с головой погрузился а собственные мысли. Дублируя Джордана в опасных для жизни трюках, он, выходит, лишь создает шальными выходками «оживляж» картины, о которой так мало знает. Минуточку, как это — мало? Ведь фильм, в основном, строится на его собственной истории, а веселые пузырьки газа, вселяющие в официантку такую уверенность, материализуются из тех, что вскоре заполнят внутренность машины, вместе с которой он пойдет ко дну.

— Официантка, стало быть, улыбается. Неубедительная какая-то концовочка.

— А о пузырьках забыл? В них кроется подтекст.

— То есть — понимай как хочешь. Так, что ли?

— Вот именно, саго. Концовка так и задумана, чтобы заставить зрителя пораскинуть мозгами и включить на полную мощность свое воображение.

— Пусть сам думает, какие силы победят на дне реки, да?

— Правильно. Нельзя же все разжевывать и класть в рот, пусть зритель подумает.

— С пузырями ясно, — произнес Камерон. — Надеюсь, трюк состоит не только из них. Нельзя ли остановиться поподробней на том, что мне надо будет сделать?

— Почему же нельзя? Сейчас расскажу. Съемки начнем с этого конца дамбы с грузовика, он поедет параллельно с тобой прямо до заграждения. Камера, установленная на мосту, будет фиксировать твой прорыв, переполох среди полицейских, пальбу по твоей машине. Потом ты теряешь контроль над управлением, тебя заносит, ну, и печальный итог — машина, круша перила, падает вниз. Полет, погружение и пузырьки, которые мы только что столь подробно обсуждали, будут сниматься уже третьей камерой.

— А что, если я на самом деле не справлюсь с управлением? — спросил Камерон. — На такой скорости это вполне возможный вариант.

— На какой такой скорости?

— Уж не знаю, на что способна эта колымага, но если выжать до конца…

— Выжать до конца] — весело расхохотался да Фэ. — Ты, как всегда, все понимаешь буквально, саго. Невероятная скорость твоего автомобиля — это еще одна иллюзия, которая достигается путем замедленной съемки. Понимаешь? Такой прием. Ты едешь себе и едешь, не спеша, а на экране получится, что ты мчишься со скоростью звука, вот-вот взлетишь.

— Значит, ехать надо медленно?

Изучающий взгляд из-под припухших век.

— На тебя не угодишь. Ты что, недоволен?

— Да нет, — спохватился Камерон, — просто я предполагал…

— Предположения — вещь опасная, саго.

— О, да, — согласился Камерон.

— Более того, — продолжал оператор, — вся сцена будет сниматься по частям, а на экране получится единое целое. Для такого единства, как тебе известно, существуют монтажеры, за это им и денежки платят, и немалые притом.

— Конечно, — пробормотал Камерон, — я как-то не подумал.

— Человеку свойственно ошибаться, не правда ли?

— Увы, правда.

— Да, так вот, сначала мы немного порепетируем.

— Неплохая идея.

Костяшками пальцев да Фэ потер глаза.

— Что-то ты стал слишком покладистым, со всем соглашаешься, даже странно. Давай прекратим играть в кошки-мышки, я ведь отлично знаю, что на уме у тебя совсем другое. Ну-ка, выкладывай.

— Вам это только кажется.

— 3, нет, саго, ты что-то задумал. Из-за песка я сейчас плоховато вижу, но по твоему голосу мне ясно, что ты собираешься нас надуть.

— Ошибаетесь, — сказал Камерон, думая о репетиции. Лучшее время для прорыва и… отрыва. Как же успокоить этого типа? Ладно, рискнем…

— Если вы мне не верите, почему бы вам не прокатиться вместе со мной?

Лицо да Фэ расплылось в широкой улыбке.

— Великолепная мысль! — воскликнул он.

Сердце захолонуло от ужаса. Стараясь не выдать волнения, Камерон произнес:

— Вы можете сидеть где сидите, на месте пассажира.

— Нет, саго, на сей раз в роли твоего пассажира будет кинокамера для подводных съемок, чтобы в мельчайших подробностях запечатлеть погружение в реку.

Камерону удалось замаскировать улыбкой вздох облегчения. Взглянув на оператора, он почувствовал себя Одиссеем, который, ослепив одноглазого Циклопа, получил долгожданную свободу.

— Саго, — улыбаясь, сказал да Фэ, — назови-ка еще разок твое имя.

— Мое имя?

— Да, твое настоящее имя.

Терять больше нечего. Камерон посмотрел в его воспаленные глаза и твердо произнес:

— Камерон.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

День снова обещал выдаться жарким. Солнце, еще не поднявшееся над крышей отеля, жарило уже вовсю, и техники, укрепляющие на переднем сидении камеру для подводных съемок, буквально истекали потом. Камерон с беспокойством посмотрел на багажник. Слава Богу, на него падала, тень. Ничего, ждать осталось недолго, скоро поедем, подумал он, наблюдая за приготовлениями. Потом пересек парковочную площадку и поднялся на веранду. Только: он собрался войти в вестибюль, как услыхал ставшую привычной команду:

— Мотор!

Обогнув торец, он увидел, как Ли Джордан заскользил по лестничным перилам и, нелепо взмахнув руками, тяжел приземлился в двух шагах от примостившегося за камерой оператора.

— Стоп! Больше эмоций, саго! Ты: же летишь с высоты пятидесяти футов, так изобрази на лице хоть испуг, что ли. В конце концов, это же страшно! Зритель не должен знать, что ты всего-навсего съехал по перилам!

Судя по заднику на лестничной площадке, Камерон понял, что стал свидетелем съемок кадра, связующего два его трюка в луна-парке. На секунду его охватило раздражение, но, глянув на Джордана, потирающего поясницу, он улыбнулся. Давай, саго, хоть что-нибудь в этой картине сделай сам…

Вестибюль был пуст, только в углу что-то бурчал радиоприемник. Камерон прислушался. Шел прямой репортаж с космодрома.

— До старта ракеты осталось совсем немного, — вещал диктор, — старт предполагается через сорок пять минут. Скоро начнется обратный отечет времени. Слушайте нас.

Камерон автоматически взглянул на часы — скоро восемь! — и направился в столовую. Там он обнаружил сценариста, со всех сторон обложившегося бумажками.

— Как дела? — спросил он.

Не отрывая глаз от бумаг, Рот поднял голову и промычал:

— Ужасно. Полночи не спал.

Камерон присел радом и налил себе кофе.

— Уж эти мне поправки! — продолжал Рот недовольным тоном. — Вечно он что-то изменяет, до последней минуты не понять, чего он хочет.

Губы Камерона тронула улыбка.

— Неужто беглецу удается спастись?

— Беглецу? — переспросил' Рот, оторвавшись, наконец, от бумаг. Какому беглецу?

— Мне.

Рот откинулся на стуле и от души расхохотался.

— О, черт! Я так увлекся разбором чувств Маргарет после гибели ее мужа, что начисто забыл' о другой картине. Ты скоро освободишься. Я имею в виду, что сегодняшний трюк последний. Вот счастливчик-то!

— Слушай, Дэлтон, ты меня узнаешь?

— Ну, естественно!

— Ты уверен?

Сценарист пощипал длинный ус и окинул Камерона внимательным взглядом.

— Знаешь, — протянул он, — я хоть и совершенно не выспался и голова у меня уже пошла кругом, но все же мне сдается, что ты не кто иной, как мой друг — трюкач. Разрази меня гром, если это не так.

— Но ты же впервые видишь меня без грима.

— Подумаешь, пара мазков пудры, — фыркнул Рот. — А почему ты спрашиваешь?

Камерон хлопнул его по плечу и допил свой кофе.

— Да так, не обращай внимания, я тоже сегодня почти не сомкнул глаз. Устал, как собака.

— Пойди передохни немного, тебе предстоит серьезная работенка.

— К сожалению, уже не успею.

— Тогда попроси перенести съемки…

— Нет, — Камерон улыбнулся и поднялся из-за столика. — Все должно идти по графику.

Он вышел в вестибюль. Диктор в радиоприемнике как раз сообщил, что все нормально- и все системы корабля готовы к запуску. Двое рабочих протащили на второй этаж телевизор. Наверное, для любовной сцены с молодым ученым, решил Камерон, провожая их глазами и одновременно думая о режиссере. Тот сейчас, очевидно, готовится к трюку, которого не будет. Вот тебе все твои теории, Готтшалк! Еще немного, и они лопнут, как мыльный пузырь. Все иллюзорно в этом мире! Давай, расставляй по местам своих статистов, укрепляй муляжи перил на мосту. Ты, милый, стал жертвой собственной любви к театральным эффектам и драматизации реальной жизни. А вот мы с Ниной воспользуемся этим мостом для переправы на другой берег, то есть по его прямому назначению.

Посмотрев в окно за пультом режиссера, он увидел, что ребята-операторы почти закончили устанавливать еще одну камеру на кузов грузовика. Ага, скоро поедем. капли пота со лба, Камерон посмотрел в сторону луна-парка. Колесо замерло в неподвижности, рядом виднелись провисшие лопасти ветряка. Все кругом застыло. Камерон подумал о пристегнутых астронавтах, так же неподвижно ожидающих старта корабля.

Вслед за грузовиком он ко они простирались со всеми втекающими в них ручейками и протоками, соединяющими болота с рекой, со всеми дренажными сооружениями и огромными противомоскитными каналами.

Впереди появилась дамба, и он понял, что скоро появится и мост, вполне реальный мост, пусть даже украшенный искусственными перилами. Они уже едут по дамбе. Теперь надо собраться.

Грузовик сбавил скорость. Вот и развилка, где накануне они с Ниной дрожали от страха, когда их остановил патруль. При этом воспоминании у него сжалось сердце, даже мелькнула предательская мысль — не повернуть ли назад, пока не поздно. Увы, поздно.

Он затормозил возле грузовика. Ага, опять патруль! Опять мощенка перегорожена полицейскими машинами, он не сразу заметил их из-за грузовика. Из одной вылез полицейский, оглядел кузов, кивнул оператору и махнул рукой — мол, путь свободен, проезжай. Да Фэ перегнулся через борт и что-то сказал, указывая на его машину. Полицейский посмотрел в его, Камерона, сторону, кивнул еще раз и снова махнул рукой. Один из техников спрыгнул с грузовика, подошел к его машине, открыл заднюю дверь и, перегнувшись через сидение, включил камеру. Раздалось тихое жужжание, возвестившее о начале последней, заключительной стадии аттракциона.

Грузовик тронулся с места. Камерон включил первую скорость и поехал за ним, отметив попутно, что немного дрожат руки. Поравнявшись с полицейским, он непроизвольно нажал на тормоз. Мотор чихнул и заглох. Камерон замер. Потом схватился за ключ зажигания и стал судорожно его поворачивать. Безрезультатно. Краем глаза он видел, что патрульный внимательно наблюдает за ним. Подошел ближе, наклонился к его окну. В одной из полицейских машин хлопнула дверца, и из нее кто-то вышел. Ну же. давай, миленькая, молил он, давай! Заводись!

— Камера тут? — сквозь закрытое окно, жужжание камеры и бормотание радио услышал он невнятный вопрос полицейского.

— Да, — ответил он. — Вы же сами видите.

Но полицейский уже не слушал, только часто мигая белесыми ресницами, смотрел на его лицо и повторял:

— Камерон… Камерон…[12]

Тут чья-то сильная рука отпихнула его и в окне появилось лоснящееся коричневое лицо сержанта с налитыми кровью глазами.

— Отпрыгался, Камерон, — негромко произнес он, — вылезай.

Все жизненные силы сосредоточились в двух точках — на кончиках большого и указательного пальцев, вцепившихся в ключ зажигания. Мотор внезапно ожил.

— Ты слышал? Вылезай, я сказал, — повторил сержант.

— Так это… — начал полицейский.

Камерон подобрался, как спринтер на старте.

— …тот самый тип?

Он до пола вжал педаль акселератора, и машина с ревом рванула с места.

— Начинаем предстартовый отсчет, — вещало радио. Одну за другой Камерон включил первую и вторую скорости и вихрем пронесся мимо грузовика… девять… В зеркале увидел, как сзади сержант и полицейский бросились по машинам… Восемь… Он включил третью скорость… Семь… Погони не было, значит, они по рации дают сигнал Бруссару…

Шесть… А тот отдает приказ своим людям, и они… Пять… Они в панике перезаряжают оружие боевыми патронами… Четыре… Они прячутся за козлами… Три… Камерон влетел на мост, жизнь слилась с кино, так как теперь его снимают второй камерой оттуда, с моста… Два… Полицейские открыли стрельбу… Один… Разлетелось заднее стекло. Господи! Машину занесло!.. Старт! Лениво описав в воздухе плавную дугу, машина рухнула вниз.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Жуткий всплеск падающей в воду машины заглушил его нечеловеческий вопль. На мгновение он ослеп, оглох и онемел. Заморгал, обрел голос и тут же стал выкрикивать Нинино имя. Расстегнув ремень безопасности, перелез через переднее сидение, потом через заднее и стал рвать на себя перегородку, отделяющую багажник от салона. Машина медленно погружалась носом вперед. Наконец, перегородка поддалась. Нины в багажнике не было.

Вспомнив инструкцию, он быстро приоткрыл передние окна с обеих сторон. В салон хлынула вода, и уже через пару секунд он был в ней до пояса. Господи, где же она? Видимо, в последнюю минуту струсила и выбралась из своего укрытия, или ее обнаружил этот вездесущий да Фэ. Может, она вот сейчас, в эту жуткую для него минуту, спокойно лежит на кровати в объятиях любовника-ученого и смотрит телевизор? Пусть так, лишь бы она была в безопасности…

Вода поднималась все выше. Он влез на переднее сидение и по инерции взялся за руль, полностью закрытый водой. Течение медленно разворачивало машину боком. Сквозь лобовое стекло Камерон увидел, что на мосту столпились зрители, едва не сметая установленную на пьедестал камеру, за которой стоял Бруно да Фэ, победно размахивающий левой рукой. Рядом с ним стоял чернокожий сержант, чуть поодаль, уперев руки в боки — начальник полиции, рядом с ним — молоденький патрульный, чью жизнь Нина спасла одним своим взглядом.

Хорошенькое дело! Он тонет, а они с интересом наблюдают за этим захватывающим зрелищем, боясь упустить момент агонии. Фильм снимают, видите ли. Его охватило отчаяние. Он с силой навалился на Дверцу, но та не поддавалась. Все верно, и в инструкции сказано, что открыться она может только тогда, когда машина опустится на дно. А еще сказано, не паниковать.

Поразительно, но радио еще работало. Он прислушался:

— Пятьдесят шесть секунд — полет нормальный! Неужели не прошло и минуты с момента его страшного падения? Вот и приемник замолк, теперь он слышал лишь шипение вытесняемого водой воздуха и жужжание кинокамеры. Камерон повернул голову и с ненавистью посмотрел на нее. Разбить ее, что ли, к чертям собачьим? Да нет, какой теперь смысл ослеплять Циклопа?

Мост, облепленный зеваками, исчез из виду. Вода поднималась все выше, и Камерон задрал голову, дыша воздухом, оставшимся под потолком. На поверхности лопаются пузыри, о которых с таким восторгом вещал оператор, вдруг подумалось ему.

Как там говорил этот тип — зрение, слух и воображение? Должно быть еще что-то… Обоняние, вот что! Чем же еще объяснить резкий запах обивки, который он уловил еще тогда, в той машине, а теперь явственно ощущает в этой, хоть воздуха осталось совсем немного?

Так или иначе, но все случилось так, как задумал режиссер, словно он, Камерон, действительно лишь марионетка в его руках. Вот ведь дурак! Вот идиот! Размечтался, что с легкостью проведет этого хитрого лиса! А что там, с астронавтами, мелькнула мысль. Перед тем, как радио вышло из строя, диктор произнес что-то невнятное, но голос был каким-то неспокойным. Или ему показалось? Господи, взмолился он, сделай так, чтобы и у них, и у Нины все было в порядке! Но тут сознание его помутилось, в ушах раздался колокольный звон, и он вместе со своей машиной мягко опустился на дно.

В себя он пришел достаточно быстро и сделал несколько быстрых глубоких вдохов. Окончательно очухавшись, лениво подумал, что народ уже, наверное, разошелся со своих наблюдательных постов на мосту. Сейчас он все-таки выбьет дверь, и ищи его свищи! Нормально, все будет нормально, парень, только спокойно, только не теряй сознание. Еще совсем немного, и ты будешь на свободе… В полуобморочном состоянии он ногами вышиб дверцу, выскользнул из-за руля и быстро поплыл вверх, к свету.

На поверхность его в буквальном смысле вытолкнуло. Чудовищная боль пронзила барабанные перепонки, легкие едва не разрывались от недостатка воздуха, сердце выпрыгивало из грудной клетки и колотилось где-то у горла. Несколько минут он в полном изнеможении покачивался на волнах, набираясь сил, подобно снулой рыбе, относимой течением. Стараясь унять лихорадочное биение сердца, он глубоко дышал, перемежая вдохи и выдохи с отплевыванием смеси солоноватой воды, которой все-таки успел наглотаться, и крови, потоком льющейся из носа.

Потом он оглянулся на мост и поразился, как далеко его отнесло. Течение было таким сильным, что мост почти скрылся из виду. Он осмотрел берег с обеих сторон. Никого. Когда течение вынесло его за очередной поворот, Камерон перевернулся со спины на живот, энергично подплыл к берегу и, цепляясь за скользкие водоросли, стал выбираться из воды, но сорвался и снова с головой плюхнулся в реку. Когда же вынырнул, понял — все, с ним кончено: его затягивало течением в отверстие дренажного канала.

Он затрепыхался и отполз подальше. И тут до него дошло, что его с такой силой выбросило со дна на поверхность, что он, видимо, повредил слух. До него не доносилось ни единого звука — ни плеска волн, ни шуршания камыша, ни пения птиц. Ничего, одна мертвая тишина. С превеликим трудом он выбрался из протоки, по которой неминуемо попал бы в канал, и, то полувплавь, то по колено в грязи, то ползком зашлепал к болотам. Там он оторвется ото всех и будет вне пределов досягаемости. Носом снова пошла кровь.

Под ногами что-то копошилось. Приглядевшись, он чуть не умер от страха и отвращения — к нему со всех сторон ринулись пираньи, привлеченные запахом крови. Сверху жарило безжалостное солнце. Грязь, облепившая тело, стала подсыхать. Камерон пополз дальше, стараясь не смотреть вниз, Впереди простирались болота, казавшиеся бесконечно прекрасными в обрамлении зеленых камышей и высоких кедров и дубов. Он снова огляделся и понял, что ползет не в ту сторону. Если он и выберется, то попадет прямо в руки полиции.

В полном отчаянии он плюхнулся в осоку и глухо зарыдал. Над головой беззвучно вились полчища комаров. Не в силах больше терпеть зной, Камерон заворочался в грязи, как это делают бегемоты. Это немного помогло, и он поднялся на четвереньки. Где-то река сделала непредвиденный поворот, поэтому он и ошибся. Он погрозил реке кулаком и им же размазал по лицу слезы.

Так, надо взять себя в руки. Выжду часок-другой, отдохну и начну сначала. Прилив кончится, течение поутихнет. А пока направлюсь назад, к реке. Внезапно он наткнулся на цаплю, неподвижно вытянувшуюся на одной ноге, словно застывший часовой посреди болота. Заприметив Камерона, цапля шумно снялась с места, а он, в свою очередь, шарахнулся от нее. Через несколько минут он понял, что потерял ориентацию и не знает, куда ползти дальше. Реки не было видно, кедров и дубов тоже. Куда все это делось?

Беспорядочно размахивая руками, разбрызгивая вокруг себя грязь, он ошалело поворачивался из стороны в сторону, все больше убеждаясь, что окончательно потерялся. Куда идти? Куда? А, вот его собственный след, примятый в осоке, надо идти по нему. Но ведь и преследователи, если они еще не отказались от мысли разыскать его, могут заметить этот след. Скорее, скорее к реке, в ней его спасение. Переплыть ее и спрятаться в лесу, только и всего.

Вот и протока, теперь по ней. Вода поднялась до колен, потом до пояса, и вот уже он поплыл против несильного течения и вскоре достиг того места, где ошибочно свернул к болотам. Еще немного, и перед ним появилась река. Друг она ему или враг? Она сделала его глухим, она обманула его. Или он сам обманулся? Но переплыв ее, он окажется на том берегу. На том берегу…

По воде скользнула большая тень, и, задрав голову, он увидел вертолет, совсем, как тогда, кружащий над рекой.

Камерон сделал глубокий вздох, зажал рукой нос и погрузился в воду с головой. Осторожно вынырнув, чтобы сделать глоток, воздуха, он увидел, что вертолет уже далеко, но, сделав круг над далеким теперь болотом, стал снова возвращаться. Камерон опять нырнул. Нет, долго он так не продержится. Он вылез из воды и, пока вертолет делал третий заход, пополз в камыши, чтобы сделать полую трубочку для дыхания. Вертолет, с которого он ни на секунду не спускал глаз, так как мог, ориентироваться только зрительно, снова стал приближаться, и он опустился на живот и пополз, как уж.

Ну, еще немного. Десять футов… восемь… пять… Он совсем уже дотянулся рукой до камышей, но его накрыла тень от вертолета. Он замер. Все, силы были на исходе. Полуслепой, оглохший, с измазанным кровью лицом и саднящими кровоточащими коленями — не слишком ли много для одного человека?

Из последних сил он раздвинул заросли камыша и с замиранием сердца увидел идущих к нему цепью людей. Они были далеко, но он узнал начальника полиции, чернокожего сержанта и оператора. Кто-то нес кинокамеру. Господи, так они и это собираются снимать? Камерон озверел. Хотел было броситься назад, но сообразил, что только того от него и ждут, да и сил осталось ровно столько, чтобы напасть на первого приблизившегося к нему и вцепиться ему в глотку. Господи, молил он, пусть это будет да Фэ! И тут почувствовал, что его затягивает трясина.

Вертолет перестал бесцельно кружить над болотом и пошел над протокой. Камерон смотрел, как он приближается к нему — он летел по его следу. Вот он уже совсем близко, вот завис прямо над головой. Осока и камыши полегли от поднятого винтом ветра. Камерон, задрав голову, глядел на него, как на спустившегося с небес ангела. Из открытой кабины ему улыбался Готтшалк. Боже праведный, вот оно, спасение!

Камерон в невероятном прыжке ухватился за сверкающий полоз, вертолет рванул вверх и выдернул его из трясины, как пробку из бутылки, и взмыл к слепящему солнцу — прочь от болота и от всех невзгод.

Примечания

1

Известная американская косметическая фирма. — Примеч. перев.

(обратно)

2

Дорогой (итал.) — Прим. перев.

(обратно)

3

Название негритянского танца. — Прим. перев.

(обратно)

4

Удачи вам. (фр.) — Прим. перев.

(обратно)

5

И всего хорошего. (фр.) — Прим. перев.

(обратно)

6

В английской миле 1609 метров. — Прим. перев.

(обратно)

7

Морской узел равен 1,87 километров в час. — Прим. перев.

(обратно)

8

Орфей — в древнегреческой мифологии — певец, пение которого завораживало птиц и диких зверей, деревья и скалы. Когда его возлюбленная супруга Эвридика умерла, Орфей спустился в царство мертвых и вырвал ее из рук бога смерти. Тот, однако, поставил условие, что пока они не выйдут на поверхность, Эвридика должна молчать и не смотреть на мужа. Она не выполнила обета и навсегда осталась в царстве тьмы. — Прим. перев.

(обратно)

9

Боязнь замкнутого пространства. — Прим. перев.

(обратно)

10

Эвфемизм — более мягкое слово или выражение вместо грубого, нелицеприятного — Прим. перев.

(обратно)

11

Лета — в древнегреческой мифологии — река забвения в подземном мире, вода которой заставляла души умерших забыть их прошлую, земную жизнь. — Прим. перев.

(обратно)

12

Случайное совпадение звучаний вопроса и фамилии героя. Вопрос по-английски звучит как «Камера он?» — Прим. перев.

(обратно)

Оглавление

Дж. М. Диллард БЕГЛЕЦ

  ГЛАВА ПЕРВАЯ

  ГЛАВА ВТОРАЯ

  ГЛАВА ТРЕТЬЯ

  ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

  ГЛАВА ПЯТАЯ

  ГЛАВА ШЕСТАЯ

  ГЛАВА СЕДЬМАЯ

  ГЛАВА ВОСЬМАЯ

  ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

  ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

  ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Пол Бродер ТРЮКАЧ

  ГЛАВА ПЕРВАЯ

  ГЛАВА ВТОРАЯ

  ГЛАВА ТРЕТЬЯ

  ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

  ГЛАВА ПЯТАЯ

  ГЛАВА ШЕСТАЯ

  ГЛАВА СЕДЬМАЯ

  ГЛАВА ВОСЬМАЯ

  ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

  ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

  ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg