«Черные комиссары»

Черные комиссары (fb2) - Черные комиссары 1713K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Богдан Иванович Сушинский

Богдан Сушинский Чёрные комиссары

© Сушинский Б. И., 2015

© ООО «Издательство «Вече», 2015

Часть первая. На дальних берегах

«Морские пехотинцы отличались стойкостью и упорством в бою. Они смело шли на рукопашную схватку с врагом, ходили в разведку в тыл противника, наводя ужас на фашистов. “Черная туча”, “черные комиссары” – так называл враг моряков-пехотинцев».

Вице-адмирал И. Азаров, бывший член Военного совета Одесского оборонительного района

1

Стоя на капитанском мостике «Дакии», бригадефюрер[1] CC фон Гравс невозмутимо наблюдал, как все новые и новые подразделения румынских войск подтягивались к Дунаю и, спускаясь по прибрежному склону к понтонному мосту, переходили на левый берег его Сулинского гирла, чтобы тут же раствориться в зеленовато-сером плавневом безбрежье.

Впрочем, невозмутимость эта была сугубо внешней, поскольку цепкий взгляд его безошибочно определял: нет, это не те полки, на которых, по словам премьера Антонеску, фюрер Германии действительно мог положиться как на продолжателей славы римских легионов. И от того факта, что кундукэтор провозгласил Румынию национал-легионерским государством[2], ситуация не менялась. Да и сам фюрер-кундукэтор Антонеску весьма смутно представлял себе, что же в действительности должно скрываться за этим понятием – «легионерское государство».

Впрочем, все это – общие размышления. Что же касается действительности, то вот они, эти хваленые «железные легионы Великой Румынии»: бесконечная вереница крестьянских телег, угрюмые лица; тощие, в большинстве своем лишенные какой-либо выправки, крестьянские фигуры; тусклые, не ведавшие солдатского азарта глаза…

В том-то и дело, что не ведавшие ни авантюрного блеска, ни солдатского азарта… Это как раз больше всего и поражало бригадефюрера.

Познававшему окопное дыхание смерти уже во второй по счету мировой войне, старому вояке барону фон Гравсу нетрудно было определить, что на всем этом скопище оторванного от сохи, небрежно обмундированного и столь же небрежно обученного люда уже сейчас, за много дней до войны, лежит печать какой-то вселенской обреченности.

Так, может быть, прав был свергнутый румынский монарх Кароль II, пытавшийся не только германским военным, но и вождям «Железной гвардии»[3] доказывать, что в подвластном ему королевстве нет армии, с которой можно было хотя бы помечтать о войне с Россией, не говоря уже о том, чтобы рассчитывать на какие-либо территориальные завоевания? Во всяком случае, ему, начальнику румынского отдела Главного управления имперской безопасности рейха, «фюреру Валахии»[4], как называли фон Гравса во властных кабинетах разведки и контрразведки, хотелось верить, что монарх был прав. При всем презрительном отношении бригадефюрера к этому жалкому правителю жалкого, нищего народа.

Не далее как вчера «куратор сигуранцы» штандартенфюрер Кренц положил ему на стол аналитический обзор столичной румынской прессы и политических взглядов ведущих деятелей этой страны, подготовленный действовавшими в «подконтрольной организации» агентами СД. И бригадефюрер был поражен тем, как некоторые идеологи местного национал-шовинизма уже пытались обосновать установление пределов Великой Румынии не только по далекому от румынских границ Южному Бугу – об умилительных видениях «границы по Днестру» теперь уже попросту не вспоминали! – но и… по Днепру!

Мало того, идеологи Легиона Архистратига Михаила уже требовали нацеливать армию и народ на выход Румынии к Уралу, «ибо только там должны быть установлены исторически оправданные границы Великой Румынии!».

– Вы что положили мне на стол, фон Кренц? – побагровел тогда бригадефюрер, буквально пронзая страницы доклада пожелтевшим от сигарет указательным пальцем. – Какая, к черту, «Великая Румынская империя от Балкан до уральских ворот Азии»?! Вы что, всерьез полагаете, что я решусь отправить этот бред в Берлин, в штаб-квартиру РСХА[5]?!

– Но в Бухаресте это бредом не считают – вот что настораживает, – сдержанно парировал полковник СС. Бледнолицый, с белесыми, словно бы выцветшими, глазами, он производил впечатление человека нервного и болезненного, хотя ни того, ни другого за ним пока что не замечалось. – Поэтому-то и нам с вами нелишне знать, что же в действительности происходит в имперских умах наших союзников. Кстати, даже самые неисправимые романтики, размечтавшиеся по поводу создания «бессмертных румынских легионов», уже понимают, что без помощи вермахта им не оттеснить русских даже от Прута, не говоря уже о форсировании Дуная.

К своему счастью, фон Кренц не догадывался, как некстати он умолк. Считая свое объяснение исчерпывающим, он прервал монолог именно в ту минуту, когда бригадефюрер ожидал от него услышать именно то, главное…

Откинувшись на спинку кресла, он саркастически всматривался в глаза своего подчиненного как учитель, который все еще надеется, что его ученик сумеет вспомнить то, чего никогда не знал.

– Вам не кажется, что вы чего-то не договариваете, штандартенфюрер?

– Простите, господин генерал?..

– Вы очень убедительно поведали о том, как румынские союзники на своих повозках-каруцах намерены добираться в обозе германских войск сначала до Южного Буга, затем до Днепра, Волги, Урала… Но при этом забыли прояснить одну маленькую деталь: как, создавая свою великую империю «от Балкан до азиатских ворот», они намерены избавиться от нас, «выполнивших свою прорумынскую миссию германцев, которые теперь уже не представляют для Румынии никакого интереса»? Тех германцев, которые в пределах столь могучей империи окажутся лишними. Румынские национал-шовинисты всерьез рассчитывают на то, что мы жертвенно устелем просторы России телами своих доблестных солдат ради господства на них королевской Румынии?

– В самом деле, – лениво повел фон Кренц своим небрежно выбритым подбородком. – О нас, германцах, румыны как-то подозрительно быстро забыли. Хотя всем ясно, что поторопились.

– Нет, вас, лично вас, штандартенфюрер, действительно умиляет такое понимание румынами наших союзнических обязательств?! – наседал на подчиненного генерал от СД. – Вы считаете его допустимым?

– Оно возмущает меня, – с кротостью провинившегося школьника заверил его фон Кренц. – Предельно возмущает.

– Именно поэтому некоторым зарвавшимся созидателям этой империи следует жестко напомнить: не в Бухаресте, а в Берлине будут решать, каких берегов позволено будет достичь каруцам этих «мамалыжных легионов, – презрительно поморщился бригадефюрер, – а каких нет.

– Славянам эта фраза понравилась бы, господин бригадефюрер, – осклабился фон Кренц. – Особенно это ваше определение: «мамалыжные легионы», поскольку именно так, «мамалыжниками», обычно называют своих соседей-румын славяне.

– Но даже когда сами румыны устелют трупами своих вояк все пространство от Дуная до Волги и Кавказа, – пренебрег его комментарием фюрер Валахии, – мы еще будем долго думать, стоит ли отдавать под их юрисдикцию хотя бы пядь этой земли. Хотя бы пядь! Вы поняли меня, фон Кренц?!

– Я понял, – как всегда, упрямство штандартенфюрера победило его чиновничью кротость и служебное благоразумие. – Вопрос в другом: поймут ли румыны, которые считают, что без их нефти рейх небоеспособен и вообще обречен?

– Мы заставим их понять. Как в свое время заставили «понять» чехов, поляков, датчан, и даже совершенно обнаглевших французов.

Штандартенфюрер недоверчиво посмотрел на шефа «СД-Валахии» и подтвердил:

– Несомненно, заставим, господин бригадефюрер. В самом деле, прекрасное определение: «мамалыжные легионы»! – по-плебейски хохотнул он.

2

Казарму полка береговой обороны ее обитатели не зря называли «матросским фортом». Возвышаясь на скальном берегу Финского залива, между двумя поросшими мхом утесами, эта трехэтажная громадина уныло смотрела на бухту своими мрачными каменными окнами-бойницами, готовая в считанные минуты ощетиниться сотнями ружейных стволов.

Вот и сегодня, поднимаясь по тропе, ведущей к калитке обведенного полутораметровой крепостной стеной «форта», Дмитрий Гродов не мог избавиться от навязчивого видения того, что за стенами казармы – или, как она официально именовалась здесь, «флотского экипажа» – его действительно поджидали сотни бойцов вражеского гарнизона. И ему со своими солдатами нужно было преодолеть огневой заслон, ворваться в здание и в жестокой рукопашной схватке… Вот именно: преодолеть и ворваться!..

– Но как же непросто это будет сделать! – возбужденно прикидывал капитан береговой службы[6], постепенно входя в образ командира штурмовой роты. – Сколько бойцов понадобилось бы положить здесь, чтобы действительно ворваться и завязать рукопашную…».

Плененный этой иллюзией, Гродов инстинктивно оглянулся на густую вереницу сокурсников, которые после почти ритуального утреннего «омовения» тоже неспешно поднимались по тропе вслед за ним. Смех, шутки-подковырки, в которых они теперь изощрялись, наслаждаясь воскресным отдыхом, – всего этого, в представлении капитана, попросту не было. Гродова так и подмывало командно согнать этих, как обычно называл их старшина курсов, «штатных разгильдяев», с тропы, разметать по излучине склона, а затем бросить в настоящую атаку…

Странно, что военрук курсов так ни разу и не провел здесь, на прибрежных склонах, штурмового учебного боя, штыковой атаки… Понятно, что новичков во флотском экипаже не водилось; все офицеры, созванные на Ленинградские специальные курсы командного состава[7] со всех флотов, а также из военных и пограничных округов, уже имели за плечами учебу в военных училищах и по несколько лет службы. Как ясно и то, что готовили их не к окопным рукопашным боям, а к основательной службе в секретных укрепрайонах и прочих «невидимых» для врага объектах. И все же, все же… Солдат всегда должен чувствовать себя солдатом, а не… «штатным разгильдяем».

– Товарищ старший лейтенант, – появился в створе калитки штабной посыльный. – Вас срочно вызывают в штаб спецкурсов!

– Уже капитан. Особенно для тебя. Еще раз перепутаешь звание, Фитилин, разжалую до рядового.

– Так ведь я и так рядовой, краснофлотец то есть, товарищ капитан.

– Все равно разжалую, – напористо пообещал Гродов.

Он знал этого худощавого веснушчатого парнишку, который службу писарем штаба спецкурсов соединял с обязанностями вестового, мечтательно бредя при этом любой возможностью перейти на судно. Хоть на какое-нибудь, вплоть до ржавеющего у подножия этого склона причального дебаркадера.

Еще две недели назад этот краснофлотец, давно присматривавшийся к Гродову и явно симпатизировавший ему, решился подойти, чтобы, по-уставному попросив разрешения, поинтересоваться:

– Вы ведь и после курсов останетесь морским офицером, так ведь?

– Во всяком случае, в душе, – заверил его старший лейтенант. – Даже если кому-то придет в голову перевести меня в интенданты.

– Вас? В интенданты?! – ужаснулся Фитилин. – Да никогда! Кто ж осмелится?! Чтобы вас – и вдруг… – Очевидно, всякого офицера этот салага считал всесильным и неприкосновенным. Особенно морского. – Я вот о чем: если вдруг попадете на корабль, похлопочите за меня, товарищ капитан. Я ведь из-под Архангельска родом; из-под самого что ни на есть корабельного города. Но получается, что моряком числюсь, а на самом деле…

– Вот видишь, ты уже числишься моряком. А многим и этого не дано. Мне, например. Сто раз просился артиллерийским офицером на любой, пусть даже самый допотопный, крейсеришко. Так ведь нет же!.. У берегового бомбардира, говорят, только душа должна оставаться морской, а все прочие мужские атрибуты обязаны зарываться в берег.

…Приказ о присвоении внеочередного звания Гродову огласили только позавчера под вечер, после очередного экзамена, учитывая успехи в учебе и прочие былые заслуги. Так что он еще и знаки различия на кителе поменять не успел. И потом, на курсах, по традиции, упоминать звание почему-то было не принято. Впрочем, капитан считал, что в этом есть некая высшая армейская справедливость – чтобы все оставались просто «курсантами».

Несмотря на то, что теперь уже следовало спешить, капитан оглянулся на бухту, в глубине которой, у дебаркадера, стояли два морских тральщика. Еще один, укутанный холодным весенним туманом Балтики, кораблик томился у островка, преграждавшего выход в открытое море. Именно этот эсминец чаще всего становился морской мишенью во время учебных «стрельб», которые курсанты проводили на картах прибрежных вод, упражняясь в определении координат цели и прочих артиллерийских данных.

– Товарищ капитан первого ранга, курсант Гродов по вашему приказанию прибыл.

Начальник курсов усталым взглядом окинул рослую, плечистую фигуру представшего перед ним офицера. Ему нравился этот сильный волевой парень с правильными, почти римскими чертами лица, на котором контрастно выделялись прямой, с едва уловимым утолщением на кончике, нос, мощные скулы и широкий точеный подбородок. Причем все это покоилось на широкой, что называется «бычьей», шее циркового борца.

«Береговой полковник», как он сам себя называл, прекрасно помнил приказ, которым командиров и медиков обязывали подбирать для службы в тяжелой артиллерии только физически сильных, выносливых людей, однако в случае с капитаном Гродовым они явно перестарались.

«…И вообще, откуда у него, детдомовца, эта аристократически-буйволиная внешность? – задался флотский полковник тем же вопросом, которым задавался шесть месяцев тому, когда увидел Гродова впервые. – Даже если вспомнить, что перед тобой сын подорвавшегося на мине во время траления краснофлотского старшего лейтенанта. Тоже вроде бы не из «бывших», не из военспецов…».

Невысокого роста, костлявый, жилистый, мучающийся язвой желудка, этот отставной подводник с неприметным, вечно шелушащимся лицом – сумел сохранить в себе независтливое почитание крепких, внешне привлекательных людей. Горлов ценил в них «породу» так же, как и в лошадях, в которых с крестьянского детства знал толк и которых попросту обожал.

– Признаюсь, что хотел оставить вас, капитан, – нарушил береговой полковник им же учрежденную традицию «не упоминать о чинах», – здесь, на курсах, которые вскоре с благословения флотского командования могут превратиться в Особое командно-артиллерийское училище береговой обороны. В худшем случае в специальную школу. Да-да, разговоры об этом уже ведутся. – Он потеребил кончики листиков «личного дела» и вновь с тоской в глазах взглянул на Гродова. – Со временем вы вполне могли бы стать заместителем начальника, а затем и полностью заменить меня.

– Странно, о таких видах я даже не догадывался, – честно признался капитан.

– Под это назначение мне, собственно, удалось добиться для вас внеочередного звания, хотя повышение в звании курсанта – случай редчайший. Разве что он прибыл сюда после подачи представления.

– Всегда буду помнить об этом вашем участии, товарищ капитан первого ранга. Но если уж все выглядит таким образом, то что произошло: мою кандидатуру не утвердили?

– До утверждения дело пока еще не дошло. Для начала важно знать: вы бы согласились остаться? Не по приказу, а по своей воле.

– Думаю, что моего мнения спрашивать не стали бы, а попросту приказали бы остаться. – Конечно же, приказали бы, это уж как водится. Но есть должности, назначая на которые, все же хочется быть уверенным, что люди воспринимают это свое назначение с открытой душой. Хотя и понимаю, что рассуждать таким образом – не по-армейски. Когда-то, в таком же приказном порядке, меня определили в подводники. Во время первого же боевого погружения, к которому ни я, ни двое моих одногодок подготовлены не были, поскольку произошло оно по внештатной «тревоге», мне казалось, что я схожу с ума. Во всяком случае, был уверен, что до конца похода при здравом уме и без истерик не дотяну. Если же все обойдется, то дезертирую. Да-да, такая безумная мыслишка тоже появлялась.

– И чем же завершилось это погружение во флотскую жизнь?

– Тем, что по возвращении на базу я неожиданно был отмечен благодарностью командира субмарины и суточным увольнением на берег. Признаюсь, что отмечали меня не за храбрость, а всего лишь за своевременную помощь мотористу, поскольку в дизелях я немного разбирался, как-никак до призыва учился на курсах механиков. А еще это первое погружение завершилось тем, что меня заела гордыня: «Я что, трусливее других? Он, видите ли, глубины и замкнутого пространства испугался!». Однако с той поры стараюсь щадить нервы и самолюбие людей; а главное, пытаюсь знать их мнение и возможности. Но это так, к слову… А что готовы сказать мне лично вы?

– Предпочитаю служить на флоте. Даже не в береговой артиллерии, а непосредственно на кораблях.

– И он – туда же! – иронично покачал головой береговой полковник. – С утра до ночи только и слышу: «На флот, на корабли…». К вашему сведению, капитан, береговая артиллерия – тот же флот. Потому что корабли строят вовсе не для того, чтобы ублажать наши морские страсти, а чтобы защищать морские берега страны. Кстати, курсы наши как раз и обучают командиров тому, как эту оборону следует надежно, грамотно выстраивать. Хоть это-то вам, новоиспеченный «капитан», понятно?

– Так точно. Если последует приказ, добросовестно буду служить хоть в береговой артиллерии, хоть на курсах. Однако же речь, напомню, шла о тяготении души.

Но даже этим своим заверением «новоиспеченный капитан» береговому полковнику Горлову не угодил.

– «Приказ, приказ…», – проворчал тот. – Все ждут приказов, как манны небесной, не задумываясь над тем, что сами собой эти приказы не появляются. Сначала появляется надобность в них, затем – человек, который порождает сам документ. Причем никогда не угадаешь, с каким именно умыслом… порождает. Ну а служить… Служить везде нужно только добросовестно – это сомнению не подлежит.

3

От потока воспоминаний бригадефюрера отвлекло появление на речном полуострове, в бухточке которого под кронами древних ив притаилась «Дакия», двух румынских офицеров.

– Позвольте представиться: – на хорошем немецком произнес один из них, – капитан Штефан Олтяну, командир отдельной батареи тяжелой артиллерии. Со мной – лейтенант Чокару, – кивнул он, не оглядываясь при этом назад, – командир первого огневого взвода.

– Помню вас, капитан, помню. Месяц назад мне рекомендовали вас как самого железного из «Железной гвардии» Хориа Симы. И на этом основании требовали арестовать как активного участника январского гвардейского мятежа[8].

– Так оно и было, господин генерал СС, – подступил капитан почти к самому борту судна.

Мешковато коренастый, с лишенным какого-либо благородства крестьянским лицом и слегка вьющимися рыжеватыми волосами, Олтяну, конечно же, мало напоминал того воинственного римского легионера, образ которого сумел создать в своем воображении. Но все же в твердом взгляде и в грубо скроенной фигуре этого человека проявлялось нечто такое, что заставляло проникаться к нему каким-то особым внутренним доверием.

– Следует полагать, что теперь убеждения ваши изменились?

– Наоборот, окрепли. Причем уверен, что вы предвидели это, но тем не менее предложили сотрудничать с вашей службой. Почему, с какой стати, вы остановились именно на мне, этого я не знаю, но… Согласия своего я так и не дал, но все равно вниманием вашим приятно польщен.

– Сейчас мы предлагаем свое сотрудничество многим румынам, – попытался генерал сбить с него спесь, – помня при этом, что мы – союзники и перед нами общий враг.

– Возможно, многим, – слегка стушевался капитан, – однако в эти минуты я говорю о вашем отношении ко мне, и моем – к вам. Ибо для меня важно теперь только это.

– Это слегка проясняет ваши позиции.

– Надеюсь, что проясняет. – Олтяну знал, что в рейхе офицеров СД, а тем более гестапо, все явно опасаются. Но он-то находился в Румынии, где и своей политической полиции хватало.

Бригадефюрер неспешно закурил французскую сигару из своих «колониальных запасов» и, только после того как сделал несколько затяжек, слегка наклонился над открытой частью мостика:

– И что же, вы явились, чтобы заверить меня в готовности служить в разведывательно-диверсионном отряде?

– Мне приказано где-то здесь, на этом мысу, расположить свою батарею, огнем которой смогу перекрывать все устье Сулинского гирла и даже обстреливать устье пограничного Килийского…

Желваки на лице бригадефюрера напряглись так, словно вот-вот должны были разорвать кожу на его арийско утонченных щеках. В свои «около пятидесяти» начальник Румынского управления СД сумел сохранить и почти унтер-офицерскую выправку, и благородство осанки; даже морщины на его холеном лице казались всего лишь мазками театрального грима.

– Считайте, что своей властью я отменил этот приказ, и вам надлежит расположиться в двух километрах выше или ниже по течению, – жестко молвил Гравс, глядя куда-то поверх головы артиллериста. Причем предупреждаю, что обсуждению этот приказ не подлежит.

– Мне безразлично, где именно окапывать свои орудия, – спокойно заметил капитан. – Но вопрос в том, обязан ли я, точнее, имею ли право, подчиниться вам, поскольку приказ моего командира может отменить только…

– Считаю, что расположить батарею, – не дал ему договорить бригадефюрер, – вам лучше всего ниже по течению. Отсюда, с ходового мостика, прекрасно просматривается излучина реки, где орудия можно окапывать прямо на вершинах прибрежных холмов. Не для того я переносил свой штаб на это судно, чтобы даже здесь, в этом камышовом раю, глохнуть от ваших орудийных залпов.

Капитан помялся, оглянулся на стоявшего в трех шагах позади него лейтенанта, словно искал у него поддержки или ждал совета, и лишь после этого пожал плечами:

– Поскольку вы – генерал союзной нам германской армии и значительно выше по чину от приказавшего мне майора, я подчиняюсь, а при случае, естественно, доложу…

– Помнится, вы утверждали, что хорошо владеете русским, – вновь прервал его бригадефюрер.

– С заметным акцентом, по которому в Кишиневе, Бендерах или в Одессе легко отличают молдаванина от русского или украинца. Я родился в Аккермане[9], если вам знакомо это название.

– Знакомо. Там расположена старинная – некоторые историки уверены, что даже очень старинная – крепость на Днестре. К тому же когда-то, очень давно, там располагалась греческая колония, а затем – постоянный лагерь римских легионеров. Если только я ничего не напутал.

– Именно так все и было. Кстати, прежде чем попасть в Бухарестское военное училище, я жил в Кишиневе. Так что родина моя там, за Дунаем и Прутом.

– Тем более, тем более, – проворчал бригадефюрер, имея в виду что-то свое. – Завтра, к десяти ноль-ноль, жду вас здесь, на этом СС-ковчеге, поскольку понятно, что затеянный нами разговор требует завершения.

Подождав, пока румынские офицеры скроются за камышовыми зарослями, барон перевел взгляд на крышу видневшейся вдали, на холме, камышовой хижины, которая с первого дня привлекала его внимание. Недавно фон Гравс наведался к ней и обнаружил, что строение это стоит на болотном острове и добраться до него можно только по полузатопленному бревенчатому настилу, по эдакой гати. Однако сам островок был каменисто-песчаным, сухим, и поскольку он хорошо прогревался весенним солнцем, то теперь старинные сосны, окружавшие хижину, наполняли воздух резким запахом хвои и древесной смолы.

Бегло осмотрев хижину, барон так и не понял, каково ее истинное предназначение, однако аккуратно сложенная печь, лежанка и все прочее свидетельствовали о том, что она могла давать приют любому страннику, в том числе и заброшенным сюда, в плавни между двумя гирлами, парашютистам. Впрочем, о парашютистах и диверсантах бригадефюреру думать сейчас не хотелось. Другое дело, что на какое-то время он и сам почувствовал себя одним из таких странников.

Выслушав доклад адъютанта Гольдаха и двух солдат охраны о том, что все окрестности острова осмотрены, он уселся на «скамью», которой служило здесь положенное на пни ивовое бревно. Ему не хотелось думать ни о войне, ни о разведке. Он долго сидел под сомкнутыми сосновыми кронами, почти умиленно всматриваясь в пульсирующий родничок на дне неглубокого, в два лопатных штыка, колодца и предаваясь при этом бездумному полузабытью.

В каких-нибудь двух десятках километров отсюда пролегали берега одного из рукавов величайшей европейской реки[10], которые вскоре должны были стать берегами фронтового противостояния, берегами войны, причем, судя по всему, тоже мировой. Так что эти минуты, проведенные посреди девственной природы, приобретали для генерала какое-то особое значение. И не только потому, что он – военный; давали знать о себе жизненный опыт и возраст, которые все напористее достигали у него порога молитв и исповедей.

Этот камышовый хуторок настолько понравился фон Гравсу, что после проведенного там часа ему уже не хотелось возвращаться на «Дакию», хотя до этого он считал свою яхту лучшим штабным строением из когда-либо придуманных военными инженерами. В свое время это снабженное двумя бортовыми крупнокалиберными пулеметами судно служило личной яхтой адмиралу, командующему румынской Дунайской флотилией, а по существу было его плавучим штабом. Но около года назад оно с какой-то оказией было куплено РСХА на некое подставное лицо, в счет поставок румынам германского вооружения.

Ходили слухи, что после небольшого ремонта и переоснащения «Дакия», только уже под другим названием, должна была стать дунайской яхтой фюрера, поскольку соответствовала всем выдвигаемым к подобным судам требованиям. Но что-то в этом замысле берлинского чиновничества не сработало, и вскоре бронеяхта была высочайше пожертвована для нужд «СД-Валахии».

Если учесть, что «валашскому фюреру» и его разведывательно-диверсионным помощникам нередко приходилось передвигаться по берегам Дуная, на которых было сосредоточено немало городов, да к тому же по реке можно было «дефилировать» у самой советской границы, то пожертвование это было своевременным и выгодным. Так что зря предшественник фон Гравса счел появление в его ведомстве бронированной, вооруженной яхты некоей экзотической ненужностью. Правда, все знали, что шефа валашского СД начинало укачивать, едва он приближался к любому плавсредству или просто к кромке воды, но ведь оправданием это служить не могло.

Как бы там ни было, а в течение почти полугода «Дакия» простояла на задворках бухты какого-то судоремонтного завода, благо, что подчиненные предшественника позаботились об ее охране. Барон фон Гравс тоже вспомнил о ней не сразу, а в свой плавучий штаб превратил только после приказа рейхсфюрера СС Гиммлера о резком усилении подрывной работы против Советов и передислокации на этом основании штаба «СД-Валахии» в район почти приграничного Галаца.

Этот грязный, испещренный базарами, да к тому же наводненный несметным количеством неухоженных цыган и торгашеского еврейского люда румынский город барону как-то сразу же не понравился. Тем более что теперь он еще до предела был забит войсками, армейскими каруцами и военной техникой.

Вот тогда-то штандартенфюрер Кренц, один из немногих, кто остался в «СД-Валахии» после изгнания из Румынии их шефа, подал ему спасительную идею о штабной яхте «Дакии». Три недели, проведенные в Галаце, показались брезгливому, холеному барону таким кошмаром, что он тут же ухватился за нее, обнаружив, к своему удивлению, что яхта обладает двумя мощными рациями и радиотелеграфом, а главное, ее коммутатор мог подключаться к телефонной линии любого из крупных портовых городов.

И все же теперь, стоя на палубе «Дакии», которая по очертаниям своим напоминала слегка уменьшенный эсминец, бригадефюрер с тоской посмотрел на островной хуторок. Это был тот случай, когда даже комфортабельная адмиральская каюта не могла затмить впечатления, вынесенного из прогулки на безымянный рыбачий остров.

4

– Ну что, просмотрел я ваш послужной список, капитан, – проговорил береговой полковник, похлопывая костлявой, дрожащей рукой по «личному делу» Гродова. Причем сказано это было таким тоном, словно Дмитрий настаивал на изучении своей биографии. – Тут все, как полагается: Севастопольское училище береговой артиллерии Военно-Морского Флота – с отличием. Дальше – командир огневого взвода береговой батареи в Новороссийске, где с обязанностями, если только отцы-командиры не врут, справлялся очень даже неплохо. Да и с командованием береговой батареей в Керчи тоже вроде бы получилось.

– Во что и мне тоже хочется верить, – вежливо склонил голову Гродов.

– Теперь вот – специальные курсы командного состава… В ваши-то годы – и с таким послужным списком, таким перечнем поощрений…

– Стараюсь, товарищ капитан первого ранга.

Береговой полковник выдержал небольшую паузу, во время которой смотрел куда-то в сторону окна, а лицо его превратилось в гипсовую маску.

– Но дело в том, что внимательно знакомиться с «делами» курсантов привык не только я.

– Тоже… понятно, – многозначительно вырвалось у Гродова.

– Ничего вам пока что не понятно, – проворчал береговой полковник, предвидя, что курсант готов грешить на особый отдел. – Как говорят в подобных случаях, все дело в конфликте интересов. Поступил запрос от командующего Одесской военно-морской базой контр-адмирала Жукова[11].

– Даже так?!

– Где-то под Одессой у него расположена особая, сверхтяжелая береговая батарея, с подземным городком, подземными ходами соединения и всем прочим. Казалось бы, все нормально, но дело в том, что до сих пор комбатами там становились то бывшие полевые «сорокапяточники»[12], то минометчики… А нужен основательно подготовленный, опытный береговик-дальнобойщик. Причем срочно, поскольку на дунайском пограничье еще беспокойнее, чем у нас, под боком у белофиннов и продавшихся рейху норвежцев.

– Вот теперь уже окончательно прояснилось, – облегченно вздохнул Гродов, давая понять, что все лишние вопросы снимаются. Причем менее всего ему хотелось, чтобы хоть какие-то вопросы возникали у представителей вездесущих «органов».

– И все бы ничего, но случилось так, что тут я со своим представлением на повышение тебя в звании подставился, – продолжил излагать суть дела береговой полковник. – Ну, в высоком штабе посмотрели: южанин, с дипломом артучилища береговой обороны и опытом командования береговой батареей, с прекрасными характеристиками. Что еще нужно? Словом, наш контр-адмирал решил-таки скрепить вами, курсант, дружбу с контр-адмиралом черноморским: нате, мол, от щедрот наших, все лучшее, что имеем. На его месте я, наверное, поступил бы точно так же.

– Поэтому простим адмиралам их минутные слабости. Служить в Одессе… Не Севастополь, конечно, но все же… – расплылся в улыбке Гродов.

Он всегда осознавал себя заядлым пловцом и, само собой, любил теплое море, солнце и загорелые девичьи тела. Хотя кого этим удивишь? Другое дело, что сам вид холодного Финского залива, вечно туманной Балтики, над которой солнце появлялось словно какое-то невиданное природное чудо, навевали на него грусть. Шесть месяцев, проведенных на курсах, убедили его в этом. А уж тем, кто попадал на Северный флот, в Антарктику, он вообще не завидовал.

– Я предугадывал, что именно так и воспримете это назначение. – Береговой полковник натужно, по-стариковски кряхтя, поднялся из-за стола. Когда он прохаживался за спиной у капитана, тот слышал, как у начальника курсов ревматически поскрипывали колени. И даже скрип новых хромовых сапог не в состоянии был заглушить стенание его суставов. – Перед отъездом у вас будет трое суток. После завтрашнего последнего экзамена, естественно. На личные, душевные дела и всяческую суету.

Он остановился сбоку от Гродова и, хитровато щурясь, заглянул ему в лицо. «Наверное, – подумалось капитану, – так и ведут себя отцы, когда хотят выведать тайну сердца неожиданно повзрослевших сыновей».

– Благодарю за трое суток, товарищ капитан первого ранга.

– Кстати, как у нас там, на любовной передовой? – проигнорировал начальник курсов его благодарность, недовольный тем, что курсант пытается уйти от разговора.

– Да пока что сплошные позиционные бои.

– Значит, долго в обороне засиживаемся. Тактические просчеты сказываются, командир.

– Учту на будущее, – развел руками Гродов. – В любом случае тактику придется менять – это уж точно.

– Хотя, вообще-то, странно, – заинтригованно повел подбородком береговой полковник. – По штабам и казармам пронеслась другая информация, более обнадеживающая. К тому же, замечу, что неженатый капитан – это уже не по-флотски. Он становится ненадежным, как невовремя проконопаченный баркас.

– Про «непроконопаченый баркас» – это сказано хорошо.

– И давайте договоримся так, по-офицерски. Больше двух лет я здесь все равно не продержусь, уже хотя бы по возрасту и здоровью. Уходя, буду рекомендовать вас как стоящего в резерве комсостава училища. И не вздумайте упираться, апеллировать к своему контр-адмиралу. Как бы вы, будучи комбатом, ни старались, все равно повышения в звании, а значит, и в должности, не будет. Потому как для командира батареи не предусмотрено. Служим не ради чинов, но притча о рядовом с маршальским жезлом в ранце вам тоже известна.

– Так точно, известна.

Береговой полковник вернулся на свое место за столом, какое-то время задумчиво смотрел на личное дело Гродова, но затем как-то безнадежно махнул рукой:

– Все, курсант; у меня – все. Но пока что не свободны. Зайдите в кабинет старшего политрука, там с вами один человек побеседовать желает.

– Ко мне приехал кто-то из знакомых?

– Из армейской разведки. Этого командира я знаю лично. Подполковник Бекетов. Он, правда, не из наших, флотских, а закоренелый «береговик», – всю мужскую часть страны начальник училища, похоже, делил на низшую расу, то есть обделенных судьбой «береговиков», и высшую – «флотских». – Однако мужик все равно толковый, офицер старой русской закваски. Хотя знаю, что говорить об этой «закваске» теперь не положено.

– Мой отец тоже никогда не гнушался подобного определения. Сама принадлежность к офицерской касте для него значила очень многое.

– Выходит, что с вами, капитан, мы тоже единомышленники. В любом случае советую прислушаться к предложению подполковника. Все, идите. Кстати, с вашими данными – постучал он пальцем по папке, – он знаком, наверное, лучше, чем я, а потому готов относиться к вам со всей возможной добротой.

В подтексте это означало: «Никакого компромата подполковник на тебя не насобирал, поэтому главное – не выкаблучивайся, и все будет хорошо». Однако поинтересоваться, с каким предложением ему придется столкнуться в кабинете комиссара курсов, так и не решился.

Кабинет старшего политрука находился в соседнем крыльце штабного корпуса, но, прежде чем войти в его сумеречную сырость, капитан взглянул на открывавшийся отсюда, с плато, уголок залива. Выглянувшее было солнышко опять растворилось в пелене тумана и теперь «демаскировалось» разве что едва заметным розоватым кругом, обозначавшим угасающий нимб светила.

«И это в апреле! – саркастически заметил Гродов. Мысленно он уже видел себя на солнечном берегу Одесского залива. – Приблизительно так же небо в Керчи выглядит в преддверии снежной бури».

5

Едва бригадефюрер удобно расположился в кресле и налил себе чешской «сливовицы» – единственного хмельного напитка, который он признавал, и запасы которого ему постоянно пополняли из Южной Моравии, – как по внутреннему телефону из капитанской рубки позвонил адъютант Гольдах.

– Позвольте доложить, господин бригадефюрер, что только что прибыл агент по кличке Лицедей.

– Лицедей, говорите? Действительно, такой агент у нас, кажется, существовал.

– Не сомневайтесь, господин бригадефюрер, он все еще существует. Просто мы использовали его на «румынском направлении».

– Если не ошибаюсь, до сегодняшнего дня он умудрился дважды побывать в Кишиневе и в районе Одессы.

– После первого успешного возвращения в кабинетах руководства СД и в гестапо ему долго не доверяли, – напомнил Гольдах.

– Почему? Были основания предполагать, что его перевербовали русские?

– Ничего, кроме вполне естественных подозрений, нашим следователям предъявить этому агенту не удалось.

– Но подозрения тоже на чем-то основывались. Во всяком случае, должны были бы основываться.

– Насколько мне известно, они строились на невероятности самого факта возвращения этого агента.

– Разве ни один наш агент оттуда не возвращался?

– Возвращались. Такие примеры тоже известны, но… Мы тогда заслали на юг СССР, в Украину, сразу шесть агентов, которые не были знакомы друг с другом, не знали чужих явок и паролей. Но вернулся только Лицедей, остальные то ли погибли, то ли оказались в руках энкаведистов.

– В таком случае напомните, кто скрывается под этой кличкой?

– Русский офицер, бывший контрразведчик в белой армии генерала Врангеля, поручик Петр Крамольников.

– Ах, вот оно что! Это опять Крамольников?! Знакомое, знакомое имя.

Бригадефюрер давно обратил внимание на то, что адъютант обладает почти феноменальной памятью на клички работавших под его, Гравса, началом агентов; а также на даты и события. Его служебная память представляла собой настоящее агентурное досье.

– Кстати, мы опирались на него и как на осведомителя, и как агента влияния в самой Румынии.

– И каким же образом он оказался в местах стоянки нашей яхты?

– Проездом из России.

Дорогой венский бокал, опрометчиво наполненный пролетарской сливовицей, застыл у самого рта барона фон Гравса.

– Опять из России?! – На каждого агента, умудрившегося вернуться из рейда в Советский Союз, бригадефюрер готов был молиться. Если бы только не подозрение, что вернулся он все же по заданию русской разведки.

– Как выяснилось, сегодня утром его высадили с проходящего судна на рейде Сулины. В катере, который подобрал агента, находился наш человек.

– Хотите сказать, что наступили времена, когда агенты германской и румынской разведок могут свободно садиться где-нибудь в Одессе или в Новороссийске на проходящие суда и прибывать в Румынию пассажирами первого класса?

– Подробности его прибытия мне пока что не известны. Но вполне допускаю, что предполагаемый вами способ – самый надежный.

Барон проворчал нечто нечленораздельное и какое-то время наслаждался букетом своего любимого напитка.

– В порту его встретил гауптштурмфюрер Генше, который заставил Лицедея написать письменный отчет о советском рейде и теперь приехал сюда вместе с ним.

– Письменный отчет – это правильно. Тем не менее важно другое: Генше уже допросил его?

– Почти с пристрастием. Никаких подозрений поведение Лицедея и его показания пока что не вызывают.

– Такого не может быть, – иронично ухмыльнулся бригадефюрер. – Значит, это было не «с пристрастием».

– Так и передать Генше?

– Не может не вызывать подозрения агент, который вернулся из России. Один из немногих… вернувшихся.

– Это стоит осмыслить, господин бригадефюрер, – молвил адъютант свою излюбленную фразу. – Прибывшие могут войти?

– Генше меня пока что не интересует, – отрубил бригадефюрер. – Пусть продолжает «осмысливать». А вот письменный отчет Лицедея – мне на стол. Через полчаса приведете и самого сочинителя.

6

Откреститься от предков-степняков Бекетов явно не мог. Удлиненное смуглое лицо; темные, с азиатской косинкой глаза, черные, густым торчком, волосы…

– Согласен, по Европе с такой внешностью в разведке не погуляешь, – уловил он явно разочарованный взгляд Гродова. – Но в азиатских республиках она служила исправно.

Коренастый, по-кавалерийски кривоногий, он стоял перед Гродовым, как перед гигантом, и, покачиваясь на носках, демонстративно, чуть склонив голову, смотрел на него снизу вверх, словно мальчишка – на огромную статую. Причем собственная приземленность подполковника не смущала; скорее всего он давно свыкся с ней, как свыкаются со своим ростом и положением в обществе карлики.

Мундира на Бекетове не было, а серый, в едва заметную полосочку пиджак был надет на бесцветную рубашку, не знавшую ни утюга, ни галстука. Удовлетворив свое любопытство, береговой подполковник вернулся за стол, уселся за него, широко расставив руки, как обычно сидят только очень важные начальники, и выжидающе уставился на капитана.

– Уже трижды вы настойчиво добивались внимания этой молодой и красивой… – словно картежный шулер из рукава, подполковник выложил на стол фотографию девушки, не узнать которую Гродов попросту не мог. – Станете отрицать?

– С какой стати? – задиристо парировал капитан, забывая о мудром наставлении начальника курсов.

Это была Валерия, – во всяком случае, так она назвалась, – девушка, по какой-то странной случайности трижды подряд попадавшаяся ему на автобусной остановке, к которой привозил курсантов их «увольнительный», выловленный на шоссе рейсовый автобус. Остановка «Спортивная» традиционно считалась местом свиданий курсантов, давно пользовавшихся репутацией завидных армейских женихов. Но всякий раз девушка держалась особняком, ни к кому не бросалась, а чинно шествовала чуть в сторонке от всех, направляясь туда, куда устремлялся только Гродов – к спортзалу Ленинградской военно-морской базы.

Вряд ли она догадывалась, что в этом зале ему как бывшему самбисту предоставлялась возможность два часа увольнительной тратить «на поддержание борцовской формы». И даже нашелся спарринг-партнер из флотских старшин-сверхсрочников, такой же «пленник рукопашного боя», как и он.

– Но у девушки не было оснований жаловаться, – готов был возмутиться Гродов. И только теперь вспомнил, что уже однажды видел лицо этого берегового подполковника за рулем легковой машины, стоявшей у спортзала. Когда они с Валерией поравнялись с машиной, этот человек, тогда он был в форме, демонстративно отвернулся, деликатно давая понять: «Считайте, что я здесь не появлялся!».

– Уверены, что причин не существует? Абсолютно никаких?

– Мы всего лишь беседовали. Я предложил познакомиться, – по-школярски попытался оправдываться Гродов.

– Если вы считаете, что три сведенные на нет встречи – это для женщины не повод для возмущения, тогда конечно.

– Это… ваша дочь? Нет, просто родственница?

– Главное, что не жена, иначе мне, ревнивцу, пришлось бы пристрелить вас. А теперь хватит есенинской лирики, садись, – нахраписто перешел он на «ты». – Поскольку будем считать, что в агентурную сеть разведки я тебя уже завербовал, то сразу же приступим к деталям.

– Странный у вас способ вербовки, товарищ подполковник, – покряхтел Гродов.

– Меня ведь готовили к работе на азиатском направлении, а там, как ты знаешь, все построено на коварстве. Азиатском, естественно.

– Вообще-то, я еще хотел послужить в береговой артиллерии. Именно к этому я готовился, по этому профилю получал образование.

– И послужишь еще… какое-то время. Поначалу у меня возникла мысль сразу же отправить тебя в разведывательно-диверсионную школу, в группу контрразведки. Но теперь планы изменились. Впрочем, ты и так достаточно подготовленный, так что поедешь служить под Одессу, на секретный оборонный объект государственной важности. Но уже сотрудником армейской контрразведки, внештатным пока еще. И кодовая оперативная кличка у тебя хорошая, по-настоящему морская – Адмирал.

– Почему так сразу… Адмирал? – замялся Гродов.

– Вот видишь, ты уже не интересуешься, почему сразу «агент», а сразу же уточняешь, почему оперативная кличка Командор. А ты говоришь: «вербовка странная». Самая обычная вербовка. Что же касается Командора, то почему ты меня об этом спрашиваешь? Откуда мне знать, почему весь детдом звал тебя Командором? Наверное, потому и звал, что ты все время пытался щеголять в отцовской тельняшке да с форменной морской фуражкой не расставался, пока ее, в конце концов, не увели. Но впервые так назвал тебя директор детдома. С его «благословения» кличка тут же прижилась. Нет-нет, тогда еще никто тебя под колпаком не держал, просто с тех пор прошло не так уж и много лет. Воспитатели и одноклассники твои живы-здоровы, вот и собрали по крохам, по словечку.

Дмитрий удивленно покачал головой.

– Получается, что о детдоме вам тоже все известно…

– Не говоря уже о Севастопольском артиллерийском училище береговой обороны флота.

– Ну, там ничего особого не происходило.

– Ничего порочащего, хочешь сказать?

– Тогда вы почему-то вербовать меня не старались, – с ироничным упреком заметил Гродов. – А ведь за это время меня можно было основательно подготовить.

– И готовили. Училище окончил, офицерское звание получил, военную закалку прошел. Это, по-твоему, что, не подготовка?

– Но не контрразведчика же…

– Почему «не контрразведчика»? Знаешь, как меня готовили? Совсем молодого парнишку, необученного и почти неграмотного, заслали в банду басмачей. Трижды я был на грани провала, трижды меня ставили на колени, приставляя нож к кадыку. Такая закалка-подготовка тебя устроит? Могу организовать. Ладно, не пыжься, никто из нас не знает, на что он в действительности способен, как поведет себя в той или иной ситуации. Зато потом позволили служить в контрразведке Каспийской военной флотилии. Кстати, о подготовке. Ты ведь сразу, с первого курса, стал заниматься борьбой самбо, разве не так?

– Занимался, но исключительно для самообороны.

– Так вот, всякий контрразведчик обязан прекрасно владеть этими самыми приемами самбо, то есть «самообороны без оружия». И потом, разве у вас в училище действовала такая секция? Ты даже не знал, что подобная вообще в Севастополе существует, а приемам рукопашного боя вас обучали во время занятий по общей физической подготовке. Разве не так?

– Возражений не последует.

– Но однажды во время зачета по физической подготовке к тебе подошел невзрачный такой мужичок и, представившись сотрудником некоего спортивного общества, настоятельно посоветовал на следующий день явиться в спортзал базы подводников.

– Да, было такое, действительно, появился и посоветовал, – поползли вверх брови капитана.

– А потом до конца учебы в училище ты занимался по «особой усиленной программе ГТО для подводников», ни разу не задумавшись над тем, что название-то совершенно нелепое. А нелепость его происходила от того, что на самом деле вашу группу из двадцати спортсменов, собранных со всего Крыма, обучали по программе силовой подготовки контрразведчиков Военно-Морского Флота. Причем двенадцать членов группы уже были штатными сотрудниками этой благословенной Богом организации. И наконец, первое свое поощрение во время службы в Новороссийске ты получил за проявленную бдительность и задержание агента вражеской разведки, пытавшегося, соблазняя большими деньгами и обещанием переправить на Запад, – вербовать тебя еще более нагло, нежели это делаю сейчас я.

– Мне действительно пришлось задержать его прямо у расположения батареи.

– Но, проводя захват его левой руки, ты не обратил внимания, что в правом рукаве, на специальной подвязке, у «шпиона» была финка, которой он за милую душу мог бы вспороть тебе живот. Чтобы ты не мучился догадками, сообщу, что задержанный был нашим сотрудником, отрабатывавшим операцию по вербовке, с одновременной проверкой тебя на надежность.

Гродов извлек из кармана брюк платочек и вытер пот. Причем не потому, что в кабинете было так уж жарко. Ему не хотелось верить подполковнику, тот попросту подгоняет те факты, которые агентам контрразведки или кого-то там еще удалось собрать за время его учебы. Точно так же, как собрали их за времена его школярства. Но и в том, что Бекетов говорит неправду – тоже уверенности не было.

– Следует полагать, что и на эти ленинградские курсы я попал по вашей протекции?

– По протекции нашей организации. Понимаю, что назначением командиром особой батареи под Одессой мы расстроили планы нашего, как вы его называете, «берегового полковника». Но, возможно, со временем ты действительно возглавишь отдельную группу контрразведки, которая будет проходить подготовку при спецшколе командного состава, а то и саму школу… но уже командного состава контрразведки.

– Значит, если бы я сейчас отказался, тогда?..

– Тогда ты испортил бы мне, капитан, настроение. А я всегда был почитателем философии последней маньчжуро-китайской императрицы Цыси[13], создавшей, к слову, лучшую внутреннюю – подчеркиваю: внутреннюю – разведку мира. Так вот, в подобных случаях императрица говаривала: «Кто хотя бы раз в жизни испортит мне настроение, тому я испорчу его на всю жизнь».

– Доходчивое объяснение, – вежливо признал Гродов.

– Так ведь у нас только так, – хищно улыбнулся Бекетов, – у нас – все открыто и доходчиво.

Решив, что с вербовочными изощрениями покончено, береговой подполковник объявил курсанту, что ему придется задержаться в Ленинграде не на три дня, а на четырнадцать. Причем полностью в его распоряжении окажутся только два дня, а в течение остальных двенадцати с ним по восемнадцать часов в сутки будут работать опытные сотрудники контрразведки. У них это называется «прогон по ускоренной программе, с испытанием на бессонницу». При этом Гродову пришлось согласиться, что отдыхать-отсыпаться он станет уже на батарее, ибо, чем еще ему там, на свежем морском воздухе, заниматься? А еще подполковник назвал ему адрес в Ленинграде, по которому он три дня спустя обязан был явиться для дальнейшего прохождения подготовки. О его новом жилье и питании там позаботятся.

Гродов уже направился к выходу, но у самой двери все же решился:

– Так, а что, собственно, приключилось с этой девушкой, с Валерией, товарищ подполковник? Я так и не понял, почему вдруг возникло ее имя?

– А что с Валерией? – удивленно переспросил Бекетов. – О ком именно речь? Ты бы выражался как-нибудь доходчивее.

– Извините, вы сами затеяли разговор об этой девушке. Наверное, мне нельзя было встречаться с ней? Она оказалась под подозрением как дочь «врага народа» или что-то в этом роде?

– Ни то, ни другое, – пожал плечами контрразведчик. – Девушка, как девушка. Кстати, ей уже двадцать семь лет, то есть вполне зрелая женщина, способная постоять за себя. И вообще, давай пока что не будем впутывать в эту сугубо мужскую историю женщин.

– Договорились: не будем, – удивленно согласился капитан. А для себя решил: «Значит, все просто. Они следили за мной, но, как только на горизонте всплыла фигура девушки, тут же начали выяснять, кто такая и по какому поводу…».

7

В первый «личный» день Гродов, как обычно, доехал на автобусе до остановки «Спортивная». Обнаружив, что Валерии нет, он еще около часа ждал девушку, неспешно прохаживаясь между спортзалом и заводским Дворцом культуры, куда вместе с однокурсниками несколько раз наведывался на танцевальные вечера. О встрече они не договаривались, точнее, они вообще ни о чем не договаривались, поскольку почти не общались. «Прекрасная незнакомка» молчаливо провожала его до спортзала, вежливо пресекая все попытки познакомиться поближе или условиться о следующей встрече, и шла дальше, чтобы исчезнуть в одном из ближайших дворов.

А незнакомке действительно было чем бросаться в глаза. Рослая, прекрасно сложенная, с высокой грудью и сильными икристыми ногами, Валерия способна была пленить мужчину подчеркнуто первозданной, сельской красотой. Тем более что в арсенале девушки всегда оставались пышные черные волосы и широкое смугловатое лицо, на котором особенно выделялись выразительно очерченные, чувственные губы да наделенные каким-то особым, аристократически томным взглядом вишневые глаза.

Будучи курсантом, он дважды приезжал в родной городок своего отца, Кодыму, и вместе с двоюродным братом Михаилом, работником Министерства сельского хозяйства крохотной Молдавской Республики[14], и, по совместительству, счастливым обладателем мотоцикла с коляской, несколько раз наведывался в ближайшие молдавско-украинские села. Полуукраинец-полумолдаванин по происхождению, брат все еще оставался холостым и непременно хотел взять в жены такую же полумолдаванку.

«Нет в мире более красивых, трудолюбивых и выносливых женщин, чем помесь украинки с молдаванкой», – убеждал он курсанта, принявшего обет безбрачия вплоть до получения лейтенантских петлиц.

Однако все те красавицы, которых «рекомендовали» Михаилу местные свахи, тут же «бросались» на Дмитрия, которого тот и брал-то с собой, как выяснилось, только потому, что опасался сельских парней-ревнивцев. И напрочь игнорировали при этом самого – худощавого, мелковатого, с неприметным прыщеватым лицом – «завидного министерского жениха».

Возрождая в памяти подробности этих поездок, капитан в то же время вспомнил, что забыл о бдительности. Он несколько раз внимательно осмотрелся, специально пройдясь мимо пустующего, припаркованного возле какого-то заведения служебного автомобиля. Увы, никого, кто способен был бы посочувствовать ему по поводу несостоявшегося свидания, в окрестностях спортивного зала не наблюдалось.

Ну, а что касается тех давних молдавских вояжей… Гродову, действительно, попадалось несколько девушек, внешностью своей напоминавших Валерию. При встрече с одной из них Гродов даже почувствовал, что готов отречься от курсантского обета безбрачия, если бы только она не оказалась помолвленной. Как ни странно, время от времени лицо этой девушки все еще является ему.

При первой же встрече с Валерией, на которую ему теперь посчастливится, капитан решил поинтересоваться, не из тех ли она полумолдавских кровей, на которые так и не повезло его брату. Да, не повезло. В конечном итоге Михаил умудрился взять в жены салонно ленивую, совершенно не приспособленную к крестьянскому труду польку, случайно прибившуюся в столичную Балту и запойно загулявшую чуть ли не через неделю после свадьбы. Притом что была она на редкость некрасивой, не чета Валерии.

Правда, в Питере, насколько Дмитрий понял, в моде все еще оставался другой тип «красоты», согласно которой женщина должна представать худощавой, безгрудой, болезненно бледнолицей; при щедро напудренных щеках и столь же вызывающе накрашенных губках, а еще – при жеманной походке и высоких, по-цыплячьи заостренных плечиках.

Особенно резко этот «девичий фасон» бросался в облике заводских – в недалеком прошлом почти сплошь деревенских – работниц. В желании как можно больше походить на коренных ленинградок, эти женщины пытались вытравливать из своего внешнего вида и поведения все, что способно было указывать на их вчерашнее положение и вчерашние представления о женском поведении и красоте.

На первый взгляд, предыдущие встречи с Валерией могли показаться случайными. Вот только верить в случайность трех встреч подряд Гродов отказывался. Если же это все-таки случайность, говорил он себе, то какая-то слишком уж предначертанная, почти роковая. И жалел, что единственной его ценной добычей в ходе этих встреч стало имя девушки, знание которого само по себе никаких шансов Дмитрию не давало.

«Значит, долго в обороне засиживаемся, – вспомнились Дмитрию слова берегового полковника Горлова, молвленные с высоты иного житейского опыта. – Тактические просчеты сказываются, командир». Наверное, полковник прав, но только в принципе, если не учитывать при этом, как мало отведено было ему, Дмитрию, времени; а также упрямство и замкнутость женщины, и прочие жестокие реалии.

А еще Гродов тут же вспомнил о фотографии Валерии, выложенной перед ним подполковником Бекетовым. Вот он, спасительный ход поиска! Правда, было видно, что снимок сделан прямо на улице, шпионским методом, однако не может быть, чтобы старый контрразведчик не заинтересовался этой женщиной более основательно. Возможно, как раз сейчас кто-то из его подчиненных углубленно выясняет, кто она такая и что там скрывается за графами ее «личного дела».

Капитану неприятно было осознавать, что своим появлением в жизни Валерии он привлек к ней внимание контрразведки и вообще, «органов», поскольку знал, чем это может обернуться для нее. Но понимал и то, что изменить уже ничего нельзя. У него еще оставалось в запасе две недели, чтобы самому попытаться обнаружить следы этой незнакомки или, в крайнем случае, обратиться за сугубо мужской помощью к Бекетову. Причем прибегнуть к этому, несмотря на строгий уговор: женщин в их «сугубо мужскую историю не впутывать».

При этой мысли Гродов еще раз внимательно осмотрелся, пытаясь выяснить, следит ли сейчас за ним кто-нибудь из людей Бекетова. Вроде бы никого из праздно любопытствующих в зоне видимости не наблюдалось, тем не менее капитан приказал себе: «С этого дня начинай чувствовать себя контрразведчиком. Учись все видеть, запоминать, постоянно оставаться настороже».

Увы, это пока что было все, о чем он способен был напомнить себе из контрразведывательного арсенала, но все же… Главное – почувствовать, что отныне ты должен вести иной способ жизни, да и саму жизнь свою выстраивать по-иному, особому, способу мышления. Именно так, особому способу мышления.

Вернувшись с попутным автобусом к «матросскому форту», Гродов немного пообщался с праздношатающимися однокурсниками, а затем, испросив разрешения у дежурного, взял шлюпку и отправился на эсминец «Штормовой».

Остаток дня он провел в окружении пятнадцати моряков во главе с лейтенантом Охотовым, составлявших теперь команду этого списанного из разряда строевых учебного корабля. Капитан давно вынашивал мысль побывать на каком-нибудь военном судне, чтобы спокойно, обстоятельно изучить его орудийную оснастку и само строение. Да, в свое время их курсантская группа трижды побывала на стоявших в севастопольской военной гавани судах, но всякий раз эти походы превращались в групповые экскурсии.

– Что, товарищ капитан, все-таки душа «береговика» всегда тянется к морю? – озорно поинтересовался командир «Штормового» – худой, болезненного вида офицер, явно засидевшийся в лейтенантах.

– К кораблям. Так будет точнее.

– Любовь к морю всегда приходит через любовь к кораблям, по-иному не бывает. – Они стояли у башни, орудие которой было зачехлено, и смотрели в серый просвет между двумя скалами, венчающими уходящую далеко в море косу.

– На ваш борт, лейтенант, меня привела не любовь к кораблям.

– Странное заявление. Что же тогда? Убиение тоски в поисках романтики?

– Насколько я понимаю, вы – кадровый морской командир.

– Самый что ни на есть. Начинал с юнги, до первого офицерского звания, младшего лейтенанта, дошел без училища, исключительно по службе.

– Так вот, дело в том, что всякого моряка с первых шагов обучают тому, как при любых штормах и обстрелах удержать военный корабль на плаву, а меня, офицера береговой обороны, с первых дней учебы и службы обучали тому, как быстро и беспощадно пускать ваши военные корабли на дно. За этим – иное восприятие корабля, иная психология. Даже вступая в поединок с вражескими кораблями, вы все равно заботитесь о том, как бы спасти свой. Словом, разницы не улавливаете, лейтенант?

Достаточно было Гродову взглянуть на выражение лица командира эсминца, чтобы понять, что до сих пор над подобными тонкостями психологической подготовки лейтенант не задумывался. Воспользовавшись его замешательством, Дмитрий потребовал:

– А теперь покажите мне все вооружение, все нутро своего корабля. Каждый отсек, каждую огневую точку желаю увидеть, оценить, собственными руками пощупать.

– Вообще-то, по командирскому праву, таких «топильщиков», как вы, с корабля следовало бы гнать, – проворчал Охотов, – чтобы не гневили Посейдона и прочих покровителей моряков.

– Только не с вашего судна, лейтенант, которому в море уже ничего не угрожает. Да и само море ему уже тоже не «угрожает».

Несмотря на стычку с курсантом, командир эсминца все же основательно ознакомил его со всеми «внутренностями» корабля и даже объяснил, какие попадания оказались бы для него смертельно опасными. С его стороны это выглядело благородно. Окончательное же примирение ждало их в кают-компании, в виде традиционных макаронов по-флотски и порции разведенного спирта, от которого Гродов, чтя устав, вежливо отказался, охотно сменив его на кружку компота.

Но как раз в то время, когда у них с лейтенантом начал завязываться дружеский разговор, появился дежурный старшина и доложил, что с караульной вышки флажками просемафорили: «Капитану Гродову срочно явиться в канцелярию курсов».

– Вот так всегда: только-только разговоришься с хорошим человеком… – посетовал командир эсминца.

– Знать бы еще, кому и зачем я понадобился в канцелярии сегодня, в отпускной день, – поддержал его капитан.

У штабного здания его ждали открытая грузовая машина с немногословным старшим лейтенантом в кабине. Объявив капитану, что подполковник Бекетов ждет его на полевом аэродроме, гонец предложил Гродову сесть в кузов, где уже сидели четверо курсантов из группы комсостава парашютно-десантных войск, и машина тут же сорвалась с места.

– Ты хоть с парашютом когда-нибудь прыгал, капитан береговой службы? – сразу же поинтересовался старший по званию среди воздушных десантников, упитанный плечистый майор с усами «под Буденного» и стрижкой «под Котовского».

– Никогда, – с отчаянной откровенностью заверил его Гродов. – Все, что угодно, только не парашют.

Остальные десантники, – два капитана и старший лейтенант, – возлежавшие на каком-то огромном тюке, уложенном посреди кузова, снисходительно улыбнулись, а майор даже позволил себе покровительственно похлопать артиллериста по плечу.

– Значит, представится возможность, – с вежливой угрозой в голосе уведомил он, назвавшись перед этим Вороновым.

– Так, может, меня случайно к вашей десантной группе пристегнули? – с надеждой взглянул на него Гродов, представляя себе, в какую потеху может превратиться его первая попытка разобраться с парашютом.

– К подполковнику Бекетову зря не пристегивают, – с неприкрытой иронией «обнадежил» его майор, сидевший на бортовой лавке напротив Дмитрия. – По себе знаю, ведь из училища меня выпустили интендантом.

– Но Бекетов любит подсылать своих гонцов на всевозможные спортивные соревнования, – просветил Гродова рыжеволосый капитан со шрамом на лбу, дотягивавшемся до самого виска, – на одном из которых они и заметили, как будущий комбат десантников трехпудовой гирей крестится и мух отгоняет.

– И с тех пор, – завершил его рассказ майор, – вся жизнь моя: шашки наголо и – по тылам врага.

– Да ты по земле заранее не тоскуй, – успокоил его увенчанный шрамом капитан. – С парашютом разобраться поможем, из самолета выбросим. У нас это называется: «благословить пинком».

– Почему вдруг «пинком»? – окрысился Гродов.

Десантники переглянулись и все с той же, сугубо профессиональной, снисходительностью рассмеялись.

– В первый раз все почему-то долго и неохотно решаются: выбрасываться за борт или не стоит?

– Правда, некоторые вдруг становятся особо задумчивыми, – тут же заложил его комбат. – Капитан Рыкун по себе это знает.

– Не более задумчивым оказался, чем другие, – огрызнулся капитан.

– Справедливости ради следует сказать, – слегка заикаясь, заступился за него старший лейтенант, – что во время первого прыжка отчаянных парашютистов вообще выискивается мало. Поэтому всегда надежнее, когда рядом находится кто-то, кто по-дружески, а главное, вовремя даст тебе под зад.

– Достаточно, – угомонил их артиллерист, – тактика посвящения в десантники мне понятна. За советы по поводу обращения с парашютом и технике прыжков буду признателен. Однако решил обойтись без «благословенного пинка».

– Смотри, проследим, – пригрозил майор.

Тем временем машина уходила все дальше и дальше от залива, углубляясь в сосновый лес, где песчаные дюны перемежались с болотистыми низинами и небольшими озерами, вода в которых отливала какой-то странной для южанина чернотой.

Десантники все еще весело общались между собой, однако Дмитрий старался не вмешиваться в их разговор, а заинтригованно присматривался ко всему тому, что открывалось ему с борта машины. В какое-то мгновение капитан вдруг осознал, что уже чувствует себя десантником, заброшенным в тыл врага, на совершенно незнакомую территорию. Он старался запоминать дорогу, названия небольших сел, которые они проезжали, какие-то особые приметы местности. Конечно же, это было игрой воображения, но слишком уж азартно капитан береговой службы предавался ей.

– Вам уже приходилось бывать на том аэродроме, к которому нас везут? – спросил он майора.

– Никогда.

– Если я правильно понял, ваша парашютно-десантная часть подчинена флоту?

– Своего рода воздушная морская пехота. Высаживаться на островах и вблизи вражеских морских баз с целью захвата и диверсий; усиливать плацдармы, захваченные морской пехотой. Рассматриваются и кое-какие варианты абордажных боев. Так что ты, артиллерийский капитан береговой службы, подумай, в тех ли частях служишь, в которых способен. И способен ли служить там, где служим мы.

– Судя по всему, подполковник Бекетов задается тем же вопросом.

8

Агент Крамольников, очевидно, только потому и явился к бригадефюреру в естественном для себя мундире – поручика белой армии, что не хотел раздражать его каким-либо другим «маскарадным» одеянием. У него уже давно был чин обер-лейтенанта вермахта, но он принципиально отдавал предпочтение русскому мундиру – в этом просматривалась и дань ностальгии и своеобразный вызов германцам, которых недолюбливал еще больше, чем румын, не говоря уже о своих красных соплеменниках.

– Вы так и разгуливали по Одессе в своем белогвардейском мундире? – иронично осведомился барон вместо приветствия.

– Вообще-то, как и было условлено, в Сулину мой мундир привез денщик, который ждал там моего возвращения, – тоже с ухмылкой ответил поручик. – Однако мысль такая – ворваться в Одессу в мундире с аксельбантами – возникала, чего уж тут…

Худощавое, еще не подернутое тленом старения лицо его источало такое аристократическое благородство, каким вряд ли могли похвастаться представители самых высокородных европейских родов. Другое дело, что для рафинированного аристократа он был слишком плечист и широк в кости, слишком уж повевало от него грубой ломовой силой.

– Однако же пришлось врываться в мундире красного офицера?

– Разве красные знают, что такое мундир? То, в чем они щеголяют, тыловое позорище в обмотках. А вот то, что я люблю рисково играть и перевоплощаться, это факт.

– Слышал, вам помогает театральная богема, в которую вы стали вхожи благодаря своей матушке.

– Хозяйка явочной квартиры – давнишняя подруга моей матери, несостоявшаяся киноактриса, поклонница Веры Холодной, которая, в конечном итоге, стала талантливым театральным костюмером.

– Хотите сказать, что она не догадывается, кто вы?

– Единственное, в чем она не сомневается, так это в том, что коммунистов я ненавижу точно так же, как она.

– Но для нее ведь не было тайной, что вы служили у белых?

Обычно бригадефюрер мало интересовался подробностями выживания агентов во время их пребывания в России, но справедливо считал, что Крамольников – случай особый. Тем более что, интересуясь подробностями «непотопляемости» Лицедея, барон в то же время пытался еще раз проверить его на правдивость информации о себе. Вдруг появится какая-то несогласованность с теми данными, которыми он отбивался от натиска следователей СД и гестапо?

– Я служил там под именем и фамилией своего отчима, Петра Раздорова. Поэтому юный Петр Крамольников, около месяца трудившийся по заданию белой разведки санитаром в изрубленном затем «белобандитами» тыловом госпитале красных, – о чем имеется подлинный документ, заверенный главврачом за две минуты до его гибели, – перед советской властью ангельски «чист». Документы тридцатых годов у меня тоже настоящие: с реальными печатями и настоящими фотографиями.

– Факт, который порождает не только любопытство, но и подозрение, – мрачно прокомментировал барон.

– И тем не менее перед вами – работник сцены провинциального передвижного агиттеатра Петр Крамольников, изредка выступавший с агитчастушками под сценическим псевдонимом «Петр Лицедей».

– Документ тоже подписан директором театра за две минуты до того, как вы его пристрелили? – едва заметно осклабился барон.

– Я действительно числился там работником сцены во время первого своего рейда в Совдепию, совершенного уже отсюда, из-за рубежа. Возвращаясь за рубеж, оставил после себя одного проворовавшегося типа, который продолжал гастролировать в составе этого театра по глубинным селам под тем же псевдонимом, вплоть до моего следующего рейда. Запуганный мною директор, не ведавший о моей истинной профессии, согласился на такой ход. А вот после моего возвращения двойник-лицедей действительно бесследно исчез. Что было, то было.

– Причем всякий раз вы останавливались у вашей знакомой костюмерши, – заглянул барон в свои записи, – Елизаветы Волковой? Представая в роли ее ветреного ухажера?

– Тоже правильная информация.

– Почему же вы решаетесь вновь и вновь возвращаться на эту явку?

– Во-первых, вынужден уточнить, что квартира этой женщины моей официальной явкой никогда не была. А во-вторых, зачем менять насиженные гнезда? Что же касается одеяний, то какие-то костюмы и мундиры она сумела «списать» с мест былой службы, какие-то пошила за мои деньги, якобы для коллектива художественной самодеятельности. Так что щеголяем-с, господин бригадефюрер, щеголяем-с…

– И в чем предпочитаете щеголять?

– То в форме офицера милиции, то в облике провинциального актера – в заношенном жилете и потрепанном сюртуке, желающего испытать свою судьбу на Одесской киностудии или же возвращающегося на судно основательно подвыпившего румынского моряка, завладевшего документами того, настоящего бродяги, которого мертвецки напоили и «усыпили» в одном из подпольных притонов. Без лишнего куража скажу, что до меня по Одессе и Кишиневу так нагло разгуливал только один человек – известный бандит-экспроприатор, он же впоследствии легендарный красный командир Григорий Котовский.

Бригадефюрер достаточно хорошо ознакомился с историей Бессарабии и юга Украины, чтобы не уточнять, кто такой Котовский или Миша Япончик. Что же касается зарубежных похождений поручика Крамольникова, то фон Гравс нисколько не сомневался, что он действительно «щеголяет». Для него не было тайной, что, оправдывая свой псевдоним, Лицедей слывет прекрасным актером, истинным гением шпионских перевоплощений. Другое дело, какой практический эффект от этих рейдов? Не пора ли превратить эти лихаческие рейды в тыл врага из агентурных авантюр в полноценные разведывательно-диверсионные операции?

Познавший от своей матери, гримера из провинциального Херсонского драматического театра, основы ее искусства Петр Крамольников, чье детство, по существу, прошло за театральными кулисами, обладал талантом подражания – в речи, ходьбе, манере поведения любого однажды увиденного перед собой человека. Не исключено, что в этом разведчике действительно умирал очень одаренный лицедей. В шестнадцать лет он уже служил в белогвардейской разведке, там же окончил ускоренный курс военного училища и в восемнадцать уже стал подпоручиком разведки генерала Врангеля.

Именно в разведке Крамольников, судя по его послужному списку, и проявил свой артистический талант, представая перед местными коммунистами то в роли командированного из Питера сотрудника красной контрразведки, то в роли долечивающегося после госпиталя красного командира, для разнообразия облачающегося в лохмотья странствующего сумасшедшего.

Затем была учеба в ускоренной «белой» разведшколе в Болгарии, на территории которой оказалась значительная часть интернированных врангелевских войск, и наконец, полноценная диверсионная школа в рейхе, после которой Крамольников был переброшен сюда, в Румынию, в распоряжение разведотдела «СД-Валахии».

«Семь рейдов по тылам красных – и ни одного провала, ни одного намека на провал, при полном выполнении заданий!» – так идиллически завершалась рекомендательная характеристика, с которой Лицедей впервые предстал перед бригадефюрером СС в Бухаресте.

Вот и сейчас барон извлек его «дело» из бронированного, еще в адмиральские времена хорошо замаскированного сейфа, чтобы прочесть: «После завершения Гражданской войны в России дважды выполнял на ее территории задание германской разведки. Обладает способностью к перевоплощениям и к познанию языков. Владеет германским, французским, русским, украинским и частично молдавским (румынским) языками. Физически сильный, выносливый, характер устойчивый. Окончил краткосрочные курсы снайперов и санитарных инструкторов. Прекрасно владеет холодным оружием. Постоянно совершенствует навыки рукопашного боя. В опасных ситуациях бравирует склонностью к излишнему риску. Храбр и вызывающе дерзок».

Барон был не уверен, что у германской разведки найдется еще хотя бы два-три разведчика, которым его руководители решатся давать подобные характеристики. Очевидно, этот русский в самом деле чего-то стоил, если ему даруют такие определения, каждое из которых сделало бы честь любому строевому солдату.

«Работать предпочитает в одиночку, – вновь предался чтению бригадефюрер. – Крайне недоверчив по отношению к любому, кто в тылу противника выходит с ним на связь, и при малейшем подозрении склонен избавляться от таких агентов и сочувствующих.

Недостатки: фаталист, склонен к излишнему риску и позерству; предельно жесток при ведении допросов и вообще в обращении с врагами; при ликвидации врагов пытается всячески затягивать их мучения».

«Это какой «гуманист от разведки» решился причислять подобные качества разведчика и диверсанта к недостаткам?! – изумился фон Гравс, прочтя эти строчки. – Он, видите ли, «предельно жесток… в обращении с врагами»! Нежности, видите ли, нашему агенту Лицедею не хватает во время допросов и ликвидации противника! Если кто-то там, в разведке, и склонен причислять подобные наблюдения к «аналитической психологии», то слишком уж они напоминают психопатию».

Так что… хотел бы он, фюрер Валахии, видеть сейчас перед собой составителя этой характеристики. А еще трогательнее было бы встречать его после очередной операции в предельно напичканной чекистами и доносчиками Советской России.

Зато последнее предложение этого насквозь гуманистического документа заставило барона умерить свой гнев и немного поразмыслить. Причем в данном случае речь шла уже не о сопоставлении характера агента с общечеловеческими воззрениями; а скорее – о проявлении сугубо мужской философии.

«Во время выполнения заданий, – молвилось в рекомендательном письме начальнику «СД-Валахии» – страстно, хотя и на очень короткое время, увлекается женщинами, которых затем предпочитает безжалостно убирать».

«Так, может быть, – задался вопросом барон, – агент Крамольников именно потому и не познал ни одного провала, что работать предпочитает в одиночку и при малейшем подозрении избавляется от всякого, кто способен предать его? А что касается женщин… Счастливый человек: он обладает такой завидной возможностью – относиться к использованным женщинам, как к отработанному материалу, безжалостно убирая их со своего жизненного пути! К тому же у него хватает для этого силы воли и здравомыслия!».

Единственное, что никак не явствовало из этого документа, – умеет ли он профессионально использовать этих женщин во время выполнения задания. И это уже относилось не к праздному любопытству.

– В составленном на вас досье говорится, что обычно вы очень жестко избавляетесь от женщин, которые с вами сотрудничают. Однако Волковой это почему-то не касается? Вы способны каким-то образом, кроме банальной влюбленности, объяснить это?

– Интересуетесь, почему это не касается моей «Волчицы»? Да потому что нескольких женщин, из так называемых «компартийных», убрала она сама. Меткий, хладнокровный стрелок, Елизавета всегда готова пустить в ход оружие, причем делает это исключительно по идейным соображениям.

– В таком случае многое проясняется, – признал бригадефюрер. – Не все, но многое.

9

Лишь после часового движения по едва приметной лесной дороге, когда они пробились к какой-то поросшей кустарником и редколесьем равнине, старший лейтенант вышел из кабины и негромко, словно они уже находились в тылу врага, уведомил их:

– Прибыли, товарищи командиры. Мы находимся на секретном полевом аэродроме. Обо всем, что вы здесь увидите, надлежит тотчас же забыть.

– «Не видеть и забыть» – нам не впервой, так что давно приучены, – ответил кто-то из спутников Гродова.

Осмотрев с высоты кузова рощицу усохших деревьев, за которой виднелась гряда небольших холмов, Гродов воспринял его слова, как нелепую шутку. Однако не успел он съязвить по этому поводу, как откуда-то со стороны холмов донеслась мощная, пронзительная трель «тревожного» казарменного электрозвонка. В ту же минуту стенки сразу двух холмов отошли в сторону, и из чрева возвышенности выехали два небольших колесных бульдозера и дорожный каток, вслед за которыми на волю вырвалось около батальона солдат. В том, как быстро и несуетно бойцы занимали отведенные им позиции и огневые точки, готовясь к «отражению атаки вражеского десанта», улавливалась жесткая вышколенность. Сразу чувствовалось, что застать врасплох этих парней будет трудно.

– Что они вытворяют! – пробубнил поднявшийся рядом с Гродовым майор. – Такого – в виде тайных ангаров – даже мне, праведнику, видеть не приходилось.

– Хотите сказать, что вы здесь тоже впервые?

– Готовят не только вас, капитан. Получается, что и нас, служивых, – тоже.

Ну, а дальше стало происходить то, чего капитан никак не ожидал: насадные маскировочные деревья и кусты в мгновение ока были снесены за пределы равнины, образовывая огромную лесную поляну. Под ножами легких бульдозеров миру явились сразу две взлетно-посадочные полосы, одна из которых оказалась бетонной, другая, покрытая какой-то прорезиновой маскировочной тканью, – грунтовой. Причем обе они были соединены поперечной бетонной полосой, достаточно широкой для того, чтобы самолеты могли разворачиваться и ждать своей очереди на очередной полет.

Увлекшись созерцанием того, как на взлетные полосы стали заползать скрывавшиеся в ангарах-холмах самолеты, капитан береговой службы упустил момент, когда оба пригорка, между которыми остановилась их машина, превратились в своеобразные, хорошо замаскированные бункеры. И как оттуда, подгоняемые решительным басистым голосом, стали выбираться солдаты, навьюченные какими-то мешками, по внешнему виду которых нетрудно было догадаться, что в этих «сумах» притаились парашюты.

Едва они наполнили чрева двух самолетов, как над аэродромом появился еще один самолет, значительно больший по размерам, чем предыдущие. Наблюдая за тем, как, позволив самолетам с десантниками уйти за пределы аэродрома, «новичок» заходит на посадку, Гродов дал себе слово засесть за изучение типов летательных машин. Однако обладателя басистого хрипловатого голоса этот его мысленный завет не растрогал:

– Какого дьявола застыли там, в кузове, вояки Тутанхамона двенадцатого?! – прокричал он. – Весь аэродром тушами своими демаскируете?! Мигом спешились и сняли с машины маскировочные сети! Кто тут из вас старший по чину?

– Я, майор Воронов, – представился попутчик Гродова. – Прибыл по приказу…

– Да плевать, по чьему ты приказу прибыл, майор. Я – полковник Мытищин, начальник этого аэродрома, а посему приказываю: сети разгрузить, получить парашюты и готовиться к посадке в самолет. Не видишь, что ли, отрабатываются нормативы на приведение аэродрома в полную боевую готовность. А ты со своими «тутанхамоновцами» все учение портишь.

Только тогда десантники сгрузили тюки и, получив из рук вновь объявившегося «кабинного» старшего лейтенанта маскировочные халаты, занялись парашютами. Пока подполковник Бекетов, прибывший на только что приземлившемся самолете, приблизился к ним, десантники уже объяснили Гродову, как следует надевать основной и запасной парашюты, показали, за какие кольца дергать и как правильно приземляться, чтобы «сохранить в целости ноги и всю прочую мужскую красоту».

– Так это, оказывается, ваши поднебесники, товарищ подполковник? Неплохие парни, с парашютами быстро разобрались. – Хотя Бекетов и был младшим по званию, тем не менее начальник аэродрома говорил с ним, явно заискивая. – Можно объявлять погрузку в самолет?

– Объявим, полковник, не торопись. Считай, что в нормативы твои аэродромники уложились, с маскировкой тоже неплохо. Утречком мы над твоим «Лесным-2» специально пролетали: никаких демаскирующих признаков.

– Так ведь получается, что третий полевой аэродром из ничего создаю, – остался доволен Мытищин похвалой контрразведчика.

– Неужели третий? Так ты у нас, получается, великий спец по полевым аэродромам?

– …Которые не так трудно построить, как потом тщательнейшим образом замаскировать. Как вот этот. Коль уж вы не нашли, германцы – тем более не найдут.

– Если только не окажется, что он уже давно обозначен на картах всех командиров германских эскадрилий, – осадил его Бекетов.

– Быть такого не может! – возмутился полковник, которого Гродов так и называл теперь «Тутанхамоном». – Откуда ему взяться на германских картах?

– Вот об этом тебя, начальник аэродрома, со временем и спросят «где надо», – окончательно сбил с него спесь подполковник Бекетов. – Поэтому бди, денно и нощно бди…

Уже облаченный в маскхалат и обвешанный парашютами, Гродов ждал, что контрразведчик обратит на него внимание и даже извинится за недоразумение, однако подполковник делал вид, что вообще не замечает его присутствия. Хотя, понятное дело, заметил. А значит, никакого недоразумения не произошло. Мало того, пока десантники проверяли экипировку друг друга и еще раз инструктировали новичка, подполковника позвали к рации, находившейся в прекрасно замаскированном командном бункере Тутанхамона. Оттуда Бекетов вышел явно взволнованным.

– Случилось нечто непредвиденное, – сказал он, прохаживаясь перед небольшим строем офицеров-десантников. – Как вы уже поняли, вас доставили сюда для участия в учении. Но только что сообщили, что в пятидесяти километрах отсюда, в лесу, обнаружена небольшая разведывательно-диверсионная группа, скорее всего германо-финская по своему составу. Вам известно, что в последнее время на протяжении почти всей европейской границы страны ситуация остается напряженной. Прежде всего, отмечено резкое увеличение количества забросок различных разведывательно-диверсионных, а также подрывных антисоветских групп.

– Еще как наслышаны! – ответил за всех майор.

– Так вот, с одной из таких групп нам и предстоит сегодня столкнуться. Причем подчеркиваю, что операция перестает быть учебной. Я доходчиво объяснил, капитан береговой службы? – наконец-то обратился он прямо к Гродову.

– Будем по-прежнему считать ее учебной, но по условиям своим максимально приближенной к боевой.

– Идеальное определение, капитан, идеальное. Так и действуйте: учась, воюйте, а воюя, учитесь. Автоматы, пистолеты и по три гранаты на брата получите уже в чреве самолета. Сейчас солдатики их туда поднесут. Все документы сдадите старшему лейтенанту, который доставлял вас сюда на машине, – указал он на державшегося чуть в сторонке офицера. – Количественный состав диверсионной группы нам не известен. Но при любых условиях хотя бы один диверсант обязательно должен попасть к вам в руки живьем, поскольку живые они оказываются более разговорчивыми.

– …По какой-то дикой странности, – прокомментировал Гродов.

– Лучше всего, если этим пленником станет радист.

– Так мы что, будем брать теперь группу диверсантов одни? – поинтересовался капитан Рыкун. – Ведь два самолета с десантниками уже давно в небе, у них другая цель.

– Вы правы: они в воздухе. Каким вам видится решение?

– Пока не знаю, да и не мне решать-переигрывать.

– Тоже мне вояки Тутанхамона двенадцатого, – недовольно покачал головой начальник аэродрома. Хотя и не понятно было, против кого именно направлено это замечание: против десантников или тех, кто готовил учения?

– А вы, капитан береговой службы, что скажете? – поинтересовался подполковник.

– Уверен, что с пилотами обеих машин уже связались по рации, а значит, нацелили их на район предполагаемой высадки вражеского десанта, – ответил Гродов.

– Естественно, артиллерист, естественно, – мрачно ухмыльнулся Бекетов. – Только почему же «предполагаемой»? Увы, уже вполне реальной.

– Сужу по тому, что «вводная» у вас получилась какая-то неуверенная и маловероятная, – не стал темнить Гродов.

– Может, потому, что откорректирована жизнью, – проворчал Бекетов. – Впрочем, должен заметить: на курсах и в училищах могут научить чему угодно, вот только мыслить нужно самостоятельно ввиду секретности самого процесса.

– Разве что – «ввиду секретности», – иронично согласился капитан, однако контрразведчика не так-то просто было выбить из седла.

– Кажется, ты это уловил, курсант. А пока что, – снова обратился он ко всем офицерам, – старшим назначаю майора Воронова. Вот вам карта, майор; место высадки на ней отмечено красным карандашом. На местности вас уже будут ждать бойцы подполковника Савельева. Сразу же после приземления радист должен связаться со мной. Как это сделать, он знает. Вопросы? Нет вопросов. Все – к машине и в воздух! В самолете к вам присоединятся радист и два автоматчика прикрытия.

Когда люк открылся и последовала команда: «Все – вниз!», Гродов тут же вспомнил притчу о «благотворительном десантном пинке», но все же нашел в себе мужество шагнуть в поднебесную неизвестность. Он прыгнул третьим, вслед за майором и капитаном Рыкуном. Вместе с другим капитаном, Сергеевым, который прыгал после артиллериста, Рыкун брался подстраховывать его в воздухе. И хотя Гродов понятия не имел, как они намеревались это сделать, но объяснения обоих капитанов воспринял как нечто обнадеживающее.

Приземлился он, правда, не совсем удачно, поскольку парашют довольно долго тащил его вдоль опушки леса, заставив несколько раз перекувыркнуться, тем не менее все десантники признали, что на первый случай, да к тому же для артиллериста, совсем неплохо. Очевидно, по их представлениям, пушкари особой смекалкой никогда не отличались.

Минут через десять вся группа уже была в сборе, однако никаких следов того, что в этом районе приземлились десятки других десантников, не обнаруживалось. Радист тут же развернул рацию. Майор доложил об успешном десантировании и о том, что группы Савельева поблизости нет, и попросил дальнейших указаний.

И вот тут-то ответ Бекетова его озадачил. Тот уведомил Воронова, что группа была высажена ошибочно, потому что, как оказалось, в том районе вражеские диверсанты были обнаружены вчера, а сегодня они уже засветились в другой местности. Поэтому майору предписывалось: парашюты уложить и совершить со своими людьми марш-бросок на пять километров строго на запад, в район старой водяной мельницы, где их будет ждать тот же самолет, с которого они десантировались. На борту им выдадут новые, старательно уложенные парашюты.

– Ну, как же можно десантировать группу, не проверив, насколько правдивыми являются сведения о вражеских диверсантах?! – взвился старший лейтенант Грызлов.

– Моли Бога, что тебя высадили «не в том районе» на своей территории, – возразил Рыкун. – А ведь на войне всякое может случиться.

– Считайте, что мы уже на войне, – осадил их обоих майор. – Разговоры прекратить. Слушать и выполнять, не обсуждая.

Бекетову легко было направлять их «строго на запад», глядя на расстеленную перед собой карту. В реальности же местность оказалась до предела пересеченной: глубокие овраги, какие-то поросшие терновником руины, болотистые перелески… Так и напрашивалась на ум старая солдатская поговорка: «Гладко было на бумаге, да забыли про овраги!».

– Вам не кажется, майор, что в данном случае подполковник Бекетов что-то темнит? – улучив момент, вполголоса спросил Гродов, когда на горизонте, по ту сторону равнины, уже показалось высокое здание, которое вполне могло служить мельницей. Они вдвоем бежали первыми, за ними цепочкой продвигались старший лейтенант, капитаны Рыкун и Сергеев.

– Что значит «темнит»? Просто так складывается обстановка. И потом, он ведь использовал те данные, которые получил из штаба.

– У меня создается впечатление, что ниоткуда он их не получал.

– Хочешь сказать, что это всего лишь учебное десантирование по заранее заготовленной легенде?

– Именно это и хочу сказать.

– Бездоказательно, капитан. И вообще, второе десантирование покажет.

Самолет появился из-за леса, развернулся над головами десантников и, помахав крыльями, тоже пошел строго на запад, прокладывая для них курс движения.

– И все же я уверен, что второго десантирования не последует, – окончательно ударился в предсказания Гродов.

– То есть как это «не последует»?! Ты что, капитан, считаешь, что нас держат за идиотов?

– Как только мы погрузимся в самолет, поступит радиограмма о том, что вражеские диверсанты уже сдались сотрудникам НКВД и нам приказано вернуться на базу.

– Даже мысли такой не допускаю, – решительно повертел головой майор. – Тут все-таки армия, а не игра в жмурки.

– Порой мне кажется, что настоящая армия именно с этого, с игры в жмурки, и начинается, – парировал Дмитрий. – Но приказ мы, несомненно, выполним. Каким бы он ни был.

– С этого-то и следовало начинать.

Самолет сделал круг над зданием, которое они определили как водокачку и, приняв влево, исчез за рощицей.

– Как бы нам из-за этих штабных «тутанхамонов» не пришлось еще и вплавь форсировать реку, – вновь подал голос старший лейтенант.

– При чем здесь река? – едва выговорил Сергеев, который давно выбил из ритма свое явно «прокуренное» дыхание.

– Так ведь речь идет о водяной мельнице.

– Знатное будет купание, – передернул плечами Рыкун. – Неужели подполковник и к этому прибегнет?

10

Молчание, которым бригадефюрер СС фон Гравс «облагородил» их беседу, длилось ровно столько, сколько понадобилось, чтобы поручик Крамольников мог понять: тема исчерпана, а значит, еще одну проверку на преданность идее и рейху он прошел.

– Я не принадлежу к тем служащим СД, которые страдают излишней подозрительностью, – молвил барон, только теперь предлагая Крамольникову присесть к столу. – Именно поэтому вы сегодня же будете представлены к повышению в чине и к Железному кресту.

Крамольников встал, без какого-либо подобострастия проговорил подобающие в таких случаях слова и, повинуясь жесту фюрера «СД-Валахии», снова опустился в кресло. Он понимал, что при всей своей щедрости Гравс пригласил его не для того, чтобы раздавать чины и награды, поэтому вновь принялся напряженно сверлить его цепким, пронизывающим взглядом.

– Уверен, вы уже поняли, что на сей раз вас ожидает более длительный и напряженный рейд в Совдепию.

– Я сам избрал эту профессию, – невозмутимо, со снисходительной усталостью в голосе, ответил поручик.

Несмотря на то, что перед ним сидел генерал-майор войск СС, агент Лицедей позволял себе вальяжность истинного, знающего себе цену профессионала и дворянина. И если барон старался не замечать этого, то лишь потому, что и сам видел в Крамольникове рискового, не раз проверенного агента. Много ли найдется сейчас таких бойцов у Гейдриха или Канариса?

– Всего лишь хотел предупредить, что на сей раз ставки обещают быть значительно выше, чем когда бы то ни было. Вам и в самом деле придется основательно «полицедействовать», обер-лейтенант.

– Судя по тому, какие массы войск перебрасываются к границе, а также по тому, что на палубах гражданских судов стали появляться спаренные зенитные пулеметы, нетрудно предположить: дело явно идет к войне. И поскольку долго, а тем более – бесцельно, держать такое количество солдат в придунайских болотах никто не решится, то… – многозначительно вскинул брови агент.

– Их и не собираются томить здесь слишком долго, – отрубил бригадефюрер.

– Так, может, пора отказываться от рейдов и приступить к созданию подпольной организации?

– Белогвардейской, разведывательно-террористической, естественно?..

– Эта мысль посещала меня уже не раз, господин бригадефюрер. Тем более что в последнее время Волчица стремится превратить свою квартиру – кстати, с двумя черными ходами – в некий аристократический салон мадам Волковой, в котором удобно заводить знакомства и налаживать связи.

– Классический пример использования подпольной квартиры в виде места для легальных общественных собраний. Прислушайтесь наконец к совету коммунистов, господин поручик белой гвардии – начинайте учиться у Ленина, как следует организовывать подполье и делать революцию. Тем более что делал ее ваш коллега Ильич, будучи платным агентом все той же германской разведки и за ее деньги, – самодовольно улыбнулся барон фон Гравс.

– Оказывается, мы с Лениным еще и коллеги! Какая взрывоопасная неожиданность! Так вы действительно намерены создать в Одессе подпольную организацию? – тут же решил поручик вернуть их разговор в деловое русло, так и не поверив в искренность намерений фюрера «СД-Валахии».

– Только по-настоящему действующую организацию, которая бы пригодилась нам и после освобождения Причерноморского края от коммунистов.

– Насколько мне известно, абвер и СД давно отказались от создания подпольных организаций в Совдепии. Учли опыт всех тех провалов, через которые в свое время прошло белое подполье. Хотя база у него была значительно шире, чем у германских разведслужб.

– Однако наше вторжение в Польшу показало, что диверсионные группы способны деморализовать значительную часть прифронтовой полосы противника, существенно помогая таким образом наступающим войскам. Около двух десятков таких групп как раз и будет выброшено в ближайшие дни на валашском направлении, то есть на территорию Молдавии и Южной Украины. Вас мы тоже намерены перебросить в составе группы, – бригадефюрер немного поколебался и, вспомнив о капитане Штефане Олтяну, предположил: – Причем один может оказаться новичком, но весьма перспективным. Кроме того, в ваше распоряжение поступят двое агентов, которые уже укоренились в Одессе.

– Вот как, они «уже укоренились»? – иронически спросил Крамольников. Он не сомневался, что оба этих агента уже работают на советскую разведку. – Где же и в качестве кого, позвольте поинтересоваться, они «укоренились»? В качестве сотрудников НКВД и двойных агентов?

– Их основательно проверили и столь же основательно законсервировали до той поры, которая теперь как раз и наступила.

– Если до сих пор я сумел обходиться не только без арестов, но и без особых, провальных подозрений, то только потому, что никогда не пользовался старыми абверовскими явками и агентурой, какими бы проверенными и надежными ни представали они в сознании абверовского руководства.

– Подробнее об этом рейде нас уведомит штандартенфюрер СС Кренц, – не стал фон Гравс ни вступать в полемику с Крамольниковым, ни заверять и успокаивать его, а сразу же взялся за телефонную трубку внутрикорабельной связи. – Впредь именно он будет определять цели и маршруты ваших рейдов, а значит, и саму вашу судьбу.

– Случилось так, что до сих пор я работал в основном на румынскую разведку.

– Только не убеждайте, что это вызывало у вас чувство гордости, – презрительно скривил губы фон Гравс.

– Как бы там ни было, а мы нормально ладили, – мрачно ответил Крамольников. – Так что моему будущему германскому руководству надо бы согласовать свои действия с нынешним румынским. Кстати, напомню, что вел меня подполковник сигуранцы Петреску.

– Тот самый, который легкомысленно расстался со своей прежней фамилией Петренко, – кивнул фон Гравс. – Бывший офицер украинской контрразведки времен Грушевского и гетмана Скоропадского.

– Но с какими-то молдавскими корнями, – подтвердил его сведения Крамольников.

– Нам это известно. Кроме всего прочего, в вашу задачу входило – выявлять людей, приверженных идее возрождения Великой Румынии. Так вот, Петреску считал, что агент Волчица будет заинтересована в выявлении таких лиц. Почему? Разве это каким-то образом соответствует ее русским националистическим взглядам? Судя по всему, госпожа Волкова по-прежнему остается приверженной Белому движению.

– Госпожа Волкова умудрилась дважды сменить фамилию, и «Волковой» стала благодаря фамилии своего второго мужа. Девичья же ее фамилия – Олтяну. Ее дед был крупным помещиком, чьи владения находились по обоим берегам пограничного Прута. Сама она прекрасно играет на гитаре и столь же задушевно исполняет песни румынских цыган.

– Песни цыган, говорите? Согласен, они способны тронуть русские души ее слушателей. Да и германские, наверное, тоже, если бы только не принадлежали… цыганам.

– Но тогда это были бы другие песни, уже не цыганские, – романтически вздохнул поручик. – Зря вы так не любите цыган. Без их песен и плясок мир стал бы слишком постным.

– Уточняйте: русский мир, – процедил генерал СС. – Лично мне больше импонирует отношение к ним фюрера, который однажды мудро изрек, что истребление цыган – это не преступление, а… санитарная чистка общества! Вот-вот, всего лишь санитарная чистка общества. Кто способен убедить меня, что фюрер оказался не прав? Сколько будут существовать цыгане, столько будет актуальной и его мудрое наставление относительно них.

– Русскому человеку, особенно офицеру, дворянину, привыкшему проводить самые яркие часы своей бесшабашной жизни в ресторанах, под пляски цыган, согласиться с таким подходом идеологов рейха будет трудно.

– Не забывайтесь, Крамольников, не забывайтесь, – незло предупредил его фон Гравс. – Если все еще хотите оставаться союзником рейха, а не его врагом.

– Полагаю, что и союзники-то мы все же временные. Но оставим в покое идеологию. Вы внутренне напряглись, господин барон, когда я назвал девичью фамилию госпожи Волковой. Нет, показалось?

– Понимаю, что для румын фамилия Олтяну не столь уж и редкая, но все же странно: совсем недавно я познакомился с артиллерийским капитаном Олтяну, батарея которого располагается рядом с нашей стоянкой.

Бригадефюрер вопросительно взглянул на поручика, причем взгляд этот явно затянулся.

– И что же? – осторожно отреагировал поручик на это сообщение.

– Ваша Волчица ничего не говорила о своих родственниках в Румынии?

– В Совдепии связи с зарубежными родственниками жесточайше не поощряются. А что касается знакомого вам румынского капитана Олтяну, ее однофамильца… Подобные совпадения случаются крайне редко, но проверить надо.

Бригадефюрер сделал какую-то пометку в своем «еженедельнике» и некоторое время сосредоточенно барабанил пальцами по столу.

– Впрочем, это не так уж и важно, – подытожил он свои размышления. – Кстати, уведомлю вас, поручик, что штандартенфюрер СС фон Кренц назначен куратором сигуранцы от Главного управления имперской безопасности рейха. Как профессионал он ждет своего выхода на сцену здесь же, на «Дакии».

– Но я привык работать в одиночку, – предпринял поручик последнюю попытку переубедить генерала СС. – Таков стиль моей работы.

– Нам это известно, – сухо заверил фюрер «СД-Валахии», давая понять Лицедею, что на сей раз его привычки и амбиции в расчет приниматься не будут. – Сейчас мы находимся накануне таких событий, – все с той же невозмутимой сдержанностью объяснил он, – во время которых многие свои привычки мирной жизни придется менять. В том числе и вам, обер-лейтенант, да-да, в том числе и вам…

11

На спуске в очередной овраг Гродов немного отстал от майора и, метнувшись в сторону, за кустарник, прошелся короткой очередью из автомата по широкому стволу старого дуба. Затем выстрелил из пистолета. Ни одна щепка от ствола не отлетела, ни одного входного отверстия от пули не осталось.

«Вот теперь все стало на свои места, – остался доволен собой капитан, пристраиваясь у дерева, чтобы помочиться. – Там и там патроны холостые. Гранаты нам тоже наверняка учебные подсунули».

– Что за пальба, артиллерист?! – возмутился майор, когда, метнувшись наискосок, Гродов догнал группу. – Ты что, совсем обезумел?

– Все те же обстоятельства, товарищ майор.

– Какие еще обстоятельства?!

– Отошел к дереву по нужде, а там – змея, – решил Гродов не разрушать легенду учений. – Если бы не скосил – случилось бы непоправимое.

– Ну, разве что змея… – недовольно проворчал Воронов.

– К тому же неизвестно, куда именно эта змея ужалила бы, – хохотнул капитан Сергеев, доселе считавшийся наиболее молчаливым в группе.

Лишь когда последовала еще одна команда: «Всем – вниз!», Гродов понял, что явно недооценивает берегового подполковника: второе десантирование все же состоится. К моменту их приземления в перелеске между двумя деревушками десантники подполковника Савельева, высадившиеся чуть раньше, уже разворачивались в цепь, готовясь прочесывать густой, чернеющий в низинной равнине бор. И командир отряда, и его подчиненные были явно взволнованы: звучали приказы, красноармейцев готовили к серьезной стычке с врагом. К тому же Гродов обратил внимание, что бойцов здесь вдвое больше, чем тех, что были сюда десантированы.

«Неужели даже подполковник Савельев не знает о том, что появление здесь вражеских диверсантов – всего лишь учебная легенда?» – усомнился Гродов. Или же случилось непредвиденное: диверсанты действительно есть, а ему и прочим офицерам, которые прибыли с ним, по какой-то чудовищной ошибке выдали оружие с учебными холостыми патронами?

Гродов уже хотел поделиться своими подозрениями с майором Вороновым, но поступила команда подполковника: «Продвигаться скрытно, без разговоров и стрельбы. Огонь открывать только в самом крайнем случае. Всех обнаруженных в лесу – задерживать и передавать группам второго эшелона, которые продвигаются за основной цепью в виде арьергардного заслона и резерва».

Бор оказался небольшим и обрывался у края обширной низины, за которой проходила железная дорога, судя по всему, заброшенная, поскольку рельсы едва просматривались сквозь заросли сорняка. Пройдя еще немного по кромке низины, десантная группа обнаружила себя почти у самого болота, в полуразрушенной лесной сторожке, над обвалившейся крышей которой еще издали просматривалась радиоантенна.

Когда сторожку окружали по периметру поляны, на которой она располагалась, Гродов обратил внимание, что никакого охранения диверсанты не выставили, но объяснил это тем, что, очевидно, за подходами к стоянке наблюдают из руин. Однако все прояснилось очень быстро. После команды подполковника: «Всем, находящимся в развалинах, выйти и сдаться, жизнь гарантируем! Стреляем пока что в воздух!» действительно последовало с полдесятка автоматных очередей и винтовочных выстрелов в сторону полуосевшей крыши, над которой вскоре появилась какая-то белая тряпка. Когда выстрелы затихли, из руин донеслось:

– Прекратить стрельбу! Мы сдаемся!

Но голос, который извещал о победе десантников, капитан Гродов не спутал бы ни с каким другим, поскольку он принадлежал Бекетову. Каковым же было разочарование подполковника Савельева, когда он действительно увидел, что из руин выходит Бекетов, а вслед за ним, убедившись, что «сдача» проходит мирно, появились девушка-радистка и двое бойцов с автоматами.

– Учебная операция завершена! – прокричал береговой подполковник. – Всем оставаться на своих местах. Оружие разрядить. К нам приближаются только подполковник Савельев, майор Воронов и капитан Гродов!

– Товарищи офицеры, только что вами успешно завершена очередная учебная антишпионская операция. Всех благодарю за службу.

– Жаль, что это всего лишь оказалось учебной игрой, – проворчал Савельев, – я уж поверил было…

– И даже готовили себя к тому, чтобы привинтить к гимнастерке орден за ликвидацию особо опасной диверсионной группы, – едва заметно улыбнулся Бекетов. – Понимаю. С орденом придется повременить.

– Да нет, я не к тому… – попытался оправдываться несостоявшийся орденоносец, однако Бекетов прервал его:

– Вы, подполковник, сейчас посадите всех бойцов на грузовики, – указал он в сторону выдвигавшихся из лесной дороги машин, – и доставите их на полевой аэродром, с которого взлетали. Кстати, он расположен всего лишь в шести километрах отсюда. А здесь, под руинами лесной хижины, находится дот передового охранения аэродрома. Сами эти руины, как вы понимаете, всего лишь маскировка. Еще несколько таких же дотов построено по всему его периметру.

Майор и подполковник Савельев удивленно и в то же время разочарованно переглянулись. Они чувствовали себя людьми, над которыми некорректно, почти глупо, подшутили. Но самого Гродова это не касалось. В эти минуты он вообще плохо воспринимал происходящее. Как только радистка задвинула на затылок капюшон своего маскхалата, он сразу же узнал в ней Валерию. Поняв, что их миссия завершена, сопровождавшие радистку автоматчики скрылись в своем доте, серый купол которого просматривался сквозь щель между блоками руин, а девушка осталась и продолжала сверлить Гродова взглядом своих черновато-коричневых, «сливовых» глазищ. Причем влюбленных, как хотелось бы верить капитану.

– А вам, капитан береговой службы Гродов, предстоит еще один прыжок. Понимаю: третий в течение дня – перебор. Зато основательно закрепляет опыт.

– К третьему тоже готов, товарищ подполковник, – даже переведя взгляд на Бекетова, он все еще косил глаза на девушку, само появление которой казалось ему наиболее невероятным во всем этом контрразведкой поставленном спектакле.

– Майор Воронов, наш артиллерист поступает под вашу опеку и ответственность. Кстати, как считаете, «благотворительный десантный пинок» пошел ему на пользу?

– Свидетельствую: капитан Гродов обошелся без пинка и прыгал без колебаний. Редкий, доложу вам, случай, если учесть, что парашютом его наделили вообще без какой-либо предварительной подготовки, что крайне опасно.

– Ну, извини, артиллерист-береговик, – одарил выпускника курсов своей милейшей ухмылкой Бекетов. – Что поделаешь, такой у меня метод подготовки настоящих контрразведчиков.

– Да это я уже уловил.

– Теорией парашютного десантирования мы с тобой потом как-нибудь займемся, на досуге.

– После двадцать первого прыжка, – ответил ему с той же ухмылкой Гродов.

– Но ведь майор утверждает, что все идет нормально. Кстати, замысел мой штабистский ты так и не разгадал: поверил, что действительно идете на задержание вражеской агентуры.

– Ошибаетесь, товарищ подполковник. Сомнения возникли с самой первой же минуты.

– Сомнения могли возникать у кого угодно. Доказательств нет.

– На холостых патронах вы прогорели. Еще по пути к водяной мельнице я специально чуть отклонился от группы и в упор расстрелял ствол дерева – из автомата, а затем пистолета. Майору объяснил, что истребил попавшуюся по пути змею.

– Так ты уже тогда все понял?! – с обидой спросил его Воронов.

– Не хотел срывать штабной замысел подполковника Бекетова. Он ведь строился на вере десантников в правдивость легенды о заброске в тыл группы диверсантов, снабженной рацией, – вновь перевел капитан взгляд на Валерию.

– Извините, забыл представить, – только теперь «вспомнил» о стоявшей чуть позади него девушке подполковник. – Перед вами одна из лучших наших десантных радисток, и не только радисток, – лейтенант Валерия Лозовская. По-моему, вы уже немного знакомы, а, капитан?

– Извините, впервые вижу.

– Значит, показалось. Бывает, – спокойно отреагировал подполковник. – Не исключено, что в ваши южные края отправим, уже в виде инструктора.

Гродов прошелся по девушке взглядом так, словно и в самом деле видел ее впервые, и почти разочарованно пожал плечами.

– Знать бы, где к тому времени окажусь я сам…

– Тоже верное замечание.

Самолет появился так внезапно, словно вынырнул из самой гущи бора. Описав круг, он уселся на поляне рядом с офицерами.

– Диверсионное десантирование на «вражеский» аэродром будете осуществлять только вы, капитан Гродов. – Объяснил Бекетов, указывая рукой радистке в сторону машины. – На сей раз в одиночку. Считайте это своим зачетным прыжком.

– В принципе, я могла бы прыгнуть вместе с товарищем капитаном, – наконец-то прорезался голос у радистки.

– Уже сказано было: прыжок одиночный, зачетный, – отчеканил Бекетов, а выдержав небольшую паузу, объяснил: – Опасаюсь, как бы после такого совместного десантирования вас потом не пришлось долго искать по окрестным лесам.

– Уж не намекаете ли вы на то, что мы собираемся бежать от вас? – с легкой долей игривости поинтересовалась Валерия.

– А кто вас знает?! Может, и собираетесь. Не зря же всех вас полковник Мытищин именует не иначе, как «вояками Тутанхамона двенадцатого».

Во время этого прыжка Гродова роль «благотворительного десантного пинка» сыграл возрожденный им в памяти взгляд радистки, под которым капитан готов был шагнуть за борт самолета даже без парашюта.

Уже дергая за спасительное кольцо, Дмитрий успел заметить, что, подхваченный мощным потоком воздуха, он несется прямо на огромное, охваченное предзакатным пламенем солнце. «Нет, это пока еще не то пламя, на котором тебе суждено полыхать, капитан!» – напророчил себе новопосвященный десантник.

12

Не по-армейски располневший штандартенфюрер фон Кренц поражал своими чертами лица. Несоразмерно выпяченный угловатый лоб, надбровные дуги, нос, губы, скулы – все удивляло своими размерами и своей первозданной неотесанностью. Он был похож на статую Гаргантюа, очертания которой мастер поначалу основательно наметил, а затем вдруг, разочаровавшись в своем замысле, так и оставил в виде гранитной заготовки.

– У вас, обер-лейтенант Крамольников, всего семь дней для того, чтобы надышаться воздухом свободы, забыть о повседневной опасности и вдохновиться перед новым рейдом, на сей раз – в предфронтовую полосу. – Движением фокусника, расстилающим перед зрителями скатерть-самобранку, штандартенфюрер развернул перед поручиком карту юга Украины и Молдавии. – В духе, так сказать, откровенной фронтовой авантюры.

С момента появления в каюте фон Кренца бригадефюрер решил довольствоваться молчаливой ролью случайного присутствующего. Вот только и сам штандартенфюрер, и поручик так и не смогли ни избавиться от его иронически оценивающего взгляда, ни демонстративно проигнорировать его.

– Десантирование будет производиться вот здесь, – указал он пальцем на точку, к северо-западу от Балты, которая до недавнего времени была столицей Молдавской автономии, – в районе Савранского леса. Если верить этой карте, южнее сколько-нибудь больших лесов уже нет.

– Проверено: дальше – голые степи. Тем не менее хотелось бы оказаться в районе балтских лесов в мундире и с документами не лесничего, а, на худой конец, милиционера, чья форменная одежда воспринимается в Совдепии с глубоким почитанием, или же – что еще внушительнее – офицера НКВД.

Штандартенфюрер тут же намерен был оспорить это желание, но запнулся на полуслове. Такого властного диктата он не ожидал. До сих пор агенты, с которыми ему приходилось работать, покорно принимали ту легенду, которую им навязывали режиссеры из разведывательно-диверсионного отдела РСХА.

– Вообще, мы намерены были забросить вас в гражданской одежде и с документами директора некоего поселкового Дома культуры. Учитывали, что эта должность соответствует вашей артистической натуре, а главное, не представляет никакого интереса ни для милиции, ни для НКВД.

– Прикажите срочно подыскать в «костюмерной» разведки или пошить мундир с погонами капитана милиции. Удостоверение личности на этот чин у меня есть. Причем абсолютно надежное.

Кренц вопросительно взглянул на бригадефюрера. Тот едва заметно кивнул и произнес:

– Только учитывая особую важность операции…

– Принимается, о мундире мы позаботимся, – согласился штандартенфюрер с плохо скрываемым раздражением. – Сегодня же этим займется наш специалист по экипировке агентов. Не исключено, что мы действительно экипируем вас как офицеров НКВД. Что уж тут размениваться на офицеров милиции? Но в таком случае легенду вы разрабатываете сами.

– Я всегда разрабатывал их сам, в вольной артистической интерпретации.

– Мне сказали, что у вас есть опыт полетов на планерах. Это соответствует действительности?

– В румынской разведшколе доставка и десантирование агентов на планерах входили в список обязательных дисциплин. Наряду с переброской на воздушных шарах, которые, увы, мало поддаются пилотированию.

– И на воздушных шарах?! – вновь удивленно взглянул фон Кренц на бригадефюрера.

– Вид транспорта еще предстоит определить, – ушел тот от прямого ответа. – Не исключено, что вас могут забросить со стороны моря.

– Многое зависит от того, какова цель этого рейда, – подсказал поручик.

– Самая быстрая и точная выброска обычно осуществляется из самолета, но она же – и самая шумная, а значит, демаскирующая, – молвил штандартенфюрер.

– Однако мне точно известно, – заметил поручик, – что красноармейские части получили приказ огонь по воздушным целям не открывать, дабы не провоцировать военный конфликт с Германией. Все воздушные нарушения границы должны истолковываться местными командирами как провокации, на которые не следует поддаваться. Причем не поддаваться под угрозой трибунала.

– Действительно, ни одной воздушной или зенитной атаки русских в последнее время осуществлено не было, – признал барон фон Гравс.

– В таком случае воздушный бросок некоего самолета-нарушителя над территорией Молдавии, от Прута до Днестра, будет воспринят как еще одна провокация, – попытался подытожить штандартенфюрер. – А лесной массив в районе Балты, – постучал он пальцем по карте, – совсем рядом с Днестром. – Впрочем, детали десантирования мы еще обсудим с авиаторами. А теперь о самом задании. Ваша группа будет состоять из трех агентов, во главе с вами, четвертым.

– А ведь в сигуранце знают, что я работаю в одиночку, – проворчал поручик, однако штандартенфюрер невозмутимо продолжил:

– Так вот, четыре ваших спутника – румыны, точнее, националисты из той территории, которая сегодня составляет Молдавскую Республику. Ваше первое общее задание – заложить где-нибудь здесь, в лесистой местности, неподалеку от железной дороги, тайник с оружием и взрывчаткой. А также создать базу для приема диверсионной группы. Это может быть отдельно стоящий дом, в котором живет какой-либо старик: дом молдавского патриота, который верит в скорый приход румынской армии и создание Великой Румынии…

– …Или же дом человека, который пострадал от зверства коммунистов во время красного террора, массовых репрессий в тридцатые годы, и так далее, – продолжил его мысль поручик Крамольников. – В крайнем случае просто падкий на деньги уголовник. Словом, подобная методика подбора местного жителя давно отработана.

– Вы оставляете здесь группу из двух агентов – радиста и диверсанта, а с оставшимся диверсантом, тоже радистом, уходите вот сюда, – обвел штандартенфюрер небольшой круг на карте, – к Тилигульскому лиману, к месту впадения в него одноименной реки. Подполковник Петреску, который непосредственно будет готовить вашу группу к переброске в Совдепию, укажет явку, которую держит в плавнях некий местный рыбак, наш давний агент. Там вы оставляете своего радиста и пробираетесь в Одессу, в логово вашей Волчицы. За неделю до начала войны во все три точки прибудут группы диверсантов, которые будут действовать по своему усмотрению, уничтожая все, что подлежит уничтожению, истребляя командный состав и партийных активистов, ввергая советские тылы в хаос и шпиономанию.

– Вы сказали «за неделю до начала войны»? – подался Крамольников к штандартенфюреру. – Значит, вам уже известны сроки?

Кренц вопросительно взглянул на бригадефюрера.

– Окончательный срок нападения известен только фюреру, – спокойно объяснил фон Гравс. – В том случае, если он уже действительно определился с ним. Но предполагается, что это произойдет еще до конца июня.

– То есть уже в ближайшие недели? – не поверил своим ушам поручик, вспомнив, что их беседа происходит в последних числах мая. – Буквально через месяц? Понимаю, что это государственная тайна рейха, но перед очередным рейдом для меня очень важно было узнать, что дни Совдепии сочтены уже в самом прямом смысле.

– Дата нападения на Россию, действительно, является государственной тайной рейха, – молвил бригадефюрер, отбрасываясь на спинку кресла. – Но пусть вас это не смущает. Всякой фронтовой войне предшествует война пропагандистская, то есть война панических слухов, тревожного ожидания, неверия в идеологические и экономические постулаты действующей власти… Поэтому поле деятельности, поле вашей мести «красноперым» – кажется, именно так вы их называете, – безгранично.

– Следует понимать, что теперь я превращаюсь не столько в разведчика, сколько в вольного, самому себе предоставленного диверсанта?

– Считайте, что с того часа, когда вы вновь ступите на землю Совдепии, вы находитесь в состоянии личной войны с коммунистическим режимом, – предложил штандартенфюрер.

– А потому действовать можете, исходя из ситуации, но в любом случае – жестко и решительно.

– Вы забыли добавить: «А главное, эти акции должны быть заметными, вызывающими волну панических слухов».

– Что само собой разумеется, – заметил фюрер «СД-Валахии». – И еще. Учтите, что с первых же дней боевых действий, мы, служители разведки, обязаны сделать все возможное, чтобы война с Германией повсеместно перерастала для Росси в гражданскую войну. Причем на основе и социальной, и национальной розни.

Крамольников удивленно вскинул брови, решительно повел широкими, слегка обвисающими плечами, словно готовился к выходу на борцовский ковер, и только тогда произнес:

– А что, пожалуй, вы правы: растерзанная коммунистами, залитая ими кровью, современная Россия вполне готова к очередной гражданской войне.

– Уведомляю вас, поручик, – подливал масла в огонь его страстей бригадефюрер, – что на сей раз вы получите такое количество советских денег, которые позволит вам не ощущать стеснения в средствах: спаивайте, подкупайте, внушайте, вооружайте и нацеливайте… Можете создавать хоть подпольную организацию, а хоть сразу же – партизанский отряд или повстанческую армию.

– Ну, разве это не золотая пора для истинного диверсанта-профессионала? – романтически оживился фон Кренц, словно это ему самому выпадала счастливая возможность – огнем и мечом пройтись по тыловым объектам ненавистной Совдепии. – Так пусть этот ваш рейд надолго запомнится энкаведистам, войдя уже в историю очередной освободительной войны Белого движения.

13

После прыжка подполковник пригласил Гродова в штабной бункер, где Тутанхамон уступил ему комнатку начальника штаба и провел с ним короткую содержательную беседу, начав ее с фразы:

– Конечно, все то, во что мы тут играли, ничего общего с настоящей боевой подготовкой не имеет, но держался ты для первого раза неплохо.

– Благодарю за высокую оценку, товарищ подполковник.

– Почему ты считаешь, что она высокая? – интуитивно встрепенулся Бекетов, но тут же остыл и махнул рукой. – Впрочем, сейчас тебя доставят в расположение флотского экипажа, где завтра же начнут действовать секретные курсы военной контрразведки. Вас там будет всего-навсего двадцать человек. Лекции о разведках и контрразведках противника, о разработке агентуры и прочем ты будешь слушать вместе со всеми. Но осваивать рацию и заниматься личной подготовкой к спецзаданию придется по особому плану. Не слышу возражений.

– Их нет. Разве что хочу доложить, что начальником завершенных мною курсов мне было обещано трое суток для всевозможных личных дел.

– Странно, мне почему-то казалось, что личные дела твои связаны теперь с Валерией Лозовской.

Гродов немного замялся, но подтвердил:

– Кажется, так все и выглядит.

– Тогда какие ко мне претензии? Инструктором по радиоделу у тебя будет лейтенант Лозовская. Понятно, что личными делами придется заниматься вне аудитории, тут уж извини. А во всем остальном…

Гродов улыбнулся и недоверчиво покачал головой.

– Лихо закручено.

– Говорил ведь, что у меня своя методика вербовки, подготовки и всего прочего, – не без самодовольствия напомнил ему Бекетов.

– Никогда не смог бы распознать в Валерии радистку контрразведки флота.

– А зачем нам готовить радисток, у которых на любу написано, кто они такие и чем занимаются?

– И что, Валерия – тоже профессиональная контрразведчица? – неуверенно поинтересовался капитан.

– Такой же новичок, как и ты. А вот в чем она действительно профессиональна, так это в том, что имеет диплом фельдшера, поскольку окончила медицинское училище. Мало того, сейчас Лозовская учится на вечернем отделении Военно-медицинской академии. Чего ты, капитан, предположить тоже не смог бы, – явно подтрунивал над ним Бекетов.

– Всегда буду помнить, что к вам приходят люди из разных профессий, – признал Гродов.

– Вот видишь, какую массу информации ты получил о женщине, которая тебе нравится. При скрытности Валерии и твоей нерешительности ты выуживал бы у девушки эти сведения как минимум полгода.

– Если я верно понял, детство и юность ее прошли в Молдавии?

– …Захваченной румынами. То есть она была румынской подданной. Они с матерью – беженки. Отец ее, профессор медицины, был связан с коммунистическим подпольем, арестован и убит, как официально было уведомлено, при попытке к бегству. Им же с матерью удалось уехать в Венгрию, к родственникам, уже оттуда спустя несколько лет через Австрию и Польшу – в Советский Союз. Кстати, мать ее происходит из австрийских дворян с румыно-венгерскими корнями, из графского семейства Кошичей. Что же касается отца, то он – из австрийско-польских дворян, с польско-румынскими корнями, из рода баронов Лозецки, или, на польский лад, Лозовских. Порода, так сказать. Зато в совершенстве владеет немецким и румынским языками, то есть языками наших потенциальных противников.

– Странно, что с такой родословной она в нашей стране уцелела и даже дослужилась до офицерского звания.

– У нас служат и более «породистые». Если, конечно, они действительно преданы нашей идее.

– Вот как? Лично мне такие, с высокими дворянскими титулами, пока что не попадались.

– Один из таких – перед вами. Из татарского княжеского рода Бекетовых. Не скажу, чтобы это способствовало моему продвижению по службе или вообще чему-либо способствовало, но факт зафиксирован.

– Увы, мне своей родословной хвастаться не приходится.

– Что тоже имеет свои… преимущества, капитан, – грустно раздвинул уголки губ подполковник. – Были времена, когда многие из нас, породистых, охотно поменялись бы с тобой своими родословными, почитая «беспородность» как великое благо.

– Не уверен, что о тех временах следует говорить в прошедшем времени.

– Следует, – отрубил подполковник. – Возвращаясь же к Лозовской, скажу, что она нами проверена. В деле. Так что с этой стороны знакомства с ней можешь не остерегаться.

– Спасибо за предупреждение.

– Но ты ведь хочешь встретиться с Валерией не для того, чтобы обсуждать с ней «родословные» ваших предков?

– Ясно, что не для того.

– Тогда и не стоит касаться этой темы, – решительно постучал костяшками кулака по столу подполковник. – Вообще никогда. И еще. Во время занятий вести себя с Лозовской следует как с инструктором. Как с инструктором, – жестко подчеркнул наследник княжеско-татарского титула.

Они уже попрощались, когда на самом пороге Бекетов неожиданно остановил его фразой:

– Тем не менее ты к ней все же присматривайся. Все-таки австрийская, а значит, германская кровь; баронесса, жила в Румынии, в Венгрии, в Австрии, в Польше… Все может быть. А, как считаешь?

– Вряд ли она признается мне в чем-либо таком, что не смогли выбить у нее КНВД и военная контрразведка.

– А не надо ничего выбивать. Однако вдумчиво слушай, анализируй, сопоставляй. И чуть что, хоть малейшее подозрение… Немедленно докладывать. Немедленно! Неужели ты думаешь, что мы просто так подставили тебя этой красавице? Ты ведь, наверное, решил, что это мы подставляем эту девицу тебе. Валерия тоже так решила. На самом же деле все выглядит иначе.

– В свою очередь вы обязали баронессу докладывать обо мне.

– Само собой! – на лице подполковника не появилось даже тени смущения. – Да, следить и докладывать. В обязательном порядке. А как же иначе?! Но еще раз предупреждаю: на занятиях вести себя с Валерией исключительно как с лейтенантом-инструктором Лозовской. И никаких любовных шашней. Строго-настрого!

* * *

Очевидно, Валерия была предупреждена о том же, поскольку на протяжении всех занятий они вели себя так, словно всегда находились под неусыпным оком Бекетова или уже на вражеской территории при выполнении задания и не имели права раскрывать факт знакомства друг с другом или хотя бы малейшей приязни. К тому же сразу после занятий за Валерией и еще двумя преподавателями секретных курсов приезжала легковая машина, появление которой не оставляло капитану никаких шансов и надежд. Стоит ли удивляться, что лишь после десятого занятия девушка неожиданно сказала:

– Все, на этом наш краткий курс ознакомления с работой радиста завершен. Еще в течение трех дней вы будете совершенствоваться в работе ключом. Экзаменовать вас никто не станет, так как это противоречит методике подготовки, предпочитаемой подполковником Бекетовым.

– Меня не станут экзаменовать?! Странно.

– По его методике, проверять нашу подготовку станет сама жизнь. Война, если уж выражаться конкретнее. К тому же каждое наше занятие завершалось проверкой усвоенного материала.

Капитан никак не отреагировал на это уточнение Лозовской; считал, что говорить о грядущей войне категорически запрещено. С Германией подписан договор о дружбе, а больше нападать на великую Страну Советов вроде бы некому. Они немного помолчали, и только после этого Гродов все-таки поинтересовался:

– Но хоть какие-то успехи у меня просматриваются?

– Будем надеяться, что лично вам работать с рацией не придется, – дипломатично ушла от прямого ответа Валерия. – Для этого существуют профессиональные радисты.

– Лучше – радистки.

– Нет, уж поверьте мне, радисты. Они менее эмоциональны и в большинстве своем храбрее; у них больше шансов уйти от преследования, отбиться силой оружия. А главное, – по-мужски поиграла она желваками, – куда меньше вероятности того, что вы влюбитесь в своего напарника-радиста, что тоже облегчит вам жизнь.

– Вот над этим не задумывался.

– Потому что жизнь на стойкость вас пока что по-настоящему не проверяла.

Теперь, вооруженный сведениями «от Бекетова», Дмитрий стал пристальнее наблюдать за радисткой-аристократкой – ее манерой держаться, ее жестами, ходьбой, речью. Не для доносов, естественно, а для души. Увы, ничего сногсшибательного он так и не обнаружил. Зато окончательно убедился, что судьба действительно свела его с по-настоящему красивой женщиной. Широкие, покатые плечи; лебяжья, украшенная природными завитками шея; в меру высокая, по-девичьи тугая грудь. Правда, обращали на себя внимание слегка подпорченные «непородистыми» вкраплениями римские черты лица. Причем в самом деле «подпорченные». Что, однако, делало лицо Валерии не то чтобы менее красивым, а по-своему, с легкими мазками озорства, смазливым.

– Когда я говорил о радистке, то имел в виду вас, Валерия Яновна.

– Напрасно. Почти исключено, что меня станут использовать в качестве радистки. Как и вас, товарищ капитан, в качестве радиста.

– Кто знает? А вдруг…

– Подобное использование выглядело бы неразумным. Слишком серьезную подготовку мы получаем. Умению пользоваться рацией нас обучают для общего развития, и на тот, самый крайний, случай, когда мы вдруг останемся без прикомандированных к нам радистов.

– По-моему, сообщение об экзаменах прозвучало всего лишь началом чего-то более важного, что вы хотели сообщить мне, лейтенант.

– Считайте, что хотела обрадовать: подполковник Бекетов позволил использовать еще три часа времени для проведения с вами общеподготовительной беседы.

– Даже так, «общеподготовительной»?

– Что вас удивляет, капитан? Такой термин действительно существует.

– Мы будем проводить эту беседу здесь?

Стая чаек шумно приблизилась к берегу, совершила несколько кругов над соседним утесом, небольшая плоская вершина которого откололась от материка и, склочно переругиваясь, стала устраиваться на нем. Откуда-то издалека донесся протяжный гудок парохода, однако самого его рассмотреть было невозможно, поскольку он шел в полном тумане, что называется наощупь.

– Можем спуститься к заливу и посидеть там, – неожиданно предложила Валерия, как только затих повторный гудок.

– Давно мечтаю о том, чтобы посидеть вместе.

– Или же взять шлюпку.

– Там решим. Главное, что мы окажемся вне курсов и будем вместе.

– Только наденьте шинель, у воды всегда прохладнее. Я со своей шинелью, как видите, – метнула она взгляд на вешалку, – вообще не расстаюсь, как и подобает южанке.

14

Пилоты свое слово сдержали: последние километры за Днестром они прошли на максимальной высоте и с заглушенными двигателями, используя все планерные способности своего небольшого военно-транспортного самолета связи. Высадка прошла на удивление удачно. Все четверо диверсантов приземлились в третьем часу ночи, в безлюдной пойменной низине у речушки, быстро нашли снабженный двумя фонариками мешок со своим багажом и, засыпав парашюты в яме глиняного карьера, направились к полуразрушенной пастушьей хижине.

Здесь они разделили общий багаж по двум красноармейским рюкзакам и двум офицерским чемоданчикам и разошлись: агент Лесник со своим радистом направился на северо-запад, к видневшемуся неподалеку лесу, чтобы там, у одного из лесных хуторов, приготовить базу для приема основной диверсионной группы. А Крамольников с радистом Корнелиушем по кличке Монах двинулись строго на юг, в надежде как можно быстрее добраться до ближайшей железнодорожной станции.

На окраине села они наткнулись на крестьянскую повозку, возница которой направлялся на расположенный в двух километрах полевой стан. Расспросив опешившего от такой неожиданной встречи мужичка, как добраться до станции, диверсанты стащили его с передка, убили и, забросив тело в глубокий, поросший кустарником овраг, погнали лошадей в сторону железной дороги.

– Что, служивый, – самодовольно проговорил Крамольников, берясь за вожжи и обращаясь к своему напарнику, – будем считать, что наша личная война против Красной империи уже началась.

– Ну, прибить колхозного ездового – чести немного, – проворчал Монах. Поручик уже знал, что в Гражданскую он, еще мальчишкой, оказался в Румынии, поскольку отец его был молдаванином. После учебы в монастырской школе какое-то время действительно служил послушником в монастыре. Но в сигуранце решили, что этот русской старообрядкой рожденный верзила создан не для монастырских молитв и спровоцировали его участие в драке почти у самых ворот обители. Затем, как водится, последовали полицейский участок, вербовка и разведшкола, где Василия Корнелиуша с одинаковым старанием готовили к обязанностям и радиста, и диверсанта-взрывника.

– Вы не заметили, служивый, что ездовой этот – призывного возраста? Завтра таких вот ездовых красные комиссары обмундируют и вооружат. И будут они гнать ваши «железные легионы» от Дуная до Бухареста и германских границ.

– А ведь произносите вы это с истинно русским злорадством, а не как офицер румынской армии.

– Разве для кого-то секрет, что я по-прежнему остаюсь офицером белой русской армии, которой ваша армия – не чета?

– Однако и вас красные тоже били, – не без ехидства напомнил ему Корнелиуш.

Крамольников приподнялся, чтобы лучше рассмотреть вдалеке, справа, огни. Очевидно, где-то там располагалось еще одно село, однако визиты вежливости в случайные селения в его планы не входили. Каждая сотня метров, по которой проносились тощие колхозные лошадки, приближала их к конечной цели этой поездки – Одессе, сейчас это было главное.

– К твоему сведению, Монах, нас не столько истинно красные, сколько свои же мужики били, на пропаганду жидо-комиссаров поддавшись, – объяснил он румыну. – За бедность свою, за давние обиды, но, главным образом, по буйству русского характера. Кстати, в Молдове вашей недорумынизированной происходило то же самое. Впрочем, во всем этом мы, русские, сами разбираться будем.

Хотя облачены эти двое были в гражданские одежды, однако добротные кожаные куртки, кожаные фуражки и галифе выдавали в них людей военных. Тем более что все знали: в таких куртках и фуражках в селах обычно появляются энкаведисты. К тому же всякий, кто решился бы потребовать у них документы, легко мог убедиться, что перед ним в самом деле капитан НКВД Петр Крамольников, командированный в Украину из Москвы, и его коллега из пограничных молдавских Унген старший лейтенант Василий Корнелиуш.

Как только Монах узнал, что Крамольников решил появиться в Одессе под своим именем, он попросил, чтобы в предназначенном ему удостоверении личности тоже значилась его настоящая фамилия.

– Ясно, что эти двое – безумцы, – завершил адъютант Гольдах свое сообщение об этом бригадефюреру Гравсу. – Особенно Крамольников. Возвращаться в Россию под своим именем. Но Крамольников – понятно. Он давно играет с судьбой в русскую рулетку, а вот зачем это понадобилось Василию Корнелиушу?

– Ничего, пусть идут. Время сейчас такое, которое так и войдет в историю как «время безумцев». А значит, это их, впрочем, как и наше с вами – время.

Добравшись до железной дороги, диверсанты услышали невдалеке гудки паровоза. Судя по тому, что состав двигался на юг, это вполне мог быть утренний поезд местного сообщения, названный в народе «рабочим», в который всегда набивалось много народа.

– Но мы не сумеем добраться до ближайшей станции или какого-либо полустанка, чтобы успеть на него, поручик, – заметил Корнелиуш, – поскольку даже не знаем, где мы точно находимся.

– А нам не станция нужна, нам нужен поезд, – ответил Крамольников, лихо загоняя подводу на железнодорожную колею. Еще через минуту кони были выпряжены, и поручик повел своего спутника вдоль колеи, навстречу составу.

Расчет оказался точным. Заметив в рассветной дымке застрявшую подводу, машинист решил, что возница попросту испугался, выпряг лошадей, которые прямо в сбруе паслись неподалеку, а сам скрылся в ближайшей лесопосадке. Он успел затормозить, но времени, которое понадобилось помощнику машиниста и добровольцам из первого вагона, чтобы убрать преграду, диверсантам вполне хватило для того, чтобы втиснуться в один из средних вагонов. Причем подобрались к нему ночные странники таким образом, словно всего лишь решили перейти из заднего вагона. Вдобавок им еще и повезло: кондуктор, которому Крамольников, вполголоса, не привлекая внимания посторонних, представился, «вошел в положение командированных товарищей из органов», и даже сумел пристроить их на краешки лавок.

С часик, «по-кучерски», как говаривали в старину, подремав, поручик успел взбодриться на узловой станции настолько, что заметил, как к вагону приближается наряд милиции. Подняв своего спутника, он встретил милиционеров в тамбуре и, мельком показав удостоверение, решительно потребовал у них предъявить документы. Расчет оказался точным: даже у сотрудников милиции страх перед энкаведистами проявлялся панически. Оба милиционера – лейтенант и младший лейтенант – покорно извлекли свои удостоверения личности.

– А почему вдруг вы проверяете документы у милиционеров? – без каких-либо ноток возмущения, скорее из чистого любопытства, поинтересовался лейтенант, пока Крамольников придирчиво изучал документ его сослуживца. Сам лейтенант эту проверку уже прошел.

– Что значит «вдруг»? – назидательно переспросил диверсант. – Вы что, не знаете, что в местных краях объявилась пара то ли диверсантов, то ли бандитов, которые орудуют, выдавая себя за милиционеров?

Лейтенант переглянулся со своим подчиненным, который тоже явно ни о чем «таком» не слышал, и, на всякий случай, промямлил:

– Да, пошел слух о каких-то гастролерах, пошел…

– Это уже не слух, это самый настоящий разгул контры, – возразил Крамольников, – потому нас и бросили сюда целую бригаду, чтобы помочь местной милиции навести порядок.

– Но мы – не патрульные, – объяснил милицейский лейтенант. – Патрульный наряд обычно появляется дальше, на станции Раздельная, чтобы в течение часа прошерстить весь состав.

– Вот за эту информацию спасибо, – едва заметно ухмыльнулся Крамольников.

– Их там обычно подсаживается несколько нарядов, – охотно уточнил младший лейтенант.

– А как же тогда воспринимать вашу прогулку?

– На курсы едем. Для повышения, так сказать, квалификации в сыскном ремесле.

– Тоже нужное дело. Вам известно, какой поезд проследует через Раздельную сразу же за этим, «рабочим»?

– Киевский, – уверенно ответил младший лейтенант.

Крамольников вопросительно взглянул на напряженно молчавшего Монаха, который, судя по всему, никак не мог вжиться в образ, точнее, не решался играть его, и, по-простецки почесав затылок, произнес:

– Если в Раздельной подсаживается несколько нарядов, значит, справятся без нас. Какой смысл путаться у них под ногами? Выходим в Раздельной, старший лейтенант, – строго обратился он к Корнелиушу. – На всякий случай пройдемся еще и по киевскому составу. А вас предупреждаю: коллегам своим ни слова о том, что на линии работает наряд НКВД. Это строго секретно. Лично проверю.

– Мы же понимаем. Можете не сомневаться, – почти дуэтом заверили диверсанта офицеры милиции.

– В ваших рядах, знаете ли, бандиты могут иметь своего информатора.

– Такое тоже случается, – поспешил согласиться с ним лейтенант.

15

Гродову понадобилось всего несколько минут, чтобы спринтерским рывком достичь казармы, взять шинель и, на ходу надевая ее, вернуться к Валерии. Он торопился так, словно опасался, что любая минута может оказаться роковой: девушка попросту исчезнет, развеется, подобно утреннему любовному бреду.

– Как выясняется, мы с вами почти земляки! – крикнул Гродов издали, радуясь тому, что девушка оказалась реальной, живой, настоящей, а не видением его холостяцких грез.

– Знаю, что земляки. В некоторые графы вашей биографии Бекетов меня уже посвятил. Как, наверное, и вас посвятил в тайны моего происхождения.

– Буквально в нескольких словах. И теперь я понимаю, откуда у вас этот приятный акцент.

– А еще Бекетов поведал вам о моем погибшем в румынской охранке отце-профессоре, моих медицинских потугах и, конечно же, о дворянских корнях.

– Они у вас действительно дворянские?

– Не собираетесь же вы осуждать меня за это?

– Как и вы меня – за мое пролетарское происхождение.

– Не прибедняйтесь, не такое уж оно и пролетарское, коль скоро ваш отец был морским офицером. А кем представали перед миром его родители – уже не столь важно. В конце концов, всякий дворянский род знает своего родоначальника.

«А ведь для нее это важно, – мысленно молвил себе капитан, – чтобы и в тебе тоже отыскать некую дворянскую жилку. Некий зародыш аристократизма. Эта дочь бессарабских степей явно готова была оспаривать пролетарскую чистоту твоих корней».

– Напомню, что у нас подобное знание не поощряется.

– Поощряется или нет, а наша родословная всегда остается с нами – в наших биографиях, нашей крови, в воспитании, еще в чем-то там, возможно, пока еще нам неведомом. Мой покойный отец Ян Лозовский, действительно, унаследовал титул барона. Это факт, который никакому сокрытию не поддается. Как и тот, что на самом деле его отец был не Лозовским, а Лозецки. «Барон Лозецки» – так записано в его родословной, зародившейся почти четыре столетия назад с жизнеописания судетского[15] немца-аристократа барона Лозецки. Да и покойная мать моя принадлежала к одной из ветвей известного венгеро-германского графского рода.

– А не румыно-венгерского? – попытался уточнить Гродов, не сумев припомнить, как именно определял его подполковник Бекетов.

– Точнее все же будет сказать: венгеро-германского, с валашскими, то есть румынскими, примесями рода, некогда обитавшего в Трансильвании и якобы даже породненного с последним австро-венгерским императором Францем Иосифом, а значит, и со всей династией Габсбургов.

– Габсбургов?! – воскликнул Гродов, прежде чем успел подумать, помнит ли он хоть что-нибудь, касающееся этой монархической династии.

– Все, кому выпадает знать о моей родословной, а круг посвященных в эту тайну крайне ограничен, реагируют на сообщение о династии точно так же. Признаюсь, что обо всем этом я сама узнала только тогда, когда мной заинтересовалась контрразведка, поскольку по просьбе отца родственники обязаны были тщательно скрывать от меня все, что они ведали о моих корнях. Не знаю, правда, как там у матери обстояли дела с правом наследования графского титула, потому как предпочитала, чтобы ее называли баронессой, по титулу мужа, но все же…

– Однако заинтересовалась вами контрразведка, наверное, не только благодаря этим корням.

– Вы правы: не только, а потому, что с красной контрразведкой связал свою судьбу мой дядя. Да и тетя тоже, в какой-то степени. Я не слишком разоткровенничалась?

– Со мной можно. Значит, вот оно что – двое из рода уже служили в контрразведке?

– Похоже, что Бекетов того же мнения – что с вами можно оставаться откровенной. Тем более что он и его руководители не очень-то склонны утаивать особенности моего происхождения. Не исключено, что со временем оно должно помочь мне. Как и мое знание румынского и германского языков. Точнее, австрийского наречия германского.

– И вы, с такой родословной?..

– Мои родители не были гражданами России, – прервала, по существу, упредила его вопрос Валерия, – поэтому «врагами народа» стать никак не могли. Хотя, конечно, наши «органы» постарались бы, – в голосе ее прозвучали нотки ожесточения.

Не все так просто было в восприятии этой наследственной аристократки «красного террора», понял Гродов, особенно репрессий тридцатых годов. Не так-то легко она могла не то что оправдать, а хотя бы объяснить его.

– Я хотел спросить не об этом. Меня удивило, что вы оказались в роли радистки.

– И об этом – тоже, – решительно продолжила Валерия, – коль уж наш разговор сложился подобным образом. Мои дедушка и бабушка жили в Австрии и умерли в один год, от туберкулеза. Там у них был свой замок. Естественно, они были очень состоятельными. Предчувствуя смерть, они завещали этот замок своему сводному брату, с условием, что после его смерти этот замок станет моим приданым. То есть я стану его владелицей. Вам, капитан, не хотелось бы бросить сейчас эту службу и увезти меня в мой замок?

– С трудом верится, что такое возможно.

– Увезти в качестве супруга, естественно.

– Пока что даже не смею мечтать – ни о том, чтобы вы стали моей женой, ни о том, чтобы мы с вами эмигрировали куда-либо.

Валерия поняла, что слишком размечталась и с презрительной миной на лице процедила:

– Терпеть не могу этого слова – «эмигрировать», за которыми тут же последует обвинение в измене родине.

– В таком случае давайте больше не возвращаться к этому разговору.

– Пока что не будем к ней возвращаться, – уточнила Лозовская.

– Но, если позволите, я стану называть вас «баронессой Валерией». В разговорах тет-а-тет, естественно.

Гродов был почти уверен, что Валерия запретит ему делать это, однако девушка снисходительно пожала плечами.

– Во-первых, я имею право на этот титул, а во-вторых, именно так, «баронессой», меня нарекли, предлагая агентурный псевдоним. И обращаются, как правило, тоже так – «баронесса Валерия», как бы используя не дворянский титул мой, а кличку, агентурный псевдоним.

– Вы имеете право на любой титул, баронесса, – несмело произнес капитан ее дворянский титул. – Вплоть до королевы или императрицы.

– Следует полагать, что к титулам я, господин льстец, отношусь более ответственно.

– Хотя и не способны оценить искренность моих порывов.

Они встретились взглядами и всепрощающе улыбнулись.

– Помню, что у вас особое пристрастие к стоящему на рейде учебному эсминцу, – тут же попыталась девушка увести его от запретной темы.

– Вы правы, баронесса, особое. Пребывая на его борту, я выискиваю наиболее уязвимые для моих береговых орудий места. Чтобы с первого снаряда пускать подобные корабли на дно.

– Командир эсминца догадывается о вашем коварстве?

– Весь экипаж недолюбливает меня за это: «Ходит, выискивает, того и гляди, беду накличет!».

– У них и в самом деле есть основания опасаться вас, истребитель судов и судеб.

– Стоит мне показаться на эсминце вместе с вами, как моряки сразу же изменят свое отношение ко мне.

– Сама с удовольствием посетила бы его, но понимаю, что тревожить команду моими женскими ножками не стоит, побережем нервы истосковавшихся мужчин.

О чем бы Валерия ни говорила, ее губы оставались тронутыми едва уловимой улыбкой. Но это не было наивной ухмылкой простушки, скорее в ней угадывался аристократический оскал светской львицы. Так что, подполковник, по существу, прав – в самом деле, порода дает о себе знать.

– Ладно, побережем, баронесса, – уже чуть смелее воспользовался капитан титулом Валерии. Оказывается, в пролетарских устах он и выговаривается с трудом, как-то слишком уж по-пролетарски. По тому, сколь снисходительно Лозовская взглянула на Дмитрия после очередного явления на свет своего титула, нетрудно было догадаться, что она это заметила. – Правда, моряки наверняка предпочли бы, чтобы вы все же немного поиграли им на нервах показом своих ног, товарищ лейтенант.

– О ногах больше ни слова. И еще. Когда мы наедине, называйте меня так, как мы условились – «баронессой Валерией». Или просто баронессой. Но без отчества и уж, во всяком случае, без обращения «товарищ лейтенант».

– Непривычно слышать свое звание?

– Наоборот, слишком привычно. Да только рано или поздно вам захочется осчастливить меня комплиментом, а то и признаться в любви, только уже по-настоящему. Не станете же вы объясняться в любви «товарищу лейтенанту»?

– В самом деле, это выглядело бы комично, – согласился Гродов, поражаясь открытости и прямоте инструктора.

– Да и я тоже могу попасть в неловкую ситуацию. Представляете, я подхожу к вам строевым шагом: «Товарищ капитан береговой службы, разрешите объясниться вам в любви!». А вы своим густым командирским басом: «Отставить, товарищ лейтенант! Не позволяю!».

– Отставить! Лично вам я позволяю: объясняйтесь!

– Нет, «позволяю, объясняйтесь» – уже не так смешно. А вот, «не позволяю!..». Описывая эту сцену, Алексей Толстой или кто-то еще из писателей буквально рыдал бы от хохота.

16

И голос, и смех самой Валерии были приглушенно грудными и звучали с какими-то чарующими бархатными переливами. Так ли оно было на самом деле, или, может, все, что связано с этой женщиной, он уже воспринимал душой влюбленного – Дмитрий понять не мог. Впрочем, какого-то особого значения это не имело.

– И все же… Звание мое можете упускать, – явно провоцировал ее Гродов. – Считайте, что мы забыли о нем. Но что в таком случае мне посчастливилось бы услышать?

Они стояли на краю утеса, плечо в плечо, и говорили так, словно обращались не друг к другу, а к кому-то невидимому отсюда, поднебесно-одухотворенному. Да и голоса сначала исчезали в глубинах морского тумана, а затем уже возвращались к ним приглушенным, слегка искаженным эхом.

– Понимаю, что нам с вами отмерено слишком мало времени, Дмитрий, и что между нами зарождается некая симпатия, но все же говорить должна не я, не сейчас, не здесь, а главное, совсем не то и не так, как вы себе это представляете. Неужели хотите все испортить?

– Безумно опасаюсь этого.

– Вот видите, – укоризненно молвила Валерия, и в голосе ее зазвучали нотки оскорбленного упрямства, доставшиеся в наследство от подростковых времен. – Вроде бы не хотите, а создается впечатление, что бурно к этому стремитесь.

– Сами же, госпожа баронесса, признали, что у нас слишком мало времени.

– И тем не менее, – она мгновенно прикоснулась рукой к его пальцам и тут же ее отдернула, – каким-то образом наши чувства скажутся сами собой. Должны сказаться, у всех так бывает.

Они спустились к пустынному в это время берегу, прошли мимо причала к руинам старого лабаза, черневшим метрах в ста от лодочной стоянки, и устроились там, на скамейках, по обе стороны почерневшего, пропахшего рыбой и водорослями столика.

Эсминец стоял довольно близко, но охваченный клубами тумана, словно «дымовой завесой», он постепенно растворялся в них, стирая очертания и приглушая голоса моряков.

Поеживаясь в своих легких шинелях, капитан и Валерия с минуту сидели молча, друг против друга, посматривая то на «Штормовой», то на строения «флотского монастыря». Увенчанная казармой прибрежная возвышенность тоже постепенно удалялась от них в загадочную туманность, и Дмитрию вдруг стало чудиться, что они оказались на крохотном островке, вдвоем, без судна и шлюпки, забытые посреди сумеречного океана.

Капитан обошел столик и неуверенно, словно робкий школьник, попросил разрешения присесть рядом с Лозовской. Свое «конечно, конечно…» девушка произнесла таким тоном, каким обычно говорят: «Вам давно нужно было сделать это». Какое-то время они просидели, касаясь друг друга плечами, в молчании, в забытьи. Несколько раз Дмитрий порывался обнять Валерию за плечи, но всякий раз мысленно одергивал себя, опасаясь все испортить.

– Вам, капитан, проще, у вас со службой уже все прояснилось. Тем более что служить выпало в Одессе.

– На каком-то расстоянии от Одессы, – зачем-то уточнил Дмитрий.

– Все равно где-то недалеко от города, в котором я давно мечтала побывать, да все не складывается. Правда, я была там проездом: по дороге из Тирасполя в Крым я сначала побывали в Одессе, а уж оттуда добирались на пароходе… Но ведь подобные наскоки не в счет, правда?

– Явно не в счет, – решительно покачал головой Гродов. – Особенно когда речь идет об Одессе.

– А теперь, представления не имею о том, как сложится моя судьба дальше. Только вряд ли я сумею оказаться где-нибудь поблизости от Одессы, от нашего теплого моря.

– Да, от нашего… теплого моря, – задумчиво подтвердил капитан.

– Давай договоримся: как только обоснуюсь на новом месте службы, я сразу же…

– Не нужно об этом, – мягко наложила Валерия свою руку на руку Гродова. – Пока что не нужно. Сейчас не время загадывать. Поговорим во время следующей встречи, где и когда бы она ни произошла.

– С условием, что мы оба будем стремиться к ней?

– Не мечтать, а именно так, стремиться, – согласилась девушка.

– Постараюсь как можно скорее обустроиться и…

– Пока ты хоть немного обустроишься, капитан, скорее всего уже начнется война. Но это не в упрек тебе, просто к тому все идет.

Наверх они поднимались в таком густом тумане, что идти по тропинке приходилось буквально наощупь. Из залива долетало протяжное вытье пароходов, которые шли встречными курсами, но предупредительные гудки их казались голосами таинственных морских сирен.

Дмитрий намерен был проводить девушку до шоссе, но она нашла повод, чтобы зайти в располагавшийся во флигеле курсовой радиокласс. Как оказалось, опаздывая на проходящий рейсовый автобус, Валерия уже несколько раз ночевала здесь – в доставшемся от предшественника фанерном закутке склада, где посреди раций, катушек кабеля и разнотипных полевых телефонов всегда ждали своего часа матрац и два армейских одеяла. Валерия демонстративно закрыла на ключ сначала входную дверь, а затем дверь склада и призывно улыбнулась.

– Только ты не должен злорадствовать по поводу того, как легко я тебе досталась, – полушепотом проговорила она, задерживая руку мужчины на своей щеке.

– Наоборот, всегда буду чувствовать себя счастливым, вспоминая, что ты мне все же досталась.

– И что досталась именно тебе, – проговорила она, нежно поводя губами по его губам. Наверное, это трудно было назвать поцелуем, но какими же трогательно-нежными и необычными показались Гродову эти прикосновения. – Повтори: «… И что досталась именно тебе», – клятвенно потребовала Валерия.

– «…И что досталась именно тебе».

– Да не мне, а тебе, бестолковый! – озорно поправила девушка.

– «Не мне, а тебе» – продолжил капитан игру в бестолковщину. – Но действительно счастлив.

– Это главное. – Валерия вновь несколько раз провела губами по его губам и, закрыв глаза, прочувствовала такие же движения мужчины.

– Будем считать, что мы изобрели новый вид поцелуя, отличающийся и от общепризнанного, и от «поцелуя эскимосов».

– Никогда не слышал о таком.

– Не знал, что эскимосы целуются, прикасаясь друг к другу кончиками носов? Потираясь ими?

– Будем считать наш вид поцелуя более изысканным. Только ему вскоре и станут предаваться все влюбленные.

– Однако не вздумай еще с кем-либо целоваться таким образом, – тут же наложила Валерия ритуальный запрет на свое изобретение, и для убедительности приложила палец к его губам.

– Ни с кем больше, – на губах ее, словно на распятии любви, клялся капитан.

– Если честно, наше сближение мне тоже представлялось совершенно по-иному. Но сегодня вдруг поняла, что время и обстоятельства нам с тобой выбора не оставили. – Баронесса чуточку замялась. – Для тебя очень важно, каким именно будет наше брачное ложе? – шепотом, на ушко, спросила она, уже оказавшись в крепких объятиях мужчины.

– Важно, чтобы оно было нашим с тобой.

– Вот видишь, оказывается, мы способны понять друг друга. – Она развернула матрац и по-солдатски быстро расстелила одеяла. – Не знаю и знать не хочу, сколько пар грешило на этом ложе до меня, – сказала она, оголяясь, насколько это возможно было в подобных военно-полевых условиях. – Но лично я намерена грешить так, как не грешил и не способен был грешить никто до меня.

Именно так они и грешили потом: в течение всего вечера, всей ночи и всего утра… И, даже прощаясь у обочины шоссе, на виду у пассажиров приближающегося автобуса все еще обнимались и мысленно грешили.

17

Едва капитан привел себя в порядок, как появился вестовой: его срочно вызывал начальник курсов.

«Не может быть, чтобы этот вызов был связан с ночью, проведенной в кладовке радио-класса, – заверил себя Гродов. – Но даже если так… Это уже не имеет никакого значения».

Капитан блаженно прикрыл глаза и вновь ощутил на своих губах теплые, слегка влажноватые губы Валерии. Он с душевной тоской подумал о том, сколько ночей придется ему теперь провести, не зная ласк этой женщины. Отныне вся его жизнь словно бы делилась на два способа бытия, два психологических состояния: «с Валерией – и… без нее»; «с Валерией – и… без!..».

Береговой полковник прохаживался по своему огромному кабинету медленно, переваливаясь с ноги на ногу, словно находился на палубе во время качки. Даже заметив появление Гродова, он все еще умудрился совершить два «каботажных рейса», покачиваясь при этом на крутой прибрежной волне.

– Вот видишь, как все складывается, капитан, – наконец остановился он перед рослым плечистым, словно карлик у подножия утеса, Дмитрием. – Оставаться на курсах ты вроде бы решительно отказался, а теперь, вижу, понемногу начинаешь приживаться. Или, может, я чего-то недопонимаю, а, капитан?

– Подполковник Бекетов предложил мне пройти подготовку…

– Подполковника Бекетова со всеми его премудростями давай оставим в покое, – хитровато ухмылялся Горлов. – Не о нем речь. Ты лучше скажи: отравляться на свою береговую полевую в степях под Одессой базирующуюся батарею не передумал?

Гродов не раз замечал, что, вступая с ним в общение, приземистые люди старались держаться подальше, дабы не ощущать разницы в росте, а кое-кто – и для того, чтобы не чувствовать себя несоразмерно мизерными. Очевидно, все зависело от состояния души, настроения и темы разговора. Но в том-то и дело, что полковник всегда приближался к человеку-горе Гродову настолько рискованно, и, запрокинув голову на правое плечо, рассматривал его с такой иронической пристальностью, словно с наполеоновской гордыней пытался продемонстрировать, кто здесь действительно выше, а кто – всего лишь… длиннее.

– Так ведь все уже решено.

– Пока ты все еще находишься в подчинении командования специальных курсов, а не контр-адмирала Жукова. Вот когда доложишь ему о своем прибытии, тогда уж извини…

Гродов примирительно улыбнулся и развел руками.

– Теперь уже, товарищ полковник, все: придется докладывать адмиралу о прибытии.

Полковник вернулся за свой огромный, специально под размеры кабинета сработанный стол и, усевшись в высокое, под рост самого Горлова подогнанное кресло, задумчиво уставился в серый квадрат окна.

– Словом, даже ускоренные, я бы сказал, слишком ускоренные, курсы радистов на тебя не подействовали… – все еще не отрывал он взгляда от туманной потусторонности.

– Даже очень ускоренные курсы, – со вздохом пожал плечами Дмитрий, догадываясь, что именно, какой подтекст, скрывается за этим намеком полковника, – не подействовали.

– Странно. А могли бы. Ну да ладно. Я тебя вот еще почему пригласил… Только что звонил твой контр-адмирал Жуков. У них там ситуация на границе с румынами все больше и больше накаляется. Уже не только румынские, но и германские части в открытую подтягиваются к правым берегам Дуная и Прута, причем вместе со всей своей артиллерией и всевозможными тыловыми потрохами. К тому же есть сведения, что по Дунаю, надводным ходом, немцы перебрасывают в Черное море свои небольшие суда. И вроде бы даже субмарины, усиливая таким образом румынский подводный флот, состоящий всего из одной, да и то устаревшей, подводной лодки. Словом, самое время укреплять командование дальнобойных береговых батарей.

– И я того же мнения, – облегченно поддержал его капитан. – Сама обстановка диктует: нужно поскорее появляться на объекте.

– Поначалу я, конечно, намекнул Жукову, что здесь ты нужен не менее, чем там, да и граница у нас тут, пусть и не с германцами, но все-таки просматривается. Однако он…

– Словом, меня, последнего из курсантов недавнего выпуска, вы тоже благополучно продали, как «вояку Тутанхамона двенадцатого», – с наигранной укоризной заключил капитан.

– Ага, понятно: к тебе эта фразочка полковника Мытищина тоже прицепилась. Когда-то я целый год от нее отплевывался. Кстати, и сам начальник аэродрома, и подполковник Бекетов тобой довольны, что еще раз укрепило меня в намерении… Впрочем, – прервал самого себя береговой полковник, – об этом мы уже тоже говорили. Мытищин сказал, что в четырнадцать тридцать с его аэродрома взлетает некий «транспортник», который идет на Николаев. Как я понимаю, это в каких-нибудь ста двадцати километрах от Одессы?

– В этих пределах.

– Так вот, одно из пассажирских мест на нем, считай, забронировано. А посему, – мельком взглянул он на часы, – сейчас ты отправляешься в канцелярию, получаешь надлежащие тебе бумаги, и почти час тебе на душеспасительную беседу с полковником Бекетовым. Да-да, я не оговорился, уже с полковником, вчера его повысили в звании.

– Что ж, стоит его поздравить.

– Вот поздравлений как раз не нужно. Он терпеть не может, когда его поздравляют подчиненные. Другое дело, что в обращении следует быть педантичным, тут уж, как водится. В одиннадцать ноль-ноль у штаба будет стоять грузовичок, который подбросит тебя к аэродрому. Все, капитан, все, – решительно поднялся Горлов, упреждая какие бы то ни было проявления благодарности, – ритуальные прощания отменяются. Кругом! Шагом марш!

Прежде чем зайти в канцелярию курсов, Гродов заглянул в радио-класс. Увы, баронессы там не наблюдалось.

– Если вам нужна лейтенант Лозовская, – пришел ему на помощь ефрейтор из обслуживающего взвода – худощавый, щупленький, с личиком, похожим на крысиную мордочку, – то сегодня ее уже не будет.

– Все-то ты знаешь, ефрейтор, – проворчал Дмитрий.

– Сама велела сообщить вам. Правда, ничего, кроме этого, не сказала.

– В том-то и дело, – похлопал он ефрейтора по предплечью. – А ведь могла бы. Как считаешь?

– Что вы хотите? Женщина! – умудренно посочувствовал ему солдатик. – Это я уже так, сугубо по-мужски.

Столь откровенно смеяться, конечно, не следовало, но все же Гродов не сдержался. В устах щупленького, собственно, «никакого» паренька это «сугубо по-мужски» прозвучало как-то слишком уж по-особому. Тем не менее капитан помнил, что Валерия отзывалась об ефрейторе Красильникове с уважением дилетанта, преклоняющегося перед техническим самородком. С неменьшим уважением относились к нему и все прочие офицеры.

Молва утверждала, что этот парнишка, бывший учащийся техникума связи, умудрился создать радиопередатчик собственной конструкции, за что и был арестован агентами НКВД. Быть бы ему как «врагу народа и шпиону международного империализма» расстрелянным или замученным в лагере, если бы о нем не стало известно Бекетову. Каким-то образом ему удалось вырвать этого «Кулибина» из рук чекистов, чтобы оставить под опекой контрразведки флота. Пока он служил здесь, приписанный к радиоклассу, командование присматривалось к нему, размышляя над тем, как использовать этого красноармейца в будущем или хотя бы как его уберечь от повторного ареста.

– Слух до меня дошел, что ты вновь пытаешься сконструировать какой-то принципиально новый радиопередатчик. Уже второй в твоем конструкторском списке. – Никакого слуха до Дмитрия не доходило, это была чистая провокация, однако паренек обязательно должен был на нее клюнуть. – Что, в самом деле изобретаешь?

– Пытаюсь, – спокойно ответил ефрейтор. – Правда, что-то не очень получается. Нужны деньги, детали, нужно проводить испытания… – Он положил на стол перед Гродовым несколько листов ватмана, аккуратно исчерченных какими-то схемами и видами приборов. Объяснив, где находятся те или иные узлы передатчика, приемника и какой-то оригинальной конструкции усиленной антенны, он вопросительно взглянул на капитана.

– Разочарую: выступать в роли консультанта я не готов, – сдался Гродов.

– Главное, что интересуетесь, потому что многим это вообще не интересно.

– Возможно, потому, что их мечты и порывы занимают совершенно другие науки, увлечения, потребности. Не допускаешь?

– Уже сейчас, – не придал значения его словам Красильников, – существуют радиомаяки, способные наводить суда и самолеты на цель. Кроме того, появились всевозможные автоматические механизмы. Я же хочу создать такие радиопередатчики, которые бы автоматически передавали заложенные в их память большие тексты, без участия радиста, возможно, через несколько часов или даже суток после его гибели. А еще хочу, чтобы эти радиопередатчики были очень маленькими, помещались в нагрудном кармане или в небольшом ременном подсумке.

– Полковник Бекетов об этом твоем радиопередатчике знает?

– Нет, – испуганно покачал головой Красильников. – Я докладывать подполковнику, ну, то есть теперь уже полковнику, боюсь, а сам он не спрашивает.

– Но ведь над такими устройствами работать подпольно нельзя, тем более – в армии. Неужели арест ничему не научил тебя?

– Научил, товарищ капитан. Я все понял. Я тогда сразу пытался выйти в эфир, на связь с зарубежными радиолюбителями, а делать этого нельзя.

– Чему ж ты научился, если мне, случайному в этой истории человеку, сразу же выложил все свои чертежи?

– Вы не можете быть случайным, товарищ капитан. Разве вы не знаете, что лейтенант Лозовская как может помогает мне? К слову, она уже научила меня по-настоящему работать радио-ключом. Поэтому и вы не чужой, не случайный.

Капитан вздохнул, потрепал его по плечу, мол, держись старина, и вышел.

К полковнику Гродов только потому и не торопился, что опасался, как бы тот не свел разговор к точно такому же, сугубо мужскому взаимопониманию. А вот реакция Красильникова ему нравилась. И вообще, было в этом человеке нечто такое, что сразу же призывало зачислить его к лику непризнанных и гонимых.

18

Никаких намеков на тему разговора из уст полковника не последовало. Капитан уже несколько минут стоял у стола, а Бекетов все никак не мог оторваться от расстеленной на нем карты, причем Дмитрий успел обратить внимание, что это была карта черноморского побережья Украины.

– О том, что к южным берегам вылетаешь уже сегодня, ты знаешь. Поскольку теперь ты находишься под покровительством контрразведки, то на аэродроме в Николаеве тебя встретит наш сотрудник, который позаботится о твоей переброске в Одессу. Переночуешь, как водится, в гарнизонной гостинице, а завтра явишься в штаб военно-морской базы, чтобы выслушать приказ о назначении. Словом, не о каждом генерале так заботятся, как о тебе. Согласен?

– Так точно, товарищ полковник.

– О «полковнике», конечно же, Горлов успел предупредить, – повел подбородком Бекетов, намекая на то, что знаки различия заменить пока что не успел. – Чтобы ты не оплошал, а я не обиделся. Вот такой он жук! В любой армейской разведке мира ценился бы… правда, всего лишь в качестве «языка». Но разговор сейчас не о нем. Пребывая на своей береговой службе, ты одновременно должен помнить, что являешься офицером контрразведки. В штате или пока еще вне штата – это значения не имеет. Ты находишься на военной службе. А по какому ведомству тебе выплачивают жалованье, вопрос десятый.

– Именно так я все и воспринимаю, – сурово подтвердил Гродов.

– А теперь слушай меня внимательно. Если я все правильно понимаю, батарея твоя расположена вот здесь, – ткнул он пальцем в карту, между двумя лиманами, – в овраге посреди голой степи. Все вспомогательные службы достаточно хорошо врыты в землю, но орудия-то находятся на поверхности, причем никакой оборонительной линии, никакого укрепрайона впереди нет. Об этом наши стратеги, к сожалению, не позаботились.

– Предполагается, что воевать-то мы будем только на территории врага.

– Если собираются воевать на территории врага, за сотни километров от границы такие полуподземные артиллерийские комплексы не создают, – резко осадил его Бекетов. – И вообще, когда говорят, что войну проведут «на территории врага», то подразумеваться может только одно: что войну эту с германцами развяжем мы сами. Но поскольку мы к этому не стремимся, то и похваляться «чужой территорией да малой кровью» не стоит: дай бог, на своей устоять да отбиться. Конечно, с бойцами на эту тему разглагольствовать не советую, не то время. Но и воспринимать подобные стратегические убеждения всерьез тоже было бы наивно. – Полковник взглянул на Гродова и, уловив на его лице некоторую растерянность, уточнил: – От кого бы они ни исходили. Меняется мощь противостоящих нам армий, меняется международная ситуация, а в ответе за безопасность страны всегда остаемся мы, военные. Последуют возражения?

– Никак нет. Нужно готовиться к отражению любого натиска.

– То-то же! Поэтому-то командование всячески усиливает сейчас недавно созданный Одесский военный округ[16] кадрами всех уровней. Орудия там мощные, уникальные; коммуникации и казарма защищены бетонными подземельями. Понятно, что именно на этом участке румынские и немецкие войска попытаются прорвать цепи нашей пехоты в первую очередь. Причем они не будут стремиться разбомбить батарею, орудия им понадобятся целыми, чтобы взламывать ими оборону Одессы и держать под обстрелом подступы не только к Одесскому порту, но и к портам Днепровского лимана в районе Очакова и Николаева.

– Теоретически так оно и должно быть, – осторожно отреагировал Гродов на очередной вопросительный взгляд заместителя начальника контрразведки флота.

– Да нет, это уже не теоретически. К таким ситуациям следует готовиться практически, с максимальной ответственностью. Парадокс батареи в том и заключается, что в качестве береговой она эффективнее может служить румынам, а не нам, поскольку флот у них, прямо скажем, слабый, а значит, использовать они его рассчитывают только для обороны своих собственных портов, собственного побережья от натиска нашего флота. Словом, на сухопутном фронте эта батарея им очень пригодилась бы. Но, коль так, значит, жди, что и разведка противника землю рыть будет на подходе к твоей батарее; и десанты противника – скорее всего воздушные – именно на нее нацелены будут. Поэтому в первую очередь готовь своих бойцов к отражению десантной атаки.

– Попытаюсь учитывать и это обстоятельство, – неуверенно ответил комбат. – Ну а конкретнее сориентируюсь на местности.

– Нет, что касается окрестностей батареи, то очистить подступы к ней от вражеской агентуры мы попытаемся заранее. По личному составу батареи и приданным ей подразделениям тоже нужно будет пройтись. Наши сотрудники свяжутся с тобой. Не исключено, что и меня тоже вскоре туда, на юг, перебросят, во всяком случае, посыл к подобным размышлениям уже прозвучал. Если это произойдет на самом деле, тогда уж работать будем в полном контакте. Кстати, как только все утрясется, подумаем о твоем переводе в штат контрразведки. Ничего не поделаешь: – решительно поднялся Бекетов, пожимая капитану руку, – вся жизнь военного – это всего лишь приготовление к войне. Станешь возражать?

Однако напрасно Гродов решил, что полковник обошелся без намеков на его отношения с Лозовской. Как только он подошел к крытому грузовичку, так называемой «полуторке», из кабины его вместе с водителем вышла… Валерия.

– Лейтенант Лозовская, – представилась она, поправив берет и одернув гимнастерку. – Как старшей машины приказано сопровождать вас до посадки в самолет.

– Это приказ полковника Бекетова?

– Так точно, подполковника…

– Отстаете от жизни, лейтенант, – пытался сохранить почти свирепую строгость на лице Гродов, – уже полковника.

– Что, он действительно уже полковник?! – чисто по-женски, пренебрегая уставной формой общения, удивилась Валерия и тут же устремила взгляд куда-то в сторону и вверх. Оглянувшись, Дмитрий увидел в открытом окне улыбающегося Бекетова.

– Передаю капитана Гродова под вашу строгую отчетность! – прокричал ей полковник. – Можно считать, по описи! А посему – доставить в целости и сохранности.

– Есть доставить в целости, товарищ полковник! – настолько озорно улыбнулась Валерия командиру, что Дмитрий поневоле приревновал. – Сохранность, правда, не гарантирую.

– Но в любом случае бережно, бережно…

Полковник широко улыбнулся, по-отцовски погрозился пальцем и закрыл окно.

– Поскольку оба мы давно демаскированы, – все так же озорно скомандовала Валерия, – то и скрываться больше нечего.

– Назло всем снайперам.

Они забрались в кузов и, отделенные от мира спасительным брезентом, почти всю дорогу до аэродрома просидели в обнимку друг с другом, лишь изредка обмениваясь несколькими фразами. Посреди какого-то лесного хутора на семь-восемь усадеб, водитель – степенный, кряжистый младший сержант – остановил машину у колодца, объяснив, что ему нужно залить в радиатор воду и повозиться с мотором.

– В вашем распоряжении, товарищи офицеры, двадцать минут, – скомандовал он таким тоном, каким обычно разрешают короткий привал, – и вон та заброшенная хижина, – кивнул в сторону некоего деревянного строения, уже оставшегося без оконных рам, но еще сохранившего крышу и даже перекосившееся крыльцо. – К вылету поспеваем. Километра четыре осталось – не больше.

– Это по-нашенски, – похвалила Валерия шофера теми словами, которые должен был бы произнести капитан. И первой ступила на тропинку, с трудом пробивающуюся сквозь высокие лесные травы.

Едва оказавшись в тесных сенцах дома, они набросились друг на друга с такой отчаянной страстью, словно только что встретились после многолетней разлуки. Словно те двадцать минут, которыми осчастливил их водитель, были последними из отмеренных им судьбой для нежности, любви, самой жизни.

– Только ты не отрекайся от меня, – шептала Валерия, впиваясь пальцами в затылок мужчины и ощущая, как все тело ее пронизывает пленительная сладость. – Понимаю, можешь увлечься другой, поскольку жизнь есть жизнь, на какое-то время забыть, не в этом дело. Главное, не отрекайся.

– Уже не смогу, даже если очень захотел бы этого.

– И все же не отрекайся. Слишком много ты для меня теперь значишь.

– Как и ты для меня, – едва слышно проговорил Дмитрий, искренне осознавая, что все те женщины, с которыми сводила его судьба на танцплощадках и курсантских вечерах отдыха, растворяются в каких-то смутных воспоминаниях, в призрачном небытии.

– Это будет непростительной ошибкой, если мы не сумеем снова найти друг друга, не сумеем каким-то образом воссоединиться, – решительно покачала она головой, обволакивая при этом лицо мужчины пьянящей пышностью волос.

– Ее-то мы и постараемся избежать. Только и ты тоже… Делай все возможное. Вопреки обстоятельствам.

– «Вопреки каким бы то ни было обстоятельствам», – словно заклинание, повторила она.

Лишь после настойчивого гудка они наконец сумели оторваться друг от друга и вспомнили о машине, водителе и самолете, который вряд ли станет терять из-за них хотя бы одну стартовую минуту. В порядок Валерия приводила себя уже на ходу, прячась за спиной капитана и все приговаривая: «Представляю себе, какой у меня, старой греховодницы, вид! Какой ужасный вид!».

– Думаешь, опаздываем? – встревоженно спросил Гродов водителя, дожидавшегося их на ступеньке кабины.

– Пока что не должны, – спокойно ответил тот, стараясь не смотреть на Валерию.

– Чего же торопил?

– Святую армейскую заповедь забыли, товарищ капитан: с каким бы делом ты в армии ни торопился, всегда припаси двадцать минут на разгильдяйство – подчиненных, начальства и свое собственное.

– Чудная заповедь: «Двадцать минут на разгильдяйство» – покачал Гродов головой, думая о том, что обязательно нужно придерживаться ее там, на батарее. На своей батарее. – Постараюсь запомнить, младший сержант.

Но, едва забравшись в кузов, он вновь попал в объятия женщины. Лучшей – теперь ему уже хотелось свято верить в это – из всех, какими способна наделить его судьба. И если бы еще не эта чертова тряска, которая, мало того что всю душу из них вытряхивала, так еще и поцеловаться толком не позволяла…

В двух километрах от аэродрома машина застряла в болотисто-песчанной колее, и они втроем с большим трудом «откопали» ее, чтобы вывести на ровную дорогу. А затем ворвались на взлетное поле уже в ту минуту, когда пилот запускал двигатели.

– Теперь вы понимаете, чего стоит моя тактика – «двадцать минут на разгильдяйство»? – успел крикнуть водитель спрыгнувшему с машины капитану.

– Еще бы! Это само воплощение армейской мудрости!

– Язвите-язвите! – прокричал он вслед бегущему к самолету офицеру.

– Какая уж тут язвительность?

– Если бы не эти минуты, мы бы точно опоздали! Так что, в самом деле, советую запомнить!

– На всю жизнь, младший сержант! – на ходу ответил Дмитрий, оглядываясь на несмело потянувшуюся вслед за ним Валерию. – На всю жизнь!

19

Контр-адмирал Жуков еще раз внимательно прошелся взглядом по сводке разведдонесений и, устало помассажировав переносицу, посмотрел на безучастно восседавшего напротив него коменданта Северо-Западного района Черноморского флота.

– Но все это, – постучал он тыльной стороной карандаша по карте, – свидетельствует только об одном: румыны самым наглым образом готовятся к войне.

– Вообще-то, строго говоря, мы все готовимся к войне, – вальяжно раскинулся в кресле капитан первого ранга Коржевский. Он лишь недавно получил квартиру в старинном доме, почти в центре Одессы, а теперь еще и со дня на день ждал присвоения ему вожделенного звания контр-адмирала[17]. Жукову не очень-то верилось, что, пребывая в состоянии такого взлета, кто-либо из офицеров способен всерьез воспринимать реальность взрыва Второй мировой. Всем хотелось верить, что это всего лишь очередное нагнетание атмосферы в приграничных районах, которое завершится благодушными дипломатическими демаршами. – Но по ту сторону Дуная усиленно готовятся к нападению. Это уже настолько очевидно, что никаких уточняющих сведений не требуется.

– Ну, это вы так считаете, капитан, что не требуется, – угрюмо заметил Жуков. – У командования флотом, и вообще там, у… командования, – возвел он глаза к потолку, – сомнения все же возникают, иначе мы совершенно по-другому готовились бы к возможному нападению.

– Наша разведка постоянно докладывает наверх по своим каналам, – невозмутимо молвил Коржевский. О чем бы он ни говорил, его округленное, холеное лицо оставалось недоступным для эмоций и почти неподвижным. Аристократического в этом лице было мало; контр-адмиралу больше виделось в нем нечто иезуитское. – Но возможности нашего влияния на этом исчерпываются. Хотя при чем тут разведка? Только вчера я вернулся из инспекционной поездки по районам действия Дунайской флотилии, во время которой сопровождал командующего Черноморским флотом.

– И что… командующий?

– Угрюмо молчал. В течение всей инспекции – угрюмо молчал. Ну, еще время от времени что-то возмущенно ворчал себе под нос.

– И все? Никакой конкретной реакции, никаких наставлений?

– Он молчал с такой пронзительной угрюмостью, с какой умеет молчать только он, вице-адмирал Октябрьский[18].

– Будем надеяться, что и выводы он делал с такой же «пронзительностью».

– С выводами все выглядит намного сложнее.

– Так считает командующий флотом?

– Так складывается политическая обстановка. Но не будем углубляться в политику, а попробуем взглянуть на ситуацию солдатскими глазами. – Коржевский артистично заложил ногу за ногу и покровительственно улыбнулся. – Адмирал, конечно, молчал, а вот местные командиры не молчали и даже не тушевались.

– Потому что понимали: завтра спрос будет с них, – заметил Жуков. – Причем за все: и за целостность территории, и за судьбу кораблей флота и армейских подразделений.

– И за просчеты командования. Вы правы: они это понимают. На многих участках тот, чужой, берег реки просматривается на километры, особенно с вышек, так что пограничники и моряки-дунайцы буквально тыкали нас носами в новые артиллерийские позиции румын, в скопление армейских обозов и в свежие линии окопов. Причем как вдоль Дуная, так и вдоль всего Прута. Вверх по Пруту мы, естественно, не поднимались, но пограничникам можно верить.

– Уж кому-кому, а пограничникам… – развел руками контр-адмирал.

В ту же минуту ожил телефон и адъютант сообщил, что в приемной появился капитан береговой службы Гродов, о прибытии которого командующий военно-морской базой просил доложить.

– Хотите познакомиться с капитаном Гродовым?

– С Гродовым? – поморщился Коржевский. – Кто такой? Почему не знаю и даже не слышал о таковом?

– Будущий командир восточной, 400-й береговой стационарной батареи, с которой вашим судам придется взаимодействовать.

– То есть это не флотский капитан, а всего лишь командир береговой батареи? – с легким разочарованием уточнил комендант. – Тогда понятно.

Пока Гродов докладывал о прибытии для дальнейшего прохождения службы и рассказывал о своем недолгом армейском пути, контр-адмирал Жуков и капитан первого ранга Коржевский с интересом рассматривали его. Перед ними стоял рослый, широкоплечий человек, весь вид которого, его речь, его поведение – свидетельствовали о недюжинной физической силе и твердости воли.

– Вам уже, наверное, сообщили, что орудия батареи обладают особыми характеристиками? – спросил командующий военно-морской базой, после того как представил ему коменданта Северо-западного района Черноморского флота.

– В общих чертах, товарищ контр-адмирал. Как только прибуду на батарею, сразу же изучу все, что с ней связано. Впрочем, я уже служил на дальнобойных батареях.

– Это были «не те» батареи, капитан.

– Они в принципе «не те», – поддержал контр-адмирала Коржевский. – Вы поймете это сразу же, как только окажетесь в расположении. Кстати, во время учений вам нужно будет внимательно пройтись по всем пристрелянным ориентирам и квадратам, на которые должна нацеливать батарею наша флотская разведка во время нападения кораблей противника.

– Есть «пройтись», товарищ капитан первого ранга. Но в то же время все корабельные артиллерийские командиры должны знать координаты батареи и пристрелянных нами на суше целей. Полагаю, что вероятность нападения на Одессу вражеских судов ничтожно мала. Натиска все же следует ожидать со стороны степи.

– Странные выводы для командира береговой батареи, – заметил Коржевский.

– Чтобы убедиться в их правильности, достаточно знать численность и состояние румынского флота.

– Хотите сказать, что вам уже хорошо известны эти – «численность и состояние румынского флота»? – въедливо поинтересовался комендант.

– По самым последним сведениям, из крупных судов, составляющих главную ударную силу, на плаву у румын находятся всего лишь семь миноносцев и эскадренных миноносцев и два вспомогательных крейсера. Подчеркиваю: вспомогательных крейсера. При одной-единственной подводной лодке. Еще на вооружении флота имеется девятнадцать мелких судов – канонерских лодок, минных и торпедных катеров, да эскадрилья гидросамолетов. Если учесть, что в первые же дни войны наши авиация и флот получат приказ нанести удар по морским базам противника, то после двух-трех налетов уцелевшие румынские суда будут заняты в основном охраной собственных портов да сопровождением грузовых транспортов.

– Эти сведения вы, капитан, получили на командирских курсах, которые только что окончили? – удивленно спросил Жуков, предлагая комбату присесть и доставая из сейфа красную папку, в которой, очевидно, хранились сведения о флоте противника.

– Нет во время занятий нам подобных данных не оглашали, хотя должны были бы. Они получены из другого, но очень надежного источника.

Жуков несколько мгновений выжидающе смотрел на комбата, затем многозначительно переглянулся с Коржевским и задумчиво полистал папочку…

– По канонерским лодкам и катерам у меня численность меньшая, но…

– Это потому, что немцы перебросили румынам по Дунаю три катера. Вместе с несколькими эскадрильями самолетов и пятисоттысячным корпусом сухопутных войск[19]. Думаю, вам об этом еще сообщат.

– Три, говоришь? В таком случае, все сходится.

– Отсюда вывод: главная угроза и нашим судам, и порту будет исходить от авиации противника и его сухопутных сил. Так что не батарея будет поддерживать суда флота, а, наоборот, судам придется поддерживать своими орудиями и нас, и пехоту.

– Да ты, капитан, как я погляжу, стратег, – с едва уловимой иронией заметил Коржевский.

– Просто я решил, что мы здесь изучаем реальные возможности нашего взаимодействия, а не играемся в штабные игры на морских картах. Или, может, я чего-то недопонял? – обратился Гродов к начальнику базы.

– Да все ты верно понял… – проворчал контр-адмирал. – Но если допустить, что сухопутные войска подойдут вплотную к нашим береговым батареям, тогда окажется, что они совершенно не готовы к оборонительным боям – ни западная, ни твоя, восточная. И вообще, для такой мощной артиллерии нужна совершенно иная тактика ведения боя.

– То есть нужно было создавать целые укрепленные районы, базирующиеся не только на наземно-подземных сооружениях этих батарей, но и на системе окопов, дотов, хорошо оборудованных вспомогательных батарей, в том числе зенитных и минометных.

– Ну, вспомогательные стволы нам, в случае чего, подбросят, – молвил контр-адмирал. – А вот с дотами будет сложнее.

– И не только потому, что на них потребуются большие деньги, – поддержал его Коржевский, поднимаясь и давая понять, что намерен откланяться. – Главная трудность будет заключаться в том, чтобы не навлечь на себя подозрение в паникерстве и в распространении пораженческих настроений. Кстати, в первую очередь это касается именно вас, капитан Гродов.

– Нужно обладать буйной фантазией, чтобы обвинить в пораженчестве офицера, который намерен укреплять оборонительные рубежи своей батареи, намереваясь держаться на них как можно дольше.

– Плохо же вы знаете возможности некоторых наших «должностных фантазеров», комбат, – осенил лицо своей иезуитской улыбкой Коржевский. – Но я выделю офицера-артиллериста, который побывает у вас на батарее и впредь будет готов к обязанностям офицера связи.

Когда, испросив разрешения у контр-адмирала, комендант района ушел, адмирал и комбат еще какое-то время молчали, глядя каждый в свою сторону.

– Причем самое странное, что капитан первого ранга прав, – тяжело вздохнув, прокряхтел Жуков. – «Должностных фантазеров» у нас действительно хватает. Но тебя, капитан, прежде всего, должна интересовать батарея.

– Так точно, прежде всего – батарея.

– Особенность 400-й батареи, которую мы по связи, да и просто в общении, называем «Восточной» – в том и заключается, что в ведении ее командира – большое и не совсем обычное для комбатов хозяйство. Тут тебе наземная и подземная казармы, две столовые, подземная энергоустановка, насосная станция, масса всевозможных механизмов, далеко отстоящий от орудий командный пункт, с которым батарею связывает полуторакилометровый подземный переход, так называемая потерна… Чтобы все это поддерживать в надлежащем состоянии, требуются хозяйский глаз, тщательный уход и жесткая командирская требовательность. Так вот, предшественник твой был неплохим пушкарем, но во всем остальном, – разочарованно покачал головой контр-адмирал, – он явно пробуксовывал. Кстати, у тебя самого с этой хозяйской жилкой как?

– Постараюсь учесть недостатки предшественника, – спокойно, без особого рвения проговорил Дмитрий.

– Ответ у тебя какой-то неубедительный и, я сказал бы, безрадостный, – передернул левой щекой контр-адмирал. Гродов уже успел приметить эту его привычку. – Хотя начальник курсов особо налегал на твоей инициативности и решительности.

– Как всегда, перехваливал, – поднялся Гродов вслед за командующим военно-морской базой.

– Только не Горлов. Уж что-что, а повадки этого скупердяя мне известны. Дождаться от него доброго слова все равно что второго пришествия. Но если уж он сказал, то слово его дорогого стоит.

– Очевидно, я не сумел достаточно хорошо познать его. Я – курсант, он – начальник курсов. Так что пусть это служит мне оправданием.

– Однако информацию ты все же получал не от полковника Горлова, а от Бекетова.

– Естественно.

– Странно, что он отпустил тебя, ведь наверняка ты ему приглянулся.

– Отпустил, еще не значит – упустил, – намекнул Гродов, давая понять, что тоже связан с контрразведкой. Все равно ведь командующий базой узнает, догадается или же попросту услышит об этом от самого Бекетова.

– Понятно, этот своего не упустит, – понимающе ухмыльнулся контр-адмирал. – Приказ о назначении тебе вручат в штабе. В курс дела будут вводить заместитель комбата старший лейтенант Лиханов и комиссар батареи политрук[20] Лукаш. Оба уже по несколько лет на 400-й, а посему и с гарнизоном – у них принято называть состав именно так, «гарнизоном», и с механизмами – знакомы. Так что все подробности – из их уст. Ну, а представит тебя гарнизону этой наземно-подземной цитадели майор Кречет, отправитесь вместе с ним на штабной машине.

– Спасибо. Разрешите идти?

– Послушай, капитан, невзирая на некоторые шероховатости с бытом и дисциплиной, батарея вот уже в течение нескольких лет занимает первое место среди подразделений базы по боевой подготовке. В десятых числах июня планируем провести общие боевые учения всех наших береговых батарей и служб. Как ты понимаешь, традицию надобно бы сохранить.

– И только так, товарищ контр-адмирал. Штатных разгильдяев в батарее терпеть не привык.

– «Штатных разгильдяев», говоришь? – Явно понравилось командующему это выраженьице нового комбата. – Ну-ну, убеди нас всех в этом.

20

Прибрежное шоссе то погружало их в степную низину, то вновь выводило на очередную возвышенность, с вершины которой открывалась часть моря или усеянное болотными островками устье какой-то речушки. На одном из таких плато, с равнины которого уже просматривались плавневые затоны Аджалыкского лимана, майор приказал водителю свернуть с шоссе, уходящего в сторону Николаева, и по едва приметной проселочной дороге они направились в глубь степи.

– А вон и ваша батарея, – молвил майор, выходя из машины, которую остановил на гребне большой ложбины, зарождавшейся где-то у берега моря и уползавшей в прибрежные полынные поля, посреди которых виднелись вдалеке три хуторские усадьбы.

– Батарея? – неуверенно переспросил Гродов. – Извините, ни одного орудия почему-то не вижу. Оборудованных стационарных позиций тоже не наблюдаю.

Кречет снисходительно проследил за тем, как, напрягая зрение, комбат пытается отыскать хоть какие-то следы батареи, и столь же снисходительно улыбнулся.

– Вот так же и всем прочим любопытным даже в голову не приходит, что крестьянские усадьбы эти – чистая бутафория, и что на самом деле под каждым из трех домов скрывается по 180-мм пушке закрытого типа, весом в девяносто тонн и при длине ствола в шесть метров.

– Ну а сам домик, очевидно, вращается вместе с орудием, обладающим круговым обстрелом… – задумчиво дополнил его капитан.

Он весьма скептически отнесся к подобной маскировке. Возможно, эти домики и способны были сбить с толку какой-то там праздношатающийся люд, но только не разведку противника, которой наверняка давно известно все то, что известно любому из пушкарей. Однако разочаровывать штабиста не стал: в конце концов, игра в секретность всегда оставалась одной из форм боевой подготовки армейцев.

– Так точно, обстрел круговой, – не без гордости сообщал Кречет. Комбат уже знал, что в свое время майор тоже начинал с батарейной службы, командиром огневого взвода. И хотя очень скоро оказался в «негнущихся рядах штабистов», тем не менее в душе по-прежнему оставался «огневиком». – Кстати, вес снаряда такой «пушчонки» составляет девяносто шесть, а вес порохового заряда картузного заряжания – сорок два килограмма, – явно бравировал своими познаниями майор. Говорил он вычурно, почти азартно жестикулируя при этом руками. – Правда, есть и тридцатишестикилограммовые. Стоит ли удивляться, что дальность полета снаряда достигает сорока километров, и залетает он при этом на семнадцатый километр небесной выси, посылая артиллерийские приветы ангелам.

– «Артиллерийские приветы ангелам» – это по-нашему, – одобрил комбат.

– А еще говорят, что стоимость одного залпа этой трехорудийной батареи такая же, как и стоимость трактора «ХТЗ». Как тебе такая бухгалтерия, капитан?

– Убедительно. Даже на врагах наших и то экономить придется.

– Здесь впечатляет решительно все – вот что я тебе скажу, комбат. Сам с удовольствием принял бы командование такой батареей, хотя по званию уже не положено.

Они вернулись к машине, и майор приказал водителю ехать дальше.

– И каково же зенитное прикрытие батареи? – спросил Гродов уже после того, как преградивший им путь часовой, возникший из хорошо замаскированного наблюдательного пункта, оборудованного рядом с землянкой, убедился, что едут свои.

– Две пулеметные установки, в четыре ствола каждая, и два зенитных орудия сорок пятого калибра.

– Надо бы попросить еще одну зенитку, тогда каждое тяжелое орудие имело бы свое зенитное прикрытие, которое можно было бы использовать и для огневой поддержки прямой наводкой, против наступающей пехоты и танков.

– Зенитки – для прямой наводки против пехоты?.. – поползли вверх цыганские брови Кречета.

– В том числе и зенитные пулеметы. При скорострельности и плотности огня этой зенитной батареи… Да в соединении с мощью тяжелых орудий…

– Впервые слышу о таком применении зениток, – пожал плечами Кречет. – Хотя не спорю, теоретически это вполне возможно. Правда, для этого следует предположить, что основные наши силы уже оказались за Южным Бугом, а войска противника, наоборот, взяли Одессу в окружение и наступают со стороны Николаева. Ты что, всерьез допускаешь подобный вариант начала войны?

– А что вас смущает, товарищ майор?

– Осознание того, что в самом твоем предположении, комбат, заложен элемент пораженчества.

– При чем здесь «пораженчество»?! – холодно возразил Гродов, тут же вспомнив, однако, о предостережении Коржевского. – Всякая оборонная доктрина должна выстраиваться, исходя из самого опасного развития событий. Это же азы военной теории.

– Э-э, ты кем это мнишь себя, капитан? – оглянулся майор со своего переднего сиденья. – «Оборонная доктрина», «Азы военной теории»…

– Как всякий уважающий себя офицер, я стараюсь…

– Ты со мной еще о Женевских соглашениях и всяких там конвенциях поговори, – саркастически прервал его штабист.

– Не исключено, что и о них тоже не раз вспоминать придется, – заклинило Дмитрия, уже почувствовавшего, что теряет надлежащее уважение к майору. – Во всяком случае, сразу же, как только появятся первые пленные или же у кого-то возникнет соблазн прибегнуть к газовой атаке.

Теперь уже не только майор, но и водитель машины многозначительно взглянули на Гродова. И просматривалось в этом взгляде нечто иронически сочувственное. «Обычно так смотрят на юродивых», – объяснил себе комбат.

– «Переучился» ты на своих питерских курсах, что ли? – каким-то совершенно изменившимся, приглушенным голосом поинтересовался штабной офицер.

– Никак нет, в самый раз, – поиграл желваками комбат.

– Ну-ну, хотелось бы верить. Ты кто такой, на сегодняшний день, есть, капитан Гродов? Ты – командир батареи. Всего-навсего. А значит, дело твое – блюсти готовность орудий и стрелять, когда велят и куда прикажут. Причем только так: когда велят и куда прикажут.

На батарее уже были предупреждены о прибытии нового командира и штабного офицера, поэтому, как только Кречет и Гродов вышли из машины, тут же последовала команда: «Батарея, стройсь!», и заместитель комбата старший лейтенант Лиханов доложил майору, что весь личный состав батареи в количестве ста тридцати бойцов построен.

Представив краснофлотцам-артиллеристам их нового командира, Кречет в сопровождении Гродова и Лиханова обошел строй.

– Командир огневого взвода батареи лейтенант Куршинов, – представился худощавый, заметно сутулящийся парень, которого Лиханов тут же отрекомендовал как отличного бомбардира, прекрасно умеющего вычислять цели и корректировать огонь орудий.

– Командир взвода зенитного прикрытия мичман Злобин, – отдал вслед за ним честь кряжистый, явно засидевшийся в мичманах, мужичок, с удлиненным, желтоватым лицом степного кочевника.

В ипостаси командира взвода технического обеспечения батареи представал разбитной на вид лейтенант Дробин, которого сам штабной майор признал техническим уникумом и мастером на все руки. И наконец, во главе взвода охраны оказался розовощекий, со слегка припухшими губами, младший лейтенант Кириллов – паренек гимназического вида, получивший свой «корнетский» кубарь прямо на петлицы старшего сержанта-срочника.

Гродов знал, что для службы в тяжелой артиллерии военкоматы старались подбирать физически крепких, рабоче-крестьянских парней, но большинство стоявших перед ним краснофлотцев, на ленточках которых красовалась надпись «Береговая оборона ЧФ», просто поражали своими мощными фигурами. «А что, с такими можно и повоевать», – сказал он себе.

Решив, что миссию свою он выполнил, майор объявил о желании откланяться, но, прежде чем скрыться в салоне легковушки, все же отвел комбата в сторонку.

– О чем мы говорили – о том говорили, дело житейское, – проворковал он своим негромким ворчливым голосом. – Но мой тебе совет: не мудрствуй, особенно на первых порах и в присутствии начальства. Эта батарея, как, впрочем, и западная, 411-я, на особом контроле, а потому и к начальственному составу требования особые. – Майор многозначительно всмотрелся в глаза Дмитрия, и тот понял, что добиваться каких-то дополнительных разъяснений бессмысленно.

– Если и стану мудрствовать, то только в пределах боевой подготовки личного состава.

– Мы его называем «гарнизоном», – зачем-то уточнил майор, наверное, чтобы уйти от этой темы. – А весь этот наземно-подземный комплекс – «укрепрайоном», для убедительного отличия от того, что называется «батареей» у обычных сухопутных, полевых артиллеристов. Кстати, сами себя твои артиллеристы именуют на флотский манер – «комендорами».

– Традиции нарушать не намерен, товарищ майор, а с привычными терминами немедленно подружусь.

– И еще. Пока что батарея пребывает в статусе отдельной и напрямую подчиняется штабу военно-морской базы. Но у командующего возникла мысль объединить вашу и 21-ю дальнобойную батарею, расположенную значительно ближе к Одессе, между Куяльницким и Большим Аджалыкским лиманами[21], в отдельный артиллерийский дивизион. Который тоже будет находиться в подчинении штаба военно-морской базы. Как скоро это произойдет, я не знаю, но если не в ближайшие месяцы, то рекомендовать на эту должность буду тебя. Надеюсь, к тому времени ты не успеешь наделать глупостей, капитан.

– К повышению по службе я отношусь с философским почтением, – дипломатично заверил его Гродов.

– Какая-то общность подходов к ситуации и взглядов на жизнь уже просматривается.

– Только поэтому понимаю, что реально на эту должность метят вас.

Ответом ему была загадочная улыбка штабиста, привыкшего к тому, что во многих случаях молчание бывает красноречивее поспешного словоблудия.

21

Капитану казалось, что о батарее он теперь знает все, что только можно знать, но уже первые шаги ознакомительной экскурсии, проведенной старшим лейтенантом Лихановым, при молчаливом эскорте лейтенанта Куршинова и политрука Лукаша заставили его в этом усомниться.

Как выяснилось, толщина бетонных стен орудийных двориков, расположенных в пятидесяти метрах друг от друга, в подковообразных углублениях, достигала полутора метров, да к тому же они усиливались броневыми листами. Надежные железобетонные перекрытия защищали бойцов орудийного расчета не только от осколков, но даже от снарядов небольшого калибра при прямом попадании. Кроме того, каждое орудие находилось в полубашне, лобовая броня которой достигала 110, а боковая – 70 мм. Плюс к этому – специальные электротранспортеры подавали снаряды из размещенных рядом с каждым орудием складов, которые, в свою очередь, пополнялись из основного склада, расположенного неподалеку от подземного городка.

Они побывали внутри «крестьянского домика» третьего орудия, и Дмитрий был поражен простоте и надежности этой декорации, действительно вращавшейся вместе с пушкой. А затем спустились в галерею, начинающуюся у этого же орудия на глубине двенадцати метров, прошли мимо двух других капониров и добрались до дизельной установки, которую тут попросту называли «электростанцией», расположенной, как уверял его старший лейтенант, уже на глубине около тридцати двух метров.

– Даже представить себе трудно, какая мощь способна была бы поразить здесь наших комендоров, – с гордостью отворил дверь батарейной электростанции Лиханов. Широкоплечий, коротко стриженный и рано полысевший, он всем своим видом, особенно короткой бычьей шеей, напоминал Дмитрию его первого тренера по самбо.

– Такой мощи не существует, – заверил его комиссар батареи Лукаш, впервые нарушив при этом свое многозначительное молчание. – Только поэтому здесь, на этой глубине, строители расположили матросские и командирские кубрики, камбуз, лазарет, красный уголок, который наши комендоры еще именуют «кают-компанией», и даже библиотеку. То есть все было сделано для того, чтобы в случае войны свой наземный военный городок батарейцы полностью перенесли под землю.

Еще по дороге на батарею майор Кречет сообщил комбату, что по матери Лукаш унаследовал сербскую кровь. Недалеко от Одессы располагались два села, почти полностью заселенные сербами, чьи предки оказались здесь еще задолго до революции. Одна из красавиц-сербиянок как раз и досталась украинцу Лукашу, тоже смуглолицему кузнецу из Подолии. Не случайно поэтому, что брюнета политрука, с волевым лицом и с не очень ярко очерченным орлиным носом, нередко причисляли к цыганскому племени.

– Если глубина здесь действительно достигает тридцати метров, то проектанты этой подземной цитадели явно увлеклись, – не разделял их восторга Гродов. – Вполне хватило бы тех двенадцати, с которых они начинали зарываться в землю. Но что сделано, то сделано.

– А что вас смущает в этой глубине, капитан-комендор? – поинтересовался Лиханов. – Возможно, это всего лишь страх, который обычно ощущают новички-подводники во время первого погружения?

К тому времени они уже завершили осмотр подземного городка, который Гродов предпочитал называть «цитаделью», и вошли в тоннель, соединяющий ее с расположенным почти на самом берегу моря командным пунктом.

– Длина этого хода, который проектанты именуют «потерной», полтора километра, – объяснил заместитель комбата. – Он-то и соединяет огневой взвод и подземный городок – с центральным командным пунктом.

Лейтенант Куршинов попросил разрешения вернуться в свой огневой взвод, и теперь они продвигались по узкому, слабо освещенному подземелью втроем. Здесь было прохладно и предельно влажно. Несмотря на то, что через каждые двести метров стояли мощные насосы, которые откачивали воду в наземные отводы, замаскированные под степные роднички, тут и там приходилось перепрыгивать через лужи или же шлепать прямо по ним. И только боковые выработки, самым примитивным образом оснащенные под кубрики, были размещены на другом уровне, значительно выше, и там уже было относительно сухо.

Очевидно, предполагалось, что после взятия противником цитадели батарейцы должны были находить приют в этих бункер-кубриках, благодаря которым могли сдерживать продвижение противника к командному пункту. Или же просто оказывать в них сопротивление. Но, отходя, бойцы обязаны были вывести электростанцию из строя, вместе с которой выходили из строя все насосы.

– Вас, старший лейтенант, интересовало, что меня смущает в этом старании проектантов зарываться на такую глубину. Так вот, ответ у вас под ногами. Они зарылись ниже уровня грунтовых вод, не позаботившись о надежной дренажной системе. Вы пробовали глушить дизельную установку?

– Этого ни в коем случае делать нельзя, капитан-комендор, иначе весь этот подземный ход и частично военный городок, будут затоплены. Не зря же на электростанции стоит законсервированный запасной дизель; так, на всякий случай.

– И как скоро они будут затоплены? – спросил Гродов, останавливаясь у очередного насоса, тоже расположенного на возвышенности.

– А действительно? – переспросил старший лейтенант.

– Вот этого-то мы и не знаем, – признался комиссар.

– Вы что, до сих пор не поинтересовались, что об этом молвится в инструкции по эксплуатации подземных коммуникаций батареи?

– Ни о каких сроках речи там не идет, – заверил его Лиханов. – Никому и в голову не приходило затапливать подземелья и выяснять запас времени.

– Завтра же нужно будет на два часа остановить насосы и определить, насколько в среднем поднимется уровень воды в потерне и в цитадели. Таким образом, мы определим запас времени, который останется у нас для отступления к командному пункту после взрыва электростанции и самой батареи.

– Вы что, предполагаете даже такой исход?! – вяло удивился Лиханов.

– Это не я, это война так предполагает. Во время подобного учения мы отработаем процесс эвакуации гарнизона из цитадели в том, крайнем, случае…

Пройдя всю потерну, они попали в просторную подземную выработку, разбитую мощными железобетонными стенами на отдельные отсеки, среди которых были штаб, казарма для охраны, пункт связи, небольшой склад боеприпасов и командирский кубрик-отсек. Поднявшись по трапу наверх, они оказались в просторной броневой башне с амбразурами, установленной на мощной железобетонной основе.

– И вот мы на командном пункте, товарищ капитан, – объяснил Лиханов. – Как видите, здесь расположены приборы управления огнем, а также коммутатор, дальномер и прочее оборудование. Даже переговорная труба для связи с центральным постом, который мы только что посетили на нижнем ярусе.

– Э, да судя по всему, мы находимся сейчас в самой настоящей боевой рубке[22] корабля! – восторженно произнес Гродов, положив руку на плечо приподнявшегося дежурного телефониста и заставив его сесть на свое место. – К тому же море сквозь амбразуры просматривается. Не хватает разве что капитанского мостика и штурвала.

– Так оно и есть. Даже судовой компас оставили на месте. Поскольку предусматривается, что в основном батарея будет вести огонь по морским целям, то, как видите, обустроили этот КП на высоком скалистом берегу, с которого на много миль просматриваются подходы к Одесскому заливу, к городской гавани.

– Но очень плохо просматривается пространство, прилегающее к батарее со стороны степи, – как бы про себя проговорил Гродов. Его все еще не оставляло ощущение ошибочности самой концепции создания подобных батарей на Черноморском побережье. – То есть с той стороны, откуда вероятность нападения противника является самой высокой. Впрочем, – тут же остепенил себя капитан, – жизнь покажет. Что у нас тут еще интересного, в этой боевой корабельной рубке посреди степи, старший лейтенант?

– Хотя бы то, что управление огнем здесь ведется автоматически. Стволы орудий всегда направляются туда, куда нацелен этот вот визир ВБК-24. То есть и обеспечение орудий снарядами, и управление огнем – механизировано по последнему слову техники.

– Впечатляет, впечатляет. Но все-таки полагаю, что эту рубку, – подошел он к ручному пулемету, установленному возле одной из амбразур, – конструировали специально для нашей батареи, стараясь всего лишь внешне подражать корабельной?

– Никак нет, специально для нас эту рубку никто не конструировал, – вклинился в их разговор Лукаш. – Когда в тридцать третьем году начинали строительство артиллерийского комплекса, то предполагалось, что здесь появится некое подобие дота, собранного из железобетонных плит. Но потом кто-то из морских инженеров предложил использовать для этого командирскую башню, недавно снятую подводниками с затопленного в шестнадцатом году российского линкора «Императрица Мария»[23], которую перед этим хотели отправить из одесского порта на переплавку.

– Вот оно что! – прошелся капитан оживленным взглядом по внутренней оснастке центральной секции башни, отделенной от других секций толстой бронированной перегородкой. То, что башня была снята с затопленного линкора царского флота, как-то сразу же придавало ей в глазах комбата налет романтичности. – Теперь многое проясняется.

– Словом, специалисты тогда осмотрели башню, прикинули и решили: зачем тратиться на создание некоего дота, если существует готовый, из толстой брони сварганенный наблюдательно-командный пункт? Как видите, вполне приспособленный для работы в нем всех, кто связан с артиллерийской разведкой и управлением огнем.

Через наружную дверь они вышли на бетонную площадку, под которой, тремя ступеньками ниже, просматривалась основа из небольшого горного плато, плавно спускающегося с западной стороны в сторону крутого оврага.

– Взгляните, товарищ капитан, какой прекрасный вид на море открывается отсюда. Такое впечатление, что стоишь на капитанском мостике судна, бросившего якорь посреди степной бухты.

– Или выброшенного штормом на берег, – уточнил комиссар.

Но комбат лишь мельком взглянул на предававшееся легкому бризу море и вновь перевел взгляд на узкий извилистый овраг, окаймлявший командный пункт с севера и запада и лениво подползавший к низинному, усеянному камнями берегу.

– Завтра же сформируйте две группы бойцов, старший лейтенант. Одна из них в течение двух дней должна пробить в этом скальном плато ход, ведущий к оврагу, а вторая – вырыть окоп, который бы охватывал нашу высоту с северо-запада, соединяясь при этом с оврагом, тоже оборудованным под окоп – с пулеметными гнездами и прочими атрибутами.

– Тогда можно будет скрытно отойти к берегу под огнем противника или же сражаться в полном окружении, – одобряюще расшифровал смысл его приказа Лиханов.

– Если вражеские войска обойдут город по суше, – достал Гродов из планшета врученную ему в штабе базы карту юга Украины, – то понятно, что восточная часть одесского оборонительного района проляжет по Аджалыкскому лиману, как-никак десятки километров водного рубежа, – провел он пальцем по изображению этой преграды на бумаге. – Вот и получается, что в первые же дни блокады мы окажемся на передовой, причем командный пункт предстанет перед противником в виде отдельного опорного пункта.

– К роли которого он пока что мало приспособлен, – признал старший лейтенант.

– Притом что самыми уязвимыми местами этого района фронта будут очень близкие к нам дамба лимана и его плавневое мелководье, – протянул политрук свой бинокль комбату. – Обратите внимание: часть этой перемычки просматривается даже отсюда. Хотя замечу, что ситуацию мы оцениваем по самой крайности.

– А на войне все будет оцениваться только «по крайности», – проворчал Гродов, не отрываясь от бинокля, – поскольку сама война и есть самая последняя крайность нормального человеческого бытия.

22

Гродов навел бинокль на дом с мезонином, возвышавшийся слева от дамбы, на крутом глинистом берегу, сплошь усеянном перевернутыми лодками и увешанном старыми сетями. Капитан вспомнил его: как раз возле этого дома, в котором, судя по всему, размещалось правление рыбацкой артели, они с сотрудником контрразведки останавливались по дороге из Николаева – поразмяться, покурить, попить воды. Его спутник уверял, что будто бы вода в этой неглубокой «криничке», выложенной из дикого камня, – самая вкусная во всей приморской степи, от Южного Буга до Днестра.

Капитан ему, конечно, не поверил, но вода в самом деле оказалась на удивление чистой и приятной. Впрочем, дело теперь заключалось не в криничке, а в том, что в мезонине этого дома противнику очень удобно будет усадить своего артиллерийского корректировщика. Поэтому здание нужно будет или заранее, еще до подхода врага, высадить в воздух или потом снести его прямым, вместе с вражескими наблюдателями.

– Видите строение с мезонином на восточном берегу лимана? – спросил он Лиханова, который тоже поднес к глазам бинокль.

– Знакомое зданьице.

– Не так зданьице, как знакомая старшему лейтенанту вдова-бухгалтерша, – с самым серьезным видом продал его сердечную тайну Лукаш.

– Бухгалтерша меня не интересует, – осадил его Гродов. – Прикажите огневикам тщательно, по науке, «пристрелять» этот дом, понятное дело, пока что только по карте. Если случится так, что противник начнет приближаться к дамбе, нам, прежде всего, нужно будет снести это здание. В идеальном варианте его следовало бы поразить уже после того, как там обоснуются чужеземные любители морских пейзажей. Такие же цели следует отработать и в ближайших населенных пунктах – в Григорьевке, Чабанке, Булдынке, на хуторе Шицли… Нужно выявить все высокие, приметные здания, как то: водонапорные башни, церковные купола, колокольни – и тщательно «пристрелять» их.

– Если на нашем направлении кто-то и может наступать, то только «румынешти», – заметил старший лейтенант. – Но кто ж их сюда, на такое расстояние от границы, допустит?

– Только потому, что мы не собираемся допускать их сюда, нужно срочно создать каменные завалы на самом берегу моря, метрах в пятидесяти восточнее и западнее причала. Оставив до поры до времени лишь очень узкие проходы. Не исключено, что эти баррикады со временем позволят сдерживать танки и пехоту противника, который, конечно же, будет пытаться обойти нас по береговой полосе. – Офицеры многозначительно переглянулись, но комбат жестко упредил их: – Никакие возражения не принимаются; завалы должны появиться, это приказ.

– Нам что? Был бы приказ, а комендоры свое дело знают, – пожал плечами Лиханов.

– Обязаны знать, – уточнил комбат. – Чем лучше мы подготовимся к грядущим боям, тем увереннее будем чувствовать себя, когда это грядущее действительно… грянет.

Небольшой бетонный причал в этой пустынной местности был построен только для того, чтобы у него могли швартоваться суда, доставляющие строителям артиллерийского комплекса материалы, снаряды и всевозможное оборудование. С этой же целью с севера к комплексу была подведена узкоколейка, которая, хотя и бездействовала и даже частично была демонтирована, тем не менее создавала иллюзию надежной транспортной связи с городом, с военно-морской базой.

Оба эти осколка строительства демаскировали батарею, особенно железнодорожная ветка, остатки которой по-прежнему устремлялись к укрепрайону, прямо свидетельствуя, что совсем недавно где-то здесь велась большая стройка. А поскольку тремя усадьбами «хуторка» дорогу эту никак не оправдаешь, то возникал вопрос: а не разрушить ли ее полотно вплоть до ответвления от магистрального пути? Если только командование прислушается к его ходатайству.

Другое дело – причал. Он мог понадобиться и для высадки подкрепления, и для того, чтобы, причалив к нему, любое из судов могло поддерживать обороняющихся своими орудиями и зенитными пулеметами; увозить раненых и принимать на борт последних защитников батареи после приказа об отходе.

– Э, нет, комбат, сносить причал никто не позволит, – разгадал его мысли старший лейтенант, тоже спустившийся к батарейной гавани. Политрук остался в командном пункте, позволяя им пообщаться без свидетелей.

– В случае необходимости его можно будет замаскировать насыпью небольших камней. Или же построить здесь рыбацкую хижину, установив возле нее пару списанных шлюпок. Тогда появление причала будет объяснимо.

– Вам бы, капитан, в контрразведке служить, а не в артиллеристы подаваться.

– Относительно контрразведки я подумаю, – пообещал Гродов, вспомнив при этом лицо полковника Бекетова.

Из-за дальнего мыса в залив медленно входило судно. Поскольку причал был низким, корпус парохода почти сливался с морским горизонтом, и казалось, что взору открывается небольшая надстройка субмарины, увенчанная высокой дымящей трубой. Значительно ближе находились два небольших сейнера, которые тянули свои сети вдоль берега, постепенно выходя при этом из затона Аджалыкского лимана. Их серые паруса не источали никаких флюидов романтики, это были паруса-труженики, едва справлявшиеся с непомерной тяжестью рыбацкой повинности. Тем не менее капитану очень хотелось оказаться сейчас на одном из сейнеров, чтобы заняться делом, а не пытаться маскировать непонятно что – непонятно от кого.

Спустившись по ступенькам на одну из нижних площадок причала, на которые суда обычно выбрасывали трап, он зачерпнул воды. Для купания она все еще была холодноватой, и все же Дмитрий едва сдерживал в себе озорное желание раздеться и поплыть навстречу рыбакам. Но вместо того, чтобы поддаться соблазну, он вспомнил одну из немногих житейских сцен, благодаря которым хранил воспоминание об отце.

Отчитывая одного из своих подчиненных, старший лейтенант Гродов жестко произнес: «Как только офицер поддается соблазну делать все, что ему заблагорассудится, он перестает быть офицером и вообще военным, а значит, ответственным, человеком». Не хотелось бы комбату 400-й услышать от кого бы то ни было из своих командиров нечто подобное.

– Есть в гарнизоне бойцы, которые не умеют плавать? – спросил он заместителя комбата.

– Плавать? Не знаю, – улыбнулся Лиханов, приседая рядом с капитаном. – Не интересовался. А что, собственно?..

– Почему не поинтересовались? Вы ведь служите здесь около двух лет.

– Да вроде бы повода не было интересоваться. В прошлом году купальный сезон для своих комендоров мы так и не открыли. Не до того было, слишком уж много работы подваливало. Да и стрельбы учебно-показательные тоже к лету командование подогнало. А все увольнительные свои батарейцы обычно проводят на танцах в сельском клубе, в Григорьевке, куда сходятся девчата еще с двух ближайших сел. Кстати, в подземелье сейчас никто не живет, кроме разве что дежурной смены механиков, которая, как положено, ночует в каземате. Ну, а казарма, по-флотски – экипаж[24] батареи, находится в километре от первого орудия и почти на таком же расстоянии от села.

– Как только еще немного прогреется вода, каждого краснофлотца пропустить через пробный заплыв. Тех, кто не умеет плавать, объединить в отдельную группу и в течение всего лета все свои увольнительные они будут проводить здесь, на море. Кроме того, каждое воскресенье всем свободным от вахты будем устраивать массовые купания с контрольными заплывами.

– Вообще-то, мы батарейцы, а не моряки…

– Мы такие же краснофлотцы, как и те, кто находится сейчас на палубах линкоров и эсминцев. Насколько я заметил, одеты батарейцы не в гимнастерки, а в форменки[25], да и на нас с вами кители морских офицеров.

Лиханов сморщил свое веснушчатое крестьянское лицо, как делал это всякий раз, когда пытался погасить в себе недовольство или просто сменить тему.

– Было бы приказано, исполним. Не пройдет и двух недель, как все они будут кувыркаться на волнах на зависть дельфинам. Заодно и сам подучусь.

– С этого бы и начинал, – благодушно проворчал Гродов, незаметно как-то переходя на «ты».

– Поскольку знаю, что все у вас делается с военным умыслом… Плаванье – это на тот случай, когда придется уходить морем.

– То ли катер, который пришлют за последними защитниками батареи, к берегу подойти не сможет, то ли вообще немцы с румынами отрежут нас от линии фронта по самому берегу, и тогда уходить придется ночью, вплавь. Всякое может случиться. При всей своей подземной мощи для длительной обороны казематы батареи не приспособлены. Командный пункт враг тут же разрушит прямой наводкой или бомбовыми ударами, а вход в казематы со стороны орудий при первой же возможности перекроет и заминирует или даже замурует. Насколько я успел заметить, у потерны нет боковых штреков с запасными выходами; как нет и связи с катакомбами, которые, как уверял майор Кречет, подступают почти вплотную к батарее.

– Он прав, Булдынские катакомбы совсем близко от нас. Но ведь общая стратегия наша известна: малой кровью и на вражеской территории.

– Если война все же случится, на стратегов пенять будет бессмысленно. У нас тут своя война будет – со своей стратегией и своей тактикой. Так что впредь будем исходить из этого.

– Уже договорились, товарищ комбат, – передернул немыслимо широкими, но слегка худоватыми плечами старший лейтенант.

Еще с минуту они молча стояли на пирсе. Судно постепенно выходило из морского горизонта, возвращая себе вполне приемлемые очертания.

– Эх, в Одессу бы сейчас да проутюжить клешем Дерибасовскую, да заглянуть с визитом вежливости на Приморский бульвар… – с романтической тоской в голосе произнес Лиханов, глядя вслед приближавшемуся к одесской гавани судну.

– Оно и понятно: душа одессита, – сочувственно поддержал его Гродов, направляясь к берегу, на котором под скальной стеной чернело несколько давних, огражденных камнями кострищ.

– Ну, одессит я относительный. В том-то и дело, что вся жизнь моя прошла где-то рядом с Одессой: родился неподалеку отсюда, в Раздельной; морскому делу – поскольку с детства мечтал стать моряком торгового флота – обучаться пришлось в Николаеве, ну а служил в Очакове. Теперь вот опять: рядом с Одессой, рядом с морем, рядом с семьей, которая все в той же Раздельной. Словом, полнейшая несбалансированность души и тела.

– В море-то хоть когда-нибудь выходил?

– Только во время практики в мореходной школе. И не дальше Бугского лимана с видом на остров Березань. А потом сразу же призвали в армию, под Очаков, но, вместо того чтобы направить во флот, определили в береговую батарею.

– Значит, так и быть тебе «береговиком», ибо судьба…

– Вот и я себе то же самое сказал: «Быть тебе, Лиханов, до конца дней своих лейтенант-комендором. Смирись и молись. Кстати, не обижает, что, по привычке, называю вас «капитан-комендором»?

– Приемлемо. Да и звучит оригинально.

Сейнеры дошли до выступающей из-под воды рыжевато-красной скалы и теперь медленно поворачивали назад, возвращаясь к своим рыбачьим лабазам. Гродов подумал, что было бы хорошо завести свой собственный баркас с надежным парусом да время от времени выходить в море, чтобы оттуда внимательно осмотреть-изучить окрестные берега.

«Только вряд ли кто-либо из командования станет заниматься твоим батарейным баркасом, – тут же остепенил себя комбат. – Еще и заподозрят, что мечтаешь обзавестись собственной прогулочной яхтой. А что, о яхте тоже не мешало бы помечтать. Только сначала позаботься о том, где станешь ночевать будущей ночью».

– …Так, где, говоришь, располагался мой предшественник? – спросил он Лиханова, словно бы продлевая свои размышления, только уже вслух.

– Сам хотел сказать об этом. Ваши апартаменты, капитан-комендор, находятся там же, во флигеле, в «офицерском отсеке», как мы его называем. Я сказал политруку, чтобы он вызвал сюда наш «роскошный виллис», который на самом деле предстает в образе старого разъездного грузовичка. Пора бы устроить ваш быт.

– Самое время.

Едва Гродов произнес это, как из-за холма показалась открытая «полуторка», в кузове которой виднелась фигура матроса.

– А вон и ординарец ваш объявился, – утешил его Лиханов. – Старший краснофлотец Михаил Пробнев, во всей немужской красоте и всей своей незапятнанной персоной. Надеюсь, что чемодан уже при нем. Что-что, а парень он хозяйственный.

23

Военный городок – с казармой, складами и прочими хозяйственными постройками – располагался в подковообразной низине, охваченной небольшой возвышенностью, двумя холмами и невысокой, выложенной из пиленого камня оградой. Впрочем, все это, включая возвышенность и холмы, было укрыто от посторонних взглядов густой акациевой лесопосадкой, щедро усеянной россыпями терновника и еще какого-то кустарника, пробиваться через который было бессмысленно.

Выслушав доклад дежурного о том, что в казарме «без происшествий», капитан вслед за ординарцем, перешел во флигель и поднялся на второй этаж. Штабной корпус имел свой отдельный вход, однако старший краснофлотец Пробнев специально повел комбата через казарму, чтобы тот сразу же смог и ознакомиться с бытом батарейцев и пройтись через «казенный», как его здесь называли, проход. Под штаб был отведен только первый этаж, а на втором располагалась двухкомнатная квартира комбата и три трехместных холостяцких кубрика для остальных офицеров укрепрайона.

Ординарец – худенький невзрачный парнишка, наверное, по чистой случайности зачисленный в гарнизон тяжелой батареи, куда, как правило, подбирали рослых, физически сильных призывников, вел себя так, словно сдавал постояльцу свою собственную квартиру.

Михаил показал ему, какой прекрасный вид открывается из окна прихожей, заверил, что вся мебель отремонтирована, а клопов он выводил лично и теперь тщательно следит, чтобы впредь они не плодились. Объяснил, что черный телефон – для местной связи и для выхода через коммутатор на город. А красный – прямой, с выходом на командира дивизиона. Притом, что на командном пункте самой батареи есть еще один прямой телефон, связывавший комбата с командующим военно-морской базой и с ее штабом.

Попутно посетовал, что теплая вода в офицерской душевой, расположенной в конце коридора, рядом с туалетом, бывает только зимой, когда экипаж отапливают. Но тут же подсластил пилюлю – недавно командиру батареи выделили новый мотоцикл с коляской, который сам он, Пробнев, прекрасно водит, поскольку научился этому еще в детстве – от отца, заядлого мотоциклиста, инструктора автошколы.

Ну а за порядком в капитанской каюте тоже он следить будет, как и при прежнем комбате. Ведь у товарища капитана нет претензий к тому, как в комнатах убрано, как застелена кровать?

– Вам нравится служить ординарцем или же вы делаете это подневольно? – спросил его Гродов, усаживаясь в старинное, явно в каком-то барском особняке экспроприированное кресло.

– Так ведь служба же… – резко передернул плечами Пробнев, словно из сети рыбачьей выпутывался, чтобы вырваться на поверхность.

– Вот в этом ты прав: служба.

Последние дни, проведенные в составе диверсионной группы, явно утомили капитана, и он с удовольствием часик-другой подремал бы. Именно этому занятию он и намеревался предаться, как только покончит с поселением. А спросил Пробнева потому, что подумал: «Господи, если бы меня заставили быть ординарцем, на третий же день я наверняка взвыл бы от тоски и безысходности».

– Ничего, ничего, я привыкший, – словно бы вычитал его мысли старший краснофлотец. – С детства люблю хозяйничать. У нас два дома: один в пригороде Одессы, другой, деда моего – в селе, в двадцати километрах от города. Там и там я всегда наводил порядок, мастерил по хозяйству, ухаживал за огородами. Особенно взялся за это дело после того, как три года назад отец погиб на мотогонках.

– Странно. Редко встретишь парня, который бы увлекался домашними хлопотами.

– Так ведь служба же…

– Служба тоже всякая бывает.

– Да вы не бойтесь, мне это не в тягость, – занервничал Михаил, словно опасался, что новый комбат и ординарца захочет получить нового. – Совсем не в тягость. Не в пример другим батарейцам. Не зря предыдущий комбат даже выхлопотал для меня повышение в звании. Только называл он меня не старшим краснофлотцем, а как бы по-старому, «ефрейтором».

– Ефрейтором, так ефрейтором. Тоже приемлемо. Как в пехоте, где существует звание «ефрейтор строевой службы»[26]. Что хозяйничать любишь, это хорошо. Но других увлечений что, не было? Кроме мотоцикла, ясно дело.

– На мотоциклах я тоже не часто ездил, все больше ремонтировал их, а заодно изучал моторы, вообще устройство.

Гродов внимательно смерил ординарца недоверчивым взглядом. Ему казалось, что старший краснофлотец явно чего-то недоговаривает, однако продолжать эту беседу был не намерен.

– Что ж, у каждого свои понятия об этом мире и свои увлечения. Можешь быть свободен, ординарец. Кстати, где тебя искать?

– Я сплю в основной казарме, в кубрике связистов. Вот звонок, – указал он на кнопку на стене, рядом с телефонным аппаратом. – Если понадоблюсь – вызывайте; звонок негромкий, пользоваться им очень удобно. Только недавно связисты наши установили. Раньше комбату приходилось вызывать ординарца по телефону, через дивизионный коммутатор, или по специально проложенной «полевой линии», а это неудобно.

– Ладно, будем служить, – попытался Гродов подытожить их разговор. – Свободен.

Ординарец направился к двери, но, уже взявшись за ручку, замялся.

– Ну, что там еще, ефрейтор? – сухо поинтересовался комбат.

– Нужно бы вам сказать самому и сразу, а то ведь все равно узнаете, – невнятно как-то проговорил Пробнев, глядя куда-то мимо командира, в занавешенное кроной клена окно.

– Надо, значит, говори. Что ты мямлишь?

– Из верующих я, товарищ капитан.

– Так верующий или «из верующих»?

– Верующий, товарищ капитан. – Поняв, что комбат терпеть не может покаянного тона, ефрейтор старался выговаривать слова яснее и тверже.

– У нас половина страны верующих. Что из этого следует?

– Из сектантов я, из тех, запрещенных. Пресвитера и почти всех членов секты арестовали, а меня военком районный спас, друг отца. Это он позаботился, чтобы меня призвали в армию да к тому же – почти во флот, о котором я в детстве мечтал, а затем, через майора Кречета, что в штабе базы служит…

– Я знаю майора Кречета, – прервал его Гродов.

– Определил меня в ординарцы.

– Считаешь, что это лучше, чем служить непосредственно на батарее? Заряжающим тебя, конечно, не поставишь, – придирчивым взглядом окинул он тщедушную фигурку сектанта, – но, скажем, вторым номером пулеметного расчета вполне мог бы послужить. Заодно и мышцы подтянул бы, физически окреп.

– Вы считаете, что я плохо справляюсь с обязанностями ординарца?

– Мы не о том говорим.

– Или что, я способен что-либо лишнее сболтнуть о вас в казарме?

– Даже мысли такой не допускаю. Но хочу знать, кто служит рядом со мной и что им движет.

– Вера запрещает нам служить в армии: стрелять в человека, вообще брать в руки оружие.

– Вот оно что?! – удивленно качнул головой капитан.

– Нет-нет, во время построения я винтовку беру и на стрельбище уже стрелял, чтобы военкома своего и майора Кречета не подводить. Другое дело, что многие из нашей общины отказывались идти в армию, некоторые даже отказывались получать паспорта и становиться в военкомате на учет. Поэтому-то почти всю общину арестовали. Некоторых уже даже расстреляли.

Капитан мрачно смотрел на Пробнева. Как солдат, как ординарец, наконец, просто как мужчина, ефрейтор пал в его глазах до всякого возможного предела. Облачиться в военную форму, а тем более – в форму моряка, и отказываться по-настоящему брать в руки оружие, проходить полноценную военную подготовку, а значит, и достойно сражаться?.. Нет, это было выше его понимания.

Первым, и вполне естественным, как считал капитан, желанием его было выставить ординарца за дверь и завтра же потребовать, чтобы Пробнева убрали из батареи, разжаловав при этом из старших краснофлотцев. Но еще с большим удовольствием Гродов попросту вышвырнул бы его в окно, а затем долго отмывал руки. Ему стыдно будет осознавать, что рядом с ним, плечо в плечо, служит такая вот затаившаяся богобоязненная «контра» или просто мразь.

В то же время капитан понимал, что стоит ему повести атаку на этого парня, как за него, сектанта, тут же возьмется НКВД, и тогда уж бедолагу точно припишут к «контре», к врагам народа, агентам мирового империализма или еще черт знает к какому «враждебному лагерю».

– Однако ничего этого в моем «призывном деле» нет, – уловил его колебание Пробнев. – Так что не волнуйтесь.

– К твоему счастью, нет, – уточнил комбат.

– Это верно. Поначалу меня причислили ко втянутым в секту и временно заблуждавшимся, а затем, после призыва, вообще забыли о моем богомольчестве. Зато в «деле» было написано, что я технически грамотный, хорошо вожу мотоцикл, машину и катер.

– И катера, значит, водишь, – машинально как-то повторил Гродов.

– Так ведь служба же… Можете не сомневаться, на ДОСААФовских курсах обучался. Отец всегда сурово заботился о том, чтобы я знал технику, чтобы инженерное образование получил, как он сам, как его дед и два брата, один из которых служит авиационным механиком.

– И как же эта техническая подготовка, да при такой «суровой заботе», уживалась с отцовским благословением на сектантство? Ну, добро бы просто веровал, в обычной церкви молясь, как все правоверные христиане…

– Не отец это, мать благословляла. Весь ее род к секте инокентиевцев[27] принадлежал. На этой почве они с отцом и развелись.

– Словом, так, служивый. Мне плевать на то, к какой сектантской общине ты до призыва принадлежал и какому богу молился; позволяет ли тебе вера брать в руки оружие или не позволяет. Пока ты на службе, ты – солдат, а потому «Библия» у тебя должна быть только одна – армейский устав. Откажешься молиться ему, струсишь или попытаешься предать – пристрелю перед строем, в назидание всем прочим богобоязненным.

– Я буду служить, как надо, товарищ капитан. До армии ровесники только и знали, что подтрунивали надо мной. Но когда месяц назад я появился в своем поселке в форме военного моряка… Все, кто знал меня раньше, были поражены. Так что…

– Всё, забыли об этом разговоре, – прервал его капитан. – Проверьте мотоцикл, заправьте бак, транспорт нам пригодится. И ждите приказаний.

– Так ведь служба же… – передернул плечами старший краснофлотец.

24

В течение двух последующих недель Гродов вел себя так, словно войска противника уже подходили к верховьям приморских лиманов, пространство между которыми батарее придется отстаивать вместе с пехотой. Бойцы отрывали и тут же маскировали небольшие, на двух-трех бойцов, окопы возле командного пункта, орудий главного калибра и орудий зенитного прикрытия.

Появление сплошной линии окопов немедленно привлекло бы внимание к странному хутору из трех хат посреди степи, тем не менее ходы сообщений между отдельными окопами и орудийными капонирами были намечены, так что окончательно подготовить их к круговой обороне можно было бы в течение каких-нибудь двух-трех часов. Кроме того, краснофлотцы убирали остатки демаскировавшей батарею узкоколейки. Причем все эти работы уже трижды прерывались объявляемой комбатом боевой тревогой, при которой бойца сначала готовили к бою орудия и вели условный огонь по пристрелянным на море и суше целям, а затем отходили в казематы, в район казарм и электростанции, чтобы продолжать сопротивление на нижнем ярусе батареи.

Уже во время первой такой тревоги Гродов обнаружил, что тактика подземных боев совершенно не отработана: бойцы не знают, какие места следует считать узловыми точками, какой взвод занимает оборону у того или иного каземата. Какими средствами следует блокировать продвижение противника в глубь цитадели; как правильно отходить, прикрывая друг друга, по потерне, и как использовать технические выработки во время перестрелок с врагом. Мало того, многие бойцы еще ни разу не бывали в потерне или, по крайней мере, не имели возможности пройти ее от цитадели до командного пункта.

Как раз после этой учебной тревоги Гродов собрал в кают-компании цитадели некое подобие военного совета.

– О том, что на границах наших неспокойно, вы знаете, – сказал он, подходя к карте южного театра военных действий. – Комиссар батареи политрук Лукаш не раз сообщал вам о том, что по ту сторону границы накапливается живая сила и техника нашего возможного противника; германские, а в последнее время уже и румынские самолеты то и дело совершают разведывательные облеты приграничных районов, в которых резко активизировалась вражеская агентура.

Поскольку с Германией у нас Договор о мире, дружбе и экономической взаимопомощи, я не стану предсказывать возможное развитие событий и гадать, когда может настать тот самый «роковой день». Пусть этим занимаются дипломаты. Мы же с вами люди военные, а потому должны вести себя так, будто враг уже находится на расстоянии прямой наводки от нас.

– По-моему, в последнее время именно в таком состоянии «прямой наводки» мы и живем, – язвительно улыбнулся командир взвода технического обеспечения и связи лейтенант Дробин.

– Ошибаетесь, лейтенант, мы еще только учимся так жить, – парировал комбат.

– В таком случае интересно, чем мы здесь раньше занимались?

– Благоденствовали, свято уверовав, что в ближайшие двадцать лет войны не будет, поскольку быть ее не должно. Теперь настала пора вести себя так, словно мы уже оказались блокированными на своей батарее. И еще: впредь высказываться только после моего разрешения.

– Уже учел, товарищ капитан, – осенил свое круглое, розовощекое лицо плутовской улыбкой Дробин.

В штабе военно-морской базы знали о муторном характере Дробина и его любовных похождениях, о которых в окрестных селах уже слагали легенды. Но знали и то, что мощную орудийную автоматику и вообще всю механику батареи лейтенант Дробин и его краснофлотцы не только хорошо знали, но и содержали почти в идеальном порядке. Поэтому никто даже не пытался найти ему замену.

– Старшина батареи.

– Я, товарищ капитан, – поднялся мичман Юраш, кряжистый сорокалетний мужик с небрежно исполосованным морщинами крестьянским лицом.

Лицо это казалось явно ассиметричным, поскольку правая часть его почему-то была вздернута и существовала как бы сама по себе, независимо от левой. А рано поседевшие кончики усов старили старшину настолько, что трудно было поверить, будто их обладатель все еще пребывает на действительной военной службе.

– С завтрашнего дня весь гарнизон батареи переводится сюда, в цитадель. В наземной казарме будет оставаться только наряд из трех бойцов – дежурного и двух дневальных, назначенных из хозвзвода.

Юраш удивленно осмотрел присутствующих, однако от вопросов и возражений воздержался.

– Есть завтра же перевести весь гарнизон в цитадель.

У старшины были непомерно длинные, неухоженные брови и привычка без конца подкручивать косматую правую бровь, словно казачий ус.

– Старший лейтенант Лиханов, проследите, чтобы все командиры взводов как минимум трижды провели своих бойцов по потерне, от цитадели до командного пункта, то есть до боевой рубки. Все до единого должны знать расположение наших казематов, ориентироваться в цитадели, привыкнуть к влажной глубине потерны. Точно так же бойцы должны освоить пятидесятиметровые подземные галереи, соединяющие между собой орудийные капониры. На тот, крайний, случай…

– А в ближайшее воскресенье устраиваем батарейный заплыв в сторону Турции, – напомнил обоим командирам Дробин. – Курс на ближайший минарет, под пение муллы.

– Приказ комбата о зачетных заплывах остается в силе, – сдержанно отреагировал Лиханов, который обычно не очень-то ладил с воентехником. – Подтверждаю это.

– Мне известно, что все учебные стрельбы наша батарея проводила совместно с Западной береговой батареей, доказывая командованию, что своим огнем они более или менее надежно прикрывают вход в гавань. Их поддерживали 21-я и другие батареи.

– Но мои комендоры всегда показывали лучшую подготовку среди комендоров военно-морской базы, – не удержался командир огневого взвода Куршинов. И при этом худая, не по-армейски ссутуленная спина его на какие-то мгновения распрямилась.

– Так вот, теперь вам нужно будет сформировать группу бойцов, которые бы определили и оборудовали корректировочные посты у сел, – приблизился капитан к карте, – Григорьевка, Чабанка, Булдынка, Свердлово, а также на окраине хутора Шицли. А затем нанесли на карты основные, предварительно «пристрелянные» на приборах цели и ориентиры.

– То есть переориентируемся на наземные цели, – согласно кивнул Куршинов.

Еще вчера, во время беседы с комбатом, Куршинов дал понять, что придерживается того же мнения: главный удар батарее придется принимать не с моря, а с суши. И появление такого единомышленника сразу же укрепило Гродова в уверенности, что избранная им тактика верна.

– Для этого им отводится трое суток, – определил капитан. – Когда задание будет выполнено, мы с вами, лейтенант, побываем на каждом из указанных постов, чтобы изучить местность и предложенные бойцами ориентиры. Это очень важно: иметь реальное представление о пристрелочных целях, о самих селах.

– Так, может, уже сейчас стоит подумать о создании группы разведчиков и корректировщиков? – неожиданно предложил обычно отмалчивавшийся комиссар. – Многое ли мы сможем узнать о противнике, находясь на командном пункте или на огневых позициях комендоров и полагаясь только на дальномерщиков и наблюдателей?

– Вот и соглашайтесь возглавить эту разведгруппу, политрук.

Лукаш на несколько мгновений замер с приоткрытым ртом, но быстро сумел погасить свое удивление и радостно, с озорным огоньком в глазах, улыбнулся.

– А что, с удовольствием возглавлю. В свое время мне посчастливилось окончить полковую разведшколу.

– Этого я не знал. Что же вы скромно отмалчиваетесь?

– Тогда мне казалось, что сбылась моя давнишняя мечта – стать армейским разведчиком. У меня даже была рекомендация для вступления в разведывательно-диверсионную школу. Но что-то там пошло не так, и вместо школы мне было приказано окончить курсы комиссаров. – Он выдержал паузу и добавил: – Что, конечно же, очень почетно, хотя…

– Так вот, считайте, политрук, что вам еще раз посчастливилось: вы служите в батарее, в которой все самые безнадежные мечты сбываются.

– Рад, что мы понимаем друг друга.

– Людей подбирайте сами. Вместе с корректировщиками группа не должна превышать двенадцати штыков. Занятия по скрытному передвижению, маскировке и ориентированию на местности, по видам боевой техники предполагаемого противника и рукопашному бою будут проводить все офицеры, в том числе и я, по особой программе, которую нам еще только предстоит составить. Впрочем, уверен, что удастся пригласить кого-то из специалистов разведотдела штаба округа; возможно, с составлением программы нам тоже помогут профессионалы.

Гродову вспомнились курсы спецподготовки, организованные Бекетовым. Рукопашные бои в спортзале и в руинах какого-то здания, создающих впечатление схватки во время уличного боя; первые прыжки с парашютом в сопровождении «благотворительно-десантных» пинков…

«Сюда бы двух-трех специалистов из ведомства полковника!» – мечтательно подумалось ему. И тут же в памяти возникла маскировочная химера ложного учебного аэродрома и образ Валерии Лозовской, который теперь являлся в его воображении все чаще и чаще.

– А теперь вопрос по существу: где и как долго мы собираемся готовить свою ударную разведку? – спросил политрук.

– Разве возникают проблемы с выбором места? Поставим две палатки у родника, между батареей и командным пунктом. Там извилистый овраг, кустарник у небольшой рощи, рядом – равнинное поле… Словом, как раз то, что нужно для работы на местности. Подбираться разведчики могут к орудиям главного калибра, а также к батарее зенитного прикрытия, к командному пункту или к любому из окрестных сел. Заодно можно определиться с местами возможного укрытия на окраинах сел и даже наладить отношения с крестьянами, которые, в принципе, готовы будут помогать нашим лазутчикам. Только понятно, что прощупывать людей следует осторожно, деликатно, ни в коем случае не полагаясь при этом на сельский партактив.

– Который в случае военного конфликта будет тут же призван в армию, а в случае временной оккупации эвакуируется в тыл или же окажется…

– В лагере военнопленных, – благодушно подсказал Гротов. – В лучшем случае…

– То есть под контролем оккупационных властей, – все же завершил свою мысль политрук, исподлобья взглянув при этом на воентехника.

– И еще, – тут же вмешался Гродов, – подготовку разведчики обязаны проходить, оставаясь на своих штатных должностях, поэтому расчеты дальнобойных орудий старайтесь не потрошить. Задача ясна?

– Есть подобрать людей и сформировать разведгруппу, – на удивление бодро отчеканил комиссар батареи.

И впервые за все время знакомства Гродов заметил на его лице некие отблески душевного просветления. Слишком уж мрачным и каким-то задерганным представал перед ним этот человек, который характером своим мало напоминал известных Дмитрию по фильмам и книгам пламенных комиссаров-революционеров. Хотя дело свое пропагандистско-воспитательное политрук, несомненно, знал.

«Так, может, в этом бойце действительно умирает настоящий фронтовой разведчик? – задался вопросом капитан. – И только с сегодняшнего дня он по-настоящему почувствовал себя человеком при деле? При настоящем, солдатском деле. Заодно и в сугубо командирские дела вмешиваться не будет».

Правда, до сих пор Лукаш вел себя сдержанно, не проявляя особого рвения и не пытаясь революционно рвать на себе рубашку. Но капитан знал, что такое согласие царило далеко не во всех армейских подразделениях. Как знал и то, что многие командиры вообще – кто тайно, а кто более или менее явно, рискуя при этом не только званием-должностью, но и головой – бунтовали против института комиссаров как такового. Причем учебно-гарнизонная жизнь и особенно горькие неудачи времен Финской войны, уже успели преподнести не один пример несогласованности устремлений командира и комиссара, а то и открытого – с публичными выпадами, подковёрной демагогией и тайными доносами – конфликта между ними.

Стремление комиссара, по существу обладающего той же властью в подразделении, что и командир, любой ценой утвердиться в роли первого лица в части, а в отдельных случаях и губительная несовместимость между двумя первыми лицами, все настойчивее подсказывали опытным командирам, что в войсках давно пора вернуться к единоначалию[28]. Впрочем, стоит ли суетиться? Жизнь покажет, как оно сложится дальше, а пока что Гродов был доволен тем, что политрук возьмет на себя хлопоты по обустройству корректировочных постов и обучению разведчиков.

25

Как только капитан отпустил командиров и вернулся в свою командную рубку, ожил прямой телефон, связывавший цитадель с только что сформированным штабом дивизиона.

– Здесь майор Кречет, – услышал он в трубке сухой, слегка скрежещущий голос знакомого штабиста. – То, чего вы так опасались, капитан, свершилось: я назначен командиром 45-го отдельного дивизиона, в состав которого входит ваша батарея.

Сухость начальственного голоса комдива явно подслащивалась нотками триумфа. Так мог говорить только человек, который добился осуществления своей самой заветной мечты.

– Вы хотели сказать, товарищ майор, что свершилось то, чего мы оба ожидали и чему теперь оба радуемся?

– Вот как, оба ожидали, а теперь еще и радуемся?

– Все-таки лучше, когда твоим непосредственным командиром становится знакомый тебе человек, – постарался не заметить его сарказма комбат.

Гродов понимал, что служить под началом этого своенравного комдива будет непросто, но единственное, что он мог противопоставить подобному напору судьбы, – свое демонстративное дружелюбие. Прямо-таки обезоруживающее дружелюбие. И оно сработало. По крайней мере, в этот раз.

Кречет хмыкнул в трубку, и лицо его наверняка расплылось в обескураживающей ухмылке.

– Ладно, – сказал он, – объяснение принимается. Будем служить. И в качестве первого приказа… С начала июня резко активизировалась германская и румынская авиаразведка. Чем это вызвано, не знаю.

– Хотя и несложно предположить.

– Ваши предположения, капитан, пока что никого не интересуют. Как, впрочем, и мои. Но уже очевидно, что иностранные самолеты самым наглым образом нарушают наши границы. Причем румыны – те шкодничают по мелочам, появляясь в основном над дунайскими островами. Другое дело – германцы, которые совсем озверели.

– Так, может, потому и звереют, что помнят: у нас есть жесткий приказ: «Огня не открывать! На провокации не поддаваться!»

– Не исключаю, – уклонился от прямого ответа комдив. – Но подтрибунально, слышишь, капитан, подтрибунально довожу до твоего сведения, что этот самый приказ «Не открывать и не поддаваться…» все еще остается в силе.

– Точно так же «подтрибунально» принимаю это к сведению.

– Даже если увидишь германские самолеты прямо над своей батареей, – а они вполне могут подойти к тебе со стороны моря, – делай вид, что ничего не происходит. Самое большее, что тебе позволено, так это доложить об этом происшествии лично мне или, в мое отсутствие, дежурному по штабу дивизиона.

– Пусть выдержка моего зенитного прикрытия убийственно поразит противника, – иронично поддержал Гродов комдива.

Кречет выдержал паузу, и Гродов уже решил было, что разговор окончен, однако трубка вдруг снова ожила:

– Забыл сказать: перед моим отбытием в дивизион тобой интересовался полковник Бекетов.

– Бекетов?! Он что, уже в Одессе?!

– Недавно назначен начальником контрразведки базы и на этом основании, по совместительству, заместителем начальника контрразведки округа.

– Неожиданное назначение. Но приятное.

– Давно знаком с ним?

– Не так уж и давно, зато основательно. Полковника интересовало что-то конкретное?

– Твоя служба, естественно. К тому времени Лукаш уже докладывал мне, что, мол, за наведение порядка ты взялся жестко и по-хозяйски круто, и уж, во всяком случае – со знанием дела. Приблизительно в тех же выражениях я и характеризовал тебя Бекетову.

От Лукаша такого благодушного красноречия капитан явно не ожидал, поэтому остался доволен комиссаром.

– О желании побывать на батарее полковник ничего не говорил?

– Тебе очень важно встретиться с ним? – нервно как-то отреагировал Кречет. И капитан подумал, что будет плохо, если и впредь командир дивизиона начнет болезненно воспринимать налаживание отношений между ним и Бекетовым.

– Надеюсь, что он способен помочь мне связаться с одним человеком. С девушкой, если уж быть точнее. Нашей общей знакомой, – поспешил конкретизировать Гродов, дабы избавить Кречета от догадок. – Случилось так, что в суете назначений и переездов мы умудрились потерять друг друга.

– Ах, вот оно что… – сразу же развеялся интерес комдива к этой истории. – Тогда многое проясняется.

«А ведь он стал опасаться, что, сдружившись с полковником «из органов», я стану безбожно доносить на него и таким образом подсиживать, – подумалось Гродову. – Кстати, признайся, что на его месте тебя донимали бы точно такие же предчувствия».

– О визите на твою батарею полковник ничего конкретного не говорил, но интересовался, все ли тихо да спокойно вокруг нашего дивизиона.

– Так ведь служба к этому обязывает, – напомнил комбат.

– И еще намекнул, что в связи с обострившейся обстановкой на рубежах военного округа, планирует встретиться с командным составом обеих батарей и приданных дивизиону подразделений.

– И когда следует ждать его?

– Начальство всегда появляется внезапно.

– Тогда, с вашего разрешения, мне хотелось бы оставить завтра батарею на своего заместителя и побывать в Одессе. Кроме всего прочего, я так и не успел познакомиться с городом. После представления командующему базой тут же отправился на батарею.

– Опрометчиво, – неожиданно признал комдив. – Этот город стоит того, чтобы его познавать. Особенно сейчас.

– Помня, что в случае чего нам предписано будет защищать его. – По крайней мере, одну положительную черту своего непосредственного командира Дмитрий уже обнаружил: тот был влюблен в Одессу. Как долго удастся играть на этой «слабинке» комдива, конечно же, покажет время, но… – Замечу также, что с краткосрочным отпуском после окончания курсов у меня тоже не получилось.

Гродов чуть было не проговорился, что вместо отдыха пришлось «наслаждаться» учебой на еще одних курсах, и тоже «специальных». Но благоразумно воздержался. Расписки о неразглашении по поводу тех и других курсов он не давал. Но в то же время не был уверен, что хоть какая-то запись в его личном деле будет указывать на прохождение подготовки или переподготовки уже на этих, «бекетовских», курсах.

– Лично мне хочется бывать в этом городе без каких-либо особых причин, – признался тем временем Кречет. – Советую потерпеть еще два дня, в пятницу отправимся в город вместе. Транспорт у тебя найдется? А то мой мотоцикл находится в безутешном ремонте.

– Зато мой «конь» остается на ходу. Новый и, насколько я в этом смыслю, пребывает в отличном состоянии.

– Будешь нахваливать – реквизирую. – По тону, в котором говорил Кречет, невозможно было определить, когда он просто шутит, а когда, полушутя, выдает свои тайные помыслы. – Нельзя допускать, чтобы у подчиненного обнаружился лучший транспорт, чем у начальника. Это противоестественно. В четверг вечером созвонимся. Если у тебя будет где заночевать, можешь остаться в городе на субботу и воскресенье.

– С ночлегом определимся. Если только в нем возникнет необходимость.

– Странные у тебя предположения, комбат, – с безнадежной мечтательностью вздохнул Кречет, как мог вздыхать только человек, у которого само упоминание об этом городе способно было возбуждать массу воспоминаний. – «Если возникнет необходимость…». А как она может не возникнуть… в Одессе?..

Очевидно, Гродов так терпеливо и ждал бы пятницы, если бы не событие, которое заставило его поверить в материализацию мыслей и желаний. Не прошло и десяти минут после разговора с командиром дивизиона, как позвонил сам… Бекетов.

– Только не говори, что удивлен моим появлением на берегах Черного моря, – с ходу осадил он Гродова.

– Еще несколько минут назад был бы несказанно удивлен, товарищ полковник.

– Теперь многие люди наших с вами увлечений оседают на южных берегах, полагая, что на берегах Финского залива страсти постепенно затихают, а здесь – наоборот.

«Наших с вами увлечений» – повторил про себя капитан это странное определение, способное, как считал Бекетов, о многом напомнить ему.

– Но ведь они правы, – произнес он тем временем вслух.

– Конечно, правы, – меланхолично признал полковник. – Даже притом, что плохо представляют себе, насколько все серьезно.

– Вот оно как, значит… – в том же духе поддержал разговор комбат.

– Однако более конкретно поговорим завтра. У меня. И прибыть тебе надлежит к двенадцати ноль-ноль. Соответствующую радиограмму твой командир дивизиона получит уже через пять минут. Базируемся мы рядом со штабом военно-морской базы. Найдешь, не заблудишься…

Гродов понимал, что майор может воспринять его завтрашний визит в контрразведку как попытку действовать в обход него, через Бекетова. Но объяснять ситуацию, а значит, и выяснять отношения не собирался: он получил приказ, и этим все сказано.

26

Контрразведка располагалась в небольшом двухэтажном особняке, весь архитектурный блеск которого состоял из высокой, в нескольких местах основательно потрескавшейся, каменной ограды, и какого-то едва различимого резного вензеля на вершине фронтона, за которым, очевидно, скрывалось имя его былого владельца.

Бекетов встретил его настолько сдержанно и буднично, словно они виделись только вчера, и в этом же наспех меблированном кабинете, единственным достоинством которого оставался огромный, казалось бы, никакому передвижению не подлежащий сейф.

– Не огорчает, капитан, что вот так, взял и выдернул тебя из бетонной артиллерийской норы? – спросил полковник, когда ординарец поставил перед ними две солдатские кружки с чаем и миску с четырьмя пирожками, в разломе одного из которых просматривалась гороховая начинка.

Точно такие же Гродов видел за углом, на витрине хлебного ларька, приходя мимо которого пожалел, что у него мало времени, чтобы перекусить.

– Было бы странно, если бы, прибыв сюда, вы тут же не попытались бы выдернуть меня, – ответил Гродов, едва заметно улыбаясь. – Оскорбительно было бы осознавать, что о тебе попросту забыли.

– Ход мыслей правильный, – признал Бекетов. – Однако сейчас речь пойдет не о твоей батарее, на которой, как мне известно, орудия не заржавели, запас снарядов в подземном арсенале пополнен, личный состав в основном и целом укомплектован. Как считаешь, сведения достоверные?

– Так точно. Батарея к отражению вражеской агрессии – как с моря, так и с суши – готова.

– Значит, все сходится, такой же доклад я выслушал и от командира твоего артиллерийского дивизиона. Угощайся пирожками, пей чай, а потом поговорим о том, ради чего я тебя сюда пригласил.

Какое-то время они сосредоточенно жевали, запивая свою пищу горячим чаем, а когда с этой, по-монастырски скудной трапезой было покончено, полковник взял со стола указку и подошел к огромной, во всю стену, карте Одесского военного округа.

– А теперь внимательно слушай меня, комбат, помня, что все сказанное будет сказано только для тебя.

– Принято, товарищ полковник.

– Мне неизвестно, какими сведениями обладает наше верховное командование, но согласно тем данным, которые поступают сюда, – постучал он пальцем по стенке сейфа, – нападение румыно-германских войск следует ожидать максимум в первых числах июля. Дальше тянуть они не смогут, чтобы не терять сухие летние дни, столь необходимые для развертывания наступательных операций.

– Это было бы неразумно, – поддержал его Гродов, поднимаясь из-за стола и тоже приближаясь к карте.

– А теперь внимание: самым сложным для наступления участком границы окажется тот, что обозначен рукавом Дуная. Утопив в его водах первые две волны наступающих, наша пехота, совместно с погранотрядами и моряками Дунайской флотилии, немедленно получит прекрасную возможность перейти в контрнаступление.

– Тут уж сам Бог велел пройтись по прибрежным плавням. Чтобы, действительно, на территории врага и… малой кровью.

– Вот за что я тебя уважаю, капитан, так это за догадливость. Обрати внимание: пространство между Килийским и Сулинским рукавами, расположенное уже на румынской приграничной территории, мало заселено, всего несколько местечек и рыбачьи хутора. На первый взгляд, оно само предстает в виде острова, но в то же время все устье реки испещрено островками, перешейками, болотами, плавнями и лесо-плавнями, в которых и на которых сейчас отмечается скопление пехоты, тыловых и артиллерийских румынских частей. Впрочем, германские тоже появляются.

Увлекшись осмотром плавневого устья, полковник на какое-то время погрузился в молчание, и этим тотчас же воспользовался Гродов.

– Если вы готовите для заброски на эту территорию десантный диверсионный отряд, то считайте, что свое согласие я уже дал.

Бекетов озорно взглянул на капитана, по давней привычке пожевал верхнюю губу и, красноречиво разведя руками, вернулся на свое место за столом, предложив то же самое сделать и ему.

– Опять же, ход мыслей твоих, капитан, принципиально правильный, – проворчал он, вонзившись взглядом в стол перед собой. – Именно это – сформировать несколько диверсионных отрядов морской пехоты и забросить их на румынское прибрежье – мы и должны были бы, по военной стратегии, сделать. Но кто позволит прибегнуть к таким операциям, если мы до сих пор не имеем права открывать огонь даже по самолетам-нарушителям? Хотя летчики противника уже буквально издеваются над нашими пилотами и зенитчиками.

– Тогда есть смысл создать такие отряды с упреждением, на случай нападения, в порядке военных учений.

– Ибо военная стратегия именно этого от нас и требует, – признал Бекетов. – Так что быть тебе, капитан, лучшим штабистом округа. Но не сейчас, а со временем…

– Наказывать-то меня за что?! – иронично возмутился Гродов.

– Штабист – это в будущем, в будущем, – успокоил его полковник. – Самого от всякой бумажно-штабной работы воротит, а что поделаешь? Однако шутки шутками, а военная стратегия требует того, чтобы ударно-диверсионный отряд морской пехоты был создан прямо сейчас. Уже оговорено, что это будет отдельная, нештатная пока что, усиленная десантно-диверсионная рота на сто пятьдесят бойцов, которая со временем будет развернута в отдельный особый батальон. И что командование этим подразделением примешь ты, капитан.

– Есть принять командование отдельной, нештатной десантно-диверсионной ротой, – подхватился Гродов.

– В обиходе будем называть ее просто «диверсионным отрядом».

– Так будет проще и точнее.

– И еще. Несмотря на это нештатное назначение, ты по-прежнему остаешься штатным командиром береговой батареи, во всяком случае, пока что. То есть в каких-то случаях на посту комбата тебя будет заменять старший лейтенант Лиханов. По-моему, он достаточно опытный офицер.

– Так точно, с людьми старший лейтенант Лиханов ладит, орудийное дело знает.

Считая, что основную часть вопроса он уже решил, полковник воинственно потер руки и азартно оглянулся на то место на карте, на котором огромными голубыми щупальцами надвигалось на прибрежную полосу Украины и Румынии необъятное устье Дуная.

– Поскольку румыны будут нацелены на захват нашей территории, то есть на всеобщее наступление при поддержке дислоцированных в Румынии германских частей, создать сплошную линию обороны на своей территории они не успеют.

– Да и рельеф местности не позволит им этого.

– Вот именно. Взгляни-ка сюда: на протяжении более ста километров дунайские воды текут, считай, параллельно морской береговой линии, а затем круто поворачивают к морю. Так вот, военная стратегия такова, что вся эта огромная, почти замкнутая плавнево-озерная территория представляет собой идеальный полигон для деятельности наших диверсионных групп.

– В самом деле, полигон, можно считать, идеальный, – признал Гродов.

– По ходу событий план операции может меняться. Но пока что прикидка такая. Твой отряд пойдет во втором эшелоне, вместе с частями, которые высадятся на созданные десантными группами морской пехоты и пограничников плацдармы. А потом вы разобьетесь на три штурмовые группы, которые будут проникать в тыл врага и действовать на свой страх и риск, истребляя все, что способно противостоять общевойсковому контрнаступлению. В первую очередь – штабы и доты. Уточнения какие-то будут?

– Сомнения возникли относительно второго эшелона, товарищ полковник.

– Конкретнее, – насторожился Бекетов.

– Получив в свое распоряжение диверсионный отряд морской пехоты, общевойсковое и пограничное командование тут же превратит его в ударный штурмовой отряд. И прикажет ему захватить плацдарм, находясь в первом десантном эшелоне.

Полковник задумчиво потянулся к сейфу, извлек из него полуопустошенную бутылку коньяку и разлил по небольшим розоватым рюмочкам. Пили они, развернувшись так, чтобы видно было устье великой европейской реки; и проделывали это с такой торжественностью, словно высаживаться на один из ее берегов предстояло уже завтра. Причем обоим.

– Признаю, что ход мыслей у тебя правильный, – проговорил Бекетов, предложив капитану закусить ломтиком шоколада. – Я, конечно, добьюсь, чтобы отряд твой находился в оперативном подчинении командования Дунайской военной флотилии…

– Которая, пребывая в столь узком речном рукаве, сама окажется в оперативном подчинении местного общевойскового командования. Вполне возможно, созданного в виде измаильского, или дунайского, оборонительного района.

– Скажи прямо: превращение отряда из диверсионного в десантно-штурмовой как-то повлияет на твой воинственный пыл?

– Только в том смысле, что с первого дня формирования буду готовить бойцов к форсированию реки да отрабатывать приемы десантирования на вражеский берег и создание плацдарма. Не исключено, что попрошу подключить к этому каких-то инструкторов из разведшколы, штаба нашей базы или даже из штаба флота.

– Твое стремление оперативно подчинить себе оба эти штаба, а также всю ручную военную флотилию мне понятно и близко, – не без иронии признал Бекетов. – Однако за размах мысли и планов – ценю.

– Если мы действительно намерены получить опытный десантно-диверсионный отряд, а не еще одно окопное стрелковое подразделение, на две атаки рассчитанное.

Немного засомневавшись, полковник вновь наполнил рюмочки и теперь уже решительно упрятал бутылку в сейф. После второй рюмки речь его стала еще более академически-штабной, только поэтому он изрек:

– Понятно, что более конкретные задачи и ситуации будут возникать уже в ходе боевых действий. Опровергаешь?

– Никак нет.

– Правильно делаешь. Потому как сейчас, пребывая за двести пятьдесят километров от границы, которую пока еще никто нарушить крупными силами не решился, предвидеть все исходные позиции мы не можем. Опровергаешь?

– Эта мысль не поддается опровержению, – еще более решительно укрепил Гродов полковника в его вере в свой собственный стратегический гений.

– Тогда общую военную стратегию я уже изложил, – попытался завершить свой инструктаж полковник. И вновь направился к карте, увлекая за собой капитана.

27

Еще какое-то время полковник и комбат задумчиво осматривали рассеченное голубыми венами рукавов, проливов и приток устье Дуная, мысленно блуждая его плавнями и болотными островами.

Они прекрасно понимали, что в реальной жизни существование десантно-диверсионного батальона на этом «почти идеальном диверсионном полигоне» сразу же превратится в ад солдатского бытия. Причем бытия не просто в глубине вражеской территории, под огнем сотен бродячих вражеских стрелков; но и в глубине огромных плавней, посреди кишащих гадьем и пиявками болот и трясин, под тучами комаров и мошкары.

Однако понимали и то, что сейчас они пытаются осмысливать эти условия, исходя из сугубо гражданских мерок, а для них, людей войны, да к тому же – буквально накануне войны, это уже непрофессионально.

– Ты прав, капитан, – неожиданно молвил полковник, хотя Гродов упорно молчал; просто это было продолжением мысленных терзаний контрразведчика. – Прежде всего, людей следует проверить плавнями; подготовить к особенностям выживания и ведения в них боевых действий – как маскироваться, как передвигаться по болотам, как использовать рыбацкие лодки и вязать плоты из подручных средств.

– И для этого нужны люди, хорошо знающие особенность жизни в устье реки, в плавнях. – К завтрашнему дню у нас будет пятеро краснофлотцев, которые прошли десантно-диверсионную подготовку в школе береговой обороны Черноморского флота. Кстати, в той самой, через которую мне хотелось пропустить и тебя.

– Не время сейчас отсиживаться по школам.

– Наоборот, самое время. Но видно, обстоятельства складываются таким образом, что начинать будем с сугубо военной практики, а лакировать ее теоретическими излишествами станем после войны.

– Формировать отряд будем еще здесь или сразу же на Дунае?

– Чтобы прямо на границе, сейчас? Ты что, капитан?! Свои же под трибунал сплавят за то, что провоцируем сопредельную сторону.

– Не говоря уже о том, что там нас мгновенно возьмут под прицел румынская и германская разведки.

– Поверь, в Придунавье они разворачивают свои хорошо отлаженные агентурно-диверсионные ячейки с такой быстротой и наглостью, что полностью подавлять их имеющимися в этом крае чекистскими силами мы пока что не в состоянии. Здесь проживает множество румынизированных, скажем так, молдаван, которые лишь недавно оказались в сфере коммунистической идеологии. Их язык подавляющему большинству наших чекистов не понятен; социалистический строй они явно недолюбливают, к тому же в их среде румыны оставили хорошо законспирированных агентов влияния.

– Убедительно, товарищ полковник. Значит, базироваться будем где-то здесь, под Одессой, что значительно облегчит нам задачу.

– Вот только пока что не знаю, где именно. Причем вопрос этот непростой. Свободных казарм, как ты понимаешь, у нас не наблюдается.

– Почему же, у меня в батарее найдется одна такая, вполне пригодная для проживания.

– У тебя? – поползли вверх брови полковника – Откуда у тебя… казарма, в которой смогла бы разместиться рота на сто пятьдесят штыков?!

Сопровождаемый удивленным взглядом, Гродов подошел к карте и указал пальцем на точку между селами Чабанка и Григорьевка, рядом с устьем Аджалыкского лимана.

– Орудия главного калибра батареи расположены вот здесь, однако личный состав ее, а также состав приданных подразделений, пока что базируется в наземной казарме, в километре от нее, по направлению к Григорьевке. В то же время в подземелье имеются отведенные под казарму казематы, в которую батарейцы обязаны перейти, как только начнутся боевые действия.

– Вот этого я не учел, – молвил Бекетов, возвращаясь на свое место за столом. – Просто не знал, что строители этого укрепрайона позаботились о подземной казарме.

– Эти казематы вполне приспособлены к приему людей из формирующегося отряда, – тоже вернулся на свое место Гродов, – но, чтобы соблюсти секретность батареи…

– А секретность объекта – прежде всего, – тут же встрепенулся начальник контрразведки базы.

– …Я переведу туда на время своих батарейцев, поскольку так или иначе им нужно свыкаться с подземным бытием. Ну, а наземную казарму отведу для формирования отряда морской пехоты.

– Эта, наземная, расположена на берегу моря или хотя бы лимана?

– Увы, посреди диких скифских степей. Однако и берег моря, и плавни Аджалыкского лимана, наверное, мало чем отличающиеся от дунайских, находятся рядом. Так что тренировочная база у нас тоже вырисовывается. Кстати, отряд так и можно называть десантным отрядом «Дельта». Поскольку действовать ему придется в основном в дельте Дуная.

– Диверсионный десантный отряд морской пехоты «Дельта»? А что, в виде кодового названия… Словом, принимается. Кстати, саму операцию по захвату плацдарма на правом берегу реки, которая, предвижу, будет очень трудной, я уже предложил назвать «Троянов вал». Напомню, что именно в этих местах, по левому берегу Дуная, пролегал Троянов вал, сооруженный римлянами в виде восточной, задунайской границы своей империи. Остатки этого сооружения все еще видны и в придунайских степях, и на этой карте, – повел он подбородком в сторону занавешенной стены.

– Именно эти названия я и буду использовать во время связи с вами. Четверо суток для формирования десантного отряда нам хватит?

– Нужно бы не торопиться, чтобы усилить подбор, но времена наступают суровые. Как бы к кровавой обедне не опоздать. Словом, на пятые сутки мы попытаемся перебазировать отряд куда-нибудь в район Измаила или Килии, под видом саперного подразделения, отряда военных строителей или еще чего-то.

– Лучше всего – под видом бригады заготовителей камыша для строительных нужд.

Офицеры встретились взглядами и понимающе улыбнулись. Они оба чувствовали, что идея создания «Дельты» способна еще больше сблизить их.

Правда, уже в следующую минуту Бекетов решительно согнал с лица улыбку и задумчиво повел подбородком.

– Кстати, о «заготовителях камыша»… Десант – это хорошо и правильно, да только надо бы позаботиться о своей разведывательно-диверсионной агентуре на том берегу. Не сомневаюсь, что наши центральные разведорганы кое-кого там подсадили, причем уже давно. Да только не нам, флотским, выходить с ними на связь.

– Возможно, она появится после нашей высадки. Утверждают, что в селениях, расположенных вдоль реки, живет немало украинцев, потомков задунайских казаков, обосновавшихся там после разрушения царскими войсками Запорожской Сечи.

– Вопрос: согласятся ли они помогать нам, рискуя навлечь на себя гнев румынских властей? Но ход мыслей правильный. В разведке Черноморского флота мне уже обещали связаться со специалистами по этому краю из военной разведки и Всесоюзной флотской разведки. Словом, будем думать. Было бы неплохо, если бы ко дню высадки на правом берегу вас уже ждала хотя бы одна подпольно-диверсионная группа.

28

Считая, что разговор завершен, капитан испросил разрешения удалиться, однако Бекетов улыбнулся еще раз, только более загадочно.

– Не торопись, Гродов. Теперь уже не торопись. Тебе предстоят еще две встречи. Первая – с майором контрразведки Жирновым, который уже начал формирование десантного отряда.

Бекетов нажал на кнопку звонка, и буквально в то же мгновение в проеме двери показалась рослая, но слишком уж худощавая – чтобы не сказать, «тощая» – фигура майора.

Гродову никогда не нравился подобный тип человеческого телосложения. Особенно мужчин. Начиная с ранней юности, к таким вот, рослым и худым, которые всегда ассоциировались в его сознании с образом Паганеля, он всегда относился с иронической недоверчивостью. Однако понимал Дмитрий и то, что командиров выбирают не по фигуре, как и ценят тоже не за овал бедер.

Представив их друг другу, Бекетов объявил, что в дальнейшем все вопросы, связанные с формированием отряда «Дельта», а также подготовкой к участию бойцов этого подразделения в операции «Троянов вал», Гродову придется решать с майором. Притом что он, полковник, будет держать весь этот процесс под своим контролем.

– Но постараемся не надоедать вам, – легкомысленно поспешил заверить его майор.

– Зато я вам ничего подобного не обещаю, – воинственно осклабился начальник контрразведки.

Капитан уже выходил вслед за Жирновым, чтобы продолжить разговор в его кабинете, но буквально из-за порога напомнил, что речь шла о двух встречах.

– Разрешите узнать, с кем намечается вторая?

– Не отвлекайтесь, капитан. Пока что разбирайтесь со всем тем, что привело к первой встрече. Только после этого узнаете от Жирнова о второй. Много времени это не займет.

Гродов вопросительно взглянул на майора.

– Самим отцом-командиром было велено, комбат, – назидательно напомнил тот, пожимая худыми, лишенными какой-либо мускулатуры, плечами. – Нарушать не положено.

В просторном кабинете майора, расположенном в продолговатой, барачного типа пристройке, командира «Дельты» уже ждали пятеро краснофлотцев. Все, как один, худощавые, жилистые, со смуглыми, охваченными паутиной первых морщин, загорелыми лицами, они казались братьями, задержавшимися на какой-то тыловой сверхсрочной службе. Что же касается десантного отряда, то чудилось, что краснофлотцы эти были прикомандированы к нему за ненужностью, потому что и служба их и сами они уже давно никакого отношения к флоту не имели. Обмундированы они пока что были странновато: к морским форменкам припасованы солдатские галифе и сапоги.

– Мичман Мищенко, – доложил тот, что стоял ближе всех к столу майора. – Старший группы инструкторов-проводников разведшколы береговой обороны. Группа прибыла для дальнейшего прохождения службы, товарищ капитан.

– Все правильно: из запаса призваны, спецнабор, так сказать, – перехватил хозяин кабинета придирчивый взгляд, которым командир диверсионного отряда осматривал этих почти сорокалетних, крестьянского вида мужчин. – Родились в прибрежных селах, срочную служили на флоте, а прочие годы провели в днестровских и бугских рыбачьих артелях, то есть в лодках и плавнях… Завтра из этой же школы нам направят десять выпускников, уже настоящих диверсантов, обученных по высшим меркам диверсионных традиций.

– И что, среди вас – ни одного коренного дунайца? – спросил Гродов. – Ни одного, кто знал бы дунайское гирло, кто служил бы в речной флотилии?

– Так, нэ судылося ж[29]! – по-украински ответствовал Мищенко. – Зато моряки какие! Один в один.

– Ага, на кого ни посмотри, одно в глазах написано: «Плюй на грудь, без воды жить не могу!», – озорно добавил коренастый широкоплечий ефрейтор, на огненно-рыжей голове которого бескозырка каким-то чудом удерживалась на самом затылке. – Словом, хлопцы мы тертые, – играла на веснушчатом лице его плутовская ухмылка, – а плавни – они везде плавни: что на Днестре, что на Дунае.

– Это и есть наш флотский ефрейтор Малюта, – тут же представил его Мищенко. – На разделке овец сразу двумя ножами жонглирует, да так, что любой циркач засмотрится. Шебуршной, правда, за последние два года раз шесть в милиции побывал, но форс держит.

– А метать ножи умеете? – сразу же заинтересовался этим «циркачом» Гродов.

– С обеих рук, – ответил за него Мищенко. – Причем с такой силой, что ножи по колодку вгоняет. Он у нас вообще силы какой-то зверской. И нрава такого же.

Не успел мичман произнести это, как Малюта выхватил из-за голенища нож, зажал его лезвие зубами и, резко запрокинув назад туловище, метнул в дверь. Лезвие со звоном вошло в дерево за мгновение до того, как кто-то из штабистов попытался заглянуть в кабинет.

– Убедительно, – признал Гродов. – И запомни, циркач: у нас в отряде хвалить тебя будут как раз за то, за что в милиции смотрели искоса.

– Мне бы пять-шесть хороших ножей достать, – мечтательно произнес Малюта. – и веди, капитан, хоть в разведку, а хоть сразу на Бухарест.

– Кстати, о флотилии, – вернул себе инициативу майор Жирнов. – Напомню, что захваченные еще в 1918 году румынами придунайские земли вернулись под наш герб всего лишь год назад. Потому-то и Дунайская флотилия была возрождена[30] только в июне прошлого года за счет малых судов, изъятых в основном из Днепровской флотилии. Ну, еще – из всевозможных малых вспомогательных судов Черноморского флота.

– То есть сама флотилия еще только формируется, а значит, ветеранов у нее быть не может, – понял свою ошибку комбат. И тут же задумчиво продолжил: – А что, флотилия большой пограничной реки, которая усиленно формируется…

– Никак, увидели себя на одном из судов флотилии? – попытался уловить его флотскую ностальгию майор. – Тельняшка покоя не дает?

– Просто подумал, что в самом устье Дуная неплохо было бы расположить несколько настоящих плавучих зенитно-артиллерийских батарей, способных действовать как на реке, так и в открытом море.

Жирнов исподволь бросил взгляд на настенную карту и снисходительно улыбнулся:

– В каждом из нас теперь оживает если не Наполеон, то адмирал Нельсон. А все почему? Войну учуяли. Однако вернемся к формированию отряда. Коренных дунайцев нам тоже обещают подкинуть. Как минимум десять бойцов из местных старообрядцев, так называемых липован, из которых мы сформируем отделение проводников. Рыбаки, и сыновья рыбаков, они выросли в устье реки, чудесно водят челны и вообще приучены к выживанию в плавнях. Вчера эти бойцы были подобраны для нас разведотделом расквартированной в Придунавье Перекопской дивизии 14-го стрелкового корпуса и завтра же будут доставлены в ваше распоряжение. К слову, с частями Перекопской и Чапаевской стрелковых дивизий вашему отряду как раз и придется взаимодействовать во время десанта. В штабах это понимают, а потому будут воспринимать появление диверсионного отряда как прибытие подкрепления. Вскоре там каждый штык на особом счету будет.

– Знать бы, как скоро это произойдет.

– Точная дата особого значения пока что не имеет, – решительно ответил майор, а заметив, как взметнулись вверх брови комбата, добавил: – Так или иначе, до конца лета нам придется провести в стадии высшей боевой готовности, потому что каждый последующий рассвет может оказаться военным.

– Наверное, так происходило всегда: как только затягивалось начало войны орудий, начиналась война нервов.

– Замечу, что появления в устье мощных плавучих батарей нам не обещают, но не исключено, что какое-то время ваш отряд будет базироваться на одной из дунайских береговых батарей[31]. Возможно, не настолько зарытых в землю, как ваша, тем не менее… И еще… Вам приходилось когда-нибудь бывать на речных мониторах[32]?

– На речных – никогда, поэтому при первой же возможности…

– По существу, это и есть речные плавучие батареи. Впрочем, не исключено, что с одного из них вам придется высаживаться на берег противника.

Они договорились, что уже завтра Гродов переведет гарнизон батареи в подземные казематы, а к вечеру в освободившуюся казарму прибудут первые двадцать десантников, которые составят ядро отряда «Дельта». Кроме того, комбат тут же назначил мичмана Мищенко старшиной отряда, после чего майор краснофлотцев отпустил. Обсудив еще несколько вопросов, связанных с обмундированием и вооружением десантников, Гродов вопросительно уставился на Жирнова.

– Помню-помню, – оказался тот на высоте ситуации, – вас интересует обещанная вторая встреча.

Майор взглянул на часы, куда-то позвонил, чтобы поинтересоваться, все ли вопросы решены, и вновь обратился к комбату:

– Вам известно, где находится областное управление НКВД?

– Обратил внимание, что неподалеку, в нескольких кварталах отсюда.

– И правильно сделали, что обратили: расположение подобных учреждений военному человеку нужно знать. Так вот, рядом с ним, в боковом переулке, вас будет ждать машина.

– То есть в кабинете полковника речь шла о такого рода встрече… – не мог скрыть своего разочарования Гродов.

– А вы на что рассчитывали, капитан?! – подозрительно улыбнулся Жирнов. – Причем я понятия не имею, кто именно вас должен встретить и по какому поводу суета. Одно знаю: мельтешить у этого здания ни к чему, энкаведисты этого не любят. Все, вы свободны, комбат, свободны…

29

На траверзе порта Рени штабная яхта «Дакия» вошла в русло пограничного гирла, и теперь, в сопровождении двух бронекатеров, неспешно двигалась на юг, в сторону моря.

Вряд ли советские пограничники, которые придирчиво обшаривали судно окулярами мощных биноклей со своих береговых вышек и островных пунктов наблюдения, догадывались, что мужчины в штатском, которые вальяжно восседают сейчас на верхней палубе, за столиком под тентом, представляют высшее командование германо-румынской разведки. А мирная беседа их «в жаркий полдень, в тени, за кружкой пива», на самом деле превращается в визуальную разведку вражеского прибрежья, которое буквально через две недели должно стать сплошным полем битвы.

– Только теперь, созерцая вожделенные берега Бессарабии, – проговорил начальник управления разведки Восточного фронта «Вултурул» полковник Ионеску[33], – я сумел по-настоящему оценил мудрость вашей идеи, господин бригадефюрер СС: провести нашу встречу на борту «Дакии». Кстати, даже название яхты провидчески символичное, поскольку «даками» называли себя предки валахов, которые, породнившись с пришедшими на их землю воинами римских легионов, заложили основу румынского этноса.

– Ну, столь глубоко в историю румын я не проникал, – поморщился начальник «СД-Валахии» барон фон Гравс, не считая нужным потакать порывам исторической ностальгии шефа «Вултурула». – Мое решение куда прагматичнее: нужно иметь хоть какое-то представление о городах, портах и берегах той территории, которую нам придется завтра завоевывать и осваивать.

Полковник сделал несколько глотков, и, не ощущая пивной пены на губах, мечтательно всмотрелся в колокольню ренийского храма.

– Оно и понятно, – все с той же романтической задумчивостью произнес он, – для вас, барон, это просто еще один берег еще одной завоеванной реки.

– А для вас? – рядом с бригадефюрером тоже стояла кружка черного, густого баварского пива, но он по-прежнему отдавал предпочтение своей любимой, охлажденной кусочками льда «сливовице». – Мне уже приходилось встречать немало румынских офицеров, которые утверждали, что то ли сами родились, то ли предки их происходят из Бессарабии. Вы тоже принадлежите к этому сонму?

– О, нет, в этой земле искать мои корни бесполезно. И вообще, дело не в корнях. Просто в моем восприятии берега этой великой реки предстают берегами той, многими поколениями взлелеянной, Великой Румынии, о которой так долго мечтала наша государственная элита. Именно эти придунайские степи должны открыть нам путь в Транснистрию, к степным пространствам между Днестром и Южным Бугом. Совсем недавно русские заставили нас оставить Бессарабию и Буковину, теперь же мы заставим их отдать столько территории, сколько захотим, сколько способны освоить.

– Мне понятен ваш воинственный азарт, полковник, однако вы почему-то забываете уточнять, что все свои территориальные амбиции намерены и способны утолить, только благодаря жертвенности армии фюрера.

– Ну, это само собой, – великодушно согласился Ионеску, безмятежно воспринимая упрек генерала СС. – Считаю, что в нашем кругу это должно восприниматься как нечто незыблемое. Без вермахта королевским войскам с Россией никак не совладать. Как, впрочем, и вермахту – без союзнической помощи Румынии.

Лицо бригадефюрера мгновенно напряглось и тут же окаменело в презрительно-аристократической гордыне.

– Что вы хотите этим сказать, полковник? – процедил он, почти не шевеля губами.

– Я имел в виду – без румынской нефти, без горючего, без дизельного топлива для танков, – поспешно уточнил Ионеску.

– Через месяц после начала войны в нашем распоряжении окажется вся карпатская нефть Украины, еще через месяц – все запасы Чечни и Азербайджана, – продемонстрировал барон свое знание «дизельной» географии.

– Именно поэтому королевские войска сочтут за честь участвовать в начальном этапе этого великого похода.

Полковнику едва перевалило за сорок. Худощавая фигура вышколенного строевого офицера каким-то образом совмещалась в его облике с большой, угловато скроенной – с широким лбом, удлиненным лицом и выпяченными скулами – головой, которая казалась неудачно пересаженной с чьего-то «чужого плеча».

Фон Гравс знал, что начальник разведуправления Восточного фронта Румынии принадлежит к монархическому крылу офицерского корпуса, которое не могло простить Антонеску отречение короля, и не соглашалось с безоговорочной прогерманской ориентацией верховной власти страны. Но известно ему было и то, что офицеров именно этого крыла бухарестский фюрер Антонеску старался максимально пропустить через фронтовое горнило, рассчитывая, что часть из них так и останется на полях битв, а другая часть окажется кровно замешанной в его военной авантюре.

– То-то же, полковник. Рассматривая левый берег как плацдарм великой империи, вы забываете, что этот берег уже стал границей одной из величайших мировых империй – Советской России.

– Уж не пытаетесь ли вы заподозрить меня в нелояльности рейху, господин бригадефюрер?

– Пока что обойдемся без формулировок.

– Не спорю: у меня, как и у многих других офицеров румынской разведки, свой взгляд на историю страны. Однако планы свои мы строим, исходя из военно-политических реалий. А они таковы, каковы они есть. Не зря же в штабе «Вултурула» наше возвращение в Измаил и Аккерман названо операцией «Бумеранг».

За двумя столиками, стоявшими слева и справа от стола руководства, расположились румынские и германские офицеры разведки. Словно бы соревнуясь между собой на быстроту реакции, они захватывали объективами фотоаппаратов все, что только могло представлять для них хоть какой-то интерес. И вызывающе не обращали внимания на то, что сотни русских пограничников, сотрудников военной разведки и НКВД отслеживают в эти минуты их вояж сквозь окуляры биноклей и стереотруб; сквозь прицелы снаперских винтовок и яростного бессилия.

Когда судно оказалось на траверзе румынского мыса Сату-Ноу, к борту подошел глиссер с эсэсовским офицером на борту.

– Оберштурмфюрер фон Фрайт, – представил его барон, как только этот, мощного телосложения и почти двухметрового роста обер-лейтенант СС возник перед начальником разведуправления. – Именно ему, уже имеющему опыт боевых операций в Польше и Франции, поручено командовать отдельной ротой СС, которая в качестве особой команды Службы имперской безопасности войдет в Измаил вслед за передовыми румынскими частями, чтобы вместе со службами «Вултурула» и сигуранцы наводить порядок на освобождаемых территориях Бессарабии. К слову, там мы планируем развернуть ее в батальон.

Ионеску снисходительно осмотрел германца с ног до головы и снисходительно произнес:

– Я предупрежу своих офицеров об участии роты СС в поддержании порядка на левобережье Дуная.

– Кстати, из уважения к румынской истории в штабных документах эта рота войск СС получила условное название «Дакский легион СС».

– Даже так? «Дакский легион»? Многообещающее название, – с легкой иронией на устах признал полковник.

– Считаете такое название германского штурмового подразделения неправомерным? – насторожился фон Гравс.

– Что вы, барон?! Неожиданным – это другое дело. Кто бы мог предположить: «Дакский легион СС»?! Я даже подумал, что уж нам-то сам Бог велел называть свои подразделения разведки и оккупационной жандармерии «легионами».

Получив разрешение бригадефюрера присесть к столу, командир роты СС воинственно прошелся взглядом, словно длинной пулеметной очередью, по панораме открывавшегося ему измаильского порта. Никогда еще этот австриец, формировавший свой нынешний отряд в Альпах, почти у истоков Дуная, не подступался столь близко к русским берегам и не представал почти лицом к лицу перед людьми, облаченными в красноармейскую форму. Когда его желваки нервно заходили под гладко, до синевы, выбритой кожей, вместе с ними задергался и небольшой багровый шрам, увенчивавший когда-то давно, возможно, еще в студенческой драке, рассеченный подбородок.

– Не унизительным ли будет для ваших воинов высаживаться на русский берег во втором эшелоне, после штурмовых отрядов румынской королевской гвардии? – вызывающе поинтересовался Ионеску. При этом обратился к оберштурмфюреру, хотя и на немецком, но с заметным австрийским акцентом, поскольку оттачивал язык союзников в основном в общении с австрийцами.

– После того как все атаки ваших гвардейцев захлебнутся, я выделю взвод для взятия этого варварского поселения, – повел эсэсовец в сторону городишка, тянувшегося к реке своими одноэтажными черепичными улочками и полуразрушенными бастионами старинной турецкой крепости.

– Вы столь невысокого мнения о боевой готовности румынских войск? – попытался сохранить великосветское спокойствие полковник.

– Я немного владею румынским, к тому же у меня хороший переводчик. Словом, мне пришлось общаться со многими вашими офицерами и солдатами. Все они патриотически стремятся вернуть в лоно Румынии действительно или мнимо принадлежавшие ей когда-либо земли. Но, по-моему, мало кто желает сражаться за них, еще меньшее число готово умереть во имя святой идеи сотворения Великой Румынии, и уж почти никто не верит в окончательную победу над русскими. Причем проблема здесь не столько в численности армии и примитивности ее вооружения, сколько в отсутствии идеологии.

– Ну, я бы не стал утверждать это столь категорично, – охладил полковник свое возбужденное самолюбие двумя глотками прохладного пива. – Возможно, наши фундаментальные имперские идеи не столь безоговорочно внедрены в народные массы, как в рейхе, тем не менее в последнее время наше радио, газеты…

– Короче говоря, господин полковник, – не позволил сбить себя с мысли фон Фрайт, – я бы сказал так: у вас, у румын, уже есть свой фюрер, но все еще нет своего Геббельса. А без него – самим, без опеки рейха, очистить зараженные коммунистическим фанатизмом территории, а главное, удержать их под своим контролем, вы не сумеете.

– Теперь вы понимаете, полковник, – не позволил барон фон Гравс прийти румыну в себя, – какого «фюрера буджацких степей» мы командируем для поддержки вашей военной разведки и сигуранцы?

– Попытаюсь оценить ваше благодеяние, господин генерал СС, – и на сей раз сдержанно отреагировал начальник разведуправления пока еще не существующего фронта. – Вот только оценивать стану уже на том берегу, – указал он в сторону русского берега, у которого появился пограничный сторожевик под флагом Советского Союза. – Так будет справедливее.

– И еще, – молвил фон Фрайт, с молчаливого согласия барона поднимаясь из-за стола, – посоветуйте командирам частей, которые топчутся в ожидании войны у мыса Сату-Ноу, чтобы они основательно укрепляли свои позиции. Русские будут сущими идиотами, если после третьей вашей попытки форсировать реку в районе измаильской базы флотилии не ворвутся на плечах ваших же солдат на этот стратегически важный мыс и не создадут на нем надежный плацдарм.

– Надолго оградив таким образом измаильский порт и все прочие стратегические объекты, – неожиданно даже для самого фон Фрайта развил эту мысль бригадефюрер СС, – не только от ваших десантов, но и от артиллерийских обстрелов прямой наводкой.

Заметив, что русский сторожевик пытается взять на себя роль бокового охранения, капитан «Дакии» откликнулся на эту заботу традиционными, во всех флотах мира принятыми приветственными гудками. Под эти же гудки командир «Дакского легиона» сошел по трапу на глиссер, который должен был вернуть его на Сату-Ноу.

30

Не успел Гродов дойти до начала квартала, в котором располагалось управление КНВД, как медведеподобный водитель машины, стоявшей у обочины, со свежей надписью «Хлеб» на борту будки, высунулся из кабины и почти на ухо ему прохрипел:

– В легковушке за углом, товарищ капитан. Ждут вас под аркой двора.

– А вы откуда знаете, что ждут?! – попытался удивиться Гродов, но, встретившись с суровым взглядом из-под косматых бровей, запнулся на полуслове.

– Да свои, капитан, свои, – с обезоруживающим добродушием успокоил его водитель, – не боись. – А еще через мгновение дверца кабины захлопнулась.

Капитан криво усмехнулся: поведение этого шоферюги вдруг живо напомнило ему сцену из какой-то книжицы о шпионах. Но ведь он пока еще не шпион, а главное, находится в своей собственной стране. Тогда к чему все эти страсти да предосторожности? Но улыбка его исчезла, когда он вдруг вспомнил случайно подслушанный недавно разговор двух мужиков у сельского магазина, у которого разгружалась старая хлебная «автобудка».

«У меня до сих пор мороз по коже идет, когда вижу, что подъезжает «хлебная», – прошепелявил один из подвыпивших мужичков, судя по всему, совершенно беззубый, с запавшими щеками. – Под «хлебные будки» энкаведисты как раз и маскировали свои машины, на которых приезжали по ночам хватать-арестовывать. И все в Одессе знали: кто в «хлебнушку» эту чертову попадал[34], уже никогда не возвращался. Так что мне еще повезло, меня прямо с поля взяли, с трактора, и под арест на милицейской одноколке везли, под конвоем сельского участкового. А вот с какой пьяни взяли меня тогда – так до сих пор и не пойму. Участковый тоже».

«Сейчас аресты с помощью «хлебных» вроде бы не производят, – подумалось Гродову, после «напутственных» слов водителя грузовика. – Но агентура из числа водителей, очевидно, по-прежнему сохранилась. И вообще, хватит об этом. Что было, то было… Не ко времени сейчас обиды плодить».

Машина стояла там, где было указано водителем «хлебной», и задняя дверца перед Гродовым открылась как бы сама собой.

– Ждем пять минут, – отлично поставленным голосом радиодиктора объявил водитель вместо ответа на приветствие, не поворачиваясь к нему лицом и не расставаясь с расстеленной на руле газетой. – Можете обращаться ко мне как к майору Райчеву.

Энкаведист словно бы умышленно представился так, чтобы комбат усомнился: действительно ли звание и фамилия его подлинные. Возможно, предполагал, что вскоре нужно будет представляться еще раз.

– Понятно, товарищ майор: будем ждать, сколько понадобится.

– Вот это правильный, вполне армейский настрой: «сколько понадобится». Рядом с вами лежит газета, пока что займитесь ею.

Только теперь Дмитрий обратил внимание, что под спинкой, свернутая в тугую трубку, действительно лежит какая-то газета. Развернув ее, комбат сразу же выяснил, что издана она на молдавском языке в Кишиневе.

– Вы ведь немного знаете молдавский язык, которым неплохо владели ваши родители? Или же это была неверная информация? – по-молдавски спросил энкаведист.

Гродов вспомнил свои каникулы, которые проходили в молдавском селе, где жили родители матери; затем мотоциклетные поездки с братом по молдавским селам в поисках невесты-молдаванки и едва заметно улыбнулся.

– Да нет, все так и было. Правда, за молдаванина я вряд ли сойду, – по-молдавски усомнился Гродов. – Но понять, о чем при мне говорят, и кое-как объясниться – сумею, поскольку не раз приходилось прибегать к этому.

– Почему «кое-как объясниться»? Вы как раз неплохо владеете молдавским. Правда, слегка прихрамывает произношение, но при интенсивном общении словарный запас пополнится сам собой.

– И чем же, конкретно, объясняется необходимость знать молдавский?

– Румынский, – уточнил энкаведист, – да-да, румынский, который, как вам известно, почти идентичен литературному молдавскому. Во всяком случае, наши прорумынски настроенные интеллигенты склонны считать, что молдавского языка, молдавской культуры как таковых вообще в природе не существует. В лучшем случае они согласны считать молдавский язык бессарабским диалектом румынского. Вы когда-нибудь задумывались над этим?

– Мои мысли и фантазии больше занимали море и девушки. Ну, еще артиллерийские системы, поскольку по армейскому образованию своему я все же артиллерист.

– Так вот, – невозмутимо продолжил Райчев, делая вид, что ничего такого собеседником его сказано не было, – эта часть интеллигенции считает, что существуют только румынский язык и румынская культура, которые распространяются и на жителей нынешней, «бессарабской» Молдавии, а также бывшей Молдавской автономии в составе Украины, то есть Транснистрии. Правда, таких, прорумынски настроенных, становится все меньше, но факт засвидетельствован…

– Оно и понятно, – подтвердил Гродов настолько двусмысленно, что энкаведист оглянулся.

У него было лицо сельского учителя – округленное и сонно-безучастное, явно не крестьянское, но в то же время лишенное примет и какого бы то ни было намека на интеллигентность и благородство.

– Нет, не только поэтому, – сказал он, явно имея в виду репрессии, которые применялись еще со времен создания Молдавской автономии. – Меняется мировоззрение молдавской интеллигенции.

– Но меня бессмысленно относить к подобной категории. Наверное, я окажусь последним в этом городе, кого со спокойной совестью можно причислять к молдавской интеллигенции, а тем более – к «прорумынски настроенной», – жестко улыбнулся Гродов, давая понять, что не воспринимает смысла этого разговора, который совершенно неприятен ему.

Вновь оглянувшись, Райчев посмотрел на комбата с любопытством человека, которому так и хотелось спросить: «Ты хоть знаешь, во что ты ввязался и что от тебя требуется? А если хотя бы догадываешься, тогда какого черта?!».

– Я так понимаю, что вас забыли подготовить к нашей встрече, а значит, ввести в курс дела.

– В кабинете Бекетова мне были назначены две встречи, но без каких-либо объяснений.

– Ничего, вскоре все прояснится. Война – такая драма, ролей в которой хватает для всех – и для неприметных храбрецов, и для отчаянных трусов; для невезучих и везунчиков; для преданных и предавших.

– Эту фразу я постараюсь запомнить, товарищ майор, – искренне заверил его Дмитрий.

– И еще запомните, что я не являюсь сотрудником НКВД, работающим с политически неблагонадежным населением. Как и Бекетов, я всего лишь контрразведчик, причем в классическом понимании этого термина.

– Существенное уточнение.

– Это чувствуется по вашему восприятию меня как собеседника. Надеюсь, из вас мы тоже сделаем настоящего контрразведчика. Хотя и самим нам ремеслу этому еще учиться и учиться.

Неизвестно, каким образом развивался бы их диалог, если бы какой-то интуитивный толчок не заставил Дмитрия бросить взгляд на лобовое стекло. Как раз в эту минуту из здания НКВД, из боковой двери, вышла и сразу же направилась к ним женщина, которую он не мог спутать ни с какой другой. Это была Валерия Лозовская.

Гродов никогда не видел ее облаченной в модный, строго приталенный светлый пиджак и такую же облегающую светлую юбку. Он даже предположить не мог, что Валерия позволяет себе появляться где-либо в такой изысканно-дореволюционной, аристократической шляпке, с которой на лицо спадала белая вуаль.

– А вот и наша нэпманша-баронесса, – едва слышно проговорил контрразведчик, потянувшись к противоположной от себя дверце.

Капитан не мог разглядеть ее лица, фигура тоже оставалась как бы за порогом узнаваемости, и все же каким-то особым мужским чутьем он сразу же определил: «Это она!» Наверное, этим, непознанным учеными, чутьем самец безошибочно определяет в большом стаде свою, однажды избранную самку.

Гродов открыл было дверцу, чтобы выйти навстречу Валерии, но Райчев осадил его жестким:

– Куда? Назад! Мигом закрыл дверцу и успокоился. Она сядет на переднее сиденье.

Приказной тон Райчева показался капитану настолько грубым, что, поиграв желваками, он с трудом сдержался, чтобы не осадить его.

– Здравствуйте, капитан, – не оборачиваясь, молвила Валерия, усаживаясь рядом с контрразведчиком.

– Приветствую вас, лейтенант.

– Как же вы безнадежно отстали, Гродов. Уже – старший лейтенант.

– Проникаюсь глубочайшим почтением к вашему чину.

Оглянулась, приподняла вуаль, словно забрало, мило улыбнулась и вновь опустила ее. А ведь, не окажись рядом майора, Дмитрий уже не позволил бы ей так просто взять и отвернуться.

– Отправляясь в Одессу, была уверена, что встретимся, но даже предположить не могла, что произойдет это при подобных обстоятельствах. Впрочем, наше знакомство с самого начала складывалось из «подобных обстоятельств».

– Что верно, то верно.

– Потерпите минут десять, други мои походные, – остепенил их обоих майор таким тоном, словно опасался, что эти двое тут же, в машине, в его присутствии займутся любовью. – На явочной квартире мы сядем и за чаем все спокойно обсудим. Затем у вас будет немного свободного времени.

– Это радует, – сдержанно поблагодарил его капитан.

Райчев свернул в очередной переулок старой части города, в котором легковушка его затряслась по изуродованной рытвинами мостовой с таким отчаянием, словно оказалась в эпицентре землетрясения, и только тогда загадочно как-то уточнил:

– Если, конечно, оно все еще будет у нас с вами, это «свободное время». Поскольку само время сейчас такое, что… – нервно похлопал он рукой по рулю.

Судя по тому, что с майором девушка не поздоровалась, сегодня они уже виделись. И то, что они успели увидеться до его появления, вызывало у Гродова пока еще только едва проклевывающееся чувство ревности. Впрочем, Валерии оно не касалось, вернее, не должно было касаться. Не оборачиваясь, девушка решительно произнесла:

– Ничего, время тоже изыщем.

– Какая погибельная самоуверенность! – проворчал майор.

– Грешно не использовать такой случай, – с нотками мечтательности в голосе произнесла девушка, поражая Дмитрия своей вызывающей откровенностью. Она словно бы преднамеренно вела себя так, чтобы дразнить… Знать бы только, кого: его или майора? – Если уж мы с капитаном Гродовым каким-то странным образом снова оказались на побережье одного и того же моря…

Поскольку присутствие майора ее не смущало, Гродов еще раз утвердился в мысли, что знакомство этих людей выходит далеко за пределы салона этой видевшей виды легковушки.

31

Трехкомнатная явочная квартира соответствовала всем тем признакам, по которым следовало определять степень ее конспиративности. Расположенная на первом этаже старинного двухэтажного дома, она двумя своими парадными входами смотрела на разные дворики, один из которых выводил в переулок, а по другому, петляя между хибарными флигельками и хозяйственными постройками, легко можно было попасть на густо поросший кустарником склон центрального плато, на котором громоздилась старинная часть города. Причем через заднюю стенку старинного, встроенного шкафа можно было попасть в чулан, из которого деревянная лестница вела в чистый, сухой, вполне приспособленный для пребывания там подвал – с лежаком и двумя керосиновыми лампами.

Но самое важное, что небольшая металлическая дверь уводила из этого прибежища в катакомбы, из которых, как объяснил майор, в радиусе полутора километров имелись три выхода на поверхность в разных частях города.

– Диспозиция, значится, такова: теперь вы – владелица этой квартиры, предыдущая хозяйка которой, ваша тетя, вызвала вас сюда, чтобы помочь с трудоустройством и с учебой в мединституте, а сама недавно уехала к своим родственникам в Саратов, погостить. Но, увы, как это нередко случается с людьми после дальней дороги, скоропостижно скончалась. Никаких родственников в городе у вашей тети, а значит, и у вас, не осталось.

– Но в городе их действительно не осталось?

– В этом можете не сомневаться, – загадочно ухмыльнулся майор, выкладывая на стол папку с бумагами. – Другое дело, что сама хозяйка пока что жива. Но вас это касаться тоже не должно.

Валерия и капитан мельком переглянулись, и только после этого девушка обронила:

– Так, ситуация понемногу проясняется…

– Она еще больше прояснится, когда вы внимательно ознакомитесь с этими бумагами, – постучал он пальцем по тощей красной папочке. – Здесь ваша «легенда», основанная на вашей реальной биографии, а также все мыслимые сведения о ваших предках, румыно-германских и венгерских аристократах, с польскими да австрийскими примесями.

– Вот это уже действительно любопытно, – заискрились глаза девушки. – Каким еще образом я могла бы познать свою родословную? Надеюсь, она не вымышленная?

– Мой коллега, которому удалось нарыть большую часть этих сведений, изрек: «В другие времена этих сведений оказалось бы вполне достаточно, чтобы поставить нашу красавицу к стенке без суда и следствия как враждебный элемент».

– В самом деле высокая оценка нарытого вами, – сдержанно проговорила Валерия.

Майор прошелся по комнате, покачался у окна на носках новеньких хромовых сапог.

– Это я к тому, други мои походные, что в данном случае никакая «легенда» не могла бы сослужить вам как сотруднице контрразведки лучше, чем реальная родословная, которую румынской контрразведке нетрудно будет проверить.

– Вы собираетесь засылать меня в Румынию? – напрямик спросила Валерия, лишь на мгновение опередив капитана, который намеревался задать Райчеву тот же вопрос.

– Разве в управлении НКВД, у полковника, не шла речь о том, каким образом вас намерены использовать в этой контрразведывательной операции?

– Было сказано, что подробности узнаю от вас, товарищ майор, поскольку именно вы назначены руководителем операции.

– Вот, значится, какая диспозиция, други мои походные! – удивленно молвил Райчев, и капитан понял, что о самом назначении на должность руководителя он узнал только что от своего агента. Наверное, основной разговор с ним в кабинете начальника еще только предстоял.

– По-моему, для полковника важно было определить, – объяснила Валерия, – можно ли, в принципе, привлекать меня к этой операции, надежна ли, намерена ли я сотрудничать с вами длительное время.

– Коль вы здесь, значит, полковник пришел к выводу, что намерены, – утвердительно кивнул Райчев. – Хорошо, в таком случае начну вводить в курс дела я. Тем более что сама идея операции тоже принадлежит мне.

Он решительно уселся за стоявший посреди комнаты круглый стол и широким жестом хозяина предложил комбату и девушке последовать его примеру. Едва они уселись, как в дверь постучали, и на пороге появился моложавый, коренастый мужичишка лет пятидесяти, с сумкой в руке. Пока он молчаливо выставлял содержимое сумки – бутылку вина, палку колбасы, полукруг брынзы и булку хлеба на стол, майор коротко объяснял Валерии:

– Это новый местный управдом, Михаил Михайлович. В миру просто Михалыч. Он будет заниматься оформлением на вашей имя этой квартиры и вашей пропиской. Конечно же, все уже решено, но вам придется раз пять приходить к Михалычу на прием, поскольку заниматься вашими делами он якобы будет долго и неохотно, со всеми мыслимыми бюрократическими проволочками.

– Словом, типичный, все еще неизжитый бюрократ, – добавил Михалыч. – По этому поводу вы можете возмущаться под дверью моего кабинета, угрожать, что напишите куда надо; жаловаться на меня соседям. Словом, все должно выглядеть как нельзя натуральнее, с игрой на публику. У вас, женщин, это обычно получается.

– «На публику» – это мы завсегда, – подыграла ему Валерия. – По простоте своей пролетарской.

– Но всякий раз, когда вы будете появляться под моими дверьми, там же станет появляться и некая Елизавета Волкова из соседнего дома. Вызывать ее мы будем в то же время, на которое будем назначать встречу с вами. Вот она, эта самая Елизавета, – он извлек из нагрудного кармана фотографию женщины и положил на стол перед Валерией. – Снимок недавний и вполне выразительный.

Со снимка на Валерию и капитана смотрела симпатичная полнощекая женщина лет сорока пяти, в платье с глубоким декольте, на голове которой красовалась немыслимо высокая завивка, а лицо освежали большие чувственные губы бантиком.

Как только Валерия всмотрелась в черты лица Елизаветы, Михалыч ловким движением картежника забрал снимок и, подобно артисту, отыгравшему на сцене свой эпизод, удалился за кулисы.

Майор дождался, когда Гродов наполнит помытые Валерией рюмки – в квартире было все необходимое для нормальной жизни целой семьи – и только тогда сказал:

– Диспозиция, значится, такова, други мои походные. Эту стерву, Елизавету Волкову, по вполне естественной кличке Волчица, давно следовало бы шлепнуть. Но удалось установить, что она не просто является агенткой сигуранцы и румынской военной разведки, но и выбилась на роль резидента, на которого, очевидно, будет делать ставку и германский абвер. Длительное время Волчица была связана с миром искусства. Поэтому, в отличие от других резидентов, которые обычно стараются работать предельно скрытно, организовала у себя на дому своеобразный артистический или полуаристократический, это уж как посмотреть-прикинуть, салон. Причем почти все люди, которые приходят к ней, способны отыскать у себя какие-то молдавские корни. Хотя большинство из них представления не имеют о том, в какое волчье логово они попадают.

– И что, в этом логове до сих пор нет ваших людей? – спросила Валерия, завершая приготовление бутербродов.

– Наших, старший лейтенант Лозовская, – с заметной усталостью в голосе уточнил Райчев, – теперь уже наших с вами… людей. Есть, конечно. Мы знаем почти все, что там происходит.

– Тем не менее я должна завязать дружбу с этой волчицей и войти в ее доверие. С какой целью? Вам понадобился еще один информатор, более надежный и проверенный, нежели тот, что уже внедрился в «логово»?

Прежде чем ответить, майор предложил выпить за непобедимую Рабоче-Крестьянскую Красную Армию и ее доблестных командиров. Что никаких возражений не вызвало и вызвать не могло.

– Будем говорить начистоту. По имеющимся сведениям, со дня на день ожидается нападение на нашу страну германских, румынских, итальянских, венгерских и прочих войск. – Майор сделал паузу, пытаясь понять, какое впечатление произвели его слова на капитана и Валерию.

Как оказалось, никакого особого… Во всяком случае, внешне их чувства никак не проявлялись. О том, что вот-вот должна грянуть война, говорили теперь открыто, прямо на улицах города, на базарах, и даже в очень ответственных государственных учреждениях.

– Неминуемый вопрос, которым встречают сейчас всякого военного с офицерскими знаками различия, – молвил Гродов, «освежая» бокалы с вином и при этом объясняя свою невозмутимость. – «Как думаете, скоро ли начнется война?» или что-то в этом роде. Слова разные, а смысл один.

– В таком случае вам должно быть понятно, что следует ожидать резкой активизации как внешней вражеской агентуры, так и внутреннего вражеского элемента, – пробубнил Райчев, угрюмо, без тоста, опустошая свой бокал. – В какой-то степени вы, Лозовская, станете выступать и в роли информатора. Но смысл вашей работы будет заключаться не в этом. Относительно вас диспозиция, значится, такова: вы – потомственная румынская аристократка, высокородных голубых кровей. Легенда ваша тем и упрощается, что в действительности так оно все и есть. Не станете возражать?

– Поскольку это бессмысленно.

– Мало того, в ближайшие дни вы получите документальные подтверждения в виде оригиналов и фотокопий, якобы сохранившихся в ваших семейных архивах или добытых для вас неким влюбленным в вас чекистом. По этой части легенды мы поговорим отдельно. Через «салон Волчицы» вы должны будете внедриться в румынскую, а со временем и в германскую агентуру настолько глубоко, чтобы при удачном стечении обстоятельств потеснить саму Волчицу и стать резидентом сигуранцы или военной разведки, которая в Румынии тоже действует сейчас под жестким контролем тайной политической полиции.

– Постепенно я попытаюсь вникнуть во все нюансы политической жизни этой страны, – неожиданно молвила Валерия по-румынски. – Как и в особенности работы ее разведки. Я вижу, здесь стоит приемник.

– Причем новый и довольно мощный. Уверяют, что некоторые румынские радиостанции он неплохо принимает, даже несмотря на работу наших станций глушения. Разобраться в нем поможет ваш сосед, отставной старшина, радист-пограничник Унгуряну, который завтра же поселится с супругой в квартире напротив. Человек он в возрасте, но достаточно крепкий для того, чтобы охранять вашу квартиру; да и вас в случае необходимости тоже защитить способен. Тем более что владеет приемами самбо, как, впрочем, и его новая, неожиданно выпавшая на его долю супруга; к тому же оба будут вооружены. Кстати, ваше дополнительное обеспечение продуктами в виде походных пайков тоже будет вестись через супругов Унгуряну, причем с завтрашнего дня, еженедельно. Эти нюансы я уже оговорил с кем надо.

– Не думала, что все будет выглядеть настолько основательно, – похвально улыбнулась Валерия.

– Продумывали, старались, – взбодрился от ее похвалы майор. – Очень уж многообещающей выглядит сама операция. С размахом задумывается, с истинным размахом. С румынской разведкой так крупно, выходя на резидента с подчиненной ему большой агентурной сетью, мы еще не играли. Да и румыны до недавнего времени работали в основном против Венгрии, с которой у них давние территориальные споры; ну еще, не особо напрягаясь, против Болгарии и Греции. Поскольку Бессарабия и Буковина до недавнего времени находились под юрисдикцией румын, то и шпионского интереса к Одессе у них вроде бы не возникало. Но теперь территориальные аппетиты румынского руководства разыгрались вплоть до берегов Южного Буга. А коль так, то в своих тайных планах штаб Антонеску уже рассматривает Одессу как возможный административный центр всех оккупированных заднестровских территорий, так называемой Транснистрии[35].

– Они что, всерьез рассчитывают захватить Одессу и даже выиграть саму войну? – иронично ухмыльнулся Гродов.

Майор окинул его таким снисходительным взглядом, которого обычно удостаивается необученный первогодок от армейского старичка, и поучительно спросил:

– А разве в мире существовали правители, которые решались развязывать войны, не рассчитывая при этом на успех? Тем более что набрасываться на нас они намерены вкупе с германцами, венграми и вояками дуче Муссолини. Вместе это огромная людская и военно-техническая сила, которую не стоит недооценивать. – Райчев присовокупил к своему бутерброду с колбасой кусок брынзы, набил им рот и, все еще пережевывая, продолжил: – Словом, довожу до вашего сведения, старший лейтенант Лозовская: если вдруг случится так, что нашим войскам придется на какое-то время, под натиском германо-румынских войск, покинуть город, вам скорее всего будет предложено остаться в нем.

– Даже так?! – воинственно отреагировал Гродов, вскочив и нервно прохаживаясь мимо стола. Но сама Валерия промолчала, а майор молчаливо дождался, пока он успокоится, и невозмутимо продолжил:

– А затем будет точно так же предложено отступать вместе с румынами и немцами на Запад. Вот какая она, значится, диспозиция вырисовывается, баронесса. Поэтому решать, а главное, решаться, следует уже сейчас, немедленно. Потом, когда ставки на этой шпионской рулетке будут сделаны, передумывать станет поздно.

– Мы уже обсудили это с полковником в управлении НКВД, – сдержанно, сухо напомнила ему Валерия.

– В таком случае я сообщу вам, что работать вы будете медсестрой в ближайшей поликлинике, а по вечерам будете превращаться в студентку четвертого курса вечернего отделения мединститута.

– Четвертого?

– Вы ведь уже немного учились в военно-медицинской академии. А пропущенное и упущенное по учебникам и на практике постигать будете самостоятельно.

– Мне очень хотелось бы, чтобы учеба у меня шла по-настоящему.

– Не волнуйтесь, старший лейтенант, двойки будут самыми настоящими. Ну вот, для первого случая мы с вами, кажется, все выяснили.

– Не все. Здесь находится капитан Гродов. Я очень рада этому, потому что давно не виделась с ним, да и виделись мы далеко отсюда. Но никогда не поверю, что вы пригласили его только для того, чтобы устроить нам свидание и чтобы он знал, где и в образе кого я стану теперь обитать.

Прежде чем ответить, майор, улыбаясь, несколько раз утвердительно кивнул.

– В этом вопросе диспозиция, значится, такова. Нам известно, что у вас уже сложились такие, – повертел он развернутыми пятернями – ну, скажем, особые, близкие отношения.

– Можно сказать проще: Валерия – моя невеста и дело идет к свадьбе, – молвил капитан, стараясь не встречаться с удивленным взглядом девушки, которая, как и майор, слышала об этом его решении впервые.

Райчев озадаченно покачал головой и встревоженно посмотрел на капитана, затем на девушку.

– По поводу свадьбы – это для нас, други мои походные, новость. Выражусь конкретнее: худшая из новостей. Что познакомились и встречались – известно, а вот со свадьбой… – озабоченно поскреб он ногтями небрежно выбритый подбородок. – Я заметил, как ты, капитан, время от времени вскакивал и метался по комнате, особенно когда речь шла о возможной заброске Валерии в тыл врага. Ясное дело, я поговорю со своим командиром, но уверен, что ответ будет тот же: со свадьбой – это вы, други мои походные, не ко времени, надо бы немного повременить.

32

Считая, что дальнейшее обсуждение вопроса о «преждевременной свадьбе» в их кругу не имеет никакого смысла, майор поднялся и задумчиво прошелся по комнате.

– Да о свадьбе я и сама слышу впервые, товарищ майор, – неожиданно разрешила его сомнения Валерия, явно извиняясь за выходку комбата. – А вам, капитан, – осуждающе обратилась она к Дмитрию, – не мешало бы сначала спросить мнение невесты, добиться ее согласия и только потом озадачивать своими свадебными настроениями командование…

С удивлением выслушав Лозовскую, майор, вначале с осуждением, а затем и сочувственно взглянул на зарумянившегося Гродова, понимая, что сейчас ему не позавидуешь.

– Да, капитан… – не скрывая иронический улыбки, проговорил он, воспринимая комбата, как явно оплошавшего жениха-неудачника. – Не ко времени ты с мыслью этой, не ко времени…

– Впрочем, к этому разговору мы еще вернемся, – молвила Валерия, положив свою руку на кисть Гродова. Сейчас она очень опасалась, как бы тот не вспылил и не вышел из комнаты. – Только не сегодня; когда-нибудь, со временем, причем один на один, сядем и спокойно все обсудим. А пока что давайте к этой теме не возвращаться.

– Вот это правильный подход, старший лейтенант, – поддержал ее Райчев. – В данной ситуации, конечно. Другое дело, что отношения у вас, други мои походные, по-прежнему должны оставаться очень близкими, а по возможности – даже душевными. Причем настолько, что всем, кто вас видит, душевность ваша сразу же должна бросаться в глаза.

– За этим дело не станет, – смущенно проворчал Дмитрий, понимая, что и в самом деле со сватаньем его получилось как-то неудобно. – Вся дворовая публика будет шокирована нашим любовным разгулом.

Во время воцарившегося молчания капитан разлил остатки вина, а девушка сотворила три бутерброда из остатков колбасы. И лишь после того, как вино было выпито, а бутерброды съедены, Райчев ответил на вопрос, который по-прежнему не давал покоя представительнице одного из румынских аристократических родов.

– Капитан, ясное дело, сможет появляться здесь нечасто; далеко не всегда он сумеет выкроить столько времени, как сегодня, потому как слишком много дел на батарее. Но все же по выходным и, так сказать, в случае крайней необходимости…

– Так все же, какова диспозиция, майор? – иронично прервала его Валерия, используя любимое словечко Райчева.

– Вот, – назидательно обратился он к капитану, указывая пальцем на девушку, – бери пример, комбат: важна суть. И вообще, теперь самое время перейти к главному. Береговая батарея, которой вам выпало командовать, капитан, для румынской разведки предстает самым секретным объектом. Несомненно, сам факт ее существования известен. Однако она настолько замаскирована, а подступы к ней настолько охраняются, что вряд ли разведка противника знает, где именно расположено каждое из орудий, что представляют собой подземные казематы батареи, где ее командный пункт, как соединены между собой орудийные дворики[36]. В худшем случае им известно точное месторасположение батареи зенитных орудий и счетверенных пулеметов, то есть противовоздушного прикрытия, которые при хитрой дезинформации как раз и могут восприниматься как основа строго секретного объекта.

– Теперь многое проясняется, – кивнула Валерия.

– Стоит вам, други мои походные, дважды показаться на глаза рука об руку, а затем, вам, Валерия, прозрачно намекнуть, что ваш избранник командует какой-то береговой батареей, как у Волчицы или кого-то из ее подручных тут же проснется пламенный интерес к комбату. В случае нападения противнику захочется, прежде всего, подавить эту и подобные батареи, чтобы открыть себе доступ к порту и городу с моря и с восточного сектора сухопутной линии фронта. Но это – в будущем, а пока что мы предполагаем появление у Волчицы гостей из-за Дуная. Во всяком случае, к тому все идет.

– Вот теперь все окончательно прояснилось, – признала Валерия.

– Только сразу же обязан предупредить, други мои походные, что операция обещает быть серьезной и достаточно опасной. Я уж не говорю о строжайшей секретности, – обратился он к Гродову.

– Это уж, как водится, – заверил его комбат.

– В таком случае, – поднялся майор, – мы с капитаном удаляемся, а вы, старший лейтенант Валерия, осваивайтесь в своем новом обиталище. Кстати, вчера здесь установлен городской телефон, номер которого написан на лежащей рядом с ним карточке. Запишите его, капитан, или просто запомните, но чтобы наверняка. По нему и станете поддерживать связь с хозяйкой этого «будуара» баронессой Лозовской.

Райчев вышел первым, предоставив возможность Гродову побыть наедине с девушкой. Однако теплого прощания не получилось, оба почему-то чувствовали себя настолько скованными, что отделались рукопожатием и чинными поклонами.

– Но мы так и не договорись, когда же ты позвонишь, капитан? – подалась вслед за ним на площадку Валерия.

– Послезавтра, – из-за двери, на ходу, ответил вместо него Райчев. – Времени у нас в обрез, поэтому тянуть нельзя.

Уже в машине, на которой майор взялся подбросить комбата к штабу округа, он извиняющимся тоном объяснил:

– Понимаю, что исходя из сугубо мужской солидарности обязан был оставить тебя, капитан, на этой квартире, чтобы мог побыть со своей невестой…

– Как оказалось, по поводу невесты – это еще вопрос нерешенный.

– Ничего, решится. Вы еще достаточно молоды. И потом, с первого же взгляда понятно, что вы словно бы созданы друг для друга, – а после небольшой заминки, добавил: – Но вот как именно он решится, это уже покажет жизнь.

«Потрясающая логика, – ухмыльнулся про себя капитан. – Успокоение тоже оригинальное».

– Однако офицерская солидарность потребовала вырвать тебя из объятий женщины и заставить вернуться на батарею.

– Почему так? – благодушно поинтересовался Гродов.

– Эту ночь тебе лучше провести в расположении.

– Она обещает быть какой-то особенной? – насторожился комбат. – Кстати, так или иначе, к ночи я был бы в подразделении.

– По имеющейся у меня информации, ночью все батареи береговой обороны будут подняты по тревоге. Таким образом, начнутся внеочередные, ранее не планировавшиеся учения. Чтобы, значится, основательно подучить, а главное, взбодрить.

– Тогда другое дело, спасибо за подсказку.

– …Которой вы от меня никогда не получали, капитан Гродов, – перешел Райчев на официальный тон.

– Само собой разумеется.

– Подтяни бойцов, проверь ориентиры, подготовь орудия, поскольку утром наверняка нагрянут проверяющие. Я ведь сам когда-то срочную в отдельном артполку начинал, пушкарем.

– Вот оно что! Действительно, из солидарности…

– Слишком уж напряженно живет сейчас все наше западное приграничье, капитан. Порохом пахнет, служивый, прямо-таки военным дымком попахивает…

Мотоцикл находился на том же месте, где он был оставлен капитаном, – слева от входа в здание контрразведки; ординарец Пробнев тоже стоял возле него, как на посту у знамени. Причем в той же позе, навытяжку, в какой капитан расставался с ним.

– Ты что, так и простоял здесь, по стойке «смирно», не отходя от мотоцикла?

– Так ведь служба же… – передернул плечами старший краснофлотец.

– Это ж надо было так ординарца вышколить, капитан, – качнул головой майор, высунувшись из-за приоткрытой дверцы машины. – Когда успел-умудрился?

– Иногда, правда, в коляске сидел, иногда стоял, словом, когда как… – попытался уточнить Пробнев, однако офицеры его уже не слушали.

– Заводи мотор, бомбардир, объясняться будем на батарее! – подстегнул его комбат.

– В нашем деле, – поддержал его Райчев, – главное – вовремя подать команду: «Орудия, к бою!».

33

Майор оказался прав: в третьем часу ночи из штаба военно-морской базы на командный пункт батареи поступил сигнал боевой тревоги, вслед за которым командирам дивизиона и береговых батарей было приказано вскрыть доставленные вечером секретные пакеты. Из «вводной», которая содержалась в пакете, вскрытом Гродовым, сразу же после поступления сигнала вытекало, что Одесский залив условно блокирован вражеской эскадрой. Четырнадцать различных судов, разбросанных по ближнему рейду залива, при поддержке авиации, готовятся накрыть огнем артиллерии гавань и портовые сооружения.

В этих условиях его батарее надлежало схватиться с восточным крылом эскадры, в состав которого входили три линейных корабля с орудиями главного калибра и две канонерские лодки прикрытия. Не прекращая обстрела гавани, этот отряд продвигался в сторону его укрепрайона с намерением высадить десант, причем сделать это под прикрытием артиллерийского и авиационного удара.

– Вывести восточный отряд из строя надлежит в течение двадцати минут, – прервал чтение командиром «вводной» заместитель комбата Лиханов. – Открытие огня в четыре тридцать утра.

– Угадал, старший лейтенант, – удивленно повел подбородком Гродов. – Как удалось?

– Да какое там «угадал»? Все эти вводные под копирку строчатся, из года в год – одно и то же.

– Станешь убеждать, что в сотый раз по одним и тем же ориентирам палим?

– А куда нам деваться? Задумано ведь: «береговая стационарная» – и все тут… Позиций нам не сменить, залив и гавань – тоже с места на место не передвинуть, притом что каждый их квадрат, каждый портовый и береговой ориентир – пристрелян, и все данные о них – в таблице для стрельб. Они настолько выверены и проверены, словно по граниту высечены.

– Ну и прекрасно, – проворчал Гродов. – Есть подозрение, что даже во время войны залив этот все равно останется на месте, так что каждый пристрелянный квадрат будет тогда бесценным.

– Но самый сложный этап начнется после условной стрельбы, когда штаб базы подкинет нам две-три реальные плавучие цели, которые, находясь на удалении в двадцать-тридцать миль, якобы, по условиям учений, движутся в сторону Одессы.

– Потому что и топить их тоже придется реально, боевой стрельбой, – согласился комбат…

Едва он произнес это, как из пропускного пункта сообщили, что прибыла группа наблюдателей из штаба базы во главе с подполковником Зацепиным.

– Пропустить и провести на КП, – тут же приказал Гродов. И пока этот его приказ выполняли, один за другим стали поступать доклады:

– Первое орудие к бою готово! Командир орудия – старший сержант Жеребов.

По установившемуся на батарее правилу, командиры орудий главного калибра всегда докладывали комбату лично. Мудрость этой традиции, очевидно, заключалась в том, что в какой-то степени она дисциплинировала пушкарей.

– Второе орудие к бою готово! Командир орудия – старший сержант Ломтев!

– Третье орудие к бою готово. Командир орудия – старший сержант Сташенко.

– Товарищ командир батареи. Огневой взвод главного калибра к бою готов. Механизмы подачи снарядов из арсенала действуют безотказно. Командир взвода – лейтенант Куршинов.

– Зенитный взвод к бою готов. Командир взвода – мичман Черенков.

– Разрешите отбыть в распоряжение огневых взводов, – тут же обратился к Гродову заместитель комбата Лиханов.

– Действуй.

– Только учти, комбат, что все наши приготовления подполковник может отменить, а затем приказать, чтобы все начали с крика: «Полундра!».

– Это уж, как водится. Но считай, что предупредил, – мягко поддержал его Гродов.

Старший лейтенант все еще воспринимал его как новичка, забывая при этом, что новичком он предстает только на этой батарее, но за спиной у него служба на двух других береговых батареях, и даже командование одной из них.

Тем временем Лиханов четко, как во время строевой подготовки, козырнул и, спустившись в подземную часть командного пункта, схватил одни из двух всегда стоявших там наготове «посыльных» велосипедов. Езду по вечно мокрой потерне, с несколькими уровневыми перепадами, гоночной назвать было сложно, тем не менее полуторакилометровый путь от КП до дворика первого орудия она позволяла преодолевать за считанные минуты.

– Взвод хозяйственно-технического обеспечения к бою готов, – продолжался тем временем доклад командиров подразделений укрепленного района. – Командир взвода лейтенант Дробин.

– Приведи в готовность все запасные и аварийные системы жизнеобеспечения батареи, лейтенант: снарядные транспортеры, насосы, вентиляционные установки и аппараты химической защиты казематов, словом, все, что находится в твоем ведении.

– Так ведь все давно готово, товарищ комбат, – с какой-то снисходительной ленцой докладывал Дробин. Однако Гродов мог не сомневаться, что на самом деле так оно все и есть.

Доклад командира взвода охраны Гродову пришлось выслушивать уже после того, как на командном пункте появился подполковник Зацепин. Худощавый, аккуратно выбритый, в старательно подогнанной, пропитанной одеколоном шинели – хотя ночь была по-летнему теплой, – он представал образцовым штабистом, собравшимся на войну, как на парад. А потому самим видом своим настраивал против себя не только капитана, но и присутствовавших на КП бойцов из отделения артразведки и управления огнем: «Уж эта крыса штабная не то что нервы, всю душу измотает!».

Однако самому проверяющему страхи пушкарей были неведомы.

– Командуйте, комбат, командуйте, – доверительно, тоном учителя, решившего испытать у доски самого ленивого из учеников своего класса, проговорил подполковник. И тут же принялся внимательно осматривать довольно просторную, разделенную на небольшие отсеки с амбразурами, башню, в которой явно оказался впервые.

– Бойцы взвода охраны отведенные им позиции заняли, – доложил по телефону младший лейтенант Кириллов. – Взвод к бою готов. Кстати, наши позиции только что были осмотрены проверяющими из штаба округа и штаба военно-морской базы.

– И что, появились замечания?

– Никак нет.

– Не огорчайтесь, при разборе ученья появятся.

– Наверное, так оно и случится… Молча высматривали и так же молча что-то записывали в блокнотики. Только что направились к орудийным дворикам.

– У проверяющих свои цели, у вас – свои, – как можно жестче произнес Гродов, чтобы развеять у комвзвода страх перед штабистами. – Так что выполняйте поставленную перед вами задачу.

– Вот именно, вот именно… – все тем же елейным учительским тоном поддержал его подполковник.

– И еще: во втором блоке наземной казармы размещены сорок пять бойцов из специального десантного отряда морской пехоты.

– Так точно. Под командованием мичмана Мищенко.

– Сейчас они прибудут к вам. На время учений они поступают под ваше командование, младший лейтенант. Десятью штыками усильте охрану орудий, остальных морских пехотинцев перебросьте на побережье, в район КП, для борьбы с условным вражеским десантом.

– А ведь я давно просил командование, – не упустил случая командир охраны, – довести охранное подразделение объекта до численности роты, товарищ капитан.

– Считайте, что командование округа прислушалось к вашим рекомендациям, – отшутился комбат. И тут же доложил по связи командиру дивизиона майору Кречету, что батарея к бою готова.

– До начала учебных стрельб у нас еще двадцать минут, – ответил тот. – У проверяющих замечаний нет?

Не дожидаясь, пока Гродов передаст ему этот вопрос комдива, подполковник взял у него трубку и все тем же доверительным тоном произнес:

– Дело не в мелких придирках. Считайте эту тревогу учебной, товарищ майор. Через десять минут вы подаете всему дивизиону команду «отбой» и отправляете личный состав, причем весь, включая командиров батарей и командование дивизиона, в казармы. Сигнал боевой тревоги будет отдан мною, и начнем мы сразу же с боевых стрельб по морским мишеням. Сейчас это главное. Стрелять «по картам» мы уже научились, так что этой штабной игрой займемся во вторую очередь. Не возражаете, товарищ майор? – И, не дожидаясь ответа, передал трубку комбату.

– Жестко выполнять все требования подполковника, капитан, – произнес тот, как только понял, что трубка в руке комбата. – Учебные стрельбы по мишеням случаются не так часто. Выводят в море списанные баржи или макеты, перекрывают целый район, чтобы не доведи господь… Словом, ты понял.

– И чтобы во время следующей «тревоги» ни одной лишней фразы по телефону или рации, комбат, – елейно предупредил Гродова подполковник. – Счет пойдет на секунды. Слово лишнее услышу – любого офицера отстраню от командования, потому как всеми необходимыми полномочиями для этого обладаю.

34

Представитель штаба округа, действительно, заставил Гродова раздеть и уложить в постели весь личный состав батареи, кроме постовых и дежурных; затем проследил, чтобы «положение лежа» принял весь командный состав во главе с комбатом, а главное, категорически запретил сообщать бойцам, что этой же ночью последует еще один сигнал «тревоги».

Но он, конечно же, последовал. Ровно через сорок минут после отбоя, когда большинство краснофлотцев, в том числе и сам Гродов, невольно впали кто в предутреннюю дрему, кто – в крепкий, «провальный» сон, вновь прозвучал сигнал «Тревога!». Уже совершая вместе с бойцами отделения разведки и управления огнем марш-бросок по холодной сырой потерне до командного пункта, Дмитрий вспоминал то последнее, что запомнилось ему из предутреннего сна-видения: поднимая над головой винтовку, он бредет по болоту, чувствуя, как трясина все глубже и глубже затягивает его. А впереди, не крохотном островке – фигура женщины в белом, очертаниями своими напоминающая фигуру Валерии.

«Даже сны и те снятся тебе какие-то диверсионно-десантные, – мысленно проворчал Дмитрий. – Нормальным мужикам женщины являются во снах совершенно в ином виде и по иному поводу».

– Два корабля противника приближаются к квадрату девять, – повторял он условия «вводной», которые поступали из штаба дивизиона по телефону и дублировались по рации. – Курс – северо-восток, скорость десять узлов… Дальномерщики, дальность?

Когда первые, пристрелочные, снаряды ушли на километровую высоту, Гродов жадно обшарил окуляром перископа пространство перед командным пунктом. Море оставалось монотонно-серым, не породив на своем «полотне» ни одного предрассветного штриха. Оно словно бы застыло в своей свинцовой неподвижности, и едва прочерченная внизу, у подножия командного холма, береговая линия уже почти не разделяла эти две стихии – водную и степную, одинаково скованные густым предрассветным туманом.

– Именно в такую погоду, когда авиацию в небо не поднимешь, враг и попытается подвести под наши берега свою эскадру, – проговорил подполковник, осматривая ближайшее прибрежье в бинокль.

Однако Гродов не ответил. Он не мог понять: то ли проверяющий забыл о своем жестком предупреждении: «Ни одной лишней фразы во время учения», то ли откровенно провоцировал его.

Получив данные морской разведки о том, что головной корабль пытается отклониться от курса, комбат приказал сначала накрыть залпом второй вражеский линкор, а затем поймал на артиллерийскую вилку блуждающий флагман. Еще несколькими залпами, только уже холостыми, батарея обстреляла условные мишени «по навигационным картам» и только после этого последовал приказ командира дивизиона: «Прекратить огонь! Отбой тревоги!».

– Ну, что я тебе могу сказать, комбат? – молвил Кречет после того как, в свою очередь, комендоры укрепрайона получили приказ Гродова почистить и зачехлить орудия. – Со стрельбой холостыми еще будем разбираться, исходя из записей твоих управленцев огнем. А что касается реальных целей – двух старых списанных барж, превращенных нашими мастерами в макеты линкоров, которых до залпа тащили на линях два бронекатера Дунайской флотилии, то одна из них потоплена, а другая серьезно повреждена.

– Катера, надеюсь, не зацепил? – встревоженно спросил Дмитрий.

– Был риск, комбат, был, но как без него-то в военном деле? Перед самой стрельбой они ушли в сторону, предоставив макетам двигаться по инерции. Но если бы твои комендоры сплоховали… Но обошлось, ни единого осколка у бортов БК не зафиксировано, хотя взрывы, говорят, были такие, что султаны воды – под небеса, да и волны – девятым валом.

– Снаряды-то у нас особые, так что извините, – посочувствовал он командам бронекатеров, явно не приспособленных для плавания в штормовом море.

– А что там наш проверяющий подполковник говорит? Впечатлениями не делился?

– Командир дивизиона просит вас, товарищ подполковник, – схитрил Гродов, стараясь как можно скорее довести весть о своих успехах до представителя штаба округа. – Обе цели мы, говорят, поразили. Передаю трубку.

– Оценки оглашать будем в штабе военно-морской базы, – проговорил Зацепин, как только трубка оказалась у него в руке. – Но уже сейчас могу сказать: действовали краснофлотцы 400-й береговой стационарной батареи слаженно и профессионально.

– А мои комендоры только так и действуют, – донеслось из трубки до слуха Гродова. – Там у меня все люди военные.

– Не перехваливай, майор, не перехваливай, – недовольно осадил его проверяющий.

Когда Гродов с подполковником вышли из бункера, сразу же ощутили на себе дуновение сухого степного ветра, под напором которого туман постепенно развеивался, совершенно зримо растворяясь в глубинах морского пространства. И в этих же глубинах зарождались первые лучи восходящего солнца.

– Что это за люди у тебя, из особого десантного отряда морской пехоты? – спросил подполковник, ступив на тропу, ведущую к причалу. – Что за отряд такой?

– Особый, секретный, который еще только формируется.

– Командование намерено увеличивать гарнизон укрепрайона?

– Скорее усиливать десантно-ударную мощь морской пехоты Дунайской флотилии.

– Разве у флотилии есть подразделения морской пехоты? – удивленно оглянулся подполковник на спускающегося вслед за ним комбата. – Почему впервые слышу?

– В том-то и дело, что до сих пор их не было.

Подполковник вновь оглянулся на Гродова и понимающе кивнул.

– Хотя давно всем понятно было, что в таком гигантском устье одними катерами да мониторами не обойтись. А полевая пехота к водным броскам тоже в большинстве своем не подготовлена. Для морских десантов нужна особая закалка, особый форс, кураж…

– Ну, уж чего-чего, а куража у морской пехоты всегда хватало.

Подбежав к ним, Мищенко поинтересовался, следует ли ожидать хоть какой-то имитации высадки вражеского десанта, однако снисходительную ухмылку подполковника комбат дополнил основательным разъяснением:

– Десанта уже не будет, ибо вся вражеская эскадра благополучно отправлена огнем нашей доблестной батареи на дно.

– И хотел бы по-настоящему повоевать, – проворчал мичман, – так, нэ судылося ж!

– Еще навоюемся, мичман. Но поскольку ваши бойцы – из особого десантного отряда, то два часа вам на полевой утренний сон, а затем ваша задача – укрепить валы на восточном и западном участках береговой линии обороны, то есть там, где они уже частично созданы, – указал Дмитрий на каменные завалы, лишь недавно появившиеся на изгибах «пляжа».

– Это на случай прорыва противника вдоль берега моря, – согласно кивнул Мищенко.

– После чего займетесь окопами круговой обороны командного пункта, часть из которых вы сейчас занимаете. О завтраке старшина батареи позаботится.

– Кстати, окончательно сформировать наш отряд обещали сегодня, товарищ капитан.

– Это решат без вас, мичман. Считайте, что десантная подготовка вверенных вам краснофлотцев уже началась.

Они взошли на причал, и какое-то время Гродов напряженно всматривался в очертания корабля, который постепенно, словно на фотопленке, проявлялись в туманной дали. Он по-доброму позавидовал капитану этого судна, перед которым завтра, возможно, откроются берега Босфора, и которому вновь предстоит «курить в Стамбуле злые табаки». Ведь тоже капитан, а какие разные судьбы! Сейчас Гродов завидовал ему как капитан капитану. Как бы ни сложилась доля капитана этого судна, ему не придется неделями, месяцами просиживать в подземельях укрепрайона.

«Однако же и тонуть в штормовом океане тебе тоже не суждено», – рассудительно попробовал остепенить себя комбат.

– Понимаю ваши чувства, капитан. И мне хотелось бы оказаться сейчас на палубе этого парохода, – мечтательно вздохнул подполковник. – Но пока что нам приходится не плавать на судах, а стрелять по ним.

– Ночью вы сказали, что в туманную погоду к берегам Одессы может скрытно подойти вся вражеская эскадра. В принципе такое возможно. Однако у Румынии военный флот настолько маленький и слабый, что она не решится посылать сюда целую эскадру. Но если даже эта эскадра и подойдет к нашим берегам, то что дальше? Тут она вся и поляжет, точнее, пойдет на дно. Мы попросту истребим ее береговыми батареями, корабельной артиллерией и штурмовой авиацией.

– Это каким-то образом должно отразиться на обучении ваших комендоров?

Гродов присел вслед за подполковником и попробовал воду. Несмотря на то, что шла вторая неделя июня, вода оставалась удивительно холодной, словно бы лето еще и не начиналось.

– Должно. Я почти уверен, что если дело дойдет до войны, сражаться моей батарее придется с сухопутными силами врага, а не с его флотом. Крупные германские суда в Черном море вряд ли появятся, а румынские будут задействованы исключительно для обороны своих собственных портов, своего побережья. Поэтому обучаться нам следует, поражая в основном сухопутные цели, а главное, «пристрелять», пусть пока всего лишь на карте, следует в пять раз больше ориентиров, нежели было пристреляно до нынешнего дня. Все мыслимые сухопутные ориентиры в радиусе сорока километров должны быть засечены; на каждый из них следует составить таблицу стрельб.

– Жаль, что у вас нет своей лодки.

– Что, лодки? – поразился неожиданности его сожаления капитан.

– Причал есть, а катера или хотя бы какой-нибудь шлюпки – нет. Неправильно это. Опять же можно было бы научить ваших краснофлотцев работать веслами.

– Попытаюсь поговорить с руководством наших шефов – местной рыболовецкой артели, которая трудится на Аджалыкском лимане. Вдруг расщедрятся на какую-то списанную лодчонку, предварительно ее подремонтировав.

– Вот-вот, заодно и невод попросите.

– Однако говорили-то мы не о рыбацких сетях-страстях.

– Считай, капитан, что только об этом. Исключительно о красоте моря да удачливой рыбалке. И не дай тебе Бог, чтобы нашелся кто-либо, кто бы заподозрил тебя в пораженческих настроениях.

– Ну, при чем здесь пораженчество?

– Допускать мысль, что вражеские войска окажутся в сорока километрах от твоей батареи, то есть на юго-западных окраинах Одессы, это, по-твоему, что? В свое время из всего офицерского корпуса полка, в котором я служил, уцелело только два офицера, один из которых перед тобой, да и то лишь потому, что в полку этом мы оказались новичками. Все остальные пошли по делу «предателя Родины» и японского, или какого-то там еще, «шпиона Якира». Но это так, между прочим, и сугубо между нами.

– Тем не менее я упорно буду определять и пристреливать все мыслимые ориентиры и цели в пределах досягаемости моих орудий, – упрямо произнес Гродов.

– Иначе ты оказался бы очень плохим командиром, похуже твоего разгильдяя-предшественника, а мне не хотелось бы разочаровываться в тебе, комбат, потому что парень ты, судя по всему, толковый. Другое дело, что только со временем и опытом ты поймешь, в чем заключается истинная суть командирской мудрости.

– В словесной формуле: «Не спеши выполнять приказ, потому что последует команда «отставить»?

– Или же в том, чтобы четко представлять себе: что следует предпринимать, ни слова об этом не говоря, а о чем следует говорить, ничего при этом не предпринимая.

35

Хотя за подполковником прибыла машина, он предложил комбату пройтись до первого орудийного дворика по подземному ходу. Из любопытства. Когда еще выпадет такая возможность, тем более что дослуживал он последний год, намереваясь осенью уйти в отставку?

– А вам приходилось долгое время бывать под землей? – поинтересовался капитан, словно бы предчувствуя неладное.

– До сих пор не приходилось, – признался Зацепин, когда, спустившись по винтовой лестнице, они прошли мимо подземного, дублирующего командного отсека и небольшой казармы бойцов разведки, связи и охраны КП.

– Тогда вам предстоит испытать свои нервы.

Поначалу все шло хорошо, но, как только ординарец Гродова, выступавший в роли проводника, сообщил, что им надлежит спуститься до глубины тридцати метров под землей, подполковник вдруг замедлил шаг, стал панически оглядываться и с опаской посматривать на влажные, уже кое-где потрескавшиеся потолки потерны. Но самое ужасное, что он тут же стал задыхаться.

– Старший краснофлотец, назад! – приказал комбат слегка оторвавшемуся от них ординарцу.

– Хорошо, я пойду медленнее, – не понял его Пробнев.

– Товарищ подполковник уже ознакомился с видом потерны и, чтобы не терять времени, мы поднимаемся на поверхность, к машине.

– Ты это брось, капитан, «я пойду», – вполголоса попытался воспротивиться его решению представитель штаба округа, но Гродов был настроен решительно.

– На первый раз достаточно, – произнес он, бесцеремонно подхватывая подполковника под руку и пытаясь направить назад, к подземному КП. – Ничего не происходит, все нормально. Признаюсь, мне самому не раз становилось жутковато. А впереди – более километра подземелий, при глубине, которая в районе электростанции действительно достигает тридцати метров.

Но Зацепин резко освободил свою руку и вновь направился в глубь потерны. Гродов великодушно пожал плечами и молча последовал за ним. Однако, с трудом преодолев еще метров пятьдесят, на одном из поворотов, за которым следовал очередной пологий спуск, подполковник все же сдался. С минуту передохнув, он схватился за предплечье капитана и едва слышно проговорил:

– Ты прав, комбат, на первый случай достаточно. Возвращаемся. – Судя по синюшно-зеленоватому цвету лица подполковника и по тому, как усердно он массажировал под сердцем, на поверхность они поднялись как раз вовремя. – Только ты, капитан, обойдись без лишних впечатлений от этой прогулки.

– В этом можете не сомневаться. На всякий случай, сегодня же прикажу пропустить через потерну весь личный состав батареи. Такой подземный марш-бросок.

– Вот именно: поди знай, как обернется боевая обстановка.

Едва их машина остановилась у первого артиллерийского дворика, как вдали показалось несколько крытых армейских машин.

– Старший лейтенант флота Владыка, – представился капитану рослый тридцатилетний крепыш с некогда перебитой, неудачно сросшейся переносицей. – Назначен заместителем командира десантного отряда. Со мной пятьдесят бойцов. Еще тридцать бойцов направлены мною на лиман, в намеченный район плавней, для разбивки лагеря и подготовки временного учебного полигона.

– Уже чувствуется размах и основательность.

– Кроме того, доставил флотское обмундирование, оружие и сухие пайки. Сегодня к вечеру приказано перебазировать отряд в учебный лагерь.

– Жаль, на сегодня у меня еще много дел на батарее, – проворчал Гродов, посматривая на подполковника.

– Это учтено, – заверил его Владыка. Бас у него был воистину архиерейский. – Приказом командующего военно-морской базой отряд «Дельта» временно придан вашему укрепрайону и находится под вашим общим командованием. Но самой подготовкой бойцов к десантным операциям буду заниматься я, вместе с группой инструкторов, которых уже включили в отряд.

– У вас появился опыт практической подготовки бойцов?

– До недавнего времени служил инструктором школы парашютистов-десантников.

– И чем это для вас закончилось?

– Скорее для школы, поскольку я с трудом отпросился в действующую армию, точнее, во флот.

– Вот видите, как важно знать, кто оказался в строю рядом с тобой, – объяснил свое любопытство Гродов.

– Кстати, завтра прибудут еще около тридцати бойцов, и, таким образом, отряд на полторы сотни штыков будет полностью сформирован.

– Намеченные штабом округа учения завершены, капитан Гродов, – заметил подполковник, отходя к двум наблюдателям, которые должны были уехать в город вместе с ним. – Батарея со своей задачей справилась, так что со спокойной душой выполняйте приказ контр-адмирала Жукова о формировании десантного отряда «Дельта». Не думаю, что это ухудшит степень подготовленности вашей береговой батареи.

* * *

К вечеру все бойцы отряда были обмундированы таким образом, что общевойсковые галифе и сапоги соединялись с «тельняшками» и зюйдвестками. Некоторые, правда, начали возмущаться по поводу «поругания флотской формы», но им очень быстро объяснили, что в плавнях во флотских ботинках и «брюках-клеш» не очень-то повоюешь. Так что радуйтесь «тельняшкам» и бескозыркам, которые носить будете только в увольнении, поскольку в плавнях все же сподручней «воевать» в пилотках и гимнастерках. Во всяком случае, не так демаскируют.

Ну, а на базу отряда комбат все же отправился вместе с колонной Владыки, твердо намереваясь взять подготовку бойцов под свой контроль.

Лагерем отряду служил на время выделенный рыболовецким колхозом полузаброшенный рыбачий хуторок – с хижиной, двумя лабазами и двумя черепичными навесами, под одним из которых виднелась летняя печь, а другой служил рыбакам столовой.

– И что же входит в программу подготовки спецотряда? – поинтересовался Гродов, осматривая расставленные хозвзводом палатки, а также ближайшие плавни, романтически испещренные островками, наспех сколоченными причалами и ведущими к открытой воде мостиками.

– Умению ходить на веслах, вязать из камыша и прочих подручных средств небольшие плоты, маскироваться, плавать и вообще выживать в плавнях.

– Причем выживать в боевых условиях, поэтому придется отрабатывать высадку на острова, обучать рукопашному бою и азам минерного дела. Десантники-диверсанты как-никак…

– И сколько времени вам на все это отведено?

– Нам с вами, товарищ капитан, нам с вами, – даже когда Владыка пытался улыбнуться, лицо его превращалось в некую морщинистую гримасу, с явным налетом жестокости.

– Так сколько? – сдержанно повторил свой вопрос комбат.

– Через три недели обещают провести учения, но уже на Дунае, где мы будем приданы Дунайской флотилии.

– Считаете, что этого времени хватит?

– Нужно учесть, что, как минимум, четверть состава уже прошла подготовку на всевозможных курсах разведчиков, минеров, а несколько человек – даже в разведывательно-диверсионной школе. Так что у нас найдется кого посылать в разведку, да и часового снять тоже найдется кому.

– Вот с этих, наиболее подготовленных, в том числе и с инструкторов, мы и начнем. Разбейте их на пары, проведем контрольные схватки.

В течение часа бойцы демонстрировали приемы рукопашного боя, способы нападения на часовых, показывали всем прочим, необученным, как следует правильно связывать и «отключать» пленного; как бесшумно транспортировать его через линию фронта.

Гродов и сам принял участие в нескольких схватках, после чего даже инструкторы стали смотреть на него с уважением: они-то считали, что командовать отрядом начальство назначило обычного артиллерийского офицера, представления не имеющего о том, как следует готовить бойцов ударного десантно-диверсионного отряда.

– Тогда не понятно, почему вы до сих пор служите в обычной артиллерии, а не в парашютно-десантных частях или во фронтовой разведке, – попытался подытожить итог этих контрольных испытаний старший лейтенант Владыка.

– Не в «обычной», а в береговой, дальнобойной, – назидательно уточнил комбат.

– Тем не менее – в артиллерии.

– Когда научатся сбрасывать орудия на парашютах, я попрошусь на службу в «парашютную артиллерию».

– Но когда встанет вопрос о нашей переброске на Дунай, вы, конечно же, попросите командование освободить вас от должности комбата?

– Почему вы так решили, старший лейтенант? Может, наоборот. И тогда командиром назначат вас.

– Не назначат. Пришлют какого-то капитана.

– Кто сказал, что старший лейтенант не может командовать ротой?

– Со школы я действительно ушел по своей воле и даже против желания ее начальника. Но в свое время я уже был разжалован за драку в Доме офицеров из старлея до младшего лейтенанта. Поэтому, по новой, до третьего «кубаря»[37] дослужился только месяц тому.

– И что, разжаловали за драку? Как водится, из-за женщины?

– Да нет, просто пытался проучить одну сволочь, которая слишком старательно выявляла в рядах офицеров морально и политически неустойчивых. Однако оказалось, что на самом деле «проучил» самого себя. И хорошо еще, что…

Владыка попытался продолжить этот разговор, но из палатки, которую оборудовали под узел связи, вышел радист и позвал Гродова.

– Вас из штаба округа, товарищ капитан.

Гродов решил, что разговор пойдет о прошедших стрельбах, однако на самом деле это звонил Бекетов, которого как офицера контрразведки артиллерийские развлечения интересовали сейчас менее всего.

– И каково первое впечатление от отряда? – услышал он характерный гортанный голос полковника.

– Только что разминался с наиболее подготовленными из будущих десантников.

– Уже нынешних. Радист так и сказал мне, что ты с бойцами занимаешься «костоламством».

– Что вы? Я с ними – со всей возможной нежностью. Уверен, что основа десантного отряда уже сформирована.

– Остальных тоже подучим. Как считаешь, местные плавни для подобного обучения подходят?

– Судя по карте, в устье Дуная плавни выглядят грандиознее. Достаточно взглянуть на огромное устье этой реки, чтобы понять, что масштабы там совершенно другие. В плавнях может действовать целая дивизия.

– Полагаю, что на реке готовиться уже будет некогда. Дунай нас уже не учить, а экзаменировать станет, причем жестко и сурово. Как и полагается.

– Так ведь и мы – не новичками-салагами необученными туда прибудем.

– Вот это другой разговор, – признал полковник. И без какого-либо перехода сказал: – Завтра, к шестнадцати, тебе нужно появиться в Одессе, по известному адресу.

Если этот день и мог иметь какое-то логическое завершение, то оно должно было заключаться именно в этой, слегка закодированной фразе: «… По известному адресу». Вряд ли полковник догадывался, какую бурю чувств она способна вызвать у комбата.

– Есть, появиться по известному адресу.

– Хозяйка салона уже знает, кто ты, она уже заинтригована, а когда познакомится с таким красавцем – будет заинтригована еще больше. Так что роль твоя, капитан, в том и заключается, чтобы делать умный вид и надувать щеки, а партию вести будет старший лейтенант Лозовская.

– Уже готовлюсь, как провинциальный артист – к своему первому бенефису.

– И вот тут главное – не переиграть. Существуют намеки на то, что завтра в салоне появится какой-то особый гость, которого хозяйка нетерпеливо и в то же время нервно ждет.

– Но Валерия уже успела наладить отношения с ней?

– Выражаясь более понятным нам обоим языком не театралов, а комендоров, пристрелка там уже вроде бы состоялась; теперь пора вводить в бой орудие главного калибра. Для убедительности можешь явиться с личным оружием в кобуре. Так сказать, прямо с учений, с боевых стрельб. О существовании батареи хозяйка знает, поэтому ее, а точнее, таинственного гостя, будут интересовать точное месторасположение, технические характеристики и система охраны.

– В этой ситуации я должен многозначительно намекать на грозность вверенного мне оружия и постепенно набивать себе цену?

– Все правильно. Как я уже сказал, твоя задача – надувать щеки. Но запомни, что с этим гостем Валерии следует познакомиться поближе. И поскольку это жестко входит в ее роль, постарайся обойтись на своем бенефисе без сцен ревности. В появлении пьесы «Отелло из береговой батареи» пока что никто из нас не заинтересован.

«Отелло из береговой батареи?!» – мысленно рассмеялся Гродов, однако сразу же услышал:

– Выполнять, капитан! – и связь тут же прервалась.

Прежде чем отбыть из лагеря десантников, Гродов построил отряд напротив пожарного щита, вызвал краснофлотца Малюту и спросил:

– Видишь этот щит?

– Считаете, что нужно изобразить?

– По полной цирковой программе.

– Тогда прикажите сложить возле меня, на этом валуне, все имеющиеся у бойцов ножи, пригодные для метания. Чтобы не суетиться и не терять времени на возврат оружия.

А дальше последовало то, что приводило десантников в восторг: Малюта-Циркач метал стоя, лежа, сидя; ножи вылетали из двух рук сразу и по два – из каждой руки. А когда под аплодисменты он завершил представление своим коронным, поистине цирковым номером – метнув нож изо рта, через спину, Гродов объявил, что назначает его инструктором по метанию ножей и представляет к званию младшего сержанта. Кроме того, он приказал изготовить несколько учебных чучел с человеческими очертаниями.

– Во время боевых действий для каждого из нас нож должен стать таким же оружием, как и винтовка, – завершил он это показательное выступление Циркача. – Через две недели метать ножи и вообще, владеть ножом во время рейда в тыл врага и рукопашного боя должен каждый. Иначе какие мы десантники, какое право имеем называть себя штурмовым разведывательно-диверсионным подразделением? Старший лейтенант Владыка, это обучение – под вашу личную ответственность.

36

Салон Волчицы состоял из двух просторных комнат, соединенных кирпичной аркой, устроенной на месте обычной двери. Получился небольшой зал, увешанный толстыми портьерами из малинового бархата и старинными картинами в золоченых рамках. Мебель здесь тоже была старинной и некогда, очевидно, дорогой, поскольку теперь она поражала не столько своей изысканностью, сколько ветхостью. Так как внешний вид самого дома поражал убогостью своей отделки, никому и в голову не могло бы прийти, что одну их четырех квартир этого двухэтажного строения кто-то умудрился превратить в некое подобие дворянского гнезда. Правда, периода заката.

Капитан и Валерия специально пришли на десять минут раньше, чтобы поближе познакомиться с хозяйкой, которая теперь любезно проводила их от картины к картине.

– Конечно же, все это копии, – говорила она, время от времени вскидывая уже слегка отвисающий подбородок и тем самым напоминая себе о необходимости блюсти аристократичную осанку, – или же полотна мало кому известных художников. Но посмотрите, как прекрасно они выполнены.

– Чудесные работы. Независимо от того, кисти какого мастера они принадлежат, – по-молдавски молвила Валерия. – В конце концов, салон ваш – не музей.

– А мы не такие уж ценители, чтобы отличать кисть великого художника прошлого от талантливой кисти нашего современника, – тоже по-молдавски поддержал ее Гродов.

– И все же хотелось бы видеть у себя оригиналы Айвазовского, Караваджо, Ван Гога, Шишкина… Вопрос престижа, знаете ли. У меня в роду всегда помнили о чести и престиже.

Елизавете явно было под пятьдесят, однако она все еще оставалась моложавой и статной. Судя по всему, крупная фигура досталась ей по наследству, поскольку заподозрить ее в том, что она располнела, было трудно. Другое дело, что в ней отчетливо просматривалась высокая грудь, широкая талия и широкие, крутые, слегка вздернутые бедра, которыми обычно так славились степные крестьянки.

– В вашей молдавской речи, конечно, прослеживается сугубо украинский акцент, – тоже по-молдавски обратилась она к Гродову. – А вот что касается вас, Валерия, – возвышенно повела она подбородком, – то еще во время двух прошлых встреч я заметила, что это уже даже не молдавская, а истинно румынская речь, без каких-либо свойственных молдаванам бессарабских или украинских акцентов.

– Это язык моих предков, моих родителей.

– Но как вам удалось сохранить его в такой похвальной чистоте?

– Надеюсь, вы не донесете на меня в НКВД, если я сообщу, что порой слушаю не только кишиневское, но и бухарестское радио? Под видом кишиневского или тираспольского, естественно.

– Ну, зачем же доносить? Тем более что так поступают почти все молдаване, кто только сумел обзавестись радиоприемником. А вот родословной вашей, извините, поинтересовалась. – Паузы, которой она сопроводила это свое признание, было достаточно, чтобы ее гости ощутили все напряжение момента. – И, могу уведомить вас, что была удивлена. Если вы действительно та, за кого себя выдаете…

– Признайтесь-ка честно, товарищ Валерия: вы действительно та, за кого выдаете себя? – тут же подыграл хозяйке капитан. – Или вам все-таки есть что скрывать от компетентных органов?

– Вот только радует это далеко не всех, кто узнает о том, куда уходят мои корни, – сухо обронила Лозовская, оскорбленно поджимая губы.

– …Так вот, если вы действительно… Тогда получается, что вы происходите из очень благородного семейства, самых чистых семиградско-валашских кровей. Мои знакомые тут же связались с крупным специалистом по истории дворянских родов Молдавии и, естественно, Румынии. Исходя из сведений, которые этот архивариус получил от меня, ему не составило труда проследить вашу родословную по отцу и матери. Там, конечно, намешано немало кровей, но все они отличаются своей исключительной голубизной. А предки ваши – высокородностью. Ничто не помешает нам признать за вами титул баронессы или графини. А то и княжны. В нашем узком кругу, естественно.

– Я всегда считала себя баронессой, – молвила Валерия. – Но если появится достаточно доказательств того, что имею право на титул графини, это меня еще больше вознесет в собственных глазах.

Гродов едва заметно пожал руку девушки у самого локтя. «Неужели она действительно имеет право называться графиней? – подумалось Дмитрию. – Впрочем, стоит ли удивляться? Даже если бы оказалось, что родословная этой женщины намного скромнее, все равно таких женщин следовало титуловать “графинями”, хотя бы из уважения к их красоте».

– Этих оснований достаточно. Многие принимают графские титулы, не обладая и десятой долей той голубизны крови, которой обладаете вы. Пожалуй, именно так, «графиней» я и стану титуловать вас, – молвила Елизавета, и в голосе ее почудились некие нотки чинопочитания, граничащего с раболепием.

– Даже титула баронессы уже с лихвой хватило бы для того, чтобы агенты НКВД признали во мне закоренелого врага народа. И пока я не получу документального подтверждения своего графского титула, прошу титуловать меня только так – «баронессой», – с непонятной Гродову жесткостью потребовала Валерия. – В этих вопросах я остаюсь человеком принципиальным.

– Вот и меня тоже удивляет, каким чудом вам удалось уцелеть в этой классовой мясорубке.

– Вы уже ответили себе: чудом.

– Хотя, смею заметить, не ожидала, что вы решитесь высказываться в подобном духе, стоя под руку с капитаном Красной Армии.

– Теперь, когда румынские дивизии вновь готовы перейти исторические границы Бессарабии, многие начинают вспоминать, что в их жилах течет румынская кровь, – чуть пафоснее, нежели следовало бы, ответила Валерия. – Причем немало таких и среди красных офицеров.

– И все же благоразумнее будет сменить тему, – тут же вмешался капитан, все еще предаваясь стихии бессарабского наречия. – Кстати, Валерия утверждала, что здесь нас ждет общество местной театральной элиты.

– Предусматривалось, что мы соберемся более широким кругом, однако я перенесла эту, массовую, встречу ради того, чтобы поближе познакомиться с вами, баронесса Лозовская, и, конечно же, с вами, товарищ капитан. К нам присоединится только еще один приятный в общении мужчина, который только вчера прибыл из Москвы, но тоже связан своими корнями с Молдавией.

Елизавета взглянула на старинные настенные часы и, заверив, что последний званый гость должен появиться с минуты на минуту, пригласила девушку и офицера на довольно просторную кухню, где их ждал скромно сервированный стол – с бутылкой молдавского вина, бутербродами и вазой с прошлогодними яблоками.

– Вижу, вы и в самом деле отдаете предпочтение выходцам из Бессарабии, – вежливо улыбнулась Валерия. И капитану показалось, что внутренне она старается подражать манерам Елизаветы Волковой.

– Я забыла уведомить вас, баронесса, что девичья фамилия моя – Олтяну.

– Мне не хватает познаний в истории молдавского дворянства, но уверена, что ваша принадлежность к уважаемому роду Олтяну многое объясняет.

– Признаюсь, баронесса, мне не суждено гордиться своими высокородными корнями, но и в роду моего отца, да и по материнской линии – тоже, появлялись истинные рыцари, и даже государственные мужи, которые не раз становились опорой молдавских господарей.

Гродов загадочно улыбнулся. В эти минуты он чувствовал себя так, словно перенесся на столетие назад, в один из дворянских салонов Российской империи.

Какое-то чувство неловкости светская манерность этих дам все же вызывала. Но Дмитрий решил, что, наверное, он еще попросту не успел настолько проникнуться духом классового невосприятия или даже ненависти, чтобы аристократическая салонность вызывала у него раздражение. Наоборот, ему хотелось присоединиться к дамам, чтобы вести себя в том же духе. Да, видно, прав был полковник Бекетов, который, благословляя его на эту встречу, предупредил:

– Только не надо подыгрывать аристократизму Волчицы и баронессы Лозовской, капитан. Оставайся в образе красного командира-пролетария. Пусть тебя не сбивает с толку показная обыденность всего того, что будет происходить в квартире мадам Волковой. Есть подозрение, что мы имеем дело с настоящим, хорошо законспирированным логовом наших идеологических противников.

– С которым могли бы легко покончить.

– Если бы не подозрение в том, что оно может превратиться в логово шпионско-диверсионное. Причем парадокс ситуации заключается в том, что нам выгодно, чтобы это превращение произошло как можно скорее.

– Понятно, ради внедрения в агентуру сигуранцы, а затем и абвера, старшего лейтенанта Лозовской. Мы это уже обсуждали.

Полковник покачался на носках своих всегда до блеска надраенных сапог и, загадочно взглянув на капитана, уточнил:

– А может быть, и не только ее. Пока что нам трудно прогнозировать развитие операции «Троянов вал», поскольку неизвестно, чем все же в реальности завершится наше противостояние с румынами на границе. Так что твоя миссия – не вспугнуть Волчицу и ее «будуар», и хотя роль твоя дальше пресловутого «кушать подано» не распространяется, ты все же оттачивай мастерство, а главное, талантливо подыгрывай этим женщинам.

И, видит Бог, капитан старался. Правда, порой Валерии казалось, что он переигрывает; во всяком случае, она несколько раз перехватывала взгляд Дмитрия, когда тот останавливался на фигуре хозяйки квартиры, ее осанке.

– Может быть, вы все же представите нам своего таинственного гостя еще до его появления? – великосветски улыбнулась Валерия, когда прошло еще около двадцати минут и стало ясно, что визитер непростительно опаздывает.

– Могу сказать только, что он тоже офицер, – отвесила хозяйка поклон в сторону Гродова. – Но не обычный армейский. Не исключено, что я не имела права говорить даже этого. Все остальное мой гость скажет о себе сам. Точнее, скажет то, что сочтет нужным.

Едва она произнесла эти слова, как откуда-то из-за портьеры, за которой скрывался черный ход, ведущий во двор из кухни, донесся негромкий стук в дверь.

– Это он, господа, – с облегчением вздохнула Волкова, неспешно поднимаясь. – У него профессиональная привычка появляться неожиданно и, как правило, с черного хода. У них, в НКВД, это приравнивается к правилу хорошего тона. Если, конечно, я не ошибаюсь, – мило улыбнулась Елизавета, скрываясь за портьерой.

– Вам явно нравятся женщины такого типа, капитан, – едва слышно произнесла Валерия, поведя подбородком вслед хозяйке.

– Только потому, что к этому же типу принадлежите вы, баронесса Лозовская, – вежливо заверил ее Дмитрий, прежде чем Волчица успела встретить своего гостя на лестничной клетке черного хода.

37

Войдя в комнату, гость внимательно осмотрел сначала Гродова, затем Валерию и только потом, поиграв желваками, процедил:

– Капитан Крамольников, с вашего позволения, товарищи. Не путать с Раскольниковым, – а как только Гродов представился и пожал протянутую руку, тут же обратился в Валерии: – Смею ли я поинтересоваться вашим званием?

– То есть каким таким… званием? – артистично опешила девушка.

– Тем, которое вам было присвоено в контрразведке.

Чтобы сгладить неловкость ситуации, Волчица тут же пригласила гостей к столу, но все трое не спешили воспользоваться ее гостеприимством.

– Ах, вот оно что: в контрразведке? Как у медсестры у меня есть звание сержанта медицинской службы, которое меня вполне устраивает.

– Медицинской, говорите, службы? – недоверчиво уточнил Крамольников, упреждая Дмитрия и галантно предлагая стул сначала Валерии, а затем и Елизавете.

– А что в этом предосудительного? Не всем же быть чекистами или артиллеристами. Но когда мне предложат службу в контрразведке, потребую, чтобы сразу же присвоили звание капитана, равное вашему, капитан Крамольников, – а немного замявшись, язвительно добавила: – и вашему, капитан береговой службы Гродов.

– Задавая этот вопрос, я всего лишь намеревался выяснить, являемся ли мы коллегами.

– Вот только задали вы его так, словно сами принадлежите к вражеской разведке. Да к тому же подозреваете, что то ли меня к вам, то ли вас к нам – заслали, – озорно улыбнулась Валерия на сдерживающий взгляд Гродова, которому такой выпад показался слишком неосторожным.

Крамольников тоже перехватил его взгляд и, восприняв как знак поддержки, тут же обратился к нему:

– Профессиональная привычка, черт возьми, которая уже не раз подводит меня в общении с женщинами.

– Если вы считаете, что прямо, в лоб, задавать подобные вопросы даме, да к тому же в присутствии посторонних людей – это профессионально… – пожал плечами Гродов. – Впрочем, в артиллерии все проще: засекаешь цель, определяешь дальность, делаешь поправку на силу ветра и износ орудия…

– …И «половинишь вилку»[38], – кивнул энкаведист.

– Вот именно, «половиню», чтобы все по науке, как в училище натаскивали.

– Благоразумно не стану уточнять, в каком именно.

– В обычном, артиллерийском. Но даже мне, флотскому комендору, понятно, что демонстрировать какую-либо профессиональную привычку для разведчика – непрофессионально.

– Принимается, артиллерист, принимается… Я – сотрудник кабинетный, – внимательно проследил Крамольников за тем, как Дмитрий разливает вино, – на службе и дома вращаюсь в основном в своих кругах, в которых теперь уже – сделал он ударение на словах «теперь уже» – не очень-то напрягаешься. Тем не менее первый тост у нас всегда – «За Родину, за Сталина!», а второй – «За бдительность и заветы товарища Дзержинского!». Судя по тому, что творится сейчас у наших границ, первый тост наш тоже будет – «За Родину, за Сталина!» и, конечно же, за бдительность! Без этого никак нельзя.

«Держится он вполне естественно», – подумалось Гродову. Речь безупречно русская, с хорошо знакомым ему, характерным московским произношением. Поведение тоже раскованное, компанейское. Неужели так способен вести себя человек, которого только что перебросили из-за рубежа и для которого провал означает только одно – смерть в подземельях НКВД? Правда, лицо его с явным налетом аристократизма, да и манеры напоминают те, которые приходилось видеть в кино и в театральных постановках о царских и белых офицерах. И все же скорее всего Крамольников – не тот человек, появления которого так терпеливо, по-охотничьи, ждет полковник Бекетов.

– Мундир на вас хоть и морской, но батарея, как я понял, сухопутная?

– Береговая.

– Понятно: дальнобойная, стационарная… Корабельные орудия, установленные в береговых бетонных капонирах. И бьют, наверное, километров до сорока.

Крамольников не спрашивал, а утверждал, но при этом очень пристально наблюдал за поведением капитана и медсестры, которые сидели по ту сторону стола.

– Не стану возражать. Приблизительно в этих пределах, – неохотно согласился Гродов.

Любые сведения, связанные с его артиллерийским комплексом, считались засекреченными, но в первые же дни комиссар батареи с горечью признал: «Несмотря на всю секретность, любой мальчишка из любого окрестного села сообщит вам, что снаряды наши улетают на сорок километров. Мы, конечно, пытались запускать дезинформацию, но уже поздно».

– Теперь, когда запахло порохом, на такие батареи будут возлагать особые надежды. Иначе как надежно прикрыть подступы к Одессе с моря? Особенно с западной стороны побережья.

– Если уж надежно перекрывать подступы к заливу, то делать это следует с двух сторон – с запада и востока, – простовато возразил Гродов. – Одесский залив настолько широкий, что совершенно не приспособлен для устройства в нем гавани, пришлось строить искусственный мол, искусственную стену «волнореза». Теперь и прикрывать его во время боевых действий тоже будет непросто.

– Понятно, что одной вашей батареей прикрывать город с востока будет сложновато. Впрочем, говорят, что там их уже две?

Гродов понял, что Крамольникову хорошо известно о существовании второй батареи, расположенной почти на пятнадцать километров ближе к городу, и что это уже проверка.

– И ходят слухи, что собираются строить третью, – уклончиво ответил он, так и не поняв до конца: то ли этот заезжий чекист оказался здесь случайно и, по привычке, пытается провоцировать его на предмет утечки секретных данных; то ли перед ним, в самом деле, вражеский агент?

Впрочем, решил он, пусть над этим ломают голову полковник Бекетов и его люди.

– Только вряд ли успеют построить, опять же, исходя из того, что происходит на границах. Это ведь не полевую батарею расположить, которую бойцы разворачивают и приводят в боевое состояние в течение каких-нибудь десяти минут. Насколько мне известно, у вас там целый подземный городок – с казармами, своей электростанцией, с мощным складом снарядов…

– Вы ведь прекрасно знаете, что все эти сведения секретные, как и само месторасположение.

– Не паникуйте, капитан: мы общаемся в узком кругу, в моем присутствии. Впрочем, вы, комендор, правы: сейчас не время удовлетворять праздное любопытство. А вы удивительно красивая женщина, Валерия, – мгновенно переключился на другую тему Крамольников, словно бы уловил сомнения комбата. – Медсестра – это не для вас, мелковато. Почему вам лучше пробовать себя не в театре, а в кино.

– Сама понимаю, что медсестра для меня – мелковато, – охотно согласилась Лозовская, – поэтому буду продолжать учебу в мединституте.

Пресекая ее дальнейшие фантазии, Крамольников решительно покачал головой.

– Вы не поняли меня, Валерия. Речь идет об искусстве, о славе, достойной памяти Веры Холодной и других великих актрис.

– Во-первых, кроме Веры Холодной, никаких других имен великих актрис я не знаю, а во-вторых, нет во мне ни актерского таланта, ни увлеченности театралки.

– Нужно только ваше желание, и все решится как бы само собой. Когда на экране появляется женщина такой красоты, – нагло флиртовал энкаведист, или кем он там был на самом деле, демонстративно не обращая внимания на присутствие Гродова, – никому и в голову не приходит следить за качеством ее игры. К черту детали: все и так очарованы.

«А ведь мне придется оставить Валерию в его обществе, – почти с ужасом осознал Гродов, посматривая на часы. Отведенные ему тридцать минут уже были на исходе, и теперь он обязан был оставить это странное собрание. – Может, прямо сейчас и пристрелить его? И, как говорит сам Крамольников, «к черту детали»!

Когда Гродов объявил, что уходит, Лозовская поднялась, чтобы выйти вместе с ним или просто провести его, но хозяйка решительно опередила ее.

– Посидите еще, Валерия, – настойчиво произнесла она. – Составьте нам компанию, все равно торопиться вам некуда. Я сама проведу вашего кавалера. – И, церемонно взяв Дмитрия под руку, провела его через зал. Оказавшись рядом с ним в тесной прихожей, она сама надела ему на голову фуражку, прижавшись при этом к нему всем телом, обволакивая его духами и пышной грудью. – Вы вполне можете приходить сюда и без вашей спутницы, – выдохнула она ему на ухо. – По выходным, по вечерам. С молодыми, да еще с такими гордячками, как Валерия, всегда много мороки. Разве я не права?

– Сто раз правы.

– А здесь у вас всегда все будет, как надо, как положено, – храбро поползла рука женщины по его бедру. – Без капризов и жеманничания.

– Чтобы всякий раз сталкиваться с Крамольниковым? – задал Дмитрий тот важный для себя и для операции вопрос, ради которого все еще терпел физическую близость этой дамы.

– Ну что вы, капитан?! Не тот случай. Давно прожитые страсти. Тем более что он здесь человек временный, буквально на три-четыре дня, после чего опять исчезнет на целые годы. И потом, вы еще ни разу не побывали со мной в постели, а уже так непростительно пылко ревнуете. Главное, что вы – в моем вкусе, а значит, мы с вами обо всем договоримся, все уладим. Мы – умудренные жизнью, опытные люди. У нас все наладится. При этом ваши отношения с мадмуазель Лозовской меня совершенно не интригуют. Совершенно. Я что, не права?

– Не просто правы, но и по-житейски мудры, – вежливо отмахнулся от нее Гродов.

– И когда мне вас ждать?

– В ближайшие дни, – обронил комбат только для того, чтобы Волчица поскорее оставила его в покое, хотя и вынужден был признать, что близость этой женщины уже начала возбуждать его.

– Вот и чудненько. Контрольное время – восемь вечера. Приемные дни – среда, суббота, воскресенье. Устраивает?

– Пока что только приму к сведению.

– К сердцу, капитан, к сердцу, – прильнула она к Дмитрию, обнимая его уже со спины и пытаясь заглушить этими словами задорный смех оставшейся за столом пары.

Приближаясь к мотоциклу, у которого его ждал ординарец, Гродов заметил неподалеку, у какого-то складского строения, мужичка, который, пристроившись у ворот со своим собственным мотоциклом, делал вид, что осматривает мотор. Как только капитан уселся в коляску, мужичок тоже вскочил на свой мотоцикл, словно в седло пони, и погнал его, составляя эскорт.

«Если это человек Бекетова, то очень уж грубая работа, – решил для себя капитан. – Если же это человек Крамольникова, то действия его просто бессмысленны. Разве что меня пытается выслеживать любовник Волчицы или же некий ее личный страж».

* * *

С полковником Бекетовым они встретились в генеральской комнатке гарнизонной офицерской столовой, которая по вечерам превращалась в некое подобие ресторанчика. Даже если бы за ним действительно следили, то его визит в столовую особых подозрений вызвать не должен был. Зайти в офицерскую столовую без пропуска случайный человек тоже не смог бы.

Внимательно выслушав доклад капитана за заранее накрытым столом, полковник был слегка озадачен тем, что гость, который появился в логове Волчицы, предстал перед ней в форме капитана КНВД. Против этого человека срабатывало то, что на самом деле энкаведисты крайне редко засвечиваются в подобных компаниях в своей не очень-то популярной в народе форме. Но, с другой стороны, чем черт не шутит? Поэтому решил, что на всякий случай придется выяснять через местное чекистское начальство, а есть ли в Москве офицер-чекист с описанной внешностью и под фамилией Крамольников?

– Дело в том, – попытался прояснить ситуацию полковник, – что агенты контрразведки, которые вели наружное наблюдение за подходами к дому Волчицы, были сбиты с толку появлением и странным поведением того самого мотоциклиста, который поначалу увязался за твоим мотоциклом, а затем таинственно растворился где-то в переулках и дворах-муравейниках Молдаванки. Сам же Крамольников появился неожиданно, подкатив в кабине какой-то грузовой машины, скорее всего попутной, принадлежность которой сейчас устанавливается, к самой арке двора. Ну а дальше, к черному входу в квартиру, прошел в плащ-палатке. Более грубо следить за ним мои бойцы опасались, дабы не выдать себя, не вспугнуть.

– Арестовывать его тоже не собираетесь?

– Ни в коем случае. Ни его, ни Волчицу. Может, этот человек – обычный связной, а тот, настоящий гость логова, всего лишь проверяет на нем явку, запуская его, как на живца. И потом, есть подозрение, что саму Волчицу сигуранца используют, что называется, «вслепую», эксплуатируя ее страсть к салонной жизни, ее тяготение к истокам познания румыно-молдавской культуры. Но при этом, как выяснилось, всячески подбрасывает ей через вечерние взносы и пожертвования доброжелателей немалые суммы денег.

– Похоже на то, – согласился капитан. – К сонму нуждающихся тружеников ее не причислишь, а салонные столы наверняка обходятся недешево. Но и брать ее прямо сейчас не стоит. Как любит говорить в таких случаях мой старшина батареи, «дурное дело – не хитрое».

– Вот и я с трудом остудил горячую голову своего начальника, отстояв личное право не пороть горячку, а выждать, отследить, а главное, внедрить в число ее подруг Валерию Лозовскую. Кстати, как она вела себя, наша красноармейская аристократка Валерия?

– Даже если бы у нее было сугубо пролетарское происхождение, все равно я чувствовал бы, что рядом со мной баронесса или графиня. Причем она даже не играет, в ней все это заложено. Ну, разве что в каких-то моментах чуть-чуть подчеркивает…

– Волчица тоже вроде бы не переигрывает. Во всяком случае, так мне докладывают.

– Ей нет смысла переигрывать. Она и так вся – из апломба, из гордыни и мнительного величия. Хоть сразу надевай на нее корону императрицы. Да и собой она – женщина видная.

– Вот и я говорю: жалко такую в расход пускать. Во всяком случае, торопиться не стоит. А тем временем будем считать, что операция «Троянов вал» уже началась.

Часть вторая. Черные комиссары

Война – величайшая из драм человеческих, ролей в которой обычно хватает и для неприметных храбрецов, и для отчаянных трусов; для богобоязненных убийц, и убиенных безбожников; для всеми преданных и всех и вся предавших…

Автор

1

Они подходили на четырех рыбацких челнах к берегу и молча, без традиционных криков «ура» и «полундра!», бросались в десантную атаку. Гродов придирчиво наблюдал при этом, как, оказавшись на берегу, десантники пытались укрыться за любым попавшимся им на пути камнем, за каждым бугорком; просто залечь и хоть кое-как окопаться на прибрежной равнине, на пляже или на склоне поросшего мелким кустарником оврага.

Позаимствовав в рыбколхозе старые, не подлежащие использованию во время промысла баркасы, на которых сами рыбаки обучали теперь молодежь основам мореходства на веслах и под парусами, Гродов усадил на них морских пехотинцев из «Дельты». Их весельная подготовка как таковая длилась недолго, зато вот уже в третий раз капитан бросал десантников на позиции, которые занимали бойцы охранного взвода батареи, усиленные двумя взводами собственно артиллеристов. Вместе с десантниками проходила подготовку и разведгруппа батареи, созданная политруком Лукашем. Когда еще представится возможность так подучить своих собственных, батарейных, разведчиков?

В целом же для моряков особого штурмового отряда это была хорошая школа десантирования, а для бойцов батареи – школа обороны во время боя с вражеским десантом. При всей условности этой схватки, при которой батарейцы могли вести огонь только холостыми патронами – благо небольшой запас их на батарее все еще имелся, – сразу же определилось несколько ландшафтных лазеек. Именно по ним десантники могли проникать сквозь береговой заслон; по ним на бросок гранаты подбирались к командному пункту, пытаясь взять его в плотное кольцо, оборудуя при этом свои пулеметные гнезда и небольшие плацдармы для высадки основных сил.

Стоя на площадке у командного бункера, Гродов мог отслеживать действия самих десантников, которые уже лихо устремились в атаку, неплохо ползали под пулями, но слишком уж неохотно брались за саперные лопатки, а еще ленивее орудовали ими; да и к берегу рвались по мелководью кучно, вместо того чтобы сразу же рассредоточиваться и на ходу вести огонь.

– Ну и как держатся под натиском десантников твои батарейцы? – возник из штабного люка полковник Бекетов, резким движением руки пресекая попытку капитана подойти к нему с докладом.

– Под натиском моих же, – напомнил ему Гродов, – десантников они держатся стойко. Хотя уже заметны слабинки в подготовке и морских пехотинцев, и обороняющихся.

Комбату доложили о прибытии на позиции огневого взвода полковника Бекетова, однако встретить его он не мог. Выполнял приказ самого полковника: на встречи не отвлекаться, а продолжать тренировочные бои.

– Но сам факт, что ты по собственной инициативе так вот, с баркасами и с морским аллюром, организовал подобные учения, уже свидетельствует, что в обоих случаях при назначении командира и батареи, и отряда «Дельта», начальство не ошиблось.

– На то оно и начальство, чтобы не ошибаться, – отшутился Гродов.

Дальнейшие рукопашные бои они уже организовывали вместе. Разбив «противников» на десятки, в которые входили и офицеры, Гродов сводил их на приморском лугу, отделение на отделение, с примкнутыми штыками, заставляя имитировать штыковые удары и приемы защиты от них, а затем следовал приказ: «Винтовки – в пирамиды, приступить к рукопашному бою без оружия!».

– Я намерен проводить теперь подобные тренировочные бои каждый день, – объяснил Гродов полковнику, переходя к новой фазе обучения. – Завтра и комендоров, и десантников мы будем обстреливать боевыми патронами. Мои солдаты должны привыкнуть к свисту пуль и блеску штыка.

– Уж не присутствуем ли мы все при рождении нового Наполеона?

– Ни нового, ни второго Наполеона не предвидится. Все значительно проще. Вступая в рукопашные стычки друг с другом, эти солдаты обязаны морально и физически готовиться к подобным схваткам с врагом, да и просто ощущать себя мужчинами, а не казарменными заводными куклами.

– Согласен, это важно, – вполголоса проговорил полковник. – Особенно сейчас. Подчеркиваю: особенно… сейчас.

Как только последние отделения завершили схватку, Гродов указал солдатам на позаимствованный у рыбаков красный якорный буек, мерно покачивавшийся метрах в сорока от берега, как на рубеж, и назначил всеобщий обязательный заплыв. Но при этом приказал офицерам выявлять неумеющих плавать, чтобы в течение недели заниматься с ними отдельно, а вдоль трасы заплыва расставить баркасы со спасателями для тех, кто свои силы переоценил.

Первыми, по его приказу, совершали заплыв комендоры, за ними – десантники, которым расстояние от берега до буйка и обратно предстояло преодолеть дважды. А как только артиллеристы разделись и выстроились в чем мать родила, чтобы затем не надевать форму на мокрые кальсоны, прозвучала его команда:

– Гвардейцы-голопопики, вперед, в море!

Наверное, это был самый приятный приказ из всех, которые солдатам приходилось выполнять за последние недели службы. Понаблюдав за тем, как голопузое воинство с шутками, смехом и мальчишеским визгом преодолевает песчаную отмель и мелководье, полковник вдруг спросил:

– А почему не интересуешься, комбат, по какому поводу я здесь?

– У начальства такими вопросами интересоваться не принято. Вдруг решите, что я не рад вашему визиту.

– А можно подумать, что ты, Гродов, рад! – осклабился полковник.

– Во всяком случае, намного больше, чем появлению на батарее любого другого начальника. Уже хотя бы потому, что с вами интереснее, а главное, каждое общение с вами порождает какие-то изменения в моей скудной на приключения жизни.

– Вот в этом ты прав, – оживился Бекетов, – что-что, а приключения я тебе могу гарантировать. Изменения в жизни – тоже. Получен приказ о том, что особый десантный отряд морской пехоты «Дельта» придается Дунайской флотилии. К твоему сведению, флотилии придаются также отдельная стрелковая и пулеметная роты. Притом что, как уже ранее говорилось, в случае войны суда флотилии обязаны взаимодействовать с подразделениями Перекопской и Чапаевской дивизий 14-го стрелкового корпуса. Будут еще подразделения пограничников, батальоны народного ополчения и все такое прочее…

– Расстановка сил понятна. Вопрос: мне приказано отбыть на Дунай вместе с десантниками?

– Правильно понимаешь: приказано. Как уже ранее обусловлено, командование батареей временно передаешь старшему лейтенанту Лиханову. Подчеркиваю: временно.

– Есть, передать командование.

– Временно, – тут же уточнил полковник, – что особенно оговорено с командующим военно-морской базы контр-адмиралом Жуковым. Если, не доведи всевышний, дело дойдет до обороны Одессы, командование батареей опять примешь ты.

– Но если смириться с этой версией – что они дойдут до здешних мест, тогда что будет происходить с «Дельтой» в промежутке между боями на Дунае и под Одессой?

– Ты чего от меня требуешь, капитан, и за кого принимаешь?! – возмутился Бекетов. – За адъютанта Антонеску, что ли? За его начальника штаба?

– Скорее за начальника штаба, – не удержавшись, иронично съязвил Гродов, надеясь, что чувства юмора полковник пока еще не растерял. – Исключительно из «уважения» к Антонеску.

– Молодой, но наглый, как сам я – в молодости, – с улыбкой покачал головой Бекетов. – Далеко пойдешь.

– Извините, если что не так, товарищ полковник.

– Да ладно тебе! – примирительно молвил Бекетов. – В конце концов, ты у меня не на докладе. Да и ход мыслей твоих принципиально нравится. А если серьезно, то кто способен предсказать сейчас, как будут развиваться события и как мудрее будет использовать твоих пехотинцев? Может, все они со временем окажутся в прикрытии твоей береговой дальнобойной?

– Виноват. Понял. Действовать будем по ситуации.

– Вот это уже армейский разговор.

2

Полковнику нравился этот офицер, хотя в нем и в самом деле просматривалось нечто бонапартистское, что в красноармейской среде никогда не приветствовалось. Даже новый командир 45-го отдельного дивизиона майор Кречет успел заметить эти его замашки. Правда, в его устах слова «мой бонапартист Гродов» прозвучали с нотками не столько осуждения, сколько зависти или ревности, но факт есть факт…

И лишь после того, как Бекетов решительно заметил, что такому грамотному и волевому командиру, как капитан Гродов, можно простить даже его бонапартистские замашки, комдив пошел на попятную: «А что? В конце концов, Наполеон тоже ведь начинал простым артиллерийским офицером». Но при этом уяснил для себя, что, оказывается, Гродов не просто сам по себе. Что он действительно находится под крылом начальника контрразведки военно-морской базы, который к тому же по совместительству, уже назначен и заместителем начальника контрразведки округа. Раньше об этом покровительстве майор знал разве что по намекам сослуживцев-штабистов, а теперь все раскрылось.

– Я потому и спросил о планах использования «Дельты», что хотел выяснить: не собирается ли командование оставлять этот отряд в устье Дуная в виде разведывательно-диверсионного или просто партизанского?

Полковник проследил за тем, как спасатели втаскивают очередного обессилившего «десантника-голопопика» на баркас, и отметил про себя, что сто раз прав был Гродов, устраивая эти тренировочные заплывы, ведь около двадцати десантников так и остались плескаться у берега, не решаясь пускаться вплавь, а это уже явный непорядок.

– Никаких конкретных планов относительно этого пока что не появлялось. Плавни – это ведь не лес, долго в болотах не продержишься, тем более что осенью камыш погибает, а болота покрываются льдом. Или, может, у тебя собственное мнение?

– Мне тоже кажется, что устраивать «партизанщину» в плавнях – занятие, судя по всему, бессмысленное. Хотя кто его знает?.. Возможно, у нас просто нет должного опыта?

– Вот! Ход мыслей принципиально правильный. Я приказал своему ординарцу подыскать в гарнизонной библиотеке что-нибудь связанное с партизанскими отрядами, действовавшими во время Гражданской в плавнях, на какой угодно реке. Вдруг что-нибудь отыщется? Но даже сейчас ясно, что опыт и десантно-диверсионная подготовка твоих «дунайцев», приобретенные в первые дни войны, со временем станут бесценными.

Гродов обратил внимание, что теперь уже полковник даже не пытается прибегать к каким-либо оговоркам типа: «Если вдруг грянет война», «Если дело дойдет до военного конфликта», а говорит о войне как о непреложном факте или о чем-то таком, что неминуемо должно свершиться.

– И когда же состоится переброска?

– Сегодня ночью.

– Уже сегодня?!

Никак не реагируя на его удивление, полковник демонстративно – «время пошло!» – взглянул на часы. Капитан последовал его примеру. Стрелки показывали шестнадцать тридцать.

– Отбой десантникам объявишь в двадцать ноль-ноль. Сам тоже поспи. В полночь вас поднимут по тревоге. Марш-бросок к причалу совершаете по поверхности: десантникам не обязательно знать внутреннее устройство твоего командного пункта. К этому времени на ближнем рейде вас уже будут ждать два сторожевых катера, которые после ремонта перебрасываются на границу из состава бывшей, ныне упраздненной Днепровской флотилии; и бронекатер, который находился на судоремонтном заводе по поводу замены двигателя. В назначенное каждому из них время суда подойдут к причалу и ты объявишь погрузку личного состава.

– Значит, все-таки морем пойдем? – оживился Гродов. – Это идеальное решение.

– Должны же вы хоть немного просолить свою флотскую форму, почувствовать себя так, словно вы уже находитесь на борту десантных судов.

– Очередной элемент боевой учебы, максимально приближенный к реальным условиям. Именно к этому я и стремился, готовя свой отряд.

– Замечено и отмечено, капитан. Нет, в самом деле, я специально настоял, чтобы перебрасывали вас к Измаилу морем, а не по железной дороге, как предполагалось ранее. Получалось, что большинство бойцов этого отряда морской пехоты никогда в жизни в море не выходили, на палубу боевого судна не ступали. По этому поводу любой мичман скажет: «Непорядок на флоте!».

– Идея прекрасная. Десантники не только обрадуются возможности почувствовать себя моряками, но и возгордятся этим рейдом.

– А ведь действительно: кто после столь длительного морского перехода на боевых судах посмеет упрекнуть твоих морских пехотинцев, что они и моря никогда по-настоящему не видели, водицы соленой не хлебали?

– А если, не доведи господь, кто-либо посмеет…

– Вот именно. Людей рассредоточишь по судам, при прохождении Дуная в светлое время суток на палубах особо не светиться. Впрочем, об этом твоим десантникам напомнят сами командиры судов.

– А может, наоборот, показать румынам, какое лихое пополнение получают наши пограничники? То есть насмерть запугать их.

– Добро бы так… – задумчиво произнес полковник. – Но румыны теперь на взводе. Вашим отрядом и тремя катерами их не запугаешь. А вот повод для провокационных заявлений в связи с переброской войск на границу – дать можем. Что сейчас крайне нежелательно.

– Вот уж действительно: «не дразни гусей»…

– Кстати, в одном из разведдонесений сообщается, что неподалеку от мыса Сату-Ноу, который напротив Измаила, появился штурмовой отряд СС «Дакский легион». Окончательное назначение его пока что неясно. У нас в разведке считают, что он пойдет на измаильский берег впереди румынских частей. В виде авангардного штурмового отряда.

– Во всяком случае, румыны рассчитывают на то, что сумеют сойти на советский берег по их телам, словно по трапу.

– Но что-то мне в это не верится, – покачал головой полковник. – Не станет командование войск СС добывать румынам воинскую славу, бросая на русские штыки свои отборные отряды. Другое дело, что эсэсовцы намерены пойти вторым эшелоном, чтобы устанавливать свой, германский, порядок на захваченных «мамалыжниками» территориях. Как именно они делают это, мы знаем по опыту Польши. Словом, такой вариант развития событий представляется более вероятным.

Из командного бункера появился ординарец полковника и доложил, что все готово. Оказывается, полковник привез с собой бутылку вина, колбасу и консервы, поэтому его ординарец вместе с ординарцем комбата успел накрыть в подземном командирском отсеке роскошный армейский стол.

– Сама по себе румынская армия никакой угрозы для нас не представляет, – молвил Бекетов, уже направляясь к бункеру, – но за ее спиной – мощный рейх, со всеми своими союзниками. И не считаться с этим уже нельзя. Хотя долгое время мы пытались это делать.

Уже стоя на смотровой площадке бункера, Гродов подозвал старшего лейтенанта Лиханова и мичмана Мищенко. Личный состав обоих подразделений он приказал привести в уставной вид и до самого ужина предоставить бойцам отдых на природе. Только батарейцев перебросить при этом в расположение огневого взвода, а десантникам устроить курорт прямо здесь, на прибрежном лугу. Желающие могут даже поспать. Причем десантникам желательно… поспать. Посоветуйте им это, мичман, в приказном порядке.

Мищенко этот приказ сразу же насторожил.

– Это ж как понимать, товарищ капитан? Ночью нас будут перебрасывать к границе? – негромко спросил он.

– Придется определить тебя командиром разведвзвода, мичман, – отшутился Гродов. – Нюхом переброску чуешь.

– Сочту за честь, как когда-то в старину говаривали флотские офицеры. Но боюсь, что снова нэ судылося.

– Приказ вы оба получили, товарищи командиры, – сухо завершил разговор с ними комбат. – Выполняйте.

3

Если не считать короткого, как команда «В атаку!», тоста, все начало их командирского пиршества проходило в каком-то странном, напряженном молчании, которое капитан не решался нарушить не столько из субординации, сколько из чувства такта.

– К сожалению, по-настоящему попрощаться с Валерией тебе не удастся, увы, – молвил полковник после второй рюмки вина. – Но, может, это и к лучшему. С какой стати прощаться?

– Видеться – еще не значит прощаться, – как бы про себя обронил Дмитрий.

– Тоже верно, – подхватил полковник. – Придунавье – края недалекие, разберешься с обустройством отряда и сразу же наведаешься в Одессу. Валерия теперь в поликлинике работает. Кстати, гонцы из салона Волчицы уже выясняли, не подсадная ли она, действительно ли владеет навыками медсестры. Даже приставили к ней свою соглядатайшу в образе некоей пенсионерки, являющейся к Лозовской на процедуры, но по образованию тоже медсестра.

– Получается, что у румын здесь и в самом деле целая сеть.

– Это уже не страшно, поскольку теперь она почти полностью под нашим контролем. А главное, на ее основе мы создаем свою собственную, контрразведывательную, которая при необходимости вполне сможет перерасти в полноценную разведывательно-диверсионную.

– Именно поэтому лжечекист Крамольников пока что разгуливает по Одессе, – проворчал капитан. – И мне еще долго придется осознавать, какую опасность он представляет для Валерии Лозовской. Он-то хоть остается под вашим контролем?

Полковник разлил остатки вина, осмотрел его при тусклом свете лампы и только тогда ответил:

– Вот Крамольников как раз и не появляется, хотя понятно, что он где-то в городе. Уже без мундира, с другими документами, возможно, в гриме. Как ни странно, этот человек появился здесь под своей фамилией. Действительно, по картотеке НКВД проходит некий поручик белой армии, бывший офицер врангелевской контрразведки, а ныне агент румынской военной разведки Петр Крамольников, работающий под оперативным псевдонимом Лицедей. Несмотря на то, что у белых он служил под фамилией отчима, его настоящая фамилия несколько раз всплывала в связи с ликвидацией антисоветских подпольных и разведывательных организаций на юге Украины, в Крыму, а в прошлом году и в Бессарабии. Вот только сам он всякий раз ускользал. Однажды его даже задержали, но, пока выясняли, кто же в действительности пред ними, он ударом в горло отключил приставленного к нему молодого чекиста, обезоружил его и снова ушел. Так что ты, капитан Гродов, действительно имел честь посидеть за одним столом со своим коллегой, с легендой белой контрразведки поручиком Крамольниковым.

– С какой же стати он так озверел, что появился под своей фамилией? Что, совсем страх потерял?

– Скорее всего решил покуражиться; не зря же белые офицеры так любили психические атаки. К тому же уверен, что вскоре в город войдут его покровители – румыны и немцы, и тогда он вновь возглавит белогвардейскую контрразведку. Судя по всему, уходить за кордон Крамольников уже не собирается, решил дождаться своих, устраивая в нашем тылу всякие мелкие пакости. Понятно, что кроме салона Волчицы в городе у него есть еще и своя настоящая лежка, своя агентура. Если бы не стремление внедрить в ряды сигуранцы Валерию, вместе с приданной ей агентурной сетью, мы бы взяли его еще во время первого посещения. И потом, никому и в голову не могло прийти, что явится такой козырный контрразведчик-беляк. Думали, на первую встречу придет какой-нибудь обреченный «расходный» связник.

– Так, может, предложить ему еще одну встречу? Ведь моя батарея его явно заинтересовала.

– Валерия уже пробовала выманить поручика. С помощью Волчицы, естественно. Не клюет. Но ничего, постепенно разберемся кто тут, на контрразведывательных полях, хозяин.

Едва он произнес это, как на пороге с рацией на спине появился дежурный радист. Он сообщил, что на связь вышел командир бронекатера БК-24 лейтенант Хромов, из тех, которые должны прийти за десантниками. Просит связать его с комбатом.

– Вот и связывай, – взял Гродов в руки микрофон.

– Здесь лейтенант Ломов, – услышал он хрипловатый, явно простуженный голос командира бронекатера. – На моей навигационной карте, в районе вашего объекта, значится временный причал. Прошу подтвердить, что он все еще существует и что подступы к нему не заилены. И если так, то просьба освободить его от всех плавсредств.

– Отвечаю: причал существует. Глубины промеряли. От лодок освободили. Должны подойти еще два судна.

– Связь с командиром сторожевика «Гордый», который во время похода будет флагманским, я уже установил. Он и сторожевик «Храбрый», уже прошли траверз Очакова и сейчас проходят остров Березань, что на стыке моря с Днепровским лиманом.

– Это уже недалеко, – подтвердил полковник Бекетов, который слышал сообщение командира бронекатера. – И ход у них быстрый. К полуночи будут на рейде вашей «батарейной гавани».

– Как считаете, – обратился капитан к Ломову, – сторожевики, при их осадке, тоже смогут подойти к нашему причалу?

– Если только подходы к нему действительно не заилило и там остались те же глубины, которые указаны на карте. Ведь подходили же туда баржи со стройматериалами.

– Сейчас мои бойцы еще раз произведут контрольные промеры глубин, – пообещал комбат. – На всякий случай.

Как только разговор был завершен и комбат приказал писарю штаба взять кого-нибудь из краснофлотцев, обойти на шлюпке причал и ближайшие подступы к нему, чтобы замерить глубину, полковник взглянул на часы и поднялся.

– Вам пора, товарищ полковник?

– Нам обоим пора, – загадочно улыбнулся тот. – Моя машина уже должна была вернуться.

Загадочность улыбки полковника прояснилась, когда они вышли из бункера и спустились в небольшую низину, в которой обычно останавливались машины командиров, чтобы не светиться на примыкавшем к ней степном плато. У машины полковника стояла… Валерия!

– Перед отъездом у меня не было времени на поиски старшего лейтенанта Лозовской, – объяснил Бекетов, приближаясь вместе с комбатом к машине. – Поэтому пришлось гнать машину уже отсюда. Но ведь это как раз тот случай, когда цель оправдывает средства, разве не так?

– Для меня это – полнейшая неожиданность, товарищ полковник.

– Я – непростительно добрый, потому что иногда позволяю себе побаловать подчиненных, – романтически произнес полковник, но тут же суровым голосом спросил: – пятнадцать минут хватит? Больше ждать не могу.

– Я сам отвезу ее в город.

– Ни шагу из расположения части. Не то время. Мало ли что может случиться в пути.

– Ее отвезет на мотоцикле мой ординарец, который остается на батарее.

– Вот это правильный ход мыслей. В таком случае я удаляюсь. Всегда помни, что здравомыслие – первый признак зрелости. – Полковник задумчиво помолчал, наблюдая за тем, какой легкой, возвышенной походкой идет им навстречу Валерия, многозначительно покряхтел и уточнил: – …или старости. Это уж как посмотреть.

4

Привести Валерию к себе в отсек Дмитрий счел неудобным. И не только потому, что подобное «моральное разложение» могло вызвать недовольство в штабе дивизиона. В конце концов, Лозовская – тоже офицер и прибыла она в расположение батареи – коль уж спасаться за формалистикой – по воле полковника Бекетова.

Но понятно, что ни к какой формалистике он прибегать не стал бы. В отношении женщин Гродов всегда оставался сторонником старой армейской традиции, согласно которой: «С женщиной – в расположение полка?! Ни в коем случае! Или всем или никому!».

Вместо того чтобы искать укромное местечко, они отошли подальше от батареи и поднялись на вершину прибрежной возвышенности, которая стала хранительницей все еще той, первозданной, степи, каковой она представала при Сотворении мира сего, и уселись в густую, не успевшую выгореть под палящими лучами солнца траву.

– Полковник сказал мне, что в полночь вы уходите в море, – едва слышно молвила Валерия, опираясь подбородком о плечо мужчины.

– Если только не последует команды «Отставить!».

– А ведь как было бы хорошо, если бы ты остался на батарее. Почему ты не уговорил полковника, чтобы там, в Дунайской флотилии, обошлись без тебя?

– Благодаря этому отряду полковник «овевает порохом», как он однажды выразился, большую группу бойцов, которые затем понадобятся для выполнения каких-то особых заданий в тылу врага.

– Я так и знала, что ты заодно с ним, – потерлась она щекой о его щеку.

– Без тебя в логове Волчицы, наверное, тоже обошлись бы, но, поди ж ты…

– Волчица так не считает. Мы с ней настолько подружились, что она уже видит меня на своем месте, то есть во главе румынского дворянства Транснистрии. Мало того, старые годы свои надеется провести в моем то ли дворце, то ли родовом замке.

– О, если бы мне было позволено мечтать о том же! – артистично возвел руки к небу капитан.

– Ты действительно мечтаешь об этом?

– Разве в такое трудно поверить?

– В таком случае предлагаю держаться и выживать вместе. Пусть империи враждуют и воюют между собой, но без нас.

Такого поворота их разговора капитан не ожидал.

– Стоп-стоп, старший лейтенант! Я всего лишь просил небо, чтобы мне позволено было мечтать о старости в твоем родовом замке.

Валерия запнулась на полуслове. Ей явно не понравилась реакция комбата, но она очень быстро сумела перестроиться.

– Тебе позволено значительно больше, неблагодарный и глупый! – жарко прошептала ему на ушко Валерия. – Как никому другому в этом мире, тебе… позволено, – она положила его руку себе на грудь. – А ты говоришь непонятно о чем и зря теряешь время.

Их брачное ложе оказалось выстеленным стеблями полыни, запах которой соединялся с запахом каких-то степных цветов и разгоряченных молодых тел. На губах, на груди, на шее девушки – на всем и во всем – чудился Гродову горьковатый дух и привкус полыни, который, казалось, останется теперь с ним навеки как сладостный символ воспоминания об этой прощальной встрече.

Когда первая вспышка любовной ярости прошла, они сгребли в охапки свои одежды и спустились к небольшому заливу, настоящему степному фиорду, образовавшемуся на месте впадения какой-то степной, полупересохшей речушки. Жажду они утоляли из едва приметного родничка, вода в котором хотя и дарила влажную прохладу, тем не менее тоже казалась полынно-горьковатой и чуть-чуть соленой.

Стыдливо заставив парня отвернуться, девушка окончательно обнажилась и с ребячьим визгом понеслась по мелководью залива к морю. Лишь когда она выбежала из-за каменистого уступа, увидела, как из-за недалекого мыса медленно выползает рыбачья лодка. Сидевший в ней мужчина оказался довольно зорким и еще достаточно молодым для того, чтобы, разглядев под лучами предзакатного солнца оголенное женское тело, привстать от неожиданности. Другое дело, что в порыве этой же неожиданности он чуть было не оказался за бортом.

Наградой рыбаку за его любопытство стали радостные, подбадривающие крики и приветственные взмахи девичьей руки. Но и они тут же были омрачены появлением рядом с этой морской русалкой какого-то крепкого парня. А дальше все происходило так, как и должно было происходить: уже через минуту рыбак, из сугубо мужской солидарности, развернул свою лодку кормой к купающимся, а сами влюбленные предались таким страстным объятиям, что попросту забыли о его существовании.

– Мне и в голову не приходило, что это может быть так прекрасно: любить друг друга посреди теплых морских волн, – проворковала Валерия, когда страсти в очередной раз улеглись, и она, склонив голову на плече мужчины, попросту зависла у него на груди.

– Мне тоже.

– Дай слово, капитан береговой службы, что всех своих детей мы будем зачинать не на берегу, а в море.

– А чем я только что занимался?! – озорно рассмеялся Гродов.

– Ты не понял, я сказала: «Всех наших детей», – капризно напомнила Валерия, откинувшись на его мускулистых руках и после каждого слова нажимая пальчиком на кончик его носа, словно на кнопку дверного звонка.

– И я о том же: все двенадцать сыновей, которые, конечно же, станут моряками, поскольку им это на роду написано будет. Мы зачнем здесь команду целого броненосца, даже если для этого придется заниматься любовью в январских полыньях. Не знаю, правда, как это будет соотноситься с зовом твоей голубой аристократической крови и баронско-графской родословной…

– Ради таких любовных минут я готова перевоплощаться в обычную рыбачку, – решительно заявила Валерия, вновь позволяя телу мужчины томно слиться с ее собственным телом. – И никакие родовые титулы не помешают нам предаваться этому благородному занятию прямо посреди моря.

– Вообще ничто не помешает, – решительно покачал головой Дмитрий.

– Если, конечно, ты не забудешь попросить у меня руки и сердца. Причем сделаешь это, стоя на коленях.

– Уже стою и прошу, – проговорил он, с трудом освобождая свои губы от пылких губ женщины.

– Нет, капитан береговой службы, ты будешь делать это не сегодня и не сейчас, а на берегу и действительно стоя на коленях. Впрочем, ладно, позволяю опуститься только на одно колено, чтобы выглядело по-рыцарски.

– Нет, – артистично воскликнул Гродов, – не лишай меня такого благодарственного права – опуститься перед тобой на обе коленки!

– Да ладно уж, снизойду…

Услышав вдали корабельный гудок, они медленно, не отрываясь друг от друга, повернули головы и с тоской посмотрели в ту сторону, откуда к батарейному причалу приближался бронекатер лейтенанта Ломова.

– И откуда он только взялся? – почти дуэтом проговорили они и, улыбнувшись друг другу, вновь слились в поцелуе. Теперь уже прощальном.

* * *

Сторожевые катера действительно появились к полуночи. При свете ясной луны они подошли к стенкам причала и спустили трапы, по которым заранее разбитые на две группы устремились десятки морских пехотинцев. Моряки тут же разводили их по каютам и рубкам, размещали в переходах или попросту на палубе. Все это делалось почти молча, при жестких приказах командиров отряда и судна соблюдать быстроту посадки и режим сурового молчания, словно бы противник и в самом деле находился в каких-нибудь двухстах метрах, по ту сторону реки.

Еще одна группа десантников уже была принята на борт бронекатера, который ждал сторожевиков на ближнем рейде.

– Как думаете, удастся разместить всех моих бойцов? – тревожно спросил Гродов, видя, что палубы обоих суденышек почернели от его десантников.

Командир «Гордого», капитан-лейтенант Клименко, который выступал теперь и в роли начальника конвоя, задумчиво покряхтел, подошвой ботинка растер по бетонному основанию причала окурок и назидательно произнес:

– Если приказано, значит, разместим, даже если придется развешивать твою пихтуру тельняшную по реям и рассаживать по якорям.

– Предельно убедительно, – признал капитан.

– А у меня только так.

Сдержанно, без объятий и сентиментальностей, попрощавшись со старшим лейтенантом Лихановым, который оставался на батарее за старшего, и политруком Лукашем, капитан последним поднялся на борт флагмана, после чего вахтенные матросы тут же убрали трап.

Огласив прибрежье тремя короткими гудками, катера выстраивались в кильватерную колонну прямо на лунной дорожке и черными тенями ночи растворялись в омытом легким бризом поднебесье.

5

…Отсюда, с вершины поросшей кустарником островной возвышенности, Гродов еще раз внимательно осмотрел небольшую гряду холмов по ту сторону реки и серповидную камышовую излучину, в глубине которой, за изгибом, притаился румынский сторожевик, выдававший себя разве что крестовиной слегка покачивающейся на ветру мачты.

– Там же невидимые из-за ивовых крон притаились два бронекатера, – с ленцой знатока объяснил удобно устроившийся рядом с капитаном старшина первой статьи Булгар. – Еще четыре глиссера притихли в ближайших затонах. Два из них – метрах в пятидесяти выше по течению, у охотничьей хижины, и два – ниже, у двух рыбачьих лабазов, превращенных теперь противником в секретные казармы.

– Ну, румыны нам пока еще не противники, и уж тем более – не враги, – вполголоса и как бы между прочим заметил командир десантного отряда, приподнимаясь и пристально осматривая в мощный морской бинокль створ между двумя холмами.

– Это в высоких штабах все еще на страх и благоразумие «мамалыжников» надеются, – спокойно возразил старшина, подбрасывая в свою лежку пучки подсохшей на утреннем солнце травы, – а здесь все давно прояснилось, поэтому врать самим себе – смысла нет.

– Дело не во лжи, а в констатации факта.

– Так вот, факты таковы, что, почувствовав поддержку немцев, румыны совсем оборзели. Причем по-наглому. Вы какой день на дунайской границе, товарищ капитан? С днепровским конвоем небось прибыли?

– Правильно, с конвоем. И здесь я – пятый день.

– Вот так-то, разведка все знает. А я – с того самого дня, когда румыны откатились за Дунай и Прут и мы установили здесь первый пограничный столб. Только тогда я в дивизионе катеров морской пограничной охраны НКВД служил. Это потом уже, после полковой разведшколы, меня в разведку флотилии определили.

– В таком случае мое почтение старожилам, – искренне молвил Гродов. – Буду просить командование, чтобы вас, всех четверых, к моему отряду прикомандировали.

– Из разведки отчислили, что ли? – возмущенно насторожился Булгар.

– Зачем отчислять? На время, для связи с флотилией. Вместе с вашим радистом.

– А, тогда другое дело. Армейская разведка – это уже навсегда, на сверхсрочную службу попрошусь. Ну а разведчики – они и вам тоже понадобятся, – теперь уже охотно принял его предложение командир разведгруппы. – Возвращаясь же к нашему разговору… Хорошо помню, как вели себя румыны еще полгода назад и как ведут сейчас.

– Времена другие. Тогда они уходили, оставляя огромные территории, от Буковины, почти от самых Карпат – до Черного моря. Теперь немного очухались, пришли в себя, перья почистили.

– Вы, товарищ капитан, все время говорите о румынах так, словно пытаетесь их оправдать.

– Словно пытаюсь их понять, – уточнил Гродов.

– А что их понимать? Вон они – подтягивают войска, каждый день нарушают наши границы с воздуха и внаглую готовятся к войне.

– Так вот, на этой самой войне для командира важнее всего – понять и объяснить для себя действия противника, способ его мышления. Иначе ни тактически, ни в стратегии ты его никогда не «переиграешь».

– Может быть, может быть. У нас тут один молодой рыбак-перебежчик объявился, который бежал к нам от мобилизации в армию Антонеску. Так вот, перебежчик этот говорит, что их артель обещали на пограничную реку Южный Буг перебросить, в район Николаева. Даже не взлелеянного в мечтах Днестра, а сразу до Южного Буга, поскольку до его берегов, по замыслу Антонеску, должна простираться новая область королевской Румынии – Транснистрия.

– Действительно оборзели. Мечтать, конечно, не запретишь, но всему же есть предел.

– Ничего, определим мы румынам этот предел, – жестко процедил Булгар. – И заступникам их, фрицам, – тоже. Потому как разведка все знает.

Личностью старшина, несомненно, был колоритной. Невысокого роста, но широкоплечий и широкоскулый; предельно смуглолицый, но в то же время наделенный какими-то голубовато-белесыми глазами, – Петр Булгар производил впечатление человека, вобравшего в себя черты всех приазовских степняков. Казалось, в его облике не осталось ничего такого, что способно было напоминать о славянских корнях, однако сам Булгар в славянском происхождении своем никогда не сомневался.

Капитан уже знал, что начало свое старшина первой статьи ведет от древнего рода украинских солеваров, предки которых вроде бы имели ярлык-разрешение перекопского мурзы на вываривание соли на лиманах еще во времена Крымского ханства. А прозвище Булгар кто-то из предков его получил то ли потому, что пытался доказать, будто происходит от некоего ханского рода волжских булгар, причем именно от ханского; то ли от того, что женился на спасенной от плена волжской булгарке – некрасивой и, как впоследствии оказалось, немыслимо дотошной и сварливой. Посему и прозвище Булгар задумывалось уже как бы в насмешку над женихом-неудачником.

Однако, зная все это, капитан понимал: по существу, он пока еще совершенно ничего не ведает о человеке, с которым свела его судьба на этом острове – за какие-нибудь две сотни метров от врага и за два-три дня от войны. Что им еще только предстоит узнать друг о друге то, что следует знать солдатам; людям, оказавшимся в одном окопе, на передовой, под кинжальным огнем врага.

Тем временем один из краснофлотцев группы засекал передвижение противника, притаившись на запасном НП, оборудованном чуть севернее, метрах в двадцати от основного; а второй устроился на доске, уложенной на верхних ветках ивы, под которой располагался блиндаж. Причем оба они теперь в той или иной мере работали на Гродова.

По всем мыслимым предположениям, переброска десанта на вражеский берег должна была осуществляться с этого пограничного островка, поэтому, освободившись наконец от суетных дел обустройства отряда, капитан вот уже второй час изучал все особенности места возможной высадки, пытаясь запомнить каждый выступ, каждый затон, тропинку, хижину…

– Кстати, бронекатер наш первым ворвался тогда в это русло, – молвил старшина, – и произошло это в нарушение приказа, когда на отдельных участках румыны все еще переправлялись на правый берег. Слишком уж командир катера новую границу обозначить торопился.

– Обошлось без трибунала?

– Командир дивизиона каким-то чудом спас его, списав на какую-то там тактическую ошибку, собственно, взяв вину на себя.

– Да и победу над румынами, пусть пока что дипломатическую, командование осквернять, очевидно, не захотело, – предположил Гродов.

Разведывательный НП этот был постоянным, поэтому бойцы успели оборудовать его двумя точками наблюдения, соединенными окопом и накрытыми низенькими камышовыми крышами. А рядом соорудили нечто среднее между землянкой и блиндажом – с нарами, двумя бойницами и печкой – «буржуйкой».

Старшина уверял его, что именно из этого створа вчера показались две немецкие машины с прицепами, с которых румынские солдаты сняли и на руках снесли к воде две шлюпки. А сегодня оттуда же притащили довольно большой плот.

«Не на рыбалку же они собрались, – заключил тогда начальник наблюдательно-разведывательного пункта флотилии. – К переправе, судя по всему, готовятся. Тем более что не только к этому пункту плавсредства перебрасывают, по всему пограничному участку реки».

На склоне возвышенности показалось до роты румынских пехотинцев, которые трусцой преодолевали расстояние до невидимого Гродову причала, когда из блиндажа выглянул радист и сообщил, что через три часа его ждут на заседании военного совета флотилии, у контр-адмирала Абрамова.

– Вот адмирал вам и подтвердит, – оживился Булгар, провожая капитана к глиссеру, который постоянно дежурил на восточной оконечности острова, – что мы, считай, уже на войне.

6

Прибрежная степь, камышовые островки и даже сама река – все казалось застывшим, и, если бы не царящее над всем этим марево, должно было бы плавиться от необычной, даже для этих южных мест, жары.

Контр-адмирал Абрамов только что завершил обход на сторожевике точек базирования и временных стоянок бронекатеров и тральщиков флотилии. Впечатление было удручающим. Когда-то, пребывая в должности командующего Днепровской военной флотилией[39], он время от времени проникался осознанием бесполезности этого подразделения, базировавшегося в водах внутренней реки, за сотни километров от ближайших границ. А посему приказ о расформировании этой флотилии воспринял, хотя и не без горечи, но с осознанием своей правоты, а главное, целесообразности.

Теперь же ему приходилось с горечью отмечать, что весь Измаильский порт и все места базирования судов флотилии находятся под прямой наводкой румынских батарей, а это значит, что база и часть судов могут быть поражены в первые же минуты артналета.

– От самолетов противника мы еще хоть как-то можем прикрыться огнем зениток, от вражеской же артиллерии прикрываться будет нечем, – сабельным ударом подытожил его сомнения и раздумья начальник штаба флотилии Григорьев.

– Потому что право открыть огонь по румынской территории, – согласился командующий, – мы получим только после того, как высшее командование и руководство страны убедятся: на сей раз речь действительно идет не о какой-то там мелкой провокации, подобно тем, какие устраивают нам румынские и немецкие пилоты.

– А значит, теперь уже нужно огрызаться по настоящему, как это положено делать на войне.

Поднявшись в свой кабинет на втором этаже небольшого особняка, он швырнул фуражку на стол и нервно расстегнул ворот кителя. Коренной уралец, он в свои сорок четыре так и не сумел адаптироваться к южному климату и в разгар лета всегда чувствовал себя отвратительно. Причем определялось это не состоянием здоровья, а тем физическим дискомфортом, в который его постоянно загоняли палящие лучи солнца и соленый пот.

Выйдя на балкон, контр-адмирал несколько минут пытался уловить хоть какое-то дуновение прохлады, которую должна была подарить близость реки, однако ничего такого не происходило. Стоя под лучами палящего солнца, моряк задумчиво всматривался в просвет между крышами соседних зданий, портовым элеватором и кронами старых кленов.

Даже не все штабисты флотилии знали, что, в отличие от многих своих подчиненных, кадровым речником адмирал не был, хотя и прибыл к ним из точно такой же речной флотилии. И что, ступая на командирский мостик флагманского монитора «Ударный», адмирал видел себя на командирском мостике то канонерской лодки «Красная Грузия», или эскадренных миноносцев «Быстрый» и «Шаумян», то флагманского линкора «Харьков», с которым его разлучила неожиданная командировка в охваченную войной Испанию.

Исходя из условий Гражданской войны, доверить ему, тогда еще капитану второго ранга, один из своих кораблей республиканское командование не решалось, хотя Абрамов всячески настаивал на этом. Вот так и сложилось, что в течение почти трех лет Абрамов оставался военно-морским советником командира соединений эскадренных миноносцев, ведая в основном доставкой необходимых испанскому флоту грузов из Советского Союза и конвойным сопровождением в Средиземном море советских судов.

…Пилот самолета, появившегося над румынским берегом, вел свою машину прямо на порт. Буквально в течение минуты преодолев пространство над рекой, летчик теперь нагло нацеливал свой самолет на корабельную стоянку, на позиции береговой артиллерии и зенитной батареи. По опыту подобных полетов он уже знал, что ни одно орудие на вражеском берегу выстрелом не отзовется, ни один истребитель в схватку с ним не вступит, ни один сигнал воздушной тревоги в городе подан не будет. Там, на румынском берегу, все – от главнокомандующего Антонеску до последнего обозного тыловика – знали: за любой выстрел в сторону их королевского вояки русского командира тут же отдадут под трибунал. И наглели, с каждым днем все больше наглели…

Пока румынский пилот испытывал нервы зенитчиков, в том числе и корабельных, неуклюжими фигурами пилотажа, контр-адмирал бессильно постукивал кулаками по балконному обводу. Если бы кто-то из его зенитчиков прошил этого летуна-мамалыжника, Абрамов наградил бы его, чем только мог, и, хоть перед командованием, хоть перед суровым трибуналом, предстал бы с чувством исполненного долга.

Думал ли он, оставляя в недалеком тридцать девятом израненную Испанию, что очень скоро над его головой вновь будут проноситься вражеские самолеты, но уже здесь, на родине? Да в сонном бреду предположить такого не мог! Другое дело, что, находясь в воюющей стране, он так ни разу и не оказался на командирском мостике военного корабля, так ни разу не принял участия в настоящем морском бою. Как профессионала его это до сих пор задевало, ведь возвращавшихся из Испании в Союзе воспринимали как фронтовиков, прошедших настоящую боевую закалку. Но…

В свое время он уже нес службу и военного комиссара на канонерской лодке «Беднота» и помощника командира на канонерской лодке «Красная Аджария»; наконец, старшего помощника капитана – на крейсере «Червона Украина». То есть у него были все основания считать себя настоящим военным моряком. Но получалось так, что за время всей своей службы на семи современных боевых кораблях он так ни разу и не побывал в бою.

Зная, как остро вставал в его стране вопрос о корабельных командирах с опытом боевых действий (почти все остававшиеся в Совдепии старые русские офицеры были расстреляны), Абрамов считал, что испанская война дарит ему, тридцатидевятилетнему, прекрасную возможность вернуться в Севастополь истинным боевым офицером. А случилось так, что после возвращения он оказался в должности начальника группы для особых поручений при Военном совете Черноморского флота. Кое-кто даже завидовал ему, понимая, что должность эта сугубо карьерная. Но, получив звание капитана первого ранга, а вместе с ней и должность заместителя начальника штаба Черноморского флота, Абрамов лишь острее почувствовал свое отлучение от корабельного бытия.

– Товарищ командующий, – возник у него за спиной голос адъютанта Щедрова, – разрешите доложить?

– Что у тебя? – поморщившись, спросил контр-адмирал, с трудом вырываясь из своих мысленных странствий.

– Первое. Все, кому следует быть на совещании, предупреждены. Комендант дунайского сектора береговой обороны полковник Просянов и начальник противовоздушной обороны дунайского участка полковник Матвеев уже прибыли. Остальные прибывают. Начало совещания через тридцать минут.

– Как на совещание, так зенитчик наш прибывает первым, – резко повел подбородком командующий. – А самолеты противника уже садятся ему на голову. Причем полковник уже настолько привык к этим воздушным нарушениям границы, что даже не всегда считает нужным докладывать о них, дескать, командование флотилией само все видит.

– Потому как приказ есть приказ, – попытался старший лейтенант оправдать обычно такого добродушного полковника. – Закоренелый факт.

– Иногда от офицера требуется не только умение тупо выполнять приказы, но и мудро их не выполнять, – возразил контр-адмирал, возвращаясь в кабинет. – Даже если приходится рисковать головой и в стычках с противником, и в стычках с командованием. Впрочем, у меня у самого подобной смелости пока что не хватает, – заключил он, садясь за стол. – И ничего с этим не поделаешь.

– Потому как приказ есть приказ, – вновь глубокомысленно остепенил его адъютант, не по возрасту оказавшийся в старлеях. – И это – закоренелый факт.

Во время службы в штабе флота Абрамов добился, чтобы этого земляка-уральца произвели в лейтенанты из мичманов, а затем забрал его с собой в Днепровскую флотилию. Произведя этого малообразованного, но смышленого человека в адъютанты, будущий адмирал руководствовался сугубо житейским девизом: «Простоват, но честен и… предан».

– Капитана, который отрядом десантников командует, пригласить не забыли?

– Глиссером в острова доставлен на базу мониторов, а потому обязан быть. Закоренелый факт.

– Почему с острова? – не понял контр-адмирал. – Разве его отряд расположили на острове?

– Это он сам расположился. Вместе с нарядом берегового поста службы наблюдения и связи старшины[40] Булгара, несколько часов изучал позиции румын в районе мыса и поселка Сату-Ноу.

– Именно в районе мыса Сату-Ноу? – оживился командующий.

– Так точно. Капитан Гродов – он ведь из наших, из артиллеристов береговой обороны, а значит, понимает, что служба есть служба. Тут уж – закоренелый факт.

– Только сегодня я подумал, что, прежде всего, следует подавить румынские огневые точки на этом мысе, иначе его батареи будут расстреливать порт, город и наши стоянки прямой наводкой, в упор, и из всех видов оружия, вплоть до пистолетов. Очевидно, капитан думал о том же. А еще о том, что облегчить участь города можно будет только высадкой десанта и захватом самого мыса.

– Но румыны и немцы чуть ли не каждый день подтягивают к берегу новые батареи и пехотные части, а мы, кроме десантного отряда Гродова, не получили ни одного подразделения поддержки. Закоренелый факт. Поэтому в случае чего десантников придется бросать в бой чуть ли не с первого часа.

– Это ты так решил, старший лейтенант?

– Так ведь ситуация подсказывает. Закоренелый факт.

– Куда я попал? Что это за флотилия такая?! – проворчал Абрамов. – Что ни ездовой – то великий стратег.

– Да, тут хочешь – не хочешь… – в том же тоне ответил адъютант, однако благоразумно прервал себя на полуслове, чтобы не испытывать терпение контр-адмирала, нервы которого в последнее время и так были на пределе.

Щедров умолк, но не потому, что обиделся за «ездового». Он был бесконечно признателен командующему за подаренное ему офицерское звание. Для Абрамова не было тайной, что об офицерской портупее «пролетарский мичман», как называли этого уральца в его береговой интендантской базе, мечтал чуть ли не с той поры, как осознал себя. Не знал он только о том, что точно так же этот «пролетарский мичман» изводил себя мечтаниями о славе флотоводца.

К счастью, не знал, хотя и замечал, что в кое-какие тактические прожекты адъютант все-таки время от времени ударяется. И это тоже, как он любит выражаться, давно «закоренелый факт».

7

Этот поздний телефонный звонок застал Бекетова уже в проеме двери. Никаких спешных дел в этот вечер у него не предвиделось, и полковник вознамерился поехать в Аркадию, чтобы хоть немного посидеть на берегу, «подышать морем». Туда же, в точно назначенное время, должны были подъехать его жена и двенадцатилетняя дочь. Этот благословенный Богом курортный район города полковник открыл для себя только неделю назад и был настолько поражен красотой прибрежных холмов и морским заливом Аркадии, что теперь уже мечтал о том, чтобы где-нибудь поблизости построить небольшой рыбачий курень и завести лодку. Причем Бекетов был так увлечен этой мечтой, что совершенно не заботился о реальности ее осуществления: главное – породить идею, чтобы затем увлечься ее «призрачными замками».

Как оказалось, на проводе секретной связи был комендант дунайского сектора береговой обороны полковник Просянов. Вот уж чей голос он услышать сегодня не надеялся.

– Кажется, в наших руках оказались как раз те, кто вам нужен, полковник, – раздался в трубке низкий, прерывистый голос Просянова.

– Конкретнее, – суховато потребовал Бекетов.

– Контрабандисты. Отец, Прокопий Анкудинов, и два сына. Из липован, то есть местных русских старообрядцев, когда-то давно расселившихся по обе стороны устья.

– Но эти – с нашего берега?

– С румынского. Это худший вариант? Насколько я понял, вам нужен был человек с того берега.

– Это лучший из возможных вариантов, – по слогам произнес Бекетов.

– Я предложил Анкудинову-старшему выбор: то ли смерть в каком-то из сибирских лагерей, то ли он контрабандно переправляет одного человека на тот берег, пока его сыновья будут у нас в заложниках. После чего он прибывает на наш островок, забирает своих сыновей и свой товар, а также получает две суммы денег. Одну – дабы не возвращался домой с пустыми карманами, а другую – для взятки офицеру-пограничнику, который «держит» эту контрабандистскую тропу.

– О деньгах я завтра же поговорю с начальником разведуправления флота и с представителями других компетентных органов, – заверил его Бекетов.

– Надо бы, надо. Не каждый день представляется такая возможность – проложить тропу через границу. Кроме того, я взял на себя смелость заверить Прокопия, что у него появился выбор: оставаться вместе с сыновьями у нас, – к слову, жена его погибла от укуса змеи, – или же возвращаться в Румынию. Но в любом случае его контрабандную тропу мы будем использовать на общее благо.

– И вновь ход мысли верный.

Бекетов и в самом деле был доволен миссией Просянова. Когда после совещания в штабе базы он излагал «дунайцу» свой замысел, то не ожидал, что тот отнесется к нему настолько ответственно, а главное, станет лично столь настойчиво заниматься его заботами.

– Как он настроен по отношению к России?

– Сказал, что власть у нас безбожная, а Россия святая. Но ведь таким подходом не удивишь, разве не так?

– Его политические взгляды меня мало интересуют. Важно, чтобы не предал.

– Вообще-то, старообрядцы – мужики суровые. Если уж они дают слово, то придерживаются его. Тем более что к румынской власти он относится с откровенным презрением, как, впрочем, и к самим румынам.

– Но мы с вами простим ему этот грех. Для нас важно, чтобы Прокопий Анкудинов честно и праведно послужил своему историческому отечеству. Кстати, где он сейчас находится?

– В Килие, на местной базе катеров флотилии. Но сама «тропа» проходит южнее, ближе к Вилково.

– Завтра к восемнадцати ноль-ноль я со своим «контрабандным товаром» постараюсь прилететь в Килию. С вами и с ним встречаемся в отделе контрразведки базы.

– Значит, уже завтра? – озабоченно уточнил Просянов, не ожидавший, что события будут развиваться с такой стремительностью.

– А времени у нас почти не осталось. И вы понимаете, о чем идет речь. У вас возникают сомнения?

– Надо бы еще раз переговорить с Анкудиновым, теперь уже зная ваши возможности и намерения.

– Желательно, чтобы послезавтра к ночи его лодка ушла к западному берегу. Наши пограничники будут предупреждены и всячески поспособствуют. Все, завтра – в Килие.

Времени слишком мало, как бы оправдывался Бекетов перед самим собой и перед Валерией Лозовской, которой как раз и надлежало стать тем «контрабандным товаром», коего нужно будет переправить на румынский берег. Он понимал, что само развертывание операции происходит в суете и спешке. Но слишком уж важно было, чтобы Баронесса как можно скорее оказалась на том берегу вместе с рацией, усиливая тем самым позиции лишь месяц назад появившегося там советского резидента.

Причем с недавнего времени в переброске Баронессы оказались заинтересованными не только в разведке Черноморского флота, но и в Главном разведывательном управлении армии, для которого появление на румынском направлении такого «агента с перспективой», как Валерия, стало настоящей находкой. А все потому, что в былые времена самому этому направлению никто особого внимания не уделял: другое дело – рейх, Франция, Британия…

Как бы там ни было, а полковник все явственнее ощущал ответственность, которая наваливалась на него, и за судьбу операции, и за судьбу Валерии. Впрочем, предаваться страхам и чувственным самобичеваниям уже некогда. Маховик операции «Последний гонец», как предложила назвать ее сама Лозовская, давно запущен, и, казалось, теперь уже не существовало такой земной силы, которая в состоянии была остановить его.

А что касается поездки в Аркадию… Все те последние события, которые происходили в приграничных районах, и все те сведения, которыми полковник Бекетов обладал, подводили его только к одной здравой, но страшноватой мысли: «Война грянет со дня на день!». А значит, его личные и семейные планы относительно того, чтобы взять хотя бы недельный отпуск и в свое удовольствие поблаженствовать на море, вновь превращались в романтический бред.

8

Контр-адмирал развернул карту дунайского участка границы и, навалившись на нее обеими руками, на какое-то время коршуном завис над городом и мысом.

– Ладно, ты свободен, адъютант, – запоздало вспомнил о Пролетарском Мичмане.

– Я ведь еще о командном бункере флотилии не доложил.

– А что ты можешь доложить о бункере?

– Оборудование его полностью завершено. Сыровато в этом подземелье – закоренелый факт. Зато чисто, подштукатурено, в отсеках установлены каменные и деревянные перегородки. А главное, налажена прямая телефонная и радиосвязь со штабом стрелкового корпуса в Болграде, с нашими базами в Измаиле, Рени и Килие; с береговыми батареями и зенитным дивизионом…

Командующий знал, что адъютант уже давно и самозванно присвоил себе должность коменданта бункера, но еще до этого завладел правом инспектора тыловой службы, причем вошел в эту роль так, что даже заместитель командующего по тылу был уверен, что полномочиями «государевого ока» наделил его сам контр-адмирал.

– Вот и служить тебе, адъютант, по совместительству, комендантом штабного бункера, – теперь уже официально объявил командующий. – Чтобы от безделья не маялся.

– Потому что так оно надежнее будет, – охотно согласился Пролетарский Мичман. – Закоренелый факт. Только надо прямо сейчас пойти и, пока есть время перед совещанием, принять работу мастеров.

О строительстве на берегу Дуная настоящего штабного бункера в штабе флота никто не позаботился. Да и время, очевидно, не позволяло штабистам флота заняться этим, поскольку со дня ухода румын с восточного берега прошел всего лишь год. Зато уже на второй день после прибытия командующего в Измаил адъютант доложил ему:

– Под зданием имеется большое подземелье. Судя по всему, винный погреб – каменный, мощный, с прекрасно выложенными сводами. Вход – прямо из здания. О запасном, конечно же, строители позаботятся.

– Предлагаешь заняться виноделием, адъютант? – отшутился командующий. – В таком случае назначаю тебя главным виноделом флотилии.

– Предлагаю оборудовать в нем бункер. С узлом связи и всем прочим. Только запасной выход надо будет пробить так, чтобы в сад выводил, как можно дальше от здания, которое противник тут же постарается превратить в руины.

– Ты что, уже воевать собрался?! – изумленно уставился на него командующий.

– Не я собрался, а румыны во главе со своим генералом Антонеску.

– Узнают в штабе флота, что мы с тобой бункера роем, засмеют или сразу же обвинят в паникерстве.

– И узнают, – не мог не согласиться с ним Пролетарский Мичман, – и обвинят. Зато, когда жареный петух начальство наше в одно место клюнет, – мы с вами уже в бункере сидим, и никакие артналеты и бомбежки нас не берут.

Командующий не ответил и вообще к теме этой длительное время они не возвращались, тем не менее Щедров передал заместителю по тылу «приказ командующего» очистить подвал, чтобы не разводить в штабе антисанитарию. А перед выездом вместе с командующим в Одессу, где тот принимал бронекатера, прибывающие из Шхерного отряда Балтийского флота[41], приказал устроить всеобщий воскресник, привлекая для него и часть моряков мониторных команд.

Однако все это в прошлом. Теперь же, спустившись в подземелье, командующий прошелся по отсекам бункера, осмотрел и проверил на готовность узел связи и запасной ход, который действительно выводил в небольшой, но охваченный каменной оградой сад.

– По ночам дежурство по штабу уже надо бы нести здесь, в бункере, – как бы между прочим, молвил Щедров. – Нападать румыны, конечно же, решатся по-волчьи, ночью, ближе к рассвету. А значит, наземный штаб могут разнести во время первого же артиллерийского налета. Во всяком случае, снарядов для этого не пожалеют.

Командующий снова взглянул на Пролетарского Мичмана как на несостоявшегося стратега, но, вопреки его ожиданиям, ставить на место не стал.

– Со следующей ночи так оно и будет, – проворчал он.

Каждый из прибывших командиров прекрасно знал ситуацию, которая сложилась на дунайском участке границы, и поскольку никаких важных приказов ни из Москвы, ни из штаба флота не последовало, то и обсуждать, собственно, было нечего. Кроме разве что одного вопроса: как спасти суда флотилии во время первого, самого массированного, неожиданного удара румыно-германских войск. Если, конечно, таковой последует.

– В течение нескольких последующих дней, – обратился контр-адмирал к командирам дивизионов, – все катера в районах Измаила, Килии и Рени должны находиться на ранее определенных стоянках. Выходить в рейды и демонстративно возвращаться из них катера должны только на эти стоянки. Пусть наземная и авиационная разведки твердо убедят свое командование: когда настанет «ночь Х», артиллерия и авиация должны наносить удары именно по этим базам. Но когда штабом флота будет подан заранее обусловленный сигнал «Ураган», ни одно судно на месте стационарного базирования остаться не должно.

– Начальник штаба, – обратился он к худощавому, подтянутому капитану второго ранга Григорьеву. – Какие-то принципиальные замечания по представленным вам командирами трех групп катеров схемам у вас появились?

– Были некоторые уточнения, но они согласованы с командирами измаильской, ренийской и килийской групп бронекатеров в рабочем порядке, товарищ командующий, – проговорил начштаба, стремясь отсутствие командирского голоса компенсировать твердостью и четкостью доклада. – Общие же замечания следующие. Каждому командиру катера нужно продумать систему маскировки судов в местах рассредоточения и скрытно заготовить маскировочный материал. Поскольку в ходе первого ночного удара артиллеристы и пилоты врага могут использовать осветительные ракеты и снаряды, на местах стационарного базирования следует оставить вместо себя старые рыбачьи баркасы, позаботившись о камуфляжных надстройках.

– Они и сейчас уже устраивают нам ночные фейерверки, – подал голос командир дивизиона мониторов капитан-лейтенант Крынов, воспользовавшись паузой в докладе начштаба. – Понятно, что в «ночь икс» они будут стараться вовсю. Так что камуфляж понадобится, это без вопросов.

– Надо поговорить по этому поводу с рыбаками, – посоветовал Григорьев, – среди которых немало плотников, а также с рабочими судоремонтных заводов и артелей. Уверен, что они помогут. Другое дело, что это должны быть проверенные люди, а сами камуфляжные настройки заготавливать вдали от мест базирования, чтобы скрыть назначение сбиваемых плотниками коробов. В местах рассредоточения определить и зафиксировать на картах глубины, продумать систему маневров, а главное, условно «пристрелять» оттуда все мыслимые цели противника, в первую очередь, его стационарные береговые батареи.

Поскольку никаких вопросов к начальнику штаба не возникло, командующий ознакомил командиров с последними, уточненными, сведениями о силах вероятного противника.

– Как известно, – сказал он, подходя к карте «Нижнего Дуная» – на плаву нашей флотилии противостоит румынская речная дивизии. По последним данным стратегической разведки, главной ударной силой ее по-прежнему остаются семь мониторов, доставшихся румынскому флоту в наследие от Дунайской флотилии Австро-Венгерской империи. Особое внимание обращаю на флагманский монитор «Ион Братиану»[42], – он отодвинул занавеску на демонстрационной доске, на которой были фотографии некоторых румынских кораблей и многих пограничных участков.

– Знакомое корыто, – скептически проворчал командир отдельного зенитного артдивизиона капитан Шило. – Когда-нибудь пройдусь по нему прямо из зенитки.

– В моем присутствии о боевых кораблях противника подобным образом прошу не отзываться, – сурово остепенил его командующий. – Их возможности следует знать и оценивать по достоинству. Напомню, что монитор «Ион Братиану» обладает мощной бортовой и башенной броней, при скорости тринадцать с половиной узлов и дальности плавания в тысячу двести километров. Его вооружение: три 120-мм орудия главного калибра, пять 37-мм пушек, четыре пулемета и два зенитных автомата. Понятно, что при длине корпуса в шестьдесят два метра и осадке сто семьдесят сантиметров командир его в нашем, Килийском рукаве, особо не разгуляется. Тем не менее будем помнить, что этот монитор – серьезный противник. Приблизительно такие же характеристики у всех остальных мониторов. Их фотографии вы получите в штабе, сразу же после совещания.

– Они уже розданы, товарищ командующий, – уточнил начштаба.

– Тем предметнее будет наш разговор, – ответил контр-адмирал. – Кроме того, на вооружении дивизии находятся тринадцать сторожевых катеров, три плавучие батареи и несколько десятков бронекатеров, глиссеров и вспомогательных судов, с базированием в Галаце, Исакче, Чатале и Переправе. Все эти базы прикрываются береговыми стационарными, а также передвижными батареями и всевозможными противодесантными заграждениями.

– Перед нами действительно серьезный противник, командиры – заметил полковник Матвеев, давно завоевавший себе негласное право комментировать высказывание контр-адмирала. – Так что шапкозакидательскую психологию нужно изживать. Хватит, в свое время Русско-японская нас научила.

– Правильно, полковник, – неожиданно поддержал командующий, который обычно игнорировал его замечания и реплики. – Самонадеянное: «Япошку шапками закидаем!» мы на полях битв уже проходили. Но главная опасность таится даже не в плавсредствах противника, а в том, что, как стало известно нашей разведке, в случае агрессии речную дивизию будут поддерживать около шестисот пятидесяти румынских и порядка четырехсот пятидесяти немецких штурмовиков, бомбардировщиков и истребителей.

9

Бекетов был почти уверен, что к идее «контрабандной» переброски баронессы Валерии в румынский тыл заместитель начальника контрразведки Рабоче-Крестьянского Красного Флота Рокотов отнесется с недоверием. Тем более что контр-адмирал, с недавнего времени базировавшийся в Севастополе, лично знал Валерию Лозовскую, лично симпатизировал ей и был уверен, что девушку ждет большое агентурное будущее, но… В этом-то «но» все и заключалось: будущее Баронессы виделось адмиралу от контрразведки исключительно на разведывательно-дипломатической стезе. Однажды он даже воскликнул: «Так ведь в стенах нашей флотской контрразведки может появиться новая Коллонтай[43]». И если учесть, что Рокотов был лично знаком с этой соратницей Ленина, то становилось очевидным: в какой-то степени он даже рассчитывает на ее покровительство. Одно мешало: закладывать карьеру Лозовской как разведчицы с работы в Швеции было нерационально. Впрочем, кто знает…

Каковым же было удивление полковника, когда он вдруг получил шифрограмму: «Операцию “Контрабандист” разрешаю. Всякое появление на том берегу нашего человека воспринимается в Центре как явление Мессии. – Полковник уже знал, что “Крымский Канарис”, как порой называли контр-адмирала его же штабисты, обожал прибегать к броским выражениям, точно так же, как ценил их в донесениях подчиненных. – Продумайте форму сопровождения. Решите вопрос о судьбе ее нынешнего румынского окружения».

Поняв, что в рамках операции руки у него развязаны, полковник тем не менее тут же споткнулся о последнюю фразу шифрограммы. Что значит «решить вопрос о судьбе ее нынешнего окружения»? Прежде всего, не касается ли это капитана Гродова? Уточнять у Крымского Канариса было бессмысленно. Контр-адмирал не так уж и много знал о комбате, а называть его имя в предвоенной суете было опасно: вдруг начальник контрразведки что-нибудь недопоймет в этой комбинации и в спешке так… распорядится, что потом не расхлебаешь?! А комбата он решил не отдавать никому. Это его находка, он «разработал» этого сотрудника и он же доводит его до совершенства, проводя через все круги ада. Кто посмеет?..

Нет, комбата Бекетов исключил сразу же, решив остановиться только на завсегдатаях салона Волчицы и ее «тайных гостях из-за реки», как именовались в этом кругу все, кто появился из-за Дуная, а значит, имел отношение к румынской военной разведке и сигуранце.

Сложность заключалась в том, что переправлять Баронессу нужно было срочно, причем по его, полковника, замыслу – вместе с бывшим поручиком Петром Крамольниковым. Переманивать его на свою сторону было бессмысленно, а отправлять с «засвеченной» агенткой на тот берег – еще и крайне опасно. Особенно теперь, когда Лицедей убежден, что со дня на день Совдепия падет и он снова окажется в Белой России.

Оставалось одно – использовать его «втемную», но для этого нужно было вынудить Лицедея бежать из страны. Не уйти в глубокое подполье, чтобы дождаться теперь уже скорого прихода румын и немцев, а именно бежать, причем с помощью такой же обиженной и гонимой, как и он, баронессы Валерии. Кое-что в этом направлении уже было предпринято. В течение нескольких дней Волчица находилась под домашним арестом, ее телефон прослушивался, а на квартире была устроена засада. В эти же дни асы наружного наблюдения, которых полковник занял у местных энкаведистов, внаглую прессовали Лицедея, даже не пытаясь скрывать своей слежки.

Поручик понял, что находится на грани ареста; он метался, как затравленный волк, и никак не мог понять, в чем смысл этой травли? Не ожидают же в НКВД, что при такой очевидной слежке он поведет его агентов по своим явкам? А во всем остальном… Чекисты уже знали, где он живет, в какой столовой питается, в какие часы и куда выходит на прогулку. Тогда, как все это понимать? Ждут, что он, поручик Крамольников, пустит себе пулю в лоб? Но, во-первых, какой прок чекистам от его убийства, а во-вторых, еще не вечер. Поручик Крамольников и не из таких передряг выбирался.

Правда, подобным прессом можно вынудить его явиться с повинной. Но в чем смысл подобной явки для контрразведки и для него самого? Чекисты в одночасье лишались славы разоблачителей «матерого шпиона из бывших», как любили сообщать о таких, как он, в советской прессе, а значит, не резон. Он же при любом контрразведывательном раскладе лишался жизни, а значит…

Несколько раз ему все же удавалось на какое-то время избавляться от «опекунов», и тогда он, «как мужчина мужчину», просил парнишку-молдаванина из соседнего дома позвонить со своего квартирного телефона Волчице, которую выдавал за любовницу, пребывавшую при ревнивом муже. Поскольку услуга была платной, Феликс, как звали этого парнишку, дважды с удовольствием выполнял ее, и тогда оба они слышали в трубке веселый голос хозяйки квартиры, которой столь же радостно сообщали, что «тетя Мария все еще не выздоравливает». Такой же кодовой фразой Волчица отвечала, что нужные лекарства она уже достала.

После беседы с Крымским Канарисом полковник понял, что игру с Лицедеем следует доводить до конца, и даже сумел мысленно увидеть ее финал. Другое дело, что его еще нужно было воплотить в жизнь.

В тот день поручик на удивление легко ушел от слежки и, пройдя несколько кварталов, вновь оказался у дома, где жил парнишка, отец которого работал каким-то районным начальником. Тот долго упрашивать себя не стал, однако на сей раз трубку подняла не Волчица, а баронесса Валерия.

– Подруга-телефонистка помогла мне выяснить, откуда вы звоните, – поспешно произнесла она. – Рядом с этим домом, в глубине двора, есть неплохо замаскированный вход в катакомбы. Феликс, парнишка, из дома которого вы звоните, покажет его. Войдите туда и ждите меня, постараюсь быть в течение часа. Там абсолютно безопасно. Справа от входа, в нише, вы найдете керосиновый фонарь, благодаря которому в случае опасности можете уйти в глубь катакомб.

– А если я не появлюсь там?

– Другого выхода у вас нет, – решительно молвила баронесса. – Если откажетесь от моей помощи, сегодня ночью вас арестуют на любой из трех ваших явочных квартир. На улице вас тоже возьмут.

* * *

Вход в катакомбы открывался в виде небольшой дыры, расположенной в закутке за дворовыми сараями. На первый взгляд, он казался обычным провалом, каких на Молдаванке и Слободке немало. Но стоило пройти на полусогнутых метров десять, как взору открывалась небольшая выработка, штрек от которой уводил куда-то в глубину подземелья.

– Спасение наше вижу только в одном, – проговорила Валерия, ослепляя поручика лучом карманного фонарика: – мы уходим отсюда катакомбами к известному мне выходу, где садимся в машину моего знакомого сотрудника КНВД и направляемся в сторону Дуная. Там, в условленном месте, будет ждать шлюпка одного местного контрабандиста, который переправит нас на румынский берег.

– Почему ты решила спасать меня? – спросил поручик, пытаясь увернуться от назойливого луча и догадываясь, что в другой руке у баронессы пистолет.

– Потому что надо мной нависла такая же опасность, как и над вами, поручик. И если бы не мой энкаведист, который таким образом зарабатывает себе не только прощение, но и чин в германской разведке, мы с Волчицей уже дуэтом выли бы в одной из камер НКВД. – Так он уже знает, что русской разведке тебя подставила сигуранца?

Когда поручик произнес это, у Валерии мороз пошел по коже. Только теперь она поняла, как близко находится от провала, от гибели.

– Нет, он помогает мне как дворянке, поскольку сам происходит из дворян, хотя и выдает себя за «безотцовщину», воспитанную чужими людьми.

– Хочешь сказать, что русские до сих пор не сумели разоблачить тебя?

– Представь себе, нет, – Валерия даже не пыталась отрицать то, что отрицать уже было бессмысленно. Но тут же мысленно добавила: «Хотелось бы знать, кто выдал тебе эту тайну. Но коль уж так случилось… Отсюда может выйти только один из нас. Приговор себе ты, поручик, уже подписал».

– Тогда ты действительно неплохой агент, как о тебе, собственно, и говорят.

Поручик все еще оставался в форме офицера НКВД. Маскарад этот можно было бы считать бессмысленным, однако он позволял свободно носить пистолет в кобуре.

– Вам-то откуда стало известно о моей службе в сигуранце? Ведь, прибывая сюда, вы этого не знали.

– Все просто: по моей просьбе радист запросил сведения о тебе, поскольку я сразу же учуял, что работаешь на русскую разведку и что русские собираются внедрить тебя в сигуранцу, а возможно, и в абвер. Правда, по радио об этом речи не было, я всего лишь запросил сведения, стараясь быть при этом осторожным.

– Оказывается, иногда даже вы умеете оставаться осторожным, поручик, – холодно оценила его достоинства баронесса.

– Поскольку румынские и германские войска уже близко, в абвере и сигуранце испугались, как бы я тебя не ликвидировал как агента НКВД или контрразведки флота.

– И все же хотелось бы услышать, – не сдержалась Валерия, – какой именно кретин решил предстать перед вами в ипостаси информатора. Вы, случайно, не знаете его имени?

– Кто бы мне назвал его?!

– Кто-то еще кроме радиста знает о моем сотрудничестве с сигуранцей? Только правду, поручик, правду.

Крамольников понял, что вторгся в ту зону деятельности агента, вторгаться в которую ни в коем случае нельзя было, но изменить что-либо уже не мог.

– Ни радист, ни связной тоже ничего не знают. Радиограмма была шифрованной, а шифр известен только мне. Может, ты и права, румынам не следовало сообщать мне о твоем сотрудничестве с сигуранцей, но кто-то же решил организовать эту утечку информации. Наверное, рассчитывал, что те несколько дней, которые остались до входа румынских войск в город, мы как-нибудь продержимся.

– Ничего, выясним, – спокойно, почти буднично, произнесла она и дважды подряд нажала на курок пистолета. Причем первый выстрел прозвучал как раз тогда, когда в руке поручика тоже оказался пистолет.

С тем же спокойствием она обшарила убитого, изъяла из-за брючного пояса еще один, совсем маленький, швейцарский пистолетик, который у них в разведшколе называли «дамским», а затем – из кошелька, из карманов галифе и кителя, а также из командирской сумки – запасные обоймы и пачки советских денег. Все это еще могло ей пригодиться.

Вернувшись на квартиру Феликса, мать и отец которого были на работе, она тут же позвонила Бекетову.

– Рандеву состоялось, товарищ полковник. – Парнишку она выставила из квартиры и приказала до конца разговора держаться подальше от двери.

– И что, поручик согласился бежать вместе с вами?

– Он пытался изобличить меня как агента НКВД, которого эта служба пытается внедрить в сигуранцу; требовал, чтобы я в этом призналась, иначе угрожал тут же пристрелить меня. Я успела нажать на курок на мгновение раньше и до сих пор считаю, что спаслась только чудом.

Бекетов озадаченно что-то проворчал, недовольно посопел в трубку и обронил:

– За ликвидацию опасного агента сигуранцы объявляю благодарность. Хотя стоило бы тебя по-отцовски выпороть ремнем, чтобы лучше подстраховывалась. Какого дьявола ты потащилась на встречу одна, да еще и в катакомбы? Это можно было сделать на квартире у Волчицы.

– Неужели не ясно, что заманить поручика в логово этой фурии нам уже не удалось бы? – холодно парировала баронесса Валерия. – А вот продолжать операцию «Контрабандист» или нет – это вам решать. Лично я готова.

Она вдруг услышала позади себя шаги и ощутила, как руки Феликса легли ей на бедра, а затем поползли вверх, к груди; в то же время она почувствовала, как своими ногами парень пытается обхватить ее бедра. Она помнила, что несколько дней назад парень застал ее в точно таких же сексуальных объятиях своего отца, и теперь, очевидно, решил, что имеет право следовать по его стопам.

– В таком случае будем продолжать, – молвил тем временем полковник. – Хотя на вашем месте я бы, наверное, отказался.

– На моем месте вы уже давно пустили бы себе пулю в лоб, – почти проворковала баронесса.

– Вряд ли я стал бы прибегать к таким крайностям. Скорее всего предложил бы оставить меня в Одессе до прихода румын. Кстати, меня удивляет, что вы сразу же согласились на переброску через Дунай, не предложив нам оставить вас в Одессе, ведь это уже вопрос нескольких недель.

– Во-первых, это выглядело бы неромантично, во-вторых, я привыкла выполнять приказы, в-третьих, не забывайте, что на Дунае сейчас готовится к сражениям капитан Гродов. Продолжать перечисление?

Валерия почувствовала, что руки Феликса уже хозяйничают у нее под платьем, довольно опытно оголяя бедра, и подумала: «Господи, чтобы в такие годы!.. И никакого трепета перед женским телом? Никакого страха?! Кстати, сколько ему в действительности лет? Исполнилось хотя бы шестнадцать? А с другой стороны, не отбиваться же от этого юного наглеца с телефонной трубкой в руках, когда на проводе полковник контрразведки!»

– Не утруждайте себя, баронесса, достаточно, – сказал Бекетов, позволив Валерии облегченно вздохнуть.

Если бы она действительно хотела продолжить это перечисление, то назвала бы истинную причину, по которой согласилась на рисковую ночную переправу в челне какого-то проходимца от контрабанды. А заключалась она в том, что когда сигуранца и абвер обнаружат ее оставленной русской контрразведкой в городе, то как же трудно будет убедить их руководителей, что по-настоящему русским она так и не продалась, а всего лишь добросовестно выполняла порученное ей задание: «Во что бы то ни стало внедриться. Причем как можно глубже и надежнее».

– Где вы сейчас находитесь? – спросил полковник.

– Если хотите прислать машину, то через час буду ждать ее у входа на слободской «Базарчик». Заодно надо бы убрать тело поручика.

– Об этом позаботятся. Будем считать, что ему еще и повезло: умереть от руки такой прелестной женщины!

Только положив трубку, баронесса слегка расслабилась и почувствовала, что юный кавалер уже почти оголил ее и помышляет об умопомрачительном подвиге, как первопроходец, нацелившийся на Южный полюс.

– Тебе сколько лет, кавалергард?

– Три дня назад исполнилось семнадцать.

– Согласна, это увеличивает шансы на взятие твоей первой Бастилии, – признала Валерия. – Но уж слишком ты бесцеремонно приступил к осаде.

На отца Феликса баронессу навела Волчица, убедив ее в том, что этот партийный служащий способен пойти очень далеко, но в то же время в душе он остается истинным молдаванином, а значит, можно попытаться завербовать его или хотя бы завязать тесное знакомство. Авось пригодится. Она же со временем подсказала Крамольникову, что он может рассчитывать на парнишку. Ну, а затем случилось так, что Феликс застал их в минуты, когда партработник районного масштаба и по совместительству его отец, брал ее здесь же, на этом столе и в этой же позе.

Встретившись с ним после этой «сцены у фонтана» на улице, Валерия выяснила, что помогать ей в «кое-каких деликатных вопросах» парень согласится только при условии, что «научит его, как нужно ласкать женщин». Теперь она поняла, что длительная наука этому кавалергарду не понадобится, а вот услуги самого парнишки, как, впрочем, и его отца, могут понадобиться ей в любую минуту.

10

Услышав из уст командующего флотилией эти новые для себя данные, командиры судов и береговых батарей многозначительно переглянулись.

– Сколько же в таком случае всего самолетов у румын, если такую армаду они сумели выделить только для прикрытия своей речной дивизии? – мрачно задался вопросом начальник противовоздушной обороны дунайского района полковник Матвеев. Этот всегда мрачный, молчаливый человек еще в Гражданскую умудрился командовать дивизионной артиллерией и по возрасту превосходил все остальных командиров, кроме разве что самого контр-адмирала. – Мы-то считали, что авиации у нее с гулькин нос.

– Это оно и есть – «япошку шапками закидаем…», – назидательно напомнил ему полковник Просянов, а вдобавок опасно съехидничал: – «Шапкозакидательство-с, господин полковник, шапкозакидательство-с…».

– Общая численность румынского воздушного флота нас не интересует, – сухо заметил Григорьев, стараясь погасить перепалку. – Важно знать, какими силами противник намерен угрожать нашим судам и береговым сооружениям.

– Да сколько есть у них самолетов, столько и будем сбивать, и вся печаль! – беспечно улыбнулся командир зенитного артдивизиона капитан Шило. – А если бы мне еще пару тысяч штук снарядов подбросили да батарею новых зениток…

Обычно во время совещания командующий жестко пресекал подобные дебаты, но в этот раз терпеливо дождался, пока страсти угаснут, и невозмутимо продолжил:

– К сожалению, в воздухе нам почти нечего противопоставить такой массе самолетов. Известно, что наше воздушное прикрытие пока что возложено только на 96-ю отдельную истребительную эскадрилью, – контр-адмирал задумчиво пожевал нижнюю губу и, задернув занавеску демонстрационной доски, точно так же задумчиво подтвердил: – Да-да, все еще одна-единственная эскадрилья. И это несмотря на все мои рапорты с просьбой усилить воздушное прикрытие района действий флотилии. Поэтому особые надежды на зенитное вооружение самих наших судов и, конечно же, на зенитный дивизион.

– Мои хлопцы, товарищ командующий, не подведут, это ясно, – отозвался полковник Матвеев, по привычке пытаясь подкрутить едва наметившийся ус. Очевидно, забыл, что прежние, основательно прокуренные, недавно сбрил. – Хотя, понятное дело…

– И наконец, последние сведения, связанные с мысом Сату-Ноу, – не стал выслушивать его объяснения командующий. – Для нас он представляет особый интерес, так как географически нацелен на Измаил, – контр-адмирал несколько раз пытался пронзить указательным пальцем то место на карте, на котором был очерчен аппендикс злополучного мыса, за пределами которого ждал своей фронтовой судьбы небольшой одноименный рыбацкий поселок.

Все молча и почти отрешенно проследили за его стараниями.

– Условно говоря, гарнизон мыса составляют две артиллерийские батареи и батальон пехоты. Как ни странно, это все. Есть еще, правда, небольшое сводное подразделение, состоящее из граничар, то есть румынских пограничников, служащих жандармерии и местных ополченцев. Однако на него возложены сугубо охранные и полицейские функции, а также борьба с диверсантами. Между тем все сведения, которые поступают с того берега, а также визуальные наблюдения убеждают нас, что румыны готовятся не к обороне, а к наступлению. Точнее, они вообще не нацелены на усиление своих оборонных рубежей. Вас это настраивает на какие-то воинственные мысли, капитан? – неожиданно обратился командующий к доселе молчаливо сидевшему в заднем ряду стульев Гродову.

– Настраивает, – поднялся капитан.

– Так излагайте же! – требовательно настоял контр-адмирал. – Кстати, хочу официально представить: командир десантно-диверсионного батальона капитан Гродов. Только что, по приказу командующего флотом, его отряд переброшен сюда командованием Одесской военно-морской базы, в составе которой капитан береговой службы командует одной из стационарных береговых батарей. Важно, что он – единственный в нашей флотилии офицер, который прошел специальную десантно-диверсионную подготовку на Балтике и теперь считается лучшим специалистом в этом виде тактических боев на Черноморском флоте. Сегодня специальным приказом его отряд, который раньше числился ротой, переформирован в батальон. Так что поздравляю с повышением в должности, капитан.

– По привычке мы называли наше подразделение отрядом, а не ротой. Но за поздравления спасибо.

«Интересно, – тут же подумал Гродов, улавливая на себе уважительные взгляды присутствующих офицеров, – о “лучшем специалисте” по десанту – это командующий повторил чьи-то слова, сказанные ему по телефону или рации, или же они только что пришли ему на ум? А что, если звонил полковник Бекетов… Тот вполне мог изречь нечто подобное, хотя как можно судить о десантно-диверсионном таланте командира, который еще ни разу не участвовал ни в одном боевом десанте?».

Тем не менее капитану хотелось, чтобы эти слова действительно принадлежали Бекетову, которого уже воспринимал как своего покровителя. Слаб человек в самолюбии своем, слаб…

– Судя по всему, – вслух произнес Гродов, – румынский речной флот и прибрежные части настроены на очень быстрое подавление нашего сопротивления. Рассчитывая первым же натиском отбросить нас от Дуная, они уже размышляют о том, как станут налаживать стратегические переправы частей 3-й и 4-й румынских и 11-й германской армий, а также 8-го венгерского пехотного корпуса.

– На нашем участке появились даже венгры? – не мог скрыть своего удивления начштаба.

– С венграми придется столкнуться нашей ренийской группе судов и частям 14-го стрелкового корпуса генерал-майора Егорова, стоящим на участке слияния Прута с Дунаем.

– Сведения о венграх, они… достоверные?

– Абсолютно достоверные, – ответил вместо Гродова командующий, возвращаясь к своему столу. – По информации начальника штаба корпуса полковника Рыбальченко, переброска на этот участок венгерских подразделений предполагалась уже давно, хотя особого значения этому факту никто не придавал. Другое дело, германские части. Так вот, очевидно, эта переброска уже произошла. Продолжайте, капитан. Всегда интересно послушать нового человека, к тому же – из Одессы прибывшего.

– Принято считать, товарищ командующий, что в наступлении венгры не сильны, – молвил Гродов, намереваясь продолжить свое изложение, – зато в оборонительных боях будут, в отличие от румын, проявлять особое упорство, а в рукопашных боях и в поведении с пленными – еще и откровенную ярость и жестокость. Специалисты утверждают, что это объясняется особенностями национального характера, сформированного еще уграми, неуемными предками современных венгров, значительную часть которых составляют печенеги[44].

– Только печенегов нам здесь не хватало! – многозначительно проворчал комиссар флотилии Беленков.

– Неужели те самые печенеги?! Которые когда-то в степях под Киевом обитали?! – простодушно изумился капитан-лейтенант Кубышкин, командир 4-го Черноморского отряда пограничных судов НКВД. – Они же вроде бы исчезли? Выходит, не добили их в свое время наши предки, а, товарищ бригадный комиссар?

– Все правильно, – подтвердил Гродов, – речь идет о тех самых печенегах, чьи предки столетиями разоряли Киевскую Русь. Так ли венгры будут вести себя в бою на самом деле, мы вскоре сможем сами убедиться. И еще одно замечание: мы должны будем считаться с тем фактом, что в данное время года в отдельных местах Прут можно преодолевать вброд. А значит, именно там в прорыв будут брошены части германской танковый дивизии. В то время как в распоряжении командования 14-го стрелкового корпуса на сегодняшний день нет ни одного – подчеркиваю, ни одного! – действующего танка[45].

– Вы это к чему, товарищ капитан? – нервно передернул плечами Беленков.

– Что вам не понятно, товарищ бригадный комиссар? – в свою очередь хладнокровно поинтересовался Гродов.

– Не понятно, почему вдруг вы завели разговор о танках корпуса.

– К тому, что если у германского командования хватит ума нацеливать свои танки не на штабной город Болград, а хотя бы часть колонны пустить вдоль берега Дуная… Вот тогда нам придется по-настоящему трудно, поскольку все тыловые стоянки и места рассредоточения флотилии будут поражены орудийным и пулеметным огнем танкистов. Так что, прежде всего, следует укрепить оборону на танкоопасных участках севернее Рени.

– И все же, откуда у вас такие сведения – относительно численности танка?

– Логичнее было бы поинтересоваться, почему такими сведениями не располагаете вы, товарищ бригадный комиссар? – все с той же невозмутимостью парировал Дмитрий. Не мог же он объяснять, что с реальным положением вещей на этом участке фронта его познакомили в контрразведке военно-морской базы, где привыкли видеть положение вещей таким, какое оно есть на самом деле, а не таким, каким его хочется кому-то видеть.

– Кроме всего прочего, капитан Гродов является офицером контрразведки, – неожиданно вмешался командующий флотилией, заставив тем самым удивиться, прежде всего, самого комбата. – А выстраивать тактику боевых действий, не зная, какими силами располагают смежные нам части, невозможно, – спокойно, умиротворяюще, голосом учителя младших классов, напомнил он бригадному комиссару.

И это подействовало. Другое дело, что само сообщение о том, что в распоряжении командира корпуса Егорова, который еще и назначен старшим командиром южной части Бессарабии, нет ни одного боеспособного танка, вызвало у командиров настоящий шок. «Неужели офицеры флотилии не знали об этом?! – удивился Гродов, осматривая участников совещания. – Их что, не информировали?! Но так готовиться к войне нельзя! Так воевать – невозможно!».

Высказывать это свое удивление командир десантников так и не решился: это уже было бы слишком. Кажется, он и так перешагнул некую пропагандистскую «точку невозврата», за коей у всякого мыслящего офицера неминуемо возникает масса нелицеприятных вопросов, отвечать на которые здесь некому. Тем временем в зале воцарилось угрюмое молчание.

– Однако вернемся к румынскому гарнизону мыса Сату-Ноу, – вновь дипломатично разрядил обстановку командующий флотилией, хотя первым порывом его было резко осадить Гродова и заставить умолкнуть. Другое дело, что контр-адмирал понимал: если он отреагирует таким образом, то не только отдаст капитана в руки сотрудников Особого отдела, начальник которого находился сейчас в Севастополе, но и позволит начальству считать, что в штабе флотилии произошло ЧП. – Напомню всем, что мы остановились на его малочисленности и нацеленности на форсирование реки. Предполагаемые действия вашего батальона, капитан Гродов?

– Этим настроем румын мы и должны воспользоваться. Малочисленность гарнизона мыса Сату-Ноу убеждает нас, что налаживать стратегическую переправу в секторе обороны Измаила они не решатся, опасаясь слишком больших потерь. Значит, здесь они прибегнут только к тактическому, отвлекающему десанту, в котором наверняка задействуют силы расквартированного на мысе пехотного батальона. Так вот, как только мы погасим первую волну румынского десанта – нужно сразу же совершать десантный бросок на мыс. Уверен: румынское командование ошалеет от нашей наглости. Обращаю внимание командиров кораблей, что берега мыса значительно выше, нежели наш берег, из этого следует, что стоит десантным катерам преодолеть середину реки, как они тут же окажутся в мертвой для румынских артиллеристов зоне. Впрочем, для пулеметчиков – тоже.

– А ведь верно подмечено, – заметил комендант сектора береговой обороны Просянов. – Если усилить присланный десантный отряд имеющейся у нас ротой морских пехотинцев да запросить хотя бы роту у командования Чапаевской стрелковой дивизии, мыс можно будет взять.

Едва полковник Просянов произнес это, как в дверях с папкой в руке появился уже знакомый Гродову начальник оперативного отдела штаба флотилии Филипп Тетюркин.

– Прошу прощения, товарищ командующий, но… крайне любопытное донесение.

– Разве что «крайне любопытное», капитан-лейтенант. Зачитывайте, не томите.

– Остановлюсь только на самом существенном. «Из сообщений зарубежных источников… В Сулинский рукав вошло штабное судно «фюрера СД-Валахии» бригадефюрера СС фон Гравса, который отвечает за зачистку прифронтовой полосы. По всему дунайскому участку границы легкую полевую артиллерию устанавливают на прямую наводку. Сегодня, 19 июня, на рассвете, все снаряды на батареях стали складировать на грунт». Вот, собственно, и все, – захлопнул папку совсем еще юный с виду капитан-лейтенант.

– Что-что?! – поморщился контр-адмирал. – Что вы там вычитали о снарядах «на грунте»? – Что их стали складировать прямо на грунт, – пожал плечами начальник оперативного отдела штаба флотилии.

– Из этого следует, что уже сегодня батареи должны будут открыть огонь?

– Разрешите, товарищ командующий, – вновь поднялся со своего места Гродов. – По артиллерийским предписаниям всего мира, снаряды разрешено «складировать на грунт» только в том случае, если они будут использованы в течение ближайших трех суток. Видно, что по первой военной профессии своей этот агентурный источник – артиллерист[46]. Потому и подал подсказку таким вот сугубо батарейным образом.

– Точно! В течение трех суток! Пушкарь есть пушкарь, – вполголоса заключил командир зенитного артдивизиона, обращаясь к кому-то из своих соседей. – Лично я не сразу сообразил что к чему, а надо бы. Видать, и в самом деле нет лучше разведчика, нежели настоящий, опытный артиллерист.

– И если сейчас мы пребываем на исходе 19 июня, – продолжил мысль Гродова контр-адмирал, – то получается, что?..

– …Что в стволы орудий эти снаряды скорее всего пойдут не позднее 22 июня. В крайнем случае на рассвете 23-го. Это ли не подсказка для всех нас, в приграничье сущих; не сигнал для наших артиллеристов?

Командующий в волнении отодвинул лежавшую на столе фуражку, машинально переставил с места на место морской бинокль.

– В подвале этого здания только что завершено оборудование флагманского командного пункта флотилии, – твердым, повелевающим голосом произнес контр-адмирал, вновь поднимаясь из-за стола и почти после каждого слова постукивая о него туго сжатыми кулаками. – Хотя соответствующих директив пока что не поступало, однако с завтрашнего дня во всех подразделениях флотилии объявляется готовность номер один. Согласно инструкции штаба Черноморского флота, утвержденной народным комиссаром Военно-Морского Флота СССР Кузнецовым, эта высшая степень готовности предписывает, чтобы все суда, все орудия и технические средства готовы были вступить в бой немедленно, как только поступит сигнал «Ураган». Все увольнительные в подразделениях отменить. Усилить охрану объектов и принять все антидиверсионные меры. Минерам приготовиться к постановке минных заграждений согласно ранее утвержденной схеме. С завтрашнего дня и вплоть до окончательного прояснения ситуации командующий и штаб флотилии переходят на ночные дежурства в бункере флагманского командного пункта. Кажется, все? – вопросительно взглянул он на начальника штаба.

– Остальные вопросы – в оперативном порядке, – ответил тот заученной штабистской фразой, испытанной во всех мыслимых ситуациях.

– И только так, в оперативном… Всем, кроме капитана Гродова и командира отдельной роты морских пехотинцев старшего лейтенанта Кощеева, следует немедленно отбыть в подразделения. Названным офицерам совместно с сотрудниками штаба разработать и в течение двух часом представить мне план десантной операции на Сату-Ноу.

11

Предвечерье 21 июня капитан Гродов опять встретил на береговом пункте наблюдения старшины Булгара. Разведывать-высматривать здесь уже было нечего. Теперь враг не таился, так что капитану не оставалось ничего иного, как с чувством бессилия фиксировать, что румынская пехота в открытую накапливается в прибрежных оврагах и в плавневых затонах. И что у того берега все больше появляется новых плоскодонных рыбацких каюков, плотов и надувных шлюпок.

– Мыслю, что сегодня ночью они и пойдут, – сдавленным голосом произнес Булгар. – Завтра мы уже проснемся посреди войны.

– Хотя ведут себя румыны так, словно пытаются спровоцировать нас на конфликт, чтобы затем обвинить в агрессивности.

– Не-а, товарищ капитан. На сей раз каким-то там конфликтом, какими-то мелкими стычками не отделаемся. Не будет же румынское командование сутками мурыжить такую массу своей солдатни в прибрежных болотах только ради того, чтобы позлить нас.

– Не будет, – вынужден был признать комбат. – А коль так, до начала войны осталось всего несколько ночных часов. К тому все идет. Интересно только, понимают ли это, черт возьми, в штабе флотилии, флота, в генштабе?

– Вряд ли, – решительно повертел головой старшина. – У них там свое понимание и своя большая политика, а наше дело – солдатское. Как бы там ни было, а первыми встретить эту войну суждено нам с вами.

Они помолчали. Какая-то запоздалая стая диких уток пронеслась прямо над их головами и ушла в сторону озера Кагул, чтобы где-то там, в огромных озерных плавнях, отдохнуть от гула корабельных и прочих моторов, от людской суеты, а заодно и подкормиться. Еще одна стая, судя по всему, бакланов, ушла прямо на огромный красновато-желтый солнечный круг, который медленно догорал в плавнях за мысом Сату-Ноу.

– Какие же божественные здесь места! – мечтательно протянул Булгар и, забыв о предосторожности, широко раскинув руки, улегся спиной на бруствер окопа. – Не будь здесь границы, это был бы рай земной.

– Если бы только не было границы, – в тон ему вторил Гродов, наблюдая, как стая бакланов «сгорает» на предзакатном костре.

– Вас к телефону, товарищ капитан, – выглянул из небольшого блиндажа краснофлотец Воротов.

– Кто? – уже на ходу спросил Гродов.

– Адъютант командующего, старший лейтенант Щедров.

– Ясно. Жаль, что не сам командующий. А почему к телефону? У вас ведь действует рация.

– И рация есть, но с телефоном надежнее, меньше ушей. Подсоединились к ближайшей линии, а кабель – через протоку по дну. Ни один диверсант его там не нащупает.

Прежде чем взять телефонную трубку, Гродов с каким-то особым умилением взглянул на рацию. Это была уже знакомая ему установка прямой связи 6-ПК, с которой на курсах его знакомила Валерия Лозовская. Потому и микрофонную трубку он всякий раз взял с каким-то особым чувством, способным порождать давно призабытые воспоминания. Валерия… как же ее здесь не хватает! Однако, подумав о ней, капитан тут же спохватился, поблагодарив судьбу, что эта женщина осталась так далеко от границы, и что ей не придется пережить всего того, что, возможно, уже нынешней ночью придется пережить ему самому.

– Ну, что там, товарищ капитан, – услышал он вызывающе резкий голос адъютанта. – Что наблюдаете? Румыны уже всерьез готовятся или все еще пекут свою мамалыгу?

– Мамалыгу, адъютант, варят.

– Но все равно… мамалыгу.

– Передайте контр-адмиралу, что противник не просто готовится, а что теперь он уже окончательно готов. Причем приготовления эти явно велись не к какому-то там пограничному конфликту или к мелкой провокации.

– И это уже закоренелый факт?

– Считайте, что заякоренный.

– «Заякоренный» – тоже проходит. Однако командующий все слышит и сейчас будет говорить с вами. Передаю трубку товарищу контр-адмиралу.

– Продолжай, капитан, продолжай, – тут же услышал он в динамике слегка осипший голос Абрамова. – Какова у тебя реальная обстановка?

– Румынскому комбату осталось только скомандовать посадку в шлюпки и на плоты. Признаться, я с удовольствием скомандовал бы то же самое своему батальону.

– Ну, ты азарт свой десантный пока что уйми. Тем не менее прикидывай, как выдвигаться и куда приставать. Каков твой прогноз, комбат? Полагаю, что твоему чутью время от времени можно доверять.

– Пойдут скорее всего завтра, на рассвете. Я бы так и доложил командующему флотом, ничуть в своем прогнозе не сомневаясь.

Контр-адмирал недовольно покряхтел. Не потому что этот береговой капитан подсказывал, как ему поступать. Просто всякий раз, когда он направлял в Севастополь очередную шифровку о приготовлениях вероятного противника к войне, там воспринимали его предположения как некое проявление паникерства.

Причем самое страшное, что так относились не только к нему, и не только в штабе Черноморского флота. Николай Абрамов знал это из сдержанных бесед с командованием стрелкового корпуса, из зубовного скрежета командира катеров пограничного отряда КНВД, из того, что ему пришлось слышать в штабе Одесской военно-морской базы. «Когда же там, наверху, – не раз вопрошал он себя, – откажутся от этого страшного и срамного ярлыка “паникеров” в отношении людей, которые изначально не способны паниковать, тем более – в подобных ситуациях, в состоянии безвольного ожидания?»

Ну а командир десантников… Его можно понять. Капитан попросту опасается, что и завтра, когда война уже будет в разгаре, командование флота в своем далеком тыловом Севастополе все еще будет воспринимать происходящее как небольшой пограничный конфликт, как провокацию, на которую – о чем сто раз было говорено – поддаваться не стоит.

– Ну, если действительно пойдут… Твои десантники к отражению готовы?

– Окопались, зарылись в землю вместе с отдельной ротой морской пехоты и взводом сухопутной пограничной заставы. Главное – не понести ощутимых потерь во время первого налета. Правда, было бы куда лучше нанести сейчас упреждающий артиллерийский и пулеметный удар по прибрежью мыса, чтобы истребить часть десанта еще на берегу.

– Ну да!.. – саркастически хмыкнул командующий. – Хотел бы я видеть, как бы ты принимал подобное решение на моем месте.

– Трудно. Но даже если после этого пришлось бы пустить себе пулю в висок…

– Отставить, капитан, – устало проговорил командующий. – Отставить и забыть. Пуля в висок – дело нехитрое. Вопрос в другом. Мы же не махновцы. За нами престиж армии, флота, страны. А еще существуют дисциплина, приказ и присяга.

– Я имел в виду, – Гродов почувствовал себя мальчишкой, которого отчитали за то, что он сидел на заборе соседского сада, – что нанести удар следовало бы после приказа, которого мы, конечно, не получим.

Контр-адмирал помолчал и вдруг спросил:

– Так, говоришь, снаряды на грунт складируются на срок не более трех суток?

– Инструкции так велят.

– Значит, на рассвете могут оказаться в стволах.

– У артиллеристов обычно все по науке. Надеюсь, даже у румынских.

– Кстати, наш радиоперехват подтвердил донесение агентов о том, что артиллерийскую обслугу румынских батарей немцы заменяют на своих пушкарей. Получается, что немцы их же, румынские, орудия румынам уже не доверяют.

– На Руси немецкие канониры тоже славились еще во времена Петра I и императрицы Екатерины.

– Не торопись расхваливать, – проворчал контр-адмирал. – Со старшиной Булгаром и его краснофлотцами сработался?

– Так точно.

– Значит, будешь просить, чтобы отдал их тебе в отряд.

– Уже прошу.

– Ладно, подумаем. А пока что смотрины свои затянувшиеся прекращай, сейчас за тобой придет глиссер. После того как побываешь в отряде десантников, направляйся на флагманский командный пункт. В бункере комендант организовал небольшую офицерскую казарму, так что можно будет пару часов подремать. Всему личному составу твоего батальона – до двух ночи отбой. А там – по ситуации. Но помни, капитан: готовность номер один.

– Готовность – это святое, – признал Гродов.

– Замечу, что у тебя на позициях побывал начальник оперативного отдела штаба и остался доволен ими. Хотя помни, что на отведенном тебе участке основная линия обороны будет проходить по береговой паводковой дамбе.

– Помню, товарищ контр-адмирал. Круговая линия обороны у казармы – это последний рубеж, с которого ни шагу. Пограничники к нему уже тоже присматривались. Казарма расположена на плато, рядом руины еще одного строения, да в придачу – подвал в качестве бомбоубежища.

– И два оврага: один в сторону реки, другой в степную долину. Знатное место для обороны, сам давно приметил.

Вернувшись в расположение батальона, Дмитрий еще раз осмотрел замаскированные старыми рыбачьими сетями окопы, с казармой в центре, которые вместе со щелями и двумя дотами-блиндажами рассчитаны были на круговую оборону; глубокий каменный подвал у казармы, тоже расчищенный и превращенный одновременно и в штаб, и в санчасть.

Маскировочные сети уже были утыканы живыми кустиками или просто замаскированы ветками и камышом, а брустверы усеяны степной травой, так что с воздуха окопы вряд ли могли быть замечены пилотами. В то же время почти от самой казармы в сторону реки действительно уводил овраг, по которому морские пехотинцы могли скрытно выходить на прибрежные рубежи и также скрытно оставлять их.

– Занятия по рукопашному бою в батальоне проводили? – поинтересовался он у своего заместителя, старшего лейтенанта Владыки, когда собрал командиров рот в штабном отсеке казармы.

– В течение четырех часов. И до четвертого пота, – доложил тот своим архиерейским басом.

– Но все было профессионально и максимально приближено к реальной рукопашной, – признал старший лейтенант Кощеев, чья отдельная рота морских пехотинцев была подчинена теперь Гродову, превратившись, по существу, в одну из рот его десантного батальона. – Еще бы недельку таких занятий – и можно в любой рукопашный бой.

– Похоже, что времени для обучения у нас будет предостаточно, – заверил его Гродов. – Только противник уже будет вполне реальный, а схватки – кровавыми.

– Дык, тренируйся там, сколько захочешь, – попытался Владыка окончательно доконать командира третьей роты.

12

Заброска баронессы Валерии была назначена в ночь с 20 на 21 июня. Бекетов решил воспользоваться случаем, чтобы наконец-то побывать на Дунае, поэтому полетел в Килию на приписанном к военно-морской базе небольшом самолетике, способном садиться на любом степном поле. Вместе с ними летел радист – бессарабец лет сорока пяти, одетый так, что его легко можно было принять за местного рыбака или чабана. В объемных рюкзаках, которые везли с собой эти двое, были рация, взрывчатка, патроны и более чем солидная сумма румынских лей и германских рейхсмарок – Бекетов сам удивился такой щедрости своего командования.

– Товарищ полковник, лодка осмотрена, на веслах пойдут двое: Прокопий Анкудинов и его старший сын, – доложил заместитель начальника дунайского отделения контрразведки флота Конопатов. – У островка будут дежурить два бронекатера, готовые в случае неудачи прийти нашим сотрудникам на помощь. Понятно, что приставать к тому берегу они не смогут, открывать огонь тоже…

– На пограничный конфликт мы не пойдем, это понятно, – кивал полковник, осматривая в бинокль небольшой осколок суши, возникавший между пограничными берегами. – Этот остров еще наш?

– Наша землица, наша, кровная, – с какой-то потайной грустью смотрел на остров майор Конопатов. – Не потерять бы, ведь только недавно вернули себе, и остров этот, и реку.

– Для того и на службу эту, «государеву», поставлены, чтобы не потерять.

– Тоже уверен, что теперь уже не должны, выстоим.

– Ты лучше скажи мне, майор, как переправлять думаете? Сам процесс, в деталях?

– Ваших людей мы доставим туда на катере, считайте, полпути уже будет пройдено. Ну, а дальше – на рыбацком каюке, который уже ждет их в островной бухточке вместе с гребцами, теми самыми…

– В таком случае молитесь, Валерия, – обратился полковник к баронессе, – чтобы все пошло по разработанному плану.

– Пусть молятся враги, и все, кто окажется на моем пути, – холодно ответила Лозовская с непонятным офицерам-контрразведчикам презрением, которое в устах это миловидной девушки граничило с цинизмом.

– Мы тут особо уточнили, – поспешил замять ситуацию майор. – По данным другой группы контрабандистов, в отведенное время местность будет контролировать именно тот наряд пограничников, который связан с ними.

– Связной, который обязан встретить их на том берегу, тоже предупрежден и обязан встретить их, припрятать часть багажа и дать взятку офицеру-пограничнику, который уверен, что речь идет об очередном багаже контрабандистов.

– Значит, считаем, что все предусмотрено, – бодро завершил майор. – На душе, правда, все равно муторно, словно бы предчувствие какое-то, но перед подобными операциями так и должно быть.

– Не должно, – отрубил Бекетов. – Должна быть полная ясность и уверенность.

Майор виновато передернул плечами:

– Я что? Уверенность – так уверенность, разве майор Конопатов когда-нибудь паниковал?

– Другое дело, что в подобных операциях всего не предвидишь, поэтому пока что будем считать, что сделали все, что могли, – задумчиво подытожил полковник. – Вам не страшно осознавать, что через несколько часов вы уже будете на чужой земле, старший лейтенант Лозовская?

– На этой «чужой земле», господин полковник, – упрямое употребление слова «господин» полковник уже приписывал стремлению баронессы входить в образ, – мне куда менее страшно, чем вам – на своей, родной…

Бекетов понял, что она имеет в виду все те чистки и аресты в армии и во всем обществе, через которые страна прошла в тридцатые годы и о которых у них зашла речь во время недавнего разговора. Он тогда сказал, что, вернувшись вместе с оккупантами в город, она может застать здесь немало предателей, которые изъявят желание служить новой власти. – Значит, вы все-таки допускаете, что румыно-германские войска способны оккупировать этот край? – лукаво уточнила баронесса Валерия.

– У наших рубежей стоит огромная сила, и все может случиться. Мы с вами всего лишь пытаемся моделировать события по худшему варианту их развития.

В отличие от Крымского Канариса и некоторых других офицеров, Бекетов долго пытался избегать интимной близости с баронессой Валерией, и все же то, что неминуемо должно было случиться, в конце концов, случилось. Они лежали у нее в квартире, в кровати старинной работы, вполне достойной аристократических запросов новой хозяйки и, казалось, в двери вот-вот должны появиться слуги с каталкой, уставленной винами и яствами: «Кушать подано, барон и баронесса». Но к действительности полковника вернула сухая и жестокая, как щелчок белоказачьей нагайки, фраза:

– Мы с вами, полковник, даже не представляем себе, сколько их появится, этих самых предателей. Не потому, что они будут гореть желанием служить новой власти, а потому что ненавидят ту власть, которая тысячами загоняла их родных и близких в сибирские концлагеря. И вот к этому мы, контрразведчики, действительно должны быть готовы.

Помнится, тогда он еще подумал: «Черт возьми, кого мы засылаем на ту сторону?! Вместо того чтобы основательно допросить и расстрелять». Но, во-первых, полковник знал, что через все мыслимые допросы и ловушки эта женщина уже прошла, а во-вторых, он понимал: баронесса Валерия так повязала сладостными постельными узами его начальство, что первым может полететь его собственная голова, а затем уж баронессы. К тому же он сказал себе: «Когда чекисты пускали под нож сотни твоих сослуживцев и знакомых, тебе разве не приходили в голову те же самые мысли?»

Вот и сейчас полковника покоробила бестактность девушки, однако он не только мужественно сдержался, но и попытался оправдать ее: «А чего ты ждал от нее, от женщины? Нервы!..». И пожалел, что ни эту, ни много-много других ночей подарить ему эта женщина уже не сможет. Хотя и вела себя в постели баронесса так, как, наверное, и должна вести себя аристократка, даже нежностью душевной бросающая подаяние влюбленному монаху.

* * *

В это утро он решил отоспаться и вообще весь день провести, грешным делом, так, словно уже находился в отпуске.

Конечно, все это было бы замаскировано под знакомство с удивительной местностью – огромным устьем пограничной реки, с условиями работы флотской контрразведки. Но всего лишь замаскировано. Лето, как-никак, которое, как ему сказали, здесь, на юге Буджацкой степи, приходит на неделю раньше, нежели в Одессе. Поэтому, засыпая в крохотном номере гарнизонной гостиницы, убаюкавший себя мечтаниями полковник уже готов был признать, что несмотря ни на что жизнь по-прежнему прекрасна.

Еще прекраснее она представала перед ним в сладостном сне, переносившем его в одну из тех двух ночей, которые он провел с баронессой Валерией. Причем даже в полубредовом «ложе сна» Бекетов воспринимал, чувствовал, осязал эту женщину с такой непосредственностью, словно все это происходило с ним наяву.

– Товарищ полковник, у нас ЧП, – ворвался в его благостный сон какой-то мужской голос. – Это майор Конопатов. Просыпайтесь, полковник, у нас серьезные неприятности.

– Румыны накрыли наших агентов? – сонно, с непостижимым спокойствием поинтересовался Бекетов, с трудом открывая глаза.

– Если бы… накрыли. Тут все сложнее, тут такое…

Только теперь полковник сумел вернуть свое восприятие в реальный мир и подхватился.

– Что ты мычишь, майор? – срывающимся полушепотом поинтересовался он, с быстротой старого солдата надевая галифе и облачаясь во все прочее одеяние. – Война, что ли?! В городе уже враг?

– На самом деле ваша баронесса Валерия оказалась румынским, а может быть, и немецким агентом.

– Всего-навсего? – прилаживал полковник портупею. – В чем это проявилось?

– Уже на берегу, на румынском, естественно, Прокопия Анкудинова баронесса тяжело ранила, а сына его убила. Причем обоих – ножом. А ведь планом операции убийство их предусмотрено не было.

Полковник исподлобья взглянул на Конопатова и нервно передернул подбородком. Он уже понял, что произошло, он уже все понял, тем не менее медленно, четко, почти по слогам, проговорил:

– Что было предусмотрено планом операции, а чего не было – знать положено только мне и заместителю начальника контрразведки Военно-Морского Флота.

– Тогда кое-что прояснилось бы. Но дело в том, что под дулом пистолета она заставила радиста лечь на землю и сдала немецким офицерам, которые приехали за ней на трех мотоциклах. К счастью, она не добила Прокопия, и тот все слышал и видел. На одном из мотоциклов уехала она, на другом увезли радиста. Где-то неподалеку их, очевидно, ждала машина.

– Не «очевидно», а в самом деле ждала, – медленно, на ходу придумывая новую легенду перехода баронессы в абвер, объяснил полковник.

– Как только они отъехали, Прокопий сел в лодку и, используя течение, каким-то чудом сумел догрести до острова, возле которого его заметили с пограничного катера.

Выслушивая его, полковник нервно прохаживался по комнате. Спросонья легенда явно не «вязалась», однако Бекетов понимал, что с версией тянуть нельзя. Если ему тотчас же не удастся запудрить майору мозги, тот превратится в такого же опасного свидетеля, как и ждущий спасительной операции рыбак-контрабандист.

– Тут вот в чем дело, майор, – как мог, тянул время Бекетов. – Я не должен был тебе этого говорить, а ты не должен был слышать. На самом деле этот радист был агентом сигуранцы, которого мы использовали втемную. Словом, с его помощью баронесса должна внедриться в абвер как аристократка, которую мы пытались заставить работать на советскую разведку. Удастся ей это или нет – увидим, но пока что все идет, как и было задумано. Что же до контрабандистов, то их, так или иначе, следовало убрать. Если бы на это не решилась баронесса, заниматься пришлось бы вам, майор. Ведь это же ваши люди, и за их ответственность, за их молчание – отвечаете вы. Но была ли у вас, майор, стопроцентная уверенность, что эти контрабандисты, по которым давно плачет «вышка», решились бы вернуться на советский берег?

– Риск, ясное дело, существовал. Однако здесь оставался второй сын Прокопия, поэтому…

– Вот и у нас, майор Конопатов, – начальственно повысил голос полковник, – уверенности в этих непонятно каким образом добытых вами уголовников-контрабандистов не было. А рисковать столь ценным агентом ради сохранения этим уголовникам жизни до приговора суда мы не могли.

Майор открыл было рот, чтобы как-то возразить или что-то сказать в свою защиту, но полковник еще резче осадил его.

– Я сказал: не могли! И хватит разговоров на эту тему. Ваши трогательные связи с местными контрабандистами меня не интересуют. Однако не интересуют они только меня… Улавливаете, о чем я?

– В таком случае вас можно поздравить с успехом, – неуверенно молвил майор, в голосе которого явно улавливалось только одно – дрожь.

– Почему поздравлять нужно только меня? Вас, майор Конопатов как офицера, обеспечившего успешное проведение важнейшей фазы внедрения нашего сверхсекретного агента, тоже следует поздравить. Орден не гарантирую, но о повышении в чине обязательно похлопочу. Знаю, что в майорах вы засиделись.

Только теперь Конопатов облегченно вздохнул. Не менее облегченно вздохнул и полковник. Если бы майора не удалось убедить таким, словесным, образом, пришлось бы убеждать по-иному, а не хотелось бы.

– Выходит, что контрабандист Анкудинов сумел вернуться на наш берег, – не спросил, скорее констатировал полковник, – пытаясь вернуть разговор в нужное ему русло.

– Он-то обо всем и рассказал, – неохотно подтвердил майор то, что и так уже было ясно.

– И где он сейчас находится?

Бекетов уже осознал весь ужас того, что произошло: эта стерва переиграла их всех! Когда именно немцы завербовали баронессу – еще до того, как она оказалась в поле деятельности контрразведки флота или потом, – это уже особого значения не имело. Важно, что до конца, до последнего дня, она сохраняла свой канал связи с германской разведкой, а значит, и свой план операции «Контрабандист», только разработанный уже где-то в абвере. Словом, все выглядело настолько провально и гибельно, что самое время было взяться за пистолет и подумать о «выстреле чести». Но, во-первых, с этим всегда успеется, а во-вторых, майор Конопатов не должен был догадываться, в каком положении все они, причастные к операции, только что оказались.

– В больнице лежит Анкудинов. Я только что оттуда. Хорошо, что пограничников, которые его выловили, Анкудинов тут же попросил позвонить мне. Лейтенант принял его за нашего разведчика и поторопился поднять меня с постели.

– Надеюсь, о своих похождениях контрабандист рассказывал в отсутствие лейтенанта?

– В отсутствие. Лейтенант благоразумно удалился. Ну а рыбак этот рассказал, что мог, и тут же потерял сознание. Теперь ему вот-вот должны будут сделать операцию.

– Стоит ли утруждать медиков? Но даже если сделают… О том, что произошло на западном берегу, не должен знать никто, причем с этой минуты – даже вы, майор Конопатов. Суть улавливаете?

– Кажется, улавливаю.

– Терпеть не могу этого «кажется», майор. И сегодня же сделайте так, чтобы контрабандист замолчал, причем надежно и навсегда, не втягивая в это дерьмо ни медиков, ни своих подчиненных. Если же этим займется какой-то проходимец, о нем тоже позаботься. Как только вернусь к себе, доложишь.

13

На «Дакию» баронессу Валерию доставили уже утром. К тому времени она успела выспаться в доме старосты поселка, позавтракать с бокалом хорошего вина, привести себя в порядок и даже переодеться в совершенно новую, специально для нее пошитую, – как заверил девушку ефрейтор, пытавшийся играть роль денщика, – форму лейтенанта вермахта.

– Признаюсь, когда в свое время мы начинали готовить вас к внедрению в разведку русских, то особых надежд на эту операцию не возлагали, – галантно поцеловал ей руку бригадефюрер фон Гравс, встречая на верхней палубе судна. – Кое-кто даже сильно сомневался в ее необходимости.

– Тогда уж признайтесь и в том, господин генерал СС, что сами вы тоже принадлежали к сонму сомневающихся, – снисходительно ослепила его белизной своих зубов Лозовская.

– О, нет, я верил, баронесса. Видит Бог и командование – верил. Вопреки опыту и логике, как обычно верят в своих женщин очень влюбленные мужчины.

Полковник умиленным взглядом прошелся по ее фигуре, стараясь не обращать внимания на то, что китель офицерского мундира, который он приказал пошить к ее возвращению, оказался немного тесноватым. Все равно после небольшой проверки ей предстоит надеть мундир оберштурмфюрера, то есть старшего лейтенанта СС, на котором к тому же будет красоваться Железный крест.

– Штандартенфюрер, – обратилась баронесса к барону фон Кренцу, – вы тоже слышали, как господин бригадефюрер объяснялся мне в любви, или это всего лишь слуховые галлюцинации?

– Я и сам не прочь был бы объясниться, если бы не боялся накликать гнев бригадефюрера, – сдержанно ответил куратор сигуранцы, почтенно склонив голову. – Причем мое признание прозвучало бы галантнее.

– Не сомневаюсь. Кстати, что вы так умиленно осматриваете, господин бригадефюрер: очертания моей талии или неудачно подогнанный мундир?

– То и другое. Вам не нравится мундир? Извините, шит не в Париже, но меня уверили, что портной, к которому я обратился, слывет лучшим в этой части Румынии.

– Никогда не славившейся ни тканями, ни портными, – обронил штандартенфюрер.

– Лично мне не нравятся погоны. Получается, что русские ценили меня выше, у них я дослужилась до обер-лейтенанта. – И если фон Кренца немного удивило, что баронесса произнесла все это без намека на шутку, то лишь потому, что он плохо знал характер Валерии.

– Если на службе в абвере вы проявите такую же старательность, как и на службе в советской разведке, – тоже без особого намека на шутку ответил бригадефюрер, – это упущение очень скоро будет устранено.

– Открою вам секрет, барон: и там, и здесь я служу своей собственной идее.

Услышав это, оба эсэсовца напряглись.

– Какой именно?

– Ну-ну, это уже любопытно…

Валерия подошла к фальшборту судна и несколько мгновений наблюдала, как по проложенному неподалеку от яхты понтонному мосту, рота за ротой, проходит пехотный полк румынской армии. Навьюченные рюкзаками, не умеющие держать ни строй, ни выправку, они нескончаемым потоком плелись по болотистому прибрежью к этому мосту и ступали на него, словно африканцы – на борт рабовладельческого судна. И присутствие конных офицеров, которые окружали колонну, как надсмотрщики – толпу невольников, лишь усугубляли это восприятие. Баронесса вдруг представила себе на несколько мгновений, что перед ней проходят закованные в доспехи легионы римлян, и разочарованно покачала головой: «Нет, не то! Ни в какое сравнение…».

Особого желания возвращаться к разговору об идее у Валерии уже не было, но она понимала, что эсэсовцы ждут, и пренебрегать их любопытством и терпением не могла.

– Я помню, помню о том, что обязана сформулировать свое собственное житейское кредо, господа. Так вот, уведомляю, что намерена пройти через все испытания временем и событиями, чтобы вернуться в высший свет Европы той аристократкой, каковой завещано быть самой моей родословной. Свой замок и прислуга, свои предприятия и банковские счета; участие в светских раутах и приемы при монархических дворах… Кстати, вы не в курсе дела, возрождение монархии в Австрии, Венгрии или Польше не планируется? Охотно выставила бы свою кандидатуру. Если не планируется, придется устраивать заговор против короля Михая здесь, в Румынии.

– Не завидую юному королю Михаю, – горестно покачал головой штандартенфюрер фон Кренц. Однако Валерия не обращала на него внимания. Войдя в поток своей фантазии, словно в мощное течение реки, она закусила удила и неслась, гонимая ветром судьбы, к своим неведомым причалам.

– Словом, я хочу в тот мир, в мир XIX века, господа. Я – женщина той эпохи, тех нравов, того склада мышления. Мне так и хочется объявить: «Извините, господа, по какой-то дикой случайности я родилась не в то время, пришла в будущее человечества, не попрощавшись с его прошлым. Сжальтесь надо мной, верните меня назад, в отведенную мне судьбой эпоху!». Впрочем, нет, «сжальтесь» – это не из моего лексикона.

– Правильно подмечено: не из вашего, – признал штандартенфюрер СС, взявший на себя обязанность комментатора.

– Но вы ведь тоже происходите из аристократических родов и должны понять меня.

– В Третьем рейхе, где у власти находится Национал-социалистская рабочая партия, – «рабочая», обратите внимание! – аристократичные манеры и замашки не приветствуются, – напомнил ей фон Кренц. – Принципиально и категорически, в соответствии с идеологическими постулатами – не приветствуются.

– Позвольте, барон, штандартенфюрер!.. – поморщился фон Гравс, никогда не поощрявший излишней смелости своих подчиненных. – Баронессе Валерии, столько времени проведшей на советской территории, подобное вольномыслие еще простительно, но не вам же, полковнику СС!

– Вы правильно подметили, господин бригадефюрер, – продолжила свою мысль баронесса. – Пролетаризация, повальная нищета и столь же повальное хамство; культ городского и сельского быдла, ненависть ко всему возвышенному, всему аристократическому, царящие в Совдепии, неминуемо накладывают свой отпечаток на характеры дворян. Тех дворян, которых, по странной случайности, до сих пор не удалось уничтожить их ГПУ-НКВД.

– Существенное уточнение, – поддержал ее штандартенфюрер.

– Но именно поэтому я ни при каких обстоятельствах не смирилась бы с этим обществом, даже если бы обречена была провести в нем весь остаток своей жизни. Считаю, что мне очень повезло: еще до начала войны я сумела вырваться из этой коллективизированной богадельни, именуемой Советским Союзом. Доведите это до сведения тех ваших подчиненных, которым будет поручено проверять меня на лояльность.

– Проверять вас так или иначе будут, – произнес бригадефюрер, продолжая наблюдать за переброской на восточный берег дунайского рукава румынских частей. Сейчас по понтонному мосту проходила кавалерия, к которой он питал особое пристрастие. – Причем будут уже хотя бы потому, что мы намерены ввести вас в офицерский корпус СС, чтобы сделать затем сотрудником отдела разведки и диверсий СД. То есть вы будете подчинены, как оно официально называется, «Управлению VI S» Главного управления имперской безопасности[47].

– Пока в России и в Молдове будет вестись борьба с жидо-коммунистическим варварством, я, пожалуй, соглашусь носить форму СС и пребывать в рядах офицеров ее службы безопасности, поскольку все равно не в состоянии буду оставаться в стороне от важнейших событий века. Вы же понимаете: с моим-то характером…

– В чем я никогда не сомневался. Кстати, уже сейчас мы со штандартенфюрером воспринимаем ваши слова как принципиальное согласие найти свое место в рядах «черного ордена» СС, – благосклонно улыбнулся фон Гравс, приглашая Валерию к столу, который двое солдат накрывали прямо на палубе.

Сидя с бокалом кроваво-красного вина под парусиной, которая спасала палубу от жарких лучей солнца, рядом с колоннами солдат, переходящими по наплавному мосту через Дунай, баронесса Валерия чувствовала себя так, словно восседала в лагере командующего римскими легионами, направленными императором к Трояновому валу, к границам Римской империи… А еще она чувствовала себя счастливой и свободной, и приближение войны нисколько не тревожило ее.

– Прежде всего, попытаемся предопределить вашу дальнейшую судьбу, баронесса фон Лозецки. Отныне и до решения вопроса о дальнейшем использовании вас в качестве агента разведки вы назначаетесь моим экспертом-помощником по России, а также личным переводчиком, – вопросительно уставился фюрер «СС-Валахии» на Валерию. – А поскольку местом и службы, и проживания вашего отныне становится это судно, то таким образом решаются все жизненные проблемы. Стоит ли сомневаться при этом, что краткосрочный отпуск для поездки в Австрию для ознакомления со своим родовым замком вам будет предоставлен? Правда, чуть позже.

– Считаю это идеальным решением, господин бригадефюрер. Можете быть уверены, что ни как офицер, ни как женщина особых проблем доставлять вам не стану.

– Учитесь, штандартенфюрер: вот она, реакция истинного служащего СД.

– А главное, реакция женщины, – уточнил фон Кренц, не отнимая ото рта бокала. Уж он-то знал, что моральные запреты, связанные с сексуальными связями с нужными людьми, баронесса Валерия изъяла из своего нравственного багажа давно и решительно.

– Поскольку замок расположен неподалеку от Дуная, предлагаю отправиться туда всем вместе, прямо на этой освященной Богом яхте.

Брови фюрера «СД-Валахии» поползли вверх, а губы растянулись в улыбке.

– Даже так? Прекрасная идея!

– Ваше согласие, бригадефюрер, и вместе с фон Кренцем вы становитесь гостем баронессы фон Лозецки в ее родовом замке.

Валерия помнила, что с передачей замка в ее владение еще предстоят хлопоты, в том числе, возможно, и судебные, но в том-то и дело, что с ее переходом на службу в СД да при таких покровителях, которые у нее теперь появляются, многие проблемы будут решаться значительно проще.

– К сожалению, с поездкой в Австрию придется повременить, иначе в Берлине решат, что мы с вами бежали с передовой, подальше от фронта. Но замысел уже заполонил мое сознание.

– Напомню, – он все же попытался увести Валерию от ее аристократических бредней, – что в одном из донесений вы сообщали о знакомстве с очень интересной личностью, неким капитаном артиллерии Гродовым, давно взятым на заметку контрразведчиками флота и даже прошедшем кое-какую подготовку. К слову, о нем сообщал и безвременно убиенный чекистами поручик Крамольников. Где сейчас этот капитан?

– Уже на берегу Дуная. Пока еще на том, советском берегу. Но поскольку командует он особым десантно-диверсионным батальоном морской пехоты, то не исключено, что в первые же дни войны он со своими моряками окажется на румынском берегу.

– Ну, это вряд ли… – скептически ухмыльнулся штандартенфюрер. – При той силе, которая без объявления войны хлынет вскоре на восточный берег реки, ни с каким десантом в Румынию не пробиться.

– Молите Бога, фон Кренц, чтобы однажды утром вы не увидели комиссаров в черных бушлатах у борта нашей «Дакии». Потому что это будет черный день для всех нас.

– Черный день, черные комиссары… – проворчал бригадефюрер.

– Замечу, что в свое время «черными комиссарами» революционных моряков-балтийцев называли еще белогвардейские офицеры.

– А нельзя ли сделать так, чтобы однажды этот ваш черный комиссар оказался за этим щедрым столом, причем без стрельбы и излишнего кровопролития? То есть до того, как нам удастся взять его в плен?

Валерия опустила голову, пожевала зубками лепесток нижней губки, и еще несколько мгновений задумчиво вертела между пальцами ножку бокала. Чутьем самцов мужчины чувствовали, что в эти минуты женщина с трудом подавляет в себе нахлынувшую сексуальную страсть, а еще они ощущали, что в инстинктивном выборе самца она, конечно же, остановилась бы на черном комиссаре Гродове, а не на ком-либо из них.

– Этого человека, господа, я, как никто другой, хотела бы видеть рядом. И не только здесь, но и там, в замке. Но это уже сугубо женские страсти, которые, полагаю, не только не интересны вам, но и в какой-то степени вредны. Тем более что я способна оценить вас не только как сослуживцев, но и как мужчин. – Бригадефюрер и фон Кренц удивленно и в то же время с какой-то долей затравленности переглянулись. Такого таранного признания они явно не ожидали. Но понимали, что от зова плоти своей эта самка отрекаться не намерена ни на «Дакии», ни за ее пределами. – Однако скажу откровенно: если вы действительно хотите знать реальное положение вещей…

– Предельно реальное. А посему просветите нас, баронесса, – подбодрил ее бригадефюрер. – Этот человек давно интересует нас.

– Взять его в плен нам вряд ли удастся, дай бог, самим не оказаться его пленниками. А вот пригласить на борт яхты в качестве приятного собеседника… Возможно, когда-нибудь и сможем. Но не раньше, чем эта яхта окажется у одесского причала. Или уже на рейде Севастополя.

– И все же к разговору об этом офицере мы еще вернемся, – дал понять бригадефюрер, что идея вербовки комбата черных комиссаров не отметается.

14

Во время всего перелета в Одессу полковник мучительно решал для себя: стоит ли сразу же информировать Крымского Канариса об измене баронессы Валерии, а значит, и полном провале не только операции «Контрабандист», но и всей операции по подготовке агента Баронессы? Или же нужно как можно дольше потянуть время, делая вид, что ничего особенного не произошло – агент переправлен и внедряется?

В штабе он оказался под вечер, однако, следуя своему плану, торопиться с докладом контр-адмиралу не стал. Несколько раз появился в приемной командующего военно-морской базой, чтобы засвидетельствовать свою занятость текущими делами; выехал с инспекционной поездкой в расположение 411-й, «западной», как ее еще называли, береговой батареи, орудия которой томились в чехлах совсем близко от города, на полпути к Сухому лиману; начальственно использовал свое «телефонное право», чтобы поиграть на нервах кое-кому из подчиненных – не одному же ему ходить по минному полю собственной ярости…

А вот Крымскому Канарису позвонил только утром, уже зная о том, что на границе произошла крупная провокация; что вражеские самолеты атаковали одесский порт и суда, стоящие на рейде, а также подвергли бомбардировке придунайские порты и несколько аэродромов военного округа.

– Операция «Контрабандист» завершена, товарищ контр-адмирал, – как можно бодрее докладывал он. – Все шло согласно утвержденному вами плану действий. Исходя из этого…

– Ну и?.. – нетерпеливо прервал его Крымский Канарис, давая понять Бекетову, что слишком уж невовремя сунулся он со своим докладом.

– Если кратко… Баронесса Валерия и радист удачно переброшены на западный берег. Никаких сбоев не последовало. Местные товарищи сработали…

– Ну и?.. – еще нетерпеливее отреагировал контр-адмирал.

В этот раз полковник действительно замялся, решая для себя, как завершить доклад таким образом, чтобы больше к нему не возвращаться?

– По моим сведениям, баронесса вышла на сушу, была встречена и приступила к выполнению задания. Связи с ней пока что нет, однако…

– Да к черту твою баронессу, полковник! – буквально прорычал заместитель начальника контрразведки флота.

– К черту… баронессу? – с меланхоличным удивлением спросил Бекетов. – Понимаю, понимаю… – тут же попытался он угомонить Крымского Канариса.

– Да что ты там мямлишь, полковник?! Только что бомбили Севастополь и военную гавань, атаковали ведущие суда флота. Война, полковник, война!

– То же самое происходит и в Одессе, – имитировал излишнюю взволнованность полковник. – Но коль уже речь идет об операции «Баронесса», то для меня важно знать…

– Да никто не отменяет твою операцию, – вновь прервал его Крымский Канарис. – Веди своего агента, налаживай радиосвязь, обустраивай, внедряй, пока есть возможность. Только, пойми полковник, не до баронессы Валерии сейчас.

Положив трубку, коммунист Бекетов, который официально всегда оставался атеистом, а в душе – правоверным мусульманином, впервые в жизни, причем стоя лицом к портрету вождя «всех времен и народов», перекрестился. Затем оглянулся, хищно рассмеялся и вновь перекрестился. Значит, все-таки война! Как же она на сей раз вовремя!

15

К полуночи к штабу капитана Гродова доставил один из трех разъездных мотоциклов, которые теперь постоянно дежурили в небольшом, из какой-то пристройки переоборудованном гараже.

Самая короткая в году ночь выдалась на удивление лунной и тихой. Река, плавни, подковообразно охватывавшая небольшой портовый городок степь – все словно бы замерло в ожидании пришествия чего-то необычно, непознанного, страшного. Ни тебе гула моторов, ни корабельных гудков, ни крика ночных птиц; даже лягушачьи хоры, которые обычно донимали десантников, временно расположившихся на окраине города, в полуаварийном складском помещении, предоставленном флотилии местным судоремонтным заводом, теперь почему-то безмолвствовали.

Город тоже казался вымершим: ни влюбленных парочек, ни света уличного фонаря или хотя бы огонька в окне. С первого дня появления в Измаиле этот город показался Гродову слишком грязным, пыльным и патриархально провинциальным. К тому же накрытые турецкой черепицей домишки, а также узкие, немощенные кривые улочки да развалины османской крепости придавали городу некий налет азиатчины, а в людные дни делали его похожим на огромный восточный базар, где в каждом дворе торгуют вином, брынзой да набитыми всевозможной начинкой пирожками.

И только огромная синюшная луна предательски зависла над рекой, убийственно демаскируя и портовые причалы, и пыльные улочки города, и стоянки военных катеров.

Комендант флагманского командного пункта тут же выделил ему одну из двухъярусных коек, установленных в казарменном отсеке, но Гродов сразу же обратил внимание, что ни одна койка не занята. Как оказалось, все прибывшие офицеры расположились кто в здании штаба, где по-прежнему оставались командующий и штабисты, а кто в саду, за длинным столом под камышовым навесом. Все они томились ожиданием и бездельем. И только связисты наземного и подземного штабов без конца принимали сообщения от разведчиков и наблюдательных постов. Притом что каждые пятнадцать минут все они сообщали одно и то же: «На западном берегу – тишина. Никаких особых передвижений не замечено. Вражеские суда не появляются».

В начале второго ночи Гродов решил не искушать свою силу воли, спустился в бункер и, не раздеваясь и даже не снимая сапог, прилег на застеленную серым одеялом кровать. Уже засыпая, он мысленно увидел себя на берегу моря, у командного пункта береговой батареи. Своей… батареи! Вспоминают ли там о нем? Возможно, и вспоминают, если только успели привыкнуть к нему.

«И вообще, что произошло, с какого перепуга все эти сантименты? – одернул себя Дмитрий. – Что за девичьи волнения: вспоминают – не вспоминают?! Ты еще начни выяснять, не жалеют ли о том, что ты их оставил. Кто ты для них, в конце концов, такой? Непонятно откуда возник и непонятно куда и насколько исчез. Лиханов – другое дело. Тот – свой, батарейный. Если уж совсем по справедливости, то именно его и следовало бы назначать комбатом».

Однако во сне он видел себя не на батарее, а в небольшом заливе, том самом, в котором они прощально и тем не менее так счастливо плескались перед его отбытием на Дунай с Валерией Лозовской. Он видел перед собой улыбку Валерии, почти физически ощущал близость ее тела и даже наслаждался нежностью поцелуя, ощущая при этом солоноватость ее губ, сливающуюся с солоноватостью морской волны.

Как раз в те мгновения, когда близость девушки казалось Дмитрию особенно, почти предельно ощутимой, с кровати его сбросила резкая трель звонка, вместе с которым на стене замигал сигнальный плафон, где кровавой краской было начертано «Тревога».

Первое, к чему капитан прислушался, как только оказался на ногах, – не доносятся ли до слуха гул самолетов и взрывы снарядов. Однако вместе с трелью электрозвонка наступила тишина, прерываемая лишь топотом ног и голосом адъютанта командующего, который призывал всем собраться в кают-компании флагманского командного пункта. И кабинетом командующего, и кают-компанией здесь служила соединенная с подвалом подземная катакомбная выработка, в которой еще несколько дней назад плотники смастерили длинный стол, с одной стороны увенчанный рабочей «конторкой» контр-адмирала, и занесли туда невесть откуда добытые стулья.

Впрочем, никто не садился, все ждали появления командующего флотилией и начальника штаба. Гродов прошелся взглядом по лицам собравшихся: почти все они, за исключением трех-четырех офицеров, были знакомы ему по недавнему совещанию у контр-адмирала. В то же время не было командиров килийской и ренийской групп бронекатеров, а также командира истребительной эскадрильи капитана Коробицына. Командующий справедливо решил, что они нужнее были сейчас в своих подразделениях, до базирования которых в случае нападения они могли и не добраться или же прибыть туда с непозволительным опозданием.

– Только что телеграфным сообщением из Москвы поступил приказ Народного Комиссара обороны, – еще на ходу, чтобы не терять времени, объявил Абрамов, занимая свое место за столом. И садиться не предложил. – Зачитываю: «Совершенно секретно. Военным советам Ленинградского, Прибалтийского особого, Западного особого, Киевского особого, Одесского военных округов, Народному Комиссару Военно-Морского Флота.

Первое. В течение 22–23-го шестого сорок первого года возможно внезапное нападение немцев на фронтах Ленинградского, Прибалтийского особого, Киевского особого, Одесского военных округов. Нападение немцев может начаться с провокационных действий.

Второе. Задача наших войск – не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения. Одновременно войскам Ленинградского, Прибалтийского особого, Западного особого, Киевского особого и Одесского военных округов быть в полной боевой готовности встретить внезапный удар немцев или их союзников.

Третье. Приказываю:

а) в течение ночи на 22.6. 41-го года скрытно занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе;

б) перед рассветом 22.6. 41-го года рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, в том числе и общевойсковую, тщательно ее замаскировав;

в) все части привести в боевую готовность без дополнительного подъема приписного состава. Подготовить все мероприятия по затемнению городов и объектов.

Никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить. Тимошенко. Жуков».

С минуту в кают-компании царила не гнетущая, а какая-то приподнятая тишина. Свершилось то, чего все предчувствовали. Свершалось самое страшное, чего только можно было ожидать, – начиналась война. Но разве не такого исхода они, военные, в конечном итоге, ждали? Не к нему ли готовились?

– Вот и свершилось, – первым очнулся начальник противовоздушной обороны дунайского участка границы полковник Матвеев. – Это же штабная дикость какая-то – так долго испытывать нервы друг друга!

– Чему радуемся, полковник? – попытался пристыдить его Просянов.

– Определенности, комендант, определенности. Если ее нет – это уже не служба, а штабная дикость какая-то.

– Обращаю внимание офицеров флотилии, – не стал вмешиваться в их словесную дуэль командующий, – что на документе пометка: «Отправлено 22 июня 1941 года в 2 часа 25 минут». Отмечу также, что вчера, около 23 часов, сухопутные войска Одесского округа получили распоряжение начальника штаба генерал-майора Захарова, согласно которому воинские части были подняты по тревоге, выведены из населенных пунктов и заняли или, по крайней мере, должны были занять свои районы согласно боевому предписанию[48].

В наступившей гробовой тишине командующий взглянул на часы. Все остальные офицеры последовали его примеру и тут же ужаснулись: два часа сорок минут, по существу, утра двадцать второго июня.

– Согласен, – мрачно и сурово произнес контр-адмирал, – что и текст этого слишком запоздалого приказа, и время его отправки в войска вызывает несколько принципиальных вопросов к нашему высшему командованию. Причем вопросов вполне обоснованных, а потому справедливых.

– Потому и говорю: штабная дикость какая-то получается, – вновь вполголоса изрек Матвеев, однако на сей раз никто из офицеров всерьез не отреагировал на эту «фразочку» начальника противовоздушной обороны. Кроме разве что начальника особого отдела флотилии капитана второго ранга Дукова, который смерил полковника профессионально уничижительным взглядом. Однако сути напряженного молчания командиров это уже не меняло.

Сам командующий на несколько мгновений задумался настолько глубоко, что, казалось, непозволительно «выпал» из потока реального времени и сознания, но вскоре внешне и внутренне взбодрился:

– А не станем мы задаваться этими вопросами, полковник Матвеев, поскольку это бессмысленная трата времени, которое понадобится нам, чтобы выполнять то, что этим вот приказом, – потряс он в воздухе свитком бумаг, – предписано. Вы слышите меня: приказом.

– Если только это слово еще что-нибудь значит для вас, – ехидно подлил масла в огонь Просянов. Кому не известно было, что сводить этих двух полковников под одной крышей было так же опасно, как двух враждующих тигров.

В общем-то, Гродов был солидарен с контр-адмиралом, что задаваться подобными вопросами им, на границе службу несущим, бессмысленно. И все же, выслушивая вместе с командующим доклады коменданта Дунайского сектора береговой обороны, командира дивизиона мониторов и начальника ПВО дунайского участка, Гродов горячечно размышлял о том же, о чем размышляли сейчас все остальные обитатели этого штабного бункера.

Как могло случиться, что приказ, предписывавший войскам огромный объем оборонных мероприятий, которые следовало провести в ночь на 22 июня, появляется в частях только в третьем часу утра? Что мешало издать его хотя бы вчера вечером? А что значит это предписание: «не поддаваться на провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения», и как, находясь в пятистах метрах от скопления войск противника и под стволами его батарей, можно определить: это наступательная военная операция или провокационные действия?! И вообще, каким образом можно не поддаваться на провокацию, когда десантные части врага оказываются в пятидесяти метрах от тебя, а затем и на территории страны?

«Какой трибунал, – спрашивал себя командир батальона, чьи бойцы занимают позиции в двадцати метрах от пограничного рубежа, – решится оправдать командира, не отдавшего приказ открыть огонь из всех имеющихся у него средств, прежде чем враг оказался на его позициях? И как можно готовиться к войне, не призывая резервистов хотя бы из пограничных районов?

Кто способен полагаться на боеспособность стрелкового корпуса, прикрывающего весь юг Бессарабии, если в распоряжении его командования нет ни одного танка, катастрофически не хватает тяжелой артиллерии и авиации? Да и в штате самого корпуса жуткий недокомплект красноармейцев, командного состава и вооружения?»

Тем временем в кают-компании флагманского КП появился кто-то из офицеров штаба, и на стол перед контр-адмиралом легла еще одна шифрограмма за подписью командующего Черноморским флотом вице-адмирала Октябрьского и члена военного совета дивизионного комиссара Кулакова. Она предписывала: «Дунайской флотилии немедленно перейти в оперативную готовность номер один», а следовательно, еще раз подтверждала, что предвоенное противостояние на Дунае зашло слишком далеко и кровавая сеча неизбежна.

Решив, что все штабные инструкции оглашены, командующий приказал офицерам отбыть в расположение своих подразделений, оставив при штабе только коменданта дунайского сектора береговой обороны полковника Просянова и начальника ПВО участка полковника Матвеева, чтобы совместно принимать решения по береговой обороне в зоне действия флотилии. Но при этом заметил, что все, что следовало предпринять по рассредоточению судов, их подготовке к боям и маскировке, а также в плане общей готовности к береговой обороне, командованием флотилии было сделано.

Контр-адмирал явно хотел, чтобы всякий офицер, который выживет в военной кутерьме, имел право засвидетельствовать: застать себя врасплох штаб флотилии врагу все-таки не позволил.

16

На то и война, чтобы каждый истинный офицер мог подставлять свою голову под чины и кресты.

Автор

Чтобы не терять времени, Гродов связался со штабом десантного батальона по телефону и приказал поднять личный состав по тревоге: теперь важно было как можно скорее занять отведенный ему участок обороны на побережье. Но, прежде чем он успел покинуть бункер, появился начальник штаба флотилии Григорьев. Предложив всем оставаться на своих местах, капитан второго ранга голосом Левитана зачитал присутствующим телеграмму наркома Военно-Морского Флота СССР, из которой следовало, что «… 22–23 июня возможны враждебные действия немцев или их союзников». И все было бы ничего, если бы не одно обстоятельство: в телеграмме выдвигалось жесткое требование: «На провокации не поддаваться, но быть готовым к отражению вражеских ударов».

– Это немыслимо! Нет, это просто ужас какой-то! – и на сей раз не сумел сдержать свои эмоции начальник противовоздушной обороны участка Матвеев, который манерами своими и всем своим подтянутым худощавым видом напоминал Гродову образ некоего белогвардейского офицера из фильмов о Гражданской.

Очевидно, под этим впечатлением Дмитрий и спросил его с некоторой «белогвардейской» вычурностью:

– Позвольте спросить, что именно вы, товарищ полковник, имеете в виду?

– Проясните свою собственную позицию, товарищ полковник, – тут же расплылся в коварной ухмылке комендант дунайского сектора береговой обороны Просянов.

– Нет, это вы позвольте спросить, капитан, – покачивался Матвеев на носках, остановившись прямо перед комбатом. Полковника Просянова он демонстративно игнорировал. – Если через час над моими позициями появятся вражеские самолеты, которые будут уходить в глубь территории, мне что, прикажете запрашивать румынский генштаб, с какой целью они нарушили воздушное пространство моей страны?! Извольте сообщить, господин Антонеску: вы уже развязали войну или все еще играетесь в дешевого провокатора? Кто позволяет себе издавать подобные приказы, черт возьми?! Это же штабная дикость какая-то!

– Утешайте себя тем, полковник, – тоже упустил Гродов слово «товарищ», которое просто не лепилось к этому истинно русскому офицеру, – что все вышестоящее командование, – кивнул он в сторону окаменевшего у стола контр-адмирала, – пребывает сейчас в состоянии точно такой же прострации.

А ведь Матвеев не упомянул еще об одной «дикости» – что отправлена была эта безумно, просто преступно запоздалая телеграмма только в два часа сорок минут утра.

Впрочем, на этом «дикости» не кончались, потому что после всех этих грозных приказов сверху только в три часа сорок минут, когда воспользовавшийся разъездным мотоциклом Гродов уже находился в штабе батальона, наконец-то поступил условный радиосигнал из Севастополя, из штаба флота, с одним словом – «Ураган!».

Вслед за облегчением, которое принес этот сигнал в возбужденное сознание комбата, там немедленно возродился образ полковника Матвеева, все еще остававшегося при штабе флотилии, дабы создавать иллюзию коллегиальности решений; и его, в самой сути своей бессмертная и во всех армиях мира актуальная фраза: «Это же штабная дикость какая-то!».

– Кодовый сигнал «Ураган» наконец-то получен, – молвил Гродов, когда в штабе батальона собрались командиры рот: старшие лейтенанты Владыка и Кощеев, а также лейтенант Улётов; начальник штаба старший лейтенант Зверев и батальонный комиссар Фартов. – Это значит, что теперь мы имеем право открывать ответный огонь при первой же попытке обстрелять наши позиции, а главное, истреблять всякого, кто попытается вторгнуться в пределы нашей Родины.

– Конечно, хочется верить, что у румын хватит благоразумия не доводить дело до серьезного конфликта, до большого кровопролития, – первым отозвался на его слова батальонный комиссар.

– Когда военачальники и политики страны ослеплены манией величия, подкрепленной идеей Великой Румынской империи от Дуная до Урала, – парировал капитан, – о благоразумии речи быть не может. С первого выстрела, который прозвучит с правого берега, мы будем вести себя так, как положено вести себя на войне. Исходя из того, что противник начал боевые действия без объявления войны.

– Вам бы, товарищ капитан, не батальоном командовать, а хотя бы корпусом или армией, – проговорил Фартов.

– Я знаю, что, с моей помощью, вам хотелось бы поскорее получить знаки различия армейского комиссара, – отшутился Дмитрий. – Причем замечу, что я не против. Главное – проявляйте себя в бою. Как говорил один старый кадровик, воевавший еще в Первую империалистическую и в Гражданскую: «На то и война, чтобы каждый истинный офицер мог подставлять свою голову под чины и кресты».

– Но чаще всего – под кресты, – пробасил Владыка.

Комбат уже знал, что в армию комиссар Фартов пришел из провинциальных сельских агрономов. И что в некоем тыловом флотском подразделении он оказался в роли политрука всего лишь после сельскохозяйственного техникума, по комсомольскому призыву на флот. В десант же попал только потому, что найти комиссара среди выпускников разведывательно-диверсионных школ или подразделений кадровых, то ли армейских, то ли флотских разведчиков, оказалось непросто. К тому же он довольно метко стрелял, что в десанте тоже должно было цениться.

Сам же Фартов даже не пытался скрывать, что восхищается своим новым командиром. Небольшого росточка, предельно тщедушный, он воспринимал рослого, физически мощного Гродова как некое воплощение силы и воли, воплощение идеала настоящего русского моряка. Но особенно импонировали ему твердость и какая-то внутренняя независимость комбата – от командования, от излишней идеологической демагогии и, казалось, даже от обстоятельств.

Гродов уже повелел всем офицерам отправляться в подразделения, в окопы, решив оставить при себе только ординарца, в роли которого представал теперь ефрейтор Малюта; связиста, да еще трех десантников, которые были не столько охраной штаба, сколько личным и единственным резервом комбата. Но едва прозвучал этот приказ, как ожил телефон и в трубке возник голос адъютанта командующего флотилией.

– Радиограмма из Севастополя, из штаба Черноморского флота, – как-то слишком уж буднично сообщил он. – Только что, точнее, в четыре утра, германские и румынские самолеты бомбили Севастополь.

– Даже Севастополь?! – не поверил в услышанное Гродов. – Крым?! Притом что на нас пока что не упал ни один снаряд, ни одна бомба?

– Не столько сам город, сколько военно-морской порт, все то скопление судов, что было в самой гавани и на рейде. И это закоренелый факт. Если бы вражеская авиация начала с нас, – то ли сам мудро рассудил адъютант, то ли повторил слова командующего, – она потеряла бы эффект внезапности; во всех крупных городах, особенно в Одессе и Севастополе, их уже ждали бы.

– Тоже верно. Хотя вряд ли в Севастополе кто-либо ожидал этого.

– И еще флотский радист сказал, что бомбят по всему периметру границы, от Черного моря до Балтики и севернее. И это тоже закоренелый факт. Какие конкретно города подверглись, не указал.

– А что же мы?

– Начштаба Григорьев уже подготовил на подпись приказ командующего флотилией:

«Всем кораблям и батареям открыть огонь по противнику. О наших действиях донести Военному совету флота». И это уже заякоренный, как вы недавно сказали, товарищ капитан, факт.

Гродов взглянул на часы. Они показывали пятнадцать минут пятого. В то же мгновение сотни вражеских орудий, расположенных вверх и вниз по течению реки от их участка обороны, разразились мощным залпом. Затем еще и еще одним. А в промежутках между ними, со стороны Добруджи, доносился гул множества авиационных моторов. И спасение защитников пограничных рубежей заключалось только в том, что, как потом выяснилось, большинство бомбардировщиков устремлялось дальше, в степное поднебесье буджацких территорий, в сторону Болграда, Аккермана, Одессы, Очакова, Николаева…

Комбат сразу же отметил про себя, что основа огневого вала пришлась на участок северного соседа, где, как его информировали, держат оборону береговые пограничники; да еще на окопы 287-го полка подполковника Султана Галиева из 51-й Перекопской дивизии. Зато по позициям его десантников было выпущено не более двадцати снарядов, да и те легли в основном на мелководье и береговое прибрежье. Притом что несколько снарядов улетели куда-то за казарму, тоже не причинив ей никакого вреда.

– Не уважают они нас, комбат, – проворчал Малюта. – Иметь столько орудий и так пренебречь лучшим батальоном морской пехоты!

– Дай время, зауважают.

– Из мыса Сату-Ноу постреливают, – в свою очередь, доложил старший лейтенант Владыка. – Но чувствуется, что никакой серьезной пристрелки наших позиций у пушкарей-мамалыжников не было, да и корректировка огня – тоже… никакая.

– А зачем им пристреливаться, снаряды зря расходовать? На рассвете они уже планировали быть на наших берегах!

– Которые еще надо взять.

– Как только захватим плацдарм, командирам обеих батарей объявишь по выговору, – посоветовал комбат Владыке. – Но на всякий случай помни, что слабая интенсивность огня на нашем участке – ни о чем еще не говорит. Это может оказаться отвлекающим маневром, после которого захват плацдарма румыны попытаются осуществить именно здесь.

– А что, не исключено, – прогромыхал своим басом Владыка, как только отгрохотали два взрыва подряд. Причем в непосредственной близости от ротного НП.

– Поэтому держи своих «штатных разгильдяев» в состоянии самой высокой боевой готовности.

Комбату нравилось, что весь этот массированный артиллерийский налет Владыка воспринимает спокойно, без каких-либо ноток тревоги или паникерства в голосе. И был уверен, что его бойцовское спокойствие передается морякам.

– Так мы же стараемся, – заверил его тем временем командир первой роты, которого комбатовскими «штатными разгильдяями» удивить уже было трудно. – Мы тут с командиром второй роты сформировали сводный полувзвод снайперов и затаили его под дамбой, у самой воды, чтобы они могли прореживать врага «прямой наводкой», кинжальным огнем в упор.

– Так и действовать.

Положив трубку, Гродов в стереотрубу заметил, как на том берегу стали появляться султаны взрывов, и то ли в глубине плавней, то ли в самом поселке уже возникали пожары. Но все это могло восприниматься комбатом лишь как декорации к мрачному спектаклю, главное действие которого разворачивалось уже на реке.

В стереотрубу он видел, как от мыса начали отходить первые шлюпки и плоты с десантом. А вслед за ними появилось несколько бронекатеров, которые не только сами оказались буквально обвешанными пехотинцами, но и буксировали переполненные солдатами баркасы. А еще через две-три минуты комбату пришлось наблюдать, как, разорвавшись слева от баркаса, один из снарядов перевернул его и в воде погибельно закопошились фигурки утопающих.

– Вам очень хотелось этой войны, румынешти? – поиграл желваками капитан. – Тогда в чем дело? Наслаждайтесь!». И тут же пожалел, что в распоряжении батальона не оказалось ни одной, хотя бы самой захудалой пушчонки. Пусть даже снятой с крепостного мемориала, времен турецкого ига и стреляющей каменными ядрами.

– Начальник штаба 79-го сухопутного погранотряда Грачев говорит, – услышал командир морских пехотинцев в поданной ему Малютой трубке. – Наши бойцы занимают позиции севернее вас, вплоть до границ порта.

– Я в курсе. Комбат Гродов у аппарата.

– В бинокли наблюдаем повышенную активность противника! – каждое слово выкрикивал Грачев, стараясь заглушить срывающимся неокрепшим баритоном разрывы снарядов. – Судя по всему, десант будет нацелен на наш участок!

– В свою стереотрубу тоже наблюдаю шевеление на вашем участке, – подтвердил капитан. – Их много, только слишком уж суетно ведут себя. Кстати, по течению их может отнести к нам. Но основной огненный вал пришелся на вас, подтверждаю.

– Еще сильнее они долбят порт и стоянку военных судов.

– Но и наши пушкари тоже «заговорили», в том числе и корабельные.

– Вот только вся эта артиллерийская перепалка – всего лишь разведка огнем. Уже почти рассвело, а значит, румыны начнут переправу.

– У них нет иного выхода.

– Потому-то командир отряда и просил связаться с вами, чтобы договориться о поддержке огнем и штыком. Особенно в том случае, когда им удастся зацепиться за берег. Такая договоренность с бойцами Перекопской дивизии у нас уже есть. Дело в том, что у нас очень мало бойцов, к тому же, только что появились потери.

– Уже договорились: огнем и штыком…

Пожары начались и в различных частях города, но чувствовалось, что стереть его с лица земли – ни пушкари, ни пилоты противника целью своей не ставили, обстреливали район порта, судоремонтного завода и места базирования судов флотилии, так, очевидно, и не поняв, что кораблей там уже нет. Ну а сам город, похоже, берегли для военного парада своей первой победы.

Лишь после того, как несколько звеньев бомбардировщиков ушло в глубь придунайской степи, направляясь, очевидно, к Днестру, около двух десятков самолетов вновь атаковали Измаил. Город тут же ощетинился огнем зениток, а на степных разворотах противника поджидали пилоты флотской эскадрильи. Но самое ужасное заключалось в том, что всем уже было ясно: началась та самая, «если завтра война…»

17

Это была уже четвертая[49] и, наверное, наиболее массированная переправа румынской пехоты, причем на сей раз противник нацеливался на стык пограничного отряда и десантного батальона.

Войдя в мертвую зону, в которой они уже оказывались недосягаемыми для береговой артиллерии, полузатопленные баркасы, плоты и шлюпки прорывались к отмели, все увеличивая и увеличивая численность десанта, притом что еще какое-то время береговые батареи румын пытались прикрывать их, усыпая снарядами район дамбы и прилегающие овраги, чтобы расчистить место для плацдарма.

Оставив в штабном блиндаже только радиста, Гродов взял свой последний резерв, четверых бойцов и, усилив им роту Владыки, вел огонь, расположившись в промежутке между двумя ручными пулеметами. Пользуясь тем, что большая часть ружейно-пулеметного огня все еще была прикована к подходящим плавсредствам, румынские пехотинцы, усиленные подразделением немцев, сразу же выдававшими себя в легкой рассветной дымке характерными касками и автоматными очередями, уже упрямо цеплялись за прибрежную полоску земли.

Выискивая любое естественное укрытие, а также прячась за приставшие к берегу и развернутые к нему бортами шлюпки, противник создавал для себя иллюзию некоего плацдарма, пытаясь с помощью подкрепления не столько углубить его, сколько растянуть по фронту.

– Эй, кто там у вас, в окопе, из командиров? – донеслось до слуха Гродова из превращенной в окоп снарядной воронки, образованной за цепью залегших пограничников.

– Да хоть весь генштаб! Интересуюсь, знать, кабальеро, кто нами интересуется? – на одесский манер ответил Малюта.

– Здесь – начальник заставы капитан Ревенко.

– А рядом со мной – командир десантного батальона капитан Гродов! – тут же архиерейским басом известил пограничников Владыка. – Сам я – командир роты! По какому поводу переговоры?

– Пока противник окончательно не зарылся в землю, предлагаю контратаковать, чтобы затем, в рукопашном бою, сбросить высадившихся румын в реку!

– Предполагаю, что как раз этим все и кончится, капитан, – заверил его Гродов. – Только торопиться с контратакой не стоит. Пока что нужно остановить вон те последние пять шлюпок, что веером движутся сюда под прикрытием двух бронекатеров. А тех десантников, что уже вялятся на нашем берегу, надо проредить гранатами и подождать, когда полезут на склоны.

– Думаешь, прямо сейчас и полезут?

– Как только дождутся уцелевших вояк, прибывших на последних шлюпках. Слишком уж неуютно им там, в мокрых подштанниках лежа, землю нюхать.

– Но румыны могут подготовить новую волну переправы.

– И наверняка уже готовят, – ответил Дмитрий. – Как только поймут, что здесь создан плацдарм, так и выползут из камышей.

– Мне говорили, что тебя специально на рукопашных боях натаскивали, комбат? Правда или байки?

– Значит, уславливаемся таким образом – не стал заводить разговор на эту тему Дмитрий: – Увидев, что противник пошел в атаку, ударим по нему двумя залпами, и в штыки. Чтобы не позволить ему закрепляться уже здесь, на склонах.

– А может, все-таки прямо сейчас, а, десантник? – с явной подковыркой поинтересовался пограничник, задетый тем, что Гродов не ответил на его вопрос. – Чтобы подняться и в полный рост?..

– Бойцов погубить под огнем немецких шмайсеров не терпится, капитан? – добродушно поинтересовался комбат, снимая из винтовки какого-то десантника, из тех, которые только что оставили две первые шлюпки. – Не торопись, еще погубишь. – И тут же скомандовал: – пулеметчики, огонь по противнику, приближающемуся к берегу! Не пропускать его в мертвую зону!

Бойцов третьей роты он поднял только тогда, когда вражеские солдаты уже преодолели последний гребень склона и вот-вот готовы были ворваться на вершину дамбы. Застрелив надвигавшегося на него немецкого автоматчика, он отбил винтовку какого-то румынского унтера, проткнул штыком его бок и тут же, с разворота, ударом ноги сбил поскользнувшегося солдата, который пытался выровняться, чтобы броситься на него. Выхватив пистолет, Гродов опустился на колено и, прикрывшись слева опущенной на приклад трехлинейкой со штыком, словно пикой, один за другим расстрелял троих припоздавших к рукопашной солдат противника.

– В атаку! – поддержал приказ Гродова мощный бас Владыки, раздавшийся из самой гущи сражавшихся чуть левее и ниже его.

– Полундра! – тут же разнеслось по всему фронту батальона. Сбегая вслед за ринувшей вспять волной вражеских солдат, Гродов прекрасно слышал, что этим мощным матросским «полундра» заразились уже и поднявшиеся в атаку пограничники.

Загнанные на мелководье уцелевшие румынские десантники, многие из которых уже были ранены, бросали оружие и поднимали руки, и лишь кое-где схватки продолжались и в воде: то ли оказавшиеся в реке солдаты противника не сдавались, то ли в пылу боя моряки не могли вовремя остановиться. Буквально в двух метрах от Гродова какой-то рослый, но уже раненый моряк перехватил винтовку румына у самого штыка, причем сделал это в момент удара, и теперь врубался в предплечье увертывавшегося противника ребром саперной лопатки. Оба рычали от боли и ярости.

Мощным ударом ноги в голень капитан заставил румына-здоровяка отпрянуть от краснофлотца; затем, вцепившись в его винтовку, подножкой повалил на землю и проткнул его же штыком.

– Классно орудуешь, капитан! – похвалил его спасенный морячок. – Как я в молодости.

– Учись, пока я жив!

– Будешь на Молдаванке – заходи, покалякаем! Жорку Жодина спросишь!

Гродов уже порывался как-то откликнуться на это приглашение, но в это время перед ним возникла фигура немца. Резко поведя стволом, тот с ужасом обнаружил, что кончились патроны и попытался орудовать своим автоматом, как дубиной, однако Дмитрий с левой выстрелил в него из пистолета, а правой мощно метнул трофейной винтовкой, словно копьем, в шедшего вслед за ним румынского офицера. И тут же поразился, увидев, как глубоко вонзился штык ему в грудь.

Несколько румын пытались отойти от берега на продырявленной шлюпке, но, вброд, почти вплавь, добравшись до них, Гродов успел запрыгнуть на корму. Схватившись в рукопашную с одним из беглецов, он вместе с вражескими солдатами оказался в воде. Двое принялись уходить вплавь, но с третьим капитан все же схватился. Уже бросаясь к шлюпке, морской пехотинец успел сунуть пистолет с пустым магазином в карман, и теперь, мощно отстранив руки врага, которые тянулись к его шее, таранным ударом головой сбил его с ног. Навалившись на десантника всем телом, капитан попросту утопил уже захлебывавшегося врага, ударив его кулаком в кадык.

Оказавшись на глубине и поняв, что вплавь ему не уйти, один из румын рванулся назад, к комбату, но достаточно было взмаха руки подоспевшего Малюты, как в грудь врагу, почти по самую рукоять, вошел нож.

– Как воюем, кабальеро? – поинтересовался он то ли у комбата, то ли у присевшего у борта шлюпки сержанта Жодина. Не обращая внимания на то, что кровь уже залила весь рукав одессита, тот перезаряжал подобранную на мелководье винтовку.

– Учимся понемножку, – последовал рассудительный ответ сержанта. – Вон немецкий автомат на мелководье, рядом с немцем, попробуй разобраться.

– Ножом – оно, конечно, сподручней, – неохотно потянулся к трофею Малюта. – Жаль, что только что румыну свой последний подарил.

Подобрав автомат, он так и затаился в небольшом, выбитом весенними паводками гроте, чтобы короткими очередями отстреливать тех, кто все еще пытался цепляться за берег или же искал спасения в быстром течении реки. К нему же переметнулся и Жодин. Вместе они перебежали к оврагу, из которого, словно из окопа, можно было встречать огнем новую волну вражеских шлюпок.

18

Схватив оставшуюся в шлюпке винтовку, капитан присел за ее правым бортом, у самой кормы этой старой рыбачьей посудины, и быстро осмотрелся. Несколько переполненных румынских баркасов уже поворачивали назад, едва достигнув середины. Справа и слева от него, по кромке берега, порой уже находясь по грудь в воде, морские пехотинцы продолжали рукопашные схватки; а те из румын, кому удалось вырваться из круговерти контратаки, пытались уйти: кто – на шлюпке, а кто – на плоту.

– Рота, огонь по плавсредствам! – прокричал комбат, заметив, что многие пехотинцы то ли слишком увлеклись схватками, сражаясь саперными лопатками или просто голыми руками; то ли уже неспешно поднимались по склону походкой победителей. – Огонь по шлюпкам и плотам!

Однако те и другие словно забыли о своих винтовках и ручных пулеметах, о гранатах, наконец, которыми тоже можно было поражать плоты. Они вели себя так, словно участвовали не в ожесточенной контратаке с высадившимся на их берег врагом, а в драке с парнями, прибывшими из соседнего заречного села.

«Оказывается, этому – как вести себя во время рукопашных – тоже следует учиться!», – мелькнула у капитана мысль, которая не помешала ему тут же снова включиться в бой.

Первые две пули вошли в гущу врагов, скопившихся на плоту. Третью он хотел вогнать в румынскую шлюпку, но, оказавшись по ту сторону кормы, увидел, как из соседней заводи к нему спешат трое немцев в черных мундирах, скрывавшиеся до этого в небольшом полузатопленном гроте, прикрытом сверху каменным карнизом. Бежавший впереди, с пистолетом в руке, офицер заметил притаившегося у кормы Гродова, но в утренней дымке, очевидно, принял за своего. Даже после того, как одного его спутника снял оказавшийся по ту сторону заводи матрос, а другого застрелил из винтовки сам капитан, офицер не понял, что происходит и продолжал кричать по-немецки:

– Отходим! Спускай шлюпку, отходим!

– А вот ты мне как раз и нужен! – по-немецки проворчал капитан, и в тот момент, когда десантник ухватился за борт, бросился ему в ноги. – В качестве «языка», естественно, – врубился кулаком в переносицу уже поверженного противника.

С появившегося над рекой самолета противника, очевидно, передали, что плацдарм ликвидирован, а десант уничтожен, но, прежде чем румынские пушкари открыли огонь по прибрежью на их участке, морские пехотинцы, по приказу Гродова, успели подобрать своих убитых и раненых, а также трофеи, и отойти в окопы. Около двадцати пленных, добытых его бойцами, комбат затем великодушно передал лейтенанту-пограничнику, который подошел к нему, чтобы выразить свое восхищение рукопашным боем морских пехотинцев.

– Но это же ваши пленные! – несказанно удивился лейтенант такой щедрости. – За них ведь и до ордена не далеко. Что же вы их нам-то дарите?

– А мы во время следующей атаки противника еще столько же возьмем.

– Не хотите возиться с ними, так и скажите, – заподозрил какой-то подвох в их щедрости этот совсем еще юный лейтенантик, который, очевидно, только начинал свою службу на границе. Представляясь, он назвал какую-то замысловатую фамилию, которую комбат не только не запомнил, но изначально не разобрал значение самого слова.

– Эти люди, лейтенант, нарушили границу. Вот вы, пограничники, с ними и разбирайтесь, а у меня своих дел хватает. У себя я оставлю только вот этого офицера, – указал он рукой на рослого немца в черном мундире, с черепом на кокарде и молниями в петлицах, стоявшего с опущенной головой рядом с великаном Владыкой. – Очень уж хочется по душам поговорить с ним.

– Переводчик не нужен? – поинтересовался лейтенант.

– Я достаточно хорошо владею немецким, – подошел Гродов к пленному, – чтобы пообщаться с этим офицером на его родном языке. Думаю, знания мои лейтенант СС оценит. – Причем все это он произнес уже по-немецки.

– Постой, – вдруг насторожился пограничник, приближаясь к пленному офицеру. – Это же у вас в плену, капитан, оказался офицер-эсэсовец! Из отборных войск, наиболее стойких и наиболее преданных фюреру. Нам о них в училище специальные лекции читали. Кстати, он один здесь?

Они с капитаном осмотрели группу пленных и обнаружили еще двух немцев, но те были в зеленовато-серых мундирах, а значит, к эсэсовцам явно не принадлежали.

– Вы действительно офицер СС? – спросил пограничник без какой-либо строгости, скорее с любопытством в голосе, представившись перед этим: «лейтенант Конногов».

– Можете в этом не сомневаться, – вскинул подбородок немец. – Перед вами – унтерштурмфюрер, то есть лейтенант войск СС.

Светлые волосы его, почти правильные черты лица и голубовато-белесые глаза, очевидно, позволяли считать его тем, кого германские национал-социалисты причисляли к этнической элите нации, к арийцам. Вот только собеседником он оказался крайне неинтересным. Да и никакими особыми тайнами он не владел; все, задуманное его командованием, только что было заверено кровью.

* * *

До конца дня румыны предприняли еще две попытки захватить плацдарм на левом берегу, но обе оказались неудачными, причем последняя вообще больше напоминала то ли репетицию настоящего форсировании, то ли неудачную разведку боем для выявления огневых точек противника.

На следующий день ни одной попытки десантирования своих вояк румынское командование уже не предпринимало: возможно, исчерпало силы или же осознало всю бессмысленность этой затеи. «Скорее всего, – решил для себя Гродов, – румыны избрали тактику сковывания сил красноармейцев на Дунае, не позволяя 14-му стрелковому корпусу перебрасывать свежие силы на север, где их войска перешли Прут на всей его пограничной с Бессарабией протяженности, и теперь упорно рвались к молдавским Кишиневу и Бельцам и, конечно же, к украинским Рени и Болграду».

Однако, отказавшись от захвата плацдарма в районе Измаила, румыны усилили артиллерийский обстрел города, порта и места базирования флотилии. Причем обстрел этот методично, лишь с небольшими перерывами «на перекур», велся батареями тяжелых орудий, которые дислоцировались в Килие-Веке, а также с расположенных у Тульчи военных кораблей.

Но больше всего, конечно же, досаждали городу батареи, окопавшиеся на мысе Сату-Ноу, откуда порт можно было обстреливать даже с легких полевых пушчонок, а главное, откуда можно было корректировать артиллерийские налеты. Эти же батареи представляли серьезную опасность и для катеров военной флотилии.

19

К девятнадцати ноль-ноль, когда орудийные страсти второго дня войны немного поутихли и стало ясно, что попытки форсировать реку в районе города противник уже не предпримет, Гродов был вызван в штаб флотилии.

– Судя по сведениям, которыми мы обладаем на этот час, – сурово произнес контр-адмирал, открывая военный совет, – ситуация в стране сложная. Но уже ни у кого, ни в Севастополе, ни в Москве или в Киеве, не возникает никакого сомнения, что вчерашнее нападение Германии и ее союзников следует воспринимать не как провокацию, пусть даже крупномасштабную, а как начало необъявленной войны. Как начало войны, – постучал он костяшками пальцем по столу.

– Какие уж тут сомнения?! – проворчал кто-то из офицеров, сидевших за спиной Гродова. – Хватит, отсомневались!

– В течение первого дня войны мы отбили все попытки врага создать плацдарм на нашем берегу, сорвали более десяти попыток форсирования Дуная, потопили несколько барж и прочих плавсредств, повредили два румынских бронекатера. Кроме того, огнем зениток, а также атаками истребителей нашей эскадрильи было сбито пять самолетов противника.

Командующий вопросительно взглянул на командира отдельного зенитного дивизиона капитана Шило и тот сразу же добавил:

– Точно, сбили пять. Это подтверждено очевидцами и местами падений некоторых самолетов. Еще как минимум три машины получили повреждения, поскольку теряли высоту и оставляли свои места в звеньях, чтобы поскорее дотянуть до аэродрома.

– Понятно, что мы уничтожили при этом несколько сотен солдат и офицеров, – продолжил Абрамов, – а наши пилоты и зенитчики не позволяли бомбардировщикам прицельно бомбить города и порты на Дунае. Вот уже вторые сутки наша береговая и корабельная артиллерия ведет дуэли с артиллерией врага и наносит удары по вражеским целям.

– Причем какие удары! – не удержался комендант сектора береговой обороны Просянов. – В первый же день мы дали румынам на себе ощутить, что такое война. И намекнули на то, как им придется расплачиваться за дурость своих правителей.

Совет проходил в кают-компании подземного флагманского КП, но даже сюда долетал тяжелый гул вражеских бомбардировщиков, которые, обходя город с юга, а значит, держась подальше от зенитчиков, звено за звеном уходили на восток, в сторону Днестра.

– Потери противника сейчас уточняются, если только их вообще возможно окончательно уточнить, – молвил командующий, переждав прохождение последнего звена. – Понятно, что у нас тоже появились потери, однако мы добились главного: ни один солдат противника на нашем участке границы не закрепился, ни одного корабля, ни одной корабельной команды мы не потеряли. В приказном порядке отмечаю исключительное мужество и стойкость всех подразделений, которые держат оборону по берегу Дуная. Сегодня же будет издан соответствующий письменный приказ, – красноречиво взглянул он на сидевшего рядом с ним за столом начальника штаба флотилии.

И капитан второго ранга Григорьев тут же утвердительно кивнул. По привычке, он натужно выворачивал свою мускулистую шею, чтобы постоянно, пусть даже с неудобного положения – со стороны и снизу вверх – видеть лицо командующего, следить за его выражением и улавливать взгляды, порой неприметные для всех остальных. И, похоже, что ему это удавалось.

– Радиограмма командующего флотом, – вполголоса успел он подсказать Абрамову в те несколько секунд, когда взгляды их встретились.

– Именно о ней и собирался сказать, – слукавил контр-адмирал и принялся нервно перебирать бумаги, которыми была усеяна половина стола. Сразу же бросалось в глаза, что обращаться с ними старый моряк так и не научился. – Впрочем, я и так дословно помню ее текст, – объявил он, отчаявшись найти нужный листочек, который, очевидно, остался в его наземном кабинете.

– В случае чего – подскажу, – вполголоса пробубнил Григорьев, подбадривая адмирала. – Когда вчера я доложил Военному совету флота о действиях подразделений флотилии по отражению натиска врага, тут же поступила радиограмма за подписью командующего флотом вице-адмирала Октябрьского. Текст ее короткий, но важный: «Молодцы, дунайцы! Бейте врага по-черноморски. Октябрьский». Так что с первыми победами вас, товарищи командиры.

– Ура, товарищи! – тут же отреагировал начальник штаба. И зал тоже ответил ему разноголосым, вразнобой, недружным, зато громким «Ура!».

Если широкоскулое, с восточным налетом, лицо контр-адмирала выглядело бледным и осунувшимся, то лицо начштаба, наоборот, источало какой-то скрытый азарт. Чувствовалось, что напряжение последних дней, усиленное печатью исключительной ответственности двух дней войны, наложили свой отпечаток на выражение его лица и на общее физическое состояние командующего. В то время как штабная душа флотского подполковника словно бы ожила, поскольку по-настоящему прониклась нужностью своего служебного рвения, своей судьбоносностью.

– Однако я собрал вас, товарищи командиры, не для того, чтобы вместе сочинять победные реляции, – перешел к самой сути совещания контр-адмирал. – Не то время. Тем более что общее состояние на фронтах тяжелое, а на некоторых участках, как свидетельствуют сводки, критическое. Впрочем, чуть позже об этом вас коротко проинформирует комиссар флотилии. А сейчас внимание… – Контр-адмирал отошел к висевшей на стенде карте дунайского сектора границы и решительно указал пальцем на одну из ее точек. – Все верно, это румынский, пока еще румынский, мыс Сату-Ноу.

«Десант! – мгновенно оживился Гродов, хотя само магическое для него слово произнесено не было. – Все-таки адмирал вернулся к идее десанта на мыс!».

– Пока трудно сказать, как будут развиваться события дальше, – сказал контр-адмирал, – и сколько времени мы сумеем здесь продержаться. Но одно ясно: спасти город и важный порт от окончательного разрушения мы сможем только тогда, когда завладеем мысом Сату-Ноу, ликвидировав имеющиеся там батареи и прочие подразделения.

– С этим румынским аппендиксом давно пора кончать, – произнес полковник Матвеев, чеканя каждое слово. Но при этом говорил с таким выражением лица, словно все молвленное вызывает у него чувство неукротимой брезгливости. – Это же штабная дикость какая-то, что мы до сих пор терпим у себя под носом две вражеские батареи и целый полк мамалыжников.

– Мы теперь многое терпим, – огрызнулся комендант сектора береговой обороны Просянов, не менее командующего флотилией чувствовавший ответственность за судьбу дунайской границы. Хотя истинная роль этого полковника как коменданта в организации обороны дунайских рубежей так и оставалась для Гродова загадкой. – И не только мы… терпим. У других ситуация куда сложнее.

К чести контр-адмирала, он никогда не пытался жестко наводить порядок во время заседания совета, не позволял себе осаждать подчиненного, даже если у того не хватало чувства такта хранить молчание хотя бы до тех пор, пока говорит командующий. Что же касается Матвеева, то, судя по всему, он завоевал право высказывать свое особое мнение когда угодно и по поводу чего угодно. А высказав, тут же принимался дремать в своем кресле у камина.

– Еще до начала войны мы с комбатом десантного батальона предполагали, что придется высаживаться на этом мысе, чтобы оттеснить противника от города. Но теперь, как видите, это жизненно необходимо. Уведомляю, что штабом флотилии разработан план операции, а штабом флота дано полное добро на высадку на вражеской территории десанта. С командующим 14-го корпуса план тоже согласован. Генерал-майор Егоров уже определил стрелковые подразделения, которые будут участвовать во второй стадии операции.

– Лихо! – одобрительно проворчал Матвеев.

– Так что теперь, капитан Гродов, – продолжил контр-адмирал, – у нас только один путь – на Сату-Ноу.

– Мои бойцы готовы, – неспешно отреагировал комбат. – Главное, чтобы потом задержки с полевыми стрелками генерала Егорова не было.

– Не сомневаюсь, что готовы. Задержки не допустим. Начштаба, изложите суть замысла.

– Она предельно проста. Завтра на рассвете два самолета проводят воздушную разведку мыса и прилегающих территорий. Машины и экипажи командиром 96-й эскадрильи уже определены и подготовлены. По результатам разведки, вся артиллерия, береговая и корабельная, осуществляет мощную артподготовку. В это время рота бойцов 79-го морского пограничного отряда старшего лейтенанта Багрова и две роты морских пехотинцев под командованием капитана Гродова на бронекатерах подходят к мысу и при артиллерийско-пулеметной поддержке четырех бронекатеров, а также мониторов «Ударный» и «Мартынов» захватывают плацдарм и устанавливают связь со штабом флотилии.

– И как же все до штабной дикости просто, – в философской задумчивости проворковал Матвеев: – подошли, высадились, захватили…

– Состав отряда бронекатеров будет уточнен, – мужественно пытался не обращать внимания на его реакцию Григорьев. – Время и место посадки на бронекатера – тоже. На переход к территории противника отводится двадцать минут. Во второй волне десанта на мысе высадятся бойцы одного из батальонов 287-го полка Перекопской дивизии, а также оставшиеся бойцы десантного батальона морской пехоты капитана Гродова. Кроме одного взвода – он понадобится нам для участия в другой операции, о которой будет сказано чуть позже. Общее руководство операцией на мысе возлагается на капитана Гродова. Он же назначается старшим офицером на всей территории, которая будет взята под контроль бойцами десанта. В случае его выхода из строя командование принимает находящийся на плацдарме старший по званию. Вам все ясно, капитан Гродов?

– Так точно, – поднялся комбат. – Вопросов нет.

– Чтобы отвлечь силы противника, в ночь с 25 на 26 июня будет осуществлен десант южнее мыса Сату-Ноу, в районе румынского поселка Килия-Веке, где предусмотрен захват плацдарма силами 23-го полка Чапаевской стрелковой дивизии. В качестве ударно-диверсионной группы полку будет придан взвод десантного батальона морской пехоты, который будет выделен капитаном Гродовым. В общих чертах у меня все. Детали операции с командиром отряда судов капитан-лейтенантом Крыновым и с капитаном Гродовым мы обсудим отдельно спустя час после этого совета.

– Ваша задача, – вновь взял слово контр-адмирал, обращаясь при этом к Гродову, – как можно скорее оттеснить румын от кромки берега, прорваться в глубь мыса и нейтрализовать обе батареи.

– То есть, прежде всего, ликвидируем батареи, – уточнил и приземлил задачу своего десантного отряда капитан.

– Как только получите подкрепление – расширяйте плацдарм настолько, насколько позволят обстоятельства. К мирному населению, если таковое в поселке Сату-Ноу все еще остается, излишнего насилия, а тем более жестокости, не проявлять. К солдатам противника, если они прекращают сопротивление, тоже.

– Мы к ним со всем возможным добродушием, товарищ контр-адмирал, – с легкой иронией заверил его комбат.

Сразу же после заседания совета Дмитрий связался со штабом батальона и приказал своему заместителю, старшему лейтенанту Владыке, отобрать пятьдесят добровольцев для десанта на мыс.

– Всего лишь пятьдесят? – удивился тот.

– Для штурмовой десантной группы достаточно. Чем больше людей бросим в первую атаку, тем больше потеряем. Остальные бойцы первой и третьей рот тоже пойдут в первом эшелоне, но высадку будут производить уже хоть какой-то плацдарм.

– Тогда что тут отбирать? – удивился Владыка. – Возьму пятьдесят человек из своей роты и поведу на Сату-Ноу.

– Вы не поняли меня, старший лейтенант. В штурмовой десантный отряд войдут только добровольцы. Не важно, из какой роты. Когда я прибуду через полтора часа, эти морские пехотинцы уже должны быть определены, экипированы, проинструктированы и построены. Предпочтение отдавать бойцам, прошедшим хоть какую-то специальную подготовку.

– Таковые у нас тоже есть, – признал Владыка. – Так я всех их, аккурат, в добровольцы и определю.

Гродов хотел рыкнуть на непонятливого великана, однако, в конце концов, отреагировал на его крестьянское упрямство так, как реагировал всегда, – рассмеялся. И, приказав: «Выполнять!», положил трубку.

20

Огневой артиллерийский вал все еще катился по мысу Сату-Ноу, когда, развернувшись веером, бронекатера стали один за другим подходить к его топким камышовым берегам. Еще на подходе к небольшой заводи пушчонка бронекатера, на котором находился с частью своих бойцов капитан Гродов, разнесла снарядом ожившее пулеметное гнездо противника, и теперь десантники буквально на четвереньках взбирались по крутому глинистому берегу, устремляясь туда, к вершине крутояра, на котором уже зарождались первые проблески раннего июньского рассвета.

Добравшись до пулеметного гнезда, Гродов обнаружил, что один пулеметчик убит, а второй тяжело ранен. Он уже собирался предоставить раненого его судьбе, но пулеметчик слегка приподнялся, и в тот же миг, прошелестев у виска комбата, нож вонзился ему прямо в горло.

– …Ради его же и нашего успокоения, – объяснил Малюта, извлекая свой нож и деловито очищая его от крови о гимнастерку врага. – Шевелись, шевелись, кабальеро! – прикрикнул он на взбиравшихся по склону десантников. – Хватит харч казенный переводить!

Капитан бегло осмотрел отброшенный взрывной волной ручной пулемет и, обнаружив, что оружие цело, тут же прошелся двумя очередями по ближайшему кустарнику, из которого по нему открыли огонь.

– Так-то оно проще, капитан, – метнул в этот кустарник гранату прилегший рядом с ним старший сержант Терехов.

– Поскольку в десанте мы как бы каждый сам по себе, предлагаю держаться вчетвером, – приземлился слева от комбата Жорка Жодин. Всю тыльную сторону его правой ладони украшала татуировка, увековечивавшая обвитый змеей якорь, а левой – кинжал, пронизывающий сердце. Он был только в тельняшке, на которой вместо отрезанной части левого рукава серела теперь набухшая от воды повязка. – В рукопашной так надежнее, да и в плавнях с четырьмя парами глаз и рук чувствуешь себя защищеннее.

Как только они начали прорываться по тропе через небольшой плавневый островок, Жодин подтвердил свои слова тем, что выстрелил в грудь передергивавшего затвор своей винтовки румынского вояки за несколько мгновений до того, как его сослуживцы успели заметить врага.

– Не останавливаться! Не окапываться! Вперед! Только вперед! – подбодрил своих бойцов Гродов, обращаясь к таким же, как его, стихийным группам десантников, которые растекались по прибрежным плавням и кустарникам.

– Полундра! – многоголосо откликнулись на его призыв не только морские пехотинцы, но и пограничники.

Капитан давно обратил внимание, что, поскольку службу местные пограничники несли на судоходной реке, то и сами причисляли себя к флотскому люду.

Сплошной линии окопов на мысе не было. Даже о более или менее прочных узлах обороны румынское командование не позаботилось, настолько было уверено, что сражаться его солдатам придется уже на бессарабском берегу. Один из таких узлов – с дотом и спиралью окопов – возник лишь у какой-то охотничьей хижины, за которой плавни завершались, и начиналось холмистое, поросшее кустарником пространство. Но то, что крики и стрельба уже долетали в столь ранний час со всех сторон, явно заставило гарнизон этой опорной точки запаниковать, тем более что мимо пробегало и гибло под пулями десантников немало тех солдат, которые обязаны были удерживать свои рубежи еще на побережье.

Какое-то время этот оборонный узел продолжал огрызаться, но после того, как подползавшие с трех сторон десантники забросали его гранатами, пулемет умолк, после чего часть румын бросилась к примыкающей с востока низине, пытаясь прорываться в сторону «материка», а часть – демонстративно побросала оружие и прямо в окопах подняла руки вверх. И только там, где появлялись черные мундиры эсэсовцев, каждую кочку в плавнях, каждый окопчик на островке приходилось брать штурмом.

Яростно сражались немцы и в районе рыбачьего хуторка, который комбат приказал взять в осаду, дабы зря не терять на двух его улочках людей и время. На его гарнизон и обрушили свой артналет оба монитора и комендоры бронекатеров. А тем временем Гродов нацелил часть своих десантников на южную оконечность мыса, намереваясь прорваться через широкое прибрежье к «материку».

– Оружие пленных и убитых собрать! – скомандовал он, скосив из пулемета какого-то румынского офицера, который, выбравшись из охотничьей хижины через пролом в стене, намеревался застрелить попавшегося ему на глаза пограничника. – Всех пленных – усадить вон на том лужке. Ты, боец… – указал он на спасенного пограничника.

– Красноармеец Лужицкий, – представился тот.

– Остаешься с пленными. Стреляй в каждого, кто попытается бежать.

– Есть охранять пленных! – проникся ответственностью задания пограничник.

– Булгар, – заметил он старшину второй статьи, который гнал впереди себя из плавней двух сдавшихся вояк, один из которых был ранен в руку, – где твой радист?

– Жив радист Воротов, жив! Где-то позади топает, под надежной охраной старшего краснофлотца Калинчука.

– Пусть радист свяжется с командиром судов, они еще у мыса. Требуется группа моряков с монитора[50], – завершал он свое распоряжение, уже видя выходящего из плавней радиста и его телохранителя, – которые бы забрали наших раненых и румынских пленных.

Пленный эсэсовский офицер, которого Гродов допрашивал позавчера, после истребления румынского десанта, не врал. Одна из батарей действительно располагалась уже за пределами мыса, на холмистой равнине, чуть южнее поселка Сату-Ноу. Судя по всему, тот батальон, который располагался на мысе, основную массу своих бойцов потерял во время форсирования реки, потому что никакой налаженной обороны ни у батареи, ни у брошенного жителями поселка десантники не встретили.

Орудия были рассредоточены по ложбинам между холмами, что спасало бы при налете бомбардировщиков, которых, увы, у флотилии и стрелкового корпуса с левой стороны берега попросту не было. Но эта же разобщенность не позволяла батарейцам организовать сколько-нибудь упорное сопротивление. Выпустив последние патроны из трофейного ручного пулемета, Гродов отшвырнул его в сторону и повел морских пехотинцев в атаку на два крайних орудия. В такую же атаку поднялись и пограничники, подошедшие к батарее с южной стороны.

Поняв, что их окружают, уцелевшие артиллеристы сгруппировались в окопах у возвышенности, где располагался НП батареи, но вместо того чтобы занять круговую оборону, они решили прорываться, забыв при этом, что на ходу, да к тому же драпая, из винтовок не очень-то постреляешь. Завязалась кровавая рукопашная, в которой моряки уже не щадили ни того, кто пытался убежать, ни того, кто предпочитал сдаться.

– Орудия из строя не выводить! – успел предупредить комбат разгоряченных бойцов, прежде чем завершилась последняя схватка. – Снаряды не взрывать, они нам еще пригодятся!

Жители небольшого рыбачьего поселка Сату-Ноу, в самом деле, оставили хижины – то ли заранее эвакуировались, то ли во время артналета ушли в плавни. Но к восточной окраине его десантники подошли как раз в те минуты, когда около взвода румынских солдат, сконцентрировавшихся у каких-то складов, попытались вытеснить десантников. Однако вместо того чтобы рассредоточить свое воинство, дабы оно отдельными группами продвигалось крестьянскими дворами, офицер повел его по центральной улице, в то время как из каждого дома и сарая по нему вели ружейный огонь, а из-за каждой каменной ограды летели гранаты.

А завершалась эта атака уже привычными рукопашными схватками с румынами, которые пытались прятаться от кинжального огня, где кто может, причем некоторые из них уже пытались избавиться от оружия.

Бой был в самом разгаре, когда прибыл посыльный из рыбачьего хутора и сообщил, что остатки его гарнизона по кромке берега и мелководью ушли в плавни, а значит, весь мыс и небольшая часть «материка» уже превратились в плацдарм. Причем вырваться из окружения удалось не более пяти-шести германцам.

Последняя яростная стычка этого дня произошла уже на «материке», у позиций дальнобойной батареи, у которой от потерь десантников спасло только то, что большинство артиллеристов поспешило преодолеть вброд небольшой пролив и скрыться в кустарнике по ту его сторону.

Некоторые десантники бросились преследовать их, однако Гродов приказал передать по цепи, чтобы бойцы вернулись к узкому болотному заливу, отсекавшему значительную часть мыса от остальной части суши, почти превращая его в остров. Именно здесь он и намерен был занять оборону, формируя рубеж от реки до реки, до подхода подкрепления.

– Ну, зачем же вы остановили бойцов, капитан?! – восстал старший лейтенант Багров во дворе хуторянской усадьбы, расположенной в окружении старинных ив, метрах в двухстах от пролива. Причем в голосе командира роты пограничников улавливалось не столько возмущение, сколько досада. – Сбить такой наступательный порыв!

– В этом порыве вы как раз и потеряли бы большинство своих бойцов, комроты, – осадил его пыл Гродов, стоя неподалеку от порога хаты, которую намеревался превратить в штаб десанта, у стола под навесом. – За пределами мыса люди окажутся разобщенными и дезориентированными. Многие начнут блуждать и погибнут под пулями скрывающихся в плавнях остатков подразделений и дезертиров.

– Потери, конечно, будут, но ведь мы для того и высадились…

– И самое главное, – жестко прервал его комбат, – не забывайте, что командовать десантом приказано мне. Вам все ясно, товарищ старший лейтенант?

Багров – тридцатилетний крепыш с изможденным каким-то, совершенно несоответствующим его фигуре, лицом – осекся на полуслове, замялся, поскольку не ожидал такой резкой реакции, и покорно пробубнил:

– Так точно, товарищ капитан.

– А теперь слушайте приказ. Наладить оборону по границе мыса, подсчитать наши потери и снести сюда все трофейное оружие, какое только бойцы способны донести. Через полчаса доложите о потерях наших и, по возможности, врага. Пленных сгруппируйте вон в тех руинах, – указал он на остатки какого строения, очевидно, разнесенного прямым попаданием снаряда.

– Есть наладить оборону, собрать трофеи и сгруппировать пленных, – не очень охотно отреагировал Багров.

– Кроме вас, в роте еще есть офицеры?

– Два.

– Одному из них прикажите взять двадцать бойцов и быстро прочесать мыс, осмотрев все закутки, все заросли. Всех, кто не сдался, истреблять. На обратном пути они должна собрать трофеи. Всех раненых десантников снести сюда, на хутор, вон под тот камышовый навес. Сегодня же попытаемся переправить их на тот берег.

– А раненых румын?

Гродов на несколько мгновений задумался, но тут же принял решение:

– Тех, у кого есть шанс выжить, тоже доставить сюда. Что же касается безнадежных… Ни один закон войны, со времен рыцарских походов, удара меча или выстрела милосердия пока еще не отменял. Вопросы есть?

– Никак нет.

– «Никак нет, товарищ капитан», – напомнил ему уставную форму ответа Гродов и тут же вежливо пригрозил: – Дисциплина на плацдарме должна быть жесткой, иначе долго мы здесь не продержимся. И пусть только кто-либо попробует хоть в чем-то мне или вам не подчиниться.

– Дык, ведь никто ж и не думал не подчиняться, товарищ комбат, – появился из ближайшей рощи старший лейтенант Владыка. Он оказался слегка раненным в ногу, однако небрежная повязка была наложена прямо поверх штанины.

– Вы как здесь оказались?! – изумился Гродов. – Что, прибыло подкрепление?

– Дык, считайте, капитан, что уже прибыло.

– Конкретнее?

– В батальоне я оставил вместо себя старшего лейтенанта Кощеева. Не волнуйтесь, парень он толковый и насквозь нашенский…

– Я спрашиваю: как оказались здесь именно вы? – прервал его Гродов. – Где подкрепление? Сколько бойцов прибыло вместе с вами?

– Подкрепления, того, настоящего, пока что нет. Я же прибыл на мыс вслед за вашим отрядом, вместе с шестью десантниками, – оглянулся он на свою выдвигающуюся из зарослей группу морских пехотинцев, – на попутном бронекатере, уговорив его командира, как своего знакомого.

– Все-таки прав был полковник Матвеев, – сквозь сжатые, оскаленные зубы процедил Гродов, – все, что происходит в этом войске, сплошная штабная дикость.

– Дык, то, большое, подкрепление еще когда придет? – убеждал его Владыка, произнося каждое слово с каким-то неподражаемым, только ему присущим, украинским говором-акцентом. – А эти, хлопцы мои, которые, считай, лучшие из лучших, – уже здесь. Вот они. Как видите, ни одного из них пока что не потерял, хотя успели побывать в трех стычках, причем с теми бродягами, которые остались у вас в тылу и могли натворить беды.

– За невыполнение приказа объявляю вам, старший лейтенант, взыскание. А за то, что занялись прочесыванием плацдарма, и при этом не потеряли своих бойцов – благодарность.

– Дык, я ж завсегда стараюсь, товарищ комбат.

– Рано ухмыляешься, Владыка, – тут же перешел капитан на «ты». – Линия перемирия с агрессором у нас пока что определилась вон по этому проливчику, – указал он на небольшую дамбу, вдоль которой, отрывая окопчики, занимали оборону десантники. – Так вот, бери своих штатных разгильдяев, добавь к ним еще четверых десантников по своему усмотрению и проведи разведку по ту сторону линии. На глубину до двух километров.

– Дык, уже иду.

– А заодно и прочешешь окрестности. Наши бойцы будут предупреждены, что вы там бродите, чтобы свои же не перестреляли.

– Считайте, что я уже по ту сторону линии перемирия – благодушно развел руками Владыка. – Потому как слово командира – как гривенник на похмелье.

– Стоп, так ведь ты же ранен!

– Штык румынский отбивал, – объяснил кто-то из партизанской шестерки великана. – А румын – возьми и споткнись. Кстати, было это возле хижины, у которой наш радист работал. Считайте, что его и двух бойцов охраны мы спасли от группы откуда-то повыползавших румын, которые чуть было не захватили рацию, а заодно, освободили бы и всех пленных.

– Ну, ты и баснописец, Цегленко… – поморщился старший лейтенант. – Что ты там раскудахтался: «…Захватили бы рацию, освободили бы пленных»? Наших там трое было, и все – один в один. А рана моя – мизерная, слова лишнего не стоит, – скромно заключил Владыка, подчеркивая, что никакого особого внимания этой истории с радистом не придает. – Дык, значится, еще побегаем и, может, даже пожеребцуем.

– Стоп, где сейчас этот радист? – насторожился Гродов. – Вы что, не взяли его с собой?

– Там он остался, у хижины, у которой мы его встретили, – ответил Владыка.

– Вы трое, – указал Гродов на «баснописца» и стоявших рядом с ним краснофлотцев, – отправляйтесь к хижине. – Двое остаются там, вплоть до высадки подкрепления, создавая, таким образом, постоянный опорно-наблюдательный пункт. Кощеев, в вашей роте, кажется, были телефонисты?

– Так точно, есть. Правда, у них всего две катушки кабеля, но, наверное, должно хватить.

– Обоих отправляйте с группой к опорному пункту. Если не хватит кабеля, пусть оставляют аппарат там, куда дотянут. Хотя какая-то, да связь. Кстати, вы, Цегленко, вместе со старшиной Булгаром и связистами возвращаетесь сюда, уже в роли проводника. Выполнять.

21

Первым с докладом появился командир роты пограничников Багров. Он сообщил новость, которая приятно поразила комбата: ни в роте, ни в отряде морских пехотинцев не обнаружилось ни одного погибшего.

– Что, действительно, ни одного убитого?! – с трудом заставил себя поверить в правдивость этого доклада капитан. – Вы хорошо проверили?

– Я свою роту знаю. Ваши сержанты тоже пересчитали своих. Если в опорном пункте и в группе разведки, которая отправилась за линию фронта, убитых не обнаружится, значит, можно докладывать в штаб флотилии и в штаб пограничного отряда.

– Так и хочется воскликнуть: «Быть такого не может!», но не хочется гневить Бога и накликать беду. Хотя в штабе флотилии воскликнут именно эти слова. Раненых много?

– Вместе со старшим лейтенантом Владыкой – одиннадцать. Причем только двое бойцов – они из моей роты – более или менее серьезно. Все уже перевязаны, и шестеро готовы остаться в строю здесь, на плацдарме. Остальных надо отправлять в тыл, там ранения в бедро, в ноги, в плечо…

– Любой раненый, независимо от тяжести ранения, имеет право на эвакуацию на тот берег, – твердо ответил Гродов. – Надо будет попросить, чтобы вместе с пополнением сюда направили хотя бы одного фельдшера и четверых санитаров. С расширением плацдарма нам придется оборудовать где-то здесь, неподалеку от реки, лазарет. Раненых румын нужно будет переправить через Дунай вместе с остальными пленными. Кстати, сколько их набирается?

– Вместе с теми, что остались на вашем опорном пункте, около семидесяти.

Гродов улыбнулся и покачал головой. Результаты превосходили все его ожидания. Теперь, главное, было дождаться возвращения разведгруппы, связаться со штабом флотилии и попросить, буквально потребовать подкрепления. Он понимал, что с теми силами, которые у него есть, ни расширять плацдарм, ни удерживать его после того, как румыны придут в себя и перебросят к мысу полк пехоты, да напустят на его позиции штурмовую авиацию, – он не в состоянии.

– В радиусе двух километров ни укреплений, ни войск противника нет! – еще издали прокричал Владыка, понимая, что на счету у комбата сейчас каждая минута. Он все еще прихрамывал, однако держался бодро. Причем группа представала перед капитаном в таком виде, словно все время разведки бойцы ее провели, погрязая в трясине: на лицах и одежде – болотная тина, брюки и зюйдвестки изодраны.

– Однако мы слышали, что в этой зоне несколько раз возникала перестрелка, – напомнил Гродов командиру группы.

– Так это ж дезертиры по плавням и кустарникам бродят, причем многие уже без оружия. Некоторые, завидев нас, бросались убегать, но кое-кто пытался огрызаться. И вообще, порой мы чувствовали себя так, что то ли мы на охоту вышли, то ли уже и на нас охотятся. Скольких мы положили в четырех стычках – не знаю, но одного моего бойца пуля все-таки царапнула в предплечье. Как могли, перевязали, да надо бы промыть и все такое прочее…

Объявив разведчикам благодарность, он приказал раненым отправляться в лазарет, под который была отведена вторая мазанка этого хутора, а сам тут же связался по рации с начальником штаба.

Когда он сообщил, что мыс и прилегающая к нему территория очищена от врага и при этом в десанте нет ни одного убитого, капитан второго ранга Григорьев недовольно покряхтел и сурово предупредил:

– Ты мне реальную картину рисуй, капитан, реальную. Если не среди твоих морских пехотинцев, то среди пограничников… Какие потери в действительности?

– Уже доложил. Одиннадцать раненых, причем большая часть остается в строю. Убитых или пропавших без вести ни у меня, ни в погранроте старшего лейтенант Багрова – нет. Ни одного. О трофеях и пленных я уже доложил. Реальнее докладов не бывает.

Начальник штаба вновь недовольно покряхтел.

– Нет, все это, конечно, радует, – бодро проговорил он, тяжело посапывая в микрофон. – Но мне сейчас докладывать в штаб флота. И, на фоне всего того, что творится сейчас на фронтах, в частности, на южном направлении… Словом, ты пойми, Гродов, что в штабе мне точно так же не поверят, как только что я – тебе.

– Тогда в чем дело? Пригласите штабистов на мыс, на экскурсию. От Севастополя тут каких-нибудь два часа лета всего-то!

– Ну, смотри, комбат. За достоверность сведений – грех на тебе.

– Подтрибунально, – заверил его Гродов любимым словцом комдива Кречета. – Кстати, мне срочно нужно подкрепление. Кроме того, мою группу надо бы озолотить еще хотя бы парой ручных пулеметов, а также выделить побольше патронов и, как минимум, по пять гранат на штык. Ну, а если уж подбросите хотя бы батальон солдат, можно гнать румын до Бухареста.

– Но-но, ты там не зарывайся. Конечно, противника еще надо будет потеснить, однако нас интересует, прежде всего, побережье, чистый фарватер… В подробности дальнейшего плана тебя посвятит пакет, который будет доставлен с подкреплением.

– Когда именно оно появится?

– Сегодня, причем очень скоро. Вместе с ним пополним боезапас и продпаек. А пока что поздравляю с успешным десантом и с ликвидацией батарей. Пусть город немного передохнет. Словом, иду радовать командующего.

* * *

Гродов не мог знать, что уже час спустя после доклада контр-адмиралу, когда были отданы все распоряжения и в районе порта начал формироваться отряд кораблей, на которых на западный берег должны были перебрасывать один из батальонов 287-го полка, начальник штаба выкроил несколько минут и в рабочем дневнике своем записал:

«Только что выслушал доклад командира десантного отряда капитана Гродова. Успех десанта не может не радовать. Судя по всему, для румынского командования высадка его оказалась совершенно неожиданной. Как выяснилось, нацеленные на ведение боев на нашей территории румыны не позаботились ни о минных заграждениях у мыса, ни о проволочных заграждениях или каких бы то ни было иных противодесантных устройствах и мероприятиях.

Во время высадки кое-где все-таки доходило до рукопашных стычек, однако особой стойкости противник так и не выказал, наоборот, большинство гарнизона этого мыса очень быстро поддалось паническим настроениям. Около семидесяти солдат противника сдалось в плен, многие разбрелись по плавням. Ни среди наших пограничников из роты Багрова, ни в отряде моряков не появилось ни одного убитого. Ни одного! Раненые – да, они в отряде десантников были. Раненые и убитые появились также и на бронекатерах, однако на мысе, к счастью, обошлось…

Подводя итог захвата плацдарма, можно утверждать, что высадка далась нам легче, чем можно было рассчитывать. Противник то ли вообще не ожидал десанта, то ли не предполагал, что мы предпримем его так скоро. Трофеи десантного отряда первого эшелона состоят из десяти пулеметов, двух 75-мм пушек и нескольких сотен винтовок. Плацдарм будем удерживать до последней возможности, чтобы обезопасить город и порт, вернуть себе контроль над всем пограничным фарватером. Уверен, что наши морские пехотинцы способны и на такой подвиг – обороняться на плацдарме, сколько понадобится, сколько будет позволять общая обстановка на нашем участке фронта.

Кстати, в эти минуты готовится к переброске на плацдарм батальон 287-го полка 51-й Перекопской дивизии 14-го стрелкового корпуса генерал-майора Егорова»[51].

22

Краснофлотцы опорного пункта встречали полевых стрелков прямо у места высадки и роту за ротой уводили в сторону штаба десантного отряда. Тем временем шедшие в их арьергарде спешенные моряки мониторов и бронекатеров принимали всех переброшенных сюда раненых десантников, а также пленных и трофеи, намереваясь переправить их на левый берег.

– Спасибо, что хоть здесь остановил своих орлов, ядрена, – предстал перед Гродовым приземистый веснушчатый мужичок с капитанскими шпалами на кителе. – А то бы пришлось догонять тебя где-нибудь под Тульчей.

– Как же я могу так относиться к твоим полевым стрелкам? У морских пехотинцев так не принято.

– Я-то думал, что вы тут всего лишь какой-нибудь плацдармчик прихватили, так сказать, исключительно для зацепки, а вы…

– Забыли представиться, товарищ капитан, – прервал его словесное излияние Дмитрий.

– Да что уж тут представляться, ядрёна?! Командир батальона Хромов. Приказано подключиться к десанту и развить успех. – Он тут же достал из планшетки карту и, развернув ее на столе под навесом, признал: – Старшим на плацдарме, его комендантом, остаетесь вы, капитан-артиллерист, поэтому давайте, излагайте тактический замысел.

Во всей нескладной фигуре Хромова, в его неподогнанной мешковатой форме и в давно не видевших крема запыленных солдатских сапогах, просматривалось нечто такое неофицерское, что Гродов с первых минут настроился к нему с откровенной антипатией. Но они оказались одного звания, а главное, не время было сейчас осаждать комбата полевых стрелков какими-либо замечаниями.

– Что там говорят в штабе вашего полка, вашей дивизии, капитан? – поинтересовался комендант плацдарма.

– Все то же и говорят. Одни сплошные предположения, да еще охи-ахи: «Как же так?! Столько готовились, и вдруг на всех фронтах отступаем и отступаем…».

– Почему же на всех? Извини, капитан. Мы-то с тобой не отступаем.

– Каюсь: мы пока что – нет.

– Спросить же хотел вот о чем. Сюда перебросят еще хотя бы один батальон?

– Вряд ли. Там, в Бессарабии, ядрёна, происходит такое… Что даже твой батальон генерал наш вскоре себе в подкрепление попросит. Ведь ни одной свежей роты, ни одного танка из-за Днестра мы так и не получили. Выходит, что только мы здесь, у Дуная, пока что и держимся. Все остальные – всего лишь огрызаются.

– И что, никакого перелома в положении войск не намечается? – помрачнел Гродов.

– Какой, к ядрёне, перелом?! Слухи ходят, что у германцев и их союзников перевес во всем: в авиации, в танках, в орудиях, даже в стрелковом вооружении, поскольку у большинства германцев – автоматы. Пока ты у своей трехлинейки затвор передернешь да приклад к плечу приладишь – он тебя трижды скосит и «аллилуйя» над тобой пропоет.

Гродов задумчиво посмотрел куда-то в сторону границы, пожевал верхнюю губу…

– Давай договоримся так, капитан Хромов. О положении на фронтах больше не слова. И вообще, у них там, за рекой, своя война, у нас – своя. И каждый должен определять исход этой войны на вверенном ему судьбой и командирами участке.

– Тоже верно, – мрачно согласился комбат полевых стрелков, вспомнив, сколь опасны подобные разговоры в военное время. – У них – своя война, у нас – своя.

– На том и стоять будем.

– Кстати, знаю, что командующий флотилией планирует еще два десанта. Один – вновь развернул Хромов карту, – вот сюда, в район румынского поселка Килия-Веке, чтобы обезопасить килийский порт и отвлечь значительные силы противника от нашего плацдарма. Второй, естественно, будет нацелен на участок напротив городка Вилково.

– …Чтобы обеспечить проход судов в море. Логично.

– Поскольку, судя по всему, остатки флотилии вскоре придется уводить в Одессу.

Гродов внимательно присмотрелся к указанным на карте участкам территории Румынии.

– На месте командующего флотилией я размышлял бы точно так же.

– А что предлагаешь на своем месте – то есть на месте старшего офицера на плацдарме, его, так сказать, коменданта?

– Для того чтобы идти к Сулинскому рукаву, форсировать его и штурмовать Тульчу, которую, по данным авиаразведки, прикрывает дивизион бронекатеров, сил у нас нет. Поэтому решение принимается такое. Оставляем небольшой, силами до полуроты, заслон вот здесь, в километре севернее мыса Сату-Ноу, затем очищаем с помощью рейдовых групп пространство в пределах трех-пяти километров в глубину, и продвигаемся в сторону поселка Пардина. Ну а дальше, беря под свой контроль острова Малый Татару, Малый Деллер и Большой Деллер, движемся строго на юг, вдоль реки, на такое расстояние, на какое позволят силы и обстоятельства.

– И, как полагаешь, на сколько километров мы способны продвинуться на юг?

– Максимум километров на двадцать – двадцать пять. Нам придется создавать небольшие рейдовые группы, оставлять на островах и в поселке Пардина гарнизоны. А румыны наверняка перебросят сюда свежие части и попытаются вновь выйти к берегу Дуная.

– Другого решения у них и быть не может.

– К слову, во время этого рейда нужно завладевать любыми транспортными средствами – подводами, лодками, автомашинами, вплоть до велосипедов. У тебя сколько раций?

– Две.

– У меня теперь тоже две. Штаб плацдарма остается здесь. После захвата Пардины я вернусь сюда и буду координировать все действия. Но прежде попрошу командование, чтобы оно направило рейдовые мониторы и бронекатера вниз по течению. В наших условиях это будет не только огневая, но и моральная поддержка.

– А что, и моральная – тоже. Великое это дело: знать, что за спиной у тебя – свои.

– Они же помогут нам при высадках на острова, особенно с форсированием рукава Татару, а также будут заниматься эвакуацией раненых.

23

Тактика взаимодействия с мониторами и бронекатерами оказалась, на удивление, эффективной. Как только на берегу обнаруживалась какая-то огневая точка или появлялся румынский патруль, катера тут же открывали по ним орудийный и пулеметный огонь, а вслед за этим появлялись десантники.

Румыны представления не имели о том, какие силы задействованы красными командирами в этой высадке. А то, что моряки и полевые стрелки действовали небольшими группами по пятнадцать-двадцать «штыков», возникая при этом из плавней, из прибрежных зарослей, что они появлялись буквально отовсюду – на реквизированных подводах или верхом на лошадях, а то и высаживаясь из рыбачьих каюков[52] или бронекатеров, окончательно сбивало их с толку и панически заставляло искать спасения в ближайших плавнях.

Уже темнело, когда небольшая группа бойцов Гродова блокировала на окраине поселка Пардины около четырех десятков румынских солдат, занявших круговую оборону на возвышенности вокруг церкви. Как сообщил попавший в плен жандарм, среди окруженных оказалось более десятка моряков, спасшихся с затонувшего неподалеку пограничного румынского катера. К тому же у них был пулемет с несколькими колодками патронов. Сам жандарм оказался в плену во время попытки части окруженных солдат прорваться со стороны кладбища. Десантники схватились тогда с ними в рукопашную, и Гродов сам сбил жандарма с ног и заставил просить пощады.

– Кто там, в церкви, старший? – по-румынски спросил его капитан, устроив жандарму импровизированный допрос под прикрытием одного из склепов.

– Священник, естественно, – пожал тот плечами. Жандарму было под пятьдесят, и всем своим видом он излучал усталость и безразличие ко всему, что вокруг него происходило.

– Речь идет не о священнике, но коль уж ты упомянул о нем… В церкви, кроме него, есть еще кто-либо из гражданских?

– Человек пятьдесят, в основном женщины и старики, несколько детей… Остальные ушли в сторону ближайшего урочища Костину-Маре, потому что знали, что русские, вы то есть, обязательно захватите Пардину. О десантах ваших здесь все наслышаны, а на реке шел бой между катерами. К тому же вчера с того берега поселок жестоко обстреляли ваши артиллеристы, а сегодня его дважды облетал самолет.

– Жестоко? Считаете, что наши пушкари обстреливают вас слишком жестоко? Следует полагать, что, в отличие от наших, румынские артиллеристы обстреливают советские города и села нежно?

– Я в поселке для того, чтобы поддерживать порядок, а не для того, чтобы воевать.

– Ладно, дискутировать будем потом. С гражданским населением все ясно. А кто командует военными?

– Капитан Штефан Олтяну. Артиллерист. Командир батареи.

– Вот как?! Уже любопытно. Коллега, значит. И где же его батарея?

– Не знаю, он прибыл сюда в сопровождении ординарца и еще семи солдат. Уже без орудий, причем самого раненого в бедро капитана привезли на подводе. Рана, как мне представляется, нетяжелая.

– Вы ведь местный жандарм, и все люди поселка знают вас?

– Не все, правда, любят и уважают, но это уж – как по отношению к нам, к жандармам, водится.

Гродов переглянулся с политруком отдельной роты морских пехотинцев Шатовым. Обычно этот вчерашний преподаватель гражданской мореходной школы благоразумно старался не вмешиваться в ход сугубо военных операций, больше заботясь о поддержании дисциплины и морального духа бойцов. Однако сейчас ротный комиссар почувствовал, что комбат сам нуждается в его поддержке.

– Какое решение мы намереваемся принять? – вежливо поинтересовался он, прибегая к своей излюбленной форме обращения, через «мы».

– Пытаемся обойтись без лишней крови наших моряков и людей, которые нашли приют в храме. Штурм на этом кладбище у храма будет не из легких, а направлять огонь корабельных орудий на храм и кладбище – тоже как-то не по-людски.

– Но ведь… Как только появляется возможность поступить по-людски, мы только так и стараемся поступать, – назидательным тоном напомнил он комбату, давая понять, что согласен принять любое решение командира.

Даже когда приходилось отчитывать кого-то из бойцов за нарушение дисциплины, комиссар обычно вежливо вопрошал: «Ну, и почему мы так “недисциплинарно” ведем себя? Что нам мешает уважать себя и своих товарищей?». А еще, забываясь, он нередко называл бойцов «курсантами», тем более что среди моряков действительно оказалось трое выпускников мореходной школы, в которой Шатов когда-то преподавал.

– Значит, попытаемся вести переговоры, если только они выдадутся недолгими.

– Если нужно повести переговоры со священником и пригласить сюда командира, то я готов.

– Вот именно, если нужно. Как раз это мы сейчас и выясним.

– Хочешь научиться воевать, научись вести переговоры.

– С философским почтением сказано. Чьи слова?

– Да кто его знает… Так, на ум пришло. Но ясно, что учиться нам теперь по ходу дела придется и тому, и другому.

– А решение нашего «военного совета в Филях», – вновь обратился комбат к жандарму, – будет таковым. Сейчас вы вернетесь к храму и убедите всех военных выйти и сложить оружие, после чего все они могут спокойно уйти в сторону урочища Костину-Маре. Ни одного выстрела с нашей стороны не последует, в плен мы их тоже брать не будем, под слово чести офицера.

– Единственное условие?..

– Они не должны будут задерживаться в урочище Костину-Маре, которое на рассвете мы все равно подвергнем артиллерийскому и авиационному налету, а отойдут дальше, в урочище Сархан. Судя по карте, оба они расположены не так уж и далеко.

– Но если последует отказ, тогда?.. – убеждал жандарм, что уж чему-чему, а ведению переговоров, с кем угодно и по какому угодно поводу, он обучен.

– Даю пятнадцать минут. Не сложат оружие, я связываюсь по рации с береговой батареей и с катерами и лично корректирую огонь. Но тогда попутно мы разнесем и половину поселка. Кстати, напомните священнику и офицеру, что наши артиллеристы и пилоты – по самой природе своей атеисты, – иронично взглянул комбат в сторону комиссара, – а посему храмы они считают пережитками прошлого. Вам все понятно, жандарм?

– Все, кроме одного, – вы хорошо говорите по-румынски. Правда, с акцентом, но… Откуда это у вас?

– Вот и скажите, что комендантом плацдарма, а значит, и поселка становится офицер-молдаванин. Или румын, как вам будет угодно. Все, идите. Если с заданием справитесь, я как комендант всей задунайской территории верну вам пистолет без патронов, и саблю, а вместе с ними – полицейскую власть в поселке и в окрестностях. На размышление капитану и прочим – пятнадцать минут с момента вашего появления в храме. Если сейчас не сдадутся, пленных уже брать не станем. Помилования тоже просить будет бесполезно.

Крикнув румынам, чтобы не стреляли, Гродов проследил, как жандарм устало и шатко, словно крестьянин по свежей пахоте, направляется по кладбищенской аллейке к храму.

– Так мы что, в самом деле отпустим этих мамалыжников? – удивился Владыка.

– А ты хочешь, чтобы я бросил своих десантников на штурм церкви и усеял все это деревенское кладбище их телами? Нет, не хочешь? Из этого и будем исходить. Держать здесь блокаду до утра мне тоже не хочется. Нам нужен очищенный от врага плацдарм, и мы его получим. Все равно по окрестным плавням бродят сотни беженцев и дезертиров. Ну, так пусть их станет на четыре десятка больше.

Пока жандарм вел переговоры с капитаном и его бойцами, на связь вышел командир полевых стрелков Хромов. Комбат сообщил, что только что самый южный из островов их зоны, Большой Даллер, от солдат противника очищен, и что он оставил там пост из шести бойцов с трофейной шлюпкой. На остальных островах посты оставлять считает нецелесообразным, поскольку ни солдат противника, ни гражданского населения там нет.

– Кстати, – бодро завершил он доклад, – около двух десятков своих бойцов мне удалось посадить на трофейных коней.

– Поздравляю, капитан, с боевым крещением и первыми победами, – ответил Гродов. – Я доложу командованию о том, насколько успешно вы действовали на плацдарме.

– Честно признаюсь, что мне бы это не помешало. Я, знаете ли, человек служивый.

Гродов поиграл желваками и, на какое-то время забыв о комбате полевых стрелков, следил за тем, как к нему приближаются жандарм, священник и опиравшийся на плечо солдата румынский офицер.

– Пусть ваши конники, капитан Хромов, – молвил он, – объедут посты и прикажут им на ночь отойти подальше от плавней. И вообще, максимально сгруппируйте своих людей, чтобы избежать ненужных потерь.

– Будет выполнено, комендант.

– Они готовы сложить оружие, – еще издали уведомил Гродова жандарм.

– Вы в самом деле молдаванин? – спросил его капитан Олтяну.

Он действительно был ранен в бедро, передвигался с трудом и в целом выглядел неважно. Перевязка тоже была наложена неуклюже и давно потеряла свою белизну.

– Считайте меня полиглотом. Наши условия вам известны. Солдаты должны сложить оружие у входа в храм и подходить сюда с поднятыми вверх руками. Отсюда вы уведете их в урочище. Начнем с вас. Пистолет положите на надгробную плиту, и отдайте приказ солдатам. А вы, священник, возвращайтесь к своей пастве и передайте, что все молящиеся свободны. Куда они уйдут – в поселок или в урочище – это их выбор.

Пока румыны складывали оружие и под стволами десантников собирались вокруг своего командира, Гродова затребовали из штаба флотилии. Радист расположился метрах в двадцати от кладбища, на свежем пне ивы, у которой на берегу канала была сварганена примитивная скамейка из жердей.

– Вы почему не докладываете обстановку, товарищ капитан? – послышался в наушниках голос контр-адмирала Абрамова.

– Именно это и собирался сделать буквально через десять минут, как только завершу операцию.

– Какую… операцию?

– Принимаю сдачу остатков гарнизона поселка Пардина. Здесь пехотинцы и моряки, общей численностью чуть больше взвода.

– Значит, опять нужен транспорт, чтобы переправить сюда пленных?

– На сей раз пленных не будет, товарищ контр-адмирал.

– Что значит «не будет»?! – насторожился командующий. – Уж не хотите ли вы сказать, что всех их?..

– Они прекратили сопротивление при условии, что отпущу их восвояси. Без оружия, естественно.

– Но они уже пленные.

– Если это нужно для общей численности, мы возьмем других, товарищ контр-адмирал, – с чиновничьей улыбкой на лице заверил его Гродов. – Эти же сдавались под слово чести офицера. Под мое… слово офицерской чести, которое избавляет нас от потерь.

Командующий красноречиво покряхтел и произнес:

– Разве что, разве что… Решайте на месте. Какую территорию вы на данный момент контролируете, капитан? Я стою у карты.

– Теперь уже плацдарм составляет порядка сорока километров в длину, по течению реки, и от трех до пяти километров по ширине.

– И это – без каких-либо преувеличений?

– По самым скромным подсчетам, – не остался в долгу комбат. – Северная граница его – в километре от северного материкового стыка мыса Сату-Ноу, южная – по линии южной оконечности острова Большой Даллер. Притом что сам он, как и два острова севернее его, полностью контролируются нами.

Командующий выдержал паузу, очевидно, необходимую для того, чтобы пометить на карте границы «румынского плацдарма», а затем уже бодрым голосом произнес:

– Час назад командующий флотом признался, что мои сообщения с дунайского участка западной границы – единственный луч света, под которым отдыхает его душа. Мое новое донесение еще больше просветлит его, а заодно и Генштаб.

– Воюем, товарищ контр-адмирал.

– Лично вас, капитан, за десант представляю к медали «За отвагу», а за бои на плацдарме – к ордену Красного Знамени. Многих ваших бойцов тоже отметим по составленным вами и комиссаром спискам, естественно.

– Благодарю за доверие, товарищ командующий. И за неоправданную щедрость.

– Благодарить пока что рано. Как у нас на флоте говорят: «представили – еще не наградили». Хлопотал бы еще и о повышении в звании, но вы свое, капитан, только недавно получили, так ведь?

– Так точно.

– Просьбы к штабу флотилии имеются?

– Подбросить боеприпасов и забрать раненых, переправленных на мыс Сату-Ноу, куда, в штаб десанта, отбудет сейчас ротный комиссар Шатов, исполняющий у нас, в Пардине, обязанности второго батальонного, а точнее, комиссара плацдарма.

– Считайте, что уже решено. Кстати, как вам Шатов в роли комиссара?

– Плохо, когда комиссар – из бывших преподавателей мореходной школы, – продемонстрировал комбат стоявшему рядом Шатову свою характерную жестковато-ироничную ухмылку. – За малейшую провинность отчитывает всех, как курсантов. А в остальном – все по службе…

– Ну, извини, комбат. Для того комиссаров к нам и приставляют, чтобы мы с тобой не зарывались, – добродушно напомнил командующий. – Что еще?

– Надеюсь, что завтра же будет высажен десант в районе Килия-Веке, чтобы сковать южную придунайскую группировку противника. Или же подбросьте мне в подкрепление полк полевых стрелков генерала Егорова, и тогда я ударю с севера.

– Уже готовится десант, повторяю: го-то-вится…

– Так вот, когда уж десант совсем будет готов, прошу, чтобы на причале Пардины один из катеров взял на борт меня со взводом морских пехотинцев. В виде ударной штурмовой группы. В то же время комбат Хромов со своими полевыми стрелками нажмет с севера, отвлекая часть румын на себя.

– Судьбу испытываешь, капитан? – удивился контр-адмирал. – Второй десант подряд? Рисковый ты парень.

– Вы ведь собираетесь бросать под Килию-Веке необученных полевых стрелков Егорова?

– Которых еще дай-то бог выпросить… Кое-кто ведь считает, что при такой общей ситуации на южном направлении прибегать к подобным десантам на вражескую территорию совершенно неоправданно. Мол, излишний риск да растягивание линии фронта.

– Но мы-то уже здесь и отступать не намерены. И коль уж предстоит еще один десант, мои морские пехотинцы-десантники дело свое знают…

По привычке контр-адмирал натужно покряхтел, как делал это всякий раз, когда представал перед каким-то трудным выбором. Ему не хотелось терять батальон Гродова. Командующий знал, что эти морские пехотинцы еще понадобятся ему и здесь, на восточном берегу, и потом, в боях под Аккерманом, Одессой, Очаковом или куда там еще забросит его фронтовая судьба. Но в то же время он понимал, что, если десант под румынской Килией-Веке окажется неудачным, гарнизон мыса тоже можно будет считать обреченным.

– Не возражаю. Твои бойцы уже показали себя, – медлительно как-то проговорил контр-адмирал, – а потому и предложение принимается. В четыре утра в полной готовности твой взвод должен находиться на причале Пардины. Правда, на вторую медаль «За отвагу» не рассчитывай.

– Так ведь не ради медалей воюем, товарищ командующий. И потом, это ведь не последний десант, еще расщедритесь.

24

Когда комбат вернулся на кладбище, старший лейтенант Владыка, самим грозным видом своим наводивший страх на румынских вояк, уже принял капитуляцию всего, как он выразился, «кладбищенского гарнизона». Так и не поверив до конца, что русские отпустят их, румынские солдаты и моряки стояли, опустив головы, и в большинстве своем были похожи не на воинов, решивших покорить всю Восточную Европу, вплоть до Урала, а на переодетых на чью-то потеху пастухов.

– Храм осмотрели? – поинтересовался Гродов.

– Дык, и храм осмотрели, и кладбище прочесали. Все румынские армейцы уже здесь, а часть крестьян ушла в сторону поселка.

– Санитар, – подозвал капитан морского пехотинца с повязкой на рукаве. – Перевяжите румынского офицера. Рану промойте спиртом и сто пятьдесят ему внутрь.

Пока санитар перевязывал капитана Олтяну, усадив его на надгробную плиту, Гродов решил немного поговорить с ним.

– По армейской профессии своей я тоже артиллерист и до недавнего времени командовал батареей тяжелых орудий.

– Под Измаилом? – оживился румын, наблюдая за тем, как санитар распарывает ему брюки и принимается избавлять от старой повязки.

– Под Аккерманом, – лукаво уточнил Дмитрий. – А как вы оказались здесь? Никаких следов батареи в районе Пардины мы, кажется, не обнаруживали.

– Ее здесь и не было.

– Значит, она располагалась около мыса Сату-Ноу?

– Около…

– Так это ваша батарея обстреливала Измаил, Рени, базы наших катеров?..

– И наша тоже. Война, господин капитан, – неожиданно ответил Олтяну по-русски. – Война, только-то и всего…

– Я видел одно из орудий, выведенных из строя, очевидно, во время налета нашей авиации. Это была 176-мм гаубица-пушка.

– Которую, по первым буквам, русские называют «Галиной Петровной». Да, это мое орудие. С двумя такими, по приказу командования, мы стали уходить на юг, сюда, к Пардине. Но одно потеряли во время дуэли с артиллеристами вашего монитора и плавучей батареи, а второе – при попытке уйти из-под обстрела, мои батарейцы утопили в трясине. К тому времени я уже был ранен осколком и оглушен взрывом.

– Хотите сказать, что в батарее насчитывалось всего три орудия?

– Еще несколько осталось в районе Тульчинского гирла, – вновь перешел капитан на румынский язык. – Но вы понимаете, что я не имею права указывать, где именно.

– По законам военного времени, находясь в плену, вы обязаны отвечать на вопросы, которые вам задают. В противном случае вас могут принуждать к этому всеми мыслимыми способами и средствами.

– Но вы же не станете прибегать к этому, господин капитан, – с надеждой взглянул Штефан Олтяну на своего пленителя. – Тем более в присутствии моих солдат.

– Уже хотя бы потому, что мне это не нужно. К тому же уверен, что наша авиация давно и точно установила местонахождение остатков вашей батареи.

Когда санитар уже завершал перевязку, в речную гавань Пардины вошли два пограничных катера. Услышав шум их моторов, Олтяну слишком резко для раненого в ногу человека поднялся и взглянул в сторону реки.

– Эти корабли пришли за нами?

– Будем расценивать их появление как визит вежливости наших моряков.

– То есть вы не собираетесь брать нас… Точнее, я хотел сказать, не собираетесь переправлять нас на левый берег? – всячески избегал румынский офицер слова «плен».

– Моряки с радостью пленили бы вас всех, и даже прямо там, на берегу, расстреляли, потому что слишком уж вы насолили им своими авиационными и артналетами. Но я дал слово офицера и даже сумел отстоять его перед командованием флотилии.

Взгляд, которым Штефан Олтяну одарил коменданта плацдарма, был преисполнен уважения и признательности.

– Мы можем идти? – спросил он, поблагодарив санитара за перевязку и за порцию спирта, разведенного в солдатской кружке водой из фляги санитара. – Я могу уходить вместе с солдатами? – робко поинтересовался он.

– А свое личное оружие решили оставить нам?

– Вы намерены вернуть его? – с едва заметной дрожью в голосе спросил румынский офицер.

– Запасные обоймы у вас есть?

– Есть. – Олтяну достал из кобуры запасную обойму и положил ее на плиту, на которой только что сидел.

Гродов разрядил пистолет и вернул его капитану.

– Когда эта глупость, именуемая войной, закончится, жду вас у себя в гостях, в Одессе. Надеюсь, продлится она недолго. Да и найти меня будет нетрудно. Капитан береговой службы Дмитрий Гродов. Я выделю двух бойцов, которые проведут вас через наши посты до урочища Костину-Маре.

– Дмитрий Гродов, – повторил Олтяну. – Постараюсь не забыть. Он повертел в руке пистолет и вложил его в кобуру. – То, как вы отнеслись ко мне и моим солдатам, очень великодушно и благородно с вашей стороны, господин капитан Гродов. Тем более что войну развязали мы, а не вы.

25

Рассвет представал на удивление тихим, но подернутым легкой дымкой и налетом ночной сумеречности. Чудилось нечто таинственное в очертаниях прибрежных хижин и островков, в редких вскриках каких-то ночных птиц и в парующем водовороте, то и дело зарождавшемся в горловине просторного затона.

Морские пехотинцы сидели на причальном дебаркадере и на прозябавших на берегу, перевернутых вверх дном рыбачьих лодках; курили, вздыхали и мечтательно рассуждали, кто о рыбалке на родной речушке или на озерце, а кто – об оставленных где-то далеко, но незабытых женщинах.

Впрочем, женщина, чьи ласки все еще вспоминались Гродову, оставалась не столь уж далекой. Еще задолго до заката сформировав добровольческий штурмовой отряд десантников, Гродов тут же объявил для него отбой, попросив при этом священника посоветовать, как бы получше разместить бойцов в той части поселка, что подступала к причалу, поскольку в четыре утра они уже должны находиться на пирсе. Он бы воспользовался помощью жандарма, но, чтобы не представать потом перед сигуранцей в роли пособника врага, тот благоразумно ушел к урочищу вместе с капитаном Олтяну.

Так вот, услышав эту просьбу, священник лукаво ухмыльнулся в седые усы, набожно взглянул на небо, прощая самому себе все грехи, прошлые и будущие, и подселил самого «христиански великодушного господина капитана» к молодой вдове-рыбачке Терезии, муж которой не вернулся весной с лова – артель вела его далеко отсюда, в устье Дуная.

– По правде говоря, Терезия и при муже когда-никогда предавалась блуду телесному, – доверительно сообщил он капитану.

– Это уже по вашей части, отче. Я исповедей не принимаю, и после лукавых «проповедей» моих грехи лишь умножаются.

Выслушав это признание, священник вознес свой взор к небу, и, вспомнив о чем-то своем, далеко не безгрешном, набожно перекрестился.

– Зато телом Терезия чиста, капитан, – еще доверительнее выдохнул он, – и очень уж хороша собой.

По тому, с каким благоговением священник произнес это, коменданту нетрудно было определить, что сам батюшка тоже знал цену телам греховодниц, и даже засомневался: стоит ли принимать его предложение. Но… слаб в этом житейском деле мужчина, слаб; особенно на фронте, где продолжительность жизни определяется не голосами кукушек, а свистом пуль.

– Да ты иди, капитан, иди, – все с той же лукавинкой в голосе напутствовал его священник. – Душа солдата требует небесного облегчения, а тело – земного. И потом, я уже передал Терезии через матушку свою, чтобы грела воду и готовила тебе купель.

– Тогда я сначала осмотрю усадьбу вдовы, все ли там спокойно, – тут же предложил мичман Мищенко, который, находясь поблизости, невольно подслушал этот разговор. – А потом уж займусь расквартировкой самого десанта.

Мичман был назначен заместителем командира добровольческого штурмового отряда, и теперь неотступно следовал за комбатом, считая, что вместе подбирать моряков для десанта под Килию-Веке легче.

– Считай, что тебе снова «нэ судылося», мичман, – саркастически пресек капитан попытку заместителя составить ему компанию, – С усадьбой вдовы я разберусь сам, а ты занимайся поиском остальных «штурмовиков».

Тем временем старший лейтенант Владыка с оставшимися бойцами плацдарма должен был еще раз прочесать поселок и его окрестности и только после этого расквартировать их по домам, которые временно оставлены жителями. Завтрашний день для них объявлялся патрульным, с прочесыванием урочища и ближайших плавней.

…Ну а Терезия Атаманчук в самом деле представала в образе настоящей сельской красавицы, перенявшей смуглолицую красоту от матери-румынки и крепкое тело – от потомственного казака-украинца, чей предок объявился здесь с отрядом еще во времена разорения русскими войсками Запорожской Сечи.

Появление в доме Гродова этого крепкого, ладного мужчины вдова восприняла как Божье снисхождение. И никакой игры в загадочность женской души, никаких прихотей или плачей по поводу одиночества и вдовьей судьбы. Жизнь свою эта выросшая на великой реке женщина всегда воспринимала такой, каковой она есть на самом деле, а не такой, какой придумывала ее в девичьих грезах. И представала перед ней эта жизнь во всей своей непостижимой простоте и суровой безвозвратности.

Терезия сама омывала посланного ей Господом мужчину в большом, похожем на баркас, купельном корыте; сама молчаливо обтирала вышитым народными узорами полотенцем, покрывая при этом еще не обсохшее тело нетерпеливыми и в то же время ангельски трепетными поцелуями.

К нецелованным мальчишкам Гродов уже давно не относился, но даже предположить не мог, что женщины способны обхаживать пришлых мужчин с такой страстью и таким неподдельным, искренним раболепием. Восседая в парующей теплыни старого липового корыта, капитан чувствовал себя если не султаном, то уж, во всяком случае, татарским мурзой, яростным почитателем всех кочевых женщин.

Правда, в ответ Терезия требовала такой же яростной отдачи, а потому, используя все мыслимые способы и позы, лишала своего постельного пленника хоть какой-то возможности не то что поспать, а хотя бы передохнуть. Однако странная вещь: утомляла эта женщина только физически, ничуть не отталкивая его при этом чувственно. Она явно не принадлежала к тем «кочевым» женщинам, после близости с которыми хотелось как можно скорее оставить приютившие тебя и ложе, и дом.

– У тебя что, долго не было мужчины? – предался Дмитрий вопросу, который задавать Терезии не следовало даже после того, как почувствовал себя совершенно опустошенным.

– Теперь я понимаю, что у меня не было его никогда, – ошалело повертела она головой, все еще возлегая у него на груди. – Мало того, оказывается, я даже представления не имела, что это такое – быть в постели с мужчиной.

– Вот оно – женское коварство, – нежно провел ладонями по ее щекам Гродов; и волосы у Терезии были жесткими, густыми, пропахшими какими-то луговыми травами, – перед которым мы обычно пасуем и в сетях которого рано или поздно гибнем.

– Можешь считать это сетями, только не погибельными, а спасительными. Сам рассуди: вокруг война, смерть, а ты в постели со все еще молодой и все еще красивой…

– Мои командиры этого не одобрили бы.

– Твои командиры тебе позавидовали бы. И вообще, не дай тебе Бог, офицер, когда-либо вспомнить, скольких солдат, чужих и своих, ты погубил и еще погубишь на берегах этой реки…

– Постараюсь никогда об этом не вспоминать. – Чем нежнее он гладил неподатливые волосы женщины, тем они становились мягче, а сама женщина – увлеченнее и податливее.

– Зато женщину, которая омывала тебя от солдатского пота, ты вспоминать обязательно будешь. Причем вспоминать только с благодарностью за дарованные тебе минуты неземной благодати. Кто знает, офицер, может, когда-нибудь, на старости лет, ты даже гордиться будешь не тем, что покорял чужие земли, а тем, что сумел покорить ту, на всю жизнь запомнившуюся тебе, одну-единственную женщину. Все еще простительно молодую и все еще непростительно красивую.

… «Все еще простительно молодую и все еще непростительно красивую…». Как бы там ни было, а теперь, томясь в будке смотрителя причала, капитан вспоминал ласки Терезии с хмельной улыбкой мужчины, познавшего нечто такое, чего не способны познать все остальные мужчины мира. И уже сейчас – права была эта прекрасная дунайская жрица! – начинал гордиться этим.

– На связи капитан Хромов, – ворвался в его бредовые воспоминания голос радиста Воротова.

– Ему-то с какого перепуга не спится?

– Так ведь он воюет, товарищ капитан, – назидательно объяснил ему радист.

– А я, по-твоему, чем занимаюсь? – ворчливо огрызнулся Гродов. – Хотя ты прав, – тут же покаянно признал он, явно некстати возродив в своей памяти образ, но почему-то не Терезии, а Валерии Лозовской, – в последнее время действительно занимаюсь чорт-те чем.

– Докладываю, что только что мы зацепились за небольшой клочок земли на острове Большой Татару, комендант.

– Я ведь просил организовать захват плацдарма только после налета авиации.

– При чем тут я? Румыны опять первыми начали! – по-школярски оправдывался Хромов. – В первой волне до взвода шло.

– Что, пытались переправиться, чтобы создать плацдарм на материке? – недоверчиво поинтересовался Гродов.

– Или, может, просто попартизанить в нашем тылу решили. Поди знай! Это же румыны. Но пока одни мои, как вы их называете, полевые стрелки расправлялись с румынскими десантниками, другие сели в три лодки и переправились на остров. Добро, что пролив Татару в этом месте очень узкий, считай, на пять взмахов весла. Правда, больше двухсот метров продвинуться они не смогли, были блокированы, тем не менее какой-никакой плацдарм образовался.

– В таком случае совет может быть один. Во время бомбардировки и артобстрела твои орлы пусть отойдут к самому берегу и пересидят в плавнях, у кромки воды. Иначе попадут под свои же бомбы и снаряды.

Перед батальоном полевых стрелков, которые по-прежнему занимали оборону по рукаву Татару, стояла задача: захватить северную часть острова Большой Татару, буквально подступавшего к стенам Килии-Веке. Но комбат явно торопился, наверное, рассчитывал войти в городок своими силами, чтобы добыть себе славы, да только ничего не вышло.

Судя по данным разведки, которыми с Гродовым поделился начальник штаба флотилии, осуществить это силами одного батальона было невозможно. И вчера комендант уведомил об этом Хромова, напомнив к тому же что его бойцы нужны здесь, на северном плацдарме. Но, оставив Гродову право самому разбираться с гарнизоном Пардины, комбат полевых стрелков, закусив удила, устремился на юг.

26

Едва комендант завершил разговор с Хромовым, как из-за Кислицкого острова, на десятки километров протянувшегося по течению реки вдоль одноименного рукава, послышался гул авиационных моторов. Командование флота свое слово сдержало, на западный берег Дуная была брошена чуть ли не вся имевшаяся в юго-западной части Украины морская авиация. Как только она отбомбится, должна была вступить в действие корабельная артиллерия флотилии и орудия береговых батарей.

К тому времени отряд десантных судов уже должен будет приближаться к Кили-Веке, которую румыны теперь, после нескольких собственных неудачных десантов, в спешном порядке пытались превратить в самостоятельный укрепрайон. Вот только с идеей этой они слишком запаздывали.

Мониторы, бронекатера и пограничные «морские охотники» кильватерной колонной подошли к рейду речной гавани Партины и остановились ровно на столько, насколько понадобилось, чтобы головной пограничный катер и ассистировавший ему бронекатер приняли на борт тридцать два морских пехотинца под командованием коменданта плацдарма.

– Поместятся все мои десантники, командир? – встревоженно спросил Дмитрий, увидев, что на борту пограничного катера уже имеются бойцы. И в ответ услышал нечто очень знакомое:

– Если приказано, значит, разместим, даже если придется развешивать твою пихтуру по реям и рассаживать по якорям.

– Э, да это опять вы, капитан-лейтенант Клименко, и опять в роли начальника конвоя?!

– А я, как только услышал о коменданте плацдарма, так сразу подумал: «Уж не тот ли это капитан-артиллерист, которого я снимал с какого-то секретного причала из-под Одессы?!». Оказывается, тот самый!

Пока они приближались к Килие-Веке, артиллеристы наносили удары то по северным, то по южным окраинам этого городка; а то вдруг одновременно обрушивались на порт и на все, что могло находиться в нем на воде и на суше. Одной частью своей городок пролегал вдоль устья рукава Татару, другой, сразу же за впадением притока в Дунай, уходил по нему правым берегом Килийского гирла.

Попросив командира катера подойти к берегу на мысе, соединяющем эти две части, Гродов скомандовал: «В бой, десантники, в бой!» и по сброшенному на отмель трапу ринулся к берегу. Вслед за ним, кто по трапу, а кто, спрыгивая с борта прямо в воду, ринулись к берегу бойцы его штурмового отряда. Артиллеристы все еще обрабатывали берег противника хаотичной какой-то пальбой, однако морские пехотинцы попросту не обращали на это внимание, словно от осколков «своих» снарядов они были заговорены.

Зажав винтовку с примкнутым штыком под левой под мышкой, словно копье, капитан выстрелами из пистолета прокладывал себе путь между небольшими портовыми пристройками. Встретив острием штыка выскочившего из-за угла румына, он добил его рукоятью пистолета в висок, а затем, сунув пистолет за ремень, метнул гранату в П-образно охваченный строениями двор, похожий на гостиничный, но наполненный суетившимися солдатами, которые готовились уйти отсюда вместе с погруженным на подводы армейским имуществом.

Засев между подводами, Гродов и еще трое десантников несколько минут держали в блокаде оба выхода из здания, время от времени охлаждая пыл противника гранатами, пока наконец из дома не донесся голос мичмана Мищенко: «Не стрелять, живодеры, здесь уже десант!». Как оказалось, его группа ворвалась в здание с тыльной стороны, через окна первого этажа одного из флигелей. А пока штурмовая группа очищала и расширяла свой плацдарм, к нему уже подходили катера с полевыми стрелками.

Все участники десанта понимали, что на сей раз фактор внезапности явно не сработал. Румыны ожидали нападения, а потому открыли огонь по кораблям флотилии еще на их подходе, и сопротивление оказывали довольно яростное. Но и здесь солдаты противника были поражены действиями десантников, которые смело навязывали им рукопашные бои, умело орудуя штыками, прикладами, саперными лопатками и просто ножами.

Поскольку десантные группы высаживались в различных частях города, да к тому же с севера широким фронтом наступали роты капитана Хромова, а прибрежье «прореживали» пулеметным огнем десятки пограничных катеров и судов флотилии, то у румын создавалось впечатление, будто русские везде. Что их огромное количество, а посему нет иного выхода, кроме как бросать оружие и сдаваться в плен.

Ворвавшись на расположенную в глубине плато и окруженную небольшим земляным валом шестиорудийную батарею, Гродов, Мищенко и еще четверо десантников гранатами и пулеметным огнем выкосили большую часть артиллеристов, которые не успели бежать с позиций. Оставшихся же Гродов приказал согнать к трем пушкам, чтобы развернуть их в сторону дороги, по которой на юго-запад, в сторону холмистой гряды, бежали конные и пешие защитники городка.

Заупрямившегося румынского сержанта, отказывавшегося выполнять его приказ, Гродов буквально вспорол штыком на глазах у сослуживцев, а затем, установив на орудийных механизмах дальность стрельбы, по-румынски приказал: «Цель – дорога! Прямой наводкой. Заряжай! Залпом пли!». Выяснив, что получается у артиллеристов неплохо, он приказал вести беглый огонь по дороге, а сам подошел к сидевшему у блиндажа раненому офицеру.

– Мне известно, что где-то на окраине города действует еще одна батарея. Где она? – протянул он пленному карту.

– Не знаю, – решительно повел подбородком лейтенант.

– Еще раз спрашиваю: – поднес ему штык к горлу комбат, – где она?

Все еще пребывая под впечатлением гибели сержанта, офицер ткнул пальцем на окраину урочища Антипоу. И тут же уточнил:

– Вот здесь, между домиком лесника и пилорамой.

– Сколько орудий? Только правду, иначе тебя ждет судьба сержанта.

– Это четырехорудийная батарея.

После трех снарядов на ствол, посланных на дорогу, капитан распорядился зарядить все шесть орудий и, зачислив в обслугу десантников, приказал ударить залпом. Потом еще и еще раз. Одно из орудий попыталось вступить с батареей в дуэль, но выпущенный им снаряд улетел метров на сто в сторону. А когда после еще двух залпов оно тоже умолкло, Гродов вновь перевел стволы на дорогу, пытаясь обстреливать ее и видневшуюся вдали гряду уже не залпами, а врассыпную, веером.

Опасаясь, что слишком засиделся здесь, он передал орудия и пленных подоспевшей группе полевых стрелков во главе с младшим лейтенантом, а сам с десантниками подключился к прочесыванию улицы, ведущей вдоль рукава Татару. Дойдя до предместья и захватив в плен еще около двух десятков парализованных страхом румынских солдат, переправлявшихся через узкий рукав с острова Большой Татару, он выяснил, что вслед им движутся подразделения батальона Хромова. И действительно, буквально через десять минут по ту сторону рукава появилось несколько всадников, довольно умело держащихся на неоседланных лошадях. Как оказалось, это был конный разъезд пехотного батальона.

– Передайте приказ комбату, – прокричал им Гродов: – «Через рукав не переходить! В городе не появляться! Еще раз прочесать остров и ждать моего появления! Скорее всего остров Большой Татару возьмет под контроль стрелковый полк. За нами остаются мыс Сату-Ноу и район Пардины!».

Расположившись в какой-то богатой, огражденной почти крепостной каменной оградой усадьбе, комбат приказал радисту связаться со штабом флотилии.

– Килию-Веке мы взяли, – доложил он подошедшему к рации адъютанту командующего. – Когда командующий усомнился в том, удастся ли вам взять этот город с первого десанта, я так и сказал: «Прикажите Гродову взять Бухарест, и он его возьмет».

– Ну, Килию-Веке – еще далеко не столица, да и брал ее штурмом целый полк.

– Однако первым высадились на вражескую землю все-таки вы. И это уж закоренелый факт. Сужу по сообщению командира флагманского катера.

– Как-никак командую штурмовой десантной группой.

– Потому и говорю командующему: придайте его десантному отряду два пехотных полка, и через два дня он будет в Бухаресте. Что там у вас еще, товарищ капитан?

– Ничего особенного. Разве что наш десант соединился с десантниками северного плацдарма, пришедшими из района Сату-Ноу.

– И это тоже закоренелый факт.

– О потерях и трофеях сообщим чуть позже, как только свяжусь со штабом полка.

– Только сделайте это как можно скорее, командующий всегда с нетерпением ждет сообщений с западного берега, душой на них отдыхает.

В конце того же дня начальник штаба флотилии положил на стол контр-адмиралу донесение, которое, после его визы следовало отправить в Севастополь, в штаб Черноморского флота.

«В результате десанта, произведенного, как уже докладывал раньше, силами 23-го полка 25-й Чапаевской стрелковой дивизии 14-го стрелкового корпуса, а также силами штурмового десантного отряда морской пехоты капитана Гродова, в районе румынского города Килия-Веке захвачен плацдарм протяженностью в двенадцать километров.

С учетом того, что бойцы южного десанта соединились с бойцами десанта, пришедшего из захваченного ранее плацдарма на мысе Сату-Ноу и в районе поселка Пардина, общая протяженность территории Румынии, находящейся под контролем советских войск, составляет 75 километров при глубине до 5 километров. Потери румынской стороны во время десанта на Килия-Веке: более 200 солдат и офицеров убиты, 720 – сдались в плен. Захвачены трофеи: 30 пулеметов, восемь 75-мм орудий, около тысячи винтовок. Наши потери: три бронекатера получили повреждения, пять бойцов убито, семь ранено.

Особый героизм проявил рулевой бронекатера БК-112 старшина 2-й статьи Федор Щербаха. В результате прямого попадания снаряда в рубку командир катера был тяжело ранен, а рулевому оторвало осколком ступню.

Скрыв этот факт, Щербаха сумел приткнуть катер к берегу, дождался высадки десанта, вывел судно из-под обстрела и, лишь укрыв его за ближайшим островком, объявил: «Все, больше управлять не могу!» и тут же осел на палубу. Во время транспортировки в лазарет старшина умер от потери крови.

Список и представления к наградам всех отличившихся будут направлены завтра.

Командующий флотилией контр-адмирал Абрамов, начальник штаба флотилии капитан 2-го ранга Григорьев».

27

Эту ночь он снова провел в доме Терезии. Внешне никакой радости эта красавица вроде бы не проявляла, но в поведении ее, в словах, в ласках было столько нежности, заботы и домашнего тепла, что в какие-то мгновения Гродову казалось, будто он вернулся в родной дом, которого на самом деле у него вот уже столько лет не было.

Капитан честно признался, что прибыл сюда по просьбе коменданта поселка мичмана Мищенко. Тот почувствовал опасность и попросил хоть какого-то подкрепления. Однако женщина попросту не придала значения его словам. Она верила только тому, чему хотела верить, а отношения с капитаном-украинцем она, считавшая себя украинкой, воспринимала так, как ей хотелось воспринимать. И вообще, она принадлежала к тем людям, которые живут сегодняшним днем, бесконечно радуясь тому, что… все еще живут. Дмитрию казалось, что она владеет каким-то особым видением мира, особым восприятием жизни; какой-то особой ее философией…

Терезия опять купала его, и это купание уже превращалось в ритуал омовения; и ласкала его с такой самоотдачей, словно желала срастись с ним, раствориться в теле мужчины. Впрочем, постепенно Гродов начал проникаться тем же восприятием и ощущением. А главное, теперь, после удачного рейда в урочище, впереди его ждала спокойная ночь, проведенная в объятиях женщины, и прекрасное утро победителя.

Операция в самом деле оказалась удачной. Гарнизон Пардины состоял всего лишь из двадцати морских десантников и отделения полевых стрелков, и этих сил явно было недостаточно, чтобы противостоять угрозе, которая нависла над поселком. Это и вынудило Мищенко сообщить по рации коменданту плацдарма, что задержан румынский лазутчик, который прибыл из урочища Костину-Маре. Как оказалось, там собралось несколько десятков румынских солдат, в основном из тех, которые в свое время ушли из острова Большой Татару и из Кили-Веке. Дабы как-то реабилитироваться в глазах командования, офицер, который оказался среди них, решил разведать обстановку в поселке, чтобы напасть и выбить оттуда гарнизон.

– Хочешь сказать, что этими гайдуками командует капитан Олтяну, которого я отпустил из пардинского храма? – тут же поинтересовался комендант.

– Такой же вопрос я задал лазутчику, но он ответил, что капитан Штефан Олтяну со своими солдатами ушел в сторону гряды Стипок, чтобы оттуда, плавнями, добраться до Сулинского гирла. Несмотря на просьбу второго офицера, старшего лейтенанта, он не захотел оставаться в урочище, чтобы вести диверсионно-партизанскую войну против русских, и увел своих солдат, тем более что они остались без оружия.

– А жителей поселка в этом урочище много?

– Лазутчик утверждает, что вообще нет. Как только они поняли, что мы не грабим, не сжигаем дома и не расстреливаем заложников, а также тех, кто сотрудничал с румынской властью, – почти все вернулись в поселок. За исключением трех-четырех семей, которые отошли еще дальше, к урочищу Сархан, чтобы переждать тяжелые времена на каком-то лесном хуторе.

– Тогда в чем дело? У тебя на причале остались два орудия.

– Но не осталось ни одного артиллериста, – заметил Мищенко. – И вообще, завтра эти пушки должны переправить на наш берег, в район Измаила.

– Поздно, теперь не отдадим. Сколько при этих орудиях снарядов?

– По десять штук на ствол.

– Вот видишь, выражаешься ты уже по-артиллеристски. Так вот, перетащи орудия и снаряды на окраину поселка, в район храма. У мыса стоит пограничный катер. Попрошу командира, чтобы перебросил меня в поселок вместе с десятью бойцами. Постараемся организовать совместный рейд. Лазутчик указал место, в котором находится лагерь этих партизан?

– Указал. Я заверил его, что мы отправимся в рейд, и если окажется, что он соврал, пусть пеняет на себя. Но похоже на правду, поскольку румын уверяет, что они расположились в заброшенном здании лесничества. Я отметил его на трофейной румынской карте. Оно расположено всего в километре от восточного края урочища.

Высадившись в поселке, Гродов тут же послал по лесничеству семь снарядов, и еще пять было выпущено комендорами пограничного катера. Причем моряки обстреливали партизан уже в то время, когда Гродов на четырех подводах и при пяти всадниках, подбирался к урочищу, имея на одной из подвод проводника-лазутчика.

Рейд морских пехотинцев оказался для румын еще большей неожиданностью, чем орудийный обстрел. Ни одного дозора моряки не встретили. А к полуразрушенному, горящему лесничеству подошли скрытно, по звериной тропе, и как раз в то время, когда уцелевшие, разбежавшиеся кто куда партизаны стали подтягиваться к нему. Устроив засаду на трех холмах, десантники взяли их под перекрестный огонь двух ручных пулеметов и трех десяток винтовок, а затем уложили еще нескольких лесных бродяг во время прочесывания урочища.

Назад они возвращались, имея в виде трофеев еще одну подводу, нагруженную солдатскими консервами, и двух оседланных лошадей, а также пулемет и несколько десятков винтовок. Ни одного своего бойца Гродов не потерял. Помня обо всем этом, комендант северного плацдарма мог позволить себе в течение всей ночи предаваться любовным ласкам и семейным иллюзиям.

Утром он наслаждался настоящим домашним украинским борщом, по которому давно соскучился, когда к усадьбе приблизилась трофейная тачанка. В ней важно восседали командир батальона «перекопцев» Хромов и его начальник штаба, а вслед за тачанкой в виде эскорта двигалось отделение полевых стрелков, перевоплотившихся в кавалеристов.

– Вижу, вы уже начали обживаться на этой земле, капитан! – улыбнулся Гродов, встречая командира полевых стрелков на крыльце своей «резиденции». – Тачанка, кавалькада всадников…

– Сам понимаю, что со стороны смахиваем на разбитую банду батьки Махно, – согласился Хромов, буквально вываливаясь из тачанки. – Но ведь без транспорта на таких территориях да расстояниях не очень покомандуешь.

– Хорошо хоть время от времени катера выручают, – согласился с этим доводом Дмитрий. – А теперь говори, что тебя привело ко мне.

Прежде чем ответить, Хромов заинтересованно осмотрел небольшой каменный дом, с крыльцом и флигелем в виде летней кухни, и поинтересовался, не лучше ли им поговорить в комнате.

– Я не приглашаю в дома, в которых не являюсь хозяином. Говори о деле.

– Если действительно о деле, то… беда, комендант, – проговорил Хромов, прохаживаясь на лужайке у крыльца. – Все, чего мы здесь навоевали, развеивается прахом.

– Большое наступление румын на Килию-Веке? – встревожился Гродов, на ходу надевая поданные Терезией морской китель и фуражку.

– Наоборот, большое отступление наших, – грустно улыбнулся комбат полевых стрелков, плотоядно впиваясь взглядом в широкие бедра хозяйки усадьбы.

Так и не поняв причину тревоги комбата, Гродов предложил офицерам зайти в один из соседних домов, во флигеле которого жили старики-украинцы и в котором комендант поселка Мищенко расположил свою штаб-квартиру. Здесь же обитали сейчас и оба радиста – тот, что работал с Мищенко, и тот, что прибыл с Гродовым. И только после этого потребовал:

– А теперь – подробнее и внятнее, капитан. Что, собственно, произошло?

– Приказ из штаба корпуса. Сегодня до двенадцати ноль-ноль генерал Егоров снимает высадившийся у Килии-Веке полк.

– Не может такого быть! – изумился этой вести комендант плацдарма. – Почему нас никто об этом не уведомил? В частности, меня? Понимаю, что это вопрос не к тебе, капитан, тем не менее. Только сегодня утром я просил начальника штаба флотилии подбросить еще хотя бы батальон подкрепления, поскольку удерживать такую территорию имеющимися силами невозможно. Подкреплений, правда, не обещали, но ведь об отходе целого полка тоже никто не заикнулся. Словом, откуда эта весть?

– Сообщил командир бронекатера, который поддерживал мой пост на южном фланге, у рукава Татару. Его суденышко включили в состав отряда, которому надлежит заниматься эвакуацией. Снимать полевых стрелков контр-адмирал намерен за пределами города, чтобы это событие осталось незамеченным. В городе же пойдут слухи о том, что солдаты отправились на прочесывание плавней.

– И когда генерал собирается перебросить сюда хоть какую-то замену?..

– Не будет замены, комендант, – мрачно поведал Хромов. – Румыны не желают терять людей, возвращая себе эти болота, потому что вместе с германскими и венгерскими их дивизии наступают по всей Молдавии, а главное, нацелились на Кишинев, который падет со дня на день.

– Но твой-то батальон, надеюсь, не снимают?

– Правильно, относительно моего батальона приказа пока что не было.

– Ну, вот, выходит, еще повоюем.

– Я так понимаю, что ликвидируется только южный плацдарм, где остается всего лишь неполный взвод моряков и два отделения полевых стрелков, которые, конечно же, долго не продержатся.

– Значит, перебросим эти подразделения сюда, к Пардине, превратив поселок в южный форпост плацдарма Сату-Ноу.

– Да не о том ты думаешь сейчас, комендант! – холодно вскипел Хромов. – Мой тебе совет: немедленно свяжись со штабом флотилии, переговори с командующим. Пусть оставят полк на его позициях или перебросят к мысу. Тогда, по крайней мере, мы получим небольшой, зато надежный плацдарм у Измаила.

– Но решение о переброске полка принимал не контр-адмирал, а командующий стрелковым корпусом, который командующему флотилией не подчиняется. Мне даже кажется, что генерал Егоров вообще принял это решение, не согласовав его с контр-адмиралом Абрамовым.

– Так, может, им вообще не нужен наш плацдарм?! Тогда пусть так и скажут. Пусть отдают приказ о его ликвидации и возвращают весь гарнизон мыса на восточный берег. А то ведь перестреляют нас здесь, на болотах, как перепелов во время королевской охоты.

28

Несколько минут Гродов сидел напротив радиста, задумчиво глядя на приготовленный к работе аппарат. Ему было обидно, что об отводе стрелкового полка он узнает случайно. Как понимал и то, что просить у штаба флотилии подкрепления – так же бессмысленно, как и просить, чтобы ему с десантниками позволили вернуться на свой берег. У него вдруг появилось ощущение человека, которого в чужом краю бросают на произвол судьбы, на гибель. Причем на самом деле это был не страх обреченного, а обида коварно обманутого. Именно так, обманутого.

– Хорошо, что вы вышли на связь, Гродов – с тревогой проговорил Григорьев, не очень-то обрадовавшись на самом деле его появлению в эфире.

– Что, черт возьми, происходит в районе Килии-Веке, товарищ капитан второго ранга?

– А что там происходит? Мне доложили, что значительных румынских сил на подходе к городу нет.

– Пока еще нет. Но ведь вы же оголяете всю южную часть плацдарма.

– Ах, вы о передислокации стрелкового полка на восточный берег?! – притворно удивился начштаба.

– Ни фига себе – «передислокация»! Вы снимаете целый полк, удерживающий плацдарм на румынской территории! Губите единственный плацдарм на вражеской территории, само существование которого еще хоть как-то поддерживает престиж отступающей на всех фронтах армии.

– Положим, я озабочен этим не меньше, чем вы, капитан. Только что ситуацией на плацдарме интересовался сам командующий флотилией, – тут же заторопился Григорьев. – Кстати, сейчас вы получите возможность поговорить с ним.

Контр-адмирал, очевидно, находился рядом, потому что слегка сипловатый голос его возник мгновенно и как бы на вздохе начальника штаба.

– Слушайте меня внимательно, капитан. Мне понятно ваше состояние, но… По приказу командира корпуса известная вам воинская часть действительно перебрасывается туда, где она сейчас, по мнению комкора, крайне важна. Никаких подкреплений корпус не получил и, судя по обстановке, уже не получит. Флотилия – тем более. Но и приказом на отход нас тоже никто не «осчастливливал» и в ближайшие дни вряд ли «осчастливит». Что же касается общей ситуации на фронтах, то она вам, капитан береговой службы, ясна.

– Так точно. Яснее некуда. Каковы мои действия в этой ситуации, товарищ контр-адмирал?

– До сих пор, во всем, что касается плацдарма, вы проявляли неуемную инициативу. Неужто теперь выдохлись?

– Она бурлила до тех пор, пока я верил, что этот плацдарм необходим.

– Он и сейчас не лишний.

– Что он необходим не для докладов наверх, а для спасения флотилии и неприкосновенности береговой границы.

– Вы получили приказ и выполняете его. Какая еще аргументация нужна вам как офицеру?

– Я не хочу, чтобы мои моряки подозревали, что на том берегу все собираются драпать, а нас оставляют на произвол судьбы.

Командующий как-то возмущенно хмыкнул, давая понять, что не одобряет тона подчиненного. Тем неожиданнее оказалась его реакция на происходящее.

– До меня, Гродов, дошли слухи, что вы намеревались вести свое воинство на столицу Румынии, – если бы не эта усталость в голосе командующего, в нем наверняка проклюнулись бы иронические интонации.

– «Поход на столицу» – это пока что преувеличение. Но если бы та стрелковая часть, которую вы перебросили в район Килии-Веке, была придана мне, – портовую и насквозь военную Тульчу мы уже наверняка взяли бы. Причем взяли бы еще в день высадки полка – сразу, с ходу, на плечах вояк, панически бегущих из Сату-Ноу, при минимальных потерях.

Контр-адмирал мечтательно вздохнул.

– Когда при всеобщем отступлении мы стали расширять плацдарм на румынском берегу, меня тоже кое-кто пытался обвинять в излишнем «романтизме с налетом бонапартизма». Причем первыми это заподозрили в штабе 14-го стрелкового корпуса, где никто не желал отдавать под нашу с тобой «румынскую авантюру» ни одного взвода. Конечно, в принципе, штабистов корпуса можно понять. У них там сугубо степной фронт, притом что в резерве – ни одного танка, ни одного естественного рубежа, за который можно было бы зацепиться. Да и в штабе флота сейчас, кажется, того же мнения. Скажу больше: не исключено, что вскоре сухопутные части вообще уйдут из Придунавья. И скорее всего сразу за Днестр.

– А флотилия как же? Все-таки более сотни речных кораблей…

– В том-то и дело, что нам предоставят право самим выбираться отсюда как сумеем, насколько хватит ума и опыта.

Гродов не знал, как следует реагировать на это удручающее признание контр-адмирала, и поневоле наступила вынужденная пауза.

– Но плацдарм мы все-таки захватили и отстояли, товарищ контр-адмирал.

– Твои десантники, и сам ты, капитан… Вы сделали то, на что никто, по большому счету, и не рассчитывал. И, попомнишь мое слово, этот десант неминуемо останется в истории войны как самое мужественное исключение из ее трагического и бездарного – да простят меня все прочие командиры – начала.

– Но ведь действительно, какой мощный плацдарм! Да к тому же – на территории противника, на его земле. И вот уже которые сутки держимся.

– Не скрою, такое твое настроение мне нравится больше, комендант плацдарма. А потому слушай приказ. В Пардине оставь небольшой пост, который будет поддерживаться двумя бронекатерами. Не думаю, что румыны станут перебрасывать туда по болотам какие-то крупные силы. Всех остальных бойцов отводи на мыс Сату-Ноу и зарывайся там в землю. Если мы сейчас потеряем мыс, мы тут же поставим под удар Измаил, порт, флотилию. Впрочем, ты и сам все это знаешь.

– Увести корабли с этого участка границы сейчас вы тоже не имеете права, – напомнил ему Гродов.

– Потому и прошу: зарывайся в землю и держись. Я приказал проложить на мыс, к твоему штабу, прямую телефонную связь, по дну реки. Так будет надежнее, особенно, когда дело дойдет до вашей эвакуации.

– Особенно, когда дойдет… – как-то механически подтвердил Гродов.

– В одну из ночей наши бронекатера при поддержке двух мониторов выставили минное заграждение в районе Тульчи; еще одно заграждение – ниже по течению. Все попытки румынских мониторов вырваться из Галаца мы пресекаем артиллерийским огнем. На этом участке реки, от Рени до Килии-Веке, хозяева – все еще мы. Это я к тому, что при любом развитии событий береговой артиллерией и корабельными орудиями мы тебе поможем. Пару пулеметов и боеприпасов тоже подбросим, а вот помочь людьми… Извини.

– Сколько же еще суток нужно будет продержаться на мысе? Вот так, без какого-либо подкрепления.

– Этого я, честно говоря, не знаю.

– Но это первое, о чем меня спросят десантники, как только я вернусь на Сату-Ноу.

– Сколько надо будет, сколько сможете, сколько будет приказано. Но помни: если ты, капитан береговой службы, не сможешь удержаться на мысе, мы здесь, в городе, тоже не продержимся.

– Очень доходчиво вы все объяснили, товарищ контр-адмирал, – иронично заверил его комендант.

– Авиаразведка доложила, что противник накапливает пехоту в районе Тульчи. Отдельные подразделения его уже выдвигаются в направлении мыса Сату-Ноу. Не исключено, что первые атаки тебе придется выдерживать уже завтра.

– Наконец-то хоть одна приятная новость.

– Капитан Хромов рядом с тобой?

– Рядом, конечно.

– Пусть подтягивает своих бойцов к Пардине, сейчас туда подойдут два бронекатера и пограничный сторожевик; срочно перебрасываем вас на мыс.

– Но хотя бы этот батальон, Хромова, от меня не заберут? – спросил Гродов, наблюдая за тем, как комбат потянулся поближе к рации. Комендант прекрасно понимал, что оставаться на плацдарме оторванным от своих комбату не хотелось. Но понимал и то, что вольничать ему на плацдарме он тоже не позволит.

– Честно говоря, тоже хотели забрать, но у меня состоялся принципиальный разговор сначала с начальником штаба корпуса, а затем и с его командиром. Как видишь, пока что батальон в твоем распоряжении.

– И на том спасибо генералу.

Командующий опять сипловато вздохнул. Всякий раз, когда он таким образом вдыхал воздух, Гродову казалось, будто он только что вынырнул из воды.

– Видно, так уж тебе по жизни выпало, капитан береговой службы, что и по судьбе и по войне берега родные оборонять суждено.

Когда катера уже были на подходе к поселку, Дмитрий зашел к Терезии попрощаться.

– Может, тебе, украинке, лучше перебраться туда, на украинский берег? – спросил он после того, как была отдана дань сдержанным прощальным объятиям. – Я слышал, что здесь у многих есть родственники по обе стороны реки, ведь до недавнего времени вы жили в одном государстве.

– У меня они тоже есть и в Измаиле, и в Килие. Я знаю, почему ты заговорил об этом: опасаешься, как бы сигуранца не арестовала меня за связь с советским офицером.

– Считаешь, что такого не может произойти?

– Нет, просто я настолько глупая баба, что за две ночи с таким мужчиной, как ты, готова терпеть муки всю оставшуюся жизнь. И говорю это искренне. А еще запомни, что всю оставшуюся жизнь я буду надеяться… хотя бы издали увидеть тебя.

29

Контр-адмирал оказался прав: уже на следующий день, ближе к обеду, румынская артиллерия осуществила мощный артналет на плацдарм Сату-Ноу. Но по опыту предыдущих обстрелов десантники знали, что цели у артиллеристов пристреляны в основном в центральной, холмистой части этого, довольно обширного, крутым изгибом реки образованного мыса, да еще – на северо-восточной части его, самой близкой к Измаилу. Поэтому после первых же взрывов основная масса бойцов окопами уходила к небольшим щелям, пещерным методом отрытым, или же выдолбленным, по береговой, в некоторых местах скальной, линии, чтобы отсидеться там, никаких особых потерь не неся.

Когда же две пехотные роты противника бросилась на штурм передовых позиций десанта, организованных в виде опорных пунктов, с дотами в центре, к горловине мыса тут же устремились монитор и четыре бронекатера. Неуязвимые для стрелкового оружия, они своим перекрестным орудийно-пулеметным огнем основательно проредили волну румынской пехоты. А те, кому удалось прорваться сквозь их огонь, тут же попадали под очереди трофейных пулеметов.

В тот день артиллерийские атаки трижды сменялись пехотными, и трижды бронекатера, уходившие на время из-под батарейного огня, возвращались затем к изгибам реки у мыса, в то время как дальнобойные береговые батареи прощупывали румынские тылы, вплоть до причалов Тульчи и Галаца.

В течение четырех последующих дней румыны лишь дважды пытались идти в атаку, но это скорее напоминало разведку боем, нежели серьезное стремление прорвать оборону десантников. На рассвете четвертого дня они попытались на шлюпке и двух плотах подойти к мысу с южной стороны, чтобы закрепиться там и создать свой собственный плацдарм буквально в двадцати метрах от штаба плацдарма. Однако одна из патрульных групп морских пехотинцев, которые постоянно рейдировали вдоль побережья, подпустила их к берегу, а затем забросала гранатами и накрыла ружейным огнем. Последних десантников Гродов, который подоспел на помощь вместе с тремя морскими пехотинцами, сбрасывал в воду в яростной штыковой контратаке.

– Вас к телефону, товарищ капитан, – позвал Гродова связист, который дежурил в одной из оборудованных под штаб пещер. Командующий свое слово сдержал: кабель по дну реки был проложен, и теперь у коменданта плацдарма существовала телефонная связь не только с четырьмя наблюдательными пунктами, расположенными в разных концах мыса, но и с подземным флагманским командным пунктом флотилии.

– Как обстоят дела на плацдарме? – поинтересовался адъютант командующего Щедров.

– Держимся. Если бы не июльская жара и тучи комаров, жизнь вообще показалась бы райской.

– Главное, что держитесь, и это – закоренелый факт, который удивляет не только румын, но и командование флота. Кстати, вы знаете, что после отвода стрелкового полка на восточный берег и переброски его на северный степной участок фронта контр-адмирал запросил подкрепления у Севастополя, у Военного совета флота?

– Подобные сведения я могу получить только от вас.

– Так вот, пришел ответ, который мне, со всевозможными извинениями, поручено зачитать вам, капитан.

– Окажите любезность, старший лейтенант, – иронично попросил Гродов, не сомневаясь в том, что ответ будет лаконичным, что-то в роде того, что, мол, свободной живой силой флот не располагает. Однако то, что он услышал на самом деле, буквально сразило капитана.

– Зачитываю, – произнес Щедров, но с условием, что комментировать этот ответ штаба флота не стану, поскольку не уполномочен. Вот текст шифрограммы: «На вашу просьбу о посылке подкрепления отвечаем. Можем послать из Севастополя до тысячи краснофлотцев, если найдете чем вооружить. Штаб флота»[53].

– И это все? – как-то не сразу уловил комендант подноготную флотских штабистов.

– Наш начштаба Григорьев специально связался со штабом флота, чтобы уточнить, о каком именно вооружении идет речь. И узнал от заместителя начштаба, что о самом обыкновенном – хотя бы о винтовках, не говоря уж о гранатах, пулеметах и всем прочем.

Не дослушав его последних слов, Гродов расхохотался так, что привел адъютанта командующего в полнейшую растерянность. Тот несколько раз пытался угомонить капитана, однако всякий раз наталкивался на естественность его реакции.

– Ответьте командующему флота, что я пришлю ему в подарок две трофейные румынские винтовки, которые лично добыл сегодня утром в штыковом бою.

– Но-но, капитан… – примирительно пробормотал Щедров. – Не надо лишних эмоций. Мы все понимаем, что служба у вас нервная, но, как говорит один наш командир минного тральщика, «со словами следует обращаться так же трогательно, как и с минами». И в нашей действительности это закоренелый факт.

– Это уже не эмоции. Передайте контр-адмиралу, что я действительно готов послать в Севастополь с оказией две румынские винтовки, а заодно поинтересоваться у штаба флота, каким же образом они готовились к возможной войне, если просят, чтобы тысячу краснофлотцев, из Севастополя присланных, мы вооружали на «румынском плацдарме» за счет трофейных румынских «дробовиков»? К слову, после двух десантов мы действительно переправили на левый берег около десяти сотен трофейных винтовок. Может, стоит выяснить, где они?

– Никаких выяснений не понадобится. Все пошли на вооружение местных новобранцев стрелкового корпуса и городских народных ополченцев.

Гродов вновь грустно рассмеялся.

– Полковник Матвеев с текстом этой шифрограммы ознакомлен.

– С какой стати? И вообще, при чем здесь полковник Матвеев?

– Просто он назвал бы все это «штабной дикостью» и впервые за все время нашего знакомства оказался бы прав. А если серьезно… Ответьте штабу флота, пусть все-таки присылают тысячу своих краснофлотцев. Я по частям, отдельными подразделениями стану вооружать их винтовками своих десантников, поскольку трофейных у меня маловато, и водить в контратаки, дабы добывали себе трофейное оружие в бою.

Щедров дипломатично помолчал, а затем со свойственной ему адъютантской мудростью объявил:

– Зато сегодня, комендант, вам подбросят боеприпасов и продовольствия. Вплоть до командирских «НЗ» спирта. Лично позабочусь, чтобы снабженцы наши не поскупились.

– Что касается меня, то я могу не «поскупиться» разве что на шестерых раненых и тела двух убитых. Их надо срочно переправить на ваш берег.

– Убитых-то зачем переправлять? До сих пор вы хоронили их на плацдармах.

– Чтобы живые знали, что в случае чего хоронить их станут на своей родной земле, а не на чужбине.

– Тоже верно, – тяжело вздохнул адъютант. – В своей родной земле – оно как-то по-людски. Хоть мы и партийно-безбожные, а все-таки… христиане.

В последующие дни румынские батареи, сменяя друг друга, обстреливали мыс Сату-Ноу с таким остервенением, словно артиллеристы получили приказ стереть его с лица земли как памятник национального позора. И лишь девятого июля утром наступило некое орудийное затишье, во время которого Гродов мог наблюдать в бинокль, как к северо-западу от мыса, у селения Чаталкьой, и к юго-востоку, по линии плавней, накапливается пехота противника.

Но как раз во время этого затишья последовал «удар в спину» со стороны своих же. Как только связистам удалось обнаружить в прибрежных камышах и срастить концы разорванного снарядом кабеля, на связь тут же вышел начальник штаба флотилии Григорьев.

– Мы отслеживаем обстановку в районе и мыса Сату-Ноу и Тульчи, – произнес он, даже не поздоровавшись и явно давая понять, что доклада от коменданта плацдарма не требуется. – Так вот, слушайте меня внимательно, капитан Гродов. Полчаса назад со мной связался начальник штаба стрелкового корпуса полковник Рыбальченко. Он официально уведомил командование флотилии, что все остававшиеся на дунайском рубеже сухопутные части отходят, ставя, таким образом, нашу флотилию перед необходимостью удерживать этот рубеж собственными силами. Все стрелковые подразделения направляются на «степной» фронт, чтобы прикрывать приморскую часть по линии Рени – Болград – берег Днестровского лимана.

– Это какими такими «собственными силами» нам велено держаться? – вновь сорвался комбат. – Силами полка морской пехоты, который пока что не только не перебросили сюда из Севастополя, но даже не вооружили?

Начштаба выдержал небольшую паузу, покряхтел так, словно копировал дипломатическое кряхтение своего патрона-командующего, и как можно спокойнее произнес:

– Командование флотилии понимает сложность вашего положения, комбат. Но положение на Южном фронте таково, что командир стрелкового корпуса всерьез опасается, как бы его части не оказались в окружении, отрезанными от своих.

– Пусть перебрасывает их к Дунаю. Будем контролировать оба берега, поддерживая связь со своими через устье реки. Причем предлагаю это без какой-либо иронии. Рени пришлось бы при этом оставить, чтобы уменьшить протяженность фронта, а реку, ниже по течению, основательно заминировать. Имея поддержку бронекатеров и береговых батарей, мы способны держаться здесь до глубокой осени.

– Я знаю, что о твоем авантюрном безумстве, Гродов, уже ходят легенды. Однако оно далеко не всем понятно, а главное, не всем доступно.

– Это не безумство, а жесткий командирский расчет. В нашем распоряжении резервы нескольких городов и сел, река и более сотни боевых плавсредств – с их орудиями, пулеметами и автономностью существования. Разве в степях, где приходится окапываться в эти дни полевым стрелкам, условия для обороны более приемлемы? Так почему бы нам не создать здесь некий дунайский укрепрайон?

Логика комбата вновь заставила Григорьева задуматься. А ведь десантник прав: достаточно удерживать линию фронта хотя бы в пределах трех-пяти километров от реки и можно сковывать значительные силы противника, отвлекая их от натиска на Одессу и Николаев.

– Жаль, что мы не позаботились о создании подобного укрепрайона раньше, – вздохнул он.

– Но что мешает создать его сейчас? Позиции у нас все еще прочные; авиаподдержкой и поддержкой корабельной артиллерии нас можно обеспечить…

– Хватит фронтовых грез, капитан. Правда жизни слишком сурова, чтобы предаваться им. Не исключено, что в ближайшие дни части корпуса вообще отойдут к Днестру. Во всяком случае, мы уже получили упреждающий приказ прикрывать отход сухопутных частей на всем протяжении дунайского участка границы.

Капитан второго ранга многозначительно умолк, предоставляя коменданту возможность осмыслить услышанное.

– Тогда не совсем понятно, какими это силами ваша флотилия, лишенная пехотной поддержки, способна удерживать сотни километров речного и сухопутного рубежей?

– Этим вопросом мы как раз и задавались только что с командующим.

– И получается, что для вас этот приказ командира стрелкового корпуса означает…

– …Что сегодня вечером мы должны незаметно снять с мыса стрелковый батальон капитана Хромова. На мысе остаются только твой батальон и отдельная рота морской пехоты Кощеева.

– Вернее, то, что осталось от моего десантного батальона и роты морских пехотинцев, – жестко уточнил Гродов.

– Однако снимать весь десант мы не имеем права, – Дмитрий почувствовал, как голос начальника штаба дрогнул, и, чтобы восстановить его сухость, тому пришлось артистично кряхтеть и прокашливаться. Причем в кряхтении своем Григорьев явно, хотя и невольно, не замечая этого, подражал контр-адмиралу. – Если бы мы решились на это, мы уже не смогли бы увести суда не только из ренийского порта, но и отсюда, из основной базы. Противник просто не позволил бы нам уйти без серьезных потерь.

– Оно и понятно, – посочувствовал начальнику штаба Гродов, забывая, что его оставляют на чужой земле в ипостаси смертника. Или жертвенного барана – это уж кому как. И все же… Не хотел бы он оказаться сейчас на месте этого капитана второго ранга – с его штабной картой и с его грузом ответственности.

– Тем более что у селения Переправа, неподалеку от Вилково, румыны и так уже ждут нас с мощной восьмиорудийной батареей. И что в озере Кагул нам уже пришлось затопить два сильно поврежденных тральщика и такой же бронекатер из ренийской группы судов. Пусть полежат там до лучших времен.

Гродов мельком взглянул на лежавшую рядом с керосинкой карту. Он знал, что на Кагуле, как и на прочих больших, соединенных с рекой проливами, придунайских озерах – Кугурлуй, Ялпуг и Котлабух, катера флотилии не базировались. Но мысль припрятать на дне поврежденные суда капитану понравилась. Не исключено, что в них придется затапливать и остальные катера флотилии, если ей окончательно перекроют выход в море.

– Однако приказа на отход флотилии пока не было?

– Еще два дня назад штаб флота предупредил нас о возможности ухода флотилии с Дуная и потребовал провести все необходимые мероприятия, не ослабляя при этом боевых действий по защите наших рубежей. А как их ослабишь, если разведка доносит, что в районе Тульчи уже сосредоточено до шести тысяч вражеских штыков, части которых перебрасывают теперь на левый берег Тульчинского гирла[54], в район поселка Тудор-Владимиреску?

– И нацелены все эти штыки, прежде всего, на мыс Сату-Ноу, – уточнил Гродов.

– Поскольку так географически складывается. Но огневую поддержку твоему плацдарму бронекатеров и береговой батареи штаб флотилии гарантирует.

А спустя час после этого разговора на связь вышел начальник крохотного гарнизона поселка Пардина мичман Мищенко.

– В поселок ворвалось около роты румын, – взволнованно прокричал он в радиомикрофон. – Ведем бой в районе пристани. На подходе два бронекатера. Мои потери: один убит, трое раненых. Вместе со мной в строю семь человек при двух пулеметах. Гранат нет. Патроны на исходе. Принимаю решение перебазироваться на мыс Сату-Ноу. Жду приказа.

– Приказываю перебазироваться! Благодарю за службу, мичман. Твою личную и всех твоих десантников.

– Так ведь старались же! – пробубнил Мищенко, вместо положенного в таких случаях уставного ответа. И тут же воскликнул: – Вижу катера! Они открыли огонь по поднимающимся в атаку румынам!

– Подтверждаю. Приказываю: ввиду сложившейся обстановки совершить посадку на катера и прибыть на мыс в мое распоряжение. Сейчас здесь каждый штык – на особом счету.

– Есть совершить посадку и прибыть. Вот только противника еще раз остужу.

30

На борт «Дакии» Штефана Олтяну доставили буквально за пять минут до того, как прозвучала команда капитана судна «Поднять трап!».

Капитана уже допрашивали в сигуранце, но все солдаты и жандарм, которые присутствовали в Пардине во время сдачи ее небольшого гарнизона, подтверждали: ситуация была безвыходной. К тому же они спасали не только свои жизни, но и мирных жителей. Поэтому ни в трусости, ни в предательстве обвинять капитана артиллерии агенты политической полиции не решались. А тут еще этим офицером сразу же заинтересовались в «СД-Валахии», причем от имени самого бригадефюрера СС фон Гравса.

А поскольку оставаться в Сулинском гирле бригадефюрер уже не решался – слишком уж заметным и заманчивым становилось его штабное судно для авиации и даже дальнобойной артиллерии противника, – то и капитана было приказано доставить на его борт немедленно. Тем более что из Сулины уже прибыл тральщик, который должен был проложить для «Дакии» путь до Галаца, очищая русло от вражеских мин.

– Признаюсь, что у нас было желание каким-то образом подставить вас русским: то ли в качестве перебежчика, то ли пленного, которому затем наши агенты помогли бы вырваться из лагеря, – попыхивал испанской сигарой фон Гравс, придирчиво осматривая офицера, представшего перед ним с изжеванным лицом и в таком же изжеванном мундире. – Но тот вариант знакомства с комендантом русского плацдарма, который был предложен судьбой, нас тоже устраивает.

– Лично у меня никакого восторга это знакомство не вызывает.

– В контрразведке, господин Олтяну, вообще мало чего случается такого, что способно вызывать восторг. Говорят, этот русский капитан, по фамилии Гродов, вел себя по-рыцарски. Он не только сдержал слово отпустить вас из плена, но и приказал перед этим перевязать. Это правда?

– Перевязка, господин бригадефюрер СС, происходила на глазах у всех моих солдат. Однако я категорически отрицаю, что при этом русский пытался каким-то образом завербовать меня или завести знакомство со мной. Нашим уходом мы спасали жизнь себе и нескольким десяткам гражданских лиц, нашедшим приют в церкви. Ну, а русские десантники всего лишь хотели установить полный контроль над поселком, чтобы обезопасить свое судоходство по реке.

Гравс глубоко затянулся, медленно выпустил несколько колец дыма, и только тогда холеное лицо его передернула снисходительная улыбка.

– Вы не в сигуранце, капитан. Я ни в чем не пытаюсь заподозрить вас, а посему не пытайтесь оправдываться в том, чего не совершали. К тому же прошу учесть, что это не допрос, а просто разговор, и что, извините, в данном случае меня интересуете не вы, а русский капитан.

– Ну, слава богу, – облегченно вздохнул Олтяну. – А то мне стали угрожать военно-полевым судом.

– Вы рано вздохнули, Олтяну. Сигуранца вновь примется за вас, если только выяснится, что вы отказались сотрудничать с «СД-Валахией».

– Но я же не отказываюсь от сотрудничества, – богобоязненно заверил его капитан.

– Вот и я уверен, что не отказываетесь. А куратор сигуранцы штандартенфюрер Кренц поддает эту мою уверенность сомнениям. – Он нажал кнопку, и в каюте тут же появился сам штандартенфюрер. – Итак, продолжим… К чему вас привели сомнения, господин куратор сигуранцы?

– Вот к этому письменному обязательству, текстом которого господин капитан Олтяну уверяет нас, что и впредь намерен сотрудничать с СД, – отточенным движением провинциального чиновника, он извлек из папки листик бумаги с отпечатанным на машинке текстом. – Здесь всего четыре пункта, каждый из которых продублирован на румынском.

– Только-то и всего?! Четыре пункта?! – артистично удивился фон Гравс. – Тогда о чем мы здесь говорим?

– Как только господин Олтяну подписывает это обязательство, СД тут же берет его как агента под кодовым псевдонимом Центурион, под свою защиту.

– Так подпишите же эту ничтожную бумажку, капитан! – возвел руки к небесам фон Гравс. Он воскликнул эту фразу с таким возмущением, словно устал уговаривать непонятливого, упрямого румына. – В чем дело?! Какого дьявола, во имя каких идеалов вы так долго упрямствуете?!

– Но я впервые слышу о каком-либо обязательстве, – нерешительно попытался оправдаться Штефан, однако германцы попросту не слышали его.

– Подайте капитану ручку, штандартенфюрер, пусть он подпишет ваше «чистописание» и покончим со всеми этими чиновничьими формальностями. Нам еще есть о чем поговорить, впереди у нас важная операция, впереди – сама война.

Олтяну прошелся взглядом по румынскому тексту, с тоской посмотрел на бригадефюрера, затем в иллюминатор, за которым все еще медленно проплывал ивовый берег реки, и, словно смертный приговор самому себе, подписал подсунутую ему бумагу.

– Вот, видите, штандартенфюрер, а вы сомневались в том, что капитан Олтяну подпишет вашу «купчую».

– Потому что подписывать бумагу о сотрудничестве с сигуранцей он отказался.

– Что вас удивляет, Кренц? Ну, какой порядочный офицер королевской армии станет сотрудничать с сигуранцей? – поморщился фон Гравс. И легкомысленным движением руки выставив Кренца за дверь, как ни в чем не бывало, продолжил прерванный разговор: – Наши агенты, капитан, уже выяснили, что ваш коллега Дмитрий Гродов предстает перед нами потомственным военным и что настоящее место его службы – береговая батарея под Одессой, командиром которой он является.

– Хотите, чтобы я заставил его подписать такую же бумаженцию, какую только что подписал сам? – прямо поинтересовался Олтяну.

В глазах бригадефюрера вспыхнул, но тут же погас какой-то недобрый огонек. Однако видно было, что свое презрение к этому унтерменьшу он гасил так же долго, как и сигару, которую в эту минуту старательно и зло ввинчивал в фарфоровую пепельницу.

– В принципе, именно этого мы от вас и потребуем, агент Центурион. На допросе в сигуранце вы показали, что общались с русским капитаном. О чем? Как он вел себя? Какое впечатление производит? Если в воспроизведении разговора с русским вы станете злоупотреблять некоторыми длиннотами, я вас прощу. Поэтому изощряйтесь в красноречии, у вас еще никогда не было столь заинтересованного слушателя.

Олтяну и в самом деле изощрялся в своем повествовании. Теперь он уже не сомневался: его карьера, само отношение к нему сигуранцы, зависят от того, насколько убедительным и важным покажется пересказ встречи с русским офицером, которого СД тоже, очевидно, намеревалось завербовать.

– Так он что в самом деле свободно владеет румынским? – спросил фон Гравс, когда красноречие капитана стало истощаться.

– Не хуже любого бессарабца. И с тем же акцентом.

– Но если бы он являлся сотрудником разведки, то не стал бы столь быстро и бесплодно прощаться с вами.

– Я подумал о том же. Офицер разведки под любым предлогом захотел бы поговорить со мной более основательно.

– Разве что рассчитывает, что вскоре опять встретится с вами? – провокационно поинтересовался бригадефюрер.

– Но и тогда русский офицер попытался бы хоть как-то намекнуть на продолжение знакомства.

– В логике вам не откажешь, – проворчал фон Гравс, чувствуя, что разговор опять зашел в тупик.

Интуитивно бригадефюрер чувствовал, что за этим жестом капитана Гродова скрывается нечто большее, нежели обычное фронтовое рыцарство, и что сам этот офицер способен вызвать значительно больший интерес у германской разведки, нежели обычный артиллерист. Однако все эти предположения основывались пока что только на интуиции.

– Хорошо, капитан, идите. Пока что возвращайтесь в свою часть, когда нам понадобится лицезреть капитана Олтяну, мои люди вас отыщут.

– А что… сигуранца?

– С каких это пор сигуранце позволено заниматься агентами СД? – удивленно пожал плечами бригадефюрер, закуривая новую сигару. Но все-таки, на всякий случай, запомните, что в СД складывать оружие по первому же требованию русских не принято. СД – это служба безопасности войск СС, в которых заведено сначала складывать голову, а уж затем оружие, а не наоборот, как это повелось в этой вашей, – с вальяжной презрительностью взмахнул он изнеженной кистью, – румынской королевской армии.

31

Когда катера с «пардинцами» прибыли на мыс, бойцы радовались им так, словно это было какое-то крупное пополнение. Но коменданта плацдарма ждал особый сюрприз: на палубе судна, приставшего к берегу вторым, он вдруг увидел… Терезию!

– Это еще что за видение? – как можно суровее поинтересовался он у сошедшего на берег Мищенко.

– Теперь это – санитарка морской пехоты Терезия Атаманчук, – вежливо объяснил ему мичман. – Если бы не она, двое из троих моих раненых вряд ли выжили бы. Она же всех троих перевязала, за всеми ухаживала.

– Но по гражданству своему она – иностранка.

– По гражданству своему она – настоящая украинская казачка, – возразил мичман. – Причем от деда-прадеда, потомственная. Я уже написал записку для начальства о том, как она помогала нашим бойцам, как одного из раненых вытащила из-под огня. Да что там, геройская баба. Вы от своего командирского имени тоже напишите какое-то поручительство перед начальством.

– Если вы так настаиваете, мичман, – саркастически улыбнулся Гродов.

– Кстати, родом она из-под нашего, советского теперь уже, Измаила. В доме сестры ее и можно будет, суетой нашей военной воспользовавшись, прописать, – объяснял моряк, приближаясь вслед за капитаном к трапу БКА-134. – Но лучше всего попросить командование флотилии, чтобы ее тут же зачислили санитаркой к наш лазарет, а значит, и на довольствие поставили.

– Ты – настоящий мужик, мичман, – едва заметно тронул он за предплечье Мищенко. – Я и раньше не сомневался, но теперь… Ты же знаешь, как для меня важно помочь этой женщине.

– Разве трудно было догадаться? Тем более что оставаться в поселке ей уже нельзя, сигуранца тут же арестовала бы ее. А знаете, кто предупредил нас о приближении подразделения противника и вообще помог добраться до причала, когда румыны уже были в поселке?

– Жандарм, которому я в свое время помог?

– Точно, жандарм. Он уже получил приказ арестовать всех тех, кто «активно сотрудничал с советскими оккупантами». И первой в этом списке, согласно чьему-то доносу, значилась она, Терезия Атаманчук. К слову, он велел кланяться «господину капитану».

– По крайней мере, этот жандарм умеет быть благодарным. Что тоже немаловажно.

Женщина сошла по трапу на берег, и несколько мгновений они стояли, скрещивая взгляды. У Терезии хватило выдержки не броситься в его объятия на глазах у всех, и уже за это Гродов был признателен ей.

– Я хочу остаться с тобой, здесь, на мысе, – едва слышно произнесла женщина.

– Ни в коем случае.

– Но я ведь специально…

– Даже не уговаривай. Благодари Бога, что позволил тебе вырваться из одного ада, второй тебе не нужен. В Измаиле, уверен, тебе тоже оставаться нельзя, очень скоро там уже будет сигуранца. Сейчас я напишу письменное ходатайство командующему флотилией и начальнику городской милиции, чтобы выдали тебе документ как жительнице этого города и оставили в госпитале. По телефону тоже переговорю с начальником штаба флотилии. Он наверняка поможет. Все, возвращайся к раненым, санитарка.

– Раз ты так приказал… – покорно согласилась Терезия. – Ты лучше понимаешь, что здесь, на этих берегах, сейчас происходит. К тому же нам обоим так будет спокойнее, правда?

Едва он проводил женщину взглядом, как у плацдармного причала появился комбат полевых стрелков.

– Коль уж катера подошли сюда, – проговорил он, глядя куда-то в сторону, – я отправлю взвод своих бойцов на тот берег.

– Не слишком ли торопимся, капитан?

– Выполняю приказ. Все равно дело идет к вечеру. Ночью суеты будет меньше.

– Ну-ну, только сам не вздумай садиться на катер.

– Почему? Именно это я и намеревался сделать.

– Не советую.

– Это что, запрет, угроза? Я буду встречать своих бойцов на том берегу. Тех, кто остается здесь, посадят на катера мой заместитель и комиссар.

– Там тебя под трибунал могут отдать или же просто заподозрят в трусости. Неужели ты этого не понимаешь? По военной традиции и по совести, ты не имеешь права оставлять плацдарм, пока не снимешь с него последнего своего бойца.

– Что-то в уставах РККА я такого пункта не припоминаю.

– Такого предписания для командиров – пускать себе пулю в лоб за проявленное малодушие – уставы тоже не предусматривают, а, поди ж ты, офицеры нет-нет, да и стреляются…

Как раз в это время по трапу БКА-134 спускался на берег один из раненых моряков с перевязанным предплечьем.

– Я лучше останусь здесь, с вами, товарищ капитан. Рана у меня пустяшная, дня через два забудется.

Гродов окинул взглядом невпечатляющую фигуру парнишки и слегка похлопал его по здоровому предплечью.

– Ты – настоящий морской пехотинец, парень. Только поэтому приказываю: марш назад, на катер. На том берегу, после того как рана заживет, будешь нужнее. Да и войны на тебя хватит.

На листиках из командирского блокнота Гродов быстро набросал два коротких письма, и, пока первый взвод полевых стрелков подтягивался к причалу и погружался, даже успел позвонить начальнику штаба флотилии.

– Это личная просьба к вам, товарищ капитан второго ранга, – завершил он короткий рассказ о судьбе Терезии Атаманчук. – Мы не имеем права оставлять сигуранце на расправу украинку, которая родилась здесь, в Украине, и которая, добровольно вызвавшись стать санитаркой, уже спасла нескольких краснофлотцев.

– Понял. Поручу. Твоей красавицей займутся, – отстреливался лаконизмами начальник штаба. – Санитарок в нашем лазарете как раз не хватает. Да еще таких, уже побывавших в настоящем бою.

Вручив письма Терезии, капитан, вместе с еще несколькими морскими пехотинцами, наблюдал, как совершали посадку бойцы Хромова. Все они чувствовали себя неловко, как обычно чувствуют себя люди, которые оставляют своих друзей на произвол судьбы. Хотя и десантники, и морские пехотинцы флотилии понимали, что отбывавшие с плацдарма полевые стрелки всего лишь подчинялись приказу.

Ну, а сам Хромов ступить на борт бронекатера в тот раз так и не решился. Когда поздно вечером подошли суда, которые должны были снять остатки его батальона, капитан демонстративно взошел по трапу последним. Но, восходя на него, все-таки набрался мужества произнести:

– Спасибо за урок, капитан. Спасибо, без всяких там…

35

В первую атаку румыны пошли еще на рассвете, после пятнадцатиминутного обстрела. Затем, с перерывами в два часа, последовали еще две атаки и два артобстрела.

Во время последней атаки, когда большая часть румын начала отходить в плавни, комбат поднял взвод разведки и, приказав ему рассредоточиться, ринулся вслед за ними. Что это было – контратака или преследование, уже не имело значения. Румыны отступали двумя большими группами, скопом, в то время как вооруженные в основном трофейными немецкими автоматами, моряки действовали разрозненно, не создавая больших мишеней и буквально выкашивая врагов.

Отбиваться винтовками, когда после каждого выстрела нужно было орудовать затвором и вскидывать оружие на уровень плеча, в плавнях, в вязком болоте, было неудобно. Тем более что никто этими беглецами уже не командовал, и всех охватила паника.

Прижав тесной группой более двух десятков ввязших по колено румын к крутому берегу островка, моряки схватились с ними в рукопашную. В ход пошли штыки, саперные лопатки, ножи; дрались прикладами и добивали кулаками; топили, втаптывая в болото, или же просто впивались друг в другу в глотку.

Какой-то рослый унтер-офицер попытался выбраться на берег, хватаясь за ветки кустарника, однако Гродов буквально сорвал его с тверди земной и швырнул прямо на штык метнувшемуся к ним румынскому солдату. Пройдясь по ним очередью из автомата, он ринулся на помощь Жодину, которого какой-то румын пытался буквально вдавить в трясину всей мощью своего массивного тела.

Захватив нападавшего за волосы, Гродов изо всей люти врубился ребром ладони в его сонную артерию, ударил головой в переносицу, а затем долго, с какой-то нечеловеческой яростью втискивал в трясину, рядом с тем местом, где вражеский солдат только что чуть было не утопил лучшего из его разведчиков. Отпустил противника, лишь когда услышал слегка насмешливый голос мичмана Мищенко:

– Да готов он, капитан, готов! Не добивать, а отпевать его уже надо.

– Но даже отпевать их нужно, добивая, – прохрипел Гродов. – Чтобы никогда больше ни внуки, ни правнуки их нападать на нашу землю не смели.

– Не поможет, комбат. Сколько мир существует, столько и воюем.

И лишь тогда, оглянувшись, капитан заметил, что бой уже закончился и почти все моряки наблюдают за его схваткой с последним из румын-беглецов.

– Сколько погибло наших? – спросил Гродов, с каким-то библейским страхом приходя в себя. Словно не с врагом по-солдатски сражался, а чинил великий грех.

– Двоих потеряли. Колесова и Петрушина. Да трое раненых. Считаю, что это еще по-божески.

– По фронтовым меркам, так оно и есть. Хотя хоронить павших от этого не легче. Трофеи собрать, патронташи погибших опустошить, поскольку патроны нам еще ох как понадобятся. Наших погибших из болота вынести и похоронить здесь, на островке.

– На тверди, оно и понятно…

– И вообще все выходим на островок, пока окончательно не увязли в трясине.

– Товарищ капитан, – неожиданно позвал его старший сержант Терехов, который с группой из семи бойцов взобрался на островок с противоположной стороны плавней, где они добивали другую часть бежавших румын. – Оказывается, от этого острова тянется коса, которая ведет к материку.

– Бери двух бойцов и пройдись ею, – приказал комбат. – Только двигайтесь скрытно, не нарвитесь на засаду.

На самом деле «твердь» тоже оказалась болотистой, поэтому погибших хоронили прямо в болотной жиже, и зрелище это было не для слабонервных.

– Тела их надо было бы сначала переправить с кем-то из живых на наши позиции, а затем – и на восточный берег, – покаянно оправдывался Гродов перед Мищенко и другими десантниками. – Но коса явно уводит в тыл противника, а бойцов и так остается мало.

– Добро еще, что у троих морячков ранения легкие, – поддержал его мичман.

Завершив обряд погребения и перевязав раненых, капитан повел десантников вслед за группой Терехова. Но перед этим, понимая, что они направляются в тыл противника, послал двоих раненых на позиции, передав через них приказ старшему лейтенанту Владыке: «Переправить на остров два десятка моряков, с рацией и ручным пулеметом, а также с запасом патронов, гранат и консервов». Третьего, легко раненного в руку моряка, он взял с собой, чтобы затем вернуть на остров для встречи подкрепления. В роли проводника.

Местами илистая, а местами каменисто-песчанная коса эта казалась бесконечной. Она, то прерывалась небольшими болотистыми проливчиками, превращаясь в цепочку островков, то вновь соединялась в широкий, поросший старыми ивами и густым кустарником перешеек. Голоса румынских солдат и спонтанная стрельба подсказывали капитану, что они уже миновали линии окопов румынских войск и оказались у них в тылу.

Под густой кроной одной из древних ив капитан увидел моряков из группы Терехова, а сам старший сержант удобно устроился в седловине между стволом и толстой раздвоенной веткой.

– Что наблюдаем, аист ты наш? – негромко поинтересовался у него комбат.

– Вам это лучше увидеть самому, – ответил Терехов. – Места на дереве хватит, взбирайтесь.

Кто-то тут же подставил комбату плечо, а сержант подал ему руку. Еще через минуту он тоже оказался в роли «аиста», только гнездился на другой ветке. Буквально в двадцати метрах от их засады виднелась заводь, на берегу которой желтели четыре камышовых шалаша и небольшой каменный домик, возведенный прямо у пристани. А между ними чернели рыбачьи лодки: одни уже были вытащены на берег, другие все еще оставались на воде, по обе стороны от причала. Но главное, что по ту сторону заводи, за неширокой полосой камыша, уже виднелся «материк», и там, на мысе, в небольшой рощице, ставили палатки солдаты.

Пройдясь по ним окулярами бинокля, капитан без труда определил, что это устраивают свой привал около роты румын, которые базировались ближе к плавням и косе, и около взвода немцев. Судя по тому, что от румынской передовой лагерь отделяла поросшая густым кустарником роща, нетрудно было определить, что завтра, очевидно, уже на рассвете, эти вояки усилят собой атакующие цепи румынских окопников.

– Мне говорили, что в свое время ты был неплохим охотником, старший сержант.

– Возможно, до настоящего снайпера не дотягиваю, но…

– Здесь белку в глаз бить не нужно, а цели достаточно крупные. Знаешь еще кого-то, кто стреляет точно так же метко?

– Прохоров, из местных, дунайских охотников.

– Знаю такого. Вот бери его и еще одного краснофлотца и перебазируйтесь на ивы, что на той стороне заводи. Как только мы ввяжемся в бой, прореживайте ряды врагов, особенно тех, кто будет размахивать пистолетами и вообще попытается наладить оборону или атаку.

Капитан сам провел бойцов и проследил за тем, как они устраиваются на ветвях. Теперь весь отряд перебазировался к безлюдному рыбацкому хутору, причем Гродов не сомневался, что уже через несколько минут, осмотревшись, румынские офицеры пошлют нескольких солдат на косу, разведать, что там происходит. И не ошибся. Едва он кое-как замаскировал свой отряд в районе хутора, как Терехов сообщил, что двое румын направляются к косе. Поначалу они шли осторожно, держа винтовки в руке, но затем, увидев за изгибом, что коса свободна, беспечно забросили винтовки за спину. А восставший перед ними из-за ствола ивы, измазанный болотом, с пулеметом в руке Гродов наверняка показался им болотным духом.

– Стоять! – негромко повелел моряк по-румынски. – Не двигаться.

В ту же минуту за спинами вояк появилось еще двое моряков-разведчиков. Сорвав с них винтовки и ремни с патронташами, они особыми приемами, задними подсечками, заставили врагов опуститься на колени.

– Я так понимаю, что ни ваши, ни германские офицеры о нашем присутствии здесь не догадываются, – по-румынски молвил Гродов.

– Не догадываются, – мрачно подтвердил пленный с нашивками ефрейтора.

– Тем хуже для них. Перед вами капитан Гродов, – представился комбат.

– Мы знаем, вы – «черный комиссар», – довольно храбро признал его ефрейтор.

– Как вы назвали меня?! – удивленно подался к нему Дмитрий.

Пленный немного замялся, но все же набрался мужества ответить:

– «Черный комиссар». Это германцы вас так называют, господин капитан.

– Так, может, все-таки «черный капитан»?

Ефрейтор вопросительно взглянул на молчаливого рядового, у которого от страха дрожали не только поднятые вверх руки, но и плечи, и, не дождавшись подтверждения, настоял на своем:

– Да нет, «черный комиссар». Всех вас, морских пехотинцев, немцы называют «черными комиссарами». Из-за черной морской формы. Мы тоже так стали называть. Даже в местной германской газете о вас так написано. Если вам неприятно слышать об этом, мы не будем так называть вас, господин капитан.

Гродов разрешил им опустить руки и подняться с колен.

– Почему же? Комиссар, так комиссар. Тем более – «черный», морской.

36

В ходе короткого допроса выяснилось, что рота румын и отряд из сорока эсэсовцев действительно прибыли для участия в завтрашней утренней атаке. Еще одна рота румын при поддержке двух танков пойдет в атаку на южном участке плацдарма.

– А по какому случаю такое внимание к нашему десанту? – поинтересовался капитан.

– Говорят, будто бы поступил приказ самого Антонеску – во что бы то ни стало прорвать оборону русских, ликвидировать плацдарм и начать подготовку к штурму Измаила, – ответил ефрейтор и тут же спросил, что с ними теперь будет.

– Поскольку мой десантный отряд находится в тылу, то пленных здесь быть не может. Придется вас повесить или зарезать, как баранов, дабы не привлекать внимания выстрелами, – доходчиво объяснил ему комбат. – Но если вы хотите жить?..

– Хотим, господин капитан, конечно, хотим! – вдруг взорвался доселе молчавший рядовой, причем Гродов не сразу уловил, что произнес он это на какой-то смеси русско-украинского языка.

– Так ты не румын?

– Мы оба из местных русских старообрядцев, – ответил за него ефрейтор.

– Почему же сразу не признались?

– Нам сказали, что в плену комиссары сразу же расстреливают верующих, и в первую очередь старообрядцев. Поэтому нам лучше в плен не сдаваться, все равно расстреляют или отправят в Сибирь.

– Это всего лишь пропаганда, – проворчал капитан и, подозвав Малюту, приказал вручить пленным по лопате и отвести к перешейку шагах в пятнадцати от хутора. – Пусть перекопают его, оставив только узкую боковую тропиночку. Ширина рва – четыре шага; из глины формировать бруствер на нашей стороне. Если будете хорошо работать и не станете мешать нам воевать, возьмем с собой на левый берег и сдадим в лагерь для военнопленных, расположенный в самой Одессе. Там и отсидитесь до заключения мира.

– А нельзя меня взять в плен? – тут же подвернулся под руку Жора Жодин. – Чтобы в тот же лагерь, пусть даже румыном, но обязательно в Одессу?

– Будешь много болтать, я тебя румынам сдам. Собственноручно, и без какой-либо взаимности. Но это со временем, а пока что слушай. Вскоре румыны бросятся искать своих патрульных.

– Думаю, не ранее, чем через час.

– А солнце уже близится к закату. Возьми троих бойцов и устрой засаду на том же месте, на котором мы взяли в плен этих красавцев.

Подкрепление из мыса прибыло значительно быстрее, чем Гродов мог ожидать. Оказывается, его гонцы умудрились наткнуться в плавнях на какую-то залитую водой косу, по которой, пользуясь «поводырскими» палками, сумели довольно быстро добраться до крайнего поста своих. При этом саму болотную тропу они всячески помечали. Ну а привел группу бойцов сам Владыка, оставив вместо себя старшим батальонного комиссара.

План дальнейших действий вызревал сам собой. Помня о показаниях пленных, офицеры приняли решение: сначала основательно ослабить вражескую группировку здесь, на северном участке, а на рассвете основные силы сосредоточить на южном, предварительно нанеся по нему артиллерийский удар из бронекатеров.

Начальнику штаба флотилии, с которым Гродов связался по принесенной старшим лейтенантом рации, долго объяснять ситуацию не пришлось. Он тут же прикомандировал к гарнизону монитор и три бронекатера, которые вечером должны были нанести удар по тыловой базе противника на северном участке, а на рассвете – на юге.

Накормив бойцов и пленных, чем бог послал в рюкзаках подкрепления, комендант тут же превратил в корректировщиков своих «аистов»-верхолазов, а Владыке поручил заниматься ими, катерами и лагерным бытом. Сам взял двух бойцов и повел их к устроенной Малютой засаде.

Трое румын появилось на косе как раз в те минуты, когда солнце окончательно угасало за далеким холмистым горизонтом. Сначала они позвали ефрейтора, и Гродов приказал ему откликнуться первыми пришедшими на ум словами: «Идите сюда, мы здесь кое-что нашли! По-моему, это клад!». Признав голос своего, унтер-офицер и двое солдат смело шагнули на тропу, уводящую в глубину плавней. Ну а сняли их десантники ножами как раз тогда, когда на палаточный лагерь упали первые, пристрелочные, снаряды, посланные комендорами монитора «Ударный».

Попав под массированный обстрел, многие румыны и немцы бросились искать спасение в плавнях, особенно на косе. Однако Гродов, превратив в «аистов» еще пятерых своих бойцов, приказал открывать огонь не сразу, а дать противнику втянуться в болотистые камышовые заросли и на косу. Пока артиллеристы срывали взрывными волнами палатки врагов и рассеивали их по окрестностям лагеря, снайперы десантников расстреливали тех, что хотел отсидеться в камышах. Очевидно, с такими же намерениями на косу ворвалось нечто среднее между бронеавтомобилем и колесной танкеткой. Вот только под пулеметные очереди этого чуда с крестами на бортах больше попадали спасавшиеся в плавнях румыны, нежели залегшие в кустах, на склонах косы и за насыпью десантники.

Когда машина дошла до рва, водитель понял, что попал в засаду и что развернуться на этом узком перешейке он уже вряд ли сумеет. Его минутного замешательства оказалось вполне достаточно, чтобы под корпус машины полетели две гранаты. А когда танкетка все-таки попыталась развернуться, на броне ее уже восседало двое моряков, которые открыли огонь по смотровым щелям. В болотистом озерце рядом с косой она стала увязать, когда водитель и пулеметчик уже были мертвы.

Офицер, который представился как старший лейтенант СС фон Фрайт, открыл люк и пытался отстреливаться, но, раненый в плечо, уронил пистолет и прокричал, что сдается.

– Я вынужден находиться в плену, однако отвечать на какие бы то ни было вопросы я отказываюсь.

– Да на хрена ты нам нужен с твоими ответами! – прохрипел своим осипшим басом Владыка, мощным кулачным ударом в голову оглушил его, взвалил, как тюк сена, на спину и понес в сторону лагеря.

Проводив удивленным взглядом этого силача, Гродов тут же велел вытолкать танкетку назад, на косу.

– А вы чего бездельничаете? – прикрикнул при этом на пленных румын-старообрядцев. – Помогайте вытаскивать, чего зря харч переводите?

И все же вытолкать машину на сушу удалось только после появления старшего лейтенанта Владыки. Оставив пленного эсэсовца на попечение раненого моряка, задержавшегося в лагере в роли охранника, он прихватил две толстые жерди и подбежал к машине. Используя эти жерди в качестве подъемных рычагов, десантники все-таки сумели спасти машину от гибели в трясине. Среди десантников даже нашелся боец, который когда-то работал трактористом, однако запустить двигатель подбитой танкетки он так и не сумел. Тем не менее они докатили эту машину почти до окончания косы, и как раз вовремя: артобстрел прекратился, немцы и румыны уже пришли в себя и хотели организовать прочесывание плавней.

Гродов сам сел за пулемет, а несколько моряков использовали танкетку в роли дота, остальные засели в кустарнике и в камыше. Но первыми открыли огонь снайперы – «аисты», которые промахи допускали очень редко. После яростной попытки прочесать плавни десантники так проредили цепь атакующих, что предпринимать вторую атаку командирам противника уже было не с кем. Но и десантники тоже оказались в сложном положении: прорываться к своим по материку, мимо плавневого лагеря румын и через их передовую, было опасно: можно было потерять большую часть бойцов. Пробираться ночью плавнями – тоже было сложно. Поэтому-то капитан и принял единственное благоразумное решение: швырнуть гранату в люк танкетки, отвести бойцов к лагерю и там, выставив у «перекопа» дозор, дождаться рассвета.

– Это правда, оберштурмфюрер, что вы называете нас, морских пехотинцев, «черными комиссарами»?

– Появилось и такое название, – признал барон фон Фрайт. Рана оказалась легкой, и его уже перевязали; к тому же барон старался не обращать внимания на боль. – Румыны очень боятся вас, одетых в черную морскую форму.

Оберштурмфюрер немного владел румынским и русским, а Гродов – румынским и довольно сносно немецким. На этой странной смеси они и общались, сидя в рыбачьем домике, при свете керосинки.

– Ваши эсэсовцы тоже особой доблестью сегодня не отличались, – сдержанно напомнил ему Гродов.

– Это зеленые, полевые СС, к тому же необученные. Замечу также, что на них скверно действует слабый моральный дух румын.

– Я должен понимать так, что лично вы к «зеленым, полевым СС» не принадлежите, поскольку являетесь офицером СД? – заглянул капитан в офицерскую книжку фон Фрайта, которая лежала перед ним на столе.

– Нас называют «черными СС» или «СС мертвой головы», из-за черепа на кокарде, – держался при этом фон Фрайт спокойно, как способны держаться в подобной ситуации только очень храбрые люди или же люди, окончательно смирившиеся со своей обреченностью.

– Значит, вы не были командиром того подразделения, которое устроило свой бивуак рядом с плавнями?

– Нет, я подчиняюсь руководству отделения СД в Румынии, которое называется «СД-Валахия». Название известное, тайны оно не составляет, – попытался барон оправдать собственную говорливость.

– Кому непосредственно вы подчиняетесь? Чин, фамилия?

– Я не стану отвечать на этот вопрос, – резко отреагировал оберштурмфюрер.

– Разве от того, что я буду знать чин и фамилию вашего непосредственного командира, что-либо на этом отрезке фронта изменится?

– А зачем вам знать его фамилию и чин, если вы – обычный армейский офицер? Какой вам прок от этого знания?

– Почему вы так уверены, что я – «обычный, армейский…»?

– Возможно, НКВД или военная контрразведка используют вас в качестве своего осведомителя, однако на самом деле вы всего лишь командир стационарной береговой батареи, расположенной к востоку от Одессы, на берегу залива. Правда, вас только недавно перебросили туда из Ленинграда, после окончания специальных командных курсов, и это заставляет задуматься над вашим реальным статусом…

– Вы о чем сейчас говорите, барон?! – почти ужаснулся комендант плацдарма.

– О вас, капитан, – въедливо улыбнулся пленный.

– Это я понял. Откуда у вас все эти сведения обо мне?

– Разве так важно, откуда? Главное, что вы не можете признать их неточными.

– Это не ответ, барон фон Фрайт. Насколько я знаю, ни один из тех людей, которым что-либо известно о моем прошлом и нынешнем армейском статусе, в плен к вам не попадал. Разве не так?

– Не попадал. Во всяком случае, я такого не встречал.

– Поэтому жду более обстоятельного ответа. И боже вас упаси заставлять меня выбивать этот ответ силой.

– «Выбивать силой»? – высокомерно ухмыльнулся барон, пожимая при этом плечами. – И этого говорит офицер офицеру? Вы меня разочаровываете, капитан.

37

Гродов выслушал оберштурмфюрера, поиграл желваками, давая понять, что крайне недоволен его ответом.

Судя по всему, барон даже не подозревал, что это сообщение способно так поразить капитана. Подперев руками подбородок, Гродов почти с минуту напряженно всматривался в лицо пленного. Когда тот попросил разрешения закурить и достал портсигар, Гродов молча подвинул к нему через стол изъятую у него старшим лейтенантом Владыкой зажигалку.

– Послушайте, оберштурмфюрер, это не допрос, а обычный разговор. Но мне крайне важно знать, откуда у вас эти сведения. Если для вас это принципиально, никто не узнает, что источник стал известен от вас. Хотя для вас это уже не должно иметь какого-либо значения.

– В каком смысле? – напрягся обер-лейтенант СС.

– В том, что ни командование, ни военно-полевой суд уже не смогут наказать вас за разглашение тайны.

– Хорошо, я укажу источник. Но взамен вы даете слово офицера, что не казните меня этой ночью, а доставите на свой плацдарм, чтобы оттуда переправить на восточный берег реки.

– Если вы не будете доставлять нам хлопот своим упрямством и попытками к бегству.

Неподалеку, на косе, вспыхнула перестрелка. Затем послышались взрывы гранат. Оба офицера прислушались. Уловив взгляд коменданта, который опасался, что какая-то из его групп напоролась на засаду, краснофлотец, маявшийся в домике в роли охранника, сказал, что он выяснит, что там происходит, и вышел.

– Упрямства не последует, – проворчал барон, когда стрельба затихла. – Вам, конечно же, известно имя старшего лейтенанта контрразведки Валерии Лозовской, которая совсем недавно была заслана к нам для ведения разведывательно-диверсионной работы.

Гродов отреагировал на это имя так, словно ему плеснули в лицо кипятком. Пленный обратил на это внимание и теперь хладнокровно добивал его:

– Вспоминайте, капитан, вспоминайте. Валерия Лозовская: симпатичная такая, обворожительная женщина, которая и в обыденно житейских делах и в постели…

– Вам не стоит описывать прелести баронессы Лозовской, – пробовал осадить его комендант плацдарма.

– Вот именно: баронессы. Причем весьма высокородной. В ваших устах, господин капитан, этот титул прозвучал как полноценный пароль, утверждающий: «Не сомневайтесь, эта женщина мне знакома».

– Если я правильно понимаю суть происходящего, ваша контрразведка сумела разоблачить эту советскую разведчицу, арестовать и основательно допросить?

– «Советскую разведчицу» баронессу Валерию?! – удивился теперь уже фон Фрайт. – Вы что, всерьез верите, что она является вашей разведчицей? – теперь уже настороженно уточнял он, выделяя слово «вашей».

– Что вас так удивило, оберштурмфюрер?

– Так вы что, в самом деле считаете баронессу Валерию своей, советской… разведчицей?! – пленный сначала несмело улыбнулся, затем как-то странновато хохотнул и наконец расхохотался так, что заставил Гродова на время забыть, что это эсэсовец у него на допросе, а не наоборот, и даже слегка покраснеть.

– Прекратите свое ржание, оберштурмфюрер, – мрачно потребовал капитан. А выждав, когда барон погасит на лице последние отблески улыбки, все с той же суровостью поинтересовался: – Что вас так рассмешило, пленный? Что именно вас так рассмешило? Мой вопрос значительно серьезнее, чем вам кажется.

– В таком случае и мой ответ покажется вам значительно серьезнее, чем можно было предположить. Она была заслана в вашу страну, умело подставилась вашей контрразведке и выполнила возложенное на нее задание.

Гродов с минуту гипнотизировал эсэсовца взглядом, затем нервно покачал головой:

– Такого не может быть.

– Это не аргумент, капитан. Недавно баронесса явилась к шефу СД в Румынии, заявив, что считает свое задание выполненным и временно, до прояснения ситуации на фронтах, в частности, до взятия германскими войсками Кишинева и Одессы, выходит из игры.

– И что, абвер позволил ей выйти из этой игры?

– Она оказалась под опекой СД, посягать на святое право верховенства которой абвер никогда не решался. И потом, высокие чины в СД пока что держат ее в резерве, поскольку, в связи с войной и стремительным продвижением наших войск к Москве сами пока что не знают, каким образом следует использовать агента подобного уровня, прошедшего такую основательную подготовку по обе стороны фронта.

– Не возражаю: затруднения неминуемо должны были возникнуть, – согласился Гродов.

Баронесса Валерия стала агентом сигуранцы еще со школьной скамьи. Прежде чем подставиться вашей контрразведке, эта наивная с виду девчушка успела пройти обучение в румынской разведшколе, которую, будучи студенткой, посещала под видом спортивной секции, а также курс индивидуальной подготовки у агента абвера в Кишиневе. Тогда же ее заслали в подпольную просоветскую организацию, которую не истребили только ради того, чтобы, после ухода румынских войск из Молдавии ваш НКВД клюнул на баронессу. Слишком уж она выделялась и родословной своей, и активностью подпольщицы. Не говоря уже о внешности, – лукаво добавил офицер СД. – По замыслу вашей контрразведки, она должна была войти в высший свет Румынии, а затем Австрии, Германии. Словом, ваша контрразведка видела в ней агента экстра-класса.

– Хотите сказать, что все то время, которое баронесса провела в Ленинграде, а затем в Одессе, она не теряла связи с абвером?

– Наоборот, с приближением войны эта связь становилась все более интенсивной. Другое дело, что в абвере, особенно в диверсионном отделе СД, баронессу тоже воспринимали как агента экстра-класса, поэтому никто не собирался тревожить ее по мелочам, а тем более – рисковать ею на каких-то заурядных операциях. О ее деятельности дважды докладывали самому шефу абвера адмиралу Канарису.

– И все же что-то в ведомстве адмирала Канариса пошло не по плану…

Оберштурмфюрер откинулся так, чтобы привалиться спиной к стене дома, и решительно покачал головой.

– Это в ведомстве Берии все пошло «не так, не по плану…». Валерия мило поддалась на вербовку, лихо переспала с шефом НКВД в Кишиневе и успешно прошла подготовку в советской разведшколе под Ленинградом. Ей это было нетрудно, поскольку и подготовка кое-какая имелась, а главное, баронесса принадлежит к тем редким, самосовершенствующимся женщинам, которых следует воспринимать как «романтиков от разведки».

– Эдакая румыно-германская Мата Хари? – кисло улыбнулся Гродов.

– Можно сказать и так.

Догадывался ли пленный офицер СД, как гадко было сейчас на душе у его «тюремщика»? Так гадко бывает только у человека, которому вдруг дали ясно понять, что он жестоко обманут и что ему цинично наплевали в душу. Причем сделал это человек, которым он в свое время так увлекался!

– И все же вы не ответили на мой вопрос: «Когда наметился облом в ее отношениях с «советами»?

– Первоначально ваша контрразведка готовила Валерию к работе за рубежом в штате одного из посольств или какого-либо торгового зарубежного представительства. Именно там она должна была подставиться германской или румынской разведке и превратиться в перебежчицу. Существовали также иные варианты сотрудничества. Но когда русской разведке стало ясно, что война неизбежна, у Москвы появились иные планы относительно баронессы. Точнее, там отказались от элитарного плана использования этой аристократки и низвели ее сначала до уровня радистки-инструктора на каких-то курсах; затем, уже в Одессе, решили использовать самым примитивным образом – переправив ее на румынский берег в качестве «дунайского резидента». Получилось так, что вне Союза выполнять задание абвера она не могла, а выполнять задание советской разведки на румынских берегах – не желала. Тем более что румынские войска действуют уже на территории Союза.

– Понятно, – задумчиво произнес Гродов. – Благодарю за информацию.

– Не рано ли благодарите? – вызывающе улыбнулся оберштурмфюрер.

– То есть?

– Вы забыли задать главный для себя вопрос: что я знаю о ваших отношениях с баронессой. И какими касающимися вас откровениями поделилась с нами баронесса, после того как порвала с советским прошлым?

– Какими же… откровениями она с вами поделилась? – с трудом сдерживал себя капитан, стараясь придать голосу спокойное звучание.

– Такими, что если эти откровения в виде протокола допроса или в каком-либо ином виде попадут на стол руководства советской контрразведки, вы лишитесь не только звания, но и головы. И не рассчитывайте, что, избавившись от меня, вы избежите угрозы оказаться в застенках НКВД. Рано или поздно эту информацию энкаведистам все равно подбросят. Поэтому вам стоит молиться, чтобы Москва как можно скорее пала, точнее, чтобы этот разоблачительный материал не попал в советские органы до падения столицы и полной победы германского оружия.

– Таким образом, вы решили шантажировать меня?

– Естественно. И шантажировать стану не только я. Правда, есть очень простой выход из ситуации. Поскольку сейчас вы находитесь на территории Румынии, да к тому же в тылу у румынских войск, самое время уйти отсюда вместе со мной. И уже через несколько дней вы станете офицером армии-победительницы, всеми уважаемым офицером СД в чине майора. Это я вам гарантирую. Ну а мое появление в этой рыбачьей хижине мы подадим как элемент хорошо спланированной мною рискованной операции.

38

Гродов молчал. Причем никакими мыслями голова его в эти минуты занята не была, он пребывал в каком-то полушоковом состоянии, в апогее некоего прострационного бездумия.

– Да вы курите, комендант плацдарма, курите, – пододвинул к нему свой портсигар фон Фрайт, чувствуя, что, еще немного – и они полностью поменяются ролями, в пленника превратится сам капитан. В самом предложении умерить свое волнение с помощью сигареты уже улавливались отголоски мести за позор собственного пленения.

– Спасибо, к курению не приучен, – процедил Гродов.

– Вы действительно влюблены в баронессу Валерию?

– Мои чувства интересовать вас не должны, – жестко парировал комбат.

– Они и не интересуют меня. Речь идет о баронессе, владелице родового замка и немалого состояния, которое достанется ей в наследство. Да и за годы, проведенные в Союзе, на ее счету в одном из венских банков тоже появилось целое состояние. В финансовых вопросах германская разведка всегда представала перед миром в ореоле своего сугубо германского педантизма.

– Это делает ей честь, – вновь процедил Гродов, все еще оставаясь в состоянии прострации.

– Мне нравится подобная оценка нашей разведки. Так что, будем разрабатывать план нашего с вами «ухода в ночь»?

– И снова непростительно торопитесь, оберштурмфюрер.

– Поскольку вы – командир этого отряда, то вариантов может быть несколько. Вплоть до коллективной сдачи в плен всего подразделения или большинства его бойцов. А кто запретит вам увести пленного эсэсовца в плавни, чтобы там расстрелять, а на самом деле – исчезнуть вместе с ним? Или же имитировать расстрел, а я после ухода к своим сделаю все возможное, чтобы ни один компрометирующий вас факт к энкаведистам не просочился.

Их разговор был прерван появлением на пороге часового, который сообщил коменданту, что его просят подойти к рации. На связи – штаб флотилии. Гродов приказал ему охранять пленного и поинтересовался, что за стрельба возникала на косе, у перекопа?

– Да это ж Владыка воюет, – ответил за него радист Воротов, расположившийся под навесом, построенным рыбаками между домиком и причалом. – Какая-то группа немцев пыталась проникнуть на косу, очевидно, судьбой офицера и бронеавтомобиля интересовалась.

– Но, как говорит в таких случаях мичман Мищенко: «Нэ судылося!», – завершил его рассказ сам комендант.

– Что там у вас, товарищ капитан? – возник в наушнике голос адъютанта командующего. – Сам адмирал интересуется.

– Я с группой моряков нахожусь сейчас за линией фронта, в тылу противника, – поспешно ответил Гродов.

– Адмирал уже знает об этом, нам по телефону сообщили. Потому и волнуется.

– Причин для волнения нет. Только что мы уничтожили бронеавтомобиль и около роты живой силы, румын и немцев. На рассвете плавнями уходим к своим, на плацдарм. А теперь хватит вопросов, адъютант, и внимательно слушайте меня. Телефонная связь со штабом военно-морской базы еще действует?

– Десять минут назад связывался.

– А я сделать этого не могу, поскольку нахожусь далеко от плацдарма. Так вот, срочно свяжитесь еще раз и попытайтесь найти известного вам полковника Бекетова.

– Хорошо известного нам…

– Доложите от моего имени, что в руках у меня офицер СД, который прекрасно осведомлен о судьбе Баронессы.

– Какой еще «баронессы»?

– Бекетов все поймет без лишних вопросов. Как только вернусь на плацдарм, тут же свяжусь с ним.

– Еще лучше будет, если свяжется полковник. Ему проще, закоренелый факт.

– Постарайтесь убедить его в этом, адъютант, и с меня бутылка коньяку в лучшем ресторане Одессы. Закоренелый факт!

Прежде чем вернуться в домик, капитан взошел на причал, от которого в плавни уводила извилистая, едва освещенная луной дорожка «чистой воды», и прислушался к мирной многоголосице плавней. В ней не было ничего, что могло бы свидетельствовать, что рядом – сотни врагов; что совсем близко притаилась смерть, и что с рассветом все эти голоса будут заглушены пальбой.

– Луна взошла, комбат, – появился у него за спиной Владыка. – Пора уходить. Мы выдали себя стычкой с немцами, они знают, что мы все еще здесь и понимают, что уходить будем на рассвете.

– А значит, попытаются с двух сторон блокировать плавни, войти в них, устроить на нас охоту как на перепелов. Как видишь, старший лейтенант, думаю о том же. Поэтому уходим сейчас же. Собирай людей, проводников посылай вперед, оставляем хутор, соблюдая полную тишину.

– Уже выполняю.

– Радист, свяжись-ка с монитором «Ударным», объясни ситуацию и попроси от моего имени ударить по вечерним целям, которые им известны, а также по северному участку румынской передовой. Огонь открыть через полчаса и работать аккуратно, чтобы не подвести под огонь нас самих.

– Так и передам.

– И еще, сообщи нашим на плацдарм, что мы будем выходить из плавней в районе руин водокачки. Пусть знают и, по возможности, подстрахуют.

Когда он вошел, оберштурмфюрер дремал, привалившись спиной к стене.

– Неужели ни один из предложенных мною вариантов так и не принят вами? – как бы в полудреме спросил он, не отрывая затылка от стены. – Вам хочется, чтобы во время допросов я сообщал, что баронесса Валерия характеризовала вас как офицера, вполне созревшего для вербовки, которого она хотела бы видеть гостем своего замка и офицером СД? Как офицера, который разоблачил в ее лице агента абвера, но скрыл это от своего покровителя полковника Бекетова? Вам все это нужно?

– Вряд ли эти «признания» принадлежат баронессе. Это уже ваша выдумка, оберштурмфюрер.

– Даже если выдумка? Кто в этом станет разбираться, капитан? Особенно теперь, в военное время, когда вашим энкаведистам стало известно, кем же на самом деле являлась агент Баронесса, на которую контрразведка флота возлагала такие надежды?

– Ваши лживые «признания баронессы» в самом деле могут вызвать интерес у особого отдела флота и прочих наших органов, – с усталостью в голосе признал капитан. – Но это уже как сложится… А пока что уходим на плацдарм. И советую проявлять благоразумие.

Оберштурмфюрер еще несколько секунд сидел безмолвно, затем тяжело, разочарованно вздохнул и медленно поднялся.

– Кстати, баронесса находится сейчас недалеко отсюда, в Галаце, – вполголоса проговорил он. – А если быть абсолютно точным, то пока что она нашла приют в отдельной каюте большой яхты «Дакия», являющейся штабным судном командования «СД-Валахии». То есть пребывает под опекой бригадефюрера СС фон Гравса.

– Стоит ли осуждать за это генерала? Все-таки удивительно красивая женщина.

– Нет-нет, на этом же судне находится еще одна женщина, которая остается преданной генералу СС. Да и баронесса пребывает на борту «Дакии» временно, пока решается вопрос о ее родовом замке в одной из прекрасных альпийских долин. Так что сердце баронессы Валерии по-прежнему принадлежит вам, господин капитан. И только поэтому вам уже стоит завидовать.

– Вы произносите все это таким тоном, словно приглашаете меня на свою собственную яхту.

– Или же передаю приглашение баронессы. Если бы я наверняка знал, что этот рейдерский отряд возглавляете именно вы. А так ведь услышал, как офицер, который нес меня, сказал, обращаясь к раненому моряку: «Пока охраняй. А дальше пусть с ним капитан Гродов разбирается». Вот тогда и вспомнил откровения баронессы, с которой общался по настоянию самого бригадефюрера.

– Так, может, вы решите перейти на службу в нашу контрразведку, а в качестве первого шага осуществим рейд к стоянке яхты?

– Опоздали. Теперь, как уже было сказано, яхта находится в районе Галаца. А стояла на якоре неподалеку отсюда, в районе Тульчи.

– Значит, визит откладывается. Жаль. А как с работой на советскую разведку? Вы пишите расписку о сотрудничестве, я устраиваю вам побег. Словом, нюансы подобных операций известны вам лучше, нежели мне.

– Бессмысленно соглашаться на сотрудничество с разведкой, которая вскоре исчезнет вместе с армией и страной. И потом, принципы. Лучше я дождусь конца этой военной истории в лагере военнопленных.

– Если только вам позволят его дождаться. Ну, да ладно, пора, уходим.

Барон высокомерно взглянул на капитана, как на городского сумасшедшего, снисходительно пожал плечами и пошел к выходу.

– Непонятно только, какого дьявола мы с вами будем тащиться на этот ваш чертов плацдарм? – ворчал он, становясь в колонну между двумя пленными румынами, чтобы Жодин мог всех троих связать найденной в доме веревкой. Конечно, уйти можно и оттуда, но зачем же все настолько усложнять?!

– Вы правы, оберштурмфюрер, надо было бы прикончить вас прямо здесь. Но слишком уж вы приятный собеседник, а главное, нам еще есть о чем поговорить.

– Вижу, вас действительно заинтриговала судьба баронессы Валерии. Наверняка опасаетесь, как бы ее провал не отразился и на вашей военной карьере?

– Вы даже не догадываетесь, фон Фрайт, о том, насколько опасна эта ваша догадка. Причем опасна, прежде всего, для вас.

* * *

Они шли от вехи к вехе, то проваливаясь почти по грудь в болотную тину, то поднимаясь на холмистые островки, и взрывы снарядов, доносившихся то из румыно-германского лагеря, то от линии румынских окопов, воспринимались Гродовым, как победный салют его рейдерской группе. На одном из участков им пришлось столкнуться с несколькими румынами, которые забежали на островок, спасаясь от снарядных осколков, и теперь прятались за стволами деревьев.

– Не стреляйте и мы не будем стрелять в вас! – крикнул Гродов еще на подходе к островку. – Мы – молдаване, а значит, такие же румыны, как и вы. Поэтому решаем так: вы остаетесь на правой стороне островка, мы проходим по левой стороне и делаем вид, что не видим друг друга. Если согласны, опустите ружья, приставьте их к стволам.

– Проходите, мы не стреляем! – ответил кто-то из румын, чьи фигуры едва очерчивались в предутренней дымке. А еще метров через двадцать проводники десанта наткнулись на группу, которая была послана им навстречу с плацдарма.

Добравшись до командного пункта, Гродов с трудом, уже полулежа на грубо сколоченной лежанке, выслушал доклад батальонного комиссара Фартова, который оставался старшим офицером на плацдарме, и командира второй роты Улетова, и тут же уснул.

Даже когда румынская артиллерия открыла огонь, усыпая осколками все пространство вокруг КП и командирского блиндажа, комбат продолжал блаженствовать во сне, угрожая проспать до тех пор, пока не состоится прямое попадание в его укрытие.

Тень на это блаженство легла сразу же, как только он вспомнил о пленном офицере СД бароне фон Фрайте. С пленными липованами все решилось просто: узнав об их появлении, кок тут же попросил оставить обоих при полевой кухне.

– Старообрядцы – люди трудолюбивые и порядочные, – обусловил свою просьбу кок. – Только таких мне и нужно. Тем более что те двое моряков, которые пока что у меня при камбузе маются, давно рвутся на передовую.

– А не страшно одному при двух пленных оставаться?

– Да не хотят старообрядцы воевать: ни за тех, ни за этих. И в лагерь для пленных торопиться им не резон. А камбуз – место, что ни говори, хлебное.

На том и порешили. А вот что делать с эсэсовцем, столь много знающим о предательстве баронессы Валерии? Капитан прекрасно понимал, что появлению его Бекетов не обрадуется, поскольку такие проколы в подборе агентов и в работе с ними безнаказанно не проходят. Да и за близкую связь с баронессой, агентом абвера или сигуранцы в НКВД, обычно спрашивают принципиально.

В то же время скрыть появление на плацдарме такого германца уже не удастся. Позволить ему свободно уйти или тайно бежать – тоже стало бы актом предательства. Это ведь совершенно не те обстоятельства, которые возникли при осаде сельского храма в Пардине, когда он мог позволить группе обезоруженных врагов уйти, ради избежания бессмысленного кровопролития и жертв среди местного населения.

Существовал, правда, еще один ход – организовать ликвидацию фон Фрайта при попытке к бегству. Якобы при попытке… Да только на это Гродов тоже пойти не мог: уничтожение такого чина СД сразу же вызвало бы много вопросов у «особистов». Причем вполне оправданных.

Словом, оставалось одно – переправить барона на восточный берег, и пусть там с ним разбираются. Однако переправлять следовало так, чтобы пленный пребывал в поле зрения и под властью полковника Бекетова. Иначе можно было подставить и полковника, и самого себя.

39

Находясь в течение дня в окопах, на передовой, Гродов то и дело мысленно возвращался к сообщению, которое получил еще ранним утром.

Оказалось, что командующий принял решение высадить десант у поселка Переправа, гарнизон которого орудийно-пулеметным огнем перекрывал путь судам флотилии к Вилково, и дальше – к самому устью реки, к морю. Адъютант командующего уведомлял о нем коменданта мыса с самыми благими намерениями – чтобы обнадежить началом операции по выводу флотилии из Дуная. И даже предположить не мог, как больно заденет этой вестью самолюбие капитана.

– Кто же туда пошел и какими силами? – с тревогой спросил комендант.

– Высадку должны обеспечить два бронекатера БКА-113 и БКА-134. Те же, которые недавно перебрасывали на мыс группу мичмана Мищенко.

– Помню, помню…

– Они будут действовать при огневой поддержке мониторов «Жемчужин» и «Мартынов», имея на борту двадцать пять краснофлотцев.

– Они намерены захватить плацдарм силами всего двадцати пяти бойцов? Или это всего лишь штурмовая группа? Вы можете конкретнее, старший лейтенант?

– Силами только этих десантников. И это – закоренелый факт. Группа, сформированная для Переправы – наш последний пехотный, так сказать, резерв.

– И там есть хотя бы один морской пехотинец, имеющий опыт захвата плацдармов?

– Ни одного, – вынужден был признать Щедров. – Которые с опытом – все на вашем плацдарме. Но ведь еще недавно у вас тоже не было никакого опыта. Все у войны учимся.

– Но есть хотя бы люди, способные снимать часовых, вступать в рукопашную, стрелять на звук?..

– Вся эта группа сформирована из тех моряков флотилии, чьи тральщики и прочие суда вышли из строя. Обычно мы используем таких резервистов для восполнения потерь на самих кораблях, но тут случай особый. Да еще расчет на то, что десант намечено высаживать ночью.

– Любопытно будет проследить за этой операцией, – сдержанно произнес тогда Гродов, завершая разговор. – Свяжитесь, пожалуйста, со мной, когда она будет завершена.

Утром капитан несколько раз порывался выйти на связь со штабом, чтобы узнать, чем завершилась эта авантюра, но всякий раз почему-то отказывался от этого намерения, все время его что-то сдерживало. Адъютант, сволочной человек, тоже упорно молчал.

– Первый пост передает, что мониторы «Мартынов» и «Жемчужин» проследовали мимо мыса, – доложил Булгар, который по-прежнему исполнял обязанности адъютанта и телохранителя. – Идут на Измаил, на борту скопления «пассажиров» не замечено.

– Значит, они все-таки решились на десант, – удивленно искривил брови комбат. – Странно…

– Что тут странного? – парировал Булгар. – Может, вам стоит попросить штаб, чтобы эти суда помогли нам артиллерией? Румыны только что получили пополнение и снова готовятся идти в атаку.

– Странно, что мониторы так быстро вернулись. Они что, решились оставить десант без своей поддержки, положились на пушчонки каких-нибудь двух-трех бронекатеров?

– Какого… десанта? Что, опять намечается?..

– Это вопрос не к тебе, старшина, – резко прервал его комендант. – Иногда я размышляю вслух, привыкай к этому.

– Есть, привыкать.

Капитан тут же позвонил в штаб, однако адъютант командующего, который сразу понял, что именно интересует командира десантников, попросил позвонить минут через двадцать.

«Ясно, – оправдал его неспешность капитан, – сначала хочет поговорить с командирами мониторов, чтобы знать реальное положение вещей».

Адъютант позвонил только через час, когда Гродов находился на НП роты старшего лейтенанта Кощеева, на позиции которой румыны как раз и нацеливались. Вчера, по просьбе коменданта, Мищенко, уже зарекомендовавший себя как снайпер, устроил проверку на меткость всех тех бойцов, которые в своих взводах считались лучшими стрелками. Отобрав девять самых метких из них, мичман сформировал отделение «дунайских стрелков», которое Гродов теперь перебрасывал с позиции на позицию, как только где-то появлялась опасность прорыва.

Вот и сейчас… Позиции румын находились метрах в ста и, как только они вышли из окопов, в бой вступила группа Мищенко, притом что остальные бойцы хранили спокойствие, экономя патроны. В течение каких-нибудь двух-трех минут десятка этих стрелков так проредила ряды атакующих, что на подходе к окопам моряков, уцелевшим не оставалось ничего иного, как залечь и ползком пятиться к своим окопам. Однако до них еще тоже нужно было доползти, поскольку «дунайские стрелки» дело свое знали.

Как и в прошлый раз, командир роты Кощеев порывался поднять бойцов в контратаку, чтобы, как он выражался, окончательно «втоптать» противника в землю, но и на сей раз капитан прокричал свое властное «Отставить! Работают только снайперы Мищенко!».

– Но ведь мы могли заставить румын подняться, навязать им штыковую и на их спинах ворваться в окопы, – возмутился Кощеев сдержанностью коменданта.

– Как только ты поднял бы своих бойцов, их ждали бы три пулеметных ствола, которые остались в своих гнездах, – охладил его пыл Гродов. – Цепи румын не настолько густы, чтобы их пулеметчики не могли вести огонь.

– И потом, ворвался бы ты в какую-то часть окопов противника… Что дальше? Из штаба флотилии уже сообщили, что в район Тульчи «по наши головы» переброшено до шести тысяч румынских вояк.

– Значит, все-таки зауважали?

– Противник в самом деле зауважал нас. Вот если бы так же нас уважало командование, поскольку уже ясно, что ни одного бойца в подкрепление мы не получим.

– Но через пару дней от моей роты останется только название.

– Именно поэтому тактика наша остается неизменной: «Беречь бойцов и держать позиции». Мы свое уже отгеройствовали, пусть теперь геройствуют румыны, в конце концов, это их земля.

Как раз в это время и ожил телефон. На проводе был сам командующий.

– Погиб наш десант, капитан береговой службы, – оставался контр-адмирал верным своему правилу называть его только так, как это и было положено – «капитаном береговой службы». Негромкий, усталый голос его при этом откровенно дрожал.

– Такое случается: десанты иногда гибнут, – воспользовался его паузой капитан, стараясь не провоцировать на подробности, которые он вполне мог узнать от адъютанта.

– Обиделся, что сформировали группу без тебя и твоих десантников? – уловил его настроение контр-адмирал.

– Всего лишь подумал о том, что тогда сама высадка могла бы оказаться более удачной.

И хотя Гродов снова, из деликатности, не стал интересоваться подробностями сегодняшней операции, командующий уже не мог удержаться от того, чтобы не излить душу.

– Тут вот какое дело, капитан. С самого начала все почему-то пошло не так, как мы планировали. Из-за разных обстоятельств, вместо ночного десантирования, высаживать бойцов пришлось на рассвете. Но румыны уже были начеку. С первых минут боя оба бронекатера попали под артиллерийский и пулеметный огонь. Командир бронекатера номер 134, который должен был высаживать первым, увлекся маневрированием и посадил катер на мель, где тот, превратившись в беззащитную мишень, сразу же загорелся. Другой бронекатер попытался прийти ему на помощь, но, получив повреждения, тоже загорелся[55]. А в результате всего этого кавардака рейдировавшим неподалеку мониторам удалось спасти лишь немногих десантников. За берег никто из них так и не зацепился, плацдарма создать, естественно, не сумели. Словом, после доклада об этой операции я с душевным замиранием вспоминал о том, как мы захватывали плацдарм на мысе Сату-Ноу. Считаю, что когда-нибудь подробности этого десанта будут изучать в военных училищах, в виде классического образца подобных операций.

– Если для вас важно мое мнение по этому поводу, то скажу, что возражений не последует, пусть изучают. Хотя вынужден признать, что на войне случается всякое.

– О твоем рисковом рейде в тыл противника мне тоже доложили, капитан. Поражает то, что, находясь с горсточкой бойцов на земле врага, ты ведешь себя так, как способен вести себя только хозяин положения. Не выживаешь, а диктуешь свои правила войны. Это всегда важно.

– Просто считаю, что если уж взялся за оружие, то воюй, в любой ситуации оставаясь солдатом, – проговорил комендант, прислушиваясь к настораживающему затишью, наступившему после очередной захлебнувшейся атаки румынской пехоты.

– Ты неминуемо задашься вопросом, почему я так долго и не по-командирски говорил с тобой? Да потому, что в том оглушительном потоке сообщений со всех фронтов о поражениях и отступлениях наших войск, хочется остудить душу хотя бы глотком надежды и уверенности. Словом, теперь вся надежда на тебя, Гродов.

– Понял. Уже готов приступить к выполнению. Когда намечена следующая высадка?

– Десантов больше не будет, капитан береговой службы.

– Только потому, что не удался предыдущий? Не стоит расстраиваться. Подберу ребят, отработаем тактику…

– Так или иначе, а к морю флотилия вынуждена будет прорываться с боем. Ситуация меняется с каждым часом. Теперь уже ясно: даже если нам и удалось бы захватить плацдарм в районе Вилково, у той же Переправы…

– А мы его обязательно захватили бы… – непочтительно перебил капитан старшего по званию.

– Все равно, – простил ему эту выходку контр-адмирал, – у нас нет больше сил, чтобы сколько-нибудь долго удерживать еще один плацдарм. Стрелковый корпус Егорова не даст нам больше ни одного бойца. Одесса сама готовится к затяжным боям под своими стенами, Севастополь чуть ли не каждый день бомбят. Так что план действий у нас теперь краткий. Сначала прикрываем отход от реки частей 14-го корпуса, а затем уходим сами, уводя с собой все, что только способно держаться на плаву.

Гродов задумчиво посмотрел на появившегося в блиндаже командира отдельной роты морских пехотинцев Кощеева. Тот вопросительно вскинул подбородок, мол, что там слышно?

– Но тогда возникает вопрос: а сколько нам самим еще нужно продержаться «на плаву» здесь, на плацдарме Сату-Ноу?

– В ночь на семнадцатое отправляем с конвоем все вспомогательные суда, в ночь на девятнадцатое – уходит весь основной боевой состав флотилии. Но, если до этого времени твой десант не продержится, уходить будет очень сложно. Нас будут расстреливать буквально в упор.

– Надо – значит, продержимся до девятнадцатого. Будет такая необходимость, отправимся в еще один рейд вражескими тылами, истребляя подкрепления. Как-никак, а во время прошлого рейда мы потрепали их основательно. После него – ни одной солидной атаки румыны так и не организовали, сплошная имитация активности.

– Значит, штаб флотилии может быть уверенным, что до девятнадцатого июля мыс будет оставаться нашим? И строить свои планы, исходя из этого факта?

– Без приказа не отойдем, товарищ контр-адмирал. Такой гарантии штабу флотилии и штабу Одесской военно-морской базы достаточно?

– Вполне, капитан. В таком случае слушай: поддержку корабельных орудий и бреговой батареи, вплоть до нашего исхода из Рени и Измаила, я тебе гарантирую; гранат, патронов, пару ручных пулеметов и три противотанковых ружья подбросим сегодня же, продовольствия – тоже. Что же касается живой силы…

– …То вся она сейчас на береговой линии, – пришел на помощь командующему Дмитрий.

– Ибо никто не знает, где враг решится на форсирование реки. Притом, что, несмотря на скрытность, отвод от береговой границы сухопутных частей долго под грифом «Секретно» не сохранишь.

40

Положив трубку, Гродов несколько минут в раздумье сидел над картой. Беседа с командующим внесла, пусть и безрадостную, но все-таки ясность: держаться нужно было еще четверо суток, рассчитывать только на имеющийся состав гарнизона, насыщая его огневую мощь гранатами, пулеметами и бронебойными ружьями.

Метрах в ста пятидесяти от их линии обороны мыс заметно сужался, а значит, сужалась бы и линия фронта. Но отступить туда – означало впустить противника на мыс и потерять драгоценные береговые метры в восточном и западном заливах, таких важных для экипажей бронекатеров. Да и создавать новую линию окопов, с блиндажами и щелями, было непросто. Люди и так смертельно устали.

Гродов не любил устраивать военные советы; любой вопрос он решал с командирами рот то ли в личных беседах, то ли по телефону или через посыльных. Однако теперь решил, что самое время отступить от своих принципов и пригласить командиров рот. И вот сидят перед ним за длинным столом, сработанным в свое время румынскими рыбаками, под навесом, рядом с лабазом, командиры: первой роты – Владыка, второй роты – лейтенант Улетов, отдельной роты морских пехотинцев – старший лейтенант Кощеев и роты пограничников – старший лейтенант Багров. А рядом с ним – комиссар батальона Фартов и начштаба Зверев. Все смертельно уставшие, измотанные обстрелами, атаками и жарой; у всех в глазах один вопрос: «Когда все это кончится и можно будет вернуться к своим?».

– Тебе, комроты, известно, откуда пошло название «гренадеры»? – обратился комбат к Кощееву.

– Кажется, в старину это были метатели каких-то примитивных гранат, начиненных порохом и фитилями.

– Вот оно, знание военной истории мира! Но мне сказали, что ты тоже известный гранатометчик. Выдумывают, наверное, или все-таки?..

– Да так, в среднем. Однажды даже пришлось выступать на флотских соревнованиях по метанию гранат и прочим упражнениям. Не скажу, чтобы вернулся после них в часть в лавровом венке, но в общем…

– Так вот, пройдись по всем подразделениям плацдармного гарнизона и отбери десять лучших метателей для отделения гренадеров.

– Та же идея, что и с «дунайскими стрелками»?

– Как только румыны станут прорываться к нашим окопам сквозь огонь снайперов, вступаете в бой вы. Ваши пограничники, старший лейтенант Багров, не считают себя обойденным вниманием врага?

– Было время, когда это внимание казалось слишком навязчивым. – Только теперь комендант открыл для себя, как сильно похудел и вообще сдал этот тридцатипятилетний здоровяк, который совсем недавно представал воплощением какой-то сугубо крестьянской свежести и физической силы. – Противник обнаружил, что в, казалось бы, сплошной линии обороны моряков находится участок, который удерживает подразделение пехотинцев, и решил, что именно там и следует идти на прорыв.

– Видно, румыны не поняли, что имеют дело не с полевыми стрелками, а с пограничниками, – заметил Улетов.

– Именно так все и было. Тем более что из-за болотистого оврага наш участок выделается своим уступом в сторону противника.

– Во время отхода в тыл подразделений стрелкового корпуса многие ваши бойцы тоже готовы были присоединиться к ним, чтобы вернуться на левый берег, – заметил старший политрук. – Эти тыловые настроения все еще сохраняются?

– Это не тыловые настроения, комиссар. Они все еще чувствуют себя пограничниками и хотели вернуться на вверенный им пограничный рубеж.

– А что, пограничников можно понять. Когда мы захватывали этот плацдарм, то верили, что получим подкрепление, очистим от войск противника весь западный берег и погоним их дальше, в сторону Сулинского гирла, – молвил Кощеев, как бы принимая полемический удар на себя. А теперь во всем нашем «великом дунайском стоянии» просматривается какая-то вселенская безысходность.

Комендант плацдарма терпеливо выслушал его до конца, тяжелым взглядом прошелся по остальным офицерам, выявляя охочих к словоизлиянию, и только потом объявил, что считает «работу окопного симпозиума закрытым». Затем вкратце пересказал беседу с командующим и добавил:

– Теперь мы знаем план отхода, а главное, его дату. Как знаем и то, что подкрепления нам ждать неоткуда. Поэтому к черту все излишние эмоции, и сражаться мы должны так, словно после очередной атаки врага мы сами пойдем в наступление и будем гнать его, гнать… Отныне – никаких контратак, а в рукопашные вступаем только в своих собственных окопах. Вот теперь нам уже действительно нужно выжить и продержаться.

– Бойцы должны знать дату отхода? – поинтересовался Кощеев.

– Ни в коем случае. И не только потому, что ожидание срока отхода бьет по психике. Будут знать все бойцы, может узнать и противник, поскольку от захвата языка никто не застрахован. Поэтому пока что десантники должны знать только одно: завтра мы получим солидное подкрепление и погоним румын к большому водному рубежу, Сулинскому гирлу, на котором удобно держать оборону и на котором основательно закрепимся.

– Будем считать это дезинформацией противника, – поддержал его комиссар батальона.

– Ну, а с ротой пограничников, – направил комендант свой взгляд на Багрова, – мы поступим таким образом: один взвод остается в первой линии обороны, мощь которой мы усилим за счет пулеметных точек, гранат и бронебойных ружей, а два взвода отойдут на тридцать метров в тыл и создадут второй рубеж. Поскольку на создание сплошной линии окопов нет ни сил, ни времени, каждое отделение должно обустроить свой пункт сопротивления, с окопом и небольшим блиндажом. Но с таким расчетом, чтобы между ними существовали визуальный контакт и огневая поддержка.

– По науке вторая линия обороны должна закладываться… – начал было начальник штаба, однако комбат прервал его:

– По нашей науке эта линия будет заложена в тридцати метрах, чтобы в случае прорыва врага к окопам первой линии, можно было эффективно истреблять его и вообще, подключаться к бою. На вас же, Багров, возлагается и круглосуточное патрулирование плацдарма. Кому, как не пограничникам, охранять его рубежи? И еще. Шестерых бойцов, которые охраняют восточную оконечность мыса и пристань, мы перебросим на передовую, хоть какая-то свежая сила появится. Пятерых легкораненых тоже поставим в строй, а само восточное побережье поручим охранять двум бронекатерам.

Распустив свой «окопный симпозиум», капитан поднялся на небольшой пригорок, улегся во все еще сочную зеленую траву и с каким-то непростительным для солдата душевным умилением смотрел на изгиб реки, на островок, застывший между двумя берегами, словно выброшенный на мель и охваченный растительностью кораблик; на видневшиеся где-то вдалеке крыши крестьянских строений. Над мысом, над речным затоном, да, казалось, над всем миром проявлялась какая-то, вполне осязаемая, солнцем дарованная благодать, под сенью которой хотелось впадать в безумие от восторга и в то же время исступленно молиться в порыве раскаяния. И жаворонок, зависший прямо над охваченным блаженством и блажью человеком, солировал в эти минуты только ему…

– А ведь каждый час, проведенный в таком умилении, приближает нас к уходу на тот берег, – донесся до капитана сквозь полуденную дрему архиерейский бас Владыки.

– Не люблю предаваться подобной философии. Всякий раз вспоминается через все детство мое прошедшее, «жизнерадостное» восклицание нашего богомольного соседа, который, глядя на закатное солнце, крестился, кланялся и произносил: «Что ни день, то ближе к смерти! Слава же Тебе, Господи, что еще один день прожит!».

– Вот и у меня тоже неприятная весть, – без видимой связи сменил тему старший лейтенант. – Пока мы совещались, фрицы увели к себе моего краснофлотца, Солодова, из первого взвода.

– Что значит: «увели к себе… краснофлотца»? – медленно приподнялся Гродов. – Он что, баран, чтобы его просто так взяли за рога и увели? Его взяли в плен, захватили как «языка»?

– Можно сказать и так. Рядом с моими позициями, в плавнях, озерце есть, стоящее, по-настоящему рыбное. Так вот, Солодов с Мелешиным вчера наловили рыбы для кухни. Сегодня повар снова попросил свежей прибавки к рациону… Пока Мелешин уносил на позиции ведро с окуньками, немецкая разведка земляка его утащила. Мелешин слышал, как уже из глубины плавней земляк успел крикнуть: «Немцы меня, немцы!..». Но это все, что он мог услышать. Винтовка его так, рядом с удочкой, и осталась.

– И к чему весь этот сказ? – мрачно поинтересовался комбат.

– Чтобы, значится, поставить в известность. А еще подумалось: хорошо, что мы не объявили бойцам о дате отхода. Вы словно бы предвидели, товарищ капитан.

– Штатные разгильдяи они у тебя, старший лейтенант, а не краснофлотцы. И ты среди них – первый штатный разгильдяй. У тебя, что, со стороны плавней заслоны не выставлены?

– Дык, выставляем в основном по ночам. Днем румыны в плавни не суются. С позиций озерца не видать.

– А по ночам – тем более не суются. Какой идиот ночью по трясинам пойдет? Однако пришел ты ко мне не за тем, чтобы нотации выслушивать. Прямо говори: хочешь ночью послать группу, чтобы отбила твоего Солодова?

– Дык, все правильно, с этим и пришел, – потупив взгляд, пробормотал Владыка. Но даже негромкое бормотание его могло показаться приглушенным камнепадом. – Пять добровольцев уже есть. Ночью пойдем на поиск.

– Не зная, где он содержится, какая охрана? Не приходило в голову, что немцы только того и ждут, чтобы использовать этого пленника как приманку, рассчитывая на ваши амбиции?

– Что же делать? Не оставлять же его в беде!

– Вся война, старший лейтенант, именно на этом, на беде человеческой, и держится. Кому-то суждена гибель, кому-то госпиталь или плен…

Владыка потоптался возле комбата, проворчал: «Дык, выходит, не нашли мы понимания друг у друга» и пошел к себе в роту.

– И не вздумайте посылать группу в тыл врага без моего разрешения.

– Пока что ротой командую я, капитан, – лишь слегка повернул голову в его сторону Владыка. – И ответственность за то, что в ней происходит, тоже несу я.

– С этого следовало бы и начинать разговор – с ответственности за штатное разгильдяйство своих бойцов, – едва заметно улыбнулся Гродов. Он и сам уже загорелся идеей освободить рыбака-неудачника, но пока что не был уверен, что решится осуществить ее.

41

Эта словесная стычка с командиром роты вскоре могла бы забыться, однако под вечер ему вновь позвонил Владыка и попросил срочно прибыть на ротное НП. Оказывается, немцы пытаются вступить в переговоры с комендантом плацдарма по поводу судьбы Солодова.

– То есть хотят обменять его на оберштурмфюрера фон Фрайта? – удивился комбат.

– Об этом речи пока что не было. Они хотят говорить с вами, комбат, с комендантом плацдарма. Причем знают, что комендантом является капитан Гродов.

«Благодаря осведомленности баронессы Валерии они теперь многое знают» – подумалось комбату, но вслух произнес.

– Твое имя тоже скоро узнают, старший лейтенант. Того и гляди знаменитыми станем. Самого Солодова тебе показали?

– Очевидно, покажут вам. Кстати, где теперь этот барон? Он здесь, на мысе?

– Да нет, скорее всего его уже отправили в Одессу. Теперь им занимается контрразведка, поэтому меня он больше не интересует. Это была неправда: на самом деле оберштурмфюрер все еще находился на Сату-Ноу, только содержали его в землянке неподалеку от причала. Уже дважды Гродов пытался связаться с полковником Бекетовым, но оба раза – безуспешно, а решать судьбу этого эсэсовца без ведома начальника контрразведки базы не хотел.

Все происходило так, как капитан и предполагал. На узенькой тропинке, ведущей вдоль плавней, появилась увядшая, нескладная какая-то, в изорванной тельняшке, фигура Солодова, прикрываясь которой шли трое немцев, и один из них нес в руке некое подобие белого флага. Когда они оказались под прицелом двух ручных пулеметов и десятка винтовок, навстречу им вышел моряк с телефонной катушкой. Поставив аппарат на почерневший пенек, он проверил связь и вежливым движением руки предложил германскому офицеру приблизиться, чтобы снять трубку. При этом стал к нему спиной, как бы прикрывая немца от пуль и, по существу, выступая в роли заложника.

– Я – комендант плацдарма капитан Гродов, – по-немецки произнес Дмитрий, как только услышал в трубке голос немецкого офицера. – Кажется, вы хотели со мной о чем-то договориться?

– Здесь обер-лейтенант Штенгоф. Верните захваченного вами оберштурмфюрера фон Фрайта и получите взамен своего морского пехотинца, – ответил немец почти на чистом русском языке, в котором едва улавливался акцент, характерный для прибалтийцев. Не исключено, что на том конце провода сидел один из прибалтийских немцев, речь которых капитану не раз приходилось слышать в Ленинграде.

– Вы считаете это равноценным обменом, обер-лейтенант? За этого разгильдяя Солодова, которого, так или иначе, ждет военно-полевой суд, мы можем вернуть вам разве что румынского солдата.

– Мое командование не интересуют пленные румыны, его интересует барон фон Фрайт.

– Офицер СД фон Фрайт, – уточнил комбат, – за пленение которого я вполне могу получить медаль.

– Но он все еще здесь, на мысе?

– А зачем мне отправлять куда-либо оберштурмфюрера? Предпочитаю сдать его лично. Конечно, все, что барон мог нам поведать, он уже поведал, но сомневаюсь, чтобы офицер контрразведки, пребывающий на том берегу, согласился обменять его. Одно радует: что этот офицер – пока что единственный, кто знает о моем «улове».

– Мы постараемся перебросить сюда нескольких русских пленных, в том числе и офицеров, которые находятся сейчас в лагере. Это сравнительно недалеко отсюда. Такой вариант вас устроит?

– Если честно, обер-лейтенант, мне этот обмен ни к чему. И пленник ваш, Солодов, мне и на фиг не нужен. Можете хоть сейчас пристрелить его.

– Ну, да, вы, коммунисты, уже стольких перестреляли. Что вам до этого несчастного, на рыбной ловле помешанного краснофлотца?!

– На всякий случай хочу подстраховаться. Мне нужно связаться с полковником контрразведки, с тем самым. Попытаюсь сегодня вечером встретиться с ним на том берегу и уговорить его. С гарантией, что за офицера СД меня все-таки представят к награде. К утру я вернусь с того берега, и мы поговорим. Только условие: ни вы, ни румыны, нас не тревожат. Мы точно так же не тревожим вас. Командиры приданных мне бронекатеров соответствующий приказ получат. Все, до связи в восемь утра.

– Вы почему так пренебрежительно говорите о Солодове, товарищ капитан?! – изумился присутствовавший при этом разговоре Владыка. – Ведь они же могут расстрелять его.

– Могут, риск есть. А ты хотел, чтобы я набивал ему цену, провоцируя немцев на усиленную охрану этого штатного разгильдяя?

– Тоже верно, – первым оценил его ход телефонист. – Пусть считают, что никакого интереса пленный для нас не представляет.

– Дык, тебя спросить забыли, умник! – раздраженно осадил его командир роты. – Кстати, такой же штатный разгильдяй, как и Солодов.

– Ты не ворчи, – осадил его Гродов, наблюдая в бинокль за тем, как уводят пленного моряка, – а готовь вторую группу, которая пойдет напролом, через румынские окопы. Такая бесшумная разведка боем. Даже если не удастся освободить пленного, но страха нагнать на румын и немцев надо. И пусть знают, что мы своих «черных комиссаров» в беде не оставляем.

– Вот это уже по-нашему, – оттаял душой Владыка. – А то, видишь ли, переговоры им захотелось вести, дипломаты хреновы.

* * *

…Когда после инспекционного похода по окопам передовой комбат и Владыка вернулись на КП плацдарма, радист радостно известил, что несколько минут назад группа мичмана Мищенко вышла на связь. Сообщают, что переход был трудным, но пленные «русские румыны» Влас и Никифор, с ведрами в руках, сумели незаметно выйти на болотистый луг, на котором пасутся кони румынских офицеров и стоит несколько обозных подвод. Ни немцы, ни румыны какого-то особого внимания на них пока что не обратили, принимая их за обозников.

– Только бы эти антихристы богомольные не подвели! – потряс поднятыми вверх кулаками Владыка.

– Если богомольные, то уже не антихристы, – поморщился комбат. – И не вздумай выражаться подобным образом в их присутствии.

– Да и предать они уже не могут, – молвил радист Воротов. – Один из них даже успел сообщить, что после переговоров Солодова затолкали в какую-то землянку, почти рядом с румынским обозом, и что часовыми приставили двух румын.

– Часовыми – румын?! – азартно удивился Гродов. – А ну-ка, свяжи меня с Мищенко. – А как только связь была установлена и наушники взял мичман, – командным тоном произнес: – Первое: до часу ночи маскироваться хоть под лягушек, хоть под болотных змей, но ни в коем случае себя не выдать. Второе: пусть ночью старообрядцы Влас и Никифор каким-то образом попытаются установить контакт с часовыми – познакомятся, потрутся возле них, освоятся…

– А то и подменят на время хотя бы одного из них, – ответил мичман. – Я уже думал об этом. И даже дал им пистолет, который они постараются передать Солодову. У нас тут еще двое в румынской форме пребывает, но, жаль, языка почти совсем не знают, кроме нескольких фраз.

– Тоже запускай в дело, в обозники их, но только к полуночи. К этому времени вторая группа, резервная, уже будет на косе. Путь к себе хорошо пометили?

– Как договорились, шесты с ленточками. Думаю, ночь выдастся достаточно светлой.

42

Ночью объединенная разведгруппа, которую возглавил сам Гродов, ножами бесшумно сняла немецкий патруль, который рейдировал по дамбе, ведущей вдоль плавней. Пока пятеро десантников вырезали сонных обозников и нескольких румынских офицеров, предпочитавших спать в крытых повозках, капитан, набросив на себя немецкий френч и надев немецкую фуражку, направился к землянке, в которой содержали пленного «рыбака».

Одного часового снял он, другого – пленные старообрядцы, подступившиеся к землянке с кувшином трофейного вина. На этом бесшумный рейд завершился: кто-то закричал, поднялась тревога и, отходя вместе с освобожденным моряком, десантники вынуждены были скосить первых преследователей. А затем, прячась за повозками и за обводной дамбой, морские пехотинцы еще минут десять расстреливали группы мечущихся по лагерю немцев и румын, которые так толком и не могли понять, что происходит: то ли это обычный диверсионный рейд, то ли настоящее наступление русских.

Не прояснили для них ситуации и комендоры. Как только группа отошла на косу, радист передал условный сигнал «Град» двум мониторам и двум бронекатерам, а также береговой батарее. Их орудия почти одновременно накрыли лагерь и передовую румын таким плотным огнем, что осколки снарядов выкашивали камыш в нескольких шагах от отходящей группы, и капитан уже опасался, как бы его бойцов не накрыло своими же снарядами.

Румынская батарея открыла огонь по окопам морской пехоты и по плавням, однако сразу же стало очевидным, что палят королевские вояки наобум, не имея ни пристрелянных целей, ни корректировщиков. Вся группа уже вошла в береговой окоп, проходивший там, где плавни завершались, и начиналась холмистая равнина, когда артиллеристы обеих сторон прекратили огонь. Казалось бы, все, операция завершена, но неожиданно в той стороне, откуда они пришли, вновь вспыхнула стрельба.

– Мичман, пересчитать людей, прибывших с задания, – взволнованно приказал комбат, – провести перекличку.

– Троих нет, – сообщил тот несколькими минутами позже. – Старообрядца Власа, краснофлотца Онисимова и сержанта Булгара. Двоих бойцов, получивших легкие ранения, отправили в лазарет.

– О раненых знаю. Знать бы еще, что с этими тремя и кто из них все еще продолжает сражаться.

– Дык, не пришлось бы в следующую ночь идти обменивать еще одного, – заметил Владыка.

– Товарищ капитан, позвольте, я вернусь, помогу тем, кто там еще сражается, – неожиданно ожил Солодов, который до сих пор, кажется, так ни разу и не подал голоса. – Ведь они там… да и вообще получается, что все это из-за меня.

– Я тебя сейчас вернусь, «рыбак» чертов! – буквально прорычал комбат. – Ты у меня теперь весь плацдарм окопами изроешь и в одиночку в атаку ходить будешь.

– Причем с закатанными штанинами и с удочкой наперевес, – прокомментировал эту угрозу Жорка Жодин, и все, кто находился в окопе, взорвались таким хохотом, что наверняка он был слышен даже в румынских окопах.

На рассвете патруль из шести бойцов, посланный Гродовым на косу, обнаружил израненного, едва живого Булгара, и доставил на плащ-палатке в лазарет. По пути, прежде чем потерять сознание, он успел рассказать, что они с румыном-старообрядцем Власом заметили, как на дамбе упал раненый ефрейтор Онисимов. Услышав его негромкий крик: «Я ранен, прощайте!», они вернулись, чтобы отбить десантника у наседавших румын, однако тоже вынуждены были принять бой, причем какое-то время Онисимов еще продолжал отстреливаться вместе с ними.

Когда товарищи погибли, Булгар сумел прорваться сквозь кольцо окружения, которое сомкнулось еще во время артналета, и уйти плавнями в сторону своих. На какой-то кочке под кустом он залег, и его потеряли из виду, а затем добрался до косы и, склонившись на поваленный ствол ивы, на какое-то время потерял сознание.

– Адмирал интересуется, как прошла ваша вылазка? – позвонил на рассвете адъютант командующего.

– Доложи командующему, что задача выполнена, краснофлотец Солодов спасен.

– А если адмирал спросит, какой ценой?

– Ответишь: «Ценой чести черных комиссаров». Ну, а если и дальше станет докапываться, обрадуй тем, что враг потерял более трех десятков убитыми только в ходе нашего нападения. Остальных, павших при артналете, посчитают на небесах. Мы же потеряли одного краснофлотца убитым, троих ранеными.

– Такой рейд он одобрит, закоренелый факт. Особенно ему понравится вот это ваше – «ценой чести черных комиссаров». Он и сам уже несколько раз интересовался: «Ну, как там наши «черные комиссары»? Еще держатся?».

– Уведомьте, что держатся, как подобает морской пехоте.

– Причем это – закоренелый факт.

О геройски погибшем старообрядце Власе Межине комбат докладывать не стал, дабы не вызывать в умах командующего и его штабистов сумятицу в связи с зачислением в свой гарнизон пленных румынских солдат. Решил, что доложит о нем, когда попросит зачислить в личный состав батальона уцелевшего пленного – Никифора Книжника.

В завершение этого разговора комендант плацдарма попросил адъютанта связать его с Бекетовым, и был удивлен, что буквально через две-три минуты услышал в трубке бодрый голос полковника. Капитану понадобилось всего несколько слов, чтобы начальник контрразведки тут же уловил суть происходящего.

– То, что сумел добыть такого серьезного «языка», конечно, похвально, – тонко демонстрировал он понимание ситуации, как только Гродов закончил свое донесение по поводу фон Фрайта, «обладающего сведениями по поводу одной интересующей контрразведку флота особы». – Нет, это действительно очень похвально. Причем ты даже не представляешь себе, насколько это хорошо… – изощрялся Бекетов.

И чем дольше и восхищеннее полковник говорил капитану о его заслуге, тем отчетливее слышалось за словами командира: «Ну, какой же ты идиот, если не понимаешь, какую мину под мою и свою задницы подкладываешь! Особенно теперь, в охваченное поражениями военное время!».

– Да сейчас я уже все понял! – вырвалось у Гродова. – Я имею в виду, что операция по освобождению нами пленного краснофлотца Солодова была слишком опасной, – попытался он завуалировать свое покаяние, вспомнив, что линию наверняка прослушивают «особисты».

Когда комбат говорил, что теперь он уже все понимает, это было неправдой. На самом деле он не мог понять главного: знает ли Бекетов о провале баронессы Валерии, точнее, о ее предательстве? Догадывается ли он о том, каким образом происходила высадка этой горгоны на западный берег? Уведомлен ли о том, кто ее там встречал и как баронесса обошлась с людьми, которые переправляли ее на шлюпке, а также с приданным ей радистом?

– В том-то и дело, что только «сейчас»? Но даже теперь сомневаюсь, что действительно понимаешь… какая это опасность, – и начал шифроваться полковник.

– И каковыми должны быть мои дальнейшие действия?

– Самыми конкретными и логическими. Отличившихся бойцов – обязательно отметь; а пленного переправляй на наш берег. Причем теперь уже – обязательно переправь таким образом, чтобы ни волосок с головы. Кстати, ты его основательно допросил по всем интересующим нас вопросам?

– Он и не замыкался, поскольку очень уж хочет жить.

– А что в этом странного, что он хочет жить? Другое дело, радуемся ли мы тому, что такие, как он, все еще живут?

«Так, может, все-таки прикончить его прямо здесь, на плацдарме, и дело с концом?!», – чуть было не вырвалось у комбата, и лишь в последнее мгновение он сумел сдержаться. Вновь вспомнив о посторонних ушах. А вслух произнес:

– Хорошо, сегодня же, со всеми возможными предосторожностями, переправлю на левый берег.

– Не сегодня, а завтра. Причем под охраной своих, исключительно надежных десантников, которые из рук в руки обязаны передать пленного людям, готовым принять его от моего имени. Только от моего имени, – жестко уточнил полковник. – Это принципиально важно.

* * *

Пленный по-прежнему ждал своей участи под навесом, у землянки. Уловив озабоченность комбата, он терпеливо выждал, когда тот заговорит, не зря же капитан велел часовому отойти, значит, было о чем поговорить наедине.

– Итак, вы доложили о моем появлении на плацдарме полковнику Бекетову, – поднялся перед ним фон Фрайт, – если только я не искажаю его фамилию.

– Не искажаете, – подтвердил комбат, усаживаясь прямо на стол и по-мальчишески свешивая ноги.

– Напрасно вы это сделали, поскольку тем самым дали нашим отношениям официальный ход. Да к тому же поставили в сложное положение полковника, лично руководившего операцией «Контрабандист» и пребывавшего с баронессой в очень тесных и далеко не в служебных отношениях, которые дама тщательно скрывала от вас, своего официального любовника.

– Валерия что, и по этому поводу тоже изощрялась? – мрачно спросил Гродов, едва сдерживаясь от того, чтобы съездить обер-лейтенанту СС по физиономии.

– Причем не столько из-за желания похвастаться своими связями с русскими офицерами, сколько в интересах разведки, – артистическая пауза, которую выдержал после этих слов фон Фрайт, понадобилась ему только для того, чтобы садистски понаблюдать за реакцией капитана. – И напрасно вы, то есть лично вы и полковник, не опасаетесь того, что я попаду на тот берег. Ведь может случиться так, что меня вырвут из рук Бекетова и тогда…

– Ты, СС, лучше молись, чтобы тебе дано было добраться до того берега, – процедил Гродов. – Потому как не каждому сие дано.

…На следующее утро Владыка и Малюта доставили барона фон Фрайта в измаильский порт и передали офицеру контрразведки, присланному Бекетовым. Доклад старшего лейтенанта о его особом рейсе капитан выслушал с отсутствующим видом, давая понять, что дальнейшее бытие этого пленника его не интересует. Однако он лукавил: пока фон Фрайт был жив, он не мог не интересовать Гродова, как не могла не интересовать его и судьба баронессы Валерии. Вот почему после полудня он не удержался, позвонил всезнающему и всемогущему адъютанту командующего и попросил выяснить судьбу пленного эсэсовца.

– А что тут выяснять? – небрежно отмахнулся старший лейтенант. – Час назад он уже был на берегу моря, в районе лимана Сасык, где его передали на сторожевой катер самому полковнику Бекетову как важную птицу. Закоренелый факт.

43

Три последующих дня прошли в артиллерийских налетах и дуэлях. Лишь дважды румыны поднимались в атаку, но всякий раз попытка прорваться на мыс осуществлялась на одном из участков, и вот тут-то срабатывала тактика летучих групп «стрелков» и «гренадеров», суть замысла которой противник, очевидно, так и не разгадал.

Перед выводом в устье отряда вспомогательных судов, начальник штаба флотилии сообщил, что перебрасывает на мыс подкрепление из шестерых краснофлотцев и четырнадцати бойцов портового ополчения, дескать, «чем можем, ибо не от скупости, но от бедности…». Гродов поблагодарил за помощь, однако порядок переброски подкрепления тут же откорректировал. Прибытие новых десантников он попросил произвести под вечер, предварив ее сильным артналетом на восточный фланг противника. А когда пополнение прибыло, комендант не стал высаживать его на берег, а, подсадив на каждый из трех бронекатеров по два морских пехотинца, приказал этому отряду десантироваться на берегу восточной бухты, уже за окопами противника.

Решив, что русские готовят плацдарм для большого десанта в их тыл, румыны основательно занервничали и начали срочно перебрасывать на восточное побережье только что прибывшее пополнение. Но, во-первых, выкуривать десантников из-под круч береговой линии оказалось не так-то и просто, а во-вторых, всю ночь по скоплению живой силы противника вела огонь советская береговая и корабельная артиллерия.

Особенно веско работали артиллеристы и пулеметчики трех бронекатеров, по-прежнему прикрывавших десант. Да и гарнизон мыса в эту ночь и следующим утром буквально изводил врага огнем и ложными атаками, ограничивавшимися в основном криками «Полундра», свистом и гастролями за пределами бруствера нескольких добровольцев, которые знали, как подобные имитации действуют на нервы румынских вояк. Не зря же перед каждой из них моряки в той или иной форме вспоминали слова пленного румынского солдата-старообрядца Власа, который свидетельствовал: «Стоит трем морякам выскочить из окопов и прокричать: «Полундра!», как румыны из первого окопа перебегают во второй, и только потом решаются открывать огонь».

Понятно, что были в этих словах и сарказм, и явное преувеличение, но слишком уж образно воспроизводилось в них то психологическое состояние, в которое впадали «мамалыжники» при атаках моряков. Не говоря уже о контратаках «черных комиссаров», обычно завершавшихся кровавой, остервенелой рукопашной.

Ясно, что после высадки второго десанта противнику уже было не до отряда вспомогательных судов, который уходил в эту ночь в сторону Вилково. А к концу следующего дня, после очередного артналета и имитации атаки со стороны мыса, эти же бронекатера сняли десант, потерявший трех бойцов убитыми и четырех ранеными, и перебросили его в распоряжение Гродова.

– От имени командования, объявляю всем бойцам вашего гарнизона благодарность, – позвонил ему после этой операции начальник штаба флотилии Григорьев. – Конвой вспомогательных судов успешно прорвался сквозь артиллерийские заслоны противника, почти без потерь вышел в море и взял курс на Одессу. Но сегодня ночью уходит основной состав флотилии, что еще более ответственно.

– Задача ясна, товарищ капитан второго ранга, – заверил его комбат. – Прикроем. Если оставите хотя бы один катер – еще как минимум двое суток продержимся.

– Да нет, вы не поняли меня, капитан. Неужели вы решили, что мы оставим вас на мысе как смертников?

– Почему «как смертников»? Как боевой арьергард, десант прикрытия…

– Да как бы ты ни назвал это, комбат, суть одна. Но в том-то и дело, что весь десант уходит вместе с нами. Все, плацдарм ликвидируется! У западного побережья мыса мы выставляем минное заграждение, чтобы избавиться от преследования румынскими кораблями. Эти же корабли-минеры снимут часть твоего гарнизона, только часть, остальных будем снимать в восточном заливе. Всех своих раненых и бойцов тыловых постов можешь переправить уже сейчас. Катера направляю. Это облегчит ночную эвакуацию.

– На всякий случай у нас имеется и своя собственная флотилия – четыре шлюпки и плот. – Припасли на тот случай, если бы флотилия ушла, не снимая вас?

– Такой вариант тоже не исключался. Но и теперь они тоже могут пригодиться.

– В самом крайнем случае – да, – согласился Григорьев. – Кстати, переброску десантников будем осуществлять в район порта с таким расчетом, что уходить твой батальон должен будет сразу же, вместе с последними пехотными подразделениями, в основном с ополченцами. К сведению, румыны и немцы уже на окраинах Кишинева[56], но фронт по линии Рени – Болград и дальше, в сторону Днестра, еще кое-как держится.

– На прощание мы устроим румынам «прощальный вечер», однако уйти все-таки постараемся по-тихому.

– Что очень важно, поскольку во время этого великого флотского исхода каждая минута будет работать на нас. Кстати, лично тобой, капитан, вновь интересовался известный тебе полковник Бекетов из военно-морской базы.

– Полковник удивлен, что я все еще воюю?

– Но очень рад этому. На советском берегу тебе приказано передать командование батальоном старшему лейтенанту Кощееву и отходить вместе с транспортом военной контрразведки.

– То есть оставить бойцов? Не по-солдатски это как-то – оставлять батальон в такое время.

– Обсуждению не подлежит: личный приказ командующего военно-морской базой контр-адмирала Жукова. Машина будет ждать тебя у штаба. К слову, наши полевые батареи, лазарет, подразделения тыла и штаб флотилии тоже отходят к Одессе в боевых порядках 14-го стрелкового корпуса.

…Как и было предусмотрено, ровно в двадцать два ноль-ноль береговая батарея и корабельная артиллерия в последний раз ударили по передовым позициям и ближайшим тылам румын. К тому времени, когда налет завершился, на передовой, вместе с Гродовым, оставался всего лишь один взвод морской пехоты. Еще два пулеметчика засели на тыловых холмах и должны были прикрывать отход десантников, создавая эффект их присутствия.

Прежде чем оставить окопы, моряки в три десятка глоток прокричали свое наводившее на румын ужас: «Полундра! В атаку!» Несколько любителей острых ощущений даже выбрались из окопов, создавая видимость атаки, но тут же залегли и отползли назад. И, пока все пространство перед собой противник поливал свинцом, моряки заминировали оба блиндажа и по специально проложенному «отходному» окопу, спустились к реке, чтобы затем, по прибрежной кромке, уйти в сторону причала, где их должны были подобрать два бронекатера.

Дождавшись, когда к месту посадки подошли пулеметчики, Гродов на всякий случай выпустил в сторону города две красные ракеты, обозначив путь тем, кто по каким-то причинам мог задержаться на мысе. В ответ – ни выстрела, ни голоса; тем не менее у причала все еще оставался небольшой камышовый плот, а вдруг…

Как только катера отошли от мыса, туча, нависавшая над ним, развеялась и откуда-то из глубины небес выглянула подернутая голубоватой дымкой луна. Под ее сиянием мыс Сату-Ноу казался загадочным, затерянным посреди предгрозового океана островом, с которым его, Гродова, многое теперь связывало, и который навсегда останется в его восприятии именно тем клочком земли, где он принял свое боевое крещение.

Примечания

1

Бригадефюрер СС – генерал-майор войск СС.

(обратно)

2

Премьер Ион Антонеску провозгласил себя кундукэтором, то есть вождем, фюрером Румынии в январе 1940 года. А провозглашение Румынии «национал-легионерским государством» мотивировалось не столько определенной исторической общностью румын с итальянцами, а их предков – с римлянами, сколько созданием в 1927 году, на фоне назревающего коммунистического переворота в стране, военизированной организации Легион Архистратига Михаила, больше известной под названием «Железная гвардия». Организатором ее стал, некстати, румынизированный польский немец Корнелиу Зелински (он же – Корнелиу Зеля Кодряну).

(обратно)

3

Именно под натиском «Железной гвардии» и других политических обстоятельств король Румынии Кароль II вынужден был 5 сентября 1940 года отречься от престола в пользу своего сына, Михая, в результате чего вся реальная власть оказалась в руках министра обороны, военного диктатора генерала Иона Антонеску, который вскоре возглавил правительство. Ну, а вице-премьером был назначен лидер «Железной гвардии» Хориа Сима, сменивший в 1938 году погибшего Кодряну.

(обратно)

4

Валахия – историческая область Румынии, на территории которой расположена столица страны, и которая в свое время послужила основой для формирования румынской государственности.

(обратно)

5

РСХА – аббревиатура Главного управления имперской безопасности рейха, которое было также штабом СД, то есть службы безопасности СС, создававшейся на начальном этапе в виде охранных отрядов Национал-социалистской рабочей партии Германии (НСДАП). К началу войны с Советским Союзом СД уже именовалась «полицией безопасности и службой безопасности» рейха и имела свои разведывательное, контрразведывательное и диверсионное управления.

(обратно)

6

В довоенное время в СССР части береговой обороны (береговой службы) были выделены в отдельный род войск. Их служащие носили форму Военно-морского флота, но воинские звания имели ряд особенностей. В частности, три звания: краснофлотец, старший краснофлотец (ефрейтор) и мичман (армейский старшина) соответствовали аналогичным званиям на флоте. Все остальные звания соответствовали общевойсковым (сухопутным) званиям, от младшего лейтенанта до генерал-полковника, но (с мая 1940 года) с определением «береговой службы».

(обратно)

7

Такие специальные командные курсы действительно существовали, их закончил командир береговой батареи № 412 Одесской военно-морской базы, являющейся прототипом той (400-й батареи), что описана в романе. Пользуясь случаем, хочу уведомить читателя, что хотя основой для романа послужила судьба вполне конкретной береговой батареи, однако в руках у вас художественное, а не документальное, подчеркиваю это (!), произведение, в котором фамилии, биографии и судьбы героев в большинстве своем изменены, а значительная часть событий воспроизводится по законам литературного жанра.

(обратно)

8

Имеется в виду мятеж, организованный активистами «Железной гвардии» 19–23 января 1941 года, в результате которого были совершены нападения на полицейские посты и участки, некоторые воинские подразделения, а также предпринята попытка развернуть волну еврейского погрома. При этом лидеры мятежников рассчитывали на поддержку руководства рейха и командования германских вооруженных сил в Румынии (к тому времени здесь расквартировывался 500-тысячный контингент вермахта и люфтваффе), но поскольку этого не произошло, то мятеж был подавлен правительственными войсками.

(обратно)

9

Аккерман – одно из старинных названий города Белгорода-Днестровского (ныне – Одесской области Украины). До войны румыны называли его именно так.

(обратно)

10

Устье Дуная расчленяется на три больших гирла (рукава): Килийское, пограничное между Румынией и СССР (а теперь – Украиной); Сулинское и Георгиевское, находящиеся на территории Румынии. Все они образовывают два сравнительно больших болотистых, малозаселенных острова.

(обратно)

11

Жуков Гавриил Васильевич (1899–1957). В 1937–1939 гг. командовал крейсером «Максим Горький» на Балтике. В марте 1940 года контр-адмирал Жуков был назначен командующим Одесской военно-морской базой. 19 августа 1941 года, когда румыно-немецкие войска подошли к Одессе, именно он стал командующим Одесским оборонительным районом. С 1944 года – он уже вице-адмирал, заместитель командующего Черноморским флотом.

(обратно)

12

«Сорокапяточники» – артиллеристы, служившие в батареях, вооруженных легкими орудиями 45-го калибра. Как выяснилось, орудия этого калибра оказались совершенно непригодными для борьбы с германскими танками, но благодаря своей легкости и маневренности были чтимы пехотой как орудия поддержки.

(обратно)

13

Цыси (1835–1908) – маньчжурская императрица, которая в 1861–1908 годах фактически правила всем Китаем. Прославилась своим коварством и прекрасно налаженной внутренней разведкой, систему которой до сих пор изучают в разведывательно-диверсионных школах и прочих центрах шпионской подготовки.

(обратно)

14

В 1920-х годах, по инициативе советских командиров «из бессарабцев» Г. Котовского и М. Фрунзе, из приднестровских районов Украины была создана небольшая Молдавская Автономная ССР (со столицей сначала в Балте, а затем в Тирасполе) в составе Украины. Это было сделано в противовес той, настоящей, исторической Молдавии, между Днестром и Прутом, которая оказалась под юрисдикцией Румынии для военно-политического давления на Румынию на предмет «объединения всех молдавских земель». После войны, когда была окончательно воссоздана Молдавская ССР в составе СССР, Украине была возвращена только часть ее земель. Остальная же, та, которая составляет сейчас территорию непризнанной, конфликтной Приднестровской Молдавской Республики, была оставлена за Молдавией, превратившись в яркий пример того, как опасны «территориальные мины», независимо от того, кто и с какой целью их закладывает.

(обратно)

15

Судеты – историческая область, охватывающая части современных Чехии и Польши.

(обратно)

16

Теперь уже мало кто помнит, что Одесский военный округ начал создаваться лишь в октябре 1939 года. До этого существовала еще после Гражданской войны сформированная Черноморская группа Украинского военного округа. В связи с обострением международной обстановки 11 октября 1939 года было принято решение сформировать Одесский военный округ из войск Харьковского военного округа и соединений Украинского военного округа (фронта).

(обратно)

17

Напомню, что в те времена в Советском Союзе существовало пять адмиральских званий: контр-адмирал (генерал-майор); вице-адмирал (генерал-лейтенант); адмирал (генерал-полковник); адмирал флота (генерал армии) и адмирал флота СССР (маршал флота).

(обратно)

18

Речь идет о вице-адмирале Филиппе Октябрьском, который с марта 1939-го по апрель 1943 года являлся командующим Черноморским флотом. Кстати, до 1924 года он числился в составе флота под скромной фамилией Иванов, но затем решил сменить ее на более соответствующую духу советского времени фамилию Октябрьский.

(обратно)

19

К началу 1941 года численность германских войск в Румынии действительно составляла порядка полумиллиона солдат. Кроме того, из рейха поступали танки, авиация и другие виды вооружения. Особый интерес фюрера к Румынии был вызван тем, что эта нефтедобывающая страна становилась мощной топливной базой рейха. Понятно, что в Берлине опасались, как бы СССР не ввел в Румынию свои войска, как совсем недавно ввел их в Молдавию.

(обратно)

20

Комиссарами в подразделениях РККА и Военно-Морского Флота назначали офицеров из политсостава войск, которые имели свои собственные воинские звания. До капитана включительно комиссары были «политруками по званию»: младший политрук (лейтенант), политрук (старший лейтенант), старший политрук (капитан). А дальше следовали «комиссары по должности и званию»: батальонный комиссар (майор), старший батальонный комиссар (подполковник), полковой комиссар (полковник), бригадный комиссар (генерал-майор), дивизионный комиссар (генерал-лейтенант), корпусной комиссар (генерал-полковник) и армейский комиссар (генерал армии).

(обратно)

21

Уточняю, что Большой Аджалыкский лиман местные жители, как правило, называют Дофиновским, а соседний с ним Аджалыкский – Григорьевским то есть, заменяют древние тюркские названия названиями близлежащих сел. Как раз между этими лиманами и развиваются в романе события, связанные с 400-й береговой батареей.

(обратно)

22

Боевая рубка является командным пунктом корабля, а порой, если корабль флагманский, то и целой эскадры, во время сражения. На нижних ярусах корабля находится центральный пост, который по своему оснащению дублирует боевую рубку и который используется в качестве командного пункта в небоевой обстановке или же в случае выхода из строя боевой рубки.

(обратно)

23

Исторический факт. Для командного пункта береговой батареи, послужившей прототипом батареи, описываемой в романе, была использована башня, снятая с потопленного в 1916 году российского линкора «Императрица Мария».

(обратно)

24

Напомню, что все береговые казармы моряков, общежития курсантов мореходных училищ и береговые морские части по традиции именуются «экипажами».

(обратно)

25

Форменка – белая полотняная матросская рубашка с большим синим воротником.

(обратно)

26

Такое звание – «ефрейтор строевой службы» – в Рабоче-Крестьянской Красной Армии (РККА) существовало в 1940–1946 годах и следовало оно после звания «красноармеец», то есть рядовой. К слову, все служащие флота в 1937–1946 годах считались служащими Рабоче-Крестьянского Красного Флота (РККФ).

(обратно)

27

Секта, зародившаяся в свое время на территории современной Одесской области Украины, с духовным центром в городе Балте.

(обратно)

28

Именно эти настроения, а также горький опыт двоевластия в армейских подразделениях привели к тому, что 9 октября 1942 года приказом Верховного Главнокомандующего институт военных комиссаров в Красной Армии и на Флоте был упразднен. Причем военнослужащим, имевшим звание политруков и комиссаров высших рангов, общевойсковые звания, как правило, присваивались с понижением на одну ступень. С трудоустройством этих офицеров особых проблем не возникало; многие из них были назначены на должности заместителей командиров (от роты, батареи – и выше) подразделений по политчасти. Таким образом, вчерашние комиссары стали пребывать теперь в жестком штатно-уставном подчинении у командиров, а значит, с двоевластием было покончено.

(обратно)

29

Так ведь не суждено было (укр.)

(обратно)

30

До этого, начиная с 1771 года, Дунайская флотилия пять раз создавалась на короткое время в связи с очередной русско-турецкой войной; кроме того, она активно действовала во время Крымской войны 1853–1856 годов, а также во время Первой мировой войны.

(обратно)

31

К началу войны советский участок дунайского берега прикрывали шесть стационарных береговых батарей, в том числе прославившиеся в первые дни войны 65-я, 724-я и 725-я; а также 99-й гаубичный полк.

(обратно)

32

Монитор – вооруженное мощными орудиями судно, предназначенное для подавления береговых батарей и укреплений, а также для огневой поддержки десантов. К началу войны в составе Дунайской флотилии пребывало пять мониторов (флагманский «Ударный», «Железняков», «Мартынов», «Жемчужин», «Ростовцев»), каждый из которых был вооружен двумя орудиями главного калибра, двумя 45-мм пушками, двумя зенитными орудиями-автоматами и тремя крупнокалиберными пулеметами. В состав флотилии входили также 22 бронекатера, с 76,2-мм орудиями, располагавшимися в танковых (Т-28) башнях.

(обратно)

33

Исторический факт. Готовясь к нападению на Советский Союз, румынское военное командование создало специальное управление разведки Восточного фронта «Вултурул» («Орел»), которое возглавил полковник Генштаба Георг Ионеску. Непосредственное руководство оперативной работой, а также сетью центров Службы специальной информации (ССИ) «Вултурула» осуществлял его заместитель полковник Ион Курерару. В частности, штабом «Вултурула» был предусмотрительно создан Одесский центр ССИ.

(обратно)

34

Реальный факт: в 30-е годы в Одессе, как и во многих других городах страны, сотрудники ГПУ-НКВД производили аресты, маскируя свои арестантские машины, «воронки», под «хлебные будки». Кстати, уже тогда в народе их называли «душегубками». В годы войны это же название прижилось и в отношении немецких «газовых воронков».

(обратно)

35

Напомню, что во время румынской оккупации (осень 1941-го – весна 1944 года), вся территория между реками Днестр и Южный Буг, по условной «бессарабской линии» на севере, была объединена под юрисдикцией Румынии в административную область Транснистрию, центром которой в первые дни оккупации являлся Тирасполь, а затем он действительно был перенесен в Одессу. В это время западный берег Южного Буга охраняли румынские пограничники, отделяя тем самым подвластные Румынии территории от территорий, пребывающих под юрисдикцией Германии.

(обратно)

36

Это может показаться невероятным, однако оставшиеся в живых после завершения обороны Одессы артиллеристы, а также официальные документы утверждают: за все время участия 412-й береговой батареи (послужившей прообразом той, что описана в романе) в боях, на места непосредственного расположения ее орудий, а также вблизи орудийных двориков, не упали ни одна вражеская бомба, ни один снаряд!

(обратно)

37

До 1 января 1943 года в РККА не существовало погон. Звание определялось по различительным знакам в петлицах. Вплоть до старшего лейтенанта оно определялось количеством красных кубиков, которые в обиходе именовались «кубарями». Младший лейтенант – один кубик, лейтенант – два, старший лейтенант – три. Капитан носил в петлицах один красный прямоугольник, именуемый «шпалой», майор – две «шпалы»…

(обратно)

38

«Половинить вилку» – сугубо артиллерийский термин. Во время пристрелки орудия дальность цели для третьего и последующего снаряда определяется «ополовиниванием» расстояния между воронками, обозначившимися как перелет и недолет предыдущих снарядов.

(обратно)

39

Николай Абрамов командовал Днепровской военной флотилией с марта по июль 1940 года, то есть вплоть до ее расформирования, после которого был назначен командующим Дунайской военной флотилией.

(обратно)

40

С целью разведки и выявления нарушений границы командование флотилии организовало береговые посты службы наблюдения и связи на многих наиболее опасных участках границы. В сводках и донесениях эти посты сокращенно именовались СНИСами.

(обратно)

41

Летом 1940 года из Балтики на Дунай было переброшено 18 бронекатеров Шхерного (то есть прибрежного) отряда Балтийского флота. В Одессу они доставлялись железнодорожными платформами, а дальше, до Дуная, шли своим ходом. Эти катера составили основу дивизиона бронекатеров Дунайской военной флотилии.

(обратно)

42

В 1944 году монитор «Ион Братиану» в числе пяти трофейных румынских мониторов оказался в составе Советской дунайской военной флотилии, где вплоть до 1951 года нес службу под названием «Азов», после чего был возвращен Румынии.

(обратно)

43

Александра Коллонтай (Домонтович, 1872–1952) – деятельница революционного и международного женского движения, министр общественного призрения в первом составе большевистского правительства, дипломат. В 1927–1930 годах была советским полпредом и торгпредом в Норвегии, в 1935–1945 – постоянным поверенным, а затем послом СССР в Швеции.

(обратно)

44

До сих пор две области Венгрии заселены этническими печенегами; несколькими компактными группами проживают они и в других областях этой страны. Язык свой печенеги забыли, но элементы традиций и быта сохраняют.

(обратно)

45

Это сообщение об отсутствии танков – исторический, документально засвидетельствованный факт.

(обратно)

46

Исторический факт. Такое агентурное сообщение накануне начала войны – о складировании на румынском берегу снарядов на грунт – в самом деле поступило и расшифровано оно было правильно.

(обратно)

47

Под грифом «Управление VI S» скрывался отдел диверсий управления зарубежной разведки СД Главного управления имперской безопасности рейха, именно того отдела, который позже, в 1943 году, возглавил гауптштурмфюрер СС Отто Скорцени. Само Управление в это же время возглавлял не менее известный нам бригадефюрер СС Вальтер Шелленберг.

(обратно)

48

Уже после войны большинство командиров РККА узнали, что директива по приведению всех сухопутных войск и флота страны в полную боевую готовность тоже была подписана И. Сталиным непростительно поздно – только в 22.30 ночи 21 июня 1941 года. Известно, что командующий наиболее «удароопасным», Белорусским военным округом, по территории которого пролегал кратчайший и наиболее широкий путь вермахта на Москву, с семьей находился в это время в театре, а основная часть войск – на полигонах.

(обратно)

49

Документально подтверждено, что в первый день войны на участке Картал – Раздельный, у Измаила, румыны при поддержке небольших подразделений немцев предприняли шесть попыток переправы; в районе Килии – три, в районе Вилково – две. И наконец, неподалеку от портового города Рени советскими войсками тоже были пресечены четыре попытки форсировать вброд реку Прут, при ее впадении в Дунай.

(обратно)

50

Численность команд речных мониторов обычно составляла, в зависимости от типа корабля и его вооружения, от 70 до 120 моряков. Напоминаю, что первую волну десанта на мыс Сату-Ноу в романе, как и в реальной действительности, поддерживали два монитора и группа бронекатеров.

(обратно)

51

В этих дневниковых записях художественно интерпретируются некоторые факты, изложенные после войны в воспоминаниях вице-адмирала В. Григорьева, который в 1941 году был начальником штаба Дунайской военной флотилии. Они, в частности, подтверждают данные о потерях, которые приводятся в романе.

(обратно)

52

Каюк – большая парусно-весельная, плоскодонная рыбачья лодка, которую местные, дунайские мастера сооружали по своим особым, старинным конструкциям. Такие же, очень крепкие, устойчивые каюки использовались рыбаками и на Днестровском лимане, в частности, для промыслового лова раков.

(обратно)

53

Исторический факт. Здесь дословно цитируется шифрограмма из Севастополя. На просьбу контр-адмирала Абрамова о посылке подкрепления, которое можно было бы использовать на «румынском плацдарме», штаб Черноморского флота ответил, что может перебросить в распоряжение командования Дунайской флотилии до тысячи краснофлотцев, если там в состоянии будут хотя бы элементарно вооружить их! Оказывается, в начале войны в распоряжении командования флота не было даже элементарного – винтовок, которыми оно могло бы вооружать своих «спешенных» краснофлотцев.

(обратно)

54

Необходимое напоминание. Измаил расположен на левом, пограничном берегу Килийского гирла (рукава) Дуная, а румынский город Тульча (Тулча) – на правом берегу Тульчинского гирла, приблизительно в восемнадцати-двадцати километрах (по прямой) от Измаила.

(обратно)

55

Исторический факт. Речь идет о реальной попытке высадить на рассвете 12 июля 1941 года десант в районе румынского поселка Переправа, который закончился для Дунайской флотилии крайне неудачно.

(обратно)

56

Кишинев был захвачен вражескими войсками 19 июля, когда суда основного (боевого) состава Дунайской флотилии (порядка ста единиц плавсредств) уже входили в устье Дуная, где их, для прикрытия и сопровождения, ждали крейсер «Коминтерн» и две канонерские лодки. При этом плоскодонным, с малой осадкой, а значит, совершенно не приспособленным к морскому плаванию речным судам пришлось идти в сторону Одессы при сильном шторме.

(обратно)

Оглавление

Часть первая. На дальних берегах

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

  20

  21

  22

  23

  24

  25

  26

  27

  28

  29

  30

  31

  32

  33

  34

  35

  36

  37

Часть вторая. Черные комиссары

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

  20

  21

  22

  23

  24

  25

  26

  27

  28

  29

  30

  31

  35

  36

  37

  38

  39

  40

  41

  42

  43 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg