И прости нам грехи наши...
Каким шальным ветром прибило к ним Стефа – тощего, безликого очкарика лет за тридцать, смахивающего на странствующего музыканта-шарманщика, у которого от тяжелой шарманки перекосило плечо, Левша затруднялся припомнить.
Много времени прошло с тех пор, когда, у привокзальной Магистрали, в кафе «Экспресс» ближе к вечеру собирались наперсточники, лотерейщики, подкидчики с переворотчиками и прочая шершавая аферистическая публика. Стеф скупал «рыжье» – обручалки, перстни, сережки и цепочки, которые были желанной добычей аферистов и, ввиду не совсем благовидного происхождения, продавались ниже реальной стоимости.
Электронных портативных весов, которыми сейчас пользуются скупщики золота, еще не было и в помине, и Стеф взвешивал на маленьких весах с дужкой, на которых охотники отмеряют дробь. Подозрительный карманник Венька Шуфутинский неоднократно высказывал сомнения в их точности, но клиенты Стефа на это не обращали внимания. Скупщику были не по нутру замечания слишком внимательного щипача, но он никак на них не реагировал. Подняв вверх правое плечо, Стеф плотнее закутывался в серое твидовое пальто, цветастым носовым платком протирал очки и подальше прятал перетянутое резинкой тугое портмоне.
Левша часто наблюдал за новоявленным скупщиком и по старой лагерной привычке пытался, анализируя, отнести его к той или иной категории проходимцев. Делалось это очень просто. Он мысленно перебирал в памяти бесчисленное множество самых характерных типажей, с которыми приходилось сталкиваться, и, проводя параллель, примерял к ним объемный портрет Стефа. Учитывалось не только внешнее сходство, но и мимика, одежда, характерные движения и другие мелочи, на которые чаще всего никто не обращает внимания. На удивление, многократно проверенный способ давал сбой. На Стефа так и не нашлось подходящего лекала.
В тот вечер дела у Стефа шли не очень успешно, и фарт был явно не на его стороне. Шел дождь со снегом, погода для аферистов была не летная, и за все время он принял только два кольца, из которых одно оказалось низкопробным, а второе, «бочонок» граммов на десять, было и вовсе сомнительной пробы. Стеф потер его ляписом, с сомнением покрутил в руках, но все-таки взял, соблазнившись низкой ценой. «Если не золото, толкану кому-нибудь в Высокополье», – подумал он.
Играя в карты с Шуфутинским за соседним столом, Левша украдкой поглядывал, время от времени, в сторону скупщика и наблюдал за манипуляциями Стефа.
Как обычно, Венька вел себя в игре безобразно. Пока ему не везло, он сидел тихо, как мышь. Но как только ему пошла карта, старый жид заважничал, стал говорить прибаутками, а получив в прикупе двух черных вальтов и козырного туза в придачу, и вовсе ошалел от счастья. Отложив карты, щипач встал из-за стола, сделал поклон немногочисленной аудитории, послал воздушный поцелуй грудастой барменше и, поглядывая на Стефа, запел низким сипловатым баритоном:
Не ходи на той
Не водись с
Рыжих не скупай
Скуют кандалами
Карманник запустил обе руки под мышки и, сделав несколько развязных телодвижений из «Хаванагивы», неожиданно побелев лицом, схватился за сердце и, цепляясь за Стефа, стал медленно оседать на пол. Скупщик от неожиданности шарахнулся в сторону, но движимый человеколюбием, бросился к умиравшему.
– Дышать нечем. Воздуху не хватает, – чуть слышно прохрипел Венька, закатывая выпуклые глаза.
Не раздумывая, Стеф подхватил старого еврейского прохвоста под белые руки и повел к окну. Несколько глотков пропитанного автомобильными выхлопами свежего воздуха моментально вернули Вениамину прежнее хорошее самочувствие. Он освободился от не прошеной опеки Стефа, не доиграв партию, рассчитался с Левшой и жизнерадостно заторопился к выходу. Моментально оценив ситуацию, Левша догнал его только в подземном переходе.
– Он скупает для меня. Придется сделать возврат, – шепотом соврал он на ухо карманнику, нащупывая в его рукаве толстое портмоне Стефа, с которого Венька уже успел сорвать резинку.
Когда Левша возвратил скупщику его казну и отказался от вознаграждения, Стеф накрыл стол, и они просидели в соседнем ресторане до утра.
При всем богатстве воображения, Левша никогда не смог бы и предположить, кем был его новый знакомый. Оказалось, что Стеф, он же Стефан Радзивилл, потомок древнего шляхетского рода, был художником-реставратором, специализирующимся на реставрации и росписи церквей. Родом он был из под Львова, но дома жил редко. Художник путешествовал по монастырям, изредка перебиваясь случайным заработком. В прошлом году ему улыбнулась удача. В старом глухом селе Высокополье он подрядился сделать ремонт в маленькой церкви, которую вернула себе епархия. Заказчики, в целях экономии, дали художнику двоих монахов на подмогу и за год работа была почти закончена.
Все это время Стеф снимал комнату в доме по cоседству с Храмом, а мастерской ему служил старый, заброшенный флигель, стоявший в углу двора. Жилось художнику ладно и спокойно, пока к его квартирной хозяйке не вернулась из города, окончив медицинское училище, дочка Альбина, по прозвищу Карамель.
При всей своей незавидной наружности, шляхтич имел душу весьма романтическую, а так как он уже получил большую часть гонорара за реставрацию церкви и, вдобавок, женихов в селе было не так уж и много, то Стеф, недолго думая, покорил сердце красавицы Карамели, и дело шло к законному браку.
Но, как часто бывает в подобных жизненных ситуациях, в ход событий вмешался казенный король. Альбина устроилась медсестрой в сельскую больницу и, не теряя времени на раздумья, закрутила роман с черноусым красавцем главврачом.
Несостоявшийся жених не находил себе места. Он день и ночь напролет думал, как вернуть ускользающее счастье. И тут в его разгоряченную шляхетную голову пришла единственно правильная мысль. Он решил взять красавицу Карамель кушом. Но для этого надо было стать очень богатым человеком. Начальный капитал влюбчивый реставратор решил заработать на скупке краденого золота, а вырученные деньги умножить, прокрутив операцию с редкостными почтовыми марками, переправив их контрабандой в Польшу
– Прысягаюсь, так или иначе, она будет моей, – заявил художник при очередной встрече с Левшой, – и, если эта пся крев, эскулап будет мешать, я его убью.
И, демонстрируя серьезность своих намерений, очкарик откинул полу пальто и, не вынимая руки из кармана, через разрез в подкладке, погладил обрез охотничьего ружья.
«А очкарь не такой уже и беззащитный», – подумалось новому знакомому Стефа.
Левша ни разу не был за границей, вдобавок не имел никакого отношения к почтовым маркам, но предложение принять участие в филателической контрабанде принял охотно, поставив единственное условие:
– Я ничего не вкладываю. Денег у меня нет.
Стеф недовольно блеснул линзами очков, но все-таки согласно кивнул головой. Недостающие для закупки партии почтовых марок деньги контрабандисты заняли у негоцианта Виктора Апазиди, по прозвищу Грек. Заимодавец не стал вникать в суть дела, но предупредил Левшу:
– Я этого Птициана не знаю и знать не хочу. Ты за все в ответе. Расчет сразу по возвращении.
У Левши сразу же возникли сомнения в целесообразности его участия в этой авантюре, но его недоверие к деловым качествам Стефа реставратор развеял как дым. Он записал фамилию, имя, отчество, дату рождения и, получив на руки две фотокарточки, уехал в Москву, а через неделю, вернувшись, вручил Левше новенький, пахнувший типографской краской загранпаспорт, с консульской печатью и дипломатической визой. В силу своей не совсем интеллигентной наружности, даже с таким документом, Левша вряд ли мог сойти за посла или атташе, но на роль повара или шофера при посольстве мог претендовать не задумываясь. Такая скорость оформления загранпаспорта немного настораживала, но в тоже время внушала уважение.
Закупив марки и надежно спрятав их под подкладкой новенького кожаного чемодана, «дипломатические представители» заехали в Высокополье.
– Нужно потолковать кое с кем по душам перед отъездом, – мрачно заявил Стеф.
День был будний, в только что отремонтированном Храме, пахнувшем свежей краской, лаком и ладаном не было ни души. Большая часть икон уже была развешена и с них печально и, как показалось Левше, с немым укором, внимательно смотрели лики святых. Пока Стеф, став на колени, молился у теплившейся в дальнем углу лампады, он обошел церковь, с удивлением рассматривая мастерски выполненные настенные росписи и рисунки из жизни святых.
«У этого замухрышки золотые руки, – подумал Левша, – зря он пускается в дальние странствия. Занимался бы своим делом и горя не знал».
Тихо скрипнула входная дверь, и на пороге появился много поживший и столько же повидавший священник со слезящимися глазами.
– Уезжаю от вас. Благословите на дорогу, пан отче, – обратился к нему Стеф.
– Ежай с Господом, – перекрестил реставратора святой отец, – но не забывай – нельзя служить и Богу и мамоне. Роскошные одежды твои будут изъедены молью, а золото и серебро изоржавеет и ржавчина их будет свидетельствовать против тебя, и съест твою плоть, как огонь...
– Доверь дела твои Господу и все предприятия твои свершаться. Верую в Бога отца, Господа нашего Иисуса Христа и Святого духа, – перебил святого отца художник и перекрестился.
– Раздувальный мех обгорел, свинец истлел от огня, плавильщик плавил напрасно, – чуть слышно прошептал священник. – Злые не отделились. Отверженным серебром назовут их, ибо Господь отверг их.
Когда путешественники вышли из церкви, Левша, придержав Стефана за рукав, и, глядя ему в глаза, недоверчиво произнес:
– Поляки, следуя католической вере, крестятся с лева на право. А, ты крестился с права налево.Как православный. Что- то не сходится.
– Господь один для всех нас, кто в него верит, – ответил художник, – и не важно, как креститься. Но, ты подметил правильно. Я ведь по матери украинец.
Во дворе дома, где Стеф снимал комнату, вдоль кирпичного забора густо росли розовые кусты, и Левше вдруг показалось, что он спутал времена года. Последний куст, прижатый сородичами к забору, несмотря на начало декабря и выпавший первый снег, пламенел бутонами едва распустившихся алых роз.
«Большое чувство способно творить чудеса, – подумал Левша,– я, кажется, начинаю верить во всепобеждающую силу любви Стефана, от которой, вопреки законам природы, круглый год цветут розы».
Когда они подошли ближе, все оказалось не так романтично. Последний куст, с непостижимой достоверностью, был нарисован на тщательно отштукатуренной части забора.
– Всё стало на свои места.Чудес не бывает, – с сожалением вздохнул Левша, – и, как обычно, торжествует земное притяжение.
Но, всматриваясь внимательнее в необычное произведение, он на какую-то долю мгновения потерял нить, связывающую его с реальностью и, ощутил головокружение и режущую боль в глазах. Краски начали смешиваться, растворяться, таять и исчезать, уступая место яркому сиянию. Только один красный цветок на правой стороне куста оставался нетронутым и Левша, по необъяснимой причине, не мог оторвать от него взгляд.
– Не задерживайся. Жду тебя в мастерской, – услышал он, звучащий как будто из другого измерения, голос Стефа.
Левша в последний раз прощальным взглядом окинул так поразивший его настенный рисунок, стараясь сохранить в памяти каждую деталь.
Во флигеле, который Стеф арендовал под мастерскую, царил Его Величество беспорядок, который иногда, в счастливую минуту, успешно сочетаясь с творческой идеей, являл на свет Божий нечто непостижимое.
Крохотная мастерская, вперемешку с карандашными набросками, этюдами и гипсовыми слепками, была завалена странными предметами, непонятного происхождения и предназначения, и Левше показалось, что он попал в лабораторию средневекового алхимика. И только в дальнем углу было чисто, светло и тихо, как в раю.
– Посторонись, ты заслоняешь свет, – художник тронул за плечо замершего у подрамника гостя.
На холсте высотой в человеческий рост было изображено распятие Христа.
– Не могу понять почему, но у меня такое предчувствие, что это моя последняя работа, – произнес Стефан и, немного помолчав, тихо добавил:
– Прежде всего, нам надо научиться у Него переносить страдания без жалоб, и прощать. От Него трижды отрекся апостол Петр, апостол Павел преследовал первых христиан, а Фома не поверил в Его воскресенье. Но Иисус смог все понять и простить. Нужно только покаяться. Для Него один раскаявшийся грешник был дороже девяносто девяти праведников. И прости нам грехи наши...
Всматриваясь в полотно, Левша обратил внимание, что некоторые детали картины выполнены только схематично, одним движением кисти.
– Но эта работа еще не закончена, – заметил он художнику.
– Это рабочий вариант. Оригинал в другом месте, – ответил Стеф. – Придет время, и ты сможешь его увидеть. Трудно сказать, когда это произойдет, но я почему-то в этом почти уверен. Если сможешь, помяни тогда меня в своих молитвах. Попроси, чтобы Он простил мне мои грехи. И сам, если что будет не так, не держи на меня зла и строго не суди. Мне кажется, что я здесь долго не задержусь. Но, надеюсь, что без меня этот мир будет лучше.
Такой поворот событий заставил Левшу, в какой-то мере, изменить свое отношение к художнику. Несмотря ни на что, он и сам был глубоко и искренне верующим человеком.
– Если когда-нибудь захочешь сделать мне подарок, – обратился Левша к художнику, – нарисуй мне икону Христа, нашего Спасителя, и я буду твоим должником.
– Я не пишу по дереву. Если Бог даст, то это будет работа на холсте. Но я ничего не обещаю…
Дома никого не оказалось, и Стеф, достав из-под крыльца связку ключей, наскоро собрал свои пожитки и решительно зашагал к сельской больнице.
– Чекай здесь, – остановил он Левшу на скрипучем больничном крыльце, – дело идет о моей чести и я сам должен во всем разобраться.
Художник приосанился, застегнул верхнюю пуговицу пальто и исчез в глубине больничного коридора. Прошло более получаса томительного ожидания и, когда, решив вмешаться в ход событий, Левша потянул на себя больничную дверь, то столкнулся с реставратором, и краем глаза заметил удалявшуюся женскую фигуру в белом халате.
– Не получилось разговора с коновалом. Он, холера ясная, спрятался в кабинете и закрылся на ключ, – промолвил Стеф, стирая со щеки губную помаду.
Когда они покидали больничный двор, Левша обернулся и заметил, что из окна за ними внимательно наблюдает черноволосый упитанный медицинский работник.
Поезд Москва-Варшава прибыл около полуночи. Ночная столица горела огнями, как ад, в котором Стеф знал все входы и выходы. Сдав в камеру хранения новенький кожаный чемодан, в котором, под двойным дном были аккуратно уложены десять кляссеров с их филателическим богатством и, обменяв на злотые, оставшиеся после дорожных расходов доллары, дипломатические представители оказались на привокзальной площади.
– Холера ясная, – дальше Стеф уверенно перешел на польский, категорически отвергая предложение двух квартирных хозяек, сильно смахивающих на проституток, которые приглашали на постой.
Он расправил плечи, придирчиво осматривая старенький, видавший виды «Мерседес», долго, и скорее всего, небезуспешно торговался с заспанным таксистом и, добившись значительной скидки, важно уселся на переднее сидение.
– На окраине города, рядом с аэропортом есть бывшая гостиница Аэрофлота, – пояснил он компаньону, – номера там не «Люкс», да и далековато. Но не очень дорого, долларов по тридцать на человека в сутки. И каждое утро бесплатный «Шведский стол».
Преимущество бесплатного «Шведского стола» Левша в полной мере оценил только через неделю, когда у них закончились деньги, а Стеф не продал ни одной марки.
Оказалось, что покупатель, на которого он рассчитывал, умер за неделю до их приезда, а другие филателисты, как сговорившись, давали смехотворно низкую цену. Левша уже перестал сопровождать предприимчивого авантюриста Стефа в его ежедневных поисках потенциального покупателя. Во-первых, он разуверился в благоприятном исходе дела, а во-вторых, у него не было денег на автобусный билет.
Он до неприличия долго засиживался на «Шведском столе» и, отягощенный перееденной пищей, возвращался к себе в номер и, как удав, целый день валялся на диване, переваривая съеденное, с тоской вспоминая «Магистраль» и «Экспресс».
– И чего мне не сиделось дома? – корил он себя, переваливаясь с боку на бок. – Надо же быть таким дураком, что бы связаться с этим влюбленным неудачником.
В тот день художник вернулся раньше обычного. Владелец частного филателистического магазина выгодно купил у него несколько экземпляров и дал адрес своего компаньона в Венгрии. Окрыленный успехом, Стеф обложился газетами и до поздней ночи делал заметки в записной книжке.
– Завтра переезжаем в Будапешт, – уверенно сообщил он Левше, – там, наверняка, расторгуемся. А если нет, то я нашел несколько адресов в Австралии.
– Может в Австрии, – с надеждой переспросил Левша, подумав, что ослышался.
– Нет, в Австралии. Я по газете нашел покупателя в Мельбурне, – безумно блеснул стеклами очков Стеф.
– А как мы туда доберемся, – уныло поинтересовался собеседник. У нас не хватит денег заплатить за билеты на пароход.
Это замечание Стефа не обескуражило.
– Что-нибудь придумаем. Можно будет устроиться кочегарами на пароплав. Или, в крайнем случае, продадим твое кольцо с диамантом. Я знаю тут одного очень порядочного ювелира. Уверен, что он даст настоящую цену, и мы опять будем на коне. До речи, давно збираюсь запытать, откуда у тебя кольцо с таким коштовным камнем старой огранки?
– Купил, нашел, еле ушёл, – усмехнулся Левша.
Ему ни под каким соусом не хотелось плыть к берегам далекой Австралии в пыльной и душной кочегарке, а тем более расставаться с бриллиантовым кольцом.
Наутро он забрал у компаньона пачку злотых с множеством нулей и объявил о своем выходе из концессии.
– Сейчас едем на вокзал, берем билет до Москвы и меняем часть денег на российские рубли мне на проезд. Все, что останется, твое.
Когда подали поезд и Левша, мысленно попрощавшись с гостеприимной Варшавой, взялся за поручни, Стеф придержал его за рукав.
– Не гневысь, отец родной. Может, передумаешь и залышышся. Все так файно складывается. Я майже певен в успиху. А на счет диамантового кольца я пожартував. И так прорвемся.
Где-то в глубине сознания у Левши на миг возникло недовольство собственным прагматизмом. «Может быть, правильно поступает этот настырный очкарик, ради любви пустившийся во все тяжкие, не думая о последствиях? – Спросил он себя. – Может все-таки стоит остаться и не жалеть это ничтожное кольцо? Тем более что Стеф знает одного очень порядочного ювелира, готового дать настоящую цену. После чего они опять будут на коне».
Но, это чувство длилось только одно короткое мгновение. «Пусть мудрость будет твоей сестрой, а разум братом твоим» – вспомнил Левша слова из самой главной Книги, когда-либо написанной людьми.
Он тыльной стороной поднес ладонь к губам, дохнул на бриллиантовое кольцо, потер его о рукав шерстяной куртки и полюбовался игрой самоцвета.
– Все нормально было в бане, только не было воды. Ты извини, бродяга, но кажется, нам с тобой не по пути.
Левша пожал сухую, холодную ладонь Стефа и с удовольствием услышал, как прилично одетый, солидный господин в белых лайковых перчатках и с бабочкой, похожий на польского киноактера Збигнева Цибульского, поднимающийся впереди него, зацепившись толстым чемоданом, виртуозно выругался на русском языке и выплюнул на пол тамбура жевательную резинку.
– Шкандаль, – с укоризной бросил ему вслед Стефан.
«Скорее всего, тоже дипломат», – подумал Левша и, следуя у незнакомого попутчика в кильватере, прошел в вагон.
Вернулся бродячий филателист, только когда стало тепло, давно отцвели вишни и, по вечерам, до головокружения пахло сиренью. Где и как провел несколько месяцев и доплыл ли до далекой Австралии, он благоразумно умолчал.
Одет Стеф был по-европейски модно и дорого. Темно-коричневый замшевый пиджак, ослепительно белая батистовая рубашка, черные брюки из тонкой шерсти и туфли с золотистыми пряжками от «Чезаре Пачотти», делали его похожим на оперного певца первой величины. На носу, вместо роговых, красовались очки в золотой оправе, а правой рукой путешественник небрежно держал резную тросточку из сандалового дерева. Когда он протягивал барменше непомерные чаевые, то Левша обратил внимание на сжимавшие запястье левой руки швейцарские золотые часы с браслетом.
«С таким франтом можно было и по афере поработать», – подумал он.
Несмотря на столь респектабельный вид, Стеф временно отказался возвратить занятые у Апазида деньги. Грек возмутился и согласился ждать три дня, а после этого пообещал включить счетчик.
– Я сейчас без наличностей, – веско заявил Стеф негоцианту, поглядывая на часы. – Рассчитаюсь через неделю. Все вложил в дело.
Он стал в позу фехтовальщика, как шпагой прикоснулся тростью к левой стороне Апазидовой груди и небрежно добавил:
– Греческий Гобсек, если вы будете таким жорстоким, я вызову вас на дуэль. Вы имеете дело со Стефаном Радзевиллом. Ваши никчемные деньги как в банке. За мной не заржавеет.
– А за мной тем более. – Белоснежным носовым платком Грек потер то место, к которому прикоснулся Стеф и бросил его в урну.
Грек отвел Левшу в сторону и недовольно проворчал:
– Что у тебя общего с этим безумным дуэлянтом?
Реставратор ненадолго пропал, а дней через десять вернулся и привез полтора десятка игровых автоматов третьего поколения. «Одноруких бандитов» временно складировали у Левши в коридоре и в прихожей, и он каждое утро испытывал неудобство, протискиваясь к двери в их узком лабиринте.
Пристроить автоматы в дело так, чтоб они давали прибыль, не удалось, и было решено их продать. Покупателей подыскал Апазид, с условием, что после сделки Стеф погасит долг. Автоматы уплыли в неизвестном направлении, а вместо денег продавец получил чек, срок действия которого истекал через два дня. Дело было под вечер в пятницу, банки уже закрылись и Левша понял, что Стеф не получит ничего. После продолжительных переговоров, выступавший гарантом сделки, Грек, согласился принять чек, с условием, что в половину его стоимости войдет долг Стефа, а вторую половину негоциант обещал отдать через месяц.
Рассчитался Апазид только осенью. Вместо денег Стеф получил на руки целый грузовик подтаявших леденцов, петушков на палочках, «подушечек» и карамелек. Из разорванного картонного ящика Стеф недовольно выловил оплывшего розового петушка на палочке, и, как будто, он был причиной его неудачи, мысленно отождествив петушка с Апазидом, с ненавистью откусил ему голову, уронил под ноги и растоптал.
Реализовать конфеты в розничной сети не взялся никто и Стеф отвез их в Высокополье. Будущая теща замесила на них брагу и целую зиму гнала самогон на продажу. Процесс затянулся до весны. На реализации стоял не просыхающий ни на минуту тещин кум. И потому Стеф не получил ни копейки.
Левша полностью разуверился в деловых качествах Стефа и, когда реставратор предложил ехать в Среднюю Азию за ядами и затем переправлять их за кордон, благоразумно отказался.
Через полгода Стеф потерял свой заграничный лоск и артистический вид. Последними ушли золотые швейцарские часы и только, слегка подтоптанные, со сношенными каблуками, и потускневшими пряжками «Пачотти» и сандаловый стек свидетельствовали о его былом финансовом могуществе и процветании.
Но Стеф не упал духом, а только спустился на грешную землю и чуть сбавил обороты. На занятые у Левши деньги он привез из Невиномыска устройство по изготовлению сладкой сахарной ваты, снял на окраине гараж, закупил сахар, и ночи напролет колдовал над ее изготовлением.
Злополучная вата упорно не хотела получаться съедобной на вид, сбивалась комками и напоминала клочья мыльной пены после стирки, но энтузиаст не делал и шагу назад. Несколько раз кулинар с коробком от телевизора через плечо, полным до отказа восточными сладостями, выходил на «Магистраль», но расторговаться так и не смог. Слегка разуверившись в успехе, новоявленный кондитер прекратил производство и стал раздавать вату даром, но дело все равно почему-то шло туго.
Выручил коробейника одинокий бомж, слонявшийся в поисках пропитания. Стеф вручил ему злополучный ящик, тот радостно утащил его к себе под мост и пропировал с братвой целые сутки.
Художник продал оставшийся сахар и у него на руках опять появились приличные деньги, а Левше вместо долга он доставил замысловатое устройство по изготовлению ваты. Заимодавец поставил его в прихожей на то место, где когда-то стояли «Однорукие бандиты» и каждое утро, спотыкаясь о бочкообразный цилиндр, вспоминал Стефа добрым словом.
Эта небольшая неудача Стефа не обескуражила. На вырученные от продажи сахара деньги художник дал объявление в газете и в опустевшем гараже открыл приемный пункт старых швейных машинок фирмы «Зингер». В объявлении указывалось, что принимаются машинки до 1917-го года выпуска, в любом состоянии.
– Наконец-то ты взялся за стоящее дело, – похвалил его Левша, заглядывая в полутемный гараж, – наверно, хочешь организовать швейный кооператив? Молодец. «Аляски» сейчас с руками отрывают.
– Сам шей свои «Аляски», – фыркнул Стеф. – А я, если улыбнется удача, хватану куш не менее десяти тысяч долларов единоразово, поеду в Калининград и займусь поисками Янтарной комнаты. А, может, махну за Урал и отыщу пропавшее золото Колчака. Лишь бы сейчас хватило начального капитала. Если хочешь, могу взять в долю.
– Не вижу ничего общего между десяткой «зелени» и этим зингеровским хламом, – указал Левша на груду швейных машинок и с сомнением покачал головой. – Поэтому тебе самому придется искать Янтарную комнату и откапывать Колчаковский клад.
– Ты всегда видел не дальше своего носа, – усмехнулся Стеф и нехотя покрутил привод швейной машинки, – поэтому, никогда не будешь по-настоящему богат. Нет у тебя полета мысли. Но, так уж и быть, открою тебе секрет моего теперешнего бизнеса. В своё время немецкий предприниматель Зингер, стремясь завоевать российский рынок, выпустил в России партию швейных машинок, в которых приводной вал был изготовлен из платины. На сегодняшний день цена этой детали десять штук баксов. Информация из самого достоверного источника. Мне уже понесли, потому что я не жадничаю, как некоторые, и даю хорошую цену. Я уверен в успехе. Это только вопрос времени.
Стеф продержался около месяца. Когда у него закончились деньги, гараж наполовину был завален разобранными швейными машинками. Но долгожданная удача ему так и не улыбнулась. В пасмурный, ненастный понедельник швейных дел мастер прекратил приём и отвез все свое богатство в металлолом.
После этого неудачливый предприниматель залег на дно и нигде не показывался. Хотя, изредка, его видели в центральном супермаркете на рекламных акциях, пробующим рекламируемую дешевую продукцию.
За вечер он обходил все лотки и, сытым покидал супермаркет, не потратив ни копейки. Бесплатная дегустация не пошла Стефану впрок. Как-то раз он отравился просроченным йогуртом, его долго тошнило и канудило в животе.
Левша уже начал о нем забывать, но не тут-то было. Как то под вечер, Стеф, одетый в комнатные тапочки на босую ногу, в майку навыворот и твидовое пальто, заявился без приглашения, недовольно оглядел сиротливо стоявшее в прихожей устройство по изготовлению сахарной ваты, уселся на кухне, поставил чайник и принялся за забытую в холодильнике половинку «Киевского» торта.
– А, где же «Пачотти» и тросточка? – сухо поинтересовался Левша.
– Трость я в ломбард отнес. Кстати, дали неплохо. А «Пачотти» в ремонте. Подошвы протерлись. Разве макаронники могут что-нибудь путное сделать, кроме спагетти и пиццы? В «Пачотти» только мазурку на паркете танцевать. Не для наших они дорог. Дались тебе эти «Пачотти» – возмутился гость, доедая торт.
– Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал, – заметил Левша и поинтересовался. – А ты танцуешь мазурку?
– Приходилось. – ответил Стефан. – в нашем роду все хорошо танцевали. Моя бабушка умела танцевать двенадцать вальсов, мама всего три, а Альбина ни одного. Но для меня это не главное. Я её научу.
Стеф поднялся со стула, шаркая тапочками, вальсируя, приблизился к холодильнику и выудил из него пачку сливочного масла и литровую банку с медом.
– А, теперь, не перебивай и дай сказать по существу, старик, – заявил танцор безапелляционно, разрезая вдоль белый батон, – нужна твоя поддержка. У меня колоссальная идея. Если все срастется, будем сказочно богаты.
– Я по горло сыт твоими идеями, и не поеду ни за Урал, ни в Прибалтику. Ты можешь обойтись без меня? Что-то мы последнее время стали друг другу противеть, – недовольно проворчал Левша.- Надо нам пореже встречаться.
Несмотря на такой холодный прием, Стеф толстым слоем намазал хлеб маслом и медом, откусил большой ломоть, не спеша прожевал и вторично поставил чайник.
– Когда дело выгорит, может, мы с тобой больше и не увидимся, если я так тебе не по душе. Поеду в Монте-Карло и рвану там куш посерьезнее. Я, кажется, разгадал секрет «Блек Джека».
– А что ты там будешь ставить? Очко, очки и тапочки?– Усмехнулся Левша.
– Я же сказал, рванем куш совместно и в разные стороны. Я в Монте-Карло ловить за хвост птицу удачи, а ты мухоморничай тут в своем болоте. Да, не дрейфь, стариган, тебе и делать ничего не надо. Найди только золотой николаевский империал в идеальном состоянии, не старше 1898го года и хорошего домушника. А, дальше, моя забота.
– Давай по порядку, зачем тебе золотые двадцать пять рублей?
Стеф налил очередную чашку чая, сыпанул сахара без меры, добавил столовую ложку меда, размешал и, сделав большой глоток, поперхнулся.
– Ты реже трамбуй, земляк, – порекомендовал Левша и постучал его по спине.
– Не попрекай куском, я же у тебя в гостях. Я после разгрузочного дня. Мог бы чего-нибудь и посвежее предложить, кроме просроченного торта. Хочешь, чтобы я еще раз отравился, – гость с укором ткнул пальцем в синий штемпель на крышке пустой коробки от торта, – я заметил, что с годами у людей портится характер, и они игнорируют правила хорошего тона. Если бы ты жил в девятнадцатом веке, тебя никогда бы не приняли в светское общество.
– Весьма возможно, – усмехнулся Левша, – но это меня не сильно бы и огорчило.
– Другого ответа я от тебя не ожидал. Ты же по рождению плебс.
Стеф высокомерно отодвинул на середину стола недоеденный батон и чашку, в протестующей тональности напевая полонез «Огинского», горделиво поднялся со стула и гоголем прошелся по кухне.
– Помнишь, я когда-то рыжьём промышлял?
– Ну и что из этого? – спросил плебс.
– А, дело в том, что я золото одному жирному гусю сплавлял. Он из судейских. Служит судьей в апелляционном суде. Такого не грех и пополоскать. По виду, матерый взяточник, руку по локоть откусит. Живодер редкий. Я слышал, что тому, кто обворует хотя бы одного судью, простится часть его грехов, Но с деньгами этот прохвост с сумасшедшими. И все в золото переводит. Золотые монеты собирает. У него мания на коллекцию из шести «николашек» золотых. Хочет собрать до кучи напятерку, семь с полтиной, червонец, двенадцать с полтиной, пятнадцать и четвертак. К такой коллекции, если монеты в идеальном состоянии, в Европе смело ноль пририсовать можно. У этого гуся четвертака не хватает, для полного счастья.
– Я достану тебе золотой империал, а дальше что? – спросил Левша.
– А, дальше все проще пареной репы. У меня знакомый в институте Низких температур. Мы эту монету облучаем изотопами, и она на счетчик Гейгера отзывается. Я её толкану этому Тяпкину-Ляпкину, а он её к своим добавит. Так мы на его тайник выйдем. А там добра немеряно. Не удивлюсь, если там окажется и царская золотая мясорубка с платиновыми ножами. Был слух о её существовании. Мелькала она а горизонте. Возможно, он её перехватил. Вот тут и понадобится домушник. Но, такой, чтобы при надобности, мог и сейф ковырнуть. Я этого гуся давно вычисляю. Живет один, на Набережной. В его отсутствие мы к нему с Гейгером и наведаемся.
– Лишь бы там не оказалось платиновой швейной машинки, – заметил Левша – тяжело будет тащить. А, монету ты можешь у Апазида перехватить на время, но лучше купить или выменять. Потому, как комбинация эта не стопроцентная. Империал может уплыть из рук с концами.
– Да не каркай ты раньше времени, – возмутился Стеф, – от тебя доброго слова не дождешься. А к Апазидию я ни ногой. Этот жирный крокодил меня пригрел за автоматы, я его на дух не переношу. Ну, ничего, еще подавится. Не все коту масленица, будет ему и Великий пост. В общем, монета это твоя забота.
– Ладно, я подумаю, – согласился Левша, – позвони через месяц.
– Месяц долго, – отрубил Стеф. – Неделя тебе сроку.
Через десять дней Левша вручил Стефу золотую монету и свел с домушником Фимкой по кличке Чистодел.
– Послезавтра монетка будет готова и будет пищать, как резаный поросенок, – радостно сказал Стеф и достал счетчик Гейгера.
Через три дня, после того, как Стеф продал монету в нужные руки, они с Фимкой, дождавшись, когда гусь-крючкотвор улетел по своим судебным делам, вскрыли три замка и оказались в квартире.
Стеф сразу же включил счетчик и стал обследовать все комнаты, кухню, санузел, кладовки и антресоли, но Гейгер так и не сработал. Толи батарейки сели, а может, золото было в другом месте. Обстановка в квартире была спартанская и прихватить было нечего. Отсутствовала и золотая мясорубка. Стеф выдвинул ящик кухонного стола и с огорчением обнаружил отсутствие платиновых ножей.
– А ты, гнида судейская, оказалась хитрее чем я думал, – проворчал себе под нос Стефан. – Придется уходить порожняком.
Но неугомонный кладоискатель все-таки отыскал где-то в углу старинную напольную вазу, инкрустированную серебром.
– С шелудивой овцы хоть шерсти клок, – пробормотал он себе под нос, снял с плечиков висевшую в платяном шкафу судейскую мантию и завернул в нее находку.
В прихожей Стеф жестом остановил Чистодела и восторженно прошептал:
– Есть! Я так и знал!!! Если хочешь что-то надежно спрятать, положи это на самом видном месте.
Стеф поставил оклунок на пол и начал лихорадочно разворачивать вазу, не отрывая руки от выпуклого места на мантии.
– Наконец-то и мне улыбнулась удача, – прошептал он скороговоркой, извлекая из пришитого во внутренней части мантии потайного кармана, цилиндрический, продолговатый сверток.
Стеф оценивающе взвесил на ладони добычу, полуутвердительно и полувопросительно, глядя в глаза Чистоделу, предположил:
– Скорее всего это золотой червячный вал от царской мясорубки?! А, могут быть и монеты.
– Да разворачивай ты быстрее, не томи душу, – свистящим шепотом произнес Фимка, – а то спалимся не за понюх табаку.
Дрожащими руками Стеф сорвал упаковку и крякнул от удивления.
На его ладони лежал завернутый в порнографический журнал пластиковый фаллоимитатор . Причем картинки в журнале были самого пошлого и циничного содержания. И свидетельствовали о склонности к педофилии.
– А, судья-то, оказывается, дырявый. Положи на самом видном месте, – посоветовал Фимка, – думаю, это ему еще пригодится.
Стеф примостил «сокровище» на журнальном столике, наспех завернул вазу в мантию и шмыгнул на лестничную клетку. Тут его постигла еще одна неудача. Когда он спускался по лестнице, ваза выскользнула из потных Стефовых рук и разбилась вдребезги.
После этого шляхтич пропал больше чем на год и появился только в конце следующей осени. На вид он был мрачнее грозовой тучи.
– Что ты такой озабоченный?– Поинтересовался Левша.
– Не знаю с чего и начать. – чуть слышно произнес Стефан, переминаясь с ноги на ногу.–Я к тебе по очень важному делу. Вопрос жизни или смерти. Мне нужны сто тысяч «зелени».
– Ты обратился не по адресу,– не задумываясь, сухо ответил Левша,– у меня таких денег нет. А, если бы и были, я бы тебе не дал.
– Знаю, что не дал бы. Но я и не прошу. Это против моих правил, – гордо вскинул подбородок Стеф. – Я к тебе с деловым предложением.
– Говори коротко и по существу,– потребовал Левша.
– В Петербурге состоится полуофициальный слет воротил игорного бизнеса, – опять по сумасшедшему блеснул очками Стеф, – ты должен меня делегировать, как представителя криминального мира нашего города, – заявил он Левше. И, показал бейджик, который вешают на пиджак, со своей фотографией и длинным перечнем научных степеней, занимаемых должностей и наград.
– Если мне не изменяет память, ты уже собирался ловить птицу удачи в Монте-Карло, разгадав секрет Черного Джека. А меня, своего старого друга и партнера, бросал крохоборничать в этом болоте. Каким боком ты теперь относишься к игорному бизнесу? – с сомнением покачал головой Левша.
– Я тогда сказал «мухоморничать», а не «крохоборничать». Ты же не хочешь соответствовать обоим эпитетам одновременно? Не будь брюзгой и не придирайся к мелочам. – не смутился Стеф. – Самое главное, завести побольше полезных знакомств среди этих самодовольных толстяков. А, там, я придумаю, как их попотрошить.
И, как показалось Левше, не совсем к месту, бодро добавил. – Старик, ссуди на дорогу и на житье, бытье. У меня ни шеляга в кармане. Если что накручу, ты в доле в пол куша.
– Есть у меня в Питере один знакомец по кличке Фека. Полная его фамилия Феоктистов. Боксер бывший, а сейчас у братвы в авторитете. Найдешь его в «Энглетере» и передашь от меня привет. Мы с ним в Крестах пайку ломали. У него, правда, как у всех спортсменов, с соображением туговато, но душка не занимать. Он тебя втасует в питерскую жизнь, а будет туго, прикроет. А на всякий случай, запиши адрес, где сможешь отсидеться, если дров наломаешь. Это по трассе между Питером и Новгородом. Деревня называется Шушары. Но ты, брат лихой, смотри там не прошушарься*. А, то останутся от тебя только рожки да ножки. А мне тебя будет не хватать. Не возьму в толк, какая сила нас связывает. Ведь от тебя пока что только одни хлопоты, а пользы, как с козла молока. Мне грустно это осознавать, но ты все больше и больше напоминаешь мне Свирида Петровича Голохвастова, – резюмировал Левша.
– Бардзо дзенькую за поэтическое сравнение, – Стеф взял двумя пальцами под козырек. – Я людына чести и в долгу не залышусь.
– Мой юный друг, – заметил Левша на прощанье, – теперь я вижу, что ты на подъёме. Как только у тебя появляется кураж, ты сразу же начинаешь переходить на Закарпатское наречие. Я ни на минуту не сомневаюсь, что ты порядочный человек. Ведь ты тоже аристократ от рог до копыт. Но если опять накружишь леденцов или восточного рахат-лукума, ты мне долю не выделяй, у меня на сладкое аллергия. Да, и вот ещё что. Как только приедешь в Питер, прогуляйся по Невскому, загляни в парфюмерный магазин и купи туалетную воду. От тебя псом пахнет. Но, не вздумай брать «Шипр» или «Тройной», а то сразу спалишь хату. Возьми что-нибудь поприличнее. И,вот еще что. Скажи на милость. Зачем тебе так срочно нужны деньги?
Стефан опять помрачнел и, глядя в окно, тихо произнес;
- Альбина тяжко хвора. У нас таки хворобы не ликують. Тшеба весты в Израиль. А, без неи мени край. Не житиму.
Получив «добро» и финансовую поддержку, авантюрист укатил пытать счастье в Северную столицу.
В игорном бизнесе завязать нужные знакомства не пришлось, Не помогли ни научная степень, ни правительственные награды, но в каком-то ночном ресторане Стеф, с подачи Феоктистова, сошелся с расторопным финном, приехавшим в Питер по торговым делам.
Узнав, что его новый знакомый представляет преступный мир, чухонец предложил выгодное дело, в случае удачного исполнения которого, Стеф получает на руки сто двадцать тысяч долларов. Работа предстояла не пыльная. Недалеко от Апраксиного двора, в переулке доживала свой век престарелая парочка, у которой квартира напоминала исторический музей. Дедуган в блокадном Ленинграде служил в интендантской части и времени даром не терял. Финн показал Стефу десять фотоснимков самых ценных экземпляров и согласился ждать один месяц.
Стеф позвонил Левше и опять потребовал на подмогу домушника. Вдвоем с приехавшим скокарем Фимкой Чистоделом они сняли квартиру напротив, и день, и ночь вели наблюдение.
Когда выяснилось, что старички не выходят из квартиры, а все необходимое им приносит домработница и, выкрасть антик в чистую не получится, в непутевую Стефову голову пришла бедовая мысль. Он облазил все барахолки, за бесценок скупил у старьевщиков с десяток предметов, хотя бы внешне, смахивающих на заказанный антиквариат, вымазал весь этот хлам темно-бурой жидкостью, напоминающей запекшуюся кровь, упаковал в старый баул и поздней ночью спрятал на чердаке, где жили старики.
В пасмурный, дождливый день он приказал финну ждать их в ста метрах на углу Апраксиного двора с двенадцати до часа. Без четверти час Стеф и домушник Фимка пулей вылетели из подъезда и, подбежав к машине заказчика, бросили на заднее сидение объемистый баул. Стеф плюхнулся рядом с побелевшим финном и, вытирая платком окровавленные руки, заорал истерическим фальцетом:
– Гони быстрее!!! Если спалимся, всем пожизненное. Хозяева на месте застукали. Пришлось замочить. А ты, голубе сызый, как организатор, пойдешь «паровозом».
– Каак этто пааровозом? – спросил финн.
– Пааровозом, этто пеервым по делу, – еще громче прокричал ему на ухо Стеф, – и уже не отвертишься.
Чистодел Ефим с осуждением посмотрел на Стефа.
– Не ори, не дома, и дома не ори, – угрюмо проскрипел Фимка, – если лягавые сцапают, всем нам гаплык. Надо быстрее делать расход и уносить ноги в разные стороны. Кажется, соседи по лестничной клетке нас срисовали на выходе. Наверняка, уже звонят в ментовскую.
Домушник решительно расстегнул злополучную сумку и, демонстрируя финну окровавленные ценности, зловеще заявил:
– За такую работу надо бы добавить за вредность, но я человек слова, пусть будет по-твоему. Забирай товар, раскошеливайся и теряйся на все четыре стороны.
Скокарь Фимка хлопнул по спине ошалевшего чухонца.
– Чтто значит, – рааскошеливайся? – заерзал на сиденье « пааровоз».
– Давай быстрее расчет и высади нас на Обводном канале, – скомандовал Стеф тоном, не терпящим возражений, – А то, из-за нас и ты засветишься. А так, мы тебя не знаем, ты нас не знаешь. Мы на автовокзале на «частника» пересядем. Расход – вода, с деньгами горе не беда!
Домушнику Стефан выделил только десятую часть от общей суммы.
– Твоя квалификация не пригодилась, – пояснил он, – это была уже не кража, а афера. Поэтому и доля твоя поменьше будет. А нашему другу передавай пламенный привет от Свирида Голохвостова. Ему и этого будет достаточно. Этот чистоплюй хочет дома сидеть в тепле, а по большой нужде сходить, и не надуться. Так нэ бувае. И вообще, у этого старого мерина на сладкое аллергия.
– По блатному ты, Стец, не прав, – заявил Стефу домушник Фимка, пряча в боковой карман пачку новеньких долларов, – у Левого на таких стрикозлов как ты аллергия, и встречаться тебе с ним не советую.
– Если и сведет нас судьба, – задумчиво произнес Стеф, – еще неизвестно, чей козырь старше будет. Радзивиллы не перед кем не снимали шляпы. Мы шляхтичи – хозяева шляха, и делаем на своей жизненной дороге, что хотим. Выше нас только Бог.
– От такого куша можно было и в общак малую толику положить. Повеселить и подогреть братву у хозяина, – предложил Ефим, – Левша так бы и поступил.
Стефан расстегнул кожаную cумку и не спеша сложил в нее пачки долларов.
– Левша мне больше не указ, – высокомерно ответствовал шляхтич, – вот ты со своей доли и весели эту ботву. Без вас разберусь, кого мне веселить. А, общаков я не признаю. Там, где колхоз, там голод.
– Ну, тебе из погреба виднее, – ответил на прощанье скокарь Ефим.
Левшу Стеф обошел, не выделив ничего. Даже забыл отдать долг. В какой-то мере реставратора оправдывало только то, что он покидал Высокополье при очень непростых обстоятельствах, и, может быть, ему было не до этого.
Когда, как-то под вечер, Стеф вернулся из Питера, то не застал Альбину ни дома, ни в больнице. Он поставил на комод коробку с французским подвенечным платьем, спрятал в шкатулку футляр с бриллиантовым кольцом, достал обрез, зарядил оба ствола волчьей дробью и постучался в окошко к главврачу. Тот, не подозревая лихого, вышел на крыльцо. Следом, зябко кутаясь в пуховой платок, появилась похудевшая, побледневшая и осунувшаяся Альбина.
– Будем стреляться! – решительно заявил шляхтич и ткнул недруга обрезом в солидный живот. – Одному из нас не жить.
– У меня ствола нет, это не по правилам, – промямлил доктор, оттягивая время и стараясь увильнуть от сатисфакции.
«Зря я влез в эту халепу. И, зачем только связался с этой болезной вертихвосткой? – Корил себя главврач. – Не приведи, дойдет до начальства, могут и с должности попереть за аморалку. Придется тогда проситься ветеринаром на свиноферму. А, может, и зоотехником возьмут, всё-таки, у меня диплом, – успокоил он себя, – там оклад больше. Опять же и от приплода барыш. А, Альбине, все равно, не долго осталось. Тогда все и успокоится».
Ноги у него стали ватными, а перед глазами поплыли черные круги.
– Беги за участковым, – пересохшими губами прошептал он Альбине.
– Михалыч уже неделю как в запое, – холодно ответила медсестра. В какой-то момент ей показалось, что доктор испортил воздух. Карамель поморщилась и, сделав шаг назад, предательски захлопнула дверь, отрезав доктору дорогу к отступлению.
– Стреляться будем по очереди, как у Лермонтова, – взвел курки Стеф, – Кто будет первым, кинем монету. А вы, соколе ясный, рахуйте двадцать крокив. Да вы, никак, в штаны со страху наложили? – брезгливо принюхался Радзевилл.
«Какое отношение я имею к Лермонтову? У меня по литературе всегда была двойка. Ревнивец, кажется, сошел с ума. Этому безумному Печорину место в психбольнице, в буйном отделении», – подумал ясный сокол и, для верности, сжимая верхние части ног, стал отсчитывать роковые шаги. Ему до безумия хотелось сделать шаги пошире, но это не получалось по техническим причинам, которые почти невозможно передать литературным слогом.
На десятом шаге главврач с огорчением вспомнил, как сегодня в обед у себя в кабинете неосмотрительно уничтожил целую кастрюльку диетической больничной каши с молоком.
«Можно было ограничиться одними тефтелями, тогда так бы не подпирало», – вихрем пронеслось у него в голове.
Поравнявшись с забором, он схватился за верхнюю планку и неожиданно для себя, легко подтянувшись, перебросил свое упитанное тело в соседский огород. Выскочив в калитку, дуэлянт пулей понесся вдоль улицы. Вслед прозвучал одинокий выстрел и протяжной вой бродячего пса. В горячке доктор почти не почувствовал боли, но что-то острой бритвой обожгло левое плече. Он упал под ракитовый куст и, затаив дыхание, замер.
«Не ко времени этот пьянчуга участковый в запой ушёл. Надо будет свозить его к белому колдуну Владимиру Коробутину», – подумал доктор и потерял сознание.
– Назад дороги нет, – крикнул Стефан появившейся на крыльце Альбине, – быстро собирайся в дорогу. Через сутки мы будем уже в Израиле.
Победитель подбросил вверх пачку долларов, пальнул в нее из второго ствола и радостно закричал:
– Сальва в твою честь. Я теперь богат, как Крез! Весь мир будет у твоих ног!!!
К счастью, выстрел был не прицельным и ни одна купюра не пострадала.
– Немного пиано, мой великодушный рыцарь. Не забывай, Эстебан, что я не совсем здорова и могу не выдержать.Даже взмах крыла испуганного мотылька может породить бурю и очень дорого мне обойтись.
Альбина расцеловала Стефа и, сорвав с плеч платок, стала сгребать в него хрустящие «вашингтоны». Одинокая зеленая купюра, упавшая в кадку с дождевой водой, даже на фоне плавающих кленовых листьев, не осталась незамеченной. Внимательная медсестра двумя пальчиками выловила ее из мутной тины и, протерев уголком платка, спрятала в лифчик.
Эстебан прижал Карамель к груди и нежно прошептал на ушко.
– Когда ты выздоровеешь, я увезу тебя в далекую страну. Там всегда тепло. Там каждый год цветет папоротник, стрекочут цикады и большие розовые птахи стоят посреди озера на одной ноге. Я куплю там землю, разобью парк и назову его твоим именем. Такой же прекрасный, как Софиевка в Умани, который польский магнат Потоцкий посвятил своей возлюбленной. А, зараз, моя смерека, быстрее домой и переодягайся в подвенечное платье. Оно в коробке на комоде. А я птицей в церьковь, пусть нас пан отче до ранку обвенчает.
Когда, через полтора года, Левша встретил Стефа на Новом Арбате, на выходе из казино «Метелица», тот был не один и посмотрел на провинциала свысока.
– Пшепрашам пана, – пробормотал он скороговоркой, – то мы з паном майже не знайоми. Але я пану щось заборгував?
Аристократ расстегнул кожаное пальто с меховым воротником и достал уже знакомое портмоне. Но только уже без резинки.
– То я видшкодую с процентом.
– И оставь нам долги наши, как и мы оставляем должникам нашим, – остановил художника Левша, – ты мне ничего не должен. Единственная просьба – будешь в наших краях, забери сахарную центрифугу. Может еще сгодится. Тут, в Москве, дело пойдет веселее.
– Эстебан, мы опаздываем на вернисаж, – капризно топнула высоким каблуком и тронула за плечо счастливого неудачника Эстебана очаровательная спутница, слегка злоупотребившая французской косметикой и парфюмерией. Но даже это не смогло испортить природной красоты красавицы Карамели. От болезни не осталось и следа. Ее девятнадцать с половиной лет пахнули весенней свежестью, как будто она очень долго проработала продавщицей в магазине живых цветов.
– Не ровен час, закончатся деньги, – продолжил Левша, накрутите вдвоем сладкой ваты где-нибудь в Мытищах, а подруга твоя красавица на вернисаже все и распродаст. Уверен, что ее сладости пойдут нарасхват. Я бы первый стал в очередь.
– Дзенькую бардзо! То не для моего гонору! – Эстепан смахнул с лица давшую легкую трещину беззаботность, приосанившись, выпятил грудь и замахнулся сандаловой тростью.
Левша едва успел уклониться от удара. Стек просвистел в миллиметре от его виска. Два секьюрити очень солидной комплекции, стоявшие у входа в «Метелицу», сделали шаг вперед, готовые прийти Эстебану на помощь, но Радзевилл повелительно указал тростью их место.
Карамель пренебрежительно осмотрела Левшу с головы до ног и бросила свысока:
– Почтенный, о какой сладкой вате вы говорите? Вам выпала незаслуженная честь разговаривать с князем и княгиней Радзивиллами.
Красавица, взмахнув тонкой холёной рукой с бриллиантовым кольцом на безымянном пальце, и словно прикоснулась к струнам невидимой арфы, звуки которой напомнили Левше о чем-то далеком и недосягаемо прекрасном.
– Подбирайте соответствующую лексику, – продолжила княгиня, – не огорчайтесь, но у вас отвратительная дикция, поэтому я не до конца разобрала ваш странный монолог, но замечание на счет первого места в очереди дает мне право сомневаться в вашем хорошем воспитании.
– Я тэбэ кохаю до бэзтямы, ясэнька моя, – князь Стефан на лету подхватил ладонь своей суженой и поцеловал с внутренней стороны.
– Прошу покорно меня извинить, княгиня, – попросил прощенья Левша, смиренно склонив голову, – я, кажется, обознался. Но, пусть вам это не покажется странным, их сиятельство князь, как две капли воды, похож на одного известного мне ранее прохвоста, который когда-то очень давно, собственной персоной, торговал сахарной ватой на Белгородском вокзале. Правда, не совсем успешно и за мои деньги. А когда дело не пошло, его светлость великодушно раздавал сладости нищим. Это был благородный поступок. Насколько я знаком с историей Речи Посполитой, Радзевиллы всегда славились щедростью. Присмотревшись внимательней к их сиятельству, я понял, что это не он бездарно облучал золотые царские монеты, собственноручно торговал сладкой ватой, охотился за золотой мясорубкой с платиновыми ножами и не он отравился просроченным майонезом, выступая в роли дегустатора-любителя на распродаже уцененных продуктов питания. Прошу великодушно меня простить за это досадное недоразумение. Не смею вас больше задерживать.
– Эстебан рассказывал мне эту пикантную гастрономическую историю, – засмеялась Альбина и на щеках у неё появились ямочки, – но, если мне не изменяет память, это был не майонез, а простокваша. Как бы то ни было, это, ни в коей мере, не умаляет его основных мужских достоинств.
Стеф победоносно посмотрел по сторонам, танцевальным движением поставил правую ногу на носок, погладил себя по внутренней стороне бедра, как будто проверяя наличие вышеуказанной мужской субстанции, щелкнул каблуками, слегка выдвинул подбородок и язвительно усмехнулся.
– Я выбачаю пану. Адже пан не дуже млодый и, мабуть, пидслипкуватый. Раджу пану прыдбаты окуляры, – его светлость прикоснулись к своим золотым очкам, – але, як я памъятаю, то була не простокваша, а ряженка. А, може, «Киевский» торт?
Аристократ подхватил Карамель под руку, потянул носом и небрежно заметил на прощанье:
– Бардзо коштовный у пана парфум. Мабуть, «Красная Москва»?
– Это «Русский лес», – грустно ответил Левша.
Он проводил долгим завистливым взглядом исчезающую в толпе княжескую чету. Левша и сам бы не отказался измерить глубину Cтефанового счастья, которое шляхтичу дарила княгиня Карамель. Но только геометрическим путем. Даже, несмотря на то, что у него на сладкое была аллергия.
«Может быть, ты все делаешь правильно, неугомонный очкарик», – опять подумалось Левше. Ему самому такое «счастье» уже не угрожало. Он давно заметил, что в его сторону с интересом посматривают только представительницы бальзаковского периода. Возраст не тот, не романтик. А самое главное, не богат. Но, он ни о чем не жалел. Даже о бриллиантовом кольце, которое, проигравшись в карты, заложил своему старому приятелю и не смог вовремя выкупить.
«Не дай мне, Господь, ни богатства, ни бедности, – подумал он, – потому что, если я стану богат, то могу возгордиться и сказать: «Кто Господь?». А если обеднею, то начну воровать и вспоминать имя Господа всуе».
После этой встречи в душу все чаще и чаще черной крысой закрадывалось сомнение, а вместе с ним и злодейка зависть. Левше нелегко было признаться самому себе, что он все-таки завидовал этому замухрышке и неудачнику Стефу. Прежде всего, завидовал его таланту художника. Во-вторых, испытывал чувство щемящей зависти к его безусловному аристократизму. А самое главное, не мог простить Стефану Радзевиллу его молодости, неистребимого оптимизма и всепобеждающего тяготения к женской красоте, которые у него самого, к глубокому сожалению, давно шли на убыль, и бесследно исчезали, как звук.
Спустя год до Левши дошли слухи, что тонкого ценителя женской красоты Стефана Радзевилла застрелили кавказские торговцы наркотиками с Черемушкинского рынка, которым он попытался перейти дорогу.
Радзивилл с непростительной халатностью отнесся к предложению Левши перевезти в Москву сахарную центрифугу и поставить Альбину на реализацию.
Вместо этого, неугомонный Стеф, все-таки, поехал в Таджикистан за ядами. На ходу переключившись, он привез в Москву партию афганского героина. Но, в одиночку, не выдержал конкуренции..
«Плавильшик плавил напрасно. Ибо злые не отделились. Они живут среди нас», – всплыли в памяти когда-то услышанные слова. – Все закономерно. Герыч шуток не любит» – подумал Левша.
«Как только люди научились добывать из мака опий-сырец, лукавый поселился в каждой маковой головке. И тому, кто пытается его перехитрить, остается только проклясть свой день рождения и умереть. Нечистый дает правой рукой, а левой отбирает. И, вместе с тем, отнимает душу и жизнь. Тот, кто, приблизится к наркотикам на расстояние вытянутой руки, вступает в сделку с нечистой силой, и, какой бы радужной не казалась перспектива, итог будет печальный».
Если смысл этого абзаца дойдет до сознания хотя бы одного человека, из тех кому это необходимо, то, может быть, Господь простит автору часть его грехов.
Проводив Эстебана в последний путь, Карамель не долго оставалась в одиночестве. Возвращаться в далекое Высокополье очень не хотелось и она, познакомившись на очередной выставке с престарелым сенегальским торговцем картинами, вышла за него замуж и уехала в те далекие края, куда не успел довезти, но о которых ей так красочно и поэтично рассказывал неисправимый идеалист и романтик преступного мира Стефан Радзивилл. Туда, где всегда тепло, где круглый год цветет папоротник, стрекочут цикады и розовые фламинго стоят на берегу озера на одной ноге, а босоногие бедуины и берберы бьют в бубен, белозубо улыбаются и пьют кокосовое молоко.
К, сожалению или к счастью, и второй ее брак оказался не долговечным. Торговец картинами не выдержал свалившегося на него семейного счастья и, неожиданно, ушел печальной тропой далеких предков.
Унаследовав процветающий бизнес, Альбина перевела дело в Россию и поселилась в столице.
Управившись с делами, она выписала из Сенегала глыбу розового базальта с прожилками из чистого золота и заказала из него памятник Стефану Радзивиллу. Отполированную часть постамента украсила надпись:
«Ушел от Вас навсегда.
С надеждой, что без меня этот мир будет кращий.»
Но это всего лишь слухи, за достоверность которых, нельзя поручиться.
Не сложилась судьба и у Апозида. Слова Радзивилла о скором окончании масляной недели оказались пророческими. Как-то, в разгар уборочной, Грек прокрутил очередную аферистическую сделку с зерном, которая закончилась для него плачевно.
Деньги, спрятанные в тайнике под унитазом, куда-то исчезли. Апазиди попал в цейтнот и выкрутился с большим трудом. С этого времени началась череда неудач и негоциант Апазиди постепенно пропал за горизонтом.
Главврача-дуэлянта рано утром обнаружил деревенский придурок, гнавший коров за околицу. Пастух забил тревогу и потерявшего много крови врача срочно перевезли в районную больницу, где он пролежал больше месяца.
Через год главврач сошелся с сухопарой терапевтшей, которая была старше его лет на десять. И зажили они припеваючи. Пока главврач не застукал сухопарую и пастуха на горячем. Он по старой памяти, хотел было вызвать придурка на дуэль, но передумал.
После этого прискорбного случая главврач опять зажил бобылем. Такая, видать, у него планида.
Венька Шуфутинский эмигрировал в Израиль, но не прижился на исторической родине и вскоре оказался в Германии. Социальных выплат не хватало, он подворовывал в недорогих вещевых магазинах, пел в хоральной синагоге и с грустью вспоминал «Экспресс» и то далекое, счастливое время, которое, к сожалению, ушло на всегда.
У Чистодела Фимки тоже не сложилось. Как-то, на очередной квартирной краже, его покусал ротвейлер и после этого случая он «завязал» и ушел в дом престарелых.
Прошло немало времени и, как-то на Покрова, возвращаясь из глубинки, Левша на сутки задержался в Сергиевом Посаде. В привокзальном буфете шла пересменка и он с трудом выхлопотал курицу гриль, салат из вялой капусты и стакан холодного чая.
Курица оказалась не совсем свежей, Левша отодвинул ее в сторону, допил чай и собирался уходить.
Краем глаза он заметил, что за ним издали наблюдает, одетый во все черное, пожилой, усталый человек, напоминающий монаха, у которого на лице было написано: «подайте нищим, не то обыщем». Левша давно приметил, что такие типы были здесь не редкость.
Как только он стал отходить от стойки, бродяга сделал шаг вперед, ни на секунду не спуская глаз с заветной курицы. Он был в полуметре от цели, когда, словно из-под земли, появился тщедушный, с перекошенными плечами очкарик в твидовом пальто. Схватив птицу двумя руками, он скрылся в дверном проеме.
– Опеть пындеокий из монастыря деру дал. Теперя за ним не поспеешь, – махнул давно не мытой рукой бродяга и добавил не совсем лестное определение.
–Эй, Стефан, постой! – бросился за беглецом Левша, но того и след простыл.
«Скорее всего, я обознался. Это всего лишь совпадение», – решил Левша.
Он оплатил еще одну курицу, поставил ее на стойку перед бродягой и вышел на перрон, подумав:
«Неисследимы пути Господни и неизъяснимы Судьбы Его. Кто познал ум Господень? Или кто был советником Ему. Или кто дал Ему наперед, что бы Он должен был воздать?»
Эпилог
Как-то весной Левша вторично оказался в Высокополье. Прошел дождь и, несмотря на окончание мая, ржавые крыши домов почему-то пахли осенью. И только церковные купола радостно сияли, обогретые тихими лучами весеннего солнца. Было тихо, но где-то на краю села звенели колокольчиками коровы, возвращающиеся с пастбища.
Во дворе, где когда-то квартировал неугомонный романтик, подчиняясь, зову природы, зацвели розы. Но последний рукотворный куст, не выдержал испытания временем и непогодой. Розовый куст исчез навсегда, смытый и унесенный холодными проливными дождями, открыв написанного под ним Спасителя Иисуса Христа.
Только один цветок, по необъяснимой причине, остался нетронутым. Он превратился в рану на правом боку, у открывшегося свету Божьему, написанного под смытым кустом, Спасителя нашего Господа Иисуса Христа, своей кровью искупившего наши грехи.
«Прости Господь грехи мне и рабу твоему Стефану», – подумал Левша и перекрестился.
Благодать Господа нашего Иисуса Христа со всеми Вами. Ибо все из Него. Им и к Нему. Аминь.
С благословлением к Вам раб Божий и слуга Иисуса Христа Ал. Войнов.
Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg
Комментарии к книге «И прости нам грехи наши», Александр Иванович Войнов
Всего 0 комментариев