«При чём тут менты?!»

При чём тут менты?! (fb2) - При чём тут менты?! 627K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Илья Дмитриевич Кулагин (Дмитрий Осокин)

ДМИТРИЙ ОСОКИН ПРИ ЧЕМ ТУТ МЕНТЫ?!

А ВСЕ ЖЕ ЖИЗНЬ СМЕРТЕЛЬНО ХОРОША…

К. Вагинов

СМЕРТЬ ЖУРНАЛИСТАМ!

Маленький криминальный зоопарк

Возможно, я бы и попытался отразить в своей газете историю о той девятимиллиметровой пуле, которую наикорректнейший джентльмен, более известный в деловых кругах Питера как просто Шамиль, так и не сумел отразить от своей головы, но эта самая газета, похоже, должна была теперь лопнуть… почти как голова Шамиля.

Отощавший газетный зубр смотрел на меня набычась, за приоткрытым окном щебетали птички, а пара горилл, только что ввалившихся в кабинет моего шефа, лопотала несуразицу. Причем эти два парня явно обращались ко мне — ко мне, сообразительному, словно тапир, и понятливому, как коала!

— Не раздувать!

— Чтоб никаких газетных уток! И впрямь зоопарк!

Я с опаской отодвинулся от них в своем кресле на колесиках, засунул успевшую потухнуть папироску в баночку из-под пива «Кофф», работавшую в то утро пепельницей, и вежливо спросил:

— Что за цирк?

— А ты поспрашивай… Поспрашивай — мигом схлопочешь!

— Действительно, Дмитрий, давайте послушаем. Как я понимаю, эти молодые люди в некотором смысле на сегодня представляют хозяев газеты.

Ну что тут возразить?! Все предельно ясно: в соответствии с обязательствами перед рекламодателями еженедельник «Нота Бене» следовало выпустить еще трижды с сохранением всех заявленных рубрик, кроме моей — «Криминальные итоги» (название не мое!), в которой я обыкновенно пытался со всех возможных сторон освещать какую-нибудь одну животрепещущую тему. Понятно, теперь такой темой была обязана стать смерть Шамиля и связанные с ней таинственные подробности. Однако и жизнь Шамиля, и его дело были застрахованы в солидном страховом агентстве, лидеры которого и прислали к нам своих сыскарей с инструкциями. А они теперь имели право нам «настоятельно рекомендовать». Хотя бы потому, что концерн, в который входило их агентство, имел свои интересы в бизнесе покойного. И запросто мог придавить и меня, и моего главного, и саму газету. Что и планировалось сделать после трех номеров. Во всяком случае, в отношении газеты. Нас с шефом могли бы придавить и чуть раньше.

— Значит так, культура там, видеообзор, программка ТВ, светская хроника, но чтоб ничего про Шамиля и близко…

Мудрые коалы никогда не вслушиваются в лопотание горилл! Мне к тому же слишком не понравилось их «получишь», я решил предпринять психологическую контратаку.

— Простите, мне нужно позвонить…

Они не возражали. Они и не мне объясняли, шефу. А я набрал номер главного начальника всех их возможных начальников.

— Игорь Николаича Корнева, пожалуйста…

Я не стал театрально повышать голос: все равно эти три составляющих имени возымели свое магическое действие! Покруче любых «мене, текел, фарес»[1], разрекламированных слов, за тысячелетия ставших привычными не только царям, но и бандитам, и обывателям, как «взвесил, хмыкнул и обвесил», к примеру.

Гости недоуменно переглянулись. Если продолжить тему о зоопарке, то словно «пе-релягнулись», это не очепятка!

— Ты че шуткуешь, отморозок, страх потерял? — спросил один из них без особой убежденности.

Я уже подготовил фразу, с которой было бы уместнее всего начать общение с Игорем, по типу: «Я вчера свалил рановато, как закончился вечер?» Это произвело бы впечатление. Затем мне казалось уместным вставить пару слов о том, что люди его концерна порой ведут себя столь же непринужденно, как те самые ужасные бандиты города, «жмерин-ские», которыми в нашем городе уже больше пяти лет мужья пугают своих жен, а жены — детей и любовников.

Однако вышла осечка. Тем более удивительная, что я звонил не по общему номеру, а по одному из тех, которых не указывают на визитках. К телефону должен был подойти или сам Игорь, или кто-то из его телохранителей.

— Игорь Николаевича сейчас нет на месте, кто его спрашивает? — пробубнил абсолютно несвежий голос.

Почему-то мне сразу вспомнились детективы: в них, когда кого-нибудь упекают в тюрьму, то на телефон сидельца сразу же сажают легавого. Поэтому я не сдержался, и многозначительно предупредив: «Передайте, что у Димы табаш созрел», — повесил трубку.

Только по интеллектуальной нерадивости мне не пришло в голову, какой эффект этот обмен репликами произведет на благодарных слушателей.

— Ты кому тут мозги едать собрался? — спросили меня гости. И недружелюбно двинулись в мою сторону.

— Вообще-то, обыкновенно гурманы предпочитают мозги живых обезьян, — успел просветить их я.

И сразу почему-то отлетел к шкафу. Ну вот, начали ломать мебель. Старый тощий зубр успел возмутиться:

— Позвольте, не кажется ли вам, что подобные методы убеждения…

Прислонившийся к шкафу парнишка так не него посмотрел, что зубр довольно быстро понял, что и такие действия могут являться «методами убеждения». Причем — действенными.

Их, наверное, давно тянуло поломать мебель, но просто лень было делать собственными руками-ногами. И вот один из этой сладкой парочки лениво прислонился к шкафу, а второй, используя меня в качестве самонаводящегося метательного снаряда, приступил к делу. Ему вовсе не хотелось причинять мне боль, он явно считал для себя более важным эффективную борьбу с вещизмом. А воплощением ненавистных достижений нашей порочной цивилизации для него в тот момент служила мебель.

Ее было не так уж и много в кабинете шефа: журнальный столик с компьютером на нем и креслицем рядом, большой письменный стол главного редактора, еще три кресла, шкаф с огромной вазой фальшивого хрусталя наверху. Ее подарили редакции какие-то меценаты-спонсоры в честь выпуска первого номера «Нота Бене», но мы с шефом, посовещавшись, решили не выставлять этот символ Дегуманизации искусства на всеобщее обозрение и стыдливо водрузили его на самую верхотуру.

— Ты будешь знать, как мозги едать! Корневу он, видите ли, звонит, а?!

— Ваши действия все меньше согласуются с требованиями хорошего тона, молодые люди!

— Ну давай, поучи!

— Ишь, приятель Корнева… У-у-ух!

Меня оторвали от земли и отправили в полет. Затем подобрали и — снова. Я успел заземлиться об каждое из трех свободных кресел — только колесики от ножек в разные стороны! — прежде чем очутился в исходной позиции у шкафа в результате очередной переброски. Да, этого парня с полным основанием можно было назвать «кидалой»! Его коллега, задремавший было со скуки у шкафа, решил присоединиться к развлечению.

— И от меня на память!

И он с силой приложил меня к дубовым дверцам шкафа, остолоп! С чувством глубокого удовлетворения я возвел очи к небу. Оно не просматривалось сквозь потолок, но возмездие свыше не заставило себя долго ждать. Ну прямо по Пушкину: «Господь во всем, конечно, прав… недаром создал этот шкаф…»

Толстостенное изделие из фальшивого хрусталя покачнулось и не смогло устоять на краю. Мой торжествующий взгляд на мгновение зафиксировал лица «зубра» и «кидалы», на них застыло выражение суеверного ужаса и немой покорности судьбе. Никто не успел предупредить довольно ухмыляющегося остолопа у шкафа. А в его глазах еще светилось такое непосредственное, детское желание еще разок шмякнуть меня о шкаф! Но уже через долю секунды с его лица исчезло всякое выражение, а в выпученных глазах остался только немой вопрос приблизительно следующего содержания: «Да представляется ли вероятным, чтоб воздаяние постигало даже и закоренелых грешников еще в мире сем?»

Он рухнул на мгновенно увлажнившийся паркет вместе с тремя огромными кусками стекла.

— Я не думал, что мы наливали в нее воду… — как-то не к месту пробормотал мой шеф.

Но дело начинало приобретать дурной оборот. Тело на полу зашевелилось, второй парень, «кидала», увидел в случившемся не предостережение Божье, а лишь досадное стечение обстоятельств. И двинулся на меня, решив, что именно я — ответственный за все* возможные случайности в бушующем мире абсурда.

— Козел… ну козел…

Еще одна зверушка в зоопарке!

С ловкостью горного барана я легко перепрыгнул через пострадавшего. Но не рассчитал и тяжело, как мамонт, приземлился на один из трех осколков вазы. Однако я начал падение в верном направлении — на дверь в коридор. Конечно, офисная охрана не слишком-то будет рада защищать меня от человека «Астратура», исчезло но по крайней мере при них он будет чувствовать себя куда скованней.

Однако ваза все же оказалась предостережением! И достаточно грозным! В падении я распахнул дверь наружу, в коридор и, шмякнувшись на пол, уже начал по-змеиному, со сноровкой выползать из кабинета, когда на лестнице послышались характерные возгласы: «К стене! Руки за голову! Где тут редакция?!» — и не менее характерный топот множества ног. Когда я приподнял голову, то увидел быстро приближающуюся к кабинету ватагу фантомасов в пятнистом камуфляже, с укороченными автоматиками, дубинками и щитами.

— Вставай! К стене! СОБР! Уже легче…

— Ай!

Вбивший меня в стену парень ловко ударил сзади по ногам, расставив их поширше для каких-то неведомых мне целей. Остальные, судя по топоту, вломились в кабинет.

— Где тут эти частные из страховой! Стоять! Оружие?!

— На… не забудь и мое разрешение…

— Молчать! Оружие?!

— Да бросьте вы, парни, я положенные три года в МВД оттрубил, разрешение в поряд…

— Стоять! Пошли!

Такие хитрые приказы рассчитаны, наверное, на то, чтобы сразу же доказать задержанному узость его мышления.

— А этот?

— Молодой человек — сотрудник редакции, наш криминальный репортер…

— Отпустить! Ты, криминальный, особо не распространяйся… ну да тебе и негде будет… Вы, как я понимаю, главный редактор?

Обоих наших гостей уже увели. Пара фантомасов осталась в коридоре, а старшой — кабинете. Хотя меня, например, всегда интересовало, как они различают друг друга в этих масочках?

— С сегодняшнего дня наложен арест на банковские счета фирмы, офис будет опечатан…

— Простите, с чьей санкции? — потирая шею, спросил я.

— Ну ты и… вали отсюда, пока тебя вместе с этими не прихватили!

На три часа «прихватить» можно и без всякой санкции… В другое время я б обязательно повыпендривался, пусть бы задержали, потом поразбирались бы! Но вот перспектива оказаться на три часа «вместе с этими» меня никак не устраивала: с ребят сталось бы заявить милицейским, что я лично оприходовал одного из них вазой по голове, начались бы длительные выяснения, могло всплыть, что я звонил Корневу… а если его шестерок так беззастенчиво хватают, значит, какие-то претензии у РУОПа есть и к его концерну. А это уже самые настоящие «Опасные связи», это не с Маней Лесковой переспать.

— Простите, господин офицер, я и не думал ставить под сомнение ваши полномочия, просто мне бы, конечно, любопытно было узнать конкретные фамилии, ну, подробности… — от всего сердца пояснил я.

Маска явственно нахмурилась. И я поспешно добавил:

— Впрочем, раз все равно мне негде будет осветить эту тему, вопрос, конечно, снимается…

— Чтоб никакого освещения! Осветитель! Исчезни.

Настоящий обскурантизм!

— Всего хорошего… — я кивнул «зубру» и, облегченно вздохнув носом, потопал по коридору к лестнице.

Раньше я почему-то ошибочно считал, что в СОБРе РУОПа[2] не больше сотни бойцов… а то и вообще человек сорок. Но офис Шамиля был заполнен таким количеством народа, что, казалось, его приказали срочно закамуфлировать. Полностью! Однако меня никто не остановил. Впрочем, и всех сотрудников, даже офисную охрану, выпускали из здания беспрепятственно, только обыскивали. Очевидно, РУОП заинтересовался в первую очередь документацией Шамиля и «шестерками» Корнева.

— Что, этих двоих, из страхового, они взяли? — спросил меня один из охранников.

Я только кивнул.

— Как вошли, сразу: где тут…

Договорить ему не дали, а, обшмонав, выкинули на улицу. Меня тоже обначили. Велик, богат русский язык, а обыски на Руси так часты, что парой слов и не обойдешься, синонимов много!

Часа два назад на улице было еще довольно пасмурно, а тут мне по глазам резанули лучи яркого низкого солнца. Я сразу почувствовал себя лучше. Свежий ветерок наполнил мои легкие подножной пылью и восторженно захлопал каким-то рекламным транспарантом над улицей, радуясь собственной шутке. «Колос большого голода!» — прочитал я странное на натянутом поперек улицы белом полотнище.

Час дня — и никаких дел впереди! Кроме поиска новой работы… Ну да это занятие не из тех, каким следует отдавать всю свою жизнь. Я беспричинно рассмеялся и подмигнул проходившей мимо девчушке. Судьба обманула меня, но и мне удалось обмануть судьбу! Сегодня нужно было бы торчать в присутствии допоздна, вычитывать корректуру, сокращать, размещать… Теперь — фигушки! Я свободен, могу пойти налево, направо, потерять чьего-нибудь коня, испить колючего пивка или совершить пару добрых дел… А Шамиль — что Шамиль?! Я не был тесно знаком с покойным, жаль его, конечно, джентльмен — и по виду, и по обхождению. Теперь о нем такого не скажешь, наверное. Вот Игорь Николаевич Корнев… Не повезло же ему иметь вчера беседу с Шамилем, да, определенно, на его концерн наехали именно из-за этого эпизода…

— Па-ма-жи-ите, чем можите! — увязались за мной грязные и оборванные цветы жизни, целый букет из трех штук. Запах не воодушевлял.

— Могу помочь добрым словом.

Мне никак не удавалось отделаться от мыслей о вчерашнем вечере, я даже и не сообразил, как это все же удалось.

Сообразил я только тогда, когда минут через десять сунул руку в карман пальто за бумажной мелочью и обнаружил отсутствие денежного эквивалента двух-трех бутылок пива. Поделом! Скупой платит дважды! А предусмотрительный носит крупные купюры во внутренних карманах. Придется разменять пятерку!

Я решительно свернул в какую-то наливаловку и, заказав кебаб со стошкой «Русского принца», вернулся к своим размышлениям. Разговор Корнева и Шамиля, который мне в числе других посетителей одного элитного кабачка довелось издалека наблюдать вчерашним вечером, нельзя было назвать конфликтным в дворовом смысле этого слова. Однако… Какое-то напряжение в их лицах читалось. Нет, даже не в лицах… Пожалуй, вчерашний вечер имеет смысл вспомнить детальнее!

Я грустно усмехнулся: «Забавно, если меня лишило работы то, что два почтенных бизнесмена — друг молодости Игорь и хозяин Шамиль — не договорились о каких-то проемах…» и попытался вернуться часов на 15 в прошлое.

«Наши мальчики бреют затылки, а литовские — отращивают бакенбарды. Все правильно: со времен Карла Маркса и движения хиппи принято считать, что излишек череп-но-лицевой растительности восполняет недостаток столичного лоска. Компенсирует провинциальность. Но затрудняет лечение черепно-мозговых травм. Так что наши бритоголовые…»

Хрен знает, что навело меня на эти мысли! Хотя, если представить на секунду, что этот хрен — я сам, то ассоциативную цепочку проследить можно…

После известных огнестрельных событий мая 1994 года все здраводышащие индивидуумы Северной Пальмиры засуетились в беспокойном ожидании «войны мафий». Кому понадобилось расстреливать лидера «жмерин-ских», какой клан стоял за замеченным случайными свидетелями длинноволосым автоматчиком? Честные обыватели и криминальные репортеры не сомневались, что ответы на эти вопросы они узнают не позже милицейских — «жмеринские» должны были начать мстить, и все с каким-то странным наслаждением, предвкушением близкой разгадки этой волнующей тайны ожидали трупов.

Когда их идентифицируют, общественность узнает, кому отомстили «жмеринские».

В офисах крупных контор поговаривали, что единственной фирмой, способной бросить вызов могущественной, ужасавшей чуть ли не весь Петербург группировке «жмеринс-ких», сейчас может быть только гигантский концерн Андрея Смирнова — «Астратур».

Но, видимо, «жмеринские» тоже проводили скрупулезное дознание. Во всяком случае, ожидаемых «астратуровских» трупов на улицах Питера пока не находили.

Гм… автоматчик был длинноволосым! Практически никто не сомневался, что убийца напялил парик: как-никак «профи» предпочитают короткие стрижки, но эта деталь… эта деталь…

Эта деталь вполне могла натолкнуть меня на мысль о сравнительном анализе волосатости криминальных элементов!

Я тоже ждал.

Как и все.

Но не совсем так, как ожидали этой «войны мафий» мои старшие собратья — если не по разуму, то по перу. Ведь что бы я ни писал на криминальную тему, я всегда останусь дилетантом-любителем. Верней, просто дилетантом и любителем подработать, получить реальные деньги за ту информацию, которая идет ко мне сама. Пафос профессионализма мне чужд. Но вот у моих «старших братьев по перу» от скорейшего начала военных действий зависело слишком много, и поэтому они ожидали азартно: ну когда же! кто первым начнет свой последний полет при помощи тринитротолуола, заложенного в его машину «жмеринскими»?! и кто первым успеет оповестить об этом общественность?!

Так ждут на ипподроме: чья лошадь придет раньше. Так ожидают Деда Мороза. С толстым-толстым мешком подарков.

Отгоняя все эти незнамо КУДА забредшие мысли, я даже потряс головой, словно это должно было помочь мне вернуть их, суматошные, к окружающей действительности. И даже хлебнул английского пивка из высокого стакана. Помогло. Мои мысли вернулись к реальности: «А она ничего, эта девочка!»

Окружающая действительность была почти шикарна. На взгляд любого воспитанного на американских поп-фильмах российского интеллектуала.

Чего стоила хотя бы та девочка-официанточка! Переливы цветов — «ментовских» в основном, красного да синего, как у мигалки, — не давали толком рассмотреть картин на стенах этого дорогого валютного кабака. А сигаретный дым, обыкновенно голубоватый, казался то сиреневым, то белым и извивался так, как это только может сниться сценическим декораторам. И создавал иллюзию уединенности, словно дрожащей занавеской отделяя наш столик от остальных посадочных мест, оккупированных дорогими девочками и мужиками в таких костюмах, что по сравнению с ними те же девочки выглядели уцененными.

А я-то в пошлом красном пиджачишке поверх свитера…

— Бон суар, Дима!

Я не был единственным колтуном на прилизанной шерстке этого праздника! Месье Рассошен, элитный дизайнер-график, не поленился перейти через Невский! Наверное, в отеле, где он жил, его свитеру и кроссовкам некого было шокировать, там все быстро врубались, что это его шмотье «весит» не меньше их смокингов. Конечно, у него вышло «Дима», ну да ладно…

— Привет, тьфу… Салю, месье Рассошен!

Мои приятели довольно захихикали. Еще бы, начать приветствие с плевка! Месье Александр Рассошен милостиво кивнул мне еще раз, заказал по пиву всему столику и увлек свою красавицу жену вглубь кабака.

— By зэт адмирабль, Элен, се суар, ком тужур! — на ломаном французском успел прокричать я ей вслед, исправляя бестактность.

Но с пивом он нам сильно помог, этот парень! В валютник на Невском, где мы сидели тем холодным летним вечером — видано ли этакое дело! — газетчиков пускали бесплатно по карточке прессы. А вот уже внутри пивко влетало в копеечку и било не столько по печени, сколько по карману. Но психологический эффект от осознания того, что ты «сэкономил» тридцать баксов за вход, заставляло раскошелиться.

С аппетитным причмокиванием мои друзья набросились на новые порции, позабыв на время все те гипотезы, которыми они до этого обменивались… и которые, собственно, и заставили меня на время погрузиться в собственные размышления. На самом деле это был необычайно скучный пошленький вечерок, в котором не было ничего необычного. Но рассказать о нем стоит.

Массивные чернокожие распорядители, галантные, как внезапно ожившие шкафчики, усаживали особо важных гостей, девочки с ярко-красными «кисками» на воротничках белых блузок ненавязчиво снимали со столов пустеющие стаканы.

«А она ничего, эта девочка!» — мне вновь попалась на глаза та же самая официантка. Лет двадцать, не больше, этакая стройная «мыслящая тростинка» с пустым подносом, правильный овал лица, дерзко вздернутый носик, решительный подбородок и капризные губки — любопытный набор для физиономиста! Но больше всего мне понравились волосы… Тьфу еще раз, никуда не уйти сегодня от этой парикмахерской темы: не короткая стрижка, как у всех остальных, а невообразимо элегантная башенка темно-каштанового цвета над макушкой! Как я читал в древних книжках, утонченных эстетов начала века такие прически особенно возбуждали, им, видите ли, нравилось представлять себя в роли того счастливца, который увидит эти волосы распущенными, а обрамленное ими лицо — медленно краснеющим от ответного желания… Обтесывать до утонченного состояния меня можно бесконечно, но в тот момент, когда ее зеленые глазищи посмотрели в мою сторону… мне захотелось хоть чем-то походить на тех эстетов… или того счастливца… так-так-так, она идет сюда!

— Э, э, постойте, красивая! Я еще не до…

Она хотела тайком стырить у Гаррика еще не допитый им стакан! Вот женское коварство! Но девушка быстро все поняла и исчезла, не оставив времени моему другу завершить свой робкий протест какой-нибудь сальной шуткой.

А с него бы сталось! Гаррик Алферов отличался странной особенностью краснеть от похвал и хамить, не краснея. Звезда криминальной журналистики N 1 как-никак! По крайней мере с тех пор, как Костя Андреев свалил в Москву… Ну да что я! Уверен, весь Питер читал его еженедельные остроумные отчеты об изобретательности мелких жуликов и о тяжелом труде налоговых инспекторов.

А вот Васе Иванову, другому моему компаньону и коллеге, известности еще занимать и занимать. Конечно, я-то в долг здесь ему ничего дать не могу, а вот Гаррику он, по-моему, завидовал страшно. Но и работал от этого, как умалишенный. Когда мы с Гарри-ком и Княже втроем завалились в кабачок, «Василиваныч» уже сидел над пустым стаканом, вынюхивал. Кому-то такое кабацкое сидение может показаться не пыльной работенкой, но в этом кабаке было что вынюхивать! И Гаррик с Василиванычем, едва поздоровавшись, принялись щеголять своими познаниями:

— Взгляни-ка, вот там Кумач, это, пожалуй, самый авторитетный вор в законе сейчас…

— Да, старая гвардия! А там, приколись, абсолютно официальная личность, с некобе-лимым… ерунда, что он с девочками, именно, с НЕПОКОБЕЛИМЫМ положением в обществе.

— Да знаю я, это Генрик Шапиро, глава «астратуровской» секьюрити. Только он — ширма, он в «Астратуре» ничего не решает!

— Не решает, верно! Но ты дал маху, Ва-силиваныч, официальная должность Генрика Всеволодовича — директор частного сыскного агентства «Астратур»!

— Ну, «Астратур» — концерн большой!

— Енто верно! Но об ентом вон Димка больше нас с тобой знает.

Василиваныч так на меня посмотрел, что я попытался отмахнуться как мог убедительней:

— Да ничего я не знаю!

Поскольку я чуть было не смахнул со стола пепельницу, Василиваныч на время отстал. И показал неплохую реакцию, поймав вылетевшую из пепельницы сигаретку.

— А это кто?! — вовремя поинтересовался позорно несведущий в великосветской криминалистике Княже.

— О! Это господин Царьков! — хором, как некий Тяни-Толкай, с пиететом провозгласили Гаррик и Василиваныч.

И со злобой взглянули друг на друга, оспаривая честь просветить бедного Княже. Я их примирил:

— Уважаемый человек. Начал еще до перестройки, но с арестантским миром не якшался, работал самостоятельно. Затем, когда он начал уже представлять собой известную силу, ему крупно помогли милицейские, то бишь прокуратура.

— Что ты гонишь?!

Теперь это был уже не Тяни-Толкай, мой беззаботный треп прервал трехглавый дракон. На меня — с недоверием, возмущением и неподдельным интересом — смотрели три пары глаз.

Я выдержал паузу, демонстративно закурил «беломоринку» (в таком месте это особенно приятно!) и продолжил, по-прежнему обращаясь только к Княже:

— Короче, продержали его в «Крестах» и на Захарьевской чуть ли не полтора года, а особо убойных, убедительных то бишь, доказательств так и не собрали. В итоге суд решил, что за незаконное хранение оружия Царькову хватит и того, что он уже отсидел, один известный адвокат толкнул очень сильную речь, и его с почестями освободили прямо в зале суда.

— Ни фига себе, помогли!

— Конечно, помогли! — добил их я. — Я же говорил, хоть он и был большой силой, но связей с «арестантским миром» не имел. А там, где кадры решают все, еще больше зависит от связей. И теперь у господина Царькова связи будьте нате! Единственный, выражаясь кучеряво, «новый русский», имеющий хороший контакт с людьми «арестантского мира». Да сами посмотрите, с кем он сейчас беседует.

Они по очереди аккуратно скосили глаза, особо активно вертеть головой в таких местах не рекомендуется. Ее, голову, за это вполне могут и открутить насовсем!

— Да, действительно, с Кумачом!

— Однако!

Моя шутка вскоре забылась, один только Василиваныч вдруг на мгновенье озаботился:

— Вообще-то, любопытная версия…

Но уже через полстакана они с Гарриком продолжили состязаться в эрудиции:

— А вот и банкир Вихляйло…

— Его контору крепко держат «жмеринские».

— А это известная личность Петя Раста-ковский!

— Так! Внимание, пришли «жмеринские»!

Обыкновенная непринужденность отсутствовала в кабачке и до этого момента, а тут воздух словно наэлектризовали.

С того самого дня, когда лидер «жмеринских» вместе с двумя телохранителями был расстрелян из автомата неизвестным волосатиком, неформальные лидеры города даже активней самих «жмеринских» выясняли по своим каналам, кто же все-таки тот смертник, который одной сотней граммов свинца нарушил установившееся когда-то в Питере равновесие. Даже здесь, в этих зальчиках для роскошного отдыха, все посматривали друг на друга с легкой настороженностью. А вошедшие мужчины в дорогих, но неярких костюмах запросто могли превратить это смутное чувство недоверия во вполне конкретные опасения.

Их было трое. Очевидно, новый лидер и два телохранителя? Я не знал. И не узнаю, надеюсь. Как-то не очень тя…

— Будет разборка?

— Здесь? Вряд ли…

Гаррик с Василиванычем непроизвольно понизили тон, хотя музыка заглушала любые беседы. Но я их понял! В первый момент мне даже показалось, что и музыка-то почтительно примолкла.

Или — испуганно.

Показалось.

Гаррик, не отрывая взгляда от проходящих по залу мужчин, потянул Василиваныча за рукав.

— Времена-то нынче злые, опасные. Ты как, вооружаться не надумал?

— Вот еще!

— Зря, зря, кто знает, что может случиться, вот мой-то шпалер всегда при мне!

Вполне мирно покивав головами в ответ на многочисленные приветствия, «жмеринс-кие» сели за отдельный столик.

Я перевел дух.

Насчет «шпалера» Гаррик, конечно, бравировал. Знал я его пушку. Обыкновенный девятимиллиметровый «РЖ», западногерманский револьвер, рассчитанный на пальбу как газовыми, так и дробовыми патронами. Я сам, когда делал материал про оружие для «Адамова яблока», помог знаменитому «криминальному журналисту» Гаррику приобрести этот ствол. А он еще и умудрился этот револьвер зарегистрировать как газовый. Правда, если б его хоть раз прихватили с дробовыми патронами в кармане, знаменитого журналиста можно было бы называть «криминальным» с большими основаниями.

— Да на кой он мне нужен, — Васили-ваныч, как гордая птица Феникс, вздернул голову, — мне обороняться не от кого, меня и так все знают!

— А шпана уличная?

— А с ней я дел не имею!

— Ну да, ты у нас только с серьезными людьми… шутки шутишь!

Достали меня эти двое! Кабак вновь загудел, словно невидимый Великий Монтер сумел как-то преобразовать скопившееся в воздухе напряжение в силу тока человеческой речи. Я впервые вспомнил, что я-то, в отличие от Гаррика с Василиванычем, не на работе! У меня планировался вечер отдыха! Даже проститутки во время отпуска не ходят по стриптиз-холлам и публичным домам! Но эти два представителя «второй древнейшей» продолжали свое производственное совещание.

Василиваныч с легким разочарованием:

— Сегодня, пожалуй, здесь ничего не случится!

Гаррик:

— Хоть ты и считаешь, Василиваныч, что ты молодец, а пуля — дура, мои читатели все же думают иначе. С точностью до наоборот! Мой шпалер…

— Довольно! Романтика и коммуникабельность зовут меня вперед, в жизни всегда есть место встрече.

Я решительно поднялся из-за стола и зашагал по направлению к сортиру. Это направление было не хуже того, в каком протекала беседа, а если учесть еще, что на моем пути через зал неминуемо должна была оказаться та самая русоволосая официанточка, то даже и лучше!

— Простите, мамзель, а вы… — осведомился я как бы походя, — вы даете прессе интервью?

Это был один-единственный вопрос. Но первой его половиной она успела возмутиться, а второй — огорчиться. Что доказывало наличие сносной реакции. Я успел подумать о том, что лучше было б сформулировать этот невинный вопрос как-нибудь по-другому. Во имя первого контакта, по крайней мере.

Она собиралась уже гордо вздернуть носик… но на секунду задумалась, будет ли это достаточно уничижительной реакцией на слова нахального дешевого клиента. Возмущение — огорчение — раздумье, хорошая смена настроений для секундного интервала.

— Да, вот и все мы так, — философски продолжил я, как бы невзначай перекрывая ей проход… (тьфу, фрейдисты, я имел в виду путь!) — Все мы так, сперва возмущаемся, затем огорчаемся и только потом начинаем раздумывать о мести…

Будь я проклят, если она сжала губы не для того, чтоб сдержать улыбку!

— Вот-вот, а после раздумий решаем, что лучше не улыбаться…

Уголки ее губ все же предательски поползли вверх. Проклят я не буду.

— Что за интервью? — безразличным тоном спросила она, чтоб все же оправдать выдавшую ее настроение игру лицевых мышц. — Нам запрещено…

Я перебил:

— О, мне как репортеру газеты «Нота Бене» были бы необычайно интересны интимные подробности жизни ваших завсегдатаев, я имею в виду прежде всего тех устриц, которыми здесь все время угощают. Тайная жизнь устриц, что может быть интересней такой статьи!

Последняя фраза вопросом уже не являлась. Но она ответила, попытавшись обойти меня с фланга:

— Только милицейские сводки!

Прозвучало суховато.

— Милицейские, они всегда — с водки, — по инерции сообщил ей я, начав соображать, что вообще-то останавливать официантку посреди зала не более умно, чем пытаться увлечь разговором участников броуновского движения за мир. — Жаль, что милицейские с водки тебе так интересны.

Идти, бубня не слишком свежие импровизации, за ней следом — столь же глупо, как пытаться рассмешить марафонца, сосредоточенного на последних километрах дистанции. Говорят, за смену официантки проходят в общей сложности до десяти километров.

— Вы, девушка, подходите к нашему столику, сделаем вид, что мы пытаемся уговорить вас не отбирать последний стакан.

— Я только сделаю вид, что подойду! — пообещала она.

Ну и ладно. Не всегда случается забросить окурок в урну с первой попытки! Вот только вторую мало кто соглашается предпринять.

Чудесный был вечерок, беззаботный. Никого не убили. Но сейчас, с адской болью поворачивая голову, чтобы с трудом оглянуться назад, я понимаю, что именно со всех этих нюансов все и началось. Трюизм о том, что не все различают те семена, из которых затем произрастает эвкалиптовая роща, никто не опроверг. А. это был именно вечер мелочей. Вечер семян. И ужасные эвкалипты проросли дьявольски быстро. Хотя одно «семечко» уже под занавес я все же заметил. Но и подумать не мог, какое уродливое и опасное дерево вырастет из этой мелочи уже к следующему утру.

Вообще-то мы с Гарриком собирались ночевать у наших новых русских милых. Девчонки, Марина и Света, ждали нас где-то на Гражданке… гм… это район такой, и нам пора было уже уходить. Но тут, буквально через пару минут после того, как я, покинув гостеприимного фаянсового друга в кабинете с литерой «М», вернулся к столику, в зал в сопровождении подтянутого загорелого паренька вошел новый посетитель. А я только уселся и собирался допить пиво!

— А-га, — раздельно прокомментировал Василиваныч, — вот и еще один завсегдатай!

— Это ты — завсегдатЫй — завсегда поддатый, в смысле, — окоротил я его, не оборачиваясь.

— А-га, — повторил он, — вот и Корнев Игорь Николаич! Что-то будет! Давай, Димон, ты же, как я слышал, с ним здороваешься, узнай у господина вице-президента, как оперативная обстановка!

— Во-первых, ничего не будет, в присутствии Корнева еще никогда никого не убивали, насколько мне известно, — все так же не поворачивая головы к вошедшему, сказал я, — а во-вторых, я с ним не здороваюсь, ты опять напутал, Василиваныч!

— О, привет, Дима, заседаешь? — в наплыве либерализма кивнул мне, проходя, молодой человек в костюме от «Кромби».

Вообще-то Корнев достаточно артистичен, чтоб носить шмотки и от «Версачче», но не его одежда обычно привлекала внимание в первую очередь. Самым заметным во внешности этого высокого молодого человека с округлым лицом были его гладко зачесанные назад пепельные волосы и глаза, так странно порой менявшие цвет.

— Здравствуйте, Игорь Николаевич!

Но вице-президент концерна «Астратур» уже прошел в следующий зальчик, где шкафчики черного дерева мигом организовали ему и его молчаливому загорелому спутнику отдельный столик в самом углу. Оба — и Кор-нев и его телохранитель, которого я, между прочим, тоже ИМЕЛ НЕОСТОРОЖНОСТЬ знать (Богдан Игнатенко, бывший десантник, затем рейнджер в Нагорном Карабахе, вместе со своим напарником, суперменом Вадом Тара-новым уже года два не отходил от господина вице-президента).

Можно было увидеть, как Корнев, всегда спокойный и улыбающийся, поздоровался с владельцем кабачка и как замер с индифферентным выражением лица Богдаша. По тому, что он устроился так, чтобы контролировать не столько вход, сколько самих посетителей, можно было догадаться, что Таранова Игорь Корнев оставил у дверей снаружи.

— Так-то вот, — пояснил я Василиваны-чу, — это не я с ним, это он со мной здоровается.

— Когда захочет, — уточнил Княже.

— Верно, этикет, как с девушкой. Ты ведь, Василиваныч, случайно встретив свою девушку на улице с молодым человеком, тоже небось не полезешь здороваться первым.

— Идиотская аналогия, — хмыкнул Гаррик. Но Василиваныча уже понесло:

— Откуда ты все-таки его знаешь?

— Когда-то мы вместе бездельничали в одном высшем учебном заведении. А потом это ведь именно Корнев устроил меня в газетку к Шамилю.

Газетка, которую непонятно для каких целей издавала фирма Шамиля, не могла идти ни в какое сравнение с изданиями, в коих процветали Гаррик или Василиваныч, но мои статейки в ней по крайней мере позволяли мне не пить пиво за чужой счет.

— Я слышал, фирма Шамиля застрахована в «Астратуре»?

Я промолчал.

За Гаррика можно было не беспокоиться: традиционная формулировка «не для печати» порой им уважалась… но его коллега и конкурент, похоже, сейчас как раз испытывал сильнейшую профессиональную эрекцию.

— Сколько же Корневу лет? Значит, они тесно общаются с Шамилем, так?

Я бы и еще помолчал, но Василиваныч окончательно испортил бы мне вечер новыми вопросами. Он фанат, этот парень! Следовало раз и навсегда закрыть тему:

— Ты меня удивляешь, Василиваныч, — вздохнув, скорбно начал я короткий инфор мационный выпуск, — все крупные бизнесмены города более или менее знакомы. Что до моего появления в «Нота Бене», то я просто пару лет назад от безденежья великого во времена всеобщей гайдаризации зашел к Игорьниколаичу, попросил как-нибудь «вписать» меня в их концерн. Хоть высокооплачиваемым гардеробщиком. А Шамиль тогда как раз собирался издавать «Нота Бене». Вот Корнев меня к нему и направил. Они вроде как раз обсуждали какие-то проблемы микроэкономики.

— Смотрите! — прервал Гаррик страш ным шепотом.

Корнев и новый лидер «жмеринских» не стали здороваться за руку, тоже свой этикет: одному было зазорно подойти, другому — подняться навстречу. Но сейчас весь кабак стал свидетелем трогательной сцены. За столом «жмеринских» подняли бокал, Корнев уловил это движение и поднял в ответ свой.

— Похоже, с «Астратура» «жмеринские» сняли все подозрения… — разочарованно протянул Василиваныч, но тут же продолжил допрос: — А лет сколько?

— Ну, Игорь нас постарше на три-четыре годика, ему где-то в районе тридцатника…

— Так, значит, они с Шамилем работают не в тесном контакте?

— Утомил. Будь я проклят, как Гембл, если знаю. Ну что я, слежу, думаешь? Но, как мне кажется, они не часто встречаются.

Василиваныч было отстал, но в тот незатейливый тихий вечер каждое элементарное событие опровергало мои слова.

В зал, как всегда подтянутый, элегантный и вежливый, зашел Шамиль. Тоже без дамы, но с телохранителем. Как и Корнев. С хозяином фирмы личных взаимоотношений у меня не сложилось, для него я был просто клерком, заполняющим какими-то странными иероглифами те площади его газеты, которые оставались свободными от рекламных объявлений. И я не обиделся, когда в ответ на мой почтительный кивок Шамиль лишь дрогнул бровью: узнал, мол, и направился прямиком в следующий зал. Точнехонько к тому столику, за которым сидели Корнев с Богдашей.

— А-га! — отметил контакт Василиваныч.

— Не верти башкой, обалдел?! — В Гаррике вновь поднялись какие-то профессиональные интересы: — Аккуратней смотреть надо, Василиваныч, аккуратней, краешком глаза. Черт, какие у них лица!

Действительно, стоило посмотреть. Корнев пользовался репутацией самого невозмутимого делового человека в городе, но Шамиль, как настоящий азиат, не уступал ему по этой части. Сейчас Игорь улыбался дружелюбно и открыто, как Клинтон на выборах, а мой главный работодатель смотрел на него через столик с терпением Чингис-хана. Но по позам их телохранителей и кактусу стало бы понятно, что эти ежики никогда ничего не напутают.

Богдан уже не смотрел в сторону двери.

«Жмеринские» явно отходили на второй план. Действительно, какой интерес, если они пришли сюда просто поужинать, а не нашвырять человечины! В кабачке явно образовалась другая «горячая точка».

— Интересно, что они не поделили? — Гаррик с интересом взглянул на меня.

Будто бы я мог знать!

— Я слышал, что «Астратур» последнее время существенно поднял страховые взносы, — сказано это было спокойно, но в глазах Василиваныча вновь зажглось безумие неудержимого любопытства.

Краем глаза я заметил, как Корнев еще раз улыбнулся Шамилю. Если бы Клинтон сумел хоть раз повторить такую улыбку, за него проголосовали бы все сто процентов избирателей — и демократы, и консерваторы. Первые- по дружбе, а вторые — из страха. За жизнь и имущество.

— Так-так, а Шамиль у них застраховал свою фирму, ты проде про енто упоминал…

Перебор! Гаррика тоже зацепило! Это Ва-силиваныч его заразил! Дай мне, Мария, свое новое средство от этой головной боли!

Но это был тот случай, когда головную боль проще снять выпивкой. И несчастный трезвенник Княже догадался об этом раньше меня:

— Все, Гаррик, поехали, девочки ждут!

— И пиво у нас здесь почти кончилось, едем!

— Пиво никогда не кончается! — взглянув на свой пустой бокал, попробовал схитрить Гаррик.

Ах, как ему хотелось остаться в этом ресторанчике, чтобы — вдруг повезет! — наковырять случайных изюминок для пудингов новых статей.

Но тростинка с каштановыми волосами на этот раз подошла вовремя, и стаканы начали исчезать со столика.

— Может, еще? — безнадежно спросил Гаррик. — Еще возьмем?

— А деньги? — урезонили мы его хором.

Если его чем и молено было пронять, то только этим. За преданность воинственному материализму на Гаррика неоднократно насылали порчу самые разные парапсихологи. Он смирился.

— Ну, санитар городских новостей, ты остаешься? — спросил он у коллеги, поднимаясь.

Могло показаться, что Василиваныч до конца дней останется косым — так упорно он следил за всем происходящим за столиком Корнева. Но тут его зрачки вернулись в нормальное положение.

— Кто-то же должен остаться на рабочем месте! — гордо отказался он от завуалированного предложения подключиться к дальнейшим празднествам.

И тут он как-то особенно уставился на… ну нет уж, патологоанатом! Ишь, чего удумал! Нет! Твое дело — трупы, а не живая материя, такая одухотворенная и лицеприятная.

Я бодренько вскочил.

— Так что же, красивая, как насчет секса… у устриц, кальмаров и прочих ваших подопечных?

Кто-то — Гаррик или Княже — препохаб-ненько хихикнул, но зато Василиваныч с какой-то странной, удовлетворенной, я бы сказал, улыбкой отвел взгляд. И тут же посерьезнел. То-то! Займись лучше журнализмом!

— Я бы очень хотел все же написать даже не статью, нет, книгу! «Половые извращения осетров в период икрения», так как-нибудь… «Нерест как садомазохистская фантазия»!

Она, к моему удивлению, на этот раз не поспешила удрать.

— Я видела, вы здоровались… вы правда знакомы с Игорем Корневым? — не поднимая глаз от стола, тихо спросила она после почти неуловимой паузы.

Тьфу! Она меня разочаровала! Полюбите нас без протекции, с протекцией нас всякий полюбит!

— А вы тайно влюблены в Игорьниколаича? Можно помочь!

Покраснела! Это примиряет!

— Нет, простите…

Все-таки она была чертовски ничего. Ничего плохого, во всяком случае. Я протянул ей визитку с домашним телефоном.

— Конечно, теперь я буду обязательно заходить сюда в вашу смену, но, если вы все же решите помочь мне в написании книги, этой, о человеке-амфибии и китихе, то позвоните, ладно? По крайней мере перейдем на ты! Как вас, кстати, зовут?

— Настя…

— Дима!

Она взяла визитку! Текс-текс-текс…

— Все, отваливаем! — вышел из себя Княже. — Давай, Дима, заканчивай!

— Все равно тут не кончишь!

— Пошли-пошли, ты, Ив Кусто озабоченный!

На улице я кивнул корневскому Ваду Та-ранову, скучавшему у длинного «линкольна», заметил «лендровер» Шамиля… Этот странный человек не признавал машин представительского класса и даже в рестораны ездил на могучем джипе! В «лендровере» довольно ржали шофер с телохранителем. Да как ржали! Интересно — сколько лошадиных сил?

— Распустил Шамиль охранников, — отметил Гаррик, — прошла байка, что его люди на отдыхе трахнули по кругу какую-то школьницу у «Прибалтона», приняли за местную путанку, а когда разобрались, просить прощения было поздно.

— Да такие бы и не стали! — хмуро сказал Княже, подходя к своей грязнущей «ауди».

Он был прав. У Корнева телохранители себя так раскрепощенно никогда не вели. Эти же оптимистично матерились за открытыми окнами, не обращая никакого внимания на охранявшего ресторанную стоянку бойца в камуфляже. Бугры! Если они так ведут себя на работе, представляю, как они отдыхают!

— Нет, с такими Шамиль когда-нибудь доездится!

Гаррик воинственно поправил свой «шпалер» за брючным ремнем и сел на заднее сиденье. И мы отвалили. Навстречу пьянству, любви и веселью. Навстречу ночи.

Василиваныч остался. Если б я знал! Ничего нет хуже зануд, даже и на таких мероприятиях рассказывающих о работе, но, клянусь, я б охотней стерпел его в ту ночь, чем предоставить дураку сделать последний шаг в сторону пропасти. Навстречу смерти.

Клянусь? Господь не советовал клясться.

Но он же советовал и не убивать, а лишь собирать на голову врага горящие уголья.

Веселая ночь

Телохранители сработали довольно профессионально. Один остался с хозяином в машине, второй вошел в подъезд, исследовал. Он пробежался наверх по лестнице до четвертого этажа, затем, как всегда, вызвал лифт и спустился вниз.

— Все чисто.

Телохранители могли бы и дальше работать, но их хозяин проявил неожиданную небрежность. Пренебрежение к собственной жизни.

— Свободны. Моя жена только больше нервничает, когда за моей спиной видит ваши рожи.

Хозяин вошел в подъезд, шофер дал газ, чтобы поставить машину на стоянку.

Хозяин поднялся на четвертый этаж на лифте и вышел из кабины в тот момент, когда автомобиль с его охранниками уже выруливал из старого петербургского двора на проспект.

Киллер спустился с пятого. Неизвестно, что бы он стал делать, если б охранники проводили хозяина до двери квартиры. Хотя он наверняка знал, что последнее время его жертва всегда отпускала телохранителей после осмотра подъезда.

Выйдя из кабины лифта, человек потянулся за ключами, и в этот момент из-за решетки шахты лифта за его спиной возник киллер. Два шага — хорошая дистанция для прицельного огня.

Громыхнул выстрел.

— Не стреляй!!

— Не стреляй, урод!

— Ну нет уж, сейчас, сейчас…

— Отберите у сумасшедшего пушку!

— Не стреляй, кому говорят! Держи его… На балконе оглушительно шарахнуло. Один раз, второй. В этих чертовых новых районах такая акустика!

— Ура!

— Хватит, тебе говорю! Пойдемте лучше устроим круглый стол по вопросам досуга и легкого алкоголизма.

— Не желаете ли сигареток?

— Да они у тебя опять с китайскими петардами! Димон, спрячь их от него!

И уже через десять минут никто больше не стрелял. И состоялся круглый стол. А чуть позже на этом круглом столе начались танцы.

К утру веселая ночь себя изжила.

Семена начинают прорастать

— Этого я вам никогда не прощу! Вид Гаррика был ужасен. Его обыкновенно спокойное лицо чуть распухло от пьянки и здорово побагровело от ярости, а такие вращающиеся налитые кровью, выпученные глаза раньше мне приходилось видеть лишь в мультфильмах. Причем только у отрицательных персонажей.

— Все из-за вас! Если бы мы там остались! Нет, не прощу!

Мы с Княже переглянулись. Гаррик по своей привычке размахивал револьвером, это было не то чтоб неприятно, но неуместно. Разрушало иллюзию безопасности.

— Не прощай, не прощай, — робко согласился я, — конечно, такого никому нельзя простить! Но, знаешь, любая месть должна созреть, тогда она становится слаще… Может, ты все-таки уберешь пушку?

Выпученные глаза взглянули на меня так дико, что я чуть было не нырнул под стол. Затем Гаррик перевел взгляд на свой револьвер.

— У-уу-у! — промычал он и аккуратно спрятал ствол за пояс.

И видимо, решив наконец успокоиться, тяжело опустился в кресло. По чистой случайности в нем уже сидела его же, Гаррика, ночная подружка.

— Да что ж это такое?! — вскочив, зло наорал на нее великий журналист.

И принялся нервно ходить по комнате.

— Вопрос отнюдь не риторический. — Я поднял с пола скомканную ежедневку.

Гаррик принес ее с улицы вместе с утренним пивом, за которым был послан в наказание за ночной салют «в честь присутствующих здесь дам».

Василиваныча редко выпускали на первую полосу. Должно быть, редактор считал, что трупы на лице газеты смотрятся неаппетитно. На этот раз текст Василиваныча под фотографией улыбающегося Шамиля, сделанной, очевидно, года полтора назад, занимал чуть ли не половину первой страницы. И продолжался на третьей. Заголовок был простоват, но у меня упало сердце: «ВОЙНА МАФИЙ ОБЪЯВЛЕНА?!» Это уже больше походило на риторический вопрос!

Тем риторический вопрос и хорош, что содержит ответ в самом себе.

— Да что ж это такое… — пробормотал я растерянно, просматривая текст.

— Вот именно! — заорал Гаррик.

Теперь я его понял. Василиваныч получил-таки свою сенсацию! Уставшие девчонки, не проснувшийся еще окончательно Княже и сам Гаррик, все столпились вокруг меня, пытаясь заглянуть в скомканную ежедневку.

«Крупный бизнесмен, владелец концерна «Нота Бене», известный в деловых кругах как Шамиль, застрелен сегодня ночью на пороге собственной квартиры. Очевидно, киллер вышел из лифта, когда Шамиль уже открывал дверь, отпустив телохранителей. Судя по почерку — а был произведен всего лишь один выстрел — пуля 9 мм попала Шамилю в затылок, — действовал высокопрофессиональный наемный убийца. В пресс-центре ГУВД не сообщают никаких подробностей, но убийство крупного предпринимателя, тесно связанного с целым рядом самых неформальных структур, конечно же, не может оказаться случайной бытовухой!»

— Шамиль?! — Княже проснулся. — Мы же его вчера видели!

— Василиваныч оперативно сработал, только и всего, — отметил я.

— А если бы я остался… — опять было начал Гаррик.

«… Безусловно, эта гибель инициирует ответные действия друзей и родственников Шамиля, по слухам, его тело сейчас будет отправлено для захоронения на далекую южную родину сего почетного петербуржца…»

Я никогда не любил стиль Василиваныча с тех пор, как в одной из первых статей он обозвал зверское убийство с последовавшим расчленением трупов «богонеугодным делом», поэтому пытался лишь вникнуть в основные факты его раздутой и напыщенной статьи. Основной упор автор делал, конечно же, на собственную информацию. Правда, и тут не обходился без штампов: «… вашему покорному слуге удалось увидеть Шамиля в последний вечер его деловой активности. Конфликтный разговор двух предпринимателей — что может быть обыденней?! Но если сразу по его завершении одного из бизнесменов находят с пулей в голове, то подобные бизнес-семинары…»

«Какой дурак! — Я заглянул в продолжение на третьей странице. — Прижмут ведь его за такие намеки «астратуровцы»! Может…»

Но Василиванычу хватило ума ограничиться общими словами. Правда, он пообещал «держать руку на пульсе» и «раскрыть некоторые имеющиеся в распоряжении редакции весьма пикантные детали», а закончил и вовсе оптимистично:

«… по горячим южным обычаям, Питеру следует вскоре ожидать приезда туристов с далекой родины Шамиля, которые поведут свое расследование причин гибели земляка. Однако они едва ли приедут раньше, чем в далеком южном городе тело Шамиля будет предано земле. Так что у наших правоохранительных органов остается какое-то время для оперативного раскрытия убийства. Забавно, что за этот же срок некоторые уважаемые конторы города наверняка попытаются отвести от себя подозрение, возможно, даже помочь правосудию найти убийцу. Ведь мстители, когда они прибудут в наш город, обратят свое внимание прежде всего на конкурентов Шамиля. А к принципу презумпции невиновности эти парни относятся куда менее почтительно, чем даже в народных судах нашего молодого общества».

— Ты побежишь со мной в прессцентр?! — Гаррик был уже одет и нетерпеливо подпрыгивал в дверях.

Я отбросил наполненную многозначительными намеками Василиваныча ежедневку и отрицательно покачал головой.

— Как?! Ты ведь журналист! Криминальная хроника! Тебя это тоже должно касаться!

— Это меня действительно очень даже касается, — не стал отпираться я, — ведь, похоже, теперь я остался без работы.

— А! Черт! Действительно! Слушай, думаешь, твоей газете кранты, да?

— Я собираюсь это выяснить.

— Слушай… Ты мне расскажешь, что там у вас в офисе, ладно? Ведь все же фирма Шамиля… Даже можешь, если хочешь, сам написать для моей ежедневки, как реагировали на смерть главы фирмы коллеги и подчиненные, вдруг что интересное узнаешь?

— Думаю, самое интересное, что я смогу там узнать, так это когда у меня будет последняя зряплата.

— Эгоист!

— Ищейка!

Не найдя что возразить, Гаррик шмыгнул носом, вильнул тем местом, где у всякой порядочной ищейки должен находиться хвост, и побежал вынюхивать.

Я вышел минут через десять.

Можно было зайти домой, узнать, не намотал ли мне кто-нибудь важных новостей на автоответчик, но офис «Нота Бене» находился недалеко, к тому же проблема, не пристрелил ли ночной убийца заодно и мою газету, меня действительно волновала.

Сначала я получил тычок от милицейского: усиленный парой парней в голубом камуфляже наряд патрульной службы охранял вход в здание снаружи, а я по глупости автоматически показал остановившему меня младшему сержанту карточку прессы:

— Тормозни, нечего тут прессе делать.

— Что, прикрыли контору?

— Тебя не касается, давай, иди! Без комментариев!

Эту фразу он наверняка услышал от какого-нибудь знакомого шерифа с Дикого Запада — знакомого по фильмам, понятно. Однако комментарии у меня были:

— Простите, но если мою контору не за крыли, я обязан пройти на рабочее место.

Поскучнев с лица, сержант повертел в руках мой пропуск и раскрытую карточку с надписью «Газета «Нота Бене», учредитель концерн «Нота Бене»» внутри.

— Этот работал на Шамиля, — хмуро пояснил он подошедшим сотоварищам, — пропустим…

— Я работал на всю читающую общественность Петербурга! — уточнил я гордо и пошел к дверям.

Без дальнейших комментариев.

Внутри здания, в котором размещался офис — а редакция газеты занимала лишь три каморки на третьем этаже, все остальные помещения принадлежали собственно концерну «Нота Бене», — охрана была также усилена. Я это понял, когда обнаружил на вахте вместо двух обыкновенных вышибал группу лиц той самой южной национальности. Меня они не знали, поэтому пропуск пришлось показывать и здесь. После чего ко мне потеряли всякий интерес и разрешили подняться на третий. Милицию на улице и молодых друзей Шамиля внутри здания разделяли лишь двойные стеклянные двери, но пространство между ними показалось мне контрольной пограничной полосой. Похоже, они охраняли эту границу друг от друга.

А вот на этажах уже следили за тем, чтобы сотрудники разных отделов не слишком интересовались, чем занимаются их соседи. Если б живого Шамиля все время сопровождало столько бойцов, сколько их кучковалось сейчас в здании, киллеру понадобился бы уже не пистолет, установка «ГРАД», как минимум. Или самолет и навык в точечном бомбометании.

Похоже, заместители Шамиля решили ликвидировать дело: по лестнице таскали папки с документами, в большой компьютерной, как все называли отдел информации концерна, мелькали озабоченные белорубашечники с коробками дискет, чуть ли не на каждом телефоне третьего этажа сидело по клерку, гам стоял ужасный.

Я прошел по длинному коридору и открыл дверь с надписью «Редакция». Шеф — старый зубр, успевший отощать за долгое время скудного выпаса на лениздатовской зарплате, — увидев меня, еще больше взлохматил седую шевелюру и как-то растерянно глянул из-под очков.

— Дима? Вы опоздали…

Пройдя к своему столу, я вытащил из ящика пачку «Беломора» и закурил.

— Вы узнали что-нибудь про…

— А вам спонсоры-издатели еще ничего не сообщили?

— Концерн будет ликвидирован, но с нашей газетой все немного сложнее, — грустно информировал шеф, — рекламы набрано еще выпуска на три, и определенные обязательства перед рекламодателями не позволяют мне…

Старик любил заканчивать, не договаривая. Психоаналитик истолковал бы эту привычку по-своему, но я всегда считал, что она выработалась у моего мягкого интеллигентного шефа за время его работы в партийной прессе.

— Значит, будем выходить?

— Не знаю, — он пожал плечами, — но мне кажется, что еще один номер по крайней мере нам должны разрешить выпустить. На первой полосе поместим некролог, соболезнования…

— … призывы к кровавой мести, — закончил я его мысль.

— Что вы, Дмитрий!

— Угу… а как еще будет истолкован некролог типа «ушел достойнейший из «новых русских»…», вернее «ушель дастойнэйщий…»

— Не ерничайте!

— А что еще делать?

Вот тут-то они и нагрянули. И показали мне, чем еще можно заниматься на рабочем месте.

Естественно, пока я углублялся в прошлое, какой-то нищий сожрал мой кебаб, а какойто трезвенник съел мою стошку. Так всегда: познание рождает скорбь, а воспоминания приносят убытки. Зато вместе с кошельком облегчают и душу. Не повторив заказа, я вышел.

Мир никуда не провалился, солнце по-прежнему освещало отдельные недостатки в работе муниципальных служб: мусор, толпы на остановках и торговлю спиртным у метро, Я находился у станции «Сенная площадь Мира», и мне было куда пойти взгрустнуть: в двух-трех офисах по соседству меня встретили бы друзья, ободрили. Но именно грустить-то мне и не хотелось!

Ободряюще похлопав себя по карманам, я наконец нашел папиросы, пугливо отдернул руку от экспроприированных у Гаррика сигарет с сюрпризом и, остановившись у входа в подземку, закурил «беломорину», оставалось решить последнюю проблему дня: имеет ли смысл зайти к Гаррику, дабы оповестить его о нашествии фантомасов? После второй затяжки я решил, что мне это ни к чему. Уверен, в наш век информаторов никто такого решения не одобрит, но мне даже и в моей газете претило вести хронику. Другое дело — взять тему, поразмышлять, построить глазки гипотезам — за гонорар, разумеется. И не нужно упрекать меня за отсутствие трудового энтузиазма! В мире так много вещей куда более интересных, чем те, о которых сообщают газеты! Мечты или древние книги, к примеру! Пусть хоть завтра «Астратур» сцепится с южанами или со «жмеринскими», и

52 трупы на улицах станут таким же обычным явлением, как пустые пивные банки, мой мир, моих друзей или близких это не затронет. К чему воевать за чужие идеи? Сейчас это слишком просто, слишком много самых различных поводов: гуманист может подбить кому-нибудь глаз за голодающих детей Руанды, возвышенные традиционалисты-евразийцы берут в руки автоматы из соображений высокой геополитики, демократы еще затопчут кованными сапогами всех красно-коричневых…

Гм… красно-коричневых… Мне припомнился золотистый оттенок темных волос той милой девушки, сейчас ее, наверное, опрашивают на предмет «последнего вечера жизни Шамиля», и я вдруг сообразил, что всем остальным черты ее лица очень похожи на мою зимнюю любовь — девчонку с истфака, брюнеточку, вечно ходившую в простенькой коричневой шубке в крупный белый горошек — вот вам и игры подсознания, вот, елы-палы, и неосознанное стремление к конкретному идеалу! Зимнюю любовь можно было занести в разряд безответных. Та девочка все время ходила исключительно с мужем — ученым, физкультурником и трезвенником.

«Поедем на войну!» — в киоске звукозаписи у метро на всю Сенную врубили новый хит Наталии Медведевой, вернув мои мысли к прежней теме.

«Зачем же ехать, помилуй Бог? Война такая вещь, ее можно везде найти! В любой подворотне! И если уедешь на войну, кто останется защитить твоих близких? Милиция? Хе!»

— Извини, ты не мог бы застегнуть мне пуговицу!

Опять прервали! Я недоумевающе посмотрел на мужичка лет тридцати с большой полиэтиленовой сумкой в правой руке. Он как-то странно показывал мне на верхнюю пуговицу своей замызганной курточки матерчатой.

— Застегни, а? Что тебе, в падло?

А, у него нет левой руки! Это оправдывает!

— Да «не в падло, не в падло», — хмыкнул я, застегивая ему пуговицу.

— Спасибо…

— Слушай, — уже застегнув мужичка, призадумался я, — а почему б тебе было не поставить сумку на землю да не застегнуть самому?

— Понимаешь, я очень брезгливый… Спасибо!

И пошел, находчивый! По справедливости, он заслуживал Гарриковой сигаретки!

— Постой-ка! Ты меня растрогал, болезный! На, закури! Что выберешь? — Я протянул пачки «Беломора» и «Мальборо». Проворно бросив пакет, он выбрал сигаретку, поднес зажигалку. Он, прибалдев, затянулся.

И я быстро зашагал к метро, прихрамывая на пострадавшую на осколке вазы ногу. Китайская петарда грохнула, когда я уже входил в стеклянные двери. Звук был похож на выстрел из пистолета.

Этот случай меня добил. Сакральный смысл заключался для меня в том, что мужика за его издевательский номер официально никак нельзя было бы наказать, а вот если б нашлись свидетели, что именно я вручил калеке напутавшую его сигаретку, то моя маленькая месть могла бы расцениваться и как «хулиганка»!

Я сел на поезд в направлении «Пионерской». Домой! У мафий — война, мое дело — сторона!

А дома на автоответчике меня ждал номер телефона, надиктованный не пожелавшим представиться человеком. Он знал, что я узнаю его голос. Все же — друзья! Хоть и на разных ступеньках, можно сказать, через пару пролетов социальной лестницы.

Друзья… мда! Любовь да дружба — тяжкая служба! Я отошел подальше от телефона, косясь на него, как Горбачев на бутылку водки, точней — как пацифист на бомбу замедленного действия, и закурил внеочередную «беломорину». Абсолютно ясно: после этого звоночка уже нельзя будет считать, что мое дело — сторона. Родная сторона! Но что поделаешь — на том свет стоит!

Перекурив, я решил, что со всех сторон обдумал сложившуюся ситуацию. Прикинуться, что я не узнал голос или сообщить всем общим знакомым, что-де «уезжаю, блин, срочно в деревню, даже домой не успел заглянуть!» — все это было бы постыдной низостью. Позорнее самоубийства. С другой стороны, стоило заранее подобрать варианты ответов… но что ему от меня понадобилось? Я решительно набрал номер:

— Игоря Николаевича…

— Кто?

Типично «астратуровский» голос!

— Богдан? Это Осокин, мне Игорь этот номер намотал…

— А, Дмитрий! Это Вад Таранов. Николаич с сегодняшнего дня в отпуске, он просил меня…

— Какой отпуск! Его голос на ленте!

— В отпуске! Должно быть, с утра звонил, пока не улетел…

— Да какое с утра…

Тут уже Таранов меня перебил:

— С утра! Только и мог! Ладно, оставим.

В общем, я за Николаича сейчас, понял? Он попросил тебя проследить, чтоб твои приятели, те, что с тобой вчера в кабаке тусовались, лишнее писать не спешили, похоже, у нас легкие неприятности. Передай им, что, если они сейчас себя придержат чуть-чуть в плане гипотез, то мы потом им такие подробности выдадим эксклюзивно, какие им и не снились. Так Николаич сказал!

Такого попадалова я не ожидал!

— Да ты что! А если «они себя не придержат»?

— Ничего. Просто Николаичу сложнее будет, наверное, — противным голосом пояснил Таранов.

Если без угроз, тогда ладно. В пресс-центрах ГУВД, УФСК тоже такие просьбы часто раздаются.

— Слушай, Вад, ты ему передай, пусть он поймет. Я этим парням конфиденциально ваши пожелания передам, но если Алферов, вобщем-то, может понять, то за Иванова я не ручаюсь. Сегодня читал его? Для него, похоже, это дело — шанс! То есть с французского — уже удача! И, думаю, он не прислушается, скорей наоборот!

Вад промолчал, и я поспешил добавить:

— Да еще, понимаешь, он во всех коллегах склонен видеть конкурентов в первую очередь, так что…

— Гм… Гм… — Таранов словно специально покашлял, чтоб заглушить чей-то голос рядом с его трубкой.

Уж не Николаича ли?

— Слушай, Дмитрий… тогда, я бы хотел сам с ним встретиться, возможно, предложить ему… сам понимаешь. Но через газету этого делать не хочется, там его домашний не дают. Ты не подскажешь его отчество, год рождения… если «Василий Иванов» не псевдоним…

— Не псевдоним.

— Ну, тогда это… или домашний телефончик.

Теперь уже задуматься пришлось мне. Поимев любое из этих двух «или-или», «Астратур» мог в два счета установить и домашний адрес Василиваныча, что не могло мне понравиться. Ему самому — тем более! Поэтому… Однако… Но тем не менее… Особенно, учитывая… Особенно если… Да еще…

Мои безмолвные этические терзания как-то дошли до Таранова, он внес коррективы:

— Тут ведь вот в чем дело: мы его и без тебя сможем установить, но времени это дело займет чуть больше.

Действительно так!

— … А вдруг он без нашего предупрежде ния успеет волны нагнать? Если ты насчет адреса, не волнуйся. Хоть он нам и не нужен, все равно будет. А предупредить его надо бы! Предупрежден значит вооружен, слыхал? Вооружи своего друга!

Мне удалось найти только одно возражение:

— Ладно, ты уж не обижайся, я сперва у него самого спрошу, можно дать его домашний или нет. Как сказать: из «Астратура» хотят поговорить, да? Конфиденциально?

Таранов опять покашлял.

— Ну давай! — согласился он. — Только поясни, что никто не угрожает, наоборот, поиски консенсуса, общего языка.

— Так и передам!

— И с Алферовым поговоришь? Он сегодня промолчал что-то…

— Не успел. Поговорю. Я перезвоню, как с обоими пообщаюсь.

— Так!

Только повесив трубку, я вспомнил, что позабыл нажаловаться Таранову на «шестерок»-инспекторов их страхового. А, ни к чему это! Им и так не сладко! Полтретьего… наверняка парятся еще, голубчики! Что по лбу, что в лоб — СОБР и РУОП.

Гаррик слегка поломался, но согласился на компромиссный вариант:

— У меня в ежедневных выпусках все равно места мало, ладно, перебьюсь пока на «Короткой строкой», без деталей. Но в еженедельном приложении мне просто никак нельзя подробности опустить, так и передай. Слушай, что там в вашем концерне, в смысле в «Нота Бене», говорят, арестовали кого?

— К еженедельнику расскажу! — пообещал я.

Василиваныч повел себя странно:

— Конечно-конечно! — заголосил он. — Давай! Дай им мой домашний, хоть адрес!

— Я твоего адреса и не знал никогда! — рявкнул я на него и повесил трубку: у всех свои причуды.

И только отзвонившись Таранову, вдруг обнаружил в своей голове ужасающую мысль… Этот Василиваныч вполне может согласиться на встречу только затем, чтоб описать и ее на следующий же день! Чем не сенсация?! Чем не глубочайшее проникновение в естество изучаемой проблемы?! Полудурок!

Я кинулся ему перезванивать, но опоздал: Василиваныча уже не оказалось на месте. Что ж, безумству храбрых — соответствующая песня. Заупокойная. Но может, он все же не полностью безумен, этот храбрец?

Кто знает! Сам-то я лишен маниакальных амбиций естествоиспытателя. Или — естество пытателя. К чему пытать или испытывать на прочность это милое естество? Нужно уважать Господа или Теорию Вероятностей (последнее — заменитель для атеистов). Ко всякому знанию следует быть готовым.

«По крайней мере, — сумрачно подумал я, — кое-чего он этим финтом достиг. Завтра его газетку распродадут по крайней мере на один экземпляр больше, чем обычно! Черт, выбрасывать триста рублев из-за умника Ва-силиваныча!»

«НОВЫЕ ПОДРОБНОСТИ ПО ДЕЛУ ОБ УБИЙСТВЕ ШАМИЛЯ: ВОЙНА КЛАНОВ СТАНОВИТСЯ НЕИЗБЕЖНОЙ!»

«… В результате оперативных следственно-розыскных мероприятий следствию уже удалось установить, что незадолго до смерти Шамиля у него состоялся конфликтный и напряженный разговор с вице-президентом одного могущественного концерна, в страховом агентстве которого — пикантная деталь! — и было застраховано все дело покойного от конторы по торговле недвижимостью до личного имущества и небольшой рекламной газетки «Нота Бене». Самое же интересное, что там же была застрахована и жизнь Шамиля. Все эти сведения подтверждаются и данными из независимых источников нашей газеты. Мне также стало известно, что следствие уже определилось со своей основной версией, хотя эта информация пока упорно замалчивается прокуратурой… Вчера бойцы РУОПа провели рейд, в результате которого ими была конфискована документация фирмы «Нота Бене», арестованы банковские счета… Разбирательство будет долгим! Похоже, что само дело Шамиля будет ликвидировано, во всяком случае, «заморожено» до прибытия его преемников с Юга, а вот дело о его убийстве будет только набирать обороты! Становление нашей законности во многом…»

Дальше опять шла какая-то бодяга, потом — мелким шрифтом «см. стр. 4». Я читал прямо у лотка, владельца которого только что обогатил на трешку, поэтому прошло некоторое время, прежде чем мне удалось развернуть газету, изрядно измяв ее листы о спешащих прохожих. Меня сегодня никто не ждал. Я мог не торопиться. Но недобрые предчувствия уже начали шататься по моим извилинам.

Я отошел к ближайшей «точке», взял сосиску в тесте и стакан чая и продолжил ознакомление с публицистическими потугами Василиваныча. Четвертая страница полностью оправдала все мои предчувствия.

«… Вернемся все же к «основной версии» следствия. Повторю: пока что она тщательно скрывается даже от прессы, но такое неестественное положение вещей предоставляет нашим читателям уникальную возможность сравнить впоследствии основную версию газеты с версией следствия. Конечно, мы не можем никого обвинить, но вот только некоторые факты, на мой взгляд, вполне стыкующиеся между собой. 1989 год — год пламенной дружбы Шамиля с товариществом «Астратур». Именно при помощи кредитов от этого ТОО, быстро преобразовавшегося сперва в АОЗТ, а затем и разросшегося до могущественного концерна, Шамиль начинает развивать свой бизнес, связанный с…»

Ну, это все и без него известно, нашел-таки, как раздуть статью. «Начало 1992 года, кредиты еще не выплачены, но это не охлаждает отношений между сторонами. Однако Шамиль — теперь уже не узнать, добровольно или нет, — заключает страховые договоры на крупные суммы со свежеиспеченным «страховым агентством» концерна. Наконец, последние штрихи к этой предыстории: в конце 1993 — начале 1994 года «Астратур» существенно увеличивает страховые взносы, проведя своеобразную «индексацию»…»

И такое могло быть, ладно!

«… Очевидно, что этой индексацией многие остались недовольны, доподлинно известно, что у ряда фирм, отказавшихся заключать страховые договоры на новые суммы, произошли существенные неприятности. Пожар на складе у одной конторы, крушение целого грузового состава с товарами для второй… Конечно, «Астратур» незамедлительно выплатил всем пострадавшим страховку — по договорам 1992 года. Есть ли необходимость говорить, что такие компенсации побудили все остальные фирмы оперативно перезаключить договоры. Но Шамиль, похоже, на это не пошел…»

— Тут у Василиваныча натяжка! — это я сказал самому себе, но вслух, чтобы наверняка оказаться услышанным. — Если написано «похоже», значит, доказательств никаких нет. На месте редакторов я бы давно настойчиво порекомендовал вместо «похоже» писать «мне хочется думать»!

— Эт-т-т точно! — поддержал меня какой-то мужик. — Вон, про фонд «Имперский» писали-писали…

Но я слышал в тот момент только себя — и то, если говорил вслух. Поэтому на провокацию, направленную против народной приватизации, не отреагировал. И продолжил чтение: «И вот, совсем уже недавние события. Позапрошлой ночью Шамиль был застрелен у себя на лестничной площадке. А незадолго до этого состоялся один преинтереснейший разговор. О нем мы сообщали вчера. Вчера же после выхода газеты нам стало известно, что концерн, в страховом агентстве которого была застрахована фирма Шамиля, предъявил целый пакет документов, согласно которым большая часть имущества фирмы…»

По моему телу пробежали препротивные мурашки. Возможно, я просто успел подмерзнуть на улице. А может быть, так на меня подействовало то, что я успел прочитать в конце этой статьи, бездарной по стилю и самоубийственной по содержанию. Василива-ныч определенно не удосужился понять Вада Таранова! Я скомкал газету и бодрым шагом направился к дому. По всему, я пару раз влетал в старинные, застойные лужи на тротуаре Богатырского проспекта, но в тот момент мне было не до промокших кроссовок.

В моей голове продолжали вертеться разрозненные строчки:

«… когда вашему покорному слуге стало известно, что фирма «Астратур» сейчас почему-то еще меньше, чем следствие, заинтересована в обнародовании подробностей обо всей этой мрачной истории, я попытался встретиться с представителями концерна. И после долгих ухищрений, которые я не хочу здесь описывать, мне это удалось! Представитель концерна некто господин В. Таранов, доверенное лицо того самого г-на К., с которым несговорчивый Шамиль имел столь печально завершившийся для него разговор накануне своей смерти, в ультимативной форме потребовал от меня «не раздувать» и «не нагнетать»! Не правда ли, превесьма похоже на знаменитое «не пущать» коммунистической эпохи?!»

Если б бедолага Василиваныч еще умел писать! Но нет, теперь ему суждено погибнуть за мелкие «фактики», чуть искаженные и безобразно поданные! «Покорный слуга» чаще других рискует оказаться выпоротым. Что ж делать?! Какой ду…

«Итак, давайте немного погадаем насчет «основной версии следствия». И забудем о незавуалированных угрозах, от кого бы они ни исходили! А чтоб вы, уважаемый читатель, смогли почувствовать себя на равных со следствием… и вашим покорным слугой — последняя маленькая подсказка: телохранитель того же господина К. до странности пренебрег своими прямыми обязанностями и покинул своего хозяина задолго до завершения того памятного разговора. Последнего разговора в жизни Шамиля. Этот телохранитель до сих пор на свободе, сегодня в час дня он будет давать показания в Энской прокуратуре. Итак, три вопроса: какова основная версия… кто исполнитель и кто заказчик?»

Существовал и четвертый вопрос: почем нынче костыли для газетных попрыгунчиков? Только когда я еще раз перечел статью дома за чашечкой успокаивающего чая, до меня дошло, что, возможно, стиль Василиваныча и оставляет желать лучшего, но в умении «врать по правде» ему не откажешь! Это ж надо: «похоже, Шамиль не согласился», «встретился… после долгих ухищрений» с Тарановым, «печально закончившийся разговор» Шамиля с Корневым! А может, печально для Шамиля закончился не разговор и не последовавшая за ним поездка, а — вся жизнь? Или именно несколько последних ее мгновений? К примеру, Александр Матросов, что для него «печально закончилось» — последняя атака… или все же бросок на пулемет? Я набрал рабочий телефон Алферова.

— Гаррик?

— Читал?! ~ Угу.

Мы помолчали.

— Ты что, не передавал ему аналогичной просьбы своих друзей? — спросил наконец Гаррик.

— Во-первых, «друзей»! А… ладно, друзей… Они хотели сами с ним встретиться, чтоб все то же сказать, он согласился.

— Забавно!

— Куда смешней!

— По-моему, наш разговор не клеится…

— А что сказать?

— Ты не позвонишь им, не спросишь, что они теперь с ним… черт! Закройте двери! Не смейте проветривать мне помещение! Не пойду в буфет! — заорал он на кого-то неожиданным дискантом.

— Они, понимаешь, — сообщил Гаррик в трубку горделивым шепотом через пару секунд, — они тут все за мной ухаживать принялись, говорят, Василиваныча хлопнут, один толковый криминальный журналист останется!

— Так я тут, дома. Что ж они за тобой ухаживают?

— Что? А! Понял. Ну ты парень от скромности не умрешь!

— Василиванычу смерть от нее тоже сейчас не грозит! Что делать будем?

— Это Василиванычу от скромности?!! Да он раздулся, как презерватив на параде… а, понял. Нет, надо что-то делать. Он ведь все же живой и прямоходящий. Слушай, я все равно материалы с утра заслал уже, надо сваливать, а то они меня тут захвалят, а я днем не пью, ты же знаешь… А по телефону-Давай я сейчас подъеду, ты пока попробуй в «Астра…», ну, звякни клиентам, спроси, когда! они его… Ой, Леночка-Леночка-Леночка, это у тебя с коньячком кофе? Все, Димон, мне некогда, через час буду, давай!

«День» Гаррика Алферова закончился сразу после полудня. Когда спустя пару часов после наших телефонных переговоров знатный журналист ввалился в мою квартиру, достаточно было искоса взглянуть на него, чтобы понять, что он пьет уже около 140 минут. Как только я смог посмотреть на него прямо — а это было сложно сделать, так как его уже пошатывало из стороны в сторону, — стало ясно, что погрешность составляет минут десять, как минимум. В плюс.

— Дыхни!

Нельзя сказать, чтоб я мгновенно опьянел, но потребность поддержать друга почувствовал сразу же.

— Фу, кто же пьет пиво и красное венгерское из пакетов после коньяка! — только и сказал я ему, отправляясь к бару за бутылкой «Русского принца».

— Да, так и получилось, а как ты…

Так вот и начался наш нетелефонный разговор.

Через пару стопок мы уже горячо обсуждали больные проблемы больного Василива-ныча.

— Да он чокнутый. Хорошо еще, если его милицейские раньше достанут, чем «Астратур»! — орал Гаррик, покачиваясь на кухонной табуретке так, будто задался целью изобрести новый танец: сидячий, для безногих.

— Это еще почему?! — вопрошал я, налегая на «Русского принца», чтобы хоть как-то сравниться с собеседником в экзальтированности.

— Да они не меньше нашего от его статейки прибалдели в ГУВД! Они ничего ему не говорили!! Правда, ничего и опровергать не стали!

— Почему?

— А может, и есть сермяжная правда в его прописанных истинах! Кто его зна! Мне один дядька знакомый из прокуратуры сказал, мол, «он доиграется со своими информаторами»!

— Да какие у него информаторы?!

— Вот и я думаю, раньше никаких не было! Еще по пятьдесят?

— Как говорит Княже, «по полташке», это любая емкость до* половины, бери-ка во-он те кружки!

— Хы! Бр-р! Чем трольше пью, тем дольше брезвею! Дима, а в «Астратур», убивцам, ты звонил?

— Да пока ты ехал, я мог бы всех служащих обзвонить!

— Ну и что?

— Что они скажут! С Тарановым опять перекинулся парой фраз!

— А он?

— Ленинградский почтальон! Бывший гэбист, никакое не доверенное лицо, тоже телохранитель, как Богдан… Что он? Нет, ты меня удивляешь сегодня, Гаррик! Он, ясен нос, сказал, что Василиваныч «всех разочаровал»…

— Кроме читателей! И-ик!

— Прекрати меня перепивать! Переби вать! Вот, а я ему — не трогайте, мол! А он — «кто же говно трогает»!

— Угу. Его не трогают. Но убирают.

— Об этом я не подумал. Черт, а может, этот Таранов тоже подразумевал… это… ну… то… Слшай, Гррик! Двай ще по одной, а птом Васильванычу пзвним, а?

— Врио! Ще по одной! И пзвним! А зачем?

— А скажем, чтоб дурака перестал валять! — на удивление внятно сформулировал я. — И чтоб спрятался!

— Д-вай!

И мы добили «Русского принца» — как те большевики. А потом…

Мы звонили Василиванычу, затем гуляли, обедали в ресторанчике «Старая деревня», звонили ему и оттуда, и позже, когда снова вернулись ко мне, затем я еще раз набрал его номер среди ночи, когда проснулся от Гаррикова бреда насчет «войны мафий» — он переживал даже во сне, что пока все лавры доставались его конкуренту! — но трубку в его квартире никто так и не снял.

А утром следующего дня мы услышали в «Петербургской панораме» по курковскому радио, что когда мы общались накануне в три часа дня, в Василиваныча стреляли.

— Я разговаривал с Тарановым около пол овины второго!

— К черту! Не он же сам, наверное! Суки! Позвони этим скотам и скажи, что через три дня в моем еженедельнике они прочтут много познавательного!

— Давай! Верно! Вот разве если Корнев вернется, объяснит…

— Да это ж все с его санкции!

Возразить нечего! Я промолчал. Так мы и расстались с Гарриком у пресс-центра ГУВД, где «один знакомый дядька» Алферова сообщил нам массу интересного. Даже — «только пока не для печати, мужики» — такую любопытную деталь, что и в Шамиля, «и в Ва-силиваныча стреляли из одного оружия.

— Очень специфического. Вот этого я рас крыть вам пока не могу, но пули в обоих случаях найдены, стандартный девятый калибр, от «Макарова», а следы на пулях настолько характерны, что наши эксперты-трассологи… только не надо думать, что они изучают «трассы», нет, трассология — наука о следах, кхэ-кхэ… короче, эксперты дали уверенное заключение: оружие одно и то же. И еще. Его подстрелили недалеко отсюда, а телохранитель Корнева вышел из Большого дома в два часа дня… Ваш коллега просто герой!

Теперь я и сам склонялся к подобной характеристике. А я еще вчера обзывал его по-всякому! А он! Сохранить самообладание настолько, чтоб самому отыскать пулю, которой тебя продырявили, зажимая рукой рану в предплечье, — это очень похоже на героизм. И очень не похоже на Василиваныча. Он-таки остался в живых, герой!

Я зашел в «МДМ-банк» на Захарьевской, насмешил там всех, продав последний червонец баксов, и, пообедав в кафешке на нечетной стороне Литейного недалеко от Большого дома, пешком двинулся к метро. Что-то неопределенное не давало мне покоя, что-то беспокоило…

Только не подумайте, что я не верю в героизм, чувство долга и благородство человеческой души. Такое мнение может сложиться. Красавица-компьютерщица одного крупного питерского издательства, с которой я не перекинулся и десятком слов, заявила мне как-то, что я «очень язвительный тип». «Хэ-хэ!» — возразил я ей на это обвинение, но так и не стал уточнять, что все это наносное, что на самом-то деле я верую в изначальную чистоту и людскую безгрешность, хоть это несколько и не согласуется с догматической точкой зрения [на этот вопрос]. В любом случае, изначальная греховность снимается крещением, грубо-то говоря…

Просто иногда я имею дерзость подозревать.

Так и в этой истории что-то не давало мне покоя до тех пор, пока я не дошел до станции метро «Гостиный двор». Странные люди в желтых одеждах пританцовывали, лупили в барабанчики и звали великого бога «Харю», именуя его то «Крышкой», то «Рамой». У всех свои развлечения.

Беспокойство не исчезло, но я сумел сформулировать для себя основные его причины. Их можно передать только с помощью длинного ряда вопросов. Довольно разнообразных. Почему Василиваныч не только остался в живых — если куда более искушенного в проблемах выживаемости Шамиля свалили с одного выстрела, — но и смог отыскать пулю? Девятый калибр, конечно, не сорок пятый, разница больше чем в три миллиметра, но — уверяю вас, — даже получив пулю в руку, с небольшого-то расстояния (а на одежде Василиваныча даже остались микроскопические частицы пороха, что позволило определить дистанцию — не больше трех метров!), вы первым делом озаботитесь тем, как бы помягче упасть, уж никак не поиском пули!

Итак, Василиваныч должен был свалиться. Почему же тогда его не добили «контрольной»? Версия следствия, что-де убивец услышал шаги на лестнице — трагедия произошла в подъезде на Жуковского, — и предпочел смотаться, мне отрицательно не нравилась! По ряду причин. Подразумевалось, что стрелок — наемный киллер «Астратура» экс-десантник Богдан Игнатенко, если конкретней — телохранитель Корнева. Так вот, профессионал, тем более не постеснявшийся свалить самого Шамиля на пороге его квартиры, успел бы и добить, и смотаться. Это первое. Во-вторых… киллерам нынче платят достаточно — не 1991 год! — чтоб они могли позволить себе выкидывать в канализацию ту пушку, из которой произведен смертельный выстрел, ПМ сейчас стоит шестьсот баксов! Мелочь! Особенно — для «Астратура». И то, что выстрел в Василиваныча был произведен и ранившая Василиваныча пулька вылетела из того же ствола, никак не укладывалось в головоломку о супернаемнике на службе частного капитала!

В моей голове вертелись и еще четыре вопроса, но только один из них не имел никакого отношения к теме «Василиваныч и война мафий». Самый банальный — «что делать?».

Я вспомнил пожелание Гаррика и, все еще плюясь от злобы на весь «Астратур», подскочил к автомату. Набрал успевший запомниться номер.

— Вад! Осокин! Корнева нет?! Ну нет, так нет! Все! Сами виноваты! Какие нормальные отношения! Через три дня выпуск еженедельника почитайте! Гаррик, конечно, даст соло, но я тоже кой чего напишу! И не дай Бог Василиваныча… — это уже прозвучало глупо, я поспешил закончить: — Короче, по-людски надо уметь бесчеловечные дела свои вершить! Ха-ха! Это я смеюсь! Так я тебе и поверил! Все, Корневу привет передай писчебумажный!

Конечно, Таранов уверил меня, что никто из связанных с «Астратуром» парней в Василиваныча не стрелял. Но мне уже стало неинтересно ему верить. Вообще я круто поговорил с ним! По-моему, именно это и называется «всыпать по первое число!». Решительно и смело — как не по телефону!

Почувствовав себя героем, я расправил плечи, гордо вскинул голову и решительно зашагал по Невскому мимо метро. Мне вдруг срочно захотелось романтики. Если учесть, что официантки работают обыкновенно «два через два», у меня имелся шанс застать Настю в кабачке.

Все обломилось. Несмотря на дневное время, ночник был забит народом — великая сила скрытой рекламы нагнала в него людей, жаждущих взглянуть на тот стульчик, на котором Шамиль сидел последний раз в своей жизни, но Насти я так и не приметил. Только зря потратился на стакан пива. Вообще мне показалось, работала другая смена.

Значит, не повезло. Уходя, я поинтересовался у гардеробщика:

— Не планируете вывесить на почетную доску фотку девочки, обслуживавшей покой ного?

Он болезненно дернулся. Затем узнал меня.

— Замучили! Серые, милицейские, да и газетчики. А их всех уже уволили.

— Газетчиков?

— Девочек. Всю смену.

— Чтоб не болтали лишнего, что ли?

Странно…

— Не! Так уволенные болтать только боль ше будут. Не! Просто у хозяина правило: раз в два-три месяца персонал менять, чтоб не зажрались. Знаешь, сколько…

Гардеробщик отвернулся, чтоб смахнуть следы обиды шарфом клиента.

— Ладно-ладно! Понятно!

Делать было нечего. Та ниточка, которая могла привести меня к Насте, теперь в первую очередь тянулась в кабинет менеджера кабака — только там, наверное, я еще мог узнать координаты симпатичной мыслящей тростинки. Но мне показалось, что у этого джентльмена с кожей цвета черной слоновой кости сейчас достаточно других проблем. Наверняка с этим вопросом к нему уже подкатывались милицейские, и любой праздношатающийся гражданин типа меня рисковал налететь на неадекватную реакцию. Милицейским менеджер отказать не мог — и я в красках представил себе, как он отреагирует на не имеющее под собой законной основы любопытство.

Краски получились мрачными. «Роллинг Стоунз» — «Раскрась это черным», да!

— Ай лук инсайд май селф, энд си май хат из блек! — желая приободрить знакомого гардеробщика, пропел я ему в спину.

Он вновь затравленно дернулся, обернулся и с подозрением посмотрел куда-то мне за спину. Хе-хе, похоже, он решил, что в его ресторанчик пожаловал сам Мик Джеггер! Я никогда не подозревал за собой такого выдающегося вокального таланта.

— По-моему, там кто-то напился! И это днем! Слышал, кто-то орал про «черных»? — спросил он меня.

Я вышел, оскорбленный в лучших чувствах и артистических талантах. Но ничего, гениев всегда не понимали! Домой!

Я так туда и не попал. На «Пионерской» меня взяли. Я как раз успел поразмыслить о том, что у девочки Насти осталось достаточно ведущих ко мне «нитей» — по количеству телефонных проводов, если захочет, прозво-нится, второй моей мыслью было пройти к базару на Испытателей, купить домой чего-нибудь поесть, а третьей стало: «За что?!»

— В чем дело?

— Наручники надевать будем? — в традициях риторов и схоластов вопросом на вопрос ответил младший сержант. — Документы!

Конечно, заполучив мой паспорт, он двинул к «козелку». И конечно, мне пришлось покорно идти следом… Покорно? С радостью! Наконец-то я нашел, куда приложить силы! Ни в чем не повинный, добрый и трезвый (бокал пива не в счет!), я действительно почти ликовал! Ох, я им и покажу! Три часа продержат, затем звоню адвокату, переписываю данные других задержанных, в свидетели они сгодятся, а потом устраиваю вольную борьбу за справедливость! Наконец-то! Не на того напали, хе-хэ-хы!

Только тут я сообразил, что младший сержант отдает мои документы какому-то мужику в камуфляже, но без знаков различия.

Они пожали друг другу руки, меня погрузили в «козелок». Тесновато, но одному жить можно! Я вытянул ноги, положил их на сиденье напротив, закурил, заранее приготовившись получать за это втык. Машина пошла, меня так никто и не обругал.

Дальше произошло непонятное. Когда чего-то не ждешь, то и в упор не замечаешь! НА ПОЛУ ПОД ПРОТИВОПОЛОЖНЫМ СИДЕНЬЕМ СТОЯЛИ ТРИ БУТЫЛКИ МОЕГО ЛЮБИМОГО ПИВА: «СТЕПАН РАЗИН», ТЕМНОЕ! Я заметил их, только когда они звякнули на повороте.

Ни фига себе «козелок»! Несколько мгновений природная шкодливость и естественное желание любого задержанного хлебнуть милицейского пивка боролись в моей душе со смутными подозрениями, что все это — какая-нибудь коварная, дьявольская провокация. Кто-то считает, что у нас христианская страна, кто-то называет ее безбожной, но ведь на самом-то деле она давно уже мусульманская! Только строгостью шариата к употребляющим спиртные напитки можно объяснить тот факт, что со времен прихода к власти «Горби энд Барби» даже признаки «легкого алкогольного», даже и не за рулем являются поводом для задержания. На практике это выглядит следующим образом: можно склеить себе челюсти «Стиморолом», можно даже разжевать головку чеснока, но если ты съел достаточно, чтоб «хитрая трубочка» смогла это подтвердить — не нужно других причин!

Один-единственный стаканчик ресторанного «Сплендида» ничего не даст. А вот еще плюс три бутылочки пива… Ага, похоже, на Васильевский едем, к экспертам. С Коменда-на, во всяком случае, выехали. Нет, ребята, хоть и смешно, конечно, залезть в «козелок» трезвым, а вылезти пьяненьким, нет-нет! Не надейтесь!

Однако куда ж мы все ж таки едем?! «Козелок» миновал все ближайшие отделения милиции, на Большой проспект Петроградской тоже не свернул, значит, не на Васильевский, все же — в центр. В центр?! В «Хитрый домик» опять? Так, нужно срочно вспомнить, как Гаррик утром этого своего «знакомого дядьку» там вычислил! И ну его, пиво! Тоже мне, подстава!

Не думал, что предстоит такой долгий путь. Знал бы — не курил, а то — устроил газовую камеру. Приговорил себя без суда и сам же привел приговор в исполнение.

Куда?! Что за черт?! Куда?!

Ломиться в стенку, чтоб услышали в салоне, не имело смысла. Меня определенно везли не в Большой дом, не на экспертизу, вообще — не в милицию, ведь мы уже миновали столько чудесных местечек районного значения. Но нет, и центр остался позади, и теперь уже машина все так же быстро начала удаляться от него, похоже, шофер собирался выбраться на Московский.

А там? Я позволил себе немного помечтать: с сиреной довозят до Пулково-2, погружают на борт «боинга», торжественно депортируют из страны за связи с подозрительными элементами типа Корнева, я быстро устраиваюсь младшим дворником на какой-нибудь из «астратуровских» пляжей на Крите… Нет, еще обязательно до посадки в самолет должна состояться гражданская казнь! Да! Правда, шпаги у меня нет, но, скажем, младший сержант сможет сломать над моей головой ресторанный шампур… или свой «Макаров». Так, чтобы прорекламировать меня как следует.

Сволочи! Это уже свинство! Да! Натуральное! В собственном соку!

Мы резко свернули на Московское шоссе. Во-первых, Пулково начал так же растворяться в дымке моих собственных мечтаний, весьма похожих к тому времени на самый обыкновенный папиросный дым, во-вторых, самое обидное, меня начало здорово потряхивать. Они же так разобьют собственное пиво!

Я открыл первую бутылку. Всматриваться в салон было бесполезно, зарешеченное окошко имелось, но кто-то постарался, измазал его краской, хотя это и не по уставу! Становилось все больше и больше похоже на то, что, пока мы с Гарриком ругались на «Астратур» и Василиваныча, Рельсын издал расстрельный указ, предусматривающий высшую меру социальной защиты в ответ на… за что меня все же задержали?! Безобразие! Я буду жаловаться Господу!

Помолиться не удалось. Я хлебнул пивка (пивнул! хлеба мне никто не предложил!), рискнул еще раз закурить. Неужто привезут сейчас в темный перелесок, да попросят вырыть ямку, да… «Козелок» действительно катил уже какими-то, непонятными дорогами: лес да лес кругом, верней, позади. Ничего рационального мне не пришло в голову за все последующие минут двадцать-двадцать пять поездки. Причем последние метры мы явно уже преодолевали по пересечнной местности. Наконец остановились. Сообразить — нет, ничего я не сообразил. А вот подготовиться к неожиданностям времени у меня хватило.

Есть такое понятие — лебединая песня. Вы слышали? У лебедей отвратительные голоса, они даже не курлычут, не журавли. Они препоганенько шипят. Вот я и сообразил, что это не сами лебеди поют перед смертью, нет! Просто их пристреливают при первой же попытке поупражняться в бельканто.

Лучше не петь раньше времени!

Заднюю дверцу «козелка» распахнули, меня вытащили на природу. Не милицейские. Парни в камуфляже без знаков различия. Не в голубом — в армейском. Я огляделся. Многое мне стало понятным, как это ни банально.

— Пошли!

— Э! Там в машине мой паспорт, прошу прощения!

— Он у меня, не боись. Идем.

Тачка остановилась у подножия небольшого естественного холмика, на вершине которого за невысоким заборчиком стояли три домика, напоминавшие если не о матриархате, то уж о чем-то пасторально-колхозном — точно!

Я уже не боялся. Я знал, куда мы приехали.

Заборчик действительно оказался низеньким, но за ним маячила пара-тройка таких же камуфляжников с помповиками.

— Не думал, что у вас такие хреновые дела ребята!

— Ты молчи пока, по-ял?!

— Смекаю.

Весь антураж мог иметь только одно объяснение — скорый приезд горячих родственников Шамиля. Безусловно, у каждого уважающего себя бизнесмена должна быть дача в каком-нибудь модном месте: в Комарово, под Зеленогорском, на перешейке… Но у всех бизнесменов, которые уважают еще и свою жизнь, обязательно имеются и подобные домики — неказистые с виду, но добрые внутри. Для гарантированного отдыха от бурной борьбы за существование.

Добра внутри того домика, в который меня отконвоировали, и впрямь хватало: факсы, баксы, ни единой кляксы на итальянской офисной мебели. С обстановкой дисгармонировал только какой-то тщедушный, лысенький и сутулый мужичонка лет пятидесяти, колдовавший над таинственными рулонами распечаток. Он насвистывал «Шестую симфонию» Шостаковича. Марш фашистских оккупантов выходил очень убедительно.

Меня провели дальше. Еще комната — какой контраст! Зелень, пальмочки-плющ, попугайчик, никакого похмельного гудения принтеров. И знакомое лицо.

— Без проблем? — спросило лицо у моих конвоиров.

— Да милицейские помогли. А со вторым побеседуют на месте.

— Уже беседуют. Здравствуй! Дайте-ка мне его ксиву… Проходи.

На «здравствуй» я только сдержанно кивнул. Здоровались уже! Пусть и по телефону.

— Проходи! — кивнул Вад Таранов на следующую дверь.

Еще когда меня выгрузили из «козелка», я допер, и ЧТО случилось, и КАК оно произошло. У «Астратура» с большинством РУВД уже с год существуют договорники «о совместном проведении следственно-розыскных мероприятий», типа пактов о взаимопомощи. Тайных пактов: когда я просил у Игоря разрешения намекнуть на существование подобных соглашений в «Нота Бене», он только хмыкнул: «Не нужно такой рекламы!»

— А как к такому беспределу относится ГУВД?

— Нормально. Существует разъяснительное письмо из Москвы, в котором черным по белому отпечатано: «Нужно поощрять становление частных охранных и сыскных агентств, оказывать им поддержку, привлекать к сотрудничеству». И так далее. Ты понимаешь, зачем я тебе об этом говорю?

— Очевидно, чтоб я представил себе картину.

— Угу. А это зачем мне надо?

— Думаю, ты рассчитываешь на то, что я представив картинку, не стану о ней распространяться…

— Неужели я ошибся в расчетах?

— Ты же у нас никогда не ошибаешься!

— И не говори! Самому странно!

Такой вот был разговорчик. Давно, с год назад.

Аккуратно обойдя Вада Таранова, смотревшегося в цивильном словно заштатный учитель физкультуры в смокинге (хотя какой смокинг! Краповые брючки, белый свитер!), я прошел по коротенькому коридору и распахнул указанную дверь.

И тут меня все-таки выбили из колеи! Не физически, избави Бог, во мне еще оставалось достаточно оптимизма, чтобы предположить, что никакого насилия не произойдет — не должно при вице-президенте-то! Но психологический удар был ужасен: Корнев оказался без костюма!

Меньше всего мне хотелось бы, чтобы вы поняли меня превратно. Он не был голым, нет — сине-зеленый банлон, брючки цвета морской волны после шторма, лакированные туфли, ансамбль завершал неизменный золотой «роллекс» на сильном запястье… Но — без костюма?! Без пиджака, без галстука, без белой сорочки?! На секунду мне показалось, что вернулись студенческие времена — с тех пор, как Игорь связался с «Астратуром», я его в таком виде еще не видел!

Вот сейчас он встанет, поворчит на до-Цента Преображенского, а затем мы выйдем из старенького «Гидрокорпуса» и поспешим в «Хьюстон-Мутный глаз», считая по пути мелкие деньги… Хотя зачем, мы бодро пропьем его «роллекс»! Все возвращается!

— Извини, что тебя доставили без надлежащей помпезности. После того, что ты на говорил Ваду, я опасался, что тебя будет не так просто уговорить заехать к старому другу. Или подружиться с головой и отбросить ненужные подозрения.

Нет, ничего не возвращается. И «Хьюстон-Мутный глаз» давно уже закрыт, там, по-моему, какой-то магазин, в этом славном политехническом пивняке в начале Гражданского… и не пошел бы уже туда Игорь. Да и я постеснялся бы предложить ему пропить «роллекс».

— Я же сказал по телефону…

— Ты наговорил слишком много. Сядь. Подумай. И скажи мне, положа руку на одно место, к чему мне было приказывать стрелять в какого-то журналюгу?

— Вад просил молчать. Мы — я, Гаррик — возможно, и стали бы. А Василиваныч и не собирался. Да и мы теперь молчать не будем.

— Вот видишь? Разве такая ваша реакция — что-то из ряда вон? Разве ее нельзя было предугадать? Ты знаешь, мы — контора серьезная. Не наша вина, что кто-то захотел ее подставить.

— Ага, подставить!

— Посуди сам. Допустим, Игнатенко действительно убрал Шамиля, хотя нам это не выгодно ни экономически, ни… гм… политически, пройдет слух, что мы начинаем ломать паритет — нам же припишут и убийство «жмеринского» лидера.

— Слух прошел.

— А нам и приписали. Уже. Хотя с ним мы вообще не пересекались. И ссориться ни в коем случае не хотели. Они не слабее нас, по большому счету.

— Значит, будете воевать?

— Попытаемся оправдаться. Вот почему нам важно, чтобы вы пока не шуровали во всем этом говне.

— Ага, значит, все же «важно»?!

— Ну, можно сказать.

— А Василиваныч молчать не захотел, вот его и…

— Дима!

Корнев достал сигаретку, щелкнул зажигалкой, задымил. Я тоже закурил — не предложенную штучку из пачки «Давидоффа», а свою «беломоринку». Выпустил дым в сторону Корнева, слишком уж он не любит их запаха.

— Пытаешься подчеркнуть свою независимость? — ухмыльнулся он. — Скорей невоспитанность элементарная проявляется. Ну да ладно. Не на брифинге. Ты в курсе подробностей вчерашнего?

— Нет.

— А статью раненого героя в сегодняшнем номере его газеты читал?

— Не успел. Да и не думал, он ведь ранен…

— Просмотри, — он протянул мне газетку, — может, сомнения какие в нашей виновности появятся. Уточнение: по нашим данным, сие концептуальное исследование криминогенной среды было сдано в номер вчера в семь вечера, через несколько часов после того, как его автор, бультерьер пера и ударник печатной машинки, героически подобрал окровавленной рукой продырявившую ему предплечье пулю. Воспринимай. В редакцию он не приходил, надиктовал по телефону.

Корнев лениво потянулся, подошел к бару, достал бутылочку бананового сока.

— Тебе допинг нужен?

— Нет. Кстати, спасибо за пиво. Теперь мне бы не помешало от него избавиться.

— Ты что, так и не выпил?

— Наоборот, выпил.

— Так сходи, избавься, — хмыкнул Корнев, признав свое интеллектуальное поражение, — Вад покажет…

— Спасибо, я дочитаю.

В целом знакомые перепевы. Но новые нотки в новой песне Василиваныча присутствовали. Некоторые места кто-то выделил желтым карандашиком, я сосредоточил свое внимание именно на них. Хотя сперва мне стало непонятно: почему это у меня должны были появиться «какие-то сомнения» в виновности «Астратура». Подзаголовок просто бросался в глаза: «Арестован телохранитель вице-президента концерна «Астратур»!» Именно: какие сомнения тут могут быть?!

У Игнатенко не было алиби на время убийства Шамиля. Вчера он дал показания в Большом доме, его с миром отпустили, экс-десантника встретили на машине коллеги по концерну, отвезли в некий дом отдыха (ха-ха!). По их версии. А Василиваныч уверенно опознал Игнатенко в стрелявшем в него киллере-неудачнике. Плюс — пули «из одного оружия». Уже к семи вечера Игнатенко взяли на базе отдыха «Астратура» под Зеленогорском.

«Конечно, следствию еще нужно будет разоблачить фальшивое алиби убийцы на службе у частного капитала! Но все прекрасно знают, чего стоят подобные «показания»»… — персонал базы, конечно, свидетельствовал, что Игнатенко появился уже к трем дня.

Вопросы, которые я начал задавать себе утром, после визита в «Хитрый домик», вновь начали извиваться в моей голове. Вот так: "?» Что за глупость — дать показания и пойти убивать мелкого криминального хроникера?! Других людей нет? Земля русская оскудела?! И почему из того же ствола?! Обнищали? И какого беса, в конце-то концов, Корнев не позаботился о создании своему верному телохранителю алиби на то время, в которое убивали Шамиля?! Все эти мелкие неувязочки действительно могли начать возбуждать… как их… сомнения…

В мозгу у меня на мгновение возникла следующая короткометражка: убийца Шамиля, сделав дело, как положено по законам жанра, оставляет на месте ствол, в этот момент появляется какой-то дурачок и подбирает стреляную пушку. И начинает чудить.

Но почему он начал с Василиваныча? И как тот узнал Игнатенко? Почему стреляли в Василиваныча?!

Я на мгновение отвлекся от статьи.

— Я не люблю, как он пишет, но это еще не повод дырявить ему руку…

— Согласен! — лаконично согласился Корнев.

— Хочешь сказать, что это все же не вы?

— Заметь, ты уже сомневаешься.

— А кто же?! Как, почему он так безоговорочно опознал Богдана?!

— А вот это вопрос вопросов. По типу: видел ли Гамлет тень своего отца или попался на инсценировку Горацио?

— Что?! Кхэ-эхм! Забавная версия. Заметь, Горацио — единственный, кто остается в живых, да еще и, похоже, выгоду неслучайную получает. Хочешь сказать, что он был наймитом англичан и должен был изнутри «нагадить как-то в Датском королевстве»?

— Читай лучше публицистику. Будем надеяться, эту тему мы успеем обсудить с тобой и твоим братцем.

Я еще не говорил здесь, что у меня есть брат-близнец Майк, «подающий надежды» поэт с парой почетных грамоток от Кушнера, Кривулина, Жданова и Бунимовича, выгодан-ных им на каком-то московском фестивале? Если и не говорил, то только потому, что не хотел никого загружать не относящимися к делу подробностями. Когда мне порой приходилось иметь дело с бандитами, я пару раз подумывал о том, как забавно было бы разыграть традиционную комедию ошибок с двойниками: написать какую-нибудь пакость, свалить в деревню, а братца, побрив и переодев в мою униформу — черное пальто или красный пиджак, смотря по сезону, — оставить разбираться. Но меня всегда останавливали понятные родственные чувства, а также то соображение, что Майка сразу бы раскусили — возможно, он и неплохой поэт, но стилизатор никудышный, его б в два счета вывели на чистую воду. Большому кораблю, как говорится… и жизнь сразу стала бы гораздо скучнее, а я лишился бы темы для статей: поэт просто споил бы всех бандитов! Это он мог… а вот разговаривать с ними так и не научился. Хотя частенько беседовал с упомянутым Корневым о персонализме, халдейской астрологии и античной литературе.

Следовательно, упомянутый Корнев не мог быть бандитом.

Когда эта мысль пришла мне в голову, я ее поднял.

— Дочитал?

— Сейчас…

Поставил-таки меня на место «новый русский» подстрекатель убийств и теневой экономист! Что? Нет, вы не правы, не все «новые русские» говорят с ощутимым еврейским или кавказским акцентом!

Но последний перл Василиваныча действительно стоило дочитать! В одном месте я даже нашел кое-что про себя, честное слово! Или — про нас с Гарриком:

«… конечно, есть некоторые журналисты… которые работают на грани фола, такие писаки чаще всего находятся на содержании у мафии и таскают с собой «шпалера», слепо подражая своим хозяевам: «Мы тоже крутые!», — кажется, кричат они каждым своим вопросом, каждой публикацией!»

Из дальнейших строк однозначно выходило, что Василиваныч имел в виду не себя. Он и впрямь, в отличие от Гаррика, не таскал с собой ствола… зато и писал, обыкновенно основываясь лишь на официальных сводках пресс-центра ГУВД, тех, что они рассылают во все печатные издания. Обыкновенно… но не в тот раз! Откуда только борзость взялась: «Можно считать уже доказанным, что «Астратур» начал войну за передел сфер влияния. Скорее всего, в результате расследования всплывут подробности и об убийстве более давнем — майском расстреле лидера могущественной «жмеринской» группировки. Напомним, автоматчик так и не был найден… Конечно, киллер носил темный парик, а господин Игнатенко — русоволос, но все же возникает интересный вопрос: а есть ли у него алиби на тот вечер, когда был расстрелян лидер «жмеринских»? Ведь, похоже, именно его хозяева начинают подминать под себя другие преступные кланы города».

Мое сознание успело воспринять еще одну дикую фразу: «Родня Шамиля начнет прибывать в Северную Пальмиру с завтрашнего дня — поездами чуть позже, самолетами раньше — и МОЖНО БУДЕТ НАДЕЯТЬСЯ, что их прибытие активизирует расследование». И я снова отвлекся от текста (впрочем, и оставалось-то прочитать пару строк, плюс полстолбца редакторских примечаний), взглянул на Корнева.

Тот сосредоточенно изучал висевшую на стене картину Яна Антонышева «Флорентийские встречи».

— У меня вопрос из двух частей, — кашлянул я. — Что будет? Что будет с Богданом, что — с Василиванычем?

— Что с Богданом! Ничего! Посидит, согласно указу, с тридцать суток на Захарьев-ской или… ну не знаю где, может, в УФСК, а потом выпустят. Может, под залог, может, вообще. Работают лучшие адвокаты, а обвинений — одни фразочки твоего приятеля. Хотя с законами сейчас такой беспредел, что всякое может случиться. Может, он и пару лет просидит. А потом оправдают. А вот что до твоего приятеля… Я поэтому тебя и вызвал, если так можно сказать…

— Скажи лучше — похитил!

— Не скажи! Ты на три часа задержан постовой патрульной службой за появление в общественном месте в виде, порочащем честь и достоинство гражданина РФ, усек? Скажешь — прошли три часа?

— Нет.

— То-то! Хочешь «Мартеля»?

— Боже упаси!

— Не бойся, не подставлю. В трезвеватель ты отсюда не поедешь, даю слово. Домой поедешь.

— Слово бизнесмена или слово… гм… по старой дружбе?

— Я когда-нибудь изменял своему слову?

— Извини, Игорь. Давай свой «Мартель». А, к слову, не дашь ли ты мне его, слово это самое честное, что в Василиваныча не по твоей просьбе стреляли?

— Конечно! Вот тебе мое слово, — он протянул мне рюмку и бутылку «Мартеля».

Глупо, но я поверил. Впрочем, оставались варианты: не по его приказу, а по приказу его лидера, или С. В. Горина, «министра внутренних дел» «Астратура».

— Так что там с Василиванычем?

— Это от «Василия Иванова», как я понимаю? Плохо. Ты дочитал?

— Это про то, что, по его мнению, вы «жмеринских» хотите подмять? Да.

— Нет. От редакции. В кавычках, «от редакции». Как я понимаю, это он сам написал, просто попросил подпись не ставить.

Я вновь углубился в чтение. Корнев вновь оказался прав: «от редакции» — да, но стиль — определенно Василиваныча! Характерные штампы, отсутствие вкуса, жесткий субъективизм. В этом своеобразном анонимном послесловии не было ни слова об «Астратуре», все — про автора статьи. Оказалось, еще вчера, когда раненый герой дал показания и, предоставив пулю, описал, а впоследствии и опознал Игнатенко на очной ставке, милицейские предложили спрятать его как «основного свидетеля обвинения» на конспиративной квартире. Василиваныч бодро отказался. По двум причинам. Во-первых, он собирался «сохранить объективность суждений и продолжить независимое журналистское расследование». В качестве второй причины приводился тонкий намек на «возможную коррумпированность соответствующих органов». О каких именно органах — внутренних, или, скажем, мозгах Василиваныча — шла речь, не уточнялось. Благоразумно. Впрочем, Корнев тут же подтвердил его версию:

— Мы уточнили у знакомых милицейских, все так. От конспиративной квартиры, любой помощи милицейских он отказался. И — исчез. В газете наши люди божатся, что также не знают его местонахождения. Что крайне печально. Для него, для нас.

— Как это, «крайне печально»? Тоскливо, что ли?

— Нужно поболтать с ним. Может, он просто ошибся, опознав Игнатенко, недаром на Западе личное опознание не так уж много значит для присяжных. Но не исключено, что кто-то ему за него заплатил. В той или иной форме. Вот нам и нужно узнать, кто!

— НАМ?!

— «Астратуру». Пойми, если мы не расследуем всю заморочку, как надо, на нас навалятся не только блюстители. Их мы не боимся, чисты, как помыслы Патриарха, перед законами их… но вот со смежниками-конкурентами проблемы возникнут. Объяснять дальше?

— Не надо. Только я не знаю, где он. Да и узнал бы… сам бы спросил, вам бы не стал закладывать. Ты мне друг, а он — коллега.

— Опровергать последнего утверждения не стану. Сам понимаешь, Ягода с Ежовым тоже коллегами были. Ты про «некоторых журналистов» внимательно прочитал?

— Подумаешь, заврался парень!

— За базар, как говорят наши смежники, отвечать тоже надо!

«Мартель» он все же кстати мне подсунул. Я выпил одну за другой пару стопок, размышляя… Дружеская услуга, сдать им бедного Василиваныча? Друзья о таком не просят!

— Понимаю, Дима, у тебя опять «этические моменты», как ты их называешь, оправдывая свою нерешительность и отсутствие четкой жизненной позиции. Думай. Мы хотим с ним просто поговорить. И вы должны нам в этом помочь. И сами — не усложнять нам жизнь!

— Опять множественное число…

— На этот раз я имел в виду тебя и твоего друга Георгия Алферова. Ты ведь пред упредил Таранова, что от вас следует ожидать неприятностей в следующем выпуске его еже недельника.

Ах, дурак! Я вскочил.

Сейчас я покажу этому мальчишу-плохи-шу твердую жизненную позицию! Тем, кто тратит время даром, никогда не стать Гайдаром! Но какой же я придурок! Сам, собственным языком потопил друга… Гаррика! Сразу стала понятна фраза: «Со вторым побеседуют на месте — уже беседуют!» Довелосьь лишний раз узнать — вчера! — как беседуют легаты Корнева на местах!

— Если твои опричники сейчас мучают Гаррика!..

— Успокойся!

Игорь не стал вызывать телохранителя, хоть на том спасибо.

— Успокойся. Сказано: с ним говорят!

— Срочно меня к нему!

— А еще говорят, что сумасшествие — болезнь не заразная. Ну-ну. Я так и собирался сейчас сделать. Не волнуйся, Дима. И постарайся правильно оценить ситуацию. Я не прошу тебя писать, что Василиваныч звез-дюк… ну или просто личность с богатым воображением. Нет. Я просто прошу тебя не писать ни о чем, что способно осложнить ситуацию. Ты никогда не задумывался о том, что, если б не подметные письма Боннер- Сахарова, что-де Карабах — земля исконно армянская, конфликт в НКР разгорелся бы не с такой силой? И не так рано? Сумгаита бы не было. Думай. И, я надеюсь, ты убедишь подумать и господина Алферова. И сможешь понять, что помоги ты нам отыскать господина Иванова — а он сейчас «запал на тюфяки», как пишут в романах, даже в газету свою только телефонирует, — ему же, как ты выражаешься, Василиванычу, лучше будет. Ты ж сам любишь повторять, что настоящая свобода не в том, чтоб делать все, что нравится, а вот чтоб не делать того, чего не хочешь. Не думаю, что ты хочешь делать то, что принесет вред и тебе, и твоим друзьям. И только об этом прошу!

У-уф! Корнев закончил речь. Когда рассчитывают на возражения, говорят короче, чтоб позволить оппоненту последовательно возражать на каждый из твоих постулатов. А посылы Корнева не казались мне бесспорными. Особенно насчет доброго Сахарова. Ну да ладно. Я думал о другом. Не о безумце Василиваныче, затянувшем свою амелодич-ную лебединую песню — из тех, за которые пристреливают, а о несчастном Гаррике, которого я сам, этим вот длинным белесым от постоянного курения языком подставил «Астратуру».

— Я хочу уйти! Ты понял, Игорь?

— Как не понять? Пиво? Приспичило «избавиться»?

— Нет!! Хотя… и это тоже. Игорь, наша давняя дружба с каждым днем становится все более… экзотической, скажем так, нас начинает разделять все большее расстояние — и социально, и идеологически. Мне странно, Игорь… Николаевич! Да! И если с Гарриком что-нибудь случилось…

Мне тоже пришлось закончить речь. Возможно, просто закончилось время аудиенции, а может быть, Корнев нажал какую-нибудь кнопочку, я не видел, но в комнате возник Таранов: белый свитер, серые креповые брючки… и решительная морда:

— Что, Николаич?

— Отвезите корреспондента куда надо, Дима, извини, что при свидетелях, Вад поймет, мне просто не хочется продолжать спор в подобном ключе. Тебя вновь преследуют этические моменты и морально-нравственные терзания.

— Стой! Куда — надо?! — завопил я, но оказалось, безрезультатно. Меня увлекли.

Конечно, сам Таранов должен был остаться с Корневым. Так и произошло. Зато два «камуфляжника» (у одного из них в руках мелькнул мой паспорт) посадили меня на заднее сиденье красивой машины «СААБ-9000» и увезли прочь. Мне понравилось это путешествие. Куда лучше, чем в «козелке»! Недаром говорят, что «СААБ» — тот же истребитель, только без крыльев. Мы тормознули на Московском у «Розы ветров». Ребята отдали мне паспорт и провели внутрь.

— Все будет в порядке! Никаких рапор тов! — пообещали мне они на прощанье.

За столиком у двери, то бишь рядом с выходом, сидел пергаментно трезвый Алферов. На вид он выглядел здоровым. Но — напуганным.

Тщеславному Гаррику понравилось одно: его тоже привезли в «Розу ветров» на какой-то богатой машине с эскортом.

— Да тут все девочки будут наши! — пошутил он, вытирая губы салфеточкой.

Похоже, «Астратур» открыл нам небольшой кредит. Ни о чем не спрашивая, нам принесли салаты, горячее, две бутылки красного «Мукузани», два сорта сыра — как и положено под красненькое в лучших домах Жмеринки и Бобруйска, да все это с таким почетом, что точно, все кафешные девушки уставились на нас с Гарриком, как на новые ворота… Но нам было не до девочек.

— Вернемся к нашему барану? — предложил циничный Алферов.

К этому моменту мы уже успели обменяться впечатлениями:

— Тебя били?

— Меня?! Ха! Я за тебя беспокоился…

— Меня тоже не тронули. Но пообещали «разочаровать до безобразия», если мы зашибем статейку в еженедельном выпуске.

— Гаррик, Гаррик… Это я виноват, предупредил их!

— Ерунда! Мы с тобой и не в такое дерьмо попадали! Помнишь, как к нам прикоп-ались по поводу «Макаровых» из Тулы со спиленными номерами?

Было дело. Мы тогда, не сговариваясь, написали о том, что на тульских оружейных заводах введен новый сервис. Неформальный, понятно. Умельцы спиливали с ПМ номера прямо на конвейере, и пушки автоматически дорожали на пятьдесят долларов. На черном рынке. Я написал. Через пару дней Гаррик оповестил. Наехали на обоих, одновременно. Тогда нас спасли связи Алферова с Большим домом и мои — с «Астратуром». Торговцев оружием с Апрашки прижали с двух сторон. И они извинились. Причем — никто не сел.

— Что будем делать?

— Писать! Нет, не «писать», другое ударение, Димон. Давай, сварганим в еженедельном номере полосу, вся ментура нам поможет!

— Раньше пели: «Заграница нам поможет!»

— Буйня! Прорвемся!

— Ладно, потом обсудим. Вот, кстати, и вино несут. Статьи в еженедельном выпуске успеем обмозговать. А вот что ближайшие три дня делать?! Достанут ведь, а, Гаррик?

— Нодоть зашкериться!

— Пардон?

— Да, я и забыл, что ты у нас иностранец! Зря ты меня с собой в Париж в прошлом году не взял, зря… Мелочи! Перевожу для французов! «Зашкериться» значит «лечь на топчаны», тюфяки или не помню… если ты М. Пьюзо с А. Измайловым читал, любимая фразочка!

— Нет у меня тюфяка!

— Ну, вообще-то, ты прав, можно ска зать…

(ВНИМАНИЕ! Если до сей поры я редко использовал этот устойчивый фразеологический оборот при харак передачи прямой речи г-на А. Гаррика (или Г. Алферова, как кому ближе), то только потому, что в таком случае мои с ним разговоры превратились бы в сплошное «А, ну, вообще-то, можно так сказать!» У меня до сих пор есть подозрение, что в Гарриковых статьях эта фраза отсутствует лишь по причине бдительности редакторов.)

— … можно сказать… Да! Я имел в виду затаиться, спрятаться! Ну, ты же понимаешь!

Как Василиваныч! Недаром же его ни «Астратур», ни менты найти не могут!

— Да?

— Да! Милицейские тоже ко мне по телефону приставали: «Где твой сокурсник?», «где твой сокрусник?!» А я — знаю?!

— А знал бы — сказал?! Извини, Гаррик, я из любопытства спрашиваю, есть один этический момент!

— Ну, вообще-то, как сказать! Может, и сказал бы, не знаю. Мудак ведь он, Басили — ваныч-то, как ни посмотри! Явно есть у него какие-то свои информаторы, так он их милицейским тоже не отдает!

— Слово «мудак» не всегда может являться синонимом слова «единоличник»!

— Что?! А, понял. Ну, вообще-то…

Цензурная пауза — на манер рекламной.

К нам подскочила малышка лет семнадцати в лосинах и разноцветном пуссере с аппликациями на плечах.

— Потанцуем?

— Уйди, странная, мы с другом па-а-том потанцуем, без тебя, натуральная!

— Тьфу!

— Димон, ты что?! А, понял. Ловко ты ее отшил!

— Возможно. Нам все равно в этом кабаке больше не светиться!

Вот тут-то Алферов и пошутил насчет «всех девочек». Я только хмыкнул… А он промокнул губы бумажной салфеточкой и предложил:

— Вернемся к нашему барану?

— К Василиванычу? Как знаешь, мне кажется, нельзя его выдавать: ни твоим ментам, ни моему «Астратуру»!

— Ну, вообще-то…

Пауза!

Короче, он со мной согласился. Но сделал и свой собственный вывод:

— Менты — ладно! Отбазаримся! А вот твои, как бы они нас не грохнули «в натуре», как говорят гробовщики! Мой «шпалер» всегда при мне! А твой?

— Мой — дома. Я законопослушный гражданин!

— Я думаю, ближайшие три дня дома жить небезопасно! Слушай, давай вооружимся да передислоцируемся на Гражданку к позавчерашним девчонкам! Как их? Марина-Света? Да?

— Если ты не раздавил Свету, когда неудачно сел утром в кресло. Но что ты подразумеваешь под «вооружимся»? Думаешь, мне стоит прихватить из дома свой РЖ? У меня нет разрешения…

— Буйня! Мои люди в ГУВД тебя всегда отмажут! Конечно, бери! Только… Только это не все!

— Как?

— Да вот так! С кем воевать собираемся?

— Действительно — с кем?

— С концерном! С «Астратуром»! Меня знаешь, какие быки сегодня пытали?!

— Пытали?! — ужаснулся я, но про себя подумал, что «быки», действительно, банальное, но точное дополнение к моему зверинцу… который я начал собирать в офисе газеты «Норд-Вест».

— Ну… пытали, в древнерусском смысле! Расспрашивали, я имею в виду! Я же рассказывал уже! Три мужика в костюмах-двойках на «бээмвэшке-940» подвалили прямо в редакцию, взяли тепленьким — в смысле, из буфета, — и начали махать кнутами да пряниками перед моим носом…

Он и вправду рассказывал мне все это в третий раз!

— … не пиши, говорят, про смерть Шамиля, дадим тебе потом эксклюзив… А на кой мне их эксклюзив?! У них его на допросе возьмут! А потом — «расскажи, где Васили-ваныч, и ему поможешь, и себе, мы с тобой сразу дружить начнем»!!!

— Пока сплошной «пряник»! — в третий раз подряд осадил его я, где же «кнут»?

— А знаешь, хоть они и в костюмчиках были, один на руку вместо перчатки кастет натянул и сказал: «Те, кто с нами не хочет дружить, плохие они до крайности! Мы им сразу начинаем огорчения всякие доставлять! Смотри, если и в тебе разочаруемся — начнем и тебя, щелкопер, огорчать до безобразия…»

Нет, Гаррик и в третий раз не сбился! Вполне может статься, что посланцам Корне-ва действительно нравилось выражать свои мысли при помощи лексики из произведений Серебряного века. Они у него начитанные все! Даром что бойцы!

И я предпочел вернуть Гаррика к оружейной теме:

— Насчет вооружаться… Что значит «это не все»?

— Ну так если мы с целым концерном три дня воевать собираемся — а если полоса выйдет, как я задумал, потом за нас вся президентская рать заступится, — тогда от наших дробовиков ноль эффекта! Они же все слоны!

Этих животных я уже упоминал, ладно, Гаррик, не стану злить тебя словом «плагиат»!

— А что для слона наши дробинки?!

Гаррик победно посмотрел на меня. Если бы я не сидел, то так бы и сел. Ясно, что он имеет в виду, давно уже меня провоцируют на это деяние, но на этот раз, похоже, Гаррик меня поймал!

— Расточить?! — тихо, но с выражением спросил я.

— Конечно!

— Но, слушай… я ведь тоже консультировался… Выстрела на три хватит, не больше! Не жаль тебе стошки баксов?

— Жизнь дороже! — выдал трюизм пьяноватый Гаррик. — К тому же Михалычу еще полтаху доплатить придется, как минимум!

Михалыч токарничал на «Морфизприборе», уникальный алкоголик, с которым я сам в свое время и на свою же беду познакомил Гаррика.

— Да еще, — продолжал ковать железо Алферов, — зачем нам больше трех выстрелов?! Что мы — Джеймсы Бонды? Пронины?

Нет! Если мы первой парой пуль себя не спасем, то и остальные не пригодятся! Вот так вот!

Этот довод меня убедил, но я попытался схватиться за соломинку:

— Денег нет, Гаррик!

— Война — буйня, главное — маневры! — авторитетно заявил супермен от криминальной журналистики. — Одолжу я тебе, что ты, не отдашь, что ли?! По двадцать пять баксов с носа, и расточит Михалыч, как миленький!! Да еще, давай-ка, шесть вечера скоро, я тачку субсидирую! Не мандражируй! Отдашь потом! У меня вчера гонорар был! Сразу в трех газетах! В своей, в «Смене» и в «Часе пик»! Так что я богат!

Его довезли до «Розы ветров» на «БМВ», меня — на «СААБе», а покинули мы это благословенное место на обыкновенном такси. Опустились!

Конечно, я забыл дома деньги, единый проездной и включенную плиту. Произошло это так: Гаррик возжелал кофе и, пока вода закипала, в ультимативном тоне потребовал от меня «срочно выудить из тайника револьвер»! Я достал его из верхнего ящика стола, подкинул на ладони и, при попытке поймать, неожиданно нажал на спусковой крючок. Слава Аллаху, Фатуму и всемогущей Ананке (мою первую жену звали очень похоже!), что в барабане оказался газовый патрон, а не дробовой. Гаррик только чихнул. Если б ему не повезло, то чихать было бы уже нечем. Я тоже чихнул. И только!

— Хорошо, что мы попили в «Розе» красного! — авторитетно заявил Алферов. — Алкоголь — это антитоксин, антисептик и анестезин одновременно! И обычно — в одном флаконе! Триединство!

— Не кощунствуй!

— А-н-тон-Палыч-Чехов!! — чихнул Гаррик. — Сваливаем! У Михалыча скоро рабочий день закончится, а тут все же попахивает! Сваливаем!

— Сваливаем!

Вот так я и позабыл дома включенную плиту, деньги и проездной. Но даже и о своей забывчивости вспомнил гораздо позже.

Поскольку время действительно поджимало, мы добрались до Войнова-Шпалерной за двадцать минут: Гаррик пообещал таксисту рай на земле и почти не обманул, сунув ему пятнадцать баксов напротив Кикиных палат. Когда мы с Алферовым вылезли из тачки, то уже вполне прочихались. Предстояло пройти проходную с двойными турникетами и тройной вневедомственной охраной, но тут уже я смог блеснуть:

— В 97-й цех, к Ван Ванычу Агросееву! Нас ждут! — нагло заявил я.

— Кого это ты назвал? — полюбопытствовал Гаррик, когда мы уже перебегали от современного административного здания к огроменным и низким ангарам цехов по аккуратно выметенному внутреннему дворику.

— А я знаю? С тех пор еще, как я давным-давно здесь во время школьной практики работал, всегда помогало одно только это имя. Нечто вроде местного дикорастущего сим-сима на случай, если пропуск забудешь!

До технологического перерыва между пересменком оставалось пятнадцать минут, которые традиционно использовались здесь для перекура. Но Михалыча мы застали за дюже странным для советского токаря экстракласса занятием. Лет десять назад я б его понял. Но на десятом году перестройки, во времена «Красной шапочки» и иных дешевых алкогольных напитков?! Вот Алферов, он просто остолбенел. Ему не удалось ни понять, ни принять. Я — принял. И смирился:

— Здорово, Михалыч!

Тот отставил в сторону жестяную баночку «Ланы», удовлетворенно хмыкнул:

— Шипит еще, проклятущая… Здорово, орлы!

В воздухе присутствовал ощутимый запах антистатика.

— Михалыч, вы… вы это будете пить?

— Вот газ выйдет, видишь, дырочка ма-ленька вверху прокурочена? Вот, через нее все и выйдет, потом сольцой погашу, химия вся нейтрализуется, если подогреть, особо… И — можно принимать.

— Выпейте лучше водки, Михалыч! — ловким фокусником Гаррик извлек из кармана своей легкой куртяшки пластмассовую бутылочку с «Маккормиком». — Вот, это вам иностранный «малек», пинта называется.

— Да за кого меня держишь? Что я, бутылку себе купить не могу?

— А что ж вы…

— А нравится! Попривык я с горбатых времен-то!

О вкусах не спорят. Не стоило злить Михалыча. Я подмигнул Гаррику и попытался перейти к сути:

— Михалыч, мы к вам по делу…

Он даже не стал говорить о том, что не слишком-то это законно — растачивать дробовые револьверы под патрон. Впрочем, и требовалось-то всего лишь убрать небольшой Порожек в стволе, только аккуратно, на станке.

— И-ех! Это я, можно сказать, наловчил ся, наловчился. Раньше б сказал — завтра приходите за заказом, но, как понимаю, у вас заказ срочный, военный…

Сосредоточенно вертя в руках два револьвера, низенький лысый человечек подошел к громадному станку. Не таясь, отложил один ствол в сторону, начал прилаживать второй в тиски, забавно выпятив нижнюю губу и прищурясь. Сейчас он очень напоминал известного артиста Светина из какой-нибудь производственной комедии.

Все! Теперь мастеру лучше было не мешать, не стоять у него над душой. Мы с Гарриком пошли покурить.

На улице у самого цеха стояла скамеечка.

— Слушай, а что у него такой станок, без ЧПУ там?

— Видишь ли, Гаррик… Внимание!

Он тоже заметил. От административного здания летящей походкой поспешал аккуратно подстриженный мальчик в черной джинсе с ног до головы. Он нас даже и заметить-то не успел, но я уже смог различить, что левый рукав его джинсовой куртки расстегнут, да и вообще несколько толще правого. Как и полагается при забинтованной руке.

Это был Василиваныч! Герой пер прямо к цеху, но мы курили чуть в стороне, поэтому пара секунд для выработки оперативного решения у нас с Гарриком оказалась.

— Засветились!

— Ну! Завтра он выдаст пенку о мафиозных журналистах и преступных слесарях!

— Точно! Давай его тормознем! Заодно поболтаем…

— Василиваныч!

Мы выросли перед ним как из-под земли, перекрыв проход в цех.

— Как самочувствие?

— Хре-хре! Хреново, спасибо, ребята…

Это можно было заметить и невооруженным глазом. Даже око того ближнего, что всегда вооружено соломинкой, даже мое собственное, с сучком, возможно… словом, с Василиванычем произошло что-то невообразимо страшное. Должно быть, у него здорово схватило руку, когда он нас увидел.

Во всяком случае, лицо его сперва позеленело, затем в корчах приобрело ярко-красный оттенок, на лбу моментально проступили крупные капли холодного пота.

— Э, Василиваныч, ты что?

Не мог же он испугаться того, что мы сейчас начнем его метелить за сегодняшний печатный намек на «некоторых журналистов». Чушь! Что, мы с Гарриком — злобные мафиози, чтобы пугать-колотить из-за пары газетных строчек?

Василиваныч безумными глазами посмотрел на меня, на Гаррика, затем на дверь цеха. Отступил на шаг, промакнул пот рукой.

— Руку схватило, ох, — пояснил он, — что же еще? А… как вы? Читали меня, сегодня? А?

— Читали, читали! Орел!.

— Озверевший орел! — добавил я.

— Как, Василиваныч, не страшно тебе? Может, чем помочь? Как ты, на своей конспиративной квартире-то?

— Вот еще! — не к месту ответил он. — А вы тут что делаете?

Мы с Гарриком переглянулись. Я ему подмигнул — эдак шаловливо. Мне показалось, что у меня найдется достойный ответ.

— Уточняем некоторые технологические подробности! — с важным видом сообщил я Василиванычу.

Ответ оказался удачнее, чем я ожидал! Василиваныча вновь перекосило, а его глазки повторили разведпоиск. Не знаю, что уж он хотел прочесть на наших лицах! Мы с Гарриком просто олицетворяли собой многозначительность и мудрость.

— А вот ты что здесь делаешь, а? Неужто безжалостные «жмеринские», злобные «астратуровцы» и просто горячие южане затевают что-то против нашей оборонки? Против этого милого режимного предприятия? Э?

Василиванычу удалось совладать со своими судорогами. Он сместился еще на шаг в сторону.

— Я тоже, кхм, пришел сюда выяснить некоторые технологические подробности. Ладно, мужики, я опаздываю, мне еще нужно успеть заглянуть на слесарный участок, я, собственно, туда и собирался.

И он потопал к соседнему цеху. Только тут я сообразил, что мы так и не предостерегли бедолагу, не обрисовали ему положение дел.

— Василиваныч!

— Спешу! — грубо отказался он от контакта.

— Ты поосторожней, Василиваныч!

Мои слова ударили его в спину, как пуля.

Похоже, у бедняги опять стрельнуло в руке. Но он мужественно справился с болью и, запнувшись на мгновение, продолжил путь. И так и не обернулся.

— Завтра ты прочитаешь, что даже коллеги угрожают герою… — задумчиво пробормотал Гаррик.

— Думаешь, он действительно пошел на слесарный?

— Ты же видел! Но шел-то он сюда! Просто очень похоже на то, что он испугался нас больше, чем мы его.

— Знать, у него-то какая причина?

— Может, та же самая!

— Считаешь, он прикупил револьвер и пришел расточить? Не верится! Ему, кстати, менты могли и выдать ствол для самообороны, раз на него покушаются, так что ему и резона теперь нет дробовики растачивать.

— А что, Гаррик, ему действительно могли ПМ выдать?

— Говорят, теперь это практикуется. Когда угроза для жизни, а судимостей и психических заболеваний нет.

— Но почему же он тогда так испугался? И врать начал…

— Врет он всегда. А испугался… вспомни, кто тут с мафией «астратуровской» тусуется?

— Думаешь, только поэтому?

— Конечно! Да ему и для стройности версии необходимо, чтоб «некоторые журналисты» работали под мафией! Ничего, не грусти! Выпустим через три дня еженедельник — отмоемся в глазах общественности!

— Угу! А потом общественники обмоют наши трупы. Ладно, пошли. У Михалыча, на верное, все готово!

Все же роль случая чертовски велика в нашем мире броуновского движения за мир и права человека! Ведь что бы ни говорили почитатели рациональных методов познания, не думаю, чтоб это дело было раскручено, если б два напуганных журналиста не решили бы пойти против могущественного концерна. Но Гаррику слишком уж не хотелось оказаться «огорченным до безобразия» кастетами «астратуровских» боевиков, а меня все еще тянуло показать Корневу твердость своей жизненной позиции. Только поэтому мы и решили перевооружиться с дроби на пули. А Василиваныч… в конце концов, понятно, почему он испугался, у него тоже могли оказаться весомые причины опасаться теперь за свою жизнь, честь и достоинство. По крайней мере на девять граммов свинца — того, которым ему продырявило руку, — весомей наших. Однако, если б не эта случайная встреча, трупов бы после всей этой истории осталось бы поменьше. По крайней мере на одну штуку.

— Слушай, а не мог он тоже направляться к Михалычу?

— Вряд ли! Мы ж решили, что сегодня ему растачивать ствол уже поздно! Но! Он может теперь к нему зайти. Ведь вроде б ты его с ним знакомил?

— Тогда же, когда и с тобой!

Этот разговор не предназначался для чужих ушей, но шептаться не имело смысла: вечерняя смена продолжила труды, и зарычали станки, завизжали фрезы. Михалыч блаженно засыпал в раскуроченную жестянку из-под «Ланы» поваренную соль.

— Слушай, тогда, может, уведем его сейчас с работы? Дадим твою пинту «Маккор-мика», запить-то он ей согласится… и домой отвезем. Просто если завтра появится новая статья за подписью В. Иванов, очень не хочется, чтоб в ней оказались свидетельские показания!

— Заметано! Он его и позже найдет, но — хоть не завтра! А может, звякнем сейчас твоим друзьям и отдадим им Василиваныча? И никаких статей!

Он так шутил, милый Гаррик!

— Готово, Михалыч?

— Ваши игрушки? Готовы, ясно!

— Нормально сделал?

— Да что мне, впервой! — он наклонил жестянку с антистатиком и нацедил с полстакана задумчивой жидкости.

Даже сам Михалыч посмотрел на получившийся коктейль несколько скептически, вновь оттопырил нижнюю полную губу и прищурил глаз.

— Тебе хватит, Михалыч? — Гаррик положил на стакан расправленную пятидесятидолларовую купюру.

Из глаз токаря-кудесника моментально улетучился всякий скепсис, он кивнул, убрал купюру в нагрудный кармашек синего комбинезона.

— Так и знал, орлы, не подведете! Вы — не то, что некоторые! Норовят, понимаешь, заказ забрать, а с деньгами тянут! Не учитывают специфики момента, нет!

Сперва Михалыч в полмомента опрокинуд в рот стакан «Ланы», затем крякнул и только после этого выдвинул ящик стола и вы-тащил промасленную тряпку, в которую завернул «заказ». Ствол одного из револьверов был еще теплым на ощупь. Гаррик придирчиво исследовал дуло, затем с довольным видом кивнул.

— Запей, Михалыч! — он протянул слесарю «Маккормик». — Ты сегодня свое отработал.

— Ни Боже ж мой! — по-старорежимному отказался Михалыч. — У меня норма! Баночка «Ланочки» и все, даже если вся заводская администрация обступит и скажет: «Пей, Михалыч!» — откажусь. Тем более что есть вечером дельце одно, есть. Так что Михалыч норму держит, чего и вам советует. Только «Лану-У» не пейте, удумают же!

Мы уже уходили, но на миг мне стало интересно — что там люди придумывают?.

— А что, Михалыч?

— Так она потому и «усовершенствованная», что пронюхали, змеи, как она людям жить помогает, и специального яду подсыпали.

— Пили бы вы лучше водку, Михалыч!

— Лучшая водка в мире — это «Лана». А лучшее в «Лане» — спиртовая основа. А лучшее в спиртовой основе — это то, что я ее пью. Ну, бывайте, орлы!

Спрятав стволы спереди, за поясами — Гаррик уверял, что при обыске охлопывают только карманы и под мышками, — мы вышли из цеха.

Гаррик! Дима! — аккуратненькая при ческа Василиваныча казалась чуть взлохмаченной, но в целом он явно пришел в себя. — Вы извините, рука просто болела, да и глупость про «некоторых журналистов» я тоже сгоряча написал. Спасибо, что помощь предложили. Только, извините уж, не знаю, боюсь не могу вам свои новые координаты оставить.

Но. думаю, неплохо было б связь поддерживать. Правда! Вас в ближайшие дни, может, даже сегодня вечером, дома застать можно будет?

— Нет, Василиваныч! Мы тоже на нервах все! — сразу же отрезал Гаррик. — Не одному тебе бандюги угрожают! А нам нужно три дня продержаться да полосу про этот долбаный «Астратур» запустить. Так что — как ты к нам, так и мы к тебе! Дашь тебе координаты, ты ж не утерпишь, в газете тиснешь! Помочь поможем, но вот насчет новых координат — не обессудь, как говорится.

— Ну… давай, говори, нужно тебе сейчас что-нибудь конкретно? Может, побеседовать с кем? — включился и я.

— А…

Мне даже стало его немного жалко, его Детские глазки вновь забегали — жалостливо и растерянно. Может, я и придумал бы, какой связной номер оставить несчастному Васили-ванычу, но в этот момент у меня в душе вдруг возникло ощущение, что вот-вот может случиться что-то непоправимое. Причем можно было догадаться, что именно! Я вспомнил про невыключенную плиту!

— Так! У меня появилось срочное дело!

Гаррик, дай денег на тачку, быстрее! Встретимся в условленном месте, хе! Все-все-все! Убегаю, это вопрос жизни и смерти, серьезно!

У меня получилось убедительно высказаться! Василиваныч вновь засветофорил: позеленел, затем пожелтел и опять покрылся пятнами нездорового румянца. Не знал, что пулевые ранения способствуют обретению повышенной чувствительности! Раньше он таким не был!

— Что стряслось? — поинтересовался Гаррик, протягивая мне худенькую пачку «единичек» и еще три бумажки по пять долларов. — Столько хватит?

— За глаза! А что стряслось — попробуй сам вспомни, по-моему, кто-то недавно хотел кофе, а потом, после некоего выстрела, сразу позабыл о кофейнике, не так?

Прозвучало как пароль для непосвященного Василиваныча. Но Гаррик сообразил и, напустив на себя многозначительный вид, согласно покачал головой:

— Да, тебе лучше поспешить…

— Что?! Что?! — еще больше занервничал Василиваныч.

— Не нервничай. Это не по твою душу. Пока! — Я хотел попрощаться, но получилась ерунда: пока, мол, не по твою душу, только пока!

Поэтому, уже убегая, я поспешил хоть как-то загладить свою ошибку и морщины страха на лице Василиваныча:

— Ты спрашивал, как связаться? Через двадцать минут я дома, и пробуду там, ну, скажем, с час! Если что — звони!

Девичьи мышеловки

За тот час с копейками, что мы провели в городе, в моей квартире успели произойти следующие изменения: слезоточивый газ успел полностью выветриться, а кофейник — расплавиться. Но до пожара дело не дошло. Когда мне удалось соскрести печальные останки с диска электроплиты, оставалось время расслабиться… или подготовиться к переезду.

Нашлась объемная спортивная сумка, в нее полетели шмотки и продукты — консервы, бульонные кубики, все то, что не занимало много места и могло пригодиться в предстоящем трехдневном сидении. Затем отыскал свою старинную серую брезентовую кур-тяшку — зачем светиться в известном в определенных кругах черном пальто?.. К тому же оно будет дисгармонировать со спортивной сумкой! Василиванычу был обещан «час», поэтому, когда со сборами было покончено, еще минут пятнадцать пришлось поскучать. Хотя — не то слово! Мне пришло в голову проверить автоответчик.

«Дмитрий, необходимость отыскать твоего знакомого становится настоятельной. Если с ним поговорят, дело можно считать закрытым. Это срочно! Не дури. И будь аккуратней».

Обалдело уставившись на динамик, я ощутил, что приближение времени «Ч». Ч-что это? Угроза? Да-а… похоже! Нужно как-то предупредить и Василиваныча, если уж Кор. нев не побоялся оставить свой голос на автоответчике, несмотря на то, что он «в отпуске», значит, произошло нечто, здорово прижавшее «Астратур»! И теперь они хотят «срочно закрыть дело» — наверное, и рот Василиваныча заодно.

А вот и он! АОН засек неизвестный мне номер. Я быстро поднял трубку:

— Да!

Это оказался не он. Она.

— Простите, это Дима?

Приятный голос, где-то я его слышал не так давно!

— Да, я слушаю.

— Это Настя.

— Привет! Я сегодня днем заходил, но мне сказали, что вы все уволились.

— Да, я уже устроилась в другое место. А там ужасно, приходили следователи, все расспрашивали о злополучном вечере.

— Не такой уж он и злополучный, если мы познакомились.

— Может быть.

— А еще может быть, что я тебя как-нибудь абсолютно случайно встречу…

— Может быть.

… остается только условиться о времени, также — месте, в котором я мог бы под-жидать этот счастливый случай!

Может быть.

Это могло разозлить! И заставить меня усомниться в «Ай-кью» приглянувшейся мне девчушки.

— Слушай, а ты мне точно звонишь — сейчас, я имею в виду, — или только — «может быть»? Как удостовериться?

— А ты действительно хочешь со мной встретиться?

Редкая песня долетает до середины Днепра, и редкая девушка отвечает на прямо поставленный вопрос — это карма!

— Без всяких «может быть»! Безусловно, хочу!

— Знаешь, мне тут пришло в голову… в новом ресторанчике, где я работаю, нет развозки, приходится добираться своим ходом. Он не ночной, но работа заканчивается поздно. Может, ты меня встретишь сегодня?

Попал! Не объяснять же теперь, что, вообще-то, дня три мне нужно испуганно прятаться на Гражданке?!

— Во сколько?

— В двенадцать мы заканчиваем, потом считаемся, значит, где-то в полпервого, — протарабанила она чуть быстрее, чем нужно.

— Ну что же… Правда, у меня нет маши-ны, а некоторые станции метро нынче и в полпервого на вход закрывают, — слегка попятился я.

— Ну, слушай, может, ты одолжишь мне на такси, раньше подвезешь? Мне очень неудобно, но я, собственно, вот и звоню… Хотела попросить тебя о помощи — просто там метро действительно далеко, мне не успеть, а денег у меня еще три дня не будет абсолютно, пока на прежнем месте работы не рассчитают. Извини, я, наверное, действительно зря позвонила, ладно… Я перезвоню в четверг?

То есть через четыре дня, то есть когда у нее появятся деньги. Забавная ловушка!

— Слушай, у меня сейчас тут дом сгорит, я просто когда к телефону пошел, сигарету оставил в пепельнице, так она прогорела и на ковер. Подожди секунду, да?

— Конечно!

Я положил трубку рядом с аппаратом и закурил. «Беломорину», как всегда. Обычно я не курю сигарет. И ловушка этой девочки Насти — вполне обычная! Но требовалось пару секунд поразмыслить.

Тот самый маршрут, за который Гаррик выложил аж 15 баксов, в обратном направлении я проделал за четыре. Причем водиле хватило. Значит, в принципе деньги на то, чтоб слетать за Настей на тачке и отвезти ее куда надо, у меня оставались. Мне не нравились два других момента. Девушка моей мечты не должна так хитро раставлять ловушки общепринятых конструкций, чтоб на халяву доехать до дома за счет влюбленного дурачка! Это первое! А потом, я не шибко-то беспокоился за себя: у Корнева достаточно странные представления о дружбе, чтоб он приказал своим опричникам разобраться со мной, так же как с Василиванычем… который почему-то так и не прозвонился… Но вот другого моего друга, Гаррика Алферова, «огорчить до безобразия» кастетами вполне могли уже и сегодня. Словом, не вовремя все это, как сказал один теневой бизнесмен, когда первого апреля ему вручили уведомление от налоговой! Это второе.

— Извини, пришлось дырку в ковре водой заливать! Слушай, а что менты? Почему они тебя так мучили?

— Да я же обслуживала столик твоего знакомого, того, у которого телохранителя сегодня арестовали. Он, кстати, тоже с часик с ними вместе сидел, потом ушел. Я так и сказала. Они еще спрашивали, не помню ли я обрывков разговора каких-нибудь, но, конечно, мне и в голову не приходило вслушиваться. Потому что они всегда замолкали, как только я проходила мимо или подходила за заказом…

— Гм-гм!

— Что?

— Я кашлянул.

Человек, которому и в голову не приходит вслушиваться в чей-либо разговор, не может заметить, что при его приближении этот разговор всегда прекращают. Та еще девочка! Мне захотелось послать ее к Богу — не прямой дорогой на небо, конечно, ее б туда и не пропустили, — но куда-нибудь в монастырь, это уж точно!

— Ты болеешь?! Извини, я не знала, конечно, не приезжай тогда!

— Нет, просто перекурил.

Да, ловушка-мужеловка самой распространенной конструкции! За мужеловство когда-нибудь в кодексе появится статья — такая же, как и отмененная за мужеложество! Но, может, зря я так, девушка попала в сложную ситуацию… хочет проверить, можно ли на меня положиться… тоже распространенная позиция! Я куснул и начал потихоньку обгрызать «сыр в мышеловке». Сейчас послышится щелчок пружины и…

— Дима, я не могу долго разговаривать, извини еще раз, что побеспокоила, я пере звоню?

— Постой! Хоп! Попался!

— Где, ты говорила, мы встретимся?

— Я не говорила. Но это действительно далеко!

— Где же? — Недобрые сомнения закрались мне в душу, сейчас выяснится, что этот ее кабак где-нибудь в пригороде, вот тогда это будет уже ощутимый финансовый урон!

— Искровский, угол Генерала Грачева, там только одно четырнадцатиэтажное здание, давай у него?

Мне не удалось вспомнить ни единого сносного ресторанчика в этом районе.

— В половине первого?

— Да.

Ладно, попался так попался. Может, и стоило, действительно, явиться на эту стрелку воплощением благородства и корректности, никаких вольных шуток на этот раз, никаких намеков на приставания, просто и сдержанно довезти девушку до дома, намекнув ей тем самым, что я позарился не на приманку, а на самого крысолова. Ловушки расставляют два вида людей — любящие тебя и ненавидящие, поэтому я так легко и попался.

— Что ж, до встречи?

— До встречи!

Отзваниваться в «Астратур» не имело смысла. Я положил трубку, взглянул на часы и, сообразив, что время, отведенное Васили-ванычу, истекло еще тогда, когда я начал свой разговор с Настей, поспешил «на тюфяки».

Отольются кошке мышкины слезки!

«Московское время ноль часов двадцать пять минут!» — я сверил свои часы в ближайшем телефоне-пулемете. Пули! Их было пять штук в моем кармане. И еще пять — в барабане револьвера у меня за поясом. И дурню понятно, что рассчитанный только на Дробь и газ револьвер — пусть он и из стали — разорвет на куски после третьего-чет-вертого выстрела настоящими боевыми, но Гаррик все же заставил меня прихватить с собой все эти боеприпасы. Он немного сбрендил от страха, как и Василиваныч, — так мне показалось. Прочитав в какой-то Умной книжке (предполагаю — в бульварном детективе!), что если сами пули надпилить крестом, они обретут большую убойную силу, он, едва приехав на Гражданку к Марине-Свете, заперся и занялся нелегкой ручной работой. Когда я подъехал туда после разговора с Настей, Алферов успел уже превратить в «разрывные» десять пуль из тридцати четырех имевшихся. Полгода назад он умудрился выклянчить у знакомого милицейского четыре обоймы к «Макарову», и куда девались остальные пули, можно только догадываться. Когда я сообщил, что ночью мне предстоит прошвырнуться по личным делам, он вышел из себя и, к большому смущению милых хозяек, последовательно обозвал меня бытовым казановой, индустриальным донжуаном, совковым ловеласом и озабоченным донкихотом. Я не привел здесь несколько совсем неприличных словосочетаний.

— Василиваныч не прозвонился? — иссякнув, спросил он.

— Нет.

— Видишь! Может, он уже кормит червей и патологоанатомов! Безоружным я тебя в эту ночь просто не выпущу.

Так и получилось, что я пошел на личное свидание с целым арсеналом в кармане.

Повторюсь, в Питере стояли удивительно безоблачные деньки. Поэтому к ночи подморозило, но звезды в асфальтовом, темно-сером небе казались удивительно близкими и крупными. Не далекими, как Настя. Как жаль!

Я никогда не жду стоймя, как регулировщик — на одном месте. Всегда предпочитаю лрогуливаться вокруг да около, фиксировать место встречи взглядом и бормотать под нос романтические стишки. Хоть и моего братца Майка: Никогда не смотри на Землю, нет высот, чтобы всю увидать!

… Метко сказано, с точки зрения стереометрии, Земля — шар, эллипсоид. Следовательно, в самом деле, в этой жизни невозможно подняться на такую высоту, чтоб увидать ее всю. И тщетны мечты Наполеонов о мировом господстве!

Итак, я бормотал под нос какие-то стишки и расхаживал вокруг искомого точечного дома из красного кирпича. На этом перекрестке действительно другого не оказалось. Однако я старался бродить так, чтоб со стороны не могло показаться, что я кого-то жду. Это вместе с серой куртяшкой вместо обыкновенного черного пальто и спасло мне жизнь, когда прогремел выстрел.

Это случилось в 0. 33. Есть еще люди в нашей стране, которые могут спутать звук выстрела с хлопком неисправного глушителя. Я не из их числа. К тому же угол дома, который я в тот момент огибал, брызнул колотым кирпичом.

Я отпрянул назад за угол и вжался в стену. Здесь меня не могли достать — если, конечно, стрелок не арендовал вертолет! — так как пуля покрошила стену настолько характерно, сверху вниз, и осколки кирпича разлетелись не во все стороны, а сыпанули об асфальт. В меня шмальнули сверху, это подтверждалось и звуком выстрела, хотя, черт дери, в этих спальных районах всегда такая акустика! Причем из того самого дома, вокруг которого я выписывал кренделя последние минут десять жизни.

Но она еще не закончилась, черт побери!

В памяти всплыл вопрос Насти: «Как, ты знаком с Игорем Николаевичем Корневым?» Дьявол, говно всегда всплывает! Значит, она тоже его знала! И мой милый дружок попросил красавицу Настеньку заманить меня подальше от дома, к черту на рога, на Искровский, чтоб его наймиты могли убрать меня без помех! Нет, так просто я не дамся.

Я медленно пятился назад, выхватив ствол из-за пояса и не забывая время от времени резко приседать. На всякий случай. Самому мне как-то еще не доводилось стрелять в людей, но всякие пьяницы-отморозки-беспред-елыцики в меня стреляли, было дело! И сейчас я вовсе не жаждал ответить пулей на пулю — нет, мне больше всего хотелось спасти свою шкуру. А стрелок — черт с ним! Подстрелю я его или нет — разницы мало! Подумаешь, одним меньше! Корнев мог себе позволить купить еще одного!

А вот у меня приобрести себе новую шкуру — взамен продырявленной — уже вряд ли получилось бы.

Выстрелов больше не было. Зато когда я отступил, пятясь, до густых кустов, в которых запланировал развернуться и дать стрекача, за утлом «точки» послышался странный звук. Попробуйте купить барана, завернуть его в дубленку и скинуть все это хозяйство с четырнадцатого этажа — через пару мгновений вы поймете, что я услышал.

Инстинкт самосохранения вступил в яростную схватку с любопытством, и я, все так же нелепо приседая, пустился в обратный путь по стеночке. Вот и угол дома, кирпичная крошка на асфальте… Отведя курок у своего револьвера — существенный минус дешевых РЖ: «дабл экшн» порой не срабатывает, чтоб быть уверенным, что боек пробьет капсюль, стоит подстраховаться и самому взвести курок, — я аккуратненько высунул нос из-за спасительной стены. В пяти метрах от меня лежал человек, нелепо раскинувший руки-ноги.

Крови под ним я не заметил, но вся его поза свидетельствовала о том, что мужик пролетел не меньше четырнадцати этажей. Он лежал ничком, но голова его смотрела в серое звездное небо цвета мокрого асфальта.

Я перевидал немало трупов на своем коротком веку. Но — в моргах, а теперь, судя по всему, передо мной валялся свежачок. Если так можно выразиться. Но меня заколотило не по этой причине.

Была моя любимая питерская пора — нечто среднее между безумными белыми ночами лета и холодными, черными днями зимы. Так сказать — серая ночь. Из тех, что случаются в середине весны… или ранней осенью. Видимость ограничивалась десятком метров, дальше уже ничего нельзя было разглядеть в этой асфальтовой атмосфере. Однако я, выглянув лишь на мгновение и сразу вновь спрятавшись за спасительный гол дома, успел заметить знакомое лицо. Но только, отпрянув назад, смог его идентифицировать.

Эта лысая голова, выпяченные губы, одутловатое лицо, сама фигура — не слишком массивная и не слишком спортивная, — могли принадлежать только одному человеку! Со страха я успел представить, что увижу труп Гаррика… или Василиваныча… или предательницы Насти (наводчицы часто так и кончают — без всякого оргазма, зато раз и навсегда!), но оказался совершенно неподготовленным к тому, что это окажется кто-нибудь еще из моих знакомых.

И все же под серым небом на влажном асфальте валялся труп Михалыча, уникального пьяницы и безобидного работяги. И токаря экстракласса, кстати!

И я сделал глупость. Тоже экстракласса! Я молнией — так я надеялся, — метнулся к телу, зачем-то приложил палец к сонной артерии, хотя и так было очевидно, что ни один человек в добром здравии не станет поворачивать голову на 180 градусов и свешивать ее на собственную спину. К черту запястье, мне никогда не удается быстро отыскать на нем пульс!

Свернутая шея Михалыча оказалась жесткой, как У мороженой курицы. И еще холодней, чем я думал. Но объяснение этому факту сразу же нашлось, как и тому, что Михалыч не расшибся в лепешку, не испачкал асфальт собственной кровью и экскрементами. Я успел заметить крохотную дырочку у него под подбородком — вроде ссадины в запекшейся крови, — но это была не ссадина!

В это место и Джеймс Бонд не попадет с расстояния. Михалыча застрелили в упор, неожиданно сунув ствол под подбородок. На его одутловатом полном лице сохранилось выражение любопытства.

Возможно, мой безрассудный прыжок за угол, в сектор обстрела, и не был такой уж глупостью. После такого грохота стеснительные убийцы не могли не опасаться, что в окна высунутся любопытные. Так что я рисковал не столько получить пулю, сколько остаться в памяти у жильцов точечного дома. Но это я понял позже.

Отпрыгнув от трупа — не такого уж свежего, как выяснилось! — я успел услышать сверху женский визг, возбужденные голоса мужчин и утробный клич какого-то гермафродита: «Вызовите скорую!»

Время пить «херши»… где-нибудь подальше отсюда. Время сваливать. Я сунул так и не понадобившийся ствол за пояс и, пренебрегая конспирацией, дал деру. У меня хватило ума не задирать носа — в смысле не оглянуться на крики жильцов. Они могли запомнить только мою спину, верней серую брезентовую куртяшку. Я давно мечтал сдать ее в комиссионку! Хорошо, она окажется теперь в каком-нибудь дальнем мусоропроводе… хотя нет, если вдруг ее найдут, это только вызовет подозрения… Ладно! Успею решить! Время сваливать? Ну нет уж!

Я бежал так — быстро, а остановился настолько резко, что на какое-то мгновение, казалось, сердце очутилось у меня где-то в горле.

Какого черта! У точечных домов один подъезд, один выход… Тот парень… или те парни… которые стреляли в меня и спустили, во всех смыслах слова, Михалыча, должны быть еще в доме! Но представляется абсурдным, чтоб они там и оставались, спокойно ожидая приезда «скорой» и «синеглазок».

Через Искровский белел длиннющий девятиэтажный «корабль», точнее — два, но в проход между ними не смог бы въехать и мотоцикл с коляской. А я, хоть и набрал пару лишних килограммов за время спокойной работы в «Нота Бене», все же проходил, как ниточка в бутылочное горлышко.

За моей спиной стоял уже призрак парня в серой форме с наручниками и обидной дубинкой, но мне все равно не удалось побороть законное любопытство. Подъезды «корабля» выходили во двор — там, за Искровским, следовательно, в окна на лестнице должно было быть хорошо видно интересовавший меня дом.

Я нырнул в проход между домами, пробежался по двору, вскочил в первый же подъезд без кодового замка. На лестнице воняло различными нарушениями санитарных норм. Но это меня не смутило. Поднявшись в лифте, более напоминающем туалет вертикального взлета до девятого этажа и с радостью убедившись в том, что местные хулиганы заблаговременно выломали дверь на крышу, я подскочил к окну.

Как ни быстро был выполнен этот маневр, кое-что я все же пропустил. Окно открывало замечательную панораму: вокруг тела Михалыча, казавшегося на таком расстоянии просто случайно раздавленной кем-то бабочкой-навозницей, уже суетились доброхоты и любители мертвечины, но от дома уже отваливали два транспортных средства.

На первое — иномарку типа «запорожец-мыльница», поставляемую в Россию Вильной Украиной, я не стал обращать внимания. «Ас-тратуровцы» на подобной технике даже ради маскировки не ездят. К тому же мне все равно не удалось бы различить ребят внутри. После половины первого ночи, да еще на таком расстоянии это затруднительно.

А вот мотоциклист в черном кожане меня заинтересовал. Конечно, могло оказаться, что это какой-нибудь любострастный воздыхатель, принявший звук падения тела Михалыча и весь возникший после этого звуковой акустический ажиотаж за несвоевременное возвращение мужа своей Дульсинеи. Но у парня была слишком характерная внешность. И он чересчур торопился отвалить от места происшествия — настолько, что даже шлемак натянул на ходу одной рукой, когда уже прямо по газону кратчайшим путем выпрыгнул на Искровский. Что и позволило мне рассмотреть его внешность. Довольно характерную.

Неприметная короткая стрижка, сосредоточенное лицо отличника, прямой нос, тонкие уверенно сжатые губы, приплюснутые уши. Одет в черный кожан и синие джинсы. Мотоцикл типа «явы», точнее не разглядеть. Я не знал такого человечка в «охранном» «Астратура», но нарисовать — при помощи милицейских художников — его фоторобот смог бы! И пожалуй, положительно опознать. Хотя «на Западе личному опознанию придается все меньше и меньше значения». Об этом мне нельзя забывать.

Я курил так, как курят после жесткой победной драки. Если это вам ничего не говорит — одну за другой. Сердце все никак не могло успокоиться. Загудел лифт, но оказалось, просто какой-то гулена поздно вернулся домой, ориентировочно на седьмой этаж. Еще минут десять ничего не происходило, хотя некрофилов у тела Михалыча прибавилось. Но никто никуда больше не отваливал. Затем с похвальной оперативностью прибыла первая «синеглазка». Раньше «скорой».

Ни к селу ни к мегаполису припомнив древнюю страшную сказку про Синеглазку и семь томов, я отметил, как кто-то из некрофилов уверенно показал милицейским на угол дома, попорченный не попавшей в меня пулькой. И один из прибывших «серых» сразу с усердием начал отгонять любопытствующих от этого исторического места.

Остальные профессионалы столпились вокруг тела. Тем не менее по их действиям мне стало понятно, что никого из дома они в столь поздний час не выпустят. А с прибытием подкрепления посмотрят повнимательней на жильцов. Хотя дом походил на общагу.

Расплющив о стену шестую «беломорину», я решил, что отступление — наиболее своевременный из всех возможных маневров. Адреналин схлынул. Совершенно спокойно я пешочком поплелся дворами. Ловить тачку на Искровском показалось мне глуповато. Да и подумать мне нужно было о многом.

Михалыч… Вот и еще один знакомый не смог пережить своей смерти. Мы не были близкими друзьями, но он существовал безобидно и кротко, и мне было жаль его до слез. По всему, выходило так, что в случившемся был один виновный. Или два — мы с Гарриком. Попытка всплакнуть мне не удалась. Сжав челюсти, я зашагал быстрее и уверенней — я переходил в контратаку!

Гаррик подверг меня мозговому штурму. Груды жертв и невиданные разрушения отметили главное направление ударов его штурмовых колонн.

— Мы погибли, погибли! — вопил он, стуча по столу так, что расставленные на нем разрывные пули алферовского приготовления падали и перекатывались со страха.

— Нас вычислят! Человек пять видело, как мы толковали с Михалычем!

— Но ночью нас там никто не видел.

— Все равно вычислят в два счета! Завтра же!

Пока он успокаивался при помощи подобных истерических выкриков, я успел подкрепиться и решительными жестами пояснить Марине-Свете, что им давно уже пора спать. К слову, эти девушки не могли разочаровать. Любителям мексиканских страстей, безусловно, показалось бы, что они туповаты и неженственны, но мне их поведение просто понравилось! В нем присутствовало ПОНИМАНИЕ МОМЕНТА: никаких расспросов, бутерброды и кофе на стол и достойное отступление из кухни, чтоб только не помешать мужским разговорам.

Гаррик не оценил. И мужской разговор продолжился:

— Это задница! Полная задница! Горе горькое, участь кислая!

Наконец я не выдержал. Мой внутренний голос уже не оплакивал Михалыча — когда-нибудь Светин сыграет его в кино… если согласится на эпизодическую роль. Я знал, как увлечь Гаррика с собой в контратаку. — Хорошо. Два варианта. Первый — идем и сдаемся завтра милицейским, масса выгод. Формально очистимся покаянием перед властью мира сего, как минимум тридцать суток пробудем в безопасности…

— В кутузке!

— Я же говорю — в безопасности. И приключение — на всю жизнь! Может, потом за это Нобелевскую дадут, как Бродскому за лесоповал.

— За высылку! За «километраж» ему дали…

— Ну, я же всегда утрирую. Выход второй — продолжаем прятаться, милицейские здесь нас быстро не найдут. Василиваныча вон, сам говорил, второй день ищут. И за это время находим Настеньку. И я жестко с ней беседую.

— Угрозы?! Избиения?!

— Достаточно просто пару суток не стирать носки. И, придя к ней в гости, снять обувь.

Очевидно, Гаррик сумел представить себе, как это все будет выглядеть… и пахнуть, потому что он скривился, сплюнул и посерьезнел.

— Это мысль, достойная дикого ирокеза. Но что енто нам даст? Ну скажет она, кому из корневской бригады сообщила о встрече, дальше?

— А дальше вариант номер один. Только теперь мы сдадимся твоим знакомым милицейским уже вместе со свидетельницей. Опомнись, нам ли, официальным представителям печатных средств массовой информации, бояться официальной власти!

— Что ж… забавно. Но как мы ее вычислим без милицейских?

— Прежнее место работы.

— Не понял?

— В ресторанной администрации наверняка остались ее данные.

— А кто туда пойдет? Кто из нас самоубийца?

— Есть мысль!

Я потянулся за телефоном, поставил его на стол. У того гардеробщика с полным отсутствием музыкального слуха и артистического вкуса, того самого, который не оценил мой вокал утром, дома стоял АОН, поэтому мне не хотелось рисковать. Хотя он не слишком охотно шел на общение с ментами, лишние следы мне были ни к чему. Пришлось набирать «восьмерку», затем код Питера и только потом — его домашний номер. Через пару недель хозяйкам придет счет рубля на три… я имел в виду тысячи, но ведь это все равно — копейки, такой вот парадокс. Простейший.

— Если ты не хочешь, чтоб у тебя в гардеробе каждый день орали что-нибудь про «черных», — сказал я этому нервному вещателю, выслушав положенное количество пейоративных оборотов за внеурочный звонок, — окажи мне услугу! Я вычислил того мужика, который вопил утром, серьезный клиент. Хочет продолжать в том же духе. Но у меня есть к нему подход. И если завтра ты мне надыбаешь у администраторши координаты одной девочки, он станет вести себя спокойней.

Деньги за услугу ему не имело смысла предлагать. Этот мужик мог на свое недельное жалованье платить зарплату нам с Гарриком в течение двух-трех месяцев. Но моя страшная угроза возымела действие: все же у меня талант к пению!

— Что за серьезный клиент?: — спросил меня Гаррик, когда нами уже были получены торжественные заверения в том, что «усё бу сделано!»

— В смысле, который орет? Это я.

— А, понял. Ты крут!

Девушки оказались настолько умны, что сумели сообразить дать нам поспать без каких бы то ни было физических парных упражнений, и утром Гаррик проснулся злой, трезвый, решительный и мудрый, как зеленый змий.

— Я в этом говне тоже, как тот старый ассенизатор, по уши! Если дело об убийстве Михалыча расследует не районная прокуратура, то у них уже наверняка есть информашка о том, что и я с ним был знаком. Но тогда и мы сможем что-нибудь узнать. Есть у меня один человек!

Когда Алферов повесил трубку, можно было предположить, что у него не осталось ни одного человека на свете и вообще — он круглый сирота с момента зачатия.

— Т-т-та же пуля… Н-н-н-нас хотят…

— Марина и Света хотят нас с вечера, что ты так перепугался?

— Н-нас хотят м-м-менты!

— В каком смысле?

Я хотел просто, чтоб он улыбнулся и перестал заикаться. Последнего мне не удалось достигнуть. Гаррик взорвался:

— Нас уже вычислили! И что мы были с ним знакомы, и что заходили вчера! За четыре часа до смерти! И пули! Та, что не попала в тебя, и та, что осталась в чайнике Михалыча! Они попали — совершенно случайно — к тому же эксперту, насколько я понял! Или просто действительно на них «уникальные отметины»! Короче, это те же пули, из того же ствола то есть! Из того же! Мне повторить? Из того же! Самого! Еще раз повторить? Из-то-го-же!

Одним из важнейших свойств человека разумного является его способность быстро оказываться на грани потери разума.

Я попытался привести его в чувство последним возможным путем и скептически улыбнулся.

— Не знаю, стоит ли тебе продолжать перманентно варьировать эргатическую сингулярность?

— Что? А, понял. Но поясни.

— Если ты сперва пояснишь мне причины своего эмоционального всплеска.

Он повторил еще раз, но уже более внятно:

— Зря я их хаял. Умеют работать, когда захотят. Они нашли на Искровском две пульки. Девять миллиметров. Убийство Михалыча никого особо не взволновало до тех пор, пока они вдруг не получили — с космической скоростью, кстати! — результаты экспертизы. Как ты и предполагал, Михалыч был застрелен в упор, пушку сунули ему под подбородок и снизу вверх протерли ему мозги свинцом. Затем увезли с места преступления к тебе навстречу. А когда промазали — скинули с пятого этажа. Но не это главное. Их как током ударило сообщение о том, что так и не обнаруженный ствол — тот же самый, из которого вылетали приветы Шамилю и Васи-ливанычу. Твой Корнев опять всех надрал! И нас подставил, и Игнатенко своего отмазал! Теперь против него почти ничего нет, он продолжает идти в отказ, а эти пули как бы подтверждают версию о его непричастности. Хотя всем ясно, что обставить это дело можно проще простого: после неудачного покушения на Василиваныча пушка, как эстафетная палочка, передается Богданом другому киллеру, а тот получает задание спустить из нее кого-нибудь, когда подозреваемый будет уже на нарах. Теперь, конечно, ствол найдут в какой-нибудь луже, и дело вообще превратится в «глухаря».

Мучительная внутренняя борьба завершилась победой здравого смысла над похмельным синдромом, и Гаррик, скользнув выразительным взглядом по бутылке с коньяком, решительно навернул кефира.

— Что будем делать? Они хотят пообщаться с тобой… и, главное, со мной!

Я не стал ему отвечать. Забавно, скоро из Жизни вообще исчезнет всякое действие, останутся одни телефонные переговоры. Цивилизация уже стольких довела до секса по телефону! Получил свое удовлетворение и я: бедняга гардеробщик, видно, и впрямь не хотел больше высокого искусства, потому что сразу же выложил мне координаты Насти, Анастасии Олеговны Сергеевой, 1972 года рождения. Не такая уж молоденькая тростиночка — по кабацким меркам!

— Смотри, — предложил я Гаррику, — в наших силах облагодетельствовать следствие описанием свалившего мотоциклиста, того бойца в черном кожане. Еще мы можем поведать им сомнительную, на их взгляд, байку о том, как нехорошая девушка Настя заманила галантного джентльмена Диму на место преступления.

— Почему сомнительную?! — перебил он меня.

— Потому что милицейские не станут снимать перед дамой сапог. И она не расколется. И скажет, что все это брехня. Но тогда следствию покажется странным, что я оказался там, где шлепнули моего знакомого. А сказать, что меня там не было, будет уже сложно, если мы хотим описать им киллера-мотоциклиста. Адрес ее у меня есть. Я понимаю, что ты замазан чуть меньше меня. Поэтому — решай сам! Но мне кажется, имеет смысл сперва с ней поболтать, а потом сдаваться милицейским. Вместе с Настей, конечно.

— Мы как раз не постирали вчера носки… — задумчиво пробормотал Гаррик. — Я думал надеть новые… Стоит?

— Решай сам! — повторил я.

— Ладно, похожу денек в грязных! — улыбнулся он мне.

Это было благородное решение.

И мы поехали на Тверскую, дом шесть — в гости к девочке Насте. Конечно же, муниципальным транспортом. Хотя пока мы шли до метро «Академическая», я успел продрогнуть без своей серой куртки. Мы поступили с ней мудро: всю ночь бросали на нее окурки, а затем все же выкинули в мусоропровод. Но в таком виде она уже не могла удивить жэковские службы — кто же хранит старые прожженные одежды?

— А что там, на месте, никто не видел высокого парня в серой куртке? Тебе твой человек не сообщил? — осведомился я у Гар-рика на «Чернышевской».

— Не он же дело ведет! Даже если кто и видел, он мог не узнать. А если и узнал — как я мог у него спросить?! Подумай сам! Все равно что прямо сказать: знаю, мол, одного парня в таком прикиде…

Оптимизма во мне не прибавилось.

До сих пор я не понимаю, на что мы рассчитывали. Но видимо, какой-то результат от этого визита ожидался. Мы прошвырнулись пешком по Салтыкова-Щедрина, обошли Таврический садик и, поклонившись Башне Вячика Иванова (тот еще был беспредельщик!) свернули с Таврической на Тверскую! Мой любимый район! Церквушка, пьяницы, чешское консульство и современные здания ближе к Шпалерной.

— Совпадение? — намекая на близость цехов «Морфизприбора», спросил Гаррик.

— Что толку гадать? Даже если и не просто совпадение, что, есть мысли, как нам это может помочь? Ну, допустим, гуляла вчера Настя около шести вечера с любимой ящерицей по Шпалерной, увидела, как мы заходим на завод, может быть, даже сама позвонила в «Астратур» — что это меняет?! И чем концептуально отличается от нашей первоначальной версии о том, что за нами вчера следили от «Розы ветров», а когда сообразили, зачем нам понадобился токарь, решили наказать? И меня замазать, и Михалыча шлепнуть за подобные промыслы!

— Да, первоначальная версия логичней Только ты не ори, не волнуйся. Вот, кстати, и дом номер шесть. Парадная во дворе.

Это он кстати добавил, а то я б ему показал, как меня успокаивать! Это меня-то, спокойного, как Видал Сассун и кондиционер в одном флаконе!!

И на что только мы рассчитывали! Конечно, Настя со вчерашнего дня дома не появлялась. И вообще-то она обычно снимала комнату где-то на Ржевке, но пару недель назад хозяева вытурили ее за неуплату, и мыслящая тростинка вернулась было в родные пеналы (иначе эту квартиру с узкими коридорами назвать и нельзя!), но вчера около шести за ней кто-то заехал, «наверное, на машине, у Настеньки все друзья солидные, самостоятельные», и милая девушка исчезла, не прихватив и зубной пасты.

Конечно, насчет зубной пасты ее мама не уточнила. Мы общались в основном с ней, а мужик с помятым лицом и в отглаженном костюме, который открыл нам дверь, лишь пару минут помаячил в прихожей. Скорей всего его звали Олег Сергеев — что молено было заключить по тому, как он нам представился: «Настин папа!»

Двадцатидвухлетняя Настя тоже была «солидной и самостоятельной» и не стала предупреждать маму, куда, с кем и на какое время она собралась, ограничившись солидным и самостоятельным: «Старики, я исчезаю!». И на что только мы рассчитывали!

С ресторанной зарплаты и чаевых, по совокупности превышавших совместный доход родителей, Настенька смогла материально обеспечить свою независимость. Ее родители были так непохожи на дочку, по крайней мере внешне, что к месту работы чада их не подпустили бы и на пистолетный выстрел. Мягкие, вежливые люди, скорее всего, научные сотрудники, из тех, которых продавщицы советских магазинов оскорбляли «интеллигентами», а нынешние политики — «демократическим электроратом». Они просто боготворили дочь — как же, так помогает семье! Тогда мы с Гарриком прощались с ними, нас охватило чувство неловкости, легчайшего покалывающего стыда за то, что у нас были Деньги в карманах и револьверы за поясами.

Из неперехваченных разговоров по радиотелефону:

— Глеб, у нас сенсация! Объект так и не появлялся, но к нему зашли те два друга, к которым у лидеров повышенное внимание, что с ними?

— Вы где?

— На месте.

— Перезвоню вам в тачку…

— … ребята, это Глеб.

— Салют, диспетчер!

— Парочка давно у объекта?

— Да они вошли, мы сразу позвонили. Считай, минут де… нет, меньше, минут пять-шесть.

— Пасите их. Скорее всего они тоже ищут объект. Ищут объект. Тьфу! Короче, к дому сейчас вам на смену люди подъедут, а вы — за парочкой. И будьте на связи. К вам тоже подкрепление подошлем.

— Они что, крутые?

— Их нельзя отпускать.

— А дырявить, если вдруг заморочка?

— Сейчас уточню.

Мы не успели выйти из подъезда, когда Гаррик резко меня тормознул и сообщил трагическим шепотом:

— Есть идея! Тоже мне, трагедия.

— Какая?

— Посуди сам: по нашей рабочей версии, нас пасли вчера от «Розы ветров». Значит, затаиться от «Астратура» нам не удалось. Значит… слушай, когда мы шли сюда от «Чернышевской», ты по сторонам смотрел, оглядывался?

Я покачал головой.

— Думаешь…

— Да! Это тренирует извилины!

— И что же?

— Голова для того и расположена на шее, чтоб ею вертеть можно было! Сейчас пойдем и будем вертеть! Наверняка есть хвост! Твой сукин Корнев с нами, как с мышками, играет.

— У всех мышек должны быть хвосты… — мрачно подтвердил я алферовскую гипотезу. — Значит, к Марине-Свете мы сегодня точно не вернемся, да? А определим «хвост», попытаемся его сбросить и отвалим еще куда-нибудь, так?

— Верно. Но еще попытаемся все же найти твою любовь.

— Ах, если бы знать, как она выглядит…

— Не юродствуй! Настю! И она узнает, чем дело пахнет!

Гаррик против воли покосился на свои кроссовки, и его разговорный штамп сразу превратился в омерзительную угрозу. Он был готов уже вылезти из подъезда, но теперь уже я придержал его за рукав.

— Стой. Там же может быть хвост. А прежде чем вертеть головой, следует все же ею немного подумать. Ну скажи мне, беспризорное дитя логического познания, Спиноза сутулый, как нам теперь искать Настю?

— И правда… А у тебя автоответчик с АОНом?

Безнадежный тупица!

— Да я об этом странном номере, который там высветился, давно уже думаю… — попытался оправдаться я, с трудом изобразив на лице подобие саркастической ухмылки. — Но дело в том, бедный мой коллега, что твоя мысль несколько дисгармонирует с тем, что с данной нам в ощущениях объективной реальностью принято называть разумным и рациональным. С милицейскими нам сейчас контачить нельзя, так?

— Так!

— Готов спорить на Эйфелеву башню, что в наши времена вооруженных риэлтеров и частных объявлений никто тебе без милицейских по телефонному номеру адрес не даст, Эйфелева башня является национальным достоянием Пятой республики и не приносит никаких дивидендов Г. Алферову, но спорить на это, по сути, бесполезное для него сооружение он все равно не захотел. Однако тоже быстро нашелся:

— А твой друг… ну, этот, Шухер, что ли…не милицейский, из другой конторы — разве не поможет?

Если б я действительно «давно уже думал» о том номере, что высветился на индикаторе моего телефона, то сейчас мне стало бы мучительно стыдно за бесцельно продуманные часы. А так оставалось признать только, что Гаррик действительно нашел выход из тупика.

— Его зовут Атас… но только те, кому он разрешает так себя называть. К тому же захочет ли он помочь? Не знаю…

Я знал: захочет. Как-то так вышло, что мне не удалось в свое время познакомить Атаса с Корневым, а затем их взгляды на жизнь настолько разошлись, что оба, прекрасно знавшие друг друга по наслышке, теперь, мягко говоря, не мечтали подружиться.

— Остается выработать алгоритм.

— Чего тут думать! Сейчас звоним из телефона-пулемета, если вдруг хвост… верней, в любом случае, я встаю так, чтоб никто не заметил, какой ты номер набираешь, затем — пехом обратно к «Чернышевской» через Таврический, там на нехоженых дорожках проще будет заметить «хвост», от «Черныша» еще раз звоним, за это время, думаю, он успеет твой адрес… не твой, нужный нам, в смысле, установить… потом едем и грубо познаем обнаженную истину. Или голую правду.

— Лучше правду. Истина — это ведь всего лишь адекватное отражение субъектом действительности, причем, прошу заметить, «вне и независимо от сознания». Так считают философы. Лучше бы, чтоб Настя сказала правду сознательно.

— Ты опять начинаешь? Кстати, хотел спросить… что ты там утром про стригулярность завернул?

— Неужели не понял? Элементарный софизм о генетической связи понятий внебытийного уровня.

Мне показалось, что Гаррик вновь был готов или задуматься, или впасть в истерику, поэтому я быстро продолжил:

— В твоем алгоритме одна ошибка. Номер телефона-то у меня дома, в памяти аппарата. Так что мы сейчас, словно и не подозреваем о хвосте, едем ко мне, на Комендань — кстати, это же поможет нам установить, действительно ли за нами следят, — а затем телефонируем от меня Атасу. Я не думаю, чтоб «Астратур» прослушивал мой телефон.

Мы наконец-то вышли из Настиного подъезда, тормознули на Тверской тачку, и все завертелось.

Чудесный солнечный денек, уже который по счету — нынче погоду делают лукавые синоптики, а им все равно нет дела до летальных заморочек, — сухой асфальт, приятный во всех отношениях водитель, согласившийся ехать не слишком быстро… все это могло показаться чудесным! Если б за нами и впрямь не следили.

Аккуратненькую белую «пятерку» мы обнаружили еще на набережной. И грустно замолчали.

И не нарушали предпохоронной тишины до самого моего дома. Даже траурный хит новорусской эстрады, «Плачет девочка с автоматом…», из приемника в машине не мог поднять нам настроения. Когда такси подкатило к моему подъезду, а белая «пятерка» от большого ума въехала следом во двор и лишь в последний момент успела тормознуть якобы совсем в другом месте, мы с Гарриком сумели собраться и выйти из машины спокойно, с достоинством, неторопливо подняться по лестнице… Только когда за нами захлопнулась дверь парадной, мой друг, коллега и соучастник не выдержал.

— Быстрей! Быстрей!

— По-моему, глупо торопить бездушный агрегат типа лифта. Он тебя не услышит.

— Но какие козлы! Какие козлы! — возбужденно продолжал подпрыгивать Гаррик. — Какая тупая слежка! Как мы их вычислили!

— Если ты будешь прыгать в лифте, мы застрянем, — предостерег я его печально.

Есть причины для кручины, как говорится! Он был прав. Действительно, за нами следили настолько бездарно, что я начинал верить, что и у киллеров «Астратура» столько же профессионализма. Такие… хорошие люди… вполне могли и не выбросить ствол, и недо-стрелить Василиваныча, и промазать по мне… хотя меня, может быть, все же был приказ только испугать и подставить для сговорчивости, чтоб меня «не мучали этические моменты». Эх, Игорь, Игорь! Моя наивность объясняется только инфантильной верой в силу старой дружбы…

Атас узнал меня сразу, и оказалось, что он уже в курсе основных перипетий дела.

— Слыхал я, понаехали в город горячие южные парни. Сидят в «Эг-ноге» с самого открытия. И уже предъявили твоим дружкам-мафиози ультиматум, а с тобой вроде бы очень хотят поговорить милицейские!

Мне подвернулась шальная мысль, и я оседлал ее, словно ежа. И подскочил, естественно.

— Гаррик! — закрывая ладонью трубку, с жутким свистом шепнул я дорвавшемуся до моих запасов «Русского принца» журналисту. — Взгляни на улицу, во двор, там, у подъезда, никого не маячит? Чтоб больше смахивал не на «астратуровца», а на милицейского?

— Да что ты, Якубовский, что ли, чтоб за твоей квартирой слежку следить? Не мешай мне твою водку бодяжить… и бодягу керосинить!

Он нуждался в успокоительном!

— Посмотри, — со злодейскими интонациями в голосе приказал я тихо. И продолжил в трубку: — Что там о милицейских, а, Атас?

— Дурак, если от них бегаешь. Они сперва просто поболтать с тобой хотели, а когда дома тебя не нашли, призадумались. Но если ты имеешь в виду, следят ли за хатой, то, думаю, нет.

Гаррик тут же подтвердил это предположение Атаса громогласным «да нет, кроме «Астратура» там никого!». Я перевел дух. Но Атас был чем-то озабочен, обыкновенно он говорит короткими, рублеными фразочками, этот славянский Аполлон с дважды переломанным носом, а тут он что-то пока выдавал на редкость длинные и связные предложения. Хотя — не совсем Аполлон! Скорей — Арес. Да просто — Атас!

— Ты не сможешь мне по телефону один адрес подсказать? — я запикал клавишами аппарата, найдя нужный номер: 585-.. -…

— Твоим бандитам?

— Мне. Если ты настолько в курсе всех дел, событий последних дней, то должен бы знать, что у меня с ними намечаются проблемы.

— Ты б сходил к милицейским. Знаешь, мы с ними не очень. Но советую.

Все не так уж плохо, можно было узнать по последним фразам Атаса. Друзья остаются друзьями, и плохого они не посоветуют. Но я тут же одернул себя: да, а как же кореш Игорь, друг Корнев?!

А Гаррик? Но тут мне стало не по себе. При чем тут Атас и Гаррик Алферов? Корнев просто выбрал иную дорогу, а мы пока все же сохранили в себе чуть больше прошлого. Общего прошлого. Очень недавнего.

— Я схожу, Атас, но после того, как нанесу визит, как раз по тому адресу, который я прошу тебя узнать. Просто мне сначала хочется найти одного человека, который поможет меня оправдать.

— Хитро говоришь. Ладно. Как я понял, ты дома, — не вопрос, утверждение. — Жди. Перезвоню.

И он перезвонил — раньше, чем я успел отобрать у Гаррика мою последнюю бутылку «Русского принца». И выдал адрес. И не стал задавать вопросов. Только многозначительно хмыкнул:

— Удачи!

И сообщил дополнительное: Искровский проспект — так же как и авеню генерала Грачева — оказался совсем ни при чем. Недаром я не мог вспомнить ни одного кабака рядом с предполагаемым местом встречи. Хоть что-то мне известно! Но и номер телефона вполне мог ввести меня в заблуждение. Звонили из частной квартиры, расположенной в том же районе. Но на другой улице. Улице Дыбенко. Судя по адресу — дом N 17 — недалеко от конечной станции метро.

— Подтяни носки и поехали к Насте! — обратился я к Гаррику.

— А хвост?

Пьян да умен — двоекратный чемпион!

— Может, уйдем по крышам? — предложил Алферов.

Я был трезв и поэтому позволил себе напомнить аудитории, что в большинстве новых домов чердачные помещения заменены техническими этажами, в связи с чем выход на крышу становился проблематичным. «137-я серия» — это не «корабли»!

— Значит, пойдем этажом! — ответила аудитория, покачнувшись.

Мне не нравится, когда наносится ущерб памятникам старины, имуществу граждан и жилому фонду. Особенно тому, где живу я. Один раз мне удалось бесшумно подкрасться к большому отряду октябрят, вышибавшему дверь на технический этаж в моей парадной. Им было негде выпить портвейна. Так они мне и объяснили, потрясая бутылками, подружками и портативными ракетными установками. Я попросил их не гадить и поставить дверь на место после окончания банкета. Стоило пригрозить, что за это административное правонарушение их никогда не примут в пионеры, как они сразу расплакались, закурили косяки мира и пообещали накостылять мне по шее, когда вырастут, но исправно заколотили выбитую дверь. Я не волнуюсь — они так много курили и пили, что, пожалуй, им так и не вырасти!

И вот теперь мы, взрослые люди, с тем же юношеским задором начали вышибать ту же дверь. Чертовы октябрята здорово ее заколотили! Только призвав на помощь здравый смысл и золотое правило рычага, нам удалось ее высадить. Сперва мы отодрали толстенную доску, затем Гаррик навалился на неподвижную створку всем телом, а я сумел вбить короткий-короткий конец рычага в образовавшийся зазор. Затем мы навалились — и великое географическое открытие чертовой двери и технического этажа состоялось!

Гаррик все же взбодрился в моей квартире: пока мы шли до крайней лестницы крайнего подъезда в удушливой атмосфере и повышенной влажности, он успел навернуться, споткнувшись об одну из труб, а затем и приложиться ко второй башкой. Это попортило ему настроение и куртяшку, зато привело в норму его самого.

Чтоб выбраться на лестницу с технического этажа, нам пришлось выковырять еще одну дверь. Технически изнутри это оказалось сделать куда проще. Зато ни один из нас не оказался готовым к тому, что мы вылетели прямо пред ясные очи какого-то старого гнома с мусорным ведром. Заслуженный труженик сказочного мира застыл у мусоропровода, куда собирался вывалить с пяток «красных шапочек» — уже не из сказки, а из ларька — с надписью «САМЕО».

Нам стало неловко, а ему — боязно.

— Пять дней блуждали! — пояснил ему я, кивнув на взломанный технический этаж. — Замуровали нас там! Насилу выбрались, дай пять тысяч на метро!

Объяснение его удовлетворило, а просьба расставила все на свои места.

— Нету, робяты, нету! — пробормотал он и, как положено гному, сгинул.

Мы выглянули в лестничное окошко. Белая «пятерка» стояла довольно аккуратно, так, чтоб сидящие в ней джитигы могли контролировать почти весь двор, однако у нас были все шансы — требовалось проскочить до угла дома метров десять, а там нас никто уже не смог бы засечь. Да и наблюдатели не ожидали, что мы выйдем из этого подъезда. Осталось превратить свои потребности и возможности в соответствие со способностями соглядатаев.

Мы собирались выйти спокойно и пойти степенно и вовсе не желали сваливать, как быстроногие Ахиллесы. Поэтому, пока мы спускались по ступенькам, у нас состоялась профилактическая дискуссия.

— Все же их было двое: Ахилл и Ахиллес.

— Чем докажешь? — проверяя, способен ли я буду быстро выхватить ствол, заинтересованно спросил я у Гаррика.

— Элементарно. Есть и ахиллесова пята, и ахиллово сухожилие.

— Логично. Последнее лучше не рвать, а первую — не показывать врагу.

— Да, глубокий смысл: показал герой врагу пятки, его и подстрелили…

Гаррик толкнул дверь подъезда и мы, чтоб не смотреть, не смотреть еще раз, не смотреть по сторонам, не нервничать, только не нервничать, продолжили углубляться в мифологию:

— Было ли у Париса адамово яблоко?

— И какую любовь можно назвать неоплатонической?

— Не нервничай.

Мы уже спустились по ступенькам, прошли три метра, четыре…

— Кстати о быстроногом Ахи…

Мы не смотрели по сторонам, но когда вдруг где-то взревел мотор, мои глаза реф-лекторно скосились.

— Хорошо, что их было двое! Ахилл, Ахиллес! Ты один, я другой! Сваливаем!

— Тупо! — возразил Гаррик. — Тупо убегать от машин здесь, в новостройках! В пятку раненный джигит далеко не убежит.

Он спокойно отошел к стене и положил руку на пояс. Я последовал его примеру. Обернулись мы уже одновременно без резких движений. Стартовала та самая «пятерка». Ясный, солнечный денек, радостные повизгивания на детской площадке, а тачка медленно-медленно приближалась к нам. Как они могли нас заметить? А, понятно. Один паренек встал со скамеечки, на которой до этого он спокойно потягивал пивко, второй трусцой рванул с дальнего конца двора, третий, уныло чесавший акупунктурно запрограммированную поросль на своей макушке всего метрах в двадцати от нас, тоже двинулся с места.

Но не к нам, от нас. Белая «пятерка» остановилась, не доезжая. Четыре чувака внутри здорово просматривались, они откровенно ржали, потешаясь над нами. Что до трех спортсменов, одновременно стартовавших из пунктов А, В и С, то они и вовсе перестали обращать на нас внимание и просто сошлись в пункте D у серой «девятки» с тонированными стеклами.

— Открытое наружное наблюдение, да, Гаррик? Так это называется?

— Не совсем. Не «открытое», кой черт! Пойдем потихоньку.

Что они могли нам сделать средь бела дня и праздных горожан? Мы птицы не чкалов-ского полета, много чести нас стрелять при свидетелях.

Мы потихоньку, вразвалочку, пошли к углу Богатырского и Серебристого, зашли в книжный магазин — не затем, чтоб приобрести Коран или подписаться на собрание сочинений Д. Юма, а с целью взглянуть через стеклянные двери на наших преследователей… и если повезет, попытаться выскочить через служебный выход во двор углового дома. Белая «пятера» медленно проследовала за нами до самых дверей магазина — прямо по тротуару! — презрительно урча, остановилась. Из нее вылез один из соглядатаев и зашел в магазин с таким видом, будто находиться так близко от мудрых источников знаний для него было привычным делом.

Мы едва успели сделать вид, что увлечены каким-то отрывным календарем на 1966 год.

— У него на глазах сваливать через черный ход тупо! — не преминул вставить свое любимое словечко Гаррик. И повторил, перелистывая странички с памятными партийными датами: — Да-да, тупо!

Я согласился, но ничего не ответил, пораженный удивительным делом: мне показалось, что мои извилины пришли в движение… Честное слово, я стоял и шевелил ими! Поп-ривыкнув к необычному состоянию и окинув еще разик безразличным взглядом книжные полки, я решил вернуться к насущным проблемам.

— Нам нужно избавиться от хвоста, так?

— Конечно! Если они засекут, куда мы направляемся, уверен, нас остановят! И не дадут поболтать с их наводчицей!

— Пообещай меня слушаться, бэби! И все будет о'кей!

Гаррик злобно хрюкнул, но, сдержавшись, скандала устраивать не стал. И только по-свински взвизгнул приглушенно:

— И-и как?

— Сейчас поедем обедать. На тачке. В «Эг-ног». Но там придется сыграть небольшую сценку, миниатюру в одном акте.

Пеняй «ОТ СЕБЯ»

Все необходимые инструкции я успел нашептать Гаррику в такси. Он пришел в восторг, но отметил, что процент риска слишком велик, чтоб заранее праздновать победу. Однако согласился слушаться меня, как «бэби». Я вновь попросил таксиста ехать с толком и расстановкой, то бишь не слишком быстро. Белой «пятере» не составляло труда следовать за нами — думаю, если ее шофер дорожил рабочим временем, то наша черепашья скорость успела его разозлить. Ни Ахиллу, ни Ахиллесу не догнать черепахи — думаю, он был слишком нерадивым учеником, чтоб знать об этом парадоксе.

Жители Петербурга и взволнованные туристы! Не ищите и даже не пытайтесь вспомнить ресторанчик на Петроградской под названием «Эг-ног»! Такое слово существует, правда, я не сообщу вам, что конкретно оно обозначает, поскольку во всей этой истории должна быть хоть одна загадка, но кабак с таким названием «прожил» всего пару месяцев. Его открыли благодаря новой экономической политике демократической правящей партии и лично г-ну Шамилю, а закрыли во многом из-за того, что двум насмерть перепутанным журналистам пришлось зайти в него для того, чтоб избавиться от «хвоста».

Ведь как бы мы ни бравировали, ни рассуждали об античных героях, об их сухожилиях и пятках, нам было очень не по себе. Даже по задумчивой улыбке пьяноватого Гаррика любой Кашпировский мог бы догадаться, что ему очень-очень не хочется оказаться «огорченным до безобразия» кастетами «ас-тратуровских» боевиков, а на удивление трезвый Дм. Осокин (это я) не очень-то жаждал встречи с милицейскими для тривиальных бесед на скучную тему «Почему убили Михалыча?».

Кроме того, во мне бурлила праведная обида за преданную дружбу. «Каким бы крутым миллионщиком ни стал мой бывший сокурсник Игорь, какие бы силы ни оказались у него в подчинении, стоит ему показать, что старых друзей предавать нельзя. Тем более покушаться на их приятелей и убивать их знакомых!» — думал я приблизительно так, потому что, как ни стыдно признаться, проблемы новой капиталистической законности волновали меня не больше, чем проблемы законности тоталитарной. То бишь социалистической, то бишь не волновали вовсе Ежов, Хрущев, Горбачев и Ельцин, безусловные герои в соответствии с законами их времени. Но стоит этим законам потерять актуальность, законодатели сразу же объявляются преступниками. Меня всегда больше волновали законы вечные по типу «не убий!», «не Дай еды псам, пока дети не насытились», «смотрите, но не ужасайтесь, ибо надлежит всему тому быть» и «увидев же в те дни погибающих, не вздумай помочь, но отстранись, ибо не в твоей воле препятствовать замыслу Господнему»*.

Но не ужасаться я уже не мог. Хрен с ним, с Василиванычем, здесь людей Корнева можно было еще оправдать, они с ним поговорили дружески, предостерегли, а он назло сделал то, чего его просили не делать… Хоть бы поимел мужество объявить им прямо: «Ваши просьбы не ассоциируются с моим субъективным мироощущением», — ан нет! Небось при встрече с Тарановым кивал: «Сделаем, шеф, бу спок!» — а затем тиснул в газетке отчетец. Ладно! Главное, что даже за это даже Василиваныч и никто другой не заслуживает пули в руку. Ладно, господин Корнев… разберемся!

Я попросил таксиста тормознуть за сто метров до ресторана «Эг-ног», вытащил из машины протрезвевшего с испуга Гаррика. Следуя разработанному мной макиавеллиевс-кому плану, мы, мирно беседуя, пошли по Большой Пушкарской. Мимо проходили сим-потные девушки, некоторые даже оглядывались на нас — таких красивых, обаятельных и интеллектуальных с виду, но я пресекал все попытки Алферова спросить у них номера телефонов. «Пятерка», резко тормознув в тот

* Первые три фразы представляют собой аллюзии на библейские темы, а последняя — довольно точная цитата из изречений св. Ефрема Сирина. момент, когда мы остановили такси, продолжила движение, но уже по ближайшей к тротуару полосе и на черепашьей скорости.

— Неквалифицированное наружное… — пробормотал Гаррик.

Второй машины «Астратура», «девятки» с тонированными стеклами, я не заметил.

Мне было уже недосуг раздумывать над смыслом слов Алферова. Все той же неторопливой походкой мы миновали дверь ресторана «Эг-ног», я закурил сигарету. Вы не ослышались… не обчитались, верней! Именно сигарету, не «беломорину»! Сигарету «Мальборо», из той пачки, которую мне так и не удалось позабыть у Корнева. В бумаге, в которую оборачивают табак «вирджиния блонд» американцы, достаточно селитры, чтоб сигарета продолжала гореть даже тогда, когда ее отбрасываешь в сторону. Еще метров десять волшебной прогулки… Пора! Я отшвырнул прикуренную сигарету через плечо к дверям ресторанчика и крепко сжал локоть Гаррика. Сигнал, о котором мы договаривались. Заранее обусловленный.

Гаррик дернулся, как убийца на электрическом стуле (никогда не видели? Я как-то смотрел на видео: мозги вскипают в момент, глаза вытекают сквозь повязку смертника, а тело безобразно вздрагивает). Растопырив руки-ноги, Алферов в ужасе присел, затем метнулся назад. Я, застыв на какое-то мгновение, Повторил его маневр. Мы бежали, словно за нами гнались Эринии или питбультерьеры. Я с предсмертным восторгом успел отметить, что белая «пятерка» резко остановилась, дверцы хлопнули… Некогда! Сигаретка «Мальборо» еще тлела, когда мы с Гарриком влетели в двери «Эг-нога». Три бойца из «астратуров-ской» тачки преследовали нас по пятам. Нашим, не ахиллесовым! Они умели быстро бегать, эти ребята! Но мы с Алферовым бежали быстрей.

Я оттолкнул в сторону швейцара-вышибалу и влетел в зал. Гаррик метнулся за мной.

Мой план был построен на одном допущении: информация Атаса верна, и в этом кабаке действительно сидят горячие южные парни, прибывшие в Питер со знойной родины Шамиля и успевшие предъявить ультиматум «Астратуру». Больше всего меня страшило то, что гордые и смелые южане могли уйти на обеденный перерыв.

Но нет, влетев в зал, я не заметил ни одного блондина. Точней, пара светлоголовых все же была: девушки. И еще одна пара, по виду неожиданно разбогатевший торговец с подругой, испуганно дожевывала лангеты, косясь на остальных посетителей. И он, и она, оба косились на своих соседей лиловыми от ужаса глазами. Зайди я случайно в этот кабачок, я б тоже испугался. В зале сидели, сдвинув столы, человек восемь загорелых спортивных парней. Из тех, кого в свое время великий М. Ю. Лермонтов охарактеризовал следующим образом: «Злой чечен ползет на берег». Они не ползали, спокойно сидели. Спиртного на их импровизированном банкетном столе было немного, минимум, и так же нельзя было сказать, что эти парни обжира-лись. Так, ерунда: салатики-закусочки, кофе, соки… И решительные, гордые лица.

Когда я резко, весом всего тела отпихнул в сторону вышибалу-швейцара, я успел посдать Алферову очередной условный сигнал. Если б у нас были галстуки, мы б их в тот момент поправили. Но так мы просто резко тормознули и с лицами скучающих олухов вошли в зал. Я сразу засек спасительную дверцу — ту самую, в которой исчезают официанты, получив очередной заказ или чаевые. Не спеша, но торопливо мы двинулись к столику рядом с этим таинственным коридором. Южане скользнули по нам равнодушными взглядами. И вновь перенесли свое внимание на дверь. Там уже начиналась буза: наши преследователи попытались пробиться мимо разозлившегося швейцара. Они потратили на эту незначительную помеху ровно столько времени, сколько она заслуживала, и резко распахнули дверь в зал.

И в этот момент с улицы раздался резкий хлопок выстрела, очень похожий на взрыв китайской петарды.

— Это «Астратур»!! — истерично вскричал Гаррик, подпрыгивая от возбуждения.

— Ой-ой-ой! — завопил я.

В зал ввалились три бойца из «пятерки».

Но южане среагировали не на их появление, а на звук выстрела. Трезвые, как стеклышки в мозаике «Петр Первый убивает сво-его сына», они синхронно поднялись и обнажили стволы невообразимых калибров.

Когда на тебя уже наставлены пушки, не станешь задумываться о дипломатических методах разрешения назревающего конфликта. Троице клевретов Корнева едва хватило времени на то, чтоб выхватить свои дыроделки и предъявить этот арсенал негаданным оппонентам «кавказской расы», как говорят в Америке.

Негаданно разбогатевший бизнесмен мигом забыл о своей великосветской внешности и резким рывком сдернул свою подругу со стула на пол. И сам, кряхтя, попытался забиться под столик. Теперь его страхи имели под собой основание!

Дрожащие, как твари, и бледные, словно поганки, мы с Гарриком одновременно приподняли руки и даже растопырили пальцы, демонстрируя этими интернациональными жестами всем заинтересованным лицам, что у нас с ним нет оружия. По крайней мере — готового к бою.

Но на нас уже никто не обращал внимания. Что вполне объяснимо. Представьте себе: вы — злобные южане, прибывшие в далекий северный город из-за того, что некие местные злодеи под названием «Астратур» ведут себя некорректно и убивают ваших сородичей. И вот вы спокойно сидите в гиперборейском ресторане, но вдруг в двери вламываются три бойца, а на улице гремит выстрел. И испуганные посетители в страхе предупреждают: «Это они, «Астратур»!» Те самые враги! Естественно, вы сразу же выхватываете пистолеты, револьверы и тампаксы для того, чтобы оперативно заткнуть раны сотоварищей. Которые — вы уверены! — вот-вот появятся.

А теперь представьте, что вы — самые что ни на есть петербуржцы-неформалы, в смысле с неформальным образом жизни. Пусть даже вы всего месяц-другой назад устроились на работу в «Астратур» после Рязанского десантного училища или трехлетней службы в милиции Всеволожска, Бологого или Балтимора. У вас есть стволы с законным разрешением на их ношение и есть смехотворное задание — следить за двумя интеллигентами без шляп. И неожиданно эти дешевые фраера забегают в кабак, где, как вас предупреждали, сидят злейшие враги вашей фирмы — ужасные, безжалостные бандиты из горячих южных районов, прибывшие в город для того, чтобы перестрелять ваших сослуживцев, хозяев и близких. И — вас самих, что немаловажно. Кстати, если вы не были вовремя предупреждены, что кошмарные злодеи базируются именно в этом месте, — эффект внезапного узнавания будет только сильнее. Тем более что только вы, преследуя бесшляпных интеллигентов, появляетесь в зале, на вас сразу же направляют все бортовые орудия, а за вашими спинами гремит выстрел.

Выстрел очень похож на разрыв китайской петарды. Но на подобные метафоры вам уже не хватает времени: вы неожиданно наткнулись на опасных гаврошей, и они уже наставили на вас свои смертоносные агрегаты.

Гоголь немного слукавил, заканчивая «Ревизора»: если б немые сцены встречались в жизни так же часто, как у него в комедии, она, эта самая жизнь, превратилась бы в сплошное бормотание. Если Вильям прав и жизнь — театр, то большинство серьезных сцен в этом театре — немые.

Итак, «немая сцена». Или, на чистом современном русском — «стоп-кадр».

… Бизнесмен с подругой, пытающиеся забиться под один столик… две девочки-блон-диночки со всеми приметами древнейшей профессии на наштукатуренных лицах, застывшие в позах персонажей комедии дель арте, этакие коломбины в лосинах… восемь решительных южан, ощетинившихся стволами, как Шевардино, тот редут Николая Раевского на Бородинском поле… два представителя второй древнейшей — бледные и беззащитные, трусливо, бочком, продвигающиеся по стеночке подальше от линии огневого соприкосновения… и, наконец, три немного растерянных бойца с «Макаровыми» в руках.

На нас уже никто не обращал внимания. Поэтому мы с Гарриком испуганно — но целеустремленно! — возобновили продвижение по стеночке, а в зале ресторанчика продолжала торжествовать гробовая тишина. Гробовая — верное слово!

Я рассчитывал на то, что после того как что-то выстрелило на улице, друзья-коллеги «астратуровцев» из «девятки» поспешат на помощь к негаданно-нежданно попавшим в беду сотоварищам. Тогда, по моим расчетам, их можно было бы уже называть подельниками!

Безумно хитрый Алферов умудрился оказаться чуть ближе меня к заветной двери в служебные помещения, поэтому, когда в ресторанном предбаннике вновь послышался топот ног и очередной болезненный и протестующий одновременно крик вышибалы, Гаррик умудрился взвизгнуть на мгновение раньше первого выстрела.

Южане решили, что к трем бойцам спешит подкрепление — и правильно решили, между нами — читателями! — и у кого-то из них природная горячность одержала-таки верх над холодной логикой. Повторюсь, Гаррик уловил этот момент на мгновение раньше меня, поэтому, беззащитно взвизгнув, успел юркнуть в служебный коридор.

А я успел заметить неожиданно распоровший по горизонтали полумрак залы огненный выхлоп и только затем сообразил, что кто-то дерзкий первым нажал на курок. Моих ушей достиг грохот… очень похожий на разрыв китайской петарды, кстати… и один из трех корневских бойцов дернулся, словно марионетка в руках пьяного кукловода, выплюнув сгусток крови из простреленного горла.

«Бдац! Баф!» Его кореша оказались умней, чем я ожидал, и резво попадали на пол, успев по разу нажать на спусковые крючки. «Дрынь!» Спешившие к ним на помощь коллеги также проявили незаурядный профессионализм и не стали заходить в ресторан. Кто-то из них просто высадил ногой внутреннюю дверь. Из предбанника тоже зазвучали выстрелы. Впрочем, теперь уже и южане — все до одного — шмаляли из своих стволов. Все, кроме одного, которому, похоже, пуля из «Макарова» напрочь отбила желание жить дальше. Он крутанулся вокруг своей оси и, пробормотав скорбное «охой!», свалился мне под ноги в тот момент, когда я уже покидал поле боя следом за Гарриком.

Пришлось перепрыгивать через тело. Что я и выполнил с присущей мне неподражаемой грацией. И конечно же, в прыжке влетел в официанта с подносом на левой руке.

— Извини! — сказал я ему, не задержав шись, чтобы помочь собрать осколки. — Там пальба! Кстати, где у вас выход?

Клиенты не любят стрельбы и всегда стараются сбежать при ее возникновении. Эта аксиома также сослужила свою службу при составлении плана операции «Ящерица» — она, счастливая, способна безболезненно терять хвосты! И посиневший от боли и удивления официант только махнул рукой.

— Там…

Я его уже не услышал. Казалось, в зале затеяли перестрелку дудаевцы и ельцинисты, с таким азартом работали там ребята. Какая-то пуля рикошетом даже умудрилась просвистеть где-то совсем близко. Но я сориентировался на жест официанта и рванул в указанном направлении.

— Ну, я пошел! — бросил я ему напоследок.

Кухня слева, сортир справа… Ах, какие запахи! Но я пересек сектор этой двусторонней газовой атаки за считанные мгновенья, выскочил в еще один коридор, пробежал по нему и пинком ноги попытался распахнуть последнюю дверь. Не получилось.

Я успел прыгнуть на нее всем телом и только потом понял, что она открывается внутрь. «На себя»! Или, как гласит табличка на двери одного маркета в рабочем районе, разукрашенная фломастером какого-то местного юмориста: «Пеняй НА СЕБЯ» и «Пеняй ОТ СЕБЯ».

Дернув за ручку, я без труда распахнул дверь и наконец выбрался из аристократического полумрака на свет послеполуденного солнышка. Печаль, беспокойство и благодать охватили меня одновременно.

Благодать — потому, что на улице выстрелы внутри ресторанчика были почти не слышны.

Печаль — оттого, что далекие отзвуки все же еще достигали моих ушей.

А не увидев на улице Гаррика, я успел почувствовать серьезное беспокойство.

— ДИМА!!!

Ну и молодец этот парень! Он уже успел тормознуть тачку!

Я бросился к машине, из которой меня окликнул Алферов. Глазеть по сторонам не имело смысла: как и предполагалось, служебный выход «Эг-нога» на какую-то узенькую Улицу, перпендикулярную Пушкарской. Какую именно? Но это ведь и не так важно, правда? Гораздо важнее то, что мы зашли в некое место с Большой Пушкарской, а вышли — совсем в другом месте и уже без хвоста.

Операция «Ящерица» с успехом завершилась.

— Улица Дыбенко! — резко приказал я водиле, запрыгивая в тачку.

— Да не ори ты зря, я уже и адрес дал, и денег, — обломал меня Гаррик.

И мы рванули. Точней мы с Алферовым закурили, а таксист дал газ. Когда мы через пару секунд в темпе пересекали Пушкарскую, я успел заметить стоящие у тротуара машины — «пятерку» и «девятку». Два или три человека, укрывшись за ними, лупили из длинноствольных орудий в глубь кабака, не стесняясь никаких свидетелей. Какие свидетели, если борьба не на жизнь, а на смерть! А говорили: «На миру и смерть красна… " Нет, умирать ребятам не хотелось.

Свидетелям тоже — на этом участке Пушкарской всякое одностороннее движение прекратилось. Заслышавшие пальбу пешеходы вжались в стены домов; а проезжие автомобилисты, замечая стрелков, сразу же резко разворачивались или тормозили. Успела возникнуть солидная пробка, чуть было не захватившая и нашу машину. Вот славно бы мы избавились от хвоста, если б сейчас в ней застряли!

Все же нам удалось проскочить. С трудом.

— Во как! Во распоясались бандюги, а? go беспредел! Посреди проспекта! — возбуж денно поделился с нами водитель.

По логике жанра следовало ответить ему: «И не только посреди проспекта, милок!» — и сунуть пушку под ребра. Но ни я, ни Гаррик не стали гоняться за внешними эффектами.

— Ну их к черту, бандюков, поехали быс трей, отец, — устало попросил Гаррик.

И я тоже почувствовал, как на меня навалилась такая же усталость. Когда мы выбегали через служебный выход «Эг-нога», нам хотелось смеяться тем смехом, с каким дети восторгаются удачной проделкой. Но подрагивающее напряжение оставило наши мышцы, наступила реакция. Пока мы не выехали с Васильевского, то Алферов, то я попеременно оглядывались, ерзая на сиденье. Таксист наверняка решил, что у обоих его пассажиров геморрой. Понятно, мы нервничали по другой причине.

Я помнил, что ящерица легко теряет хвост, но так же быстро он отрастает у нее вновь. Но чуда регенерации не произошло, окончательно убедились мы в этом уже за площадью Александра Невского: наша тачка перебиралась на левый берег, а за нами так и не пристроилось никакой навязчивой машины. На Старо-Невском перед площадью я специально попросил таксиста дать кругаля по Полтавским-Тележным-Гончарным и прочим окрестным проулочкам. Нет, никто не свернул с магистрали за нами вслед, никто не повторил нашего маршрута.

Когда такси перевалило через Александ-ро-Невский мост, отсутствие слежки казалось доказанным и очевидным.

— Спасибо тебе, Гаррик, — борясь с навалившейся усталостью, пожал я руку Алферова. — Мы очень редко употребляем слова вне иронического контекста, но действительно, спасибо. Когда утром ты решил искать Настю вместе со мной, ты… словом, это по-дружески… ведь тебе можно было б сдаться знакомым милицейским и против тебя никто ничего не наскреб бы! В конце концов, это не ты был на углу Искровского и Грачева, когда там спустили Михалыча…

— Не говори ерунды! Не надо! Это тупо! А из-за кого ты вообще влез во все это дело? Тебе что, есть где разоблачать бандюков? Да я знаю, что ты и вообще не собирался ничего писать на эту тему…

— До тех пор, пока не прострелили Ва-силиваныча! А уж после смерти Ми…

— Не перебивай! — перебил меня он. — Все равно ты влез еще до покушения на Ва-силиваныча из-за того, что я собирался дать полосу, а ты решил мне помочь защититься от «Астратура». Я понимаю, как тебе было тяжело принять такое решение, вы с Корневым вместе учились, хоть он и старше…

— Не пори ерунды, Гаррик.

— Не ерунда! Да, поймали на труп Михалыча именно тебя! А по чьей вине мы вообще впутали старика в дело? По моей! Если б не моя тупая идея расточить эти стволы, из которых нам даже и пострелять-то не пришлось… — с легко уловимым сожалением Алферов похлопал себя по животу, — то Михалыч был бы жив! Я во всем виноват!

— Порочная логика. По типу: если б Ленин не родился, то тогда б не умирал! Завяжем разговор. Я только хотел сказать тебе спасибо и что я не забуду.

— Это я не забуду… тебе спасибо!

До этого мы шептались, попросив предварительно таксиста врубить погромче приемник. Но тут оба одновременно ухмыльнулись и хором сказали:

— Хватит лирики!

И захохотали, довольные совпадением мыслей и слов.

— Давайте поднажмем, отец!

На какое-то мгновение мы показались друг другу бодрыми и готовыми к любым неожиданностям. Насчет бодрости все так: реакция прошла, усталость растворилась после взаимного покаяния, и мы вновь могли изготовиться к действию, к любому действию… но вовсе не к любой неожиданности!

К СЛОВУ: ни я, ни Гаррик не могли предположить, что как раз в тот момент, когда наша тачка перевалила через мост Александра Невского, нашу судьбу во многом предопределил подтянутый человек лет тридцати пяти, человек самой непримечательной наружности. Такой, чтобы никто не нашел субъективного повода заметить его в толпе. Думаю, даже если бы он залез на «Фаллос победы», что на площади Восстания, и принялся там кривляться, его все равно никто бы не заметил. Даже если бы он утащил куда-нибудь к чертям эту пародию на Лускорский обелиск и притащил обратно конную скульптуру Александра III Миротворца, про которую какой-то старинный остроумец высказался: «Стоит комод, на комоде — бегемот, на бегемоте — обормот», — все обратили бы внимание только на статую, а не на притащившего ее парня.

Единственное, что о нем можно сказать интересного, так только то, что аккурат в то время, когда наша тачка пересекала мост Александра Невского, он вышел из третьего подъезда Большого дома. Для справки: четвертый подъезд — это УФСК.

Незаметный мужик прошел по Литейному от Невы к Невскому, зашел в кафе «Гном», профессионально поскучав над чашечкой кофе, отметил, что его «обеденным перерывом» никто не заинтересовался. Затем он не поленился прошвырнуться до станции метро «Чернышевская» и опустил жетончик в таксофон у метро. Нам с вами не понять, почему его не привлекли все те автоматы, что попались ему на пути к метро.

Жетончик провалился, и неприметный человек, не представившись, скороговоркой пробормотал:

— Объект засветился на Дыбенко, покупал в ларьках у метро продукты, в основном — консервы, соки. Человек проследил до квартиры. Диктую адрес… — И затем: — Информацию придержат минут десять, не больше. Это — дополнительные расходы. Сумму назову завтра.

Человек повесил трубку и закурил. Его можно было бы назвать самым странным курильщиком в мире: вот уже пять лет, как у него существовала уникальная норма: две сигареты в месяц. Эта сигаретка могла считаться внеочередной. Поэтому он сделал лишь пару затяжек и, аккуратно положив окурок на край урны у метро, двинулся в обратный путь.

Вашу кошку съели мыши!

Если вылезти из подземки на станции «Улица Дыбенко» и по диагонали пересечь перекресток проспекта Большевиков и собственно давшей название станции улицы, вы окажетесь рядом с двумя длиннющими угловыми домами. А за ними в девяностоградусном секторе расположены «хрущебы», не большие пятиэтажки, в одной из которых и находилась та самая квартира, из которой, как установили спецы из конторы Атаса, вчера звонила мне милая девочка Настя.

Переходить перекресток по диагонали нам с Гарриком не пришлось: мы остановили тачку за ним и, расплатившись с водителем, вылезли, чтобы прошвырнуться до нужного дома пешочком. Нам нужно было обсудить Детали предстоящей операции, а начни мы обсуждать их в такси, шофер сдал бы нас в «трезвеватель»… или подкинул до ближайшей ментовки.

Алферов уже успел полностью протрезветь, но я вдруг почувствовал резкую необходимость в допинге — ну не умею я наезжать на людей, тем более на девушек!

Я взял в ларьке на углу Большевиков и Дыбенко двестиграммовую фляжечку с кисло-соленым шнапсом «Маргарита» за три с полтиной и освежил ею полость рта. Алферов только завистливо покосился. И начал дискуссию:

— Тупо заходить туда вместе!

— Это точно! Тем более что не исключен тот вариант, что девочка просто звонила от подруги.

— Тогда нужно узнать, где она сейчас!

— Ты меня умиляешь. Конечно, нужно.

— Ну и кто зайдет?

— Да я, я, конечно! Не волнуйся! У меня больше тем для разговора.

— К тому же я ее и не помню почти. Кстати, девочка как девочка, ничего особенного.

— Сейчас уже не в этом дело! Значит, как будем действовать? Я захожу, а ты остаешься на лестничной площадке.

— Ну! Там же могут быть «астратуровские» охранники, поэтому давай условимся следующим образом: десять минут.

— Что — десять минут?

— Как что! То! Ты заходишь и если не даешь о себе знать в течение десяти минут, я начинаю палить в дверь. Вдруг тебя там грохнут?

Если револьвер расточен, Гаррик просто обязан из него шмальнуть, это аксиома!

— Что же… мысль верная. Столковались. Я, стало быть, захожу, а ты подстрахуй!

— Сам подстрахуй!

— От подстрахуя слышу!

Размяв языки этими невинными шуточками, мы вошли в искомый подъезд. Гаррик решительно взвел курок револьвера.

— Жду здесь. Пошел!

Я поднялся на полпролета вверх и нажал звонок.

— Кто там? — спросили из-за двери.

— День добрый, это Дмитрий Осокин, газета «Нота Бене», откройте, пожалуйста!

За дверью послышались удаляющиеся шаги. Я обернулся и выразительно показал воровато выглянувшему из-за угла Гаррику на улицу. Квартира была на втором этаже, и насколько я разбираюсь в планировке «хрущеб», должна была оказаться «распашонкой» с окнами на разные стороны дома. Мне не верилось, что Настя — а голос за дверью очень смахивал на ее, да и удаляющиеся шаги отличались характерным прицокивани-ем, сложно представить себе злого «астратуровца», разгуливающего по собственной квартире в туфлях на высоком каблуке, — так вот, мне не верилось, чтоб она со страха сиганула в окно за подмогой, но представить себе такой маневр можно было, по телевизору сейчас и не такое показывают! Толково кивнув, Гаррик поспешил вниз.

Не успели его шаги стихнуть у двери на первом этаже, как невидимка поинтересовалась у меня:

— Это правда ты? Ты, Дима? Очень похоже на Настю!

— Я! Правда. Клянусь тайной жизнью устриц и аквалангистов!

Не револьверы нужно было нам с Гарри-ком припасать, а радиотелефоны, хотя бы парочку «воки-токов»! Дурачина только что выскочил на улицу, а перед простофилей — вашим покорным слугой, распахнули дверь.

Настенька. Копна черных с золотинкой волос, не копна — башенка, просвечивающая кофточка на голом теле — визг летней моды! — длинная узкая юбка из блестящей черной материи, на ногах уличные туфельки на высоком каблуке. И глаза — два зеленых лазера, исследующие мое лицо.

— Приветик!

— Проходи! Что ты жмешься так странно… Я должна тебе многое объяснить…

— Это точно!

Я убрал руку с пояса и отлепился от стены. В меня никто не хотел стрелять, меня никто не хотел резать. Небольшая прихожая за спиной Насти была пуста, распахнутая дверь в большую комнату позволяла видеть угол кровати, стул со сваленными на него пакетами… Ничего опасного!

— Я объясню тебе все-все… — прошептала она.

В ее глазках плясали испуганные вспышки, губки подрагивали в такт их танцу, а лицо казалось бледным и немного больным. Сейчас, когда я вспомнил, кого она мне напоминает, ее сходство с моей безымянной брюнеточкой в коричневой шубке показалось мне сомнительным.

— Ты знаешь такого Васю Иванова? — прошептала она мне, затем, прикусив губку, поправилась. — Конечно, знаешь, в тот вечер вы сидели вместе… прогони его!

Забавно! Если б у меня были рога, я б почувствовал себя быком, которого за них неожиданно взяли. Надо бы поинтересоваться у бывшей жены…

— Откуда прогнать? — принимая ее игру, тихо спросил я.

— Да здесь он! Там! — Она кивнула в комнату. — Пришел, вопросики задает.

Я вздохнул. И, воспользовавшись этим предлогом, принюхался: нет, насколько я мог судить после двухсот граммов семнадцатиградусного шнапса, алкоголем от нее не пахло. Тогда я взглянул на ее руки, на вены. Они были чисты, как личное дело неродившегося ребенка. Сладковатого запаха анаши также не ощущалось. Но она, Настенька, все же явно была не в себе.

— Как он тут оказался? — спросил я тихо, перешагнув через порог квартиры.

Странно. Не выпивка, не наркотики — что же могло довести мыслящую тростинку До такого издерганного состояния? Колеса? Страх? Скорее всего — последнее. Если моя гипотеза верна, то можно себе представить, что ей довелось пережить вчера вечером, с тех пор как на нее вышли люди Корнева и, поселив девочку в эту квартирку, потребовали от нее вызвонить меня на свиданку с трупом Михалыча.

— А я знаю? — прошипела она. — Прихожу из магазина, тусуется под дверью, «привет, — говорит, — нам с вами, Настя, нужно поговорить… " А эта квартира для меня единственное место, где я могу отдохнуть от всех… что мне, бежать от него нужно было? Куда?

Ее язычок прогулялся по ненакрашенным губкам и вновь исчез между ними, она явно нервничала. Забавно. И странно. Фигня, разберемся!

Я решительно шагнул вглубь квартиры. Она закрыла дверь за моей спиной. Будем надеяться, что Гаррик начал отсчет десяти минутам.

Василиваныч — с забинтованной левой и вечным диктофончиком под правой рукой — сидел за столом в большой комнате.

— Какими судьбами, герой! — спросил я его.

Да что они тут все такие нервные! Василиваныч тоже облизал губы — может быть, это новая мода? — затем привстал, пригладил здоровой рукой коротко стриженные светлые волосы и контратаковал:

— А ты как сюда попал?

— Любовь не знает слова «невозможно», Василиваныч! — Я уже не стеснялся вошедшей вслед за мной в комнату Насти, она просила его выгнать, так пусть теперь не возникает по поводу способа достижения цеди. — У меня здесь личные интересы. А ты, как я понимаю, на работе?

Кивнув на диктофон, я непринужденно уселся на стул и уставился на Василиваныча.

— А где Гаррик? — непоследовательно поинтересовался он.

Что-то удержало меня от соблазна посоветовать ему прогуляться вокруг дома и поискать там Алферова.

— Что мы с ним, сиамские близнецы? Откуда мне знать? Но ты, Василиваныч, по-моему, здорово рискуешь. Ищут бандиты, и ищет милиция… а ты по городу расхаживаешь. Не страшно?

— Работа прежде всего! Я, кажется, раскрутил все дело раньше милицейских. Просмотри завтра мою статейку.

Похоже, он не собирался уходить, транс-формер тряпочный!

— Просмотрю! — пообещал я ему.

Пусть он герой, пусть — с простреленной рукой, но должен же такой крутой парень понимать, что бывают ситуации, когда в нем никто не нуждается! Герой с дырой! Поерзав на стуле, я решил отбросить экивоки и сказал прямо:

— Э-э… Василиваныч, ты, это, что, ночевать здесь собираешься? — И выразительно на него посмотрел. С намеком.

Он понял. И поднялся.

— Ну, если у тебя любовь… — при этих словах Василиваныч гаденько ухмыльнулся, — тогда третий лишний! К тому же Настя уже мне все сказала. Вы за мной не закроете?

Он уже обращался к хозяйке. Настя вздрогнула — нет, они здесь были на нервах, довел Василиваныч девочку! — и, пожав плечами, пошла его провожать. В прихожую.

Воспользовавшись моментом, я взглянул на часы. Прошло пять минут. Если ничего не случится, еще через пять обязательно надо будет выглянуть из квартиры на лестницу, а то иначе Гаррику предоставится случай пострелять! Заодно я заглянул в смежную комнату. Пусто. Никакой засады. Скукота! Единственное, рядом с широченной, я бы сказал трехспальной, кроватью были разбросаны не только женские шмотки.

Заслышав цоканье каблучков в коридоре, я одним бесшумным прыжком вернулся на место и постарался развалиться на стуле так, словно мне и не довелось его покидать. Сейчас поговорим…

Но, как оказалось, у Насти были свои планы. Войдя в комнату, она очень натурально разрыдалась, и мне поневоле пришлось приподняться, чтобы позволить ей уткнуться мордашкой мне в грудь.

— Ну-ну, не плачь, дай мне раздеться…

— Что?!

— Говорю, дай я разденусь, сниму жилет, и плачь тогда в него сколько хочешь!

У меня под свитером не было никакого жилета, и шутка не получилась. Настя восприняла только первую ее часть — так мне в тот момент показалось. Она отняла руки от заплаканного лица, пошатнулась, чтоб не упасть, ухватилась за мою шею… остальное было делом техники. Все же она была очень хороша, да и прозрачная кружевная кофточка сыграла свою роль. Лифчика на ней не было, и я мог видеть затвердевшие острые соски, чуть приподнявшиеся кверху… точней, я мог их видеть до тех пор, пока они не вонзились в мой свитер, мне даже показалось, что они проткнули его насквозь и обожгли мое тело… Зубки влажно сверкнули перламутром, когда ее губы раскрылись, словно нежный алый цветок поутру… целоваться она умела, точно!.. Да, она не играла, ей было страшно, она вся дрожала… словно от холода сначала, но через пару минут Настя тихо застонала, и по ее телу прошла уже совсем другая дрожь… Грянула дрожь лихорадки… любовной лихорадки…

Ее рука соскользнула с моей шеи, на мгновенье залезла мне под свитер, приподняла его, и я уже наяву ощутил нежное прикосновение ее сосков к моей груди, они оказались не такими уж острыми! Скорей обжигающими. Да, действительно обжигающими: эта банальная, обыденная процедура напомнила мне фантастические рассказы об аннигиляции, антителах и женщинах из холодной плазмы. Те, кто хорошо учились в Школе, должны понять, что и холодная плазма обжигает!

Настина ручка, задрав мой свитер, поползла вниз, она, не отрывая своих губ от моих, погладила мои джинсы, со знанием дела начала расстегивать молнию… в какой-то умной книге я читал, что в экстремальных ситуациях у представителей «гомо сапиенс» весь «сапиенс» куда-то исчезает, остается сплошное «гомо», и инстинкт продолжения рода побивает все остальные инстинкты, включая инстинкт самосохранения. Я лично не мог позволить себе такой роскоши, перед моими глазами все еще стояли двое парнишек, подстреленных при мне в «Эг-ноге», и трагически забавный труп актера Светина в роли Михалыча… а не гибкая, стройная девушка, доведенная страхом и неопределенностью до состояния обезумевшей самки. Вот-вот Гаррик должен был начать пулять в дверь…

Однако продолжим: Настина ручка, задрав мой свитер, поползла вниз, и она, не отрывая своих губ от моих, начала со знанием дела расстегивать молнию. И тут ее рука наткнулась на что-то длинное и удивительно твердое.

— А-ах! — простонала она, прикусив мне губу.

Я попытался ее отстранить и объясниться:

— Это не «а-ах», это ствол револьвера! — пояснил я ей.

Она отпрянула от меня, словно я пошутил над Духом Святым, что, как известно, не прощается даже Всепрощающим Господом. И в то же мгновение послышался звук открываемой двери, затем грохот.

— Тяжелый же, сука! Настя, у тебя все в порядке?

— Нет!! — визг резанул мои барабанные перепонки. — У него револьвер!

Зря я гундел по поводу «гомо сапиенс» в экстремальной ситуации. Как ни странно, инстинкт самосохранения сработал у меня раньше инстинкта продления рода. Выхватив ствол, я метнулся к спальне — и вовремя! Потому что в тот же момент прозвучал выстрел: «Бдыц!» Люстра плеснула осколками, но я уже завалился за трехспальную кровать и, на всякий огнестрельный случай, шмальнул, не глядя, в гостиную.

Так страшно мне было только тогда, когда одна дама, разъярившись в ответ на мой грубый отказ следовать «следом за ней» в детский садик, вдруг начала осыпать меня пощечинами. Мне было лет пять, не больше, поэтому стало не столько больно, сколько обидно и страшно: еще бы, такая высококультурная женщина — и вдруг оплеухи! С возрастом я, конечно, сообразил, что ляпнул тогда что-то не то… что-то подслушанное у ребятишек из старшей, подготовительной группы, однако страх, удивление и обида остались.

Бдыц!!! Этот урод продолжал пальбу!

Не глядя, я второй раз взвел курок и выстрелил в гостиную. Славный грохот! Это у Меня здорово получилось! Чуть меньше мне понравилось то, что третья пуля моего соперника раскрошила спинку кровати всего в десяти сантиметрах от моей головы. Как-то сразу нахлынули нелепые мысли: любимые девушки предпочли бы увидеть меня живым, мама с папой и братаном-поэтом тоже огорчатся, если меня тут подстрелят… Я вспомнил о том, что квартира находится всего-навсего на втором этаже, и начал отползать к окну.

Бдыц! Дзынь…

Крайне обидно становится человеку, если единственный путь отступления находится в секторе обстрела его неприятелей. Не то чтобы я обиделся, но загрустил — точно! Два выстрела мой РЖ выдержал, однако в том, что при третьем он не разорвется у меня в руке, я не был уверен. Барабан провернулся автоматически, следовало отвести курок… Я уже был готов, наплевав на особые условия и понятие «смертельный риск», еще раз выстрелить, не глядя, и кинуться к окну, роняя по пути шкафы и человеческое достоинство, как вдруг из гостиной раздался голос… Удивительно знакомый, почти родной:

— Если ты высадишь окно, мы его пристрелим! Честно! Как говорят твои кореша: «В натуре, пристрелим!» Не рыпайся и брось ствол! считаю до трех: пять, четыре…

— Подожди! Секунду на размышление! — крикнул я и перекатился, чтоб меня не поймали пулей по звуку.

Он не выстрелил.

— Твоя секунда продлится не больше минуты! — посрамив теории Эйнштейна и Козырева, предупредил меня тот же голос.

Я не ответил. Кого «пристрелим» было и так понятно. Бедолага Гаррик попался на лестнице и получил по тыкве. «Мой шпалер всегда при мне», — это его утверждение запомнили. И припомнили. А вот что и у меня окажется ствол, никто не ожидал, ясно. Но больше всего меня смущало совсем другое: гарантии! Допустим, он не блефует и готов спустить Гаррика. Но что будет, если я пойду на переговоры? Маленькая отсрочка? Или…

— А ты его не хлопнул уже? Я хочу посмотреть!

— Он тяжелый! Как я его тебе внесу, чтоб ты посмотрел?

Логический тупик.

Совершенно очевидно: собрались дилетанты, выхватили пушки, постреляли друг в друга, почти не глядя, а теперь вот два перепуганных индивидуума дрожат в разных комнатах с револьверами наготове. Два? Не факт, три! Настю нельзя сбрасывать со счетов… ну или там с файла, если память все же похожа на компьютер. Не восьмое марта, лениться она не станет, точно! Чем может — поможет своему дружку, которому нечего терять!

Ему и впрямь терять уже нечего. Я лежал за широкой трехспальной кроватью, сердце бешено колотилось у меня внутри, а желудок от страха сводило так, словно я не ел дня четыре. Но мозги работали безумно быстро, видения недавнего прошлого проносились в них с неимоверной быстротой, и их последовательность обретала смысл — смысл, оправдывающий мою многословность на предыдущих страницах. Ты, читатель, и я, благодаря этой многословности, теперь оказались в равных условиях, ведь я так скрупулезно отображал все события этих опасных дней…

— Ну, я стреляю!

— Да ты его давно уже грохнул, еще на лестнице, стреляй, придурок!

Я вновь перекатился.

— Он жив, не веришь?

Конечно, я сразу узнал его голос: истеричный, с маленькой сумасшедшинкой, но в этом знании — мое единственное преимущество… преимущество, грозящее смертью. Понятно, никто не может узнать интонации, модуляцию голоса на белых страницах, покрытых вязью странных иероглифов-буковок. Но давайте подумаем вместе: кто имел контакты с Михалычем и жутко перепугался, когда ситуация сложилась так, что можно было бы предположить, что его связь со стариком-токарем раскрыта? Очевидно, он пришел тогда принести деньги за выполненную «в кредит» работу — слова Михалыча о том, что «некоторые-де платят не сразу, погодить просят», являются нелишним подтверждением этого предположения…

— Пусть скажет что-нибудь! Ты, падло, в ловушке, если ты его, не дай Бог, грохнул, тебе ведь тоже из квартиры не выйти! Дверь у меня на прицеле! Не прошмыгнешь!

— И тебе некуда деться! Можешь рискнуть, сигануть в окно, но я успею тебя продырявить!

Забавно. Профи бы умерли от смеха. Но мы не были профессионалами и вовсе не хотели умирать. Я по крайней мере. Не знаю, как там насчет Василиваныча. Потому что это был он. Но и не совсем он — в голосе того парня, которого я когда-то знал, никогда не звучало столько безнадежного безумия, пульсирующей ненависти. Запросто можно поверить, что он способен продырявить и бесчувственного Гаррика, и меня заодно. Смерть старика токаря стала понятной: парень пришел отдавать деньги единственному человеку в Питере, знавшему, что у него есть ствол, способный плеваться девятимиллиметровыми пульками, и неожиданно застает там опасных свидетелей, к одному из которых вдобавок он испытывает и жгучую профессиональную ревность. Бедолага Алферов! А я… я трижды успел пожалеть о тех многозначительных фразочках, которые отпускал вчера днем на «Морфизприборе». Они-то его больше всего и напугали!

— Бросай ствол! В комнату! Или я пришью Гаррика!

— За что?

Прозвучало идиотски, но, согласитесь, резон в таком вопросе имелся.

— Вы ведь все равно все вчера поняли! — в голосе прозвучало отчаяние. — Господи, мне пришлось из-за этого шлепнуть Михалыча, он даже ничего и не понял!

Я вспомнил дырку под подбородком старого токаря. Все верно. Только хороший знакомый может улучить момент и сунуть ствол так, чтоб вы и испугаться не успели. Одновременно в моей зрительной памяти на мгновенье возникло еще одно воспоминание, которое мне не удалось сразу квалифицировать. Потому что меня обожгла другая мысль: ладно, можно допустить, что Василиваныч просто сбрендил от страха, но зачем же ему было начинать заваруху, убивать Шамиля? Какой риск, это помимо нравственного момента!

— А почто ты меня работы лишил, а? — спросил я его, чтобы хоть как-то потянуть время.

Зря я не перекатился! Новый выстрел, пуля застряла где-то в кровати, у меня перед лицом забавным фонтанчиком взметнулись пружины. Забавным… мое любимое слово… Однако какой выстрел у Василиваныча? Третий? Четвертый?

От этого многое зависело. Наверняка у него был РЖ или «Агент-35 дробь» из тех, в приобретении которых я невольно помог всем своим приятелям в то время, когда фи-гачил статью для «Адамова яблока»… Значит, пять патронов в барабане. А такие игрушки — не «магнум», по одной пульке в барабан добавлять не станешь. Значит, еще один-два выстрела, и Василиванычу придется…

— Ты жив?

Это вопрос! Я ответил на него как мог решительней:

— Падло! Прекрати палить!

… еще один или два выстрела, и Василиванычу придется вынимать барабан, перезаряжать…

— Ты, сука, не думай! — срывающимся голосом предупредил он меня. — У Настень ки наготове пушка твоего кореша, так что перестань выстрелы считать!

Экстрасенс! Чумак, Чубайс и Кашпировс-кий, блин! Скорчившись за спинкой кровати, но выставив ствол к двери комнаты, я лежал и тихо матерился. Покажись он в дверном проеме, пристрелил бы подонка, точно! Чей-то гнусавый голос с запозданием дня на два, на три начал свою нудную проповедь: «… психологическая мотивация очевидна: болезненное самолюбие, перешедшее в манию, зависть к более талантливому Гаррику, желание наконец-то выбиться из посредственностей, получив свою сенсацию… Как гласит древняя заповедь, если у тебя нет сенсации, сделай ее сам!»

Я не сразу понял, что этот гнусавый голос принадлежал моему заднему уму, которым мы все сильны. И чтобы хоть как-то растянуть ватное время, повторил свой меркантильный вопрос:

— Так почто ты меня работы лишил, а, Василиваныч?

И не забыл перекатиться. Он не выстрелил. Его прорвало:

— Он же бандит! Бандитом был! Я не виноват, что его до меня никто не пришил!

А- если б не вы, тогда вообще бойня могла бы славная завариться! Они бы съели друг друга, волки! Южане и «Астратур»!

— Не выйдет теперь! Зря Михалыча грохнул, чудило!

— А что мне было делать! Не дергайся! Что было делать?! А?! Он бы рассказал вам, что я у него растачивал свою пушку под боевой?! А он и рассказал, наверное! А зачем мне нужно, чтоб вы с Гарриком про меня в газете написали?! Даже милицейские догадались бы, откуда у меня те подробности, которых они не разглашали!

«В газете написали!» — весь он в этом, полудурок! Я с трудом подавил желание шмальнуть в комнату, меня остановило другое: чтоб скрыть убийство, нужно убивать, одна из теорем. Жив ли еще Алферов?

— Вылезай! Убью его!

Что делать? «А если я вылезу, что, тогда не убьет?» — прозвучал в моем мозгу тревожный сигнальчик. Однако в том, что Васи-ливаныч приведет в исполнение свою угрозу, можно было не сомневаться. Итак, если я вылезу, скорее всего, грохнут нас обоих. Но — скорее всего. Не наверняка. А вот если я рискну метнуться в окно, то придурок пристрелит Алферова — точно! Да и я себе руки-ноги поломаю. Второй этаж, третий — хоть четвертый! — прыгать нужно все же аккуратненько, на ноги или на что-нибудь более мягкое, чем задница, а когда выпрыгиваешь из комнаты вместе со стеклом да еще дрожа и опасаясь каждое мгновение, что пуля в спину придаст твоему телу некий дополнительный импульс, сложно рассчитывать на удачное приземление. Даже с первого.

— Погодь! Подожди! — попросил я Васи-диваныча. — Что мне толку вылезать, если ты его уже пришил?

— Ладно же! — Нет, он тоже меня жутко боялся, определенно! — Настенька, пни этого…

«Настенька»! Еще один фрагмент занял нужное положение в общей мозаике: тот странный взгляд, которым Василиваныч окинул понравившуюся мне официанточку в «вечер семян»! Определенно, безусловно, они были знакомы и раньше, не даром же этот аккуратно подстриженный «криминальный хроник» постоянно торчал в ее кабачке!

— Оуй! О-ой! — сонно пробормотал кто-то.

Кто-то? Да некому, кроме Алферова! Сотрясенье мозгов — славное снотворное! Значит, жив еще! Что же, придется бросать ствол?

— Бросай ствол и вылезай! Иначе я его прикончу!

Я горько-горько заплакал. В душе. Нужно было срочно на что-то решаться. Особенно мне не нравилось то, что ведь и дураку понятно, зачем я Василиванычу без оружия-то! Как ляпнул какой-то юморист, «не ешь меня, серый волк, я тебе еще пригожусь»… а на что можно серому волку сгодиться — и так ясно: на обед… или на завтрак…

Все! Сам погибай, как принято…

— Все! Сейчас выйду! Только, может, ты I тоже свой ствол на пол бросишь? — наивно I попросил я.

— Чего захотел! — злодейски захохотал I он, подтверждая самые худшие мои опасе-ния. — Вылезай! Без всяких условий.

«Черт с ним, с Гарриком!» — сказал внутри меня кто-то циничный. «Вот еще!» — воз- I разила ему лучшая часть меня. Дьявол, мы подняли такой грохот, такую пальбу, а никто из соседей не догадался вызвать милицию! Будь проклята гражданская инертность!

— Ладно! Я выхожу. Но — с пушкой в руках! — предупредил я Василиваныча. — Зачем, скажи, мне ее бросать? Мне терять нечего, кроме самоуважения!

Он промолчал. Аккуратненько я поднялся и начал подходить к двери. И с каждым шагом в моей голове складывалась все более и более ясная картина ближайшего будущего. Весьма похожая на завтрашнюю статью Ва-силиваныча: «Криминальные элементы, псев-дожурналисты, водившие дружбу с заправи-лами преступного мира, оказались вовлечены в назревающую войну мафий… После устра-нения Шамиля, на которое они были вынуждены пойти, между сообщниками возникла кровавая разборка, в результате которой они, 1 как два бешеных волка, уничтожили друг друга… на месте кровавого сведения счетов был найден и револьвер, из которого до этого I оказались застреленными двое: легендарный Шамиль, безусловно, не ожидавший пули от одного из скромных сотрудников собственной газеты, и токарь М., расточивший орудие для преступников и ставший поэтому нежелательным свидетелем… " И еще что-нибудь про «вашего покорного слугу».

Обхохочешься, действительно! Здравомыс-дяший читатель наверняка поморщится и скажет: «У страха глаза велики, а ноги быстры» или что-нибудь не менее мудрое, но что еще мне оставалось предположить?! Ствол, орудие преступления — единственная железная улика! — судя по всему, до сих пор находился в руках у Василиваныча. А убийство Шамиля действительно могло бы сойти ему с рук, настолько диким и непредставимым оно было в принципе, если б он не запсиховал, наткнувшись на нас с Гарриком на «Морфизпри-боре» на Шпалерной. И то, что он шлепнул токаря из того же револьвера, являлось доказательством, что второго ствола у него не было. Да и откуда, собственно! Я ведь сам вооружил его, как Гайдар — Чечню!

Апеллировать к правам человека показалось мне неуместным. Я шагнул вперед.

— Пушку! Выкинь револьвер! — завизжал Василиваныч.

Послышался грохот, и какой-то невидимка раскрошил потолок над моей головой. «Пуля», — догадался я, понятливый, как крала. И прыгнул вперед. Этот выстрел мог быть четвертым… но мог быть и пятым, последним… а для того, чтобы поудобней перехватить в руке револьвер Гаррика, Василиванычу Понадобилось бы какое-то время. Секунда.

Мгновение, и только оно, это самое мгновение, могло меня спасти.

Наверное, не только меня, но и Гаррика.

«Сколько же он произвел выстрелов?» я уже прыгал, когда мне пришло в голову спокойно посидеть, подумать на эту тему. Первый выстрел — когда мне удалось отпрыгнуть в комнату и выхватить свой револьвер. Затем мы обменялись пулями — второй. Третий испортил тахту в спальне, четвертый разбил окно, когда я попытался к нему отползти… Этот выстрел должен быть пятым!

Просто обязан!

Эти мысли промелькнули в моем мозгу за те доли секунды, которые необходимы человеку шести футов роста на суперпрыжок метра в три, почти без разбега. Что там у меня с нормами ГТО? А со средней продолжительностью жизни?

С отличающей любого дилетанта непосредственной неуклюжестью я влетел в комнату, и в моем восприятии запечатлелась радостная, пасхальная картина: растерянный Василиваныч тянет лапу ко второму револьверу в руке у бледной, но решительной с виду Насти, тем самым не позволяя ей выстрелить в меня ей самой, у его ног валяется неожиданно заболевший Г. Алферов: почти такой же бледный, как девочка, только куда менее решительный. Особенно болезненно он выглядел оттого, что с башки у него текла красноватая гадость. Словно кто-то с размаху расплющил ему о темя гнилой помидор.

Я выстрелил.

И сразу вслед за этим произошли две невероятные вещи. Первую из них при желании еще можно объяснить цитировавшейся выше теорией о человеке в экстремальной ситуации. Почему-то я не промазал. Более того, попал!

Второй невероятный момент не смогут объяснить никакие оптики, уверен, что и вы мне не поверите. Однако я могу поклясться, что видел, как летела пуля. Гаррик работал не зря! Мне показалось — не буду спорить, возможно, действительно, только показалось, — что из дернувшегося в моей руке ствола вылетел злой черный шмель и, полетев отчего-то по замысловатой спирали, вонзился в предплечье правой руки Василиваныча. И в одно мгновение пробуравил в нем отвратительную язву. Василиваныч дернулся вслед за подлетевшей в воздухе рукой и — словно она потащила его за собой (а так, по сути, оно и было!) — отлетел на пару метров, приложившись спиной к батарее парового отопления.

— Ну я ж предупреждал, что ты себе и вторую руку попортишь с таким образом жизни! — прикинувшись крутым и недобрым, сообщил я ему холодно.

Мне действительно очень хотелось посмотреть, как он сейчас, к примеру, вскочит и начнет искать поразившую его пулю, как якобы ему удалось поступить, когда на него Покушались… якобы Игнатенко. Яснее месяца ясного: он или попортил себя тогда сам, или по его просьбе ему помогла милая девочка Настя. Настя?

— Ну я пошла! — бросила она мне безразлично.

Теперь ей никто не мешал, и она, держа револьвер в обеих руках, большими пальцами взвела курок. Моя пушка тоже была наготове, она смотрела в ее большие глазки… точней, между ними, но жизнь не кино! А я не Сталлоне — нажми кто-то из нас на крючок первым, имелись все основания предположить, что второй успеет повторить этот незамысловатый жест. Собезьянничать. Нас разделяло не больше трех метров.

— Ну я пошла, — повторила она, сделав маленький-маленький шажок вдоль стенки.

Глухо застонал Гаррик, неожиданно заголосил Василиваныч. Я не обращал на них внимания. Не мог позволить себе излишней наблюдательности. Разряженный револьвер Василиваныча валялся на полу, а девочка, должно быть, сжимала в руках ствол Гаррика.

— Иди, иди, конечно! Иди… — как можно нежнее разрешил я, не опуская револьвера. — Только, пожалуйста, не стреляй. И скажи мне, зачем Василиваныч поднял эту пальбу, на что он рассчитывал?

Она нервно облизала губы. Но среагировала:

— Когда я стреляла ему в руку, мы думали, на этом все кончится. Но потом вы раскусили его на заводе рядом с моим домом, так он сказал… Мы свалили сюда, но я вспомнила, что когда вызванивала тебя — а мы хотели или… ну… убить… тебя, или… сделать так, чтобы этого старичка… ну… тебе приписали.

Удивительно деликатно, с заминочкой было это сказано! Я отступил на шаг, позволяя ей проскользнуть по стеночке. Пусть идет, красивая, пусть идет… Пусть катится, но вместе с револьвером!

— Вот, и Вася сказал, что вы с Гарриком вычислите адрес, но придете без милиции, чтоб сенсационный материал написать самим в его еженедельнике. Ну и он сказал…

Он сказал нечто нецензурное. Непечатное и непереводимое. Бедный раненый фанатик голосил и до этого момента — десять секунд сплошного рева никак не могли успокоить нас с перекрикивавшей его Настей, револьвер так и плясал в ее ручках… черт, если это действительно пушка Гаррика, то, выстрели она, и я буду крайне непривлекательно выглядеть в морге, он-таки сработал свои разрывные пули, дырища в правой руке Василиваныча чего стоит!

— Поднимите же меня, суки, я же ранен! — заорал раненый, устав выть и материться. — Кровь же течет!

Мы даже не улыбнулись. Мы с Настей продолжали смотреть друг на друга в три глаза — парой собственных плюс черный зрачок револьверного дула.

— Что он сказал?

Она сделала еще пару маленьких шажков.

— Чтобы вас тут убить, — туманно пояснила она. — Тебя из револьвера твоего друга, а его — из Васиного. Мы не знали, что и у тебя пушка есть. Да…

Похоже на правду! Потом — зажать отмазанный ствол в руке одного из убитых, в моей скорее всего, если меня планировалось снять из Гаррикова револьвера, нажать на курок — и никаких придирок со стороны экспертов! Словно я всю прошедшую жизнь только и занимался тем, что гробил народ из этой пушки — и отпечатки, и следы пороха, все что угодно!

— Но ты мне нравишься… — сказала крутая девочка.

Я чуть не выстрелил: в самом деле, своевременное признание! Однако стрелять было страшновато.

Совсем недавно, валяясь в спальне за кроватью под обстрелом сбрендившего знакомого, я молил Господа Бога разбудить моего ангела-хранителя, и вот теперь этот самый ангел чуть все не испортил! Настя продолжала медленно двигаться к двери, когда он появился. Как и положено ангелу — сквозь закрытую дверь. Будете на улице Дыбенко, отыщите во дворах дом 17, там есть балкончики и на втором этаже. И вот балконная дверь лопнула, будто мыльная пленка, только с оглушительным звоном, и через нее влетел этот ангелочек. Без крыльев, зато в бронежилете. Не знаю уж, кто его подсадил, чтоб он дотянулся до балкона на втором этаже, этот ангел-хранитель.

Я скорбно охнул и попытался упасть на пол в то самое мгновение, когда Настя с недуга нажала на курок. В комнате славно разорвалась небольшая граната. Гаррику крупно довезло, что ему так и не довелось пострелять из своего револьвера. Как и мне, впрочем. Пушка Василиваныча выдержала по меньшей мере семь выстрелов, моя — три, а эта разорвалась с первого раза. Барабан, как оказалось позже, вылетел целиком и сразу и попортил стену так сильно, что мне до сих пор не понятно, почему у Настеньки остались пальцы. Что до пули, то она выбила пыль из ковра в метре от меня.

Ангел-телохранитель пнул ногой подвернувшегося ему под каблук Василиваныча и грубо, по-мужски обнял Настю — так, чтоб она не смогла его покинуть в ближайшие несколько минут.

— Давай, мужики! — завопил он, и через мгновение на балконе оказались еще два его коллеги.

Забавно, но в них я сразу узнал тех самых «горилл», которые учили меня журналистской этике в день убийства Шамиля.

— Что, вас уже выпустили? — поинтересовался я, поднимаясь на ноги.

Они хором назвали кого-то падшей женщиной. Настю, не иначе.

— Очень холодно! — слабым голосом по жаловался Гаррик.

— Закройте балкон! — пошутил я горько.

Я осмотрелся. Обстановка разительно переменилась. Верней, обстановка квартиры — единственное, что оставалось прежним, таким же, как и в тот миг, когда мне довелось проникнуть в сей скромный приют добродетели. За вычетом разбитой люстры, продырявленного ковра и выбитой балконной двери. Гаррик по-прежнему находился в легком забытье, с его потемневших волос по-прежнему стекал сок гнилых томатов. Зато Васили-ваныч бесновался. Он орал дурным голосом и пытался зажимать левой перевязанной рукой дырку в правой. И, словно сыр в масле, катался по полу, создавая необходимый контраст недвижному телу бормочущего что-то свое Алферова. А любимая моя мыслящая тростинка пыталась вырваться из объятий здоровенного мужика в камуфляже и бронежилете под ним. Нет, она оказалась вовсе не похожей на ту брюнеточку…

Двое коллег «ангела-хранителя» продолжали бурную деятельность: ругались матом, пытались звонить по «дельте», перевязывали бесноватого Василиваныча.

— А он как? — поинтересовался я, подой дя к дремлющему Алферову.

Парень, склонившийся над ним, вновь обозвал бедную Настю падшей женщиной — почему-то смотря на меня! — и объяснил ситуацию:

— Сотрясение, как минимум. Но били с оттяжкой, много кожи содрали…

Щелкнули наручники. Два раза. Перевязанного второй раз Василиваныча и Настю заковали в кандалы. Ей, похоже, обожгло все же пальцы, как минимум! Они у нее были целы, но она тихо поскуливала, успокаивая друг о друга закованные спереди руки. Довольно изящные. Однако способные держать револьвер. Один из «горилл» принялся за Гаррика. Довольно вежливо. Однако профессионально.

— Будем эвакуировать! — туманно при казав, второй подвалил ко мне.

«Гориллы»… в сущности, такие дружелюбные животные. Никак не хуже сообразительного тапира или понятливого коалы. И всяко лучше человека разумного… разумного, как Василиваныч.

— Ствол, который разорвался, — тот, из которого сняли Шамиля?

Они, оказывается, все знают! Вот те на! Все, да не все!

— Нет. Я думаю, в Шамиля, Василиваныча и токаря стреляли из этого. — Я показал на валявшийся на полу револьвер N 1, тот, из которого Василиваныч начал всю канонаду.

— Почему?

В самом деле! Он оглушил Гаррика, только затем вернулся в квартиру и открыл огонь. Может, в руках у Насти разорвалась все же его собственная, выдержавшая уже тройку выстрелов пушка?

— Так я думаю! — нашелся я с ответом.

На меня на какое-то время вновь перестали обращать внимание, потому что Василиваныч забился от непереносимой боли. Его просто пнули ногой по башке, и он на некоторое время отбыл в страну фантазий и больных сновидений.

Мне показалось уместным передразнить Настю:

— Ну, я пошел? — с наигранным оптимизмом спросил я ребят. Обалдев, они переглянулись. Я тихой сапой двинулся к двери.

— Куда?! — завопили они. — Тебя приказано доставить к шефу!

В свете последних событий это направление устраивало меня больше, чем дорога на кладбище.

— Менты будут здесь через десять минут!

Брось ствол, если не хочешь с ними объяс няться!

Я продолжал держать в руке своей револьвер, они до сих пор у меня его не отобрали! Хороший знак.

— Послушай, а как вы нашли?

— Нам дали адрес… — туманно пояснил мне сопровождающий. Тот самый, которого постигло суровое возмездие в виде вазы, низвергнутой Эриниями на его голову.

— А почему?

— Тебе все объяснят! — достаточно миролюбиво отрезал он.

Я мог бы с разворота дать ему по шеям, мы были вдвоем в его (или «астратуров-ском»?) черном «волгешнике», однако у его приятеля остался мой револьвер. Улика. Нет, с ними лучше не ссориться! По крайней мере сегодня, сейчас. «Ваша реклама у нас… "

Воспоминание, на момент посетившее меля во время дуэли в квартире, вернулось опять, когда мы начали выезжать со двора.

— Взгляни, видишь, там у помойки, за-паркован оранжевый «запор»?

— Я потянул своего конвоира за рукав. — думаю, это тачка Вэ. Иванова. Того, что с простреленными манипуляторами. Я предполагаю, что ее вспомнят на Искровском. Они с подругой подвезли туда труп токаря на этой машине, подозреваю.

Он дико на меня покосился, затем рванул радиотелефон. И сбивчиво пересказал полученную от меня информацию, напоследок поинтересовавшись:

— Милицейские еще не подвалили?

Ему что-то прохрюкали в ответ. Спрятав телефон, он вновь покосился на меня. В его глазах мерцало странное выражение. Я решил удовлетворить законное любопытство:

— Простите, а разве хорошо, что вы вот так вот меня увозите? Разве мне не стоило бы остаться на месте, дождаться появления милицейских, тех самых, про которых ты сейчас спросил… и ответить на их вопросы?

— А что, очень хочется время терять? — помолчав, вопросом на вопрос ответил парень.

— Ну…

— То-то! Их минут десять придержали наши люди, да вот они, кстати…

Мы еще не выехали на оперативный простор, а мимо на великоватой для двора скорости промчался «москвичонок» синего цвета без опознавательных знаков. Однако в нем сидели четверо с такими благородными и решительными лицами, что я поверил своему спутнику.

— А Гаррик?

— Его там уже нет, твоего приятеля. О нем позаботятся.

— Слушай… извини, я закурю… слушай, разве мы с ним не должны дать показания?

— О чем?

— Ну, обо всем, что там случилось…

— Где там?

Теперь уже я удивился:

— Ну, на этой квартире…

— На какой?

Он сумасшедший! И за рулем! Бог мой! Из огня да в полымя! А наша тачка уже летит по Большевиков! Больница Двадцать пятого Октября недалеко, говорят, при ней есть уютный морг… туда и попадают те доверчивые парнишки, которые садятся в тачки к сумасшедшим!

Я прокашлялся. С сумасшедшими нужно вести себя особенно вежливо, не подавать вида, что тебя шокирует их неприятие самых элементарных вещей.

— Ты только не волнуйся, ты хороший, рассудительный парень… Скажи, кстати, почему вы не стали звонить в дверь, а сразу ломанулись с балкона? — хитро поманил я его в ловушку.

— Знаешь, если спешишь брать отморозка с пушкой и за километр от его хаты слышны выстрелы и истошный визг, не станешь и раздумывать, звонить ли в дверь… Вот я его и поймал!

— В какую дверь?

Он невозмутимо повернул руль и пояснил:

— В ту самую. Где мы накрыли убийцу Шамиля.

— Вот я про эту квартиру и говорил. Разве я не должен рассказать милицейским, что там случилось со мной и Гарриком?

— Что-то я вас там не помню.

Амнезия у него еще вдобавок? Хорош гаврош, ничего не скажешь! А может, это у меня что-то не в порядке? Некоторые мои знакомые девочки и раньше намекали мне, что я не всегда верно способен оценить романтические порывы души, например. Я решил уточнить:

— Значит, меня там не было. И Гаррика тоже?

— Нет, конечно!

— Хорошо. Или вам все… — Немного подумав, я решил сформулировать вопрос иначе: — Но, по-моему, там были Василиваныч с Настей, если я не ошибаюсь, а?

— Откуда тебе это знать, если тебя самого там не было?

Логично. Трезво.

До меня наконец дошло. Я стряхнул с колен тот столбик пепла, который за всей этой интересной дискуссией позабыл стряхнуть с «бело-морины», и еще раз затянулся. Мы ехали в Центр, к головному офису «Астратура», насколь ко я понимал. Это могло означать только одно: «незапланированный отпуск» закончен.

Хеппи-энд

— Последний раз я спасаю тебя от твоей собственной дурости! Извини, если резко. Завтра с утра пойдешь по адресу на повестке, она у тебя в почтовом ящике валяется, и сознаешься милицейским, что заходил к тому покойному токарю… как его… не помню…

Конечно, он помнил, но ему просто необходимо было показать мне, что все это дело теперь не так уж и важно для него! Способные менять цвет глаза лучились теперь зеленым дружелюбием. Он продолжил:

— Итак, вы заходили к нему вместе с твоим приятелем Алферовым, потому что у вас возникли некоторые подозрения насчет знакомства того токаря с Ивановым, вы уже тогда предполагали, что тот может располагать искомым стволом, оставляющим такие нестандартные отметины на выпускаемых пулях… На заводе вас, один черт, помнят.

Роль гениального провидца всегда являлась одной из моих самых любимых, я согласно кивнул. Согласно и скромно. Я курил «Давидофф» — зачем зря злить хорошего друга? Он же не виноват, что терпеть не может запаха «беломора», правда?

— Но потом ты уехал на дачу. Или в твое любимое Репино, в дом кинематографистов. Словом, подумай сам — ты куда-то уехал, где и находился до завтрашнего утра. Я доходчиво излагаю? Если хочешь, люди на комаров-ской даче Горина подтвердят, что ты там отсвечивал.

Я снова кивнул. Этот парень избавлял меня от многих формальностей, его люди, чуть не погубив меня, меня же и пытались спасти в той квартире на Дыбенко…

— Продолжаю: сегодня ты был за городом.

Ни слова о заморочке на Дыбенко. Вчера на Искровском тебя тоже не было. Или ты хочешь проблем?

Кто же хочет проблем? Оставалось только кивать. Тем более что пара трупов на моей совести все же имелась, и этой похоронной темы наша беседа еще на касалась. Мне, признаться, было страшновато ждать, когда он наконец затронет этот вопрос. Ну вот, пожалуйста!

— Теперь, как говорится, ««не для печати».

Понимаешь? Тебя сегодня не было в городе, следовательно, ты не можешь иметь никакого касательства к бойне в ресторане «Эг-ног».

Я очередной раз кивнул — теперь уже куда более заинтересованно и радостно. Такая формулировка меня устраивала.

— Однако у меня могла бы найтись целая первомайская демонстрация свидетелей, способных подтвердить, что перед началом перестрелки в ресторан вошли два парня, очень похожие на тебя и твоего коллегу. Они бы так и заявили, все же три трупа — два наших и один южанин — это тебе не «Три апельсина» Гоцци. Это серьезней.

Стало быть, серьезней Веры, Надежды и Любови вместе взятых? Дело плохо.

Может, зря я мучался, куря слабенькие «Давидофф»?

— Ты пойми, Дима, личные отношения должны стоять в этот мире, как Германия, «юбер аллес»! «Сват свояку поневоле друг» — так еще русичи говорили. А ты чуть не обидел меня, когда явно не поверил мне в нашу прошлую встречу. Только твоя дурость погубила всех этих людей — и невинного старика-токаря… кстати, мне показали его фотографию, он очень похож на Михаила Светина… и моих… гм!.. точней, парней из сыскного «Астратура», бедных дуриков, поддавшихся на талантливую провокацию каких-то двух шутников. Один из этих двоих шутников не получил бы по бестолковке, если б другой доверился старым друзьям. Понимаешь?

— Слушай, Корнев! Ты сам приставил ко мне соглядатаев, я должен был от них освободиться любой ценой! Согласен? Ну, давай, запиши их на мой счет, отдай меня своим палачам!

Глаза господина вице-президента в очередной раз изменили цвет. И стали черными-черными. Однако он сдержался.

— Ты безнадежен. Пойми, в их смерти я тебя не виню. Думаю, моей конторе и не нужны были такие лопухи. Они могли бы быть осмотрительней. К тому же счет оплатят южане. Они осмелились предъявить нам такой ультиматум, что теперь, как благородные, достойные люди, согласны покрыть убытки.

Они — реальные ребята и, узнав, что мы, именно мы сами, нашли убийцу их друга, сейчас полны благодарности. В отличие от тебя. Подумай сам, если бы вы не сбежали от охраны, которую я к тебе приставил — а это, Дима, была именно охрана! — неужели ситуация на Дыбенко не упростилась бы?

— Что еще за «ситуация на Дыбенко»? Я был за городом, на даче. В Комарове Корнев поправил идеально сцентрованный галстук, хмыкнул:

— Ты не так уж безнадежен.

Никаких банлонов, вновь костюмчик «от Кромби»: все, отпуск кончился! Он пригладил гладко зачесанные назад волосы.

— Вопросы по делу есть?

— Какие вопросы… — кое-что мне было до сих пор не ясно, однако я решил проявить аккуратность. Осмотрительность.

— Тогда извини. У меня дела. Когда Алферова увидишь — а его тебе доставят на дом от нашего лекаря сегодня вечером, — попроси его ХОТЬ ТЕПЕРЬ зайти к нам в офис, поболтать.

Все кончилось. На следующий день я зашел к милицейским, они промурыжили меня полдня, выпытывая про контакты с Михалычем, но я рассказывал им только чистую правду. И умело умалчивал о правде грязной. А еще через день вышел еженедельник с огромной статьей выздоровевшего Алферова.

Статья отличалась от первоначальной задумки, однако предоставила мне ответы на целый ряд вопросов — из тех, что я постеснялся задать Игорю. В частности, выяснилось, что гениального Василиваныча никто ни в чем не подозревал до последней минуты. «Астратур» вышел на него почти случайно. Благодаря общему для всех фирм города интересу к стародавнему убийству лидера «жме-ринской» группировки. «Мы слишком привыкли видеть за каждой насильственной гибелью заметного человека заговор или чьи-то ущемленные экономические интересы, — справедливо отмечал Гаррик в своей статье, — однако чаще все гораздо проще. Эти так называемые лидеры нашего беспокойного времени — те же люди, пусть и выбравшие для себя «пепси-колу» в качестве высшей экзистенциальной ценности. Они не свободны от быта. Скорей находятся от него в еще большей зависимости. Сейчас следствием уже установлено, что причиной гибели лидера «жмеринской» группировки, чуть было не ввергшей наш город в кровопролитную войну кланов, явилось пристрастие покойного к одной их официанток в том ресторане, где часто проводят время наши «новые русские». Все вы, без сомнения, помните сообщение о том, что убийца-автоматчик был в парике… но никому до недавнего времени не приходило в голову, что все куда проще, девушка с распущенными волосами сегодня способна найти автомат. Особенно — с дружеской помощью… "

«Плачет девушка с автоматом!» Я вспомнил Настиных родителей, мне стало не по себе… но только на мгновение. В тот вечер легкое «Мукузани» казалось особенно терпким, незамысловатые салаты — исключительно вкусными, даже характерный для моей квартиры сквознячок больше походил на свежий ветер из незагаженных стран.

У меня сидели друзья — и велик Господь, если, оказывается, еще можно собирать друзей. И, позабыв о проблемах, вести в ними разговоры о странностях любви и нормах жизни.

Хотя пришедший без телохранителей Кор-нев все же распустил язык.

— Когда мы узнали, что лидер «жмеринских» спал с этой девчонкой, многое получило объяснение. Следствие выяснит, любила ли она смотреть «Санта-Барбару», но синдром типичный. Не думаю, что ей пели песни о любви. Не тот это был человек. Но она сочла себя преданной и обманутой и решила, что автоматные очереди помогут компенсировать недостатки личной жизни.

Он только в мою квартиру зашел без охранников. Из окна кухни, в которой мы на пару минут уединились, прекрасно просматривался корневский «линкольн», а я подозревал, что пока мы треплемся, два-три человека скучают на лестничной площадке.

— Самое забавное, — лениво проговорил Корнев, — что ваш безумный гений… как его по-русски-то, по-вашему, того Василия Иванова… да, Василиваныч! Так вот, самое, как ты любишь говорить, забавное — в том, что он раскрутил все дело раньше всех. И сдержался, не сделал сенсации. На него не похоже, верно? Не раздул уголек, а сохранил его, Муций Сцевола! И, образно выражаясь, как тот гуманист-пожарник у Бредбери, решил, что лучше сжечь человека, чем позволить ему палить книжки. Месть покинутой девушки, думаю, натолкнула его на мысль ни с того ни с сего шлепнуть Шамиля. Хотя, возможно, он и Настану реакцию как-то инициировал… откуда-то ведь она взяла автомат, верно? — Корнев мельком взглянул на золотой «роллекс». — Впрочем, она как раз сейчас колется, откуда. Следаки ведь нашли в той угнанной тачке, из которой расстреляли лидера «жмеринских», несколько вполне пригодных отпечатков. Ее отпечатков. Они просто не значились…

Он говорил что-то еще, но я уже не слушал его. И Корнев, поняв мое настроение, замолчал. Мы вернулись в комнату. Нет, что бы ни говорили по телевизору, а Господь велик, если друзья после тяжких боев еще собираются за общим столом и ведут за ним беспредметные разговоры — порхающие с темы на тему, словно бабочка с цветка на цветок. Бои еще предстоят, а пока — отдохнем, присмотримся друг к другу…

Они все были здесь: Гаррик с залатанной головой, непьющий Княже, конечно, Марина-Света с их понимающими улыбками, Корнев, оторвавшийся от коллектива неимущих и занявший соответствующее место в жиро» ой прослойке нового общества. Пришли и другие мои друзья, подруги, кроме Атаса, но о нем еще предстоит разговор!

Заговорили о любви, и я припомнил случайную утреннюю встречу на «Петроградс-кой»: в толпе мне встретилась та самая брюнетка, которую мне напоминала Настя. Она мельком улыбнулась и быстро прошла мимо. Я не стал догонять. Какого черта, что, жизнь завтра кончается, что ли? Вот мы все здесь — молоды и сильны, и каждый следующий день обещает столько неожиданностей! Столько локальных сражений и побед… а поражение может случиться только однажды. Василива-ныч свой бой уже проиграл. А для большинства собравшихся у меня основные битвы еще впереди. Возможно, они начнутся через пару минут, возможно — нет, но раз уж они предстоят, не лучше ли воспользоваться редкими минутами отдыха на этом смертельно опасном марше?

— Выпьем! За нас с вами и черт с ними! — предложил кто-то.

И в этот момент в кармане корневского пиджака омерзительно пискнул пейджер. Игорь поднялся. Но, прежде чем вновь вернуться к своим тяжким трудам на ниве личного обогащения, все же поддержал тост.

А через несколько секунд мы уже смотрели с высоты десятого этажа, как он в окружении трех охранников садится в «линкольн» и шикарная машина медленно начинает двигаться по колдобинам разбитого Двора.

Одним меньше в шеренге… Кто знает?

Позже я узнал, что «Астратур» в тот вечер подал иск «о защите чести и достоинства» к газете Василиваныча. Недавно этот иск был удовлетворен. У газеты, конечно же, не хватило денег расплатиться с всемогущим концерном. И «Астратур» купил на корню эту ежедневку. А Корнев в завуалированной форме предложил мне в ней поработать.

Я не брезгливый, как тот однорукий мужичок на Сенной, но я отказался.

Алферов меня не понял.

Корнев же только хмыкнул.

ПРИ ЧЕМ ТУТ МЕНТЫ?!

Увертюра «Тропа войны»

Я мирный человек, и бронепоезда у меня нет. Правда, живя в Петербурге, городе, где за последнее время тропа войны утоптана так, что стала едва ли не центральной магистралью Северной Пальмиры, на этой самой тропе может оказаться любой, даже самый мирный человек. Что пару раз случалось и со мной. Но мирный человек всегда инертен, поэтому меня, например, на тропу войны можно разве что вытолкнуть. Как? Ну очень просто: подходят и начинают толкать.

Толкнут первый раз — нет, думаю, пойду себе дальше своей дорогой, чего я не видел на той тропе? Тогда осмелеют и еще раз толкнут — сильнее. Тут мне уже становится больно, да и гордость скрытая потихоньку закипать начинает: буль-буль-буль. И так она мне и булькает: «Да ты что, лентяй распоследний, совсем, что ли, бандитским-то языком выражаясь, опущенный?! Тебя ж нарочно толкают! И будут толкать! А тебе не больно, не обидно? Нет, давай, мил человек, прозвучи гордо, выпрыгни во-он на ту тропу и покажи Им там всем, как толкать подобие Божие!

Причем неплохое ведь подобие, а? Ну же!» Одновременно принимается за завтрак и совесть: «Иди на тропу войны, иди на тропу войны, твое дело правое», — ест она меня поедом. Угрызает. «Не подстрекай, мученица!» — обыкновенно отвечаю я совести, но, бывает, только скорость сбавлю, кинетичес- I кую энергию погашу, остановлюсь, чтоб будь-канье да чавканье послушать, тут-то меня и толкнут еще разик! Да со всех сторон: чего, мол, стоишь столбом на дороге?

И ведь выталкивают, неуемные, на тропу войны! И тогда уже бежишь по ней и руками машешь: кто тут меня толкал?!

Но иногда бывает так, что мирный человек выходит на тропу войны, просто заблудившись: шел-гулял по городу, широченную улицу увидел — что за проспект такой, никогда раньше здесь не был? Пройдешь пару метров, на стену дома посмотришь, а там — табличка: «Тр. Войны, д. N 1, МОРГ».

Некоторые, впрочем, выходят на тропу войны ради добра, справедливости и милосердия. И после кровопролитных сражений эти оригиналы частенько добиваются желаемого. И немногочисленная кучка оставшихся в живых начинает активно пользоваться завоеванными благами или использовать трофейные идеалы.

Добра у меня мало, зато милосердия и справедливости, как я считаю, достаточно, и мне вовсе незачем идти завоевывать какое-либо из этих качеств. А если со мной кто-нибудь и поступает несправедливо, что ж… Я где-то читал, что за это сможет отмстить и милиция, специально придуманная для этой цели.

Но порой когда где-то слышны крики о помощи, даже самый мирный человек может выскочить на тропу войны.

Девчонки близятся, а полночи все нет

Не знаю, способен ли кто-нибудь удочерить телефон. Я его в тот вечер только материл. Материл до тех пор, пока не додумался провести над ним небольшую хирургическую операцию. Нет, вовсе не ампутировать провод или усыпить хлороформом. То, что я над ним сотворил, лишь через год вошло в моду среди всех непомерно занятых граждан с большим количеством знакомых. Оперируя отверткой и терминами «сукин сын» и «худозвон», мне удалось подключить автоответчик к внешней трансляции.

Радостно рассмеявшись победе на коммуникационным будильником, я подбросил отвертку. Снова зазвенело. Она отколола небольшой треугольничек стеклянный от моей люстры, и от неожиданности мне не удалось ее поймать. Точней, удалось, но — ногой. Я подпрыгнул от гнева и боли, но даже этот кульбит не смог отнять у меня моей победы. Теперь можно было снова сесть за письменный стол и работать, не отвлекаясь всякий Раз на унизительные телефонные позывы. И если прозвонится кто-то, с кем мне захочется поговорить, — милости просим, я услышу его голос в динамике и успею снять трубку!

Я сел и для начала нарисовал на чистом листе бумаги флаг над рейхстагом. В тот момент, когда на самом полотнище появились серп, молот и пятиконечная звездочка, а рядом с древком — две закорючки, долженствовавшие символизировать Егорова и Канта-рию соответственно, черный ящик динамика сказал мне человеческим голосом:

— Дима, ты чо! Мы всей толпой в «Штирс» собрались, а тебя дома нет! Успеешь — подваливай.

Мда. Все-таки, в каждой победе есть небольшой изъян, теперь мне придется выслушивать все те оскорбительные хохмочки, которые так любят оставлять на дружеских автоответчиках веселые приятели.

Нет успеха без прорехи!

Но в «Штирс» я, конечно же, и так не пошел бы! Мне нужно было принять одно концептуальное решение, а затем приняться за работу. Все вы наверняка помните о двойном убийстве — манекенщицы и ее сожителя — на Мориса Тореза. Самое пикантное для меня заключалось в том, что рассказ о том неформальном расследовании, которое тогда за один день провел мой друг Атас, мог бы стать настоящей сенсацией… если бы о нем можно было рассказать в газетной статье. Кому и знать, как не мне — ведь всю начальную информацию Атас получил тогда от меня, я полдня угрохал, канюча новости в пресс-центре ГУВД и районной прокуратуреНo его расследование получилось уж слишком неформальным, хоть и успешным. И расскажи я об этой истории правдиво в газетной публикаци, у Атаса наверняка начались бы неприятности. Как-никак он работал в такой конторе, где не поощряют самодеятельности. Да и на меня бы все обиделись — и следователи, и сам Атас.

Я уже изобразил на своей картинке третью закорючку рядом с двумя первыми — самого себя, когда сообразил, как сделать так, чтоб и правду рассказать, и козленочком не стать. Любую брехню можно выдать за правду, если врать серьезно и основательно, со ссылками на авторитеты, как обычно и поступают ученые и философы, и любую правду есть возможность рассказать так, чтоб никто не поверил, если построить ее на фундаменте одной большой лжи. Скажем, такой: «Все имена собственные, названия городов и улиц, а также все персонажи и их действия являются вымышленными. Все совпадения названий городов, улиц и имен собственных с реальными — чисто случайны». Да! Следовало написать рассказ!

Хитро хихикнув, я зарядил чистый листок в машинку, напечатал приведенное выше предуведомление и, оставив место для заголовка, начал: «Такого-то числа на проспекте Мориса Тореза, что в Петербурге, грохнули парочку… "

Задуматься — а не много ли случайных совпадений для одной фразы, мне так и не Удалось. Сперва непонятный голос забубнил:

— Дима, я знаю, ты дома, сними трубку, я знаю, ты дома…

Пока я безуспешно пытался идентифицировать звонившего, уже пошли короткие гуд. ки, а затем сразу же:

— Привет, это Алена, я в городе, позвоню поз…

Но я уже стартовал и, ловко перепрыгнув через так и не убранный с ковра осколок люстры, в падении схватил трубку.

— Аленушка, привет! Сколько зим?!

— Мне — двадцать две…

Милую сумасбродку Аленушку (иначе — Алешку) я очень любил. Особенно тогда, когда она приезжала в свой родной город на Неве погостить у мамы, отдохнуть от московских занятий. В первопрестольной этот грудастый чертенок обучался не больше не меньше, как на великую киноактрису, и на мои неоднократные уверения, что в плане актерского мастерства куда больше можно почерпнуть у какого-нибудь умного бандюги на допросе, чем у озабоченного преподавателя ех cathedra[3], Алешка всегда возражала в том смысле, что хоть бандит и вполне может быть артистичней ее профессоров, но дать диплом и приткнуть на съемки способен едва ли. Чтоб не оставлять за ней последнего слова, я постоянно прогнозировал, что-де вскоре большинство фильмов будет сниматься именно на бандитские деньги, а значит…

За то время, что мы не виделись, Алешка стала ближе к диплому еще на полгода.

— Я тут сейчас у мамы, мы с ней минут десять пообщаемся, а потом, слушай, можно я к тебе заеду?

Просьба показалась мне немного странной. Обыкновенно, когда Алешка прозвани-валась мне из Петербурга, мне приходилось срочно отпрашиваться у жены или подруги, и мы шли по дансингам да развлекаловкам — прожигать ее молодую жизнь и мои деньги.

— Давай, конечно! Тут, правда, друзья мне звонили — Батюшка, Гаррик, Княже, они с дамами в «Штирс» собрались, приглашали.

— Ой-ой! Нет! Знаешь, у нас и в Москве одни развлечения что-то в последнее время, так что здесь лучше и не начинать, а то мы с тобой так разойдемся. Я вообще в последнее время стала неуправляемая какая-то: если пить, так до забвенья, танцевать — так до паденья!

— Это значит, ты просто поэт. И как поэт хочешь во всем дойти до самой сути, до предела то бишь… Давай, приезжай!

— Спасибо! Я так рада! Наконец-то мы спокойно поболтаем!

Поболтать не получилось. И спокойное время для меня быстро закончилось: Алешка так и не приехала.

Положив трубку, я вернулся к столу и крупными буквами напечатал название начатого рассказа: «ТОТ, КТО РАЗБРАСЫВАЛ ПРОБНЫЕ КАМНИ». Секрет успеха Атаса в том собственно и заключался, что он расследовал то убийство «методом тыка». Сурового тыка во всех подозреваемых. Забрасывал всех пробными камнями, так сказать. И ждал реакции. И в итоге нашел двух девушек, считавшихся исчезнувшими: одну — мертвой, а вторую, ее убийцу, — живой. Но только я начал излагать на бумаге мотивы, побудившие Атаса начать свое дознание, Алешка позвонила еще раз:

— Извини, я, понимаешь, тут вышла на Суворовский, встала на остановке и… ну, понимаешь, подругу встретила одну давнюю! Тысячу дней не виделись! В общем, мы с ней где-то полчасика в кафе посидим, это… молодость вспомним, посудачим где-нибудь на завалинке.

«Тысяча дней» меня убедила. Реальный срок. Если б она сказала, что не видела своей подруги сто лет, я бы не поверил. А так — дело святое!

Следующий раз я ее услышал даже раньше, чем через полчаса:

— Димулечка, прости-помилуй, я так хочу к тебе в гости сегодня!

— Но уже не можешь, так, что ли?

— Ну пожалуйста-пожалуйста, давай я к тебе приеду позже! Можно? Тут в «Тыр-пыре» на Васильевском одна очень крутая молодая команда выступает, «НОГУ СВЕЛО», знаешь?

— Что ты врешь? Это ж нынче лидеры советской эстрады, станут они в «Тыр-пыре» петь!

— Ну и не они вовсе, я же не договорила! Тут какой-то новый проект, альтернативный, наверное, «Развело» называется группа!

— Это уже группа риска.

Но название для подпольного рок-клуба «Тыр-пыр» было подходящим, я снова поверил:

— Так что, ждать тебя заполночь?

— А мы из «Тыр-пыра» еще позвоним, если это лажа какая-нибудь психоделическая, так мы и не задержимся!

. — Ну, стало быть, я продолжаю ждать?

— Только без обид, а? Правда же, так давно не виделись… Мы сейчас только еще к одной подруге заскочим, к Лине, у нее завтра день рожденья, цветок подарим, затем в «Тыр-пыр», а оттуда сразу к тебе!

— Никто не спорит! Жду, как Антон Семенович Шпак! — почти прорычал я. И почти бросил трубку.

Когда некий журналист заметил, что один из клоунов московского цирка всякий раз плачет за кулисами перед началом своего номера, — а перед ним стояла задача выйти на арену к тиграм и потаскать одного за хвост, — и спросил, отчего это так, то получил ответ: «Все дело в том, что ТИГР ЭТОГО ОЧЕНЬ НЕ ЛЮБИТ!» В конце концов того клоуна поцарапали. Да что тигр! Мне очень не нравится и когда вот так вот начинают тянуть за хвост кота, милого котика по кличке Время! Почему бы не сказать — приеду заполночь на такси и под градусом?

А так… Вспугнула мое вдохновение, суматошная!

Сказала бы сразу: «Все, кранты, начала Развлекаться и теперь уже не приеду!» Сама же предупредила насчет своего недержания!

Когда я вновь вернулся к столу спокойно ра ботать над белой бумагой, сил уже не было, Слов не осталось. Кроме самых последних. Во мне родилось странное предчувствие, что звон-ки с извинениями за очередную задержку в пути будут теперь продолжаться всю ночь.

Догонять — возможно, все же иногда увлекательно, присутствует хоть какой-то игровой элемент. А вот ждать — действительно, хуже некуда.

После того, как уже около десяти вечера из динамика вдруг загрохотала музыка и друзья в очередно потребовали от меня «двигать в «Штирс»», а я решил, что уже пора окончательно отключать телефон, Алешка прозвонилась в последний раз:

— Алло, я из автомата в «Тыр-пыре»!

Где-то недалеко от нее так же звучала музыка.

— Ну и?

— Лажа страшенная. Сейшн еще только через полчаса закончится, но мы уже не можем…

— Развело-таки ноги?

— Хам! Слушай, давай мы вдвоем к тебе подъедем, поболтаем втроем, ты ее еще не видел, она тебе понравится.

— Может, приятеля вызвонить?

— Нет уж! Хватит праздников! Посидим ночку за беседой, как в юности пионерской, и все. Договорились?

— Можно.

— Только… слушай, мы тут потратились, кафешка, там, билеты… а время уже позднее… может, ты нас встретишь, оплатишь тачку?

Я взглянул на индикатор моего телефона: двадцать две тысячи десять. Не такое уж позднее время, на такси они и за полчаса доберутся, к 22. 40. Делать нечего! По крайней мере, все вставало на свои места, появление Алешки всегда компенсировалось исчезновением денежных средств, теперь можно было быть уверенным, что она до меня доедет.

— Ладненько. Я через полчаса выйду на перекресток у дома. Вы прямо сейчас стартуете?

— Да ни секунды здесь не задержимся!

Я отключил трансляцию — теперь пусть автоответчик пишет, раз уже все определилось, — и пошел в кухню, взглянуть, что Бог послал. Убедившись, что с голода мои гостьи не опухнут, и взбодрившись чашкой кофе, я пошел слегка прибрать свою комнату. И то, что я все-таки наступил на тот самый осколок люстры, согласен, могло послужить мне предостерегающим сигналом.

Но я вышел на улицу, так и не сообразив, что вечер невезения начался.

Вечер невезения

В тот день в Питере гуляли. Особенно это ощущалось в новых районах, проспекты которых превратились в настоящие аэродинамические трубы. Не знаю, с какой Балтики залетели к нам такие ветра, но гуляли они с таким размахом, что невольно увлекали — Мусор, газеты, листья, все это кружилось, взлетало и уносилось незнамо куда. Дома, как крыльями, хлопали листами отставшей от крыш жести, но взлететь не могли. Редкие, несмотря на относительно раннее время, про. хожие или с трудом продвигались против ветра, или, как на дельтапланах, летели, почти не касаясь земли, на собственных накидках в одном с ним направлении. Троллейбусные провода, соприкасаясь друг с другом от особо яростных воздушных ударов, с треском плевались феерическими, бледно-сиреневыми электрическими вспышками.

Когда очередной воздушной волной меня вдавило в фонарный столб, я понял, почему девочки решили взять такси. С третьей попытки, спалив чуть ли не половину газа в зажигалке, удалось закурить. И тут ко мне подошел пьяненький пионер лет двадцати. Такие и к сорока в лучшем случае остаются «старшими пионерами». Но галстук не носят, стесняются.

— Закурить?

Возможно, ему просто сложно было на таком ветру выговорить «пожалуйста». Не всякая лошадь заслуживает своей капли никотина, но я все же запустил руку во внутренний карман своего легкого пальто. Очередной порыв ветра ударил маленького попрошайку в спину, и он, не устояв на ногах, прижался ко мне так же плотно и безвольно, как лист газеты. Машинально я оттолкнул его левой, мне не слишком нравится, когда ко мне так прижимаются юноши. Я не одобряю платонической любви.

Вот тут-то в ответ на мой скромный жест пионер меня удивил. Три раза боковыми по челюсти. Точней он попал по скулам, но отступить я все равно не мог, а присесть не одумался. Паренька изрядно штормило, и не только из-за ветра, к тому же мы явно при-надлежали к разным весовым категориям, но его коварная агрессия застала меня врасплох. Щелк-щелк-щелк!

Голова моя трижды качнулась на манер ваньки-встаньки, и таким образом мне удалось отмахнуться от удивления. Следующий удар этого недоношенного Тайсона пришелся уже по фонарному столбу — я вовремя присел, а затем ухватил его за живое: взяв обеими руками за уши и слегка пнув в живот, я отправил свое колено навстречу его носу.

Нежно поддерживаемый мной за уши, он еще трижды поклонился мне, всякий раз натыкаясь на мое колено. Затем я его оттолкнул. Мы сражались у самой проезжей части, и за это время мимо не проехало ни одной машины. Алешку просмотреть я не мог.

Нос я ему все-таки разбил. Легко обидеть ребенка! Я уже хотел было подарить ему пачку папирос, но тут он открыл рот.

Помню, как-то раз я сдуру поспорил с одним театроведом о постструктурализме, а прошлым летом в деревне услыхал, какими словами одна из старушек высказывала претензии к потерявшим ее во время похода за клюквой сверстницам. Паренек удачно синтезировал оба стиля общения, стараясь обидеть меня так же страстно, как тот театровед, Но пользуясь для этого лексикой настолько аномальной, что я чуть не заслушался.

— Хочется отметить излишнюю эмоциональность твоих оценок моей жизнедеятельности и родословной, — заметил я ему.

Вновь нужно срочно решать проблему этического характера: стоит ли мое благодушие еще пары кровавых слезинок этого ребенка? Возможно, я бы смог развернуться и уйти, но, во-первых, в таком случае пришлось бы идти против ветра, а во-вторых, наверное, все же следовало дождаться Аленушку. Поэтому я сделал быстрый шаг вперед, еще раз задел его за живое, на этот раз слегка кулаком и вернулся в исходную позицию. У столба не так дуло.

— Да что же это! Помогите! — неожиданно заголосил пионер, радикально поменяв тональность.

— Кто это тут маленьких обижает?! — поинтересовались серьезные голоса за моей спиной. — Кто тебя; маленький, обидел? Уж не этот ли козел в черной пальтухе?

Это я знал наизусть. По правилам этой русской народной игры меня сейчас должны были начать пинать. Из-за спины с двух сторон подошли и встали по моим бокам трое… гм… «старших пионеров»: высоких, широкоплечих, по-спортивному пританцовывающих.

— Что вы, мужики, со мной в «заиньку» играете? — поинтересовался я. — Да еще ругаетесь плохо… Ваш молодой друг меня стукнул, потом словами обидел, вот я ему и ответил. А на меня вы лучше не ругайтесь, ни к чему это.

— А мы тебя сейчас еще и стукнем пару раз, чтоб маленьких не обижал.

Простой прогноз! Алешка опаздывала уже на пять минут, но сейчас я надеялся только на то, что она еще чуток припозднится. Пока мне не удастся решить вопрос с этими заступниками.

— Так меня стукать аккуратнее надо, чтоб я, не дай Бог, не обиделся. А если уж обижусь — вам же убивать меня придется. А то нехорошо получится, в одном районе живем, как-то потом встретимся? И пусть ваш «заинька» замолчит, надоел.

Подставной пионер действительно не умолкал, продолжая свой нескончаемый монолог в лучших традициях «грязной литературы» — от Миллера и Селина до Лимонова и Медведевой. Я насчитал с десяток скрытых цитат.

— Ты че, угрожаешь, что ли?

— А чегой-то ты его «заинькой» зовешь?

У-уф! Уже легче. Объясняться — не драться, это я и с превосходящим противником могу. Тем более что мне удалось нарушить их изначальное единомыслие. Об оплеухах и затрещинах они говорили почти хором.

— Да кому я тут буду угрожать! Что ты!

Это я просто к тому сказал, что если б за дело — так можно было бы и подраться попробовать, хоть вы парни и крепкие, а так, зазря, и начинать не стоит — изувечите еще меня, друзья мои обидятся, если ни за что. А. «заинька» — игра ваша так называется, неужели не знали?

Самым непринужденным жестом я КАК БЫ ПРИГЛАШАЮЩЕ махнул перед ними пачкой «Беломора».

— О, в таком пальто, а папироски-то пра-вые куришь!

— Так ты здесь живешь?! В каком доме?

— Что за игра-то?

Ну вот, все и кончилось. Постаравшись быть кратким, я корректно ответил на все вопросы: назвал дом, объяснил правила канонические игры в «заиньку» — de facto они занимались тем же, но de jure следовало запускать где-нибудь у метро совсем маленького мальчика, октябренка, так сказать, чтоб он нахально потребовал у кого-нибудь в шляпе долларов десять, а в ответ на отказ заплакал — громко, горестно и жалобно. И тут уже на сцену должны выходить боксеры: «Кто это тут заиньку обидел? Граждане, накажем мерзавца пакостного!»

Взяв у меня по папироске и наподдав приятелю-пионеру по шее, сильные, смелые и ловкие удалились по ветру. Я взглянул на часы: без двенадцати одиннадцать! Алешка опаздывала на восемь минут! Для муниципального транспорта это не срок, но ведь они должны были взять машину!

Возможно, я их просмотрел? Маловероятно. К тому же и они не слепые, а я торчал все время под фонарем… правда, раскачивающимся из стороны в сторону под порывами ветра. Еще одна мертвенная вспышка с треском на мгновение осветила проспект.

Ветер начинал надоедать: при неловком повороте головы он мгновенно заполнял и, казалось, вполне мог разорвать легкие, ворвавшись через нос или рот, папиросы догорали одна быстрее другой, а когда мимо меня пронеслась гонимая горизонтальными потоками воздуха запоздалая старушка, я поначалу принял ее за Карла Льюиса. Я не мог просмотреть машину! Да, у девочек не было денег, но даже если бы они не засекли меня — а такое вполне могло случиться, ведь я играл в «заиньку», да к тому же еще долгое время простоял вжатый в фонарный столб, — они наверняка нашли бы слова убедить мастера-таксиста постоять на перекрестке, подождать…

Диафрагма до сих пор подрагивала — настолько я распереживался, будучи вынужден ударить подростка… а затем путем дворовой дипломатии аннулировать возможность получения телесных повреждений средней тяжести. Решив было проплыть к ближайшему ларьку — бейденвинд! — я вдруг увидел, как с угла Коломяжского на Богатырский проспект сворачивает очередная тачка. То, что она ехала слишком медленно для такси, меня не насторожило. И только никак не желавшим отступать волнением можно объяснить то, что я не сразу разглядел марку и расцветку этой тачанки.

Понятное дело, это оказался УАЗик. И, как говорят индийские слоны «ясен хобот», в этом УАЗике сидели милицейские. Я сообразил это слишком поздно.

«Козелок» остановился рядом со мной, и из него с неподражаемым профессионализмом и более чем похвальной оперативностью выпрыгнули царь, царевич и королевич, то бишь: а) рядовой патрульной службы, б) младший сержант с АКМС'У наперевес и в) сер-жант местного ОПСМ.

Возможно, я несколько трусоват, но после того, как однажды дождливым летом мне исполнилось шестнадцать, идея убегать от пред-ставителей закона без достаточно веских оснований раз и навсегда показалась мне малоперспективной.

Добрые милиционеры застойного периода остались в добрых же сказках о тех же временах. Американизация нашего общества еще не дошла до той стадии, когда малейшее подозрительное движение налогоплательщика они начнут прерывать мягкими пулями большого калибра (у нас и пуль-то таких пока нет, разве что у бандитов), но уже и сейчас, увидев направляющегося к тебе хмурого милиционера, необходимо поглубже засунуть в штаны свое чувство юмора и приготовиться медленно поднимать руки.

Что я и сделал, возблагодарив хмурые небеса за новое развлечение.

— Так, что здесь делаешь?

— Приподними-ка руки!

Парень с автоматом остановился метрах в двух, но его сотоварищи рискнули ко мне приблизиться.

— Девушку жду, господин сержант! — я приподнял руки.

Если еще минут пять назад я в глубине души горько сожалел об оставленном дома дробовом револьверчике, поскольку сильные, смелые и ловкие на вечерних улицах могли предъявить мне все же счет за обиженного заиньку», то теперь я просто восхвалил собственную предусмотрительность. Про себя.

— А что-то ты ее у столба ждешь?!

Он не хотел орать, просто ветер, воспользовавшись открытым ротовым отверстием, чуть не заполнил милицейского всего, на мгновение мне даже показалось, что вот сейчас он раздуется, как резиновый шарик на открытом баллоне с гелием и вместе с очередным порывом ветра улетит к темным пасмурным небесам. Но ветер, наверное, нашел какой-то другой выход из его тела. Принюхиваться я не стал, а постарался ответить как мог рассудительней:

— Так ведь непогода. От ветра прячусь.

— А может, и не только от ветра, а?

— И что это ты свиданки у сберкасс назначаешь?

Вот оно! Я осмотрелся — действительно в первом этаже кирпичного десятиэтажного дома располагалась районная сберкасса, ее вывеска не горела, но сквозь стеклянные двери можно было даже рассмотреть желтоватый огонек сигнализации.

Ответить на вопрос про свиданки у сберкасс я мог бы тремя сносными шутками на выбор, но решил, что благоразумнее от них отказаться.

— Так уж получилось, живу я тут… недалеко.

— Паспорт!

А вот его-то я зря забыл! Что же теперь…

— У меня в нагрудном кармане газетная ксива, в смысле моя карточка прессы, а паспорт… я думал, девушка быстро подъедет, на секундочку выскочу и обратно… не прихватил я паспорт!

Но они уже рассматривали мою карточку прессы.

— Опускай руки…

Мне стало стыдно, что приближение стражей правопорядка вызвало во мне столько неприязненных эмоций. Конечно, предпочтительней их появление оказалось бы в разгар игры в «заиньку», но, как говорится, милиция никого не бережет от его собственной дурости. Троица уже запрыгивала обратно в «козелок», когда мне в голову пришла толстая… верней толстая, толстовская по своей душещипательности мысль о том, что нет на свете созданий ранимей милицейских из патрульной службы. Во всех смыслах. Всякий-то хулиган норовит пырнуть их ножом, всякий интеллигент — обшутить. А ведь если правда, что смех убивает, то на чувство юмора следует выдавать такие же лицензии, как и на ношение огнестрельного оружия, только лицам, не имеющим судимостей или психических заболеваний… или проработавшим более трех лет в системе министерства внутренних дел.

Одно другого стоит.

Пожалуй, я все же излишне переволновался из-за этих двух быстротечных встреч с представителями общественности. К тому же мои электронные часы показывали уже «двадцать три тысячи восемь», а это означало, что девушки определенно припозднились. «Надо покупать радиотелефон». — Заглотив прямо у одного из работавших еще ларьков бутылочку транквилизатора «Степан Разин — темное», я решительно зашагал к дому, ничуть не сомневаясь в том, что там меня ждет намотанное на автоответчик очередное сообщение сумасбродки Алешки о непредвиденной задержке.

Дамы настолько привыкли к вынужденным паузам, что позволяют их себе и по собственному произволу. Еще пока я поднимался в лифте, аккумулировавшееся где-то внутри меня раздражение — итог бесполезного ожидания и обоих диспутов — наконец нашло себе достойный выход в самом привлекательном направлении. Даже солодовый транквилизатор не смог его утранквилить! И, входя в темную квартиру, я уже ругал загулявшую Аленушку так, что если бы она в это время сдавала свой очередной экзамен, пятерка ее бы не миновала.

Я включил автоответчик. Кроме двух или трех достаточно пошловатых шуточек и еще одного приглашения «рвать в «Штирс» пока не поздно», адресованного какому-то «пьянице и дебоширу», без которого «им», видите ли, «скучно», на пленке ничего не оказалось. «Нет орхидей для мисс Блэндиш!» — утверждение, с которого Чейз начал свою карьеру, показалось мне вполне уместным и своевременным для цитирования:

— Ни орхидей, ни Аленушки…

В состоянии выбора я подошел к столу и, открыв центральный ящик, уставился на дробовой револьвер марки РЖ, производство Германии.

Как бы ни загуляла, как бы ни разошлась, как бы ни напилась моя подружка, на какое бы увеселительное мероприятие ни пригласили бы ее, она все же должна была бы предупредить меня об отмене визита. С учетом того, что даже такой спокойный и уравновешенный человек, как я, простояв на улице с полчаса, успел нарваться на пару не слишком приятных приключений, красивой безалаберной девчушке, по этим темпорам и морам, наверняка могло повстречаться куда' больше любителей эротических авантюр.

Праздновавшие что-то свое, сугубо личное подростки с верхнего этажа на весь двор врубили «ретро», давнего Гребенщикова: «Где ты сейчас, с кем ты теперь… " В спальных районах хорошая акустика — очевидно, хитро спланированная проектировщиками для того, чтобы хоть как-то излечить честных тружеников от тяги ко сну. Печальный гимн бесполезному рукоблудию разнесся по двору, проник в мою комнату сквозь открытое окно вместе с сильным и грубым порывом ветра и поселил в моей душе — очевидно, давно уже погибшей, — беспокойную тоску и иррациональную тревогу. «Аленушка, герл-ска-ут, эротическая пионерка, актерка-мальчишка, возвышенная моя пьянчужка, где же ты теперь? Что случилось? Какая неожиданность помешала тебе предупредить меня об увлекших тебя на новые дороги внезапных вечерних встречах?» — романтически взгрустнул пытаясь одним глазом следить за световым сигналом телефона, а другим продолжая фиксировать револьвер РЖ.

В результате я чуть не окосел.

И еще больше встревожился. Конечно, я и мысли не допускал, что с Алешкой могло случиться что-то серьезное. «Скорее всего, зацепилась в «Тыр-пыре» языками за каких-нибудь психоделических мальчиков, — предположил я, — но какое свинство не предупредить меня, такого исполнительного и нервного, об изменении планов?»

Я уже позабыл о том, что у меня имелись, основания считать себя «спокойным и уравновешенным человеком».

«Ты же прекрасно знаешь, малышка Алешка, что меньше всего на свете я люблю неопределенность… и предательство, частицу которого можно найти в любой исходящей от друга неопределенности!»

Нас с Аленушкой никто не мог бы назвать любовниками или влюбленными. Как говорится, совместно проведенная ночь — не повод для знакомства, тем более — для любви. Поэтому, несмотря на несколько совместных ночей, подробности которых (вздумай я их описать!) заставили бы любого донжуана приобрести оттенок государственного флага СССР, мы с Алешкой никак не могли называться «любовниками» в советском смысле этого слова. Мы были именно друзьями. Возможна ли дружба между мужчиной и женщиной? — На этот схоластический вопрос На самом деле существует ответ. Только один: «Без дружеского секса — невозможна! Считалось же в древних Афинах, что без секса невозможна и дружба между мужчинами… Впрочем, если читатель захочет, я напишу на эту тему целый трактат, уже не ёрническим тоном и без пошловатых шуточек. Точнее — вульгарных. Ведь наша жизнь проста, обык-новенна, как и переводится с латыни слово vulgaris.

Я решительно задвинул ящик стола, в котором лежал револьвер. Пусть он и наполовину газовый, разрешение на него я все равно так и не собрался выправить, а, учитывая тот недавно проверенный мною на опыте факт, что на каждую встречу с веселыми хулиганами приходится одна встреча с представителями закона, рисковать этой ночью не стоило. Да, я собрался взять тачку и доехать до «Тыр-пыра». Мотивация очевидна: мне казалось, что если я окажусь там и, допустим, даже не смогу обнаружить Аленушку с подружкой, мне все же будет гораздо спокойней, чем сидеть здесь и ежеминутно ожидать звонка: «Извини, мы все же едем» или «Прости, мы встретили Петю и не сможем»… Но почему-то я был твердо уверен, что поймаю ее у «Тыр-пыра».

Я не знал, какого Петю они могли встретить, поэтому решительно отложил рукопись о недавних подвигах моего приятеля Атаса (того, что работает в очень серьезной конторе!) и, так и не прихватив с собой девятимиллиметровую дыроделку, решительно пошел к двери.

Я не учел одного — древнерусской пословицы «пришла беда, отворяй ворота». Или «миром правит случай, так родись везучим». Мне до сих пор не известно точно, каким я родился, подозреваю, что маленьким и не слишком начитанным, однако оказалось, что этот вечер можно было б назвать вечером невезения.

Я довольно быстро поймал тачку на углу Богатырского проспекта и Серебристого бульвара. То, что передо мной остановился старенький двудверный «БМВ-320», меня ни капельки не насторожило. Хотя должно было бы!

Внутри сидело двое, два паренька второй молодости с характерными лицами недавно умерших культуристов.

— На Васильевский, к «Тыр-пыру» — попросил я.

— Сколько?

— Червончик? — с надеждой спросил я.

— Баксов? — сострили ребята.

Эта непритязательная шутка окончательно развеяла любые возможные подозрения.

— Рублевичей! — пояснил я, пытаясь под строиться под их тон.

Ребята оказались вполне нормальными: у Шофера глаза были выпучены, как по солидной «обкурке», вокруг того, кто сидел в переднем кресле, явственно ощущалась алкогольная аура. Я-то, бедный, выпил лишь бутылочку пива, поэтому различить запах хорошего коньяка мог!

— Садись! Хотя мы б лучше девчоночек каких подвезли, хе-хы-ха…

Не знаю, как вы, а я до сих пор верю во всемирное братство.

Поэтому я без задних мыслей опустил свой зад на заднее сиденье их тачки. И даже то, что во фразе, описывающей это мое действие, явно наличествовала сплошная задница, меня не насторожило.

На заднее сиденье. Без двери. Выскочивший из машины парень вернулся на свое место рядом с водителем, дверца хлопнула, и я оказался в ловушке. Тут я не учел уже двух моментов. Того, о котором я только недавно вспоминал («пришли неудачи, так жди их не плача»), и еще того, что на мне было довольно дорогое пальто. То самое, которое заставила меня купить моя любимая девушка и которое спровоцировало сильных, смелых и ловких моего микрорайона сыграть со мной в «заиньку». По одежке встречают… и вполне могут проводить в морг.

Мы поехали в центр не совсем обычным маршрутом, через Новую деревню, но поскольку цена была уже оговорена, я волновался только за время. И поэтому позволил себе поторопить водителя:

— Шеф, я вообще-то спешу!

Они отреагировали более чем странно. Приятель водилы как-то замысловато прищелкнул пальцами, и мы остановились сразу за Серафимовским кладбищем. А у меня под подбородком оказалось что-то очень острое и холодное. Я чуть не заплакал от обиды: «Опять!»

— Дай ему по балде, Стас, — вежливо попросил о дружеской услуге тот парень, что сунул мне ножик под подбородок. Рука зла-тозубого шофера успела начать угрожающее движение, когда я аккуратно прошептал:

— «Астратур»…

Они замерли. Теперь стоило попытаться их рассмотреть. Как я и говорил, у обоих были характерные лица погибших от удушения культуристов. Водилу Стаса не отличало ничего, кроме золотых зубов, а у его приятеля и, видимо, босса оказались удивительно топорщащиеся бакенбарды по бокам плоской, словно расплющенной, морды, как в фильмах! И перстенек белого металла на безымянном пальце правой руки. Той самой, в которой он и держал свой кнопарь.

— Что ты сказал?

— Есть такая контора. Похоже, вы слышали. Я в ней застрахован.

— Обначь его, Стас… Так, деньги, ксива… ага, глянь, не врет, вот визитная карточка известного мужика, да! Корнев… слыхал о таком…

Он убрал ножик.

— Ну дела!.. Чего ты перессался-то, я ж шутил! Поехали, Стас, закинем его на Ваську.

— А чего, Лева?

— Да не хрен ссориться с такой конторой из-за шестидесяти баксов и сорока тысяч! А У него и нет больше. Эх, такая шутка не Удалась! Не убивать же его! Гы-гы!

Новых шуток у ребят в запасе не оказалось, и они исправно довезли меня до Васильевского. Мне даже удалось подуспокоить-ся, но желание вступить с беспределыциками в непринужденную беседу меня так и не посетило.

Я вылез на углу полутемного Малого и практически не освещенной черте какой-то линии. И с первого взгляда на угловой дом обнаружил, что «Тыр-пыр» уже закрыт.

Как я и предполагал, концерт успел закончиться, но, скорее всего, не так давно. На стене висела отпечатанная на черно-белом ксероксе листовка с уведомлением о концерте групп со странными названиями «Воплез-наки» и «Развело!». Так афишировать свои мероприятия несколько не в обычае «Тыр-пыра», тут пытаются сохранить атмосферу андеграунда, но тот факт, что нынче вечером здесь выступали две команды, только подтвердил мое предположение о том, что психоделическое действо продолжалось дольше обычного. Скользнув взглядом по стене дома, чуть ли не сплошь покрытой надписями типа «Кислота — DRUG человека», я, сделав решительное лицо, пошагал к ближайшему скверику неподалеку от клуба.

Сквер и действительно озвучивали голоса тинейджеров — любителей психоделического рока и психотропных препаратов. И в полном соответствии с теорией Скрябина этот звук сопровождался игрой огненных бликов: меломаны попыхивали гигантскими косяками, в ближайших ларьках перед концертом наверняка был отмечен повышенный спрос на «Беломор».

Девичий смех внушил мне новую уверенность, я раздраженно зашагал к скамейкам. «Ну если они здесь просто на «травке» загорают, не знаю, что я с ней сделаю!»

Огоньки папирос создавали необходимую подсветку и тыкать каждой даме под нос зажженную зажигалку мне не пришлось. Аленушкой здесь явно не пахло. В любом случае все ароматы заглушал терпкий одёр[4] анаши, а если мои несостоявшиеся гостьи и загуляли, то, очевидно, не в этом сквере. Завершив свой обход, я даже сплюнул от раздражения.

— Зря съездил!

— Это точно!

Уже предчувствуя недоброе, я оглянулся. Что-то, очевидно, произошло в скверике, парочки почему-то распались, дамы остались сидеть на скамеечках, а их кавалеры постепенно стягивались к одной точке. Я решил переместиться с нее на какую-нибудь другую, но и это не помогло. Они явно заинтересовались именно мной.

— Хулио ты тут наших теток осматривал, гинеколог!

Меня зовут не Хулио, и к гинекологии я не имел ни малейшего отношения… но объяснить это облагороженным музыкой парням я уже не успел.

— Я… э! Ну-ка, хватит!

Моему грозному призыву никто не внял.

— Дай еще!

И меня ощутимо хватили по уху.

— Да вы что! Я искал!

— Искал — получи!

— Эй! Стоп! Я не умею драться! И бегать быстро всегда было лень учиться! Довольно! Так, да? Ну так вот! Что не нравится? А? Своего бьете!

Они действительно били уже своего. Старый толстый китаец Лэй Цзинь не мог научить меня быстро бегать или высоко прыгать, чтоб использовать пятки для раздачи пощечин. Он и сам, думаю, этого не умел. Мне только удалось перенять от него умение «циньна» — заломов и захватов, и, случайно поймав за палец одного из атакующих, я смог провести болевую фиксацию, а затем, по-простому развернув парнишку и прихватив его второй рукой за волосы сзади, использовать его в качестве своего щита.

Огребя пару раз по печени и один раз по лбу, мой щит начал подозрительно дергаться и издавать звуковые сигналы, чем несколько меня отвлек. И я не успел развернуться и подставить его под очередной пинок, который уложил меня на землю. Я в буквальном смысле слова оказался «на щите» и, похоже, сломал ему ненароком палец. Только это меня и спасло. Хотя первые несколько мгновений, пока «щит» из-за шока не сообразил, что, собственно, это хрустнуло, показались мне пренеприятнейшими. Тот самый парень, что так ловко врезал мне носком ботинка под коленку, успел влепить мне по голове. Этот бритый так вошел в раж, что потратил какое-то время, чтоб оттолкнуть мешавших ему приятелей и попытаться пнуть меня третий раз, опять по голове.

Он не учел того, что я считаю необходимым беречь именно эту часть тела: голова хороша тем, что на ней есть рот, а ртом я ем.

Я скатился со «щита», и удар пришелся в него.

— Что ж вы все время меня-то бьете?! — наконец не выдержал парень.

Я уже вскочил на ноги и с криком типа «в мире нет бойца смелей, чем подбитый воробей» рванул на самого тщедушного из всей своры. Разумеется, в сторону от бритоголового активиста.

— Палец, мой палец! Из-за вас! Он бол тается!

Тщедушный благоразумно отскочил.

— Он болтается!

Мой «щит» продолжал свои деморализующие вопли, к тому же, поднявшись на ноги, оказался между мной и бритым, на время блокировав погоню. Теперь имело смысл напрячь ноги. Что я и сделал.

— Он болтается! Лучше бы по голове!

Выскакивая на Малый, я хмыкнул: палец оказался для кого-то важней головы, очевидно, потому что пальцем можно ковыряться. Я предпочитаю есть.

Только в тачке — ох, как мне повезло на нее быстро наткнуться, — до меня дошло, что один пинок по голове я все же схлопотал. И у меня появилось ощущение, что она болтается.

— Ты не собираешься меня убивать и грабить? — с надеждой спросил я у мужика за рулем.

Взглянув на меня странно, он чуть-чуть отодвинулся и попросил заплатить вперед.

Вечер невезения закончился? Алешке-то, во всяком случае, повезло, что она не подъехала за те сорок минут, что я с такой пользой для своего здоровья и общества провел вне дома. Я бы ее убил! Ничего, убью завтра! Но что же с ней все-таки?

Навернув хлеба с анальгином, я повалился на жесткую кровать и провалился в какие-то темные, неприятные сны.

— Нет, не надо! Ты что!

— Заткнись, дай ей разок!

— А-уу…

— Да что вы, подонки, делаете?

— И ты по почкам хочешь? Ну-ка, скинь юбчонку.

— Сукин сын!

— Какая лексика! Как раз для шлюхи! Смотри, детка, ты сейчас не только юбочку скинешь, но и ножки сама раздвинешь, это ведь лучше, чем всю жизнь кровью писать, вон, взгляни, как этой хреново!

— Ха-ха-ха, это ты ей красиво объяснил! О, другое дело!

— Ну иди ко мне, бери, придурок…

— Да ты посмотри, как она легла, она ж нас оскорбить хочет!

— Это точно, еще и обижает! Подбери шмотки, а я тут маленько поучу девочек. Ты, бля, королева Виктория, бревном-то не лежи, это для здоровья вредно.

— Одежда!!

— Будешь нежной, получишь. Потом когда-нибудь, а пока вот на, попробуй кое-чего другого!

— Да вы что, ублюдки… ай-а-аааа! Мальчики, милые, хорошие, не надо, нет, нет, нет, нет… ай… А! Ой-о-у-у…

— Не вой. В следующий раз будешь нежнее. И со мной, и с другими. С людьми нужно быть нежной, слыхала? Встань, утри подруге сопли, смотри, ничего кровью не перемажь…

Пропащий день

Наверное, голову мне все же сотрясли. Что мне снилось — не помню, но проснулся таким разбитым, словно мне всю ночь гоняли Хичкока. Разбитым! Это именно то слово! Над виском с правой стороны вздулась огро-менная шишка, голова гудела, как Царь-колокол, и казалась такой же пустой внутри.

Крепкий чай, еще чашка, еще… Мда, однообразный какой-то вечерок вчера приключился. Наверное, во всем виноват ветер? Но где же все-таки эта редиска?

Мое вчерашнее раздражение поулеглось. Если вчера мне верилось, что Аленушка просто загуляла, с утра пораньше я так же уверенно посчитал, что случилось что-то серьезное. Придурков озабоченных много, девочка она безалаберная, поймала с подругой не ту тачку — вполне могли завезти куда-нибудь да трахнуть, нынче, говорят, это модно.

Набирая Аленушкин номер, я был почти уверен, что услышу какие-нибудь неприятные, но конкретные новости. Моя уверенность от меня увернулась. Дома ее не было. И, самое поганое, мне пришлось объяснять ее маме «почему Аленушка не позвонила, как доехала, мы договаривались с ней, Дмитрий… "

— Она, к сожалению, так и не доехала, Степанида Викторовна. Собиралась, да, но потом звонила, говорила о какой-то встреченной подруге. Нет, имени я не спросил. Да, вроде бы собиралась, но я не думаю, что вам стоит так волноваться…

В одной емкой фразе дав исчерпывающую характеристику моим умственным способностям, Алешкина мама бросила трубку, чтоб сразу начать обзванивать милицию, морги и больницы.

Одной заботой меньше. Честно говоря, когда она мне сказала, что у Алешки билеты на дневной суперэкспресс до Москвы, я и сам было подумал это сделать. За исключением милиции, возможно: если они все же, допустим, уехали с подружкой на какую-нибудь далекую дачу, неприятностей потом не оберешься. С другой стороны, милицейские так загружены работой, что обыкновенно при исчезновениях все равно находят человека слишком поздно.

Корнев должен был уже быть в своем офисе, и я решительно потянулся к телефону.

— Игоря Николаевича, пожалуйста!

По этому номеру абонентов не отшивали, это был один из закрытых телефонов вице-президента концерна «Астратур» — из тех, что не печатают на визитках. Мне ответил охранник:

— Перезвоните через пару минут, он заканчивает совещание.

Вообще-то, в «Астратуре» существовало одноименное «частное сыскное агентство» под руководством бывшего розыскника Генриха Шапиро, и я мог бы позвонить прямо ему, он был в курсе моих отношений с Корневым. Но, во-первых, всегда лучше иметь дело с самим господом богом, чем с его апостолами, а потом, все это могло стать чревато осложнениями. Я не мог заплатить, следовательно, в дальнейшем необходимо будет «благодарить» «Астратур» ответной услугой. Практика распространенная, но способная завести человека слишком далеко. Когда затеваешь обмен услугами со львом, будь готов к тому, что в качестве ответного одолжения тот попросит на завтрак твою правую руку. В лучшем случае. Поэтому я решил договориться обо всем напрямую с Корневым.

— Николаич?

— Гм… Рад тебя слышать, Дима! Только внимательней следи за своей манерой варьировать обращения!

— Прости, Игорь, не понял.

— А теперь я не понял! — судя по всему, Корнев был в хорошем настроении. — Я имел в виду, что, когда ты обращаешься ко мне «Николаич», то это почти всегда означает, что ты намереваешься о чем-то просить, а когда «Игорь», то звонишь просто пообщаться. Что на этот раз?

— На этот раз скорей «Николаич»!

— Так я и знал! Что, какой-нибудь бандит не захотел давать тебе интервью? Или опять грабанули кого-то из твоих друзей?

— Будто я так уж часто тебя о чем-нибудь прошу! — обиделся я.

— Будь спокойней, «донт ворри, бык в кепке!», как поют сейчас по радио, экая гадость… Ну так в чем дело?

Решив быть выше мелких обидок, я обо всем рассказал Корневу. Я опустил только эпизод с ребятами в «сьерре», но зато в красках расписал ночное нападение на журналиста у «Тыр-пыра». Мне казалось, эта история должна его разжалобить.

— Что же, посылать бойцов в «Тыр-пыр» мстить? — с нехорошим смешком поинтересовался Игорь.

— Зачем, я не кровожадный. Но может, ты все же подключишь свое сыскное? А то, если я сегодня вечером опять в «Тыр-пыр» сам пойду узнавать, не видел ли кто подруг, да с кем они уехали, мне ведь опять по шеям!

— Может быть, может быть… Но со вчерашним конфликтом ты сам виноват, не согласен?

— Сам?!

— Конечно. Нужно уметь общаться с людьми. Тоже мне, корреспондент! Официальные каналы задействовали?

— Да, ее мать.

— Твою мать! При чем тут менты, загуляли девицы! Нам теперь будет сложнее. Но нет худа без добра. Если их действительно поимели где-нибудь в машине, а это скорее всего, то очень скоро они объявятся. Или сидят сейчас в каком-нибудь отделении, показания дают, или, в самом худшем случае, приходят в себя после приключения в какой-нибудь больнице. Я тут прикажу Шапиро навести справки по нашим каналам, а к вечеру пошлю одного человека в «Тыр-пыр», так и быть, — Одного?!

— Ну куда больше! Слушай, они что, дочки миллионеров?

— Нет.

— Значит, видимых причин для похищения с целью шантажа нет. Найдутся. Поддерживай контакт с мамашей своей подруги, как только появятся новости, позвони… я сегодня буду занят, позвони Шапиро, просто аннулируй заказ на «Тыр-пыр». Точнее, тебе все равно придется ему прямо сейчас звонить — Не стесняйся, я его предупрежу, — передашь Им в контору все данные на девиц.

— Спасибо, Игорь. С меня причитается.

— Куда ж ты денешься! — неудачно пошутил он.

Вечер принес отсутствие новостей. «Плохие новости!» — мысленно возразил я Юлию Цезарю. Я успел обзвонить всех Алешкиных знакомых, но нигде не нашел ни ее самой, ни каких-либо сведений о том, кем могла быть эта ее таинственная подруга. Успел занести качественную фотку в офис сыскного агентства «Астратур» на Измайловском, успел разочароваться в Корневе. Он несерьезно отнесся к моей просьбе! Шапиро отрядил для вечернего визита в «Тыр-пыр» какого-то юниора с локаторами вместо ушей, картофелиной на месте носа и пуговичными глазами. Все вместе делало этого парня похожим на пришельца. Или на детскую поделку из пластилина. Утешало одно: широченные плечи. Если этот «пришелец» налетит там на Бритого и они столкнутся, будет похоже на столкновение Юпитера с астероидом.

— Если выяснится, что девушек кто-то все же обидел, должен ли я их только искать? — спросил «пришелец».

Его ни понял ни я, ни начальник.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну там, всякие наказания… дисциплинарного характера.

— Думать забудь! Собери факты, отдадим их милицейским! — категорически приказал Шапиро.

— При чем тут менты? — разочарованно спросил «пришелец».

— Да ты что! — искоса взглянув на меня, задохнулся Шапиро. Негодование высшей пробы — Ты что, думаешь, мы мафия какая-нибудь?! Карательные функции принадлежат государству!

— Да, да, верно, верно, — суетливо поддакнул я, — главное найти… Мне с тобой пойти?

— Вот еще! — отрезал «пришелец». — Дело клиента — не путаться под ногами у профессионалов!

При этих его словах Генрих Шапиро издал некий звук, но в тот момент я решил, что просто где-то скрипнула дверь.

Сражение в полночь

На поезд Аленушка не явилась. К вечеру я успел еще больше — отменить все деловые встречи на завтра, к примеру. А вот утешить Алешкину маму мне не удалось: для этого пришлось бы ехать к ней на дом и, привязав к креслу, насильно кормить люминалом. Такой радикальный метод мне не позволяла применить моя природная застенчивость.

Корнев успел реабилитировать себя в моих глазах: около девяти вечера он позвонил мне домой.

— Дима?

— Привет, Игорь.

— Тут человек из «Тыр-пыра» позвонил Шапиро с первым отчетом. Видели их там, он даже надиктовал описание второй девушки: восемнаддать-девятнадцать лет, русые волосы, рост около ста семидесяти пяти, судя по фигурке и по манере держаться, похожа на начинающую фотомодельку.

— Спасибо, Игорь, — я действительно далее чуть-чуть растрогался, — для миллиардер. щика ты необыкновенно чуток к чужому горю.

— Не юродствуй. Просто… поскольку их до сих пор не нашли, это может обозначать кое-что посерьезнее изнасилования. Правда, обыкновенно уличные отморозки относятся к изнасилованию довольно легко и не считают необходимым убивать жертв, но, кто знает, какой-нибудь маньяк…

— Я думал, но, надеюсь, это все же маловероятно. Так мне показалось. С парочкой маньяк не справился бы. Вот если девицы увидели что-то не то, тогда другое дело. Вчера никаких таинственных преступлений поздно вечером не совершалось? Судя по сводке, нет…

— По нашим данным тоже. Помолчав, Корнев и вовсе меня поразил:

— Я видел ее, эту твою Алену?

— Помнишь, где-то год назад ты пригласил меня на день рожденья вашей фирмы по международному туризму в «Паласе»?

— А, припоминаю…

Он помолчал, но затем нашел повод блистательно доказать мне, что для человека, едва ли не пять месяцев в году совершающего деловые поездки по самым фешенебельным курортам мира, где русских (и не только русских) туристов развлекали, охраняли и лелеяли люди из «Астратуровских» команд, биз-нес все же всегда остается на первом месте.

— Ну, хватит лирики на сегодня. Человек Шапиро дождется конца концерта и попыта-ется выяснить, не видел ли кто из местных завсегдатаев, как девушки ловили машину после концерта или с кем ушли, так что, я уверен, завтра утром новости будут. В офисе Шапиро остаются только диспетчеры, я до трех ночи занят, затем хочу поспать. Так что нет смысла тревожиться. Все, что случилось, уже случилось. И завтра мы об этом узнаем.

— Я понял так, что мне нет смысла куда-нибудь звонить?

— Именно. Расслабляйся.

— Успешных трудов, Игорь! — я бросил трубку.

«Расслабляйся!» — легко сказать! С досады я хлопнул дважды: сто пятьдесят коньяка и свой собственный лоб. Не знаю, какое из этих действий возымело чудодейственный эффект, но факт остается фактом. Сперва я ощутил непреодолимую потребность в действии, затем неожиданно понял, в каком направлении его необходимо предпринять. Голос Алешки с магнитной ленты уточнил: «Мы сейчас только еще к одной подруге заскочим, к Лине, у нее завтра день рождения, цветок подарим, затем в «Тыр-пыр» а оттуда сразу к тебе!»

Какая Лина?! В моем списке общих знакомых, как и в уточненном у Алешкиной мамы реестре ее приятельниц, нет никакой Лины! Идиот! Забыл рассказать об этой детали в «Астратуре»! Я потянулся к телефону. Лину следовало срочно установить!

Ну нет бы вспомнить на минуту раньше когда я еще говорил с Николаичем! Что за., Позвонить Алешкиной матери? Дергать бед. нягу лишний раз не хотелось, а с «Астрату-ром» связываться сегодня уже поздно. Днем мне успела набить оскомину формулировка «здравствуйте, Оля (Лена, Вася, Петя… и т, д. и т. п.), с вами говорит знакомый Алены Дмитрий Осокин… " Но делать нечего. Я вновь раскрыл длинный список Алешкиных приятелей и приятельниц и поднял телефонную трубку. Телефон еще со вчерашнего дня объявил мне войну, поэтому я ничуть не удивился, что провод каким-то образом оказался пропущенным под аппаратом и последний грохнулся мне на ногу.

— Когда был Ельцин маленький, ходил он в школу в валенках, — сообщил я аппарату, пытаясь успокоиться.

Пожалуй, еще полташечка коньяка «Арома» мне не повредит. И пока я смаковал эти сто грамм, мне в голову пришла странная мысль: у Лины день рождения сегодня, поэтому те из Алешкиных знакомых, которые могли бы знать это мартовское чудо, сейчас наверняка не дома сидят. Имеет смысл тревожить и родителей!

С четвертой попытки мне повезло:

— А Ира случайно не у Лины? Просто замечательно! Вы извините, это очень важно, вы не могли бы мне дать ее телефон? Что?

У Лины не было телефона. Счастливая!

— А адрес, адрес вы случайно не знаете?

Я вышел на улицу на целый час раньше, чем вчера, но рисковать не хотел. Пушку я, конечно, опять оставил дома — в том настроении, в котором я находился, я мог и подбелить кого-нибудь! Чего не рекомендует делать УК РФ. Незаслуженные обиды и оп-леухи прошедшей ночи будоражили мозг и заставляли нервно почесывать кулаки. Да если б у меня попросил закурить даже безобидный внешне трехлетний малыш — ух, я бы ему показал!

Не желая снова попасть на автопиратов, я дождался зеленоглазого таксомотора и сказал адрес:

— К метро «Владимирская»!

У меня хватило ума купить у метро розочку и найти нужный подъезд в проулке, которым когда-то многие питерцы хаживали на концерты в ДК пищевиков: клуб «Восток», рок-сэйшны зари перестройки. Лестница внутри старинного особняка была широкой, с низенькими ступеньками. По таким лестницам только. незваных гостей и спускать!

На мой звонок в дверь никто не ответил. Да я и сам его не расслышал: гремящая внутри попсовая музыка сотрясала стены. Хотя вполне Может быть, что они тряслись от притопов танцующих. Танцы! Вот абсурдный спорт!

Зажав розу в зубах, я одной рукой вновь надавил на звонок, а второй начал наносить ритмичные удары по двери, стараясь не попадать в такт ритму праздника. Первыми отреагировали соседи по лестничной площадке У дамы из квартиры слева было удивительное лицо: настолько узкое, что она, приоткрыв дверь на цепочке, умудрилась просунуть его в образовавшуюся смотровую щель.

— От вашей музыки стены дрожат!

Я на мгновенье повернулся к ней.

— ЭТО не моя мужика, я ш пражником пришел пожравить! — пояснил я, не вынимая изо рта розы, и продолжил свое занятие.

— Молодой человек! Что у вас в зубах?!

— Рожа! — ответил я честно.

— Хам! Негодяй! Пьяный мерзавец!

— Шо?

Можно было не отвечать на ее идиотский вопрос, но ведь ответ был и вежливым, и честным! Меня настолько удивило то, что я — ну как всегда! — нарвался на дождь из немотивированных оскорблений, что не сразу сообразил, что ее обидело.

На мгновение я остановился и вынул стебель изо рта.

— Да замолчите же! Не хотел я вас оби деть! Не рожа, я хотел сказать «роза»! Про сто меня никогда не водили к логопеду с соломой в зубах…

Только она замолчала, как я позволил своему оправдательному пафосу завести меня слишком далеко:

— … просто руки были заняты, вот я и сжал ее зубами, не на коврик же было класть!

— Да, действительно…

— Ро-за! Роза! Вот, видите какая краси-ая! А вы: «Рожа, рожа!» Эх вы! Сами вы рожа!

— Я вызываю милицию! — в наступившей вдруг ужасной тишине сказала она жутким шепотом.

— О Боже! — взвыл я и, вновь зажав розу в зубах, с удвоенной энергией принялся за полюбившуюся мне процедуру.

Дверь распахнулась внутрь во всю ширину и так внезапно, что я, занеся предплечье для очередного удара, догадался только сделать удивленное лицо — за полмгновенья до того, как начать полет.

Летел я долго. Головой вперед. Левой, соскользнувшей со звонка рукой, я попытался зацепиться за дверной косяк, но вместо него мои пальцы встретили что-то мягкое и упругое, под чем-то шуршащим. К моим глазам стремительно приближался живот открывшей дверь девушки. Я сжал пальцы левой руки. Последнее, что я услышал до того, как нанести любимый всеми зэками удар головой, был треск рвущейся материи. Затем моя голова погрузилась на мгновенье во что-то мягкое, правой я подхватил девушку под коленки, чтобы хоть как-то смягчить нашу стыковку.

Мы с ней оказались на полу. И послышался визг. Странно, мне показалось, что визжали два голоса.

В любой ситуации я прежде всего остаюсь Джентльменом! Единственное, что утешает! Вот и сейчас: я падал сам, но, влетев в эту даму, Умудрился сделать нашу с ней совместную посадку настолько мягкой! Настолько, на сколько это оказалось возможным, мда. Но все же! Вот что значит владеть тонкостями изящного искусства своевременно подхваты-вать девочек под коленки! В результате она приземлилась на самые приспособленные для мягкой посадки части своего тела, да и я не ударил в пол лицом. Правда, она все же на какое-то мгновение сложилась, как тот перо-чинный ножик, в результате чего моя голова на какое-то мгновение оказалась как бы в плену: ее груди сверху надавили на мой затылок и вжали лицо в синий бархат едва прикрывавшего ее миниплатья. Она сказала «О!» — просто «О!» — и только потом завизжала.

«Странно, почему мне кажется, что визжат два голоса?» Я начал медленно подниматься, убеждаясь, что второй голос не может принадлежать мне. В моем рту по-прежнему торчала роза. Она даже не сломалась. Но мой слух меня не обманывал.

Девушки, видно, собирались выйти покурить на лестницу — это можно было установить по рассыпанным по полу сломанным сигареткам, — и, когда одна, в темно-синем бархатном миниплатье, резко распахнула дверь на себя, вторая стояла справа от нее. Только теперь я понял, за что пытались уцепиться пальцы моей левой руки. На этой второй де-вушке было очень красивое платье из тонкой золотистой парчи с очень узким, но довольно глубоким вырезом на груди.

Повторяю: это было очень красивое латье. Мои пальцы ухватились как раз за вырез. Теперь девушка стояла в той самой позе, в которой живописцы прошлого любили помещать на своих полотнах персонажей, олицетворявших Невинность или Целомудрие: одна ручка прикрывает грудь, другая удерживает на поясе падающее платье… От воплощения Невинности или Целомудрия ее отличали только две вещи: гнусная, отвратительная тональность визга и объемный лифчик, из тех, что призваны не столько поддерживать, сколько увеличивать девичьи груди. Невинности такие штучки ни к чему!

Тем временем коридор уже заполнился людьми в праздничных одеждах. Девушки держались позади мужчин, а последние со странной на таком чудесном, как день рожденья, торжестве угрюмостью хмурили брови.

Лучше всего было бы, конечно, галантно раскланяться и, утешив девчонку в парче парой литературных штампов: или «большие чувства — маленькая грудь», или «нет ничего тайного…», на выбор, с достоинством удалиться, но не потешать же народ я сюда пришел! К тому же, в моей голове успело сложиться блестящее дедуктивное построение: та девушка, которая открывала дверь и сидит теперь на полу, шатенка в платьице синего бархата, Должно быть, хозяйка. Следовательно, я раз-Дел не именинницу, а ее подругу.

Это умозаключение меня приободрило, и я, невообразимо элегантным движением до-став изо рта розу, протянул ее вниз шатенке, как бы и поздравляя и предлагая воспользоваться моей благородной рукой в качестве бескорыстной поддержки, проникновенно объ-явил:

— Прошу прощения за столь неожиданное вторжение у всех присутствующих и особенно у вас, mes admirables dames. Возможно, я слишком поспешил поздравить вас, Лина, с днем рождения! Естественно, я обязуюсь компенсировать весь моральный и материальный ущерб, причиненный моим несколько эксцентричным появлением кому бы то ни было…

Шатенка действительно оказалась Линой, но почему-то розы моей не» приняла. Когда она поднялась, девушка в когда-то красивом парчовом платье наконец сообразила, что ей не слишком выгодно находиться поблизости от эпицентра общественного внимания, и поспешила удалиться в глубину квартиры, пройдя сквозь строй благодарной публики характерной танцующей походкой беременной слонихи.

Когда я вновь оказался в эпицентре, топот и трубные всхлипывания стихли и на короткое время наступила тишина, мне определенно послышалось, как кто-то не слишком громок произнес: «Кто этот козел?»

Поскольку произнесено было действительно не слишком громко, я решил, что мне послышалось.

И продолжил:

— Я был рад поздравить вас с днем рожденья, счастлив, что вы предоставили мне такую возможность, и теперь, чтоб не мешать вашему празднику, мне хочется только задать один вопрос и удалиться.

— Угу, удалиться, правда! Все остальное ты тут уже сделал!

— Кто этот козел?

Уже громче! Сколько можно терпеть! Лина так и не сподобилась мне ответить, и я, придав голосу и, надеюсь, лицу, выражение сдерживаемого негодования, на мгновенье отвернулся от именинницы.

— Если ты, да, вот ты, хочешь, чтоб тебе прочли краткий курс по практической зоологии, подожди секунду! Лекция будет на лестнице, бесплатная лекция, заметь! А сейчас…

И вновь повернулся к Лине; она, признаться, меня несколько смущала, слишком уж давно мне не приходилось играть в баскетбол. Где-то метр восемьдесят пять да еще сантиметра четыре каблучков вынуждали меня смотреть чуть снизу вверх. Но в целом она смотрелась: приятная круглая мордашка, хрупкая (насколько это возможно при таком росте) фигурка, стройные ножки.

— Простите, Лина, к вам вчера заходила Алена с подругой. Вы не могли бы сказать, куда она собиралась… или, по крайней мере, как звали эту подругу?

— Ты еще и вынюхивать сюда пришел? Ну знаешь!

Запахло паленым. Не знаю, кто как, а я Уже приблизительно догадывался, что произойдет в ближайшие минуты. Ничего нового парни уже и так поигрывали бицепсами, а после возмущенного вскрика Лины наконец-то получили формальный повод!

— А ну пойдем!

Меня потянули на лестницу. Сразу трое, Но пока они мешали друг другу, я, игнорируя их приглашение, предпринял последнюю попытку:

— Вы понимаете, Лина, Алена исчезла!

Крайне важна любая информация! — по-моему, я нашел убедительный аргумент: — Даже мама ее не знает, где она!

Лина нехорошо рассмеялась, одно слово — свысока! — взглянула (ничего глазки, УЛЬТ-РАфиолетовые), наконец (меня уже почти вытащили на лестницу!) ответила:

— Видишь, даже ее мама ее от тебя скры вает!

— Если что вспомнишь про вчерашний визит, позвони ее маме!

Меня вытолкали, захлопнули дверь. И тут три мушкетера допустили ошибку. Кто знает, может, мне бы удалось с ними договориться и забыть про «козла», но один из них ощутимо вмазал мне по затылку.

Последние мозги вылетели из моей головы, и я ринулся в бой. По ним было видно, что мальчики они интеллигентные и драться не умеют. Умельцы так не держатся. Беда в том, что я предпочитаю драться с профессионалами. С ними проще: повезло — победил, не повезло — получил, уснул, проснулся и пошел отлеживаться. Но когда на конфликт решаются интеллигенты, которые не знают даже, куда, собственно, человека нужно стукнуть, о, тогда можно ожидать всего — вплоть до укусов.

Мой первый ответный натиск был бы неплох, если бы мне было где развернуться: того, кто стоял сзади, я умудрился лягнуть в самое болезненное место, а того, кто впереди — удачно «взять на калган», как говари-вают мои знакомые из арестантского мира. Они оба на какое-то мгновенье оказались в отключке.

Я развернулся, чтобы достойно побеседовать с третьим, пропустил несильный удар — парень метил в глаз, но я отвел голову, и его кулак скользнул по моей скуле, — и приготовился уже блистательно победить, но два нокаутированных бойца по невероятному стечению обстоятельств, обмякнув, навалились на меня с двух сторон.

Чертова площадка! Это все равно, что драться в лифте! Со второй попытки третий мушкетер умудрился попасть мне в глаз, и на плиточный пол лестничной площадки свалились сразу три тела. Причем первые два моих оппонента уже начали приходить в себя: один, воя от интимной боли, вдруг начал выкручивать мне ухо и неприятно дрыгать коленками в районе моего живота, а второй всем весом навалился мне на плечи.

Попытавшись выйти на оперативный простор, я обхватил одного из них и, сильно оттолкнувшись ногой от груди другого, удачно съехал по лестнице на матерно верещащих санках. Но чертов N 3 лихо перепрыгнуд через пару ступенек и, к немалому моему изумлению, начал вдруг палить мне в морду из небольшого автоматического пистолетика. День рождения Лины начал плавно переходить в поминки. Я успел подумать о том, как же глупо после всего вчерашнего было явиться сюда без «пришельца» из конторы Шапиро-Корнева. Что-то он сейчас поделывает, пластилиновый?

«Вышел на след через машину. Это дикие коты. Пока продолжаю». — Миссия в «Тыр-пыре» вовсе не являлась для сотрудников сыскного агентства при концерне «Астратур» чем-то из ряда вон выходящим. Поэтому круглосуточно дежуривший в офисе агентства диспетчер привычно зарегистрировал звонок, отметил время, посмотрев, кто курирует звонившего, оставил на дискете знак «Для Шапиро» и вернулся к баночке пива «Туборг».

Тому, кто долго общается с серьезными людьми, непозволительно забывать, что кроме них на свете существуют еще и придурки. Мне и в голову не могло прийти, что разносторонне развитый молодой человек сообразит попытаться отключить кого-либо при помощи слезоточивого газа, да еще из такой игрушки, как «Перфекта» восьмого калибра. Если б у него там были по крайней мере запрещенные патрончики с паралитиком! А так, он только немного обжег мне лицо, умник!

Газовое облако, казалось, можно было различить. Но все присутствовавшие могли похвалиться завидным иммунитетом — троица мушкетеров неплохо нагрузилась на дне рождения, а я, получается, недаром покушал коньяка перед выходом из дома. Алкоголь — сильнейший антитоксин, с этим утверждением не поспорит никакой профессор. Даже Углов! Но каждый из моих новых знакомых препотешно, как по команде, закрыл себе рот и нос руками. И я перешел в контратаку.

Первым делом следовало наказать негодяя, стрелявшего в безоружного. Он получил ногой в живот и на время загнулся, но мне тут же снова досталось по чайнику. Если б он хоть немного варил, я бы еще успел с достоинством отступить!

Однако против меня снова применили испытанный прием: все трое кинулись ко мне с объятьями.

Каждый в отдельности казался легче меня, но с тройной нагрузкой я, конечно, не справился. Наставления мастера Лэй Цзиня испарились из моей потрясенной головы, пальцы и руки агрессоров остались целы. Один из них сел мне на ноги, второй принялся душить, а третий — бегать вокруг и пинать в самые уязвимые места. Повторюсь: они не умели драться, поэтому упрямство помогло мне подняться на ноги в последний раз. Душивший меня парень достал изо рта гнилой зуб и принялся оплакивать потерю: не уди-вительно, что ему досталось раньше других мне нужно беречь свою шею.

Потому что на ней держится голова, а на голове есть рот. А им я ем. И курю.

Мой правый глаз был залит кровью, поэтому я пропустил прямой в челюсть. И вновь повалился вниз.

Еще через пару минут я начал походить на главного героя из фильма «Коммунист» — даже моим противникам казалось непонятным, откуда у меня силы вновь и вновь вставать и худо-бедно дотягиваться до их болевых точек. Иррациональное поведение! Шансов у меня уже не было, и любой умный человек на моем месте давным-давно пополз бы вниз по лестнице. Или начал бы униженно вымаливать себе прощение.

Обеспокоенные долгим отсутствием кавалеров, на лестницу выглянули девушки. Куча мала из четырех окровавленных тел повергла их в шок:

— Прекратите! Прекратите!

Больше всего меня раздражал обалдуй с «Перфектой», поэтому я, растолкав боковыми остальных, собрав все силы, сумел-таки расколошматить ему нос. И тут же вновь полетел на ступеньки. Опять по голове!

Если б хоть один из них умел драться, я бы давно уже спал. А так мне приходилось уворачиваться от новых и новых пинков до тех пор, пока не прогремел очередной выстрел. На этот раз до моего затуманенного сознания отчетливо донесся скрежет пули о камень, и я замер.

— … так что, нам надо бы встретиться, думаю, вы согласны, что предстоящая беседа — не для телефона, а, ребята?

— Ладно, сейчас половина первого. Давай в час на Ударников?

— Мне не нравятся ваши паузы, мальчики. Вы что, забыли, кого я представляю?

— Что ж мы до сих пор живы?

— Моя контора не препятствует частному бизнесу. Привозите девушек, все тип-топ! Давайте! В час на Ударников!

— О'кей!

Трубка очутилась на рычаге, и в комнате на время замолчали. Затем кто-то сказал:

— Даже если мы их отдадим, этот Шерлок Холмс утром скажет в своей конторе, где они были.

— Угу, тогда придется платить налоги, — поддержал второй.

— Может, рискнем? Не думаю, что он оповестил свою контору, время-то, блин!

— Я тоже. Съездим сами?

— Рискованно. Лучше послать Артура.

— Не слишком ли много треска от его аппарата?

— Зато наверняка, блин!

— Да. Но нужно еще подумать, кто помог ему на нас выйти…

— Им займемся завтра, чего, блин, ночью суетиться!

— О'кейно! А этим, не слишком ли они для нас опасны?

— Да, блин, спустим, как замену найдем А пока, может, пойдем, развлечемся?

— Не, одна занята!

— Так другая, блин, простаивает! Давай ориентируй Артурчика и пошли сбросим напряжение!

— Хе-хе-хе… Лады! А помнишь того щенка «астратуровского»?

— Ну, блин! Да, знать бы, как оно все пойдет — надо было б его-то точно спустить, блин! С ним-то точно никаких хлопот…

— Значит, в пьяном виде спровоцировал драку? — спросил меня милицейский.

— Ну… тут все в пьяном виде…

— Это я-то пьяная? Негодяй! Хулиган! Товарищ милиционер, он обозвал меня рожей!

Узколицая соседка тоже присоединилась к нашей дружной компании. Не в пример остальным, по доброй воле. Шок начал наконец-то отступать, и стало ясно, что на этот раз моей бедной голове досталось больше, чем она может выдержать. В двух местах она была разбита в кровь: над глазом и где-то в районе темени. Я был красив! Кровь продолжала течь, и мне приходилось вытирать ее рукой. Я понимал, что сидевшему передо мной старлею срочно нужно все объяснить… но — уже не мог! Страшно было даже открыть правый глаз: одним левым я видел перед собой трех старлеев, и пугало то, что если взглянуть в оба, их число увеличится вдвое! Шесть старлеев — это чересчур!

— Господин старший лейтенант, я назвал ее розой, она не расслышала.

— Ах, я еще и глухая, по-твоему?!

— Претензии? — спросил у меня старлей, сочувственно покосившись на мою башку.

Они приехали вовремя, его ребята! Иначе сражение на лестнице продолжалось бы и продолжалось! Когда первый из милицейских произвел предупредительный выстрел, на ступеньках копошились четыре потерявшие человеческий облик существа, а на полпролета выше три дамы в вечерних платьях производили нечеловеческие звуки.

— Какие претензии! — хмуро отказался я.

Я был удовлетворен: меня так и не удалось победить, а обалдуй с «Перфектой» хоть и успел спрятать ствол где-то в квартире Лины, тем не менее получил еще пару раз по черепу резиновой дубинкой за свои обезьяньи ужимки. Вот и сейчас он подскочил и героически кинулся ко мне с кулаками.

— Претензии!

Что он имел в виду, не знаю. На ситуационный анализ меня уже не хватало. Зато старлей подмигнул как-то по особенному своим архаровцам, и обалдуя уволокли за стеклянную стеночку, где он и продолжил свои абсурдные танцы. Такие вещи всегда забавляют, но тут загудела снятая с дня рождения публика:

— Ворвался! Напал на девушек! Начал ругаться! Он первым полез!

Попытка заставить их замолчать ироническим взглядом не удалась. Но мать природа помогла мне найти единственный правильный выход из положения: почувствовав, что теряю сознание, я пошатнулся… и в этот момент явились предусмотрительно вызванные стар-леем санитары со спецскорой. Этот офицер вообще показался мне особенно симпатичным с самого начала: приструнил обалдуя, успокоил узколицую, отдал документы. Между прочим, в паспорте у меня оставались кое-какие копейки…

… Очнулся я в салоне «скорой». Неторопливо, без сирены или мигалки она катила куда-то по ночному городу. Доктор, фельдшер, шофер… и все, без посторонних! Этот шанс следовало немедленно использовать. Непослушными руками я достал паспорт, раскрыл… Если я опоздаю, у меня останется только расписка из спецприемника!

— Куда направляемся? — спросил я у фельдшера.

— Приедем — узнаешь.

Он ответил без грубости, это вселило надежду.

— У меня тут осталось шестьдесят баксов, может, доедем до моего дома, это на Комендантском?

Доля риска присутствовала. Они запросто могли «заработать» по двадцатке, и не напрягаясь. Но, думаю, тут на них подействовало гуманное отношение ко мне старлея, под чутким руководством которого ни ребятки с праздника, ни узколицая соседка не выдвинули никаких обвинений. И верные клятве Гиппократа мужчины в белом согласились с тем, что без спецприемника можно обойтись. Они даже проявили заботливость:

— Смотри, завтра обязательно вызови врача на дом, — сказал мне добрый фельдшер на прощанье.

Мой правый глаз по-прежнему не видел, но три луны на небе удивили меня меньше, чем три старлея в отделении. Где-то было написано, что из Земли можно сделать восемьдесят одну луну. Нечему удивляться — процесс пошел!

Не помню, как я добрался до квартиры, но последние мои силы исчезли после того, как я набрал номер… Я не мог вызвать врача… Завтра надо искать Аленушку… дуру чертову, из-за нее бьют второй день…

Я звонил Атасу. Кроме мастера Лэй Цзи-ня, он единственный из моих друзей, кто что-то понимает в побоях… как в получении, так и в нанесении… черт! Как долго он не подходит!

После черт знает какого гудка — а черт знает, сколько это очень, очень много! — в трубке раздался нездоровый со сна голос Атаса:

— Кто бы ты ни был, ты урод! Говорящие часы сообщают: начало четвертого!

— Атас… Это Дима…

Видно, в моем голосе остался еще кое-какой магнетизм! Атас сразу проснулся.

— Что с твоим голосом? Что с тобой? Что стряслось?

— Мои мозги.

— Не молчи! Где? — к нему вернулся обычный лаконизм.

— Я дома. Башка разбита… возьми… кофеин свой, таблетки… и пластырь какой-нибудь для… дверь я не закрыл…

Я уснул, но не совсем так, как засыпают люди с чистой совестью.

Профи начинают работать

На проспекте Ударников в час ночи словно играли в прятки: один мужчина, пристально всматриваясь в тускло освещенные пространства у общежития ЛИКИ, казалось, «водил», а другой, вжавшийся в глубокую тень за брошенным прямо на газоне фургоном, очевидно, прятался. Наконец «водящий» отвернулся, пошел к своим «Жигулям», доставая из кармана радиотелефон. Прятавшийся за фургоном мужчина неслышно приблизился к нему со спины метров на десять, согнул руки в локтях…

Игра превратилась в «пятнашки». Человек с радиотелефоном проиграл. Наверное, с десяток мягких пуль одна за другой запятнали его серый плащ черными при этом тусклом освещении пятнами крови.

Прежде чем эхо от очереди успело стихнуть, убийца исчез.

«Какое игривое пощипывание! Кто это со мной балуется?» Странно, но у меня откры-лись оба глаза. Мне даже удалось рассмотреть, что творится вокруг.

Коротко стриженный парень с удлиненным лицом, которое можно было бы назвать и аристократичным, если бы не дважды, как минимум, перебитый нос, покуривал в моем кресле у окна. Он сидел вполоборота ко мне. За ним, точней, за ними — и за парнем и за окном, — сияло что-то очень похожее на блики утреннего солнца.

Пощипывание ощущалось над правым глазом и на макушке. С трудом подняв руку, я с удивлением обнаружил на своей голове тугую повязку.

— Лекарь хороший, только что ушел, — не повернувшись, бросил парень в кресле. — Ничего особо страшного, голова разбита, но не пробита. Алкоголь противопоказан. Лекарь сказал, что может случиться отек. Не балуйся с коньячком.

Привычка говорить короткими фразами сохранилась у него с детства. С тех пор как мы подружились. Наверное, потому, что я его все время забалтывал. Но сейчас мне нужно было рассказать ему слишком много, а я… я находился не в лучшей форме.

— Зря ты впутал мафиозников, этот «Ас-тратур». Сразу бы мне сказал. Вдвоем бы в два счета нашли, — холодно сказал Атас.

— Откуда ты знаешь?

— Да ты пока без сознания был, языком молол. Раз пять одно и то же. Можно выучить. Я выучил.

— Ну и?..

— Золотишко, серьги носила?

— Да нет… Одевалась дешево. Но со вкусом.

— Значит, их не грохнули. Может быть, не грохнули.

Я попытался встать. Получилось. Но из-за проклятого зеркала я чуть снова не навернулся. Оно висело довольно далеко от меня и столкнуться с ним я мог только взглядом. Что и произошло. Столкновение оказалось сокрушительным для моей психики. Марлевый шлем у взглянувшего на меня олигофрена начинался сразу над глазами, скрывая брови и уши; лицо его казалось безобразно распухшим, а взгляд — испуганным. Встретившись со мной взглядом, олигофрен в зеркале болезненно сморщился и покачнулся, жалобно взвыв:

— А-а!

— Что такое?

— А… а который сейчас час? — нашелся я.

— Скоро десять. Утра. Мне пора.

Нет на свете дружбы и взаимовыручки!

— На службу?

— Какая служба! С тех пор, как нам запретили оперативную работу, мы в конторе вкалываем не больше, чем троечники в каком-нибудь НИИ!

— А куда?

— После того, что ты мне рассказал, считаю, нужно похмелить именинницу. Первым делом. Потом — узнать, что нашли твои ма-фиозники.

— Я с тобой?

— Посмотри! На себя. Нет! Сиди. Жди.

Мафиозники позвонят — расскажешь. Найдем мы твою тетку!

— Угу… весь вопрос — в каком виде.

Атас счел ниже своего достоинства отвечать на этот вопрос.

— Что, адрес я тебе тоже сказал? Он рассмеялся.

— Ты рассказывал так подробно… Его перебил телефон.

— Дмитрий, срочно свяжись со мной.

Корнев. — Прозвучало из динамиков отрывисто и зло.

— Что-то случилось!

— Без резких движений!

Атас оказался прав: голова закружилась, едва я нагнулся. Пришлось присесть на пол. Корнев взял трубку сам.

— Игорь ни…

— Ты впутал нас в дерьмо, друг мой старинный. Срочно в головной офис!

Таких интонаций в голосе Корнева я не слышал с тех пор, как один раз случайно подслушал обрывок его телефонного разговора с Грецией. Тогда Игорь узнал, что местные туристические фирмы собираются дружно и вместе потеснить «Астратур» на курортах Пелопоннеса.

— Игорь, я не смогу, меня вчера отметелили…

Голос в трубке несколько смягчился:

— Мало тебе! Если говорить можешь, значит, можешь и приехать. Я пришлю шофера за тобой. Давай. Ты нужен здесь. Тебя ждут.

— Что стряслось? Их нашли?

— Шофер будет через пятнадцать минут. Серый «линкольн» со стальным отливом.

Бессмысленно посмотрев на трубку, из которой пошли короткие гудки, я проинформировал Атаса:

— «Астратур» на что-то наткнулся. Что-то серьезное. Так что я сейчас туда поеду, а ты останешься здесь, я позвоню, сообщу новости.

— Нет.

— Не понял?

— Я поеду с тобой. Говорил — не путайся с мафией! Вот они тебя и зовут на ковер.

— Слушай, я дружу с Игорем почти столько же лет, сколько с тобой, и…

— Идеалист. Якобы я твой медбрат. Сопровождающий. Когда так вызывают, премии не жди! Покажу им ксиву в крайнем случае. Давно хотел взглянуть на твоих мафиознйков.

Я тоже давно хотел свести двух моих друзей Атаса и Игоря, но в более располагающей обстановке. С другой стороны…

— Слушай, а чего это ты решил помочь мне Алену искать? — спросил я его, когда мы под руку выходили из моей квартиры.

— Ты же мне помог в том деле… — Он имел в виду «двойное убийство на Мориса Тореза».

— Вот и у Корнева такая же логика!

Если Атас и не пожал плечами, то только потому, что тогда мне не удалось бы удержаться на ногах.

— Это логика общечеловеческая, — парировал он, удивив меня длинным словом.

Когда мы спустились, серый с металлическим отливом «линкольн» Игоря Корнева уже ждал у подъезда.

— Ты прихватил кофеин? — вспомнил я.

— Есть для деточки таблеточка. Я не знал, что с тобой, взял даже «финалгол».

— Чего?

— Мазь. Хорошая мазь. От ушибов, вывихов, растяжений…

— Кто с тобой?

За рулем «линкольна» красовался экс-десантник Богдан Игнатенко. Не шофер, доверенный телохранитель Корнева.

— Медбрат. Я — только с ним! — невольно я перенял у Атаса манеру выражаться.

— Николаич не одобрит, — флегматично заметил Богдан и открыл дверцу.

Атас только стиснул челюсти. И сел рядом со мной.

Предупрежденный телохранителем, Кор-нев вышел встретить нас в просторный холл головного офиса концерна «Астратур». К сожалению, не могу сказать, где именно находится в нашем городе это здание. Если я назову правильный адрес, любой сразу догадается, какая контора имеется в виду, а если скажу, что мы приехали куда-нибудь в Сосновую Поляну, то очень обижу лидеров «Ас-тратура». Конечно, головной офис концерна находится в одном из известнейших особняков города — где же еще! Туда мы и подъехали.

К чести Корнева, он сочувственно морг, нул пару раз, когда увидел то, что еще вчера можно было бы назвать «голова Дмитрия Осокина нормальная». Однако, даже взглянув в распухшее лицо фактам, Игорь остался самим собой — молодым бизнесменом, снискавшим славу самого невозмутимого дельца в Питере.

— С каких пор ты ходишь ко мне с охраной?

— Это мой друг. Игорь, Андрей… — представил я их друг другу, с трудом вспомнив имя Атаса.

— Наслышан.

— Взаимно.

Игра в корректность! «Наслышан» подразумевало «а, тот службист, приятель Димы», а «взаимно» — «как-нибудь ты услышишь обо мне в официальной обстановке, мафиоз-ник, новый русский!»

То, как они замолчали, меня испугало.

— Игорь, я хотел бы, чтобы Ат… Андрей присутствовал. Он может помочь.

Корнев секунду помолчал. По его лицу ничего не было заметно, но глаза, обладающие странной способностью менять цвет, могли бы подсказать знающему его человеку, что этой ночью действительно что-то произошло. Я даже отступил на шаг. Вообще они смотрелись: поджарый, невысокий Атас в легком рыжем кожане, светлые, почти голубые глаза на удлиненном лице, по-спортивному подстриженные светлые волосы… И рядом вице-президент И. Н. Корнев в очередном костюме из Лондона от «Кромби», выгодно подчеркивающем его фигуру, белая рубашечка, неописуемо уместный галстук, а выше — округлое лицо с жесткой линией рта и гладко зачесанными назад пепельными волосами над высоким лбом. И знаменитые глаза, способные менять цвет от темного до светло-зеленого, глаза, о которых мой братец поэт Майк как-то сказанул: «Александриты, однако!» Волнующий момент! Я даже забыл на секунду об Аленушке и затаил дыхание… Свершится ли смычка города и… тьфу! Не то! Обоих я мог считать своими друзьями, и сейчас если между ними не проскочит икры, то можно считать, что дружба все же сильней социальных и, главное, идеологических различий.

Атас смотрел твердо, но без открытой враждебности. Взгляд Корнева как всегда ничего не выражал…

— Хватит играть в гляделки! — хрюкнул я.

Они улыбнулись одновременно. Но только губами.

— Пойдемте, — пригласил Корнев.

Он подошел к охраннику, что-то сказал в его радиотелефон, и мы пошли. Лифт, коридоры, лифт. Атас с нескрываемой злобой взглянул на троих мальчиков в небольшой прихожей, хотя, на мой взгляд, они вполне напоминали гэбистов в штатском.

В небольшом холле перед дверью с табличкой «Вице-президент» сидел Вад Таранов — еще один телохранитель Корнева. Вот он, кстати, и вправду когда-то был коллегой Атаса.

Мы прошли в кабинет.

— Под мою ответственность! — входя громко предупредил Корнев.

На лице Атаса отразилось удивление. Но я уже все понял.

Официально, верней, формально, Корнев действительно являлся вторым человеком концерна после его президента. Но существовала одна тонкость: помимо одного «вице», в «Астратуре» существовали еще хитрые должности «замов». Их было двое. И на самом деле, оба зама — Сергей Горин и Юрий Люб-лянский — находились на иерархической лестнице никак не ниже вице-президента. Ведь именно эти сорокапятилетние мужики — один армеец, другой чин МВД — лет пять назад начали «общий бизнес» вместе с нынешним президентом концерна А. Г. Смирновым.

В корневском кабинете, кроме толстенького Шапиро, сидел худощавый Сергей Горин, своего рода «министр внутренних дел» при Смирнове.

— Под мою ответственность, это гэбэш-ник, но он уже в курсе, — входя, громко предупредил Корнев.

— Хорош твой друг, — не обращая внимания на Атаса, протянул Горин, оценив мою голову, — пусть сперва расскажет, что с ним. По тому же поводу огреб? Да вы садитесь…

Шапиро — а он здесь был никто, если, конечно, не мной или Атасом, — даже подтолкнул ко мне изящное офисное креслице. Мы сели. Причем Игорь — во главе стола, но исключительно по праву хозяина кабинета.

Я скупо рассказал об истории счастливого приобретения неприятностей на собственную голову.

Горин с Корневым одновременно чуть качнули головами, переглянулись.

— Зачем полез… — меланхолично отметил Горин.

— Это не то! — сказал Корнев.

— Но попытаться стрясти с этой девушки, именинницы, координаты второй пропавшей подруги может иметь смысл… — как бы в раздумий продолжил Горин. — Ну да ладно… Теперь мне вот еще что нужно узнать…

Горин сделал страшное лицо, посмотрел на меня осуждающе и приказным тоном потребовал:

— Все о пропавшей девушке! Сомнительные связи, знакомства, родственники-любовники. Все! Кто отец, где он?

Возражать не имело смысла, я рассказал, что знал, и в заключение позволил себе выразить непонимание:

— В чем, собственно, дело? Что стряслось?

Ну не мог я придумать вопросов оригинальнее!

Горин задумчиво посмотрел на Корнева.

— Все это мало что дает, но мои ребята возьмут информацию в работу. Еще я позвоню в Москву, чтоб человечек из нашего сто-личного филиала поотслеживал прошлое де-вицы. Студенческую юность. Но, по опыту говорю, информация незначительная. Так что Игорь Николаич, продолжай талантливо заниматься успешно начатым делом. И не стесняйся меня беспокоить. Ты своему другу услугу оказал, так что работай дальше. Я узнал, что хотел. Думаешь, придется работать вместе?

Игорь закурил сигаретку «Давидофф», выпустил дым чуть ли не в лицо Горину.

— Так ведь решили уже, Сергей. Мне кажется, это внутреннее дело «Астратура». Мне будут нужны твои бойцы, а не твои связи.

— Согласен. Шапиро, слышал?

Толстенький человечек с лицом профессионального евнуха поспешно кивнул.

— Если слышал, значит — понял! — отпустил афоризм Горин и поднялся из-за стола. — Игорь, ты подключи меня на финальной стадии.

— Конечно! — хмуро бросил Корнев.

Для нас с Атасом все это было чертовски непонятно. Когда Горин вышел, а Игорь продолжил задумчиво вертеть зажженную сигаретку указательным и безымянным пальцами вокруг среднего, я не выдержал:

— К чему все это?

— Вы слушали милицейскую сводку в «Питерской панораме» по курковсому радио? — вопросом на вопрос ответил Игорь.

— Он вообще ничего не мог слышать. А мне не до этого было! — хмуро рявкнул Атас.

— Просвети, Шапиро!

— Да, Игорь Николаевич. — Толстенький человек с лицом профессионального евнуха был лет на пятнадцать старше Корнева, но 0одскочил с усталой готовностью: — Сегодня в три часа ночи на проспекте Ударников недалеко от общежития Института Легкой промышленности был расстрелян из автомата «борз» сотрудник сыскного агентства «Астра-тур» Олег Петрушин, — сообщил он официальным тоном.

Я не сразу сообразил, что мне назвали мирское имя «пластилинового пришельца». Атас напрягся. Он тоже понял! Выходит, мне этой ночью повезло больше, чем ему? В памяти промелькнули уши-локаторы, пуговичные глаза, нос-картошка. Но я знал его слишком мало, чтоб слишком сильно о нем горевать. Тем более что Игорь наконец заговорил тихо и бесстрастно, прослушать его нельзя:

— Никто не виноват, кроме него самого, как считаешь, Шапиро?

— Молодой сотрудник…

— Да. Итак, он отзвонился в первый раз и сообщил, что смог найти в клубе ребят, которые вспомнили девушек, опознали Алену Коршунову по фотографии. Также Петрушин сообщил, что по окончании концерта надеется найти тех, кто видел, как девушки покидали клуб. После этого он отзвонился еще раз, около полуночи… Для справки: концерт закончился в одиннадцать двадцать… и сообщил… Шапиро, буквально!

— «Вышел на след через машину. Это дикие коты, продолжаю», — процитировал Генрих Шапиро.

— Отсюда — вывод номер один: коты — это сутенеры, «дикие» скорее всего обозначает, что они не платят налогов ни правительству, ни соответствующим конторам Питера. Следовательно, Дима, это похищение, и моя контора просто не могла о нем знать. Ведь далее если бы это были наши конкуренты, информацией они с нами поделились бы, я уверяю… успокой друга!

— Атас, сядь!

— Да ты не понимаешь, что твоих подруг запросто могли бы похитить и для подпольного публичного дома этого парня!

Атас так разволновался, что позабыл о лаконичности слога.

— Во-первых, наши подопечные похищениями не грешат, — Корнев не оправдывался, нет, он просвещал ребенка, — во-вторых, согласен, у нас есть «смежники», ты, гэбэшник, понимаешь, что обозначает это слово…так вот, даже если бы наши неразборчивые «смежники-конкуренты» и умыкнули девушек, они бы вернули их с поклонами и компен сациями, узнай только, что мы их разыскиваем… Дима, эта информация не для печати…

— Продолжу, — едва Атас опустился в кресло, Игорь закурил еще одну сигаретку. — Вывод номер два: твоих знакомых, похоже, взяли для своего публичного дома представители какой-то самодеятельности. Технология роста, принуждение по-русски: «Или будем долго и нудно бить, или начнешь ложиться под клиентов». Никакого материального стимулирования!

Неожиданно для меня, Атас согласно кивнул. Он явно знал о подобных методиках.

— И вывод номер три: их умыкнули действительно какие-то новички, отморозки. Каким бы неопытным ни был наш сотрудник, он не полез бы в одиночку на ребят, прикрытых конторой. Шапиро?

— Конечно, нет!

— Значит, он решил, что сможет — вероятно, оперируя авторитетом нашего концерна, — в одиночку убедить их вернуть девушек.

— Непростительная ошибка! — не выдержал Шапиро.

— Ему ее и не простили. Похоже, ребята слишком боятся застраховать свои предприятия в нашем страховом агентстве.

— Подонок.

Атас не вскочил, спокойно встал и бросил это в лицо Корневу.

Игорь взглянул на него с сократической иронией во взгляде.

— Не хочу перед тобой оправдываться, — медленно раздвигая губы в подобие улыбки, сказал он, — но мы не страхуем предприятий, связанных с тяжкими преступлениями против личности.

— Атас, я тебе говорил, все делается официально!

— А те, кто не соглашаются застраховаться официально, наказываются неофициальными методами! Знаю!

Корнев не был бы Корневым, если б не нашел оптимальный ответ:

— Если хочешь, можешь рассказать об этом в своей конторе. И попытаться доказать, — спокойно произнес он, — но у меня к тебе личный вопрос. Для меня ты — друг моего друга, я готов не обращать внимания на неосторожные формулировки. Но разве я — не друг твоего друга?

Атас сжал челюсти так, что при благоприятных условиях они смогли бы срастись.

— Хорошо. Прошу извинить.

Он сел. Я отметил для себя выражение лица Шапиро. Тот никогда не командовал киллерами, вообще не совершал ничего противозаконного — как может ширма преступать законы! — он просто честно занимался частной сыскной и охранной деятельностью и получал получку. Раз в десять большую, чем могла светить Атасу в его конторе. Но именно поэтому, похоже, чувствовал себя перебежчиком. Не знаю, как Корнев, а этот дед никогда не простит Атасу его выступления!

— Продолжим.

Игорь нажал кнопочку, и девочка Даша, которую я сам лично месяца два назад сосватал Корневу в секретарши — кстати, не подумайте чего сексуального, положение обязывало Игоря иметь любовниц только определенного типа (помните прошлогодние гастроли в Москве и Питере певицы-супермодели Аниты Абар?), — девочка Даша появилась в кабинете с четырьмя чашками кофе, четырьмя малюсенькими рюмочками и бутылкой коньяка «Луи Трэз». Понятно, все это она несла не в зубах. Поставив поднос на стол, девочка Даша удалилась, едва удостоив меня взглядом. Так расходятся пути и социальные уровни! Месяца два назад она еще…

— Продолжим! — повторил Корнев.

Атас демонстративно перевернул мою рюмку вверх дном.

— Согласен, — кивнул ему Корнев, — при сотрясениях мозга это излишне. Итак…

Теперь это дело перестало быть частным делом господина Осокина. Никто не может безнаказанно убивать людей «Астратура». Девушки похищены скорее всего в подпольный публичный дом…

Мне стало не по себе.

— Игорь! Гм… Николаевич, — я покосился на Шапиро, — убит человек; лучше заявить милицейским…

— Я как раз хотел сказать об этом. Ни слова! Даже если вдруг они сообразят, что смерть Петрушина как-то связана с тобой — а в наших компьютерах есть отметка, кто является «клиентом», — молчи! Понял, Дима? Скорее всего они до тебя не доберутся, но — на всякий случай!

— Но ведь менты все равно расследуют сейчас его гибель! Может, информация о том, над чем работал парень, сможет им помочь найти убийц… и девушек!

— При чем тут менты? — скривился Игорь. — Наш концерн перестанут уважать если узнают, что мы не смогли справиться с какой-то шантрапой самостоятельно. Уверяю мы сможем найти их раньше милицейских У них — сто тысяч дел, а у нас сейчас — одно.

— Возможно… — медленно протянул Атас. — Но я уже влез в это дело и не хочу устраняться. Молжно сказать, я должен Диме. Как будем?

Игорь впервые за весь разговор действительно жестко посмотрел в глаза Атасу.

— Твоя контора бросит все силы на это дело?

— Нет. Не наш профиль. И еще: сейчас у нас нет оперативного отдела. Я — сам.

— Может, — теперь голос Игоря зазвучал уже вкрадчиво, — ты сам и оповестишь своих смежников-милицейских?

В голосе Атаса почувствовалась неуверенность:

— Ну… Нет. Личное дело, да? При чем тут менты?

И перевел дух: конфликт исперчен, недаром и стар и млад поговаривают сейчас о скрытой вражде этих двух заведений!

— Тогда все в порядке! — открыто улыбнулся Игорь.

— Да! — злобно подтвердил Шапиро, которому наскучила роль статиста.

— Тем более, — продолжил Корнев, — что мы пришли к выводу, что нам нежелательно светить второй вечер подряд своих людей в этом рок-клубе с дионисийским названием. Даже удачно, что ты не хочешь выходить из Диминого дела. Сходишь туда сегодня узнаешь, с кем контактировал наш человек?

— Согласен. Как я понимаю, про девушек не спрашивать?

— Верно. Только про нашего человека. А мы тем временем сможем взять на себя благородную миссию цивилизации диких земель.

Для меня последние слова прозвучали дико, но Атас их будто бы понял: кивнул и… неожиданно улыбнулся в ответ. И корректно предупредил:

— Вопрос. Диму вчера не по делу обидели.

Кто этим займется?

— По желанию, — успел ответить Кор-нев, прежде чем я начал отнекиваться.

— Тогда — я.

— Договорились.

С господского уха Корнев скинул нам с Атасом «Дельту» и приказал тому же Богдану подбросить нас до Елизаровской, где на платной стоянке недалеко от метро скучала «девятка» Атаса.

— Как оно?

— Бодр, как мартовский кот!

— Это кофеин. Ладно. Едем вместе. Будет проще, если именинницу похмелишь ты.

Я улыбнулся.

— Но! Похмелишь безалкогольно!

Не рассчитывая на Линино гостеприимство, мы тормознули у «Сюрприза» на Старо-невском. Атас молчал, и от этого его манера потреблять лангеты с салатом вдруг показалась мне грубой и отвратительной. Тем более что кофеин прибавил мне бодрости, не аппетита.

— Что такое «цивилизация диких земель»? — не выдержал я.

— Притоны, — исчерпывающе объяснил Атас, задумчиво взглянув сперва на пустую тарелку перед собой, затем на мою.

— Что «притоны»?!

— Платят. Некоторые — твоим друзьям, другие — их коллегам. Но те, что платят, девиц не похищают. Я проверил. Которые не платят — «дикие». Теперь твои друзья хотят под шумок прибрать их к рукам. Есть формальный повод.

До меня дошло. И впрямь, если бы не ночное убийство «астратуровца», лидерам концерна не избежать бы длительных объяснений с главами других кланов — прибрать к рукам «дикие» притоны хотелось всем, и те заведения, до которых еще ни у кого не дошли руки, наверняка были расписаны между конкурирующими сообществами. Убийство многое меняло: чтобы не оказаться заподозренными в начале военных действий, остальные городские «фирмы» («А как еще назвать мафию?» — спросил меня как-то один из авторитетов) будут вынуждены дать добро на проведение инспекции.

В подтверждение моих мыслей запиликала «Дельта».

— Ответь, — попросил Атас, — не хочу я с…

— Николаич?

— Дмитрий? Так и думал, что ты ответишь. Горин с Шапиро расспросили милицейских и смежников, но адресов набралось многовато. Если не считать Выборг и прочее, больше шестидесяти. Мы начнем с тех, которые поближе к Ударников, но надежд на точное попадание не так уж и много. Что у вас?

«Едим!» — хотел ответить я, но передумал.

— Едем! К имениннице!

— Давайте. Координаты, связи, все данные о второй девушке смогут помочь выйти на след, если они вдруг все же попали через знакомых. Работайте. Я буду занят, мне не звони. Телефон диспетчера…

— Умеют работать, — без тени порицания отметил Атас, — и дел у них будет много. Поехали.

Знакомая лестница. Я б удивился, если б ее кто-нибудь помыл.

— Нормальненько! — констатировал Атас, имея в виду засохшие пятна крови. — Странно: центр, а квартира без телефона…

У двери он остановился.

— Побеседую в прихожей. Постой на площадке, но будь готов. Кстати, ты заплатил лекарям шестьдесят?

Я кивнул.

— Забавно, но «Перфекта» стоит именно столько. — И Атас позвонил, чуть сдвинув меня плечом в сторону, так чтобы меня не увидели из квартиры. Дверь приоткрылась.

— Ангелина Валерьевна Гриф? И когда он успел узнать!

— Да… — прозвучало растерянно.

— По поводу вчерашних событий! — важно сказал Атас, предъявив корочки.

Он рисковал! Хотя не знаю, возможно, я и сам не догадался бы осведомиться, что привлекло внимание УФСК к банальной бытовухе.

— Ой! Проходите…

— Я не займу у вас много времени, — голос Атаса явственно доносился из-за полуприкрытой им за собой входной двери, — пожалуйста, еще раз адреса, фамилии присутствовавших вчера гостей.

— Не помню…

— Только парней. Фамилию, имя, отчество вы должны помнить. У нас найдется с чем сверить.

По-моему, это называется «блеф»!

— А да, тогда, конечно… Прорезник Иосиф Абрамович, Тимофеев Иван Иванович…

Что за набор?! Она что, издевается?! Похоже, Атас тоже так решил:

— Уточните…

— Прорезник, это рыжий такой, студент-Тимофеев — мой сосед, в следующем подъезде живет, Авдеев — на Гражданке… Тимофеева вчера избили в отделении милиции, хочу сказать!

Ага! Тот обалдуй с обезьяньими ужимками! Теперь-то я знал, кто пулял мне в лицо из газового пистолетика, Иван Иваныч, надо же!

— Квартира?

— Девяносто шесть.

— Потерпевший вам хорошо знаком?

— Мы с Ваней в хороших отношениях…

— Я про Осокина Дмитрия, проходящего по делу об исчезновении гражданки Кисиле-вой Алены Рудольфовны…

Я гаденько хихикнул, но в квартире меня не услышали.

— Она действительно пропала?

— Это вам объяснит подследственный.

Это я-то подсле… Атас открыл дверь и, сказав страшным голосом: «Введите!», втащил меня за рукав в квартиру. «Кто стрелял?» — успел он спросить меня в дверях. «Ваня», — тем же конспиративным шепотом ответил я.

— Вам предоставляется… — Атас взглянул на часы, — пятнадцать минут.

И вышел, циник! И захлопнул за собой дверь! Лина явно не выспалась, но сегодня она понравилась мне больше, чем вчера, и не только потому, что на ней был надет один лишь халатик на голое тело — реальное, неплохое тело, — позволявший любоваться на Длинные-длинные-длинные — почти до самых трусов! — красивые ножки. К сожалению, Ножки почти всегда заканчиваются как раз к трусикам, а глазки у вчерашней именинницы оказались настолько распухшими, что Мне невольно пришла в голову мысль о необходимости скорейшего принятия Думой того закона шариата, который предписывает всем красивым девочкам носить чадру. По крайней мере с утра.

— Ой-йой-уой! — она попятилась, не сводя своих ультрафиолетовых глаз с того, что еще вчера можно было назвать моим лицом.

— Здравствуйте, девочка! — поздоровался я дурным голосом.

— Я…

— Видите ли, Ангелина (если вчера я мог показаться сплошной галантностью, то сегодня — монолитной корректностью), видите ли, Ангелина…

Мне не давало покоя исчезновение Атаса, и я решил, что вся тяжесть предварительного дознания теперь — на моих плечах.

— … из-за вашей вполне объяснимой вчерашней недоверчивости соответствующие органы… ну, вы видели этого члена… — прошептал я, покосившись на захлопнутую дверь, — привлекли меня к ответственности прямо из реанимации. Теперь только вы меня можете спасти от тяжких обвинений в похищении Аленушки…

— Как? — спросила она.

Если святая простота заключается в том, чтобы подкладывать дровишки на костер Яна Гуса, то у нее были все шансы на это почетное звание!

— Ее подруга. Фамилия, имя, отчество, адрес! — лаконизм Атаса действительно ока зался заразительным!

Не сводя глаз с моей надбровной повязки, она попятилась.

— Почему этот… офицер не спросил меня сам?

Безумью женщин поем мы песню! И я запел:

— Он предоставил вам шанс — рассказать мне все добровольно! Просто, как контрданс, только не так уж и больно!

Однако! Гены моего братца поэта…

— Ты что, больной? — прошептала она, продолжая пятиться.

— А ты как думала!! — импульсивно подтвердил я, указав на свой марлевый шлем.

— Прости…

— Фамилия, имя…

— Морозова Ольга Вячеславовна…

— Адрес и телефон!

Она удовлетворила меня буквально через секунду. Такой уж я — после ударов по бестолковке многого не надо. Только информация.

Преодолев искушение попросить ее проводить меня к узколицей соседке — позвонить Алешкиной подруге, я сел на стульчик в прихожей. Атас так и не появлялся, поэтому стоило поимпровизировать:

— Надеюсь, ты понимаешь, тот факт, что компетентные органы позволили тебе добровольно поделиться информацией со мной, а не стали вызывать тебя на допрос, лучше не афишировать?

— Понимаю… спасибо… — прошептала она.

Вряд ли она была баскетболисткой, ножки идеальной формы, никакого избытка мускулов… волей-неволей, я вгляделся повнимательней. Так, что она запахнула халатик. Где же Атас?!

— Чаю… — попросил я голосом умирающего лебедя.

Если вы когда-нибудь слыхали такой голос, то понимаете, что отказать ему невозможно! Вода успела закипеть, а чай — завариться, когда наконец в дверях квартиры возник строгий Атас.

— Подследственный Осокин!

— Я! — прошипел мой голос.

— Вам пора, — Атас посмотрел на Лину. — Надеюсь, вы понимаете, что тот факт, что мы предоставили вам возможность пообщаться с подследственным и не стали вызывать вас к себе на допрос, лучше не афиши…

Я выронил недопитую чашку ему на ногу. Атасу такого намека оказалось достаточно.

— Смешно, — отметил он, повернув ключ в замке зажигания своей тачки.

— Да, я ей то же самое ска…

— Я не про то. Человек. Звоню. Открывает. «Иван Иваныч?» Кивает. Получает по печени. Засыпает. Обыскиваю: нет оружия! Ухожу покурить. Звоню еще раз. Открывает на цепочке. Получает пальцем в шею. Засыпает. Снимаю цепочку. Смотрю — в правой руке «Перфекта». Держи.

Атас протянул мне маленький газовый пистолетик восьмого калибра.

— Все равно у него нет разрешения! Случайность, что вчера не конфисковали. Возьми! Твоя компенсация. Продашь — отобьешь то, что на врачей потратил!

Это был один из самых длинных рассказов, которые я услышал из уст Атаса за все годы нашего знакомства. И он явился доказательством того, что в нашем странном мире у каждого свои представления о чести.

— Атас! Координаты подруги…

Выслушав, он схватил «Дельту», набрал сообщенный Линой номер…

— Можно Олю?! Один знакомый…

Долго, должно быть, минуты две он слушал, ничего не отвечая, затем просто нажал отбой.

— Родители, — пояснил он мне, — тоже в истерике. Второй день ищут.

— Ищут пожарные, ищет милиция…

— Звякни своим корешам-мафиозникам, — он протянул мне телефон, — пусть на всякий пожарный проверят. По крайней мере будут в курсе.

Диспетчера я узнал по голосу: Глеб Сви-диров, человек Горина. Это показывало, что в «Астратуре» действительно отнеслись к происшедшему серьезно. Обыкновенно в их сыскном на телефонах сидит какая-нибудь «шестерка», чьи обязанности — просто принимать, отмечать и передавать сообщения по всем контрактам агентства, сыскным и охранным.

То, что они выделили одного человека — и какого человека! — контролировать одно дело, кое-что значило! Неожиданно Свиридов тоже поведал мне много нового. Наверное, Корнев все же распорядился держать нас в курсе.

— Они прочесали всю «Долину трех дураков», район убийства, — передал я информацию Атасу, — накрыли пару притонов, но все, как сказал Глеб, «рамки держат», пока никаких нитей. С родителями Алешкиной подруги поговорят сами, знакомых выявят. От нас ждут результатов по «Тыр-пыру».

— Три часа дня. — Атас лениво вырулил на Гороховую, позволил обогнать себя какому-то «запорожцу». — Нет смысла ехать в «Тыр-пыр» до семи, до начала концертов. Нет смысла лезть на дорогу «Астратуру». Нет смысла потеть. Едем к тебе. Тебе есть смысл отлежаться. Поспать. Я посижу на телефоне.

— Договорились.

Кофеиновые таблетки, которые скормил мне Атас, уже переставали оказывать свое действие. Я отрубался… но когда мы переезжали через канал Грибоедова, нас ударила в борт вырулившая с набережной «мазда». Как известно, «главной дороге» нужно уступать. Но «мазда» почти перекрыла нам путь. Атас резко затормозил, я проснулся. Тяжелоатлеты из «мазды» ринулись к нашей «девятке». Я даже приободрился, после вчерашнего мне очень хотелось поучаствовать в каком-нибудь избиении вредных младенцев в качестве зрителя. А в том, что Атас уделает этих четверых культуристов, можно было не сомневаться. Тяжеловесы были его специальностью — что коровы для тигра.

— Ты, фраер, знаешь, во сколько это тебе встанет?! — замычали атлеты, указывая на вмятину на бампере своей тачки.

Атас меня разочаровал:

— Что-что? — вежливо спросил он, как бы ненароком мелькнув своим удостоверением.

— А, мастер… Извини, друг… Не правы…

— Нет претензий, — вежливо ответил Атас. — Да ну, связываться… — робко попытался оправдаться он, когда мы уже переезжали Дворцовый мост.

И чтоб отвлечь мое внимание от недавнего эпизода, переспросил:

— А что ты сказал? Какую «долину» они прочесали?

— Район убийства, — подобной серости я от него не ожидал, — проспекты Ударников, Наставников, Энтузиастов…

— Кхм…

Труды Праведные

Общежитие давно уже сдавало половину этажа в аренду какому-то туманному ТОО, но такой грохот здесь слышали впервые. Человек восемь «качков», резко подваливших к дому на двух тачках, прошлись по арендуемой площади, как домашний ураган.

— Высаживай! Нормально! Глянь, голые девочки!

— В чем дело?! По какому праву?!

— Спокойно, мальчик! Что это у тебя тут? На публичный дом похоже… Давай, Санек, фотографируй, видеокамеру давай, так… Не дергайся!! Не, это очень похоже на публичный дом. О, вот и травка! Незаконное использование женского тела… гы-гы-гы… плюс хранение наркотиков… знаешь, сколько тебе за это светит, человек? Внимание, это охранник! Что, больно?! Продолжим знакомство… держи его, Санек… Слушай, мужик, тебе повезло, что мы не менты. Мы — частное сыскное агентство. Но, сам понимаешь, ментам мы должны сообщить…

— Ребята, может, договоримся, а? Ну при чем здесь менты? Ой! А! Не надо…

— Не, ну ты слыхал, что он нам предложил, а? Стоп! Куда вы, девочки?! Стоять! Отметь, этот чухонец — определенно клиент… Продолжим. Ты, значит, «кот» вонючий, предложил нам утаить твой притон от правосудия, а? Молчать! Надо нам с девочками твоими поговорить, ты ведь все равно правды не скажешь… Да нет, козел, не в том смысле… Ха-ха-ха… Санек, мы что, похожи на озабоченных?! Бля, еще один! Руки за голову! К стене! Так вот. Держите их, ребята. Поясняю: ищем двух девчушек, есть мнение, что это вы их умыкнули и удерживаете насильно. Девочки! Вас кто-нибудь удерживает насильно? Вот эту фотку видели?

— Ах, козлы потворные, импотенты, мы тут с друзьями…

— Грубые девочки. Но, похоже, им нравится, чем они тут занимаются.

— Да ты в сутки столько не имеешь, сколько я за час, ментовский подпердыш!

— Джентльмены за такое бьют по суса-лам, киска. Понравилось?! Угу. Значит, ты не мазохистка. Тогда будь сдержанней. Что за ерунду сказала, а? Самой не стыдно? Менты тут ни при чем. Девчонки, ваша товарка сама напросилась. Посмотрите на эту фотку, прощу. Видели такую девочку? Ее мама плачет, а мы ищем. Подумайте, вас мы не тронем… если ругаться не будете, а эту девочку просто скрали какие-то умники. Думаю, вам не нужно объяснять, как ей сейчас кайфово! Помогите найти!

— Нет, я не видела… А вы нас правда отпустите? Ничего не сделаете?

— А мы вас и не брали, чтоб отпускать. Ничего вам не будет. Ну?

— Нет… Нет… И я не видела…

— Что ж… Лады! Давайте, девочки, отдохните! Считайте — технологический перерыв. Ребята, тащите «котов» в соседнюю комнату. Да отпусти ты чухонца! Пусть катится, на пленке останется на крайняк! Так. А теперь, ребята, с вами поговорим…

— Сколько?

— Сводничество, хранение наркотиков, неуплата налогов… может и на червонец потянуть. Но, может, я ошибаюсь…

— Сколько? Денег сколько?!

— Санек, тебе деньги нужны? Мне тоже! Ты, урод, не понял, кто с тобой разговаривает! На х… нам твои деньги! Бога моли, что твои девочки тебя отмазали от похищения, а то бы загремел! Давай, поможешь розыску, мы тебя отпустим. Кто из твоих коллег балуется бесплатной рабочей силой, а?

— Никто… А! Больно же! Ну, вспомнил, есть такой Армен, ара, держит заведение на Тамбасова…

— Свиридов?! На телефоне?! Задницу не отси… Понял. Извини. Слушай, мы свой адрес проверили, ничего по делу! Понял. Он нам другой адресок шепнул, на Тамбасова, в Сосновой Поляне, мне с ребятами самому съездить? Что? А, группа ближе есть? Да, понял. Все. А с этими — по плану? Сделаем! Давай. Все, ребята, поехали на следующий адрес… А тебе, сводник, бесплатная идея. Застрахуй свое заведение в какой-нибудь конторе — к примеру, хоть в нашей, в «Астратуре», — глядишь, легче будет от ментов отбазариться. Мы ведь им все равно дня через два должны будем доложиться. А застрахуешься — может, им покажется, что у тебя тут не притон подпольный, а… ну там, служба эротической разгрузки… ты ведь слышал про «Астратур», мальчик? Тогда думай. Поехали, мужики. Пленки все равно в нашей конторе окажутся.

В знаменитом своими санаториями курортном пригороде Петербурга оставался только один дом отдыха, путевки в который рядовым гражданам невозможно было достать ни за какие деньги. Именно у этого благословенного приюта остановилась «мазда» с помятым бампером. В салоне сидело четверо. Можно было подумать, что все они прибыли на соревнования по поднятию тяжестей.

— Будем грубыми или вежливыми? — словно сам у себя, поинтересовался старший, немного похожий на спившегося Юрия Власова. И сам же ответил: — Вежливыми, для разнообразия. Оставайтесь в машине, сам схожу.

— Сто пятьдесят коньяка и хозяина! — вежливо попросил он в баре.

— Что? Не понял!

Подрыгав ногами, бармен обнаружил, что поднявшая его в воздух рука разжалась, он удачно приземлился на ноги и вскоре появился с тремя внушительными молодыми людьми в спортивных костюмах.

— Вот этот!

— Хотите связаться с «Астратуром», ребята? Сыскное агентство! А может, вызовем милицейских?

— Ну при чем тут менты! — хором отказались спортсмены.

Тяжеловес сунул им карточку и укоризненно взглянул на бармена.

— Я же сказал: сто пятьдесят и хозяина!

Хозяин — интеллигентный сорокалетний мужчина в костюме-двойке, — изучив удостоверение посетителя, сразу же позволил ему пройти по этажам и «побеседовать с обслуживающим персоналом».

В трех-четырех номерах атлету пришлось отвлечь персонал от обслуживания: так, в частности, он вежливо снял с молодого араба какую-то постанывающую пародию на Кристину Орбакаите, в другом номере корректно помешал строительству «шведского домика» из престарелого «нового русского» и двух школьниц, одна из которых была брюнеткой, а другая — рыжей («непременное условие клиента»), в третьем люксе, нимало не смутившись, отнял у двух старушек уставшую молодую блондинку.

И всюду он задавал одни и те же вопросы, всем показывал одну и ту же фотографию.

В итоге он всюду получил отрицательные ответы.

Он вернулся в кабинет директора дома отдыха.

— Я слышал, конечно, что активный отдых полезен… Но вам все же не мешало бы подстраховаться…

— Я как раз позвонил в вашу контору, — с наилюбезнейшей улыбкой прервал его хозяин, — спросил, когда можно внести первый страховой взнос…

Говорить было больше не о чем. Готовность подвергнуться тщательной проверке страховых инспекторов «Астратура» являлась хорошей заменой презумпции невиновности. Да эта контора была слишком шикарной, чтобы рисковать, похищая девушек для неприхотливых клиентов. Здесь выгоднее было платить персоналу.

Тяжеловес спустился в бар и подошел к стойке:

— Как?! Ты до сих пор не сделал мне мои сто пятьдесят?! — в сердцах рявкнул он.

Бармен сполз по стенке, не пытаясь держаться ни за что, кроме собственного сердца. Вздохнув, атлет взял открытую бутылку.

Ему было обидно, что и здесь он не смог найти тех девок. Петрушин должен был бы работать в его команде пятым. Забавный был мальчик! Узнать бы, какой отморозок настолько озверел, что не испугался спустить человека из «Астратура»?! Найти бы ублюдка самому! Но — не везет, что поделать! Еще этот гэбэшник днем…

Дверь в небольшую трехкомнатную квартиру в доме по улице Тамбасова вылетела сразу, с первого удара. Пятеро в камуфляже и с пистолетами ввалились внутрь.

Через три минуты старший группы уже звонил в диспетчерскую Свиридову:

— Глеб, это с Тамбасова… Наших девушек тут нет, но тут такое, Глеб, я во время рейдов, когда в ментуре был, такого не видел… Трое охранников, мы их построили… Нет, самого Армена нет, это какой-то микрорайонный авторитет… Глеб, но девушки… Да, слушай, три студентки, тут общага Техноложки недалеко, их прямо оттуда забирали. Слушай, Глеб, их надо бы в больницу, а? Может, отдадим хату милицейским?.. Как — при чем тут менты?! При том! Тут такое, я говорю! Ну ты проконсультируйся, а? Понимаешь, страшно, они даже не плачут, глядят дикими глазами… Да, методика известная, били страшно, одежду отобрали… Глеб, я говорю, девчонки не в себе! Что значит обычным путем, их же в больнице спрашивать начнут, ты же знаешь! Слушай, я все понимаю, но я даже за своих парней не ручаюсь сейчас! Проконсультируйся у лидеров, хоть у Корнева, хоть у Горина! Нельзя такого оставлять! Да я президенту прозвонюсь! Все, понял. Да. Хорошо. Сделаем. Одеть-то их во что?! Ха, нормально. Все, понял, Отзвонюсь. Слушай, а можно мы перед тем, как на следующий адрес ехать, этого Армена возьмем? Спроси! Мы пока тут! Диктую: 130-76-… Перезванивай!

—; Успокой девчонок, сейчас в «астрату-ровскую» клинику на Вавиловых их подвезем. Не трогай уродов! Я сказал! Пусть снимут одежду, надо же девчонок во что-то одеть… тише, тише, маленькая…

— Алло? Отлично, Глеб! Спасибо! Кто разрешил? Горин? Все! Отлично! Спасибо!

— Так, этих скотов аккуратно вырубаем, один отвезет девушек на Вавиловых, а остальные со мной к Армену. Привезем его сюда, и можно будет коллег вызывать… бывших коллег… Как «нет состава»? Подумаешь, девушки! Ты что, хочешь, чтоб их по инстанциям мурыжили? Да как «состава не будет»?! Разуй глаза: оружие, наркотики — нормально потянет! Все! Работаем! Ну вот и слезы… Не плачь, маленькая, давай, надевай штанишки…

В службах «астратуровских» агентств работали самые разные люди. И, пока я спал, у них у всех было много работы.

Поспать удалось часа три, не больше. Атас растолкал меня в шесть вечера.

— Говорил я с Корневым. Сам позвонил. Они работают по всем направлениям, но пока ничего. Кофе. И едем в «Тыр-пыр».

— Дай таблеточку…

— Хватит!

Пока я, обеими руками пытаясь удержать голову от кружения, пил кофе, припадая ртом к стоявшей на столе чашке, Атас чуть подробнее просветил меня о своем разговоре с Корневым. Проверка Оли Морозовой ничего не дала. Девушка исчезла так же странно, как и Алешка. «Астратур» развивал наступление на «дикие» притоны, Горин даже провел переговоры с людьми арестантского мира, и те побожились, что у них на «малинах» так девушек не пользуют.

— В любом случае, по информации, которой обладает моя контора, они бы скорее отдали девушек «Астратуру» за символический выкуп, чем стали бы из-за этого начинать войну. Нет, убийство не вписывается, — естественно, Атас сумел выразить эту мысль рублеными фразами, но смысл его высказывания я передал довольно точно.

Мы вынырнули из дома в сгущенку сумерек. С каким-то непонятным мне удовлетворением взглянув на измятое крыло своей «девятки», Атас сел за руль.

— Атас, а не поручил ли нам добряк Корнев самой опасной части задания? Как-никак, «пришель…», этого их парня хлопнули именно за активность в этом клубе.

— Думаю, — успокоил меня Атас, — ду-маю, обязательно должен быть еще один труп, — Ага! — возликовал я. — Поэтому мы туда и едем, да? Может, ты сразу уточнишь, что ты еще думаешь? Кого тебе нужно сделать еще одним трупом? Может, ты думаешь, что этим еще одним трупом должен обязательно быть я? Я против!

— Чушь. Петрушин вчера здесь что-то от кого-то узнал. За что и получил. Думаю, он узнал номер машины. Дурак, что не сообщил его диспетчеру. Хотя — кто мог подумать?

Мы до странности беспрепятственно продвигались по Большому проспекту Петроградской стороны — ни заторов, ни автокатастроф… странно! Атас вновь замолчал. Поерзав в кресле и выкинув в окно папиросный окурок, я не выдержал:

— Так что за «еще один труп»?

Он посмотрел на меня с жалостью.

— Тот, от кого человек «Астратура» узнал номер машины. По логике вещей, его тоже должны спустить.

— А… мы едем спасать, да?

— Искать.

— Труп?!

— Что найдем.

У самого Тучкова моста мы все же попали в затор — поворачивавший с набережной трамвай остановился, аккуратно перекрыв путь всему потоку машин, двигавшихся с нами в одном направлении, и Атас решил все же кое-что мне пояснить:

— Если не хочешь, чтобы тебя вычислили в этом мире, ничего не делай. Замечают все, дюбой жест. Чем больше поступков, тем боль-ше о тебе знают. Или люди, или птицы небесные, или вещи.

— Философа из тебя все равно не получится, поясни конкретнее!

Здесь, у моста, движение было уже двусторонним и, флегматично взглянув на часы, Атас резко вывернул руль вправо, и мы проскочили между тупой мордой остановившегося трамвая и громыхавшим по встречной полосе фургоном.

— Они грохнули Петрушина. Хорошо.

Хорошего мало, но я промолчал.

— … Подробности пальбы на Ударников выяснят менты и мафиози. Наверняка есть за что зацепиться.

Мы свернули с моста направо и через мгновение уже мчались по Малому Васильевского.

— … теперь здесь, в рок-клубе, — продол жал Атас, — кто-то видал девиц. И того, с кем они ушли. Или уехали. Это доказано первым трупом. Значит, если убийцы не совсем дураки, должен быть второй жмурик. Тот, кто их видел. Если они его уже сделали, значит, наследили, значит, мы будем знать о них еще больше. А если нет — узнаем то, что узнал Петрушин. Приехали.

Он критически осмотрел мой марлевый шлем:

— Оставайся в салоне.

— Вот еще! — взбунтовался я.

На втором этаже перед входом в небольшое фойе у концертного зала торговали пивом. Поскольку до начала концерта оставалось еще минут десять, именно здесь было наиболее оживленно. Личности со взъерошенными волосами, наголо обритые индивидуумы, аккуратно подстриженные эксцентрики и эгоцентристы с длинными сальными лохмами прихлебывали «Балтику» из горлышек бутылок и толковали об «Алмазной сутре». Первой меня заметила совершенно никакая девушка с намеренно обнаженными ножками: никакие чулки или лосины не должны были скрывать от восторженных взглядов местных эстетов затейливых узоров ее татуировки — от туфель до… до кожаной мини-юбочки, скажем так. И она почувствовала на себе мой взгляд.

— Ой, космонавт! — хихикнула она, указав пальцем на мою повязку.

Опять я в центре внимания! Что за…

— Да, я побывал там! — рявкнул я в ответ. — Что ты знаешь о мрачной пульсации мирового альтер-излучения, о неподражаемом звучании Вселенной?! Возникающие из сиреневой энтропии импульсы самой невероятной частоты и продолжительности рождают возвращающие душу на астральные сферы колебания Вселенной, недоступные человеческому слуху!

На меня смотрели уже более заинтересованно, они все пораскрывали рты от уважения! Атас бочком протиснулся в фойе, а я, вдохновившись, продолжал:

— Что вы знаете о лучах звезд, превращающихся в звуко-высотные мелодические линии, и светилах, обладающих характерной окраской присущего исключительно им звука?! И помните ли вы о будущих коллапсах, крекингах и грядущей тотальной резиньяции?

— Не, не помним! — потрясенно сообщил кто-то из слушателей.

— Хорошо! А этого человека вы помните?

Гордясь сам собой, я предъявил собравшейся аудитории фотку Петрушина — из тех, которыми нас днем снабдили в «Астратуре».

— Был вчера…

— Ну, теток искал каких-то! — подтвердил пацанчик с зеленым кокером на голове.

, - С кем-нибудь он говорил подробно?

— Да он у всех почти спрашивал, но с кем ему говорить, если этих его подруг не видел тут никто!

Толпа вокруг меня значительно увеличилась, карточка пошла по рукам, но каждый, взглянув на нее, вновь переводил зачарованный взгляд на мою повязку. Они хотели продолжения!

— Именно этот человек, простой с виду, но корреляционный по своей экзистенциальной сущности владеет эзотерическим пленом музыкального чередования объемов и силуэтов! — важно предупредил я слушателей. — Его необходимо найти, иначе ритмический замысел и тайный смысл постоянной динамики Покоя и статики движения останется нераскрытым!

Если честно, побей они меня после этой фразочки, их бы оправдали в любом суде. Даже издалека я заметил, как внезапно покраснел Атас, спрашивавший народ в фойе. Но то ли у этих ребят оказалось все в порядке с чувством юмора, то ли они прониклись важностью моей миссии, только карточка еще раз обошла всех собравшихся. Теперь уже каждый второй смог припомнить, что да, маячил тут вчера этот мистагог, но никто ж не знал, что он такими тайнами владеет, а он все больше про теток спрашивал.

— И фотку небось показывал? И говорил, что одна была одета в серый свитер и джинсы? — уточнил я.

Все согласно закивали, поражаясь моей проницательности.

— Таков уж обычай у нас, астральных посланцев, — со вздохом объяснил я, — и когда завтра сюда придет тот, кто движется за мной следом, и станет показывать мою фотографию и расспрашивать обо мне, узнайте его: это еще один вестник мелодики звездных пульсаций!

Они явно не могли ничем помочь! Атас, похоже, тоже закончил свой блиц-опрос. Впрочем, ему было проще: почти весь народ сбежал из фойе еще при первых постулатах моей эстетической доктрины. Хорошие тут все-таки собираются ребята. Со вздохом я убрал фотку в карман.

— Прощайте! Ритмика объективного мира требует моего присутствия в ином месте!

— Постой, заверни еще чего-нибудь! Ты же не порассказал про звездную музыку!

— Что? А… так ведь не это главное! — Атас уже потянул меня за рукав к лестнице. — Главное… сейчас я скажу… Главное помните, что выполнение варны своей дхармы рождает благоприятную карму! Аминь! И да поможет вам Колдрекс!

Я повернулся, чтобы уйти, и в этот момент нос к носу столкнулся с тем самым бритоголовым, носившим очень твердые ботинки. Он опаздывал на концерт, поэтому не сразу меня узнал.

— О! — обрадовался он. — Еще хочешь, да?

Атас четко вклинился между мной и этим вульгарным материалистом и попытался уподобиться мне в остроумии:

— Упаси тебя Сникерс, пацанчик, от опрометчивых суждений!

— Это плагиат! — прошипел я ему на ухо и грустно пошел вниз по лестнице.

Атас нагнал меня через три ступеньки, оставив бритоголового судорожно глотать ртом воздух.

— Поздравляю. Хорошая речь. Про коллапсы. Результат?

— Все видели, никто не знает…

— У меня то же самое…

— Подождите!

Мы остановились. Три поклонника моего ораторского искусства — девочка с татуированными ножками не в счет — нагнали нас на лестнице.

— Ребята, вам что, действительно так важно найти этих своих знакомых?

— Ну.

— Мы вот подумали… короче, жаль, что тут никто ничего не знает, но ведь сегодня здесь вовсе не весь пипл, что вчера был. Может, те, кто не пришли, что-нибудь путное знают…

— Ну?

— Ну вот, мы и подумали, надо вам к Наркуше обратиться.

— Кто это еще?

— Наркуша — это все! Это Нострадамус! Он такие пенки иногда выдает!

— Пенки?

— Не всегда, но по обкурке…

— Не так объясняешь!

— А что объяснять?

Они чуть не перессорились, а поскольку все сообщенное ими никак не вдохновляло, я вновь принялся рассматривать узоры на ногах девчушки: красные, синие и черные линии переплетались так причудливо, что, думаю, создавали ей немало проблем в интимной жизни: даже до самого озабоченного лес-промхозовца, думаю, с первого раза доходило, что перед ним не объект эротического влечения, а заслуживающее внимательного рассмотрения произведение искусства. Руками не трогать!

— Пойдемте, если он не в отключке, так скажет что-нибудь путное, правда, он странно говорит, ну, катренами, как настоящий Нострадамус, и путано, но, представляете, он как-то выдал что-то вроде «Смольный таит анашу», никто не мог понять, про что это он, все смеялись, думали, надо понимать так, что Собчак тайный наркоман и прячет у себя траву…

Задурманив нам мозги всей этой несуразицей, они выманили нас на улицу, и, только прошагав вслед за новыми знакомыми метров десять, я, словно очнувшись, заметил, что мы удаляемся от машины Атаса и движемся прямехонько к боевому скверику.

Чуть вздрогнув, Атас недоумевающим взглядом осмотрел окрестности. Наши провожатые наперебой продолжали свое парапси-хологическое повествование:

— … вот, значит, все над Наркушей тогда смеялись, а летом как-то пошли в Бобкин садик купаться, это как раз за Смольным собором, так там прямо в садике такую кайфовую полянку нашли, лох какой-то засеял! Прикольная телега, да?

Я несколько раз вздохнул полной грудью. Все это начинало напоминать дурной сон или тоскливые предутренние видения одинокого запойного пьяницы. Пока мы ехали, пока я проповедовал в клубе, пока надеялся — какое-то странное нервное напряжение позволяло мне держаться и более или менее удачно шутить.

За это время успело заметно потемнеть: и на улице, и на душе. Вечер абсурдных, странных конфликтов, телефонная нервотрепка, новый вечер с убийством и диким бессмысленным избиением, разбитая голова, отключка и новая напряженка, масштабный крестовый поход «Астратура» на бесхозные публичные дома, а мы в этом клубе непонятно как пытаемся найти незнамо что, а теперь какие-то увлеченные ребята тащат нас к какому-то наркоману… Зачем я здесь? Что это за мир, если от него нельзя отгородиться и уснуть… недельки на две… летаргия… Боже, как кружится эта улица вокруг моей головы! Видимо, я здорово побледнел — Атас цепко ухватил меня за плечо, чуть встряхнул. Улица начала медленно замедлять свое вращение.

— Зачем нам этот наркоман? — шепотом, чтоб не обидеть добровольных помощников, спросил я Атаса.

— Не знаю. Не убудет. Ты как?

— Как флаг!

— В смысле?

— Трепещу. Дрожу.

— Ничего, «ветер» скоро кончится! — попытался он меня утешить.

— Боюсь, тогда я совсем обвисну.

— Шутишь, значит, до новой дозы кофеина не созрел!

Последнюю фразу Атас сказал чуть громче, чем надо, и обогнавшие нас на пару шагов меломаны среагировали мгновенно, прервав повесть об очередном удачном предсказании Наркуши:

— Вы что, тоже колесами балуетесь?

— Просто ездим!

— О!

Весь этот треп немного помог мне собраться с силами. Я дважды «попытался глубоко вздохнуть, набрать полную грудь прохладного вечернего воздуха, но вместо него мои легкие оба раза заполняла отвратительная дождевая взвесь. Что за жизнь! А я и, не заметил, что на улице начало накрапывать! Позавчера был ветер, сегодня морось, вчера… А какая погода была вчера? Я не помнил. Абсолютно. Наверное, это дело окажется действительно похожим на запой — в первый день ты полон сил и бесшабашной энергии, в последний, в лучшем случае, очнешься опустошенный и смертельно уставший. И никогда не вспомнишь, какая была погода… Но так ли это важно? Бедная Алешка!

— Вот он! Сидит!

Я уже говорил, что скверик этот освещался в основном огоньками папирос с травкой. И сейчас в нем было темнее обычного. Дождь или концерт тому причиной, не знаю, но только на одной скамейке у самой ограды мерцало искусственное освещение. Мы подошли: трое меломанов с девушкой впереди, я и Атас чуть сзади. Молча мы обступили полукругом тщедушную фигуру на скамейке. Подсесть никто не решился — мокро!

— Привет, Наркуша! — окликнула девчушка.

Только тогда он обратил на нас внимание, приподнял голову… На вид ему стукнуло лет Шестнадцать, не больше, да и для такого возраста Наркуша-Нострадамус показался мне чрезмерно хилым, В его глазах не оказалось никакого пророческого огня. Когда он в очередной раз затянулся «беломориной», они только стеклянно блеснули… и я вспомнил, вспомнил, как однажды на Невском ко мне подошла девушка лет пятнадцати в дорогом плащике нараспашку. У нее был похожий взгляд. Под плащиком виднелось порванное платьице. Она попросила меня отвести ее в «какое-нибудь казино» или «достать где-нибудь еще джефа». Сначала мне захотелось над ней подшутить, но затем я обратил внимание на ее левое запястье. Оно было здорово изрезано и неумело обмотано оторванными от платья лоскутками. И то и другое она сделала сама, правой рукой. И ее ни в коем случае нельзя было отправить к врачам — наркотики, суицид, ее бы быстро упекли в дурку. И — прощай родное ПТУ или школа, и — хороших воспоминаний на всю жизнь! Я отошел позвонить знакомому лекарю, а когда вернулся, девчушка уже куда-то смоталась… Эта история куда обыденней, чем даже вся пошлая бытовуха последних дней — драки, скандалы, заводки на ровном месте, — и тем не менее эта история все же необычайно грустна и показательна. Это была моя встреча с миром, в котором мы все живем, — с маленькой истеричной девочкой с суицидными наклонностями, дрожащим лицом и пустым взглядом, которой так хочется пойти в казино!

У Наркуши оказался такой же взгляд.

— Привет, Наркуша!

— Чё, сейшн скис? Или бабки искать вышли?

Атас сразу поскучнел. Его контора не занималась трудными подростками, и выражения типа «проведать блатхату» казались ему ближе, чем «на флэт вписаться».

— Нет, мы еще пойдем. — Вести разговор досталось девочке, и поскольку в темноте ее ножная татуировка казалась чем-то вроде чулков, меня это вполне устроило. — Мы вот пока к тебе ребят привели, помочь им надо. Ты в кондиции?

— Как раз подходит, пока они расскажут, натурально поспею!

По лицу Атаса было видно, что он скорее схватит юного Нострадамуса за шкварник и отнесет в ближайшее отделение, чем станет перед ним распинаться. И ввести малолетнего наркомана в курс наших проблем пришлось мне. Что я и сделал, сами понимаете, без особого энтузиазма.

— Позавчера в ваш клуб заходила девушка — серый свитер, джинсы, брюнетка, зовут Алена, с подругой такой-то, после чего мы их до сих пор найти не можем. А вчера парень знакомый заходил, тоже пропал, узнать бы, с кем он по крайней мере общался… — Вот фактически и все, что я ему рассказал, естественно, с более подробными описаниями Алены, Оли и покойного Петрушина. — Ты никого из них не видел? Не знаешь, с кем наш друг вчера успел пообщаться? — вяло поинтересовался я.

Он не ответил. По тому, как смягчились вдруг черты лица этого местного Нострадамуса, по тому, как вдруг окончательно остекленели его глаза, я понял, что он собирается провести демонстрацию своих возможностей, выдать образец футурологических изысканий из наркотического транса.

— Пойдем отсюда! — с омерзением в голосе приказал Атас.

На него зашикали. Поскольку человеку с разбитой башкой проще стоять, чем ходить, я тоже не сдвинулся с места. Презрительно пожав плечами, Атас заткнулся. За оградой по черт знает какой линии порыкивали дикие машины, вокруг нас шуршали робкие шаги невидимого дождя. И вот эту относительную тишину неожиданно прорезал приятный голос, мне не сразу удалось поверить, что это говорит Наркуша:

— Энди дышал и поэтому многое видел, Многое скажет — возможно, тогда и спасется. Будут Балканские войны, выстрелы, кровь! Кончится тем, что две силы поспорят за предсказателя!

Каким-либо особым ритмическим построением его речь не отличалась, однако он говорил нараспев, а поскольку настоящий Нострадамус всегда записывал свои предсказания четверостишиями, кстати, обыкновенно такими же корявыми и невразумительными, поэтому я и представил вам этот образец параноидального бреда в виде катрена.

— Я знаю одну силу, которая поспорит с ним уже сейчас! — От злобы Атас так изменился с лица, что на мгновение мне показалось, что в сквер вдруг проник отблеск разрешающего сигнала светофора.

Но нет, просто так позеленел мой приятель. Признаться, я, наверное, все же на что-то надеялся, уж больно убедительно познакомившие нас с Наркушей ребята рассказывали о его способностях. А он, выдав вышеприведенную информашку, похоже, совсем отрубился, во всяком случае, из его мокрых губ выпал тлеющий мундштук от недо-куренного косяка.

Последние силы покинули меня, и я тяжело опустился на скамейку. И даже не подпрыгнул, вспомнив, какая она мокрая.

Не подпрыгнул, потому что в тот момент, когда Атас было уже шагнул к обманувшему наши надежды мерзавцу с понятными намерениями, остальные присутствующие вдруг прервали свое благоговейное молчание:

— Ничего себе! Вот это да! Ну, Наркуша, молодец! Ну, выдал! Точно! Как это я не додумался! И я не сообразила! Верно! Отлично! Точно!

Я так и остался сидеть в луже на скамейке. Атас остановился. Мы с ним посмотрели друг на друга. Какая-то машина на улице, разворачиваясь, на мгновенье осветила всю сцену.

Свет фар выхватил из мрака лица наших новых знакомых. Они сияли и сами по себе — от восторга. Конечно, я своей проповедью в предбаннике рок-клуба заслужил, чтоб и надо мной поиздевались, но представлялось уж слишком сомнительным, что все это надругательство над здравым смыслом могло оказаться срежиссированным заранее. Похоже, и Атас так решил.

— Что «отлично, точно»?! — рявкнул он.

Чуть грубовато — чтоб скрыть смущение.

Но эти иллюминаты не обратили никакого внимания на интонацию этого вопроса.

— Энди! Энди! — наперебой затараторили они.

Их радость была пламенней любви стареющих интеллектуалок.

— Точно, Энди вполне может!

— Может — что? — терпеливо допрашивал Атас.

— Ну, мог видеть ваших друзей, может знать про них… И как это Наркуша смог догадаться!

— Я-то не доперла сразу, потому что его сегодня нет!

— Кого?

— Энди! Вчера и позавчера тусовался, а сегодня не пришел!

Что-то начало проясняться. «Будет еще один труп», — вспомнилось мне пророчество Атаса. Бедный Энди!

— Я даже вспомнила… ну, я говорила, что я вчера этого вашего друга видела, его все видели… но я только сейчас вспомнила, что они действительно с Энди о чем-то заговорили, потом пошли на улицу курить… Ой, Наркуша, ну ты потряс!

Прорицатель очнулся:

— Я не облевался? Что-то мутит!

Хорошо было бы от него отодвинуться, но к чему елозить по мокрой скамейке? С трудом, но мне удалось подняться. Атас расценил это по-своему.

— Славно! — сказал он невыразительным, бесцветным тоном, наверное, уже успокоился. — Славно! Значит, Энди! А где Энди живет, знает из вас кто-нибудь?

— Какой Энди? — вдруг заинтересовался Наркуша.

— Энди! Энди Достоевский! Помнишь?! Ты ж его знаешь!

— Ха, я и про него что-то сказал… — удивился Наркуша и начал сосредоточенно шарить что-то по своим карманам, скорее всего спичечный коробок с анашой.

— Достоевский? — задумчиво протянул Атас. — Хорошо, фамилия редкая. Ну и где этот Андрей Достоевский живет? Как его найти?

Все смущенно замолчали, а мерзавец Наркуша цинично хрюкнул. Атас недоуменно посмотрел на меня.

— Скорее всего это кликуха, Атас, — устало пояснил я.

Этот парень гораздо умнее меня в некоторых областях знания, но порой — как ребенок, честное слово!

— Да, кликуха, — оживились меломаны, наркоманы и татуированная красавица, — кликуха, конечно, от слова «доставать», доставу-чий он, этот Энди…

— Так как его найти?! — заорал Атас.

Безусловно, мы оба — и взбешенный Атас, и я, болезный, — предпочли бы просто получить адрес. Но, оказалось, что Энди «может, просто на Климате застрял», да к тому же «у него еще с фазером нелады, он посторонних в квартиру не пустит». Слава Богу, Атасу хватило такта не спрашивать, что такое «фазер», не шоколадка ли? В итоге в довесок к словесному портрету и адресу — а Энди, оказалось, жил в большой коммуналке с родителями и энным же количеством соседей на Лиговке, мы получили еще и провожатого.

Провожатого? Как бы не так — провожа-тую! К счастью, нам хватило ума посадить мисс Татуировку на заднее сиденье, я сел в кресло рядом с Атасом, врубил музыку… Нам о многом нужно было переговорить — меня лично не покидало ощущение, что все происшедшее в скверике могло оказаться ловкой инсценировкой, но не при даме же!

— Хорош! — мельком взглянув на мою башку, польстил мне Атас. — Может, домой тебя закинуть?

На самом деле, еще неизвестно, что бы я ему ответил, желание как можно скорее отыскать Алешку живой или мертвой уже постепенно начало притупляться в связи с общим посттравматическим омертвением моего организма, но тут неожиданно возник голос с заднего сиденья:

— Ого! Шустрик! Да я с незнакомым парнем один на один в тачке не останусь!

С двумя, значит, ничего страшного!? Лады! Атас только сжал челюсти, а я без сил откинулся на спинку кресла. И даже успел почувствовать какую-то симпатию к этой искалеченной девчушке с заднего сиденья. Как она не хотела со мной расставаться! В сущности, она немного вульгарна, не слишком эрудированна, но, в той же сущности, мила! Если смогла разглядеть под наносным цинизмом мою возвышенную духовную сущность…

И в суете не нужна та-ра-питься! — прокричали из динамиков мужественными голосами «братья Жемчужные» и Антон Яковлев.

— В сущности, здравая мысль! — подтвердил Атас. — Как, сперва на «Климат»?

Я кивнул.

— Фу, блатняк! — заныла где-то сзади мисс Татуировка, оглушенная мажорными аккордами. — Поставили бы лучше «Кинг Кримсон», ну, или «Восточный синдром», или «Кью»…

Вот сейчас я ее поражу в самое сокровенное!

— Между прочим, эта песня посвящена всем моим ненаписанным романам. Потому что я сам текст написал! — с трудом раздвигая непослушные губы, сказал я.

Атас рванул тачку с места так, что меня вжало в спинку кресла.

— Угу, конечно, — одновременно недоверчиво и разочарованно протянула мисс Татуировка.

Не поверила! Ей с ее ограниченным умишком и в голову не пришло, что благородные люди типа меня просто не могут врать! Ладно же! В сущности, в ней нет ничего милого — так, вульгарное маленькое создание с весьма узеньким спектром интересов! Я оскорбленно запыхтел.

— Потом поговорим! — отрезал Атас.

Мы выехали по черт знает какой линии на Университетскую набережную, с трудом, но умудрились обогнать на повороте неповоротливый двухвагонный троллейбус… Снова Дворцовый мост! Мне показалось, что мы по нему не так давно проезжали…

— Невски авеню! — глуповато объявило татуированное подобие Божие с заднего сиденья.

На канале Грибоедова мы свернули налево, через десяток метров остановились.

— Иди, пошукай Энди! — приказал Атас девчушке.

Восемь вечера! Много вместил в себя день! Уже восемь… а Невский проспект в это время освещен все-таки лучше, чем закоулки Васильевского острова, я бы постеснялся показаться у станции метро «Канал Грибоедова», на «Климате», вместе с такой девицей! Татуировка все же не колготки, правильно Атас, пусть идет одна! Правда, меня всегда интересовало: кто же все-таки «канал» бедного Грибоедова? Может, персы?

Во всяком случае, они его доканали!

Хлопнула дверца.

— Что за галиматья? — спросил Атас.

— Про наркомана? Не знаю. Почему это ты у меня спрашиваешь?

— Потому что ты их такой же херней развлекал. Столь же вразумительной. Думаю, они так отомстили. Просто не захотели тебе сразу сказать, когда ты им фотографию показал. Про Энди.

— Значит, считаешь, этот Энди действительно что-то знает?

— Или знал. Это укладывается. Кто-то должен был что-то знать.

— Думаешь, его…

— А почему бы он тогда не пришел сегодня?

— А… э… хм!

— Что-то ты совсем плох. Держи, еще одна таблетка. Мотор не шалит? Нет? Тогда глотай. В бардачке пакетик сока, достань, запей…

— Буль… выходит, если эта… это создание не отыщет сейчас Энди на «Климате», мы поедем искать труп?

— Думаю, так!

— Буль-гуль-кху! — поперхнулся я. — Тьфу! Тогда, может, если она нам сейчас его живого не приведет, оставим ее тут? При виде жмуриков дамы обыкновенно издают такие звуки, которых мои барабанные перепонки не выдерживают!

— Сам-то ты выдержишь?..

— Ну…

— Жаль, до твоего дома дальше, чем до Лиговки. Но ничего. Заедем к Энди, потом я тебя обязательно домой закину. Полежишь, оклемаешься.

— Угу. — Кофеин уже начал действовать, бодрость — или нечто похожее — разлилась по мышцам, но мокрая вата из головы не исчезла. — Атас, ты тормозни у аптеки, но-отропила купим…

— Да! Черт! Забыл! Лекарь же тоже его тебе рекомендовал! Или церебролизин внутривенно.

— Если внутривенно, она сейчас не поймет… вон, видишь, идет… одна… без Энди… может, оставим ее здесь?

— Не обязательно же труп лежит в квартире! — резонно возразил Атас. — С ней нам все же будет проще осмотреть его комнату, а это надо бы сделать. Так, замолчали…

— Никто его не видел! Давай, спортсмен, жми на Лиговку! Пивка хотите, мальчики?

Неизвестно, кто из нас больше разозлился: Атас явно обиделся на «спортсмена», а я вознегодовал, что вообще кто-то может пить пиво. Меня, чувствовалось, первая же бутылка уморит. А их у мисс Татуировки было четыре. Видно, старушки у метро продолжали свой бизнес, невзирая ни на какие указы мэрии…

— Не люблю «Балтику»! — рявкнул я.

Атас развернул тачку, мы снова вырулили на Невский и рванули к площади Восстания, пытаясь обгонять впереди ползущие агрегаты. Мисс Татуированные ножки на заднем сиденье плотоядно, смачно, с первобытной жадностью и юношеским энтузиазмом давилась пивом и в наказание всю дорогу слушала «Жемчужных» с Яковлевым. Я не стал выключать их даже тогда, когда Атас на пару минут исчез в аптеке на углу Невского и Фонтанки за моим ноотропилом.

Когда мы оставили по левую сторону Московский вокзал, я был уже почти в норме. «На утро пил» — незаменимое лекарство! В моей голове многое прояснилось, и я, вспомнив, что мы давно не докладывались в «Астратур», вновь набрал личный номер Корнева.

— Да?

— Игорь? Кажется, мы нашли зацепку, покойник вчера разговаривал с неким Энди, кличка Достоевский… сейчас заедем к нему. Как у вас?

— Продолжаем проверку левых притонов, Дима, — вздохнул он так, словно ему лично приходилось проверять всех девушек по этим подпольным заведениям. — Но вы уж, пожалуйста, дайте мне адрес, куда едете, этого Энди…

Корнев и впрямь устал, обыкновенно он выражался глаже.

— … во избежание повторения вчерашнего, чтоб нам, не дай Бог, не пришлось завтра все по новой устанавливать.

Оптимист! Бодрящий намек! Я продиктовал адрес.

— Так. Я зашлю эти координаты нашим диспетчерам, заодно попрошу поспрашивать по моргам. — Корнев невольно подтвердил мрачную гипотезу Атаса.

— Спроси, сколько адресов проверили, сколько осталось… — попросил Атас, выкрутив руль.

Мы свернули в довольно мрачный дворик.

— Около половины, — ответил Корнев, — нашли довольно много забавного для твоих коллег, журналистов-гробокопателей, но по нашему делу — ничего! Но не отчаивайся, если это действительно «дикие коты», а никакая другая версия просто не укладывается, то найдем мы твою Алену. Найдем.

Еще бы! Алена их нисколько не интересовала, но вот стрелки — я верил, что «Астратур» выложится, но их найдет.

— Ладно, закончите — отзвонитесь. И, Дима, звони все же Свиридову, он в диспетчерской. Я его проинструктировал, и он полномочен принимать решения. Удачи!

Корнев дал отбой.

Атас остановил свою тачку у черной дыры парадной:

— Здесь?

— «Покойник… вчера разговаривал… с Энди»… — со странными интонациями в голосе процитировали с заднего сиденья мою недавнюю реплику.

— А ты думала, мы шутки шутим?! Ищем коллапсы, крекинги и котурны? — зло спросил Атас. — Пошли!

Она посмотрела на нас с ужасом, но из машины вылезла и, не задавая вопросов, повела за собой.

Лестницу в этом подъезде никак нельзя было назвать занюханной — если б кому-нибудь в голову пришло узнать, чем там пахнет, он бы в момент лишился обоняния. В лифте так и просто кто-то нагадил, поэтому, стараясь дышать через рот, мы поднялись на четвертый этаж: по лестнице. На середине подъема мисс Татуировка ойкнула, остановилась.

— А ведь могла бы раньше вспомнить! Сегодня днем, ну не днем, хотя — днем, в общем, перед концертом по ящику показывали, ну, этого вашего друга, эту же фотку… — задумчиво произнесла она.

— Только не заморачивайся сейчас на этом, пошли! — попросил я.

Дверь открыл нам неопрятный коротыш лет сорока с печальным взглядом, из-под допотопных узких очочков, но с пышущими здоровьем румяными щечками. Мы с Атасом отступили на шаг в полумрак и предоставили вести переговоры мисс Татуировке. Она казалась бледней обычного, оно и понятно. Мне тоже становилось все больше не по себе — и уже не из-за плохого самочувствия. Она еще не знала, что скорее всего мы пришли искать труп.

— Что происходит с Энди?! — с ходу начал орать на нее коротыш.

Мельком я отметил спокойное выражение лица Атаса.

— Простите, Игорь Викентьевич, а он дома? — она, оказывается, могла быть вежливой!

— Я спрашиваю, что с ним происходит?!

— Ой, а что такое?

— Не пошел сегодня на вашу идиотскую тусовку как ее…! Заперся в комнате, не выходит и на этой своей гитаре такое что-то заунывно-похоронное тренькает — с ума сойти!

Я не силен в патологоанатомии, но, по-моему, трупы не увлекаются музыкальными импровизациями, даже и похоронными. У меня отлегло от сердца, я с усмешкой взглянул на Атаса. Тот хранил невозмутимый вид.

— Вот-вот, мы и пришли проведать, не заболел ли, думаем, Энди, надо заглянуть к нему… — рассыпалась девочка. — Вы нас не пропустите Игрьвкнтч? Я вот с друзьями тут…

Критически осмотрев нас с Атасом и особенно задержав взгляд на моей повязке, коротыш с подозрением протянул:

— Ну-у-у… что-то у тебя сегодня, Лена, странные друзья какие-то, что-то культурные они на вид. Ну да проходите, только он изнутри в комнате заперся, не знаю…

Он так и остался стоять, разинув рот, пока мы проходили мимо: аккуратно подстриженный Атас в легком рыжем кожане, я в дорогом черном пальто… Нам даже захотелось добить его и спросить, можно ли снять обувь, но потом мы решили этого не делать. Никогда не нужно перегибать палку. Здесь это было явно не принято.

Коридор в этой старинной квартире безусловно понравился бы старику Фрейду: темный, длинный-длинный-длинный и очень узкий. Лена (что-то многовато тезок: Лена- Алена, Атас-Энди!) уверенно провела нас по этому прямому проходу до высокой белой деревянной двери. Потянула ручку. Затем постучала.

Доносившиеся из-за двери душераздирающие пассажи — тут уже наверняка возликовал бы Шнитке! — смолкли, послышались крадущиеся шаги.

— Чего надо? — спросил ломающийся молодой голос с непонятной агрессией.

— Энди, привет, это я, Тэту! Можно к тебе! Есть пиво!

«Тату»! Подходящая кличка!

Донесся звук поворачиваемого в замке ключа, дверь распахнулась, на пороге плохо освещенной комнаты показался подросток с бледным, испуганным лицом. Когда он заметил за спиной мисс Татуировки нас с Атасом, его глаза округлились от ужаса и чуть не выпрыгнули из орбит, как у Джима Керри в «Маске». Нервно сглотнув, он попытался захлопнуть дверь, но Атас, конечно же, подготовился к такому повороту событий. Стремительный шаг вперед, он уже в комнате и, пресекая попытку хозяина заорать, легонько хлопает его по солнечному сплетению.

— Тс-сс! Не кричи, это друзья. Объясни ему!

Едва не выронившая от возмущения пакет с пивом девочка укоризненно взглянула на Атаса.

— Зачем вы его? Энди, это кайфовые чуваки, нормальные.

Я зашел последним и увидел все, что ожидал увидеть: плакаты и граффити на драных обоях, диванчик, на нем — гитара, один из томов Кастанеды в мягкой обложке. В комнате был только один раздолбанный стул, обшарпанный письменный стол, на котором стояло сразу три пепельницы, и книжный шкаф, вовсе не интересовавший меня в тот момент. Поскольку девица уселась на стул, мне пришлось опустить свой зад прямо на Кастанеду.

— Номер машины? — жестко спросил Атас.

— Но я ничего не знаю, честно!

— Ха-ха! А почему ты не появился сегодня в клубе? Не потому ли, что увидел по телевизору эту фотку? Ну!

— Ничего я не видел!

— Что, и парня на фотке никогда не видел? Учти, весь ваш клуб с ним вчера успел поговорить, найдутся люди, которые подтвердят, что ты с ним не только болтал, но и выходил, не правда ли, Лена?

— Колись, Энди, ничего они тебе не сделают, — она нервно отхлебнула пива, такая роль ей определенно не понравилась.

— Да.

— Что — «да»?!

— Я тоже с ним говорил.

— Что ты ему рассказал о девушках, быстро! Он ведь о них спрашивал?

— О них… Только я ничего ему не рассказал. В смысле, не больше, чем другие…

— Так дело не пойдет! — Атас присел на край стола. — Дима, что скажешь?

— Типичное для подросткового периода инфантильное упрямство! — пояснил я, закуривая. — Плюс характерная для переходного возраста замкнутость. Все это не доводит до добра.

— Угу! — Атас тяжело посмотрел на Энди и попытался найти другой подход. — Слушай внимательно… Факты: вчера ты общался с покойным дольше других. Думаю, и плодотворнее. Сегодня ты увидел его фото по телевизору и испугался. Значит, ты не такой дурак, чтоб не понять, что ты — единственная ниточка к убийцам. Ты его на них как-то навел. А ниточки обычно обрывают. Дальше.

Если ты сейчас расскажешь нам все, что знаешь, убивать тебя у тех ребят не останется необходимости. О них будут знать многие. К тому же, уверен, их успеют раньше найти. А тебя защитят. Ну?

Энди трясся от страха. Раньше такое мне доводилось видеть лишь по телевизору в гротескных комедиях. Но сейчас смешно никому не стало. Мисс Татуировка, оказалось, умела быть и серьезной:

— Решайся, Энди! Он правильно говорит! — нервно сказала она. — Хлебни пив ка… может, травки хочешь? У меня есть…

Когда Энди взял открытую бутылку пива, руки у него тряслись, как у артиста Лебедева в спектакле «Энергичные люди». Мы с Атасом терпеливо дождались, пока он попадет горлышком в рот, покляцает зубами о стекло…

— Ладно… — наконец сказал парень. — Он о тетках спрашивал, действительно. Они за день до него приходили. Ничего чувихи. А концерт — дерьмо. Такая лажа эти «Раз»! Я вышел покурить еще до конца, думал в скверик податься… Увидел, как они в холле из телефона звонили мужику какому-то…

— Во сколько это было?

— Вчера этот тоже так спросил. Чуть позже десяти.

Время сходилось. Последний Аленушкин звонок.

— Что говорили?

— Что собираются приехать, извинялись, но так, весело. Они обе веселые очень были. Не пьяные, а просто… только я не думаю, чтобы это тот мужик их грохнул, нет!

— Почему?

— Ну как-то хорошо они с ним общались, как с другом.

— После этого звонили куда-нибудь, не знаешь?

— Знаю, не звонили…

— Откуда?

— Я только мимо прошел, они как раз просили его их встретить, тачку оплатить, сказали «до встречи» и сразу за мной спустились. И этот, вчерашний тоже сказал, что мужик, которому они звонили, ни при чем.

Отхлебнув еще пивка, Энди, казалось, затрясся еще сильнее, я даже испугался, не эпилептик ли он.

— Дальше!

— Вышли они вслед за мной на улицу… Я закурил… Они начали тачку ловить…

И вновь — мучительная пауза, за время которой на глаза Энди успели навернуться самые настоящие слезы. Страх может спровоцировать подобную истерику.

— Давай же, рожай наконец! — прикрик нула на него девица. — Что ты раскис! Ну!

Нет, в ней все-таки что-то было! Из ступора она его вывела.

— Ну и… поймали…

— Где?

— Прямо у клуба…

— Значит, ты рядом стоял?

— Э-э… можно сказать.

— Тогда ты не мог не заметить машину, быстро: цвет, марка, особые приметы… Тебя ведь вчера об этом же спрашивали?

— М-да. Темно-синяя «восьмерка», «жигуль», а номер я не запомнил. Все! Я так вот вчера вашему и сказал! Все!! Дословно!!!

— Не волнуйся, Энди, миленький, на пивка, видишь, как все просто, взял и сказал, чего народ мурыжил столько времени…

Я тоже нуждался в утешении, потому что, потому что… даже на мой дилетантский взгляд, что-то здесь не состыковывалось. Что-то не складывалось: не могла такая информация привести минувшей ночью «астрату-ровского» бойца к смерти, никак не могла!

— Что-то не стыкуется, — тихо сказал мне Атас, — проверим, ты «Дельту» в маши-не оставил?

— Вот она.

Атас быстро набрал номер диспетчерской.

— По делу о котах, от Корнева. Вопрос: покойный вчера не звонил в горГАИ, не выясняли? По нашей информации, он должен был как-то установить темно-синюю «восьмерку» без отличительных особенностей. Как это, возможно с вашей методикой работы? Нет? Ага, понятно.

— Не звонил, не выяснял. Кто-то не ска-зал нам всего. А ну, — Атас грубо вырвал Энди из ручек утешавшей его девочки, — ну, с кем ты играешь, дурачок?! Со смертью своей играешь! Не мы убьем, нет! Быстро, колись на номер, номер машины, ну!

Еще когда Атас общался по телефону, из прихожей донесся звонок во входную дверь. Поскольку никто не среагировал, я тоже не стал отвлекаться. Но сейчас из коридора вдруг послышался короткий вскрик, затем характерный звук: словно кто-то с размаху бросил на паркет пятидесятикилограммовый мешок картошки. А затем послышался не слишком приятный голос:

— Энди, где ты, маленький Энди, где ты? Я к тебе!

— Всем тихо! — страшным шепотом приказал Атас.

Его рука рефлекторно дернулась к подмышке, но он тут же отдернул ее, неприлично ругнувшись на языке глухонемых. Все верно, оружия у него не могло быть — не на задании! В отгуле! Девчушка попыталась что-то сказать…

— Молчать! Дима, в угол справа от двери, прижми там мальчика с девочкой. А ты, ты ответь: «Я тут», как-нибудь так… А затем — молчать!

Атас вжался в стену у двери, я вместе с позеленевшим Энди и девчушкой — она держалась довольно спокойно, возможно, просто еще не сообразила, что происходит, — тихо отошел в тот угол, который оказался бы прикрытым открывшейся дверью. Возможно, помог ноотропил, но я вполне понимал Атаса: если это действительно киллер — а звук из прихожей раздался слишком характерный, кого-то свалили с ног жестким ударом по тыкве, — то безоружный Атас, вздумай он выпрыгнуть в тот длинный, узкий коридор, просто-напросто совершил бы самоубийство. Причем не самым оригинальным способом, что может быть страшнее!

— Энди, милый, где ты?! Есть кто-нибудь в этой квартире? Позовите мне Энди! Покажите мне, где он, мой маленький друг!

Обладатель неприятного голоса не спешил проходить в глубь квартиры. Его можно было понять: я запомнил пару комнат у самой двери, обыскивать их одну за одной он не мог себе позволить, так как не был застрахован от того, что желанный Энди выскользнет из квартиры.

— Позови его! Иначе он перестреляет всех соседей! Ну! Повторяй: «Да здесь я, здесь».

Ну! — Атас шептал с такими страшными интонациями в голосе, смотрел настолько свирепо, что смог загипнотизировать «милого маленького Энди». Тот даже чуть сымпровизировал: от безумного страха ему просто не удалось сразу запомнить слова Атаса.

— К-к-кто там орет?! — дискантом пискнул он. — Что, не знаешь, здесь я, здесь, в своей комнате!

Ободряюще ухмыльнувшись, Атас показал ему большой палец и замер в боевой стойке слева от двери.

— Выйди ко мне, друг! Дру-уг! — позвали из коридора.

Уже ближе, тот парень умел двигаться быстро и бесшумно: я, например, шагов не услышал. Энди нужно было чуть встряхнуть. Мило улыбнувшись, я ткнул его под ребро пальцем и одними губами показал: «Заходи».

— Заходи! — подпустил петуха он.

Теперь Атас на нас уже не отвлекался.

Половицы скрипнули в коридоре у самой двери… и она резко распахнулась в комнату. Теперь я уже не мог видеть Атаса и сосредоточился на том, чтобы сдержать дрожь — зубы этого Энди с такой силой стучали друг о друга, что казалось, эта чечетка нас сразу же выдаст. Мне пришла в голову мысль резко ударить по двери, чтобы прихлопнуть ею незваного гостя, но об этом мы с Атасом не договаривались. И я промедлил.

Распахнутая дверь закрывала от нас все, что могло произойти на пороге комнаты. Но там словно что-то взорвалось: послышалось движение, резкий удар, отвлекающий выкрик Атаса «Стоять! К стене!» и ответный возглас, полный боли и изумления:

— Ойо!

Затем громыхнул выстрел. Второй выстрел из боевого оружия за сутки. Сразу же в ноздри ударил характерный запах пороха, что-то отвратительно взвизгнуло, одно из оконных стекол в комнате беззвучно осело. Прямо мне в ухо взвизгнула мисс Татуировка, Энди просто бессильно обмяк. А я, решив, что дело плохо, не должен был Атас позволить ему стрелять, поспешил претворить в жизнь свой коварный план и изо всей силы вмазал ногой по двери.

Она резко дернулась, но к своему ужасу я заметил, что она припечатала к косяку Атаса. Хотя не его одного: под мышкой у него была пропущена чья-то рука с револьвером, и когда его на мгновение припечатало дверью к косяку, вышел неплохой болевой приемчик. Ствол грохнулся на пол, но рука успела исчезнуть.

— Бля-а! — Атас или киллер, мне уже не было видно кто, собственно, так некультурно выразил свое разочарование: дверь сразу же резко пихнули назад, и она заняла изначальное положение, закрыв от меня место боевого контакта.

Только теперь донесся звук бьющегося стекла.

— Уйдет, убью! — прозвучало прощальное напутствие, теперь уже определенно голосом Атаса.

Послышался удаляющийся топот двух пар ног.

Размышлял я не долго. Как бы я ни подвел Атаса, он не мог бы пригрозить мне смертью в том случае, если уйдет тот парень, за которым погнался он сам. Поэтому его напутствие могло подразумевать только к милому маленькому Энди. Повторным ударом ноги я попытался захлопнуть дверь, но ей вновь что-то помешало коснуться косяка. Пистолет! Не револьвер, нет: девятизарядный «вальтер», в чем-чем, а в этом я разбираюсь.

Что же… если Атас не подобрал его, то — одно из двух: или у него не хватило на это времени, или он хотел сохранить на нем оригинальные отпечатки пальцев. И то и другое одинаково вероятно. Поэтому я ограничился тем, что отпихнул ствол в сторону носком ботинка и — с третьей попытки! — закрыл дверь. Правда, перед этим мне не удалось побороть искушения выглянуть в коридор, благо топот опасной погони уже стих где-то на лестнице. Входная дверь была распахнута. А рядом на грязном полу в довольно дурашливой позе лежал папа трусливого Энди, коротышка Викентьич. С его головы стекала кровь, а потешные узкие очки каким-то странным образом оказались на дверной ручке, где и висели, зацепившись за нее дужкой.

Можно представить, как все произошло: «Его фазер не впускает в квартиру посторонних!» Боялся он, что ли? Напрасно! Те, кого нужно бояться, сами войдут: «Простите, Андрей здесь живет?» — «Здесь». — «Можно?» — «А кто вы такой?» — «Друг!» — «Что-то я вас не знаю!» — «Разве это так важно?» — «Не могу вас пустить!» Тогда получи! Скорее всего — рукояткой «вальтера» по темени сверху вниз, благо, рост небольшой…

Неприятно. Милый маленький Энди — я не виноват, мне понравилось, как к нему обращался «друг», — попытался прошмыгнуть мимо меня в коридор. Может — к отцу на помощь, но, может — и на улицу, прогуляться. А в беге я бы его не достал. Поэтому пришлось аккуратно отпихнуть Энди назад.

— Оставайся на месте!

Похоже, ему захотелось меня ударить, а рисковать мне не хотелось. Атас просил сохранить его для науки! Какой? Хм, есть такая — виктимология! Поэтому я вспомнил о завалявшейся в кармане пальто трофейной «Перфекте». Он был куда младше меня, но заниматься с ним боксом мне тоже не хотелось — после визита к Лине на день рожденья мне следовало еще больше беречь свою голову. В том случае, если я собирался хоть раз еще поесть. А я бы хотел это сделать. Ведь если есть будет нечем, не долго и умереть!

Расчет оказался верным. Едва я выхватил эту детскую игрушку и грозно передернул затвор, Энди сразу обмяк.

— С тобой мы еще не закончили, парень! — пытаясь подражать тону Атаса, сурово сказал я. — Утверждаешь, что сказал нам всю правду? За тобой приходил убийца. Мой друг, как и обещал, тебя спас! Но вот в чем вопрос: как этот киллер тебя вычислил?

— Перестань! — разъярилась татуированная. — Да так же, как и вы! Спросил в «Тыр-пыре», и все тут!

Свой резон в ее логическом построении имелся. Но мне не хотелось так быстро сдаваться.

— А как же тогда он узнал, кого нужно спрашивать? — спросил я и, сознавая шаткость своих аргументов, перешел в контратаку: — Ты говорила, здесь много соседей. Уже почти десять, думаю, они все дома. Давай, быстро, мобилизуй их на помощь его бате, он, похоже, основательно схлопотал по чайнику. Действуй! Только не вызывай лудильщиков, пока мой друг не вернется.

Не возразив ни звуком, она выскользнула в коридор. Нет, все же что-то в ней есть! А?

Дрожа, как Ельцин на лекции в том американском университете, Энди упал на стул и присосался к последней из трех бутылочек «Балтики». Не люблю «Балтику»! Нет, не люблю! И не буду пить — не потому, что нельзя, якобы а потому что не люблю!

Увлекшись психотренингом, я позабыл обо всех вопросах, которые можно было бы задать Энди. Дело поправил Атас. Из прихожей давно уже доносились причитания соседей и стоны раненого, когда вдруг там раздался его голос:

— Спокойно! Федеральная контрразведка!

Мне удалось расслышать, как он их там успокоил. Через пару минут злой как черт Атас появился в комнате.

— Кто тебя просил заниматься самодеятельностью?!

— Интуиция подсказала, — попытался оправдаться я, — что, упустил активиста?

— Засунь себе интуицию в… — Атас с трудом сдержался. — В рамках держи ее! В рамках разума! Да, упустил! Если, когда найдем твоих девиц, вскрытие покажет, что смерть наступила вскоре после этого происшествия, винить будешь себя. И этого щенка! Говори, как они узнали о твоем существовании?! Номер машины! Ну!

— Правда, никакого номера не знаю, может, ваш друг, тот, кого шлепнули, запомнил!

— Да как он мог!

— А мы с ним вышли на улицу, курить-говорить, я ему обо всем рассказал, вдруг, видим, синяя «восьмера» медленно, словно клиента ищет подвести, едет! Я ему: «Вот, точно такая же!» А он пристально так на нее посмотрел, номер записал, говорит: «Разберемся!» И все!

— Из машины могли вас видеть?

— Да, она медленно ехала!

— Это кое-что объясняет! — встрял я. — Покойник как-то вышел на тачку, она действительно оказалась «та же самая», а поскольку люди в машине засекли его вместе с Энди, то вот они на него и вышли по описанию. Естественно, после того как убрали Петрушина.

— Какой кретин!

— Не понял?!

Я и впрямь не понял последней реплики Атаса!

— Я не про тебя. Хотя… с дверью ты мне ловко подсобил, да! Но «кретин» — я про покойника. Как он вышел на машину? Записал ее номер, вот как! И кретин этакий, не оставил его диспетчерам! По номеру он узнал у милицейских владельца, но эту ниточку отслеживать — зашибешься, сейчас даже дети знают, как это делается, подобных справок в горГАИ по сотне в день выдают! Кретин! Понадеялся на силу конторы! Тьфу! Дай аппарат! Еще один конец обрублен!

Я передал ему «Дельту». Атас довольно подробно доложился диспетчеру, это могло умилить самую черствую душу, он вполне допускал, что нас с ним тоже шлепнут! Радовало и то, что он успел перейти с мафиози Глебом Свиридовым на «ты».

— Сваливаем! — закончив общение, Атас подобрал выроненный его соперником ствол, сунул его в пакет. — «Астратур» просил передать штуку их экспертам, — пояснил он мне, — я назначил стрелку на Восстания…Как все неудачно! Этот парень наверняка уже предупредил своих корешей о засаде, думаю, они вполне могут начать избавляться от свидетельниц. Дьявол!

Тормознув на площади Восстания у «Октябрьской», мы передали пакет с пистолетом молчаливым дядькам из БМВ-940.

— Что будем делать? — спросил я, когда эксперты отвалили.

— Их вычислят по отпечаткам. Не исключено! — задумчиво пояснил Атас. — Но! У этого был пистолет, Петрушина спустили из «борза». Значит, у них есть еще один киллер.

Или этот не захотел вечером с автоматом расхаживать, не ночь ведь! Притом, пока вычислят по отпечаткам, время пройдет. А надо бы поторопиться.

— Ты считаешь…

— Нет! Считают математики! Только один шанс, что они сейчас не закапывают твоих подруг — если киллер обнаружит отсутствие слежки, то они теперь будут просто держаться подальше от этого недомерка Энди. Причем этот вариант возможен лишь в том случае, если они уверены: Энди и впрямь не знает номера той «восьмерки»!

— А на чем смотался киллер?

— Не знаю… Он хорошо знает все местные щели, исчез в лабиринте проходных. Это если говорить красиво.

— Хорошо знает… Ты сообщил это предположение «астратуровцам»?

Атас промолчал. Наша тачка по-прежнему стояла на стоянке у «Октябрьской».

— Может, это идея! — наконец, сказал он. — Ты как?

— В норме!

— К половым подвигам готов?

— В смысле?

— Люди «Астратура» сейчас продолжают ворошить притоны. Те, которые им известны. Хотя, думаю, им известны почти все: собственная информация, информация смежников, адреса злачных мест от ментов, Горин их узнал…

(Занятная метаморфоза! Менее чем за полдня Атас начал разбираться в делах «Астратура» лучше, чем я сам! Ох, не аукнулось бы это Корневу, когда контора Атаса вновь наберет силу!)

— … адресов у них много, они задействовали целую армию, но успели проверить лишь половину. А время дорожает. Оно уже сейчас — дороже денег. Мы можем взять пару точек на себя. Хоть какая-то помощь! Но мы не сможем действовать жестко. Нас всего двое. Как максимум. Придется быть нежнее. И в таких заведениях мало заплатить деньги, насколько я знаю. Нужны пароли. Специальные словечки. Придется корчить из себя диких клиентов. Ты готов?

— Хе-хе… Что, неужели это будет необходимо?

— Что? А, ЭТО… Не, обойдешься! Могут же их девочки нам не понравиться?

— Тогда я готов! А деньги откуда?

— У меня есть сто пятьдесят баков. Будем платить только за вход, не за обслуживание. Может, на три-четыре точки хватит, — пожал плечами Атас.

— Начнем с непроверенных мест этого района? — с энтузиазмом встряхнулся я. — Учитывая то, что гость Энди хорошо ориентируется в «местных щелях»?

— Да. Есть диктофон? Нам сейчас адресов сорок надиктуют, лень записывать, — Атас уже набирал номер.

Как ни странно, диктофон нашелся — он так и лежал в кармане моего пальто и ни капли не пострадал во всех перипетиях. Свиридов надиктовал нам двадцать четыре адреса. «Те, до которых нам, наверное, нынче не добраться. Только осторожнее там! Дикие места! Докладывайтесь!»

Семь адресов были в пригородах, единственный адрес в центре — на набережной Обводного, недалеко от автовокзала… и почти рядом с Лиговкой, получается!

Атас тут же рванул машину с мести, визжа покрышками об асфальт мы вывернули с Восстания обратно на Лиговский, пронеслись мимо знакомого теперь въезда во двор к Энди… Вздохнув, я постарался настроить себя на сексуальные подвиги.

— Интересно, и как это люди прикидываются развратниками? — поинтересовался я у Атаса.

На ответ рассчитывать не приходилось. Стиснув зубы, Атас гнал машину вперед и только тихо гундосил через нос матюги, когда какой-нибудь гордый автолюбитель пытался не позволить нам его обогнать.

Вообще-то мне не мешало бы сменить повязку, она вся намокла в том скверике, и я уже начал серьезно опасаться подхватить насморк, когда Атас неожиданно свернул из крайнего левого ряда в крайний правый и резко затормозил. Моя башка с глухим звуком тюкнулась о стекло. Еще немного — и обо всех страхах можно было бы позабыть: мертвые не чихают!

— С ума?!

Мы находились еще довольно далеко от цели. В чем дело?

— Извини! Перемотай назад!

Я не сразу сообразил, что Атас имеет в виду пленку. Но послушался.

— Стоп, по-моему где-то здесь. Мне пос лышалось что-то знакомое!

Атас выглядел до странности озабоченным. Такие физиономии обыкновенно бывают у знаменитых ученых при неожиданном столкновении с необъяснимыми явлениями. Я включил диктофон на воспроизведение.

— Следующий адрес, — без выражения, издалека продолжал голос Глеба Свиридова, это в Веселом поселке, Искровский, тридцать че…

— Почему мы остановились?! Время выходит! Атас, Атас?!

Он продолжал молча слушать адреса.

— «Так, дальше, два диких притона в Купчине, один — на Бухарестской, дом тридцать, второй — улица Балканская, четыре, квартира… "

Атас вновь рванул машину вперед, мы стартовали с ужасным грохотом, он даже не позаботился плавно переключить передачи. Такой безумный стиль езды начал входить у него в привычку!

Мы понеслись в прежнем направлении, в считанные секунды достигли Обводного, но не повернули налево, к автовокзалу, как я ожидал.

— Куда?! Стой!

На Измайловском Атас устроил настоящее ралли. Он не реагировал ни на какие вопросы, едва успевая лавировать в потоке машин. Я начал всерьез опасаться за его психику, потому что время от времени он начинал бормотать несуразицу:

— Разберемся, узнаем, откуда он… Если он как-то связан, убью подонка! Но это интересно, интересно! Заслуживает проверки! Хотя и не может быть! Но ведь насчет Энди — никакой ошибки! Откуда ему известно? Ага! Так-так-так! Кхе! Ну нет, это вряд ли!

Мы умудрялись делать под восемьдесят всю дорогу, а когда въехали в Купчино на широкие магистрали новостроек, Атас еще прибавил. На такой скорости в городе и с нормальным водителем-то передвигаться страшно, а с внезапно спятившим контрразведчиком! Я не знал, что и делать: то ли получше пристегнуться, чтоб не биться больше башкой о ветровое стекло, то ли наоборот, скинуть ремень и попытаться выскочить на каком-нибудь светофоре.

На светофоры Атас уже не обращал внимания. Мы чудом избежали столкновения на углу Бухарестской и Бела Куна, но до этого момента наша машина только один раз сбавила ход еще в старом городе, когда нас хотел остановить бдительный гаишник. Атас не остановился, дико матерясь, высунул в окно свою ксиву и, только гаишник успел прочесть надпись на корочке, вновь рванул с места в карьер. Почему-то нас не стали преследовать, хоть мы и ехали на машине с частными номерами.

На самом-то деле я вовсе не такой тупой, каким могу показаться после нескольких сотрясений мозга. Когда мы по Бухарестской въехали в Купчино, до меня дошло, что Атас решил поменять приоритеты и что первым делом нам придется нанести визит в притон на Балканской. Но вот почему он вдруг так погнал тачку, почему мы миновали притон на Обводном, несмотря на то, что буквально на пять минут раньше решили, что именно там наиболее логично будет искать нужных нам негодяев, для меня оставалось тайной до тех пор, пока Атас не подуспокоился, а это случилось только тогда, когда мы свернули на Балканскую.

— Да чтоб его! Вот ведь нонсенс! Но! С другой стороны… Ах, ты любить-колотить! Что же это такое! — продолжал экспрессивно бормотать Атас, вселяя в меня ужас перед могуществом человеческого подсознания вообще и его темными сторонами в частности.

Наконец он, если и не взял себя в руки — в них он держал руль, то по крайней мере сумел вновь обрести возможность рассуждать связно.

— Думаешь, я сошел с ума, — спросил он меня вдруг подозрительно нормальным тоном, — я и сам так думаю!

Это не могло меня утешить. Пришлось промолчать.

— Понимаешь, не давал покоя этот адрес, — мы уже влетали в начало Балканской, — вспоминай! Где мы что-то похожее слышали?

От нервного перенапряжения я зевнул — громко, судорожно.

— Вот-вот! — поддержал меня этот мань як на государственной службе. — Вспомнил?

Я тоже! И раньше тебя!

Тут мы заложили такой вираж у дома N 4, что я вновь стукнулся башкой, на этот раз о боковое.

— Именно! — продолжал возбужденно объясняться Атас. — Мне тоже такое совпадение показалось невероятным! Я верю, что бывают случайности, но случайного совпадения случайностей быть не может! Скорей всего этот юный подонок, наркоман-прорицатель, знал обо всем деле больше, чем мы предполагали. Прямо донести ему стало боязно, вот он и облек!

Он резко тормознул у подъезда с нужным номером квартиры. Я вроде бы начал что-то понимать, но не перестал удивляться, скорей наоборот! Бедный Атас уверовал в нечто иррациональное, надо же! Правда, как всякий прагматик, пытался найти рациональное объяснение:

— Вот он и облек все в форму! Забыл слово! В завуалированную, вот! Как считаешь?

Краем глаза я отметил что-то знакомое: БМВ-320 салатного цвета с двумя дверями. Атас выключил мотор и повернулся ко мне.

— Считают математики, — процитировал я его. — Пойдет, что ли. Только… Ладно, до меня дошло, почему мы приехали сюда. Будут Балканские войны, да? Секунду-секунду… как же ты тогда объяснишь «выстрелы, кровь»? Ни у тебя, ни у меня ведь нет пушки!

— Стрелять будут в нас! — торжественно объявил мне этот сакральный безумец.

И вышел из машины. Я промедлил. «А чего ты ждал, когда начинал поиски Алешки? — устыдил меня осипший внутренний голос, — того, что выйдет гладко и нежно? Не тушуйся! Может, как раз в это время, пока ты тут дрожишь, Аленушку подклады-вают под очередного клиента! Ногой в живот, чтоб поклонилась и — вперед! А? А может именно сейчас парни решают ликвидировать свое дело, ты понимаешь, что это может означать?»

Решительно сунув грозную «Перфекту» в карман, я открыл дверцу.

— Вперед! — мужественно скомандовал я Атасу.

— Дверцу захлопни!

Хорошо хоть что к нему вернулась обычная рассудительность. Краем глаза я отметил, что он взглядом зацепил окна. Как же, большой любитель каскадерских трюков типа прыжков на балкон с крыши или — в окна с балконов! К несчастью для него, все говорило за то, что в нужной квартире просто нет балкона.

— Пошли!

Мы остановились на лестничной площадке.

— Значит так! — распорядился Атас. — На случай, если киллер здесь, или уже успел меня описать. В дверь звонишь ты!

Как здорово, когда друзья не сомневаются в твоем мужестве!

— А дальше? — спросил я. — «Выстрелы, кровь»?

— Не обязательно. Я встаю здесь. На тебя смотрят в глазок. Если открывают на цепочке, просишь войти, трясешь деньгами, — он протянул мне стошку, — мотивация: мужик знакомый посоветовал, говорил и пароль, да ты забыл по пьяни. Хочешь девочку. Как? Думаю, должны пустить.

— А вдруг — нет?

— Тогда сложнее. Попробуй устроить скандал, чтоб у того, кто откроет, появился соблазн, выйти, пристукнуть тебя. Единственный шанс!

Устроить скандал — это можно! Вчера только тренировался! Я проверил на всякий случай, на месте ли у меня еще голова, и успокоился, нащупав промокшую повязку. На что-то же она была намотана!

— Что же… Начали! — и я протянул руку к звонку.

До сих пор не понимаю, почему меня не расстреляли сквозь дверь. Наверное, благодаря повязке на башке. В глазок меня просто не узнали, дверь приоткрылась на цепочке. Послышалась приглушенная музыка. «Эммануэль». На меня поросячьими глазками уставилась смутно знакомая жирная морда.

— Понимаете, — начал я сходу, — тут мне в сауне на Марата мужик один сказал, что вроде бы у вас можно… ну, это… шикарно побаловаться всю ночь…

И тут я его вспомнил! «Форд-сьерра»! Что бы это значило? Не успел я сообразить, показывать ли мне вид, что мы раньше уже встречались, как толстенные губы-черви раздвинулись в грустной улыбке и между ними ярко блеснули золотые резцы.

— А, щенок «астратуровский», — сказал тот самый водила «форда-сьерры», что хотел огреть меня чем-то тяжелым два дня назад. — Это кстати, блин, очень кстати…

Он еще не снял дверь с цепочки, а его рука уже начала совершать забавные хватательные движения.

— Пардон, я, пожалуй, пойду… — успел нервно сказать я, прежде чем его лапа из влекла из-за пояса револьвер.

Или пистолет? Не время уточнять! С неподражаемой живостью я отпрыгнул с линии огня. Но Стас — по-моему, напарник называл его именно так — и не выстрелил. Распахнув дверь, он выскочил на лестничную площадку.

— Куда, блин! Все, блин!

И тут наконец я сумел понаблюдать за действиями Атаса. Он буквально взорвался: прыжок с места, ногой — по голеностопу, пальцем — в адамово яблоко. Он даже не стал отвлекаться на руку с пушкой, этот молодчик.

Падая, златозубый Стас успел только срыгнуть с полстакана крови. «Буе!» — и больше ни звука. Срыгнуть! Не то слово! Попробуйте набрать полный рот томатного сока, а затем попросите лучшего друга хорошенько дать вам под дых. Тогда поймете… если не забудете взглянуть в зеркало.

Я успел испугаться грохота, которым грозило падение этакой туши, но Атас левой рукой поймал гиганта за волосы на макушке. И чуть-чуть придержал. Туша опустилась на грязный бетонный пол так же плавно и тихо, как пушинка. Теперь я понял, почему Атас еще в машине надел перчатки: ему не хотелось повторять собственных ошибок. Он подобрал ствол — я так и не успел его разглядеть — и исчез в глубине квартиры, взглядом указав мне, что именно необходимо сотворить с поверженным телом.

Приказывать легко! Это совсем не то, что поднимать тяжести! Посоображав с мгновенье, я приспособил неподвижное тело в наиболее удобное для транспортировки положение — а именно: обхватил эту печальную недвижимость за голени, — и все же втащил обратно в квартиру! Что лишний раз доказало верность чьего-то высказывания о том, что-де экстремальные ситуации способствуют проявлению неординарных способностей. Если б они еще наделяли даром предвиденья! Не таким, как у шарлатана Наркуши — ничего, с ним Атас еще разберется! — а настоящим, единственно нужным в этих самых ситуациях!

Не успел я закрыть дверь на лестничную площадку, как оказался сбитым с ног неопознанным летающим объектом. И на какое-то время потерял чувство реальности.

Лучше бы мне было не просыпаться! Я пробыл в отключке какие-то доли секунды и, очнувшись на нециклеванном паркете, успел решить, что сбылась моя недавняя мечта — подраться с профессионалом. Уснул — проснулся! Но когда я начал приподниматься, то сразу сообразил, что исполнение желаний меня ожидает только теперь.

Абсолютно незнакомый мне молодой человек, тот самый, что в полете так ловко сбил меня с ног, успел подняться раньше меня. И теперь почему-то собирался предъявить свои обоснованные претензии не швырнувшему его через весь коридор Атасу, а мне — и это несмотря на то, что мы даже не были друг другу представлены! И претензии его были, по моей оценке, чересчур весомыми. Он мог бы убить меня и одним кулаком, но, для чистоты эксперимента, сжал в нем что-то до боли похожее на ломик.

Я как раз поднимался, он грамотно поймал меня на этом движении — ни отпрыгнуть, ни увернуться. Раз!

Наверное, я испытал такой болевой шок, что не почувствовал, как раскололась моя голова. Такое бывает. Человек с простреленным сердцем успевает пробежать пару метров, а парень с ножами в горле пару секунд продолжает махать кулаками — и так до тех пор, пока они не догадываются, что пора бы и умереть. Пока не проходит шок, и они не начинают вдруг что-то ощущать.

Но я вообще не уловил ничего, кроме стона за спиной «Бли-ин!» и тычка под коленку. Мне только почему-то показалось, что я начал падать навзничь все же на мгновение раньше, чем ломик опустился на мою голову. Клянусь, я даже видел, как на лице молодого человека отразилось изумление. Он вложил в замах не только силу руки, ему хотелось задействовать и весь вес своего тела, а моя голова, очевидно, оказалась слишком незначительным препятствием. И вот изумление стерло с его лица холодную решимость убийцы, он — уже по инерции! — продолжил свое движение и приложился носом о паркет в полуметре от меня. Ломик в его выброшенной вперед руке вдребезги расфигачил стоявший на полу телефон.

Говорят, после смерти призрак погибшего человека получает возможность мстить своему убийце. Раньше мне не верилось в эти сомнительные предрассудки.

Но когда предоставили случай — почему бы и не проверить? Недовольно урча, парень с ломиком предпринял попытку отлепить свое лицо от паркета, и в этот момент моя призрачная рука нащупала вполне материальный твердый предмет и несколько раз подряд обрушила его на мясистый затылок. С обиженным стоном он предпочел на некоторое время отказаться от дальнейших попыток и расслабленно замер. Ну как тут не уверовать в могущество царства духов! Тем более что он-то уснул на твердом паркете, а я продолжал возлежать сантиметрах в тридцати от пола, на чем-то мягком. Как на облаке!

Словно со стороны, я увидел, что мои пальцы сжимают ту самую «Перфекту», от которой я сам чуть было не пострадал в материальной жизни. Очень подходящее оружие воздаяния — теоретически! Но накопленный в дольнем мире практический опыт подсказал мне, что ее рукоятка, пусть и твердая, но все же — уж очень легка.

Я не поленился перевернуться со спины на бок, подобрать ломик из разжавшихся пальцев и несколько раз добавить еще и им по тому же затылку. Духи, знаете ли, бывают исключительно злобными, мстительными и злопамятными! И я, опершись локтем на теплое, мягкое облако, рассмеялся призрачным смехом. «Бли-ин» — отозвалось облако и странно дернулось.

Но мне не было до него дела! Нам, могучим и бесстрастным эфирным субстанциям, зазорно интересоваться какими-то там говорящими облаками. Я легко перевернулся на живот, получше утвердил на облаке теперь уже оба локтя и отдался созерцанию. Было на что посмотреть. Новые квартиры тем и отличаются от большинства старых, что комнаты в них меньше, а коридоры — шире. В самом широком месте представшего перед моим духовным оком коридора проходил показательный бой: мой далекий земной друг Атас показывал какому-то черноголовому с нунчаками, до чего, собственно, хрупким и беззащитным может оказаться бренное человеческое тело. Теперь я понял, почему он не защитил меня от негодяя с ломиком, почему не спас от преждевременной гибели.

Он был занят. Это его полностью оправдывало. Однако за то время, которое все же понадобилось моей бессмертной субстанции, чтоб освободиться от бренной оболочки и удобно устроиться… а! Вот, вот так! Вот здесь, на этом облаке («ой, бли-и-н!»)… Атас успел провести всю подготовительную работу. Мне выпало наблюдать финальную сцену: низко присев, он выбросил вперед ногу, ткнул ею черноголового по голеностопу. Тот дернулся, и грозно вращавшиеся в его руке нунчаки выбили бетонную пыль из стены. И естественно, потеряли в скорости круговращения. Атас нежно дернул их на себя левой, а правую послал навстречу подбородку черноголового. Голова его дернулась назад, но, поскольку тело восприняло импульс в обратном направлении, произошло единственно возможное: широко расставленные ноги бойца скользнули по паркету вперед и резко оседлали выброшенное им навстречу колено Атаса.

Все было кончено.

— Ку-ку! Есть там кто-нибудь? — позвал Атас, перехватывая поудобней пушку в правой руке.

Почему он не стрелял?

— Вставай, хватит прохлаждаться! Кстати, здорово у тебя получилось! Никогда не думал, что ты так лихо реагируешь! Вставай! — Атас говорил, не оборачиваясь ко мне, он напряженно всматривался вглубь квартиры. И в этом я его понимал: первый с пистолетом, второй с ломиком, третий с нунчаками — только в коридоре! Кто знает, сколько их еще скрывается в глубине квартиры. А бедный Атас остался один, ведь теперь, когда я умер…

— Вставай же, Дима, йог-т!

Нас, призраков, очень легко разозлить. Но едва я собрался своим замогильным голосом дать нечестивцу резкую отповедь о недопустимости обращения вольного с душами умерших, как облако подо мной очередной раз дернулось и все с тем же громовым «бли-ин!» зафонтанировало чем-то горячим и красным.

Я в негодовании вскочил. Златозубый шофер «сьерры» лежал на полу и, блюя кровью, сучил ногами. Но боли в его глазах не было, лишь непонимание сложности текущего момента. «Бли-ин, почему же мне так и не грохнуть тебя, сучонок?» — спросил он. Я схватился за голову. Левой рукой. В правой я до сих пор сжимал ломик.

Голова оказалась на месте. И в ней начала проступать горькая истина: я до сих пор жив, а столь удачно грохнуться на пол смог не из-за собственной сноровки, а лишь потому, что, очнувшись и судорожно задрыгав пятками, златозубый непроизвольно подсек меня под коленку и тем самым помог моей голове избежать неминуемой встречи с ломиком… С ломиком? Да, вот с этим!

— Сейчас-сейчас! — крикнул я Атасу.

Мне необходимо было сделать то, что я сделал. По двум причинам. Во-первых, златозубый мог бы оклематься настолько, чтоб стать препоной на пути справедливости, а во-вторых, подрыгай он еще с минуту ногами, и Атас догадался бы, что я не так уж и «лихо реагирую». Моя правая дважды опустилась I на голову златозубого.

Дважды — потому что я все же очень боялся его убить, и первая попытка вышла робкой и неубедительной. Он только еще раз потребовал блин. И начал дико вращать глазами. Со второй он уснул.

— Вот так вот! — зло резюмировал я над телом почившего — не все коту масленица!

Блин!

И героически присоединился к Атасу.

Только тут я услышал, как тихо стало в квартире. Когда нам открывали дверь, звучала музыка, вместе с ней доносились голоса, перезвон бутылок… Теперь все стихло.

Атас отобрал у меня ломик и взамен сунул мне в руку отобранный у златозубого ствол.

. — Я войду, — ввел он меня в курс, когда мы осторожно приблизились к закрытой двери в комнату, — ты подстрахуй. Ори, маши пушкой, но стреляй в крайнем случае. Лучше в воздух. Не хватало еще подстрелить кого-нибудь из этого ствола. Потом не отмоешься.

Я мельком оценил пушку. Стреляный «Макаров», знакомая техника. Такую крутые подонки любят снимать с милицейских — живых или мертвых. Предохранитель был поднят, я тихонько оттянул затвор. Все в порядке, пуля в стволе!

— Слушай, что-то не получается! — прошептал я Атасу. — Тот в дверях, златозубый, он никак не мог никого умыкнуть в то время! Он — тот самый, помнишь, я наверно, рассказывал, двое в БМВ меня отпустить хотели… как раз в то время, когда девицы в «восьмеру» садились, приблизительно…

— Что же теперь, нам извиниться и уйти?! — зло зашипел он.

И Атас «вошел»! В отличие от двери в комнату Энди, эта открывалась наружу. Что создавало проблемы. Решаемые проблемы.

Вжавшись в стену, Атас распахнул дверь. Затем в качестве отвлекающего маневра шарахнул по ней ломиком. После чего прыгнул — по низу, ногами вперед. Его всегда отличали утонченные манеры!

В него так никто и не выстрелил, и мгновение спустя я счет целесообразным поучаствовать в шоу.

— Стоять! К стенам! — заорал я, вспом нив дикий вопль Атаса на Лиговке.

Убивать было некого. Похоже, обороняющиеся исчерпали свои резервы в живой силе. Атас уже тыкал в стену лицом пьяненького мужика в жилете, пиджаке, рубашке и галстуке, но без штанов, а за уставленным водкой столом сидела миниатюрная блондиночка в длинном платьице с таким вырезом, что клиент мог бы получить все желаемое, не срывая с дамы одежд.

— Мадам, — я поклонился, прижав к сердцу «Макаров», — теперь вам не о чем беспокоиться, мы вот пришли, ваши спасители. Чип и Дейл, так сказать.

— Дур-рак! — простонал Атас и, молнией мелькнув к столу, отвесил даме полновесную оплеуху. — Кто еще в квартире?! Где девицы? Ну!

Ее голова мотнулась, но глаза не вспыхнули ни бешенством, ни жаждой мщения. Для подобных чувств блондиночка казалась слишком напуганной.

— В той, в той комнате… А босс дома, что ему тут делать… Но он звонил, на него Никольсон страху нагнал, что-то у него сорвалось недавно, так что может Никольсон приехать, у него пистолет есть… и автомат…

Она продолжала лепетать еще что-то, но я, прежде чем Атас успел меня остановить, метнулся в соседнюю комнату. И во время! Из нее бочком выползал абсолютно голый и неимоверно худой высокий парень с охапкой собственных шмоток под мышкой.

В последний момент убрав палец с курка, я изо всех сил ткнул его зажатым в руке «Макаровым» в брюхо:

— Кюрр поссесе ю! — загнулся он с непонятной жалобой на Провидение.

Уже вовсе как заправский боевик, я второй раз приложил его рукояткой пистолета по голове — а зачем он ее подставил! — и прыгнул в освобожденное им помещение.

Только там мне стала ясна реакция Атаса и то, как, собственно, он смог отличить вольнонаемную работницу эротического производства от рабынь.

В полутемной комнате с железными жалюзи на окнах я обнаружил трех девчоночек, замерших в испуганных позах. В той блондиночке при желании можно было бы найти что-то привлекательное. А здесь передо мной оказались три голых существа — нельзя же назвать одеждой заканчивающиеся где-то на середине бедер чулки и пояса на талии, — со вздувшимися разбитыми губами, разноцветными фонарями на лицах и темно-вишневыми кровоподтеками на ребрах. В комнате стояло две тахты, и на одной из них лежала девушка со скрученными за спиной руками и ногами. Две других замерли так, как вскочили, когда из коридора до них донесся шум сшибки — неудобно расставив ноги, не прикрывая интимных мест… Прикрываться их давно отучили. У одной из них вниз по внутренней стороне бедер текла тоненькая струйка темной крови, терявшаяся затем на черном фоне чулка, у второй были жутко растрепаны волосы и подбит глаз — подбит довольно давно, сиреневая опухоль расплылась на пол-лица. Мой взгляд только скользнул по всем этим деталям, и я тут же постарался перевести его на жалюзи. Смотреть на них сейчас было равносильно издевательству над калекой. Только по первичным половым признакам эти создания могли бы сойти за девушек.

Та, что в «позе ласточки» боком лежала на тахте, вдруг замычала, тихо-тихо завыла от унижения и осознания собственной беспомощности. Сжав челюсти, я шагнул к ней, обнаружил, что вряд ли смогу развязать ее без помощи какого-нибудь острого предмета, бесстрастно отметил следы недавних укусов на ее маленьких торчащих грудях и двинулся обратно, за каким-нибудь ножиком:

— Сейчас, сейчас все будет в порядке, девчонки… — Я не узнавал собственного голоса, говорить мешали стиснутые зубы.

— Все будет в порядке…

Странно спокойный и такой же чувствительный, как создание Франкенштейна, я пос-тарался обойти двух стоявших девушек, не наткнувшись на них случайно взглядом. Смотреть на это было нельзя! И не потому, что они так окаменели в неудобных, непристойных позах, а потому, что во всех находившихся в этой комнате осталось слишком мало человеческого. Во всех! Включая меня! Такое даже мельком нельзя увидеть безнаказанно! А уж сами девчонки! Каким нужно быть ублюдком, чтобы почувствовать — или сохранить! — хоть что-то похожее на влечение… Непонятные измученные существа могли напомнить девушек, только если к ним хорошенько присмотреться. Чего я не мог сделать. Необычайно кстати зашевелился высокий худущий ублюдок там, где я его уложил, на полу в коридоре. Забыв про нож, про то, что одну из трех надо бы развязать, я шагнул к нему. После такого зрелища во мне осталось маловато доброты, нежности и природной лени.

Я сделал еще один шаг.

— Дима! — дрожащим голосом сказали вдруг сзади.

Я медленно обернулся. Да, это непонятное измученное существо с огромным сиреневым фингалом под почти скрывающими лицо черными лохмами, если к нему хорошенько присмотреться, могло напомнить Аленушку. Ее подруга медленно опускалась на тахту, закрывая лицо руками. Сейчас я не мог определить, похожа ли она на запомнившееся мне описание. Сама Алешка — если, конечно, это была она, продолжала стоять, как стояла, мне только показалось, что у нее задрожали колени, и, по-моему, я успел увидеть, как по ее щекам медленно покатились крупные тихие слезы.

— Они… били здорово… сразу отобрали одежду… Всю…

Будь я проклят, если она не попыталась смущенно и робко улыбнуться… и сразу же зарыдала в голос, рухнула лицом на тахту.

— Угу, — сказал я, — все будет в порядке, все будет…

И, отвернувшись, вышел в коридор.

Я позволил ему встать. Но только один раз. Когда ударом ноги длинного урода впечатало в стенку, он так и сполз по ней, дергая головой в такт движениям моих кулаков. А они работали быстро — какие там ушу, цинь-на и прочие хитрые науки мастера Лэй Цзиня, я просто месил этого парня, чем мог! В другой ситуации ему, быть может, удалось бы дать мне отпор, но сейчас он был напутан, пьян и еще не отошел от первой чухи, а во мне высвободился какой-то новый источник энергии. Я подкидывал его пинками так, чтоб опять достать кулаками до этой морды, затем, когда он вновь опадал, как не закрепленный на стене коврик, опять начинал быть ногами. Был момент, когда длинное голое тело попыталось отползти, отталкиваясь рукой от паркета, но мне удался фантастический прыжок, и я опустился обеими ногами на его локоть и предплечье.

Он не орал, а я работал так тихо, что сейчас уже нельзя сказать, сколько времени — все же думаю, не очень много — прошло, прежде чем Атас обратил внимание на возню в коридоре.

— Стой! С ума сошел! Прекрати! Дима!

Прекрати, я сказал! Прекрати!

Меня отбросило к противоположной стене. Безумие сразу как-то отпустило, вышло из меня, как газ из воздушного шарика. Сморщившись, я посмотрел на Атаса.

— Извини… все будет в порядке, теперь все будет…

— Опомнись! — Он профессионально пнул длинную белую гадость на паркете носком своего полусапожка. — Еще дел невпроворот!

— Каких? Наши… там, Алена, еще две тетки…

— А стрелок? «Астратуру» нужен автоматчик, ты слышал, что сказала эта белобрысая дрянь? Он будет здесь с минуты на минуту, нужно вызывать ментов!

— Обалдел? При чем тут менты, видел бы ты, в каком они там виде, — я кивнул на дальнюю комнату, — и так только в чем жизнь держится, милицейские их просто добьют! Вызывай «астратуровских»…

— Как? Здесь телефон расколошматили, а от твоей «Дельты» гляди, что осталось.

Атас показал на какое-то кладбище микросхем на полу. Я потянулся к карману.

— Действительно, выпала… А как ты хотел вызывать милицейских?

— Да, там… Обещал тетке отдать ее вещи, тут из шкафа, у нее целый гардероб, если она не поленится в платьице выскочить, «02» набрать…

— Целый гардероб?! Она еще не ушла?

— Нет.

В первой комнате произошли некоторые перестановки. Исчез мужик с голой задницей, на полу лежали профессионально упакованные Атасом тюки — трое наших недавних оппонентов. Блондиночка, с опаской косясь на эту недвижимость, запихивала какие-то шмотки в объемный сак. Я вовремя вспомнил про нож. Взял первый попавшийся со стола и шагнул к ней.

— Ты ведь здесь не только работница, еще и что-то типа бандерши, а, красивая?

— Нет-нет, это все они! — она указала на тюки.

Кто-то из троицы чувствовал себя уже достаточно хорошо для похабщины.

— Почему ты не заткнул им пасти? — спросил я, не оборачиваясь, понимая, что Атас вошел следом за мной проверить, не устрою ли я еще одного избиения… или чего-нибудь похуже.

— Еще поговорим с ними. Об автоматчике, о боссе.

— Ты! Отвечай! Босс — какой он, опиши!

— Черные волосы, брюнет, лицо… такое… чуть-чуть плоское.

— Бакенбарды?

— Да, маленькие такие…

— Кольца носит?

— П-п-платиновую печатку, перстень, на левой руке…

— Сходится. Имя, адрес!

— Правда, не знаю я адреса, правда! А зовут Лева, Лев… да не надо мне про него ничего знать, деньги регулярно отдавал! И все!

— Оставь дурочку, — буркнул Атас, — развоевался! Это мы все у мужчин узнаем, по-мужски.

— Понимаешь… ты не видел, а я видел, — я кивнул на соседнюю комнату, — во мне нет никаких недобрых чувств к ударницам секс-цеха, наоборот, работа не хуже других… и лучше, чем в газете. Но она не могла не знать, что происходит за стенкой, как там удерживают девочек, как с ними обращаются… К тому же тот факт, что у нее в этой комнате настоящий гардероб, не может не натолкнуть меня на мысль, что она все же являлась здесь чем-то большим, что простая приходящая труженица, за которую она себя выдает. Скорее всего эта милашка по совместительству работала здесь надзирательницей, «циричкой», если тебе, Атас, такой термин ближе!

— Не заводись! — Он почувствовал: раз я дошел до того, что проехался по поводу

377 его службы, меня лучше не злить. — Что же, ты и ее измочалить собираешься?

— Зачем? Ведь мои подозрения еще ничем не доказаны! — я не сводил глаз с блонди-ночки, и то, что она здорово побледнела, когда сообразила, куда я клоню, могло бы стать доказательством… если б у меня в запасе не имелось лучшей проверки!

— Я все это о том, что ты могла бы на время одолжить пару юбчонок своим товаркам… гм… невольным товаркам…

— Конечно, конечно! Если с возвратом… Бедные девочки! — засуетилась она.

— А разве тебе не хочется утешить их лично? — я подхватил блондиночку под мышки и поволок в дальнюю комнату.

— Нет! Не надо!

— В чем дело? — урезонил я ее и, приоткрыв дверь, втолкнул внутрь.

Девчушки уже каким-то образом умудрились развязать руки-ноги бедняжке на тахте, нож так и не пригодился.

— Алена! — я по-прежнему старался на них не смотреть. — Эта добрая девочка при несла вам пару комплектов одежды…

— Добрая де… ах ты, сучка!

Я закрыл дверь.

Пусть одеваются спокойно. Конечно, они в худшей форме, но у них все-таки тройное преимущество! Кроме того, на их стороне справедливость!

— Ну и кто теперь пойдет звонить? — хмуро встретил меня Атас, неодобрительно прислушивавшийся к визгу блондинки.

За это время из коридора успело исчезнуть тело второго клиента.

— Куда ты их деваешь? В мусоропровод?

— Как можно! Они же живые! Клиенты отдыхают в ванной. На случай, если вдруг кому понадобятся. Но — не знаю. Успеем разобраться, как паршивый маленький наркоман навел нас на эту малину, откуда он о ней узнал…

— Какой наркоман? — подал голос один из тюков.

— А вот ты нам и расскажешь. И заодно обрисуешь, как найти шефа этого притона.

— Половой орган вам!

— Его мы у тебя тоже возьмем. Подожди.

Атас вывел меня в коридор.

— Ты так и не врубился, что сюда едет автоматчик? Возьми мою ксиву, в этом районе уличные телефоны три часа искать можно, попросись в любую соседнюю квартиру и звони в «Астратур».

— Слушай, это, конечно, хорошо, но ты же не при исполнении… И слишком часто Светил сегодня свою ксиву. Тебе не попадет?

— Всего лишь удостоверение личности! — грустно отмахнулся Атас. — Иди. Я пока с ними потолкую.

Он так и не снял перчатки.

— Ты что, будешь их пытать?

— Если так не расскажут.

— С ума сошел?! Засовывать в задницы паяльники и тушить о глаза сигареты?

— Зачем? — грустно улыбнулся Атас. — Смотри…

Он продемонстрировал мне тюбик с какой-то мазью.

— Эта штука предназначалась для тебя!

— Что?!

— «Финалгол», хорошая мазь. Спортсмены применяют для разогревки. Годится и при переломах-ушибах-вывихах-растяжениях. Ночью я еще не знал, что с тобой случилось, вот и прихватил. Не зря же я ее таскал. Признаться, хотелось опробовать на Энди, да он вовремя раскололся.

— Будешь сначала ломать руки, а потом смазывать? — не врубился я.

— Зачем ломать? Зачем руки? Ты когда-нибудь «звездочкой» мазался?

— Ну.

— А никогда не случалось, не помыв рук, затем в туалет сходить?

— Бр-рр-р! Разок было.

— Так «финалголом» намазать еще круче! Неохота пачкаться, ну да перчатки потом можно выкинуть.

— Гм… Удачное наказание для сутенеров-беспределыциков!

Я повернулся и пошел к двери, но остановился.

— Если вдруг я чуть опоздаю… Ты, над еюсь, понимаешь, что автоматчик не станет звонить в дверь?

— Ключ, конечно. Но я только одного намажу, потом пойду ждать. Шпалер теперь есть. А ты… будешь возвращаться, звони условно: три коротких, пауза, шесть. По типу «раз-два-три, «Зенитушка» дави!».

Другие квартиры на этаже то ли пустовали, то ли их хозяева имели достаточно благоразумия, чтоб даже и не подходить к дверям. Пришлось спуститься на этаж ниже. По пути я выглянул в окошко. На улице было темным-темно, и только луч фонаря у подъезда позволял убедиться, что с «девяткой» Атаса ничего не случилось. Рядом угадывался и почти осиротевший уже «форд-сьерра». В принципе, эти «коты» такие дешевые люди: «сьерра», которую уже лет десять как не выпускают, «восьмерка»… Что ж, каждый сам выбирает себе свой бизнес! У меня вообще нет машины, поэтому я только вздохнул и продолжал беспокоить жильцов дома. Хотя время не такое уж позднее! Как-то мы быстро управились, еще нет и девяти!

Этажом ниже мне повезло! Атасовы «корочки» сработали так, что мужик в трениках, открывший мне дверь, даже не стал сличать фотографию с мордой. Думаю, он пустил бы меня и просто так. А если б возникли проблемы, всегда можно было бы попробовать отбазариться тем, что так меняет человека головная повязка. К тому же мое лицо мне самому наверняка показалось бы незнакомым, настолько он было вытянутым. Оттого что я думал о найденной Алешке. А вот ЧТО я о ней думал, пусть догадываются психологи, психоаналитики и офицеры полиции нравов. Будь проклят мир, в котором регулярными и частыми побоями даже неразумного медведя можно научить считать!

Я доложился по телефону Свиридову, тот воспылал непонятным энтузиазмом и обматерил меня за то, что я не удосужился взглянуть на номер «бээмвэшки».

— Мы б уже сейчас на этого козла, шефа там ихнего, вышли! Ладно! Беспокою лидеров и сообщаю всем парням в вашем районе, чтоб подсуетились! Молодцы! Но главное — нужен автомат! Оружие, из которого спустили Петрушина! Работайте дальше!

Я поблагодарил мужика и попытался всунуть ему пятидолларовую бумажку. Он отказался. Я шел по простому линолеуму его нищей квартиры и думал, что в этом странном мире, в котором мы все очутились, не перевелись еще нормальные люди. Что показалось мне ненормальным, странным и заслуживающим удивления. И я удивлялся.

Мне оставалось подняться на половину пролета, когда я вдруг решил вновь выглянуть в окно на лестничной площадке между этажами. Просто для того, чтоб убедиться, что там, за окном, по-прежнему можно жить.

До меня не сразу дошло, что к чему, когда я увидел, как из подвалившей двудверной машины выскочила парочка и юркнула в подъезд. Тачка была темно-синего цвета, очень похожая на «восьмерку»…

Я рванул наверх. «Ту-ту-ту, ту-ту-ту-ту-ту-ту!» — в темпе прозвенел звонок. На лестнице уже можно было услышать топот двух пар ног. Значит, парни сообразили, что на их «малине» что-то произошло. Ах, да, они, конечно, звонили по телефону, и когда никто не взял трубку…

— Заходи…

Я резко захлопнул за собой дверь.

— Атас, их двое! Уже бегут! Не лифт, по лестнице бегут, сечешь?!

— Так… — Атас накинул на дверь цепочку.

Только тут моего сознания достиг дикий вой. Три с грехом пополам одетые девчушки — теперь в одной из них уже можно было узнать Алену — стыдливо мялись у двери в первую комнату. На всех были непомерно короткие вещи: или юбки, или платьица, или джинсы.

Да, та блондиночка не только казалась миниатюрной.

— Все твои сомнения разрешились. Их умыкал не златозубый. Чувак с нунчаками и Артур, местный киллер. На «восьмерке», — быстро проговорил Атас.

— А кто орет?

— Посмотри…

Я заглянул на звук.

— А-а, Александрович, а-а-а! Лев Александрович! Сука, помой их, помой, сука! Лев Александрович Распетрович! А-а-а! Адрес: улица Пестеля, а-а-а! Я уже говорил, а-а-а! Помой мне яйца, гад!

— А где белобрысенькая?

— У твоих знакомых есть чувство юмора.

Они запихнули ее в сортир, к клиентам.

Прислушавшись, я различил и вполне объяснимые звуки, доносившиеся из-за заблокированной доской двери сортира.

— Это не чувство юмора, это чувство справедливости.

В дверь позвонили.

— Если ты пойдешь откроешь, я тебя помою! — пообещал Атас черноголовому.

На свою беду, тот пришел в себя раньше других, и именно ему довелось попробовать «финалголовой» терапии.

— Открою! Открою!

Не выпуская из руки «Макаров», Атас дал мне сигнал развязать черноголового, а сам пододвинул ему принесенный Аленушкой чайник:

— Ополаскивайся быстрее.

Я стыдливо отвернулся.

Черноголовый привел себя в порядок секунд за десять, так ему не терпелось избавиться от неприятных ощущений! Затем он робко встал и зашагал к двери под дулом Атаса. В нее уже не трезвонили. Меня это насторожило. И моего друга тоже.

— Крикни: «Открываю», — приказал он тихо, — и открывай, не заставляй ждать.

— Открываю.

Черноголовый начал поспешно поворачивать замок. Атас дал мне знак вжаться в стену, девушки тихо исчезли во второй комнате.

Парень снял цепочку. Не знаю, на что он рассчитывал. Что его узнают по голосу? В тот момент, когда он начал приоткрывать дверь, его навсегда избавили от неприятных ощущений. Я еще не слышал такого грохота. Рой пуль впился в тело черноголового, отбросил его на стену. Запомнилось, что он какое-то время завис в неестественном положении, не касаясь пола подошвами ног, направленной чуть снизу вверх очередью его на мгновение словно пришпилило к обоям. Треск автомата еще не смолк, когда в квартиру впрыгнул парень с пистолетом. Он забавно держал ноги в раскарячку, в такой позе и свалился. Атас все же позволил себе выстрелить. Да ведь уже можно было не опасаться поднять шум!

Автоматчик убрал палец с крючка, тело черноголового с грохотом рухнуло на пол. Я приземлился бесшумно — уверенной рукой Атас зашвырнул меня в комнату. И перебазировался сам, высунув в коридор лишь ствол пистолета. «Если автоматчик достаточно решителен, он не отступится! Ему приказали ликвидировать притон, он сейчас зальет коридор свинцом и начнет медленно продвигаться вглубь квартиры, обрабатывая все на своем пути! Шансов мало!» Мне стало грустно.

Треск автомата послышался снова. Я оказался прав, теперь пули рикошетом скрежетали о стены коридора. По лицу Атаса я заметил, что он собирается шмальнуть вслепую — а другой возможности зацепить или испугать автоматчика у него не оставалось! — когда вдруг очередь неожиданно оборвалась. Послышался глухой удар, шум…

— Э-гей! Есть кто живой?

— Стоять! Стреляю! Кто такие?

— Давай, попробуй стрельни! «Астратур»! Когда мне удалось подняться и выглянуть в коридор, Атас уже беседовал о чем-то со здоровенным битюгом в камуфляже. В руке у того был бронещит, типа омоновского. Черноголовый больше напоминал решето, в котором процеживают клюквенный сок, парень, схлопотавший пулю от Атаса, лежал смиренно и даже не посвистывал дырочкой в левом боку. Дырочку почти нельзя было заметить, если б не пробитая черная кожанка. А рядом в агонии корчился почти перерубленный пополам человек.

— Он нас боковым зрением заметил, при шлось ребром щита вмазать, — словно оправдываясь, объяснял Атасу битюг, — может, и перестарались, да слабей ударить страшновато было…

С ним рядом переминались с ноги на ногу еще четверо. Без щитов, но тоже в камуфляже.

— Да по мне хоть бы он сдох. Он ваш. Видите? — Атас поддел носком полусапожка любопытную игрушку.

Так я впервые увидел знаменитый «борз», «волк» — забавную чеченскую пародию на АКМС'У, убогий пасынок «шмайсера». Еще

386 я успел заметить, как Атас, под одобрительное ворчанье битюга, обтирает «Макаров» и вкладывает его в руку расстрелянного черноголового.

— Нажмете потом его пальцем на курок, чтоб он тест прошел…

— Ясное дело! — человек со щитом горестно взглянул на автоматчика. — Черт, Корнев спуску не даст, если я перестарался! Как теперь на их босса выйти?! Нужен ведь тот, кто приказал, не только исполнитель!

— Лев Александрович Распетрович, вот его адрес на Пестеля, отзвонитесь вашим бригадам… — Атас протянул бумажку. — Пошли, Дима, теперь их игра!

— Там, в дальней комнате, девчонки… надо бы их в больничку…

— А показания на этих?!

— Да на кой! — поддержал меня Атас, что у вас, без их показаний состава не наберется, что ли?! Если не можете помочь, так мы их на моей тачке увезем, влезут!

— Им нужно в хорошую частную клинику! — разъярился я. — Дайте ваш радиотелефон, я сам Корневу позвоню!

— Не кипятись. Все учтено, эвакуируем мы их! Просто, забавно — за этот день мы в нашу клинику на Вавиловых уже штук семь таких девчоночек завезли!

Я не нашел в этом ничего забавного. Еще семь таких же! И это за один день! До машины Атасу пришлось тащить меня волоком. Дело закончилось так, как я и предполагал: как никчемушный, но сильный запой. Плохие наказаны, добро торжествует… Да как оно может торжествовать, мать его, если таких притонов еще…

Думаю, мне пришлось бы проваляться в больнице столько же, если не больше, чем спасенным девицам — моя башка все-таки не выдержала всего этого напряга, — если, Корнев не прислал ко мне эскулапов на дом. Ведь «Астратур» обеспечивает и медицинское страхование! Но на следующее же утро лично Игорь Николаевич Корнев, вице-президент концерна, нарушил все строжайшие предписания врачей. Сперва я подумал, что он просто приехал меня навестить.

Я открыл ему дверь и сразу же пополз обратно на койку, а он, оставив Богдана скучать в прихожей, сел в то самое кресло, в котором сутки назад красовался Атас. И закурил сигаретку «Давидофф».

— Врачи не рекомендовали меня обкуривать! — предупредил я и попытался уснуть.

Что он мог сказать мне ободряющего, этот дэнди глаженый!

— Вы нам помогли. Понятно, будут выписаны премиальные от концерна, минус затраты на лечение дам и тэ пэ. — Игорь цинично затянулся. — Но любую помощь нужно доводить до конца.

— Этот ваш вчерашний наркоман… ты его знал раньше? Нет? Так мы и установили. Занятная личность. Понятно, мы еще вчера взяли его в работу, наши люди быстро отыскали этого Нострадамуса благодаря вашим отчетам. Когда мне доложили, что он никак ничего не мог знать о банде беспределыцика Распетровича, я им заинтересовался. Согласись, мое любопытство можно понять. Но, понимаешь, возникла проблема. Мне не сложно разговорить человека… Нет, ты не то подумал, у меня не та должность, чтоб позволить себе применять физической воздействие к кому бы то ни было… Так вот, в силу моей природной коммуникабельности мне удается находить общий язык с самыми разными людьми, в том числе и с подобными аномальными личностями. Но, с другой стороны, мой небогатый практический опыт достаточен для того, чтоб я мог понять — когда у ненормального возникает заскок, этот заскок лучше уважить, чем упорствовать в переубеждении. Он почему-то полюбил тебя, Дима. Нет, он не голубой. Скажем, ты как-то смог внушить ему доверие. Он отказался со мной беседовать без тебя. А мне нужно задать ему пару вопросов, которые смогут существенным образом изменить его судьбу в случае, если он найдет на них удачные ответы. Ты не сможешь поучаствовать в нашем диалоге?

— Врачи не советовали мне напрягать то, что у меня осталось от мозгов! — буркнул я, уже понимая, что деваться некуда!

— Такой жертвы от тебя не потребуется! — заверил меня Корнев. — Поможешь?

— Хватит баловаться риторическими вопросами!

— Богдан, пусть Вад приведет мальчишку, потом подышите оба на лестнице.

Так я снова увидел маленького Наркушу-Нострадамуса.

Оказавшись в комнате, этот тщедушный племянник Мирового Разума сразу же кинулся к моей лежанке.

— Слушай, что творится, не врублюсь! Эти кореша — так уморительно Корнева давно никто не называл! — с ночи ко мне пристают, обхаживают, халявной травой прельщают, что делать, а? Они на тебя ссылались, мне вчера сказали, что ты кайфовый мэн, этот пижон меня не подставит?

— Это не пижон, Наркуша, — я все же не удержался, — это Игорь Николаевич Корнев, кайфовый мэн. Может, он тебя и подставит, но капусты у него столько, что он всю область может гашишом засадить. И тепличные условия для произрастания создать. Так что решай сам. Я бы на твоем месте ответил на его вопросы, ничего ведь не убудет, верно? А потом выслушал бы, что он сможет тебе предложить.

— Ну ладно, если ты кайфовый мэн… — Наркуша взглянул на Корнева и вскарабкался в кресло напротив, — давай свой вопрос, только если я не буду курить, ничего не выйдет!

Пожалуй, все это начало меня забавлять. Особенно поведение Корнева. Конечно, он был слишком умен, чтоб обижаться на «мэ-на», но вот того, что он с улыбкой достанет из нагрудного кармашка своего лондонского костюма перламутровую табакерку с анашой и протянет ее малолетнему наркоману вместе с машинкой для сворачивания самокруток и янтарным мундштуком, извлеченными из бокового кармана, я уж никак не ожидал!

Тем не менее так он и поступил!

Мы помолчали. Наркуша соорудил косяк, скептически посмотрел на мундштук, но все же воспользовался им, и через пару-тройку минут по комнате распространился знакомый каждому приятный сладковатый запах. Знали б корневские доктора, чем будет пахнуть мой постельный режим!

Еще через пару минут Наркуша дал понять, что он достиг нужной кондиции. Прикрыл глаза, начал ритмично кивать головой… Мне становилось все интереснее и интереснее, потому что Корнев на полном серьезе начал вдруг осыпать его сведениями о НДС-банке со всей специфической терминологией.

— Итак, вопрос! — наконец сказал он. — Можно ли доверить такой конторе проведение фьючерсных сделок?

Возможно, его вопрос звучал как-то по-иному, я не специалист, к тому же слишком прибалдел от такого поворота. Наркуша уже достиг транса, перестал кивать и вдруг тем же поразившим меня вчера ясным голосом выдал:

— Закапывать деньги — не лучший из худших путей. Если в студень поднимутся ставки, то дело простое! Станет голым король, но нищий устроится в принцы! Золотые кусты прорастут над страной дураков!

Я успел испугаться, что после этого доходчивого объяснения Корнев прикажет своим ребятам выкинуть Наркушу из окна. Но мне предстояло удивиться еще раз. Мельком взглянув на отрубившегося Наркушу — как и вчера, тлеющий окурок выпал из его губ, но не в лужу, а на мой ковер, — Корнев пробормотал что-то вроде «что же, если толковать так, то не лишено… «Студень» — это январь, сходится…», затем опомнился, резко спросил:

— Долго он таким пробудет?

— Минут пять-десятъ.

— За десять я обернусь. Посторожи его! — он набрал номер на радиотелефоне, быстро предупредил какого-то Олега Викторовича, что сейчас заедет, и стремительно исчез, не забыв достаточно громко высказаться на лестнице:

— Вадим, со мной в правление НДС-банка.

Богдан, если наркоман улизнет…

Когда Наркуша очнулся, я успел дурным голосом докричаться до Богдана и добиться от него, чтоб он затушил мой ковер. Корнев, как и обещал, появился минут через десять.

— Так, парень! Домик на Крестовском, полтонны баков в месяц, халявная трава — Корнев не чурался молодежной лексики — полный пансион, бесплатный, понятное дело, относительная свобода при условии, что предсказываешь только для меня. Скажем, пять вопросов в сутки.

— У меня больше одного не получается… — стыдливо признался Наркуша-Ностра дамус, — но я не знаю, пусть забинтованный скажет…

Только тут я сообразил, что мы с ним до сих пор не знаем друг друга по имени.

— Меня зовут Дима. А тебя? Он удивленно захлопал глазами.

— Наркуша… я, в натуре, не помню… Ну и черт с ним!

— Думай сам, Наркуша! Нужно тебе это?

Хотя, я боюсь, вот этот кайфовый мэн…

Богдан не удержался, хрюкнул от смеха, но Корнев только дружелюбно показал ему средним пальцем «фак» — ровно половину «Твикса», сладкой парочки.

— … этот кайфовый мэн не делает таких предложений, от которых можно легко отказаться.

Корнев самодовольно кивнул. И тут зазвонил телефон. Я взял трубку.

— Это Атас, я с работы, как ты, нормально? Слушай, я рассказал в конторе об этом вчерашнем наркомане, наши психологи им заинтересовались. Но не найти. Не поможешь?

— Помогу. Он у меня. Что вам от него нужно?

— Ну, им нужно, чтоб он пришел. Тесты, опыты, проверить его захотели.

— Забесплатно?

— Спрашиваешь!

Я прикрыл трубку ладонью.

— Теперь ты можешь отказаться от этого предложения, — спокойно сказал я Наркуше, не обращая внимания на то, что Корнев сделал страшное лицо и предостерегающе махнул ладонью, — тебя защитят контрразведчики. Сможешь забесплатно поработать на благо Родины. Но теперь ты перед выбором: или-или. Одни смогут защитить тебя от других, но покоя тебе не видать. Точно, в любом разе. Что решаешь?

— Благо Родины — это хорошо… — задумчиво протянул Наркуша, — но слушай, Дима, контрразведчики — это ведь почти то же самое, что менты?

Я посмотрел на Корнева. Его глаза стали черными-черными.

— Ну, что-то похожее… — уклонился я от прямого ответа. Корнев показал мне большой палец.

— А менты, они траву всегда отбирают… — Наркушу продолжали раздирать сомнения, — и грозятся в пээндэ сдать… Нет уж! При чем тут менты?!

— Атас, его у вас переманили, — сказал я в тот момент, когда телохранитель Корнева уже заботливо уводил Наркушу.

Короче, «две силы» чуть не «поспорили из-за предсказателя».

Хеппи-энд

А ровно через две недели нас с Атасом пригласили на банкет в «Невский». Конечно, Алешкин преподаватель театрального мастерства в Москве получил факс от «правления концерна», такую же бумажонку получил и ректор ее заведения, и в результате она тоже смогла присутствовать.

Нас посадили в самый дальний уголок стола, и мы накинулись на съестное. Говорить не хотелось — после всей этой истории мило обшучивать мелочи не слишком тянуло, а обсуждать все происшедшее и вовсе никто не мог. Ни девушки, ни мы с Атасом. Поэтому я и решил — в конце-то концов! — использовать голову по прямому назначению. Для еды.

У меня и в мыслях не было, что этот банкет закатили в честь двух бравых парней, сумевших победить столько негодяев. Нет, «Астратур» отмечал расширение зоны влияния. Под шумок, под видом мести за убиенного Петрушина, они взяли под контроль почти все те «дикие» притоны, за которые в другое время им бы еще пришлось поспорить с конкурентами. Обыкновенная колониальная война, покорение новых земель… Да вдобавок и наглядная демонстрация силы: убийца сдан милицейским менее чем за сутки, да еще вместе с оружием, с тем самым автоматом, пульки из ствола которого прозондировали несчастного «пришельца» на выживаемость.

Кстати, о милицейских. Их было в тот вечер в «Невском» куда больше, чем я мог предположить. Сергей Валентиныч Горин не ограничился тем, что пригласил, как обыкновенно, на это маленькое семейное торжество своих бывших коллег, успевших стать майорами «подоконниками» и полновесными «полканами», но так и не сумевших, в отличие от своего недавнего подчиненного, огрести эквивалентную собственной значимости сумму денег. Однако, кроме них, в банкетном зале присутствовали: зам начальника Шестого управления, пара боссов РУОПа (если я их правильно идентифицировал, понятно, что официально мне никого не представили, на подобных сборищах считается, что все и так всех знают) и еще какой-то мужик в штатском, в котором все, от дешевых начищенных ботинок до двух-трех волосков на макушке свидетельствовало: тоже милицейский! И не из рядовых!

Пили, ели, хвалили Горина, Шапиро, Корнева и отсутствующего президента концерна Андрея Смирнова, снова принимались жевать…

Сергей Горин поднял бокал.

Я толкнул локтем Атаса, сейчас должно было прозвучать нечто значимое. Горин с немного наигранным пиететом взглянул на дядьку в штатском.

— Здесь прозвучало уже много очень хороших слов в адрес концерна «Астратур», его охранного и сыскного агентств… Но, мне думается, не стоит преувеличивать наши скромные заслуги. Вернемся на мгновение к событиям двухнедельной давности. Спецы господина полковника — легкий полупоклон — менее чем за сутки смогли раскрыть убийство нашего коллеги, возбудили уголовные дела в отношении семи притонодержателей, закрыли, пресекли функционирование шести подпольных «точек» — публичных домов.

И я поднимаю этот бокал за мужество и высокие профессиональные качества подчиненных господина полковника… и его самого, конечно!

Атас на мгновение замешкался. Рука, в которой он держал рюмку с «Хенесси» вдруг застыла в воздухе, он недоуменно не нее посмотрел, поддержал рюмку другой рукой и странным тоном обратился ко мне:

— Теперь уже я не пойму… Слушай, при чем тут менты?

На другой день я проводил Алешку до поезда, посадил ее в вагон «Красной стрелы» (билеты от «Астратура»), попытался пошутить на ту тему, что все же она оказалась не права: на том банкете к нашему столику подвалил известный питерский кинорежиссер, взял ее координаты… а ведь его фильм спонсировал именно «Астратур»! Но нам с ней так и не удалось преодолеть возникшее между нами напряжение… Мы оба слишком стеснялись этой грязной истории. Не знаю, сможем ли мы продолжать дружить! Прежними наши отношения, во всяком случае, не останутся…

Поезд отвалил от перрона, я закурил. И припомнил, что так и не компенсировал ущерб, причиненный одному парчовому платьицу. Ухмыльнувшись, я купил в ларьке на Литовском одну розочку, бутылку шампанского и, спустившись в метро, решительно зашел в состав, следующий до «Владимирской». Почему-то мне казалось, что имеет смысл поздравить Лину с прошедшим днем рождения, поговорить с ней о платье ее подруги и «Перфекте» ее мальчика.

На скамейку напротив шлепнулась женщина лет сорока пяти, плотная и непритязательная, из тех, кого обыкновенно называют «бабами» мужики у ларьков. Она посмотрела на меня и пьяно улыбнулась:

— Парень! Все нормально! Мне показалось, что она права.

— Угостил бы винцом!

Я улыбнулся. Все действительно нормально. Как и любая действительность.

Примечания

1

Слова, чудесно начертанные во время пиршества на стене дворца вавилонского царя Валтасара. Пророк Даниил так объяснил царю смысл этих слов: «Бог исчислил царство твое, оно взвешено на весах и разделено». (Здесь и далее примеч. ред.).

(обратно)

2

СОБР — специальный отряд быстрого реагирования. РУОП — региональное управление по организованной преступности.

(обратно)

3

С кафедры (лат.).

(обратно)

4

Фр. odeur — запах.

(обратно)

Оглавление

СМЕРТЬ ЖУРНАЛИСТАМ!

  Маленький криминальный зоопарк

  Веселая ночь

  Семена начинают прорастать

  Девичьи мышеловки

  Отольются кошке мышкины слезки!

  Пеняй «ОТ СЕБЯ»

  Вашу кошку съели мыши!

  Хеппи-энд

ПРИ ЧЕМ ТУТ МЕНТЫ?!

  Увертюра «Тропа войны»

  Девчонки близятся, а полночи все нет

  Вечер невезения

  Пропащий день

  Сражение в полночь

  Профи начинают работать

  Труды Праведные

  Хеппи-энд Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg