«Голая королева. Белая гвардия — 3»

Голая королева. Белая гвардия — 3 (fb2) - Голая королева. Белая гвардия — 3 1015K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Александр Александрович Бушков

Александр Бушков Голая королева. Белая гвардия-3

Мы маленькие люди, на обществе прореха.

Но если вы посмеете взглянуть со стороны —

За узкими плечами небольшого человека

Стоят понуро, хмуро две больших войны…

Владимир Высоцкий

Глава первая О пользе телевидения

На одном из балконов второго этажа Лунного дворца, откуда открывался великолепный вид на парк, покуривали два бравых африканских офицера, их благородия. Если быть скрупулезным, то Мазур, благодаря полковничьим погонам, был даже «высокоблагородием», а Лаврик со своими майорскими оставался в простых «благородиях».

Временами Мазур косился на Лаврика — тот вновь щеголял в историческом, можно сказать, пенсне, а это неспроста…

— Ну что ты на меня то и дело косяка бросаешь? — фыркнул Лаврик. — На мне узоров нету, и цветы не растут…

— Пенсне, — кратко ответил Мазур.

— Ну да, ну да, — скучным голосом сказал Лаврик. — У нас события, то бишь интриги. Соседи вчера подкинули свеженькую информашку из Европы. В одну из крупных французских телекомпаний заявился солидный господин и за бешеные деньги купил час эфирного времени — обычное явление в мире растленной буржуазной прессы и голубого экрана, никто и не удивился, продали ему часок без вопросов. Вот только достоверно установлено, что он будет этот час показывать — пленочки, где засняты забавы Наташки с Татьяной. С соответствующими комментариями. Сразу после того, как станут известны итоги референдума. Удачно момент выбран…

Мазуру показалось, что его приложили чем-то тяжелым по голове.

— Лаврик… — сказал он мгновенно севшим голосом. — Это же полные и окончательные кранты. Здесь эдакого никому не прощают. Все рушится… Я подозреваю, те же пленочки прокрутят телестудии нашего северного соседа — «Даймонд» там правит бал, а это, конечно же, они, у них мощная телестудия, их передачи ловятся тут по всей стране…

— Правильно мыслишь, — одобрительно кивнул Лаврик. — Франция здесь не ловится, никто не стал тратиться на прием спутникового вещания. Так что продублируют из Кириату, есть и такая информация…

— Кранты… — повторил Мазур ошарашенно. — Ей, пожалуй что, придется в эмиграцию сдергивать, в любом случае — трона не видать, несмотря на итоги референдума…

— Ты еще руки заломи, как беременная гимназистка, и причитать начни, — фыркну Лаврик.

Мазур присмотрелся. Старый сослуживец был что-то уж безмятежен, похоже, даже чуточку весел. И на лице у него сияло то самое благостное, прямо-таки ангельское выражение, а это означало…

— Лаврик, — сказал Мазур со вспыхнувшей надеждой. — Ты что, придумал что-то?

— Ну, так жизнь заставляет, — усмехнулся Лаврик чистой и просветленной улыбкой. — Пока некоторые тут с принцессами развлекаются, серые мышки-норушки вроде дяди Лаврика шмыгают в норках. Как пели в том фильме, ходы кривые роет подземный умный крот… — он мельком глянул на часы. — Сегодня вторник, через пять минут на экране, как всегда, будет выпендриваться Шустрый Жозеф… Ты ведь его смотришь?

— Каюсь, — сказал Мазур. — Когда есть свободное время. Что ни говори, интересно, умеет работать, паскуда…

— Вот именно, — сказал Лаврик.

И в самом деле, интересная программа, пусть и бульварщина до мозга костей… Означенный Жозеф происходил из зажиточного семейства (не такие уж миллионеры, но богатые), учиться родители, будучи из редкой здесь породы черных американофилов, отправили в Штаты. Где чадушко и закончило университет — не Гарвард и не Принстон, но и не захолустная дыра, добротный средний уровень. И вернулось хорошо подготовленным тележурналистом.

Семейство — и их легко понять — рассчитывало, что Жозеф займется чем-нибудь респектабельным, станет политическим обозревателем, к примеру, будет в элегантном костюме и дорогом галстуке солидно вещать в камеру. Однако такая карьера Жозефа, как оказалось, ничуть не прельщала. Наблатыкавшись в Штатах, он с американской хваткой усмотрел пустующую экологическую нишу и ломанулся туда, пять с лишним лет назад создав еженедельную программу «Секретики Шустрого Жозефа». Респектабельностью там и не пахло, зато уже через пару месяцев программа стала самой популярной в стране, и остается таковой до сего дня. Сенсации, компромат, скандалы в благородных семействах (благонравная незамужняя доченька забеременела от личного шофера, солидный банковский чиновник тайком заснят не просто с проституткой, а с малолетней — и так далее, и тому подобное). И в Штатах, и в Европе обыватель такую клубничку обожает, а уж в Африке вся страна по вторникам прилипала к телевизорам. С американским размахом пахал, обормот — свора проворных подручных, сеть платных информаторов, связи в полиции. У Жозефа хватало ума, чтобы не лезть к той самой элите, «Парням в старых школьных галстуках» и прочим серьезным персонам, способным в два счета открутить головенку — но все равно, поле деятельности оставалось широкое. Да вдобавок тайная полиция никак не могла пройти мимо столь великолепного канала — не в телевизионном смысле, а именно что в спецслужбистском. Через пару месяцев после того, как программа набрала популярности, Мтанга быстро и легко вербанул Жозефа без всякого сопротивления со стороны последнего — и через его программу порой сливал компромат на неугодных власти и лично Папе персон: не липовый, а самый настоящий, раздобытый якобы пронырой Жозефом самолично. Кто ж им виноват, персонам, что они частенько развлекались весьма предосудительно? Кстати, семейство, поначалу едва ли не отрекшееся от Жозефа, довольно скоро его простило и смирилось: иные его программы не так уж редко покупали не только соседи, но и европейские телестудии, а порой и штатовские, так что денежки Жозеф заколачивал, какие и самому солидному здешнему политическому обозревателю не снились. Африкановед в штатском из АПН его люто ненавидел и все грозился набить морду — именно мальчики Жозефа украдкой его щелкнули в кафе не просто вдрызг пьяного, а еще и увлеченно лапавшего явную шлюху — и Жозеф вдоволь поиздевался над советскими, которые на словах проповедуют высокую мораль, а на деле… Втык от начальства, по слухам, африкановед получил страшный, но все же был оставлен на посту (видимо, не нашлось свеженького кандидата в ссыльные, которого можно загнать в эту дыру)…

— Пошли, — сказал Лаврик. — Сейчас начнется. И не пялься ты так трагически, все обойдется, зуб даю…

Мазур пошел за ним, чуть успокоившись — Лаврик слов на ветер не бросал, коли уж держится так уверенно, снова придумал нечто убойное… В покоях Лаврика перед включенным телевизором обнаружились Жюльетт-Жулька, в коротеньком желтом платье, со стаканом в руке. Мазур поневоле послал Лаврику многозначительный взгляд. Тот, улыбаясь во весь рот, ничуть не понижая голоса, сказал:

— Ничего. Так уж получилось, что наша очаровательная Жюльетт полностью в курсе. Сейчас сам поймешь. Садись и наливай, что на тебя смотрит.

Мазур, все еще волнуясь, щедро плеснул себе джина, кинув лишь парочку ледяных кубиков. Зазвучала задорная мелодия, музыкальная заставка (натуральный парижский канкан старых времен), появилась эмблема передачи — типчик, с похабной улыбкой сдергивающий покрывало со стоящей обнаженной красотки, тщетно пытавшейся его удержать. А там возник и Жозеф — самую чуточку суетливый, с подвижным резиновым лицом опытного клоуна, в легкомысленном полосатом костюмчике, белоснежной сорочке и при «бабочке», красной в белый горошек, не большущей, как у клоуна, но все же превосходившей размером обычные.

Затараторил что-то в микрофон на французском. Лаврик переводил Мазуру сноровисто, практически синхронно:

— Дамы и господа, дорогие мои земляки! Сегодня я вас не просто удивлю или шокирую, как я это умею! Сегодня вы у меня ахнете, как давненько не ахали! Зрителей со слабым сердцем прошу сходить за каплями или таблетками, я дам вам время!

Он сделал длинную многозначительную паузу. Мазур тихо сказал:

— Подожди… Он же сегодня должен был показывать нашего «марксиста»…

— Будет марксист, но во втором отделении, — ответил Лаврик. — Тихо! Гляди в оба!

— Вуаля! — воскликнул Жозеф, отступил из кадра, открывая камере известную всей стране, и не только, свою маленькую студию: низкий столик с эмблемой передачи во всю крышку, удобные низкие кресла, обтянутые той же алой материей в белый горошек.

В одном из кресел сидела… Натали! В коротеньком платьице, закинув ногу на ногу. Оператор взял ее крупным планом, водя камерой от каблучков и до макушки, от макушки до каблучков… Натали. «Что же это такое?» — мысленно возопил Мазур. Во вторник у Жозефа всегда прямой эфир, это в пятницу повторяют в записи… Каким чудом она оказалась на телестудии, не поставив в известность охрану? Она же не идиотка, чтобы так поступать после двух покушений…

Камера обстоятельно изучала фигурку Натали, Жозеф пока молчал. Лаврик хохотнул:

— Чертовски похожа, правда? Сходство было с самого начала, ну а потом хорошие гримеры поработали… Официально — секретарша в горнорудной компании, а на деле — шлюха для высшего света. Большие деньги заколачивает, паршивка: сам понимаешь, у клиента остается полное впечатление, что он трахал Натали. Ну, и качественные порнофильмы для узкого круга. Мтанга давно злится, но поделать ничего не может, клиентура в основном из «неприкасаемых», их ближайшего окружения, закадычных приятелей. Он, простая душа, хотел устроить ей автокатастрофу или подбросить рогатую гадюку. Но потом мы потолковали и собирались было ее использовать в качестве двойника Натали на второстепенных мероприятиях — если эта шлюха словит девять грамм, ее как-то и не жалко. Но получилось… стоп!

В кадре вновь возник Жозеф, подсел к идеальному двойнику Натали, панибратски положил ей руку на голую коленку, с фирменной широкой ухмылкой обернулся к камере:

— Сердечники, все живы? — переводил Лаврик. — Надеюсь, самые умные уже поняли, что это вовсе не мадемуазель Натали Олонго? Разве я осмелился бы гладить по коленке настоящую, которую безмерно уважаю и, полагаю отчего-то, что она все же будет нашей королевой! Перед вами — мадемуазель Николь Тамби, скромная секретарша в солидной фирме, обладающая поразительным сходством с мадемуазель Олонго… каковое и стало причиной того, что бедную девушку затянули в весьма грязную историю… Она нам сейчас сама все расскажет. Прошу, Николь!

Натали-дубль потупилась, весьма искусно изображая смущение:

— Мне очень стыдно…

— Ничего не поделаешь, вы сами решились! — воскликнул Жозеф. Придется исповедаться, моя милая!

Она заговорила, то и дело опуская глаза, теребя подол платьица, запинаясь — неплохо играла, стервочка…

— Понимаете, Жозеф… Я, конечно, скверная, но вот так уж вышло, поддалась греху… Жалованье мне платят хорошее, но для приличной жизни в столице девушке все равно не хватает, а семья у меня не из зажиточных, помочь не может… Вот я и соблазнилась большими деньгами…

— А поконкретнее, милая? — прямо-таки промурлыкал Шустрый Жозеф.

— Меня внезапно пригласил в гости один солидный господин, его фамилия Акинфиефф, очень известный в столице антиквар. Я поначалу думала, он хочет предложить мне работу с более высоким жалованием, у него солидное предприятие, потому я и пошла… — на глазах у нее заблестели натуральные слезинки. — А оказалось… Это так стыдно… Он сказал, что его дочь еще с лицея святой Женевьевы без памяти влюблена в мадемуазель Натали… ну вы понимаете, как мужчина в женщину… но у нее ничего не выходит, мадемуазель Натали не такая… И предложил, коли уж я так похожа… Это так стыдно…

Она закрыла лицо руками. Вместо них двоих на экране появились фотографии Акинфиева и его доченьки: папаша выглядел крайне респектабельно, а Татьяна — во всем блеске застенчивого очарования. У Мазура в голове замаячили смутные догадки.

Вновь появились Жозеф и Николь. Она уже отняла руки от лица, не поднимая глаз, продолжала:

— В общем, он предложил, чтобы я… ну, чтобы я с его дочкой…

— Легли в постель? — беззастенчиво уточнил Жозеф.

— Ну, да. Он предложил такие деньги, что я не устояла… Я никогда таким не занималась, но столько денег… Я гадкая, скверная, но я не смогла устоять… Мы переспали… Она была такая опытная, все время называла меня Натали… но это было один-единственный раз!

— И вы решили, что на этом все кончилось… — голосом доброго дядюшки сказал Жозеф.

— Кто же знал, что потом начнется такой ужас… — пролепетала Николь, вновь с натуральными слезинками на глазах. — Знаете, я не замужем, и у меня есть… близкий друг. В этом ведь нет ничего преступного или скверного… Как ни грустно, мы не можем пожениться, он бы и не прочь, но его семья воспротивится — он из очень богатой и влиятельной семьи, а я простая секретарша, и семья у меня бедная, хоть и не из трущоб, конечно, но все равно… Он пришел злой, отругал меня и показал кассету… Оказывается, там, где мы с мадемуазель Татианой все это делали, была скрытая камера, они сняли все-все-все… И теперь эта запись разошлась в узком кругу… Мало того… Мой друг хорошо осведомлен о закулисной политике, он сказал, что эту кассету хотят использовать, чтобы скомпрометировать мадемуазель Натали, все будут думать, что это она…

На экране появился отрывочек из фильма: Татьяна и Натали, в чем мама родила, обнимаются на широкой постели, лица обеих прекрасно различимы. Это, конечно же, Натали, никакая не Николь… — запись, сделанная Лавриком, — Мазур не смотрел ее целиком, но узнал роскошную постель и затейливую лампу на ночном столике. Ага, кое-что начинает проясняться…

На экране вновь Николь и Жозеф. Девушка произнесла решительно:

— Тут я только и поняла, во что меня втянули… Я долго колебалась, сами понимаете, было нелегко, но я решилась… Раз уж пытаются скомпрометировать мадемуазель Натали… Я ее страшно уважаю, хочу, чтобы она была нашей королевой… Она будет великолепной королевой… А ее пытаются запачкать грязью… Ну, в общем… Я пролежала ночь без сна, а утром все же решилась, пошла в полицию, дала подробные показания… Вот и все, остальное вы сами знаете…

И она вновь закрыла лицо руками, плечи чуточку затряслись, словно она рыдала — отличная актриса, паршивка… Камера переместилась, вместо девушки в кадре оказался пожилой, весьма благообразный чернокожий субъект с несколькими «фрачными» орденами на лацкане строгого темного пиджака — миниатюрные копии настоящих, они и это от французов переняли…

— Позвольте представить, дорогие мои, — сказал Жозеф. — Господин Шарль Камбири, префект полиции Западного округа столицы. Я надеюсь, месье комиссар, вы скажете что-то, способное обрадовать бедную девушку, попавшуюся на удочку гнусных типов… да нет, похоже, врагов нации…

— Ну конечно, конечно, Жозеф, — с откровенным благодушием ответил префект, (может, и настоящий префект, а может, кто-то из людей Мтанги, без которого здесь просто не могло обойтись). — С одной стороны, мадемуазель… э-э… проведя время с мадемуазель Акинфиефф, совершила уголовное преступление, как, впрочем, и мадемуазель Акинфиефф. С другой же… Мы, у себя в полиции, не звери и не бездушные автоматы. Стараемся учитывать все обстоятельства, это особенно важно теперь, когда ширится демократия и всем нам следует быть мягче и гуманнее… Мадемуазель Николь была исключительно добропорядочной девушкой до того, как ее впутали в эту историю. Бедность заставила ее поддаться соблазну… Кроме того, она пришла добровольно и дала ценнейшую информацию о готовящихся происках врагов нации и демократии. Мы посовещались со многими серьезными инстанциями и пришли к выводу: дело против мадемуазель Николь открывать никто не будет, (за кадром послышался радостный визг означенной мадемуазель, проникнутый неподдельным чувством). Я лишь посоветовал бы ей в дальнейшем вести себя крайне осторожно — теперь она, надеюсь, прекрасно понимает, к а к враги нации могут использовать ее поразительное сходство с мадемуазель Олонго… (за кадром послышался звенящий от волнения голос Николь, заверявшей, что она все осознала до мозга костей, безмерно благодарна месье комиссару за доброту и снисходительность и клянется в дальнейшем быть образцом благонравия).

— Интересно, а что говорят месье Акинфиефф и его очаровательная доченька? — живо поинтересовался Жозеф.

Комиссар приосанился:

— Будьте уверены, мы бы их допросили со всем прилежанием. Когда речь идет о столь серьезных кознях, полиция не делает разницы меж бедняком и представителем бомонда, — он сокрушенно развел руками. — К превеликому моему сожалению, за несколько дней до того, как к нам обратилась мадемуазель Натали, Акинфиефф и его дочь бесследно исчезли. Я полагаю, они прекрасно понимали, что делали, и на всякий случай где-то укрылись заранее. На ноги подняты лучшие сыщики, мы их непременно найдем и выясним, кто за ними стоит…

Он говорил еще что-то, веско цедя слова, но Лаврик перестал переводить:

— Дальше, в общем, ничего интересного… — он налил себе, подлил Мазуру и Жюльетт, улыбнулся во весь рот. — Вот так, дружище. Прятать эту шлюху никто не будет, то есть, спрячут в надежное место, конечно, но сначала она даст обстоятельное интервью этой журналистской банде — они киснут от безделья, моментально прознают и слетятся, как мухи на мед. Упреждающий удар, ага. Теперь они могут крутить свою пленку, пока не протрут до дыр. Все спишется на попавшую в лапы проходимцев и врагов нации мадемуазель Николь. Гнусная провокация, и все тут. Хрен кто опровергнет, Николь — вот она, даже потрогать можно… Как там у Высоцкого? — он, ухмыляясь, продекламировал по-русски: «И не испортят нам обедни злые происки врагов…» Точно тебе говорю, мы выиграли.

Мазур допил до дна, медленно отходя от нешуточного напряжения. Протянул:

— Крепенько нам повезло, что обнаружился двойник…

— Повезло, — кивнул Лаврик и добавил очень серьезно. — Но если бы не было Николь, мы с Мтангой все равно создали бы двойника. В кратчайшие сроки и бешеными темпами. В первую очередь, искали б среди родни Натали, у нее много родственниц, думаю, удалось бы подобрать кого-то с некоторым фамильным сходством, а там подключили бы гримеров. Собственно, лично я именно этот вариант и рассматривал с самого начала, но Мтанга рассказал о Николь, получилось еще проще…

На экране распевали что-то задорное и отплясывали скудно одетые девушки — ага, перерыв между двумя отделениями передачи, каковой Жозеф беззастенчиво слямзил из «Шоу Бенни Хилла». Жюльетт положила голову Лаврику на плечо и томно глянула на Мазура:

— Констан великолепен, правда?

— Констан всегда великолепен, когда служба требует из шкуры вон вывернуться, — сказал Лаврик без улыбки и продолжал еще серьезнее: — А вот вам, милые девушки, я бы с превеликим удовольствием надрал задницы, обеим, будь у меня такая возможность. Так подставиться…

— Констан, честное слово, я сама ни в чем таком не участвовала, — заверила Жюльетт (раскаяние на ее смазливой мордашке показалось Мазуру наигранным). — Я просто подыгрывала, и все…

— Вот то-то и оно, — проворчал Лаврик. — Доигрались, милые проказницы, столько сил и нервов из-за вас пришлось угрохать… Жюльетт протянула вкрадчиво:

— Ну, в конце концов… Натали — королевской крови, к тому же мой командир, пришлось подчиняться…

— Скажи проще: карьеру хотелось сделать, — сухо бросил Лаврик.

— Ну да, а что? — сказала Жюльетт без особого раскаяния. — Иначе так и осталась бы продавщицей в папашиной лавчонке. А теперь — уже лейтенант. И Натали будет королевой, дураку ясно. Ты не сомневайся, я за нее в огонь и в воду…

— Не сомневаюсь, — проворчал Лаврик. — И все равно, хорошей плеткой бы вас обеих…

Жюльетт сказала решительно:

— Если в общем и в целом… В Европе это уже давно не считается извращением, обычное дело.

— Эмансипация… — буркнул Лаврик по-русски.

Впрочем, Жюльетт, сразу видно, прекрасно его поняла — словечко-то в русский пришло как раз из французского…

— Ну да, эмансипация, — сказала она с некоторым вызовом. — Что тут плохого?

— Плохое здесь то, что следовало помнить: тут вам не Европа, — все так же сухо произнес Лаврик. — Прекрасно должна знать, как здесь на такое смотрят. Не будь нас с Мтангой, не хочется и думать, чем могло кончиться…

Уютно устроив голову у него на плече, Жюльетт промурлыкала:

— Когда Натали все узнает и станет королевой, она вас, не сомневаюсь, должным образом вознаградит… Констан… — протянула она тоном маленькой капризной девочки. — Ну не будь ты таким занудой! Все хорошо, что хорошо кончается. Вы же победили, правда? — с кошачьим прищуром, воркующим голоском сообщила:

— Если тебе это так уж необходимо, можешь нынче ночью меня выпороть плеткой, только не особенно сильно…

— Неплохая идея, — фыркнул Лаврик. — Получишь за двоих…

— Только не слишком сильно, милый! — воскликнула она с наигранным ужасом, прижимаясь к Лаврику вовсе уж откровенно.

Глядя на них, Мазур ощутил укол мимолетной зависти: в отличие от него, у этой парочки все происходило самым естественным образом, без всяких потаенных комбинаций. Натали, конечно, действовала по своему хотению — но он-то получил строгий приказ (который еще неизвестно куда заведет). А у этой парочки все иначе, зов природы, и не более того, Жюльетт, правда, сама навязалась, но это называется «эмансипация», а не «подстава». Да, завидно чуточку. Уйти, что ли, к себе и не мешать им? Нет, как бы Жулька к нему не прижималась, Лаврик обязательно будет смотреть второе отделение, не поддаваясь на недвусмысленные поползновения. Тем более что плясуньи-певицы исчезли с экрана, вновь появилась эмблема передачи…

И точно, Лаврик решительно отстранил девушку, сказал твердо:

— Посиди пока, как лицеистка в классе. Нам с Сирилом непременно нужно досмотреть до конца.

Она покладисто отстранилась, добросовестно уселась, сдвинув колени, и в самом деле, как лицеистка в классе — вот только за такую юбку ей в лицее святой Женевьевы дали бы хорошую взбучку…

Второе отделение тоже получилось на славу. Рядом с Жозефом сидел притащенный из-за границы пленник, чисто выбритый, при полном параде: черная майка с алым профилем Ленина и соответствующей надписью, красная повязка с золотыми серпом-молотом-пангой на лбу. На роже — ни малейших следов убеждений — Мтанга не так глуп, чтобы их оставлять, к тому же он говорил, трофей потек и сломался без особого рукоприкладства, как с такой публикой чаще всего и бывает: ну, нет у него в башке ни малейших идей, требовавших бы гордой несгибаемости, только ясное осознание того, что больше он денежек от прежних нанимателей не получит, а значит, следует в первую очередь здоровье поберечь…

За его креслом чуть картинно застыли в стойке «смирно» два здоровенных жандарма. Жозеф преспокойно, словно каждый день общался с подобной публикой, задавал вопросы. «Марксист» отвечал охотно и многословно: англичанин, Родину покинул давненько, пустился странствовать по свету по живости характера (а весьма вероятнее, из-за сложностей с полицией, мысленно уточнил Мазур), последние восемь лет провел в Африке, служил в нескольких странах тем, кто хорошо платил — а с месяц назад его отыскал в одной из соседних столиц старый кореш и сообщил, что есть несложная работенка с хорошей оплатой. Он, естественно, согласился.

И подробно, без всяких эмоций рассказал, какую именно работенку пришлось бы выполнять. Пожал плечами: он вообще-то вне политики, наплевать ему на любые идеи и теории, лишь бы хорошо платили. Да, бдительные здешние военные его сцапали по эту сторону границы, когда их с напарником пустили на разведку, напарник — молодой еще, глупый — начал стрелять и сам получил пулю, ну, а он, человек бывалый, видя, что окружен, бросил автомат и сдался. Нет, он представления не имеет, кто именно нанял группу, с нанимателем договаривался и видел его один командир, а впрочем, он согласно немалому жизненному опыту полагает, что с их командиром говорил посредник, быть может, звено в цепочке, такие дела сплошь и рядом делаются через целую цепочку посредников (вряд ли врет, подумал Мазур, именно так обычно и бывает, хватало примеров). Сам он вопросов, конечно же, не задавал никаких, у них так не принято, меньше знаешь — дольше живешь.

Но лично он по некоторым обмолвкам и ввиду того самого житейского опыта полагает, что заказчик — не из местных, что он для местных — иностранец (то ли и в самом деле так думает, то ли Мтанга не хочет никого вспугнуть раньше времени и потому писал сценарий с упором на внешнюю угрозу). Одним словом, неплохая получилась передача, убедительная, еще один упреждающий удар, и выгода не только в том, что они отправили всю группу к праотцам — теперь по всей стране будут знать, что подобные провокации-маскарады возможны, смотришь, и не попадутся на удочку, если, не дай Бог, противник вновь устроит схожую пакость…

— Два-два, — удовлетворенно потянулся Лаврик, когда передача закончилась. — Да нет, почему? Собственно говоря, четыре-ноль. Два покушения сорвали, продемонстрировали Николь, потом этого черта… Точно, четыре-ноль. Появление Мукузели я за гол в наши ворота не считаю, особенно после того, как веселые старушки его вынюхали…

— Его убьют, — убежденно сказала Жюльетт. — Я вчера была у папы, в лавке было полно народу, в открытую говорили, что колдуна, по-хорошему, надо бы пристукнуть. К папе в лавку народ ходит простой, вовсю идут разговорчики…

— И черт с ним, — хмыкнул Лаврик. — Плакать не буду… полагаю, ты тоже?

— Ну конечно, Констан, — она широко раскрыла глаза, словно в приливе озарения. — А этого, мнимого марксиста, тоже вы приволокли? Очень уж гладенько он чесал… Кто бы опытный послал их светлым днем в разведку через границу?

Лаврик легонько щелкнул ее в кончик носа:

— Много будешь знать, скоро состаришься…

— Отличный афоризм, — сказала Жюльетт, вновь прильнув к нему. — Это ты придумал?

— Это у нас поговорка такая, — пояснил Лаврик. — Народная.

— Ну, я пойду? — спросил он, решив не мешать им амурничать, благо Лаврик выглядит так, словно у него нет больше к Мазуру никаких дел.

— Как хочешь, — пожал плечами Лаврик. — Все с делами…

Жюльетт, в свою очередь, украдкой послала Мазуру многозначительный взгляд, явно означавший что-то вроде: «Полковник, ну ты же взрослый мужик, сделай ноги…» Он встал и потянулся за фуражкой, но тут в дверь деликатно постучали. В ответ на громкое разрешение Лаврика войти в комнату почти бесшумно просочился средних лет чернокожий в белом смокинге, на вид — сущий джентльмен, только бабочка черная, по которой понимающий человек вмиг отличит слугу от сахиба — сахибы носят исключительно белые. Один из трех слуг Мазура, ага — полковнику, да еще на таком посту, да еще обитающему в Лунном дворце, обходиться менее чем тремя слугами, по здешним понятиям, просто неприлично. Черт его знает, как там с остальными двумя, но этот — агент Мтанги, о чем сам Мтанга честно предупредил, добавив: он вовсе не собирается за Мазуром шпионить, все сделано ради их же собственного удобства, если он Мазуру вдруг понадобится, проще сразу обратиться к агенту, а не искать по телефонам. Вообще-то свой резон в этом был…

— Я вас ищу, господин полковник, — вид у лакея-агента был обрадованный. — Видите ли… — и он чуть-чуть скосил глаза в сторону Лаврика с Жюльетт, словно усматривал в них нежелательных свидетелей.

Лень было шушукаться с ним по углам. Мазур сказал:

— Если у вас нет противоречащего тому приказа, можете говорить здесь. Чужих и непосвященных нет.

Без особого промедления слуга сообщил:

— Вам только что звонил некий месье Юбер. Назвался дипломатом и настоятельно просил вас о встрече. В удобное для вас время, по важному для вас и для него делу.

— Не припоминаю такого, — Мазур переглянулся с Лавриком, и тот отрицательно качнул головой. Тоже не знал. — Что ему нужно?

— Он говорит одно: дело, важное для вас обоих. Он очень вежлив и не настаивает, но, если вы не заняты по службе, мог бы встретиться с вами через час в «Савое».

Ничего непонятно. Одно ясно: «Савой» — один из лучших ресторанов столицы, никак не то место, куда человека заманивают, чтобы дать кирпичом по башке…

Мазур вновь оглянулся на Лаврика, и тот легонько кивнул.

— А как у меня со служебными делами? — спросил Мазур, зная, что этот тип кое о чем узнает раньше его самого.

Тот сделал легкий поклон, как и подобает вышколенному слуге, сказал бесстрастно:

— Полагаю, господин полковник, вы сегодня свободны от службы. Госпожа Олонго выезжать не собирается… — он помедлил. — Этот господин Юбер… Он очень деликатно, но настойчиво просил, чтобы в ресторан вы приехали в штатском…

— Хорошо, — кивнул Мазур. — Приготовьте мне костюм… и разыщите полковника Мтангу.

— Он во дворце, мон колонель.

— Тем лучше. Идите.

Когда слуга улетучился, бесшумно притворив за собой дверь, Лаврик легонько отстранил девушку и сказал без улыбки:

— Кто бы это ни был, надо идти. Я так полагаю без всякой похвальбы, что здесь к ребятам вроде нас мелкота липнуть не будет. А за час кое-что подготовим.

Жюльетт покачала головой:

— Интересно вы все-таки живете, ребята…

— Жизнь заставляет, — без улыбки ответил Лаврик.

Глава вторая Алмазный блеск

В «Савое» Мазуру прежде бывать не доводилось, но он посещал парочку не менее роскошных ресторанов, а потому направился ко входу неторопливой, уверенной походкой настоящего полковника. Раззолоченный швейцар почтительно распахнул перед ним дверь, а в вестибюле тут же вышел навстречу метр в безукоризненном смокинге, с черной, разумеется, бабочкой, в знак своего высокого положения щеголявший с позолоченной (а может, и золотой) цепью на шее. Почтительно поклонился, выжидательно глянул:

— Месье?

— Мне назначил здесь встречу господин Юбер, — произнес Мазур с небрежным высокомерием здешнего офицера в немаленьких чинах. Обладатель цепи поклонился:

— О да, я предупрежден… Жан!

Моментально появился лощеный официант и, держась на полшага впереди, двинулся в зал направо. Пройдя его из конца в конец, они оказались в другом, гораздо меньше, столиков на дюжину, из которых занятой была только половина (а в большом и того меньше, многолюдство и веселье в таких заведениях начинаются ближе к вечеру, а пока что, сразу видно, здесь просто-напросто обедают те, кто может себе позволить именно здесь буднично обедать).

Они прошли в самый конец зала, где у высокого окна, сине-желтого витража, изображавшего переплетение здешних цветущих ветвей, за столом сидел один-единственный человек, вежливо вставший, едва приблизился Мазур.

— Ваш гость, месье Юбер, — поклонился официант и выжидательно остановился у стола.

Незнакомец с дружелюбным видом протянул руку. Пришлось ее пожать — и усесться после радушного жеста. Мазур разглядывал незнакомца в открытую: лет на несколько старше его самого, с наметившейся лысиной, лицо волевое, неглупое… Что-то во всем его облике вещует: привык командовать, если военный, и распоряжаться, если штатский. Рано строить догадки, но не исключено, что из тумана наконец вынырнула не очередная пешка, а фигура…

— Я не стал делать заказ в ожидании вас, — светским тоном сказал месье Юбер. — Хотя знаю ваши вкусы. Вы часто заказываете ризотто с морепродуктами и петуха в белом вине. Однако я подумал, что на сей раз вы пожелаете что-то другое…

Пусть Мазур и не был разведчиком, но кое-чего нахватался: конечно же, старается с самого начала легонько морально надавить, стервец, показать осведомленность: дескать, много я о вас знаю, сударь мой. Что подразумевает длительную слежку, конечно же. Нет уж, такими дешевыми приемчиками нас не смутить…

— Пожалуй, ризотто, — кивнул Мазур официанту. — И только. Я уже пообедал. Ризотто, рюмку «Мартеля» и «Эвиан».

И легким мановением головы отослал официанта. Ну, что же, это не ящериц жрать и не припахивающую уже малость жесткую верблюжатину, нужно пользоваться маленькими радостями жизни, коли дело позволяет…

— Вы не возражаете, если мы, прежде всего, обговорим парочку чисто технических вопросов? — все так же светски осведомился месье Юбер. — Вы, конечно же, пишете наш разговор?

Мазур (включивший крохотный магнитофончик в кармане, едва вошел в этот зал), неопределенно поиграл бровями.

— Не подумайте, что меня это удручает или противоречит моим замыслам, — непринужденно заверил месье Юбер. — Наоборот, не имею ничего против. Быть может, после нашей беседы вы сами сотрете запись, кто знает… В этом зальчике, я догадываюсь, уже присутствуют агенты тайной полиции? — он быстрым, цепким взглядом окинул невеликий зал. — Три столика были заняты уже после моего звонка к вам. Я не могу определить, кто именно за вами сейчас следит, да и не пытаюсь — все посетители выглядят безукоризненно. Хорошего агента вычислить трудно. Но они наверняка неподалеку от нас, не так ли? А ресторан, конечно же, под наблюдением? Я неплохо знаю полковника Мтангу — о, заочно — и прекрасно могу порой предвидеть его действия…

Мазур налил себе французской минералки и вновь неопределенно поиграл бровями, предпочитая больше слушать, чем говорить, благо времени у него имелось в избытке.

— Ну что же, я вполне допускаю, что вы можете и не знать агентов в лицо, — продолжал месье Юбер. — Сплошь и рядом так бывает. Но они, конечно, моментально вступят в игру, едва вы подадите какой-то совершенно невинный с виду знак… К чему я клоню? К тому, чтобы с самого начала отговорить вас от попыток схватить меня, надеть наручники, отвезти туда, где Мтанга столь искусно умеет убеждать… Вполне возможно, у вас, у него, либо у вас обоих такие замыслы были. Житейское дело, я понимаю. Однако в моем случае вы, сразу предупреждаю, столкнетесь с некоторыми трудностями. Не угодно ли ознакомиться?

Он подал Мазуру темно-бордовую книжечку размером побольше обычных удостоверений, с тисненым золотом замысловатым гербом, ему смутно вроде бы знакомым. Мазур ее раскрыл. Фотография, солидные печати, разборчивые подписи… По документу выходило, что никакой этот тип не Юбер, а Иоахим Ван Гут, второй секретарь здешнего посольства средних размеров африканской страны, расположенной через три державы отсюда к востоку. Дипломат, то бишь, лицо неприкосновенное. Правда, по всему свету вторые секретари сплошь и рядом выполняют особые функции, мало общего имеющие с чистой дипломатией, но сути дела это не меняет…

— Я всего-навсего хочу вам мягко и ненавязчиво пояснить, что акция с арестом, будь она кем-то запланирована, не даст никаких результатов, — спокойно продолжал Юбер или кто он там. — Последуют дипломатические трения, пусть и слабые.

Возвращая солидную ксиву, Мазур легонько усмехнулся:

— Вообще-то я не эксперт по документам…

— Документ настоящий, — кивнул Юбер. — Нет, конечно, вы можете все равно меня задержать, под тем именно предлогом, что мои документы могут оказаться фальшивыми. Авантюристов везде хватает, а уж в Африке… Но, заверяю вас, это ни к чему не приведет: посольство моментально удостоверит мою личность и должность, вы совершенно ничего не добьетесь, только зря потратите время…

— Допустим, вы меня убедили, — кивнул Мазур. — Но вы, я так подозреваю, хотите ко мне обратиться вовсе не от имени посольства и той страны, которую имеете честь здесь представлять?

И подумал: людям знающим давно известно, что в той стране, чьим дипломатом этот белый господин выступает, сильные позиции держит именно что «Гэмблер даймонд» — в точности как здесь французы. Там «Даймонд» хапанула даже больше, чем французы здесь: процентов восемьдесят экономики, рудников и предприятий либо прямо принадлежит «Даймонд», либо управляется посредством контрольных пакетов. Откуда этот тип, догадаться нетрудно: десять против одного, что из «Даймонд». Значительно труднее понять, кто он. Иоахим Ван Гут — имечко, безусловно, голландское. Однако познания Мазура не простирались настолько далеко, чтобы уловить в безупречном английском собеседника акцент малых стран: Голландии, Дании, Бельгии. Зато ясно уже, что его английский полон американизмов — но и это может оказаться маской, как не раз бывало с самим Мазуром…

В общем, как выражаются поляки, субъект из-под темной звезды. Ну что же, в задачу Мазура вовсе и не входило со стопроцентной точностью определить происхождение собеседника — эти детали, в принципе, и ни к чему, в любой крупной транснациональной компании работают люди из самых разных стран…

— Убедили, — сказал Мазур. — Вы держитесь с уверенностью человека, у которого документы настоящие. — Так что нет смысла вас арестовывать. Но, кроме дипломатических, вы наверняка и какие-то другие обязанности выполняете?

— Естественно, — сказал Ван Гут. — Это у вас в коммунистическом блоке дипломаты только и занимаются дипломатией… ну, некоторые еще и разведкой, дело житейское. В нашем мире… я буду говорить в «свободном», чтобы не вызывать у вас, человека с той стороны, идеологически выдержанную усмешку. Скажем просто: западный мир, точное определение, и идеологически нейтральное. Так вот, в западном мире — и особенно в местах вроде Африки — нет ничего удивительного или позорного в том, что дипломат занимается еще и коммерцией. Так случилось, что я еще и служу юридическим консультантом в одной серьезной фирме.

— Великолепное название должности, — сказал Мазур. — За этим столько можно спрятать…

— Вот то-то и оно, — кивнул Ван Гут, не поведя бровью. — Я полагаю, вы прекрасно понимаете, какую именно компанию я представляю?

— Прекрасно, — сказал Мазур.

— И вы верите мне на слово? Я не уполномочен предъявлять какие бы то ни было официальные бумаги, удостоверяющие, что я действительно работаю на эту компанию…

— Верю, — сказал Мазур. — Косвенных данных достаточно. А теперь, может быть, без всякой дипломатии перейдем к конкретике?

— Охотно, — кивнул Ван Гут. — Конкретика несложная: вы нам чертовски мешаете. Я подразумеваю не только вас, но и вас лично не в последнюю очередь. Вы нам очень мешаете, полковник. Еще и тем, что вы, как совершенно ясно, не разведчик, а представляете какой-то из спецназов. Несколько мероприятий вы уже успешно сорвали, и не намерены останавливаться…

— Приказ, — весело улыбнулся Мазур.

— Сложность в том, что у нас тоже есть приказ. Вы, может быть, не знаете, но крупные корпорации кое в чем ничуть не отличаются от армии. Есть приказы, которые не обсуждаются и подлежат неукоснительному исполнению. И наказания суровее, чем в армии. Вы в случае неудачи не дождетесь повышения, или потеряете погоны, или, в крайнем случае, будете отправлены в отставку. Люди вроде меня жизнь, конечно, сохранят, но потеряют множество земных благ и никогда уже не достигнут прежнего уровня. Я это так подробно объясняю для того, чтобы вы поняли: сплошь и рядом мы, как и военные, обязаны выиграть любой ценой, а это сплошь и рядом нас заставляет быть циничными и жестокими, как цинична и жестока сама жизнь. Ничего личного, просто бизнес…

— Я понимаю, — спокойно сказал Мазур, отведав немного ризотто (не стоило обращать на себя внимание сторонних посетителей, сидя в роскошном ресторане над нетронутой тарелкой).

— Так вот, вы — я в первую очередь о вас лично — давно доставляете нам нешуточное беспокойство. И дело осложняется тем фактом, что убивать вас нельзя. Это просто бессмысленно. Вы не агент-одиночка, а офицер сверхдержавы. В случае вашей гибели вас моментально заменит дублер, даже если что-то случится со всей вашей группой, на смену моментально объявится новая, и мы это прекрасно понимаем. Компромат… Компромата тоже нет. Конечно, приложив нешуточные усилия, можно заснять вас в постели с Натали, но такие снимки или записи могли бы заинтересовать только эротоманов. Вы не будете скомпрометированы перед вашим начальством — потому что оно наверняка вам именно такой линии поведения и велело держаться. Равным образом и известную особу нельзя скомпрометировать: здесь незамужние девушки пользуются большой свободой. Тем более что вы — не лакей какой-нибудь, а бравый полковник… Вот и остается надеяться на… печальные инциденты.

— Сталкивался я с вашими печальными инцидентами, — усмехнулся Мазур.

— О, только не с нашими! — энергично поднял ладонь Ван Гут. — У вас есть четкие, неопровержимые улики и свидетели, доказывающие, что во всем виноваты мы? Конечно же, нет, верно? Говоря языком шахматистов, наблюдается то ли пат, то ли цейтнот: вы нам ничего не в состоянии сделать, а мы не имеем твердой уверенности, что последующие… печальные инциденты закончатся успешно.

— Вот именно, — улыбнулся Мазур вовсе уж широко.

— Быть может, поискать какие-то иные пути? Я вас прошу выслушать до конца мои предложения, а не обрывать на половине. Хорошо?

— Говорите, а там посмотрим…

— Вопрос прямой и недипломатический: есть хоть какой-то шанс с вами подружиться? Вы взрослый человек, должны прекрасно понимать, что стоит за этой формулировкой.

— А что тут непонятного? — пожал плечами Мазур. — Купить хотите?

— Ну, к чему такие пошлости? — поморщился Ван Гут. — Покупают мелочь. А серьезным людям предлагают солидное вознаграждение за не столь уж сложные услуги. Разумеется, всегда выплачиваются приличные авансы… — он пытливо глянул на Мазура. — Вы не пытаетесь меня прервать и не швыряете в меня бутылкой минеральной воды, а это уже хорошо… Дайте договорить до конца. Я вовсе не склоняю вас к измене Родине, к передаче нам каких-то ваших военных секретов. Мы не разведка, и нас совершенно не интересуют ваши секреты. Мы бизнесмены, и наши интересы лежат в другой плоскости. Будем говорить открыто: в силу ваших отношений с известной особой вы вполне в состоянии склонить ее подружиться с нами. То есть составить совершенно другой договор по разделу долей в алмазных копях. Конечно, сейчас она не имеет прав ничего подобного подписывать, но день, когда она станет королевой, не за горами. Как старый циник, я ничуть не сомневаюсь, что результаты референдума будут в ее пользу. К тому времени вы вполне успеете ее убедить выбрать себе новых друзей. Что нисколечко не затрагивает интересы вашей страны — вы не участвуете в игре вокруг копей, правильно? Вы просто-напросто хотите вставить ногу в дверь, получить кое-какое военное и экономическое присутствие. Вот это нам совершенно не мешает и нисколько не беспокоит. Бога ради, у вас свои игры, у нас свои, и наши интересы нигде не пересекаются. Еще раз повторяю: вы можете заработать очень приличные деньги, ни в какой степени не действуя во вред собственной стране. Всего-навсего уговорите девушку сделать иной выбор.

— Ну да, — сказал Мазур. — А французы, следовательно, будут сидеть сложа руки? Вы так полагаете? При той роли, которую они здесь играют? Я тоже немного циник. Сдается мне, тут же начнется новая череда… печальных инцидентов, вот только виновники будут другие…

— В том, что вы говорите, есть резон, — кивнул Ван Гут. — Однако мы, могу вас заверить, могли бы защитить ее от любых опасностей и поставить французов на место. Компания у нас мощная, и, как другие, в иных случаях может рассчитывать на поддержку государства… Думаю, не стоит объяснять вам, какого? И с этим государством Франция не может не считаться… Вы верите, что все сказанное мною — не бахвальство и не блеф?

— Верю, — сказал Мазур спокойно.

— Может, вы сомневаетесь, что мы заплатим обещанное?

— Вы знаете, не сомневаюсь, — сказал Мазур.

— Отрадно… Ну, как, подумаете над моим предложением? Повторяю, вы в прекрасной ситуации: вас не припирают к стене, не оказывают ни малейшего давления, не шантажируют, не угрожают. Довольно редкая ситуация. Мы взрослые люди, серьезные, и я не стану требовать ответа моментально…

— Тут есть свои сложности, — сказал Мазур. — Я так подозреваю, у вас имеются специалисты по Советскому Союзу?

— Не на постоянной работе, мы, повторяю, не разведслужба и с вашей страной не сотрудничаем и не находимся в конфронтации. Но консультанты найдутся, их много, на любые потребности заказчика.

— Ну, тогда вы, быть может, немного знакомы с нашей жизнью, — сказал Мазур. — У нас нет отделений ваших банков, куда я могу заявиться с вашим чеком и открыть счет. И везти домой мешок наличных тоже не могу. Мной займутся очень быстро, как только обнаружатся не соответствующие моему жалованью траты. Моментально встанет вопрос: откуда?

Ван Гут с живым интересом спросил:

— Это означает, что мы, как парочка приличных бизнесменов, начали торговаться?

Мазур отхлебнул коньяку и ответил спокойно:

— Это означает, что я всегда и везде привык просчитывать все варианты, удобства и неудобства…

— Ну, это можно устроить, — сказал Ван Гут. — Наследство, а? Как заверяют консультанты, у вас не считается преступлением принимать наследство из-за рубежа. Правда, говорили, берут власти себе большой процент, но эти расходы мы заранее заложим в сумму, чтобы вы получили ровно столько, сколько было обещано, — он достал из кармана изящный блокнотик в кожаном переплете, продемонстрировал Мазуру страницу, где была обозначена и в самом деле солидная сумма. — Именно столько. Выгоды перевешивают все расходы, в вашем случае нельзя скупиться. Одним словом, где-нибудь в Оверни или Баварии умрет подходящий одинокий старичок, а потом окажется, что он был вам дальним родственником, бежавшим из Совдепии во время вашей гражданской, и единственный прямой наследник — вы.

Вряд ли ваша разведка в этих случаях проверяет завещателя и наследника. Все чисто, изящно и совершенно безопасно для вас. И никто более не будет вас беспокоить — зачем?

«Вы-то, коммерсанты, может, и не будете, — подумал Мазур. — Однако сам проговорился, сукин кот, что фирма крепенько повязана с государством, как это с крупными концернами сплошь и рядом бывает — сенаторы и чины спецслужб в акционерах, и тому подобное. И припрется какой-нибудь черт из ЦРУ, а уж он-то будет вооружен компроматом…»

— Есть и более интересное предложение, — продолжал Ван Гут. — Вы переходите к нам на хорошее жалованье. Очень хорошее. Человеку с вашим опытом всегда найдется работа.

— Ага, — ухмыльнулся Мазур. — «Еще один русский выбрал свободный мир!»

— Бросьте, — поморщился Ван Гут, похоже, вполне натурально. — Оставим эти штампы пропагандистам и с той, и с другой стороны. Никакой огласки в печати, нам это совершенно ни к чему. Незаметно для окружающего мира перейдете работать к нам. Снова напоминаю, вам не придется ничего делать против вашей страны. И вряд ли ваша разведка станет вас разыскивать по всему свету, чтобы пристукнуть — такое, насколько я знаю, давно не в ходу, даже когда речь идет о ваших беглых разведчиках, выдавших серьезные секреты. Но от вас-то не требуют выдачи никаких секретов. Ну вот, я вам выложил все карты. Сколько времени на раздумья вам понадобится?

— Сутки, — не задумываясь, ответил Мазур.

— Вообще-то это ответ серьезного человека, — без улыбки сказал Ван Гут. — Не неделя и не несколько часов — срок, в принципе, оптимальный. Что ж… — он положил перед Мазуром визитную карточку с золотым обрезом. — Через сутки позвоните по этому номеру. Уж вы-то сумеете найти достаточно безобидные и обрекаемые фразы в расчете на возможную прослушку, чтобы заявить о согласии или отказе. Меня там не будет, там совершенно другой человек — но его полномочия не уступают моим, даже чуточку превосходят. Я через пару часов улечу в страну, которую имею честь здесь представлять. Я перед вами засветился, а потому, согласно инструкциям, должен покинуть страну. Если вы согласитесь, все дела будет вести человек, чей телефон я вам дал. Если вы меня сдадите, мне здесь может оказаться неуютно, несмотря на дипломатический паспорт. Я хорошо знаю Мтангу и представляю, что он способен проделать неофициально. Вполне может оказаться, что меня из-за золотых часов и бумажника зарезала шлюха в дешевом борделе — дипломаты порой тоже забредают в такие заведения. Ну, а о том, что перед этим из меня выкачали многое, никто не узнает. С европейским дипломатом так поступать поостерегутся, а вот с африканским… Так что это не трусость с моей стороны, а разумная предосторожность начальства… Ну что же, будете думать?

— Сутки, — сказал Мазур и поманил официанта. — Счет, пожалуйста.

Ван Гут с понимающей улыбкой кивнул, не стал навязываться, чтобы заплатить самому. Мазур кивнул ему и неторопливо вышел из ресторана. Моментально подметил среди припаркованных машин начищенный черный «ДС» с флажком на крыле и дипломатическими номерами — флажок дипломатическому паспорту Ван Гута соответствует. Ну да, он принял меры, чтобы не стать жертвой похищения — Мтанга и в самом деле провернет такой фокус, не особенно и колеблясь, так что со стороны Ван Гута, будем справедливы, это в самом деле не трусость, а разумная предосторожность много знающего человека, понимающего, что под пытками можно и развязать язык…

Вернувшись к себе, он первым делом осведомился у «коридорного» (очередного агента Мтанги), где сейчас майор Петров (сиречь Лаврик). Узнав, что господин майор отправился в город по каким-то своим делам, нисколько не огорчился — времени хватало. В прихожей лакей-агент, принимая от него шляпу, сообщил:

— Мон колонель, в гостиной вас уже минут двадцать дожидается полковник Турдье. По-моему, очень нервничает, приказал подать джина и твердит, что обязан непременно вас дождаться…

— Требует — примем… — пробормотал Мазур под нос по-русски реплику из знаменитой комедии и прямиком направился в гостиную.

Бутылка джина оказалась пуста на три четверти, ледяные кубики в вазочке, вроде бы совершенно нетронутые, полурастаяли, а Леон и в самом деле сидел, как на иголках.

— Наконец-то, — проворчал он, наполняя свой стакан. — Я уже извелся…

— Что случилось? — спросил Мазур спокойно.

— Меня вербовали, — далеко не так спокойно ответил Леон. — Буквально только что.

Вот совпадение, подумал Мазур. Судя по времени, это разные люди…

— Кратенько и сжато, — сказал Мазур. — Где, кто, о чем шла речь?

— В кафе «Антреколь». Я его не знаю, а вот он обо мне немало наслышан… Описание внешности хотите?

— Потом, — чуть подумав, сказал Мазур. — Кого он представляет?

— Вот этого он не пожелал нужным сообщить, — фыркнул Леон. — Но чек, который он был готов вручить в виде аванса, выписан на здешнее отделение солидного банка, так что он прав: я в два счета мог бы проверить, существуют ли эти деньги в реальности…

— Ну и как, завербовались? — с интересом спросил Мазур.

— Взял сутки на размышление, — сказал Леон.

Мысли у нас идут параллельным курсом, подумал Мазур. И спросил:

— Коли уж вы во всем признались, не собираетесь перевербовываться, я так понимаю?

— Вы удивительно догадливы, — ухмыльнулся бельгиец.

— А почему?

— Профессиональные заморочки, — ответил Леон сразу же. — Во-первых, наша братия предпочитает не перекупаться. Дело не в моральных качествах, а в деловой репутации: наниматели не любят связываться с людьми, о которых ползают слухи, что они всегда готовы перепродаться. Во-вторых, чутье… Могут честно расплатиться, а вскоре выстрелить в спину или организовать «несчастный случай».

— Почему вы так уверены?

— Потому что им нужно одно, — сказал Леон. — Система охраны Лунного дворца и его точный план с указаниями, кому и какие покои принадлежат. Похоже, ни того, ни другого у них нет. Вы понимаете, зачем требуют именно такие сведения?

Мазур налил себе лекарства колонизаторов и сделал добрый глоток. Не просто система охраны, а еще и расположение комнат, и кому какая принадлежит… Сто против одного: речь идет уже не о покушении — о налете. Где мишенью станет в первую очередь Натали. Дворец набит охраной и солдатами, и поблизости Лавута расквартировал роту своих головорезов, но дело тут не в количестве, а в качестве. Небольшая группа крепких профессионалов, располагая планом здания и незнакомая с системой охраны, имеет огромные шансы проникнуть внутрь, оставшись незамеченными и, не вступая в бой, — и добраться до мишени. Мазур со своими ребятами смог бы — а ведь они не единственные в мире крепкие профессионалы, под другими широтами найдутся иные, которые, в общем, не уступят в выучке и хватке…

Значит, вот так. Противник заторопился. Пошел в атаку по всем направлениям: если Мазур откажется или все же продастся, но не сможет убедить Натали, те, что приходили к Леону, пошлют убийц в Лунный дворец. Поскольку возможностей устроить покушение снаружи у них практически не осталось: Натали придется появиться на публике один-единственный раз, в лицее святой Женевьевы, где покушение устроить гораздо труднее, чем в других местах. А потом до самой коронации может преспокойно отсиживаться в Лунном дворце. Ну, а потом убирать ее будет попросту бессмысленно: договор с французами она намерена подписать в первый же день царствования, и правильно: уже не будет иметь никакого значения, жива королева или мертва, лакомый кусочек придется выдирать из глотки у французов, а это нелегкое предприятие…

— Сутки… — протянул Мазур. — А потом?

— Потом я должен позвонить и сообщить о своем решении. Вот… Мазур глянул на визитную карточку — другой номер, другое имя… Леон угрюмо добавил:

— Он предупредил, что искать и ловить его бесполезно: на всякий случай он после нашего разговора уберется из страны.

Еще один немало знающий, кому никак нельзя попадать в плен? — подумал Мазур. Похоже. Они спешат, в наступление пошли фигуры.

— Они только деньги предлагали, или использовали что-то еще?

— Если бы только деньги… — сказал Леон, сидевший с самым угрюмым видом. — Он знает обо мне далеко не все, но вполне достаточно, чтобы обнародованием кое-каких прошлых дел крайне осложнить жизнь. Настолько, что придется уносить ноги из Африки. А то и получить пулю в спину — на что он недвусмысленно намекал. То же касается и моих людей — у него и на них немало припасено. Если, как он сказал, я им этого не сообщу, они найдут способ сделать это сами. Короче говоря, после того, как я передам им нужные сведения, мне следует со своим отрядом в темпе убираться из страны, чем быстрее, тем лучше…

Точно, налет, подумал Мазур. Леон и его пятнадцать рыл — не плохой боевой кулак, превосходящий во многом здешних, пусть и неплохо вышколенных, но не имеющих практического опыта. Стоят той самой роты военной полиции…

— И как же вы намерены поступить? — спросил Мазур небрежно.

— Собрать ребят, не дожидаясь истечения суток, все им растолковать и сдергивать из страны всей компанией, — сказал Леон решительно. — Единственно возможный вариант, два других пахнут скверно: и перепродашься — могут пристукнуть или слить кое-какие материалы в прессу, и не перепродашься — то же самое… Так что лучше сматываться.

— Дезертировать? — усмехнулся Мазур.

— Ничего подобного, — серьезно сказал Леон. — Согласно договору, имею полное право…

Мазур как-то видел один такой договор, которые подписывают наниматели с ребятками вроде Леона. И в самом деле, все расписано с точностью, заставившей бы позавидовать опытного бухгалтера — выплаты родным в случае смерти… выплаты в случае тяжелого ранения, потери руки, ноги, даже пальца… Абсолютно все расписано до мелочей, предусмотрительный народ…

Леон продолжал сухим, равнодушным тоном судейского крючкотвора:

— Договор автоматически теряет силу в двух случаях: если наниматель досрочно откажется от наших услуг — с выплатой нам предусмотренной неустойки — либо умрет, неважно, от естественных причин, или погибнет. Ни словечком не упомянуто об обязанности выполнять те же функции при его преемнике… или преемнице. Собственно говоря, со смертью Папы договор автоматически расторгнут. Ну да, мы по инерции продолжали нести службу: не оставалось сомнений, что Натали подпишет новый договор, как только получит возможность это сделать в качестве официального лица. Пока что она этого сделать не в состоянии. Мы посовещались и решили продолжать, благо жалование выплачивается прежнее, но теперь все изменилось. Пора делать ноги.

— Что касается законов и договоров, то здесь есть лазейки, — сказал Мазур, не особенно и раздумывая. — Она может буквально через четверть часа подписать с вами новый договор — уже как частное лицо, пожелавшее обзавестись собственной личной охраной. Деньги те же. Я слышал, в Африке это не является чем-то из ряда вон выходящим?

— Ну да…

— Вот видите…

— Да поймите вы! — почти крикнул Леон. — Это у вас за спиной не просто государство — сверхдержава. Это вас никто и пальцем не тронет хотя бы потому, что это бессмысленно — тут же пришлют новых, всех не перестреляешь… С нами все по-другому. У нас никого и ничего нет за спиной. Нас в случае чего перещелкают, как цыплят, и останутся безнаказанными. Так что пора бежать, благо законных препятствий нет.

Мазур особенно не раздумывал.

— Зато незаконных хватает, — сказал он с нехорошей улыбочкой. — Мы в Африке, которую вы знаете гораздо лучше меня… Я не располагаю официальными полномочиями вас здесь задерживать, но не официальных — до черта. И вы это прекрасно знаете. Я сейчас же отдам команду не выпускать с территории дворца ни вас, ни кого бы то ни было из ваших людей. Полезете через стену — охрана откроет огонь. Вы знаете, кто может моментально подтвердить мой приказ. Стрелять в меня здесь и сейчас вы не посмеете — слуги в соседних комнатах, а они, вы прекрасно понимаете, не только слуги. Вас немедленно застрелят или сдадут Мтанге, что во сто раз хуже…

Бельгиец и сам должен был понимать, что Мазур со своей точки зрения кругом прав — но все равно, на случай какой-нибудь глупости Мазур изготовился к прыжку и зорко следил за руками бельгийца, чтобы успеть выбить пистолет, если он порхнет из-под пиджака.

— Да мать вашу! — прямо-таки взвыл Леон. — Вы же меня гробите! Вы что, не понимаете? Они определенно готовят налет!

— Понимаю, — холодно сказал Мазур. — Именно потому вы все мне и нужны. Как нешуточное подспорье. А попробуете устроить что-то вроде забастовки… — он усмехнулся с видом, не предвещавшим ничего доброго. — Не я с вами буду тогда разбираться, а Мтанга. Вряд ли вы сможете в этих условиях добраться до суда, чтобы показать там договор и ныть, что имеете все права покинуть страну. Демократия демократией, а Мтанга Мтангой. Уж с вашим-то африканским опытом должны понимать такие вещи…

Испустив длинную фразу на непонятном Мазуру языке — возможно, на родном и, несомненно, матерную — Леон уронил голову и с убитым видом пробормотал:

— Другими словами, вы меня убиваете…

— Наоборот, — сказал Мазур. — Гарантирую вам безопасность. Я бы на месте тех, кто вас пытается перекупить, принял меры на случай вашего бегства из страны, того самого третьего варианта. Наверняка и они рассуждают точно так же. Народ, я уверен, чертовски практичный, совершенно негуманный и напрочь лишенный сентиментальности, когда речь идет о деле. Вроде нас. Еще я уверен: им гораздо нужнее не ваше бегство из дворца, а те сведения, которых они домогаются. Так что не дадут они вам смыться, по дороге перехватят, чтобы вытряхнуть нужные сведения уже бесплатно. Я бы на их месте так и поступил, вряд ли они глупее. Тем более, как вы сами подметили, за спиной у вас — никого и ничего…

— В жизни не попадал в такие переплеты… — просипел Леон, сгорбившись.

— Ну, никто ведь не заставлял вас с ножом у горла выбирать именно такое увлекательное ремесло, — пожал плечами Мазур. — Ничего удивительного, что однажды попали в нешуточный переплет… — он взял бутылку и разлил остатки по стаканам. — Выпейте и не истерите. Если подумаете рассудочно и трезво, поймете, что я вам не предполагаю никаких самоубийственных решений. Наоборот, попытка бежать из страны — как раз самоубийство. Если вы и ваши люди будете безвылазно сидеть в Лунном дворце, получите нешуточный шанс остаться в живых. У них здесь нет своей агентуры — иначе не обращались бы к вам с такой… просьбой. Если будет налет… ну, вы не гимназисты. А главное, вам не так уж и долго придется тут торчать. Не более чем неделю. А после коронации и подписания договора о разделе акций, который последует, подозреваю, в тот же день, нашим заклятым друзьям уже не будет никакого смысла убивать кого бы то ни было — Натали, меня, вас… Разве что из мести, но в данном случае в месть я плохо верю: мы имеем дело не с шайкой романтичных заговорщиков в плащах и черных масках, а с крупным концерном. Какая тут месть? Вы их не обманывали, не брали денег, просто отказались… Если я в чем-то не прав, укажите, где в моих рассуждениях ошибка?

— У вас есть еще что-нибудь выпить? — хмуро спросил Леон.

— Всегда, — усмехнулся Мазур. Прошел к бару, стараясь краем глаза держать бельгийца на случай тех самых глупостей — но Леон сидел обмякший, словно марионетка, из которой выдернули ниточки. Приняв от Мазура стакан, вздохнул:

— Я не вижу в ваших рассуждениях ошибок. Но все равно, чересчур рискованно…

— Да глупости, — сказал Мазур с обаятельной улыбкой. — Вы ведь реалист и прагматик, ага? В конце концов, противник — зло чуточку абстрактное, которому трудненько будет до вас добраться. А вот я — зло вполне реальное, к тому же, находящееся на расстоянии вытянутой руки. А жизнь, что бы там ни болтали романтики, всегда — выбор из двух зол меньшего, — он улыбнулся почти весело. — Соберитесь, Леон, и побольше оптимизма. Думайте о приятном — хотя бы о том, что при удаче вы будете состоять в личной страже королевы, а это — другие деньги…

Глава третья Политика по-африкански

Толпу и оратора Мазур наблюдал с балкона третьего этажа одного из департаментов Министерства почты, выходившего фасадом на небольшую окраинную площадь. Попасть сюда им с Лавриком оказалось проще простого: разыскали начальничка, сунули под нос удостоверения тайной полиции, потребовали принести два стула на такой-то балкон, и чтобы никто не крутился поблизости. Что и было моментально выполнено со всем почтением. Вольготно человеку в Африке с удостоверением тайной полиции, что уж там. Тем более что не они одни такие умные: на трех балконах дома напротив Мазур сразу высмотрел чернокожих в штатском — и один из них, ничуть не скрываясь, разглядывал собравшихся в бинокль, а другой, на балконе рядом, запечатлевал митинг с помощью видеокамеры. В соответствии с новыми веяниями, свежими ветрами демократизации доктору Мукузели без малейших препятствий выдали разрешение на митинг в заранее указанном месте, где сборище не создавало помех уличному движению и каких бы то ни было неудобств мирным обывателям. Но если уж повеяло демократией, никто не вправе запретить мальчикам штатского вида издали разглядывать собравшихся в бинокль и вести съемки, демократия — она для всех…

Никак нельзя сказать, что зрелище впечатляло. Послушать недавнего эмигранта собралось человек двести — примерно половина интеллигентно-студенческого вида, а остальные явно из простонародья. Репортеров всего полдюжины, все, сразу видно, местные и, судя по суетливости и не особенно респектабельному виду — не из самых престижных изданий. А телекамер нет вообще — по какому-то странному совпадению ни одна не послала своих операторов (и Мазур прекрасно догадывался, как звучит имечко этого «совпадения», и в каком «совпадение» чине).

Доктор Мукузели, однако, как издали можно рассмотреть, вовсе не выглядел огорченным оттого, что не смог собрать тысячные толпы. Он прямо-таки упивался представившейся возможности наконец-то нести с трибуны народу свет истины. Интеллигенту немного надо для счастья. Живописно задрапированный в то самое катабубу, он стоял на высоком ящике с таким видом, словно держал речь с парламентской трибуны, что-то возглашая в микрофон — патетически, с горящими воодушевлением глазами, то и дело простирая руку, быть может, указывая путь в светлое грядущее, каковое настанет исключительно его трудами. Парочка больших высоких динамиков хрипела примерно так, как это было на танцплощадках в годы курсантской юности Мазура, но все же разносила речь народного трибуна довольно далеко и более-менее внятно. Собравшиеся порой разражались аплодисментами, недовольно вялыми, без бурных оваций, исходившими, сверху прекрасно видно, главным образом от слушателей интеллигентно-студенческого вида. Увы, содержание пылкой речи оставалось для Мазура китайской грамотой, он мог определить одно: доктор витийствует не на фулу или коси, а на французском.

— Не переведешь? — спросил он Лаврика.

— Да ну, — поморщился Лаврик. — Ничего интересного или достойного зацепки. Одни славословия в адрес парламентской демократии. Ну, понятно: про Папино казнокрадство талдычить уже бессмысленно, против твоей Наташки он еще явно не придумал убедительных поношений, а публично натравливать фулу на коси и наоборот — судом чревато, благо имеется в здешнем УК статеечка о публичном разжигании национальной розни. Я так полагаю, его хозяева чуть приотстали от времени и не написали ему пока что убедительных речей…

— Однако вон как аплодируют. А вон тот даже в блокнотик что-то записывает.

— Так это гнилая интеллигенция, — усмехнулся Лаврик. — Судя по лицам простого народа, они плохо понимают, что такое парламентская демократия. Поглазеть собрались по обыкновению… Ну, вроде выдохся…

И точно, Мукузели, раскланявшись под жидкие аплодисменты, стал осторожненько спускаться с ящика по приставной лесенке, бережно поддерживаемый под руки двумя экземплярами при галстуках. В сопровождении этой парочки и нескольких похожих направился прямо на толпу — ага, вон поодаль и потрепанный «рено», на котором его увезли тогда в «Мажестик» воспрянувшие оппозиционеры, вот эти самые…

Толпа неспешно раздалась на две стороны. Из нее то и дело выскакивали субъекты интеллигентского вида, совали доктору раскрытые блокноты, авторучки и, похоже, его собственные фотографии. Мукузели не пренебрегал столь явными доказательствами своей популярности: наоборот, всякий раз задерживался и с величественным видом расписывался в блокнотах и на обороте фотографий, а порой и перекидывался парой слов с поклонниками.

В толпе вдруг возникло непонятное энергичное движение. Кто-то выскочил сзади, ярко блеснуло на солнце длинное и широкое, жуткое лезвие панги, местного мачете… Опустилось, и еще раз, и еще…

Мазур подался к перилам, затаив дыхание. Толпа шарахнулась, сбивая с ног задних, образовав широкое пустое пространство, в середине которого неподвижно лежал Мукузели, разбросав руки, вокруг его головы быстро расплывалась темная лужа. Убийца, небрежно бросив пангу себе под ноги, не бежал, он стоял на том же месте, скрестив руки на груди и гордо задрав голову. Что-то громко кричал, но без микрофона не разобрать ни языка, ни смысла.

Кто-то отчаянно завопил. Некоторые разбегались, но их оказалось очень немного — большинство, пихаясь и толкаясь, таращилось на покойника (ясно уже, что доктор — покойник), не переступая границ некоего широко круга. Только репортеры, на шажок выступив за невидимую черту, наперебой, прямо-таки остервенело щелкали аппаратами, наводя объективы то на неподвижного Мукузели, то на застывшего в горделивой позе убийцу. К которому как раз бросились со всех сторон, махая кулаками и что-то яростно вопя, интеллигенты в галстуках. И тут же с ними сцепились те, кто попроще на вид, вмиг разгорелась нешуточная потасовка, из кучи дерущихся едва ли не на четвереньках, героически прикрывая собственным телом камеры, вылезали репортеры, но, оказавшись в безопасности, не бежали прочь, а столь же азартно снимали побоище: что ж, в профессионализме им не откажешь…

— Вот так, — бесстрастно сказал Лаврик, поблескивая стеклышками исторического пенсне. — Не видать мне новой звезды, если это не тот самый глас народа. Гнев народный, выплеснутый на разоблаченного злого колдуна. Жил грешно, и умер смешно, кто ж ему виноват…

Рядом с балконом шумно распахнулось окно, и в нем, и в другом, справа, замаячили горящие нездоровым любопытством лица: чиновнички, бросив работу, прямо-таки из окон высовывались по пояс, с детским простодушием таращась на интересное зрелище. Та же картина наблюдалась и в окнах напротив — там тоже располагались какие-то набитые канцелярской мелюзгой конторы. Драка раскрутилась на полную, появились первые упавшие, которых безжалостно пинали, кто-то, скрючившись, зажимая ладонями разбитую голову, выбирался из толпы, лихорадочно работали репортеры, динамики давно валялись перевернутые, а какой-то верзила в простецких полотняных штанах и белой майке, оторвав от провода высокую стойку микрофона, действовал ею, как его далекие предки — палицами, метко попадая по головам интеллигентов, брызнувших от него, как перепуганные зайцы.

— Чего ж полиция не едет? — фыркнул Мазур. — Не видно и не слышно…

— Вы, мон колонель, изволите мыслить отжившими традициями прошлого царствования, — наставительно сказал Лаврик без тени улыбки. — Ну, какая может быть полиция на демократическом митинге? В свете веяний демократии и реформ вкупе с изживанием перегибов?

— Да вон же завывает, справа… — сказал Мазур.

Справа действительно показался большой американский автомобиль, завывавший полицейской сиреной и мигавший огнями на крыше — но совершенно гражданский на вид, без каких бы то ни было казенных эмблем и надписей. Вообще-то такие машины использовались…

Проехав мимо ожесточенно дерущейся толпы, «дорожный крейсер» с отчаянным визгом тормозов остановился у подъезда здания, где пребывали Мазур с Лавриком, человек в штатском кинулся вверх по ступенькам, и никто больше из машины не вышел. Дерущиеся, в общем, на нее не обращали внимания.

— Уж не за нами ли? — спокойно спросил Лаврик.

И как в воду смотрел: не прошло и минуты, как на балкон выскочил Флорисьен со сбившимся набок галстуком и ошалелым взглядом. Облегченно вздохнул, увидев Мазура:

— Правильно сказали, что вы здесь… Мон колонель, полковник Мтанга просит вас срочно приехать в порт, только по дороге нужно переодеться, ваша форма, все необходимое, в машине…

— Что случилось? — спросил Мазур, вставая.

Флорисьен удрученно помотал головой:

— Ничего особо серьезного, но история паршивая, мон колонель…

…Мазур с озабоченным (ничуть не наигранным) видом разглядывал надстройку «Ворошилова» — нельзя сказать, что повреждения такие уж значительные, даже пробоины нет, всего-навсего небольшая вмятина, краску содрало, вокруг она покоробилась, отслоилась. Хорошо ее, в иллюминатор не залепили. Ни на шаг не отступая от него, за левым плечом маячил чернявый капитан-лейтенант, смотревший так хмуро, как будто это Мазур все устроил, и так пронзительно, что относительно его обязанностей согласно судовой роли не было ни малейших.

Покачав головой, Мазур в сопровождении неотступного особиста отошел к борту, перегнулся за леера и посмотрел вниз. Метрах в двух под ним даже вмятины не усматривалось — так, едва заметный след, можно сказать, царапина для корабельной брони, разве что и там серая краска заметно пострадала.

Уже зная, что хмурый каплей английским не владеет (знает только французский, с которым у Мазура не ахти), Мазур, не особенно и раздумывая, указал на вмятину в надстройке, за борт, выразительным жестом, поднял два пальца и уставился вопросительно. Каплей кивнул: ага, два попадания, а Флорисьен по дороге говорил, что выстрелов было три. Не снайперы наведались, ох, не снайперы, хороший стрелок влепил бы в иллюминатор, в этом случае непременно были бы раненые… хотя, может, так и задумано было, нанести очередной «комариный укус», оба заряда определенно осколочные, это вам не «Карл Густав» или иная аналогичная труба, пробивающая серьезную броню, к тому же третий заряд ушел в «молоко»…

Мазур огляделся. Ну, конечно, как это частенько бывает, и не только в Африке, задним числом развернули бурную деятельность: полукругом выстроились с полсотни жандармов, оцепив подходы не только к «Ворошилову» и субмарине, но и к двум ближайшим французским военным кораблям, и меж пакгаузами маячат жандармы, и на плоской крыше ближайшего склада, откуда и залепили, полно фигур в форме и в штатском. Французы, между прочим, не оплошали: это часовым на «Ворошилове» приказано было не поддаваться на провокации и оружия не применять, а галлы подобным гуманизмом не заморачивались: их часовой с ближайшего корабля, едва началось, не раздумывая, высадил по крыше магазин «Клерона», но, увы, никого не зацепил…

Неподалеку, у лееров, посреди кучки офицеров «Ворошилова» ораторствовал посол: судя по патетическим жестам, выражавший крайнее возмущение и призывавший крепить бдительность в ответ на происки. Там же торчал и Панкратов, в полной форме, при немаленьком наборе орденских планок — но что-то непохоже, чтобы ему удалось вставить словечко, посол по прошлой жизни — мастер идеологически выдержанных речей, сам запустил так, что и не вклинишься даже Панкратову…

С другой стороны, возле орудийной башни (чьи снаряды десять лет назад выли чуть ли не над головой у Мазура, временно лишив слуха) стоял командир «Ворошилова», представительный моложавый каперанг (десять лет назад был другой), а перед ним в позе нашкодившего школьника торчал, то и дело сокрушенно разводя руками, что-то с жаром объясняя, командующий военно-морским флотом республики адмирал Колангане, рослый темнокожий красавец лет тридцати с небольшим. Военно-морской флот у республики дохленький: эскортный корабль класса «авизо», спущенный с французских стапелей еще в сороковом году, аккурат перед немецким вторжением и впоследствии подаренный с помпой новорожденной республике при надлежащем уходе еще послужит, невзирая на почтенные годы, тихоход, но дальность плавания в десяток тысяч миль, четыре сторожевика помоложе ветерана лет на двадцать, да десяток катеров с пулеметами. Ну, что же, у северного и южного соседей и того нет. И, само собой разумеется, командующий флотом суверенного государства, просто обязан носить адмиральский чин, иначе перед всем миром неудобно…

Впрочем, адмирал, с которым пришлось общаться несколько раз, Мазуру нравился: не из аристократического семейства, конечно, однако учился и стажировался во Франции, парень неглупый и толковый, разве что с простодушием не наигравшегося в солдатики школьника мечтает о неких масштабных морских баталиях, где будет героически торчать на мостике флагмана. Мечты несбыточные, конечно: всякие заварушки происходили в Африке, но вот настоящих морских сражений как-то не случалось, да и вряд ли предвидится. Главное, красавчик — преданный сторонник Натали (пообещавшей ему недавно после коронации усилить флот кораблями поновее и посолиднее). Не столь уж никчемное приобретение: как-никак у адмирала в распоряжении десятка полтора орудийных стволов, способных шарахнуть по столице, да вдобавок две роты вышколенной французами морской пехоты…

Адмиралу Мазур невольно посочувствовал: уж он-то ни в чем не виноват, охрана порта в его обязанности не входит, в ней даже при Папе хватало изъянов и просчетов — вроде бы и высокий забор с колючкой поверху имеется, и ночные патрули с собаками, но контрабандисты с ворюгами, как ни пытались их выжечь каленым железом, регулярно проделывали себе лазейки, мастерски лишив гвоздей нижние концы досок так, что снаружи они казались целехонькими. Ну, и главные ворота вкупе с тремя поменьше охраняются не столь уж и строго…

Кода адмирал отошел и командир остался в одиночестве, Мазур понял, что настала пора, как и просил через Флорисьена Мтанга, внести свою лепту. Подошел к каперангу, лихо откозырял на здешний манер и представился по-английски, зная, что тот и по-французски, и по-английски шпрехает:

— Полковник Иванов, начальник охраны мадемуазель Олонго…

Каперанг с невозмутимым видом отдал честь:

— Капитан первого ранга Федорченко, командир эсминца «Адмирал Ворошилов»…

Очень невозмутимо держался. Хотя… «Ворошилов» не просто боевая единица в составе Балтфлота, давненько уж выполняет за пределами Родины разные деликатные задания, как это было в том же Эль-Бахлаке. Соответственно, и командир, что прежний, что нынешний, помимо своих прямых обязанностей еще и во многих не заметных внешнему миру сложностях разбирается. С Мазуром они не пересекались ни на одном приеме, и вообще, группа Мазура сюда прибыла не на «Ворошилове», а самолетом из Конакри — и все равно, нельзя исключать, что «первый после Бога» прекрасно осведомлен и о миссии Мазура, и о нем самом, (хотя связь со здешними спецами тайной войны поддерживает исключительно Лаврик).

А если и не осведомлен, вполне возможно, читает местные газеты и смотрит местное телевидение — а Мазур не раз там засветился, иногда в советской военно-морской форме. То-то у него в глазах некая хитринка наблюдается — но, как бы там ни было, старательно подыгрывает, ясен пень… Мазур сказал серьезно:

— Мадемуазель Олонго выражает сожаление по поводу инцидента и убедительно просит видеть в этом исключительно происки врагов республики. К большому нашему сожалению, времена сейчас сложные — переходный период, фактически безвластие, некоторая напряженность, враждебные вылазки… Мы надеемся в будущем исключить подобные инциденты…

— Я понимаю, — с тем же невозмутимым видом кивнул каперанг. — Со своей стороны могу заверить: мы правильно оцениваем ситуацию и относим все на счет вражеских происков. Хотя наши дипломаты, разумеется, вручат соответствующую ноту.

— Это их обязанность, мы понимаем… — кивнул Мазур.

— Не из эмигрантов ли будете? — с тем же непроницаемым видом поинтересовался каперанг.

— Дедушка был эмигрантом, — не моргнув глазом, ответствовал Мазур. — Старший лейтенант императорского флота, Бизерта, потом осел здесь. Мы с отцом, собственно, местные…

— Понятно, — сказал каперанг.

— Простите, у меня срочные дела, вынужден вас покинуть… — сказал Мазур, вновь лихо откозырял, четко повернулся через левое плечо, направился к трапу. Он передал все, что было поручено, не хотелось и дальше ломать комедию.

Навстречу попался Панкратов — но, помня серьезные инструктажи, конспиративно не подал виду, что знает Мазура. Когда Мазур щеголяет в здешней форме, не всем полагается его узнавать….

Привычно спустившись по трапу, он миновал жандармское оцепление и в сопровождении Флорисьена направился к зданию. Там стояла красная пожарная машина с выдвинутой лестницей, верхним концом упиравшейся в крышу: ага, для пущего удобства подогнали, чтобы не лазать по хлипкой лесенке из проржавевших железных прутьев, вертикальной и ненадежной на вид (однако стрелявшие по ней поневоле залезли, а потом по ней и смылись).

Завидев Мазура, Мтанга отвел его в сторонку и спросил вполголоса:

— Ваши впечатления?

— Осколочные заряды, — сказал Мазур. — Ерунда. Чистой воды мелкая пакость.

— Вот и мои эксперты говорят так же… — протянул Мтанга, выглядевший не на шутку озабоченным. — Взять никого не удалось — судя по всему, они прекрасно ориентируются в порту, ушли здешними лабиринтами-закоулками… Наглость, конечно, фантастическая — средь бела дня… Не похожи на растяп, это скорее профессионалы — но мы не знаем пока, белые или черные. Все просчитали по секундам ушли грамотно…

— А что там, на крыше? — спросил Мазур.

— Три трубы от одноразовых гранатометов и мешок, в котором их, несомненно, притащили. И вот это… — Мтанга показал Мазуру помятую листовку с изображением сжатого кулака и недлинным текстом на французском. — Некий Фронт Защиты Фулу. Никогда о таком не слышал, прежде его не было — но если даже он сформировался буквально в последние дни, что-то очень уж быстро подыскали себе хватких профессионалов…

— А что в листовке?

Мтанга поморщился:

— Не сказать, чтобы особенно новое… Смесь пафоса и брехни. Они, изволите знать, не вульгарные террористы, помыслы у них самые высокие. Случившееся — по их утверждению, акция протеста… против коварного замысла, о которым им прекрасно известно: коси совместно с советскими намереваются перерезать как можно больше фулу, отобрать и поделить их земли, а оставшихся в живых сделать батраками в своих поместьях, то есть это коси заведут себе поместья, а советские на своей доле земель устроят эти самые, как их там… кьольхози…

— Слышали мы уже эти песенки… — сказал Мазур, хмурясь. — Этот бред, кстати, прекрасно сочетается с той бандочкой, которую мы разгромили по ту сторону границы, так что это могут оказаться детали одного плана…

— Вполне возможно, — кивнул Мтанга. — Вот только этот бред, увы, может оказаться бензинчиком в костер, добавить напряженности — главным образом среди народа темного, склонного верить любым дурацким слухам. Старая вражда не исчезла, она просто тихонечко тлеет, как угли под пеплом… Нам бы благополучно дотянуть до коронации, а там будет проще: даже если «Даймонд» не от всех своих планов отступится, можно ввести на пару недель чрезвычайное положение и под этим соусом как следует перешерстить все и всех…

— Серьезные основания будут? — спросил Мазур деловито.

Вот это — основание, — кивнул Мтанга в сторону «Ворошилова». — И еще кое-что… Час назад из проезжающей машины обстреляли полицейский участок на окраине. При Папе такого не случалось, разве что в глухой провинции. Два автомата, судя по гильзам — «Узи». Которые можно раздобыть где угодно. Машина угнанная, ее бросили через пару километров. В общем, ничего серьезного: окна выбиты, один полицейский легко ранен. Но вот там же, возле участка, из машины швырнули пачку листовок. Еще одна доселе неизвестная организация, только, так сказать, с обратным знаком. Лига Обороны Коси, о которой раньше ни одна собака не слышала, включая осведомителей…

— А этим что нужно? — спросил Мазур.

— Обороняются, как следует из названия, — фыркнул Мтанга. — В листовках говорится, что Лиге прекрасно известны коварные планы, составленные элитой фулу: путем лжи и провокаций обвинить коси во всех смертных грехах, а потом вырезать и ограбить до нитки, — он тяжко вздохнул. — Оба происшествия никак не удастся удержать в тайне — и листовки Фронта, и листовки Лиги разбросаны по городу в десятке мест, ну, а слухи у нас распространяются моментально, с кучей преувеличений. Знаете, над чем я ломаю голову? Как именно они отреагируют на убийство Мукузели — а они, несомненно постараются его использовать в своих целях. Как любой на их месте…

— Да уж наверняка… — зло покривился Мазур. — А что там с убийцей?

— Никаких сомнений, сам по себе, — сказал Мтанга. — Допрашивали уже, и я ему склонен верить. Грузчик в одном из магазинов на окраине, неграмотный, с грехом пополам может только расписаться. Не христианин, приверженец старых богов, вся лачуга забита статуэтками и прочими принадлежностями. Успели опросить соседей. По всему выходит — одиночка-фанатик, близко к сердцу принявший разыскания ведьм…

То есть тот, на кого, в общем, и было рассчитано эффектное зрелище, мысленно продолжил Мазур. Устроенное теми, кто прекрасно знал психологию таких вот неграмотных, темных соплеменников, до сих пор верящих в старых богов и древние традиции. Не надо было никого науськивать, следовало просто ничему не мешать — что мы и наблюдали. И черт с ним, с доктором, если откровенно. Как бы там ни использовали его гибель супостаты — дело десятое. А вот случай с «Ворошиловым» и происшествие с полицейским участком, точнее, листовки, коими оба раза события декорированы — это уже посерьезнее. Угли и впрямь тлеют под пеплом, и от щедро плеснутого бензина могут полыхнуть нешуточным пожаром…

Глава четвертая Снова глас народа

Задумчиво вертя в руке высокий стакан, полный янтарного цвета жидкости с ледяными кубиками на дне, Рональд ухмыльнулся как-то странно. Покачал головой на манер китайского болванчика:

— У нас достаточно времени, дело, о котором предстоит поговорить, не срочное, можно и о пустяках… Знаете, что самое забавное? Мое начальство приняло решение наградить медалями нас обоих. То есть и меня, и вас. Как вам?

— Как пыльным мешком по голове, — откровенно признался Мазур. — За тот рейд через границу? Вроде бы больше не за что пока…

— Именно, — ухмыльнулся Рональд. — Рядовым, всем поголовно, и кое-кому из обеспечивавших — медали поскромнее, а вот нам с вами — серьезнее, — он добавил с этакой философской грустью: — Ну, и кому-то повыше — что-то еще посерьезнее. Вы профессиональный военный, знаете, как это иногда бывает…

Мазур прекрасно знал. Везде одно и тоже. С рейдом через границу они, конечно, справились весьма даже неплохо, но если за подобную бытовуху всякий раз вешать даже не ордена, а медали — металла в стране не напасешься. Благодарность бывает чисто словесная — если вообще бывает. Но иногда кто-то высокопоставленный (неважно, в какой стране, под любыми широтами случается) решает не просто получить лишнюю бляху на грудь, но и раздуть успех до небес перед вышестоящими: конечно, изобразив все как результат собственных титанических усилий, могучего интеллекта и высокого профессионализма. Если подать грамотно — частенько начальство ведется и отсыпает щедрой рукой горсть регалий — и самые высшие достаются, конечно, сидящим в уютных безопасных кабинетах бобрам, а до исполнителей доходит мелочь. Это уже было, мой славный Арата…

— Вы, я вижу, скорее озабочены, чем обрадованы? — усмехнулся юаровец. — Ну да, учитывая не самые нежные официальные отношения меж нашими странами…

— Вот именно, — сказал Мазур. — Что уж там, мы люди взрослые и повидали жизнь. Оба прекрасно понимаем: за вашу медальку с меня дома три шкуры спустят… Впрочем, я так полагаю, хватит ума у ваших боссов не разыгрывать церемонию официального награждения?

— Хватит, — заверил Рональд. — Они люди неглупые и вовсе не намерены вас компрометировать. Медаль вам сюда прислали диппочтой третьей страны — у нас ведь нет со здешними дипломатических отношений, ввиду сложившейся ситуации у нас таковые мало с кем имеются. Никаких наградных документов. Просто медаль. Вы ее можете прихватить с собой как купленный в здешней антикварной лавке сувенир — уж это-то для вас не повлечет никаких последствий, правильно? Люди вроде нас с вами порой прихватывают домой мелкие сувенирчики, это не запрещено…

— Пожалуй, — облегченно вздохнул Мазур.

— Вот видите. Будет у вас валяться где-нибудь в столе как философское напоминание о причудливых зигзагах судьбы, коих судьба большая любительница… Кто бы подумал, что дело так обернется, будучи где-нибудь в Бангале… — он поднял ладонь. — О нет, я не собираюсь выспрашивать у вас, точно ли вы там были в свое время, как и вы деликатно не пытаетесь выяснить то же обо мне. И правильно, к чему нам это? Смысла нет…

И протянул Мазуру синюю коробочку с гербом ЮАР на крышке.

Открыв ее, Мазур достал и с нешуточным любопытством принялся разглядывать свою первую и, будем надеяться, единственную «нелегальную» награду. Юаровских он раньше как-то не видел.

В общем, ничего необычного: серебрушка, вместо обычного простого ушка припаяна замысловатая держалка для ленты, в точности повторяющая те, что имеются на английских медалях — ну да, ЮАР, как и многие другие бывшие британские колонии, кое-какие традиции старых времен сохранила. На лицевой стороне — пятиконечный крест, чуточку похожий на крест Почетного Легиона, только круглый медальон в центре гладкий, без надписей или изображений. На оборотной — лавровый венок, герб ЮАР, четырехзначный номер и короткая надпись по-латыни (скуднейших познаний Мазура в том наречии хватило, чтобы догадаться: то ли «за заслуги», то ли «за отличие», что-то вроде). Лента светло-красная с двумя узенькими белыми полосками по центру.

Занятные фокусы порой демонстрирует жизнь. В свое время, в Бангале, среди уложенных им противников наверняка имелись и кавалеры этой самой медали — тогдашняя группа вторжения состояла не из зеленых новобранцев, наоборот…

Забавы ради он приложил медаль к груди. Смотрелось самым обыкновенным образом, медаль как медаль, у него дома лежали награды и более экзотического облика. Невольно фыркнул, представив, что случилось бы, появись он дома с той медалькой на лацкане. По поводу Почетного Легиона и здешних наград поворчат немного порядка ради, как обычно и бывает, заставят написать подробную объяснительную и разрешат носить. Не на публике, конечно — им категорически запрещалось появляться в «большом мире» с иностранными наградами, разве что в «строго отведенных местах». Да и что касалось отечественных наград, рекомендовали на публике появляться только с планками, а лучше без них: всем ведь известно, что, в отличие от советской армии, советский военно-морской флот нигде и никогда не воевал, кто-нибудь понимающий будет потом ломать голову: отчего это у молодого, тридцати пяти лет морского офицера на груди приличный набор ленточек чисто боевых наград, который в мирное время ни за что не заработаешь? Перестройка перестройкой, гласность гласностью, но далеко не все закрытые циркуляры отменены, а кое-каких событий словно и не происходило вообще…

— Знаете, что мне иногда приходит в голову? — сказал Рональд наполняя бокалы. — Что нашим странам следовало бы быть не врагами, а союзниками. К так называемому Западу с США во главе у нас относятся не лучше вашего. Нам даже приходится похуже, чем вам: они нас давят экономической блокадой, не пускают в ООН — хотя там распрекрасным образом представлены разнообразные негритянские диктаторы, вплоть до людоеда Бокассы… К тому же мы — алмазодобывающие страны, объединившись, могли бы нежно и галантно взять за глотку мировой алмазный рынок — большой простор для политических комбинаций. Положительно, нам бы быть союзниками… Мазур, пожавши плечами, осторожно сказал:

— Ну, вы же знаете, есть обстоятельства…

— Ну да, — понятливо подхватил Рональд. — Мы же монстры, у нас апартеид… Я понимаю, вы с детства были под влиянием родной советской пропаганды… А потому наверняка не поверите и удивитесь, если я скажу, что апартеид — не столь уж страшная вещь, какой ее ваша пропаганда изображает. Это всего-навсего система раздельного проживания белых и черных. И не более того. Чисто житейский мотив: если дать всем черным равные права, они нас попросту вырежут, а потом развалят страну. Вам ведь известны схожие меры, конечно. Уж вы-то знаете, что творится в изрядном количестве независимых черных государств — включая то, где мы с вами находимся… — он усмехнулся не без горечи. — Что-то вы чуть напряглись, Сирил. Успокойтесь. Я не собираюсь вас вербовать, я вообще не имею никакого отношения к разведке, просто коммандос, стреляющий в того, на кого укажет начальство. Вы должны понимать, вы точно такой же… Просто… Захотелось выговориться и поделиться мыслями. Когда еще случалось, чтобы офицеры наших стран вот так, запросто, сидели за бутылкой да вдобавок проводили совместные акции… Честное слово, меня искренне удивляет ваша политика в Африке. Вы даете деньги, оружие, подарки в виде заводов и гидростанций любому черному диктатору, который парой туманных фразочек пообещает стать на позиции социализма. А он вас потом продает, когда янки или кто-то из их своры заплатит больше. Сколько раз так было… Мы, по крайней мере, если и даем что-то черным, в кавычках, «президентам», то стараемся, чтобы вложения окупились. А у вас какой-то дурацкий романтизм на высшем государственном уровне.

Говоря по совести, Мазур и сам давно уже придерживался тех же взглядов на советско-африканское сотрудничество (о чем, разумеется, молчал, как рыба). Правда, в своих размышлениях он ни разу не доходил до идеи сотрудничества с ЮАР. Самое унылое, что возразить, по сути, и нечего: сколько вбухано денег в тот же Египет, вплоть до золотой звезды Героя Советского Союза на груди Насера, у которого коммунисты сидели по тюрьмам. А чем кончилось? Да тем же, чем кончилось все в Сомали, Эль-Бахлаке и полудюжине других стран. А потому Мазура чуточку унижало то, что чертов юаровец был во многом прав. И в голову начинают лезть вовсе уж крамольные мысли: а вдруг и с апартеидом обстоит не так жутко, как он привык слушать и читать с пионерского детства? И если прикинуть со здоровым цинизмом, союз с ЮАР (пусть и угнетающей негров) означал бы, что Советский Союз получил бы доступ в южную оконечность Африки, где проходят важнейшие морские пути. Не исключены и другие выгоды. Вот только такую крамолу следует держать при себе, запечатав мысли на семь печатей…

Дальнейшая дискуссия на эти темы была бы ему чертовски неприятна, и он спокойно сказал:

— Знаете, Рональд, такие рассуждения просто-напросто не по моим погонам…

— Понимаю, — кивнул Рональд. — Собственно, и не по моим тоже. Просто хотелось поделиться мыслями, благо времени достаточно. Ладно, не будем больше об этом. Давайте о серьезном. О главном, прямо касающемся наших здешних дел. В порту уже сутки стоит сухогруз со скучным названием «Ямайка». Вот, посмотрите фото.

Мазур посмотрел. Абсолютно ничем не примечательный грузовоз средних размеров и среднего тоннажа, обычная рабочая лошадка. Причем приличного возраста, самое малое ровесник Мазура.

— Безветрие, флаг обвис, и на снимке его не рассмотреть толком, — сказал Рональд. — Флаг либерийский. Вы моряки, должны прекрасно знать, сколько постороннего народа ходит под удобным либерийским флагом. Но та посудина и в самом деле чисто либерийская. Есть у них там такая компания морских грузоперевозок, «Атлантик стар». Несмотря на пышное название, весь ее флот состоит всего из семи сухогрузов почтенного возраста, включая «Ямайку». Прибыли, в общем, мизерные…

— Что-то не так с той посудиной? — тихо и серьезно спросил Мазур.

— Вот именно, — кивнул Рональд. — Хотите знать, кому принадлежит основной пакет акций? Одному концерну, которому вроде бы и ни к чему столь малодоходное и мелкое пароходство. Именуется концерн «Гэмблер даймонд»… Что само по себе интересно, верно?

— Ну еще бы, — процедил Мазур сквозь зубы. — На кой черт алмазным королям жалкая компания с мизерным, как вы говорите, доходом… Так что с ним не так?

— Я ведь говорил, что у нас в «Даймонд» есть свои люди?

— Ну конечно, прекрасно помню…

— Официально он привез кое-какое оборудование для медеплавильного завода в Турдьевилле. Мтанга проверил: действительно, был такой заказ, контракт на это именно оборудование. Покупали в Чили, так дешевле. Вот только наш человек сообщает, что помимо легального груза, «Ямайка» доставила еще и оружие. Как минимум двести стволов легкого стрелкового — а возможно, и больше. Еще патроны и гранаты. Я человек сугубо сухопутный — ну, еще в воздухе бываю как парашютист — и в таких делах не разбираюсь совершенно, но наши эксперты говорят, что на таком корабле — в особенности если этим занимались не одиночки, а серьезные люди с большими деньгами и хорошими специалистами — можно устроить чертову уйму тайников. Которые при обычном поверхностном таможенном досмотре обнаружить невозможно. Вы военный моряк, что скажете?

— Что ваши эксперты совершенно правы, — не раздумывая, сказал Мазур. — то, конечно, не «Куин Элизабет», но и не рыбацкий сейнер. Если есть деньги и спецы — а у «Даймонд» достаточно и того, и другого — можно спрятать стволов и побольше, чем двести. Чтобы обнаружить тайники, нужно отправить на «Ямайку» черт знает сколько рабочих, столько развинтить, разобрать и осмотреть… А уж времени на то уйдет… — он жестко усмехнулся. — Гораздо проще прилепить бомбу под днище и потопить. Ну, это крайности, есть более простой выход…

— Интересно, какой? — спросил Рональд с каким-то загадочным видом, словно сам уже давно этот выход просчитал.

— Да очень просто, — пожал плечами Мазур. — Такую партию оружия и боеприпасов в сумке не унесешь. Наверняка вся эта чертова благодать аккуратно упакована в ящики, на которых написано что-нибудь безобидное типа «Шестеренки» или «Болты с гайками». И разгружать их будут наверняка в открытую, вперемешку с мирным оборудованием. И вряд ли груз повезут из порта прямехонько в Турдьевилль. Будет какой-то промежуточный склад, который нетрудно взять под наблюдение…

— Ну да, — сказал Рональд. — Наши пришли практически к тем же выводам… вот только кто-то в «Даймонд» такой вариант предусмотрел, похоже. «Ямайка» стоит в порту уже сутки, но разгрузку начнет не раньше, чем через неделю, — он саркастически усмехнулся. — Так уж не повезло этому дряхлому корыту, что у него произошло сразу две серьезных поломки: и главный судовой кран, и двигатель…

— Машина… — поправил Мазур.

— Ну, пусть будет машина, какая разница… В общем, капитан заявил, что починка обоих агрегатов займет примерно неделю. Тогда-то он и разгрузится… Вот такие дела.

— Что-то я тут не понимаю с ходу, — признался Мазур. — С краном еще понятно, но машина-то причем?

Рональд усмехнулся:

— Если бы вы видели корабль своими глазами, как я, наверняка быстрее сообразили бы. Тот сукин кот встал в том месте, куда не доходят рельсы портовых кранов. А переплыть на другое место, где портовые краны разгрузили бы быстренько, он не может, потому что машина неисправна…

— Тьфу ты, мне сразу и не пришло в голову… — сердито сказал Мазур. — Действительно, грамотно продумано: свой кран сломан, а к портовым не перебраться, не имея хода… Вы вполне доверяете вашему человеку?

— Абсолютно, — сказал Рональд. — Открою маленький секрет: это не завербованный сотрудник концерна, а наш кадровый разведчик. Есть и другие факторы…

Он замолчал — видимо, не хотел чересчур уж щедро делиться секретами, и правильно, в конце концов они были не более чем кратковременными союзниками, сведенные причудой Судьбы. А впрочем, не так уж и трудно догадаться, что за такие другие факторы: если юаровский «крот» сидит в «Даймонде» давненько и прочно, наверняка успел вербануть и пару-тройку местных…

— Дело, конечно, не в том, что он — профессионал. Любого разведчика можно вычислить и либо перевербовать, либо, не показывая виду, что он раскрыт, использовать как канал передачи дезинформации. Верим мы ему потому, что вплоть до самого последнего момента вся его информация подтверждалась. В предпоследнем случае вы лично в том убедились: наш с вами рейд через границу, та замышлявшаяся провокация… И поведение капитана работает на версию о подлинности и последнего донесения.

— Пожалуй, — кивнул Мазур.

— Я тут кое-что успел обдумать. Итак, как минимум двести стволов легкого стрелкового. Означать это может одно: уже есть люди, которым его раздадут. Весь мой опыт показывает: всевозможные путчисты, мятежники и заговорщики сначала набирают людей, а уж потом перебрасывают им оружие, поступать наоборот — весьма нерационально.

— Ну, мой опыт мне примерно то же подсказывает, — проворчал Мазур. — Хотя исключения, согласитесь, бывают. Одного я во всей этой истории понять пока что не могу…

— Чего именно?

— Зачем им вообще понадобилась эта неделя промедления, — раздумчиво сказал Мазур. — Как минимум двести стволов в трюме… это не любители и не дилетанты, против нас должны играть серьезные люди, а у таких и планировщики серьезные. Они опасаются, что здесь что-то прознали и за кораблем следят? Плохо верится. Должны понимать, что нельзя «чиниться» до бесконечности. Или они не успели собрать тех, кому оружие предназначено? Не верю абсолютно. Серьезный планировщик такого просто не допустит.

— Вообще-то, если они назвали недельный срок, это еще не значит, что они не собираются начать раньше…

— Резонно, — кивнул Мазур. — Но какова тогда цель акции?

— Ну, хотя бы… Вы же профессионал. Должны помнить Вильменские острова. Уж если у нас изучают подобные акции, то у вас — тем более…

— Вот вы что думаете… — сказал Мазур.

— Ну, разумеется, и у них подробно изучили события на Вильменских островах, имевшие место всего три года назад…

Само по себе молодое государство было, в общем, кукольным.

Три относительно больших обитаемых острова и дюжина помельче, где постоянно никто не жил, разве что иногда останавливались рыбаки и работали сборщики копры. Абсолютно никаких полезных ископаемых. Живут исключительно за счет туристов и той самой копры, словно во времена Джека Лондона. Армии нет, только хиленькая полиция.

Один многозначительный нюанс: острова занимали крайне выгодное стратегическое положение в том регионе. Любой серьезный человек непременно возжелает устроить там военно-морскую базу, станции слежения радиоперехвата — да мало ли что еще может понастроить в столь удобном местечке серьезный человек…

Загвоздка заключалась в том, что президент оказался идеалистом, пацифистом и бессребреником. Подобные государственные деятели редки, как алмазы величиной с кулак, но все же кое-где встречаются. А потому отверг и деликатные намеки, и сделанные открытым текстом предложения, в том числе и насчет счетов в солидном европейском банке.

Серьезные люди в подобных случаях не отступают никогда. Неизвестно, читали ли они классический роман «Короли и капуста», но наверняка пришли к тем же выводам: проще и дешевле поставить нового президента, чем платить за гроздь бананов на цент больше. Идея, старая и избитая, но сплошь и рядом эффективная.

Серьезные люди очень быстро наняли Майка Шора, известного предводителя наемников, имевшего за спиной операции и посложнее. Уже через десять дней в столицу республики обычным рейсовым самолетом прибыли около тридцати крепких ребят. Команда регбистов, изволите ли знать: тренер, основной состав, врач, массажисты и прочие. Чуть ли не одновременно в порту объявилась океанская яхта очередного богатого туриста. «Спортсмены» смирнехонько сели в заранее арендованный автобус и поехали в порт, на яхту, где их ждал внушительный набор оружия и боеприпасов. Перенеся все это в автобус, прямиком покатили в президентский дворец, соблюдая все правила уличного движения.

Дворец охраняли полтора инвалида. Как многие идеалисты, президент полагал: коли уж он всенародно избранный, это ему служит единственной и могучей защитой, чудак…

Шор и его молодчики рассеяли это трагическое заблуждение в считаные минуты — даже без стрельбы и трупов, несколько синяков и ушибов у дворцового персонала не в счет. Уже через полчаса президент выступил по общенациональному радио и грустно оповестил сограждан, что его внезапно поразила серьезная и затяжная болезнь, требующая долгого лечения за пределами страны, так что, к великому своему сожалению, он не в состоянии исполнять полноценно свои должностные обязанности и потому вынужден передать свой пост вице-президенту, в полном соответствии с конституцией, частично списанной с американской. Голос его дрожал, он запинался и делал паузы — но так ведут себя многие, когда им к затылку приставлено дуло пистолета. Идеалисты далеко не всегда готовы погибнуть геройской смертью во имя своих идеалов…

В общем, президент в тот же день под присмотром отбыл на долгое лечение в Европу, а его преемник, никак не идеалист, не пацифист и не бессребреник, выждав для приличия несколько дней, подписал ворох соглашений с теми самыми серьезными людьми — и военно-морская база, и стации слежения, и прочее, и прочее…

— Вот что вы имеете в виду… — сказал Мазур.

— Чем не вариант? Они приезжают в порт, разбирают оружие и тут же катят на акцию.

— Это вариант, — кивнул Мазур. — Вот только здесь им не Вильменские острова. Армия, жандармерия, спецслужбы… Вообще, что они могут сделать, будь их даже не двести, а триста? Лунный дворец им штурмом ни за что не взять, он отлично приспособлен для обороны, и гарнизон там серьезный. А на подмогу, если что, не далее чем через полчаса примчится парашютный батальон и прихлопнет их, как муху.

— Пожалуй…

— Это может иметь успех только в том случае, если есть серьезный заговор, и к ним примкнут какие-то воинские части. Но никто пока что не вынюхал подготовки к перевороту — ни местные спецслужбы, ни французы, ни мы. Или у вас есть какие-то с в о и данные?

— Никаких, — сказал Рональд. — Просто… У вас не было времени обдумать и проанализировать информацию, вы обо всем узнали только что, а у меня время было… — он прищурился. — Согласно всем календарям, послезавтра у нас пятое число… Пятое…

Мазур грязно и затейливо выругался вслух. В общем, ничего странного, что Рональд пронюхал про пятое — о предстоящем событии не кричали на всех углах и не писали в газетах, но круг посвященных достаточно широк…

Послезавтра, пятого, Принцесса будет выступать в Лицее святой Женевьевы, своей альма-матер. В тех же рамках «предвыборной агитации». Охраны с ней, как всегда, будет немало, и в здании, и снаружи — но ее, будем реалистами, совершенно недостаточно, чтобы отразить налет двухсот человек с трещотками…

— Я вижу, вы поняли, — сказал Рональд. — Паршивее некуда. Наверняка ее не собираются убивать — просто очередной «фронт» возьмет заложников. Точнее, заложниц. И каких! Не считая Натали, около полутора сотен лицеисток, все, как на подбор, дочки белой и черной элиты, не только местной, но четырех других стран. В таких условиях можно выдвигать любые ультиматумы и ставить любые требования. Штурмовать Лицей в таких условиях — чистейшее безумие. Жертвы среди заложниц будут велики, начиная с Натали. Вы согласны?

— Согласен, — мрачно сказал Мазур. — Да и газ пускать — чересчур рискованно… Родители поднимут страшный шум и будут давить на власти, чтобы те приняли ультиматумы условия… Знаете, я не хочу ломать голову в поисках выхода. Коли уж вы свою ломали несколько часов, наверняка у вас есть какие-то соображения? Как тому помешать? С тем уточнением, что отменять мероприятие ни в коем случае нельзя, мне это категорически дали понять открытым текстом…

— Соображения есть… — протянул Рональд. — Я буду их высказывать, а вы критикуйте, не стесняясь. Собственно, вариантов всего два, других я просто не вижу. Первое. Можно на время мероприятия разместить вокруг здания тот самый парашютный батальон, элиту…

— На это не пойдут, — сказал Мазур. — Нет, не пойдут. Шишки прямо-таки параноидально одержимы одной мыслью: нужно из кожи вон вывернуться, но показать всему окружающему миру, что здесь царит совершеннейшая стабильность. Прежние мелкие инциденты, покушения одиночек — не в счет. По африканским меркам — да и не по африканским тоже — никакое это не нарушение стабильности. Отдельные эксцессы, и не более того. Но батальон вокруг Лицея — уже другое… Нет, на то не пойдут. И не отменят мероприятие. Что у вас второе?

— Скрытно сосредоточить в порту и рядом достаточное число хорошо подготовленных людей — армия, жандармы, спецназ секретных служб. И когда эта шайка, затарившись оружием, будет уезжать из порта, взять их там же.

— Легко сказать — взять… — проворчал Мазур. — Как минимум двести человек, отлично вооруженных, и уж наверняка с опытом… Не получится это сделать без единого выстрела. Будет серьезный бой, вы согласны?

— Пожалуй, — сказал Рональд. — Огромная вероятность, что они не поднимут лапки, а начнут бой. Серьезный. А это уже такое нарушение стабильности… Я уверен, что и на это не пойдут. Может быть, у вас будут свои соображения?

Понурившись, Мазур честно признался:

— Никаких.

— Каюсь, я чуточку сплутовал, — признался Рональд. — Есть и третий вариант. Главный источник беспокойства для нас для всех — не люди, а оружие на пароходе. Следовательно, с оружия и надо начинать. Сначала я думал, что следует послать на судно роту-другую — чего окружающий мир абсолютно не заметит — и устроить тщательный обыск. Но знающие люди мне подсказали: придется разбирать судно по винтикам, серьезные люди умеют устраивать серьезные тайники…

— Все правильно, — кивнул Мазур.

— Потом подумал, что план можно видоизменить: просто занять судно этой парочкой рот, чтобы явившиеся за оружием наткнулись на кучу солдат. Но потом мне пришло в голову: часто такие акции проводятся с подстраховкой, они вовсе необязательно сразу нагрянут в порт всей оравой, могут выслать сначала разведку. Нет стопроцентной гарантии, что птички летят в ловушку всей стаей. Нет стопроцентной гарантии, что в городе нет запасного склада оружия. Верно?

— Верно, — процедил сквозь зубы Мазур.

— Ну вот, — сказал Рональд лишенным всяких эмоций голосом. — Остается один-единственный выход. Примеры давно известны. Подорвать тот пароход к чертовой матери, прямо в порту, чтобы пошел ко дну со всем оружием. Никакого нарушения стабильности, а? Всего-навсего очередная вылазка очередного «фронта». Для пущей убедительности можно срочно придумать ему название, это несложно — какой-нибудь не просто революционный, а еще и антимонархический. Разбросать выпущенные якобы им листовки, сделать звонки в редакции газет… Французы не так давно без всяких угрызений совести так поступили с суденышком борцов за экологию, когда оно стало болтаться возле их ядерного полигона. Правда, кое-кто из диверсантов спалился, но это уже другая история… Подорвать — и все дела.

Мазур усмехнулся:

— И кто же будет подрывать?

— Вы, — прищурился Рональд. — Ну конечно, не вы лично — ваши. Мы такого не можем проделать по чисто техническим причинам: у нас есть неплохой сухопутный и воздушно-десантный спецназ, но ни единого боевого пловца. А вот у вас, в Советском Союзе как раз есть немаленький и отлично подготовленный подводный спецназ. Времени у нас в запасе — почти двое суток, вполне достаточно, чтобы вы доложили в Москву, чтобы там приняли решение и самолетом перебросили сюда группу. Мне отчего-то кажется, что ваши высокопоставленные персоны не будут тянуть и колебаться — не секрет, что вы не менее нашего заинтересованы, чтобы Натали целой и невредимой надела корону и носила ее достаточно долго. Разве это глупости или дурная фантастика? Вполне реальный и легко осуществимый план. Или я неправ?

Мазур промолчал — но подумал, что юаровец прав: это не глупость и не дурная фантастика. Особенно если учесть, что боевые пловцы находятся гораздо ближе, чем полагает Рональд, а на «Ворошилове», учитывая специфику его службы, отыщутся и соответствующие подрывные заряды, которых хватит на полдюжины таких суденышек. И там, наверху, в самом деле вряд ли будут тянуть и колебаться…

— Допустим, я доложу куда следует, — сказал Мазур медленно. — А если все же есть запасной склад где-то в городе?

— Это уже легче, — хмыкнул Рональд. — Акцию лучше всего проделать ночью — а днем в столице объявляется чрезвычайное положение. Никакое это не нарушение стабильности, так поступили бы после столь серьезного террористического акта и в благополучной Европе. Усиленные патрули жандармов и переодетых в полицейскую форму парашютистов. Район, прилегающий к лицею, буквально набить военными — там достаточно всяких учреждений, где можно разместить хоть полк. Движение машин — только по особым попускам. Службу радиоперехвата запустить на полную мощность. И так далее. Мне представляется, что в этих условиях священная корова стабильности не пострадает, и эта банда не доберется до склада, если он все же существует. Быть может, согласитесь?

— Соглашусь, — кивнул Мазур, ничуть не лукавя.

Действительно, в условиях чрезвычайного положения, когда на каждом углу торчат солдаты, жандармы и тихари, когда на улицах полно бронетехники, когда плотно слушают эфир, особо не развернешься, не забалуешь. Человек десять, ну, двадцать еще могут незамеченными собраться в том самом запасном складе, если он все же есть — но не двести. И даже если неким чудом им это удастся, ни за что не прорвутся всей оравой к Лицею. Можно устроить вокруг него достаточно широкое «кольцо безопасности», куда не пропустят вообще никого — это на случай, если есть какой-нибудь сообщник из местных, способный, скажем, подогнать пару закрытых армейских автобусов.

— Вот кстати, — сказал Рональд. — Если уж проявить толику гуманизма, можно поступить так, как французы с той яхтой. Помните? Сначала рванули безобидный заряд, было много грохота, пламени и дыма — чтобы экипаж драпанул с судна. Что он и сделал. А потом сработал настоящий заряд, отправивший кораблик на дно.

— Насколько я помню, то ли один, то ли два дурака все же вернулись на яхту, — сумрачно сказал Мазур. — И погибли вместе с ней при втором взрыве.

— Ну да, я тоже помню, — сказал Рональд, равнодушно пожимая плечами. — И что? Если на этом задрипанном либерийском корыте все же погибнет пара-тройка дешевых морских бродяг, вам и в самом деле будет их жалко? Нет, правда?

— Не особенно, — честно признался Мазур.

— Вот видите. Когда это в наших играх жалели пешек… Главное, чтобы у вас не тянули и быстро дали санкцию…

Мазур вспомнил глаза Михаила Петровича — человечные такие, душевные, чуткие. Но таившие в глубине обжигающе холодный лед. И стал все больше склоняться к мысли, что санкция будет, и с ней не затянут. Не исключено, что у Михаила Петровича есть полномочия в некоторых случаях принимать решения на месте, у себя в Конакри, не советуясь с Москвой. В конце концов, наши чертовски заинтересованы, чтобы Натали осталась жива-здорова. Да и суденышко неавторитетное, либерийское. Вряд ли Либерия поднимет шум. Особенно если повязать весь экипаж, когда он драпанет с судна (не так уж там много народу) и задушевными методами Мтанги выявить среди них знающего о тайнике (такой человек просто обязан быть на борту), послать аквалангистов, добраться до оружия… В подобной ситуации не поднимала бы визга и страна покруче Либерии…

— Я изучил акваторию порта, — сказал Рональд. — Ваш «Ворошилов» стоит в каком-то километре от той посудины. Как мне объяснили, преодолеть под водой такое расстояние для тренированного боевого пловца — пустяк. Хотя у меня есть идея… Претворить ее в жизнь несложно, а пловцам расстояние можно сократить примерно вдвое… — его лицо стало озабоченным. — Ну вот, кажется, мы все обговорили? Или у вас есть замечания и вопросы?

— Никаких, — сказал Мазур.

— Тогда, быть может, вам лучше немедленно отправиться туда, откуда можете связаться с начальством?

— Безусловно, — сказал Мазур, забрал со столика фуражку, надел ее привычно и встал.

Прошел по тихому безлюдному коридору, спустился на первый этаж, вышел и направился по обсаженной цветущими кустами аллее к высоким воротам из литого чугунного кружева, где возле калитки уже предупредительно маячил ливрейный привратник. Каковую тут же и распахнул перед господином полковником, почтительно кланяясь.

Уже привычно сунув ему ассигнацию, Мазур свернул направо, неторопливо зашагал по неширокой тихой улочке вдоль высокой стены, окружавшей только что покинутый им домик посреди небольшого красивого парка. Это, как знали посвященные, был элитный бордель для денежных штатских и офицеров в чинах — куда последним было не зазорно являться и форме. Вот только неписаный этикет требовал оставлять машины неподалеку, а не подкатывать на них к воротам… Черт!

Он как раз свернул за угол, до машины оставалось пройти метров триста — но навстречу во всю ширину улочки валила толпа местных, возбужденная, орущая что-то смутно знакомое, махавшая руками. А в рученьках-то у кого арматурина, у кого здоровенный кол, у кого горсть булыжников… На глазах Мазура один такой урод размахнулся и запустил пару каменюг в окна ближайшего особняка. Стекла вылетели с жалобным звоном, толпа взревела пуще. Ага, вот оно что…

— Бахура! Лабарта!

Демонстрация протеста с местной спецификой. И поздно поворачивать назад, его уже заметили…

Меж Мазуром и толпой было метров сто, и это расстояние быстро сокращалось. Он не замедлил неторопливого шага, лихорадочно прокачивая ситуацию, возможности…

Бежать отсюда со всех ног не то чтобы унизительно — хотя и унизительно, конечно, полковник в полной форме, пусть и парадной, спасается бегством от городской босоты… Нерационально, вот что. Собаки инстинктивно бросаются вслед бегущему от них. Вся орава, без сомнения, рванет следом, обретя ясную и конкретную цель, а этой части города он совершенно не знает, может сходу влететь в какой-нибудь тупик, откуда уже не выбраться. В кобуре у него великолепная итальянская «Беретта» с магазином восемнадцать патронов, при кобуре кармашек с запасной обоймой — но их тут не менее сотни, и, если открыть огонь, могут и не разбежаться, потому что он один-одинешенек…

Приходилось рисковать. Здоровая наглость вместо бегства. С тех пор, как к власти пришел Папа, подобных выходок практически не случалось — потому что самые первые моментально рассеяли пулеметным огнем с броневиков, и любители пошуметь сделали выводы. Так что кое-что у них вбито в подсознание крепенько, и нет еще революционного навыка бестрепетно резать господ офицеров и прочую буржуазию…

Где-то под ложечкой примостился мерзкий ледяной комок — но Мазур, не останавливаясь, все так же неторопливо и вальяжно шагал навстречу толпе, прямой, как жердь, надменно задрав подбородок, небрежно помахивая зажатыми в левой руке белыми перчатками, так, словно этой шпаны не существовало вовсе и он был единственным на улице прохожим. Прикинул, конечно, как в случае чего отбить удар, выхватить пистолет, куда метнуться…

Ага, с-суки! Те, на кого он шел с самым невозмутимым видом, приостановились, сбились с шага, и на их рожах, кроме тупой, не рассуждающей ярости и желания крушить все вокруг, появились некие слабые признаки других эмоций — растерянность, удивление, тень паники…

Упершись в них холодным презрительным взглядом, Мазур шагал прямо на толпу.

И они не выдержали. Шарахнулись в обе стороны, освобождая достаточно широкий проход, практически весь тротуар. Мазур, все так же задрав подбородок, шел сквозь толпу, как горячий нож сквозь масло, справа слева таращились уже не столько яростные, сколько удивленные рожи. Шел в облаке не самых приятных ароматов немытых тел, несвежей одежды, отроду нестиранных носков — и с радостью отмечал, что ни один кол или арматурина не поднялись для удара. Хотя в голове мелькнуло: черт их знает, шарахнут сзади по башке — и кранты…

Обошлось. Он благополучно миновал толпу, судя по звукам за спиной, сомкнувшуюся и повалившую дальше с теми же воплям насчет «бахура» и «лабарта». Обошлось, шумно выдохнул, прикрыв на миг глаза, помотал головой — и пошел дальше, без малейшей дрожи в коленках — правда, чувствовал, что взмокшая рубашка на спине липла к телу… Ладно, обошлось.

Еще издали он увидел, что его черный «ситроен», как и полдюжины других солидных машин рядом (чьи владельцы, несомненно, пребывали сейчас в борделе) стал безвинной жертвой политических баталий — стекла выбиты начисто, фары разбиты, черный лакированный корпус там и сям украшен вмятинами. Размялись мимоходом, скоты…

Он подошел, заглянул внутрь. Его водитель-капрал ухитрился втиснуться под приборную доску почти целиком, так там и пребывал, прикрыв голову ладонями. Крови на нем не заметно — и то ладно…

— Капрал, ко мне! — рявкнул Мазур командным тоном.

Капрал зашевелился, осторожненько выглянул, узрев начальство, прямо-таки просиял, выбрался из машины, озираясь, попытался принять надлежащую стойку «смирно» — но дрожал весь, как заяц.

— Докладывайте, — ледяным тоном приказал Мазур.

Заикаясь и запинаясь, капрал принялся рассказывать, как из переулка вдруг вывалила орущая толпа, как, пока они крушили ближайшие машины, он успел спрятаться, как побили стекла и изрядно постучали по машине своим дубьем — а его трогать не стали, быстро пошли дальше. Господин полковник должен понять: что он мог сделать против такой толпы со своим пистолетиком?

Мазур и не думал его распекать — в общем, не за что. В самом деле, чего стоит один-единственный пистолет против такой оравы?

К капралам народ испытывает не в пример меньше почтения, чем к бравым полковникам. Один выстрел — и парня, точно, вытащили бы из машины и порвали в клочки…

Встрепенулся, прислушался. Примерно в полукилометре, в той стороне, куда ушли жаждущие свободы, длинно затарахтели очереди — не только автоматные, работала и парочка пулеметов. Ага, пожар гасили в зародыше самыми решительными мерами, во имя той самой пресловутой стабильности. Ну а потом, надо полагать, поскольку само событие от окружающего мира не укрыть, его постараются выставить результатом происков иностранных агентов. Самое смешное, что так оно и может оказаться в реальности…

Справа налево, в ту сторону, где продолжалась ожесточенная пальба, промчалась короткая колонна — пулеметный броневик и два грузовика, набитых жандармами. Ну да, гасили в зародыше и не церемонились…

Мазур обошел машину, и, убедившись, что ни одна покрышка не пробита, старательно и брезгливо смахнул прямо на пол осколки стекла. Уселся на свое обычное место — под ногами мерзко хрустнуло стекло — прикрикнул на водителя:

— В Лунный дворец, живо!

Капрал, словно очнувшись, устроился за рулем, дрожащими руками включил зажигание. Ладно, авось не расшибемся…

— В Лунный дворец, — повторил Мазур. — На полной скорости. Правила движения можешь не соблюдать. И смотри у меня!

«Ситроен» прямо-таки прыгнул вперед, со скрежетом снеся правым боком бампер соседней машины, помчал, чуть виляя. Ну, в общем, все в порядке. Даже если Лаврика сейчас во дворце нет, нетрудно устроить масштабнейшие поиски. Как-никак (что, между нами, чуточку приятно) в Лунном дворце слово Мазура кое-что да значит, и его приказы выполняются расторопно…

Глава пятая Успехи на море и неудачи на суше

Они шли тройкой, размеренно колыша ластами — излишнее многолюдство тут ни к чему. Впереди, бок о бок, Мазур с Фантомасом буксировали заряды — небольшие, но тяжеленькие, а потому ради удобства снабженные резиновыми мешками с водородом, лишившими под водой мины всякого веса. На «Ворошилове» в числе прочего хитрого имущества, ненужного обычным военным кораблям, имелась и вырабатывавшая водород из забортной воды установка — как раз для таких вот случаев.

Лаврик шел замыкающим, метрах в трех позади и выше — страховал, как полагается. Что было чистой формальностью: ну откуда тут взяться внезапно рванувшимся бы навстречу чужим боевым пловцам? Никак их не может оказаться на либерийской посудине. Однако порядок есть порядок.

Нельзя сказать, что они плыли в совершеннейшем мраке — как всегда в этих широтах, вода чуточку фосфоресцировала из-за превеликого множества разных микроорганизмов, чьи длинные ученые названия Мазура никогда не интересовали, поскольку не имели никакого отношения к делу.

Еще раз сверившись с компасом, Мазур убедился, что они по прямой идут к цели — а как же иначе, не новички, ни один хорошо обученный человек не заплутал бы, когда проплыть предстояло всего-то метров пятьсот, или, если по-флотски, около трех кабельтовых. И более длинные концы отмахивать под водой приходилось, не плутая…

Передав свою невесомую ношу Фантомасу, Мазур несколькими сильными гребками ласт поднялся к поверхности. Осторожно высунул голову над водой, не всю, так, чтобы маска оказалась на воздухе.

Ну да, все рассчитано точно: метрах в пятидесяти впереди виднелся пирс с либерийской посудиной, знакомой и по фотоснимкам Рональда, и по собственным наблюдениям — вчера вечерком он заезжал в порт на одной из машин Мтанги, неторопливо проехал вдоль пирса и убрался восвояси, не привлекши ничьего внимания.

Вновь нырнув, он забрал свою ношу, сделал оговоренный знак, и они разомкнулись, Фантомас уплыл к носу, Мазур к корме. Достигнув подводной части корабля, он проплыл мимо нее метра два, выбрав подходящее место, взял мину обеими руками, поднес к борту, и она тут же намертво прилипла благодаря мощным магнитам. Шарик с водородом не следовало и протыкать — нехай себе болтается, все равно лопнет при взрыве.

Поплыл к середине суденышка. Навстречу двигался Фантомас, еще издали поднявший большой палец. Скучно, неинтересно, если подумать, работать в таких условиях, против такой цели — ну чистой воды учения. На суденышке — ни сонаров, ни гидрофонов, ни тем более ящика с гранатами у борта, каковые вахтенный периодически швырял бы в воду в рамках мероприятия с длинным казенным названием «надводное обеспечение противодиверсионных мероприятий». Для профессионала примерно то же самое, что в раздевалке мелочь из карманов тырить….

Тройка развернулась и двинулась обратным курсом. Вскоре впереди показался висевший на глубине метров пяти пронзительно-синий, колючий огонек — фонарик на тросе, заключенный в длинный пластиковый раструб, так что виден он был только тем, кто плыл строго определенным курсом, вот как они сейчас.

Еще несколько минут — и оказалась подводная часть яхты и чуть колыхавшиеся на спокойной воде отражения цепочек разноцветных огней: гирлянды фонариков протянулись по обоим бортам яхты от кормы до бушприта. И палуба яхты, отсюда видно, ярко освещена.

А что тут такого? Дело обычное. Денежные ребятки ночью вышли в открытое море, чтобы развлечься по полной: одни сейчас попивают недешевый алкоголь в компании местных, опять-таки недешевых шлюх, другим пришло в голову заняться ночной подводной охотой — в общем, ни малейшего нарушения здешних законов. Рональд, надо отдать ему должное, придумал правильно: дело даже не том, что путь к цели сократился вдвое. С борта «Ворошилова» не так наглядно предстали бы результаты работы, а здесь — словно в первом ряду партера обосновался…

Ага, вот и реквизит, как и фонарик, опущенный в воду на тонких тросиках — три ружья для подводной охоты и полдюжины здоровенных, каждый не менее полуметра, пятнистых тапанов, загарпуненных ими же самими час назад.

Они разобрали ружья, Лаврик отвязал кукан с добычей, и они подплыли к корме, к наклонному пандусу, нижним концом касавшемуся воды — иные прокатные яхты как раз и были оборудованы такими для удобства настоящих любителей подводной охоты, так что Рональду оставалось лишь выбрать подходящую.

У прямоугольного выреза в корме, у верхней части пандуса на всякий случай дежурил незнакомый здоровенный детина, державший руку поблизости от левой подмышки — любитель ночной порой философски любоваться морем и звездами, ага. Их появление он, разумеется, воспринял совершенно спокойно.

Освободившись от снаряжения, уложив его в объемистые пластиковые сумки, оставшись в одних плавках, они прихватили ружья, добычу и поднялись на палубу с самым невозмутимым видом — ну да, домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря, и охотник вернулся с холмов…

Обтерлись заботливо приготовленными большими махровыми полотенцами, вышли на корму пятидесятифутовой яхты — не самой роскошной из ей подобных, но и не самой убогой. Рональд, сидевший в одиночестве с бокалом в руке за рассчитанным на дюжину человек столом, повернул голову в их сторону с самым беспечным и ленивым видом. В самом деле, к чему эмоции? Ну, сплавали парни поохотиться, добыли малость рыбки…

Остальные и вовсе не обратили внимания на их возвращение — у мачты под разухабистую музыку лихо отплясывали четыре черных красоточки в мини-бикини и двое рослых белых парней в плавках. Самая обычная картина — вокруг, на значительном расстоянии друг от друга, виднелось не менее полудюжины столь же ярко иллюминированных суденышек, откуда доносилась пущенная на всю громкость музыка. Так что они идеально вписывались в общую картину, не вызывая ни малейших подозрений.

— Я так понимаю, порядок? — тихо спросил Рональд, наполняя им немаленькие бокалы.

— Как всегда за нами водится, — сказал Мазур, с удовольствием сделав добрый глоток весьма неплохого виски, не обремененного дурацкими изысками в виде кубиков льда — достаточно и того, что сама бутылка покоилась в ведерке с мелко наколотым льдом, как и несколько ее сестричек. Да еще в холодильнике запас имелся — местные шлюхи, как убедился Мазур, виски сосали, будто лимонад.

Он посмотрел на берег. И пирс, и либерийская посудина — как на ладони. Действительно, первый ряд партера…

— Я и подумать не мог, что это вы, — тихонько сказал Рональд с капелькой прямо-таки детского любопытства. — Впервые в жизни вижу человека вашего ремесла…

— Ремесло как ремесло, — пожал плечами Мазур. — Поначалу будоражит, а с годами превращается в рутину. У вас наверняка то же самое?

— Ну, вообще-то да… За успех из суеверия пока что пить не будем, конечно?

— Конечно, не будем, — сказал Мазур, тоже всегда отдававший дань — тому же суеверию.

— Ну, тогда выпьем за тех, кто без всяких проволочек дал в Москве санкцию?

— А вот за них следует прямо сейчас, — кивнул Мазур. Разумеется, дружба меж ними мимолетная, прихотливое стечение обстоятельств, а потому не следовало посвящать нежданного напарника во внутренние секреты. Никто в Москве, вообще в Союзе — этой операцией не занимался. Шифровка с «Ворошилова» не пошла дальше Конакри, откуда уже через четверть часа Михаил Петрович дал добро. Судя по ничтожно малому отрезку времени, он ни с кем выше стоящим не связывался — значит, в том числе обладал и полномочиями давать подобные санкции. Хорошо, когда не так уж далеко отсюда присутствует такой вот Михаил Петрович: случалось, шифровки путешествовали туда и обратно гораздо дольше, одобрения или отказа приходилось порой ждать сутками…

Как обычно в таких случаях, оставшиеся пятнадцать минут тянулись невероятно долго, а секундная стрелка, не говоря уж о минутной, словно черепахой ползла. Они сидели, попивая виски, напряженно перекидываясь пустыми репликами, не сводя глаз с судна, где на юте размеренной походочкой механического игрушечного солдатика расхаживал от борта к борту вахтенный. Бдил, собака, как настоящий часовой, со всем усердием, не проявляя ни малейших поползновений забиться куда-нибудь в уголок подремать — что решительно не похоже на нравы таких вот потасканных «коробок» под либерийским флагом, где экипажи обычно состоят из разноплеменных разгильдяев, порой впервые в жизни вышедших в море. Нет, тот бдит всерьез — так что, похоже, из посвященных…

— Ну, должно же уже… — нетерпеливо бросил Рональд.

— Рано, — сказал Мазур, глянув на часы, перед отплытием тщательно сверенные с таймерами мин. — Однако вот-вот…

Как частенько случается, хоть он и знал время с точностью почти до секунд, все показалось полной неожиданностью.

Грохнуло так, что даже на этом расстоянии едва уши не заложило, над левой носовой скулой, над палубой взлетел высоченный столб огня, рассыпавшийся мириадами искр наподобие праздничного салюта, повалил густой дым. Между своими говоря, то был стандартный учебный заряд, чистой воды имитация, неспособная даже поцарапать обшивку — но выглядело со стороны весьма внушительно. А уж для бедняги вахтенного… Мазур прекрасно видел, как он ошалело присел на корточки, зажимая голову руками — вот уж у кого уши заложило, а то и штаны стали мокрыми…

И минуты не прошло, как на палубу повалили морячки, все до единого в одних трусах. Их набралось не так уж мало, один, по ухваткам видно, капитан, подскочил к скрючившемуся в три погибели вахтенному, поднял его за шиворот и явно принялся расспрашивать — но вахтенный, без бинокля видно, временно лишившийся дара речи, лишь стоял, как манекен.

На палубу выскочили еще несколько человек.

— Я их считаю, — сказал Рональд. — Экипаж в полном составе.

— Ну и отлично, — проворчал Мазур. — Не придется брать лишний грех на душу…

Он покосился влево. Музыка по-прежнему гремела, но все плясавшие — и примкнувший к ним часовой с кормы — торчали у планшира, таращась на либерийскую посудину с изумлением (шлюхи с искренним, рослые парни, конечно же, с наигранным).

И тут сработал второй заряд, идентичный первому. Снова оглушительный грохот, мириады искр, столб густого дыма… Мазур так и не понял, была ли отдана команда — но матросики, толкая и отпихивая друг друга, кинулись к трапу так, словно за ними гнался местный болотный черт Самбата — создание, как считает традиция, весьма неприятное, не гнушающееся при случае полакомиться человечиной. Палуба опустела в какие-то секунды, отлично можно было рассмотреть, что «либерийцы» остановились и повернулись к покинутому кораблю, лишь отбежав метров на двести, и то только половина, остальные убежали еще дальше. В порту коротко взвыла сирена пожарной тревоги, на высоких решетчатых мачтах вспыхнули гроздья прожекторов, ярко осветивших кораблик и его беглый экипаж. Этим все надолго и ограничилось: зная местные нравы, Мазур не сомневался, что портовые пожарные и аварийная команда еще только штаны неторопливо натягивают, зевая во весь рот.

В полном соответствии с расчетным временем раздался третий взрыв, прозвучавший гораздо тише, не сопровождавшийся пламенем с дымом — просто-напросто у кормы взлетел высоченный фонтан взбаламученной, пенной воды, быстро обрушившийся, частью назад в море, частью на палубу. Но он-то и был серьезным, третий взрыв…

Суденышко прямо-таки сотряслось, корма заметно для глаза стала опускаться вниз, а нос — задираться…

К столу подскочил капитан яхты, молодой негр, этакий павлин с затейливыми золотыми шевронами на рукавах белоснежного легкого кителя и не менее затейливой кокардой на белой фуражке — чистейшей воды фантазийные украшения, некоторым богатым туристам и особенно туристкам нравится — некоторым настолько, что они, как сплетничают, выбирают удобный момент, чтобы осмотреть капитанскую каюту, понятно, в сопровождении капитана.

Парень видный, так что в сплетни охотно верилось, иные белые путешественницы склонны к таким вот мимолетным приключениям, о которых потом, хихикая, полушепотом рассказывают таким же, как сами, подружкам. Но сейчас капитан растерял всю свою авантажность и шарм, трясся, как овечий хвост, без сомнения, впервые в жизни оказавшись свидетелем такого зрелища. Заговорил он с Рональдом, правда, не заикаясь, и на том спасибо, но голос дрожал:

— Сэр, прикажете уйти подальше в море?

— С какой стати, любезный капитан? — невозмутимо отозвался Рональд лениво-капризным тоном пресыщенного жизненными удовольствиями барина. — Нам вроде бы ничто не угрожает, а зрелище интересное. Лишнее развлечение, верно, парни? Причем бесплатное, а? Остаемся?

Присутствующие за столом дружно закивали, налив себе еще по бокальчику.

— Но это же явно мина! Смотрите, он тонет! Все и так видели, что либериец довольно быстро погружается кормой — ничего удивительного, учитывая размеры пробоины, появившейся в борту.

— Вижу, что тонет, — сказал Рональд. — то-то и интересно. Никогда в жизни не видел, как тонет корабль, чертовски интересно. Партизаны какие-нибудь, у вас, я слышал, водятся… Но нас-то никто вроде не собирается подрывать? — и добавил приказным тоном: — Короче говоря, капитан, остаемся на якоре. Когда еще такое увидишь?

Это на обычном корабле капитан — первый после Бога. А на таких вот игрушках для богачей — ничего подобного. Первый после Бога — как раз наниматель, а капитан обязан повиноваться. Чернокожий красавчик определенно знал эти тонкости, не первый год катал богатых бездельников, а потому не стал ни дискутировать, ни качать права — ссутулился с безнадежным видом, зачем-то отдал честь на военный манер, уныло пробормотал:

— Как прикажете, сэр…

И побрел куда-то к мачте. На берегу, деловито воя сиренами и мигая вертящимися огнями, наконец-то объявились две здоровенных красных пожарных машины и автобус с большой эмблемой на боку, тоже при сиренах и мигалке. Все они остановились метрах в двухстах от тонущего суденышка, оттуда неторопливо вылезли доблестные пожарные и доблестные спасатели — и встали толпой, таращась на происходящее. Вообще-то винить их за такое поведение трудно — «либериец», поднявшись под углом градусов в семьдесят, кормой вперед, наполовину ушел под воду — и шел ко дну довольно быстро, так что пожарным попросту нечего было тушить, а спасателям некого спасать…

Еще несколько минут — и он затонул окончательно, оставив на воде неспешно кружившуюся воронку приличных размеров. Сидящая за столом пятерка наполнила бокалы, чокнулась и выпила без тостов — дело завершено успешно. На пирсе, согласно общей традиции завывая и мигая, объявилась парочка полицейских машин, и новоприбывшие повели себя гораздо энергичнее, сходу замешались в толпу ошарашенных (безлошадных, ха!) мореманов, что-то явно выспрашивали, должно быть, разыскивая капитана — ну конечно, с него в первую очередь спрос… Подъехала еще одна машина, совершенно штатского вида, без мигалок и сирены, оттуда полезли деловитые ребятки в цивильном — ага, орелики полковника Мтанги явились, как и было обговорено, чтобы потрясти пребывавших в шоке морячков: авось кто и сболтнет в полной растерянности что-нибудь интересное…

Убедившись, что ничего интересного более не предвидится, красотки в бикини потянулись к столу, возбуждено тараторя меж собой на местном языке. Следом степенно двинулись ребята Рональда — всем явно не терпелось выпить за столь неожиданное, чертовски интересное зрелище.

Рональд склонился к Мазуру, сказал на ухо:

— Мы не могли бы поговорить наедине?

— Ради Бога, — кивнул Мазур. Очередные секреты, конечно…

С полыми бокалами в руках они отошли к самому бушприту, где никто, уж точно, не мог подслушать. Рональд, такое впечатление, чуточку волновался.

— Я впервые видел таких людей, как вы, и вашу работу… — начал он словно бы неуверенно. — И у меня есть предложение… собственно, не предложение, я, можно сказать, зондирую почву… В общем, не согласились бы вы перейти на службу к нам?

Нельзя сказать, что Мазур был ошарашен, но все же чуточку удивился — хотя слышал подобные предложения не впервые в жизни.

— Не понял, — сказал он спокойно. — Вы что, меня в агенты вербуете?

— Никоим образом! — воскликнул Рональд. — Я имею ввиду именно службу. Между нами говоря, наш военно-морской флот собирается организовать подразделение боевых пловцов, настоящих, серьезных, вроде американских, английских или ваших. Но пока что не нашли серьезного инструктора, который мог бы сделать из простых аквалангистов… таких, как вы. Вы самым официальным образом могли бы поступить на службу на наш флот. Думаю, учитывая обстоятельства, вам легко присвоили бы первый адмиральский чин. И деньги платили бы соответствующие. Я знаю, ваше жалованье в пересчете на доллары прямо-таки смехотворно. У нас вы получали бы настоящие деньги, как адмирал и основатель подводного спецназа. Не думаю, чтобы наши страны когда-нибудь начали воевать меж собой, Бугамба давно позади, и повторения вроде бы не предвидится. Так что совесть у вас будет чиста.

— Очень мило, — сказал Мазур. — А можно полюбопытствовать, кого вы представляете?

— Исключительно самого себя, — без промедления ответил юаровец. — Просто-напросто хотел поговорить, как офицер с офицером. Сейчас, когда я своими глазами видел вашу работу… Когда я вернусь домой, сразу напишу рапорт — и его, без сомнения, рассмотрят быстро: моряки, я точно знаю, чертовски жаждут заполучить дельного специалиста, они, уверен, согласятся с моей идеей насчет адмиральского чина и соответствующего жалованья. Вы ведь долго, очень долго будете незаменимым. Представляете, какие это открывает перспективы для дельного офицера? Адмирал, основатель подводного спецназа…

Забавно, но Мазур ни чуточки не рассердился — ему просто стало весело.

— И как вы себе то представляете? — спросил он. — Ну, предположим, вы получите санкцию от начальства, оно подтвердит ваши обещания… и наверняка выполнит. Что же, мне прямо отсюда прикажете лететь к вам?

— Ну что вы! — Энергично воскликнул Рональд с таким видом, словно защищался от обвинений в чем-то непорядочном. — Я прекрасно понимаю, что такое офицерская честь, такой вариант был бы дезертирством, а вы, я уверен, не из тех, кто способен дезертировать. Можно обставить иначе, без малейшего ущерба для офицерской чести. Вы вернетесь домой, самым официальным образом выйдете в отставку, а потом переедете к нам и поступите на нашу службу. Где же здесь ущерб для офицерской чести?

Вот тут Мазур едва не расхохотался, но героическим усилием воли сдержался. Теперь он не сомневался, что Рональд именно тот, за кого себя выдает: никакой не разведчик, именно что обычный спецназовец, выполняющий, как это порой со спецназовцами случается (самого Мазура взять) деликатную миссию. Кое в чем парнишечка простой, как две копейки. Опытный разведчик знал бы, насколько нереально такое вот предприятие: ни с того ни с сего суперзасекреченному советскому спецназовцу его лет, здоровому, как лось, «выйти в отставку», да вдобавок, изволите ли видеть, «переехать» в другую страну и поступить там на службу — да вдобавок не куда-нибудь, в ЮАР… Такого профессиональный разведчик ни за что не брякнул бы, чтобы не позориться…

— И что же вы скажете?

— Чистую правду, — сказал Мазур. — Что это чертовски неожиданное предложение.

— Но от вас же не требуется немедленного ответа, — сказал Рональд с прямо-таки детской настойчивостью. — Тем более что это еще никак не оформленное по всем правилам предложение. Когда-то еще я вернусь домой и напишу обстоятельный рапорт, а там, пока мое начальство утрясет все с моряками, не один день пройдет… Но, повторяю, я уверен, что не даю сейчас пустых обещаний. Мне точно известно, что моряки настроены крайне решительно, что создать на флоте подводный спецназ решено на самым высоком уровне. Подумайте пока, а?

— Подумаю, — кивнул Мазур.

Подобное заявление ни к чему абсолютно его не обязывало. А с Рональдом следовало сохранять добрые отношения: им еще, сердце вещует, работать и работать бок о бок… К тому же, вполне возможно, когда он вернется домой, напишет рапорт (а напишет обязательно, парнишка упрямый), найдутся толковые люди и объяснят прожектеру всю нереальность, невозможность задуманного им предприятия…

— Я очень рад, что вы именно так ответили, — сказал Рональд с лучезарной улыбкой.

— Я подумаю, — повторил Мазур.

— Вот и прекрасно. Пойдемте к девочкам?

— А почему бы и нет? — сказал Мазур.

И они направились к столу, за которым стройные продажные красотки в бикини лопали виски так, что дали бы сто очков вперед запойному советскому сантехнику или грузчику из винного магазина. Все в интересах дела, ханжески напомнил себе Мазур. Уж если богатенькие парни вышли в море с табунком шлюх, то и вести себя нужно соответственно — этих профурсеток потом может допросить с пристрастием кто-нибудь посторонний, питающий нездоровый интерес к Мазуру или Рональду, и не стоит, чтобы девки потом вспоминали, как позвавшие их парни вместо обычных развлечений шушукались по углам с видом заговорщиков…

С некоторым неудовольствием он поймал себя на еретической и крамольной для советского офицера, члена партии мысли: Рональд ему, честно признаться, нравился. Как офицер офицеру. Как профессионал профессионалу. Заварушки в Бугамбе ни на что не влияют — обе стороны старательно выполняли приказ, служба такая. Твердый парень, старательный, исправно служит своей стране, лезет ради нее в дела, которые его и не касаются вовсе — ну какая, если подумать, нужда сухопутному спецназовцу заботиться о нуждах военно-морского флота? Но это ведь его флот… В общем, неплохой парень, и что бы там ни было прежде, хорошо, что сейчас они работают вместе, а не стремятся перерезать друг другу глотку…

На коленях у Мазура тут же непринужденно устроилась одна из красоток, защебетала что-то на французском. Английского она не знала, но какая разница? Их сюда позвали не разговоры разговаривать…

Мазур и не подумал ее гнать, оставаясь в роли богатого бездельника. Приобняв левой рукой, слушал непонятную болтовню, время от времени кивая, прихлебывал виски и смотрел на берег. Оттуда уже убрались пожарные со спасателями, видя, что тушить нечего и некого спасать, зато стражей порядка в форме и в цивильном стало раз в пять больше, ошарашенных морячков трясли, как грушу.

Мазур задумчиво усмехнулся. Все было в полном порядке. Суденышко на дне, их троих никто не засек, уже в строжайшей тайне отпечатана пара сотен листовок, которые ранним утречком разбросают по столице неизвестные из окон несущихся на полной скорости автомобилей: Национальный Антимонархический Фронт извещает, что его бравые ребятушки потопили судно, доставившее для головорезов без пяти минут королевы немаленький груз оружия и боеприпасов. То же самое торжественно заявят неизвестные, которые позвонят в редакции газет. После таких новостей полковник Мтанга просто обязан будет потрясти как следует капитана, судовых офицеров, да и команду пошерстить. К судну, лежащему на дне не так уж глубоко, пойдут аквалангисты: боевых пловцов здесь нет, но аквалангисты найдутся. В общем, тики-так…

…Плохо только, что противник тоже неплохо обучен мастерски делать пакости. Вернувшись в Лунный дворец на рассвете, Мазур нацелился немного поспать, но уже через полчаса его без особых церемоний разбудил вышколенный лакей Жак, он же — давний агент Мтанги. И сообщил, как обстоят дела…

Мазур, стиснув зубы, шагал по дворцовым коридорам так быстро, как только мог себе позволить человек его здешнего положения и чина. Направлялся прямиком в восточное крыло дворца, где обитала прислуга, вообще мелкая дворцовая сошка. Именно там разместили Леона с его орлами: Леону, правда, отвели отдельную комнату, но его людей разместили в общей. Собственно, так же обстояло с группой Мазура: ему самому отвели отдельную жилплощадь, а группа, включая Лаврика, разместилась в общей. Другое дело, что их-то поселили в западном, барском крыле дворца, поближе к апартаментам Натали. В комнате не в пример комфортнее, и лакеев группе выделили аж трех, не то что у Леона — один на всех. Впрочем, господа наемники наверняка не возмущались этаким социальным неравенством — чихать им, точно, на подобную лирику, лишь бы платили вовремя, сколько причитается…

Мазур еще издали увидел, что по сторонам двери в комнату Леона торчат двое верзил в штатском и темных очках, и тут же нетерпеливо мотается взад-вперед, как челнок, полковник Мтанга. Увидев Мазура с Лавриком, он облегченно вздохнул, распахнул дверь и жестом позвал их войти.

Стояла совершеннейшая тишина. Леон лежал посреди комнаты, остановившимся взглядом уставясь в потолок, лицо уже приобрело характерный оттенок — казалось восковым. Прямо напротив сердца из груди торчала черная, затейливая, непривычная взгляду европейца рукоятка местного кривого кинжала-лумбо. Для туристов их тут куют охапками из скверного дешевенького железа, включая старые автомобильные рессоры, и не затачивают. Зато настоящий, боевой лумбо со всем усердием изготовляется из доброй закаленной стали и затачивается до бритвенной остроты. Похоже, именно таким бельгийца и отправили по известному маршруту с неизвестной, правда, точкой прибытия…

— Вот так, — сказал полковник Мтанга, глядя на труп без всяких эмоций.

Мазур с Лавриком тоже навидались всякого, поэтому ровным счетом никаких эмоций не испытывали, кроме вполне понятной злости. Особенно происшедшее злило Мазура: как-никак Леон, строго говоря, был его подчиненным, а когда твоего подчиненного режут, как барана, да вдобавок прямо в Лунном дворце, есть отчего разозлиться. В голове мелькнула фраза из знаменитого романа: «Они работают у вас под носом!» Вот именно, под самым носом…

Присев на корточки, он приподнял руку бельгийца, попробовал согнуть, потрогал тело там и сям. Те же манипуляции проделал сидевший на корточках по другую сторону тела Лаврик. И уверенно сказал, морщась:

— Два часа назад, плюс-минус четверть часа…

— Согласен, — сказал Мазур.

Протянул и было руку к записке, бесцеремонно приколотой большой прямой булавкой с круглой красной головкой прямо к грудке покойника, справа. Увидев, что она на французском, трогать не стал, выпрямился:

— Полковник, это, по-моему, уже в вашей компетенции…

Мтанга без тени брезгливости выдернул булавку, взял записку, быстро пробежал глазами, протянул Лаврику — прекрасно знал, что Лаврик, в отличие от Мазура, владеет французским. Лаврик столь же быстро пробежал записку взглядом, коротко выругался.

— Что там? — спросил Мазур.

— Никаких особых цветистостей, — покривился Лаврик. — «Белые наемные крысы! Если немедленно отсюда не уберетесь, отправитесь следом за вожаком, и очень быстро. С вами не шутят». И никакой подписи… Обратите внимание, господа: у него совершенно спокойное лицо. Это определенно был кто-то, от кого покойный не ждал подвоха, быть может, кто-то, кого он знал…

— Пожалуй, — согласился Мтанга.

Лаврик уперся в него колючим взглядом:

— Что его лакей? И тот, что был в распоряжении его парней?

— Первый вне подозрений, — сказал Мтанга.

— Даже у вас? — криво усмехнулся Лаврик.

— Представьте, даже у меня, — сказали Мтанга. — Дело даже не в том, что именно он доложил о случившемся. И не в том, что он мой земляк, это мой давний агент, сто раз проверенный-перепроверенный… в общем, из тех агентов, кому я склонен доверять. Не в силу излишней доверчивости, а исключительно потому, что на него нет ни малейшего компромата. Лакей, приставленный к группе, не мой человек… ну, может, чей-то еще, не я один держу агентуру там и сям. Вот только чутье мне подсказывает, что и его подозревать не стоит — потому что он никуда не сбежал, а остался на месте, хоть и имеет все основания полагать, что подвергнется допросу с пристрастием. Я его, конечно, еще раз перепроверю, но чутье, знаете ли… Будь он убийцей, смылся бы. Или вы не согласны?

— Нет, отчего же, — чуть рассеянно отозвался Лаврик. — В том есть здоровая логика… Наверняка, будь он убийцей, сбежал бы… И, тем не менее, это был кто-то, от кого Леон не ожидал такого сюрприза. Просто дворцовый лакей, быть может? Их здесь, как собак нерезаных. Или жандарм из внутренней охраны дворца. Он вошел, сказал что-нибудь вроде: «Вас вызывает полковник Иванов». Ударил ножом и тихонечко смылся… — он печально усмехнулся. — Мое чутье мне подсказывает, что искать его бесполезно, а?

— Боюсь, так оно и обстоит, — печально и зло согласился полковник Мтанга. — Я бы не поленился снять отпечатки пальцев у всей без исключения обслуги, но это ничего не даст: и на рукоятке ножа, и на ручке двери наверняка нет пальчиков. Сами знаете: и обслуга, и внутренняя охрана при исполнении обязаны быть в белых перчатках… Отпечатков наверняка нет. Да не смотрите вы на меня так! — воскликнул он едва ли не жалобно. — Прислуги мужского пола во дворце сотня с лишним, да вдобавок не менее полусотни человек внутренней охраны… она, кстати, в отличие от прислуги, постоянно меняется. Правда, все они из одного и того же жандармского батальона, но это ничуть не облегчает дело. У меня нет возможности проверить со стопроцентной гарантией всех — в особенности если этот скот раньше никак себя не проявлял, если он из спящих, был законсервирован и ждал какого-то конкретного здания…

— Успокойтесь, полковник, я все понимаю, — сказал Лаврик. — И никаким таким особенным образом на вас не смотрю. Между нами, на вашем месте я бы тоже был бессилен. Слишком много подозреваемых. И законсервированного агента, ничем себя не проявившего прежде, в самом деле, практически невозможно вычислить заранее… Я о другом сейчас думаю… Ну что, пожалуй, мы с полковником здесь больше не нужны?

— Да и я здесь не особенно нужен, — сказал Мтанга. — Запущу сюда экспертов, пусть осмотрят все, что можно — но, сами понимаете, это будет чистая формальность. Пущу ребят порасспросить там и сям, но особых надежд на это не возлагаю…

Лаврик с Мазуром вышли в коридор — и остановились с маху. В нескольких шагах от шпиков стояли тесной кучкой люди Леона, все пятнадцать, с угрюмыми, мрачными лицами. Мазур не успел произвести ни слова: низенький усатый француз (похоже, действительно француз, уверяет Лаврик), вышел вперед и протянул Мазуру листок бумаги:

— Это подсунули под дверь, мон колонель…

Едва увидев, что написано по-французски, Мазур передал записку Лаврику. Лаврик почти сразу же тихонько сказал:

— Абсолютно идентичный текст. Слово в слово, как в той записке…

— Мон колонель… — сказал француз хмуро. — Леона ведь убили, да?

— Убили, — сухо сказал Мазур. И добавил уже командным тоном: — Что вы тут столпились? Возвращайтесь к себе, скоро придется работать…

Они подчинились, направились в свою комнату — но неторопливо, волоча ноги, понурив головы. Мазур резко развернулся и зашагал прочь. Лаврик не отставал.

— Я, кажется, догадываюсь, что ты имел в виду, когда говорил: «Я о другом сейчас думаю». Крысы порой склонны бежать с корабля. …А?

— Вот именно.

— Но корабль-то не тонет.

— А если корабль не тонет, но самих крыс припечет? — хмыкнул Лаврик.

Его мрачный прогноз и подозрения Мазура оправдались буквально через полчаса. Когда в служебном кабинете Мазура, где он сидел с Лавриком, объявился Гастон, высокий, с лошадиной физиономией, как и остальные его сослуживцы, изрядно подвяленный африканским солнышком, под которым прожил не один год. Вообще-то он выдавал себя за бельгийца, но Мазур давным-давно решил для себя: сто из ста за то, что это англичанин. Причем не вульгарный лондонский простолюдин-кокни, вообще не из простых — у него, кровь из носу, был классический выговор выпускника какого-то из особенно престижных британских университетов. Такие вещи въедаются, и от понимающего человека их не спрячешь — в особенности если учесть, что тот мнимый Гастон был не разведчиком, обязанным изживать такие вещи, а одним из превеликого множества белых наемников, каких в Африке тьма-тьмущая…

А впрочем, его подлинная родословная ни Мазура, ни Лаврика не интересовала нисколько, потому что не имела отношения к делу. Среди наемников кого только ни встретишь… В конце концов, порой на обочине жизни оказываются и выпускники всевозможных оксфордов, кембриджей и прочих итонов. Взять хотя бы самого настоящего испанского маркиза, с которым судьба однажды свела Мазура в Южной Америке — потомок древнего рода в силу каких-то жизненных сложностей, о которых не любил распространяться, трудился дешевым сутенером при паршивом портовом кабаке… Визитер был в полной форме, а потому вместо устного приветствия откозырял. Мазур сухо кивнул, показал на кресло. Усевшись без всякой робости, визитер положил не на колени, а перед собой на стол и стопу бумаг, которую прежде держал подмышкой. Именно она сазу подтвердила худшие подозрения Мазура. Он присмотрелся к верхнему листу: машинописный текст на французском, вверху — герб республики, без пяти минут королевства, еще какие-то эмблемы…

— Итак? — спросил Мазур, поскольку Гастон молчал.

— Господин полковник… — ответил тот без малейшей робости, как человек, вполне уверенный в себе. — Я должен сообщить, что мы посовещались и приняли единодушное решение: покинуть службу и вообще эту страну.

Ну да. Корабль не тонет, даже, пожалуй, нет ни малейшей течи, но самих крыс припекло…

— Это все из-за той записки? — спросил он небрежно.

— Разумеется.

— Принимаете угрозу всерьез?

— Как нельзя более серьезно, — сказал Гастон бесстрастно. — Жизненный опыт, долгие годы в Африке… Так не пугают и не блефуют. Уж если Леона прикончили прямо здесь, и убийца, как мы понимаем, растворился в воздухе…

— А вам не кажется, что трудновато прирезать пятнадцать человек, которые большую часть времени держатся вместе? — не без сарказма спросил Мазур.

— Почему обязательно — прирезать, — невозмутимо пожал плечами Гастон. — С тем же успехом можно подсунуть отравленный джин, пальнуть в спину из промчавшегося автомобиля, когда кто-то из нас пойдет в город, в кабак или в бордель. Да мало ли способов… Столь опытный человек, как вы, должен понимать, что это не пустые страхи, не так ли?

— Как знать… — пожал плечами Мазур. — Что, если они все же только пугают?

— Простите, нас как-то не тянет на эксперименты… — решительно сказал Гастон. — Будь все тихо и спокойно, можно было бы думать, что они ограничатся Леоном, что это блеф, запугивание. Но мы-то прекрасно знаем, что здесь творится. Знаем, кто за этим стоит, чего добивается, какие контракты хочет сорвать… Тысяча извинений, господин полковник, но Африку мы знаем в тысячу раз лучше вас. Вы, конечно, в Африке не впервые, опытный человек это быстро определяет — но вы, как опять-таки ясно, не специалист по Африке. Вы, еще раз прошу прощения, гастролер. Сегодня вы работаете здесь, потом окажетесь где-нибудь в Никарагуа, а там где-нибудь еще… Не так ли? А вот мы здесь почти безвылазно пробыли долгие годы. От восемнадцати до восьми лет. Лично я здесь двенадцатый год. И мы пришли к единогласному выводу: в таких условиях о блефе и речи нет. Они всерьез намерены нас кончить.

— Почему-то до сих пор никто не пытался кончить ни меня, ни моих людей… — проворчал Мазур.

— Господи, — это же понятно, это лежит на поверхности! Вы — профессиональный военный, у вас за спиной — сверхдержава. Даже если вас прикончат всех шестерых, ваше начальство моментально пришлет новую группу — и так далее, и так далее, и так далее… — он явно был не так невозмутим, как изображал. — Вас слишком много, всех не перебьешь. А если ликвидация все новых и новых прибывающих групп затянется надолго — а так оно и будет, конечно — для убийц есть большой риск провала. Сейчас все начнут рыть землю на три фута вглубь — и местные спецслужбы, и французские, и ваша агентура, которой вы наверняка уже обзавелись, помимо этих ваших, простите, двух клоунов, о которых каждая собака в столице знает, кто они такие. Быть может, убийц в конце концов и вычислят — но к тому времени нас наверняка успеют шлепнуть. И нас на том свете как-то не будет ни волновать, ни радовать, если мадемуазель Натали успеет короноваться и подписать нужные контракты, после чего любые акции станут бессмысленными…

— Короче, что вы намерены делать? — спросил Мазур.

— Ну, разумеется, как можно быстрее покинуть страну, — словно бы даже с легким удивлением сказал Гастон. — Что же еще?

— А как насчет нарушения контрактов? — спросил Мазур.

Гастон усмехнулся, такое ощущение, с легким превосходством:

— В том-то и дело, господин полковник, что мы ни в малейшей степени не нарушаем контракта. Наоборот, скрупулезно его соблюдаем. Вот здесь, — он кивнул на стопу бумаг, — все контракты, и наши, и Леона. Они абсолютно идентичны, с одним маленьким отличием: в контракте Леона есть лишний параграф, по которому он получает… получал некую дополнительную сумму за то, что был командиром группы. Так вот, в контракте черным по белому написано, заверено подписями и печатями: в случае смерти работодателя, то есть генералиссимуса Олонго, контракт автоматически расторгается.

Более того, уж простите за меркантильность… В случае, если смерть работодателя последует не по причине каких-то наших упущений, мы при автоматическом расторжении контракта должны получить еще некие суммы — выходное пособие, если можно так выразиться. Работодатель мертв, и в том нет ни малейшего нашего упущения, в момент гибели мы его не охраняли. Так что наша позиция безупречна. Мы, собственно, после смерти Отца Нации продолжали служить исключительно добровольно — жалованье как-никак шло прежнее, и после коронации с нами наверняка подписали бы новые контракты. Но теперь… Одно дело — рисковать жизнью по контракту, и совсем другое — ждать, когда какая-нибудь сволочь подсунет отравленный джин, тем более что никакими обязательствами мы уже не связаны, — он решительно поднял ладонь, едва Мазур попытался открыть рот. — Господин полковник, я прекрасно знаю, что вы хотите сказать, нетрудно догадаться: что-то насчет повышения жалованья, чтобы мы остались. Я прав? Прав, судя по вашему лицу. Не пойдет. Если бы мы и согласились рискнуть, то за такие деньги, каких нам здесь никто не заплатит… В общем, я все сказал, — он поворошил бумажную стопу, вынул несколько листочков, схваченных большой никелированной скрепкой, положил перед Мазуром. — Вот здесь — пятнадцать уведомлений о том, что мы, в полном соответствии с указанными параграфами контракта, считаем его потерявшим силу и собираемся как можно быстрее покинуть страну. В связи с чем просим о выплате оговоренного контрактом «выходного пособия», а также официальным образом готовы сдать казенное оружие, боеприпасы, форму. Прошу вас, прочитайте контракт сами и убедитесь, что я говорю чистейшую правду. Они все идентичны, но если не верите мне на слово, можете прочитать все до одного…

Никакой растерянности перед незнакомым текстом — на французском и на местном языке — Мазур не ощутил. Он попросту передал бумаги Лаврику.

— Четвертая страница, господин майор, — любезно подсказал Гастон. — Параграфы восьмой, девятый и десятый.

Лаврик быстро пробежал взглядом указанную страницу, кивнул, негромко сказал Мазуру по-русски, совершенно бесстрастно:

— Сукин кот прав стопроцентно. Все так и обстоит…

Тем не менее он из присущей ему в некоторых случаях педантичности один за другим брал очередные контракты, находил четвертую страницу, быстренько пробегал взглядом. Продолжалось это недолго, каких-то пару минут. Прокомментировал опять-таки по-русски:

— И здесь не сбрехал, все они идентичны…

Чуть-чуть выждав, Гастон вежливо спросил:

— Я не знаю русского, но, по-моему, господин полковник, господин майор подтвердит, что все обстоит в точности так, как я говорил?

Мазур кивнул.

— Прекрасно, — с видимым облегчением сказал Гастон. — В таком случае вам остается лишь наложить резолюцию «К исполнению» на все наши уведомления. Я вижу, вы не знаете французского — но это ничего не меняет, резолюции может наложить господин майор, уж он-то французский прекрасно знает. Главное — ваша подпись. Чем быстрее мы с этим развяжемся, тем лучше.

Мазур глянул на Лаврика. Тот пожал плечами, чуть развел руками и сказал по-русски:

— Никуда не денешься. Сейчас наложу резолюции, а ты подпишешь, ничего не остается…

Взял авторучку, придвинул к себе первое написанное от руки уведомление, написал два слова по-французски и положил бумагу перед Мазуром. Сохраняя на лице полную невозмутимость, Мазур подписывал резолюцию за резолюцией, про себя грязно ругаясь последними словами — не в чей-то конкретный адрес, просто затейливо матерился почище старого боцмана.

Сюрприз устроили, шкуры… Даже закоренелый двоечник быстро проделал бы нехитрые арифметические подсчеты. Личная охрана Натали вплоть до сегодняшнего дня состояла из двадцати двух человек — Мазур со своей пятеркой и Леон с пятнадцатью стволами. В одночасье она уменьшилась на две трети. И ничего тут не поделаешь, для этих типов важны лишь деньги и собственная шкура. Бессмысленно взывать к каким-то принципам — тут ни принципов, ни чести и долга, ни морали. Если подумать, смешно и глупо их в чем-то упрекать: они не гады и не подонки, они просто другие. И живут совсем не по тем правилам, что Мазур и его сослуживцы. И что ты тут поделаешь? Силком их удерживать бессмысленно: удержать-то можно, но вот прежней высокопрофессиональной работы уже не дождешься, пусть катятся к чертовой матери, получив свое выходное пособие. Но какова прореха… Можно, конечно, заменить их местными спецназовцами — но у них нет за душой ничего, кроме подготовки. А эти типы, пусть и не отягощены ни моралью, ни принципами — опытные профессиональные убийцы с многолетним стажем реальных боевых действий, и нападения, и защиты… Что же, если их решили убрать таким вот образом, готовится очередная серьезная пакость? Очень похоже, иного объяснения нет…

Когда захлопнулась дверь за Гастоном — покинувшим кабинет поспешно, с нескрываемой радостью и облегчением — Мазур выругался уже вслух.

— А смысл? — пожал плечами Лаврик.

— А никакого. Душу отвести.

— Отвел?

— Отвел, — сердито сказал Мазур.

— Ну и ладушки. Не до лирики. Нужно быстро соображать, как жить дальше и как восполнять небоевые потери. Сколько местных на их место ни поставь — все не то. Ты сам наверняка об этом успел подумать. Идеи есть?

— Одна-единственная, — сказал Мазур. — Сочиняй шифровку в Конакри, Михаилу свет Петровичу. Проси срочно прислать с десяток наших. Вовсе не обязательно из нашей системы. Лишь бы это был опытный спецназ. У нас их достаточно, самых разных. Другого выхода я просто не вижу. И сердце мне вещует, что Михаил Петрович одобрит. Мужик он, я убедился, твердый, жестких решений не боится. Санкцию на потопление дал самолично — а тут речь идет о гораздо более безобидных вещах. Лаврик задумчиво сказал:

— И тут же продажная буржуазная пресса — особенно та, которую подогреет «Гэмблер», начнет вопить об очередной сенсации: отныне личная охрана Натали полностью состоит из советских военных. Все ведь всё быстренько просекут…

— А плевать, — сказал Мазур зло. — Зато, я уверен, ни Натали, ни ее семья возражать не будут, наоборот. Да и французы, чутье подсказывает, дергаться не будут. Какая им, по большому счету, разница? Им одно нужно: чтобы Натали благополучно короновалась и подписала все нужные договоры.

— Пожалуй что, истину глаголешь, — сказал Лаврик. — Местные только рады будут, а французы примут спокойно… — он встал и забрал с вешалки фуражку. — Ладно. Шифровку я сейчас составлю, это отнимет с четверть часика, не больше. А потом мы с тобой, как и сейчас, в форме, поедем чуток поработать. Собственно, работать буду я, но ты своей персоной и присутствием будешь придавать происходящему шик и респектабельность, а также внушительность. Сам прекрасно понимаешь: для всего окружающего мира я — обычный майор на побегушках, зато ты — персона…

— Только вдвоем?

— Ага, — сказал Лаврик, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. — Ну, возьмем у Мтанги парочку обломов, чтобы на всякий случай сидели в машине у парадного подъезда. Совершенно лишняя подстраховка, но лучше перебдеть, чем недобдеть…

— А в чем дело?

— Да, понимаешь, следок Акинфиева замаячил, — сказал Лаврик совершено будничным тоном. — Никакой пальбы и беготни по крышам.

Мы всего лишь съездим в один весьма небедный домишко и светски побеседуем с его очаровательной хозяйкой. Детали — по дороге, рассказывать недолго. Время нас, в общем, не поджимает, но ограничено…

Глава шестая Шерше ля фам

Мазур впервые в жизни участвовал в подобной процедуре — то есть наносил столь великосветский визит: не кому-нибудь, а супруге здешнего мультимиллионера, да не просто богача, а из числа тех самых неприкасаемых «парней в старых школьных галстуках». Правда, нельзя сказать, что он из-за того испытывал робость или неловкость: видывали мы лилипутов и покрупнее…

Белый привратник в наряде восемнадцатого века с поклоном отворил перед ними ажурную чугунную калитку, они прошли по длинной, широкой, мощеной брусчаткой аллее к лестнице роскошного особняка, вошли в обширный вестибюль, где были встречены осанистым то ли мажордомом, то ли дворецким (черт его ведает, как он точно именуется, нет нужды выяснять), тоже белым. Лаврик произнес несколько слов по-французски, мажордом-дворецкий с большим достоинством поклонился, вальяжно прошел к стене и дернул свисавшую с потолка зеленую шелковую ленту — дважды. Где-то поблизости послышалось мелодичное звяканье колокольчика, и почти сразу же объявился третий лакей, тоже белый, с большим, вроде бы серебряным подносом в руках, остановился перед ними. Проинструктированный Лавриком Мазур положил на поднос свою визитную карточку, а следом и Лаврик проделал то же самое. Лакей удалился куда-то в глубь дома.

Визитка была новая, неделю назад отпечатанная, где Мазур значился как «Полковник Иванов, начальник охраны главы Толунго госпожи Натали Олонго» (а Лаврик в своей, соответственно, его заместителем). Юмор в том, что официально ни таких должностей, ни самой охраны не существовало вовсе, никакими казенными документами не зафиксировано. Собственно говоря, они были никто и звать их никак — ну, разве что сами настоящие здешние армейские офицеры — но хозяйка особняка, конечно, из тех, кто прекрасно разбирается в кое-каких политических нюансах и неписаных правилах…

Лакей вернулся довольно быстро, уже без подноса, что-то с поклоном проговорил по-французски и встал боком к ним с таким видом, словно пропускал веред. Мазур переглянулся с Лавриком, и тот чуть заметно кивнул: все в порядке, госпожа просит пожаловать.

Лакей, сразу видно, отлично вымуштрованный, двигался сбоку, опережая на шаг, порой плавным жестом указывая дорогу. Они шагали по анфиладе роскошно обставленных покоев, причем даже неопытному в таких делах Мазуру было ясно, что здешняя роскошь — стильная, свойственная именно той старой аристократии, без аляповатости, присущей нуворишам, или, говоря по-русски, выскочкам-скоробогачам. Ничего удивительного: как рассказал Лаврик, родоначальник династии здесь обосновался еще во времена Луи-Филиппа, и уже тогда не с пустым карманом. Белые слуги — еще один показатель великосветскости. Либо они происходят из здешних потомственных лакейских династий — таких тоже хватает, либо их за большие деньги переманивают из Европы, из богатых домов, с отличными рекомендациями. Правда, белых лакеев обожают держать и нувориши морального удовлетворения ради, и нет закона, способного им это запретить. Но этот дом — другое дело…

Хозяйка встретила их в небольшой по меркам особняка гостиной — очаровательная блондинка, выглядевшая гораздо моложе своих паспортных тридцати пяти, в явно домашнем платье, простом на вид, но наверняка стоившим немалых денежек. Привычно протянула руку ладонью вниз, сначала Мазуру — и он поцеловал ее, будем надеяться, справно, затем то же проделал Лаврик. Ну, конечно же, таким дамам не пожимают рук — исключительно целуют..

Она показала на кресла под старину у круглого столика. Мазур с Лавриком — ну, не законченные лапти все же в смысле великосветскости — дождались, когда усядется хозяйка, и только потом сели. Красотка, глядя на Мазура, явно задала какой-то длинный вопрос. Лаврик ответил по-французски, гораздо короче, скуднейших запасов французских сов у Мазура все же хватило, чтобы понять: к сожалению, мадам, господин полковник не знает французского…

— О, простите, господин полковник, — сказала она на неплохом английском с очаровательной улыбкой. — Я не знала… Чай, кофе, минеральную воду или что-то покрепче?

— Минеральную воду, с вашего позволения, — сказал Мазур как мог непринужденнее.

И фыркнул про себя, вспомнив бессмертную фразу из О. Генри: «Джентльмен не может пить с человеком, которого шантажирует». Он об этом не думал, но как-то к случаю пришлась.

Хозяйка нажала кнопку звонка, явился тот самый лакей, что провожал их сюда, после короткого распоряжения на французском вернулся очень быстро, с серебряным подносом, на коем красовались высокая темно-зеленая, запотевшая бутылка «Перье», вазочка с ледяными кубиками и три высоких тонких стакана с гравированной монограммой — скорее всего, инициалы хозяйки, ну конечно, Эжени Соланж, дворянской короны нет, да она, собственно, и ни к чему такому семейству…

Лакей наполнил стаканы ровнехонько до половины («Вот кто поллитровку расплескал бы по стаканам на троих с точностью до миллиграмма» — подумал Мазур), после чего бесшумно улетучился. Все присутствующие чинно отпили по глоточку. Хозяйка разглядывала Мазура с той откровенностью, что позволена и простительна красавицам на любых ступенях общественной лестницы. Большие серые глаза, великолепная фигурка, выражение лица вполне пристало бы невинной школьнице — но поскольку у ножки стула Лаврика стоит небольшой кожаный портфель с видеокассетой внутри, внешность, как сплошь и рядом случается, обманчива…

— Чем обязана столь неожиданному визиту, господин полковник? — спросила она с ненаигранным любопытством. — Я много о вас слышала, видела два раза на приемах, но мы не были друг другу представлены…

— О да, мадам, — сказал Мазур светски. — Два раза. Я прекрасно помню, такую женщину, как вы, невозможно забыть, увидев хотя бы мимолетно…

Она чуть улыбнулась — привычной удовлетворенной улыбкой типа «Ну да, я знаю, что чертовски привлекательна». Повторила:

— Так чем же я обязана столь неожиданному визиту?

Не стоило толочь воду в ступе — по данным Лаврика, муженек должен вернуться домой часа через четыре, но кто его знает… Мазур сказал:

— Я думаю, суть дела гораздо лучше объяснит мой заместитель…

— Видите ли, мадам Соланж… — непринужденно сказал Лаврик, блеснув стеклышками широко известного в узких кругах пенсне. — Будь мы оба штатскими людьми, я сказал бы без церемоний, что перед вами парочка вульгарных шантажистов, но поскольку мы офицеры, следует подобрать какие-то другие термины — скажем, мы явились с деликатной миссией…

В ее глазах на миг мелькнул ледяной холодок, мало вязавшийся с личиком невинной школьницы, и тут же пропал:

— Ах, вот как? Это даже интересно. Никогда в жизни не сталкивалась с шантажистами, тем более с людьми ваших званий и положения…

Мазур видел, что она пока что не тревожится особо — так, легонькое беспокойство, вполне понятное.

— У вы, мадам… — грустно сказал Лаврик. — Порой жизнь, а точнее говоря, служба, заставляет и людей вроде нас заниматься… деликатными миссиями…

Она отозвалась с некоторой мечтательностью:

— Веке в семнадцатом, во Франции, наша беседа протекала бы, я полагаю, несколько иначе…

Лаврик понятливо кивнул:

— Мне кажется, мадам, что и в семнадцатом веке, во Франции, вы бы не рискнули звать ораву слуг, которые перерезали бы нам глотки. Вы ведь это имели в виду?

Она ответила милой улыбкой и промолчала.

— Думаю, и в те времена особа положения, соответствующего сегодняшнему вашему, не рискнула бы убить в своем доме начальника охраны правящей королевы и его заместителя, — сказал Лаврик едва ли не весело. — Мы ведь все здесь знаем, что она — без пяти минут королева. Остались чистые формальности…

— Да, безусловно, — сказала хозяйка. — Однако и монархи всегда учитывали иные обстоятельства…

— Безусловно, — сказал Лаврик.

— Вы оба — взрослые, серьезные люди, — сказала красотка словно бы безмятежно. — И потому, перед тем, как явиться с… деликатной миссией, несомненно, многое обдумали и взвесили?

— Конечно, — сказал Лаврик. — Вы намерены позвать лакея и велеть нас проводить, или желаете выслушать?

— Ну конечно же, выслушать, — снова безмятежная на вид улыбка. — Я любопытна, как всякая женщина… но в толк не возьму, чем меня можно шантажировать и чего от меня шантажом добиваться… Слушаю вас, господин майор.

— Позвольте уточнить, — сказал Лаврик. — С чего прикажете начать? С того, что у нас есть, или с того, чего мы хотим?

Она ненадолго задумалась, красиво хмуря идеальные брови. Потом решительно сказала:

— Начинайте с того, что у вас есть. Так гораздо интереснее. Я вся внимание…

В глазах у нее Мазур увидел пока что не страх — напряженное раздумье: дамочка была не из глупых и сейчас лихорадочно прикидывала, где и как могла подставиться.

— Видите ли, мадам Соланж… — проникновенно сказал Лаврик. — Ни я, ни мой друг — не ханжи или моралисты. По моему глубокому убеждению взрослый человек… взрослая женщина может развлекаться, как ей угодно. Беда только, что порой она теряет осторожность и тогда приходят люди… вроде нас. Откровенно говоря, мы — самая скверная разновидность шантажистов, работаем не из-за денег, а по служебной необходимости.

— А конкретнее? — спросила хозяйка.

Голосом она владела превосходно, но все же была не такой спокойной, какой хотела казаться. Мазур ее понимал. Она наверняка успела уже сообразить, что других грехов, кроме не столь уж редких прелюбодеяний, за ней нет — но это лишь усугубляло положение. Лаврик ему кратенько объяснил кое-что в машине. Супруг этой холеной куклы, хотя и происходил корнями из сонной, меланхоличной Нормандии, ревностью не уступал корсиканцу. И, как многие его положения люди, до сих пор втихомолку ненавидел черных…

— Что же, давайте о конкретном, — сказал Лаврик. — Вы, конечно же, не знали, но у покойного Папы в дополнение ко всем прочим был еще один грешок… по моему личному мнению, гораздо безобиднее прочих. Любил он, знаете, устанавливать в местах своих постоянных свиданий с женщинами потайные камеры и подробнейшим образом снимал эти свидания на видео, так случилось, что эти кассеты попали к нам. В том числе и та, где засняты вы…

Она ничуть не изменилась в лице, только глаза чуточку сузились и стали вовсе уж холодными. Не меняя позы, бросила:

— Докажите.

— Сию минуту, — сказал Лаврик. — Позвоните слуге и попросите принести видеомагнитофон — в столь богатом доме он просто обязан быть…

Почти не раздумывая, она нажала кнопку, и, когда появился лакей, отдала короткий приказ, В глазах вымуштрованного слуги не мелькнуло и тени удивления. Он очень быстро вернулся, бесшумно катя перед собой никелированную подставку с небольшим телевизором и видеомагнитофоном на полочке пониже. Остановился рядом со столом, глянул вопросительно и после небрежного жеста хозяйки улетучился.

— Включите сами, что там следует, — сказала Лаврику хозяйка. — У меня вечные нелады с техникой.

Подключив провод к розетке, Лаврик развернул подставку вполоборота к сидящим, пощелкал кнопками и клавишами, вставил извлеченную из портфеля кассету — как отметил Мазур, отмотанную примерно до половины.

Папа старался изо всех сил, хозяйка тоже проявляла нешуточный темперамент — под соответствующее звуковое сопровождение в виде оханья, сладострастных стонов и прочих ахов. На жертву грубого насилия она не походила ничуточки. Папа — умышленно, конечно — установил ее лицом к невидимой камере на памятной Мазуру огромной постели в бунгало и выбрал позу, позволявшую судить, что в этом вопросе он консерватизмом никак не страдал и прекрасно был знаком с последними европейскими веяниями на сей счет. Мазур усмехнулся про себя, очень уж велик был контраст: сидевшая напротив него утонченная дама, от которой за версту веяло огромными деньгами и хорошим европейским воспитанием — и растрепанная голая девка, громко стонавшая от удовольствия, вскрикивавшая что-то, наверняка не относившееся к шедеврам изящной словесности.

— Выключите эту дрянь, — сказала она почти спокойно. И, когда Лаврик нажал клавишу, тоном повыше и сварливее произнесла длинную фразу. Мазур разобрал лишь классическое «мерд» — а все остальное наверняка было еще почище. Богатые дамочки с образованием сплошь и рядом владеют лексиконом марсельского портового грузчика, было достаточно случаев убедиться…

— Надеюсь, это не в наш адрес, мадам Соланж? — невозмутимо осведомился Лаврик.

— Ну, конечно, нет, — сердито бросила она. — Скотина, черная свинья, неандерталец… Кто мог подумать…

— У людей бывают самые разные хобби, — сказал Лаврик нейтральным тоном. — Мадам Соланж, я надеюсь, вы достаточно умны и не станете уверять, что это просто какая-то бордельная девка, по какой-то игре природы похожая на вас как две капли воды? Когда вы только вошли в бунгало, и он принялся вас раздевать, прекрасно можно различить и ваше золотистое платье, то самое, от Тиффани, и ваше уникальное ожерелье, подарок супруга…

— Я не дура, — сказала она, зло поджав губы. — Ну да, это я…

— Помилуйте, я никогда не считал вас дурой, — сказал Лаврик светским тоном. — А поскольку ум у вас быстрый и расчетливый, вы наверняка сбережете мне следующие фразы…

— О да, — горько рассмеялась она. — Ничего сложного здесь нет. Либо я сделаю то, что вы от меня хотите, либо пленка попадет к мужу… — и на ее лице впервые появилась тень страха — пусть тень, но страха.

Ну да, подумал Мазур. Есть чего бояться. Как говорил Лаврик, рогоносец ревнив, как черт, дело может и не ограничиться дюжиной смачных оплеух и пригоршней спущенных в унитаз бриллиантов.

Дело для этой красотки может кончиться совсем скверно. Случались печальные примеры в этом самом веселом городе. Уличный бандит, подстерегший знатную даму на полпути меж дверцей роскошного автомобиля и дверью роскошного магазина, ворвавшийся в дом грабитель, партизаны очередного Фронта, взявшие в заложницы супругу «акулы капитализма» и как-то очень уж поторопившиеся ее убить… И всегда, что характерно, «парни в старых школьных галстуках» оказывались совершенно ни при чем, они непритворно скорбели, а полиция никогда не находила следов. Да вдобавок — черный. Хотя, будь на пленке белый, финал ничем не отличался бы…

— Иными словами, вы загнали меня в угол, и я у вас в руках? — спросила красотка, пытаясь сохранить достоинство, насколько удастся, и в этой не самой веселой жизненной ситуации.

— Как ни прискорбно, но дело именно так и обстоит, — кивнул Лаврик.

— Тогда что же вы хотите?

Лаврик сказал словно бы с некоторой отрешенностью:

— Мне известно еще, что вы вплоть до самого последнего времени были и любовницей князя Акинфиева…

— И вы намерены прокрутить мне еще одну пленку с такой же гадостью?

— У меня ее нет, — сказал Лаврик. — У меня вообще нет других пленок, только эта. — он кивнул на свой портфельчик, куда уже хозяйственно убрал кассету. — Но и ее, одной-единственной, за глаза достаточно. Да, вот кстати… Вы, надеюсь, уже поняли, что изображать перед мужем жертву насилия глупо? Во-первых, Папа, хоть и не образец благонравия, к насилию никогда не прибегал. Во-вторых, начало записи категорически опровергает версию о насилии — если вы помните…

— Причем тут Акинфиев?

— Милейший человек, верно?

— О да! — сказала она, улыбаясь, пожалуй что мечтательно. — Из настоящей старой аристократии, которой практически почти и не осталось. Был принят в свете… У него очаровательная дочь… Почему вас интересует именно он?

— А не знаете ли вы, где сейчас он сам и его очаровательная дочь? Полное впечатление, что он скрывается… и его дочь тоже.

— Да, вы знаете, что-то там такое произошло, — она задумчиво нахмурилась. Какие-то политические интриги, хитрые комбинации. Случается, что даже люди нашего круга вынуждены вульгарно отсиживаться где-нибудь в глуши. Но что, собственно, случилось?

— Собственно, ничего особенного, — сказал Лаврик. — именно князь и его очаровательная дочка приняли самое непосредственное участие в убийстве генералиссимуса. Стреляла девушка. Акинфиев, вероятнее всего, резидент.

— Но ведь Папу убили солдаты…

— Это версия для широкой общественности, — сказал Лаврик. — На деле девушка в него выстрелила отравленной иглой — знаете, такие приспособления встречаются не только в фильмах о Джеймсе Бонде, но и в реальной жизни. Вы же понимаете: несмотря на все изменения, следствие продолжается, полковник Мтанга не из тех, кто оставляет такие вещи безнаказанными, да и компаньоны Папы отнюдь не исполнены христианского смирения. Бывают случаи, когда, простите за вульгарность, плюют с высокой колокольни на самое высокое общественное положение? А уж учитывая старинные традиции мести…

В ее глазах появился откровенный страх:

— Это не шутка? Не дурацкий розыгрыш?

— У вы, все так и обстоит, — развел руками Лаврик.

Мазур светским тоном сказал:

— Уж не думаете ли вы, что мы, случайно наткнувшись на кассету столь пикантного содержания, решили вульгарно раздобыть денег?

— Почему бы и нет? — спокойно сказала мадам Соланж. — Здешние офицеры тайной полиции и не такое устраивали — к сожалению, и белые тоже…

— В данном случае — ничего подобного, — сказал Мазур как мог убедительнее. — Мадемуазель Олонго приказала из кожи вон вывернуться, но отыскать убийц. Вы не можете не быть о ней наслышаны. Девушка решительная, упрямая и, скажу по секрету, чертовски мстительная. У нас приказ, предписывающий не стесняться в средствах. Вы, конечно, далеки от таких вещей, но позвольте вас заверить: офицер, получивший строгий приказ — это не рассуждающий бульдозер, крушащий все на своем пути, — он заговорил доверительнее. — Знаете, есть и чисто личные мотивы. Папа мне был симпатичен, честное слово. Конечно, казнокрад, развратник и диктатор… но было в нем некое злодейское обаяние, выгодно его отличавшее от дюжины собратьев по ремеслу. Он не ел человечины, как Бокасса, не расстреливал демонстрации школьников, как Амин, да и вообще, особо не зверствовал. Я от него видел только хорошее. А когда служебное сочетается с личным…

Мечтательно подняв взгляд к потолку, красотка тихо сказала:

— Ах, какой это был мужчина…

В глазах у нее, Мазур не мог ошибаться, таился нешуточный страх — прекрасно понимала, что ее загнали в угол. Бывают ситуации, когда положение в обществе не спасает, а уж когда вдобавок имеется чертовски ревнивый муж…

— Я все же не верю, что князь ко всему этому причастен, — сказала мадам Соланж с ненаигранным упрямством. — Он настоящий джентльмен, принят в высшем свете… — ее прелестное личико на миг исказила злая гримаска. — Но вполне верю, что его очаровательная доченька могла все это проделать…

А ведь Таню ты не любишь, красотка, подумал Мазур. Терпеть не можешь, сразу видно, что это не игра, а натуральная неприязнь…

Он переглянулся с Лавриком, и тот едва заметно кивнул. Мазур извлек бумажник. Все было обговорено заранее: не стоило переть бульдозером, разговорить красотку, втянуть в долгую болтовню, не касаясь пока что Акинфиева. Иногда помогает именно такая тактика.

Достав из бумажника цветную фотографию, он положил ее перед хозяйкой:

— Может быть, вы знаете эту девушку?

Красивая длинноволосая брюнетка, белая, совершенно голая. Снимали хорошей аппаратурой, и фотограф был умелый: ни капли примитивной порнографии, скорее уж в стиле «респектабельных» мужских журналов типа «Плейбоя».

Вчера полковник Мтанга приказал устроить в особняке князя еще один скрупулезнейший обыск — как подозревал Мазур, исключительно для того, чтобы хоть что-то делать. Самое интересное, пошло на пользу. В спальне Татьяны отыскали незамеченную при первом обыске хорошо замаскированную замочную скважину — и легко подломили сейф, благо замок был несложным. Увы, там так и не нашли ничегошеньки, что касалось бы шпионажа и убийства. Деньги, драгоценности, «Кольт-кобра» с коробкой патронов — и куча фотографий. На большинстве фигурировала та самая брюнетка, иногда соло, но главным образом в компании Танечки, и обе вовсю предавались тем развлечениям, что здесь считаются крайне предосудительным пороком. И было еще десятка два снимков, где, кроме той парочки, в игре была некто иная, как Эжени Соланж… Которой хватило одного взгляда:

— Ну разумеется, полковник… Это Валери Дюпре.

— Из тех самых Дюпре? — спросил Мазур.

— Дочь Мориса и его партнер в фирме. Постоянная подруга Татьяны, еще с Лицея…

Тупичок-с, уныло подумал Мазур. В свое время трудами Лаврика и Мтанги он просмотрел кучу кратких досье на здешний истеблишмент. Морис Дюпре — не из «неприкасаемых», но теснейшим образом с ними связан. Глава юридического отдела Промышленно-Торговой Ассоциации, ценят его там высоко и уж, безусловно, будут вытаскивать из любых неприятностей. Ни самого не возьмешь за шиворот, ни шлюху-доченьку — с Ассоциацией и Мтанга не станет бодаться. Разве что искать содействия у доктора Катуми, как-никак член семьи будущей королевы…

— Мне показалось, вы смотрели на фотографию, мягко скажем, без особого расположения, — сказал Мазур. — Да и когда говорили о Татьяне, осталось впечатление, что относитесь к ней без всякой симпатии… Я прав?

— Симпатии? — фыркнула Эжени. — Да я эту парочку не переношу! Грязные, похотливые кошки…

Ага, подумал Мазур. А ты у нас, стало быть, образец благочестия… Но эти мысли он, разумеется, удержал при себе, спросил доверительным тоном опытного врача или старого друга:

— У вас есть какие-то причины их ненавидеть?

Какое-то время мадам Соланж играла смущение и нерешительность, опуская глазки, блуждая взглядом, даже ухитрилась чуточку покраснеть. Потом сказала, потупясь:

— Я полагаю, вы будете держать это в тайне?

— Слово офицера, — сказал Мазур.

— Видите ли… Я, признаюсь, особа легкомысленная, но мои интересы ограничиваются исключительно мужчинами. Так вот, с год назад я очень неосмотрительно согласилась поплавать на новой яхте Валери, в компании этой парочки. Мы ушли в море далеко, миль десять от берега. Искупались, выпили… и они стали ко мне самым недвусмысленным способом приставать. А когда я категорически отказалась, меня принудили. Татьяна только кажется хрупким оранжерейным цветочком, на деле она сильная, тренированная в каких-то восточных единоборствах. У меня просто не было выхода — далеко в океане, некого звать на помощь… Одним словом, они меня форменным образом изнасиловали, с грязными фантазиями, всякими приспособлениями… И вдобавок фотографировали. Сами потом цинично сказали: если я вздумаю кому-то пожаловаться, снимки попадут не только к мужу, но и в бульварные газеты. Там были… позиции, где видно было только мое лицо… — она натуральным образом передернулась, кажется, на сей раз не играя. — Видели бы вы, что они со мной вытворяли…

Видел кое-что, подумал Мазур, но, разумеется, промолчал. С соответствующим выражением лица сказал:

— Сочувствую, мадам. Терпеть не могу эти вещи… Кто бы мог подумать, она всегда казалась такой милой и беспомощной…

— Ну да, она хорошая актриса, — кивнула мадам Соланж. — Я столько могла бы о ней порассказать… Лицей я заканчивала несколькими годами раньше, чем она, но наслушалась от подруг помоложе… Знаете, какое у нее в Лицее было прозвище? Разбойница. Обожала совращать тех, кто помладше, сплошь и рядом с принуждением. У них там была целая компания, они себя называли «Дикие кошки». Татьяна, Валери и еще двое. Одна знакомая рассказывала, как они однажды вечером подловили ее в душевой. Отвели в комнату отдыха, заставили раздеться, потом…

Стоп-стоп, сказал себе Мазур. Теперь уже она долгой и непринужденной болтовней уводила их в сторону от князя. Пора кончать. В конце концов, если нажать, она его непременно сдаст — потому что тут наверняка нет большой и чистой любви, один классический великосветский разврат…

— Да, кто бы мог подумать… — прервал ее Мазур вежливо, но решительно. — Как вы считаете, мадам Соланж, она могла бы укрываться у Валери?

Не особенно и раздумывая, мадам пожала плечами:

— Почему бы и нет? Я бы нисколечко не удивилась, окажись, что она и сейчас там, — она помрачнела. — Простите за откровенность, но вы наверняка понимаете: даже ваш шеф не рискнет врываться с обыском в особняк к Дюпре…

Самое грустное, что она была права. Мазур сказал:

— Это все очень интересно и полезно… но давайте вернемся к князю.

— О боже! — вздохнула мадам Соланж, театрально воздев взор к потолку. — Ну почему вы решили, что он тоже причастен? У вас есть какие-то улики?

— Простите, но это уже не просто служебная тайна, а государственная, — сказал Мазур, сделав замкнуто-значительное лицо. — Я просто не имею права разглашать…

Улик у них не было. Ни малейших. Ни у кого. Единственной и сомнительной уликой можно было считать то, что князь усердно скрывался.

— Его не могли оклеветать? — живо спросила мадам Соланж. — У самых мирных людей иногда бывают самые злостные недоброжелатели…

— Почему же он, по-вашему, скрывается? — спросил Мазур. Женщина пожала плечами:

— В конце концов, он мог чисто по-человечески испугаться, как многие на его месте. Тысячу раз простите, но манеры и методы полковника Мтанги…

— А почему он испугался? — не без резкости вмешался Лаврик.

— Простите? — подняла брови мадам Соланж. — Ну, как же! Узнать, что родная дочь устроила такое…

— Здесь кое-что не сходится, — сказал Лаврик. — Мы с полковником были буквально в двух шагах от места, где все… произошло. Она вела себя как опытный агент, профессионал, способный, не колеблясь, убрать жертву и с самым безмятежным видом скрыться. Очень профессиональная хватка. Вы всерьез полагаете, что агент такого класса, вернувшись домой, тут же выложит непосвященному ни во что отцу, пусть и родному: «Ты знаешь, папа, я только что убила Президента»? Нет, серьезно? Вы же умная женщина, мадам Соланж… Вы на ее месте откровенничали бы?

На ее лице отразилось некоторое сомнение:

— Вообще-то в ваших словах есть резон…

— Вот видите, — сказал Лаврик жестким, деловым тоном. — А он бежал. Причем, по некоторым данным, еще до убийства.

Вот тут он нисколечко не врал. Люди Мтанги, расспрашивая соседей, вышли на владельца соседнего особнячка — старикан любил прохладными вечерами посиживать на балконе. И видел, как Акинфиев (судя по времени, примерно за полчаса до убийства) сел за руль и отъехал от дома. И как в воду канул.

Беда в том, что и сей факт никак не мог служить ни прямой, ни даже косвенной уликой…

— Давайте оставим светскую болтовню и перейдем к делу, — жестко сказал Лаврик. — Вновь вспомним о существовании кассеты и о возможных последствиях, попади она к кому-то другому… Меня крайне интересует одна вещь, мадам Соланж. Ваш… роман длился достаточно долго…

— Три с лишним года, — сказала красотка, опустив глаза. Судя по ее вмиг осунувшемуся лицу, она уже поняла, что шутки кончились и приходится вернуться в суровую реальность.

— И вы встречались достаточно часто…

— Чаще всего — пару раз в неделю…

— Автоматически возникает вопрос: где? — спросил Лаврик. — Вряд ли у вас дома или у него — слишком рискованно: слуги, соседи-сплетники… Люди вашего положения вряд ли стали бы пользоваться отелями, будь то даже «Мажестик» — он, кстати, был бы для вас еще опаснее, чем какой-нибудь дешевый отельчик с номерами на час, где клиенты идут вереницей, и никто их не запоминает. В общем, я поступил классическим образом: поставил себя на ваше место. На вашем месте я бы надолго снял квартиру в каком-нибудь многоквартирном доме: достаточно приличном, но недостаточно респектабельном, чтобы его посещали ваши великосветские знакомые… Идеальный вариант. Я правильно угадал?

После недолгого молчания она тяжко вздохнула, не поднимая грустных глаз:

— Правильно…

— Где?

— «Полина Боргезе», тридцать пятая квартира…

— Соответствует, — кивнул Лаврик. — Не самый элитный жилой комплекс, но выстроен для людей небедных — но не настолько богатых и влиятельных, чтобы соприкасаться с высшим светом. Ограда, привратник и портье, охрана… Конечно, вас или его могли опознать по фотографиям — народец, обитающий в «Боргезе», как раз обожает читать и смотреть по телевизору светскую хронику. Но вы ведь наверняка принимали какие-то меры предосторожности?

— Конечно, — сказала она убитым голосом. — Мы никогда не появлялись там одновременно. Я часто меняла парики, иногда надевала очки, иногда приходила под вуалью… Князь всегда приходил в седом парике, с седыми усами, меняя походку и движения так, чтобы выглядеть гораздо старше… Когда он был моложе, играл в любительских спектаклях. За все то время мы не встретили там никого из знакомых, и никто нас не узнал.

Черт возьми, подумал Мазур, неплохой финт ушами. Квартира, о которой не знает ни одна собака, включая Мтангу. Но ведь это означает…

Лаврик задал тот самый вопрос, который задал бы Мазур:

— Как вы полагаете, он может и сейчас там находиться? Или, по крайней мере, бывать там время от времени?

— Пожалуй…

«Они работают у вас под носом!» — вновь всплыла у Мазура в голове классическая цитата.

— Там есть телефон? — быстро, напористо спросил Лаврик.

— Да, конечно…

— Как вы уславливались о встрече?

— Обычно он мне звонил… Иногда из дома, иногда из «Боргезе».

— А вам приходилось самой звонить в «Боргезе»?

— Да, не раз…

— Следовательно, если вы позвоните туда сейчас, это у вашего… друга никаких подозрений не вызовет?

— Я думаю нет. Но не хотите же вы сказать…

— Хочу, — кивнул Лаврик. — Вы прямо сейчас туда позвоните. С этого вот аппарата. Мотивировка проста и понятна: вы обеспокоены его внезапным исчезновением, вы соскучились, наконец… И если вдруг окажется, что он там, вы назначите свидание… — он мельком глянул на часы. — Скажем, на семь вечера. Такое время будет чем-то необычным?

— Нет…

Лаврик кивнул в сторону белоснежного «Эриксона»:

— В таком случае звоните.

— Нет…

— Бросьте, — жестко сказал Лаврик. — Кончились шутки и светские беседы. Либо вы ему звоните, либо ваш муж нынче же вечером получит кассету. Выбирайте. И быстро.

Они ждали недолго. Очень скоро она, все так же не поднимая глаз, тусклым голосом откинулась:

— Хорошо…

— Вот и прекрасно, — сказал Лаврик. — Соберитесь. Постарайтесь говорить как можно более естественно. Скажите, что хотите с ним там встретиться в семь вечера. Не настаивайте чересчур, но все же будьте достаточно настойчивы. Вы все поняли? Спасайте себя, мадам, у вас для этого только один путь… Так вы все поняли?

— Да…

— Тогда — прошу, — он вновь кивнул на телефон. У Мазура холодок прошел по спине от охотничьего азарта. Мадам Соланж, несколько раз глубоко вздохнув, откашлялась, старательно изобразила на лице улыбку и сняла телефонную трубку.

— Только без подвохов, — быстро сказал Лаврик. — Иначе вам конец. Она привычно набрала знакомый номер. Все так же сохраняя на лице чуть вымученную улыбку, сидела с трубкой возле уха. Мазур отчетливо слышал длинные гудки…

И вдруг они оборвались! Мазур не смог разобрать слов, но на том конце провода ответил мужской голос! Мадам Соланж прямо-таки просияла:

— Милый! Что-нибудь случилось, милый? Я уже начинаю беспокоиться, ты словно куда-то исчез, магазин закрыт, я пару раз проезжала мимо…

Ей что-то ответили спокойным голосом, несколькими фразами.

— Слава богу! — воскликнула она. — Милый, я уже не знала, что и думать… Тем более такие смутные времена… Мы можем встретиться сегодня? Часов в семь? Он вернется домой за полночь, в Ассоциации какой-то прием, чисто деловой, без жен… Прекрасно, милый, я постараюсь быть пунктуальной, а то ты вечно дуешься за опоздания… Я тоже. Целую.

Она повесила трубку, понурилась, словно бы мгновенно постарев на изрядное число лет. Ни на кого не глядя, протянула:

— Ну, вы получили, что хотели? Отдайте кассету.

— В квартире в «Боргезе». Когда мы там с ним встретимся, — сказал Лаврик. — Нет-нет, это не тема для дискуссий… Лучше быстренько назовите мне номер телефона на той квартире.

Выслушав, он снял трубку, набрал номер — длиннее, чем обычные городские — назвал пароль, набрал еще три цифры, произнес второй пароль, продиктовал номер и непререкаемым тоном распорядился:

— На прослушку — немедленно. Да, это личный приказ. Немедленно. И доложите мне по номеру… — повесив трубку, он самым безмятежным голосом сказал: — Мадам, я всегда с уважением относился к остроте женского ума.

Разговор вы вроде бы провели безукоризненно… но мало ли что вам может прийти в голову, когда мы откланяемся? Имейте в виду: все телефоны в вашем доме поставлены на прослушивание еще час назад. Грубая проза жизни, что поделать… Всякое случалось, поэтому…

Раздалась мелодичная телефонная трель. Машинально сняв трубку, мадам Соланж почти сразу же протянула ее Лаврику, бросив с явной неприязнью:

— По-моему, это вас…

— Да, — сказал Лаврик. — Отлично, — повесил трубку и улыбнулся: — Ну вот и все, мадам. Телефон на той квартире только что поставлен на прослушивание. Вам осталось приехать туда в семь вечера…

— Но муж вернется в шесть! Как я ему объясню?

Лаврик сказал без улыбки:

— Как мне подсказывает жизненный опыт, в подобных ситуациях женщины обычно ссылаются на подруг или парикмахеров. Подруги и парикмахеры существуют еще и для того, чтобы в некоторых случаях на них ссылаться… Неужели вам в жизни не приходилось этого делать? — он усмехнулся. — Ладно. Я человек предусмотрительный, приготовил кое-что на случай, если все получится. Могу вас клятвенно заверить: все будет устроено так, что ваш дражайший супруг и в самом деле просто вынужден будет задержаться в Ассоциации допоздна, пусть там и нет никакого приема, на который вы сослались… В общем, ваша задача проста: приехать в «Боргезе» к семи вечера. Когда начнется какая-нибудь суета, падайте на пол, не жалейте платья…

— Суета? — прямо-таки вскинулась она. — Но ведь с ним ничего не случится?

— Честное слово офицера, — серьезно сказал Лаврик, — мне он как раз нужен в целости и сохранности. А суета может возникнуть как раз оттого, что именно он начнет баловаться пистолетом или чем-нибудь вроде…

— Но вы же не посмеете применять к нему ваши методы? Думаете, я не наслышана? Да многие…

— Конечно, не посмеем, — также серьезно сказал Лаврик. — При его-то связях, при том, что он принят в свете…

Наступила короткая пауза.

— Ну, вы ведь получили все, что хотели? — спросила мадам Соланж, выглядевшая все такой же сломленной и постаревшей.

— Не совсем, — сказал Лаврик, оглядел стол и придвинул к ней роскошный бювар в серебряной оправе. — Остается еще начертить подробный план квартиры… кстати, там нет ли постоянно живущего лакея или кого-то вроде?

— Нет. Три раза в неделю приходит уборщик — но не в те дни, когда мы там встречаемся.

Назад к машине они шли едва ли не бегом. Мазур покрутил головой:

— Черт, как же легко все получилось…

— Плюнь через левое плечо, — серьезно сказал Лаврик. — Во-первых, ничего еще не получилось. Все получится, когда Акинфиев будет в наручниках. А во-вторых, хрен бы что получилось, если бы дядя Лаврик по своему всегдашнему обыкновению не лез из кожи вон. Даже Мтанга не знал, какие отношения этих двух голубков связывают, и где они встречаются. Ну да, под пламенем свечи всегда темнее… В «Боргезе» он мог бы просидеть еще черт знает сколько. Видимо, ему наконец пришло в голову, что так гораздо надежнее, чем прятаться по домам великосветских друзей, где всегда сыщутся среди прислуги агенты тайной полиции. Видимо, в «Боргезе» он и перебрался, когда сумел от нас оторваться.

Едва они уселись в машину на заднее сиденье, сидевший рядом с шофером агент живо к ним повернулся:

— Господа… За последние четверть часа полковник Мтанга со мной связывался четырежды. Всякий раз интересовался, не вышли ли вы еще из особняка… И просил, как только выйдете, приехать как можно быстрее. Мне кажется, что-то случилось…

Лаврик спокойно сказал:

— Ну, в таком случае — врубаем сирену и летим на полной скорости.

Над головой у них тут же душераздирающе взвыла сирена, машина прямо-таки отпрыгнула от тротуара. Соседние живенько рассыпались в стороны, уступая дорогу невидному «рено» — без эмблем и надписей, но с сиреной и номерами тайной полиции. Как заклинание или молитву, Мазур повторял одно: «Лишь бы не Натали, лишь бы не Натали, лишь бы с ней ничего не случилось…»

…Он, хмурясь, внимательно читал бумаги — точнее, скользил взглядом по строчкам, а склонившийся над его плечом Лаврик тихонько переводил. Сидевший по другую сторону стола полковник Мтанга, мрачный и хмурый, беспрестанно барабанил пальцами по столу. Сначала Мазура это раздражало, потом он притерпелся и перестал обращать внимание.

С Натали ничегошеньки не случилось. А вот генерала Кимолу, командира гвардейского полка, обнаружили мертвым в собственном кабинете уже захолодевшего. Явились вызванные им офицеры, дежурный из приемной, не получив ответ по селектору, вошел в кабинет и тут же вылетел оттуда с воплем… Генерал сидел в своем роскошном кресле, остановившимся взглядом глядя в никуда, и рядом с его ручищей, рядом с шитым золотом обшлагом лежала снятая с аппарата телефонная трубка, исходившая длинными мелодичными гудками.

Дежурный, то ли в расстройстве чувств, то ли в приступе служебного рвения, вызвал всех, кто в голову пришел: и военных контрразведчиков, и людей из Центральной разведки, и офицеров военной жандармерии, и полковника Мтангу.

Вскрытие много времени не заняло, и вердикт был однозначным: инфаркт. Обширный инфаркт у крепкого, как дуб, Кимолу, никогда в жизни не жаловавшегося на сердце. Это было неправильно. Как хотите, это было неправильно…

Все вышеперечисленные (а набралось их столько, что порой мешали друг другу, задевая локтями и по нечаянности наступая на ноги) начали расследование. Очень быстро выяснилось, что последним генерала живым видел его адъютант — сопроводил в кабинет и отправился по каким-то генеральским поручениям. Предварительно, как ему по служебным обязанностям и полагалось, выполнив ненужные, в общем, формальности: передвинул телефон поудобнее, аккуратно сложил стопочкой разбросанные бумаги, проверил наличие в холодильнике джина, льда и минеральной воды.

Черт его знает, как там обстояло с этими генеральскими поручениями. Просто-напросто адъютант, выйдя из кабинета, сказал дежурному в приемной, что генерал посылает его с поручениями. Вот только он не обнаружился ни в одной воинской части, ни в одном армейском учреждении. Машину его нашли относительно быстро, а сам он словно в воздухе растворился.

Когда ведущие расследование всей оравой вернулись в кабинет, буквально через минуту случилась еще одна смерть. Ретивый подполковник из военной контрразведки, движимый педантичной любовью к порядку, взял телефонную трубку, чтобы положить на рычаг. И буквально в следующий миг опрокинулся навзничь, на глазах синея лицом. У остальных хватило ума плюнуть на порядок и к трубке не лезть. Поскольку дураку было ясно: что-то с ней не то…

Вызвали спецов в костюмах противохимической защиты. Те длинными ножницами перерезали телефонный провод, длинными клещами ухватили трубку, сунули в герметичный контейнер и повезли в военно-химическую лабораторию. Тем временем в другую сторону, в морг, увозили незадачливого подполковника. У которого довольно быстро диагностировали такой же обширный инфаркт, как у генерала. С телефонной трубкой обстояло гораздо сложнее. Военные химики, учитывая ситуацию, запихнули ее в герметичный бокс и взялись за анализы, очень быстро расписавшись в собственной беспомощности. На трубке обнаружились следы некоего химического соединения, но что оно собой представляет, выяснить не удалось. Ни в одном секретном справочнике такое соединение не значилось…

Слушая Лаврика уже вполуха — чтение шло к концу, дело касалось чисто технических подробностей — Мазур тоскливо подумал: весьма неглуп был генерал, осторожен и хитер, но вот в данном случае лопухнулся. Забыл очевидную, многим известную истину: есть куча стран, где ни за что не следует держать возле себя умного адъютанта, от которого сплошь и рядом можно ожидать таких вот поганых сюрпризов. Идеальный адъютант должен быть верен, как собака, исполнителен, но откровенно глуп, как пробка. Вроде капитана Зулеле у Папы. Глянув на пустое генеральское кресло, он вспомнил Эль-Бахлак — когда на его глазах адъютант палил в спину генералу Касему…

Переведя последнюю фразу, Лаврик отложил бумаги. Мазур поднял глаза. Здесь собрались только свои, полковники Мтанга, Лавута и Очеренго, троица отнюдь не святая, вовсе даже наоборот.

— Что скажете? — нетерпеливо спросил Очеренго.

Лаврик слегка пожал плечами:

— Ничего загадочного. Метод применяется не так уж часто, но он совершенно неопасен без прямого контакта с кожей, достаточно надеть перчатки… Яд наносится на предмет, которого объект обязательно коснется. Иногда аэрозолем, иногда просто кисточкой. При попадании на кожу — моментальная остановка сердца, — он криво усмехнулся. — Обширный инфаркт…

— У нас такого не случалось отроду, я о таком даже не слышал, — сказал Мтанга. — Отраву в ход пускали, и не раз, но речь всегда шла либо о местных ядах, либо традиционных, типа цианистого калия, это не африканский метод — чисто европейский…

— Согласен, — сказал Лаврик. — Между прочим, все следы яда было бы уничтожить крайне нетрудно — что должен прекрасно знать тот, кто владеет подобными методами. Достаточно надеть кожаные перчатки, смочить толстую тряпку каким-нибудь чисто бытовым чистящим средством из множества легкодоступных, протереть как следует — и никаких следов. То ли майор испугался это сделать, то ли… — он помедлил… — хотели, чтобы выглядело демонстративно…

— Мерзавцы, — сказал Очеренго. — Впервые покусились на члена семьи…

— Ну, коли уж покусились даже на Папу… — проворчал Мтанга. — Да, это удар. Семья ослаблена…

Мазур его прекрасно понимал. Кимолу был старым и надежным членом семьи — а теперь гвардейским полком будет командовать (пусть и с приставкой «временно исполняющий обязанности», поскольку Верховного главнокомандующего пока что нет) его заместитель. Нельзя сказать, что враг, но член совершенно другой семьи, до сих пор вертевшейся, как гадюка под вилами, так и не обозначивший четко своего отношения к Натали, вообще к событиям. Ситуация непредсказуема. Может оказаться, что теперь в случае чего на гвардейский полк полагаться нельзя…

— Я вот думаю, почему взялись именно за него… — ни к кому не обращаясь прямо, произнес в пространство Мтанга.

— Представления не имею, — серьезно сказал Лаврик. — Давайте учитывать самый худший вариант: наш противник решил идти с другой стороны. После провала всех покушений на Натали собрался выбивать семью. Кто-нибудь считает мою версию вздором?

Судя по общему молчанию, так не считал никто.

— Господа… — сказал Лаврик. — Я прекрасно понимаю, что ни в одной стране мира как-то не принято, чтобы майоры давали советы полковникам по собственной инициативе, поэтому просто-напросто порассуждаю вслух о том, что сделал бы на вашем месте, на месте любого из вас. Усилил бы личную охрану, еще раз проверил ближайшее окружение на преданность, ни за что не открывал бы сам дверцу машины ни снаружи, ни изнутри, предоставив это водителю или охраннику… — он помедлил. — А телефонную трубку брал бы исключительно в перчатках, вообще снимал бы перчатки, лишь ложась спать. И плевать мне на удивление окружающих — жизнь дороже…

— Резонно… — проворчал Очеренго. — Господа, нам нужно продержаться даже меньше недели — референдум идет вовсю, в его итогах, я так полагаю, никто не сомневается… Майор, обычных форменных перчаток достаточно?

— Для надежности лучше кожаные, — серьезно ответил Лаврик. — Если выкрасить их в белый цвет… Мало кто будет приглядываться.

— Я учту, — столь же серьезно ответил шеф жандармов. — Ни к чему мне инфаркты…

…Еще до того, как они с Лавриком уселись в машину, к Мазуру привязалось нечто вроде слуховой галлюцинации: где-то на периферии сознания уныло и неустанно гудел а мелодия похоронного марша. И он никак не мог от нее отделаться…

— Ты и правда думаешь, что кто-то собирается выбивать семью? — спросил он.

— Как версию допускаю, — задумчиво ответил Лаврик. — Бывали прецеденты. А ведь напакостить тому же Кимолу, да и всем трем нашим бравым полковникам можно было гораздо проще, без всякого кровопролития. Так что можно быть уверенным в одном: военный министр и министр внутренних дел против нас не играют… пока что. И на том спасибо…

Мазур прекрасно понял, о чем идет речь. Все дело в специфике нынешнего безвременья и безвластия. Военный министр сейчас может повышать в чинах лишь до фельдфебельского — а вот первый офицерский чин никому присвоить не может — поскольку присвоение таковое должен завизировать Верховный главнокомандующий, коего в стране сейчас не имеется. Зато министр имеет полное право одним лихим росчерком пера отправить в отставку любого своего подчиненного, тех же Кимолу и Лавуту (Лавута со своей службой как раз числится по военному министерству).

Та же петрушка — с министром внутренних дел. Реально, на деле он был полным командиром лишь над уличными патрульными и уголовной полицией — однако формально, на бумаге, в его подчинении состояли и тайная полиция Мтанги, и жандармерия Очеренго. И он опять-таки мог уволить обоих в отставку в любой момент. И им пришлось бы подчиниться — ни Очеренго, ни Мтанга не смогли бы устроить, деликатно выражаясь, силовое сопротивление, на них тут же навалилась бы армия. Не по убеждениям, а оттого, что предусмотрительный Папа давненько уж разработал систему, где четко расписано, какая именно часть подавляет мятеж которой-либо другой части. Не нужно приказов и резолюций, все произошло бы автоматически — расписано до мелочей, есть секретные приказы… До сих пор министр внутренних дел десятой дорогой обходил и жандармерию, и хозяйство Мтанги, не говоря уж о том, чтобы требовать регулярных отчетов (каковые и Мтанга, и Очеренго ему сами порой приносили по доброте душевной — точнее говоря, когда им это было выгодно). Но теперь достаточно росчерка авторучки… Если того до сих пор не произошло, с уверенностью можно сказать: оба министра (точнее, их семьи) если и не стоят полностью на стороне Натали, то, по крайней мере, держат нейтралитет — спасибо и на том… Иначе их возможности могли сузиться до полиции: по той же системе министр внутренних дел имеет право выкинуть в отставку не только Лавуту с Мтангой, но и Мазура со всей его командой. Натали, конечно, придя к власти, все то моментально исправит… если доживет…

Мазур покосился на циферблат. До романтической встречи в «Полине Боргезе» очаровательной Эжени и сиятельного князя оставалось два часа.

Глава седьмая Великосветские хроники

Акинфиев в данных конкретных условиях мог бы проделать многое, например, успеть покончить с собой. Одного ему не удалось бы ни за что на свете: смыться из «Боргезе». Мтанга, считавший, что лучше пересолить, чем не досолить, не ограничившись своими силами, попросил помощи Очеренго — каковую, понятно, получил мгновенно. Так что «Боргезе» блокировали более сотни агентов Мтанги и жандармов в штатском — так, что мышь не проскочит. Вдобавок вокруг здания разместили полдюжины машин и столько же мотоциклетов. Мтанга хотел исключить любые случайности. Но все, конечно, было организовано так, чтобы не привлекать внимания внешнего мира.

Ну, а брать собирались Лаврик с Мазуром — против чего Мтанга ничего не имел, разве что присовокупил к ним верного Флорисьена.

Наружка, расставленная вокруг жилого комплекса сразу после визита Мазура с Лавриком к супруге ревнивого корсиканца так и не доложила, что Акинфиев выходил из здания или хотя бы появлялся на балконе. Судя по всему, после телефонного разговора с Эжени он безвылазно сидел в квартире — что в его положении было вполне разумно…

Получив сообщение, что «Ситроен» с Эжени за рулем уже в каком-то километре от «Боргезе», троица заняла позиции на лестничной площадке меж двумя этажами. О маскировке беспокоиться не приходилось благодаря барским удобствам «Боргезе» — на каждой такой площадке стояла пальма в кадке (либо огромный цветущий куст), низкий столик и четыре удобных кресла. Так что они расположились со всеми удобствами, наверняка не вызывая ни малейших подозрений у проходивших изредка обитателей дома — тех, кто обитал на нижних этажах и потому не пользовался лифтом, (сидели они аккурат между вторым и третьим).

Чтобы ожидание не было столь тягостным и минуты не ползли, как улитки, Мазур еще раз обдумал все принятые меры. И не находил ни одного изъяна. Здание плотнейшим образом блокировано по периметру. На лестнице черного хода, на каждой площадке — агенты Мтанги. Не забыта и вертолетная площадка на крыше: здешние обитатели, старательно подражая последней великосветской моде, обзавелись дюжиной маленьких частных вертолетиков (конечно, не столь дорогих и роскошных, как у элиты — этакие мопедики на фоне дорогих японских мотоциклов). Но там давно уже засели жандармы. Так что беспокоиться не стоило. Мазур с некоторым неудовольствием подумал, что при такой блокаде из здания, пожалуй, не смог бы смыться и он сам. Если уж фантазировать — или попросту учитывать все возможности — выход оставался один-единственный: к балкону подлетает вертолет, сбрасывает лестницу, и Акинфиев, словно Фантомас в которой-то серии, воспаряет в небеса…

Впрочем, ему и это не удалось бы. На совещании Мазур упомянул о такой возможности откровенно шутливо — но бравые полковники, к шуткам сегодня что-то не склонные, приняли все серьезно. На площадке, рядом с крохами-вертолетиками, уже час как стоял безобидный на вид «Алуэтт» из хозяйства Лавуты с парой пулеметчиков в штатском.

В общем, не было у Акинфиева ни малейшего шанса. Не было! Если не считать, что Лаврик упомянул об одной загвоздочке, которая могла напрочь все разрушить. Но вероятность, он сам признал, не стопроцентная, так что, будем верить, все пройдет гладко.

По размышлении в квартиру до появления Эжени решили не соваться. Никаких ошибшихся адресом посыльных с цветами или соседей снизу, которых Акинфиев затопил лопнувшей в ванной трубой. Пусть она приедет. Пусть голубки начнут ворковать. И вот тогда, выждав минут пять — отмычку в замочную скважину, и вперед, со свиданьицем, ваше сиятельство, вы знаете, у нас к вам столько вопросов…

Без пяти семь едва слышно стукнула входная дверь, и по лестнице зацокали женские каблучки. Троица встрепенулась.

Мазур узнал ее не сразу, через какие-то секунды — белый брючный костюм, черный парик, пышный, делавший ее похожей на мексиканку, модные у молодежи узкие темные очки, на плече сумка с эмблемой Лицея святой Женевьевы. Этакая лицеистка-старшеклассница, уверенно, едва ли не вприпрыжку спешившая то ли домой, то ли на свидание к кому-то из здешних обитателей. Еле узнал… Ну что же, имея ревнивого мужа, способного зарезать в два счета, и не тому научишься…

Эжени прошла мимо, не удостоив их и взглядом, уверенно открыла своим ключом дверь и исчезла в квартире. Мазур глянул на часы, отсек время, расстегнул белый пиджак до конца, расстегнул наплечную кобуру, большим пальцем отвел ремешок в сторону, чтобы ловчее было выхватить пистолет. Пошел отсчет…

Минута, полторы, минута сорок пять, две…

Замок квартиры едва слышно щелкнул, дверь распахнулась, и появился совершенно неожиданный персонаж — рослый, элегантно одетый, весь в белом негр. При всем своем мастерстве так не смогли бы замаскироваться ни Акинфиев, ни Эжени.

Незнакомец принялся спокойно запирать дверь, он прекрасно держался — невозмутимо, несуетливо — но по взгляду искоса, быстрому, колючему, Мазур понял: их срисовал профессионал.

Тут уж ничего не оставалось, как действовать… Мазур взялся за рукоятку пистолета, готовый выхватить его и вскочить…

Верзила начал раньше — он, задирая полу пиджака, отскочил, укрывшись за углом шахты лифта — и в следующий миг над головами троицы прострекотала автоматная очередь, звонко рассыпалось высокое окно…

Они моментально рухнули на пол, рассредоточившись, прикрываясь роскошными креслами. Мазур не видел противника, но все равно два раза выстрелил в ту сторону. Жестом приказал остальным не стрелять. Теперь следовало поиграть в «терпелку» — посмотреть, у кого раньше не выдержат нервы…

Увы, первыми, у кого они не выдержали, оказались агенты Мтанги. Услышав, как громко распахнулась, ударившись о стену, дверь черного хода, как там что-то завопили на местном, Мазур приподнялся на локте, хотел заорать, чтобы брали живым, непременно живым…

Опоздал. Затрещали сразу несколько автоматов, слышно было, как на пол рухнуло тяжелое тело, потом выскочил сержант в штатском, с «узиком» в одной руке. И прямо-таки просиял:

— Все живы, мон колонель?

Мазур вскочил и в три прыжка оказался рядом с дверью лифта. Верзила неподвижно лежал навзничь, откинув руку с крохотным германским автоматиком, который очень удобно прятать под одеждой. Белоснежный костюм от штиблет до воротника покрыт алыми пятнами, две пули попали в лицо…

Чуть попятившись под бешеным взглядом Мазура, сержант растерянно забормотал:

— Мы думали, он вас убил, мон колонель, было тихо…

Воспитывать урода некогда. Перебросив пистолет в левую руку, Мазур выхватил отмычку и кивнул своим. Отмычка сработала моментально, не хуже настоящего ключа, он пнул дверь и первым ворвался в обширную прихожую с зеркальной стеной. Повинуясь его жесту, Лаврик с Флорисьеном кинулись мимо него в глубь квартиры — а Мазур, уже зная наперед, что никого они там не найдут, медленно подошел, остановился над лежащей навзничь фигуркой в белом брючном костюме: парик не съехал, очки не свалились, пользуясь затрепанной цитатой, можно было бы сказать, что она безмятежно спит, если бы не маленькое пятно аккурат против сердца, опалившее белоснежную ткань. Крови не было, в таких случаях ее часто и не бывает.

Слышно было, как Лаврик с Флорисьеном шурудят по комнатам — ну, ясно уже без толку… Опустившись в стоявшее тут же низкое мягкое кресло, он сунул пистолет в кобуру, закурил и грязно выругался.

Объяснение имелось одно-единственное. Та самая загвоздочка, которой опасался Лаврик. Эта холеная сучка, дура чертова, все же подала сигнал тревоги (несомненно, заранее оговоренный) уже во время телефонного разговора с князем в их присутствии. Быть может, им было четырежды, сверх обычной нормы, употребленное «милый». Быть может, «милый» само по себе было сигналом тревоги.

Или какое-нибудь другое произнесенное слово… или, наоборот, несказанное. Гадать можно до бесконечности, ответа все равно не будет. Главное, она подала сигнал тревоги, прекрасно зная, что проконтролировать ее невозможно. Другого объяснения просто не существует. Когда они ехали к этой стерве, слежки за ними не было, сто процентов. А допустить, что в комнате, где Эжени их принимала, стояло подслушивающее устройство, и Акинфиев из этой квартиры слушал их разговор — из области дурной фантастики. Отпадал и более реальный вариант: один из многочисленных слуг в особняке, агент Акинфиева, доложил шефу о визите двух незнакомцев и подробно их описал. Теоретически такое могло случиться, а на практике — «слухачи» докладывали, что после телефонного разговора Эжени с князем больше не было ни единого звонка, ни в квартиру, ни из квартиры. Князь здесь, несомненно, был, но, получив сигнал тревоги, немедленно смылся до появления наружки. Это никак не стоит зачислять в промахи, виновных просто-напросто нет: даже если бы Мазур прямо от мадам Соланж позвонил Мтанге, а тот немедленно принялся ставить бы облаву, Акинфиеву все равно хватило бы времени, чтобы слинять.

Дура, дура, подумал Мазур, мельком бросив взгляд на неподвижное тело посреди прихожей. Почему ее непременно следовало убрать? Уж конечно, не из мести — оставим эти штучки сценаристам фильмов о Джеймсе Бонде. Гораздо более жизненна другая версия, благо прецедентов хватает. За три с лишним года общения с князем она ненароком увидела или услышала что-то такое, о чем никак не следовало знать людям вроде Мазура. Вполне возможно (и так часто случалось) сама она не придала ни малейшего значения увиденному или услышанному — но при подробном допросе могла вспомнить и рассказать. Не так уж редко случается, когда человек живет себе, поживает, представления не имея, что располагает информацией, смертельно опасной в первую очередь для него самого.

Появились Лаврик с Флорисьеном, все еще державшие пистолеты в опущенных руках. Унылые, пришибленные, ссутулившиеся.

— Под кроватью смотрели? — спросил Мазур.

Лаврик ответил короткой смачной фразой на языке родных осин, послав Мазура по совершенно неприемлемому адресу.

— Ладно, извини, — сказал Мазур. — Это я от злости, у всех нервы… Ну что же, не бывает худа без добра… Думается мне, теперь мы совершенно точно знаем, что князь в курсе, в игре. Пустячок, но полезный… Флорисьен!

— Слушаю, мон колонель?

— В таком доме непременно есть управитель или как он там еще называется. Разыщите его и допросите как следует. Все, что он знает о господине, снимавшем эту квартиру. С упором на сегодняшнее число. Только сначала отправьте своих, пусть допросят всю здешнюю прислугу, ее должно быть немало. Опять-таки с упором на сегодняшнее число. Я видел, тут шляются какие-то рожи наподобие коридорных. Быть может, наш друг, не заморачиваясь приемчиками из дешевых шпионских романов, прозаически попросил кого-то из них подогнать такси. Возле таких домов всегда пасутся таксисты, вон, с лестницы было видно, что их там и сейчас с полдюжины… Все понятно?

— Так точно, мой колонель, — сказал Флорисьен. — Разрешите идти?

— Идите, — сказал Мазур.

Когда они остались вдвоем, Лаврик подошел, остановился над трупом, покачался с пятки на носок, без всякого выражения глядя на погубившую саму себя красотку. Заключил:

— Дура. Наверняка тогда же подала сигнал, — и добавил так, словно извинялся: — Но ведь я ничего не мог сделать…

— Никто не мог, — сказал Мазур. — Видывали мы с тобой похожие случаи…

— Что, тупик?

— А ты знаешь, вполне возможно, что и нет, — сказал Мазур не слишком оптимистично, но все же и не уныло. — Есть еще один следочек, по которому можно пройти…

Как он и предполагал, Лаврику не понадобилось слишком много времени, чтобы догадаться. Он не задал ни единого вопроса, только лицо приобретало давно знакомое отрешенно-хищное выражение. Прищелкнул пальцами:

— Валери Дюпре!

— Именно, — сказал Мазур. — Особенных надежд не питаю, но все же это лучше, чем ничего, а?

…Минут через двадцать они с Лавриком убедились, что их все это время выдерживали в приемной (небольшой, не роскошной, но безусловно стильной) отнюдь не потому, что мадемуазель Валери Дюпре хотела показать характер или четко обозначить занимаемую ею на социальной лестнице ступеньку. У нее в самом деле все это время сидел клиент. Каковой наконец вышел, небрежно кивнув секретарше, притворившей за ним обитую тисненой кожей дверь. Пожилой чернокожий, одетый в мнимо скромный, но безусловно дорогущий костюм, с красивой проседью на висках, при золотых часах, алмазном перстне и кожаной папке с золотой монограммой. Руку можно дать на отсечение: «парень в старом школьном галстуке». Проходя мимо, он вежливо раскланялся с обоими офицерами, и они ответили торопливыми поклонами. Тут же из кабинета появилась секретарша, распахнула дверь. Гладко причесанная негритянка в белой старомодной блузке и строгой черной юбке до колен.

Кабинет оказался под стать приемной: небольшой, но стильный, отделанный с той самой скромной на вид, но дорогой элегантностью, свойственной старой аристократии.

— Садитесь, господа, — сказала Валери с дежурной улыбкой. — Что-нибудь выпьете?

Они отказались. Неизвестно, что чувствовал Лаврик, а вот Мазур, что греха таить, ощутил легкую оторопь: настолько эта особа не походила сейчас на раскованную шлюшку с фотографий, лежащих у Мазура в бумажнике. Волосы собраны в аккуратный старушечий узел, на носу очки в изящной золотой оправе с простыми стеклами (сразу видно), серый строгий жакет напоминает покроем мужской пиджак, белая блузка столь же старомодного фасона, как у секретарши. Одним словом, серьезная, респектабельная адвокатесса, пусть и закончившая юрфак одного из престижных французских университетов всего-то год с небольшим назад. Ну, конечно, с таким папенькой…

— Рада познакомиться, полковник, — бесстрастным светским тоном произнесла Валери. — Я о вас много слышала…

Мазура так и подмывало с улыбочкой спросить: «Надеюсь, не только скверное?» — но он промолчал. Очень уж явственным холодком веяло от красотки, очень уж строгий, деловой у нее сейчас вид…

— Неужели вам понадобилась юридическая помощь? — осведомилась Валери с хорошо скрытой, но безусловно присутствовавшей иронией.

— Пока нет, к счастью, — сказал Мазур. — Мы хотели бы с вами… побеседовать по служебной необходимости. Простите, но я вынужден, вы, как юрист, должны понимать…

Он раскрыл свою скромную папочку, положил перед девушкой стандартный бланк: подписка о неразглашении — на сей раз указано, что речь идет о государственном преступлении, — эмблемы министерства внутренних дел, печати, подписи…

Валери, чуть нахмурив красивые брови, пробежала глазами печатный текст буквально в несколько секунд. Интересно, будет протестовать, или она в самом деле хороший юрист и прекрасно понимает, что обязана подписать бумагу? Любой юрист должен это понимать, заверил их юрисконсульт из тайной полиции (как не удивительно, но в хозяйстве Мтанги имелись и юристы).

Нет, никаких протестов. С самым невозмутимым видом, взяв золотой «Паркер», она поставила подпись в нужной графе. И обозначила намек на улыбку:

— Надеюсь, я не значусь среди подозреваемых в каком-то государственном преступлении?

— Ну что вы, мадемуазель Дюпре, — светским тоном сказал Мазур. — У вас безукоризненная репутация законопослушного человека… вот только не все ваши знакомые могут похвастать тем же.

Она подняла брови:

— Я и подумать не могла, что кто-то из моих знакомых может быть замешан в государственном преступлении… Не соблаговолите ли дать конкретику?

— Бога ради, — лучезарно улыбаясь, сказал Лаврик. — Видите ли, так уж сложилось, что ваша давняя подруга Татьяна Акинфиефф разыскивается за убийство Президента…

— Шутите?

— Нисколечко, — Лаврик посмотрел на свои часы, где один из небольших циферблатиков выполнял иные, вовсе не свойственные часам функции. — Мадемуазель Валери, я бы настоятельно попросил выключить магнитофон, это в ваших же интересах…

Несколько секунд она мерила его взглядом с непонятным выражением лица, потом на миг опустила руку под крышку стола. Не спускавший взгляд со своих хитрых часов Лаврик удовлетворенно кивнул.

— Я понимаю, что люди вашего полета не станут заявляться ради глупого розыгрыша, — сказала Валери. — Но то, что вы говорите… Татьяна — убийца Президента? Абсурд… Могу я узнать подробности? Не сомневайтесь, я, как юрист, прекрасно понимаю, какие последствия влечет разглашение нашего разговора после такой подписки…

— Ничего сложного, — сказал Лаврик. — Она выстрелила в Президента отравленной иглой из какого-то хитрого приспособления. Едва ли не на наших глазах.

— Едва ли, — медленно повторила Валери. — Значит, все же не на ваших глазах? И сами вы этого не видели?

— Не видели, — неохотно сознался Лаврик.

— А кто-нибудь другой видел?

— Нет…

— Тогда на каком основании вы говорите столь уверенно? Простите, но буду откровенной: коли уж речь идет о моей давней и хорошей подруге, я возьму на себя защиту ее интересов, даже не получив пока что ее официального согласия.

— Законы то позволяют? — спокойно осведомился Лаврик.

— Да, — она обернулась к стеллажу, уставленному солидными томами и папками в кожаных футлярах. — Желаете ознакомиться с текстом?

— Я вам поверю на слово, — сказал Лаврик.

— В таком случае считайте, что разговариваете сейчас еще и с ее адвокатом. Почему вы решили, что это сделала она?

— Мы сидели рядом с бунгало, — сказал Лаврик. — Она вошла, очень быстро вышла, через несколько минут туда зашли мы и обнаружили Президента мертвым, с той самой иглой в шее.

— Через несколько минут, — подняв палец, значительным тоном сказала Валери. — А это вовсе не означает, что это сделала она.

— Ситуация была такова, что они с президентом оставались там наедине.

— Вы осматривали домик перед убийством? — нет.

— Другими словами, вы не можете поклясться под присягой, что там все же не было кого-то третьего? Молчите… Значит, не можете. А ведь третий вполне мог быть. Я знаю то бунгало, там, кроме главного, есть еще два черных хода… один из них, уточняем, не просто черный ход, а потайной выход.

— У обоих всегда стояла охрана. И в тот вечер тоже.

— Но ведь можно допустить, что убийцей был как раз один из охранников? Чисто теоретически?

— Теоретически — да, — проворчал Лаврик.

— Вот видите. Все сомнения, как вы, быть может, слышали, должны, согласно нашим законам, толковаться в пользу обвиняемого.

— Что же у нас есть? — спокойно спросила Валери. — Проще перечислить, чего у нас нет. У нас нет свидетелей, видевших бы своими глазами, что это сделала Татьяна. У нас нет свидетелей, способных подтвердить, что в момент убийства в бунгало не было кого-то третьего.

— Но она же там была… — с слегка растерянным видом сказал Лаврик.

— Что вовсе не означает, будто убийство совершено ею. Ее могли запугать, принудить соучаствовать и молчать потом обо всем… Прямых доказательств против нее, насколько я понимаю, нет…

— Вот интересно, почему вы не спрашиваете, что говорит она сама? — вкрадчиво испросил Лаврик. — Я не юрист, но мне кажется, что любой адвокат обязательно задал бы этот вопрос…

Неплохой ударчик, подумал Мазур. Валери понадобилось какое-то время, чтобы подыскать ответ…

— Я как раз собиралась его задать, — сказала она наконец.

Ну вот как тут уличить ее во лжи, если она врет?

— Видите ли, она исчезла, словно в воздухе растворилась, — сказал Лаврик. — И ее отец тоже.

— Правда?

— Чистейшая. Вы не знали?

— Представления не имела, — сказала Валери, не моргнув глазом. — У меня несколько дней тянулся очень сложный и запутанный процесс, я была занята настолько, что не виделась и не звонила никому из близких друзей… Значит, они исчезли… А где гарантия, что они не похищены настоящими убийцами, чье существование мы можем допускать?

— Ни для чего нет никаких гарантий… — сказал Лаврик. — Давайте на минутку оставим эту тему. Поговорим о том, ради чего мы и пришли, — он усмехнулся. — Теоретически ведь можно допустить, что она не похищена, а скрывается по собственной воле?

Точно так же неохотно, как недавно Лаврик, Валери сказала:

— Теоретически — да…

— В таком случае вы, как ее лучшая подруга, можете знать, где она могла бы скрываться…

— Представления не имею, — быстро ответила Валери.

Слишком быстро, по мнению Мазура. Да и Лаврик что-то сузил глаза…

А потом чуть заметно кивнул Мазуру. Ну что же, и в самом деле не стоило устраивать долгие дипломатические беседы, у них и без того масса дел…

Он вынул бумажник и аккуратным рядком стал выкладывать на полированный стол фотографии тех самых предосудительных забав — исключительно те, на которых превосходно можно было опознать Валери. Она разглядывала их с каменным лицом, чуть поджав губы и сузив глаза.

Лаврик со своей фирменной лучезарной улыбкой сказал:

— Попади эти снимки в бульварную прессу, вашей блестящей карьере моментально придет конец. И не имеет значения, что вы обе — белые. Вы здешние уроженки и гражданки республики…

Валери подняла на нее глаза с таившейся в глубине лютой злостью:

— А вам известно, что шантаж по законам республики — уголовное преступление?

— Да, я слышал что-то такое… — безмятежно сказал Лаврик. — Но если вы и правда хороший юрист, должны знать: кроме законов есть еще некоторое количество подзаконных актов, подписанных лично Президентом… и до сих пор, ввиду известных причин, юридически не отмененных. Согласно этим актам, есть огромная разница между шантажом и оперативной деятельностью спецслужб. Мы с коллегой заняты сейчас именно вторым…

Судя по ее лицу, те подзаконные акты ей были прекрасно знакомы. Какое-то время стояло молчание — напряженное, злое, тяжелое.

— Так что же, мы сможем договориться? — спросил Лаврик.

— О чем?

— Нам нужно знать, где она может скрываться. Простите за некоторый цинизм, но теоретически можно допустить, что вы мне солгали. Что вы знаете, где она может скрываться… а то и знаете точно. Что вы лжете, будто о ее исчезновении узнали только что, от меня. Теоретически ведь можно допускать, что угодно, правда? Так мы договоримся?

— Мне с вами договариваться не о чем, — отрезала Валери. Сложила фотографии аккуратной стопочкой и придвинула ее к Мазуру. — Заберите ваши великолепные фотомонтажи. Отлично выполнено, согласна… но очень быстро могут появиться авторитетные эксперты, которые докажут, что все это — именно мастерски выполненный фотомонтаж… и мнение этих экспертов, уверяю вас, может перевесить ваше. Вам все понятно? Вы мне кажетесь умными людьми, господа. И, я уверена, не станете продолжать разговор, настаивать, запугивать… Бесполезно. Проконсультируйтесь с полковником Мтангой о сложностях, которые могут возникнуть, если вы решите продолжать… шантаж. Вы оба недавно у нас, следовательно, не знаете многих наших тонкостей. А вот полковник их прекрасно знает и все вам объяснит… — она демонстративно посмотрела на часы. — Если у вас нет больше ко мне других дел… Сейчас должен прийти очень серьезный клиент…

— Значит, не боитесь нарваться? — с милой улыбкой спросил Лаврик. — Настолько уверены в своих тылах?

Глядя ему в глаза, столь же мило улыбаясь, Валери с самым непринужденным видом изрекла красиво очерченными розовыми губками недлинную, но похабнейшую фразу — точнее говоря, предложение им проделать друг с другом вещи, которых они в жизни не сделали бы.

Лаврик встал и поклонился:

— Меня всегда восхищал уровень образования, которое девушки получают в Лицее святой Женевьевы. Ну, что же, позвольте откланяться…

Едва они вышли на улицу, Лаврик тихонько выругался, покрутил головой:

— Хладнокровная стервочка… Уважаю таких.

— Знаешь, что мне не нравится? — спросил Мазур. — По-моему, она нам только что доказала, как дважды два, что в суде мы ничего не сможем доказать. При таких-то адвокатах… В самом деле, нет непосредственных свидетелей, видевших бы все своими глазами, нет прямых доказательств, что в бунгало они с Папой были лишь вдвоем… Кстати, что с теми четырьмя охранниками? Там были двое у главного входа…

— Один.

— Да, точно, один… И еще двое — у черных ходов…

— Все трое погибли при нападении, — сказал Лаврик. — Я проверял. Ну да, суд нам наверняка не выиграть… И что? Нас кто-то заставляет идти в суд? Главное — сцапать ту парочку, а уж Мтанга из них все вытрясет без всякого суда… Вот лично мне не нравится другое. То, что она непросто уверена в себе — слишком уверена в себе…

— И что имеешь в виду?

— Честное слово, не знаю пока, — серьезно сказал Лаврик. — Мне просто отчего-то не нравится, что она слишком уверена в себе, но я пока не понимаю, что это означает… Что это с ним?..

Сопровождавший их агент топтался у передней дверцы машины, прямо-таки пританцовывал. И, едва они вышли за калитку, бросился навстречу:

— Господа… Полковник Мтанга звонит постоянно… Просит немедленно приехать, как только вы освободитесь…

Нетерпеливо притопывая, едва ли не чечетку отбивая, он распахнул перед ними заднюю дверцу машины. Такое уже было, с нешуточной тревогой подумал Мазур. И было не далее как вчера…

— Сирену — и полным ходом, — спокойно сказал Лаврик.

…Мазур сидел, уперев взгляд в обитую дешевым кожзаменителем крышку казенного стола, стиснув в руке стакан, слушал монотонный, какой-то тусклый голос Мтанги.

Люди посвященные прекрасно знали, что у полковника Лавуты есть одна, но пламенная страсть: женщины. Частенько отодвигавшая на задний план даже легонькие шалости с казенными суммами, чем люди его положения здесь грешат поголовно. История банальнейшая: хотя у полковника имелась очаровательная жена двенадцатью годами его моложе и двое ребятишек, Лавута кобелировал самым фантастическим образом, пожалуй что, превосходя даже Папу — потому что у Папы было гораздо меньше свободного времени. В отличие от Папы, зациклившегося на натуральных блондинках, для Лавуты не имели значения ни цвет волос, ни цвет кожи — лишь бы женщина была молодая и красивая. Ну да, история банальнейшая, такое происходит что ни день на всех континентах, за исключением разве что Антарктиды…

Чтобы не заморачиваться, полковник не менял места дислокации — постоянно использовал в качестве любовного гнездышка одну из явочных квартир своего ведомства. Комфорта ради квартира эта была снята в доме класса «Боргезе». К тому же у полковника была великолепная возможность объяснять ночные отлучки служебными делами. Не исключено, что супруга ни о чем не подозревала: мало ли куда и зачем может уехать на всю ночь, до утра глава ведомства, заключавшего в себе военную полицию, военную разведку и военную контрразведку…

Благодаря всезнающему Лаврику, Мазур знал о нынешней пассии полковника немало: двадцать шесть лет, само очарование, черная, коси, в чине капрала служит в ведомстве Лавуты телефонисткой — что ей позволяет частенько вешать мужу лапшу на уши касательно ночных смен (каковые и в самом деле у телефонисток этой конторы случаются). К тому же муженек, будучи сугубой штафиркой, ни за что не смог бы попасть на территорию конторы и убедиться в отсутствии жены на рабочем месте. Да он, спорить можно, ни о чем таком не подозревал: еще одна банальнейшая история — молодая красотка отчего-то оказалась замужем за сорокалетним мелким чиновничком министерства просвещения, плюгавым ничтожеством без малейших достижений в жизни. Чуточку казнокрадствовал, конечно, как все здесь, кто имеет к тому хоть малейшую возможность — но сидел на должностишке, где много не прикарманишь, хватает, чтобы не глодать сухую корочку и не одевать жену в дерюгу, но приличных денег на таком посту не сопрешь, не откуда им там взяться…

Вот и этой ночью голубки прилетели в гнездышко. Лавута серьезно отнесся к совету Лаврика — не просто увеличил охрану, но брал ее с собой и, отправляясь на блудоход, чего раньше не делал, ограничиваясь одним-единственным шофером-охранником, дремавшим в машине у подъезда. На сей раз у подъезда торчали две машины с восемью вооруженными лбами, а на площадке меж этажами (обустроенной примерно так, как в «Боргезе», всю ночь дежурила еще пара агентов, парень и девушка, ясное дело, изображавшая влюбленных.

Вечером еще проходили жильцы, главным образом вверх, по квартирам, явно возвращаясь домой. Только пару раз попадались спускавшиеся — судя по всему, загостившиеся. А ночь прошла спокойно, в полном безлюдье, так что оба стали чуть поклевывать носами и позевывать, как сами честно признались — но бдить бдили, хоть и молодые, не новички.

Вот на рассвете входная дверь и грохнула так, как они еще ни разу не слышали за все дежурство. До сих пор все входившие-выходившие дверь открывали бережно, как культурные люди. А на сей раз ее шваркнули, что называется, со всей дури.

И на лестнице показался этот субъект. Хотя шел он не зигзагами, а по прямой, все равно у парочки осталось впечатление, что нажрался человек до остекленения: в приличном костюме, но без шляпы, галстук сбился на сторону, взлохмаченный, взгляд застывший, как у покойника. Плюгавый такой недомерок. Ну да, решили оба, возвращается из гостей пьянехонький, дело житейское, случается и с обитателями таких вот домов, то-то и дверью громыхнул, будто тупая деревенщина, впервые в жизни попавшая в город из своей глухой деревеньки, где дверей в хижинах отроду не водилось…

Парочка, как следовало по инструкции, и в этот раз приняла позу «страстные объятия с затяжным поцелуем» — но так, чтобы оба краешком глаза видели прохожего. Он прошагал мимо, не обратив на них ни малейшего внимания, поднялся на четвертый этаж — и вдруг, остановившись у двери явочной квартиры, моментально ее отпер, очевидно, заранее зажатым в кулаке ключом. И столь же быстро исчез внутри.

Вот тут агенты подхватились, и, выхватив пистолеты, рванули вверх по лестнице — но опоздали на какие-то секунды, замок щелкнул, можно сказать, у них под носом. Но дальше парень ни секунды не потерял, принялся вышибать дверь (инструкции были прямые неконкретные — не допускать в охраняемую квартиру посторонних, а про возможность появления такого вот визитера ни словечком не упоминалось). Дверь была не фанерной, так что пришлось чуточку повозиться (хотя парень был здоровенный, как лось, и неплохо учен выносить двери — ну, за исключением, понятно, стальных). Тем временем внутри загремели выстрелы — непрерывной чередой, не менее десятка (как потом выяснилось, одиннадцать).

Парень справился наконец с дверью, оба влетели внутрь, как раз к последнему выстрелу, прозвучавшему (они знали расположение комнат в квартире) в спальне. И наступила полная тишина.

Когда оба со всеми предосторожностями, прикрывая друг друга (молодые, но не новички) ворвались в спальню, там горела люстра на семь лампочек (наверняка включил незваный гость), а сам он стоял под люстрой, никак не реагируя на два направленных на него пистолета. Улыбаясь как-то тупо, бессмысленно, дико (именно эти слова употребили потом агенты на докладе), почесывал под носом стволом немаленького пистолета.

Со своей позиции двери агенты прекрасно видели обнаженную парочку на постели — и с первого взгляда определили, что и с шефом, и с прекрасной телефонисткой все кончено: крысеныш стрелял главным образом в головы, похоже, в упор, картинка еще та, с первого взгляда не оставлявшая никаких сомнений. Когда у людей лица и головы выглядят так, понимающему человеку с первого взгляда ясно, что живыми люди остаться не могут…

По лестнице топотали бегущие — это неслись на подмогу агенты из машин. А плюгавый стоял все так же безмятежно, будто манекен, почесывал стволом пистолета под носом, с явным удовольствием вдыхая то одной, то другой ноздрей запашок гари из дула. Только теперь опомнившиеся агенты заорали в два голоса:

— Руки вверх! Брось оружие!

Все так же дико бессмысленно им улыбаясь, плюгавый быстрым движением переместил пистолетное дуло из-под носа в рот и нажал на спусковой крючок. Мозги по стеночкам… Оба просто не успели бы помешать, времени не хватило.

Ну конечно, это оказался обладатель развесистых рогов, муженек прекрасной телефонистки, что выяснилось очень быстро, удостоверение министерства нашлось у него в кармане — а в другом обнаружилась целая пачка фотографий, запечатлевших Лавуту с его симпатией на той самой постели, в самых пикантных позах.

(Прибывшие вскоре эксперты быстро определили, что все снимки сделаны из одной точки, легко ее вычислили и извлекли установленную над абажуром, направленную на постель фотокамеру, сущее чудо техники: крохотная, способная снимать в инфракрасных лучах и передавать снимки по радио на расположенное где-нибудь в отдалении приемное устройство. Подобные великолепные игрушки используются исключительно спецслужбами, в магазинах не продаются и простому народу недоступны).

В прихожей нашли валявшийся на полу ключ — отличной работы дубликат настоящих, имевшихся и у полковника, и у его пассии. Отличной работы, но самоделка — из другого металла, названия фирмы, как на настоящих, нет. И пистолет у покойничка оказался не какой-нибудь дешевой дрянью — новехонький «Зиг-Зауэр» с магазином на пятнадцать патронов, такими как раз американцы сейчас перевооружали армию и полицию вместо привычных, но отставших от века «Кольтов». В этой стране таких еще не было ни на вооружении, ни на черном оружейном рынке, так что почти все видели эту современную, убойную игрушку впервые (кроме Мтанги, которому подчиненные в прошлом году преподнесли в подарок на день рожденья — Флорисьен расстарался, раздобыл в Европе).

— Вот, пожалуй, и все, — севшим голосом сказал Мтанга. — Добавить, собственно, нечего…

Он достал пачку «Беломора» (как и обещал Мазур, прислали ящик), уже привычно дунул в картонный мундштук, примял его пальцами в двух местах, как научил Мазур. Закурил, разделавшись с папиросой буквально в три длинных затяжки, раздавил окурок в неказистой, но вместительной глиняной пепельнице. Поднял на Мазура тоскливый взгляд:

— Этот недомерок ни за что не смог бы все устроить сам, в одиночку. Совершенно не тот человек. Понимаете?

— Прекрасно понимаю, — столь же тоскливо сказал Мазур. — Ничтожество, не имевшее ко всему этому никаких возможностей…

Он не сомневался, что полковник прав. Конечно, во всех уголках света именно такие вот плюгавые ничтожества порой — жуткие ревнивцы. Сплошь и рядом у них хватало духа укокошить неверную супругу, а то и любовника, застукав обоих на горячем. Однако возможности у таких вот ничтожеств крайне ограничены, и потому в ход идут совершенно другие средства, гораздо проще: кухонный нож, топор, паршивенький подержанный пистолетик в лучшем случае. Сейчас все выглядело совершенно иначе. Никак нельзя поверить, что тот плюгавый недомерок, чья жизнь уже изучена, начиная со школьных лет, смог бы все это проделать — ну, разве что выследить изменницу и определить квартиру. Но все остальное… Раздобыть суперфотокамеру, каких и в здешних-то спецслужбах не так уж много, достать где-то пистолет новейшего образца, каких в стране едва дюжина сыщется у людей типа Мтанги, Принцессы либо командира элитного парашютного батальона… Ну, правда, он мог, украдкой стащив ключи из сумочки жены, определить нужный и заказать дубликат, но вот все остальное, как уже говорилось…

Кто-то за всем этим стоял — нехилые профессионалы, смело можно предположить, не опасаясь обвинений в излишнем полете фантазии. Только профессионал мог бы все так тщательно подготовить — раздобыть такую камеру и такой пистолет, тайно проникнуть в квартиру, мастерски установить камеру. Ну, а потом они пришли к крысенышу, рассказали все, показали толстую пачку фотографий, дали пистолет и наводку на квартиру. Возможно, они ему сказали, что представляют высокопоставленных и влиятельных врагов Лавуты и потом наймут хороших юристов — да впрочем, и так на стороне крысеныша было бы и общественное мнение, и присяжные. В силу стародавних неписаных традиций, открыто одобрявших мужа, порешившего и неверную супругу, и ее любовника. Погоны и положение Лавуты ничего не меняют. Лаврик сам говорил как-то: он не слышал, чтобы за все годы независимости хоть один такой угодил бы за решетку: присяжные, конечно, их не оправдывали, но отпускали с мелким условным сроком. Это только злые колонизаторы французы, никак не желавшие вникнуть в местные традиции, рассматривали таких субъектов как вульгарных убийц и отправляли либо на каторгу, либо на гильотину — так что в колониальные времена народ осторожничал, и подобное случалось разве что в глуши, где свидетелей потом и с собаками не сыщешь. Ну, а когда пришла независимость, иные традиции вновь расцвели пышным цветом — национальная самобытность, ага…

И теперь приходится с прискорбием, с бессильной злостью признать, что ведомство Лавуты они потеряли. Временно исполняющим его обязанности назначен первый заместитель покойного — что ж, военный министр в своем праве, законов и уставов не нарушил, наоборот, соблюл. А с этим временным каши не сваришь: совершенно бесцветная, безвольная личность, разве что исполнительная. Умрет со страху, если предложат проявить хоть капельку инициативы, ни в одну серьезную семью не входит, закулисных интриг боится, как черт ладана, будет советоваться с военным министром даже о том, с какой стороны положить член, когда надевает штаны. Ну, предположим, последнее чистой воды преувеличение, но все остальное — святая правда. Лавута в свое время поступил, по здешним критериям, очень правильно, взяв первым заместителем такую вот исполнительную медузу — меньше беспокойства за свое кресло, медуза не станет ни подсиживать шефа, ни разводить интриги за его спиной, ни перепродаваться кому-то другому. Но теперь для Натали и оставшихся в живых членов семьи медуза стала серьезнейшей помехой. После коронации все легко можно будет изменить, поставив подходящего человека, но пока что они такой возможности лишены…

— Сначала Кимолу, теперь Лавута… — сказал Мазур. — Теперь никаких сомнений: кто бы они ни были, они целеустремленно и мастерски выбивают членов семьи…

— Кто бы сомневался… — проворчал Мтанга.

— Полковник… — сказал Мазур. — А что, если вам опять, как после смерти Папы, на несколько дней уйти в подполье? До коронации, а? Вы вполне можете оказаться следующим, один черт знает, что они могут в следующий раз придумать…

— Не могу, — с оттенком печали сказал Мтанга. — На сей раз не могу. Несколько серьезных комбинаций, которые нужно решить еще до коронации, замыкаются исключительно на меня, а из подполья я ими рулить никак не могу. Я должен оставаться на месте, увы…

— Но ведь, возможно…

— Я должен, — решительно оборвал его Мтанга. — И никаких дискуссий быть не может, ясно вам? Кстати, а вы-то сами как? Не считаете, что и вас могут… попытаться? Конечно, уходить в подполье вам не позволит начальство, но вы могли бы засесть в Лунном дворце, покидая его лишь в случае крайней необходимости, при поездках с Натали, а их уже не так много и ожидается, все важные встречи прошли…

— Вот уж я не опасаюсь нисколечко, — сказал Мазур. — Не из глупой бравады, ничего такого… Просто… Против нас играют весьма неглупые люди, и они должны понимать, что меня убирать бессмысленно. Потому что я не Большой Игрок наподобие вас с Очеренго или доктора Катуми, Я — лицо сугубо подчиненное, и за спиной у меня — государство. Меня бесполезно убивать, понимаете? Едва ли не мгновенно мне на смену будет поставлен другой, а если что-то случится и с ним, моментально появится новая фигура. Нас столько, что невозможно перебить всех, попросту нереально, затянулось бы на долгие-долгие годы. А сейчас речь идет всего-то о нескольких днях. Быть может…

— Я же сказал: и не уговаривайте! — рявкнул Мтанга. И тут же сбавил тон до обычного: — Полковник, я в самом деле не могу уходить сейчас в подполье. Особенно теперь, когда мы потеряли Кимолу и Лавуту, — он заговорил вовсе уж мягко, проникновенно, и не понять, то ли Мазура убеждал, то ли самого себя. — Нам нужно продержаться даже меньше недели. Процентов восемьдесят населения уже проголосовали — правильно. Оставшиеся двадцать — это жители северной глуши. Вертолеты с урнами и охапками бюллетеней от темна до темна мотаются по тамошним деревушкам. Я бы плюнул на все и подрисовал недостающее сам, мы свои люди, к чему церемонии… Но на сей раз, увы, за нашими людьми таскается чертова туча наблюдателей из ООН, нельзя подставляться… Ничего. Всего-то несколько дней. А я везучий. Я вам никогда не говорил, но меня пытались убить восемь раз. И ничего, вот он я, перед вами, живехонек и даже не ранен. Обойдется… — протянул он с яростной убежденностью, так, словно пытался заклясть события и повернуть их в свою пользу. — Обойдется… Охрану я усилил. Здание нашей милой конторы строилось моим предшественником так, чтобы ни один вход-выход не мог оказаться под прицелом снайпера. Когда я выезжаю встретиться с кем-то нужным, никто посторонний не знает заранее. Я даже принял меры, чтобы избежать участи Кимолу…

Он поднял руки. Мазур только сейчас обратил внимание, что полковник в перчатках под цвет кожи — и выругал себя за невнимательность.

— Кроме того… — поглядывая как-то загадочно, продолжал Мтанга. — Появился след Акинфиевых. Так, следочек — но он может превратиться в цепочку хороших, четких, полноценных следов, ведущих прямехонько в логово…

— Что вы накопали? — жадно спросил Мазур.

Мтанга развел руками:

— Тысячу раз простите, не могу пока что ничего рассказать. Я вам доверяю всецело, не подумайте ничего такого. Просто такова уж комбинация. Вы сами потом все поймете, если дела пойдут по-моему… А они, думаю, пойдут, и скоро…

Вид у него был самый непреклонный — бесполезно и просить, если уж так решил, ни за что не расскажет…

— Значит, о следочке знаете только вы? — спросил Мазур.

— Я один, — кивнул Мтанга.

— В таком случае и вы тысячу раз простите, но… — сказал Мазур. — Мы ведь порой должны руководствоваться лишь холодным профессиональным цинизмом, верно?

— Да сплошь и рядом, — фыркнул Мтанга.

— В таком случае вы вряд ли обидитесь на то, что я скажу, — усмехнулся Мазур. — Если о следе знаете вы один, и вас завтра убьют, вся информация умрет вместе с вами.

— Да господи, какие тут могут быть обиды? Все логично… — Мтанга улыбнулся скупо, уголком рта. — Простите, я пошутил. Вы все верно говорите, но я пошутил… Кроме меня, все знают еще доктор Кумене и майор Мюрат. На них можно полагаться полностью — а такое я могу сказать о немногих. Если со мной что-то и случится, они тут же передадут вам всю информацию, — он прищурился. — Ох, какое облегчение отразилось на вашем открытом лице… Если со мной что-то случится, вам будет жаль только информации?

— Нет, — сказал Мазур. — Хотите верьте, хотите — нет, но мне было бы жаль и вас. Серьезно. Мы с вами неплохо сработались, и мне будет чертовски жаль, если с вами что-то случится.

Он нисколько не кривил душой — порой ощущал к полковнику чисто человеческую симпатию. Ну да, старый палач, конечно… И тем не менее что-то их сближало, они прекрасно работали в паре, и на полковника можно было всецело полагаться. А такое, как только что сказал Мтанга, можно сказать о немногих — далеко не на всех можно полагаться всецело…

— Ну, вы меня прямо-таки растрогали, — сказал Мтанга, правда, не таким уж и растроганным тоном. — Нет, серьезно. Приятно знать, что в случае твоей смерти кто-то о тебе будет жалеть чисто по-человечески. Очень мало таких людей, очень… — он встал и отеческим жестом похлопал Мазура по плечу. — Не унывайте, все обойдется я везучий… По глоточку за везение, а?

— Пожалуй, — сказал Мазур.

Мтанга достал из холодильника запотевшую бутылку «Столичной» (опять-таки подарок Мазура), выставил на стол серебряные стаканчики и тарелку с копченым мясом. Хмыкнул:

— Вы были правы, эту штуку следует пить безо льда, просто холодной…

Глава восьмая Последний рейс

Мазур расслабленно пускал дым в потолок. Настроение было не то чтобы великолепное, но уж никак не унылое. Во-первых, новых смертей, хвала Большому Лунному Бегемоту, не произошло. Во-вторых, он получил обещанное подкрепление. Ранним утром, взяв микроавтобус, встретил в аэропорту прилетевший аэрофлотовским рейсом из Конакри десяток крепко сбитых, скупых в движениях молодых людей в штатском, без багажа, если не считать небольших сумок на плече: ну понятно, зубные щетки и всякое такое… Устами Лаврика Михаил Петрович сообщил: ребятки эти не из «морских дьяволов», из другого ведомства — но выучкой и опытом ничуть не уступят, а Мазур для них царь, бог и воинский начальник. Из какого именно ведомства эти безусловно хваткие хлопцы, Мазуру не сообщили, на что он и не подумал обижаться: каждый знает ровно столько, сколько ему положено. Главное, оказавшись в Лунном дворце, он моментально нашел с ребятами общий язык, инструктаж получился, конечно, долгим, но без малейшего рассусоливания, все по делу — свои ребята, учить их нечему, только подробно обрисовать обстановку и задачи. Потом Фантомас их увел получать форму и выбирать оружие, а Мазур остался пока что без каких-либо дел — что по здешней линии, что по своей.

— Интересно, сколько уже народу проголосовало? — спросил он лениво.

— На данное время — процентов девяносто с лишним, — сказал Лаврик. — Вертолетчики носятся, как черти в аду… Хочешь знать результаты голосования?

— Ну, разумеется, они уже есть, — сказал Мазур без малейшего удивления. — За коронацию Натали — девяносто девять с копейками процентов, ага?

— А вот те шиш, — ухмыльнулся Лаврик. — Девяносто четыре.

Мазур присвистнул:

— Разгул демократии…

Действительно, по сравнению с прошлым такой процент выглядел сущим триумфом демократических реформ. Кроме референдума об установлении монархии Папа за время своего правления провел полдюжины других, по самым разным вопросам, и всякий раз в поддержку его предложения голосовали девяносто девять с копейками процентов. Троица полковников сработала тоньше, бросив мировому общественному мнению косточку в виде аж шести процентов «против» — ну, неглупо, с визгом эту косточку сожрет мировая прогрессивная общественность, за хвост ее и об забор…

— А вот интересно… — начал Мазур, но тут же замолчал — мелодично затрезвонил один из пяти телефонов у него на столе — зеленый, самый важный, для особо серьезных разговоров с особо серьезными людьми. Линия, Мтанга голову давал на отсечение, защищена от подслушивания на сто двадцать процентов.

Разговор получился недолгим: выслушав несколько фраз, Мазур ответил, что спустится немедленно, положил трубку.

— Что там? — спросил Лаврик.

— Дела пошли, — ответил Мазур, извлекая из ящика стола наплечную кобуру с «Береттой». — Флорисьен ждет у ворот в машине. Мтанга послал, просит приехать немедленно, непременно в штатском, но с оружием, если мне интересно встретиться с известной всем девицей…

Глаза у Лаврика заблестели:

— Ух ты! Да ведь он, не иначе, Таньку выследил и собрался брать…

— Очень похоже, — сказал Мазур, привычно управляясь с пряжками и кнопками. — Никакая другая девица нас в данный момент не интересует.

— А мне с тобой нельзя? — с надеждой спросил Лаврик.

— Увы… — развел руками Мазур. — Приглашают меня одного, что не двусмысленно выражено. Не горюй, Мтанга клялся, что беседовать с ней без нас не начнет, не думаю, что обманет.

— Да не обманет, конечно, — сказал поскучневший Лаврик. — Просто чертовски хотелось увидеть ее рожицу, когда к ней вломятся…

— Делу время, потехе час, — сказал Мазур.

Встал и накинул пиджак — он с утра ходил в штатском, так что переодеваться не пришлось.

У ворот обнаружился очередной неприметный «рено» с обычными номерами — но, едва он тронулся, стало ясно, что движок и у него форсированный. Флорисьен, выглядевший веселым и возбужденным, сразу же показал глазами на затылок водителя, Мазур кивнул и не задал ни единого вопроса по делу: ну конечно, высший уровень секретности…

Машина неслась, не включая сирены, водитель соблюдал все правила движения, но вел лихо, мастерски маневрируя в потоке.

— Далеко еще? — спросил Мазур (такой вопрос никаких тайн водителю не выдавал).

— Не особенно, — сказал Флорисьен.

И дружески ткнул Мазура кулаком в бок.

Дружески? Мазур ощутил укол меж ребрами, встрепенулся, но успел лишь схватиться за кобуру, а вот отстегнуть кнопку ремешка уже не успел — все погасло…

…Открыв глаза, он увидел над собой простой беленый потолок с лампочкой без абажура — да уж, палаты не царские… Пошевелился, огляделся (голова была свежая, неизвестное снадобье не вызвало никаких последствий), моментально оценил обстановку.

Обстановка — хуже некуда. Он лежал на широкой низкой постели в такой позе порнозвездочки из дешевого фильма: лодыжки широко разведенных ног и запястья заведенных за голову рук надежно схвачены веревками — боли не причиняет, но завязано мастерски.

Он пошевелил запястьями — да, на совесть поработали. И тем не менее он с большой долей вероятности сумел бы высвободить руки, но при одном непременном условии: будь у него достаточно времени, окажись он без присмотра, в одиночестве. Но рядом с постелью на дешевеньком стуле расположился Флорисьен, наблюдавший за ним с легкой улыбкой, лениво пускавший дым. Даже попробовать не даст, сволочь…

Приподняв голову, Мазур быстро огляделся. Комнатка небольшая, скудно меблированная — только кровать и пара стульев — два окна плотно закрыты дешевыми ситцевыми занавесками. Судя по совершеннейшей тишине, они находились где-то в пригороде, а то и за городом.

— Ах, ты ж сволочь… — сквозь зубы сказал Мазур.

— Ну почему же? — с обаятельной улыбкой отозвался Флорисьен. — Я вам соврал лишь в одном: что приехать просит полковник. Зато о более важном сказал чистую правду: вы действительно прямо сейчас встретитесь с известной вам девицей…

Он прошел к двери, распахнул ее чуточку театральным жестом и сказал с явной почтительностью:

— Прошу вас, мадемуазель. Господин полковник проснулся, хотя и явно невесел…

И вошла Таня — в белых брючках и белой блузочке без рукавов, с распущенными волосами, выглядевшая свежей, очаровательной, веселой. Ослепительно улыбнулась:

— Кирилл Степанович, какая встреча! — и поморщилась. — Фи… В каком виде вы изволите встречать даму… Хотя бы трусы надели… А еще морской офицер военного флота…

Мазур промолчал, хотя внутри все так и кипело. Он видел из своей позиции, что его одежда небрежно брошена комом в углу, и там же лежит кобура с пистолетом.

Таня подняла брови в наигранном удивлении:

— Вы не хотите светски побеседовать? Зря. Могу вас заверить, у нас масса времени.

— И вы нисколько не боитесь запороться, ребятки? — спросил Мазур. — Мой заместитель знает, кто за мной приезжал. И потом… Насколько я знаю Мтангу, «зеленую линию» он и в самом деле надежнейшим образом защитил от чужих прослушек, но вот свою не мог не воткнуть, такая уж у него натура.

— Это угрозы? — с любопытством спросил Флорисьен.

— Ну что вы, — усмехнулся Мазур. — Какие могут быть угрозы в моем положении? Мне и в самом деле интересно, как вы собираетесь выпутываться?

— Да никак, — безмятежно сказал Флорисьен. — Не будет необходимости. Вы, конечно, еще не в курсе, но всего, — он мельком глянул на часы, — всего полчаса назад Мтанга застрелился у себя в кабинете. Нервное перенапряжение, надо полагать. Револьвер был с глушителем, тело могли еще и не обнаружить… Что-то вы погрустнели, полковник? Что до вашего заместителя… На его месте я не предпринимал бы никаких шагов, ожидал бы вашего звонка. Встревожится он разве что с темнотой, не раньше наступления ночи… А впрочем, какая разница? У него теперь нет никаких возможностей — остался один Очеренго, но он улетел в Турдьевилль, его еще нужно отыскать, даже если жандармерия все же примется вас искать, то опять-таки не раньше ночи. Так что времени у нас масса. Так что положение у вас самое безнадежное, правда? Вы молчите из гордости, но по лицу видно, что согласны с этим неопровержимым фактом…

Таня, сидевшая с сигареткой на втором стуле, закинула ногу на ногу, красиво выпустила дым и сказала:

— Если уж полковник изволит гордо молчать, быть может, перейдете к делу?

В ее тоне не звучало ни малейших приказных ноток, но, судя по тому, как проворно Флорисьен швырнул окурок на пол, затоптал его ногой и вскочил, ясно было, что в этой парочке именно он играет подчиненную роль.

Едва он вышел, Таня сказала по-русски:

— Вот интересно, Кирилл Степанович… Отец к вам, красной сволочи, относится, в общем, отстраненно и равнодушно, зато я отчего-то люто ненавижу Совдепию и всех вас… Интересная психологическая коллизия, правда?

Он промолчал. Вернулся Флорисьен, сел, закурил, сказал спокойно:

— Если уж о деле — будем предельно откровенны. Поскольку есть лишь два варианта: либо вы покинете этот домик надежно перевербованным, либо вас вынесут холодным. Мне нужно знать все о системе охраны того этажа Лунного дворца, где расположены апартаменты Принцессы. Мне, что важнее, нужно знать, каким образом туда могут войти и, не вызывая подозрений, добраться до нее буквально два-три человека. Ну, а потом должным образом оформим вербовку. Бога ради, не вздумайте меня уверять, будто у вас к ней возвышенные чувства и большая любовь… Ничего подобного, верно? И бережете, трахаете вы ее исключительно по приказу начальства. Сразу скажу: если все пройдет успешно, вы остаетесь в стороне, без малейших подозрений с чьей бы то ни было стороны — хорошие специалисты для того уже разработали железную легенду. В нашу машину врезался грузовик с пьяным водителем — такое даже в столице не редкость — мы с вами остались, в общем, невредимы, но получили сотрясение мозга и лежим сейчас в хорошей клинике, в отдельной палате. И грузовик будет, и столкновение, и разбитый «рено», а мы с вами и в самом деле, когда дело сладится, отправимся в клинику, врач — свой человек… Вот так обстоят дела. Вы профессионал и прекрасно понимаете, что с вами будет в случае отказа…

Мазур, насколько мог спокойнее, спросил:

— Интересно, а если я вам все навру, и вы провалите дело?

Это не могло служить никакой подсказкой противнику: все же сволочь Флорисьен — хороший профессионал, должен был предусмотреть и такой вариант развития событий…

— Все предусмотрено, — словно прочитавшего мысли, сказал Флорисьен. — Группа отправится в Лунный дворец, едва я получу от вас все сведения. Если вы что наврете, и они провалятся, для вас наступят самые скверные времена жизни. Времени достаточно. Ну, вы будете говорить или гордо молчать?

— Я, пожалуй, выберу второе, — сказал Мазур.

Флорисьен пожал плечами:

— Ну, в таком случае…

Он достал из кармана белого пиджака большой недозрелый банан, хирургические ножницы из матовой стали, ловко срезал верхушку кожуры, обнажив кончик мякоти. Показал фрукт Мазуру:

— С чем это у вас ассоциируется? — и бросил взгляд туда, где рубашка Мазура ничего не прикрывала. — Вижу, поняли. С мужской гордостью. Теперь следите внимательно…

Сделав горизонтальный разрез, он снял колечко зеленой кожуры шириной не более чем в палец. И еще одно. И еще. Произнес словно бы с некоторой скукой:

— Именно этим я для начала и займусь уже не на банане… Кляп, конечно, воткнем. Кровь по мере необходимости будем останавливать — там, в другой комнате, у меня сидит настоящий, дипломированный врач. А потом будет еще хуже… Что скажете?

Мазур молчал. Странно, но он не чувствовал ни страха, ни смертной тоски, хотя в жизни, в весьма нелегких ситуациях, что греха таить, приходилось испытать и то, и другое. Одна безграничная досада на то, что попался так глупо и легко, что именно таким оказался его последний рейс. В голове навязчиво крутилось: — Ни боли, ни досады, и счастья мне не надо. Я — вот он весь. Да дело и не в этом — идем, по всем приметам, в последний рейс… Да уж, безусловно последний. Обидно-то как, Господи… Таня вдруг подняла ладонь:

— Нет, погодите, Флорисьен. Покиньте нас на некоторое время.

Красавчик — хотя и явно был удивлен — перечить не стал, видимо, не полагалось. Кивнул и вышел, старательно притворив за собой дверь. С улыбкой глядя на Мазура, Таня изрекла несколько длинных фраз по-французски и по-русски — самая грязная матерщина в адрес Совдепии вообще и Мазура персонально.

— Бог ты мой, Татьяна Илларионовна… — заставил он себя улыбнуться. — Услышать такое из уст княжеской дочери, лицеистки…

— Ну и что? — безмятежно улыбнулась Таня. — Аристократы — да и аристократки — при случае ругались не хуже своих кучеров. Хотя откуда это знать такому быдлу, как ты…

Потянуть время, что ли? В надежде на чудо? Чудеса все же случаются иногда…

— Что касаемо «быдла», я бы вас попросил быть сдержаннее, — сказал он серьезно. — Надобно вам знать, дражайшая Татьяна Илларионовна, что происхожу я из потомственных дворян — захудалых, что скрывать, служилых, но фамилия старая. Если мы начнем меряться гербами и генеалогией, еще неизвестно, чей род выйдет древнее. Вполне возможно, мой. И служить офицерами императорского флота мои предки, быть может, начали гораздо раньше ваших… Быть может, сверим часы, то бишь генеалогии?

— Ах вот как… — кивнула она без всякого удивления. — Ну что ж, бывает… Если прикинуть во времени… К красным перебежал ваш дедушка?

— У гадали, — сказал Мазур. — Правда, я бы предпочел другое слово, «перешел». К красным, знаете ли, и Рюриковичи переходили, и Гедеминовичи…

— Я знаю, — преспокойно кивнула она. — Отец рассказывал, дедушке пару раз пришлось вешать таких вот изменников, перебежавших к красным…

— Так как насчет того, чтобы помериться генеалогиями?

— Обойдемся без этого, — сказала Таня. — Пустые забавы. Совершенно неважно сейчас, чей род древнее… Мне другое интереснее.

— Что?

Она прищурилась с улыбочкой:

— Как гласит пословица, зачем добру пропадать? Пока оно еще в целости и сохранности? Ты знаешь, быдло, в старые времена не только мужчины развлекались с крепостными девками. Иные женщины тоже баловались со смазливыми холопами, если подходили статью… — она преспокойно расстегнула блузку, под которой ничего не оказалось, сняла, повесила на спинку кресла и, как ни в чем не бывало, сидела в одних брючках, попыхивая сигаретой. Улыбнулась:

— Взять хотя бы мою прапрабабушку. Времена Екатерины Великой. Муж состарился, она была еще молода… И немало поразвлеклась со своими холопами. Она оставила подробные записки, я их читала. Лексикон тот еще, она многое называла своими именами…

— Должно быть, та еще была шлюха, — сказал Мазур.

— Вот уж нет, — кажется, ничуть не рассердившись, ответила Таня. — Шлюха — это та, что блудит с равными себе или нижестоящими, но свободными. А здесь хозяйка просто-напросто распоряжалась своим имуществом, как хотела, на что имела полное право. Вот и я тобой попользуюсь, быдло, как неодушевленным предметом. Тебе наверняка не понравится, но куда ж ты, скотина, денешься…

Она встала и неторопливо принялась снимать все остальное.

Оставшись обнаженной, медленно повернулась так, чтобы Мазур мог ее разглядеть со всех сторон. Спросила с легкой улыбочкой:

— Нравлюсь?

Мазур промолчал.

— Я понимаю, кивнула Таня, — бросила взгляд в изножье постели. — Ну да, никакой реакции… Ничего, поправим дело… Ты бы меня, конечно, с превеликим удовольствием отодрал, оставайся мы равными, а сейчас ничего не шелохнется… Унизительно, а? И прекрасно, красная ты сволочь… Начнем, пожалуй?

Как ни старался Мазур, стиснув зубы, мысленно противостоять, после того, что она вытворила, природа взяла свое. И он оказался под обнаженной красоткой, которую пристукнул бы самолично, двигавшейся медленно, растягивая удовольствие, шептавшей ему на ухо то похабщину, то самые грязные оскорбления. Как любой другой нормальный мужик, он не ощущал ни малейшего удовольствия — но и униженным себя старался не чувствовать: все-таки женщина, далеко не так позорно, как если бы пришлось мужику задницу подставить… Переживем, сколько бы там ни осталось этой жизни….

— Ну что ты лежишь, как бревно, товарищ? — задыхающимся шепотом прошептала ему на ухо давно ускорившая темп Таня. — Пошевелился бы, принял участие… Ведь последний раз в жизни трахаешься, подлюга комиссарская… Ну ладно, бревно так бревно…

Когда все кончилось, она выкурила сигарету, сидя на стуле по-прежнему голой. Какое-то время разглядывала его прищурясь, с серьезным лицом, потом быстро оделась, причесалась, и через минуту выглядела совершенно невинно, разве что щеки раскраснелись. Подошла и распахнула дверь:

— Флорисьен, можете работать…

Красавчик, поигрывая ножницами, подошел к постели:

— Последний раз спрашиваю, мон колонель: мы договоримся по-хорошему, или нет?

Оба окна словно взорвались, далеко брызнув осколками стекла, и с нешуточным проворством влетели такие марсианские фигуры: тяжелые бронежилеты, шлемы с опущенными забралами, накладки на колени и локти, короткие автоматы наизготовку. С грохотом, подняв облачко пыли, рухнула дверь, и по ней затопотали такие же, размыкаясь на обе стороны, целясь, крича что-то на местном языке. Их оказалось не менее дюжины, проворно рассредоточившихся по периметру комнаты. Первым поднял руки Флорисьен, следом — Таня. К ним кинулись с двух сторон, сковали наручниками руки за спиной, по паре «марсиан», так и остались стоять, придерживая обоих за плечи.

А следом неторопливо вошел полковник Мтанга, живой и здоровый, отсюда видно, в прекрасном расположении духа, с папироской в уголке рта. Оглядел комнату, улыбнулся Мазуру:

— Вот так и живем, полковник: шумно и весело…

Коротко отдал непонятный приказ — и к Мазуру кинулись сразу четверо, принялись осторожненько резать веревки десантными ножами французского образца. Мтанга сказал Мазуру, подойдя к постели:

— Девятый раз… Я же говорил, что везучий…

Очередной короткий приказ — и Мазуру притащили на постель его одежду с кобурой. Он принялся одеваться в темпе. Мтанга тем временем подошел к пленным, улыбаясь где-то же благодушно, вот только в глаза ему лучше бы этой парочке не смотреть… Прикурил папироску, выдохнул дым в лицо Флорисьену:

— Всерьез рассчитывал меня переиграть, обезьяний выкидыш? Молод еще… — и широко улыбнулся: — А то ты неплохо придумал, с бананом, на тебе и испробую, ели станешь запираться…

Флорисьен стоял с серым лицом — о белом в такой ситуации сказали бы «бледен, как смерть». Именно такой, бледной как смерть, стала очаровательная княжеская дочка.

— Никаких чудес, — сказал Мтанга. — Всего-навсего житейский опыт Ты, шустрик, на определенном этапе вызвал подозрения у доктора Кумене, повидавшего и не таких хитрецов, тебя взяли в разработку, слушали твой разговор с сержантом, когда ты ему дал инструкции и выдал револьвер с глушителем… Ну да, умно, у любого пистолета может перекосить патрон, так что револьвер для данной ситуации надежнее… — он оглянулся на Мазура. — Я вам потом покажу запись, полковник, у меня в кабинете давно стоит камера, направленная на мой стол. Люблю хорошую шутку, знаете ли. Мы не стали брать господина сержанта, нашли момент заменить патроны в револьвере на совершенно бесполезные и чуть подпилить боек для полной надежности. А потом я дал ему возможность упереть мне дуло в висок пощелкать курком. Какое у него было лицо, когда он окончательно въехал, что проиграл… Ну, вы увидите, — он повернулся к Татьяне и похлопал ее по щеке. — А уж как я рад видеть вас, мадемуазель, как интересно мы пообщаемся…

Уже полностью одевшись и прикрепив кобуру, Мазур закурил, сидя на постели. Пальцы самую чуточку дрожали — ну и наплевать. Что ж, чудес не бывает — но коварные и умные начальники тайной полиции встречаются сплошь и рядом, а это порой лучше всяких чудес…

Короткий приказ Мтанги — и парочку в наручниках вывели, а следом улетучились спецназовцы, так что они остались вдвоем.

— Нервишки позванивают? — участливо спросил Мтанга.

— Дело житейское, у любого зазвенят… — кивнул Мтанга. — У самого случалось, узлом завязывались…

— Спасибо, — сказал Мазур, глядя в пол.

— Да пустяки, — усмехнулся Мтанга. — Неужели вы для меня не сделали бы того же самого? В одной семье состоим… Неплохо, а? Мои мальчики аккуратно взяли еще парочку бабуинов с пушками и того самого докторишку, так что собеседников у нас хватает… Вы что-то хотите сказать?

Мазур посмотрел ему в глаза:

— Ваши люди появились как-то удивительно вовремя… Вы и здесь успели установить микрофоны?

— Да нет, не смог бы, тут постоянно торчал кто-нибудь из их людей… — его лицо приняло крайне сокрушенное выражение: — Быть может вы окажетесь столь благородны, что простите старого хитрого негра, питающего любовь к подвохам? — он легонько коснулся воротника Мазурова пиджака. — Это у вас вшиты микрофоны и маячки — совсем крохотные, последних моделей. Совсем недавно проделано, как только с Флорисьеном все стало ясно, и мы узнали, что они намерены вас похитить. Конечно, вы вправе обидеться за такие вольности, но, по-моему, это пошло только на пользу.

— Какие могут быть обиды, если вы спасли мне жизнь? — искренне сказал Мазур. — Послушайте… А если бы я надел другой костюм или мундир?

Мтанга с неописуем неподражаемым выражением лица завел глаза под лоб, фыркнул:

— Я ничего не умею делать наполовину… Не беспокойтесь, те, кто все это проделал, нынче же избавят ваш гардероб от всех крошек… Вы как, нормально?

— Я не лицеистка, — чуточку сердито ответил Мазур.

— Вот и прекрасно, — сказал Мтанга серьезно. — Поедемте? Я сгораю от нетерпения потолковать по душам с этой парочкой, особенно с красоткой…

— А майора Петрова к этим беседам допустить можно?

— Да ради бога, — сказал Мтанга. — Позвоните ему из машины, пусть приезжает. Вам обоим тоже страшно интересно, я понимаю, — он крепко сжал плечо Мазура. — Только пусть ваши берегут Натали, как дитятко родное. Уж если они собрались заслать во дворец группу, то явно не для того, чтобы вручить ей букет… Ну, я постараюсь их взять, первым делом Мюрат тряхнет Флорисьена — тот выкидыш, вполне возможно, прекрасно знает, где та чертова группа засела. А мы тем временем потолкуем с мадемуазель — уже не спеша и обстоятельно…

Глава девятая Полосатая жизнь

Они сидели в небольшой подвальной комнатке со сводчатым потолком, дымили нещадно: Мтанга, Мазур и Лаврик. Хорошо еще, под потолком вертелся большой вентилятор, разгонявший дым, который тут же куда-то утягивало. Не курил только четвертый, неведомо зачем здесь присутствующий. Он совершенно не гармонировал ни с этим подвалом, ни с тайной полицией вообще — благообразный седовласый старец, черный, в хорошем, но безнадежно старомодном костюме и столь же старомодных очках в массивной черепаховой оправе. И портфель у него на коленях — из хорошей кожи, с позолоченными застежками, но столь же старомодный. Старичка словно занесло сюда на машине времени годов из пятидесятых. Более всего он походил на университетского преподавателя, а то и, бери выше, консервативного профессора — что интересно, галстук у него был примечательный, цветов столичного Орневилльского университета, синий в красную и зеленую полосочку. Фасон опять-таки старомодный, но ошибки быть не может: цвета Орневилля, открытого еще французами в конце сороковых.

Мазур, разумеется, не стал спрашивать, что это за старикан и почему присутствует в столь засекреченном месте — если полковник решил, значит, так надо.

Из полуоткрытой двери в соседнее помещение доносились звуки, которых следовало ожидать: размеренная возня, шумные мужские выдохи, болезненные женские стоны. Порой еще несколько голосов похохатывали и отпускали реплики на местном языке.

Старикан Мазуру упорно не нравился: если они с Лавриком, да и Мтанга, по лицу видно, относились к этим звукам, можно сказать, философски, как к вещи неизбежной, то «профессор» держался совершенно иначе: он прямо-таки прилип взглядом к полуоткрытой двери, хотя с того места, где они сидели, ничего нельзя было видеть из происходящего, вид у него был такой удовлетворенный, словно он слушал Бетховена или Моцарта, глаза блестели, по лицу блуждала удовлетворенная улыбка, временами казалось, что он всеми фибрами души жаждет видеть все своими глазами. Было в этом что-то извращенное — но что поделать, не они с Лавриком тут распоряжались…

— Вы не слишком увлеклись увертюрой, полковник? — усмехнулся Лаврик совершенно непринужденно.

— Ничуть, — серьезно ответил Мтанга. — Шесть человек для этой стервы — ни много и не мало, в самый раз, поверьте моему опыту…

— Верю, — столь же серьезно ответил Лаврик, видывавший и не такие виды. — По части опыта с вами нам пока что тягаться рано, это не комплимент, а констатация факта…

Прежние звуки оборвались — и несколько голосов хором заорали что-то торжествующее, будто болельщики, радовавшиеся удачному голу. Очень быстро оттуда вышел здоровенный детина, вытянувшись, что-то кратко доложил. Мтанга столь же коротко распорядился, детина юркнул назад, и почти сразу же из двери цепочкой вышли пятеро столь же здоровенных лбов с крайне довольными мордами.

— Пойдемте пообщаемся с гостьей, господа? — сказал Мтанга без улыбки.

Соседняя комната оказалась размерами раза в два побольше, но обставленная еще скуднее: огромный грязный матрац посередине, да низкий столик, уставленный какими-то коробочками и баночками.

Лежавшая на матраце голая Таня выглядела, конечно, ничуть не светски: раскосмаченная, распластанная, как тряпка, крепко смежившая веки. Над ней, сложив руки на груди, стоял еще один детинушка косая сажень в плечах, в больших черных очках. Мтанга бросил короткую фразу — и детинушка с виноватым видом сдернув очки, торопливо засунул их в карман легких брюк.

— Не люблю лишней театральности, — поморщился Мтанга, повернувшись к Мазуру. — Нечего в подвале без окон разыгрывать тонтон-макута. На улице то еще годится, но вот здесь… — он обернулся к Тане и холодно ее обозрел. — Как видите, полковник, ребята исполнительные. Никаких повреждений…

Мазур присмотрелся: действительно, крови нигде не видно. Хоть сейчас приводи в порядок и предъявляй присяжным — увы, как следовало из беседы с Валери, без особых шансов на выигрыш…

Без всяких церемоний взяв со стола одну из баночек, Лаврик прочитал надписи на французском, фыркнул, тихонько сказал по-русски:

— Точно, полная обработка…

— Что это? — так же тихо спросил Мазур.

— Буржуйские извращения, — усмехнулся Лаврик. — Обезболивающий гель для анального секса. Что, никогда не видел?

— Обижаешь, — сказал Мазур. — Если ты не забыл, я как-то вышибалой послужил в борделе, да вдобавок у латиносов. Всего насмотрелся, только упаковки были другие…

Он холодно глянул на матрац: щеки и все лицо в липких потеках, вид самый скорбный — умирающий лебедь, да и только…. Не было ни капли сочувствия — не оттого, что он видывал и не такое, не оттого, что она с ним проделала (да плюнуть растереть). Из-за Папы.

Вряд ли эмоции отражались у него на лице — да и Лаврик, поблескивая пенсне, смотрел бесстрастно — старикан, правда, чуть ли не слюнки пускал, так что хотелось дать ему по физиономии. Что до Мтанги, он откровенно скалился, как дикий зверь — явно мысли у него двигались тем же курсом, что у Мазура.

— Ну, хватит, мадемуазель, — сказал он резко. — Не надо изображать изнасилованную бегемотом газель. У вас ресницы подрагивают, как у человека в ясном сознании. Не соизволите открыть глазки?

Она медленно открыла прекрасные синие глаза — и взгляд полыхнул столь лютой ненавистью, что даже Мазура на миг проняло, да и остальных наверняка тоже. Вот только ненависть — абсолютно бессильная, подумал он с легким злорадством.

— Ну что же, первый этап нашего гостеприимства вы испытали, — холодно сказал Мтанга. — Дальше будет еще хуже, если станете запираться. — Будете говорить?

Уставясь с той же лютой, бессильной ненавистью, Таня послала его не просто очень далеко — по совершенно неприемлемому для всякого нормального мужика адресу.

— Ну что же, — преспокойно пожал плечами Мтанга. — Честно вам скажу: то даже хорошо, что вы запираетесь. Есть возможность на вас испробовать разные неприятные штучки, — и тут его прорвало на миг: — Я бы тебя за Папу, сучка гладкая…

И, тут же взяв себя в руки, обернулся к остальным:

— Пойдемте, господа.

Они вернулись в предбанник, закурили. Мтанга сказал:

— Я ни в малейшей степени не садист, но с удовольствием многое бы на ней испробовал. За Папу. Вы читали «Королеву Марго»? Ну, тогда, должно быть, помните, как старинные французы пытали всех подряд допрашиваемых, даже тех, что уже вывернулись до донышка и во всем сознались. Традиция была такая… Ладно, останемся профессионалами. Буквально через пару минут она начнет петь долго и выразительно, как оперная дива…

— Вы уверены, что удастся так быстро сломать? — серьезно спросил Лаврик. — Девка с норовом…

— Уверен, — сказал Мтанга. — Ах да, я так и не познакомил вас, господа… Полковник Иванов. Майор Петров. Доктор Баду, профессор кафедры биологии Орневилльского университета. Не будете ли столь любезны, профессор, прочесть господам кратенькую лекцию о ваших методах работы?

— С превеликой охотой, — кивнул профессор.

Распахнув свой портфель, он извлек оттуда сплетенную из толстой проволоки, с очень мелкими ячейками, шарообразную бутылочку с длинным горлом, величиной с яблоко. Держа двумя пальцами за кончик горлышка, у самой пробки, продемонстрировал Мазуру с Лавриком.

Определенно, там что-то копошилось. Мазур присмотрелся как следует. Ага. До половины заполняя бутылочку, копошились здешние желтые муравьи, размером чуть ли не с мужской мизинец, с массивными головами и мощными жвалами, порой пытавшимися там и сям безуспешно перекусить проволоку. Мазур подзабыл их название на местном языке, но прекрасно помнил, что оно означает: «ужас джунглей». В точности как в Южной Америке: когда по джунглям то ли переселения ради, то ли еще зачем-то ползет широкий шелестящий поток этих тварюшек, разбегается все живое, даже львы, забывая о своем гордом титле «царя зверей», улепетывают со всех лап — титул не спасет от риска остаться в виде обглоданного дочиста скелета. Хорошо еще, что их относительно мало, водятся лишь в парочке мест на севере.

Расплывшись в блаженной улыбке, профессор пояснил: — Пробочка вынимается, горлышко вставляется куда следует… Мурашики выползают, очень злые…

— А иногда и не вставляется, — бесстрастно сказал Мтанга. — Достаточно продемонстрировать и объяснить, что к чему. Ни разу не было осечек, понимаете? Самые строптивые бабы начинают петь…

— О да, — с явным сожалением кивнул профессор. — Часто и не вставляется… Эти паршивки такие слабодушные на поверку…

— Вот так, — сказал Мтанга. — Думается мне, что и сейчас…

Он замолчал, недовольно повернулся к высокой каменной лестнице. По ней, грохоча подошвами, прямо-таки ссыпался очередной лоб в штатском, с озабоченным лицом склонился к уху полковника и стал что-то нашептывать.

Мтанга выругался сквозь зубы, лицо у него изменилось, Мазуру показалось даже, что на нем промелькнула беспомощность. Поджав губы, он размышлял недолго, произнес несколько фраз на местном — и нежданный визитер опрометью кинулся наверх. Полковник проворно встал:

— Профессор, побудьте пока здесь. Пойдемте, господа… — Что случилось? — спросил Мазур, столь ж быстро шагая за ним к лестнице.

— Мир перевернулся, — не оборачиваясь, произнес Мтанга даже не зло, а как-то безнадежно. — Как в старых легендах о Великом Потрясении Мира. Нет, с Натали все в порядке, не беспокойтесь. Однако сюрприз очень поганый…

У Мазура создалось то же впечатление — когда в приемной Мтанги он увидел никого иного, как мадемуазель Валери Дюпре — с той же старушечьей прической, в тех же очках и сером еловом костюме (юбка даже ниже колен). Рядом с ней сидел чернокожий вальяжный тип в сиреневом с черным мундире, с серебряными поперечными погончиками, украшенными золотой эмблемой. Ага, моментально определил Мазур. Генеральная прокуратура. Что за игры?

Оба незваных, гость и гостья, встали неторопливо, с видом знающих себе цену людей.

— Чем обязан столь неожиданному визиту, господа? — спросил Мтанга, явно пытаясь оставаться хладнокровным.

— Не изволите ли ознакомиться? — Валери протянула ему бордовую книжечку с тисненой золотом надписью (Мазур успел рассмотреть эмблему министерства внутренних дел). То же проделал и ее спутник — только у него книжечка была темно-синяя. И явно не новая, носившаяся в кармане и предъявлявшаяся давненько, а вот удостоверение Валери прямо-таки сверкало новехонькой позолотой букв и эмблемы. Мтанга прочел вслух, неторопливо и внятно, на английском (наверняка для того, чтобы Мазур тоже понял):

— Госпожа Валери Дюпре, референт юридического отдела канцелярии министра внутренних дел… Выдано только вчера — вы делаете великолепную карьеру, мадемуазель, мои поздравления… Господин Аристид Олентейру, статс-секретарь юстиции, помощник генерального прокурора республики… Чем могу служить?

— Быть может, пройдем в ваш кабинет? — бесстрастным тоном спросила Валери. — Разговор может затянуться, и не стоит вести его при посторонних… — она кивнула в сторону секретаря и двух респектабельного вида субъектов (постоянная охрана приемной).

— Разумеется, — сказал Мтанга. — Вы не возражаете, если господа офицеры будут присутствовать? Это, позвольте представить…

— Я уже имела честь познакомиться с полковником Ивановым, — тем же голосом робота произнесла Валери. — С майором Петровым тоже знакома… Ничего не имею против. Тем более что господ офицеров это тоже касается…

Ох, что-то Мазуру все это категорически не нравилось, но что тут поделаешь? Все пятеро прошли в кабинет, расселись. Мтанга кивнул на пепельницу:

— Вы позволите, мадемуазель референт?

— Разумеется, — сказала Валери, достала плоский золотой портсигарчик с какой-то монограммой, извлекла тоненькую дамскую сигаретку. Ее спутник, должно быть, некурящий, остался сидеть. Выглядел он крайне чопорно и ни на кого не смотрел.

— Итак? — спросил Мтанга, поднося ей огоньку.

Валери медленно выпустила дым, произнесла холодно:

— Главам ведомств, которые мы представляем, стало известно: вы без малейшего законного основания, в компании офицеров охраны мадемуазель Олонго задержали мадемуазель Татьяну Акинфиефф и, по некоторым данным, собираетесь подвергнуть ее пыткам… если уже не подвергли. У вас не было никаких законных оснований, а господа офицеры, согласно законам, вообще не имеют права принимать участие в каких бы то ни было расследованиях.

— Вот тут вы чуточку ошибаетесь, — сказал Мтанга. — Имеют. Поскольку по личному распоряжению покойного верховного Главнокомандующего — которое с юридической точки зрения пока что некому отменить — давно уже зачислены параллельно на службу в тайную полицию. Желаете, чтобы они предъявили документы?

— Нет необходимости, — отрезала Валери. — Поверю вам на слово… Что ж, это несущественно, в общем. Нас в первую очередь интересует мадемуазель Акинфиефф: незаконное задержание, пытки…

— Помилуйте, какие пытки? — пожал плечами Мтанга, глядя на нее ясным и чистым взором младенца. — Что до задержания, я могу объяснить…

— Мы не нуждаемся в ваших объяснениях, — бесцеремонно прервала Валери. — Извольте ознакомиться… — она извлекла из своей кожаной папочки какую-то бумагу крайне официального вида, протянула Мтанге. Вежливо улыбнулась Мазуру: — Вы ведь не читаете по-французски, господин полковник, насколько я знаю? Я объясню, это приказ министра внутренних дел с резолюцией генерального прокурора, предписывающий немедленно освободить и передать нам мадемуазель Акинфиефф. Не так ли, господин Мтанга?

— Все так, — сказал полковник, не поднимая глаз от бумаги.

— В таком случае, прикажите немедленно ее привести, — Валери прищурилась. — Или она уже в таком виде, что ее нельзя показывать посторонним?

— Да господи, что вы такое говорите, — с вымученной улыбкой сказал Мтанга. — Она, и правда, в камере, но в совершенно нормальном виде…

— Вот и прекрасно. Прикажите в таком случае немедленно ее привезти. Мы ее забираем, — она знакомо прищурилась, словно дикая лесная кошка. — Вы прекрасно знаете, что обязаны подчиняться распоряжениям нашего министра. Могут ведь последовать и другие бумаги… — и она многозначительно положила узкую ладонь со скромным серебряным перстеньком на безымянном пальце, на свою папку.

Сволочь, подумал Мазур. Стерва. Шлюха поганая. У нее в папочке вполне может оказаться приказ министра о снятии Мтанги, на что он по закону имеет полное право. Назначить нового начальника пока что не может, но вот Мтангу снять способен и сейчас. А если Мтанга вздумает не подчиниться, здание очень быстро окружат танки и солдаты. Покойный Папа кропотливо разработал систему противовесов и давным-давно расписал, какое именно ведомство подавляет мятеж того или иного другого. Приказы имеются у всех командиров, они с ними прекрасно знакомы — и отменить их опять-таки в состоянии лишь Верховный Главнокомандующий. Уж кто-кто, а Мтанга все это прекрасно знает.

Действительно, Великое Потрясение Мира. Будь Папа жив, и министр, и генеральный прокурор если и не померли бы от страха, то качественно обделались бы при одной мысли о таких вот забавах — и плевать бы было, что там нацарапано в законах. Но теперь…

— У нас мало времени… — спокойно произнесла Валери. — Или вы пожелаете позвонить господину министру?

— Не вижу необходимости, — все так же не поднимая глаз, ответил Мтанга.

Валери чуть подняла брови:

— В таком случае?..

— Я немедленно распоряжусь, — сказал Мтанга сухо. — Простите, я вас на минутку покину, есть вещи, о которых я не говорю по телефону, передаю через секретаря…

Он встал и быстро вышел в приемную. Вернулся, когда не прошло и минуты, сел за стол, сказал чуточку безжизненным голосом:

— Вам придется подождать. Камеры расположены далеко от моего кабинета, пока секретарь туда дойдет, пока ее приведут…

— Я надеюсь, то не затянется на час? — спросила Валери бесстрастным голосом опытной законницы.

— Ну что вы, — сказал Мтанга. — Какая-то четверть часа…

— У вас что, нет телефонной связи с тем крылом? — с плохо скрытой насмешкой осведомилась Валери.

Мтанга ответил бесцветным голосом бухгалтера, зачитывающего в управлении фирмы годовой отчет:

— В особых случаях — к которым этот по ряду причин относится, запрещено пользоваться телефонами. Только устная передача поручений. Есть инструкция, утвержденная нашим уважаемым господином министром. Если желаете, я позвоню в канцелярию, распоряжусь, чтобы ее принесли…

— Не стоит, — сказала Валери. — Я и здесь поверю вам на слово, — и улыбнулась прямо-таки ангельски. — Вы же серьезный человек, не станете в таких обстоятельствах преподносить ложь… которую крайне легко проверить…

Не прошло и четверти часа, как дверь распахнулась, и показалась Татьяна в сопровождении вежливо поддерживавшего ее за локоток секретаря (который наверняка никуда не ходил пешочком, а позвонил и от имени полковника велел привести эту стерву в божеский вид). Благо долго трудиться не пришлось: ее просто старательно причесали, вернули одежду. Мазур с неудовольствием отметил, что стерва вновь приняла вид умирающей газели, готовой вот-вот рухнуть в обморок.

Черт, так и есть — закатив глаза, Татьяна вдруг стал заваливаться на бок и непременно упала бы, не подхвати ее секретарь. Проворно вскочив, Валери помогла ей сесть, ободряюще сказала:

— Успокойтесь, мадемуазель, ваши мытарства кончились, мы приехали за вами… Вы можете говорить?

— Да… — слабым голосом отозвалась Татьяна.

— Вам плохо? С вами здесь что-то делали?

Синеглазая стерва ответила негромко, вяло, но так, что ее услышали все присутствовавшие в кабинете (секретарь уже успел улетучиться, бесшумно прикрыв за собой дверь):

— Насиловали… Пытали…

— Ах, вот как… — протянула Валери, уставясь на Мтангу со злой насмешкой. — А вы, господин полковник, уверяли, будто ничего подобного не происходило… Желаете что-либо сказать? Молчите? И правильно. Не стоит преподносить очередную ложь… которую легко проверить. Полагаю, нам здесь больше нечего делать. Мы немедленно покидаем здание вместе мадемуазель Акинфиефф. Надеюсь, вы не намерены препятствовать?

— Ну что вы, это было бы беззаконие, — произнес Мтанга, сидевший с застывшим лицом.

— Рада, что вы помаленьку начинаете вспоминать о существовании в республике законов, — усмехнулась Валери. — Не будете ли столь любезны помочь, господин Олентейру?

Прокурорский чин (от которого за все это время никто не услышал ни единого слова) помог Татьяне встать. Валери обернулась:

— Всего наилучшего, господа…

И они вышли, бережно поддерживая Татьяну под локотки. Дверь захлопнулась. Мтанга, с силой провел руками по лицу, взял со стола медную статуэтку в здешнем стиле, изображающую какое-то мифологическое существо — и что было силы грохнул ею об пол. Что ж, порой и это — неплохой способ успокаивать нервы… Шумно, тяжко выдохнул сквозь зубы. И все же он великолепно умел держать удар: совсем недолго просидев с отрешенным, чуть посеревшим лицом, произнес почти нормальным голосом:

— Вот так, господа офицеры. Это уже прямое противодействие.

Лаврик спросил осторожно:

— Как вы полагаете, эта парочка, министр и прокурор, могут быть замешаны?

— Согласно тому, что о них знаю — вроде бы не должны, — сказал Мтанга. — А теперь… Не берусь и судить. Ни о чем я не берусь теперь судить, все перевернулось… И тем не менее… Вероятнее всего, нет. Будь они тоже завязаны на какие-то внешние силы, пошли бы дальше — сунули бы мне приказ об отставке, и мне пришлось бы уйти, как побитой собаке, пока по зданию не начали бить прямой наводкой танки. И тайная полиция на какое-то время была бы обезглавлена…

Мазур прекрасно знал, в чем тут хитрушка: Мтанга пошел даже дальше многих, у него не было ни заместителя-болвана, ни заместителя-медузы, которых министр мог бы в случае чего назначить «Временно исполняющими обязанности». У него вообще не было заместителей, ни единого. Мтанга единолично, без всяких посредников руководил начальниками восьми департаментов, на которые делилась тайная полиция. И внешний враг, та же «Даймонд», имей она возможность обезглавить тайную полицию, никак не упустила бы такого шанса. Это утешает — кое-какие шансы все же есть, коли Мтанга на месте, еще побарахтаемся…

Тем же севшим, усталым голосом Мтанга продолжал:

— Самое смешное, что это могут оказаться просто-напросто те самые «парни в старых школьных галстуках». Ни министр, ни генеральный прокурор к ним не относятся: Папа никого из них не назначал на серьезные государственные должности — да они и не стремились, им это, в принципе, не нужно, им достаточно, чтобы с ними считались должным образом… Акинфиев мог попросить кого-то из них выручить доченьку, и они охотно помогли: и сам князь, и его дочь для них свои… Что бы ни натворили…

Лаврик задумчиво сказал:

— На их месте я прямо отсюда повез бы ее к врачу…

— Я тоже, — ни на кого не глядя, сказал Мтанга. — Врач моментально определит, что ее только что качественно поимели несколько человек… А впрочем… Вполне может оказаться, что на ней еще с полдюжины, скажем, ожогов от сигарет. Эта стерва способна сама себе их наставить.

— Не сомневаюсь, — кивнул Лаврик. — По-моему, она способна и интервью журналистам дать, без колебаний описывая, как ее насиловали и пытали… Наши, конечно, и сейчас побоятся, но в столице полно иностранных…

— Не думаю, — криво усмехнулся Мтанга. — Журналисты, шум, гам, министр и генеральный прокурор создают какую-нибудь поганую комиссию по проверке моей деятельности… Нет, не думаю. Это — длинный, обходной путь. Реши они зайти слишком далеко, никто не мешал им меня снять… и тут же арестовать на выходе, а там, чего доброго, и пристрелить при попытке к бегству или вооруженном сопротивлении. Они на это не пошли. Значит, еще поработаем. Нам совсем немного осталось продержаться…

— Я бы на вашем месте немедленно взялся за Флорисьена, которого пока что никто не пытался освободить, — сказал Лаврик.

— Это-то меня и удручает, — сказал Мтанга. — То, что его никто не пытался освободить, о нем даже не заикнулись. А ведь тот, кто знал, что мы сцапали стерву, не мог не знать, что вместе с ней прихватили и Флорисьена. Он, конечно, не имеет отношения к старым школьным галстукам», папаша всего-навсего один из трех совладельцев велосипедного заводика, мелкота.

— И опасный свидетель, — добавил Лаврик.

— А если — нет? — тихо спросил Мтанга. — Если он — просто пешка? И именно потому о нем и речь не шла? И знает ровно столько, сколько считала необходимым наша стервочка? — он тяжко вздохнул. — Ну да, есть великолепная запись их разговора с вами после того, как они вас похитили. Но боюсь, в таких условиях она может оказаться бесполезной. Еще выяснится, чего доброго, что Татьяна работает на министерство внутренних дел, и это было не похищение, а санкционированная сверху проверка вас: как-никак иностранец на такой должности, мало ли что, о безопасности Натали следует заботиться серьезно… На вас ведь ни царапинки… А впрочем, даже наставь я вам сейчас тех же ожогов от сигарет… Вы ведь согласились бы?

— Придется, если так уж нужно для дела, — вздохнул Мазур. — Переживу как-нибудь.

— Это все равно не помогло бы, — вздохнул Мтанга. — Коли уж все завертелось именно таким образом и эту стерву у нас увели из-под носа… Ну что же, займемся…

Тихо распахнулась дверь, вошел секретарь — и, прислонившись к косяку, уставился на шефа печальным, каким-то пустым взглядом.

— Что, очередные сюрпризы? — тихонько рявкнул Мтанга. — Войдите и закройте за собой дверь! Вот так. Что там еще? Здание начали окружать танки? Флорисьен повесился в камере?

— Н-нет, господин полковник, — с запинкой вымолвил посеревший секретарь. Тут другое. Только что пришло донесение…

…У семьи больше не было полковника Очеренго. Его не было вообще — среди живых, имеется в виду. На обратном пути, километрах в сотне от Турдьевилля, вертолет то ли загорелся и упал, то ли упал и потом загорелся. Никто еще не знал толком — туда только что прилетели. Одно известно точно: выживших нет, ни одного.

— Кто-нибудь верит в случайности? — спросил Мтанга, когда за секретарем захлопнулась дверь. — Молчите? Значит, тоже не верите…

— Кто у него заместитель? — спросил Мазур. — Из «дураков» или «медуз»?

— «Медуза», — ответил Мтанга. — Что поделать, старая добрая традиция: заместитель либо дурак, либо «медуза», либо его вообще нет, как у меня. Вообще-то такая тактика себя прекрасно оправдывает… Но не сейчас. Эта «медуза» будет смотреть в рот министру внутренних дел, прежних отношений с жандармерией у нас больше нет.

Лаврик сказал медленно:

— Если вдумчиво проанализировать события… Никак нельзя отделаться от впечатления, что действуют две разных группы. С разными целями и интересами, возможно, абсолютно противоположными…

— Америку нам открываете, — фыркнул Мтанга. — У меня такое впечатление сложилось очень давно. И толку? Пока мы не получим по-настоящему ценных показаний, пока у нас в руках одни пешки… — он вздохнул и порывисто встал. — Ладно. Пойдемте займемся Флорисьеном. Пока я еще сижу в этом кресле, пока и его не заявились освобождать очередные добрые самаритяне… пока он не повесился в камере, смастерив петлю из подкладки собственного пиджака. У этого франта пиджак с шелковой подкладкой, великолепную петлю можно скрутить. И мотив великолепный: испугался пыток, прекрасно понимая, что они вскоре последуют.

— Вы кому-то не доверяете у себя? — тихо спросил Лаврик.

— Я мало кому у себя доверяю, — отрезал Мтанга. — В конце концов этот скот Флорисьен, прежде чем все вскрылось, года три ходил у меня в доверенных лицах. Вот доктору Кумене и майору Мюрату я доверяю полностью — есть, знаете ли, веские причины. Что до всех остальных… Как показали недавние события, любой может оказаться предателем. Что уж там говорить о надзирателях при камерах? Пойдемте, пока он жив…

У старавшегося не отстать ни на шаг Мазура поневоле всплыли в голове задорные куплеты:

— И не надо зря портить нервы, вроде зебры жизнь, вроде зебры. Черный цвет, потом будет белый цвет — вот и весь секрет.

Увы… Происходящее скорее напоминало грубоватый анекдот: «Жизнь — как зебра. Черная полоса, белая, черная, белая, а потом — жопа»…

Глава десятая Одиночество в толпе

Со всей возможной деликатностью Мазур сказал:

— Я, конечно, доверяю вашему бесценному опыту, но… Вы уверены, что он рассказал все, и другая обработка не требовалась?

— Уверен, — кивнул Мтанга, ничуть, кажется, не рассердившись. — Во-первых, тот самый опыт, во-вторых, я его давно знаю, поганца, несколько лет учил ремеслу на свою голову… Все было правильно…

Мазур досадливо сжал губы. Оказавшийся живехоньким Флорисьен запел, словно самая голосистая здешняя птичка кувимби — едва увидел среди вошедших прекрасно ему знакомого профессора с портфелем и был вежливо спрошен: если будет молчать, сам встанет, как надо, или придется помогать?

Ну конечно, он прекрасно понимал нюансы: это из женщины легко по миновании надобности извлечь муравьишек всех до одного (у профессора они на строгом счету) — но запущенными мужику в задницу это нереально, они пустятся в долгое путешествие… Штаны предатель не намочил — но началось ползанье на коленях и хныканье о пощаде в обмен на полную откровенность, быстро пресеченные оплеухами.

И он запел. Увы, увы… Ничего особенно важного, перед ними оказалась классическая шестерка, марионетка, которую дергают за ниточки. Вербанула его Таня полгода назад, на довольно-таки серьезном компромате: не только воровал денежку из секретных фондов, тут еще и, как принято выражаться на родине Мазура (да, впрочем, и здесь та же формулировка в ходу, она интернациональна, в общем), злоупотребление служебным положением. И то, и другое в таких масштабах, что Мтанга, как минимум, вышиб бы его со службы, и позаботился, чтобы в этой стране красавчик не нашел никогда места получше, чем чистильщик обуви или тапер в борделе. А могло обернуться и похуже…

У нее был ворох крайне убедительных доказательств — и Флорисьен, прекрасно понимавший свое положение, не ломался долго.

Княжеская дочка аккуратно платила оговоренное жалованье, даже (видимо, ради закрепления отношений) пару раз с ним переспала, обращалась вежливо, без тени хамства — но сам Флорисьен, судя по характеру возлагавшихся на него поручений (кроме того, что сливал секретную информацию из родимой конторы), прекрасно понимал, что стал при ней не более чем шестеркой: неглуп, поганец, этого у него не отнимешь. На кого именно он двурушничает, он не знал до сих пор. При похищении Мазура был заранее подробным способом проинструктирован, Таня подробно и четко обозначила рамки, в которых он должен был оставаться. Где расположилась группа, которой предстояло в случае успеха войти в Лунный дворец, он представления не имел — сигнал к началу операции должна была дать Таня и она сама сказала, чтобы не оставалось недомолвок.

Вот, собственно, и все, что удалось узнать. К некоторому удивлению Мазура, Мтанга, выслушав все это, не стал продолжать и пускать в ход ни муравьев, ни другие имевшиеся в его распоряжении средства убеждения. Ладно, в конце концов ему виднее. Но они нисколечко не продвинулись, разве что получили живого свидетеля-сообщника, способного дать против Тани показания, где угодно — но сейчас это ничем помочь не могло…

— Интересно, чему-то вы вдруг усмехнулись? — спросил Мтанга.

— Профессор, — сказала Мазур, — он ушел чертовски разочарованным, из-за того, что ему так не удалось поработать…

— Безусловно, — фыркнул Мтанга. — Мерзость неописуемая. Старый садист, в прямом смысле, еще при французах попадал в неприятности, да и при республике, не прибери я его к рукам, вполне мог оказаться за решеткой. Иные смазливые студенточки, что черные, что белые, получали хорошие баллы и прочие льготы только после хорошей порки и прочих забав совершенно в духе де Сада. Выбирал, сволочь, дочек небогатых и невлиятельных родителей: Орневилль — не Лицей и не Горный колледж, там-то девочки из семей попроще, и диплом для них много значит. Он их даже не трахал, извращенец старый — кончал от всего, что делал. Одна девочка, гордая, все же набралась смелости и написала заявление в уголовную полицию. Там о нем и без того знали много, обрадовались свидетельнице, завели дело — благо профессор не входит ни в одну из семей и уж тем более в число «школьных галстуков», можно было безбоязненно, с неплохой для себя выгодой устроить шумный судебный процесс, ни чуть не шитый белыми нитками. Но он прибежал ко мне, изложил идею насчет муравьев, и не особенно раздумывая, прикрыл его, прибрал к рукам. Старая мразь, ненавижу, собственными руками придушил бы — но он нужен, вы сами убедились. Это ведь у вас в Европе кто-то из профессионалов изрек, и совершенно правильно: отбросов нет, есть кадры… Не помните, кто?

— Кажется, Канарис, но не уверен, — сказал Мазур. — Что ж, все правильно, работать нужно с тем, что есть под рукой, как бы ни тянуло иную мразь придушить…

— Рад, что нашел понимание, — хмыкул Мтанга. — Признаться, я чуточку боялся, что встречу осуждение со стороны советского человека…

Мазур усмехнулся не без грусти:

— Откровенность за откровенность, полковник. Увы, я не вполне обычный советский человек, такое уж ремесло выпало…

— И вас никогда не тянуло сменить его на что-нибудь… ну, как бы это выразиться, более гуманное?

— Никогда, — твердо сказал Мазур.

— Вот и со мной та же история, — сказал Мтанга. — Я никоим образом не садист, предпочитаю при возможности не доводить дело до пыток. Мне нравится сама работа… Знаете, именно по тем же мотивам ко мне частенько приходит молодежь, в том числе и образованная. Людям определенного склада характера чертовски нравится тайно знать все обо всех, собирать информацию, выслеживать. Никакой романтики, тут что-то другое… Что интересно, из них большей частью получаются хорошие работники — видимо, именно потому, что тут нет ни романтики, ни садизма, тут что-то другое, затрудняюсь подыскать словечко. Хотя они прекрасно понимают, что могут погибнуть — и порой гибнут, причем весь окружающий мир остается в совершеннейшем неведении…

— Ну да, — сказал Мазур, отрешенно глядя вперед, где мчался передовой автомобиль небольшого кортежа. — На этот счет есть хорошая цитата… «Секретная служба выполняется в абсолютной тайне, ее солдаты погибают молча, как будто проваливаются в люк. Это значит — служить начальникам, задача которых состоит в том, что бы никому не доверять». Собственно говоря, это абсолютно верно и в отношении нас, подумал он. Хоть мы и не принадлежим к классической секретной службе, но живем по тем же правилам…

— Неплохо, — сказал Мтанга. — Кто это?

— Это из мемуаров весьма небесталанной французской разведчицы, работавшей еще в первую мировую, — ответил Мазур. — Фамилию я забыл, не стал держать в памяти, но несколько ее высказываний запомнил накрепко.

— Как и я на вашем месте, — кивнул Мтанга. Усмехнулся. — Вы порой так зыркаете вокруг, будто выполняете в отношении меня те же функции, что касаются Натали…

— Вот именно, — серьезно сказал Мазур. — В нынешней ситуации вы просто обязаны остаться в живых.

— Да мне самому хочется… — сказал Мтанга. — Постараюсь. Я же говорил, на меня покушались девять раз, и отнюдь не растяпы… Обошлось. А уж сейчас ситуация и вовсе безопасная: мы едем к нему без предварительной договоренности, без звонков, слежки за нами нет, иначе мои ребята заметили бы…

Он мельком бросил взгляд назад, на замыкающую машину. Как и Лавута, прислушался к словам Мазура, ничуть не опасаясь быть заподозренным в трусости. Впереди идет «рено» с четырьмя автоматчиками, сзади кавалькаду замыкает «дорожный крейсер», где хорошо вооруженных умельце в еще больше, у них там и ручной пулемет, и гранаты, на всех трех машинах самые обыкновенные номера. Лавуте, правда, повышенные меры безопасности ничуть не помогли, но тут, строго говоря, совершенно иные обстоятельства, в некоторой степени он сам загнал себя в ловушку, недооценив неведомого противника. Будем надеяться, что на тот раз обойдется…

— Идея ваша неплоха, — сказал Мтанга. — Коли уж все еще существуют и действуют люди, твердо решившие убрать Натали. Нам совсем недолго осталось держаться…

— Как вы думаете, он согласится?

— Трудно сказать заранее, — пожал плечами Мтанга. — Человек себе на уме, ни к одной из семей не принадлежит. Мне точно известно, к нему уже пытались делать подходы, но безуспешно. В общем, его можно понять, в его положении не самая глупая тактика: стоять в сторонке. Значит… значит, нужно постараться довести до него в том числе еще и нехитрую мысль: придерживаясь подобной тактики, он может и потерять свой пост… и то чистая правда. Бывают ситуации, когда опасно для карьеры именно это — стоять в сторонке, ни к кому не примыкая… Черт, накоптили…

Мазур тоже недовольно поморщился — кортеж, из-за тех самых обычных номеров, дисциплинированно соблюдал все правила движения и потому вместе со всеми остановился на красный сигнал светофора. Вот только рядом оказался ревущий мощным мотором и отчаянно чадящий мощный мотоцикл с двумя седоками в кожаных куртках и шлемах с дымчатыми забралами. Мтанга наклонился, повертел ручку и полностью поднял стекло. Стало чуточку полегче, хотя в салоне и пованивало еще выхлопными газами. Обычная для здешних мест картина: люди покупают весьма недешевый автомобиль или мотоцикл, но особенно не заворачиваются касаемо надзора за техническим состоянием и ездят, не особенно и стараясь сберечь недешевое транспортное средство — так что здесь не редкость роскошный ДС с разбитой давненько фарой или вмятинами (лень чинить) или такое вот японское дорогое творение с варварски неотрегулированным карбюратором…

— Что с вами? — спросил Мтанга тихо. — У вас вдруг нехорошо изменилось лицо…

— Что-то неправильно, — сквозь зубы произнес Мазур. — Определенно. Только я никак не пойму что…

И, наконец, понял.

Почему этот мотоцикл остановился рядом именно с ними? Это в их ряду первое место перед светофором заняла передняя машина сопровождения, а в соседнем, крайне правом, перед мотоциклом никого нет, наездник вполне мог бы проехать еще немного и оказаться у светофора первым, но он…

Ладно, лучше лишний раз перебдеть и предстать идиотом, чем… Мазур схватился за пистолет.

И опоздал на какие-то секунды.

Правая рука седока вынырнула из-под куртки… знакомый предмет едва ли не прижат к стеклу… глушитель дважды плюнул бесшумным огнем, и в правом стекле появились две дырочки, с тянувшейся от них паутиной трещин…

В следующий миг (Мтанга еще заваливался на колени Мазуру) мотоцикл с диким ревом рванул на красный свет, отчаянно кренясь, свернул направо…

Тут же началась дикая канонада — длинными очередями палили выскочившие из передней и задней машин, мотоцикл уже исчез с глаз, но стрельба продолжалась. В конце концов в средней машине что-то сообразили, в нее торопливо попрыгали, и она помчалась вслед исчезнувшему мотоциклу…

Тело Мтанги соскользнуло на пол, голова лежала на коленях у Мазура — лицо совершенно спокойное, взгляд неподвижный, потухший, в виске, почти рядом, две дырочки с опаленными краями… Наповал.

Мазур так и сидел с бесполезным теперь пистолетом в руке, ссутулившись, бессмысленным взглядом уставясь в мертвое лицо полковника, десятого, юбилейного, так его и растак, покушения не пережившего. Ничего другого не оставалось — сидеть и тупо таращиться на мертвеца и лихорадочно думать. О том, что тайная полиция, по сути, для их команды пока что потеряна — хотя там остались двое безусловно верных людей, поди угадай, что за фортель может отмочить министр внутренних дел — не противник Натали, но и не сторонник. О том, что двое с мотоцикла явно оторвутся и уйдут, уже ушли. Им достаточно отъехать недалеко, бросить в условленном месте мотоцикл и шлемы, прыгнуть в ожидающую их машину, раствориться в воздухе. Никто не видел их лиц. Неизвестно даже, какая у них кожа — оба были в перчатках. Тупик.

Но главное — как и в случае с генералом Кимолу, это не здешний метод. Чисто европейский. Самое широкое распространение получил в Италии у тамошних террористов и мафиози — да еще в паре-тройке латиноамериканских стран (причем одну из них это настолько задрало, что там принят закон, запрещающий ездить на мотоцикле в шлеме — случись что, хоть рожи удастся кому-нибудь запомнить…)

…Холодно глядя на почтительно застывшего едва ли не по стойке смирно» чиновничка (мелочь пузатая, всех боится, а Мазура тем более), Мазур спросил:

— До коронации мадемуазель Олонго остались еще четыре публичных выступления, верно? Среди них есть особенно важные, которые нельзя отменить, пусть даже небо рушится на землю? Или все же можно отменить все? Чиновничек робко сообщил:

— Если подумать…

— Вот и подумайте быстренько! — рявкнул Мазур в хорошем здешнем стиле. — Быстро, я сказал!

Суслик дешевый (и боявшийся Мазура, как огня и мечтавший при грядущей монархии приподняться повыше), по лицу видно, думал быстро и старательно. И очень скоро воскликнул:

— Господин полковник! Если подумать, ни одна из встреч с общественностью уже, собственно, не особенно и важна… Все по-настоящему важные уже проведены…

Облегченно вздохнув (на лице суслика изобразилась явственная радость оттого, что он угадал пожелания грозного начальства — пусть Мазур и не был таковым официально), Мазур повелительно сказал:

— Отмените все четыре. Пусть сошлются на обычные женские регулярные недомогания, на сей раз проистекающие особенно тяжело. Все понятно? Так и объясните.

— Я понял, господин полковник…

Тем же тоном Мазур продолжал:

— И далее. Об этом никому не следует объяснять заранее, но вы должны знать: мадемуазель Олонго не покинет пределы Лунного дворца до дня коронации — и это мой прямой приказ, если понадобится, он будет письменным. Все ясно?

— Да, разумеется…

Мазур изменил тон, подпустив снисходительности и этакого небрежного расположения:

— Будете четко выполнять мои приказы — сделаете при королеве неплохую карьеру, — и усмехнулся: — Уж это-то понятно, а?

— Конечно, господин полковник… — суслик аж подрагивал от почтительности и открывавшихся перед ним перспектив. — Все будет исполнено…

— Вот прекрасно, — благосклонно кивнул Мазур. — Идите.

Глядя вслед суслику, старавшемуся шагать к двери как можно тише, Мазур не убрал с лица злой, торжествующей ухмылки. Потому что он, строго говоря, нисколечко не самоуправствовал и не превышал полномочий. Все в рамках закона: пусть возглавляемая им охрана и подчинялась на бумаге ведомству Лавуты, ни сидевшее сейчас на месте Лавуты ничтожество, ни кто бы то ни было еще не мог официально отменить решение Мазура безвылазно продержать Натали во дворце до дня коронации — еще при составлении выше означенной бумаги хитрован Папа на всякий случай добавил пару строчек: при «особых либо чрезвычайных обстоятельствах» начальник личной охраны мог, применяя космические термины, автоматически отстыковаться от ведомства Лавуты и действовать самостоятельно «дабы обеспечить охраняемому лицу полную безопасность».

Немаловажное дополнение: начальник охраны сам, и только он один, определял, что настали «особые» либо «чрезвычайные» обстоятельства — а снять его с должности при наступлении этих самых обстоятельств мог только Верховный Главнокомандующий. И попытайся кто-то ситуацию нарушить, у Мазура была официальная возможность обратиться за помощью к парочке армейских подразделений: пехотному полку, танковой бригаде и элитному парашютному. Разумеется, бумага была составлена не в расчете на Мазура — сочиняя ее, Папа еще о нем и не слыхивал, не думал о введении монархии, а Натали еще училась в Сорбонне. Просто-напросто, опираясь на эту бумагу, Папа мог натворить немало, прикрываясь начальником личной охраны: в руки которого к тому же при чрезвычайных обстоятельствах переходило и командование тем департаментом тайной полиции, что отвечал исключительно за охрану Первого Лица.

Натали под эту категорию вполне подходила: не разрешено, но и не запрещено, все опять-таки зависело от Мазура. Неуязвимого в данный момент, никому не подчинявшемуся, кроме Натали. Ну, а ее без труда удастся убедить, что до коронации ей придется посидеть во дворце тихонько, как мышке. Умен все же был Папа, даже после его смерти многое продолжало работать и шло Мазуру с Натали только на пользу: и проект монархии, и указ о полномочиях начальника охраны. Ну, а то, что он не уберегся однажды… С каждым может случиться…

Огромный цветной телевизор в углу работал бесшумно, демонстрируя какой-то французский фильм с де Фюнесом, прежде Мазуром не виденный — и Мазур проворно метнулся к нему, включил звук, когда действие вдруг оборвалось, и на экране появилась очаровательная чернокожая дикторша — на сей раз без своей фирменной улыбки в сорок четыре зуба, строго и серьезно что-то говорившая по-французски. Черт!

Мазур, не глядя, протянул руку и нажал кнопку под столешницей, служивую исключительно для срочного вызова Лаврика. Лишь бы тот был у себя, должен быть…

Лаврик не подкачал: влетел в кабинет, когда не прошло и минуты (его собственный кабинет, гораздо скромнее Мазурова, располагался метрах в двадцати по тому же коридору). Мазур молча кивнул на экран, хотя услуги переводчика пока что не требовались: ни единого слова не прозвучало, только замерла фотография Мтанги в черной траурной рамке, да звучала печальная музыка.

Ага! Появился министр внутренних дел — в штатском, скорбно глядя в объектив, принялся цедить французские фразы с таким видом, словно взвешивал каждую в уме перед тем, как произнести (возможно, так оно и было, министр явно говорил без бумажки).

— Потом, когда закончит… — поднял ладонь Мазур, когда Лаврик перевел первую фразу насчет внезапно погибшего на боевом посту полковника Мтанги.

Говорил министр недолго, каких-то пару минут. Едва он исчез с экрана (и французская комедия вновь пошла с того места, на котором прервалась), Лаврик, покрутив головою, негромко и грязно выругался, словно бы даже с некоторым восхищением:

— Ну, сволочь… Виртуоз…

— Что там такое? — угрюмо спросил Мазур. — По стаканчику налить?

— Налей, пожалуй что… Короче говоря, он скорбит о безвременно павшем на боевом посту Мтанге, но в то же время не может не отметить с прискорбием, что в деятельности тайной полиции имели место быть отдельные недостатки, недоработки и упущения. Учитывая демократизацию общества и борьбу со случавшимися раньше перегибами, ля-ля, тополя… В общем, он временно приостанавливает работу тайной полиции — кроме департамента, отвечающего за охрану мадемуазель Олонго. И намерен вскоре запустить комиссию по расследованию деятельности тайной полиции, тех самых отдельных недостатков-недоработок. Далее — снова слова насчет новых веяний гордой поступи демократии. Финита.

— Демократ, блин… — покрутил головой и Мазур, тоже не без некоторого восхищения. — Воровать казенную деньгу и под угрозами насиловать арестованных женщин — это, стало быть, не о нем. Нынче мы все демократы…

— Это — тоже издержки и перегибы прежнего царствования, — хмыкнул Лаврик. — Зато теперь, как видишь, демократ.

— Департамент охраны все же не тронул, сука, — угрюмо сказал Мазур. — Вряд ли по своему разумению — кто-то поумнее, кто им вертит, сообразил, что я этот департамент обратно вырву, зубами… А я вырву… Слушай, я ведь не знаю французского. Можешь в темпе сочинить на французском документик на нашем бланке?

— Как два пальца, — пожал плечами Лаврик. — Суть?

— Я, как начальник охраны, объявляю «чрезвычайную ситуацию», — сказал Мазур решительно. — А потому, помимо прочего, нынче же беру командование над департаментом охраны. Везде, где только возможно, вставляй ссылки на параграфы и указы — вот тут они все, в папочке. Пусть машинистка срочно отпечатает, сделай несколько экземпляров, я шлепну печать и распишусь. Нужно будет разослать всем, кому полагается — ты лучше меня знаешь, кому — а потом поедешь в тайную полицию и вручишь экземплярчик начальнику департамента. Там майор Мюрат, наш человек… Я ничего не упустил?

— Вроде бы ничего, — сказал Лаврик. — Я бы на твоем месте не выпускал ее отсюда до дня коронации…

— Обдумано и решено. Мало того, есть еще одна неглупая идея, Мтанга и я как раз ехали попытаться претворить ее в жизнь… то потому мне срочно нужны бумаги…

— Слушаюсь, мон колонель, — хмыкнул Лаврик, забрал со стола папочку и быстро направился к двери.

Буквально через пару минут после его ухода ожил селектор. Выслушав секретаря, Мазур, в общем, не удивился, чего-то в этом роде он ожидал, вот только не так быстро. Ну, не мы одни торопимся, начать скачки, звякнул колокол, и всадники в цветах хозяев лошадей ринулись вперед, будто в классических детективах Дика Френсиса… А потому Мазур совершенно спокойно распорядился:

— Пригласите.

Одернув китель, он встал из-за стола и, как истый джентльмен (или как там это по-французски?) встретил Валери, сучонку клятую, посреди кабинета. Тот же костюм (только блузку сменила на свежую, воротничок другой), та же прическа и очки — и вновь в глазах не видно ни явной, ни даже затаенной ненависти, умеет стерва владеть собой и лицедействовать…

— Прошу, — показал Мазур на кресло для посетителей. — С вами, я вижу, нет месье Аристида?

— Он слишком занят, — бесстрастно сказала Валери, усаживаясь, как школьница в классе, положив на колени знакомую папочку. — Предупреждая обычный вопрос гостеприимного хозяина… Ни спиртного, ни прохладительных. Вот пепельницу, если можно…

— Бога ради, — Мазур придвинул ей свою массивную хрустальную, подумал мельком, что в нескольких читанных им детективах именно такие служили орудием убийства. И с нехорошей мечтательностью мысленно провел траекторию, соединявшую пепельницу с очаровательной мордашкой Валери. Убивать не стал бы, пожалуй, но пепельницей по роже приложил бы от души… Светским тоном осведомился:

— Чем я на сей раз обязан столь приятному визиту?

— Служба, — обозначив намек на улыбку, — сказала Валери.

И, расстегнув свою папочку, положила перед Мазуром некий загадочный бланк: не особенно и большой, увенчан эмблемой генеральной прокуратуры, весь из себя напечатанный типографским способом, только в двух местах каллиграфически вписано от руки, здешними темно-синими канцелярскими чернилами. Из французского текста он, естественно, не понял ни слова, а вот вписанное разобрал без всякого труда: колонель Сирил Иванофф… дата и время… десять утра, день, предшествующий дню коронации. У него зародились смутные догадки, и он, нисколечко не играя, пожал плечами:

— Простите, я совершенно не владею французским…

— Я знаю.

— В таком случае, надеюсь, вы не будете возражать, если мы подождем переводчика? Он освободится через несколько минут…

— Бога ради, — сказала Валери. — У меня достаточно времени. Могу вам пока сказать: это повестка в генеральную прокуратуру, куда вас вызывают в качестве свидетеля.

— Что-то похожее я и подумал, — сказал Мазур. — Вид, знаете или, у нее такой… А это, надо понимать, отрывной корешок, на котором я тоже должен расписаться?

— Правильно.

— Я вам верю на слово, конечно, — сказал Мазур. — И все равно, подождем переводчика, хорошо? По-моему, ни один взрослый разумный человек не станет подписывать официальный документ на незнакомом ему языке, не воспользовавшись предварительно услугами переводчика. Надеюсь, такое требование не противоречит вашему законодательству? Я в нем не силен.

— Наоборот, — спокойно сказала Валери. — Не противоречит, а полностью соответствует. Вы вправе пользоваться услугами переводчика во всех случаях, когда это понадобится. Я же сказала, у меня достаточно времени, я не спешу…

На какое-то время воцарилось молчание. Исключительно забавы ради Мазур демонстративно принялся раздевать ее взглядом. Она не могла не понять, но сохраняла полнейшую невозмутимость, неспешно затягиваясь и красиво выпуская дым. Мазур спросил, чтобы подтвердить свои догадки:

— Охотно, — невозмутимо кивнула Валери. — Мы прямо из тайной полиции отвезли мадемуазель Акинфиефф к известному врачу с хорошей репутацией. В клинике без труда установили, что она буквально перед нашим появлением подверглась групповому изнасилованию, кроме того, имеются следы пыток. О чем составлены соответствующие документы…

— Следы пыток? — поднял он брови. — Вот новость… не подскажете ли, какие?

— На ее руках и спине — семь ожогов, которые могли быть причинены только огнем сигареты, — сухо сообщила Валери.

Я правильно угадал, подумал Мазур. А впрочем, нетрудно было угадать. Дешево и сердито. Семь ожогов сигаретой (конечно же, нанесенной в их машине) эта холеная стерва безусловно вытерпела — а вот дать отрезать себе ухо или сломать парочку пальцев вряд ли бы согласилась даже для пользы дела. Ну, им не было нужды заходить так далеко, и без того достаточно: семь раз на нежной коже очаровательной невинной особы тушили сигареты, зверство-то какое… Само по себе впечатляет — тем более что следы группового изнасилования, увы, не поддельные, а настоящие…

— Это ужасно, но я-то никак не могу быть свидетелем, поскольку ничего такого не видел…

— Но вы ведь находились в тайной полиции в то время, когда ее насиловали и пытали?

На понт не возьмешь, стервочка, подумал Мазур. Читывали детективы, а как же. И спросил с милой улыбкой:

— А не подскажете ли, что скрывается за словами «в то время»? Поскольку я ничего не увидел, представления не имею, когда все эти ужасы происходили…

— Непосредственно перед нашим визитом, я так полагаю, вспоминая заключение врачей, — сказала Валери без малейшего раздражения. — Вы ведь там были в это время?

— Это допрос? — с той же милой, простецкой улыбкой осведомился Мазур.

— Ну что вы! — Энергично возразила Валери. — Я по своему служебному положению не имею права ни допросы вести, ни осуществлять какие бы то ни было иные следственные действия. Я вам просто поясняю, из-за чего вас вызывают свидетелем. В данном случае я исполняю обязанности простого курьера. Вы там были, в чем и причина…

— Был, смешно отрицать, коли вы меня там видели, — сказал Мазур. — Ну и что? Я там часто бываю, мне по службе приходится то и дело видеться с начальником департамента охраны, либо с самим Мтангой… приходилось, — добавил он уже без улыбки.

Валери решительно подняла узкую ладонь с тем самым простеньким серебряным перстеньком:

— Меня это вовсе не интересует, это же не допрос. Все это вы расскажете в генеральной прокуратуре. Видите ли, с юридической точки зрения, в понятие «свидетель» входят не только те, кто своими глазами видел преступление, но и находился поблизости от места его совершения.

— А если мне нечего показать?

— Вы так и скажете в прокуратуре. Что поделать, такова уж юриспруденция, там свои правила, пусть даже человеку стороннему они могут показаться странными, а то и смешными. Мы ведь, как об этом много говорят иные, преодолели ошибки недавнего прошлого и живем в правовом государстве?

Охренеть можно, подумал Мазур. Покойный Папа должен не просто в гробу перевернуться, а вертеться пропеллером: республика, еще не ставши монархией, на глазах превращается в правовое и демократическое, изволите ли видеть, государство. «Мр-рак!», как восклицала героиня классического романа…

Исключительно чтобы позлить ее, Мазур еще раз неторопливо и обстоятельно раздел взглядом, и спросил:

— А как-то будет выглядеть с точки зрения юриспруденции, если я вас приглашу поужинать в хороший ресторан.

Зря старался, она и бровью не повела, наоборот, изобразила прямо-таки дружескую улыбку:

— Юриспруденции это нисколечко не касается, но, боюсь, буду вынуждена вам отказать. Мой жених (она специально подчеркнула это слово), при всех его достоинствах имеет один недостаток: он дьявольски ревнив. И если кто-нибудь ему насплетничает, что меня видели вечером с мужчиной в ресторане, пусть самом приличном, будет жуткая сцена ревности…

— Понимаю, — сказал Мазур. — Я сам, признаться, чертовски ревнив, каюсь…

Лаврик все не появлялся, и они еще какое-то время вели подобие светской беседы. И все это время мысли у Мазура лихорадочно прыгали: зачем они все это затеяли? Арестовать не рискнут, коли уж сами талдычат о правовом демократическом государстве — нет веских причин. Что-то другое? Какая-нибудь вражина может совершенно точно знать, где и когда Мазур появится в день перед коронацией, в десять утра. По всем расчетам выходит: должны понимать, что покушаться на него бессмысленно, но кто может знать, что им стукнет в голову? И без Мазура система охраны на коронации будет работать, как часы, все давно продумано и просчитано, однако после всех убийств поневоле начинаешь, как та ворона из пословицы, шарахаться от каждого куста…

Не поеду, хоть вы тресните, подумал он спокойно. Наверняка и здешняя юриспруденция предусматривает насильственный привод для «уклонистов», но вы попробуйте сначала взять. Если отправите полицейский наряд, в Лунный дворец он попросту не пройдет, а батальон, даже если таковой и сыщется, будет выполнять ваши распоряжения, ни за что не пошлете, в условиях чрезвычайной ситуации охрана, не мудрствуя, примет попытку вторжения на территорию дворца крупного воинского подразделения за очередное покушение и встретит гостей нешуточным огнем, а там и подкрепление в виде парашютистов и бронетехники быстренько подскочит. В общем, как писалось сзади на махновских тачанках, хрен догонишь, хрен поймаешь…

Ожидание Лаврика ничуть не казалось Мазуру тягостным — у него все равно не имелось никаких срочных дел, а эта стервочка его не раздражала ничуть. И потому он вел светскую беседу, то и дело подбрасывая вроде бы невинно оформленные, но не особенно и таившиеся подковырки, а то и издевку, вопросики. Не верил, что удастся вывести ее из равновесия, очень уж хорошо держится, заразка, надо отдать ей должное — но нужно же как-то развлекаться? Наконец появился Лаврик с толстой стопочкой бланков. Увидев Валери, он, конечно, и бровью не повел — но непринужденным движением повернул бумаги текстом к себе, так и положил на стол Мазуру чистой стороной вверх. Ну, тут он несколько перебдел, этот документ никак не стоило держать в тайне от очаровательной стервы, наоборот…

— Вот кстати, майор, — сказал Мазур. — Переведите, будьте добры, что здесь написано. Дословно — речь идет о юриспруденции, вещь серьезная…

Лаврик непринужденно стал читать вслух с листа:

— Полковник Иванов приглашается в качестве свидетеля по делу номер такой-то. Получивший данную повестку ставится в известность, что в случае неявки без крайне уважительных причин, он может быть доставлен принудительно и обвинен в неуважении к закону соответственно таким-то и таким-то параграфам уголовного кодекса, за каковое деяние может быть подвергнут судебному преследованию. Дата, подпись…

— Полагаю, теперь вы согласитесь подписать, полковник? — с легкой улыбкой осведомилась Валери.

— Коли уж мы живем в правовом государстве… — пожал плечами Мазур. — Где мне расписаться?

— Вот здесь и здесь, — показала Валери тонким пальчиком с покрытым светло-сиреневым лаком ухоженным ногтем.

Мысленно сожалея о том, что не все желания сбываются, Мазур совместил, опять-таки мысленно, конечно, этот красивый ноготок с плоскогубцами в руках кого-нибудь из молодчиков Мтанги. Славно было бы допросить ее, как следует, вполне может оказаться, что с Татьяной эту стерву связывает не только постель. Вполне может оказаться, что и она работает на те силы, что всерьез озабочены устранением Натали. Заманчиво, но пока что неосуществимо. Ничего, лапочка, подумал Мазур, взяв авторучку. Пусть только Наташка, упаси Боже от поганых сюрпризов, наденет корону — а там, глядишь, не только до тебя доберемся, но и до твоего министра с прокурором. На обоих достаточно компромата, который Мтанга собирал с усердием вылетевшей за нектаром пчелы, и он хранится не в здании тайной полиции, а в потайном месте, известном лишь доктору и майору. Плевать, что оба — члены семей, наверняка найдутся не менее влиятельные семьи, желающие видеть на этих постах своих людей…

Мелодично закурлыкал синий телефон, прямой городской, правда, с номером, известным очень немногим. Отложив авторучку, Мазур снял трубку, выслушал немногословного собеседника и сказал преспокойно:

— Да, конечно, передайте тетушке, что я вскоре выполню ее просьбу. Всего наилучшего.

Положил трубку, взял авторучку и расписался в указанных местах. Не дожидаясь подсказки Валери, приложил линейку к повестке и аккуратно оторвал квиточек по перфорации. Показал Валери:

— Это я должен оставить у себя или отдать вам?

— Отдать мне, — она протянула руку. — Вам остается повестка… Благодарю вас. Всего наилучшего, господа офицеры, — произнесла она с таким видом, словно и не он совсем недавно пытались ее шантажировать похабными снимками, и не она нежными губками послала их почище, чем способен иной боцман.

— Задержитесь на минуточку, — сказал Мазур, снимая со стопочки две верхних бланка. — Я уже понял, что вы — доверенное лицо господина министра и имеете обширные связи в генеральной прокуратуре. Не возьмете ли на себя труд передать обоим господам весьма важный официальный документ? Так будет быстрее и проще, чем посылать фельдъегеря.

— Бога ради, — моментально ответила она — ну еще бы, интересно первой увидеть официальную бумагу, исходящую из противоборствующего лагеря.

Мазур расписался на обоих бланках, аккуратно поставил печать, встал и протянул девушке бумаги:

— Текст, как меня заверили, идентичен… Вот кстати, быть может вы, как опытный юрист, определите, составлен ли сей документ в рамках закона?

Первый документ она прочитала очень внимательно, а на второй бросила лишь беглый взгляд, убеждаясь в идентичности. Чуть пожала плечами:

— Никакого несоответствия законам. Кроме одного обстоятельства: мне незнаком не только параграф пятый «Акта о чрезвычайных ситуациях», но и сам Акт…

— Ничего удивительного, — любезно просветил Мазур. — Вы и не можете быть знакомы. Он входит в «Положение об указах и актах Президента Республики», действующее до сих пор. Особая степень секретности. Господин министр и господин генеральный прокурор о нем прекрасно осведомлены, но стоящие на ступенечку ниже уже не имеют права знать. Не я это придумал, закон есть закон…

Здорово я успел поднатаскаться в здешней бюрократии, подумал он не без некоторой гордости. Корни пустил, что называется, свой человек в Гаване…

— Ну что же, — не моргнув глазом, ответила Валери. — С учетом того, что вы сказали, документ юридически безупречен.

— Рад слышать, — поклонился Мазур. — Нас, военных, иные полагают тупыми созданиями, умеющими лишь стрелять и орать команды — но мы и безупречные с юридической точки зрения документы составлять можем…

— Рада за вас, — послала ему Валери ослепительную улыбку. — Мне нужно будет где-то расписаться?

— Ну что вы, — сказал Мазур. — У нас, военных, гораздо меньше бюрократии. Учитывая, какой пост вы занимаете, вам можно всецело доверять…

Он вежливо проводил девушку до двери кабинета. Когда он вернулся к столу, Лаврик задумчиво протянул:

— Не поймешь, что на сей раз придумали, суки… Арестовать не посмеют… Снайпер на чердаке соседнего здания? По всем раскладам не должно так быть, но поди ты их пойми… Я бы на твоем месте не ездил.

— А я и не поеду, — сказал Мазур. — У меня как раз есть крайне уважительные причины. Чрезвычайная ситуация плюс подготовка к коронации. Не придерешься.

— Это точно, — сказал Лаврик.

Соль в том, что им и в самом деле предстояло весь предшествующий коронации день пахать от рассвета до заката, еще раз выверяя и прорабатывая план охраны, согласовывая детали с майором Мюратом и преемниками Лавуты с Очеренго. Два последних, несмотря на всю свою ничтожность, обязаны принять во всем этом самое тесное участие, да и министр внутренних дел тоже. Он, кстати, в случае чего вынужден будет стать коронным свидетелем, придется подтвердить, что у Мазура имелись крайне уважительные причины отложить визит в генеральную прокуратуру…

— Да, кстати, — сказал Лаврик. — Что там за тетушка, и что ты ей обещал?

— Запамятовал? — фыркнул Мазур. — Рональд вызывает на вторую явку, просит приехать немедленно, если есть такая возможность.

— Тьфу ты, я и забыл за текучкой… — чуть смущенно сказал Лаврик. — Ну, мне простительно, это все же не мой контакт, а исключительно твой… Вторая явка — это тот люксовый бордельчик?

— Он самый, — сказал Мазур.

— Поедешь?

— Вот туда я поеду, — сказал Мазур. — Парень ни разу не беспокоил по пустякам, и доверять ему можно, мы точно знаем, что ему нужно от жизни.

— Пожалуй что, — задумчиво согласился Лаврик. — Только охрану возьми, мало ли что…

— Возьму, — серьезно сказал Мазур. — Хоть она и не спасла никого из тех, кого мы в последние дни потеряли, но пусть уж будет… Слушай, что ты думаешь начет такой идеи… Я сейчас созвонюсь с доктором Катуми, встречусь, и мы откровенно обсудим ситуацию? Он — последний оставшийся в живых член семьи, да и чертовски влиятелен вдобавок…

— Валяй, — самую чуточку подумав, кивнул Лаврик. — Я пойду, у меня работы невпроворот…

Оставшись в одиночестве, Мазур снял трубку зеленого, самого защищенного от прослушки телефона, неторопливо набрал номер. Он уже виделся с доктором один раз (такая чисто протокольная встреча, оба друг к другу присматривались), так что заранее знал, кто снимет трубку на том конце — пожилая чернокожая грымза с внешностью Бабы-Яги и острым, цепким умом контрразведчика, этакая адъютантша доктора, как бы там ни именовалась официально ее должность. Большого ума наш благородный дон, сиречь доктор Катуми: весь женский персонал, что в офисе, что дома у него старательно подобран из страшилок, что черных, что белых. Молодая супруга спокойна и не имеет поводов для ревности — ну, а о том, как доктор оттопыривается с красотками на стороне, она и представления не имеет, даже покойный Мтанга, несмотря на всю свою пронырливость и всеведение, и половины не знал об этих развлечениях, в чем как-то сокрушенно признался. Умен наш доктор, как сто чертей…

Ну да, действительно ее голос:

— Приемная доктора Кауми, слушаю вас.

— Это полковник Иванов, — сказал Мазур. — Надеюсь, вы меня еще помните?

— Да, разумеется, господин полковник… — в ее голосе, точно, звучали какие-то странные, незнакомые нотки. — Что вам угодно?

— Мне хотелось бы примерно через час встретиться с доктором Катуми и побеседовать о крайне важных…

— Полковник! — бесцеремонно прервала она, к некоторому удивлению Мазура. — Немедленно прикусите большой палец! Вы и сами не представляете, что говорите!

— Что-то случилось? — встревоженно спросил Мазур.

— Прикусите палец! Вы можете не верить в такие вещи, но я вас прошу!

— Хорошо-хорошо, — сказал Мазур, все больше преисполняясь тревоги.

И, как будто она могла за ним сейчас подсматривать, в самом деле чуть прикусил большой палец левой руки — ну да, нужно, что бы непременно левой… Здешний жест, абсолютно аналогичный русскому «трижды плюнуть через левое плечо». Чтобы отвести беду…

— Ну вот, — сказал он. — Прикусил…

— Значит, вы ничего еще не знаете…

— Что случилось? — спросил он, чувствуя, как побежали по спине неприятные ледяные мураши.

…Выслушав не столь уж долгий ответ, выразил соболезнования, попрощался и положил трубку на рычажки так осторожно, словно она была выдута из тончайшего, как мыльный пузырь, стекла. Тяжко вздохнув, подперши подбородок кулаком, тоскливо уставился в пространство.

Сегодня утром камердинер доктора Катуми, пришедший разбудить хозяина в установленное время, обнаружил его в постели бездыханным, уже закоченевшим. Эскулапы уверенно диагностировали обширный инфаркт… в естественное происхождение коего Мазур сейчас не верил ни капельки. С чего началась череда скоропостижных смертей, тем и завершилась, на сей раз оригинальничать не стали. Личный врач Катуми — агент Мтанги, и он ни разу не упоминал, чтобы хозяин жаловался на сердце, оно у доктора было бычье, несмотря на солидный возраст, напряженную работу и весьма частые развлечения на всю катушку…

Нерационально было бы сейчас ломать голову, кто мог это сделать и как — ясно, что кто-то из многочисленной прислуги постарался. Теперь у Мазура не было надежного союзника, способного произвести в особняке квалифицированное расследование.

А главное — у Натали больше не было семьи, выбита полностью, до последнего человека, правда, доктора «последним» никак не назовешь, наоборот, то был ферзь. В некоторых смыслах Натали осталась одна-одинешенька — как и он сам, бесповоротно лишившийся большинства прежних возможностей…

Все это должно было укладываться в некую версию — но то, что она имелась, не могло ни утешить, ни помочь, ни поправить хоть что-то… Совершеннейшее одиночество в толпе…

…Рональд говорил бесстрастно, в своем обычном стиле:

— Очередное донесение от нашего человека в «Гэмблер даймонд», того самого. Примерно в девять пятнадцать завтра утром — или чуть попозже, делая поправку на нерадивость местных железнодорожников — границу пересечет товарный состав. Якобы везущий соседский кофе в наш порт. Ну, вроде бы обычное дело, подобных поездов уже и не счесть… но сейчас там, в мешках, среди кофе упрятано оружие. Примерно двести автоматов, гранаты, боеприпасы… В точности как на том либерийском корыте. Охраны не будет, конечно, для пущей конспирации — но кто-то из поездной бригады наверняка знает о грузе. Наш агент не знает, кто именно, но считает, что такой человек просто обязан быть — кто-то же должен организовать передачу оружия…

— Логично, — проворчал Мазур. — Такой человек просто обязан быть, тут вы правы… Оружие выгрузят в столице?

— Он не знает точно. Если рассуждать самим, я считаю, что они вовсе не обязательно будут выгружаться в столице. Вот, посмотри те, я изучил… — он положил перед Мазуром крупномасштабную, десять миль в сантиметре, карту: железная дорога, населенные пункты, все дороги сухопутьем, от широких и оживленных трактов до захолустных поселков (больше всего похоже не на отпечатанную типографским способом карт, а перенесенную на тонкую бумагу спутниковую фотографию. У самих юаровцев разведывательных спутников нет, значит, без угрызений совести сперли у кого-то, у кого они есть). Железная дорога проходит через четыре относительно больших городка — здесь, здесь, вот тут, и здесь… — он показал тупым концом карандаша. — Никто ничего и не заподозрит, если в каком-то из них подойдет парочка грузовиков и перегрузит часть мешков. Я уточнял, такое случается: порой часть кофе не уходит на экспорт через здешний порт, а остается местным предпринимателям. Все привычно и законно, и потому в каждом из четырех городков есть таможенные служащие… которых легче легкого подкупить, чтобы не особенно интересовались грузами. А впрочем, все они, подозреваю, давно куплены контрабандистами, а потому будут считать снятый груз обычной, очередной порцией контрабанды.

— И снова — примерно двести стволов, — сказал Мазур. — Для той же группы, а?

— Надо полагать. Значит, они намереваются все же…

— Да, другого объяснения нет, — сказал Мазур. — Но вашему человеку, я думаю, можно доверять полностью?

— За три с лишним года, что он там, все его сообщения подтверждались, — твердо сказал Рональд. — Дважды вы сами имели случай в этом убедиться: истории с рейдом и с либерийским корытом…

Мазур кивнул. Все было правильно. В рейде он участвовал самолично, а неполные сутки спустя после потопления «либерийца» точно выяснилось, что оружие там все-таки есть. Мтанга подмел весь его экипаж и довольно быстро отыскал среди него «хранителей клада» — капитана и штурмана. Вот только дальше следствие уперлось в тупик: как их ни убеждали, оба стояли на своем: в Либерии человек, сговоривший их посредством немалых денег провезти оружие, был явным посредником, одним, быть может, из цепочки. А здесь этот, кто должен был оружие принять, сам должен был выйти на связь. Вряд ли они лгали. Главное, оружие там было: Мазут, самолично навестив затопленный корабль, под надежной страховкой Лаврика и Фантомаса, следуя полученной от морячков инструкции, без всякого труда отыскал в трюме первый же тайник, открыл его без особого труда и убедился, что внутри и в самом деле полно хорошо упакованных автоматов. Поднимать их не стали, оружие в трюме, и рассаженные по камерам мореманы (весь до единого экипаж, чтобы кто-то не проболтался о происшедшем) стали этакими консервами, которые Мтанга собирался вскрыть лишь после коронации, устроив роскошный судебный процесс, открытый для журналистов и публики. «Правовое государство? — ухмылялся он тогда. — Демократия и торжество закона? Отлично, все так и будет…»

— Верю, — сказал Мазур. — Только что ж делать?

— То есть как это — что? — удивленно воззрился, прямо-таки вытаращился на него Рональд. — Вы же сами должны прекрасно поймать, что делать! Поставить наружку во всех четырех городках, чтобы проследили, где выгрузят оружие — если все же выгрузят — и куда отвезут. А если оружие все же довезут до столицы, вести их в столице, это же азбука!

— Я сам прекрасно все понимаю, — поморщился Мазур. — Одна беда: у меня нет теперь никакой наружки, и возможности ее заполучить тоже нет. Вы же не можете не знать, что вся семья вырезана. Никто не даст мне наружку в достаточном количестве… Юаровец моментально сник. Понурился, сказал тихо и зло:

— Дьявол, я совсем забыл… Привык действовать, зная, что всегда получу поддержку и содействие… А на преемников вы никак не можете надавить? Рассказать им чистую правду: у вас есть оперативные данные, что поезд везет оружие для банды, состоящей как минимум из двухсот человек? Неужели и тогда не почешутся, обормоты?

— Может оказаться и так, — сказал Мазур мрачно. — Ни я, ни кто-то из убитых так и не успели отыскать корней. Мы знаем лишь, что тут действуют две силы, одна прямо заинтересована в устранении Натали, другая, судя по всему, этого никак не хочет, но ослабить ее позиции постаралась по максимуму. Кто они, я представления не имею, ни в первом, ни во втором случае. И еще. Даже если преемники все же почешутся, очень даже свободно может произойти утечка информации — не они сами, так кто-то из их окружения. Никому сейчас нельзя верить, вражеских агентов следует видеть везде…

Рональд уставился на него прямо-таки с детской обидой: ребенок, которого родители, как обещали, не взяли в кино… И спросил, явно не окончательно потеряв надежду:

— Неужели совсем ничего нельзя сделать? Какими-то силами вы ведь располагаете…

— Давайте сделаем так, — сказал Мазур. — Я буду думать вслух, вы выслушаете до конца, не перебивая, идет? Отлично. Итак… У меня сейчас под рукой куча вооруженного народа: охрана, жандармское подразделение, так и не выведенное из Лунного дворца, собственно, департаментом охраны тайной полиции я могу распоряжаться, там сидит свой, надежный человек. Но и охрана, не говоря уж о жандармах и десантниках, не обучена выслеживать и вести. Их просто никогда не учили этому, вот охранять они умеют мастерски. Но — ни единого человека, способного квалифицированно вести слежку и наблюдение. Их масса в других департаментах тайной полиции, но ее деятельность приостановлена, и там не будет людей, решившихся игнорировать приказ министра: им с этим министром еще жить да жить, я для них — человек случайный. Такова ситуация, увы. Что скажете?

— Что при такой ситуации все же остается один-единственный выход, — упрямо набычился Рональд. — Тормознуть состав, когда он поедет миль с сотню по нашей территории. — Хотя бы вот здесь, — он ткнул в карту концом карандаша. Посмотрите. Идеальное место для засады. Джунгли с обеих сторон подступают к самой дороге, там можно при нужде спрятать и полк. Река, неширокая, мост. Именно там их можно остановить и взять. Я допускаю, кто-то из поездной бригады может успеть дать по рации сигнал тревоги… но вряд ли на выручку с той стороны границы кинутся достаточно крупные силы, так далеко соседи заходить не станут, пусть даже «Даймонд» купила с потрохами немало их шишек. Согласны?

— Согласен, — сказал Мазур. — Так далеко они не пойдут.

— Вот видите! — воскликнул Рональд чуть ли не ликующе. — Раздобыть миноискатели, способные сыграть роль примитивного металлоискателя, черт, да просто купить в магазине несколько аналогичных приборов, они свободно продаются, их покупают всевозможные охотники за кладами…

— У меня у самого в Лунном дворце есть добрая дюжина миноискателей, — прервал его Мазур.

— Тем лучше!

— Ну что же, — протянул Мазур. — Вы правы: это единственное, что нам осталось. Вот только кто будет останавливать? У меня во дворце три вертолета, невооруженных, правда, зато их пилоты обязаны выполнять любые мои приказы. Но кого я в вертолеты посажу? И жандармы, и десантники мне подчиняются беспрекословно лишь в Лунном дворце — но при любой попытке использовать их для каких-то других целей они сначала запросят инструкции у вышестоящих: командир роты — у военного министра, командир жандармов — у временного начальника, преемника Очеренго. И их ни в чем нельзя упрекнуть, у них такой приказ… А если начальство не даст согласия? Или, снова возвращаясь к той же теме, в его окружении окажутся стукачи? — он с сомнением покрутил головой. — Ими я могу командовать, как хочу. В вертолеты можно набить человек сорок. Но все равно есть сомнения…

— В чем тут сомневаться, если это — единственный шанс? — воскликнул Рональд. — Ну да, я тоже не могу вызвать, как в прошлый раз, своих коммандос. Ну и что? У вас чертова уйма агентов. Пусть они и не сыскари, но народ опытный, вооруженный. Что, они не справятся с такой пустяковой задачей? Всего-то остановить поезд и повязать троих. Пусть даже все трое из поездной бригады — нанятые, сорока вооруженным опытным людям ничего не стоит взять их либо подавить огнем, если вздумают отстреливаться. По ним, простите за цинизм, можно палить со всем усердием — это как-никак и не дипкурьеры и не фельдъегеря, формально там будет обычная поездная бригада, которой вообще не полагается иметь при себе оружие, проезжая по территории другого государства. Кстати, я умею пользоваться миноискателем.

— Я тоже умею… — проворчал Мазур.

— О чем в таком случае дискутировать? Если это наш единственный шанс, если вы легко сможете послать на вертолетах человек сорок, пусть и не сыщиков… Какие в этом случае нужны навыки сыщика? Люди с опытом, вооружены, неужели не выполнят столь простой задачи?

— Да ладно, ладно… — сказал Мазур. — Можно подумать, я отказываюсь, это и в самом деле единственный шанс. В конце концов главное — не искать связи, эта троица на паровозе может и в самом деле не знать встречающих, а попросту в подходящем месте ждать их звонка. Главное — перехватить оружие во избежание разных поганых сюрпризов. До коронации остались считаные дни, уже сегодня вечером будут результаты референдума, нам осталось совсем немного, чтобы продержаться… Помолчите минутку, у меня есть идея… — он немного подумал, поднял голову, даже смог бледно улыбнуться: — Пожалуй что, есть шанс заполучить и солдат, хотя это не более чем зыбкий шанс…

— Каким образом? — жадно спросил Рональд.

— А вот этого я вам пока не скажу, — усмехнулся Мазур. — Не потому что не доверяю, я вам вполне доверяю. Честное слово, чистейшей воды суеверие, чтобы не сорвалось. После всего, что здесь произошло, станешь суеверным… Просто — есть шанс, есть идея, поймите правильно и не обижайтесь.

— И не подумаю, — задрал подбородок Рональд. — Лишь бы это принесло пользу.

— Если все пройдет, как задумано — принесет, — уверенно сказал Мазур, поднялся и взял со столика фуражку. — А потому позвольте откланяться, нужно поспешить…

Через полчаса он вошел в крохотный кабинетик лейтенанта Бернадотта, обставленный крайне скудно, согласно невеликому чину и невысокому положению хозяина: простой канцелярский стол преклонного возраста, явно переживший не одного владельца, несколько жестких стульев, сейф — скорее, простой железный высокий ящик — в углу, автомат висит на гвозде, вбитом в оклеенную дрянными выцветшими обоями стену, портрет Папы над столом, украшенный траурной ленточкой. А хоромы-то не царские, щегольнул Мазур в уме цитатой. Что ж, это еще лучше — что кабинетик столь убогий, с обладателями роскошных кабинетов гораздо труднее сейчас договориться…

Бернадотт встретил его на пороге кабинетика — с ненаигранным, похоже, радушием. До стола всего-то четыре шага — но кабинет уже от дверей просматривался весь, и, едва уловив исходящий от лейтенанта запашок свежепринятого спиртного (а на что мускатный орех, салажонок? Он у вас вовсю произрастает…), Мазур вмиг определил, куда лейтенант, узнав от дежурного по зданию о его визите, мог срочно заныкать бутылку. Ничего сложного, место одно-единственное: подоконник, полуприкрытый занавеской. Ага, низкое солнце чуточку просвечивают контуры и бутылки, и стакана. Молодежь, подумал Мазур с мимолетным превосходством, везде одинакова. Не умеют заныкать толком. А ведь всего-то чуть переставить сейф в углу, отодвинув его от стены на небольшое расстояние, при малейшей тревоге туда можно вмиг пузырь упрятать, никто и не высмотрит, пока вплотную не подойдет — а с какой стати кому-то туда заглядывать? Дело ясное: это большие начальники имеют право употреблять алкоголь практически открыто, а вот простому лейтенанту в служебное время сие категорически запрещено, и это не африканская специфика, везде так обстоит, под любыми широтами, что позволено Юпитеру…

— Давайте не будем зря таращиться на черепаху, — сказал Мазур, знавший уже эту местную поговорку, аналогичную русским «брать быка за рога» и «не будем тянуть кота за хвост». — Мы с вами люди военные, дипломатии не учены… Визит мой к вам совершенно неофициальный, но дело может оказаться очень серьезным… Я помню когда мы с вами летали в ту деревушку, вы без трагического надрыва в голосе, но достаточно ясно жаловались, что особой карьеры вам, похоже, сделать не удастся…

— Ну да, — сказал Бернадотт все с тем же веселым цинизмом. — А уж теперь особенно. Ни покровителей, ни помощи со стороны. У отца, хотя он и входит в «Клуб носителей славных имен», всего-то и есть, что два кафе и мастерская по починке велосипедов. Кафе маленькие, а в бизнесе с починкой велосипедов огромная конкуренция. Ну, а Клуб — организация без всякого влияния, несколько раз в год устраивает банкеты, и только. Одним словом, отец меня смог выучить не в самой худшей, но и не самой лучшей школе, а вот на университет его уже не хватило бы. Пришлось, как многим, надевать погоны, для людей вроде меня это единственный способ хоть как-то выйти в люди, — он печально вздохнул: — После пары удачных операций полковник Лавута стал меня самую чуточку отмечать, появились кое-какие шансы, но теперь…

Он печально покосился на занавеску: конечно, хотелось еще глотнуть, но согласно той же субординации лейтенант не имеет права предлагать выпивку полковнику, пусть и из другого ведомства.

— Ладно уж, — усмехнулся Мазур. — Доставайте бутылку, мне тоже не помешает стаканчик. Разрешаю. В случае чего — это я принес бутылку, что субординации ничуть не противоречит, наоборот, не можете не выпить, коли уж полковник угощает…

Не особенно и жеманясь, Бернадотт извлек бутылку не самого скверного джина, стаканчик синего стекла, достал из сейфа второй для Мазура. Виновато улыбнулся:

— Вот льда у меня нет, не дорос по должности до холодильника в кабинете…

— Пустяки, — сказал Мазур, принимая стаканчик. — Русского офицера отсутствием льда не запугаешь, как, впрочем, я вижу, и вас… Ваше здоровье! Так вот, Бернадотт… Нельзя исключать, что в моем лице к вам явилась мадемуазель Фортуна или Дядюшка Нгобо (он и это знал — аналог местного Деда-Мороза, ночью оставлявшего подарки хорошим детям, а плохих дергавшего за волосы, правда, появлялся он не под Новый год, а в День Большого Лунного Бегемота, который праздновали открыто язычники и втихомолку — католики из местных). Кого я представляю, нет нужды объяснять?..

— Конечно, — сказал Бернадотт.

Лицо его озарилось яростной надеждой на Фортуну — или Дядюшку Нгобо, тут уж никакой разницы.

— Неплохо было бы получить протекцию известной вам особы, а? — спросил Мазур. — Лучшего для карьеры и желать не стоит… Один маленький нюанс. Жизнь — штука жесткая, и никто не станет вам протежировать только оттого, что вы молоды, смышлены и честолюбивы. Всегда нужно что-то сделать, чтобы стать полезным…

— Чем я могу быть для вас полезным? — тихо спросил Бернадотт.

— Это мы сейчас и выясним, дело нехитрое, — сказал Мазур. — Тут уж как в картах — либо вам повезет, либо нет… Лейтенант, вы работаете исключительно по линии военной контрразведки, значит, у вас должны быть осведомители, там и сям. Боже упаси, я не буду вас уговаривать нарушить служебную тайну, спрашивать, кто они и где сидят. Я просто хочу знать — они есть?

— Разумеется, — без особых колебаний кинул Бернадотт. — Должность такая, пусть и не высокая…

— Уже лучше, — сказал Мазур. — Теперь главное. Вы можете при экстренной необходимости, в особых случаях своей волей поднять хоть сколько-то солдат?

— Увы, немного, — сказал Бернадотт, опять-таки без промедления. — Взвод солдат, пару вертолетов. Все, на что я имею право…

Он чуть погрустнел, глядя с тревогой — опасался, конечно, что этого может не хватить, чтобы быть принятым в друзья.

— Прекрасно, — сказал Мазур. — этого вполне достаточно. Вы сможете завтра поднять их еще затемно, посадить на вертолеты и вылететь к северной границе?

— Смогу, — сказал Бернадотт, к которому вернулась прежняя яростная надежда на удачу. — Неужели этого будет достаточно, чтобы…

— Вполне достаточно, слово офицера, — сказал Мазур. — Такая уж игра. Сами понимаете, в данных условиях сам я не могу привлечь солдат с надежным офицером, так что достаточно и взвода. Мотивировка… Она, право же, несложная: от одного из ваших информаторов вы получили столь важную информацию, что решили действовать немедленно, не ставя в известность начальство, на свой страх и риск. Предположим, начальство прекрасно поймет потом: вы хотели, чтобы все лавры достались не ему, а вам… Ну и что? Победителей не судят. А буквально через несколько дней в соборе святого Христофора состоится известное событие, после которого мы не дадим вас в обиду никакому начальству.

— Что нужно сделать? — решительно спросил Бернадотт.

— Завтра утром границу пересчет поезд, — сказал Мазур. — Там в мешках с кофе упрятано оружие — стволов двести, для немаленькой банды, явно настроенной против… известной особы. Мы должны его остановить, что будет не так уж трудно, и отыскать оружие. Вполне достаточно, чтобы оказаться в милости у… Вы взрослый человек и прекрасно все понимаете. Либо вы держите наш разговор в тайне и завтра помогаете мне во всем, либо…

— Слово офицера, — серьезно сказал лейтенант. — Полная тайна и всевозможное содействие… тот поезд и правда есть?

— Разумеется, — сказал Мазур. — Сведения самые точные. Ну что же, обговорим детали… Через четверть часа, заметно повеселев, он поехал в расположение элитного парашютного батальона, предварительно выяснив, что командир на месте. Он сделал лишь маленький крюк, заехал в дорогой винный магазин и купил бутылку весьма недурственного шотландского виски восемнадцатилетней выдержки. Ехал туда, куда он тогда и направлялся с покойным Мтангой — да не доехали…

Пикантность ситуации в том, что батальон не числился в списках военного министерства и был подчинен лично Верховному Главнокомандующему — а теперь, соответственно, пока что вообще никому. Сие не означает, что подполковник мог ходить на голове и откалывать, что его душеньке угодно — но имел полное право сиднем сидеть у себя на базе, не слушая абсолютно ничьих приказов. Прекрасно понимая ситуацию и проистекающие отсюда выгоды, за времена безвластия подполковника несколько раз пытались привлечь на свою сторону иные влиятельные семьи — но он всякий раз деликатно отказывал. Одна немаловажная тонкость: среди тех, кто к комбату приходил, ни разу не было людей Натали…

Еще перед поездкой Мтанга показывал ему досье на комбата: в общем, практически та же самая история, что с Бернадоттом или Жюльетт-Жулькой: не из полных низов, но у папаши всего-то и было добра, что лесопилка, не столь уж и большая, серьезного дохода не приносившая, вот и пришлось в свое время надеть погоны — и, в отличие от Бернадотта, сделать кое-какую карьеру… при нынешних условиях повисшую в воздухе. Как знать, быть может, новый Верховный Главнокомандующий пожелает видеть на этом посту кого-то другого, всецело своего. Вероятность такая существовала, и бравый служака не мог о ней не подумать…

Хотя Мазур и не предупредил звонком о визите (мало ли кто мог сейчас слушать командирские телефоны), в расположение части его пропустили и к комбату провели без всяких возражений и вопросов, едва увидели удостоверение начальника охраны «известной особы». Мазуру показалось, что комбат, усатенький крепыш годочков на несколько его старше, держался так, словно ждал подобного гостя, ничуть не выглядел, в отличие от Бернадотта, удивленным. Возможно, это могло облегчить Мазуру задачу…

Адъютант вмиг спроворил закуску, а бокалы и лед нашлись у комбата в холодильнике — ему-то по должности холодильник в кабинете как раз полагался. Поначалу разговор носил некоторые черты дипломатии: комбат интересовался, как в Советской армии обстоит с тем и с этим (причем, похоже, с искренним интересом). Когда бутылка опустела наполовину, Мазур перешел к делу, с чуть простодушным видом напомнив, что они не дипломаты, а военные (с чем подполковник тут же согласился с тем же чуточку напускным равнодушием).

И очень скоро выяснилось, что дела идут прекрасно: полковнику нравилось и скорое производство в следующий чин, и будущее переименование его части в «Отдельный лейб-гвардии Ее Величества воздушно-десантный батальон», и все прочие выгоды, очерченные Мазуром крайне туманно, но безусловно проистекавшие из грядущей ситуации. Полное впечатление, что именно этого бравый комбат и ждал — когда появится кто-то от Натали. Что ни говори, самое выгодное предложение — ну, а идеалистов или романтиков среди здешних людей в офицерских погонах как-то не водилось отроду…

Короче говоря, когда бутылка опустела, подполковник вызвал адъютанта и велел поднять батальон по тревоге. Два взвода остались охранять расположение (у комбата имелся собственный аэродромчик с вертолетами, куда поместился бы весь личный состав), а все остальные с подполковником во главе сели в те самые знаменитые автобусы и прямиком покатили в Лунный дворец. Разместились в некоторой тесноте, пришлось поставить в парке несколько больших военных палаток — но парашютисты, судя по лицам, полны были энтузиазма. Перед отъездом комбат выстроил всех на плацу и толкнул короткую речь. Мазур не понял ни слова, но по лицам явно повеселевших верзил в синих беретах догадывался: комбат обещал, что и на рядовых прольется некоторая толика мирских благ.

Стремясь делом доказать свою полезность, подполковник немедленно принялся изучать территорию, расставлять посты и пулеметчиков — но еще до того, выслушав Мазура, вмиг согласился дать завтра и вертолеты, и два взвода своих орлов. Он передал роту, но Мазур решил, что то уж будет чересчур, штыков ему теперь вполне хватало.

Одним выстрелом двух зайцев — и охрана Лунного дворца вмиг увеличилась более чем вдвое, и подкрепление для завтрашней операции получил неплохое. Лишь бы завтра все прошло гладко…

Глава одиннадцатая Кофе, смерть, жизнь

О приближении поезда Мазур узнал по рации от выдвинутых за милю в сторону границы дозорных. Особого волнения не было, разве что тот неописуемый словами подъем духа, та легонькая дрожь, что бегает, зараза, по нервам перед каждой акцией, особенно когда до нее остаются считаные минуты…

А там и состав показался, идущий довольно медленно — и видневшийся отсюда слева мост через неширокую глубокую речку, и стальная магистраль были проложены еще французами сразу после Второй мировой, и во времена республики почти не ремонтировались.

Пару раз, Мазур слышал краем уха, вроде бы и выделялись деньги на капитальную реконструкцию, но всякий раз они загадочным образом исчезали из бюджета Министерства транспорта — Африка-с… Стальной мост на каменных быках, в общем, особого ремонта не требовал, а вот рельсы на протяжении сотни миль давно неплохо было бы если и не заменить, то по возможности привести в божеский вид: подразболтались, да и шпалы кое-где пришли в самое плачевное состояние. К чему министр транспорта относился с фатализмом, ничуть не уступавшим арабскому: в конце концов, пассажирские поезда ходили в обе стороны крайне редко, основной поток составляли товарняки, везущие кофе в здешний порт, серьезных крушений пока что не было, разве что пару раз товарняки все же сходили с рельсов, на которые их быстренько возвращали поднаторевшие в этом деле ремонтные бригады — авось и дальше обойдется, трудами то ли Господа Бога, то ли Большого Лунного Бегемота… Товарняки, опять же, не свои, а соседские, никакой неустойки в случае даже серьезного крушения соседям выплачивать не придется — так что обойдутся уж, у самих железные дороги не лучше…

Вот он, красавец — тепловоз французского производства, едва ли не ровесник Мазура, три товарных вагона, вместимостью поменьше советских на треть, сорокатонные — это как раз и хорошо, меньше будет работы, если что. Выкрашенные кое-где облупившейся светло-синей краской вагоны украшены знакомой уже Мазуру эмблемы крупной соседской фирмы, торговавшей кофе: веселый человечек наподобие того, что красуется на логотипе французской фирмы «Мишлен», только у французов он сложен из автомобильных покрышек, а здесь — из кофейных зерен. Отсюда видно, что на крыше последнего, третьего вагона распластались, удерживаясь за что удастся, трое парашютистов: ага, сумели в заранее назначенном место вскочить на подножки и забраться на крышу незаметно для поездной бригады — все же хлопцы неплохо тренированы французами, да и поезд не мчался во весь опор, шел на этом участке километрах на двадцати, очень уж был плох этот участок, за что, пожалуй, сейчас министра-казнокрада следовало только благодарить…

Укрываясь в джунглях всего-то метрах в пятнадцати от рельсов, Мазур и без бинокля прекрасно видел разложенные двумя длинными цепочками петарды. Поезд предстояло остановить без всяких спецназовских выкрутасов — к чему они, когда есть старые испытанные, насквозь мирные средства?

И все пошло, как по нотам — петарды стали звонко взрываться под колесами тепловоза — старый, но действенный железнодорожный способ, предупреждающий об опасности впереди. У въезда на мост, словно чертики из коробочки, возникли двое в здешней железнодорожной форме, яростно вертевшие над головами красными флажками. На тепловозе не должны удивиться нисколечко, им прекрасно известно, в каком состоянии дорога, ничего удивительного, если что-то стряслось…

К чести машиниста, он оказался хорошим профессионалом — и дал аварийное торможение, едва начали рваться петарды. Под отчаянный визг и скрежет заблокированных стальных колес к тепловозу уже неслась, перепрыгивая с вагона на вагон, троица парашютистов, казалось, совершенно бесшумно, как призраки — лязг, визг и отчаянный скрежет колес заглушал звуки высоких солдатских ботинок…

Ага! Они пробежали по крыше тепловоза, уже почти остановившегося, ловко обрушились в кабину по узким железным лесенкам… Порядок!

Мазур пустил красную ракету, и они с Рональдом припустили вниз, к поезду, не доставая оружия — к чему? Там и так все обстоит отлично: по лесенке ссыпалась троица в выцветших джинсах и стареньких форменных рубашках, пугливо косясь на спустившихся следом, взявших их на прицел парашютистов, с высоко задранными руками отпрянули к тепловозу, едва не вжимаясь в его обшарпанный бок спинами. Парашютистов было только двое — но вскоре показался и третий, подал условный знак, означавший, что больше на тепловозе никого нет.

Вокруг поезда стало очень людно: человек сорок в штатском (поголовно агенты охраны) оцепили невеликий состав с двух сторон, к ним уже присоединились мнимые железнодорожники, состоявшие на службе отнюдь не в Министерстве транспорта. А все три взвода, жандармы, военные и парашютисты, двумя цепочками рысью припустили в ту сторону, откуда поезд пришел — чтобы примерно в полумиле отсюда залечь в джунглях.

Можно было бы обойтись и одними агентами — но Мазур, решив быть скрупулезным и предусмотреть все возможные случайности, постарался раздобыть и солдат, ради одной-единственной цели. Не столь уж фантастической — и Рональд с ним был полностью согласен — смотрелась версия о возможной подстраховке. Какой-нибудь купленный подонок в офицерских погонах мог поднять свое подразделение (на пограничной станции давным-давно на всякий случай квартируют и жандармы, и армейцы), посадить его на поезд и, никому ничего не объясняя, пуститься следом для охраны ценного груза. Подобное случалось, пусть и не в этой стране. Правда, окажись на станции такой вот ссученный, он не сможет пустить в ход крупные силы — там, на станции, всего-то пара взводов армейцев и столько же жандармов, друг другу они не подчинены.

Даже если допустить, что оба командира работают на противника, силы примерно равны: две трети Мазурова войска составляли парашютисты, выученные получше и жандармов, и армейской пехоты, к тому же они укрылись в засаде, еще одно несомненное преимущество, у них там два ручника и гранатомет с хорошим запасом снарядов, так что любую подстраховку встретят качественно…

Несколько заранее проинструктированных агентов уже срывали пломбы и откатывали двери вагонов, открывая взгляду аккуратный штабель пятидесятикилограммовых мешков с кофе, во всех вагонах не достающий примерно на метр до потолка. Мешки из толстой прочной бумаги, отсюда не видно, но они должны быть украшены каждый тем самым веселым человечком, названием фирмы, маркировкой из букв и цифр.

Мазур покосился в сторону так и торчавшей с высоко поднятыми руками, под дулом штурмовых винтовок троицы — безусловно, среди них есть кто-то знающий, но нерационально пока что его выявлять. Главное, они не успели подать сигнал тревоги: парашютисты не обнаружили на тепловозе ничего похожего на портативную рацию, а смонтированная на тепловозе стационарная оказалась с африканской беспечностью выключенной — солдаты уверяли, что, когда они вломились в кабину чисто, совершенно неожиданно для поездной бригады, никто из трех с рацией не возился, машинист пребывал на своем месте, а остальные двое торчали у лобового стекла, таращась на мост и мнимых «железнодорожников». И от засады пока что никаких донесений, а значит, никакая подстраховка пока что не показалась. Отлично. Пока что все идет гладко…

Снявши с плеча главное, необходимое сейчас оружие — довольно новый миноискатель французского образца — Мазур сунул берет без эмблем под погон камуфляжной куртки, старательно приладил на голове наушники, повернул выключатель на висевшем на груди черном ящичке. Подошел к первому вагону, методично и неторопливо стал водить вдоль рядов бумажных мешков металлическим прутом с круглой рамкой — учены обращаться, а как же… Рядом, у второго вагона, тем же занимался Рональд — нахмуренный, собранный, несуетливый профессионал.

Ничего пока что не обнаружилось. Ни одна лампочка не зажглась, ни одна стрелка не прыгнула, писк в наушниках раздавался лишь, когда рамка оказывалась поблизости здоровенного железного засова. Взобравшись в вагон — там было где поставить ноги — Мазур обработал и верхние ряды — с тем же результатом, то есть без всяких результатов.

Спрыгнул вниз. Поскольку Рональд еще возился со своим вагоном, Мазур бросился к третьему и проделал там те же самые манипуляции — но и там не засек металла. Следовательно, верна вторая по счету версия из двух имевшихся: ни в одном из тех четырех городков «особо ценный груз» выгружать не намерены, его все же повезут, надо полагать, до самого порта. Мешки с «начинкой», тут и гадать нечего, уложены подальше от двери — и, скорее всего, снабжены своей, особой маркировкой, безобидной на посторонний взгляд, но моментально опознаваемой человеком посвященным. При суете людей и машин в порту никто не обратит внимания, что часть кофе не на борт грузового судна отправилась, а поехала в столицу на паре-тройке грузовиков. Если и обратит, ничего подозрительного не усмотрит: очередная поставка для столичных владельцев ресторанов и кафе, только и всего, сто раз случалось…

В конце концов он отступился окончательно — но духом не упал нисколечко, и такой вариант был предусмотрен. Хорошо, что вагонов всего три, не так уж много работы, задолго до темноты управятся, передышки-перекуры им все же придется давать, но не особенно редкие и долгие. Все предупреждены, что должны пахать, как черти, шевелящие вилами в котлах грешные душеньки, иначе господин полковник рассердится, и будет им небо в овчинку… Ну, а поскольку кнут порой следует совмещать с пряником, тому, кто обнаружит первый ствол или боеприпасы, положена солидная премия, о чем всем уже известно.

Он дал команду — и все пришли в движение, закипела работа. Бездействовали только четверо агентов, на всякий случай выставленные Мазуром в боевое охранение, да троица парашютистов, карауливших уже положенную мордами в землю поездную бригаду. В полном соответствии с суворовскими заветами, каждый заранее знал свой маневр, Мазур их инструктировал долго и старательно. По двенадцать человек на вагон. У каждого висит на поясе в ножнах штык-нож от германской штурмовой винтовки, еще ни разу не бывавший в деле, но заточенный на совесть. Мазур их без малейшего труда раздобыл в немаленьком арсенале Лунного дворца.

Работа кипела. Двое в каждом вагоне сбрасывали мешки со штабеля, остальные, тоже разбившись попарно, подхватывали их, рысцой относили подальше, насколько позволяло свободное место, узкая полоса земли по обе стороны колеи, меж джунглями и рельсами, кто-то из носильщиков проворно вспарывал мешок на всю длину, оба столь же хватко его переворачивали, высыпая на землю темно-коричневые зерна. На всякий случай следовало распороть все мешки и извлечь содержимое мало ли что, вдруг тут применены передовые технологии, и каждый ствол, каждая упаковка патронов и гранат завернуты в экранирующую фольгу, делавшую металл недоступным для миноискателя? Самолично Мазур еще с такой фольгой не сталкивался, но в секретных сводках информация о ней была…

Едва обнажался очередной ряд, Мазур с Рональдом проворно заскакивали в вагоны — где для них оставалось все больше и больше свободного места — орудовали миноискателями. Но ничего не обнаруживали…

Происходящему было трудно подобрать название — да и некогда было заморачиваться сейчас такими глупостями. А в общем, зрелище не обыденное: куда ни глянь — груды рассыпанного дорогого кофе какого-то элитного сорта, места мало, слишком далеко относить не стоит ради экономии времени, и агенты, да и Мазур с Рональдом, уже двигаются с немалым трудом, по щиколотку и выше увязая в грудах кофейных зерен, поднимается одуряющий аромат, так душит, что хочется отныне и на всю жизнь возненавидеть кофе в любом виде, вагоны разгружены уже наполовину, а результатов по-прежнему никаких…

Не то чтобы у Мазура появились какие-то предчувствия или озарения — скорее уж, просто зародилось разочарование, и крепло, крепло: вот остались в каждом вагоне ряда по три мешков, а там и по одному, и никаких находок, только кофе, вот остался один-единственный ряд… половина… мешков уже оставшихся явно недостаточно, чтобы упрятать такой груз, но работа продолжается…

Все. Вагоны выпотрошены полностью, агенты растерянно замерли на месте, чуть ли не по колено в ароматных зернах. И — ничего. Обыскивать тепловоз? Глупости. На нем ни за что не устроить столь вместительных тайников, способных укрыть пару сотен стволов и боеприпасы — так, пару-тройку можно заныкать, не более. Но ведь это именно тот состав, о котором предупреждал неведомый Мазуру закордонный агент, до сих пор работавший без осечек…

Положив в груду кофе бесполезный уже миноискатель, Мазур сунул в рот сигарету, ничего не чувствуя, кроме злости и такой усталости, словно он наравне с остальными ворочал мешки. Неторопливо подошел Рональд, неловко переступая в грудах хрустевших под подошвами зерен. Лицо убитое, потерянное…

Порой, согласно старой пословице, беда никогда не приходит одна…

Практически все, кто здесь был, повернули головы в сторону моста, — а несколько секунд спустя над ним, над джунглями появились два вертолета. Мазур не помнил в точности их марки, но именно на таком вот положительные герои преследовали Фантомаса в первом фильме: этакие невелички, стеклянные пузыри кабин, решетчатые фермы вместо хвостов…

Несколько стволов нацелились на них, но как-то неуверенно. Мазур тоже машинально схватился за кобуру, но тут же отдернул руку и рявкнул:

— Убрать оружие!

Он уже мог рассмотреть, что быстро приближавшиеся вертушки не несут никакого оружия на внешней подвеске, да таковая и отсутствует. Зато — что, быть может, еще хуже оружия — оба крошки-винтокрыла украшены прекрасно знакомыми, большими, разноцветными, издали различимыми эмблемами: пятый и седьмой каналы столичного телевидения, где приютились самые скандальные передачи, как оголодавшие гиены на добычу, бросавшиеся на все, что имеет хоть малейший вид сенсации. Первые дверцы у обоих распахнуты — и там видны пристегнутые ремнями телеоператоры с нацелившимися видеокамерами, которые в иной ситуации похуже пулеметов, вот как теперь…

А он вдобавок без маски, как и все остальные — кто же знал… В лицо ударил тугой ветер, взъерошил волосы на непокрытых головах — вертолеты прошли над разгромленным поездом едва ли не со скоростью пешехода, на малой высоте. Сбить их, цинично рассуждая, ничего не стоило — но такие вещи прокатили бы при Папе, однако сейчас… Никак нельзя.

Полным бессильной ярости взглядом проводив исчезнувших с глаз репортеров, Мазур повернулся к напарнику. Он видывал всякое и по мелочам не распускал слюни, то бишь держал эмоции в узде — но на белобрысого детину сейчас было больно смотреть…

…На него и сейчас больно было смотреть, хотя прошло уже и несколько часов, и они сидели на одной из явок, в номере того самого люксового борделя. Рональд, вертя в руке стакан, из которого отпил лишь пару глотков, поднял на Мазура яростный, упрямый взгляд:

— Это не я. Клянусь честью, никто меня не перевербовывал и ничего подобного не поручал… — он прямо-таки сверкнул глазами: — Хотите, я разденусь догола, чтобы вы убедились: на мне нет никаких следов пыток, а без них меня ни за что не сломали бы…

— Не надо, — сказал Мазур. — Терпеть не могу мужского стриптиза, в отличие от женского… Успокойтесь. Вас я ни в чем не подозреваю. Во-первых, происшедшее вам столь же невыгодно, как и мне. Во-вторых, мы ведь на всякий случай договаривались: тот из нас двоих, кто вдруг окажется под чужим контролем, неважно чьим, подаст другому уловный сигнал, парочку совершенно безобидных фраз. У вас была масса возможностей это проделать, мы встретились на рассвете, а сейчас день близится к вечеру… — он усмехнулся. — И наконец, исключительно скрупулезности ради… Есть немало пыток, которые не оставляют ни малейшего следа… Успокойтесь, — повторил он. — Я вам доверяю по-прежнему. Для вашего человека в «Даймонд» был предусмотрен сигнал о провале?

— Конечно. Но он его не подал…

— Значит, был поставлен в такие условия, что уже не мог этого сделать, — задумчиво произнес Мазур. — Если рассуждать вслух… Напрашивается одно-единственное объяснение: вашего человека вычислили, взяли и вынудили послать именно такое донесение… Другого я просто не вижу.

— Я тоже… — упершись взглядом в пол, промолвил Рональд. — Сам я не хочу в это верить, но эксперты уверяют: сломать можно любого, и не обязательно пытками, есть еще полностью подавляющие волю препараты…

— Аналогично, — буркнул Мазур. — Мне самому не хочется верить, но специалисты вполне допускают… Если рассуждать вслух и дальше… Что у нас? А погано у нас. Начальник охраны Натали с бандой сообщников остановил и разгромил безвинный поезд с кофе — ни с того, ни с сего, блажь пришла поразвлечься… я ведь ни единой живой душе не могу рассказать правду… Если вас все же засекли и идентифицировали — а такое следует допускать, не так ли? — ситуация еще более ухудшается: начальник охраны все это проделал в компании юаровского агента…

Рональд поднял голову, вымученно улыбнулся:

— Вот насчет агента можете не беспокоиться. Даже если меня не просто идентифицировали, а сцапают за воротами, моя страна, как и положено в таких играх, от меня моментально отречется. Нет в наших вооруженных силах такого человека, отроду не бывало, клевета все…

— И то хлеб… — вздохнул Мазур. — Я понимаю, со мной в подобном случае обстояло бы точно так же… Но от этого не легче. Я-то остаюсь, меня опознают моментально… Прежнего контроля над телевидением пока что нет, никто им не сможет помешать хоть нынче же вечером показать все на экране… Из Кириату, конечно же, вскоре последует возмущенная дипломатическая нота, на месте противника я бы озаботился это устроить как можно скорее… мне, правда, плевать на любые ноты. В конце-то концов, войной они на нас не пойдут, я вчера вечером просматривал кучу сводок, мне их присылают согласно должности из самых разных контор, действует старое распоряжение, которое никто пока что не в состоянии отменить. На границе не наблюдается ни малейших признаков концентрации войск. Никакой группировки, сгодившейся бы для серьезного вторжения.

— Да, у нас та же информация, — севшим, безжизненным голосом отозвался Рональд. — На сей раз совершенно точная.

Мазур подумал: эге, ребята…. Очень похоже, вы давненько создали канал, по которому качаете информацию с чьих-то разведывательных спутников, и уж конечно, не советских…

— Одного я не понимаю, — искренне сказал Мазур. — предположим, пленки пустят в эфир сегодня же. Ну и что, цинично-то говоря? Чего они, собственно, могут этим добиться? Сенсация эта ничуть не помешает ни референдуму — который, собственно говоря, уже кончился — ни коронации. Убрать меня с поста не может ни одна собака, поскольку не имеется Верховного Главнокомандующего, единственно, кто имеет на это право. Формально, согласно каким-то там писаным уставам, военный министр может назначить комиссию по расследованию моей деятельности — но опять-таки исключительно после визирования такого распоряжения Верховным Главнокомандующим… Комариный укус. Если обстоятельства того потребуют, сам я светиться на экранах ни за что не стану, но у меня в подчинении достаточно местных… Кто-нибудь выступил по телевидению и с честнейшей рожей скажет полуправду: охрана получила агентурные сообщения об оружии в мешках кофе, и ее начальник был просто обязан действовать. Кто же знал, что он столкнется с искусной провокацией? Да и пресс-центр Натали сработает на совесть, у нее там не только штукари из местных, но и французские консультанты, народ, я убедился, полезный… Чего противник, в таком случае, добивается? Решительно не могу понять. Может быть, у вас есть свои соображения?

— Никаких, — пожал плечами Рональд. — Вы и так грамотно разложили все по полочкам. Комариный укус…

— Ну что ж вы тогда сидите со столь похоронным лицом? — с напускной веселостью сказал Мазур.

— Потому что думаю о нем, — сказал Рональд отрешенно. — О том человеке, который провалился, которого мы наверняка больше не увидим. Мы не были друзьями, но я его немного знал. Отличный парень, хват, потомственный офицер…

— Ах да… — произнес Мазур. — Я понимаю… У меня на вашем месте тоже кошки скребли бы. Рональд… Вам не кажется, что лучше всего вам было бы немедленно покинуть страну?

— Не вижу пока что оснований, — твердо сказал юаровец. — Тот парень попросту не знал, кому отправляет донесения, с этой стороны все чисто, Но даже если меня как-то вычислили… У меня приказ: покинуть страну не раньше, чем пройдет коронация и будут подписаны все бумаги по алмазным месторождениям. А приказов я никогда не нарушал и вряд ли когда-нибудь нарушу…

— Понятно, — сказал Мазур. — А как насчет того, чтобы пока что залечь на дно? У меня есть несколько совершенно надежных явочных квартир, где вас не додумается искать ни одна сволочь, — а связаться со мой при необходимости сможете легко.

— Спасибо, — все так же бледно усмехнулся Рональд. — У меня есть парочка своих, ничуть не хуже.

— Ну что же… — сказал Мазур. — Тоже вариант. Если вы немедленно на одной из них укроетесь, это не будет противоречить имеющимся у вас приказам?

— Нисколечко. Это было предусмотрено.

— Вот и отлично, — сказал Мазур с облегчением. — Я вам вызову такси по телефону, а то и отвезу сам…

— Нет, не стоит, — непреклонно глянул на него Рональд. — Не стоит светить нашу с вами связь, для вас — это дополнительный компромат. Пройду пешком пару кварталов до Проспекта Независимости, там есть стоянка такси. И не возражайте.

— Я и не собираюсь, — сказал Мазур. — Вот только, уж не посетуйте, я за вами пошлю топтуна. У меня там, в машине, кроме шофера, еще три лба. Он за вами проследит, пока вы не выйдете из такси, если за вами будет слежка, он найдет способ вас предупредить. И не возражайте, — он очень удачно скопировал тон Рональда. — Я обязан знать, что с вами ничего не случилось. Явку вы перед ним не спалите, вы ведь, как любой опытный человек, наверняка подъедете не к самому дому, выйдите из такси в некотором отдалении… Возражения есть? Впрочем, я их все равно не приму?

— Возражений нет, — мрачно мотнул головой Рональд.

— Прекрасно, — сказал Мазур. — В таком случае, немедленно уходите первым. Я подожду пару минут и тоже покину это гостеприимное заведение, — он глянул на часы. — Мне пора в Лунный дворец, вот-вот подойдет официальный протокол об итогах референдума. Я нисколько не сомневаюсь в результатах, но все равно…

Он стоял у окна, выходившего на мощеную дорожку, прямую, как стрела, ведущую к главным воротам и здешней «проходной» — не без изящества сделанную из лакированных досок какого-то темного цвета дерева будочку привратника, этакий теремок в местном стиле. Никаких особенных мыслей в голове не было. Ага, показался Рональд в безукоризненном белом костюме, шагавший размашистой, упругой походкой человека, у которого еще множество важных дел впереди. Привратник проворно распахнул перед ним ажурную калитку, получил мелкую купюру, склонился в поклоне, Рональд сделал шаг на тротуар… И мгновенно остановился, сунул руку под пиджак — прямо напротив него притормозила одна из неприметных машин, неторопливо ехавших мимо ворот…

Выстрелов Мазур не слышал — но Рональд, так и не успевший выхватить пистолет, как-то нелепо дернулся, затоптался на месте, медленно завалился навзничь — но еще раньше машина унеслась, отчаянно взревев мотором…

Со своего места Мазур прекрасно видел не менее полудюжины темных пятнышек на белоснежном пиджаке неподвижного Рональда, группировавшихся на левой стороне груди, напротив сердца. С холодной, отстраненной яростью он подумал, что стрелял, несомненно, профессионал, и парень уже мертв. Видел, как привратник кинулся сломя голову прятаться в своем теремке, как мимо него промчался с пистолетом наголо тот из охраны, которому было поручено проводить юаровца, как он, держа пистолет обеими руками, прицелился в ту сторону, куда уехала машина — и тут же опустил оружие: ну да, достаточно было проехать метров триста до перекрестка, свернуть хоть направо, хоть налево, скрывшись с глаз, машину, скорее всего, очень быстро бросят, пересядут в другую и растворятся в воздухе, как в таких случаях и бывает…

«Зачем?» — подумал он, превозмогая нешуточную горечь. Зачем понадобилось убивать парня? Ни в какие комбинации не умещается. Даже если его вычислили, постарались бы проследить, установить связи, это азбука. Конечно, какая-то комбинация обязана быть, но Мазур не мог ее с ходу раскусить…

…Он не боялся перегнуть палку. А потому коридор на третьем этаже, ведущий к апартаментам Натали, был прямо-таки уставлен агентами тайной полиции, стоявшими через каждые несколько шагов — и наконец дверь в апартаменты держали открыто взявшие наизготовку автоматы люди Мазура — четверо из пополнения. Сейчас никакие меры предосторожности не будут излишними — впереди явственно видна финишная ленточка, остался один-единственный рывок… Продержаться… Он прекрасно знал, что за той вот портьерой упрятан еще и ручной пулемет с заправленной лентой, а за другой, напротив, найдется довольно компактный, надежный барабанный гранатомет: какие тут китайские церемонии, все, чем богаты, десантники подполковника установили во дворе и парочку легких безоткатных орудий…

Его, разумеется, пропустили беспрекословно. Оказавшись в небольшой прихожей (где, кроме горничной, готовой после первого же звонка предстать перед очи хозяйке, сейчас помещался еще и Фантомас с автоматом на коленях), Мазур распахнул дверь, вошел без стука и без доклада: привилегия и начальника охраны, и человека, выступавшего в несколько ином качестве.

Натали в парижском коротеньком пеньюаре, обрадованно встала, подставила щеку для поцелуя, заполучив таковой, кивнула на кресло:

— Садись, наливай себе. Ты что такой мрачный?

— Да так, ерунда… — сказал он как мог небрежнее, глянув на столик.

Она откровенно весела, но вряд ли от принятого спиртного выглядит лишь самую чуточку поддавшей, бутылка коньяка едва почата, и в бокале осталось немного. Тут же, на столике — несколько бумаг, в том числе и написанных от руки на простых листах без всяких эмблем.

Налив себе до краев и пренебрегая льдом, Мазур уселся, с ходу ополовинил бокал, и, уже почти на все сто догадываясь о причинах, сказал:

— Зато ты, я вижу, веселая и бодрая…

— А как же иначе? — улыбнулась Натали широко и искренне. Одним глотком прикончила содержимое бокала, налила себе еще и с ликующим видом продемонстрировала Мазуру какую-то бумагу невероятно официального вида: незнакомая красочная эмблема, выполненная типографским способом, аккуратный печатный текст, целых три печати, причем одна оттиснута на сургуче, несколько подписей, и четкие, и неразборчивые…

Он пожал плечами, так и не взяв бумагу.

— Ах да, ты французского не знаешь… — спохватилась Натали.

— Я догадываюсь, что это, — сказал он не без радости. — Официальный протокол касательно итогов референдума?

— Вот и-ме-нно, ми-лый… — чуть ли не пропела Натали. — Все прекрасно, как и следовало ожидать… Все равно, за это стоит выпить, теперь остались пустяки…

Мазур кивнул, чокнулся с ней. В самом деле, оставались пустяки, коронацию, как и рассчитывали, можно запускать послезавтра — к чему тянуть, если нет никаких препятствий?

— Поздравляю, — сказал он. — Я так понимаю, видеть тебя на троне жаждет девяносто четыре процента населения?

— Девяносто три и пятнадцать сотых, — очаровательно улыбнулась Натали.

— Тоже неплохо, — сказал Мазур. — Мировое общественное мнение будет в экстазе от такого результата — после прошлых референдумов сущее торжество демократии…

— А как же без нее? — прищурилась Натали. — Монархия будет вполне просвещенная. Подожди минутку, милый, мне тут нужно еще пару бумаг прочитать…

Мазур, прикончив бокал и не наливая пока что добавки, в который раз прокручивал в памяти день коронации, сиречь послезавтрашний. Трое полковников мертвы, но успели обсудить с Мазуром и Лавриком подробные меры безопасности — так что механизм сработает сам по себе, разумеется, придется завтра весь день пахать вместе с преемниками двух полковников и майором Мюратом, в десятый раз обсуждая любую мелочь. Кажется, без ложной скромности смело можно сказать, что предусмотрено все. Армейские и жандармские подразделения по хитрой схеме, давно разработанной покойным Папой, будут старательно следить друг за другом и пресекут любую попытку дернуться сколько-нибудь значительными силами. Вокруг собора святого Христофора, где архиепископ возложит на нее корону, предусмотрен «пояс безопасности» шириной в триста метров, где не будет никого, кроме жандармов и парашютистов, на полкилометра по улице, по которой кортеж автомашин поедет к собору, солдаты будут стоять чуть ли не локоть к локтю, причем неглупо вытянувшись у проезжей части — встанут цепочками на тротуарах, держа под прицелом противоположную часть улицы. На всех чердаках будет охрана, и снайперы найдутся. Военный аэродром блокирован, ни один «Атандар» не сможет подняться в воздух и обрушить на дворец бомбы с ракетами. Никто не знает, в каком именно из трех «Мерседесов» Папы будет сидеть Натали… и лишь считаным людям известно, что ее не будет вообще ни в одном, что к собору она прилетит на одном из дворцовых вертолетов, одном из четырех, произвольно выбранных в самый последний момент. Пилоты уже надежно изолированы до послезавтрашнего дня, вертолеты тщательно обысканы на предмет бомбы и уже охраняются парашютистами. Ну, а потом, сразу после коронации, она по дороге на большой торжественный прием в Лунном дворце на четверть часика завернет в один из офисов Промышленно-Торговой Ассоциации, где в темпе подмахнет весь пакет документов по алмазным месторождениям — вот об этом телезрителям и радиослушателям сообщат еще до того, как она покинет здание.

И конец хлопотам! Серьезные люди — а несерьезных в игре попросту нет — прекрасно поймут, что убивать ее теперь просто бессмысленно. У алмазов будут хозяева, французские и местные, зубами и когтями будут держаться за свое кровное, акционеров и их наследников-преемников столько, что перебить их всех просто нереально. Доля королевы, между нами, составляет пятнадцать процентов — но и это не основание ее убивать, опять-таки бессмысленно. Действительно, вроде бы предусмотрено все, что в человеческих силах…

— Ну что ты такой надутый? — не без игривости поинтересовалась Натали. — Все пока что идет отлично…

— Хочется верить, — сказал Мазур. — Вот только есть и печальные стороны…

— Я прекрасно понимаю, что осталась одна, без семьи, — сказала Натали уже серьезнее. — Но это еще не смерть, верно? Я тут успела кое-что прикинуть… Начальником тайной полиции будет доктор Кумене, мы с ним говорили, на всякий случай он до подписания соответствующих указов укроется в надежном месте, благо появляться на месте службы ему и нужды нет, коли уж тот болван, министр внутренних дел, приостановил ее работу. Ну, и с ним, и с генеральным прокурором нетрудно будет разобраться, я заранее знаю, кто меня в этом поддержит. Я тут набросала кое-какие проекты, можешь посмотреть… ах да, ты не понимаешь французского… Короче говоря, женский батальон разворачивается в полк, подберут подходящих девчонок, из семей, не блещущих достатком, из предместий, трущоб, да что там, из молодежных банд. Если нанять хороших европейских инструкторов, девки за месяц научатся хотя бы прилично стрелять… и всем будут обязаны только мне. Далее. Твой подполковник быстренько получит полковника, а его батальон будет именоваться так, как ты предложил. Твоего Бернадотта нужно повысить в звании, наградить чем-нибудь получше медальки «За отличную службу» и повысить, насколько возможно. Судя по твоим отзывам, неплохо было бы назначить его преемником Очеренго…

— Рановато, — не без сожаления сказал Мазур.

— Я сама понимаю, — кивнула Натали. — Нельзя делать старшего лейтенанта полковником и шефом жандармов. То есть технически — ничего сложного, а вот с житейской точки зрения… У него вмиг появится столько влиятельных врагов и завистников в его собственном ведомстве… Может кончиться вовсе ж скверно… Ну вот. Как тебе планы?

— Все отлично, — сказал Мазур, ничуть не кривя душой. — Даже дополнить нечем. Один нюанс: это только штыки. А тебе нужна семья…

Ее лицо на миг стало иным, чуть хищным, незнакомым, таким, что Мазур на миг пережил уже испытанные однажды, во время шествия ведьм, чувства: словно оказался в других временах и местах, где современному белому человеку лучше бы никогда не оказываться…

— И это я понимаю, — все так же щурилась Натали. — Но я же, могу тебя заверить, не собираюсь особенно спешить. Какие мои годы? Времени впереди достаточно. Шажком, шажком… Я умею сидеть тихонечко, как рогатая гадюка в засаде. Понемногу семью непременно удастся создать новую — та, что была, тоже не за день и не за месяц складывалась… Если действовать неторопливо и осторожно… Есть хорошие шансы, а?

— Есть, — вынужден был согласиться Мазур.

— Вот видишь, я у тебя все же умница… — она загадочно улыбнулась. — Я очень надеюсь, ты и дальше будешь мне помогать…

У Мазура хватило выдержки и умения произнести совершенно спокойно:

— Ну конечно, милая…

Сердце у него прямо-таки зашлось от тоски и безнадежности.

Да, у нее есть касательно его персоны надолго рассчитанные планы… полностью совпадающие с планами Михаила Петровича, против которого не попрешь. Родина прикажет, и, как миленький, станешь военным атташе, а то и… Влип…

— Ну вот, видишь, все продумано, — сказала Натали с некоторой гордостью. Встала, непринужденно уселась ему на колени и промурлыкала в ухо: — Пошалим? Завтрашней ночью нам обоим будет не до того, когда-то еще удастся…

Мазур привычно обнял ее — все свои унылые мысли следовало держать при себе…

Глава двенадцатая Высший свет и прилегающие окрестности

Неспешно прихлебывая из бокала великолепное французское шампанское (воробьиными глотками, как на таких приемах и положено), Мазур так и стоял у колонны, благо никаким этикетам не противоречило, хочет человек стоять в сторонке, его дело.

Это уже был не большой торжественный прием, как после коронации — вот там присутствовало человек триста, включая французского президента и пару-тройку не менее видных иностранных государственных деятелей. Вот там приглашенному к столу Мазуру пришлось нелегко — по обе стороны от его тарелки вытянулась двумя аккуратными шеренгами целая батарея ножей, вилок, ложек, чего-то вовсе уж замысловатого. Никто его не обучал светскому этикету, но он твердо помнил вычитанное в какой-то книге: начинать следует с крайних ножей-вилок. Так он и поступил, и, украдкой глядя на иных соседей, убедился, что все делал правильно — зато сидевший напротив черный толстяк в раззолоченном придворном мундире откровенно брал с него пример.

Все обошлось. Наилучшим образом. Ну, как же иначе, когда даже половина монахов в соборе на самом деле была ряжеными агентами тайной полиции: братья-витольдинцы носили поверх ряс этакие накидки, под которыми крайне удобно прятать маленькие автоматы, от «Скорпиона» и «Мини-Узи» до «Ингрема» и германской крохи. Именно по этой причине настоящих монахов вежливо, но непреклонно пропустили через рамку металлоискателя, какие стоят в аэропортах — да и всех прочих тоже, сделав исключение разве что для архиепископа (за которым все же наблюдали, как за прочими).

И — ни единого инцидента. Правда, к собору пыталась было двинуться кучка интеллигентов числом не более дюжины, тащившая огромный свернутый рулон бумаги. Их отловила еще на дальних подступах простая мундирная полиция. Рулон оказался плакатом, исписанным антимонархическими лозунгами. Поскольку легкое дуновение демократии затронуло и полицию (в виде соответствующих циркуляров, да и парочка импортных репортеров с камерами), демонстранты и в участок не попали, и даже по шее не получили. Старший патруля, дружески улыбаясь во весь рот, вежливо объяснил, что никак не может пропустить господ по причине отсутствия у них пропусков. А потом с той же голливудской улыбкой злым шепотом посоветовал уматывать побыстрее, пока за них не принялись представители возмущенного народа, в массе своей как раз настроенного монархически. Последних за линией внешнего оцепления собралось немало, они размахивали флажками бывшей республики (флаг остался прежний, разве что украшенный теперь по центру золотой королевской короной) и зелеными флажками с гербом (он тоже остался прежним, но был теперь увенчан той же короной). Вряд ли все они были замаскированными агентами тайной полиции (в которой столько агентов все же не наберется). Попросту здешний народ обожал потолкаться на тротуарах при любом торжестве, людей посмотреть и себя показать, накричаться вдоволь. И многим в самом деле очень нравилось, что теперь у них будет самая натуральная королева — так что могли противникам монархии и настучать по ушам без всякого науськивания тайной полиции. Сообразившие это демонстранты моментально смылись — интеллигент и в Африке интеллигент, спинным мозгом чувствует, когда его вот-вот начнут бить и улетучивается, как призрак…

С этой стороны все обстояло распрекрасно, так что Мазур имел все основания испытывать законную гордость — он был одним из тех кто разрабатывал строжайшие меры безопасности, в которых участвовал самолично. С другой стороны…

С другой стороны все оборачивалось крайне скверно — с точки зрения его самого, окружающие как раз явно завидовали. Он печально глянул на свое отражение в высоченном, от пола до потолка, зеркале. Павлин-мавлин… Те же красные галифе (поневоле заставившие вспомнить знаменитые «красные революционные шаровары») и синий френч, — но расшитые золотом не в пример богаче полковничьей «парадки». И эполеты на плечах были тяжелыми и пышными, генеральскими.

Ага, вот именно… Едва на другой день после коронации началась «выдача призов и раздача слонов», полковник Иванов тоже угодил под раздачу, получив первый генеральский чин. Поскольку беда никогда не приходит одна, вдобавок еще и графский титул.

Отныне он, помимо прочего, именовался еще и «его сиятельство граф Омбузате», изволите ли знать. Герб не такой уж сложный, но красивый, надо признать. Вряд ли его готовили для новоиспеченного графа в страшной спешке — вероятнее всего, герб, согласно всем правилам европейской геральдики венчавшийся графской короной с девятью зубцами с шарами, попросту достался ему в наследство от кого-то из покойных членов семьи. Что вызывало неприятные ощущения, словно щеголял в мундире покойника. И в указе о производстве в генералы, и в патенте на графский титул, как и в полученных здесь дипломах к наградам, на месте имени и фамилии зиял многозначительный пробел — Натали никогда не спрашивала прямо, но, несомненно, знала от Мтанги, что фамилий у Мазура может быть много, так что пусть уж сам каллиграфически впишет единственное настоящее имечко. Значит, она относилась к происходящему крайне серьезно — что могло очень быстро повлечь еще худшие, нежели генеральские эполеты и титул, последствия — крайне полезные с точки зрения Михаила Петровича и еще более высокопоставленных особ, но крайне неприятные для самого Мазура (но кто его спрашивал бы?)

Народу собралось с сотенку, никак не больше, ни единого иностранца, если не считать Мазура, только свои, местные, тутошние. Самые что ни на есть сливки общества, из военных главным образом генералы, немногочисленные полковники (в том числе бравый комбат парашютистов) сюда попали лишь благодаря занимаемым постам… ага, вот он, везунчик…

Неподалеку, чинно беседуя с каким-то осанистым фрачником, прошел бывший капитан, а ныне полковник Зулеле. Вот уж кому свезло, так свезло… Военные в любой стране согласятся, что в конце двадцатого века прыгнуть из капитанов в полковники — случай исключительный, из ряда вон выходящий. Как ни напрягал Мазур память, смог припомнить лишь Юрия Гагарина, волею Хрущева вмиг ставшего из старлеев майором. Больше примеров вроде бы не имелось. Даже африканские и латиноамериканские диктаторы, без малейших моральных препятствий производившие сами себя из полковников, а то и сержантов, а то и вовсе штатских в генералиссимусы и фельдмаршалы, всех прочих старались не повышать в чинах и званиях резко — чтобы не зазнались и не возомнили о себе слишком много. Правда, от новоиспеченного полковника не следовало ждать ни того, ни другого. Феерическую карьеру он сделал, палец о палец не ударив из-за всему белу свету известной феноменальной глупости.

Так уж карта легла. Большие господа из Королевского Совета мягко присоветовали Натали. По их словам, вольно было покойному президенту держать в личных адъютантах капитана — но коли уж Натали желает сохранить в прежнем качестве именно Зулеле, лейб-адъютант королевы просто обязан быть как минимум полковником, иначе как-то несолидно будет выглядеть для приличной монархии.

Натали, собственно, на такие мелочи было наплевать — и Зулеле вмиг получил полковничьи эполеты вкупе с аксельбантом гораздо пышнее прежнего. Ну и ладушки. Зато верен, как собака и исполнителен, как робот, именно такой тут и нужен…

Посмотрел в ту сторону, где бравый комбат (как и многие, отмеченный второй степенью Звезды Свободы), откровенно, пусть и крайне вежливо флиртовал с красивой белой брюнеткой, судя по обилию драгоценностей, супружницы или дочери кого-то из верхних. Усмехнулся мысленно. Комбат пока что не знал, что его ждут новые перемены: в скором времени батальон должен развернуться в полноценный полк да к тому же обрести сильный разведотдел. Задумка Натали, вполне одобренная Мазуром, — она получала не только еще один верный ей полк, но и новую спецслужбу, подчиненную, как весь полк, ей лично, как СМЕРШ когда-то подчинялся лично товарищу Сталину. Мазур лишь внес кое-какие уточнения, посоветовав назначить начальником разведотдела некоего иного, как старшего лейтенанта Бернадотта, без всякого шума повысив его до капитана. Во-первых, работник он неплохой, во-вторых, предан будет исключительно королеве, в-третьих, что немаловажно, учитывая клубки местных интриг — в полку, еще не начавшем формироваться, Бернадотт не встретит врагов-завистников, как обстояло бы в жандармерии, прыгни он с маху слишком высоко…

Ага, вот и виновница торжества… Новехонькая, прямо-таки с иголочки, королева. Натали щеголяла в великолепном парижском платье с пышными юбками до пола, через плечо надета красная, расшитая золотом лента, скрепленная на бедре орденской звездой — а на груди сияла полагавшийся к ленте и звезде крест: Большой крест Почетного легиона, ага, высшая степень из пяти. И у высшей степени лента большей частью простая красная — но порой, когда награждают особо важную персону (к которым явно причислили и молодую королеву), ленту расшивают золотом. Подобно тому, как в царской России иные персоны получали не просто ордена высокой степени, а еще и с бриллиантами. Высшая степень из пяти (правда, и у Мазура на груди не пятая степень, а третья, вдобавок сверкает золотом, разноцветной эмалью и бриллиантиками).

Мазур давно отметил: едва она надела корону, в девушке появилось что-то новое, незнакомое. И двигалась гораздо степеннее, плавнее, и в осанке прибавилось этакой горделивой величавости, смело можно и так это назвать. Причем она не капельки не переигрывала, не задирала нос, не чванилась — но выглядела настоящей королевой. Что ж, любая женщина, будь она законченной дурой — актриса от рождения, а Натали весьма неглупа…

Его орлов в зале не было, ни одного, исключительно черные агенты, отобранные за вальяжный вид и хорошо замаскированные под гостей из бомонда. Еще один мягкий, но отдававший железной непреклонностью совет Королевского Совета, данный Натали вчера вечером в присутствии Мазура. Боже упаси, никто не собирался отстранять его от командования личной охраной королевы — сам он может невозбранно светиться возле Натали, но на публике возле нее не должно быть ни единого белого охранника. Его люди могут нести службу, как прежде, — но у апартаментов королевы, никак не на публике, по крайней мере, не в столице. Большая политика, мон женераль… Белые охранники запросто могут быть приняты непосвященными за вульгарных белых наемников — однако то, что сходило при республике, для монархии опять-таки выглядит чуточку несолидно. Вы только поймите нас правильно, ваше величество, и вы, мон женераль — к вам лично никто не питает ни малейшей неприязни, наоборот, все ценят вашу отличную службу, но таков уж нынче политес… Поскольку Натали совету подчинилась (хотя ночью, оставшись с Мазуром наедине, прокомментировала его крайне матерно), Мазуру тем более не стоило задираться. Он и не стал…

Что такое?! Сначала показалось, будто мерещится — но какие тут, к черту, галлюцинации, откуда им взяться…

В зале, как ни в чем не бывало, объявились князь Акинфиев с очаровательной дочуркой; папенька в безукоризненном смокинге, доченька в вечернем платье, правда, с длинными рукавами, и спина закрыта — ну конечно, сохранились еще «следы пыток». Мало того, оба при Звезде Свободы второй степени! Что же творится?! Мазур стоял, форменным образом ошарашенный, — а парочка как ни в чем не бывало привычно лавировала среди сановитых гостей, кланяясь многочисленным знакомым…

И Мазур вдруг сообразил, что они направляются прямиком к нему — но остался спокойно стоять на месте, что он мог еще сделать? Князь улыбнулся ему словно бы дружески, непринужденно, светло — и точно так же улыбалась Таня, как будто и не было ни той комнатушки, где он лежал, привязанный к постели, ни матраца в грязной подвальной комнатке. Сволочь высокого полета — даже в глазах ни тени недоброжелательности, не говоря уж о враждебности, а ведь писал классик детективного жанра, что разведчика, даже опытного, выдают сплошь и рядом именно глаза. И верить классику следует безоговорочно, поскольку он, о чем мало кому известно, работал за пределами родины не просто дипломатом — как со многими дипломатами случается, было еще и двойное дно, гораздо более потаенные занятия, причем ни разу не провалился, ни разу не объявлялся персоной нон грата, не высылался из страны пребывания…

— Я вижу, вы теперь генерал… и, как мгновенно разнесла великосветская молва, еще и граф? — непринужденно произнес князь. — Мои поздравления, Кирилл Степанович. Дельный офицер никогда не должен стыдиться карьерного повышения, так всегда было и будет… Знаете, он улыбнулся чуточку смущенно. — Ее величеству было благоугодно удостоить и меня, скромного, титула маркиза, так что Танюша, хоть и не может именоваться княжной, теперь законная маркиза…

Профессионально взяв себя в руки, Мазур улыбнулся вполне безмятежно:

— Мои поздравления…

Еще несколько пустых светских фраз — и клятая парочка удалилась, сославшись на необходимость с кем-то серьезно поговорить. Мазур не смотрел им вслед. Он смотрел на группочку воротил, беседовавших совсем рядом на французском о чем-то своем — негромко, с улыбками. Папа с дочкой попали в списки награжденных и титулованных отнюдь не по желанию Натали, иначе Мазур непременно знал бы. Несомненно, их туда вставили, позволили выйти из подполья, а значит, полностью реабилитировали именно эти — здешние хозяева жизни, владельцы заводов, газет, пароходов, а также медных залежей, алмазных приисков и много чего еще. Отсюда прямо-таки автоматически следует…

Что и за смертью Папы, и за уничтожением семьи стоял не внешний супостат, а именно они, здешние денежные мешки (очень может случиться, что в случае с Папой златовласая стерва выполняла еще и приказ других хозяев). Такой вариант разгадки Мазур обсуждал и с Лавриком, и с покойным Мтангой — и оба раза его собеседники не видели ничего необычного. Мотивов искать не надо, они на поверхности. Вместо сурового, властного, обладавшего нешуточным влиянием на государственные дела Папы — девчонка, оставшаяся без семьи. Которой можно в сто раз чаще, чем Папе, давать мягкие советы, и она, опять-таки в отличие от Папы, вынуждена будет их выслушивать и поступать, как советуют. Все она понимает касательно «советов» — но вынуждена, наступив на шею собственной гордости, претворять их в жизнь. Слишком мало у нее верных сторонников, власти и реального влияния на этих, неизвестно, сколько времени пройдет, прежде чем станет самодержавной, если станет вообще. Главное, этим хорошо и покойно, вряд ли кому-то из них по ночам будут сниться мертвецы — не тот народ…

Правда, они наверняка не знают, что у стервы (и наверняка у ее папеньки) есть и другие хозяева — а это грозит в будущем неприятными сюрпризами: Натали тоже нисколечко не подозревает об истинном положении дел, нужно ее предупредить при первом же удобном случае, переть против воротил у нее кишка тонка, но уже сейчас хватит возможностей, чтобы эта поганая парочка ненароком попала в автокатастрофу: узнай она правду, за Папу будет мстить всерьез — тем, до кого в состоянии дотянуться. И это ей, конечно же, сойдет с рук — для «парней в старых школьных галстуках, Акинфиев хотя и свой, но как бы и не совсем, поскольку у него нет заводов-газет-пароходов, главную работу он с дочкой уже проделал, так что, пожалуй, никто и не станет особо печалиться, если новоявленный маркиз с маркизой отравятся несвежими устрицами насмерть или станут жертвами пьяного лихача на грузовике. Если…

Он чуть вздрогнул от неожиданности, когда к его уху склонился осанистый черный лакей в расшитом золотом камзоле и пудреном парике. Выслушав вежливый шепот, он неторопливо, не привлекши ничьего внимания, выскользнул из зала. Принял в коридоре у второго лакея синее, расшитое золотом генеральское кепи с высоким, загибавшимся вниз белым султаном, надел его и без особенной спешки направился к двери.

Что у них там стряслось? Белый, на машине с советскими дипломатическими номерами, срочно просит генерала Иванова, оставаясь по ту сторону ворот — по инерции действует чрезвычайные меры безопасности, даже иностранный дипломат сможет попасть во дворец, лишь после предварительного звонка и, получив пропуск либо устное указание начальника охраны, пропустить. Не было никаких предварительных звонков, так что охрана любого дипломата, будь он трижды посол, внутрь не пропустит…

Ну, никакой ловушки, конечно — за воротами у черного ДС посла с советским флажком на правом крыле нервно прохаживался доподлинный товарищ Нифантьев из посольства, мелкая сошка, не имеющая даже дипломатического статуса, собственно говоря, шестерка при после, чье единственное достоинство — приличное знание французского. Быть может, и у него сыщется второе дно, может постукивать на посла куда следует, такие вот серые кролики сплошь и рядом стучат, как птичка дятел, — но это уже другое…

Не узнавши его в первый миг, Нифантьев покрутил головой:

— Вырядили они вас…

— Выряжают на маскараде, — сухо сказал Мазур, не видевший никакого смысла общаться с кроликом вежливо-светски. — А то — парадный генеральский мундир.

— Да ладно, ладно… — товарищ Нифантьев прямо-таки пританцовывал от нетерпения. — Я ничего такого и не имел в виду, раз надо — значит надо… Товарищ посол просит вас немедленно приехать, ну буквально немедленно, без всяких отговорок…

— Что случилось? — тихо спросил Мазур.

— Представления не имею, — Нифантьев бросился к задней дверце и торопливо распахнул ее перед Мазуром. — Нам не докладывают, мы люди маленькие. Сказано только, чтобы немедленно…

Чуть пожав плечами, Мазур уселся в машину, сняв предварительно кепи — из-за высокого султана. Черт, в самом деле, что у них там такое стряслось?

Самое скверное — быть может, ничего и не стряслось, с точки зрения посольских. Нельзя исключать, что посол получил сверху бумагу с теми самыми указаниями, которых Мазур боялся не на шутку, но должен был исполнять, как миленький. Ну да, такие указания солидности ради шли бы не через Лаврика, а через посла. Господи, пронеси…

Войдя в кабинет посла во всем своем дурацком генеральском блеске, Мазур еще на пороге подумал: нет, кажется, здесь что-то другое… Посол (от королевских щедрот украшенный Звездой Свободы низшей, четвертой степени, ну, орден, правда, высший) выглядел сквернейшим образом: ссутулился в кресле, уставясь на Мазура глазами побитой собаки, и это что-то не походило на обычные похмельные страдания.

Мало того! Взору Мазура предстало нечто неслыханное, невиданное, нереальное во времена бушевавшей на просторах Отечества антиалкогольной кампании: на пустом от бумаг столе перед послом стояла едва початая бутылка коньяка, и он не шелохнулся, не сделал ни малейших поползновений спрятать ее с ловкостью фокусника, как прежде поступил бы, заслышав о любом визитере. Пожалуй, что-то да случилось…

— Садитесь уж, Кирилл Степаныч, — страдальческим тоном вымолвил посол. — Как вас нарядили и увешали…

Мазур хмыкнул:

— Я еще и здешний граф.

— Да знаю я, — протянул посол, выглядевший олицетворением вселенской печали. — Выпьете?

— Пожалуй, — сказал Мазур.

Посол с прежним проворством извлек из ящика стола вторую серебряную стопочку, поставил перед Мазуром, наполнил, после чего без тостов одним глотком осушил свою, налитую до краев, закусывать не стал.

Сделав глоток совершенно по-европейски, Мазур присмотрелся к нему: нет, не особенно и пьян, явно только что начал…

— Случилось что-то? — спросил он настороженно.

— Не то слово, — сказал посол, наливая себе еще. — Все рухнуло… А как хорошо шло… Осталась только эта блямба, да толку от нее… — и он покосился на новехонький орден прямо-таки с ненавистью.

— Что стряслось? — спросил Мазур уже другим тоном — жестким, командирским.

— Звиздец полный, законченный, — глядя даже не на него, сквозь него, сообщил посол. — С раннего утречка, едва начался рабочий день, вызвали меня в МИД. К самому министру, чего раньше отродясь не случалось. Ну, я взял Романова, чтобы переводил, и поехал в самых приятных чувствах — ничего не ждал плохого. А эта черномазая сволочь без лишних разговоров хлоп передо мной две бумаги… Романов взялся переводить — и с голоса сбился… Короче, там не только дипломатическая нота по всем правилам, но и указ, подписанный лично товарищем… тьфу ты черт… королевой. В общем, и вам, и всей вашей группе, и обоим нашим кораблям предписывается в кратчайшие сроки, еще до вечера покинуть страну. Под угрозой нешуточных санкций, вплоть до применения военной силы. Натуральный ультиматум. Всем выметаться. А так хорошо вроде бы дела шли…

В первую минуту Мазур не ощутил ничего, кроме нешуточной радости: вышибли, ага, не бывать ни здешним военным атташе, ни, уберег Господь, законным мужем, принцем-консортом… Домой, ура!

Но быстро очнулся от эйфории: многое следовало обдумать немедленно, серьезно, делово… Спросил:

— А вы что?

— А что я? — страдальчески поморщился посол. — Коли там не только нота, но и личное постановление… тьфу ты, указ… Как было указано из соответствующих инстанций, вернувшись, не найдя вас, пригласил товарища майора Петрова, поставил в известность. Товарищ Петров тут же послал шифровку в Конакри, уж не знаю кому, вам виднее. Оттуда, и получаса не прошло, поступил приказ на срочную эвакуацию. Субмарина уже ушла. Вся ваша группа на корабле, и все ваши вещички, до последней мелочи, они тоже уже увезли. Пытались добраться до вас, но охрана не пропустила и передавать вам что-либо категорически отказалась. Уж не пойму, что там за интрига, вас ведь тоже… высылают. Но не пустили к вам. Я послал Нифантьева, ему больше повезло… В общем, «Ворошилов» ждет только вас, чтобы отплыть немедленно. И в ноте, и в указе четко сказано: с наступлением темноты может быть применена и военная сила. К тому ж приказ из Конакри… Все коту под хвост…

Он одним глотком осушил вторую стопку. Не без злорадства Мазур вспомнил: как с усмешкой говорил вчера Лаврик, посла за серьезные заслуги на дипломатическом фронте в Москве представили к Трудовому Красному Знамени, — но теперь наверняка представление отзовут, долог и сложен путь наградного листа наверх, легко тормознуть… Ему, конечно, грустно. Хотя, если быть справедливым, лично он нисколечко не виноват алкаш-тихушник, что все рухнуло. Сто процентов, Наташка на такое ни за что бы не пошла, ей-то как раз Мазур нужен, как и его орелики. Очередной мягкий совет, конечно же, продублированный, скорее всего, и французами. Ничего удивительного, давно поступила информация о возможности именно такого филиала. Здешним воротилам он больше не нужен, свою задачу выполнил, сберег Наташку до дня коронации и подписания ею нужных документов, — а за французов сделал всю грязную работу. Теперь можно и вышвырнуть.

Словно прочитав его мысли, чуть рассолодевший посол, наливая себе по третьей, уныло протянул:

— Решили, что теперь можно и вышвырнуть, как использованное резиновое изделие номер два… — и длинно, грязно, в голос выругался. Осушил стопочку. — Кстати, я вот давно ломал голову: почему «номер два»? А номер один — то что?

— Ну, это вам любой военный скажет, — усмехнулся Мазур. — Резиновое изделие номер один — это противогаз…

— Надо же, а я голову ломал… — он поднял страдальческий взгляд: — Кирилл Степанович, а вы там не наворотили… ничего такого? Выходившего бы за рамки полномочий и приказов? Там значится, что вы на пару с покойным шефом тайной полиции окаянствовали, принимали участие в пытках и изнасилованиях, какой-то мирный поезд разгромили …Мол, завтра утречком, если не успеете убраться, генеральная прокуратура на вас ордер на арест выпишет… У вас ведь дипломатического иммунитета нет…

— Это все было в бумагах? — прищурился Мазур.

— Да нет, — мотнул головой посол, — это мне министр сообщил чисто словесно, конфиденциально, будто бы из дружеского расположения, сука такая… А у самого глаза змеиные…

— Вздор, — сказал Мазур. — Грязная провокация. Происки империалистов, обеспокоенных ростом нашего влияния.

— Ну да, я и сам так подумал, — облегченно вздохнул посол, нацеливаясь налить себе в четвертый раз. — Я все понимаю, у вас секретная работа, но вряд ли вы стали бы… самолично принимать участие… Происки, конечно, они тут постоянно… Кирилл Степанович! — добавил он неожиданно твердо. — Вам ведь нужно срочно ехать на «Ворошилова», пока вам новой провокации не устроили. Я вам свою машину дам, не рискнут при дипломатических-то номерах…

Так, подумал Мазур. Что-то не похоже, чтобы этот голубь сизокрылый собирался катать телегу, перекладывая всю вину за происшедшее на Кы Сы Мазура. Мелочь, а приятно, грязи меньше…

— Да Бога ради, — пожал он плечами. — Я человек военный, и поскольку есть прямой приказ…

На столе у посла замяукал селектор, и он нажал какую-то клавишу — уже неверной рукой. Послышался бесстрастный голос секретарши (одной из трех человек во всем посольстве, прилично владевших французским):

— Сергей Владиленович, к вам лейб-адъютант королевы, просит принять немедленно…

— Требует — примем… — сказал посол. — Просите, — и добавил быстрым шепотом, уже Мазуру: — Кирилл Степаныч, задержитесь на минутку а? Я ведь языков не знаю… Лейб-адъютант, фу-ты ну-ты, ножки гнуты… Наверняка послали, гады, чтобы поторопил…

Вошел полковник Зулеле, во всем блеске парадного мундира, наград и эполет. Прищелкнув каблуками, коротко поклонился послу, потом лихо отдал честь Мазуру:

— Мон женераль, королева послала меня за вами. Ее величество вас просит немедленно приехать, дело безотлагательное, — казалось, он явственно опечален: — Я услышал краем уха о ваших… неприятностях. Но ведь у вас еще достаточно времени, до темноты далеко…

Мазур лихорадочно прикидывал в уме возможные расклады. Новая провокация, которой вполне справедливо опасался посол? Ловушка? Но почему тогда не сграбастали прямо во дворце? Глупо думать, что только теперь спохватились и срочно измыслили что-то за те примерно полчаса, что он ехал сюда и говорил с послом.

Нет, вряд ли. Эти ферзи все свои ходы просчитывают заранее, на десять ходов вперед. Зулеле, исполнительный болван, будет выполнять только Наташкины приказы, хоть ты его режь. Значит, приглашение исходит непосредственно от нее — и вряд ли ферзи настолько охамели, чтобы давить на нее, заставляя выступать в качестве приманки. Есть масса возможностей обстряпать и провокацию, и арест иначе, хотя бы по дороге в порт. Номера машин будут дипломатические, но у самого Мазура дипломатической неприкосновенности нет, машина посла в отличие, скажем, от территории посольства или корабля, экстерриториальностью не обладает…

Он решительно встал и взял кепи. Посол торопливо спросил:

— Вы куда это?

— Никто меня не торопит, наоборот, — сказал Мазур. — Королева хочет меня видеть.

— Приказ… — жалобно пролепетал посол.

— До темноты уйма времени, — сказал Мазур.

— Провокация, ловушка…

Уставясь на него ледяным взглядом, Мазур произнес еще весомее, чем герой знаменитой кинокомедии:

— Так надо, — и добавил помягче. — Я этого парня сто лет знаю, не стал бы ни в чем подобном участвовать. Надежный… товарищ. Не беспокойтесь, я прямо из дворца поеду на «Ворошилов».

И посол сдался, безнадежно махнул рукой:

— Да делайте что хотите, я вам не начальник, а вы не подчиненный… Я свою задачу выполнил, довел до вас общую ситуацию и приказ, а там уж не мое дело…

И, нимало уже не смущаясь присутствием постороннего, хлопнул четвертую.

…Пистолета у Мазура с собой не было, но при столь явном превосходстве противника разве что атомная бомба выручит. Распахнутые главные ворота Лунного дворца… надраенный до немыслимого блеска черный ДС с гербовым флажком на крыле плавно катит по мощеной широкой дорожке, где легко разъедутся два автомобиля… боковая дверь, знакомые коридоры… никто пока что не прыгает с финкой на шею мою из ветвей… глядишь, и обойдется…

Окончательно он поверил, что не будет ни провокации, ни ареста, когда Зулеле распахнул перед ним дверь Малого кабинета, где Мазур не раз сиживал с Папой, обсуждая разные дела, а вот при новой власти не был ни разу. Здесь ровным счетом ничего не изменилось, разве что добавился портрет Папы с траурной ленточкой в левом верхнем углу. И в кабинете никого не было, кроме Натали, порывисто подавшейся ему навстречу. На ней оказалось новое платье совершенно не в ее прежнем стиле: довольно строгое и консервативное, спина закрыта, вырез скромный, подол открывает колени, и не более того. Очевидно, мини-платьица и откровенные вырезы безвозвратно ушли в прошлое, и королевам полагается даже в свободное от службы время именно так одеваться.

Мазур вспомнил самую настоящую наследную принцессу, с которой судьба однажды свела — принцессу пусть и крохотного, но старого государства, существовавшего с века то ли двенадцатого, то ли с тринадцатого. Та щеголяла то в джинсах, то в коротеньких платьицах со смелыми вырезами. А впрочем, взойди она на престол (что наверняка случится нескоро, крепок папаша, крепок…), вполне возможно, волей-неволей поменяла бы стиль. Наташка же поменяла, а уж в Европах…

Натали без лишних разговоров бросилась ему на шею, прильнула к губам. Отстранившись, пытливо заглянула в глаза:

— Ты, надеюсь, не думаешь, что эту пакость я сама подстроила?

Сначала Мазур приложил палец к губам, потом крутанул им возле уха, вопросительно глянул на девушку.

— Да нет тут никаких микрофонов, — сказала она решительно. — Зулеле только что проверял, перед тем, как за тобой поехать, а я тем временем никуда не выходила.

— Ну, если Зулеле проверял… — без тени иронии сказал Мазур. — Да ладно тебе. Я и мысли не допускал, что это ты. Тебе просто-напросто дали очередной мягкий совет, который нельзя было не выполнить… Угадал?

— Угадал, — сердито сказала Натали. — Да вдобавок еще и французы… — она зло взмахнула сжатыми кулачками: — Ну не хватает у меня пока что сил с ними со всеми бодаться в открытую! Погоди, дай срок…

— Верю, — сказал Мазур. — И в то, что ты нисколечко не виновата, и в то, что у тебя получится их построить в духе Папы…

В первое он верил безоговорочно, а вот во втором крепко сомневался — но промолчал. Хотелось одного: чтобы все побыстрее закончилось. Похоже, назревало прочувствованное прощание, а он терпеть подобных сцен не мог, особенно сейчас, когда все происходящее походило как две капли воды на сцену из какого-нибудь костюмно-исторического фильма: бравый раззолоченный генерал, молодая королева, судьба-злодейка, против которой не попрешь, безжалостно и навеки разлучающая влюбленных… Вздор. Я ее никогда не любил по-настоящему, да и она, наверное, тоже, ей со мной просто-напросто было удобно, и она будет тосковать не столько обо мне, сколько об отсутствии крепкого и надежного мужского плеча… каковое, пусть и другое, вполне возможно, быстро объявится. Такова се ля ви.

Глядя ему в глаза, Натали сказала с некоторым торжеством:

— Ты знаешь, кое-что у них мне все же удалось выторговать.

— Ты остаешься генералом и графом. Маленькая, но победа.

Никакая это не победа, глупышка, мысленно ответил Мазур. Это тебе небрежно бросили конфетку, чтобы дитя не плакало. Этим ни малейшего ущерба не принесет, оставайся я сто лет далеко отсюда генералом и графом. Да хоть фельдмаршалом и герцогом. Главное для них было — выставить нас отсюда, а все остальное — ерунда на постном масле…

Натали продолжала с самым серьезным видом:

— Я полагаю, что это тебе поможет сделать карьеру там, дома…

— Спасибо, — ответил Мазур столь же серьезно. — Поможет, точно…

Прекрасно знал: дома ему здешнее генеральское звание, графский титул и награды помогут, как мертвому припарки. На деле придется добавить кое-что в отчет, и без того, чует душа, пухлый. Африканские награды начальство примет спокойно — со многими бывало, дело житейское — а вот по поводу Почетного Легиона, тут и гадать нечего, долго будет крутит носом. Ну, а графский титул, существование коего не скроешь, принесет лишь шуточки сослуживцев — беззлобные, но долгие безусловно. Но к чему ей об том знать? Неплохая девочка, в общем. Самая красивая девушка в Африке, какую только Мазур видел. Да и времени в одной постели провели немало. Пусть себе и дальше думает, что одержала пусть крохотную, но победу, да вдобавок помогла ему с карьерой… Натали оживилась:

— Знаешь, что мне только что пришло в голову? Я ведь могу приехать к вам с официальным визитом, и мы сможем встретиться. Я прекрасно понимаю, что фамилия у тебя совершенно другая, и спрашивать не буду, все равно не скажешь… но можно ведь попросить, чтобы разыскали офицера, известного нам как полковник Иванов… — она лукаво улыбнулась. — Я ведь, знаю ваши порядки, могу и намекнуть, что подумываю социализмом заинтересоваться… Неплохо придумано, правда?

— Великолепная идея, — сказал Мазур.

И отчаянно кривил душой: прекрасно понимал, что никто такого делать не станет — представлять пред ее ясны очи трижды засекреченного «морского дьявола». Королева все же африканская, для британской, возможно, и расстарались бы… (правда, ему никогда не выпадет случая познакомиться с британской королевой), с уверенностью можно сказать наперед: если Натали будет настаивать, к ней через пару дней явится человек, вроде Лаврика, прекрасно умеющего при нужде прикинуться то безобидным интеллигентом, то сущим ангелочком. Обаятельный такой, располагающий к себе и вызывающий доверие. Пожмет плечами, разведет руками и с величайшим сожалением на лице скажет что-нибудь вроде: «Мне очень жаль, ваше величество, но офицер, известный вам как полковник Иванов сейчас в командировке. Вы ведь прекрасно представляете специфику его службы? Вот видите. Он сейчас очень далеко отсюда, где именно, даже я не знаю, хоть и служу с ним бок о бок не один год…» Самое смешное, что это вполне может оказаться чистейшей правдой…

Хотя… Неисповедимы зигзаги мышления людей в погонах, выбравших себе профессией неутолимое любопытство. Кто их знает, могут сыграть и с точностью до наоборот: прикажут Мазуру именно что встретиться с королевой («ты взрослый парень, можешь гулять и до утра»), но при этом непременно попросят непринужденно расспросить о том и об этом, да вдобавок, заранее предсказать можно, подсунут ему крохотный микрофончик куда-нибудь в пуговицу. Обижаться или сердиться на них не стоит — ну, что поделать, служба у людей такая…

А вот с намеками насчет возможной социалистической ориентации не прокатит — не оттого, что она королева, а потому, что однажды при попытке здесь освоиться уже получили приличную оплеуху и форменным образом отсюда вышвырнуты. Второй попытки никто делать не будет — по крайней мере до тех пор, пока она не возьмет полную власть, а этого может и не случиться. В конце концов, приглядывать за морской трассой Лондон-Кейптаун можно, как до сих пор и происходило, базируясь на Конарки…

Наступило неуклюжее, напряженное молчание, как часто случается при расставаниях, когда оба чувствуют, что немало могли бы друг другу сказать, но нужные слова никак не идут на ум. Мазур прервал молчание первым:

— Ты ведь не сама вставила Акинфиевых в списки награжденных и удостоенных титулов? Кто-то дал еще один мягкий совет, а?

Она промолчала, но столь выразительно и сердито нахмурилась, поджала губы, что оказалось лучше всякого ответа. Мазур едва не спросил напрямую: «Кто?» — но вовремя вспомнил, что он уже выключен из местных интриг, и совсем скоро покинет новорожденное королевство, скорее всего, навсегда. И все же не удержался из чисто человеческих побуждений:

— Кто бы ни советовал, он тебе вряд ли друг…

Натали посмотрела ему в глаза с непонятным, но вроде бы не сулившим кому-то ничего доброго выражением. Ее карие глаза потемнели, Натали произнесла тихо и недобро:

— Я понимаю больше, чем тебе кажется… И прекрасно помню твое лицо там, в резиденции, во время налета. И слова в память впечатались: «Эта сучка, твоя любимая одноклассница, его прикончила!» Сирил… Ты уверен, что это она?

— Своими глазами не видел, врать не буду, — сказал Мазур. — Но все обстояло так, что это могла сделать только она. В особенности если учесть, что незадолго до коронации меня форменным образом похитили, плеснули чем-то усыпляющим в морду, всерьез собирались пытать, чтобы выведать систему охраны Лунного дворца. Так вот, всем заправляла именно она, и сведения эти были нужны именно тому, кто всерьез собирался тебя пристукнуть.

— Почему ты не рассказал?

— Не стоило в то время тебя грузить еще и этим, — пожал плечами Мазур. — главное, все кончилось отлично, Мтанга спас, царствие ему небесное.

— И вы ее не взяли?

— Взяли, как же, — сказал Мазур. — Вот только в последний момент ее выхватили у нас из-под носа люди министра внутренних дел и генерального прокурора… А вот теперь объявилась вместе с папочкой, который, я подозреваю, в тех же играх…

— Постой, — сказала Натали, почти не раздумывая. — Но ведь в таком случае получается, что она работала сразу на двоих…

Умница, подумал Мазур с невольным восхищением. Похоже, вместе с ним, Лавриком и Мтангой тоже уже догадывается, кто устроил убийство Папы и методично вырезал семью. Дело не только в ее остром уме — у нее есть своя сеть информаторов, на которую даже Лаврик не смог выйти…

— Ну и что — на две? — пожал плечами Мазур. — Дело житейское. Один мой знакомый знал субъекта, работавшего на пять разведок сразу — и ничего, говорит, как-то устраивался… — и торопливо добавил: — Ты только не вздумай что-то предпринимать против людей влиятельных…

Она усмехнулась одними губами:

— Я же тебе говорю — рогатая гадюка умеет терпеливо ждать. Будь спокоен, торопиться не буду. Пока не окрепну. А потом… — она сощурилась со злой мечтательностью. — Я уже теперь знаю, как лучше всего все устроить. Неудачная попытка покушения, а то и переворота, вдобавок, неожиданно введенное чрезвычайное положение, повальные обыски и аресты… В таких условиях самые влиятельные люди могут и подвернуться под случайную пулю, и оказаться сообщниками словоохотливого террориста, спасающего шкуру откровениями, а то и столь же словоохотливых путчистов…

— Неплохо, — сказал Мазур, на сей раз нисколечко не кривя душой. — Главное — не торопиться…

— Сама знаю, — отрезала Натали. — Ну, а персоны не особенно и влиятельные… с ними может какой-нибудь несчастный случай произойти и сейчас…

— Пожалуй, — сказал Мазур. — Вот это устроило бы всех. К чему лишние свидетели… Что ты?

Она потрясла в воздухе сжатыми кулачками, промолвила чуть жалобно:

— Сирил, мы что-то не то говорим… А ведь оба знаем, что можем больше и не увидеться…

— А что тут можно сказать? — спросил Мазур мягко. — Разве что искренне пожелать друг другу самого хорошего…

Он встала, и Мазур торопливо поднялся следом. Кинулась ему на шею, прижалась, стала целовать так жарко и шало, будто вот-вот должен был наступить конец света. Отстранилась первая, печально глянула в глаза. На ресницах у нее явственно поблескивали скупые бисеринки слез.

— Всего тебе самого хорошего…

— И тебе, — сказал Мазур.

— Подожди минутку…

Она торопливо простучала к столу низкими каблучками домашних туфелек, достала что-то из ящика — вроде бы небольшой замшевый мешочек. Подошла, зажимая его в кулаке, сунула Мазуру в боковой карман френча:

— Только не думай, что это какая-то плата, просто — на память обо мне… До свиданья…

— До свиданья, — сказал Мазур, хоть и прекрасно понимал, что уместнее было бы произнести «прощай».

— А знаешь что? — словно бы спохватилась она. — Для меня эти французские мастера пиар придумали очень даже неплохой титул. Папа был Отец Нации, мне бы тоже полагалось нечто подобное. Решили, что «Матерь Нации» будет звучать чуточку смешно, учитывая мои годы, а «Дочь Нации» — не годится для королевы, какая она дочь, если она во главе всего? Пораскинули мозгами… Скоро начнем понемногу приучать народ. Я теперь Тавонго Теле — Надежда Нации. И не просто надежда, тут сходу и не переведешь… Последняя надежда, единственная, всеохватывающая…

— Недурно, — сказал он, заставив себя улыбнуться. — Всего хорошего… Тавонго Теле.

Четко повернулся через левое плечо и вышел в коридор, подумав при этом: ну что же, в принципе, красиво развязали, без многословия, долгих прочувствованных прощаний, пустого пафоса и всего такого прочего. Тавонго Теле, ишь ты…

Обратный путь по знакомым коридорам — которые вскоре, как и многое другое, надлежало выкинуть из памяти он опять-таки проделал без малейших инцидентов. Когда машина выехала за ворота, он не оглядывался и не смотрел по сторонам, сидел, словно аршин проглотил, и мимолетную горечь уже легко вытесняя не только радостью от предстоящего возвращения домой, но и другие, чисто профессиональные чувства: он привычно начинал забывать — но далеко не все, потому что предстояло еще писать толстенный отчет. Как не раз уже случалось, ему казалось, что все, остававшееся позади, тает, пропадает, словно дымок костра. Ни разу еще не случалось, чтобы он возвращался в покинутые однажды далекие страны и города. В голове всплыло:

— По несчастью или к счастью, истина проста никогда не возвращайтесь в прежние места…

«Ворошилов» со спущенным трапом показался опустевшим, безлюдным — если не считать застывшего с автоматом на груди у его подножия часового и троих в форме, стоявших у планшира — явно в ожидании Мазура. На пирсе не наблюдалось никакой лишней суеты, разве что метрах в пятидесяти от причала торчала кучка жандармов, человек с дюжину — бдили, поганцы…

Когда они вылезли, полковник Зулеле сказал:

— Мне очень жаль, что вы нас покидаете, мон женераль. С вами было… как-то надежно и спокойно.

Мазур с искренним расположением пожал ему руку — к Зулеле он всегда относился с симпатией. Болван редкостный, но есть в этом свои светлые стороны: никогда не впутывался ни в какие интриги, не казнокрадствовал, взяток не брал, — а человек поумнее на таком посту состояньице бы сколотил…

— Мне тоже жаль, — сказал Мазур. — Берегите королеву.

Жаль, что от Зулеле слишком мало зависит — он вполне способен заслонить Натали от пуль собственной грудью, но этого слишком часто мало…

Откозыряв вытянувшемуся в струнку полковнику, Мазур, не оглядываясь, направился к трапу. Часовой пропустил безо всяких. Мазур взбежал наверх, шагая через две ступеньки — к черту генеральское достоинство, игры кончились…

— Ну, наконец, — сказал Лаврик чуть сварливо. — Соизволил объявиться, я тут нервничаю…

— Неоткуда было связаться, — сказал Мазур.

Пожал протянутую руку — командир корабля, кап-один, постарше Мазура лет на пять. «Первый после Бога», оглядев Мазура с головы до ног, усмехнулся с обычной у флотского народа беззлобной подначкой:

— Регалий свежих…

— У меня еще полицейская медаль есть, — ответил Мазур ему в тон. — Не стал цеплять — плохо сочетается…

— Лихо… Это кто же вы теперь?

— Если по-нашему, то генерал-майор, — хмыкнул Мазур.

— Лихо… — повторил капитан. — А тут ходишь-ходишь по белу свету и не знаешь, получишь ли первую «мохнатую»[1]… Извините, Кирилл Степанович, пора на мостик…

Он кивнул, повернулся и направился к надстройке, сопровождаемый старпомом, капитан-лейтенантом помоложе Мазура. Мазур задумчиво смотрел ему вслед, предшественник каперанга, командовавший «Ворошиловым» в Эль-Бахлаке, первую адмиральскую звезду получил в сорок два, — а в сорок пять умер от сердечного приступа, сидя под тентом на веранде в доме отдыха: очень уж непростой кораблик эсминец «Маршал Ворошилов», пережил немало хитрых передряг, таких, что нервы у командира горят, как бикфордовы шнуры, и душу, как в песне, режет напополам…

Часовой поднялся на борт, вахтенные проворно убирали трап. Все команды, что сейчас отдавались, Мазур прекрасно знал: «Убрать трап, отдать швартовы! По местам стоять, с якоря сниматься! Малый ход!»

Право слово, история повторялась во многом, что случается не так уж часто — он стоял почти на том же месте, что и десять лет назад, глядя на уплывающий берег. Правда, в отличие от Эль-Бахлака там все было спокойно, и не тянулись в небо дымы многочисленных пожарищ. Но суть оставалась той же самой: как и тогда, они проиграли без всякой в том собственной вины, просто-напросто от того, что не от них зависели удача и проигрыш. Но на душе, как и тогда, было чуть муторно…

— Ну, что… — сказал Лаврик (чьи мысли и чувства, очень возможно, шли параллельным курсом). — Упрекнуть нас не в чем, мы сделали все, что могли, и, как заведено, чуточку больше… Попрощался?

— Ага, — сказал Мазур, глядя на далеко отодвинувшийся берег.

— Что это у тебя карман топырится? — сказал востроглазый Лаврик. — Подарила что-нибудь на память?

— Ага, — сказал Мазур. — А я не смотрел, что…

Он извлек из кармана небольшой замшевый мешочек, легко развязал узелок и перевернул его над согнутой ковшиком ладонью. На ладони у него оказался чуть продолговатый, не менее перепелиного яйца величиной, красиво граненный прозрачный камень, словно бы светившийся изнутри в лучах клонившегося к закату солнца.

Лаврик присвистнул:

— Мелкий сувенир на память, ага… Я не ювелир, но примерно представляю, сколько такой бриллиантик должен стоить: шесть нулей после циферки, а циферка, очень может быть, и не единичка.

В долларах, я имею в виду.

— Надо же, — без выражения сказал Мазур.

И, не размахиваясь широко, швырнул бриллиант за борт — и тот, сверкнув искристыми лучиками, исчез в воде, почти не плеснув. Мазур приподнял руку, разжал пальцы. Небольшой мешочек сорвало у него с ладони легким ветерком и тут же унесло за борт. Мазур не провожал его взглядом.

— А это не пижонство, ваше сиятельство? — ехидно поинтересовался Лаврик.

— А наплевать, если и пижонство, — сказал Мазур отстраненно. — Моя корова, что хочу, то и делаю… Тьфу ты! — фыркнул он, зацепившись взглядом за белоснежную кобуру на поясе, где так и покоилась надежная черная «Беретта».

— Что такое?

— Казенное оружие не сдал под роспись, как полагалось, — сказал Мазур.

— Переживут. У них там того добра…

— Знаю. И все равно непорядок. Ладно, спишут… Берега уже не было видно — «Ворошилов» полным ходом уходил в открытое море.

Эпилог

Мазур никогда не ощущал в себе талантов ни прорицателя, ни провидца — просто он служил не первый год и даже десятый, прекрасно знал порядки в родной части, а потому многое мог предсказать уверенно…

Все прошло в большинстве своем именно так, как ожидалось. Его отчет толщиной, конечно, уступал «Войне и миру», — но столь толстых Мазур в жизни еще не писал. Ну, как же иначе: мало того, что он выступал в роли командира группы, оказался замешан во многие интриги и, мягко скажем, нестандартные события. А потому, перефразируя Лермонтова, рука бойца писать устала…

Как и ожидалось, африканские ордена не вызвали у начальства ни малейшего удивления: и до Мазура, и в его времена иные возвращались с задания с полученными самым законным образом иностранными регалиями. Совершенно житейское дело. Но Почетный легион, пусть и полученный не от французов, а, так сказать, обходным путем, вызвал в иных кабинетах приступ ожесточенного чесания в затылках — что вроде бы помогает мыслительному процессу. Правда, продолжалось это недолго: начальство, как сообщил всезнающий Лаврик, решило особенно не заморачиваться такими, в сущности, пустяками, и, особенно не мудрствуя, постановило: «Поступить обычным порядком».

«Обычный порядок» Мазуру был прекрасно известен с первых дней службы в «морских дьяволах». При всех регалиях они имели право появляться буквально пару-тройку раз в году, по особенным праздникам, да вдобавок там, где не имелось невольно посторонних штатских, но и непосвященных сослуживцев по флоту. Мало того, настрого было запрещено при «выходах к непосвященным» надевать все орденские планки. Чтобы лишний раз не смущать умы. Всегда мог попасться зоркоглазый ветеран или просто свой брат-офицер, прекрасно разбиравшийся в ленточках. А поскольку и в родной стране, и простым обывателям всего мира отлично известно, что советский ВМФ после Второй мировой ни с кем, нигде и никогда официально не воевал, у человека знающего могли родиться ненужные умствования: как так получилось, что морской офицер в достаточно скромных погонах, не достигший и сорока, щеголяет с крайне солидным набором советских боевых наград и иностранных, безусловно, регалий? Выход нашли давненько, еще до Мазура: появляясь вне расположения, каждый носил так называемую «скромнягу», что на кителе, что на форменной рубашке, в зависимости от времени года. Коротенькая планка с исключительно скромным набором ленточек: один-единственный боевой орден, либо Боевое Красное Знамя, либо Красная Звезда и пара-тройка медалей — и юбилейных, и за соответствующую выслугу. Вот такое не могло удивить ни одного знатока: и в мирное время флотский офицер мог заслужить один боевой орден, а то и парочку, мало ли какими серьезными делами ему пришлось заниматься…

Так что и Почетный легион угодил под «обычный порядок». Гораздо хуже обстояло с генеральскими эполетами и графским титулом: и то, и другое, конечно же, не удалось сохранить в совершеннейшей тайне, начальство ни эполеты, ни титул не интересовали нисколечко (это уже по разряду курьезов, случались и похлеще) — зато от сослуживцев, как и ожидалось, Мазур огреб изрядное количество тех самых беззлобных флотских подначек…

А примерно через полгода произошло нечто, прежде не случавшееся — впервые в жизни прошлое, о котором Мазур старательно забывал, достало в родном Отечестве…

В Москве, в Министерстве обороны, в отделе, отвечавшем за официальные контакты с зарубежьем, без предупреждения объявился с переводчиком посол свежеиспеченного королевства и заявил, что имеет личное поручение от ее величества: в лепешку расшибиться, но отыскать офицера, «известного у нас как полковник Иванов». Сюрприз получился нешуточный. Поначалу незваного гостя решено было взять измором, чтобы сам встал и отступился: его принялись гонять из кабинета в кабинет — то есть, конечно, не гонять, а крайне вежливо: тысяча извинений, ваше превосходительство, но в данном вопросе мы абсолютно некомпетентны, так что вам наверняка объяснят лучше в таком-то кабинете. Одним словом, как говорил Жорж Милославский: любезный посол такие дела с кондачка не решаются…

Ручаться можно: среди тех, кто так поступал, не нашлось ни единого специалиста по Африке. Иначе знали бы, что тамошняя бюрократия даст сто очков вперед отечественной, и любой поседевший на госслужбе чиновник высокого ранга приобрел немалую закалку и стойкий иммунитет к бюрократической волоките…

Посол не унимался, поднимаясь все выше — не в прямом смысле, а в переносном. В конце концов его вынесло на генерала, как раз и курировавшего крайне хитрые и деликатные акции людей в погонах за пределами Отечества. Послу он, разумеется, своего истинного лица открывать не стал — о нем было мало кому известно и в родном министерстве, генерал, как полагается, долго и успешно изображал скучную канцелярскую крысу, занимавшуюся пустяками вроде тушонки, сапог и форменной одежды. Уж он-то моментально прокачал ситуацию — и, отправив посла пока что в очередной кабинет, придвинул телефон, который не мог прослушать и сам дьявол, не говоря уж о плотских супостатах.

Битый волчара все правильно рассчитал, но его пустило на ложный путь ключевое слово полковник. О флоте он не подумал совершенно. И первым делом связался с ГРУ, коему был не начальник, но куратор, врать которому решительно невозможно. Из ГРУ пришел вполне предсказуемый ответ: они все прекрасно понимают, но никакого «полковника Иванова» с миссией в названной африканской стране у них не имеется, и никого они туда пока что не посылали, только собирались.

Подумав хорошенько, в КГБ генерал звонить не стал, не без оснований опасаясь, что там, в отличие от полностью подконтрольного ГРУ, запросто могут и соврать: межведомственные трения не вчера родились и свойственны всем странам, где число контор больше одной. Что, увы, не обошло и Страну Советов…

Посовещались, опять-таки совершенно не думая о флоте — всех сбило с толку слово полковник. В конце концов уже другой генерал в растерянности позвонил в МИД. Там не присоветовали ничего путного, разве что прочли кратенькую лекцию о перестройке, гласности и новом мышлении. Тогда генерал по старой привычке поехал в ЦК, в соответствующий отдел — отвязаться от посла не было никакой возможности.

В ЦК сидели люди матерющие, не одну собаку съевшие на аппаратной работе, всю жизнь исправно колебавшиеся вместе с линией партии, не отклоняясь ни на миллиметр, исправно соблюдавшие несколько нехитрых заповедей, главной из которых была: никогда не следует брать на себя ответственность, тем более в столь щекотливой ситуации.

Пока один ответственный товарищ угощал генерала чаем с широко известными в узких кругах сушками и развлекал светской болтовней, другой стал названивать наверх. Наверху, тоже не собираясь брать на себя лишнюю ответственность, быстренько довели вопрос до Самого Главного Перестройщика, украшенного знаменитым родимым пятном, в жизни присутствовавшем, но загадочным образом исчезавшим со всех фотографий.

Главный Перестройщик думал недолго, быстренько спустив вниз не просто мнение, а личное указание: в рамках перестройки, гласности и нового мышления следует решительно отбросить прежние стереотипы, особенно теперь, когда речь идет о представителе свободной Африки. Неуловимого и загадочного полковника Иванова разыскать в кратчайшие сроки и устроить ему встречу с послом.

Мнение, да вдобавок подкрепленное личным указанием — могучая сила. Однако пригорюнившиеся генералы никак не могли догадаться, где же этого полковника, чтоб ему пусто было, искать…

Частично помог случай, частично — оперативность КГБ, где тоже оживились, узнав о личном указании. Примерно на половине пути к кабинету министра обороны (куда посол шел с неотвратимостью умело пущенной торпеды) он показал-таки фотографию «полковника Иванова», сделанную на каком-то из приемов — и Мазур там красовался в морской форме. О чем немедленно было доложено брошенным на поиски генералам. Тем более что примерно в это же время напомнил о себе КГБ: они срочным образом вышли на связь со своим резидентом в африканской столице, и тот, не медля (находясь, должно быть, в трезвом периоде), отозвался — ну, конечно же, он знает, о ком идет речь. То есть настоящая фамилия «полковника Иванова» ему неизвестна, но он, вне всяких сомнений, военный моряк.

Моряк! Что моментально снимало с министерских генералов всякую ответственность за поиски. Пригласив посла, они, едва сдерживая радостные улыбки, послали его не особенно и далеко — в Главный штаб ВМФ, объяснив, в общем, логично: они тут осуществляют, так сказать, общее руководство, а конкретными морскими делами занимается Главный штаб, ну, а поскольку, как выяснилось, речь идет о морском офицере…

Посол со всей возможной скоростью переместился в Главный штаб, куда уже успели звякнуть минобороновцы, в первую очередь поведавшие о Личном Указании. Каковое и в Главном штабе должно выполнять без промедления.

Никто и не медлил. Вмиг отыскали Мазура, на свое несчастье пребывавшего не в командировке и даже не в отпуске. И велели отправляться в соответствующее посольство — ну, разумеется, написав потом подробный отчет.

Он и отправился, предварительно нацепив в известной немногим гостинице без вывески, кроме «скромняги», еще и Звезду Свободы с Почетным легионом — дипломатии ради, по указанию начальства. Невезучая полицейская медаль так и осталась в столе — она, горемычная, вновь не сочеталась с двумя регалиями. Которых не видел ни один непосвященный глаз: на дворе стоял конец ноября, так что Мазур покинул свой номер и поехал в посольство в шинели. Поскольку парадную форму ему выдали новехонькую, от ботинок до кортика, он, прекрасно зная иных людей в погонах, сделавших неуемное любопытство профессией, всерьез подозревал: либо одна из пуговиц на его кителе с секретом, либо секрет скрыт в другом месте. Из списка подозреваемых следовало исключить лишь фуражку, которую пришлось бы отдать гардеробщику и встречаться с послом без нее.

А кончилось все, собственно говоря, пшиком. В своем кабинете его радушно встретил посол, в смокинге и при всех регалиях и в компании всех сотрудников посольства, имевших дипломатический статус. На стене над посольским столом висел парадный портрет Натали — в полный рост, в том самом светло-синем платье, в короне, с расшитой золотом алой лентой через плечо, — но Мазур едва скользнул по нему взглядом: все кончилось, лучше бы побыстрее забыть…

И без всякого интереса слушал переводчика, торжественно вещавшего: по случаю очередного Дня Независимости Ее Величество удостаивает господина генерала и графа высшей степенью новоучрежденного ордена Надежды Нации. Такие дела.

Под овацию присутствующих посол надел на шею Мазуру зеленую с черными и золотыми полосочками по краям ленту, на которой висел шестиконечный крест: лучи в зеленой эмали с золотой каймой и золотыми шариками на концах, медальон с золотой королевской короной, там и сям посверкивают маленькие бриллиантики. И приколол звезду, выдержанную в том же стиле. Диплом на месте имени и фамилии зиял пробелом: то же, память у Натали цепкая…

Все это было для Мазура невыносимо скучно, пожалуй, даже пошло, но он старательно выполнял указания начальства: ответил кратенькой речью с благодарностями и упором на дружбу между двумя державами, потом, когда появилось шампанское, немного побеседовал с послом. Как и следовало ожидать, ничего по-настоящему интересного он от прожженного дипломата не услышал: Ее Величество пребывает в полном здравии, окруженная всенародной любовью, и королевство под ее мудрым правлением процветает… А что еще можно было в такой ситуации услышать? Пробыв там ровно столько, сколько требовал этикет, Мазур с превеликим облегчением покинул посольство. Любопытные люди в погонах были чуточку разочарованы, но согласились, что ничего иного в такой ситуации Мазур и не мог услышать. Награду, по статусу следовавшую сразу за Звездой Свободы, начальство, нисколько не задумываясь, пустило «обычным порядком».

После этого Мазур почти ничего и не слышал ни о Натали, ни о тамошних делах. Он никогда не отслеживал, вернувшись, жизнь людей, с которыми его сводила судьба — начальство таких распоряжений не давало, а сам он предпочитал побыстрее забыть подробности очередного вояжа. Однако среди тех, с кем судьба сводила, иногда попадались персоны известные, либо ставшие таковыми впоследствии — так что порой он поневоле узнавал о них то и это — ему регулярно следовало интересоваться новостями, чтобы знать ситуацию в мире, в том числе в приказном порядке читать с полдюжины англоязычных газет…

Примерно год газеты практически ничего о делах небольшого королевства и не писали, поскольку там, надо полагать, царила тишь, гладь и Божья благодать, малоинтересные падкой на сенсации буржуазной прессе. А вот через год громыхнуло, и еще как…

Советские газеты о происходившем писали довольно скупо — не до того было, в стране поднялась такая свистопляска, что ни кому и дела не было до захолустного африканского королевства. Зато те самые полдюжины газет выходили с аршинными заголовками на первой странице…

Натали с небольшой свитой, неизбежными генералами и несколькими доверенными особами летела на какие-то торжества в Турдьевилль. Самолет по неизвестной причине упал в Саванне, погибли все, находившиеся на борту, в том числе начальник тайной полиции доктор Кумене, лейб-адъютант королевы полковник Зулеле (бедный, бедные болван…), командир лейб-гвардии ее Величества парашютного полка, дослужившийся уже до генерала (жаль, неплохой был мужик) и командир роты женского гвардейского полка, капитан Жюльетт Гаоре (Лаврик печально покривил губы). Остальные фамилии были неизвестны ни Мазуру, ни Лаврику.

О бомбе в самолете газеты и не заикались (крайне респектабельные издания, за непроверенными слухами не гонявшиеся), но легонький намек на такой вариант присутствовал. Просмотрев всю стопу (и почти не глядя на фотографии), Мазур все же ощутил легкую мимолетную грусть — будем откровенны, не более того…

А вскоре в стране все взорвалось, обрушилось, закипело. Все прежние трения и напряги достигли наивысшего накала, словно с цепи сорвались. На опустевший трон попытался было вскарабкаться какой-то смутно памятный Мазуру генерал, далеко не из больших фигур — упирая на свое дальнее родство с семейством Папы и Натали, пусть и по мужской линии. Черт его знает, как там у него на самом деле обстояло с генеалогией — но до коронации он не дожил, уже через две недели получив в затылок свинцовый привет от скромно оставшегося неизвестным снайпера.

У власти оказалось «революционное правительство» в составе полудюжины интеллигентов-оппозиционеров и нескольких генералов, без которых в Африке не обходится ни одна серьезная заварушка. Первым делом они упразднили монархию, придворные чины и дворянские титулы — так что Мазур с превеликим облегчением перестал числиться тамошним графом. Вот ордена, в том числе и новые, приукрашенные монархической атрибутикой, они сохранили все до единого — конечно же, предвидя, что вскорости ими можно будет награждать друг друга…

Они каким-то чудом ухитрились продержаться три месяца — а потом во время какого-то торжественного заседания в парламент, смяв охрану, ворвались две роты парашютистов из того самого, осиротевшего без командира полка, и с ходу, без лишней суеты, сноровисто перестреляли и революционное правительство в полном составе, и кое-кого из парламентариев, подвернувшихся под горячую руку (как выражался герой известного приключенческого романа, автомат — штука азартная…). Такие дела.

После этого наступила совершеннейшая анархия, бурная и буйная, но насквозь банальная для Африки. Фулу стали резаться с коси, оба племени к тому же раскололись на несколько враждующих группировок, возникло сразу шесть Национальных Фронтов, относительно крупных, и с дюжину махновцев помельче калибром, про которых сплошь и рядом неизвестно было, кто за ними стоит и стоит ли вообще, и чего они, собственно, хотят от жизни и от будущего. Все принялись воевать со всеми, иные провинции (очередная африканская банальность) объявили себя независимыми державами — в том числе и опекаемое одним из серьезных Фронтов Свободное Государство Фулу на севере — по какому-то стечению обстоятельств именно на его территории оказались те самые алмазные прииски, права на разработку коих вскоре получила скромная, незаметная компания под названием «Гэмблер даймонд»…

Французы, надо отдать им должное, первое время отчаянно пытались восстановить хоть какую-то стабильность, без колебаний бросив в бой и своих парашютистов, и части Иностранного легиона. Однако ситуация запутывалась все больше, четыре из шести Фронтов (и изрядное количество «махновцев») как раз против французов и дралось в первую очередь, громогласно швыряясь лозунгами о полном искоренении корней колониализма. В конце концов французы отступились, видя, что могут влипнуть здесь почище, чем в свое время в Индокитае. Такое впечатление, прокомментировал Лаврик, что они просто-напросто не нашли достаточно серьезной и сильной фигуры, на которую стоило бы поставить. Как бы там ни обстояло, французы через месяц вывели войска, предварительно эвакуировав и своих граждан, и большинство белых местных граждан (к которым примерно половина фронтов и фронтишек относилась с подчеркнутым дружелюбием, но вот другая половина рвалась устроить белым резню, и в паре мест это удалось).

После чего кровавый хаос раскрутился на всю катушку — но дальнейшие события Мазура уже нисколечко не интересовали, не то что в силу своей банальности, а оттого, что высокое начальство к ним не проявило ни малейшего интереса, а значит, не стоило и заморачиваться, в Африке постоянно где-то кто-то с кем-то воюет, так что тешить собственное любопытство совершенно ни к чему, есть более важные дела.

Он, выбросив газеты в мусорную корзину, лишь в который раз повторил мысленно фразу одного из своих любимых писателей…

Таков печальный итог.

Но, как потом оказалось, поторопился в суждениях…

Авторы стихов, приведенных в романе — Юрий Кукин, Геннадий Шпаликов.

Красноярск, март 2014

Отзывы на книгу

Отличный шпионский детектив-боевик с мордобоем, стрельбой, красивыми девушками.

Knigoobzor.Ru

Читатель просто счастлив в те моменты, когда профессионал ставит дилетантам встречные ловушки. …Подвиг обыкновенности — вот что должен первым делом совершить супермен…

Знамя

Его боевики завлекают, просто гипнотизируют нашего читателя: они сочетают западную «закрученность» сюжета с чисто русской тематикой, а увлекательность и яркость действия — с отточенным стилем, добротным русским языком и необычайной правдоподобностью.

Ozon.Ru

Здесь есть тонкая издевка, самопародия и даже некий элемент социальной критики, что присуще хорошей, пусть и коммерческой, литературе.

Русский журнал

Совершенно феерические в своей невероятности выдумки!

КоммерсантЪ

Стрельба, разборки, слежка, «подставы», предательство, чудеса рукопашного боя, а также секс… Читать легко и приятно, а оторваться от текста хочется лишь в случае крайней необходимости.

Exler.Ru

Крутейший боевик про морской спецназ в чисто русском стиле.

Ozon.Ru

Серия «Пиранья»

Охота на Пиранью (1996)

След Пираньи (1996)

Крючок для Пираньи (1998)

Возвращение Пираньи (1998)

Первый бросок (1999)

Пиранья против воров (2001)

Пиранья против воров-2 (2002)

Звезда на волнах (2002)

Жизнь длиннее смерти (2003)

Бродячее сокровище (2003)

Озорные призраки (2005)

Флибустьерские волны (2006)

Охота на олигарха (2006)

Алмазный спецназ (2006)

Война олигархов. Кодекс одиночки (2007)

Война олигархов. Кодекс наемника (2007)

Черное солнце (2012)

Белая гвардия (2012)

Принцесса на алмазах. Белая гвардия-2 (2013)

Голая королева. Белая гвардия-3 (2014)

Примечания

1

Шутливое название адмиральской звезды — Автор.

(обратно)

Оглавление

Глава первая О пользе телевидения

Глава вторая Алмазный блеск

Глава третья Политика по-африкански

Глава четвертая Снова глас народа

Глава пятая Успехи на море и неудачи на суше

Глава шестая Шерше ля фам

Глава седьмая Великосветские хроники

Глава восьмая Последний рейс

Глава девятая Полосатая жизнь

Глава десятая Одиночество в толпе

Глава одиннадцатая Кофе, смерть, жизнь

Глава двенадцатая Высший свет и прилегающие окрестности

Эпилог

Отзывы на книгу

Серия «Пиранья» Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg