«А сыновья уходят в бой»

А сыновья уходят в бой (fb2) - А сыновья уходят в бой 549K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сергей Михайлович Дышев

 Военный журналист, неоднократно бывал в Афганистане. Автор приключенческой повести, опубликованной в журнале «Юность». Работает в «Красной звезде».

Сергей Дышев А СЫНОВЬЯ УХОДЯТ В БОЙ

Афганские приключения

I

— Душманы! — раздался чей-то истошный крик.

По двери ударили, она жалобно скрипнула. В салон ворвался чернобородый человек с автоматом, Сапрыкин вскочил навстречу, но тут же повалился, получив прикладом по голове. Тихов судорожно дергал свой автомат, застрявший под сиденьем. Но было поздно. Сверкнула пламенем очередь. Бородатый ринулся в проход, вырвал у помертвевшего Тихова автомат. А двое других уже вытаскивали безжизненное тело водителя из-за руля, потом тяжело бросили его на бездыханного Сапрыкина. Бандит в пиджаке ловко прыгнул на место водителя. В автобус заскочил еще один бандит, махнул рукой. Автобус рывком тронулся, быстро набрал скорость.

Все молчали, будто одновременно поперхнулись. Старались не смотреть на душманские автоматы. На полу сотрясалось, словно еще продолжало жить, тело водителя, вишневыми пятнами зияли раны: в переносице и плече.

Шмелев с трудом отвел взгляд от мертвого тела. За окном мелькали глинобитные прямоугольники мазанок, пыльные кусты. Старцы, почтенно пожимающие друг другу руки… «Мы в плену. Душманы… Куда нас везут? Убьют… убьют…»

Сзади стонал Тихов.

Автобус мчался по каким-то грязным переулкам, глухим улочкам, скрипел тормозами на поворотах, пока наконец не заехал во двор. Группу вытолкали, быстро обыскали, забрав все, что было в карманах. Потом по темной лестнице заставили спуститься в подвал дома. Дверь захлопнулась, и они остались в полной темноте.

— Виктор, ты ранен? — Это Сапрыкин. Он уже пришел в себя.

— Да-а, в плечо, — со стоном протянул Тихов. — Надо чем-то перевязать.

— Сейчас, — отозвался Наби. Затрещала рвущаяся материя.

Никто больше не произнес ни слова. Было слышно, как тяжело дышал Тихов.

— Потерпи еще чуток…

— Чего они от нас хотят? — Сапрыкин услышал торопливый голос Тарусова, инженера из Кишинева, и тут же представил его лицо, обиженно надутые губы.

— Главное — не паниковать. Ясно? Если сразу не убили, значит, строят какие-то планы, — как можно тверже ответил Сапрыкин и добавил: — Думаю, нас уже ищут.

— Черт з-знает что… Мы с-строим, помогаем, а они… Ты п-почему не стрелял, Тихов? — продолжал Тарусов, от волнения заикаясь. — Почему не стрелял, у т-тебя же автомат был?

— Автомат лежал под сиденьем, — после паузы слабо отозвался Тихов. — Пока вытаскивал, видишь, получил…

— Да не помог бы автомат, — перебил Сапрыкин. — Начали бы пальбу, так они всех нас как… — запнулся он, подбирая подходящее сравнение, — как куропаток перебили бы в этом автобусе.

— Ч-черт, черт побери… П-подохнуть в этой яме, — снова застонал Тарусов.

Кто-то вздохнул и выругался.

— Хватит, Тарусов. Не ной, хотя бы из уважения к раненому, — вдруг с несвойственной ему жесткостью оборвал Сапрыкин.

Некоторое время царила повальная тишина.

— Бедняга Абдулка, — тихо произнес Шмелев, лишь бы не цепенеть в отчаянии.

Никто не успел ответить. Открылась дверь, в проеме появилась тень. Бандит махнул рукой: «Выходи!» На улице стемнело, наверное, было около шести вечера. «А выехали мы в три», — вспомнил Сапрыкин. Часов ни у кого не осталось — отобрали.

Пинками их положили на землю. Она уже холодила. Начали вязать руки — сначала за спиной, а потом попарно локтями друг к другу. Сапрыкин оказался в паре со Шмелевым. Наби Сафаров — с Тиховым. Пиная и подталкивая стволами автоматов, их подняли, построили в колонну. Спотыкаясь, пленники побрели по темным безлюдным улицам. Только один раз на пути группы появилась и тут же исчезла тень женщины в парандже.

Бандиты нервничали, беспрестанно подгоняли пленных прикладами, плетками. Капроновые веревки, которыми связали руки, больно врезались в кожу.

Тихов все время падал. Наби как мог удерживал его, но потом сам стал падать вместе и ним в дорожную пыль.

— Ну, потерпи, потерпи еще! — умолял он.

— Все… Не могу… — еле слышно хрипел Тихов.

Чернобородый бандит, лицом похожий на Иисуса, достал нож и разрезал веревку, связывавшую им локти. Сафаров выпрямился облегченно, но тут его толкнули обратно в строй, а Тихова повели в сторону от дороги. Колонну погнали дальше. Раздался негромкий крик.

— Сволочи! — дернулся Сафаров. — Убийцы!

Тут же он получил удар прикладом. «Иисус» прикрикнул, и душманы с остервенением принялись подгонять пленников.

А где-то далеко, почти на горизонте, вспыхнуло пятнышко: прожектор советского батальона. Светлая дорожка неторопливо и размеренно перекатывалась по пустынной равнине. Сначала вправо, потом влево…

II

Джафар уже несколько раз бросал взгляд на часы. Русские отличались точностью и аккуратностью. Эта черта нравилась ему. Деловой человек должен быть пунктуальным и точным. И он часто подчеркивал это на совещаниях. «Куда же они пропали?» — подумал директор. В половине пятого он наконец решил позвонить охраннику. Тот бодро доложил, что машина уже выехала, назад не возвращалась. Джафар положил трубку. «Надо было спросить, когда выехали», — запоздало подумал он и почувствовал, как вспотела у него спина.

Директор поерзал в кресле, расстегнул воротник. В соседней комнате ждал накрытый стол. «Выслать машину навстречу? Нет, лучше позвоню, спрошу, когда выехали».

— В три часа, — ответил охранник.

— В три?! Что же ты сразу не сказал? — не дожидаясь ответа, Джафар бросил трубку.

Он потер виски. Что-то случилось. Надо звонить в ХАД[1]. Директор уже протянул руку к телефонной трубке, но встречный звонок опередил его.

— Салам алейкум, слушаю…

— На автобус с советскими специалистами совершено нападение, — донесся возбужденный голос. Говорил помощник начальника ХАД провинции. — Где они сейчас — пока не знаем, — и он принялся разъяснять детали.

— Воронцову позвонили?

— Надо сообщить немедленно, — посоветовал Джафар.

— Разберемся…

III

Иван Васильевич Сапрыкин надел свежую рубашку и спустился во дворик, чтобы не спеша выкурить сигарету перед отъездом. Позавчера они сдали цех, и по этому случаю директор строящегося комбината Алимухамед Джафар пригласил всех советских специалистов на обед. Автобус уже стоял возле их двухэтажного особняка. Дом казался игрушечным по сравнению с толстой глинобитной стеной, которая его окружала. Особняк построили значительно позже, чем старый, местами уже начинающий разрушаться дувал, Абдулхаким, старичок-водитель, дремал на сиденье.

Сапрыкин уже более года служил в Афганистане. Так и говорил о своей работе: «служба», «послужу еще». И никто не оспаривал его слова. Даже наши военные, которые стояли неподалеку, в нескольких километрах.

Во двор спустился Игорь Шмелев, расчесываясь на ходу. Появился переводчик Наби Сафаров, таджик по национальности, выпускник ташкентского «инъяза».

— Скоро остальные? — спросил Игорь.

— Спускаются.

Наконец вышли последние. Сапрыкин быстро пересчитал всех, чтобы убедиться, что никого не забыли. Все. С ним — пятнадцать.

— Ну что, вперед, — сказал он негромко и первым направился к автобусу.

— Тихов, автомат взял? — спросил Сафаров.

— Взял, взял, — ответил Тихов, полнеющий блондин в подвернутых джинсах.

Автобус закружил по узким улочкам города. Кто-то закурил, открыли окна, чтобы выветривался дым. Погода стояла совсем не январская — плюс десять. Как в конце марта где-нибудь в средней полосе. Сапрыкин вспомнил свой Брянск, откуда он неожиданно для себя вдруг решился уехать, бросить все и отправиться куда-то к черту на кулички, за тысячи километров, в страну, про которую последнее время говорили столько противоречивого, восторженного, пугающего, туманного.

Иван Васильевич уже перешагнул тридцатипятилетний рубеж, но в принципе мало в чем изменился после тридцати. Может, чуть погрузнел, да и лоб все больше «наступал на темечко», как он сам выражался. Моложе и стройней его делали джинсы с нашлепкой «левис». Штаны как штаны, когда намокнут — пачкают ляжки и колени в синий цвет. А вот наденешь их — и вроде как помолодел.

Самым молодым был Игорь Шмелев. Сейчас он высунулся в окно, остальные дремали. Водитель Абдулхаким, или как его попросту звали, Абдулка, отчаянно сигналил и с рискованной виртуозностью петлял между «тойотами», «рено», автобусами, увешанными, словно цыганки, цветными побрякушками. Они миновали узкие улочки, тянущиеся между рыжих дувалов, и выехали на шумную торговую улицу с дуканами по обе стороны. Затем автобус повернул у старой мечети на магистраль, которая вела к центру города. Они миновали пост царандоя[2] с регулировщиком в непривычно яркой, будто карнавальной, форме.

По бетонке автобус пошел веселей. В салон ворвался встречный ветер. Сапрыкин привстал, чтобы закрыть окно. Впереди он увидел грузовик, который развернулся поперек дороги. Абдулка стал тормозить. «Нашел, где застрять», — с недовольством подумал Сапрыкин. Вдруг из-за грузовика выскочил высокий человек. Он резко выбросил вперед руку, оказалось, в ней зажат пистолет. Выстрелы хлопнули, как ненастоящие. В первое мгновение Сапрыкин подумал, что это какая-то нелепая ошибка или шутка, но тут же его обожгла догадка. Что-то загремело, Абдулка подскочил и рухнул на рулевое колесо. Надрывно и протяжно загудел сигнал.

— Душманы! — раздался чей-то истошный крик.

IV

Сегодня с утра у командира мотострелкового батальона Воронцова было приподнятое настроение: позвонил командир полка Тубол и приказал через два дня оформляться в отпуск. Домой! С самого утра Воронцов уже предвкушал, как обнимет в аэропорту дочку — студентку-второкурсницу, жену Ираиду Рузиевну, которая с каждым разом пишет ему все более любвеобильные письма, словно вернулась чувствами в пору юности.

Ведь что самое трудное в службе в Афганистане? Да — жара, пыльные бури, угрюмая тишина гор за палаточным окном. Будни нелегкой походной жизни, когда о самых привычных ранее вещах вдруг затоскуешь остро и безнадежно. Конечно, душманские засады, которые подстерегают в самых неожиданных местах. Но самое трудное все же — ждать. Ждать желанной, но такой несбыточно-далекой встречи с родными и близкими, ждать, когда истекут томительные, однообразные, похожие друг на друга, дни и месяцы. Ждать возвращения на Родину, которое воспринимаешь как самую главную и дорогую награду.

Так думал сейчас Воронцов, и был по-своему прав. А без четверти пять он принял по телефону сбивчивый доклад переводчика из ХАДа и в первую минуту растерялся, не зная, что предпринять в этой ситуации. «Объявить тревогу? А что дальше?» Воронцов постарался сосредоточиться, пересиливая желание тут же поднять батальон на ноги, звонить «наверх». Такая у него сложилась привычка за время службы: когда сваливалось на голову неожиданное известие или, того хуже, ЧП, не предпринимать ничего в первые три-четыре минуты. Может быть, и не лучшая привычка, но она спасала его от поспешных решений. «Отпуск откладывается на неопределенное время», — с тоской подумал он и тут же упрекнул себя в эгоистичности. Воронцов вспомнил о земляке Сапрыкине, о ребятах-спецах, и смешанное чувство жалости, злости и досады охватило его. «Надо перекрыть дороги, организовать поиск! По горячим следам можно еще успеть». Он позвонил в ХАД и спросил, перекрыты ли дороги и пути из города. Переводчик ответил утвердительно.

— Какая нужна помощь?

Переводчик ответил не сразу, ждал, видимо, что скажет начальник.

— Нужны подразделения для поиска, — наконец ответил он.

И Воронцов понял, что в ХАДе еще тоже не знают, с чего начинать. «Все на нас надеются… А кто же, черт побери, будет искать, как не мы…» Потом он попросил соединить его с Туболом, соображая, что докладывать по существу дела.

Полковник Тубол выслушал доклад молча, не перебивая и не уточняя. Только в конце, когда Воронцов замолчал, ожидая ответа, довольно отчетливо выругался. Прозвучало это тихо и оттого еще более неприятно.

— Вот что, — сказал Тубол, — снаряжай две поисковые группы. Вышлешь их в район… — Он сделал паузу, и Воронцов понял, что Тубол смотрит на карту, и тоже повернулся к карте, висевшей на стене. — В районы…

Населенные пункты находились много восточнее города. «Отсекает от пакистанской границы», — понял Воронцов.

— Пока все. Остальное берем на себя, — Тубол помолчал и потом, не сдержавшись, выплеснул раздражение: — Как же они у вас из-под носа наших людей увели? Рохли…

Воронцов промолчал. Тубол дал еще несколько указаний по организации засад и положил трубку, не попрощавшись. Воронцов крякнул от досады, ответно хлопнул трубкой.

— При чем тут мы? — раздраженно спросил он, потом выскочил в коридор. — Дежурный!.. Дежурный, твою мать, где ты?.. Третью роту — по тревоге! Командира — ко мне.

Воронцов снова плюхнулся на стул, подперев рукой большую, с глубокими залысинами голову. Он подумал о Сапрыкине, о том, что совершенно не представляет, как быть в такой ситуации, но тут раздался стук в дверь. «Гогишвили», — подумал Воронцов. Вошел высокий рыжий старший лейтенант, следом за ним — начальник штаба Рощин.

— Гогишвили, вам приходилось когда-нибудь охотиться? — спросил Воронцов, стараясь не суетиться.

— Нет, — коротко ответил Гогишвили и подумал, что командир скажет сейчас: «А я-то думал, все грузины — охотники». Или что-то в этом роде.

Но командир сказал:

— Тогда слушайте внимательно. Душманы захватили и угнали в неизвестном направлении пятнадцать советских специалистов с комбината… Да, тех самых. Нам поставлена задача организовать поиск. Возьмете два взвода. Сами будете при одном из них. Выезд через двадцать минут.

Воронцов уточнил порядок поддерживания радиосвязи, маршрут выдвижения. Паек приказал взять из расчета на пять дней.

— Все, не теряйте времени!

V

Читаев, с треском отворив дверь, вошел в комнату. Дверь все время застревала в проеме.

— Третьей роте тревогу объявили, — сообщил он громко и с размаху сел на кровать. Она жалобно взвизгнула под ним.

— А что случилось?

Лейтенант, сидевший за столом, отложил в сторону недописанное письмо. Читаев, не глядя, потянулся рукой к магнитофону — убавить звук.

— Душманы выкрали наших спецов. Угнали вместе с автобусом. Вот такие дела, Володя.

— Это с мукомольного? — тихо воскликнул Владимир.

— Оттуда… Роту Гогишвили отправляют на поиски.

— Далеко?

Читаев пожал плечами.

— А они что, без оружия были? — снова спросил Владимир.

— А кто сейчас разберет…

В коридоре модуля[3] загрохотало: кто-то в темноте зацепился за бачок для питья, стоявший у входа. Раздавались тяжелые шаги.

— Идет Алеша, гремя победитовыми подковами, — прокомментировал Читаев.

В следующую секунду дверь растворилась с еще большим треском, в комнату ворвался широкоплечий старший лейтенант с гусарскими усами. Это и был командир первого взвода Алексей Водовозов.

— Слышали? — прямо с порога гаркнул он.

— Слышали, — хором ответили Читаев и Хижняк.

— Вот подлецы-то, а? Вот подлецы! — продолжал греметь Водовозов. Тише он говорить не умел — на определенной, по мере уменьшения, мощности звука голос его срывался, переходил в трагический свистящий шепот.

«Сейчас начнет ходить взад-вперед по комнате, расталкивая стулья», — подумал Читаев и не ошибся.

— Вот что хотят, то и делают, — продолжал Водовозов, меряя своими шагами крохотную комнатушку и каждый раз резко отодвигая стул, стоящий посредине. Казалось, что именно этот стул, беспрестанно попадающийся на пути, был виновником всех бед и напастей.

— Найдут или нет? — вслух подумал Водовозов и сам себе бодро ответил: — Должны найти. Если не перерезали. Ты как думаешь, Читаев?

Сергей не ответил, потер ладонью светло-пепельный ежик волос.

Алексей, не дождавшись ответа, встал, по привычке мельком глянул в зеркало, поправил смоляной чуб над облупившимся носом.

— Схожу в роту, проверю, как там дела, — сказал он, надевая фуражку. — Чтобы все было чин-чинарем.

— Думаю, скоро и мы подключимся к поискам, — повернулся Читаев к замполиту, когда Алексей ушел. — И вообще, это, кажется, серьезно и надолго.

— Может быть, — отозвался Владимир. — Ты у нас теперь за командира, тебе и перспективу определять.

Сергей исполнял обязанности командира третьей роты. Капитану Сахно, которого он замещал, перед самым отпуском крупно не повезло. Отправился он на бронетранспортере, уже с отпускным чемоданом, на аэродром. И надо же было такому случиться, что везучий и всегда удачливый Сахно, который ни разу не подрывался, не попадал под сильный обстрел и вообще жил без бед и невзгод, наскочил в этот раз на мину. БТР так тряхнуло, что оторвались два колеса. Пострадал же один Сахно: упал с брони — и неудачно, поломал руку. Пришлось вместо отпуска ехать в госпиталь. Читаева назначили как более опытного, он уже год отслужил в Афганистане.

VI

Воронцов то и дело вставал из-за стола, закуривал очередную сигарету, бросая хмурые взгляды в окно. На улице темнело. Частые порывы ветра подымали пыль над дорогой, временами они затихали и, как бы подкрадывались, вдруг раскручивали пыль в маленькие шелестящие смерчи. На зубах хрустел песок.

Два взвода Гогишвили в установленное время выходили на связь. Доклады поступали неутешительные. Душманы и их заложники как в воду канули.

— Угораздило же их выехать без охраны, — сокрушенно вздыхал командир взвода связи лейтенант Птицын, который сидел сейчас за большим столом в кабинете Воронцова и вычерчивал график в журнале поступающих сообщений.

В углу ударили большие часы: «Дин-донн!» — пять. Эмалированный круг с римскими цифрами, под ним — медно отсвечивающий маятник за стеклянной дверцей. Подарок первого секретаря городского комитета НДПА. Два флажка — советский и трехцветный афганский — на специальной подставке для часов. Ухоженный кабинет был гордостью комбата.

— Иди узнай, Птицын, — сказал Воронцов, оторвавшись от своих мыслей, — может, какое сообщение есть.

Минут через пять Птицын вернулся.

— Все по-старому, — доложил он.

— Третий день — и все впустую, — в сердцах бросил Воронцов. Несколько раз он испытывал желание хлопнуть дверью кабинета и лично ринуться на поиски. Во главе роты.

Тубол требовал активности. После его звонков Воронцова всегда одолевали тоскливые мысли. Его обижало, что Тубол, требуя от него решительных действий, неизменно подчеркивал: специалистов надо найти во что бы то ни стало. Складывалось впечатление, будто он, Воронцов, этого не понимал. И, во-вторых, не нравились Воронцову постоянные намеки: «Стараться можно по-разному…» Выходит, он не старательный офицер, все, что ни делает, — так, только для виду, а он, Тубол, это прекрасно видит и понимает. «Эх, не дадут дослужить спокойно», — думал Воронцов, доставал грязный платок, сморкался афганской пылью и не вспоминал об отпуске.

«Дин-донн!» — поплыл мягкий тягучий звук. Полшестого.

— Эти часы с ума могут свести, — буркнул Воронцов, не заметив двусмысленности фразы.

Он встал, подошел к окну. Над брезентовым рядом палаток вспыхнули фонари на столбах. Худосочные деревца, посаженные на одном из субботников, гнулись на ветру, как тростники. Хотя в кабинете было тепло, Воронцов физически ощущал, как сейчас холодно на этом пронзительном ветру, и зябко поежился, подумав о роте Гогишвили, которая сейчас далеко, среди гор. На чужой земле. Как они там? Он приказал взводам объединиться и действовать вместе. Только будет ли от этого толк?

Воронцов смотрел на палатки, на людей, которые сновали взад-вперед. «А вдруг Гогишвили уже их проворонил? Эх, надо было отправить Читаева».

Воронцов хорошо помнил, как прибыл в батальон Читаев — буквально через день после его приезда в ДРА. «Ну что, будем вместе служить?» — спросил он его на беседе. Читаев не ответил на риторический вопрос, и Воронцов понял, что подумал лейтенант: «Придется, раз ты комбат, а я назначен к тебе взводным». «С характером лейтенант», — сразу определил Воронцов, и это ему понравилось. Через несколько дней Читаев попал в душманскую засаду. В гиблой ситуации голову он не потерял, когда чуть стемнело, вывел людей под прикрытием дымов. Потом он докладывал, а Воронцов смотрел в чистые лейтенантские глаза и пытался найти в их глубине остатки страха. Но видел лишь, как мерцали холодные искорки спокойствия. И лишь что-то в голосе, наверное, излишнее старание говорить ровно и бесстрастно, выдавало пережитое напряжение. «Ведь как держится!» — думал Воронцов, глядя в невозмутимые глаза, и где-то в душе засомневался, сумеет ли сам быть таким же хладнокровным…

Время вновь напомнило о себе приглушенным баритоном часов.

— Птицын, — встрепенулся Василий Семенович, — начальника штаба ко мне.

— Петр Андреевич, что вы думаете о действиях роты Гогишвили? — спросил он, когда начштаба вошел.

— Я думаю, что на своем участке Гогишвили душманов не пропустит, — тут же ответил капитан Рощин, сразу поняв, что имел в виду комбат. — Иное дело, — продолжал он, — что шансы на успех у нас, да и у всех участвующих в операции малы. — Рощин кивнул на карту. — Мы ведем поиск вслепую, нужны агентурные данные о местонахождении заложников.

— Я того же мнения, — признался Воронцов. — Поиск затянулся… А что делать? Ждать?

— Угораздило же их выехать без охраны! — снова сокрушенно вздохнул Птицын. — А теперь приходится возиться.

Комбат удивленно посмотрел на лейтенанта, выдержал паузу и медленно произнес:

— Птицын, в городе всегда ездили без охраны. Это во-первых. И второе. Идите-ка побыстрей к подчиненным, во взвод.

Лейтенант ошалело вскочил, одернул китель и выбежал за дверь. Начштаба слегка улыбнулся. Воронцов же хмуро сдвинул брови.

— Вот гусь… В общем, надо людей возвращать обратно. Такое будет решение.

VII

Солнце провалилось за горы, стало темно и смутно. Но моджахеды, казалось, нюхом определяли путь; дорога хрустела гравием. Где-то далеко позади по равнине перекатывался пустой луч прожектора. Душманы по-прежнему торопились, подгоняли пленников прикладами и плетками. Шли по ровной местности, потом начали спускаться. На дне оврага группу остановили. Пахло глиной и остывшими камнями. Темным пятном угадывался грузовик. Пленникам приказали забраться в кузов. Потом полезли бандиты. Они кряхтели, переругивались вполголоса, лезли по головам, как огромные пауки, наконец уселись кто на ком, грузовик тут же тронулся.

Здоровенный детина взгромоздился прямо на Шмелева и Сапрыкина и на каждом ухабе ворочался, выбирая положение поудобней, словно и не сидел на людях. От него исходил запах невыделанной овчины.

Всю дорогу Шмелева точила мысль о побеге. Он пытался дать хоть какой-то знак Ивану Васильевичу, с которым его связали. Когда машину в очередной раз тряхнуло, Сапрыкин, улучив момент, хрипло шепнул:

— Ты не торопись, сейчас не время…

Шмелев заерзал и ничего не ответил.

Ехали долго. Казалось, вот-вот грузовик развалится на части и все рухнут куда-то между отлетевших колес. Но машина, как ни странно, с ревом ползла дальше.

Сафаров ругался площадной бранью. Бандит отчаянно бил его каблуком, но Сафаров продолжал поносить его руганью на русском и таджикском одновременно.

— Побереги силы, Сафаров, — подал голос Сапрыкин и тут же получил удар ногой.

Сафаров же, казалось, никого не слышал.

Наконец грузовик остановился. Это было глухое горное ущелье. В темноте угадывалась каменистая дорога. Впереди ярко светилась пещера — в ней метался огонек. Туда и двинулись. В неверном свете костра темные угрюмые стены пещеры и такие же непроницаемые лица душманов казались зловещими. Пленников заставили лечь на землю. Из черноты входа, словно призраки, появлялись заросшие бородатые люди. Они подходили к связанным и обессиленным людям, с любопытством разглядывали их, некоторые пинали ногами, тыкали стволами автоматов. Седобородый старик, узкоглазый и сухой, вдруг вырвал из ножен кинжал и резко занес его над Тарусовым. Тот отшатнулся и вскрикнул. Но старик лишь слегка кольнул Тарусова в грудь. Душманы весело засмеялись. Делали они все без особой злости, но с той долей обязательности, которая всегда есть в поведении победителя по отношению к побежденному.

Появился «Иисус», что-то сказал, и через несколько минут пленникам принесли ведро воды. Руки у всех были по-прежнему связаны за спиной, поэтому, чтобы напиться, приходилось вставать на колени и удерживать равновесие.

Пленников на время оставили в покое. Двое с автоматами остались у входа. Только теперь узники почувствовали, как измотались и устали. Из глубины пещеры тянуло могильным холодом, мерзлый камень, казалось, вытягивал последнее тепло. Многие впали в полузабытье. Не смыкал глаз лишь Тарусов: его била сильная дрожь.

— Что же с нами будет теперь, Иван Васильевич? — шепотом спросил он, повернув голову к Сапрыкину.

Сапрыкин разлепил глаза, глянул на Тарусова.

— Будем ждать, пока не освободят. Если сможем — сбежим.

— Уйти хотя бы одному, чтобы привести наших, — горячо и напористо зашептал Шмелев.

— Уходить надо всем. Захватить у душманов оружие. Одному плохо — поймают. Да и дожидаться тебя с подмогой не станут. Уведут остальных в другое место. А не успеют, сам знаешь, не пожалеют… Бежать надо всем вместе.

Сапрыкин замолчал и закрыл глаза. Попытался заснуть, но прошедшие события вертелись в голове, не давали покоя. Смерть Тихова… Отчетливо и ясно, словно на контрастном снимке, вспомнил, как вскочил навстречу бандиту, а потом — удар… «Останется шрам, — вяло подумал он, — конечно, если буду жив».

И снова с острой болью он подумал о Тихове. Когда его убили, он почувствовал только ужас, все смешалось… Сам напросился, чтобы ему доверили автомат, бравировал… Веселый, простодушный Тихов. В Пензе — жена, ждет с двумя детьми. Теперь вдова.

В чем же была их ошибка? Сапрыкин попытался сосредоточиться. Мешала головная боль. Как еще череп не проломили… Кто же виноват, что они попали в лапы душманов? Они всегда ездили без охраны. Оружие брали так, для порядка. Винить погибшего?

Голова раскалывалась. У Сапрыкина было такое чувство, будто ему в черепную коробку запихали горячий кирпич, и от этого глаза вот-вот должны вылезти из орбит. Сапрыкин прикрыл веки, чтобы не видеть ни тлеющего костра, ни блестящих глаз душманов-охранников. «Себя винить надо, — подумал он с горечью. — Я — старший, значит, с меня и спрос».

Лишь перед рассветом забылся Сапрыкин в настороженном сне. Как только начало светать, охранники подняли всех, вывели из пещеры и построили. «Иисус» уже ждал их, стоял, широко расставив ноги, прищуренные глаза смеялись. Вместо чалмы и традиционной афганской одежды на нем были каракулевая шапка и шаровары, заправленные в ботинки с высокой шнуровкой, костюм дополнял грязный серый свитер, надетый под кожаную меховую безрукавку. Время от времени к нему подходили сообщники, он давал им краткие указания. Одеты были по-разному, хуже его, за исключением одинаковых у всех ботинок. У каждого за спиной торчал «бур» или автомат.

Вокруг громоздились скалы, уходящие высоко вверх, изборожденные трещинами, обветренные. Словно морщины на лице гигантского каменного края. Солнце всходило, растапливало клочки тумана, и воздух почти на глазах светлел, становился прозрачным. Голубые тени на островках снега постепенно исчезали, снег белел на глазах; вступал в силу извечный в горах закон контраста.

Чернобородый что-то сказал, кивнул в сторону пленных, и двое подручных принялись развязывать веревки. Видно, посчитал, что пленным теперь не убежать. «Свою силу знают», — подумал Сапрыкин.

Все молчали, даже Сафаров, он опустил голову, и сосредоточенно выковыривал носком ботинка камешки на дороге. Верилось и не верилось, что это он стоял сейчас с вывернутыми назад руками в черт знает где затерянном ущелье. Казалось, что никогда не покидал он пределов Родины и не было в помине кошмарной ночи, не было расстрелянного Абдулки и зарезанного Тихова.

Нет ничего тягостней и страшней, чем первое утро в неволе, когда надежда на спасение становится маленькой и ничтожной, как последняя спичка в зимней тайге. Родина, могучая, огромная, сильная, где ты? Кажется, прямо за проклятым хребтом, только перешагни его, — и она раскинется во всей своей силе и величии.

Приди, Родина!

VIII

Читаев появился в модуле поздно вечером. Хижняк и Водовозов уже сидели в комнате и пили чай. Он назывался изысканно: «седой граф».

— Что задержался? — спросил Хижняк.

— Старшине указания давал, — хмуро ответил Читаев. — Комбат сказал быть готовыми в любую минуту на выезд. Поедем, наверное, на смену Гогишвили. Они завтра возвращаются.

Он сел за стол, приподнял чайник, проверяя на вес его содержимое, плеснул себе в стакан, сыпанул чая. Сделал глоток, обжегся. «Сегодня не успели, — подумал он, глядя, как медленно распускаются чаинки, — а завтра, если не будет вводных, надо будет еще раз почистить оружие…»

С самого утра рота занималась по расписанию — отрабатывали действия в наступлении в горной местности. А после обеда разгружали два тяжелых Ми-6. Вымотались изрядно.

— Завтра людей на чистку оружия.

— Сколько же его чистить? — отозвался Хижняк и зевнул.

— Не помешает, — отозвался Читаев довольно резко.

Последние дни он ходил раздраженным и взвинченным. Сегодня ни с того ни с сего резко отчитал рядового Щекина — добродушного увальня с веснушчатыми веками. Хотя и повода не было: приказал ему принести журнал боевой подготовки, а тот, перепутав, принес журнал для политзанятий. Потом, после обеда, случился конфликт с начальником штаба Рощиным. Пытался доказать ему, что рота слишком часто привлекается на подсобные работы. «Я вам приказываю», — вспомнил он ледяной тон Рощина и мысленно послал его ко всем чертям.

— Интересно, в какой район нас направят? — вслух подумал Водовозов, подошел к карте Афганистана, приколотой кнопками к стене.

— А тебе не все равно? — буркнул Читаев. — Куда прикажут, туда и пойдешь. Твое дело маленькое.

Водовозов хмыкнул неопределенно. Он понял выпад Читаева по-своему. Читаев теперь, мол, за командира роты, а им, значит, и соваться нечего.

— Зря ты так, — сказал Водовозов. — Ну и что из того, что мы меньше тебя здесь служим. Я вот, к примеру, в армии побольше тебя…

— Ладно, отстань.

Читаев отодвинул стакан, взял сигареты и вышел из комнаты.

«Пройдусь», — решил он.

Палаточный городок уже затих. Было темно, тускло мигали фонари на столбах, покачиваясь под порывами холодного ветра, да теплым желтым светом горели окна офицерского модуля. Дорожка, посыпанная гравием, вела мимо столовой, прямоугольных рядов палаток, а в конце упиралась в небольшой домик — медпункт. «Остался еще год», — думал Сергей. Он не представлял себе дальнейшую службу в Союзе — настолько свыкся с тревожным бытом афганских будней. Не представлял, как можно будет после работы спешить домой, жить какой-то другой, семейной жизнью. Он не мог представить всего этого, потому что практически не знал, не видел другой жизни, не видел ничего, кроме своего взвода, кроме своих друзей, одетых в такую же форму, как он. Право, в чем-то другом он и не нуждается.

— Что, не спится, товарищ лейтенант?

Читаев вздрогнул от неожиданности и, повернувшись, увидел фигурку в тени крыльца медпункта.

— Лена?

Он подошел ближе. Да, это была Лена, невысокая светловолосая девушка, которая недели три назад зашивала ему ссадину на голове.

— Вот, вышел воздухом подышать.

— Как ваш… — она хотела спросить «лоб», но передумала и сказала: — Ваша рана?

— Какая рана… Царапина, пустяки. Вы тогда ее хорошо заштопали, — Читаев потрогал шрам пальцем. — Теперь буду внимательней.

Он ехал на бронетранспортере, зазевался, когда проезжали под деревом, и зацепился за ветку. «Могло бы вообще башку оторвать», — заметил тогда командир роты Сахно. Сергею же было не до шуток. Кровь заливала глаза, голова трещала. Его наскоро перевязали и отвезли в медпункт. Там он и попал в руки белокурой медсестры. Она вытерла ему кровь с лица, осторожно обработала рану. Боль была дергающая, тянущая, но Сергей пытался острить: «Ты, сестричка, поплотней зашивай, а то последние мозги вытекут». Маленькие ручки пахли медицинским и еще чем-то легким и ароматным. «Наверное, цветочное мыло, в военторге покупала», — подумал Читаев. Ручки зашивали ловко и быстро. Из-под белой шапочки выбилась светлая прядь, похрустывал накрахмаленный халатик, который едва доходил до колен. Медсестра старалась быть подчеркнуто строгой. Сергей поддразнивал:

— А где тебя учили шить, красавица, на курсах кройки и шитья?

— Я закончила медучилище.

— А звать как тебя, красавица? — спросил он, хотя прекрасно знал ее имя.

— Лена. Лежите спокойно.

— Платят, наверное, по выработке — за количество швов? — не унимался он.

Она закусила пухлую губку и больше не отвечала.

Сейчас Сергей вспомнил это, и стало стыдно за свою пошлую развязность. «Корчил из себя провинциального героя…»

— А что же вы не спите? Время позднее.

— Тоже вот вышла подышать воздухом, — она улыбнулась в темноте, Сергей почувствовал это по голосу. — Девчонки накурили.

Сергей щелчком отшвырнул сигарету.

— Да ничего, ничего, вы курили бы. Это я так сказала…

— По дому скучаете? — спросил Сергей.

— Скучаю, — вздохнула она.

— А зачем же сюда поехали? — Сергей запоздало понял, что вопрос прозвучал навязчиво. — У нас, военных, особо не спрашивают желания, прикажут — едем, — добавил он.

— С мужем развелась, — просто ответила Лена. — Сказать, почему?

— Да нет, что вы! Лезу тут с вопросами. Простите, ради бога.

Они замолчали. В разрывах туч мерцала луна. Облака бесшумно и мрачно неслись, подобно дымному ветру. Едва слышно звучал магнитофон в модуле: «Ну что сказать, ну что сказать, устроены так люди…»

— Как сейчас тихо и спокойно. Даже и не верится, что где-то бои. Вам не кажется странным, что вы сейчас здесь, вдали от всего привычного, от родителей, друзей, родного двора?.. Странно и страшно. Знаете, когда ехала сюда, думала, что будет свист пуль, взрывы, атаки душманов, ну, как в кино. А здесь, в общем-то, спокойно. — Она засмеялась. — Смешная я, наверное? Вам не скучно?

— Нет-нет, что вы, — поспешно ответил Сергей.

— Когда прилетела сюда, сначала все время по сторонам оглядывалась, думала, вот-вот откуда-нибудь из кустов стрелять начнут. Потом прошло. Оказывается, ничего страшного нет… Сначала было тоскливо. Даже ночью пару раз всплакнула. Все чужое, незнакомое, никуда не выйдешь. Вокруг одни мужчины. А тут еще ваш командир роты, Сахно, кажется? Смотрит, будто раздевает глазами. «Приглашаю вас, мадемуазель Элен, на автомобильную прогулку в город», — передразнила она.

— Вообще-то он неплохой… мужик, — попытался заступиться Сергей. — Просто…

— Не знаю. Да и вы тоже: «Красавица, красавица». Знаете, к кому так обращаются? К той, определенной категории женщин.

Сергей смущенно хмыкнул.

— Я вообще-то из лучших побуждений, вы не думайте.

Лена зябко поежилась. Было холодно. Она по-прежнему сидела на крыльце, а лейтенант стоял, катая носком сапога камешек, Безмолвными тенями прошла караульная смена.

— Вы не замерзли?

— Нет, я з-закаленный, — ответил он бодро, хотя действительно продрог.

— А вот и замерзли, — почему-то обрадовалась она. — Знаете что, давайте-ка спать.

В короткое мгновение у Сергея мелькнула мысль, что Лена зовет к себе, но она протянула ладошку, и он, чуть замешкавшись, пожал ее. Рука была совсем холодная.

— Спокойной ночи, — и ушла, не оглянувшись.

Когда Сергей вернулся в комнату, все уже спали. Он тихо разделся и лег на кровать. Спать совершенно не хотелось. «Хорошо», — подумал он, и через несколько минут уже спал.

IX

Шли четвертые сутки поисков. Рота Гогишвили возвратилась, так ничего и не обнаружив.

В полдень Воронцов выехал к начальнику ХАД полковнику Азизу. Он миновал охрану: двое молодых людей с автоматами узнали и приветствовали его. Воронцов быстро поднялся по каменной лестнице на второй этаж. А наверху уже встречали Азиз и его переводчик Карим. Поздоровались по-европейски — коротким рукопожатием, без традиционного касания щеками.

— Не уберегли, рафик Воронцов, не уберегли… — Азиз вздохнул и развел руками, мол, что уж тут оправдываться.

— Найдено тело одного из специалистов, Тихова, — мрачно перебил Воронцов.

— Где? — Азиз вскинул брови.

— В трех километрах от города… Саперы обнаружили в кустах. Убит ножом.

Азиз покачал головой, прошелся по кабинету.

— Предположительно мы установили, что акцию осуществляли люди из банды Джелайни.

— Джелайни? — переспросил Воронцов. — Не слышал о таком. Что за человек?

Выслушав переводчика, Азиз как-то странно посмотрел на Воронцова.

— Человек с сильной волей, жестокий, коварный, умный, — неторопливо начал рассказывать он. — Его люди уважают его и боятся. В банде пятьдесят — шестьдесят человек — активные штыки. Это — ядро. Кроме того, человек сто — сто пятьдесят из кишлаков в районе Мармуля и Чаркента — резервный слой. Имеют оружие, но участвуют в боевых действиях больше по принуждению — в случае когда банде не хватает своих сил… Пленники, скорее всего, увезены в горы.

Азиз подошел к карте и показал смуглой рукой три точки.

— Вот, предположительно здесь. Горы высокие, много пещер. В ущелье Мармуль создан укрепленный район. Вы это знаете, да? Здесь — опорные пункты, наблюдательные посты, есть даже система оповещения. Перед входом в ущелье — контрольно-пропускной пункт. На право передвижения по району выдают пропуска. Как у вас в части. Штаб, служебные помещения, казармы, склады размещены в пещерах. Есть тюрьма, типография. Печатают антиправительственные и антисоветские листовки. Опорные пункты оборудованы позициями автоматчиков, пулеметчиков, минометчиков. Оборона — многоярусная. Из допросов пленных известно, — продолжал переводить Карим, — что в бандах есть американские и пакистанские офицеры-инструкторы. Живут и питаются они отдельно. Для них оборудованы комфортабельные подземные укрытия. И еще одно. В Мармуле появился европеец. Говорят, русский. Но не из Советского Союза. Кто он и чем занимается, пока не выяснили.

Воронцов внимательно слушал переводчика, следил за выражением черных бесстрастных глаз Азиза. Говорил тот глухим, монотонным голосом. Как и большинство афганцев, Азиз был худощав, смугл, носил усы. Ему было тридцать пять — тридцать семь лет. Еще Воронцов знал, что брат Азиза возглавляет какую-то крупную банду. Братья разошлись по идейным соображениям еще до саурской революции, а сразу после нее стали ярыми врагами. Чем эта вражда закончится, никто не знал, но было известно, что каждый поклялся пощады друг другу не давать.

— В Мармуле есть наш человек, — продолжал Азиз. — Только трудно поддерживать с ним связь. Будем ждать информации от него.

Раздался телефонный звонок. Азиз снял трубку.

— Алейкум ас салам, рафик Саид Гулям Хейдар, — ответил он.

Воронцов понял, что Азиз говорит с первым секретарем провинциального комитета НДПА. Речь шла о специалистах. Воронцов услышал имя Джелайни. И еще одно слово понял он: «барадар» — «брат».

— Первый секретарь интересуется, как идут поиски специалистов, — сказал Азиз, закончив разговор. — А я пока ничего определенного сказать не могу.

Он невесело улыбнулся, пожалуй, впервые за время разговора.

— Как вы думаете, что с ними будет? — спросил Воронцов.

Азиз выслушал перевод, ответил не сразу.

— Не знаю… Ясно, что убивать их пока не будут. Могли это сделать и сразу.

«Станут ли они переправлять их в Пакистан?» — подумал Воронцов, глянул на карту и мысленно отмерил расстояние до границы.

— Путь не близкий. Надо идти через Гиндукуш, — угадав мысли Воронцова, заметил Азиз. — Поэтому я думаю, что пока они будут прятать пленников в ущелье. Душманы считают, что там их не найдут. А потом попытаются переправить специалистов в Пакистан. Но ждать нам нельзя.

— Надо еще иметь в виду, что в случае опасности душманы постараются уничтожить их, — заметил Воронцов.

— Да, операцию мы должны провести быстро и неожиданно… Во всех уездах у нас нелегально работают люди. Кроме того, растет круг сочувствующих народной власти.

Воронцов глянул на часы и встал, чтобы попрощаться.

— Может быть, чаю? — вежливо предложил Азиз.

— Нет, спасибо, пора.

Воронцов направился к выходу, но тут открылась дверь, на пороге появился директор комбината Джафар. Лицо его лоснилось от пота.

— Вот и Василий Семенович здесь, — по-русски сказал он и тепло обнял сначала Воронцова, потом Азиза.

От Воронцова не укрылось, что Джафар заметно осунулся за последние дни. Глаза его, обычно подвижные, были усталыми, кожа лица приобрела сероватый, нездоровый оттенок. «Переживает», — подумал Воронцов. Джафар почему-то напоминал ему продавцов плова, которых он видел в Ташкенте, — грузных, неторопливых, радушных. Они с профессиональным изяществом насыпали в касу горку янтарных зерен, непременно подбрасывая их на лопатке, чтобы убедить покупателя, что плов рассыпчат, рисинка к рисинке не пристает. А сверху — сочное дымящееся мясо… Джафар такой же общительный, смешно коверкает русские слова. Тучность его фигуры скрадывалась за быстрой жестикуляцией, без которой он не мог обойтись, объясняя даже самые простые вещи.

Согласно афганскому этикету Джафар при встрече обязательно подолгу расспрашивал о делах, здоровье, семье, причем получалось это совершенно ненавязчиво и естественно. Но сейчас он изменил своему правилу.

— Плохо, командир, — стал жаловаться он. — Совсем не знаю, что делать. Без советских товарищей работа не идет. Ой, да какая работа — работа подождет, — всплеснул он руками. — На таких хороших людей руку подняли, бандиты, шакалы подлые. Тихова убили, дома семья ждет…

«Откуда он знает? — удивился Воронцов. — Ведь труп обнаружили наши…» Но спрашивать не стал.

— Ничего нового? — задал наконец Джафар вопрос, который его больше всего волновал.

— Пока нет, — коротко ответил Азиз и, подумав, добавил: — Предполагаем, что это дело рук Джелайни.

— А-а, — протянул Джафар то ли сочувственно, то ли испуганно.

— Только разговор остается между нами, — предупредил Азиз.

Джафар обсудил несколько вопросов с Азизом и попрощался. Вышли вместе. Джафар, взяв Воронцова под руку, вдруг предложил:

— Давай, Василий Семенович, поехали ко мне. Будем вместе обедать.

Воронцов стал отказываться, мол, время слишком напряженное, но Джафар мягко, упорно настаивал, и Воронцов согласился.

— Только позвоню сперва в батальон, скажу, что нахожусь у тебя.

Джафар жил в небольшом двухэтажном особнячке недалеко от центра города. Рядом протекал арык, рукава его ответвлялись во двор, благодаря этому возле дома прижились несколько тополей. Вышла встречать хозяйка — женщина средних лет в темно-синем платье. Паранджи на ней не было, голову покрывал обычный темный платок. Пока она готовила угощение, мужчины прошли в комнату, которая, по всей видимости, служила кабинетом. На стеллажах покоились книги, в углу — письменный стол, рядом — телевизор. На полках Воронцов увидел несколько книг на русском языке: труды Ленина, два томика Шолохова, русско-пушту словарь. Джафар постелил тушак[4] и широким жестом пригласил гостя усаживаться. Воронцов стянул пыльные сапоги, оставил их у входа и сел, подложив под локоть маленькую подушечку. Хозяин скинул рабочий пиджак, снял галстук и надел поверх белой рубашки ярко расшитый халат.

Появилась жена, накрыла дастархан, принесла большое блюдо с рисом, лепешки, холодную баранину и какое-то темно-зеленое пюре. «Каша из маша», — вспомнил Василий Семенович слышанную где-то складушку. Закончив приготовления, женщина с неизменной улыбкой тихо вышла.

— Прости, что так скромно.

Неторопливо принялись за еду.

— Что пишет старший сын, как учеба идет? — спросил Воронцов. Он знал, что Сулейман, старший сын, вот уже несколько месяцев учился в Ташкенте. О жене спрашивать не стал.

Джафар расцвел:

— Вчера письмо получил, — он, кряхтя, поднялся, взял со стола конверт. — Вот, слушай. — Он пробормотал несколько фраз по-афгански и начал переводить: — Учеба — трудно очень. Русский язык учу. Много друзей — русские, узбеки. Ташкент красивый, сильно нравится, как сказка. Цветные фонтаны… А, Василий Семенович, есть такое в Ташкенте?

— Не знаю, может быть, и есть. Я в Ташкенте один раз был — и то недолго.

— Вот. Пишет, что у нас тоже все будет, как в Советском Союзе, — большие города, колхозы, фабрики, метро, цветные фонтаны. Пишет: «Мы обязательно построим социализм…» А ты как думаешь, построим? — оторвался от письма Джафар. — Ты старый, как и я, мудрый. Волос совсем мало на голове, как и у меня. Скажи честно!

— Построите, — ответил Воронцов и задумался. — Если народ сумеете накормить. Будет хлеб у народа — тогда он пойдет за вами… Да ты сам это знаешь.

— Тяжелое время, — вздохнул Джафар. — Ты, конечно, знаешь, что Джелайни — родной брат Азиза?

— Так это его брат? — изумился Воронцов. — Я знал, что его брат — главарь банды, но не знал имени.

— Да, брат… До этого он был в районе Баглана, а вот теперь, значит, у нас объявился.

— Тяжело будет Азизу…

— Ты расскажи, как дочка твоя? — решил сменить тему разговора Джафар.

— Учится на втором курсе медицинского института. Детей лечить будет.

— Хорошая специальность…

Оба замолчали. Воронцов взглянул на часы.

— Торопишься? — понял Джафар.

— Пора.

Воронцов встал, вместе с директором вышел во двор, к машине. Они тепло распрощались, а Василий Семенович еще раз подумал: «Все же откуда ему известно про Тихова?»

X

Едва Воронцов переступил порог штаба, как его чуть не сбил с ног дежурный.

— Важные новости. Вот, только что прибыл товарищ из ХАДа.

Навстречу шагнул переводчик Карим — помощник Азиза. Досадуя на себя, Воронцов жестом пригласил гостя в кабинет и плотно прикрыл дверь.

— Слушаю вас.

— Несколько часов назад в районе кишлака Навруз прошла группа людей. Человек пять или шесть с оружием, остальные — безоружные. Дехканин из кишлака говорил, что те, кто был с оружием, гнали остальных в горы. Говорит, что это были пленные.

— Сколько пленных? — быстро спросил Воронцов.

— Человек десять, может быть, пятнадцать, он не считал.

— А в какой одежде: афганцы, русские?

— Говорит, что в нашей, афганской одежде.

— Так, — Воронцов выхватил сигарету из пачки, нервно затеребил ее. — Больше ничего не известно?

— Все.

Воронцов выглянул в коридор, крикнул дежурному:

— Роту Читаева — по тревоге!

Потом вернулся в кабинет, сел, обхватив голову руками. «Послать с ротой начальника штаба? А стоит ли? Помощник нужен и здесь». Окончательно не решив, Воронцов встал и быстро вышел на улицу.

…Роту тревога застала за чисткой оружия — прозаической работой солдата всех времен. Читаев в суматохе быстрых сборов успел подивиться, с какой скоростью солдаты собрали автоматы. Проследить бы по секундомеру на норматив! Лишь щелкали крышки ствольных коробок. Чмокали магазины, присоединяемые к автоматам — сразу по два, скрепленные изолентой валетом друг к другу. Кто-то крикнул: «Едем спецов освобождать!» И эта фраза словно наэлектризовала всех.

Подбежал Хижняк.

— Сухпай на сколько дней?

— На трое суток. Получай на всю роту!

Прошло некоторое время, и все выстроились у боевых машин. Читаев начал проверять у каждого оружие, боеприпасы, фляги, индивидуальные пакеты. Курилкина, своего замкомвзвода, осматривать не стал, спросил лишь, на месте ли радиостанция. Тот спокойно кивнул. Солдаты были чересчур возбуждены. Читаеву это не понравилось: не на прогулку предстояло ехать. «Приключений им хочется», — недовольно подумал он как человек, для которого чувство опасности давно потеряло романтический ореол.

— Чему радуетесь, Щекин? — спросил он сердито, заглядывая солдату в сумку. — Магазины все?

— Так точно. Радуюсь, товарищ старший лейтенант, что спецов наших освобождать едем!

— Спецов, спецов… Кто вам сказал это? — недовольно пробурчал Читаев.

— Все знают! — радостно отозвался Щекин.

Читаев дошел до середины строя. Закончил свою половину и Хижняк.

— Все в порядке?

Хижняк кивнул.

Воронцов задачу поставил коротко, попросил, чтобы не рисковали попусту, соблюдали тройную бдительность. На прощание пожелал успеха. Колонна тут же тронулась. Проводив ее взглядом, Воронцов вновь засомневался: «Может, стоило отправить с ними начштаба?»

…Такой бешеной езды, да еще в составе роты, Читаев давно не помнил. Он сидел во второй машине. Шоссе петляло, Читаев с тревогой думал о молодых водителях, но скорость не снижал. Потом дорога стала ровнее, справа от нее пошла «зеленка» — зеленая зона — обычное место засад душманов. Читаев подумал, что надо развернуть башенные пулеметы вправо, обернулся назад: все пулеметы как один уже уставились стволами в сторону зарослей. «Правильно, — мысленно отметил он, — не забывают маршрут». В прошлом году они сопровождали колонну наливников, и как раз в этой «зеленке» их накрыли «духи». Одна машина загорелась. Водитель успел выскочить, а автомобиль свалился в кювет. Читаев помнил, каким страшным факелом горел бензин, как нервная дрожь колотила водителя… А вот и почерневший остов КамАЗа. Автомобильные кости.

Вскоре «зеленка» кончилась, и опять потянулись пустынные сопки, вырастающие на глазах в скалистые горы, потом дорога будто обрывалась в ущелье — так неожиданно плотно сдавливали ее устремленные вверх скалы, а «серпантин» все извивался и извивался среди горных круч. Все это было бы красиво, думал Читаев, даже прекрасно, если бы к восхищениям и восторгам не примешивалось постоянное ожидание опасности.

— Возле развилки свернешь на грунтовку! — скомандовал он Курилкину, который сидел в первой машине.

Минут через десять показался кишлак Навруз. Остановились возле первого дувала. Карим легко спрыгнул с бэтээра и, отказавшись от охраны, пошел прямиком к ближайшей двери дувала. Прошло несколько минут. Карима не было. Читаев хотел уже высылать людей, как в дверях появился Карим вместе со стариком. Старик что-то говорил, прижимал ладонь к груди. Наконец Карим распрощался и быстро заскочил на бронетранспортер.

— Ну, что? — спросил нетерпеливо Читаев.

— Бандиты здесь были около одиннадцати тридцати. Информация к нам поступила только после трех. Сейчас половина шестого. Значит, прошло около шести часов. Выдвинулись бандиты в этом направлении, — Карим показал по карте, расстеленной на коленях у Читаева. — Здесь есть Черная тропа.

— Почему черная?

— Сам не знаю. Так назвали. Если мы двинемся вслед за бандитами, то вряд ли догоним. Но можно сократить. Мы делаем крюк около сорока километров, — Карим прочертил пальцем дугу, — а здесь подымаемся в горы пешим ходом. Навстречу душманам. Можем встретить их, можем и нет. Может, у бандитов есть пещера, и они захотят переждать. В горах воевать всем трудно: и тем, кто наступает, и тем, кто отступает. Но путь для отступления часто бывает только один, — изрек Карим.

И Читаев согласился с его словами.

— Плохо, что темнеет, — заметил он.

День уже догорал, когда колонна прибыла в указанное Каримом место. Картина предстала перед ними дикая и фантастическая. Пыль, которая только что дымилась, клубилась, вырывалась из-под колес, вдруг улеглась, исчезла, мертвое плато в серых пятнах верблюжьей колючки. Рядом угрюмой стеной возвышались черные скалы, верхушки которых окрашивал холодный рубиновый свет. Горы на востоке виделись смутными пятнами. И такой же стылый рубиновый свет заливал все плато; беззвучно дрожали на ветру высохшие иголки верблюжьей колючки.

«Как на далекой красной планете», — подумал Читаев и зябко передернулся.

Горы, ярко-кирпичные в лучах уходящего солнца, темнели на глазах. Еще больше похолодало.

Читаев собрал офицеров. Хижняк подошел неторопливо, встал рядом с ним; подбежал Птицын, одернув бушлат и поправив солдатскую шапку. Этот выезд был для него первым, он заметно нервничал, беспрестанно вглядывался в темнеющие горы и давно снял свой автомат с предохранителя. Последним подошел Водовозов. Карим тоже стоял здесь.

— Замысел: выдвинуться в горы, занять господствующие вершины и быть готовыми к встрече с противником, — без лишних слов начал Читаев. — Роту разделим на две группы. С первой пойду я и Водовозов. Карим и Хижняк — со второй. До рассвета группы должны занять вершины. В этом случае мы сможем контролировать перевалы и вести наблюдение в общем радиусе около пятнадцати километров. Так, Карим?

Тот молча кивнул.

— Расстояние по прямой между вершинами около десяти километров. Реально же на местности, естественно, больше. Горная тропа, на которой мы ждем духов, проходит между этими двумя вершинами… Охрану уничтожить внезапным огнем из засады.

Надели тяжелые вещмешки с продуктами и боеприпасами, на поясах — фляги, сумки с магазинами и гранатами. Автоматы — на грудь. Тревожно щемит под сердцем. Офицеры молча обменялись рукопожатием. Итак, все готово.

— Попрыгаем, — сказал Читаев.

Раздалось глухое: гуп, гуп, гуп… Тяжело, но не слышно.

— Хорошо, — удовлетворился Читаев. — И последнее. Подойдите все ближе.

Солдаты послушно сгрудились вокруг него.

— Запомните, особенно те, кто в первый раз. Это вам не прогулка по горам, а боевая операция. За малейшую оплошность, халатность, ротозейство здесь платят жизнью. Каждому зарубить себе на носу: не курить и не жечь спички без разрешения. В ночное время горящий костер виден на расстоянии восьми километров, свет фонаря — на два километра, горящая спичка — на целых полтора километра. Соблюдать строжайшую тишину. Каждому запомнить, что звяканье оружия слышно на пятьсот метров, разговор — на двести метров. Не забывайте, что враг рядом. И еще одно. Напоминаю, что передвигаться надо, соблюдая правило трех точек опоры, ставить ногу на полную ступню, страховать друг друга. Все. У вас есть что-нибудь? — подчеркнуто официально обратился он к Водовозову.

— Нет.

— У вас? — Читаев повернулся к сержанту Курилкину.

— Есть. Если кто оступится и станет падать, то не орать. Молча падать. Все равно криком не поможешь, — мрачно подытожил тот.

Читаев усмехнулся про себя: «Совсем запугал молодых».

— Курилкин, вперед! Ты, Алексей Иванович, пойдешь замыкающим.

Двинулись цепочкой, один за другим. Вначале шли по тропе, но скоро она пропала, начались сплошные камни. Двигаться стало труднее, увеличилась крутизна. Сначала Читаев почувствовал резкую усталость, ноги налились тяжестью, но вскоре тело разогрелось, движения словно сами по себе отрегулировались, пальцы привычно цеплялись за холодные выступы камней, ноги безошибочно находили опору. Впереди легкой поступью шел Курилкин. Он мгновенно, почти машинально определял самый удобный, самый экономный и безопасный подъем, и след в след за ним карабкалась вся группа. Сзади Читаева — хриплое дыхание: Щекин. Вот-вот разразится кашлем. Он явно еще не вошел в ритм. Ему и потяжелее — за плечами пулемет. Щекина Читаев взял в свою группу вместо пулеметчика, который несколько дней назад свалился с желтухой. Смутно белеют лица, слышится прерывистое дыхание, шорох камня.

Колонна машин, наверное, уже ушла к центру плато. Кроме водителей и нескольких солдат там — лейтенант Птицын и старшина роты.

Читаев взглянул на циферблат светящихся «командирских»: девятнадцать. Через полчаса надо делать привал.

— Курилкин, — тихо позвал он, — сбавь темп. Людей растеряем.

Стало жарко, пот попадал в глаза, и Читаев сдвинул каску на затылок. «Быстро здесь согреваешься. Только бы никто не загремел вниз…» Мысли вспыхивали разрозненно. Самое главное сейчас — равновесие: за спиной тяжелый мешок. Тащи молча свое тело к вершине.

Через некоторое время Читаев стал чувствовать, что сердце запрыгало уже где-то в горле, глотка пересохла, в коленях появилась дрожь. Как раз вышли на ровную площадку. Минуты две-три он ждал, пока подтянутся остальные. Пересчитал людей. Двадцать пять. Все.

Наступившая темнота скрадывала высоту, на которую они забрались. Плато не разглядеть. «Где-то сейчас Хижняк и Карим? — подумал он. — Ни черта не видно». Только звезды отчетливо вырисовывались на черном небе. Читаев подумал, что удача или неудача сейчас зависит от самых несущественных на первый взгляд мелочей. Например, от того, как скоро взойдет луна. Он проверил направление по компасу: шагали на северо-запад, а те, с кем они так хотели встретиться, должны были двигаться на юго-восток.

Никто не заметил, как утих рвущийся с высот ветер, как тихо и торжественно пошел снег. Снежинки падали на горячие лица, тут же таяли, оставляя холодные слезы.

Сзади Читаева с хрустом покатился камень, и тотчас он услышал одновременный звук падения тела и металлический стук. Еще не обернувшись, Читаев понял: Щекин! Сбросил вещмешок, выхватил из кармана фонарь. Пятно света уперлось в камни, он направил луч ниже. Щекин в немыслимом положении застрял между двух камней, судорожно вцепившись в них руками; глаза широко раскрыты, а рот странно открывался, словно у рыбы, которую вытащили из воды.

— Держись!

Как будто Щекин раздумывал: лететь ему в пропасть или повременить. Читаев уперся ногой в валун, за который держался Щекин, стал рывками тянуть его к себе.

— Ай, падает, — захрипел Щекин.

— Что?! Держись!

— Да не я! Камень падает…

Только тут Читаев сообразил и убрал ногу с валуна. Пришлось снова включить фонарь, проклиная в душе маскировку и демаскировку, вместе взятые.

— А, черт! Как же тебя вытащить?

— Да вы не волнуйтесь, товарищ лейтенант, я крепко держусь, — продолжал хрипло шептать Щекин.

Спустился Курилкин, обвязанный веревкой.

— Вверху держат, — тихо сказал он. — Давайте вместе, товарищ лейтенант.

Они ухватили Щекина: сержант — за шиворот, Читаев — за вещмешок.

— Тяни! — приглушенно скомандовал наверх Курилкин.

Щекин отчаянно засучил ногами.

— Ай, камень…

Курилкин уперся в злополучный камень, который вдруг вывернулся и полетел вниз. Спасла веревка. Курилкин, зависнув наполовину над пропастью, продолжал крепко держать воротник Щекина, Читаев едва-едва не сорвался вниз, потому что так и не выпускал лямку щекинского рюкзака.

— Тяните же, заснули там! — злым шепотом скомандовал он.

Веревка натянулась еще сильнее. Щекин снова заработал ногами, пытаясь найти опору на гладкой скале.

— Не дергайся, свалимся…

Наверху взялись дружнее, и через минуту Щекина вытащили.

— Ну, Щекин, считай, что в рубашке родился, — перевел дух Читаев.

— Если бы сержант Курилкин тот камень не вывернул, до сих пор бы вытаскивали меня.

— Еще шутишь…

Читаев заметил, что у него дрожат руки.

Подошла отставшая часть группы. Последним вскарабкался на площадку Водовозов.

— Привал… Все нормально? — равнодушно спросил Читаев, убедившись, что все на месте.

— Люди на пределе, — хмуро ответил Водовозов. — Сам чуть не кувыркнулся. Штанину вот разорвал.

— Ну, ничего. Щекину вот больше повезло.

— А что случилось?

— Чуть в пропасть не свалился. Хорошо, застрял между камнями. — Читаев встал, потянулся: — Пойдем, Алексей, людей посмотрим, подбодрим.

Солдаты улеглись прямо на мокром снегу: кто свернувшись калачиком, кто сидя, поджав колени и прислонившись к каменной скале. Читаев и Водовозов вглядывались в лица, стараясь угадать, кто перед ними, называли по фамилии или просто по имени.

— Ну как, Щекин, оправился после падения?

— Если честно, товарищ лейтенант, то только сейчас испугался… А много еще идти?

— Много.

— Больше того, что прошли?

— Больше.

Когда они отошли, Водовозов спросил:

— Заметил, сам мокнет, а пулемет плащ-палаткой накрыл?

— Заметил.

— Хороший парень. И солдат толковый. Правда?

— Жизнь заставляет, — ответил Читаев, опускаясь на камень.

— Снег некстати, — Водовозов, кряхтя, сел рядом.

— Наоборот, к лучшему. Когда вытаскивали Щекина, пошумели и фонарь пришлось включать. Вся маскировка к черту. Одна надежда, что за снегопадом не засветились.

— Кто нас сейчас здесь увидит?

— Э-э, не говори. В нашем деле чуть расслабился — сразу получай. Слышал поговорку «Пуля — дура, лоб — молодец»? — Читаев умолк, что-то вспоминая. — Мне как-то дед рассказывал, он в прошлую войну в пехоте воевал. Освободили они село. Проверили по хатам — нет немцев. И пока не подъехал ПХД[5], решили искупаться. Только разделись, побросали оружие, как из кустов какой-то недобитый немец стрелять начал. Из снайперки. Трех положил в воде, еще двоих на берегу. Деда моего ранил в ногу. Только тогда он даже и не заметил этого. Схватил, говорит, автомат и запустил весь магазин по кустам. Немца прикончил. Потом кинулся к своим, троих из воды вытащил. Все — готовые. Одного только, который на берегу был, спасти удалось. И вот после этого до самой демобилизации ни при каких обстоятельствах автомат из рук не выпускал. Даже после победы. Зарок себе дал. Вот как жизнь научила. Как вспоминал эту историю, всегда плакал. Лучшие, говорил, друзья были… Так что предусмотрительность, брат, прежде всего. А у нас еще до тебя случай был, — продолжил Читаев, но вдруг спохватился, глянул на часы, вскочил: — Пора… Подъем! Надеть снаряжение.

Читаев торопил, расталкивал, тормошил солдат, те нехотя подымались, поправляли снаряжение.

— Братусь, особое приглашение надо?

Братусь с трудом встал, покачиваясь на одеревеневших ногах, тяжело оперся рукой о холодную стенку скалы, ожидая команды на движение.

— Курилкин, вперед! — Читаев обернулся и наугад негромко сказал в темноту: — Алексей, старайся не отставать.

— Понял, — отозвался Водовозов.

Первые метры шли трудно: затекшие, истерзанные ноги повиновались с трудом, ломило спину. Снег прекратился, и в разрывах туч снова поплыла луна. Теперь в ее лучах открылась совсем иная картина. Снег лег на горы, отчего вокруг остались только две краски: черная и белая. Белая — расплывчатые пятна, островки на фоне гор. Словно нерезкая гравюра. Черный хребет казался наклеенным на звездную карту неба.

Читаев снова опасался, что они не успеют занять вершину, что с восходом солнца все может быть совершенно по-иному, о чем сейчас никто не знает и знать пока не может. Успокаивало, что не сбились с пути, а это было немудрено в глухой блокаде гор. Радовало, что никто не сорвался вниз и не покалечился в кромешной тьме; а Щекин — Щекину повезло, как может везти, наверное, только раз в жизни, когда спасаешься такой легкой ценой — обломанными ногтями и несколькими ссадинами.

— Командир, обрыв.

Это Курилкин.

— Давай вещмешок и автомат. Посмотри, может быть, есть где обойти.

Курилкин молча снял вещмешок, а автомат перевесил за спину. «Толковый парень, — с теплотой подумал вдруг Читаев. — Хоть сейчас лейтенанта присваивай. Жаль, весной уходит в запас».

Курилкин спас ему жизнь. Случилось это прошлым летом. Жара стояла обычная: зашкаливало за сорок в тени. Взвод еле плелся, воду давно выпили, последняя фляга, НЗ, висела у Читаева на поясе. По пути был кишлак. Возле колодца он объявил привал. Тут же все кинулись наполнять фляги, побросали туда, как водится, таблетки пантоцида и стали ждать, пока растворятся. Самые мучительные минуты… Потом все произошло так быстро и неожиданно, что Читаев не успел ничего толком понять. Курилкин, стоявший рядом с радиостанцией за плечами, вдруг как-то резко и судорожно повернулся, Читаев еще не успел удивиться его сгорбленной позе, гримасе на лице, как грохнул выстрел. Курилкин пошатнулся, но удержался. Тут же раздался крик: «Душманы!», защелкали затворы. Все стали бить очередями по дувалу, по каждому отверстию в нем, пока Читаев наконец не заорал: «Отставить!» Душман-одиночка наверняка давно скрылся в кяризе[6]. А искать его там — дело гиблое.

Пуля застряла в железных внутренностях радиостанции. Ее потом выковыряли. Знатоки определили: из английского карабина.

— Возьми на память, — предложил Читаев, протягивая пулю.

На ладони лежал кусочек сплющенного желтого металла. «Мертвая пуля»…

Но Курилкин, прищурившись, усмехнулся:

— Оставьте себе. Она ведь вам предназначалась.

Читаев потом размышлял: заслонил бы его Курилкин, если бы радиостанции за спиной не оказалось? И вообще, закрыл он его как командира — как требует соответствующий устав, или сержант рисковал конкретно ради лейтенанта Читаева? Так и не смог разобраться. Он как-то сказал своему спасителю: «Будем в обращении на «ты». Ведь теперь мы как братья. И возрастом почти ровесники». Курилкин не удивился такому предложению, молча кивнул большой стриженой головой. Но по-прежнему был строго официален и обращался только на «вы».

…Тяжелым шагом подтягивались отставшие. От Читаева не укрылось, что коренастый Цыпленков с длинными, как весла, руками нес уже два автомата, а Братусь, хоть и был теперь налегке, едва волочил ноги.

— Привал пять минут, — объявил Читаев.

Братусь тут же повалился. Цыпленков не спеша снял с себя автоматы, вещмешок, после чего аккуратно уселся. Он все делал аккуратно.

Подошел Водовозов, молча опустился рядом с Читаевым.

— Как самочувствие?

— Порядок, — не открывая глаз, ответил тот.

XI

Курилкин вернулся с плохими новостями: пропасть обойти невозможно, выше — отвесные скалы. А возвращаться, чтобы искать обходный путь, значит, терять время.

— Скала высокая?

— То ли три метра, то ли четыре, а может быть, еще больше. В темноте не разберешь.

— Возьми веревку. Пойдем посмотрим. Цыпленков, за мной.

Картина открылась неутешительная: внизу чернела пропасть, вверху — почти отвесная стена. В темноте было неясно, можно или нет зацепиться за нее, чтобы забраться выше.

— Вот тебе и бабушкин компот, — ощупывая скалу, удрученно пробормотал Читаев. — Придется посветить.

Неожиданно яркий луч выхватил сырой сланец скалы, Читаев посветил выше. Там виднелся уступ, а еще выше — площадка.

— Надо попробовать. Значит, так. Ты меня подсаживаешь, я становлюсь тебе на плечи. Потом подтолкнешь руками. В случае чего Цыпленков поможет.

— Может быть, я полезу? — предложил Курилкин.

— Нет, я полегче.

Читаев скинул бушлат, быстро обвязался альпинистским узлом. Курилкин, опустив руки, сцепил пальцы, чтобы лейтенанту сподручней было забраться ему на плечи.

— Погоди, ботинки сниму.

Читаев решительно стащил ботинки, затем — шерстяные носки и перчатки.

— Ну, все. Теперь, как снежный человек.

Сержант довольно легко подкинул его, в следующую секунду Читаев был на его плечах, нащупал какой-то выступ на скале, ухватился, в этот момент Курилкин подставил ладони, он встал на них и подтянулся. Сержант выпрямил руки. Читаев почувствовал, как они дрожали. В следующую секунду он уже нашел выступ для ноги, оторвался от ладоней сержанта. В этом положении и замер, стоя на левой ноге и держась за выступ одной рукой. Мучительно долго он пытался найти опору для второй ноги, но лишь скользил по сланцевым морщинам. В какой-то миг Читаеву показалось, что он теряет опору. Внутри захолонуло. Если сейчас рухнет, то не удержится на узкой тропке, полетит вниз. И все. Конец. Обезображенный труп в расщелине между камнями. Он попытался успокоиться. Только без паники. Из последних сил потянулся и тут же нащупал ногой выступ, который находился выше. Страх прошел, только сердце еще напоминало о нем учащенным ритмом. Распластавшись по стене, он прошел чуть вправо и здесь влез на ровную площадку.

— Ну, как? — услышал он тревожный шепот снизу.

— Давай, — сказал Читаев, дернув свой конец веревки.

— Держите крепче, лезу.

— Да нет, сначала ботинки, автомат и бушлат…

Читаев закрепил веревку. Первым залез Курилкин. Вдвоем они быстро вытащили наверх сначала снаряжение, затем всю группу. Читаев пересчитал людей и объявил краткий привал, а сам связался по радиостанции с Хижняком. У него все было в порядке.

Поднимались по команде трудно, и Читаев, подгоняя солдат, не сдерживал злости. «Пусть обозлятся, хотя бы и на меня, — думал он. — Со злостью идти легче». Хуже всего было то, что промокли бушлаты. Они стали тяжелыми, и тело неприятно прело. Читаев изредка светил фонариком в карту. Только бы не сбиться с пути. «Кажется, все правильно. Идем вдоль хребта. И скоро должен быть еще один подъем».

Сколько они шли? С каждым шагом мысли, словно по кругу, возвращались к одному и тому же: «Сколько мы идем? Сколько мы идем?» Будто приноравливались к темпу шага. Мокрая щебенка гадко хрустела под подошвами: хруп, хруп, хруп… Сзади пыхтел Щекин, вконец измученный пулеметом. Впереди — широкая спина Курилкина, он по-прежнему идет как заведенный, легко перенося свое сильное, как у волка, тело. Вещмешок и автомат только подпрыгивают за спиной.

Читаев подсчитал. Они шли уже целых восемь часов! Странно, но это открытие не только не расслабило, а, наоборот, подстегнуло Читаева, он почувствовал прилив новых сил. Так бывает, когда при недомогании вдруг узнаешь, что температура у тебя под сорок, и это приносит некое протестующее облегчение.

Все чаще приходится останавливаться: надо ждать отставших. Щекин — тот сразу же падает на камни. Пока подтягивается хвост, есть две-три минуты передохнуть. Впереди всегда идти легче. Читаев и Курилкин на камни не ложатся и даже не садятся — чтобы не расслабляться.

— Пойду замыкающим, — говорит Читаев. Глаза его привычно считают людей. Солдаты идут, понурив головы. Даже самые выносливые на пределе. Кроме Цыпленкова два автомата несет Мдиванов — невысокий стройный кавказец. Братусь идет предпоследним, покачивается на полусогнутых ногах, цепляется руками за выступы, словно пьяный. Каждый шаг ему дается с огромным трудом, он продолжает идти уже не на усилии воли, а на какой-то биологической способности организма самоисчерпать себя, прежде чем упасть замертво. Сзади идет Водовозов и время от времени подталкивает Братуся в спину. Эти толчки сотрясают его, и кажется, что вот-вот он потеряет равновесие и рухнет плашмя. Но Братусь делает более широкий шаг вперед. Он часто падает и не встает до тех пор, пока Водовозов не начинает трясти его и подымать. Тогда он с мученическими усилиями, безнадежно, встает на колени, затем выпрямляется. Падает же он в обратной последовательности: сначала на колени, затем — пластом. Водовозов вымотался не меньше от этих безуспешных попыток заставить человека идти.

— Полностью деморализован, — сообщает он таким тоном, что неясно, к кому это относится.

— Иди вперед. Будешь вести колонну.

«Впереди легче. Пусть передохнет», — равнодушно думает Читаев.

— Братусь, ты почему в конце? Ты же был в середине колонны.

— Отстал, — хрипло выдавливает солдат.

— Зря.

Братусь останавливается, надеясь на передышку, но лейтенант безжалостно командует: «Вперед!» Минут десять солдат идет, спотыкается и беспрестанно падает и наконец валится замертво.

— Вставай, черт бы тебя побрал, — Читаев зло ругается, хватает Братуся за шиворот.

— Все, не могу больше, лучше оставьте меня, — хрипит он.

— Я тебе оставлю, сволочь! — Читаев резко дергает Братуся за воротник, рискуя оторвать его. — Останешься здесь — подохнешь.

Колонна уходит вперед, и Читаев окликает последнего:

— Передай Водовозову, пусть остановится… Вставай! Я приказываю! — снова начинает трясти Читаев. — Боевую задачу срываешь.

Подходят Водовозов и Курилкин.

— Готов? — мрачно спрашивает Алексей.

— Не ори… — Читаев снова наклоняется: — Рядовой Братусь, встать!

— Не могу… идти… Лучше убейте… — бормочет он нечленораздельно.

Читаев отпускает воротник.

— Товарищ лейтенант, разрешите?

— Чего?

— Я подыму его. Ручаюсь. Через минуту будет идти, — мрачно обещает Курилкин.

— Сомневаюсь…

— Я с ним по-свойски.

Читаев молча кивает, и они вместе с Водовозовым идут в голову колонны. Не сговариваясь, оба оборачиваются. Братусь уже стоит, прислоненный к скале, а Курилкин, крепко схватив его за грудки, слегка встряхивает. Кажется, он что-то говорит Братусю.

…Читаева уже несколько раз подмывало объявить привал, но он каждый раз заставляет себя прогнать эту мысль. Группа идет, и главное, идет Братусь.

Уже светало. Ветер усилился. Обледеневшая одежда хрустела и скрипела, словно была сделана из тонкой фанеры. Небо теряло свою вселенскую глубину и постепенно бледнело. И чем светлее оно становилось, тем больше Читаева разбирало сомнение: а в том ли направлении они идут? Когда же рассвело настолько, что стали различимы дальние серые скалы и такого же цвета лица его подчиненных, он приказал остановиться.

— Оставьте вещмешок, — сказал Читаев Курилкину. — Слазим наверх, сориентируемся.

Они взобрались на гребень и залегли. Читаев достал карту, потом долго всматривался в бинокль. Перед ними лежала долина и горный хребет. Читаев оглянулся, снова посмотрел на карту и тихо выругался.

— Так и есть. Сбились.

Курилкин молча посмотрел на лейтенанта.

— Сбились, — повторил Читаев. — Мы сейчас находимся вот здесь, — он ткнул пальцем в карту. — А надо быть здесь… Вот она, наша вершина. Мы вот с этой развилки пошли по другому хребту.

— Кажется, что рукой подать, — проговорил Курилкин без энтузиазма.

Читаев посмотрел на него. Глаза у Курилкина стали почти такого же багрового цвета, что и лицо. Отросшая щетина делала его старше.

— По прямой — километра три, а реально, считай, все пять.

Они спустились к группе. Люди лежали вповалку. Стало совсем светло, и Читаев мог разглядеть каждого. Сейчас все были очень похожими в одинаковых грязных бушлатах и таких же штанах. Кое-кто из молодых опустил уши от шапок, многие уже забылись в коротком сне. Читаеву это не понравилось: расслабились. А это самое опасное. Сам же он, наоборот, чувствовал нервное возбуждение. Подошел Водовозов.

— Кто разрешил спать?

Водовозов пожал плечами. Курилкин тактично отошел от офицеров и стал подымать спящих.

— Блуканули немного… Наша вершина там, за хребтом. Километров пять-шесть будет.

— Половина людей уже готовы, — мрачно отреагировал Водовозов.

— Ерунда.

Водовозов заметно сдал и, видно, с трудом сдерживался, чтобы не свалиться прямо здесь и забыться мертвым сном.

Читаев подозвал радиста. Подошел рядовой Вилкин, обреченно сгорбившийся под радиостанцией. Он стал снимать тяжелый короб, но не совсем ловко перехватил ремни и грохнул радиостанцию о землю.

— Осторожней, агрегат загубишь, — разозлился Читаев.

Вилкин включил радиостанцию и стал монотонно повторять:

— «Нарзан-1», я «Нарзан-2». Прием.

— Ну, что?

— Не отвечают.

Читаев сам сел за радиостанцию. Проверил частоту, ток в антенне… Связи не было. Он приказал продолжать вызов и направился к подчиненным. Все уже были разбужены, сидели угрюмые и молчаливые.

— Осталось совсем немного, потерпите, — повторял он, обходя солдат. — Сейчас быстро подкрепиться сухпайком. Через пятнадцать минут выходим.

— Ну, что? — спросил он, вернувшись к радисту.

— Ничего.

Читаев достал банку с рисовой кашей, стал выковыривать штык-ножом холодные смерзшиеся куски. «Не поймешь, что со связью. Наверное, расстояние».

— Что, сломалась? — подошел Водовозов.

— Тишина… Вызывай командиров отделений.

Водовозов встал и махнул рукой:

— Курилкин, Бражниченко, Мдиванов — к командиру.

— Да не маши ты руками, — поморщился Читаев.

— А что такое? — недоуменно вскинул брови Водовозов.

— А то, что таких машущих в первую очередь вычисляют, — пояснил Читаев.

— Как это — вычисляют? — снова не понял Водовозов.

— Плавным нажатием спускового крючка, — усмехнулся Читаев. — Духи сначала стараются ликвидировать командиров. А так как форма у всех одинаковая, то выбирают тех, кто…

— Ну, понял, понял, — перебил Водовозов. — Учту.

— Учти… Сейчас будем спускаться, — Читаев перевел взгляд на подошедших. — Группу делим на две части…

Читаев уже решил, что с первой группой пойдет сам. Вторая же во главе с Водовозовым будет оставаться здесь до тех пор, пока они не займут вершину.

— Ну, давай, в случае чего — прикрывай, — тихо сказал Читаев и ткнул Водовозова в плечо.

Стояла глубокая тишина, которая может быть лишь в горах и только на рассвете. Ее ни с чем не сравнишь: ни с притихшим ночным морем, ни с безмолвием застывшего зимнего леса. Горная тишина естественна и величава, как мудрость покоя, как молчание мудреца.

Читаев шел первым. Когда он переходил на бег, вещмешок как живой раскачивался за плечами, ноги в коленях дрожали от напряжения. Он несколько раз падал на спину, снова вскакивал. Падали и солдаты. Он слышал шум, но уже не оборачивался. Читаев тревожно и цепко вглядывался в горы, старался высмотреть, не блеснет ли где холодным металлом потертый ствол, не мелькнет ли чалма за камнем. Хотя по опыту знал, что первый выстрел всегда неожиданный.

Так и случилось. Они уже спустились в ущелье, прошли его и только начали подъем, как вдруг где-то рядом свистнуло, а потом словно прорвало: одиночные винтовочные выстрелы, дробь автоматных очередей.

— Ложись! — крикнул Читаев что есть силы. Он успел заметить, что огонь ведут справа. Но тут же точно определил, что выстрелы доносятся и слева. «Рассредоточиться! Надо рассредоточиться». Читаев осторожно оглянулся.

— Пулеметчик! Живо за скалу.

Щекин лежал почти на открытом месте. Но только он вскочил, как рядом с ним брызнула каменная крошка.

— Щекин, ползком! — с мольбой в голосе крикнул Читаев.

Солдат пополз. Выстрелы смолкли. Читаев осторожно огляделся. Все залегли, вжавшись в камни, кое-кто уже переползал осторожно, стараясь выбрать более удобную и защищенную позицию. Лучше всех укрылся Курилкин — в неглубокой расщелине. Видна была лишь его голова и ствол автомата. Читаев приподнялся, намереваясь проскочить пять-шесть метров до удобного места, но рядом щелкнула пуля, и осколки сланца больно посекли лицо. Он тут же упал. «Влипли».

В минуты опасности Читаев научился принимать решения трезво и быстро. Он как будто переключался на особый режим. Инстинкт самосохранения не мешал думать и действовать хладнокровно. Этому он научился в Афганистане, и, пожалуй, это было одно из самых ценных приобретений за последнее время.

Читаев понял, что огонь ведут с трех высот. Опоздали… А вдруг это совсем иная банда? И специалистов ведут по другой дороге… Да и были ли они здесь?

— Курилкин, спроси по цепи: все целы?

— Все! — раздалось через минуту.

Патронов пока хватит: по пять магазинов плюс россыпью по двести штук. По две-три гранаты. До ночи продержимся. Да и Водовозов поддержит.

Только сейчас Читаев вспомнил о его группе. Наверное, потому, что они не сделали еще ни одного выстрела. Или же сработала привычка рассчитывать только на собственные силы? «Почему они не стреляют? — думал Читаев. — Не хотят палить попусту? Да и что может сделать Водовозов? Спуститься вслед за нами?» Читаев лежал в неудобной позе, скрючившись за булыжником, острый камень упирался в бок. Он хотел вывернуть его из земли, но камень не поддавался. «Можно разделиться. Хотя последнее время мы только и делаем, что делимся… Одна половина скрытно выдвигается на левую гору, другая — на правую. Бьют душманам в тыл. Вряд ли они численно превосходят нас. Правда, на это потребуется много времени. Но его пока хватает…»

— Радист! — снова крикнул Читаев. — Где радист?

— На левом фланге.

— Я, — негромко отозвался Вилкин.

В это время слева застрочила очередь. Потом несколько выстрелов с центральной вершины. Отрывисто отозвался автомат Курилкина. Читаев пока не стрелял.

— Радист! — снова крикнул он, когда стихло. — Связь есть?

— Нет связи, — передали по цепи.

Читаев негромко чертыхнулся.

— Пусть вызывает.

— Не могу! — крикнул Вилкин. — Пуля радиостанцию пробила.

— Эх!.. Хоть бы не кричал об этом.

Он подумал, что солдат наверняка оставил радиостанцию на открытом месте или, того хуже, укрылся за ней, а душманы не дураки, всегда первым делом стараются лишить связи.

Солнце подымалось все выше, но Читаев чувствовал, что все больше замерзает. Камни холодили. Тень, как покрывало с обелиска, сползала с заветной вершины. Читаева это радовало: пусть душманов хорошенько высветит. Теперь солнце будет бить им прямо в глаза. Он резко вскочил и в несколько прыжков добрался до Курилкина, рухнул на него сверху.

— Засек одного, — сообщил сержант. — Сидит вон под той нависшей скалой. Рядом что-то вроде тропинки.

— Понял, — сказал Читаев, глянув в ту сторону. — Не давай ему башки поднять… И слушай меня внимательно. Если что — берешь командование на себя. Я перемещаюсь к центру. Будем перестраивать боевой порядок полукольцом. Душманы наверняка попытаются подойти поближе. Ты остаешься командовать на правом фланге. Ну, все. Прикрой меня.

Он выскочил из расщелины и, пробежав несколько шагов, залег. Пули просвистели над самой головой. «Бьют точнее», — заметил Читаев. Тут же в ответ кто-то выпустил длинную очередь.

Рядом копошился Щекин. Он как-то странно изменился, но Читаев не понял, в чем была перемена.

— Пулемет готов? — спросил он.

— Готов, — ответил Щекин, — только позиция неудобная.

— Хорошо, — сказал Читаев, не дослушав. — Давай перебежками вслед за мной.

Он пробежал десять шагов и упал рядом с радистом. Солдат виновато молчал. Читаев внимательно осмотрел пробоину.

— В прошлый раз прямо в шкалу попала, — задумчиво сказал он.

Солдат не поднимал глаз, и Читаев подумал, что тот ждет разноса за радиостанцию. Но когда Вилкин повернул к нему лицо, Читаев увидел круглые застывшие глаза. Руки, вцепившиеся в цевье автомата, мелко дрожали.

— Ты что, испугался? — как можно спокойней спросил он. — В тебя же не попали.

— Десять сантиметров в сторону — и убило бы, — прошептал солдат.

Он попытался улыбнуться, но вышла гримаса, щека дернулась, его стала бить нервная дрожь.

— Убьют, всех убьют! — вдруг с надрывом взвизгнул он.

Читаев понял, что избрал неверный тон, и рявкнул:

— А ну, возьми себя в руки! Угробил радиостанцию, у самого ни царапинки, а готов в штаны от страха навалить.

Радиста продолжала колотить дрожь, и Читаев шлепнул его по спине. Как ни странно, дрожь прекратилась.

— Можешь использовать в качестве бруствера, — кивнул он в сторону покореженной радиостанции и уже спокойно добавил: — Минут через пять — перебежками в сторону осыпи. Займи там позицию… И не бойся, не убьют. Можешь мне верить.

Вилкин с тоскливой надеждой посмотрел на командира.

XII

Ветер выгнал из низин последние клочки тумана. Тени сползли, пропали куда-то, солнце добралось наконец и до них. Читаев затылком ощущал его тепло. В паузах между выстрелами тишина была пронзительно-звенящей, и накатывалось щемящее чувство тоски. Рядом плюхнулся Щекин со своим пулеметом. Лицо солдата было в пыли.

— Страшно? — спросил Читаев.

— Страшно, — признался Щекин.

Только сейчас понял Читаев, что удивило его в лице солдата. Нет, это не из-за страха. Вот что поразило его! Веснушки — и совершенно чужой, напряженный взгляд. «Неужели так быстро взрослеют?» — подумал он.

— Щекин! Видите три валуна впереди, чуть ближе — выемка? Там ваша позиция. Сделайте бруствер. Камни рядом. Все ясно?

— Все…

— Патроны зря не жгите.

Щекин пополз, а Читаев крикнул, чтобы левый фланг продвинулся левее и назад. «Полукругом!» — скомандовал он дважды. Бражниченко, который командовал там, понял его правильно.

Теперь, когда боевой порядок был перестроен, Читаев снова ощутил чувство тревоги. Тишина, казалось, испытывала нервы на прочность. «Почему не стреляют? — думал он. — Значит, что-то затевают?» Здесь, среди камней, они могут продержаться час, два, три… Если ничего не изменится, можно будет дождаться темноты и уйти.

На затаившейся горе мелькнула фигурка и снова исчезла за камнями… Еще одна — короткой перебежкой вниз. «Спускаются. Уразумели, что с вершины нас не достать». Он почувствовал, как дрожит рука на цевье. От вынужденного безделья нервишки расшатались. Читаев крепче сжал автомат. Выдохнул и поймал в прицел камень, за которым только что скрылся душман. «Раз, — начал считать он, медленно нажимая на спусковой крючок, — два, три…» Душман не появился. Читаев снова перевел дыхание. Воздуха хватало не надолго. «Раз, два… три». Он нажал спуск. Фигура судорожно переломилась и вновь исчезла.

— Духи спускаются! — резким высоким голосом крикнул Читаев. — Прицел постоянный. Огонь!

У каждого палец и так плясал на спусковом крючке.

«Эх, матери не написал», — подумал он с сожалением.

Очереди, будто огрызаясь, разорвали тишину с разных сторон. Читаев наблюдал. В какое-то мгновение он почти физически ощутил, как сжимается кольцо окружения.

— Бача-а-а![7]

Резкий, дразнящий крик раздался неожиданно и как-то нелепо в этой обстановке, вслед за ним тут же загремела длинная очередь. «Курилкин!»

С горы ответили очередью.

— Эй, ба-ча-а-а! — вновь закричал Курилкин, и снова трассеры веером пошли вверх.

«Бача» закричал в ответ что-то гортанное и хриплое и тоже послал длинную злую очередь.

«Странная выходка», — подумал Читаев, ловя на мушку мелькнувшую чалму. Нет, стрелять надо расчетливо, без эмоций. Он нажал спуск. Чалма скрылась. Тут же он услышал, как два раза тонко свистнуло, он пригнулся ниже, вдавливаясь в землю, потом, резко повернувшись корпусом, перекатился через спину и снова изготовился уже с другой стороны валуна. Здесь был лучше обзор справа. Он потер коченеющие пальцы и прицелился. Душман, за которым он следил, выскочил из-за камня и, делая огромные прыжки, устремился вниз. А через мгновение, уже сраженный пулей, летел кубарем, переворачиваясь через голову. «Готов», — подумал Читаев со смешанным чувством злорадства и удивления.

С горы продолжали стрелять. Читаев снова прицелился, но вместо очереди раздался сухой щелчок. Застрочили слева и справа от него. Он выругался, отсоединил спаренные магазины. Оба были пусты.

— Бача-а! — пронзительный крик Щекина и вторящая ему длинная очередь из пулемета.

«Понравилось!» — усмехнулся Читаев.

— Не высовывайся, герой!

— Есть не высовываться!

Читаев опять вспомнил о Водовозове, потом — о группе Хижняка. Куда они все подевались? Хорошенькое дельце — готовили засаду душманам и сами угодили в огневой мешок.

— Убило! Братуся убило!

Крик оборвал мысли, он вскочил, забыв об опасности, и припустил на левый фланг. Запоздало раздались очереди. Он бросился плашмя, потом снова вскочил, кожей чувствуя, как близко проносятся пули.

Братусь лежал в тени большого камня, уронив голову на руки. Рядом лежал его автомат. Шапка сбита на затылок. У Читаева сжалось сердце. Однажды он видел убитого — точно в такой же позе.

На теле Братуся ран не было. Читаев осторожно повернул его лицом вверх, ожидая увидеть кровь. Неожиданно Братусь вздрогнул и открыл глаза.

— Что с тобой? — оторопел Читаев.

— Ничего. Зевнул немного, — хрипло ответил солдат.

— Заснул?! — от возмущения Читаев поперхнулся. — Идет бой, а ты заснул! Да если б я не был твоим командиром… Да ты знаешь, что за это полагается? Устроился в тени, нашел себе ямку, а другие отстреливайся, защищай его!

Братусь моргал, будто соринка в глаз попала. Половина лица его была в грязи. Читаева стал разбирать смех. Он засмеялся сначала тихо, потом все громче и громче. Выстрелы смолкли, и оттого смех звучал непривычно и странно.

Братусь уже не моргал — смотрел широко открытыми глазами.

XIII

Сапрыкин ворочался на холодном каменному полу и пытался уснуть. В памяти всплывало то перекошенное от злобы лицо Модира Джаграна, то пытливые глазки европейца, то дрожащие руки Тарусова. Подвал, в котором их заперли, был сырым, глухим и длинным, как засыпанная штольня. Афганская одежда — пиран и туммун — рубашка и штаны из грубой хлопчатобумажной ткани, которые им дали вместо отобранной одежды, почти не грели. Сапрыкин сел, прислонившись к каменной стене, поджал ноги и обхватил колени. Так, кажется, теплее.

Дом, в который их привели вчера, стоит на окраине кишлака. Они вошли в большую, жарко натопленную комнату. На стенах и полу — ковры. Хозяин, грузный человек лет сорока в атласной синей рубахе и белой чалме, сидел на подушках и неторопливо пил чай. У окна стоял молодой человек в больших круглых очках. Несмотря на афганскую одежду, в нем безошибочно угадывался европеец. «Иисус» тоже находился здесь.

Первым заговорил хозяин. Европеец стал неторопливо переводить на довольно чистом русском. При этом он зачем-то поглаживал свое розовое безбородое лицо.

— Вы все захвачены как заложники и будете в плену до тех пор, пока кабульское правительство не выполнит предъявленные ему требования. В противном случае вы будете уничтожены.

Какие это требования, хозяин не сказал. Он назвал еще свое имя — Модир Джагран, самодовольно подчеркнув, что оно хорошо известно на севере Афганистана. Потом европеец раздал всем листки бумаги и потребовал их заполнить.

Сапрыкин повертел бумажку. На ней от руки были написаны вопросы. Все с выжиданием смотрели на него.

— Пишите что-нибудь, — сказал он негромко.

— Что-нибудь — не надо, — холодно заметил европеец. — Пишите правду.

Сапрыкин пожал плечами, взял шариковую ручку. В графе «Фамилия» он написал первое, что пришло в голову: «Петров Владимир Николаевич». Место жительства указывать не стал, а в графе о вероисповедании поставил прочерк. «Являетесь ли членом КПСС?» Сапрыкин подумал и написал «Да». В последнем пункте спрашивалось, для чего прибыл в Афганистан. Сапрыкин быстро написал: «Для строительства комбината. Для помощи афганскому народу». И отдал бумагу.

— Петров Владимир Николаевич, — прочел европеец и что-то спросил у «Иисуса».

Тот усмехнулся, встал, подошел к Сапрыкину.

— Сап-рикин, — сказал он, ткнув его пальцем в грудь. — Сафар, — показал он на Нура.

Остальных называть не стал, наверное, не знал. Хозяин зашевелился, ущипнул бородку и что-то сказал.

— Вы находитесь на территории Афганистана, поэтому должны принять ислам, — перевел европеец.

— Разве есть такой закон, по которому иностранец, приехавший в Афганистан, должен принимать чужую веру? Мы — гости этой страны и приехали помогать афганскому народу. Вы сами это знаете. Разве адат позволяет так обращаться с гостями?

— Вы пленные враги, — перевел европеец. — И помогаете правительству, которое идет против аллаха.

— Афганское правительство, насколько я знаю, ни в чем не препятствует верующим, — возразил Сапрыкин, но Модир Джагран даже не дослушал перевод.

— Последний раз спрашиваю: согласны ли принять ислам?

Все молчали.

— А ты, Сафар? Ты же мусульманин? — обратился Модир к Сафарову на пушту.

— Мой народ исповедовал ислам. Сейчас веруют только старики. Я же никогда не верил в аллаха и уже, конечно, верить не буду.

— Ты пожалеешь об этом.

— Господин Модир Джагран сказал, что вы все пожалеете о своем поступке, — бесстрастно повторил европеец.

На следующее утро вновь вызвали на допрос. На этот раз в комнате находилось двое: европеец и охранник с автоматом.

Европеец улыбнулся тонкими губами, поправил очки и доверительно сообщил, что вера в ислам его совершенно не интересует:

— Бесполезно заставлять взрослых людей верить в то, во что они не хотят.

Сказав это, он встал и, потирая руки, хотя в комнате было жарко, стал ходить взад и вперед. Он представился, назвав себя Мухаммедом, рассказал, что в свое время жил в Ташкенте, а сейчас работает здесь, изучает «особенности ислама в Афганистане».

— Что-то ты не похож на Мухаммеда, — криво усмехнулся Сафаров.

— Что вы сказали? Ах, не похож! — он засмеялся мелким дребезжащим смешком. — Может быть, может быть…

«Мухаммед» говорил тонким высоким голосом, торопливо, словно боясь, что его перебьют и не дадут досказать. Иностранный акцент в его речи почти не чувствовался. Говорил он, что «истинные борцы за веру отстаивают свободу и независимость Афганистана», что у этих борцов — муджахеддинов — много друзей на Западе. Потом он без всякого перехода начал рассказывать о «благородной деятельности» народно-трудового союза. Не умолкая ни на минуту, он сунул всем в руки журналы и листовки на папиросной бумаге.

«Соотечественники! Народно-трудовой союз призывает вас покинуть пределы свободолюбивого Афганистана… Вступайте в ряды НТС», — пробежал глазами Сапрыкин и положил листовку на пол.

— «Посев», — громко, с ноткой торжественности прочел Сафаров. — Что-то здесь запахло медицинскими анализами… Теперь понятно, откуда ты, эмигрантский ублюдок!

Сафаров медленно поднимался с пола. Энтеэсовец закричал, подскочил охранник, ткнул Сафарова стволом в грудь и тут же отскочил, держа автомат наготове. Но Сафаров уже сел.

— Так, друзья, — продолжал «Мухаммед» голосом преподавателя, восстановившего тишину в аудитории. — Почитайте это. А завтра мы обсудим план наших совместных действий. Будете делать, что вам скажут, получите большие деньги. С нами лучше, чем с Гульбуддином или, там с Гилани. Мы — европейцы, поймем друг друга. А эти вандалы с вами церемониться не будут. Просунут кольцо в нос и будут таскать по кишлакам. Потом на кол посадят. Они умеют, — последние слова он произнес с явным удовольствием.

Их снова закрыли в подвале. Прошло несколько часов. Стихли наверху шаги и голоса. «Уже ночь, — думал Сапрыкин, чувствуя безысходность и пустоту. — Неужели конец? Неужели в этом темном и сыром погребе истекают последние часы? Обидно». Предателем он, конечно, никогда не станет. Значит, выбор один. Печально подводить итог, когда еще нет сорока, когда чувствуешь себя, как никогда, полным сил, опытным, знающим жизнь. Знала бы сейчас Маша, где он. А может быть, уже сообщили? Да нет, вряд ли. А Сашка — уже девятиклассник…

Рядом заворочался Шмелев.

— Не спишь, Игорь?

— Нет.

— Что скажешь завтра этому хлюсту?

— Пошлю его куда-нибудь…

— Знаешь, чем это грозит?

— Знаю, Иван Васильевич. Только зачем вы это спрашиваете?

— Хочу знать, что не одинок.

— О чем вы, Иван Васильевич? — раздался голос Сафарова. — Ни к душманам, ни к энтеэсовцам у нас пути нет.

Неожиданно все заговорили. Оказывается, никто не спал.

— Тише, товарищи, — попытался успокоить всех Сапрыкин. — Давайте решать. Утром придут за ответом.

— Да что тут решать!..

— Нет, я хочу знать мнение каждого, — перебил Сапрыкин. — Сафаров, тебе слово.

— Лучше сдохнуть, чем продаться…

— Шмелев!

— Родину не продаю.

— Тарусов!

— А я что, хуже всех?

…Сафаров был не совсем прав, посчитав Мухаммеда эмигрантским отпрыском. Конечно, никаким Мухаммедом тот никогда не был. Родился он во Франкфурте-на-Майне. Отец его, Николай Ритченко, в свое время служил гитлеровцам — сначала полицаем, потом преподавателем разведшколы в Гатчине. Когда Красная Армия поперла оттуда его хозяев, папаша ушел вместе с ними и верно служил им уже в Берлине. Формировал разведывательно-диверсионные группы. В конце войны Николай Ритченко дослужился до чина обер-лейтенанта и даже был награжден каким-то фашистским орденом. Но это уже не радовало его, потому что вокруг все трещало, и Ритченко мудро смекнул, что настала пора менять хозяев. Причем как можно быстрее. Вышел он на американцев. Эти ребята орденов не давали, но всегда хорошо платили.

Ритченко-младший, наследственный антисоветчик, разрабатывал далеко идущие планы и почти не сомневался в успехе.

…Утром в подземелье вновь сбросили лестницу. Наверху пленников ждал Ритченко со своей неизменной улыбкой. Он сразу начал:

— Я пришел за ответом. Кто из вас готов сотрудничать с нами? — взгляд маленьких глазок из-под очков скользнул по лицам.

Еще вчера узники договорились, что отвечать будет Сапрыкин. И Иван Васильевич негромко, но твердо сказал:

— Предателей среди нас нет.

Улыбка мгновенно слетела с лица энтеэсовца, он процедил:

— Что ж, пожалеете! Сами подписываете себе смертный приговор…

Через несколько минут после того, как их снова посадили в подвал, люк открылся, наверх вызвали Сапрыкина. На всякий случай он попрощался с товарищами.

Ритченко, уже успокоившись, вновь улыбался.

— Вы умный человек, авторитетный, — начал он, — и должны понимать, что перед вами дилемма между бытием и небытием. Ведь вы же марксист, член компартии? Там, — он показал наверх, — ничего не будет. Жизнь только одна — здесь. И у вас все шансы ее лишиться. Вы ведь знаете этих изуверов. Я же предлагаю вам…

Сапрыкин перебил:

— Я уже сообщил свое решение. Объяснять, почему решил так, не собираюсь.

— А вы объясните, объясните, — заторопился Ритченко. — Вот давайте вместе поразмышляем.

— Нечего мне объяснять. Вы человек без Родины. А чтобы понять меня, надо ее иметь.

— Ну, хорошо. Оставим, как говорится, высокие материи. Вот магнитофон. Прочтите этот материал. Взамен гарантирую свободу. В тексте ничего особенного нет. Скажете: заставили.

Сапрыкин молча отвернулся.

Следующим вызвали Тарусова.

— Смотри, Тарусов, — предупредил Сафаров.

— Заткнись! — Тарусов сорвался на крик.

Он тяжелее всех переносил плен. От сознания бессилия и обреченности ему хотелось выть и кричать. Единственное, что еще как-то удерживало, — это присутствие товарищей. Тарусов завидовал отчаянному и сильному Сафарову, спокойному и твердому, как скала, Сапрыкину, смелому и жизнерадостному Шмелеву. Они не боялись. А Тарусов боялся. При одном только виде душманов и особенно чернобородого «Иисуса» его начинала колотить нервная дрожь. Он тщетно пытался взять себя в руки, чтобы не глядеть в жестокие глаза своих мучителей, в которых поначалу старался найти хоть каплю сострадания. Очкарик-энтеэсовец вызвал у него отдаленное чувство надежды. Все же это был европеец, цивилизованный человек, и Тарусов вдруг почуял, что здесь может крыться путь к свободе. Каким образом, он не представлял. Ему казалось, что европеец способен к сочувствию, он может повлиять на бандитов. Тарусов верил в него с отчаявшейся надеждой. Но потом с ужасом стал понимать, что за внешней интеллигентностью и гуманностью европейца кроется нечто худшее, чем душманский плен, и он уже со страхом и ужасом воспринимал мягкую настойчивость очкарика, страшась поддаться на его хитроумные посулы. Тарусов взбирался по лестнице, как на эшафот, на котором еще не лишают жизни, но отнимают право на все свое прошлое. И в эти короткие мгновения он еще раз, но уже без зависти подумал о спокойной твердости Сапрыкина, бесшабашной смелости Сафарова, веселой храбрости Шмелева. «Только бы не пытали», — подумал он и в следующую секунду встретился глазами с Ритченко. Тот улыбался, но глаза из-под очков смотрели холодно, рука привычно поглаживала голое розовое лицо. Тарусов еще раз подумал, что этот человек, пожалуй, хуже, чем душманы.

Сейчас Ритченко решил действовать по-иному. Даже речь его изменилась: вместо задыхающейся скороговорки Тарусов слышал мягкий, тихий голос. Он удивился этой перемене и внутренне сжался, готовый к любым неожиданностям.

Ритченко говорил медленно и чуть иронично, как бы не стараясь убедить собеседника, а просто сообщая ему общеизвестное. Он говорил, что про организацию, которую он представляет, в СССР распространяют самые нелепые слухи, публикуют искаженные сведения, а она практически далека от политики, тесно сотрудничает с Красным Крестом. Попутно он соврал, что является сотрудником этого общества. Ритченко выразил сочувствие по поводу грубого обращения с ними, заверил, что все это временно. План его был, как он считал, ловок и надежен: вызвать «объект» на откровенность и попытаться заставить прочесть перед микрофоном самый безобидный текст, который он только что сочинил. Ритченко взял листок и медленно прочел Тарусову. Текст и впрямь подкупал безобидностью: говорилось, что советские солдаты должны уважать традиции и обычаи народов Афганистана, проявлять гуманность к населению, не наносить материального ущерба. Никаких намеков и выпадов… Его пройдошливый папаша называл подобное «засасыванием».

— Все будет инкогнито, — увещевал Ритченко. — Вы понимаете, о чем я говорю? Все — тихо-тихо. Ваши товарищи не узнают. А потом скажете: заставили. Кстати, организуем ваше избиение, пытки. О, разумеется, это будет имитация. Ваши товарищи должны услышать крики, стоны… Вы понимаете?

— Нет, — хмуро ответил Тарусов.

— Что — нет?

— Я не согласен.

— А что, простите, не устраивает?

— Не буду я с вами работать, — тверже ответил Тарусов. — Не буду!

Еще полчаса Ритченко пытался добиться хоть маленькой победы в реализации своего плана, но «объект» односложно отвечал: «Нет». Это в конце концов вывело Ритченко из себя, он закричал пронзительно и тонко: «Дрянь» — и ударил Тарусова по небритой щеке. Удар был неловкий и явно неумелый. У Ритченко слетели с носа очки. Хорошо, на полу был ковер.

Тарусов не помнил, как спустился вниз. Не помнил точно, что отвечал на вопросы товарищей, но хорошо запомнил крепкое рукопожатие Сапрыкина в темноте.

Странно, но после того как его ударили, он почувствовал себя гораздо увереннее.

XIV

В сумрачном пустом доме Азиза обжитой была лишь одна комната — кабинет. Сейчас он сидел в кресле, закутавшись в просторный халат и подобрав ноги, и молча страдал от головной боли. Тускло горел ночник, на столе отсвечивал безмолвный телефон. «Плохо, когда телефон трезвонит весь день, и еще хуже, когда он молчит», — подумал Азиз. Днем звонили из Кабула. Начальник службы государственной информации республики интересовался ходом поисков. Азиз стал докладывать обстановку, но Наджибулла резко оборвал его: «До сих пор ничего не известно? Вы мне скажите, кто хозяин в городе — они или вы?» — «Если считаете, что не справляюсь — снимайте», — ответил Азиз. После долгой паузы голос шефа зарокотал спокойней: «Переверните все вверх дном, но найдите специалистов. Это сейчас главная задача». Он говорил еще о расширении агентурной сети, о том, что надо опираться на помощь населения… Все это, конечно, было правильным.

Азиз зябко поежился, подобрал под себя халат, потом взял со стола сигареты, закурил. В черном окне висела луна, время от времени в стекла постукивали ветви дерева. Во дворе слышались шаги охранника. Азиз прислушивался к этим редким и тихим шагам и думал, что так же, тихо и робко, движется пока революция. Вспомнил он и сегодняшнюю встречу с Воронцовым. Они закрылись в кабинете и после разговоров, связанных с поиском, тот как бы между прочим поинтересовался, как Джафар мог узнать, что убит Тихов, причем раньше, чем об этом узнали в ХАДе. «Джафар — мой хороший товарищ, — Воронцов разводил руками, — и все же, вот такой вопрос…»

Азиз, конечно, был в курсе дела. Карим доложил о фразе, которая так всполошила комбата. Проговорился ли Джафар случайно? А может, просто от кого-то узнал о погибшем Тихоне… Азиз успокоил Воронцова: разберемся… Не знаешь сейчас, кому верить. На прошлой неделе он лично расстрелял гульбуддиновского шпиона. Затесался в уездный ХАД. Интересно, верят ли ему самому?

Он встал, прошелся по комнате, прислушался к неясному шуму во дворе. Наверное, охранник изнывает от скуки, шаркает ногами. Азиз опустился на матрас, потянулся к ночнику, как вдруг дверь с грохотом отлетела в сторону, в комнату ворвались люди.

— Тихо, Азиз! Не ждал? — услышал он знакомый голос.

— Джелайни?! — вскрикнул Азиз и медленно стал подниматься.

— Испугался? А я вот решил прийти к тебе в гости, сам ведь не позовешь. Чего молчишь, не рад? — он шагнул к свету, глаза его блестели. Джелайни откинул назад длинные волосы, поставил у стены автомат. — Давай поговорим, что ли. Как брат с братом…

— Сначала пусть уйдут эти, — Азиз бросил взгляд исподлобья и по-прежнему стоял как вкопанный.

Джелайни небрежно махнул рукой, опустился на ковер. Двое, что стояли в дверях, безмолвно повиновались. Азиз сел в другом углу, незаметно перевел дух, сердце рвалось в бешеном ритме.

— Что с сарбозом[8]? — резко спросил он.

— Плохой у тебя сарбоз. Зарезали мы его.

— Шакалы… — Азиз стукнул кулаком по полу.

— Тебе жалко? А когда расстреливал Алихана, Гуламмухамеда, Надира, не было жалко? Видишь, я все про тебя знаю…

— Зачем ты захватил специалистов? Они строят комбинат. Кому они помешали? — загремел Азиз.

— О чем ты говоришь? Ты что-то спутал, я не знаю никаких специалистов, — Джелайни весело улыбался.

— Ты лжешь. Отпусти их или поплатишься своей неразумной головой. Это я тебе говорю, как старший брат.

— Азиз, — Джелайни широко развел руками, — помилуй, не знаю никаких специалистов.

— Ты забыл, что я работаю в ХАДе?

— Спасибо, помню, дорогой брат. Все помню: что продался неверным, что забыл аллаха… Так вот слушай сейчас меня. Мне передали твои слова. Ты сказал, чтобы я не попадался тебе на пути. И обещал, дай аллах памяти, пристрелить первой же пулей, если попадусь. Вот я и пришел к тебе.

— Ты еще и труслив, — Азиз встал, повернулся к окну. За ним маячила угрюмая физиономия. — Что же не пришел один — побоялся? Я знаю о всех твоих делах. Это ты не чтишь священное писание, ты идешь против веры. На тебе — кровь невинных. Если бы жив был отец — он проклял бы тебя…

— Ладно, Азиз, заткнись, — Джелайни тоже поднялся, взял за ремень автомат, стал покачивать им. Лампочка ночника тускло вспыхивала на вороненой стали. — Ты не в ХАДе. Видишь, я первый к тебе пришел, как младший. Я чту адат… Мне нужна твоя помощь, Азиз.

— Какая помощь? — хмуро спросил он.

— Дай слово, что поможешь, и я скажу.

Азиз отрицательно покачал головой. С минуту братья молча смотрели друг на друга, и казалось, вот-вот треснет и тихо осыпется невидимая преграда и они бросятся в объятия. Но Джелайни по-прежнему покачивал автоматом, удерживая его одним пальцем, Азиз же смотрел куда-то поверх головы брата.

— Я вот думаю, — вдруг хрипло обронил Джелайни, — сейчас тебя пристрелить или потом?

— Лучше сейчас… Мира между нами не будет.

— Мать жалко… — Джелайни вздохнул, помолчал, потом быстро спросил: — Она в Кабуле?

— Да…

— Как ее найти?

— Четыре года не видел, теперь захотелось найти?

— Ладно, можешь не говорить. Сам разыщу…

Джелайни огляделся, посмотрел на потолок, усмехнулся:

— Живешь, как скот. Плохо платят? Ладно, живи дальше… Дарю тебе жизнь. Но в следующий раз, клянусь аллахом, пристрелю, как собаку, а голову твою в ХАД передам.

Он повернулся и быстро вышел из комнаты. Хлопнула дверь, донеслись приглушенные голоса — и все стихло.

Азиз выскочил во двор. На земле, раскинув руки, лежал охранник. В лунном свете стыло отблескивала лужа крови. Азиз склонился над телом и увидел широкую рану на горле. Оружие исчезло.

Он устало поднялся с колен, глубоко вдохнул морозный воздух и вернулся в дом. Какое-то время Азиз оцепенело сидел в кресле, потом встал, вытащил из-за стола автомат, рванул затвор. Не целясь, с бедра он расстрелял дверь, затем очередью полоснул по окну. Посыпалось, жалобно зазвенело стекло. Он бросил автомат на матрас, снял телефонную трубку.

— Это Азиз. Опергруппу на выезд. Срочно! На меня совершено нападение. Убит охранник. Предположительно три или четыре человека. Они на машине… Нет, я не ранен.

XV

О нравственном здоровье той или иной армии можно смело судить по тому, как она относится к своим пленным. Поверженный враг редко вызывает сочувствие, единственно, на что он может рассчитывать, так это на человеколюбие и милосердие победителя.

На пленных удобно отыграться за свои неудачи, за позор поражений и несбыточность грез. Для них изобретены пытки, концлагеря, тюрьмы. Пытки придуманы давно. Трудно сказать, с какой целью применялись они впервые: для установления истины или же просто для забавы.

Джелайни пытки считал развлечением. Он мог часами не мигая и без всякого выражения на лице следить за мучениями очередной жертвы. Впрочем, иногда преследовалась и чисто практическая цель — вытянуть необходимые сведения. Но и в этом случае побочное удовольствие не теряло своей прелести. И еще одну цель ставил Джелайни — замарать руки своих людей кровью. Это покрепче любой клятвы на верность, считал он.

Сегодня европеец из ФРГ, который хорошо говорил на языке шурави, пожаловался, что пленные все до единого отказались от сотрудничества с ним. Джелайни пообещал, что развяжет им языки. Впрочем, ему было совершенно наплевать на фаранга[9] и его горести. Одного пленного он, может быть, и уступит. Не больше. Специалисты нужны ему самому. Нет, он вовсе не собирался убивать их, как того хочет Модир Джагран. Он говорит, что заложники принесут им несчастье, от них надо избавиться, а трупы подбросить у какого-нибудь кишлака. Модир боится, что шурави начнут искать своих людей и придут в ущелье. Но убивать заложников — все равно, что выбрасывать деньги в реку. Правильно говорят, что лучше иметь камень, чем голову без мыслей. Нет, он не так глуп и труслив, чтобы уничтожать их. Надо обмануть Модира. Да, это опасно. Все же Модир Джагран — один из влиятельнейших руководителей в провинции, лицо, приближенное к самому Гульбуддину, его люди есть во всей округе. Но если действовать быстро, вполне можно успеть достигнуть границы.

«А сейчас надо развлечься, — подумал Джелайни. — Пусть этот самоуверенный дурачок из Германии думает, что стараемся ради него».

Джелайни приказал вывести пленных во двор. Сам уселся на колоду для рубки мяса, но ему тут же принесли плетеное кресло. Ритченко кресло не принесли, и он уселся на освободившуюся колоду. Было холодно, шел медленный прямой снег, и от этого стояла сырая ватная тишина. Джелайни лениво распоряжался. Но его подручные и так знали всю «программу».

Сначала связали всем руки за спиной. Из строя вытащили Шмелева, сорвали рубаху. Кто-то притащил из колодца два ведра воды. Воду вылили прямо ему на голову. Засмеялись. Потом Шмелева бросили наземь, надели петлю на шею, а конец веревки привязали к заломленной за спину ноге. Он стал задыхаться.

— Сволочи, негодяи! — закричал Сафаров.

К нему кинулись, повалили на землю, стали бить ногами, колоть штыками. Джелайни опять что-то приказал — и душманы потащили Сафарова к дувалу. Там уже стоял Сапрыкин. Их поставили в затылок друг другу. Джелайни, не глядя, протянул руку — ему подали карабин. Щелкнул затвор.

— Если вы не примете нашей веры, я сейчас вас убью, — тихо сказал Джелайни. — Одной пулей… Сафар, переведи!

Пленники молчали. Джелайни, не вставая, медленно прицелился. Шум во дворе незаметно стих. Все смотрели на главаря. Пронзительный ветер задувал в ствол нацеленного карабина. «Неужели все? И этот тонкий, на одной ноте посвист — последнее? Самое последнее в жизни…» Сапрыкин старался смотреть в глаза бандиту, но невольно видел только одно: полусогнутый указательный палец на спусковом крючке. Длинный узловатый палец, поросший жесткими черными волосками.

Раздался выстрел, пуля отколола кусок стены над их головами. Пленники стояли, не шелохнувшись. Джелайни засмеялся, покосился на Ритченко. Тот стоял белый как мел.

— Я пойду, — выдавил тот и нетвердой походкой побрел со двора.

— Иди, иди…

К обеду занятие наскучило Джелайни. Он довольно погладил свою черную бороду, распорядился отправить пленников в подвал. «Нет, убивать их не буду», — еще раз подумал он и приказал вызвать помощника.

Хасан подошел неторопливо, вразвалку.

— Вызывал, хозяин?

— Да, поговорить надо. Пойдем.

Джелайни сделал вид, что не заметил развязности помощника, жестом указал на дверь в стене дувала и первым вышел на улицу.

— Слушай меня внимательно, Хасан, — оглянувшись, начал он. — Дело касается пленных. Модир Джагран хочет уничтожить их. Но нет, наверное, на свете большей глупости, чем убивать мирных людей…

Хасан удивленно посмотрел на хозяина. Тот понял его взгляд, но продолжал, как ни в чем не бывало:

— Аллах рассудит мою справедливость и доброту. Слушай меня внимательно. Я подберу тебе тридцать человек. Сегодня ночью выедешь вместе с ними в район кишлака Навруз. Водителя отпустишь. До утра он должен вернуться вместе с грузовиком. Остальные пойдут с тобой. Перед самым кишлаком в укромном месте отберешь четырнадцать человек. Пусть они спрячут оружие под пату[10]. Потом свяжете их и проведете как будто под конвоем через кишлак… Ты хорошо понял меня? Пусть люди думают, что ведут пленных.

— Но за нами сразу будет погоня! — изумился Хасан.

— Ты не лишен проницательности, но не перебивай хозяина, — строго заметил Джелайни. — Да, за вами будет погоня и вам придется уносить ноги. Ты понял, что ты должен делать? Пусть они гоняются за вами. Через день или два после Навруза, как очухаешься, появишься вместе с пленными в другом кишлаке. Потом — в третьем. Надо сбить их с толку. А я тем временем тихо переправлю специалистов поближе к границе. Встречаемся в кишлаке Дуар через десять дней. Запомни это. Человека, который тебя сведет со мной, зовут Карахан. Кроме того, дам тебе адрес, где сможешь взять машину. На этой машине и доберешься до границы. А в Пакистане нам хорошо заплатят за товар. Пойдете завтра в ночь. И смотри, никому ни слова…

Джелайни проводил Хасана долгим взглядом. «Теперь избавлюсь от него, — подумал он, — а заодно и от всех лишних. Хасан стал последнее время слишком подозрительным. Постоянно о чем-то думает. Человек, все время занятый собственными мыслями, — или сумасшедший, или же тот дурак, который вдруг начинает понимать, в чем его глупость, или же умный, который сознает свое несовершенство. Правда, последнее к Хасану не относится… Хасан всегда безропотно подчинялся и верил. Теперь стал задавать лишние вопросы, высказывать свое мнение. А сегодня заявил, что мучить людей — это плохо, мол, аллах призывает нас к милосердию. Да, пора избавляться от него».

Три года назад он приблизил к себе Хасана, сделал его своим помощником. Почти вся его группа — пятьдесят человек — дехкане. А у Джелайни отец был землевладельцем — это все знали. Поэтому он и взял себе помощника из дехкан. Надо знать настроения черни. И пусть они видят, что Джелайни — демократ, ценит простых людей. После саурской революции нос надо держать по ветру.

«Сегодня ночью уйдет Хасан, а через три-четыре дня вместе с пленными исчезну и я», — усмехнувшись, подумал Джелайни. Он вспомнил ночную вылазку в город, встречу с братом. «Пусть пока живет и знает мою силу… Специалистов ему подавай, — Джелайни рассмеялся в бороду. — Бедный человек, ему надо отчитываться перед шурави… Жаль, не захотел помочь. А ведь неплохо было бы заиметь бумагу из ХАДа…»

XVI

Сафарова перевязали обрывками белья: раны от штыка, к счастью, были неглубокими. Растерли сухой рубахой Шмелева и Тарусова, который тоже не избежал купания на морозе. Шмелев, отчаянно дрожа, пытался шутить:

— Хотел, как т-тибетские монахи, в-внушить себе, что мне ж-жарко, что сейчас лето, солнце кожу об-бжигает. Но теплей п-почему-то не стало.

Тарусова оттирал Сапрыкин. Он помог ему снять всю мокрую одежду и усиленно драил спину, грудь, разгоняя по телу кровь. Тарусов молча кряхтел, а когда немного отогрелся, спросил:

— Как думаешь, Васильевич, нас ищут?

— Ищут, Степан, ищут. Нам сейчас главное — не сдаться… Жизнь, она, как дорога. А свернешь — предательство.

Он задумался и даже перестал растирать Тарусова.

— А если впереди обрыв?

— Все равно прямо. Дерево только вверх растет. Вбок пойдет ствол — завалится дерево. Вот тебе и закон жизни.

— Да, закон, — отозвался, как эхо, Тарусов. — Я вот все думаю, Васильевич, кому я нужен? Детям — пока помощь моя нужна. Жене — пока любишь и опереться на тебя можно. Друзьям — пока выгоден. Наверное, только матери — всегда… А скажи честно, как сам думаешь. Вот конкретно: выкрали пятнадцать человек. Стоит ли искать их, рисковать новыми людьми? Ну, подумаешь, несколько инженеров! Мало, что ли, у нас в стране? Завались.

— Не болтай, — рассердился Сапрыкин. — Нас ищут, это точно.

— Я знаю, — вздохнул Тарусов. — Я так просто — вслух думаю.

XVII

Разбудил Воронцова бой часов. Спросонья он подумал, что звонит телефон. Встал, прошелся по кабинету, чтобы прогнать сон. За окном свирепствовал «афганец», без устали швырял в стекло то ли песок, то ли снежную крупу. Воронцов открыл форточку. Воздух стоял спертый, было сильно накурено еще с вечера.

Последний раз ему сообщили, что группы приближаются к горному пути. До этого передали, что рота разделилась на две группы. Воронцов подошел вплотную к карте и, вглядываясь в горизонтали высот, похожие на искривленные круги на воде, мысленно представил местность, по которой продвигалось подразделение. Он тут же понял расчет Читаева, взял циркуль, измерил расстояние, которое предстояло пройти обеим группам, прикинул среднюю скорость движения. Кажется, все сходилось. К рассвету одна из групп обязательно должна встретиться с душманами. Раньше, наверное, к дороге выйдет группа Хижняка, а потом уже лейтенанта Читаева. Воронцов еще раз внимательно посмотрел на карту и засомневался. В горах все может быть по-другому. Опыт здешней службы не раз убеждал в этом. Что ж, может быть, Читаев действительно угадал намерения бандитов. Он снял трубку, попросил соединить с Туболом, коротко доложил. В ответ услышал лишь две фразы: «Хорошо, товарищ Воронцов. Держите меня в курсе всех событий».

«Прямо как Сталин, — подумал Воронцов, кладя трубку. — О своем мнении пока ни слова».

Вошел сержант.

— Товарищ подполковник, сообщение от Птицына. Группа лейтенанта Хижняка вышла в квадрат тринадцать — сорок шесть.

Воронцов бросился к карте, уперся пальцем в найденную точку на карте, снял трубку, снова попросил соединить с Туболом.

— Хижняк вышел к дороге… Читаев пока не докладывал.

— Хорошо, — коротко ответил Тубол и положил трубку.

«Где Читаев? Птицын еще этот», — подумал Воронцов с недовольством о начальнике связи, представив его румяное лицо. Он встал, направился в аппаратную, чтобы переговорить с Птицыным лично и потребовать, чтобы тот, во-первых, усилил охранение, а во-вторых, построил машины кольцом, если это еще не сделано.

Воронцов объяснял себе отсутствие связи большим расстоянием.

XVIII

…Когда Читаев с группой уже спустился вниз и их фигуры превратились в маленькие точки на дне ущелья, когда горное эхо внезапно принесло недобрые звуки очередей и Водовозов понял, что Читаев попал в огневой переплет, самой первой мыслью было ринуться вслед за ними. Он уже хотел дать команду, но в последнюю секунду опомнился. Вторым было решение вести огонь по душманам отсюда, с горы. Но тут же он понял бесплодность таких попыток. Водовозов тревожно оглянулся на солдат и прочитал такую же тревогу на их лицах. Сержант Мдиванов стоял рядом и ждал, что он скажет. «Надо зайти бандитам в тыл и ударить», — мелькнуло у Водовозова, он уцепился за это решение и стал лихорадочно прикидывать, какой дорогой они должны спуститься, чтобы не быть замеченными, с какой стороны должны выйти в тыл противнику. В ущелье гремели выстрелы, они торопили. «Так. Значит, в обход… В обход… Что нужно для этого?» — Алексей попытался сосредоточиться и вспомнить, как в таких случаях учили поступать на занятиях по тактике в училище. Но в голову ничего не шло, крутились какие-то отрывочные фразы, кажется, из Боевого устава: стремительным маневром выйти во фланг и тыл и атаковать. Атаковать… Надо думать, думать! Бандиты, наверное, не догадываются, что спустилась только половина. Эта мысль немного успокоила, и он крикнул:

— Никому не высовываться!

Он еще подумал о том, что наобум идти нельзя, надо выявить огневые точки, и распорядился, чтобы все наблюдали за полем боя. Но утренняя дымка скрывала душманов, и Водовозов понял, что точно их засечь нет никакой возможности. И, уже отбросив колебания, он принял решение идти по обратной стороне высоты, где они были невидимы для врага. «Пусть хотя бы продержатся один час», — думал Водовозов.

Бегом они спустились вниз, затем пошли резко влево, потом бегом пересекли низину и начали подъем. Ветер продувал ущелье как раз с той стороны, поэтому они отчетливо слышали звуки боя.

В эти минуты Водовозов все еще не мог полностью осмыслить предстоящее. Он готовился к первому бою, первый бой ждала и половина его необстрелянных солдат. Было такое чувство, будто продувало холодным сквозняком. Водовозов старался подавить неприятные ощущения. Он приказал увеличить шаг, но сказывалась усталость, да и подъем был крутой. Алексей шел первым, считая, что его место именно впереди. Когда неожиданно раздался свист пуль, Водовозов сразу понял, в чем дело, и инстинктивно подумал о себе: «В меня стреляют!» А потом уже крикнул: «Ложись!» Стреляли с вершины. Сердце прыгало, в голове колотилась пустота. Конечно, душманы оставили наблюдателя с тыла, ведь это элементарное правило боя!

— Ползком — вперед!

Но стоило чуть подняться, как вновь невидимый враг открывал огонь. Прошло минут пять, а может, больше. Водовозов вслушивался в тишину. Иногда долетали звуки выстрелов с той стороны. Алексей снова скомандовал: «Вперед!», но тут начали стрелять уже с двух сторон. «Засада», — подумал он и тоже, как и Читаев, вспомнил о группе Хижняка.

XIX

У Хижняка все складывалось как нельзя удачно. Еще до рассвета они вышли к своей вершине. Карим провел группу по известным тропам, два опасных участка они преодолели с помощью страховочных веревок. Хижняк и половина группы заняли позицию у дороги. Остальные вместе с Каримом — у вершины. От Птицына Хижняк узнал, что Читаев последние два часа не выходил на связь. Он, конечно, понимал, что маршрут читаевской группы более трудный и протяженный. Но прошел час, второй. Известия не поступали. Дорога по-прежнему была пустынна. И Хижняк в конце концов решил двигаться вперед. Где-то через час, когда прошли около четырех километров, Карим вдруг остановился и замер. Хижняк, шедший рядом, тоже остановился и вопросительно посмотрел на него.

— Кажется, стреляют…

Хижняк прислушался, но ничего не услышал. Тогда он крикнул: «Тихо!» — и приказал остановиться. Но было лишь слышно, как свистел ветер. Двинулись дальше, причем, не сговариваясь, более ускоренным шагом. Через несколько минут Карим вновь сказал, что стреляют. Но Хижняк и сам уже слышал выстрелы. Теперь они почти бежали на звук. Сомнений быть не могло: там, за горой, шел бой. Он еще раз попытался связаться с Читаевым, но радист опять разочарованно развел руками. Тогда Хижняк приказал всем снять бушлаты и сложить их за большим валуном у дороги. Остались в одних куртках.

— Сержант Крылов! Десять человек с вами. Будете подыматься по левой стороне. Темп — максимальный. Карим, ты тоже иди с ними.

Он хотел еще сказать, чтобы были осмотрительнее, но понял бессмысленность лишних слов и, махнув рукой в сторону вершины, бросил короткое: «Вперед!»

Только зримая и ясная цель может давать новые силы. Ночь трудных горных троп, закончившаяся бесплодным утром среди горной пустоши, выбила из колеи даже самых стойких; большинство же с трудом волочили ноги. А сейчас новое препятствие придало новые силы… На полпути до гребня Хижняк предусмотрительно приказал выключить радиостанцию — «шипел» эфир. Шли осторожно, ступая мягко, шагом разведчика; хорошо, не было щебенки. «Туризм» заканчивался пологим подъемом перед вершиной. Когда до нее оставались считанные метры, сверху громыхнула очередь. Спасло то, что противник видел только их головы.

— За мной!

Хижняк первым стал спускаться вниз, затем повернул вправо. Солдаты старались не отставать. «Не напороться бы с размаху, брюхом — да на горячий ствол». Все чувства настолько обострились, что, казалось, выстрели — и он увидит, как мелькнет пуля в полете. Он чуть не рванул спусковой крючок, заметив неясную тень под скалой…

— Теперь — ни звука, — обернулся он к солдатам.

— Понятно, командир.

Они почти ползли, выпрямиться в рост было бы самоубийством. Враг находился где-то рядом, может быть, за ближайшим камнем. Хижняку казалось даже, что он чувствовал чужой запах. Сзади зашуршала галька. Хижняк резко обернулся, сделав страшные глаза. Солдаты замерли.

— Подсади, — одними губами произнес он.

Хижняк взобрался на валун, потом встал на естественный приступок и подтянулся, чтобы заглянуть за скалу. Скала чем-то походила на хищный нос — изогнутая, с горбинкой.

В первое мгновение он отшатнулся, увидев душманов в двадцати шагах. Один из них — в чалме и овчинном полушубке — сжимал в руках автомат и что-то высматривал внизу. Другой — тоже в чалме и в чем-то грязном, похожем на бывшее черное пальто. На нем был еще кожаный патронташ, в руках — винтовка. Все это Хижняк хорошо разглядел. Душманы не замечали его, он находился почти за их спинами. Хижняк еще никогда не видел врага так близко, врага вооруженного, с пальцем на спуске и — совершенно беззащитного.

— Ну что, товарищ лейтенант? — услышал он нетерпеливый шепот.

Не оглядываясь, Хижняк погрозил кулаком и снова положил палец на спусковой крючок. Он уже восстановил дыхание, мушка не прыгала ходуном, а уткнулась в лежавших на земле. Под обрез цели. Как на стрельбище. «Крикнуть «Сдавайтесь»?» — подумал он, еще медля. Но тут один из них встрепенулся, приглушенно вскрикнул, показывая рукой вниз. Автоматчик тут же прицелился. Одновременно Хижняк нажал спуск… Оба неподвижно распластались на земле. Тот, что в черном пальто, судорожно изогнувшись, упал на автоматчика, который первым был убит наповал. Хижняк оторопело смотрел на них, пока не почувствовал, как кто-то коснулся его руки. Он резко обернулся.

— Товарищ лейтенант, подавать сигнал нашим? — спросил солдат, который помогал ему взобраться на валун.

— Да-да, конечно, — пробормотал Хижняк.

Потом он снова полез наверх, все выше, и солдаты с автоматами наперевес без лишних слов поднимались следом.

А внизу Хижняк видел спины врага — маленькие черные точки. Душманы спускались. Выстрелы с обеих сторон доносились редко, словно для того, чтобы напомнить о себе. Берегли патроны. Группу Читаева можно было определить лишь по едва заметным вспышкам.

Все были в сборе. Ждали. Ждал и тот, кто был на волосок от гибели всего несколько минут назад. Но он даже не подозревал об этом. И сам Хижняк не знал, кого спас. Не до того в суматохе боя. Когда спасаешь, фамилии не спрашиваешь.

— Всем рассредоточиться, — приказал он. — Атакуем по моему сигналу.

Атака в горах в направлении сверху вниз — это короткие перебежки от укрытия к укрытию. Душманы отходили вниз, огрызались короткими очередями.

— Огонь! — скомандовал Хижняк, и они ударили одновременно в одиннадцать стволов.

…В первое мгновение Читаев не понял, что за очереди доносились из-за горы. Водовозов? Но, судя по глухим выстрелам, его группа слева. И только когда на вершине появились фигурки в защитной форме, он все понял.

— Патронов не жалеть!

А справа, будто запоздавшее эхо, тоже застучало, загрохотало — на гребень соседней высоты вышла группа Карима и сержанта Крылова. Долина наполнилась яростной перепалкой очередей. Душманы уходили. Было хорошо видно, как они, пригибаясь и уже не отвечая огнем, поспешно отходили в сторону дороги. Вдогонку с двух сторон неслись оранжевые трассеры, где-то уже вился голубой дымок — занялась огнем прошлогодняя трава. Душманы спускались беспорядочно, их белые чалмы мелькали за камнями, как обрывки бумаги, подхваченные ветром, они что-то кричали друг другу, перекрестные очереди прижимали их к земле, отрезали путь к отступлению.

Хижняк бежал первым, часто пригибался за камнями и посылал короткие очереди по отступающим. Навязчивая мысль подталкивала его: если он быстро спустится вниз — то успеет. Читаев и его солдаты будут целы и невредимы. Только бы не опоздать!

А Читаев, целый и невредимый, орал во всю глотку, чтобы прекратили пальбу. Но все и так прекратили, потому что видели и Хижняка, и остальных. Крик «ура» понесся над ущельем, его подхватили с обеих сторон.

— Живой? — выдохнул Хижняк.

— Живой! — Читаев порывисто стиснул Владимира в объятиях.

— Ну, слава богу.

Где-то справа еще грохнула граната, а за горой у Водовозова коротко отозвались две-три очереди. И с этими последними звуками бой оборвался, будто лопнула перетянутая струна… Еще продолжает звенеть в ушах, но не понятно, то ли это отголоски боя, то ли внезапно наступившая тишина… Автомат горячий, и резко пахнет сгоревшим порохом.

Вокруг обнимались, кто-то на радостях стрельнул вверх, на него тут же шикнули. Голоса звучали непривычно громко. Камалетдинов с автоматом наперевес вел здоровенного заросшего детину. И уже вышагивал своей подчеркнуто энергичной походкой Карим, а следом вся группа.

— Где Водовозов? — вспомнил Хижняк.

— Там, за горой…

— Потери есть?

— У меня — нет.

— А Водовозов где? — снова спросил Хижняк.

— Водовозов?.. Вон спускается, — мотнул головой Читаев.

Действительно, с горы спускались люди.

— Ты ранен? — Хижняк увидел бурое пятно на штанине Читаева.

— Ерунда, — отмахнулся он.

Во время боя пуля раскололась о камень, и кусочек ее оболочки — медная закорючка — зашла под кожу. Перевязать он не успел, ранка и кровоточила.

Подошел запыхавшийся Водовозов. Лицо в пятнах, глаза горели.

— Ушли, за ту гору ушли. Но мы дали им…

— Ты что там делал? — перебил Хижняк.

— Шел на помощь… — оторопел Водовозов. — Зажали ведь… Я решил идти в обход, да сверху засели духи — головы не поднять. Только мы вперед — сразу огонь открывают.

— Ясно, — тихо произнес Хижняк. — Долго же ты шел…

— Люди хоть целы? — спросил Читаев.

— Люди целы, — с вызовом ответил Водовозов.

Он никак не мог понять, в чем его собираются обвинить.

— И как же ты там застрял? — снова тихо спросил Хижняк.

Водовозов пожал плечами. Ему не хотелось отвечать при солдатах. Чтобы как-то сохранить достоинство, он начал медленно, с расстановкой пояснять, что был остановлен автоматным огнем. Сначала стрелял один, потом еще трое или четверо. Огневые точки подавить не удалось. Все попытки маневра были практически невозможны…

Хижняк слушал, чуть наклонив голову и отставив в сторону ногу. На лбу его собрались мелкие морщинки, в руке за ремешок он держал каску и ритмично постукивал ею по колену. Читаев еще не отошел от боя и молчал.

— Так уж невозможны? — усмехнулся Хижняк.

— Я берег людей и не хотел попусту рисковать ими.

— Хорошие слова, но не к случаю. Неужели нельзя было зайти во фланг, обойти высоту? «Попусту»…

— Я думал прежде всего о людях! — продолжал повторять Водовозов.

— О людях надо думать всегда. Бросить в беде товарищей!

— Ладно, хватит! — резко оборвал Читаев. — Он делал все правильно. Ну а то, что не сумел… На первый раз скидка.

— Ну, спасибо, Володя, за хорошие слова, — с мукой выдавил Водовозов, глянув на Хижняка. — Спасибо…

— Все! Точка на этом, — повысил голос Читаев. — Хижняк! Проверить личный состав. Сколько раненых? Пленных — под охрану!

— Главное, что люди целы. Понял? — примирительно сказал Читаев, когда Хижняк отошел. — Пустая? — увидел он флягу у Водовозова.

— Еще есть.

Сергей взял протянутую флягу и жадно припал к ней пересохшими губами.

— Вот чего мне не хватало, — удовлетворенно сказал он, напившись.

Раненых, если не считать Читаева, было двое. Пуля рикошетом или на излете стукнула Щекина в бронежилет, пробила его и застряла, дальше не пошла. Он вытащил ее пальцами. Ранка была небольшой, но на груди расползся обширный кровоподтек. Щекин лежал бледный, отчего его веснушки еще сильней выделялись на лице. И ранило в самом конце боя солдата из взвода Хижняка — в левую руку.

Когда собрали трофейное оружие, Читаев соединился по радио с колонной, приказал Птицыну передать результаты боя и запросить дальнейшие указания. «Теперь бы домой», — подумал он о своей небольшой комнатке в фанерном модуле. Рядом жались в кучку пленные душманы. Один из них смотрел на Читаева. «Тоскливо тебе и страшно», — подумал Сергей.

XX

… — Так, — задумчиво сказал Воронцов, приняв сообщение, — этого следовало ожидать.

Рядом с ним на краю карты, постеленной на широкий стол, стоял нетронутый стакан чая. А сам он, наклонив большую с залысинами голову, уперся взглядом в нанесенную обстановку. Последнее время у него появилась привычка говорить, чуть раскрывая рот, сквозь зубы, и оттого складывалось впечатление, будто в нем стало проявляться скрытое ранее высокомерие. Начштаба Рощин, хорошо изучивший своего командира, с интересом наблюдал за этими переменами. Сейчас он докладывал Воронцову свои соображения по дальнейшему поиску специалистов. Суть их сводилась к тому, чтобы еще раз крупными силами с использованием вертолетов прочесать весь район. Воронцов слушал как всегда, не перебивая. Уже поняв, что хочет Рощин, он мысленно сразу отклонил его план, но продолжал терпеливо слушать.

— У вас все? — спросил он, когда начштаба закончил.

— Да, в общем все.

Воронцов молча прошелся по кабинету. Остановился, долгим взглядом посмотрел в окно. От этой затянувшейся паузы Рощину почему-то захотелось глотнуть чаю, и он попросил разрешения налить себе стакан.

— Пейте мой, я не буду, — сказал Воронцов.

Рощин аккуратно взял стакан, а Воронцов вдруг повернулся к нему и произнес:

— Учимся, учимся воевать, да, видно, мало. Хорошо, научились колонны водить в ущельях. По горам теперь пускаем пехоту, чтобы нас охраняла сверху. Едем дальше. Нет, уже идем пешком — в горы. Тропинка хорошая: все вниз да вниз. Спускаемся. Все спустились? Все! Все. А как же прикрытие? А вот прикрытие на высоте не оставили… И — получите промеж глаз!

— Василий Семенович, а ведь Читаев оставил прикрытие. Правда, Водовозов — офицер молодой, не сумел сработать как надо. Но и винить его грех. Первый раз в такой переделке…

— Да я не об этом, — отмахнулся Воронцов. — Водят нас душманы за нос. Как это наши солдаты называют их — «духи»? Вот мы и погнались за этими самыми «духами», а они хоть и не бестелесные, но все равно — фикция и обман, — усмехнулся Воронцов.

— Извините, Василий Семенович, я что-то вас не совсем понимаю.

— Не было никаких специалистов в ущелье, — ответил громко и резко Воронцов. — Не было и в помине.

— А как же сообщение?

— Обычная инсценировка… Если не похуже. Например, заведомая дезинформация для органов ХАД. Но ничего, бандиты хорошо поплатились за свой спектакль.

Воронцов распахнул окно. Свежий воздух принес запах слежавшейся пыли.

— Отдайте распоряжение от моего имени. Пусть Читаев с ротой спускается на плато к своей технике.

XXI

Начальник ХАД приехал после обеда. С ним был сотрудник, знавший русский язык. От Воронцова не укрылось, что Азиз, обычно непроницаемо-спокойный, был взволнован. Поэтому он быстро отпустил всех, кто находился в его кабинете, и приготовился слушать. Только прикрылась дверь, Азиз выпалил:

— Специалисты в Мармуле.

Они вместе подошли к карте, и Азиз, проведя пальцем по изломанной линии ущелья, показал точку: крошечный горный кишлачок в несколько дворов с длинным звонким названием, которое и произнести сразу трудно.

Азиз сказал, что, по сообщению очень хорошего человека (он так и сказал: очень хорошего), специалистов держат в доме на окраине кишлака. Найти дом очень просто. Азиз достал смятую бумажку, развернул ее. На ней размашисто, видно, человек, который рисовал, очень спешил, была изображена схема поселка. Несколько прямоугольников — дворы, окруженные дувалами, и еще один квадрат, помеченный крестиком. Сверху на схеме буквой «N» обозначен север.

— Вот здесь, — показал Азиз на квадрат с крестиком. — Охрана небольшая: пять или шесть человек.

— Хорошо, — все больше приходя в возбужденное состояние, сказал Воронцов. — А может быть такое, что специалистов там не окажется?

— Может, — подумав, ответил Азиз. — Если мы опоздаем, — и, поняв, что Воронцов сомневается в полученных сведениях, добавил: — Этому можно верить.

Они договорились, что сообщение будет храниться в тайне вплоть до самой операции, и Азиз уехал.

И тут Воронцова словно обожгло: ведь предстояло уничтожить охрану, а в ее числе наверняка и Джелайни — родной брат Азиза. Само собой разумеющееся дело — уничтожение охраны — теперь приобретало некоторую щепетильность. Все-таки брат. «А что скажешь Азизу? — размышлял Воронцов, решая, звонить или нет по этому поводу. — Но он и сам знает, и, возможно, точно знает, что брат там. Взять Джелайни живьем? Но это дополнительно усложняет задачу». Поколебавшись, Воронцов решил, что звонить не будет. Он стал обдумывать план операции, пересилив желание сразу же звонить Туболу, который непременно потребует доложить решение. Вырабатывает у подчиненных творческую самостоятельность.

План должен быть прост и дерзок, размышлял Воронцов. Прямо в кишлаке вертолеты высаживают десант, который штурмом захватывает дом и уничтожает охрану. Двигатели вертолеты не останавливают и с посадкой на борт десанта и освобожденных специалистов немедленно взлетают. На главную часть операции — пятнадцать, от силы — двадцать минут. Больше — нельзя. Мармуль — район, как его называют, душманский. Воронцов быстро набросал на листке расчет сил и средств. По его замыслу для выполнения задачи было достаточно одного взвода. Вертолеты — на личный состав, на специалистов, плюс еще пара для поддержки с воздуха. Он снял трубку, соединился с Туболом, сдержанно доложил обстановку. Тубол обрадовался и начал было ставить задачу, но перебил себя и, как и думал Воронцов, поинтересовался его решением, Василий Семенович тут же доложил.

— Хорошо, — подумав, ответил Тубол и еще раз повторил: — Хорошо… Значит, завтра с рассветом вылетаете к Читаеву, лично ставите ему задачу. Вертолеты, боеприпасы пришлю. Непосредственное руководство операцией возлагаю на Читаева. Вы возвращаетесь с колонной.

— Разрешите мне лично руководить операцией.

— Нет, достаточно Читаева.

— Значит, взводному доверяете, а командиру батальона — нет?

— Доверяю, не доверяю — не в этом дело, — после паузы ответил Тубол. — Нам с вами, Василий Семенович, такие задачи не по плечу… Вот вы за сколько стометровку бегаете? Ага, не знаете! А я вот вам гарантию даю, что и в восемнадцать секунд не уложитесь. А им сейчас бегать придется, через дувалы перелезать…

Воронцов обиделся, но по телефону выяснять отношения не стал.

С рассветом он был на аэродроме, а через некоторое время приземлился на плато. Навстречу спешил Читаев, удивляясь раннему визиту начальника. Воронцов выслушал доклад, поздоровался с офицерами и приказал построить роту.

— Ответственным за проведение операции по освобождению специалистов назначаю вас, Читаев, — голос у Воронцова зазвучал официально. — Ваш заместитель — лейтенант Хижняк. Он возглавит группу прикрытия. Вот схема поселка.

— Добровольцы, шаг вперед, — негромко произнес Читаев сакраментальную фразу.

Как он и ожидал, шагнули все дружно.

— Курилкин… Мдиванов… Бражниченко… Камалетдинов… Неферов… — стал называть он фамилии.

— Меня, товарищ лейтенант, меня возьмите, — Щекин, словно школьник, тряс поднятой рукой.

Читаев не обратил на него внимания, а когда Щекин попытался перебежать в строй отобранных, рассвирепел:

— А ну, марш отсюда!

Щекин глядел умоляюще.

— Не на прогулку летим… И вообще, вам приказано лежать, — отрезал Читаев и вдруг заметил в глазах Щекина непрошеные слезы.

— Нельзя, Щекин. Нельзя.

Вертолеты уже рубили воздух.

Согнувшись, щурясь от пыльной круговерти, они бежали к месту посадки и один за другим исчезали в железном брюхе вертолетов. Двери захлопнулись, и вертолеты, взревев еще натужней, поочередно стали отрываться от земли. Они подымались все выше, шум затихал, и вот наконец вертолеты стали похожи на стрекоз. «Стрекозы» построились караваном и вскоре исчезли за кромкой гор.

— Тридцать минут лету, — сказал Воронцов. — Дай бог удачи нашим ребятам.

Водовозов глянул на него исподлобья и отошел в сторону.

XXII

Хасан сидел на большом камне. Когда-то во время сильной бури камень сорвался с вершины и стал стремительно набирать скорость, увлекая за собой сотни небольших и совсем маленьких камней. Но так и не скатился в долину, застрял на полпути. Прошло время, камень снова врос в гору. И хорошо, что так случилось, потому что в долине он загородил бы дорогу, и люди, в сердцах кляня его, вынуждены были бы искать другой путь. Камень остался в могучем теле горы, он постарел, покрылся сетью трещинок и морщин, но по-прежнему оставался единым целым с горой.

Хасан думал. Холодный ветер шевелил его всклокоченную седую бороду, играл концом чалмы. Ему уже скоро пятьдесят, старому Хасану, и его возрасту более соответствовала бы степенная жизнь в кругу семьи, а отнюдь не голодные скитания среди гор. Тяжелые краски заката тускнели, будто где-то за горизонтом постепенно затухал огромный пожар. Там, за горной грядой на западе, находился его родной кишлак. Широкая долина, похожая на гигантскую чашу, заполнена маленькими уютными кишлаками в зелени тополей, Хасан мысленно представил свою мазанку, дувал, который построил еще его дед. Много домов в кишлаке, только людей в них почти нет. Ушли люди, разбрелись кто куда по свету. Жена и двое детей остались среди немногих жителей. Ждут его. Женился Хасан — пяти лет еще не прошло. Молодым был — денег не имел, под старость насобирал — почти все ушло на выплату калыма. Уже три месяца о семье нет никаких вестей. Живы ли Физура и сыновья? В округе много банд… Все называют себя муджахеддинами, говорят, что борются за веру. А на деле просто грабят и убивают. Да и они разве не делают то же самое? Надо питаться, доставать необходимые деньги…

Хасан смотрел на закат уже без всякой надежды, ждал, когда окончательно стемнеет. Он сам назначил этот последний срок. Потом он должен принять решение. Каким оно будет, Хасан еще не знал. Знал лишь, что должен предпринять что-то очень важное и серьезное. Третий день подходил к концу. Никогда еще он не чувствовал себя так жестоко обманутым. Даже когда за жалкие гроши батрачил на пройдоху Якуб-хана. Как провел его Джелайни, послав под пули!..

Несколько дней назад в Наврузе они прошли на виду у всего кишлака. Сделали все так, как требовал Джелайни. А через сутки, на рассвете, они заметили отряд шурави, который двигался им навстречу, к дороге. Они были готовы встретить противника и успели занять господствующие вершины. Но под перекрестным огнем шурави не растерялись, сумели занять жесткую оборону. Потом случилось самое худшее. Пока они обстреливали окруженных, им в тыл ударил отряд, потом другой. И тут началось… Все же недаром говорят, что шурави воевать умеют и своих в обиду не дадут. Четырнадцать человек потеряли, а еще восемь, наверное, попали в плен. Остальные еле унесли ноги. Когда шурави ушли, они вернулись и до захода солнца похоронили тела погибших. Нет, не зря разум подсказывал ему: пусть шурави идут своей дорогой, не трогай их. Но сработала привычка: видишь врага — стреляй.

Тогда еще никто не знал, что судьба готовила им более тяжкий удар. В кишлаке Абихайль, где Хасану был обещан транспорт, никто ничего не слышал ни о машине, ни о Джелайни. Хасан приказал обыскать двор, который был помечен на схеме, но ничего не нашли. Пришлось остановить рейсовый автобус… Тогда он еще верил. Вдруг произошла какая-то ошибка? Уверенность Хасана сильно поколебалась, когда выяснилось, что в приграничном кишлаке Дуар никогда не жил человек по имени Карахан. Но и тогда Хасан не терял надежды, верил, что Джелайни не обманет, придет на встречу в Дуар. Но срок прошел, Хасан ждал еще три дня. И только тогда понял, что его обманули, провели, как мальчишку. Джелайни избавился от него. Зачем ему старый глупец, с которым к тому же придется делиться деньгами? Когда делят деньги, сначала считают людей…

Солнце зашло. Дорога исчезла во мраке, но она уже не беспокоила Хасана. «Пойду к людям», — решил он. Они терпеливо и почтительно ждали его в отдалении. Видели, что старый Хасан не в духе и, хотя все давно поняли, подойти не осмеливались. «Суфи, суфи», — услышал он негромкие голоса. Да, для них, двадцати — тридцатилетних, он уже старик. Старик с разумом мальчишки! Подлый шакал Джелайни… Странно, но злость уходила, и вместо нее появилось ощущение пустоты и безразличия. Так бывает, когда проходит первое потрясение после непоправимого горя.

— Джелайни предал нас. Обманул и выбросил, как ненужный хлам.

Все молча стояли. В темноте он не видел их лиц, но знал, что вряд ли сумел бы что-то в них прочесть. Война стирает чувства с лиц… Кроме одного — злобы. Злобы Хасан не боялся, хотя ему почудилось в какое-то мгновение, что люди сейчас бросятся на него и растерзают. И было за что. Но люди молчали. Только самый молодой — шестнадцатилетний Салих — выдохнул что-то вроде восклицания.

— Разожгите костер, — сказал он, заметив под ногами кучку сухой колючки и припасенные заранее дощечки.

Салих как будто ждал распоряжения. Под его ловкими руками быстро вспыхнул и тревожно замерцал огонек. Стало чуть светлее. Хасан первым сел к костру, потом — остальные.

— Что же нам теперь делать? — нарушил тишину вечно угрюмый Джамаль с раскроенной шрамом щекой.

— Я теперь вам не командир. Пусть каждый поступает по совести.

— А как — по совести? — глухо спросил Джамаль.

Хасан на мгновение задумался, тронул рукой бороду.

— Мусульманин тот, от языка и рук которого спокойны мусульмане. Это написано в коране. А теперь подумай, было ли спокойно от дела рук твоих народу.

— Я боролся за веру, — ответил Джамаль, — так же, как и ты. Разве ты забыл это?

— Это говорил бешеный пес Джелайни. А я и ты покорно слушали и верили ему. Неужели вы все ослепли? Неужели не видите, что революция не идет против аллаха?

Голос Хасана уже срывался на крик, по его коричневому лицу плясали отблески пламени, отчего оно казалось еще страшнее.

— Пора возвращаться по домам. Пес — где насытился, человек — где родился. Хватит воевать, хватит лить кровь. Хватит слушать сладкие речи таких шакалов, как Джелайни. Он говорил, что сражается за веру, а сам думал о деньгах…

Он замолчал, потом снова заговорил:

— Мы — мусульмане. Мы сверяем свою совесть и чистоту наших помыслов с кораном. Что говорит священное писание о тех, кто лжет в лицо? — и он протяжно, чуть нараспев, прочел аят из корана: — «И не препирайся за тех, которые обманывают друг друга. Поистине аллах не любит тех, кто изменники».

Хасан снова замолчал, опустив голову на колени. Толстые морщины на затылке разгладились. Конец чалмы висел над самым пламенем, грозя вот-вот вспыхнуть.

— А правда, что правительство обещало помиловать тех, кто добровольно сдастся? — раздался вдруг юношеский голос.

Хасан поднял голову и увидел, что глаза у Салиха, как маленькие горящие угольки.

XXIII

С той самой минуты, как Читаев узнал подробности предстоящей боевой задачи, все мысли его были об операции. Он сравнил себя с туго сжатой пружиной с двумя острыми концами, которая распрямляется и летит, выстреливая самое себя; он в секунды преодолеет пространство, выломает дверь или влезет в окно — и все это быстро, очень быстро, пока не очухается охрана, он полоснет по ней очередью, распахнет последнюю дверь, сбив замок, и произнесет что-то вроде: «Товарищи, вы свободны!»

За бортом замелькали отчетливо, как это бывает на малой высоте, квадратные и прямоугольные поля; они серо-коричневые, потому что зима, а весной станут изумрудными, салатовыми, всех оттенков зелени цвета. Солдаты сидели напряженно бледные, чуть подавшись вперед, бушлаты скинули, чтобы действовать налегке. Все — одинаково плотные и широкоплечие из-за бронежилетов — современных кирас; на головах каски, автоматы между ног.

— Вот он! — крикнул Читаев Курилкину, показывая вниз, на кишлак, зажатый почти вертикальными стенами гор. Мелькнула река, бегущая неслышно по камням, и различим уже дом на окраине. Вертолет рвал лопастями небо, разбрасывал гигантские тени, опускался все стремительней, и так же стремительно аккуратный прямоугольничек — спичечная коробка — превращался в глинобитный дом. Вокруг по периметру — дувал, одна сторона дома выходит наружу.

Вертолет ткнулся в землю, все повалились набок, но тут же единым рывком вскочили, потому что борттехник уже рванул настежь дверь и потому что было пора. Первым спрыгнул Читаев, за ним — Курилкин, потом — Мдиванов, Бражниченко… Но пружиной влететь в дом не удалось. Из окон загремели очереди, Читаев с группой захвата плюхнулся в пыль. Тут же за спиной затрещали очереди: группа прикрытия Хижняка. Еще несколько человек проскользнули за дом, чтобы проникнуть во двор с тыла.

— Смотри, душманы!

Кричал Камалетдинов. Из разрушенного окна прыгали люди в афганской одежде, падали, катились по косогору, снова вскакивали, размахивая руками и раздирая рты в отчаянном крике.

— Не стрелять! — крикнул Читаев.

Он в мгновение увидел все: нелепую изорванную одежду, человека, бегущего впереди с окровавленной рукой. Он узнал его, это был Сапрыкин, старший среди инженеров. Они бежали изо всех сил, уже было потерявшие надежду и теперь почти спасенные, бежали к родным красным звездам на закопченных боках вертолетов.

— Дрейш! Мекушам![11] — заорали из окна гортанно.

— Не стреляйте, не стреляйте! Там наши, — шатаясь и задыхаясь, с трудом выговорил Сапрыкин. Сказал и тут же упал без сил.

XXIV

Хижняк залег в сухом арыке в нескольких метрах от группы захвата. Когда из окон начали выскакивать люди, он тоже скомандовал прекратить стрельбу, потому что те были безоружными. Он еще не успел узнать их, как внимание переключилось на совсем иное. Из-за дувала появился мальчишка лет шести или семи. Хижняк не сразу и понял, откуда он взялся. Мальчик деловито тащил за веревку тощую рыжую корову, та упиралась, мотала рогатой головой. Он что-то кричал сердитой скороговоркой, но корова, переваливаясь, упрямо перла вперед. Юный погонщик бежал за ней вприпрыжку и беспрестанно поправлял сползающую на уши тюбетейку.

— С ума сошел, — прошептал Хижняк. — Откуда ты взялся?.. Назад!

Люди еще бежали к вертолетам, из окна веером летели очереди, а тут — корова и мальчишка, который лез под огонь. Несколько пуль взрыли песок рядом с пастушком.

— Ложись, убьют!

Но мальчик лишь глянул испуганно в его сторону и еще отчаянней стал дергать веревку. «Хоть бы за корову спрятался», — промелькнула мысль. А в следующее мгновение Хижняк крикнул: «Прикрывайте!» — и, согнувшись, выскочил из арыка.

Мальчишка присел, съежился, он рванул его к груди, обозлившись, что тот вцепился в веревку.

— Брось, пучеглазый!

Он пробежал несколько шагов — и так и не услышал короткой очереди. Его сильно толкнуло в спину, и, уже не чувствуя ничего, он разжал руки, рухнул на дно арыка… Показалось еще, что склонилась над ним черная тень — без лица, без рук. Мелькнула и исчезла.

XXV

Читаев ничего этого не видел и не знал. Он продолжал прикрывать специалистов. Последним бежал смуглый мужчина, он бежал тяжело, странно сутулясь и прихрамывая. Читаев с трудом узнал в нем переводчика Сафарова.

— Быстро, — крикнул он ему, — быстро в вертолет!

В темном провале окна снова вспыхнули, ожили злые огоньки. И тогда Читаев, размахнувшись, одну за другой швырнул три гранаты. Грохнули взрывы, окно окуталось пылью.

— Отходим, все отходим!

Читаев успел выстрелить еще раз, в короткое мгновение увидев в проеме окна бородатое лицо.

— Курилкин, красную ракету! Отходим!

Перебежками возвращалась группа, заходившая в тыл. Читаев сощурился, пересчитал бегущие фигурки. Глаза слезились:

— Все? Больше никого нет?

Сафаров сморщился, как от боли:

— Шмелева убили… Когда вы подлетали, Джелайни… очередью…

— Что ж сразу не сказал? — Читаев приподнялся на локтях. — Группа захвата — за мной!

Он рванулся, как на старте, чтобы проскочить открытое место, не помнил, как ухватился за окно, подтянулся и перевалился, упав на бок, на какое-то загремевшее ведро. Ударил ногой по двери, которая распахнулась легко и со стуком, перешагнул через чье-то тело в кожаной куртке, прошил очередью еще одну дверь. Потом ворвался в большую комнату с коврами на полу; сзади пыхтел Курилкин, все старался обогнать его. Наконец в последней комнате он увидел Шмелева. Он лежал, откинув одну руку, а другую прижал к груди, в безотчетной попытке закрыть рану… Курилкин и Мдиванов торопливо подхватили тело.

— Духов нет?

— Слиняли…

— Давай в окно!

XXVI

Только перед самым взлетом Читаев узнал, что тяжело ранили замполита. Он охнул растерянно, хотел бежать к нему в вертолет, но бортмеханик что-то кричал, тряс руками, и Читаев молча полез на борт. Он отставил в сторону раскаленный автомат, наклонился, обхватив голову руками. Тяжело ранили… Тяжело.

Пыль задрожала, пошла во все стороны клубами. Вертолеты почти неуловимо для глаз оторвались от земли, потом по очереди клюнули носами, выпуская с грохотом ракеты. Будто молнии ударили по дому-тюрьме. Когда поднялись выше, среди скал вспыхнул сварочный огонек крупнокалиберного зенитного пулемета. Маленькая мигающая звездочка. С борта ответно застучал пулемет. Читаев с хлопком открыл блистер, тоже стал стрелять по спарке, плавно ведя трассерную линию к цели. Они поднялись еще выше, огонек исчез. Стали наскоро перевязывать раненых. Кто-то из солдат достал флягу и стал жадно пить, и Читаеву тоже захотелось. Он отвязал свою флягу, но тут вспомнил о спасенных и пустил ее по кругу. Пять бывших узников — остальных разместили на других бортах — представляли собой зрелище жалкое и печальное. По их изможденным, заросшим щетиной лицам текли слезы. Плакали они молча, вытирали глаза почерневшими ладонями. Только Тарусов, страшный своей сединой, плакал почти навзрыд и повторял одно и то же: «Ребята, ребята…»

Читаев представил, как их мучили, били, хотел спросить, но слова застревали, едва встречался взглядом с бывшими узниками, видел мерцающую боль впавших глаз. Он еще подумал, что никогда, ни при каких обстоятельствах не попадет в плен, хотя прекрасно понимал, что в плену может оказаться любой — и тот, кто так уверовал в последнюю пулю…

XXVII

На вертолетной площадке их встречали. Кроме Тубола прибыли начальник ХАД Азиз и директор Джафар. Тубол позвонил им сразу же, как только летчики доложили результаты.

Вертолеты садились один за другим. Поднявшаяся пыль понеслась к встречавшим. Женщины отворачивались, опустив руки по швам, чтобы не разлетались юбки, офицеры придерживали рукой козырьки фуражек. Казалось, что все они приветствуют прибывших согласно незыблемому воинскому ритуалу. Лопасти еще вращались, а люди уже выпрыгивали из вертолетов.

Читаев привычно приземлился на расставленные в шаге ноги, чтобы второй шаг — бегом. Когда борттехник опустил стремянку, Читаев уже докладывал, приложив руку к каске. Тубол обнял его, затем подошли Азиз и Джафар, тоже обняли.

— Молодцы! Все сделали отлично, — Тубол положил руку ему на плечо. — А Хижняка вместе со специалистами сейчас же отправим в госпиталь.

Он шагнул навстречу высокому худощавому комэску в голубом комбинезоне, пожал ему руку и сказал несколько слов, Читаев не расслышал — гремели двигатели.

Тубол коротко попрощался со специалистами. А Джафар обнимал каждого, заглядывал в глаза, все хотел спросить, но не отваживался, потому что слышал, как сказал Тарусов: «Ноги моей здесь не будет». Он сразу понял, что имел в виду Тарусов под этой не совсем ясной для него фразой, понял больше по тону. Последним обнялся с Сапрыкиным, стараясь не прикасаться к раненой руке.

— Вернемся, обязательно вернемся, — успокоил его Сапрыкин. — Подлечимся только.

— Работа подождет! Главное — здоровье, — запричитал Джафар.

Но высокий комэск уже махал рукой. Сапрыкин поспешил к вертолету, за ним убрали внутрь трап, захлопнули дверь.

…Читаев проводил взглядом вертолеты и уже хотел идти в роту, чтобы оставить там автомат, бронежилет, боеприпасы. Но тут ему на шею кто-то бросился, и он, оторопев, не сразу понял, что это Лена.

— Живой, живой, — повторяла она. — Я даже не знала, что ты летал туда. А узнала только сейчас, — она произнесла это и радостно, и виновато.

— А тебе и не положено знать, — ответил Сергей смущенно и, отстранившись, покосился в сторону Тубола. Ему показалось, что Тубол усмехнулся, а Джафар и Азиз сделали вид, что не замечают. «Ну и черт с ними», — подумал Сергей.

— Хижняка тяжело ранили…

Лена вскрикнула и закусила губу.

— Куда?

— В спину… Вытаскивал из-под огня мальчишку, а сам получил очередь.

Лена судорожно вздохнула, глаза ее заблестели, она отвернулась, достала из кармана платок.

— Пойдем перевяжу.

— Чего?.. А-а, — он понял, что Лена заметила пятна крови.

В медпункте он сразу прошел к умывальнику, намылил лицо и стал усиленно оттирать его, краем глаза наблюдая в зеркало за Леной. Она тем временем достала чистое полотенце, украдкой поправила свои короткие светлые волосы. Наконец он отмылся, вытерся и вернул полотенце.

— Извини, что я так бросилась на тебя…

— Ничего страшного.

— Ну, сядь, не торопись, расскажи, как там было. Страшно?

— Наверное, страшно.

— А почему наверное?

— Потому что каждый боится по-своему. И страх меряет тоже по-своему. А страшно вообще-то всем.

— Правда, что вы были в окружении? — продолжала спрашивать Лена.

— Да, влипли, — неохотно ответил он. Вспоминать бой сейчас не хотелось.

Лена закончила обрабатывать ранку и заклеила ее пластырем. В комнату заглянул старший лейтенант в очках — медик.

— Елена Петровна, ты уже перевязала Читаева? — спросил он с порога. — Пойдем, раненые ждут. И потом еще четырех духов перевязать надо. Воронцов с колонной вернулся!

Лена побежала встречать раненых, а Читаев пошел в столовую, навернул большую миску борща, макароны с тушенкой, которую обычно не ел из-за крайнего пресыщения. Бой еще гремел в ушах, колотился ритмом сердца, стучал в каждой клетке, и сейчас главное было отключиться, передохнуть, дать нервам расслабиться.

Водовозов, узнав, что Хижняк тяжело ранен, переменился в лице и весь обед молчал. Читаеву тоже было не до разговоров. А потом, превозмогая нестерпимое желание упасть на кровать и уснуть, он пошел вместе со всеми в баню, которую здесь выложили из неотесанного мрамора, хорошо вымылся, но париться не стал.

В госпитале, куда Тубол и Читаев пришли вместе, сообщили, что Хижняк так и не приходил в сознание, что ранение очень тяжелое: две пули в легком, потеря крови и, что самое опасное, задет позвоночник. Молодой крепколобый хирург с коротким ежиком волос говорил без обиняков, с тем профессионализмом, который выдает сам себя: нас интересует болезнь, а до остального дела нет.

— Операцию мы сделали. Сутки еще протянет, но не более, — сказал он без интонации.

Читаеву захотелось ударить его, чтобы боль скрутила, сломала самодовольного доктора. За эти «сутки, но не более», за то, что Хижняк умирал, но был жив, а ему уже подписали приговор. «Привык здесь, что нет родственников, хотя бы рожу состроил сочувствующую».

— Что ж вы сидите тут, околачиваетесь, ждете, пока умрет? Почему в Ташкент не отправили? — взорвался Читаев.

Он чувствовал, что его начинает колотить дрожь, что назревает скандал, но уже не мог совладать с собой.

— Это ничего не даст, — сказал хирург устало, как только Читаев умолк, остановленный молчаливым жестом Тубола. — И зря вы думаете, что мы не сделали все, что в наших силах…

Потом они надели халаты и прошли в палату. Читаева поразил желто-коричневый цвет кожи Хижняка. Дышал он прерывисто, чуть слышно. У изголовья сидела медсестра — пожилая женщина в золотых очках.

— Володя, — негромко позвал Читаев.

— Он без сознания, — сказала медсестра.

Тубол постоял молча, потом сказал, что пойдет, а Читаев, если хочет, пусть останется здесь.

— Нельзя, — сказала медсестра.

— Я договорюсь с начальником.

Он действительно договорился, и Читаеву разрешили находиться в палате. Раза два или три ему казалось, что Хижняк приходит в себя. Читаев вставал, но медсестра останавливала его жестом. Она все время молчала, очевидно, по профессиональной привычке. Несколько раз заходил хирург, проверял пульс. Медсестра делала уколы. Читаев смотрел на желтое безжизненное лицо друга, представлял и не мог представить его развороченное пулями тело, сейчас туго затянутое бинтами, верил и не мог поверить до конца той страшной и нелепой мысли, что Хижняк умрет, непременно умрет. Трубка с кислородом. Капельница…

Он пришел в сознание под вечер. Медсестра чуть встрепенулась, и Читаев понял, что Владимир пришел в себя. Он вскочил и на цыпочках подошел к нему. Глаза у Хижняка были потухшими и далекими, но это был осмысленный взгляд. Читаев увидел в нем муку и боль, ему даже показалось, что Володя и хочет сказать: «Больно!»

— Ну, как ты, Володя? — спросил он, опустившись на колено рядом с ним. — Как чувствуешь?

Уголки рта чуть дрогнули, и Читаев понял, что Владимир хочет улыбнуться. Потом он, не поднимая руки, показал большой палец. Сергей почувствовал, как к горлу подступил комок. Он попытался сглотнуть его, но не получилось.

— Мальчик… — едва слышно прошептал Владимир.

— Что — мальчик? — не сразу сообразил Читаев. Потом понял, заторопился: — С мальчиком все в порядке, мать его забрала, ты молодец, Володя… Только ты поправляйся, слышишь меня, не хандри, врач сказал, что все будет хорошо.

Он продолжал говорить, но Хижняк закрыл глаза, Сергей продолжал все так же торопливо ободрять, обнадеживать, как будто именно от этого сейчас зависело все. Он замолчал, когда понял, что Владимир снова впал в забытье. Но через несколько минут Хижняк снова открыл глаза. Сергей с готовностью наклонился к нему.

— Скажи Нине…

Сергей кивнул и продолжал ждать, но Владимир молчал, глядя прямо перед собой. Сергей взглянул в его зрачки, в них уже ничего не отражалось, взгляд был нацелен куда-то далеко, и он понял, что Хижняк вряд ли сейчас видит его, стеклянную дверь палаты и вообще что-нибудь. «Он умрет», — с внезапной уверенностью подумал Читаев, и от этой мысли ему стало тошно.

Хижняк умер через час, больше не приходя в сознание. Сначала пошла горлом кровь, оставляя алую узкую полоску от уголка рта до подушки, потом он вздрогнул и затих.

Сергей понял, шагнул, не чувствуя ног, к окну. Он не помнил, сколько так стоял, пока чьи-то крепкие руки не опустились ему на плечи, мягко и настойчиво повернули его к выходу. Он подчинился, теперь было все равно. Хижняка, а точнее, то, что им было, покрыли с головой простыней и, кажется, собирались куда-то увозить.

Хирург вывел Читаева на крыльцо, достал сигареты, дал и ему. Сергей украдкой вытер слезы, взял предложенную сигарету. Хорошо, что было уже темно. Дул все тот же ветер пополам с пылью, все то же небо в крупной звездной крошке плыло в разрывах туч. Все было то же. Только всего этого уже не видел Хижняк.

— Не холодно? — равнодушно спросил Читаев у хирурга, который стоял в одной безрукавке. Руки у хирурга были крепкие, белые, поросшие густыми черными волосами.

— Нет.

— Операцию вы делали?

— Я, — ответил он.

Читаев кивнул головой и крепко затянулся сигаретой. Хирург расценил его вопрос по-своему.

— Есть случаи, в которых медицина, к сожалению, бессильна.

— Я просто спросил…

— Полгода назад я потерял друга. Он выезжал в кишлаки — лечил афганцев. Душманы застрелили его прямо среди бела дня, во время приема больных. Умер на том самом месте, где и твой товарищ.

«Вы оперировали?» — хотел спросить Читаев, но передумал. Вдруг опять не так поймет.

— Пойду… — Читаев протянул руку. Хирург сильно сжал ее.

— Крепись, парень…

XXVIII

Через день в батальоне появился новый лейтенант. Воронцов вызвал Читаева в штаб и представил новоприбывшего:

— Вот, Читаев, знакомься: товарищ Петров. Прибыл к нам из Прикарпатского округа. Назначен замполитом в вашу роту.

Читаев хмуро глянул на лейтенанта, буркнул свою фамилию и вяло пожал руку.

— Давно здесь служишь? — поинтересовался лейтенант, когда они вышли.

— Второй год.

— Я слышал, что моего предшественника убили? — спросил Петров таким тоном, будто хотел показать, что это его совсем не пугало.

— Если слышали, то зачем спрашивать? — отрубил Читаев, почему-то вдруг ни с того ни с сего обозлившись на обращение на «ты», хотя раньше никогда не обращал на подобное внимание. Ему сразу не понравился этот высокий чернявый лейтенант с длинной шеей над аккуратно подшитым подворотничком. Не понравился уже потому, что Хижняка еще не успели похоронить, да что там похоронить — даже проститься с телом, перед тем как отправить его в Союз, а тут нате вам: прибыл совсем другой человек, занял место, как будто Хижняка и в помине не было в роте. Эта поспешность больно кольнула Читаева, хотя он и понимал, что лейтенант наверняка планировался на какое-то другое место, на совсем другую работу, а кто-то, может быть, Тубол, распорядился направить его именно к ним. И в этом был резон, потому что Сахно еще лечился в госпитале, командир третьего взвода находился в отпуске после желтухи, и офицеров в роте, таким образом, оставалось всего лишь двое: он да Водовозов.

Когда пришли в модуль, Водовозов чинно представился, затем, даже не дав лейтенанту разложить чемоданы, потащил за рукав к карте Афганистана, висевшей на стене и, вооружившись линейкой вместо указки, стал разъяснять «военно-политическую и оперативно-стратегическую обстановку в Демократической Республике Афганистан». Лейтенант сначала слушал серьезно, не замечая или не желая замечать, что Водовозов куражится, но потом, когда тот, нимало не смущаясь, заявил, что ночью в отхожее место надо выходить только с оружием, так как по территории городка бродят душманы, пунцово покраснел и недоуменно посмотрел на Читаева.

— Ладно, кончай дурака валять, — Читаев, до этого молча наблюдавший, резко поднялся с койки.

Они как будто с ума посходили, когда умер Володя. Все валилось из рук, в голову лезла всякая чепуха и разговоры сводились все к нему и к нему — погибшему Володьке Хижняку. «Нельзя же так. Ведь этот длинношеий лейтенант не виноват в том, что его направили именно сейчас и именно в нашу роту».

— Тебя как звать-то? — спросил Читаев как можно мягче.

— Иван.

— Хорошо, Ваня. Располагайся пока. Твоя койка будет эта, — Читаев показал на заправленную койку Хижняка. — Сегодня отдыхай. А завтра — за дело. Останешься один в роте. А мы с Алексеем поедем на вручение Вымпела министра обороны. Но это — до обеда. Потом вернемся сюда. Какие вопросы будут по службе — не стесняйся, спрашивай. Ну, а все остальное — сам поймешь.

Петров признательно кивнул.

…После торжественной церемонии Воронцов подошел к Читаеву, взял его за локоть.

— Завтра прощаемся с Хижняком. Тело привезут в батальон. Потом — на аэродром. Кто-то из вас, ты или Водовозов — решайте сами, — должен отправиться сопровождающим. Знаю, у тебя уже просрочен отпуск, поэтому пусть поедет Водовозов.

— Поеду я, — не раздумывая, сказал Читаев. — Хижняк был мой друг. А отпуск тут ни при чем.

— Хорошо. Значит, ты, — комбат сразу согласился, видно, ждал именно такой ответ.

На похороны Воронцов построил батальон, назначил почетный караул и почетный эскорт. Сам выступил первым, говорил долго, с трудом подбирая слова и делая большие паузы. Читаев выступать не стал. Сказал, что не сможет.

Всю дорогу туда он сдерживал слезы и думал о Хижняке. Он вспомнил последний нелепый спор и свои обжигающие несправедливые слова. «Хижняк своей смертью сказал то, что не сказал при жизни. Я представлял все слишком просто, — думал Читаев, — а он видел и понимал, что борьба афганцев давно стала нашей кровной борьбой, мы в этой борьбе — как первопроходцы… Он был душой, всей душой за них…»

XXIX

…В маленьком украинском городке Читаев снова прощался с Хижняком, но той остроты утраты уже не было, Хижняк остался там, в Афганистане.

Буквально через полчаса как приземлились, приехал отец Владимира полковник. Тут же, на аэродроме, стоял автобус. Хижняк-старший прилетел днем раньше из Забайкалья. Он сухо поздоровался с Читаевым, кивнул трем сопровождающим его солдатам и сразу спросил:

— Ошибки быть не может?

— Нет, не может, — глухо ответил Читаев, глядя в сторону.

Потом они повезли гроб домой, и там Сергей встретился с вдовой. Он знал ее, Хижняк как-то знакомил их на выпускном вечере в училище. Нина была в черном, под глазами темнели круги, и что особенно поразило Читаева — это горевший на лице, на припухших щеках неистребимый румянец в жутком контрасте с всепоглощающим черным. «Ей всего двадцать лет», — вспомнил Сергей с тоской и подумал: хорошо, что ему не пришлось лично извещать о смерти.

Сергей подошел к Нине, взял ее за руку, стал рассказывать, как погиб Володя. Она молча слушала, ничего не спрашивала. Сергей смотрел на ее красивое скорбное лицо, покрасневшие заплаканные глаза. Наверное, она не узнала его, а скорее, просто находилась в том состоянии, когда имена и лица не имеют никакого значения.

Сергей мотался по городу, покупал венки, выполнял массу поручений, связанных с похоронами и с предстоящими поминками. Делал это с самозабвением и тайным облегчением. Не надо было сидеть там, среди родственников, искать слова утешения, соболезнования, в который раз повторять детали, в своей сущности ничего не меняющие.

Когда прощались, Нина печально улыбнулась и попросила, чтобы не забывал, приезжал, если время будет. Она впервые появилась с годовалой дочкой — тихой и серьезной. Отец тоже сказал: «Не забывайте» — и потом уже, в самом конце: «Береги голову, сынок». Они крепко пожали друг другу руки. Читаев попытался представить себя на месте отца Хижняка — и не смог…

XXX

Читаев приехал с похорон, а в части его ждала новость. Воронцов сказал, что его представляют на командира роты, а Сахно должен уйти в другой батальон начальником штаба. «Вернешься из отпуска, — сказал комбат, — может, как раз вопрос и решат». От Воронцова Читаев направился было в роту, но ноги сами понесли к медпункту. «Успею», — подумал он, взбегая по ступенькам.

Лена сидела возле окна и писала, а очкарик старший лейтенант стоял рядом и что-то громко, нараспев диктовал ей, наверное, какой-нибудь отчет по медикаментам. Читаев замер на пороге. Лучи солнца пробивались сквозь желтые волосы Лены, отчего казалось, что вокруг них зажегся ореол, она писала, быстро и старательно выводя буквы, чуть склонив голову набок. Легкий белый халатик, который едва доходил ей до колен, дополнял ощущение какой-то веселой, радостной чистоты. И сама она была вся стерильная и воздушная. Лена и медик повернулись к нему не сразу, как бы давая понять, что заняты очень серьезной работой. Увидев его, Лена радостно ойкнула, а старший лейтенант сказал «A-а, с приездом» и, поняв свою оплошность, спросил тихо:

— Похоронили Володю?

Потом, потоптавшись и не глянув на вскочившую Лену, вышел, не сказал ни слова. Едва закрылась дверь, он порывисто обнял ее.

— Не уезжай больше, — прошептала Лена едва слышно, и Сергей понял, что она имела в виду вовсе не последнюю его поездку. Он гладил ее волосы, вытирал ее маленькие слезинки в уголках глаз.

— Не хочу, чтобы тебя убили, как Володю.

— Меня не убьют, ни за что не убьют, — повторял он и искренне верил, что так и будет…

А через пару дней, после маетной суеты Кабульского аэропорта, он сидел в мягком аэрофлотовском кресле среди таких же, как и он сам, возбужденных отпускников и ждал. Наконец заоблачного цвета Ил взмыл с бетонки, потом резко задрал нос, чтобы не зацепиться за край горной чаши.

Читаев рассеянно смотрел в иллюминатор, внизу плыли горные кряжи, а в памяти у него все стоял последний разговор с Леной.

— Лена, я еду в отпуск, — говорил он торопливо. — В Союз, Лена! Жаль, что у тебя отпуск не скоро, а то мы поехали бы вместе. Ведь правда?

— Да, — ответила она задумчиво.

— У тебя очень странные сегодня глаза…

Ему показалось, будто Лена чего-то ждала от него.

— … Когда ты уезжал, был у нас начальник один, проверял медпункт.

— Ну ты, конечно, в грязь лицом не ударила?

— Сережа, милый, мне предлагают другую работу.

— Новая работа всегда лучше старой! — ответил он готовым афоризмом.

— Нет, Сережа, выслушай. Меня хотят перевести в Кабул.

— И ты согласилась? — опешил он, поняв, наконец, в чем дело.

— Нет… Я сказала, что не знаю.

— Скажи, что отказываешься!..

И вот теперь, когда позади остались Кабул, заснеженный Гиндукуш и его батальон, он понял, что говорил совсем не то, что надо было сказать, что упустил самое главное в последнюю минуту их расставания. «Напишу письмо из Союза, — решил он. — А если она уедет?! О чем думал раньше?.. Нет, надо телеграмму». Читаев лихорадочно оглянулся вокруг, будто хотел сделать это прямо сейчас. Никто из пассажиров не спал, все прилипли к окнам. «Скорей бы!» — подумал он и устало откинулся в кресло, закрыл глаза. Но сон не шел. Он вспомнил, как хоронили Хижняка, как мела колючая поземка и снежинки падали на гроб, не в силах приглушить его отчаянный алый цвет. И небо было темно-серым и тяжелым…

В салоне произошло какое-то движение. Сергей открыл глаза, потянулся к иллюминатору. Внизу ртутно блестела змейка реки. В одном месте ее перечеркивала ниточка-мост. «Началось наше небо», — подумал Сергей, зажмуриваясь от всепоглощающей голубизны.

…Читаев не знал, что ждет его впереди: служба в Афганистане для него еще не закончилась.

Не мог он судить и о том, хуже он стал теперь или лучше, вполне ли удобен для людей. Известно было одно: этот долгий и трудный год уже навсегда перепахал его. И теперь вряд ли ему будет жить проще и спокойней. Скорее наоборот. Ведь прошлое — как совесть: напоминает о себе, когда пытаешься его забыть. Забудешь ли? Пройденная дорога за спиной не исчезает.

И пойдут ли когда-нибудь в бой его не родившиеся пока сыновья?

Афганистан — Ташкент — Москва

Примечания

1

ХАД — органы госбезопасности в Афганистане.

(обратно)

2

Царандой — афганская милиция.

(обратно)

3

Модуль — здесь: сборно щитовой одноэтажный дом.

(обратно)

4

Тушак — матрас для гостей.

(обратно)

5

ПХД — пункт хозяйственного довольствия.

(обратно)

6

Кяриз — подземная горизонтальная галерея для сбора грунтовых вод и вывода их на поверхность.

(обратно)

7

Бача — мальчик.

(обратно)

8

Сарбоз — солдат.

(обратно)

9

Фаранг — европеец.

(обратно)

10

Пату — составная часть афганского мужского костюма в виде накидки через плечо.

(обратно)

11

Дрейш! Мекушам! — Стой! Убью!

(обратно)

Оглавление

Сергей Дышев А СЫНОВЬЯ УХОДЯТ В БОЙ

  I

  II

  III

  IV

  V

  VI

  VII

  VIII

  IX

  X

  XI

  XII

  XIII

  XIV

  XV

  XVI

  XVII

  XVIII

  XIX

  XX

  XXI

  XXII

  XXIII

  XXIV

  XXV

  XXVI

  XXVII

  XXVIII

  XXIX

  XXX Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg