«Рождение Дестроера»

Глава первая

Все прекрасно понимали, почему Римо Уильямс должен умереть. Близким друзьям начальник ньюаркской полиции признавался, что Уильямс – просто кость, которую кинули борцам за гражданские права.

– Где это видано, чтобы полицейского отправляли на электрический стул? Да еще из-за кого? Из-за какого-то торгаша наркотиками? Ладно, отстраните парня от службы. Ну выгоните в крайнем случае. Но стул?! Если бы этот тип не был черным, Уильямса не засудили бы.

Журналистам начальник полиции заявил:

– Это трагическое недоразумение. Уильямс всегда был у нас на хорошем счету.

Газетчиков на мякине не проведешь. Они-то знали, почему Уильямс должен умереть: он – просто псих. Да разве можно такого снова выпускать на улицу? Да как он вообще попал в полицию? Избил этого беднягу до полусмерти и бросал помирать. Только вот жетончик-то обронил, и ну вопить: все подстроено, это провокация! Хочет, чтобы его оправдали. Идиот!

Адвокат Уильямса тоже мог совершенно точно объяснить любому, почему его подзащитный проиграл процесс: чертов жетон. Никак не удавалось обойти эту улику. Вообще Уильямсу не надо было отрицать, что он избил этого типа. Но в любом случае судья не прав: электрический стул – это, знаете…

У судьи по поводу приговора сомнений не было с самого начала. Какие, в самом деле, могут быть сомнения – приказы не обсуждаются. Судья не знал, почему он получил такой приказ: в определенных кругах задавать вопросы не принято.

Лишь один человек представления не имел, отчего это приговор был столь скор и суров. Но раздумывать на эту тему ему оставалось совсем недолго: до 23.35. В 23.36 уже будет все равно.

Садя на койке в камере, Римо Уильямс курил одну сигарету за другой. Каштановые волосы на висках выбриты: сюда охранники приладят электроды.

Серые брюки – такие у всех заключенных в здешней тюрьме – разрезаны снизу почти до колен: на лодыжках тоже закрепят электроды. Чистые белые носки. На них кое-где следы сигаретного пепла. Пепельницей Римо перестал пользоваться еще вчера.

Он просто бросал окурок прямо на выкрашенный серой краской пол и смотрел как он дымится.

Время от времени охранники отпирали решетчатую дверь. Кто-нибудь из заключенных выметал окурки, а Римо выводили из камеры в окружении охранников.

Когда его возвращали на место, он не мог обнаружить даже следов того, что он, Римо, здесь курил, а на полу умирали окурки.

Никаких следов не оставит он здесь, в этой камере смертников. Железная койка не окрашена, даже инициалов не нацарапаешь. Можно разорвать матрац, но его заменят другим.

Были бы шнурки… Привязать что-нибудь куда-нибудь. Но шнурков нет. Висящую над головой единственную в камере лампочку не разобьешь, она упрятана в плафон со стальной сеткой.

Можно разбить пепельницу. Но не хочется. Можно нацарапать что-нибудь на белой эмалированной поверхности умывальника без горячей воды и затычки.

Но что нацарапать? Полезный совет? Что-нибудь на память? Кому? Зачем? О чем рассказать напоследок?

Может, о том, как делаешь свое дело, работаешь, тебя даже повышают по службе, а потом в твое дежурство в плохо освещенном проулке находят убитого уличного барыгу с твоим жетоном в руке? Медали за такое не дают… Никто не верит, что все подстроено, и в результате тебя ждет электрический стул.

И в камере смертников оказываешься ты сам, а не все эти урки, громилы, убийцы, барыги – мразь, паразитирующая на теле общества, вся эта сволочь, которую ты честно пытался сюда отправить. А общество, те самые хорошие и добрые люди, ради которых ты горбатился и не раз рисковал шкурой, в своем величии обращают на тебя царственный гнев.

Что тебе остается, когда вдруг выясняется, что посылать на электрический стул все-таки можно, да только судьи почему-то приговаривают не хищников, а тех, кто старался хоть как-то защитить слабого!

На умывальнике обо всем этом не напишешь. Что ж, закуриваешь очередную сигарету. Куришь. Окурок бросаешь на пол и смотришь как он дымится. Дымок струится и, поднимаясь от пола на метр, тает. Потом окурок гаснет. Но на очереди уже новая сигарета…

Римо поглядел на ментоловый огонек в руке, вынул ментоловую сигарету изо рта, поднес ее к лицу так, чтобы было видно, как красный огонек пожирает пахнущий мятой табак. Бросил сигарету на пол.

Достал новую из одной из двух пачек, лежащих на коричневом одеяле из колючей шерсти. Сквозь решетку глянул в коридор на спины охранников, стоящих возле камеры. За два дня, проведенные в Коридоре смерти, он не перемолвился с ними ни словом.

Им никогда не приходилось выходить ранним утром на уличное патрулирование, всматриваться в окна домов и мечтать о повышении в должности. Их никогда не подставляли, подбрасывая труп «пихалы», на котором почему-то так и не нашли ни грамма наркоты.

На ночь они расходятся по домам, забывая о тюрьме и о законе. Ждут пенсии, мечтают о зимнем домике, на который можно скопить деньжат за пять лет службы. Клерки от правопорядка. Правопорядок?

Уильямс посмотрел на дымящуюся в руке сигарету. Вдруг противен стал ее вкус: словно жуешь мятные подушечки от кашля. Оторвал фильтр, бросил на пол. Поднес к губам неровный конец сигареты, глубоко затянулся.

Откинулся на койку, выпуская дым по направлению к гладко оштукатуренному потолку, такому же серому, как и пол, как и стены, как и перспективы на жизнь у дежурящих в коридоре охранников…

Черты его лица были сильными и жесткими. Глубоко посаженные карие глаза, в углах – морщинки. Морщинки не от смеха – он редко смеялся.

Сильное тело с выпуклой грудью. Бедра были широковаты для мужчины, но это было незаметно на фоне могучего размаха плеч. Он цементировал оборону школьной футбольной команды, в этом ему не было равных. Все это не стоило даже той воды из душа, которая смывала с кожи пот после тренировок.

Кто-то заработал на нем очко.

Римо вдруг привстал, лицо напряглось. В глаза бросились все трещины на полу. Он увидел умывальник в углу и впервые по-настоящему рассмотрел серий металл железной решетки. Бросил сигарету на пол и раздавил ее носком ботинка. Нет, черт побери, никто не может сказать, что команда соперника хоть раз заработала очко по его вине… Им так и не удалось прорвать оборону там, где стоял он, Римо. И если после него останется хотя бы это, значит, что-то все же останется.

Уильямс медленно наклонился и начал подбирать окурки с пола.

Один из охранников что-то сказал. Он был высокого роста, мундир туго обтягивал плечи. Римо откуда-то помнил, что его звали Майк.

– Оставьте, потом уберут, – произнес Майк.

– Нет, я сам.

Слова выговариваются медленно. Сколько временя он ни с кем не разговаривал?

– Поесть не хотите? – начал было охранник, но остановился. Помолчал, взглянул вдоль коридора. – Поздновато, правда, но что-нибудь раздобыть можно.

Римо покачал головой.

– Нет, я лучше уберу. Сколько еще осталось?

– С полчаса.

Крупными ладонями Римо молча сгреб в одну кучку сигаретный пепел. Шваброй получилось бы лучше, но ее нет.

– Может, вам что нужно? – спросил Майк.

– Нет, спасибо, – Римо решил, что охранник все же неплохой парень. – Закуривай.

– Мне здесь курить запрещается.

– А-а. Тогда возьми пачку. У меня две.

– Спасибо, не положено.

– Нелегкая у вас тут работенка, – соврал Римо.

– Работа как работа. Полегче смены в патруле, конечно, но тоже не сахар.

– Ага, – улыбнулся в ответ Римо. – Работа есть работа.

– Точно.

Тишина. Еще более звенящая после того, как была нарушена.

Римо попытался придумать, что бы сказать, но не смог.

Снова заговорил охранник:

– Скоро придет священник.

Это прозвучало почти как вопрос.

Римо скривился.

– Тем хуже для него. Я в церкви не был с тех пор, как парнишкой прислуживал на алтаре. Черт, кого ни арестуешь, говорит, что в детстве в церкви прислуживал, даже протестанты и евреи. Может, попы знают что-то, чего я не знаю? Может, от этого мне станет легче? Ладно, пусть приходит.

Римо встал. Разминая ноги, подошел к решетке и положил на нее руку.

– Жуткое дело, а?

Охранник кивнул, но оба отошли на шаг от решетки.

– Если хотите, я могу позвать священника прямо сейчас.

– Хорошо. Нет, постой. Погоди минуту.

Охранник опустил глаза.

– Времени осталось немного.

– Несколько минут-то еще есть?

– Ладно, войду позову. Хотя он так или иначе придет.

– А-а, так полагается, что ли?

Плевок в морду на прощание. Они постараются спасти его бессмертную душу только потому, что так записано в местном уголовном законодательстве.

– Не знаю, – ответил охранник. – Я тут только два года. За это время здесь у нас никого не было. Пойду посмотрю, готов ли он.

– Не надо.

– Я скоро вернусь, тут рядом, в конце коридора.

– Тогда вперед, – сказал Римо. Не стояло спорить. – Можешь не торопиться. Извини, пожалуйста.

Глава вторая

Тюремная легенда гласит, что приговоренные к смерти вечером перед казнью съедают ужин с большим аппетитом, чем начальник тюрьмы Мэттью Уэсли Джонсон. Так было и сегодня.

Сидя в кабинете, Джонсон пытался занять себя чтением вечерней газеты, подперев ее подносом с нетронутым ужином. Тихо гудел кондиционер. Снова придется присутствовать при казни. Работа такая. Почему же не звонит телефон?

Начальник тюрьмы посмотрел в окно. Поздние корабли шли по темной полосе реки к бесчисленным причалам, раскиданным неподалеку по берегу океана. Вспыхивали и гасли огни, передающие закодированные предупреждения об опасности на случай, если те, кому они могут что-то сказать, окажутся поблизости.

Он бросал взгляд на часы. Оставалось только двадцать пять минут. Он опять занялся чтением «Ньюарк ивнинг ньюс». Передовая предупреждала о росте преступности. «Ну и что? – подумал он. – Уровень преступности повышается с каждым годом. Зачем кричать об этом на первой странице? Только людей баламутить. А потом, мы уже нашли простой способ решения проблемы преступности: казнить всех до одного полицейских». Его мысли опять вернулись к Римо Уильямсу, сидящему там, в камере.

Уже давно он решил для себя, что самое неприятное – это запах. Не от ростбифа из готового замороженного обеда, который стоял перед ним на столе нетронутым, а от того, что произойдет сегодня. Если бы воздух был почище… Но запах все равно был, несмотря на вытяжную вентиляцию, – запах горелого мяса.

Сколько их было за семнадцать лет? Семь человек. Сегодня станет восемь. Джонсон помнил каждого. Почему не звонит телефон? Почему губернатор не сообщает о помиловании? Ведь Уильямс не бандит, он же полицейский, черт возьми!

В поисках раздела криминальной хроники Джонсон перевернул несколько страниц. Вот еще один обвиняется в убийстве. Он прочел статью целиком в поисках деталей. В баре негр ударил кого-то ножом во время драки. Наверное, окажется у него. Драка в баре… Скорее всего, пройдет как непреднамеренное убийство. Смертного приговора тут не будет. Хорошо.

А этот Уильямс… Джонсон покачал головой. Что творится с судебным делопроизводством? Неужели судьи паникуют из-за всех этих борцов за гражданские права? Разве не ясно, что каждая принесенная жертва повлечет за собой следующую, еще большую, и так до тех пор, пока вообще ничего не останется? Неужто за десятилетием прогресса снова наступает полоса бессмысленно жестокого, исключительно карательного закона?

Три года прошло с последней казни. Казалось, что времена меняются. И вот, пожалуйста… Мгновенно принятый к рассмотрению обвинительный акт! Суд Уильямса, решительный отказ в апелляции, и бедняга в камере смертников.

Пропади все пропадом! На черта нужна такая работа? Взгляд Джонсона упал на фотографию, стоявшую в дальнем углу его широченного дубового письменного стола. Мэри и детишки. Где еще заработаешь 24 тысячи в год? Так тебе и надо: не будешь в другой раз поддерживать кандидатов, побеждающих на выборах. Ну что же этот ублюдок не звонит о помиловании?

Тут на его «вертушке» – телефоне цвета слоновой кости – замигала лампочка. По широкой скандинавской физиономии начальника тюрьмы разлилось облегчение. Он схватил трубку:

– Джонсон слушает!

Знакомый голос произнес:

– Хорошо, что ты на месте, Мэтт.

«Где же мне еще быть?» – раздраженно подумал Джонсон, но вслух произнес:

– Рад слышать вас, губернатор, даже не представляете, как рад.

– Весьма сожалею, Мэтт. Помилования не будет. И отсрочки исполнения приговора – тоже.

– А-а, – сказал Джонсон. Его левая, не занятая трубкой рука скомкала газету на столе.

– У меня просьба, Мэтт.

– Конечно, губернатор, конечно.

Он спихнул скомканную газету с края стола в корзину для мусора.

– К вам там должен приехать монах-капуцин и сопровождающий. Они, я думаю, уже поднимаются к тебе. Пусть монах побеседует с этим, как его… с Уильямсом. А тому, второму, разреши, пожалуйста, понаблюдать за казнью с пульта управления.

– Да ведь оттуда почти ничего не видно.

– Ничего, пусть посидит там.

– Но по инструкции не…

– Перестань, Мэтт. Мы же не дети. Пусть побудет там.

Губернатор уже не просил; он приказывал. Джонсон снова уперся взглядом в фото жены и детей.

– И еще. Парень, который будет наблюдать за казнью, он из частной клиники. Департамент медицинских учреждений разрешил им забрать тело казненного к себе. Они там изучают мозг преступников, во Франкенштейна играют. Их будет ждать «скорая». Предупреди дежурных на выходе. Я уже дал письменное разрешение.

На Джонсона навалилась усталость.

– Хорошо, губернатор, я прослежу.

– Вот и отлично. Как Мэри, как ребятишки?

– В порядке.

– Передавай привет. Как-нибудь обязательно загляну к вам.

– Будем рады.

Губернатор повесил трубку. Поглядев на телефонную трубку в руке, Джонсон прорычал: «Иди ты к дьяволу!» и швырнул ее на рычаг.

Ругательство заставило вздрогнуть его секретаршу, неслышно вошедшую в кабинет той особой походкой, которую она выработала специально для глазеющих заключенных.

– К вам священник и еще один человек. Пригласить?

– Нет. Пусть священник идет к осужденному. Сопровождающего проводите к месту казни. Мне с ними встречаться ни к чему.

– А как же ваш тюремный капеллан? Вам не кажется странным, что …

– Быть палачом – вообще странное занятие, мисс Скэнлон, – прервал ее Джонсон. – Делайте то, что я сказал.

Он повернулся вместе с креслом к кондиционеру, из которого в кабинет струился чистый прохладный воздух.

Глава третья

Лежа на спине с закрытыми глазами, Римо Уильямс беззвучно постукивал себя пальцами по животу. А на что, собственно говоря, похожа смерть? На сон? Спать он любил. Почти все любят поспать. Так чего бояться?

Если глаза открыть, виден потолок. Но с закрытыми глазами, в созданной им для себя темноте, он становился на мгновение свободным, свободным от тюрьмы и от людей, которые хотят отнять у него жизнь, от серой решетки, от резкого света лампы под потолком. Темнота умиротворяла.

В коридоре послышался мягкий ритм приближающихся шагов. Звук громче, громче. Шаги смолкли. Бормотание голосов, шелест одежды. Звон ключей и лязганье отворяющейся решетки. Римо моргнул от яркого света. На пороге камеры стоял монах в коричневой рясе, сжимая в руке черное распятие с серебряной фигуркой Христа. Темный капюшон затенял лицо. Глаз не было видно. Он держал распятие в правой руке, а левая была спрятана под складками рясы.

– Вот и священник, – отходя от двери, сказал надзиратель.

Римо сел, спустив ноги с койки и опершись спиной о стену. Монах стоял неподвижно.

– Святой отец, у вас есть пять минут, – проговорил охранник. Снова щелкнул ключ в замке.

Священник кивнул. Римо жестом указал ему на свободное место на койке.

– Благодарю.

Монах присел рядом, держа крест перед собой, как наполненную до краев лабораторную пробирку. У него было суровое, в морщинах, лицо. Впечатление было такое, словно оценивающий взгляд его голубых глаз прикидывает, как бы ударить, а не спасти душу. В свете лампы на его верхней губе поблескивали капельки пота.

– Хочешь ли ты спасти душу свою, сын мой? – спросил монах, чересчур громко для такого вопроса.

– Конечно, – ответил Римо, – кто же не хочет?

– Хорошо. Сумеешь ли ты, обратясь к собственной совести, совершить акт самоочищения?

– Я плохо разбираюсь в этом, отец…

– Понятно, сын мой. Господь да поможет тебе.

– Ага, – вяло произнес Римо. Может, если закончить побыстрее, останется немного времени на последнюю сигарету?

– Грешен ли ты?

– Не знаю.

– Нарушал ли ты заповедь Господню, гласящую: «Не убий»?

– Я не убивал.

– Сколько человек?

– Во Вьетнаме?

– Вьетнам не считается.

– То есть это не было убийством?

– Убийство на войне не есть смертный грех.

– А в мирное время? Если мне говорят, что я убил, а я на самом деле не убивал?

– Ты имеешь в виду свой приговор?

– Да.

Римо уставился себе в колени. Так это может продолжаться всю ночь!

– Ну, в этом случае…

– Ладно, отец. Каюсь. Я убил этого человека, – соврал Римо.

У выданных ему серых брюк из свежего твида даже не будет шанса поизноситься.

Римо заметил, что капюшон у священника тоже новехонький. Но что это? Неужели монах улыбается?

– Алчность?

– Нет.

– Воровство?

– Нет.

– Прелюбодейство?

– Секс, что ли?

– Да.

– Было. Помыслом и действием.

– Сколько раз?

Римо чуть было не начал на самом деле подсчитывать, но вовремя спохватился.

– Не знаю. Мне хватало.

Монах кивнул.

– Богохульство, неправедный гнев, гордыня, зависть, чревоугодие?

– Нет, – уверенно ответил Римо.

Тут монах наклонился вперед, так близко, что Римо заметил табачный налет на его зубах. Ноздри ощутили легкий запах дорогого лосьона после бритья.

– Чертов трепач! – прошептал монах.

Римо отпрянул, руки непроизвольно дернулись вверх, как бы защищаясь от удара. Склонившись вперед, монах не шевелился. По его лицу расползалась ухмылка. Священник ухмылялся: охранникам не было видно, мешал капюшон, а у Римо не было никаких сомнений. Последнее издевательство властей над ним, над Римо, – курящий, ухмыляющийся, богохульствующий священник!

– Ш-ш-ш, – прошептал человек в коричневой рясе.

– Так вы не священник… – произнес Римо.

– А ты вовсе не Дик Трейси. Не ори так. Ты вообще-то что хочешь спасти, душу или задницу?

Римо уставился на распятие: серебряный Иисус на черном кресте, а у его ног черная кнопка.

Черная кнопка?!

– Слушай, у нас мало времени, – сказал человек в одежде священника. – Жить хочешь?

Из глубины души у Римо вырвалось:

– Еще бы!

– Встань на колени.

Римо плавным движением опустился на пол. Койка оказалась на уровне его груди, а перед подбородком – складки рясы, под которыми угадывались колени.

Распятие приблизилось к лицу. Римо поднял глаза к серебряным ногам, пронзенным серебряными гвоздями. Пальцы человека, держащего перед ним крест, сомкнулись вокруг живота Иисуса.

– Сделай вид, что целуешь крест. Вот так. Поближе, Там есть таблетка черного цвета. Аккуратно оторви ее зубами, только смотри, не разгрызи.

Раскрыв рот, Римо зажал зубами черную таблетку под серебряными ногами. Заколыхалась перед глазами ряса, скрывая Римо от охранника. Таблетка отделилась от креста. Твердая, наверное пластмассовая.

– Не прокуси оболочку. Не прокуси оболочку! – прошипел сверху голос. – Держи таблетку за щекой. Когда тебя привяжут к стулу и наденут шлем, разгрызи ее и проглоти. Не раньше, понял?

Римо держал таблетку на языке. Человек в рясе больше не улыбался.

Римо с неприязнью поглядел на него. Ну почему всегда приходится принимать самые важные в жизни решения, когда подумать некогда? Он ощупал таблетку языком.

Яд? Незачем.

Выплюнуть ее? И что тогда?

Терять нечего. Терять? Чтобы потерять, нужно что-то иметь. Римо попытался определить вкус таблетки, не прикасаясь к ней зубами. Безвкусная. Монах склонился над ним. Римо пристроил таблетку под язык и произнес про себя очень краткую и очень искреннюю молитву.

– Я готов.

– Пора! – прогрохотал голос охранника.

– Храни тебя Господь, сын мой, – громко сказал монах и сотворил распятием в воздухе крест. И шепотом: – Скоро увидимся.

Священник вышел из камеры, склонив голову на грудь и держа распятие перед собой. Левая рука поблескивает металлом. Сталь? Это был крюк протеза.

Опершись правой рукой на койку, Римо поднялся на ноги. В рот откуда-то хлынули целые потоки слюны. Страшно хочется сглотнуть. Где таблетка? Под языком. Придержать ее там. Так, а теперь сглотнуть… очень аккуратно.

– Ну, Римо, пора идти, – сказал охранник.

Дверь распахнулась, и охранники расступились. Высокий блондин и местный капеллан поджидали их на полпути. Монаха уже не было. Римо еще раз аккуратно проглотил слюну и, придерживая таблетку языком, пошел к ним навстречу.

Глава четвертая

Харолд Хэйнс был недоволен. Четыре казни за семь лет, и вдруг на тебе: начальству вздумалось проверять аппаратуру!

– Обычная проверка, – объяснили ему, – ваше оборудование простаивало три года.

По звуку чувствовалось: что-то не так. Бледное лицо Хэйнса приблизилось к серой панели управления, расположенной на уровне глаз. Он повернул рукоятку реостата, пытаясь в то же время боковым зрением охватить и Ту Комнату, отделенную от аппаратной стеклянной перегородкой.

Набирая полную мощь, взвыли генераторы. Безжалостный желтый свет над головой слегка померк – ток пошел на электрический стул.

Хэйнс недовольно покачал головой и сбросил напряжение. Присмирев, генераторы теперь гудели куда тише, но в гудении чувствовалась угроза. Но все равно звук не нравился Хэйнсу. С этой казнью вообще все было не так… Может быть, дело в трехлетнем перерыве?

Хэйнс одернул накрахмаленную до хруста серую униформу. Сегодня – полицейский. Да, этот Уильямс был полицейским. Ну и что?

При Хэйнсе четверо садились на это кресло. Уильямс станет пятым. Он окаменеет от ужаса, не сможет сказать ни слова, не сможет даже обосраться. Потом начнет осматриваться. Так делали те, что посмелей, те, что не боялись открыть глаза.

Ну, а Харолд Хэйнс заставит его подождать… Он не врубит напряжение на полную катушку до тех пор, пока начальник тюрьмы не бросит сердитый взгляд в сторону аппаратной. Вот только тогда Харолд Хэйнс поможет Уильямсу. Только тогда он убьет его.

– Что-то не в порядке? – раздался голос.

Вздрогнув, Хэйнс обернулся, как мальчик, которого учитель застал в школьном сортире за рукоблудием.

У панели управления стоял невысокий темноволосый человек в черном костюме, с небольшим серо-металлическим чемоданчиком в руке.

– Что-то случилось? – негромко повторил незнакомец. – Вы как будто взволнованы? У вас даже лицо покраснело.

– Нет, – огрызнулся Хэйнс. – Кто вы такой и что вам здесь надо?

Человек слегка улыбнулся, не обращая внимания на резкость.

– Начальник тюрьмы предупредил вас о моем приходе.

Хэйнс быстро кивнул:

– Да, мне звонили.

Он отвернулся к пульту управления, чтобы проверить все в последний раз.

– Скоро приведут, – добавил он, взглянув на вольтметр. – Отсюда не очень хорошо видно, вы лучше подойдите поближе к перегородке.

Незнакомец поблагодарил и остался там, где стоял. Подождав, пока Хэйнс снова занялся своими смертоносными игрушками, черноволосый стал внимательно изучать стальные заклепки на основании кожуха генератора, отсчитывая про себя: «Первая, вторая, третья, четвертая… Вот она.»

Гость Хэйнса аккуратно поставил свой чемоданчик на пол так, чтобы он касался углом пятой заклепки. Она выглядела светлее остальных: заклепка была сделана из магния.

Скучающим взором незнакомец скользнул по Хэйнсу, по потолку, по стеклянной перегородке. Наконец, уже с интересом, его взгляд уперся в электрический стул. В этот момент его нога незаметно придвинула чемоданчик к пятой заклепке, утопив ее на пару миллиметров. Раздался еле слышный щелчок. Незнакомец отошел от панели к стеклянной перегородке.

Хэйнс не слышал щелчка. Он оторвался от приборов и спросил:

– Вас начальство сюда направило?

– Да, – ответил незнакомец, делая вид, что все его внимание занято электрическим стулом в соседнем помещении.

А в это время, в третьей комнате, дальше по коридору, тюремный врач Марлоу Филлипс, плеснув в стакан изрядную дозу виски, спрятал бутылку обратно в настенный шкафчик с красным крестом на дверце. Ему только что позвонил начальник тюрьмы. Доктор чуть было не запрыгал от радости, когда услышал, что ему не придется производить сегодня вскрытие.

– Очевидно, в этом Уильямсе есть что-то необычное для ученых, – сообщил шеф. – Его тело хотят исследовать. Не знаю, что они в нем нашли. Но я, черт меня подери, подумал, что вы вряд ли станете возражать.

Возражать?! Филлипс с наслаждением понюхал стакан: чудный запах алкоголя мигом успокоил нервы.

Тридцать лет он работал тюремным врачом и за это время тринадцать раз производил вскрытие казненных на электрическом стуле. И что бы там ни было написано в учебниках, что бы ни говорили власти, он знал: не электрическое кресло убивает приговоренного, а нож врача, вскрывающего тело после казни.

Электрический разряд парализует, выжигает нервную систему, ставит на порог смерти. Человеку после этого уже не жить. И все-таки именно скальпель ставит окончательную точку. Доктор Филлипс посмотрел на стакан в руке. Все началось тридцать лет назад. «Покойник» дернулся, как только Филлипс начал делать надрез. Это было его первое вскрытие. Ничего подобного больше не повторялось. Но Филлипсу и того раза хватило. Вот так доктор и начал пить. Всего лишь глоток, чтобы все забыть. Сегодня-то другое дело. Сегодня глоток на радостях. Пусть кто-то другой приканчивает полумертвого; пусть он сам помрет, пока его не начнут резать на кусочки. Доктор одним махом опрокинул стакан в рот и опять открыл дверцу медицинского шкафчика.

В голове вертелась назойливая мысль: «Что в этом Уильямсе такого необычного, что к нему проявляют интерес исследователи? Последний осмотр и серия положенных по закону тестов не показали ничего особенного, разве что высокий болевой порог в исключительную реакцию. Во всем остальном – вполне обычный человек…»

Не желая дальше забивать себе голову подобными пустяками, Филлипс открыл шкафчик и потянулся за лучшим в мире лекарством.

Милей[1] там и не пахло. Какая, к черту, миля? Коридор был чересчур коротким. Римо шагал вслед за начальником тюрьмы. Он спиной чувствовал близость идущих позади охранников, но не оглядывался. Мысли были заняты таблеткой во рту. Приходилось постоянно сглатывать и сглатывать слюну, удерживая таблетку под языком. Откуда у человека берется столько слюны?

Язык онемел, так что таблетка почти не ощущалась. Там ли она? Рукой, во всяком случае, не проверишь. Да и зачем беспокоиться? Может, вообще ее выплюнуть? Может, вынуть изо рта и рассмотреть получше? А потом что? Что с ней делать? Попросить начальника тюрьмы, чтобы сделали химический анализ? Сбегать в Ньюарк, в аптеку, или в Париж слетать – пусть ею там займутся? Это было бы отлично. Вдруг начальник тюрьмы не станет возражать? И охранники тоже. Можно всех их прихватить с собой. Сколько их там: трое, четверо, пятеро? Сто? Все против него. Впереди замаячила последняя дверь.

Глава пятая

На электрический стул Римо уселся сам. Он никогда не думал, что сделает это самостоятельно. Скрестил руки на коленях. Может, они не станут его казнить, если поймут, что он ни за что не снимет рук с колен по своей воле? Ему хотелось помочиться. Над головой с шумом вращался здоровенный вытяжной вентилятор.

С двух сторон подошли охранники, положили руки Римо на подлокотники и пристегнули ремнями. Неожиданно для себя Римо обнаружил, что не сопротивляется и даже как будто помогает им. Ему хотелось кричать. Кричать он не стал, а тут и ноги оказались пристегнутыми к ножкам кресла.

Крепко закрыв глаза, Римо языком пристроил таблетку на левый резец, чтобы удобнее было ее раскусывать.

На голову надели металлический полушлем с застежками, похожими на внутреннюю облицовку шлема для игры в американский футбол. Ремнем притянули голову к деревянной спинке. Шея почувствовала ее холод – холод смерти.

И тогда Римо Уильямс изо всех сил сдавил зубами черную таблетку. Казалось, что зубы не выдержат. Но зубы выдержали, и рот наполнила сладковатая жидкость, смешиваясь со слюной. Он проглотил ее вместе с оболочкой таблетки.

По телу разлилось тепло. Захотелось спать и даже стало вроде безразлично: будут они его убивать или нет. Тогда Римо открыл глаза и снова увидел стоящих перед ним охранников, начальника тюрьмы и там, рядом, это пастор или католический священник? Но не тот монах, это точно. А может, и монах. Может, они перед каждой казнью разыгрывают этот трюк, чтобы дать приговоренному надежду и исключить сопротивление?

– Есть ли у вас последнее слово?

Кто это спросил, начальник тюрьмы? Римо хотел помотать головой, но она была намертво притянута к спинке кресла. Он не мог пошевелиться. Интересно, это таблетка так действует или ремни? Эта проблема неожиданно показалась ему чрезвычайно важной. Надо будет как-нибудь разобраться с этим по-серьезному. А сейчас, решил Римо, лучше поспать до завтра.

Совершенно забыв о находящемся рядом визитере, Харолд Хэйнс смотрел на начальника тюрьмы сквозь стеклянную перегородку, ожидая, когда тот разозлится. Репортерам в этот раз присутствовать на казни не разрешили, и несколько предназначенных для прессы стульев были пусты. В завтрашних газетах казнь будет описана мельком, без упоминания имени Хэйнса. А если бы репортеры были здесь, то расписали бы обо всем, в том числе и о человеке, нажимающем кнопку, о Харолде Хэйнсе.

Начальник тюрьмы стоял неподвижно. Не шевелился и Уильямс. Он выглядел совершенно расслабленным. Потерял сознание, что ли? Глаза закрыты, руки расслаблены. Ну точно, этот придурок вырубился!

Хорошо же, сейчас Хэйнс постарается привести его в чувство. Будем увеличивать напряжение постепенно, а потом уже дадим полную мощь.

Дыхание Хэйнса стало прерывистым. Ток вначале будет пробуждающим, потом скачком, напоминающим оргазм, возрастет, и только тогда душа приговоренного отлетит в мир иной. Ощущая жар собственного дыхания, Хэйнс увидел, что начальник тюрьмы отошел на шаг от кресла и кивнул. Хэйнс медленно повернул ручку реостата. Взвыли генераторы. Тело Уильямса подскочило в кресле. Хэйнс ослабил напряжение. Он почти физически чувствовал сладковатый дух горелой плоти, вроде запаха жареной свинины, который щекотал сейчас ноздри тех, за стеклянной перегородкой.

Начальник тюрьмы кивнул еще раз. И Хэйнс снова бросил в тело мощный удар тока под вой генераторов.

Тело Уильямса дернулось и обмякло. Задыхаясь от возбуждения, Хэйнс выключил ток. Все кончено.

Тут Хэйнс заметил, что его визитер исчез. Недовольный отсутствием прессы, дурными манерами посетителя, странным звучанием генераторов, Хэйнс одну за другой отключал электрические цепи на пульте. Что-то здесь явно не так. Завтра, пообещал он себе, надо разобрать панель до последнего винтика и выяснить в чем дело.

Обмякшее тело Римо Уильямса мирно лежало в кресле. Склонившаяся к плечу голова упала на грудь, когда охранники начали отстегивать ремни. Доктор Филлипс, который вошел в комнату уже после казни, для проформы приставил к груди казненного фонендоскоп и немедленно удалился.

Торопливо переговорив с начальником тюрьмы, санитары из исследовательского центра осторожно уложили тело на каталку и прикрыли простыней. «Зачем торопиться? – подумал один из охранников, наблюдая за людьми в белых халатах. – Уильямсу теперь спешить некуда.»

Санитары церемонно сложили руки казненного на груди, но в коридоре руки безжизненно упали с носилок. Лежащее тело теперь напоминало ныряльщика в момент последнего толчка с края вышки. Края простыни, прикрывавшей каталку, волочились по полу. Санитары остановились перед дверью, выходящей на погрузочную площадку тюремного двора.

Новенький «бьюик» медслужбы стоял с открытыми дверями. Санитары ввезли каталку в автомобиль и закрыли двустворчатые задние двери с затемненными стеклами. Затемнены были и стекла по бокам. Как только двери захлопнулись, сидящий внутри человек, в котором Хэйнс узнал бы своего невозмутимого посетителя, сбросил с колен прикрывающее его правую руку покрывало.

В руке оказался шприц. Быстро включив освещение салона левой рукой, он наклонился над телом и одним движением разорвал спереди серую тюремную рубаху. Нащупав пятое ребро, вонзил длинную иглу прямо в сердце Римо. Аккуратно и постепенно нажимая на поршень, опустошил шприц и столь же тщательно вытащил иглу, удерживая ее под тем же углом, под которым она вошла в тело.

Швырнув шприц в угол, он потянулся к потолку и схватил закрепленную там кислородную маску. Как только маска освободилась из специальных зажимов, послышалось шипение кислорода.

Прижав маску ко все еще смертельно бледному лицу Римо, темноволосый стал ждать, поглядывая на часы. Через минуту он прижал ухо к груди. На его лице появилась улыбка. Он выпрямился, снял с Римо маску, закрепил ее на потолке, убедился, что кислород перекрыт, и постучал по перегородке, отделяющей салон от водителя.

Чихнув мотором, «бьюик» тронулся.

Отъехав миль пятнадцать от тюрьмы, «скорая» остановилась. Один из санитаров, уже переодетый в обычную одежду, направился к стоящему неподалеку автомобилю. Там, присев на крыло, ждал человек с крюком вместо кисти левой руки, неторопливо попыхивая сигаретой.

Человек с хрюком бросил санитару ключи, выбросил сигарету и, подбежав к «бьюику», постучал в заднюю дверь:

– Это я, Макклири.

Двери распахнулись, и он вошел в автомобиль плавным движением большой кошки, укрывающейся в пещере.

Темноволосый закрыл дверь. Макклири устроился на сидении поближе к лежащему на черной коже носилок все еще неподвижному телу и взглянул на темноволосого:

– Ну?

– Конн, нам, кажется, попался парень, который умеет выигрывать, – сказал темноволосый.

– Не говори глупостей, – ответил человек с крюком. – В нашем деле никто не выигрывает.

Глава шестая

«Бьюик» мчался вперед. Макклири принюхался к странному запаху в салоне. Так пахнет слабительное в шоколадной оболочке. «Должно быть, из-за повышенного содержания кислорода,» – подумал Макклири.

Конн Макклири остановил взгляд на человеке, лежащем на приподнятой каталке. Каждый раз, когда простыня, покрывавшая грудь, поднималась и опускалась, он испытывал удовольствие. Он выжил! Возможно, теперь многое наконец решится.

– Зажги-ка свет, – сказал Макклири своему спутнику.

– Конн, нельзя. Мне сказали, что включать свет запрещено, – ответил темноволосый.

– Да зажигай, – повторил Макклири, – на полминуты.

Темноволосый протянул руку, и ярко-желтый свет залил тесное пространство кабины. Макклири моргнул и сосредоточился на лице с высокими скулами, гладкой белой кожей, глубоко посаженными темно-карими глазами, которые сейчас были прикрыты веками, с едва различимым шрамом на подбородке.

Макклири моргнул, но взгляда не отвел. Он не мог оторваться от самой большой авантюры в его жизни. Он сознательно пошел против всего, чему его учили, поставив все на одну карту. Решение, он знал, было неверным. В то же время оно было единственным.

Если лежащий перед ним на каталке полутруп сработает так, как было задумано, то сработает и многое другое. Больше людей получат шанс жить в любимой стране. Предначертания предков исполнятся, и великий народ сохранится как нация. Почем знать – очень может быть, что все теперь зависит от лежащего перед ним едва дышащего человека, чьи прикрытые веки темнели в ярком свете, на фоне более светлой кожи лица. Да, эти веки. Макклири уже видел их раньше, и тоже под ярким светом. Только тогда свет был от жаркого солнца Вьетнама, освещавшего морского пехотинца, спящего под серым скелетом засохшего дерева.

Макклири тогда еще работал на ЦРУ, но для конспирации носил военную форму, и его сопровождали два парня из морской пехоты. Война вступила в патовую ситуацию, через пару месяцев все должно было кончиться. Это задание было, похоже, последним.

В небольшом селении в американском тылу вьетконговцы устроили свою штаб-квартиру. Из ЦРУ поступил приказ: захватить этот пункт, где должны были храниться секретные списки тайных агентов Вьетконга в Сайгоне.

Если атаковать это логово Вьетконга, помещавшееся в каком-то сарае, обычным образом – с перебежками и огневым прикрытием, – то моментально захватить его не удастся, и тогда коммунисты успеют уничтожить списки. А они были ЦРУ крайне необходимы.

Макклири решил, что единственный выход – бросить роту морских пехотинцев в лоб противнику, на манер камикадзе. Тогда, полагал Макклири, у осажденных не будет времени ни на уничтожение списков, ни на что-либо еще.

Ему дали роту морской пехоты. Но когда Макклири нашел ее командира и стал излагать план атаки, капитан кивнул в сторону двух морских пехотинцев с винтовками, сидевших на кучке чего-то, прикрытой брезентом.

– Это еще что? – спросил Макклири.

– Ваши списки, – спокойно ответил капитан, плюгавый человечек, форма на нем была отутюжена так, как будто линия фронта была далеко-далеко.

– Но как же так? Ведь был приказ не штурмовать до моего прибытия.

– Без тебя обошлись, уж извини. Забирай бумажки и отчаливай. Мы свое дело сделали.

Макклири хотел было возразить, но передумал и направился к покрытой брезентом кучке. Минут двадцать он перелистывал плотные листы пергамента, испещренные иероглифами. Наконец, улыбнувшись, уважительно кивнул капитану.

– Обязательно с благодарностью упомяну о вас в рапорте.

– Да уж пожалуйста, – последовал равнодушный ответ.

Когда Макклири увидел тот самый сарай, в котором вьетконговцы хранили свои архивы, то заметил, что на глинобитных стенах нет следов пуль.

– Как вам это удалось? Вы что, штыками работали?

Капитан сдвинул каску на затылок и почесал висок:

– И да, и нет.

– Как это?

– Есть тут у нас парень. Он это умеет.

– Что «это»?

– Ну, вот как с этим сараем. Это его работа.

– Что?

– Пробрался туда и всех перебил. Мы его используем как раз для таких заданий, для ночной работы. Все лучше, чем потери считать.

– А как он это делает?

Капитан пожал плечами.

– Не знаю. Я его не спрашивал. Делает, и все.

– Я представлю его к «Медали чести»[2]! – воскликнул Макклири.

– За что? – удивленно спросил капитан.

– Да за то, что он в одиночку добыл эти документы, за то, что он один уничтожил... Сколько их там было?

– Пятеро, кажется...

Удивление все еще не сходило с лица капитана.

– Вот именно за это.

– За это?

– Именно за это!

Капитан снова пожал плечами:

– Уильямсу это не впервой. Не знаю, что такого особенного он сделал в этот раз. Если поднимется шум с награждением, его от нас могут перевести. А потом, ему на медали наплевать.

Макклири вгляделся в лицо капитана: не врет ли? Вроде непохоже.

– Где он сейчас? – спросил Макклири.

– Вон там, под деревом.

С места, где стоял Макклири, была видна чья-то широкая грудь, да еще надвинутая на лицо каска.

– Оставьте охрану у этих бумаг, – сказал он капитану, неторопливо подошел к спящему и склонился над ним.

Ударом ноги, достаточно точным, чтобы не нанести увечья, Макклири сшиб каску с головы спящего. Солдат мигнул и лениво приподнял вот эти самые веки.

– Имя! – отрывисто сказал Макклири.

– Вы кто?

– Я – майор.

Чтобы не создавать лишних проблем с субординацией, Макклири носил майорские погоны. Морской пехотинец посмотрел на его плечи.

– Римо Уильямс, сэр, – сказал солдат, начиная вставать.

– Сиди. Списки ты добыл?

– Так точно. Что-нибудь не так?

– Нет, все в порядке. Останешься в морской пехоте?

– Нет, сэр. Мне осталось служить два месяца.

– А потом?

– Вернусь в полицейское управление, в Ньюарк, и буду толстеть за столом.

– И угробишь себя на эту ерунду?

– Да, сэр.

– О ЦРУ никогда не думал?

– Нет.

– Хочешь работать у нас?

– Нет.

– Может, подумаешь?

– Нет, сэр.

Макклири явно давали понять, что пересыпанная «сэрами» угрюмая вежливость – не более, чем дань субординации. Этому человеку хотелось, чтобы его оставили в покое.

– Ньюарк – это тот, что в Нью-Джерси, а не в Огайо?

– Так точно, сэр.

– Что ж, поздравляю с успешным выполнением задания.

– Благодарю, сэр.

Пехотинец снова закрыл глаза, не потрудившись даже потянуться за валявшейся рядом каской, которой он мог бы прикрыться от солнца. Это был предпоследний раз, когда Макклири видел эти веки опущенными. Это было давно, почти так же давно, как Макклири не работал в ЦРУ.

Под действием снотворного Уильямс мирно спал, как спал и тогда в джунглях. Макклири кивнул темноволосому:

– Ладно, выключай.

Внезапная тьма слепила так же, как и яркий свет.

– Дороговато нам обошелся этот сукин сын, а? – спросил Макклири. – Ну а ты – молодец.

– Спасибо.

– Сигарета есть?

– У тебя свои когда-нибудь бывают?

– Зачем, когда есть твои?

Оба рассмеялись. Римо Уильямс тихо застонал.

– Парень умеет выигрывать, – опять сказал темноволосый.

– Погоди, – сказал Макклири, – его неприятности только начинаются.

Они снова засмеялись. Потом Макклири молча курил, поглядывая на вспыхивающий при каждой затяжке оранжевый огонек сигареты.

Прошло несколько минут. «Бьюик» свернул на скоростную магистраль Нью-Джерси, шедевр автодорожного строительства, наводящий смертельную скуку на водителя. Еще несколько лет назад эта магистраль была самой безопасной в Соединенных Штатах, но, по мере того как политиканы все чаще стали совать свой нос в дела дорожников и дорожной полиции, трасса становилась все опаснее, превратившись в конце концов в самое опасное скоростное шоссе в мире.

Вспарывая темноту, «бьюик» мчался в ночи. Макклири успел выкурить еще пять сигарет, пока водитель наконец не сбросил газ и постучал по стеклянной перегородке.

– Что? – спросил Макклири.

– Подъезжаем к Фолкрофту.

– Давай, жми, – обрадовался Макклири. Начальство ждет не дождется прибытия посылочки, которую он им везет!

Наконец после ста минут езды «скорая» свернула с асфальта на боковую дорогу; из-под колес посыпался гравий. Машина остановилась. Человек с крюком вместо руки выпрыгнул через заднюю дверь и быстро огляделся вокруг – никого. Он посмотрел вперед, туда, где над остановившимся «бьюиком» нависли громадные железные ворота в высокой каменной стене. В свете осенней луны над воротами поблескивали буквы – «ФОЛКРОФТ».

Из автомобиля снова раздался стон.

В это время в тюрьме Харолда Хэйнса осенило: в тот момент, когда Уильямса убивали, лампы над головой не потускнели, вот что было не так! А «труп» Римо Уильямса вкатывали в ворота Фолкрофта, и Конрад Макклири подумал: "Над воротами неплохо бы повесить табличку: «Оставь надежду, всяк сюда входящий.»

Глава седьмая

– Он в приемном отделении? – спросил кислолицый человек, сидевший за письменным столом, покрытым стеклом. На столе царил безупречный порядок. Перед ним стояла клавиатура компьютера, позади, за окном, молчаливо темнел залив Лонг-Айленд.

– Нет, я его бросил на газоне у входа. Пусть помрет от холода, и тогда правосудие наконец восторжествует, – проворчал Макклири, опустошенный, выжатый до капли отупляющим перенапряжением нервов.

Как будто ему последних четырех месяцев было мало, от убийства в темном проулке Ньюарка до сыгранной сегодня роли монаха-капуцина, чтобы выслушивать от шефа, доктора Харолда Смита, единственного кроме него человека в Фолкрофте, знавшего, на кого на самом деле все здесь работают, этого сукина сына, вечно занятого своими отчетами и компьютерами, опасения, что он, мол, плохо позаботился о Римо Уильямсе.

– Не нужно нервничать, Макклири, не вы один утомились, – сказал Смит. – Не забывайте также, что не все еще окончено. Мы не можем даже с уверенностью сказать, сработает ли наш новый гость. А он ведь представляет для нас, так сказать, принципиально новую тактику, и вы это знаете.

Смит отличался замечательной способностью подробно разъяснять очевидные вещи, причем делал это с такой невинной искренностью, что Макклири захотелось своим крюком расколотить стоящий перед Смитом компьютер и украсить его костюм обломками. Но вместо этого он только кивнул и спросил Смита:

– Ему тоже будем рассказывать сказку про контракт на пять лет?

– М-да, у вас, я вижу, сегодня действительно плохое настроение, – произнес Смит своим обычным менторским тоном.

Но Макклири почувствовал, что задел его.

Пять лет.

Таким был уговор поначалу. Контора закроется через пять лет. Через пять лет ты свободен – так по крайней мере, обещал Смит, когда они увольнялись из Центрального разведывательного управления пять лет назад.

В тот день Смит был одет в точно такой же серый костюм-тройку, что было, мягко говоря, странным, если учесть, что они находились на борту катера, в десяти милях от берега к востоку от Аннаполиса.

– Через пять лет эта проблема будет решена, – сказал тогда Смит. – Страна в опасности. Если все пройдет как запланировано, то никто не узнает о том, что мы когда-либо существовали, а конституционное правительство будет вне опасности. У меня есть один контакт, о котором вам знать не положено. Не уверен даже, от президента ли исходит эта инициатива. Контакт будете поддерживать только со мной и ни с кем больше. Все остальные слепы, глухи и немы.

– Ближе к делу, Смитти, – сказал Макклири. Он никогда еще не видел Смита таким взволнованным.

– Вас, Макклири, я привлек к этому делу потому, что вас ничего не связывает с обществом. Вы ведь разведены. Семьи нет и не будет. К тому же вы, несмотря на ужасающие странности характера… ну, скажем, достаточно компетентный агент.

– Хватит. Чем мы будем заниматься?

Смит взглянул на пенящиеся барашки волн:

– Наша страна в опасности.

– Мы всегда в опасности, – ответил Макклири.

Не обращая внимания, Смит продолжал:

– Мы не в состоянии справиться с преступностью. Не в состоянии. Если действовать в рамках конституции, бороться с ней на равных невозможно. По крайней мере – с организованной преступностью. Законы уже не срабатывают. Бандиты выигрывают.

– А нам-то что?

– Наша задача – остановить их. В противном случае страна превратится в полицейское государство или вообще развалится. Мы с вами – третий путь. Действовать будем под кодовым названием КЮРЕ в рамках проекта психологических исследований. Наш легальный спонсор – фонд Фолкрофт. Чтобы совладать с организованной преступностью и коррупцией, действовать придется вне рамок закона. Для решающего перелома мы пойдем на любые меры, кроме физического устранения. Потом самораспускаемся.

– Убивать нельзя? – с сомнением спросил Макклири.

– Нет. Они и так боятся, что дают нам слишком много. Еще раз повторяю, страна в отчаянном положении.

Макклири заметил, что на глаза Смита навернулись слезы. Так вот оно что. Его всегда интересовало, что движет Смитом? Теперь Макклири понял: Смит просто любил свою Родину.

– Очень сожалею, Смитти, – сообщил Макклири, – но я в такие игры не играю.

– Почему?

– Да потому, что я очень четко представляю себе, как однажды всех нас скрутят и переправят на какой-нибудь вонючий островок в Тихом океане. Всех, кто хоть краем уха слышал о этой чепухе с КЮРЕ, перебьют. Вы что думаете, они предоставят нам шанс опубликовать мемуары? Ничего не выйдет! Нет, это не для меня, Смитти.

– Отказываться поздно, Макклири. Вы уже осведомлены.

– Повторяю, ничего не выйдет.

– Вы должны понимать, что я не смогу отпустить вас живым.

– А я ведь могу вышвырнуть вас за борт.

Макклири помолчал и добавил:

– Неужели вы не понимаете, что получается? Я убиваю вас, вы – меня, а ведь только что речь шла о том, что никаких убийств не будет, а?

Рука Смита нащупывала что-то в кармане пиджака.

– На внутренний штат это не распространяется. Мы должны хранить тайну.

– Пять лет? – спросил Макклири.

– Пять.

– Я все равно уверен, что когда-нибудь на тихоокеанском песочке будут белеть наши с вами кости.

– Возможно. Поэтому давайте ограничим потери: только вы и я. Остальные работают и не знают ничего. Устраивает?

– А я-то, дурак, всегда смеялся над камикадзе, – сказал Макклири.

Глава восьмая

Понадобилось больше пяти лет. Вашингтонские аналитики ошиблись в оценках: преступность оказалась мощнее и организованней, чем предполагалось.

Под ее контролем оказались целые отрасли промышленности, профсоюзы, управления полиции и даже парламент одного из штатов: избирательные кампании стоят дорого, а у преступных синдикатов денег было много. Тогда и поступил приказ: КЮРЕ действовать и дальше до особого распоряжения.

В Фолкрофте обучались сотни агентов, каждый из которых хорошо знал свое дело, не имея ни малейшего представления о конечной цели. Некоторых из них внедряли в правительственные учреждения, разбросанные по всей стране. Под видом агентов ФБР, налоговых или сельскохозяйственных инспекторов они собирали разрозненные крупицы информации.

Специальное подразделение контролировало сеть осведомителей, собиравших неосторожно оброненные слова в барах, игорных притонах и борделях. Другие агенты оплачивали работу осведомителей пятью, а иногда и большей суммой «быстрых» долларов. «Феи» из баров, сутенеры, проститутки, клерки, сами того не зная, работали на проект Фолкрофта. Несколько слов за несколько долларов, полученных или от «того парня с угла», или от «того чиновника в конторе», или даже от «той дамы, пишущей книгу».

«Жучок» тотализатора из Канзас-сити за тридцать тысяч раскрыл секреты своих боссов, пребывая в уверенности, что получил эти деньги от конкурирующего синдиката.

Барыга из Сан-Диего, несмотря на многочисленные неприятности с полицией, каким-то образом всегда оказывался на свободе, чему во многом способствовал его карман, полный мелочи для продолжительных разговоров по телефону-автомату с неизвестным собеседником.

Молодой, подающий надежды адвокат, работавший на коррумпированный профсоюз в Нью-Орлеане, выигрывал один процесс за другим до тех пор, пока ФБР не получило таинственный рапорт на трехстах страницах. На основании этого документа Министерство юстиции привлекло к суду руководство профсоюза. На судебном процессе молодой адвокат провел защиту крайне неудачно, однако осужденные профсоюзные рэкетиры не смогли ему отомстить: молодой человек покинул страну и исчез. Высокопоставленный полицейский чиновник в Бостоне с головой залез в долги, играя на скачках. На его счастье какой-то богатый провинциальный графоман одолжил ему сорок тысяч. Все, что было нужно молодому автору, это – знать, кто из полицейских от кого получает «гонорары». Естественно, он не собирался указывать подлинные имена. Его только интересовал местный колорит.

За всем этим стоял КЮРЕ. Миллионы слов информации, полезной и бесполезной, поступали в Фолкрофт, предназначаясь для несуществующих людей, для действующих только на бумаге корпораций, для правительственных учреждений, которые почему-то никогда не занимались государственными проблемами.

Целая армия служащих Фолкрофта, большая часть которых считала своим настоящим хозяином Налоговую службу, фиксировала сообщения о биржевых сделках, уплате налогов, сельском хозяйстве, азартных играх, наркотиках и о других вещах, связанных или не связанных с преступностью.

Затем информация вводилась в память гигантских компьютеров одного из многочисленных филиалов, расположенных на холмистой территории «санатория».

Ни один человек не смог бы сделать то, что удавалось компьютерам: они выявляли закономерности на основе внешне не связанных между собой фактов. Пройдя через их электронное нутро, перед глазами руководителя Фолкрофта вырастала панорама жизни американского преступного мира. Из многих мелких деталей постепенно формировалась картина организованного беззакония.

ФБР, Министерство финансов и даже ЦРУ действовали, в основном исходя из счастливых, но случайных находок своих агентов и аналитиков. Там, где законоохранительные институты были бессильны или неэффективны, вступал в действие КЮРЕ. Например, до босса крупной криминальной организации в Тускалузе неожиданно дошла документально подтвержденная информация о недобрых намерениях его «коллеги», делящего с ним сферу влияния в преступном мире Аризоны. Коллега этот тоже получил таинственную наводку о том, что его собирается убрать конкурент. В результате разразилась война, в которой оба проиграли…

Во влиятельном и не очень честно работающем профсоюзе Нью-Джерси после крупной денежной инъекции и выборов сменилось руководство: неожиданно выяснилось, что победил честный молодой представитель новой волны в профсоюзном движении. А человек, отвечавший за подсчет голосов на выборах, тихо ушел на пенсию и поселился на солнечной Ямайке.

Но в целом работа КЮРЕ продвигалась убийственно медленно. Несмотря на чувствительные, но не смертельные удары Фолкрофта, гигантские преступные синдикаты продолжали расти и процветать, охватывая щупальцами все новые и новые сферы жизни Америки.

Агенты, внедренные в преступный бизнес, особенно в регионе Нью-Йорка, где мафия действовала наиболее эффективно и безнаказанно, оказались в положении голубей, выпущенных в стаю ястребов. Осведомители исчезали. Был убит начальник одного из отделов по сбору информации. Тело так и не нашли.

Макклири мало-помалу привык к тому, что он называл «месячными»: через каждые тридцать дней Смит устраивал ему очередную нервотрепку под видом совещания.

– Денег у вас достаточно, – говорил Смит, – достаточно и оборудования, и персонала. Только на одни магнитофоны вы тратите больше, чем армия США на стрелковое оружие. Но ваши новые рекруты ничего не могут сделать.

Макклири обычно отвечал:

– У нас связаны руки. Мы ведь не имеем права использовать силу.

Смит ехидно усмехался в ответ.

– Если вы припоминаете, во время второй мировой войны мы весьма успешно действовали против немцев в Европе. ЦРУ в работе против русских и сейчас практически не применяет силу и чувствует себя прекрасно. А вам что, против обычных хулиганов артиллерию подавай?

– Вы прекрасно понимаете, сэр, что мы имеем дело не с обычными хулиганами, – закипал Макклири. – Во время войны в Европе за спиной спецслужб стояли армии союзников, а за ЦРУ в его противоборстве с русскими стоит огромная военная мощь, в то время как у нас, кроме этих чертовых компьютеров, ни шиша!

Смит при этом выпрямлялся в кресле и с царственным видом произносил:

– Если вы обеспечите нас компетентным персоналом, то компьютеры еще сослужат добрую службу. Ваше дело – предоставить нам верных и надежных людей.

После таких бесед Смит направлял наверх очередной рапорт, основным содержанием которого являлась мысль о том, что для успеха дела одних компьютеров недостаточно.

Глава девятая

Так продолжалось пять лет. Рутина была нарушена однажды в два часа ночи. Макклири как раз старался уснуть. В роли снотворного выступал очередной стакан виски. Неожиданно в дверь его номера постучали.

– Кто бы там ни был, проваливайте!

В приоткрывшуюся дверь просунулась рука и нащупала выключатель. Макклири принял сидячее положение, утвердившись на большой пунцовой подушке в шортах и с бутылкой в руках.

– А, это вы…

Смит был в полосатом галстуке, белоснежной сорочке и, конечно, в сером костюме. Глядя на него, можно было предположить, что сейчас полдень.

– Смитти, а сколько у вас серых костюмов?

– Семь. Протрезвляйтесь. Есть важное дело.

– У вас все дела важные… Скрепки, копирка, объедки от завтрака.

Смит скользнул взглядом по комнате. Коллекция отборной порнографии: полотна, наброски, фотографии, плакаты. В углу – солидных размеров буфет, уставленный бутылками. На полу – разбросанные в беспорядке подушки, на одной из которых восседал хозяин в розовых шортах.

– Как вы знаете, Макклири, у нас возникли некоторые проблемы в Нью-Йорке. Мы потеряли уже семерых. Ни одного тела так и не найдено. За этим, судя по всему, стоит человек но фамилии Максвелл, о котором нам ничего не известно.

– Да-а? Интересно, что же такое приключилось с этими людьми? То-то я все думаю, что это их давно не видно?

– Придется сворачивать все операции в Нью-Йорке. Подождем, пока будет готово спецподразделение.

– И оно пойдет на обед этому Максвеллу!

– На этот раз – нет. – Смит плотно прикрыл за собой дверь. – Мы получили разрешение в особых ситуациях применять силу. Лицензию на убийство.

Макклири выпрямился и со стуком поставил бутылку на пол.

– Давно пора! Пять человек – это все, что мне нужно. Мы быстренько прикончим вашего Максвелла, а потом и в стране порядок наведем.

– Только один человек. Вам предстоит за неделю подыскать подходящего кандидата. На его подготовку даю вам месяц.

– Вы спятили, черт бы вас побрал! – Макклири вскочил с подушек и забегал по комнате. – Один человек?!

– Один.

– Кто вас уговорил влезть в такое дерьмо?

– Вы понимаете, почему нам прежде не разрешали иметь такого рода персонал? Наверху просто боялись. Они и сейчас боятся, но считают, что один человек большого вреда причинить не сможет. Да и убрать одного в случае чего проще.

– Это вы, мать вашу, правильно заметили насчет вреда. Только вот и проку от него не будет почти никакого, это точно. А что, если его убьют?

– Найдете другого.

– Вы хотите сказать, что у нас даже не будет запасного? Мы исходим из того, что он неуязвим?

– Ни из чего мы не исходим.

– Тогда вам нужен не человек. Вам, черт вас побери, нужен Капитан Марвел из детских комиксов! Черт возьми!

Макклири со злостью швырнул бутылку в стену, но она попала во что-то мягкое и не разбилась. Макклири обозлился еще больше.

– Черт возьми, а что вы, Смит, вообще знаете об убийствах?

– Мне приходилось принимать участие в делах такого рода.

– А вы знаете, что для такой работы из пятидесяти кандидатов с трудом можно отобрать одного более-менее компетентного? Вы же предлагаете мне выбирать одного из одного!

– Значит, нужно найти одного, но толкового, – спокойно ответил Смит.

– Толкового? Да это должен быть гений!

– У вас будут уникальные возможности для его подготовки: бюджет не ограничен, дадим вам пять… шесть инструкторов.

Макклири уселся на диван прямо на пиджак Смита.

– Надо двадцать – по меньшей мере.

– Восемь.

– Одиннадцать.

– Десять.

– Одиннадцать, – настаивал Макклири. – Рукопашный бой, передвижение, замки и запоры, оружие, физическая подготовка, шифры, языки, психология. Меньше одиннадцати не выйдет. И полгода времени.

– Одиннадцать инструкторов и три месяца.

– Пять месяцев.

– Хорошо, одиннадцать и пять. У вас есть кто-нибудь на примете? Может быть, поискать в ЦРУ?

– Откуда там такие супермены?

– Сколько потребуется времени на поиски?

– Такого можем вообще никогда не найти, – сказал Макклири, роясь в буфете со спиртным. – Убийцами не становятся, ими рождаются.

– Ерунда. Я лично наблюдал, как на войне простые клерки, лавочники, да кто угодно становились квалифицированными убийцами.

– Нет, они ими не становились, они открывали в себе убийц, Смитти, они родились такими! Причем в обычной жизни такие типы – прирожденные убийцы – часто сторонятся жестокости, стараются избегать критических ситуаций. Это как алкаш, который выпил в первый раз в жизни и понял в глубине души, что он такое. Так и с убийцами.

Макклири устроился на диване поудобнее и открыл новую бутылку.

– Не знаю, попробую кого-нибудь найти.

И он помахал в сторону Смита кончиками пальцев, давая понять, что его присутствие более нежелательно.

На следующее утро, сидя в своем офисе, доктор Смит запивал третью таблетку аспирина четвертым стаканом «Алка-зельцера». В кабинет ворвался Макклири и, остановившись у окна, уставился на залив.

– Ну, что еще? – простонал Смит.

– Я, кажется, знаю, кто нам нужен.

– Кто он, чем занимается?

– Не знаю. Я видел его только раз во Вьетнаме.

– Разыщите его, а сейчас – убирайтесь отсюда! – Смит положил в рот очередную таблетку и, глядя в спину собиравшегося уходить Макклири, буднично добавил: – Еще одна маленькая деталь. Там, наверху, потребовали, чтобы этот наш исполнитель не существовал.

У Макклири от изумления отвисла челюсть.

– Он не должен существовать, – повторил Смит. – У него не должно быть прошлого. Несуществующий исполнитель несуществующего дела в организации, которая не существует. – Смит наконец поднял голову. – Вопросы есть?

Макклири хотел что-то сказать, но передумал и, развернувшись, молча вышел вон.

Прошло четыре месяца. Теперь у КЮРЕ был несуществующий агент, официально скончавшийся на электрическом стуле минувшей ночью.

Глава десятая

Первое, что увидел Римо Уильямс, – склонившееся над ним ухмыляющееся лицо монаха-капуцина. Из-под потолка в глаза Римо бил яркий свет. Римо моргнул. Лицо не исчезло, как не исчезла и ухмылка.

– Наша крошка, кажется, проснулась, – сказал монах.

Римо застонал. Руки и ноги казались налитыми холодным свинцом, как после тысячелетнего сна. Болели ожоги от электродов на запястьях и лодыжках. Во рту сухо, язык как напильник. Тошнота поднималась из желудка прямо в мозг. Временами ему казалось, что его рвет, но рвоты не было.

В воздухе пахло эфиром. Он лежал на чем-то вроде стола. Пытаясь определить, где он находится, Римо повернул голову и с трудом сдержал крик: казалось, что голова приколочена гвоздями к столу, на котором он лежал, и, поворачивая ее, он отламывал кусок черепа. В голове что-то грохотало. Вопили от боли обожженные виски.

Бу-бум! Бу-бум! – взрывался череп. Римо закрыл глаза и застонал. Ударила мысль: «Дышу! Слава тебе, Господи, дышу! Жив!»

– Надо сделать ему серию болеутоляющих и успокаивающих инъекций, – услышал Римо, – и тогда через пять-шесть дней он будет как новенький.

– А если без болеутоляющего – как долго? – раздался голос монаха.

– Пять, шесть часов, но он будет страшно мучиться, а если мы…

– Обойдемся без уколов, – заключил монах.

Голову, как казалось Римо, массировали щеткой из мелких гвоздей и в то же время по вискам били чем-то тяжелым и грохочущим: бу-бум! бу-бум!

Прошли годы, хотя медсестра сказала, что он пришел в себя только шесть часов назад. Дыхание стало легким, руки и ноги обрели чувствительность, потеплели. Немного стихла боль в висках и на запястьях. Он лежал на мягкой кровати в светлой комнате. Через большое окно мягко лился свет послеполуденного солнца. За окном легкий бриз волновал осеннюю пестроту деревьев. Через усыпанную гравием дорожку спешил бурундук. Римо захотелось есть. Слава Богу, жив; и есть хочется!

Он потер запястья и повернулся с каменным лицом к сидевшей рядом с кроватью медсестре.

– Меня собираются кормить или нет?

– Через сорок пять минут.

Сестре на вид было около сорока пяти, лицо жесткое, с морщинами. Крупные, почти мужские руки без обручального кольца. Но белый халат весьма неплохо наполнен высокой грудью. Сидит, положив ногу на ногу. Такие конечности вполне могли принадлежать шестнадцатилетней. Упругий зад на расстоянии протянутой руки от Римо.

Сестра читала журнал мод, который закрывал ее лицо. Скрестила ножки. Поерзала на стуле. Отложила журнал в сторону и уставилась в окно.

Римо оправил на себе белую ночную рубашку, сел в кровати, поиграл плечами. Он находился в обычной больничной палате: стены – белые, кровать – одна, стул – один, медсестра – одна, тумбочка – одна, окно – одно. Однако на сестре не было белой папочки, а стекло в оконном переплете было армировано проволокой.

Закинув руку за голову, Римо подтянул к плечу воротник больничной рубахи. Ярлыка нет. Он вытянулся на кровати и стал ждать еду. Закрыл глаза. Какая мягкая кровать! Хорошо снова быть живым, дышать, слышать, осязать, обонять. Единственная цель жизни – жить!

Его разбудили спорящие голоса. Монах с крюком вместо левой руки ругался с медсестрой и двумя типами, похожими на врачей.

– А я снимаю с себя всякую ответственность, если в ближайшие два дня он не будет получать исключительно диетическую пищу! – визжал один из врачей, и его коллега одобряюще кивал в подтверждение его слов.

Монах уже сменил сутану на коричневые брюки и свитер. Вопли доктора отскакивали от него, как мячики. Он положил крюк на край кровати:

– От вас никакой ответственности не требуется. За все отвечаю я. И повторяю: он будет питаться как нормальное человеческое существо!

– И подохнет как собака! – вмешалась в разговор медсестра.

Монах ухмыльнулся и крюком приподнял ее подбородок:

– До чего же ты мне нравишься, Роки!

Сестра резко отдернула голову.

– Повторяю, если пациенту дадут что-либо кроме больничной пищи, я вынужден буду пожаловаться директору, доктору Смиту, – заявил первый доктор.

– Я тоже пойду с ним, – объявил второй доктор.

Медсестра одобряюще кивнула.

– Отлично, – произнес, подталкивая троицу к дверям, монах, – идите, жалуйтесь прямо сейчас. Да, и передайте Смитти от меня поцелуй.

Заперев за ними дверь, монах выкатил из кухни сервировочный столик с подносом. Подвинул к себе стул медсестры, сел и снял крышку с одного из стоящих на подносе судков. Там лежали четыре огненно-красных омара, источавших растопленное масло из взрезанных животиков.

– Меня зовут Конн Макклири.

Он положил на тарелку двух лобстеров и протянул Римо.

Специальными щипчиками Римо раскусил клешни, маленькой вилкой выгреб нежное белое мясо и, положив в рот, проглотил, даже не разжевывая. Запил неожиданно появившимся перед носом золотистым пивом и принялся за среднюю часть лобстера.

– Тебе, наверное, интересно, почему ты оказался тут, – сказал Макклири.

Римо занялся вторым лобстером, разломил клешню прямо руками и высосал мясо. Перед ним появился высокий бокал, до половины наполненный виски. Огненный вкус янтарного напитка Римо смягчил пенистым пивом.

– Тебе, наверное, интересно, почему ты оказался тут, – повторил Макклири.

Римо обмакнул белоснежный кусок мяса лобстера в масло, кивнул в сторону Макклири, а затем, задрав голову, поднял мясо над собой и, ловя языком капли стекающего масла, опустил в рот.

Макклири начал рассказ. Он говорил, а обед шел своим чередом: лобстер, пиво, виски. Наполнились пепельницы, ушло за горизонт солнце, пришлось зажечь свет, а Макклири все говорил о Вьетнаме, о молодом морском пехотинце, в одиночку уничтожившем пятерых вьетконговцев, о смерти и о жизни. Потом заговорил о проекте КЮРЕ.

– О том, кто стоит во главе, я рассказывать, к сожалению, не могу… – продолжал монолог Макклири.

Посмаковав бренди, Римо решил, что все же предпочитает менее сладкие напитки.

– Подчиняться будешь мне. Насчет настоящей любви – вряд ли, но женщин обещаю столько, сколько будет угодно. Деньги? Без вопросов. Опасность только в одном: не дай Бог попасть в ситуацию, где тебя могут заставить говорить. Тогда мы вынуждены будем вывести тебя из игры. Сам понимаешь, каким способом. Так что держись начеку и доживешь себе до хорошей пенсии.

Макклири откинулся на спинку стула.

– В этом нет ничего невозможного, – сказал он, наблюдая, как Римо ищет что-то на подносе.

– А кофе? – спросил Римо.

Макклири открыл большой термос.

– И еще учти: твоя работа страшно грязная, – сказал, разливая кофе по чашечкам, Макклири. – Мне лично кажется, что главная опасность в том, что такая работа убивает изнутри. И когда выдается свободный вечер, надираешься в сиську, чтобы забыть обо всем. Да что я тебе вешаю лапшу на уши: не стоит, пожалуй, и мечтать о пенсии, потому что ни один из нас до нее не доживет. И все разговоры об этом – чушь собачья, болтовня.

Макклири пристально посмотрел в холодные серые глаза Римо и добавил:

– Могу тебе гарантировать страх на завтрак, вместо ленча – стресс, ужас на обед, и постоянную тревогу вместо сна. Отпуск для тебя – это те две минуты, когда не придется оглядываться через плечо, и ждать, что вот сейчас кто-нибудь в затылок пальнет. Премия для тебя – это те пять-шесть минут, когда не думаешь, как лучше убить кого-то или уцелеть самому. Одно могу сказать тебе точно. – Макклири встал и потер крюк. – Одно могу сказать тебе точно: настанет тот день, когда Америке будет не нужен КЮРЕ, и настанет он благодаря нам. И дети, не наши с тобой, конечно, смогут без страха ходить вечерами по темным переулкам, палата в наркологии перестанет быть для них единственной перспективой. Лексингтон-авеню, наконец, очистится от несчастных сопляков, мечтающих в свои четырнадцать лет только об одном – об очередной дозе, а девчонок не будут больше перегонять из одного бардака в другой, как скотину.

И повыведутся продажные судьи, а законодатели перестанут пользоваться деньгами, заработанными на азартных играх. И все члены всех профсоюзов будут, наконец, честно представлены в профсоюзном руководстве. Мы идем принять бой, в который американский народ не ввязывается из-за лени, а может, из-за того, что не хочет его выиграть.

Макклири, повернувшись к Римо спиной, подошел к окну.

– Если ты проживешь шесть месяцев, замечательно, если год – просто чудо. Вот такую мы предлагаем тебе работенку.

Римо налил в кофе сливок, столько, что кофе стал очень светлым.

– Ну, так что скажешь?

Римо поднял голову и увидел отражение стоявшего у окна Макклири. Лицо Макклири окаменело, глаза покраснели.

– Что скажешь? – повторил Макклири.

– Да-да, конечно, – ответил Римо, отхлебывая кофе. – Можете на меня рассчитывать.

Похоже, ответ удовлетворил тупого полицейского.

– Так это вы меня подставили? – спросил Римо.

– Мы, – спокойно ответил Макклири.

– А этого типа убил ты?

– Ага.

– Ну что ж. Неплохо проделано, – сказал Римо. Пока он спрашивал, нет ли сигар, ему вдруг ни с того ни с сего подумалось: вот тебя бы самого отправить на электрический стул, всех твоих друзей как ветром бы сдуло – как, интересно, ты тогда бы запел?

Глава одиннадцатая

– Это невозможно, сэр, – Смит удерживал трубку телефонного аппарата специальной линии повышенной секретности между ухом и плечом, покрытым серой тканью пиджака от «Брукс Бразерс». Освобожденными таким образом руками он поправлял что-то в графике отпусков сотрудников Фолкрофта.

За окном жесткие струи дождя вспенивали воду залива Лонг-Айленд, и от этого казалось, что ночь наступила раньше обычного.

– Я понимаю ваши трудности, сэр, – проговорил Смит, подсчитывая, сколько дней отпуска просил к Рождеству оператор ЭВМ, – но хочу напомнить о решении не проводить в Нью-Йорке широкомасштабных операций.

– Да, я в курсе. Начинает работать сенатская комиссия по преступности. Да. Сначала изучит ситуацию на местах, начиная с Сан-Франциско. Да, я знаю, что они будут переезжать из города в город. Мы предоставим материалы вам, а вы – Сенату. Да, авторитет Сената повысится. Понятно. Сенат нужен для множества другая вещей? Да. Правильно. Хорошо. Нет, я бы с удовольствием вам помог, но поскольку это касается Нью-Йорка… Нам запретили изучать ситуацию перед выборами. Может быть, позже. Нет. Скажите там, наверху: только не в Нью-Йорке. – Смит повесил трубку и пробурчал, глядя в лежащий перед ним список: – Рождество… Все хотят погулять на Рождество. Не в марте, когда и им лучше, и мне удобнее, а на Рождество. Надо же!

У Смита было хорошее настроение. Только что удалось отвязаться от одного из начальников из числа тех, что помельче. Он снова с удовольствием мысленно проиграл в голове эту сцену. «К сожалению, сэр, это невозможно». Как он был вежлив. Как тверд. Как артистичен. Как хорош! Хорошо было быть Доктором Харолдом Смитом!

Фальшиво насвистывая рождественскую мелодию про красный нос северного оленя Рудольфа, доктор Смит одну за другой вычеркивал из списка фамилии подчиненных, собиравшихся отдохнуть на Рождество…

Опять зазвонил телефон повышенной защиты.

– Смит, 7-4-4, – почти пропел Смит.

Услышав голос в трубке, Смит непроизвольно вскочил на ноги, рефлекторно поправил галстук и проблеял:

– Слушаю, сэр!

Невозможно было не узнать этот южный акцент в голосе, который в тот момент сообщал ему личный код, который никому не был нужен для того, чтобы узнать, что за человек его называет.

– Но, сэр, у нас с этим регионом особые проблемы… Да, я знаю, что вы одобрили новые функции нашего э-э-э… специального агента… Верно, сэр, но он пока не готов… Несколько месяцев, сэр. Исследовать, как расположены голосовать избиратели? Это безумие. Понимаю, сэр. Будет исполнено, сэр.

Смит аккуратно положил широкую с белым пятном кодирующего устройства на наушнике трубку на рычаги аппарата и прошипел сквозь зубы:

– Чертов ублюдок!

Глава двенадцатая

– Что теперь? – спросил Римо, прислонившись к параллельным брусьям в просторном залитом солнечными лучами спортзале. Белый костюм с поясом из белого шелка было велено надеть, так как без этого он будто бы не понял этой самой штуки, которую ему сегодня должны были показать. Выговорить ее название Римо так и не смог.

Поигрывая поясом, он взглянул на Макклири, поджидавшего кого-то у дальней стены зала, рядом с открытой дверью. На хрюке, торчащем из рукава, болтался полицейский кольт 38-го калибра.

– Еще минуту, – крикнул Макклири.

– Ах, сейчас умру от любопытства, – пробормотал Римо, водя носком плетеной сандалии по натертому до блеска полу. Сандалия с шуршанием оставила на полу едва заметный след, от которого, пожалуй, можно будет избавиться полировкой. Римо принюхался: в воздухе возник еле заметный запах увядающих хризантем. В спортзалах так не пахнет. Так пахнет в китайских борделях.

Римо это не очень занимало. Он уже успел понять, что здесь куча вещей, о которых сколько ни думай, все равно ничего не поймешь.

Тихонько насвистывая, Римо разглядывал железные балки под высокими пролетами потолка. Что на очереди? Опять учебная стрельба? За последние две недели инструкторы обучили его владеть разнообразным оружием; от винтовки Маузера до пневматического пистолета. Сборка, разборка, слабые места различных систем, дальнобойность, точность.

Потом началась учебная стрельба из разных положений.

Например, лежа на спине. Рука – рядом с пистолетом, который надо схватить и выстрелить. Глаза полузакрыты, так что не понятно, спит человек или нет. Ни один мускул не должен дернуться до того, как пистолет окажется в руке. Было больно. Всякий раз, когда мышцы живота непроизвольно сокращались, как они сокращаются у любого человека, который двигает рукой, лежа на спине, его били по животу толстой палкой.

– Так быстрее выработаешь рефлекс, – жизнерадостно объяснял инструктор. – Управлять мышцами – дело сложное, лучше мы их тебе натренируем. Палкой мы вовсе не тебя наказываем, а твои мышцы. Они быстренько усвоят урок, даже если тебе это не под силу.

Мышцы усвоили урок.

Потом – упражнение под названием «Привет». Сколько часов ушло на то, чтобы научиться говорить инструктору самым обычным тоном «Привет!» и тут же стрелять ему в лицо. Снова и снова все то же и то же.

– Ближе подходи. Ближе, идиот! Ты что, телеграмму отправляешь? Протягивай руку для рукопожатия. Нет, не так, пистолет видно за километр. Нужно успеть выстрелить три раза, прежде чем все вокруг сообразят, что происходит. Не так! Улыбайся, чтобы тебе смотрели в глаза, а не на руку. Еще раз. Теперь лучше. А сейчас подойди попружинистей, чтобы отвлечь внимание от руки. Еще раз.

Наконец начал вырабатываться автоматизм. Тогда Римо решил попробовать силы на Макклири, который занимался с ним стратегическим обеспечением операций. Не успел Римо, сказав «Привет!», нажать на курок незаряженного пистолета, как что-то вспыхнуло в голове. Он так и не понял, что произошло, даже когда Макклири, смеясь, помог ему подняться и сказал:

– Что ж, уже неплохо!

– Неплохо-то неплохо, но как ты заметил пистолет?

– Это не я, это мои мышцы. Пойми, наконец, что условный рефлекс быстрее сознательного движения.

– Ага, – сказал Римо. – А чем это ты меня?

– Ногтями.

– Чем?!

– Ногтями. – Макклири вытянул руку. – Видишь ли, я…

– Да черт с тобой, – сказал Римо, и они продолжили занятия по разным системам замков и способам взлома дверей. Когда они закончили, Макклири спросил:

– Не скучаешь?

– С вами соскучишься! – ответил Римо. – Сплошные развлечения! Сижу, как идиот, нос к носу с инструктором на занятиях. Утром будит охрана. Официантка приносит пожрать. Никто со мной не заговаривает: боятся. Ем один, сплю один, живу один. Иной раз кажется, что на электрическом стуле веселее!

– Тебе виднее, Римо, ведь ты у нас специалист по электрической мебели. Что, понравился стульчик?

– Не очень. Как, кстати, вы меня вытащили оттуда?

– Легко и просто. В таблетке был спецсостав парализующего действия, чтобы ты смотрелся первоклассным трупом. Пришлось к тому же слегка усовершенствовать кое-какие электрические схемы в приборах. В общем; напряжение могло тебя только сильно обжечь, но не убить. Когда мы отбыли оттуда, случился неожиданный для тюремного персонала, но предусмотренный нами небольшой пожарчик. Аппаратура сгорела – все шито-крыто. Никаких сложностей.

– Это для вас, а мне…

– Хватит. Ты здесь и будь доволен.

С лица Макклири на мгновение сошла его извечная улыбка.

– Хотя, с другой стороны, может быть, ты и прав. Может, стул действительно лучше. Одинокая у нас работа.

– Спасибо, что просветил! Кстати, послушай, ведь раньше или позже вы все равно пошлете меня на задание. Может, я схожу сегодня в город проветриться?

– Нет.

– Почему?

– Потому что ты не вернешься.

– Это не объяснение.

– Нельзя, чтобы тебя видели в округе. Ты же должен понимать, что произойдет, если мы решим, что ты нам не подходишь.

Римо пожалел, что привязанный к его кисти пистолет не заряжен. Хотя вряд ли бы Макклири позволил ему пристрелить себя. Нет, хорошо бы провести хоть один вечер в городе. Один вечер, выпить стакан-другой. А что? Замки крепкие, но и у них, как его учили, есть свои слабые места… Что ему будет за это? Не убьют же, слишком дорого он им уже обошелся. Хотя от этих придурков можно ожидать чего угодно, черт бы их побрал.

– Бабу хочешь? – спросил Макклири.

– Одна из этих фригидных ледышек, что убираются у меня в комнате и приносят жратву?

– Какая тебе разница? – возразил Макклири. – Все они одинаковы, как ни крути.

Пришлось согласиться, хотя впоследствии Римо решил для себя, что больше не будет доверять КЮРЕ в том, что касается его личной жизни.

… Римо мыл руки перед ленчем. В дверь постучали.

– Войдите! – крикнул Римо, держа руки под струей прохладной воды, чтобы смыть ничем не пахнущее мыло, каким пользовались все обитатели Фолкрофта. Вытирая руки белым полотенцем, он вышел из ванной комнаты. То, что он увидел, на первый взгляд выглядело неплохо.

Ей было под тридцать. Атлетическая грудь распирала синюю униформу. Темные волосы были собраны в «конский хвост». Юбка охватывала довольно плоский зад. Ноги, на вкус Римо, были слегка толстоваты.

– Там, на доске, я увидела твой номер и время, – сообщила она с легким акцентом, который Римо определил как южнокалифорнийский. По крайней мере, так бы он ответил, услышав ее выговор на занятиях по речевым характеристикам.

– Мой номер? – переспросил Римо, заглядывая ей в глаза. Чего-то в них не хватало. Хоть и были они голубыми, но напоминали линзы японских портативных фотоаппаратов.

– Да, на доске, – ответила она, все еще стоя на пороге. – Может быть, я ошиблась?

– Нет, нет, – сказал Римо и бросил полотенце на кровать.

Она улыбнулась и сказала, уставившись на его широкую мускулистую грудь:

– Не люблю в одежде.

Римо непроизвольно втянул живот.

Она закрыла за собой дверь и, на ходу расстегивая блузку, направилась к кровати. Бросила блузку на деревянную спинку и завела руки за спину, чтобы расстегнуть бюстгальтер. У нее был плоский белый живот. Освободившись от бюстгальтера, ее груди не повисли: было видно, что они упругие и молодые. Соски были розовые и твердые.

Аккуратно сложив бюстгальтер на блузке и повернувшись к Римо, она сказала:

– Давай быстрее, а? Мне нужно быть в шифровальной через сорок минут. У меня обед сейчас.

Римо оторвал взгляд, сбросил полотенце с кровати и, сняв брюки, отбросил их в сторону вместе с сомнениями.

Когда в угол полетели ботинки, она уже ждала под одеялом. Римо тихонько лег рядом. Взяв его руку, она пристроила ее себе за спину, а другую – между ног.

– Поцелуй меня в грудь, – прошептала она.

Через пять минут все было кончено. Она отвечала на его ласки с животной яростью, в которой не было ни грамма искренней страсти. Прежде чем Римо убедился, что поимел-таки женщину, она уже вскочила с кровати.

– А ты ничего, – похвалила она, влезая в белые трусики.

Римо лежал на спине и смотрел в белизну потолка. Его правая рука была заложена за голову.

– Как ты определила? Ты сбежала слишком быстро.

Она засмеялась;

– Что поделаешь! Может, сегодня вечером будет больше времени…

– Может быть, – ответил Римо, – хотя у меня по вечерам занятия.

– Какие занятия?

– Обыкновенные.

Римо взглянул на девушку. Она надевала бюстгальтер «по-голливудски»: держа его перед собой, наклонилась и аккуратно погрузила груди в чашки.

– Чем ты занимаешься? – не смолкала она. – Я никогда не видела на доске таких, как у тебя, номеров…

– О какой, черт возьми, доске ты все время говоришь? – оборвал ее Римо. Он продолжал смотреть в потолок. От нее сильно пахло дезодорантом.

– Ну там, в комнате отдыха. Если тебе нужно общение, вывешиваешь номер своей комнаты и код. Клерк подбирает пары из номеров мужчин и женщин. Вообще-то не полагается знать, с кем будешь на этот раз. Говорят, что если знаешь, то появится серьезное чувство, и вообще. Но через некоторое время все начинают прекрасно разбираться в номерах. Надо только вставить свой номер в нужный момент. У женщин, например, первая цифра номера – ноль, у мужчин коды чаще всего – нечетные цифры. У тебя – девятка, я такой номер вижу впервые.

– Какой мой номер?!

– Девяносто первый. Ты что? Не знал, что ли? Вот тебе и на!

– Забыл.

Она продолжала трещать:

– Прекрасная система. Нравится руководителям групп. Никто ни в кого не влюбляется, и все довольны.

Римо взглянул на нее. Она уже была одета и направлялась к двери широкими шагами.

– Погоди, погоди, – Римо состроил обиженную гримасу. – А поцеловаться на прощание?

– Поцеловаться? С какой стати? Я же тебя не знаю!

Дверь захлопнулась.

Римо не смог решить: рассмеяться ему или просто уснуть. Поразмыслив, не стал делать ни того ни другого, а поклялся никогда не заниматься любовью в Фолкрофте.

С тех пор прошла неделя. Римо с нетерпением ждал первого задания. Не то чтобы его привлекала работа, просто невыносимо надоело здесь, в этой уютной и комфортабельной тюрьме.

Римо опять ткнул носком сандалии в пол. Наверняка сандалии было велено надеть не просто так. Здесь ничего просто так не делалось. Но ему было на это наплевать.

– Ну, долго еще? – крикнул он.

– Сейчас, – ответил Макклири. – А вот и он!

Подняв голову, Римо с трудом сдержал смех. То, что вошло в зал, было слишком жалким зрелищем для смеха. Вошедший был чуть выше ста пятидесяти сантиметров. Он был одет в белую форму – что-то вроде кимоно – с красным поясом, которая свисала с хилых телес. Несколько пучков седых волос развивались вокруг сморщенного монголоидного лица. Морщинистая кожа напоминала старый пожелтевший пергамент.

На ногах у старика тоже были сандалии, в руке – две короткие толстые доски, гулко хлопавшие друг о друга в такт шаркающей походке.

Макклири с почтительным видом пристроился на шаг позади старичка.

– Чиун, это Римо Уильямс, ваш новый воспитанник.

Глава тринадцатая

Чиун молча поклонился. Римо продолжал сверлить его глазами.

– И чему он будет меня учить?

– Он будет учить тебя убивать. Он научит тебя, как стать несокрушимой, почти невидимой машиной для уничтожения людей, – ответил Макклири.

Римо поднял лицо к потолку и глубоко вздохнул.

– Да ну тебя, Конн. Брось. Кто, этот? Тоже мне, нашел учителя!

– Он учит убивать и если бы захотел, то ты уже был бы мертв, даже моргнуть не успел бы.

Сильнее запахло хризантемами. Так вот откуда запах, от китаезы. Убивать? Этот ветеран дома престарелых?

– Не веришь? Попробуй, застрели его, – предложил Макклири.

– Зачем? Ему и так уже недолго осталось.

Лицо Чиуна ничего не выражало; казалось, он не понимал сути беседы. На крупных худых руках, держащих деревянные планки, отчетливо просматривались вздувшиеся старческие вены. Ни на лице, ни в узких темно-карих глазах не было ничего, кроме выражения вечного покоя.

– Дай-ка мне пистолет, Конн.

Римо снял с крюка Макклири револьвер. Привычная тяжесть в ладони. В сознании Римо промелькнули вбитые в память инструкторами характеристики: дальнобойность, рассеивание пуль, статистика точности, процент осечек, убойная сила. Бедный старик!

– А что, Чан будет где-то прятаться или как? – спросил Римо, прокрутив барабан кольта. Темные гильзы. Наверное, с усиленным зарядом.

– Его зовут Чиун. Прятаться он не будет, он будет гонять тебя по спортзалу.

Макклири стоял, уперев крюк в бедро. Из опыта общения с ним Римо знал, что Макклири обычно принимает такую позу, когда собирается пошутить. Римо уже видел этот «подвод» несколько раз. Ему уже успели объяснить, что нужно знать «подвод» каждого человека. «Подвод», то есть определенные движения перед действием в конкретной ситуации, есть у всех. Нужно просто научиться их замечать. У Макклири это был крюк на бедре.

– Если я его прикончу, ты отпустишь меня на недельку?

– На один вечер, – отвечал Макклири.

– Значит, ты думаешь, что у меня все же получится?

– Нет, я просто жадина, Римо. Не хочу, чтобы ты переволновался.

– Один вечер?

– Один вечер.

– Отлично, – сказал Римо, – я убью его.

Револьвер, как учили, он держал ближе к туловищу, чуть ниже уровня груди. Так его труднее выбить из рук, да и точность стрельбы выше.

Римо направил ствол в хрупкую грудь Чиуна. Старикашка не двигался, только на губах появилась еле заметная улыбка.

– Можно?

– Подожди, – ответил Макклири, – так у тебя вообще нет шансов. Пусть он отойдет в другой конец зала, а то ты помрешь и даже на курок нажать не успеешь.

– На курок нажать недолго. Потом, инициатива-то за мной.

– Это как сказать. Чиун успеет прежде, чем сигнал дойдет от твоего мозга до пальца.

Отступив на шаг, Римо положил палец на спуск. У всех кольтов этого типа легчайший спуск – «волосок». Не стоит смотреть китаезе в глаза: один из инструкторов рассказывал, что на Востоке умеют с помощью гипноза замедлять реакцию.

– Гипноза не будет, Римо, – сказал Макклири, – можешь смело смотреть ему в глаза. Чиун, положите, пожалуйста, доски. Займемся ими после.

Чиун положил доски на пол. Он сделал это медленно; ноги его оставались абсолютно неподвижными, пока туловище опускалось почти до пола. Доски беззвучно очутились на полу. Выпрямившись, Чиун отошел в дальний угол зала, где на стене висели белые маты, набитые хлопком. Теперь уже не нужно было прижимать револьвер к себе, и Римо вытянул руку для более точной стрельбы.

Белая униформа старика была светлее, чем маты за его спиной, но это не составляло проблемы: в лучах бьющего в окна солнца ярко алело пятно красного пояса. Римо нацелил кольт чуть выше этого пятна. Стрелять лучше в грудь, а когда Чиун забьется на полу в луже крови, можно будет подойти на пять шагов ближе и всадить пару пуль в седину волос.

– Готов? – спросил Макклири, отступая подальше от линии огня.

– Готов, – откликнулся Римо, отметив про себя, что Макклири даже не потрудился задать этот вопрос Чиуну.

Так, может, это очередной тест? Вдруг этого старикашку, на которого плюнь – рассыплется и который по-английски-то ни бельмеса, просто хотят подставить, чтобы проверить, готов ли он, Римо, убивать? Ну и сволочи!

Римо целился прямо по стволу. Никогда не следует полагаться на мушку чужого пистолета. Дистанция – меньше сорока метров.

– Огонь! – скомандовал Макклири, и Римо дважды нажал на курок. Клочья полетели из матов в том месте, где только что стоял Чиун. Старик был невредим и быстро приближался, двигаясь как-то по-крабьи, боком, напоминая движения какого-то странного, пораженного чесоткой танцора. Смешной старичок отправился в смешное путешествие. Оно кончится… здесь. Прогремел еще один выстрел. Смешной старичок продолжал продвигаться вперед, то почти ползком, то – подпрыгивая свечой, шаркая по полу, ни на секунду не останавливаясь. Возьмем упреждение… Выстрел!

Ага, он все приближается, осталось метров пятнадцать. Подождем немного. Девять метров. Пора. Эхо выстрелов еще катилось по залу, а старик уже перешел на свою обычную шаркающую походку. Патронов больше не было.

Римо в ярости швырнул ему в голову кольт. Старик поймал его, как ловят медленно порхающую осеннюю бабочку, хотя Римо даже не заметил движения его руки. Кислый запах порохового дыма перебил аромат увядающих хризантем. Чиун подал пистолет Римо.

Римо было протянул его Макклири, но когда крюк приблизился к оружию, разжал руку, и кольт с резким стуком упал на пол.

– Подними, – сказал Макклири.

– Засунь его себе в…

Макклири кивнул старику. Не успев сообразить, что происходит, Римо вдруг очутился на полу, изучая рисунок древесины. Все произошло настолько быстро, что даже не было больно.

– Что скажете, Чиун? – услышал Римо голос Макклири.

Чиун ответил по-английски, выговаривая слова аккуратно, но уверенно:

– Он мне нравится.

У него был высокий мягкий голос. В манере говорить чувствовался Восток; впрочем, в ней присутствовали и рубленые, типично британские интонации.

– Он не станет убивать без основательных причин, из глупых побуждений. Ни патриотизма, ни идеалов, только способность здраво рассуждать. Для того чтобы весело провести один вечер, он был готов меня убить. Это вполне резонно. Он умнее вас, мистер Макклири. Он мне нравится.

Подобрав пистолет, Римо встал с пола. Он так и не успел понять, куда его ударили, покуда не попытался отвесить Чиуну шутливый поклон.

– А-а-арх-х, – только и смог простонать Римо.

– Задержи дыхание. Теперь нагнись, – скомандовал Чиун.

Римо выдохнул. Боль ушла.

– Мышцы снабжаются кровью и зависят от кислорода, – объяснил Чиун. – Для начала будем учиться правильно дышать.

– Ага, – ответил Римо, протягивая Макклири револьвер. – Слушай, Кони, а зачем я-то нужен, если у вас есть он? Ей-богу, его вполне хватит!

– Все дело в цвете кожи. Чиун, правда, может стать практически незаметным, когда захочет, но все-таки он не человек-невидимка. Все свидетели будут твердить о тощем азиате после каждой операции. Газетчики завоют о Желтом Призраке. К тому же, – Макклири понизил голос, – мы ведь не существуем. Ни ты, ни я, ни Чиун, ни Фолкрофт. Мы работаем в организации, которая никогда не существовала, и это важнее наших жизней или любого задания. Боюсь, что большинство поручений, которые ты будешь выполнять, как раз и будут связаны с ликвидацией тех, кто выносит сор из избы. Не дай тебе Бог с кем-нибудь здесь подружиться.

Римо взглянул на Чиуна. Несмотря на улыбку, темные прорези глаз оставались безучастными. Макклири смотрел в пол, как будто его чрезвычайно интересовали лежащие у ног старика доски.

– А эти деревяшки зачем? – спросил Римо.

Макклири буркнул что-то, повернулся и направился к выходу. Его синие мокасины, заметил Римо, шаркали по полу так же, как и у Чиуна. Он так и ушел, не протянув руки, не обронив ни слова. Римо не суждено было его увидеть до того самого дня, когда он получил приказ: убить Конна Макклири.

Глава четырнадцатая

Доктор Смит обедал у себя в кабинете, когда раздался звонок телефона повышенной секретности. От других аппаратов, стоящих на большом письменном столе красного дерева, его отличала лишь белая отметина на трубке.

Смит положил ложечку сливового йогурта, который он собирался отправить в рот, обратно в стоящую перед ним на серебряном подносе фаянсовую мисочку. Как будто в ожидании важного визитера, он вытер губы льняным носовым платком, снял трубку и сказал:

– Смит, 7-4-4.

– Ну? – произнес «тот» голос.

– Что «ну», сэр?

– Как наши дела в Нью-Йорке?

– Не могу ничем вас порадовать, сэр. Никак не удается обойти этого Максвелла.

Смит положил платок на поднос и рассеянно принялся мешать ложечкой йогурт, устроив небольшой шторм на его поверхности. Если его жизнь можно было назвать долиной слез, то начальство никогда не брезговало нагнать туда парочку грозовых ливней, а потом удивлялось тому, что он весь промок…

– Что с вашим новым агентом?

– Он проходит подготовку, сэр.

– Проходит подготовку?! – Голос зазвучал громче. – Комиссия Сената на днях будет в Нью-Йорке! Как им работать, если мы не решим проблему Максвелла? Свидетели исчезали и исчезают. Избирательная кампания на носу. Если Максвелл мешает, уберите Максвелла!

– Из всего нашего персонала один только инструктор-вербовщик может оперировать на таком уровне… – возразил Смит.

– Ну, знаете… Какого черта вы вообще там делаете?

– Если мы пошлем инструктора, у нас останется только стажер.

– Так пошлите стажера.

– Он и дня не продержится.

– Тогда посылайте вербовщика! Мне плевать, как вы это сделаете!

– Дайте нам еще три месяца. Через три месяца стажер будет готов.

– Значит, так: в течение месяца устранить Максвелла. Это приказ!

– Слушаюсь, сэр, – последовал ответ.

Смит положил трубку и, разгладив следы шторма, утопил ложечку в сероватой массе йогурта. Макклири или Уильямс? Один – сырой, другой – единственный человек, способный подыскивать стажеров. Может быть, у Уильямса все-таки получится? А если нет, то с кем они останутся? Смит посмотрел на телефон с белой отметиной, затем – на аппарат внутренней связи Фолкрофта и поднял его трубку.

– Соедините со спецотделом! – сказал он. Последовала пауза.

Полуденное солнце сверкало на волнах залива за окном.

– Спецотдел, – раздался голос в трубке.

– Позовите… – начал было Смит, – нет, никого не нужно.

Доктор повесил трубку и, глубоко задумавшись, обратил взгляд в окно.

Глава пятнадцатая

Чиун жил в гораздо более просторном помещении, чем Римо, но там было столько всяких финтифлюшек, что оно походило больше на перегруженный товаром магазин дешевых сувениров.

Старик заставил Римо сидеть на тонкой циновке. Стульев вообще не было, а стол, за которым они ели, доходил Римо до щиколотки. Чиун утверждал, что мышечный тонус повышается только тогда, когда ноги скрещены на бедрах, а не свисают со стула.

Целую неделю Чиун только говорил. Но ни о чем конкретном речи пока не заходило. Чиун зондировал, а Римо уклонялся. Чиун задавал вопросы – Римо вопросами же и отвечал.

Задержала процесс обучения и пластическая операция. Хирурги слегка выпрямили Римо переносицу и четче обозначили скулы. Электролиз, слегка отодвинув назад линию волос, сделал лоб выше.

Однажды, когда лицо Римо все еще было покрыто повязками, он спросил Чиуна:

– Вы кошерный хот-дог не пробовали?

– Никогда, – отвечал Чиун. – Поэтому я и прожил так долго. Надеюсь, что и ты никогда больше не станешь есть кошерные хот-доги и подобную мерзость, которой вы, западники, разрушаете свои желудки.

Римо пожал плечами и отодвинул в сторону черную лакированную миску с полупрозрачными ломтиками рыбы. Вечером, он знал, можно будет заказать нормальной рыбы.

– Я вижу, что ты и впредь собираешься прислушиваться только к голосу желудка.

– Но Макклири-то пьет! – Он поднес ко рту белесый ломтик рыбы.

Лицо Чиуна посветлело.

– А, Макклири! Это очень-очень особенный человек.

– Он ваш ученик?

– Нет. Могу только сказать, что учил его достойный человек. Ему, должно быть, очень было трудно работать с таким учеником, как Макклири, зараженным идеализмом. Очень трудно. С тобой, по счастью, такой проблемы не будет.

Римо разжевал несколько зернышек риса, лежавших подальше от рыбы. Сквозь оранжевые занавеси на окнах проходил непривычный свет.

– Наверное, неприлично спрашивать, как ты справился с бременем идеализма?

– Вы правы, это неприлично, – ответил Римо. Может, сегодня удастся разжиться кусочком грудинки…

– Понятно, – сказал Чиун. – Извини, что я задаю такие вопросы, но я должен знать своего ученика.

Римо вдруг почувствовал, что одно из зернышек риса все же прикасалось к рыбе. Он уже было собрался выплюнуть его, но сообразил, что тогда Чиун наверняка пустится в рассуждения о ценности пищи. Вчерашняя лекция на эту тему продолжалась полчаса. Придется глотать.

– Я должен знать своего ученика, – повторил Чиун.

– Послушайте, мы разговариваем уже шесть дней. Может быть, займемся делом? Я, конечно, слыхал о восточном долготерпении, но у меня его нет.

– Всему свое время. Так как же ты избавился от идеализма?

Чиун принялся пережевывать кусочек рыбы. Римо уже знал, что на это потребуется не меньше трех минут.

– Вы предполагаете, что у меня когда-то были идеалы?

Не переставая жевать, Чиун утвердительно кивнул.

– Ну что ж. Я был командным игроком всю жизнь. Что я за это получил? Электрический стул. Они собирались меня поджарить. Тогда я пошел на их условия, а очухавшись, почувствовал себя как в аду. Я – здесь, рыба – вот она, а значит и ад тут. Вот так. Понятно?

Завершив процесс жевания, Чиун произнес:

– Ясно, ясно. Но единичный опыт не убивает мысли. Мысль остается. Она только прячется. Ты вполне способен осознать это сейчас. Но когда вернутся ощущения детства – берегись.

– Ладно, я запомню, – сказал Римо. Нет, хороший стейк будет получше грудинки.

Слегка поклонившись, Чиун произнес:

– Убери со стола.

Римо понес миски в раковину, разрисованную фиолетовыми и зелеными цветами. Чиун, закрыв глаза и задрав голову вверх, как будто рассматривая ночные небеса, тихо заговорил:

– Я должен научить тебя убивать. Это несложно, если для этого достаточно подойти к жертве и нанести удар. Однако в нашем деле так бывает крайне редко. На самом деле все гораздо сложнее и труднее, поэтому и учеба будет трудной и сложной.

– Чтобы стать настоящим мастером, потребуется много лет, которых у нас, к сожалению, нет. Однажды ко мне обратились с просьбой подготовить человека из вашего Центрального разведывательного управления. На подготовку отвели только две недели. Его посылали на задание в Европу. Я настаивал, что это недостаточный срок, что он не готов, но меня не послушали. В результате этот человек и прожил только пятнадцать дней…

– Похоже, ваша разведка не ведает, что творит! На твое обучение они, правда, дали больше времени. Сколько – никто не знает. Поэтому я попробую в первые же недели передать тебе как можно больше из того, что знаю. Потом, если представится возможность, начнем сначала и углубимся.

– Для того, чтобы учиться, надо знать, что изучаешь. Все боевые искусства Востока основаны на философских принципах дзен-буддизма.

Римо ухмыльнулся.

– Ты знаком с дзен? – спросил Чиун.

– Бородатые бездельники и черный кофе!

– Это не дзен, это чепуха, – нахмурился Чиун. – Все боевые искусства – дзю-до, карате, кунг-фу, айки-до – основаны на принципе моментального действия, когда это действие необходимо. Но это действие должно быть рефлекторным, инстинктивным, а не заученным. Оно должно быть естественным продолжением личности. Это не пальто, которое можно снять, это кожа, которую снять нельзя. Это может казаться сложным, но позже ты, Римо, поймешь, что это совсем просто.

– Прежде всего надо научиться правильно дышать.

– Конечно, – сухо отозвался Римо.

Чиун шутку не принял.

– Если не научишься правильно дышать, то не научишься ничему. Повторяю – это крайне важно. Придется тренироваться до тех пор, пока правильное дыхание не станет инстинктивным. В нормальной ситуации мы не пошли бы дальше, пока не поставлено дыхание, но мы не можем себе этого позволить.

Поднявшись с пола, Чиун подошел к черному полированному шкафчику, достал метроном и поставил его на столик перед Римо.

Тот вечер стал самым скучным в его жизни. Чиун рассказывал о технике дыхания и наконец рекомендовал для Римо такой ритм: вдох на два счета, два счета – задержка дыхания, два счета – выдох.

Римо тренировался весь вечер под стук метронома и бормотание Чиуна. Из всего сказанного стариком Римо понял только одно: Ки-ай, дыхание твоего духа, соединяет тебя с дыханием Вселенной и передает тебе ее могущество.

– Загоняй воздух глубже, – вещал Чиун. – Загоняй его до самого паха. Воздух должен опуститься ниже нервного узла, управляющего эмоциями. Глубже, глубже, глубже… Спокойные нервы – спокойный человек, а спокойный человек не знает страха… Дыши и медитируй. Очисти мозг от мыслей и чувств, отгородись от окружающего. Сосредоточься на внутреннем, на том, что тебе предстоит сделать.

Так продолжалось весь вечер. Наконец Чиун сказал:

– Для начала неплохо. Ты уже хорошо движешься. Баланс и дыхание! Вот главное. Завтра начинаем специальную подготовку.

Утром Чиун начал занятия с объяснения различий между школами боевых искусств, различий между более широким «до» – направлением и более узким «джитсу» – техникой боя.

– Ты изучал дзю-до в армии, – полувопросительно произнес Чиун.

Римо кивнул. Чиун огорченно покачал головой.

– Придется переучиваться. Там учили правильно падать?

Римо опять утвердительно кивнул, вспоминая технику падения в дзю-до: упасть с перекатом и хлопнуть вытянутыми руками по поверхности, на которую падаешь, чтобы рассеять силу удара при падении.

– Все это надо забыть, – сказал Чиун. – Вместо того чтобы падать как кукла, будем учиться падать как поролоновая губка для мытья посуды.

Они подошли к матам.

– Вот, например, айки-до. Это простое и чистое оборонительное искусство, искусство, дозволяющее избежать увечья и вернуться в бой. Дзю-до есть система прямых линий; айки-до тяготеет к окружности. Брось меня через плечо.

Встав перед Чиуном, Римо взял его за руку и легко перебросил через плечо. По законам дзю-до Чиун должен был упасть, перевернуться и ударить рукой по матам, чтобы нейтрализовать энергию падения. Вместо этого Чиун свернулся в воздухе клубком, упал, прокатился по матам и оказался на ногах лицом к Римо – все это одним движением.

– Вот чему ты будешь учиться. Хватай меня сзади.

Римо подошел к Чиуну со спины и обхватил его на уровне труди, прижав руки к туловищу.

В дзю-до есть несколько способов уйти от такого захвата.

Все они силовые. Можно затылком разбить лицо нападающего; можно повернуться на пол-оборота и локтем ударить его по горлу; каблуком ударить по щиколотке; резко нагнувшись вперед, схватить нападающего за лодыжки, рывком выпрямиться – противник повержен.

Ничего этого Чиун делать не стал.

Римо решил прижать старикана посильнее и постараться сделать ему больно. Он почувствовал, как Чиун содрогнулся, как напряглись его мышцы. Старик взял Римо за запястья и ровным, неторопливым движением спокойно развел его сцепленные руки: …на дюйм, …на два и – в стороны! Чиун повернулся, нырнул Римо подмышку и молниеносным броском швырнул его на маты.

Оглушенный, Римо сидел, поматывая головой.

– А перекатиться после падения? – спросил Чиун.

Римо с усилием поднялся на ноги.

– Как, черт возьми, вам это удалось? Я же сильнее!

– Это правда, но твоя сила очень редко бывает направлена по прямой из одной точки в другую. Она обычно распыляется по разным направлениям. Я просто сконцентрировал свои ничтожные силы в «саика танден» нервном центре в области диафрагмы, а потом направил их через предплечья наружу. Я могу справиться с десятерыми, а тебе и двадцать человек будут не помеха – если, конечно, овладеешь этой техникой. А ты ею овладеешь.

Тренировка продолжалась.

Через три дня Чиун сказал:

– Достаточно айки-до. Это оборонительное искусство и не твой профиль. Перейдем к атаке. Мне сказали, что времени у нас остается мало. Надо торопиться.

Они направились к стоящим в углу зала столбам для отработки ударов. Пока они шли, Чиун объяснял:

– На Востоке существует множество видов рукопашного боя, ориентированных на атаку. Все они хороши на определенном уровне исполнения. К сожалению, у нас нет времени на все. Поэтому остановимся на самом универсальном – карате.

Они стояли внутри квадрата, образованного четырьмя столбами для отработки ударов, имеющими форму буквы "Y".

Чиун продолжал:

– Легенда гласит, что карате родилось много-много лет назад, когда жестокий правитель одной из провинций Китая отобрал у крестьян, находившихся под его властью, все оружие. Дхарма, основоположник учения дзен, жил как раз в те времена. Он понимал, что его народ должен иметь что-то, дабы защитить себя. И он созвал людей к себе.

Не переставая говорить, Чиун закрепил на трех столбиках по дюймовой сосновой доске.

– Дхарма обратился к народу и сказал, что всем нужно учиться защищать себя. «У нас отобрали ножи, – сказал он, – так превратим каждый палец в нож…»

Молниеносным движением Чиун выпрямил руку и нанес по первой доске прямой удар кончиками пальцев. Со стуком упали на пол две ее половинки.

– И Дхарма сказал: «У нас отобрали дубинки – так превратим в дубинки наши кулаки…»

При этих словах Чиун ударом кулака расщепил следующую доску.

Чиун остановился перед третьим столбом:

– У нас отняли копья – так пусть же каждая рука станет копьем! – произнес Чиун и напряженной раскрытой ладонью, действительно напоминающей копье, разбил надвое последнюю доску. Чиун на минуту задержался перед пустым столбом, сделанным из цельного бруса десятисантиметровой толщины. Он сделал глубокий вдох.

– И сказал Дхарма: «Превратим руки в мечи!»

Последние слова Чиун почти выкрикнул на резком выдохе. Со звуком винтовочного выстрела ребро ладони Чиуна соприкоснулось с брусом. Столб закачался и упал, перерубленный на высоте метра от пола. Чиун повернулся к Римо.

– Таково искусство открытой ладони, которое мы называем «карате». Ты его освоишь.

Римо приподнял перерубленный брус и посмотрел на покрытый щепками торец. Что ж, Чиун впечатляет, с этим нельзя не согласиться. Что может остановить этого человечка, если ему придет в голову начать убивать всех подряд? Кто сможет противостоять его ужасающим рукам?!

Глава шестнадцатая.

Занимаясь с Чиуном айки-до, Римо узнал о существовании и расположении болевых точек на человеческом теле. Из многих сотен только шестьдесят, по словам Чиуна, могут быть реально использованы. Поражение лишь восьми из этих шестидесяти влечет за собой немедленную смерть.

– На этих восьми мы и сосредоточимся, – объявил Чиун.

Возвратившись в спортивный зал после обеда, Римо обнаружил две куклы в человеческий рост, закрепленные на пружинах. На них была надета белая борцовская форма и нанесены красные точки: на висках, на адамовом яблоке, в области солнечного сплетения, в районе почек, у основания черепа и на спине, где, как он узнал впоследствии, расположен седьмой позвонок.

– Как каратист держит руку, нанося удар? – спросил Чиун, усаживаясь на маты перед куклами, и сам ответил: – Для всех ударов существует одно исходное положение ладони…

Он повернул руку ладонью вверх и выпрямил пальцы.

– Большой палец надо «взвести» как боек пистолета. При этом в предплечье должно ощущаться напряжение, как бы оттягивающее кисть назад. Оно, в свою очередь, вызывает напряжение в мизинце. Он выдвигается вперед. Указательный, средний и безымянный пальцы должны быть слегка согнуты в последней фаланге, а ладонь в целом – немного вогнута.

Придав кисти соответствующее положение, Чиун велел Римо потрогать его предплечье: на ощупь оно оказалось похожим на туго натянутый канат.

– Твердость достигается не усилием, а натяжением мышц, – объяснял Чиун. – Именно натяжение, а не сила превращает руку в страшное оружие.

Подойдя к куклам, они начали разучивать удары ладонью: справа, слева, ниже, выше… И снова, и снова.

Римо с удивлением обнаружил, что его ладонь практически не ощущает боли от соприкосновения с набитыми обрезками канатов чучелами.

Чиун остановил Римо:

– Не нужно стараться, чтобы удар проходил внутрь. В карате нет проникающих ударов. Есть только шлепок, контакт.

Из кармана робы Чиун достал коробок спичек.

– Зажги, пожалуйста, – попросил он.

Римо вытянул вперед руку с зажженной спичкой. Чиун повернулся к огоньку лицом, поднял руку к плечу и одновременно с резким выдохом открытой ладонью нанес удар сверху. В тот момент, когда, казалось, что ладонь вот-вот коснется огня, Чиун повернул ее и отдернул. Огонек спички метнулся за вакуумом, созданным ладонью Чиуна. Спичка погасла.

– Таким и должно быть движение руки каратиста при ударе – резким и не имеющим инерции, – пояснил Чиун.

– Я как-то не собирался гасить спички, – заметил Римо. – Вот ломать доски – другое дело. Сколько надо для этого проучиться?

– Нисколько. Ты легко справишься с любой доской. Но всему свое время. Продолжим тренировку.

По настоянию Чиуна, Римо провел еще несколько часов, тренируя удары на куклах. Ближе к вечеру они перешли к другим положениям ладони при ударе. Основное положение, узнал Римо, называлось «шуто» – ладонь-меч. Рука в таком положении может находиться, не уставая, хоть целый день.

Если слегка прогнуть руку с вытянутыми пальцами в запястье, получится рука-поршень – «шотей». Шотей применяется для ударов в подбородок или в горло. «Хиракен» – почти то же самое, но средние три пальца согнуты сильнее. В таком положении рука подобна лопасти весла.

– Прекрасно для ударов по ушам. Почти всегда следует разрыв барабанной перепонки, – объяснял Чиун.

Если руку-меч сжать в кулак, то получится «тетсуи» – рука-дубинка.

– Есть и другие положения, – сказал Чиун, – но пока довольно и этих. Когда ты научишься при ударе направлять свою силу в руку или ногу, то поймешь, что ее можно передавать и через предметы. Любая вещь в твоих руках станет смертоносным оружием.

Чиун показал Римо, как лист бумаги превратить в кинжал, а простые канцелярские скрепки – в дротики.

Трудно сказать, чему еще он успел бы научить Римо, если бы однажды, в три часа ночи, в комнату, где жили Чиун и Римо, не постучали. Вошел охранник и начал что-то шептать на ухо старику.

Чиун склонил голову в знак согласия, а затем кивнул Римо, который, хотя и проснулся, но лежал неподвижно.

– Иди за этим человеком, – сказал Чиун.

Поднявшись с циновки толщиной в соломинку, Римо надел сандалии. Охранник чувствовал себя не в своей тарелке, находясь в одной из комнат спецподразделения. Увидев, что Римо направляется к нему, парень попятился. Римо кивком предложил ему указывать дорогу.

Шагая по мощеной дорожке вслед за охранником, Римо поежился – холодный ветер с залива насквозь продувал тонкую ткань рубашки. Ноябрьская луна заливала жутковатым светом темные корпуса санатория. Римо старался задерживать дыхание, чтобы справиться с холодом, но, пока они дошли до административного здания, он уже похлопывал себя руками, пытаясь согреться.

Охранник был одет в толстую шерстяную куртку, застегнутую на все пуговицы, которую он не расстегнул, даже когда они вошли в помещение и поднялись на лифте на третий этаж. По дороге их дважды останавливала охрана: сопровождающий предъявлял пропуск. Странно, подумал Римо, как это я раньше не замечал, что в позах часовых отсутствует равновесие? Ребята стояли совершенно неправильно, держали руки так, что, казалось, напрашивались на захват и бросок через себя. Римо отметил также, что для подготовленного человека проникнуть сюда не составило бы особого труда. Они оказались перед дубовой дверью с массивной медной ручкой. На двери висела табличка: «Посторонним не входить». Охранник остановился:

– Дальше мне нельзя, сэр.

Римо понимающе буркнул и повернул круглую ручку. Дверь отворялась наружу, а не в комнату. Римо машинально отметил толщину филенки и решил, что эту дверь пистолет не возьмет. Разве что «магнум-357».

За столом красного дерева, опершись на него, стоял худощавый человек в синем купальном халате и отхлебывал что-то из дымящейся чашки. Его взгляд был устремлен в темноту за окном, где поблескивал залитый лунным светом залив.

Римо закрыл за собой дверь. Нет, ее даже «магнум» не возьмет.

– Меня зовут Смит, – сказал, не оборачиваясь, человек за столом. – Я ваш начальник. Чаю не хотите?

– Нет, – буркнул Римо.

Не меняя положения, Смит продолжал:

– Вы уже знаете почти все, что вам может пригодиться. Допуск на оружие вам оформлен. В триста седьмой комнате вас проинструктируют насчет каналов связи и явок. Все, что попадет к вам в руки из Фолкрофта в письменном виде, подлежит немедленному уничтожению. В сто второй получите одежду. Ярлыки – калифорнийские. Деньгами вас обеспечат. Документы будут на имя Римо Кэбелла.

Все это Смит произнес таким тоном, как будто зачитывал список фамилий в ведомости.

– Вы теперь независимый репортер из Лос-Анджелеса, так будет удобнее. Впрочем, вам решать. Действуйте по обстоятельствам. Тренировки пока окончены. Мы дали бы вам больше времени, но…

Римо молча слушал. Не думал он, что вот так придется отправляться на первое задание. А, с другой стороны, почему бы и нет?

Человек продолжал бубнить:

– Ваша задача – ликвидировать человека, находящегося в данный момент в Джерси, в больнице «Ист-Гудзон». Он сегодня выпал из окна. Скорее всего, его оттуда выкинули. Допросите и уничтожьте. Никаких специальных препаратов для допроса не потребуется. Если он еще жив, то вам все расскажет сам.

– Сэр, – перебил Римо, – а как мне встретиться с Макклири? На первое задание мы должны были идти вместе.

Смит опустил глаза.

– Встретитесь в больнице. Именно его вам и предстоит ликвидировать.

У Римо перехватило дыхание, он отшатнулся.

– Выхода нет. Его надо убрать. Макклири при смерти и сильно мучается. Неизвестно, что он может наговорить под действием лекарств, в бреду…

– Может быть, выкрадем его? – выдавил из себя Римо.

– И куда мы его денем?

– Туда же, куда и меня.

– Слишком рискованно. По документам он являлся пациентом Фолкрофта. Нам уже звонили из полиции. Это прямая ниточка к нам. Один из наших людей, врач, пытался внушить полицейским, что Макклири не совсем психически здоров, и сейчас, насколько известно, полиция склоняется к тому, чтобы прекратить следствие, списывая все на попытку самоубийства.

Смит покрутил чашкой. Наверное, что-то попало в чай, подумал Римо.

– Если он еще жив, ваша задача – узнать, какую информацию удалось Макклири собрать о Максвелле. Этот Максвелл – ваше задание номер два.

– Кто это?

– Мы не знаем. Насколько известно, он оказывает платные услуги гангстерским синдикатам Нью-Йорка. Сфера его деятельности – убийства. Но как, где и когда он действует – неизвестно. Нужно с ним покончить, и как можно скорее. Если в течение недели вам это не удастся, не пытайтесь связаться с нами. В этом случае нам, вероятнее всего, придется прикрыть лавочку здесь и перебраться в другое место.

– А я?

– Есть два пути. Первый – продолжить поиски Максвелла, но это по вашему усмотрению. Второй – на некоторое время осесть на дно где-нибудь в Нью-Йорке. Читайте раздел частных объявлений в «Нью-Йорк Таймс». Если нам понадобится выйти с вами на связь, мы опубликуем объявление. Вместо подписи – крест, символ КЮРЕ.

– А если мне все же удастся выполнить задание?

Не оборачиваясь, Смит поставил чашку на стол.

– Если уберете Максвелла за неделю – будем работать дальше. В этом случае – отдыхайте и следите за объявлениями в «Таймс»… С вами свяжутся.

– Откуда брать деньги на жизнь?

– Возьмите с собой столько, сколько считаете необходимым. При следующем контакте получите еще. – Смит скороговоркой назвал телефонный номер. – Пользуйтесь им только в случае крайней, повторяю, крайней необходимости. По этому номеру вы сможете связаться со мной каждый день с 14.55 до 15.05. Только в это время.

– Не понимаю, почему я должен уйти на дно, если не выгорит дело с Максвеллом? – не удержался Римо. Он не мог не задать этого вопроса: события развивались для него слишком стремительно.

– Мы меньше всего заинтересованы в том, чтобы в один прекрасный день вы пожаловали в Фолкрофт. Ну, не получится с Максвеллом. Одно задание, один подпольный штаб, это, в конце концов, не так важно. Главное – сохранить тайну КЮРЕ. Поэтому так важно ваше задание по Макклири. Он, повторяю, связующее звено цепочки, которую необходимо прервать. В случае неудачи, – тут его голос дрогнул, – придется избавляться и от вас… Другого выхода у нас, учтите, не будет. Если проговоритесь – тоже. Я сам это сделаю. Макклири находится в госпитале под именем Франка Джексона. У меня все. До свидания.

Человек повернулся, как будто собирался протянуть на прощание руку, но передумал и скрестил руки на груди.

– В нашем деле не стоит заводить друзей. Кстати, постарайтесь прикончить Макклири побыстрее, хорошо?

Глаза у Смита были покрасневшие, отметил Римо и направился в комнату триста семь.

Глава семнадцатая

Два следователя из управления полиции Ист-Гудзона поднимались в бесшумном лифте дома-башни «Ламоника» на частный двенадцатый этаж.

Тишина в кабине действовала угнетающе, и оба молчали. Сержант Грувер, пузатый человек с погасшей сигарой в зубах, наблюдал за зажигающимися поочередно номерами этажей. Его напарник Рид, известный среди коллег в Управлении по расследованию убийств под кличкой «Тощий Рид», скользил карандашом по страницам в черной записной книжке.

– Он свалился по меньшей мере с девятого этажа, – произнес Рид.

Грувер что-то пробурчал в ответ.

– Говорить он не может.

– А ты бы смог, если бы свалился с девятого этажа? – спросил Грувер и потрогал пухлым волосатым пальцем отполированную до блеска панель лифта. – Ни черта он не скажет, его и до больницы-то не довезут.

– Но он сначала еще мог говорить, я сам слышал, как он что-то сказал одному из тех, кто тащил носилки.

– Слышал, слышал… Отвяжись ты от меня! – Кровь бросилась Груверу в лицо. – Слышал он. Ну и что? Мне вообще все это не нравится. Слышал он!

– Что ты на меня орешь? – завопил Рид. – Я, что ли, виноват, что мы обязаны теперь допрашивать владельца «Ламоники»?!

Грувер смахнул пылинку с полированной панели. Вместе с Ридом они работали уже почти восемь лет, и оба прекрасно знали о дурной, если не сказать опасной, репутации этого здания.

Этому дому с роскошными апартаментами самое место было в одном из лучших районов Нью-Йорка, но его почему-то выстроили в Ист-Гудзоне. Двенадцатиэтажное здание приносило городу налоги с четырех с половиной миллионов долларов, в которые оценивалась двенадцатиэтажка. Своим существованием башня «Ламоника» поддерживала баланс муниципального бюджета, снижая налоги горожан. Это была одна из многих причин, по которым власть в городе уже почти десять лет принадлежала той политической партии, которая пользовалась поддержкой владельца великолепного белого здания, возвышавшегося над облепившим его основание трехэтажным убожеством.

Мэр города издал обязательную к исполнению всеми полицейскими инструкцию, по которой патрульный полицейский автомобиль должен был круглосуточно курсировать вокруг башни. Ни одному из полицейских не позволялось входить в здание без разрешения мэра. Полицейским вменялось в обязанность отвечать на вызовы, исходившие из здания, на приоритетной основе.

Если господин Норман Фелтон, владелец здания, занимающий все двадцать три комнаты на двенадцатом этаже, обратится в полицию. Управление полиции Ист-Гудзона обязано было немедленно оказать ему содействие, известив предварительно мэра, который тут же справлялся, не может ли он лично сделать что-либо для господина Фелтона, известного своей щедростью в делах политических.

Грувер потер панель лифта рукавом пальто, отступил на шаг и полюбовался работой. Блеск!

– Ты должен был сперва позвонить мэру, – сказал Рид. Лифт остановился.

– Должен, должен… Его дома не было! Что ты ко мне привязался?!

Круглые щеки Грувера опять покраснели. В последний раз убедившись в том, что панели лифта возвращен ее прежний безупречный вид, он ступил на пушистый темно-зеленый ковер фойе. Двери лифта закрылись. Обернувшись, Грувер заметил, что кнопки вызова лифта не было.

Он подтолкнул Рида локтем. Единственным выходом из фойе теперь была белая дверь с глазком в центре, без ручки, с петлями, убранными вовнутрь.

Хорошо освещенное фойе напоминало тюремную газовую камеру с той разницей, что здесь не было даже отверстия, через которое в емкость с кислотой бросают таблетку, вызывающую смертоносную реакцию.

Но это беспокоило Рида меньше всего.

– Мы даже шефу не позвонили.

– Замолчишь ты или нет? – огрызнулся Грувер. – Заткнись, а?

– Нам может здорово влететь, это уж точно…

Грувер сгреб в кулак широкие синие лацканы Рида и проговорил шепотом:

– У нас нет другого выхода! Там, внизу, лежало тело. Не бойся, я знаю, как обходиться с этими богатеями, все будет нормально. И шеф нам ничего не сделает. Закон на нашей стороне. Все будет о'кей.

В ответ Рид только с сомнением покачал головой.

Грувер постучал в дверь – звук получился глухой, как и должно быть, если костяшками пальцев стучать по металлу. Сняв шляпу, он подтолкнул локтем Рида: снимай, мол, свою, чего ждешь? Рид спрятал блокнот и последовал немому совету старшего по званию напарника, нервно жевавшего потухшую сигару.

Дверь бесшумно отъехала влево, открыв взгляду полицейских одетого в черное высокого и импозантного дворецкого.

Грувер извиняющимся тоном сообщил, что им не хотелось беспокоить господина Фелтона, но обстоятельства… На тротуаре перед башней «Ламоника» был обнаружен человек, по всей вероятности выпавший из окна одной из квартир.

Пристально поглядев на Грувера и Рида, неожиданно почувствовавших себя неуютно, дворецкий произнес:

– Прошу вас.

Помещение, в котором они оказались, размерами напоминало банкетный зал. Полицейские даже не заметили, как за их спинами бесшумно задвинулась дверь. Раскрыв рты, полицейские разглядывали пятнадцатиметровое панорамное окно, полуприкрытое белизной роскошных портьер. Во всю длину боковой стены раскинулся шикарный диван, обитый дорогой кожей. Комната была освещена мягким рассеянным светом скрытых ламп, как в художественном салоне. Стены были увешаны картинами в стиле модерн. Их броские, радующие взгляд рамы, подобно часовым, замкнули вокруг полицейских сплошное кольцо цвета, напоминая, что теперь они были совсем в другом, непохожем на Ист-Гудзон мире.

Дальний угол занимал концертный «Стейнвей». Мраморная простота линий роскошных кресел – не мебели, а произведений искусства – гармонировала с остальным убранством комнаты. Через громадное окно были видны красноватые отблески заходящего солнца на боках пассажирских лайнеров, стоящих в нью-йоркском порту.

Грувер тихонько присвистнул. Он вдруг пожалел, что не дозвонился-таки до шефа. Сигара во рту вдруг превратилась в немой укор его плебейскому происхождению. Пришлось засунуть ее – изжеванным концом вперед – в карман плаща.

Рид тем временем машинально запихивал блокнот все глубже и глубже в шляпу.

Наконец возвратился дворецкий.

– Джентльмены, господин Фелтон примет вас. Прошу вас следовать за мной и воздержаться от курения.

Едва дворецкий отворил дверь кабинета, как Грувер понял, что совершил большую ошибку. С людьми такого калибра ему не приходилось сталкиваться в Ист-Гудзоне, хотя он знал и мэра, которого помнил еще адвокатишкой, и самого модного в городе врача, загубившего как-то по пьяному делу младенца.

Одетый в кашемировый халат человек, сидевший в кресле вишневого дерева с тоненькой книгой на коленях, принадлежал к другой породе людей. Безукоризненно подстриженные седеющие волосы, казалось, подсвечивали благородные и сильные черты его лица. Взгляд голубых глаз был неподвижно спокоен.

От него исходила аура элегантности и величия. Казалось, что одним своим присутствием он облагораживал сплошь уставленные книгами стены. Он был таким, каким должен быть, но, к сожалению, никогда не бывает настоящий мужчина.

– Господин Фелтон, – объявил дворецкий, – эти джентльмены из полиции.

Г-н Фелтон кивнул, дозволяя дворецкому впустить полицейских в кабинет. Слуга поставил два кресла неподалеку от колен Фелтона. Справа от него стоял полированный дубовый стол, за ним – задернутые портьеры.

Г-н Фелтон снова кивнул, отпуская дворецкого. Поколебавшись, Грувер и Рид присели на краешки кресел.

– Весьма сожалеем, сэр, что пришлось вас побеспокоить, – выдавил Грувер.

Господин Фелтон сделал одобрительный жест рукой.

Грувер поерзал на кресле. Его штаны вдруг показались ему мятыми и тесными.

– Даже не знаю, с чего начать, господин Фелтон.

Слегка наклонившись вперед, седовласый джентльмен благосклонно улыбнулся и тихо произнес:

– Говорите, не стесняйтесь.

Грувер кивнул на черный блокнот в руках Рида.

– Час назад перед этим зданием был найден человек. По характеру повреждений мы предположили, что он выпал из окна одной из квартир.

– Вы хотите сказать, что кто-то видел, как он летел, – спросил Фелтон тоном, больше соответствующим утверждению, нежели вопросу.

Грувер дернул головой, как человек, внезапно обнаруживший лазейку там, где ее не должно было быть.

– Нет, нет. Никто не видел, как он упал. Но нам уже приходилось видеть таких, как он, жертв падения с высоты, и я, прошу прощения, почти уверен, что он выпал из окна именно этого здания.

– Не могу с вами согласиться, – произнес благородный домовладелец.

Рид окончательно скомкал свой блокнот. Горло Грувера уподобилось тротуару в летнюю жару. Он собрался было возразить, но Фелтон жестом остановил его.

– Не могу согласиться, так как я твердо уверен в этом. В этом здании есть несколько семей, которые приглашают в гости кого попало. Перед тем, как сдать квартиру в этом доме, мы весьма тщательно изучаем личность будущего клиента, но вы как профессионалы должны понимать, что ни в ком нельзя быть уверенным до конца. Скорее всего, этот человек прыгнул именно из одной такой квартиры… – тут Фелтон преклонил голову, как бы собирая силы, и пристально посмотрел в беспрестанно моргающие глаза Грувера – …или, прости меня Господи, его выкинули из окна.

Фелтон посмотрел на томик стихов у себя на коленях:

– Понимаю, сколь ужасным вам это может показаться. Подумать только, отнять человеческую жизнь! Но, вы знаете, это иногда случается.

Если бы от этого не зависела их дальнейшая карьера, то и Грувер, и Рид, конечно же, расхохотались бы. Раскрыть двум полицейским такую тайну! Сообщить, что в грешном мире существуют убийцы и жертвы! Но что можно ожидать от утонченного, родившегося в рубашке миллионера, отгородившегося от реальности окружающей жизни томами стихов?

Фелтон продолжал.

– Час назад я как раз вышел на балкон подышать. Я видел, как он летел с балкона восьмого этажа. Я позвал дворецкого, и мы немедленно направились туда. Но квартира уже давно пустует. Мы никого в ней не застали. Если этого несчастного выбросили из окна, то преступник успел скрыться. Я, конечно, собирался немедленно сообщить об этом, но был так взволнован… Пришлось вернуться сюда, чтобы немного успокоиться. Какой ужас!

– Да. Мы понимаем, как это для вас тяжело, сэр! – сказал Грувер.

– Да уж… – согласился Рид.

– Ужасное и страшное происшествие, – продолжал Фелтон. – Подумайте только, что преступник, выбросивший этого несчастного из окна… если, конечно, его действительно выбросили… живет в этом здании.

Фелтон посмотрел полицейским в глаза.

– Я вынужден просить вас об огромном одолжении. Я уже сказал об этом Биллу, и он согласился со мной.

– Биллу? – спросил Грувер.

– Да, Биллу Далтону. Мэру Далтону.

– Ах, да, конечно, – сказал Грувер.

– Так вот, этот человек на улице. Погибший.

– Он еще жив… – сообщил Грувер.

– Правда?

– Пока еще жив, но мучиться ему осталось недолго. Он в тяжелом состоянии.

– Ужасно, ужасно. Впрочем, это может помочь делу. Очень прошу вас, выясните как можно скорее, кто он и откуда. Если возможно, сегодня до полуночи. Мы хорошо осведомлены о прошлой жизни наших квартиросъемщиков и, может быть, сможем выявить какую-то связь.

Грувер кивнул:

– Мы уже начали обычную процедуру расследования.

– Пусть она станет большим, нежели обычная процедура, и ваш труд будет вознагражден.

Грувер выставил вперед пухлые руки с толстыми пальцами, как будто отказываясь от второй порции земляничного торта.

– Нет, что вы! Нам ничего не нужно, мы очень рады…

Груверу не удалось закончить. Фелтон вынул из томика стихов два конверта.

– Внутри вы найдете мою визитную карточку. Прошу вас позвонить, как только что-то выяснится.

Выпроводив полицейских, дворецкий вернулся и сказал:

– Можно было просто навешать им лапши на уши. Очень тебе надо еще и взятки им давать.

– Какие взятки, лопух! – Фелтон поднялся из кресла, швырнул книгу на стол и потер руки.

Дворецкий пожал плечами:

– Что я такого сказал, босс?

– Ладно, Джимми. Я что-то нервничаю немного.

– Чего это вдруг?

Фелтон бросил на Джимми холодный взгляд, повернулся и подошел к портьерам, закрывавшим ведущую на балкон дверь.

– Откуда он взялся?

– Что?

– Ничего, Джимми. Налей-ка мне чего-нибудь!

– Правильно, босс. И мне тоже.

– И тебе.

Раздвинув портьеры, Фелтон вышел в сумерки, опускавшиеся на балкон двенадцатого этажа башни, которая возвышалась над Ист-Гудзоном благодаря его, Фелтона, стараниям.

Носком белой бархатной туфли сгреб землю, которая высыпалась из перевернутой кадки с пальмой, подошел к краю и, опершись на алюминиевое ограждение, вдохнул чистый воздух, принесенный ветром с Гудзона.

Здесь, наверху, воздух был чист. За каждый из кирпичей этого здания, поднявшего его сюда, где веял прохладный свежий бриз, заплатил он, Фелтон. Здесь не было копоти, не то, что на Восточной окраине, там, за рекой. Толпы народу, уличные торговцы, заводы, матери, кричащие на своих ребятишек, если, конечно, матери были дома. Когда Фелтон был мальчишкой, его мать редко бывала дома.

Иногда она все же приходила. Ночью. Проснувшись от шлепка по спине, он видел мать и ощущал алкогольный перегар. Почти всегда за ее спиной маячил силуэт стоящего в дверях мужчины, вырисовывавшийся в свете лампы из коридора. Больше мужчине и стоять-то было негде: квартирка крохотная. Одна комната. Одна кровать, которую надо было освободить.

Мать подталкивала его к двери, крича: «Да подушку-то оставь!» Приходилось оставлять и устраиваться на полу у двери. Зимой он брал с собой пальто.

Тогда они тоже жили на последнем этаже. Но на Деланси-стрит верхний этаж был самой нижней ступенью социальной лестницы, даже если твоя мать не была проституткой. На Восточной окраине лифты были не в почете.

Иногда она еще и запирала дверь изнутри, и утром нельзя было прошмыгнуть в квартиру, чтобы надеть куртку, почистить зубы и умыться. В школу он приходил грязный после ночевки на полу, с нечесанными волосами. Но никто из одноклассников над этим не смеялся.

Один как-то раз попробовал… Норман разобрался с ним при помощи отбитого горлышка бутылки – «розочки» в переулке возле школы. Его противник был почти на голову выше, но Фелтона это никогда не волновало: слабые места были у всех, и у больших они были больше, вот и все. Легче попасть палкой или камнем. Или «розочкой».

К четырнадцати годам Фелтон уже дважды побывал в детской исправительной колонии. Не миновать бы и третьего раза, да один из мамашиных клиентов улегся, оставив в штанах бумажник. Зайдя в комнату, чтобы умыться, Норман прихватил бумажник и улизнул. Ему это было не впервой, но столь богатый улов попался ему в первый раз. Двести долларов.

Это было слишком много, чтобы делить с мамой, и Норман Фелтон в последний раз спустился по грязной лестнице и вышел на улицу хозяином своей судьбы.

Удача пришла не сразу. Двухсот долларов хватило только на две недели. На работу четырнадцатилетнего паренька, хотя он и утверждал, что ему семнадцать, никто брать не хотел. Он попытался было втереться в доверие к букмекерам, но даже они не хотели брать курьером несовершеннолетнего.

Последний пятачок ушел на «хот-дог». Объедая булку вокруг сосиски, откусывая лишь по маленькому кусочку, чтобы продлить удовольствие, Норман брел по Пятой авеню. Впервые в жизни ему было страшно.

И тут он столкнулся со здоровенным мужиком, который, пятясь, выходил из подъезда. Остаток вожделенного бутерброда полетел на тротуар.

Не помня себя от злости, Норман бросился на невольного обидчика, но прежде, чем он нанес второй удар, на него кинулись два молодчика-бугая…

Ом пришел в себя в большой кухне, полной прислуги. Симпатичная женщина средних лет, сплошь увешанная драгоценностями, вытирала ему кровь со лба.

– Ну, ты, парень, нашел, с кем связываться, – молвила она.

Норман моргнул.

– Отличное представление ты устроил перед моим домом.

Норман огляделся вокруг и увидел столько красивых женщин, сколько ему не приходилось встречать за всю жизнь.

– Что, девочки, – спросила женщина средних лет, – не на того парень напал, а?

Девочки засмеялись в ответ.

– Только не рассказывай никому, с кем схватился на улице, – сказала женщина.

– А мне и некому рассказывать, – ответил Норман.

Недоверчиво улыбнувшись, женщина покачала головой.

– Так уж и некому?

– Некому, – повторил Норман.

– А где ты живешь?

– Да тут, недалеко.

– А точнее?

– Точнее – там, где можно устроиться поспать.

– Не верю я тебе, парень, – сказала женщина и снова вытерла ему лоб.

Вот так Норман Фелтон начал свою карьеру, начал в самом модном и дорогом публичном доме Нью-Йорка. Он стал любимцем девочек. Сама мадам доверяла ему деликатные поручения. Он умел держать язык за зубами. И главное – он быстро соображал.

Позже Норман узнал, что человек, лишивший его остатков сосиски с булочкой, был никто иной, как сам Альфонсо Дегенерато, главарь рэкетиров Бронкса.

Глава восемнадцатая

– Все они только о вас и мечтают, мистер Морокко! – говорил всегда Норман, зная, что это «железная» пятерка.

– Все-то ты, парень, знаешь, – смеялся в ответ Морокко.

Затем мистера Морокко нужно было проводить наверх, к Норме или к Кэрол. Спускаясь вниз, Фелтон представлял себе все, что будет дальше.

Наибольшую трудность представлял первый этап. Мистера Морокко надо было возбудить. На это уходило от двадцати до тридцати минут. Ключ к потенции Морокко был, судя по всему, запрятан где-то в его голове. После этого девочка с огромным трудом доводила начатое до конца. В ее стонах не было ни грамма фальши, правда, это были стоны натуги, а не экстаза.

Затем нужно было восторженно расхваливать мужские способности Морокко. Мадам объясняла, что именно за это он и платит. Если точно придерживаться описанной последовательности, то за ночь от Вито Морокко можно было получить пятьдесят долларов.

Девочки говорили, что он рэкетир, но не простой «бык». На этом много не заработаешь. Все, что должен был делать Морокко, это перевозить деньги из одного места в другое и не раскрывать рот. Он был мешком для перевозки денег. Он ни разу не потерял ни цента, ни разу не сказал ни слова о своем бизнесе.

Морокко работал на Альфонсо Дегенерато, «папу» рэкетиров Бронкса. Порой, перешептывались девочки, он возил по сто тысяч долларов.

Норман время от времени выполнял разные поручения мадам. Он наблюдал, запоминая все увиденное. Он знал тайны многих клиентов, не только адмирала из Вашингтона, который платил большие деньги за то, чтобы одна из девочек плясала перед ним в голом виде, посыпая адмирала пудрой.

Один священник требовал, чтобы его непременно били плетьми. Кому-то не хватало и двух женщин сразу, а кого-то не возбуждали даже двенадцать. Бывали клиенты, страдавшие от одиночества, бывали испуганные.

Случалось выполнять и поручения клиентов. Встретить женщину и проводить туда-то; получить сверточек и отвезти. Плюс поручения в указания мадам. Обеспечить Дейзи пудрой. Никогда не называть мистера Джонсона по имени. Мистер Фельдштейн очень ценит тех, кто кланяется, приветствуя его.

Он был любимчиком мадам. «Мужчиной управляют яйца, желудок и страх. Сперва он чувствует страх, потом голод. И то, и другое проходит, и он тут же кидается на то, что предлагаю я,» – утверждала она.

Норман делал вид, что внимательно слушает, хотя давно уже понял, что мадам не права.

Мужчиной управляет его "я". Гордыня сильнее смерти, сильнее голода, сильнее сексуального влечения. Гордыню можно выбить из мужчины только силой. Оставь мужчину в покое, и он всегда предпочтет гордыню плотским увлечениям. Сначала – она, потом – все остальное.

Норман видел это в Джонсоне, в Фельдштейне, в Морокко. Он видел это и в сияющих пуговицах адмирала. Мужчины слабы, тщеславны и склонны к самообману. В этом же была и слабость мадам, что он и не преминул доказать.

Когда Норман проработал у мадам уже три года, и ему исполнилось семнадцать лет, она поинтересовалась:

– Ты спал когда-нибудь с женщиной?

– Ага.

– Кому же это из наших девочек повезло?

– Никому. Свою я нашел не здесь.

– Отчего?

– Ваши девочки – грязь. Спать с ними – все равно, что окунуться в выгребную яму.

Она запрокинула голову назад и испустила клокочущий, пробирающий душу полусмех-полукрик, который лишил ее сил и заставил в изнеможении прислониться к лампе, рядом с которой она сидела.

Но, увидев, что Норман нисколько не чувствует вины и нимало не смущен, она перестала хохотать и заорала:

– Уматывай отсюда к чертовой матери! Убирайся, крысиное семя! Я тебя вытащила из дерьма, проваливай вон!

Кухарка попятилась в сторону, подальше от разгневанной хозяйки. Одна из девочек, вошедшая зачем-то в кухню, в изумлении замерла на месте: мадам в первый раз на чьей-либо памяти плакала…

А рядом тихо ухмылялся Норман, мальчик на посылках.

Да, он победил, но остался без работы. Образования у него практически не было, так же как и денег. Так что он выиграл?

В тот промозглый ненастный вечер Норман Фелтон вышел на улицу с сорока пятью долларами в кармане и с планом в голове. Нужно было выжить во что бы то ни стало. Если он не выживет, тогда смерть. Одной жизнью станет меньше. Но его жизнь не дешевле других. Да что там «не дешевле» – гораздо дороже, ведь жизнь-то эта – его, Нормана, жизнь.

И вот, выходя как-то из публичного дома, Вито Морокко, ни разу в жизни не потерявший «посылки», Вито Морокко, мускулистый мужчина, стрелявший только в «десятку», повстречался с отставным посыльным.

Дело было в узком проулке, ведущем от черного хода на улицу. Проход существовал специально для того, чтобы клиенты могли приходить и уходить незаметно.

В этом проходе и стоял Норман Фелтон.

– Мистер Морокко! А я уже отчаялся вас найти!

– Я слыхал, что тебя поперли, парень, – сказал в ответ Морокко, который немедленно насторожился, услышав слово «отчаялся». И только тут Норман понял, до чего же огромен был Вито. Рука Морокко ни на секунду не покидала кармана. Один холодный взгляд карих глаз – и от решимости Нормана осталась примерно половина. Изуродованные шрамом губы скривились в ухмылку.

– Что тебе надо, парень? Пятерку?

Промозглый воздух в холодном проходе неожиданно показался удушающе спертым. Норман нащупал в кармане полоску металла. Такая маленькая! Взгляд Вито переместился на карман Фелтона. Сейчас или никогда.

– Нет, мистер Морокко, мне нужно гораздо больше.

– А, – сказал Морокко, чей карман оттопыривался чем-то.

– Ага. У меня есть план, как мы с вами можем заработать целое состояние.

– «Мы»? При чем здесь ты, парень?

– Вот при чем: я в этом доме многих перевидал. Но таких, как вы, больше нет. Я знаю ну уж сто девчонок точно, которые с ума сходят без этого дела. А подходящего мужика – попробуй найди. Им нужен такой, который умел бы обслужить по первому классу. А я, между прочим, не раз слышал, как девчонки говорили, что они бы стали вам платить, а не наоборот, лишь бы только заполучить вас в койку.

Вито улыбнулся. Взгляд холодных карих глаз потеплел. Рука расслабилась и начала выбираться из кармана.

– Так вот, мистер Морокко! Мадам вас отдает только тем, которые лучше всех работают, ну, в награду, понимаете? Поэтому я вас всегда отводил к новой, к той, которая этого больше заслужила.

– Да ну? – усомнился Вито.

– Клянусь вам! Поэтому я и придумал: буду сводить вас с женщинами, они будут вам здорово платить, а я – получать свои двадцать процентов.

Вито захохотал. Заплясали шрамы на губе, в тусклом свете проулка заблестели золотые коронки на зубах. Вынув руку из кармана, Морокко поднес ее ко лбу и сдвинул шляпу на затылок.

– Ну, ты, парень, даешь! – сказал Вито. – Молодец, здорово придумано, но у меня есть… – Вито Морокко, тридцати семи лет, главный курьер «синдиката», не закончил фразы… Он не мог ее закончить, потому что в его горле торчало лезвие опасной бритвы.

Хлынула кровь. Захлебываясь, Вито покатился по земле, размазывая красные кляксы по серой бетонке. Норман лихорадочно шарил, пытаясь добраться до бумажника. Нужно было выяснить, что в карманах, и нет ли пояса с деньгами. Перекатываясь из стороны в сторону, Вито отбивался ногами. Даже умирая, он был чересчур силен для юного Нормана Фелтона.

Подпрыгнув, Норман обеими ногами опустился на грудь Морокко, который в этот момент перекатывался на спину. Изо рта, из перерезанного горла вырвались фонтаны крови и воздуха, а с ними и последние силы.

Первое убийство принесло Норману три тысячи долларов.

Это был последний случай, когда он «снимал» деньги с тела жертвы. Потом он и счет потерял, сколько раз ему платили другие.

Деньги дали ему одежду, дом и манеры респектабельного человека. Он женился на девушке из аристократок, респектабельной во всех отношениях, но через пять лет брака, принесшего ему дочь, понял, что респектабельность ни черта не дает, разве что возможность покупать дорогую одежду. Без нее миссис Фелтон была такой же, как и любая другая грязная потаскуха, прыгающая в кровать с первым встречным.

И Фелтон совершил убийство, первый раз в жизни не получив ни цента.

Фелтон отошел от перил балкона и вновь глубоко вдохнул чистый воздух с Гудзона. Сегодня опять пришлось пойти на убийство без материальной выгоды, на этот раз, чтобы спасти свою жизнь.

Откуда берутся эти люди, черт бы их побрал? За последний год одного, который совал нос не в свои дела, его попросили убрать обычным путем, по контракту, но сегодняшний… Он подобрался близко, слишком близко, и только счастливый случай помог Фелтону с помощью двух подручных перекинуть его через ограждение балкона. Теперь расследования не избежать.

Дыхание Фелтона участилось, он уже не замечал чистоты воздуха. На висках проступила голубизна вен, пальцы непроизвольно сжались в кулаки.

За ним охотились, это было ясно. И не любители, а настоящие профессионалы. Фелтон уже потерял одного из своих лучших людей.

– Профессионалы, – пробормотал Фелтон, но ход его мыслей прервал Джимми, дворецкий-телохранитель, вышедший на громадный балкон с бокалом виски с содовой.

– Тони Бонелли пришел.

– Один, Джимми?

– Да, босс. И трясется от страха.

Фелтон вгляделся в янтарь бокала.

– Кто его прислал, Виазелли?

– Да, сам Папаша. Босс, ты сейчас подумал о том же, что и я?

– Не знаю, не знаю.

Фелтон вошел в помещение, держа в руке оставшиеся полстакана напитка.

У письменного стола, примостившись на краешке кресла, сидел худощавый человечек с засаленными волосами и впалыми щеками. Он был одет в синий полосатый костюм с желтоватым галстуком. Несмотря на кондиционированный воздух, он был облит потом и мял в руках носовой платок.

Фелтон подошел ближе и остановился над Тони, который места себе не находил.

– Что случилось, что случилось?! – затараторил Тони. – Меня послал Папаша. Он сказал, что вы хотите о чем-то поговорить.

– Но не с тобой, Тони, а с ним, – сказал Фелтон и неторопливо вылил на блестящие черные волосы юнца содержимое своего стакана.

Тони начал было утираться носовым платком, когда Фелтон из всех сил ударил его ладонью по лицу.

– А теперь поговорим… – произнес Фелтон и сделал Джимми знак рукой, чтобы тот придвинул кресло.

Глава девятнадцатая

Барышня в приемной больницы «Ист-Гудзон» непроизвольно выпрямилась и выпятила грудь, увидев, как к ее стойке подходит та-акой мужчина!

Она никогда прежде не видела такой походки, в которой была и грация танцора, и выверенная сила атлета. В каждом движении сквозила мужественность, спокойствие и уверенность. Не могло быть никаких сомнений – перед ней был человек, способный творить в постели настоящие чудеса.

На нем был прекрасно сшитый серый костюм, белая рубашка с коричневым галстуком в тон волнующей глубине его глаз. Она поняла вдруг, что уже не справляется со своей улыбкой.

– Привет, я Дональд Маккэнн.

– Могу ли я вам чем-нибудь помочь?

У него был восхитительный портной.

– Надеюсь. Я занимаюсь делами, связанными со страхованием, и, скажу вам откровенно, очень спешу.

Он, видимо, понимал, что она готова ради него на все: это читалось в его прекрасных глазах.

– О! – только и смогла произнести она, думая о том, что до половины седьмого утра никого из начальства поблизости не будет. У нее было полчаса. Что с ней происходит, что такого особенного в этом мужчине?!

– Да, – повторил он. – Я отвечаю за страховку зданий. Так вот, из окна одного из них, как нам сообщили, выпал человек и находится у вас.

Она кивнула.

– Да, это Джексон. Он в палате 411.

– Я могу к нему пройти?

– Боюсь, что нет. Вам придется подождать, пока начнутся часы посещений, и получить разрешение охраны. Он хотел покончить жизнь самоубийством. Они приставлены к нему специально, чтобы он не наложил на себя руки.

Посетитель огорчился.

– Что же, придется ждать до начала посещений…

Он сделал паузу, как будто ожидая чего-то. Так он, пожалуй, и уйдет, а ей этого так не хотелось.

– Это важно?

Их разделяло только расстояние поцелуя.

– Очень.

– Я могу попробовать вызвать охрану сюда, а вы тогда сможете на минутку зайти к Джексону. – Черт с ним, с начальством! Как восхитительно он улыбается!

– Вас так устроит?

– Отлично.

– Тогда я звоню наверх, а вы заходите во второй лифт и придержите двери, чтобы охранник спустился вниз на другом. У ночной дежурной сейчас пересменок. Я задержу охранника здесь до конца своего дежурства… то есть минут на двадцать. Потом я позвоню на этаж и вы подержите двери лифта там, наверху. Когда лифт с охранником пойдет наверх – спускайтесь. Я к тому времени уже освобожусь. Только никому не рассказывайте, хорошо?

– Обещаю.

Все-таки у него совершенно восхитительные глаза. Только когда он скрылся в лифте, она сообразила, что муж еще будет в постели, когда она вернется домой. Ничего, что-нибудь придумаем.

Римо нажал кнопку четвертого этажа, и двери лифта закрылись. Да, Чиун был прав: некоторые женщины угадывают умение полностью владеть своим телом в мужчине. Их влечет то, что называется «хиа чу» – притягательность мужчины, объясняемая координацией и ритмом его движений, походкой, обостренной реакцией. Женщины понимают, вернее, ощущают, что такой мужчина – прекрасный сексуальный партнер.

– Мужчина может любить. Женщина просто живет ради своего тела. Ее главная забота – безопасность, сытость и счастье. Женщина безошибочно находит ту струну в душе мужчины, которая заставляет его принять ее привязанность за любовь, в то время как это не более чем потребность в защите. Эту защиту женщина получает, симулируя любовь. Она, а не мужчина, ответственна за продолжение рода человеческого. Очень правильный выбор!

Откуда у Чиуна была такая уверенность? Находясь в стенах Фолкрофта, он ведь ни разу не заказывал женщин. И все-таки он был прав, когда предупреждал Римо:

– В душе ты почувствуешь их реакцию на тебя.

Римо вовсе не собирался использовать метод Чиуна. Однако после встречи со Смитом, этим шкафом для хранения информации, все пошло не так, как он предполагал.

Хваленый персонал Фолкрофта ни черта, как выяснилось, не разбирался в методах работы спецподразделения. Конечно, им и не следовало слишком много знать, но невежество, с которым он столкнулся, собираясь на первое задание, не лезло ни в какие ворота.

Для начала они хотели снабдить его громадного размера пистолетом! Потом выложили перед ним целый арсенал: винтовки, автоматы, авторучки, стреляющие стрелами, кольца с ядом, всякую чушь, которую можно встретить только в дешевых фильмах.

Конечно, его обучали, как все это действует, но только для того, чтобы он знал, как бороться с этими штуками при встрече. Но таскать с собой целый арсенал это все равно, что нацепить на грудь рекламу. Римо отказался. Клерк из отдела оружия пожал плечами. Если ему, паче чаяния, придется привлекать себе в помощь какого-нибудь необученного напарника, тогда это хозяйство, может быть, и пригодится. Что касается его самого, то Римо знал: своими руками он в состоянии проделать все необходимое без помощи этих экзотических орудий.

Документы Римо взял те, какие и было предложено, – на имя Римо Кэбелла, а вот денег попросил побольше. Было выписано три тысячи долларов, но Римо попросил увеличить эту сумму до семи с половиной тысяч и тут же получил требуемое. Тысячу мелкими банкнотами, а остальное – сотнями.

Его принялись убеждать, что это, дескать, слишком много для одного задания, что так он только привлечет к себе ненужное внимание. Похоже, они действительно думали, что он собирается провести в КЮРЕ всю оставшуюся жизнь.

«Возьмите только то, что вам необходимо». Если бы его очень волновала проблема как остаться незамеченным, он не стал бы действовать через эту бабенку в фойе госпиталя, а просто прошел бы через приемное отделение для поступающих больных и слился бы с окружающими. Этому его тоже научили в Фолкрофте. Вспомнив о том, как его учили выглядеть своим в любой обстановке, в любом окружении, Римо улыбнулся. Как задавать вопросы, манера держаться в различных ситуациях, даже походка – все, говорили ему, имеет огромное значение. И всякий раз повторяли:

– Вот этому научитесь – и можно забыть почти все, чему здесь учились.

Что ж, в самом деле можно забыть почти всю эту чушь. Римо не хотелось снова попасть в камеру смертников только за то, что он выполнил свою работу, или, как Макклири, ждать, когда кто-то из своих разделается с ним. С него довольно! Жизнь кое-чему его научила, хотя в процессе этой учебы чуть было не пришлось расстаться с этой самой жизнью. Нет, хватит… довольно!

Денька через два можно передать условным кодом просьбу доставить в один из тайников еще денег, сообщить, что он будто бы напал на след Максвелла. А потом объявить, что неожиданно все сорвалось, и до конца жизни спокойно выполнять последний приказ Фолкрофта: «Затаиться и ждать».

Но сейчас – Макклири. Если убрать Макклири, никто никогда не сможет его достать. Тихо, почти бесшумно отворились двери лифта…

В предрассветной темноте холла все было тихо. Лампа горела на столе отсутствующей ночной дежурной. Римо бесшумно пошел по коридору… 407, 409, 411… у дверей – никого. Не меняя ритма шагов, Римо вошел в палату. Проходя по коридору, он постарался удостовериться, что его никто не заметил. Но даже если кто-то и видел идущего, то уверенная походка и то, как быстро Римо вошел внутрь, не позволило бы сразу определить, в какую из палат направился посетитель.

Римо осторожно прикрыл за собой дверь. План действий он составил заранее. У Макклири при падении наверняка сломано хотя бы одно ребро, и все, что требуется, это нажать на него посильнее, так, чтобы оно попало в сердце… Никто ничего не заподозрит. В палате было темно, только над головой Макклири горел ночник. Свет отражался от какого-то металлического предмета на кровати – это блестел крюк протеза. Пахло эфиром. Подойдя ближе, Римо увидел трубки, похожие на толстые макаронины, идущие к лежащему откуда-то сверху.

Одна нога была в гипсе. Римо провел рукой вверх по теплой и еще влажной шине. Грудная клетка была тоже загипсована. Это хуже. Если сломать гипс – останется улика. Надо попытаться подлезть под гипс, только очень осторожно…

– Эй, приятель, – раздался слабый голос Макклири. – Ты бы хоть сначала удостоверился, кто перед тобой.

– Заткнись, – сказал Римо.

– Я напал на след Максвелла.

– Ладно, ладно. Сейчас…

– О'кей. Хочешь прикончить меня, ничего не узнав о Максвелле, – это твое личное дело. Но мне кажется, что тебе придется-таки сломать гипс, а это уже хуже – улика.

Ну почему он не замолчит? Почему он не замолчит? Как же его убивать, если он при этом разговаривает и прекрасно понимает, что происходит? Римо осторожно, дабы не повредить гипс, убрал руки. Он попытался заставить себя засунуть их обратно и не смог.

– Я знаю, как лучше, – сказал Макклири.

– Заткнись.

– Иди сюда, – сказал Макклири.

Римо взглянул на лежащую руку с крюком. Она была свободна, не в гипсе. Ага, Макклири наверное собирается шибануть его сверху крюком, когда он наклонится. Ладно, пускай попробует. Тогда, во всяком случае, будет легче раздробить ему шейные позвонки, вытащить пару трубок, а там будь что будет.

– Хорошо, – согласился Римо и наклонился к Макклири, готовясь правой рукой отбить удар крюка.

Даже лицо Макклири было в бинтах, виднелись только губы.

– Насчет Максвелла. Я не успел пробиться до самого верхнего эшелона, добрался только до типа по имени Норман Фелтон. Ему принадлежит квартира, откуда меня вчера выкинули. Фелтон – промежуточное звено, он связан с Максвеллом, это наверняка. Мафиози его знают. Многие говорят, что именно он «отвечает за убийства». А про Максвелла, наверное, знают только главари. Поэтому мы и не можем к нему подобраться.

Крюк оставался неподвижным. Римо следил за ним краем глаза.

– С глазу на глаз мне удалось побыть с этим Фелтоном только минуту. Это с его балкона меня выкинули. Чертов крюк зацепился за диван, когда он со своими головорезами набросился на меня. Одного из них я все-таки, кажется, успокоил…

Римо заметил, что крюк начал подниматься. Он было приготовился отразить удар, но крюк вновь опустился на постель.

– Его гориллы появились прямо из стен. Если окажешься там, внимательно следи за стенами: они обитаемы и могут сдвигаться в любом направлении. До того, как они выскочили, я уже было прижал Фелтона к стеклянным дверям на лоджию. Он перепугался, но не на столько, чтобы заговорить. Попроси, чтобы тебе прислали специальные препараты для развязывания языка, он вряд ли расколется под болью. Фелтон богач, он уже давно миллионер, и это служит отличным прикрытием: к богатеям с расспросами особенно не пристают. Не похоже, чтобы местные полицейские знали, чем он на самом деле занимается. Его, по-моему, по-настоящему волнует только одно – дочь Цинтия. Она студентка, учится в Бриарклиффе, в Пенсильвании, там дорогой колледж. Весьма престижное заведение. Вряд ли она знает, чем зарабатывает ее папочка на жизнь. Подумай, как можно ее использовать. Она единственное слабое место Фелтона, и можно попробовать сломать его через нее.

Крюк вновь подвинулся, но ненамного, и застыл.

– Видишь, как я влип, а ведь с самого начала чувствовал, что не стоит связываться с Максвеллом. Фактов было мало. В нашем деле это смерть. Но сверху надавили… А теперь тебе придется доводить все до конца. Не представляю, как ты это сделаешь. Попробуй придумать что-то, что не пришло мне в голову. Может быть, я действовал чересчур прямолинейно. Взял было его за жабры, а теперь – видишь… Удачи тебе, Римо. Попроси кого-нибудь заказать поминальную молитву по мне.

Римо повернулся и направился к двери.

– Куда? – прошипел Макклири. – Сперва сделай то, за чем пришел!

– Нет, – отказался Римо.

– Ради Бога, Римо! Ты должен! Они накачали меня лекарствами, и двинуться я, как видишь, не могу. Ты правильно придумал: ребро в сердце – и все. Римо, Римо!

Дверь палаты четыреста одиннадцать тихо закрылась за Римо, и все стихло, кроме еле слышного поскребывания крюка по гипсу.

Глава двадцатая

Уже несколько часов Римо сидел в этом баре. Давно ушла, невнятно пробормотав что-то о муже, его знакомая из приемной госпиталя. Бар опустел. Он продолжал жить в одиночестве. Время от времени Римо кивал головой, и бармен молча наливал очередную порцию. Лежащие на стойке рядом с локтем Римо деньги намокли от пролитого виски. Бар был душноват, хотя и казался слишком большим и слишком пустым.

Бармен периодически начинал жаловаться на то, что дела пошли хуже после того, как закрылось расположенное по соседству кабаре. Бар был задуман как туристский, а теперь нужно было переориентироваться на обслуживание местной клиентуры, то есть, кроме всего прочего, снижать цены. Это вконец разорило бы хозяина, он и сейчас уже не мог угостить за счет заведения заслуживающих того посетителей, как это было принято в Нью-Джерси.

Госпиталь был в десяти кварталах отсюда. Не следовало бы здесь задерживаться, да еще так долго, и уж тем более не надо было пить. Но Римо сидел и пил, и собирался еще сидеть и еще пить, а потом – купить бутылку и отправиться в какой-нибудь гостиничный номер.

Кивок головы – и стакан наполнила очередная двойная доза импортного канадского виски. Нет, не стоит идти в гостиницу. Будем пить здесь до потери пульса, до тех пор, пока не исчезнут мысли и чувства. А потом он наверняка что-нибудь натворит, его, само собой, арестуют и, может быть, даже засадят в тюрьму. А там КЮРЕ быстренько его отыщет и положит всему конец…

Мешкать они не станут, скорее всего придумают что-нибудь наподобие электрического стула, и тогда упокой, Господи, его душу. Римо опять кивнул, опять наполнился стакан, и опять уменьшилась стопка влажных долларов у локтя, и часы над стойкой показывали час дня, а может быть, ночи, черт его знает.

Там, за окном, светило солнце, слишком много солнца, и ходили люди. Людям нужен свет, люди – дневные животные? А виски хорошее, делает свое дело.

– Виски, – пробормотал Римо себе под нос, – может содержать не влияющие на его вкус частицы цианистого калия, стрихнина и других не слишком полезных веществ.

– Что, сэр? – переспросил бармен.

– Ядохимикаты.

Бармен, благородная седина которого придавала ему вид разорившегося итальянского графа, недовольно ответил:

– Нет, сэр, это первоклассная вещь. У нас не принято разбавлять или смешивать. Виски, что вы пьете, – самое лучшее.

Римо поднял стакан.

– За самое лучшее. За Чиуна.

– За что, сэр?

– Возьми деньги.

– Все, сэр?

– Нет, за очередную порцию.

Бармен повиновался, сделав неуклюжую попытку прихватить пару лишних бумажек. В Фолкрофте он бы получил «двойку».

– Что, сэр?

– Налей.

– Вы еще и это не выпили.

– Выпью, выпью. – Может, убить бармена и оказаться в безопасности, в тюрьме? На всю жизнь. Жизнь? Жизнь. Но ведь КЮРЕ не остановят и тюремные стены. Нет. Он не может предать команду. Команду надо защитить любой ценой.

– За какую команду вы играли, сэр?

– За самую лучшую. – Чертов табурет, такой высокий! Римо ухватился за стойку. Никто ни разу не прошел через линию защиты в центре. Там стоял я. И потерял три зуба, но никто не мог прорваться. Ха, ха! До сегодняшнего дня. Я сам раскрыл ворота настежь. Римо, Римо, какой же ты умный! Я никогда не подозревал, что я такой умный. В эти ворота теперь-то они все и полезут.

– Ага, – сказал бармен и снова попытался стащить пару бумажек. До чего же морда у него противная – итальянская, кажется. Не шотландская, не ирландская, не индейская, не немецкая… Какие еще там морды бывают? А! Безобразные, как у Римо.

Римо вспомнил одну из лекций в Фолкрофте:

Итальянцы: мнение обо всех итальянцах, как о криминально ориентированной нации, не должно вводить в заблуждение оперативный персонал КЮРЕ. Итало-американцы на душу населения имеют самый низкий показатель преступности по США в сравнении с другими этническими группами. Картину искажает существование организованных преступных групп и участие в них отдельных представителей итальянской нации. В этой этнической группе существует, однако, такая историко-культурная традиция, как недоверие и негативное отношение к властям, что реально проявилось в США в сороковые годы нашего столетия. Истоки этого явления следует искать в национальных особенностях психологии выходцев с Сицилии, народ которой долго находился под гнетом различных иноземных захватчиков. Образ «итальянца-бандита» создан благодаря освещению средствами массовой информации преступной деятельности группы итальянцев (менее 300 человек), находящейся в верхнем эшелоне организованной преступности.

Другими словами – тех, которые попались полиции. Проклятая память! Слишком много он помнит. Стакан снова наполнился.

– Минуточку, – очнулся Римо и ударил бармена по руке. – Не умеешь – не берись!

Три влажные банкноты упали на стойку.

– Главная ошибка в том, что ты не протираешь стойку, она мокрая. Бумажки, видишь, слиплись вместе. Все должно быть сухо, вот в чем секрет! Сухими предметами гораздо легче манипулировать, посмотри.

Римо достал из бумажника несколько десятидолларовых бумажек, молниеносно перетасовал их и засунул в нагрудный карман бармена.

Бармен виновато улыбнулся и, вытянув вперед руки ладонями вверх, пожал плечами. Типичный жест итальянца!

Тут Римо влепил ему пощечину. Хлесткий удар эхом прокатился по пустому бару. Бармен отлетел назад и ударился спиной о полки с бутылками. Раздался звон, но ни одна не упала. Бармен схватился левой рукой за правую щеку.

– Никогда больше не пытайся так по-дурацки меня облапошить, – прокомментировал Римо.

Бармен замер, отрывисто дыша и гладя на Римо. Тот усмехнулся. Бармен сунул руку в нагрудный карман – денег там не было! Он даже не успел заметить, что сделал клиент, с такой скоростью двигались его руки, а ведь он же пьян в стельку!

– Мускулатура. Сейчас будем тренировать твою мускулатуру. Давай попробуем еще раз. – Римо протянул бармену деньги, но тот в испуге попятился.

– Я вызову полицию, – проскулил бармен, двигаясь в угол, где, как и в любом другом баре, под стойкой была, конечно, спрятана дубинка.

– Сколько угодно, только сперва налей-ка еще двойную порцию, мой неуклюжий друг с жидкой мускулатурой.

– Двойную? Сейчас!

Бармен направился к Римо, держа руку под стойкой и оповещая тем самым о том, что сжимает в ней какое-то оружие. По походке и балансу тела Римо легко определил, что бармен собирается стукнуть его чем-то зажатым в руке, причем это орудие должно описать дугу: из-под стойки и на голову Римо.

Бармен остановился, рука, до этого момента скрытая за стойкой, начала свое движение по дуге. Дубинка мелькнула сверху вниз, рука Римо метнулась снизу вверх. Они встретились. Ладонь остановила дубинку. Удар пришелся посередине палки, верхняя часть которой продолжала по инерции двигаться. Дубинка с громким треском переломилась пополам. Бармен отдернул руку, бросив обломок: ощущение было такое, как будто через руку прошел электрический ток.

Сделав знак налить еще, Римо продолжил свое занятие. Бармен больше его не беспокоил. А что, если отправиться на гастроли по стране, выступая с разными фокусами? Может, тогда КЮРЕ переменит свое решение и раздумает его убивать?

К черту все и всех! Судья приговорил его к смерти, значит, он должен был умереть. Тут Римо пришла в голову замечательная идея. Он слез с высокого табурета у стойки и направился в туалет, а выйдя оттуда, уселся в уголке, сделав знак бармену. Тот моментально принес Римо и его стакан, и все деньги. Все, ни цента не пропало. Римо дал бармену десятку.

Тот сперва отказался, а потом все же осторожно взял предложенную бумажку.

– За твою честность! – поднял стакан Римо и теперь уже всерьез принялся накачиваться…

Очнулся он за тем же столиком оттого, что кто-то тряс его за плечо. Послышался голос бармена:

– Не трогайте его, осторожно, он может и убить!

Римо открыл глаза. В баре было не так светло, как раньше. Голова – словно зажата в тиски, о существовании желудка можно было догадываться только по болям в нем. Тошнило. Его перестали, наконец, трясти.

Римо взглянул на разбудившего, пробормотал слова благодарности и, пошатываясь, побрел в туалет, где ему стало совсем плохо. Это продолжалось вечность, пока он не заметил открытое окно. Встав на носки, Римо стал резкими вдохами и выдохами вентилировать проспиртованные легкие, все быстрее и глубже. В кровь стало поступать в два раза больше кислорода, чем обычно потребляет организм бегущего человека. Теперь по-другому: вдох, глубокий вдох, воздух доходит до паха, задержать дыхание. Полный выдох, словно выдыхаем самого себя, выдыхаем до конца, задержать дыхание…

Когда Римо окончательно пришел в себя, голова все еще побаливала. Побрызгав в лицо водой, он причесался и помассировал затылок. Надо часок пройтись по свежему воздуху, а потом поесть чего-нибудь… риса, например.

Собирая со стола деньги, Римо заметил, что бармен и разбудивший его молодой человек о чем-то оживленно беседуют.

– А ты быстро очухался; приятель, – сказал, покачивая головой, тот, кто тряс его за плечо. – Я думал, что ты отсюда на карачках поползешь.

Выдавив улыбку, Римо обратился к бармену:

– Я вам что-нибудь должен?

Бармен на всякий случай отошел на пару шагов, вытянув перед собой руки, и энергично потряс головой:

– Нет, нет, абсолютно ничего! Все нормально, все отлично!

Римо кивнул. Еще в туалете он решил, что бармен побоялся заглянуть в его бумажник, пока он тут валялся, и не трогал документы. Деньги были на месте, кусочек клейкой ленты на бумажнике не поврежден.

– Я слышал, ты тут разные фокусы показывал? – спросил молодой человек. – Карате?

Римо недоуменно пожал плечами.

– Кара… что?

Молодой человек улыбнулся:

– Мне сказали, что ты все утро демонстрировал здесь, в баре, приемы карате.

Римо взглянул в окно. Стемнело. Напротив, через улицу, светилась надпись над газетным киоском. Да, так раскрыться… Он этот бар надолго запомнит.

– Ни о чем таком в жизни не слыхал.

Кивнув молодому человеку и бармену, на лице которого появилось выражение безмерного облегчения, Римо направился к выходу.

– Всего доброго.

Бармен что-то пробурчал, Римо расслышал только что-то вроде «озверел», на что молодой человек ответил:

– Озверел, говорите? А вы знаете, что сотворил сегодня утром один из больных в госпитале, тут неподалеку? Парень был однорукий, вместо другой руки – протез, весь переломанный, в гипсе, но умудрился крюком разорвать себе горло. Вот что значит, если человек твердо задумал лишить себя жизни…

Римо быстро вышел из бара.

Глава двадцать первая

Местная газета сообщала подробности: "Мужчина покончил с собой со второй попытки: прыжок с балкона не сработал, крюк протеза довершил начатое. Как нам сообщили в полиции, пациент психиатрического лечебного учреждения в Нью-Йорке, откуда он был выписан как практически здоровый, выбросился вчера с балкона двенадцатого этажа здания на Ист-авеню.

Незадачливый самоубийца находился в госпитале под постоянным наблюдением, к нему не допускались посетители. Врачи поражены, они не могут объяснить, как он, находясь в тяжелейшем состоянии, смог крюком, заменявшим ему ампутированную кисть руки, разорвать себе горло.

– Поразительно, – сказал представитель госпиталя. – Он был практически полностью загипсован. Какое же усилие понадобилось несчастному, чтобы выполнить задуманное! Воистину: если человек твердо решился на что-то, ничто его не остановит.

Детективы Грувер и Рид, занимавшиеся расследованием этого происшествия, подтвердили:

– Это чистое самоубийство.

Еще одна жертва попытки самоубийства находится сейчас в медицинском Центре в Нью-Джерси. Милдред Ронкази, тридцати четырех лет, проживающая на Мэньюэл-стрит, в…"

Бросив газету в урну, Римо остановил такси. Сумасшедший. Этот идиот Макклири! Дурак. Проклятый безумец.

– Почему мы стоим? – спросил Римо водителя. Тот обернулся и ответил:

– Красный свет.

– А, – произнес Римо и весь остаток пути до церкви Святого Павла молчал. Там он вышел из машины и пересел в другой таксомотор, на котором добрался до Нью-Йорка.

Хотя этой ночью Римо не спал, он не стал отдыхать, а просто шатался по улицам, покуда нога не принесли его к телефонной будке на углу 232-ой улицы и Бродвея. Резкий холодный осенний ветер дул со стороны парка Ван Кортлэнд. На увядающих газонах играли детишки. Оранжевое солнце клонилось к закату. Три часа. В телефонную будку ветер не проникал. Мальчишки-негры в разномастной футбольной форме устроили неподалеку свалку и, толкаясь, повалились в кучу. Римо обратил внимание на одного из них, самого маленького, без шлема. Из ссадины под глазом парнишки сочилась кровь, да и колено было разбито, судя по тому, как он прихрамывал, занимая свое место в центре линии защиты.

Один из игроков команды противника что-то прокричал своему товарищу с мячом и показал на мальчишку с подбитым глазом. Его здоровенный напарник кивнул и рванулся вперед. Началась свалка, но атака каким-то чудом была остановлена как раз там, где стоял паренек. Когда куча-мала распалась, последним с земли поднялся паренек со здоровой ссадиной под глазом, но с широкой торжествующей улыбкой на окровавленном лице. С идиотской улыбкой. Дурачок, тупица, тоже мне герой! И не подумает отскочить в сторону, когда на него прет здоровенный бугай! Вот такие «патриоты», пропитанные командным духом, и нужны КЮРЕ, чтобы работать на пару с такими недоумками, как Макклири! Впе-ред! Впе-ред!

Римо не торопясь набрал спецномер в Фолкрофте, действующий, как он помнил, только с без пяти три до пяти минут четвертого. Трубку должен снять Смит. Пароль – «7-4-4».

Римо, продолжая наблюдать за мальчишками, поднес трубку к уху. Гудок. А негритята снова сшиблись. Разошлись. И опять парнишка не отступил, снова улыбался, но теперь уже окровавленным ртом: одного зуба не хватало!

Так можно и всех зубов лишиться. Римо захотелось крикнуть: «Ты, дурачок! Ничего ты не добьешься, кроме вставных зубов или пробитой башки!»

– 7-4-4, – раздался в трубке голос Смита.

– Алло, сэр, это Уильямс… О, простите, я хотел сказать…9-1.

Спокойный голос:

– Неплохая работа там, в госпитале. Все концы в воду. Чисто сработано.

– Вы на самом деле довольны?

– И да, и нет. Лучше, если это был бы я, я ведь хорошо знал этого человека и… Впрочем, неважно. У нас осталось только три минуты. Что-нибудь еще?

А у негритят схватка тем временем продолжалась. На этот раз на маленького парнишку мчался здоровенный подросток в новой форме и блестящем шлеме, на целую голову выше ростом. Но тот не двинулся с места! А когда верзила налетел на него, молниеносным движением пригнулся, ударил громилу плечом в бедро так, что тот закувыркался в воздухе и потерял мяч. Выстоял! Глупый малыш, в котором ничего-то и нет, кроме могучей воли и бесстрашия. Так никто мимо него и не прорвался!

Им не удалось сломить его. И пусть даже весь этот проклятый мир с его продажными судьями, проститутками, политиками, ворами и императорами ринется в смертельной схватке вперед – такой парень не подведет свою команду. Они разобьются о непоколебимую стену. Этот мальчишка запомнит, что он не сдался, не отступил ни на дюйм. И что бы с ним в жизни ни случилось, это навсегда останется с ним.

Так ведь и Макклири был таким же, не отступил, держался до конца, как и этот негритянский паренек. Может, на таких, как они, и держится этот гнилой, вонючий мир?

А Чиун был неправ. И во Вьетнаме он, Римо, был неправ. Если защищаешь свой дом от смертельного врага и умираешь, стоя на пороге, то не так уж и важно, что ты погиб. Главное – ты не сдался, не отступил, сделал все, что мог, и не имеет значения, наградили тебя за это или списали погибшим. Ты сделал все, что мог. Ты жил. Ты умер. И все.

– Что еще? Есть какая-нибудь зацепка? – раздался опять голос Смита. – Нас скоро прервут.

– Да. Есть одна идея. Получите голову Максвелла через пять дней, не позже.

– Что случилось? Мне кажется, вы чем-то озлоблены?

– Я все сказал. Получите его голову. Или мою.

– Ваша голова мне абсолютно не нужна. Будьте осторожны. Кстати, мне кажется, что вы взяли с собой чересчур много денег. Я не предполагал…

Их разъединили. Тишина в трубке.

Римо вышел из будки. Парнишка сидел у боковой линии и держался за голову.

– Болит? – спросил Римо.

– Не-а, фигня.

– Откуда же тогда кровь?

– Шибанули малость.

– Что же ты шлем не надеваешь?

– Он денег стоит.

– Ну и лопух же ты, – сказал Римо и протянул мальчишке двадцатку. – На, купи шлем.

Глава двадцать вторая

Фелтон прекрасно знал, что всему есть предел, в том числе и страху. Сидящий перед ним в кресле трясущийся итальяшка достиг его, напугать его сильнее было уже невозможно.

Если продолжать в том же духе, то страх начнет пропадать и в конце концов исчезнет совсем. Фелтону приходилось видеть людей, страшно боявшихся побоев, но только до первого удара, после которого им становилось все равно. Некоторых страх смерти отпускал при виде пальца, нажимающего на курок.

– Мы тебя пока подержим здесь, – сказал Фелтон.

– Почему меня? Причем здесь я? – проскулил Бонелли.

– При том, что ты шурин Виазелли, а семейные узы у вас очень сильны.

Бонелли сполз с кресла и встал на колени:

– Ради могилы моей матери умоляю, отпустите меня, я не знаю, что от вас живым никто не выходит!

Джимми, дворецкий, стоящий за спинкой кресла, в котором до этого сидел Бонелли, заулыбался и громко хмыкнул. Фелтон недовольно глянул на Джимми. Улыбка исчезла, но дворецкий непроизвольно начал потирать руки как гурман, предвкушающий роскошный ужин.

Фелтон откинулся на спинку кресла, положил ногу на ногу так, что его колено оказалось на уровне носа Бонелли.

– С тобой здесь ничего не случится, ты в безопасности. По крайней мере до тех пор, пока ничего не случится со мной…

– Но я же сам пришел, по своей воле. Почему вы так поступаете со мной ни с того ни с сего, после двадцати лет работы вместе? Почему?

Фелтон резко наклонился вперед. На массивной шее вздулись вены. Глядя на склоненный перед ним сальный пробор Бонелли, он заорал:

Потому что ты не отвечаешь на мои вопросы, скотина!

– Что вы хотите узнать?! Если я знаю, я все скажу! Клянусь. Клянусь могилой матери! – Бонелли вытащил из-под рубашки серебряный медальон и прижал к губам. – Клянусь!

– Ну ладно, тогда начнем. Кто за мной охотится и почему? Откуда это постоянное наблюдение? Кому это может быть нужно, если только не твоему шурину?!

– Может, это какой-то другой синдикат?

– Какой же? Все давным-давно поделено. Отвечай, Тони, что еще осталось неразрешенным после всех встреч и соглашений на этих итальянских кухнях, черт бы их побрал? Ну, говори. Говори!

Тони поднял плечи в мольбе, как не имеющий никакой надежды проситель в храме разгневанного божества.

– Давай, скажи мне, что это полиция. Тони! Расскажи мне об одноруких полицейских, которые пытаются меня убить. Расскажи мне о людях из налоговой службы, которые вынюхивают что-то на моей свалке в Нью-Джерси, расскажи, что они там ищут? К барменам в округе начинают обращаться люди, которые якобы хотят поселиться в башне «Ламоника». Объясни мне все это, Тони.

Скажи, что это был за тип с крюком вместо руки, который явился сюда якобы для того, чтобы снять квартиру, а потом вцепился мне в глотку? Отвечай мне, Тони.

На лбу Фелтона выступили капли пота. Он поднялся с кресла.

– Отвечай!

– Клянусь вам, Виазелли их не посылал!

Резко повернувшись, Фелтон наклонился к стоящему на коленях Бонелли.

– Не посылал?!

– Нет.

– Это я и без тебя знаю.

От удивления у Тони отвисла челюсть.

– И без тебя знаю, что не вы их посылали, – повторил Фелтон, – это меня и беспокоит больше всего! Но кто? Кто?!

– Я не знаю, Фелти, понятия не имею!

Фелтон прекратил беседу жестом руки.

– Джимми, отведи его в мастерскую. Вреда не причинять. Пока.

– Нет, умоляю, только не в мастерскую, только не в гараж!

Прося о пощаде. Тони сорвал с шеи амулет. Здоровенные ручищи Джимми, как тисками сжав подложенные плечи полосатого костюма Бонелли, подняли его с пола и поставили из ноги.

– Уведи его отсюда, наконец, – брезгливо произнес Фелтон тоном человека, обращающегося к официанту с просьбой убрать тарелку с остатками лобстера. – Убери его!

– С удовольствием, босс, – усмехнулся Джимми. – Пошли, Тони, пошли, малыш. Прогуляемся немного.

Едва за ними защелкнулась сдвигающаяся в сторону дверь, Фелтон подошел к бару и плеснул себе в стакан солидную дозу шотландского виски. Да, замок его осажден, в стенах появились бреши. Первый раз Норману Фелтону приходится защищаться.

Норман опрокинул в горло содержимое бокала и скорчил гримасу отвращения, как человек, не привыкший к крепким напиткам. Налил еще, но, поглядев на бокал, передумал и поставил его на полку. Что ж, пора переходить в наступление! Не до конца осознавая, на манер диких животных, побудительные мотивы некоторых своих поступков, Фелтон чувствовал, что попал в ситуацию, когда ожидание означает только приближение смертного часа.

Фелтон снова вышел на балкон и стал смотреть на огни моста Джорджа Вашингтона, связующего два великих восточных штата.

Почти двадцать лет был он их негласным правителем. Последние десять лет уже не приходилось пользоваться собственными мускулами – до сегодняшнего дня… Фелтон бросил взгляд на треснутый горшок, в котором стояла пальма…

Его стараниями была создана стройная организация наемных убийц со своей иерархией. Всего только с четырьмя подручными, в задачу которых входил подбор исполнителей, и до гениальности простым и прекрасно отработанным способом избавляться от трупов. Он правил этим миром из своей уютной квартиры в башне «Ламоника».

Но одному из четырех, 0'Харе, не повезло: во время схватки с одноруким камикадзе здесь, в гостиной, страшный удар железным крюком-протезом раскроил ему череп. Сразу двадцать пять процентов верхнего эшелона системы Фелтона навсегда вышло из строя…

Он посмотрел на свои руки. Теперь осталось только трое: Скотти в Филадельфии, Джимми здесь, в Нью-Джерси, и Мошер в Нью-Йорке. Что это за неизвестный, невидимый противник, который осмелился бросить вызов его могучей мультымиллионодолларовой системе? Кто этот враг? Кто?

Руки Фелтона сжались в кулаки. Придется подыскивать нового человека на место О'Хары… Остальным пока лучше не высовываться: Мошер должен на время лечь на дно, Джимми же не надо и носа казать из башни «Ламоника».

Так уже было в боевые сороковые годы. Ничто не могло остановить тогда Фелтона: ни полицейские, ни ФБР, ни конкурирующие синдикаты. Именно в то время его, Фелтона, организация сделала из Виазелли, второсортного жулика, настоящего короля восточных штатов, которым он до сих пор и оставался.

Фелтон полной грудью вдохнул холодный вечерний воздух. На его лице впервые за весь вечер появилась улыбка. Из кабинета донесся телефонный звонок. Фелтон подошел к письменному столу и снял трубку.

– Привет, Норм, это Билл!

– Приветствую, господин мэр!

– Слушай, Норм, я звоню насчет этого самоубийцы. У него нашли медицинскую справку о том, что он лечился в санатории под Нью-Йорком, в Фолкрофте. Ничего о таком не слышал?

– А, так этот парень был ненормальный?

– Да, похоже на то. Я позвонил туда и поговорил с директором, его фамилия Смит. Пришлось предупредить его, что если они и в дальнейшем будут отпускать недолеченных придурков, он ответит за это. Кстати, эти ребята, полицейские, Грувер и Рид, вели себя нормально? Они сейчас здесь, у меня. Это они рассказали об этой справке и о санатории.

– Они молодцы, мэр. Все было в порядке.

– Ладно. Если что понадобится, звони.

– Обязательно, Билл. И неплохо бы как-нибудь поужинать вместе.

– Отлично. Ну, пока.

Фелтон нажал на рычаг и, не опуская трубки, набрал номер. На другом конце провода раздался голос:

– Резиденция Марвина Мошера.

– Говорит Норман Фелтон. Пожалуйста, соедините меня с господином Мошером.

– Секундочку, господин Фелтон.

Фелтон ждал, напевая что-то себе под нос.

– Алло, Марвин! Vas masta yid?

– Неплохо… А как у тебя?

– Небольшие неприятности.

– У нас часто случаются неприятности…

– Не знаешь, где сейчас Скотти?

– Дома, в Филадельфии.

– Нам, кажется, придется в ближайшее время подыскивать новых людей…

– Что?! Подожди минутку, я закрою дверь. Кстати, это спаренный телефон, так что…

После паузы снова послышался голос Мошера:

– Что? Появляются конкуренты?

– Да.

– Мне казалось, что мы расчистили себе дорогу.

– Мне тоже, но мы, оказывается, ошиблись.

– Может, это Виазелли хочет прибрать к рукам то, что ему не принадлежит?

– Нет.

– Может, еще кто?

– Думаю, что нет.

– Что говорит О'Хара?

– Он сыграл в ящик сегодня утром.

– Mine gut!

– Пока что никого из новых людей нанимать не будем. Сперва кое-что выясним.

– С Виазелли ты уже поговорил?

– Нет пока. Он прислал своего представителя на предварительную беседу.

– И?..

– Пока ничего, он все еще говорит.

– Так, может быть, это Виазелли?..

– Не думаю, не уверен.

– Слушай, Норм…

– Да.

– Давай бросим все дела, может быть, уже пора на отдых? У меня, к примеру, есть симпатичный домик в Грейт-Нек, жена, семья… Хорошего – понемножку. Зачем искушать судьбу?

– Я тебе хорошо платил эти двадцать лет?

– Да.

– Много ли тебе приходилось работать за последние десять лет?

– Ты же знаешь – пустяки.

– Ведь ношу тянули Джимми, Скотти и О'Хара, правда?

– Ну, Скотти особо не надрывался.

– Теперь придется и ему поработать.

– Норм, сделай одолжение, прошу тебя, дай мне выйти из игры!

– Нет.

– Ну хорошо, – ответил Мошер упавшим голосом. – Что нужно делать?

– Для начала надо поработать ножками и собрать кое-какую информацию. Есть такое место под названием Ф-ОЛ-К-Р-О-Ф-Т. Фолкрофт. Это санаторий в местечке Рай, под Нью-Йорком.

– Понял.

– Постарайся узнать, что это такое. Попробуй пробиться туда, к примеру – на лечение.

– О'кей. Я свяжусь с тобой позже.

– Марв? Пойми, если бы ты не был мне крайне нужен, я бы тебя не беспокоил…

– Да, я понимаю, Норм. Я перед тобой в долгу. Звякну тебе завтра.

– Передай привет своим.

– Zama gazunt.

Фелтон положил трубку и довольно потер руки. Частный санаторий? Это не может служить прикрытием для какой-нибудь правительственной организации… Так!

За оставшийся вечер Фелтон сделал еще два звонка: один – Анджело Скотиччио в Филадельфию, другой – Кармине Виазелли.

Глава двадцать третья

Поезд местного назначения грохотал колесами по изношенным рельсам пригорода Филадельфии. Сквозь пыльное стекло окна Римо Уильямс смотрел на проносящиеся мимо пригороды Филли, земля которых стала чуть ли не самой дорогой в Америке.

Сама Филадельфия давно превратилась в гетто, окруженное фешенебельными кварталами особняков. Аристократы отступили сюда и заняли последнюю оборонительную позицию в битве с наступающей беднотой. Город они сдали еще поколение назад.

День выдался мрачным, моросил дождь, напоминая человеку о том, что в такую погоду лучше сидеть в теплой пещере у костра. Римо вспомнились школьные годы, учеба, игра в футбол в центре защиты, неудачный исход двух лет, проведенных в колледже.

Учеба ему никогда не нравилась. Возможно, что дело было в школах, в которые он ходил. Сегодня ему предстояло посетить лучшую женскую школу страны – Бриарклифф, о которой не было такого шума, как о Вассаре или Радклиффе, и в которой не было столько нововведений, как в Беннингтоне. Сборище башковитых девиц, одну из которых нужно заставить вывести его на собственного папочку.

Никто не обращал внимания на висящие кругом таблички «Не курить!», и Римо тоже закурил, стараясь не затягиваться, чтобы не нарушать ритма дыхания.

Чиун был прав. Как только его, Римо, слегка прижало – тут же дали о себе знать застарелые дурные привычки, вроде курения. Дома, проплывавшие за окном вагона, были в основном двухэтажные, сложенные из кирпича. У каждого было свое лицо, от каждого, казалось, исходил запах фамильных состояний. Запах родного дома.

Вспомнились слова Макклири: «У тебя теперь нет дома, никогда не будет семьи, ты ни с кем не сможешь связать судьбу.»

Сигарета – это хорошо. Римо стряхнул пепел и стал припоминать свои ошибки. Нельзя было задерживаться в районе госпиталя после визита к Макклири, нельзя было шутить шутки с барменом, нельзя было связываться с той женщиной из регистратуры. Практически в любом медицинском учреждении достаточно белого халата, чтобы не вызывать косых взглядов и попасть в любую палату. Но так уж получилось. Дело сделано. Будем надеяться, что ничего смертельного не произошло.

Все, что нужно было сделать теперь, – это убрать Максвелла, кто бы он, к черту, ни был. Фелтон явно был ключевой фигурой, но к нему никак не подобраться, кроме как через дочку. Скорее всего, дочка Фелтона ничего не знает ни о делах папаши, ни об этом Максвелле. Для этого Фелтон и отослал ее подальше от своих темных делишек. По крайней мере, так считал Макклири.

Бриарклифф. Девчонка, должно быть, умна по-настоящему. О чем с ней говорить? Что таких интересует? Ядерная физика, демократия, тоталитаризм, Флобер, его вклад в развитие художественной формы романа?

А он, Римо Уильямс? Бывший полицейский, бывший солдат, ставший профессиональным убийцей. Что он может ей рассказать интересного? Потолковать о преимуществах удавки-гаротты по сравнению с ножом? Может, рассказать о том, как лучше убивать ударом локтя, о том, насколько уязвимо горло человека, прочесть лекцию о взломе замков? Как вообще следует начинать разговор с воспитанницей Бриарклиффа? Это тебе не официантка или медсестра…

Неожиданно мысли прервались. Кто-то разглядывал его в упор. Это была сидевшая слева девушка. Перехватив взгляд Римо, она снова уперлась глазами в книгу на коленях. Римо улыбнулся про себя. Даже у самых умных и способных есть ведь эрогенные зоны! Женщина есть женщина! Кондуктор хриплым голосом объявил:

– Бриарклифф! Город и колледж Бриарклифф!

Глава двадцать четвертая

Фелтон одевался не торопясь. Застегнул резинки, поддерживающие черные носки, натянул темно-синие брюки, завязал шнурки начищенных черных ботинок. Взглянул на свое отражение в зеркале в полный человеческий рост. Обтянутая майкой грудь все еще выглядела мускулистой. Неплохо для мужчины в пятьдесят пять лет.

Могучая шея и сильные руки, массивные плечи. Фелтон до сих пор мог сгибать пальцами гвозди, крошил руками кирпичи.

В спальню бесшумно вошел Джимми, держа в руках шкатулку красного дерева. Фелтон увидел своего дворецкого в зеркале. Джимми был сантиметров на двадцать выше своего хозяина.

– Разве я приказывал принести шкатулку?

Джимми широко улыбнулся в ответ:

– Нет.

– Так почему она здесь?

Фелтон, повернувшись к зеркалу боком, старался разглядеть свою фигуру в профиль. Напряг руку. Обозначились мощные трицепсы. Упер правый кулак в левую ладонь и, выставив руки вперед, напряг мышцы. В зеркале отразилась впечатляющая картина загорелых выпуклых мускулов.

– Зачем ты притащил шкатулку?

– Мне показалось, что она тебе понадобится.

Фелтон сцепил руки за спиной и слегка наклонил голову вперед, как бы глядя на несущегося на него быка. Матадор Фелтон! Сильнейший и непобедимый!

– Понадобится?

Джимми пожал плечами.

– По-моему, она не помешает…

Фелтон засмеялся, обнажив зубы, ни разу в жизни не болевшие, и десны, никогда его не беспокоившие.

– Ну-ка! – выкрикнул он. – Давай!

Джимми бросил шкатулку на кровать и попятился.

– Босс, прошло десять лет. Десять, босс.

– Вперед, – повторил Фелтон, бросив последний взгляд на свое отражение в зеркале.

Огромное тело Джимми напряглось, как пружина.

Фелтон, заложив за спину правую руку, выставил перед собой левую, поводя ею из стороны в сторону и растопырив пальцы. Еще раз быстро взглянул в зеркало, и тут Джимми метнулся вперед.

Фелтон встретил его выставленным вперед левым плечом. Никаких хитростей, никаких уловок. Одна чистая сила.

Крупное тело техасца, казалось, поглотило босса, не имевшего таких габаритов, но неожиданно Джимми, охнув, остановился. Руки Фелтона уперлись в грудь дворецкого – резкий толчок, и, беспомощно взмахнув руками, Джимми, вскрикнув, отлетел назад.

С проворством дикой кошки Фелтон метнулся вперед и схватил Джимми за руки, не дав ему грохнуться затылком об пол.

– Ну что, есть еще силенка?!

– Есть, босс. Есть. Тебе надо было идти в профессиональный футбол!

– Предоставляю заниматься этим вам, техасцам, – ответил, рассмеявшись, Фелтон и, помогая Джимми подняться, потянул его за руки.

Джимми потряс головой, приходя в себя.

– Так мы готовы, босс?

– Готовы. Давай сюда шкатулку.

Фелтон сознательно не смотрел на деревянный ящичек, пока не застегнул белую рубашку, завязал черный вязаный галстук. Подойдя к письменному столу, вынул из ящика кобуру светло-серой кожи.

Затем он кивнул, и Джимми аккуратно открыл крышку шкатулки. Внутри на белой замше лежали три вороненых револьвера.

– О'Харе его пистолет уже не понадобится. Могу я взять два? – спросил дворецкий.

– Нет, – последовал ответ. – Тело О'Хары все еще в гараже?

– Да, под брезентом. За ним присматривают ребята, которые сторожат Тони.

– Сегодня вечером, когда мы вернемся, надо будет избавиться от тела обычным способом и отпустить Тони.

– Босс, может, оно будет лучше просто сообщить в полицию, что О'Хару кто-то убил? Как-то нехорошо будет обойтись с ним так, как мы поступали с разными ублюдками…

– Чтобы власти узнали, что кто-то раздробил башку шоферу господина Фелтона? Чтобы опять сюда набежала всякая полицейская сволочь? Нет!

Фелтон надел под пиджак кобуру. Пожав плечами, Джимми вынул из конверта, прикрепленного к внутренней стороне крышки шкатулки, шесть пластиковых карточек с официальными печатями и фотографиями владельцев в углу. Это были разрешения на ношение оружия, по два для каждого из трех человек – для Нью-Йорка и Нью-Джерси. Одному из троих они теперь не были нужны.

Старые фото. Джимми – суховатое лицо с резкими чертами. Фелтон – гладенький, слегка волнистые волосы, ярко-синие глаза сияют даже на черно-белой фотографии. О'Хара – широкое лицо, широкая улыбка. Сейчас на этом лице появилась новая примета – дыра во лбу.

Выданы эти разрешения были финансисту и промышленнику Норману Фелтону и его телохранителям – Джеймсу Робертсу и Тимоти О'Харе.

Разрешения были необычные, потому что необычными были и пистолеты. Обычно такое разрешение выдается после того, как в Вашингтоне регистрируются результаты баллистических тестов каждого конкретного пистолета. Вылетевшая из ствола пуля имеет характерные следы, которые позволяют при случае определить владельца оружия так же легко, как и по отпечаткам пальцев. Из этих стволов пули вылетели только однажды: во время баллистических тестов.

Фелтон взял пистолет в руки. Джимми тем временем нажал потайную пружину и выдвинул из шкатулки секретный ящичек. Там лежали семь револьверных стволов и небольшой гаечный ключ.

Фелтон и Джимми переставили на свои револьверы стволы из секретного ящичка. Их баллистические характеристики были известны только трупам…

Фелтон задумчиво проговорил:

– Знаешь, Джимми, мне кажется, что Мошер бал рожден совсем не для нашего дела… Дай ему волю, так он заставил бы нас всех жить только на доходы, которые приносят наши свалки.

Джимми только ухмыльнулся в ответ. Фелтон шутя ударил Джимми по плечу, а тот сделал вид, что отбил удар. Теперь ухмылялись оба.

– Да, сэр, – промолвил Джимми, туже затягивая ключом крепление ствола, – свою работу надо любить!

– Я ее не люблю, Джимми, но она нам необходима. То, что мы делаем, вполне естественно. – Фелтон подумал и добавил: – Естественно и необходимо. Мы живем в джунглях и по их закону. Вспомни: нам никто ничего не приносил на тарелочке.

– Никто и ничего, босс.

– Окружающий мир сделал нас такими, какие мы есть. А ведь я вполне мог бы стать врачом, или адвокатом, или даже ученым.

– И был бы лучшим в своем деле, босс.

– Лучшим не лучшим, а хорошим – это точно.

– Все, что ты делаешь, босс, получается у тебя превосходно, клянусь!

Фелтон вздохнул.

– Так и должно быть. Кто будет стараться за нас?

Подойдя к встроенному стенному шкафу рядом с зеркалом, Фелтон раздвинул в стороны его дверцы. Шкаф, почти во всю стену шириной, содержал коллекцию мужских костюмов, количеству которых мог бы позавидовать сам Роберт Холл. Качество не уступало «Савилль Роу»!

Фелтон начал выбирать среди синих костюмов такой, чтобы пиджак подходил бы к уже надетым брюкам. Это было не так просто. Наилучший способ – найти пиджак, висящий без брюк, снятых с вешалки ранее. Осмотрев восемь синих костюмов, Фелтон послал к черту это занятие и взял первый попавшийся пиджак.

– Джимми?

– Слушаю, босс.

– Ты хороший человек, Джимми.

– Спасибо, босс. А с чего это ты вдруг?

– Просто так.

– Уж не думаешь ли ты, что что-то выйдет не так с Виазелли?

– Не с Виазелли. Дело не в этом.

– Вспоминаешь этого парня с крюком?

Фелтон застегнул синий пиджак, который прекрасно подошел по тону к брюкам, хотя Фелтон и знал, что они от разных костюмов.

Джимми не стал добиваться от босса ответа на свой вопрос, он знал, что Фелтон ничего не скажет, пока не решит, что настало подходящее для этого время. Джимми спрятал револьвер во внутренний карман.

Позже, тем же вечером, Фелтон наконец разговорился. Джимми сидел за рулем перламутрово-серого «роллс-ройса», заменяя безвременно покинувшего мир О'Хару. Они ехали по мосту Джорджа Вашингтона, увешанному огнями. Мост вдавался в Нью-Йорк как гигантский акведук древнего Рима, но нес на себе не воду, а людей.

– Ты знаешь, – задумчиво сказал сидящий на заднем сиденье Фелтон, глядя в окно, – я до сих пор жалею, что не воевал во вторую мировую войну.

– У нас была своя собственная война, босс.

– Да, но вторая мировая была настоящей, большой войной. Только представь себе, что какой-нибудь идиот, закончивший вшивый колледж, командовал, а я…

– У тебя бы лучше получилось, босс.

– Не знаю, как с точки зрения командования войсками, но уж я бы заранее поостерегся русских, это точно.

– Так наши, вроде бы, это понимали?

– Понимали, но не до конца. Я бы остерегался не только их, но и Англии, Франции, Китая. Таковы правила игры, Джимми. Вне семьи нет и друзей. Вообще нет такой вещи, как друзья. Только родственники.

– У меня, босс, никогда не было другой семьи, кроме вас.

– Спасибо, Джимми.

– Это не пустые слова, босс. Я готов жизнь отдать за тебя или мисс Цинтию.

– Я знаю, Джимми. Ты помнишь этого парня с крюком?

– Конечно, босс.

– Ты когда-нибудь видел, чтобы кто-нибудь так двигался?

– В каком смысле?

– Вспомни, он ведь бросился на меня, не выдав ни одним движением своих намерений. Обычно можно определить, что человек собирается сейчас сделать, как поступит.

– Ну и что?

– Скажи, боксеры или, например, борцы выдают свои намерения?

– Хорошие – нет.

– Правильно, а почему?

– Потому, что их так учили.

– Верно.

– Так что же?

– Кто же учил этого парня?

– Есть много разных мест, где можно этому научиться, – ответил Джимми. Фелтон помолчал и спросил:

– Тебе не показалось, что в последнее время нам стало труднее работать по контрактам, я имею в виду – убивать?

– Вроде бы, да.

– А в чем дело, в исполнителях? Они что, стали хуже?

– Нет, пожалуй, все такие же. Ты же знаешь этих молодчиков, им не только надо дать пистолет в руки, но и все разобъяснить в деталях, не то что-нибудь обязательно сделают не так.

– Почему же стало труднее, что их беспокоит?

– Они просто говорят, что стало труднее работать, труднее ликвидировать «объект».

– А что еще?

– Не знаю. Ничего, кажется.

– Нет, есть и еще что-то!

Джимми свернул на набережную Вестсайд-драйв и аккуратно перестроился в первый ряд. Таким был приказ Фелтона: на работе исполнять все правила, ничего не нарушать. Никаких превышений скорости, парковка только там, где разрешено. Это значительно облегчало дело, так как ни возникало дополнительных трудностей, даже по мелочам.

– Есть и еще кое-что, Джимми.

– Что?

– Во-первых, стало труднее кончать тех, кого нужно. Во-вторых – раньше они никогда серьезно не оборонялись. Никто из этих подонков, кого мы нанимали, не получил ни одной пули, ни одной царапины.

Джимми недоуменно пожал плечами и стал готовиться к повороту на 42-ю улицу. Из этого разговора он ничего так и не понял. Наверное, босс просто разрабатывает вслух очередную идею.

– Почему же никто из них не был вооружен? – спросил Фелтон.

– Многие вообще не носят оружия, – ответил Джимми, съезжая на развязку набережной.

– Люди, сующие нос в дела Виазелли или мои дела, не носят оружия?!

– Может быть, по глупости?

– По глупости? Нет, тут что-то другое. Какая-то закономерность, определенная модель поведения. Но этот с крюком в эту модель не вписывается. Если нам кажется, что этот крюкастый дьявол был хорош, то надо ждать кого-нибудь похлеще. Я это нутром чую. Я в этом уверен.

– Ты думаешь, у них есть кто-нибудь получше?

– Не знаю, может ли быть еще лучше. Не думаю. Теперь жди всю свору.

– Как в сороковые?

– Как в сороковые годы.

Фелтон откинулся на спинку сиденья.

Глава двадцать пятая

Швейцар отеля «Ройал Плаза», что на 59-ой улице, около Центрального парка, слегка удивился, когда вышедший из «роллс-ройса» джентльмен попросил его припарковать автомобиль. Раз ты ездишь на такой машине и имеешь шофера, то пусть он ее и паркует! Но джентльмен бросил, что шофера он берет с собой, и швейцар не стал спорить. Не стоит связываться с пассажирами «роллс-ройсов»!

Убедившись, что Джимми следует за ним по пятам, Фелтон вошел в роскошный холл отеля – инкрустированная солидная мебель, раскидистые растения в кадках, деликатный, почти женоподобный портье.

Направляясь к лифту, Фелтон с шофером не привлекли особого внимания, ничем не выделяясь среди респектабельных постояльцев и гостей, а кобура с пистолетом у Фелтона под мышкой была совершенно незаметна.

– Четырнадцатый этаж.

Засунув руку в карман черной шоферской ливреи, Джимми поправил пистолет, чем заслужил недовольный взгляд Фелтона, означавший, что на людях делать этого не стоило.

На четырнадцатом этаже решетчатые позолоченные двери лифта открылись в небольшое фойе, тогда как на всех остальных этажах перед выходящими из лифта представал коридор с рядами дверей по обе стороны. Занимая целый этаж отеля, Виазелли по совету Фелтона произвел эту реконструкцию, заменив коридор небольшим «предбанником» с глазками для наблюдения.

Ожидая в фойе, Фелтон с усмешкой переглянулся с Джимми, так как оба были хорошо знакомы с привычками хозяина этажа и заведенными им порядками: в данный момент сквозь одностороннее зеркало-окно слева за ними наблюдал один из телохранителей Виазелли. С их стороны зеркало было как зеркало. Фелтон поправил перед ним галстук, а Джимми не удержался и сделал средним пальцем неприличный жест своему отражению.

Дверь открылась, и одетый в темный полосатый костюм с синим галстуком человек пригласил их войти.

Не торопясь, как пара танцоров, не проявляя никаких эмоций, они вошли в светлую просторную комнату, переполненную мебелью, табачным дымом и людьми в строгих костюмах. Можно было подумать, что с минуты на минуту начнется конференция или симпозиум.

Однако здесь проходила вовсе не конференция. Когда Фелтон и Джимми вошли и остановились в центре комнаты под массивной хрустальной люстрой, шум разговоров разом прекратился и стал слышен лишь тихий шепот:

– Это он!.. Ага, точно… Ш-ш-ш… Тише, услышит…

Невысокий человек с наманикюренными ногтями, с темной итальянской сигарой в зубах и кривой улыбкой направился навстречу гостям и, подойдя поближе, сделал приветственный жест рукой.

– Э-э… Come sta, мистер Фелтон?

Фелтон попытался вспомнить, как зовут этого человека, но безуспешно и изобразил на лице вежливую улыбку.

– Налить вам что-нибудь выпить?

– Нет, спасибо.

Невысокий драматическим жестом прижал к груди руку, точно удерживая сердце, стремящееся выпрыгнуть прямо на золотистый ковер под ногами.

– Приношу глубочайшие извинения, мистер Фелтон, но у нас сейчас состоится совещание, и этот человек; – кивок в сторону Джимми, – ну… в общем, шоферу тут не место!

– О совещании я ничего не знал, – ответил Фелтон и посмотрел на часы.

– Простите, но ему придется уйти.

– Он останется.

Выразительные руки невысокого разошлись в стороны ладонями вверх, плечи поднялись в недоумении:

– Но он… но ему…

– Он останется, – без тени эмоций повторил Фелтон.

С лица невысокого исчезла кривая улыбка, вернее ее подобие. Тонкие губы сомкнулись, скрыв желтоватые зубы.

– Вряд ли Папаша будет этим доволен…

Фелтон молча еще раз посмотрел на часы.

Невысокий человечек отошел к стоящей у софы группе своих соотечественников в вполголоса начал что-то быстро говорить. Те слушали, искоса поглядывая на Фелтона и Джимми.

Джимми внимательно стал рассматривать каждого из этой компании.

Неожиданно в комнате воцарилась тишина. Слышны были только звуки отодвигаемых кресел. Все сидевшие вскочили, все стоявшие непроизвольно вытянулись. Взгляды всех устремились на распахнувшиеся двустворчатые двери.

Появился одетый в строгий серый костюм и полосатый принстонский галстук человек и произнес:

– Мистер Фелтон.

Фелтон и Джимми прошли через комнату, чувствуя на своих спинах взгляды присутствующих, Фелтон вошел внутрь. Джимми остался у закрывшихся за Фелтоном дверей, встав перед ними как часовой, внимательно следя за всем происходящим в комнате.

Двойные двери, через которые он прошел, всегда восхищали Фелтона: снаружи они были покрыты орнаментом и позолотой, но изнутри выглядели обычными дверями кабинета преуспевающего бизнесмена – солидное темное дерево и ничего больше.

Другим был и воздух. Им можно было дышать, не чувствуя дыма десятка горящих сигар. Паркетный пол тихонько поскрипывал под ногами Фелтона, подошедшего к длинному письменному столу красного дерева, за которым сидел холеный джентльмен. Перед ним была шахматная доска с расставленными фигурами.

На благородном лице с римским профилем выделялись глубоко посаженные темные глаза, в которых светилось дружелюбие. Аккуратные небольшие руки, длинные, седеющие на висках волосы разделены слева консервативным пробором.

Рот с чувственными полными губами, нисколько, как ни странно, не придавал ему женственности. Позади, на стене висела фотография плотной матроны и девяти детишек – его семья.

Пока Фелтон усаживался в кресле поудобнее, Виазелли не отрывался от шахмат.

Напрасно Фелтон, пристально изучая лицо и руки Виазелли, искал следы прошедших лет – их не было: ни морщин на лице, ни дрожи в руках… Время, казалось, не трогало этого человека.

– Как бы ты пошел в этом положении, Норман? – спросил Виазелли. Голос – твердый, с безукоризненным оксфордским акцентом.

– Я не играю в шахматы, Кармине.

– Я тебе все объясню. Меня атакуют ферзь и ладья черных. Но я могу уничтожить и ладью, и ферзя.

Виазелли умолк.

Фелтон положил ногу на ногу и вгляделся в расположение фигур на доске, которое, впрочем, ни о чем ему не говорило, Фелтон понимал, что Виазелли ждет от него комментария. Не дождется.

– Норман, почему бы мне не уничтожить атакующие фигуры?

– Если бы я играл в шахматы. Кармине, я бы тебе подсказал…

– Если бы ты умел играть, ты был бы хорошим противником.

– Я играю в другие игры.

– Жизнь не ограничивает нас в выборе наших устремлении…

– Жизнь такова, какой я ее создаю для себя.

– Тебе бы следовало родиться итальянцем.

– А тебе – евреем.

– Ну, это почти то же самое, – Виазелли улыбнулся. – Чего я никогда не мог понять, так это твоего пристрастия к южанам.

– Какого пристрастия?

– А твой техасец, этот Джимми?

– Он работает на меня.

– Ой ли? Мне казалось, что это выглядит несколько по-другому.

– Видимость обманчива.

– Видимость – это реальность.

– У меня твой шурин… – Фелтону надоела философия.

– Тони?

– Да.

– А, мы снова возвращаемся к проблеме ферзя и ладьи черных. Уничтожать их?

– Да, но не тогда, когда находишься в меньшинстве.

– Это как же?

– А вот так, как, например, сейчас: ты один, а я и Джимми – мы вдвоем.

– Не забывай, что там, за дверью, полно моих людей.

– Для Джимми это не проблема.

– Не думаю. Но, независимо от этого, ты не ладья и не черный ферзь. Ты – белый ферзь, моя самая мощная фигура. Если бы мне пришлось обороняться, а ты решил бы переметнуться к черным и стать их ферзем, то я попал бы в безвыходное положение.

– Меня самого обложили.

Виазелли поднял глаза от доски и улыбнулся.

Фелтон положил ладонь на стол.

– Что ты думаешь? От кого мы отбиваемся?

– Я рад, что ты сказал «мы», Норман, – Виазелли тихонько похлопал в ладоши. – Но ответить на твой вопрос не могу. Где-то через две недели сюда прибывает комиссия Сената, и я сперва подумал, что это они что-то замышляют. Но ведь за нами следят уже пять лет. Что, Сенат так долго готовился нанести удар? Нет, не думаю. Да и следят за нами как-то странно. Когда этим занимается ФБР или налоговая служба, дела передаются в суд. Но вот уже почти пять лет вокруг нас кто-то вертится, а дальше этого дело не идет.

– Ты сказал что-то о сенатском расследовании?

– Да. Сенат начал с Запада и сейчас подбирается к нам. Уж больно много любопытных стали совать нос в наши дела.

– Вот почему моим ребятам прибавилось работенки?

– Да. Но странно и еще кое-что. Ты говорил, что и тебя начали беспокоить.

Фелтон кивнул:

– Может, это твои макаронники затеяли семейную свару?

Краска бросилась Виазелли в лицо, но он не подал вида, что оскорблен.

– Нет, – ответил он, – это кто-то со стороны. Кто это или что – не знаю. А ты?

– Думаю, через пару дней буду знать.

– Хорошо. Я тоже должен знать. Что касается Тони, можешь вернуть его.

– Посмотрим.

Кармине замолчал. Его молчание иногда было весомее слов. Фелтон понимал, что продолжать беседу опасно. Все, что нужно было Виазелли сейчас, это – толкнуть Фелтона на первый ход, и тогда ему конец. И совершенно ничего не значили для Виазелли размышления Фелтона о том, насколько Кармине ему обязан и насколько Фелтон ему необходим.

Точно так все было и двадцать лет назад. Только тогда у Виазелли еще не было резиденции в отеле «Ройал Плаза».

Глава двадцать шестая

Разговор происходил в комнатушке позади бакалейной лавочки, кормившей семью Виазелли. Тогда у Кармине еще не было вырезанных из слоновой кости шахматных фигур – он сидел, склонившись к перевернутому деревянному ящику, на котором были грубо намалеваны черные и белые квадраты. Когда вошел Фелтон, Виазелли с задумчивым видом передвигал дешевые деревянные фигуры.

В комнате хозяйничали стаи жизнерадостных летних мух. Виазелли поднял глаза на Фелтона.

– Садись, – предложил он, – я хочу поговорить с тобой о деньгах.

Фелтон остался стоять.

– Что ты, второразрядный букмекер, знаешь о деньгах?

Виазелли двинул вперед пешку.

– Я знаю, что идет война. Знаю, что с этого можно много чего поиметь. И знаю, что ты имеешь мало.

– Мне хватает.

– Две тысячи за убийство по контракту? И этого достаточно для башковитого еврейского мальчика?

– Это больше, чем зарабатывают некоторые тупые макаронники.

Виазелли пошел слоном по диагонали.

– Сегодня – да. А завтра?

– Все равно Альфонсо не даст тебе заработать больше. Родная кровь или нет, но он тебе не доверяет, как я слышал.

– А если Альфонсо умрет?

– Его место займет Джакомо.

– Если Джакомо умрет?

– Луи.

– А если умрет Луи?

Фелтон пожал плечами:

– Чтобы их всех убить, на них нужно наслать чуму.

– Если умрет и Луи?

Виазелли напал конем на слона, которого только что выдвинул вперед.

Фелтон опять пожал плечами.

– Ты для чего меня позвал, чтобы поболтать?

– А если умрет и Луи? – повторил Виазелли.

– Придет кто-нибудь еще.

– Кто?

– У кого хватит ума.

– Флагерти. Займет ли Флагерти их место?

– Нет, он не потянет.

– А я?

– Ты в принципе потянешь. Но это вовсе не означает, что раз твоя фамилия заканчивается на "и", то тебе дадут прибрать к рукам все дело.

Виазелли пошел другим конем.

– Получается хороший дебют. Какой же ты еврей, если все время пашешь на дядю, а не на себя?

– Хочешь, чтобы я стал работать на тебя?

Виазелли пошел ферзем. Еще один ход, и мат. Потом, словно читая стихи:

– Так. Убьешь Альфонсо. Убьешь Джакомо. Убьешь Луи. Потом…

– Что потом?

– Сможет ли кто-то потом убрать тебя?

– Да, ты.

– Но как? Кроме тебя ни одного «стрелка» не останется, по крайней мере, имеющего в голове серое вещество. Весь синдикат будет полностью дезорганизован.

– Тогда почему бы мне не шлепнуть и тебя и взять все в свои руки?

– Не выйдет. Ты же не дурак и понимаешь, что за тобой будут охотиться и те, и другие, и тебя прикончит первый встречный мафиози. Особенно если учесть, что они никому, кроме итальянцев, не верят. Ты же для них чужак, и поэтому будешь представлять смертельную опасность.

– А ты?

– Я для них все-таки свой, рано или поздно им придется смириться. К тому же если дела пойдут на лад…

Виазелли взглянул Фелтону прямо в глаза.

– Подумай, что тебя ждет в будущем? В конце концов макаронники станут сводить счеты, а шлепнут тебя. За что? За пару штук. Разве это достойный конец для еврея?

– Какая разница? Смерть есть смерть.

– Но ты можешь жить, причем жить долго, и будешь как сыр в масле кататься.

– А ты меня не продашь?

– Ты будешь моим ферзем, самой сильной фигурой. Кто же продает своего ферзя?

– Ну, а твои «гориллы»?

– У меня их нет и не будет.

– А как же те, которые достанутся тебе в наследство?

– Отошлю их подальше, в Чикаго, Сан-Франциско, Новый Орлеан… Ты будешь моим генералом. А я буду заниматься основным делом, приносящим доходы. Я много думал и понял, что дело станет выгодным только в одном случае: нужно оставить тех, кто приносит деньги, а от тех, кто приносят неприятности, избавиться. Ни один из моих людей не будет носить оружия! Оружие и все такое – по твоей части. Я буду платить тебе не за каждое отдельное задание, а твердую зарплату. Плюс проценты от общей прибыли. Покончишь с Альфонсо, Джакомо и Луи – для начала получишь миллион долларов.

– Ты знаешь, я жалею, что не умею играть в шахматы…

– Ты мог бы стать гроссмейстером! – ответил Виазелли.

Но на шахматы у Фелтона времени никогда не было. Нужно было подыскивать себе надежных подручных. В Ист-Сайде он вышел на Мошера – парнишку, готового целые дни проводить в тире, где он часами сажал в мишени пулю за пулей; Анджело Скотиччио Фелтон встретил в каком-то баре, где тот обдумывал, как бы выставить кого-нибудь на сотню долларов. Тимоти О'Хара нашелся в доках, где он промышлял мелкими кражами с армейских складов. Джимми Робертс до встречи с Фелтоном был техасским ковбоем с широкой улыбкой и пистолетом, охотником за удачей.

– Вы будете моими генералами, – объяснял им Фелтон при первой встрече. – Мы с вами должны действовать как хорошо отлаженная военная машина. Пока это будет так, мы будем живы и богаты. Богаты по-настоящему.

– А можем стать трупами, – пробурчал Мошер.

– Можем, если не избавимся от тех, кто может сделать нас трупами.

Первым по счету стад Альфонсо Дегенерате, глава рэкетиров в Бронксе, живший в абсолютно неприступном особняке на Лонг-Айленде. На свою беду он был совсем в другом месте, когда к нему явился новоиспеченный маршал наемной армии убийц Норман Фелтон со своей четверкой.

Альфонсо в это время лежал в постели с какой-то хористкой и считал себя в абсолютной безопасности, поскольку его местонахождение было известно только его племяннику, Кармине Виазелли. Вода Ист-Ривер показалась бы Альфонсо очень холодной, если бы не свинцовое успокоительное, которым его нашпиговали пятеро молодых людей. К тому же Альфонсо и в реке находился в компании прелестной, хотя и мертвой барышни.

Джакомо Джанинни никогда не увлекался барышнями, он был человек дела. По совету Кармине Виазелли, погруженного в траур племянника Дегенерато, Джанинни встретился с наемным убийцей для выработки плана отмщения Альфонсо. Встреча произошла на крыше пентхауза. Молодой пистолетчик зачем-то привел с собой четверых товарищей, но ни один из них, несмотря на отчаянные усилия, не смог удержать Джакомо от прыжка с крыши.

Вскоре Фелтону позвонил Виазелли.

– Они узнали, что это ты, Норман.

– Тогда они понимают, что за моей спиной стоишь ты!

– Да ладно, не так уж все и плохо. Остался один Луи, но на этот раз без сюрпризов: он понимает, что к чему. Я тебя прошу только об одном: сделай так, чтобы его тело никто никогда не нашел.

– Почему?

– Удобнее будет торговаться: итальянцы очень суеверны.

Луи жил на яхте, которую он никогда не покидал. Корабль был связан с берегом телефоном, катера перевозили на сушу приказы и распоряжения Луи, а на корабль – деньги.

Фелтону показалось, что он попал в безвыходное положение: убрать Лун невозможно, а его исполнители раньше или позже расправятся с Фелтоном. Но тут Луи неожиданно совершил ошибку, отдав приказ встать на якорную стоянку в устье реки Хакенсак. Место это находилось на окраине Нью-Джерси. Рядом, на берегу, была свалка старых автомобилей и небольшой заводик по прессовке и упаковке металлолома. Шла вторая мировая война. Металлический лом пользовался огромным спросом.

Луи поставил яхту в док у самого берега. Сообразив, что получил один, возможно, последний шанс, Фелтон приступил к решительным действиям и через сорок пять минут стал владельцем «кладбища автомобилей» со всем сопутствующим оборудованием, переплатив раза в четыре больше настоящей цены. Отдать пришлось все до последнего цента. Фелтон об этом не жалел, справедливо рассудив, что трупу деньги вообще не нужны.

Бывший владелец автокладбища, получив причитающийся ему чек, кратко рассказал Фелтону, как действуют механизмы по обработке металлолома. Выслушав его, Фелтон понял: судьба преподнесла ему настоящий подарок!

– Перед нами счастливое будущее, джентльмены, – сообщил он своим генералам.

Этой же ночью в результате загадочного инцидента была повреждена подводная часть яхты Луи. На следующее утро Джимми через рупор осведомился у команды, не нужна ли им помощь в ремонте.

– Мы не можем оставить судно, – последовал ответ.

– И не надо. Мы вас вытащим вместе с судном по слипу, поставим в сухой док и починим вашу яхту.

Через десять минут, посоветовавшись, экипаж согласился.

К берегу были подведены мощные краны. Яхту подцепили толстыми стальными тросами. Краны приподняли судно, а заблаговременно прицепленные лебедки начали вытягивать его по слипу на берег. Достигнув высшей точки подъема, яхта медленно спустилась по наклонной плоскости и очутилась в закрытом со всех сторон доке, со стенами из монолитного железобетона. Что произошло потом, неизвестно, но на белый свет больше не появилась ни сама яхта, ни те, кто находился на борту…

На следующий день опять позвонил Виазелли.

– Восхитительно! Я обещал тебе миллион? Пусть будет два миллиона! Как тебе это удалось? И команда, и яхта, и все прочее…

– Я не трачу времени на шахматы, – ответил Фелтон.

Несколько лет прошли легко и спокойно, без проблем. Снайпер Мошер занимался устранением свидетелей, имеющих какие-либо факты против Виазелли. Тела исчезали бесследно.

О'Хара был занят подбором новых кадров, особенно из окружения Виазелли. Как только там появлялся подающий надежды паренек, его тут же приглашал на службу О'Хара, соблазняя хорошим заработком. Затем этих ребят, представляющих потенциальную опасность для Фелтона, тихо и без шума убирали. Таким образом, Виазелли никак не удавалось создать собственную армию. Скотиччио в Филадельфии организовал свою маленькую империю, находящуюся под полным контролем Фелтона.

Джимми был всегда под рукой, вроде адъютанта. Это было гораздо выгоднее и безопаснее, чем объезжать диких лошадей, Фелтон оставался абсолютно чист перед законом. Его имя никогда не всплывало в процессе расследований или судебных разбирательств, он старался держаться подальше от передовой линии фронта и вел жизнь респектабельного гражданина.

О делах Фелтона знали только его генералы, а им было выгоднее помалкивать: полная секретность помогала держаться наверху и жить так, как пожелаешь.

Короче говоря, все были довольны. А сейчас, глядя на забавляющегося своими любимыми шахматами Виазелли, Фелтон думал о том, что спокойной жизни приходит конец.

– Норман, ты все еще мой белый ферзь, – произнес Виазелли, устало опустив ладони на край длинного стола красного дерева. – Ты и только ты моя единственная опора.

– Спасибо за доверие, – медленно проговорил Фелтон, следя за тем, как Виазелли ставит мат. – Но кто же тогда Максвелл?

Виазелли удивленно поднял глаза.

– Максвелл?

Фелтон утвердительно кивнул.

– Одно могу сказать тебе с уверенностью: кто-то вступил с нами в борьбу, и этот человек или эти люди каким-то образом связаны с именем Максвелла. Сегодня пришлось убрать одного типа. Единственное, что его интересовало, это Максвелл.

– Максвелл?

Виазелли недоуменно уставился на шахматную доску. Что это? В игру вступают новые, неизвестные фигуры?

– Максвелл, – повторил Фелтон.

Виазелли пожал плечами, Фелтон поднял бровь.

Глава двадцать седьмая

Римо быстро выяснил, что остаться наедине с воспитанницей Бриарклиффа гораздо легче, чем тайком пробраться в бордель. Оказалось, что хозяйки публичных домов более бдительны, чем деканы привилегированных женских школ. Их вынуждала к этому сама жизнь, ведь они имели дело с вещами гораздо более сложными, чем развитие интеллекта нового поколения передовых американских женщин.

Римо объяснил декану, не особенно рассчитывая на успех, что он, будучи журналистом, собирает материал для очерка «Метафизика разума». Он и сам не знал, что это означает, но декан – толстая коровообразная матрона с волосатым подбородком – сразу же разрешила ему находиться на территории колледжа до одиннадцати вечера. После одиннадцати все мужчины (в соответствии с правилами) должны покинуть территорию. Но Римо, перед тем, как покинуть колледж, следовало бы зайти к ней и обсудить собранный для очерка материал.

Таким образом, Римо оказался в Фэйведер-Холле с дешевым блокнотом в руках. Назвавшись журналистом, он старался делать вид, что постоянно что-то записывает. А в это время, группа сидящих перед ним молодых девушек искренне, с энтузиазмом и очень громко высказывала свое мнение по теме «Как связаны космос и женщина?»

Мнение было у каждой. Каждая стремилась его высказать. На Римо обрушился шквал молодых голосов, улыбок, умных мыслей, не все из которых он понимал. У каждой Римо спрашивал: «А вас как зовут?» И всякий раз ответ его не удовлетворял. Наконец он вынужден был спросить, есть ли еще девушки в этом корпусе?

Они дружно покачали головами. Потом одна из них сказала:

– Больше никого, если не считать Цинти.

Римо вздрогнул.

– Цинти? Как фамилия этой Цинти?

– Цинти Фелтон, – ответила барышня, – наша зубрила.

– Нехорошо так говорить, – вмешалась другая студентка.

– Но это правда!

– А где ее можно найти? – спросил Римо.

– В ее комнате, где же еще?

– Я должен выслушать и ее мнение. Прошу меня извинить, девушки. А где находится ее комната?

– Второй этаж, первая дверь направо, – ответили они хором. – Но туда нельзя, такие у нас правила.

Римо вежливо улыбнулся.

– Ничего, у меня есть разрешение. Благодарю вас.

Римо шел вверх по лестнице, поднимаясь по ступеням, отполированным тысячами ног, хозяйки которых часто становились впоследствии супругами президентов или послов. Ступени поблескивали в свете старинных ламп. Все вокруг Фэйведер-Холла было пропитано традициями, они казалось, витали в воздухе, их можно было при желании разливать в бутылки.

Первая дверь справа оказалась распахнута. Римо увидел письменный стол, пятно света от настольной лампы. Из-под стола высовывалась нога не слишком соблазнительных очертаний. В пятне света на столе двигалась рука с обкусанными ногтями.

– Здравствуйте, – сказал Римо, – я готовлю статью для журнала. – Да, это не самое удачное начало разговора с девушкой, которая должна вывести меня на своего папочку.

– Что вы здесь делаете?

В ее голосе странным образом сочетались нотки детского фальцета и грубоватые обертоны зрелости.

– Готовлю статью для журнала.

– А-а…

Чтобы рассмотреть Римо, ей пришлось слегка повернуться вместе со стулом. В дверях стоял рослый и симпатичный мужчина. А перед Римо предстала типичная представительница поколения эмансипированных моралисток: девушка в синей юбке и коричневом свитере, обутая в белые теннисные туфли. Довольно приятное лицо. Вернее, оно было бы приятным, будь на нем хоть тень косметики. Растрепанные волосы как ржаное поле после сильного ветра. Изжеванный карандаш. На свитере приколот значок: «Свобода. Немедленно!».

– Я интервьюирую студенток.

– А-а.

– Хотелось бы взять интервью и у вас.

Римо занервничал. Непреодолимо захотелось пошаркать ногой. Вспомнив уроки Чиуна, Римо попытался сконцентрироваться, начать излучать на объект флюиды мужественности, но напрасно. Он столкнулся с чем-то, что, собственно, и не было до конца женщиной. Все было при ней, по крайней мере с виду: груди, бедра, глаза, рот, уши, нос, но женственность напрочь отсутствовала…

– Так можно с вами побеседовать?

– Да. Садитесь на кровать.

Такая фраза, произнесенная любой другой женщиной, непременно показалась бы содержащей скрытый намек, но в данном случае смысл ее был точен и недвусмыслен: логичное предложение сесть на кровать, так как в комнате был только один стул, уже занятый хозяйкой.

– Как вас зовут? – спросил Римо, старательно демонстрируя свой блокнот.

– Цинтия Фелтон.

– Возраст?

– Двадцать лет.

– Домашний адрес?

– Ист-Гудзон, Нью-Джерси. Противный город, хотя папе он почему-то нравится. Да садитесь же!

– Ах, да.

Римо опустился на синее одеяло.

– А в чем, по-вашему, проявляется связь женщины и космоса?

– Метафизически?

– Естественно.

– С точки зрения метафизики, женщина – продолжатель рода человеческого в нашем антропоидном обществе. Ее роль – вселенского свойства – ограничена первичными доминантами. С одной стороны… Вы успеваете записывать?

– Да, да, конечно.

Римо быстрее зацарапал по блокноту, делая вид, что стенографирует всю эту абракадабру. В конце интервью Римо, сделав умное лицо, заявил, что поражен глубиной некоторых высказанных положений и хотел бы в следующий раз обсудить их подробнее. Может быть, завтра?

К сожалению, весь завтрашний день у нее занят до предела.

Журналист Римо настаивал, что только она, Цинтия Фелтон, может прояснить возникшие проблемы метафизической связи женщины и космоса.

Вновь последовал твердый отказ.

Тогда журналист Римо предложил позавтракать вместе.

И опять прозвучало «нет».

Тогда он попросил на память фотографию ее синих-синих глаз.

А почему он так жаждет подучить фотографию ее синих-синих глаз?

Да потому, что это самые-самые синие глаза, которые он когда-либо встречал.

– Чепуха! – последовал ответ.

Глава двадцать восьмая

Римо ждал. Цинтия должна прийти в 9.15. От любой другой женщины пунктуальности ожидать не приходилось бы. Но такое, как Цинтия, женщины, социально ориентированные, живут в мужском ритме. Пунктуально и эффективно.

Если Макклири прокололся с квартирой Фелтона, значит, там полным-полно ловушек… Куда его, Римо, несет?!

Римо повертел в руке стакан с водой. Да, во Вьетнаме все было по-другому, во многом проще. Ты, в конце концов, всегда возвращался в часть. Ночью, во время сна, кто-то тебя охранял. В общем, была какая-то подстраховка.

Римо отпил воды. Во рту немедленно появился какой-то химический привкус. Да, в этом деле о подстраховке приходится только мечтать. И отступить при случае некуда. И никаких друзей вокруг. И всю оставшуюся жизнь придется думать только об атаке или об отступлении. Он поставил стакан на стол и взглянул в сторону входной двери. Может, просто уйти отсюда к чертовой матери да затеряться навеки?

Римо с усилием отвел глаза от двери. Ладно, прочтем газету целиком: от первой строки до последней, а потом, если никто так и не придет, поедем в Нью-Джерси и посмотрим, чего на самом деле стоят этот Фелтон и его шеф, Максвелл.

Римо углубился в чтение. Но слова теряли смысл, на каждом параграфе он сбивался, забывал прочитанное и начинал все сначала. Он с трудом добрался до конца передовицы, и тут кто-то выхватил у него из рук газету.

– Ну сколько можно читать газету?

Это была Цинтия, в юбке и блузке, с широкой улыбкой на лице. Смятую газету она бросила на поднос проходившего официанта, который злобно покосился на девушку, на что она, впрочем, не обратила ни малейшего внимания.

Цинтия подсела к столу, плюхнула на него два каких-то тома и заявила:

– Я умираю с голода!

– Ешь, – ответил Римо.

Цинтия заглянула ему в лицо и в шутливом изумлении откинула назад голову.

– Первый раз встречаю человека, который так рад встрече со мной. У вас такая улыбка, как будто я только что пообещала вам сто лет здоровой, счастливой жизни.

Римо кивнул, передал ей меню и откинулся на спинку стула.

Утонченная воспитанница Бриарклиффа, с душой, требующей исключительно эстетических наслаждений, выпила большой стакан апельсинового сока, съела внушительную отбивную с жареным картофелем, шоколадное мороженое и запила все это двумя стаканами молока с двумя булочками с корицей…

Римо заказал себе рис.

– Странная диета! – удивилась Цинтия. – Вы увлекаетесь дзен-буддизмом?

– Нет, просто привык мало есть.

– Здорово! – Приступив к последней булочке, Цинтия решила, что настало время для беседы. – Мне кажется, ваша статья должна быть о сексе.

– Это еще почему?

– Потому что секс – это сама жизнь. Секс – единственная реальность. Секс – это без обмана.

– О, – прокомментировал Римо.

– Секс – основа жизни. – Цинтия наклонилась вперед, размахивая булочкой как ручной гранатой. – Вот почему они стараются уничтожить секс, придать ему ложный смысл.

– Кто «они»?

– Властные структуры. Правительство и другие фашисты. Пропагандируют всю эту бессмыслицу о любви и сексе. А любовь-то к сексу не имеет никакого отношения! Брак – фарс, который внедряют в сознание масс властные структуры.

– Ага, «они»?

– Вот, вы меня понимаете, «они».

Цинтия впилась зубами в булочку.

– Они дошли до того, что пытаются вдолбить людям, что секс необходим для воспроизводства народонаселения. Но, слава Богу, эта их теория становится все менее популярной. Секс – это секс, и ничего больше. – Она вытерла рот салфеткой. – Секс – наиболее фундаментальное ощущение человека, как вы считаете?

Римо кивнул в знак согласия и добавил:

– А секс в браке – самое фундаментальное.

– Бред!

– Что?

– Дерьмо, – повторила девушка будничным тоном, – брак – это настоящее дерьмо, вокруг него одно вранье и ничего больше.

– А ты не собираешься замуж?

– Для чего?

– Для фундаментальности ощущений.

– Перестаньте говорить ерунду.

– А как к этому относится твой отец? Он разве не порадуется замужеству дочери?

– Почему вы спрашиваете о моем отце, а не о матери? – быстро спросила Цинтия ледяным тоном.

«Нельзя медлить, надо что-то отвечать, неважно что,» – пронеслось в голове Римо.

– Потому что я не могу себе представить, что она действительно существует. Если – да, то она должна быть женщиной. А в мире есть только одна женщина – ты. Я люблю тебя. – Римо нежно сжал в руках ладони Цинтии.

Ход был довольно рискованным и не очень надежным, но он сработал. На щеках девушки вспыхнул румянец, она опустила глаза.

– Это довольно неожиданно, а?

Она как-то с испугом обвела зал глазами, словно он был наполнен исключительно агентами, следящими за ее любовной жизнью.

– Я, право, не знаю, что сказать…

– Скажи: «Пойдем погуляем!»

Еле слышно Цинтия промолвила:

– Пойдем погуляем!

Римо выпустил ее руки. Прогулка оказалась полезной. Цинтия разговорилась и уже не могла остановиться. Ее рассказ постоянно сбивался на отца, его занятия и образ жизни.

– Не знаю точно, что он делает с ценными бумагами, но зарабатывает он очень много. Ты, Римо не думаешь о деньгах. Вот что мне в тебе очень нравится.

– По-моему, похвалы заслуживает твой отец. Представь себе, как трудно удержаться от соблазнов, когда у тебя столько денег, когда можно стать богатым плейбоем, путешествовать, транжирить деньги…

– Нет, папочка не такой! Он сидит безвылазно дома, как будто его пугает окружающий мир – жестокий и злой.

Римо не стал возражать. В воздухе еле заметно пахло жареным кофе. Осенний холодок забирался под пиджак. Полуденное солнце светило, но не давало тепла.

Неподалеку какой-то высокий и плотный человек разглядывал витрину. За время прогулки он уже дважды проходил мимо Римо и Цинтии.

Римо потянул Цинтию за руку.

– Пойдем-ка туда.

Они прошли четыре квартала, и за это время Римо узнал, что дома Цинтия бывала редко, что о своей матери она ничего не знает, и что дорогой папочка чересчур мягок со слугами. Еще Римо точно узнал, что за ними следят.

Так они прогуливались и беседовали. Тесно прижавшись друг к другу, они гуляли под осенними деревьями, сидели на камнях и говорили о жизни и любви. Когда стало совсем темно и холодно, они вернулись в отель, в номер Римо.

– Что ты хочешь на ужин? – спросил Римо.

Цинтия покрутила ручки телевизора и удобно устроилась в кресле.

– Бифштекс с кровью и пиво.

– Хорошо, – сказал Римо и снял трубку внутреннего телефона.

Пока он заказывал ужин, Цинтия разглядывала номер, обставленный в стиле «Невыразительный двадцатый век». Несколько цветных пятен, чтобы номер хоть немного отличался от больничной палаты. Комната была оформлена среднестатистическим дизайнером-неудачником для несуществующего в природе среднестатистического человека.

Цинтия подтянула колени к подбородку. С ее растрепанными волосами надо было что-то делать.

Не успел Римо положить трубку, как телефон зазвонил, будто Римо нажал трубкой на кнопку звонка. Римо пожал плечами и улыбнулся Цинтии. Та улыбнулась в ответ.

– Это, наверное, наши бифштексы.

Римо снял трубку. Низкий голос на другом конце провода произнес:

– Это мистер Кэбелл?

– Да, – ответил Римо, мысленно пытаясь представить по голосу лицо его обладателя. Похоже на то, что это был их «хвост». Выходит, Фелтон охраняет свою дочь?

– Мистер Кэбелл, у меня к вам важное дело. Вы не могли бы спуститься в фойе?

– Нет. – Посмотрим, на что решится звонящий.

– Речь идет о ваших деньгах.

– Каких деньгах?

– Вчера, расплачиваясь в баре, вы уронили двести долларов. Это говорит управляющий. Деньги в моем офисе.

– Давайте разберемся с этим утром.

– Прошу вас, давайте решим эту проблему теперь же. Мы не хотим лишней ответственности.

– Управляющий, говорите?

Римо понимал, что тактически его загнали в угол. Он был в комнате, вокруг – враги. Да, им удалось его прижать. Прав был Макклири, когда говорил, что на безопасную жизнь надеяться нечего. В любом случае элемент неожиданности он уже потерял. Только два дня, и он уже лишился своего основного преимущества.

Римо почувствовал, как вспотела рука, сжимающая трубку. Он глубоко вздохнул, загоняя воздух во все уголки легких, внутрь и вниз, до самой диафрагмы. Ну что же… Теперь или никогда. Римо вытер ладонь о брюки. По телу пробежала волна адреналина.

– Ладно, сейчас спущусь.

Подойдя к встроенному шкафу, Римо достал чемодан и вынул из него свой плащ. Загородив его от Цинтии, вынул из кармана длинный металлический предмет. Специальный шприц. Внутри – пентатол. Если не сработают болевые точки, эта штука отлично развязывает язык.

– Я на секунду покину тебя, меня ждут. Насчет статьи.

Цинтия сделала недовольное лицо.

– Наверное, это кто-то очень симпатичный. Неужели для тебя так важна несчастная статья, что ты готов бросить меня одну в такой момент?

– Ну не сердясь, дорогая, – Римо попытался поцеловать ее в щеку, но Цинтия сердито отстранилась, – я скоро вернусь.

– Ты можешь меня уже не застать!

Римо открыл дверь.

– Такова жизнь.

– Иди к черту! Если не вернешься к тому временя, когда я закончу ужин, то, клянусь, я уйду!

Римо послал ей воздушный поцелуй и закрыл за собой дверь. Щелкнул замок, и тут же в голове вспыхнул ослепительный свет, а зеленый ковер коридора рванулся навстречу лицу.

Глава двадцать девятая

Римо пришел в себя на заднем сиденье неосвещенного автомобиля. Рядом с ним, уперев в бок револьвер, сидел человек, следивший за ним сегодня. На голове у него была невыразительная шляпа, какие носят коммивояжеры. Опущенные поля затеняли лицо типичного мясника.

Спереди, повернувшись к Римо, сидел худощавый человек в шляпе «Стэтсон». Виднелась толстая шея водителя. Машина стояла где-то на окраине города. Римо разглядел в темноте какие-то деревья, но ни уличных фонарей, ни освещенных окон не было видно.

Римо потряс головой, не столько для того, чтобы прояснить ее, сколько чтобы показать, что он очнулся.

– Ага, – сказал худощавый, – наш гость проснулся. Мистер Кэбелл, вы не представляете, насколько мы сожалеем о печальном инциденте там, в отеле. Но вы должны знать, что полы в гостиничных коридорах могут быть очень скользкими… Сейчас вам лучше?

Римо притворился, что не может пошевелить даже мизинцем.

Худощавый заговорил снова:

– Не стану рассказывать, зачем мы вас сюда привезли, хочу только изложить кое-какие факты.

Он поднес к губам сигарету. Ага, в правой руке оружия нет!

– Пришлось похитить вас, мистер Кэбелл. Нас могут за это отправить на электрический стул, скажете вы?

Римо моргнул.

– А если мы вас убьем, то наказание будет точно таким же… Но хотим ли мы вас убить?

Римо не двигался.

– Нет, – сам ответил на свой вопрос худощавый, – убивать вас нам бы не хотелось. Нам хочется подарить вам две тысячи долларов.

Огонек сигареты осветил улыбку на лице худощавого.

– Возьмете?

Римо хрипло прошептал:

– Если вы так настаиваете… К тому же я уже доставил вам столько хлопот, что теперь просто неудобно будет отказываться.

– Очень хорошо. Мы хотим, чтобы вы потратили эти деньги там, откуда приехали, в Лос-Анджелесе.

Худощавый вынул изо рта сигарету левой рукой. И в ней не было оружия.

– Отправляйтесь туда немедленно! Если вы останетесь здесь, придется вас убрать. Если хоть одна живая душа узнает о нашем разговоре, мы вас убьем. Если вы сюда вернетесь, мы вас убьем. Учтите, мы будем следить за вами еще долго и проверим, как вы соблюдаете нашу договоренность. Если вы ее нарушите, мы вас убьем. Понятно?

Римо пожал плечами. Пистолет сильнее уперся в ребра. Он незаметно приподнял локоть.

– Все ясно. Кроме одного.

– Чего же?

– Дело в том, что убивать буду я!

Левый локоть ударил «мясника» по кисти, рука подхватила выбитый пистолет. Правая рука попала худощавому в точку между глазом и ухом. Левая рука прижала пистолет к верхней губе «мясника», а повернувшийся водитель получил удар ребром ладони по основанию черепа. Римо ощутил, как под рукой хрустнули кости. Так же, как хрустели деревяшки на тренировках в Фолкрофте.

Возник голос Чиуна: «Плавно. Точнее, еще точнее. Прямо в цель». Римо аккуратно послал в нокаут «мясника» и скользнул на переднее сиденье. Водитель лежал головой на баранке, изо рта струилась кровь. Этот уже не очухается.

Римо посмотрел на худощавого. Что это, неужели удар был неточен? Прикоснувшись кончиками пальцев к виску, Римо ощутил под кожей раздробленные кости черепа и струящуюся по скуле теплую липкую жидкость. Вот не повезло, черт побери, и этот мертв!

Римо перебрался назад, где начинал приходить в себя «мясник». Взял его за руку, подождал немного, завел кисть за спину и потянул вверх. Раздался стон.

– Фелтон, – шепнул Римо в ухо, напоминающее цветную капусту с торчащим пучком волос. – Фелтон. Слышал о таком?

– О-о.

Римо поднял завернутую за спину руку повыше.

– Так кто же это?

– Я не видел его, это босс Скотти.

– Кто такой Скотти?

– Это тот, с кем ты разговаривал. Скотиччио.

– Худощавый в шляпе?

– Да, да, худощавый.

– Его прислал Фелтон? – Римо вывернул руку еще сильнее.

– А-а-а! Господи, не надо! Да! Фелтон сказал Скотти, что боится за свою дочь, что кто-то ее преследует. Эта та девушка, с которой ты гулял. Мы должны были ее охранять.

Рука поднялась еще выше.

– Так. Теперь вопрос на жизнь или смерть. Кто такой Максвелл?

– Что?

Мышцы плеча и сустав начали поддаваться нажиму.

– Максвелл.

– Не знаю! Не знаю! Не знаю! Господи!

Щелк! Рука мясника поднялась выше головы, а сам он без сознания завалился вперед. Римо нащупал в своем кармане шприц. Игла погнута. Черт с ней, этот тип, похоже, говорил правду.

Римо взглянул на часы. С тех пор, как он закрыл за собой дверь гостиничного номера, прошло сорок минут. Значит, они не могли завезти его далеко.

Римо снова перебрался на переднее сиденье в, кряхтя, перебросил назад худощавого, а потом и водителя. Оказалось, что ворочать трупы труднее, чем сделать из живого человека мертвеца. Римо вынул из замка зажигания целую связку ключей, вышел из автомобиля, который оказался «Кадиллаком», и открыл багажник. Там лежал свернутый брезент. Раю отнес брезент в салон, положил "мясника'' на лежащие тела, прикончил его, прикрыл тела брезентом и завел двигатель.

Сориентировавшись, он довольно быстро нашел ведущее в город шоссе. Добравшись до отеля, Римо припарковал машину у главного входа. Полицейским сегодня повезло, по дороге ни один из них его не остановил. Римо запер автомобиль и положил в карман связку ключей. Кто знает, какую дверь удастся ими открыть?

Глава тридцатая

– Мерзавец! – «ласково» встретила его Цинтия, – подонок вонючий!

Девичье лицо покраснело от злости. Волосы торчали во все стороны. Уперев руки в бедра, она стояла у кровати, на которой покоились отбивная, овощной салат и жареный картофель. Зеркало над тумбочкой было заляпано губной помадой. Она, должно быть, оставила ему на зеркале несколько посланий, зачеркивая предыдущие по мере изобретения еще более обидных слов и выражений, а затем решила высказать все лично.

– Свинья! Бросил меня тут и отправился пьянствовать!

Римо не смог удержаться и ухмыльнулся.

В ответ эстетствующая воспитанница Бриарклиффа широко размахнулась, намереваясь влепить ему пощечину. Римо помимо собственной воли автоматически среагировал на удар: левая рука поставила блок под удар девушки, а правая – со сжатыми смертоносными костяшками согнутых пальцев «выстрелила» в солнечное сплетение Цинтии.

– Нет! – только и успел он выкрикнуть, пытаясь отвести и хоть немного смягчить страшный удар, но полностью остановить его так и не смог. Цинтия пошатнулась. Глаза закатились. Губы раскрывшегося рта зашевелились, словно пытаясь что-то сказать. Девушка рухнула на колени. Римо подхватил ее и хотел было положить на кровать, но вовремя заметил размазанный по покрывалу ужин и аккуратно опустил ее на серый ковер.

Слава Богу, он все-таки не попал ни в солнечное сплетение, ни в ребра! Но много ли надо, чтобы укокошить барышню? Она лежит без сознания и, кажется, не дышит. Римо опустился на колени и через рот стал вдыхать воздух ей в легкие, одновременно энергичными нажатиями массируя грудную клетку в области сердца. Цинтия пошевелилась. Римо выпрямился и прекратил искусственное дыхание. Пропади они пропадом, эти его рефлексы!

– Дорогая, ну как ты?

Она открыла глаза, глаза синие-синие. Она глубоко вздохнула. Она обняла Римо за плечи. Она приподняла голову и притянула Римо к себе. Римо крепко поцеловал ее. Цинтия нашла его руку. Римо тихонько подул ей в ухо, и она застонала:

– Милый, я хочу, чтобы ты был у меня первым…

Римо стал первым. Прямо на ковре, среди слез радости, рук, стонов и вздохов.

– Я не думала, что это случится именно так, – промурлыкала Цинтия.

Ее блузка лежала рядом, бюстгальтер свешивался со спинки кровати, а на юбке лежал Римо, сжимая в объятиях ее молодое тело.

Римо поцеловал слезы, сбегающие по розовым щечкам, сначала одну щеку, потом – другую.

– Это было ужасно, – всхлипнула она.

– Ну ладно, успокойся.

– Я не думала, что это так случится. Ты воспользовался моей беспомощностью. – Цинтия втягивала воздух трясущимися губами, что предвещало еще одно море слез.

– Прости меня, дорогая. Я просто так сильно люблю тебя, – ответил Римо, стараясь придать голосу убедительно-нежный тон.

– Тебе от меня нужен только секс.

– Нет. Мне нужна ты. Метафизическая, космологическая ты.

– Неправда. Секс – это все, что ты хотел.

– Нет, я хочу жениться на тебе.

Слезы иссякли.

– Теперь придется, – твердо сказала Цинтия.

– Очень хорошо.

– Я теперь забеременею?

– Ты разве не знаешь? – спросил удивленно Римо. – Мне казалось, что современные девушки прекрасно разбираются в этих вещах.

– Я – нет.

– А как же твои вчерашние речи?

– У нас в Бриарклиффе все так об этом говорят…

Она задрожала, нижняя губа задергалась, хлынули слезы, и Цинтия Фелтон, апологет чистого, фундаментального секса, разрыдавшись как дитя, обиженно протянула:

– А теперь я больше не девушка…

До самого рассвета Римо рассказывал ей, как он ее любит. До самого рассвета она все требовала и требовала клятв и заверений в вечной любви. В конце концов, когда взошло солнце, а остатки ужина на кровати окончательно засохли, Римо решительно произнес:

– Хватит!

Цинтия удивленно заморгала.

– С меня хватит! – повторил Римо. – Сегодня купим обручальные кольца и отправимся в Нью-Джерси. Вечером я буду просить твоей руки у господина Фелтона.

Цинтия затрясла головой.

– Нет, это невозможно.

Растрепанные волосы напоминали разорванную корзину из плетеных прутьев.

– Это еще почему?!

Цинтия потупилась:

– Мне нечего надеть.

– А я думал, что тебя одежда нисколько не волнует.

– В Бриарклиффе – да…

– Ладно, купим все, что захочешь.

Юная Цинтия-философ задумалась. Судя по выражению ее лица, думала она о сущности истинной любви и смысле жизни в метафизическом понимании. Затем Цинтия изрекла:

– В первую очередь надо купить кольца!

Глава тридцать первая

– Что?! Какие три тысячи долларов? – звучал в трубке резкий голос Смита.

В телефонной будке на Пенсильвания-Стэйшн Римо, прижав трубку плечом к уху, растирал замерзшие руки.

– Да, три тысячи. Мне нужно купить кольца. Я в Нью-Йорке. Мох невеста настаивает, чтобы купить их непременно у «Тиффани».

– Непременно у «Тиффани»?

– Да.

– Но почему именно там?

– Она так хочет.

– Три тысячи… – проговорил с сомнением Смит.

– Послушайте, доктор, – Римо старался говорить потише, чтобы не было слышно снаружи, – мы и так израсходовали многие тысячи, а успеха пока не добились. Это несчастное кольцо может помочь выполнить задание, а вы устраиваете шум из-за нескольких несчастных сотен.

– Не нескольких сотен, а трех тысяч! Подождите секунду, я сейчас кое-что уточню. Тиффани. Тиффани. Х-м-м. Так, все в порядке.

– Что в порядке?

– Вам там откроют кредит.

– Без наличных?

– Хотите купить кольцо именно сегодня?

– Да.

– Покупайте в кредит. И не забудьте, у вас осталось всего несколько дней.

– Понятно.

– И вот еще что. Знаете, иногда помолвки расстраиваются и некоторые девушки возвращают кольца, если…

Римо повесил трубку и прислонился к стеклянной стенке будки. Он чувствовал себя так, словно кто-то выпотрошил его, оставив в животе зияющую пустоту.

Глава тридцать вторая

Первый раз в жизни Римо ехал на такси через мост Джорджа Вашингтона. Когда он был воспитанником детского дома Сент-Мэри, у него не было на это денег, а когда стал полицейским, пропало желание.

И вот теперь, двенадцать минут назад, на Пятой авеню Нью-Йорка Римо остановил такси и сказал водителю:

– Ист-Гудзон, Нью-Джерси.

Тот сперва отказался, но, увидев пятидесятидолларовую бумажку, смягчился. Они пересекли весь город и вскоре попали на новый, нижний ярус моста Вашингтона, называемый «Марта Вашингтон».

Цинтия никак не могла оторваться от новенького обручального кольца в два с половиной карата, вертя его перед глазами то так, то этак. По выражению ее лица было понятно, что это колечко олицетворяет для нее исполнение самого заветного желания в жизни – выйти замуж.

Обычно растрепанные волосы были уложены в строгую, но современную прическу и красиво обрамляли тонкие черты лица.

Нескольких мазков грима вполне хватило на то, чтобы скрыть следы бессонной ночи. Скромно подкрашенные губы выигрышно оттеняли женственность рта.

Воротник блузки с жабо подчеркивал грациозность шеи, На Цинтии был дорогой твидовый костюм коричневого цвета. Черный нейлон сделал великолепными ее ноги. Она была во всеоружии красоты и обаяния.

Взяв Римо за руку, она наклонилась к нему, нашептывая на ухо нежные слова. Ноздри Римо ощутили тонкий аромат ее духов.

– Люблю тебя, люблю. Я потеряла девственность, но нашла единственного мужчину.

И опять взор ее обратился на сияние золота на пальце. Римо смотрел в окно автомобиля на приближающийся берег. На джерсийскую сторону Гудзона опускались серые скучные сумерки.

– А вот когда светит солнце, то, если вглядеться, отсюда виден наш дом, – сказала Цинтия.

– Какой дом?

– Башня «Ламоника». В нем всего двенадцать этажей, но все равно его иногда видно с моста.

Цинтия крепко сжимала руку Римо, как свою собственность.

– Дорогой…

– Что? – спросил Римо.

– А почему у тебя такие жесткие ладони и пальцы? Странные мозоли… Откуда им взяться на кончиках пальцев?

– Я ведь не всегда был журналистом, приходилось работать и руками.

Римо постарался сменить тему и завел какую-то легкую болтовню. Но мысли его все возвращались и возвращались к трем мертвым телам, накрытым брезентом – там, в «кадиллаке». Это были люди Фелтона, и если Фелтону уже было известно о их гибели, то, значит, было известно, кто их прикончил… Римо оставалось надеяться только на то, что тела пока не найдены. Раздумья прервал голос Цинтии:

– Ну разве не красота?!

Такси ехало по бугристой мостовой узкого бульвара. Меньше чем в полукилометре впереди поднималось белое здание – «Ламоника-Тауэр».

– Что? Разве не красиво? – настаивала Цинтия.

Римо пробурчал в ответ что-то неразборчивое. Красиво? Прошло меньше недели, а он уже наделал столько ошибок, что хватило бы на провал целой операции. Это здание запросто может стать для него могилой…

Убиты трое. Убиты глупо, под влиянием эмоций. Он убил их как ребенок, получивший новую игрушку, но еще не научившийся пользоваться ею как следует. Самое эффективное оружие – элемент внезапности – использовать не удалось. После случая с Макклири Фелтон вполне мог бы заподозрить, что кто-то попытается выйти на него через дочь. Поэтому он и послал тех троих, а Римо их убил. Даже если тела еще не нашли, то все равно Фелтон уже настороже, поскольку они не вышли на связь. Конечно, сейчас Фелтон наверняка уже принял все меры предосторожности.

Да, все нужно было делать не так, но теперь ничего не изменишь.

Римо посмотрел налево, где сумерки опускались на нью-йоркский порт. Нельзя ни на секунду лишаться общества Цинтии. Пока они вместе, Римо в относительной безопасности. Фелтон не станет проливать кровь жениха дочери у нее на глазах.

– Я тоже люблю тебя, – неожиданно сказала Цинтия.

– Что?

– Ты сжал мне ладонь, и я подумала…

– А, да, конечно.

Римо пожал ей руку. Есть только один шанс: используя Цинтию как щит, остаться с Фелтоном один на один и постараться добиться от него выхода на Максвелла.

– Дорогой, моя рука! Ты делаешь мне больно.

– Прости, милая.

Римо скрестил на груди руки. Чиун часто принимал такую позу. На губах Римо появилась улыбка – он вспомнил слова Чиуна: «Безнадежная ситуация может существовать только в воображении. В любом противостоянии участвуют две стороны, и для человека, умеющего поставить себя на место противника, нет безнадежных ситуаций.»

Когда морщинистый старик-кореец торжественно изложил эту мудрость Римо, тот чуть не рассмеялся, настолько глупым и тривиальным показалось это суждение. Только сейчас до Римо, наконец, дошел его смысл. Так. Пока Цинтия рядом – Фелтон практически беспомощен и инициатива переходит к Римо. А если не удастся избавиться от головорезов Фелтона и остаться с ним наедине, то всегда можно сослаться на необходимость поговорить с «папочкой» с глазу на глаз, по-родственному. При этом может даже присутствовать Цинтия, но лучше пусть это произойдет подальше от загадочного дома «Ламоника-Тауэр», где неожиданно исчезают стены, и нельзя быть уверенным ни в чем. Цинтия наверняка поддержит просьбу поговорить без торчащих рядом слуг и помощников Фелтона.

Можно предложить, например, пообедать в ресторане. Цинтия ведь обожает такие места. От нее, правда, придется потом как-то избавиться: КЮРЕ не любит лишних свидетелей.

Тут Римо заметил, что Цинтия тревожно смотрит на него, как будто почувствовав что-то. Римо моментально переключился на нейтральные мысли, чтобы сгладить излучаемое биополе, насыщенное отрицательными эмоциями, Чиун однажды сказал: «Женщины и коровы предчувствуют приближение опасности и дождя».

– Ты как-то странно выглядишь, милый, – сказала Цинтия. В голосе появилась тревожная нотка. Голова склонилась чуть набок, словно она обнаружила на знакомой старой картине новый мазок кисти.

– Что-то я нервничаю, наверное, волнуюсь, ведь предстоит впервые встретиться с твоим отцом, – мягко сказал Римо, слегка прижимаясь плечом к ее плечу и в упор глядя в глаза, нежно поцеловал девушку и прошептал: – Что бы ни произошло, я все равно люблю тебя.

– Какой ты смешной! – ответила Цинтия. – Папочка сразу тебе полюбит, ему просто придется это сделать, когда он поймет и увидит, насколько я счастлива. А я, действительно, так счастлива! Я чувствую себя красивой, привлекательной и желанной. Раньше я и представить не могла, что такое вообще может со мной случиться.

Цинтия вытерла с его губ губную помаду, и такси остановилось перед «Ламоника-Тауэр».

– Что ж, дорогая, пойдем познакомимся с твоим отцом.

– Папочка тебе понравится. Он прекрасно все понимает. Я позвонила ему из Филадельфии и сказала, что скоро он встретится со своим будущим зятем. Он был очень рад, и знаешь, что он мне сказал? «Приезжайте поскорее, я очень хочу с ним встретиться!»

– Так и сказал?

– Именно так. – Цинтия постаралась воспроизвести голос Фелтона: «Очень хочу с ним встретиться».

В голове Римо прозвучал сигнал тревоги. Что-то Фелтон задумал?

Выйдя из машины, они направились через тротуар к подъезду. Привратник не узнал Цинтию и вздрогнул, когда она сказала ему:

– Здравствуй, Чарли!

Он заморгал и ответил:

– О, мисс Цинтия! Я думал, что вы в Бриарклиффе…

– Нет, – приветливо ответила она.

Вестибюль оказался просторным и поражающим воображение. Освещение и свободные линии современного дизайна переплетались в гармонии цвета и очертаний. Ковер был мягок, но в то же время упруг, так что Римо показалось, будто он ступает по ухоженному газону. Невидимые кондиционеры бесшумно подавали очищенный угольными фильтрами воздух.

– Нет, не сюда! Это не те лифты. У нас есть свой, специальный.

– Конечно, – буркнул Римо, – мне надо было сразу сообразить.

– Ты чем-то рассержен?

– Нет. Не совсем.

– Рассержен.

– Нет.

– Ага, ты не предполагал, что у нас на самом деле столько денег, а сейчас ты понял, что я чертовски богата.

– Почему это я должен переживать из-за этого и сердиться?

– Потому что ты считаешь, что тебя могут принять за охотника за приданым.

Чтобы не ввязываться в дискуссию, Римо предпочел сказать только:

– Ну…

– Давай не будем больше говорить об этом, дорогой.

Цинтия занялась поисками ключей. Как любая женщина, в споре она выступала сразу за обе стороны и сейчас была недовольна тем, что одна из них потерпела поражение.

– Слушай, это ведь ты начала…

– Вот! Я же говорила, что ты злишься!

– Я был спокоен как двадцать две тонны цемента, но теперь действительно злюсь!

Цинтия мягко спросила:

– А почему ты кричишь на меня?

Ответа она и не ожидала. Из сумочки, наконец, появились ключи, среди которых был один на серебряной цепочке. Ключ показался Римо необычным: он был не выштампован из плоского куска металла, а оканчивался цилиндриком. Цинтия вставила его в круглое отверстие рядом с полированными металлическими дверями лифта. Римо вспомнил, где он видел точно такой же ключ – на связке, которую он вынул из замка зажигания набитого трупами «кадиллака».

Цинтия повернула ключ вправо, подержала в таком положении секунд десять, повернула влево и опять подождала, а затем вынула из отверстия. Двери лифта открылись. Римо первый раз в жизни видел двери лифта, которые не раздвигались, а поднимались вверх.

– Тебе, наверное, этот лифт кажется необычным, милый?

– Вроде того.

– Понимаешь, папочка принимает такие в общем-то странные меры предосторожности, потому что не хочет, чтобы в дом и особенно в наши апартаменты проникали нежелательные личности. Подняться к нам можно, только если тебя приглашали, или если у тебя есть ключ. Лифт идет только на наш этаж, А поскольку у нас есть ключ, нам не придется ждать в специальной комнате.

– Специальной комнате?

– Да, там обычно ждут посетители, а Джимми-дворецкий через специальное стекло – со стороны посетителя оно выглядит как зеркало – смотрит, кто пришел. Когда я была маленькой, я однажды это увидела.

Цинтия приставила палец с кольцом к широкой груди Римо.

– Не думай, пожалуйста, что папа такой уж эксцентричный. Ему было так тяжело, когда они с мамой расстались.

– А что произошло?

– Что ж, раньше или позже ты все равно узнаешь.

Двери лифта закрылись за ними, и кабина бесшумно пошла вверх сначала медленно, затем – все быстрее.

– У мамы появился другой мужчина. Мне тогда было лет восемь. Мы с мамой никогда не были особо близки. Ее больше заботило как она выглядит, чем то, как она себя ведет. Однажды папа застал их, а я в это время была в гостиной. Он велел им уходить, и они ушли. С тех пор мы их никогда больше не видели, а папочка стал таким странным. Наверное, поэтому он постоянно пытается отгородить меня от всего, что происходит вокруг.

– Ты хочешь сказать, что именно после этого он и занялся установкой всех этих устройств для личной безопасности?

– Нет, они, насколько я помню, были и до этого. Но он и раньше был такой чувствительный, а после этой истории… Не думай о нем плохо. Я его очень люблю.

– Я полон уважения к такому человеку, – ответил Римо, а затем буднично добавил ровным, очень спокойным тоном: – Максвелл.

– Что?

– Максвелл.

– Что? – озадаченно переспросила Цинтия.

– Ты сказала «Максвелл», разве нет?

– Нет, конечно. Мне показалось, что это ты сказал.

– Что сказал?

– Максвелл.

– Никогда не слышал ни о каком Максвелле, а ты?

Цинтия отрицательно покачала головой и улыбнулась.

– Есть такой сорт кофе и, по-моему, марка автомобиля. С чего это мы об этом заговорили?

– Понятия не имею, – сказал, пожав плечами, Римо. Гамбит удался, но ничего не принес.

На занятиях в Фолкрофте инструктор заставлял его учиться произносить в конце любой фразы какое-нибудь имя или ключевое слово. Римо тогда отвечал инструктору, что это глупейший из приемов, о которых он когда-либо слышал. Проще спросить человека напрямик, не шпион ли он.

Последовало разъяснение, что иногда бывает полезно проделывать этот трюк, главное – говорить спокойным будничным тоном, как будто просишь у человека спичку. «В этот момент внимательно следи за глазами оппонента».

Римо внимательно следил за выражением глаз Цинтии, но они остались синими, ясными и невинными.

Двери лифта открылись, на этот раз опустившись вниз. Цинтия пожала плечами, иллюстрируя мысль «Ну-что-спапочкой-поделаешь?» Они очутились в просторной, обставленной дубовой мебелью библиотеке. С лоджии-патио со стоящей в кадке пальмой открывалась панорама Нью-Йорка.

– Вот мы и дома, – обрадовалась Цинтия. – Правда, здесь красиво?

Римо внимательно вглядывался в стены. Глаза искали либо щелку, либо разные оттенки краски, может быть, висящую не на месте книжную полку. Должно же что-то указывать на то, куда и как сдвигаются эти стены! Нет, ничего.

– Да, – ответил Римо, – очень красиво.

– Папочка! – крикнула Цинтия. – Мы приехали!

Римо постарался занять позицию в центре комнаты, чтобы спина находилась на равном расстоянии от трех стен и подумал, что напрасно он не захватил с собой оружие.

Дверь лифта бесшумно поднялась вверх, и вход полностью слился с белой стеной – единственной свободной от книжных полок. Если бы Римо не знал, что там вход в лифт, он бы об этом в жизни не догадался. Вот что имел в виду Макклири, когда говорил о движущихся стенах… Рядом с невидимым входом в лифт была настоящая дверь, скорее всего ведущая в основной лифт. Выходящий из нее оказывался целиком в руках тех, кто пользуется потайным лифтом.

Так что стены действительно движутся.

– Мы в библиотеке, папа! Мы поднялись на специальном лифте! – снова крикнула Цинтия.

– Иду, дорогая! – отвечал громкий сильный голос.

Фелтон вошел через обычную дверь. Римо немедленно окинул его оценивающим взглядом. Средний рост, но крепко скроен, с массивной шеей. Одет в серый костюм. Под мышкой спрятана кобура. Спрятана весьма удачно. Плечи пиджака были подложены, позволяя ткани свисать достаточно свободно для того, чтобы не выпячивалась кобура.

Римо так увлекся изучением Фелтона, что не заметил, как у того от изумления отвисла челюсть.

– Что это такое?! – заорал Фелтон.

Римо от неожиданности вздрогнул и автоматически принял оборонительную стойку, перенеся вес тела на носки. Но Фелтон, как оказалось, кричал не на Римо, а, побагровев от гнева, орал на свою дочь.

– Что ты с собой сделала? Что ты сделала с собой?!

– Но, папа, – промурлыкала Цинтия, подбежала к нему и обняла за сильные плечи, – так я выгляжу красивее…

– Ты выглядишь как уличная девка! Ты хороша и без этой дряни на губах.

– Я вовсе не похожа на уличную девку, я, папочка, прекрасно знаю, как они выглядят.

– Что?! – взревел Фелтон и замахнулся.

Цинтия закрыла лицо руками. Римо с трудом подавил желание вмешаться и стал внимательно наблюдать за Фелтоном. Это был прекрасный момент для оценки противника, для того чтобы определить, какими характерными особенностями движений человек выдает свои намерения.

Была такая особенность и у Фелтона. Перед тем, как повысить голос во второй раз, он нервным движением правой руки провел по затылку, будто приглаживая непокорную прядь. Может быть, этот жест был вызван волнением, но по всем признакам такое движение и было той самой «прелюдией», которая могла в будущем оказать Римо добрую услугу. Что ж, запомним.

Фелтон неожиданно замер с поднятой рукой. Цинтия трепетала. И гораздо сильнее, чем должна была бы, отметил Римо.

Фелтон опустил руку.

– Ну что ты, дорогая, неужели ты думаешь, что я мог бы ударить тебя?

Цинтия продолжала дрожать, и Римо понял, что она старается максимально использовать свое преимущество в этой ситуации, что она сознательно поставила отца в такое вот положение и теперь не отпустит его с крючка, пока не получит то, что ей нужно.

– Я не хотел тебя ударить, – повторил Фелтон, – я ведь никогда не поднимал на тебя руку, только однажды, когда ты была еще маленькой и убежала из дома.

– Ударь меня, ударь! Если тебе станет от этого легче, ударь свою единственную дочь!

– Дорогая, ну прости же меня!

Цинтия выпрямилась и опустила руки.

– И это при первой встрече с моим женихом! Что он о нас подумает!

– Простите, – произнес Фелтон, поворачиваясь к Римо.

Взгляд вдруг наполнился дикой ненавистью, взгляд человека, который не только опасался своего противника, но и был выставлен перед ним на посмешище.

Их глаза встретились, и Римо понял, что тела в «кадиллаке» найдены. Фелтон знал все.

– Рад вас видеть, – по возможности ровно постарался сказать Фелтон, подавляя дрожь ненависти в голосе. – Дочь сказала, что вас зовут Римо Кэбелл?

– Да, сэр. Я тоже рад встретиться с вами, я много слышал о вас.

Римо решил не подходить к Фелтону даже для того, чтобы пожать руку.

– Могу себе представить. Я прошу вас извинить меня за эту сцену, но я не выношу губную помаду, испытываю к ней крайнее отвращение. Я слышал о многих женщинах, которые пользуются ею…

– О, папа, ты такой благоразумный.

– Буду тебе весьма признателен, моя дорогая, если ты все же уберешь с губ эту гадость.

Тон Фелтона представлял яркий пример голоса человека, который изо всех сил сдерживает желание заорать.

– Но Римо так больше нравится, папочка.

– Я уверен, что мистеру Кэбеллу безразлично, покрашены твои губы или нет. Более того, я убежден, что без помады ты понравишься ему гораздо больше, разве не так, мистер Кэбелл?

Римо ощутил острое желание поиздеваться над Фелтоном и попросить Цинтию еще ярче накрасить губы и загримироваться, но благоразумно подавил его.

– По-моему, Цинти хороша и с помадой, и без нее.

Цинтия покраснела. Она просияла, излучая счастье, как всякая женщина, принимающая всерьез комплимент.

– Ладно, лапа, я смою помаду, но ты тогда снимешь вот это.

Фелтон потупился, отступил на шаг и, как невинный ягненок, удивленно спросил:

– Что «это»?

– Ты опять носишь его!

– Прошу тебя…

– Зачем он тебе нужен здесь, дома? – Цинтия обернулась к Римо. – Папа иногда имеет дело с большими суммами наличных денег и поэтому носит пистолет, у него есть разрешение. Но причина вовсе не в деньгах…

– Не в деньгах?

– Дело в том, что… Просто он читает слишком много дешевых детективов.

– Но я не носил пистолет почти десять лет, дорогая! – возразил Фелтон.

– А сейчас, наверное, опять взялся за это чтиво, хотя я надеялась, что твои литературные вкусы наконец улучшились.

Цинтия произнесла эти слова с напускной суровостью и, подойдя к Фелтону, быстрым движением засунула руку ему за пазуху и вытащила вороненый пистолет. Она держала его в далеко отставленной руке двумя пальцами, как женщины обычно держат дохлую мышь.

– Пойду и отдам это Джимми, чтобы он спрятал его в надежное место! – авторитетно заявила Цинтия, протискиваясь мимо Фелтона в дверь. Не успел Римо позвать ее, как остался со своим будущим тестем один на один. Вероятно, у Фелтона не было больше оружия, но на его стороне были движущиеся стены, в любой момент готовые извергнуть подкрепление.

Прохладный вечерний ветерок дул с патио в спину Римо. Он попытался вежливо улыбнуться Фелтону, неожиданно получившему прекрасный шанс расправиться с Римо.

Отрывисто кивнув, Фелтон собирался что-то сказать, но тут из глубины апартаментов прозвенел голос Цинтии:

– Дядя Марвин. Дядя Марвин, а вы что здесь делаете?

– Мне надо сказать твоему отцу пару слов, и я сразу убегаю – дела!

Фелтон – голова втянута в плечи, крупные ладони вцепились в край дубового стола за спиной – взглянул на Римо.

– Это Марвин Мошер, он не совсем дядя, он работает на меня, но они с Цинтией настоящие друзья, – сообщил Фелтон почти заговорщицким тоном.

– А чем вы занимаетесь? – невинно поинтересовался Римо.

– Мои интересы весьма разнообразны. Мне кажется, что и ваши тоже.

Фелтон не отрываясь смотрел на Римо. В комнату переваливающейся походкой вошел плотный, лысеющий мужчина с грубыми чертами лица.

– Новый сотрудник? – спросил Мошер.

Не отрывая глаз от Римо, Фелтон отрицательно покачал головой.

– Мне надо сказать тебе кое-что, лучше – наедине.

– О, можешь спокойно говорить при этом молодом человеке. Он интересуется вашим бизнесом. Он, наверное, захочет познакомиться с нашим предприятием в Джерси-Сити. – Фелтон пригладил воображаемую прядь на затылке.

«А вот и индикатор», – подумал Римо.

– Так не хотите ли побывать на нашем заводике? – поинтересовался Фелтон.

– Нет, не очень. У нас мало времени – Цинтия хотела, чтобы мы пообедали все вместе, – ответил Римо.

– Это займет не больше получаса.

– Полчаса. Полчаса – это пустяки, – поддакнул Мошер, всем своим видом показывая, что полчаса – совершенно ничего не стоящий отрезок времени.

– Лучше сперва пообедаем, – настаивал Римо.

Стального оттенка глаза Фелтона снова впились в Римо.

– Мистер Мошер только что вернулся из отпуска, который он провел в санатории Фолкрофт, в местечке Рай, под Нью-Йорком.

Спокойно! Никаких движений. Следи за дыханием, Римо. Контролируй эмоции. Римо сделал вид, что ищет, куда бы сесть. Сел в одно из кресел рядом с прислонившимся к столу Фелтоном.

– И этот санаторий его очень заинтересовал, правда, Марвин?

– А что это? – спросил Римо. – Дом отдыха или что?

– Нет, – сказал Мошер.

– А что?

– Там оказалось то, что я и предполагал увидеть.

– А что вы предполагали там увидеть? – продолжал интересоваться Римо.

– Санаторий. И я хотел бы поделиться своими весьма интересными наблюдениями.

Римо поднялся с кресла.

– Ну что же, может быть, все-таки посетим ваше предприятие в Джерси-Сити? Цинтия может немного подождать, а мы бы поговорили об этом санатории.

Фелтон обратился к Мошеру:

– Марв, я сейчас занят, проводи молодого человека, пожалуйста. А после расскажешь мне о чудесном отдыхе в этом Фолкрофте.

Рука Фелтона метнулась под крышку стола и нажала потайную кнопку. Бесшумно опустилась дверь секретного лифта.

Фелтон торопливо сказал:

– А вот и Джеймс! Мы все ждали, когда же вы вернетесь.

Как по сигналу, из лифта вышел одетый в ливрею дворецкого человек. Он был незримым свидетелем всей беседы. Дворецкий пересек комнату и начал возиться с чем-то в углу, стараясь казаться крайне занятым.

– Марв, спускайтесь с мистером Кэбеллом на этом лифте, он идет прямо в подземный гараж.

Проходя к лифту, Римо оценивающе оглядел дворецкого. Высокий. Ширококостный. И тоже с пистолетом под мышкой.

Римо вошел в лифт первым и тут же прижался спиной к стене, надеясь, что она не сдвинется неожиданно в сторону.

На панели лифта было только три кнопки: «ЧЭ» – частный этаж, одна с буквой "Г", обозначающей, вероятно, первый, главный этаж и еще одна с обозначением "П" – подвал. Да, это, скорее всего, был очень необычный подвал, как раз для таких нежелательных гостей, как Римо.

Мошер кивнул Фелтону, и дверь лифта опустилась вниз. Мошер встал рядом. Он был сантиметров на десять ниже Римо. Вблизи было заметно, что жирная шея складкой спускалась на засаленный воротник безвкусно пошитого пиджака.

Толстый палец Мошера нажал на кнопку "П".

– Автомобиль ждет нас в гараже.

– Какой же марки этот автомобиль? – спросил Римо. – Не Максвелл, случайно?

Рука толстяка метнулась к внутреннему карману пиджака. Упоминание Максвелла немедленно вызвало, заметил Римо, напряженную работу мысли в толстостенном черепе Мошера.

Толстяк медленно опустил руку и улыбнулся грубым ртом.

– Нет, «кадиллак».

Римо кивнул.

– Хороший автомобиль. Я вчера на таком катался.

Мошер ничего не ответил. Он вел себя как по учебнику, выказывая все характерные черты поведения человека, готового к убийству.

Да, в Фолкрофте его можно было бы использовать в качестве модели для демонстрации во время занятий по теме «Как не надо себя вести, собираясь кого-либо убить». Он избегал встречаться взглядом с глазами своей потенциальной жертвы, переминался с ноги на ногу, уходил от разговора. Римо уже понял, что сейчас последует: появится пистолет, и прозвучит негромкий выстрел. Да, уже скоро. На лбу толстяка выступили капельки пота.

Но деваться некуда: в лифте Римо не мог ничего сделать, поскольку не представлял, какие его ждут сюрпризы. То, что их слушают – наверняка, наблюдают – вероятно, а может быть и все, что угодно, включая отравляющие газы… Нужно ждать, когда они с Мошером останутся наедине, и только тогда пытаться выудить из него информацию о Максвелле.

Римо еще раз оглядел Мошера. С этим тюбиком сала трудностей быть не должно, вряд ли этот толстяк с опущенными вниз глазками способен действовать профессионально.

Римо не мог себе этого представить. Лифт остановился. В подземном гараже окон не было, не видно было и дверей. Единственным источником света была одинокая лампочка под потолком, освещавшая тусклым серым светом стоящие в гараже перламутровый «роллс-ройс» и черный «кадиллак».

Тут Римо смог представить себе Мошера, действующего быстро и решительно, но было уже поздно, и Римо понял, что совершил громадную ошибку, нарушив первое вбитое в него в Фолкрофте правило: никогда не считай, что кто-то слабее тебя и вреда принести не может.

Вспоминать слова инструкторов не было времени: на Римо смотрело дуло «люгера» с глушителем, зажатого в пухлых пальцах вытянутой во всю длину руки Мошера. Карие глазки злобно следили за каждым его движением, ноги не переминались.

И рука не дрожала. И дистанцию Мошер выбрал верно – около четырех метров: достаточно близко, чтобы не промахнуться, и достаточно далеко, чтобы пистолет нельзя было выбить.

Тюбик с салом умел, как оказалось, двигаться бесшумно и плавно. А Римо высокое мнение о собственной персоне поставило перед зияющим дулом, из которого в любой момент готова вырваться несущая смерть вспышка.

В мозгу Римо возникла фигура Чиуна. Тот самый, первый день в Фолкрофте. Старый кореец двигался вперед, мотаясь из стороны в сторону, по-крабьи, уклоняясь от выстрелов Римо. Чиун не успел подробно объяснить Римо, как это делается, – не хватило времени.

Раздался голос Мошера:

– Так, птичка. Откуда ты? Кто тебя послал?

Римо мог, конечно, начать хитрить и изворачиваться, но в этом случае конец его был неотвратим и близок. Спертый воздух подвала неожиданно показался ледяным, вспотели ладони, зрение потеряло резкость. Римо решил действовать так, как его учили в Фолкрофте, поступать строго по инструкции.

– Зачем этот пистолет? – удивленно спросил он, подвигаясь на полшажка вперед, и, как бы в волнении, взмахнул руками, отвлекая внимание Мошера от этого движения. – Я расскажу об этом мистеру Фелтону, – продолжал Римо дрожащим голосом и снова шагнул вперед, на этот раз – на полный шаг.

– Еще один шаг вперед – и тебе конец, – предупредил Мошер. Пистолет в руке не шелохнулся.

– Меня послал Максвелл, – сказал Римо.

– Кто это? – ухмыльнулся Мошер.

– Убейте меня и никогда ничего не узнаете. До тех пор, покуда он сам вас не достанет.

Римо блефовал, но Мошер на удочку не попался. Римо успел заметить, как сощурился его левый глаз, и понял, что сейчас раздастся тихий хлопок выстрела. Теперь или никогда. Моментально расслабить все мышцы! Единственный шанс!

Б-дуп! – выплюнул пламя пистолет, и Римо рухнул на цементный пол. Тело его лежало абсолютно неподвижно, и Мошер, до конца не уверенный, начал ли Римо падать до или после выстрела, решил подойти поближе и для страховки послать еще одну пулю в голову. Он сделал два шага вперед, медленно поднял «люгер» и направил его в ухо лежащего молодого человека. Один из этих шагов был, как оказалось, лишним.

Мошер нажал на курок, но ухо неожиданно исчезло из прицела. Лежащее тело вдруг оказалось в воздухе, и Римо ударом ноги отбил в сторону руку Мошера, держащую пистолет. Хлопнули еще два выстрела, пули глухо ударили в потолок, посыпались осколки цемента.

Римо схватил Мошера сзади, пропустив свою левую руку ему под мышку и зацепив за толстую шею. Правой рукой он завернул другую руку Мошера вверх и поднажал. Пистолет выпал.

Римо слегка усилил давление и прошептал в ближайшее ухо:

– Максвелл. Кто такой Максвелл?

Толстяк выругался сквозь зубы и попытался освободить шею. Не удалось, причем Римо удивился, как легко ему было удерживать вырывающегося изо всех сил Мошера. Когда Римо еще был полицейским, этот захват ему никогда толком не удавался. А все потому, что на шестинедельных полицейских курсах никто не учил новобранцев, куда и как прилагать давление.

– Максвелл. Где его найти?

– А-а-р-х!

Тюбик с салом не сдавался! Римо сильнее нажал левой рукой на шею Мошера. Еще сильнее… Крак! Позвоночник не выдержал. Мошер обвис в руках Римо. Голова упала на грудь под немыслимым углом.

От Мошера уже ничего не узнать. Римо отпустил тело, скользнувшее на пол. Да, конец был близок. Самоуверенность может убивать не хуже пули.

Сквозь приоткрытые толстые губы Мошера по щеке потекла струйка крови. Невидящие мертвые глаза были открыты. Оставлять его здесь было нельзя.

Римо огляделся вокруг. Ничего, кроме автомобилей. Нет, это не пойдет. Не дай Бог, Цинтия захочет ехать именно в том автомобиле, в котором он спрячет труп, и тогда придется объяснять, что же случилось со старым добрым дядюшкой Мошером.

Тут Римо заметил какую-то дверь в углу и подошел поближе. За дверью стояли два больших стационарных аппарата – стиральная машина и центрифуга, используемые обычно в коммерческих прачечных, предназначенные для жильцов башни «Ламоника». Римо посмотрел на стоящую в углу сверкающую белизной центрифугу, и на губах его возникла жестокая усмешка.

Подтащив грузное тело Мошера к центрифуге, Римо открыл круглую дверцу. Да, труп был крупный, но и дверца в диаметре была не меньше пятидесяти сантиметров. Римо сначала запихнул внутрь голову и плечи Мошера, потом – ноги. Мошер носил клетчатые носки. Кода то, что было Мошером, целиком оказалось внутри, Римо щелчком ногтей вскрыл артерию на шее и вытер руки о брюки трупа.

Захлопнув дверцу, Римо стал искать кнопку «Пуск», но напрасно – ее не было.

– Ах, Фелтон, ах, дешевка! – пробормотал Римо себе под нос. – Для своих же жильцов установил машину, которая без денег не работает!

Римо полез в карман, но, поразмыслив, решил, что нечего тратить собственные деньги в прачечной скупердяя Фелтона.

Пришлось снова открывать дверцу, рыться по карманам Мошера, где нашлось достаточное количество требуемых монет. Римо захлопнул дверцу и опустил в прорезь на боку шесть десятицентовых монеток. Машина с воем заработала, барабан закрутился все быстрее и быстрее, пошла вверх температура сушки. Отойдя на шаг назад, Римо стал наблюдать все ускоряющийся водоворот одежды и мелькающих частей тела.

Круглое оконце в дверце покрылось розовой пленкой – кровь! Центробежная сила вскоре должна выдавить из трупа всю оставшуюся кровь, И скоро, учитывая высокую температуру внутри барабана, усопший Мошер превратится в мумию…

– Ну и негодяй же ты, Римо, – сказал он сам себе и, насвистывая, направился к лифту. Пора возвращаться на двенадцатый этаж.

Глава тридцать третья

Рядом с дверью частного лифта Римо обнаружил такой же замок, как и на первом этаже, и вынул из кармана связку ключей, которые днем раньше он забрал у водителя «кадиллака». Оглянувшись назад, он заметил лежащий на цементном полу пистолет Мошера.

Римо поспешно вернулся и поднял оружие. А зачем, собственно, ему пистолет? Пригодится ли он? У Фелтона не возникнет сомнений насчет того, что сталось с Мошером. Брать оружие или нет?

Римо сомкнул пальцы на черной анатомической рукоятке пистолета. Макклири всегда говорил: «Не слушай, что Чиун говорит об оружии. Пистолет никогда не помешает. Всегда имей его при себе».

А Чиун, когда Римо затронул в разговоре эту тему, высказался в том смысле, что оружие лишает красоты само искусство убивать.

Римо посмотрел на темный вороненый ствол. Чиун перешагнул за семьдесят, а Макклири… Он швырнул пистолет в темный угол. Без оружия гораздо веселее и интереснее.

Цилиндрический ключ. Поворот направо. Налево. Сработало, дверь бесшумно впустила Римо в кабину. Римо нажал на кнопку «ЧЭ» и, пока кабина шла наверх, оправил пиджак, подтянул узел галстука и, глядя в полированную панель, пригладил волосы.

Лифт остановился, но дверь не открылась. «Ну конечно, – подумал Римо, – должна быть еще кнопка открывания дверей. А я, дурак, не обратил внимания, что делала Цинтия, когда открывала эту дверь».

Он снова осмотрел панель. Нет, только три кнопки. Взгляд скользнул по металлической двери – ничего. Римо уже было собрался попробовать открыть дверь руками, как вдруг до его слуха донеслись голоса.

Конструкция лифта позволяла тому, кто находился в кабине, слышать все, что происходило в библиотеке, и принимать соответствующие решения.

Послышался взволнованный голос Цинтии:

– Нет, папа, он не такой, как все, он меня любит!

Голос Фелтона:

– Тогда почему он не отказался от тысячи долларов, которые я ему предложил, и взял их?

– Не знаю! Не знаю, что ты ему сказал, может, ты ему угрожал?

– Не будь смешной, дорогая. Он взял эти деньги потому, что я объяснил, что больше он все равно не получит, даже если женится на тебе. Так что его интересовали только твои деньги и ничего больше. Скажи спасибо, что мне удалось оградить тебя. Представь себе, что ты вышла бы за него замуж, а потом поняла, что он из себя представляет на самом деле?! Он взял деньги, а дядя Марвин поехал с ним вниз, чтобы довести до автобусной остановки.

– Неважно. Я его люблю.

Цинтия начала всхлипывать.

Риме не собирался уличать Фелтона во лжи, по крайней мере сейчас, перед Цинтией. Для этого еще будет время. Он достал бумажник и пересчитал наличность – тысяча двести долларов. Смита хватит инфаркт.

Римо скрутил в комок тысячу долларов, спрятал бумажник и толкнул ладонью дверь. Она, как и следовало ожидать, опустилась вниз, и Римо вошел в библиотеку.

Фелтон застыл с выражением человека, которого лягнула в живот лошадь; Цинтия – словно только что получила помилование от электрического стула.

Римо швырнул на ковер скомканные деньги и, изо всех сил стараясь не засмеяться, торжественно объявил:

– Я люблю Цинтию, а не ваши грязные деньги!

– Римо, дорогой! – вскрикнула Цинтия, бросившись к нему, обняла изо всех сил и стала осыпать поцелуями его щеки и губы. Сквозь шквал изъявлений вечной любви Римо внимательно наблюдал за Фелтоном.

Тот был заметно потрясен и смог только выговорить:

– Мошер? Где Мошер?

– Он хотел посадить меня на автобус, но передумал и решил прокатиться сам.

Теплые ищущие губы Цинтии скрыли улыбку Римо.

К началу обеда, проходившему при свечах, Фелтон вновь обрел уверенность. За столом прислуживал дворецкий Джимми. Фелтон объяснил, что отпустил на сегодняшний день всех слуг, а обед по такому торжественному случаю приготовил самолично. Римо незамедлительно сослался на расстроенный желудок и есть отказался.

Оба – и Фелтон, и Римо – понимали, что маски сброшены и предстоит решающий поединок. Нужно было только ждать подходящего момента, который пока что еще не настал. Обед походил скорее на рождественское перемирие на фронте. Фелтон с удовольствием играл роль гордого отца.

– Цинтия, должно быть, уже сообщила вам, что мы с ней весьма состоятельные люди, – сказал Фелтон Римо, – но вряд ли она смогла бы объяснить, откуда взялись все эти деньги.

– Это интересно.

– Я – мусорщик.

Римо изобразил вежливую улыбку. Цинтия возмущенно воскликнула:

– Ну папочка!

– Тем не менее это правда. Каждый цент нашего состояния заработан нами именно на свалках. – Фелтону определенно хотелось высказаться, и он продолжал, не дожидаясь дополнительных вопросов:

– Американцы, мистер Кэбелл, самые крупные производители всевозможных отходов в мире. Ежегодно они выбрасывают на многие миллионы долларов вполне доброкачественных товаров, которые еще могут быть использованы. Ими движет характерное для их психологии непреодолимое стремление покупать и покупать новые вещи.

– Как у маньяка или патологического лжеца, – добавил Римо.

Фелтон не обратил на него внимания и продолжал лекцию.

– В годы войны я обратил внимание на то, что американцы, живущие в условия дефицита многих товаров и продуктов, несмотря на это, выбрасывают массу вещей, которым бы еще жить да жить. Короче говоря, именно на этом своем наблюдении я и сколотил капитал. Для этого я собрал все свои деньги и купил… свалку.

Вы никогда ничего не покупали на свалках, мистер Кэбелл? Напрасно. Ситуация такова, что вы можете в принципе найти там сотни необходимых вещей, но до меня никто не задумывался над тем, как это сделать.

И тогда я решил организовать этот бизнес по-новому. В первую очередь я пригласил специалистов. Одна бригада, например, занята исключительно восстановлением старых стиральных машин и центрифуг для сушки белья. Мы покупаем у населения по цене металлолома вполне пригодные к использованию стиральные машины устаревших моделей, это нам обходится в пять долларов. Восстанавливаем их, но частным покупателям не продаем. Они начинают работать на нас. В сороковые годы я открыл свыше семидесяти прачечных-автоматов только в Нью-Йорке, и все они были оборудованы такими стиральными машинами и сушилками. Поскольку я не вкладывал в оборудование значительных средств, как мои конкуренты, я мог снижать плату за услуги прачечных. Как только я слышал, что где-то открывается еще одна прачечная самообслуживания, я тут же открывал неподалеку свое заведение. Стоимость стирки у меня была значительно ниже, чем у конкурента, и в большинстве случаев это приводило к его разорению. Тогда я за гроши скупал его новехонькое оборудование. Дело оказалось чрезвычайно прибыльным.

Фелтон криво усмехнулся.

– Возможно, вам это покажется жестоким и безнравственным, мистер Кэбелл, но именно таков мир, в котором мы живем.

– Я это заметил.

– Так вот. Обратив внимание на свалки старых автомобилей, я понял, что и в этой области могу многое сделать на благо нашей экономики. Вам, может быть, это покажется глупым, но мне кажется, что каждый человек считает свое занятие крайне важным, в том числе и для других людей.

У меня есть автосвалка в Джерси-Сити, самая большая в мире, и, насколько я знаю, единственная, организованная по принципу универсального магазина.

Мы приобретаем, к примеру, за несколько долларов старый автомобиль. Пусть он даже сильно пострадал в аварии, но вы удивитесь, когда узнаете, сколько в нем еще остается пригодных деталей и частей. Автомобиль переходит из одной секции в другую. Снимаем уцелевшие бамперы, вынимаем оконные стекла, в другой секции – сиденья, другие части – фары, двери. Все эти детали поступают на склад и заносятся в реестр. Если бы вам понадобились, например, задняя левая дверь и замок багажника «плимута» выпуска 1939 года, то мои служащие разыскали бы эти части за пять минут. Вполне естественно, что за такого рода услуги вам пришлось бы заплатить подороже.

Римо весело кивнул.

– А нет ли у вас каких-нибудь частей для моего «максвелла» 1934 года?

Прежде чем Фелтон успел ответить, вмешалась Цинтия:

– Опять тебе в голову пришел этот Максвелл!

Фелтон бросил на дочь холодный взгляд и сказал, обращаясь к Римо:

– Не уверен, есть ли у нас запчасти к «максвеллу». Давайте съездим вместе и поищем.

Римо моментально согласился. Цинтия возражала, считая, что лучше провести вечер всем вместе.

– Дорогая, – сказал Фелтон, – должны же мы с мистером Кэбеллом поговорить наедине, как отец с сыном?

Римо добавил:

– Он прав, дорогая, нам нужно побеседовать. И, поскольку нам предстоит стать хорошими друзьями, я постараюсь уговорить папочку называть меня просто Римо.

Фелтон уронил вилку.

Римо изобразил улыбку послушного сына.

Фелтон, выказавший во время обеда такое же, как и у его дочери, пристрастие к еде, отказался от десерта. Джимми-дворецкий поинтересовался, можно ли убирать приборы. В течение всей трапезы Джимми не сводил глаз с Римо. Во взгляде его легко можно было прочесть ненависть. Он ненавидел Римо. Ненавидел за то, что тот убил Скотиччио и Мошера, и в один из моментов Римо почудилось, что в глазах Джимми блеснули слезы.

– Жизнь сурова, – тайком шепнул Римо дворецкому, но ответа не получил.

– Нет, десерт я не буду, – повторил Фелтон.

Цинтия стукнула ложкой по столу. Симпатичное лицо исказилось детской гримаской гнева.

– А я, черт возьми, буду!

– Но, дорогая… – попытался возразить Римо.

– «Но, дорогая!» – передразнила его Цинтия. – Дерьмо! – закончила свою мысль утонченная воспитанница Бриарклиффа.

Фелтон заморгал.

– Что за выражения!

– К чертовой матери! Я здесь одна не останусь!

На правах старого друга семьи Джимми хотел было успокоить девушку, открыл рот, но не успел вымолвить и слова, как и ему досталось от Цинтии:

– Заткнись!

– Но… – начал Римо.

– Если едем, то все вместе. И точка!

Римо откинулся на спинку стула и отодвинул тарелку с нетронутой едой. Так. Цинтия проявляет настойчивость. Может, это и к лучшему. Она сыграет роль громоотвода. Пока она рядом, Фелтон вряд ли решится на что-либо.

Римо взглянул на источающую злобу фигуру человека за другим концом стола. А вдруг и присутствие дочери его не остановит?

Цинтия настояла-таки на своем. В молчании все четверо спустились в частном лифте в подземный гараж и если в «роллс-ройс». Римо прислушался: сушилка-центрифуга уже не работала. «Да, – подумал он, – шестидесяти центов в наше время хватает ненадолго!»

Джимми вел автомобиль. Фелтон сидел рядом с ним, а Римо и Цинтия устроились сзади. Перед тем, как сесть в машину, Фелтон долго оглядывался вокруг в поисках Мошера.

Цинтия периодически одаривала своего жениха игривыми поцелуями. В зеркале заднего вида Римо хорошо были заметны глаза наблюдавшего за ними Фелтона. При каждом прикосновении губ Цинтии к щеке Римо брови Фелтона хмурились, лицо искажала гримаса.

– Знаешь, – шепнула Цинтия, – я никогда не была там, куда мы едем, мне даже интересно. Люблю тебя!

– И я тоже! – отвечал Римо, глядя на затылок ее отца. Подходящий момент, чтобы покончить и с Джимми, и с Фелтоном. Это было бы нетрудно. Но Максвелл… Они были единственной ниточкой, ведущей к Максвеллу.

Машина проезжала по бульвару Кеннеди, ухабистому позору, являвшемуся главной транспортной артерией района. За окнами пробегали трущобы, потом пошли кварталы аккуратных двухэтажных домиков. Впереди замаячила площадь Джориэл – центр города.

Автомобиль повернул направо. Опять двухэтажные кварталы, опять трущобы и грязь.

– Мы почти на месте, – сказал Фелтон.

Глава тридцать четвертая

Автомобиль мчался по пустынной улице. Поворот направо, на дорогу, покрытую гравием. Стемнело.

«Роллс» остановился у ржавых железных ворот, фары высветили треугольную желтую табличку: «Охраняется детективным агентством Ромба».

Фары погасли. Послышалось треньканье сверчков.

– Приехали! – объявил Фелтон.

Римо быстро сотворил краткую молитву одному из тысячи богов, о которых рассказывал Чиун: «Вишну, помоги мне!»

Он открыл дверцу и ступил на захрустевший гравий. От протекающей поблизости реки тянуло холодом. Тучи скрыли звезды. Откуда-то доносился слабый запах кофейных зерен. Римо потер руки.

Послышался голос Фелтона, предупреждавшего дочь о том, что здесь водится множество крыс. Цинтия решила остаться в машине.

– И подними стекла, – посоветовал добрый папа-Фелтон.

Дверь автомобиля захлопнулась.

– Пошли, – бросил через плечо Фелтон, направляясь к воротам. Дворецкий что-то буркнул. Римо сообразил, что они вооружены.

– Пошли, – сказал он.

Фелтон повозился с ключом, и ворота, застонав ржавыми петлями, открылись. Римо помедлил, чтобы не быть первым, но они пропустили его вперед.

– Только после вас! – сказал Фелтон.

Шли по гравийной дороге. Впереди – Фелтон, посередине – Римо, а замыкал процессию Джимми. Фелтон что-то рассказывал о том, где и как хранятся запчасти от старых автомашин.

Гравий хрустел под ногами. Римо смотрел в маячащий впереди затылок. Фелтон был без шляпы.

Темнота. Где-то рядом плескались волны, на реке вспыхивали огоньки.

Все начнется тогда, когда Фелтон поднесет руку к затылку, выдавая этим жестом начало смертельного поединка. Это было единственное, что Римо знал наверняка.

Впереди из темноты показалось внушительных размеров бетонное сооружение.

– Это центр нашего производства, – сказал Фелтон.

Римо подошел поближе. Внутрь напоминающего гигантский дот сооружения круто спускалась бетонная полоса, на которой стоял полуразобранный автомобиль с подложенными под колеса без покрышек кирпичами.

– Закончив разборку машины, мы транспортируем то, что осталось, внутрь этого устройства и на выходе получаем куб прессованного металлолома, который продаем на переплавку. В войну мы на этом много заработали, а, Джимми?

– Да, – ответил стоящий за спиной Римо Джимми.

– Именно здесь… – рука Фелтона поднялась к затылку, – и находится наш Максвелл! Давай!

Мгновенно среагировав, Римо пригнулся в тот момент, когда, словно в замедленной киносъемке, последовал показавшийся несильным удар дворецкого. Римо удалось самортизировать его движением головы и шеи, но дать им понять это – было бы смертельной ошибкой; пришлось рухнуть на землю.

Никакой недооценки противника! Внимание, посмотрим, что они предпримут. Максвелл где-то рядом.

– Неплохо, Джимми. Кажется, мы его, наконец, прищучили.

Римо увидел приближающиеся к лицу начищенные черные ботинки Фелтона, почувствовал болезненный удар в подбородок, но, несмотря на резкую боль, остался недвижим.

– По-моему, ты его убил. Чем ты его ударил?

– Кулаком, босс, да и то удар вышел скользящий.

– Этот тип, Джимми, убил Скотиччио и Мошера.

– Я бы хотел, чтобы он был еще жив, когда окажется внутри машины…

Фелтон пожал плечами.

– Я устал, Джимми. Мне теперь все равно, живой он или нет. Давай, займись им.

Вокруг груди Римо сомкнулись здоровенные ручищи Джимми. Подручный Фелтона подтащил Римо к стоящим останкам автомобиля. Приподняв веки, Римо заметил, что Фелтон направился за угол бетонного здания.

Поудобнее подхватив Римо, Джимми швырнул его головой вперед внутрь каркаса автомашины, на то место, где раньше находилось переднее сиденье. Римо услышал звук каких-то мощных, набирающих обороты двигателей. Джимми не спеша вынул кирпичи из-под передних колес и начал обходить автомобиль, но приостановился, чтобы на всякий случай нанести Римо еще один, последний удар. Ждать больше было нельзя.

Левой рукой Римо перехватил костистое запястье и одним движением сломал его. Из горла Джимми вырвался бы крик боли, если бы на долю секунду раньше правая рука Римо не погрузилась согнутыми костяшками пальцев в солнечное сплетение, выбив из дворецкого воздух и, естественно, звук. Еще одним ударом левой ладони Римо раздробил Джимми кости и хрящи носа, и тот рухнул без сознания прямо на Римо.

Выбравшись из-под бесчувственного тела, Римо уложил его на предназначенное для него самого место, бесшумно подскочил к задней части машины и вынул кирпичи из-под колес.

Еще громче взревели невидимые моторы, и в конце бетонной полосы, на которой стоял автомобиль, гидравлические поршни подняли вверх стальную дверь, открывшую вход в стальное же помещение, где могли бы одновременно поместиться сразу несколько автомобилей.

Римо отпустил ручное тормоз, подтолкнул автомобиль, снова вскочил в него и, усевшись прямо на Джимми, аккуратно направил машину в гигантскую стальную коробку.

Полуразобранное авто стукнулось о дальнюю стену, Римо рванулся наружу и чуть было не споткнулся, услышав за спиной зловещее шипение медленно опускающееся гигантской стальной двери.

Когда Римо оказался снаружи, из-за угла бетонного сооружения послышался голос Фелтона. Он осторожно обошел вокруг, бесшумно, как скользящий над кладбищем призрак.

Выглянув из-за угла, Римо увидел Фелтона, который, сияв пиджак, колдовал над пультом управления.

Фелтон снова прокричал:

– Все в порядке Джимми? Он готов?

Римо шагнул вперед и сказал:

– Да, я готов, Фелтон. Готов.

Фелтон выхватил пистолет. Кажущимся плавным движением Римо выхватил оружие у него из руки, прыгнул за спину Фелтона и поворачивая его с боку на бок, как бочку, стал толкать ко входу в гигантский пресс.

Это оказалось несложно. Удары Фелтона, неточные и слабые, не достигали цели. Он был слишком стар для этого.

Когда Римо дотащил, наконец, Фелтона до входа, стальная дверь уже закрылась. Фелтон неожиданно вырвался в попытался нанести еще один удар. Римо легко отбил его и в свою очередь вполсилы стукнул Фелтона в висок.

Фелтон повалился на цементный пол. Тут Римо заметил, что из-под стальной двери что-то торчит. Это была нога. Джимми, видимо, пришел в себя и пытался выбраться, но не успел. Стальная дверь отсекла ногу, как раскаленная проволока разрезает кусок сыра. Носок ноги подергивался, как примитивный организм, лишенный разума, но полный воли к жизни.

На всякий случай Римо еще разок успокоил Фелтона и подошел к пульту. Управлять машиной, должно быть, было просто, но Римо никак не мог разобраться в рычагах на пульте. Один, справа, находился рядом со шкалой с делениями. Другой был обозначен направленной вперед стрелкой, еще один – сверху и последний с надписью «Автоматический контроль».

Римо взялся за рычаг, который должен был бы управлять входной дверью пресс-камеры. И тут его как молнией ударило – Римо захохотал. Он не мог остановиться даже тогда, когда тяжелая стальная дверь с шипением поднялась.

Римо подобрал пистолет Фелтона и направился ко входу в бетонное сооружение, повторяя про себя: «Максвелл, Максвелл!». Фелтон лежал там, где и оставил его Римо, раскинув руки по цементному полу.

Входная дверь была открыта. Дверь отсекла ногу Джимми, и он скатился по наклонной плоскости к дальней стенке, но шипение открывающейся двери привело его в чувство. Отталкиваясь уцелевшей ногой, цепляясь руками, Джимми полз наверх, напоминая чудовищного краба. В слабом свете луны Римо заметил на его лице маску нечеловеческого ужаса.

Римо передернул затвор пистолета Фелтона и без лишних эмоций всадил пулю в единственную ногу Джимми. Удар попавшей в цель пули отбросил Джимми назад, и он рухнул в камеру пресса. Римо отправил вдогонку уже не принадлежащую Джимми ногу, поднял бесчувственного Фелтона, швырнул его туда же, быстро обежал вокруг здания и потянул рычаг, управляющий входной дверью.

Тяжелая стальная дверь снова со зловещим шипением закрылась, а внутри зажегся свет. Сквозь глазок из толстого пластика, отдаленно напоминающий корабельный иллюминатор, Римо мог видеть, что происходит внутри: ни Фелтон, ни Джимми не двигались.

Фелтон должен скоро прийти в себя. Римо достал из кармана сигареты и закурил. Еще раз посмотрел на пульт управления прессом, снова пробормотал: «Максвелл!», покачал головой и всецело предался курению.

На четвертой затяжке он услышал, как кто-то скребется в пластиковое оконце. Не спеша, очень не спеша, Римо повернулся: к пластику было прижато лицо Фелтона.

Он что-то кричал, волосы растрепаны. Что он кричал – Римо разобрать не мог.

Медленно двигая губами, Римо проговорил:

– Максвелл.

Фелтон затряс головой из стороны в сторону.

– Я знаю, что ты не знаешь, – так же тщательно выговорил Римо губами.

На лице Фелтона выразилось недоумение, перешедшее в отчаяние.

– Макклири? – спросил Римо.

Фелтон опять затряс головой.

– А, так ты и его не знаешь? Я так и думал. Он был для тебя всего лишь парнем с крюком вместо руки. Думай о нем, когда тебя будет медленно расплющивать. Думай о нем, прежде чем превратишься в орнамент на кубе из металла. Думай о нем, потому что он был моим другом!

Римо отвернулся от Фелтона, отчаянно царапавшего пластик оконца. Идиотский пульт, ни черта не разберешься… Сквозь толстый пластик доносились приглушенные мольбы о пощаде. Пощады не будет! Нельзя простить ни гибель Макклири, ни других отдавших жизнь за Америку агентов КЮРЕ.

Он, Римо, был задуман своими создателями как орудие уничтожения, а раз так – выполним свои прямые обязанности. Римо двинул вперед рычаг автоматического контроля, и машина с воем ожила, приводя в действие могучие прессы с давлением в сотни тысяч фунтов. И Римо показалось, что сейчас он не просто выполняет порученное дело, а наконец-то делает то, для чего был рожден, что было предначертано судьбой.

Все заняло не более пяти минут. Сперва передняя стена гигантского пресса сдвинулась до упора вперед, расплющив все, что было внутри, затем ту же операцию повторили боковые стены, и, наконец, медленно опустившийся потолок довершил дело.

Когда все движимые гидравликой части возвратились на место, Римо заглянул в пластиковое окошко и увидел куб спрессованного металлолома размером приблизительно сорок на сорок сантиметров, вместивший в себя и автомобиль, и останки двух человеческих существ.

Римо огляделся вокруг в поисках какого-нибудь инструмента и заметил стоящий в углу ржавый ломик. Взяв его, он вернулся к пульту управления. Римо никак не мог сообразить, как выключить освещение… Ну да ладно! Кто-нибудь из утренней смены обнаружит куб прессованного металлолома и вместе с другими отправит на переплавку.

Ломиком Римо сорвал с пульта небольшую металлическую табличку, на которой было обозначено: «Агрегат для прессования металлических отходов. Заводы МАКСВЕЛЛА, г. Лима, Огайо».

Цинтия не особенно огорчилась, когда Римо сообщил ей, что папочка решил задержаться. Она была рада, что Римо и Фелтон наконец-то нашли общий язык, и к тому же ей давно хотелось побыть наедине со своим женихом.

Не придала она особого значения и тому, что папочка не явился домой к завтраку. А Римо позвонил в Фолкрофт доктору Смиту, позвонил из постели Фелтона, в которой он лежал рядом с еще спящей Цинтией.

– Что?! – не поверил Смит.

– Вот что это был за Максвелл, – повторил Римо. – Боссом на самом деле был Фелтон.

– Этого не может быть!

– Хорошо, пусть не может быть, – устало согласился Римо.

Последовала долгая пауза.

– Интересно сколько может стоить такая штука?

– Откуда мне знать?!

– Я просто так поинтересовался.

– Послушайте, а я знаю, где можно купить такой аппарат по дешевке.

– В самом деле?

– Да, у одной моей знакомой. Мне она продаст недорого. За сто миллиардов! – прокричал Римо и швырнул трубку на рычаг.

Только он собрался приласкать Цинтию, как зазвонил телефон.

– Говорит Виазелли, – раздался голос. – Я хотел поблагодарить Нормана за то, что он отпустил моего шурина Тони.

– Это Кармине Виазелли, если я не ошибаюсь?

– Да. А с кем я говорю?

– Я новым сотрудник мистера Фелтона. Очень хорошо, что вы позвонили. Мистер Фелтон просил разыскать вас и передать, что он хочет с вами встретиться сегодня вечером. Что-то насчет Максвелла.

– В каком месте он назначил встречу?

– Вы знаете, где находится его автосвалка? Первый поворот направо с Коммюнипо-авеню. Он будет ожидать вас там.

– В котором часу?

– Около девяти. – Цинтия прижалась лицом к его груди. Она спала обнаженной. – Нет, мистер Виазелли, лучше около десяти.

– Договорились.

Римо повесил трубку.

– Кто звонил, дорогой? – сонно поинтересовалась Цинтия.

– Да так. Один человек, по делу.

– По какому такому делу?

– По моему делу.

Примечания

1

1. По традиции, расстояние от камеры смертников до места казни в американских тюрьмах называют «последней милей».

(обратно)

2

«Медаль чести» – высшая военная награда США.

(обратно)

Оглавление

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

Глава семнадцатая

Глава восемнадцатая

Глава девятнадцатая

Глава двадцатая

Глава двадцать первая

Глава двадцать вторая

Глава двадцать третья

Глава двадцать четвертая

Глава двадцать пятая

Глава двадцать шестая

Глава двадцать седьмая

Глава двадцать восьмая

Глава двадцать девятая

Глава тридцатая

Глава тридцать первая

Глава тридцать вторая

Глава тридцать третья

Глава тридцать четвертая . . .