«Охота на охотников»

Дмитрий Красько Охота на охотников

1

— Не, он реально нормальный мужик, — сказал Генаха Кавалерист и вогнал шар в лузу. Не потому что был супер-пупер бильярдистом, а потому что повезло — я ему только что свояка подогнал. Я ведь тоже с детства с кием не дружил. Так, баловался раз в полгода. Главное, чтоб не на деньги. На деньги можно было играть с Генахой, потому что шансы были пятьдесят на пятьдесят. А попадись кто посерьезнее — и без штанов остаться недолго. Впрочем, сегодня я и с Кавалеристом играл на щелбаны.

— Нормальный-то он, может быть, и нормальный, — спорить с его заявлением было глупо, потому что я даже примерно не знал человека, о котором шла речь. Пару дней назад тот пользовался услугами Генахи, как таксера, и оставил ему свою визитку, намекнув, что нуждается в качественном личном водиле. Кавалеристу, который благополучно таксовал уже полтора десятка лет, менять сие хлебное место неизвестно на что, было не с руки, и он сообщил дядьке, что у него есть корешок (который я), тоже долго-долго работавший таксистом, но сейчас оказавшийся на вольных хлебах. Получил согласие дядьки и, воспользовавшись своим законным выходным, прибыл вербовать меня. Тем более что я давно плакался ему, как мне себя, безработного, холостого и никому не нужного, жалко. Правда, Генаха не просек, что жалобился я только для виду (даже самым хриплым и прокуренным парням порой хочется обсопливить чью-нибудь жилетку. Просто для разнообразия). — Только я ведь, Генаха, тоже привык быть сам себе велосипедом. А личным водилой — это же придется постоянно под шефа подстраиваться. Это уже, получается, не я рулить буду, а мной рулить будут. Как-то не чувствую я энтузиазма.

— Твое дело, — сказал Генаха и со всей дури саданул по шару. Тот весело подпрыгнул и улетел со стола на пол, причем звук приземления оказался на удивление громким. Кавалерист неторопливо вернул его на сукно и, уступив мне место у стола, продолжил мысль: — Сам, между прочим, мозг мне компостируешь, что без работы сидишь. Вот я тебе и нашел работу. А ты губу выпятил.

— Ничего я не выпячивал, — возразил я и вообще не попал кием по шару. — Просто меня сомнения терзают. А тебе спасибо, что про корешка не забыл. И не журись, Генаха, схожу я в эту фирму. Как она там называется?

— «Технопарк».

И я, между прочим, ни разу его не обманул. Ни тогда, когда ябедничал ему на свою нелегкую безработную долю, ни тогда, когда пообещал, что схожу в «Технопарк» и узнаю, что мне там могут предложить. В ближайший же понедельник напялил куртку — осень все-таки, — и пошел.

Название фирмы, в принципе весьма говорящее, на самом деле ни о чем мне не говорило. Прежде о такой слышать не доводилось, и где она находится да с чем ее едят, я тоже не знал. Но Генаха дал мне визитку потенциального работодателя, так что найти офис труда не составило.

Первое впечатление, сложившееся уже на подходе, говорило открытым текстом — фирма солидная. Широкое крыльцо, облицованное серым мрамором, фасад, стекленный затемненными стеклами, дверь на фотоэлементах. Над ними — неоновая вывеска: «Технопарк» — официальный дилер компании «Хай машинери». Причем, «Хай машинери» было написано именно так — русскими буквами. Я бы на месте представителей компании «Хай машинери» обиделся. А на месте веселых гопников в первом слове одну буковку неизлечимо умертвил. Явно лишняя она там. А уж воображение сограждан между литерами «Х» и «Й» нужный знак само подставит — в этом сомневаться не приходилось.

Контора занимала почти весь первый этаж огромного офисного здания, так что самому дебильному ежику становилось понятно — деньги здесь водятся. Дебильного ежика несколько смущало другое — отчего, при столь блестящем финансовом раскладе, владыка всего этого великолепия ищет себе водилу где-то на стороне?

Впрочем — не мое дело. Им был нужен извозчик, а я нуждался в работе. В этом наши интересы совпадали. Оставалось только примерить мои потребности к их возможностям. Если эти параметры тоже совпадут, тогда можно будет считать, что мы просто созданы друг для друга.

Стеклянная дверь, которая на фотоэлементах, услужливо отъехала в сторону, по достоинству оценив привлекательность моих контуров, обрисовавшихся в ее зеркальном отражении. Я шагнул внутрь и оказался перед важного вида охранником, сидевшим на тумбочке. Крепенький такой, розовощекий. Явно в детстве не голодал. Со стула при моем появлении решил не вставать — кто я такой, чтобы ради меня лишние калории тратить?

— Вы к кому? — с ленцой спросил он.

— Я к… — я вынул из кармана визитку и зачитал побуквенно: — Иванцу Сергею Федоровичу, генеральному директору ООО «Технопарк-Сибирь».

— Вам назначено?

— А хрен его знает, — я пожал плечами. — Он водилу искал, а я, если что, водила и есть.

Охранник хмыкнул, одарил меня кривоватой улыбкой и сказал, перейдя на фамильярный тон:

— Подожди, я сейчас уточню.

После чего все-таки принялся тратить калории, хоть и в экономном режиме. Взялся за телефон — видимо, внутренний — и попытался уточнить у кого-то, нужен ли шефу личный водитель, а ежели да, то когда он сможет осмотреть претендента на эту роль. Получив необходимые и, видимо, исчерпывающие ответы, небрежно бросил трубку на аппарат и объяснил:

— Там справа первый коридор будет — свернешь, и вторая дверь твоя. Секретутку зовут Танька, она объяснит.

— Спасибо, друг, — поблагодарил я и пошел в указанном направлении.

Все оказалось именно так, как сказал охранник. И коридор, и дверь, и девушка. Даже с бейджем на левой титьке. Надпись на бейдже гласила: «Татьяна. Офис-менеджер». Возможно, офис-менеджер и секретарь — это одно и то же, и охранник таки не соврал мне. А может, и соврал, но явно без злого умысла. Девушка все-таки наличествовала, и очень даже неплохая девушка. Длинноногая, блондинистая, в белой блузке и, как потом оказалось, в темно-синей юбке изрядно выше колен. Лет двадцати с небольшим. И, главное, с веселыми глазами. Мне такие глаза больше всего в женщинах нравятся.

— Вы к Сергею Федоровичу? — а вот ее улыбка мне совсем не понравилась. Дежурная и безликая, как будто перед ней стоял не привлекательный мужчина в самом расцвете лет, а автомат по продаже газировки.

— А что, сильно заметно? — спросил я.

Взгляд секретарши покрылся пленкой непонимания и улыбка на миг исчезла. Но ту же появилась снова — уже куда более человечная.

— Вы по поводу работы водителем, — уверенно сообщила она мне. Догадливая, чертовка.

— Да, — согласился я. — И меня зовут Миша, по фамилии Мешковский. А вы — Татьяна. И вы очень красивая девушка с замечательными глазами. Будем знакомы.

— Ага, — слегка ошарашено кивнул она и выбралась из-за стола. — Пойду, спрошу у шефа, сможет ли он вас сейчас принять. Если не сможет — у вас найдется время подождать, пока он освободится?

— Он же шеф, — я пожал плечами. — Тем более если рядом с вами ждать. Вы же не прогоните меня к охраннику? Он некрасивый, и у него, наверное, пистолет. А у вас муж есть?

— Я пойду, спрошу, — заторопилась вконец охреневшая секретарша и скрылась за дверью начальника. На которой, между прочим, не было написано, что это дверь начальника.

Переговоры длились недолго — у меня даже не возникло желания начать переминаться с ноги на ногу. Длинноногая блондинка Татьяна снова появилась в приемной и лучезарно улыбнулась:

— Сергей Федорович примет вас прямо сейчас.

— Ура, — сказал я. — Наши снова победили. — Шагнул вперед и совершенно случайно немножко врезался в девушку. Она посмотрела мне в глаза уже с явным интересом и пониманием чего-то, мне недоступного, но ни слова не сказала и удалилась на свое рабочее место. Не без тайного, но не злого умысла покачивая бедрами. Чего, между прочим, во время экспедиции в кабинет шефа и близко не наблюдалось. Тесный контакт со мной повлиял, гадом буду. Это я умею — людей чем-то таким заряжать. Как электрический угорь. Жаль, не было времени развить успех — потенциальные работодатели ждать обычно не любят. И я прошел в кабинет.

Сергей Федорович Иванец был человеком старой формации. В том смысле, что в девяностых такие, как он, шлялись в малиновых пиджаках со здоровенными «Бенефонами» в распальцованных кулаках и устраняли конкурентов посредством смертоубийств. Сейчас из всех атрибутов прошлого при нем осталась только бритая башка да мясистый загривок. Золотых печаток на пальцах я не заметил, массивного «Бисмарка» на необъятной шее — тем более. Вместо «Бисмарка» там сейчас болтался красно-синий галстук-селедка. Полная, между нами, безвкусица. «Бенефон» он заменил на какую-то до невозможности крутую современную трубку, а малиновый пиджак — на супер-пупер костюм ручного пошива. Все вместе выглядело дорого, но Иванцу не шло. Потому что если ишака украсить павлиньими перьями, он все равно останется ишаком. Только, ко всему, смешным. Потому что ишак с павлиньим пером в заднице — это смешно. Но я смеяться не стал. Как-никак, передо мной сидел, возможно, будущий начальник. А если начальника оборжать при первой встрече, он может несколько неадекватно оценить чувство юмора соискателя. Потом как-нибудь поржу. Если до этого дойдет.

— Ты, что ли, водила? — проворчал Иванец, когда я осторожно прикрыл за собой дверь.

— Вроде того, — кивнул я. — Мне Генаха Кавалерист вашу визитку дал, сказал, что вам личный извозчик нужен. Генаха Кавалерист — это таксер, на котором вы в среду катались.

— Я понял, — сказал он. — Кавалерист, хе! Уматная погремуха. Ну, а ты что — тоже таксер?

— Бывший, — сознался я. — Поперли меня из таксопарка.

— За что? — Иванец пытливо вперил в меня взгляд.

— За систематическое надругательство над завгаром. Он у нас говном был, и я ему постоянно репу чистил. Директор терпел-терпел, а потом выгнал. И меня, и завгара.

— А завгара за что?

— Сказал, что ему все равно морду бить постоянно будут — не я, так кто-нибудь другой. А директору распри в коллективе без надобности. Вот и нагнал обоих.

— Грамотный чувак, — одобрительно кивнул Иванец. — А у тебя стаж вождения большой?

— Десять лет таксовал. А права в восемнадцать получил.

— Бухаешь?

— Не запоем.

— Категории?

— Все.

— Силен, — Иванец призадумался, что было заметно по сморщившейся коже на бритой голове, и спросил: — С завтрашнего дня выйти сможешь?

Я удивился. Если у дядьки такая нужда, тогда зачем ждал столько времени? Генаха катал его в среду, сегодня понедельник. За прошедшие дни можно было дивизию водил найти.

— Смогу, — медленно проговорил я. — Только два момента уточнить хочется. Что я с этого буду иметь, и почему такая спешка?

— А третий момент уточнить не хочешь? — Иванец посмотрел на меня исподлобья и, как показалось, не очень благожелательно.

— Какой такой третий?

— Рабочий график. Я тут самый главный начальник, и у меня рабочий день ненормированный.

— А! — сообразил я. — Да это ерунда. Я, бывало, по двое суток из-за баранки не вылазил, так что привычный. Мне бы что-нибудь по первым двум пунктам услышать.

— Гы! — довольно сказал генеральный директор. — Наглый, сука, черт! В натуре, ты мне подходишь! Ладно, слушай. Спешка — потому что в пятницу я уволил прежнего водилу. Забухал, неделю на работе не появлялся. Мне такие приколы нахер не нужны. У меня тут обороты, сука, заказы горят, а он там себе квасит. Так что ты, мужик, смотри — тебе это тоже предупреждение. Типа того, что так делать нельзя. Теперь по оплате. Двести баксов в неделю на испытательный срок. Испытательный срок — два месяца. Устраивает?

— В неделю?! — я округлил глаза. — Это чего — восемьсот в месяц? Здорово, елы-палы!

— Ты только сразу тему схавай, — жестко осадил он меня, — что я тебе не за просто так эти бабки мослать буду! Ты не лоха какого-нибудь возить будешь — ты меня возить будешь! Поэтому прикид должен соответствовать. Костюм, галстук, белая рубашка. А не вот эта хрень джинсовая. Понял? Вот, — он вынул бумажник и, высыпав на стол несколько купюр, подтолкнул их в мою сторону. — Аванс. Пять штук. Потом вычту! Пойди, прикупи себе нормальный прикид, чтобы уже завтра в цивиле быть.

Костюмчик — так костюмчик. Не самое страшное испытание из тех, что выпадали на мою долю. В школе на Елке, помнится, вообще зайчика изображать пришлось. Вот где настоящий кошмар был. А костюмчик переживу как-нибудь. И я, смахнув деньги со стола, с бесстрастной миной засунул их в карман:

— А машина?

— Значит, согласен?

— Согласен. — За восемьсот баксов? После полугода, в течение которых я сидел без работы и почти проел все свои финансово-жировые отложения? Да не вопрос! — Где машина?

— Сейчас Танька проводит тебя в кадры, оформишься, потом скажешь ей, чтобы Митрофаныча вызвала. Он покажет, где машина. Оформите доверку и все, что надо. А завтра к восьми утра — к моему дому. В костюме и без опозданий!

— Есть! — я вытянулся в струнку и взял под козырек. — Разрешите идти?

Иванец довольно оскалился, глядя на меня, и махнул мясистой рукой:

— Иди.

Я вышел в приемную и сразу напоролся на любопытствующий взгляд офис-менеджера.

— Успешно? — спросила она.

Я кивнул и, подкравшись к ее столу, склонился к белокурой головке:

— А он что — из братков?

— Кажется, да, — голос Татьяны, как и мой, прозвучал заговорщицки. Мне это понравилось. Похоже, между нами сразу нашлись точки соприкосновения. Стоило развить это направление, как только устроюсь официально. — Я точно не знаю.

— Он сказал, чтобы вы мне компанию составили.

— В каком смысле?!

— В смысле — чтобы вы меня в отдел кадров сопроводили и проследили, чтобы я в пути не скучал.

— А! — с облегчением выдохнула она.

2

Три дня спустя, вечерком, я сидел дома перед телевизором, попивал пивко из горла и пытался разобраться в чувствах, которые сформировались у меня за пару дней работы на Иванца. Понятно, что два дня — это не тот срок, после которого можно делать какие-то серьезные выводы, но для первоначального-то впечатления даже двух дней должно хватить, правда?

Только вот рассуждать особо было не о чем. Хотя мне прежде не доводилось работать личным водилой большого начальника, но, подозреваю, что именно так у них все и происходит: в семь часов — побудка-помывка-завтрак, потом поход за машиной, подача оной к дому шефа, а там, в течение рабочего дня — как судьба распорядится. Мной она распоряжалась достаточно милостиво. Часа четыре я катал Иванца по городу, а остальное время торчал в офисе. Не слонялся по нему, а находился в строго определенном месте в строго определенное время. В основном просиживал штаны в приемной, потягивая кофе и соблазняя Татьяну. Настойчивости, впрочем, в этом вопросе не проявлял — скорее, зондировал почву на будущее, — а потому и результата особого не достиг. Правда, выяснил два момента. Первый: она не замужем, но любимый человек у нее есть. Второй: любимый человек женат и разводиться не собирается, чем Танюшка не очень довольна. В перерывах между посиделками в приемной и катанием господина Иванца я курил с охранниками на крыльце. Поскольку те работали посуточно, сутки через трое, то я, получается, успел перезнакомиться со всеми тремя, кому была вверена охрана «Технопарка».

Короче, ничего примечательного. Даже необходимость целыми днями пребывать в костюме и при галстуке не очень напрягала, хоть я и чувствовал себя в таком прикиде, как идиот, ибо за тридцать с большим лишком лет никогда в подобное не одевался и даже в мыслях не держал, что сподоблюсь.

Имелся лишь один нюанс. Но этот нюанс серьезно смущал меня.

Заключался же он в следующем. Иванец три раза за два дня, прихватив с собой пару специально натасканных мордоворотов и толстый кейс, ездил к клиентам. Как я понял из разговоров, что велись при мне, как при мебели, с абсолютной беззастенчивостью — за деньгами. Вот так просто: провернул сделку, забрал наличку — и поехал. В первый день меня это обстоятельство не очень напрягло. Ну, подумаешь, не признает человек белый безнал, предпочитая черный нал. А инкассаторам не доверяет, потому что они в детстве в него камнями кидались. Бывает. К тому же шея у Иванца была толстая, башка — бритая. Чего ему бояться? При мощном охраннике с каждой стороны.

А на второй день в промежутке между вялыми попытками склонить Танюшку к интиму она рассказала о том, чем занимается фирма Иванца и, соответственно, какие суммы он мог в этом кейсе перевозить. И мне стало немножко нехорошо, температура поднялась. Потому что компания «Технопарк» толкала на рынок отнюдь не «Тампаксы» по сто пятьдесят рублей за упаковку, но тяжелую строительную — и не очень строительную — технику. Каждая единица которой тянула на сто тысяч баксов — минимум. А если таких единиц несколько? А если кто-то прознает про идиотскую привычку Иванца самолично возить деньги?

Выглядело все это не очень логично. Впрочем, не очень логичной фигурой на посту главы «Технопарка» выглядел и сам Иванец — суть бандит, перекрасившийся в бизнесмена. При этом сохранивший менталитет и умственный багаж гопника обыкновенного, как там, бишь, такой подвид гомо сапиенса по-латыни пишется?

Хотя… Я допил пиво и, вынеся пустую бутылку в кухню, бросил ее в мусорное ведро.

Чего я хотел? Львиная доля нынешних крупных бизнесменов — успешные бандиты девяностых. Иванец — не исключение. И таскаться за деньгами в сопровождении братков, роль которых в данном случае исполняли два мордоворота-охранника — это всего лишь привет из прошлого. Привычка, которую он не смог — или не захотел — перебороть. Ну, его проблемы.

Решив, что нет смысла дальше зацикливаться на этом вопросе, поскольку, в общем и целом, работа мне попалась неплохая, — непыльная, ненапряжная и при этом довольно денежная; тем более, что и машина была не хухры-мухры, а сотый «Лэнд Круизер», Иванец себя, любимого, уважал, на говне кататься не имел желания, — я отправился спать. А поутру, как и полагается, надел кольчугу цивилизации в виде костюма за три двести, с трудом, поскольку необучен, повязал галстук, — получилось, надо заметить, омерзительно, — и пошел за машиной.

Иванец выкатился из подъезда веселый донельзя, что для меня явилось откровением. Оба предыдущих раза, что я забирал его от дома, на директора смотреть было страшно — морда помятая, мешки под глазами. По дороге на работу он все время молчал и вообще старательно пугал окружающую среду тотальной угрюмостью. Явно не любил рано просыпаться. Профессия бизнесмена имеет-таки свои недостатки, которых мне, простому смертному, слава богу, не понять.

Нынче же он, поудобней устроившись на заднем сиденье, высочайше одарил меня улыбкой и спросил:

— Ну что, Семеныч, поработаем сегодня?

Я слегка подивился тому, что он обозвал меня Семенычем — не так уж хреново я выгляжу в свои тридцать шесть. Потом еще немного поудивлялся фразе «поработаем сегодня». Вроде как предыдущие два дня мы не работали, а сосульки сосали. Но, поскольку шеф всегда прав, я только важно кивнул и подтвердил:

— А то как же, Федорыч? Поработаем! Нам ли, старым мозгоблудам, работы пугаться?

— Гы! — сказал Иванец свое любимое. — Погнали в контору.

И мы погнали. А почему бы не погнать? На сотом-то «Крузаке». На нем даже мигалку ставить не нужно — все стараются дорогу уступить. Я, в бытность свою таксистом, тоже старался держаться от таких подальше. Не потому, что наездников боялся — на их наглость у меня и своей хватало. Просто если ненароком сам зевнешь да поцарапаешь — век потом расплачиваться будешь. Там же одна краска дороже иного автомобиля стоит.

В конторе Иванец вовсю продолжал демонстрировать хорошее настроение. Дружески треснул охранника, сидевшего на тумбочке, по плечу, бросив: «Как делишки, брателло?!». Хлопок получился сильным, охранник чуть не упал со стула, поморщился, но с кривоватой улыбкой выдавил:

— Какие у нас дела, Сергей Федорович? У нас делишки. Дела у прокурора.

— Молодец! Шаришь тему! — похвалил шеф. — Широко, по государственному. Большим вырастешь — в Кремль охранником возьмут. — И помчался дальше.

По пути ему попалась главбухша, и он дружески потрепал ее по щеке. Что-то сказал при этом, но что именно, я не расслышал, потому что задержался у тумбочки, где мы с охранником, переглянувшись, синхронно пожали плечами — мол, какая муха его укусила?

У приемной я его нагнал, хотя никуда не спешил. Просто Иванец по пути встретил еще пару сотрудниц, и обеим оказал знаки внимания. Хоть и несколько своеобразные, но все же. Девушки — обоим было слегка за сорок — были польщены. Про них собственные мужья давно забыли, а тут целый директор за жопу ущипнул. Набор эротических сновидений на ближайшую ночь им был обеспечен.

Вихрем ворвавшись в приемную, Сергей Федорович энергичным движением руки взлохматил прическу на голове у своей сексапильной секретарши, которая сидела за столом и, соответственно, ущипнуть ее за зад было сложно (хоть и не невозможно); и, ни слова не говоря, спрятался у себя в кабинете.

— Что это с ним? — Танюшка изумленно посмотрела на меня.

— Кто его знает? — я пожал плечами. — Душа начальника — потемки. Может, жена в постели новую позу придумала?

— Пошляк, — заявила Танюшка.

— Ни разу, — возразил я, принимаясь соображать себе традиционную чашечку утреннего офисного кофе. — Просто очень дотошный человек. Если у директора с утра игривое настроение, значит, тому есть причина. Поскольку настроение ему поправлял не я, значит, это сделали его домашние. А я просто пытаюсь мыслить логически.

— Мишенька, а кто тебе узелок вязал?

— Не понял, — я перестал бултыхать ложечкой в чашке и с подозрением уставился на Танюшку. Уж больно ее вопрос на скрытую подначку смахивал. Оказалось, я ошибался.

— Галстук тебе кто завязывал? — расшифровала она.

— Никто. В смысле, я сам. А у меня дома, кроме меня, никто не умеет галстуки завязывать. Мыши на этот счет тупые. Тараканы — еще тупее.

— Ты тоже не очень острый, — успокоила она. — Это не галстучный узел, Мишенька. Это, прости меня, выбленка какая-то.

— Ты откуда слова такие знаешь? — нахмурился я. — А еще меня пошляком обзывала.

— У меня папа моряк дальнего плавания, — она целеустремленно выбралась из-за стола, подошла ближе, забрала из моих рук чашку с кофе и поставила ее на стол. После чего принялась по-хозяйски возиться с галстуком. Не скажу, чтобы мне это было неприятно. Тем более что за отсутствием в руках чашки кофе я водрузил их на теплые секретаршины бедра, против чего она, судя по отсутствию реакции, не возражала.

А чего, в самом деле? Шеф двумя щипками за задницу и одной ласковой пощечиной осчастливил целых три сотрудницы, а самой главной только прическу испортил. А ей, может, тоже мужского внимания хочется. Вот я и решил поотдуваться за директора. Щипать не стал, но пощупать пощупал. На ощупь, кстати, Танюшка тоже была очень даже ничего.

Офис-менеджер между тем продолжала делать вид, что внимательно пялится на галстучный узел, а сама в полный рост вела разведывательно-диверсионную деятельность:

— А жену свою не мог, что ли, попросить, чтобы она тебе галстук завязала?

— А зачем? Я же знал, что приду на работу и ты мне все, что надо, правильным узлом завяжешь. Я пророк.

— Врешь, — убежденно заявила она.

— Вру, — согласился я.

— А почему врешь? Говори правду, а то я буду сейчас галстук завязывать, и тебя нечаянно задушу.

— Вру, потому что меня папа с мамой плохо в детстве воспитывали.

— У тебя что — вообще жены нет?

— Нет. Одинокий я. Жалко меня.

— И никогда не было?

— Не было. Девственник я. Лиши меня девственности, а? А то задолбала она меня. Болтается между ног, как погремушка. Перед людьми показаться стыдно.

Вместо ответа она стукнула меня острым кулачком под дых. Между прочим, попала. Но галстуком душить не стала — и на том спасибо.

Вот так весело, с шутками и прибаутками, я доработал до двух часов дня. Ну говорю же — ненапряжная совершенно работа. Меня даже Иванец ни разу не выдернул на предмет съездить куда-нибудь. Он вообще все это время просидел в своем кабинете, только в туалет пару раз выскакивал.

А в два часа пополудни пришла моя пора нести трудовую повинность. Самый главный начальник на пару секунд продемонстрировал в приемной свою физиономию, которая сказала:

— Татьяна, позвони Ферзю и Кокону, пусть готовятся. Мы через пять минут выезжаем. Усек? — он посмотрел на меня. Я кивнул.

Ферзь и Кокон были те самые охранники, с которыми директор ездил забирать наличку у клиентов. Они были из того же агентства, что и ребята на тумбочке, но выгодно отличались от тумбочных размерами — здоровенные такие быки. Им бы на каком-то трубном заводе трубодувами работать, трубы из цельного куска железа усилием легких выдувать — ох, и поднялась бы наша газовая отрасль! И чтобы да, так ведь нет — Иванец выделил им небольшую каптерку, в которой мордовороты просиживали штаны в ожидании его призывного клича. Может, и еще чем-то занимались, но это оставалось их интимным секретом, посвящать в который парни никого не собирались.

Короче, относительно моей занятости все стало ясно, стоило директору назвать эти два имени. Персонально ко мне он мог бы и не обращаться — я не гордый, обошелся б и без его высочайшего внимания.

Ферзь и Кокон обрисовали свои телеса в зоне нашего с Танюшкой внимания ровно через две минуты после ее звонка. Не совру — в приемной сразу стало трудно дышать, а передвигаться хотелось только по стеночке, да и то на цыпочках.

— Не выходил еще? — прогудел Ферзь, рыжий детина двух метров ростом и шириной с Амазонку в самой широкой части эстуария.

— Нет, — Танюшка отрицательно мотнула головой, будучи, как и я, морально подавлена величием двух туш.

Стоило ей это сказать, как Иванец вышел. Снова довольный до соплей, и снова тщательно скрывающий причину своего хорошего настроения.

— Погнали, пацаны?! — вопросил он. Весь такой румяный, с улыбкой, как у жабы — уголки рта за ушами терялись, хрен найдешь.

В машине наконец выяснилось, отчего Сергей Федорович нынче такие веселые. Оказалось, причина была вовсе не в том, что его жена накануне увлеклась изучением «Камасутры», результатом чего стало обилие новых ощущений, испытанных директором ночью. Все было куда прагматичнее: компания «Сибуголь-МР» приобрела у компании «Технопарк» три шагающих экскаватора стоимостью под миллион баксов каждый, и рассчитываться за них решила черным налом. Долго решала, но решила. Вот и бурлили в Сергее Федоровиче соки, воды и моча — в предвкушении солидного барыша.

Все это он с полнейшей откровенностью выложил Ферзю и Кокону, пока мы ехали к месту назначения. От этих двоих амбалов у него, видимо, секретов не было. То ли доверял им на все сто процентов, то ли просто не ожидал никакой хохмы с их стороны, будучи уверенным, что обилие мускулов природа всегда компенсирует недостатком серого вещества. Второй вариант выглядел более вероятным — оба шкафа слушали его с каменными лицами, и даже в момент озвучивания общей суммы — два с половиной миллиона баксов, между прочим, — в их глазах не промелькнуло и намека на мысль. Это я со всей ответственностью заявляю, потому что изучал троицу в зеркало заднего вида. Идеальные охранники. Личной инициативы — ноль, потому что для нее нужно включать мозг. А приказы выполнять — с толстым удовольствием. Прикажут, к примеру, трахать друг друга — будут трахать друг друга. В выгребной яме — значит, в выгребной яме. Применяя физическую силу. Говорю же — идеальные исполнители.

Что до меня, то, как уже говорилось, для директора я значил не больше, чем любой другой предмет интерьера. Немножко платное приложение к баранке — и все. А ежели он не стеснялся откровенничать при самой баранке, то уж о приложении к оной и говорить не приходится.

Офис компании «Сибуголь — Малые разрезы», способной отваливать по два с половиной миллиона зеленью в наличном варианте, снаружи смотрелся потрясающе гадко. Мало того, что здание было старое, тысяча восемьсот похмельного года постройки, так еще и сто лет не ремонтировавшееся. Плюс — располагалось в подвале. Плюс — туда вели древние деревянные ступеньки и такие же перила. Все вместе — один огромный, можно сказать, безразмерный, минус. Впрочем, возможно, угледобытчикам и не нужно особо напрягаться, чтобы выглядеть представительнее. Покупателям черного золота на представительность плевать. А может, головной офис у них располагался где-то в другом месте, а здесь они держали всего лишь филиал по выдаче черного нала? Не знаю.

Иванец выпихнул Ферзя из машины, выбрался сам, и они вдвоем скрылись в подвале. Кокон тоже покинул салон, обогнул «Крузак» и принялся топтаться на тротуаре, ожидая возвращения напарника и шефа. Обычная процедура. Они всегда так делали.

Я, слегка подумав, достал сигарету и присоединился к Кокону. В смысле — вылез и, подперев задницей дверь автомобиля, стал бездумно коптить небо. С охранником заговорить даже не пытался — они вообще были неразговорчивые. Оба. С Иванцом еще туда-сюда, порой даже целыми фразами перекидывались. А простое приложение к баранке переморщится и без общения со столь значительными персонами. Но, что характерно, они и друг с другом не очень-то разговаривали. Интересно — в каптерке, в ожидании призывного клича Иванца, свои дела тоже в полном молчании вершили?

Ожидание затянулось. Кокон вертел по сторонам башкой и, кажется, слегка нервничал. Какие-то эмоции у него все-таки наличествовали.

А вот я не нервничал абсолютно. Докурил сигарету, отшвырнул окурок и снова уселся за баранку. А чего мне нервничать? Во-первых, мое дело маленькое — я приложение. А во-вторых, директор задержался скорее всего из-за того, что уселся пересчитывать американских президентов. А что? Занятие приятное, к тому же, говорят, деньги счет любят. Так что пусть его побалуется арифметикой.

Иванец действительно проторчал в подвале добрых полчаса. А появился аж пунцовый от удовольствия. Впереди, настороженно озираясь по сторонам в поисках врагов, шествовал Ферзь. Кокон предусмотрительно распахнул дверь машины. Все как всегда. Никаких отклонений от нормы.

Отклонения начались, когда Ферзь подошел к «Крузаку». Спускавшийся вниз по тротуару невзрачный мужичонка в безразмерной куртке якобы из кожи вытянул вперед руку, в которой оказался, ни много ни мало, «Стечкин» с глушителем. Ферзь сразу поймал своей рыжей головой две пули и вышел из игры, медленно завалившись в салон и тем самым лишив Иванца возможности нырнуть в спасительное нутро машины. Кокон начал было оборачиваться, пихая руку за пазуху, где у него в заплечной кобуре болтался пистолет. Но в «Стечкине» слишком много патронов, и следующие три стрелок подарил Кокону.

А Иванец, похоже, от неожиданности, просто примерз к мостовой. Стоял и тупо смотрел на происходящее. Мужичонка в три прыжка оказался рядом с ним и схватился за кейс. Только тогда Иванец очнулся и рванул ношу на себя — мол, не отдам, полчаса пересчитывал, время тратил!

Мужик, однако, попался бессердечный. На потраченное Иванцом время ему было плевать. Он просто поднял пистолет и прострелил жадному директору руку, в которой тот сжимал кейс.

3

Я наблюдал за происходящим посредством бокового зеркала. Можно было, конечно, для лучшего обзора, и голову повернуть, но после первого же выстрела меня как-то заклинило. От неожиданности. И вертеть головой не хотелось. Хотелось прикинуться ветошкой и не отсвечивать. А в салоне это было гораздо проще сделать, чем, скажем, выбравшись на тротуар с целью прикрыть грудью своего новоиспеченного шефа (до которого мне, честно говоря, и дела не было).

Вчерашним вечером я как-то лихо и окончательно умудрился убедить себя в том, что, раз Иванец самолично ездит собирать деньги, значит он целиком уверен в собственной безопасности. Значит, ему ничего не грозит. А вместе с ним и мне. Тем более, когда рядом два таких мордоворота, как Ферзь с Коконом. Но подлый мужичонка со «Стечкиным» в одно мгновение разрушил все иллюзии.

Каким-то образом у меня даже мысли не возникло о том, что неожиданная атака мужика может закончиться ничем. В смысле — постреляет и отвалит. Не знаю, может, действительно третий глаз открылся, — тот самый, что в будущее смотрит, — только я отчетливо понимал, что произойдет в каждое следующее мгновение. И совсем не удивлялся, когда это действительно происходило.

Потому и сидел, окаменевший. Наблюдая, как сначала Ферзь, получивший свои две пули, сумел-таки засунуть руку под мышку — за пистолетом, — но, не закончив движения, осыпался в салон, расположив верхнюю часть туловища на заднем сиденье, а ногами оставшись снаружи; затем Кокон, тоже угостившись инъекцией свинца, вытащил-таки пистолет, но, лишившись остатка сил, выронил оружие и упал, придавив своего мертвого напарника дверью. После чего сполз на пятую точку и завалился набок.

А затем дар предвидения покинул меня. События начали развиваться с потрясающей быстротой, и возникло навязчивое ощущение, что я просматриваю фильм в ускоренном режиме. И по-прежнему не возникало желания выбраться из машины и попробовать себя в качестве актера.

Прострелив Иванцу руку, мужик выхватил у него кейс и скачками помчался вниз по улице. Ускакал, впрочем, недалеко — метрах в двадцати пяти-тридцати его поджидала красная «тойота-целика», в которую он и запрыгнул. Машина пыхнула дымом — видимо, дизелек, причем сильно уставший, — взвизгнула покрышками и исчезла за поворотом.

И только тут меня отпустило. Я шумно выдохнул воздух — которого, как оказалось, успел наглотаться, что бык помоев, — и не очень уверенно вылез из машины.

Иванец сидел на тротуаре, обнимая простреленное предплечье, и круглыми изумленными глазами таращился туда, где только что скрылся красный автомобиль с грабителем.

Я присел рядом с ним на корточки и осторожно спросил:

— Рана серьезная?

— Сука! — Иванец перевел взгляд ошарашенных глаз на меня. — Не, ты видал?! Он в меня выстрелил! Сука!

Несколько коротких фраз, больше похожих на выкрики истерички — и у него открылись шлюзы. Не только речевые — все. Дядька, похоже, наконец полностью осознал, что с ним произошло. И впал в панику. Я, надо сказать, вполне понимал дядькины чувства — только что при нем завалили двух охранников, ранили его самого, да еще и отобрали два с половиной миллиона американских денег. Для полноты картины не хватало только контрольного изнасилования в голову, но даже имевшегося набора Иванцу вполне хватило, чтобы перейти на визг:

— Что ты стоишь?! — завопил он на меня. — Звони ментам! В «скорую» звони! Ты что, не видишь — меня подстрелили?! Я же кровью изойду!

Я не стал ему отвечать. Неадекватен мужчинка в данный момент, все равно нормального диалога с ним не составишь. Просто поднялся, достал из «Крузака» аптечку и наложил ему жгут повыше локтя.

— Все, — сообщил я. — Не изойдешь. Кровью, по крайней мере.

Пока я возился с его рукой, Иванец молчал. А после моей фразы снова начал верещать:

— Хрена ты мне эту веревку притулил? Ты мусорам звони, бабки уходят!

— Ты чего нервный такой? — удивился я. — Ты радуйся, что он совсем тебя на смерть не пристрелил. Как Ферзя и Кокона.

— Вызывай ментов!

— Да как я их вызову?! — взорвался я. — Телепатией, что ли?

Иванец залез здоровой рукой в нагрудный карман и, вынув оттуда трубку мобильного, сунул мне.

Я послушно набрал сакральные «ноль два», но вместо ласкового милицейского приветствия услышал якобы женский голос робота, который сообщил, что номер не существует. Я парнишка настойчивый, я набрал еще раз. С тем же успехом. Засунув трубку Иванцу в карман, я пожал плечами:

— Извини. С мобилы милиция не вызывается.

— Идиот! — он даже не подумал снизить тон. Как визжал, так и продолжал визжать. И ведь, что характерно, связки выдерживали, не рвались. Двужильный, не иначе. — Нужно набирать девять-ноль-два или два ноля-два, я не помню!

— А я тем более, — отрезал я. — У меня вообще никогда мобилы не было. Так что сам вызывай, если тебе приспичило.

Что я, в конце концов, МЧС какое-нибудь? Ну, ладно — первую помощь оказал, потому что это святое. К тому же я относительно неплохо умею ее оказывать — для водилы, разумеется. Но разгадывать шарады вроде «Как вызвать ментов по мобильнику?» я не нанимался. Пусть Шойгу приезжает и разгадывает, если Иванцу так хочется. А с меня взятки гладки. Я свой гражданский долг выполнил. А то дай волю — так еще и психологическую реабилитацию директору заставят проводить. Нет уж. Водиле — водительское, остальное — по другим адресам.

Я поднялся, достал сигареты и закурил. Иванец зло застонал, снова вынул телефон и принялся тыкать куда-то большим пальцем здоровой руки. Рука была левой, ему было неудобно, но он продолжал настойчиво давить на кнопки.

Некоторое время я наблюдал за ним, даже не без сочувствия, потом сказал:

— Успокойся, Федорыч. Ментов однозначно уже кто-то вызвал. Машины ездят, дома жилые кругом. А если не вызвали — давай я к этим твоим угольщикам спущусь, у них же должен быть стационарный телефон? Со стационарного я умею.

Машины, кстати, действительно ездили. И мне было даже удивительно — отчего это вокруг еще не собралась толпа любопытствующих. Обычно зеваки косяком слетаются на место происшествия, когда опасность миновала и осталось самое вкусненькое — кровь и трупы. Причем слетаются быстро и в больших количествах. Не иначе, как кто-то заранее предупреждает их о своих планах и они бродят вокруг в ожидании зрелища, до поры, до времени оставаясь невидимыми. Я, кстати, уже сколько раз наблюдал сей феномен. А, учитывая, что одного из зевак — конопатого и лопоухого, которого ни с кем не спутаешь — я видел в толпе любопытствующих как минимум четырежды, и он мне, натурально, примелькался, то имею основание утверждать, что большая часть зевак есть контингент постоянный. И информацию им явно кто-то сливает. На зависть журналистам.

Однако сейчас рядом не было никого из этих назойливых персонажей. Да и проезжающие не очень спешили поинтересоваться, что произошло. Скорее всего, мощная туша «Лэнд Круизера» скрывала от них большую часть пейзажа. А из жилых многоэтажек, коих в округе было пять штук, выстрелы вряд ли услышали — все-таки, нападающий присобачил на «Стечкин» глушитель. Разглядеть же из окна, что случилось, можно было только при очень хорошем зрении. Выходит, о том, что кто-то, скорее всего, уже вызвал милицию, я ляпнул в основном для успокоения раненного. Ну и, слегка, себя самого. Зато мое предложение сходить к угольщикам на предмет воспользоваться их телефоном было вполне серьезным.

Жаль только, что откликнуться на него Иванец не успел, лишив меня, таким образом, возможности в будущем похвалиться, что я тоже принимал в происшествии более или менее деятельное участие.

Милицию никто не вызывал, даже более — вызывать ее не пришлось. Она сама приехала. Противно заверещав колодками, позади «Крузака» остановился Уазик патрульно-постового цвета. Выбравшийся из машины парнишка лет двадцати трех осмотрел место происшествия, после чего почесал кепку и сказал:

— Нихера себе!

По этому пункту я был с ним полностью солидарен. А потому отбросил окурок и кивнул:

— Вызывай бригаду, командир. И «скорую». Видишь, директора не добили.

Иванец зло зыркнул на меня из положения «сидя», а молодой мент, сняв с пояса рацию, затараторил в нее:

— Второй, второй, я семнадцатый. Тут на Толбухина, пять перестрелка… Была. Два, кажется, трупа, один раненый. Понял?

— Понял, — прокрякала рация. — Высылаю группу.

— Докторов вызови! — поспешно добавил мент.

— Хорошо. Там сейчас тихо?

— Да.

— Все, парни выезжают. Отбой.

Ментик вернул рацию на пояс, наклонился к Кокону и принялся изучать его. Занимался этим минуты две, после чего выпрямился и авторитетно сообщил мне:

— Этот — готов.

— Уверен? — я внимательно посмотрел на него.

— А я что — жмуриков не видел? — обиделся парнишка. Не по-детски обиделся. Типа, ты что — мне, бывалому волку, на слово не веришь? Да я Крым и Рым прошел, самолеты плевками сбивал, у врага все ракетное топливо в одиночку вылакал!

— А ты у него вот здесь щупал? — я потрогал себя за шею, где яремная вена.

— Да ты что? Я покойников трогать боюсь!

Я вздохнул и отвернулся. Кроме растопыренных до предела пальцев и отсутствия мозгов в голове, за душой у парнишки нихрена не было. Славная, славная патрульно-постовая служба! Кстати, интересно, а почему он один? Пэпээсники обычно по одному не то, что не ездят, но даже не ходят. А этот все один да один. Маньяк в погонах, что ли?

На последний вопрос ответа долго ждать не пришлось. Хлопнула дверь Уазика и чей-то веселый голос поинтересовался:

— Что здесь, Олежек? Что-то серьезное?

Я обернулся. Молодой мент как раз изучал характер ранений у Ферзя, насколько это позволяла полупридавленная телом Кокона дверь. А подле Уазика стоял его соратник — лет на десять постарше и очень довольный жизнью. Рот до ушей, глаза красные. Видимо, тормознули где-то наркомана и скурили всю его коноплю.

Обведя своими красными глазами место битвы, мент подвел резюме:

— О, мля! А тут совсем все серьезно! Ты группу вызвал? Ты это, Олежек, ты тут оставайся, а мы сваливаем. А то сейчас опера приедут, спалят нас. А у меня и так последнее китайское предупреждение. Впаяют несоответствие, и пойду я вагоны грузить. Больше-то ничего делать не умею. Ты нас не сдавай, слышишь? Если что — мы погнали бандитов преследовать. Договорились?

— Да езжай уже! — не оборачиваясь, раздраженно проворчал молодой. И едва слышно добавил: — Наркоша хренов.

Уазик противно поскрипел кузовом, выруливая на дорогу, и умчался куда угодно, только не преследовать бандитов. Ментик поднял на меня глаза, ткнул пальцем в Ферзя и сказал, правда, уже не так уверенно, как в случае с Коконом:

— Этот тоже готов.

— Тоже шею проверял? — ухмыльнулся я. Тот смутился. — Да ладно тебе. Оба мертвые. Если сразу не померли, то потом кровью захлебнулись. Вон, у обоих легкие пробиты.

Сообразив, что я и в мыслях не держу издеваться над ним, парнишка вздохнул с облегчением и перенес внимание на Иванца.

Тот все так же сидел на асфальте, обняв руку, и хмуро смотрел в какую-то одному ему известную точку.

— Это вы ему перевязку делали? — спросил меня ментик. Я кивнул, но поправил:

— Это не перевязка. Это жгут. Он боялся кровью изойти. Теперь может не бояться.

Ментик присел перед раненным на корточки и задал самый ожидаемый и самый идиотский вопрос:

— Как вы себя чувствуете?

— Прекрасно, мля! — ехидно отозвался Иванец. И, сфокусировав взгляд на ментике, поинтересовался: — А как бы ты себя чувствовал, если бы у тебя два с половиной лимона баксов сперли, да еще и в руку при этом ранили?

— Хорошо, что в руку, — озвученная сумма заставила паренька поперхнуться, но с панталыку не сбила. — Могли ведь вообще убить. Как охранников. А рука — это ничего. Рука заживет.

— Да он мне в грудь целился! — раздраженно заорал Иванец. — Я рукой прикрыться успел! А то лежал бы сейчас, как они…

Я удивился. В грудь целился? Этого нюанса я не приметил. Хотя — очень может быть. Какой резон мужичку оставлять в живых свидетеля двух убийств и одного ограбления, если он уже встал на путь мокрушника? Меня-то убийца, понятное дело, в суматохе мог и не заметить, а вот Иванца просто обязан был валить.

Прибыла спецгруппа и перехватила бразды правления в свои руки. Сперва немного поприставали к своему сослуживцу на предмет: ты куда, такой-сякой, соратников по наряду дел? Услышав, что те помчались за бандитами, подобрели лицом и переключились на меня и на Иванца. Вернее, сперва даже больше на Иванца, который наконец поднялся с тротуара и даже штаны отряхнул. Мне был адресован лишь один вопрос, зато самый первый:

— Что здесь произошло? — спросил невысокий крепыш с лицом деревянного истукана — таким же грубым и незатейливо исполненным.

— Не знаю, — я пожал плечами и повел рукой по сторонам. Мол, сами смотрите и разбирайтесь.

Крепыш так и сделал — обернулся и посмотрел. И принялся разбираться.

— Ты кто? — спросил он у Иванца.

— Иванец, — проворчал тот.

— Тот самый? — с налетом удивления уточнил крепыш.

— Тот самый, — голос у директора был не очень довольный. Я понял, что он далеко не в первый раз пересекается с милицией. И его знакомство с органами было совсем не шапочным. Впрочем, чему удивляться? Сразу было видно, из какой среды вышел человек.

А крепыш заржал. Весело так, заразительно. От души. Видно было, что случившееся его изрядно позабавило.

— Что посеешь, то и пожнешь, а, уважаемый? — и он хлопнул директора по плечу. Раненной руки. Директор сказал «Ай!», но возмущаться не захотел.

И началось. Пытали его, немножко — меня, фотографировали, рисовали мелом на асфальте, а потом приехала «скорая», забравшая Иванца и одного из оперов, которому было поручено продолжать опрашивать потерпевшего при любых обстоятельствах. Даже в больнице и даже под капельницей.

Крепыш отдал кому-то распоряжение оставаться за старшего, подошел ко мне и интимным жестом взял под локоть:

— А ты — водитель?

— Ну да, — кивнул я и осторожно отнял руку. Не люблю, когда за разные личные места щупают. Особенно мужики. Особенно менты.

— Все видел, что здесь произошло?

— В зеркало. У меня, по ходу, очко сыграло, — признался я. — Сам от себя не ожидал. Боялся пошевелиться. Зато живой.

— Нападавшего запомнил?

— В общих чертах. Зеркало искажает.

— Понятно. Поехали в отделение, там пообщаемся. А то я сдуру что-то куртку не взял. Холодно.

И он, обойдя «Крузак», устроился на пассажирском сиденье. Мне ничего не оставалось делать, как занять водительское.

По дороге в отделение крепыш продолжал гаденько подхихикивать. Я долго терпел это непотребство, но потом не выдержал:

— Слушай, командир, ты чего ржешь? Там два трупака, а ты ржешь. Ты со мной поделись, я тоже хочу.

Он искоса посмотрел на меня. Может быть, ему мой тон не понравился, а может, просто не хотел разглашать веселую информацию, а пользоваться ей в одиночку. Но, поразмыслив, все-таки сказал:

— Ты знаешь, кто твой босс?

— Иванец Сергей Федорович, — поделился я. — Генеральный директор и бла-бла-бла. И что?

— Ты местный?

— Ну да, — я насторожился. Не самый традиционный для мента вопрос. Обычно таким гопники в подворотнях балуются. Если бы опер сейчас сказал: «Слышь, мужик, закурить есть?», я бы не удивился. Но он воздержался, объяснив лишь:

— Тогда ты должен помнить, что это за гусь. Он в свое время на «железке» привокзалку держал. Слышал?

— Чего-то ты путаешь, — уверенно возразил я. — Его ваши еще в девяносто седьмом пристрелили. Я это точно знаю, потому что я все девяностые в третьем таксопарке отпахал, а отстойник у нас был как раз у железнодорожного вокзала. Так что не тренди.

— А я не трендю, — хмыкнул крепыш-опер. — Много вас таких, информированных. И каждый бегает, пузыри носом надувает. В девяносто седьмом Иванца пристрелили, да. Только младшего. А старший ушел.

— Врешь ты все, — я не сдавался. — Вы же тогда такую операцию провернули — привокзалка месяц о ней гудела. Всю группировку расколошматили, все сели. А главарь ушел?

— Ну, ушел! — крепыш слегка разозлился. — И не такая уж крутая операция была. Потому что у него и группировка-то так себе, восемь человек основного состава. Отморозки одни, правда…

4

Странно, но дневное происшествие не особо смутило мою чувствительную душу. Наверное, потому, что напрямую оно меня не коснулось. Нельзя же назвать касательством два часа, проведенные в отделении милиции, где крепыш долго и нудно выведывал, что мне известно — при том, что известно мне было не так уж много, и вся эта бодяга вполне себе втискивалась в двадцатиминутные рамки.

Короче, сидя вечером дома перед телевизором, я отнюдь не терзался кошмарными воспоминаниями о перестрелке, свидетелем которой умудрился стать, но решал куда более насущную проблему — идти завтра на работу или нет. Потому что, ежели Сергей Федорович Иванец придумает слегка отлежаться в больнице, подлечивая свою руку и расшатанные нервы, то и мне, как его личному водителю, делать в конторе нечего. Распоряжений относительно того, что в отсутствие директора я должен буду обслуживать кого-то другого, он не давал. Более того, ежели Иванец в больнице, то и просыпаться завтра ни свет, ни заря, чтобы забрать его из дома, ни к чему. И я пожурил себя за то, что не догадался прояснить этот момент у Танюшки сразу по возвращении из отделения. Уж она-то точно должна быть в курсе подобных нюансов. Как всякая уважающая себя секретарша… Пардон, офис-менеджер. Но в тот момент девушка сразу насела на меня, выясняя детали происшествия, и через полчаса я думал уже только о том, как побыстрее слинять из офиса. Секретарша, несмотря на всю свою сексуальную привлекательность, умудрилась надоесть мне хуже горькой редьки. О каком выяснении рабочих моментов могла идти речь?!

Вздохнув, я вырубил телек и приготовился отходить ко сну, решив, что, коли сам прошляпил момент истины, то в любом случае завтра нужно будет проснуться и подогнать машину к дому Иванца. Поедет он или не поедет — дело десятое.

Потом в голову пришло, что я все-таки существо дикое, отсталое и по дороге от обезьяны до человека мне еще топать и топать. Как я мог сразу не вспомнить о визитке Иванца, на которой, среди прочей информации, значился и номер его мобильника? Извинение было только одно — что сам я мобильника никогда не имел. Неплохая отмазка. Но даже при этом никак не удавалось избавиться от чувства досады — а куда подевалась ваша хваленая сообразительность, Михал Семеныч? Свойство, благодаря которому вы, особо не напрягаясь, пережили бурные девяностые и докатились до того, что недавно отметили тридцатишестилетие? Стареете, Михал Семеныч, стареете…

«Цыц!» — сказал я внутреннему голосу и, выбравшись из постели, побрел в прихожую. Поковырявшись в кармане куртки и достав директорскую визитку, я набрал номер и принялся ждать. Часы показывали половину одиннадцатого вечера, и мне было чрезвычайно стыдно беспокоить человека в столь поздний час, но, поскольку своя рубашка ближе к телу, я успешно заборол это глупое чувство.

Иванец долго не брал трубку. Минуты две. Упрямый, сволочь. Но я оказался еще упрямее. Он таки сдался, прорычав далеко не самым приветливым тоном:

— Да! Это кто?

— Это Мешковский, — сообщил я, не вполне, впрочем, уверенный, что за три дня он сумел выучить мою фамилию. Как-никак, он — начальник, я — дурак. Согласно субординации, фамилию учить должен был я. И не свою, а его. Свою я и так знал.

— Ты ничего не попутал? Мог бы часа в три ночи позвонить. Не, а че? — совсем уж неприветливо сказал директор.

Я скрипнул зубами. Тон, мягко говоря, не внушал оптимизма. Утешало одно — не пришлось объяснять, кто я и что я. Сам вспомнил. Или по голосу определил?

— Уточнить хочу. Вам машину завтра подавать?

— Сам как думаешь?

Это было уже конкретное хамство, и я не выдержал:

— А я вообще не думаю. Мне по рангу не положено. Я рулю машиной, а вы — конторой. Поэтому я буду думать, когда буду рулить машиной, а вы — все остальное время, хорошо? Подавать машину?

— Да! — рявкнул он и отключился.

Господин директор явно пребывал не в самом хорошем расположении духа. Понять его, конечно, можно, но у меня почему-то не было желания это делать. Я совсем не Лев Толстой, и когда меня бьют с левой, я предпочитаю ответить с правой, а совсем не подставлять другую щеку. Когда на меня начинают рычать, я начинаю огрызаться. А чего? У нас в джунглях все так делают.

Повесив трубку и недобрым взглядом напугав ее — будто это был сам Иванец, — я развернулся и пошел было в опочивальню на предмет снова попытаться отойти ко сну, но телефон мстительно зазвонил. Пришлось вернуться и снова взяться за него.

— Мешковского Михаила Семеновича я могу услышать? — я-то думал, что это Иванец перезванивает, поскольку одумался и решил завтра на работу не выходить, ан нет. Голос был незнакомый.

— А Мешковский Михаил Семенович слушает, — заверил я.

— Это вас из Советского РОВД беспокоят, следователь Зуев, — сказал голос. — Мне передали дело о сегодняшнем нападении на вашего директора. Хотелось бы встретиться и поговорить на эту тему.

— На тему того, что вам передали дело? — удивился я. — А мое мнение может что-то изменить?

— Вы мне нужны, как свидетель! — ледяным тоном сказала трубка. — И давайте обойдемся без плоских шуток. Уже поздно, я домой хочу.

Я подрастерялся. Можно подумать, я приклеил штаны товарища следователя к служебной табуретке, и теперь из-за меня он не может попасть домой к жене и детям, хоть и стремится к ним всей душой.

— Ну, так езжайте! — посоветовал я.

— Вы сами в отделение придете, или мне повестку выписывать?! — Зуев перешел на рык. Кошмар какой-то. Вечер явно не задался. Сперва Иванец на мне злость срывал, теперь вот неизвестный следователь Зуев сподобился. Может, с аурой чего-то не то? Чакры засорились? Где у нас в городе мастерская по чистке чакр? Обязательно на днях наведаюсь.

— Я приду, не вопрос, — я попытался задобрить его. — Мне прямо сейчас выдвигаться?

— Послушайте, Михаил Семенович, — проговорил Зуев нарочито-ласковым голосом, от которого сразу становилось понятно — самый максимум ласки, на который я могу рассчитывать с его стороны, это пуля в лоб из табельного оружия, чтобы долго не мучаться. — Я серьезный человек и занимаюсь серьезными делами. Мне ваша клоунада ни к чему. Если вы действительно готовы явиться без повестки, то соблаговолите прибыть завтра в районе одиннадцати утра в здание Советского райотдела, кабинет двадцать один. Знаете, где это?

— Здание знаю. Кабинет пошукаю — найду.

— Значит, я вас жду?

— Заметано.

Не самый приятный разговор на ночь глядя. Но я был всего лишь свидетелем, и никаких поводов для беспокойства не видел. Ну, попытают меня еще раз. Повторю Зуеву все то же, что говорил крепышу. От меня не убудет. На счет «поговорить» я никогда против не был. А тут даже потерянное время, скорее всего, Иванец компенсирует в денежном эквиваленте. Во-первых, по большому счету, ехать в отделение мне придется из-за него. А во-вторых, и стараться я буду для него — чтобы поскорее нашли его денежку. Хотя… В кейсе ведь был черный нал, так что директор вполне мог не рассказать ментам всей правды — опасаясь утечки информации и, как возможное следствие, неадекватной реакции со стороны налоговых служб. Впрочем, вряд ли. Просто так взять и подарить кому-то два с половиной миллиона баксов — это не в его стиле. Не в стиле крутого братка из лихих девяностых. Соврет, что просто взял в долг у хороших знакомых — и хрен, докажешь, что это не так. Тем более что успел брякнуть о деньгах молодому пэпээснику. Шок и недержание речи в любом случае уже сыграли с ним нехорошую шутку.

На следующее утро Иванец был хмур и неразговорчив. Не то, что накануне. Даже угрюмее, чем в предыдущие пару дней. Сел в машину, захлопнул за собой дверь и коротко бросил:

— В контору!

Я хотел спросить, почему не по девочкам — погода ласковая, возраст еще позволяет, — но передумал. Для девочек нужны денежки, а денежки — тю-тю. Сделали вчера ноги, влекомые мужичком со «Стечкиным». Вряд ли стоило напоминать об этом Иванцу — он и без меня еще не забыл. А если забыл, то вспоминал каждый раз, глядя на простреленную руку.

Пришлось ехать в полной тишине. Директор насупился и о чем-то сильно задумался. Так сильно, что слышно было, как мысли со стуком от черепной коробки отскакивают.

— Федорыч, а, Федорыч? — я попытался вернуть его к жизни.

— Чего? — он хмуро зыркнул на меня посредством зеркала.

— Мне сегодня в одиннадцать отлучиться надо будет. Понимаешь, вчера вечером следак позвонил, которому дело о нападении передали. Сказал, что хочет со мной беседу составить.

— Я в курсе, — кивнул Иванец. — Я вчера с ним уже составил беседу. Надо — значит, отлучайся.

Вот и весь разговор. Не очень много для получаса езды от его дома до офиса.

В конторе царил траур. Ферзь с Коконом были не местные, Иванец нанял их в охранном агентстве «Звезда», но произошло это давным-давно, так что они вполне успели сродниться с коллективом «Технопарка», стали своими. Даже не смотря на свою неразговорчивость и постоянное сидение в каптерке. Но ведь порой и до ветру выскакивали, и даже, когда-никогда, слово ответное роняли. В общем, к амбалам привыкли. А теперь их не стало. И эта двойная смерть если не потрясла народ, то вогнала в самое мрачное расположение духа — точно.

Танюшка опять долго и упорно допытывалась, как все произошло, чем напрочь испортила мне вкусовые ощущения — кофе себе я хоть и заварил, но пить не стал. Снова в деталях пришлось рассказывать о том, что видел, и мне это стало уже надоедать — впереди маячил следователь Зуев, а значит, беседа с секретаршей была лишь легкой разминкой. Если дело и дальше так пойдет, то к концу жизни самой мускулистой моей деталью станет язык, а не то, о чем я всегда мечтал.

Между тем секретарша оказалась слегка разочарована минимумом кровавых подробностей и тем, что я не совершил никаких героических подвигов, поэтому продолжала приставать, пытаясь вытянуть из меня что-нибудь новое, погорячее. Возможно, за эти несколько дней я таки довел ее до состояния, когда обо мне начинают грезить в эротических снах, хотя прежде она довольно удачно не подавала вида. Зато теперь старалась вовсю, не веря, что герой ее ночных фантазий никак себя не проявил в столь замечательном приключении.

Мне не хотелось совсем уж ее разочаровывать, а потому я всячески тянул время, жонглируя увертками и недомолвками, а в десять часов показал язык и сообщил, что меня ждет следователь. Если ей хочется новых подробностей — пусть попристает к Иванцу, который видел все то же, что и я, и даже немножко больше. А еще лучше — приходит вечером ко мне домой. С прицелом остаться на ночь, конечно. Танюшка швырнула в меня скатанным в шарик листом бумаги и обиженно надула губки, но задерживать не посмела. Вряд ли потому, что так на нее подействовало упоминание о постели. Скорее магическое слово «следователь» оказало свое благотворное влияние.

Отыскать двадцать первый кабинет в здании Советского РОВД было делом плевым. И Зуев меня уже ждал, хоть я и прибыл на пятнадцать минут раньше обозначенного времени.

Высокий, спортивный, самоуверенный. Наверняка физподготовку всегда на «ура» сдавал. Пятьдесят раз — от пола на кулаках, тридцать раз — на перекладине, полтора центнера от груди, кросс — быстрее, чем Бен Джонсон стометровку бегал… В общем, образец для подражания. Но одет был не по форме. Даже странно.

— Следователь Зуев? — спросил я, нарисовавшись в кабинете.

— А вы — Мешковский? — спросил он в ответ. Я кивнул. — Что ж, прекрасно. Примерно так я вас себе и представлял. Присаживайтесь.

Я хрюкнул от удивления. В мозгу возникла кошмарная картинка — лежит под одеялом следователь Зуев в полном неглиже, и представляет себе меня, представляет… Сначала правой рукой, а потом, когда правая устает — левой… Мороз по коже.

Решив, что с таким впечатлительным мужчиной надо быть поосторожнее, я подкрался к стулу, что стоял перед его столом, и сел с краешку. На тот случай, чтобы побыстрее сорваться, если ему опять придет в голову представлять меня себе.

— Чего это вы такой напряженный? — Зуев, копавшийся в каких-то бумагах, что громоздились на краю стола, подозрительно скосил на меня левый глаз.

— Ментов боюсь, — честно ответил я. — С детства боюсь.

— Начнем с того, что не ментов, а сотрудников милиции, — наставительно сказал Зуев и вытащил наконец искомую папку. — А ко мне вы можете обращаться совсем просто — Олег Анатольевич. Договорились?

— А я тоже просто Михаил Семенович! — обрадовался я. — Бывают же совпадения!

— Ну да, ну да, — рассеянно проговорил Зуев, копаясь уже непосредственно в папке. — Совпадения… — Он вынул какую-то бумажку и принялся читать, время от времени поглядывая на меня поверх листка: — Мешковский, Михаил Семенович… Анкетные данные опустим… Пять раз привлекался в качестве свидетеля, три раза — обвиняемого, оправдан. Дважды направлялся на лечение в психиатрические учреждения, отбыл, выпущен… Хм, какой идиот это писал? Ладно. Довольно богатая биография, а, Мешковский?

— Так время-то какое было? — я пожал плечами. — Кругом беспредел. А я еще и таксистом работал. Зона риска. Между прочим, прошу заметить, по всем моментам признан невиновным, а из дурки меня выперли, как симулянта. А к чему вы эту бумажку зачитали?

— Да так, — Зуев тоже пожал плечами. — Чтобы яснее стало, с кем дело имею. И чтобы вы поняли, что я о вас все знаю. Ну что ж, Михаил Семенович, расскажите, если не сложно, что же там вчера произошло. В деталях, будьте любезны.

Я еще раз повторил то, что видел. Следователь меня внимательно выслушал, не перебивая и время от времени чиркая что-то на обычном листке, потом хитро прищурился и спросил:

— Что же это получается? Вы, ранее неоднократно привлекавшийся за буйный нрав, во время этой заварушки так испугались, что даже пошевелиться не могли?

— Не испугался, а растерялся, — поправил я. — Старею, наверное. А вообще, что я, по-вашему, должен был делать? С голыми руками лететь выручать Иванца? Которого знаю без году неделя и который мне не кум, не сват и не брат? Он, между нами, мне вообще не нравится. Это, конечно, не повод бросать его на верную смерть, только и свою жизнь ради такой личности отдавать глупо, согласитесь?

— Не знаю, не знаю, — загадочно протянул Зуев. — Не срастается у меня что-то. Нехарактерное для вас поведение, вот что странно. Зато шеф ваш, вам несимпатичный, говорит, что это, скорее всего, именно вы навели на него грабителя.

Я хотел было упасть со стула от удивления, но даже на это сил у меня не хватило. Единственное, что я смог — это проблеять:

— Не понял…

— А чего тут непонятного? — Зуев зловеще усмехнулся. — О том, что Иванец будет перевозить деньги, знал очень ограниченный круг лиц. Но со всеми этими людьми он, как уверяет, знаком не один год, и доверяет, как самому себе. Будь они наводчиками, давно бы прокололись — не в первый раз при них крупные сумму перевозит. А вы в фирме проработали только три дня, и тут — бах! — ограбление. Забавное, как вы говорите, совпадение. Не находите?

— То есть я идиот, да? — уточнил я. — Не успел выйти на работу, как устроил ограбление, а после этого остался в городе, у всех на виду — берите меня еще тепленьким?

— Может быть, вы таким образом хотите отвести от себя подозрения? — парировал Зуев. — А может, действительно идиот. Вас же пару раз направляли в психушку.

— Я отбыл! — прорычал я. — Я на свободе с чистой совестью.

— А вот с этим мы и будем разбираться — какая у вас совесть. Видите ли, я почему-то больше склонен верить вашему директору. Очень странно, что на третий же день вашей работы произошло это ограбление. Еще более странно, что вы не захотели сразу вызвать милицию…

— Да я не умею с мобилы!

— Это о себе любой дурак сказать может. А вы не хотите подумать и сознаться во всем?

Я посмотрел на него, как на ненормального. Все равно, что у приговоренного к смерти спрашивать — может, сами себе башку отрубите?

— Нет уж, — проворчал я. — Если вас так приспичило что-то доказывать — доказывайте. А я погляжу, как у вас это получится. Если что-нибудь докажете — обязательно сообщите. А пока можно мне идти?

— Конечно, нет, — Зуев усмехнулся. — Видите ли, гражданин Мешковский. Мало того, что я окончательно и бесповоротно уверен в вашей виновности — в ближайшее время я постараюсь доказать, что это именно вы навели грабителей на вашего директора. А вам в связи с этим я предлагаю трое суток посидеть в ИВС. Что вы на это скажете?

Я ничего не сказал. Я просто охренел. От этого визита можно было ждать чего угодно, только не такого финала. Ни за что ни про что меня вдруг обвиняют непонятно в чем, и собираются закрыть на трое суток. Полный бред, но на данном этапе возразить было нечего. И я поднял руки:

— Сдаюсь. Все равно с тремя сутками ничего поделать не смогу.

— Это точно, — Зуев удовлетворенно кивнул. И, блюдя формальности, невинно поинтересовался: — Защитник у вас есть?

— А как же? У меня уйма защитников. В одном «Спартаке» человек шесть играет.

5

Сказать, что я был в шоке — ничего не сказать. Следователь Зуев с его иезуитской логикой буквально изнасиловал мои представления о справедливости и беспристрастности родных органов правопорядка. При том, что я и раньше-то от них был не в восторге. Но схлопотать ни за что, ни про что трое суток — это вообще нечто запредельное. Я, конечно, в свое время немало покуролесил, и это был далеко не первый мой визит в изолятор временного содержания. Но чтобы вот так, на ровном месте — такого со мной еще не случалось.

И директор. С какого перепуга он решил, что я — наводчик? Что ли, его просто загрызла тоска по безвременно ушедшим миллионам, и он решил сделать козлом отпущения первого попавшегося меня, на свою многострадальную голову умудрившегося оказаться на месте преступления? Их совместная со следователем аргументация — дескать, я работаю всего третий день, а кто-то уже умудрился наказать Иванца на два с половиной миллиона баксов — никакой критики не выдерживала. Хотя бы потому, что я и знать-то не знал о предстоящей перевозке денег. Не того калибра фигура, чтобы меня об этом в известность ставили. Почему не сказал об этом Зуеву? Да потому что в тот момент, когда он отправлял меня в каталажку, говорить ему о чем-то было бесполезно, я это по глазам видел. Все равно любые слова он воспринял бы просто как попытку уйти от ответственности. И пока не отсижу эти долбанные трое суток, нормального диалога с ним не получится, знаю я таких. Ему кровь из носу нужно было продемонстрировать свою власть, что он и сделал. В расчете на то, что моя психика не выдержит, и я покаюсь в том, что совершил, а заодно и в том, чего не совершал. Хотя, судя по всему, товарищ Зуев был на сто процентов уверен, что я таки что-то совершал. И собирался это каким-то образом доказать. Что ж, флаг в руки. Я надеялся, что у него ничего из этого не получится.

Народу в камере было не очень много — человек восемь, половина из которых, по случаю духоты, пребывали в полуголом виде. Меня запихнули внутрь, бросив: «Принимайте пополнение!», и с грохотом закрыли дверь за спиной. Отдыхайте, Михал Семеныч, а то за два с половиной трудовых дня умаялись, как лошадь.

Старожилы соловыми глазами уставились на меня. Молча. Если здесь и существовали какие-то традиции по прописке-выписке, то сегодня они не действовали. По случаю духоты, разумеется. Хотя контингент, судя по обилию наколок, подобрался бывалый. Как минимум пятеро из восьми имели за плечами опыт отсидки.

— Здорово, парни, — я шагнул вперед. — Которого шконаря вам тут не жалко?

— А ты надолго? — сидевший на койке под небольшим зарешеченным оконцем коротышка с замечательной русалкой на безволосой груди поскреб пятерней подбородок.

— Пока на трое суток.

— А за что?

— А чтобы следователю Зуеву приятное сделать, — я хохотнул. — Как все, ни за что.

— Зуеву? — понимающе протянул коротышка. — Ну все, браток. Тебе кранты. Зуев — бульдог. Если в кого вцепится — хрен отпустит. Так что губу закатай и готовься. Тремя сутками не отделаешься.

— Жизнь покажет, — отмахнулся я. — Что со шконарем?

— Да вон, у стены можешь кости кинуть. Балалая сегодня с утра на СИЗО перевели, так что свободна шконка. Тебя звать-то как?

— Кореша Мишком кличут. Я на это дело даже отзываюсь иногда. Приучили, гады, за десять лет. — Я осмотрел койку со скатанным матрацем. Жуткий антиквариат. Ну, да я на пуховые перины и не рассчитывал. Подошел и принялся возиться, обустраивая себе ложе.

Процедура прописки меня в хате началась примерно через час. Какой-то гарный бритоголовый хлопец созревал-созревал, и, наконец, созрел. Почему ждал столько времени — черт знает. Наверное, по жизни тормоз. Но — тормоз, не тормоз, — а через час он поднялся и, засунув руки в карманы, принялся бродить по хате туда-сюда, делая вид, что прогуливается.

Минут пять топтался, гадом буду. Потом остановился перед койкой, которая успела одарить меня полудремой, и слегка пнул ее. Я открыл глаза и удивленно посмотрел на него.

— Слышь, ты, как тебя… — гнусаво проговорил бритоголовый, глядя на меня сверху вниз все теми же соловыми глазами. — Мишок, что ли? А ты че — первоходок?

— А ты че — подраться хочешь? — уточнил я. — Так ты открытым текстом говори, не стесняйся.

Бритоголовый слегка подумал — с минуту, не больше, — и снова пнул койку. Опять несильно.

— А ты че быкуешь? Деловой, что ли?

— Сядь, Фофан, — лениво окликнул его коротышка от окна, которого, как уже успело выясниться, звали Тихоном.

— Не, а че он быкует? — Фофан даже не обернулся. — Я ему, как человеку, вопрос задал, а он пальцы гнет.

Я вздохнул. Фофан был совсем-совсем нестрашным. Если кого и следовало здесь опасаться, то невзрачного безволосого Тихона с русалкой во всю грудь. А таких, как Фофан, в любом жилом микрорайоне — что собак несъеденных. Называются где как, но в основном гопотой. Бегают по улицам и отжимают у нормальных граждан шапки, барсетки и мобилы. А потом лихо пропивают эти ништяки в тот же вечер. Если, конечно, их менты поймать и прикрыть не успевают. Фофана успели. Уж и не знаю — за отжим ли мобилы или за то, что он на стене несанкционированное слово из трех грубых букв нарисовал. Неважно. Важно, что в камеру он прихватил все свои понты. А это, между прочим, показывало, что первоходок — именно он, а не я, которого Фофан так старательно пытался уличить в этом (весьма сомнительном, между нами) грехе. И, в отличие от меня, сей вьюнош явно испытывал кайф от пребывания в камере. Не мешало бы слегка обломать ему этот кайф. Для профилактики, чтобы не зазнавался.

Поднявшись со шконки, я встал перед бритоголовым. И сразу оказался на полголовы выше. И пошире в плечах. Аккуратно положив свой лоб на его, выбритый, я широко, от всей души улыбнулся:

— Нет, Фофан, я не первоходок. Если тебе так приперло знать, то вот в этой хате я уже в третий раз. И что-то тебя здесь раньше не видел. Я и в других бывал, а тебя там тоже ни разу не водилось. У меня, правда, дальше СИЗО заходить не получалось — ну, не судьба. Выгоняли меня отовсюду. Не нужен я нигде. Ты меня за это бить не будешь?

Фофан слегка побледнел и отступил на шаг. Нормальные граждане, у которых он темными зимними вечерами отнимал ништяки и балабасы, обычно с ним в таком тоне не разговаривали. И уж тем более свою голову на его покатый лоб не складывали. Случившееся несколько — а если честно, то очень сильно — не укладывалось в его черепной коробке. Буквально из ушей выпирало. И он решил, пока не поздно, отработать назад:

— Да не буду я тебя бить! Даже не собирался!

Тихон у окна довольно заржал. Я снова развалился на койке. Процесс прописки был закончен. Но, как оказалось, он был далеко не самым интересным, что ожидало меня здесь. Самое интересное было впереди.

— Слышь, Мишок! — окликнул меня Тихон пару минут спустя. — А кроме шуток — Зуев тебя за что прикрыл?

— А я у Иванца водилой работал, — лениво отозвался я. Отмалчиваться, ссылаясь на старые воровские законы (мол, такими вещами в таких местах интересоваться не принято) смысла не было. Все равно так или иначе узнают. Мало ли лазеек для бывалого человека? А Тихон — явно из бывалых. — Иванца помнишь? Который привокзалку держал. Короче, вчера его гоп-стопнули. Два с половиной лимона баксов увели. В руке дырку из волыны просверлили. И на сладкое пару охранников завалили. Иванец решил, что это я на него наколку дал. Зуев думает, что он прав.

Тихон поковырялся пальцем во рту, прикидывая, какого количества нулей лишился Иванец. Сосчитал, уважительно кивнул и на всякий случай уточнил:

— А это ты на него наколку дал?

— Ты, Тихон, грамотный парняга, — я усмехнулся. — У тебя даже русалка во всю грудину напортачена… Скажи: вот ты взял два с половиной ляма — и что, будешь сидеть в городе и ждать, пока тебя повяжут? Чушь собачья. Я не знаю, чего ради Иванец решил в мою сторону пальцем ткнуть.

На мой взгляд, аргумент был железный. Но тема неожиданно оказалась слишком животрепещущей. Она не увяла после моей пренебрежительной отмашки. Ее неожиданно поддержал Фофан, насмешливо поинтересовавшийся:

— Да ну на хрен! Ты что, хочешь сказать, что Иванец просто решил тебя крайним сделать? Че-то ты туфту пихаешь. Я про Иванца слышал — реальный чертила…

— Че ты слышал? — презрительно оборвал его Тихон. — Слышал он… Ваня в середине девяностых фасон держал, а потом сдулся, как гондон. А если сдулся — значит, и раньше с дыркой был. Реальные пацаны так просто не сдуваются.

— А ты его знаешь, что ли? — огрызнулся Фофан.

— Знаю, не знаю, — проворчал Тихон. — Я с его пацанами срок мотал в Сенявино. С Баллоном и с Кобой. Баллон там и остался, от ТБЦ загнулся. Коба на Ваню злой, как собака. Сказал — откинется, на перо поставит. И за Баллона, и за все хорошее. Ваня им до хрена косяков наделал.

— Это каких это? — голос Фофана был очень недовольным. Не знаю, может, Иванец был кумиром его подвальной юности, и он никак не хотел мириться с тем, что кумира пинками сгоняют с пьедестала?

— Хороших, Фофан, — хмыкнул Тихон. — Когда менты Ванину бригаду повязали, он у своей шмары гасился. Поэтому со всеми под пресс не попал. А потом сказал пацанам — мол, если они его не сдадут, то он им не отсидку, а курорт устроит. Они его и отмазали. Пока на тюрьме были, до суда, он им каждый день дачки жирные засылал. Пацаны реально икру ложками хавали. А после суда ни разу не нарисовался. Вот Кобу и закусило. А Коба базар держит. Такая херня, Фофан.

Тема засосала окончательно. Всех без исключения. Хата погрузилась в ностальгические воспоминания. Фофан, по возрасту зацепивший лишь самый край девяностых, но беззаветно преданный делу бандитизации всей страны, забросал окружающих вопросами. Тихон и еще пара сидельцев, как непосредственные участники основных событий, не без удовольствия вспоминали подвиги, причем, как свои, так и чужие. Если бы я был летописцем, то вполне мог бы сейчас написать криминальную летопись нашего города. И получить за нее Нобелевскую премию по литературе.

Но летописцем я не был. К тому же из всего, о чем говорилось, интересовался лишь одним персонажем — Иванцом. И относительно его фигуры мне была нарисована довольно подробная картина следующего неприглядного содержания.

В начале девяностых молодой штангист Сережа Иванец по кличке Ваня задолбался тягать штангу, потому что тяжелая, решительно и очень успешно забил на нее и начал пробовать себя в различных формах бизнеса, которые в то время могла предложить только что нарождающаяся постсоветская действительность. Выбор был не очень богатый — Иванец пытался торговать вареными джинсами, аудиокассетами и даже самогоном. Но торговля его не вставляла, и он влился в группировку своего друга, тоже бывшего штангиста, Сизого. Банда обитала на площади перед железнодорожным вокзалом и трясла денежку с местных торгашей. Трясла пока еще не в организованном порядке, и денежек было мало.

Поскольку привокзалка — место хлебное, на нее положили глаз несколько соседствующих бригад. Последовал ряд разборок, в результате которых Сизый отправился в края, где охота гораздо богаче, торгаши — на порядок жирнее, но всех и вся крышует непререкаемый авторитет по кличке Великий Маниту. Группировка, по ликвидации вожака, попыталась было рассыпаться, но Ваня, по дружбе успевший стать правой рукой Сизого, напинал особо недовольным или трусливым самые чувствительные места, заново собрал команду и возглавил ее. Будучи неплохим организатором, он сделал из своих пацанов вполне дееспособную боевую единицу, а чтобы тем не сильно обидно было жить в режиме жесткой дисциплины, заметно поднял планку доходов за счет расширения сферы деятельности путем вытеснения с привокзалки уголовников старого пошиба. Всех, конечно, вытеснить не удалось, но основная масса предпочла ретироваться. Теперь, помимо крышевания привокзальных торгашей, бригада начала бомбить пассажиров — из тех, что побогаче. В качестве наводчиков использовалась местная бездомная пацанва, которой в начале девяностых развелось видимо-невидимо. Беспризорники отслеживали наиболее интересных персонажей, отдавая предпочтение тем, кто был в явном подпитии, и сливали их ребятам Вани. Бандюки брали потенциальную жертву под наблюдение и, если та отходила куда-то в безлюдное место, случался гоп-стоп. Раза три даже со смертельным исходом. Малолетние наводчики получали свою долю и были весьма довольны, мечтая со временем влиться в славные ряды Ваниной группировки. Ведь парни Иванца, которым доставалось девять таких долей, жизнью были довольны еще больше.

Чтобы обезопасить себя от наездов соседей, часть добычи Ваня регулярно спускал на приобретение оружия. Соседи еще с годик пытались на что-то претендовать, но после того, как бригада Иванца на паре стрелок тупо, но до крайности эффективно утопила соперников в крови, ее оставили в покое. В конце концов, на чужое иванцовские не претендовали, довольствуясь своим — жирная «железка» подкидывала и на хлеб, и на масло, и на черную икру.

Так бы и жил Ваня, не тужил, потому что менты на его деятельность закрывали глаза. С одной стороны, он кому надо приплачивал, а с другой — особо не бесчинствовал. Трое убитых при ограблениях за пять лет, с точки зрения милиции — вполне приемлемая цифра, тем более на таком криминогенном участке, каким с начала времен считалась привокзалка. Что до кровавых разборок с конкурентами, то этого добра в славные девяностые хватало и без Иванца. Далеко не каждая вызывала пристальный интерес милиции, но по каким критериям проводился этот отбор — лишь ей самой известно. Во всяком случае, и на эти Ванины шалости менты прикрыли глаза.

Но случилось так, что Москва отправила в область проверяющего полковника. Отправила инкогнито, чтобы местные не успели подготовиться и пустить пыль в глаза. Ага, в девяностые и такое случалось.

Полковник, не будь дурак, в пути следования нажрался, как целый генерал, а по прибытии был взят на заметку привокзальной шантропой. О нем доложили Иванцу, и тот отправил пару своих ребят пасти клиента. А по клиенту было не видно, что он полковник МВД — зима, дядька в дорогом полушубке и лыка не вяжет. Совсем, в общем, на мента не похож.

А потом ему приспичило пойти отлить. В кусты, поскольку платить за туалет пьяная гордость не позволила. В кустах ему дали по шапке обрезком трубы, забрали «дипломат», бумажник и пистолет. И оставили замерзать.

Но полковник оказался крепким, закаленным в боях застоя товарищем. Замерзать не стал, пришел в себя и отправился в местный опорник. После того, как его личность была установлена, а полномочия подтверждены Москвой, ему быстро организовали встречу с начальником УВД области. На встрече полковник наплевал на субординацию и в извращенной форме, без вазелина, зато при свидетелях отымел генерала за беспорядки, которые творятся во вверенном ему областном центре. Утром генерал, уже вполне согласно субординации, отымел своих подчиненных за те же самые беспорядки. Вечером подчиненные отымели бригаду Иванца за один конкретный случай этих самых беспорядков. Группировка перестала существовать. В общем, было весело. Жалко, что недолго.

За эти три дня я узнал об Иванце много. Гораздо больше, чем знал, работая таксистом и коротая время на привокзальной площади в компании таких же, как и я, таксистов. Которые, между прочим, всё, всегда и про всех знают.

Короче, в плане информации трое суток оказались очень продуктивными. Только вот информация эта ничего не давала. В том смысле, что я так и не смог понять, почему Иванец решил сделать меня козлом отпущения.

6

Три дня, проведенные в изоляторе временного содержания, в конечном счете оказались совсем ненапряжными. С моей легкой руки Тихон и другие сокамерники вовсю травили о том, что им удалось совершить и пережить в прошлом десятилетии, а озабоченный Фофан восторженно дрыгал ногами и писался кипятком.

Несколько раз меня вызывал Зуев и пытался уговорить покаяться. Но я ушел в глухую несознанку, потому что не дурак — каяться в том, чего не делал. Потому что (грешен!) даже в том, что делал, каяться не привык. Неблагодарное занятие, право слово. Зуев с каждым разом становился все сумрачнее, но я стоял на своем. Попытки запутать меня ни к чему не привели, да и не могли привести — просто потому, что путаться было не в чем. По этому поводу настроение следователя становилось совсем не в дугу, и я ничуть не удивился, когда, вызвав меня через три дня, чтобы отпустить на свободу с чистой совестью, он оказался совсем уж злым.

Бросил на стол черный целлофановый пакет, выбил пальцами яростную, но не поддающуюся идентификации барабанную дробь по столешнице, и сообщил:

— Твои вещи, Мешковский. Доволен?

— Чем доволен? — удивился я, вытаскивая поочередно из пакета галстук, ремень и шнурки и водворяя их на полагающееся по законам логики место. — Доволен, что трое суток в кутузке проторчал? Таки нет, не очень. Я бы лучше в бордель. Там тетки, там интереснее.

— Тем, что отмазался! — прорычал Зуев. — Только ты особо губу не раскатывай. Я с тебя теперь глаз не спущу. И все равно посажу. Прокурор пока санкции на арест не дает, но это пока. Я его уломаю. Вот нарою на тебя что-нибудь — и уломаю.

Я переложил бумажник в карман пиджака, аккуратно сложил опустевший пакет, подумал и тоже сунул в карман. Только брюк. Потом задумчиво посмотрел на товарища следователя и спросил:

— Слушай, Зуев, а чего ты на меня такой взъерошенный? Я ведь тебе соли на хвост не сыпал, жену у тебя не уводил. С чего ты решил ограбление на меня повесить?

— Потому что это ты наводчик! — с твердой уверенностью заявил он. — Мне такие случаи уже встречались. Схема всегда одна и та же. Устраиваются на работу, узнают время и маршрут, организуют ограбление. Только запомни, Мешковский: свою долю ты не получишь. Сейчас твои подельники, понятно, легли на дно. Но как только ты попытаешься с ними связаться, чтобы получить деньги, я повяжу и их, и тебя.

— Это у тебя ко мне безответная любовь? — уточнил я. — А ты не думал, к примеру, что на Ваню его бывшие пацаны напали? Которых он в девяносто седьмом на зону спровадил, а сам на воле остался?

— Думал, — усмехнулся Зуев. — Это ты хорошо просчитал — перевести на них стрелки. Только одного не учел — все они еще сидят. Кроме Кобы. Коба вышел условно-досрочно, так что он под нашим строгим надзором. И пока мы блюдем — не то, что нападение совершить, он пернуть без нашего разрешения стесняется.

— Ну да, — согласился я. — У меня в детстве корешок был, любил в бане за девками подглядывать. Тоже стеснялся, краснел жутко, но ведь подглядывал же. Блюдуны, елы-палы.

— Пошел вон, — спокойно сказал Зуев. — И начинай сушить сухари. Все равно я к тебе скоро с ордером приду.

Короче, спорить было бесполезно. Дяденька придумал себе удобную версию, и дяденька вовсю пытается обосновать ее. Хотя — убей, не пойму, чем она ему так приглянулась.

У двери я не выдержал и оглянулся. Последний аргумент настойчиво просился наружу. Ранее он не был озвучен по той простой причине, что и самому казался не особо веским — не говоря уж о Зуеве, который даже железобетонные версии отметал с легкостью бульдозера. Но в данном случае у меня выбора не оставалось. Пришлось использовать и этот вариант:

— Слышь, Зуев? А ничего, если я скажу, что ни сном, ни духом был, что Иванец бабки перевозить собирается?

— Совершенно ничего, — уже успевший погрузиться в какую-то писанину, он даже не поднял головы. — Тем более что Иванец утверждает обратное. Говорит, что накануне при тебе об этих деньгах разговор вел.

Я вздохнул и прикрыл дверь с той стороны. У меня было отчетливое понимание того, что меня подставляют, и не менее отчетливое непонимание — зачем это кому-то нужно. При любом раскладе возместить эти два с половиной миллиона баксов я не сумею, даже если индусы правы и мы живем по нескольку жизней. Опять же, если сяду в тюрьму, непонятно, кто от этого выиграет. По всему выходило, что выигрывать должен Иванец, но только в чем заключается выигрыш? Прибыли — ноль. Злобу на меня затаить тоже не мог — он был слишком известной фигурой среди привокзальной таксерской братии, и я бы запомнил, случись между нами какие-то недоразумения. Разве только месть за каких-то неведомых дружков, во времена оны угодивших под мою горячую руку? Но это тоже вряд ли — судя по тому, с какой легкостью он пустил по этапу свою бывшую команду, отношение Иванца к дружкам было цинично-прагматическим. О какой мести тут может идти речь?!

По дороге домой я чувствовал, что мозги закипают. Говоря откровенно, меня и так сложно назвать гением логических умопостроений, а когда в предлагаемых условиях задачи логика отсутствует, как составляющая, тут уж вообще — туши свет, бросай гранату.

Головной боли добавляло поведение Зуева. Его непреклонное желание затравить меня, а не сосредоточиться на поимке грабителей. На всякий случай я сбегал по тропинке, протоптанной думками об Иванце и вспомнил золотое детство и тех, с кем учился в школе — кого мог обидеть ненароком. Зуева среди них, кажется, не было. Я вообще в детстве доставлял головную боль в основном взрослым. Мелочь у малышни не отбирал, а что до дискотечных драк со сверстниками, то они вообще не в счет. Потому что, во-первых, происходили по пьяной лавочке, а во-вторых, сразу после дискотеки обычно лакировались пиво-водочными изделиями, так что на следующий день о них уже никто и не вспоминал. Ведь главное — это мир-дружба-шоколадка, а девок на всех хватит.

Короче, социальная теорема Ферма, которая сейчас была мне нужна, как хомячку — моржовый пенис. Ни погрызть, ни себе пересадку сделать.

Поднявшись в квартиру, я осмотрелся. Трехдневное отсутствие само по себе — ничто. У меня случались загулы и подольше. Но почему-то каждый раз, возвращаясь, я переступал через порог с опаской. Что ожидал увидеть внутри — не знаю. Возможно, на подсознательном уровне — мох на стенах и буйные заросли травы, пробивающиеся сквозь покоробившееся напольное покрытие. Ничего этого, понятно, не было, однако ожидание каждый раз упорно сопровождало мое возвращение.

Раздевшись в прихожей, я прошел в кухню. На столе стояло блюдце с двумя кусочками жареной колбасы, благополучно покрывшейся темно-зеленой плесенью. Не мох на стенах, но все же. Я довольно усмехнулся — наконец-то мои смутные тревоги во что-то воплотились. Выбросил колбасу в мусорное ведро, сполоснул блюдце и поставил кофейник на плиту.

Пусть смысл происходящего пока ускользал от меня, но жизнь продолжалась. А раз так, не мешало сообразить, что делать дальше. Плыть по течению, не зная русла, почему-то не улыбалось. Слишком — и неожиданно, прошу заметить — каверзной оказалась река, в которую меня угораздило влезть не далее, как в понедельник. Еще и недели не прошло!

Путем нехитрых мыслительных комбинаций всплыло воспоминание, что в Советском РОВД я имею (в хорошем смысле слова) знакомого то ли опера, то ли какого другого дознавателя — в ментовских самоопределениях как-то не силен. Главное, что знакомый работал в означенном РОВД уже чертову уйму лет, имел там и положение, и определенный вес, а значит, должен быть в курсе, кто и чем дышит. Сей товарищ был мне не друг и даже не приятел — просто пару раз наши пути плотно пересекались, и я составил о нем довольно неплохое впечатление. В том смысле, что как мент он был справедливым, дотошным и здравомыслящим. Хотя как человек — брюзга, пьяница и матерщинник. Первое — огромная редкость по нынешним временам. Второе — совсем не редкость, и от таких людей меня порой в буквальном смысле слова тошнило. В другом случае я бы десять раз подумал, прежде, чем выходить с ним на связь, но в данном — на его человеческие качества мне было плевать. Он был мне нужен в качестве кладезя информации.

Сняв с плиты закипевший кофейник, я заварил кофе и, оставив его на столе остывать, прошел к телефону. Пару раз попал не туда, — поскольку телефоном знакомого мента не пользовался уже довольно давно, а с памятью хреново, — но в конце концов услышал в трубке хмурый голос:

— Советский райотдел.

Лаконично донельзя. Впрочем, он никогда особой велеречивостью не отличался.

— Николай Васильевич? — на всякий случай уточнил я.

— Ну?

— Это некто Мешковский вам звонит. Помните такого?

— Здравствуй, некто Мешковский, — проворчал он. — Что, опять во что-то влип? Стал свидетелем группового изнасилования депутата Государственной Думы политическими оппонентами?

Я хрюкнул, представив картину, но разочаровал его. И поведал о том, что, собственно, со мной приключилось.

— Да, Мешковский, — протянул он, когда я заткнулся. — Я в своей жизни многое видел. Я даже боцмана видел, который «Анну Каренину» от корки до корки три раза перечитывал, хотя при этом и не понял, зачем она под поезд кинулась. Но такого мудака, как ты, еще поискать надо. Как у тебя это получается? Постоянно в каком-то дерьме. Мне бы твое везение — я бы давно генералом был.

— А давай меняться, — предложил я. — Я тебе — свое везение, а ты мне — бутылку пива. Мне много не надо, я не жадный.

— Договорились, — хмыкнул он. — Ты зачем мне звонишь?

— Слушай, Николай Васильевич, — осторожно проговорил я. — Это дело передали какому-то Зуеву, а он вбил себе в голову, что я — наводчик.

— Нашел новость! Я тебя при нашем знакомстве тоже поначалу в подозреваемые записал.

— Но ты же меня свободы не лишал. А Зуев, натурально, очень хочет. А я не хочу свободы лишаться. У меня в неволе ноги потеют и прыщики вскакивают. Что за птица этот Зуев?

— Зуев, — Николай Васильевич покатал фамилию следователя на языке, словно опробуя на вкус, и сообщил: — Плохи твои дела, Мешковский. Зуев — это тебе не я. Я вредный, но отходчивый. А Зуев не отходчивый. Просто вредный и липкий, как репей. Если вбил себе в башку, что посадит тебя, то посадит, можешь быть спокоен.

— Да я спокоен, — растерянно пролепетал я.

— Это хорошо, — одобрительно заметил он. — Значит, теперь неторопливо, без суеты, можешь собрать все самое необходимое и вызывать «воронок» — пусть везут в СИЗО, все равно тебе его не миновать.

— Что, все так плохо?

— Хуже, чем ты думаешь. Он же, ко всему, у нас еще и пионер, всем ребятам пример. У него самая высокая раскрываемость в районе. Потому что если в кого-нибудь вцепится, обязательно что-нибудь нароет. Репей, говорю же. Я тебе даже больше скажу, Мешковский — если у него пасьянс не сходится, он может и из другой колоды картишку-другую взять. Сечешь?

— Секу, — я вздохнул. — А это ничего, что ты открытым текстом в прямом эфире про него такие вещи сообщаешь?

— Да плевал я на Зуева, — возразил Николай Васильевич. — Все равно дальше Сибири не сошлют. А мы уже в Сибири. Так что я тоже спокоен. Примерно как ты.

— Ну, а что посоветуешь-то? Я не хочу собирать все самое необходимое и вызывать «воронок». Я хороший человек, а хорошим людям в тюрьму нельзя. Они должны жить на воле, приносить другим радость.

Николай Васильевич довольно запыхтел в трубку. Видимо, я его развеселил. Знать бы, чем.

— Что я могу тебе посоветовать? — сказал он, пропыхтевшись. — Если дело ведет Зуев, то шансов у тебя в любом случае немного. Но попытаться можно. Возьми Ваню за пятую точку и убеди его в том, что ты не наводчик. Если ты сумеешь это сделать, если Ваня вслух признает, что ты не при чем, возможно, и Зуев изменит свое отношение к тебе. Хотя не гарантирую. Он, как я понял, к мнению Вани прислушивается.

— Ну да, — не без сарказма согласился я. — Мне вот только интересно — почему? Может, Иванец ему приплатил, как думаешь?

— Это вряд ли, — спокойно возразил Николай Васильевич. — Зуев, между нами, девочками — просто упертый дурак. Но он честный упертый дурак. Если бы он брал деньги — тут же засыпался бы, поскольку дурак. Так что исключено.

— Будем считать, что успокоил, — я вздохнул. — Тогда почему он обеими руками уцепился за версию Иванца?

— Откуда я знаю? — проворчал опер. — Может, Иванец даром убеждения особым обладает. А может, Зуев решил, что Ваня, как бывший главарь ОПГ, в вооруженных нападениях лучше него разбирается. Вот и прислушивается к его мнению. Как к мнению профессионала. Ты меня понимаешь? Между прочим, ты не пробовал рассмотреть такую версию: Зуев тебя на трое суток прикрыл, чтобы пустить пыль в глаза настоящим преступникам? Мол, следствие идет по ложному пути, а вы можете расслабиться и начинать совершать глупости?

— Нет, — отрезал я. — Ты бы видел, с какой рожей он доказывал мне, что я — наводчик. Я ему сам чуть было не поверил. А ты ведь меня знаешь — я вашему брату редко верю. Я ему, можно сказать, вообще никогда не верю.

— Короче, Мешковский, — оборвал он, — я тебе сказал, в чем твой единственный реальный шанс отмазаться от срока? Езжай к Ване, бери его за цугундер и изо всей силы начинай доказывать, что это не ты на него братву навел. Докажешь — твое счастье. А теперь извини, мне работать надо.

И повесил трубку. Такой, блин, занятой, что аж мне помочь некогда. Никому-то я, получается, не нужен. Ох, как обидно мне за меня. Аж сопля из носа наружу просится.

Я вернулся в кухню, взял со стола чашку с кофе и задумался, глядя в одну точку. Допускаю, что вид у меня стал весьма лунатический, но как раз в этом ничего удивительного не было. Нормальное состояние души для потрясенного лунатика.

Убедить Иванца, что я непричастен к нападению? Что ж, совет Николая Васильевича был вполне логичен. Каким образом это сделать — вопрос, который еще предстояло обдумать. Напрячь голову — и обдумать. Но, к чему бы я ни пришел, составить разговор с Иванцом все равно необходимо.

«Крузак», на которым я в пятницу прибыл на беседу с товарищем Зуевым, от здания РОВД, понятное дело, давно отогнали. Куда — не знаю, но явно не на стоянку рядом с моим домом и куда я, будучи законным рулевым, ставил его три ночи подряд. Другими словами, просыпаться завтра с утра пораньше, чтобы вовремя подать авто к дому директора, чума на обе его лысые головки, нужды не было. Но ведь на работу все равно идти придется — меня еще никто не увольнял. По крайней мере, официально об этом в известность не ставили.

И я быстро набросал план действий. Небольшой, и только на ближайшее будущее, но все-таки план. Заявиться завтра в контору — благо, повод есть — и присосаться к Ване с разговорами. Начистоту порасспросить, с какого праздника он решил повесить ограбление на меня. И постараться переубедить его. Авось, получится.

А если не получится — что ж; завтра по возвращении домой буду думать, что делать дальше. Причем, сам думать. А как еще, если даже знакомый мент, калач тертый до невозможности, никаких других путей не видит?

Тяжело вздохнув, я допил кофе, взвесил все «за» и «против» и пошел за пивом. Мозг, в последнее время работавший на пределе возможностей, требовал разрядки. Игнорировать его требования было глупо — он мог еще пригодиться. К тому же, отбыв срок и выйдя на свободу с чистой совестью, уж на пиво-то нынешним вечером я имел право.

7

На работе меня явно не ждали. Ну, то есть совсем. Ибо директорский «Крузак», в рулевых которого я так недолго числился, стоял перед офисом. И мне не пришлось напрягаться, чтобы на этом основании сделать единственно возможный вывод — Иванец успел подсуетиться и найти нового водилу. Вещь очевидная. Сам-то он со своей простреленной рукой вряд ли смог бы пригнать сюда это чудо японского автопрома. Собственно, а что удивительного? Не пешком же целому директору по рабочим делам три дня подряд рысачить. Да и я нынче вырядился в куда более привычные джинсы и кроссовки. Еще одна очевидная вещь — после всего случившегося нам с Иванцом в любом разе не сработаться. Так что и дресс-код соблюдать отныне не к чему.

Охранник на тумбочке посмотрел на меня неласково и протянутую руку не заметил. Однако и задерживать не стал. На вопрос — здесь ли директор, — буркнул сквозь зубы «Да» и уставился в газету, от которой я его так не по-джентльменски оторвал.

Судя по всему, о своих подозрениях относительно меня Иванец успел оповестить самые широкие слои населения. И был при этом очень убедителен, раз охранник, с которым мы в прошлое его дежурство неоднократно выходили покурить и весьма мило общались, встретил меня таким образом. Похоже, прав оказался Николай Васильевич, намекая на особый дар убеждения Иванца. И не один Зуев пал жертвой этого дара.

Мне взгрустнулось. Не люблю, когда на меня возводят напраслину. Еще меньше мне нравится, когда люди в нее верят. Но отступать было некуда. Я прибыл провести разъяснительную работу с директором, и я ее проведу. В конце концов, я тоже обладал даром разговорной речи. Может быть, не столь убедительным, хотя это стоило еще проверить.

Тем более что оказалось — красноречие бывшего бандюка Вани подействовало не на всех. Танюшка, например, не поддалась очарованию его словесных выкрутасов. То ли потому, что привыкла большую часть сказанного директором пропускать мимо ушей, как и положено уважающей себя секретарше, то ли потому, что оказалась на редкость здравомыслящим человеком. Я, будучи заслуженным половым шовинистом и не веря в здравомыслие женщин, больше склонялся к первому варианту, но сообщать об этом сексапильной офис-менеджеру не стал. Не дай бог, обидится — лишусь последнего в этой конторе человека, который настроен ко мне лояльно. Ведь, в конце концов, не так важна причина лояльности. Главное, что таковая присутствует, правда?

После обмена улыбками — совсем не дежурными, прошу заметить — и взаимных приветствий Танюшка решила немножко потешить свое любопытство. Сделала круглые тревожные глаза и страшным шепотом сообщила:

— А мне Сергей Федорович сказал, что тебя в тюрьму посадили! За нападение на него! Сказал, что это ты ограбление организовал. Что — правда, что ли?

— А то! — ухмыльнулся я. — Видишь, меня уже н лысо обрили и полосатый макинтош выдали? Дурак этот Сергей Федорович. Если бы я ограбление организовал, он бы тебе уже ничего не рассказывал, потому что был бы совсем труп. И меня бы, между прочим, тут тоже не было б. Меня было бы сейчас на Гавайях, в гамаке у морского прибоя… Со стаканом текилы в руке и гавайской девчонкой на коленях. Слушай, Танька, а может, зря я это ограбление не организовал, а? Чего-то так на Гавайи захотелось.

Она хихикнула и все с тем же заговорщицким видом проговорила:

— А я так и знала, что это не ты. Ты не похож на бандита.

— Да? — удивился я. — А на кого я похож?

— Когда в костюме, то на Джорджа Клуни похож.

Я сдавленно пискнул, но заржать в голос не решился, чтобы девушку не обидеть. Вот уж чего никогда в себе не замечал — так это сходства с буржуйскими кинозвездами. Да, собственно, и с отечественными. Объяснение Танюшкиным словам было только одно — девица-красавица действительно начала постепенно проявлять ко мне повышенный интерес. А услужливая фантазия быстренько подсуетилась и подсунула первого попавшегося известного мужика. Мол, это тебя не просто так водила заинтересовал, а мужчина с большой буквы М, он даже на этого смахивает… На Клуни. Правда, немножко поздно фантазия сработала, когда на мое место даже замену подыскали и, следовательно, пить кофе из моей — пусть временно, но все же — чашки да строить по утрам глазки сексапильной блондинке буду уже не я, а кто-то другой. Даже немножко жаль впустую потраченных усилий. Танюшка в моей постели смотрелась бы шикарно.

Только вот в ее сравнении меня с Джорджем Клуни (кто это, мать его? нужно хоть фильмец какой с его участием глянуть, а то стыдно перед чуваком, ей-богу) ничего лестного я не нашел. Почему-то всегда предпочитал вызывать интерес противоположного пола не как чей-то клон, а как Миша Мешковский, личность интересная сама по себе. И тоже на букву М. Даже на две. А с учетом прозвища — так и на все три. А с учетом образа жизни — и на все четыре… Нет, пожалуй, трех М хватит. Тем более что в данном случае привередничать не приходилось — Танюшка мне симпатизировала, а это было хорошо уже само по себе.

— Директор на базе? — спросил я, кивнув на дверь иванцовского кабинета.

— Ага, — подтвердила она. — А ты что — поговорить с ним хочешь?

— Жажду. У меня за последние дни масса вопросов к нему накопилась. На целую телевикторину. Надо бы сыграть.

— А тебе не страшно?

Я снова пискнул. На сей раз более явственно. Вопрос был, мягко говоря, неожиданным.

— Страшно. Я уже два раза описался. В кроссовках булькает. Зато ногам тепло. А чего я должен бояться?

— Он же бандит!

— Ага, — сообразил я. — А неделю назад ты, помнится, этого не знала. Кто тебя просветил?

— Главбухша. Тут после нападения все шептаться стали. Говорят, он в девяностых главарем самой крутой мафии был! А потом всех в тюрьму посадили, а он откупился.

— Почти так все и было, — хохотнул я. — Только он привокзалку держал, и дальше нее не совался. А в тюрьму не пошел, потому что пацанами своими откупился, а не деньгами. Короче, Танюшка, если он и бандит, то очень дешевый бандит. Мне таких западло бояться.

— Ой, Миш, а откуда ты это знаешь? — ну, очень любознательная девушка. Ей бы, с таким любопытством, в науку податься — давно бы все тайны вселенной выведала. Ан нет, занимается сущей ерундой — сидит в приемной и биографию шефа изучает.

— Пацаны на тюрьме рассказали, — я выпятил челюсть и гордо растопырил пальцы. Потом убрал и то, и другое, и сказал: — Ладно, Танюшка. Пойду я, пообщаюсь с этим супер-пупер мафиози. Может, расскажет что-нибудь интересное. О том, как я его ограбил. А то ведь я об этом ничего не знаю. Обидно до икоты. Все знают, а я — нет. — И, немножко подумав, добавил: — А нам с тобой нужно как-нибудь в кабак сходить. Как ты на это дело смотришь?

В самом деле, если уж Клуни такой мудак, что умудрился быть похожим на Мишу Мешковского, то означенный Мешковский Миша отнюдь не собирается быть еще большим мудаком и упускать такой шанс. В конце концов, соблазнял Танюшку Миша, и в постели с ней будет он же. А кто на кого похож — дело десятое. Клуни же, если хочет, пусть кусает локти на ногах от зависти. Хотя, подозреваю, ему вообще пофигу.

— Я не против, — секретарша согласилась удивительно легко. Похоже, девушка и впрямь созрела. Да и последние события добавили мне романтического ореолу. Опять-таки, не очень полезно для самолюбия, но тут уж от меня ничего не зависело. Иванец удружил. — Только время нужно выбрать, чтобы я свободна была.

— Логично, — согласился я. — Мне-то проще, я теперь всегда свободен. Давай так договоримся — я тебе позвоню. Завтра или послезавтра. Заходить сюда, чувствую, мне уже смысла не будет, да и не разрешат. Охранники на меня чего-то больно злые. А ты пока со временем определяйся, хорошо?

— Хорошо.

Я перегнулся через стол и чмокнул ее в щечку. Она слегка зарделась, но от пощечины воздержалась. Я ведь почти Джордж Клуни, а где это видано, чтобы простая девушка да целого Джорджа Клуни — и по мордасам? Не бывает такого. Природой не предусмотрено.

— Сходи, узнай — примет он меня сейчас или нет? — прошептал я ей на ушко.

— Хорошо, — снова сказала она. — А если не примет?

— А если не примет, скажи, что я вынесу дверь и дам ему этой дверью по башке. Я в изоляторе одичал и терять мне больше нечего. Так и скажи. Слово в слово. Пусть боится.

Похоже, близость меня серьезно подействовала на психику девушки. Она заторможено вышла из-за стола и не менее заторможено скрылась в кабинете директора. Отсутствовала с минуту — видимо, подсказанную мною угрожающую речь передавать не пришлось. Иванец согласился на беседу без боя.

Он сидел за столом, имея правую руку в повязке, перекинутой через шею, а в левой — крутую толстую ручку о двенадцати разноцветных пастах. Что, между прочим, было странно, ибо левшой не был. Да и писать ничего не собирался — на огромном столе ни одной бумажки не валялось. Видимо, в данном случае ручка выполняла роль палочки-выручалочки, прибавляя уверенности в собственных силах. Каким, правда, образом — не совсем понятно.

— Зачем пришел? — хмуро спросил он, когда я прикрыл за собой дверь.

— Весточку от пацанов с тюрьмы притаранил, — оскалился я. — Во-первых, здравствуй, Ваня.

— Какой я тебе Ваня? — недовольно фыркнул директор.

— Лично мне — хреновый. — Я, не дожидаясь приглашения, прошел к столу и уселся на стул. — Да и другим многим, кажется, не медом намазанный. А весточка моя простая. Твои пацаны, которых ты ментам сдал, на перо тебя посадить хотят. И я их, между прочим, понимаю. Может, объяснишь с глазу на глаз, чего ради решил на меня всех собак спустить?

Иванец слегка покраснел, но ручку в руке крутить не перестал и глаз не отвел:

— А я тебе, Мешковский, ничего объяснять не обязан. И ты меня тут на понт не бери. Тоже мне, фраера нашел. Про своих пацанов и про их перо я все знаю, сам как-нибудь разберусь. А на тебя собак спустил, потому что это ты на меня наколку дал. А за свои дела отвечать надо.

— Хорошие слова, — согласился я. — Грамотные. Я их запишу, чтобы не забыть. Ты мне ручку не одолжишь?

— Нет!

— Жалко. Придется запоминать. А память херовая… Но я, Ваня, постараюсь. Как-нибудь верну тебе эти слова. Земля-то круглая, все равно ведь встретимся. Кстати, как там, в вашем бандитском кодексе? Реальные пацаны с ментами не сотрудничают?

— Я бизнесмен, — сквозь зубы процедил Иванец. — Я свой бизнес буду защищать любой ценой. И мне плевать, с кем сотрудничать, лишь бы мои деньги целые были. А такие шакалы, как ты, все хотят на халяву поживиться. Хрен вам. Без соли.

Я немного посидел, разглядывая красную от натуги физиономию и размышляя. То, что конструктивного диалога не получится и здесь, стало понятно, как только я увидел припаркованный у офиса «Крузак». Иванец списал меня — окончательно и бесповоротно. Поэтому сейчас я даже не пытался убедить его в своей невиновности. Моя задача сводилась к минимуму: понять, на чем зиждется директорская уверенность, что именно я — наводчик.

— А вот ты объясни мне, Ваня, — задумчиво проговорил я, — зачем ты сказал следователю Зуеву, что я знал о перевозке денег заранее? Ведь Зуев это за чистую монету принял. Но ты-то в курсе, что я не знал? Ты же помнишь, что ни о чем подобном при мне не говорил?

— Говорил, — он нагло уставился прямо в мои чистые, наивные глаза, даже ручку крутить перестал. — В том-то и дело, что говорил. За день до того, как забирать деньги. Так что не отмазывайся. У тебя как раз было время позвонить своим корешам и организовать засаду. Ты попал, Мешковский. Нечего тут из себя девочку строить. Накосячил — отсидишь.

Подозреваю, что в этот момент мои глаза стали не только наивными, но и очень круглыми. Может быть, круглее самого правильного круга. Потому что такой наглости я никак не ожидал. Смотреть в глаза и с пеной у рта доказывать мне, что я — это не я, — с таким пришлось столкнуться впервые. Хотя и пожил, и повидал, и вообще человек бывалый. Но оказалось, что даже мне жизнь еще способна преподносить сюрпризы.

— А я тебе сейчас вторую руку сломаю, — кое-как справившись с изумлением, выговорил я. — И тебе врать нечем будет.

— Ломай! — стоически заявил он. — Думаешь, что-нибудь от этого изменится?

— Думаю, нет, — я мотнул головой. Немного странным показалось, что Иванец не стал гнуть пальцы и рассказывать, какой он крутой и что сам может кому угодно руку сломать. Ох, неспроста он решил воздержаться. Я даже сделал попытку угадать причину: — Думаю, если я тебе сейчас вторую руку сломаю, ты этому только рад будешь, правда? Позвонишь Зуеву, и вы меня легко и просто спровадите в СИЗО. Благо, будет за что. Ты же этого добиваешься? Хотя не пойму, зачем. Так вот — фигу тебе, а не сломанная рука.

— Все равно ты попал, чувак, — проворчал Иванец. При этом я так и не понял — рад он или нет тому обстоятельству, что вторая рука осталась целой. — Я тебя за такие бабки надолго упрячу.

— Н-да, — констатировал я. — Как я понял, наше взаимовыгодное сотрудничество подошло к бесславному концу.

— Ты все верно захавал, чувак, — Иванец, сообразив, что не только сотрудничество, но и неприятный разговор вот-вот завершится, с облегчением откинулся в кресле. — Водилу нового я на твое место уже принял. А за те три дня, что ты отработал, я тебе даже забашляю. Ты же пока не осужденный. — И он широко осклабился.

Я открыл было рот, чтобы послать его на хрен вместе с этими деньгами, — тем более, что он, помнится, выдавал мне аванс, — но тут же закрыл. Пусть платит. За моральные издержки. За то, что я чуть было не попал под обстрел в минувший четверг. За то, что пытается меня сделать козлом отпущения ни с того, ни с сего. На мой взгляд, вполне законная компенсация.

Громыхнув стулом, я поднялся:

— Все с тобой понятно, Ваня. Непонятно только, как ты девяностые пережил. Почему тебя твои же пацаны за гнилое нутро не замочили?

— Не твое дело, — он снова помрачнел. — В среду за расчетом зайдешь. Я сегодня бухгалтерию предупрежу. И чтобы больше я тебя не видел!

— Жизнь покажет, — я пожал плечами и вышел из кабинета.

В приемной Танюшка вопросительно уставилась на меня. Говорю же — любопытная донельзя.

— Ну, что там?

— Больной неизлечим, — я грустно покачал головой. — Есть одно средство — стулом по башке тюкнуть. Только стула жалко.

— Ругается? — сочувственно уточнила она.

— Кто — Ваня? — удивился я. — Да нет, чего ему ругаться. Сидит, пальцы гнет. Хочет меня в тюрьму засадить. Самое забавное — верит, что у него это получится. Оптимист, мать его.

В этот момент дверь за моей спиной приоткрылась и Иванец просунул в проем любопытную голову. Ткнувшись в мое плечо, голова приняла заметно свекольный оттенок и пролаяла:

— Ты еще здесь? А ну, вали отсюда! Я же сказал — в среду придешь! В другое время чтоб я тебя здесь не видел! Или охрану позвать?

— Да не тряси ты губами, — поморщился я. — Весь пол слюной закапаешь — сам же потом поскользнешься. Ногу сломаешь — совсем инвалид будешь.

И пошел прочь. Сделав напоследок знак Танюшке — мол, позвоню, жди. Она не ответила — постеснялась в присутствии сердитого директора. Но я ее понял и обижаться не стал.

Трясясь в раздолбанном автобусе, который, медленно продираясь сквозь плотный поток машин, вез меня домой, я пытался сделать выводы из состоявшегося разговора. Но пока в голове крутился только один вывод — самый главный и самый очевидный: визит не задался. Задача, которую вчера поставил передо мной знакомый мент, выполнена не была. Ну, не дипломат я. Да, собственно, тут спасовал бы и сам Андрей Андреевич Громыко — настолько явным было нежелание Иванца искать хоть какой-нибудь компромисс. Человек с каких-то неведомых науке наркотиков увидел перед собой цель — во что бы то ни стало свалить на меня вину за ограбление. И человек упрямо взялся за достижение этой цели. И ладно бы, в одиночку взялся. Чтобы да — так ведь нет; он еще и Зуева подключил. Предварительно своими хитрыми наркотиками обкормив, не иначе.

Но лично я никакой логики в этом не видел. Поведение Иванца казалось странным. Если так уж уверен в том, что я — наводчик, почему обязательно хочет засадить в тюрьму? Как-то это не очень вязалось с его бандитским прошлым, с которым он, судя по лексикону и внешнему облику, не спешит расставаться. Для бандюков вроде него куда логичнее было бы взять меня, как такового, и пытать до потери пульса — куда, шлимазл позорный, деньги дел? Кому наводку давал? И так далее, и тому подобное. А он — в тюрьму. Странно. Хотя наркотики — это я, конечно, погорячился. У него и без наркотиков в голове сплошная усушка и утруска. Значит, было что-то другое. Какая-то причина. Но какая, Царь-пушку ему в интимную дырочку?!

И, слегка поразмыслив, я решил, что за Ваней-Иванцом неплохо бы проследить. Глядишь, чего интересного узнаю. А фигли? У меня есть старенькая, но бодренькая «Тойота Королла», так что в смысле техническом к слежке я был готов. И пусть Зуев, пребывая в полной уверенности, что мой дом — тюрьма, продолжает копать под меня, сам я в это время буду висеть на хвосте у Иванца. Что-то мне не нравилось в его поведении. Ох, не нравилось.

8

Слежка — так слежка. На следующее утро я предусмотрительно настрогал себе бутербродов — хрен его знает, сколько придется висеть на хвосте у Иванца; бегать же в киоски за пирожками-беляшами совсем не улыбалось. Клиент всегда должен оставаться под присмотром, иначе зачем вообще какая-то слежка нужна? Я, конечно, не великий профессионал в этих вопросах, но понимал их именно так.

Дело снова касалось Иванца, но дресс-код был мной вторично проигнорирован: умерла — так умерла. И потом, джинсы, кроссовки и бейсбольная кепка с огромным козырьком — они завсегда удобнее в разного рода заварушках и хипешах, которые я вовсе не исключал. В самом деле — не на свиданку с Танюшкой отправляюсь. Там-то как раз костюмчик с галстучком окажутся очень к месту. А может, и нет. Никогда их не поймешь, этих фру и фрекен. Хотя — можно будет проверить на практике, ведь сей славный гардероб остался при мне. Ваня, каким бы жлобом не был, требовать ношенную одежду назад постеснялся. Что, впрочем, никак не повлияло на мое к нему отношение.

На стоянке сторож Ахмет, от которого привычно разило перегаром, критично осмотрел меня и спросил:

— А гиде твой жип?

— Выкинул.

— Как?! — удивился он.

— Колесо спустило. А нахрена мне жип со спущенным колесом? Лучше на своей шушлайке кататься буду. У нее колеса не спускают.

— Ва! Нехорошо. Какой мужчина был — в костюме, в галстуке, в жипе. Защем выкинул? Лучше бы мне отдал.

— Перебьешься, — хмыкнул я. — Халява развращает человека. Ворота открывай.

Ахмет послушно распахнул железные створки, закурил и стал ждать, пока я выведу свой драндулет. Ожидание затянулось минут на десять — за те полторы недели, что я ей не пользовался, «Королла» привыкла к состоянию покоя и совсем не горела желанием что-то менять в своей жизни. Завелась только с третьего раза (аккумулятор новый ставить нужно, а то однажды посажу этот к чертям собачьим и вообще безлошадным останусь), а потом долго-долго прогревалась, сожрав при этом литра три бензина.

Дождавшись, пока недовольное ворчание двигателя обратится во вполне умиротворенный ровный гул, я таки покинул стоянку, махнув на прощанье Ахмету рукой. Тот осуждающе покачал головой и принялся закрывать ворота. Ну, никак не мог смириться с тем, что я по доброй воле отказался от костюма с жипом. Рассказать ему правду — может, и перестал бы коситься на меня, как на идиота. Но желания откровенничать с ним как-то не возникло.

Подъехав к конторе и убедившись, что «Крузак», а значит, и его основной пассажир, Иванец, уже на месте, я выбрал точку понеприметней, — на другой стороне улицы, метрах в пятидесяти от входа, — припарковался и стал наблюдать.

Дичь, конечно. Чего я ожидал от этой процедуры — сам не знал. Говорю же, опыта работы частным сыщиком, а также ведения наружного наблюдения и прочей оперативно-сыскной деятельности накопил до обидного мало, то есть в районе нуля процентов. У меня не было ни подслушивающего устройства, ни даже бинокля, которые в сложившихся обстоятельствах могли как-то помочь. А простое визуальное наблюдение с улицы, тем более осуществляемое дилетантом, больше походило на жест отчаянья. Каковым, впрочем, и являлось. Потому что ничего другого я придумать не сумел. Положился на привычный авось — вдруг да увижу что-нибудь такое, что позволит мне обелить себя в глазах следователя Зуева. Знать бы еще, как это что-нибудь должно выглядеть.

Никакого плана действий у меня, само собой, тоже не было. Да и какой может быть план, если все теперь зависело от Иванца? Он вообще мог весь день проторчать в офисе. А я, соответственно, в машине — пожирая бутерброды и протирая штаны.

Как бы там ни было, а я приготовился ждать. Слегка откинул спинку сиденья и, из позиции полулежа, пялился на вход в офис «Технопарка». Целых два часа пялился. Ничего интересного, само собой, не увидел. Не считать же таковым визит Зуева. В нем-то как раз ничего необычного не было — просто следователь еще раз решил побеседовать с потерпевшим, который одновременно и основной свидетель. А что сам приехал, а не в отделение вызвал — так ведь потерпевший солидный бизнесмен, а не быдло какое. К нему не западло и съездить.

Зуев пробыл в офисе минут сорок, после чего убрался восвояси. Интересными новостями, судя по постному выражению его лица, Иванец делиться не стал. То ли сам оных не имел, то ли зажал для личного пользования. Ну, по крайней мере в этом мы со следователем пока шли ноздря в ноздрю.

А потом на крыльцо выбрался виновник торжества, бритоголовый Сергей Федорович. В сопровождении двух амбалов. Места Ферзя и Кокона тоже, получается, недолго пустовали.

Я привел сиденье в рабочее положение и принялся внимательно наблюдать за троицей. В том, что они собираются куда-то ехать, сомнений даже не возникло. Насколько я успел заметить, у Иванца не было привычки выходить на крыльцо с целью перекурить. Этим безобразием он неплохо занимался в собственном кабинете.

И я не ошибся. Через пару минут на крыльцо вышел еще один человек. Совсем не амбал, я бы даже сказал — весьма субтильный типок. Судя по всему, новый водила. Что и подтвердилось, когда он небрежно махнул рукой в сторону «Крузака» и тот жалобно пискнул сигнализацией. Вся компания, спустившись к нему, принялась степенно загружаться в салон.

Дождавшись, когда «Круизер» тронется, я тоже вывел машину на проезжую часть и последовал за ним. Того, что меня вычислят, я не боялся. Мало ли по городу разъезжает белых «Королл», грузовых универсалов? Любимая машина дачников. Все дедушки пенсионного возраста такими затарились. К тому же на всякий случай я держался в трех машинах от преследуемых. Вдруг таки заметят, что я не дедушка?

А им действительно было плевать на все белые «Короллы»-универсалы в мире. Спокойно ехали вперед, не выказывая никаких признаков тревоги, что непонятным образом раздражало меня. Враг должен трепетать, а враг не трепетал. Непорядок! Правда, враг не знал, что я сижу на хвосте, что давало мне возможность с таким же спокойствием тащиться за ними. Но раздражение все равно не проходило.

К тому же, откровенно говоря, я был немного удивлен. На переговоры — или просто пропустить рюмочку-другую в компании себе подобных — Иванец обычно выезжал в гордом одиночестве (не считая меня). Я успел свозить его на такие мероприятия пять раз. А в подобном усиленном составе, с двумя охранниками, ездил только за деньгами. Получалось одно из двух — либо, решив, что, обжегшись на молоке, и на воду дуть не помешает, он стал даже на переговоры таскать с собой телохранителей, либо вообще забил на все и продолжал сам ездить по клиентам, которые расплачивались черным налом. Последнее было глупо, но чего-то подобного вполне можно было ожидать — Ваня далеко не самого великого ума человек. Зато великой наглости.

Однако обе версии оказались ложными. «Круизер» медленно, но верно прорвался в спальный район и заехал во дворы. Предположить, что где-то здесь находится офис Ваниных клиентов, было сложно. Мне стало интересно — очень может статься, что идея относительно слежки оказалась вовсе не такой уж глупой. Правда, возникло одно маленькое неудобство — болтаться на хвосте при езде по придомовым территориям есть не самое благодарное занятие. В потоке машин не затеряешься, дорожки постоянно изгибаются и норовят спрятаться в места поукромнее. Короче, упустить ведомого — легче легкого.

Подумав немного, я поглубже надвинул на лоб кепку и нагло уселся «Крузаку» на хвост, доведя его до самого места назначения — девятиэтажной свечки, у подъезда которой он и остановился. Я сделал вид, что мне нужно немножко подальше и, проехав к следующему дому, приткнулся между двух припаркованных там машин. Маскировочка так себе, но процентов десять на то, что внимания не привлеку, все же оставалось. На них я и рассчитывал.

Оказалось, напрасно. Вернее, часа полтора она исправно работала — меня никто не трогал, не донимал глупыми вопросами. Правда, несколько смущало то, что все эти девяносто минут Иванец, водитель и оба громилы благополучно просидели в «Крузаке». Ну, да ведь у них могли быть на то свои причины. Может, директор решил перестраховаться и уехал из конторы на предмет потрепаться по телефону — чтобы уж точно никакое лишнее ухо к разговору не присосалось. А может, просто оральным сексом в режиме два на два занимались.

Но когда через полтора часа один из телохранителей выбрался наружу и вразвалочку направился в мою сторону, я понял, что эти предположения неверны. Совсем не для секса они сюда приехали. И охранник сейчас шел к моей машине совсем не для того, чтобы колесо на удачу обоссать.

Все было ясно черным по белому. Зря я на десять процентов маскировки надеялся. Приметил меня Иванец. Хотя — вряд ли меня, скорее — машину. И, получается, все это время сидел в «Крузаке», пытаясь понять, что за хмырь увязался за ним сюда — и чего этот хмырь будет делать дальше. Замечательная выдержка у человека. Но и она закончилась. В связи с чем на разборки был послан охранник.

Дождавшись, пока расстояние между ним и «Короллой» сократится метров до пяти, я натянул кепку еще сильнее, до неприличия выпятил челюсть — авось, издалека такой вариант даст шанс остаться неузнанным, — и выбрался из машины.

Мордовороту оставалось сделать не больше пяти шагов. И он их сделал, но быка за рога взял прямо на ходу. Серьезный мужчина. Из тех, что сперва в штаны гадят, и только потом в туалет идут.

— Ты кто? — грозно спросил он.

— Ыгх… — слегка растерялся я. — Человек. Натурально, мужского полу.

— Неверный ответ, — проворчал амбал. — Кто ты по жизни и почему здесь торчишь?

— Опа! — я вытаращился на него. — А я что — твое место занял?

— Тебе в репу дать? — совсем уж конкретно осведомился амбал. — Ты чего мне на вопрос не отвечаешь?

Я тоскливо осмотрел его. Большой. Но поменьше Ферзя или Кокона. И драться мне ну никак не хотелось. Ибо стопроцентная демаскировка. Зато парень был очень не против.

— Стою, жену жду, — я таки попытался избежать конфликта, хоть и понимал, что это вряд ли удастся. А если и удастся, то все равно придется сразу сваливать от греха подальше, потому что здесь никаких дел у меня больше не останется. — На дачу собираемся.

— На дачу, на пердачу, — он ни разу не поверил мне. — Че ты мне по ушам трешь? Ты полтора часа назад подъехал! Хочешь сказать, что полтора часа ее ждешь?

— А ты не знаешь, как тетки собираются? — огрызнулся я. — На нее одного макияжа каждый раз две тонны накладывать надо, чтобы соседей не пугать. У меня самого каждое утро инфаркты, просто я уже привык…

— А ну, пойдем со мной, — он ловко схватил меня за отворот куртки и попытался сдернуть с места.

— Куда? — я, однако, сдергиваться не пожелал и вцепился в ручку на двери машины.

— Во-он к тому «Крузаку», — амбал ткнул пальцем в направлении джипа. — И не упирайся, а то я тебе сейчас по кумполу дам и тушкой отнесу.

Сомневаться в том, что он это сделает, причин не было. Парняга выглядел вполне боеспособным. Но в мои планы никак не входило светиться перед Иванцом. Даже при том, что я был уже почти засвечен. Только «почти» — это еще не «совсем». Пока Ваня терзается сомнениями, моя песенка не спета. Я готов был рисоваться перед его новым охранником сколько угодно — он-то меня не знал в лицо. Но к «Крузаку» идти не желал. Поэтому осторожно взял амбала за запястье и вонзил большой палец промеж костей. Есть там такая точка болючая, мы, помнится, еще в детстве баловались, радуя друг дружку незабываемыми ощущениями. Ну, и я охранника порадовал, детство напомнил.

Тот, однако, ностальгией не проникся и восторга не выказал, сказал «Ай!», и, одернув руку, изумленно уставился на меня.

— Не пойду, — сообщил я. — Не хочу.

— Да ты че, волк позорный, совсем попутал? — прорычал он и влепил мне оплеуху. Настоящую, как в девятнадцатом веке, когда гусары друг дружку на дуэль вызывали, а перчаток рядом не было.

Среагировать я не успел. Потому что не гусар и вообще лошадей боюсь. Я ждал чего-то более основательного — удара под дых, в почку или по яйцам. Но никак не пощечины. Моя башка мотнулась вправо, а охранник, не теряя времени даром, снова схватил меня за тряпки и попытался оторвать от машины.

На сей раз я не стал сопротивляться. Но не потому, что решил уступить его домогательствам, а потому, что мне все это порядком надоело. Одними словами от него было не отделаться. И я сделал то, чего не сделал он — ударил его по почке. А когда могучую фигуру скособочило, сильным толчком уронил ее на асфальт, по-быстрому забрался в машину, лелея в голове вполне резонную мысль — свалить отсюда подальше и побыстрее.

Однако быстро убраться не получилось. Охранник действительно оказался на редкость боевитым существом. Я так думаю, его вполне можно было на собачьи бои в качестве участника заявлять — не успокоится, пока всех соперников не пережует.

Прямо из положения «на карачках», в котором пребывал после моего толчка, парень сиганул на машину, вцепившись одной рукой в зеркало, а другой — в ручку двери. Я суетливым движением утопил фиксатор и выжал педаль газа. Зеркало с хрустом отломилось, но амбала это ни фига не смутило — он протащился за машиной по асфальту еще добрый десяток метров, и отпустил меня на волю только после того, как я резко вывернул руль, сворачивая на разухабистую дорожку, о существовании которой, кроме таксистов и местных жителей, мало кто знал. Идея тащиться за машиной по острым камням, через многочисленные военного вида воронки охраннику не понравилась и он остался валяться на замечательном, совсем недавно уложенном асфальте.

Убитая дорожка — и это была еще одна причина, почему я выбрал именно ее в качестве пути отступления — сразу ныряла за дом, так что Иванец, так и не удосужившийся выбраться из «Крузака», по-прежнему не имел шансов рассмотреть меня. Хоть маленькое, но утешение — пусть миссия завершилась провалом, но я остался неразоблаченным. Что, в принципе, давало возможность продолжить слежку. Только вот на чем? Машину они, понятное дело, рассмотреть успели. А слежка пешим порядком — дело, однозначно, безнадежное.

Попетляв по извилистым междомовым дорожкам, чтобы уж наверняка запутать следы и избавиться от преследователей, ежели таковые случатся, я выбрался на нормальную трассу и помчался к своему дому, по пути соображая, чего же сегодня добился.

Если вы скажете — «ничего», я скажу вам «ха», и еще раз — «ха». Я узнал одну маленькую вещь, которая показалась довольно странной. Не менее странной, нежели вчера — очень нетрадиционное для братка поведение Иванца.

А именно — он сам за кем-то следил. Да-да, я решил остановиться именно на этом варианте, раз уж догадки о суровом мужском сексе и телефонных переговорах подальше от лишних ушей оказались несостоятельными. Версия со слежкой, пришедшая в голову несколько позже, понравилась куда больше. Ведь как еще объяснить тот факт, что он целых полтора часа проторчал в машине у подъезда какого-то жилого дома? Ежели приехал на переговоры — иди и переговаривайся, и пофигу, что за тобой кто-то там следит, правда? Если решил к любовнице наведаться — то же самое. Ну, а ежели за деньгами приехал, то при тебе, в конце концов, имеют место быть два охранника, которые, памятуя о том, что случилось с их предшественниками, наверняка будут бдить так, как не бдел никто и никогда, да простится мне сей пассаж.

Вот только за кем следил господин Иванец, и было ли это как-то связано с нападением на него — вопрос. Ответа на который у меня пока не было.

Ответа не было, зато появилось ощущение, что я на правильном пути. Нашел ниточку, за которую стоит потянуть. Впрочем, прежде чем тянуть, эту самую ниточку нужно было еще суметь взять в руку. А как это сделать, если следить за Иванцом, по крайней мере, на своей машине, я уже не могу?

И я решил — фиг с ним. В конце концов, мое инкогнито, скорее всего, не раскрыто, а дом, которым интересовался Иванец, мне известен. И, коль скоро сегодня я его спугнул, он почти наверняка появится там завтра. Или послезавтра. Короче, можно попытаться довести дело до конца. Даже в пешем виде. Опять с утра затариться кофе и бутербродами — и занять неподалеку удобную наблюдательную позицию. К чему машина? Ведь следить я буду уже не за Иванцом, а, как бы это поточнее выразиться, вместе с Иванцом. Главное — узнать, кто его интересует. Ежели объект действительно достоин внимания, за ним можно будет и на «Королле» потаскаться. Он-то вряд ли на мой автомобильчик внимание обратил.

На том я и остановился.

9

С утра пораньше я опять был в кухне и шинковал в дорогу бутерброды. Тот факт, что вчерашние так и не пригодились, а уничтожать их пришлось вечером дома, меня не останавливал. Презервативы — они тоже не каждый день пригождаются, но иметь их при себе необходимо, потому как мало ли что. Вдруг приспичит шарик надуть и в небо запустить?

Пластая хлеб, я лениво прикидывал, где оставить машину. Вести слежку на ней, конечно, уже нельзя, но от использования ее, как транспортного средства, я, после некоторых сомнений, решил не отказываться. Ведь главное — совсем не в том, воспользуюсь я ей или нет. Главное — чтобы машина не попалась на глаза Иванцу и его спутникам. А для этого достаточно оставить ее в каком-нибудь укромном, скрытом от ненужных глаз, закутке. А непосредственно к месту слежки можно добраться и своим ходом. Пусть идти придется даже — ужас!!! — полкилометра, но это все равно лучше, чем переться своим ходом через весь город.

Сии умствования прервал телефонный звонок. Отложив нож и аккуратно обтерев руки о штаны, я вышел в коридор и снял трубку.

Звонил Зуев. И после первых же слов я понял, что звонил он не просто о здоровье справиться — слишком ехидным был его голос. После ряда традиционных — и не совсем — приветственных фраз, он сообщил, что соскучился и очень хотел бы увидеть меня сегодня. И не будет ли столь любезен многоуважаемый Михаил Семенович Мешковский навестить его в здании Советского РОВД? Или ему, Зуеву, стоит подсуетиться и выписать-таки на мое имя повестку?

— Да не надо мне повестку, — проворчал я, несколько расстроенный звонком. Слежка за Иванцом сегодня явно отменялась. Что плохо, ибо едва ли он станет отмечаться у загадочного дома ежедневно. Если явится сегодня, в мое отсутствие, то завтра его можно уже не ждать. Скорее всего. Подлый, гнусный Зуев! Все мои карты смешал. — Все равно я букв не помню. А мне как — сухари с собой брать, или меня на этот раз закрывать не будут?

— Сухари пока не нужны, — успокоил он. — Но это ты молодец, что насушил. Предусмотрительный. Береги от крыс, они тебе еще понадобятся.

— Крысы-то?

— Сухари-то.

— Завидую, — вздохнул я.

— Чему? — Зуев явно пребывал в восторге от самого себя..

— Оптимизму твоему. А я вот в последнее время совсем пессимистом сделался. В туалет лишний раз прошвырнуться боюсь — все кажется, что в унитаз не попаду. У тебя-то, похоже, с этим проблем нету. Тебе вообще пофигу — попадешь, не попадешь. Если промахнешься — это уже не твои проблемы. Счастливый человек.

— Короче, — оборвал он меня. — Я предлагаю снова в одиннадцать. Устроит?

— А меня теперь любое время устроит, — грустно сказал я. — Я с недавнего времени человек абсолютно свободный.

На том и порешили. Подлый Зуев положил трубку со своей стороны, я — со своей. И отправился в кухню — жрать бутерброды, которые опять не понадобились. Слопал пять штук и все пытался сообразить — чего такого умудрился накопать гнусный следователь, что так сильно подняло ему настроение. Конечно, про меня, любимого, и, конечно, не очень хорошее. А иначе с чего бы он стал звонить именно мне? Но вот что именно — я понять не мог. Да и никто бы на моем месте не смог, потому что ничего криминального я за собой не имел. В отношении Иванца, во всяком случае.

Так и не сумев разгадать эту замечательную головоломку, в десять ноль-ноль я отправился за машиной. Ахмет, который стоянку не только сторожил, но и жил в вагончике (а зачем на съемную квартиру деньги тратить, когда тут койка есть, телевизор есть, холодильник есть, дровишки регулярно хозяин подкидывает? Да и в месяц выходит тридцать дежурств вместо десяти, как у других сторожей), уже не укорял меня отсутствием костюма и жипа. Просто проводил грустными глазами — сперва, когда я проходил мимо к машине, потом — когда выезжал из ворот. Видимо, в его глазах я стал зажравшимся жлобом, раз отказался от такого замечательного прикида и крутой тачки в пользу затертых джинсов и потрепанного универсала. Хотя он и сам года три назад променял ишаков с финиками, вкусный плов на достархане и теплое узбекское солнце на наши снега по пояс, морозы по тридцать-сорок градусов, сторожку на колесах и двух облезлых дворняг, строивших из себя крутых сторожевых псов. С моей точки зрения, он тоже поступил по-жлобски, но ведь я его этим не укорял.

Зуев встретил меня широкой белозубой улыбкой. При взгляде на которую я, почему-то, сразу понял, какие мысли бродят в его в голове. В переводе на общедоступный язык они звучали примерно так: посмотри, какие у меня замечательные, ровные и белые зубы. Ни намека на кариес. Ни одного не сломано, ни одного не выбито. И сейчас я тебя этими красивыми зубами загрызу, а потом съем.

Я подошел к столу, придвинул стул и сел. Приглашения ждать не стал, резонно рассудив, что оно было сделано несколько раньше — в тот момент, когда я возился в кухне с бутербродами. Зуев косвенно подтвердил мои умозаключения тем, что не стал ругаться и ни на миллиметр не сузил улыбку.

— Зачем звал? — я хмуро посмотрел на его зубы. Своего отражения в них не увидел, но впечатлений все равно получил массу. И не самых приятных.

— Тебе кранты, Мешковский, — сообщил он. — Иванец пропал.

Зуев снова растянул губы в улыбке. Я подумал — а может стоит пересмотреть свои выводы относительно его оскала? Такая настойчивая демонстрация зубов вполне могла случиться на нервной почве. Решил — ежели и после следующей фразы оскалится, тогда точно нервное.

— Куда пропал? — автоматически вырвалось у меня. — И почему мне кранты?

— Тебе лучше знать, куда он пропал. Ты же вчера за ним следил. Вот потому тебе и кранты.

И таки ослепил меня зубами. Так и есть, нервное.

— А почем ты знаешь, что я за ним следил?

— А ты почему мне тыкаешь? — запоздало удивился Зуев. Забавный такой. Я ему уже три дня тыкаю (собственно, как и он мне), а до него только сейчас дошло. — Мы с тобой водку на брудершафт не пили.

— Потому что я, в отличие от тебя, человек некультурный, и мне не обязательно пить водку на брудершафт, чтобы на «ты» перейти. И вообще — ты первый начал, так что нечего тут. Так откуда ты знаешь, что я за ним следил?

— Вопросы здесь я задаю! — следователь сделал над собой невероятное усилие и все же сумел спрятать зубы за губами.

— Я тебя умоляю! — я с жалостью посмотрел на него. — Если у тебя в голове возникло таких глупых идей, то пожалуйста — задавай свои вопросы. Только не факт, что ты получишь на них мои ответы. Имею право молчать.

Зуев тяжело вздохнул. Мне даже интересно стало — куда испарился его кураж, которым он поразил меня, когда позвонил ни свет, ни заря.

— Мешковский! — тоном гуру, задолбавшегося наставлять нерадивого ученика, проговорил он. — Неужели ты думал, что мы сидим здесь, сложа руки? Для справки: такие крупные дела обычно сразу забирает себе прокуратура. Пока они почему-то молчат, и я хочу по-быстрому раскрыть это преступление, чтобы утереть им нос.

— Зачем? — задал я вполне резонный, на мой взгляд, вопрос.

— Чтобы меня пригласили работать в прокуратуру, — Зуев был сильно удивлен моей несообразительностью.

— Ага, — я сделал вид, что все понял, хотя нихрена не понял. — А про мою слежку за Иванцом ты все-таки как узнал?

— Боже! — он картинно закатил глаза и даже нервно хихикнул. Латентная институтка, что ли? — У меня такое чувство, что я на допросе у следователя. Сам у себя, хи! Мы тоже следили, понимаешь? И за тобой, и за Иванцом. Тебя, правда, ребята во дворах потеряли. А когда вернулись — Иванца уже не было. И сейчас нет. Ни дома, ни на работе. И мобильник отключен. Зачем ты за ним следил?

— То есть как — зачем я за ним следил? — удивился я. — По-моему, это невооруженным глазом понятно. Он решил повесить на меня всех собак. Вот я и решил выяснить — зачем ему это надо? Закон же этого не запрещает? А вот зачем вы за ним следили, раз главный подозреваемый — я?

— Эх, Мешковский, Мешковский! — укоризненно сказал Зуев. — Ты своей самодеятельностью всю работу нам испортил. Что — так сильно хочется доказать, что не виноват? Ну, может быть, может быть. Хотя я на девяносто процентов уверен, что это ты наводчик. Только, понимаешь, как бы я ни был уверен в этом, я обязан отработать и другие версии. В том числе и такую, что Иванец сам подстроил ограбление. Это, конечно, из области фантастики — что ни говори, а в него стреляли, и хорошо еще, что он успел рукой прикрыться, иначе бы погиб. Но версия-то имеет право на существование? Ну что, удовлетворил я твое любопытство? Вот, видишь. Я ведь не зверь какой… А теперь ты удовлетвори мое. Куда делся Иванец?

— Без понятия, — я пожал плечами. — Я после потасовки сразу домой свалил. Ты же в курсе, что там легкая потасовочка случилась? Твои люди должны были доложить. За мной они сразу после нее увязались, раз во дворах меня упустили. Это я так домой торопился. Следить все равно уже смысла не было, сам понимаешь. А дома чай стынет, колбаса плесенью покрывается… А если намекаешь на то, что это мои мифические дружки-грабители его исхитили, то сам их на эту тему и поспрашивай. Если найдешь, конечно.

— Да, — Зуев грустно кивнул головой. — Значит, доверительного разговора у нас так и не получилось. А ведь я хотел, как лучше.

— Какой доверительный разговор?! — взорвался я. — Что ты от меня сейчас услышать хочешь? Как я Ваню зверски похитил? А зачем он мне, ты не хочешь сказать? Домой, вместо вешалки, чтобы было, куда шляпу вешать? Так я тебе скажу — шляпу на крючок удобнее вешать. Он железный и жрать не просит. А Иванца я тупо не прокормлю — я безработный, а у него харя сам видел, какая. Гадом буду — в два раза больше меня жрет. Так что я его не похищал. И не грабил. Следил — было дело. Но если я за ним следил, то так прямо и говорю — я за ним следил. Если бы я был наводчиком, тоже прямо сказал бы — я наводчик. И вообще, я честный человек, я после каждого секса женюсь! Задолбался уже штампы в паспорте выводить! И у тебя хватает совести мне не верить?

Зуев в изумлении уставился на меня. Такой убедительной речи ему, наверное, слышать еще не доводилось. И я таки заставил его задуматься! Он даже почесал пятерней нижнюю челюсть и с минуту вращал глазами. Но потом справился с наваждением и решительно тряхнул головой:

— Сильно задвинул. Цицерон в уголке рыдает. Только, понимаешь, Мешковский, моя работа заключается в том, чтобы ни одному твоему слову не верить. И я не верю.

— То есть, мне все-таки нужно было прихватить с собой мешочек с сухариками? — разочарованно уточнил я.

— Нет! — отрезал он. — Я же тебе сразу сказал, что закрывать тебя не собираюсь. А я, между прочим, тоже человек честный, хоть и не женюсь после каждого секса. Глупо как-то по три раза в неделю на собственной жене жениться… Короче, как честный человек честно тебя предупреждаю — ты у меня под колпаком. И, если ограбление, а теперь еще и похищение Иванца — твоих рук дело, или твоей шатии-братии, то ты сядешь. Надолго.

— Ты меня не пугай, — проворчал я. — Я нынче без подгузников, мне нельзя пугаться… Ты мне лучше скажи — нахрена ты меня сюда вызывал?

— А чтобы ты понял, — ласковым голосом объяснил он, — что, если это ты со своими дружками умыкнул Иванца — лучше выпустите его. И на будущее — не усугубляйте ситуацию. Не делайте новых глупостей. И без того два трупа на вас висит.

— Ты по гороскопу — баран? — догадался я.

— Нет, скорпион.

— Да нет, баран. Скорпионы такими упертыми не бывают. В сто пятьдесят первый раз тебе повторяю — я к проблемам Иванца никаким боком не прислонялся. Не веришь — хрен с тобой, не настаиваю. Я только прямо предупреждаю — сейчас отсюда выйду и буду сам в этом деле ковыряться. Раз уж моя милиция, вместо того, чтобы меня беречь, пытается меня за решетку упрятать.

— Ну-ну, — хмыкнул Зуев. — Ты, смотрю, неплохой образ себе придумал. А можно вопрос? В каком направлении копать-то собрался? Ну, какими они будут, твои следственные действия? Ты уж поделись профессиональным секретом со мной, с дилетантом.

— Не знаю, — огрызнулся я. — Пофигу. Поеду сейчас к той девятиэтажке. Иванец там по-любому должен нарисоваться. Дома может не появляться, на работе может не появляться. А там — должен. Следил же он за кем-то. И не выследил. Потому что я помешал.

— Думаешь, объявится? — снова хмыкнул Зуев.

— Обязательно должен, — уверенно подтвердил я. — Настоящие пацаны — они завсегда все до конца доводят. И слежку тоже. А Ваня себя за настоящего пацана считает. Он даже башку до сих пор налысо бреет.

— Можно, я тебя разочарую? — во взгляде Зуева явственно проступила жалость ко мне, умственно неполноценному. — Иванец вчера ни за кем не следил. В этой свечке, в девятиэтажке, проживает его бывший подельник, тот самый Коба, на которого ты мне хотел стрелки перевести. Вчера, полагаю, они хотели встретиться и о чем-то поговорить. Им ведь действительно есть, о чем поговорить, согласен? А ты им помешал. Ларчик-то как всегда просто открывается, не так ли, уважаемый? А мы проверили — Коба вчера целый день был дома, никуда не выходил. Наверное, тебя застеснялся. Нельзя быть таким назойливым, Мешковский.

— Ну да, — я не стал напоминать ему, что этот самый Коба, пребывая в статусе з/к, пообещал поставить Ваню на перо, как только выйдет на волю А значит, встреча двух друзей, на которую намекал товарищ Зуев — это только плод его больной фантазии. Может быть, встреча и планировалась, но далеко не дружеская. — Так я пойду?

— Иди, — кивнул он. — И подумай над моими словами.

Конечно, как же. Размечтался. У меня было, над чем подумать и помимо его слов. Которые, между нами, вовсе были полной чушью и касались меня только в том смысле, что отныне придется чаще оборачиваться — не подкрадывается ли с тылу Зуев с ордером и наручниками. Но для этого ему нужно было еще прокурора склонить на свою сторону, а прокурор без достоверных фактов склоняться, видимо, не хотел — иначе давно бы уже склонился. Я же этими фактами Зуева баловать не мог за отсутствием оных. А создавать специально для его услады не собирался. Он мне не жена любимая, чтобы я ему таким извращенным способом наслаждение доставлял. Так что пусть сам землю копытит. Только это мартышкин труд — все равно ничего не найдет, раз фактов в природе не существует.

Что до меня, то я таки наврал Зуеву — появиться рядом с домом Кобы мне сегодня уже однозначно не светило. Хотя бы потому, что именно сегодня Иванец наказал появиться в конторе, чтобы получить расчет за целых три дня, что я успел отработать на его долбанный «Технопарк». Между прочим, не самый бесполезный, на мой взгляд, визит намечался — там была Танюшка, которая, я надеялся, поделится со мной последними новостями. Глядишь, среди них что полезное попадется.

10

Видок у секретарши был, как бы это помягче выразиться, взмыленный — прическа взлохмачена, волосы торчали в разные стороны. Рукава белоснежной блузки она по-боевому закатала до локтя, так что без дополнительных вопросов становилось понятно — человек погряз в работе и на остальной мир ему плевать. Бумаги, толстым слоем покрывшие ее стол, только подтверждали это.

Когда я вошел в приемную, она разговаривала по телефону. Вернее, что-то раздраженно кому-то втолковывала. Что-то на тему: «Сейчас директора нету, когда будет — неизвестно, а поскольку такие вопросы решает только он, то не соблаговолите ли вы оставить меня в покое и пойти лесом туда, куда культурных людей обычно не посылают?».

Я, было дело, даже заслушался. Не сказать, чтобы прежде мне не доводилось наслаждаться такими речевыми выкрутасами, но от очень милой и деликатной с виду девушки я точно ничего подобного услышать не ожидал. Забавно, но даже фраза «Да пошел ты на хрен!», которой она завершила переговоры, в ее устах прозвучала очень сексуально.

С треском бросив трубку на телефонный аппарат, Танюшка обернулась ко мне, имея взгляд лошади, только что неожиданно для самой себя выигравшей Лондонское дерби. Сходство было настолько поразительным, что я невольно усомнился — а узнала ли она меня?

— Привет, старушка, — я попытался провентилировать вопрос идентификации собственной персоны как можно осторожнее. — Неважно выглядишь. Это ты кому сейчас секс по телефону устроила?

Она ответила не сразу. Ну — явно не в себе девушка. С минуту фокусировала на мне взгляд, сообразив же, кто перед ней, выдохнула:

— А, Миша! Привет. Да заколебали уже клиентосы. Шефа нет, приходится самой с ними разговаривать. По таким вопросам, которые он всегда лично решал. Я же не могу им пообещать, что мы скинем тридцать процентов, если они заплатят в черную, а еще организуют охоту, баньку и девочек, правда? Мне еще девочек не хватало… Почему люди такие тупорылые? И, главное, как с цепи сорвались — звонят и звонят, идут и идут. Как будто ждали, пока Иванца не будет. Прямо закон подлости какой-то.

— А ты как хотела? — усмехнулся я. — Сейчас время такое — человек человеку волк, упырь и вражина.

— Это я уже заметила, — согласилась она и, вынув факсимильную печать, с остервенением проштамповала два листочка на столе. — А ты чего пришел?

— Тебе посочувствовать. А заодно расчет получить. Иванец в понедельник грозился меня сильно деньгами напугать. Так что я готов бояться.

— Это не ко мне, — Танюшка еще пару раз щелкнула печатью. — Это в бухгалтерию.

— Да я как бы в курсе. Только у нас и с тобой тоже нерешенный вопрос имеется.

— Какой вопрос? — она снова подняла взгляд.

— А по поводу похода в кабак. Ты, кажется, не против была.

— Извини, я сегодня не могу, — твердо сказала она. И, видимо, чтобы у меня даже мысли не возникло пытаться уговорить ее, с головой погрузилась в штампование бумажек.

Я пожал плечами и пошел в бухгалтерию. Последняя фраза белокурой офис-менеджера не вполне соответствовала моим ожиданиям. Причем, по всем направлениям. Мало того, что я рисковал остаться без последних новостей, так еще и моя искренняя, открытая симпатия к девушке останется неудовлетворенной половым образом. Непорядок.

Впрочем, я утешил себя старой народной мудростью: если девушка говорит «нет», значит, «может быть». В переводе на общедоступный и математически точный мужской язык. А потому забрал в кассе свои три с небольшим тысячи, скрупулезно пересчитал их, шевеля губами — маленькая месть за волчьи взгляды, которыми встретили меня кассирша и прочие бухгалтера. Они, конечно, не виноваты, это им Иванец мозги засрал, но нельзя же вот так сразу, безоговорочно верить в виновность человека, да еще такого чистого, не засиженного мухами, как я? Какой-то Декарт, помнится, в свое время сказал, что все нужно подвергать сомнению. Слова мудаков вроде Иванца — вдвойне. А они не подвергли. За что и поплатились. И, от души надоев им своей физиономией, я снова пошел в приемную — превращать категоричное Танюшкино «нет» в более многообещающее «может быть».

К моему второму приходу белокурая офис-менеджер подкатала рукава еще выше и продолжала со скоростью Анки-пулеметчицы штамповать на документах оттиск иванцовской подписи. Ее успехи на этом нелегком поприще впечатляли — стол был уже наполовину очищен от бумаг. Проштампованные аккуратной кучкой лежали с краю. Правда, при этом секретарша высунула на сторону язык — видимо, чтобы лучше сосредоточиться, — но тоже вполне сексуально. Понятно, что ей и раньше приходилось заниматься чем-то подобным, но такого количества документов я что-то не припомню. Сказывалось то, что в отсутствие Иванца изрядную часть рабочего времени ей приходилось тратить на телефонные переговоры.

Решив, что, коль директора нет, мне, как в недавнем прошлом работнику данной фирмы стесняться нечего, я достал из шкафчика чашку и принялся сооружать себе кофе.

Танюшка бросила шлепать подписи и следила за мной с несколько даже недовольным видом. Я ободряюще улыбнулся ей:

— Ты работай, работай. Я тебе мешать не буду.

— Миша, чего ты хочешь? — напрямую спросила она, решительно сдув со лба белокурую прядь.

— Тебя хочу. В кабак хочу, — я налил в чашку кипятку и сел перед ее столом. — Я расчет получил. Три двести. На новую машину не хватит, на Канары прокатиться — тоже не хватит. А в кабаке посидеть — в самый раз.

— Я ведь тебе говорила, что у меня мужчина есть, — она явно пыталась увильнуть от положительного ответа. Ха-ха. Не на того напала.

— А еще ты говорила, что не против со мной в кабак сходить.

— А что я своему скажу?

— Ничего не говори. Позвони ему сейчас и поругайся с ним. Он же все равно женатик, так что повод найдется. Поругаешься — и все твои проблемы сами собой решатся.

— Ты интриган, — с интересом констатировала она.

— Еще какой! — усмехнулся я. — Это я Монику на Билла натравил. Правда, весело получилось?

— Весело, — она подгребла к себе остатки документов и снова принялась за штамповку. Пометив с десяток бумажек, взглянула на меня и проворчала, причем уже совсем беззлобно: — Я тебе ближе к вечеру позвоню. Сейчас с бумагами разберусь и придумаю, что Илье соврать. А потом тебе перезвоню. Хорошо?

— Какой разговор! Я ведь тебе именно на это и намекал.

Я погрузился в чашку с кофе, а она — в работу. Так и щелкала печатью до моего ухода. И посмотрела на меня, лишь когда я уже подошел к двери. Я показал ей язык и подмигнул. Танюшка тихо захихикала и снова уткнулась в бумаги, пробормотав себе под нос:

— Как ребенок, честное слово!

И я покинул приемную, весьма довольный собой. Ее первоначальное категоричное «нет» было робко преобразовано мной сперва в неуверенное «да», которое, я в том не сомневался, к вечеру отвердеет и обретет необходимую степень уверенности. Раз уж мне удалось миновать стадию неопределенного «может быть», то почему бы и нет, черт побери?!

И предчувствие не подвело. Танюшка позвонила ровно в пять вечера и довольно засопела в трубку:

— Уф! — сообщила она мне. — Я всех победила! Целый час могу балду пинать, ничего не делать!

— Уважаю, — похвалил я. — Ты только сильно ее не пинай, а то хозяин балды инвалидом останется. А как на счет задания партии и правительства? Выполнила?

— Это ты о чем?

— Основание для похода в кабак создала?

— Хи-хи, — сказала она. — «Партии и правительства»… А куда пойдем?

— Не знаю. Где можно на три двести нормально посидеть?

— В «Таверне», — Танюшка среагировала мгновенно. Гадом буду — заранее придумала и ждала моего вопроса. Дождалась. Умная и предусмотрительная девушка, хоть и блондинка.

— А три двести для «Таверны» не маловато? — усомнился я. Статус кабака к указанному заведению никак не подходил. В бытность свою таксистом, я возил оттуда и туда сплошь местных олигархов.

— Хватит, — заверила меня Танюшка. — Это же не ресторан, а кафешка, там цены приемлемые. Мы с девчонками постоянно туда ходим.

Ну да, знаю я, как девчонки по кабакам ходят. Первые пятнадцать минут гуляют за свой счет, остальные четыре часа веселья оплачивают новоявленные кавалеры. У таких, даже если захочешь, реальную стоимость «посидеть вечерок» фиг узнаешь. Впрочем, хотя бы примерно она должна была ориентироваться, правда? Как постоянная посетительница. (Кстати, интересно, как на эти походы реагировал ее любимый женатик? Неужели сквозь пальцы смотрел? Впрочем, его дело). И, вздохнув, я согласился:

— Ну, смотри. Ежели денег не хватит, будем твоей бижутерией расплачиваться.

— У меня не бижутерия! — она попыталась обидеться, но тут же передумала: — Во сколько ты туда подъедешь?

— Куда? — удивился я.

— В «Таверну»!

— А тебя с работы не надо забирать?

— Так ты на машине?

— Это плохо?

— Это здорово! — она, натурально, была в восторге. Как мало человеку для счастья нужно. — Я все время думала — ко скольки я туда подъехать успею. Мне же еще домой заехать надо, переодеться.

Я с невольным осуждением хмыкнул. Какой-то странный у секретарши женатик, если одно упоминание о машине доводит ее до экстаза. Совсем, что ли, не балует? Какого рожна тогда цепляться за него обеими руками? Только для того, чтобы было, кем прикрываться, когда клеятся типы вроде меня? Ну, так от моих приставаний она за этот щит недолго пряталась. Наверное, я действительно неотразим. Спасибо вам, мама с папой, хотя бы за это, раз уж в кабак за свои кровные идти придется. Ну, да за девятнадцать лет самостоятельной жизни я уже привык. К тому же мама с папой при слове «кабак» всегда краснели синей краской, потому как большевики старой закалки, и, даже поддерживай я с ними отношения, денег на подобные мероприятия все равно не увидал бы.

Но трех тысяч, как ни странно, действительно хватило. Очень демократичной забегаловкой оказалась эта «Таверна». И вообще вечер удался. Танюшка переоделась в какой-то немыслимый вечерний наряд, плотно облегавший тело, отчего создавалось устойчивое впечатление, что, раздевшись, ничего нового она мне предъявить уже не сможет, и я, не особо маскируясь, натер об ее наряд мозоли на глазах.

Девушке такое нескромное внимание льстило. Мы станцевали с пяток медленных танцев, скушали бутылочку коньяка и бутылочку красного вина, после чего заказали такси и поехали ко мне домой. Свою машину я бросил на парковке у «Таверны». На удивленный вопрос спутницы беспечно махнул рукой. Что с ней за ночь случится? Максимум — дверцы вскроют. Ну, так у меня в салоне ничего ценного нет. Резину снимать не станут, потому что лысая — я зимнюю еще не ставил. Угонять тем более смысла нет — кому охота за престарелую развалюху срок мотать? Танюшка спорить не стала. Во-первых, она была пьяна и ей побыстрей хотелось секса, а во-вторых, машина была не ее.

Что между нами происходило по приезде домой, я помню не особенно хорошо, но, судя по состоянию постельного белья и разбросанным по всей спальне шмоткам, включая то самое неземной красоты платье, свисавшее с люстры, все было на высшем уровне.

Это я так решил для себя, когда утром продрал глаза. На часах было без чего-то семь, за окном еще не совсем рассвело. В черепной коробке слегка гудело, но не болело. А на моем плече мирно посапывала белокурая головка.

Я слегка шевельнул плечом. Четверг — день рабочий, и нахлобучку за прогулы еще никто не отменял. Танюшка, конечно, не последний человек в конторе, и бумажки Иванцовским факсимиле штампует лихо, но и над ней найдется, кому поиздеваться. Та же главбухша, по совместительству исполнявшая обязанности коммерческого директора. Она женщина строгая — ее даже за жопу никто, кроме Иванца, ущипнуть не смел.

Здоровый, крепкий сон, как оказалось, тоже никто отменить не удосужился. Мне пришлось дернуть плечом еще с десяток раз, и с каждым разом все сильнее и сильнее, но к желаемому результату это не привело. Единственное, чего я добился — Танюшка недовольно и вхолостую зачмокала губами и повернулась на другой бок. Пришлось прибегнуть к более радикальным методам побудки.

Что именно могло прийти мне в голову в районе семи утра, когда рядом находилось — после месячного перерыва, между прочим — обнаженное женское тело, объяснять, думаю, не стоит.

Подействовало. Через полчаса белокурое создание вполне пришло в себя. Лежало на спине и широко раскрытыми счастливыми глазами пялилось на свое свисающее с люстры платье. Потом томным голосом подвело итог нашему совместному времяпровождению:

— Хорошо! А что вчера было? Почему платье на люстре?

Я рассказал то, что помнил. Танюшка смущенно посмеялась. Я подумал было спросить, как она будет объясняться со своим любовником, но не стал этого делать. В своих запутанных отношениях пусть сами разбираются. Да и не спрашивают об этом настоящие джентльмены у настоящих, прости, господи, леди. Как говорится, ночь любви — это еще не повод для близкого знакомства. Хотя, честно, я бы не отказался от продолжения — люблю блондинок. А если они еще и умные, то вдвойне. Тем более, что у меня отсутствие жены, машина и морда Джорджа Клуни. То есть, все то, чего лишен ее женатик. Хотя, может, у него тоже морда Клуни? Я ведь ни женатика, ни этого самого Джорджа в глаза не видел. Но, однако, какой щедрый хлопец — этот самый Джордж Клуни! Надо будет ему под Новый год хотя бы рублей пятьдесят выслать. Пусть себя пивком побалует, что ли…

Но кое-что уточнить все-таки не мешало. И я спросил:

— Ты ко скольки в контору поедешь?

— А сколько времени? — лениво поинтересовалась она. Совсем девушка от утреннего секса сомлела. Может, зря я его придумал? С другой стороны — и не я его вовсе придумывал. И уж тем более не зря.

— Половина восьмого.

— А-а. Мне к девяти. Полчаса еще поваляться можно.

— На работу в этом пойдешь? — я ткнул пальцем в вечернее платье.

Татьяна на секунду окаменела, потом быстро сорвалась с кровати:

— Черт, Мишка! Мне же еще домой заехать надо, переодеться! Чего ты ржешь, кобель? Тебе лишь бы трахаться! Сразу напомнить не мог?

А я, собственно, не ржал. Так — хохотнул слегка. Потом тоже выбрался из-под одеяла и принялся одеваться. Девушку нужно было выручать.

Даже не попив кофе, мы вызвали такси, и я повез нас к «Таверне». Мою машину, как я и предполагал, никто угонять не стал. Колеса снимать тоже побрезговали. Пересадив стенающую секретаршу в «Короллу», я доставил девушку сперва домой, где она переоделась в более привычные для коллег белую блузку и темную юбку, а после — в контору. Она пыталась возражать, отказывалась от моих услуг, но я в два счета переубедил ее. Мои доводы были непробиваемы, непотопляемы и вообще хоть куда. А заключались они в констатации очевидного факта — человек, десять лет отработавший таксистом, шутя может справиться с любыми пробками. Ну, или хотя бы попытается сделать это. Потому что знает все козьи тропы, по которым проблемные участки объезжаются на раз-два.

И, не без гордости скажу, Танюшка не прогадала, доверившись мне. Когда мы припарковались напротив офиса, до девяти оставалось еще двадцать минут.

— Вот и все, душа моя, — заметил я. — А ты переживала. Со мной можно иметь дело, я человек надежный. Можешь идти, совершать трудовые подвиги.

— Фу, — согласно выдохнула она. — Успели. Блин, как представлю сейчас — опять эта канитель со звонками!

Покидать мое общество девушка не торопилась. Может, ждала чего?

— Боишься? — с пониманием спросил я. — А если Иванца и вправду украли? А то и вообще убили? Тогда тебе еще долго придется вместо него с клиентами общаться.

— Украли? — фыркнула она. — Миша, ты ребенок, точно. Он сам спрятался. Говорит, что за ним кто-то следит, а кто — неизвестно. Вот он и испугался.

— Опа-на! — сказал я. — А ты откуда знаешь?

— Да он звонит мне каждый день, инструктирует, что делать надо. Он же не совсем полоумный — фирму на произвол судьбы бросать.

— Не полоумный, — я задумчиво побарабанил пальцами по баранке. Спрятался, значит? А где? Впрочем, вряд ли он доверил такую тайну секретарше. Женщины — народ ненадежный.

И тут она окончательно огорошила меня, добавив:

— Сказал, что завтра сам подъедет. После шести. Завтра пятница, так что у него будет время с делами разобраться.

Я повернулся к ней, нежно притянул к себе и поцеловал в губы:

— Танюшка, ты — золото. Я хочу с тобой еще раз в кабак сходить. А потом — еще. И еще. Не обламывай пацана.

— Тьфу, дурак, — сказала она. — Ты мне помаду размазал.

11

Весь день я провел дома, вовсю имитируя умственную деятельность. Именно имитируя, потому что ни одной новой мысли родить так и не удалось. Все те же вопросы, все то же отсутствие ответов на них. К дому Кобы я не поехал, справедливо рассудив, что Иванец, напуганный непонятной слежкой, в ближайшее время там вряд ли объявится. Не для того он на дно ложился, чтобы так глупо выдать себя.

Больше всего на данном этапе меня интересовало — зачем Иванцу понадобилось караулить Кобу? Ведь не для того, чтобы по-дружески поболтать, что бы там Зуев не насочинял. То, что Коба обещал зарезать Иванца — это еще полбеды, они могли и помириться. Но вот то, что он не вышел к своему бывшему боссу, хотя, по словам злобного следователя, весь день провел дома — это уже показательно. Явно не меня застеснялся. Скорее всего, «Крузак» Иванца был ему известен и, увидев его из окна, Коба решил отсидеться в четырех стенах. Вполне логичное, думаю, объяснение. Мой дом — моя крепость, фигли. А вот почему он избегал встречи с Ваней — этого я объяснить не мог. Может, опасался, что ему наваляют охранники, а может, была другая какая причина. По этому поводу я решил назавтра съездить к офису «Технопарка» и подкараулить там Иванца. Это была даже не идея — сложно назвать идеей то, что копошится на поверхности мозга без твоего участия. Я просто взял очевидное и присвоил его себе. Ведь гораздо лучше выпытать информацию у непосредственного участника событий, чем заниматься домыслами. А информация у Иванца была. Во всяком случае, он знал гораздо больше, чем я. Хотя мне его знания были нужнее — если я хотел помешать следователю Зуеву засадить меня за решетку. А я хотел.

Подумав еще немного, я решил, что если Иванец будет упираться, я применю к нему силу. Допрос, так сказать, с пристрастием. Потому что предыдущий опыт общения показал, что воздействовать на него только словом бесполезно. А мне очень нужны были ответы. Любой ценой. Конечно, быть Иванца — значит, дать Зуеву возможность постучать себя в грудь и покричать, что он, дескать, был прав и у меня к Ване особые любовь и нежность, но овчинка выделки стоила. За побои мне могли вменить только хулиганство, зато, если я смогу выдавить из директора информацию, Зуев утрется со своими претензиями относительно моего участия в убийствах и ограблении.

Сам гнусный следователь никак себя в течение дня не проявил. Видимо, был с головой погружен в какие-то свои, непонятные мне, следаческие дела. Ну, да я не переживал. Потому что у меня было отчетливое ощущение, что чем реже я с ним буду общаться, тем целее останутся мои нервы и крепче сон.

Не проявился он и на следующий день. Зато ближе к обеду позвонила Танюшка и обиженным тоном поинтересовалась — куда это я пропал? Мол, трахнул девушку — и в кусты? Я слегка ошизел от такого повода для обиды, и сказал, что ничего я не в кусты, а вовсе даже дома сижу, жир нагуливаю, потому как впереди зима, долгая и снежная. И во время этой зимы мне нужно быть сильным и упругим. Чтобы, значит, эта девушка всю зиму мной удовлетворена была. А если ей так уж приспичило, прямо еще вчера, зимы не дожидаясь, то могла бы взять такси и приехать в гости, а не ждать особого приглашения. Танюшка почему-то совсем расчувствовалась, обозвала меня бесчувственной скотиной и бросила трубку. Через десять минут перезвонила и приказала мне поменять постельное белье, потому что сегодня, по случаю пятницы, ближе к ночи она приедет и останется у меня на все выходные. И покажет мне, где раки зимуют. И снова бросила трубку. Ну, очень импульсивная девушка.

И, главное, мысли о женатике куда-то быстро и очень ловко заныкала. То ли на потом, то ли насовсем. Я слегка встревожился, потому что предпочитал не форсировать события. А ну, как у нее в голове какие-нибудь особенные тараканы водятся? С моими тараканами несовместимые? Как я от них — вместе с владелицей — потом избавлюсь? Нет, по мне — так пусть женатик как можно дольше маячит на горизонте. Вот когда тараканы не отыщутся — тогда, конечно, другой разговор. Но это вряд ли — тараканы вездесущи.

Белье я все же поменял. Тем более что и без ее приказа давно выработал в себе привычку делать это по пятницам. А поскольку больше заняться было нечем, погрузился в милые домашние хлопоты, которых терпеть не могу, но которыми вынужден заниматься для поддержания более или менее жилого вида своей квартиры. В число вышеозначенных хлопот входили стирка, глажка и влажная уборка помещения — все то, чем в порядочных домах обычно занимаются женщины. Но, поскольку для моего жилища жизнь подобного оборудования как-то не предусмотрела, приходилось выкручиваться самому. Получалось, конечно, не так знатно, как у тренированных домохозяек, но тоже сносно. По крайней мере, грязные носки и трусы по всей квартире не валялись, и немытая посуда не загромождала раковину.

В половине пятого я с отвращением отключил пылесос и пинками загнал его под кровать, хотя успел пропылесосить только один половичок со своей стороны лежбища. Уж очень я не любил это дело — бродить по квартире с натужно завывающей машинкой на колесиках. Это пятилетним пацанам больше к лицу, а тридцатишестилетний Михаил Семенович Мешковский из возраста давно вышел и желал выглядеть как можно солиднее. Что с пылесосом делать довольно затруднительно.

Проворно натянув куртку и залезши в кроссовки, я покинул квартиру. Пришло время следить за Иванцом, возможно — взять в плен и под страшными пытками вытянуть из него правду, стараясь сделать это как можно быстрее, ибо впереди ночь любви. А это уже вам не пол пылесосить — это работа для настоящих брутальных мужчин, которые даже в туалет с наждачной бумагой ходят. То есть, как раз для меня работа.

На стоянку напротив офиса «Технопарка» я пристроился ровно в половине шестого. На сей раз со мной не было ни бутербродов, ни термоса с кофе. Во-первых, был уверен, что слежка долго не продлится и проголодаться я не успею, а во-вторых, как-то не везло мне с бутербродами в последнее время. Оба раза, когда решал снабдить себя ими в дорогу, меня ждало разочарование. В первый раз — в виде иванцовского охранника, которому приспичило устроить драку, а во второй — в виде Зуева, вызвавшего меня к себе непонятно зачем.

Возможно, конечно, дело вовсе не в бутербродах. Но я в последнее время что-то стал суеверным, а потому решил отказаться от них. Очень уж хотелось, чтобы наконец повезло, и хотя бы одна экспедиция по следам загадочного Иванца закончилась успешно.

Как и полагается, стоило времени перевалить за шестичасовую отметку, и сотрудники рванули из офиса изящной толпой. Они, конечно, были людьми дисциплинированными и даже в отсутствие директора просиживали на рабочих местах от и до, но отдавать работе лишнее не собирались. После шести начиналось личное время — и баста!

Танюшки среди них не было, что, впрочем, тоже понятно — Иванец должен был произвести обзор событий за неделю в ее присутствии, потому что именно она регистрировала сделки и ставила на документах его подпись посредством факсимиле. Возможно, на встрече должна была присутствовать и главбух, но в точности это было мне неведомо, да и неважно.

Иванец появился в половине седьмого. И прибыл он не на «Крузаке», к которому я уже успел привыкнуть, а на каком-то задрипанном «Жигуленке». По этой причине я спохватился не сразу, а только когда он уже поднимался по ступенькам крыльца. Выбравшись из машины, я с тоской посмотрел ему вслед. Перехватывать его сейчас на предмет пообщаться нечего было и думать. Клиент, воспользовавшись эффектом неожиданности, ускользнул. Я огорченно взмахнул рукой и снова залез в машину. Теперь предстояло дождаться, когда он закончит свою ревизию. У меня закрались некоторые сомнения относительно того, что сегодня не успею проголодаться. Таки замаячил неплохой шанс успеть.

Но выбора не было. Иванец был мне нужен, и я терпеливо ждал, пока он налюбуется документацией и наслушается прекрасных сексуальных голосов Танюшки и, возможно, главбухши. На сколько это безобразие может растянуться по времени, я даже примерно не представлял.

Растянулось на час с лишним. Часы показывали без двадцати восемь, когда тонированные двери разъехались, выпуская знакомую бритоголовую фигуру в черном плаще до пят. «Жигуленок» успел отъехать от крыльца, чтобы не мозолить людям глаза — а заодно и не позорить фирму — своей невзрачностью, и теперь стоял метрах в тридцати, припарковавшись у обочины. Иванец, не сразу приметив его, принялся вертеть головой.

Я решил, что пришло мое время, и снова выбрался из машины. От меня до объекта охоты тоже было не больше тридцати метров, и объект все еще целеустремленно занимался локализацией спрятавшегося транспортного средства, так что я вполне успевал добраться до него прежде, чем он спрячется в машине. При этом, правда, предстояло перейти через дорогу, но тут как раз никаких проблем не намечалось — деловой район, рабочее время давно закончилось, машин почти не было. И я пошел.

Пока Иванец с увлечением вертел головой, из стоявшего рядом с «Жигуленком» антикварного «Опеля» позорного светло-коричневого цвета, который подъехал с четверть часа назад, выбрался курносый парнишка лет двадцати от роду и, нахохлившись и засунув руки в карманы, быстрым шагом двинулся по тротуару, держа путь мимо Иванца. Обычный такой парнишка, ничего примечательного. Если бы не полное безлюдье на улицах, внимания на него не обратили бы ни я, ни Иванец.

Но улицы были пусты, и внимание к себе он таки привлек. Не особо пристальное, но тем не менее. Я так вообще мазнул по нему безразличным взглядом и продолжил свой путь, а вот Иванец, посмотрев в его сторону, обнаружил, наконец, вожделенный «Жигуленок». Довольно ухмыльнулся, поднял ворот плаща и потопал к машине. Навстречу парнишке, разумеется.

Я слегка подкорректировал курс и ускорил шаг, чтобы добраться до своего бывшего директора прежде, чем сам он доберется до «Жигулей».

Между курносым и Иванцом оставалось метров пять, когда парень вынул из кармана руку с пистолетом и выстрелил в директора. Попал — а потому что глупо не попасть с пяти метров. Выстрел с близкого расстояния буквально обрушил Иванца на спину. На тротуаре быстро стала растекаться лужа крови. Я ошалело застыл посреди дороги, а парнишка, развернувшись, резво поскакал обратно к «Опелю», который завелся сразу после выстрела. Курносый плюхнулся в салон и даже дверь за собой закрыть не успел — машина сорвалась с места и понеслась за городские горизонты. И, ни капли не удивившись этому, я отметил краем сознания — номера заляпаны грязью. Если кто спросит о приметах автомобиля, я смогу назвать лишь цвет.

Стоило «Опелю» скрыться за поворотом, как и меня отпустил ступор. Я сообразил, что тоже надо сваливать, ибо мое присутствие на месте убийства Иванца — это дополнительный козырь в руки Зуева. Который и без того почему-то считал, что набрал козырей по самое «не балуйся». И ведь — закон полости! — я хотел встретиться с Иванцом аккурат для того, чтобы покрыть эти козыри чем-то толстым и очень увесистым. Не вышло. Толстым и увесистым покрылся Иванец.

Как и курносый, я быстро ретировался к своей машине. И, срывая ее с места, заметил, что на широком крыльце уже стоят оперативно выскочившие из офиса охранник, Танюшка и главбух. Причем, последняя, кажется, визжала — во всяком случае, рот у нее был открыт, а лицо искажено гримасой ужаса. Впрочем, звука я не слышал, а потому не поручусь. Может, у нее просто мимика такая богатая.

Минут пять я ехал, тихо матерясь. Мало того, что очередная миссия, даже без бутербродов, завершилась провалом — я к тому же лишился единственного источника ответов на интересующие меня вопросы. Более того — выскочившие на звук выстрелов охранник и две дамочки вполне могли идентифицировать меня и доложить об этом Зуеву. А тот расценит мой побег с места происшествия, как признание вины, это как пить дать. Уж лучше бы я оставался там. Или не лучше? Блин, знать бы, где упадешь!

По истечении этих пяти минут у меня появился повод начать материться громко. Потому что, бросив беглый взгляд в зеркало заднего вида, я обнаружил там «Опель». Тот самый, сомнений быть не могло. Машины такого замечательного цвета — цвета детской неожиданности, — да еще с заляпанными грязью номерами встречаются не настолько часто, чтобы в них можно было запутаться.

Какого черта он сел мне на хвост, я не знаю. Может, вошел во вкус и решил пристрелить до кучи и меня. А может, ему показалось странным, что я тоже резко покинул место преступления. Хотя — какое там «показалось»? Он-то свалил раньше. За углом, что ли, наблюдать остановился? Единственный приемлемый для меня вариант — якобы, нам просто по пути — я отмел сразу.

Разумеется, я попытался оторваться. И, разумеется, достиг успеха — с десятилетним-то опытом работы таксистом. Но надо отдать должное водиле «Опеля» — нервы он мне потрепал изрядно. Вцепился в «Короллу», что твой бульдог, и долго мотался за мной по дворам, закоулкам и вообще везде, куда бы я ни свернул. Только около самого дома наконец удалось вздохнуть с облегчением — «Опель» куда-то неожиданно пропал.

Загонять машину на стоянку я не стал. Мало ли. Придет злой Зуев с пистолетом и устроит мне допрос с пристрастием — такой, какой я хотел устроить Иванцу, семь футов ему в задницу. Придется быстро делать ноги, а при таком раскладе лучше, чтобы машина была в полной боеготовности и как можно ближе — то есть, во дворе.

Выбрав место поближе к подъезду, я покинул салон и осмотрелся. «Опеля», понятное дело, не было. Зуева пока тоже не было. Надолго ли?

Поежившись, я пошел домой, по пути соображая, что делать дальше. То ли самому позвонить злому следователю и покаяться, сообщив, что стал свидетелем убийства Иванца, то ли затаиться и ждать, как будут развиваться события. То ли нашинковать-таки себе бутербродов и прямо сейчас пуститься в бега.

Вошел в квартиру, осмотрелся и решил — затаиться и ждать. Даже при том, что Танюшка уже вряд ли приедет удовлетворять мои низменные потребности — после того, как стала свидетелем убийства собственного шефа, ей будет не до этого, — дома все равно было очень тепло и уютно. Можно было спокойно принять горячую ванну и покушать. В бегах такого не будет, однозначно.

А сразу сдаваться Зуеву — стыдно. Я ведь ни в чем не виноват, правда? И, разоблачившись и сняв кроссовки, прошлепал в ванную.

12

Зуев не разочаровал. Приперся проведать меня. А заодно и уличить во множестве нехороших поступков. Его сопровождали четыре мента и двое понятых, потому что он сумел-таки убедить прокурора выдать ордер. Пусть не на арест, но на обыск квартиры, что в его глазах было началом моего конца. Ибо следующим логическим шагом будет как раз таки ордер на арест. И Зуев, натурально, светился от счастья. Извращенец.

Правда, случилось это знаменательное событие аж в половине одиннадцатого вечера. Оно и понятно — пока опрашивал очевидцев преступления (хотя, скорее, последствий оного), пока отлавливал прокурора, пока убеждал его, что обыск моего жилища — действие первой необходимости в сложившейся ситуации… Короче, по всем законам логики, к моменту появления на пороге моей квартиры, задница у него должна была пребывать в очень взмыленном состоянии. Скорее всего, и пребывала, но на роже светилось счастье.

Полюбовавшись его замечательной бумажкой, — которая была сунута мне под нос, стоило только открыть дверь, — я отступил вправо, давая гостям пройти. Светлых эмоций, в отличие от Зуева, не испытывал, но и выбора особого не имел. Визитеры, воспользовавшись этим, по одному просочились мимо меня в квартиру. Последними протиснулись понятые. Дедок со второго этажа — изрядный, между прочим, самогонщик и любитель в пьяном виде играть на таком же престарелом, как и сам он, баяне. Его бабка, помнится, раза три сдавала баян в комиссионку, но он столько же раз героически выкупал его и продолжал радовать соседей музыкальными изысками. И дивчина лет двадцати с небольшим. Жена моряка и мать двух малолетних шалопаев, затерроризировавших всех кошек в округе. И даже одного питбуля, который уже с полгода, как заикается и писается при виде маленьких детей.

Дедок, судя по довольному виду, борьбу с зеленым змием на сегодня уже завершил, причем оглушительным триумфом, но баяна при нем не было. Вряд ли бабкина работа — скорее всего Зуев отобрал. Негоже — на обыск, и с баяном. Несолидно. Но дедок не унывал. Косил на меня хитрым взглядом и все время подмигивал. Правда, я так и не понял — то ли намекал, что неплохо бы как-нибудь извернуться и накатить еще по одной, то ли его просто спьяну нервный тик одолел.

Что до соседки, то она смотрела на все круглыми глазами, словно кроманьонец в Лувре. Возможно, раньше ей не приходилось бывать в роли понятого. А может, Зуев поделился с ней своими планами относительно статьи, которую решил на меня повесить.

Хотя, если честно, и без его планов в глазах соседей я давно выглядел буйнопомешанным, которого засунули проживать в их подъезд не иначе, как в наказание за какие-то грехи, о которых сами они были ни сном, ни духом. Потому что даже если грешить беспробудно, начиная с колыбели, столько нагрешить невозможно.

— Ну что, Мешковский? — Зуев спрятал ордер в карман и довольно потер руки. — Допрыгался. А ведь я тебя предупреждал — не делай никаких лишних движений. Не усугубляй свое положение. Оно у тебя и без того хуже некуда.

— Ты меня морально уничтожил, — проворчал я. — Можно, я прямо сейчас начну биться головой о стенку и каяться? Под протокол.

— Зря смеешься, — убежденно заявил он. — Ты, между прочим, в полной заднице. — Посмотрел на сопровождавших его ментов и кивнул им: — Давайте, мужики, начинайте. Наверное, с зала. И вы тоже пройдите туда, чтобы на ваших глазах все происходило, — это адресовалось уже понятым. Когда все удалились, он подмигнул мне (видимо, от дедка заразу подхватил): — А теперь можешь начинать каяться. Под протокол.

— Фиг тебе, — хмыкнул я. — Когда я предлагал, ты отказался. А сейчас мне самому расхотелось.

— Брось, Мешковский, — он поморщился. — В этот раз ты крупно прокололся. Тебя видели как минимум четыре человека.

— А чего так мало? Меня только что как минимум шесть человек видели. Не считая тебя. Но ты же не человек. Ты — Зуев. Так что не надо про четверых-то.

— Тебя на месте преступления четверо видели!

— Здорово, — я не собирался сдаваться просто так. По крайней мере, пока не выясню, с какими картами на руках он приперся ко мне. — А теперь давай по порядку. Кто, где и при каких обстоятельствах меня видел?

— Ну, ты наглец! Ты в курсе, что сегодня на Иванца опять было совершено покушение?

— Если я скажу «нет», ты же все равно не поверишь, правда? — я задумчиво осмотрел его. Задумчиво — потому что старался говорить аккуратно, чтобы не ляпнуть чего лишнего. Это, конечно, не в моем стиле, но тут уж не до принципов — на карту была поставлена свобода. Самое досадное, что не я ее туда поставил. — Поэтому я говорю «да». Таки в курсе. А почему покушение? Мне показалось, что его укокошили.

— Облажался ты, Мешковский. Или подельники твои облажались, — в голосе Зуева было столько самодовольства, словно он сам изменил траекторию полета пули. — У него только ранение. Серьезное ранение, в шею, но не смертельное. Жить будет. И показания даст.

— Хорошо, — согласился я. — Про моих подельников мы в другой раз поговорим. А как вы узнали, что я там был? Следили за офисом? Или за мной? Так я, вроде, на хвост проверился. Хотя я не профессионал, конечно…

— Накладочка вышла, — поморщился он. — После того, как Иванец пропал, я снял наблюдение. Мой косяк. Но тебя-то на месте все равно видели. И ошибиться не могли. Секретарша ваша, Татьяна. Она сказала, что ты с ней задружиться сильно успел, и она тебя стопроцентно узнала. И машину твою.

Ай, да Танюшка! И это после той волшебной ночи, что я ей подарил?! Вот и делай после этого людям приятное. Впрочем, случилось то, что, по моим прикидкам, и должно было случиться — только и всего. Иванец с самого начала пустил по конторе слух о моей причастности к налету. А сегодня она, выскочив на звук стрельбы, увидела окровавленного шефа и меня, стремящегося поскорее свалить оттуда. В такой ситуации мог быть сделан только один логический вывод: все, что обо мне говорил Ваня — правда, и на сей раз я таки умудрился добраться до директора. Следовательно, я — наводчик и убийца, и меня просто необходимо с потрохами сдать Зуеву. Я уже давно приметил, что она не дура и при случае сумеет сделать выводы из очевидных фактов. Но и не гений, а потому на мелкие нестыковки внимания не обратит. Вот Шерлок Холмс — тот обратил бы. А Танюшка — нет. И я вздохнул:

— Понятно. Доказывать тебе, что я к стрельбе никаким боком не отношусь, бесполезно. На месте преступления я был, гордое звание основного подозреваемого заработал еще раньше. Короче, с таким багажом мне одна дорога — на Колыму, лесозаготовками заниматься. Я правильно соображаю?

И, не дожидаясь его ответа, развернулся и пошел в зал.

— Ты куда? — окликнул он меня немножко даже растерянно.

— Пойду, посмотрю, чего там твои орлы притихли. Может, они втихаря в моих книжках похабные картинки рисуют. А я этого не люблю.

— Мать твою, Мешковский! — в голосе Зуева прорезалось что-то рычащее. — Как трудно с тобой работать! Между прочим, не ты меня опрашивать должен был, а я твои объяснения слушать. Потому что я — следователь! В гробу я видал вашу демократию, если при ней подозреваемый следователя допрашивать будет. А ну, стой!

— Чего? — я таки не стал рисковать. Рычащие нотки в голосе Зуева к упрямству не располагали. А потому я послушно остановился и повернулся к нему.

— Я твою версию хочу услышать.

— Зачем? Все равно ты мне не веришь. Но, если приперло, слушай. Я был там, да. Ждал аккурат Иванца. Думаешь, я поверил, что его украли? Черта с два. Такое говно даром никому не нужно — все вокруг провоняет. Его проще было просто грохнуть еще при ограблении — так не грохнули же. Значит, сам спрятался. Логично?

— Пока да, — Зуев скучающе кивнул.

— Хорошо, хоть киваешь, — я не удержался от похвалы. — Слушай дальше. Ваня — сволочь жадная. Значит, бизнес не бросит. Значит, в конторе кто-то знает, где он. Скорее всего — главбухша. — Я слегка погордился собой. В отличие от Танюшки, я ее не сдал. Правда, приплел главбухшу, но той мои слова ничем не грозили. Я всего лишь делал предположение. К тому же она ведь действительно осталась на встречу с Иванцом, разве нет? — Вот я и решил плюнуть на дом Кобы и караулить у конторы. Если бы там не появился сам Ваня, я проследил бы за главбухшей. Все равно они должны были пересечься, чтобы Иванец мог документами полюбоваться. Ты ощущаешь стройность моих мыслей, Зуев? Это потому, что я очень логичен и последователен. Я неумолимо логичен и последователен.

А дальше я травил только правду — потому что дальше вообще скрывать было нечего. Развитие событий Танюшку никоим образом уже не касалось и вреда репутации не наносило. Несколько пострадала моя гордость, когда пришлось рассказать о жестоком обломе в виде курносого паренька, опередившего меня в последний момент и расстрелявшего Иванца — ежели я такой неумолимо логичный, то почему не просчитал подобного развития событий? Еще больше гордость пострадала, когда пришлось признаться, сколько колесил по городу, прежде чем оторвался от «Опеля» — для таксиста такое признание как нож острый.

Но я сделал это. Как-никак, для себя старался. Хотел для пущей убедительности слезу пустить, но мужественно сдержался — перебор получится. Тем более что на Зуева исповедь, как и следовало ожидать, все равно впечатления не произвела. Заявляю об этом с полной ответственностью, потому что во время рассказа не спускал глаз с его сосредоточенного, скованного профессиональной недоверчивостью лица. А профессиональная недоверчивость — это когда человек делает вид, что внимательно слушает, но головой думает одну-единственную мысль. Примерно следующего содержания: «Мели, Емеля. Все равно я лучше тебя знаю, как все было на самом деле». То есть, с гораздо большим успехом я мог бы за это время, скажем, ботинки нагуталинить. Эффект на Зуева произвел бы тот же, зато остался при чистенькой, блестящей обуви. Спрашивается — какого рожна он приставал ко мне с требованием изложить свою версию?!

Но, несмотря на досаду, охватившую меня при мысли о том, что мои соловьиные трели — суть пустое сотрясение воздуха, я довел рассказ до конца. Даже ни разу не запнувшись. Менты за это время успели переместиться из зала в спальню, за ними прошли и понятые. Дедок — слегка пошатываясь, а соседка — очень даже ровно. Но все с теми же круглыми выпученными глазами далеко впереди лица. Даже впереди титек.

Когда последний звук покинул мою правдивую глотку, Зуев сообщил вполне ожидаемое:

— Не верю я тебе, Мешковский. Ни одному слову.

— Вот прямо ни одному?

— Нет, кое-что ты мне честно рассказал. Только сам посуди, Мешковский: если там и был этот парень с пистолетом, то ему нужно было после стрельбы быстро свалить оттуда.

— Он и свалил!

— А как же погоня? Ты же сказал, что «Опель» долго за тобой гнался. Откуда он взялся?

— Да хрен его знает, откуда он взялся! Может, за угол свернули и подглядывали, что происходит. Я не знаю, Зуев, честное слово.

— Ты не знаешь, я не знаю. Но не это главное, Мешковский. Главное — что в твоем рассказе нет логики, хотя ты утверждаешь, что очень логичный. Так что ж не придумал что-нибудь более логичное, а, Мешковский? Ну, попробуй мне объяснить — зачем им караулить за углом? И зачем им гнаться за тобой?

— А почему ты у меня спрашиваешь, зачем он за мной гнался? — огрызнулся я. — Почему за углом караулили, могу с разбегу сказать — вуайеристы они, извращенцы. А вообще, я не нанимался логичные версии тебе сочинять. Я тебе нелогичную правду рассказал. Не нравится — поймай тех, кто в «Опеле» ехал, да спроси у них. Ты — власть, тебе и карты в руки. А мне больше сказать нечего.

Дальнейшие дебаты были бесполезны. Впрочем, за тот недолгий промежуток времени, что продолжалось наше с Зуевым знакомство, я уже успел уяснить — с ним вообще любые дебаты бесполезны. Для него по любому вопросу существовало только две версии. Одна была его, а вторая — неправильная.

Махнув на упрямого мента рукой, я прошел в спальню и, подперев спиной косяк и скрестив на груди руки, принялся наблюдать за ленивой суетой его коллег — довольно аккуратной, надо признаться.

Обыскивать тут было особо нечего. Кровать, пара тумбочек и шифоньер. Судя по слегка растрепанному покрывалу, под матрасы они уже успели заглянуть. Неплотно прикрытые ящики тумбочек черным по белому говорили — и здесь смотрели. На момент моего появления двое рылись в шифоньере, еще двое, плюс понятые, стояли позади и наблюдали за процессом.

Когда очередь дошла до бельевых ящиков, один из ментов, не мудрствуя лукаво, вытащил их и вывалил содержимое на кровать. Ничего криминального там не было, но в один из них я имел обыкновение складывать небольшие подарочки, которые оставались после посещения квартиры некоторыми забывчивыми особами женского пола. Как то: трусики, лифчики, чулки и прочая мутота. Ну, не выбрасывать же, в самом деле. А вдруг хозяйка данного аксессуара решит еще раз почтить мою кровать своим присутствием? Возьмет и спросит — а вот я у тебя как-то трусы оставляла бледно-розового цвета, где они? Не скажешь ведь, что выкинул. А если скажешь, то сам потом будешь бледно-розового цвета. И без секса на сладкое. Так что пусть лежат. Кушать-то не просят.

Но вообще я не фетишист, нет!

Однако изрядная куча женских прибамбасов, скопившаяся за долгие годы холостячества, произвела неизгладимое впечатление на мою юную соседку. И она перевела взгляд, полный смешанных чувств, на меня. Поскольку глаза соседки пребывали в изрядно выпученном состоянии, я испытал при этом далеко не сексуальное возбуждение. Но промелькнуло и нечто вроде законной гордости — так как в этих вытаращенных глазах, помимо всего прочего, было, ни много, ни мало, восхищение. Мол — вот он какой, настоящий самец! И не объяснишь ведь, что для пятнадцати лет холостой жизни эта куча — и не куча даже, а так, баловство. Иные за пару месяцев больше трофеев собирают.

Впрочем, чувства соседки можно было понять. Мужа в рейс она проводила месяца три назад, а мужского внимания хочется. Самец я или не самец, но все необходимые самцовские атрибуты при мне. Куча женских тряпок на постели — лучшее тому подтверждение. И соседка робко мне улыбнулась. Дескать, молодец, так держать. А хочешь, я тоже у тебя что-нибудь забуду?

Я не стал ломаться. Хочется мужского внимания? Пожалуйста! И я подарил ей необъятной широты улыбку. Пусть пользуется. А если очень уж приспичит — даже на огонек заглядывает. Пополнять коллекцию — это еще никогда никому не вредило. Я имею в виду истинных ценителей жанра. Хотя, конечно, с соседками — это не комильфо. Муж — он до поры, до времени в рейсе. А потом ведь вернется. Что ж мне с ним — объясняться, почему его благоверная в моем шкафу свои бледно-розовые трусы забыла? Нет, так дело не пойдет. Я резко стер улыбку с лица и снова уставился на копающихся в женском белье ментов.

Не найдя в спальне ничего предосудительного, те сгребли манатки обратно в ящики и, вернув их на место, перебазировались в кухню. Представители гражданского населения, а с ними и Зуев — тоже.

Я не знаю, что он рассчитывал у меня найти, приставая к прокурору с просьбой выдать ордер на обыск квартиры. Все, что могло бы вызвать интерес у правоохранительных органов — пяток стволов да две гранаты — я хранил в подвале, в месте, недоступном для их длинных рук. Ибо даже среди соседей мало кто знал, где чья коморка в большом, давно поделенном по-братски подвале. Слишком много коморок, слишком много соседей, слишком редко туда спускались люди … Мне это давным-давно пришлось по нраву, и свой небольшой арсенал я почти сразу обустроил там. Хранить подобное в квартире считал ниже своего достоинства — не дебил, в самом деле, хоть и с придурью.

Конечно, они ничего не нашли. После кухни обыскали ванную комнату и туалет — даже в сливной бачок заглянули. Пусто. Поэтому я глумливо усмехнулся в разом ставшую озабоченной рожу Зуева и прямо спросил:

— Слушай, Зуев. А теперь поделись со мной страшной тайной. Что ты хотел у меня найти? Тот самый чемоданчик с двумя лимонами?

— Нет, конечно, — проворчал тот. — Но кое на что интересное все же рассчитывал.

— Это на что же? — в моем голосе было столько ехидства, что самому стало противно. Но поделать с собой я ничего не мог — оно само перло наружу, не спрашивая разрешения.

По лицу Зуева было видно, что он гоняется за мыслью. Та долго и ловко от него убегала, но в конце концов была изловлена и подумана. В результате чего следователь просветлел лицом и спросил:

— У тебя есть гараж, Мешковский?

— Не-а, — я мотнул головой. — Я машину на стоянку ставлю.

— Ага! Значит, у тебя есть машина!

— Ой, блин! А как ты догадался?! Сам разве не сообразил, что меня секретарша иванцовская, Татьяна, в том числе и по машине опознала?

Зуев пропустил подначку мимо ушей. У него в голове была придуманная мысль, и ни на что другое он отвлекаться не желал.

— А ты не будешь возражать, если мы ее тоже досмотрим?

— А в твоей бумажке прокурор что-нибудь про машину писал?

— Нет, — он снова помрачнел. Промашку допустил. Не все продумал. Ай-яй-яй. Как бы опять скользкий, как намыленный отросток, Мешковский между пальцев не проскочил…

— Зуев! — торжественно провозгласил я. — Я не буду возражать против досмотра машины. Чтобы ты раз и навсегда понял — мне скрывать нечего, я в Иванца не стрелял.

— Ну, так пошли на стоянку! — он снова просветлел лицом.

— Не на стоянку, — возразил я. — Машина во дворе.

Ему было без разницы. Его волновало лишь то, что добро на досмотр получено. И мы спустились вниз, оставив в квартире двух ментов. Зачем — не знаю. Но я надеялся — не для того, чтобы они разворовали мою коллекцию трофейного женского белья. Я хоть и не фетишист, но память есть память.

Открыв машину, я сделал широкий приглашающий жест рукой. Им тут же воспользовались, и я принялся смотреть, как два сыскаря принялись с упоением извращаться мозгом и руками, стараясь найти место поукромнее, но чтобы в нем можно было что-нибудь спрятать.

И был немало удивлен, когда через пару минут один из них выпрямился и поманил к себе Зуева. Тот подошел, и мент предусмотрительно сдвинул назад водительское кресло. Чтобы, значит, и секрет неосторожным словом не выдать, и начальство в известность поставить.

Затея вполне удалась. Не успел я и носом шмыгнуть, и даже примерно прикинуть, что же там могло отыскаться такого интересного, — ибо, насколько помнил, там не было вообще ничего, кроме пыли, — как рука Зуева схватила меня за рубаху и рывком подтащила к машине.

— Смотри, Мешковский! — плотоядно прошипел следователь. — Может быть, ты знаешь, что это такое?

Конечно я знал. Пистолет системы Макарова. Калибр девять миллиметров. Оружие останавливающего действия. Полное говно, но в техническом плане почти безотказный.

Тем не менее, это самое дерьмо лежало у меня под водительским сиденьем и коварно поблескивало. Откуда оно там взялось — ума не приложу. Насколько я разбирался в этом вопросе, пыль размножаться пистолетами Макарова не умеет. Она ведь почти как человеки, пыль-то — размножается исключительно сама собой.

— Волына, — тем не менее сказал я. Молчать было глупо. Но говорить было нечего. На ум пришло совершенно банальное: — ПМ. Но я в первый раз его вижу.

— Конечно, — согласился Зуев. — А давай, мы заберем его на экспертизу и проверим — не из него ли стреляли в Иванца?

И тут до меня дошло. «Опель» ехал за мной совсем не для того, чтобы убрать свидетеля. Они собирались подбросить ствол. То ли каким-то образом заранее вычислили, где я живу, то ли сумели-таки отследить. Что, конечно, не делает мне чести, как бывшему таксисту, но сейчас это было не важно. Они довели меня до подъезда — и точка. Вскрыть старый драндулет в отсутствие хозяина — дело плевое. Сигнализацию я не устанавливал — именно потому, что драндулет старый и никому в пуп не уперся. Вот только Зуеву этого не объяснишь. Если в его голове еще и оставались какие-то сомнения относительно моей виновности, — в чем я лично сильно сомневаюсь, — то после обнаружения этого пистолета о них можно было забыть. Конечно, это тот самый ствол, из которого подстрелили Иванца. И у меня — ни одного шанса выкрутиться.

— Молчишь, — строго констатировал Зуев. — А ведь я тебя предупреждал — сколько веревочке не виться… Ну что, граждане понятые? Сейчас мы поднимемся в квартиру и составим протокол…

Решение пришло неожиданно. Все равно терять было уже нечего. А в тюрьме я ни за что и никогда не докажу, что не причастен к последним событиям. Оставаясь же на воле — чем черт не шутит?

И, схватив Зуева за пояс и руку, я швырнул его на стоявшего рядом мента. Два тела, спутавшись, рухнули, а я развернулся и пустился бежать. Секунд через десять позади громыхнул выстрел, но я его проигнорировал — было уже темно, и попасть в меня, тем более из «Макара», было нереально. К тому же, зная все местные козьи тропы, я предусмотрительно помчался не через арку на улицу, а в другую сторону — туда, где помойка, кусты и — свобода.

Ну, здравствуй, подпольная жизнь.

13

С такой скоростью я, наверное, еще никогда в жизни не бегал. Даже в школе, когда за мной гнался злой физрук со свистком в зубах — после того, как я бабахнул насаженный на циркуль капсюль у него под ногами. Физрук, конечно, был страшен в своей ярости, но он был с бодуна, и максимум, что мне грозило в случае поимки — оборванные уши. А вот что со мной сделают менты, ежели поймают, я и представить боялся. В застенки бросят — это конечно, но не застенки меня смущали. Потому что сначала со мной проведут разъяснительную работу по теме «Нельзя бросаться в одного мента другим ментом, потому что это некрасиво, неэстетично и противоречит ментовскому восприятию окружающей действительности». Результатом такой разъяснительной работы однозначно станут многочисленные синяки и шишки, которые появятся на моем теле от сильного раскаяния и осознания собственной неправоты.

В том, что именно так все и будет, я не сомневался. Менты — они тоже люди, им тоже время от времени хочется отстаивать свою честь кулаками. Тем более, когда повод есть. Плавали, знаем. Поэтому я стремился как можно быстрее и как можно дальше убежать от их праведного гнева.

У меня это получилось. Остановился я только через четыре квартала, изрядно поплутав по задворкам, закоулкам и прочим труднопроходимым местам. Теперь погони можно было не бояться — в темноте да по незнакомым ухабам Зуев с компанией не имел ни одного шанса на успех. Опасаться нужно было тотальной облавы, но я утешил себя тем, что убежал от собственного дома не меньше, чем на полтора километра — и это по прямой. Сколько выйдет по кривой — даже подумать страшно. Так что Зуев может спокойно утереться — оперативно блокировать и организовать прочесывание такого обширного участка в двенадцатом часу ночи у него просто не получится.

Одышка меня, как ни странно, не мучила — стресс, наверное. Хотя пробежал я немало — в километрах и не сосчитаешь, потому что петлял, словно заяц. Тем более бежал по пересеченной местности. Я погладил себя по умной и все еще довольно волосатой головке и сделал вывод, что нахожусь в прекрасной спортивной форме. Правда, только в том случае, когда следователь Зуев в зад дышит. Но и это немало.

Впрочем, после удачного побега мои проблемы отнюдь не закончились. Впереди маячили темень, довольно холодный осенний вечер и полное отсутствие финансов в кармане. Хорошо еще, что после принятия ванны я оделся в джинсы и рубашку, а не натянул халат на голое тело, как это делал обычно. Но нынешним вечером я ждал визитеров, а потому халат остался висеть на вешалке. Хоть в чем-то повезло.

Поскольку путь домой оказался для меня естественным образом закрыт, я присел на бордюр и принялся размышлять, что делать дальше. Вернее, решение этого вопроса было очевидным — требовалось попасть к одному из своих друзей, которых, слава богу, хватало. Все-таки с перерывом на армию я прожил в этом городе тридцать лет, успел обзавестись. Но все закадычные дружки, — в основном, бывшие коллеги по работе в третьем таксопарке, где я ударно трудился в течение последних десяти лет, — по закону подлости жили очень далеко. И как до них добраться посреди ночи, не имея в кармане ломаного гроша — вопрос.

Долго ломать над ним голову я, однако, не стал. Как говорил мой прапорщик, лошадь пусть думает — у ей башка большая. А нам думать не положено — нам нужно выполнять поставленную задачу.

Задача была — добраться до друзей. К примеру, к Генахе Кавалеристу, который и сосватал меня Иванцу. За что теперь должен был расплатиться прерванным сном. Что ж, мне одному, что ли, отдуваться? Нехрен! И я встал и пошел.

Пешком. А фигли? Пусть до Генахиного дома добрых десять километров, другого выхода все равно не было. Без денег ловить машину — дохлый номер. Зато в походе разогреюсь и уже не буду с таким увлечением клацать зубами, оббивая с них эмаль. Стоматологи меня поймут.

Раза три за время этого перехода, который отнял примерно полтора часа, я нырял в кусты при виде проезжающей мимо ментовской машины. Еще раза три я не успевал их вовремя заметить, и они проносились мимо, не обращая на одинокого путника никакого внимания — трезвый, спокойный. Что с него взять? А один раз я даже был остановлен пешим патрулем ППС, вырулившим из какого-то скверика, где он маскировался под кустарник в ожидании меня.

— Документы! — весьма лаконично бросил один из пэпээсников, видимо, старший наряда.

— А ваши? — очень вежливо спросил я. — Если вас, конечно, не затруднит.

Их затруднило. Вместо ответа мне в морду ударил луч света от карманного фонаря, и я надолго ослеп.

— Куда путь держишь? — судя по голосу, это снова был старшой. От него шел такой выхлоп, что комары в беспамятстве на землю валились. К гадалке не ходи — в скверике товарищи не только меня поджидали, но и с алкоголизацией населения путем уничтожения алкогольной продукции боролись.

— Да ты сам пьяный! — раздраженно заявил я. — Вызывай, нафиг, «бобик», поедем в отделение. Там разберемся, кому в вытрезвитель пора.

Пэпээсник досадливо крякнул и гораздо более мирно спросил:

— Рядом живете?

— Я-то? Буду я через весь город шарахаться по такой холодрыге. Вон в том доме и живу, — я ткнул пальцем прямо по курсу, где в полутьме виднелся девятиэтажный «крейсер». — Могу продолжать движение?

— Можете, — мои глаза снова обрели способность видеть, и первым делом зафиксировали довольно кислую мину старшого. — Только вы уж поосторожнее — время позднее, шпана всякая.

— Конечно, — важно кивнул я. — Я от них, если что, убегу. Я быстро бегаю. Только что проверял.

И пошел дальше, от души надеясь, что им не придет в голову сопроводить меня до самого дома. А то опять начнутся вопросы и ненужные телодвижения. Ни к чему это.

Наряд, к счастью, остался топтаться на месте. А когда я метров через пятьдесят обернулся, они вообще гуськом ползли обратно к скверику. То ли у них там еще оставалось, чем продолжить банкет, то ли просто место хорошее было — не знаю. Но самим раскладом остался вполне удовлетворен.

К Генахиному дому я подошел в половине первого ночи. Холода уже не чувствовал. Даже наоборот — рубаха прилипла к вспотевшей спине. Отвык все-таки от таких марш-бросков.

У меня были определенные сомнения, что в данный момент Кавалерист находится дома. С таким же успехом он мог быть и на смене — таксерская доля непредсказуемая. В таком случае придется тащиться еще к кому-нибудь, а это как минимум три километра — ближе никто из знакомых не жил. Ноги заранее недовольно загудели. Я велел им заткнуться, взять себя в руки и быть мужиками, и принялся костяшками пальцев долбиться в дверь — негромко, но часто и настойчиво. И — чудо! — после десяти минут долбежа мне все-таки открыли. На пороге стоял Генаха. Очень трезвый и в одних трусах. Глаза при этом имел узкие-узкие. Очевидно, со сна, потому что от природы узкоглазием не отличался, будучи европеоидом, хотя и довольно карикатурного исполнения.

— О, блин, Мишок! — хрипло и вовсе даже беззлобно сказал он. Не удивился, а просто констатировал факт. — Ты чего здесь?

— Ты, Генаха, извини, — попросил я. — Я знаю, что человеков будить — грех великий, но у меня беда, жена из дома выгнала. Надо где-то кости кинуть. Можно у тебя?

— Да проходи, о чем базар! — он поспешно шагнул в сторону, пропуская меня в прихожую. Вот она, настоящая мужская солидарность! Но потом вдруг его глаза перестали быть узкими и стали вполне себе круглыми. — Погоди, какая жена? С каких пор у тебя жена завелась?

— Да наврал я тебе все, — хихикнул я, разуваясь. — Меня не жена, а менты из дома выгнали. Пришли с дубинками и матюгальниками — и выгнали. Сказали, что сами теперь там жить будут.

— Ты задолбал! — Кавалерист перешел на легкий рык. — Ты нормально можешь объяснить, что у тебя произошло? У тебя ведь что-то произошло, иначе бы ты тут не появился.

— Ты до безобразия логичен, друг мой, — поморщился я и поведал захватывающую историю последних дней своей жизни. Генаха слушал молча, снова придав своим глазам замечательно прищуренный вид — чистый Ленин в его лучшие годы. И, выслушав, сказал:

— Извини, Мишок, я же не знал, что такая ботва получится. Я думал, Иванец — в натуре нормальный перец. Он так солидно выглядел.

— А я тебе что-то предъявляю, что ли? — удивился я. — Я к тебе совсем не за этим пришел. Мне, Генаха, материальная поддержка нужна, я же теперь в бегах.

— Сколько? — за что люблю Кавалериста — он умеет ухватить главное. Жаль только, что у него это редко получается.

— Сотку баксов, — я пожал плечами. — На первое время хватит.

Генаха молча вынул из кармана висевшей здесь же куртки деньги, отслюнил три синенькие купюры и протянул мне:

— Держи. Штуками пойдет? — я кивнул, он кивнул в ответ и добавил: — Ну что — пошли чай пить?

Я не стал отказываться. Поход по ночному городу привел к серьезному обезвоживанию организма, и количество аш-два-о срочно требовало восполнения. Впрочем, долго засиживаться я не собирался. И на вопрос Кавалериста — останусь ли на ближайшие пару-тройку дней гостевать в его квартире отрицательно покачал головой:

— Не, Генаха. Мне у тебя зависать никак нельзя. Это чистой воды подстава получится. Менты, Генаха, они же как люди почти — умные от зубов до прямой кишки. Зуев запросто вычислит, где я в последнее время работал и кто у меня в корешках числится. И пробежится по адресам. А теперь попробуй с трех раз догадаться, что он с тобой сделает, если обнаружит здесь меня?

— Застрелит из пистолета, — проворчал Генаха. — Ни хрена он со мной не сделает. Я скажу, что не знал, что ты в бегах. Что — я не имею права с друганом побухать в собственной квартире? Пусть твой Зуев грызет морковку у зайца.

— Он сгрызет, не переживай, — успокоил я. — И не только у зайца. У тебя тоже сгрызет. Про себя вообще молчу. У него зубы знаешь, какие? О-го-го, какие зубы! Он их каждый день, наверное, по полчаса надраивает. Нет, Генаха, овчинка выделки не стоит. Зачем так рисковать? Я лучше в гостинице какой перекантуюсь. Только, друг, у меня к тебе еще одна просьба есть.

— Какая? — Кавалерист, как верный товарищ, готов был сделать все, что в его силах. Но сам в это время — слепой кишкой клянусь — прикидывал, как бы половчее самому влезть в мой хипеш. А иначе зачем ему принимать такой задумчивый вид — при том, что думать Генаха не любил с детства? Он в хипешах участвовать любил.

— Ствол мне нужен, Генаха.

— Ствол? — глаз у него загорелся огнем азарта. Ствол — это признак хорошего хипеша, качественного. — А зачем тебе ствол?

— Потому что теперь я сам кузнец своего счастья. Зуев хочет не дело раскрыть, а меня за решетку упрятать. А я не хочу за решетку. Значит, мне самому нужно попробовать поковыряться в этом навозе. Глядишь, и наковыряю чего. Только без волыны ковыряться опасно — эти супчики уже нарисовали два трупа, да и Ваню пару раз подстрелили. Так что со стволом мне как-то спокойнее будет. Есть у тебя ствол? Да не жмись, я же знаю, что ты человек запасливый. И тайничок твой помню.

— Конечно, есть, — Генаха не стал отпираться. Вряд ли и мысль такая у него промелькнула. Сам человек безбашенный, он не имел привычки отговаривать людей от безумных поступков. — Сейчас оденусь, съездим.

И он ушел одеваться, а я остался в кухне — допивать чай и прикидывать возможные расклады. Но довольно рассеянно — мозг, по случаю ночного времени, возражал против активной эксплуатации себя, любимого.

На то, чтобы прийти в состояние боевой готовности номер раз, Генахе потребовалось пять минут. В армии он, по случаю яростной нелюбви ко всякого рода дисциплине, не служил, но искусством быстрых сборов где-то на генетическом уровне владел. А потому уже очень скоро накручивал диск телефона, вызывая такси. Не из третьего таксомоторного — кажется, он все еще не оставил надежду поучаствовать в моем хипеше. Если рассказать об этом кому-то из знакомых, то почти наверняка придется принимать его в компанию. Чего Генаха делать не хотел. В некоторых случаях он был нерационально жадным — Генаха.

Через полчаса мы были у его тайника. Таксиста Кавалерист попросил остановиться, не доезжая метров сто — чтобы не светить место, а заодно не травмировать нежную водительскую душу видом огнестрельного оружия. Хотя чего там травмировать — непонятно. Такой же таксер, как и мы. По некомплекту зубов видно — человек бывалый; по роже — что нелюбопытный. Его даже ни разу не смутило, что два придурка поперлись темной ночью в промзону, да еще в такое место, откуда до ближайшего предприятия — полкилометра птичьим летом. Мужик только флегматично провел себя по боку, и я краем глаза приметил, как его рука что-то любовно ощупала. Ну, говорю же — бывалый дядька.

Генахин тайник был оборудован со знанием дела, в куче мусора, десятилетиями копившегося рядом с территорией таксопарка, в котором имел честь работать Кавалерист, а всего годом раньше — и я тоже.

Поделившись со мной экспонатом своей коллекции — всего лишь «Макаровым», но ничего лучше у Кавалериста в наличии не оказалось — он не выдержал и заявил открытым текстом:

— Ты это, Мишок, если помощь нужна… Короче, ты в курсе, да?

Ну, очень хотелось человеку в хипеше поучаствовать. Но я огорчил его, удивленно спросив:

— А в чем ты мне помогать собрался, Генаха? От ментов прятаться? Так мне это в одиночку сподручнее делать будет.

Кавалерист огорченно шмыгнул носом, однако не нашелся, что возразить.

14

Домой Кавалерист отправился в не самом хорошем расположении духа. С его точки зрения, я совершил преступление против человечности, не позволив товарищу насладиться участием в столь замечательной заварушке. Но вслух он претензий не высказывал. Очень сдержанный человек, настоящий мужчина.

Меня любезно подбросили в центр, где была куча гостиниц и просто ночлежек, и где я, предположительно, мог остановиться на ночь. Я проводил взглядом такси и через ухо помассировал пальцем мозг. Обилие гостиниц вдохновляло не очень. Главным образом потому, что документов при себе не имел, а в гостиницы по какой-то дурацкой причине без паспорта не вселяют. На мой взгляд — совершенный идиотизм, но в данном случае музыку заказывал не я.

Одно хорошо — уезжая, Кавалерист оставил свою куртку, так что безвременная кончина от переохлаждения организма мне не грозила. Пока. Но до утра еще было — как до Луны пешком, и перспективы выглядели не очень вдохновляюще.

Массаж мозга помог. Мне вдруг пришло в голову, что вовсе не обязательно переться в гостиницу. Ну, не принимают они народ без документов — и бог с ними. Значит, деньги им не нужны. Но в центре в огромном количестве сгруппировались различные забегаловки, которые по случаю пятницы должны быть заполнены. Это закон. Столь же незыблемый, как яблоко, падающее на голову Ньютона. Я сей закон намертво усвоил в первый же год таксерской деятельности. Пятница и суббота для таксера — вообще самый сенокос. Большая часть рабочего, а значит, платежеспособного люда решительно снимает стресс после трудовой недели, заполняя своими уработавшимися телесами разного рода кабаки. И наверняка в одном из этих кабаков сидит сейчас одинокая женщина, которой тоже хотелось бы отдохнуть, сбросить тяжкий груз рабочей пятидневки, но без моего общества у нее это вряд ли выйдет. Вот она сидит за столиком и вертит головой по сторонам, высматривая — а не появился ли на горизонте Миша Мешковский? А меня все нет и нет. И никакого, соответственно, отдыха. Она даже не против пригласить меня домой — а я все не иду и не иду. Она ждет — а меня нет. Непорядок. Я не мог оставить гипотетическую женщину изнывать от одиночества.

Оставалось только вычислить заведение, в котором меня дожидалась сия страдалица. А это была совсем уже задачка для первоклассника.

Где обычно собираются одинокие женщины? В клубах «кому за тридцать», более приземленным языком называемых «конюшня». А ближайший такой клуб располагался в сотне метров от меня. Какие еще доказательства нужны?

Восхищенный своей гениальностью, я пошел туда. Три тысячи, одолженные у Генахи — этой суммы должно было хватить за глаза. Собственно, я рассчитывал, что и двадцати процентов означенной суммы хватит. Чай, не в ресторан намылился. И не то, чтобы цены в подобных клубах были на порядок демократичнее, чем даже в давешней «Таверне». Просто цели перед посетителями стояли разные.

Под ярко-желтой светящейся вывеской «Ренессанс» кучковалась изрядная толпа. На мой взгляд, даже половина из них тридцатника не разменяла. Зато пьяны были все поголовно. Но, как ни странно, никаких намеков на скандалы не наблюдалось. Все-таки, достойное заведение — «конюшня». Люди сюда не морды бить ходят, а партнера для сексуальных игрищ найти.

Я вошел внутрь, и толстая тетка, отобрав у меня сто рублей, поставила на запястье штампик — дескать, на эту ночь я местный Могу на улицу по-маленькому бегать и назад беспрепятственно возвращаться — и никто не потребует, чтобы я снова за вход платил. Очень гуманная система. Только вот руки пачкаются.

Отштемпелевав меня, тетка проворчала, что столик я должен выбирать сам, потому что все давно перепились, и понять, какое место свободное, а какое — не очень, она уже не в состоянии, и потеряла ко мне интерес.

Я же к ней интереса с самого начала не имел — она совсем не была похожа на ту, что ждала именно меня, — а потому последовал ее совету и прошел в зал. Краткий осмотр показал, что разобраться, где свободное место, действительно сложно. Я решил особенно не умствовать, и бросил якорь у барной стойки. Престарелая девушка, колдовавшая там, за деньги одарила меня сухариками, бутылкой пива и — бесплатно — кривоватой ухмылкой, после чего переключилась на других клиентов.

Собственно, торчать у барной стойки и разглядывать танцующих — это было не совсем то, за чем я явился сюда. Но сразу брать быка за рога не стал, резонно рассудив, что сначала неплохо бы приблизиться к присутствующим в смысле находящегося внутри градуса. Иначе общение будет происходить на разных языках, что не способствует достижению консенсуса.

Пока я думал эту умную мысль и пристраивался к бутылке, стараясь с первого раза определить, с какой стороны у нее горлышко, все проблемы решились сами собой. Вернее, они решились миниатюрной шатенкой, которая, похоже, свою бутылку пива уже употребила. С ее размерами такой дозы оказалось вполне достаточно, и теперь она была весела, мила и очень общительна.

Подбежав ко мне — я даже не понял, то ли с танцпола, то ли из-за какого-то столика, — она выхватила бутылку, со стуком поставила ее на барную стойку и прокричала, перекрывая гул пьяных голосов и грохочущую музыку:

— Пошли танцевать! Чего стоишь, скучаешь?

Охреневший от такой непосредственности, я послушно влился в круг танцующих, подозревая, что навсегда лишился честно купленного пива — наверняка кто-нибудь высосет под шумок.

Откровенно говоря, дерганье под современные ритмы не по мне, максимум, что я могу изобразить более или менее прилично — это станцевать медленный танец, не наступая партнерше на ноги. Но быстрый взгляд вокруг убедил меня в том, что сегодня таких, как я, — подавляющее большинство, а значит комплексовать не стоит.

Пиво из маленькой шатенки рвалось наружу, но не как у обычных людей, а через рот и в виде слов. Пока мы изображали эпилептиков, окруженные такими же припадочными, она успела поведать, что ее зовут Кристина, что ей тридцать два, у нее сын по имени Саша, десяти лет от роду, что работает она бухгалтером в оптовой компании, в «конюшню» пришла в первый раз, и то потому что подруга вытащила — сказала, мол, хватит тебе дома сидеть, пора обрадовать истосковавшихся по настоящей красоте мужиков своей внешностью. Подруга, кстати, дама замужняя, но муж уехал на выходные рыбачить-охотничать, и на пару вечеров она, оказавшись предоставлена сама себе, тоже решила слегка поохотничать. Вон, кстати, она сидит, в окружении двух грузин. А сама Кристина — не замужем, нет. Если бы была замужем — то никогда и ни за что. Потому как по природе девушка верная, честь блюдет, и мужа, если доведется, даже из глубины сибирских руд дождется, сохранив девственность и ни разу не посмотрев на соседа по лестничной площадке. Вот такая дивная история, которую я выслушал, не проронив ни слова. Не потому, что не хотел, а потому что вставить его было некуда — речь Кристины была на удивление монолитной. Ни трещинки, ни зазора.

— А тебя как зовут? — спросила она и наконец замолчала. То ли батарейка села, то ли решила послушать, как звучит мой голос. Тоже нужное дело — а вдруг я глухонемой, или у меня писклявый визг, от которого возбуждаются мышки, но никак не люди.

— Паша, — я, решив, что подпольная жизнь должна быть подпольной даже в мелочах, взял себе первый попавшийся псевдоним. Мог бы и не брать — девушке было пофигу, «Пашу» она, кажется, и фиксировать нигде для себя не стала. Ее очень занимал сам разговорный процесс.

— А ты чего у бара такой грустный стоял?

— Я не грустный, — отозвался я. — Я просто трезвый. Понимаешь, на работе задержался, только сейчас пришел. Хотел всех догнать, а ты у меня пиво забрала. Так что я теперь вообще безнадежно отстал.

— И не надо тебе никого догонять! — убежденно заявила она. — Мне пьяные мужики вообще не нравятся!

Похвальная откровенность. Я понял, что мои акции котируются чрезвычайно высоко. Во всяком случае, на ночь в теплой постели их должно было хватить. Правда, перед этим предстояло еще пережить акустические атаки словоохотливой Кристины, но я надеялся справиться с этим — как-никак, женат был дважды, и, хоть оба моих брака, даже сообща, продлились меньше полугода, кой-какой опыт по себе все же оставили. Да и помимо браков, собственно, я вел совсем не монашеский образ жизни, а потому прибег к давно опробованному способу: отключил мозг и стал воспринимать болтовню маленькой шатенки, как фон. Вроде музыки, что бухала по ушам со всех сторон. Или вот этого шлимазла в вязаном свитере, который уже третий раз врезался в меня. Нажрался, падла!.. Ладно, пусть живет, раз он всего лишь фон.

Но, так как уши я не затыкал, слова Кристины все-таки падали на поверхность моего мозга. Ростков не давали, однако память по себе оставляли. Так, в течение следующих пятнадцати минут я узнал, что на пьющих у нее, натурально, идиосинкразия, что со своим мужем она рассталась именно по этой причине, а ко мне подошла, потому что я выгодно отличался от остальных мужчин твердой стойкой. Ей вдруг показалось, что я и в жизни должен быть таким — несокрушимым, как скала, и на меня можно положиться в полном смысле этого слова. Ведь у меня такая твердая стойка.

В награду за то, что с небывалым мужеством выдержал второй словесный водопад, я был захвачен Кристиной в плен и доставлен к ней домой. Причем она даже не попрощалась со своей подругой и двумя ее грузинами, и не стала выяснять, хочу я куда-то ехать или нет. Так хотела она, и этого было достаточно. Мне оставалось лишь уповать, что в постели ее рот будет хоть ненадолго закрываться. А в том, что до постели дойдет, сомневаться не приходилось — она тащила меня к себе явно не для того, чтобы интерьер облагородить.

Но, в общем и целом, все прошло на уровне. Трепаться Кристина действительно перестала, однако роль рулевого мне не уступила, и, засыпая, я испытывал двойственное чувство. С одной стороны, инстинкт продолжения рода был удовлетворен, а с другой — вроде как не я ее, а она меня… М-да.

Впрочем, неважно. Основная цель была достигнута, ночлег найден. Так что, проснувшись следующим утром в семь часов, — нервы, чтоб им пусто было, — я чувствовал себя очень даже неплохо. Пожалуй, получше, чем если бы провел ночь в гостинице. Хотя и похуже, чем у себя дома.

Натянув трусы, штаны и накинув рубашку, я прокрался в кухню, стараясь не разбудить хозяйку и ее — это я для себя четко вчера зафиксировал — десятилетнего сына. Первое у меня получилось, а со вторым вышла накладка. В тот момент, когда я, вскипятив воду, заваривал себе кофе, зазвенел будильник. И через пару минут в кухне нарисовался тощий пацан в синих семейных трусах. Он зевал во весь рот и яростно чесал себе пуп, настойчиво пытаясь добраться до позвоночника.

При виде незнакомого дядьки, то есть меня, позвоночник был оставлен в покое, но и про рот малец на какое-то время забыл. А когда через секунду пришел в себя, то задал вполне логичный вопрос:

— Ты кто?

— Путешественник, — сказал я. — Ходил-ходил, устал очень. А твоя мать пустила меня на ночлег. Добрая женщина.

— Врешь ты все, — сказал пацан, и я напрягся. Если начнет обличать свою маман в сексуальной неразборчивости, придется вставать на защиту ее чести и достоинства. Но опытом общения с малыми детьми, тем более на такие идиотские темы, я, мягко говоря, не располагал и не знал, какие в таких случаях нужно подбирать слова. Те, которыми я привык пользоваться, для ушей десятилетнего ребенка вряд ли подходили. Но пацан не стал вгонять меня в краску. Хотя кофе я все-таки подавился. Потому что он сказал: — Ты бомжара. Я тебя в подземном переходе около нашей школы видел. Ты там деньги на опохмел клянчил.

Серьезный, в общем, пацан. Я потратил добрых десять минут на то, чтобы доказать, что он ошибся. Еще десять — чтобы убедить его, что я самый что ни на есть настоящий путешественник, почти Федор Конюхов. Потом он двадцать минут приставал ко мне с вопросами о дальних странах, пока я, наконец, не выпер его в школу — он, оказывается, по субботам учился, потому и встал ни свет, ни заря. А что мамка не проснулась его проводить, так это ерунда: «Что я, сам яйца не пожарю, что ли? Я ведь не детский сад». Короче, жарить для парня яичницу пришлось мне.

После убытия спиногрыза по месту учебы я оказался предоставлен сам себе. Его родительница продолжала безмятежно давить ухо, и собиралась делать это еще довольно долго, если исходить из того, во сколько мы вчера заснули.

Дабы не терять времени даром, я сделал себе еще кофе и занялся обмозговыванием планов на ближайшее будущее. Мозг, который вчера ночью решил выйти из состояния анабиоза и широким жестом подкинул неплохую идейку относительно ночлега, продолжал уверенно поскрипывать, обрабатывая вводные, конкретизируя вопросы и изыскивая ответы на них. И, надо признать, это у него неплохо получалось.

Первым делом он придумал следующую мысль, которая мне весьма понравилась. На Иванца было совершено уже два покушения, и оба неудачные. Значит ли это, что покушавшиеся опустят в бессилии руки? Вот уж дудки. Скорее всего, они таки попытаются достать свою жертву. Даже в больнице.

Вторая мысль, рожденная мозгом, была логическим продолжением первой. Поскольку ничего стоящего у Иванца выведать мне не удалось, а теперь, когда он серьезно ранен в шею, вряд ли вообще удастся, следует постараться составить беседу с кем-нибудь из его недругов. Подкараулить у больницы, в которой в данный момент лежит Иванец — и составить.

Маленькая проблема заключалась в том, что я не знал, в какую больницу отвезли многострадального Ваню. Но эта проблема решалась. Нужно было просто позвонить Танюшке и расколоть ее на информацию. Она, конечно, накануне сдала меня Зуеву с потрохами и теперь считала отъявленным преступником, но ведь мне природа не зря в голову ротовое отверстие встроила. Вполне стоило попробовать убедить ее, что я не верблюд. Уж на эту-то малость моих способностей должно было хватить. А вот на счет продолжения теплых отношений с ней я, кажется, мог забыть. Как ни жаль.

Но, в общем, мозг меня не подвел. План действий на день был ясен. И, поднявшись из-за стола, я пошел в спальню — будить хозяйку.

Та проснулась от первого же прикосновения. Открыла глаза, повернулась на спину и со вкусом потянулась. На лице — невероятнейшее удовлетворение. Что называется, жизнь удалась.

— Мне на работу надо, — сообщил я.

— Сегодня же суббота, — удивилась она.

— Понимаешь, солнышко, я на автобусе работаю, людей вожу. А автобусники и по субботам работают.

— Тогда почему так поздно на работу собрался?

Дотошная, блин!

— Так автобус в ремонте. Я его вчера до полночи ремонтировал, поэтому и в клубешник так поздно приперся. И сегодня целый день возиться придется. Такая у нас тяжелая шоферская доля.

Я врал вдохновенно, но никаких угрызений совести при этом не чувствовал. В конце концов, расскажи я правду — и она мне фиг поверит. А если поверит, то разволнуется не на шутку. Оно ей надо?

Зато сейчас Кристина верила мне целиком и полностью. А чтобы у меня совсем уж никаких сомнений на сей счет не осталось, в конце моей пламенной речи обвила руками за шею, притянула к себе и поцеловала взасос. После чего поинтересовалась:

— А вечером придешь? Мне вчера так хорошо было!

— Конечно, приду, — заверил я. — Мне, между прочим, тоже хорошо было.

Еще бы не хорошо. Две большие разницы — ночевать на улице при температуре ниже десяти градусов или в теплой постели с живой женщиной под мышкой. Так что ее предложение снова прийти вечером было воспринято мной с энтузиазмом.

15

Только не надо думать, что я такой вот нехороший человек — воспользовался временной слабостью бедной женщины в своих целях. Да, воспользовался. Но, во-первых, меня нужда заставила. Во-вторых, никаких нехороших мыслей в отношении Кристины не имел. И, в-третьих, я, как натура творческая, находился в постоянном поиске. Почем знать, может быть, Кристина — это моя судьба, с которой мне предстоит остаток дней провести? Впрочем, вспоминая Ниагару слов, которой девушка оглушила меня накануне, в этом я сомневался. Ну, а в-последних, еще неизвестно, кто кем воспользовался.

Как бы там ни было, а покуда она не против, я собирался пользоваться ее гостеприимством.

Таким вот образом, с прикрытыми тылами, я пошел на дело. Перво-наперво купил телефонную карточку и прилип к таксофону. Цель — вызвонить Танюшку и убедить, что к покушению непричастен. А заодно выведать, в какой больнице лежит Иванец. Я, правда, забыл, что на дворе суббота и, соответственно, Танюшки на рабочем месте нет. Впрочем, вспомнил об этом, как только — после долгого игнорирования — трубку снял охранник.

— Да! — его голос был сильно недовольным. Возможно, мой звонок сдернул парня с горшка или оторвал от других, не менее важных, дел.

— Добрый день! — очень вальяжно сказал я, потому что уже вспомнил про субботу и отнюдь не горел желанием быть опознанным по голосу. — Компания «Технопарк»? Мы ваши коллеги из Новосибирска, тоже продукцией «Хай машинери» барыжим. Не подскажете, куда Сергей Федорович делся? На прошлой неделе договаривались с ним, что подъедем по поводу обмена опытом. Ну, там, банька, девочки, туда-сюда. А сейчас приехали — и дозвониться ему не можем. Сотовый отключен.

— Так в больнице он, — охранник за милую душу сожрал мою версию и теперь даже отрыжкой не мучился.

— Что вы говорите?! — потрясенно выдохнул я. — А что случилось? В какой он больнице? Надо же навестить человека. Как же так — мы приехали, а его вон куда угораздило!

— На Челюскинцев, — сказал охранник. — Вы, если не местные — просто такси возьмите и скажите, чтобы вас к больнице на улице Челюскинцев отвезли. Ее у нас любой таксист знает.

Конечно знает, а иначе что он за таксист?

— А в каком отделении, какая палата?

— Ой, а вот этого я не знаю, — в голосе охранника зазвучала откровенная растерянность. Очень может быть, что до этого дня он и не подозревал о существовании в больницах каких-то там отделений и палат. Ну, редкого здоровья человек. Лечебницы только в кино видел. Случается. — Я же тут просто охранник. Вы в понедельник позвоните, тут секретарша будет. Она точно должна знать.

— В понедельник уже мы не сможем, — важно сказал я. — В понедельник мы должны быть в Новосибирске, впаривать населению технику. Ладно, спасибо. Постараемся сами разобраться.

Я повесил трубку и довольно потер руки. Первый акт Марлезонского балета явно удался. Удалось облапошить охранника и узнать, где находится Иванец. Несколько непонятно было, почему его засунули в госпиталь ветеранов войны, но, в конце концов, мне-то какое дело? Хоть в ЦКБ, главное, что место дислокации теперь известно.

Потом мозг подкинул еще одну идею. Я зарулил в магазин, купил себе солидных размеров кепку и солнценепробиваемые очки. Примерил все это дело и остался не вполне доволен. Узнать меня, конечно, стало уже проблематично, — особенно с учетом куртки, которую я накануне снял с Генахи Кавалериста, — но все-таки возможно. Если делать это будет кто-нибудь въедливый и мою физиономию уже наблюдавший. Вроде, к примеру, Зуева.

Поэтому после магазина я свернул в аптеку и купил себе рулончик ваты. Напихал ее за щеки и стал похож на хомяка, побывавшего на элеваторе и воспользовавшегося визитом на сто процентов — так сильно раздулась моя харя. Теперь даже Зуев при встрече вряд ли скажет, что я — это я. Скорее решит, что это мой брат-близнец, работающий в коптильном цеху дегустатором сала.

Немного страдали, правда, вкусовые рецепторы, потому что вата была невкусная. Но тут уж я проявил твердость характера — нравится, не нравится, а потерпеть придется. Рецепторы поморщились, но смирились.

В таком вот прикиде, весь из себя замаскированный, я и поехал на улицу Челюскинцев. И там, ничтоже сумняшеся, подошел к регистраторше и спросил, стараясь говорить с горячим южным акцентом (зря, что ли, кепку-аэродром купил?!):

— К вам человека привозили. Иванец фамилия, Сергей Федорович зовут. И где он лежит, скажи, а? Я друг его, мандарины-шмандарины привез, передать хочу.

Бабка, сидевшая в регистратуре, мазнула по мне безразличным взглядом и проворчала:

— Он в хирургии лежит, шестой этаж, шестая палата. Только ему твои мандарины-шмандарины нельзя, он в горло раненый.

Осведомленная, блин, бабка. Даже в бумажки смотреть не стала. По памяти сориентировалась, о ком идет речь.

— Вах! — удивился я. — А как он кушает?

— Через трубочку, — раздраженно сказала бабка.

— Э! — я сделал круглые глаза. — Пойду, хоть вино-мино ему в трубочку залью, да? Я вино-мино тоже привез!

И пошел. Бабка пару секунд соображала, что за чушь я ляпнул, потом прокричала мне вслед:

— Эй, грузин! Тебя туда не пустят! Его милиция охраняет!

Я сделал вид, что не услышал ее. На самом деле мысль выяснить местоположение палаты, в которой лежит Иванец, пришла в голову только что. Общаться с ним я не собирался, тем более что он даже хавает через трубочку. Просто мозг снова сгениальничал — дескать, совсем не помешает знать окно, за которым упрятали Ваню. Окна — они ведь тоже своего рода двери, правда?

На шестом этаже у шестой палаты на стульчике действительно сидел милиционер и читал книжку про любовь. Кроме него в коридоре вообще никого не было. Я с озабоченным видом продефилировал мимо охранника туда и обратно, внимательно изучая таблички на дверях. И, чтобы совсем уж не вызывать подозрений, остановился непосредственно перед ним:

— Скажи, друг, а где здесь женская консультация?

— Ты что — дикий? — мент оторвался от своей книжки и с интересом посмотрел на меня. — Только с гор спустился? Это госпиталь ветеранов, зачем здесь женская консультация?

— Мне бабушка сказала — здесь ее ждать, пока она с доктором консультироваться будет. Бабушка — тоже женщина, да?

— Ну, наверное, — он пожал плечами. — Твоя бабушка, ты и выясняй — женщина она или нет.

— Ай! — я взмахнул рукой, изображая досаду. — Опять сам искать буду.

Развернулся и потопал прочь. Мент за моей спиной пошелестел страницами и затих. Глупый горец его не заинтересовал. Вот и чудненько.

Выйдя из здания, я осмотрелся. Место для ветеранов в свое время выбрали весьма живописное. Зеленая зона, свежий воздух. Выздоравливай — не хочу. У входа в госпиталь разбили знатный парк. Аборигенные деревья, правда, выкорчевали, насадив вместо них сосенок, но со временем сосенки вымахали, и теперь стояли, заботливо затеняя не только скамейки, но и аллеи.

Приметив газетный киоск, приткнувшийся справа от крыльца, я спустился к нему и купил «Спорт-Экспресс». Что может быть естественнее кавказца, сидящего на скамейке перед госпиталем и изучающего новости футбола? Только кавказец, заливающий больному виноградное вино через трубочку.

Выбрав место, с которого вход в госпиталь просматривался лучше всего, я развернул газету и стал ждать. Особыми надеждами при этом не тешился. Вовсе не факт, что недруги Иванца именно сегодня решат поставить точку в своей охоте. Возможно, они проявят осторожность и решат выждать пару дней — пока у милиции уляжется возбуждение. Но я-то их планов не знал, а потому выжидать никак не мог — требовалось сидеть и караулить, чтобы, не дай бог, не проворонить момент.

Мне повезло. Они тоже ждать не стали. Видимо, возиться с неубиваемым, как Кощей Бессмертный, Иванцом им надоело. Ребят захватил нешуточный азарт и они решили во что бы то ни стало добраться до его иглы, которая в яйце, а яйцо, понятное дело, в утке. А где ж и быть утке-то, как не в больнице? Логика очевидна. И часа в три пополудни мимо меня с задумчивым видом прошел невзрачного вида мужичонка. Такой невзрачный, что никто на него внимания не обратил. Кроме меня. Потому что это был тот самый мужичонка, что полторы недели назад не сморгнув глазом отправил к праотцам Ферзя и Кокона, а потом забрал у Вани дипломат с миллионами и смылся, прострелив ему на прощанье руку.

Свою огромную куртку стрелок, видимо, подарил бомжам, чтобы тем было не холодно бутылки собирать. Собственно, там ей самое место — я еще в среду подивился ее затрапезному виду. Сейчас на невзрачном была вполне приличного вида «Аляска», но меня это обстоятельство в заблуждение не ввело — во всем остальном он остался прежним, даже усы сажей себе подрисовывать не стал для маскировки. В этом смысле я дал ему сто очков вперед. И теперь пожинал плоды собственной предусмотрительности, оставаясь неузнанным и при этом узнав противника — рожу мужичка я, оказывается, запомнил прекрасно, хоть и пребывал во время нападения в состоянии ступора. Наверное, подсознание подсуетилось, за что ему отдельное спасибо.

Проводив фигуру взглядом поверх газеты до самого входа, я принялся ждать, как будут развиваться события. О том, что он прямо сейчас проберется в палату Иванца и зальет ему в трубочку серной кислоты, а не вина-мина, я не переживал. Там, все-таки, сидел мент, и я надеялся, что кроме книжки он с собой еще что-нибудь прихватил.

И снова не ошибся. Через пять минут мужичонка появился на крыльце, воровато огляделся и заторопился прочь, при этом путь его лежал мимо меня. Подозреваю, что он тоже пытал бабушку-регистраторшу на счет местоположения Иванца, и той показалось подозрительным обилие посетителей у раненого. Наверное, она это как-то продемонстрировала. Вот мужичок и решил убраться подобру-поздорову. Пока бабка не разнервничалась и на всякий случай не кликнула милицию.

Чтобы не упустить стрелка и одновременно не привлечь к себе его внимания, я не стал дожидаться, пока он поравняется со мной. Аккуратно сложил газету, скрутил ее трубочкой, поднялся и неторопливо пошел впереди него. Объект наблюдения, двигавшийся гораздо быстрее, обогнал меня, даже искоса не поинтересовавшись, что я за тип. Ну, дочитал человек отчет о матче — и домой двинул. Что в этом особенного? Мне это понравилось, и я тоже прибавил шагу. Ровно настолько, чтобы выйти на парковку, будучи метрах в двадцати позади.

Ведомый все так же торопливо заложил с десяток зигзагов промеж многочисленных машин и уселся в черный «Краун». Ну, понятно — светло-коричневый «Опель» после неудачного покушения использовать было опасно. Не удивлюсь, если данный шедевр немецкого автопрома уже оттранспортирован на какую-нибудь авторазборку и расчленен. Тем более что он был уже старенький и пожертвовать им было не жалко. Как и курткой, что была подарена замерзающим бомжам.

Приметив притулившееся на краю площадки такси из первого таксопарка, я подошел к нему и, открыв дверь, поинтересовался:

— Свободен, брат?

За рулем сидел Нарзан, человек, с которым я не раз пересекался, работая в третьем таксомоторном, и мне стало даже интересно — а вот узнает или нет? Но его взгляд, не задерживаясь, скользнул по моему лицу, затем последовал кивок на пассажирское сиденье:

— Садись, брат.

Я воспользовался предложением и, ткнув пальцем в направлении черного «Крауна», спросил:

— За ним сможешь продержаться?

— Не вопрос, командир, — протянул Нарзан со своим качественным дагестанским акцентом. Куда там мне с моим поддельным грузинским, который я при нем старался не афишировать, говоря мало и по существу. — За твои деньги — любой каприз.

И мы поехали. Правда, перед этим пришлось минут пять ждать, пока обитатели «Крауна» выяснят, куда им, собственно, надо.

Когда же это случилось, оказалось, что им надо за город. Нарзан начал искоса поглядывать на меня. Потом не выдержал и спросил:

— За городом другой тариф, знаешь, да? Денег хватит?

— Хватит, — заверил я.

Он успокоился и продолжил аккуратно вести преследование. Настолько аккуратно, что мне даже захотелось похвалить его — прямо как я, натурально. Но я сдержался — а то еще влупит двойную цену за качество.

«Краун» между тем свернул в дачный поселок — и начались сложности. Нарзану приходилось дожидаться, пока преследуемые не свернут с прямого участка дороги, и только потом проезжать следом. Довольно муторное дело, однако он оставался спокойным.

Но все когда-нибудь заканчивается, и наше преследование тоже закончилось. Причем даже не пришлось обнаруживать себя — то, что «Краун» остановился, мы увидели метров за сто, через высокий, но дырявый забор из полусгнивших досок.

— Стой, — сказал я. — Пойду ногами, посмотрю, что там к чему.

Нарзан послушно остановился, я вылез из машины и не спеша побрел к повороту. Вслед мне прилетело вполне невинное:

— Мне тебя ждать, Мишок?

Я закашлялся. Скотина. Он меня сразу узнал, а всю дорогу делал вид, что я взаправдашний грузин в кепке. Чтобы потом поиздеваться, однозначно.

16

— Ты дурной, да? — очень самодовольным голосом спросил Нарзан. — Мы с тобой в одном городе столько таксовали, ты мне так глаза замозолил — совсем родной стал. И ты думаешь, что я тебя могу не узнать, да? Подумаешь, изменился чуть-чуть. Все мы чуть-чуть меняемся. Кто-то толстеет, кто-то бороду отращивает. А кто-то совсем женится.

— Это не про меня, — поспешно сказал я.

— Зато бороду отпускать — это про тебя. Сколько уже не брился? Дня три? И толстеть — тоже про тебя. Вон, какие щеки наел — из-за ушей видно.

— Это не щеки, — я выплюнул в ладошку вату, которая была уже без надобности, и выбросил ее в окошко. Вкусовые рецепторы объявили мне благодарность — за несколько часов они так и не смогли согласиться с тем, что вата — это вкусно. Хотя в последнее время вели себя на удивление смирно — я даже забыл, что напихал в рот всякой гадости. Так и ходил бы всю оставшуюся жизнь, не окажись под рукой Нарзана.

— О! — удивился он. — Шпионские страсти, в натуре! Кепку тоже можешь снять, я тебя никому не выдам.

В этом я даже не сомневался. Хоть и из первого таксомоторного, а Нарзан был свой человек. Да и захоти он — все равно никого подходящего под рукой не было. Поэтому я снял кепку, скатал ее трубочкой — что, кстати, получилось не вполне, ибо жесткий козырек препятствовал — и засунул в карман.

Надо отдать Нарзану должное — он не стал выпытывать, что за проблемы свалились на меня в этот раз. Хотя в том, что проблемы были, ежик бы догадался — не ради же собственного удовольствия я мотаюсь по городу, изображая из себя хомяка в кепке. Но, видимо, Нарзану и своих забот хватало. А потому он, испросив адрес, всю оставшуюся дорогу промолчал. Только хитро улыбался и косил в мою сторону веселым глазом, чуть не заработав косоглазие — дескать, ловко я тебя со всей твоей маскировкой на чистую воду вывел.

Ловко-то оно, конечно, ловко. Я с этим не то, чтобы спорить не собирался — у меня просто даже мысли такой не возникло. Потому что, честно говоря, в данный момент голова была занята другим. Чем — думаю, догадаться не сложно. Мозг, не так давно поймавший кураж, продолжал вдохновенно генерировать идеи. Вернее, одну идею. Потому что даже в своем творческом порыве он не мог усмотреть более одной тропинки, по которой стоило сейчас двигаться.

Тропинка эта, само собой, вела к той самой даче, что мы обнаружили, следуя за черным «Крауном». Дача, говоря откровенно, была не ахти — одноэтажный домишко на полкомнаты и прихожую, но в качестве временного прибежища, видимо, охотников на Иванца вполне устраивала. На тесноту они если и жаловались, то исключительно друг другу, хотя сколько жильцов втиснулось в домишко в количественном выражении, я не знал. Все, что мне было известно — из «Крауна» выбрались двое, а в самом домике их поджидал как минимум еще один, успевший засветить физиономию в оконном проеме.

В общем, как ни крути, силы были неравные. Даже с учетом позаимствованного у Генахи «Макарова». Потому что у ребят в домике тоже, подозреваю, был по крайней мере один ствол. К примеру, тот самый «Стечкин», из которого расстреляли Ферзя и Кокона. Второй, из которого Ване продырявили шею, был подброшен мне…

Мозг придумал-таки способ слегка уравновесить силы. Очень простой и очень любимый Александром Васильевичем Суворовым. В гости следовало нагрянуть внезапно. По возможности, когда враг отдыхает. То есть, ночью. В этом случае их можно было брать тепленькими и задавать любые вопросы — на половину из них точно ответят. Хотя бы из уважения к тому, что они дрыхли, а я безжалостно тренировал силу воли, проводя операцию по их поимке.

Таким образом, цель была поставлена. Дело оставалось за малым — дотерпеть до ночи, и, по возможности, не растерять боевой задор, что казалось куда труднее, ибо путь мой лежал к Кристине, в тепло и уют, которые расслабляют. Но я знал верное средство вернуть себе нужное настроение в нужное время — просто вспомнить про Ваню. Если и это не поможет, Тогда про Зуева. Беспроигрышный вариант. Конский возбудитель рядом не валялся. Встану и пойду в ночь, как миленький — вершить добро и справедливость, а заодно и себя, горемычного, из дерьма вытаскивать.

Нарзан, светлая и наивная душа, решил не брать с меня полную стоимость поездки. Поковырялся грязным натруженным пальцем в ворохе купюр, которые я ему протянул, отобрал наиболее приглянувшийся полтинник и, засунув его в карман, остальные насильно сжал в моей ладошке:

— Ты, Мишок, дуру не гони. Мы с тобой не чужие люди. Завтра я тебя остановлю покататься — ты же меня за это до трусов не разденешь, да? Я на бензин возьму, а тебе сейчас деньги нужнее. Вату покупать, за щеки складывать.

— Спасибо, дружище, — поблагодарил я от души. — А то ведь мне без ваты, сам понимаешь, никуда.

— Конечно, понимаю, — важно кивнул он. — Сейчас времена такие — всем без ваты никуда. Я бы сам на вату перешел, да сильно мясо люблю.

И уехал. А я, бегло осмотревшись, пошел к Кристине. Заждалась уже, поди. Истосковалась. Не зря ведь приглашала.

Приглашала — и от приглашения отказываться не стала. И тут же продемонстрировала, как сильно тосковала — едва увидев на пороге, очень нескромно запрыгнула на меня, обхватив ногами за талию, а руками за шею. Девушка она, конечно, миниатюрная, но я-то от нее подобной прыти не ожидал. А потому еле удержался на ногах. Но ругаться не стал. Напротив — бережно придержал ее под зад и на всякий случай спросил:

— Это ничего, что соседи увидят?

— Пусть видят, — сказала она. — Я девушка свободная. Бабка Маша, вон, сама меня достает — когда, говорит, ты, Кристинка, мужика себе уже заведешь? Так что пусть любуется — завела.

— Глупая ты, Кристинка, — хихикнул я. — Нормальные люди попугайчика себе заводят или собачку. На худой конец — крыса белого. А ты — мужика. Он же жрет, как лошадь, шерсть везде разбрасывает и его постоянно купать надо, чтобы не завонялся. Ладно, с соседями разобрались. А если малой увидит?

— А он на футболе. Через полчаса придет.

— И что ты ему скажешь? Или мы за полчаса все успеть должны?

— Нет! — твердо заявила она. — Торопиться не будем. А Сашке ты сам что-нибудь скажешь. Наплел ему с утра, что с Конюховым через Атлантику плавал — теперь сам думай, как отмазаться.

— Я?! С Конюховым?! Через Атлантику?! — я почувствовал, что самое время перебазироваться с лестничной площадки в прихожую, и проделал это. Ни к чему, чтобы соседи выслушивали такую чушь. Про меня-то ладно — я для них человек незнакомый. А что они о Кристине подумают? Тем более что ничего подобного я пацаненку с утра не говорил — точно помню. Но он мне еще тогда серьезным типом показался. И фантазия у него, похоже, тоже серьезно работала. Вырастет — любого Конюхова за пояс заткнет. А обо мне и говорить нечего.

Ссадив с себя Кристину, и прикрыв дверь, я коряво и не очень убедительно попытался доказать ей, что подобной ерунды не мог придумать даже под воздействием нехороших грибов, а уж на трезвую голову — и подавно. А вот поверила она или нет — не знаю, потому что вместо ответа затащила меня в постель и очень активно провела двадцать минут из того получаса, что оставался до прихода ее сына с футбола. Напрочь презрев собственное недавнее заявление, что торопиться мы не будем.

Я, собственно, не особенно возражал, потому как она сумела-таки взять себя в руки и, заблаговременно выбравшись из постели, замела следы распутства. Парня мы встретили, чинно восседая на диване и пялясь в телевизор. Во избежание ненужных мыслей между нами стоял поднос с парой чашек чая и пряниками.

Однако полностью избежать подозрений, кажется, не удалось. Ребенок, скинув верхнюю одежду прошел в зал и первым делом обвел нас настороженным взглядом летчика-истребителя, у которого только что сперли любимый истребитель и он, понимая, что все это не спроста, пытается вычислить, какая вражина могла такую гнусность учинить.

Прикинув, что терять мне все равно нечего и лучше первым начать задавать вопросы на отвлеченные темы, чем ждать, пока он начнет засыпать нас своими, вполне определенными, я сказал:

— Привет, футболист. А с чего ты взял, что я с Конюховым через Атлантику плавал?

— Ты сам сказал, — парень, ни мало не смутясь, уставился на меня наивными детскими глазами. Чем невзначай напомнил мне Иванца, когда тот заявлял, что я знаю о перевозке двух миллионов. Или Зуева — тот на таком же голубом глазу вешал на меня всех собак, включая кошек. Но, если Иванец или Зуев вызывали исключительно рвотные позывы, то стоящий в дверном проеме пацаненок — только восхищение. Потому что в детстве еще можно сочинять для себя всякую ересь и даже самому верить в нее. Во взрослом возрасте (а оба мои нынешние неприятеля, натурально, обретались именно во взрослом возрасте) такие вещи квалифицируются, как психическое расстройство и караются помещением в дурку и насильственным пожиранием галоперидола и прочих барбитуратов. — Все утро сидел и рассказывал, что ты — как Конюхов, путешественник. А Конюхов недавно до Барбадоса догреб. А где это — Барбадос?

— Не знаю. Я там не был. Я в это время в другую сторону греб. Я же не Конюхов. Я — как Конюхов. Тоже люблю туда-сюда путешествовать. Только отдельно от него. Чтобы веслами не запутаться.

Как ни странно, пацану такая версия пришлась по вкусу. Мы с ним, хоть и не без некоторых неувязочек, поладили утром, когда, сидя в кухне, вели незамысловатую мужскую беседу; поладили и теперь, когда наше суровое мужское общество было разбавлено его матерью. Другими словами, через час он разместился на том месте, где в момент его прихода стоял поднос, и мы смотрелись уже вполне в формате среднестатистической семьи — папа, мама и сын, увлеченно пялящиеся в телеэкран.

Сашок, похоже, не собирался париться тем обстоятельством, что малознакомый дядька в лице меня остается у них на ночь и не скрывает этого. Может, удовлетворился моей утренней байкой об усталом путешественнике, которому его добрая мать предоставила ночлег, а может, в хитрой маленькой башке бегали иные какие мысли. Не знаю, я в детской психологии не специалист и что творится в головах у нынешних десятилетних, представляю слабо. Я и себя-то десятилетнего помню с трудом.

Вечер тек весьма спокойно и так же спокойно собирался перейти в ночь. Я изрядно расслабился — а почему бы и нет? Все шло совсем не так плохо, как могло идти. Я, конечно, вынужден был скрываться, но не иначе, как кто-то из небожителей озаботился вопросами справедливости и подсунул мне Кристину. А скрываться в ее доме было куда теплее и уютнее, а также сытнее и сексуально удовлетвореннее, чем, скажем, в каком-нибудь канализационном колодце. Я, если и не ловил кайф, то чувствовал серьезную удовлетворенность — факт.

До тех пор, пока телек не перестал баловать нас каким-то идиотским фильмом породы «мелодрама», и решил показать передачу «Дорожный патруль». Впрочем, после первых десяти минут я все еще чувствовал себя вполне комфортно. На экране показывали битые автомобильчики, пьяных автовладельцев и важных гибддшников, которые этих автовладельцев повязали. Всего этого я вдоволь насмотрелся своими глазами за десять лет таксерства, а потому испытывал если не ностальгию, то нечто умиротворяюще-привычное. И совсем разомлел. Но вдруг случилась рубрика «Разыскиваются», и душевное спокойствие вмиг куда-то улетучилось. Потому что с экрана на меня уставилась моя фотокарточка, правда, пятилетней давности, и монотонный голос дикторши принялся излагать мои подвиги — явно в интерпретации следователя Зуева. Мне на нервной почве даже показалось — с его интонациями. Оно, конечно, ночью я подстраховался, назвавшись Пашей, так что имя «Михаил Мешковский» значило для Кристины с сыном не больше, чем какое-нибудь «Хайле Селассие IV», но морда-то — ее ведь никуда не денешь. Захотелось срочно куда-нибудь телепортироваться. Сгодился бы даже канализационный колодец. Там, слава богу, телевизора точно нет. Но телепортацию пришлось отменить, потому что Сашка, хрустя печеньем, сбил весь настрой на это нелегкое дело.

— Смотри! — удивленно заметил он. — А этот крендель на тебя похож!

— Саша! — одернула его Кристина. Я подумал было, что она попробует вправить ему мозги — мол, негоже живого человека с фотографией на телеэкране сравнивать и все такое, но не тут-то было. Ее просто-напросто смутил словарный арсенал сына. — Что это за «крендель»? Где ты слов таких набрался?

— Ну, вот этот, на фотке, — пацаненок то ли не понял мамкиного возмущения, то ли решил проигнорировать его. — Реально на дядь Пашу похож.

— Нифига не похож, — сообразив, что можно обойтись безо всяких научно-фантастических выкрутасов и изо всех сил стараясь оставаться спокойным, возразил я. — Ты посмотри, какие у него лопухи? Как у слона. С такими лопухами знаешь, как сложно против ветра выгребать? До Барбадоса точно фиг доплывешь. И ты хочешь сказать, что у меня такие же? Что я с ними до Барбадоса догреб? — Догреб, конечно, Конюхов, а я, согласно собственной версии, греб в обратную сторону. Но сейчас это не имело значения. Нужно было как можно быстрее и как можно тотальнее забить им мозги — стараясь, однако, оперировать привычными понятиями. Все равно сразу не сообразят, где нестыковка. А потом, глядишь, поздно соображать будет. Но, чтобы совсем уж не расстраивать мальца, напрочь отметая его теорию, — а заодно и себя малость попиарить, — я задумчиво потер нижнюю челюсть: — А вот подбородок похож. Такой же волевой. И глаза похожи.

Кристина критически осмотрела меня и возразила:

— Нет, подбородок совсем не похож. А вот нос похож. И глаза… Ты посмотри, какие у него глаза — жестокие. Сразу видно — особо опасный преступник. А у тебя глаза не такие. Они у тебя усталые-усталые. Как будто…

Она задумалась, явно не зная, что нужно сделать, чтобы глаза стали такими усталыми, и я, уже совсем успокоившийся, решил ей помочь:

— Как будто я в одиночку целину поднял?

— Да, — она на полном серьезе кивнула, украла у сына печенюшку и тоже принялась хрустеть. Потом с важностью критика на художественной выставке заметила: — А в общем — похож. Если тебя хорошо не знать — запросто перепутать можно.

Я внутренне расплылся в довольной ухмылке. Еще бы не перепутать — не так уж сильно за пять лет изменился. Но главное — в душах моих гостеприимных хозяев были посеяны зерна сомнений, давших обильный урожай, и теперь они могли бы с легкостью найти тысячу отличий между мной на фотографии и мной реальным. Отныне никакой Зуев не сможет им доказать, что в их квартире и в их телевизоре — один и тот же человек.

И, чтобы закрепить успех, я недовольно скосил на Кристину левый глаз и проворчал:

— Ну, спасибо, добрая женщина. Значит, я, по-твоему, на убийцу похож?

Но меня на экране уже не было, там готовились показать что-то душераздирающее, понимание чего доступно только женщинам, а потому Кристина легкомысленно отмахнулась от претензии:

— Отстань! Вы, мужики, когда небритые, все на убийц похожи.

— Это такой тонкий намек? — уточнил я. — Ты хочешь, чтобы я побрился, а прямо сказать постеснялась?

Она таки оторвалась от ящика и грозно посмотрела на меня:

— Не надо тебе бриться! Мне нравится, как ты колешься!

И снова уставилась в телевизор. Зато на меня с интересом посмотрел Сашок. Потом на мамку. Потом снова на меня. Потом не по-детски ухмыльнулся, поднялся и сообщил:

— Я — мыться и спать. А вы — как хотите.

Когда он покинул комнату, Кристина с укоризной заявила:

— Ну вот, он все понял. Нынешние детки — это что-то. Развиваются не по дням, а по часам.

— А не надо было говорить, что тебе нравится, как я колюсь, — хихикнул я. — Ты бы еще уточнила, в каком месте тебе это нравится.

— Ладно, — отмахнулась она. — Не учи ученого. Я тебе на ночь на полу постелю, чтобы Сашка лишних вопросов не задавал. А когда он уснет — ты ко мне переберешься.

17

Не заснуть до четырех утра оказалось достаточно просто. Пользуясь тем, что завтра воскресенье, мы опять очень долго кувыркались в постели. После чего Кристина безмятежно отключилась, а я не смог. Снова нервы помешали. Так и провалялся рядом с ней, пялясь то в потолок, то на ядовито-зеленые циферки, высвечивающиеся на электронном циферблате настольных часов.

Ближе к четырем я решил, что хватит заниматься безобразием и пролеживать дыру в простыне, и полез с кровати прочь. Поскольку лежал у стенки, то через Кристину.

Та попыталась проснуться, но не совсем удачно. Сил хватило лишь на то, чтобы пробормотать:

— Ты куда?

— Спи, — отозвался я. — На пол переберусь. А то малой завтра опять раньше всех подскочит, увидит, что мы вместе лежим — невесть что подумает.

— Правильно, — уже совсем тихо отозвалась она и, повернувшись на бок, отключилась.

Осторожный и бесшумный, как хитрая мышка-переросток, я облачился в свои манатки и прокрался в коридор. Обулся, натянул куртку, проверил — на месте ли пистолет. Сашка, конечно, весь вечер вроде как у нас на глазах провел, но кто его знает. Мальцы — они хитрые, по себе помню.

Пистолет оказался на месте. Как и кепка-аэродром, за которую я, впрочем, даже не переживал. Ну, обнаружит ее Сашок — и что он с ней сделает? Пистолет в этом смысле куда интереснее — для пацаненка десяти лет.

Бесшумно выскользнув на лестничную площадку, прикрыл дверь, стараясь не щелкнуть язычком замка. Получилось. Облегченно вздохнув, я вышел из подъезда.

Ловить машину в четыре часа, да еще в ночь с субботы на воскресенье — занятие довольно нудное. Бежать к телефону, с которого я накануне звонил в «Технопарк» с целью выведать местонахождение Иванца, не хотелось. Далековато, а в темноте и заблудиться не мудрено. Я, конечно, таксист с небывалым стажем, и город знаю, как свои пять (почему пять?! у меня двадцать!) пальцев, но только когда за рулем. Пребывая в пешеходном варианте, я чувствовал себя неуверенно, а порой вообще откровенно терялся. Странная метаморфоза, но — что есть, то есть. Рисковать не стоило.

Торчать у дороги в ожидании машины пришлось добрых полчаса. Я мужественно выдержал это испытание, хоть и продрог изрядно. А подобрал меня какой-то потрепанный «Москвич»-универсал, каких я, не совру, уже лет десять не видел. Водила был злой, потому что невыспанный, и неразговорчивый, потому что злой. Угрюмо выслушал, куда мне надо, назвал цену, я согласился, и мы поехали.

Остановив его в полукилометре от места назначения, я рассчитался и дальше пошел пешком. Заблудиться в дачном поселке не боялся. Он, хоть и был вообще лишен какого-либо освещения, зато возводился квадратно-гнездовым способом, а эти самые квадраты-гнезда я днем старательно пересчитал. Преждевременно же пугать обитателей интересующей меня дачи лишним шумом, светом фар и прочими прелестями издыхающего изделия Московского автозавода имени Ленинского комсомола было ни к чему. Я рассчитывал застать их врасплох.

По-моему, небезосновательно. Время с половины пятого до пяти — не самое то, чтобы навещать лежачих больных в больнице. Даже с целью помочь им отмучаться. Я почему-то был уверен, что охотники на Иванца в это время должны еще сладко спать.

Оказалось, я ошибся. Возможно, ход их мысли был схож с моим. В том смысле, что означенное время — не самое удобное, чтобы во все глаза охранять покой пациента, и дежурный мент благополучно закемарил. А может, планы у них были несколько другие, к Иванцу никакого касательства не имевшие.

Обитатели домика не спали. Причем, не спали откровенно, никого при этом не стесняясь. Да и кого, собственно? Милиция на дачный поселок сроду внимания не обращала, даже когда здесь бомжи из породистых собак шашлыки жарили. Дачников же, по случаю изрядной уже осени, холодных ночей и собранного урожая, в округе не наблюдалось. А если и был кто, то какое ему дело, что соседи с утра пораньше собрались куда-то ехать? Может, у них водка закончилась. А может, закуска.

Во дворе рычал давешний черный «краун» — прогревался. Завели, видимо, совсем недавно, потому что двигатель еще громко тарахтел и время от времени сильно вздрагивал, раскачивая машину. С крыльца в направлении автомобиля бил сильный сноп света — человек, построивший дачу, в свое время стащил где-то прожектор, и не нашел для него лучшего применения, кроме как двор освещать.

В небольшом окошке тоже горел свет. Но даже не он убедил меня, что это не кто-то случайно вышел отлить и на всякий случай решил прогреть машину. Просто рядом с «Крауном», повернувшись лицом к каким-то кустам, росшим вдоль дорожки, — то ли смородине, то ли крыжовнику, — курили два типа. Они о чем-то трепались, и пытаться прорываться к дому через их ряды было не просто рискованно, а откровенно глупо.

Но, поскольку прожектор целенаправленно бил на дорожку перед домом, практически не высвечивая ничего вокруг, я все-таки решил подобраться поближе. Парни, стоящие в потоке яркого света, не могли увидеть меня, подкрадывающегося к ним из темноты. Да и услышать тоже вряд ли могли. Слишком увлечены беседой. К тому же машина под самое ухо рычит.

Обойдя участок по периметру, я перемахнул через забор там, где меня уж точно никто не смог бы заметить — у покосившегося гальюна очень военного (после бомбежки и то лучше смотрятся) вида. Сперва, правда, во избежание недоразумений, на карачках припав к земле, долго прислушивался, не доносится ли из покосившегося строения каких посторонних звуков. Но, не услышав ни сопенья, ни кряхтенья, сомневаться перестал и пошел в прорыв.

Пригнувшись и попетляв по каким-то плодово-ягодным кустам, я довольно скоро оказался в пределах слышимости от сладкой парочки. Мне действительно удалось остаться незамеченным, и это бодрило. Последнее было кстати — долгое ожидание извозчика и разочарование, испытанное при виде проснувшихся и уже куда-то намылившихся обитателей дачи заметно выбили меня из колеи. Я, как бы поточнее выразиться, ослаб решимостью. Настолько, что даже начал сомневаться — а стоит ли вообще лезть на рожон?

Но, с одной стороны, отступать было уже поздно (хотя, собственно, почему? разве только из-за собственного упрямства), а с другой — разговор курильщиков показался вдруг необычайно познавательным. Потому что говорили в том числе и обо мне. Выдавая на-гора массу полезной информации. Стало даже до слез обидно, что начало беседы осталось неуслышанным. Однако фразы: «Че ты заладил — «мокруха, мокруха!»? Тебе же сказали — водила Вани за все ответит!», — оказалось достаточно, чтобы понять — жизнь… Пардон, ночь прожита не зря. Речугу толкал тот самый мужичонка, что привел меня сюда вчера. А его слушателем выступал курносый парнишка, простреливший Иванцу шею. И мне было даже странно слышать, что он вдруг переметнулся в лагерь пацифистов. Но — факт, потому что следующие слова его оппонента недвусмысленно указывали именно на это:

— Ваня сам Кобе сообщил, когда на дело сговаривались. Типа, взял нового водилу — в самый раз. Черт наглый, борзый и тупой. Такого подставить — как два пальца, сам бог велел. Так что не боись — тебе на тюрьме шконарь мять не придется. Там место, можно сказать, уже занято. Нам чуть-чуть напрячься осталось, а ты очком зассал.

— Я понимаю, что чуть-чуть напрячься осталось, — вяло мямлил курносый. — Только Ваня же свой.

— Ты поэтому его позавчера не привалил? — зло процедил мужичонка и сильным щелчок отбросил окурок поверх кустов в мою сторону. Слава богу, не попал. — Ну ты и говнюк! Да таких «своих», как он, в детской коляске подушкой давить надо! Ты же сам знаешь, Батон, как он пацанов на тюрьме кинул. И Коба сказал, что поставит Ваню на перо. А Коба — он за базар отвечает. Если сказал, что быть Ване жмуром — значит, будет. И все. Хорош базлать.

В ответ на это молодой тяжело вздохнул и тоже послал «бычок» в мою сторону. На сей раз тот упал мне на спину и осыпал куртку снопом искр. Бандюки, к счастью, ничего не заметили — сочтя разговор законченным, они синхронно развернулись и направились к дому.

Не самый длинный, в принципе, разговор. Но из него многое стало ясным. Или, во всяком случае, мне так показалось.

Первым делом — Иванец отнюдь не был невинной жертвой. Если, как сказал мужичонка, они с Кобой сообща сговаривались на дело. Видимо, два с половиной миллиона — это отступные, которые Ваня предложил своему бывшему боевику за отказ от мести. Ну и, возможно, кое-что себе на жизнь планировал оставить. А Коба, верный слову, решил и деньги поиметь, и Ваню на тот свет спровадить. Только с последним что-то все никак не клеилось. Ну, так ведь в любом деле накладки бывают. Главное — не отчаиваться, а пробовать снова и снова, как говаривал Брут, тыкая в Цезаря ножиком.

Мне, согласно подслушанного разговора, готовилась роль главного подозреваемого. И сволочь Иванец обговорил со своими подельниками этот момент с самого начала. Он-то не знал, что его самого грохнуть захотят. А теперь никому и не скажет, пока медики глотку не починят. И, главное, написать не сумеет — рука тоже на привязи. Правая, которой он писал. Почему сразу после ограбления не сообщил, хотя сам уверял, что целили ему в грудь, а рукой он прикрылся? А шут знает. Может, надеялся, что все это лишь недоразумение. А может, боялся, что придется рассказать о своем участии в сговоре. Неласковый Зуев за такое бы по головке не погладил. И Ваня продолжал играть в свою игру, пока до второго покушения не доигрался. Зато мне с этого момента можно было прекращать корчить удивленную мину, слушая, как Зуев уверенно шьет дело. Так было предусмотрено по плану. К стыду следователя — не по его плану.

Несколько огорчила оценка моей личности Иванцом — наглый, борзый и тупой. Если с первыми двумя пунктами я, скрепя сердце, еще мог как-то согласиться, то последний вызывал отторжение даже на подсознательном уровне, не говоря уже о сознательном. Вступать же с противником в полемику смысла не было — это слова Иванца, невзрачный только повторил их. И бежать на поиски Зуева, чтобы передать ему подслушанный разговор, тоже бессмысленно — где я его сейчас найду, Зуева-то? Да и не поверит он мне. Снова скажет — выдумываешь ты все, Мешковский. Лишь бы в тюрьму не садиться. А мне на это даже возразить нечего будет. Потому что никаких доказательств, что я такую беседу действительно подслушал, а не с потолка высосал, не было. Облом-с.

Единственный положительный момент (если, конечно, его можно было назвать положительным), следовавший из моих рассуждений, состоял в том, что отныне я усвоил наверняка — теперь отступать никак нельзя. Раз уж я здесь, раз уж сподобился подслушать такие откровения, то стоит попробовать и языка заполучить. Который сможет подтвердить Зуеву, что разговор действительно состоялся и факты, в нем озвученные, имеют место.

Вынув из внутреннего кармана куртки пистолет, я зачем-то поглубже натянул кепку и, выбравшись из кустов, пошел к домику.

Разумеется, меня не ждали, хоть и бодрствовали уже довольно долго. Разумеется, я постарался воспользоваться этим на полную катушку. Изо всей силы пнул ногой дверь и, вытянув вперед руку с пистолетом, рявкнул:

— А ну, стоять всем! Кто шевельнется — стреляю без предупреждения!

Не знаю, может быть, на них вид моей кепки так подействовал? Или же громкий командирский голос?

— Палево, менты! — заорал кто-то, выражая тем самым общее мнение.

Маленькую комнатушку я успел рассмотреть лишь мельком — настолько быстро все произошло. В глубине стоял стол и пара стульев, на которых восседали два человека. А третий, очевидно, находился за дверью. И когда первые двое вскочили, с грохотом роняя стулья (причем один из них и поделился с товарищами упомянутым воплем), третий среагировал на удивление быстро, той же дверью меня и прихлопнув.

От мощного тычка я отлетел в чуланчик. Пистолет не выронил, но кепки лишился и на задницу сел. Несколько секунд посидел, с удивлением и досадой прислушиваясь к звону и грохоту, доносящемуся изнутри, потом вскочил и бросился штурмовать дверь.

Это получилось на удивление легко, потому как держать ее никто и не думал. Я даже больше скажу — внутри вообще никого не было.

Сколь ни маленькими мне показались оконца домика при наружном осмотре, их размера бандюкам вполне хватило, чтобы быстро сделать ноги. Рамы они, судя по всему, вышибли стульями, а вот в какой позе выпрыгивали втроем из двух окон, умудрившись покинуть помещение буквально за несколько секунд — загадка.

Которая, впрочем, интересовала меня не особенно сильно. Потому что на данный момент я знал главное — языка взять не удалось. Очень уж боялись они, эти потенциальные языки, встречи с милицией. Даже вооруженного сопротивления оказать не попытались.

Беглый осмотр комнатки ничего не дал. Кроме, разве, одного — я убедился, что здесь действительно обитали трое. Кроватей не было, но на полу были оборудованы лежбища из старых шуб, пуховиков и прочего барахла зимнего применения. Небогато, в общем, жили мужики. Но, видимо, могли себе позволить потерпеть — в ожидании того времени, когда смогут пользоваться невиданной кучей бабла, двумя с половиной миллионами баксов.

С досадой пнув попавшийся под ноги стул, я развернулся и пошел прочь. Засады не опасался — для того, чтобы ее организовать, нужно, по крайности, остановиться и отдышаться. А по тому, с какой скоростью рванули из домика его обитатели, было видно, что остановятся они еще не скоро.

Итак, ночной рейд завершился безрезультатно. Не считать же успехом напуганных бандюков. И в ближайшей перспективе у меня было все то же — прятаться от назойливого Зуева и пытаться самому раздобыть доказательства своей невиновности. Слава богу, подслушанный разговор позволял обозначить кое-какие ориентиры.

А между тем, скрываться уже изрядно надоело. Без документов я не мог ни явку поменять, ни, скажем, машину в прокат взять. А заниматься отбеливанием себя, любимого, в глазах правоохранительных органов пешим, да еще и прячась от них при этом, занятие — ох! — неблагодарное.

Хотя — почему пешим? Выйдя на крыльцо, я растянул губы в плотоядной ухмылке. Перед домом на дорожке по-прежнему стоял «Краун», его двигатель уже прогрелся и теперь урчал ласково, словно приглашая — иди, мол, сюда, человек, не бойся. Прежние хозяева сбежали и бросили меня на произвол судьбы. Хочешь, я буду твоим?

Не вопрос — конечно, хочу! Спустившись с крыльца, я подошел к машине и провел по капоту рукой. Теплый. Живой. Хоть сейчас садись и езжай. А что мне еще надо? Я забрался внутрь и поехал.

И, выруливая с подъездной дорожки, приметил метрах в ста фигуру, которая стояла между колеями и, приложив руку козырьком, смотрела в мою сторону. Фигура сжимала в руках пистолет, и по этому признаку я догадался, что впереди — один из сбежавших обитателей домика. Интересно, что он рассчитывал увидеть, пялясь прямо в ослепляющие фары, которые я, для пущей важности, переключил на дальний свет? Ну, да бог с ним — пусть тренируется. В любом случае, кое-какие чувства он должен был испытывать — я в это верил. К примеру — удивляться нахальству ментов, которые, не захватив никого из обитателей домика, решили угнать автомобиль.

Пусть его. Во-первых, я не мент. А во-вторых, нечего было убегать. Старый боевой закон — если враг бежит, все, что он оставляет после себя, достается в качестве военного приза тому, кто заставил врага бежать. В данном случае — мне. Расступись!

И человек впереди расступился. В смысле — шмыгнул в кусты. Связываться с милицией, даже имея в руках пистолет, не захотел.

Все равно дурак. Если уж взялся бежать, то бежал бы как можно дальше. Будь на моем месте настоящая облава — повязали бы его, как миленького. И поспешное ныряние в кусты — вряд ли панацея.

18

Тупичок-с, Михаил Семенович. Нет, не вы тупичок, хотя тоже не без этого. Зачем было так безоглядно вламываться в логово врага? Понятно, что возбуждение, охватившее ваш организм после прослушивания беседы двух стрелков, требовало немедленной разрядки. Но ведь это не повод врываться в избушку и пугать присутствующих визгливыми воплями и помятым козырьком кепки. Можно было побегать вокруг дома, попрыгать — в высоту, в длину, в ширину. Глядишь — улеглось бы возбуждение. Потом атаковать тихой сапой, из-за угла, дождавшись, когда они сами выйдут, чтобы в машину погрузиться… А вы, Михал Семеныч — сразу в лобовую. Естественно, распугали всех. Вы же страшный, Михал Семеныч. Страшнее ядерной войны. Поэтому они и сделали ноги. Спасибо, хоть углы напоследок не загадили. Но вам-то от этого не легче. Дышать-то, может, и легче, но на душе-то, Михаил Семенович, на душе… Получается, что и вас с полным основанием тупичком обозвать можно. И находитесь вы в тупичке. Два в одном, так сказать. Аминь.

Так думал я, возвращаясь в город из дачного поселка. Снова оборвалась ниточка, которую я с таким изяществом и ловкостью свил для себя. Но, с другой стороны, можно ли назвать нынешнюю экспедицию полностью провалившейся? Нет.

Результат имел место. Хоть и не такой внушительный, какого можно было достичь, не поторопись я со штурмом. Впрочем, сделанного не воротишь. Буду довольствоваться тем, чем сумел разжиться. А именно — информацией. Что совсем немало. Пусть оборвалась еще одна ниточка, но, используя новые, неправедно подслушанные сведения, можно нарисовать себе вторую и даже, постаравшись, третью. Ведь мне теперь стало понятным многое из того, что раньше просто разрывало мозг своей необъяснимостью. И после этого кто-то будет утверждать, что подслушивать и подглядывать — нехорошо?! Не надо бреда, господа! Президента Никсона — в отставку! Прокурора Скуратова — в отставку! Ввести в школах урок прикладного шпионажа и нещадно пороть тех, кто отлынивает от его посещения! Так говорю вам я, Михаил Семенович Мешковский! А я никогда не говорю просто так.

Машину я оставил у дома Кристины. Зачем — не знаю. Наверное, за неполные двое суток рефлекс выработался — проводить свободное время с ней и у нее. Сейчас было аккурат свободное время. Однако подниматься в квартиру я даже не собирался — семь утра в воскресный день не есть самый подходящий для этого момент. Но мне нужно было место, где можно в спокойной обстановке пораскинуть мозгами. Площадка перед шестиэтажкой Кристины для этой цели подходила как нельзя лучше — здесь меня точно никто искать не станет.

Вольготно раскинувшись на сиденье и закинув руки за голову, я принялся за создание ниточки. Просто пряха какая-то, не к столу будет сказано. Или в моем случае все-таки прях? Как-то не очень мужественно звучит… Неважно.

Неудачи я не боялся. Мозг в последнее время даже на пустом месте умудрялся демонстрировать чудеса мыслительной акробатики, а также эквилибристики и жонгляжа. А снабженный новой информацией должен был выдать на-гора вообще что-нибудь гениальное. Я даже зажмурился от удовольствия, предвкушая результат. Я готов был признать себя равным Архимеду, плавающему в ванной и придумывающему слово «Эврика!»…

Хотя потом Архимеда, кажется, зарубили. Грустная перспектива, заставившая меня собраться с силами и все-таки начать думать на заданную тему.

Итак, дано: Иванец, на которого охотится Коба с подручными, и Зуев, с подачи Иванца мечтающий заставить меня строить новый Беломорканал. Доказать: гнусному Зуеву, что я Иванца не грабил и даже ни разу не стрелял в него. Хотя, по совести, это нужно было сделать в первый же день знакомства. Решение: взять кого-нибудь из команды Кобы и доставить его к Зуеву — пусть расскажет, как все было на самом деле.

Вот тут наступал самый ответственный момент — где его взять? У меня было три варианта. Во-первых, дачный домик, откуда я только что вернулся. И где, кстати, оставил кепку. Сие было досадно — если Зуев найдет ее там и установит, что она принадлежит мне, то получит дополнительный довод в пользу моих связей с грабителями. Ему ведь не докажешь, что я пришел туда исключительно с целью заполучить языка, а не добычу равными частями попилить. Но все же не смертельно — учитывая метод работы Зуева, до дачного домика он доберется еще не скоро, если вообще доберется. Да и в этом случае вряд ли сообразит отдать кепку на экспертизу с целью определить ее владельца. Мало ли барахла на дачах валяется?

И вообще — к черту Зуева. Он меня в данную секунду не интересовал. Меня интересовала дача. Могли подручные Кобы вернуться туда? Да, если успели разглядеть, что в отъезжающем автомобиле был только один человек. Проявить такую наблюдательность им ничто не мешало — стекла «Крауна» были не тонированы. А ежели они увидели, что я один, то просто обязаны были догадаться, что к ним наведалась не милиция — органы обычно облавы в одиночку не проводят. Так что бандюки вполне могли посетить домик после моего отъезда. Меня в данном случае смущало другое — нахрена им это нужно? А если все-таки предположить, что на кой-то хрен все-таки нужно, то как долго там пробудут? Успею ли я их застать, если прямо сейчас вернусь туда? Поразмыслив немного, я решил, что не успею. Зачем им задерживаться в халупе, где не осталось ни одного целого стекла? И которую по этой причине фиг натопишь? Скорее всего, осмотрятся, пошмыгают носом от огорчения — да и отправятся куда-то. Ведь собирались же они сваливать в момент моего появления, разве нет?

Куда-то собирались. Где частичка «куда» — это во-вторых. В больницу к Иванцу. Может, и не прямым ходом, но однозначно туда.

Следовало ли мне тоже выдвигаться на улицу Челюскинцев? Я скурил целую сигарету, прежде чем твердо решил — нет. До госпиталя они, конечно, доберутся, в упорстве соратников Кобы сомневаться не приходилось. Но вряд ли это произойдет скоро — как ни крути, мой визит должен был внести коррективы в их планы. И, прежде чем навестить Иванца, они наверняка захотят посоветоваться со своим главнокомандующим. Сколько времени понадобится, чтобы на перекладных добраться из-за города к Кобе, а затем провести экстренное совещание — одному богу известно. Так что ж — все это время я должен буду торчать у госпиталя? А если заседание растянется на сутки? Да я там всему персоналу мозоли на глазах натру, даром, что из машины не выйду — парковка из окон просматривается отлично.

Таким вот весьма естественным образом у меня остался лишь третий вариант — двигаться к дому Кобы, который являлся организатором и вдохновителем их побед (а заодно и поражений, чтобы не зазнавались), и там ждать развития событий. Был, конечно, риск, что за домом бывшего иванцовского боевика следят менты и им будет очень приятно поймать меня там, но это уже, как говорится, издержки производства. Однако на дворе все еще были сумерки — осень, как-никак, и даже почти поздняя, — и я надеялся остаться незамеченным: выбрать место поудобнее, и оттуда держать под наблюдением всю прилегающую местность. Шансы были. Очень трудно приметить в темное время суток Мишу Мешковского, особенно когда он в черном «Крауне».

На всякий случай к месту дислокации я подъезжал очень осторожно. Пристально зыркал по сторонам и всем своим видом изображал больного манией преследования. Но, даже не смотря на это, так и не понял — следил ли кто за обителью Кобы, или я был единственным, кого посетила сия свежая мысль. Все, что увидел — серые плотные сумерки, из которых кое-где выглядывали смутные очертания предметов. Небогато. Но, поскольку явных признаков «наружки» не было, я решил рискнуть. Придирчиво выбрал себе место — чтобы не такое удаленное, как в прошлый раз, а у самого объекта. Отъехал слегка за угол дома, чтобы не очень бросаться в глаза, при этом не выпуская из поля зрения подъезд с площадкой перед ним. И стал ждать. Будучи готовым в том числе и к визиту ментов, присутствия которых исключать все же не собирался.

Время текло медленно, чтобы не сказать — невыносимо медленно, и мое сиденье в засаде разбавлялось лишь недовольным урчанием желудка. Не самое приятное звуковое сопровождение, но с этим ничего нельзя было поделать — желудок был прав, злясь на меня. В последний раз я баловал его чем-то съедобным накануне вечером, то есть добрых десять часов назад. Съедобное было давно переварено, и желудок требовал еще топлива. Ему надоело питаться самим собой и надеждой на более сытное будущее.

Я не знал, как его утешить. Бутербродов при себе не имел, кофе — тоже. Если бывшие хозяева «Крауна» и собрали тормозок в дорожку, то предупредить об этом забыли — слишком торопились избавиться от моего общества. А обыскивать машину наобум я не хотел — время близилось к восьми и население переходило к активному образу жизни. Рыская по салону в поисках тормозка, легко можно было пропустить что-нибудь интересное. А я не для того сюда приехал, а потому законное возмущение родного пищеблока решил проигнорировать.

Единственное послабление, каковое позволил себе — это слегка откинуть спинку сиденья, чтобы было удобнее. Такое легкомыслие, правда, чуть не вышло боком, но я вовремя уловил, откуда дует ветер и не дал дреме одолеть меня. В качестве единственно возможной меры противодействия налег на сигареты. Истреблял их одну за другой, зажимая в кулак, чтобы с улицы огонька не было видно. Не заснуть — помогло. Хотя, подозреваю, здоровья себе попортил немало.

Когда в салоне стало нечем дышать, а рот свело от избытка никотина, день окончательно победил сумерки. Тут-то и начало происходить то самое, ради чего я прибыл к дому бывшего явного соратника, а ныне — тайного иванцовского ненавистника.

На площадке перед подъездом запарковалась красная «Целика». Та самая, что поджидала мужичка со «Стечкиным» в памятную среду ограбления. Номера, правда, у нее были уже другие, но это несущественно. Долго поменять, что ли? Если у меня и оставались какие-то сомнения относительно идентификации этого авто, то они развеялись, как только наездники покинули салон. Потому что, хоть водителя я и не знал, второй был мне прекрасно известен. Тот самый невзрачный и со всех сторон неприметный. Что-то мы с ним в последнее время стали часто пересекаться. К чему бы это?

Порадовавшись собственной сообразительности — не ошибся, когда предположил, что они первым делом сюда рванут, — я проводил вновьприбывших взглядом до подъезда и приоткрыл окно. Дым повалил наружу. А и ничего, пусть выходит. Мне дышать легче станет. А что до демаскировки, то в «Целике» больше никого не осталось. Я это видел отчетливо, потому что она тоже не была тонирована.

Теперь оставалось ждать. Идти на захват языка здесь и сейчас я не хотел. Я хотел посмотреть, куда направится красивая красная машина после того, как ее седоки наговорятся со своим предводителем.

Менты, ежели таковые и составляли мне компанию, решили поступить точно также. А может, их и вовсе не было, поскольку обозначивать себя они все еще не торопились. Впрочем, по поводу их присутствия-отсутствия я париться не собирался. Если не стали хватать меня сразу (не заметили?), то с чего вдруг это должно взбрести им в голову сейчас? А даже и взбредет — я и в темноте-то особо физиономию не афишировал, готовый в любой момент свалить от них на распоследней скорости, а уж по светлому времени им ко мне и подавно незамеченными не подобраться. А вот когда начну сваливать — тогда пусть попробуют поймать. Я надеялся, что долгие годы, проведенные за баранкой такси, — в экстремальных, так сказать, условиях, — не прошли напрасно. Да и, честно говоря, недавний прокол со светло-коричневым «Опелем», от которого я оторваться не сумел, до сих пор грыз мою нежную душу, которая в ответ требовала сатисфакции.

Но ментов все не было, и я спокойно продолжал наблюдение. Приведя спинку в нормальное положение. Просто так, на всякий случай. Вдруг бандюки из подъезда галопом выскочат, и в погоню придется срываться с места в карьер? А тогда уж не до спинки будет.

Они появились примерно через час — совершенно спокойные. В гостях, то есть, не хулиганили и о моем присутствии по-прежнему не догадывались. Уселись в машину, о чем-то поболтали пару минут, после чего неторопливо подались прочь. Настолько неторопливо, что я без зазрения совести позволил им скрыться из виду, и лишь потом поехал следом. Все равно никуда не денутся — до самой трассы.

Зато промедление принесло результаты, которых я уже и не ждал — от соседнего дома, где я коротал время в прошлый раз, отчалила невзрачная белая «Королла»-универсал — такая же, какую я оставил на растерзание Зуеву и его коллегам. И все бы ничего, но за то время, что я просидел в засаде, как-то не приметил, чтобы в нее садились люди. Значит, там тоже кто-то безвылазно сидел. И совсем не нужно иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться — кто и зачем.

Менты таки составляли мне компанию все это время.

Что ж; я не привередливый. Если не суждено висеть на хвосте первым номером — повишу вторым. Для меня оно даже удобнее выходило — сама собой отпала необходимость все время маячить в зеркале заднего вида у преследуемых.

Такая тактика проработала целых пять минут. Именно столько понадобилось нам, чтобы выбраться из лабиринта придомовых дорожек. Потом обитатели «Целики» что-то заподозрили. Скорее всего, им показалось странным, что следом увязались сразу две машины. В воскресенье утром, когда все уважающие себя горожане еще спят и видят сны. Будь машина одна — можно было бы подумать о совпадении. Но целых две — это явный намек на слежку. Хотя бы со стороны одной из них.

Которая именно — машина преследователей, они разбираться не стали. Решили разделаться с проблемой просто и максимально эффективно — сразу уйдя в отрыв.

У ментов на их старенькой «Королле» шансов удержаться на хвосте, откровенно говоря, не было. Для приличия они еще какое-то время погазовали, плюясь дымом из прогнившей выхлопной трубы, но быстро отстали. И от преследуемых, и от меня.

Потому что я, видя, какой неприятный оборот принимает дело, тоже поддал газку. И обошел «Короллу» по встречке. На пустынной воскресной улице сделать это было несложно.

Подручные Кобы могли легко уйти от ментов. Но со мной все было не так просто. Как ни крути, а у меня под задницей был «Краун», куда более мощный. Да и за рулем этого «Крауна» сидел очень опытный я. Так что расстояние между мной и «Целикой» стало даже постепенно сокращаться.

Парни выбрали весьма оригинальный путь отступления — не стали напрямую выбираться на магистраль, что пересекала город и могла бы вывести их за его пределы, но решили воспользоваться объездной дорогой, серпантином, извивавшимся меж гаражных массивов. Дорога была вполне себе асфальтированной, но нормальные люди пользовались ей лишь для того, чтобы объехать пробку или добраться до собственного гаража. Я не хочу сказать, что обитатели «Целики» были ненормальными. Возможно — даже очень наоборот. Объяви сейчас менты план «Перехват» — и в первую очередь будет перекрыта именно центральная магистраль. Второстепенные трассы в полном объеме перекрыть невозможно, так что они безопаснее.

Зато мне их маневр оказался весьма кстати. «Целика» — машинка резвая и верткая, и устраивать с ней гонки по главной магистрали города не хотелось — вряд ли это закончится чем-то хорошим. А по пустынному серпантину можно и погоняться. Вернее, даже не так. Они-то пусть себе убегают. А я, как дедушка Ленин, пойду своим путем. Не зря все-таки столько лет таксистский сухарь грыз. А настоящего таксера, как известно, отличает не только умение крутить баранку, но и хорошее знание нетрадиционных путей перемещения в городе.

У данного серпантина такой путь тоже имелся. Пока асфальтированная змея делала размашистую петлю, сей путь, вельми покатый, тупо соединял ее начало с ее окончанием. В «Целике», возможно, о нем тоже знали. Но воспользоваться не могли. По причине того, что, кроме покатости, он отличался огромным количеством ям и булыжников. На низкой машине нечего было и думать туда соваться — повиснет, к бабке не ходи. «Краун» был сильно выше, и я ничем не рисковал, собираясь воспользоваться короткой дорогой. Кроме того, — и это самое главное, — техника вообще была чужая.

Маневр мог сыграть на руку еще и в другом смысле. Преследуемым предстояло заложить петлю километра в три, если не больше. И кто знает — может быть, потеряв меня из виду, они возьмут, да и перестанут нервничать. Решат, что это не я за ними гнался, а очередной стритрейсер с ума сходил, которого хлебом не корми — дай по пустынной улице с ветерком промчаться.

Впрочем, с тем же успехом они могли так не подумать. Меня это не особо волновало. Главной целью было сократить отставание. И тут уж они ничего поделать не смогут. Мои грандиозные планы могли сорваться только в одном случае — если окажется, что в этом гаражном массиве для «Целики» приготовлены свои укромные восемнадцать квадратных метров. Я был бы сильно расстроен таким поворотом событий. Да только вряд ли он возможен — глупо убегать к своему гаражу от преследователя, который, как минимум, не уступает тебе в скорости. Пока будешь отпирать ворота, пока загонишь машину внутрь — тут-то тебя и накроют. Нет, этого я не боялся.

Свернув на убитую дорожку системы «направление», я принялся отчаянно насиловать баранку, лавируя между булыжниками и стараясь миновать особо глубокие ямы. Как ни старался, пару раз таки сильно громыхнул обо что-то днищем, но внимания на это не обратил — удары пришлись не в бензобак и не в поддон двигателя, так что ничего страшного не случилось.

До асфальта оставалось метров пять, когда перед самым носом промчалась «Целика». Они все-таки успели. Но и я своей цели достиг — теперь нас разделяли считанные секунды.

Выезжая на асфальт, я боковым зрением приметил, что по моему следу, срезая крюк, крадется белая «Королла». Ментовская, знамо дело. Что ж — в добрый час; им предстояло еще долго ползти меж камней.

Обитателей «Целики», кажется, действительно расслабило долговременное отсутствие хвоста. Настолько, что вновь замелькавший в зеркалах черный автомобиль не заставил их нервничать, и мне удалось подкрасться на жалкий десяток метров.

Возбужденный открывающейся перспективой, я радостно оскалился и даже потянулся за «Макаровым», чтобы дать салют в честь госпожи удачи.

И тут приметил, что мужичонка, сидевший на пассажирском сиденье, вывернул голову на сто восемьдесят градусов и шевелит губами. При этом он смотрел не на меня, а гораздо ниже. На номерные знаки.

До «Макара» я дотянуться не успел. «Целика» вдруг — именно вдруг, удивив меня до посинения конечностей — рванула вперед, и я с трудом успел среагировать, чтобы не дать ей воспользоваться неожиданностью маневра и оторваться на сколько-нибудь приличное расстояние. Но таки среагировал, заметной форы враги от меня не получили. А сотня-полторы метров — это ничего, это поправимо.

И только потом понял, в чем причина столь, извините, девиантного поведения преследуемых. Понял — и вспомнил все матерные слова, которые знал, на всякий случай сочинив еще с десяток новых. «Краун», что нес меня за ними — это была их машина. Они могли не узнать его по силуэту. Но с такой интимной деталью, как номера, ошибиться было невозможно. Для этого и подпускали меня на десять метров. Для этого и рисковал мужичонка своим позвоночником, выворачивая его наизнанку. И как только убедился, что цифры на бампере ему знакомы, гонка возобновилась.

Теперь, когда у них не осталось сомнений относительно того, кто сидит на хвосте, бандюки рванули вперед отчаянно, словно я за ними гнался не с целью поймать и доставить пред светлы очи следователя Зуева, но имея куда более пошлый интерес. Хотя — откуда им знать, что я имел в виду, гоняясь за ними с упорством возбужденного носорога? Они просто пытались себя обезопасить, как могли. От любых неприятностей.

А могли — очень быстро. Я давил и давил педаль газа, но это мало помогало — преследуемые явно впали в панику. Бросали машину в такие повороты, куда даже я, кабы не крайняя нужда, постеснялся въезжать на такой скорости. «Целику» вело юзом, поднимало на два колеса, но до поры, до времени это сходило им с рук.

До поры, до времени. А точнее — до железнодорожного переезда, к которому мы, долго ли, коротко, подъехали.

Шлагбаум был опущен. Перед ним сиротливо стояла «шестерка». А слева приближался поезд. Я не ведаю, что там перемкнуло в голове у водителя «Целики». Видимо, решил проскочить перед поездом и оборвать хвост. Объехал «Жигули» по пустой, естественно, встречке, снес лапу шлагбаума и встретился с локомотивом.

Весовые категории были неравные. Машины редко взрываются при авариях, но «Целика», воткнувшаяся в электровоз на дикой скорости, рванула сразу, как пиропатрон. Я даже не стал подъезжать ближе, чтобы уточнить — остался ли кто живой. Развернулся, нырнул в ближайший проулок и поехал прочь. А то сейчас подъедут менты, терзаемые непраздным любопытством… А у меня не было никакого желания удовлетворять оное. Если уж мое собственное осталось неудовлетворенным.

19

В общем и целом выходило, что мне, со всеми моими неприятностями, все равно на судьбу грех жаловаться. Что ни говори, а у бандюков черная полоса была и пошире, и потемнее, и более четко очерчена. Мало того, что с охотой на Иванца дело никак не ладилось, так они теперь и вовсе стали переходить из разряда охотников в разряд жертв.

Но я полагал, что Коба сотоварищи последнее обстоятельство осознают не сразу, списав происшествие с «Целикой» на несчастный случай. А кто от них застрахован? Зато оставшиеся в живых, поскольку люди упертые, с удвоенной энергией продолжат общее дело. Будут кусаться с судьбой, пока зубы до самых десен не сотрут. Или доберутся до Иванца, или же гордо полягут, сохранив при этом чувство собственной правоты. Но, пока они еще не полегли, мне тоже расслабляться не пристало. У них своя охота, у меня своя, параллельная. На охотников. Ведь где-то там, на краешке сознания, беспрестанно маячила недобрая фигура Зуева.

От места аварии я прорывался к дому Кристины — наверняка она уже проснулась. В любом случае, спиногрыз точно должен быть на ногах. Самостоятельный парнишка. Такой долго ухо мять не будет. Обязательно встанет пораньше, чтобы придумать что-нибудь новенькое и интересное, способное сделать окружающих идиотами. И правильно — ибо если дать им расслабиться, кто послужит парню источником вдохновения? Возможно, он даже мне сюрприз приготовил — типа того, догреб ли я, наконец, до вершины Килиманджаро, или это только в планах? Но я его уже не боялся: на любую такую чушь у меня в голове найдется в два раза больше собственной. Я в этом еще вчера убедился. Словно все предыдущие тридцать с лишком лет копил ее, предвидя встречу с Сашком. И ведь она состоялась! Значит, не зря жизнь прожил.

Что до моего исчезновения с утра пораньше, о чем наверняка поинтересуется Кристина, то и здесь никакой тревоги не было. Я ведь, согласно легенде, водитель автобуса. А мы, водители автобусов, всегда должны быть готовы к трудовым свершениям. У нас так в Книге Судеб записано.

Хорошая, кстати, получилась легенда. Универсальная. Я даже не ожидал. Понадобилось уйти на ночь глядя — пожалуйста: я не просто водитель автобуса, а водитель туристического автобуса. А туристы у нас все с пулей в голове — им ночь-полночь, разницы нету. Ежели приспичило куда за товаром ехать — вынь да положь. Вот я сегодня и поеду на ночь глядя — вынимать и класть.

Почему именно сегодня и почему именно на ночь? Тут вообще все проще простого. Коба, узнав о гибели своих людей в феерической аварии, может, и не догадается, что она произошла неспроста, но не в меру затянувшееся дело с ликвидацией Иванца постарается завершить как можно быстрее — коль скоро оно начало угрожать жизни и здоровью самих участников концессии. Приняв во внимание все неудачи, что преследовали его на этом пути, поневоле суеверным станешь. Так что — готов прозакладывать собственный скальп — с визитом в больницу они затягивать не станут. Сегодня же и наведаются. Но вряд ли днем, опасаясь усиленных мер предосторожности со стороны милиции. Почти наверняка ночью — когда бдительность всех и везде снижается. Возможно, даже под утро. Но мне нужно будет оказаться у больницы сразу, как только стемнеет. Мало ли, что Кобе в голову взбредет.

Но до вечера предстояло еще ждать — дольше, чем Ярославна своего князя ждала, учитывая охватившие меня азарт и нетерпение. Для ожидания же требовалось место. Можно было, конечно, и в машине перекантоваться, но, во первых, опасно — документов на нее я не имел, зато имел при себе пистолет. Нечаянная милицейская проверка — и здравствуй, Зуев! Да и Кобе сотоварищи «Краун» был известен. А во-вторых, зачем мне, собственно, сидеть в машине? Вчерашний вечер я провел в таком тепле и уюте, каких уже много-много лет не испытывал. Душа требовала продолжения.

И то, и другое мне действительно обеспечили. Даже лишних вопросов задавать не стали. Больше скажу — как ударнику трудового фронта сразу наложили плова и налили кофе. А потом стояли у плиты и, скрестив на груди руки, смотрели, как я лопаю.

Не думаю, чтобы это было такое уж высокохудожественное зрелище, но Кристине оно, почему-то, пришлось по вкусу. Я же ощущал некоторое смущение. Нехорошо как-то получалось — вроде, и баба неплохая, и я не совсем скотина, а приходится обманывать. Пусть и в таких вещах, которые ее, в общем-то, не касаются. Ладно: закрою все недопонимания со следователем Зуевым — буду в отношениях с Кристиной разбираться.

Если, конечно, закрою.

Байку относительно ночного рейса она приняла, как я и ожидал, за чистую монету. Кажется, даже не особо огорчилась. Возможно, и хотела третью кряду ночь любви поиметь, но выходные заканчивались, так что ей самой завтра с утра нужно было идти на работу. Желательно, выспавшейся. Поэтому женщина взяла себя в руки и стоически придержала эмоции.

Потом за дело принялся Сашка. Сперва попытался уговорить меня взять его в поездку, но был жестоко обломан. Во-первых, у него нет визы (умное слово, лицо пациента сразу скисло), во-вторых, я еду с напарником и вообще автобус битком. Ну, а в-третьих, ему завтра в школу.

В отместку он шесть раз из восьми обыграл меня в «дурака», потом с каким-то космическим счетом — в настольный хоккей, после чего с видом победителя ушел делать уроки.

— Какие у тебя планы? — спросила Кристина, явно имея в виду не сегодняшний вечер.

— Не знаю, — я в упор посмотрел на нее. — А ты хочешь сразу все решить?

— Я уже не девочка, — слегка раздраженно заметила она.

— Так и я, между прочим, уже не мальчик, — возразил я. — У меня, по секрету скажу, куча разных привычек, а зимой я простываю и противно свистю носом. Но мне с тобой уютно, если ты это хочешь знать. И мне нравится, что мне с тобой уютно.

Вроде, обошлось. Хотя она еще с полчаса подозрительно косилась в мою сторону, но попыток заставить немедленно решать, «за» я семейную жизнь с ней, или «против», больше не предпринимала. Решив, видимо, что время само все расставит по местам. Тут наши мнения совпадали.

Через полчаса, когда она совсем успокоилась, вечер и вовсе перешел в очень милое и плавное русло. Даже, честно говоря, не хотелось покидать это уютное гнездышко и отправляться охотиться на охотников. Но выбора не было. Если упущу момент и Коба умудрится ликвидировать Иванца, мне вообще будет уже не отмыться. В глазах Зуева, само собой. Потому что бандюков, с их-то миллионами и чувством исполненного долга, в городе уже ничто не удержит. Возможно, и в стране тоже. И тогда я могу хоть голосом Шаляпина на мотив «Дубинушки» реветь, что эту кашу заварил бывший подручный Иванца — доказательств все равно предоставить не смогу. А всю оставшуюся жизнь скрываться от органов я не мог. Главным образом потому, что у меня не было жировой прослойки толщиной в два с половиной миллиона долларов.

Поэтому, подарив Кристине напоследок французский поцелуй, я встал, оделся и пошел. Настоящий мужчина. Очень волевой и очень целеустремленный. Аж гордость прохватывала.

«Краун» я бросил подальше от больницы. Один раз его посредством уже выдал себя, и больше не собирался повторять ошибку. Пешая прогулка прохладным осенним вечером — она и для здоровья полезна, и мозги проветривает.

Когда я добрался до цели, было уже темно. В окнах вовсю горел свет, но по аллеям никто не бродил — что неудивительно, учитывая время года и суток. Так что, забираясь на одно из самых высоких и удобно расположенных хвойных, я не боялся показаться странным какому-нибудь случайному прохожему.

На хвойном сидеть оказалось не очень удобно. Природа-мать по какой-то ей одной известной причине оснастило дерево тонкими ветками. Они, конечно, не ломались, но очень неприятно врезались в задницу. Я долго ерзал, пытаясь поймать оптимальное положение, и наконец угнездился — обняв дерево ногами и руками. Ни дать, ни взять — коала или ленивец. Хотя, насколько мне известно, коалы и ленивцы на соснах не живут. Да и пистолеты с собой не носят.

Между тем место действительно оказалось удачным. Метрах в пяти от края парковой зоны, с прекрасным видом на пролегающую вдоль больничного здания пешеходную дорожку. И даже центральный вход просматривался. Впрочем, он интересовал меня в последнюю очередь — на ночь запирался, да и не такой дурак Коба, чтобы штурмовать лечебницу в лоб. Дежурный вход находился с обратной стороны, но и тот меня интересовал не особо — переться к жертве через станцию скорой помощи охотники тоже вряд ли рискнут.

Зато я имел прекрасную возможность любоваться на окна палаты Иванца — надеюсь, днем я их правильно вычислил. А еще с этой стороны располагалась пожарная лестница. Правда, метрах в трех от нужного окна. Если, опять же, расчеты меня не подводили.

Только вот охотников все не было. А сидеть на дереве в позе изголодавшегося по мамкиной сиське зверька и при этом ничего не делать было тоскливо. Для разнообразия я изредка нарушал светомаскировку, покуривая сигареты и подсчитывая, сколько еще непогашенных окон осталось. С каждой сигаретой их количество сокращалось, и меня охватывала зависть к людям, которые имеют возможность нормально отойти ко сну в тепле и покое. Хотя, если разобраться, больница все-таки. Я, может, и на дереве, без тепла и покоя, зато живой и здоровый. Пока.

Арифметика оказалась сильнее меня. Я притомился вспоминать числа и закемарил. На какое время — неизвестно, но, когда проснулся, светящихся окон было не больше десятка. Да и подсвечены были как-то хило. То ли посредством ночника, то ли из коридора свет попадал.

А разбудили меня голоса. Не те, что посещают на пятый день запоя или во время контакта с внеземным разумом, а вполне нормальные человеческие голоса. После недолгого поиска я даже обнаружил тех, кому они принадлежат. Трое. Стояли у переднего ряда деревьев, разглядывали здание и делились впечатлениями. И я еще раз поздравил свой мозг — замечательное место для засады выбрал. Я, может, не расслышал их шагов, зато первая же фраза вернула меня к жизни.

— Какое окно? — приглушенно спросил один.

— Второе от лестницы, на шестом этаже, — также вполголоса откликнулся второй.

— Точно оно?

Верно-верно. По моим подсчетам тоже так выходило.

— Видишь, форточка открыта? Я с доктором договорился, чтобы он только на верхнюю защелку окно закрыл. А я через форточку открою.

— Ни хрена не вижу. Я не филин.

— Думаешь, спят уже? — подал голос третий.

— Четыре часа ночи, — фыркнул второй. — По-любому спят.

— Да фиг знает. С открытой форточкой? Не май месяц.

— Не ссы. Я с доктором договорился — он их так обколол, что пацаны в Антарктиде спать могут. Я же умный. Чтобы не проснулись ненароком, на помощь не позвали. Подстраховаться надо.

— А ты, умный, не мог доктору побольше бабок замослать, чтобы он сам Ване передоз устроил? Мы бы уже давно из города свалили, — недовольно проворчал первый.

— Коба, а доктору зачем на себя мокряк вешать? Так он сделал укол, сдал смену и свалил домой. И чистенький, и при монях.

— Все, сука, чистенькими хотят быть. И при монях. Веревка где?

Силуэт второго вынул из-за пазухи солидный моток веревки и продемонстрировал его силуэту первого.

— А прочная? — с тревогой спросил силуэт третьего.

— Прочная. Слышь, Батон, а че ты так ссышь? Это же мне на ней с крыши спускаться. И Ваню резать тоже мне. А ссышь ты. Переживаешь за меня, что ли?

— Я за себя переживаю! — парировал третий. — Если ты спалишься — нас всех под одну гребенку причешут.

— Тем более, — хмыкнул второй. — Какой мне резон палиться?

— Слышь, а Батон прав, — раздумчиво проговорил Коба. — С крыши тебе не стремно будет? Может, с лестницы попробуешь?

— А я не паук — по стенкам лазить! — отрубил второй. — Там от лестницы до его окна три метра — точняк. Я с шестого этажа падать не хочу.

И, сочтя разговор законченным, решительно направился к зданию. Батон тяжело вздохнул и принялся переминаться с ноги на ногу. Следовать за своим подельником он вовсе не спешил. Коба, уловив неладное, стукнул его по плечу и прошипел голосом злой кобры:

— Ну, чего стоишь, Батон? Давай, двигай своими батонами.

— А ты? — без особого энтузиазма промямлил тот.

— А я тут, на фоксе постою. Если кто появится — свистну. Вы тогда на крышу падайте и не шевелитесь. А если Аким уже спускаться будет — ты его быстро обратно затаскивай. Усек? Ну все, вали. И не очкуй ты, Батон! Сделаем дело по-быстрому, и свалим. Нас же только трое осталось. По восемьсот с лишним тонн бакарей на рыло! Есть за что рисковать, а?

Батон, может быть, и не вполне был согласен с доводами своего кореша, но возражать не стал. Что называется, маховик уже запустили, и возможности отработать назад больше не существовало. И он побрел за Акимом.

Коба, проводив его взглядом, уселся под деревом на корточки и подкурил, спрятав огонек зажигалки в ладонях. Тоже тертый калач, слышал о светомаскировке. Спрятал сигарету в кулак и стал наблюдать за своими партнерами.

Я потихоньку, чтобы ненароком не выдать себя, пошевелил сперва руками, а затем и ногами. С первыми все оказалось в порядке, а вот вторые изрядно затекли. Подлые тонкие ветки таки перекрыли где-то в полужопицах кровоток, и я вынужден был минуты три заниматься дурацкой гимнастикой, восстанавливая нормальную чувствительность в нижних конечностях.

Добиться этого в полной мере не удалось, но больше выжидать было нельзя — время поджимало. С миллионом иголочек в ляжках, хоть и ощущая уже опору ногами, я принялся спускаться.

Осторожно, стараясь даже дышать через раз. Коба, конечно, был сейчас очень занят разглядыванием Акима с Батоном, взбирающихся вверх по лестнице. Но, поскольку они делали это довольно бесшумно, мне тоже шуметь не следовало — явно не перепутает, с какой стороны шумят они, а с какой — я.

У меня получилось. Одно несомненное преимущество у хвойного таки было. Первый ярус веток рос очень низко. Так что я без труда спустился на землю и, убедившись, что Коба по-прежнему сидит, пялясь на здание, стал крадучись пробираться в его направлении.

Кроссовки — это хорошо. Будь я в тех лакированных штиблетах, что меня заставлял носить Иванец — и фиг бы мне удалось так удивить Кобу. А он, натурально, очень удивился, когда к его затылку приставили твердое и холодное дуло пистолета, а рот намертво зажали мозолистой рукой.

— Ты же не будешь кричать, да? — ласково спросил я. — Ты ведь вообще забыл, как дышать и умер, правда?

Он утвердительно кивнул. Очень медленно — чтобы, значит, я не нервничал. Что ж, предусмотрительно. И я убрал руку с его рта.

— Ты кто? — хриплым шепотом осведомился он.

— Я тупой водила, который должен вместо вас на тюрьму пойти, — сказал я. — Только я не хочу на тюрьму. Ты не поверишь — там клопы, и они кусаются!

— Черт! — тихо выругался он. — Вечно у Вани все через жопу! Даже лошару нормального найти не смог.

20

Коба оказался человеком здравомыслящим. Во всяком случае под дулом пистолета. Кричать и совершать неразумные поступки он не стал. Все время, правда, ворчал себе под нос что-то не вполне разборчивое, но до крайности недовольное, однако к требованию встать и перебраться к дереву потолще отнесся с пониманием. Встал и перебрался. Согласился и с моим предложением вытащить ремень из брюк. После чего со смирением уселся на землю, вытянув назад руки, которые я благополучно и связал его же ремнем за деревом. С таким оснащением шансов освободиться у Кобы не было. К тому же я подгадал так, чтобы его голова оказалась аккурат промеж двух торчащих под углом в сорок пять градусов ветвей нижнего яруса. Ни вправо, ни влево, натурально. Ни вверх, ни вниз.

Присев перед пленником на корточки, я охлопал его карманы и, к своему удивлению, не нашел ни намека на оружие. Потом подумал и решил, что удивляться тут, собственно, нечему. Коба — человек поднадзорный, и если его вдруг задержат ночью менты, то максимум, что смогут предъявить — это нарушение режима. А вот если при нем еще и колюще-режущее обнаружат, — я уж молчу про огнестрельное, — то сидеть он будет очень долго. И совсем не на земле под деревом, как сейчас.

Чтобы совсем уж нейтрализовать узника, я изнахратил ему рубаху, оторвав подол. Насобирал в тряпку травы, соорудил кляп и приспособил его на полагающееся место. После чего, с удовлетворением осмотрев творение своих рук, ободряюще похлопал пленника по макушке, поднялся и пошел к зданию — к черному ходу, который, по моим сведениям должен быть открыт круглосуточно по случаю нахождения там «скорой».

Человеков-пауков на пожарной лестнице уже не было. Покончили, стало быть, с первой частью своих паучьих дел, теперь им предстояло разобраться со второй — обвязать Акима веревкой и спустить его к нужному окну. Вряд ли они когда-нибудь баловались альпинизмом, а потому эта самая вторая часть должна была отнять побольше времени. Тем не менее я счел за благо поторопиться.

Вход в «скорую» был оборудован тамбуром. И если первая дверь была открыта, то вторая такой приветливостью не отличалась. В ней, правда, предусмотрительно выпилили окошко, в темноте очерченное светлым по краям. В него-то я и постучался.

Помятость физиономии, проявившейся в квадрате света, меня ни капли не удивила. Я и сам выгляжу не лучше, когда поднимаюсь в четыре ночи.

— Что случилось? — спросила физиономия хриплым басом, хотя принадлежала довольно миловидной женщине едва за тридцать.

— У меня — ничего, — я мило улыбнулся ей, вовсю стараясь выглядеть человеком, внушающим доверие. — А вот у вас скоро случится.

— Не поняла.

Неудивительно. Поднимите меня посреди ночи и скажите то, что сказал я, я и сам бы ничего не понял. А потому пришлось расшифровывать:

— В милицию звоните. Пусть наряд высылают. Где дежурный доктор?

— Я доктор, — надо отдать тетке должное — ни капли растерянности в ней не наблюдалось. Очевидно, работа на станции скорой помощи еще и не такие ситуации предполагает. Так что докторша предусмотрительно выработала иммунитет ко всему, что ее не касалось. И к тому, что касалось — тоже. На всякий случай. — А вы кто? И зачем милиция?

— У вас в хирургии Иванец лежит. Он как яйцо, натурально: его били-били, не добили. Два раза уже били. Сейчас с крыши лезут — все-таки добить хотят. Так что лучше предупредите мента, который там сидит. И вызовите наряд.

— Ты пьяный, что ли? — все та же железобетонная невозмутимость. Мне это начало надоедать и, нагнувшись поближе к физиономии докторши, я от души дыхнул на нее. Понимаю, что это очень неэстетично, но она сама напросилась. Ее счастье, что я на ужин чеснок не ел.

— Ни в одном глазу. А вы лучше поторопитесь. А то обнаружат у вас поутру зарезанного Иванца — по инстанциям затаскают. Вам оно надо? — и, видя, что даже это должного впечатления не производит, я набрал полные легкие воздуха и заорал: — Живо! Вызывай ментов!

Акустическая атака подействовала. Правда, докторша сделала совсем не то, что я от нее требовал — вместо того, чтобы опрометью броситься к телефону, она просто отшатнулась от двери. Но это были хоть какие-то подвижки. Позволившие мне, между прочим, начать действовать. Воспользовавшись тем, что докторши перед дверью уже не было, а значит, тотальная травма ей не грозит, я саданул ногой в район замка.

Мое счастье, что внутренняя дверь, в отличие от внешней, была деревянной, и сломался замок, а не нога. Заскочив внутрь, я ткнул тетке указательным пальцем в лоб и прорычал:

— Звони в милицию, дура! Говорю же, что на вашу больницу нападение. Пусть хоть меня за это задержат. Я, если что, на шестом этаже буду — чтобы долго не искали. Где лифт?

Докторша окончательно растерялась и услужливо ткнула куда-то в сторону. И не обманула. Двери лифта там действительно присутствовали — спутать их с чем-то другим было сложно.

Досадно только, что, подскочив вплотную и потыкав в кнопки, я ничего не добился. Видимо, на ночь лифт обесточивали. Однако рядом находилась лестница, и я не стал ругаться, воспользовавшись ею.

Что в это время происходило внизу — представить не берусь, но наверняка что-то веселое. Естественно, докторша несла вахту не одна. По моему скромному разумению, при ней должны были находиться медсестра и водитель — это как минимум. Дрыхли, наверное. Но после несанкционированного проникновения на подведомственную территорию по всем правилам должен прозвучать боевой клич «Застава, в ружье!» и за нарушителем организована погоня. Между прочим, уж медики-то должны были знать, где включается питание лифта, поэтому мне следовало поторапливаться. И я поторапливался. Главное, чтобы эта железобетонная женщина или кто-то из ее соратников все-таки позвонил в милицию.

Подгоняемый такими мыслями, на шестой этаж я взлетел очень быстро. Лифт действительно загудел, но я был уже на месте. Запыхался, правда, неимоверно, но ведь никто и не обещал, что будет легко.

Вынув пистолет еще в районе пятого этажа, в коридор шестого я выскочил, держа его за ствол и с высоко поднятыми руками. Чтобы, значит, у сидящего на посту мента и мысли не возникло о том, что нападение — это я.

Мысль, однако, возникла. Вскочивший на ноги охранник какое-то время ошалело пялился на небритого задыхающегося мужика с пистолетом в задранных кверху руках, то бишь меня, потом судорожно сглотнул и принялся лапать кобуру на поясе.

Поскольку вербально воздействовать на него я по-прежнему не мог — мешала одышка, — выход был один: еще раз продемонстрировать, что я человек доброй воли и без нехороших мыслей. Поэтому быстро наклонился, положил пистолет на линолеум пола и с силой толкнул его в сторону мента.

Тот прижал оружие ногой, но свое все-таки вынул. Навел на меня и спросил, едва не срываясь на крик от подозрительности:

— Ты что здесь делаешь?

Для разминки я сделал пяток глубоких вдохов и столько же медленных выдохов, а когда почувствовал, что могу издавать что-то членораздельное, отозвался:

— К Иванцу сейчас с ножиком в окошко залезут. И зарежут.

— Ты гонишь, — не поверил мент. — Ты кто, вообще?

— Анонимный источник! — разозлился я. — В этой больнице что — тормозуху на ужин разливали? Загляни в палату — там форточка открыта и фрамуга только на верхнюю щеколду заперта!

В этот момент прибыл лифт. Без докторши, зато с двумя нехилыми мордоворотами. Санитары в дурке примерно так же выглядят. Я в свое время проверял, о чем мне не очень вежливо напомнил Зуев. И, словно поддерживая его почин, здешние амбалы тоже решили освежить мою память — выскочили в коридор с явным намерением скрутить меня и причинить тяжкий вред здоровью. Один в один — дурдом. Вся наша жизнь — дурдом. Хорошо, что вид мента, наставившего на меня пушку, заметно остудил пыл преследователей. Зато мент вдруг оживился.

— А ну, мужики, — скомандовал он, — держите его! Только аккуратно, не помните. Вдруг еще пригодится. Если правду говорил.

Сам страж, судя по всему, в означенную правдивость пока верил не очень. А потому дождался, пока мордовороты добросовестно возьмут меня в тиски, поднял с пола пистолет и, осторожно ступая, скрылся в палате Иванца.

Откуда вышел с крайне задумчивым видом. Пристально осмотрел меня и махнул мордоворотам рукой:

— Отпустите его. — Те послушно выполнили указание и даже отодвинулись на пару шагов в стороны. — Откуда про окно знаешь?

— Телепатия, — проворчал я. Обернулся к работникам «скорой» и сказал тому, что выглядел поинтеллектуальней: — Дуй вниз, пусть ваша мадам звонит в Советский РОВД. А там пусть из-под земли достают следователя Зуева и направляют сюда. Ему здесь интересно будет.

— Это! — возмутился мент. — Давай, я командовать буду?!

— Командуй, — я с интересам посмотрел на него. Как он собирался это делать при полном отсутствии информации?

Но мент не растерялся. Грозно посмотрел на мордоворотов и сказал:

— Быстро беги вниз! Пусть Зуева ищут. На Иванца нападение!

Те, будучи людьми исполнительными, не стали разбираться, кому из них адресован приказ — быстро исчезли оба. С их исчезновением испарились и конструктивные мысли мента. Задумчиво пожевав губами — явно в попытке придумать что-нибудь нетривиальное, — он не нашел ничего лучшего, чем спросить:

— Где сейчас нападающие?

— Да кто ж их знает, где они?! — раздраженно отозвался я. — Может, уже в окошко заползают. Хватит дурака валять. Оба ствола у тебя. Нужно идти в палату и устраивать засаду. Или ты меня боишься? Или ты темноты боишься? Ты фрамугу на нижнюю щеколду не закрыл?

— Ладно, пошли! — оборвал он поток вопросов, рвущихся из меня. Видимо, оценил величину их запасов и понял, что нужно выбирать одно: либо отвечать, либо дело делать. Остановив выбор на втором, приложил ухо к двери и, не услышав ничего подозрительного, приоткрыл ее. Мельком заглянул внутрь, убеждаясь, что посторонних еще нет, и поманил меня. Мол — проходи первым.

— Я под кроватью Иванца спрячусь, — прошептал я. — Где он лежит?

— Справа, — сообщил мент. — Я у двери буду. Ежели что — он на фоне окна хорошо смотреться должен.

Грамотный парнишка. И соображает довольно быстро. Сразу смекнул, что к чему, когда моя информация про окна подтвердилась. Да и после не стал упорствовать впустую, отстаивая свою руководящую роль. И место себе выбрал грамотно. Впрочем, были и проколы. Во-первых, указал мне, где находится лежбище Иванца и даже позволил забраться под кровать. А где гарантия, что я полезу туда исключительно в порядочных целях? Будь я засланный казачок, проткнул бы сейчас Ваню снизу — и дело с концом. И из больницы бы ушел спокойно, пристрелив охранника из второго пистолета, который у засланного казачка непременно должен быть. Ведь они, казачки, на дело с одним стволом не ходят, а мент даже обыскать меня не удосужился. И это был его второй прокол.

На счастье охранника, я засланным не был. А все его оплошности надежно списывалось на молодость и недостаток опыта. Не зацикливаясь на этом, я прошмыгнул в палату и, сориентировавшись, которая из двух кроватей — Иванца, закатился под нее. Чувство, что приходится спасать такую шваль, при всем желании к приятным не причислялось, но я утешился тем, что данное действо необходимо для отбеливания себя перед Зуевым. Причина более чем веская. Хочешь, не хочешь — приходилось стараться.

Мент бесшумно скользнул следом и прикрыл дверь. Наступило время ожидания. Вряд ли тусклый свет, попавший из коридора в палату при нашем проникновении внутрь, мог нас выдать. Так что причин сомневаться в том, что визит состоится, не было. У меня, во всяком случае. Мент, возможно, все еще сомневался. Но это были его проблемы.

Ждать пришлось минуты три. Я даже удивился. У спутников Кобы и без того имелась изрядная фора, а затянувшееся выяснение обстоятельств моего появления в госпитале подарило им еще массу времени. Тем не менее, они не успели провернуть операцию. Наверное, Аким долго не решался начать спуск. Это на земле легко хорохориться, а когда с крыши восьмиэтажного здания смотришь, любой трос кажется ненадежным.

Но он таки решился. Когда за окном послышалась возня, я осторожно выглянул из-под кровати и отчетливо разглядел на фоне более светлого оконного проема болтающееся на веревке тело. Оно немножко потыкало в разные стороны ладошками, корректируя маршрут, потом подергало трос, на котором висело — мол, хорош, клиент прибыл. Когда движение остановилось, в форточку проникла рука, нащупала задвижку и открыла окно.

Остальное было делом техники — забраться на подоконник, а с него спуститься на пол; подтянуть запас троса, чтобы двигаться свободней; склониться над лежащим телом и вынуть нож…

— Вот в такой позе и стой, — посоветовал ему мент очень спокойным голосом, стоило раздаться щелчку выбрасываемого лезвия.

Аким-то, может, и стоял бы, как от него требовалось — не враг же он себе, в самом деле. Только я, тоже среагировав на щелчок ножа, подбил ему ноги. Скалолаз-любитель с грохотом рухнул на пол. Почти сразу на нем оказался мент, решивший пресечь несанкционированные телодвижения, даром, что визитер в них был неповинен. Только рассказать об этом не успел — охранник, не особо задумываясь, настучал ему рукояткой пистолета по голове, и тот отключился. Самое забавное, что во время этого достаточно громкого хипеша ни один из двух обитателей палаты так и не проснулся. Правду сказал Аким — врач, которому он накануне заплатил денег, снотворного не пожалел.

— Вообще-то зря ты ему пистолетом в дыню зарядил, — заметил я из-под кровати. — Это я его уронил.

— А ты чего — не слышал, что я его на мушке держал? — проворчал мент, поднимаясь.

— Когда ронял — не слышал, — заверил я, выбираясь из-под кровати и тоже принимая вертикальное положение. — Как-то оно все одновременно произошло. Да и вообще, когда на мушке держат — это обычно не гремит.

— Не гремит, — мент отряхнул брюки, посмотрел на меня и вдруг как-то уж совсем по-свойски спросил: — Что дальше делать будем?

— А там, на крыше, еще один, — сказал я. — Который Акима спускал. Надо брать. А то если Зуев сдуру с сиреной приедет, парнишка разволнуется и вниз сиганет. Предлагаю план. Я лезу наверх и беру его в плен. А ты стоишь здесь и на всякий случай держишь веревку. Все равно он скорее всего ей обвязался. Лишний контроль не помешает.

— А зачем тогда наверх лезть? — брякнул охранник. — Давай его за веревку и сдернем.

Я было заржал, представив ощущения ничего не подозревающего Батона, которого за веревку стаскивают вниз. Это, наверное, как пиранья в очке унитаза — садишься на него мужчиной, а потом — раз, и все. Сразу и не мужчина, и не женщина. Но потом ржать расхотелось.

— А если он трос не только за пояс зацепил, но еще и за трубу какую? А если он его за пояс не цеплял, в руках держит? Да и вообще. Если ты этого хуцпана даже сдернешь, он в окно четвертого этажа улетит. Потому что до нас лететь два этажа, и после нас, получается, тоже два. А это, между прочим, госпиталь ветеранов. Ты себе представляешь их реакцию, когда к ним в окно непонятно кто залетит? Да они его порвут, как немца под Сталинградом. Нет, уважаемый. Я так думаю — на крышу лезть надо. Давай пистолет.

— А пистолет зачем? — он искоса, подозрительно, посмотрел на меня.

— Для моего душевного равновесия. Да не боись, я свой. Ты что — до сих пор сомневаешься? Ствол я тебе потом верну. Решай быстрее, а то этот, на крыше, беспокоиться начнет.

Мент подумал-подумал — да и протянул мне «Макаров».

— Ладно, — проворчал он. — Куда лезть-то, знаешь?

— На пожарную лестницу, — я поспешно, пока он не передумал, выхватил пистолет. — Она в соседней палате, у окна. Ты веревку контролируй. И обыщи этого типка. Может, у него, кроме ножа, еще что при себе есть.

— Учи! — хмыкнул охранник.

— Нашел учителя, — я засунул пистолет за пояс и, не удержавшись, посмотрел на Иванца. — Ну что, Ваня? Сам говорил, что за свои слова отвечать надо. Вот мне бы сейчас, по хорошему, дать ему тебя прирезать — ты б за свои слова и ответил. А я его, видишь, остановил. Может, мне самому тебя прирезать? Ради высшей справедливости?

Иванец не ответил. Он дрых и знать не знал, какие страсти кипят у его кровати. Вместо него ответил мент:

— Не вздумай! Какая это высшая справедливость, если суда еще не было?

Я, не удержавшись, хихикнул. Глупейший довод. Но вступать в дискуссию не стал — время поджимало. Махнув на охранника рукой, вышел в коридор, а оттуда — в соседнюю палату.

Здесь тоже спали. Но не так увлеченно — за здешних пациентов давешнему доктору денег не платили и он им снотворного пожалел. А потому, когда я открыл окно и собрался перебраться на лестницу, один из болящих сделал вид, что проснулся и недовольно пробурчал:

— Кого там хрен принес?

— Пожарная безопасность, — успокоил я. — Наличие пожарной лестницы проверяю. А вы, мужчина, спите. Все равно вас к пожарной лестнице не подпустят — без парашюта нельзя.

— Приснится же! — удивился он. Отвернулся к стене и сразу захрапел. Мне бы такие нервы.

Хотя — чего на судьбу грешить? Сам я, взбираясь по лестнице, тоже особого мандража не испытывал. Вместо мандража был кураж. Ощущение, будто все, что бы я сейчас ни сделал, окажется правильным и просто не может не получиться. Хорошее ощущение. Жаль, что оно меня редко посещает.

Добравшись до края лестницы, я понял, что не зря отговорил мента сдергивать Батона с крыши. Он действительно привязал к тросу не только себя, но и вытяжную трубу. Так что охранник задолбался бы дергать. Возможно, сделал бы Батону талию, как у бабочки, но трубу ему явно было не забороть.

Сам же Батон, дурак-дураком, стоял у той самой трубы и, пардон, мочился в нее. Меня он не заметил, да и ничего вокруг вообще не замечал — был слишком увлечен процессом. Так что я без труда подрался к нему с тыла и сунул пистолет в район почки:

— Что ж ты, гнида, делаешь? У меня соседу в рот льется, он уже захлебнулся совсем, а ты все ссышь и ссышь.

Реакция Батона была удивительной. Он вжикнул молнией, с перепугу прищемив свое хозяйство, взвизгнул по-поросячьи и побежал. Забыв при этом, что привязан к трубе. Трос метров через шесть-семь напомнил ему об этом, рванув спринтера обратно.

Проверку на прочность трос прошел. Чего не скажешь о Батоне. Его как-то хитро вывернуло и от всей души приложило спиной к крыше. Он даже вякнуть не успел. Все, что мне оставалось — подойти к нему и участливо поинтересоваться:

— Че, братан? Гребаный гололед?

Ему было уже все равно. С прищемленной пиписькой, с основательно ушибленным организмом, он на мои слова никак не отреагировал.

Не отреагировал и на появившихся через пять минут ментов, которые поднялись по обычной лестнице. Зуева с ними не было, хотя наставления они от него получить успели — если судить по тому, как обошлись со мной. Притом, что я, беря пример с Батона, тоже никак на их появление не реагировал. Сидел себе рядом с телом поверженного врага и курил сигарету. А они набросились на меня втроем, уложили мордой в гудроновое покрытие (я еле-еле от бычка успел избавиться), и, пока двое заламывали руки за спину, третий производил изъятие пистолета. Который, блин, тоже ни на что не реагировал! Лежал себе тихохонько в метре от меня — между прочим, даже без обоймы, которую я предусмотрительно вынул и положил отдельно.

Потом меня взяли под белы рученьки, подняли на крепки ноженьки, на рученьках защелкнули браслетики, а на ноженьках повели к лесенке. Сопроводив сие действо изрядной силы волшебным пенделем — чтобы, значится, мне и в голову не пришло продолжить этот путь волоком. Менты утруждаться не хотели.

Зуев был внизу. Что интересно — абсолютно растрепанный. Что совсем неинтересно — очень злой. Рядом с ним суетился мент-охранник, мой сегодняшний нечаянный напарник. Увидев меня, ведомого его коллегами, он возбужденно махнул рукой в нашу сторону и сказал:

— Так вот этот парень! Это он о нападении сообщил.

— Туманян! — Зуев повернулся к нему с таким видом, словно заколебался выслушивать туманянские глупости еще полтора года назад, но все это время тактично себя сдерживал, накапливая праведный гнев. — Я веду это дело, и я сам во всем разберусь. А этого парня я прекрасно знаю. — И, повернувшись ко мне, ехидно спросил: — Ну что, Мешковский? Отбегался? Решил своих дружков сдать, чтобы самому сухим из воды выйти? Как Иванец в свое время? Не выйдет, друг мой. Мы тоже кое-чему научились. Ведите его к машине.

Последняя реплика адресовалась моим сопровождающим и была сдобрена кивком в сторону «воронка», что стоял с распахнутыми дверями метрах в пяти.

Выходит, прав был мой знакомый мент, говоря, что не миновать мне его? Ну, уж дудки! Меня вдруг разобрала злость, и у самой машины я затормозил, и два мента, тащившие меня за руки, ничего не смогли с этим поделать.

— Дурак ты, Зуев, — сказал я. — Верно о тебе народ говорит, что ты дурак. Я тебе все на блюдечке преподнес — бери этих кадров и раскалывай. А ты рогом уперся. Тебя не в прокуратуру следаком определять надо, а в шахту, чтобы ты без отбойного молотка лбом штольни пробивал.

Зуев, и без того изрядно возбужденный, шагнул было ко мне, но из «воронка» раздался насмешливый голос Акима:

— Да не боись, родной! Поехали с нами на тюрьму. Мы тебя втроячка еще роднее сделаем.

— А мне три жены нахрен не нужно, — бросил я через плечо. — У меня и с одной-то ужиться не получилось.

— Почему три? — Зуев, так и не успевший добраться до меня, резко затормозил. С арифметикой у него, оказалось, был полный порядок.

— Потому что ты идиот, а сюда они втроем приперлись, — я расплылся в довольной ухмылке. Это был мой шанс, пусть и не самый очевидный.

— На крыше был кто-то еще? — Зуев посмотрел на группу, что следом за мной спустила сверху Батона.

— Нет, — растерянно отозвался кто-то из них.

— Тогда где третий? — Зуев зло уставился на меня. — Кто третий?

— Коба, — усмехнулся я. — А ты идиот.

— Заткнись с идиотом! Это не может быть Коба! Мы с него глаз не спускали!

В «воронке» заржал Аким. Я тоже заржал. Только Батон не ржал — он свесил голову и из носа у него капала кровь. Видимо, хорошо о крышу приложился.

— Где он? — сквозь зубы процедил Зуев.

— Так я тебе и сказал.

— Черт! Снимите с Мешковского браслеты. Мне с ним с глазу на глаз переговорить нужно.

Эпилог

Зуев выглядел бледно и кисло. Наверное, прежде ему в таких ситуациях бывать не доводилось. Сам приехал ко мне домой, чтобы извинится. Не к крутому бизнесмену типа Иванца, а ко мне, простому русскому парню, который кроме рулевого колеса перед самым своим носом ничего хорошего в жизни-то и не видел. Представляю, через что ему пришлось переступить, чтобы решиться на это. Наверное, вся душа у бедолаги в шрамах.

— Я не знаю, Мешковский, как тебе это удалось, — мы стояли друг напротив друга в прихожей моей квартиры, и он смотрел на меня исподлобья. — Но с меня все отделение ржет.

— Да если бы ты следаком не был, я бы тоже при виде тебя оборжался, — по всем законам гостеприимства мне бы следовало гостя в дом пригласить, чаем напоить да баньку истопить, но что-то не хотелось.

— Можешь начинать смеяться. В прокуратуре сказали, что им такие следователи, как я, не нужны. Дело раскрыто, а я за это еще и втык получил. Скажи, Мешковский, почему все так уверены, что это ты его раскрыл? Прямо в глаза так и говорят.

Почему-почему? Николай Васильевич расстарался, потому что. Такие шутки как раз в его духе. Только сдавать знакомого мента я не стал. Вместо этого безразлично пожал плечами и успокоил гостя:

— Да ничего я не раскрывал, Зуев. Я себя, любимого, из дерьма вытаскивал. Кажется, вытащил. Как думаешь — такое мое поведение для меня характерное? Ты же специалист по поведенческим моделям.

— Можешь подначивать, сколько угодно. Но я тебе сразу говорю — не прикажи начальство, ноги бы моей тут не было. Заставили прийти и извиниться. Короче, Мешковский, извини. Если полковник Ведерников позвонит — скажешь, что я заходил и извинения принес. Понял?

— Нет, — я, полнейшая непосредственность, шмыгнул носом.

— Что — «нет»?

— Не заходил и не приносил. Я, Зуев, не злопамятный. Просто я злой и память у меня хорошая. Понимаешь, на что я намекаю? Сколько мне по твоей милости побегать пришлось? А еще и в КПЗ посидеть. Так что не было тебя тут. Когда появишься — я полковнику Ведерникову, конечно, сообщу.

— Это ты меня так унизить хочешь? — догадался он.

— Что ты! — я всплеснул руками. — Я просто хочу, чтобы ты понял — бог не фрайер, по делам каждому присудит.

— Просто я был уверен, что это ты налет подстроил! — взорвался Зуев. — Все совпадало, все! А когда пистолет у тебя в машине нашли — вообще всякие вопросы отпали. Кто же знал, что Ваня двойную игру ведет? Это же полным идиотом надо быть — прикрывать своих корешей после того, как они в него стреляли. Только до Вани, видно, сразу не дошло, что Коба решил и деньги загрести, и слово сдержать, грохнуть Иванца. Они же договорились, что такой навар все старые Ванины грехи покроет. Разделят пополам и забудут друг о друге. Понимаешь, Мешковский, Иванец-то от каждой сделки, оказывается, копейки получал. Не хозяин — дилер. Перепродавец, на проценте сидел. Поэтому для него миллион баксов очень хорошим кушем был. А я этого как-то не учел. Решил, что для него это мелочи — с его-то оборотами. Не стоит ради такого рисковать. Ну извини, а? Кто не ошибается? В следующий раз умнее буду.

— Только в следующий раз — не со мной, — поспешно предупредил я. В голосе Зуева прорезались искренние нотки, и сердиться на него отчего-то расхотелось. Действительно, кто не ошибается? Тем более что все уже позади. — Ладушки. Позвонит Ведерников — скажу, что ты приходил.

— Спасибо, — он повернулся, чтобы уходить, но на пороге замялся: — И еще, Мешковский. Ты, если что — обращайся. Я теперь, вроде как, твой должник.

— Да нет, спасибо. Я от вашего брата предпочитаю подальше держаться. Жаль, не всегда получается, — и, не выдержав, хохотнул: — То-то я все голову ломал, отчего Ваня утром в день ограбления такой веселый бегал. А он свой миллион получить готовился. А дружки его всего-то в две пули оценили! Хотя, ежели по мне, так все равно переплатили…

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg