«Сопроводитель»

Дмитрий Красько Сопроводитель

1

Две шлюхи на Набережной окинули меня безразличными взглядами из-под черных очков и отвернулись, продолжая разговор. Действительно, что с меня взять? Мятые джинсы, жеваный пиджак, рубаха, расстегнутая до пояса. Обычный средний класс, к тому же с явного похмелья. А вечер только начинался, и они еще рассчитывали подцепить кого-нибудь очень валютного.

Я прислонился к парапету метрах в десяти от них и стал ждать. У меня здесь было назначено свидание. Не подумайте ничего такого — чисто деловое свидание.

Время текло. Я ждал. Шлюхи разговаривали о своих профессиональных проблемах. Я не прислушивался. Мне и своих хватало. Кроме того, жутко трещала голова.

Наконец, подкатив к краю тротуара, возле меня скрипнул тормозами и остановился шоколадного цвета «Мицубиси Паджеро». Дверь открылась и из него выскочил человек во всем черном, не считая ремня и кончиков ботинок, которые были чуть темнее джипа.

Главное — во всем соблюсти тональность, сообразил я. Чтобы все было под цвет чего-то. Например, носки ботинок — под цвет автомобиля. Солидно, блин.

Шлюхи с интересом уставились на вновь прибывшего, учуяв, что от него прямо-таки разит баксами. Но он подошел ко мне — невысокий крепенький человек шириной с пианино и ногами от рояля. Посмотрел мне в лицо и улыбнулся, обнажив зубы-клавиши.

Глаза у него были светлые и противные. И бивни, которые он продемонстрировал в оскале улыбки, тоже мне не глянулись — было похоже, что он украл их у любимого буденовского скакуна. Хуже некуда — грабить мертвых.

— Мешковский? — спросил он.

— Был с утра, — буркнул я.

Он озадаченно осмотрел меня с ног до головы и сказал:

— Мне тебя порекомендовали.

— Ну и?..

Еще больше удивившись, крепыш закончил осмотр меня, как такового и, кивнув в сторону джипа, сказал:

— Идем в машину.

Он сел за баранку, я попытался было устроиться на заднем сиденье, но светлоглазый крепыш возразил:

— Рядом садись, а то разговаривать неудобно.

Я не совсем понял, почему ему неудобно разговаривать, когда я сижу за спиной. Казалось бы — болтай и болтай. Ан нет. Воспитание не позволяет.

Я пожал плечами, выбрался наружу и, обойдя джип по кругу, уселся на переднее сиденье. Человек с противными глазами запустил мотор и вывел машину на проезжую часть. Шлюхи проводили его призывными взглядами, но он даже не глянул в их сторону.

Пару кварталов мы ехали в полной тишине, и я уже было собрался сам ее нарушить, спросив, какого хрена он затащил меня к себе в машину — помолчать дуэтом, что ли? Но стоило набрать в легкие воздуха, как крепыш, наконец, заговорил.

— Мне посоветовали к тебе обратиться.

— Да, — согласился я. — Ты уже докладывал.

— Сказали, что ты хорошо водишь машину. Это так?

— Ну, если сказали, значит, наверное, так.

— Да или нет? — нервно уточнил он.

— Послушай, — попытался объяснить я. — Я вожу машину. Мне это дело нравится. А вот как я ее вожу — не задумывался. Со стороны виднее.

— Ты скажи только: да или нет! — почему-то взорвался он. — Я не спрашиваю, нравится тебе водить или не нравится. И отвечай только на то, о чем я тебя спрашиваю!

Мне не понравился его тон. Он, конечно, крут всячески, и доллары у него при ходьбе даже изо рта вываливаются. Возможно, он ими вместо туалетной бумаги пользуется, пусть его. Но разговаривать со мной в таком тоне не надо. У меня и без посторонних грубостей голова потрескивала, что твой арбуз на морозе.

— Останови машину, — сказал я.

Он удивленно скосил на меня левый глаз и спросил:

— Ты чего?

— Машину, говорю, останови. Надоел ты мне, натурально, на первом же вопросе.

Крепыш прижал джип к обочине и, не оборачиваясь, бросил:

— Ну и вали.

— Удачных покупок, — пожелал зачем-то я и выбрался из машины. Захлопнул дверь, сунул руки в карманы и, не торопясь, пошагал к троллейбусной остановке.

Но не успел пройти и сотни метров, как он меня догнал. Припарковав «Паджерик» чуть дальше по ходу движения, выскочил на тротуар и загородил мне дорогу:

— Послушай, успокойся. Ну, я тебе нахамил, ты мне нахамил. Теперь мы в расчете, да?

— Нет, — сказал я. — Я тебе не хамил, я тебе правду говорил. А ты мне начал условия ставить. Меня такая система не устраивает. Не я тебя искал, а ты меня. Когда к зубному доктору приходишь, тоже условия ставить начинаешь?

— Ты же не зубной доктор, — примирительно сказал он.

— Кто тебе сказал этих глупостей? — удивился я. — Я тоже зубы удалять умею. И даже по нескольку за раз.

— Ладно, давай замнем для ясности, — попросил крепыш. Я выжидательно уставился на него — может, выдаст, наконец, что-то интересное? — Мне сказали, что тебя несколько месяцев, как уволили, и ты сейчас без работы. У меня есть для тебя дело. Оно весит десять тонн баксов.

— Ого! — сказал я. — Солидная сумма.

— Работа этого стоит, — на всякий случай уточнил он. Как будто я не знал, что по десять тысяч баксов от щедрот душевных в наше время не отваливают.

— Кто тебе посоветовал ко мне обратиться?

— Пипус. Он сказал, что ты столько раз в грязные истории влипал и за тобой, если покопаться, столько всего обнаружить можно, что тебя ни в одной порядочной тюрьме держать не станут.

— В непорядочной — тоже, — добавил я, зардевшись от незаслуженной похвалы.

— Еще он сказал, что ты классно водишь машину, десять лет проработал таксистом…

— Врет, — возразил я. — Десяти — не отработал.

— Все равно, — настаивал крепыш. — Он сказал, что ты за баранкой себя чувствуешь, как в собственной постели. А мне именно такой человек нужен. Ты, конкретно, в какие грязные истории влипал? Что это за истории?

— Тебе все по порядку перечислить?! — я изумленно вытаращил глаза. — Тогда мы тут до следующей зимы простоим, а я пальто забыл прихватить. У таксиста работа такая — раз в месяц он обязательно во что-нибудь влипает. А иногда и чаще. Или мне просто везло на шизоидов.

Он озадаченно потер подбородок, потом, крякнув, сказал:

— Хорошо, не надо рассказывать. Ты только скажи честно: с оружием умеешь работать?

— Смотря с каким, — уклончиво ответил я. — С гаубицами не пробовал. С ракетами класса «земля-земля» — тоже.

— Да нет! — крепыш досадливо взмахнул рукой. — Попроще! С «Калашом», например. Ну, с пистолетом справишься?

Как-то глупо прозвучало — справлюсь ли я с пистолетом. Справиться можно с человеком в драке. Не справиться — с управлением на скользкой дороге, когда едешь в автомобиле. Об этом я и сказал человеку с противными белесыми глазами. Он опять начал было раздражаться, но могучим усилием воли попытался сдержаться, что у него в итоге, надо отдать должное, получилось. И он уточнил:

— Выстрелить-то ты из него сможешь?

— Ежели будет в порядке и заряжен — тогда да, — честно сказал я. — Ежели из него половину запчастей повытаскивают, тогда, конечно, вряд ли.

— В порядке он будет! — вздохнул крепыш. — Меня, вообще-то, предупреждали, что ты поговорить любишь, но я не думал, что до такой степени.

— А до какой ты думал? — поинтересовался я и, не дав ему ответить, перешел к делу. — В чем твоя работа заключается?

— Нужно будет одного человека доставить в Томск. Отсюда. На машине. За десять дней, начиная с завтрашнего утра. За ним, возможно, будут охотиться, поэтому тебе придется быть и шофером, и телохранителем. Но мы заплатим по штуке за день. Так что овчинка выделки стоит. Ну как, берешься?

Я прикинул. До Томска — две тысячи километров. Значит, теоретически можно доехать за сутки. Правда, я слышал, там дороги — ни к черту. Значит, за двое-трое суток. Ну, максимум, четверо. Мне же дают десять дней. Из этого вытекает, что намек на предполагаемую охоту за типом, которого мне предложено охранять — не просто намек. Охота будет, ее вероятность — сто девяносто девять и девять десятых процента из сотни. Очень мило, ничего не скажешь. Похоже, десять тысяч, если я соглашусь на эту аферу, придется отрабатывать потом и кровью.

— А кто, извиняюсь, за парнем охотиться будет? — уточнил я. — Случайно, не милиция или госбезопасность?

— Нет, — хмуро бросил светлоглазый. — Хуже: мафия.

— Какой кошмар, — согласился я. — Ты меня до смерти напугал. Хорошо, я берусь за эту работу.

Он кивнул, вынул из заднего кармана брюк бумажник, достал оттуда толстую пачку долларов и протянул мне:

— Здесь три штуки баксов. В качестве аванса. Получится у тебя доставить его до места или нет — неизвестно, но ты едешь, а это уже риск. Поэтому бери бабки. — Я взял. Интересный народ. Я могу с этими деньгами завалиться туда, где меня сам черт не найдет, а они уверены, что я завтра усядусь в тачку и повезу их человека куда-то, куда Макар телят не гонял. Впрочем, глупость. Повезу, конечно. А все моя честность виновата. — Когда вернешься, получишь остальные семь. Может быть, и еще кое-что. Завтра у тебя под окнами остановится белая «Камри», дважды просигналит. В семь утра. В салоне будет сидеть тот самый человек. Под сиденьем — пистолет «Беретта» девятого калибра на пятнадцать патронов. Знаком? Познакомишься. Там же будут лежать четыре обоймы. Доверенность на твое имя — в кармашке солнцезащитного щитка, прямо над головой. Заполнишь сам, не маленький. Подпись хозяина там уже будет. И все документы на машину — тоже там. Сядешь за руль — и в путь. Договорились?

— Похоже на то, — я кивнул с умным видом.

— Теперь тебя куда отвезти?

— Туда, откуда взял.

Мы уселись в джип, и крепыш быстро и без приключений доставил меня на Набережную, выгрузив точно там, где и подобрал несколькими минутами раньше.

Я выполз на тротуар и поднял руку, прощаясь. Он ответил мне тем же и, газанув, быстро скрылся за поворотом.

Шлюхи стояли на прежнем месте, курили и теперь уже с нескрываемым интересом рассматривали меня. «Паджерик», подъехавший к самым моим ногам, не очень-то вписывался в привычное им понимание мира.

Я задумчиво оглядел шлюх. Попользоваться или не попользоваться? В конце концов, может быть, завтра у меня начнется последний в жизни поход. А сегодня я имею в кармане три тонны баксов. Как-то глупо отказывать себе в удовольствии в такой день. Я надел на лицо сальную улыбочку и подошел к ним:

— Скучаете, зайчата?..

2

Первой мыслью было — так пить нельзя. Мысль родилась еще до того, как я протянул руку, чтобы выключить надоедливо гремящий будильник. Можно, конечно, страдать, натирая мозоли в душе от жалости к себе, несправедливости потери работы и теде и тепе. Но что мешает делать это в трезвом виде? Из того, что я вчера напился, как верблюд, которому предстоит неделю шарахаться по пустыне, ничего хорошего не вышло. Просто снова, готовая в любую минуту явиться, затаилась в засаде головная боль, да во рту нехорошо и липко отдельной жизнью жил язык.

Я таки протянул руку в сторону будильника, и она неожиданно ткнулась во что-то мягкое. Мягкое застонало женским голосом. Я удивился. Любой бы удивился. Я резко повернул голову и тут же зажмурился — голова затрещала куда громче будильника.

Я сильный парень. Я переборол боль. Открыл глаза и увидел, что рядом лежит одна из вчерашних шлюх. Она снова застонала.

— Голова трещит? — сочувственно прохрипел я. — Выключи будильник. Это все из-за него.

Шлюха подчинилась. Будильник заткнулся. Стало легче. Я приподнялся на локте и посмотрел на циферблат. Начало седьмого. Зачем я завел часы на такую рань? Все от зеленого змия, чтоб он, гад, кожу по два раза в год менял!

С другой стороны тоже застонали и тоже женским голосом. Страшная догадка пронзила мой мозг, вызвав новый приступ дикой головной боли, снова вынудившей меня зажмуриться.

Глянув, наконец, туда, откуда стонали вторым голосом, я понял, что не ошибся — по правую от меня руку лежала вторая шлюха.

— Ай да я, — ошарашено сказал я. Нарезался так, что не помню, как затащил их к себе домой, а затем в постель. Не помню, что с ними делал, не помню даже, как их зовут. Подумать только.

Я выбрался из кровати, перешагнув через спинку — вспомнил примету, что через человека переступать нельзя: расти не будет. Я не был зверем и пожалел дамочек по обе стороны от меня. Прошлепав босыми ногами по полу, скрылся в душе, где минут десять издевался над собственным организмом, включая и выключая горячую воду при постоянно включенной холодной. Контрастный душ. Говорят, помогает. Помогло или нет, не знаю, но когда я выбрался из ванны, руки у меня ходили ходуном. Поэтому бриться я не стал. А вот зубы почистил — получилось очень удобно.

Потом прошел на кухню и включил кофейник. На столе стояли полбутылки рома и остатки закуски. Сперва я хотел опохмелиться, затем, совершенно неожиданно, вспомнил, что у меня сегодня начинается рабочая декада — везти какого-то типа в какой-то Томск, а по дороге отстреливаться от каких-то носорогов, которые имеют зуб на того типа, которого я повезу. В общем, чушь какая-то.

Пройдя в спальню, я, голосом, в котором звуки прорывались через раз, сообщил:

— Все, девки, кончай ночевать, вставай пришел.

Пока они, сопя и стеная, выбирались из-под одеяла, я оделся в ту самую одежду, что была на мне вчера, вынул из кармана пачку баксов и удивился: истратил не так уж много. Впрочем, это понятно — начал сразу с какого-то ужасного пойла, скорее всего, подкрашенного шоколадом самогона, который лицемерно назывался шотландским виски.

Отсчитав сотню, я положил ее на прикроватную тумбочку и объяснил:

— Это вам на двоих.

В кухне закипела вода и я вернулся туда. Навел себе крепкого-крепкого кофе, надеясь, что он вернет меня к жизни, и сел за стол, ожидая, пока остынет.

В дверях хором, как сиамские близнецы, нарисовались шлюхи. Одна из них прошла к столу, бухнулась на стул напротив меня и, привалившись спиной к стене, затихла. Очень больная и очень помятая. Что я с ними вчера делал — ума не приложу.

— Твоим душем можно воспользоваться? — спросила вторая.

— По-моему, можно, — сказал я. — Я недавно пользовался. Не туда, это туалет.

Шлюха сменила направление движения и попала, наконец, в ванную комнату. Вскоре оттуда донесся шум текущей воды.

— Хорошо мы вчера оторвались, — простонала вторая шлюха. — До сих пор в себя прийти не могу.

— Опохмелишься? — заботливо поинтересовался я. Она кивнула. Я налил ей рома в стакан, она в два глотка опорожнила его и застыла, ожидая, пока лекарство подействует.

Потом шлюхи поменялись местами. Одна, посвежевшая и даже немного похорошевшая, устроилась напротив меня и принялась лечиться ромом, вторая скрылась в ванной. Я занялся кофе. Он был горячий и пить его было неудобно, но я, медленно и осторожно, справлялся с этой задачей — прихлебывал мелкими глотками, катал во рту, остужая, и лишь после этого отправлял в желудок.

За окном раздались автомобильные гудки. Я догадался, что это по мою душу, тяжело вздохнул, встал, распахнул окно и прокричал в него:

— Пять минут, натурально! Шнурки доглаживаю.

После чего вернулся за стол и снова взялся за кофе. Не роддом, подождут.

Дверь ванной отворилась и из нее выползла вторая шлюха, тоже немного посвежевшая и уже не с таким количеством складок на лице.

Вопросительно посмотрев на свою напарницу и уловив ответный кивок, она сказала:

— Ну ладно, Миша. Мы пойдем.

— Счастливо, — буркнул я, с головой погружаясь в кофе.

Они вышли из квартиры. Я задумчиво посмотрел им вслед. Надо же! Имя мое знают. А вот у меня с этим проблемы. В том смысле, что их имен я ну никак вспомнить не мог. Видно, крепко вчера на зеленого змия наступил. Зачем, спрашивается? И зачем на этих девиц польстился? Не понимаю. Они даже после ванной тянули максимум на гривенник, а я им сто баксов отвалил. Щедрый. Интересно, почему я сразу двоих в кровать затащил? Избыток чувств? Вулкан гормонов? Черт знает.

Я допил кофе, отодвинул от себя кружку и прошел в спальню. Достал сумку, открыл шкаф и выбрал самое необходимое в дорогу. Потом тоже вышел из квартиры, закрыл дверь и поскакал вниз по лестнице. То ли душ помог, то ли крепкий кофе, то ли все вместе, но даже эта скачка уже не вызывала дикой, как бурый медведь, головной боли.

Вопли я услыхал, когда спустился до второго этажа. Три мужских голосища орали, соревнуясь, у кого получится громче. Для семи часов утра можно бы и потише. Дело явно было нечисто, и я, подобрав руки в ноги, перешел на галоп.

Во дворе меня дожидалась чудесная картинка: двое в черном, похожие на ангелов смерти, только без крыльев и всего остального, пытались вытащить из поджидавшей меня машины человека. Человек вытаскиваться не хотел, упирался, чем Бог послал, и визжал, но ему было неудобно — ангелы ухватили его: один за руку и за грудки, второй за ногу и за ворот, и было видно, что человеку в салоне таки не удержаться.

Ангелы тоже вопили что-то непонятное. Рядом стоял темно-вишневый «Мерседес», и в нем сидел наблюдатель — лысый тип гаденького вида. Он с увлечением пережевывал папиросу и смотрел за операцией извлечения.

Такая зарисовка с натуры мне совсем не понравилась. Человек — не заноза. Если он не желает откуда-то вытаскиваться, значит, у него есть на то веские основания. Тут не силой брать надо, но нежностью, лаской. А парни в черном о таких понятиях, видимо, слыхом не слыхивали. И я закричал на них:

— Эй, вы! А ну, поставьте, откуда подняли!

Они даже не глянули в мою сторону. Визжа, продолжали свое дело. Я побежал к ним, предусмотрительно бросив сумку поближе к машине, чтобы освободить руки.

Гаденький тип беспокойно завошкался в своем «Мерседесе» и попытался выбраться наружу. У меня возникло подозрение, что он хочет мне помешать, поэтому я резко сменил направление движения и, прыгнув вперед, двумя ногами ударил в дверцу темно-вишневого автомобиля.

Лысого защемило. Причем основательно. Он успел вылезти только наполовину, а потому между дверцей и каркасом попала как раз та самая деталь его организма, которая обычно наиболее восприимчива к боли. А именно — лицо.

Вскочив, я отряхнул штаны и снова направился было к ребятам в черном. На лысого даже не взглянул, догадываясь, что с него теперь, кроме анализов, и взять-то нечего.

Но бежать никуда не пришлось. Азазелы, при виде такого поворота событий, забросили визжащего человека обратно в салон и направились ко мне. Решительно, словно танки на полигоне. На костяшках одного сверкнул кастет.

Я подрастерялся. Во-первых, у меня под рукой не было ничего, чем можно было бы отбиться от ребят, а во-вторых, я был с похмелья и, естественно, не совсем в форме.

А чернявые между тем приближались, приближались и, наконец, приблизились. Кастет рванулся в мою сторону, но я успел пригнуться и с изяществом барана долбануть его владельца головой в живот. Тут же откуда-то сбоку прилетела нога и весьма чувствительно, — но по всей длине, что заметно смягчило удар, — приложилась к моему туловищу. Обхватив ногу обеими руками, я всем своим нелегким телом навалился на нее сверху. Громко хрустнули кости, и псевдокаратист отчаянно завопил от боли.

Я снова вскочил на ноги и снова попал под атаку кастета. Я не спортсмен, а потому не успел толком увернуться — удар пришелся в плечо. Меня обожгло болью и злобой. Протянув руку, я схватил кастетчика за роскошное ухо и рванул вбок и вниз. Тот потянулся за ухом и упал на землю. Трижды пнув ногой тело, я выругался и бегом побежал к своей машине.

Человечек на заднем сиденье забился в угол и, наверное, стучал зубами от страха. Не знаю, не стал прислушиваться. Схватил сумку, бросил тело за баранку, и, врубив зажигание, лихо развернулся на пятачке и пулей вылетел на улицу. Все эти разборки прямо во дворе не добавляли мне уважения в глазах соседей, и без того косившихся в мою сторону достаточно подозрительно.

Удар кастетом пришелся в правое плечо, соответственно не действовала у меня правая рука, что было весьма обидно. Вернее, она действовала, но с громким скрипом. Для того, чтобы переключать скорость, приходилось каждый раз покрепче стискивать зубы, удерживаясь от вопля.

Какой-то педик попытался подрезать меня перед самым светофором. Ничего у него не получилось, потому что мне совсем не понравился этот замысел. Я прибавил газу, высунулся в окошко и обругал его похабными словами. Он не обиделся, сбросил скорость и пристроился у меня в хвосте.

Человек на заднем сиденье молчал, и мне в конце концов стало немножко не по себе от этого его подозрительного молчания. Я не выдержал и сказал:

— Меня зовут Миша Мешковский. Сокращенно — Мишок.

Несколько секунд он молчал, видимо, переваривая услышанное и соображая, стоит ли мне отвечать, потом все же ответил:

— А меня — Леонид Сергеевич.

Я прикусил губу. Леонид Сергеевич, значит. Добро. На все десять оплаченных дней в дороге — Леонид Сергеевич. Строго официально и никак иначе. Нечто вроде злого барина. Но носки я ему стирать не собирался, факт.

После такого заявления у меня пропало всякое желание поддерживать беседу. Я заткнулся и принялся крутить баранку молча. Докрутил до следующего светофора, а там вдруг загорелся красный свет. Пришлось остановиться.

Педик, шедший следом, вырулил на соседнюю полосу, притормозил рядом и посмотрел в мою сторону. Потом улыбнулся, демонстрируя гнилые зубы в безуспешной попытке соблазнить меня. Ужасное зрелище. Я отвернулся и стал смотреть в другую сторону.

Неожиданность случилась за миг до того, как загорелся зеленый свет. Я уже держал руку на рычаге переключения скоростей и готов был стартовать, когда за моей спиной заверещали. Леонид Сергеевич, разумеется. Он в этом деле мастер, после событий в собственном дворе у меня не было никаких сомнений.

С перепугу я все перепутал и вместо передней первой включил заднюю передачу. Машина резко рванула в обратном направлении, и подпиравший меня своим «Жигуленком» дедок отчаянно засигналил, но было уже поздно. Мой задний бампер врезался в его передний с неприятным звуком, почти заглушившим вопли Леонида Сергеевича. Почти, да не совсем.

Зато с этим делом вполне управились четыре выстрела, стройным рядом прогремевшие слева. Дедок в «Жигуленке» от удивления перестал сигналить, а перед моими глазами лобовое стекло покрылось мелкой сетью трещин, но так и не рассыпалось, за что я был ему премного благодарен, но — потом.

Стрелял гомик с гнилыми зубами. Пистолет в его руке, очевидно, и навел Леонида Сергеевича на мысль слегка повизжать. И, если бы я не сдал резко взад, дело могло закончиться плачевно. Я рассердился. Включив-таки переднюю передачу, вывернул руль и, вдавив в пол педаль газа, рванул в сторону гомика.

Тот, понимая, что его затея не выгорела, тоже сорвался с места — от греха подальше. И успел улизнуть из-под самого носа моей «Тойоты». Я, однако, оставлять дело без последствий не собирался и сел ему на хвост. И сидел там квартала четыре, пока Леонид Сергеевич, восстановив после визга дыхание, не выдохнул сердито:

— Оставь его в покое!

Я пожал плечами: воля клиента — закон для подрядчика, и свернул туда, куда направлялся с самого начала, а именно — на дорогу, ведущую за город.

И снова за спиной раздались странные звуки, что уже заставило меня поежиться. На сей раз это был треск. Я взглянул в зеркальце заднего вида, ожидая увидеть очередную пакость, но это был всего лишь Леонид Сергеевич. Отчаянно стуча зубами, он старался подхватить с ладони ловко ускользающую таблетку. Очевидно, валидол. Нервный, в общем, мужик попался. Скоро и я таким стану.

Когда ему наконец удалось справиться с этой нелегкой задачей, я, словно невзначай, поинтересовался:

— И часто теперь такие хипеши будут?

— Ты крути баранку! — зло бросил он. — Тебе заплатили деньги, вот и крути.

Я слегка рассердился. Ну, да, заплатили, ну и что? Разве после этого я автоматически лишаюсь права голоса? С таким отношением куда лучше и спокойнее будет вернуть задаток, вручить руль пассажиру, а самому отправиться домой. Но я решил пока не делать этого — в следующий раз, если таковой случится.

Ехать молча было весьма неуютно. Во-первых, потому, что я к этому не привык, а во-вторых, потому, что во мне все больше и больше росло раздражение на Леонида Сергеевича. Скрипя зубами и суставами, я молча вел машину, пытаясь сообразить, правильно ли сделал, послушавшись злого окрика пассажира и отказавшись от преследования гомика с гнилыми зубами. Поступи я по-своему, мог бы узнать много нового, даже, наверное, весьма интересного о тех, кто Леонида Сергеевича преследовал. Если бы догнал.

У клиента, конечно, был свой резон: рвать когти, пока не замочили. Чем меньше мы будем отвлекаться, тем дальше уедем. Если, однако уедем — с такой политикой особо не разгонишься. Тот же педик, обогнав нас на кружной дороге, что теоретически было вполне возможно, мог выскочить из-за ближайшего угла и — попытка не пытка — повторить свой огнестрельный номер на «бис». А может быть, даже и на «браво».

Так что, как ни крути, а я со всех сторон оказывался правым. Леонид Сергеевич, соответственно, не правым. И вообще он мне все больше не нравился.

Машин на трассе было не сказать, чтобы очень много, скорее даже, очень немного, так что я спокойно шел на скорости изрядно больше шестидесяти кэмэче, на всякий случай покручивая головой по сторонам — а не проявится ли где товарищ гаишник, работа которого состоит в том, чтобы делать честным водилам вроде меня разные нехорошие пакости, как то: штрафовать, изымать права, портить нервы, сворачивать кровь и далее в том же духе. Честным водилам все это было совершенно не по вкусу, но поделать они ничего не могли, поскольку рангом не вышли.

В это утро мне, говоря откровенно, повезло. Стражи дорожного порядка дрыхли, считая, что свой долг перед государством они выполнят гораздо лучше, если выйдут на трассу, скажем, под вечер.

Так что я без помех пролетел через весь город при полном попустительстве властей, и довольно скоро оказался на загородном шоссе, где вздохнул более или менее свободно. Опасность внезапного появления гомиков с гнилыми зубами и нехорошими намерениями относительно Леонида Сергеевича — а прицепом и меня, любимого — стала намного расплывчатее.

С радостью осознав сей факт всем своим организмом, — начиная от кончиков волос поверх кожи и заканчивая слепой кишкой, которую мне так и не вырезали вовремя, — я решил, что стоит предпринять еще одну попытку завязать душевный разговор с Леонидом Сергеевичем.

— Эй, пассажир! — весело сказал я в зеркало заднего вида. — Радуйся. Кажется, натурально, вырвались. С тебя бутылка.

— Тебе заплатили аванс, — холодно обронил тот. — Так что закрой рот и крути баранку.

Я скрипнул зубами, но решил подойти с другого конца:

— Слушай, а что это они за тобой охотятся? Ты что, такая важная птица гусь?

— Крути баранку! — повторил Леонид Сергеевич, и я таки не выдержал:

— А вот хрен ты угадал! Ты что, полагаешь, что я за эти копченые три штуки баксов жопу тебе вылизывать буду? Да в гробу я видал, в белых тапках на босу ногу. Я контрактов не подписывал, так что выложу сейчас баксы, остановлю машину и пойду домой. Понял? И мне хорошо, и тебе хорошо — если ты в мою сторону слово кинуть западло считаешь, то будешь кидать его в собственные уши.

— Да ты чего? — тревожно спросил Леонид Сергеевич. — А кто меня повезет?

— Машина тебя повезет, — весело пояснил я. — Сядешь на переднее сиденье, нажмешь сандалькой на педальку и — ту-ту! — поминай, как звали.

Я довольно усмехнулся. Миша Мешковский — я это всегда знал, но сейчас убедился еще раз — был действительно умным парнем. Он нашел бы выход даже из насквозь закупоренной бочки, запихай его туда кто. А мысль мне действительно понравилась — те две с небольшим сотни «зеленых», что успел потратить, я, по собственному компетентному мнению, уже отработал, дважды подставляя свою драгоценную задницу ради спасения слишком гордого хуцпана, которого мне подсунул роялевидный крепыш. Так что моя совесть по этой части была чиста, как слеза младенца.

Обрадовавшись открывающейся перспективе, я даже засунул было руку в карман, нащупывая баксы с твердым намерением вернуть их и избавиться от лишней головной боли. Но сделать этого не успел — из-за поворота на более чем приличной скорости вылетел ГАЗ-53 с будкой, вильнул, выравниваясь и, нащупав носом нужный курс, помчался мне наперерез.

Леонид Сергеевич снова заверещал сиреной. Но я уже не обращал внимания на его вокальные изыски — собственная шкура была куда дороже, чем наслаждение совсем немузыкальным визгом пассажира.

Все происходило довольно тупо. Может быть, потому, что на дороге я чувствовал себя, как рыба в воде, никаких эмоций я не испытывал, действуя совершенно автоматически.

Для начала притопил педаль тормоза и вывернул баранку. Машину слегка развернуло, и я газанул, проскочив не просто рядом с ГАЗом, а протерев его боком, как сука кобеля во время течки. Парень, сидевший за рулем грузовика, явно не ожидал такой подлости с моей стороны. Он тоже попытался изменить курс, но тяжелая машина, шедшая на изрядной скорости, такого обращения не потерпела. Она попробовала пойти юзом, но в виду неудобства подобного способа передвижения опрокинулась сперва на бок, а затем на крышу.

Довольный собственной проделкой, я затормозил у самой обочины и обернулся, чтобы посмотреть на поверженного врага. Нервы Леонида Сергеевича не выдержали в очередной раз. Набрав полные легкие воздуха, он наклонился ко мне и, сделав паузу, заверещал в самое ухо:

— Поехали отсюда! Быстрее!

— Заткнись, понял, да? — спросил я. Хватит с меня и зеленых «Жигулей», которые проворонил из-за него в городе. Теперь терять свой шанс я не собирался. Мне позарез нужна была информация. И, раз уж пассажир таковой делиться не собирался, я намеревался ею разжиться, добравшись до водилы ГАЗа.

Автоматная очередь, прогремевшая из рощицы близ дороги, поставила крест на этих планах. Стрелок оказался аховым и в машину ни разу не попал. Я, парень хваткий, этим воспользовался, хоть и перепугался не на шутку. Напрочь затоптал педаль газа и поспешил покинуть опасное место, что оказалось довольно простым делом — стоило проскочить поворот, как мы оказались вне сектора обстрела.

— Говорил я тебе? — простонал из-за спины Леонид Сергеевич. — Говорил?

— Ой, ну я тебя как брата по разуму прошу — не стони! — попросил я. — Лучше скажи — часто это будет повторяться? Клянусь центральной нервной системой дедушки Ленина, — земля ему пухом, если таки похоронят, — кабы я знал заранее, что будет та-а-кой хипеш, я бы с собой упаковочку подгузничков прихватил.

— Говорил же я тебе! — продолжал хныкать пассажир. — А ты не послушал!

Скрипя расшатанными нервами, я притормозил у обочины и быстро сунул руку под сиденье. «Беретта» была там. Слава Богу, я таки вспомнил о ней. Вытащив ствол на свет Божий, я обернулся к Леониду Сергеевичу:

— Ну, так как? Часто такая канитель повторяться будет?

Увидев оружие в моих мужественных руках, он стал разноцветным, как полотно Сальвадора Дали и растекся по заднему сиденью.

— Не знаю я!

Клянусь остатками своей совести, которой у меня отродясь не бывало, он превратно истолковал мои действия. Я просто хотел переместить пистолет поближе к телу, чтобы легче было вынимать в случае надобности. Провернув эту операцию с блеском, я смерил трусливого спутника задумчивым взглядом. Тот был насмерть перепуган и, скорее всего, утратил львиную долю своей былой спеси. Поэтому можно было ожидать, что он ответит на любые мои вопросы. И я рискнул задать первый:

— Ты кто?

— ?! — он вытаращился на меня с таким видом, словно я попросил его объяснить половое строение мамонта.

— Ты кто есть по специальности? По слогам повторить?

— Не надо. Адвокат я, — он с мольбой посмотрел на меня. — Поехали, а? Разве ты не понял — они убьют меня, как только представится возможность!

— Если и убьют, — вполне резонно возразил я, — то только вместе со мной.

Однако с места все-таки двинулся. В одном Леонид Сергеевич был прав — если им представится возможность, то упускать ее они не будут.

3

Леонид Сергеевич разговорился. Последний хипеш, видимо, подействовал на его нежную душу примерно так же, как действует капля серной кислоты на кошачью задницу: ее начинает разъедать и появляется непреодолимое желание сказать что-нибудь, — хотя бы только «мяу!», но громко. И мой пассажир, подвывая и глотая пригоршнями слюни, иногда прямо с обрывками слов, принялся высказывать все, что раздирало ему глотку.

— Черт меня дерну-у-ул! — начал он, хоть и заунывно, но так издалека, что я даже сперва не понял, к чему он клонит. — Это в прошлом году было, когда Бебича пристрелили. Ну, когда стрельбу на Каховской устроили, помнишь? Вот тогда его и пристрелили. Уы-ы-ы! — Он завыл, потом принялся выстукивать зубами что-то похожее на азбуку Морзе, хоть и не так ритмично.

А я, натурально, помнил. Хипеш был знатный. Братва, собравшаяся в парке культуры и отдыха, принялась играться в войнушку, стрелять из автоматов и даже слегка из гранатометов, в общем, вести себя, как немцы в сорок втором под Сталинградом. Правда, вся их пальба ни к чему конкретному не привела. Они изнахратили пулями кучу деревьев, парочку разворотили гранатами, из гранатомета же попали в статую бабы с веслом, после чего баба осталась не только без весла, но и без головы. Менты, прибывшие на место народной гулянки минут через пятнадцать, нашли чертову уйму использованных автоматных гильз, но ни одного расстрелянного автомобиля и ни одного трупа, если не считать трупа того самого Бебича. Только о том, что этот труп принадлежит Бебичу, тогда еще никто не знал. Потому что сперва им пришлось изрядно поломать голову в попытках разобраться — что же с ним случилось? Впечатление было такое, что к телу в районе пуповины привязали атомную бомбу, а потом взорвали, так что кроме пуповины ни одной целой части практически не осталось. Опознали Бебича недели через две по золотому зубу, на коронке которого было вытравлено: «Потускнеет — похмелись», и по кисти правой руки, где по фалангам пальцев шла татуировка, несшая миру великую в своей простоте мысль: «Бабы суки». И, хотя Бебич от чистого криминала давно отошел — едва ли не раньше всех остальных городских авторитетов, — и в последнее время почти никому, кроме себя, не был интересен, эпическая кончина снова заставила говорить о нем каждого второго жителя города.

Но я, извиняюсь, в том хипеше не участвовал, хотя хотелось бы хоть одним глазком взглянуть — уж больно все весело было. Впрочем, у меня было оправдание: я тогда момент лежал в кровати и старался как можно быстрее срастить ногу, сломанную в неравной борьбе с открытым канализационным люком.

А Леонид Сергеевич тем временем продолжал, наполовину по-русски, наполовину морзянкой, рассказывать печальную историю своей жизни, добиваясь, чтобы я, расчувствовавшись, пустил по этому поводу солидную мужскую слезу. Но я, черствый, как силикатный кирпич, упорно не плакал.

— Меня Пипус нанял, — стенал Леонид Сергеевич. — Его менты начали прессовать. Говорили, что это он перестрелку организовал. И что это его люди Бебича кончили. В общем, стали вешать на него это дело. А ему это не понравилось. И он нанял меня. Мы с ним одноклассники. Даже дружили в свое время. Вот он ко мне и обратился. У меня ведь адвокатская контора.

Я с удивлением слушал его завывания, гадая, расскажет он мне всю историю своей жизни, начиная с того памятного вечера, когда родители зачали его при неверном свете керосиновой лампы, или ограничится периодом с первого класса, который он закончил с красным дипломом. Впрочем, с чего бы он ни начал, связать его биографию в стройное повествование я бы все равно не смог — он перескакивал с одного на другое и вообще был похож на воробья, накурившегося марихуаны.

— Я сдуру, по дружбе, и взялся его защищать. Если бы знал, что из этого получится, ни за что бы не согласился! — бился в истерике пассажир. — Мы только и успели, что договор с ним подписать — и его взяли под стражу. Я добился, чтобы Пипуса выпустили под подписку о невыезде, и принялся копать. Он заплатил мне хорошие деньги, и я обязан был их отработать. И я докопался! Я узнал, кто организовал убийство Бебича! Но когда я попытался назвать имя, за мной начали охотиться. Дважды избивали и забирали все документы, которые я носил с собой. Первый раз — их было двое — они напали на меня в подъезде моего дома, сломали ребро и наставили синяков. После этого Пипус приставил ко мне охрану, которая присматривала за мной по дороге из дома на работу и с работы домой. Но они заявились ко мне в контору, и их было уже четверо! Они пробили мне голову пресс-папье, сломали два пальца и перерыли все в кабинете. Но я не дурак — документы по делу Пипуса лежали в сейфе в квартире моей любовницы. Они ничего не нашли! Я, конечно, обратился в милицию по факту избиения, но ведь наша доблестная милиция такие дела если и раскрывает, то только нечаянно.

Я порадовался тому, что Леонид Сергеевич себя дураком не считает, хотя сам бы не торопился ставить диагноз — все-таки образование слегка не то, не профильное. А вот его оптимизма относительно родной милиции не разделял. Потому что доподлинно — на собственной шкуре — знал, что если ей, милиции, будет нужно, она мобилизуется полным составом и найдет иголку в стоге сена. Другое дело, что далеко не всегда ей это было нужно.

— Они раза три меня на опознание вызывали, но каждый раз подсовывали каких-то бомжей, — стенал между тем Леонид Сергеевич. — А я — человек занятой, у меня работа, мне некогда отвлекаться по пустякам. В конце концов эти безрезультатные походы меня разозлили, я им так прямо и сказал. Они пожали плечами и вообще перестали меня вызывать.

Адвокат задохнулся от возмущения и взял передышку, предоставив мне возможность переварить всю ту кашу, что он впрыснул в мои уши.

А переваривать, сказать — не соврать, было что. Для начала меня интересовал — грубо, до неприличия — такой вопрос: отчего же Леонид Сергеевич, коли к племени дураков себя не причисляет, попросту не отдал папку с документами, указывающими на реального убийцу Бебича, в милицию? Ведь, судя по всему, бояться было нечего — милиция к организации перестрелки, равно как и к заказу на убийство, никакого отношения не имела, все это было от начала до конца работой каких-то криминальных структур, которые решили одним выстрелом уложить двух зайцев — устранить одного конкурента посредством убиения, а второго — свалив на него вину за оное. Я был уверен в этом, поскольку крепыш, подсунувший мне эту милую работенку, не имел резона обманывать меня, говоря, что ни госбезопасность, ни милиция операции никоим боком не касаются. А посему, внося ясность в указанный вопрос, я поинтересовался:

— Слушай, Леонид Сергеевич. Ты вот человек жесткий, деловой, у тебя адвокатская контора и ты даже в туалет лишний раз стараешься не отлучаться — время экономишь. Со мной, с быдлом, иначе, как сквозь зубы не разговариваешь… Так можно мне задать тебе один вопрос, ты уж не обессудь и не бей меня сразу по темени: кто заказал Бебича? И каким боком этот Бебич вообще к Пипусу прислонен?

Взглянув в зеркало заднего вида, я увидел пару сверкающих глаз, с каким-то труднопередаваемым чувством уставившуюся мне в затылок. Так смотрит удав на ежика, гадая: сожрать? Не сожрать? Проглочу или он таки в горле застрянет?

Какие мыслительные процессы протекали в умной адвокатской голове — не знаю, а гадать не берусь. Но, очевидно, решив для себя что-то, Леонид Сергеевич все-таки разлепил губы и сказал:

— Не скажу. По крайней мере, пока.

— Ну и глупо, — сказал я. — Мы теперь с тобой в одной лодке, и когда стреляют в тебя, будь уверен, в меня тоже могут попасть. Так что будет куда умнее, если скажешь. Это хоть что-то дало бы мне в плане информации. А информация — ключ к победе. Кстати, не я придумал. Какой-то полководец. Умный мужик. Не чета некоторым. Так что советую к его мнению прислушаться.

— Какой смысл? — вздохнул адвокат. — Допустим, назову я тебе имя заказчика — что изменится? В этом деле замешаны такие авторитеты, что имена называть боязно. А я не уверен, что ты знаком хоть с одним из них, даже самым завалящим.

— На счет завалящих, — я кивнул, — спорить не стану. Наверное, не знаком. Я знаком с Пипусом. В свое время имел ни с чем не сравнимое удовольствие общаться накоротке, если тебе это о чем-нибудь говорит, с Каром, еще — с Эфиопом, еще — с Циркулем, Пистоном, Каменой. В конце концов, я не такой домосед, как кажется. Правда, вышеперечисленные товарищи давно безвременно ушли от нас, скатертью им дорога, но это не значит, что мое с ними общение было лишено приятного. Можешь поверить на слово. Если хочешь.

— А откуда ты знаешь Пипуса? — догадался поинтересоваться пассажир.

— Да вот, — неопределенно протянул я. — Жизнь иногда такие коленца выкидывает, что и не знаешь, с кем завтра познакомишься.

— А поконкретнее можно? — отражение Леонида Сергеевича в зеркале заднего вида капризно надуло губы. У-тю-тю, противное.

— Оно, конечно, можно и поконкретнее, — согласился я. — Только это слегка нечестно получается, не находишь? От тебя конкретики — как от эскимоса шерсти, а я все выкладывать должен. Еще бы дашь на дашь, и чтобы да, так ведь нет. Ты под хитрого работаешь, а с чего ты взял, что я под дурака должен?

Леонид Сергеевич крякнул от досады, и размашисто, как усталый боец — штык в землю, всадил указательный палец в свою правую ноздрю. Поковырявшись там, он весьма интеллигентно вытер перст о штанину и буркнул:

— Черт с тобой, уговорил. Расскажи, как ты познакомился с Пипусом, и я скажу, кто заказал Бебича.

— Это уже другой разговор, — согласился я. — Хотя тебе, через твою вредность и строптивость, полагалось бы первому рассказывать. Ну, да ладно. У меня душа добрая и отзывчивая, хоть и надоела она мне такая. Так что я расскажу, а ты послушай.

Вы, наверное, сейчас будете крутить пальцем у виска, топать ногами и кричать, что я свихнулся. Ничего подобного. Миша Мешковский, хоть и стукался головой о всякие твердые и острые предметы бессчетное количество раз, ясность ума сохранил кристальную и стройность мысли — просто изумительную. Такой в свое время даже Эйнштейн не мог похвастаться, хотя скрипач, помнится, был отменный.

В общем, рассказывать Леониду Сергеевичу правду я не стал. Не потому, что в ней было что-то настолько интимное, как раз нет. Об этой истории столько сокрушались газеты, включая телевидение и радио, — правда, меня при этом не упоминая, потому что я ловко, хоть и не без некоторого покровительства со стороны ментов, замаскировался под несчастный случай, — что все интимные места давным-давно были просвечены под рентгеном. Просто, слегка пораскинув своим блистательным мозгом, я решил, что пассажир мой все равно ни в одно слово не поверит, расскажи я ему правду, только правду и ничего, кроме правды. С другой стороны, имея столь нервозный характер, он легко мог впасть в состояние опасного для окружающих возбуждения, поскольку правда была, хоть и не ужасна, но все-таки довольно страшновата. И я, немного посомневавшись, решил взять грех на душу и слегка наврать Леониду Сергеевичу. Прости, Господи, мою бессмертную душу.

— В общем, если говорить откровенно, — начал я издалека, — то все довольно просто. Пить меньше надо. Мне или Пипусу — это уже на выбор. Скорее, обоим сразу. А то получилось, что мы с ним по пьяной лавочке столкнулись. В казино «Золотое Зеро». Там как раз один мой хороший друган день рождения отмечал. Ну и, само собой, всю нашу братву на чарку коньяку пригласил. Пригласил всех, а играть к рулетке я один пошел. Что-то не подумал, что она круглая, да и шарик без углов, так что всякое может случится. Короче говоря, проигрался я там в пух и прах. Пьяный был, дурной, все, помню, на «красное» ставил: по закону вероятности, думаю, должно же в конце концов повезти. А оно только два раза на «красное» и выпало. Отменили закон в тот вечер. В общем, спустил все, что с собой было, а было, как сейчас помню, немало — тысяч десять. Короче, я проигрался, а выиграла все мои денежки — да и не только мои — какая-то дамочка в синем платьице. С ней дядька был кривоногий, тоже примерно как я, пьяный. Только он как раз по этому случаю и не играл. В отличие от меня, получается. Так вот этот дядька мне, как самому проигравшему, средний палец показал. Понимаешь, что это значит? Америкосы так друг дружке о нетрадиционной сексуальной ориентации сообщают. На самом деле ничего подобного близко не было, поэтому я разозлился. К тому же после проигрыша в расстроенных чувствах был. Вытащил я дядьку на улицу, стукнул лбом в переносицу, сам рядом присел — отдохнуть, подумать, как дальше жить. А тут эта дамочка — то ли кавалера своего заждалась, то ли в казино ей надоело денежную пыль глотать, только выскочила она на свежий воздух. Выскочить-то выскочила, да по сторонам не огляделась. А тут два хуцпана к ней — шасть. Мол, давай, красотка, деньги, у тебя их все равно для одной много, не унесешь. Я это дело хорошо видел, а они меня — нет, мы с кривоногим под пожарную лестницу зашли, в тенек. Ну, дамочка, само собой, отбиться пыталась, что-то из сумочки хотела достать. Но те двое такие гады попались: грубые и невежливые. Один ей рот рукой зажал, второй за волосы схватил. Заломили руку за спину и потащили — аккурат в нашу сторону. Они ж не думали, что я там сижу и им хипеш готовлю. Поэтому, собственно, поделать ничего не успели — полегли, как революционеры у стен кладбища Пер-Лашез, гордо и безмолвно. Потом, когда кривоногий в себя пришел, он долго передо мной разлагался — мол, извини, что я тебя оскорбил и спасибо, что ты мою бабу выручил. Это, кстати, и был Пипус.

Я замолк и посмотрел в зеркало заднего вида. Судя по всему, рассказанного Леониду Сергеевичу вполне хватило. Не слишком кроваво и не очень растянуто. К тому же и не вранье — по большому счету. Просто один небольшой эпизод из нашей с Пипусом совместной деятельности, правда, слегка видоизмененный. Рассказывать, что было дальше, а именно — как Пипус, горячий и колючий, как Вилья-Сапата, открыл охоту на обидчиков своей дамочки, а те, в свою очередь, попытались отомстить мне, и, в общем, такая каша заварилась, что у меня еще две недели болела голова, я не стал. Этого нервный адвокат не вынес бы.

— А после этого ты с Пипусом отношения поддерживал? — спросил он, помолчав минуту.

— Само собой, — кивнул я. И, чтобы правдоподобней выглядело, изящно соврал: — Мы после этого семьями дружить стали. На природу часто вместе выезжали, шашлыки жрали.

— Кхе, — сказал Леонид Сергеевич. — Гм. Ну да. Понимаю. Что-то вроде фронтового братства.

— Вот именно, — сказал я. — В самую точку. Так что теперь, хочешь-не хочешь, твоя очередь колоться.

— Ну, ладно, — тяжело вздохнул он. — Уговор есть уговор. Ты свою часть выполнил, теперь моя очередь.

Натурально, я чуть не бросил баранку, чтобы разрыдаться у него на груди. Потрясающее благородство! Истинный пример человека чести, который предпочитает без наркоза сожрать пару килограммов красного немолотого перца, чем не сдержать данного прежде слова. Учись, молодежь! А то вымрут такие вот леониды сергеевичи, и с ними ахнется генофонд нации. Жалко будет до слез.

Однако ждать, пока он решится открыть свою страшную тайну, пришлось еще довольно долго. Минут пять пассажир делал умный вид, пережевывая что-то, скорее всего обыкновенный кислород, и только потом, когда ждать мне стало невмоготу и я вознамерился при помощи матерных слов и у него же позаимствованного визга поинтересоваться, когда же он, мать его жаба, прекратит издеваться надо всем рабочим классом в моем единственном лице, адвокат вздохнул:

— Генерал Коновалов.

Удержаться от мата мне все-таки не удалось. Выдохнув из легких весь воздух точно так же, как это сделал минутами ранее Леонид Сергеевич, я заорал примерно следующее:

— Вашу матерь да через вашу прабабушку! Что же вы, сволочи, со мной, молодым да несмышленым, делаете?! Я же того гоя, который мне эту шару отработать предложил, спрашивал: милиция или госбезопасность замешаны? Так же он сказал, что таки нет! И я ж ему, гаду, поверил! Короче, думаю я такую мысль. Идите вы все рощицей, а я лучше отправлюсь домой. Мне так на душе уютнее будет. Если вы мне на каждом шагу врете и другие палки в колеса вставляете, то я думаю, что имею право на ответную подлянку.

— Да погоди ты, не кипятись! — взревел Леонид Сергеевич. Такого голоса из его, простите, рта, я еще ни разу не слышал, а потому заткнулся, желая узнать, что же умного он мне скажет. И адвокат действительно выдал на-гора такое, отчего у меня на душе если и не бальзам разлился, то во всяком случае, гораздо легче стало: — Это не тот генерал Коновалов, что в управлении работает. Это директор авиакомпании.

Слегка отдышавшись, я уставился в зеркальце, висевшее чуть выше и левее моей физиономии, ловя ускользающий взгляд пассажира.

— А он что, тоже генерал?

— Да, генерал! Гражданской авиации.

Я, в принципе, больше ничего не спрашивал. Но Леонида Сергеевича снова прорвало. Слова хлынули из него неконтролируемым потоком, из чего я заключил, что подобная дребедень будет с определенной периодичностью случаться на протяжении всего пути. Как у других имеют место неконтролируемые припадки падучей, так у Леонида Сергеевича — словесный понос. Как-то не особенно раньше водил дружбу с юристами и прочими адвокатами, но готов допустить, что это их профессиональная болезнь. Из той же серии, что геморрой для таксистов.

— Они с Бебичем привокзалку не поделили. Вообще-то генерал раньше в торговые дела не вникал, побочного бизнеса сторонился, работать старался по закону. Ну, разве от налогов какие-то суммы скрывал, но все это делал осторожно, не придерешься. На него ревизий десять в год насылали — ничего найти не могли. А Бебич в это время в силу вошел — все крупные газетные россыпи под его началом были: либо сам владел, либо в аренду сдавал, либо крышу держал. И еще куча киосков всяких. Курочка по зернышку, копеечка к копеечке. В сутки с ларька — по тысяче чистыми. А таких ларьков — несколько сотен. Вот и считай. В итоге солидная сумма набегала. Понятно, что он и привокзальную площадь упустить не мог. К тому времени, как генерал за пределы своего бизнеса выйти решил, Бебич там уже три пятака обустроил — ларьков по десять на каждом.

Поначалу все было тихо-мирно. Генерал поставил шесть своих киосков, они там потихоньку торговали, прибыль у Бебича, кстати, не отбирали, — так, крохи малые, — но тому и этого жалко стало. Площадь около аэропорта — на балансе города, к авиалиниям отношение имеет только постольку, поскольку находится рядом. В общем, пришел однажды Бебич к генералу и показал тому документ, согласно которому все коноваловские ларьки находятся на территории, арендуемой Бебичем. Как говорится, жадность фраера сгубила. Генерал ему по-хорошему, по-христиански предлагал: давай поделимся. Все равно ведь, как ни крути, большинство твоих покупателей на привокзалке — мои пассажиры, так что совесть имей. Дескать, я, если захочу, смогу и заподляну тебе сделать. Урежу территорию зала ожидания, воткну туда кучу ларьков и павильонов — ты вообще в прогаре останешься. Внемли, говорит, голосу разума. Ну, а Бебич не внял. Решил, что худой мир хуже доброй ссоры, за что и поплатился.

— А какого хрена этот летчик-испытатель решил на Пипуса бублики покрошить? — уточнил я.

— А с Пипусом у него на другом фронте конфликт вышел, — уже куда охотнее, ибо в азарт вошел, объяснил Леонид Сергеевич. — Пипус ведь нефтепродуктами занимается. Он раньше, когда у авиаторов дела хреновенько шли, и керосин по блату поставлял. А потом попросил разрешения у генерала заправку у авиавокзала открыть — место доходное. Коновалов зажался, тогда Пипус скрутил ему фигу и отказался керосин поставлять. Как Коновалов выкрутился — не знаю, но выкрутился, факт. А зуб у них друг на друга так и остался.

— Понятно, — кивнул я.

В самом деле, чего тут не понять — зуб как зуб. Эти новые русские и раньше-то благородством не блистали, за рупь готовы были глотки друг другу перегрызть, а уж если зуб на конкурента имеется, то кровь ему пустить — святое дело, а можно и другую какую свинью, системы «мина», подложить.

Наверное, хорошо, что это не тот генерал Коновалов, который вот уже два года верой и правдой охранял секреты родной страны, управляя областной службой государственной безопасности. С другой стороны, Коновалов-летчик тоже не подарок. Дело не в том, что я боялся ковровых бомбардировок или пике, которым он мог меня наградить, будучи авиационным начальником. Думаю, как раз в этом плане кишка у него была тонковата. Не станет же он посылать против меня кукурузники да ТУ-134 или как они там называются. Первые развалятся от перегрузок, вторые жалко. Опасность представляли его финансовые возможности. Авиационный генерал был начальником в такой сфере, которая предполагала огромный финансовый оборот. А где деньги, там и возможности всякие разные. В частности, кокнуть Леонида Сергеевича по дороге в Томск. Легко. Вместе со мной, разумеется.

И — вот незадача — единственное, что я мог ему противопоставить, это собственное желание выжить. Аналогичное хотение Леонида Сергеевича в расчет можно было не принимать. Толку с него — что с козла молока.

4

Вообще-то вся эта история, которая приветствовала меня небольшим, но познавательным мордобоем во дворе, а затем не давала расслабиться усилиями гнилозубого педераста в «Жигуленке» и неудачливого водителя ГАЗ-53, оставленного мной в раскоряченном виде посреди дороги где-то позади, с самого начала мало вдохновляла. Как-то все до пошлости было похоже на дешевенький боевик, где все построено на махании кулаками, погонях и перестрелках и только изредка перемежается парой-тройкой невнятных фраз или мимолетной, совершенно кошачьей постельной сценой. От последнего, впрочем, я бы не отказался, имел слабость, но этого почему-то не наблюдалось. Шлюхи с Набережной не в счет — во-первых, они случились до начала хипеша, а во-вторых, я постельных сцен с ними не помнил, ибо ром и виски. Или в обратной очередности. Так что удовольствия за врученные мне три штуки баксов я пока испытал мало.

В общем, в душе моей царила такая тоска, что просто грустно делалось, а Леонид Сергеевич (как собеседник — никакой) вовсе не стремился развеять ее. Он с головой погрузился в меланхолию, тупо уставившись в мой подголовник да время от времени похрустывал суставами пальцев. Подозреваю, что человек жутко переживал за свою драгоценную задницу, но даже это забавное обстоятельство не добавляло мне оптимизма.

После бурного взрыва эмоций, когда он чуть было не выложил всю свою автобиографию, а также то, что за долгие годы жизни успел узнать о своих соседях по планете, адвокат заткнулся и стал похож на рыбу, которую, не предупредив, вытащили из бочки. Точно так же время от времени таращил глаза, открывал рот и напрягал плавники, всем своим видом показывая, что на сковородку не желает. Вполне законное требование к окружающему миру — насколько я знаю, никто не хочет на сковородку, так что Леонид Сергеевич в своем безумном желании был далеко не одинок.

Минут двадцать я крутил баранку, мирясь с окружающей тишиной, но потом не выдержал. Нет, я не стал орать благим матом песни или рассказывать вслух пошлые анекдоты. Просто вспомнил, что в любой уважающей себя иномарке должен присутствовать прибор, представляющий собой помесь магнитофона и радиоприемника. А имея его сидеть в тишине было глупо. Я пошарил глазами по приборной панели и нащупал магнитолу. Потом протянул руку и щелкнул кнопочкой. Лепота! В салоне, гнусаво бубня о пользе употребления сырой пищи, воцарился какой-то доктор. Прислушиваться к идиотским советам я не собирался, но то, что он избавил меня от тишины и разогнал разные мысли, порожденные этой тишиной, радовало. Что чувствовал по этому поводу Леонид Сергеевич — Бог весть, доложиться мне он забыл.

Под монотонный бубнеж доктора я успокаивался, переживания по поводу недавней стрельбы, едва не отправившей нашу маленькую компанию из двух человек туда, куда до срока обычно не стремятся, сглаживались, руки тряслись все меньше и меньше. И вообще, я чувствовал себя почти человеком. Вы не поверите, сколько времени требуется отдельно взятому индивиду, чтобы привести в норму незапланированный выброс адреналина в кровь. Я, конечно, не медик, но подозреваю, что в этом виноваты далекие волосатые предки гомо сапиенса, которые предпочитали пожирание листвы и бананов доброму парному мясу. Вот, думается, через их нелюбовь к охоте в нас и не выработалось нужной реакции на события, подобные тем, что стряслись со мной и Леонидом Сергеевичем.

Но постепенно, мало-помалу, я приходил в себя. Поджелудочная, наджелудочная и разные другие железы почти успокоились, оставалось только очистить кровь от прежних выбросов, но этим занималась уже селезенка. Хотя спорить не буду, может быть, и не она. Просто в данный момент я лучше всего ощущал именно селезенку. Работала, как бешенная.

Где-то в районе семьдесят шестого километра она засбоила. Потому что прямо по курсу стояла ментовская машина. Торчи она здесь одна, я бы даже глазом не сморгнул, возможно, еще и сплюнул бы в окошко, проезжая мимо. Но рядом стоял товарищ в сером, довольно неуклюже и даже, я бы сказал, неэстетично располосованный белыми ремнями портупеи.

Стоял и тянулся по направлению к середине дороги вслед за своим жезлом. Знакомая история — хотел остановить меня на предмет проверки чего-нибудь. Чего именно — неважно, те, кто смотрит за порядком на дорогах, всегда найдут какой-нибудь непорядок. Проверено опытом. Сколько раз за свою водительскую карьеру я был останавливаем вот такими некрасивыми красавцами, которым не нравилась пыль на дверях моей машины или еще какая-нибудь мелочь. А на сей раз, и я это прекрасно понимал, меня действительно было за что останавливать. Чтобы не только штраф впаять, но и права, ежели такое желание возникнет, отобрать. Потому что я, во-первых, помял в центре города бампер какому-то пенсионеру и скрылся с места происшествия. Стражей закона, полагаю, мало заботило, что меня в тот момент пытались радикальными методами лишить клиента, а я именно потому убежал от крутой ссоры с обиженным дедушкой, что гнался за стрелком-неудачником. Во-вторых, я наследил и в совсем уж недавнем прошлом, уложив своими выкрутасами на крышу ГАЗ-53. В-третьих, со мной можно было начинать разбираться хотя бы потому, что лобовуха у «Тойоты» была вся в трещинах. Это, как известно, затрудняет обзор дороги, а менты такого не любят. Ну, а в-четвертых — и об этом я вспомнил только сейчас, — нужно было где-нибудь таки остановиться и заполнить доверку. Крепыш меня, кстати, предупреждал. Так что я сам лопух.

В общем, поволноваться причины были. Проезжая последние метры перед неизбежной парковкой у натруженных ног гаишника, я убедил себя в том, что опасность представляет отнюдь не незаполненная доверка. По поводу нее можно было поднапрячься и слезно вымолить у сурового гаишника прощение. Скорее всего, придумал я себе, нашлась-таки сволочь, которая передала по трассе ориентировку на мою «Тойоту», и легкой дороги теперь все равно не видать. Начавшая было успокаиваться трясучка рук возобновилась, причем в удвоенном режиме — не то, чтобы еще и ноги задрожали, но зубы, когда я пристраивал машину метрах в двух за гаишником, поклацывали.

— Лейтенант Саркисян, — сказал мент, подойдя и почти просунув голову в приоткрытое окошко. — Ваши документы, будьте добры, — и взял под козырек.

Я мельком осмотрел его. Черт знает, Саркисян или не Саркисян. Ничего саркисянистого в нем не было — он был похож не на армянина, а, скорее, на финна. Но я решил поверить на слово. Почему бы и нет? Бывают и негры по фамилии Густавссон. К тому же он был вежлив, а на плечах имел красивые лейтенантские погоны.

Как бишь там говорил тот шустрый парень с ногами, как у рояля? Документы на машину в кармашке солнцезащитного щитка. В общем, там, куда их все нормальные водители кладут. Я поднял руку, отогнул щиток. В нем действительно чувствовалась объемистая пачка бумажек. И я искренне надеялся, что это не «кукла».

Однако в кармашке, слава богу, оказались именно документы. Контора, нанявшая меня, предпочитала играть по-честному. По крайней мере, со мной. Поэтому, выудив из общей кучи техпаспорт, я извлек из кармана собственное мое водительское удостоверение, предмет тихой гордости — все категории и ни одного прокола. Прокалывали другие удостоверения, а это вот уже в течение пятнадцати лет мне удавалось сохранять девственно чистым. Жалко будет, когда через пару лет придется получать права нового образца. На них, говорят, вообще ничего пробивать не будут. Просто отбирать. Конец эстетике!

Милиционер Саркисян принял документы и принялся изучать их — если не тщательно, то не без внимания. Первым делом уставился в удостоверение, сверив тамошнюю фотокарточку с моей физиономией. Видимо, совпало, потому что больше он от удостоверения не отрывался. Аж целую минуту. И за эту минуту его лицо стало кислым, как неспелая груша. Ни одного прокола? Жалко, жалко. Надо бы пробить, а то непорядок, да? Но пробивать, собственно, пока было не за что, хотя я потел и нервничал про себя. Однако правила движения мною не нарушались — во всяком случае, при Саркисяне. Все мои грехи лежали в иной области. И он, дотошная скотина, принялся выискивать их в техпаспорте. Дважды недоверчиво взглянул туда и радостно осклабился. Понятное дело — там стояло совсем другое имя, чего ж не радоваться?

— А где доверенность? — ехидно поинтересовался он.

Я тяжело вздохнул и принялся выискивать в кучке бумаг доверку, пытаясь на ходу придумать историю пожалостливей — мол, невидимыми секретными чернилами заполнялась, или еще чего в том же духе. Но, найдя, скупо, по-мужски, прослезился и думать перестал. Потому что отпала необходимость — кто-то предусмотрительный уже заполнил ее по всем правилам, даже мои номер и серию паспорта вколотил. Где раскопытил? Впрочем, мало ли? Контора, подогнавшая мне машину, на мелочи не разменивалась, а значит, связи имела солидные. Что им паспортные данные какого-то бывшего таксера? Так, семечки.

В общем, я был на них не в обиде. Я радовался, что Саркисян поимел крутой облом и на этом фронте. Зато, как и боялся, внешний вид многострадальной «Тойотки» вызвал у него неподдельный интерес. Не выпуская из рук документов, лейтенант обошел машину спереди, неодобрительно покачал головой и поцокал зачем-то языком. Потом зашел сзади. Не знаю, что он обнаружил там — наверное, столкновение у городского светофора для моего автомобиля не прошло даром. Опять покачал и поцокал. Главное — постоянство во всем, даже в жестах. Берите пример.

Вернувшись обратно, он встал у водительской дверцы, посмотрел напоследок взятые у меня бумаги, потом мерзко усмехнулся и сказал:

— Боюсь, вам придется выйти из машины. Есть ряд вопросов…

Если вы думаете, что он застал меня врасплох, то вы жестоко ошибаетесь. Еще когда он в первый раз начал щелкать языком, изображая белку за обедом, я понял, что мент Саркисян таки сделает мне какую-нибудь мерзость. Поэтому в ответ на его предложение я тяжело вздохнул, хлопнул руками по баранке и подчинился.

Выбираясь наружу, мельком взглянул в сторону ментовской машины. В салоне темнели еще два силуэта. Разглядывать их внимательнее я не стал, как не стал и придавать значение тому факту, что они вообще есть. А чего, в самом деле? Обычная ситуация. Милиция нынче пуганная стала, по одиночке на людях старается не появляться, чтобы не вводить во искушение разных хуцпанов и шлимазлов. Проломят голову, отберут пушку, иди и доказывай потом, что ты действительно милиционер и тебе хребет при исполнении переломили, а не верблюд и таким уродился.

— Что-то машина у вас в каком-то потрепанном состоянии, — сообщил мне Саркисян, дождавшись, пока я покрепче встану на ноги. И сделал общий жест — мол, смотри, какое безобразие. При этом слегка зацепил и окружающую среду, где безобразия не было в помине.

— А не повезло ей, — охотно объяснил я. Настроение после обнаружения заполненной доверки было хорошее. Разговорчивое такое настроение. — Дураку досталась.

— Вам, что ли? — усмехнулся Саркисян.

— Зачем мне? — удивился я. — Что, кроме меня в нашей стране дураков мало? Напарничку моему. Он, как не с той ноги встанет — каждый предмет в двойном экземпляре видит. Вот и врезается во что ни попадя. Иногда даже жалко становится. Не его, конечно — пусть хоть голову себе расшибет. Машину жалко.

— Документы у вас в порядке, — сообщил гаишник радостную весть, от которой моя душа чуть не захлебнулась в невесть откуда взявшемся бальзаме. Однако радоваться было рано. Да и вообще не стоило, как я понял немного погодя, когда стало совсем уже поздно что-либо менять. — Но ездить с таким ветровым стеклом… Вы хоть дорогу сквозь него видите?

— Вижу ли я дорогу? Вы улыбаетесь? У меня суперзрение. Меня однажды чуть в НАСА не завербовали, чтобы невооруженным глазом за советскими спутниками следил. Только я Родину задешево не продаю, поэтому до сих пор шоферю. А дорогу — можете, товарищ Саркисян, не сомневаться — я вижу. Я ее настолько прекрасно вижу, что даже вас с вашим, извините, жезлом, заметил.

— Ну да? — он снова сделал вид, что не верит ни одному моему слову, но потом передумал — оспаривать последний факт было глупо, поскольку я стоял перед ним, как неопровержимое доказательство. — Ну да. Допустим. Только у нас не всех в НАСА вербуют, есть и подслеповатые граждане, есть и совсем слепые. А правила для всех одни писаны, так что мы не можем позволить вам разъезжать с таким нецензурным видом лобового стекла. Потому что сами понимаете, какой дурной пример другим вы подаете. Сейчас мы вас, конечно, отпустим, но вы должны сразу по прибытии на место заменить стекло на идентичное, но целое. А пока, чтобы вам впредь неповадно было, наложим на вас небольшой штрафчик. Договорились?

Ага, дудки. Я до таких глупостей не договариваюсь даже после полутора бутылок водки. Просто, наверное, умом не вышел. Но — ситуация! — возражать не приходилось. Нащупывая в кармане рубли, на которые вчера успел обменять пару сотен баксов, я, вслед за Саркисяном, направился к бело-голубой машине с офигенной мигалкой на крыше.

При нашем приближении один из товарищей, сидевших в салоне, выбрался наружу. На боку у него висел автомат — укороченный «Калашников». Я, в принципе, не обратил на это внимания — они, почему-то, всегда выползают наружу, когда клиент приносит деньги. С другой стороны, может, человеку просто косточки размять захотелось. Не бить же его за это ногами по лицу.

Мимо с явно завышенной скоростью пронесся «Форд». Человек с автоматом проводил его безразличным взглядом. Потом повернулся в нашу сторону. Саркисян неспешно подошел к машине, вынул из-за пазухи книжку со штрафными квитками и, положив на капот, принялся заполнять. Писал он быстро, я бы даже сказал, привычно, хотя, наверное, совсем не каллиграфическим почерком. У тех, кто пишет много и быстро, почерк почти всегда безнадежно угроблен.

Заполнив бланк, лейтенант поднял голову и поманил меня к себе:

— Подойдите сюда. Прочитайте, распишитесь и заплатите.

Я в очередной раз тяжко вздохнул, подошел к нему и склонился над бумажками. Автоматчик при этом выпал из поля моего зрения. Зато почти сразу уши заполнил отчаянный и ставший таким привычным вой Леонида Сергеевича. Оглянуться и посмотреть, что с ним случилось на сей раз, я, однако, не успел — на голову мне опустили что-то тяжелое и до крайности твердое. Сквозь разлетающиеся из глаз искры я успел заметить только одно — почерк у Саркисяна был, как ни странно, почти идеальный. Но этот факт меня уже не заинтересовал.

5

Можно обзывать себя всякими словами, вплоть до матерных, можно делать себе больно путем бития головой об асфальт, но если уж родился дураком, то это надолго, вернее — навсегда. Не только до смерти, но и в память потомков, как в компьютерный банк данных. И будут ходить просвещенные потомки, плюясь направо и налево при воспоминании о Михаиле Семеновиче Мешковском — экий был олух, прости, Господи! Вспомнить тошно. А уж в сказке сказать или пером описать — это какую ж наглость иметь надо? Как будто нет у нас людей подостойней, орденоносцев и прочих передовиков, которые за смену, ежели приспичит, могут два, а то и три плана выполнить. Людей, скажем, обслужить, камня надолбить или еще чего. В общем, прямая Мишку дорога — в туалет, там залезть в унитаз и самому за пипетку слива дернуть. Чтобы смыться, на хрен, навсегда из памяти людской, потому как — не место.

Самое досадное, что все это я говорил себе сам и готов был подписаться под каждой фразой. Кровью, потом, соплями, а если хотите — простой шариковой ручкой.

Я ползал по дороге, болтая из стороны в сторону и без того разламывающейся на равные дольки головой и слушал благовест, который дарили мне расквартировавшиеся где-то в районе мозжечка, у основания черепа, невидимые колокола. Им, колоколам, было несравненно легче, чем мне. Долби себе да долби — в одной тональности и с равными промежутками. Мне было хуже — у меня в глазах была темнота.

Черт его знает, я не испугался, я просто сразу принял это, как должное: ослеп. Возможно, подсознательно давно с этим смирился: рано или поздно нечто подобное должно было произойти. При моем-то образе жизни, про который мама еще двадцать лет назад сказала: «Ты, Мишка, все равно добром не кончишь, своей смертью не помрешь. Бандит ты, бандит и есть. Снесут тебе лет через десять башку в какой-нибудь тюряге, и никто про это не узнает». Добрая была старушка. Хотя — почему «была»? Может, и посейчас живет. Впрочем, я тоже, так что относительно продолжительности моей жизни она слегка ошиблась. Лет на десять, как минимум. Да и на счет тюряги тоже, получается, пальцем в небо ткнула. Не был я там, и посещать не собираюсь. Даже в качестве почетного гостя. Хотя, если разобраться, там все гости. Но мама была права в общей характеристике меня, как такового. Как активной единицы нашего больного на голову общества. Люблю ее, маму. Чем дальше (в километрах), тем все больше.

Слепота не проходила. Да я и не ждал этого. Я вообще ничего не ждал, у меня даже чувств никаких не было. Ни отчаянья, ни страха, ни досады. В мозгу толсто и лениво ворочалась одна только мысль — хоть как-то определиться с местоположением. Потому что как раз в этом смысле я ничего конкретного сказать не мог. Во всех других — с нашим удовольствием наговорил бы с три короба, но в этом — полный ноль. И, занятый одной этой мыслью, я просто не мог сосредоточиться на чем-то другом.

Но местоположение не определялось. Воздух был вроде и свеж, но вместе с тем тянуло чем-то индустриальным. Не то бензином, не то еще каким нафталином. Под пальцами то шуршал гравий, то мягко проседал раскаленный асфальт, с которого я стремился побыстрее сползти, чтобы шибко не испачкаться. Ясно — дорога. Гравий — обочина. Но вот где именно? В городе? В деревне? Просто на трассе? Если бы в городе, то меня, наверное, уже подобрали бы. В деревне, полагаю, тоже. С другой стороны, и трассы у нас вроде бы не безлюдные, машины должны туда-сюда носиться. По крайней мере, за то время, что я здесь крота изображаю, хоть одна могла бы проехать. Ан нет, фигу.

Так что вопрос оставался открытым.

Разволновавшись, я слегка превысил скорость и врезался головой во что-то твердое. Неожиданность тем более неприятная, что удар получился на редкость сильным, к тому же не самым удобным местом — верхней черепной костью, которая тем и отличается от лобовой, что для ударов совсем не предназначена. Импульсивная, как разряд электрического тока, боль, шилом пронзила все мое тело. Я с силой дернулся в сторону, зацепился за что-то рукой, упал на бок и покатился куда-то вниз, что было совсем уж ни в какие ворота. Напоследок на меня грохнулась какая-то хренотень, и тоже довольно сильно. Во всяком случае, мне хватило, чтобы снова вырубиться.

Только на сей раз обморок был целительным. Я в свое время читывал умные книжки и знаю, что кой-какая зараза может лечиться шоком. В моем случае такой заразой оказалась слепота. Она исчезла с той же внезапностью, что и появилась. Оставив, правда, чтобы не скучно было, головную боль, гудение колоколов вокруг мозжечка и приличных размеров шишку по верху головы.

Я обрадовался. Честное слово, никогда так не радовался солнцу, легким облачкам да синему небу — даже когда шпаненком просыпался после ночей ужасов, половину которых проводил в ожидании домовых, ведьм и прочей бесовщины, и видел за окном яркое летнее утро.

— Здравствуй, солнце! — от всей души сказал я, даже не думая вставать. Не смотря на то, что, судя по первым впечатлениям, лежал в изрядных размеров луже, и снаружи торчали только голова да половина туловища — от пуповины. Ну, и левая рука. И даже на то, что, стоило только открыть глаза, как память сразу услужливо подсунула не совсем приятную картину, на которой был изображен незабвенный Леонид Сергеевич в визжащем виде. Потом картина сменилась другой, где на переднем плане фигурировал то ли лейтенант, то ли нет — Саркисян (а может, даже и не Саркисян), а на заднем красовался готовый пуститься в рейд по тылам противника автоматчик.

Я не реагировал — ну их к лешему, и сырость, и звонкоголосого орангутанга Леонида Сергеевича, которого из-под моей опеки, надо понимать, изъяли. Я просто лежал и радовался жизни. Положа руку на сердце — впервые так искренне.

Однако минут через пять, когда немного отдалились колокола и сырость заставила заныть истерзанные почки, мозг внес рацпредложение — радоваться жизни в другом месте, где посуше. А то, дескать, радость недолгой будет — воспаление легких помешает.

Довод был железный, и я внял ему. Кряхтя и стеная, как француз, которого в одних подштанниках заставили драпать из Москвы, я поднялся на ноги и осмотрелся.

В принципе, щенячий восторг, охвативший мою душу при мысли о том, что жизнь прекрасна и продолжается, мог быть спокоен — изгонять его вон я не собирался. Место было довольно живописным. Метрах в десяти — веселый лиственный лес, буквально брызжущий изумрудной зеленью листвы, перед ним — нечто вроде болотца, покрытого кое-где кочкарником, а кое-где — валежником. На кочкарнике росли ирисы, и они показались мне самыми прелестными цветами из всех, что я видел до. Кое-где прыгали лягушки, но и они показались мне в данный момент царевнами. Если и не поголовно, то через одну я готов был их расцеловать.

Поворот на сто восемьдесят градусов — и передо мной офигенной высоты откос. Метров десять, и довольно крутой. С него я и падал. А сверху на меня упала валежина, слава богу, достаточно гнилая — пришибив, сама сломалась.

Путь моего тела можно было проследить без труда — по более темной полосе на насыпи, которая повсюду успела покрыться какой-то травкой-муравкой. Падая, я оборвал этот ненадежный покров.

Но, глядя на путь, которым прибыл сюда, я отчетливо понимал, что обратно той же дорогой мне вряд ли удастся влезть. Слишком крута была горка. Не то, чтобы для меня теперешнего — я справедливо сомневался в том, что смог бы ее одолеть, даже пребывая в полном здравии. Разве только с альпинистским снаряжением.

Я огляделся и растянул губы в усмешке. Миша Мешковский еще попьет кофе за своим хромым на все три ножки столиком! Сухостоина, не так давно отправившая меня в нокаут, вполне годилась для того, чтобы заменить собой хотя бы часть инвентаря скалолаза. А именно — колышки. Судя по тому, с какой готовностью она сломалась, рухнув мне на голову, расчленить ее труда не составит. Найти замену другому инструменту отважных покорителей гор — молотку — было еще проще. Камней по низу насыпи хватало — и больших, и маленьких, и средних. Оставалась только веревка для страховки, но, поскольку на штурм я шел в гордом одиночестве, то она мне была без надобности.

Наломав кучу колышков длиной сантиметров по двадцать, я принялся за дело. Вколачивая их в неудобную каменистую почву почти до самого основания на расстоянии около полуметра друг от друга, я потихоньку продвигался вверх. Дело шло медленно — я торопился, колышки крошились, два раза камень вываливался у меня из рук и приходилось спускаться вниз за новым.

Когда до конца восхождения оставалось всего ничего — что-то около двух метров — колышки неожиданно закончились. Впрочем, не так уж неожиданно, но все равно. Усевшись на последней ступени своей импровизированной лестницы, я призадумался. Спускаться вниз за новой партией означало потратить кучу времени. Хотя, с другой стороны, куда мне торопиться? Но был один нюанс: даже снабженный колышками, откос был мало предназначен для шараханья по нему во всех направлениях. В этом я доподлинно убедился, когда спускался за камнем-молотком и чуть не гробанулся вниз на гораздо большей скорости, чем сам того хотел. Оно, конечно, не привыкать, но все равно приятного мало. Я же не заяц, чтобы с горы — и кувырком.

Однако с двумя метрами, оставшимися до полной победы альпинизма, нужно было что-то решать. Во мне росту — метр восемьдесят с кепкой и, вытянув руки, я достану до конца. Но боюсь, что толку от меня, распластанного по склону, как сопля, будет мало.

Впрочем, выход я нашел. Будь этот склон настоящей скалой, мне волей-неволей пришлось бы спускаться вниз. Но он скалой не был. Поэтому я, как заправский волшебник, превратил камень из молотка в кайло и принялся долбить углубления. Не большие — такие, чтобы нога могла встать, но плотные, чтобы, не дай бог, оползня не получилось. И не такие частые, как колышки — возни с ямками было куда больше.

Короче, я выбрался. Мокрый и грязный, закамуфлированный под живую природу болотной тиной и глиной с откоса, я покорил эту десятиметровую преграду. На это у меня ушло никак не меньше часа. Вниз летел, помнится, гораздо быстрее.

Наверху я огляделся. Жутко интересно было, куда же меня все-таки занесло. Если уж быть до конца откровенным, то вот так, с налета, я не мог вспомнить, чтобы на каком-нибудь шоссе, ведущем из города, имелся участок дороги с такой могучей отсыпкой. Максимум, что позволяли себе дорожные строители при прокладке, так это срыть кусок горы, прогрызть тоннель, но чтобы десятиметровую подушку отсыпать… Такого точно не было. Метр-полтора я уж считать не стал — в сравнении с десятью-то.

Однако и верчение головой из стороны в сторону к положительному результату не привело. Если не брать во внимание того, что я обнаружил остаточный эффект недавней слепоты, а именно — стоило скосить глаз чуть в сторону, и зрачок упирался в темноту. Все-таки одного падения для полного выздоровления оказалось маловато. Оставалось утешаться тем, что, глядя обоими глазами строго вперед, я могу видеть и тем, и другим одинаково хорошо.

Но взгляд в одну сторону ничего почти не дал. Почти — потому что я обнаружил предмет, о который, по всей видимости, и ударился головой перед тем, как свалиться с откоса. Это оказался дорожный знак, а вернее, указатель, на котором красовалась цифра «6». Это было тем более странно, что уж на таком-то расстоянии от города подобного участка дороги я вообще не знал. И маловероятным было, что Саркисян сотоварищи завез меня к другому городу, где, получается, и точки отсчета совершенно другие. Обернувшись в противоположную сторону, я сперва некоторое время недоуменно щурился, а потом хлопнул себя по лбу и довольно расхохотался. Все встало на свои места — и то, что за все время моего здесь пребывания мимо не проехала ни одна машина, и странный указатель, и незнакомость местности.

Передо мной — в полукилометре, не больше — располагался опытный животноводческий комплекс. Вернее, то, что должно было им стать — куча панельных каркасов под фермы, силосные башни и прочие сооружения того же рода. Было время, когда сюда завезли даже кое-какое оборудование, но после того, как строительство комплекса в спешном порядке свернули из-за нехватки финансов, бомжи и другие нечестные граждане всю эту механику растащили к чертовой матери.

Так и не состоявшийся свинокомплекс стоял колом уже года три. Единственное, что от него осталось стоящее — это дорога. Знатная трасса, почти по европейским стандартам. Сперва кинули подушку, сверху — бетон и лишь затем все это покрыли асфальтом. Получился почти автобан. Почти — потому что немножко все-таки сплоховали дорожники. Ни подушке улежаться не дали, ни бетону сесть, как следует. И тем не менее, трасса для любимых российских просторов была хоть куда. К тому же все три года, что скончалось строительство, по ней практически не ездили.

Танцевать от свинокомплекса было куда легче, чем неизвестно откуда. Во всяком случае, я теперь определенно знал, куда идти. Понятно, в обратную сторону. Но, кроме того, я знал, куда выйду — на Северное шоссе, примерно в паре километров от того места, где меня тормознул фальшивый лейтенант Саркисян.

И я пошел. А фигли? Если прикинуть по времени, то дело шло к четырем-пяти часам. Полтора часа, от силы, я бороздил дороги, остальное время занимался тем, что дважды побывал в бессознательном состоянии. Но, рассуждая логически, вряд ли все это отняло больше семи-восьми часов. Ну, первый раз серьезным получился. Второй — вообще на несколько минут, не больше. Как человек опытный, я мог судить об этом более-менее уверенно.

Но определить время точнее я все равно не мог — лето, при всех его прелестях, имеет и недостаток: некорректно длинный день. Так, что уже начиная с полудня, я всегда терялся в часах, и уж тем более в минутах — черт их разберет, семь-восемь штук подряд, и все на одну колодку.

В одном я был уверен на все сто — дойти засветло до места утреннего хипеша вполне успею. Шесть километров до Северного шоссе, два — по нему. Часа полтора-два неторопливой прогулки.

И я не ошибся в расчетах, дошел. Болящая голова в этом особо не мешала — она парила где-то выше.

«Тойоту» я приметил издалека. Она стояла на том же месте, где я ее остановил. Белая-белая и одинокая-одинокая. Мне стало ее жалко, как становится жалко все брошенные автомобили, и я прибавил шагу.

Но чем ближе я подходил к машине, тем больше меня одолевали сомнения: а стоит ли ее жалеть? Конечно, оставлять Леонида Сергеевича в «Тойоте» у лже-ментов резону не было — если, конечно, его одного. Но, с другой стороны, одиночество вполне мог скрасить Саркисян. Или автоматчик. Или третий тип, который все время просидел в машине и чью морду лица я так и не успел из-за этого рассмотреть. В общем, они могли — и должны были — укатить на двух машинах. Но не сделали этого. Странно.

Подойдя к «Тойоте», я осмотрелся. И присвистнул. Неподалеку, небрежно брошенные в траву валялись изъятые у меня документы. Это становилось все более интересным. Похитители словно предлагали мне: садись, езжай! А вот дудки! Уж документы-то они должны были забрать с собой. Понимали же, что рано или поздно я приду в чувство и вернусь сюда. А потом, весьма вероятно, отправлюсь вызволять попавшего в неволю престарелого орла Леонида Сергеевича. Поэтому товарищ Саркисян и другие товарищи просто обязаны были попытаться затруднить мне дело, а не облегчить его.

Что-то тут было нечисто. Ну, должно было быть нечисто. А потому садиться в машину я не стал. Фиг вам, дорогие товарищи, национальное индейское жилище. Где гарантия, что вы не напихали полный багажник гранат РГ-5 оборонительного действия? Или не багажник. Мало ли других укромных мест в автомобиле.

Я ограничился тем, что посмотрел на часы — слава Богу, дверное стекло было не тонировано. И понял, что, однако, скаут из меня никакой. Ни костра развести, ни время по солнцу определить. Цифры 17:15 ясно показывали, что в расчетах я, мягко говоря, ошибся.

Хуже было другое. Я был совершенно безоружен. «Беретту», незадолго до хипеша переложенную мной в карман куртки, эти хуцпаны, понятное дело, забрали на память. Ничего взамен не оставив. Рыться в автомобиле в надежде найти еще одну, было небезопасно — кто знает, куда им пришло в голову заныкать бомбу. Любое движение могло стать для меня последним. Я давно ни разу не сапер, а потому решил не рисковать.

Забрав сумку с вещами, которую так небрежно бросил утром на переднее пассажирское сиденье и которую Саркисян сотоварищи почему-то не тронули, я подобрал удостоверение и доверку на машину, где красовалось мое имя и все данные, и побрел прочь, не очень беспокоясь, в каком направлении. Не переживал я и по поводу остальных бумаг. Доверка — дело особое: я не хотел, чтобы меня связали с «Тойотой», случись что, а потому немного погодя разорвал ее на мелкие кусочки и пустил по ветру. Ну, а удостоверение было дорого мне, как память.

Я действительно особо не переживал о направлении движения. Какая, в конце концов, разница, куда идти, если совершенно не представляешь, что делать дальше. Ловить попутку — благо, деньги эти гои оставили при мне; охлопав уже почти просохшие карманы, я убедился в этом, — и ехать. Но куда? Конечно, лучше всего было бы сейчас добраться до своего, пусть и некрасивого, лежбища, принять ванну и упасть на кровать. И пусть они все отдыхают со своим Леонидом Сергеевичем. Три тысячи аванса я, думается, отработал уже одним своим участием в том обилии заварушек, что выпали на сегодняшний день. И никто не сможет меня упрекнуть, что в этой ситуации я умыл руки.

Пораскинув мозгами, я решил остановиться именно на этом варианте, а потому спрятался в кустах и наскоро переоделся в сменку, которая лежала в сумке — как-никак, на десять дней собирался.

6

Клянусь честью последней девственницы Голливуда, — если таковые там, конечно, еще сохранились, — этой грязной, обшарпанной и поношенной девятиэтажке, где мне по недоразумению десять лет назад выделили двухкомнатную квартиру, (причем в обеих комнатах я большей частью прозябал в единичном экземпляре), я не радовался еще никогда в жизни. По крайней мере, так искренне, энергично и с таким напором.

По какой-то неизвестной причине где-то в районе желудка у меня прочно обосновалось мнение, что во всю эту авантюру с поездкой в Томск, Леонидом Сергеевичем и прочими прибабахами, я ввязался напрасно. Я, конечно, никогда не утверждал, что имею семь пядей во лбу, но выкинуть такую глупость — это было слишком даже для меня. И я был рад, что все закончилось так, как закончилось — в первый же день и с минимальными, — опять же, для меня, — потерями. Удар в основание черепа я великодушно решил упустить из виду.

Возможно, в этом неблаговидном поступке было виновато мое полное бездействие на всех жизненных фронтах в последние месяцы. С тех пор, как меня попросили из таксопарка и даже орденом за храброе и довольно честное несение службы в течение почти десяти лет не наградили, я действительно ничего не делал, предпочитая валяться на кровати и время от времени безбожно напиваться. Чем подтачивал свои финансовые сбережения. Три месяца, проведенные в качестве законного супруга — вообще не в счет. В итоге оказался не только без работы, но и без жены и денег на карманные расходы. И был вынужден ухватиться за первое попавшееся предложение. Которое, к сожалению, сделал роялеобразный крепыш.

За время простоя я, наверное, расслабился. Стал мягок и тяжел на подъем. Отсюда и столь быстрый и бесславный финал нынешнего предприятия. И, конечно, прежний я презрительно плюнул бы в себя нынешнего ядовитой слюной. Но я нынешний был слишком доволен завершением этой авантюрной поездки и на мнение меня прежнего обращать внимание не собирался. Вместо этого, когда угол моей — черт бы ее побрал вместе со всеми жителями и прочими тараканами — девятиэтажки показался из-за горизонта, обрадовался неимоверно и заколотил водителя ладонью по плечу:

— Слышь, друг! Земля! Родной берег! Останови здесь, а то я не дотерплю!

Водитель послушно остановился и, в ответ на протянутый мною стольник, вытаращил глаза:

— Да ты че, блин? Я же не ради денег. Мне в дороге поболтать с кем-то хотелось. Я этими бумажками уже забыл, как пользоваться-то. Да у меня дома строительная компания осталась, я кругом только по карточкам расплачиваюсь. Я сюда к мамке с папкой приехал.

И уехал. Я сунул сотню в карман и позавидовал человеку. Какое счастье на голову свалилось — строительная компания! Надо понимать, что он такими цифрами оперирует, что от обилия нулей считать разучился. Теперь только языком работать умеет, но это у него получается отменно. Самолично в этом убедился, пока ехал с ним семьдесят километров.

Ну, не захотел, и ладушки. Деньги целее будут. Я, признаться, порядком поиздержался, богодуля, так что даденные мне три тысячи долларов были неоценимы в смысле поддержки штанов. И чем экономнее буду их расходовать, тем дольше продлится удовольствие халявной жизни.

Развернувшись, я пошел домой. Левой-правой, левой-правой. Как солдатик. В голове только легкий шум, о колоколах уже и помину не было. Хотя за основание черепа браться было больно и вообще там образовался солидный отек — я проверял. Но ведь для того я и спешил домой, чтобы все, в том числе и голову, привести в порядок, правда? Я, во всяком случае, надеялся именно на это.

Во дворе никаких следов утреннего инцидента не было и в помине. Азазелы, наверное, убрались восвояси сразу после меня, прихватив с собой и прищемленного типа. Сосед сверху, пробежавший мимо меня с автомобильной камерой в руках, выглядел не более придурковато, чем обычно, из чего я заключил, что никаких особых последствий для моего имиджа потасовка не имела.

Поднявшись в квартиру, я первым делом прошел в кухню и, включив плитку, поставил кофейник — в укрепляющем действии кофе нуждался настоятельно. Потом прошел в ванную и сунул голову под струю холодной воды, стараясь хоть как-то унять пульсирующую боль в затылке. Неприятное, знаете ли, ощущение. Впрочем, почти ледяные потоки, низвергавшиеся на затылок, веселья тоже не добавляли. И тем не менее минут пять я стойко терпел издевательство меня над самим собою. Потом вынул голову из-под струи, вытер ее кое-как — чтобы не было мучительно больно — полотенцем, и пошел на кухню. Там уже кипел кофейник, радостно плюясь паром в стену. Каждый находит свои прелести в этой жизни.

Заварив себе кофе и, чтобы не изводить понапрасну время и электроэнергию, сварив в том же кофейнике четыре яйца, я принялся восстанавливать так щедро затраченные силы. Ломоть хлеба, шмат сала, яйцо. Пережевал, проглотил — и по новой. А фигли? Завтрак аристократа. Жизнь прекрасна и удивительна.

От этого приятного занятия меня оторвал телефонный звонок. Поначалу я решил проигнорировать его. К чертям собачьим. Я кушаю. Позвонят — и перестанут. Если очень нужен, позже перезвонят.

Но телефон надрывался настойчиво, явно надеясь на свою преждевременную кончину от перенапряжения. Пришлось не дать ему подохнуть от людской черствости, пройти в прихожую и снять трубку.

— Ну и але? — сказал я.

— Мешковский? — нервно спросил телефон чрезвычайно знакомым голосом.

— В окно выбросился, — соврал я. — Я за него. Чего надо?

Все это произносилось с набитым ртом, поэтому вполне допускаю, что некоторые слова и даже фразы прозвучали неотчетливо, а то и вовсе были проглочены вместе с хлебно-сало-яичной смесью. Во всяком случае, телефон некоторое время соображал, чего же это ему напихали в микрофон, и лишь затем выговорил:

— Ты дома?

— Чертовски верно подмечено! — я удивился и восхитился одновременно. — А как ты догадался?

— Я звоню уже четыре часа, никто трубку не берет! В чем дело?!

— Тараканы отощали, — пояснил я. — Оставляю их одних дома, а у них сил не хватает даже телефонную трубку поднять. Вот и думаю: рацион, что ли, увеличить?

— Ты дурочку не валяй! — грозно потребовал голос. — Тебя дома не было?

— Вежливость и еще раз вежливость, — как бы между прочим заметил я. — Это основа человеческого общежития. Экономит, к слову, кучу времени и нервов. Еще вопросы есть?

— Где Леонид Сергеевич, ты, хер с бугра?! — взревела трубка.

— Так-так-так! Что говорил, что мочиться ходил. Результат тот же. Все свободны, все танцуют. — И повесил трубку.

За что люблю все телефоны в целом и свой в особенности — так это за возможность в любой момент прервать разговор. Когда он, к примеру, переходит в нежелательную плоскость. Ну, скажем, когда собеседник опускается до оскорблений в мой адрес, — чего я не терплю принципиально, или же начинает рассуждать на отвлеченные темы типа: что было бы, если бы Ньютону на голову свалилось не яблоко, а утюг, — чего я не понимаю.

Однако не успел я сделать и пары шагов в сторону кухни с твердым намерением возобновить прерванную трапезу, как телефон снова принялся звенеть, увлеченно подпрыгивая при этом.

Я далеко не так глуп, как могут подумать некоторые, взглянув на мой низкий лоб, и я сразу догадался, что на проводе тот самый невоспитанный крикун. Судя по голосу, парень с внешностью рояля. Раз он уже звонил мне четыре часа кряду, то ему никакого труда не составит набрать знакомый номер еще раз. Тем не менее, трубку я снял. Были причины. Но предупредил сразу:

— Только не вздумай орать. Я человек нервный, могу и матом заругаться. Говори мало и говори дело.

— Хорошо, — вздохнула трубка. — Извини. Забыл, какой ты эмоциональный. Сорвался. Но и ты меня пойми: мимо нашего эн-пэ ты должен был проехать четыре часа назад, но не проехал. Понятно, мы заволновались. Стали названивать тебе, чтобы выяснить, в чем дело.

— Да я минут пятнадцать назад вернулся, — вполне мирно сказал я. — Там, на дороге, неприятность нехорошая получилась. На семидесятом километре нас остановили менты, которые оказались совсем не менты, долбанули меня в темя и забросили в лес. Что там без меня было — не в курсе, когда в себя пришел, машина стояла на месте, Леонида Сергеевича в ней не было ни живого, ни мертвого. Что делать, я не знал, машину бросил, где стояла — может, заминированная, проверять не стал. Поймал попутку и поехал в город. Вопросы, претензии есть?

— Нет… — промямлила трубка.

— Кстати, из трех хипешей я вашего буквоеда успел вытащить целым и невредимым, даже без дырок. Так что аванс, думаю, отработал честно. Или как?

— Честно, — вынужденно согласился мой невидимый за дальностью расстояния собеседник.

— Вот и пришли к согласию, — резюмировал я и стал ждать, будут ли у него еще какие-нибудь деловые предложения.

— Ну да… — в голосе человека-рояля сквозила тоска оскопленного мамонта. — Пришли… Только хреново как-то все получилось…

Я не спорил. Глупо было бы. По большому счету, я и сам бы не стал возражать, кабы дорога была только дорогой. Без педиков с гнилыми зубами и пистолетами за пазухой. Без фальшивых лейтенантов Саркисянов и их напарников, готовых в любое время треснуть человека прикладом в темя. Чтобы я чисто и аккуратно довез клиента до места назначения, и честно и бескровно заработал десять тысяч баксов. Это был бы идеальный вариант, но жизнь далеко не идеальна, а потому и не стоит на нее за это сильно обижаться. Уж какая есть.

— Слушай, Мешковский, — нерешительно проговорила трубка. — Нас случившееся совсем не устраивает. Тебя, понятно, никто не винит, ты деньги сполна отработал, но мы бы не хотели, чтобы Леонид Сергеевич оставался в руках у этих ублюдков. Он нужен нам на воле, с развязанными руками, со свободой действий. Конечно, понятно, что вернуть его…

— Короче, доктор, — прервал я его, — скажите сразу: я жить буду сейчас или только после того, как работу поменяю? Говори конкретно: чего от меня надо?

— Предложение есть, — грустно проворковала трубка.

— Замуж не пойду, — сразу предупредил я.

— И не надо, кому ты нужен. Предложение деловое. Что, если тебе попробовать вызволить Леонида Сергеевича? Ты, помнится, говорил, что тебе опыта разных, как ты это называешь, хипешей, не занимать.

— Ну, предположим, — с интересом сказал я. — И что?

— Ведь для тебя это будет только очередной хипеш, не больше, да? Зато хорошо оплаченный. Да и людям услугу сделаешь. Это тебе в будущем зачтется.

— На том свете, что ли? — уточнил я. — Так мне, по секрету, на тот свет плевать.

— Да при чем тут тот свет? — с досадой отмахнулся голос. — Просто мы, даю гарантию, тебя не забудем. Тоже ведь когда-то в чем-то нуждаться будешь, вот и сочтемся.

— Звучит, — согласился я. — А вот как на счет шелеста?

— Ну, ты же понимаешь, что мы тоже не Рокфеллеры, — смущенно пробормотала трубка. — За поездку тебе было обещано десять тысяч, три ты уже получил. Что, если к оставшимся семи мы прибавим еще три, и все это в целом и составит твой гонорар?

— Я, конечно, понимаю, что вы не Рокфеллеры, — согласился я. — И три тысячи баксов я уже получил. Но я тоже с дочкой миллионера пока не сошелся, так что деньги считать умею. И десять тысяч звучит неплохо. Особенно, если три из них опять пойдут авансом.

— Пойдут, пойдут, — торопливо подтвердила трубка.

— Получается, я согласен.

— Ты когда за дело принимаешься? — спросил крепыш.

— А вот сейчас доем свои яйца, и примусь. — Трубка заткнулась, переваривая мой перл, а я, чтобы окончательно утрясти все вопросы, добавил: — Деньги можете просто засунуть в конверт и опустить в мой почтовый ящик. Надежно, как броненосец «Потемкин» — в нашем доме их не вскрывают, по мелочам не размениваются. Только желательно проделать это завтра утром.

— Хорошо, — сказал крепыш. — Значит, договорились? Ну, бывай.

— Всенепременно, — отозвался я и положил трубку.

Доедая свой ужин для чемпиона, я призадумался: а правильно ли сделал, согласившись? Я, конечно, парень — оторви да брось, что со мной многажды, кстати, и проделывали. Бился один на один с превосходящими силами противника и даже порой побеждал их. Кроме того, я хитрый, смелый и решительный. Меня любит удача и многие другие женщины. Да и здоровьем, откровенно говоря, природа не обидела. Опять же, в армии в свое время вовсе не в стройбате служил. И тем не менее, сейчас я — не больше, чем отставной таксист. Хипеши — хипешами, у кого их не бывает. Не каждый же после них бросается оказывать другим за деньги услуги определенного рода. Так чем я лучше других, с чего решил, что работа частного детектива, какой ее изображают в многочисленных детективных романах со счастливым концом, будет мне по плечу?

Однако при всем том, что я ничем не лучше других, причина согласиться с предложением музыкально оформленного человека у меня была. И причина довольно основательная — деньги. Пускай я зауряден, как равнобедренный треугольник, но в данный момент истории я сидел без работы, и на предложение оной, хоть и временной, но за приличное вознаграждение, обязан был прореагировать. В смысле — согласиться. Риск, говорят, дело благородное. Да будет так.

Задумчиво дожевывая сало-яйца-хлеб, я прикидывал, поздравлять себя или оплакивать. Сам же, помнится, клеймил себя позорными словами за то, что согласился отвезти Леонида Сергеевича. Дубль второй, получается? В любом случае — можно сказать, что мне выпало сыграть новую роль на сцене этого театра, который именуется жизнь. Роль Шерлока Холмса, помноженного на комиссара Катани. Оставалось только начать. А за этим дело не станет — спектакль уже начался, вводная часть позади, и зритель с нетерпением ждет выхода главного героя — меня, сердешного.

А я уже стою за кулисами, готовый, как пионер.

7

Но легко рассуждать, сидя за кухонным столом с набитым ртом и глядя, как неспешно испаряется кофе из чашки. А когда встаешь из-за стола, то оказывается, что не знаешь, с чего, собственно, и начать. Я, что ни говорите, все-таки не был ни Шерлоком, ни комиссаром. И вообще к сыску имел весьма отдаленное отношение. Года три назад, помнится, с пьяных глаз заныкал куда-то зарплату, так и ту не смог найти, хоть и перевернул трижды в доме все вверх дном. А потом вообще оказалось, что деньги я еще на работе под чехол сиденья упрятал. Весь таксопарк тогда безбожно ржал надо мной, отбив всякую охоту продолжать сыскную деятельность.

Однако на сей раз речь шла не о пропаже пачки сотенных купюр, а об уворовании живого и вполне упитанного человека с заднего сиденья автомобиля. А в поиске пропавших людей опыт у меня был побольше. Хотя чаще всего оказывалось, что зверь бежал на ловца, но ведь, с другой стороны, везет достойным, правда? И я не видел причин, которые могли бы мне помешать действовать в традиционном русле.

Тем более что кое-какими сведениями о предстоящей операции я все-таки располагал. Леонид Сергеевич, как ни извивался, как ни уворачивался, не смог отделаться от меня, настойчивого. Впрочем, вполне возможно, что за это мое излишнее любопытство он сам же меня в скором времени будет благодарить.

Данные задачи были просты, как камень «дубль-пусто» в доминошном наборе. Имелся некий генерал Коновалов, летчик и прочая, и имелись его люди, похитившие неугодного генералу Леонида Сергеевича. Среди других данных завалялись также место и время указанного происшествия, но они мне не то, чтобы не помогали, а даже и мешали. Действительно, оглушили меня довольно далеко от города, — в семидесяти километрах, — так что догадаться, куда направились похитители после, сложновато. Тем более, что времени на раздумье у них было хоть отбавляй.

С другой стороны, не имея возможности найти Саркисяна, я вполне мог взяться за дело с обратного конца — через генерала. Уж этого-то припогоненного субъекта гражданской наружности разыскать труда не составит. Ежику понятно, что сидит сейчас бравый летчик Коновалов в своем кабинете и составляет графики движения самолетов. Хотя спорить не буду — очень может быть, делает что-то другое. Говоря откровенно, в той области, какую он представлял, я разбирался слабо.

Как бы то ни было, а до генерала всегда можно было добраться. Может быть, и сложно, но можно. Вряд ли он станет прятаться — понадеется на свое положение, статус, охрану. Да и, в самом деле, не вломлюсь же я в его шикарный кабинет, чтобы, развалясь в гостевом кресле, поинтересоваться в лоб: «А куда вы, разлюбезный генерал, заныкали похищенного вашими шестерками адвоката?». Такой номер не пройдет. Во-первых, разлюбезный генерал взмахнет руками и запричитает что-нибудь типа: «Да что вы?! Да как вы такое могли подумать?! Знать ничего не знаю, ведать ничего не ведаю. И вообще, я просто до ветру выскочил!». А во-вторых, вызовет охрану — ну, или милицию, и еще неизвестно, что хуже, — и те выведут меня под белы рученьки. Куда — на их усмотрение. Причем летчик Коновалов в такой ситуации будет чувствовать себя совершенно неуязвимым, а вот какое самочувствие случится у экс-таксиста Мешковского — ба-альшой вопрос.

Значит, действовать нужно будет тоньше. Значит, следовало поднапрячь мозг.

Я выплеснул воду из кофейника, — все-таки, яйца варил, а пить кофе, заваренный на крутом яичном бульоне, это, извините, жлобство, — залил его наново и поставил на плиту. Ничто так не активизирует мыслительный процесс, как чашечка горячего, ароматного кофе. Я предпочитал без сахара.

Положение слегка осложнялось отсутствием под рукой машины. Крепыш, попроси я его об этом, наверное, не отказал бы, но я что-то сразу не догадался, а теперь поздно метаться. Они знали, как выходить на меня, я — нет. А приобретать автомобиль самостоятельно — при том, что сделать это можно было по весьма сходной цене, скажем, за тысячу баксов — не собирался. Во-первых, потому, что это однозначно будет развалюха — кто за такие деньги нормальные колеса отдаст? — а во-вторых, это будет все равно, что встать, подойти к окну и швырнуть деньги туда. Работа предстоит сложная, закононепослушная, и вполне возможно, что по ее окончании (если таковое состоится), менты будут разыскивать участников по косвенным приметам. В том числе и такой, как данные автомобиля. Так что от него надо будет избавляться, и чем скорее, тем лучше. И я останусь и без денег, и без машины.

Я, наконец, заварил кофе и почувствовал, что меня разбирает злость. Ну ладно, допустим, я дурак, в первый раз замужем и все такое, но эти-то шлимазлы, предлагая мне работу, могли догадаться оставить контактный телефон или хотя бы номер и серию своего паспорта, чтобы я им до востребования писал? Как-то ведь нужно поддерживать связь!

Заглотив изрядный шмат кофейного кипятка, я обжегся, подскочил к раковине и выплюнул его. Говорила мне бабушка — жадность фрайера сгубит, так, наверное, и случится. В голове у меня что-то щелкнуло, и я удивился, почему там не щелкало раньше. Оставив чашку с кофе на кухонном столе, я кинулся в спальню.

Какой идиот! Наверное, наследственное. Папу, директора овощебазы, тоже, помнится, за хищение гнилой картошки под суд хотели отдать. Явно не от большого ума папа на гнилую картошку повелся.

Выхватив из прикроватной тумбочки записную книжку, я раскрыл ее на букве «П» и принялся лихорадочно елозить глазами по странице. Партия любителей пива — явно не то. Палтус, Плинтус, продукты… Ага, вот! Пипус — Соломон Адамович Крейцер. Телефон имеется. Даже, при желании, сотовый.

Вот на сотовый я и решил ему позвонить. Вернее будет. Времени у меня не было. Точнее, оно было, но я его экономил. Исповедуя принцип «раньше сядешь — раньше выйдешь». Другими словами, чем быстрее начну раскручивать это дело, тем быстрее докручу его до конца.

Сотовый долго думал, потом сиплым голосом Пипуса ответил:

— Да?

— Соломон? — поинтересовался я.

— Да, — снова просипел он.

— Ну и наше вам с кисточкой, — усмехнулся я. — Кто бы, ты думал, это звонит? Это таки Миша Мешковский звонит.

— Я дико рад тебя слышать, Миша Мешковский! — искренне просипела трубка. Насколько я знал Пипуса, он действительно умел радоваться хорошим людям. Весьма ценное и редкое качество в этой жесткой, словно стальной штырь в заднице, жизни. Кроме этого, очень приятно было ощущать себя хорошим человеком. — Только вот недавно тебя вспоминал. Буквально три дня назад. Так что можешь надеяться, что богатым будешь. С тобой, кстати, деловой разговор уже как?

— Был, был, — успокоил я. — Очень деловой и очень разговор. И даже больше. Предложили работу. И я поработал.

— Представляю, — сказал он. — И как — живой?

— Чуть-чуть, — не соврал я. — Я, кстати, по этому поводу тебе и звоню.

— Как старый еврей старому еврею тебе скажу, Мойша… — осторожно начал Пипус, но я перебил его:

— Совершенно не еврей, Соломон, ты же знаешь эту мою слабость.

— Ай, Мойша, зачем ты меня расстраиваешь? Если ты хочешь обмануть человека, то пойди пойди торговать на рынок — там этого добра не переводится. А старый Пипус для этого не подходит — он болен и у него от расстройства может случиться нервный припадок. Ты этого хочешь? Нет, ты послушай на меня, я тебе умные вещи говорить буду. Я видел твой внешний вид, я слышал твой голос. Если ты не родился на берегу Иордана, то это сделали твои предки. Но это все история, Мойша. Я тебе про настоящее буду говорить. По этому делу — я тут совершенно не при чем, клянусь мамой моей жены. Ко мне подошел один мой хороший знакомый и задал вопрос — как найти человека? «Какого человека? — спросил я. — На Земле шесть миллиардов разных человеков, выбирай любого. Один совет — если хочешь жениться, выбирай женщину». Так я сказал ему. А теперь послушай, что он ответил мне. Он сказал: «Нет, дорогой Пипус, мне нужен смелый человек. Сильный и наглый. Он должен хорошо водить машину и пользоваться оружием. Он должен уметь из любой ситуации найти выход». Представляешь, Мойша? Стоял передо мной и рассказывал про тебя. Я даже ушам своим не верил.

— Спасибо, — смущенно пробормотал я. — Высокая оценка моей жизни. Выше может дать только прокурор.

— Извини, дорогой, — радостно просипел Пипус. — Я не заканчивал юрфака, я закончил Институт советской торговли. Я советский торгаш, Мойша! Но этому парню, моему хорошему знакомому, который Игорь, я сказал: «Я знаю такого человека. Это почти такой же старый еврей, как я, только моложе. Его зовут Миша Мешковский. Он любит поговорить, но еще больше он любит женщин. И ты его совершенно не обидишь, если предложишь заработать рубль-другой, можно в валюте». Так я сказал ему, Мойша, и теперь можешь бить меня за это ногами, ломать ребра, но я ничего плохого тебе никогда не желал и не пожелаю. А если что и случилось по моей вине, то это только старческий маразм и мне пора к доктору.

— Ой, Соломон! — возразил я. — Ну зачем ты говоришь на себя такие напрасные вещи? Ты же не дослушал то, что я хотел сказать тебе с самого начала, и получилась полная каша. Разве тебя кто-нибудь обвиняет в том, что я получил возможность поиметь небольшой гешефт? У меня к тебе есть другой вопрос, только не перебивай меня сразу, дай сказать. Твой адвокат, Леонид Сергеевич…

— Откуда ты знаешь Леню?! — очень удивилась трубка.

— Я же просил тебя не перебивать сразу. Пусть твои уши будут открыты, и пусть мои слова свободно в них падают — тогда ты разберешься во всем по порядку. Это будет лучше для твоей старой больной нервной системы. В общем, твои друзья не просто так дали мне денег — в наше время так уже не делается, вышло из моды, в курсе? Я взамен должен был отвезти твоего адвоката в Томск, чтобы с тем ничего плохого вдруг не случилось. Адвокат, кстати, мне не понравился. Но я, натурально, с ним жизнь строить не собирался, а потому повез. По дороге он разговорился и сказал, в частности, что страдает через тебя, вернее, через твою вражду с генералом Коноваловым, который летчик.

— Этот летчик, чтоб ему таки жить на одну тринадцатую зарплату, всех собак в городе на меня перевешать собрался, — ворчливо сообщил Пипус. — К твоему сведению, Мойша, я совершенно не знал, для какой цели ты понадобился моим друзьям.

— Я же тебе говорю: они тебе доброе дело сделать захотели.

— Ах, гимназисты! — выругался Соломон. — Я же их об этом не просил. Я летчику такую хохму подготовил, что пальчики оближешь, и мне Леня в городе нужен. А ты, получается, увез его в Томск. Ну, ничего, переживем. Поездом из Томска двое суток…

— Дудки, — оборвал я его. — Я его не довез. На семидесятом километре меня остановили три хуцпана в милицейской форме и долбанули в темя. Так что где сейчас находится Леонид Сергеевич, я не знаю.

— Лишай на их головы! — взревел Пипус. Впрочем, ревом это было нельзя назвать — имея с детства посаженный голос, он изобразил примерный вариант прощального пароходного гудка: так же сипло и с такой же тоской. — Чтоб им никогда от геморроя не вылечиться! Какая гадость в их черепах вместо мозгов плещется — подумать противно!

— Они меня снова наняли, — прервал я этот поток брани. — Именно для того, чтобы в максимально короткие сроки попытаться вызволить твоего однокашника.

— В максимально короткие? — переспросил он. — Что они имеют в виду под словом «максимально короткие», выблядки осла и мартышки? Он мне нужен уже послезавтра вечером!

— Думаю, если постараться, он будет у тебя послезавтра вечером, — успокоил я. — Живой или мертвый — другой вопрос.

— Мертвый он мне нахрен не нужен, — отрезал Пипус.

— Учту, — кивнул я. — Собственно, я тебе звоню вот по какому поводу. Этот твой друг, который меня нанял, не оставил своих координат. А они мне нужны, потому что я хочу разжиться машиной. На ней все можно провернуть гораздо быстрее, да и с удобствами.

— Зачем тебе его координаты? — удивился Пипус. — Нужна машина, ты так и скажи: «Соломон, дорогой, я тебе, как другу, говорю: «Нужна машина!». И — ты же знаешь Пипуса! — я тебе отвечу: «На!», и протяну ключи зажигания.

— Ты действительно можешь проделать такой фокус? — я проглотил довольную ухмылку и подпустил в голос недоверия.

— Ты живешь в той же развалюхе? — сердито — из-за того, что ему не поверили на слово — спросил Пипус.

— Это девятиэтажка! — оскорбился я.

— Два залпа прямой наводкой по этой девятиэтажке, и она станет гораздо ниже, — возразил он. — Сообщи мне данные твоего паспорта и водительского удостоверения, и через два часа машина прибудет. Только жди дома.

Я зачитал ему десятка два цифр и букв, после чего он отключился, недовольный. Впрочем, эмоции Пипуса можно было понять. Друзья-товарищи неожиданно, зато от чистого сердца, подложили ему изрядную свинью. Хотели, как лучше, а получилось, как всегда. Теперь у него оставалась одна надежда, и этой надеждой был я. Сомневаюсь, чтобы он был особенно счастлив этим обстоятельством — расхвалить меня и подсунуть другу, как специалиста по разного рода хипешам — это одно, а самому воспользоваться моими услугами в этом качестве — совершенно другое. И потом, я неплохо знал Пипуса — он жутко не любил от кого-нибудь зависеть, а в сложившейся ситуации его зависимость была налицо.

Но, если на чистоту, это его проблемы. Мне же оставалось сидеть и ждать обещанную машину. Желательно, не без пользы. По возможности сообразить, как подобраться к генералу. Потому что другого пути вернуть Леонида Сергеевича горячо любящим его товарищам я по-прежнему не видел.

Однако с дельными мыслями была напряженка. Ничего удивительного — в этом суровом мире с дельными мыслями всегда напряженка. Поэтому я сходил в кухню за оставленным там кофе, разбавил остывшую жижу кипятком и пошел в зал. Включил телевизор и уселся смотреть футбол.

Я ничего не понимаю в футболе, но смотреть его люблю. Потому что, с одной стороны, есть повод бесплатно и беспричинно поорать, иногда даже и поматериться, а с другой — потому что я здесь, а они там, мне ничего не угрожает, а их постоянно лупят по ногам. Сам бы я по этой причине на поле никогда не вышел. И еще потому, что никак не соображу, какой кайф принимать на собственную — не казенную, прошу заметить — голову мяч, посланный вратарем куда подальше. Это, я подозреваю, больно и небезвредно — поподставляй-ка вот таким макаром башку под мяч лет двадцать, и у тебя вместо мозгов сливочное масло образуется.

Но это, опять же, не мои проблемы. Короче, люблю футбол по телевизору — за то, что они там, а я здесь.

«Динамо» — «Ротор». Крутой замес. Я глотнул кофе и залюбовался каким-то детиной в белой робе, косившим всех направо и налево у динамовской штрафной. Куда там Шварцу в боевиках.

Только мой кумир меня вдруг взял, да и разочаровал. Неизвестно откуда прибежал маленький и щуплый, сделал вокруг косильщика пару кругов, после чего тот растянулся на газоне, дрыгая от огорчения ногами.

И я вдруг тоже дрыгнул ногой. Е-мое, а ведь у Коновалова, хоть он и генерал, тоже есть какие-то увлечения! Тем более — если он генерал. У них у всех, я слышал, имеется сдвиг по фазе на какой-то своей теме. Кто-то крестиком вышивает, кто-то рыбу даже на портянку ловит, у кого-то футболом крыша сбита. На то они и генералы. Им можно.

Мысль была умная и даже дельная. Обладающая жуткой научной ценностью. Прямо бери и тащи ее в музей естествознания, чтобы другие смотрели и диву давались. Дело оставалось за малым — узнать, что же все-таки предпочитает генерал от авиации Коновалов. Однако как раз в этом ничего сложного не было — этажом ниже меня, в квартире, расположенной напротив, жил один такой красавец-мужчина, из дома даже с мусорным ведром выходивший при полном параде — синяя форма, голубые погоны. Разве что фуражку иногда забывал напялить. Хотя, если разобраться, неба он видел не больше, чем я — работал в аэропорту механиком или полотером взлетно-посадочной полосы. Я подробностей не помню.

Вот к нему-то я и спустился. Любой уважающий себя подчиненный должен знать хобби уважающего себя начальника. Чтобы иметь возможность время от времени делать ему приятные сюрпризы. К примеру, начальнику, коллекционирующему счета в швейцарских банках, три раза в год — на День Рождения, Новый год и — просто так, ни всякий случай, — к Восьмому марта, подносить по миллиончику в конверте. Пусть коллекция пополняется.

Стучать пришлось минуты две. Самолетный лекарь упорно не хотел открывать дверь, а я упорно продолжал долбиться. Война нервов, натурально. И я ее выиграл. Обитая дерматином деревяшка распахнулась и на меня уставились два пронзительно черных глаза.

Вообще-то, мы с этим товарищем раньше в контрах не были. Дружбы, впрочем, тоже не водили. И вообще, с тех пор, как три года назад он вселился в эту квартиру, мы поговорили только один раз — когда какая-то некультурная собака нагадила под его дверью, а я в это дерьмо наступил. Случилось это года полтора назад. С тех пор темы для беседы не находилось.

До сегодняшнего вечера.

На сей раз формы с погонами на нем не было, а был шелковый халат в стиле династии Цин, весь в дракончиках и прочих насекомых. Выглядел он из-за этой перемены в облике довольно непривычно, а потому я на всякий случай уточнил:

— Сосед?

— Че надо-то? — хмуро и грозно осведомился он.

Я, конечно, перепугался, но виду не подал:

— А у меня к тебе дело есть, сосед.

— Какое-такое дело, что, другого времени не нашел, да? — невежливо спросил черноглазый механик.

— А все. Времени больше не будет, — сказал я. — Отменили его. С завтрашнего дня и насовсем. Поэтому я к тебе и пришел. Пока время есть. — Он вытаращился на меня изрядно обалдевшими и даже слегка побелевшими глазами, наверное, просто слов подходящих найти не мог, чтобы выразить мне благодарность за эту весть. — Твой начальник, который генерал Коновалов, футбол уважает?

Сосед два раза хлопнул нижней челюстью, набирая полные меха воздуха, а потом выдохнул мне в лицо, ядовито и слегка с перегаром:

— Ка-акой фу-утбол?!

— Игра такая, — пояснил я. — Двадцать два паразита вокруг одного мячика бегают.

— Ты че, дурак, да?

— Нет, зачем? — я удивился. — Даже рядом не валялся.

— Ты че пристал?

— Да ты ответить-то можешь?! Все вопросы да вопросы. Тебя что, в школе не учили, что столько вопросов в один уши, если ты не милиционер — невежливо? Короче, Склифосовский, на счет раз-два-три: что предпочитает делать ваш главный начальник по выходным?

— Не, ну ты — ва-аще! — сказал непробиваемый механик.

— А я тебе рубль дам, — ласково подмазался я. — Даже пятьдесят. Мне просто позарез нужно. Жена, понимаешь, от любопытства подыхает, рога наставить хочет. С генералом. А как к нему подкатить — не знает. Ну, выручи по-соседски, а?

— Да ты серьезно?

Я вспотел. Парня, наверное, не раз лайнеры сбивали. Причем, целились исключительно в голову. Если до него только начало доходить, что я не шучу, — в тот момент, когда я уже много лет, как напрочь завязал шутить, — то плохи мои дела. Легче удавиться на шнурке от сливного бачка.

— Сосед! — торжественно сказал я, вынув из кармана сто баксов и протягивая ему. — Здесь, натурально, больше и в валюте. Как старый большевик старому большевику, скажи: какое хобби у Коновалова?

Он недоверчиво принял доллары, слегка пошуршал ими, зачем-то посмотрел на свет, потом нерешительно сказал:

— Цветы у него хобби. Над ним вся контора похохатывает втихушку: не мужское занятие себе выбрал. Ты это хотел узнать?

— Это, — промямлил я, совершенно не представляя, каким образом мне могут помочь цветоводческие наклонности главного гражданского летчика области. — Только ты уж, если начал рассказывать, то поподробнее.

— А че я тебе поподробнее расскажу? — он офигевше вытаращился на меня. — Ты думаешь, я знаю, чем он их удобряет или какие сорта с чем скрещивает?

— Да по тебе невооруженным глазом видно, что ты ничего ни в чем не понимаешь, — успокоил я. — Но ты можешь сказать, когда, как и где он этой ботаникой занимается?

— А везде. В собственном кабинете сад-огород развел. Дома у него, говорят, и вовсе заросли — через двор не проберешься.

— Двор? — я насторожился, чувствуя, что механик наконец подобрался к чему-то, что может оказаться для меня полезным. — Он что, в частном доме живет?

— Еще в каком частном! — сосед сделал такие круглые глаза, что сразу стало ясно — дом у генерала Коновалова о-го-го, какой частный! — Он, падла, себе на народные денежки коттедж выстроил. Они, падлы, все себе на народные денежки коттеджи понастроили. А у этого — самый большой. Вот он и развел себе во дворе заросли.

— А где у него коттедж — знаешь?

— На Вороньем ручье, — хмыкнул он. — А ты, часом, не в гости навострился?

— В они самые, — кивнул я. — Так что, если адреском располагаешь, подкинь, а?

— Ну, про адресок я тебе не скажу, а вот объяснить — объясню. Там, в принципе, ничего сложного нет. Как проезжаешь водохранилище, так слева сразу получаются дачи, а справа — коттеджи. Так вот, у Коновалова коттедж — на дачной стороне. Он там один, так что не заблудишься. На всякий случай ищи такую громадную фиговину, на средневековый замок похожую.

— Спасибо, сосед, — поблагодарил я. — Земля круглая, так что как-нибудь сочтемся.

Развернулся и пошел наверх. К себе домой. По дороге чувствовал, как потрескивают мозги. Механик оказался настолько туп, что попытка внедриться в его черепную коробку едва не свела меня с ума. Хорошо, что я парень крепкий, а то начал бы бегать по подъезду и стучаться головой о стены. Да, что ни говорите, природа порой такие шутки выкидывает, что потом сама в них разобраться не может.

8

В обещанное время, а именно — в районе восьми часов — в мою дверь забарабанили. Причем с такой силой, точно хотели проверить ее на бронебойность. Я тихо выругался, вынул изо рта недожеванный кусок колбасы и пошел открывать. К чертям собачьим. Еще вынесут, новую вставлять придется. Нашли столяра.

За дверью стоял вертлявый парнишка, похожий на Змея Горыныча, только с одной головой. Увидев, что я, собственно, его слушаю, он доложился:

— Пипус сказал тебе тачку подогнать.

— Гони, — кивнул я.

Он задумался, поковырял в носу гибким во все стороны пальцем и гнусаво протянул:

— А она-а внизу-у. «Суба-ару Лео-оне». Че-орного цвета.

— Прекрасно, — согласился я. А трудно, знаете ли, было не согласиться.

— Вот документы, — он вынул из-за пояса большой конверт и протянул мне. Я принял, осмотрел. Доверенность, техпаспорт. Все, как положено. Комар носа не подточит.

— Ну, и свободен, — сказал я.

Парень кивнул и, не вынимая пальца из носа, — застрял, наверное, — помчался вниз по лестнице, перескакивая через три ступеньки зараз.

Теперь я мог, если хотел. Мог, не возвращаясь в квартиру, спуститься вниз вслед за гуттаперчевым пареньком, сесть за баранку «Субару Леоне» черного цвета и отправиться к генералу Коновалову. Кстати, как его имя-отчество? Стоило бы узнать. В разговоре пригодится. Но я не хотел сразу с головой бросаться черт знает во что. Оно конечно — сам недавно торопил события, но есть такая русская народная примета — посидеть перед дорожкой. И не обязательно перед дорожкой. Вот и мне вдруг отчаянно захотелось посидеть. Еще несколько минут в теплом и уютном кресле, спокойно пожирая колбасу и глядя на чужую любовь в телевизоре. И как-то, знаете, слегка тоскливо стало, когда осознал, что через час, самое позднее, мне придется от всего этого отказаться — на время или навсегда, там видно будет, — чтобы поохотиться в цветочных джунглях на творца этих самых джунглей. А я совсем не кровожадный, поверьте! Миша Мешковский — он же ласковый, как кролик, он только лапками царапается, когда его за уши таскают. А когда у него полная кормушка и гнездо, набитое свежей соломой, он же никого, кроме блох, не трогает.

Но долго высидеть перед телевизором таки не сумел. Тоска по мирной жизни оказалась совсем не такой всеобъемлющей, как хотела показаться сначала. Не смотря на все ее нежелание покидать насиженные места, конкуренты оказались сильнее. Сперва кровь взбудоражило похожее на электричество чувство азарта, потом к нему присоединилось нетерпение — то самое, из серии «раньше сядешь…». Все равно ведь отступать поздно. Да и не смог бы я — гордость мешала. Так что глупо было рассиживаться перед экраном, оттягивая момент начала. Чего — там видно будет.

Так что я проскакал в кухню и бросил недоеденный кус колбасы в холодильник. Биться — так биться.

Прокравшись в подвал, где у меня была оборудована коморка для хранения разных овощей, включая картошку, я выкопал зарытый в углу армейский ящик. НЗ. Заначка на черный день. Четыре гранаты Ф-1, простому народу больше известные под именем «лимонка». Отобрав парочку понаваристей, я распихал их по карманам. Потом подумал и решил, что обойдусь без огнестрельного оружия. А то бес попутает, стрелять начну. Сбегутся охранники — поди, объясни им, что ты не верблюд. Не поймут ведь. А гранатой жахнешь — и объяснять ничего не надо. И так понятно.

Вернувшись в квартиру, я обул более практичные кроссовки вместо домашних тапочек, запер дверь на ключ и, благословленный Зевсом и его многочисленными родственниками, отправился совершать подвиги. Мстить за многократные утренние обстрелы меня и за свою больную голову. По пути, правда, вспомнил, что Змей Горыныч, передавший мне документы на машину, забыл приложить к ним ключи от оной. Это был серьезный прокол с его стороны. Оставалось надеяться, что ключи торчат в замке зажигания. И я надеялся.

Как оказалось, не зря. Они действительно были там — вместе с красивым брелоком в виде львиной головы и еще какими-то ключами, возможно даже, от квартиры, где деньги лежат. Если это поставщик забыл, то сам дурак. Разыскивать его сейчас среди миллиона с изрядным гаком горожан я не собирался. Были дела и поважнее.

«Субару Леоне» — машина хорошая. Я влюбился в нее с первого взгляда. Четыре ведущих и все такое. Правда, бензин кушает пригоршнями, но, рассудив здраво, я решил, что хороший раб и питаться должен хорошо, и успокоился на этом. Да и, по совести, дареному коню в зубы не смотрят. Пипусу надо сказать «спасибо» уже за то, что он соизволил сделать мне такой подарок — а это подарок, натурально, пусть и на несколько дней. В любом случае, он изрядно сэкономил мне деньги и, возможно, время.

И — везет, так везет. Механик с нижнего этажа, каким бы тупым ни был, в конце беседы все-таки с изрядной точностью обрисовал мне домик генерала Коновалова и его местонахождение. Ошибиться я просто не мог. На дачной стороне действительно громадился только один коттедж. И был он, как лихо выразился сосед, похож на замок рыцаря. Уж на что я не психолог, и то в моей душе заколыхалось желание поставить генералу диагноз. А чтобы скучно не было — и второй сразу. Итак, по порядку номеров. Первый: в детстве он был жутко избиваем и часто мечтал о том, как вырастет большой, купит себе меч и лошадь и почнет крушить своих супротивников — безоружных и безлошадных — направо и налево, отчего в его неокрепшем детском подсознании прочно укоренился образ Средневековья, как лучшего времени в истории человечества, в каковое ему не довелось родиться. Так что, став генералом, он отыгрался, соорудив себе подобие детской мечты. Второй диагноз: власть шарахнула генерала в голову и он перепутал своих подчиненных с крепостными и прочими вилланами. А чтобы утвердиться в роли феодала-деспота-герцога, построил себе такое жилище.

Какой из этих двух диагнозов верный, я не знал, но, в моем понимании, они в чем-то исключали друг друга. И я слегка запутался.

Чтобы окончательно распутаться, необходима была беседа с пациентом. Поэтому, загнав машину в какой-то невообразимый дачный переулок, я отправился к коттеджу пешком.

Ать-два, левой-правой. Кто шагает дружно в ряд? Пионерский наш отряд! Меня был не отряд, я вовсе даже был в единичном экземпляре, если не считать дачников и разных прочих огородников, но они были не я, а я был не они, и интересы у нас были разные. Их интересовала картошка-капуста, а меня — бравый авиатор, поэтому я и не обращал на них внимания — быстро прошел по дороге и остановился только у коттеджа. Но не перед воротами, а слегка сбоку — так, чтобы не очень бросаться в глаза, если таковые здесь окажутся.

В коттедж генерала Коновалова просто так, за здорово живешь, было не проникнуть. Если, конечно, ты не друг его безоблачного детства или не Дед Мороз с миллиончиком в «сидоре». Желательно, в долларах. Моя беда была в том, что я не был ни первым, ни вторым. А потому стоял перед замком, разглядывал его и озадаченно почесывал подбородок.

Похож, ничего не скажешь. Я имею в виду архитектуру. Когда-то давным-давно, когда я еще не стеснялся ходить в штанишках розового цвета, имел бесцветную челку и крутую рогатку о двух рожках, я прочитал занятную книжицу под названием «Айвенго». Вы будете смеяться, причем совершенно зря, но я запомнил ее на всю жизнь. Наверное, я натура тонкая и впечатлительная, хотя и сам об этом не подозреваю. Так вот, представьте, когда я читал этого «Айвенго», я представлял себе именно такой замок. Может быть, генерал Коновалов представлял его точно также. Может, мы с ним — родственные души. Астральные братья, потерявшиеся в раннем детстве. Ну, да ладно — на фиг мне еще один брат? Своих девать некуда. Слава Богу, что лет пятнадцать не общаемся уже. А тут еще этот в братья примазывается. Жил без него, и дальше проживу. Скучно, думаю, не станет.

Стены красного кирпича уходили высоко вверх. Сама неприступность. Сколько денег ушло на их возведение — даже предположить не берусь. Концы каждой стены были отмечены изящными угловыми башнями, еще по башне было встроено в срединную часть пролета. Само собой, и ворота. Я, правда, видел их мельком, проезжая мимо на машине, но они были шикарные. Дубовые, чтобы выдержать удар тарана или прямое попадание атомной бомбы. С утолщениями по бокам. Почему-то я сразу подумал о привратной страже. Наверное, помещения для нее тоже были предусмотрены. Полная клиника.

И над всем этим великолепным грибом-роговиком возвышался сам замок-коттедж со множеством башен, башенок и смотровых площадок. Не удивлюсь, если окажется, что на мир конца второго тысячелетия смотрят пятисот-семисотлетней давности пушки. Почему нет? Судя по всему, Коновалов был с приличным прибабахом в голове.

Но все это лирика. Суровая проза жизни требовала от меня принятия решительных мер по отношению к этому чуду зодчества, проникновения внутрь оного и откровенной беседы с его хозяином.

«Где же он свои цветы разводит?» — недоуменно подумал я. Но потом решил, что, скорее всего, вряд ли за этими могучими стенами все сплошь кирпичное. Даже наверняка там есть внутренний дворик, вполне земляной и, может быть, весьма плодородный, где авиагенерал и производит свои опыты a-la Мичурин. Но эта догадка в смысле возможности проникнуть на вражескую территорию мне ничего не давала.

И вообще, судя по всему, попасть туда можно было только с воздуха. А я, к стыду своему, не был ни дельтапланеристом, ни даже парашютистом. Стыдуха сказать, но я и как птица летать не умел. У меня вообще в этом смысле зиял огромный пробел в образовании. Так что необходимо было выбирать какой-то другой способ проникновения в коноваловский замок.

Только вот какой? Я, на всякий случай, прикинул высоту стены. Ничего, собственно, душераздирающего — метров шесть. Для обычного забора, конечно, много, но для замковых стен, поймите меня правильно, мелковато. Хотя, с другой стороны, не будет же генерал, при всей его спеси, возводить посреди современной страны настоящий рыцарский замок — государство может не вполне правильно понять его тягу к истории, напустит ревизоров, налоговую инспекцию с такой же полицией, а там, глядишь, и прокуратура с милицией подтянутся. Вот и доказывай потом, что ты всего лишь воздухом старины подышать захотел. Там люди серьезные работают, могут и посочувствовать, натуральной стариной любоваться отправят. Тюрьмы-то у нас тоже все сплошь старенькие. В общем, хотел генерал того или нет, а пришлось ему уменьшенной копией детской мечты обходиться. Ну, не все коту Масленица, есть и Великий Пост.

Но копия была хоть и уменьшенная, а голову меня поломать изрядно заставила. Все-таки я приперся в такую даль совсем не для того, чтобы архитектурными красотами восторгаться.

План попадания вовнутрь — плохой ли, хороший, не играло роли, поскольку он был единственным — сложился в голове минут через двадцать, и к этому времени я успел отбить себе ноги о крупный щебень, которым было уложено пространство вокруг коттеджа, и меня изрядно покусали комары. Они, эти гнусные кровососущие гады, превратили мое нежное тело, натурально, в дуршлаг, а потому я принялся за воплощение своего плана в жизнь незамедлительно.

А именно — выхватил из кармана гранату, вырвал из нее чеку и швырнул ее, похожую на китайскую грушу или африканский ананас, как только мог высоко. А мог я, как оказалось, солидно — раза в три выше, чем требовалось для перелетания через забор.

Гранату, конечно, было жалко. Не подумавши хорошо, я захватил в дорогу только парочку, и теперь с одной пришлось расстаться. Обидно до слез, но что делать — искусство требует жертв.

За стеной громыхнуло. Судя по воплям, раздавшимся следом, жертвы были. Значит, будет и искусство, хотя у меня, честно говоря, и в мыслях не было никого убивать или калечить. Я рассчитывал, что на таком огромном пространстве, какое занимал замок, в такое позднее время да при таком обилии комаров, мой экспромт никому вреда не причинит. Громыхнет и соберет вокруг себя любопытствующих. Что получилось на самом деле — не знаю, сквозь кирпичную стену видно было хреново, лучше сказать — вообще нихрена не видно. Поэтому я поступил так, словно все прошло по плану — подобрав руки в ноги, рванул прочь с этого места, показавшегося вдруг очень ненадежным.

Впрочем, куда бежать, я толком не представлял. В моем плане на этом месте расположилось стыдливое «авось». Я просто предположил, что к месту взрыва сбегутся все, кто в состоянии бегать (таких должно быть подавляющее большинство — не станет же генерал-мафиози держать притон для инвалидов, это было бы против правил), а я тем временем постараюсь проникнуть внутрь. Скажем, через ворота.

В плане, кстати, так и значилось: «скажем, через ворота». Но этого было явно мало, досконально продумать этот вопрос я так и не удосужился, а потому ничего не оставалось делать, кроме как действительно бежать к воротам. И я побежал.

У ворот, однако, меня ждало предвиденное разочарование. Мало того, что их забыли распахнуть перед моим приходом, так они еще, как оказалось, были опасны — в верхних углах, над створками, крутились черные коробочки видеокамер — всевидящие и всезапоминающие.

Мне же, по секрету, совершенно не хотелось, чтобы мою физиономию увидели и уж тем более — запомнили. Тщеславием я не страдал, а потому быстро нырнул за угол, откуда выпрыгнул пару секунд назад, и крепко задумался.

Хотя думать, собственно, не стоило. Потому что думать надо было раньше, сейчас на это уже не оставалось времени — нужно было действовать.

Вспоминая свое золотое детство и тихо всхлюпывая носом в приступе ностальгии, я набрал полные карманы камней, снова вышел из-за угла и открыл огонь из всех орудий.

Первую камеру я расхерачил сразу же — уж больно мне этого хотелось. Вторая успела-таки прихватить фрагмент моего лица и передать его по инстанциям, прежде, чем автомат отвел ее в сторону. Но мне, честно говоря, было уже глубоко плевать на то, что она успела, а чего нет. Во-первых, было уже изрядно темно — только тусклые фонари со стен замки что-то там пытались осветить, но получалось у них не ахти, так что, если подлая машинка и успела продемонстрировать кому мою хулиганскую физиономию, то вряд ли меня можно было узнать. А во-вторых, судя по тому, что выскакивать из ворот для борьбы со мной никто не спешил, камера вообще работала впустую — с наблюдательного пункта все ускакали переживать за своих, поврежденных взрывом.

Приняв это, как факт, я поднялся во весь рост и пошел атакой на второго видеошпиона. И в тот момент я себе очень нравился, потому что был похож на героя Шипки или, на худой конец, Перекопа.

Расстрелять камеру с близкого расстояния труда не составило. Правда, первое попадание пришлось по штативу, и он выдержал. Зато второе и третье похоронили дорогую видеотехнику навечно.

Я ухмыльнулся во весь рот и принялся освобождать карманы от камней, которых набрал куда больше, чем потребовалось. Развеселившись, чуть не выкинул и гранату, но в последний момент сообразил, что делать такой широкий жест ни к чему — граната может еще пригодиться. И как раз в тот момент, когда я засовывал ее поглубже в карман, в воротах распахнулась маленькая и почти неприметная — я ее, во всяком случае, не увидел — калитка, и голос, в котором сквозил антарктический лед, потребовал:

— А теперь вынь руки из карманов и медленно повернись ко мне лицом. Никаких слов, никаких лишних жестов — только то, что я сказал, иначе расстреляю, как врага народа, без суда и следствия.

Я не хотел, чтобы меня — без суда и следствия. У меня были несколько другие планы на сегодняшний вечер. Да и на завтрашний тоже. А голос был такой гадкий. В нем чувствовался металл профессионализма. Обладателю такого голоса меня пришить — все равно, что прикурить на ветру. Не без усилий, но можно. Коновалов, кажется, себе вообще людей исключительно серьезных подбирал — вон, все утро на меня, за компанию с Леонидом Сергеевичем, охотились. Вечер — вторая серия? Ведь вряд ли люди генерала к этому времени миролюбивее сделались. У меня даже ладони вспотели.

— Ну, и долго ты будешь так стоять? — поторопил меня голос. — Давай скорее, смерть не ждет.

Неприметным движением я нащупал на лимонке кольцо и содрал его. Помирать, так с грохотом. Пусть все знают, что в душе я таксистом остался. Осторожно, как и требовал голос из калитки, я вынул руки из карманов и медленно повел ими вверх. И тут в голове родилась еще более удачная мысль. А, в самом деле, зачем помирать? Граната ведь не сразу взрывается, правда? Какие-то секунды еще остаются? То-то и оно!

Я, как перепуганный, сиганул в сторону, бросив лимонку в распахнутый зев калитки и молясь всем подряд богам, чтобы она попала, куда нужно.

Странно, но мои молитвы в кои-то веки были услышаны. Она попала. Свидетельством тому стал угрожавший мне голос, который на сей раз произнес сам для себя:

— Мать твою! Граната! А-а-а!!! Б-У-М!!!!!!

«Бум» сказала граната. Я поднялся и отряхнул штаны. Конечно, всякое может статься, но я почему-то был уверен, что профессионально-стальной голос мне больше угрожать не будет. Поэтому особенно не переживал. Хотя и поторапливался. Кто их, натурально, знает — может, бросят охать и ахать на месте старого взрыва да соберутся сюда, чтобы поглазеть на новую катаклизьму.

Поэтому я поторопился проскочить в калитку, по пути заглянув в сторожку, которая действительно имела место быть. Взрывом гранаты дверь ее распахнуло, и, навалившись на нее, с подломленными под себя руками, там лежал человек. Очевидно, тот самый, что грозил мне стрельбой на поражение. Жив он был или граната таки доконала его, я не разобрался. В любом случае — утром со мной особо не церемонились. Оказалось, вечер — время аллаверды.

По левую сторону от парня — левша, что ли? — валялся пистолет. Вернее, револьвер. Системы «Смит и Вессон». Такими я еще никогда не пользовался, но справедливо сомневался, что эта система сильно отличается от любых других, к примеру, «Нагана». А потому пистолет подобрал, мазнул взглядом по окружающему миру, приметил два с недавнего времени потемневших экрана, но соображать, где тут может храниться записывающее устройство, не стал — время поджимало. И, с трудом удержав желудочную спазму, возникшую при виде огромной красной лужи, что натекла из охранника, выскочил вон.

Я оказался прав — внутри замка отнюдь не все было уложено кирпичом. Имелся и дворик, засаженный цветами. Правда, по всему выходило, что с фантазией у генерала-цветовода плоховато. Куча астр и немного лилий по контуру. В такой ботанике даже я, с моими аховыми знаниями флористики, легко разобрался.

А чего тут разбираться, в самом деле? С разбегу нырнул в гущу двухметровых астр и застыл там. Рассматривал револьвер. Пока разбирался, что к чему, (калибр, судя по всему, 357-магнум, зарядов кот наплакал, и то в засуху — всего пять, модель черт его знает, какая; просто не разберешь, но тяжелый, гад), послышался топот. Скакала легкая кавалерия.

Обитатели генеральского замка. С целью посмотреть, что гремело с этой стороны.

Я порадовался за себя, разумного, не ставшего задерживаться в привратницкой. Что ни говорите, а пребывание в зарослях астры было куда более безопасным, чем у всех на виду.

Ахалтекинцы появились в количестве шести голов. Первым в поле зрения попала особь смуглой масти с аккуратной бородкой. Ошарашено повертев туда-сюда башкой, особь набрала полную грудь воздуха и заорала:

— Эй, братва! А тут еще интереснее! Джона замочили!

Из-за его спины выскочили еще пятеро, и я окончательно раздумал стрелять. Да, собственно, и не очень собирался. Глупо было затевать перестрелку, когда в стволе всего пять патронов — убиенный мною Джон выстрелить ни разу не успел, я проверил. Так что даже будь я сто раз Эйнштейном, а разделить пять патронов на шесть человек все равно не сумел бы. Последнему пришлось бы объяснять вручную, зачем я сюда пришел. И то при условии, что все пять выстрелов лягут в «яблочко», что далеко не факт.

В общем, я остался сидеть в окружении цветов, наблюдая за ахалтекинцами и терпеливо снося комариные укусы — отмахиваться, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, не решался. Пусть, гады, пьют, я потом отыграюсь.

Шестеро молодцев разбрелись по всему пространству перед воротами, осматривая последствия прямого попадания гранаты и время от времени присвистывая или тихонько переговариваясь.

Генерала я среди них не обнаружил. Даже при том, что в лицо его не знал, среди этой толпы столь заметная фигура вычислялась несложно. Хотя бы потому, что из уважения к его сану все остальные стали бы обращаться к нему с должной долей почтения. А здесь не было и речи о каком-то почтении. У ворот царили «мать-перемать» и прочая нецензурщина.

Если разобраться, то оно, конечно, правильно. Какой настоящий охранник позволит выползти своему подопечному туда, где опасно? Нет таких, потому что им деньги не за это платят. А платят им за то, чтобы клиент оставался жив. Даже если вокруг свистят пули и рвутся гранаты.

Скорее всего, генерал Коновалов сидел сейчас в своем замке, смотрел на происходящее в бойницу и раздраженно сосал губу. Знаю я их, этих генералов, они все время губу сосут. И дожидаются, пока подчиненные все дерьмо разгребут. Только тогда появляется он, главный, на белом коне и при полном параде, чтобы отдать последние распоряжения относительно похорон погибших. Такая у них работа.

Кто-то из шестерок, нетрадиционно умный, догадался выскочить за ворота и заметил разбитые видеокамеры. Офигевшим голосом он поделился своим открытием со всеми:

— Мужики! А видешники-то кто-то попортил!

«Кто-то»! Смешно слушать. Я, натурально. Но выбираться из кустов и хвастаться этим не стал. По головке не погладят.

Шестерки в полном составе выскочили наружу и столпились у ворот. Я с чувством законной гордости слушал их голоса.

— Вот сволочи! Эта же аппаратура тысячи баксов стоит!

— Да я сразу говорил, что их надо замаскировать.

— А толку? Вся эта ихняя электроника ненадежная. Вот наша — другое дело. Хоть молотком бей, ничего с ней не случится.

— Ну, ты скажешь тоже!

— Тихо, мужики! — снова подал голос нетрадиционно умный. — Если запись кого ухватила — потом проверим. А сейчас надо следы посмотреть. Может, кто-то на территорию пробрался.

Я усмехнулся. Смотрите-смотрите. Мысль, конечно, верная, но слегка припоздавшая. После того, как по полю пробегает стадо, поле становится дорогой. И искать на ней что-нибудь бессмысленно. И запись проверять тоже бессмысленно — я вдруг полностью уверился в этом. Моя верная рука сработала без осечек. Так что маскировать надо было камеры, да-с. Умные советы по бороде пускать не следует.

— Да кому надо внутрь-то ломиться? — возразил какой-то пессимист. — Швырнуть гранату, чтобы потом самому лезть под взрыв?

— А вдруг переждал?

— Ну и что? Мы-то почти сразу прибежали, никуда бы он спрятаться не успел, — отрезал пессимист.

Затекла нога, но я не шевелился. Мне доставляло удовольствие слушать их умственно отсталую беседу. На их фоне я выглядел гением мысли, Кантом и Сократом в одном лице. Правда, никто и никогда этих двух монстров от философии скрещивать не пытался, но почему бы не попробовать, в самом деле?

Полаявшись друг с другом, ахалтекинцы сошлись во мнении, что внутрь я проникнуть никак не мог, слегка успокоились и, зайдя во двор, закрыли калитку. Мне стало интересно — собираются ли они вызывать милицию? В наличии имелся труп, от которого не было возможности избавиться, не вызывая ненужных вопросов. Но, привлекая милицию, придется объяснять ей, какого черта на территории замка рвались гранаты, есть ли у генерала враги и прочую ерунду. И потом, я не сомневался, что при внимательном рассмотрении здесь можно обнаружить и массу других любопытных вещей, к которым я никакого отношения не имел. Хотя, конечно, наша милиция не особенно дает волю глазам, когда ей приходится работать на территории таких состоятельных граждан, каким является генерал Коновалов. Но встречаются нетрадиционные экземпляры, которые суют свой нос повсюду и задают лишние вопросы, так что состоятельные граждане в большинстве своем все равно не любят вызывать милицию.

Однако, рассудив здраво, я решил, что встречи с ней, родимой, коноваловцам, да и самому Коновалову, не избежать. Если бы они жили в пустыне или если бы я пользовался какими-нибудь бесшумными гранатами — и чтобы да, так нет. Вокруг торчало множество дач, по случаю летнего времени буквально нашпигованных дачниками, а гранаты у меня взрывались по-взрослому, с грохотом и разными прочими осколками, так что, надо полагать, панику я навел не только среди обитателей замка. И какой-нибудь особо перепуганный дачник наверняка уже метнулся к телефону и настучал куда надо о том, что на территории коттеджа ведутся несанкционированные взрывные работы. И, скорее всего, откуда надо уже выехала машина с полной обоймой людей в сером и штатском, которым на месте предстояло выяснить, какая это сволочь нарушает патриархальную тишину дачного поселка.

А в это самое время эта самая сволочь, то есть я, сидела в цветах и соображала, что встреча с работниками правоохранительных органов в ее сволочные планы не входит. Ежели они приедут без собаки, это одно, это будет мне на руку и у меня еще будет шанс укрыться. А вот если они припрут с собой какого-нибудь Джульбарса, у которого нос хуже всякого рентгеновского аппарата, то это будет полный караул. Собака найдет меня в зарослях астры в два счета, и ей будет плевать, как, собственно, я сам к этому отнесусь.

Но, пока милицией еще и не пахло, меня интересовало другое: смогут ли шестерки Коновалова додуматься до того, до чего додумался я. Ведь если милиция нагрянет неожиданно, им нужно будет отвечать еще на один вопрос, который, пожалуй, будет неприятнее всех других, вместе взятых: почему сами не сообщили о трупе?

Коноваловцы решили не рисковать. Нарушать законы, судя по всему, они привыкли только в самых крайних случаях. К примеру, когда очень захочется курятины, а единственная курица в округе окажется соседской. Или когда вдруг, где-нибудь над Атлантикой, нестерпимо захочется порулить самолетом, а пилот встанет в позу. В общем, когда другого выхода нет. А нарушать закон из-за такой мелочи, как труп коллеги, им не хотелось.

А посему, когда остальные рассосались в разных направлениях, единственный оставшийся в поле моего зрения ахалтекинец вынул из кармана мобильный телефон, набрал номер и, поднеся к уху, сказал в трубу:

— Милиция? Разбойное нападение на коттедж генерала Коновалова. Есть жертвы — один труп. Остальные живы. Приезжайте и сами увидите. Адрес? Дачный кооператив «Надежда». Тут единственный коттедж. А я хрен его знает, какие тут улицы! Они как-то по-дурацки называются — циферками. Да один тут коттедж, ты что там, в уши балуешься?! Издалека видно! Че я ору?! У нас тут труп! Да, протухнет!!! — разговор закончился на весьма мажорной ноте, подняв настроение обоим собеседникам.

Сплюнув на землю, охранник с силой хлопнул по трубе, выключая ее, и, не пряча в карман, ускакал куда-то, оставив меня в гордом одиночестве.

Выбираться из кустов сразу я не стал, предпочитая посидеть и пораскинуть мозгами на предмет дальнейших действий. То ли остаться на территории противника и продолжать наступательные действия, то ли, от греха подальше, отступить, пока менты не приехали и пока калитка оставлена без присмотра? Решил, что глупо было затевать всю эту бодягу с метанием гранат и сидением в цветочной засаде только для того, чтобы при первой представившейся возможности подобрать руки в ноги, и это есть признак полного идиота. Тем более, что по новой провернуть такую операцию вряд ли получится — в одну воронку бомба дважды не падает, ахалтекинцы будут настороже. А поскольку другого способа проникновения в замок я не изобрел, нужно использовать создавшуюся ситуацию на все сто. Ну, или, на худой конец, на девяносто — меньше никак нельзя, мне, как саперам, это было противопоказано.

Придумав эту замечательную мысль, я развернулся и на четвереньках пополз к темнеющей громаде замка. Правда, предварительно пришлось, изображая лягающегося конягу, долго дрыгать ногой — до тех пор, пока в ней не восстановилось нормальное кровообращение. А то, знаете ли, ползти неудобно — нога ведет себя так, будто ее и вовсе нет, отчего постоянно преследует ощущение проваливания под землю. Малоприятное ощущение.

Заросли оказались не особенно велики. Хотя, конечно, как сказать. Для пшеницы площадь пять на пять была смешной, для астр — вполне солидной. Правда, мне стало слегка обидно за генерала, начиненного столь убогой фантазией. При его-то погонах мог бы и гладиолусов каких-нибудь насадить, гиацинтов.

Обосновавшись на опушке цветника, я осторожно, не высовываясь, осмотрел подступы к замку. Впрочем, небо давно полностью потемнело, лишь на западе еще еле-еле багрянилась закатная полоса, так что можно было не опасаться, что меня заметят.

Ахалтекинцы теперь толпились у входа в замок. Они переговаривались между собой — все так же возбужденно. О чем — я не расслышал, расстояние было великовато, а они, как истинные джентльмены, переговаривались вполголоса. Зато я имел возможность хорошо видеть их — выстроившись на крыльце в почти правильный кружок, они были ярко освещены светом фонаря.

Больше таких светильников я не приметил. Все было погружено в сумрак сгущающейся ночи. Лишь светлые квадраты окон — были в замке, оказывается, и такие — дробили тьму на кусочки.

Я прикинул, куда мне двинуться дальше. И вдруг страстно возжелал посмотреть, как выглядит строение с тыльной стороны. По жизненному опыту знал, что тыл — самое незащищенное место у всего, что есть под луной, исключая, разве что, тачанку. Но, поскольку жилище авиагенерала на тачанку было непохоже, рискнуть стоило. И я рискнул.

Правда, при этом пришлось покинуть ароматное и довольно надежное укрытие в зарослях астры, но рано или поздно все равно пришлось бы это сделать. Генерал, лентяй и крайне непредусмотрительный дядька, решил обойтись всего одной плантацией цветов. Впрочем, почти сразу за ней начиналась плодово-ягодная рощица. Почти — потому что одно от другого отделялось выложенной из кирпича дорожкой.

Дорожку эту я пересек быстро, правда, при этом едва не попал под тяжелые башмаки какого-то субъекта. Субъект меня до определенного момента не замечал, потому что был жутко увлечен решением практически нерешаемой задачи — застегиванием собственной ширинки, наверняка с испорченной молнией.

И я бы успел спрятаться, но он вдруг по особенному ловко вжикнул застежкой, и ширинка оказалась закупоренной. Оставшись без дела, субъект наконец чуть приподнял голову и посмотрел себе под ноги. Раньше он этого не делал, так что удивляюсь, как ему удавалось не упасть.

Но он не упал. А подняв глаза на дорожку, вместе со всем прочим увидел и меня, который по-змеиному пытался скрыться среди деревьев и вишневых кустарников.

— Уп! — сказал субъект удивленно. Я приложил палец к губам, и он машинально кивнул головой. Рефлекс, сохранившийся с детства — наверное, интересная проказа! а меня с собой возьмешь?

Я не стал брать его с собой. Ткнув правой ногой в голень, подсек левой сзади и, прежде, чем он, упавший, успел возмутиться моим неспортивным поведением, оказался рядом и дважды опустил на его лоб тяжелую рукоятку револьвера. Борец с неисправными ширинками затих. Я протер лицо рукой — вспотело.

А потом призадумался. Это было не сказать, чтобы глупо — вырубать первого встречного. Тут у меня просто не было выбора, и мое счастье, что он не успел созвать братков на предмет их ознакомления с моей тушкой. Но все случившееся совершенно не входило в мои планы. Более того, оно в некотором роде даже разрушало их. Потому что, если обездвиженное тело найдут — а менты его обязательно найдут, — начнутся поиски меня на территории замка. Любой младенец, даже после троекратного падения вниз головой на бетонный пол, сразу скажет: человек не станет сам себя стучать рукояткой револьвера по лбу для того, чтобы испытать блаженство бессознательного состояния. Тем более два раза. Одного хватит.

В общем, получалось, что мне, не отходя от кассы, нужно выдумывать какой-то финт, который сбил бы с толку и ментов, и ахалтекинцев — если они наткнутся на своего дружка раньше.

Мозги ломать я не стал. Развернулся и по собственному следу пополз к воротам, от души надеясь, что там никого не окажется.

Ворота действительно коротали время в полном одиночестве. Коноваловские хлопцы, зацепившись друг за друга языками — благо, был повод, — разбегаться по рабочим местам не торопились.

Все так же, на четвереньках, возюкая руки и брюки и сбивая коленки, я подбежал к калитке, приподнялся и, обмотав руку полой рубахи, открыл задвижку. Оставлять отпечатки пальцев почему-то не хотелось. Проделав все это, я принял исходное положение и рванул обратно в заросли астры, надеясь, что теперь, даже обнаружив туловище, особой бури они поднимать не станут, благополучно решив, что я перепугался содеянного и подорвал когти. Оно, конечно, было немного не так, но им-то какое дело?

Тело человека, которого я так и не взял с собой попроказничать, лежало на том же месте и в том же положении, как я его положил. Ботинки сорок пятого размера целились своими каблуками в меня, когда я проползал мимо, но я не испугался. Я знал, что они уже не опасны.

Дорожка со второй попытки покорилась мне без проблем. Правда, для начала я трижды поплевал на нее. Кто бы подумал — такая узкая, а столько времени отняла. Нехорошо.

Я углубился в гущу деревьев и кустарников и вздохнул посвободнее. Здесь меня было уже не так просто обнаружить. Хотя, конечно, это совсем не то, что заросли астры, но гораздо лучше, чем открытая со всех сторон дорожка.

Чем-то неуловимо похожий на психически ненормального волка, я долго петлял среди древесных стволов, кустарника и прочих древесно-стружечных изделий, залез зачем-то мордой в куст крыжовника, оцарапался и, громким шепотом матерясь, пополз дальше.

Думайте, что хотите, но я это делал не напрасно — у меня была совершенно определенная цель: отыскать более или менее приличное окно, в которое можно влезть без ущерба для моей болезненной любви к чистоте. Таковое нашлось, правда, на втором этаже — с двумя цветочками по краям, занавешенное оборчатой сиреневой шторочкой. В общем, вполне симпатичное окошечко. Вор бы в него не полез, а вот герой-любовник — с нашим удовольствием. И не беда, что на втором этаже. Зато был и существенный плюс в виде хоть и небольшого, но тоже уютного балкончика. В самый раз для Джульетты. Но за высокой оградой непрошенных гостей, видимо, не боялись.

Пожарной лестницы я не приметил и решил, что и без нее неплохо обойдусь. Под балконом росла объемистая яблоня, вполне способная выдержать не только меня, но и еще пятерых героев-любовников одновременно. Однако собирать такую ораву я не стал, решив, что одному взбираться сподручнее. Что и проделал — быстро и четко, как какой-нибудь борец с терроризмом на генеральной репетиции.

Перемахнул через перила и притаился у стены, присев на корточки. Вокруг царило спокойствие. Моего вторжения никто не заметил. Даже цикады — или как там этих козявок очкарики называют — с ритма не сбились.

Убедившись в этом окончательно, я привстал было, чтобы заглянуть в окно на предмет разъяснения обстановки, но тут же присел — по ту сторону дома на секунду-другую взвыла сирена и сразу заткнулась. Прибыла милиция.

Черт бы ее, натурально, побрал, родную. Оно, конечно, спасибо им, что не приехали чуть раньше, когда я плутал во саду ли, в огороде, но, с другой стороны, могли бы и шину по дороге, что ли, пропороть, чтобы задержаться минут на пять. Мне бы эти пять минут в самый раз были.

9

Громкие голоса у ворот показывали, что разборки в самом разгаре. Ментам демонстрировали труп Джона и, наверное, доказывали, что все остальное по сравнению с этим — сущие пустяки, можно даже внимания не обращать. Менты, скорее всего, напротив, интересовались именно пустяками и требовали показать им все — в конце концов, не каждый день выпадает такая развлекаловка с разрывами гранат. Кстати, где приземлилось мое первое послание, я и сам не видел, а потому не знал и последствий приземления. Хотя хотелось бы посмотреть. Как и милиции — от их жарких просьб листва на деревьях жухла и сворачивалась в непотребное.

Я сидел, вжавшись спиной в стену и отчаянно пытался сообразить, что же делать дальше. Оставаться на балконе было чревато последствиями — осветят фонариками, и могу спорить с кем угодно на что угодно, с птицей не спутают. Спрыгнуть вниз — так лучше сразу громко и отчетливо позвать их к себе, сообщив заодно все паспортные данные. Ломиться в комнату через окно, так и не посмотрев, что там — единственный приемлемый вариант, тоже, однако, чреватый последствиями. А ну, как там сидит древняя бабушка с двустволкой на коленях? Жахнет из обоих стволов, и мало мне тогда проку будет из преимущества в возрасте и количестве зарядов в стволе.

Но другого выхода не просматривалось. Нужно было ломиться внутрь. Однако все не так просто, как кажется. Непринужденно встать и войти в комнату я в данной ситуации не мог. Нужно было настроиться. Психология. Хотя нюансов не скажу, образования не хватает.

Балконная дверь скрипнула, отворяясь. Совершенно неожиданно. Я вздрогнул и насторожился. Спрятал пистолет в тень, но палец, на всякий случай, держал на взводе. Случаи, они, знаете ли, разные бывают.

На балкон и какой-то жалкий кусок сада — а даже и не сада, а листвы деревьев, сквозь которую ничего не могло пробиться, кроме предметов свыше одного килограмма весом — упал прямоугольный пук света. Потом прямоугольник с одной стороны словно крыса погрызла, и из дверного проема выдвинулся кусок лица. А именно — хитрый глаз громадных размеров, обрамленный со всех сторон средней длины волосами. То ли черными, то ли темно-каштановыми, при таком освещении разобрать невозможно.

Зрелище было занимательным. Я, наверное, выглядел не лучше, но я себя со стороны не видел, а видел забавный глаз. И не смог удержать губы в пристойном положении — они расползлись в дурацкой улыбке.

— Ты чего? — спросил голос, принадлежавший глазу.

— Глаз четкий, — проинформировал я.

— А чего тут сидишь? Я за тобой давно наблюдаю. Еще как ты по саду на карачках ползал. Потом смотрю — на мой балкон полез. Жду-жду, а ты не заходишь. Заходи давай.

Волосатый глаз скрылся. Я, не долго думая, последовал за ним. Раз приглашают — грех не воспользоваться. Только пистолет сзади под рубашку спрятал.

Внутри комнаты царил порядок. Обстановка — вполне ожидаемая после вида розовых занавесочек и пары гераней на подоконнике. Односпальная кровать с белоснежным бельем и, опять же, розовым, но на сей раз более светлым, покрывалом. Пуфики, креслица, ковры, половички. На стенах, кроме ковров — множество фотографий мускулистых и прекрасных, при виде которых у меня тут же развился кошмарный комплекс неполноценности. С моими грязными руками и коленками я даже их бледной тенью не выглядел — растворялся вообще.

Обладательница всего этого хозяйства, равно как и глаза, и многочисленных волос, которые, как оказалось, имели вид прически «каре», стояла передо мной и с веселым любопытством разглядывала мою живописную фигуру. Лет пятнадцать-семнадцать, довольно миловидна, по-детски любопытна, глупа, наивна и непосредственна. Стояла, прости господи, в розовом, опять-таки, халатике, скрестив руки на груди, и улыбалась мне, как родному. Скорее всего, дочка Коновалова.

— Слушай, — сказал я. — А как ты могла меня видеть? У тебя же все время свет в окне горел. И потом, там листва мешает.

Она обошла меня, закрыла дверь на балкон и задернула занавеску. Потом обернулась и объяснила:

— А я тебя из кабинета видела. Там листва не мешает. Хотела уроки делать, зашла, смотрю — кто-то на четвереньках ползет. Мне интересно стало, я и не включала свет. А ты грязный, — она протянула руку и указала на мои колени, с которых, засыхая, обильно отваливалась грязь.

— Ну, — я смущенно пожал плечами, — не по паркету же полз.

— Меня Аня зовут, — она протянула руку. Говорю же, непосредственная, как серьга в носу у папуаса.

— А меня — Миша, — я пожал маленькую ладонь. — А почему ты меня впустила?

— Мне интересно стало, — просто объяснила она. — У нас тут скучно, новых людей нет. А ты, если хочешь, можешь сходить в ванную, сполоснуться. — Посмотрела на свою ладошку и сообразила, что и руки у меня не лучше колен. — У меня своя ванная, так что можешь не бояться.

Спасибо. Добрая душа, далеко пойдет. Направленный ее хозяйской рукой, я добрался до ванной комнаты, которая располагалась рядом с кабинетом, сверкала белизной кафеля и голубизной финской сантехники, усугубляя и без того ужасное ощущение, что я — слон в посудной лавке. Но, вымыв руки, я решил, что плевать на приличия. Я в гости, в конце концов, не напрашивался. А потому снял брюки, прополоскал их и крепко выжал. Результат оказался довольно мятым. Перекинув брюки через полотенцесушитель, я с силой протянул их несколько раз, отчего они стали заметно лучше выглядеть.

Одеваясь, я усмехнулся — ничего себе, заявочка! «Скучно, — говорит, — тут. Новых людей нет». Хорошего же она себе нового знакомца выбрала, который только что пришил папиного охранника. Ну, да ладно. К дочке, собственно, у меня никаких претензий не было, а что до остального, так я не маньяк.

Когда я вышел из ванной, она стояла посреди комнаты и протягивала мне полный бокал — вы не поверите — опять розового.

— Что это? — осторожно спросил я.

— Малиновый ликер с водкой и льдом! — гордо заявила она.

По-моему, начиталась лишнего. По-моему, Чейза. Как это делается в Америке и других Европах. Господи, сделай так, чтобы она не попыталась затащить меня в постель! Я взрослый человек, не имеющий ни одной судимости, и я совсем не хочу открывать этот список со статьи за совращение малолетних, даже если в деле будет стоять большой вопрос — кто кого совратил.

— А-а-а… — протянул я. — Сколько тебе лет?

— Шестнадцать, — она мило тряхнула головой. Мне, собственно, понравилась такая реакция. Ни бесполезной обиды на то, что еще не взрослая, ни дутой гордости за мнимую взрослость. Шестнадцать — и все тут. Возраст, как возраст. Не лучше многих, но далеко и не хуже.

— И откуда у тебя… это? — я принял бокал и отхлебнул. На вкус — нехило.

— Для гостей держу, — весело ответила она.

— И много их у тебя?

— Ты первый, — ее голос прозвучал еще более весело.

Я усмехнулся и, подняв бокал — твое здоровье, Аннушка! — выпил его тремя большими глотками. В желудке приятно запекло.

— Послушай, Аня, — осторожно сказал я, решив смолотить под дурака. — А что у вас тут за хипеш? Менты приехали, сиреной балуются. Прямо ужас прохватывает.

— А ты не знаешь? — вздохнула она разочарованно. — Я-то думала, что это твоих рук дело. Тут кто-то чего-то через забор кинул, и оно взорвалось. Крольчатник — вдребезги. А потом еще и охранника застрелили.

Бедные кролики. Мне было их искренне жаль. Охранника мне тоже было искренне жаль, но не больше, чем ему — меня, когда я был у него на мушке.

— А ты сам-то кто? — почему-то спохватилась она.

— Вор я, — сказал я, с подозрением посмотрев на нее. Линять сразу или немножко выждать? Продаст или не продаст? Черт бы ее побрал с веселым волосатым глазом вместе! Вдруг она с головой вообще не дружит? — Просто вор. Три дня не жрал ни хрена, вот и забрался к вам. Дом богатый, не обидите.

Она придирчиво оглядела меня и вдруг опять растянула губы в улыбке:

— А не очень-то ты похож на вора.

— Хобби у меня такое — маскироваться, — сердито ответил я. — Не люблю, когда у меня на лбу проступает, что я вор. Каждый встречный сразу почки напинать норовит. Воров не любят, почему-то.

Она хотела что-то ответить, но не успела. В дверь постучали. Я покрылся мелкой испариной и заозирался. В основном, в сторону двери на балкон. Но генеральская дочка вцепилась мне в руку и, подтащив обратно к ванной, впихнула туда.

Я уселся на прекрасный финский унитаз своими противными мокрыми брюками и принялся вертеть в руках абсолютно пустой, а потому никчемный, бокал. Если этой любительнице ночных гостей взбредет в голову указать на ванную комнату, то мне хана. С пятью патронами в стволе я был обречен на медленное умирание. В таком месте, в такой ситуации мне бы больше подошел «Калашников» или пулемет «Максим», но этого добра у меня не было. Впрочем, прежде чем поднимать панику, нужно было дождаться результатов переговоров Анны с визитерами.

Голоса за дверью звучали недолго. Буквально через минуту хозяйка открыла дверь ванной и сообщила:

— Они ушли. Говорят, нашли еще одного охранника. Валялся без сознания около туалета.

— Кошмары какие у вас творятся, — я передернул плечами. — Ужас берет. Налей-ка мне еще такого коктейля. Если не жалко.

Она забрала у меня бокал и, покачивая бедрами, — еще плосковатыми, девическими, но уже с определенной целью, — подошла к своей прикроватной тумбочке и, присев, открыла ее. Выбравшись следом за ней из ванной и встав позади, я заглянул внутрь и присвистнул — хороша заначка! Бутылок десять, фигурных, разноцветных и разномастных, в большинстве своем еще непочатых, стояло там.

— Ого, запасец! — прокомментировал я свой свист. — Слушай, Аня, а много ли у тебя друзей?

— У меня их нету, — просто сказала она.

— Забавно, — сказал я. — Дочка генерала и миллионера в одном лице, и не имеет друзей. Да они к тебе, как мухи к меду, липнуть должны.

— Какие там мухи! — она поднялась, причем оказалось, что в руках у нее два бокала. Один — для меня, второй, получается, для нее, не смотря на несовершеннолетие. Хотя, по большому счету, какая мне разница? Чем бы дитя не тешилось, лишь бы онанизмом на проезжей части не занималось. — Со мной же всюду эти быки ходят. Телохранители. Даже в школу. У кого смелости хватит?

— Тяжелая у тебя жизнь, — посочувствовал я, взяв коктейль и отхлебнув. — Слеза прошибает.

— Зря смеешься, — сказала она, и тоже сделала глоток, причем для дамочки ее размеров весьма солидный. — Папа меня со всех сторон как будто кирпичной стеной огородил. Ни друзей, ни подруг. Нет возможности даже погулять выйти за эту чертову стену. После школы и на выходных так и сижу здесь целыми днями. На каникулы меня, конечно, возят на разные курорты, но этого же мало, правда? Папа готовит меня на юриста. Говорит, хочу я этого или не хочу, стану адвокатом или прокурором. Поэтому и не разрешает ни с кем общаться. Я специально плохие отметки получать начала, а он говорит, что мне это не поможет, потому что место в юридическом он мне уже купил. А ты что — думаешь, если бы мне было с кем общаться, я бы тебя к себе впустила?

Черт его знает, дорогая. Я так не думал. Я вообще ничего не думал, потягивая тридцатиградусную — в смысле спирта — живительную влагу, чувствуя, как распрямляются свернувшиеся в пружину нервные окончания, и кайфуя от этих ощущений. Никак не ожидал, что натурально посреди боя окажусь в уютной домашней обстановке, да еще и в обществе привлекательной милашки, с которой, правда, нечего было ловить. У меня даже — с удивлением обнаружил — основание черепа болеть перестало.

— А почему у тебя брюки мокрые? — спросила она. — Обмочился от страха?

— Нет. Забыл снять, когда ванну принимал.

— Давай поглажу.

Я поперхнулся и закашлялся. Коктейль попал совсем не в то горло, в которое я его направлял. Сказано было, конечно, мило и с полнейшей детской непосредственностью, но я как-то не привык, чтобы вот так, сразу, оголяться до трусов перед малознакомой женщиной. К тому же когда та еще и несовершеннолетняя. И дело не в том, что мне было стыдно — я боялся за неустойчивую девичью психику.

— Да снимай, — подбодрила она. — Что я, мужчин в трусах, что ли, не видела? На пляже их сколько угодно.

Замечание было вполне резонным, но я все же попытался защититься:

— На пляже — плавки. А у меня семейные трусы. Это совсем не то, что у футболистов даже, это хуже. Потому что они в цветочек.

— Ну и что? — удивилась она.

Весьма настойчивая молодая леди. Ну, как ей было отказать? Незаметно припрятав пистолет за валик кресла, я снял штаны и протянул ей, а сам, без спросу налив себе одной водки, устроился в кресле. Впрочем, какая разница? Она разгуливала передо мной в халате, под которым вообще, кажется, ничего не было, и не чувствовала себя при этом ущербной. Почему я должен стесняться? Тем более что во мне к этому моменту сидело уже верных сто граммов водочного эквивалента.

Хозяйка, похоже, тоже чувствовала давление алкогольных паров на свой головной мозг, потому что все время старалась принять позу поэффектнее. Это у нее неплохо получалось. Будь я фотографом, я бы нащелкал фотографий одна другой соблазнительнее. Но я фотографом не был. И соблазняться не собирался. Причины — смотри выше. Пока, во всяком случае, я уверенно держал себя в руках.

Анна, как оказалось, была девушкой хозяйственной и умелой, даром, что дочь генерала. С утюгом управлялась на удивление споро, так что брюки быстро приняли вполне приличный вид. Теперь в них можно было и на светский раут сходить, кусочек-другой еды украсть.

Кстати, о еде. Я вдруг вспомнил, что не особенно придерживаюсь легенды о себе, как о воре, у которого три дня маковой росинки во рту не было. Поэтому, натянув брюки, решил слегка подправить положение.

— Ну, Аня, — сказал я, — за сердечный прием тебе сердечное спасибо. А теперь, если не жалко, расскажи, как вашу кухню найти. Я, все-таки, кушать хочу.

— Ах, да, — сказала она рассеянно. — Ты же голодный. Только зачем тебе на кухню? По дому милиция ходит. Давай, лучше я спущусь и принесу что-нибудь перекусить. Я недолго.

Встала и ушла. Бедрами при этом виляла еще сильней, чем раньше. Ну, очень хочет затащить меня в постель. Наверное, на перекурах во время перемен наслушалась наполовину выдуманных откровений своих одноклассниц, на которые они так щедры, когда уединяются, пусть даже и в женском туалете, и теперь страстно желала потерять девственность. С первым попавшимся мужиком. Только я не совсем понимал, при чем здесь я. Вокруг была куча куда более мускулистых охранников как раз того типа, который ей, судя по многочисленным фотографиям, развешанным по стенам, нравился. Или дело в романтике? В возможности рассказать, что переспала с мужиком, влезшим к ней через балкон, чем, наверное, мало кто из товарок мог похвастаться? Очень может быть.

Я встал и на всякий случай направился на привычное место — в ванную. Кто знает — вдруг генералу или многочисленным типам из охраны придет в голову счастливая мысль проверить комнату дочери в ее отсутствие. Конечно, могут возникнуть осложнения, если им приспичит в туалет и они вдруг обнаружат, что тот заперт изнутри, а генеральскую дочь в это самое время задерживает внизу многочисленная прислуга. Но о таком варианте я старался попросту не думать, устроился на почти родном унитазе и отхлебнул из бокала. На сей раз в нем кое-что еще оставалось, а значит, он не был бесполезен.

Путь на кухню — или куда там? — и обратно занял у Анюты минут десять. Я, честно говоря, заколебался сидеть на унитазе, тем более, что водка закончилась, а выйти и пополнить ее запасы я не решался. Во-первых, конспирация, так конспирация, а во-вторых, у меня уже начала смазываться картинка перед глазами и я чувствовал, что, приняв еще порцию без закуски, окосею. Но мне предстояло провернуть в этом доме тонкую операцию, а они, насколько я знал, по пьяной лавочке не проворачиваются.

Дверь, наконец, хлопнула, раздались два шага, потом все стихло. Я встал с унитаза и осторожно выглянул наружу. Там действительно стояла Анна и непонятливо вертела из стороны в сторону головой. Я вышел к ней, и она улыбнулась.

— А я тебя потеряла. Вот, — и протянула мне поднос, на котором дымилась громадная тарель картофельного пюре и штук с десяток котлет.

— Запивать, думаю, будем коктейлями?

— Да я бы, собственно, не отказался, — осторожно сказал я. — Но работа прежде всего. Я, видишь ли, все-таки вор…

— Ты же говорил, что тебе только еду надо? — удивилась она.

— Стоило из-за одной жратвы столько нервов тратить, — недовольно буркнул я. — Мне же с этого визита и навар какой-никакой поиметь надо.

— А-а, поняла, — кивнула она, прошла к своей кровати и поставила на тумбочку поднос. Потом открыла дверцу, достала бутылку «Абсолюта» и поставила рядом. — Я знаю, куда тебе надо. Давай выпьем, покушаем, я тебе расскажу, как туда добраться, и ты пойдешь.

Я подумал и кивнул. Гулять — так гулять. В самом деле, что я теряю? Ну, выпью еще граммов сто-двести, так ведь под царскую закуску. И действительно смогу выведать у моей хозяйки, как кратчайшим путем добраться до ее папаши.

Она закрыла дверь, я вытащил тумбочку и поставил ее перед кроватью. Совершенная идиллия во французском стиле. Он и Она сидят на кровати, выпивают и закусывают. Правда, и у Него, и у Нее совершенно определенные интересы, к любви никакого отношения не имеющие.

Через полчаса такой идиллии Анюта почти добилась своего. Не смотря на всю мою стойкость и многочисленные обещания самому себе никаких сексуальных поползновений в ее отношении не предпринимать, я оказался поверженным на обе лопатки, причем уже без рубашки. Впрочем, свое себе обещание я сдержал: с моей стороны ни намеков не было, ни действий. Всю инициативу взяла в свои маленькие ловкие ручки хозяйка.

Еще через полчаса мы лежали в постели в совершенной темноте и в не менее полном неглиже, и она, расслабленно прижимаясь ко мне, медленно вещала:

— Комната отца находится на третьем этаже, в Западной смотровой башне. У него там и кабинет, и спальня. Кабинет наверху, над спальней. Туда поднимаются по лестнице. В нем штук пять сейфов, но тебе нужен только один — золотистого цвета, размером с холодильник. Там деньги, драгоценности и ценные бумаги. Унесешь — тебе до конца жизни хватит, и детям твоим останется, и внукам. У тебя отмычки-то есть?

— Конечно, — соврал я, рассеянно дернув головой.

— Если не сможешь открыть, то запомни: ключи отец хранит в портфеле, а портфель — в спальне, под диваном, на котором спит. Только спит он чутко, так что доставать ключи небезопасно — может проснуться, а у него всегда при себе пистолет.

Электронные часы показывали два с небольшим часа ночи. Соблазнительницу я слушал рассеянно, в пол-уха, особенно после того, как она открыла мне местонахождение своего родителя. Меня больше занимали собственные рассуждения. С одной стороны, сексом я занимался регулярно, перерывов больше месяца не допускал, в случае чего пользовался услугами служб спасения под вывеской фирм досуга. С другой — я только что сделал девушку женщиной, к тому же впервые в жизни и совершенно неожиданно для себя. А она еще и несовершеннолетняя. Но странно: раскаяния я не чувствовал, а к хрупкому, по-девичьи угловатому телу, прижавшемуся ко мне, в душе была сплошная нежность, кое-где переходящая даже в жалость. Старею, что ли? Сентиментальным делаюсь…

Я резко сел на кровати:

— Пойду я. Потехе, говорят, час, а делу — два часа ночи.

— Ты вернешься? — спросила она.

— Зачем? — удивился я. — Мне после тикать надо будет быстрей, чем кролики крольчат делают. Попадаться я не хочу.

— Возвращайся, — попросила она. — Тебя же в моей комнате искать никто не будет.

Это прозвучало логично. И я согласился.

Одевшись в полной темноте, без опаски вынув из-под валика пистолет и засунув его за пояс, я вышел в коридор. Милиции не было. Сколько ей можно суетиться из-за одного трупа да парочки разорвавшихся гранат? Но я все равно старался не шуметь. В этом доме и без милиции хватало церберов, попадаться на глаза которым было опасно для здоровья.

В лабиринтах громадного строения можно было заблудиться, как нефиг делать. Коридоры, коридоры. Дверь — налево, дверь — направо. Так что западную смотровую башню, о которой с такой легкостью сказала Анна, я в конце концов почти отчаялся найти. К тому же ориентироваться по сторонам света здесь было невозможно — компас я, по недомыслию, из дома не захватил. Ну, просто подумать не мог, что он мне понадобится в поисках генерала. А различные бойскаутские приметы, типа той, что мох растет с северной стороны, а все остальное — с южной, здесь не действовали.

Я шел, громко скрипя зубами и думая о том, что, наверное, таки хана. Заблужусь и помру — с голоду либо от одиночества. Но все мои страхи развеялись, стоило выйти к центральной зале.

Она была огромна и светла. Она была сердцем этого дома. Именно от нее в разные стороны расходились многочисленными вены и артерии коридоров и коридорчиков. Залу опоясывали террасы бельэтажей, которые соединялись шикарной мраморной лестницей, начинавшейся примерно в центре гигантского помещения. Все это вместе весьма напоминало театр. Были даже актеры — те самые ахалтекинцы, расположившиеся сейчас у камина возле входа. В камине жарко пылал огонь и — гадом буду! — жарилось мясо на вертеле. Почти Шекспир. Единственное, что нарушало это впечатление, были телевизор с видеомагнитофоном, показывавшие почитателям жаренного мяса что-то из серии «Ки-я!!!». Среди телезрителей я приметил и одного с забинтованной головой. Размер ботинок — единственное из его экипировки, что мне запомнилось — я не разглядел, далековато было, но очень надеялся, что это вырубленный мной давеча на кирпичной дорожке парень. Кровник, почти родственник. Как-то даже на душе легче стало от его присутствия.

Ахалтекинцы были увлечены, но не настолько, чтобы я без опаски, как свой среди своих, поперся искать Западную смотровую башню. Человеком я был осторожным, а потому минут несколько простоял в черном проеме коридора, прижавшись к стене и соображая, куда же мне двинуться, чтобы попасть на прием к генералу, не попав при этом в поле зрения его церберов. Бегать туда-сюда, пробивая все смотровые башни подряд на предмет наличия в них Коновалова почему-то не хотелось, и я принялся-таки вычислять, где в этом доме находится запад.

Было трудно. Было невероятно трудно. Запад оказался вещью поразительно скользкой и от моих цепких мыслей постоянно убегал в неизвестном направлении. До тех самых пор, пока я не вспомнил, что не так давно поимел счастливую минуту наблюдения остатков солнечного заката. Сообразив, с какой стороны заходило солнце, я принялся корректировать его путь относительно моего маршрута в этом доме. Получилось неплохо. Исходя из результатов размышления, путь мой лежал налево и вверх. И как раз в этом направлении вилась фигурная лестница. Надо полагать, ведшая как раз туда, куда мне было нужно.

Перекрестившись сверху вниз и слева направо, хотя, собственно, был атеистом, я рванул вверх по ступенькам. Ахалтекинцы меня не заметили — уткнулись в экран и изучали приемы ближнего боя нижними конечностями. Профессиональная необходимость, надо полагать.

Проскочив наверх, я сбросил скорость и дальше пошел уже нормальным шагом. Неслышный, как привидение — мягкие подошвы кроссовок способствовали. Это-то меня и выручило, когда я нырнул за угол на очередном зигзаге.

В небольшом и неярко освещенном утолщении коридора сидели двое. Из той же породы, что и ребята внизу. Играли в карты. Или в шахматы. Во всяком случае, не в домино, потому что игра протекала совершенно бесшумно.

Я отпрянул назад. Заметили или нет? Наверняка это и есть Западная смотровая башня, место проживания генерала Коновалова. Кого еще в этом доме, и без того охраняемом со всех сторон, могли сторожить индивидуально еще и по ночам? Однако, у генерала была мания преследования.

— Слышь, Паха, там что-то писанулось, — раздался приглушенный голос. Заметили.

— Где?

— Да, за углом, кажись, кто-то есть.

— Кто там может быть? Ты что, дозу принял? В дом даже мышь не проползет. Если бы это были свои, они бы тоже прятаться не стали. Сиди.

— Значит, кто-то чужой. Фигня-то какая сегодня приключилась, а? То-то и оно. Схожу, посмотрю.

— Ну, иди, если тебе на месте не сидится. Я ничего не слышал и идти никуда не собираюсь. Мне и тут неплохо. Успокоишься — приходи, доиграем.

Послышался звук отодвигаемого кресла и шаги. Я вжался в стену у самого угла. Если этот любопытный все сделает по правилам и появится в поле моего зрения, держась противоположной стены, будет хреново. Придется шуметь. Стрелять я не собирался, но нужно будет прыгать, чтобы достать его. А второй вполне успеет среагировать на шум.

Однако ахалтекинец сглупил. То ли его успокоили слова напарника, то ли от рождения соображалкой не пользовался, но нарисовался аккурат перед моими глазами. Мне оставалось только взять его за отвороты пиджака, притянуть к себе и стукнуть лбом в переносицу. Что я, собственно, и проделал.

Любопытный молча испачкался кровью из собственного носа и, следуя совету напарника, успокоился. Однако идти доигрывать не захотел. Эстафету пришлось перенимать мне. Уложив бесчувственное тело, нежно и аккуратно, у стены, я высунул глаз и кончик носа из-за угла.

Спокойный ахалтекинец вел себя в отсутствие напарника подозрительно беспокойно. Перетасовывал карты, отбирая себе козырь, а сопернику — шваль. Игра, очевидно, шла на деньги.

Я неслышно выскользнул из тьмы, подкрался к нечестному картежнику и тюкнул его рукояткой пистолета в основание черепа. Меня били, а мне что, нельзя, что ли? Ахалтекинец рухнул грудью на стол и выронил из рукава карту. Туз червей. Я прищелкнул пальцами — хорошее предзнаменование.

Вернувшись к любопытному, я обыскал его и забрал оружие. Куда более привычный для меня, хотя и совершенно беспонтовый в сравнении со «Смитом-Вессоном» пистолет Макарова. У второго охранника тоже ничего не было, кроме ПМ. Я забрал обойму, оставив ему корпус — пусть пользуется на здоровье. Жалко, что ли?

Ткнувшись в дверь генеральской спальни, я чуть не вышиб плечо, обиделся и тихо выругался матом. Совсем охренел, старый хрыч. Развел тут целый табун телохранителей, огородился противотанковым забором, да еще и на ключ ночью запирается. Где это видано, где это слыхано?

Замок, впрочем, оказался простеньким. В отличие от двери, сделанной из дуба — массивной, под старину. А замок — игрушечный, декоративный. Язычок на пружинке, легко отжимается. Я и отжал.

В окно генеральской спальни светила луна. Ее бледный, мертвенный свет придавал всем предметам призрачный вид, отчего в комнатке было жутковато находиться. Особенно после того, как я прикрыл за собой дверь и доступ, и без того необильный, света извне прекратился вовсе.

Голова генерала, единственная неприкрытая одеялом часть тела, тоже имела весьма призрачный вид. Даже покойницкий. Стало совсем жутко. Я передернул плечами, но делать было нечего. Я явился сюда для беседы, и беседа состоится.

Решительно шагнув вперед, я вдруг заметил, что глаза у Коновалова открыты. Белки смутно виднелись во тьме и, судя по их местоположению, смотрел генерал прямо на меня.

— Ой, ну только не надо глупостей, — попросил я и показал ему «Смит и Вессон». Револьвер имел сталистую окраску и, как я надеялся, при лунном свете был хорошо виден.

Наверное, в своих предположениях я не ошибся. Во всяком случае, рука генерала, начавшая было копошение под одеялом, успокоилась. Я подошел к нему и присел на краешек кровати. Натурально, Коновалов смотрел на меня.

— У тебя тут, говорят, где-то пистолетик завалялся. Одолжи поматериться.

— Ты кто? — прохрипел главный авиатор весьма еще сонным голосом.

— Я — твоя психически больная совесть. Я — ложка говна, попавшая в твою бочку меда, чтобы превратить ее в бочку, извини, опять-таки, говна. Я — доктор, неудосужившийся вовремя сделать аборт твоей матери, если ты у нее единственный ребенок. Достаточно? Где пистолет?

— А чего тебе здесь надо?

— Пакости пришел тебе делать, — честно сказал я. — Ты что, бананы в ушах носишь, не слышишь, о чем я тебя спрашиваю? Пистолет куда заныкал, испытатель презервативов?

Он подумал, стоит ли ему доверять мне столь важную тайну, но, почувствовав, как ствол «Смита с Вессоном» ненавязчиво тыкается ему в зубы, стараясь проникнуть еще дальше — в рот и носоглотку — решил, что стоит. Выплюнул ствол и сообщил:

— Да под подушкой он.

Я навалился на него всем телом, прижав предплечьем горло на тот случай, если ему вдруг вздумается возмутиться. Левой рукой залез под подушку и вынул оттуда пистолет. Смешной такой. Браунинг калибра 6.35. Кажется, «Бэби». У меня такой был. Если в упор, то еще куда ни шло, а с десяти метров и муха бронебойной кажется. Но все равно я сунул пистолет в карман. Как-никак, оружие. Стреляет. Мне было как-то спокойнее, когда, кроме меня, никто не мог позволить себе такую роскошь.

— В принципе, у меня к тебе только один вопрос, — сказал я, выпрямившись. — Больше ничего, хоть с этого можно и посмеяться. Чем быстрее ты на мой вопрос ответишь, тем быстрее я тебя покину.

— Какой, нахрен, вопрос?

Грубость генерала была вполне понятна. Я бы тоже забыл о вежливости, кабы меня разбудили посреди ночи, да еще и пистолетом в зубах поковырялись.

— Вопрос, нахрен, такой, — сказал я. — Где Леонид Сергеевич?

— Какой, нахрен, Леонид?

Слово начало приедаться. Понимаю, нервы, понимаю, в тему, но не все же время. Кому-то надо было завязывать с такой традицией, и я решил показать пример, сложив свою фразу в образец вежливости:

— Это, извиняюсь, адвокат. Работает, извиняюсь, на Пипуса. Если ты, дефективный, скажешь, что не знаешь Пипуса, я, вот крест на пузо, отстрелю тебе пиписку и в коридор ее выкину — пусть народ поулыбается.

— Знаю я Пипуса, — огрызнулся он. — Ну и что? При чем здесь его адвокат?

— Его твои люди вчера утром из моей машины на семидесятом километре сперли. Просекаешь? Это были твои люди, не отпирайся. И я хочу узнать, куда они его заныкали.

— Они ныкали, у них и спроси.

Я разозлился и стукнул ему стволом по лбу. Но, по-моему, промазал. Генерал испытал боль гораздо большую, чем я хотел причинить, пискнул что-то обидное и вошкотнулся под одеялом.

— Но-но! — грозно сказал я. — Не надо истерик. Я ведь могу и обидеться. Вот возьму и уйду. Кому тогда байки травить будешь? В общем, колись.

Генерал мукнул, хрюкнул и раскололся, как кокосовый орех:

— Никуда они его не ныкали. Куда они могли его заныкать? Домой отвезли и там оставили.

— Серьезно? — удивился я. — Он же убежит!

— Никуда он не денется с подводной лодки, — тоскливо вздохнул генерал. — Не сможет он убежать. Не получится у него ничего.

— Ага, — сказал я, соображая, что его либо заперли, либо стерегут.

В любом случае нужен был еще адрес адвоката. Потому что я не мог ждать утра, оставив здесь генерала, который в любой момент может поднять на ноги своих людей. Тогда он испортит мне всю малину, а я этого не хотел.

— Все? — сварливо спросил Коновалов. — Или еще что?

— Адрес.

— Сам должен знать, — нахамил он, но, увидев, что мое лицо помрачнело и стало куда темнее ночи, поспешил исправить произведенное впечатление в лучшую сторону: — Заводская, восемнадцать. Квартиру не помню, но там внизу, около лифта, указатель жильцов.

— А я фамилии не знаю, — окончательно опозорился я.

— Даже так? — удивился авиатор. — Сутягин его фамилия. Как раз для адвоката.

— Ну да, — согласился я и тюкнул его рукояткой пистолета по лбу. Неожиданно для него, да, собственно, и для самого себя тоже. Но надо же было что-то делать, чтобы на время заткнуть ему рот и лишить возможности сопротивляться на то время, пока я его гуманно обезвреживать буду.

Разорвав простыню на полосы шириной сантиметров в десять, я спеленал генерала, как малого ребенка, по рукам и ногам. Потом скатал кляп и заткнул ему рот. Потом вышел в коридор и принялся за охранников. С шулером проблем не было. Пока я сращивал его со столом и стулом, у него так и не возникло желания прийти в себя и полюбопытствовать — а чего это я такого интересного делаю. А вот любопытный, когда я закончил возиться с его ногами и принялся за руки, открыл мутные глаза, вытаращил их до неприличия далеко и распахнул рот, во весь голос собираясь опротестовать мои действия. Но я его доводов слушать не стал, хлопнул по ушам, и он вернулся в небытие.

Покончив с этим малоприятным, но необходимым занятием, я встал и облегченно вздохнул. Первую часть своей дорогостоящей работы я выполнил. И тешил себя надеждой, что заслужил оценку «пять», поскольку сам вышел практически сухим из воды — без единой царапины, в отличие от утренней эпопеи. Что называется, так держать.

В кабинет генерала, вопреки совету Анюты, я подниматься не стал. Просто цель моего визита несколько отличалась от той версии, что я предложил вниманию несовершеннолетней соблазнительницы. И я этой цели достиг. Хотя, конечно, заманчиво было бы обеспечить безбедную жизнь себе, детям и внукам, и будь я на пять-десять лет помоложе, непременно воспользовался бы такой возможностью подзаработать. Но сейчас я, почему-то, стал брезгливее относиться к деньгам. Маразм, наверное.

Отмеряя пройденный ранее путь в обратном направлении, я размышлял о порядках, царивших в этом доме. Странные они какие-то. На втором этаже, в комнате, куда я направляюсь, меня ждет шестнадцатилетняя девица, дочь хозяина дома, не так давно давшая мне стопроцентную наводку на своего папашу, чуть ранее соблазнившая меня и еще чуть ранее — принявшая на грудь солидную дозу водки. В смотровой башне, откуда я шел, покоился ее родитель, человек с положением, обладатель солидного капитала и нехилого самомнения. Но, как мне показалось, жестоко затравленный жизнью — иначе как объяснить все эти ограды, охрану, пистолеты под подушкой, драконовские законы, выдуманные им для своей дочери. Не знаю, может быть, я не прав, но мне кажется, что все диктаторы — и прошлые, и нынешние — становятся диктаторами не от хорошей жизни. Над ними действительно болтается дамоклов меч, оттого они и пытаются всеми доступными способами убрать от себя опасность, оградиться от нее. Что здесь первично, а что вторично — вопрос, разбираться в котором на данном жизненном этапе я не собирался. Может быть, попозже.

Когда я открыл дверь спальни генеральской дочки, она не спала. Встретила меня возбужденным шепотом:

— Ну, как? Все получилось?

— Как задумывал, — честно ответил я, шагнув в комнату.

— Деньги взял?

— Конечно. И уже перевел на депозит, — что это такое, я не знал, но и она — вряд ли. А слово красивое, чего ему зря пропадать.

— Ну, — позвала она, — иди сюда.

Это, собственно, и был самый пикантный момент нашей беседы. Я знал, что она это скажет, и теперь мне надо было как-то объяснить ей, что не могу задерживаться. Но говорить об адвокате не хотелось, а что-то другое не придумывалось. Да и, честно говоря, я побаивался, что экстравагантная девица, уязвленная в своих лучших чувствах, выкинет что-нибудь нехорошее. Какой-нибудь номер, после которого у меня останется одна дорога в жизни — на кладбище. Она, конечно, до сих пор держалась молодцом по отношению ко мне (соблазнение не в счет), и вообще была девушка симпатичная, но уж больно нетрадиционным было ее поведение.

И тем не менее я рискнул:

— По секрету скажу, Аня. Ты только никому больше не говори. Мне надо бежать отсюда. И чем быстрее, тем лучше.

— Куда? — удивилась она. — Мы же разобрались со всем. Тебя до утра никто в моей комнате искать не будет. Да и днем тоже. Ты даже, если захочешь, можешь пожить здесь какое-то время. Ты мне понравился.

Я подавился собственным языком. Спасибо, конечно, на добром слове, меня еще никогда так высоко не ценили, но я, право, смущаюсь…

— Я бы с толстым удовольствием, Анечка. Но надо бежать. Я же не знал, что там у твоего отца за сокровища хранятся.

— Ах, ты об этом, — поняла она. — Тогда конечно.

Все-таки молодец девчонка. Я расслабленно улыбнулся. Но после следующей ее фразы улыбка с моего лица сползла, словно вовсе не бывала:

— Но на полчаса-то можешь остаться? Всего полчаса, за это время ведь ничего не изменится.

Ах, герой-любовник хренов! Но ведь с шестнадцати лет закон уже не запрещает, правда? Ежели по обоюдному согласию… И полчаса действительно ничего не изменят… Я вздохнул и принялся раздеваться, чувствуя, как тяжело звенит начиненная арсеналом одежда.

— Что там? — спросила моя малолетняя насильница.

— Ключи от сейфа, — соврал я. — Только полчаса, не больше.

10

Дорога, дорога… На часах — четыре утра. С какими-то минутами. Впрочем, время неважно. Важна дорога. У меня к ней несколько странное отношение, не знаю, как у других. Не имеет разницы, на чем я еду — на машине, на поезде, на самолете; куда и зачем; неважно, что мелькает за окном — одинокие фонари ночного шоссе, телеграфные столбы — символ дембеля, или офигевшие от соседства с чудом техники птицы. Важно, что я — в дороге, я — двигаюсь.

Какой-то олух давным-давно сказал, что движение — жизнь. Он был слегка не прав, этот древний олух. Камень, падающий с крыши на голову случайному прохожему, тоже олицетворяет движение; но камень, падающий с крыши — это не жизнь, это — смерть. Он неживой. И прохожий тоже скоро станет неживой. Движение не жизнь, но когда жизнь в движенье, ощущение жизни многажды усиливается. Во завернул, а?! Но ведь так оно и есть. Когда я двигаюсь — еду, лечу, плыву, — у меня в принципе не может возникнуть ощущение, что я в этой жизни ненужный балласт. Я ведь еду, лечу, плыву, значит, я что-то делаю, правда? Значит, на то есть причины, значит, это кому-то нужно, и я, получается, небесполезен. Такая вот философия, такое вот отношение к дороге.

Но это так, к слову. Осознанно я об этом не думал. Вертел баранку и любовался видом залитого ночными огнями пригородного ночного шоссе, обрамленного пушистыми и почти живыми в бегущем отсвете фар деревьями и многочисленными рекламными плакатами. Некоторые из которых, в пику своему невзрачному дневному виду смотрелись весьма эффектно в контрасте света и тьмы.

А думал я о только что покинутом мною доме. Слегка о генерале. Больше, естественно, о его дочке. Экстравагантная девушка, ничего не скажешь. Наверняка в сложностях взаимоотношений между ней и родителем есть солидная доля ее заслуг. Но в данный период времени мысли мои были заняты все-таки не конфликтом отцы-дети. Меня беспокоил я сам. То, что я не смог перед ней устоять. Хотя всегда считал себя довольно волевым человеком. Впрочем, это лишь мое, сугубо личное, мнение. И потом, она была так молода, так свежа и привлекательна. В ее неопытности было что-то завораживающее. Я уже забыл, как это бывает с начинающими. Но, с другой стороны, и я был уже далеко не тот прыщавый юнец с непропорционально выгнутыми пальцами, и ощущения были совсем не те. Меня слегка мучила моя беспокойная совесть. Но ведь, опять же, шестнадцать — это самый сок. Раньше в этом возрасте замуж отдавали, и какой мужик не мечтает провести ночку, подобную моей нынешней? Если кто скажет обратное, можете смело высасывать ему глаз: он лжет.

Мне понравилось, да. Чего уж там. Тем более что я сам не ожидал такого теплого приема от обитателей этого дома. Дурацкого, между прочим, дома. С дурацкими нравами. Хотя… По собственному опыту я знал, что очень многие зажиточные семьи отличает именно это. Деньги людей портят. Деньги и власть. Есть две профессии на свете, способные в кратчайшие сроки превратить ангела в беса — бухгалтер и милиционер. Первый портится из-за обилия денег, проходящих через его руки, второго портит власть над людьми. Миллионерам в этом смысле еще сложнее — большие деньги подразумевают большую власть, и люди теряют человеческий облик в два раза быстрее. Начинают выдумывать какие-то свои правила игры, заставляя всех, кому посчастливилось попасть на их территорию, неукоснительно подчиняться им. Причем потомство совсем не обязательно подчиняется родительским правилам и частенько выдумывает свои. Получаются конфликты. Что, впрочем, не странно — закон природы. Но, поскольку возможности обоих поколений на порядок превосходят возможности обычного среднестатистического гражданина, эти конфликты выходят весьма жесткими.

На свое счастье, я не был ни миллионером, ни отпрыском миллионера. На какое-то время я попал в их дом и поимел счастье общения с ними. С дочкой понравилось, с папой — нет. И все. Проехали.

Передо мною в ночи лежала дорога. И вела она, следуя показаниям, выбитым из генерала, на Заводскую улицу, к восемнадцатому дому. Куда-то в индустриальную зону. Куда именно, я не знал. Но предполагал.

Собственно говоря, индустриальная зона — самый неблагополучный в экологическом плане район города. Химзавод, фармзавод, металлургический завод, куча других каких-то заводов. Трубы, стабильно коптящие небо даже в нашу упадочно-припадочную эпоху, горы ржавеющего железа, выбросы и отбросы, которые, кажется, никогда и никем не вывозились. В общем, та еще обстановочка. Когда-нибудь, как пророк говорю, там начнут рождаться исключительно трехголовые.

Адвокат мог выбрать себе место для проживания и получше, однозначно. У него, у адвоката, судя по всему, денежки водились. Так что за чем была задержка — не знаю. Может быть, он был скрытым токсикоманом и обожал дышать выхлопами. А может, у него был сдвиг по фазе и неистребимое желание держаться поближе к трудовому народу. Единственное, что я знал наверняка — это то, что Леонид Сергеевич был странным типом с непредсказуемым поведением. От таких чего угодно ждать можно.

В общем, я катил к нему сквозь ночь, вооруженный до зубов — «Смит и Вессон», ПМ, «Браунинг». Катил, чтобы вызволить его из неприятности, в которую он влип не по моей вине, но не без моего участия. Если он заперт — отпереть, если связан — развязать, если под охраной — уворовать его у охраны. Моя бы воля, я бы плюнул на Леонида Сергеевича и отправился спать, тем более что глаза слипались. Дело не в алкоголе, принятом в приятной Аннушкиной компании — тот практически успел выветриться. Просто время было такое, когда все порядочные люди мирно смотрят цветные сны, ни о чем больше не мечтая. Но мне пообещали за освобождение адвоката деньги — притом немалые, — так что это была на данный момент моя работа, и я, как человек аккуратный, собирался выполнить ее, чтобы комар носа не подточил. За такую сумму можно и постараться.

Дом номер восемнадцать оказалось довольно сложно найти. В общем ряду строений, составлявших улицу Заводскую, его не было. Меня это удивило, но не сильно. Будучи таксистом до мозга костей, хоть и с приставкой «экс-», я прекрасно знал, что у наших градостроителей имеет место оригинальное чувство юмора. Заныкают где-нибудь пятиэтажку, пронумеруют ее и присвоят название улицы, до которой от этого дома километр с хорошим гаком, и то если огородами, напрямую. А потом гнусно хихикают, наблюдая, как честные граждане ломают головы и ноги в поисках потерянного строения.

Приняв во внимание такую особенность российского архитектурного менталитета, я, по принципу великого собаковода и ловца китайских шабашников Никиты Карацупы, начал нарезать круги, постепенно их увеличивая, и вычислил-таки нужный дом. А, вычислив, понял, почему адвокат Пипуса не захотел менять его ни на какое другое местожительство. Больше того, я понял, что, сделай он это, я первый обозвал бы его идиотом.

Дом номер восемнадцать, вопреки всем моим прогнозам, совершенно выпадал из индустриальной зоны. Во-первых, потому, что отстоял от ближайшего завода на полкилометра, что для данного района совершенно нетипично, а во-вторых, потому, что был защищен оградой из рощи высоченных деревьев. Я таких давно уже не видел. Лет по триста на каждое. Вероятно, остатки леса, вырубленного еще при основании города. Однако остатки выглядели весьма внушительно, и в качестве зеленых легких, думается, функционировали неплохо.

Я вылез из машины и подошел к подъезду. И сплюнул с досады. Эта воздушная сука с генеральскими погонами все-таки подложила мне изящную свинью. Соврал он или нет, не знаю, проверить еще не успел, но в том, что не сказал всего, уже убедился.

Дверь в подъезд была заперта. Рядом с ручкой топорщилась коробочка с множеством кнопочек, на которых, специально для любителей математики, были нарисованы циферки. Моя беда заключалась в том, что, зная все цифры, я не знал кода. А тыкать подряд в каждую в надежде наткнуться на нужный вариант — так лучше сразу вытащить пистолет и расстрелять замок. Вернее будет. Да и быстрее. Сколькизначный здесь код? Двух? Трех? Восьми? Этак я здесь рисковал зависнуть аккурат до белых мух.

Конечно, будь я взломщик, проблем бы не возникло. Я давно знаю истину, что замки помогают только от хороших и честных людей, и готов подписаться под ней обеими руками. Но тот факт, что я хороший и честный человек меня, почему-то, не радовал. В данный момент я предпочел бы быть злым и паскудным негодяем, но попасть внутрь.

Однако мечтать я мог сколько угодно и о чем угодно, но подлецом, исходя из того, что продолжал стоять на крыльце, все равно не становился. И не имел ни малейшего понятия, как им стать, чтобы — р-раз! — и не отходя от кассы. Пускать в ход пистолет с целью перебудить весь дом не хотелось. В конце концов, у людей самый сон, и, если кто-нибудь высунется из окна и обматерит меня разными ласковыми словами или, еще лучше, сбросит что-нибудь тяжелое на голову, винить будет некого. Кроме самого себя, любимого.

Я стоял и думал, что делать дальше. Одновременно надеялся, что кто-нибудь выйдет или войдет. Однако зря надеялся — время с четырех до пяти совсем не то, чтобы люди шарахались туда-сюда, словно конопляные муравьи.

И не сказать, чтобы ночь была чересчур холодной или я совсем незакаленный. Но у меня поверх волосатой груди была только хлопчато-нейлоновая рубашка да чувство гордости от осознания того, что я — человек. И все. Рубашка не грела и с трудом сохраняла остатки тепла от моего тела. Чувство гордости не делало даже этого. В результате меня стала бить крупная дрожь, а в голову полезли разные мысли.

На любой вкус — хорошие и не очень. Например: поехать домой и принять горячую ванну. Или такая: поехать домой и выпить горячего кофе — во-первых, согреет, а во-вторых, взбодрит. Или вот еще: поехать домой, где у меня в заначке еще валялась парочка гранат, и подорвать на хрен эту дверь вместе со всеми пауками, которые в ней жили. Но, о чем бы я не подумал, в мыслях все равно присутствовала поездка домой. Наверное, это было символично. Наверное, на это стоило обратить внимание. И я обратил.

Плюнул на крыльцо и пошел к машине. Ну ее к чертям собачьим, эту дверь. С ней можно и воспаление легких заработать. Даже двухстороннее. Как дважды два — четыре. А я к своему организму относился на удивление нежно и бережно, за исключением отдельных моментов, и награждать его такой восхитительной болезнью не желал.

А чего, в самом деле? Приму горячую ванну, согреюсь и взбодрюсь. Выпью горячего кофе, опять же, согреюсь и взбодрюсь. Возьму гранаты, согрею и взбодрю аборигенов. Не все мне шиковать, надо и с людьми делиться. Вот только какого тогда, спрашивается, черта, я в такую рань уехал из генеральского дома? Лежал бы сейчас под боком у его дочки, грелся и бодрился. И чтобы да — так ведь нет, понесла меня нелегкая выручать адвоката, изрядного, между нами, засранца, который, ко всему прочему, не позаботился перед моим приездом открыть общую дверь. Ему же хуже — миг освобождения слегка отодвигается.

Рассуждая таким образом, я уселся в машину, достал сигареты, закурил. Я ведь никуда не торопился, правда? Так что можно было пяток минут посидеть, подождать. Вдруг да подъезд все-таки отроют. Ну, мало ли. Может, у человека хобби такое — мочиться по ночам сугубо на улице. Всякое бывает.

Генерал, конечно, сволочь солидных размеров. И душа у него черная. Будь она посветлей, он открыл бы мне тайну двери. А так… Он сыграл в беспроигрышный вариант и, хоть и получил пистолетом по башке, мог довольно потирать руки: я остался в дураках.

Обидно, конечно, но обида моя неожиданно была сглажена появлением двух парней нехорошего вида. Они таки открыли дверь. Причем, с той стороны. Один из них нес в руках телевизор, у второго за спиной была битком набитая сумка. Еще одна болталась на локте.

Я присвистнул и на всякий случай съехал с сиденья так, чтобы глаза смотрели в просвет между баранкой и щитком приборов. Таким макаром меня с трудом разглядели бы и днем, зато сам я получал возможность любоваться объектом внимания сколько влезет, причем бесплатно.

Парни сделали плановую остановку на крыльце и осмотрелись. Один из них ткнул другого локтем в бок и до меня донесся его приглушенный голос:

— Зычь, Юрок, тачка. Берем? А чего пешедралом это шмотье таранить?

— Грех не взять, когда дают, — согласился Юрок, и воры, синхронно развернувшись на каблуках, направились к моей машине.

Я, конечно, гостям завсегда рад, но только когда они званные. Эту парочку я не звал. Я их, натурально, вообще впервые в жизни видел. А потому вынул первое попавшееся под руку оружие. Это был «Браунинг». Я привел его в боевую готовность и стал ждать, сдвинув кресло назад и опустившись еще ниже. Боковые окна были тонированы, а если одно было и приспущено, то лишь слегка — исключительно для свежести, но не для сквозняка. Свет в салон сквозь них почти не проникал, и я очень надеялся, что, в случае чего, лобовуха тоже не подведет и меня не заметят.

Через несколько секунд шелест шагов оповестил, что визитеры совсем рядом. На всякий случай я попытался принять окраску окружающей мебели, но сомневаюсь, что сильно преуспел в этом. Однако лицо, в тот же момент прижавшееся к лобовухе снаружи, ничего подозрительного не заметило и, уплыв куда-то в сторону, сообщило напарнику:

— Кажись, пустая.

— Да какая разница? — с плохо скрытым оптимизмом возразил напарник. — Пустая или нет — мы ее берем!

В ту же секунду дверь открылась и в проеме показалась согнутая фигура. Очевидно, того самого замаскированного оптимиста.

— Смотри, Пернатый, а она еще и не заперта! — сообщил посетитель и удивленно заткнулся, нащупав глазами «Браунинг».

— Ну, чего встал? — недовольно спросил Пернатый. — Ящик же тяжелый. Да и сматываться надо.

— Ша! — подал голос я. — У меня есть идея получше, только не вздумай сразу бежать, а то заработаешь запасную дыру в заднице — срать неудобно будет.

Взяв Юрка, который торчал в проеме и мешал мне хуже вставной челюсти, за морду лица, я отпихнул его взад и выбрался из отсека для ног, где, к собственному удивлению, умудрился поместиться почти целиком. Слегка размяв подзатекшие члены, я на всякий случай пару раз ненавязчиво продемонстрировал им пистолет. Хуже не будет, разве что потом штаны постирают. А вот уважения прибавится.

— Так вот, об идее. Не знаю, как вы, а я в нее, натурально, влюблен. Идея такая. Сейчас вы разворачиваетесь и несете все это добро обратно. Кстати, что у тебя там? — я ткнул Юрка в сумку.

— Да так… — убито промямлил он. — Рыжье, брюлики, шелест. Шмотье разное.

— Нехорошо! — я укоризненно покачал головой. — Люди горбатились, здоровье гробили, а вы за одну ходку — раз, и все. Нельзя же так. Хоть бы раза три сходили, чтобы хозяева к потере постепенно привыкали…

Я почему-то всегда думал, что я один такой дурак. Ан нет, оказалось. Пернатый тоже не прочь был почувствовать себя героем. Он выронил телевизор из рук. Ящик, даже не расколовшись, ударился об асфальт, подпрыгнул и откатился в траву. А тот, кто еще недавно держал его в объятиях, змеей метнулся ко мне и ловким ударом выбил «Браунинг» из руки.

Больше он со мной ничего сделать не успел. Потому что я лягнул его в живот. И, пока он, корчась на земле, пытался нащупать выроненный мною пистолет, вынул «Смит-и-Вессон». И поинтересовался:

— Вы чего, ребята? Вас что, мамка стоя рожала? На бетонном полу? Зачем вы так со мной? У меня же целый арсенал. Я же, если открою огонь из всех орудий, на молекулы вас разнесу. Лежи и не вошкайся, — это уже к Пернатому в индивидуальном порядке. — А лучше всего встань и возьми телевизор обратно туда, откуда выронил. Все равно у тебя руки больше ни на что не годятся.

Пернатый послушался, встал с видом одновременно недовольным и виновато-побитым, поднял телевизор и, исподлобья глядя на меня, застыл, ожидая приказаний.

Юрок на протяжении всего представления постоянно менялся в лице, и краем сознания я все время удивлялся его пропавшему дарованию клоуна-мима. Какие деньги мог огрести товарищ, уйди он вовремя из тюрьмы в цирк! Но не приняли, видать. Сперва, когда «Браунинг» вылетел из моей руки, у Юрка радостно заискрились глаза и затрепетали ноздри. Совсем, понимаешь, как собака Баскервилей, учуявшая, получается, очередного Баскервиля. А когда я вынул «Смит-с-Вессоном», он стал совершенной тухлой селедкой, даже глаза сдохли. Мол, что с меня возьмешь — мыши, и те мараться не станут.

В общем, презанятная парочка. Я махнул револьвером в направлении подъезда:

— Вперед, орлы! Нас ждут великие дела.

Они понуро побрели в указанном направлении. Первым — Пернатый с телевизором наперевес. За ним — Юрок, обвешанный сумками. Я подобрал «Браунинг» и пристроился замыкающим. По пути Юрок попытался присесть мне на уши, тихо, но настойчиво бубня на ходу, якобы себе под нос:

— Послушай, командир, ты что, мусор, что ли, в натуре?

— В натуре, гадом буду, нет, — ответил я. — Даже рядом не сидел, век воли не видать. Да заболят мои наколки.

— Эггх… — поперхнулся он. — Это… А зачем ты тогда мусарскую работу лопатишь?

— А это… — передразнил я его. — Я вас, гадов, терпеть не могу. Меня самого раз обворовали. Все вынесли. Целый месяц до получки тараканов рубал, потому что больше нечего было. Вы же, суки…

— Ты не сучь! — гордо вскинул голову Юрок и заработал по загривку.

— Ты пасть закрой, — посоветовал я. — И слушай на меня. Если командир сказал — суки, значит — суки. И никаких доберман-пинчеров. Будешь несогласный — я и побольнее ударить могу. Места у человека разные бывают. Промежность, например. Я, говорю, вас, сук, потому не люблю, что вы же не смотрите, у кого хату выставляете. Работяга он или халявно бабки огреб. Вам главное — нажива. А представь реакцию человека, который вернулся со смены, потом провонялся, устал, как скаковой ежик. А тут, оказывается, у него еще и все вещи поперли. Шакалы вы.

— А чего… — Юрок, видимо, решил объяснить мне законы воровской романтики, но я, знавший их чуть не на зубок, не пожелал слушать снова, а потому больно ткнул его в шею. Юрок быстро раздумал читать лекцию, махнул рукой и буркнул: — А, ладно. Чего там, в натуре.

А чего, в натуре. Ничего. Пернатый вот уже до двери добрался. Несколько уверенных движений распальцованой дланью, и она гостеприимно распахнулась. Вот это, в натуре, дело.

Мы оказались в шикарном белом фойе. Я грубо протолкнул воров вперед и устроился перед списком жильцов, не выпуская, однако, своих спутников из виду. Боковым зрением, но все же.

Л.С. Сутягин, адвокат, как и следовало ожидать, оказался только один. Жил он на пятом, предпоследнем этаже. Можно было подняться на лифте, можно было и пешком пройтись. В принципе, невысоко. Но я предпочел сначала спросить у домушников:

— Эй, парни, а вы из какой квартиры барахло сперли?

— Из восемьдесят шестой, — буркнул Юрок. — Слышь, командир, хочешь, мы тебе все бабки скинем и уйдем, а? Тебе проблем нет, а мы шмотье пихнем, и тоже в наваре будем? А?

— Бэ! — сказал я. Восемьдесят шестую квартиру занимал В.Г. Козин, предприниматель. Хрен его знает, что он предпринимал, но воров я действительно не любил, а потому мотнул пушкой в сторону лифта и скомандовал: — Вперед!

Наша грустная процессия поднялась на шестой этаж, где, собственно, находилась обворованная квартира, и подошла к нужной двери.

— А теперь занесите вещи внутрь, — посоветовал я. — Сделайте человеку приятное. Телевизор, думаю, все-таки стряхнулся, но это лучше, чем вообще ничего.

— А может… — протянул Юрок.

— Совсем не может, — я грустно покачал головой. — Импотент давно. Вперед.

Они подчинились. Юрок вынул из кармана связку отмычек, вставил одну в замок, маразматически побултыхал ею из стороны в сторону, и дверь бесшумно раскрылась. Быстро выпростав руку, я выхватил связку из его руки и покачал головой — мол, без возмущений. Оба вора вошли внутрь, а я, подлый, как канцелярская кнопка на стуле, закрыл за ними дверь. На замок. А чтобы они не вздумали чего учинить, выстрелил в потолок. Теперь соседи проснутся, начнут звонить в разные милиции, и эти двое будут сидеть тихо, как мышки. Даже носа наружу не покажут.

А я, чтоб меня не заметили, быстро и бесшумно сбежал вниз и позвонил в дверь Сутягина Л.С., адвоката. Ау-у! Я пришел дать вам волю.

Особой радости за дверью мой визит, однако, не вызвал. Он вообще ничего не вызвал. Дверь мне просто не открыли. Конечно, а чего я ожидал? Будь там посланцы Коновалова, они бы при звуке выстрела повели себя так же, как Юрок с Пернатым. А если Леонида Сергеевича посадили под замок, то он не сможет мне открыть, даже исчешись у него пятки от желания сделать это.

Опять приходилось полагаться только на себя. Впрочем, ладно, я привык. Осмотрев связку отмычек, выбрал одну, на мой взгляд, наиболее подходящую, и вставил в отверстие для ключа. Угадал. После недолгих манипуляций замок щелкнул и открылся. Как раз вовремя — наверху послышался скрип открываемой двери и встревоженный женский голос. Сжав поплотнее пистолет, чтобы он подбодрил меня своим весом, видом и другими достоинствами, я заскочил внутрь.

11

Квартира Леонида Сергеевича встретила меня совсем не тем, чего я от нее ожидал. Ни шума, ни гама. Никто даже не выстрелил в меня для разнообразия. Скучно живем, братцы. И темно, потому что внутри — хоть глаз выколи. Ни в одной комнате, ни в ванной, ни в туалете, свет не горел. Даже с улицы не проникал ни один лучик дохлого ночного света, уж какой бы там ни был. Видно, шторы были задернуты. Зачем и почему — вопрос.

Сперва я прикинулся ветошкой и застыл. Фиг их знает, может, умные попались. Услышали выстрел наверху и погасили свет. Просто так. На всякий случай. А тут и я нагрянул.

Однако темнота настолько густо была перемешана с тишиной, что я в конце концов решил, что квартира пуста. Похоже, генерал обманул меня, подлый. Но, как бы там ни было, я пришел сюда и должен был проверить что и как.

Осмелев, я принялся блукать во тьме в поисках выключателя. Дважды цеплялся за что-то ногой, запутался в вешалке, полной одежды, и лишь потом догадался чиркнуть зажигалкой. Выключатель сразу нашелся — торчал рядом с вешалкой и гнусно ухмылялся, глядя на мои шараханья во тьме.

Обидевшись, я больно ткнул выключатель в пипку, и он послушно зажег для меня свет. Пользуйтесь, Михаил Семенович! Премного благодарен, обязательно воспользуюсь.

И ведь воспользовался! Хотя что ж здесь удивительного — лампочка горит, глаза на месте. И дурак воспользуется.

Прихожая у адвоката была обставлена шикарно. Ну, видно — привык мужик хорошо жить. С душой. Но самое главное, что жил-то он, судя по всему, не один, а с женой. И даже с парой-тройкой малых детишек. Иначе зачем ему потребовалась гора женской и детской обуви? Ладно, детской — может, у человека ностальгия и сандалеты дороги ему, как память. Но нахрен тогда женские итальянские и другие какие полусапожки? Не извращенец же, в самом деле. А если и извращенец, то не до такой же степени.

В общем, что хотите со мной делайте, а я буду стоять на своем — Леонид Сергеевич был человек семейный. Или даже не так. В этой квартире проживала семья. А если исходить из того, что мое вторжение эту самую семью мало обеспокоило, можно было предположить, что указанная ячейка общества в данный момент в данном месте отсутствует. Опять же, если исходить из того, что часы показывали что-то около пяти утра, напрашивалось еще одно предположение — семья покинула квартиру на довольно длительный срок. Ибо с детьми на вечеринки, продолжающиеся до утра, обычно не ходят.

Из всего вышеперечисленного вытекало, что прихожая, в которой я стоял, вполне могла принадлежать Сутягину Л.С., адвокату. Ведь если дядька сам рванул подальше от города, то вполне логично, что еще раньше он позаботился о подобном путешествии для остальных членов семьи. В общем, дело для настоящего мужчины — разгадать предложенный ребус.

В качестве первого шага на пути к разгадке я уверенным жестом распахнул ближайшую дверь. И попал в спальню. Ничего, впрочем, необычного — кроме того, что на обстановку потрачено побольше денег, чем у простых тружеников. Двуспальная кровать, прикроватные тумбы, пара кресел, трюмо, полустенка, в углу — телевизор. Покрывало на кровати аккуратно разглажено. Ежику понятно, что на ней не спали, так что заходить внутрь я не стал — все с порога видно. Закрыл дверь и, пройдя по коридору, толкнул следующую.

Детская. Срач, бардак, колготки, свисающие со второго яруса кровати. Мячи, машинки, пистолеты-автоматы. Рай для пацанов, которых в данный момент из рая изъяли. В эту комнату я тоже заходить не стал. А зачем? В игрушки играть — так из возраста на днях вышел. Уборку наводить — так это не есть мое хобби даже в собственном домашнем хозяйстве, скорее, это есть моя маленькая человеческая слабость. У меня порой тоже женские колготки с шифоньера свисали.

Следующая дверь была двойной, с рифленым стеклом. Я сразу примерно понял, куда попаду, и не ошибся. Зала. Гостиная. Комната для приемов. Место, наилучшим образом приспособленное для того, чтобы пустить дорогим гостям в глаза пыль, а то чего и покрупнее. Под настроение. Здоровая такая комната с роялем в углу, библиотекой — скорее всего, показушной — вдоль стены, тремя могучими столиками и кучей стульев. Под потолком — люстра. Шикарная. Если такая гробанется на пол, нижних соседей потом придется неделю, перепуганных, по подвалам отлавливать. Но и в этой комнате мне делать было нечего.

Потом я пропустил еще две комнаты — вторую детскую, выглядевшую слегка получше предыдущей, и кабинет, который вообще никак не выглядел. Сплошное нагромождение бумаг, в том числе и в углу — скомканных. Только присмотревшись, я обнаружил в этой куче краешек урны. Два сейфа, покрытых толстым слоем вековой пыли. Похоже было, что рабочее место Леонида Сергеевича для остальных членов семьи — табу, и что тут никто и никогда не убирался, потому что у самого хозяина, единственного субъекта, который мог себе это позволить, руки до уборки не доходили.

А потом случился резкий поворот в кухню. Я едва в него вписался. Прямо не квартира, а трасса «Формулы-1», натурально.

В кухне я в первый раз насторожился. Потому что на совершенно пустом столе стояла пепельница, полная окурков. Леонид Сергеевич, чтобы не соврать, провел со мной в машине добрых два часа и ни разу не совершил попытки закурить. Валидол жрал — да, было. Но курить — нет. Так что пепельница с окурками в его доме наводила на определенные, причем, не самые приятные, мысли.

Пистолет в руке дрожал от нетерпения, как ищейка, напавшая на след, когда я входил в кухню. Но, как оказалось, напрасно. К моменту моего появления курильщиков и след простыл. Более того, даже запах успел подвыветриться. А времени на это должно было уйти немало — накурили, судя по количеству бычков, изрядно. В кухне, наверное, топор можно было вешать. Но сейчас здесь не повис бы и перочинный ножик.

Я опоздал. На что — неизвестно. Знаю только, что самое интересное происходило в этом доме в мое отсутствие. Ну, что ж поделаешь. Может, и на мою долю осталось что-нибудь, кроме окурков. Я не обследовал еще два помещения, самых интимных — ванную комнату и сортир. Поскольку туалет был под боком, а до ванной — целых три метра, я решил начать с ближайшего.

Отодвинул щеколду и потянул дверь на себя. Что я там себе думал, что воображал — сразу и окончательно отошло на второй план. Никто адвоката, как оказалось, не охранял. Заперли — да. Но не так уж и надежно. Однако убежать он, как и сообщил авиагенерал, никуда не мог. Сидел себе на закрытом крышкой унитазе, расслабленно свесив руки вниз, а голову — на грудь. В том же светлом костюме, в котором был утром. В том же галстуке и той же рубашке. Разве что босой. Да еще маленькая красная дырочка в груди в районе сердца. Без лишней грязи и кровоподтеков. Работал профессионал. Работал заточкой. Один удар — чик, и все. Клиент готов.

При всей моей нелюбви к Леониду Сергеевичу смерть его стала для меня неприятной неожиданностью. Во-первых, потому, что фиг его знает, как мне теперь общаться с теми, кто нанял меня для его поисков. Они запросто могут отказаться платить десять штук баксов — или, вернее, семь, потому что три посыльный должен был опустить в мой почтовый ящик до того, как им станет известно о печальном конце Сутягина — на основании того, что, дескать, сам проворонил клиента, сам за это и расплачиваться должен.

А во-вторых, я все-таки побывал у адвоката в доме, когда тот, холодный, как Северный полюс и мертвый, как полюс Южный, отдыхал на своем унитазе. Побывал и, наверное, оставил массу отпечатков пальцев. Я, конечно, протру перед уходом все, к чему прикасался, но на душе от этой мысли легче не становилось. Потому что, помимо прочего, наделал здесь немало глупостей. К примеру, выстрелил в потолок на шестом этаже. Менты найдут пулю, это как пить дать. А если пистолет, одолженный мной у мертвого охранника в замке Коновалова, был зарегистрирован, то идентифицировать оружие им труда не составит. Соответственно, и связать два этих события — нападение на коттедж главного авиатора области и убийство по улице Заводской — тоже будет раз плюнуть. А, раз так, они начнут копать — где провел свои последние часы в бозе почивший адвокат, кто вез его в Томск и почему не довез. А у меня еще хватило ума — или дури, кому как больше нравится — продемонстрировать свою фотокарточку, причем в самом выгодном ракурсе, двум этим ублюдкам, Юрку и Пернатому. Кто их, головой нездоровых, знает — может быть, сидят они сейчас в ближайшем отделении милиции (голоса-то командирские не зря из подъезда доносились) и поют одну на двоих песню о том, как какой-то сумасшедший мужик под дулом пистолета заставил их занести барахло туда, откуда взяли. А потом окажется, что этот самый дурной бэтмэн, защитник, мать его, слабых и угнетенных, и есть тот самый тип, что не довез Леонида Сергеевича до Томска. И у милиции сразу возникнет куча вопросов ко мне, я так думаю.

Не по-детски распереживавшись по этому поводу, даже носом зашмыгав, я вышел из квартиры, а затем из подъезда, и обнаружил, что милицией вокруг уже и не пахнет. Наверное, в квартире Леонида Сергеевича я таки пробыл изрядное время, хоть и не заметил, как оно пролетело.

Но сразу садиться в машину не стал. Кто их знает, может быть, придурки-домушники указали на мою «Субару Леоне», и теперь за ней из кустов внимательно следит какой-нибудь страдающий бессонницей опер.

На всякий случай я прошел метров пятьдесят по аллее, свернул в кусты и, тихий, как индеец, прокрался обратно.

Никто вокруг моей «Субары» не крутился, но это я заметил и сразу по выходе из подъезда, не стоило ради такого открытия тащиться сквозь кусты. А ежели кто за ней и наблюдал, то наблюдателя я подручными средствами — парой сонных глаз на добродушной физиономии — все равно не вычислю. В общем, если я хотел разрубить этот узел, то просто нужно было быстро и решительно начинать действовать.

Выскочив из-за кустов, я галопом подбежал к машине, открыл дверцу и бухнулся на сиденье. Вокруг — никого. Быстро выехав со двора, я нащупал колесами дорогу и понесся в направлении восхода солнца. Там, на загородном шоссе, стоял мотель, не мотель, забегаловка какая-то с возможностью снять на ночь комнату. Домой ехать раздумал. Страшно захотелось напиться. Я, в самом деле, не патологоанатом, чтобы в таком изобилии любоваться трупами. И еще меньше я учитель физики, чтобы тратить такую кучу нервов за одни только сутки. Если есть желающие занять мое место — пожалуйста, а я поехал дробить градус.

Как выходить на связь с теми, кого в единственном лице представлял роялеобразный крепыш, я по-прежнему не знал. Но ведь нужно было как-то сообщить, что работа закончена в рекордно короткий срок, хотя и отнюдь не благодаря моему усердию. Усердие проявил кто-то более конкретно настроенный на жизнь, чем я. Либо черное, либо — белое. Либо пряник в зубы, либо — заточку в сердце. Причем решение во всех случаях принимал именно этот конкретно запрограммированный.

Впрочем, речь не о том, кто порешил Леонида Сергеевича. Речь о связи. Меня — исполнителя с холодным умом, горячим сердцем и чистыми руками — с его друзьями, уж не знаю, какие у них были ум, сердце и руки. Выходить на них придется по проторенной дорожке — через Пипуса. А это значило — тратить лишнюю кучу нервов, выслушивая его ахи да охи. Самой пострадавшей стороной при сложившемся раскладе оказался именно Пипус, и он имел полное право поохать и поахать. Я это право не оспаривал, но у меня самого было не менее полное право его охов и ахов не слушать. Только вот выбора у меня не было.

Я остановил машину перед той самой забегаловкой. Все равно эти вопросы решать не сейчас. Минимум — через несколько часов. А сейчас я жестоко — до спазмов в горле — хотел напиться.

Подойдя к стойке, я подозвал бармена и, указав на водку, предъявил для просмотра два пальца. Бармен оказался человеком понятливым, кивнул и, налив сто граммов, остался рядом — ждать, пока я выпью, чтобы повторить. Зато обтиравшая стойку неподалеку шлюха истолковала мой жест по-своему и стала клеиться ко мне. Не то, чтобы с позавчерашнего дня я настолько прибавил в своем внешнем виде, скорее уж наоборот. Просто шлюха была рангом пониже тех двух, что торчали на Набережной, да и вдатая была изрядно.

Заняв стоявший рядом стульчик, она спросила, хрипя, как простудившийся боцман с китобоя, но думая, что говорит голосом любви:

— Тебе одиноко?

— Шутишь? — удивился я, отхлебнув для лучшего скольжения слов в гортани. — Вокруг куча ублюдков, каждый готов упасть на хвост.

Она не поняла намека, вынула из лифчика пачку «парламента», достала сигарету, и прохрипела прямо мне в ухо:

— Огонька не найдется?

Я сунул ей зажигалку под нос, и, пока шлюха, пыхтя, как паровоз, раскочегаривала свою сигарету, бегло осмотрел ее. Подвыцветшая блондинка моего возраста. Для панели старовата, хотя раньше, наверное, зарабатывала на этом неплохие деньги. Но то — раньше. В то время и я бы, возможно, на нее клюнул. Тем более с моими нынешними деньгами в кармане. Но в данный момент я имел совершенно растрепанные нервы, истерзанную сомненьями душу и мозги старого циника, кроме того, прошло слишком мало времени с того момента, как я вылез из кровати генеральской дочки, и платить деньги за то, чтобы затащить в постель еще кого-то — нет уж, извините. Короче, на шлюху я смотрел, как на пустое место.

— Что ты на меня так смотришь? — подозрительно спросила она.

— Да вот, думаю, — сказал я.

— О чем?

— Не забыл ли выключить утюг? Есть, понимаешь, грешок за мной — склерозен стал. В туалет хожу — иногда штаны забываю снять. Натурально.

Она вытаращилась на меня в полном изумлении и забыла выдохнуть дым. Я с серьезным видом допил водку, и бармен, повторив, отошел.

— Может, угостишь? — спросила, наконец, шлюха, сменив простуженный хрип любви на ошарашенный шепот. Мое заявление относительно ахового состояния памяти, видимо, изрядно ее потрясло.

Я пожал плечами. Почему бы и нет? Не обеднею. Жестом вернул гарсона и указал на шлюху. Та заказала бренди, и гарсон, все так же безмолвно выполнив заказ, испарился. Ему было не до нас. Он хотел спать.

— Послушай, а ты за рулем, — сообщила халявщица.

— Да ну?! — удивился я. — Совсем забыл. Говорю же совсем склероз это… замучил.

Мы помолчали, отхлебнули, проглотили. Мне с ней было неинтересно, но она этого не понимала, все еще на что-то надеялась. Глупая, как противогаз. Долго ворочала мозгами в поисках темы для продолжения разговора и, отыскав таковую, спросила:

— А ты хоть помнишь, что с женщинами делать надо?

— Коллекционировать, — вяло отозвался я.

— А-г-х! — раздельно произнесла она, поперхнувшись. Потом зло выдохнула: — А ты знаешь, что будет, если два пальца в розетку сунуть?

— Рок — это музыка протеста, — все так же вяло откликнулся я.

— Это ты о чем? В каком смысле?! — шлюха принялась тихо выпадать в осадок.

— Смысл прямой, — я провел пальцем по стойке бара. — Из пункта А в пункт В. Вот ты сама-то поняла, что давеча сказала?

— Да пошел ты, козел! — обозвала она меня. — Если импотент, то так и скажи, и нечего голову людям морочить!

Я медленно развернулся и безразлично оценивающим взглядом посмотрел на нее. Я ей — бренди, а она стоит и бублики на меня крошит. Нехорошо. Некрасиво. Неблагодарно, в конце концов.

Шлюха сообразила, что я не просто так на нее пялюсь, а прикидываю, что бы с ней сделать, и отшатнулась. Правда, слегка опоздала. Моя рука рванулась вперед, и ее нос оказался зажат между средним и указательным пальцами. По детству у нас это называлось «сливкой». Весьма болючий, надо сказать, сухофрукт.

Хамка пискнула и забилась в истерике, пытаясь избавиться от моей бульдожьей хватки. Ее нос, видимо, не был приспособлен для такого времяпровождения. Он, в буквальном смысле слова, непередаваемо страдал. Его владелица страдала за компанию. А нечего грубить.

— Повторяй за мной, — строго потребовал я. — Извините меня, Михаил Семенович, я совсем не это хотела сказать, просто у меня язык без костей, гнется во всякие стороны, меня не спрашивая. Запомнила? Повтори!

Гнусаво она повторила мою фразу так, как сумела запомнить. Откровенно говоря, с памятью у нее оказалось хреновастенько, хуже даже, чем я ей про свою расписывал, но я милостиво простил ей это. Все-таки, старалась баба. Не ее вина, что память оказалась в дырочках, словно молью почиканая.

Отпустив нос, я буркнул:

— Все, свободна. Сделай вид, что тебя нету. Ты мне надоела. Совет прихвати: за базаром следить надо. Это я такой добрый, только за нос тебя потаскал. Другой за «козла» и за «импотента» тебе глаз на жопу натянет и моргать заставит. Потому что нечего говорить, о чем не знаешь. Вали давай.

Шлюха шмыгнула уже начавшим пухнуть носом, слезла со стула и пошла прочь, обиженная, подальше от меня, нехорошего. Но ведь она сама виновата, правда? В конце концов, я ее за язык не тянул. Наоборот, я всеми силами старался намекнуть, что рядом со мной ловить нечего, даже блох. Разве что открытым текстом не сообщил об этом. Ну, а то, что она моих намеков не поняла — ее проблемы, пусть теперь ходит с лиловым носом.

В забегаловке кроме меня и жестоко оскорбленной мною шлюхи было всего три человека. Не густо. Но другого не следовало и ожидать — в последние предутренние часы не так много народу, горящего желанием кутнуть. Для шлюхи такое времяпровождение было профессиональной необходимостью, мне требовалась конкретная эмоциональная разрядка. Что за причины не спать и пить водку были у остальных троих посетителей, не знаю, но, судя по насупленным физиономиям каждого из них, им тоже нужно было снять стресс.

Бармену было скучно. Он хотел спать, но вынужден был бодрствовать. Пять полоумных типов время от времени требовали его внимания. Я тоже потребовал. Получив третью стограммовку, скучающим взором обвел помещение. Шлюха клеилась уже к другому типу, обладателю весьма грустной морды. Тот угостил ее выпивкой, они перекинулись несколькими фразами, и шлюха, получив по физиономии, гордо уединилась в углу. А ведь я ее предупреждал.

В общем, ничего особенного. Харчевня, как харчевня. Сто граммов и бургер для любого желающего. Внутри не особенно чисто, но и не сказать, чтобы грязно. Обычная забегаловка, разве что особо жаждущие могут снять себе на ночь комнату. За границей, сказывают, такие заведения мотелями называют. Но, поскольку у нас не заграница, то назвать так ночную кафешку с некоторыми признаками дома свиданий язык не поворачивался. Пусть остается забегаловкой.

Я жаждал снять комнату. Надо же было где-то отоспаться после трудных и нервных рабочих часов. Подозвал было бармена, чтобы сообщить ему эту приятную новость, как вдруг судьба подарила мне еще одно — надеюсь, последнее в этот бешеный день — развлечение.

В дверь, развеваясь волосами и полами распахнутого плаща, ввалился едва держащийся на ногах юнец. Он опирался на молодую леди, которая, блюдя дамскую честь, выглядела раза в два приличнее своего кавалера.

Покачавшись на пороге и вдоволь насмотревшись на внутреннее убранство забегаловки мутными глазами, новый клиент прошел к бару, ведя подругу на буксире, хотя, по правде, логичнее смотрелся бы обратный вариант. По пути они совершили маленькое чудо — сумели не задеть ни одного столика. При виде такого профессионального владения техникой пешего слалома, я хотел было захлопать в ладоши, но сдержался — еще обидятся. Пьяные, что с них возьмешь.

Оказалось, что я с таким же успехом мог бы поаплодировать — они все равно на меня обиделись. Хотя и по другому поводу. Сперва волосатый, навалившись грудью на стойку бара, потребовал:

— Гарсон! Нам койку и бутылку шампанского, мы трахаться будем! — Потом подумал и повернулся ко мне. Некоторое время изучал, затем грозно спросил: — А ты чего так смотришь на нас?

Я давно смотрел совсем не на них, я рассматривал собственный опустевший стакан, но реплику парня без ответа оставлять было невежливо, потому я сказал:

— Ты, если поссориться с кем-нибудь хочешь, так лучше сбегай, застрелись, натурально. Могу даже пистолет одолжить.

— Не, ну ты — лох! — все тем же грозным голосом проговорил волосатый. — Я с тобой, как с человеком разговариваю, а ты что-то мычишь! Ты чего уставился?!

На этот раз я отвечать не стал, потому что отпала необходимость: бармен нажал какую-то кнопку, и в дверях, ведущих в сердце недомотеля, появился могучий тип. Уловив кивок, направленный барменом в сторону волосатого и его подруги, амбал подошел к нарушителям спокойствия и взял их под локти, нежно, на манер бронепоезда, прогудев:

— Давайте, ребята, на улицу выйдем, освежимся. Там прохладно, там полегчает, — и попытался подтащить их к двери. Но волосатый вырвался и с неожиданным проворством трижды ударил амбала в корпус.

Если вы думаете, что вышибала заметил удары, то фиг вы угадали. Спокойный, как танк в нелетную погоду, он протянул руку и снова попытался взять волосатого под локоть. Но тот опять возбуянил — подпрыгнул и ударил большого человека каблуком в грудь. И разбудил в нем зверя.

Охранник сгреб вихрастого за грудки, без труда подтянул к себе и с оттяжкой ударил кулаком по лбу. После чего подхватил враз обмякшее тело и поволок его к выходу. Тело уже не сопротивлялось. Подруга волосатого побежала следом, матерясь и стеная.

— Ну и порядки у вас, — заметил я бармену. — Чуть что — и сразу в лоб.

— Блюдем заветы Александра Невского, — зевнул тот. — Кто с лицом к нам придет, тот по лицу и получит. Ты что-то еще хочешь заказать?

— Хочу, — кивнул я. — Комнату на одного и маленькую водки в постель. Скушаю на сон грядущий.

— Блевать не станешь? — на всякий случай уточнил бармен.

— У желудка спроси, — посоветовал я и, вняв приглашающему жесту, последовал за метрдотелем этого беззвездочного заведения.

Бармен довел меня до выделенной комнаты, сунул в руки ключ и бутылку, принял деньги и ушел, даже не пожелав спокойной ночи. Хотя, какая на хрен, может быть спокойная ночь в таком клоповнике? Чтобы не чувствовать их укусов, я перед сном основательно надрался. Ничего, помогло.

12

Странно, голова но утром не болела. Тело жаловалось на общую слабость, плохую координацию и прочие похмельные симптомы, а вот голова не болела. То ли оттого, что накануне я хорошо потренировался — сперва жуткой отравой, слабо приправленной двумя шлюхами, снятыми на Набережной, потом — вполне цивильным пойлом в генеральском доме на полный брудершафт с Анютой. То ли оттого, что проспал всего ничего — часов пять, плюс-минус. В такой нервозной атмосфере, да еще и на новом месте обычно трудно спать нормальным сном. Таким, к какому привык. Но это значило, что я просто не успел переварить водку окончательно, и головная боль, как признак похмельного синдрома, ожидает меня впереди. Малоприятная перспектива. Но, скорее всего, дело было не в этом. А в том, что я давеча вымотался, как приемная кукушкина мама, стараясь обеспечить запросы заказчика и отработать обещанные мне деньги. Водка пошла, что называется, с устатку, и организм использовал ее, что называется, во благо. Ну что ж, уже радость.

Дело мое, как я помнил, было благополучно закрыто в связи со смертью разыскиваемого человека. В моих услугах больше не нуждались, правда, об этом еще никто, кроме меня, не знал. Нужно было сообщить.

Но это — потом. А пока я решил выпить кофе — напиток богов и прочей нечисти. Оно позволило бы мне забыть, в какой мерзкой обстановке пришлось провести эту ночь, и слегка встряхнуть организм — а нечего жаловаться, что у тебя нога в штанину не попадает, раз нажрался вчера, как плотник. Ну, то есть, натурально, в доску.

Не без труда справившись с процессом одевания, я вышел в коридор и поплелся в сторону собственно харчевни. Пусть хоть покормят, сволочи.

Бармен был уже другой. Хотя с виду такой же аморфный. Но если у ночного имелось оправдание — спать хотел, — то нынешнего понять было сложней. Глупо чего-то хотеть в одиннадцать утра. В это время человек должен быть полностью удовлетворен жизнью, радоваться ей, как первоклашка — первой двойке.

Но бармен не радовался. Равнодушный, как слон, принял заказ, принес мне кофе, яичницу о четырех глазках и двух кусках колбасы, после чего развернулся и уполз в свою берлогу. Ну, всем взяла забегаловка, и даже веселуха здесь случается, когда разные волосатые наведываются. Да вот персонал невежливый. Утром приятных сновидений забыли пожелать, сейчас — приятного аппетита. Может быть, потому я ничего приятного ни в сновидениях, ни в пище и не обнаружил. Ну, да ладно. Был бы желудок полон.

Допив кофе, я поднялся и вышел на улицу. Вовсю светило солнце. Было тепло, но, по случаю утра, еще не жарко. Погодка как раз для тех, кто вопит, что лето — лучшее время года. Я тоже относился к их числу. Так что это была и моя погодка.

Подойдя к машине, я забрался в салон и погрузился в созерцательное состояние. Такое уж у меня с утра оказалось настроение. К тому же теплынь, загородная атмосфера, природа, похмелье… Сами понимаете.

Просидев так минут десять и до самых пяток прочувствовав, как прекрасен мир, я завел мотор и поехал домой. Там меня ждали дела. Не сказать, чтоб неотложные, но тем не менее. Чем быстрее я с ними распутаюсь, тем быстрее опять стану свободным и счастливым в своей свободе человеком.

Добравшись до дома, я первым делом проверил почтовый ящик. Цыплят по осени считают, а деньги — круглый год. Тем более вечнозеленые деньги, с портретами американских президентов.

Если они, конечно, есть. Но мой почтовый ящик был пуст. Их не украли, поскольку никаких следов взлома я не наблюдал. Подобрать ключ было невозможно, потому что я, хитрый, сделал внутри ящика вогнутую прибабаху, которую можно было сдвинуть, только засунув палец внутрь, причем в строго определенном месте. Иначе вскрыть ящик, чтобы об этом не догадался его хозяин, было невозможно. Выходит, заветный конвертик с баксами туда просто не клали.

Меня это обстоятельство серьезно удивило и огорчило. Мы договаривались, что деньги будут доставлены утром, а на дворе уже стоял полдень. Выходит, с их стороны имел место обман. Я зря потратил эту ночь — впустую и бесплатно. Неприятное открытие. Так что, поднимаясь к квартире, всерьез задумался, а стоит ли звонить Пипусу на предмет обнаружения трупа его адвоката. Если меня кинули, то почему, спрашивается, я должен рвать задницу ради кинувших меня? Хотя, по совести, Пипус здесь был совершенно не при чем. И тем не менее лучшим решением при сложившихся обстоятельствах было напрочь забыть о происшедшем, продолжая жить, как раньше, с той лишь разницей, что в моем кошельке было теперь почти на три тысячи долларов больше.

Добравшись путем сложнейших умозаключений до этой мысли, я одновременно добрался и до своей квартиры. Но вынуть ключ и отпереть дверь не успел, потому что помешал прозвучавший сверху голос:

— Ну, наконец-то! Я уже три часа жду. Думал, ты совсем пропал.

— А в чем, собственно, дело? — я посмотрел туда, откуда прилетел голос, и увидел крепыша. Помяни черта, он и появится. Как говорится, закон вшивых — по ловцу и зверь бегает. Только-только думал о нем, а он тут, как тут. Неторопливо спускался с лестницы, и шоколадного цвета носки его ботинок заставляли судорожно сокращаться мой желудок, который с шоколадом не дружил с детства.

— А в том, что я тебе деньги принес, — сообщил роялеобразный. — Не решился в ящик класть — ненадежные они, эти ящики. Ломают их, почту вытаскивают. А три тысячи долларов — сумма немалая, другому за такие деньги год пахать приходится. Обидно будет, если пропадут.

— Зря боялся, — возразил я. — Говорил же, что в нашем доме ящики не вскрывают, по мелочам не размениваются. Широкой души люди живут. К тому же мой — с секретом, я ему секрет самолично встроил.

— Я не знал, извини, — спускаясь постепенно, он подошел совсем близко ко мне, левую руку засунул в карман, очевидно, за деньгами, а правой неожиданно сделал мне неприятное. А именно — двинул под дых.

От человека, на которого в данный момент работаешь, такой хохмы, согласитесь, ожидать трудно. Ну, деньгами накажет, ну, словами наругает, но чтобы бить — такое со мной впервые.

От неожиданности я согнулся в полный вопросительный знак. И тут же увидел, как в лицо летит сытая, обтянутая черной джинсой, коленка. Попытка увернуться не удалась — предыдущим ударом воздух из меня был выбит основательно, и слипшееся кишками тело двигаться не пожелало. Так что коленка поимела контакт с моей физиономией без каких-либо препятствий.

На этот раз телу — само виновато, глупое — шевелиться все-таки пришлось. Хотя бы для того, чтобы резко разогнуться, а потом, рухнув боком, ссыпаться вниз по ступенькам.

Падение приятных ощущений не прибавило. Если по честному, то я бы вовсе обошелся без него… Ну, разве только из любознательности.

Человек, некогда сперший зубы у буденовского скакуна, не спеша спустился вниз, по пути крикнув куда-то в неизвестность:

— Давайте сюда! Поработаем.

Я чувствовал себя медузой, которую выбросило на берег неожиданной волной. Хреновое, надо сказать, ощущение: ловишь ртом воздух и никак не можешь его поймать, все тело сводит тупой болью, и кажется, что ты все туже стягиваешься в теннисный мячик. А от удара по лицу в черепе опять стали перезваниваться колокола, перед глазами поплыли черные круги, в желудке отчаянно затошнило. Я сдерживался, не блевал, но все равно было хреново.

Хуцпан, похожий на рояль, нарисовался рядом, но уже не один, а в компании. Еще две физиономии нависли сверху, глядя на меня, как на полосатого таракана — с научным интересом и естественной брезгливостью. Одна из голов имела вид совершенно уголовный. Похожая на пятую конечность мумии Тутанхамона, она, наверное, долго сушилась по многочисленным зонам-колониям нашей необъятной Отчизны, прежде, чем приняла теперешний вид. Ее обладатель опустился рядом со мной на колени, быстрым и привычным движением директора школы, забирающего улики у школьных непосед, охлопал мои карманы и вынул из них ключи. От квартиры и всего остального — они у меня были на одной связке, кроме ключа от машины. «Субару» был все-таки не мой, а Пипуса или кого-то из его команды, к тому же прежний владелец на брелочке и своего добра предостаточно оставил.

Но даже осознание того факта, что ключ зажигания остался при мне, не доставило удовольствия. Я по-прежнему смотрел на мир хмуро.

А сухоголовый между тем поднялся к двери и отпер ее. Второй спутник человека-рояля, родной брат вчерашнего вышибалы из мотеля, поднял меня на руки, как пушинку, и понес в квартиру. Мне бы поблагодарить его — все-таки, не каждый день на руках носят, — но я решил не торопиться с этим. Черт его знает, с какой целью он это делает. Может, хочет втереться в доверие, чтобы потом, в самый неподходящий момент, сделать какую-нибудь пакость.

И я оказался прав на все сто. Да чтоб меня просто так, без задней мысли, на руках носили?! Не было такого и, боюсь, уже не доживу. Грешен, наверное, потому все больше своими ногами довольствоваться приходится.

Громила, следуя за мумифицированным напарником, прошагал в грязных, с улицы, обувках по моему, пусть сто лет не пылесосенному, но все же ковру, напрочь оскорбив во мне чувства хозяина. Однако я возражать не стал — ну его к лешему, в самом деле. Свернет шею, как цыпленку табака, мне тогда ни ковер, ни его чистота вообще нафиг не нужны будут.

Жлоб протопал в комнату омовений и, не особо церемонясь, швырнул меня в ванну. Не усадил, ласково и осторожно, а именно швырнул. Вот тут-то я и заподозрил, что дальше будет еще хуже.

Следом за шестерками в дверном проеме нарисовался и крепыш. Его голова, стриженная ежиком, некоторое время болталась туда-сюда с полным суверенитетом от остального тела, которое было скрыто тушей амбала и тушкой мумифицированного, потом такое положение вещей крепышу надоело, и, раздвинув своих подручных, он протиснулся вперед.

Наши глаза встретились. Не знаю, что было в моих, — наверное, желание опохмелиться, — а вот в его зенках явственно читались жестокость и готовность действовать. Что он и проделал, вытянув вперед руку и не менее профессионально, чем мумифицированный, охлопав мои карманы. Вынув, один за другим, все три пистолета, при полном моем — по случаю неважного состояния здоровья — бездействии, он с удивлением покачал головой:

— Ничего себе, вооружился! Зачем тебе столько металла на себе таскать, не золото ведь?

— А это, — хрипло сказал я, с трудом разомкнув слипшиеся после тесного контакта с его коленом губы: — Уверенней чувствую… я… себя…

— Что — до сих пор? — саркастически скривился он. — А чем ты у Пилота гремел?

— По слогам, пожалуйста, — попросил я. — Здесь присутствуют некоторые, которые тебя не понимают.

— Пилот — это Коновалов, — снисходительно объяснил мне, непонятливому, человек-рояль. — Прозвище у него такое.

— А, — отозвался я. — Гранатами я у него гремел. Припас парочку, хотел на добрую рыбалку сходить, да вот из-за тебя, дефективного, уже не придется — обе потратил.

— Ты не хами, а то я на тебя Пупсика натравлю, — предупредил он. — Я понимаю, что ты человек независимый и разговорчивый. Только Пупсик это быстро исправит.

— Как два пальца, — подтвердил из-за его спины амбал.

Черные круги перед моими глазами стали реже, к тому же сильно уменьшились в диаметре, так что я смог внимательно рассмотреть его. Он был велик и прост, как пирамида Хеопса. Проектировщики — мама с папой — зачем-то заложили в это туловище такую мощность, что рубашки на спине лопались. Зато по лицу было видно, что дальше дважды два не пошел. Да и не стремился к этому. У него, судя по всему, были другие интересы. Например, исцелять чужие пороки. В частности, строптивость и болтливость. И вряд ли он способен на что-то еще, кроме этой немудрящей работы.

— Не надо на меня Пупсика натравливать, — буркнул я, сделав выводы. — Ты у меня пистолеты забрал, а с твоим корешем без огнестрельного оружия лучше не связываться. Затопчет, как мамонт.

Пупсик довольно осклабился, думая, что я сделал ему комплимент. А крепыш почему-то решил, что время разговоров прошло и настало время подведения итогов. Чем он при этом руководствовался — не знаю, но к делу приступил незамедлительно, задвинув следующую неожиданную речугу, из которой я, между прочим, почерпнул много нового и интересного:

— Давай перейдем сразу к делу, братан, — и, поскольку с моей стороны возражений не последовало, продолжил: — Мы тебя сейчас тихо-мирно убьем, но ты не расстраивайся — ты хорошо поработал. Пипус не соврал — ты как раз тот чувак, который мне был нужен. А то, что помрешь — так ведь я так и задумывал с самого начала. Согласись, неплохой замес получился — даже с бутылкой хрен разберешься. Зря ты влез в это дело. С самого начала зря. Ну, так ты ж ничего не знал.

— Так это ты — сценарист? — удивился я. — Это у тебя такое больное воображение?

— Поаккуратнее, — снова предостерег он.

— Хорошо, — я не стал упорствовать. — А недоумки, которые пытались остановить меня, когда я с адвокатом из города сваливал — это тоже твоя задумка?

— И задумка моя, и люди мои, — гордо подтвердил он. — И никакие они не недоумки. Нормальные пацаны. А Красавчику ты лицо зря попортил — он так им гордился! За лицо я ему, конечно, заплачу, а вот помятый нос — это на всю жизнь.

— Тот тип, что поутру дверцей защемился? — уточнил я, и, уловив ответный кивок, поинтересовался: — Так и адвоката они сюда доставили?

— Ты башкой думай! — он презрительно скривил губы. — Зачем так грубо светиться? Человек, который доставил сюда Сутягина, о двойной игре даже не подозревает. Просто Красавчик с пацанами у него на хвосте сидели, а когда он свалил, сразу постарались взять адвоката. Если бы получилось — на меня все равно бы никто не подумал. За него уже ты отвечал, и все свалили бы на тебя.

— Жуткий термоядер, — согласился я, имея в виду крутизну сюжета.

— А то! — крепыш усмехнулся, имея в виду то же самое. — Я, брат, еще и не то заворачивать умею. Знал бы ты, как я нажил свой первый миллион.

— А чего ж меня раньше не убрали? — допускаю, что лежа в ванне под прицелом их не самых дружелюбных глаз, глупо было задавать такой вопрос. Но я не удержался — очень интересно было, понимаете? — Ведь была возможность.

— Саркисян косяк спорол, — с неподдельным огорчением вздохнул сценарист. — Я как-то не подумал ему сказать, что тебя сразу мочить нужно. А у него мозгов не хватило сообразить. Его главная задача была — забрать Сутягина. Он это и сделал. Потом позвонил и доложил, что отвез тебя к недостроенной свинюшне, живого. Я ему только тогда отмашку дал, что тебя убрать надо. Велел вернуться и сделать это. Он вернулся, только ты успел смыться. Ты вообще очень бойким пареньком оказался. Сразу мне не понравился. Не люблю я таких. Понервничать меня заставил. Я думал, ты мне реальных головняков подкинешь. Стал тебе постоянно названивать — вдруг клюнешь. И ты клюнул, когда согласился искать адвоката. Нет, я все-таки гений. Ты ведь не подозревал, что все это я придумал, правда? То-то и оно! Только ты опять успел вовремя слинять — когда мы пришли ночью, тебя уже не было. А за ночь ты успел наворотить кучу ненужных дел. Не зря я, сука, таких прытких не люблю. Но теперь-то мы тебя, слава Богу, поймали. Кончились твои заботы на этой земле, Мешковский!

— Я польщен. И весь этот крутой замес ты ради меня затеял? Все просчитал, все предусмотрел — чтобы порешить сегодня в этой ванне?! Черт, тебе в шахматисты идти надо. Ты Карпова-Каспарова на раз-два уделывать будешь. А чем я тебе насолил, если не секрет? В прошлой жизни босоножки спер?

Он рассмеялся — весело и неподдельно. Замечательное хладнокровие у человека, собирающегося вот-вот совершить убийство. Я грустно позавидовал.

— Хорошая шутка, Мешковский! Только ты мне вообще по барабану. Мне нужно Пипуса достать. Понимаешь, братан, он в свое время Пилоту топливо поставлял. Потом они посрались, и Пипус отвалил. Пилот на меня вышел — мы же с Пипусом в одном бизнесе, оба топливом барыжим. Пилота я выручил… Кстати, знатная тема, Пипус — идиот, что съехал с нее. А если он такой идиот, то, может, и остальной свой бизнес мне скинет? А? Как думаешь?

Я пожал плечами. Материи, которых он сейчас касался, были настолько далеки от меня, что отвечать не имело смысла.

— Не думаешь? — кривовато усмехнулся крепыш. — Вот и Пипус не думает. Потому что я ему пока ничего не говорил. Пусть сюрприз будет. — И заржал. Отсмеялся, вытер слезу и очень серьезно кивнул: — Ничего. Теперь уже скоро. Без адвоката своего Пипус даже не вякнет. А в смерти адвоката ты, Мешковский, виноват. Не уследил. И мы, друзья Пипуса, нашли тебя и жестоко покарали…

— Так адвокат, вроде, под Коновалова копал, — я не выдержал и перебил его. Крайне невежливо, но мной двигало неземное удивление, я даже не обратил внимания на ту часть его речи, что затрагивала меня. — Что ты против него-то имеешь?!

— А Пипус все дела в последнее время через него вел, — благодушно пояснил роялеобразный. — Без него он — как без рук. Точно не выкрутится. Тем более что до поры, до времени нам доверять будет. Недолго, правда…

— Фу ты! — выдохнул я. — А я-то грешным делом думал, что ты ради кореша своего, ради Пилота жопу рвешь…

— Я ни ради кого жопу не рву! — он гордо выпятил грудь колесом. — Пилот мне просто деловой партнер. Я вообще деловой человек, Мешковский. И, что бы я ни делал, я всегда делаю свой бизнес. Сечешь?

По дурацкой привычке многих тщеславных людей он расхвастался и выдал полный расклад своих действий, хотя никто его об этом не просил. А потом, когда попросили, раскрыл и мотивы. Ведь так хотелось услышать что-нибудь вроде восхищенного: «Да ты что! И это все ты сам придумал? Ай, молодца!», и он не удержался. Наверное, было до слез обидно, когда никто ожидаемых слов не произнес.

Но мне-то до его обид что за дело? Мне даже до Пипуса дела не было, хотя тот и оказался вдруг изрядным мудаком, коль таких друзей себе подбирает. При том, что мне всегда казалось, что он умеет разбираться в людях. Оказалось — дудки. Пипус мудак. Но мне и это было до лампочки. Мне вообще все население Земли было сейчас до лампочки. Потому что сам я в эту минуту ощущал себя без пяти минут трупом. Потому что сидел в ванне, из которой быстро выбраться невозможно — если мне очень, очень, очень повезет, успеют лишь фотокарточку попортить. Ведь в плане физподготовки я в данный момент чувствовал себя хреновастенько. А передо мной маячил роялеобразный человек — или наоборот, все равно сволочь и мишугенер. И за его спиной стояли еще двое — с реквизированными у меня стволами, между прочим. Поэтому мне едва ли повезет, и фотокарточкой тут не отделаешься.

Глядя на них, я с тоской подумал, что жизнь-то прекрасна, я в этом еще раз убедился не далее, как сегодня утром, сидя в машине у приютившей меня на несколько часов забегаловке. Да, жизнь… Так не хочется оставлять ее одинокой, без своего общества. Но, видимо, придется. Во всяком случае, вид выстроившейся передо мной троицы намекал именно на это. Совсем злые и ужасно беспощадные. Прямо трио бармалеев.

Знаете, что я вам скажу? Понятно, не знаете. А я все равно скажу. Когда живешь такой безалаберной жизнью, как у меня, постепенно привыкаешь, что рано или поздно найдется мудак, который тюкнет тебя ломиком по темечку или увеличит вес твоего тела на несколько свинцовых граммов, разрядив мимоходом пистолет. Или, на худой конец, проткнет ножиком. И постоянное ожидание подобного исхода рано или поздно все равно притупляет чувство опасности, начинаешь чувствовать себя в такой обстановке довольно комфортно — главное, побольше наглости. А остальное приложится. Ведь когда-нибудь все там будем, да?

Однако жить в ожидании возможной, но неопределенной и, желательно, неожиданной смерти — это одно. А сидеть в ванне и смотреть на трех полоумных, вполне настроившихся отправить тебя на тот свет — это, скажу я вам, совсем другое. Я испугался. Не понарошку, а совершенно по-взрослому. Потому что с них станется — пришьют и уйдут, и даже совесть их по ночам мучить не будет. А потому что нету ее, совести.

И жалко до слез мне стало Мишу Мешковского, неплохого, на мой взгляд, парня, который, если и делал кому гадости, то только по большой необходимости, когда его самого припирали к стенке. Заслуживает ли он смерти, граждане судьи? В его-то тридцать пять неполных лет — заслуживает ли он ее, я вас спрашиваю?! Да! Но не в большей степени, чем многие другие граждане нашей необъятной планеты по прозвищу Земля, достигшие его возраста. Так что ж теперь — всех в расход? Можно ограничиться десятью годами, нафига же сразу насмерть?

Но граждане судьи, даже попытайся я обратиться к ним с такой речью, все равно не стали бы меня слушать. Граждане судьи приготовились привести приговор в исполнение и теперь молча разыгрывали между собой право нанести coup de grace, удар милосердия.

Я вздохнул и до самых ушей заполнился тоской предчувствия нехорошего. Жизнь, такая прекрасная и удивительная еще час назад, вдруг вознамерилась покинуть мое бренное тело. И я приготовился устроить ей пышные проводы. Во всяком случае, — хоть это уже ничего и не решит, — не сморгну, когда в меня начнут стрелять. А в том, что они поставят точку именно посредством пистолетов, я не сомневался. Им не нужна была лишняя возня вручную с человеком, оказавшемся в положении загнанной крысы и который, возможно, как загнанная же крыса, будет защищаться до последнего. А пистолет — он холоден и суров, он такого шанса не дает.

Все бы, наверное, так и случилось, и расплескались бы мои мозги по стенам ванной комнаты, и кто бы и когда их собрал — неизвестно. Но вмешался окаянный человеческий фактор.

Человеки! Истинно говорю вам: никогда не давайте волю своему фактору, тем более, если дело предстоит серьезное. Иначе он сыграет с вами такую шутку, о которой вы с содроганием будете вспоминать всю оставшуюся жизнь. Если, конечно, она потом у вас будет, эта жизнь.

Крепыша вдруг обуяла жадность. Три штуки баксов, выданные позавчерашним вечером в качестве аванса, он решил изъять, поскольку, по его мнению, я в них больше не нуждался. Это было бы так, если бы он не протянул ко мне свои руки.

Но, стоило ему сделать это, и у меня родилось ощущение, что именно сегодняшним вечером я буду остро нуждаться в этих деньгах. И отнюдь не для организации собственных похорон. Потому что, протянув руку, он дал мне шанс. И глупо было не воспользоваться им, правда? В такой-то ситуации.

Вцепившись в эту руку мертвой хваткой, я резко рванул ее на себя. Игорек — я вспомнил вдруг, как называл его Пипус в разговоре по телефону — на ногах не удержался, да и трудно это было сделать на скользком кафельном полу ванной в пижонских туфельках на твердой платформе. В общем, как соскучившийся после долгой разлуки родственник, он полетел в мои объятия, перекувыркнулся через бортик и напрочь своротил лбом смеситель. Башка у него оказалась крепкой, от контакта с железякой не раскололась, но сознание ее покинуло.

Жадный, как зыбучие пески, парень накрыл меня сверху, чего я, собственно, и добивался. Его тело стало как щит, и вряд ли амбал и мумифицированный решатся открыть огонь, потому что вполне могут отправить в края богатой охоты своего командира, а сделай они это — и их неправильно поймут где-то там, я еще не знаю, где.

Я не ошибся. Стрелять они не стали. Видимо, они даже растерялись. А нечего! Нужно было уже давно разъяснить роялевидному Игорю ценности общечеловеческого бытия типа «жадность фрайера погубит» и тому подобные. Они не сделали этого, и их корешку пришлось до всего доходить собственной головой. В буквальном смысле.

Сжавшись, как пружина, я подтянул к груди ноги и, выдохнув все, что было в легких, резко распрямил их. Нижние конечности у меня, слава богу, были в порядке, в стычках страдала в основном верхняя — голова. Мне было жалко страдалицу, но в данный момент я порадовался, что ни Саркисяну, ни этому самому жадному Игорю не пришло в голову лупцевать меня по бедрам, лодыжкам и ступням. Сделай они это, и вряд ли туловище крепыша с такой красотой пронеслось бы по воздуху и обрушилось в конце пути на совершенно обалдевших от нереальности происходящего Пупсика и мумифицированного.

Человек с сухой головой, на долю которого пришлась верхняя часть командира — от пояса и выше — на ногах не устоял. С громким стуком многочисленных локтей, коленок и других костей он грохнулся на пол и был погребен под останками жадного парня. Пупсик, как более мощный, в стоячем положении удержался, прилетевшие ноги ловко отбил, еще раз продемонстрировав свою постоянную нацеленность на силовое решение любых проблем, однако пистолет, который у него был один, все же выронил.

Но, лишившись пистолета, не растерялся. Не таковский был человек. Оглядел себя, огляделся по сторонам, зарычал и кинулся ко мне. Надо понимать, мечтая вышибить мои мозги.

Я снова подтянул ноги к груди и, съехав по бортику ванны спиной — для ускорения, да и для увеличения дальности действия ног тоже — лягнул Пупсика, целя ему в лицо. Попал, куда мечтал, или нет — не знаю, но по Пупсику попал — точно. Хотя, честно говоря, моей заслуги в этом не было — по нему трудно было не попасть, слишком большой.

Готов биться об заклад обо что угодно и чем угодно, но самые хитрые в мире звери — это лошади. Потому что это они научили людей лягаться. Когда лев, нападающий на зебру, получает копытом в зубы, поинтересуйтесь при случае, каковы его впечатления. Царь зверей расскажет вам о них в не самых царских выражениях, потому что чувствовать себя будет, как использованный презерватив — смято и ненужно.

Примерно также чувствовал себя Пупсик. Он лежал в той же куче, что и первые двое, крайним сверху. И, пока его голова тряслась из стороны в сторону, стараясь вытряхнуть мозги из ушей обратно в черепную коробку, я успел, цепляясь за борта ванны, ворча разные слова, в том числе и матерные, выбраться наружу.

Но все-таки никакой лев, как оказалось, амбалу Пупсику в подметки не годился. Этот был сделан крепче целого прайда львов. Мой удар ошеломил его не больше, чем на минуту. По истечении которой он поднялся и сжал кулаки. При виде которых по моей коже — от макушки до пяток — проскакал табун диких мурашек. Потому что каждый кулак был двухлитрового диаметра, и попади такой в меня — и пришлось бы долго жаловаться на превратности судьбы. Если бы, конечно, он попал только один раз.

Но мои шансы по сравнению с теми, что были пять минут назад, все равно сильно выросли. За ту минуту, что Пупсик приходил в себя, я успел плотно встать на ноги на выложенном кафелем полу ванной. Кроссовки, что были на мне, здесь не скользили. Я мог действовать, и не стал просто так смотреть, как он ревет и сжимает ладони. Я схватил пригоршню грязного белья и бросил в него. Потом увлекся и стал бросать уже двумя руками.

Грязного белья у меня была целая коллекция. Носки с трудовым термоядерным запахом, многочисленные брюки, рубахи, футболки, плюс простыни, наволочки, пододеяльники… В общем, много всякого добра. И если от первых порций Пупсику, хоть и с трудом, удавалось отбиваться, то с того момента, как белье завалило его по колено, у него возникли определенные трудности — пошло постельное.

В конце концов очередной брошенный мной пододеяльник очень удачно наделся на амбала, — пока тот разбирался с прилетевшей секундами раньше наволочкой, — и я, бросив для острастки еще пару охапок, решил, что пришла пора потратить пару мгновений на осмотр места битвы. И, пока Пупсик, ревел, как осел-производитель, у которого внезапно вырезали все производственные мощности, обвел глазами ванную.

Срач, конечно, сумасшедший. Чьи-то ноги, руки. Куча разбросанной стирки. Единственным положительным предметом во всем этом бардаке была рукоятка револьвера, торчавшая из-под недельной давности трусов.

Мысленно потирая руки и предвкушая, как поведу беседу с ними, оглушенными случившейся неприятностью и безоружными, сам имея при этом на руках такого вот монстра с патронами «Магнум», способными даже трактор «Беларусь» сделать инвалидом, я нагнулся и подобрал пушку.

Но беседа не состоялась. Помешали два момента. Во-первых, нагибаясь, я увидел, как из кучи грязных тряпок выбирается неверно трясущаяся рука. Хохма была в том, что рука сжимала «Браунинг». А во-вторых, Пупсик, потерявший к этому моменту всяческое терпение, поступил с моим пододеяльником примерно так же, как Александр Македонский — с гордиевым узлом: он разорвал его. И я понял, что под этой тряпицей мне уже не спать.

Это было, впрочем, не единственное, что я понял. Одновременно у меня возникло непреодолимое желание сделать ноги. А то ведь пистолет и Пупсик на меня одного — это, знаете ли, многовато. Либо тот, либо другой до цели доберутся. И это будут последние воспоминания в моей жизни.

Поэтому я, изо всех сил отпихнув плечом еще не успевшего окончательно избавиться от спеленавшей его тряпки Пупсика, проскочил мимо и бросился к двери. Та оказалась незаперта, и я, вылетев на лестничную площадку, помчался вниз, вовсю нахваливая мумифицированного за то, что он оставил в моем кармане ключ от машины.

13

Вот ведь, да, как получилось?! Нет, ну вы скажите — ведь я же вас таки спрашиваю! Просто — судьба, у меня других слов для определения этой ситуации в лексиконе нету. Если уж не суждено мне отправиться в последнее великое плавание из собственной ванны, то я и не отправился. Сразу нашлось множество веских оснований для этого: то Игорька жажда наживы обуяла, то Пупсик ни с того, ни с сего в пододеяльнике запутался, то мумифицированный по лицу дружественно настроенной головой получил. А на самом деле, наверное, причина была совершенно в другом и всего одна: в моей книге жизни на этой самой странице в концовке было написано что-то иное. Интересно было бы почитать. Ну, да ладно, потом как-нибудь.

Я, не желая этого, нарушал правила дорожного движения через одно — нервы подводили. Как ни старался держать нормальную скорость, она почему-то постоянно и без спросу залезала выше положенного предела. Приходилось издеваться над собой и едва не через физическую боль приподнимать ногу, давящую на педаль газа. Трудно, а надо. Пару раз я проскочил перекрестки не на тот свет, и за моей спиной воздух густо заполнился матом водителей, под носом у которых я умудрился проскочить. Разок даже вырулил на дорогу с односторонним движением и прокатился по ней сотню метров, разглядывая удивленные лица идущих встречным курсом водил. Простите, коллеги. Говорю же — нервы.

Слава Богу, менты то ли ничего не замечали, то ли взяли на сегодня выходной — я их, во всяком случае, не видел, а они меня не останавливали. Может, и пытались, ну да говорю же — не видел. А поскольку следом еще никто не гнался с включенной мигалкой над головой, я решил, что все-таки мои шалости остались незамеченными.

Промчавшись в полупараноидальном виде без малого через треть города, я решил, что хватит, пора брать себя в руки. Троица, от которой бежал, если исходить из того, что я наблюдал в зеркале заднего обзора, за мной тоже не гналась, а потому ничто не мешало остановиться у обочины и спокойно обдумать дальнейшие действия.

Чем я и занялся. Трясущимися руками вынул из кармана сигарету, прикурил и первой же затяжкой едва не уничтожил ее полностью. Огромную дозу дыма пришлось выпускать ртом, носом и прочими отверстиями, которыми когда-то давно, по случаю, обзавелась голова. Я пригорюнился. Дело — швах, меня лишили последнего прибежища. Потому что любому, даже по пояс деревянному, ясно, что с этого момента у дверей моей квартиры будет сидеть засада. И, если я появлюсь там, второго шанса выбраться мне постараются не дать.

Более того, поскольку я стал на порядок опаснее, чем был до возвращения домой, то за мной начнут активно охотиться и в городе. Игорек с его зубами-клавишами создал себе массу проблем, расхваставшись. Впрочем, кто мог знать, что все обернется именно так? Когда я сидел в ванне, придавленный их суровыми взглядами, после тяжелой, но непродолжительной болезни скончалась даже надежда. А она, известное дело, последней умирает.

С той же информацией, которой одарил меня крепыш, я стал личностью без будущего. И кто их, спрашивается, просил? Я бы приехал домой, спокойно забрал из ящика свои три куска и постарался забыть об этих сутках, Леониде Сергеевиче и прочих безобразиях, свидетелем и участником которых стал. Им даже не нужно было меня убивать — я и так не стал бы трепать об этом языком направо и налево. Все равно не поверят. А лишать меня жизни только ради того, чтобы сохранить доверие Пипуса — это звучало и вовсе как-то наивно. Хотя… Может, крепыш в пипусах понимает больше меня?

Как бы там ни было, они решили сыграть наверняка, чем изрядно осложнили мою и без того несладкую жизнь. Я стал дичью, мишенью номер один для здоровой и неплохо организованной — в этом я убедился вчера утром — стаи товарищей. И, собственно, за что? Машину надо менять, потому что эти хуцпаны наверняка засекли ее номер, когда я приехал домой. А если и не засекли, то им ничто не мешает позвонить Пипусу и выяснить его.

Я резко выпрямился, словно у меня внутри, от горла до задницы, откуда ни возьмись появился лом. А что, собственно, мешает мне позвонить Пипусу? Ведь эти хуцпаны играли против него, так же, как и против меня, хотя и были одеты в цвета нашей команды. Но Пипус не знал об этом, а я знал. Значит, нужно просветить его относительно истинного положения вещей, чтобы потом, объединенными силами… И — того, а?

Мысль была далека от гениальной, к тому же не нова — я думал ее, еще подъезжая к дому. В смысле, позвонить. Но после того как мою голову встретило колено крепыша, мысль в панике ускакала прочь, ибо череп вдруг стал местом беспокойным и для нормального существования мало приспособленным. А теперь, когда угроза избиения миновала, получается, вернулась. Лучше места, стало быть, не нашла. Хм.

Впрочем, ладно. Ревновать мысли — занятие глупейшее и меня совершенно недостойное. Поэтому я снова влился в общий автомобильный поток и поехал искать телефон-автомат.

Таковой нашелся полукварталом дальше. Я трижды набирал по памяти номер пипусовского сотового, и два раза попадал не туда. Но тоже на сотовые. Их хозяева — люди занятые — обругали меня: один матом, другой идиотом и необработанной клизмой. Наверное, первый сидел в полном одиночестве, а второй был доктор. Уточнить я не успел — и тот, и другой сразу отключились. С третьей попытки я, наконец, сумел выйти на Пипуса.

— Да, — хрипло сказала трубка.

— Шолом, Соломон, — сказал я, идентифицировав его по голосу.

— Шолом, — неуверенно отозвался он. — Кто это со мной говорит? Кто, а?

— Мешковский.

— Мойша! — Пипус опять обрадовался так, как умел это делать только он один. — Шолом, Мойша! Я только недавно о тебе вспоминал! Ты не поверишь, но это было буквально две минуты назад. Две минуты, Мойша! Ты еще таки не стал богатым? Если стал, то поделись со своим старым другом, который постоянно о тебе вспоминает и который постоянно думает: где этот хороший человек Мойша Мешковский и во что он там опять вляпался?

— Спасибо, Соломон, от всего моего огромного сердца, — сказал я. — Я таки стал богатым, но поделиться не могу. Я стал богаче еще на один жизненный опыт. Тебе нужен чужой жизненный опыт?

— Зачем мне чужой, Мойша?! Я и так не знаю, куда этот хлам девать. Спроси у старого Соломона Крейцера, есть ли у него жизненного опыта, и я тебе отвечу: чтобы нет, так ведь да, и с каждым разом все больше! Если хочешь знать, Мойша, то клянусь тебе Давидом и Голиафом — даже не знаю, которым из них больше — я бы продавал его по сходной цене и давно уже стал миллионером в долларах США только через этот гешефт.

— Если бы его покупали, — согласился я. — Только этого, говорю тебе, никогда не будет, потому что людям не нужен чужой жизненный опыт, им дороже свои ошибки. Через это их голова наполняется ностальгическими воспоминаниями и они получают возможность погрустить за бутылочкой о годах, которые не вернуть.

— Мойша, — строго сказал Пипус. — Немедленно сознавайся, у кого ты спер эту мысль.

— Вот честно, нет, — возразил я. — Даже не думал. Она сама на язык пришла.

— Не может быть, — не поверил он. — Я ее уже где-то примеривал. Хотя, возможно, она из тех, что каждого рано или поздно посещают. Но в таком случае я поздравляю тебя, Мойша. Ты взрослеешь и становишься философом. А это не так плохо, как можно подумать, глядя со стороны. Это я тебе как старый еврей старому еврею говорю.

— Я не еврей, Соломон.

— Ха! И он будет мне рассказывать, кто есть еврей, а кто есть не еврей!

— Ладно, считай, как хочешь, — поспешил сказать я, пока он опять не начал размазывать сопли своих слов по стеклу моего мозга. — Ты мне вот что скажи, пока у меня солнечный удар не случился и я не упал на этой жаре в обморок. Я тороплюсь, Соломон. По какому поводу ты меня вспоминал?

— По какому поводу?! А я что, как старый друг не могу вспомнить тебя без всякого повода? Ну хорошо, ты угадал: я вспоминал по поводу. Тебя опять искал Игорь Водолазов. Спрашивал, не моя ли это машина, на которой ты ездишь. Ну, ты же знаешь, Мойша! Есть у старого Пипуса слабость: любит он похвастаться. И я сказал Игорю: да, это я подарил моему другу Мойше Мешковскому хорошую машину, которая будет служить ему верой и правдой до самой смерти, даже если он до нее вообще не доживет. Это все, Мойша.

Я покрылся испариной и заорал в трубку:

— Пипус, детка, одно слово: «да» или «нет»! Он номер спрашивал?

— Да.

— И ты его назвал?!

— Да. Ну, ты же знаешь старого Пипуса, есть у него маленькая слабость…

— Потом, Соломончик, потом, — оборвал я его. У меня для тебя имеется новость. Маленькая, но жутко вонючая. Только это, натурально, не телефонный разговор. Нам нужно встретиться где-нибудь тет на тет, и как можно быстрее.

— К чему такая спешка? — удивился он, но, сообразив, что вчера я начал заниматься делом, в котором он кровно заинтересован, заговорил по-другому. — Слушай, Мойша. На улице поэта Пушкина есть маленький ресторанчик «Славянский». Будь там через полчаса. И прихвати валидол. У меня слабое сердце!

— Я шприц с инсулином принесу, — буркнул я и положил трубку. Пусть пошевеливается. Хватит болтать, а то он скоро в этом искусстве меня переплюнет.

Ехать до «Славянского» на машине я не решился. Если он сообщил номера Игорьку, то автомобиль выдаст меня с головой — в большом городе его отыскать гораздо легче, чем человека-одиночку. Поэтому я воспользовался троллейбусом. Ощущения испытал острые и малопривычные, но время от времени необходимые, чтобы почувствовать себя ближе к народу.

Пипус ошибся, «Славянский» был далеко не ресторанчиком — перерос. Но не в этом дело. Я приехал на десять минут раньше срока, потому что не знал, за какое время люди добираются из одного места в другое посредством общественного транспорта и, чтобы не рисковать, пошел на остановку сразу после телефонного разговора.

Добравшись до пункта рандеву, я занял столик и стал терпеливо ждать. Измаяться, однако, не успел — Пипус был человеком пунктуальным и нарисовался в дверях за две с половиной минуты до назначенного срока. Осмотрел зал и, увидев меня, широко улыбнулся, отчего его мясистый нос стал похож на лампочку Ильича — ну, такой же красный.

За Пипусом в зал вошли двое. Видом — натуральные человеки-невидимки, им разве что вес мешал. По сотне кило на каждого. Все остальное — среднее: средний костюм, среднее лицо, средний цвет волос. Не знаю, как им это удавалось, но они были совершенно средние. Аж завидно. Однако уселись они не в середине, а с краю, у входа, чтобы держать его под наблюдением. У Пипуса слабое сердце.

Тем временем он сам подошел к занятому мной столику и уселся напротив.

— Мойша! Ты даже не поверишь, но мне приятно тебя видеть.

— Поверю, — буркнул я. — Чай, полгода не виделись. Срок, если тебя не оскорбляет это слово.

— Ай, перестань, — он махнул рукой. — Я уже не в том возрасте и не в том положении, чтобы обижаться с этих глупостей. — Он сделал пальчиками официанту, и тот мгновенно материализовался рядом. Это профессиональный секрет всех официантов — умение вычислять, кто из клиентов наиболее влиятелен, даже если тот не относится к числу завсегдатаев. И обслуживать такого с особенной быстротой. Глядишь, и чаевые будут посолиднее. Это не в качестве насмешки или упрека — боже упаси, у каждого свой хлеб. Сам проработал таксистом девять с лишним лет, знаю.

Пипус принял протянутое меню, посмотрел и несколько раз воткнул палец в листок. Официант забрал его и так же загадочно, как появился, рассосался в воздухе. Соломон посмотрел на меня и слегка виновато развел руками:

— Кушать хочу. Я как раз обедать ехал, когда ты позвонил. Ну, ничего. Тут покушаю.

— Сутягин мертв, — без раскачки, сразу, в лоб, сказал я.

— Оп! — хлопнул ртом Пипус. Покраснел от натуги и стал мрачным. Известие ему радостных эмоций явно не доставило. Вынул из кармана коробочку валидола — оказывается, свой имел, — взял таблетку и положил ее под язык. Потом посмотрел на меня повлажневшими глазами: — А ведь мы с ним когда-то вместе учились, Мойша.

— Он говорил, — я кивнул и стал ждать следующей его реплики.

— Говнистый, конечно, был человек, если начистоту, — просипел Пипус. В этот момент подошел официант и стал перемещать заказ с подноса на столик. Соломон некоторое время рассеянно рассматривал гарсона, потом немножко — меня, после чего неожиданно выпалил: — Бутылку водки! Живее!

Официант кивнул и привычно рассеялся в воздухе, оставив поднос на столе. Через полминуты нарисовался вновь, поставил две стопки — одну перед Пипусом, вторую — передо мной, ловко скрутил бутылке башку и аккуратно и поровну налил. И только после этого продолжил свое дело — сгружать блюда с подноса. Он оказался с понятием, этот парень с изумительной белизны салфеткой на локте.

Пипус поднял свою рюмку до уровня глаз и посмотрел на меня:

— Хоть и говнистый был человек, а помянуть надо. Нехорошо это — когда раньше времени умирать заставляют.

— Нехорошо, — согласился я и поднял свою стопку. Пить, откровенно говоря, не хотелось. И даже не в том дело, что Леонид Сергеевич не нравился мне, как человек. Просто я догадывался, чем может кончиться попойка, протекающая под разговор на тему чьей-то недавней смерти. Опять передо мной поплывут лица ушедших когда-то друзей — Бэка, Четыре Глаза… И если будет достаточно водки, то она, водка, начнет плакать, душа потребует чьего-то участия и, в конце концов, я проснусь сам не зная, где, и, вполне возможно, сам не зная, с кем. Но была альтернатива — пить мало или пить через раз, что, в принципе, одно и то же. У меня была еще одна немаловажная причина оставаться сегодня хотя бы относительно трезвым. Мне еще предстояло что-то делать с Игорьком и его друзьями, если я намеревался жить дальше в тишине и спокойствии, не боясь, что однажды появятся эти парни и предъявят счет.

Пипус выпил. Я тоже. Он взял с тарелки пучок зелени и закинул в рот. Я тоже. Прожевав и проглотив, он спросил:

— Кто это сделал?

— Я видел только труп, — я развел руками. — Мертвые неразговорчивы, этот — не исключение. Не знаю.

— А он мне был нужен, — угрюмо пробормотал Пипус. Официант уже ушел, и ему пришлось самому обслужить себя и меня. — Очень нужен.

— Скушай пельмешек, — попросил я.

— Зачем? — он с подозрением уставился на меня, ожидая какой-нибудь хохмы. И я не подкачал:

— Потому что это слегка успокоит тебе нервы, а то я хочу сказать тебе еще одну вонючую неприятность. Игорь играет за другую команду. Это он после твоего отказа начал снабжать Коновалова топливом. А потом подумал и решил, что и весь твой бизнес — аккурат его размерчик. Так что Сутягин — тоже его работа. Не лично, ты же понимаешь… Но сценарий писался им.

Пипус окаменел, но не больше, чем на минуту. Когда она истекла, он замахнул в себя водку и недовольно буркнул:

— Я еще не съел пельмешек, а ты меня уже добиваешь, — однако тарелку к себе придвинул и принялся уплетать, указав одновременно на вторую такую же — мол, не отставай. И я не отстал, поскольку тоже еще не обедал.

Ел и думал, что реакция Соломона на последнюю реплику совсем не такая, какой можно было ожидать. Он даже не стал глотать валидол или, на худой конец, воздух ртом. Он просто выпил водки и стал пожирать пельмени. Странная какая-то реакция, положа руку на сердце.

Отодвинув от себя опустевшую тарелку, я спросил, стараясь развеять недоумение в собственной голове:

— Ты не очень удивлен, Соломон, да?

— Таки нет, — он покачал головой и тоже отодвинул от себя пустую тарелку. — Не удивлен. Я чего-то подобного ожидал. Нужно быть либо идиотом, каких не бывает, либо врагом народа, чтобы отправить моего Леню куда-то к черту на кулички в такой момент. Водолазов, натурально, не идиот. Иначе бы он не стал тем, кто он есть. Поэтому я предполагал, что он, может быть, враг, — поковыряв зубочисткой в зубах, он налил себе еще, попытался налить и мне, но, увидев, что у меня полная, удивленно спросил: — Ты чего ждешь?

— Я через одну, — объяснил я. — У меня сегодня еще дела. Много дел.

— Ну, как хочешь. Бери пюре, — сказал он и выпил, и на этот раз я последовал его примеру. Пипус, хоть и был евреем до мозга костей, но — русским евреем. Водку пил, как абориген. Закусив, посмотрел на меня и спросил: — А ты, Мойша, совершенно уверен в своих словах?

— Конечно, — отозвался я. Глупо было сомневаться в том, о чем мне рассказал человек-рояль, правда? Уж ему-то точно от такой выдумки никакой выгоды не было.

— Да-а, — протянул Пипус. — Вот сволочь. Значит, ему бизнеса моего захотелось… Тебе-то нет резона врать мне, точно? — Я пожал плечами. В принципе, это было оскорбление, но он сейчас находился на взводе, а потому подобные промашки с его стороны в расчет можно было и не брать. — И что теперь, Мойша? Я остаюсь совсем один, как Моисей перед Господом Богом. Ты свое расследование завершил, гешефт поимел, уходишь на покой. Водолаз с Коноваловым в одной упряжке. Вот, значит, как эта воздушная сука тогда выкрутилась… Значит, теперь к Водолазу липнет. Думает, что там сила. Ну, что? В принципе, он, наверное, прав. И понять его можно. Это мы с тобой, Мойша, под богом ходим, и, случись что, еще побарахтаемся. А Пилот — он под государством сидит, да. И придет день, когда государство его пошлет… На покой. А тут барахтайся, не барахтайся — от покоя не отвертишься. Вот он и придумал себе запасной аэродром. Под крылышко к Водолазу. По-моему, все логично, а, Мойша? Старый Пипус еще умеет сложить один и один?

Теперь уже я протянул руку, взял бутылку, налил себе, ему, выпил. Зажевал зеленью и, совершенно по-босяцки вытерев рукавом рот, медленно проговорил:

— Давай станцуем от печки, Соломон. Дело свое я, если и завершил, то об этом еще никто не знает, даже я. Гешефта с него не поимел по указанной выше причине — Водолаз твой играет за другую команду. Он заплатил мне только задаток за то, чтобы я отвез Сутягина в Томск. За само расследование так и не заплатил, хоть и обещал. Вместо этого с двумя своими корешками — Пупсиком и еще каким-то…

— Маленький, сухой? — перебил меня Пипус.

— Откуда знаешь? — прищурился я.

— Это Ходок, — просипел Пипус. — Они с Пупсиком друг от друга — ни ногой. Расстаются, только когда Ходок опять на тюрьму уходит.

— Я так и думал, что он уголовник, — кивнул я. — Заточкой пользоваться умеет?

— Как я — шариковой ручкой.

— Тогда, наверное, Сутягина он угондошил. Адвоката заточкой приткнули. Но ты слушай на меня, я дальше травить буду. Они посадили меня в ванну и порешили убить. А на десерт Игореха мне славную хохму рассказал — как он придумал удалить из города Леонида Сергеевича и повесить всех котов на меня. Ну, и про остальное тоже. Убить Мишу Мешковского им не удалось, он ловко сбежал, в чем совершенно не раскаивается, но эти шлимазлы меня теперь ищут, так что я волей-неволей продолжу заниматься этим делом… Правда, теперь уже на полной самоокупаемости.

— Тогда конечно, — сказал Пипус и снова налил водки. Я пить не стал, а он употребил. — Тогда мы, получается, вдвоем, да, Мойша? Но ведь двое — это мало. Или я ошибаюсь? Или мы справимся?

— Ты меня спросил? — удивился я. — И зря. Я тебе скажу — я не знаю. Мне очень хочется, чтобы двое — это не мало, и что мы справимся. Но, полагаю, одного хотения мало. Надо что-то делать. Надо наступать, пусть даже и огородами, с тылу, чтобы они не знали. Полагаю, так будет даже лучше.

— И ты собираешься наступать? — спросил Пипус.

— А у меня выбора нет, — я пожал плечами. — Либо я доберусь до них первый, и тогда еще будут шансы выйти из этой истории с головой на прежнем месте, а не за пазухой. Либо они доберутся до меня, и тогда мне — хана. А я не люблю, когда мне — и хана. У меня от этого прыщики на заднице вскакивают.

— Я дам тебе денег, — сказал Пипус. — Дам тебе новую машину. Та уже засвечена, я так понимаю? И дам сведения, какие смогу, если они тебе нужны. Если мы с тобой в одной лодке, нам надо грести в одну сторону.

— Логично, — я кивнул. — Где я смогу все это получить?

— Сейчас мы пообедаем и поедем ко мне в контору. Там я дам тебе деньги. Машину сам купишь. А насчет сведений — какие тебя интересуют?

— С кем крутил дела этот Водолаз. Желательно, с адресами. Не клиенты, а партнеры по бизнесу, желательно примерно равные по масштабам.

— Я понял, про что ты, — Пипус махнул на меня рукой. — Только это немного не так называется. Ты хочешь имен и адресов? Так их у меня есть. Только опять-таки в конторе. Что ты еще хочешь?

Я пожал плечами. Трудно вот так, сразу, выловить в голове, среди множества вопросов, именно те, которые будут тебя интересовать по данному делу. Для этого нужна тренировка, а тренировки у меня не было. Я, в конце концов, жалкий таксист, а не гениальный сыщик или еще кто-нибудь из той же серии.

— Кто он вообще, этот Водолаз? — спросил я наконец. — Если взять его по жизни?

— Если мы возьмем Водолаза по жизни, то нас стошнит, — решительно буркнул Пипус. — По жизни он сволочь. И это я на него не бублики крошу, потому что обиженный, это правда. Он начинал фарцовщиком, потом женил на себе богатую бабу лет на десять старше. Баба через полтора года исчезла в неизвестном направлении, но против Водолаза у ментов ничего не было. Родственники отсудили квартиру, но у него остались все ее деньги — натурально, у меня тогда таких не было, вот какая она была богатая. Потом началась вся эта дребедень со сменой общественного строя, и Водолаз стал работать с нефтепродуктами. Как партнеры мы работали неплохо. Выгодно. А когда нынешний губер на выборы шел, Водолаз его деньгами ссудил. И теперь он не просто Игорек, а Игорь Сергеевич стал, потому что сидит в областной администрации и заведует поставками топлива. Он теперь, ко всему прочему, глава топливно-энергетического департамента, Мойша. Видная фигура, большой человек. Меня по старой памяти без звонка принимает, но вообще-то к нему на обделанной кобыле не подъедешь. Только, Мойша, бизнесом своим он продолжает баловаться. И, насколько я знаю, у него всегда были дела на стороне. С фарцой он связей не обрывал, а фарца скоро перешла в мафию. Так что вот так вот.

— Ага, — сказал я. Теперь стало, по крайней мере, ясно, откуда у этого хуцпана столько подручных. Мафиозные шестерки. По большому счету, ничего особенного, кроме феноменального сгустка наглости, из себя они не представляют — я проверял. Но если их много, то это уже не есть хорошо. Потому что триллион муравьев и слона, пожалуй, схарчат.

Мы допили водку, и Пипус поднялся:

— Ну что, поехали?

— Поехали, — сказал я и тоже поднялся.

— Надо будет Валентине, жене Сутягина, позвонить, — задумчиво сказал Пипус. — Утешить, что ли? У него же трое детей осталось. Хорошо — наследство немалое, на воспитание хватит. Все равно сегодня позвоню.

— Можешь не стараться, — сказал я. — Ее нет дома. Я тебе не говорил? Я у него в квартире побывал. Сегодня ночью. Никого там не было. Кроме мертвого Сутягина в туалете. И не было довольно давно.

Пипус уставился на меня внезапно остекленевшими глазами и медленно опустился обратно на стул. Эта новость потрясла его почему-то куда больше известия о смерти адвоката или о предательстве Водолаза. Причину я видел только одну — любовь. Хотя с трудом мог представить себе горячую страсть между почти пятидесятилетним дядькой и матерью троих детей.

— Повтори, что ты сказал, — потребовал он. Фраза прозвучала хрипло, и эта хриплость, наложившись на обычную пипусовскую сиплость, сделала слова почти неразборчивыми. Но я разобрал. И повторил. — Ее нет! — отрешенно пробормотал он. Слепо пошарил себя по груди, нащупав, достал из кармана все ту же коробку валидола и сунул в рот сразу целую пригоршню таблеток. — Жестоко…

Что именно жестоко, он объяснять не стал, встряхнулся, как выбравшаяся из воды собака и, бросив: «Пошли, что ли?» — направился к выходу. Я пожал плечами и пошел за ним. Странно все это. Хотя, в принципе, мне-то что за дело? В данный момент я ехал за деньгами и сведениями, больше меня ничто не касалось. А то, что наши с Пипусом интересы совпали, было на руку и ему, и мне. Надо было пользоваться друг другом, пока есть возможность. А что до чувств — то каждый волен иметь их. Какие заблагорассудится.

14

Я снова был на тропе войны. Храбрый воин Мишок из славного племени Детей Дороги. Сидел в только что купленном «Мерседесе» — весьма престарелом, но все еще бодром. А чего, нормальная машина. И цена, если с рук берешь, вполне сносная. Пипус выделил мне по доброте душевной десять тысяч долларов — ровно столько, сколько обещал Водолаз. Но Водолаз сказал «дам», а это еще не «на, возьми». Соломон был проще — открыл сейф и вытащил оттуда кейс, набитый баксами. Потом объяснил, что это у него просто так, на всякий случай запасец, ведь случай может быть всякий, да, Мойша? Ты на, пересчитай. Вот я тебе еще и записную книжку дам. Нет, верни на родину, я тебе партнеров Водолаза сам продиктую, а ты записывай.

Я записал. Невелик список — десять человек, адреса, телефоны. Генеральского среди них, понятное дело, не было.

Покинув Пипуса, который обещался открыть наступательные действия по всему фронту, я отправился готовить рейд по тылам. Поехал на авторынок и за четыре тысячи баксов купил у подержанного мужика его такой же подержанный «Мерседес». Но на внешний вид машины мне было глубоко плевать. Я на ней блядей снимать не собирался. Она мне была нужна сугубо как средство передвижения.

С покупкой этой машины да с оформлением документов на нее я провозился до восьми вечера. Придурок, производивший переписку автомобиля на мое имя, попытался скрыться в восемнадцать ноль-ноль — мол, у него рабочий день закончился. Но я насыпал ему в уши целую гору словесного навоза, и он согласился довести дело до конца, за что я наградил его полтишком баксов в виде чаевых. Пусть купит себе двухместный самолет, мне не жалко — я сегодня богатый.

Непривычная полнота карманов, как ни странно, занимала не особенно. Куда больше я был озабочен проблемой дальнейшего существования меня, как активной человеческой единицы, в этом городе. Потому что, простите, дело близилось к ночи, и хотя на улицах было довольно светло, это ни о чем не говорило — лето, знаете ли, темнеет поздно. Поэтому о ночлеге следовало подумать заблаговременно. Спать в машине не хотелось — отвык, да и возраст не тот. Подозреваю, что после такой ночевки у меня и кости болеть будут, и прочие разные суставы. Но, поскольку в собственное жилье возвращаться было небезопасно, приходилось выдумывать что-то еще. Конечно, я мог отправиться в тот недомотель, где несколько часов покемарил утром. Но меня мало привлекала такая перспектива — часов в восемь соседи за стеной начали громко и пьяно заниматься любовью и делали это довольно долго, так что выспаться мне удалось только благодаря водке, да и то с большим горем пополам, И я не был уверен, что подобное не повторится и сегодня. А посему мотель, как место ночлега, хоть и не без колебаний, отмел — слишком уж тонкие там стены. Думаю, меня с радостью приютила бы генеральская дочь Анюта, но тут тоже возникало препятствие, на сей раз очень материальное, в виде несколькометрового забора вокруг замка ее папашки. Как эту стену преодолеть вторично, я не представлял — гранат у меня уже не было. Вернее, остались дома, куда я соваться не собирался. Да и будь они под рукой, повторять номер было глупо — «бис» мне никто не кричал, а тактика противодействия, скорее всего, была уже выработана. Говорят, на ошибках учатся. Правильно говорят.

В общем, с ночлегом была напряженка. Хотя, собственно, имелись варианты разъехаться по друзьям, благо, таких было немало. Работа в таксопарке поспособствовала. Но, во-первых, большинство из них были люди семейные, и влезать в их уютный быт с идиотской просьбой «Дай переночевать» казалось не совсем уместным. А во-вторых (о тех, кто не был обременен семейными узами), они имели совершенно дурацкую привычку приводить к себе домой разнообразных особей женского пола и коротать с ними время, причем во время такого коротания совсем не сияли от радости, когда кто-то звонил в дверь. По себе знаю.

Но, с другой стороны, до ночи было еще далековато, и, следовательно, оставалось время что-нибудь предпринять. Не относительно ночлега, а вообще. Вдруг да сыщется где-нибудь дурочка вроде давешней Аннушки, которая согласится поделиться со мной постелью. Все равно ведь в этом мире все завязано на женщинах. Вот и французы говорят — «шерше ля фам». И Пипус повторил мне примерно слово в слово: «Найди мне, Мойша, его жену, и я тебе безбедную жизнь обеспечу». Я ему, конечно, не совсем поверил, но кое на какую благодарность, тем не менее, можно было рассчитывать. Кроме того, люблю помогать влюбленным. Сам, помню, по молодости страдал от неразделенной любви, и до сих пор жалею, что не нашлось тогда человека, который сумел бы мне помочь. Глядишь, и вырос бы из Михи Мешковского не разгильдяй Мишок, а вполне упитанный, снаряженный очками и прочими портфелями, дорогой Михаил Семенович. Но тогда такого человека не нашлось, и тем приятнее было мне исполнять эту роль сейчас. Хотя, конечно, от влюбленных сердец благодарности ждать не приходится — слишком эгоистично сие чувство. Но когда-нибудь, может быть, они все-таки вспомнят меня и помянут добрым словом. Выгоды, конечно, никакой, но все равно приятно. Очень уж я сентиментальный тип.

Вынув из кармана список, я пробежал его глазами, прикидывая, с кого начать. Глупая затея. Глупее и выдумать нельзя. Большинство фамилий были мне незнакомы, а две или три были знакомы лишь постольку, поскольку я долго ездил на такси и имел привычку заправлять машину на принадлежавших им заправочных станциях.

Я бросил бумажку на панель управления и крепко задумался. Поездка к любому из этих граждан все равно ничего не давала. Ну, допустим, я приеду, и что дальше? Сделаю круглые, наивные, как у мышки, которая какает, глаза, и предложу покаяться? Так я не исповедник, у меня это даже на роже написано. При виде нее люди не только правду говорить не станут, а просто запрутся на все засовы, да еще и дедушкину берданку из тайника вытащат. Просто так. На всякий пожарный.

Нужно было искать какой-то другой путь, и я искал его. И чем дольше продолжались мои поиски, тем больше я склонялся к мысли, что нужно просто в наглую нагрянуть к генералу Коновалову и поговорить с ним относительно Пипуса, и, если он в курсе событий — а он должен быть в курсе, — узнать у него о семье адвоката. Ход, конечно, рискованный, хлебом-солью меня там вряд ли встретят, даже чаю не предложат, но ведь они и не ожидают такого выкрутаса, а внезапность, как учил незабвенный товарищ Суворов, есть половина успеха. Глядишь, что-нибудь и получится.

Я позвонил Пипусу и узнал номер генеральского телефона. Соломон поинтересовался, что у меня на уме и не думаю ли я последовать примеру Водолаза, на что я ответил, что на уме у меня одна огромная мозоль, а думать я не могу, потому что происшествия последних дней заметно подпортили работоспособность моей думалки. И повесил трубку. Пусть занимается своими делами, а мои оставит мне. Я в них как-нибудь сам разберусь.

Набрав номер генеральского телефона, я некоторое время наслаждался верещанием гудков вызова, потом той же степени приятности мужской голос ворчливо осведомился, какого, собственно, мне хрена надо.

— Старого, — сказал я. — Генерала хочу.

Голос некоторое время помолчал, из чего я заключил, что его хозяин умеет проводить мыслительную работу, потом сказал:

— А это я и есть.

— Товарищ генерал! — радостно завопил я. — А это вам старый знакомый звонит. Уж я на звание друга не претендую, боюсь, сегодня ночью вы меня неправильно поняли. Я не хотел бить вас пистолетом сильно, он просто сорвался. Скользкий, сволочь, как медуза. Вы не сердитесь, товарищ генерал?

— Так это ты, — задумчиво протянул он. — Рад тебя слышать. Несказанно рад. Просто описался от восторга. И чего тебе надо?

— Участия, — всхлипнул я. — Я съездил-таки к адвокату, как вы советовали…

— Я советовал? — озадаченно спросил он. А потом, сообразив, что я, собственно, шутю, хмыкнул: — Ах, ну да. Ну, и как он себя чувствует?

— Отвратительно, — соврал я. — Дела — ни к черту. Натурально, никакой клиентуры. Да и какой, спрашивается, клиент пойдет к адвокату, который ведет прием, сидя на унитазе?

— Так что тебе надо? — уже нетерпеливо-холодно осведомился генерал.

— Поговорить надо, — на этот раз я решил ограничиться чистой правдой. — Об адвокате. О его семье. О Пипусе и обо мне. Ну, и о тебе, наверное. Тоже не помешает.

— Прямо вот так — взять и поговорить? — ехидно уточнил он.

— Нет, — возразил я. — Не прямо вот так, а лицом к лицу, желательно, конечно, чтобы наедине, хотя если будут свидетели, я тоже особо возражать не стану.

— Смелый?

— Нет, — я покачал головой. — Просто разговор очень нужен. Почти как деньги.

— Вот как? И когда же ты хочешь поговорить?

— Чем скорее, тем лучше. Хотелось бы прямо сегодня. Только скажи своим охранникам, чтобы они не убивали меня сразу. Я этого не люблю и разговор просто не состоится.

— Понятно, — усмехнулся генерал, вернее, его голос в трубке. — Прямо так и скажу. Ладно, подъезжай. Я все равно сегодня весь вечер дома буду.

И я поехал к нему. А почему нет, раз приглашают? Хотя, конечно, если бы сам не напросился… Ну, да не в этом дело.

Машину я, как и в прошлый раз, светить не стал. Фиг они угадали. Хоть какое-то время у меня будет возможность оставаться незамеченным, случись что. С «Субару»-то вон как фартануло.

Дойдя пешком до ворот, я сунул два пальца в рот и оглушительно свистнул. Получилось хорошо. Помнится, в детстве за такие шалости меня папа кипятильником драл, потому что соседка как-то с перепугу с полсотни яиц разбила. Куриных, естественно. Купила в магазине, несла домой, мечтая сожрать под водочку десяток-другой, а тут я со своими пальцами во рту. Папа мне долго эту соседку поминал. Других соседок — тоже. Но сейчас его рядом не было, и кипятильника того — не было, и я даже не знал, где они и что с ними. А потому наслаждался вовсю. Еще пару раз свистнул — вторично с двух рук, а в третий раз — просто так. Языком к небу. Кайф!

На третий свист отворилась памятная калитка и из нее выполз какой-то тип, уже начавший слегка расползаться по краям по случаю надвигающихся сумерек. Вчера я был у замка тоже вечером, но заметно позже.

— Ты бы себе в задницу дунул, там тоже дырка, — недовольно буркнул тип.

— А я до своей дотянуться не могу, — простодушно ответил я. — Давай, в твою вдую.

— Чего? — он офонарело захлопал ресницами.

— А чего, — подзадорил я. — Роднее будешь.

— Заткнись! — прорычал он, когда смысл сказанного дошел до его изъеденного молью и прочими паразитами мозга. — Что-то больно ты веселый. Можно и огорчить. Это тебя, что ли, генерал приказал встречать?

— Огорчать не надо, — возразил я. — Чревато. А вот кого вам приказал встречать генерал, у вас спросить надо, натурально.

Это была, как ни странно, чистая правда. Я, конечно, договорился с Коноваловым о встрече, но ни имени своего, ни фамилии, ни даже прозвища не назвал. И фиг его, воздушного, как шарик, знает — может, он еще кого ждет. Но размытый тип удивил меня, спросив:

— Ты Мешовский?

— Пардон, Мешковский, — поправил я.

— Один хрен, — отмахнулся он.

— Это ты один хрен! — возмутился я. — А моя фамилия Мешковский. У моего папы, которого Семой звали, была фамилия Мешковский, и у моей мамы тоже была фамилия Мешковская, в девичестве — Приходько. Про бабушек и дедушек врать не буду, я их не помню — память хреновая, но моя фамилия Мешковский!!!

— Ты чего кипятишься? — удивился тип. — Подумаешь, букву пропустил. Ну, извини, коли обидел. Ты проходи, — и отошел в сторонку.

Я подозрительно посмотрел на него и сжал в кармане рукоятку пистолета. Кому как, а мне с ним спокойнее. Чем-то не нравился мне размазанный сумраком тип. Что-то в нем было такое, что говорило: не поворачивайтесь спиной! бьет, сильнее, чем током.

Но я все-таки прошел мимо него, я храбрый парень. И меня — вот счастье-то! — по темени не тюкнули. Однако во дворе я остановился и обернулся, предлагая охраннику идти если не впереди, то, во всяком случае, рядом.

Тот понял намек, встал рядом, и мы, похожие на добрых старых приятелей, но вовсе не добрые старые приятели, скорее, злые новые недруги, пошли по гравиевой дорожке, которой я вчера не пользовался по случаю ползанья на четвереньках, по направлению к дому.

У генерала все-таки был вкус. Во всяком случае, дизайнерский. Если его ботанические познания начинались и заканчивалось астрами, то двор он оформил неплохо, даже используя для этого одни только астры. Уютно и вполне респектабельно. Особенно на фоне многобашенного строения.

В замок я тоже попал не так, как вчера, а через дверь. Получил прекрасную возможность вблизи рассмотреть место ночного обитания большинства представителей дворцовой стражи, и воспользовался ею. Опять же, уютно и вполне респектабельно. Камин с вертелом. Журнальный столик, правда, изрядно обшарпанный и, не смотря на полировку, производящий впечатление заляпанного жиром. Кресла — не жесткие, но и не мягкие, как раз такие, чтобы можно было сидеть с удобством, но особо не расслабляться. Тумба с телевизором и видеомагнитофоном. Козел с ружьями, чего можно было ожидать в таком месте, как ни странно, не было.

Зато в наличии присутствовали три человека, один из которых имел на голове ослепительной белизны повязку. Я только мельком мазнул по нему взглядом, но сразу узнал того типа, который вчера так упорно и так безрезультатно боролся с собственной ширинкой, а напоролся на рукоятку моего пистолет. Человек предполагает, а Бог располагает, что поделаешь.

Вчерашний травмированный тоже посмотрел на меня, но, в отличие от моего, его взгляд был откровенно навязчив. Видимо, соображал — видел меня где-то, или я ему таки приснился. Ни до чего не додумавшись по этому поводу, человек с повязкой снова уставился на экран телевизора и занялся более привычным для себя делом. Однако громкий голос моего провожатого, явно рассчитывавшего привлечь к себе внимание, снова заставил его посмотреть на меня, на этот раз откровенно враждебно.

— Мешковский! — произнес провожатый таким тоном, каким рыболов, снимающий с крючка рыбу, говорит: «Есть одна!».

Если он рассчитывал на всеобщее внимание, то он своего добился. Теперь взгляды всех троих церберов изучали меня, как потенциальную мишень. И под этими взглядами я почувствовал себя несколько неуютно. Как карась на сковородке. Ощущение того, что рано или поздно тебя употребят, к приятным отнести трудно.

Хранители главного тела областной гражданской авиации, наверное, догадывались, кто я есть и какую роль сыграл во вчерашнем хипеше. И теперь, как гончие, были нацелены на меня, раздразнившего их охотничьи инстинкты. Очень, понимаете ли, жалели, что нет команды «Ату!».

Но у меня в кармане был пистолет, и они видели это — брюки оттопыривались совершенно недвусмысленным образом, так что трудно было ошибиться и принять это за потенцию. Ни фига, пусть подумают, прежде, чем бросаться по следу. Я — дичь зубастая, одного-двоих обязательно за собой утащу. Если повезет, даже всех. Их тут не так много.

Сообразив, что атмосфера накаляется до непредсказуемого градуса, провожатый схватил мой локоть и потащил за собой. Наверх — туда, куда я вчера благополучно добрался и без его помощи.

— Это ты вчера тут наследил? — с плохо скрытым любопытством спросил он, когда стало ясно, что наших слов никто из оставшихся внизу не услышит.

— Много будешь знать, стариком скоро сделаешься, однако, — туманно ответил я. — Тебе что — сказали, чтобы ты по дороге меня вопросами угробил?

— Нет, — буркнул он и обиженно заткнулся.

Я облегченно вздохнул. Никакой потребности в общении, тем более с этим расплывчатым типом, я не испытывал. Молчанье — золото.

На втором этаже дорогу нам неожиданно перебежала давешняя Анна. Куда она бежала, не знаю, но, увидев меня, резко затормозила и уставилась, как на привидение. Я подмигнул ей в сторону охранника, и она слегка расслабилась. Охранник же ее внезапную остановку истолковал по-своему:

— Что, Анечка, нового человека увидела? Это Мешковский. Есть подозрение, что во всех наших вчерашних неприятностях виноват именно он. Тебе это интересно?

— Ын-нет… — сказала она, запнувшись. Потом развернулась и побежала дальше. Провожатый счел своим долгом объяснить мне:

— В этом доме, понимаешь ли, слишком редко бывают гости. А это — генеральская дочка, ей шестнадцать лет и давно пора трахаться, как всей нормальной молодежи, а папаша ее под замком держит. Строгий папаша. Вот она и оборачивается на каждое новое незнакомое лицо.

Это у меня-то незнакомое лицо? Скажу тебе по секрету, ты глуп, как паровоз, гражданин охранник. Но вслух я сказал другое:

— Ну, да.

И уже сам заткнулся на всю оставшуюся дорогу, чем провожатый, любивший, видимо, хорошо и со вкусом поболтать, остался шибко недоволен. Но утешать его я не стал. Страдать от этого, в конце концов, будет его желчный пузырь, а не мой.

У генеральских помещений опять, как и вчера, сидели двое. Правда, не тех картежников. Те проштрафились и, я думаю, попали в немилость. Сегодняшние сидели за тем же столиком, но с очень каменными лицами, похожие на шизиков, впавших в ступор. Даже при нашем появлении они оттуда не выпали, хотя, я сильно подозреваю, что, появись я здесь один, реакция оказалась бы совсем другой. Так что провожатый был для меня, как визитная карточка — позволял поддерживать реноме в глазах окружающих.

Только вот меня бесила его привычка докладывать всем и каждому, кто я такой. Не разочаровал он меня и на сей раз, громогласно объявив:

— Мешковский!

Но эти церберы даже ухом не повели. Наверное, воспитывались у хорошего дрессировщика, который умело сочетал метод пряника с методом кнута. Результаты оказались восхитительны.

И без того обиженный мной расплывчатый тип разобиделся еще больше, не получив своей пайки внимания на этом посту. Стал темным, как время суток за окном. Я даже слегка посочувствовал ему. Но все равно ни слова не сказал. Перебьется.

Зато я выкинул милую хохму, когда он провел меня через генеральскую спальню по лестнице в его кабинет, куда вчера мне так и не довелось сходить, не смотря на старательные наставления Аннушки. Набрав полную грудь воздуха, я сработал под охранника:

— Мешковский!

Натурально, я сам не ожидал, что получится так хорошо. Вот не вру. А получилось. И расплывчатый из серого стал темно-вишневым, когда генерал, сидевший к нам спиной, обернулся и, грозно нахмурившись, сказал:

— Асхат! Твои вопли за километр слышно! Я работаю! А ты, в конце концов, охранник, а не мажордом.

Провожатый смерил меня ненавидящим взглядом и попытался оправдаться:

— Андрей Ильич, вот честное слово…

— Уйди! — прогромыхал, как бомбардировщик, гражданский авиагенерал. — Мы с тобой позже побеседуем.

Охранник, а не мажордом смиренно скрылся в темноте лестничного прохода, и генерал, проводив его озверелым взглядом, обернулся ко мне, неуловимым движением всех двухсот с лишним мышц вернув себе вполне пристойный человеческий облик.

— Явился?

— Согласно вашему приказанию! — Я вытянулся во фрунт и приложил руку к непокрытой голове. Пусть генеральское сердце кровью от огорчения обольется. Подорвать моральный дух противника — уже наполовину победить. Опять-таки А.В. Суворов. Хотя, может быть, и не он. Слишком много войн, слишком много полководцев, в том числе и языкастых.

— Я тебе не приказывал, — мягко возразил генерал. — Ты сказал, что нужно поговорить, я согласился. Уж больно тема для разговора интересной показалась. Так что присаживайся поудобнее и начинай.

Я осмотрелся. Деловой стиль делового человека. Рабочий стол, несколько сейфов, все свободные от них стены были заставлены книжными шкафами и стеллажами, набитыми, однако, отнюдь не книгами, а кипами толстых папок, подшивок, бумаг. Директор крупной компании с громадным количеством связей, что поделаешь. Вот и окопался среди макулатуры. Что с того, что он генерал гражданской авиации? Не самолет же ему, в самом деле, в свой кабинет тащить.

Стул для посетителей у него был только один — стоял в углу, сиротливый, как побирушка у подземного перехода. Не знаю, стоял ли он тут раньше, или его принесли специально к моему приходу, но, думаю, я тут все же не при чем. Должен же был хоть кто-то навещать его в этом логове раньше. Ну, там, посидеть, поболтать, сигарету выкурить. Сами, в общем, знаете.

Я вытащил стул из угла, поднес его к генеральскому столу и, поставив задом наперед, уселся, свесив руки со спинки. И уставился на Коновалова. Тот, отложив в сторону шариковую ручку о десятке разноцветных паст, уставился на меня. Так мы и сидели, изучая друг друга при свете электричества, минуты две. Вчерашней ночью у нас для этого, извините, не было времени — в лунном свете не очень хорошо видно.

— Ну? — прервал, наконец, молчание генерал.

— А вот, — отозвался я.

Он еще раз внимательно осмотрел меня и заметил:

— Так это ты вчера в моем доме похозяйничал. А с виду и не скажешь — не Шварценнегер, вряд ли и Брюс Ли. Обычный оборванец, хоть и достаточно крупный. К тому же явно любитель выпить. Я прав?

Я кивнул и протянул ладошку:

— А до скольки проживу, скажешь?

— Скажу, — он не мигая смотрел на меня, совершенно уверенный в своих гипнотических способностях, чего, по секрету, не было и в помине. — До самой смерти и проживешь. А теперь ты скажи мне, что у тебя за разговор по поводу Пипуса.

Я не стал отказывать, раз просят. К тому же это была моя идея.

— Ну, в общем, прихожу я вчерась домой, а меня — тюк по голове. Твои, как оказалось, дружки — Водолаз и его шестерки. Кстати, это он тебе мое имя назвал? — генерал кивнул. Я повторил его немудрящий жест, подтвердивший мою догадку, и продолжил: — Они, наверное, были сильно обижены жизнью, потому что отнесли меня в ванную и пожелали убить. Но Великий Аллах — нет воли под солнцем, кроме его — решил, что умирать мне еще рано…

— Короче! — потребовал генерал.

— Угу, — согласился я и продолжил. — Выполняя волю Великого Аллаха, да пребудет сила его нерушимой, я остался в живых. Я вам, товарищ генерал, как ответственное лицо ответственному лицу прямо так и заявляю: мне это не понравилось!

— А при чем здесь Пипус? — удивился он.

— А при чем здесь Пипус, когда речь обо мне? — возмутился я. — Твои недоразвитые соратники сейчас караулят в моей квартире и бороздят городские просторы в надежде отыскать меня и нарушить волю Великого Аллаха, да святится имя его и приидет царствие его. Так вот, хочу сообщить тебе пренеприятнейшее известие: я не хочу умирать. Позвони сейчас им и скажи, чтобы они прекратили охотиться, а то ведь у меня тоже есть кое-что, — я многозначительным жестом ощупал карман брюк.

— Вижу, — усмехнулся генерал. — Только не вздумай сейчас воспользоваться этой штуковиной. Все равно у тебя ничего не получится. Просто не успеешь, — он хлопнул в ладоши, и из-за сейфа, незамеченный мною раньше, вышел еще один охранник. В руке у него был привычный ПМ Я не удивился — чего-то подобного ожидал. Все-таки трудно предположить, чтобы воротила такого масштаба, к тому же свихнувшийся на почве собственной безопасности, согласился встретиться со мной один на один и чтобы при этом меня предварительно даже не обыскали. — Ладно, Андрей, можешь слегка расслабиться.

Сомневаюсь, чтобы Андрей действительно расслабился. Его работа заключалась как раз в обратном. Но на свое место за сейфом он все же вернулся. Невидимый, только носки туфель слегка высовывались, теперь я их хорошо наблюдал.

— Завидное внимание к моему визиту. Меня так не часто встречают.

— Личный телохранитель, — пояснил генерал. — Зачем рисковать. Вчера ты продемонстрировал, на что способен.

— А я это… — я скромно потупился, — Еще и крестиком вышивать…

— Ну, ладно, давай прекратим лясы точить, — оборвал меня Коновалов. — Мне, конечно, приятно с тобой словом перекинуться, но не настолько, чтобы тратить на это весь вечер. Я человек занятой, да и тебе, думаю, тоже ни к чему затягивать разговор.

— А вот тут вы совершенно правы, товарищ Коновалов, — согласился я. — Только осмелюсь напомнить, что вы еще не позвонили своим хуцпанам на предмет прекращения охоты за мной.

Генерал задумчиво уставился туда, где под тонкой кожицей урчал, перерабатывая пищу, мой желудок. Потом встрепенулся и сказал:

— Хорошо, я позвоню им. Только ты запомни: ничто не помешает мне после твоего ухода перезвонить и отдать распоряжение о возобновлении охоты, так что сам решай — стоит ли сейчас звонить.

— Я уйду — и ты перезвонишь? — переспросил я.

— Обязательно перезвоню, — кивнул он.

— Это подло. А я думал, что мы подружились. Хорошо, не звони. Давай сразу о деле. У тебя есть зуб на Пипуса. А через Пипуса — и на его адвоката, который раскопал на тебя кой-какой компромат. Хотя, собственно, иметь зуб на адвоката глупо — все равно он, по случаю собственной кончины, ничего предъявить не сможет. Да и, собственно, не в нем дело. Здесь и сейчас я представляю Пипуса. И, как деловой человек — деловому человеку, хочу сказать: кончайте бомбами друг в друга кидаться, садитесь за стол переговоров.

— Ну, предположим, я бомбами не кидался, — усмехнулся генерал.

— Согласен. Вчера это был мой грешок. Но ведь ваша непримиримая дружба, если я, конечно, не ошибаюсь, началась далеко не вчера. Кто-то когда-то отдал приказ убить Бебича, и потом попытался свалить вину на другого. Я не буду играть с тобой в жмурики, Коновалов. Я тебе со всей своей рабоче-крестьянской прямотой скажу: я знаю, что этот кто-то был ты. Так что кидался ты вчера бомбами или нет — не суть важно.

— Пипус, конечно, себе в представители не еврея выбрать не мог, — буркнул генерал. — И я, русский человек, в своей собственной стране должен терпеть этот ваш мерзкий акцент! Да еще и дурацкие обвинения в свой адрес выслушивать. Не слишком ли жирно? А что ты скажешь, если тебя сейчас, прямо здесь, пристрелят, потом разрубят на кусочки и спрячут в мусорных контейнерах в разных концах города?

— Дурацкая совершенно идея, — заметил я, так и не испугавшись его брызжущей желчью речи. — Пока я един — я непобедим, и — ты будешь смеяться, но это, натурально, так — я хочу побыть в этом состоянии подольше. А бублики ты на меня зря крошишь. Я не еврей. Просто у меня дикция такая. Впрочем, мне нравится. Только я так и не услышал ответа на свое предложение.

— А что ты хочешь услышать? — взорвался он. — Что я сожалею о случившемся и постараюсь искупить вину собственной кровью?! Так ты этого не дождешься. Что сделано — то сделано, и отрабатывать назад уже поздно, да и зашли мы с Пипусом слишком далеко.

— Попробовать-то можно, — мягко возразил я. — За пробу морду бить или денег требовать не станут. Зато и он, и ты сможете по ночам спать спокойно. Ведь получалось же у вас раньше жить в согласии, так почему снова не попробовать?

— Ну, допустим, — слегка ослабил пружину сопротивления Коновалов. — Допустим, я попробую. А ты с Пипусом-то на эту тему говорил?

— Нет, — я помотал головой. — Визит к тебе — это полностью моя инициатива. Узнай о ней Пипус, он бы проклял мой род до седьмого колена в обе стороны. Но его я беру на себя. Он согласится, если ты сделаешь одну вещь.

— Вот! — генерал резко навалился грудью на стол и вытаращил в мою сторону все пять пальцев своей правой руки. — В этом-то и проблема! Ничего у него не выйдет, так и передай. Я с ним дел больше иметь не собираюсь. Пусть он заливает свой керосин себе и своей семье в одно вонючее место.

— При чем здесь керосин? — изумился я. — Да ты, я смотрю, больше еврей, чем я и Пипус, вместе взятые: ты жопу дьяволу отдашь, лишь бы твой гешефт выгорел. Ну, так я ж не о керосине говорю.

— Не о керосине? — переспросил он, снова откидываясь в кресле. — А о чем тогда?

— О женщинах, — ехидно выдохнул я. — О них, пучеглазых. Пипус пойдет на мировую, если ты согласишься — просто так или за деньги — вернуть ему жену Сутягина.

— Кого вернуть? — переспросил генерал. — Жену… кого?! — и вдруг, чуть не рухнув с кресла, зашелся в истерическом хохоте. — Вот старый козел! Вот неймется ему! Трех детишек однокашнику настрогал, а теперь и вдову себе забрать хочет! Умора! Она же его на пятнадцать лет младше, и он пятнадцать лет с ней любовь на глазах у всех крутит. Теперь, что ли, официально решил?

— Я не знаю, что он там, в своей голове, решил, я в нее не лазил, — недовольно заметил я. Взрыв генеральских эмоций мне по вкусу не пришелся. — Пусть делает, что хочет, тебе-то что? Ты верни ему бабу, и вы опять станете закадычными друзьями.

— Нет, не станем, — покачал головой Коновалов. — Потому что мы ими и не были. Да и потом — где я ее возьму?

— В каком смысле — «где»? — не понял я. — Куда спрятал, там и возьмешь.

— А я ее не прятал, — он покачал головой. — С чего ты взял?

Его заявление озадачило меня. Конечно, верить недругу на слово глупо, но, с другой стороны, какой смысл ему врать? Если хотел отказать, то мог бы сказать: не отдам, и все тут. И я ничего не смог бы поделать. Утерся бы и поехал куда-нибудь еще. Правду искать.

— А Водолаз мог ее взять?

— Мог, — согласился Коновалов. — Этот все может. Темный тип. Опасный и скользкий. И без сердца. Но, если это и его рук дело, то он мне не докладывал. Он мне вообще ничего не докладывает. Не он от меня зависит, к сожалению, а я от него. Так что тебе придется с ним самому встречаться, чтобы выяснить все наверняка.

— Вот досада-то, — вздохнул я. — Как-то не сообразил поинтересоваться, пока они меня в ванне держали. Хотя, если все это — его затея, то вполне логично получается…

— У тебя все? — посмотрев на часы и вдруг заторопившись, спросил генерал.

Я задумался. Все ли у меня? А пожалуй, что и все. Спросил, что хотел. Правда, ответы получил совсем не те, которых ждал. Ну, да Бог с ним, какой-то результат после моего визита появился — уже хорошо.

— Ну, так что? — поинтересовался я. — Разговаривать мне с Пипусом, или нет? Вам же обоим будет лучше. Ты, понятно, все равно свои топливные дела через Водолаза вести будешь. Но мне мороки меньше — хоть с тобой конфликт закроется. А с Водолазом как-нибудь разберусь.

— Поговори, — согласился генерал. — Пожалуй, ты прав, так будет спокойнее.

— И мне можно надеяться, что по пути отсюда меня не попытаются убрать твои охранники?

Коновалов обвел взглядом кабинет и удивленно сказал:

— Думаю, если бы мне очень захотелось, ждать, пока ты поедешь назад — глупо. Тебя и тут неплохо кончить можно. Езжай спокойно.

— Вот спасибо, — я встал. — Привет домочадцам.

И пошел к выходу — по лестнице, через спальню и коридор, где ко мне присоединился все тот же провожатый. Обида на меня душила его до слез, и он не выдержал, попрекнул:

— Зачем ты это сделал, Мешковский?

— А вот такая вот я сволочь, — я огорченно шмыгнул носом.

15

Я ехал в город, размышляя, чего я, собственно, добился этим визитом. Выходило, что почти ничего. Если я правильно понял Коновалова, то Водолазов свои действия с ним не очень-то согласовывал, считая себя рангом повыше. Тут Пипус оказался прав. Так что мои проблемы с Игорьком придется решать отдельно. Ну что ж, я, по крайней мере, обезопасил себя со стороны генерала, а это уже плюс. Работать на два фронта не хотелось — никогда не был ни многостаночником, ни ударником коммунистического или там посткоммунистического труда. Это, извините, не про меня.

А вот то, что передо мной осталась только одна мишень — это хорошо. Появилась возможность сконцентрировать весь свой потенциал — уж какой бы он ни был — и нанести в эту самую мишень один-единственный, но решительный удар. Договориться с Водолазом так же легко, как договорился с генералом, я не рассчитывал. Если у первого был на меня так себе, зубчик, то у второго вырос огромный моржовый бивень. А кому понравится, когда его бьют головой о смеситель, а потом ударом ноги в грудь отправляют в полет? Любой обидится. И я, окажись на месте главы топливного департамента, обиделся бы. А тут еще куча лишних сведений, которые он сдуру напихал мне в голову… Короче, повод не любить меня у него был.

Зато от визита можно поиметь еще один плюс. Если удастся уговорить Пипуса пойти на мировую, то и он может бросить все свои силы, деньги и связи на борьбу с Водолазом, против которого должен быть настроен весьма решительно. Все-таки, человек у него не жвачку — миллионный бизнес отжать хочет. Не думаю, чтобы Пипус нашел, что возразить мне по этому поводу. И уговорить его на мир с Коноваловым — вряд ли проблематично. С этой целью, собственно, я и направлялся в город.

Размеренное тарахтенье мотора, настолько тихое, что воспринималось как простая вибрация, успокаивало и убаюкивало. Погруженное в нарождающуюся ночь шоссе было почти пустынным — редкая машина проскакивала мимо, как большая хищная птица, чтобы снова исчезнуть во тьме. В общем, идиллия. Картина, которой я не наблюдал уже полгода, даже больше — с тех самых пор, как меня поперли из таксопарка и я стер со своего герба девять черных клеточек, брошенных в два ряда.

Но, перестав быть таксистом, я не перестал быть романтиком дорог. И сейчас, вертя одной рукой баранку, а другой, высунутой по локоть в окно, держа сигарету, я кайфовал. Я испытывал наслаждение полетом — почти как парашютист, который несется в свободном падении, но наверняка позаботился, чтобы его парашют раскрылся. Только у меня было преимущество — ни один парашютист не может быть уверен на все сто, что в нужный момент купол над его головой все же возникнет, и это есть серьезная ложка дегтя в их бочке меда. Езда же на машине использования парашютов не предусматривала, максимум — ремни безопасности, а они у меня были пристегнуты. По старой привычке, после того, как лет восемь назад я увидел продавленную чуть не насквозь баранкой грудную клетку. Неважно чью — важно, что она могла и не оказаться продавленной, сделай ее владелец вовремя незамысловатое движение рукой. С тех пор я много раз видел похожие картины, но такого впечатления они уже не производило — сам я каждый раз страховался. Береженного бог бережет.

В зеркальце заднего обзора сперва мелькнули, а потом прочно обосновались огоньки автомобильных фар. И начали быстро приближаться, увеличиваясь в размерах. Я неодобрительно покачал головой. Не люблю таких спортсменов. Они создают проблемы на дорогах. Из-за них нормальному водиле приходится быть постоянно начеку. Я, пользуясь отсутствием других машин, шел со скоростью сто сорок кэмэче и считал, что этого достаточно даже для летчика за рулем. Все-таки, автомобиль имеет кое-какие конструктивные отличия от самолета. Но тот, кто крутил баранку шедшего в кильватере драндулета имел, очевидно, иное мнение на этот счет.

По тому, как быстро он меня настигал, я прикинул его скорость. Где-то в районе ста семидесяти, не меньше. Если при такой прыти финишируешь не там, где планировал, то никакие доктора не смогут склеить твои кости в первоначальную конструкцию.

А парень, удравший то ли из психушки, то ли с очередного этапа Формулы-1, продолжал быстро настигать меня. И, как в сказке — долго ли, коротко ли, настиг. Причем, скорее, коротко, чем долго.

И, когда машины сравнялись, все мое неодобрение как рукой сняло. Сквозь боковое стекло я увидел белую повязку на голове пассажира и кое-что пострашнее повязки, а именно — дуло автомата. Генерал не сдержал обещания. То ли передумал, то ли уже в тот момент, когда давал его, замышлял недоброе — трудно сказать. Да и не важно это. В данный момент для меня имели значение только три вещи на Земле. Два глаза человека с повязкой — левый и правый. Один, который щурился, и второй, который ловил меня на мушку. И дуло автомата, рыскающее почти перед самым стеклом «Мерседеса».

Клацнув зубами, я слегка притопил тормоз и тут же отпустил его. Давить сильнее было опасно — занесет. Получилось, как одноразовое вливание, только в моем случае — выливание. Скорости. Сосед, не ожидавший такой хохмы, сразу ушел вперед, но тут же и сам притормозил, попытавшись подравняться. Я повторил фокус, и ему пришлось проделывать все по новой.

Я еще трижды рискнул повторить трюк, но, когда скорость упала до семидесяти, понял, что ша, хватит. Потому что человеку с повязкой такие пятнашки могут в конце концов надоесть, и он начнет стрелять, не дожидаясь, когда моя гениальная голова и его злобная мушка окажутся на одной линии. С его-то огневой мощью, да при нашей упавшей скорости, шансов остаться в живых у меня практически не будет. Пропадать ни за грош чегой-то не хотелось.

Дождавшись, когда начнется более или менее ровный участок дороги, я сбросил ремень безопасности, включил нейтральную скорость и дернул ручник. Порву — и черт с ним. Открыл дверь и вывалился наружу, стараясь пристроиться к асфальту попластичнее, чтобы ненароком чего-нибудь себе не сломать.

Ручник, как ни странно, сразу рваться не стал. «Мерседес», подагрично подергиваясь, укатил вперед, а я, прокувыркавшись за ним с добрый десяток метров (слава Богу, как и старался, довольно удачно — во всяком случае, обошлось без переломов), остановился и, кусая от нетерпения губы, вытащил из кармана пистолет.

Хитрое действие под названием «торможение с управляемым заносом» на такой скорости совершать было небезопасно, но парень, сидевший за рулем догонявшего меня авто, не знал этого, и попытался провернуть такую штуку. Я сразу сообразил, к чему он клонит, когда машина вдруг резко затормозила, вскинул пушку и убил все патроны, которые в барабане, да плюс еще один — который в стволе. Сколько раз попал — неважно, главное — вообще попал. Машина, и без того неустойчивая — скоростью к дороге ее уже не прижимало, а водитель, то ли растерявшийся из-за моей канонады, то ли поврежденный одной из пуль, позабыл завершить маневр, и тачку, хоть и повело юзом, но совсем не туда, куда задумывалось изначально — вообще вышла из-под контроля.

Недовольно порыскав носом по дороге, мой недавний преследователь оказался возле кювета и, аккуратно привстав на два боковых колеса, снес ограждение и рухнул вниз.

Я поднялся и заглянул туда. Высота довольно приличная — дорогу поднимали метра на два, может, чуть меньше. К тому же внизу громоздились здоровенные валуны, некоторые — весьма неприятной формы.

К поверженному уже врагу я шел без спешки. А вдруг бензобак ему пробил, а вдруг как раз в этот момент бензин заливает пространство под капотом и подбирается к зажиганию, которое любитель быстрой езды — вот клянусь своим плавательным пузырем — позабыл выключить? Я совсем не хотел подетально кружить в воздухе рядом с такими же разобранными ребятами, только что покушавшимися на мою жизнь. Если суждено в эту ночь кому-то летать, то пусть это будут они.

Но я добрался до места, где преследователи ушли с трассы, и ничего за это время не случилось. Наверное, в бензобак не попал, а если и попал, то бензин тек в невзрывоопасном направлении. Оно и к лучшему, потому что я получил возможность побеседовать с оставшимися в живых.

Таковые были. Человек с повязкой. Водителя я напрочь изуродовал — видимо, подсознательно целился именно в него. Патроны «магнум» превратили его голову в нечто совершенно невразумительное — во всяком случае, я так и не смог понять, видел его в генеральском замке, или нет.

А вот перевязанный был жив, хоть и не вполне здоров. Если вчера, после непродолжительного знакомства с рукояткой пистолета, он отделался только шишками да ссадинами, то сегодня, после несколько более растянувшегося контакта с острыми валунами, по которым машина проехалась крышей, голова его превратилась в совершенное поле боя — вся в рытвинах окопов и воронках взрывов. И вся в крови.

Небольшой «Опель» стоял теперь, как и полагается всем нормальным машинам, колесами книзу. Но, в отличие от всех нормальных машин, вид имел, как грошовая шлюха — помятый до неприличия. Пассажирская дверь была распахнута, и забинтованный, выпав из нее туловищем, пытался подтянуть к себе автомат, вывалившийся из салона при падении. Но оружие заклинило меж камней, и оно не поддавалось усилиям владельца. Автомату и там было неплохо.

Я подошел к человеку с забинтованной головой и наступил на его беспокойную руку. Тот сразу оставил свои попытки и, скрипя зубами, потребовал:

— Слезь!

— Пожалуйста, — я выполнил его просьбу, присел рядом и, немного повозившись, вынул-таки автомат из расщелины. Потом засунул ствол пистолета забинтованному в ухо и спросил: — Это за что же вы меня так, а? Я вам под хвост соли насыпал, или зачем? Я вам в кошмарных снах снюсь, или почему?

Забинтованный меня не понял. Логично. В его положении я бы и сам себя не понял. А потому подал свой вопрос в более пространной форме:

— Слушай на меня, ты, мишугенер контуженный. У меня нервы совсем ни к черту, хоть я и сам часто горюю по этому поводу. А еще у меня дурная наследственность и трехкратное сотрясение мозга в память о золотом детстве. И двое последних суток были жутко трудными — прямо пером не описать. Так что в моральном смысле я совершенно никакой. Запросто могу и на курок нажать. Так что отвечай быстро, как по бумажке: кто вам приказал этих глупостей — меня к дедушке отправить?

— Какому дедушке? — он опять не понял. Ну, просто отчаянье берет — глупый, как пробка. Мне бы на моем месте растеряться от невозможности растолковать ему самые простые вещи, но я, человек упертый, продолжал гнуть свою линию.

— Мой дедушка, — пояснил я, — давно мертвый дедушка. Да не в дедушке дело, ты, шлимазл. Кто заразил твои дурные мозги идеей убить меня?!

В его глазах засветилась непонятная тоска. Хотя, поднапрягшись, понять ее все-таки можно было. С одной стороны, очень не хочется предавать своих хозяев. Синдром собаки — нельзя кусать руку, которая кормит, а то рука обидится и никаких вкусных косточек тебе уже не перепадет. Но, с другой стороны, деваться-то некуда: рядом сижу злой я, держу в одной руке пистолет, в другой — автомат, и нет никакой гарантии, что не задействую этот арсенал. Потому что сам сказал, что с нервами у меня непорядок, а накануне даже продемонстрировал, насколько непорядок. Так что единственная реальная, хоть и не стопроцентная возможность избежать пули в голову — быстрые и честные ответы. То есть, опять же, предательство кормящих.

И он, зажмурив глаза, сдал их, как сдают стеклотару — задаром и быстро. Мне даже понравилось. Если бы парень раньше сообразил, что от него требуется, то цены бы его забинтованной голове не было. Впрочем, сам ответ сверхновой для меня не вспыхнул. И сказал он мало, и сказанное было, в общем, ожидаемо:

— Коновал.

— Угу, — кивнул я. — Значит, падла он и сволочь. Хуцпан и мишугенер, и клейма на нем нет. Ставить пробы негде, даже если постараться. Это действительно его работа?

В принципе, сомневаться в причастности генерала к покушению у меня особых причин не было. Просто вдруг мелькнула в мыслях какая-то тень — то ли человек, то ли музыкальный инструмент… И я решил уточнить.

— Его или Водолаза, — промямлил забинтованный. — Вышли они вместе, а кто у них главный — черт разберет. Говорил, по крайней мере, Коновал.

— И што-то я дико извиняюсь, — опешил я. — Это как получается? Пока я находился в гостях у генерала, он еще одного гостя принимал? И мне об этом не доложился? Забавно!

— И что ты теперь делать собираешься? — убито поинтересовался забинтованный, сделав вид, что свой последний вопрос я задал куда-то в себя. Но я простил ему. Фиг с ним, не бить же за это. И так через раз дышит. Да и не суть важен был для меня ответ.

— А у меня выбор небогатый, — я задумчиво, поскольку его вопрос попал в струю моего мыслительного процесса, покачал головой. — Либо пульку себе в голову пустить, чтобы избежать позора, либо вернуться в замок и все точки над всеми буквами расставить. Все равно генерал мне покоя не даст, хоть и обещал. А если не генерал, то Водолаз постарается. Либо они — меня, либо я — их. Но когда вопрос ставится так, то я завсегда предпочитаю, чтобы я — их. Водолаз еще там?

— Когда я уезжал, был там.

— Ну, тогда прощевай, — пожелал я. — Поеду одним выстрелом двух зайцев валить. Что я, не охотник, что ли?

Я поднялся. Забинтованный посмотрел на меня ненавидящим взглядом. Если на чистоту, то я его вполне понимал — когда догоняли, думали, дадут пару очередей, и все. И по домам. Ан вышло вона как. Я, нехороший, не только концы не отдал — они вообще ни разу выстрелить не успели. А я, как в тире, расстрелял их — с фатальным исходом для одного и полуфатальным — для другого. В общем, попали аккурат в ту самую яму, которую для меня готовили. А забинтованный, оставшийся живым после такой неожиданности, еще и вынужден был сдать с потрохами своих хозяев. А теперь я уходил к генералу — хотя я все равно пошел бы к нему после случившегося — и чувство вины, ответственности за предательство, грызло его самым непотребным образом. Так что, оставаясь в полумертвом виде в этом кювете, он имел все основания ненавидеть меня. И винить его за это было глупо.

В голову вдруг пришла мысль, и она мне понравилась. Я снова опустился на корточки перед забинтованным и протянул ему «Смит и Вессон»:

— Возьми, дорогой. А то ты в нетранспортабельном состоянии, а тут дикие звери шатаются — мыши, крысы, бомжи всякие. Хоть отстреливаться будешь.

Он с готовностью схватил протянутый мною пистолет, но стрелять сразу не решился. В моей руке, направленный в его сторону, подрагивал автомат, так что риск благородным не выглядел. Но оружие принял — да и не мог не принять. Психология — я наверняка знал, что, стоит мне повернуться спиной, и он нажмет на курок. Он же ни ухом, ни рылом, что там патронов нет. Я ж его об этом не предупреждал, с честным видом засовывая пистолет ему в ухо. Если и считал выстрелы — что тоже вряд ли, — то где гарантия, что я не зарядил барабан по новой? В общем, он думал отыграться за все. Наивный.

Я вторично поднялся и пошел к дороге. За моей спиной и в самом деле сухо щелкнул боек. Ну, попытка — не пытка. Через долю секунды тишину разорвал рев отчаянья. Спорю на миллион долларов, которого у меня все равно нет, что вырвался он из глотки забинтованного.

Ну, да пусть его. Покричит и перестанет. Я даже не обернулся, продолжая идти своей дорогой. Все равно ничего интересного не увижу. Пусть издыхает в гордом одиночестве. Зато на пистолете останутся его отпечатки пальцев. Это я сотворил такую головоломку для ментов — машину довел до аварии внешний обстрел из пистолета, который почему-то находится в руке пассажира этой машины. Либо пассажир летать умеет, либо пистолет радиоуправляемый — так, да? Ну, в общем, пусть думают. У них голова для этого лучше приспособлена. Хотя, исходя из того мизера, что я оставлял здесь, и полного отсутствия других улик, любую голову можно сломать об эту загадку. Разве что забинтованный парень останется жив и расскажет все, как было. Но он это вряд ли сделает — я имею в виду рассказ, — потому как милиция и его по головке не погладит. Ну, не любит она, когда с автоматами по ночным дорогам раскатывают.

В общем, я оставил забинтованного одного — пущай делает, что хочет. Хотя особого набора развлечений у него все равно не было.

Подойдя к «Мерсу», заглохшему метрах в двадцати пяти от того места, где я выбросился без парашюта, я забрался внутрь и осмотрел его. Техника, знаете ли, нежная, на такие фокусы, что я с ней проделал, не рассчитанная, так что осмотр лишним не стал. Впрочем, единственная обнаруженная неполадка укрывалась в ручном тормозе. Он все-таки не выдержал. Машину остановил, но ценой собственной жизни, как Анна Каренина. Только у нее чего-то там отрезало, а у тормоза тросик порвался.

Но в данный момент ручник мне был нужен, примерно как мертвому — апельсин. Я все равно не собирался им пользоваться в ближайшее время. Поэтому, особо не горюя, завелся и поехал в обратном направлении. Наводить разборки с товарищем генералом, чье поведение мне совсем не понравилось.

Сказать по правде, я не дышал огнем и не дрожал ноздрями в ожидании боя. В данный момент я меньше всего походил на бойцового дракона. Общее состояние организма, мягко говоря, оставляло желать лучшего. И вообще, я подозревал, что его больше нет, этого состояния. Оно испарилось, распылилось — на водку, на секс, на стучание по голове и остальным частям фигуры (причем, как мне, так и мною), на нервы и на бессонные ночи. В общем, я истончал до состояния привидения. В моральном, имею в виду, плане. Мне бы сейчас не к генералу сквозь ночь лететь, лелея в голове планы крутых разборок, а устроиться дома на собственной уютной, хоть и не очень новой, зато многоспальной, постели. Принять часиков по десять сна на каждый глаз, потом еще пару месяцев где-нибудь на черноморском побережье… Вот тогда бы я был готов к предстоящей схватке. Но все вышеуказанное в силу разных причин мне не грозило, так что приходилось довольствоваться собой таким, какой есть. Возможность выбора — такая роскошь в эту ночь была для меня недоступна. Но я смирился с неизбежностью и даже не жужукал.

Опять свернул на дачную дорогу. Она стала уже родной и привычной — я ее за последнее время буквально вызубрил, от зубов у меня отскакивала. И в печенках сидела. Но все равно ехать надо было, потому что, сами понимаете, производственная необходимость. Раз уж решил рядовой российский таксист (хоть и бывший) Миша Мешковский — партийная кличка «Мишок» — испытать себя в роли частного детектива, то и нефиг ему отступать. Нефиг, да и некуда.

Машина рыскала носом по узким и изрядно разбитым дорогам дачного поселка, светом фар вырывая из темноты то поросшие малинником заборы, то какие-то непонятные в этом раздробленном свете деревья. В общем, сюрреализм на всю катушку. Сонный кошмар Сальвадора Дали в кубическом периоде, ежели таковой у него был. У меня-то ничего подобного точно не было, так что я в таких картинах не нуждался. Другое дело, что моего мнения по этому поводу никто не спрашивал и — нравится, не нравится, а президент поправится — мне приходилось любоваться расчлененными красотами ночи.

Когда до генеральского замка оставалось три поворота, — метров сто пятьдесят, хотя я точно не подсчитывал, — навстречу, невесть откуда взявшийся, выпрыгнул какой-то автомобиль. Что за техника, чья, и какого черта она с такой скоростью носится по абсолютно неприспособленным для гонок дорогам дачного поселка я, понятно, не знал. Знал только, что встреча с ней в мои планы не входит и добра от нее ждать нечего — тачка вынырнула из-за поворота, и сделала это на такой скорости, что, пытаясь удержать дорогу, даже слегка привстала на два левых колеса. Расстояние между нами было смешным — метров двадцать. Света фар я раньше не смог заметить, занимая мозг другими мыслями, так что затормозить уже явно не успевал. А столкновение на такой скорости было чревато неприятными воспоминаниями.

Ситуасьон, как говорят французы. Пожалуй, я сделал то единственное, что мог сделать в таком ситуасьоне — резко крутанул баранку и, подпрыгнув на обочинном отвале, снес носом забор и крепко сел всеми четырьмя колесами на рыхлый, несколько раз заботливо перекопанный, грунт картофельной грядки.

Жутко ругаясь непотребными словами, я выбрался наружу. Хуцпаны, доведшие меня до такого состояния, не стали останавливаться, чтобы узнать, что о них думают; им и без того жилось неплохо. Мне в этом смысле повезло меньше — мысли-то были мои, и в ближайшее время от них было не избавиться.

Машина села основательно — просто так, за здорово живешь, нечего было и думать вытаскивать ее. Тем более, что хозяева огорода недавно завершили процесс окучивания. И я решил не возиться с вытаскиванием «Мерседеса» — до генеральских владений было рукой подать, и мне удобнее и быстрее выходило добраться до них своим ходом. Что я и сделал, прихватив с собой автомат.

Интерес вызывала одна деталь — кому приспичило носиться, словно с ошпаренной задницей, в таком месте в такое время? На пьяных дачников непохоже — те предпочитают оставаться в зелени — среди картофельной ботвы или кочанов капусты. Для этого и затеваются пьянки на лоне природы, не так ли? На возвращающихся домой тоже было трудно подумать — все, кому надо, уже давно разъехались. Праздношатающейся публике здесь, по сути, делать вовсе нечего. В том числе и ворам — не сезон еще. Так что единственная более-менее правдоподобная версия, пришедшая в голову, звучала примерно так: это были какие-то генеральские гости. Тот же Водолаз. Он может и на такой идиотской скорости прокатиться. С него станется.

Впрочем, чтобы выяснить это наверняка, нужно было пройти всего-то полтораста метров.

16

Замок гражданского авиагенерала своим видом удивил и озадачил меня, заметно изменившись за время моего недолгого отсутствия. Не в том дело, что он стал ниже или сбавил в весе — при его-то каменной сути это больше походило бы на галлюцинацию, и я списал бы все на собственное переутомление. Просто замок уже не казался такой неприступной цитаделью, какой представлялся раньше. В чем это выражалось, навскидку было трудно определить, но перемену я ощущал почти физически. Какая-то незащищенность, заброшенность. Странно, правда?

Я не люблю разных странностей. Когда они возникают на моем пути, у меня появляется ощущение волоса в глотке — довольно неприятное ощущение, при котором постоянно тянет на кашель, а руки рвутся к груди, чтобы постучать по ней. А еще меня охватывает чувство глобальной подозрительности и жизнь сразу теряет половину своей первоначальной привлекательности.

Оставаясь на некотором отдалении от периметра — метрах этак в пятидесяти — и держа автомат в готовности номер один, я осторожно пошел к воротам. Выяснять, значит, что же меня так насторожило.

Территория замка была залита светом. Не особенно ярким, но он был. Что, по случаю ночного времени, совершенно нормальное явление. За исключением воплей каких-то свихнувшихся птах, пострадавших от хронической бессонницы, да верещания таких же больных на всю голову козявок, вокруг царила полная тишина. Что, при взгляде на часы, опять же выглядело вполне обычным.

Странным было то, что ворота замка были раскрыты нараспах. Меня насторожило, однако, не это — издалека положения створок я не увидел. Но пук света, падающий сквозь проем на дорогу — он и стал причиной недоумения.

Ну, непонятным показалось такое положение вещей — дважды я посещал генеральский замок прежде, и дважды ворота были заперты. Причем, в первый раз мне даже пришлось прорываться с боем. И трудно было предположить, что охрана резко поменяла привычки и оставила вход не только гостеприимно раскрытым, но даже без привратников.

В последнем я убедился, подкравшись ближе. Тишина и спокойствие, словно в пустыне Сахара, когда там лето и даже верблюды и бедуины вымирают, как класс.

От этого открытия в мозгах у меня что-то щелкнуло, и они благополучно съехали набекрень, предпочтя такое состояние попытке разгадать предложенную задачку. Я не стал настаивать. Прижавшись спиной к стене, быстро прошмыгнул на территорию замка и, оказавшись за створкой, присел, по прежнему нежно сжимая в руках автомат и готовый пустить его в дело при первом подозрительном движении.

Двигаться, однако, никто не собирался. Двор был пуст. Все обитатели собрались непосредственно в замке — оттуда доносились звуки. Какие, я, правда, не сумел разобрать — далековато, да и фонило что-то.

Поднявшись на ноги, я уже почти без опаски пошел по направлению к центральному входу генеральской усадьбы. Это, конечно, выглядело нагловато, но, насмотревшись на окружающее, я решил, что мне едва ли что грозит. Потому что здесь явно что-то случилось. Неспроста, ох, неспроста у генеральского обиталища был такой опущенный, никому не нужный вид.

Как в лучших домах Лондона, я распахнул входную дверь ногой. Другое дело, что она не распахнулась. Вернее, распахнулась, но не вполне. Сантиметров на двадцать. Открываться дальше упорно не желала — что-то мешало этому. Я озабоченно хмыкнул, потому что сие становилось уже интересным, перехватил автомат поудобнее левой рукой — хотя, по сути, особого удобства это почти не добавило, — и навалился на дверь плечом.

Та подалась. Грузно и с неохотой, но все-таки. Попыхтев немного с видом рекордсмена из Книги Гиннеса, решившего отпихнуть в сторону бронепоезд, я добился своего — дверь приоткрылась еще настолько же, так что вполне можно было пробраться внутрь.

Но еще раньше я увидел, что оказался прав в своих предположениях: здесь что-то случилось. Видимо, кровавое и достаточно жестокое. От дома, который с таким тщанием охранялся, подобной хохмы ожидать было трудно. Но хохма состоялась.

Из-за двери, слегка примятая ею, торчала черная брючина, увенчанная черным же туфлем. То, что обладатель этого добра во время моего натиска не пожелал подвинуться, позволяло предположить, что он не испытывал в этом потребности. А значит, был либо в глубоком ауте, либо, что еще забавнее, совсем мертвый. Ни первый, ни второй варианты мне положительных эмоций не добавили, но делать было нечего. Назвался груздем — не говори, что не дюж.

Пробравшись внутрь, я застыл, любуясь открывшейся картиной. Прямо конец света кисти Гюстава Доре. Кровь, трупы и прочая пакость. Правда, в небольшом количестве, но и этого вполне хватало. Ведь не война на календаре. И даже не маневры. И генерал-то гражданский, не настоящий. А стреляли и убивали по-взрослому. Непорядок.

Нога, мешавшая проникнуть внутрь, принадлежала тому самому расплывчатому типу, что еще совсем недавно орал каждому встречному мою фамилию. Если бы пришили его одного, я бы это принял, как должное — ну, надоел чувак, голос у него противный, то, се. Но в роскошном холле лежало пять трупов. Все — охранники. Бывшие, получается.

Мне стало слегка нехорошо. Я даже в детстве не мечтал о карьере патологоанатома, а, повзрослев, так и не передумал. Однако плохо стало вовсе не до такой степени, как можно было ожидать. Просто немножко закружилась голова от запахов пороха и крови, да сердце сместилось чуть ближе к желудку.

А тут еще возобновился звук, который я слышал со двора. Оказалось, вой. Вроде того, каким изнывает собака над телом любимого хозяина — глубокий, тоскливый до невозможности. Только в этом вое проскальзывали человеческие интонации.

Поводя дулом автомата из стороны в сторону, я осторожно двинулся вперед — туда, откуда доносились завывания. Теперь я был почти на все сто уверен, что машина, загнавшая меня в чужой огород, удирала именно отсюда. И уносила она, скорее всего, именно победившую в этой сече сторону. Но вот всю или нет — вопрос. Кое-кто из команды победителей мог остаться в замке и в данный момент ехидно ухмыляться, целясь мне в жизненно важные органы.

Стрелять в меня, однако, не стали. То ли некому было, то ли не из чего. Я благополучно поднялся по лестнице. В коридоре, что вел к генеральским покоям, лежал еще труп — одного из давешних невозмутимых охранников. Однако стоны доносились совсем не из генеральского кабинета, а с той стороны, где находилась памятная мне Анютина спальня. Я даже заторопился. Все-таки с Аней мы провели не худшую из ночей. Хотя меня потом и совесть мучила.

Заторопился, и едва за это не поплатился. А не надо было забывать старую истину, что поспешать нужно медленно. За три двери до спальни я нос к носу столкнулся с каким-то фрайером, который примерно на той же скорости, что и я, покидал некое неизвестное мне помещение. Фрайер забулькал горлом от удивления и поднял в мою сторону руку. В руке был пистолет.

Мне не понравилось его намерение. Впрочем, выстрелить он все равно не успел. Или не смог — мы действительно врезались друг в друга, а в такой давке даже пистолетом пользоваться несподручно. Не это важно. Важно, что я ткнул автоматом наугад, хотя штыка на стволе не было, и попал — куда-то промеж ребер. В район солнечного сплетения, в общем, попал. Визави мой выдохнул воздух мне в лицо, причем изо рта у него густо воняло чесноком. Но суть не в этом. Добавив прикладом по загривку, я поднял пистолет и, переступив через опавшее тело, пошел дальше. К Анютиной спальне, из которой продолжали доноситься стоны.

Не желая нарушать традицию, я легонько толкнул дверь ногой. Она даже не скрипнула, открывшись медленно и величаво. Вид у меня, полагаю, был еще тот — помятый и перепачканный, местами порванный, с автоматом в одной руке и с пистолетом — в другой. Герой нашего времени, натурально.

Впрочем, находившиеся в спальне этого не оценили: они стояли, повернувшись к двери спиной. Три типа гориллоподобного телосложения, причем один из них был без штанов — и верхних, и нижних. Чем он занимался в таком виде, догадаться, думаю, несложно. Двое других помогали ему в этом, держа жертву, чтобы особо не сопротивлялась. Та, однако, кажется, для этого уже и сил не имела. Только стонала — все на той же тоскливой собачьей ноте. Ее белые ноги свисали из-под мышек у насильника и слегка раскачивались при каждом его движении.

Жертвой, судя по всему, была Анюта. Кого еще могли насиловать в ее спальне, не представляю. Я медленно, бесшумно подошел к троице и взмахнул автоматом, обрушивая его на основание черепа насильника. Аккурат туда, куда приласкал меня давеча друг Саркисяна. Секс-машина завершил свою работу, даже не осознав этого. Что делать, жизнь не всегда мед с сахаром, порой и полынь грызть приходится, как это ни досадно.

Сказать, что случившееся стало совершенной неожиданностью для помощников насильника, нельзя — видимо, боковым зрением они все-таки умудрились приметить крадущуюся тень и богатырский удар, которым я наградил центральную фигуру, и развернулись ко мне. Только — вот беда — все равно я был для них загадкой, и их мозги затратили целые мгновения, недопустимо лишние в такой ситуации, пытаясь идентифицировать меня. А пока они занимались этим, по сути, бесполезным делом, я нанес еще парочку ударов мыслителям. Одному — прикладом в зубы, второму — ногой в яйца.

Первый на ногах удержался, хоть и отчаянно зашатался, закапав при этом кровью с разбитого лица. Второй вообще оказался нокаутированным — будучи в порядочном разозлении мне, пардон, было трудновато рассчитать силу удара. Может быть, я перестарался, может быть, у парня между ног случился омлет. Плевать. В конце концов, он занимался непотребным делом, считая, что имеет на это вескую причину. Вот эту-то причину я ему и отшиб. Не думаю, чтобы при этом был не прав, хотя кто-то со мной может и не согласится. История рассудит.

Но, стоя в этой спальне, я не собирался разводить философскую бурду жиже, чем та была на самом деле. У меня оставались еще кое-какие дела именно здесь, и решать их предстояло, не откладывая в долгий ящик.

Первым делом я шагнул в сторону окровавленного хуцпана, взял его за горло и, пока он одной рукой безуспешно вытирал себе рот, а второй — шарил по карманам в поисках чего-то непонятного, с помощью чего собирался успокоить меня, оттолкнул его к стенке, смачно прислюнив затылком к обоям.

Опять, наверное, перестарался. Можно было действовать и понежнее. Окровавленный потускнел глазами и, елозя спиной по стене, сполз на пол. Я отвернулся — этот был безопасен. По крайней мере, на ближайшее время.

Схватив главного насильника за ворот, — за патлы было неудобно, слишком коротко стрижен, — я стащил его безвольное, медузообразное тело с точно такого же тела жертвы насилия.

Ею действительно оказалась Аннушка. После моего ухода она, видимо, успела раздеться и лечь в постель, потому что сейчас с нее свисали обрывки ночного одеяния, которые уже совсем ничего не скрывали.

Анна была то ли без сознания, то ли в глубоком шоке — трудно сказать. Но глаза ее закатились, изо рта изредка вырывались негромкие уже стоны, а лицо побледнело и стало похожим на восковую маску.

Я стоял над ней с тяжелым чувством. Еще вчера она сама предложила мне ночь любви и была такой юной и свежей, что я наплевал на мораль и собственную силу воли и позволил себя соблазнить. После второго опыта межполовых контактов она вряд ли в ближайшие два-три года сможет без содрогания думать об этом. Может, и дольше. А ублюдков вроде тех, что сейчас были разбросаны по всей ее спальне, я бы, честно говоря, еще в коляске кастрировал. И наказание за это не предусматривал. Понимаю, бывают ситуации, когда женщина сама становится причиной собственного, простите, изнасилования — ну, к примеру, вызывающий наряд в не самой воспитанной компании, или неумеренное заигрывание с психически неустойчивыми людьми, — но в данном случае ничего похожего и близко не было. Девушка находилась в своей спальне — сомневаюсь, чтобы ее тащили сюда специально. Они сами пришли к ней. Честно говоря, не понимаю таких типов. Не без приставаний и некоторого нажима, конечно, но между мужчиной и женщиной все должно происходить по обоюдному согласию. Мое твердое убеждение — с колыбели, натурально.

Глядя на Анюту, я соображал, что с ней делать дальше. Я, конкретно, не доктор, а потому не в курсе, чем лечат шок. Но, поразмыслив, решил, что клин клином вышибают, а потому нужно сильное впечатление перебить другим — по возможности, не менее сильным. Однако предложить что-нибудь, равное по силе производимого эффекта тому, что предложили трое гориллообразных, я не мог — просто представить было сложно, чем можно заменить групповое изнасилование.

Все-таки кое-какие подручные средства были. И довольно мощные, надо сказать. Подойдя к ее прикроватной тумбочке, я вынул оттуда бутылочку джина, на этикетке которого гордо красовалась цифра «60», и вернулся к столу. Вскрыв бутылку зубами, вставил горлышко в девичий рот, с трудом раздвинув при этом и губы, и зубы, и, приподняв голову, влил несколько бульков. Анюта пару раз сглотнула, и я порадовался — значит, должно подействовать. Что ни говорите, а шестидесятиградусный напиток — это что-то. Спирт — тот и вовсе мамонта из мертвых воскресил бы, но спирта под рукой не было. Зато я понял еще одну вещь: раз глотает, пусть и автоматически, значит, живая и даже в сознании. Только шок. Поможет ли мое средство, я не знал, но очень надеялся, что поможет.

И снова не ошибся — правильный, как орфографический словарь, человек. Стоило джину прокатиться по ее горлу и попасть в желудок, Анна дико вытаращила глаза, рывком села, выгнула спину и закашлялась.

Кашляла долго, надсадно, и я ей в этом не помогал. Стоял в стороне и ждал, когда само пройдет.

Прошло. Анна взглянула на меня и хрипло — видимо, горло джином обожгло — спросила, словно ничто другое ее в данный момент не интересовало:

— Что это было?

— Противоядие, — я пожал плечами. — Ты неважно выглядела.

Она вздрогнула и повела вокруг все тем же диким взглядом. Картина полного разгрома насильников сердца ей не смягчила, она вдруг затряслась плечами и обильно, отчаянно разрыдалась.

Я подошел поближе и попытался погладить ее по спине. Она дернулась, рука скользнула в пустоту и стукнулась о стол. Стало слегка больно, но суть не в этом. Я, и без того чувствовавший себя неловко, — как всегда в присутствии искренне рыдающей женщины, — вовсе растерялся. А, растерявшись, сразу разозлился. В основном, на себя — что это, простите за выражение, за мужик, который не знает, что делать?!

Я знал, что. Истерика должна лечиться точно так же, как шок — у них один корни. Аксиома для начинающего Склифосовского. А потому я, волевым решением оттянув нижнюю челюсть генеральской дочки, вставил в ее рот бутылку и заставил сделать еще пару глотков.

Анна прекратила рыдать и опять закашлялась. На этот раз кашляла не так долго. В конце концов я добьюсь того, что кашлять она перестанет вовсе, зато будет пьяной, как сапожник.

— Прекрати поить меня этой дрянью! — заявила она, отдышавшись.

— Какие дела! — я не стал пререкаться. — Может быть, и прекращу. Но не раньше, чем ты успокоишься. У тебя шок и крепкие напитки тебе полезны.

Ответить Анна не успела. Открылась дверь и в ее спальню вломился еще один гость. Черт его знает, может, он не заметил тела, оставленного мной в коридоре, а может, решил, что это один из чужих, которым и положено валяться где ни попадя, но соответствующих выводов не сделал. Залетел, как к себе домой, заявив прямо с порога:

— Все, братки, хватит тут живых людей трахать, пора сматываться. Бабки у меня.

Я порадовался его последнему заявлению, но огорчился оттого, что он такой дурной. Произнес такую длинную речь и только потом додумался посмотреть, что у него за аудитория. А увидев, застыл с отвисшей челюстью. Бедный.

Впрочем, если на чистоту, то растерялся и испугался я ничуть не меньше его. Никак не думал, что их здесь окажется больше четырех. И, прежде чем успел сообразить, что делаю, выхватил пистолет и выстрелил. Всю обойму. Пришелец упал. И в момент его падения, я вдруг сообразил, что уже видел его. В кабинете Коновалова. Личный телохранитель. Андрей. Сматывается с бабками патрона, а его соратники тем временем обесчестили патронову дочку. Поразительная преданность.

— Он его убил, — отрешенно проговорила Анна.

— Я — его? Факт, — согласился я и укоризненно посмотрел на свою руку: нафига, собственно, так торопиться? Можно было попытаться вытянуть из этого хуцпана кое-какие сведения. А все нервы. Непрофессионализм, что поделаешь. Хотя, если разобраться, у меня еще четыре тела, каждое из которых скоро начнет шевелиться и давать показания, если я захочу. Только следовало собрать их в кучу, чтобы исключить неожиданности.

— Да не ты. Андрей убил папку, — пояснила свою мысль Анна. Потом неожиданно спрыгнула со стола и, неловко переставляя негнущиеся ноги, побежала к выходу.

Нет, без неожиданностей, натурально, никак не возможно. Я бросился за ней, матерно ругаясь. Вчера она особых дочерних чувств к отцу не испытывала, а сегодня — гляди-ка! Но делать нечего — почему-то я решил, что Анна мне в данный момент важнее, чем четыре хуцпана, разлегшиеся в разных местах. Слава богу, на бегу догадался остановиться и вложить ненужный уже пистолет в руку первого из встреченных мной живых. В ту самую руку, из которой и взял.

Отстать от Анны я не боялся. Скорость у нее в данный момент была не та, да и место назначения секрета не представляло. Поэтому, когда — никуда, в принципе, не торопясь — поднялся в кабинет ее отца, то обнаружил именно то, что ожидал. Анну, склонившуюся над генералом и заливающуюся горючими слезами. Коновалов, судя по всему, и вправду был мертв. Признаков жизни, во всяком случае, не подавал.

Я огляделся. Сейфы взломаны, бумаги разбросаны по всему кабинету. Наверное, и ценные тоже. Телохранитель Андрей говорил только о бабках, так что, надо думать, акций и прочих векселей не брал. Ну, да мне-то какая разница?

Вдали послышался вой милицейской сирены. Чего никак не ожидал — такой вот хохмы. Кто мог посоветовать проведать коноваловский особняк в это время? Надежды на то, что легавые спешили на чью-то постороннюю дачу, было так мало, словно и вовсе не было.

И тут мне в голову пришли слова генерала о Водолазе. Темный тип. Опасный и скользкий. К тому же без сердца. Мог такой подставить подельников, чтобы сбросить ментов со своего хвоста? Мог. Такой все может.

Я схватил Анну за руку и потащил за собой. Совершенно непонятный порыв, объяснимый разве с той точки зрения, что она могла рассказать ментам о моем присутствии здесь. Хотя и эта версия была притянута за уши — Анюта пребывала в состоянии, когда вряд ли соображают, кто перед вами — тень отца Гамлета или нечто долее материальное. Но об этом я почему-то не подумал.

Тащить за собой недавнюю любовницу оказалось делом нелегким. Ноги плохо слушались ее, к тому же она сопротивлялась, не желая бежать, но желая остаться. А я сомневался в своих способностях объяснить, что мертвый папка хуже, чем живой я — опять-таки по причине ее неадекватного состояния. Поэтому, когда мы выскочили — вернее, перетягивая друг друга, выползли — на общую лестницу, я понял, что так дальше продолжаться не может. Сирена ревела, причем отчетливо слышно было, что она приближается, а мы ко времени их прибытия, дай бог, только с лестницы спустимся. Если прежде, конечно, не гробанемся с нее, в пылу борьбы не удержавшись на ступеньках.

Схватив Анну в охапку, я, быстро семеня ногами, побежал вниз. Встреча с милицией в мои планы не входила, и генеральская дочь, словно поняв это, уже не мешала дрыганьем своих конечностей.

Как угорелый, я выскочил за ворота и скрылся за ближайшим углом как раз в тот момент, когда с другой стороны на финишную прямую вышла милицейская машина. Я глубоко вздохнул на бегу и поздравил себя с праздником. Все-таки не каждый день буквально в последний момент ускользаешь из цепких рук правосудия.

Но останавливаться даже не подумал. Как бы не так. Товарищи в сером, понятное дело, сначала побродят по замку, ахая, охая, записывая и фотографируя, но между ними все равно найдется какой-нибудь особо умный, который сообщит о масштабах происшествия по рации куда надо, и откуда надо сюда нашлют целую кучу машин с другими товарищами в сером. И тогда здесь случится настоящий муравейник, они начнут искать и найдут много интересного, и я не хотел, чтобы в число этого интересного входили я, Анюта и мой старенький «Мерседес».

Машину, как глубоко она не увязла, все равно придется вытаскивать. Слишком многое ее со мной роднит. Оформление на мое имя, к примеру. Или мои отпечатки пальцев, которыми напичкан салон.

Добравшись до несчастного автомобиля, я сгрузил девушку на переднее пассажирское сиденье, хоть это и было довольно неудобно, и принялся осматриваться, оценивая обстановку.

В моем распоряжении было еще с полчаса, как минимум. Как-никак, машина стояла в полутора сотнях метров от коттеджа, так что отыскать ее, при планомерном развитии сюжета, могли только прочесав все в окружности диаметром триста метров. Немалая площадь. К тому же битком забита дачными участками, улочками и закоулками.

Но время — временем, а разбазаривать его все равно не стоило. Выбраться, однако, с грядки обычным способом нечего было и пробовать — слишком рыхлая земля. Поэтому я, отыскав выломанный мной шмат забора, оторвал от него четыре штакетины и запихал под колеса гвоздями вниз. Потом подколотил их еще одной штакетиной, чтоб плотнее сидели, забрался в салон и потихоньку стал сдавать назад.

«Мерседес», почувствовав под колесами не мягкую огородную землю, а твердый и вполне солидный кусок дерева, обрадовано зажужжал и принялся сдвигаться в заданном направлении — благо, был полноприводным. Правда, покупая его, я даже не подозревал, что мне это пригодится. А вот поди ж ты. Теперь оставалось только молиться, чтобы ни одна из штакетин не пошла вкось или не выскочила.

И они, знаете ли, не подвели. Второй раз вылезать из машины не пришлось. Задние колеса достигли твердого грунта сразу. Дальше, понятно, дело техники. Зацепившись двумя, я быстро освободил все четыре колеса и вздохнул с облегчением. Вся эта фигня с извлечением автомобиля из огородного плена отняла чуть больше десяти минут. Похвалить бы, да некому. Не считать же Аннушку на соседнем сиденье. Та невидящим взглядом уставилась куда-то вдаль и моего подвига, как ни жаль, не заметила.

Лихо развернувшись, я помчался в том направлении, куда уже пытался уехать с час назад. Тогда у меня, помнится, ничего не получилось. Но в этот раз играть в догонялки было не с кем. Не считать же четверки лиходеев, оставленной на растерзание ментам.

— Лишь бы мусора навстречу не попались, — выдохнул я свое самое сокровенное на данный момент желание.

Как ни странно, Анна меня услышала. Покрутила головой и глухо сказала:

— Не попадутся. К нам городские не ездят. Это же Огоньковский район.

Я растянул губы в улыбке и хлопнул руками по баранке. Это было вообще то, что доктор прописал. Городская милиция здесь, конечно, тоже побывает, но еще не скоро. Сперва свою миссию завершат местные, прибывшие из соседнего райцентра с веселым названием Огоньки. Так что я пока мог ничего не опасаться. По крайней мере, из того, что связано с событиями в коноваловском особняке.

17

Сказать, что Пипус был недоволен — это ничего не сказать. Оно и понятно — кому понравится, когда в его дом посреди ночи вламываются с полуголой, к тому же только что изнасилованной девицей. Даже известие о недавней кончине ее отца заинтересовало Соломона не сильно. Человеческого сострадания в нем не было ни на грош, и он не скрывал этого — больное сердце не позволяло сопереживать. Поэтому долго таращил на меня глаза и в разных выражениях — и, кажется, даже на разных языках — яростно доказывал, что я дурак. Но я был в таком состоянии — невыспанном и утомленном, — что толком его аргументов не запомнил. Пожалуй, кроме одного, выдвинутого после того, как я, зевнув, заметил:

— Мы же с тобой теперь партнеры, Соломон. Мы с тобой в одной упряжке, и нам надо бежать в одну сторону. Сам говорил. Вот я и подумал, что смогу рассчитывать на помощь.

— Мы, конечно, в одной упряжке, Мойша, но ведь я тебе уже помог, нет? Я тебе денег дал, я тебе адреса дал, но я не обещал тебе, что буду давать постель разным шлюхам. Я сплю по ночам, Мойша, а не вывешиваю над дверью красный фонарь. Мне ее, конечно, жутко жалко — год назад лишилась мамы, нынче — папы и невинности, но, я дико извиняюсь, она мне здесь нужна, как карбюратор на велосипед. Я тебя, как партнер партнера прошу, Мойша: забирай ты эту шиксу из моего дома, да уматывай куда-нибудь. Завтра приезжай и мы поговорим с тобой об эту тему и обо все другие темы. Если хочешь кого-нибудь привезти, то привези лучше Валентину Сутягину.

— Понятно, — кивнул я. — Ты заказчик, я — исполнитель. Ладно, прощевай. Поеду ночлег искать. Что-то спать охота, да негде.

Я развернулся и пошел прочь, ведя за руку Анюту. На ней был тот же порванный ночной наряд, но, видимо, собственный вид мало ее смущал. Анна пребывала в привычном уже трансе, слегка ослабленном джином, но непобежденном. Если ей было плевать, в каком она виде, то мне тем более. К тому же в середине ночи вряд ли кто-нибудь мог попасться нам навстречу, так что стесняться, по большому счету, было некого. Пипус не в счет.

Он что-то еще бурчал вслед, но я не слушал. Я на него слегка обиделся. Но не сильно — на то, чтобы обижаться сильно, у меня не хватало сил. У меня их вообще хватило только на то, чтобы довести спутницу до машины, усадить ее, усесться самому и доставить два наших полубесчувственных тела до вчерашнего недомотеля. Не лучшее, конечно, место, но ничего кроме этого в голову не пришло. Я дико желал в постель.

Поэтому, одолжив Анюте свою рубашку — она скрывала ее изодранный пеньюар чуть не до колен, а ниже ночнушка, собственно, смотрелась еще весьма неплохо — и, оставшись сам голым до пояса, что мужчине простительно, я завел ее внутрь и увидел, что за стойкой хочет спать вчерашний бармен. Подмигнув ему таким же сонным, как и у него, глазом, я сказал:

— Две комнаты и поужинать.

Бармен, почувствовав во мне родственную душу, тоже подмигнул:

— Понравилось местечко? Хорошо, устроим две комнаты.

— Не надо две, — вдруг встряла Анна. Я удивился. Ведь хотел, как лучше. Думал, что находиться в одной комнате с мужиком ей, после всего случившегося, будет неприятно. Оказалось, что Аннушке куда неприятнее представлялось оставаться одной.

— Хорошо, — снова подмигнул бармен. — Сделаю одну комнату.

— И еще, шеф, — добавил я. — Если можешь, раздобудь какую-нибудь дерюжку, чтобы на живого человека надеть можно было и он после этого нормально выглядел. В накладе не останусь.

— Постараюсь, — кивнул бармен. И, сделав над собой усилие — за что ему сразу можно было вручать медаль, — поднялся и, шатаясь, повел нас за собой. Указав на причитающуюся нам комнату, протянул ключ и промямлил:

— Сейчас ужин принесут. С одеждой я к утру подсуечусь.

— Договорились, — согласился я и на всякий случай, для хороших воспоминаний и так далее, сунул ему в руку полтинник, изъяв одновременно ключ.

В общем, разошлись мы вполне удовлетворенные друг другом. Он больше не появлялся до самого утра, когда принес вполне приличный мужской костюм. Растолкал меня и, получив обещанное, удалился, зевая во весь рот.

Но это было утром; ночью же нам доставили ужин — действительно легкий, что-то похожее на отварной рис с котлетой из непрожаренной крысы, — мы покушали, и Анна, уставившись на меня своими огромными глазами, в которых было не различить ни зрачков, ни белков, ни радужки, вдруг сообщила:

— Не вздумай ко мне подходить!

— Окстись, — посоветовал я. — Даже в мыслях этих глупостей не держал. Если ты думаешь, что я бесчувственное дерево, то ты таки ошибаешься: я дерево чувственное и, как ни странно, догадываюсь, что у тебя в душе происходит. И догадываюсь, что тебе страшно оставаться одной и страшно оставаться наедине с мужским полом. Только можешь не бояться. Я сейчас не мужской пол. Я вообще не пол. Я спать хочу. — И, даже не попытавшись разобраться с непрезентабельного вида грудой одеял на грязной шконке, что стояла у стены, устроился поверх них и почти сразу отрубился.

Чем занималась дальше Анна — не знаю, но когда бармен, притаранивший обещанную одежду, разбудил меня утром, она, как показалось, довольно мирно посапывала на двуспальной кровати, по-джентльменски уступленной мной, укрытая до самого подбородка. Когда я проснулся во второй раз — уже окончательно — часов около двенадцати, диспозиция не изменилась, но о спокойствии уже не было и речи: голова коноваловской дочки моталась из стороны в сторону с постоянством маятника, лицо пылало, губы говорили неслышные слова, а руки смяли одеяло. Ее мучили кошмары.

Постояв над ней в нерешительности, я все-таки протянул руку и тронул Аннушку за плечо в попытке разбудить. Повторять опыт не пришлось — едва мои пальцы коснулись ее тела, она вздрогнула и распахнула глаза, в которых застыл ужас кошмарного сна.

Допускаю, что мой вид особого спокойствия не внушал и даже напротив. Потому что морду я имел помятую, со сна и не только, щетина отросла, полагаю, дай бог, потому что когда брился в последний раз — я уже забыл. Но кричать Анюта не стала, хоть и открыла было рот для этого. Но затем передумала, оскалила зубы и презрительно спросила:

— Это ты?

— Я, — я кивнул, даже не подумав обижаться на такой тон. Я еще вчера подозревал, что отныне и на несколько лет вперед в ее душе укоренится не самое благожелательное отношение к мужчинам. В какой-то степени я находился в роли доктора-психотерапевта: от того, как сейчас поведу себя с ней, зависят ее дальнейшие поступки. Потому что первые часы после сильного стресса — самые важные, именно они закладывают в подсознании либо непреодолимое желание гадить по углам всю оставшуюся жизнь, либо тягу к продолжению нормального существования и попытке забыть о случившемся. Так, да? Я таки думаю, что так.

Но, в отличие от психодокторов, у меня не было ни нужных знаний, ни практики, так что рассчитывать приходилось только на самого себя и свою способность разбираться в людях.

В моей жизни бывало всякое, к чему скрывать. Чаще, конечно, плохое, но иногда даже и хорошее. Но вот в той роли, в какой оказался сегодня, мне выступать еще не приходилось. Хорошо это или плохо — бог весть, но, стоя над кроватью и сверху вниз глядя на красивую шестнадцатилетнюю девушку, которую, по большому счету, не только изнасиловали, но которой самым безжалостным образом истоптали душу, что гораздо больнее и до конца не заживает, я понял, почему ночью увел ее из отцовского дома. Слишком много выпало вчера на ее долю. Если бы еще и милиция насела с расспросами — а она непременно насела бы, — то случилось бы повторение пройденного. Повторное изнасилование, на сей раз моральное, но это не намного лучше. И Анюта, без того испытавшая более, чем достаточно для любого человека, имела все шансы свихнуться, не выдержав такой нагрузки.

— Двенадцать, — я показал ей часы. — Ты себя как чувствуешь?

— Заботишься? — все тем же презрительным тоном поинтересовалась она. — Плохо я себя чувствую. Благодаря твоим дружкам.

Это было уже слишком, и я укоризненно покачал головой:

— Зря ты так. Никакие они мне не дружки, сама прекрасно знаешь. В любом стаде есть свихнувшиеся быки, не резать же из-за этого все стадо? А о тебе я действительно беспокоюсь, иначе бы не забрал тебя из коттеджа. Сейчас мы покушаем — тихо, мирно, спокойно — и я отвезу тебя к знакомому психоаналитику. Он в подобных случаях разбирается лучше, чем я, он тебе поможет. И, главное, не допустит, чтобы кто-то лез в твою душу слишком или не слишком назойливо — даже милиция.

Она удивленно посмотрела на меня и неожиданно всхлипнула:

— Зачем тебе это? Только не прикасайся ко мне!

Я действительно уже протянул было руку, чтобы погладить ее по волосам и слегка успокоить, но после такого возгласа руку одернул. Однако на поставленный вопрос ответил:

— Не люблю я, понимаешь, когда людям в душу гадят. Мне самому в таких случаях гадко становится. Тем более, когда таким образом. И вообще… Я за тебя какую-то ответственность чувствую.

— Папочка, — сквозь слезы криво усмехнулась она, и эта усмешка неприятно корябнула меня по сердцу.

— Зачем ты так? — я махнул рукой и пошел одеваться в костюм, принесенный барменом. Понимаю, что у нее в душе не бальзам растекается, но ведь и я живой человек, у меня тоже куча проблем и нервы расшатаны.

Костюм оказался хоть и потрепанным, с дырявыми карманами в брюках, но с рубашкой, а потому я отбросил брюки в сторону, ограничившись тем, что предназначено для торса. И, когда, закончив процедуру одевания, застегивал последнюю пуговицу — не под самым воротом, а чуток пониже — за спиной раздался сдавленный голос:

— Извини.

— Ничего, — не оборачиваясь, отозвался я. — Все в порядке. Можешь взять пиджак, если хочешь. Пошли кушать.

Она воспользовалась моим предложением. Пиджак был черным и не совсем определенного кроя, и понять, мужской он или женский, было сложновато. Разве только по пуговицам — но кого они волнуют?

Избавившись от своего многажды дырявого пеньюара, в моей длинной рубахе и барменовском пиджаке, Анна выглядела довольно неплохо. Скажем, как девушка, собравшаяся на пляж. Правда, небо, впервые за целую неделю, оказалось затянуто тучами, но девушки — они ведь сами знаете, какие. Если что взбредет в голову — ни за что не переубедишь. Могут и в ливень купаться поехать. Дескать, река мокрая, дождь тоже, так что какая разница? Нету такой.

Завтрак в недомотеле на этот раз оказался более сносным, чем ужин; во всяком случае, крысу, замаскированную под котлету, нам никто не пытался предложить. А макароны, снабженные стандартными фабричными сосисками, трудно испортить, поэтому ели мы, не напрягаясь.

Расплатившись за гостеприимство, я посадил свою подопечную в машину и повез к тому самому знакомому психоаналитику. Если, конечно, разобраться, то знакомым его назвать трудно. Просто лет пять назад — по заказу нашей доблестной милиции — он обследовал меня на предмет психического здоровья. И, в отличие от доблестной, нашел его вполне пригодным для использования в разных целях. Единственное, что законстатировал — что я слегка ударенный в голову. Но я этого и не скрывал, честно отсидев на больничном по случаю сотрясения мозга две с половиной недели. С тех пор мы с психоаналитиком водок не распивали, но при редких встречах кивали друг другу.

Всю дорогу Анна молчала. Я даже не пытался навязать разговор, понимая, что он ей сейчас нужен, как зайцу — стоп-сигнал. Все, что было необходимо девушке — в полном одиночестве поковыряться в своей душе, определяя дальнейшее отношение к людям. Пусть. Доктор, если что, потом подкорректирует выводы. Он — профи, у него это должно получиться. А в том, что он согласится помочь, я не сомневался. По моим сведениям, два года назад психоаналитик ушел в частники, гонясь за крутой деньгой. На счет его успехов в этом деле я был мало осведомлен, но справедливо полагал, что отказываться от сотни-другой долларов частнопрактикующему врачу глупо.

Когда мы вошли в его приемную, там было пусто, как в только что распаханной степи. Я решил, что дела у частного медика идут не ахти, а потому уверенным шагом подошел к двери в кабинет и распахнул ее.

Доктор сидел там и мирно беседовал с какой-то дамой, молодой и на вид вполне привлекательной. Что у нее были за проблемы с головой, не знаю, подслушивать не стал, и даже, чтобы не мешать беседе врача с пациентом, быстро закрыл дверь с другой стороны. Ничего, подождем.

Психоаналитик, однако, ухитрился меня приметить и, не успел я отойти от двери и устроиться на одном из стульев, выскочил из кабинета и радостно закричал:

— Мешковский! Что, опять милиция в твоей адекватности сомневается?

— Ни за что, — отозвался я. — Они вам на слово верят. У меня другое дело. Если хотите знать, определенной денежкой пахнет.

— Это хорошее дело, — согласился доктор. — Проходи в кабинет, потолкуем.

— Подождешь здесь? — повернулся я к Анюте. Та кивнула, и я вслед за доктором прошел в гостеприимно распахнутую дверь. Закрывать ее не стал — мимо нас, шикарно шевеля бедрами, проплыла молодая и привлекательная с дырочкой в голове. Она и прикрыла калитку.

— Ну, рассказывай, — потребовал доктор, устроившись за своим столом поудобнее — задрав ноги выше головы и сцепив пальцы на животе. — Чего это ты так испугался — зашел и сразу выскочил. Раньше в тебе наглости, помнится, побольше было.

— Было, — кивнул я. — Раньше во мне и росту побольше было, и весу. Таперича старый стал, суставы скрипят. Вот и подумал — а чего это я буду беседу доктора с пациенткой прерывать?

— Это ты Саньку-то за пациентку принял? — усмехнулся доктор. — Ошибся, дорогой. Она у меня и ассистент, и секретарша, и любовница в одном лице.

— Один-ноль в твою пользу, — согласился я. — Не догадался. Ну, как частная практика? Небось, в нынешней России не много желающих твоими услугами воспользоваться? Приемная, гляжу, пустая.

— Два-ноль в мою пользу, — хмыкнул психоаналитик. — Клиентуры у меня хоть отбавляй, спасибо милиции. Через мои руки ее стараниями в свое время почти все нынешние новые русские прошли — когда еще древними жуликами были. Вот и пользуются у меня по старой памяти. Только что им в приемной штаны просиживать? Позвонил по телефону, согласовал время, и не надо напрягаться.

— Что-то с головой моей стало, — пожаловался я. — О простых вещах догадаться не могу. Но я к тебе все равно не со своей головой пришел.

— Что-то с коноваловской дочкой? — спросил он.

Я с офонарелым видом уставился на него:

— Ты ее знаешь?!

— Лечил в свое время ее мать. Так и не вылечил. Не успел — на машине разбилась.

— Тут дело вот какое, — принялся объяснять я. — Вчера вечером — или сегодня ночью, уж и не знаю, за отсутствием меня там — ее отца убили, всех его телохранителей перестреляли, а ее самое вынули из постели и пустили по кругу. В общем, девка пережила кошмар.

— И что, все это произошло прямо в их доме? — удивился доктор.

— Я же говорю, что ее из постели вытащили, — кивнул я. — Вот я и хочу, чтобы ты позанимался с ней. Боюсь, хреновые у нее сегодня мысли относительно этой жизни вообще и о мужчинах в частности. Ты бы их поправил. Сто баксов, а?

— Можно, — он снял ноги со стола, но пальцы на животе не расцепил. — Что еще?

— Не давай ее, пока нормально себя не почувствует, милиции. И не говори, что это я ее к тебе привел, — попросил я.

— Добро, — согласился он. — Я со знакомыми в санатории поговорю — пусть там до поры поживет. С оплатой за санаторий?..

— Не вопрос, — торопливо кивнул я. — Пусть выписывают счет — я оплачу.

— Тогда зови ее.

Я вышел в приемную и кивнул Анне головой:

— Иди сюда.

Она послушно встала и вошла в кабинет. Никаких эмоций. Живой труп. Или сомнамбула. Как хотите.

Я подвел ее к столу и усадил в кресло, в котором до этого сидел сам. Наклонился и негромко, но отчетливо и, кажется, довольно внушительно, проговорил:

— Анюта, слушай на сюда. Я скажу тебе за то, как надо вести себя правильно. Вот перед тобой сидит дядька-доктор, он умеет лечить человеческие души, если захочет. Твою он лечить точно захочет, я ему за это денежку подарил. И он тебя в обиду не даст. Только ты слушайся его во всем. Он очень ценный специалист, этот дядька. Он даже меня пользовал, я с тех пор очень умный хожу. И еще одно. Не говори никому, что это я был вчера в вашем особняке и что это я забрал тебя оттуда и привел сюда. Это никого не должно интересовать, но для меня это очень важно. Не менее важно, чем для тебя — поправиться. А пока прощай. Я поехал.

Я выпрямился, вынул из кармана бумажник, из бумажника — сотню баксов и протянул ее доктору.

— Нормально, — кивнул он. — Значит, начинаем лечение.

— Пока! — я взмахнул рукой и направился к выходу.

18

Я сидел в «Мерседесе» у дома психического доктора и думал, что же мне, собственно, предпринять дальше. После визита к Пипусу в моих нутрях что-то упало. Хотя нет, неправда. Когда что-то подает, прежде нужно, чтобы это что-то стояло. А его не стояло — хоть убей. Я точно помню. Даже прежде, когда Водолаз (это он потом оказался целый глава топливно-энергетического департамента областной администрации, а тогда еще просто человек-рояль) купил мои услуги на Набережной. Что-то мне не понравилось в предложенном проекте сразу, но я почему-то взялся за его осуществление. И что получил с тех пор? Кучу бабок — по моим меркам? Это правда. Но зато меня несколько раз больно били по голове, по другим частям тела, несколько раз чуть не убили, а напоследок человек, которого я считал своим партнером, дал понять, что мне за мой риск, за мою кровь и мой пот заплачено деньгами, и я эти деньги обязан отработать. А он свою часть работы считает на этом выполненной.

Спорить было трудно. Хотя, при желании, контраргументы можно было найти. Скажем, в «Славянском» мы с Пипусом договаривались вовсе не о продаже меня, как рабсилы, в его подчинение, а о сотрудничестве — он атакует с фронта, я провожу рейд по тылам. Но, простите за нахальство, когда рейдеры возвращаются, им ведь тоже нужно место для отдыха? Для этого и нужны союзники, или я ошибаюсь?

Но у Пипуса была своя точка зрения на этот счет. Он мыслил, как хозяин. Сам давно отвыкший делать дело, он предпочитал нанимать исполнителей. И со своей колокольни полагал, что, раз заплатил деньги, то может рассчитывать на отдачу, а в остальном с него взятки гладки. Что ж, раз так — пожалуйста. Только в таком случае я, как любой наемник, перестаю ставить его интересы наравне или даже впереди собственных и попросту меняю приоритеты.

Разрешив эту проблему таким образом, я поехал к своему дому. Надо было освобождать помещение — уж больно мне хотелось вернуться сегодня ночью в собственную постель. Это для меня сейчас было главное. А Пипус со своими детьми и любовницей обождет. Я, в каком-то смысле, человек чести. Его деньги я все равно отработаю. Но для начала позабочусь о себе.

Наглость водолазовских шестерок была феноменальной. Они, конечно, слегка сделали вид, что имеют зачатки совести, поставив знакомый мне по первому утру темно-вишневый «Мерседес» не во дворе моего дома, а при въезде в оный. Но это роли не играло, потому что попасть во двор не было никакой возможности, кроме как через эту арку. А значит, их автомобиль при любом раскладе попадался мне на глаза, открытым текстом объявляя: «А мы тебя ждем!». Вот это я и называю феноменальной наглостью.

В темно-вишневой тачке сидел не тот гаденький тип, что давеча. Тому я, как сообщил при личной встрече Водолаз, основательно попортил лицо. Теперь за рулем скучал, я глазам своим не поверил, Генаха Кавалерист. Мой давний — столько не живут — друг и соратник по работе в таксопарке. Если вспоминать все, что мы с ним натворили за годы долгого плодотворного сотрудничества, то дела хватит лет на тысячу в одиночной камере Бутырской тюрьмы. Куда там Феликсу Эдмундовичу, который любовался небом в клеточку всего четверть жизни, а за остальное наказания избежал, поскольку удачно подобрал момент и помер.

И вот я увидел за рулем вражеского авто своего друга. Зубы у меня щелкнули — вполне естественная реакция на такую картину. Воспользовавшись тем, что он меня не видит, занятый разглядыванием толстенной книги комиксов — насколько я знаю, читать Генаха так и не научился за отсутствием всякой тяги к данному делу, — я чуть подкорректировал курс и, подойдя неспешным шагом к машине, открыл дверцу и бухнулся рядом.

Генаха поднял на меня взгляд и принялся успешно изображать боксера-тяжеловеса, который нарвался на крупные неприятности. Я даже счет ему открыл — правда, не вслух, про себя. Но Кавалерист оказался человеком крепким, на цифре «семь» из нокдауна вышел, перестал таращить глаза и качать головой. Вместо всех этих глупостей спросил:

— Мишок?

— Таки не похож? — удивился я.

— Точно, Мишок! — заржал Генаха. — А ты ведь женился и уехал куда-то с женой.

— Повороты жизни, — я махнул рукой. — Уже развелся и вернулся обратно. Где-то с пару месяцев. Ой, только не спрашивай, почему — все равно не скажу. Это наше внутрисемейное дело.

— Да ладно, — великодушно согласился Генаха. — Что я, маленький, что ли? На «нет» и базаров нет. — Он вдруг помрачнел и уставился на меня. — Слушай, это ты что, опять в какой-то свой хипеш влез?

— Почему в какой-то? — оскорбился я. — Я когда-нибудь влезал в «какой-то» хипеш? Всегда — в определенный.

— Не барагозь! — остановил он меня. — Я к чему: выходит, я тебя тут пасу?

— Ну, натурально, так и получается, — согласился я. — Я вот даже поинтересоваться хотел: тебе-то я что сделал?

— Да ничего ты мне не сделал! — Генаха кинул книгу комиксов на заднее сиденье, даже не обернувшись посмотреть, как она упала, и в сердцах ударил ладонями по баранке: — Если б знал, ни за что бы не подписался. Но я же не думал, что ты опять сюда перебрался, думал — просто совпадалово. Ну, знаешь, всякое бывает. А этот кант подкатил, сказал только — надо одного плохого выцепить, но мне даже мараться не придется: просто водила. Ну, я и думаю: а чего соседу не помочь? Тем более за бабки. Он хоть к нам и переехал недавно, но человек солидный, сотовый имеет, болт на пальце, цепь золотая.

— Нормально, — кивнул я. — Такому доверять можно.

— Да пошел ты! — отмахнулся Генаха. — Он вообще чувак при солидоле — говорят, в «белом доме» работает. Не врут, в натуре — за ним каждый день лайба с областными номерами заезжает, сам видел.

— Сосед, значит? — уточнил я.

— Ну да, — кивнул Генаха. — Полтора месяца назад переехал. Скупил на первом этаже сразу три квартиры, в одной офис сделал, в двух других живет. Ну, говорю, при солидоле человек.

— Ну, а дальше что?

— А что дальше? Приехали сюда, эти двое мне говорят: сиди в машине. Если до вечера никого не будет, уезжаем. Другая смена заступает. А завтра по новой. И ушли. А я тут торчу.

— Да я не про это, — поморщился я. — Что дальше делать будем? Мы же с тобой вроде как и друзья старые, а вот в разных лагерях оказались.

— А я ведь и ударить могу, — спокойно сообщил Генаха. — Мы с тобой, Мишок, врагами, думаю, никогда не будем. Ну, было дело, грызлись помалу. Ну, так ведь по-корефански, не всерьез. А сейчас, думаю, вместе поработаем. Если ты не против.

— Таки нет, не против. Твои полголовы да мои полторы — это аккурат две получается, так?

Генаха усмехнулся. Его тощее лицо стало круглым, как Луна, подбородок выдвинулся еще дальше вперед. Почесав свою дохлую волосатую грудь клешнястой пятерней, он сказал:

— Мишок, елы-палы, если ты думаешь, что за полгода, что тебя уволили, я по твоим хохмам соскучился, то ты ошибаешься. В таксопарке, конечно, народ тормошить некому, зато все нормально дышат.

— А при мне что, дышали ненормально? — удивился я. — Не теми отверстиями? Да ты меня обмануть хочешь, натурально. Кончай этих глупостей, пошли лучше мой дом, мою крепость от захватчиков освобождать.

— Пошли, — согласился он и, выудив из бардачка какой-то старый «Наган», из которого никуда, даже если очень захочешь, не попадешь, — разве что в милицию за хранение огнестрельного оружия, — засунул его себе за пояс. Спереди, в отличие от меня.

— Вооружили? — поинтересовался я.

— Ну, — кивнул он. — Сказали, что ты прежнего водилу зверски изуродовал, так что мне посоветовали отстреливаться в случае чего.

— Ну, так отстреливайся, — усмехнулся я.

— Да пошел ты, — традиционно отмахнулся он, выбираясь. — Дурак.

— Нет, ты погоди! — заорал я ему вслед. — Ты скажи: у тебя куртка какая есть с собой? Должна быть, я же знаю, что ты холода боишься, а сегодня погода хреновая.

— Ничего я не боюсь! — храбро возразил Генаха. — На заднем стекле куртка.

Я, с трудом дотянувшись, взял его шкуру и тоже вылез наружу. Там, одевшись, махнул рукой в сторону своей машины:

— Туда.

— А там чего? — спросил он.

— А там и увидишь, — я подошел к машине, залез внутрь, откинул заднее сиденье и достал автомат. Генаха присвистнул:

— Ну, ты силен! Слушай, Мишок, как это у тебя получается: влезаешь в какую-нибудь заварушку — и обязательно с автоматом? Тебя грохнут, а ты, наверное, у меня в памяти так и останешься — человек с автоматом.

— Это, Генаха, не я такой, — философски пояснил я. — Это жизнь такая. Оружия-то на руках у народа сколько — после Афгана, Чечни, приднестровий разных. Но если б ты знал, сколько мне до автомата со всякой дрянью приходится бегать, ты бы мне посочувствовал… Кстати, о птичках — а когда это ты меня в последний раз с автоматом видел?!

— А я что — помню, что ли? — слегка сконфузился он.

— Эх ты! А еще меня балаболом обзывал.

— Но ведь видел же!

Я отмахнулся, отстегнул приклад, оставил его под сиденьем, а железо спрятал под куртку. Теперь можно было трудиться, обороняться и заниматься прочими полезными вещами. Я был готов буквально ко всему.

Похожие на двух бомжей, только что выбравшихся с помойки (Кавалерист за своей внешностью никогда особенно не следил, а я в последние дни несколько подзапустился), мы вошли сперва во двор, потом в подъезд и, наконец, поднялись к квартире. Только там я вспомнил, что мумифицированный вчера ограбил меня на ключи меня ограбил. По крайней мере, на ключ от квартиры. Это было неприятное воспоминание, но, как ни жаль, выход просматривался только один: ломать дверь. Звонить и сообщать засевшим в засаде парням, что вернулся хозяин, было глупо. Где гарантия, что хозяин им нужен? Я имею в виду — живой и здоровый?

Я жестом показал Генахе: в сторону! Он послушался, прижался спиной к стене слева от двери, а я, разогнавшись чуть не от самой квартиры напротив, нанес в район замка боковой удар ногой. Красивый удар. Дверь у меня крепкая, но перед такой красотой и она не устояла.

Впрочем, я тоже. Дверь распахнулась, и я ввалился в прихожую. Слава Богу, головой об интерьер стучаться при этом не стал. Даже сохранил ясность мысли, хоть и оказался на полу.

Зато Генаха, как настоящий ковбой, показал себя с лучшей стороны. Ворвавшись в квартиру следом за мной, он, ловко перебирая кривыми — от природы, а не от постоянных скачек — ногами, проскакал в кухню, оттуда — в спальню, затем — в зал, и все это за те недолгие секунды, что я поднимался с пола. На каком-нибудь знатном дерби за такую иноходь ему непременно дали бы главный приз, но здесь было не дерби, и ему дали только стулом по голове.

Стул сломался, но Генахе этого оказалось достаточно — он растянулся на полу. Я всегда говорил, что торопиться глупо. А Кавалерист меня никогда не слушал, считая, что я только языком треплю.

Но неторопливость — это именно то, что отличало меня от Генахи в данный момент. И именно то, что изрядно помогло мне. Потому что, едва Кавалерист рухнул под неудержимым натиском стула, я спрятался за вешалку, прижался к стене и, проделав тоннельчик промеж дожидавшимися зимы тулупами, стал наблюдать за происходящим.

А посмотреть было на что. Послушать тоже. Сперва в прямоугольнике двери нарисовался тип, которого я раньше не видел. Он склонился над телом, отодвинул обломки, перевернул его и заметил:

— А-э… Это! А это, короче, наш водила! Какого хера он тут делает? И какого хера он дверь ногой вышибал? Мог бы позвонить…

Речь была глубокомысленна и полна философской любознательности, но заострять на этом внимание я не стал. Потому что в дверях проявился еще один тип, на этот раз мне знакомый — тот самый гнилозубый педик, который попытался расстрелять меня ранним утром три дня назад прямо в городе.

— Ого! — сказал он. — У него пистолет! Не спроста он сюда так ворвался. Наверное, случилось что. Может, Мешковского заметил?

— Да откуда он его знает? — возразил незнакомый.

— Может, фотографию Водолаз показал, — фантазия у гнилого зубами, похоже, работала отменно.

— Ну, — незнакомый, видимо, был скептиком до мозга костей. — Нам не показал, а ему показал. Нет, тут, скорее, что-то другое.

— Да что может быть другое? — отмахнулся гнилозубый. — Нам его фотография на хрен не нужна! Я этого быка вот как тебя видел.

— Все равно! — упрямо сказал незнакомый. — Надо бы сходить посмотреть.

Я, собственно, мог бы легко и просто перестрелять их сейчас. Но что-то не хотелось поднимать шум, тревожить соседей. Ведь они же, подлые всенепременнейшим образом вызовут милицию. А мне милиция в моем доме на фиг не нужна. И, поскольку разговор развивался в очень интересном направлении, я решил, что стрельбы, возможно, удастся избежать. Что-то в их позах указывало именно на такой исход.

И гнилозубый не разочаровал меня. Гордо выпрямившись, он заявил, как полтыщи лет назад Джордано Бруно с костра:

— Водолаз нам говорил, чтобы мы его квартиры ни под каким видом не оставляли? Говорил. Если тебе приспичило проверить — беги и проверяй. А я останусь здесь, потому что все равно кому-то нужно быть в квартире.

— Ты дурак! — загремел скептик. — Это не мне приспичило, просто это нужно сделать обязательно! Нас так учили.

— Ах, так ты ученый! — отчего-то взъерепенился гнилозубый. — Ну, так иди, академик.

Академик ничего не сказал. Он с пяток секунд жарко посверкал глазами, потом раздул ноздри, скрипнул зубами и направился к выходу. То бишь — к распахнутой настежь двери и ко мне, сердешному.

Он не казался ни особенно сильным, ни большим — обыкновенное мускулистое пугало, каких много сейчас развелось. А потому, когда проходил мимо, я смело стукнул ему кулаком в висок. Кулак заболел, но своего я добился — академик разомлел в моих ласковых объятиях, которые я гостеприимно распахнул навстречу опадающему телу, и о сопротивлении даже думать не стал.

Я аккуратно положил его на пол — туда, где недавно лежал сам; правда, в отличие от него, в здравом уме и твердой памяти, — и крадущейся осторожной походкой двинулся к зале.

Гнилозубый, понятное дело, уже скрылся в глубине комнаты, так что я его не видел. Зато поимел конкретное удовольствие вдоволь постоять над бесчувственным телом Генахи Кавалериста.

Вокруг его повернутой вбок головы валялись обломки стула, но крови видно не было. Череп у Кавалериста крепкий, это я усвоил давным-давно. И в себя он приходит на редкость быстро. Если, конечно, на этот раз ему окончательно не вогнали мозги в задницу и он не отдал душу Богу, дьяволу или еще кому из той же компании. В чем я лично глубоко сомневался.

Я просунул голову в дверной проем и совершенно обалдел от увиденного. Нет, вы только не смейтесь, это чистая правда — педрило о гнилых зубах читал книгу! И не просто книгу, он читал «Ромео и Джульетту», — я узнал по обложке, — старательно шевеля при этом губами.

Эстет, понимаешь. Завидую. Сам я Шекспира люблю не особо — знаю только один отрывок из Гамлета. Но его все знают. А этот — гляди, сидит, читает, хоть и зубы гнилые. Хотя, собственно, при чем здесь зубы, он же не ими читает.

Как ни жаль было прерывать гостя, но другого выхода я не видел. Все равно как-то надо было дать ему понять, что он здесь — фигура нежелательная. А потому я бодрым шагом вошел в комнату и направил на него автомат.

Чтец сглотнул внушительных размеров комок в горле, сообразив, что я — это я, и что книжку придется отложить ввиду предстоящего неприятного разговора. Проделав это, он спросил, вдвое больше, чем надо, шевеля губами:

— Ты же меня не убьешь?

— Это ты у меня спросил? — уточнил я.

— Ну, — растерялся он от такого ответа.

— А я не знаю, — сказал я. — Может быть, нет, а может быть, и убью. Смотря по обстоятельствам. Ну, то есть, как ты сам пожелаешь. Желаешь, чтобы я тебя убил?

— Нет, — он покачал головой. Все верно. Другого ответа я и не ожидал. А кто скажет «да»?

— Тогда встань и подойди ко мне.

Он послушно встал и подошел. Я изо всей силы треснул его автоматом по голове, и гнилозубый рухнул на пол.

Все оказалось до пошлости просто. Для меня. О Генахе этого не скажешь. А потому я перетащил его на диван, сходил в кухню, намочил под краном полотенце и, вернувшись, положил ему на голову. Пусть оживает.

Устроив Генаху, я принялся за сторожей. Перекантовав обоих в угол комнаты, к батарее, я связал их по рукам и ногам, но кляпов в рот засовывать не стал — все равно орать или взывать о помощи они не станут. Потому что не дураки. Приедет милиция, и я сочиню им такую байку со взломом и покушением на убийство, что этим двоим мало не покажется.

Ожидая, пока кто-нибудь из них придет в себя, я решил заняться делом — отремонтировать выбитую дверь. Все равно этим придется заниматься, и именно сегодня. Оставлять дверь открытой и ехать с Генахой за тридевять земель — туда, где жил и трудился нанявший его человек, — я не собирался. Почтовые ящики в этом подъезде, я не соврал, не взламывались, а вот квартиры — бывало, и не раз. А тут дверь распахнута, как пригласительная открытка: заходите, гости дорогие, пользуйтесь на здоровье, все равно хозяина нет дома, шлендрает, беспутный черт знает где и неизвестно, когда вернется. Таким предложением только дурак не воспользуется. Никакой нормальный вор мимо не пройдет.

Отыскав в куче всякого хлама то, что нужно, а именно — небольшой длины уголок, дрель и крестовую отвертку с шурупами, я принялся за дело. Вжик — дырка. Вжик — еще одна. И так до восьми. Потом, подойдя к двери, я принялся с уже совершенно хозяйским видом вворачивать шурупы. Генахину куртку и трофейный автомат оставил в кухне. Кроссовки сменил на тапочки, так что все проходящие мимо соседи ничего необычного во мне не заметили. Подумаешь, у Мешковского опять дверь выбита. Что тут такого?

Пока я проявлял хозяйское рвение, очнулся Генаха Кавалерист. Встал в дверях, ведущих в залу, и, деловито ощупав свою голову, словно впервые в жизни обнаружил ее на этом месте, спросил:

— Что случилось, Мишок?

— Стулья с потолка падали, — пыхтя, ответил я. Шурупы входили туго, поэтому приходилось напрягаться. — Сам еле живым остался.

Генаха обернулся и рассмотрел обломки стула, которые я не успел убрать. Потом ему на глаза попалась парочка сторожей.

— Справился?

— Угу, — кивнул я, высунув от усердия язык. — Дурные какие-то попались. Головой обо что попало стукаются, сознание пачками теряют.

— Понятно, — кивнул Генаха. — Тебе там помочь?

— Да не стоит, — отказался я. — Тут всего пара шурупов осталась. У тебя как, башка сильно болит?

— Не то, чтобы болит, — неуверенно проговорил Генаха, снова ощупав пятую конечность. — Кость, все-таки. Только онемела как-то. Ничего, повоевать еще сгожусь.

Он развернулся и скрылся в комнате. Я, в полном одиночестве, зато без помех, завершил свою работу и последовал за ним. Кавалерист сидел на карачках перед пленниками и внимательно рассматривал их. Я залюбовался. Прямо рабовладелец древнеримский на рынке товар выбирает.

— Ты им в зубы загляни, — не удержался я от совета.

— А нахрен? — удивился он.

— А у которого они больше, тот жрет лучше. А раз жрет лучше, то и вкалывать больше будет.

Генаха секунд двадцать соображал, потом усмехнулся, покачал головой и изрек:

— Вот сколько я тебя, Мишок, не видел, а умнее ты не стал. Такой же дурной. Спорю, что уже не поумнеешь. Это — до конца.

— Аминь, — кивнул я. — Горбатого лопата исправит. Они как, признаков жизни еще не проявляют?

— Да незаметно.

— Как считаешь, может, их водой полить? Холодной, там. Или кипяточком.

— Кипяточком не стоит, — резонно возразил Кавалерист. — Громко получится. А вот холодной можно попробовать. Мне же помогло.

— Так у тебя же кость, — как бы промежду прочим заметил я. — А у людей мозги. — И, не дожидаясь его матерной реакции, отправился в кухню. На сей раз смачивать тряпочку не стал. Набрал полный графин холодной воды и пошел назад. Генаха сидел перед ними все в той же позе патриция-созерцателя. Я встал рядом и тоненькой струйкой принялся смачивать волосяной покров пленников. Брызги попали в Кавалериста, и тот, буркнув себе что-то под нос, резво отскочил в сторону.

Первым я начал поливать академика. Он же, соответственно, первым и замотал головой, протестуя против насильственных водных процедур. Не дожидаясь, пока пленник окончательно придет в чувство, я принялся за гнилозубого. Конечно, можно было для начала ограничиться и одним собеседником, но я рассчитывал, что узнаю несколько больше, если оживлю обоих. Хотя, по совести, особого обилия информации от них ждать все равно не приходилось — сам знал, пожалуй, больше чем они, вместе взятые. Но кое-какие вопросы на языке все-таки вертелись, вот я и старался, чтобы поиметь возможность задать их.

Когда активной жизненной единицей, вслед за академиком, себя осознал и гнилозубый, я прекратил водопад на их головы и присел на корточки на то самое место, где прежде сидел Кавалерист. И, пока он, перебравшийся на диван, чесал свой редковолосый онемевший череп, начал беседу:

— Вы это, ребята… Вы на меня не обижайтесь. Я же на вас не обижаюсь, правда? А я мог бы — хотя бы за то, что вы на моем диване без моего разрешения черт знает чем занимались. Я, в конце концов, хозяин или где? А этот, — я ткнул пальцем в гнилозубого, — вообще тут «Ромео и Джульетту» читать начал, бесстыдник. А еще раньше стрелял. В меня или нет — не знаю, но рядом. Мне есть причина обижаться? Я таки думаю, что да. Но я вам все эти шалости бесплатно прощаю. Только небольшой гешефт с них поиметь хочу. И я не спрашиваю вас, согласны вы или нет — у вас, натурально, выбора нетути. Если начнете выкаблучиваться, перейду к крутым мерам — привяжу к дивану и скипидару в задницу налью. Вы не поверите, но в душе я кровожадный зверь. В общем, если сейчас и здесь у нас ничего не получится, то вы оба у меня получите. Я доходчиво намекаю?

— Да, — за двоих ответил академик и передернул кадык на горле. Вниз, вверх. Словно затвор. Так забавно, как шило в задницу. Испугался, наверное.

— Тогда поехали. Вопрос первый: в каком году немцы пачками тонули на Чудском озере?

— Чего? — удивился он.

— Пардон, — извинился я, — дикий. Это из другой книжки. А, вот. Вспомнил. Вы знаете хуцпана, который нанял Генаху? — и, на всякий случай, если вдруг не успели познакомиться, показал большим пальцем за спину.

— Водолаз его и нанял, кто ж еще, — сказал гнилозубый.

— Садись, — похвалил я. — Пять. А знаете ли вы, дети, где сейчас находится этот самый Водолаз?

— В офисе, — снова ответил гнилозубый. В школе, наверное, он был зубрилой, на этом зубами и пострадал. Подлизывался к учителям и тянул на уроках руку, стараясь заработать оценку «отлично». В детстве я не любил таких, а сейчас ничего, рвение педика с гнилыми зубами пришлось мне по душе. — Где ж ему еще быть. Он в «белом доме» редко бывает, только когда на совещания вызывают. А так все время в своем офисе сидит. На связи.

— Что, так-таки и торчит возле телефона? — не поверил я. — Один-одинешенек? Да он же с тоски сдохнет! Я понимаю, что я — это редкостное развлекалово. Но я ведь не каждый день случаюсь.

— Не один он сидит. Я же сказал, что там офис. Бухгалтеры, директора, администрация, еще разная шушера.

— Ни хера не понял, — честно сказал я. — У него что, официальная контора? Нашим же чиновникам запрещено бизнес иметь?

— Ты дурак, да? — спросил гнилозубый и заработал легкую зуботычину. За него вступился академик:

— Да когда они на это внимание обращали? Ты как с Луны свалился. Перепишут фирму на родственников и продолжают макли крутить.

Я слегка призадумался, обсасывая полученную информацию. Потом, согласившись, кивнул:

— Бухгалтера, администрация, шушера… А еще чем-нибудь порадуете?

— Ну, и двое этих педрил с ним, понятно, — снова вступил в разговор гнилозубый. Нет, ну прирожденный стукач. Мне он все больше нравился. Хотя по виду — так и сам стопроцентный педрило.

— Непонятно, — я все-таки сумел отодвинуть его, прошу прощения, педрилость на задний план, сконцентрировавшись на двух других, мне пока неизвестных: — Каких таких педрил?

— Он что, тебя в одиночку здесь замочить пытался? — гнилозубый прищурился, намекая, что я идиот, и на сей раз я поставил ему щелбан:

— Не хами. Веди себя прилично. Здесь благородное общество, не суди по внешнему виду. Нет, он ко мне не один наведался. Их было трое.

— Один здоровый, а второй маленький, сухой? — Я кивнул. Хотя, возможно, мумифицированный и обмочился в финале, но под понятие «сухой» он все равно подходил. — Вот это и есть педики. Дружки и телохранители. Хотя ему телохранители не нужны. Сам бык здоровый.

— А чтой-то ты разговорчивый? — я подозрительно уставился на него. — Уж не лапшу ли ты мне на уши пригоршнями вешаешь?

— А мне смысл какой? — удивился гнилозубый. — Мы не на него работаем, а на Репу. Ему просто по дружбе помочь согласились.

— Хорошая у вас дружба, — одобрил я. — На мокруху согласен, а заметут — вложу и не покраснею, так? Ну, да неважно. Это ваши постельные проблемы, а я не сексопатолог. Ты мне лучше вот что скажи: Сутягина его парни убили? Тот, который сухой?

— Насколько я знаю, да, — теперь говорил только гнилозубый, академик участия в беседе больше упорно не принимал. То ли вспомнил о кодексе мафиозной чести, то ли обиделся на меня за что-то. А может, его мозг просто не успевал за мозгом его дружка. Всякое ведь бывает.

— Получается, что и вдову его с ребятишками тоже они изъяли?

— Не-е, — гнилозубый зачем-то радостно заулыбался и затряс головой. — Тут дело по-другому было. Адвокат еще до того, как согласился уехать из города, попросил Водолаза, чтобы тот надежно его бабу и шпанюков сохранил. Ну, Водолаз и постарался для друга.

— Ага, — догадался я. — Все по обоюдному согласию. Убивали Сутягина, выходит, не на их глазах. Вполне благородно. А ты, случайно, не знаешь, куда их спрятали?

— Случайно не знаю, — он пожал плечами. — Это было еще до того, как я разговаривал с Водолазом. Я тогда другими делами занимался. Так что лучше спроси у него самого.

— При встрече, — согласился я. Потом задумчиво оглядел их. Парни были мне, в принципе, уже не нужны. Куда их девать — я не знал. Убивать — совесть не позволяла. Не убийца ведь я хладнокровный, в самом деле. Это я наврал им все, что не человек, а зверь кровожадный. Но и отпускать на все четыре стороны тоже не хотелось — а ну, как они на меня, за какие-то мне неведомые грехи, обиду жуткую затаили? Я их отпущу, а потом повстречаюсь с ними где-нибудь на узкой дорожке, и придется объясняться… Нет, меня такой вариант, натурально, тоже не устраивал. Разве что позвонить в милицию и сообщить, что в мой дом ворвались какие-то непонятные, то ли валерьянки опившиеся, то ли от рождения такие, и предложить забрать их под бдительную милицейскую опеку, чтобы больше ни к кому не врывались?

Последний вариант понравился мне больше всего, но он тоже имел свои недостатки. Во-первых, милиции придется дожидаться, а потом долго объяснять ей, непонятливой, как дело происходило. Даже не смотря на то, что ключ от квартиры находился у пленников и на нем были их отпечатки пальцев. Это обещало серьезную потерю времени, а мне не хотелось его терять. Вдруг Водолаза на месте не окажется и придется долго вычислять его по всему городу? А вдруг он с ментами «вась-вась». Не померещился же мне Саркисян, в самом деле. Его погоны были как настоящие, фиг отличишь. Все-таки Водолаз в областной администрации немалый чин, так что менты вполне могут нужную информацию ему конфиденциально сливать. И кое-какие услуги оказывать. Вроде саркисянского рейда против меня, сердешного. Так что вызов милиции грозил самыми неожиданными последствиями. Предупреждал же покойный генерал, что он на все способен. Да я и сам в этом убедился.

В конце концов я решил оставить пленников так, как они есть, до нашего возвращения. А чего? Связаны крепко, на совесть, — сам вязал, знаю, — освободиться не смогут. Пусть посидят, подумают о смысле жизни и прочей ерунде.

Я поднялся и кивнул Генахе:

— Поехали, что ли?

Гнилозубый что-то булькнул мне вслед, считая, видимо, что в память нашей милой беседы я мог бы проявить побольше великодушия, но я его бульканье проигнорировал. Передо мной лежала финишная прямая.

19

Я остановил машину в полутора кварталах от Генахиного дома. Автомат Калашникова — это, конечно, хорошо. «Наган», которым наградили Кавалериста — вообще шедевр Произведение искусства, которому одна дорога — в музей. Если к этому приплюсовать еще два «Парабеллума» времен наполеоновских войн, которые при досмотре, произведенном в мое отсутствие, были, оказывается, изъяты Генахой у пленников, то в смысле вооруженности мы выглядели весьма и весьма неплохо. Но даже с таким арсеналом я не собирался соваться в офис Водолаза. И не потому, что считал, будто четырех стволов недостаточно — с этим-то как раз был полный порядок, — просто такой шаг выглядел самой большой моей глупостью после глупости моего рождения.

Потому что гнилозубый обмолвился, что кроме крепыша в его офисе находится и куча всякого другого лишнего народа. А они нам с Генахой Кавалеристом были без надобности. Мы хотели общения тет-а-тет. Ну, в крайнем случае, еще с двумя его педиками. Администрация и разные прочие бухгалтерии были лишними. Запомнят мордашки, настучат милиции. Ну их, в самом деле. Без этого проблем хватает.

Нужно было либо дожидаться конца рабочего дня, либо как-то выманить Водолаза на рандеву, либо придумать что-нибудь третье. Но третье как-то не придумывалось, сколько мы с Генахой не пыжились в две головы. Может, от рождения такие тупые, а может, больше действительно никакого варианта не было — факт остается фактом. В конце концов я обернулся к Генахе и сказал:

— Ты вот что. Завязывай из себя Аристотеля изображать. Все равно ты больше, чем на Емельку-полудурка не тянешь. Лучше зайди к нему в офис. Скажи, что тебя те двое прислали. Скажи, что я появился, но очень буйный, поломал на хрен всю мебель, включая телефон, посуду и нос гнилозубого, но они меня все-таки повязали и теперь держат в ванной под струей холодной воды, чтобы кровь остыла. Оставить меня не могут, потому как я опять кому-нибудь чего-нибудь сломаю. Больше ничего не говори, не надо. Он и после этого встанет и побежит ко мне домой, потому как должок с меня получить рассчитывает. Но ты ему бегом бежать не давай, хватай за задницу и тащи к машине, иначе у нас ничего не получится.

Генаха ошарашено выслушал мою речь, потом поинтересовался:

— Слышь, Мишок, а в двух словах все это никак нельзя было выразить?

— Вали давай, — выразил я, но Кавалерист к моему пожеланию не прислушался. Он, как ни в чем не бывало, остался сидеть на прежнем месте, только беспокойно вертел большими пальцами сцепленных на животе рук. Один вокруг другого. Это он так думал. Додумавшись, выпалил:

— А может, не так сделаем, а? — и, заметив, что моя правая бровь уползла куда-то на середину лба, выражая крайнюю степень непонимания, пояснил: — Я что имею в виду. Может, мне не стоит тащить его к машине? Если их будет трое, в салоне с ними будет трудновато управиться. Да они и в салон не полезут, машина другая, да и ты внутри. На улице бучу начнут. А это нехорошо — вдруг дело до крови дойдет, меня ж потом соседи с потрохами милиции сдадут.

— Не-е, — протянул я. — Если ты таки думаешь, что я понял твою мысль, то ты ошибаешься. Я вообще не понял, была ли мысль.

— Да я это, — Генаха смутился. Предлагать к использованию продукт своего мозга он не привык. Считалось, что ничего путного тот произвести не может. Но когда-то начинать надо, правда? Поэтому он все-таки решился: — Может, я зайду, а ты лучше в подъезде подождешь? Это же проще будет — ты по одной голове, я — по второй, а третьего — с обеих сторон на абордаж. Как думаешь?

— Думаю, подействует, — согласился я. — Ты прав, и даже больше — ты гений. Если бы ты в армии шинели сослуживцев на водку не менял, давно бы генералом стал. Хорошо, действуем по твоему плану.

Генаха зарделся. В армии он в свое время служить не захотел, но похвалу оценил по достоинству.

Я завел машину и поехал вперед. У своего дома Кавалерист показал, где находится офис Водолаза, и я, ведомый его длинным костлявым пальцем, увенчанным грязным, необкусанным вовремя ногтем, подкатил к самому подъезду. Лишний раз светиться, шагая через двор, было ни к чему.

Мы не стали брать ни автомата, ни Генахиного престарелого пистолета, решив, что это лишняя тяжесть. «Парабеллумы» были компактнее первого и эффективнее второго, да и выглядели достаточно угрожающе для того, чтобы внушить к нам уважение.

Кавалерист, удостоверившись, что из нужных окон за нами никто не наблюдает, первым выбрался из машины и скрылся в подъезде. Через полминуты я последовал за ним.

Уж и не знаю, что там насвистал Генаха в уши Водолазу. Но то, что при желании он умеет быть весьма убедительным, мне было известно давно. В общем, не прошло и пяти минут, как глава топливного департамента выскочил из своего офиса. Сделал это так быстро, как не у всякого прохватившегося получится. Я едва успел шмыгнуть в темный закуток.

Но все-таки успел. Водолаз меня не заметил. Не дожидаясь остальных, он бросился к выходу, но нарвался на неласкового меня. Не особо переживая за последствия, я вытянул вперед ногу, на которую этот хуцпан и налетел. Почему-то мордой. Наверное, меня высотометр подвел. Ну, да ладно.

Нижняя часть Водолаза некоторое время продолжала бежать вперед, а верхняя, сами понимаете, не смогла. В итоге обе они грохнулись на пол, при этом громко прогремев костями. Довольно неудачно — даже вякнуть не смогли.

Едва я успел оттащить его в темноту, дверь офиса снова хлопнула и голос, до странности похожий на памятный по прошлой встрече — тогда он принадлежал амбалу по прозвищу Пупсик — прогремел:

— Эй, Водолаз! Ты про нас не забывай! — и его шаги стали почти так же быстро приближаться к моему убежищу.

Против Пупсика нужно было применять что-то более серьезное, чем простая нога, пусть и снабженная многократно нестиранным носком. У меня был пистолет, но стрелять в подъезде я не хотел примерно по той же причине, что и дома — лишний шум ни к чему. Да и Генаха заклинал вести себя потише. А выбор между тем был небогатый. Поэтому я таки взял пистолет наизготовку и, когда Пупсик поравнялся со мной, пнул ногой в его голень. А чтобы не вздумал творить глупостей, сунул пушку прямо в нос:

— Тихо, как мышка. Расстегивай ремень.

— Чего? — удивленно прогудел он.

Мой расчет, собственно, и строился на том, что он удивится. Странные приказы всегда вызывают недоумение, знаете ли. Но в данном конкретном случае я мог не опасаться прослыть дураком в глазах амбала. Дураком оказался он — пока расшифровывал мое послание, его мужское достоинство превратилось в фарш под неудержимым натиском моего колена. Стратегия, блин! Ну, или тактика.

Пупсик распростерся у моих ног, но этого было мало. Он был слишком могуч, чтобы я поверил внешнему виду. Поэтому наклонился и изо всей силу обрушил на его голову рукоятку «Парабеллума». Не на темя — проломится ведь, даром, что чугунное, — а чуть повыше. Это была уже хоть какая-то гарантия, и я, схватив тяжелое тело за разные конечности, присоседил его к Водолазу.

Генаху пришлось ждать еще почти минуту. Вы будете смеяться, но я даже слегка волноваться начал. Вдруг у человека что-нибудь случилось. Всякое ведь бывает, сами понимаете. То кирпич ни с того ни с сего на голову упадет, то машина по какой-то своей надобности взорвется. Мало ли.

Но Кавалерист все-таки вышел на лестничную площадку. В сопровождении мумифицированного. При этом страшно махал руками и даже пальцами на руках, рассказывая жуткую историю моего посещения собственной квартиры, обильно смачивая свои слова брызжущей во все стороны слюной. За что я люблю Генаху, так это за то, что он, когда надо, лучше любого другого может изобразить придурка. Хотя, если разобраться, при этом ему особо напрягаться не приходилось.

— …А к нему этот, с гнилыми зубами — хась! А тот хватает телефон, и в нос ему — на!!! Ну, тот поймал, схавал, нос перебитый, сам в кровище — в общем, съехал с темы. Этот разворачивается — и ходу. Уже у двери был, когда я нарисовался. А я чего подниматься-то стал? А он мне сразу, как только его увидел… Ну, думаю, какой-то он не такой. Дерганый. Вот и решил сходить, подстраховать, если чего…

Он красиво рассказывал, Генаха. Если бы я был на месте мумифицированного, я бы спросил — откуда у тебя, дорогой, такие подробности, когда ты сам только к шапочному разбору подоспел? Рассказываешь-то, как очевидец! Странно. Но Генаха так убедительно брызгал слюной, что ему трудно было не поверить, да и я на месте его сухоголового слушателя не был, а потому с глупостями лезть не стал, но, дождавшись, когда они поравняются со мной, шагнул из темноты и сказал:

— Ну ладно, хватит баки заливать.

Человек, похожий на мумию, хватил ртом изрядный шматок воздуха, но ему это не помогло. Наверное, он так и не понял, кто его так жестоко. Всего лишь Генаха, натурально. Он аккуратно, не в пример мне, тюкнул спутника рукояткой «Парабеллума» по темени, подхватил обмякшее тело и сказал, весь исходя тревожным запахом:

— Где остальные?

— Давно лежат, — успокоил я.

— Слава Богу, — сообщил Кавалерист. — А то я уж и не знал, что получится. Этот придурок, что меня нанимал, даже ждать никого не стал, сразу за дверь выскочил. Черт его знает, сообразишь ты или нет…

— Я что, похож на идиота, да? — обиделся я, не дослушав его. — Иди, лучше подгони машину к дверям подъезда, будем клиентуру грузить.

Генаха не стал спорить. Бросив безвольное туловище, которое до сих пор удерживал в сидячем положении, отчего оно, то есть туловище, глухо стукнулось затылком об пол, он выскочил на улицу. Впрочем, через пару минут появился вновь, и мы, как заботливые сотрудники медвытрезвителя, погрузили троицу в «Мерседес» и поплотнее утрамбовали на заднем сиденье. Сами устроились на переднем, и Генаха взял в руки пушку — чтобы, если что не так, сразу усмирить недовольных. Но спиной к лобовухе поворачиваться не стал — а ну, как случайный гаишник со всякими глупыми вопросами приставать начнет?

Машину я повел за город — там покой, тишина, природа способствует общению. В городе разговор у нас вряд ли состоялся бы — Водолаз сотоварищи, чего доброго, разорутся, что их похищают. И, самое интересное, закон за них заступится — потому что мы с Генахой, если и знали за ними какие-то грешки, подтвердить свои знания ничем не могли. Зато сами оказались бы по уши в дерьме. Малоприятная перспектива. Поэтому я, как светлой памяти дедушка Ленин, пошел другим путем.

Генаха, видимо, ход моих мыслей понимал прекрасно. Хотя, может, просто во всем решил положиться на мой гениальный ум. Я его за это не осуждал, на его месте я и сам бы так поступил. В любом случае, за все время пути к ближайшему загородному лесу он ни разу не спросил, куда я намылился. Намылился — и ладно. Ему и этого хватало.

В лесу мы вытащили оклемавшуюся, хотя еще и не вполне, троицу из машины. Вернее, они вышли сами, стоило нам наставить на них пистолеты. Покорные, как мышки, когда их, уже дохлых, кушает кошка.

Удаляться от машины мы не стали. Я загнал ее в такие дебри, куда только грибники да насильники время от времени забирались. Но ни тех, ни других бояться не стоило — нам они были не соперники. Калибр мелковат.

— Ну что, братки? — спросил я, когда они выстроились перед «Мерседесом», как футболисты перед воротами, в который назначили штрафной. — Говорить будем? Я вам, в общем, сразу обещаю: говорить вы все равно будете, хоть дуйтесь, хоть пыжтесь, хоть кипятком писайтесь. У нас тут закон — тайга, порешим, и ни один лесник ни одной статьи за это не пришьет.

— Чем ты этого гада на свою сторону переманил? — хмуро поинтересовался Водолаз.

Я не успел ответить. Генаха, чувствительная душа, сделал несколько быстрых движений в сторону оскорбителя и в красивом жесте выкинул вперед правую ногу. У него это хорошо получалось. Как-то по пьянке даже хвастался, что в детстве балетом занимался, «Лебединое озеро» изучал. Наврал, конечно. Какой может быть балет, когда папа дальнобойщик, а мамы совсем нету? Впрочем, все равно — Водолаз клацнул зубами и послушно отлетел к машине.

— Я тебе, коню, пасть под удила порву, добазаришься, — добавил Генаха на словах. Ну, настоящий кавалерист, о чем спор.

— Ты поднимайся, поднимайся, — посоветовал я дулом пистолета Водолазу, который, привалившись к колесу, вытирал кровь с разбитого рта и разглядывал то ее, то нас. Причем с одинаковым выражением на лице — брезгливым и предостерегающим. — Сегодня сыро, геморрой, все такое.

Он понял меня. Он был не враг своему здоровью, а потому поднялся на ноги.

— Генаха не гад, — просветил я. — Он мой коллега в течение девяти с лишним лет и очень хороший друг. Просто ты этого не знал, когда его нанимал. Он, кстати, тоже не знал, против кого его нанимают. Поэтому согласился. А если бы знал, то еще тогда тебе, коню, пасть под удила порвал бы. Я прав, Генаха? — тот кивнул, и я продолжил: — Ну, натурально. А когда мы встретились, то, естественно, решили тебя объединенными усилиями отыметь. Как считаешь, у нас это получилось?

— Вполне, — Водолаз согласился, причем без проблем. Он сам умел писать неплохие сценарии для этой жизни, а потому мог оценить то, что предлагалось ею самой или другими. Но в данный момент я не собирался уподобляться ему и пересказывать всю свою жизнь от альфы до омеги, как делал он в моей ванной. Его это расслабило и сгубило всю идею, которая так хорошо, помнится, начала воплощаться в жизнь. Я немножко умнее русской народной поговорки и иногда учусь на ошибках других людей. У меня и без того шишек достаточно. Так что развивать тему дальше я не стал.

Но ее развил сам Водолаз, презрительно скрививший губы и поинтересовавшийся:

— И что? Ты нас сейчас перестреляешь?

— Не сейчас, — возразил я. — С чего ты взял, что сейчас? У меня к вам еще небольшая кучка вопросов имеется. И вообще, почему ты решил, что я вас перестреляю? — до меня, наконец, дошел смысл сказанного им.

— А ты хочешь сказать, что отпустишь? — он криво усмехнулся.

— Ну, это ты зря — за идиота меня держать. Миша Мешковский, если и ударяется головой, то выбирает место и время, поэтому его умственные способности не страдают. Я вас, конечно, не отпущу — мне моя жизнь дорога, как память, а у вас в руках, попадись я вам снова, враз обесценится. Но и убивать мне никакого резона нет. Я же не первобытнообщинный. Я человек компьютерного века. Мне лишней крови не нужно — опять же, руки отмывать, мыло тратить. Я вас к Пипусу отвезу, — все трое разом, как по команде, вздрогнули, но я сделал вид, что не заметил этого. — Кстати, о деньгах, Водолаз. За тобой должок, ты помнишь? — Он сделал круглые глаза, но я прочистил его память: — Три тысячи задатка, когда я согласился искать Сутягина. И еще семь — по удачном окончании поисков. Я поиски завершил удачно, адвоката нашел. Я не виноват, что этот портной, — я кивнул на мумифицированного, — успел его шильцем продырявить. Так что с тебя десять штук баксов, как договаривались.

— Десять-то десять, — криво усмехнулся Водолаз. — Только как я тебе их отдам, если ты отвезешь нас к Крейцеру? При себе у меня таких денег нет. А у вас? — он повернулся к своим дружкам, но те синхронно покачали головами, и крепыш удовлетворенно завершил мысль: — Вот, видишь, у них тоже нет. А вот если бы ты нас отпустил, то мы б тебе завтра честно-благородно все отдали.

— Карман заштопай, — посоветовал я. — Распахнул — трусы видать. Я же сказал, что еще не идиот.

— Ну, тогда меня одного отпусти, — попробовал зайти с другого боку Водолаз. — А Пупсика и Ходока в залог оставь. Они же мои друзья, я их не могу подвести.

— Размечтался, одноглазый, — кивнул я. — Знаю я, как ты своих друзей подвести не можешь. Видел давеча в коноваловском замке.

— Так он, сука, решил с Пипусом мировую подписать! Через меня!.. А ты что — и там был? — до него тоже, кажется, дошло не сразу. Я не одинок.

— Ты мне лапшу на уши не складывай, — я начал сердиться. — Где я был и где я не был — это мое личное, сугубо интимное дело. Есть с собой чековая книжка? — Водолаз попытался отмолчаться, но жутко покраснел, и я понял, что есть. — Ну, так доставай ее и выписывай мне чек. Все должно быть по-честному.

Он пошел пятнами, — белое на красном, так интересно, — но книжку все-таки достал и чек выписал. Долго возился, пару листов измарал, но в итоге все получилось. Я подошел к нему, вырвал листок из дрожащих пальцев — жадный какой, подумать только! — и вернулся. В спину мне прилетел вопрос:

— Так ты был в генеральском особняке?

— Еще и как был, — я кивнул. — И своими глазами видел, как через двадцать минут туда милиция нагрянула. И повязала всех еще живых. Незабываемое зрелище. Вот ты и скажи, кто мог так быстро навести милицию, кроме тебя?

— Ну, допустим… — он нагло и криво усмехнулся, хотя пятна жадности все еще гуляли по его физиономии. Но это было последнее, что он успел сделать в жизни: стоявший справа Пупсик зашелся медвежьим рыком и, обхватив горло Водолаза своей огромной ручищей, — пропустив под подбородком, — взял его на бедро, подержал и смачно, с оттяжкой, тряхнул тело. Раздался хруст, и Водолаз закончил счет мгновений своей грешной жизни. Причина — перелом шейных позвонков. Наверное, он даже не почувствовал боли. Но мне-то все равно стало обидно — у меня еще оставался один вопрос, на который я рассчитывал получить от него обстоятельный ответ. Только звезды выступили против.

Зато Генаха оказался человеком нервным. Пока я, полностью ошарашенный происходящим, взирал на сцену зверского убийства путем переламывания шеи, он что-то заорал, вроде: «Положь, откуда взял!», — точно я не расслышал, — и, видя, что его не слушаются, прибег к радикальным мерам. Взял — и четырежды выстрелил в могучее тело Пупсика. Самое обидное — все четыре раза попал.

Я застонал, когда амбал выпустил мертвого Водолаза и сам упал слегка сверху — не менее мертвый. Теперь оставался только один свидетель, который мог бы поведать историю похищения семьи Сутягиных. Но Генаха не понял смысла моего стона, быстро обернулся и заботливо спросил:

— Что с тобой, Мишок?

— Родовые колики! — зло проревел я и швырнул пистолет на землю. — На кой хрен ты его убил?!

Генаха стоял и удивленно таращился на меня. Причина моего гнева осталась скрыта для него за дымкой тумана собственного блаженного неведения. Хотя мог бы догадаться — присутствовал при том, как я гнилозубому вопросы задавал. Но сейчас вид у Кавалериста был, как у младенца, и я сменил гнев на милость, тоскливо пробормотав:

— И зачем этот хуцпан свернул Водолазу шею?

Генаха решил реабилитироваться передо мной за непонятный ему самому проступок, но опять же по-своему. Подойдя к мумифицированному, который даже не попытался воспользоваться заварушкой, чтобы сбежать, — был ошарашен происшедшим не меньше меня, — Кавалерист взял его жесткой дланью за редкий чубчик и, повернув голову, которая таращилась на трупы, к себе, сунул под нос пистолет:

— Ты слышал вопрос, засохший?

— Н-нет, — тот отрешенно покачал головой.

— Почему этот придурок убил того придурка?

Манера выражать свои мысли у Генахи хромала на обе ноги, но мумифицированный, как ни странно, его понял.

— Н-ну, — неуверенно протянул он. — Наверное, за то, что нас подставить хотел. И это… Там, в особняке, у него брат оставался. Он у генерала личным телохранителем работал.

— Это Андрей, что ли? — заинтересовался я.

— Да, — пленник перевел отупевший от происходящего взгляд на меня.

— Ну, так он зря на Водолаза накинулся. Андрея я порешил. Хотя, собственно, особой разницы нет — если бы я его не кончил, он бы к ментам в руки попал. Все равно обидно, — я задумался, и вдруг, поймав проносившуюся мимо мысль, оживился: — Послушай, голуба, может, ты знаешь… У меня тут незаданный вопросик завалялся. Задать его теперь некому, так что, хочешь, не хочешь, отвечать тебе придется. В общем, вопрос следующий: ты в курсе, куда упрятали бабу с детьми — Сутягиных?

— Дома они, у Водолаза сидят, — глаза мумифицированного оживились, но лишь затем, чтобы принять удивленно-округлое выражение.

— Так просто? — не поверил я.

— Ну да, — кивнул он.

— И кто их охраняет?

— А чего их охранять? — удивился сухой. — Она же его сестра. Сидит себе да носки штопает.

Я в изнеможении опустился на траву. Какая глупая получилась хохма! Глупо начиналась и глупо закончилась. А я таки оказался последним идиотом — рвал себе задницу неизвестно ради чего. Хотя, конечно, деньги…

Все равно глупо.

Эпилог

Урку по кличке Ходок мы оставили в лесу целым, невредимым и даже не связанным. Сволочь он, конечно, изрядная, но опасным его назвать — во всяком случае, пока новых сожителей себе не найдет — было уже нельзя. К Пипусу мы приехали без него. Тот сидел в своем кабинете, разговаривая с кем-то по телефону. При виде меня оживился, но, заметив маячившую позади незнакомую фигуру, нахмурился. Однако это был всего лишь Генаха Кавалерист, так что Пипусу пришлось расслабиться.

— Шолом, — сказал я, садясь в кресло напротив него. Он прикрыл веки, давая понять, что сейчас закончит разговор и будет целиком к моим услугам. Я кивнул и принялся ждать. Генаха, пристроившийся на диване у стены, тоже.

Разговаривал Пипус минут десять и, судя по всему, не страдал оттого, что разговор затягивается. Он и шутил в трубку, и хихикал, и вообще всем своим видом показывал, что жизнь прекрасна. Ну, натурально, барин, к которому пришел холоп с челобитной. Холопу надо — он подождет. Но мне ждать надоело и, встав, я направился к выходу, по пути махнув рукой Генахе:

— Идем. Пусть его болтает.

Генаха тоже поднялся. Но Пипус нас остановил.

— Через полчаса перезвоню, — сказал он и резко оборвал разговор, положив трубку. Потом, даже не подумав встать, потянулся через стол в нашу сторону: — Ты чего, Мойша? Ты садись! Ты обиделся, да, что ли? Дико извиняюсь — важный разговор был.

— Я видел, — я кивнул. — Только я постою. В машине насиделся.

— Да ты чего, а? — он суетливо перебирал бумажки на столе и вовсю чувствовал себя виноватым. Судя по всему, ему это даже нравилось. — Может, тебе что-то надо?

Я вопросительно посмотрел на Генаху Кавалериста, но тот только плечами в ответ пожал: мол, ты меня сюда притащил — ты и общайся. И вообще, отстань.

— Да нет, Шлема, — отозвался я наконец. — Ничего мне не надо. Разве что бомбу ядерную, чтобы разнести этот гнойный мир к чертям собачьим. А то ведь зажрались человеки. И чем дальше — тем больше. Я, правда, думал — может, это тебе что надо. К примеру, узнать, где твоя любовница и ваши дети.

— Зачем ты так, Мойша, — укоризненно протянул он. — При чужих-то людях…

— Генаха не чужой, — возразил я. — Он мне кровник. Так хочешь узнать или нет? Говори сразу, а то я уйду. Жрать хочу. Спать хочу. Водки хочу.

— Говори, Мойша, говори, — он, якобы обессилев, растекся в кресле.

Я бросил ему на стол ключи и сказал:

— В квартире у Водолаза. Мог бы и поделиться, что она его сестра. Уж ты-то это наверняка знал. Самого Водолаза можешь не бояться. Он уже там, откуда даже по амнистии не отпустят.

— Спасибо, спасибо тебе, Мойша, от всего моего больного, но все равно большого сердца, — засуетился он, хватая ключи. — Ты даже не знаешь, каким благодарным может быть старый Пипус. Но ты узнаешь, ты это узнаешь, Мойша! Сколько я тебе должен? — и в его руках появились чековая книжка и ручка.

— Да ничего ты мне не должен, Пипус, — с досадой сказал я. — Ты меня не нанимал. Я сдуру подумал было, что мы в одной команде. Думал, я для тебя, как для друга стараюсь. Извини, не знал, что у тебя всякая дружба через баксы просвечивается. Так что поеду-ка я домой, сдам тех двух придурков ментам или просто выгоню их нахрен, и напьюсь водки. Противно!

Я развернулся и пошел к выходу. Генаха за мной. В машине он с удивлением посмотрел на меня и сказал:

— А ты злой стал, Мишок. Чего ты на него так наехал? Ну, бабло человека развратило. Большое деньги кого хочешь развратит. Вполне простительная слабость.

Я сжал губы и еще сильнее вцепился в баранку. Если, Генаха, ты даешь людям право на такую слабость — ты великий человек. Потому что это непозволительная роскошь.

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg