«Турист»

Ольга Погожева ТУРИСТ

Часть 1. Империя. Город ветров

«Демократия в аду, на небе — Царство».

Иоанн Кронштадтский

Глава 1

Вот, Я посылаю вас, как овец среди волков: итак будьте мудры, как змии, и просты, как голуби. Остерегайтесь же людей: ибо они будут отдавать вас в судилища и в синагогах своих будут бить вас, И поведут вас к правителям и царям за Меня, для свидетельства пред ними и язычниками. Когда же будут предавать вас, не заботьтесь, как или что сказать; ибо в тот час дано будет вам, что сказать; Ибо не вы будете говорить, но Дух Отца вашего будет говорить в вас. Предаст же брат брата на смерть, и отец — сына; и восстанут дети на родителей и умертвят их; И будете ненавидимы всеми за имя Мое; претерпевший же до конца спасется.

(Матф. 10:16–20).

Небо было чужим. Тяжелые, темно-лиловые тучи грозно собрались на небесном куполе, утро казалось глубокой ночью. Горели даже уличные фонари, и ярко сияли неоновые вывески магазинов и рекламных щитов. Некоторые из них только открывались, и работники протирали окна или заметали устланный плиткой вход у дверей офисов и бутиков. Ветра почти не было, и воздух стал сухим, почти шершавым на вкус. Это вызывало слабое удивление — в конце концов, Чикаго был портовым городом, близость воды не могла не сказываться на климате. По крайней мере, в родной Одессе воздух буквально дышал морем.

Я выпрямился, в который раз обводя взглядом оживленную улицу. Люди торопились, почти бежали по своим делам, и я внезапно показался сам себе лишним. Я стоял у шоссе, не двигаясь с места. Такси, которое довезло меня до рабочего района, уехало, багаж лежал в ногах — две большие спортивные сумки. Стоять на месте было нельзя, и я встрепенулся: мысли о доме затягивали, точно зыбучие пески, а я не мог позволить себе расслабиться.

Вздохнув, я присел, чтобы поднять сумки, накинул ремни на плечи, и поднялся, взяв курс, указанный мне таксистом. В этом районе, сказал он мне, ты не найдешь работу, но снять здесь дешевую квартиру можно. Это я и намеревался сделать — прежде всего мне был нужен угол, где я мог расположиться, а уж потом всё остальное. Я старался как можно меньше глазеть на снующих вокруг людей, судорожно сжимая в кулаке нацарапанный таксистом адрес дома, где можно недорого снять квартиру, но ничего не мог с собой поделать. Эти люди казались мне почти инопланетянами, и их вид порой вводил в глубокое изумление. Такой разношёрстой публики я не видел даже на нашем Привозе. Негров и азиатов хватало и у нас, бомжей тоже, но таких, как эти, я не видел никогда. Кто-то одет в деловой костюм, рядом с ним — некто в подобии балахона с капюшоном на манер монахов восемнадцатого века; существо неопределенного пола разгуливает в одном купальнике, зато на ногах — высокие кожаные сапоги. Заглядевшись на длинноногую девицу с ярко-голубыми волосами, я едва не наступил на рассевшегося на тротуаре негра.

— Эй, чувак! — внезапно громко и радостно, точно он ждал здесь именно меня, завопил он. — Ты не поверишь, что со мной произошло! Я сейчас всё тебе выложу, но мне нужны баксы!

— Извини, — несколько натянуто выговорил я и попытался его обойти, — я тороплюсь.

— Чувак, я серьезно! — негр подскочил, сделавшись едва ли не выше меня, и бодро затрусил следом. Одет он был более чем красноречиво: длинная майка со следами масляных пятен и широкие, некогда модные штаны, порванные в нескольких очень даже неприличных местах. Когда он поднялся, чтобы идти за мной, он не забыл свою подстилку, оказавшуюся курткой, и принялся на ходу натягивать её на себя. — Я сижу тут уже второй час, и ни один ублюдок не дал мне ни цента!

— Извини, я тороплюсь, — упрямо повторил я, ускоряя шаг. Чернокожий не отставал, с явным интересом поглядывая на мои сумки. Уйти от него или хотя бы оторваться я не смог бы при всем желании. Меня предупреждали по поводу чёрных. С ними лучше вежливо раскланяться и разойтись, но дел никаких не иметь и в разговоры не вступать. Тем более сразу по прибытии в США.

— А хочешь, я тебе помогу, чувак? — полюбопытствовал негр, пытаясь перехватить у меня одну из сумок. — Донесу, куда скажешь, а ты не поскупишься…

— Не надо, спасибо! — почти выкрикнул я, начиная тихо паниковать. В конце концов, к кому я мог бы обратиться за помощью, даже если бы меня кто-то и слушал? Прохожие пролетали мимо, не задерживаясь ни на секунду — мужчины и женщины, доедая на ходу гамбургеры или громко разговаривая по мобильному. Две сумки ограничивали меня в маневренности, увернуться от назойливого негра я никак не мог.

— Без проблем, чувак! После отблагодаришь! — черный уже почти вырвал у меня сумку, когда меня осенило.

— Полиция! — не слишком громко, но очень уверенно позвал я.

Рука негра, до того мертвой хваткой вцепившаяся в мою сумку, мгновенно разжалась. Негр в явной растерянности отпрянул от меня, озираясь по сторонам, и я сделал спасительный рывок вперёд. Я только и успел удивиться, как они здесь боятся копов. Мне рассказывали, я не верил. Надо будет пользоваться при случае — на деле вышло безотказно…

— Чувак!.. — раздался позади голос, при звуке которого я начал тихо закипать. Будь у меня свободные руки, придушил бы на месте…

Я сделал бешеный марш-бросок через всю улицу, оказавшись по ту сторону трассы. Машины резко притормаживали передо мной, я даже заметил, как у одного из водителей выплеснулось кофе из стаканчика — очевидно, на штаны, потому что посмотрел он вначале вниз, а потом на меня красноречиво злобным взглядом. Вслух извинившись, хотя матерящийся водитель никак не мог услышать меня из-за стекла, я шагнул на тротуар. Оборачиваться я не стал — почему-то был уверен, что негр за мной не пойдет. У них же тут, наверное, каждый квадратный метр расписан. Ну да, вон впереди ещё один «нищий», надо брать право руля. Не оборачиваться меня учил ещё дед, когда я очень боялся в детстве собак. Не оборачивайся, не смотри им в глаза.

Я замедлил шаг, с некоторой долей самодовольства шагая по аккуратным плитам улицы. Этот район был одним из самых дешевых, как принято здесь говорить, рабочим районом, но асфальт был ровным, гладким, хоть и покрытый местами граффити и захарканными пакетами из-под чипсов и сигарет. Где-то здесь должен быть иммигрантский квартал, где, как я разузнал ещё дома, жили такие, как я.

Черт его знает, почему меня понесло в США. Принимая участие в американском конкурсе за компанию с товарищем, я и не думал ехать сюда. Я только закончил институт, но работал уже два года, опыт у меня был, знания тоже. Личное отношение к Америке было однозначным и негативным. Но когда пришло время писать отказ, жизнь вдруг изменилась. Фирма распалась, я оказался без работы. Нельзя сказать, что меня это особенно огорчило: человек с такой специализацией и опытом работы в сфере IT мог легко найти себе новое место, тем более, я совсем не боялся перемен. Бес попутал, говорят в таких случаях. Загорелось мне вдруг поехать в другую страну, увидеть других людей, заработать денег. Товарищ мой так никуда и не поехал, не сложилось. Я же планировал вернуться домой месяца через три. Я не собирался долго батрачить на чужой родине, тем более что жизнь без родного города не представлял. Я считал себя туристом. Приеду, поработаю, посмотрю страну, уеду. Будет что рассказать товарищам, и я даже заранее знал, как буду описывать свои похождения в Америке — так, чтобы ни у кого не возникло желания побывать здесь. Тяжелее всего было объяснить причину моего желания уехать родителям. Но я уже здесь, и пока что меня всё устраивало.

Я усмехнулся своим мыслям и ускорил шаг. Настроение поднималось, люди казались приветливыми, свет неоновых реклам и фонарей казался особенно таинственным, неизведанным в контрасте с тяжелым, темным небом. Скоро будет гроза, подумал я, взглянув на небо. Вдалеке уже сверкали молнии, но дождем в воздухе по-прежнему не пахло.

Я бросил случайный взгляд на стену кирпичной пятиэтажки и даже удивился: на начищенной табличке было выбито название именно той улицы, которая была написана у меня на листке. Ну, если всё и дальше пойдет так удачно, я признаю Чикаго одним из лучших городов на планете.

Интересно, тот дом, адрес которого дал мне водитель, такой же опрятный и милый на вид, как этот?

Проходившая мимо женщина, разговаривавшая по мобильнику, споткнулась о выбоину в плитах и едва не упала, не сумев сразу выдернуть тонкую шпильку. У меня хорошая реакция. Я мгновенно отпустил сумку, которую держал в левой руке, и подхватил женщину до того, как она могла бы растянуться на тротуаре. Мобильник, который она не сумела удержать, мягко шлёпнулся поверх моей сумки.

— Что ты себе позволяешь, идиот! — вдруг закричала она, вырываясь из моих рук. Она рисковала упасть повторно, поскольку я держал её на весу, и твердой опоры под ногами у неё не было. — Отпусти, придурок!

Я понадеялся на то, что плохо её понял, и отпустил не сразу, а спустя пару секунд, когда она уже крепко стояла на злополучных шпильках. Элегантно одетая, ещё молодая, но с неприятным выражением брезгливости на покрасневшем лице. Я подобрал с сумки её телефон.

— Я подам на тебя в суд, козёл! Тебе жизни не хватит, чтобы расплатиться со мной!! Скажи, тебе понравилось меня лапать?! Ты…

Я вздохнул, радуясь тому, что языкового опыта у меня мало, и я понимал лишь половину из того, что она пыталась до меня донести.

— Не забудьте свой мобильный, мэм, — протягивая её телефон, попросил я.

Она закончила очередной монолог, набрала в легкие воздуха для новой тирады, и тут увидела свой телефон.

— Дай сюда! — она грубо вырвала его из моих рук и принялась лихорадочно прятать его в сумочке. — Радуйся, что я не позвала полицию, осёл!

Спокойствием я никогда не отличался, но и лезть на рожон тоже не любил, тем более проведя менее трех часов в чужой стране. Я был наслышан о местном гипертрофированном чувстве справедливости, только поэтому сохранил ледяную мину на лице, невероятным усилием добиваясь, чтобы моё состояние не выдал румянец. Я вообще редко краснею, но когда это всё-таки происходит, то уж по полной программе.

— Ты помял мой костюм своими лапами, ты грязный…

— Я хотел помочь, — попытался вклиниться я.

— Ах, помочь! Ты мне едва ногу не сломал, кретин!

— Извините, — удивляясь самому себе, произнес я.

Женщина, уже выдыхаясь и не столь агрессивно, продолжала что-то выговаривать мне, только я уже не слушал. Подхватив сумку, я спокойно и не торопясь пошел дальше, прислушиваясь к происходящему за спиной. Похоже, звать полисменов она действительно не собиралась — очевидно, слишком торопилась на работу, обычно у них такие дела миром не кончаются. Мне везло.

Настроение у меня даже поднялось — уже второе приключение за три квартала. Будет что рассказать дома! Мне всё было в новинку, я даже косящие взгляды прохожих встречал с удовольствием. Я не уставал смотреть по сторонам, с любопытством оглядывая бутики, супермаркеты и довольно обшарпанные серые дома. Я находился не в самом лучшем районе города, и смотреть, по большому счету, тут было не на что, но меня интересовало всё, и в особенности люди, сновавшие вокруг с озабоченно-сосредоточенными лицами. В своё время я много читал о Чикаго, в детстве увлекался рассказами про здешних мафиози, но, став старше, понял, что на самом деле всё это не так здорово. Да и Чикаго давно перестал быть центром американской мафии, уступив это место Нью-Йорку.

Нужный мне номер дома я нашел почти сразу, завернув в проулок и спросив у сидящей на лавочке бойкой старушки, где здесь сдают комнаты. Она сразу указала мне куда-то во двор соседнего довольно убогого дома, и я поплёлся туда. Входная дверь обшарпанного подъезда была нараспашку, но рядом, на бордюре, сидели несколько молодых парней приблизительно моего возраста. Все они с явным интересом наблюдали за мной, и мне сразу стало неуютно. Спрашивать у них что-либо я не стал, но один из них сам заговорил со мной, как только я поравнялся с дверью:

— Кого-то ищешь, приятель?

— Мистера Салливана, хозяина… — я замялся, не зная, как же его назвать.

— Он дома, — кивнул мне тот же высокий мулат, ещё раз внимательно оглядывая меня с ног до головы. — А ты новенький?

— В каком смысле? — уточнил я.

Сидящие позади мулата парни дружно заржали. Я на всякий случай нахмурился.

— Ты приезжий? — тоже улыбаясь, переспросил тот.

— Вроде того, — осторожно ответил я.

— И откуда?

Я замялся. Кто из этих полуобразованный детей городских джунглей Чикаго мог слышать о далёкой Украине, расположенной в Восточной Европе? Когда я общался по Интернету с одним американцем, он вежливо уточнил, в какой части Африки находится моя страна. С тех пор об Украине я стараюсь не заикаться.

— Россия.

— У-у-у…

Парни дружно переглянулись, а затем мулат вновь обратился ко мне:

— Как зовут?

В его тоне теперь звучало откровенное уважение. В который раз за сегодняшний ещё такой короткий день я удивился. Поколебавшись, я честно ответил:

— Олег.

— Как?

Пришлось повторить раза три. Мулат покачал головой и пояснил:

— У старика Салливана живут в основном иммигранты. Весь этот район населен латинами. Такие, как ты, живут в другом квартале, недалеко отсюда. Я сам из Бразилии, но живу здесь уже шесть лет. Два года назад сюда приехал один русский. Приехал на несколько месяцев, заработать денег — как и все мы. Он был хорошим парнем. Мог порвать пятерых, но поцапался не с тем человеком, и с тех пор его не видели.

Повисло молчание. Парни курили, о чем-то переговариваясь между собой, мулат молчал. Рассказанная им история не вдохновляла. Я неловко переступил с ноги на ногу, ожидая продолжения.

— Пойдём, Оулиг, — точно очнувшись, кивнул мне мулат. — Отведу тебя к Салливану.

Ступив в довольно темный подъезд, я едва не растянулся тут же, у порога, сходу наткнувшись на что-то огромное и живое.

— Керни, старый чёрт, шёл бы ты отсюда, пока тебя Салливан не вышвырнул, — посоветовал бомжу мулат, бесцеремонно отпихивая его ногой. Человекообразное у меня под ногами пошевелилось и отползло подальше в угол.

— У Салливана дешёвые комнаты, советую долго не думать, он не любит, когда с ним торгуются. Впрочем, — мулат, поднимаясь всё выше по лестничным пролётам, на секунду задумался, — впрочем, свободных квартир у него нет. Это точно.

— Повезло мне…

— Повезло, — не согласился мулат. — Я иду с тобой, русский, значит, всё будет о'кей.

— Как тебя зовут? — несколько запоздало поинтересовался я.

— Джулес, — хмыкнул мулат. — И у меня сегодня хорошее настроение, русский.

Я не возражал. Русский так русский. Для них все славяне — русские.

У крепкой, но обшарпанной двери последнего, шестого этажа мы остановились. Джулес уверенно нажал на звонок, и через пять минут непрерывных трелей в глубине квартиры раздался чей-то недовольный заспанный голос. Что говорил находившийся за дверью, я понять не мог: во-первых, он говорил на американском слэнге, во-вторых, звук сильно приглушала дверь. Догадаться, что это была отборная матерная ругань, труда не стоило.

Дверь распахнулась, и на пороге возник немолодой мужчина с внушительным пузом и остатками редких седых волос на голове. Одет он был в помятые штаны и расстегнутую клетчатую рубаху.

— Чего тебе, Джулес? — неожиданно громко гаркнул он, и я невольно отступил на шаг. Он буквально буравил меня взглядом, оценивающе глядя на мою одежду. Похоже, привычно прикидывал, сколько сможет из меня вытянуть. — Ты же знаешь, комнат у меня нет, нечего водить сюда всяких проходимцев!

— Ему нужен угол, Салливан, — мулат примирительно поднял руки. — Он русский и ещё никого в городе не знает.

Странное беспокойство скользнуло по лицу хозяина. Он сделал движение, точно собираясь закрыть дверь.

— В прошлый раз парень, похожий на тебя, доставил мне много проблем, — глядя мне в глаза, проговорил он. — Боюсь, с тобой проблем будет даже больше, уж слишком ты… беленький.

Я даже не обиделся, просто впал в ступор на несколько секунд.

— И? — наконец выдавил я из себя.

— Ну вот что, русский, — не вдаваясь в пояснения, быстро заговорил Салливан. — У меня есть только одна квартира. Там живет латинос, платит триста баксов в месяц и не справляется, постоянно опаздывает с выплатами. Вдвоем вы будете платить мне пятьсот, идёт?

Я ожидал поднебесных цен, поэтому молча кивнул. Мистер Салливан крякнул и, застегиваясь, шагнул из квартиры в коридор. Джулес подмигнул мне.

— Когда освободишься, спускайся к нам, — предложил он. — Тебе понадобится какая-то работа, а я получу проценты, если приведу к боссу ещё одного человека.

— Спасибо, Джулес, — искренне поблагодарил я, подхватывая сумки и следуя за Салливаном. — Увидимся.

Мулат кивнул и первым пошёл вниз. Салливан спускался медленно, точно нехотя, я плёлся следом, цепляя сумками стены и перила. На третьем этаже мы остановились, и Салливан отпер ключом из внушительной связки дверь в квартиру, над косяком которой я с большим трудом разглядел цифру 18.

— Твой сосед на работе, — бегло оглядев квартиру, обратился ко мне он. — Вечером увидитесь. Думаю, — Салливан ухмыльнулся, — он будет очень доволен. Впрочем, это его проблемы, я никого не держу.

Я молча рассматривал однокомнатную квартирку, обставленную бедно и неуютно. В комнате была одна кровать, мне предполагалось спать на полу. Или на кровати, если я смогу выпихнуть своего соседа.

— Вот твой ключ, — Салливан протянул мне тот самый, которым он открывал дверь. — А ты дашь мне залог.

— Какой залог? — не понял я.

— Плату за месяц, пятьсот баксов. Уже пятое число, а Хорхе так и не принес мне денег. Хочешь оставаться, плати, а потом сам уж как-нибудь с ним разбирайся.

Я молча поставил сумки на пол.

— А договор? — уточнил я. — Где я должен расписаться?

— Ну да, — Салливан выудил откуда-то из кармана своих необъятных штанов целый ворох свернутых в рулон файлов. Перелистав их все, он протянул мне пустую копию договора, недовольно поглядывая на часы.

Я сел на расшатанный стул и принялся изучать бумаги. Я в свое время научился работать с деловыми бумагами, и никаких подозрений просто составленная форма обязательств у меня не вызвала. Я расписывался под копирку, копию Салливан оставил мне, предварительно получив с меня деньги.

— И ещё, русский, — шагнув к двери, предупредил меня он. — Я не потерплю шума в своем доме. Никакого шума, никаких наркотиков, никаких баб. Парней тоже. Всё ясно?

— Да.

Салливан вышел, захлопнув за собой дверь, и я опустился обратно на стул. Теперь, когда я выполнил первую миссию в незнакомом городе, я почувствовал всю тяжесть своего положения. Вот испытание, о котором, помнится, я мечтал всю жизнь, с детства. Может быть, вяло подумал я, именно ради этого я и приехал сюда. Жить в чужой враждебной стране, начиная даже не с нуля — с минуса. Впрочем, винить никого не приходилось: фирма, которая устраивала конкурс, соблазняла потенциальных работников моего возраста исключительно бесплатной визой и скидкой на билет в США. Обратный билет я должен был достать самостоятельно. Будь я моложе, студентом первых курсов, я бы попал под программу Work&Travel, и проблем бы никаких не было. По приезде в США таким товарищам предоставляют место, где жить, и место, где работать. Дальше, если есть желание остаться поглазеть на страну и поработать на неё же, разбираешься с визой через ту же фирму, и вперёд. Мне же только помогли оформить визу на пару месяцев и дали скидку. Конечно, по любым возникающим вопросам и недоразумениям я имел право обраться в эту же фирму. Или в посольство. Теоретически. По истечении двух месяцев я мог продлить визу, мне обещали помочь с оформлением всех документов.

Беспокойно поёрзав на скрипящем стуле, я поднялся и принялся за осмотр отведенной мне территории. О соседе по имени Хорхе я не думал. Будем разбираться с проблемами по мере их поступления.

Это была не комната, а вполне полноценная квартира. В том плане, что в ней размещались, помимо спальни, кухня и ванная. Состояние, конечно, повергло меня в некоторый шок, но, поразмыслив, я решил, что пока что сгодится и так.

В прихожей висело довольно большое, но мутное зеркало, и я невольно задержался, увидев в нём себя. Наверное, Салливан был прав, я выгляжу слишком домашним, или что там он имел в виду. Но постоять за себя я всегда умел. Силой и умом меня Бог не обидел, да и вообще сказать, мало чем обделил. Жаловаться было не на что. Справиться с ретивым соседом или неграми на улице я точно смогу.

Продолжая смотреть в зеркало, я машинально провел рукой по стянутым в хвост волосам. Когда я был подростком, цвет волос приводил меня в отчаяние. Одноклассники дразнили болонкой или Белоснежкой, и я ничего не мог с этим поделать. Один раз, в сопливом розовом детстве, я даже попытался перекраситься в темный цвет, но вышло что-то непонятное, грязно-серого оттенка. Мне здорово влетело от родителей за насилие над собственной природой, и с тех пор я смирился. Это, наверное, как если бы негр красил свои волосы в белый цвет.

Когда я учился на военной кафедре в своем институте, такой гривы у меня, конечно, не было. Получив законное офицерское звание и избавившись от угрозы армии, я с наслаждением ходил мимо парикмахерских целых полтора года, позволяя волосам расти, как им вздумается.

Я отвернулся, подхватил свои сумки, и оттащил их в общую комнату. Нельзя сказать, чтобы они что-то в ней изменили. Комната была обставлена… никак. Выражаясь образно, интерьер в ней как таковой отсутствовал. У стены стояла полузаправленная кровать, под которой громоздились чемоданы и тюки с барахлом, напротив кровати стоял допотопный телевизор, я даже постеснялся уточнить, был ли он цветным. У другой стены стояли два письменных стола, один из них оказался завален старыми газетами, на другом стояла пачка книг. Человек, который здесь жил, явно не требовал многого от жизни. В ванной я уже успел заметить скромный набор гигиенических средств из одной зубной щётки и бритвы, поэтому ничему удивляться не стал.

Балкона в комнате не было, зато имелся люк для пожарной лестницы, что заставило задуматься. Мне-то толку от этой лестницы никакой, а вот грабителям прямая дорога…

Я рассмеялся. Грабители должны быть последними недоумками, чтобы лезть именно сюда. Кроме того, пролезая через окно, они рисковали попасть под непрекращающуюся струю ржавой роды, стекавшую в заботливо подставленный кем-то тазик. Тазик был наполнен до краев, и при виде заливаемого грязевой струей облупленного паркета я преисполнился решимости.

Следующий час я занимался исключительно уборкой квартиры. На кухне оказалась целая гора тряпок, так что орудия борьбы с санитарным состоянием квартиры оказались на месте. Обрадовало наличие моющего средства, но ни пылесоса, ни хотя бы веника я так и не нашел. На первый раз я решил, что сгодится и так; в любом случае спать в грязи мне было неохота. Кому-то всё равно придется спать на полу, и я смутно догадывался, что это буду я.

Через относительно короткий промежуток времени квартира выглядела на порядок лучше, чем до моего вмешательства. Можно сказать, она почти сияла чистотой, если бы не ржавчина на всех имеющихся трубах и грязные пятна на потемневших от сырости обоях в комнате. Потолок можно не замечать, как не берут в расчет стихийное бедствие, над которым не имеют власти, так что я со спокойной совестью проигнорировал разбухшую штукатурку.

Собственно, в квартире было слишком мало вещей, которые могли бы создать беспорядок. Смущала куча тряпья под диваном и такая же куча всякой ерунды на столе. Их я трогать не стал, в конце концов, это были личные вещи моего соседа, и с ним мне ещё предстояло разобраться. Один стол я собирался забрать себе, так что книги нужно было оттуда убрать.

Перетащив свои сумки под свободный стол, я взял в руки первую же книгу, лежавшую на столе. Толстый том в чёрном кожаном переплете сразу показался знакомым. Библия. Я невесело улыбнулся. Любят же эти американцы показную набожность. Чего только стоит их так называемая благотворительность. Чем шире размах пожертвований, тем порядочнее они выглядят в глазах общества, тем популярнее они становятся. Всё просто, это как индульгенция в Средние века. О раскаянии, желании по-настоящему измениться говорить не приходится.

Из интереса я перебрал оставшиеся книги. Все они были на медицинскую тематику — учебники по анатомии, справочники и энциклопедии. Практически все были на английском, и только две на испанском. Мой испанский ограничивался фразой «буэнос диас», так что в плане определения языка я мог и ошибиться.

Я отложил книги; медицина мне была не то что неинтересна — я попросту в ней не разбирался. Я не мог даже наложить повязку или правильно приклеить пластырь — всё у меня получалось как-то косо.

После душа я почувствовал себя гораздо лучше. Вернулось ощущение уверенности, я вновь был полон энергии и желания жить. Одевшись попроще, в старый джинсовый костюм, я решил спуститься вниз. От того же разговорчивого водителя такси я узнал, где здесь могут нанимать рабочих, и решил наведаться туда. Я хотел за этот день сделать абсолютно всё. В детстве, начитавшись Теодора Драйзера, я так мечтал побывать в Чикаго, что даже по прошествии стольких лет не смог полностью избавиться от своей страсти. Я должен был своими глазами увидеть «город ветров», его парки, здания; ощутить темп жизни и биение его сердца.

Захватив с собой документы и деньги, я вышел из квартиры. Настроение у меня было просто прекрасным, я почти не касался ногами грешной земли, пребывая, по своему обыкновению, в несколько выдуманном мире. Такой грязи я не видел даже в наших общежитиях; но и заплеванные стены подъезда, и сальные перила были для меня в тот день чем-то необыкновенным.

У выхода из подъезда я споткнулся обо что-то и буквально вылетел из дверей, едва не зарывшись носом в разбитый асфальт. Тихо ругнувшись, я прислушался. Из подъезда послышалось невнятное бормотание, сидящий там человек явно пытался извиниться. Ну да, ему надо поддерживать отношения со всеми жильцами дома; выходить на улицу он почему-то не хотел.

Кто-то расхохотался у меня за спиной, я резко обернулся. Джулес весело встретил мой раздраженный взгляд и вновь рассмеялся.

— Ничего, парень, — отсмеявшись, сказал он. — Скоро это будет у тебя на уровне генного автоматизма — перепрыгивать через него каждый раз, когда входишь или выходишь из подъезда.

— Ему больше совсем негде жить?

— А ты как думаешь, русский? Вряд ли он сбежал из роскошного особняка, чтобы жить в подъезде нашего Салливана. Кроме того, с одной ногой не особо-то побегаешь.

Я покосился на закрывшуюся дверь подъезда.

— Парни ушли играть в баскетбол, в соседний двор. Я остался тебя подождать.

— Зачем? — несколько удивился я. Проявление такой заботы насторожило.

— Так ведь я обещал тебе работу, — в свою очередь удивился Джулес. — У меня сегодня выходной, так что я вполне могу позволить себе сидеть, где вздумается. Кроме того, ты наверняка любишь баскетбол и не откажешься с нами сыграть.

— Вообще-то… — неохотно выдавил из себя я, избегая его взгляда, — я не люблю такие игры.

Это была правда. Я не играл ни в футбол, ни в баскетбол, не следил за матчами и не знал, кто победил в прошлом сезоне. Куда больше мне нравились драчки — в своё время я чем только не занимался, от кун-фу до «смерша» — и оружие, огнестрельное ли, холодное, моему восторженному мозгу было всё равно.

— Доставь нам такое удовольствие, русский, — склонил голову набок мулат. — Ты всё-таки новенький.

Я так и не понял, что он имел в виду, но стало ясно, что отвертеться не удастся.

— Хорошо, Джулес, я пойду. Только недолго. Хочу посмотреть город сегодня.

— Успеешь, — пообещал мулат, поднимаясь с асфальта.

Мы прошли узкими переулками мимо мусорных баков и замаранных граффити стен, а затем Джулес резко остановился и указал рукой вниз:

— Там.

Я глянул поверх его плеча: площадка для баскетбола располагалась метра на полтора ниже того уровня, на котором мы находились. Внизу носились с мячом игроки, по периметру расселись зрители и запасные. Джулес был прав, здесь жили одни латиносы. Среди смуглых и темноволосых обитателей квартала я выглядел во всех смыслах белой вороной.

— А… обратно как? — поинтересовался я, когда Джулес спрыгнул вниз.

— Не бойся, — улыбнулся он в ответ, и я, вздохнув, последовал его примеру.

— Лестница, — указал мне рукой мулат; в стене, с которой мы спрыгнули, были выбиты импровизированные ступеньки.

На нас сразу обратили внимание. Джулес, очевидно, был здесь не последним человеком, это было видно по тому, как с ним держались остальные, по командному тону, каким он обращался к остальным. Впрочем, сейчас все смотрели исключительно на меня. Опускать глаза я не стал, хотя мне хотелось исчезнуть из этой дыры сию же минуту, и неспешно осмотрел каждого из находившихся на площадке игроков. Враждебности в них не было, только интерес. Как хищники выжидают от человека малейшего проявления слабости, чтобы наброситься и порвать, так и они пытались выяснить, что я из себя представляю. И по тому, как оживленно они начали переговариваться друг с другом, я понял, что веду себя правильно.

Джулес что-то крикнул им на испанском, и игроки загудели ещё громче.

— Пойдем, — он кивнул вперед, — ты будешь играть в моей команде. Куртку сними, мешать будет.

Я поколебался, в карманах были документы и деньги, но показывать это я тоже не спешил.

— Куда её положить? — поинтересовался я у мулата. Тот понимающе кивнул.

— Отдай Даниэлю, он мой хороший кореш. Он присмотрит.

Я отдал куртку подошедшему на знак Джулеса невысокому смуглому юноше и постарался запомнить его лицо. Тот тотчас потерялся среди других латиносов, и я махнул на всё рукой. Сам залез в эту дыру, назад пути нет.

Игра началась. Игроки другой команды были без футболок, поэтому знакомиться со своими мне так и не пришлось. С самого начала соперники перехватили инициативу. Капитан той команды, огромная бородатая горилла, буквально сметал игроков с площадки. Надо признать, получалось это у него спонтанно, без особого напряжения. Ему было явно неуютно на таком маленьком клочке бетона, и он желал больше свободного пространства вокруг себя. Впрочем, без особой нужды к нему никто и не лез, после того как один из наших, попытавшись перехватить у него мяч, споткнулся о его ногу и, падая, вывихнул себя лодыжку. Джулес рвал и метал, и стало очевидно, что обычная соседская игра грозит перерасти в противостояние двух капитанов. Мне, если честно, было наплевать, кто победит, и единственное, чего мне хотелось — уйти с площадки живым.

— Мать вашу, недоноски! — орал Джулес на помеси испанского с английским. — Если Марк перехватит ещё один мяч, мы проиграем как последние кретины! Сукины дети!..

Я с детства не любил, когда на меня повышали голос. Я просто терялся, сбивался, путался, и злился. Настроение у меня резко испортилось.

— Успокойся, Джулес! — сам не зная зачем, попытался вклиниться я. — До конца игры ещё есть время, мы отыграемся.

Мулат бросил на меня взгляд, и я невольно шагнул назад. Впрочем, Джулес промолчал; игра продолжалась. Это было предсказуемо — капитан чужой команды Марк вновь перехватил мяч. В голову мне пришла идея, не вполне гениальная, но её хватило бы для того, чтобы гордо уйти с площадки. Я надеялся только, что обойдется без переломов. Когда бородач был почти у нашего кольца, я метнулся ему наперерез. Очевидно, громила настолько не ожидал от нас реванша, что выпустил из рук мяч почти без сопротивления. Подпрыгнув, я дал пас маячившему у противоположного кольца Джулесу. Наш капитан тоже настолько не ожидал получить в руки мяч, что едва не упустил его, пошатнувшись от удара. Развернувшись, мулат эффектно забросил мяч в корзину. Сидящие по периметру каменного колодца латиносы заревели от восторга. Комбинация была разыграна красиво, хотя никто так и не понял, что произошло. Я расстроился — желанного вывиха, позволившего бы мне выйти из игры, как до того получилось у нашего парня, я так и не получил, зато, похоже, теперь Джулес меня не отпустит. Чужой капитан медленно развернулся ко мне, и я несколько натянуто улыбнулся. Гора мышц шагнула мне навстречу, и я невольно отступил назад, чтобы видеть его лицо. Он был на голову меня выше, что значит — около двух метров или свыше того. Мелькнула мысль о том, что меня сейчас, похоже, будут бить. Несколько долгих секунд он смотрел мне в глаза, потом как-то криво то ли усмехнулся, то ли вздохнул, и вновь пошел на площадку. Я не испугался, слишком спокойным, даже усталым был его взгляд. Но для себя я решил, что лезть второй раз на рожон не стоит.

— Молодец, русский, — пробегая мимо, хлопнул меня по плечу кто-то из наших: я уже отчаялся их различать.

Джулес точно озверел после этого броска, он выкладывался на полную, стремясь покрыть огромный разрыв в очках нашей и чужой команды. Я только удивлялся. Неужели такой опытный игрок, как Джулес, не может понять, что выиграть уже не получится? По крайней мере, не сегодня. Лишние нервы, лишние ссоры…

— Эй, русский! — крикнул всё тот же молодой латинос, давая мне пас.

Я метнулся вперед, понимая, что просто не успею… бородач возник из ниоткуда, легко перехватывая резиновый шар. Вокруг нас мгновенно образовалось пространство, игроки не спешили попадаться под горячую руку капитана, выжидая удобный момент. Джулес стоял у нашего кольца, собираясь помешать противнику уже у финиша…

Я не знаю, какого лешего оказался рядом с гориллообразным мужиком, но оставаться на месте, давая ему пройти, я тоже не мог. Секунда понадобилась мне на то, чтобы обойти его с другой стороны и, когда до нашего кольца оставалось меньше двух метров, я невероятным усилием выбил из рук бородатого мяч. Что-то хрустнуло в пальце, боль была дикая. Метнувшись назад, я развернулся и, подпрыгнув, бросил мяч вперед. У кольца противника не было никого из наших, да я и не собирался тратить время на то, чтобы искать взглядом свободного игрока. Я стремился только избавиться от мяча, и не дать его бородатому. Наверное, поэтому я бросил мяч так далеко, как только мог. В корзину.

От мощного рева у меня заложило уши. Латиносы в упоении били ногами об асфальт внутреннего дворика, игроки вновь рассасывались по площадке. Наверное, среди всех находившихся в каменном колодце один я не понял, что произошло. Я от души запустил мяч подальше, через всё поле, и в том, что мяч угодил в корзину, моей заслуги не было. Латиносы, очевидно, считали иначе.

— Говоришь, не любишь такие игры? — весело, разом вернувшись в своё обычное состояние, прокричал мне Джулес.

Я криво усмехнулся ему в ответ, потирая ушибленный палец. Он мгновенно распух, и мне не улыбалось находиться на площадке и дальше. Тем более под пристальным взглядом капитана противоположной команды.

— Джулес, долго ещё до конца игры? — морщась, спросил у него я.

— Две минуты. Что случилось, русский? Этот кретин тебя задел?

— Нет, я сам… когда мяч забирал…

— Продержись уж две минуты, пришибленный, — весело посоветовал мне капитан. — Ты нам нужен!

— Это вряд ли, Джулес, — попытался возразить я, но мулат уже отбежал в другой конец поля.

Меня взяла злость. Ну какого черта рыпаться, когда за две минуты набрать десять очков для победы просто невозможно? Твёрдо определившись в ход игры не встревать, я остановился у нашего кольца, разминая побагровевшую часть руки.

Мне хронически не везло. Латиносы, решив, очевидно, что я со всем справлюсь сам, мяч перехватить даже не пытались. Команда соперника разыгрывала красивую комбинацию, ловко обходя наших игроков, и уже почти у самого нашего кольца, не встречая никакого сопротивления, какой-то низенький парнишка, пружиной взметнувшись вверх, почти забросил нам мяч. Почти — потому что в последний момент я проснулся, увидел мяч в опасной близости от себя, и решил от него избавиться. Молниеносно выбросив вперед левую руку, я выбил мяч у более низкого, чем я, игрока, и, подбросив правую вверх на манер бросков в волейболе, дал пас. Кому, значения не имело — главное, я избавился от мяча.

Парнишка зло обматерил меня на американском слэнге, на что, против его ожидания, я никак не отреагировал, и игра продолжалась. Кто-то там принял мой пас, и дальнейшие действия разворачивались у кольца противника. Наши сумели забросить ещё один мяч, и игра наконец закончилась. Мы, естественно, проиграли, но Джулес был доволен. Разрыв, очевидно, его вполне удовлетворил.

— Ты нам здорово помог, русский, — без обиняков заявил мулат, похлопывая меня по плечу. — Я беру тебя в команду.

— Как я уже сказал, Джулес, я не люблю такие игры, — демонстративно потирая ушибленный палец, напомнил я.

Мулат расхохотался.

— Ты в моей команде, русский! Это не предложение, это факт. А теперь забирай свои шмотки и валим отсюда.

Я поискал взглядом Даниэля, и, развернувшись, чуть не уткнулся носом в чью-то потную грудь. Бородатый капитан команды соперника буравил меня взглядом, и я не мог понять, зол он или нет. По крайней мере, выражение его глаз не поменялось — что-то среднее между хронической усталостью и вселенским спокойствием.

— Привет, — первым улыбнулся я. — Ты здорово играешь.

Бородач помолчал. Джулес шагнул вперед и вызывающе вскинул подбородок:

— Ты чего к нему пристал, обезьяна? Не нравится, когда тебя обставляют?

На мой взгляд, наш капитан вел себя не совсем достойно. Проигрывать тоже надо уметь, тем более, ничего особого не произошло, гордиться было нечем.

Никак не реагируя на мулата, тот протянул мне лопатообразную ладонь:

— Маркус.

— Олег, — я пожал ему руку, отметив, что он даже не пытался давить на меня при рукопожатии, и очень удачно избежал соприкосновения с больным пальцем.

— Олег, — повторил он, и надо признать, у него это вышло с первого раза, — ты хороший игрок и ты не должен быть на его стороне. Тебе не место в команде Джулеса.

— Заткни свой поганый рот, ты ублюдок! — не слишком громко, но резко оборвал его наш капитан. — Парень будет играть, где ему вздумается, верно, русский?

— Приходи ещё, — не обращая внимания на мулата, продолжил Маркус. — Поговорим.

— Хорошо, Маркус. До встречи.

— До встречи.

Джулес проводил противника бешеным взглядом и повернулся ко мне.

— Ты ведь не сбежишь от нас, русский? Не уйдешь к этому кубинскому отродью?

— Я уже сказал тебе, Джулес, я не играю в баскетбол. А сейчас я должен идти, время далеко за полдень.

— Идем, — кивнул мулат, махнув Даниэлю с моей курткой. — Поговорим о работе.

Оказалось, из каменного колодца был ещё один выход, которого я не заметил. Крохотная дверца, ведущая в короткий подвальный коридор, который заканчивался такой же дверцей, только наружу. Обогнув целый блок, мы наконец вышли к нашему двору. Здесь наша команда разделилась: мы с Джулесом пошли дальше, на оживленную улицу, по которой я сюда добирался первый раз; ребята свернули в первый же переулок, в очередные пока ещё незнакомые мне дебри рабочего района.

— Я не знаю, что ты ищешь, русский, — вдруг заговорил Джулес. — Ты не похож на тех придурков, которые приезжают сюда только ради денег. Такие обычно не щадят свою задницу и не боятся запачкаться, если ты знаешь, что я имею в виду.

— Догадываюсь, — пожал я плечами, хотя на самом деле вариантов в голове возникло так много, что я просто не знал, который из них имел в виду Джулес.

— Ты вряд ли согласишься собирать мусор или таскать мешки с каким-нибудь дерьмом, я прав?

Я хмыкнул, бросив косой взгляд на Джулеса. Я не боялся грязной работы, но и не привык к ней.

— Можешь не отвечать, русский, я по твоей роже всё вижу. Ты сейчас готов послать меня к чертовой бабушке, но на самом деле у меня действительно есть неплохое место для тебя. Я работаю охранником в клубе. Один из нашей бригады недавно попал в больницу, нам нужна замена. Тебе жуть как повезло, Оулиг! К нам кого попало не берут. Человека проверяют на месте, но делают это… в общем, ты поймешь. Кроме того, тебе нужен имидж покруче. Крутой вид охранника отпугивает не меньше, чем его бицепсы. Но я спокоен! Прав был Салливан, ты беленький, но тебя это не портит. Да что там! Все местные тёлки твои, русский!

Я покосился на мулата, затем перевел взгляд на светофор. Ожидавшие вместе с нами зеленого света пешеходы послушно замерли, уставившись в никуда.

— Нам далеко идти? — поинтересовался я, не глядя на мулата.

— Не очень… Сейчас на автобус и до метро, там пересядем. Заодно и город посмотришь, русский. Могу поспорить, тебе понравится. Всем, кто видит его в первый раз, нравится.

Я не спорил. Наверное, я всё же плохо рассмотрел то, что окружало меня, пока искал себе жилье. Только теперь я в полной мере осознал, что оказался на другой планете. Я слышал, что в Америке любят давать городам неофициальные названия. Чикаго получил кличку «город ветров».

Мы шли по оживленной улице с магазинами, ресторанами, множеством людей. А слева и справа вдаль уходили тихие, жилые улицы — дома в два-три этажа, широкие тротуары и шоссе, по которому изредка проезжали автомобили. Дом, в котором поселился я, в этом районе, похоже, считался многоэтажным, хотя в нем было всего шесть этажей. Обочина, как и везде, заставлена припаркованными машинами.

— Привыкнешь, — снисходительно улыбнулся Джулес, наблюдая за мной. — Это оно только на первый взгляд кажется чудом. Потом начинаешь понимать, в какое дерьмо влип. А когда поймешь, будет поздно.

— Ты же как-то живешь, — рассеянно возразил я, наткнувшись на кого-то из прохожих. Народу было так много, что я боялся отстать от мулата, скользящей походкой обходившего все препятствия. Он был здесь явно своим.

— А что мне остается делать, русский? — вскинул брови мулат, оборачиваясь на ходу. — Будто у меня шикарный выбор — жить здесь или в Бразилии. Везде хреново, а мне отсюда просто некуда уезжать. Дома у меня уже нет, отсудили родственнички… а ты говоришь — живу…

На остановке автобуса ожидало всего несколько человек, однако Джулес скорчил недовольную мину.

— И какого хрена им всем здесь надо? — Поморщившись, мулат недовольно шагнул поближе к бордюру; к остановке подъезжал смешной жёлтенький автобус, который ощутимо портила яркая реклама сигарет, облепившая бока машины. — В этом долбанном районе машин гораздо меньше, чем в любом другом, вот и транспорт здесь перегружен. Ничего, так не каждый день. Тоже привыкнешь.

Я покосился на мулата, резво оттеснившего плечом бойкую на вид старушку, оказавшуюся менее проворной, и проследил за ним взглядом. Джулес скрылся в глубине салона, а я посторонился, давая ей пройти. Бросив на меня несколько удивленный взгляд, женщина проворно забралась на довольно высокие ступеньки и, кинув заранее приготовленную мелочь в жестяную банку водителя, уселась на свободное место у окна. Спохватившись, я принялся шарить по карманам и, на своё счастье, тут же нашел несколько смятых долларов. Зайдя в автобус, я положил деньги в банку и прошел в конец, где меня ждал Джулес, раскинувшийся на заднем сидении.

— Садись к окну, русский, — великодушно разрешил он, давая мне пройти. — Небось интересно будет, хотя ехать нам недолго…

Я не пререкался, хотя особо интересно мне не было, и молча сел у окна. Если это называется «транспорт перегружен», то как бы он удивился, увидев, что по утрам творится у нас на остановках. Один раз, помню, я ехал в институт, распластанный по двери маршрутки, и вообще не касался ногами пола.

Я чувствовал себя очень усталым, хотя до вечера было ещё далеко. Наверное, сказывался перелёт, затем бурное утро поисков жилья, уборка вместо планируемого отдыха, затем этот идиотский баскетбол, в который я был втянут непонятно как и зачем, теперь вот вынужденная экскурсия по городу… Вынужденная, потому что я ехал на собеседование, а не отправлялся смотреть город.

— Даже не думай дрыхнуть, русский, — бесцеремонно ткнул меня в бок Джулес. — Смотри и запоминай дорогу, обратно будешь добираться своим ходом, я останусь в клубе.

— Раньше предупредить не мог? — огрызнулся я, послушно посмотрев в окно в поисках ориентиров. — Вообще я как-то не собирался искать сегодня работу…

— А когда? — удивился Джулес. — Это как раз первым делом, а потом уже можно и на город поглазеть, если делать нечего. А в клубе, я уверен, ты не подведешь. Только попробуй, русский! Не смей меня позорить, — подмигнул он мне, но по его тону я понял, что мулат не шутил. Авторитет — вещь опасная, поэтому я предпочел промолчать, отвернувшись к окну. Мой язвительный язык не раз доводил меня до драки, а в чужой стране я не собирался так рисковать.

Между тем смотреть было не на что. То есть, конечно, я бы в любом случае смотрел, но из окна автобуса многого не увидишь. Вначале я ждал каких-либо особо запоминающихся ориентиров, потом понял, что разношерстная толпа и яркие бутики повсюду. Нигде не было ни монументов, ни интересных домов необычной архитектуры; везде один и тот же стандарт спичечных коробков. Я повернулся к Джулесу, чтобы уточнить план действий, и с удивлением увидел, что мулат попросту спит, скрестив руки на груди. Я хотел тотчас мстительно его растолкать, но отвлекся, заметив аварию у моста, который мы как раз проезжали. Засмотревшись на смутные очертания домов, я едва не свернул себе шею, но спать больше не хотелось. Меня окружал новый и непонятный мир, который предлагал то, чего не было дома — свободу действий. Дома я никогда не забывал о границах дозволенного, которые старался не преступать. Здесь же…

Здесь можно было всё.

Я прильнул к окну, с живым интересом разглядывая людей с озабоченными, серыми лицами. Рабочий день подходил к концу, но улицы, по здешним стандартам, были полупустыми. Внезапно мне подумалось, что всё равно. Что жизнь везде одинакова — сплошные будни. И нет разницы, где создавать семью и заводить детей…

— Русский! — хриплым голосом позвал Джулес, открывая глаза и поднимаясь со своего места. — Эй, русский, вставай. Приехали…

Глава 2

Итак идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа, Уча их соблюдать все, что Я повелел вам; и се, Я с вами во все дни до скончания века. Аминь.

(Матф.28:19–20)

Мы вышли в центре города на Стэйт-Стрит, и я с некоторой оторопью уставился на огромные небоскребы, теряющиеся в облаках. Одно дело — видеть такое в кино по телевизору, и совсем другое — стоять рядом, не зная, когда упадёт такая вот глыба. В тот момент мне вдруг стало страшно интересно, сколько же разрушений будет при падении только одного такого небоскреба. Задумавшись, я не сразу заметил, что Джулес уже давно перешел улицу, и теперь нетерпеливо искал меня взглядом. Получилось это у него не сразу, улица была заполнена людьми, я просто терялся на фоне негров, азиатов, белых, латиносов и других, чей облик я не мог с полной уверенностью отнести к какой-либо определенной расе. Мулат уже махал мне рукой, призывая подойти ближе, но я сделал несколько растерянных шагов и остановился. Представляю, на кого я был в тот момент похож: глаза круглые, рот открыт, голова задрана вверх — полная дезориентация в пространстве. Нет, это были не джунгли, как любят говорить о своих городах американцы. Это было нечто вроде их Большого Каньона, сплошные скалы, нависшие над головой. Задавило в висках, и я тряхнул головой, диким усилием избавляясь от наваждения. Бесспорно, здания в Чикаго были гораздо выше, чем в любом нашем крупном городе. Не все, конечно, небоскребы, но практически все дома в этой части города оказались высотными. Десять, двенадцать этажей минимум…

— Русский! Эй, русский, не отставай!

Я покорно перешел на ту сторону улицы, где меня ждал Джулес, проталкиваясь среди нескончаемого человеческого потока. Мулат насмешливо посмотрел на меня и покачал головой.

— Смотри под ноги, новичок.

На новое прозвище я не отреагировал, тем более что под ногами был не привычный асфальт, а большие квадратные плиты. Я шёл за Джулесом, озираясь по сторонам, как дикарь. Было одновременно и захватывающе, и тоскливо; я не мог понять, чего хочу сейчас больше — ринуться в этот многолюдный поток, слиться с ним, стать частью этого потрясающего и непонятного мира; или же убежать отсюда и спрятаться в мире более понятном и привычном, где нет этих гигантов архитектуры, уносящихся вверх на десятки и сотни метров.

Я загляделся на очередной небоскреб, и с ходу наткнулся на остановившегося у светофора Джулеса. Мулат поморщился, но ничего не сказал, очевидно, догадываясь, что творилось у меня внутри.

Я оглянулся ещё раз, последний, и внезапно увидел своё отражение в витрине бутика. Ошарашенное, чужое лицо и съежившаяся фигура терялись в огромном потоке туристов, жителей, детей, взрослых, одетых лучше и хуже, движущихся во всех направлениях и совершенно не обращавших внимания на то, что так поражало меня.

— Идем, русский, — дернул меня за рукав Джулес, когда загорелся зеленый свет. Я мог только кивнуть в ответ, и то через силу. Если бы не мулат, я бы потерялся здесь уже минут через пять. Наверное, мне повезло, что в свой первый раз я был здесь не один.

- Нам далеко?

— Почти пришли.

Я уже знал, что верить словам Джулеса означало попросту не уважать себя, однако особого выбора мне не предоставили. «Почти пришли» было и в начале пути, и когда мы выходили из автобуса, и когда заходили в метро, и когда из него вышли. Ещё одно «пришли» сути дела не меняло.

Я озирался всё время, не особо запоминая дорогу, и очень скоро, потирая затекшую шею, понял, что даже приблизительно не знаю, где мы находимся. Спрашивать Джулеса я не стал — для него всё было понятно и легко, я решил не тратить время попусту. Когда мы придём, я припру его к стенке и выпытаю путь назад.

Что-то ощутимо ткнулось мне в ноги, я опустил взгляд и увидел девочку лет десяти на роликах, сидевшую прямо на плитах. Очевидно, падение прошло не совсем благополучно: она содрала кожу на ладонях, и теперь кривилась, явно собираясь плакать.

— Давай я тебе помогу, — мягко сказал я, нагибаясь, чтобы помочь ей подняться.

Девочка заверещала и попыталась отползти от меня.

— Я помогу тебе подняться, — повторил я, глядя ей в глаза.

Это сработало. Она утихла, недоверчиво глядя на меня, и позволила мне поднять её на ноги. Утвердившись на своих роликах, она что-то неразборчиво проговорила и шустро метнулась вперед, к возмущенной женщине, которая так же неразборчиво, но зато громко что-то мне выговаривала. Я хотел остановиться, но внезапно появившийся Джулес, схватив меня за руку, потащил куда-то в сторону, на соседнюю улицу.

— Ты что? — только и спросил я.

— Держись от детей подальше, — прошипел мулат, отпуская меня, но не сбавляя темпа. — Тронешь одного, даже случайно — засудят. Засудят как пить дать, даже понять, за что, не успеешь.

— Но… Джулес… она упала, я всего лишь…

Мулат на секунду остановился, пронзив меня тем же взглядом, что и на игре в баскетбол — так, что мне сразу стало стыдно и за свое поведение в частности, и за себя самого в целом. Джулес дернул щекой.

— Прав был Салливан. Ты слишком беленький. — Встретив мой взгляд и, очевидно, уразумев, что я медленно, но верно закипаю, мулат несколько сменил тон. — Русский, ты просто… поверь мне. Я не стану ничего тебе объяснять, ты сам позже всё поймешь. Всему своё время.

Я не ответил, чувствуя, что сильно раздражен, и продолжал следовать за ним, не оставив, однако, своего занимательного занятия — смотреть. На здания я больше внимания не обращал, попросту утомившись постоянно задирать голову вверх, и уделял куда большее внимание людям. Что мне мертвые глыбы? Куда интереснее мне были те, кто наполнял их.

Чикагцы видели эти огромные строения много раз, и уже давно не поднимали голов, чтобы полюбоваться архитектурой очередного многоэтажного монстра. Проза жизни, казалось, была той же, что и везде.

Мужчина в дорогом костюме читал газету, название которой я рассмотреть не успел; молодые люди покупали в яркой будке хот-доги и пончики; несколько девушек шумно обсуждали содержимое витрины какого-то модного бутика.

Я смотрел. На многочисленных плакатах, на проезжавших мимо автобусах, на дверях магазинов и супермаркетов была реклама, реклама, реклама. Практически на каждом углу молодые люди в униформах раздавали какие-то листовки, призывающие купить современный кухонный комбайн или попробовать пиццу в новом ресторане.

— Сюда, — потянул меня в сторону Джулес, мимо рывшегося в мусорном баке бомжа.

Мы свернули в переулок, где было чуть меньше народу, и Джулес стал идти чуть медленнее.

— Понравилась главная улица города? — спросил он, усмехнувшись, и я несколько вопросительно посмотрел на него.

— Какая?

— Та, по которой мы только что шли. Мичиган-авеню.

Я невольно оглянулся на людную и шумную улицу, которую мы уже прошли, и почувствовал, как раздражение, которое я начинал испытывать по отношению к мулату, поднялось снова.

— Не мог раньше сказать, Джулес? — сдерживая себя, но всё же недовольно спросил я. — Я всё-таки действительно не знаю города, и мне было бы интересно знать, что тут и где.

— Не посчитал нужным тебя отвлекать, — отмахнулся от меня мулат, сворачивая в очередной проулок. Он был довольно коротким и почти безлюдным. — Ты был так отрешен от этого мира, так любовался небоскрёбами и нашими местными девушками, что я просто из человеколюбия не смог.

Я дернул щекой, нетерпеливо глядя на него. В тот момент мне больше всего хотелось вновь нырнуть в тот шумный мир, который почему-то так резко оборвался, и не видеть перед собой этого вездесущего мулата.

— Чикаго прекрасный город, русский! По крайней мере, после того, что я слышал про Нью-Йорк, я начал так считать. Взгляни — мы только что были в адском месиве, а сейчас мы в тихом и мирном местечке… Вот за что я люблю этот город! Это мир контрастов, русский, — поучительно закончил свою мысль Джулес, с некоторым превосходством глядя на меня.

Я огляделся и вопросительно посмотрел на него.

— Мы пришли, — подтвердил Джулес.

Я ещё раз посмотрел на большое трехэтажное здание ночного клуба, внимательно прочитал все имеющиеся неоновые вывески и вздохнул.

— Это оно?

— Не слышу энтузиазма в твоем голосе, русский! — прищурился мулат. — Это лучший клуб на Магнифисент Майл, можешь в этом не сомневаться. Если услышишь от кого-то нечто противоположное — смело бей недоноска. Всё понял, русский?

— И много тебе здесь платят? — поинтересовался я, оглядывая сияющее здание клуба.

— Я - это я. Но тебе будут платить тоже хорошо. Если покажешь себя с лучшей стороны и в отличной форме, можешь выбить не меньше пары сот баксов за смену.

Я кивнул. Предложение нравилось. Если ещё учесть плату за квартиру, получалось совсем здорово: выходит, поработав день-два, смогу оплатить аренду. Кроме того, как я понял, смены будут ночными, а значит, днем я тоже смогу что-нибудь придумать. Зря терять здесь время я не хотел.

— Идём?

Толкнув зеркальную дверь, Джулес первым вошел внутрь. Шагнув вслед за ним, я увидел, что у входа стояли два охранника, которые оглядели меня настороженно и с недоверием. Один из них что-то коротко бросил Джулесу, мулат кивнул, не останавливаясь, и пошёл дальше. Пройдя мимо дверей с табличками, надписи на которых я не успел прочитать, мы оказались в главном зале клуба. Я бывал в таких местах дома и не могу сказать, что мне в них нравилось. Блестящие полы и стены, несколько шестов в зале и на сцене, аккуратные столики внизу и кожаные диваны на верхнем этаже зала. Время было раннее, клуб пустовал. Один из диванчиков наверху облюбовала компания секьюрити, свободная от дел в отсутствие посетителей. Стойка располагалась недалеко от сцены, находившийся за ней чернокожий бармен поднял голову при нашем появлении и заулыбался, увидев моего спутника.

— Джулес! — негр обогнул высокую стойку и оказался рядом с нами. — Босс хотел тебя видеть, ты как задницей чувствовал, идя сюда.

— Тео, это… это русский, — представил меня Джулес, пожимая руку бармену. — Мне показалось, он нам подойдет.

— Русский? — негр на секунду замер, потом протянул мне руку. Пожимая его ладонь, я не мог отделаться от странного ощущения, что не должен, просто не должен здесь быть. Ещё этот мулат наверняка забыл моё имя, поэтому и представил меня как «русского». Мне это не нравилось. — Похож на крепкого парня, только слишком… белый. Ты уверен, Джулес?

Мулат пожал плечами.

— Проверим.

Чем дальше, тем сильнее укреплялось желание свалить отсюда. Это даже не баскетбол под открытым небом. Это было больше похоже на западню, и хотя я не боялся, от неприятного чувства отделаться не мог.

— Идём, — дернул меня за рукав Джулес.

Мы вошли в дверь, находившуюся рядом со стойкой и, миновав короткий темный коридор, поднялись по узкой лестнице наверх. Дверь была закрыта, и когда шедший первым Джулес открыл её, по глазам ударил яркий свет и гул голосов. Я прищурился, и вслед за мулатом зашёл в комнату.

Это оказалось похоже на отдельный элитный клуб, малую часть которого занимал стол с компьютером и огромный шкаф за ним, всё остальное — диваны и полки со спиртным. В углу стояла стеклянная статуя обнаженной женщины. Людей в комнате было достаточно. Четверо качков в форме секьюрити и две девушки в откровенной одежде располагались на диванах, а в отдельном кресле напротив входа сидел крупный седой мужчина в стильном и явно дорогом костюме. Когда мы зашли, все семеро мгновенно смолкли и совершенно одинаковым движением повернули головы к нам.

— Хорошо, что ты зашел, Джулес. — Мужчина обращался к мулату, но смотрел на меня. Девушки бесцеремонно принялись меня разглядывать; одна из них, с синими волосами, с пошлой ухмылочкой провела языком по губам. Я отвёл взгляд. — Ты, как всегда, не один. Это новый парень, которого ты мне обещал?

— Да, босс, — ответил Джулес таким тоном, что я с удивлением посмотрел на него. Такого мягкого, успокаивающего, почти заискивающего тона я от него ещё не слышал.

— Хорошо. О наших с тобой делах позже. Не станем задерживать его. — Мужчина наклонился, чтобы лучше разглядеть моё лицо, потом сделал какое-то неуловимое движение рукой.

Девушки, как по команде, соскочили с диванов и выбежали из комнаты. Пробегая мимо, девица с синими волосами умудрилась ущипнуть меня за задницу. Я ошарашено посмотрел ей вслед и, услышав смех, повернулся лицом к мужчине.

— Амели любит красивых мальчиков. — Он снисходительно улыбнулся мне. — Как тебя зовут, сынок?

Ни обращение, ни его тон мне не понравились. Кроме того, я не любил называть своё имя незнакомым людям. Я помедлил.

— Сынок, — с нажимом повторил мужчина, и в его голосе явственно слышался металл. — Я не привык задавать вопрос дважды. Те, кто на меня работают, прекрасно об этом знают. Ошибок я не прощаю.

— Я на вас ещё не работаю.

Мужчина, очевидно, очень удивился. Он выпрямился в кресле, изучая меня так, как оценивают кусок мяса в супермаркете, а затем рассмеялся.

— Кого ты мне привел, Джулес? — ровно спросил он, и мулат явно растерялся.

— Он русский, босс, — извиняющимся тоном ответил тот.

Мужчина помолчал, потирая подбородок, но взгляда от моего лица так и не отрывал.

— Подойди ближе, русский.

Я сделал два шага вперед, оказавшись перед ним на расстоянии вытянутой руки, и тотчас в его руке сверкнуло дуло пистолета.

Моё тело отреагировало раньше, чем это успел сделать я. Мгновенно я выбил оружие из его рук. Почувствовав движение за спиной, я отшатнулся в сторону, выставив одну ногу назад. Нападавший успешно споткнулся, едва не сломав мне лодыжку своей массой, и рухнул на то место, откуда секундой раньше успел смотаться их босс.

Я быстро развернулся лицом к секьюрити. Думать было поздно. Двое охранников двигались на меня медленно и уверенно, как танки, но если они пытались меня запугать, то это зря. Метнувшись вперед, я одновременно вскинул обе руки, целя растопыренными пальцами им в глаза. Надо признать, не промахнулся. Один из охранников успел сделать одиночный выпад, попав мне в живот, и только затем взвыл, вслед за напарником закрывая лицо руками. Я обернулся и с разворота, не скупясь, от всей души двинул ногой по рёбрам охраннику, поднимавшемуся после моей подножки. Тот охнул, падая на пол, а я обернулся к последнему из секьюрити, достававшему из-за пояса какую-то дубинку. Бросив взгляд себе за спину, я отметил, что пистолет здешнего авторитета лежит там же, куда я его отбросил, а потому долго думать не стал. Стремительно нагнувшись, я схватил оружие.

— Назад!

Направив дуло на безмятежно стоявшего в стороне босса, я обернулся к охранникам. Тот, кого я двинул по рёбрам, лежал неподвижно, обхватив себя руками, двое охранников уже выпрямились, хотя один из них так и не решался открыть глаза. Приёмчик был неприятным, это я знал по себе, и боль пройдет только завтра. Охранник с дубинкой, до сих пор не участвовавший в нашей баталии, задумчиво посмотрел за мою спину.

Фокус не удался, подумал я, ощутив весомый удар по затылку. В голове тотчас зашумело, но сознания я не потерял, чему безгранично удивился. Вместо этого я даже ухитрился ткнуть локтем стоящего сзади, и даже сумел попасть туда, куда целил, судя по приглушенному вскрику. Краем глаза я заметил, как охранник с дубинкой делает быстрый шаг ко мне, и, развернувшись всем корпусом, дал подачу в голову тому, кто был сзади.

Джулес кулем повалился на пол, и я сделал шаг назад, чтобы дать мулату пространство для падения. Падая, Джулес зацепил подбежавшего секьюрити с дубинкой, и тот, пошатнувшись, упал на колено, выставив вперед своё оружие, точно в надежде, что я на него наткнусь. Около секунды я смотрел, как тот, матерясь, пытается подняться с колен, а затем меня прорвало.

Я рассмеялся, держась за ушибленный живот, глядя, как нападавший в шоке оборачивается к боссу, и едва не выпустил из ослабевших рук пистолет. Видимо, в тот момент у меня сдали нервы, но мне тогда стало дико, просто невозможно смешно, хотя в драках случалось всякое.

— Русский, — раздался проникновенный голос, и я обернулся, сдерживая в себе смех. — Ты… отдай пистолет.

— Не отдам, — неожиданно для себя ответил я. Смешно больше не было, но и особо страшно тоже. — Я псих, Джулес этого не знал! Сейчас всех тут порешу, а потом пойду сдаваться копам.

Мужчина обеспокоено посмотрел на меня, пытаясь определить, шучу я или нет. Я был уже спокоен, поэтому мой голос звучал уверенно и многообещающе.

— Русский, — мужчина, похоже, уже просек ситуацию и теперь снова ощущал себя её хозяином. — Ты принят. Отдай оружие, и обсудим условия оплаты.

Я вздохнул, потирая затылок, и перешагнул через матерящегося Джулеса. Подал ему руку, помогая подняться, а потом молча направился к выходу.

— Далеко собрался? — поинтересовался мужчина, когда я безрезультатно дернул ручку двери, и подкинул на ладони связку ключей. — Избил моих ребят, теперь вот сматываешься, прихватив с собой мою вещицу…

Я обернулся. Охранника, которого я саданул по ребрам, отволокли на диван, где тот пытался прийти в себя. Наверное, ему было больно, но и мне тоже, так что жалости я не чувствовал. Второй секьюрити сидел рядом, откинувшись на спинку, и осторожно касался пальцами глаз. Его напарник, щурясь, облокотился о стену, скрестив руки на груди, и чувствовал себя явно лучше. Тот, который был с дубинкой, находился за спиной босса, просто на всякий случай.

— Останься, — шепотом посоветовал мне Джулес, шагая ко мне и протягивая руку. — Ты понравился боссу. Можешь выбить себе ставку повыше…

Я дернул щекой, отдавая ему пистолет, и мулат тотчас отошел от меня, чтобы вернуть его боссу.

— Садись, — приглашающим жестом указал тот на диванчик возле себя, и первым уселся в своё кресло. Подождав, пока я последую его приглашению, он заговорил опять. — Давно я не встречал таких, как ты, русский. Джулес честно заработал свой процент. Так всё-таки, как тебя зовут?

— Олег.

— Олег, — невнятно повторил мужчина и покачал головой. — Мы придумаем тебе что-нибудь попроще потом, а сейчас давай обсудим твои обязанности. Джулес, — обратился он к мулату, — передай Амели, чтобы она вернулась. Пусть не забудет принести то, что должна.

Джулес кивнул и, подхватив брошенную ему связку ключей, скрылся за дверью. Я проводил его взглядом и повернулся обратно к мужчине.

— Как мне вас называть, мистер?

— Сандерсон. Шейн Сандерсон, владелец этого рая. С понедельника ты приступишь к работе, и будешь называть меня боссом. Один из наших ребят во время стычки в баре попал под перо, сейчас он в больнице. Его смена была во вторник, четверг, пятницу и субботу. Выходные — понедельник, среда, воскресенье. Смена, как ты можешь понять, ночная, с восьми до восьми. Судя по твоей подготовке, ты справишься с возможными конфликтами в клубе, но должен кое-что тебе сказать, русский. Если есть возможность предотвратить драку, мы это делаем. Если человеку можно что-то объяснить, мы объясняем. Не лезь на рожон, русский, даже если ублюдок этого заслуживает. Понял?

— Конечно.

— Есть ещё правила. Форму тебе выдаст Джулес, он мой помощник. Форма, русский — это ещё не всё. Ты должен выглядеть так, чтобы ни у кого не возникало желания подойти и пообщаться. Понял?

— Нет, — честно ответил я.

— В тебе не должно быть ничего вызывающего, — терпеливо пояснил мужчина, принимая от стоявшего за спиной секьюрити бокал с виски и протягивая мне такой же. Я помотал головой, и Шейн Сандерсон нахмурился. — Брезгуешь, русский? Или думаешь, я собираюсь тебя отравить?

— Нет, мистер Сандерсон. Я просто не пью.

Пить я не умел, и пьянел катастрофически быстро. Мне не улыбалось искать отсюда путь обратно, в рабочий район, в пьяном состоянии. Я и трезвым его не помнил.

— Как хочешь, — он отдал мой бокал охраннику и продолжил, — прежде всего, следи за собой. Девушкам нравятся новые лица среди наших ребят, и без внимания ты не останешься. Впрочем, такому, как ты, в любом случае придется нелегко. Но это будет твоей обязанностью — во время смены никаких заездов и никакого перепихона. Дальше, твой внешний вид. — Он помолчал, окидывая меня внимательным взглядом, и внезапно приказал, — распусти волосы.

Я приподнял бровь, но подчинился, стягивая резинку с хвоста. Сандерсон помолчал несколько секунд, потом удовлетворенно кивнул.

— Вот так ты ходить не будешь. — Он скороговоркой проговорил какую-то фразу, которую я не понял, и находившиеся в комнате охранники дружно заржали. Я неприязненно покосился на них, и снова убрал волосы в хвост. — Дальше, русский. По всем вопросам обращайся к Дэвиду, нашему начальнику охраны, — мужчина кивнул куда-то за свою спину, и я встретился взглядом с парнем, который так и не ввязывался в нашу драку. Он кивнул мне, и я снова посмотрел на Сандерсона. — Дэвид объяснит тебе остальные нюансы нашей работы. Понял?

— Да.

— Если тебе нужно будет встретиться со мной, просто поднимись в мой кабинет. Но лучше будет, если ты заранее об этом предупредишь. Через Джулеса или Амели, мне всё равно. Вопросы есть, русский?

— Почему вы нанимаете людей с улицы, мистер Сандерсон, вместо того, чтобы воспользоваться услугами охранного агентства?

Шейн Сандерсон удивленно вскинул брови, потом хмыкнул.

— Вообще-то это не твоего ума дело, русский, но я объясню. Я и есть собственник охранной фирмы, носящей название нашего клуба, и сам отбираю себе людей. Приходя на работу в клуб, ты попадаешь и под учет фирмы. В клубе я проверяю людей на надежность. Если ты оправдаешь моё доверие, будешь делать другую работу, и получать больше. Понял?

Последнее словечко начинало резать слух. Я посмотрел на часы. Было полседьмого, и я заторопился.

— Мы не обговорили оплату, — напомнил я.

— Ты будешь получать столько, сколько я буду тебе платить, — спокойно объяснил Сандерсон, улыбаясь, и меня передернуло.

— Меня это не устраивает, мистер Сандерсон, — так же спокойно ответил я, и улыбнулся в ответ. — Так мы не договоримся.

— Знай своё место, русский, — с нажимом проговорил Сандерсон, и от его улыбки не осталось и следа. — Если я говорю, что ты принят, значит, ты принят. Двести баксов за смену.

Я покачал головой, и начал подниматься с кресла.

— Двести пятьдесят, — устало выговорил босс. — Русский, не выводи меня. Всё, вали вниз, там тебя ждет Джулес. В понедельник увидимся. Дэвид, проводи его.

Я улыбнулся.

— До встречи, босс.

Сандерсон криво усмехнулся в ответ, и мы вышли. Я шёл первым, осторожно спускаясь по темной лестнице, и, пройдя уже знакомый темный коридор, вышел в зал.

— Подожди у стойки. Джулес сейчас вернется.

Я впервые услышал голос начальника охраны, парня с дубинкой у пояса, и оглянулся.

— Ты здорово отделал тех недоумков, русский. Такие ребята мне нужны. Дэвид, — он протянул мне руку, и я пожал её.

— Олег.

— Олег, если тебе что-то понадобится, спрашивай у меня. Больше никому здесь не верь. Я для тебя здесь главный после босса. А то, что говорит Джулес, дели как минимум на три.

Я улыбнулся. Парень начинал мне нравится. Он говорил на почти чистом английском, и этим выгодно отличался от всех, с кем мне удалось поговорить в Америке.

— Удачи.

— До встречи, Дэвид.

Я подошел к стойке и, не обращая внимания на чернокожего бармена, уселся на высокий стул. В зале уже появилось несколько людей, но на танцпол никто не выходил. Очевидно, ещё недостаточно выпили.

— Как прошло собеседование, красавчик?

Я обернулся. Рядом со мной сидела Амели, закинув ногу на ногу. Короткая юбка задралась так, что был виден край трусиков. Удивительно, как я не услышал её.

— Слышала, Дэви тобой доволен, — она закурила, и протянула полупустую пачку мне. Я покачал головой. — Я тебя где-то видела, красавчик, — она наклонилась ближе к моему лицу, точно пытаясь что-то разглядеть, — может быть, ты вспомнишь, где именно?

Я ещё раз покачал головой. Она тряхнула голубыми волосами и задумчиво подперла рукой щеку.

— Ну да, видела, — медленно произнесла она. — Сегодня утром в рабочем квартале, ты стоял с большими сумками на остановке. Ты на меня тоже смотрел, это мне особенно запомнилось.

С большим трудом, но я вспомнил длинноногую девушку, засмотревшись на которую, едва не наступил на негра. Еле отвязался потом…

— Олег, — представился я.

— Красивое имя. Я Амели, — она улыбнулась, и я подумал, что это её красит. — Новенький в городе?

— Приехал только сегодня утром.

— И уже нашел работу? Тебе повезло, красавчик! — она вдруг запнулась, присматриваясь к чему-то, и вдруг негромко вскрикнула. — Кровь!

— Что? — я невольно потянулся к затылку, куда меня неслабо ударил Джулес. Ощутив под пальцами что-то влажное, я поднес руку к глазам. Царапина, не больше, просто на светлых волосах кровь была хорошо видна. — Ничего страшного, Амели. Напряженное собеседование.

Она засмеялась и спрыгнула со стула.

— Ты мне нравишься, Олег, — она похлопала меня по ноге, — увидимся.

Я покачал головой, провожая её взглядом. У двери, которая вела к темному коридору и лестнице, Амели столкнулась с Джулесом. Я заметил, как зло посмотрел на неё мулат; девушка что-то грубо ему бросила, и оба разошлись. Очевидно, отношения у этих двоих были натянутыми. Так бывает, когда люди делят одно рабочее место на двоих. Джулес был незаменим для мистера Сандерсона, и она тоже.

— Идём, — буркнул мулат, подходя ко мне, — выдам тебе всё необходимое.

Джулес объяснил мне, как добраться обратно, и выдал увесистый кулек с униформой. Мы общались недолго. Мулат сослался на неотложные дела, да мне и самому не хотелось задерживаться в клубе. С самим Джулесом мне тоже не хотелось общаться. Может, позже.

Я шёл по залитым сумраком улицам, выбирая направление больше наугад, и думал. С одной стороны, то, что мне удалось за один день найти и жилье и работу, было, без сомнения, хорошо. С другой стороны, меня точно втягивало в какую-то воронку, из которой, как бы нелепо это ни звучало, не виделось выхода.

Я вздохнул, останавливаясь у светофора. Что ж, я приехал сюда не для того, чтобы оставаться, следовательно, бояться мне нечего. Я вернусь домой, и проживание здесь, в Америке, станет для меня чем-то вроде того, о чём потом так интересно будет слушать моим детям.

Уже на середине шоссе я вспомнил, что так и не позвонил родителям, как обещал. Я звонил им ещё из аэропорта, и обещался позвонить вечером. Поймут. Я слишком устал за сегодня, чтобы думать о чем-то ещё. Кроме того, зверски хотелось есть, последний раз мне довелось перекусить ещё дома, до отправки в аэропорт.

У станции метро я зашел в супермаркет, чтобы найти что-нибудь съестное. Когда супермаркеты впервые появились у нас, я был жутко недоволен. Не знаю, почему, просто не нравились они мне, и всё тут. Несмотря на все аргументы «за», которые мне приводили все знакомые и агитационная реклама, отделаться от странного ощущения я не мог. Позже стали выдвигаться аргументы «против», но к тому времени я уже привык и особо в них не вникал.

Я медленно шел вдоль стеллажей, читая все названия подряд. Некоторые были довольны смешными, а особенно мне понравились яблоки с наклейкой: «Никакого жира!». Я даже поднапрягся и вспомнил школьный курс биологии, но яблок, содержащих жир в принципе, в своей памяти так и не нашел.

— Я могу чем-нибудь вам помочь? — раздался вежливый голосок у моего уха.

Я обернулся и увидел миловидную полненькую девушку в униформе. Она держала в руках увесистые коробки со сникерсами, которые собиралась поставить на верхнюю полку.

— Нет, спасибо. А вам помочь? — я улыбнулся, кивая на коробки.

Она засмеялась и отрицательно покачала головой.

— Нет, сэр. Если это заметят другие сотрудники, я получу выговор.

— Жаль, — я покачал головой. — Удачи вам.

— Вам тоже, сэр.

Я прошел в следующий ряд, где стояли банки с консервами, и заметил, что девушка всё ещё следит за мной. Я улыбнулся ей ещё раз и полностью переключился на выбор разноцветных банок с торговыми марками на боках. Побродив довольно приличное время среди бесконечных и ярких стеллажей, я набрал продуктов и пошел к кассе.

Стоя в очереди, я принялся разглядывать покупателей. Так было не принято, это я знал, но ничего с собой поделать не мог. Все люди, находившиеся в супермаркете, в общей своей массе представляли собой крайне разношёрстную публику, но усталость и пустота в их глазах были одинаковыми. Я даже пожалел пожилую негритянку, стоящую в очереди к соседней кассе, она держала в руках огромные корзины продуктов и безжизненно смотрела в одну точку. Теребящий её за рукав ребёнок требовал у неё шоколадку, но она не реагировала, уже выгружая продукты перед кассиршей.

— Тринадцать долларов пятьдесят семь центов.

Я отдал деньги и, получив сдачу и чек, направился к выходу.

На улице, как и ожидалось, было холодно и темно, и мне даже перехотелось уходить куда-либо от яркого и манящего супермаркета, где, как утверждала надпись над входом, мне были всегда рады. Сориентировавшись, я направился к станции метро, слившись с многолюдным потоком. Когда мы с Джулесом ехали сюда, я купил в автомате нечто вроде кредитной карты, на которую, как мне пояснил мулат, можно было время от времени класть деньги. Поездка стоила, насколько я помнил, около двух долларов, точно так же, как и в автобусе, на который ещё предстояло пересесть.

Народу в метро оказалось больше, чем когда мы ехали сюда, но некоторые места всё же пустовали. Я помнил, что мы ехали три остановки, поэтому со спокойной совестью уселся в углу возле спокойной на вид старушки, одетой крайне бедно. Она так мирно дремала, что мне тоже захотелось закрыть глаза. Я так и сделал, и отключился почти мгновенно. Впрочем, проснулся тоже. По крайней мере, мне так показалось. Когда я увидел, что двери вагона открыты, и люди выходят, меня прошиб холодный пот.

— К-какая это остановка? — спросил я, обращаясь к старушке.

Она приоткрыла один глаз и что-то пробормотала, глядя за окно.

— Что, простите?

Женщина раздраженно посмотрела на меня и демонстративно отвернулась. Я поднялся, лихорадочно пытаясь сообразить, я уже проехал свою остановку или ещё нет.

— Винслет авеню ещё далеко? — рискуя нарваться на грубость, снова спросил её я.

— Следующая…

— Спасибо…

Я подошел к двери, и, прислонившись к поручню, постарался собраться. Страшно хотелось спать, даже больше, чем есть. Вдобавок сильно разболелась голова, наверное, кретин мулат всё-таки хорошо меня задел.

— Посторонись, — я пошатнулся, ощутив крепкий удар в плечо. — Ты здесь не один, придурок.

Я резко обернулся. Позади стояло двое негров, и им явно не хватало неприятностей.

— Тише, парни. — Я говорил спокойно, но если бы не полная продуктов сумка, наверное, всё-таки не сдержался. — Места хватит всем.

— Если только ты выйдешь отсюда! — громче, чем требовалось, сказал негр. Люди в вагоне начинали обращать на нас внимание, выражая его одними только взглядами, и я ощутил смутное беспокойство.

— Когда откроются двери, я выйду. — Так спокойно и уверенно, как только мог, проговорил я. Глаз от негра я не отрывал. — Подожди немного.

Негр, очевидно, не нашел, что ответить, зато его напарник, презрительно скривившись, что-то коротко бросил на слэнге, и оба дружно фыркнули. Я отвернулся.

Когда я вышел на станции, я ощущал себя полностью разбитым. Чтобы хоть как-то повысить себе настроение, я достал из кулька булку и принялся её жевать, вяло работая челюстями. До остановки я дошел не сразу. Я свернул не туда, потом прошел несколько лишних кварталов, пока сообразил, что что-то не так, запаниковал, пошел обратно, опять свернул не туда… Минут через сорок путем поголовного опроса прохожих — останавливались далеко не все — и продавцов близлежащих будок я вышел на нужную мне улицу и, поплутав ещё немного, оказался на остановке.

В автобусе тоже оказались свободные места, что опять-таки удивило, час был довольно поздний. Наверное, большинство граждан здесь передвигались на личных автомобилях. Свою остановку я узнал сам, чему очень порадовался. Оставшийся путь домой я проделал с удивительной скоростью, и теперь мне казалось, что место моей работы не так уж далеко. Согласно английской поговорке, всё кажется проще, после того, как оно было сделано. Найденной работой ограничиваться я не собирался. У меня были в распоряжении понедельник, среда и воскресенье, и я вполне мог работать где-то в дневное время. И если мне предложат что-нибудь получше, я не задумываясь уйду из того клоповника.

…У подъезда дома уже сидела знакомая мне компания. Я узнал Даниэля и подошел, чтобы поздороваться. Тот пожал мне руку и улыбнулся, сверкнув белыми зубами:

— Ну как прошло собеседование?

— Шишка на башке и двести пятьдесят за смену, — ответил я.

— Я знал, что ты справишься, русский, — просиял Даниэль. — Джулес редко ошибается.

— Увидимся, — кивнул я и развернулся, чтобы уходить.

— До встречи. Кстати, Хорхе уже дома.

Я на секунду замер, вспоминая, кто такой Хорхе, а потом поморщился. Сосед по комнате полностью вылетел у меня из головы, я и думать забыл, что придется ещё налаживать контакты с каким-то латиносом, вместо того, чтобы просто отдыхать.

— Спасибо, Даниэль. Удачи.

— Удачи.

Джулес оказался прав, через бомжа у входа я перепрыгнул почти рефлексивно. Пока я поднялся на свой этаж, было уже около десяти вечера. Стараясь особо не шуметь на случай, если мой сосед уже спал, я осторожно открыл дверь и так же аккуратно её за собой закрыл.

На кухне слышалась какая-то возня и шаги. Я услышал, как закипел чайник, и понес на кухню свой кулек.

— Привет.

Парень у плиты обернулся, окинул меня хмурым взглядом и вновь развернулся к сковородке, на которой жарилось, судя по запаху, что-то мясное.

— Привет.

— Ты Хорхе? Я Олег. — Я шагнул вперед и, невзирая на неприязненные взгляды парня, протянул ему руку.

Хорхе закончил что-то помешивать в сковородке и, накрыв её крышкой, повернулся ко мне. Положил на стол лопатку, тряпку и только затем, точно нехотя, протянул мне ладонь. Такие фокусы мне не понравились, но ссориться я тоже не хотел. Пожимая ему руку, я сдавил её чуть больше, чем надо, и Хорхе почти шатнулся назад, разжимая пальцы. Я тотчас пожалел о своем поступке. У парня, может, просто был плохой день, а тут ещё я. Кроме того, судя по его манере держаться, он явно не был здесь крутым. Всё, что ему надо — чтобы его не трогали, и я не мог его не понять. Впрочем, я плохо разбирался в людях.

— Давай начистоту, Хорхе, — я осторожно сел на скрипящий стул и принялся выкладывать на стол свои припасы. — Я очень сожалею, что тебе достался сосед по комнате, но сделать ничего не могу, пока не найду что-нибудь получше. Лучше я могу не найти, так что обнадеживать тебя я тоже не собираюсь. Я ни в коем случае не хочу тебе мешать и, надеюсь, ты поступишь точно так же. Хотя, скажу честно, не вижу причины, по которой мы не можем сосуществовать друг с другом более мирно.

— Джулес предложил тебе работу?

Я удивился. Хорхе повернулся ко мне, и я смог разглядеть его лицо. Ничем особо не примечательное, человек как человек. Не такой смуглый, как остальные латиносы, с которыми я сегодня уже прилично пообщался, и явно не такой наглый. Хорхе было около двадцати пяти или больше, он был худощавого телосложения, подвижный и жилистый, на его руках и ладонях я заметил крупные мозоли и царапины. В нем не было бы ничего интересного, таких, как говорят, тринадцать на дюжину, но единственное, что в нём казалось необычным — глаза. Взгляд карих глаз был проницательным, пытливым, и такому человеку лично я солгать бы не смог.

— Да. Охранником в клубе «Потерянный рай».

— Я бы не советовал.

— Почему?

— Поищи себе место получше.

Повернувшись обратно к плите, Хорхе сделал вид, что с головой ушел в готовку. Стало ясно, что разговор окончен, но так просто сдаваться я не собирался. Для начала я поднялся и направился в комнату, чтобы захватить чистую одежду, и ещё с порога заметил, что Хорхе всё-таки знал, что я приду. На полу у стенки уже был расстелен матрас, и брошена подушка без наволочки. Махнув рукой, я подумал, что для начала сгодится и так, а потом я намеревался выбить одеяло.

…Когда я вышел из душа, Хорхе уже доедал свой ужин, одновременно читая какую-то книгу, и я с удивлением обнаружил, что напротив него стоит нетронутая тарелка со второй порцией.

— Это тебе, — кивнул он, на секунду отрываясь от книги.

— Спасибо.

Мне казалось, я смогу проглотить сразу всё, не заметив, но голод куда-то ушел, так что ел я без аппетита, скорее из вежливости. Во время ужина поговорить не удалось. Хорхе отделывался короткими фразами, давая понять, что очень занят книгой, и я не стал настаивать. Честно предположив, что раз готовил он, посуду мыть мне, я быстро покончил с несколькими грязными тарелками, и, пожелав своему соседу спокойной ночи, отправился спать. Краем глаза я отметил, что Хорхе следит за мной, но мне было уже всё равно. Не у всех перемены происходят безболезненно, может быть, я для него нечто вроде ножа к горлу.

Я провалился в сон сразу, едва коснувшись головой подушки, и так и не услышал, когда отправился спать сосед.

Глава 3

Посему, кто думает, что он стоит, берегись, чтобы не упасть. Вас постигло искушение не иное, как человеческое; и верен Бог, Который не попустит вам быть искушаемыми сверх сил, но при искушении даст и облегчение, так чтобы вы могли перенести. Итак, возлюбленные мои, убегайте идолослужения.

(1 Кор. 10:12–14).

Я проснулся не то чтобы выспавшимся, но бодрым и полным энергии. Похожее состояние у меня было на третьем курсе института, когда помимо стационара и военной кафедры я взялся работать. Моё тело было сплошным комком энергии, я был тогда настолько сконцентрирован, что не мог расслабиться даже во сне. Я спал пару часов в сутки, ел раз в день, когда выпадала возможность, брался за любое дело и даже доводил его до конца. А через два месяца на нервной почве у меня появилась дикая аллергия, которая прошла только когда я бросил работу. Перед отлетом отец мне велел не перерабатывать и не задерживаться. Приехал, посмотрел, попробовал, уехал. Возможно, так мне и стоило поступить. Но мне хотелось вернуться героем, привезти побольше денег и впечатлений.

Хорхе в квартире не было. Либо он в воскресенье работал, либо ушел подальше из квартиры, которая принадлежала теперь не только ему. Сказать по правде, никакого дискомфорта я не ощущал. Я не особо чувствителен, да и Хорхе, похоже, был из той незаметной породы людей, присутствие или отсутствие которых ничего не меняет.

Я скатал матрас, устроил его вместе с подушкой в углу, оделся и отправился на кухню в поисках еды. На столе стояла одинокая булка, купленная вчера мной в супермаркете, и я без всякого аппетита принялся жевать почти безвкусное тесто. Пока поставил чайник, я, глядя в грязное окно, дожевывал булку. Окно выходило во двор, как раз с той стороны, с которой был вход. Я видел, что у двери стоят несколько человек, но разглядеть, кто это был, не мог. Очевидно, та же компания латиносов, что и всегда. Я глубоко вдохнул, доев булку прежде, чем закипел чайник, и болезненно поморщился, потирая затылок. Джулес хорошо приложил меня в клубе. Если со спины, то я тоже так умею.

Пошарив по шкафам в поисках заварки и сахара, я пришел к выводу, что я совершенно зря переводил электроэнергию на подогрев чайника. Ни чая, ни кофе, ни-че-го в этом одиноком шкафу не было. Я смог найти только сахар, но энтузиазма мне это не добавило. Чертыхнувшись, я сделал пару глотков кипятка и пошел собираться. В конце концов, я ведь хотел осмотреть город, заодно и перехвачу чего-нибудь где-нибудь.

Старый бомж Керни сидел там же, у порога, но благодаря яркому солнечному свету я разглядел его раньше, чем мне пришлось об него споткнуться.

— Почему бы тебе не подняться на этаж выше? — я остановился, перепрыгивать через него у меня желания не было. — Площадка там вроде побольше.

Бомж удивленно вскинул грязную, в струпьях, голову, и что-то невнятно пробулькал.

— Что?

Он молчал, и я уже собирался шагнуть мимо, когда внезапно зазвучал хриплый голос:

— Мистер, тем, кто живут наверху, будет неприятно видеть вонючего старика под своими дверьми.

— Наверное, ты прав, — вынужденно согласился я. — Но, может, они бы смогли тебе помочь?

Он рассмеялся, со стороны это было больше похоже на клокочущее карканье.

— Мистер, я здесь уже почти четыре года. Если бы не Салливан и не Сикейрос, я бы так долго не протянул. Всем остальным плевать, мистер. Был, правда, тут ещё русский, но недолго…

Входная дверь распахнулась, и бомж постарался отодвинуться в угол. Стоявший в проходе Даниэль двинул его ногой в бок и кивнул мне:

— Привет.

Я посмотрел на съежившегося бомжа и вышел на улицу. Там было ещё двое латиносов, они так же кивками поздоровались со мной.

— Зачем ты его так? — спросил я.

— Пожил бы тут с моё, он бы тебе тоже до чертиков надоел, — просто объяснил Даниэль, захлопывая дверь.

Я отстраненно кивнул, такое объяснение мою совесть не успокоило.

— Идешь с нами, русский? Оттянемся, — латин смотрел мне прямо в глаза, в то время как остальные за его спиной курили, негромко переговариваясь между собой.

Я покачал головой.

— У меня дела.

— Не будь лохом, идём, — подал голос кто-то за спиной Даниэля, и я с большим трудом узнал одного из тех, с кем играл в команде. — Травкой угостим, — продолжал уговаривать меня худой и невысокий парень. — Может, девочку подцепишь.

Я покачал головой и сделал шаг в сторону арки, за которой был нужный мне проулок. Других выходов из своего двора я пока что не знал.

— Удачно отдохнуть, — бросил я Даниэлю на прощание.

Латин мне не ответил, заговорив со своими на испанском. Я не понял ни слова, но мне показалось, что обсуждают меня. Я покинул двор как можно скорее, и только оказавшись в узком переулке, ведущему к людной улице, смог расслабиться. Меня начинала напрягать постоянная компания у подъезда, но сделать я ничего не мог. Мне и без того стоило немалых усилий держаться непринужденно рядом с ними и не показывать своей неприязни. Это давалось мне и впрямь с большим трудом, я был никудышным актером.

Я вышел на широкую улицу и некоторое время просто стоял, пытаясь сориентироваться в пространстве. Только что я шел по узкому безлюдному переулку с испачканными граффити стенами, а сейчас находился посреди бурлящей реки жизни. Иммигрантский район считался в Чикаго одним из самых чистых и спокойных, и я тогда подумал, что же творится в воскресный день в центре города.

— Эй, приятель! — не веря себе, я развернулся, чтобы лицом к лицу столкнуться с тем самым негром, кто так активно предлагал мне вчера свои услуги носильщика. — А круто ты отделался от меня в прошлый раз! — неестественно весело продолжал он, улыбаясь так, что видны были не только все имеющиеся в наличии зубы, но и часть пищевода. — Может, хоть сегодня будешь щедрее? Вижу, шмотки у тебя ничего, баксы, значит, водятся. Одолжишь на пару дней? Меня все в районе знают, я всегда возвращаю долги!

— Почему бы тебе не найти работу? — ляпнул я первое, что пришло мне на ум. — Ты здоровый и сильный мужик, можешь заработать себе на пропитание.

— Эй ты, крутой, — нахмурился негр, мигом прекращая скалиться. — Ты плохо меня разглядел? У меня цвет кожи немодный! Кто захочет взять грязного нигера к себе?

— Херня. — Я начал злиться уже по-настоящему. Он просто не давал мне пройти. — Я сам искал себе вчера работу. Охранником в клубе. Так вот там половина секьюрити — чёрные. Как и бармен.

— То есть я должен отмывать блевотину и сопли с полов какого-то засранного клуба? — Черномазый едва не задохнулся от возмущения.

— Это лучше, чем унижаться, прося милостыню и мешая людям, которые таким трудом зарабатывают себе деньги на жизнь.

— Ты откуда, мать твою, взялся, ублюдок?! — негр уже кричал, размахивая руками и привлекая внимание прохожих. — Ты умный, мать твою?! Можешь засунуть свои баксы знаешь куда, бледнозадый?! Я гребаный блондин, мать твою, мне плевать на твои нигерские проблемы!..

— Ясно. Ты просто не хочешь напрягаться. Не хочешь работать, — этот наглый и вонючий афроамериканец добился того, к чему стремился. Меня понесло. — Мне плевать на ваши законы и вашу демократию, я здесь проездом и подстраиваться под это безумие не собираюсь. Ты не можешь найти работу не потому, что ты негр, а потому, что ты придурок. Вали с дороги!

— Как ты меня назвал, сука белобрысая? — негр, похоже, не ожидал такого напора от меня и даже оглянулся, точно в надежде на поддержку сновавших мимо равнодушных к нашему спору людей. За нами следили только двое бомжей неопределенной расы на противоположной стороне улицы, с интересом тыкая в нас пальцами.

Черномазый повернулся ко мне и, старательно надо мной нависая, произнес длинную матерную тираду на сленге. Я ещё подумал, что ещё пару дней, и я тоже научусь этому нехитрому мастерству — составлять смысловые предложения из набора конфигураций слова fuck.

Я терпеть не могу, когда стоят над душой. Исключительно в целях возвращения себе ощущения комфорта я толкнул негра в грудь, заставив его сделать два быстрых шага назад, и повторил ещё раз, глядя ему в глаза:

— Вали с дороги.

Негр сделал какое-то движение, точно собираясь ударить меня, но я не отрывал от него взгляда, и момент для удара был упущен. Я и не думал, что со всем своим куражом он мне так и не ответит.

— Ты… ты… твою мать… полиция! — вдруг нашелся и неожиданно громко крикнул негр, схватив меня за рубашку. — Полиция!!

Се ля ви, мелькнуло в моей голове, прежде чем я увидел на другом конце улицы человека в форме. Я похолодел и попытался отцепить от себя подлого негра, — куда там, он вцепился в меня мертвой хваткой. Я дернулся ещё раз и, уразумев, что это бесполезно для того, кто жаждет справедливости, двинул последнего в морду. Черномазый пошатнулся, разжимая пальцы, и у меня появилась уникальная возможность сбежать от правосудия. Метнувшись наперерез роскошному «Опелю», я вылетел на дорогу, уворачиваясь от тормозящих и газующих авто. На той стороне улицы я, обернувшись, увидел, как неугомонный негр подзывает к себе полицейского, указывая в мою сторону. В подошедший как нельзя вовремя автобус я вскочил, не глядя, и уже в окно увидел, как махнул рукой полицай, проходя мимо чернокожего бомжа.

Тяжело дыша после бега, я повернулся к водителю, невозмутимо ожидавшего платы, и полез в карман за мелочью. Вытащил, сколько надо, опустил в жестяную коробку и прошел в салон. В автобусе было невыносимо душно, кондиционера здесь явно не предполагалось. Усевшись на переднем сидении, я приготовился внимательно изучать дорогу.

Конец августа выдался сухим и удушливым, и хотя в воздухе по-прежнему пахло грозой, тучи на небе так и не показались. Автобус, судя по номеру, должен был доставить меня прямо к станции метро. Меня это устраивало — по крайней мере, приблизительную дорогу до Мичиган-авеню я помнил. Я действительно быстро и без проволочек добрался до пункта назначения — у меня хорошая память и я достаточно неплохо ориентируюсь на местности. Единственная заминка случилась в метро — я проехал нужную мне остановку, и пришлось возвращаться. К метро я непривычен — в родной Одессе такого чуда современного транспорта нет; а в редкие визиты в Киев или Москву я предпочитал привычные автобусы или трамваи.

Вспоминая потом этот день, я не мог выдать ничего конкретного, и в то же время точно знал, что это был единственный продуктивный день в Чикаго. Наверное, ради него и стоило перелететь океан — только чтобы увидеть это…

Не сразу я смог понять, что же всё-таки давит мне на нервы, что заставляет оглядываться в этом странном, чужом и удивительном городе. Всё казалось нормальным и всё шло спокойно. Я побывал на Магнифисент Майл, которой здесь называют протяженность вдоль Мичиган-авеню от реки Чикаго до Оук-Стрит. Я так и не прошел её до конца, с её пятью сотнями магазинов, тремя сотнями ресторанов и пятьюдесятью отелями. Зато я видел два музея, которые нашел на Лэйк Шор Драйв, и посетил Музей астрономии Адлера. Насколько я смог понять из объяснений гида, распинавшегося перед группой туристов, это был первый планетариум в западном полушарии. Здесь находились древние астрономические инструменты и модели Солнечной системы, редкие книги, два театра-планетариума, один из которых был полностью цифровой. Виртуальный Космос был не менее завораживающий и затягивающий, чем тот, настоящий, который привлекает взгляды и умы людей не одно тысячелетие. Я твердо решил побывать здесь ещё раз, снова увидеть волнующие панорамы, взглянуть на удивительные модели Вселенной. Забегая вперед, скажу, что вскоре мне стало не до Космоса — у меня оказалось слишком много дел на Земле.

После того, как я побывал в Институте искусств Чикаго, расположенном на Мичиган-авеню возле улицы Монро, и которое, по слухам, содержит одну из самых больших мировых коллекций произведений искусства, я впервые догадался взглянуть на часы. Они показывали четыре часа, и я с трудом поверил своим глазам. В голове шумело от голосов, звуков, визга тормозов и режущей слух музыки со всех сторон, перед глазами стояла плотная пелена, состоящая из мириад виденных картин, звездных панорам, мельтешащих бутиков и разномастных личностей, спешащих по своим делам. Я впервые в жизни захотел спрятаться от окружающего мира, и, на мое счастье, неподалеку увидел небольшое кафе. Как я уже заметил, в Чикаго было изобилие так называемых этнических ресторанов. Итальянских было подавляющее большинство, за ними шли тайские, греческие, мексиканские, китайские, индийские, я видел даже эфиопские, и, приблизительно в том же районе, ресторан с кухней Восточной Европы.

Я попал в обыкновенную чикагскую забегаловку, производящую традиционную американскую еду, не слишком удачную помесь самых различных поваренных искусств — хот доги, сэндвичи с беконом, стейки и пиццу. Официантка, без всякой прославленной «американской» улыбки, поинтересовалась, что я буду заказывать. Я мало ел вчера, не ел сегодня, и был голодным как волк. Я заказал сэндвичи с беконом, пиццу и большую порцию минеральной воды.

Первой моей реакцией, когда мне принесли поднос с едой, была пораженная мысль «Я этого не заказывал!!!». Сэндвичи я представлял себе чем-то вроде симпатичных маленьких пирожочков, которые готовила моя бабушка, пиццу — как треугольный кусочек плоского теста с налепленными на него приправами… дудки! Сэндвичи оказались теми же хот догами, только другой формы и содержания, по размеру — как три эйфелевых башни; пицца оказалась не треугольным кусочком, а полноценным блином, порезанным на куски. Пластиковый стакан с минералкой тоже показался мне двухлитровым — наверное, сказалось общее впечатление от заказа. Мне почти тотчас стало стыдно — что подумают обо мне люди, глядя, как я поглощаю эту гору еды. Воровато оглядевшись, я понял, что мои переживания окружающему народу столь же важны, сколь проблемы вымирания диких животных в Индонезии, и с некоторым опозданием понял, что такие огромные порции считались здесь нормальными.

Я съел сэндвичи и уже доедал пиццу, когда понял, что мой желудок переполнен. Потягивая минералку через трубочку своего стаканчика, я откинулся на спинку пластикового стула и довольно сощурился на солнце, окидывая ленивым взглядом широкую и шумную улицу, на которой располагалось кафе. Обычно после еды у меня всегда поднимается настроение. Это закон, который хорошо усвоили мои родственники и товарищи, оставшиеся там, на Родине. Закон не сработал здесь.

Глядя на возвышающиеся надо мной небоскребы, я наконец понял, что не давало мне покоя всё время моей прогулки по центру города, в который я был в детстве заочно влюблен. Гигантизм и глобализация. Наверное, это должно было называться так. Я видел другое — порождения нечеловеческого разума, архитектурные монстры, поглощающие в себе тысячи и тысячи людей. Вывески на них, тоже огромные, широчайшие рекламные щиты с зомбирующими лозунгами, призывающими покупать, покупать, потреблять…

В каждом из таких зданий ютились мегакорпорации, каждая из которых представляла собой отдельный живой организм. Эти организмы могли спариваться между собой, образуя ещё большие и даже уродливые в своем гигантизме структуры, но люди, на которых строились такие проекты, были не более чем биологическим материалом для их создателей. Людям, как винтикам, как атомам клеток, из которых состояли такие корпорации, было в них место только до тех пор, пока они совершали требуемые от них действия. Если какая-то клетка начинала жить самостоятельно, она считалась больной, и на неё начинали действовать защитные функции организма-корпорации. Такая клетка выводилась из организма естественным путем.

Создавалось впечатление, что у подавляющего большинства здешнего населения, не имеющего никакой свободы действий, было только два интереса — пожевать и развлечься.

Я даже головой встряхнул, прогоняя наваждение, и снова перевел взгляд на самый высокий небоскреб Магнифисент Майл, отлично видный мне с моего места. Разглядывал я его долго, наверное, несколько минут, пытаясь вспомнить, что приходит мне на ум при виде этого создания.

Вавилон! Тогда, помнится, люди возгордились и решили построить башню, которая бы царапала небесный купол и достала бы до Бога. Всевышний прогневался за их гордыню, и покарал взбалмошный народ тем, что разделил его. С тех пор мы имеем чертову кучу языков и такую профессию, как переводчик.

Я поднялся со стула и, завернув оставшиеся два сэндвича в салфетки, уложил их в бумажный пакет. Допил минералку и направился к станции метро.

Первое ошарашивающее впечатление от Чикаго прошло, голод был утолен, и теперь я медленно шел по городу, спокойно и внимательно разглядывая вывески, здания и людей. Последние меня неприятно поражали. У каждого первого — серьги в бровях, ноздрях, губах. Странная обувь на ногах, писк моде, надо полагать, иначе зачем человек добровольно наденет на себя эти колодки; подобие штанов с длинной мотней, словно он не добежал до туалета. И — бренды. Бренды, бренды… где-то я слышал, что это слово переводится как «клеймо», которое ставят рабу или скотине, чтобы определить их принадлежность к определённому хозяину. Надо поставить себе на лоб клеймо, чтобы все знали — я тоже счастливый потребитель. От мельтешения торговых знаков на футболках и банданах я почувствовал легкое головокружение — наверное, начинал привыкать.

Глаза выхватили среди многообразия рекламных идолов вывеску с картинками из знаменитых компьютерных игр, и я метнулся к ней, как к спасительному кругу. Когда человек видит что-то знакомое за рубежом, он проникается умилением и ностальгией. Для меня таким предметом были игры, компьютеры, железо, и всё, с ними связанное.

— Да? — не отрывая глаз от монитора, невнятно бросил администратор, когда я облокотился о стол.

— Доступ в интернет на час.

— Пять баксов. Машина одиннадцать, — парень лениво поднял глаза на меня, принял купюру, игнорируя мой возмущенный такими расценками взгляд, и снова уткнулся в монитор.

Я отыскал свой компьютер, плюхнулся в кресло. Бумажный пакет с едой я положил за спину — на случай, если пребывание с пищей здесь было запрещено.

Я писал письмо сорок минут. Под конец я мудро приписал: «Не волнуйтесь, я справлюсь!» и поставил смайлик. Моя мама была продвинутым пользователем и достаточно современным человеком, и с ней я мог делиться абсолютно всем в его неприкрытом правдивом виде — а уж она заботилась о том, чтобы донести информацию до отца в соответствующем формате. Нет, я не боюсь признаться, что скучаю по дому. И не боюсь сказать вслух о том, что люблю родителей. Я уже взрослый, детская гордость прошла ещё в пять лет. Хотя… здесь, в Америке, я ещё могу считаться ребёнком — ведь по их меркам я только недавно стал совершеннолетним. К тому времени, когда у наших подростков тяга к опасным приключениям проходит, у этих она только вступает в полную силу. Если, конечно, до этого времени детки не умрут от передозировки или подхваченного СПИДа.

Потом я написал ещё одно письмо. Короткое. Весёлое. С множеством анимационных смайликов и выделениями текста. С Ладой мы дружили с детства. Её родители были родом из того же села, где жил мой дедушка, и каждое лето мы проводили вместе. Мы — это я, моя старшая сестра Леська, Лада и её старший брат. Мы играли вчетвером, зачастую разбиваясь на пары. Либо моя сестра утягивала за собой Ладу, и они делились своими женскими тайнами без нас, либо Владимир тянул меня с собой на рыбалку на лиман. Я ненавижу рыбалку! Но покорно шел за старшим товарищем — ему виднее, какой род занятий более «мужской». Бывало и так, что наши старшие шли гулять без нас, и мы только поддерживали их в этом. Наверное, эти моменты детства я могу назвать самыми счастливыми в моей жизни. Все были уверены, что Вова с Леськой будут встречаться и дальше, но судьба распорядилась по-другому. Владимир нашел себе более смазливую девчонку, чем расстроил Лесю и разозлил меня — в конце концов, я был её братом и, теоретически, защитником. С Ладой мы стали видеться реже — старшие своим разрывом разделили нас на два воинствующих лагеря. А потом, как это часто бывает, мы выросли, и на деревню к дедушке стали заглядывать реже. Леська вообще перестала, умотав в Россию вместе с мужем сразу после свадьбы. А с Ладой мы встретились полгода назад, совершенно случайно, на научной выставке в Киеве. Романтических отношений между нами не появилось по причине адресов проживания: я — в Одессе, она — в Донецке, но чувство возникло. С первого взгляда, после десяти лет отчуждения, с первой улыбки смуглой девушки, в которой я с таким трудом узнал свою Ладу. С тех пор мы звоним друг другу и общаемся по интернету. На новый год она собиралась приезжать в гости к тете в Одессу, и я ждал этого дня, как заключенный — амнистии.

Я едва успел отправить письмо по знакомому адресу, когда моё время вышло. Я выполнил обещание связаться с родными — звонки в Украину стоили дороже, чем вездесущий интернет, и пару дней мог быть свободен. Было уже шесть часов вечера, и я заторопился домой. Выйдя на улицу, я вначале огляделся, привыкая к сумеркам города. Включались неоновые рекламы, в окнах стал виден свет, светофоры горели ярче. Я прошел мимо компании курящих подростков у дверей клуба и остановился. Рядом с дверью в клуб находилась ещё одна, едва приметная, с крупной вывеской «Ремонт компьютеров». Окно было полностью занавешено плакатами с изображениями железа — хозяин не слишком заботился о рекламе. На стекле скотчем было приклеено объявление: «Требуются работники».

Поколебавшись минуты три, я набрался решимости и шагнул внутрь. Дверь отозвалась треньканием привязанного под потолком колокольчика и характерным скрипом. Я оказался в небольшом помещении, из которого вела ещё одна дверь с надписью «Только для служебного персонала». Прямо у входа, в двух шагах располагался стол с включенным компьютером, кресло оператора было свободно. Два стула для посетителей тоже были вакантны; помещение казалось пустым. Всю остальную площадь комнаты занимали компьютеры в разобранном и целом состоянии, древние мониторы, комплектующие, разложенные по полкам, и инструменты. В целом предприятие выглядело достаточно приличным, если не считать общего бардака, но к концу рабочего дня чего только не бывает.

— Я слушаю вас, — донеслось откуда-то из-под стола. Спустя секунду оттуда показалась растрепанная женская голова, и почти тотчас её обладательница плюхнулась в кресло оператора, натягивая на лицо дежурную улыбку. По мне, так помесь усталости, раздражения и служебного долга можно было назвать только оскалом, но женщина продолжала напрягать мышцы лица.

— Я видел объявление у вас на окне, — сказал я, и женщина тотчас расслабилась, с облегчением убирая с лица ненужную улыбку. У неё оказались черные курчавые волосы, стянутые в хвост, и блестящие черные глаза. Сейчас её лицо казалось почти привлекательным.

— Садись, — кивнула она.

Я присел на стул, продолжая рассматривать её. У неё была смуглая кожа и подтянутая, крепкая мускулистая фигура. Она была одета в джинсы и обтягивающую безрукавку, поверх которой была накинута свободная клетчатая рубаха. Было видно, что женщина не следит за собой, но могла бы быть по-настоящему красивой. Меня всегда привлекали смуглые и темноволосые женщины.

— Нам требуется мастер, — она откинулась в кресле, разглядывая меня из-под густых ресниц. — У тебя имеется опыт работы?

— Год работы инженером в институте, год на должности системного администратора.

Женщина приподняла бровь.

— Неплохо. Что-то ещё?

— Менеджер по работе с юридическими лицами, — подавил в себе вздох я. Это была моя третья и последняя работа, которая оказалась, честно признаться, мне не по плечу. Вначале я довольно шустро продвинулся по службе, заключил несколько неплохих контрактов, а потом меня повысили, но, как оказалось, работать с VIP-клиентами не так просто. Директора крупных предприятий оказались хищниками, коммерсантами экстра-класса, настоящими акулами бизнеса. Я по причине юного возраста и отсутствия уверенности в себе позорно сдавал позиции на крупных переговорах. Уволиться пришлось самому. Что ж… негативный опыт, как говорит моя мама — это тоже опыт.

— И ты ищешь работу… здесь? — похоже, женщина была по-настоящему удивлена.

— Видите ли, — я решил раскрыть карты, — Я не американец. Я из Восточной Европы.

— Понятно. Ты неплохо говоришь по-английски, — она хмыкнула, покачиваясь в кресле.

Я хмыкнул в ответ. Да уж, я говорил по-английски не в пример лучше многих американцев, которые и трех слов не могут связать без сленговых словечек и конфигураций ругательства. Создается ощущение, что на английском здесь говорят только приезжие.

— Нам действительно требуется помощь. Я работаю с помощниками, Тоби и Стиви. Владелец — мистер Джонсон, тот самый, который держит компьютерный клуб, — кивок в стену. — Заказов много, он велел найти ещё нескольких человек. Тебе действительно нужна работа?

— Условия?

— График ненормированный. Есть заказы — сидим здесь и чиним то, что наворотили хозяева со своими машинами, нет — сидим и ждем. Иногда вызывают на дом. Обычно мы здесь с утра и до обеда. Вечерние смены — это время вызовов на дом, в это время здесь только я.

— Мне подходит, — подумав, согласился я. Это место находилось не так далеко от клуба, в котором я нанялся подрабатывать охранником, я мог после ночной смены сразу идти сюда, если, конечно, хоть что-то буду ещё соображать, и уже отсюда — домой, отсыпаться.

— Штрафов за опоздание не будет, — усмехнулась женщина. — График свободный, но оплата по результату. Результат и старание оцениваю я. Оклад — пятьсот долларов в неделю, два дня выходных. Испытательный срок — неделя, плачу четыреста. Согласен?

— Д-да, — медленно кивнул я. Моя смена в клубе была во вторник, четверг, пятницу и субботу. Если я повешу на себя ещё и это… Впрочем, попробовать было можно.

— Тогда жду тебя завтра в девять утра. Давай запишу твоё имя, — женщина взяла ручку и вопросительно уставилась на меня.

— Давайте я лучше сам, — я взял стоявший в специальной подставке карандаш и почти каллиграфическим почерком вывел собственное имя и фамилию, чтобы легче было читать.

— Олег Грозный, — медленно прочитала она. А затем подняла на меня глаза и улыбнулась. На этот раз широко и абсолютно откровенно. — Ты откуда?

— Россия, — в очередной раз покорно соврал я.

— Россия, — повторила женщина. Затем аккуратно переписала имя себе в блокнот и подняла на меня жгучие черные глаза. — Я тоже иммигрантка, в третьем поколении. Мой дедушка переехал сюда из Испании. Кира Каррера.

— Мисс Каррера?

— Просто Кира, — отмахнулась она. — Ты — Олег, я правильно читаю?

— Правильно.

— Отлично, — испанка в третьем поколении кивнула. — Какой номер твоей грин-карты, Олег?

— В посольстве мне выдали разрешение на работу. Я здесь на три месяца.

— Паршиво, — задумчиво проговорила Кира. — Я не знаю, как там у вас, у нас зарплату платят чеком, раз в неделю или раз в две недели. Если не хочешь платить комиссию конторам по обналичке, тебе лучше открыть банковский счёт. Обналичивание чека в банке может занять несколько дней. У зарекомендовавших себя клиентов часть суммы может быть доступна сразу, но для этого нужно иметь хорошую кредитную историю.

— Черт, — расстроился я. По правде сказать, в такие тонкости меня в посольстве не посвящали. Фирма, устраивавшая конкурс, тоже деликатно промолчала.

— Черт, — согласилась Кира. — Давай подумаем вместе. Счет в интернете на веб-мани у тебя есть?

— Есть! — обрадовался я.

— Вот только у тебя могут быть проблемы здесь с их снятием со счета.

— Я решу эту проблему, — решение пришло на ум мгновенно. Пусть платят мне на счет, а обналичу я их уже дома, на Украине.

— Здорово. До завтра, — Кира поднялась с кресла, не стесняясь меня, потянулась и откровенно зевнула. — Выспись хорошенько.

— Ты тоже, — я улыбнулся и покинул комнату, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Мне фантастически везло! Многим вновь прибывшим иммигрантам и гастарбайтерам, приезжей рабочей силе, нелегко найти работу. Безработица в среднем по Америке составляет почти семь процентов, что в абсолютных цифрах превышает девять миллионов человек. А ведь это лишь с учетом легальной рабочей силы, подавшей ходатайства на пособия по безработице! Я реально смотрел на ситуацию, приезжая сюда, и рассчитывал на что-то вроде грузчика, но я определенно ступил на полосу удачи. Конечно, в погоне за двумя зайцами я мог лишиться обоих, но я всегда могу сделать выбор. Работа в клубе принесет больше денег, но шансы остаться в живых выше в безопасном офисе под администрированием Киры Каррера. Я подумал, что Чикаго начинает мне нравиться.

В таком радужном настроении, дожевывая свои сэндвичи, я дошел до метро, с легкостью влился в плотный поток прохожих и даже сумел вовремя сойти на знакомой остановке. На улице было уже абсолютно темно, её освещали только редкие фонари и свет рекламных стендов, и здесь, в рабочем квартале, их яркость и количество зрительно и резко уступали тем, что в центре. Вообще тут множество контрастов. Богатство и роскошь рядом с кричащей нищетой считалось нормой. Здесь были районы для богатых и районы для бедных, районы чернокожих и множественные объединения этнических единиц. Краем своего розового детства я помнил иллюзию равенства, которую давал нам Советский Союз, никого не оставляя обиженным или обделенным. И даже если это была иллюзия, зато какая красивая!

До дома я шел в темноте по подозрительно притихшим улицам, по которым спешили в свои квартиры сосредоточенные чикагцы. Я сделал крюк, увидев впереди сияющую вывеску супермаркета, и в том же приподнятом настроении зашел внутрь, накупив товаров первой необходимости. Несколько упаковок чая, батон хлеба, корм вроде дешевой вермишели и заварных супов, несколько уже знакомых мне булочек и — исключительно чтобы побаловать себя за превосходно прошедший день — банку маринованных грибочков. Есть на свете вещи, которыми я не делюсь. Священная банка с грибами относилась к ним.

У подъезда, против ожиданий, привычной компании не оказалось, и я без задержек поднялся к себе на этаж. Зайдя в квартиру, я услышал, как на кухне жарят что-то безумно аппетитное, судя по запаху, и прошел туда с полными пакетами еды.

— Олла, амиго, — блеснул познаниями я, обращаясь к спине соседа. Хорхе приподнял голову от книги, меряя меня усталым взглядом, и вопросительно уставился на кулек. — Это нам. — Я сделал внушительное ударение на последнем слове. — Нам с тобой. Я заметил, что здесь совершенно нет чая, да и ни черта нет, собственно. Пока у меня есть деньги, решил поправить положение. Ты тут главный на кухне, куда это класть?

Надежды на то, что Хорхе оценит мой вклад в развитие инфраструктуры нашей квартиры и будет чуть приветливее, немного пошатнулись. Латин встал, взял у меня пакет с продуктами и сосредоточенно разложил еду по полкам.

— Хорошо, — только и проронил он.

Не дав ему опуститься обратно за стол с книгой, я выставил перед ним второй пакет.

— Это тоже нам. В ванную.

Вот это подействовало. Сикейрос несколько удивленно взглянул на меня, затем на пакет, неуверенно принял его из моих рук и заглянул внутрь. С тем же выражением на лице он прошел в ванную, и я последовал за ним. Хорхе доставал предметы по одному — вначале пенку, затем набор полотенец, два куска мыла, стиральный порошок, средство для мытья, и последним — блок туалетной бумаги. Свою бритву, крем и лосьон после бритья и дезодорант я поставил на полке ещё вчера, и теперь ванная комната смотрелась трогательно обжитой.

— Спасибо.

Сикейрос повернулся и коротко посмотрел мне в глаза.

— Не было… времени купить… спасибо.

— Понимаю, — деликатно согласился я. — Что на ужин, шеф?

Впервые за наше знакомство Сикейрос улыбнулся. Господи, я никогда не обращал внимания на то, как красит человека улыбка. Искренняя, идущая от сердца, а не дежурная гримаса, которая её здесь заменяет. Хорхе изменился почти до неузнаваемости. У него оказалась яркая, светлая, искристая улыбка, от которой в умных карих глазах загорался настоящий огонь. В этот момент передо мной стоял совершенно другой человек. Уверенный в себе, весёлый и абсолютно свободный от обстоятельств.

— Тебе понравится.

И мне понравилось. И ещё как! Мне казалось, я никогда так вкусно не ужинал, и уже давно так здорово не проводил время. Мы ели карбонада криолья — мясо, тушенное с овощами и фруктами. Хорхе приготовил сальсас — как объяснил латин, этот огненно-острый соус, обязательно содержащий стручки перца чили и помидоры, являлся главной частью мексиканской кухни. Вообще-то, признался Сикейрос, их чаще подают к варёной рыбе, мясу, птице, фасоли и яйцам. Мне было всё равно, вкус оказался потрясающим! Когда я признался в этом Хорхе, латин честно сказал, что работает в мексиканском ресторане уже третий год, и иногда удается приносить что-то из продуктов домой. До шеф-повара добраться не удастся, но и без того платят неплохо. Если бы не больная мать и младшая сестра, оставшиеся в Мексике, Сикейрос смог бы позволить себе лучший район и лучшие условия жизни. А мог бы… исполнить свою мечту. Со временем.

Хорхе мечтал об образовании. Медицинском образовании. Накопить на университет у него не получилось бы и за двадцать лет, но ради колледжа стоило стараться. Сикейрос не питал ложных надежд, но отчаянно жаждал исполнения желания.

Хорхе оказался действительно интересным собеседником. Латин расспросил меня, как прошел день, интересуясь мельчайшими подробностями о том, что я успел увидеть в Чикаго. Сам Хорхе так и не побывал ни в одном музее, ни в одной галерее, и обо всех достопримечательностях слышал только по рассказам. Латин вслед за мной удивился необыкновенной удаче в поисках работы, и в очередной раз посоветовал бросить работу в «Потерянном рае». Сикейрос не ответил на вопросы касательно клуба и своего пожелания, заявив, что не добавит ничего больше. Я сказал, что должен вначале разобраться сам, на что Хорхе промолчал.

В тот вечер я засыпал с улыбкой на губах. День был продуктивным, динамичным, полным приключений. Я попытался прокрутить события, запутался в калейдоскопе картин, звезд и людей, и успел ещё подумать, что это здорово, что я всё-таки прилетел сюда. Здесь я в гостях и могу позволить себе куда больше, чем дома. Здесь было… интересно и ново.

Я тогда ещё не знал, что это был мой единственный счастливый день в Чикаго.

Глава 4

Братия! если и впадет человек в какое согрешение, вы духовные исправляйте такового в духе кротости, наблюдая каждый за собою, чтобы не быть искушенным. Носите бремена друг друга, и таким образом исполните закон Христов. Ибо, кто почитает себя чем-нибудь, будучи ничто, тот обольщает сам себя. Каждый да испытывает свое дело, и тогда будет иметь похвалу только в себе, а не в другом; Ибо каждый понесет свое бремя. Наставляемый словом делись всяким добром с наставляющим. Не обманывайтесь: Бог поругаем не бывает. Что посеет человек, то и пожнет: Сеющий в плоть свою от плоти пожнет тление; а сеющий в дух от духа пожнет жизнь вечную. Делая добро, да не унываем; ибо в свое время пожнем, если не ослабеем. Итак, доколе есть время, будем делать добро всем, а наипаче своим по вере.

(Гал. 6:1-10).

Я облокотился о сцену и, диким усилием заставляя себя держать глаза открытыми, уставился прямо перед собой. Было пять часов утра, до конца смены оставалось три часа. Иногда везло, и посетители расходились раньше — сегодня оказался не тот день. Шумная компания справа от меня веселилась на полную, и становилось ясно, что выгнать их отсюда будет непросто. Такое происходило часто, почти каждый день, и я начал привыкать, но сегодня мне безумно, просто нечеловечески хотелось спать.

То, что полтора месяца назад я назвал везением, оказалось настоящим проклятием. Я оказался не в силах отказаться от какой-либо работы, и продолжал работать в двух местах одновременно. Я отсыпался в воскресенье, по вечерам в понедельник, среду и пятницу, но моему организму этого не хватало. То и дело я ловил себя на каких-то странных мыслях, и очень часто — на отсутствии таковых вообще. Единственными желаниями было пожевать и завалиться спать. Вначале я пытался как-то противостоять бешеному темпу работы, потом просто… привык.

— Подъем! — голос прозвучал над самым ухом, и я вздрогнул, открывая глаза. — Русский, тебе крупно повезло, что твой храп слышала только я. Предупреждаю, полчаса назад заявился Джулес, и если ты не хочешь неприятностей, прекращай спать на работе!

— Спасибо, — сипло прокашлялся я, с силой проводя ладонями по лицу. Прежде чем глянуть на собеседницу, я быстро осмотрел зал. Ребята в формах секьюрити сгруппировались в основном у входа, Дэвид стоял у стойки, делая вид, что разговаривает с Тео, барменом. Рядом с ним сидела блондинка, потягивая текилу из бокала. Джил была уже изрядно пьяна, но ещё держала себя в руках. Сегодня, в виде исключения, она была одета в короткий топик и джинсы, но последние, низко сидящие на бедрах, не скрывали округлых ягодиц, сплющенных о сидение высокого стула.

— Паршиво выглядишь, русский, — меряя меня долгим взглядом, без обиняков заявила Амели, выдыхая сигаретный дым мне прямо в лицо. Она знала, что я не курю, и делала это мне назло. Я уже устал раздражаться и воспринимал всё как должное. — Бросай свои компьютеры, русский.

— А мне говорят, бросай свой клуб, — я посмотрел через её плечо на разбушевавшегося парня из шумной компании. Дэвид обернулся от стойки, бросил взгляд на него, затем на меня. Ну да, это моя площадка, мне за ними и следить. Остальные ребята из охраны уже потихоньку расходились. — Осталось немного, Амели, скоро я еду домой, там мне каждый лишний доллар пригодится.

— Зачем тебе доллары? Не куришь, не пьешь, травку не покупаешь, алименты не платишь, на девок не тратишься, — пожала плечами девушка, делая последнюю затяжку. Тряхнув синими волосами, Амели раздавила окурок о край сцены и вслед за мной облокотилась на опору.

— Какого черта здесь забыл Джулес? Он ушел ещё в полночь, — сменил тему разговора я.

— Вернулся за добавкой, — просто сказала Амели, поправляя полупрозрачную кофту. Лифчика она не носила. — Сегодня будет большая касса.

Я промолчал. За полтора месяца у меня несколько сменились приоритеты. Меня постоянно пытались втянуть в какую-то группировку. Джулес всё ещё тянул на себя, по праву первопроходца, нашедшего «ценного русского туриста», компанию предлагал Дэвид со своими ребятами, недавно я понял, что могу вступить в клуб кубинцев во главе с бородатым Маркусом, капитаном баскетбольной команды, которого так сильно ненавидел Джулес. Я умудрялся сохранять золотой нейтралитет, и этим одновременно вызывал недоверие и уважение.

Как бы то ни было, в клубе я предпочитал вообще ни с кем не общаться. Расчет шел достаточно честно, наличными, и ежедневно, причем обычно я приносил не менее чем четыреста за смену. Работы в клубе хватало — в таких местах всегда неспокойно. Серьезный инцидент, правда, случился только один раз, неделю назад, когда были задействованы едва ли не все наши ребята. Тогда у компании оказались, помимо кастетов и ножей, пару пистолетов, и нам едва удалось отделаться от них без особых потерь с обоих сторон. Я прекрасно понимал, в какое болото втянулся, но выходить из него следовало осторожно. Резкие движения могли быть расценены как попытки к бегству, а я не хотел иметь врага в лице босса Шейна Сандерсона.

Единственным человеком, с которым я общался здесь чаще всего и почти откровенно, была, как ни странно, Амели. Это она рассказала мне, какие дела творятся в «Потерянном рае», и причину их с Джулесом вражды. Они с мулатом отвечали за распространение наркоты, и никак не могли поделить сферы влияния и рынки сбыта товара. У Амели было преимущество — она имела доступ к телу босса. Джулес ненавидел её, и чувство было взаимным, поскольку, по уверениям девушки, у мулата были свои рычаги давления.

— Почему он не заберет её отсюда? — негромко поинтересовался я, глядя, как на другом конце зала, у стойки, Дэвид поддерживает глупо хихикающую Джил за талию. Блондинка уронила голову ему на грудь, продолжая трястись в истеричном пьяном хохоте.

— Долгая история, русский, — Амели подтянулась на руках, забираясь на сцену, и уселась там прямо на полу, свесив ноги вниз.

— Эй, детка, станцуй для нас! — тотчас раздались крики от столика, и я мгновенно напрягся. — Покажи нам, что у тебя под этим!

Крупный негр перегнулся через спинку стула, положив огромную лапу на бедро Амели. Длинные пальцы коснулись края короткой юбки, дернув её в сторону.

— Отвали, — посоветовала та, скидывая с себя его руку.

— О, так ты занята? — к нам обернулось уже трое парней, и я начал закипать. Там, где была Амели, всегда возникали конфликты. — Твой дружок не будет против? — негр снова потянулся к девушке, и Амели закинула ногу на ногу, избегая контакта. — Он поделится, верно говорю, белый брат?

Я ответил на его взгляд и медленно покачал головой.

— Какого хрена молчишь?! Я с тобой говорю, мать твою! — негр резко поднялся, перевернув стул, и схватил за руку соскочившую со сцены Амели. — Поделишься своей шлюхой?

Амели резко вывернулась, ткнув локтем ему под ребра, и выверенным движением скользнула мне за спину. Я мысленно выругался.

— Сядь, — решил поиграть миротворца я. Парни наверняка уже заметили намечающийся конфликт, и негру с его парнями не поздоровится — нас всё-таки больше. — Мы не хотим неприятностей, верно? Через два часа клуб закрывается, наслаждайтесь своим временем.

Наверное, моё нечеловеческое спокойствие возымело действие. Чернокожий посетитель посопел, потоптался на месте, затем широко ухмыльнулся и хлопнул меня по плечу.

— О'кей, белый брат. Ты победил.

Я изобразил вялую ухмылку в ответ и, развернувшись, оттащил Амели в сторону. От буйной компании нас теперь отделяло три столика. Краем глаза я увидел довольный взгляд Дэвида. Я ему определенно нравился: в отличие от остальных, меня было очень сложно развести на драку. Я всегда предпочитал договориться мирно, даже если ради этого требовалось идти на какие-то уступки.

— Я устал от тебя, Амели, — без всякой мысли выдал я, опускаясь на стул. Девушка хмыкнула, усаживаясь напротив, и накрутила синюю прядь на палец.

— Но ты до сих пор со мной дружишь, — пожала она плечами.

Какая, к черту, дружба, подумалось мне. Просто мне надо с кем-то общаться, иначе я сойду с ума.

— Тебе нужно выпить, — в который раз посоветовала Амели. — Жалко на тебя смотреть.

«А мне на вас», — без всяких эмоций подумал я, посмотрев в сторону Джил. Дэвид явно мучился с ней — начальник охраны пил меньше — но почему-то не мог увести её отсюда.

— Ты бы ещё наркоту предложила.

— Наркота денег стоит, — хмыкнула синеволосая. — Я помню, что ты говорил. Ты не пьешь, не куришь, не колешься, скучный ботаник с во-о-от такими тараками в голове. С нашими девочками я тебя не видела, с мальчиками тоже. Ты ненормальный, русский.

— Ага, — слегка удивился я. — То есть если начну гулять с мальчиками — это будет нормально?

— Ну да, — в свою очередь удивилась Амели. — По крайней мере, мы будем знать, к какой группе тебя отнести. Ты… будто не с нами, русский. Пока ты новичок, такое прощают, но потом тебе нужно будет определяться.

— Я уеду домой.

— Ну да, дом, милый дом… — протянула девушка, подпирая подбородок ладонью. — Знаешь, я понимаю, что ты ненормальный придурок, который ходит сам по себе. Тебя никто не трогает, потому что ты можешь дать сдачи, но при первой же возможности тебя либо задавят, либо завербуют. Но… я почему-то завидую тебе, русский.

— Почему?

— Наверное, из-за дома, о котором ты так часто говоришь. — Амели отвернулась, глядя на подругу. Дэвид поддерживал Джил, помогая ей спуститься со стула. — Почти у всех нас был дом. Ни я, ни Джил в детстве не мечтали о том, чтобы стать шлюхами. Так получилось. Угадай, сколько ей лет?

Я посмотрел на залитое неоновым светом лицо блондинки и не смог ответить. Глупое выражение, какое встречается только у детей лет пяти, приоткрытые распухшие губы, потекшие краски косметики, начинающие пробиваться морщины… и мертвые волосы, убитые перекисью.

— Двадцать. В пятнадцать лет она убежала из дома вместе с заезжим байкером. Мать её не искала, к тому времени уже почти сгорела от алкоголя, отец ушел много лет назад с каким-то смазливым пареньком, и Джил с тех пор о нем не слышала. Байкер увез нашу Джил в притон, где её насиловали его друзья. Через неделю ей удалось бежать, и на трассе её подобрал дальнобойщик. С ним ей тоже пришлось переспать, чтобы доехать до большого города Нью-Йорка. Обращаться в полицию она не стала, её байкер был копом, и она боялась встретиться с ним. Она прожила на улице неделю, прежде чем её нашла я. Я привела её к себе в комнату, дала работу. Дома её не ждали, и ей было нечего терять. Правда, первому клиенту пришлось брать её едва ли не силой. Она боялась поначалу, но потом сломалась. Вместе мы неплохо зарабатывали, нам было легче отбиваться от ублюдков и платить за жилье. Помогала марихуана, наш сутенер продавал её нам почти даром. — Амели рассказывала чужую историю таким будничным тоном, что мне стало страшно. Сон пропал напрочь, я почти чувствовал, как по коже пробегает мороз. Мне казалось, такое не переживают… — Как-то наша Джил забеременела, и ему пришлось поколотить её, чтобы она избавилась от ублюдка. После выкидыша Джил какое-то время не могла принимать клиентов. У нас возникли проблемы с сутенером, и мы бежали в Чикаго. Здесь я подняла старые связи и пристроила нас в этот клуб официантками.

Я молчал, расширившимися глазами глядя на Амели.

— Я немного поумнела со времен улицы, и теперь спала только с теми, кто был нам нужен. Спустя время мистер Сандерсон повысил меня. Теперь я делю место с Джулесом, и мулату это не нравится.

— А Джил? — хрипло спросил я.

— О, Джил тоже неплохо устроилась. Её взял под крыло Дэвид, и если бы она не была собственностью Сандерсона, кто знает, может, мы бы сейчас лицезрели долбанную счастливую семью.

— Как это… собственность?

— Просто. Есть много способов забрать у человека свободу в этой гребанной свободной стране, русский. — Амели поднялась, и я последовал её примеру. — Забей. Просто сегодня мне захотелось выговориться. Давно я так ни с кем не трепалась, как с тобой. Чао, бэйби, — Амели погладила меня по плечу и пружинящей походкой направилась к стойке, у которой уже ожидал её Дэвид. Начальник охраны, видимо, сдавал ей Джил с рук на руки.

Я проводил её отсутствующим взглядом. Жуткая история до сих пор звучала у меня в ушах, и мне стало гадко, так гадко, как не было никогда в жизни. Полтора месяца здесь, в этой вшивой забегаловке, были экскурсией в самые отвратительные уголки ада. Разврат, беспредел и беззаконие, процветающее почти в центре города, своим напором напоминали цунами. Кричащее порно во всех его проявлениях вызывали у меня только одно — рвотный рефлекс. И что только держало меня здесь?

— Прощай, белый брат, — проходивший мимо негр похлопал меня по плечу и ухмыльнулся. — Ещё встретимся.

Я так и не понял, чем это было, комплиментом или угрозой, но на всякий случай оскалился в ответ. В конце смены, получив деньги у Дэвида, я постоял несколько минут в компании секьюрити, посмеялся в ответ на какие-то шутки, и только потом направился домой. Сегодня я получил свою порцию впечатлений.

В метро я всё-таки уснул, но на нужной мне остановке автоматически проснулся, выскакивая из вагона в последний момент. Я шел по утренним улицам, и в который раз смотрел на просыпающийся город. Небо было в это утро таким же тяжелым, как и в день моего приезда в Чикаго, но в этот раз мне было плевать и на его цвет, и на холодный ветер, и на гаснущие фонари. Люди вокруг спешили по своим делам, и я шел среди них.

— Утро, ублюдок!

Я дежурно поднял средний палец, проходя мимо чернокожего бомжа. Это у нас с ним такое приветствие. Всё без злобы, ненависти, с милой улыбкой на губах.

У подъезда я столкнулся с Даниэлем. Латин кивнул мне, протягивая ладонь, и я пожал её.

— Джулес в клубе?

— Когда я уходил, был ещё там, — подтвердил я.

— Отлично. Сладких снов.

— И тебе тем же подавиться… — на русском ответил я, и Даниэль усмехнулся, верно уловив мой тон.

Утро только входило в силу, первые лучи солнца никак не могли пробиться сквозь свинцовые облака, и я торопился в свою комнату, чтобы упасть и спать там до понедельника.

Бросив «привет, Керни», я аккуратно обошел безногого бомжа, поднимаясь по лестнице к себе на этаж. Дверь оказалась закрыта на один оборот — Хорхе был дома.

— Привет, — поздоровался я, входя в комнату.

Сикейрос кивнул, задержав на мне взгляд. Как обычно, латин пребывал в окружении своих книг — по-моему, он знал их уже наизусть, вплоть до тиража и типографии. Парень знал абсолютно всё! Сам Хорхе скромно и честно признавался, что так и есть. Он уже подавал документы на сдачу экзаменов в университет. Прошел, набрав высший балл среди поступающих. Без связей и денег. И, естественно, остался за бортом, поскольку такое понятие, как бюджетная форма обучения, в США отсутствует напрочь. Здесь и не слышали о том, что человек имеет право бесплатно учиться, и даже получать за это ежемесячные выплаты от государства. Стипендии — от каких-либо крупных фирм, вербующих умных сотрудников в свой штат — здесь настолько редки, что являются скорее исключением из правила, чем наоборот. Я в который раз проникся благодарностью к своей стране, осколку некогда грозного государства СССР, в котором, судя по срочно написанным новым учебникам, всем было ужасно плохо. В СССР учились бесплатно. И в этой стране студенты не работали! Они учились. А здесь учатся только за деньги. Впрочем, учатся — слишком громкое слово. Получают образование, корочку, которая дает им право претендовать на должность. Потому что, судя по их же голливудским фильмам, здесь школьники и студенты делают что угодно, но только не учатся. Дебилизация населения проводится массово, безоговорочно и совершенно открыто. Кроме ужасающей образовательной программы, начиная с детсадовского возраста, отупляющих мультфильмов и активной пропаганды «быть умным — отстой», есть и другие средства. По школам, институтам и колледжам ходят дилеры марихуаны — как бы нелегально, но их все знают. Джулес отвечал за школы своего района, тогда как в колледжах главной была Амели.

Только приехав сюда, в город своей детской мечты, я начал впервые задумываться: а зачем им это нужно? Зачем отуплять собственное население, зачем ослаблять социальную структуру? И только здесь, постепенно проникаясь их бытом и существованием, втягиваясь, как в болото, в их жизненные истории, в их ломаную логику мышления, я начал прозревать. Ведь все эти процессы, социальные, политические, образовательные и, конечно же, военные, начинали внедряться и у нас. Нас ждет то же самое! Такое ощущение, что над всеми нами проводится какой-то нечеловеческий, жестокий, безумный и беспощадный эксперимент. И они, американцы, такие же жертвы, как и мы. Просто их проект стартовал раньше. И они превратились в то, во что превратились, уже сегодня.

Нам отведено завтра.

— Ты в порядке?

— Нет.

— Тебе надо выспаться, — согласился Сикейрос, складывая книги в стопку.

Я скинул с себя куртку, стянул форменную рубашку и, усевшись на расстеленный на полу матрас, принялся стягивать с себя носки.

— Маркуса встретил, — смуглый парень перевернулся на живот, наблюдая с дивана, как я с блаженной улыбкой откидываюсь на подушку. — Спрашивал о тебе.

— М-м-м? — уточнил я, натягивая на себя одеяло и переворачиваясь на бок.

— После истории с предыдущим русским туристом все только и ждут, чтобы ты нарвался на кого-то. Вы горячие, постоянно притягиваете к себе неприятности. Всем интересно, когда тебя замочат.

— Я вас всех разочарую, — сонно пообещал я. — Я смирный…

Кажется, на этой философской фразе я и заснул. Мне показалось, что я открыл глаза уже через секунду, потому что обстановка в комнате не изменилась, разве что Хорхе на диване не было, и небо за окном чуть потемнело. Я подумал, что уже вечер, и решил перевернуться на другой бок, но случайно мой взгляд упал на наручные часы, которые я так и не снял. Увиденное настолько медленно просачивалось ко мне в сознание, что большая стрелка успела сдвинуться два раза, прежде чем меня подкинуло. Было шесть часов утра, понедельник!

Я подскочил, выглядывая на кухню. К моему облегчению, Сикейрос был там. Латин смерил растрепанного, перепуганного соседа долгим взглядом, и налил кипятка в чашку с чаем.

— Думал будить тебя. Ты спал почти сутки.

— Черт побери, — тихо выругался я, опускаясь на стул. С силой проведя рукой по лицу, я понял, что сегодня всё-таки придется побриться. Из всех желаний у меня осталось только одно — животный инстинкт, призывающий упасть и притвориться мертвым.

— Не ругайся, — Сикейрос выставил передо мной чашку с крепким чаем и пододвинул тарелку с кексами.

Когда латин успел выучить мои привычки, я даже не заметил. Я люблю крепкий чай и люблю печенье. Кроме того, Хорхе прекрасно понимал меня, даже когда я обращался к нему по-русски. Ещё скоро, и я начну подозревать его в телепатии. Впрочем, сегодня я был благодарен ему за эту действительно необходимую заботу. Если бы не Хорхе, я бы, наверное, ходил голодным всё это время, или давился на ходу гамбургерами, подчиняясь стадному инстинкту. Сикейрос часто приносил что-то с работы, и не ленился готовить на двоих. С соседом мне всё-таки повезло.

— А ты? — вяло посопротивлялся я, заглатывая печенье.

Сикейрос не ответил, направляясь в прихожую. Латин по-прежнему не любил произносить лишнее слово, когда ответ не был жизненно необходим. Я в два глотка допил обжигающий чай, поднимаясь со стула. Даже успел побриться и одеться до того, как Хорхе покинул квартиру, и из дома мы вышли вместе. Латину нужно было ехать на работу через полгорода, и он выходил раньше.

На выходе Хорхе не глядя протянул вниз руку с пакетом, в котором, как я знал, находились две булки и бутылка с кофе, и его тотчас перехватили пальцы Керни. Бомжа подкармливали только я и Хорхе, здоровались тоже только мы, и он считал своим долгом снабжать нас в ответ бесценными сведениями.

— Там… дьявол, — прошептал Керни, и нас обдало очередной волной смрада немытого тела и тошнотворного запаха гнилых зубов.

— Спасибо, — поблагодарил я, первым выходя на улицу: дышать в подъезде становилось невозможно. Дьяволом Керни почему-то называл Даниэля.

— Доброе утро, парни, — я поздоровался с компанией первым. Их было пока что только четверо — насколько я знал, они каждое утро собирались у нашего подъезда и вместе шли на работу. Где они работали, я не знал, и не хотел знать. Ребята связаны с Джулесом, и мне этого было достаточно.

— Олла, — Даниэль скользнул по мне взглядом и посмотрел на стоявшего за моей спиной Хорхе. — На работу?

— Да. Мы опаздываем, так что… — я попытался обойти латина.

— Да ты иди, — Даниэль дернул щекой, и кто-то из парней заступил дорогу шагнувшему следом Хорхе. — Нам Сикейрос нужен.

Я бросил быстрый взгляд на соседа, затем на Даниэля.

— Тогда я подожду, — очень спокойно сказал я, делая один шаг назад.

Даниэль нахмурился, посмотрев мне в глаза.

— Иди, русский. У нас разговор, ты можешь опоздать на свою работу.

— Ничего страшного, я подожду.

— Не играй героя, Олег, — впервые за всё время знакомства назвал меня по имени Даниэль. Голос латина был резким, отрывистым. — Ты отличный парень, но с соседом тебе не повезло. Уходи, тебе не нужна эта проблема. Поверь мне, не нужна.

Мелькнула мысль о том, что мне это, по сути, действительно не надо. Я мало знал этих людей, и, может, впервые задумался о том, что мой сосед мог быть не лучше, чем они.

Но их было больше.

— Мы вышли вместе и дальше пойдем тоже вместе, — пожал плечами я. — Извини, но я не уйду.

Кто-то из парней выругался, приглушенно, но зло. Я смотрел на Даниэля.

— Он для тебя так важен, Олег? — Даниэль бросил странный взгляд на молчавшего Хорхе. — Ты действительно готов рискнуть?

Я помолчал. Я не знал, что произошло между латинами, не знал и не хотел знать. Но что обычно тихий Сикейрос мог сделать, чтобы вызвать такую жесткую ответную реакцию у Даниэля?

— Рискую ведь не один я.

Несколько секунд я и Даниэль молча смотрели друг другу в глаза. Спиной я чувствовал напряжение Хорхе. Латиносы, те, кто курил, побросали сигареты, и я знал — одна слабина, малейшее проявление неуверенности, и драка развернется в один момент. Скорее всего, закончится не в нашу пользу. Чем-то Сикейрос действительно разозлил этих парней, но я не мог — уже не мог — выйти из чужой игры. Он был слабее. Я должен был заступиться.

— Хорошо, — медленно и раздельно проговорил Даниэль. — Сандерсон ценит тебя, русский. Я не хочу ссориться с тобой. Пока что.

— Я тоже, Даниэль. До встречи.

Обогнув латина, я не слишком медленно, но и не торопясь направился к выходу из двора, прислушиваясь к шагам Сикейроса за спиной. Никто из компании не произнес больше ни слова, но вздохнуть свободно я смог только когда мы оказались уже на улице, вдали от тяжелых взглядов латиносов.

Наверное, ещё целый квартал мы шли молча, прежде чем я посмотрел на Хорхе.

— Наркотики, — не дожидаясь вопросов, негромко проронил Сикейрос, глядя себе под ноги. — Нашел у двенадцатилетнего подростка приличную дозу — Даниэль дал ему право быть дилером среди малолеток в своем районе. Выкинул в канализационный люк. Очевидно, парень пожаловался Даниэлю. Мне надо или рассчитаться за товар, или дать себя отделать.

— Или уехать из района.

Сикейрос внимательно посмотрел на меня, и мне стало стыдно.

— Ты действительно думаешь, что меня не найдут? Начну бежать — дам зеленый свет на то, чтобы меня ловили.

— Логично, — вынужденно признал я. — И что будешь делать?

— Прятаться за твоей спиной, русский, — невесело улыбнулся Хорхе.

Наверное, это было первой шуткой, которую я услышал от него. Я улыбнулся в ответ и ободряюще хлопнул его по спине.

— Пожалуйста, — сказал я, хотя «спасибо» так и не предшествовало. — Сколько же ты им должен, защитник детских прав?

— Ты ещё предложи уплатить мой долг, — почему-то разозлился Сикейрос, и это было тоже первый раз за всё время нашего знакомства. — Это не твое дело и не твоя жизнь, не лезь в это болото. Улетай поскорее отсюда и забудь всё, что здесь видел, как страшный сон.

Мне стало обидно. Хорхе другими словами сказал то же самое, что Джулес при нашем первом знакомстве. Но ведь я живу здесь, с ними. Мне, наверное, безумно повезло, что я так быстро здесь устроился. И я старался влиться в их компанию — как существо социально зависимое, я тоже нуждался в общении. Неужели Хорхе думает, что я боюсь?

— Как знаешь.

Я не стал злиться на него. Гораздо больше я переживал — ведь на работе Хорхе будет один. И возвращаться домой — тоже один. Зная это, чем оправдаю себя потом, если с ним что-то случится?

— Береги себя, — как можно ровнее сказал я, прощаясь с ним у автобуса. Сикейрос не ответил, забираясь внутрь.

Я взглянул на часы, дожидаясь своего автобуса. Хорхе уже уехал, и стало неожиданно одиноко. Опершись спиной о железный столб, я задумался. Работа съедала всё время, все силы и весь мозг. Я уже ни о чем не думал, ничего не желал, и чувствовал себя с каждым днем всё хуже. Наверное, проснулась ностальгия, потому что мне становилось душно в этом городе. Кому я здесь был нужен? Дома — родственники, близкие, друзья и знакомые. Здесь я один. Случись завтра со мной что, подловит ли меня местная банда на улице или пырнут ножом в баре — кто вступится за меня? К кому обратиться за помощью? Да никому я здесь не нужен. И я теперь совершенно не понимал тех авантюристов, кто искал счастья на чужой земле.

— Олег.

Я даже вздрогнул, настолько неожиданным был голос, зовущий меня без всякого акцента на родном языке.

— Маркус… — я протянул руку, осторожно пожимая лопатообразную ладонь кубинца. — Давно не виделись.

Бородач кивнул, глядя сквозь меня. Я снова напрягся — не то чтобы я боялся капитана местной баскетбольной команды, просто день не задался с самого утра. Я уже не знал, кому из людей верить.

— Расслабься, — не меняя ни позы, ни интонации, сказал Маркус. — Я не из тех, кто разговаривает, а потом бьет. Я не говорю с теми, кого собираюсь убить.

Я неуверенно усмехнулся.

— Это радует.

— Плохо выглядишь. — Наконец-то тяжелый взгляд сконцентрировался на мне, и я как-то инстинктивно застегнул воротник куртки. Среди всех знакомых мне в Чикаго лиц я терялся только рядом с этим кубинцем. — Не удивлен. «Потерянный рай» не то место, которое сделает тебя лучше.

Я пожал плечами и кивнул.

— Хочу уйти оттуда, — неожиданно выдал я.

— Только сделай это поскорее, — без всякой паузы, точно ждал от меня этого, сказал Маркус. — Пока тебя не втянули в ад, у тебя ещё есть шанс.

Что-то в его интонации убедило меня. Сразу, на месте. Кубинец был странным человеком, нелюдимым и опасным, но не сделавшим мне пока что никакого зла. И я ему верил.

— Приходи сегодня на баскетбол. Тебе везет, но у тебя совсем нет опыта. Я научу тебя играть.

— Спасибо, — искренне поблагодарил я. Маркус, наверное, и не подозревал, как сильно я нуждаюсь в общении хоть с кем-то. — Я постараюсь.

— Тогда до вечера, — кубинец пожал мне руку и медленно отошел. Почти в этот же момент прибыл мой автобус, и я забрался в него вместе с прочим рабочим людом.

Я люблю компьютеры. Нет, правда, на эту работу я всегда ехал почти как на праздник. А сегодня, окончательно убедив себя в том, что в конце этой недели уволюсь у Сандерсона, я был почти весел.

Я вышел на своей остановке и пересел на метро. На душе после разговора с кубинцем было радостно и спокойно: скоро я уволюсь из клуба, и уже через месяц буду собираться домой. С деньгами и с массой новых впечатлений. И дома меня ждет самый замечательный новый год. И мы с Ладой заглянем, как обещали, к дедушке в деревню, где у нас было такое прекрасное, такое доброе детство…

Я уже вышел со станции метро и легким пружинистым шагом шел по улице, когда чья-то жесткая ладонь хлопнула меня по плечу, и уверенный громкий голос поприветствовал меня.

— Привет, ботаник!

— Привет, Кира, — улыбнулся я. Начальница была одета в короткую курточку цвета хаки и такие же штаны, заправленные в армейские ботинки. Я невольно загляделся на её подтянутую, крепкую фигуру, и смуглое лицо, обрамленное копной черных курчавых волос. Она была красивой женщиной, мисс Каррера, даже несмотря на показательно-наплевательское отношение к собственной внешности. Побитая жизнью, уставшая, загнанная, но всё ещё красивая.

— Ты цветёшь и пахнешь, ботаник! Хорошее настроение?

— Можно сказать и так, — не стал скрывать я. — Есть надежда на светлое будущее.

— Надежда… — протянула испанка в третьем поколении, шагая со мной в ногу, как солдат. — Хорошее слово. Знаешь, у меня было много надежд, ботаник. Всю жизнь, считай, только надеждами и жила.

— Это как?

— Мечтала о богатстве и о чуде, — хмыкнула начальница, поправляя сползавший рюкзак. Проходивший мимо панк задел её плечом, и женщина обернулась, зло меряя раздраженного неформала взглядом. — Какого хрена, ублюдок? Что?! Что смотришь, урод?! Пошёл ты! — уже обернувшись ко мне, продолжила, — единственная моя осуществившаяся мечта, русский — это колледж. Я всё-таки закончила его. В прошлом году. Нечем гордиться, мне тридцать три, и я только получила образование. После школы мне пришлось работать долго и тяжело — родители настояли, чтобы я начала самостоятельную жизнь, и выселили из дома. Они были правы, самостоятельная жизнь многому учит. Чаще — плохому. Но я выжила, — Кира гордо посмотрела на меня, — мне приходилось работать официанткой, продавцом, уборщицей, даже грузчиком. Я уже не помню, сколько работ я сменила. Но я скопила себе на образование.

— Вот видишь, — неуверенно сказал я, — мечты всё-таки исполняются.

— Если за каждую мечту нужно платить такую цену, — немного хрипло рассмеялась Каррера, — то лучше вообще не мечтать. Знаешь, ещё я мечтала о большой любви, когда была молодой и глупой. Знаешь, к чему я пришла, переспав с шестью мерзавцами, каждого из которых считала прекрасным принцем? Любви нет, русский! Это красивая сказка, придуманная для того, чтобы мы не вымерли.

— Любви нет для тебя, — ответил я. — Потому что ты в неё не веришь. Но любовь чистая, добрая… любовь родителей к детям, любовь мужчины и женщины, которые всю жизнь жили друг для друга…

— Меня тошнит от тебя, ботаник, — Каррера презрительно дернула щекой, и я быстро заткнулся. Ссориться с человеком, который не готов слушать, мне не хотелось. Тем более если этот человек был моим начальником — казаться умнее неё было бы дурным тоном. — Любовь родителей к детям? Хочешь сказать, мать твою, что мои предки меня любили? Тогда почему выгнали на улицу в восемнадцать? И они хотят сейчас возобновить со мной отношения, звонят — а какого хрена, собственно? Что я им должна? Я только выбралась из этого дерьма, и меня совсем не тянет возвращаться в него снова. Дети! Знаешь, русский, в доме, где я снимаю квартиру, нет ни одного ребёнка — потому что там живут одни голубые и лесбиянки. И никто от этого не страдает! Всё нормально, без всякой любви!

— Это ненормально, — я всё-таки не смог сдержаться. — Пройдет время, и всех этих… из твоего дома… будет ждать одно. Одиночество. Сейчас они живут только животными желаниями, а чем будут жить потом? А когда умрут, кто будет их вспоминать?

— Хрен с ними, — отмахнулась Каррера, — а что насчет твоей теории о родительской любви? Я не знаю ни одной семьи, где были бы нормальные родители, не извращенцы, не педофилы, не алкоголики, не наркоманы, не безработные и желательно разнополые. Для родителей точно так же, как и для детей, важнее их собственные задницы, а не жизни их деток!

Какой ужас, подумалось мне. И ведь, наверное, она права. Она не видела счастья там, где жила. Но ведь это не значит, что его нет! Я слушал всё это, как кино, как что-то, что не имеет никакого отношения ни ко мне, ни к жизни.

— Это неправда, — только и сказал я.

Мы подошли к офису, и Каррера несколько раздраженно открыла дверь.

— Где Тобиас и Стивен? Вконец охренели, работнички! Уже пять минут рабочего дня прошло!

Я молча обошел стол администратора, направляясь к служебной двери. За ней ждали разобранные компьютерные блоки, которым срочно была нужна моя помощь.

Стиви, худой рыжий студент компьютерного колледжа, подошел первым, чем вызвал на себя шквал ругани, предназначавшийся для них обоих, затем спокойный, как слон, пришел Тобиас, смесь белой и азиатской крови. Не прошло, наверное, и часа, как к нам в комнату (мини-офис, как называл это хозяин фирмы, мистер Джонсон) заглянула мисс Каррера.

— Нашла вам помощника, парни, — ещё хмуро, но уже явно вернувшаяся в привычное настроение, заявила администратор. — Завтра приступит к обязанностям, а вы присмотритесь к нему. Если толковый, оставим, нам нужны люди. Олег, — позвала меня Кира. — У нас заказ на дому.

Я немного растерянно поднял голову, продолжая вкручивать сетевую карту в материнку. На дом ходили только Стив и Тобиас, я же плохо знал расположение улиц, и меня всё время держали в запасе.

— Поднимай свою задницу, русский, — видя, что я не реагирую, повторила Кира. — Это через три квартала, не заблудишься!

Терпеть не могу слово «задница», но у американцев это скорее ласкательное. Отложив отвертку в сторону, я без всякого желания направился выполнять служебный долг.

До места, сверяясь с распечатанным адресом и указаниями прохожих, я добрался минут за двадцать. По домофону мне ответил приятный женский голос, и дверь гостеприимно распахнулась перед самым носом.

Первое, что мне понравилось — идеально чистый подъезд. Никакой вони, никакого мусора. Никакого Керни. Стены были декорированы искусственными цветами, перила отполированы до блеска, в полу можно было увидеть своё отражение. Лифта не оказалось — дом был четырехэтажным. Добравшись до третьего, я увидел открытую дверь и понял, что меня уже ждут.

— Добрый день! — на всякий случай поздоровался я, останавливаясь на пороге. Ухоженная квартирка, широкие коридоры, современный интерьер. Тепло и пахнет по-домашнему. — Хозяева дома?

— Хозяева дома, — раздался мягкий женский голос, и из комнаты вышла невысокая темноволосая женщина. — Проходите.

Я молча уставился на неё, как болван, глядя в умные карие глаза, живые и блестящие, которые освещали всё её лицо неземным, духовным светом. На ней было длинное домашнее платье по типу индийского сари, и теплая накидка на плечах. Это была самая красивая женщина, какую мне довелось увидеть здесь, в Чикаго.

— Да, — смято проговорил я, поспешно стаскивая с себя обувь. — Конечно. Где тот монстр, который нуждается в докторе? — как можно веселее спросил я, выпрямляясь.

— В комнате. — Женщина мягко улыбнулась, кивая мне на противоположную дверь. — Дочка сильно расстроилась, когда он сломался. Видите ли, это её единственный выход во внешний мир.

— Сейчас починим, — я бодро прошел в комнату, остановившись сразу за порогом. В кресле-каталке сидела девочка лет двенадцати, которая смерила меня настороженным, напряженным взглядом. С такими же умными глазами, как у мамы, с её проницательным взглядом. И худенькими, бледными ножками, которые были прикрыты теплым пушистым пледом.

— Эти, можешь побыть в столовой, — негромко сказала женщина за моей спиной.

Она не сказала «можешь пойти в столовую». Я поймал на себе взгляд девочки, такой невозможно напряженный, такой неожиданно взрослый, и не выдержал.

— Я Олег, — улыбнулся я ей, — не сможешь повторить, не беда, я привык. Ну, расскажешь мне, что болит у твоего зверя? — и я погладил системный блок, стоящий прямо на столе.

Эти метнула быстрый взгляд в сторону матери и неуверенно улыбнулась мне в ответ, приподняв лишь правый уголок губ.

— Не включается, — ответила она. Голос был нежным, как у матери, и таким трогательным, что у меня перехватило горло. — Ещё со вчера.

— Компьютер устал от тебя, — тихо рассмеялась женщина, наблюдая, как я склоняюсь над системным блоком. Компьютер действительно никак не реагировал на попытки включить его, и если с проводами всё нормально, то здесь вариантов было несколько. Либо материнская плата, либо жесткий диск, либо блок питания. — Ты проводишь за ним всё время, забывая про гимнастику и уроки.

— Но я учусь, — тихо возразила девочка. — Я уже почти создала свой сайт, осталось только разместить его на каком-то домене. Я стану программистом, и смогу зарабатывать деньги.

Я закусил губу, доставая из рюкзака запасной блок питания. На домашние вызовы, как объяснил мне Стив, следовало ходить во всеоружии. А потом продавать это всеоружие по завышенным ценам людям, которые ничего не понимают в комплектующих.

— Учись php или c++, - посоветовал я, отсоединяя блок от проводов. — Их разработчикам платят больше всего.

— Я так и думала, — серьезно ответила девочка. — Кстати, меня зовут Эстер. Это мама зовет меня Эти.

— Какое красивое имя, — искренне восхитился я. — А как зовут маму?

— Рита, — без всякой задней мысли выдал ребёнок, и я поймал на себе внимательный взгляд её матери. — Вы не представились, — пояснил я, и она улыбнулась.

— Рита Харт. Просто Рита, — она присела на стул рядом с креслом дочери. — Что-то серьезное?

— В компьютерах нет ничего серьезного, — я подмигнул девочке, и Эстер улыбнулась в ответ. — Это не люди. Их очень сложно сломать так, чтобы потом было невозможно починить.

Это оказался всё-таки блок питания. У меня не было с собой подходящего, пришлось сбегать в офис и вернуться. Всё то время, пока я менял мертвый блок на работающий, девочка следила за мной почти не отрываясь. Под её пристальным, внимательным, живым взглядом я немного терялся. Боже мой, сколько же в её глазах было надежды, когда она смотрела на меня. Я никогда не считал себя сентиментальным, но в этот момент мне так хотелось сделать для ребёнка что-нибудь доброе. Что-то, что она смогла бы запомнить, эта девочка с красивым именем Эстер, и чтобы в её глазах никогда не гасла эта надежда, такая удивительно сильная, какую я никогда раньше не встречал. Наверное, во мне она увидела друга, того, кто смог бы отвлечь её от чувства одиночества, которым она была окружена с рождения.

И я старался. Я расспрашивал её о любимых компьютерных играх, книгах, любимых занятиях, о виртуальных друзьях и вещах, которые ей хотелось бы иметь. Я легко нахожу общий язык с детьми. Я говорил с ней как с равной, как со взрослым человеком, и, наверное, ей очень не хватало общения. Я видел, каким светом разгорались её глаза, когда она слушала меня, я видел, как охотно она делится со мной всем, что знает — потому что чувствовала искренний интерес к себе.

А мне и не приходилось притворяться. Девочка была умной. Она много знала для своего возраста и для страны, в которой жила. Я говорил с ней о фильмах, актерах и политике, интересовался музыкой, которую она любила, и поражался. Эстер была первым действительно умным и приятным человеком, с которым мне довелось здесь общаться — не считая Хорхе. И её болезнь, не позволяющая её слабеньким, сухим ножкам ходить по земле, казалась обидной и несправедливой. Хотя… будь Эти здоровой и такой же красивой — стала бы она интересоваться самообучением? Стала таким же интересным и приятным человеком, или, с её внешними данными, превратилась бы в гламурную и пустую личность? Я не знаю.

Несколько раз к нам в комнату заглядывала её мать. Когда я уже почти закончил, Рита вошла в комнату с маленьким подносом, на котором стоял графин с соком, два стакана и печенье. Для американцев это было слишком непохоже — угощать незнакомого человека, и я невольно заинтересовался корнями этой странной семьи.

— Моя дочь и её компьютер вас, наверное, утомили, — мягко улыбнулась женщина, и я с большим трудом отвел от неё взгляд. — Это вам.

Я нажал на кнопку, и компьютер ровно загудел, питаясь из сети. Эти захлопала в ладоши.

— Работает! Работает!

Я улыбнулся.

— Ну ещё бы! Такое стоит отметить, как ты считаешь? Мисс Харт, вы с нами?

Рита улыбнулась и принесла ещё один стакан. Я заметил, что она не исправила меня. Она была всё-таки не замужем.

— Вы программист, наверное, как и ваша дочь? — улыбнулся я ей, подавая стакан с соком Эти.

— Нет, — Рита опустилась на диван рядом с креслом-каталкой дочери. — Я держу бутик одежды на соседней улице. Нам хватает на то, чтобы жить, но конкуренция слишком высока, а я не настолько хороший маркетолог, как другие. Скоро мой маленький бизнес забьют соседние гипермаркеты. Но мы что-нибудь придумаем, — Рита улыбнулась Эти, и та серьезно кивнула в ответ.

Я пробыл у них ещё не более пяти минут. Немного повозился, выписывая счет для фирмы, но затем довольно быстро ретировался в коридор. Я застегивал куртку, когда из дверей комнаты выехала Эстер.

— Ты придешь ещё? — прямо спросила она, и я растерялся.

— Если твоя мама разрешит, — наконец решился я. И улыбнулся.

Рита Харт шагнула вслед за мной.

— Спасибо, — сказала она, глядя мне в глаза. — До встречи, Олег.

Остаток дня прошел как обычно. Домой я добрался, когда уже стемнело, и вид черного окна нашей с Хорхе квартиры оповестил меня о том, что латин ещё не вернулся. Не поднимаясь, я обогнул блок, направляясь к каменному колодцу, где обычно собирались любители баскетбола.

Там не было никого из команды Джулеса. Не было даже Даниэля, который, казалось, жил на улицах этого района. На площадке были только кубинцы, и среди них я узнал Маркуса.

Спрыгнув вниз, я некоторое время наблюдал за бородатым капитаном команды, не приближаясь к нему. Марк сам заметил меня, и, бросив что-то своим, медленно направился ко мне.

— Хорошо, что ты пришел, — глухо произнес кубинец, протягивая мне руку. — Хочешь поиграть с нами?

— Я плохой игрок, Маркус, — пожал плечами я. — Мне неуютно на поле.

— Ты играл с Джулесом.

— Я не мог отказаться в той ситуации.

— В этом разница между ним и мной. Я не подвожу человека к тому, что ему выбирать. Я не заставляю делать выбор.

Я осмотрелся. Кубинцы заняли одну половину площадки, кто-то тренировался с мячом, кто-то разговаривал, усевшись прямо на бетонный пол.

— Ты обещал научить меня играть.

— Пошли, — без всякой улыбки сказал Маркус.

Мы потренировались час или два, прежде чем я почувствовал, что окончательно выдохся. К тому времени большая часть баскетболистов разошлась, Маркус тоже собирался идти домой.

— Олег, — позвал меня он, когда мы были уже у моего дома. В окне горел свет, и я несколько расслабился. По крайне мере, сегодня Хорхе удачно добрался домой.

Я вопросительно посмотрел на него.

— Если будет плохо, ищи меня.

— Спасибо, Марк, — ответил я уже ему в спину, поскольку кубинцу был безразличен мой ответ — свою часть информации он до меня донес. Развернувшись, я вошел в дом.

Глава 5

Иисус спросил его: как тебе имя? Он сказал: «легион; ибо нас много».

(Луки 8:30).

Сикейрос сидел за столом и курил. Вначале я настолько не поверил своим глазам, что просто развернулся и вышел из кухни, направившись в ванную. Я умылся, с силой протер лицо полотенцем, и уже абсолютно проснувшийся снова шагнул в кухню. Сикейрос сидел за столом и курил.

Я осторожно опустился на свободный стул и пристально посмотрел на латина. С того дня, как случился инцидент с Даниэлем, прошло около недели. Хорхе не поднимал эту тему; молчал и я.

В неподвижной позе латина, в его мрачных карих глазах, в чуть опустившихся уголках губ присутствовала такая безысходная тяжесть, такая черная апатия, что я даже слегка испугался.

— Что случилось, Хорхе? — спросил я. — Это Даниэль?

Латин ответил не прежде, чем докурил длинную тонкую сигарету, и только основательно раздавив то, что осталось, в тарелке, посмотрел на меня.

— Это деньги, — сказал Сикейрос.

Мне потребовалось около часа, чтобы вытянуть из Хорхе все подробности. Это был всё-таки Даниэль, в моем понимании. Дьявол, как назвал его Керни, прижал Сикейроса в глухом переулке и поставил его перед уже известным фактом. Вариантов выбора у Хорхе оказалось сразу четыре: уплатить деньги за испорченный товар, вернуть товар, отработать его стоимость или отдать себя на произвол компании Даниэля, правой руки Джулеса в латинском районе. Сикейрос, под давлением обстоятельств, выбрал первое.

Я не знал, что у Хорхе были деньги, но, видимо, они у него были. Ещё час ушел на то, чтобы выяснить, откуда они у него водились. Всё оказалось просто, но теперь я понимал Хорхе. Латин копил деньги на медицинский колледж. Много лет. Долгими вечерами пролистывая медицинскую литературу, зная о теле человека больше, чем напыщенные американские умы в больницах, Хорхе думал только о своей мечте. Которая теперь уже никогда не исполнится.

По мере того, как латин говорил, сдерживая себя, но в то же время открываясь всё больше, нервно, зло, отчаянно, я сидел рядом как идиот, и не мог ничего сказать в ответ.

— Шесть лет, — Хорхе резко дернул край новой пачки, и таким же порывистым, плохо контролируемым движением сунул сигарету в рот, — я копил на этого проклятый колледж, только затем, чтобы один раз совершить большую глупость и лишиться всего, ради чего я жил в этом дерьмовом месте… Шесть лет! Шесть лет… из-за жалости к малолеткам, которые уже завтра станут такими же ублюдками, как…

Я никогда не видел, чтобы Сикейрос выходил из себя. Латин был неузнаваем: отчаянный блеск в мрачных глазах, горячечность резких движений, сдавленные ругательства сквозь зубы, злость и ненависть к обществу, которое раз за разом швыряло его обратно на дно.

Я не знал, что сказать. Мы оба понимали, что накопить снова такую же сумму у Хорхе не получится. А если и получится… поступать в колледж, когда тебе уже сорок…

Я осторожно сжал дрожащий кулак Сикейроса. Латин дернулся, но не освободился, поднимая на меня блестящие карие глаза. Он не нуждался в утешении; сказать по правде, говорить тоже было нечего.

— Что ты собираешься теперь делать? — спросил я.

— Я не знаю, — ответил он, и я понял, что для него это был действительно конец.

А потом я ушел на работу с одной мыслью: сегодня я уволюсь. Была суббота, и я собирался получить расчет. История Хорхе сильно задела меня. Всё казалось мне серым, пустым и давящим: улицы, машины, здания, люди. Как никогда остро я ощущал себя здесь чужим, отстраненным, одиноким. Как никогда раньше я не хотел идти в «Потерянный рай» даже за проклятыми деньгами. Но я знал, что если не явлюсь вообще, будет только хуже.

Ещё на подходе к клубу я услышал крики. Я ускорил шаг.

— Оулэг, — позвал меня стоявший у дверей знакомый охранник, отчаянно указывая за поворот. — Иди туда! Там все наши, целое месиво! Я на стрёме, мать их, ведь ещё только вечер! Что мы будем делать с этими ублюдками? Только вечер! Иди туда!

Я пошел. Зрелище за поворотом открылось ужасающее. Наверное, есть на свете люди со стальными нервами; я к ним не отношусь. Я не поклонник фильмов ужасов, и смерть человека для меня трагедия, а не статистика. Я не терплю насилия, и мне страшно, когда я вижу смерть.

В узком проулке развернулась кровавая бойня, по-другому это было не назвать. Двое парней в форме клуба ещё месили крупного чернокожего парня, методично превращая его лицо в бесформенный кусок мяса. На асфальте лежали трое. Парень с рыжим ирокезом, прислонившись к стене, выглядел самым чистым среди остальных. Даже почти живым, не считая тонкой струйки крови, стекающей из черной дырки во лбу. Второй лежал лицом вниз, и под ним растекалась огромная темная лужа.

Третий оказался нашим. Он лежал на спине, прижимая окровавленную ладонь к правому плечу. Наверное, только секунду спустя я понял, что он тискал в ладони рукоять ножа, который тщетно пытался выдернуть из собственного тела. И только когда он обернулся ко мне, я узнал по перекошенному от боли лицу, что это был Дэвид.

Наверное, только этот факт стал причиной, по которой я остался, а не сбежал. Меня слегка трясло, когда я опустился рядом с начальником охраны, отводя его пальцы в сторону от рукояти ножа.

— Олег, — хрипло выдавил Дэвид. — Проследи, чтобы никто… ведь мы в паре десятков футов от главной улицы… копы…

— Господи, Дэвид… что тут случилось?

Начальник не ответил, но я не сразу сообразил, что говорю на русском. Приложив левую ладонь к ране так, чтобы нож оказался между большим и указательным пальцем, я посмотрел на Дэвида. Тот понял и закусил губу, закрывая глаза. Я планировал вытащить нож одним рывком — тот не казался крепким, обычный столовый нож — но у меня не получилось. Вам когда-нибудь приходилось по миллиметру вытаскивать нож из тела человека? Дэвид пытался не кричать, вздрагивая у меня под ладонью, и из-под плотно сжатых губ вырывалось одно только звериное, утробное рычание. Силы быстро оставили его. Я придерживал его локтем, чтобы он не дергался от жестоких судорог, пронзавших его тело с каждой моей попыткой вытащить проклятый нож, и молился, чтобы он не умер на моих руках.

У меня получилось. Я вынул ржавый нож и отбросил его в сторону, зажимая рану своим платком. Левую ладонь Дэвида, сжатую в кулак, я положил поверх платка, крепко прижимая к телу.

— Держись, — сказал я, глядя на бледное лицо начальника охраны. Он не открыл глаза, и только по подрагивавшим векам я знал, что тот ещё жив.

Когда я поднялся, ко мне уже подбежали двое наших парней, безумными глазами глядя то на меня, то на Дэвида. Я понял, что нужно брать ситуацию в свои руки — или бежать. Я посмотрел на свои окровавленные руки и затем на охранников.

— Черный вход в клуб есть? — спросил я, не узнавая собственного голоса.

Оба почти синхронно кивнули.

— Гарри, помоги мне перенести Дэвида внутрь, — распорядился я, по-прежнему не узнавая звук своего голоса. — Лэнс, остаешься здесь. Не высовывайся, следи, чтобы никто не зашел с другого конца переулка. Со стороны входа стоит Уилл.

Мысли крутились в голове с бешеной скоростью, и если бы я мог себе это позволить, я бы наверняка грохнулся прямо рядом с трупами. В то же время голос оставался ровным, отрезвляющим, отрешенным и чужим. Наверное, поэтому меня послушали. Мгновенно. Их глаза стали уже почти нормальными, когда оба сорвались с места. Лэнс — к противоположному концу переулка, Гарри — к Дэвиду, приподнимая его за ноги. Я со своей стороны осторожно обхватил начальника охраны за плечи, и мы почти бегом добрались до черного входа, где нас уже ждал Джулес.

— Сюда, — скомандовал мулат, открывая в кромешной темноте коридора боковую дверцу. — Быстрее, мать вашу.

В комнате оказалась широкая кровать, наверняка служащая для увеселения посетителей клуба, туда мы и положили бледного, как смерть, Дэвида.

— Ему нужна помощь, — коротко сказал я, постепенно приходя в себя. — Он потерял много крови.

— Не твоя забота, русский, — зло посмотрел на меня мулат. — Я уже позвонил, кому надо. Скоро подъедет машина, вы им поможете.

— Машина? — не понял я. Меня снова начало трясти.

— Машина, мать твою! Или ты собирался тащить этих уродов на своем горбу?

Я медленно сел на кровать рядом с Дэвидом, машинально придержав сползшую с открытой раны ладонь начальника.

— Чего расселся, русский? — не понял мулат. — Машина едет, говорю! Кто, мать твою, будет перетаскивать трупы в кузов? Я не могу отправить всех ребят, кому-то нужно оставаться в клубе!

Я бы в тот момент не сдержался, и ударил-таки проклятого мулата, но Джулес это понял, потому что инстинктивно отступил назад, а Гарри сделал шаг вперед, готовый защищать ответственного дилера Сандерсона. Но в этот момент дверь распахнулась, и на пороге появилась Амели. За её спиной стояла Джил.

— Вот дерьмо, — окинув быстрым взглядом комнату, Дэвида, меня, Джулеса и Гарри, проронила девушка. Откинув прядь голубых волос с глаз, Амели быстро шагнула к кровати, присаживаясь с другой стороны. — Олег, — не глядя на меня, проронила она. — Иди с Гарри. И ты, мулат гребаный, вали отсюда. Пока сюда доберется наш добрый доктор, Дэви сдохнет, если ничего не сделать. А потому валите все, и не мешайте.

Я зашевелился первым, поднимаясь с кровати. Прошел мимо Гарри, Джулеса и застывшей столбом Джил, с тупым выражением разглядывавшей бесчувственного Дэвида, и вышел в коридор. Я знал, что сейчас выйду из этого клуба и никогда не вернусь. Наверное, это каким-то образом почувствовал Джулес, потому что, как только я взялся за ручку двери, я ощутил за спиной движение, и прикосновение тупого холодного предмета к затылку.

— Босс сказал, тебя будет жалко терять или пускать в расход, — волна ненависти окатила меня, когда я услышал горячий шепот мулата. — Но не сказал, что запрещает это делать. Ты куда собрался, мать твою, русский? Ты кем себя возомнил, дерьмо? Что ты гребаный турист, которому ничто не может угрожать? Прилетел, набрался ярких впечатлений, улетел? Беленький мальчик не думал, что может вляпаться в грязную историю? Вот что, русский… Ты, ублюдок, сейчас пойдешь вместе со всеми, и будешь работать, как все. Ведь это твоя смена, — Джулес медленно отвел дуло от моего затылка, и я испытал ни с чем несравнимое желание развернуться и задушить урода — даже если это было бы последним, что я сделал в жизни. — Гарри, иди с ним.

Я обернулся и увидел, что Гарри держит меня под прицелом. Я посмотрел на мулата. Джулес убрал свой пистолет, но я не обольщался на его счет. Развернувшись, я толкнул дверь и вышел на улицу.

Уже почти стемнело, и шумные голоса и пьяные вопли со стороны главного входа клуба говорили о том, что очередное веселье начинается. Наши охранники наверняка не пускали сюда желающих покурить на свежем воздухе, а со стороны улицы, едва помещаясь в узком проулке, задом к нам уже подъезжала машина. Была ли это злая ирония, или тонкий юмор Сандерсона — это оказался закрытый автобус ритуальных услуг.

Работали я и Лэнс. Водитель не покидал своего места, Гарри держал меня под прицелом. Меня трясло, от ярости, отвращения и ужаса, но я продолжал… работать. Мы перенесли внутрь вначале парня с ирокезом, затем того, кто лежал лицом вниз — мы так и несли его, не переворачивая — и положили его поверх первого. Последним тащили чернокожего парня с разбитым лицом. Из-под распухших, безобразных, неестественно огромных губ ещё текла кровь, заплывшие глаза превратились в едва заметные щелочки. Наверное, парень скончался от кровоизлияния в мозг — я судил по крови из ушей и носа.

Потом мы забрались внутрь: я, Лэнс и Гарри. Последний продолжал держать меня на прицеле, и я решил проверить, насколько тот бдителен. Я всего лишь подвинулся к двери, но кисть Гарри, сжимавшая пистолет, тотчас напряглась. Я вдруг посмотрел ему в глаза и всё понял. Ему уже приходилось убивать. Трупом больше или меньше, для такого, как он, не имело значения.

— Оулиг, — позвал меня Лэнс, доставая какие-то мешки из-под сидения. — Помоги.

Мы одели плотные мешки на каждого из трех мертвецов. Несколько раз к горлу подкатывала тошнота, но спасало то, что я ничего не ел с утра. Потом мы ехали, молча, долго, и я старался не смотреть ни на три мешка под ногами, ни на своих бывших напарников, ни на сложенные на коленях окровавленные руки. Только сейчас мне пришла в голову мысль о том, что под сиденьем есть ещё мешки. И есть я, который, как выяснилось, не очень нравился боссу Сандерсону.

Всё произошло так быстро. Всё произошло очень быстро. Я вдруг понял, что Джулес был прав. Я действительно не верил, что могу вляпаться в грязную историю. Вся моя жизнь дома текла размеренно, безопасно и спокойно. Дьявол, да ведь это не просто грязная история, это кровавый ад! И я стал его частью.

Мы приехали на городскую свалку. Водитель подъехал так близко, как только мог, к кучам мусора, и вышел вместе с тем, кто находился с ним в кабине. У него оказалась странная цветная татуировка через всё лицо, частично покрывающая бритый череп — я так и не сумел рассмотреть, что изображал рисунок. Это был высокий подтянутый мужчина, мускулистый, с острыми чертами лица и сильно выдающейся нижней челюстью. Ещё я отметил его взгляд — безразличный, почти пустой, но с приглушенной дикой искрой, сидящей глубоко в зрачках. Он напоминал маньяка из фильма ужасов, и я быстро отвел взгляд.

Было темно и душно от дикой вони, и мы работали быстро и молча. Мы выбросили два мешка, и взялись за третий, когда из него раздался какой-то звук. По-прежнему державший меня на прицеле Гарри напрягся, бросив быстрый взгляд на татуированного.

— Открой, — велел Лэнсу Гарри, и я шагнул в сторону.

Это оказался мешок с чернокожим парнем.

И он, вопреки всем биологическим законам, был ещё жив.

— Что будем делать, шеф? — обернулся Лэнс к напарнику водителя, и тот дернул щекой, доставая пистолет из кармана.

— Пусть он добьет, — глухо проронил мужчина, и я сначала не понял, о ком речь. Когда Гарри протянул мне оружие рукоятью вперед, я застыл, не зная, что сказать. Всё, что происходило, затягивало меня всё в большее болото, и я боялся сделать шаг вперед или назад, чтобы не утонуть окончательно. Говоря проще, я испугался.

— Убери эту дрянь, — сквозь зубы процедил я, глядя прямо в глаза бритоголовому. — Я не собираюсь делать за вас вашу грязную работу.

Краем глаза я видел, какими широко открытыми глазами смотрит на меня Лэнс, как дрогнула рука Гарри, протягивавшая мне пистолет. Я понял, что свои барахтаньем усугубил своё положение до предела, но жалкая помесь страха стать убийцей, страха умереть и страха показать свой страх брала своё.

Несколько секунд молчания казались гробовыми.

— Сандерсон сказал, ты хорошо дерешься, — почти равнодушно заметил мужчина. — Сказал, что жаль, что ты не наш.

— Он русский, — вставил Лэнс, не глядя на татуированного.

— Я хочу порадовать босса, — не обращая внимания на Лэнса, продолжил бритоголовый. — Ты станешь одним из нас.

Я бросил взгляд на слабо зашевелившегося под моими ногами негра. Он уже почти не был похож на человека, так хорошо поработали над ним Гарри и Лэнс. Я был уверен, что он умрет и без контрольного выстрела. Наверняка это знал и бритоголовый. Но этот ублюдок очень хорошо уловил во мне мой страх. И между двумя его составляющими — убить или быть убитым — в этой ситуации, среди этих людей, на этой свалке я точно знал, каким будет мой выбор. Я не хотел становиться убийцей.

— Стой смирно, — попросил я мужчину с татуировкой на русском и сразу же, без перехода, врезал ему.

Тот пошатнулся и мы, сцепившись, покатились по усеянной мусором земле. Раздался глухой хлопок, и бритоголовый зло выматерился прямо мне в ухо.

— Не стреляйте!

Я воспользовался возможностью и спихнул его с себя, двинув коленом в пах.

Перекатившись, я поднялся, тотчас угодив в руки водителя и Гарри. Дернувшись пару раз, я понял, что держали крепко. «Будут бить, — мелькнула мысль. — Больно».

Я оказался прав. Били больно, но недолго. Я получил всего несколько ударов коленом в живот, и раз пять по лицу. Могло быть хуже. Потом меня отпустили, и я, не успев подготовиться к неожиданной свободе, рухнул на землю лицом вниз. В щеку больно вонзился осколок какой-то банки, и я приподнялся, мотая головой.

— Крепкий сукин сын, — чья-то рука ухватила меня за волосы, заставляя поднять голову, и я увидел перед собой лицо «шефа». — Боли ты не боишься. Но есть ещё кое-что.

Он сел сверху, придавив меня к земле коленом, оторвал мою правую руку от земли и вложил в неё какой-то предмет, накрывая мою ладонь сверху своей. Я с трудом сфокусировал зрение на собственной руке и тут же дернулся, попытавшись вырваться.

— Вот так, — негромко проговорил он, медленно разворачивая дуло пистолета в моей руке в направлении чернокожего парня. Шевелился тот или уже нет, я не видел, но чувствовал, что он ещё жив. — И медленно спускаешь курок…

Я зарычал, дергая кистью. Дуло заходило в стороны, и бритоголовый крепче сжал руку, положив свой указательный палец поверх моего. Я ощутил, как вся кисть отнимается под его давлением. Я не мог шевельнуть ею, и не мог снять палец с курка — он прижимал его своим.

— А теперь слушай, — раздался голос, и сразу за ним грянул выстрел.

…Долгие годы я молился о том, чтобы мой палец соскользнул с курка до того, как эта дрянь в моей руке выплюнула пулю. Я очень старался забыть этот день. Может, поэтому мне начало казаться, что указательный палец чем-то зажало на момент выстрела, и я стал тешить себя надеждой, что его защемило в пространстве между курком и рукоятью. Но я не могу сказать наверняка, и никогда не смогу описать тот ужас, который испытал, глядя на простреленное — мной или не мной — лицо человека, лежащего всего в двух шагах от меня.

— Вот так, — прозвенел в ушах голос. — Теперь всё в порядке. Теперь всё хорошо…

Он отпустил меня, поднимаясь на ноги, и вынул пистолет из моей сведенной судорогой кисти. Гарри и Лэнс закидали мусором три мешка с останками убитых, пока я приходил в себя. «Шеф» с водителем наблюдали, причем первый постоянно вытирал текущую из носа кровь — я нехило врезал ублюдку. Потом меня подняли с земли пинком под ребра, и мы вошли в салон — вначале я, потом Гарри, и последним — Лэнс. Водитель закрыл за нами двери, и я больше не видел ни его, ни «шефа». Наверное, это было к лучшему, потому что в том состоянии я мог порвать ему горло голыми руками — тот, кто хоть раз находился в состоянии аффекта, поймет меня.

Но я его не видел — и постепенно красная пелена спала с глаз. Я снова ощущал боль, дрожь и тошноту, но уже не был способен на сознательное убийство.

Мне показалось, что назад мы доехали за несколько секунд. Автобус подъехал в тот же проулок, задом к черному входу, и мы вышли из салона. Лэнс, затем Гарри и я.

Первым, что я заметил — на асфальте не осталось ни следа крови. Всё было вымыто, вся грязь убрана в мусорные баки. Переулок выглядел даже чище, чем обычно. На секунду во мне вспыхнула безумная надежда на то, что всё, что произошло, было плодом моего больного воображения, дурным сном.

Но Гарри по-прежнему держал меня под прицелом, и я зашел через черный вход в клуб «Потерянный рай» вслед за Лэнсом. Во мне не было ни сил, ни желания что-либо делать. Я не мог даже уйти — даже если они отпустили меня, я бы, наверное, не знал, куда мне идти. Совсем как Хорхе несколько часов назад.

— Э-эй, парни, — едва мы вошли через боковую дверь в зал, радостно поприветствовал нас Джулес, сверкая белозубой улыбкой. — Куда ломитесь, уроды? Вы свои рожи в зеркале-то видели? Приведите себя в порядок, секьюрити!

Я скользнул отсутствующим взглядом по своим сопровождающим и даже сейчас смог признать, что мулат прав. В порванных пиджаках, в крови, Гарри и Лэнс выглядели устрашающе. Как выглядел я, мне не хотелось даже знать.

— Ты как? — дружелюбно обратился ко мне Джулес, и я поднял на него глаза. Мулат мог вести себя как ни в чем не бывало, но я не мог. Я не сошел с ума, я участвовал в безумии. И я всё ещё находился — там. Голос Джулеса, голос из привычного мира, врывался в мою реальность как нечто чуждое и странное. — Всё в порядке? — не глядя на меня и продолжая ослепительно улыбаться, спросил мулат. — Приведи себя в порядок, русский, и возвращайся в зал. Тео нальет тебе чего-нибудь выпить. И не задерживайся, а то тут некоторые цыпочки уже с ума сходят, ищут тебя.

Я молча развернулся и пошел по коридору в служебный туалет. Ни Гарри с пистолетом, ни Лэнса за своей спиной я не обнаружил, и мне было плевать, куда исчезли мои бывшие напарники. Не доходя до туалета, я остановился перед дверью в комнаты, куда мы занесли Дэвида. Не думая, я толкнул дверь. Секунду я смотрел на незнакомую мне совокупляющуюся пару там, где тремя часами раньше лежал истекающий кровью начальник охраны, а потом закрыл дверь. Те, кто были внутри, меня даже не заметили.

Пошатываясь, я дошел до туалета и остановился, осознав, что дверь заперта. Это означало, что там занято; наверняка Гарри с Лэнсом выяснили это раньше меня и пошли в общий туалет на другом конце зала. Я простоял перед дверью минуты три, затем дверь открылась, и раздался негромкий вскрик.

— Какого черта, Олег? — нервно спросила Амели, щурясь, чтобы разглядеть меня в сумерках служебного коридора. — Ты напугал меня до смерти.

Я молча обошел её, и Амели проводила меня странным взглядом. Когда я оказался внутри, на свету, она наконец смогла разглядеть меня, и последовал ещё один глухой вскрик, и вслед за ним — целый монолог самых грязных ругательств, каких я не слышал даже от перебравших негров-посетителей. Я не слушал, включив воду и подставив под неё свои покрытые коричневой коркой руки.

— Они всё-таки сделали это с тобой, — наконец разобрал я.

Она смотрела на меня ещё несколько секунд, затем вышла из туалета, хлопнув дверью. Я поднял глаза на зеркало, рассматривая лиловые опухоли на лице, там, куда бил «шеф». На щеках и лбу было несколько порезов от падения на битое стекло и ржавое железо, один всё ещё сочился кровью. Футболка и куртка были измараны в крови, грязи и мусоре, резинка, сдерживающая хвост, порвалась, и волосы были растрепаны, особенно в области затылка. Я набрал воды в ладони и несколько раз умылся, расплескивая воду на кафель. Руки дрожали. Я смотрел, как вода бежит сквозь пальцы, и не знал, что должен делать. Было стыдно, страшно, жутко, хотелось спрятаться, убежать, и больше никогда не возвращаться.

Больше в голове вариантов не было. Может, более хладнокровный человек на моем месте знал, что делать; я — нет. Если вы — нормальный честный человек, вы меня поймете. Я не супергерой и не какой-нибудь Джеймс Бонд, и такие ситуации для меня не являются обыденными. Я считал себя одним из тех людей, кто видит такое только в кино, и не сильно страдал по этому поводу.

— Вот, — дверь распахнулась, впустив Амели с одеждой в руках. Девушка тряхнула голубыми волосами и окинула меня раздраженным взглядом. — Ну что застыл? Снимай с себя всё это!

Не закрывая кран, я послушался, стянув с себя куртку и футболку. Пока я натягивал на себя новую футболку с надписью «секьюрити» на спине, Амели протирала принесенным полотенцем мою куртку.

— Я повешу её в нашей с Джил раздевалке, — сказала мне она, встряхивая мокрую кожанку и забирая у меня грязную футболку. — Жди меня здесь.

Пока её не было, я немного привел себя в порядок, оттерев лицо и руки от крови. Потом я намочил полотенце и приложил его к лицу. От ударов «шефа» вся кожа горела, как в аду, кровь стучала в висках; бритоголовый бил профессионально.

Когда Амели вернулась во второй раз, я уже почти успокоился. Почти — потому что руки ещё дрожали, но я уже мог говорить.

— Где Дэвид? — спросил я.

— Сядь, — опустив крышку на унитазе, велела она. Я молча выполнил приказ. Амели положила на бачок принесенную с собой аптечку и оседлала мои колени, усевшись на меня лицом к лицу. — Дэвид в порядке, — смочив вату спиртом, сообщила она. — Его отнесли домой, он живет тут недалеко. Джил с ним, но всё, что ему нужно — отоспаться. Дэвид крепкий парень, оклемается. — Амели водила заспиртованной ватой по порезам на моем лице, и я вздрагивал каждый раз, когда она прикасалась к открытым ранам. — Тебе тоже не мешает отдохнуть. Ты, наверное, ещё в шоке? — невесело улыбнулась она. — Пройдет. Просто за твое дежурство это в первый раз. Неужели ты не замечал, какой у нас клуб? Здесь умирают от передоза, поножовщины, иногда в перестрелках. Ничего страшного, Олег, ты привыкнешь.

— Нет! — я попытался спихнуть её с себя, но девушка оплела руками мою шею, и я сдался. — Нет. С меня довольно, Амели. Я ухожу.

Некоторое время девушка смотрела мне в глаза, потом порылась в аптечке, доставая очередной флакон и смачивая его содержимым ватный тампон. От быстрых, легких движений я даже прикрыл глаза, наслаждаясь прохладными прикосновениями к коже. Потом, также без моего участия, она заплела мой хвост, использовав для этого свою белую резинку. А затем она осторожно повернула мою голову к себе.

— Ты серьезно думаешь, что тебе дадут это сделать? — тихо спросила она, заставляя смотреть ей в глаза. — Тебя сделали сегодня частью команды. Не смей бежать сейчас. Тебя найдут и убьют.

Я покачал головой. Смерти я уже не боялся.

— Не беги, — попросила она. — Подожди несколько дней. Я скажу, когда будет время. Я знаю, что ты не останешься, ты никогда не будешь одним из нас. Но если хочешь выжить, слушай меня.

— Почему? — спросил я. — Почему ты помогаешь мне?

— Потому что ты первый мужчина, рядом с которым я чувствую себя в безопасности, — серьезно ответила Амели. — Потому что ты первый, который отнесся ко мне с уважением. Потому что ты первый, кому я доверяю по-настоящему. Потому что ты славный мальчик, и я хочу, чтобы ты вернулся в свой дом, о котором столько мне рассказывал. Потому что, тупой сукин сын, я тебя люблю.

А потом она поцеловала меня в губы, легко, быстро, и в то же время жарко, вкладывая в поцелуй всё то, что осталось от нежных чувств у проститутки; и отстранилась, поднимаясь на ноги.

— Иди в зал, — скомандовала она, отворачиваясь от меня. — Джулес уже нервничает. Веди себя спокойно, выпей то, что нальет тебе Тео, и оставайся на работе. Зайди в нашу с Джил раздевалку через час, забери свою куртку. И веди себя как хороший мальчик до тех пор, пока я тебе не скажу, что пришло время рвать когти. Ты меня хорошо понял?

— Амели…

— Пошел вон!

Ещё секунду я стоял за её спиной, рассматривая её лицо в зеркале, потом осторожно коснулся её плеч, слегка сжимая их, и легко поцеловал её в затылок. Взгляды наших отражений встретились. Я знал, что «спасибо» будет звучать для неё хуже оскорбления, поэтому ничего больше не сказал. Отпустив её плечи, я вышел из туалета, прикрыв за собой дверь.

В зале была тьма народу, и я сразу прошел к стойке, где наш бармен Тео уже наливал мне какую-то гадость в стакан.

— Отлично выглядишь! — блеснул зубами черномазый, но я не удостоил его ответом, принимая из его рук выпивку. Я осушил стакан одним махом, и Тео заулыбался. — Нравится?

— Нет.

Это не было ни правдой, ни ложью: я не почувствовал вкуса. Развернувшись спиной к стойке, я привычно обвел взглядом помещение. Амели сильно помогла мне, приведя меня в относительный порядок за считанные минуты. Мысли больше не путались в голове, я снова возвращался в реальный мир.

За всю смену я почти не менял своего положения. Мне казалось, что стоит мне подняться на ноги, и весь этот клуб с его адскими плясками перевернется на меня. Один раз, когда недалеко от стойки намечались признаки драки, пришлось отвлечься, но я справился. Я выпил ещё несколько стаканов этой дряни, их текилы, и Тео даже достал для меня откуда-то из-под стойки вазочку с нарезанными лимонами и апельсинами. Я выбрал все апельсины, съев их вместе с кожурой и косточками, и продолжил смотреть на происходящее в зале, как в телевизоре. Несколько раз мимо меня проходил Джулес; я молча следил за ним глазами.

Инцидент случился, когда мы уже закрывались. Я вместе с ребятами по смене — никто из них ни разу не посмотрел мне в лицо — выпроваживал последнюю шумную компанию, когда услышал голоса за своей спиной. Обернувшись, я увидел самого босса Сандерсона в окружении секьюрити, который крайне редко спускался из своего кабинета вниз, и стоявшего рядом с ним «шефа». Бритоголовый поймал мой взгляд, широко ухмыльнулся, и скрылся в служебном проходе. Сандерсон сделал мне знак.

Это был второй раз, когда я удостаивался чести говорить с хозяином клуба. Расчет со мной вел Дэвид, больше причин видеться с боссом у меня не находилось. Я подошел.

— Спрут говорит, ты теперь наш, — мужчина улыбнулся. — Я рад это слышать, сынок. Как ощущения? Надеюсь, ты не в обиде?

— Что вы, сэр, — без выражения ответил я.

— Босс, — поправил меня Сандерсон. — Все мои ребята зовут меня босс. Не будь таким упрямым, Олег. Поскольку Дэвид временно отсутствует, за смену с тобой расплатится Джулес. А теперь иди, сынок. Я очень рад, что такой, как ты, стал теперь таким, как мы.

Мужчина улыбнулся. Я не сразу понял, чего он ждет от меня. Когда понял, Сандерсон уже направлялся к лестнице, ведущей в его кабинет. В любом случае, я никогда бы не смог его поблагодарить за то, что произошло.

Я отвернулся, собираясь уходить, но тут услышал крики в коридоре.

— Убери от меня лапы, грязный ублюдок, — я не успел даже дойти до двери, когда раздался голос Джулеса.

— В следующий раз, шлюха, тобой займется лично Спрут, — прошипел мулат. — Ты думаешь, что, мать твою, Сандерсон тебя покроет, что бы ни случилось? Ты, мать твою, ошибаешься! Ещё раз пустишь своих шлюх на мою территорию — я спущу на них парней Спрута. Ты всё поняла, сука?

Я ворвался в коридор как раз вовремя. Джулес держал обе руки Амели так, чтобы девушка не могла ими воспользоваться. Амели пыталась выкрутиться, но не могла.

— Пусти её, — ровно сказал я, и на звук моего голоса обернулись оба. Они были удивительно похожи в своих гримасах злобы и черной ненависти. Вражда между этими двумя давно стала легендой в клубе, но никогда я не видел, чтобы они так открыто проявляли свою ненависть. — Быстро.

— Герой дня, — оскалился мулат, всё ещё сжимая запястья Амели. — Твой защитник, Амели? И как ты думаешь, что подумает о вашей дружбе босс? Что его сучка трахается с…

Дальше я не слушал. Я молча врезал ему, и, как и ожидалось, мулат оказался не таким крепким, как другие охранники в баре. Джулес упал.

— Как ты? — негромко спросил я, протягивая руку Амели. Девушка оперлась на мою ладонь, перешагивая через Джулеса. Мулат сдавленно шипел сквозь зубы и пытался подняться. Я ещё плохо соображал, что делаю, поэтому просто отвернулся от него, наплевав на все возможные последствия.

— Как обычно, — скривилась та. — Идем, я отдам тебе твою куртку.

В их с Джил раздевалке я не был никогда. Она находилась за комнатой для стриптизерш, но мало чем от неё отличалась. Горы косметики, тряпок, париков, узкий диванчик, заваленный вещами, тройное зеркало. Моя куртка висела на вешалке почти вызывающе аккуратно посреди этого бардака.

— Что-то серьезное с Джулесом? — спросил я, натягивая куртку.

— Не думаю. — Амели смотрела в пол, и внезапно я понял, насколько же она устала. — Он крут только в своем районе. Здесь нейтральная территория, здесь он меня не тронет. И никто не тронет.

— А Спрут?

Девушка подняла голову.

— Никогда не произноси этого имени. Это… это настоящий дьявол, Олег. И Джулес знает, что я его боюсь. Его все боятся, даже Джулес. Даже… я думаю… босс.

— Он разве на него не работает?

— Спрут сам по себе, и у него достаточно сил, чтобы продолжать играть на своем поле. А теперь иди. Ты выглядишь ужасно.

— Ты тоже, — выдавил из себя улыбку я. — Тебе не помешает выспаться.

— Если мне дадут, — усмехнулась Амели, обняв себя за плечи.

Она выглядела такой поникшей, такой бесконечно усталой, что я не выдержал. Всем нужна забота и понимание. Я не мог дать ей того, что ей требовалось, но я мог помочь здесь и сейчас. На одну минуту дать ей почувствовать себя защищенной.

Я обнял её, и Амели почти безвольно облокотилась о меня, положив голову мне на грудь. Она была невысокой, и всегда носила гигантские каблуки. Но даже в них она оказалась мне по плечо. Такая маленькая и такая сильная. Достаточно сильная, чтобы выживать день за днем в том аду, в котором оказалась. Раньше я думал, что люди сами виноваты в том, что оказываются на дне. Что сами виноваты в ошибках, которые совершают. После истории с Хорхе я уже так не думал. Никогда не знаешь, что случится с тобой завтра. Никогда не знаешь, станешь ты лучше или хуже тех людей, которых берешься судить.

— Знаешь, я бы хотела ребенка от тебя.

Я удивленно посмотрел на неё, и Амели не отвела взгляд.

— Глупо, да? Но так и есть. Ты единственный из всей моей долбаной жизни, кто подходил бы на роль отца. И, наверное, мужа тоже, но такие, как ты, не любят таких, как я. Для меня было бы большой удачей просто забеременеть от тебя, но это невозможно, пока я служу Сандерсону. Хотя кто знает, может, он и разрешил бы мне на некоторое время… отойти от дел. Глупо?

— Нет, — я снова обнял её, чувствуя, как она изо всех сил обхватывает меня за талию. — Нет, не глупо. Но…

— Но ты не собираешь делать мне такой подарок, — перебила меня Амели. — Может, это к лучшему. Мне было бы тоже противно спать со шлюхой, да ещё и знать, что она будет носить твоего ребенка.

— Амели, нет, ты не так…

Она помотала головой, прижимаясь ко мне ещё крепче.

— Помолчи.

Мы простояли так около минуты, прежде чем она отстранилась. Я ожидал увидеть слёзы, но увидел улыбку.

— От тебя здорово воняет, — сообщила мне она. — Смесь пота, одеколона и мусора.

— Спасибо.

— Я завидую той, которая станет твоей женой, — Амели поднялась на цыпочки, поцеловав меня в щеку. — А теперь вали отсюда, пока Джулес не побежал жаловаться Сандерсону.

— Отдохни, Амели.

— Ты тоже, — она отстранилась, улыбаясь. Мне показалось, что она выглядела чуть лучше, чем раньше. Почти умиротворенной, почти спокойной. — Увидимся.

Расчет у Джулеса получать я не стал — мулат куда-то смылся, и я не горел желанием его искать. На билет до дома мне должно было хватить. Больше от этой страны мне ничего не требовалось.

Я ни с кем не прощался, когда вышел из клуба. Я шел по просыпавшимся улицам, застегнув куртку до горла, и события минувшей ночи вновь и вновь обрушивались на меня. Когда я в метро взялся за металлический поручень, в памяти вспыхнуло ощущение рукояти пистолета в ладони, и я отшатнулся от трубы, едва не врезавшись в пожилую китаянку за спиной. Мне казалось, что люди смотрят на меня, но когда я посмотрел в окно вагона, и увидел в нем отражение застреленного чернокожего парня, я понял, что кошмар отступил только временно. До самой своей остановки я боялся поднять глаза, чувствуя, как меня раз за разом прошибает холодный пот. Мне казалось, что стоит посмотреть в окно — и я увижу его, этого парня, за своей спиной. Той энергетической встряски, которую мне подарила Амели, хватило ровно на то, чтобы продержаться до конца смены. Сейчас животный ужас подступал ко мне со всех сторон, и я понимал, что нигде от него не спрячусь.

Хорошо, что уже было утро. Люди торопились на работу, гасли ночные огни и вывески, рекламные щиты и фонари. И я ковылял среди занятой своими делами толпы, потерянный, избитый, усталый, и всё ещё живущий прошлой ночью. Наверное, от переутомления у меня начались галлюцинации, мне постоянно мерещились драки там, где было большое скопление народа, выстрелы там, откуда доносились звуки выхлопных труб, и предсмертные крики в возбужденных голосах разговаривавших по мобильникам бизнесменов. У своего двора я сделал крюк, чтобы посмотреть на то, как играют баскетболисты. Было воскресное утро, и часто бывало так, что именно в это время здесь собирался Маркус со своей командой.

Так оказалось и на этот раз. Я не хотел, чтобы меня видели, поэтому смотрел на игру из-за угла. Я оттягивал время, когда придется идти домой. Я не хотел, чтобы Хорхе видел меня в таком состоянии. Мне нужно было привести нервы в порядок. Фигуры баскетболистов стали вдруг какими-то мелкими, как муравьи, и принялись двигаться так же беспорядочно. Когда я понял, что игра совсем не успокаивает меня, я повернулся, чтобы уйти. Наверное, в этот момент меня заметил Маркус. Я не знаю, как он успел догнать меня прежде, чем я дошел до своего подъезда — мне казалось, я иду очень быстро. Маркус поймал меня за локоть, когда я уже заворачивал за блок, и за его плечом я увидел ещё нескольких кубинцев. Я с трудом сконцентрировал взгляд на бородатом капитане, и не сразу понял, что Марк пристально рассматривает мое разукрашенное Спрутом лицо. Я хотел ему сказать, что это ничего страшного, что живот болит гораздо сильнее — но вдруг понял, что ничего не скажу. Потому что придется говорить и о выстреле, сделанном — очевидно, всё-таки мной — в лицо умирающего человека.

— Домой дойдешь? — только и спросил бородач.

Я удивился и кивнул.

— Вот, ниньо, — Марк вдруг расстегнул карман моей куртки и одним движением засунул туда какой-то клочок бумаги. — Мой номер, — пояснил бородач, и я снова удивился. Такая красноречивость была кубинцу более чем несвойственна. — Иди.

Я развернулся и пошел, и только у подъезда вспомнил, что так и не сказал Маркусу ни слова. Открыв дверь, я начал подниматься по лестнице. Керни ещё спал, так что здороваться ни с кем не пришлось.

Когда я зашел в нашу с Хорхе квартиру, то сразу уловил произошедшие там перемены. Из коридора прекрасно была видна та часть комнаты, которая когда-то была завалена вещами и книгами Сикейроса. Там теперь было пусто.

— Хорхе! — меня прорвало. Я не мог оставаться сейчас один, проклятый латино не мог так со мной поступить! — Хорхе!

Я ворвался на кухню, там царил идеальный порядок. Развернувшись, я одним шагом покрыл расстояние между кухней и комнатой, шагая внутрь.

— Зачем кричишь? — поинтересовался Сикейрос, не отрываясь от игры в мобильном.

— Что всё это значит, Хорхе? — я обвел руками пространство за его спиной. — Где твои вещи?

— За дверью.

Я посмотрел туда. Там стояло несколько набитых сумок, готовых к отбытию.

— Переезжаю, — когда тишина стала совсем уж невыносимой, проронил латин. — Хозяин ресторана, в котором я работаю, открывает ещё одно заведение в Нью-Йорке. Он предлагал мне перевестись туда. Меня ничего не держит в этом городе, и я не буду по нему скучать. Я подписал контракт.

Я медленно опустился на свою постель на полу.

— Когда?

— Завтра утром, — Сикейрос наконец обернулся, бросив на меня быстрый взгляд, и так и застыл, разглядывая мое лицо.

Мы помолчали какое-то время. Латино мог бы сказать, что он предупреждал, что мне нужно было лететь домой, пока был шанс…

Хорхе промолчал.

— Раздевайся, — наконец сказал он. — И ложись спать.

…Сикейрос улетел в понедельник. Всё воскресенье он просидел в нашей квартире. У него не было друзей в Чикаго, и ему не с кем было прощаться. Я предлагал ему пройтись по городу, увидеть те достопримечательности, которые он так и не повидал за свои годы в городе, но Сикейрос отказался. Я мог его понять — парню было не до того. Все достопримечательности Чикаго меркли перед тем, как легко здесь рушатся мечты.

Я так и не лег спать в то утро. Не спал весь день, помогая Хорхе приготовить обед, собрать последние вещи, рассчитаться с Салливаном. Старик показался мне ещё отвратительнее, чем раньше, и брюзжал всё время, пока пересчитывал деньги, но я готов был простить ему что угодно всего лишь за тот факт, что он не был связан с бандой Джулеса и Даниэля в этом районе. А он не был связан, я знал это.

Сикейрос не задавал вопросов, а я не спешил ничего рассказывать. Наверное, латино о чем-то догадывался, сложно было не строить предположений, когда я ходил за ним весь день, словно привязанный.

Я панически боялся остаться один.

Я надеюсь, вам никогда не придется переживать такие минуты в своей жизни. Это был сплошной непрекращающийся кошмар — это избитое, распухшее, черное лицо перед глазами, и ощущение стали в своей руке. И выстрел…

К концу дня я уже плохо контролировал свое тело. Я не спал двое суток, и не ел почти столько же. Замечательный обед, который приготовил Сикейрос, остался мной нетронутым. Жутко болело всё тело — живот, куда бил отморозок Спрут, голова, которая до сих пор звенела от его ударов, и ноги — я не давал им отдыха за эти дни. Я боялся присесть или прилечь — я знал, что увижу во сне лицо того чернокожего парня, похороненного мной на городской свалке. Вечером я всё-таки уснул — даже не помню, как это вышло. Проснулся за несколько часов до рассвета, и сидел, прислонившись к стене и глядя на спящего на диване Хорхе, три часа подряд, не вставая с места. Только когда в комнате начало светлеть, я заставил себя подняться и поставить чайник.

Мы вышли из дома вместе. Я помог ему донести вещи до ожидавшего нас на главной улице такси и погрузить их в багажник. Потом Сикейрос повернулся ко мне, чтобы попрощаться.

— Не жалей, что не поступил в американский колледж, — вдруг сказал я. — Ты много раз умнее, порядочнее и лучше, чем они. Никогда не жалей, что не стал одним из них.

Хорхе некоторое время смотрел на меня, а затем улыбнулся. Мне показалось, что на лице его мелькнула тень облегчения.

— Спасибо, друг, — сказал он.

Мы пожали друг другу руки, а потом он сел в такси и уехал. А я пошел на работу. В голове у меня творилось что-то странное, и я боялся, что это будет очень заметно. Я боялся, что Кира меня прогонит — не потому, что не хотел терять работу, просто мне некуда было идти, а я не мог быть один.

Когда я пришел, Карреры в офисе не было. Тоби и Стивен помыкали новым стажером, и не обратили на меня особого внимания. К моим синякам они были привычны, в клубе мне иногда доставалось, и, послав в мою сторону несколько комментариев, оба вернулись к своим занятиям. Стивен исполнял роль заместителя, пока Киры не было — испанка опаздывала первый раз на моей памяти; Тобиас занимался обучением новичка. Я забился в комнату с компьютерами и попытался углубиться в работу.

У меня всё валилось из рук. В голове была абсолютная, вселенская пустота, и я просто не был способен на нормальное функционирование. Я ничего не сделал за тот день. По причине всеобщей занятости на это никто не обратил особого внимания, а затем в офис пришла Каррера и сказала нам валить отсюда, поскольку у неё обозначились срочные дела, а она не может доверять офис ни одному из нас, и кроме того, за полдня нам не поступило ни одного заказа. Мы молча собрались и вышли — Кира терпеть не могла, когда её приказы выполнялись без должной паники и трепета. Потом мы распрощались и разбрелись по разным сторонам. Я дошел до ближайшей кафешки и сел там, не сразу отреагировав на принесшего меню официанта. Мне хотелось просто сидеть, ни о чем не думая, ничего не делая. Я странно чувствовал себя, мир вокруг был каким-то искаженным, от недостатка ли сна или по другой причине, и я, как Хорхе двумя днями раньше, не знал, что мне делать.

Я заказал сок, чтобы избавиться от неприятного ощущения в горле, но не почувствовал его вкуса. Я понимал, что со мной происходит что-то не то, и когда звон в ушах стал невыносимым, а перед глазами начали расплываться широкие белые круги, я понял, что нужно что-то сделать, сконцентрироваться, взять себя в руки. Гаснущим сознанием я попытался найти зацепку во внешнем мире, и нашел её. За соседним столиком разговаривали, и их разговор, равномерное жужжание, был почти спасительным кругом для меня. Я вслушался, и через какое-то время начал различать вначале отдельные слова, а затем и смысл сказанного. Я медленно приходил в себя. Обсуждали какое-то телевизионное шоу. Как я понял спустя несколько минут, цель шоу заключалась в угадывании пола участников — настоящая ли это женщина, или переделанный хирургами самец. Аудитории, как выяснилось, удавалось отгадать лишь в половине случаев. За соседним столиком осуждали поведение мужа одной из «участниц», который, узнав правду, в очень грубой форме отказался с «ней» видеться. Как выяснилось, несчастный долго жил с мужиком, сам о том не подозревая.

Я собрался с силами, расплатился и вышел из кафе. Я не хотел возвращаться в пустую квартиру, но ещё больше я боялся остаться один на темных улицах. Я не хотел даже думать о том, что завтра мне придется возвращаться в «Потерянный рай», что придется находиться там ещё какое-то время, чтобы слежка за мной стала не такой напряженной. Я хотел домой. Господи, как никогда в жизни я хотел домой, где всё было понятно, просто, честно и уютно. Домой, где я никогда не буду один.

К дому Салливана я подходил не спеша, заметив компанию Даниэля ещё издалека. При моем появлении латиносы стихли, и я понял, что за мной будут теперь присматривать всегда — до тех пор, пока я действительно не стану частью их клана.

— Олла, амиго, — Даниэль усмехнулся, глядя, как я молча приближаюсь к ним. — Трудный рабочий день? Надеюсь, тебе хватит сил прийти завтра в клуб?

— Как обычно, Даниэль, — бросил я, проходя мимо них.

Я зашел в подъезд, и вонь Керни едва не заставила меня вернуться обратно на улицу. Бомж виновато пошевелился.

— Сожалею, парень… — прошамкал старик. — Сикейрос улетел, да? Он был моим ангелом-хранителем. Твоим, наверное, тоже, а?

Я не стал слушать этот бред, поднимаясь вверх по лестнице. Мне ни с кем больше не пришлось говорить, и, зайдя в квартиру, я первым делом включил свет везде, где были рубильники. Потом сел на диван и включил телевизор.

На экране что-то происходило, откуда-то шел звук, а в голове была только одна мысль — я не убийца. Ведь я не убийца, правда? Господи, всё это не со мной, всё это не со мной…

Кажется, я даже говорил это вслух.

Когда я посмотрел на часы, было уже утро.

Я совсем не удивился тогда. Я прекрасно помню это состояние — меня просто не существовало в том мире. Я не спал, но и телевизор я не смотрел — по крайней мере, не помню ничего из того, что мелькало на экране. У меня ранее не случалось подобных провалов в памяти, и, надеюсь, больше не случится.

Я всё ещё был одет со вчерашнего дня, поэтому только умылся, побрился, и взял с собой все свои деньги и документы. Даже не знаю, почему я это сделал, наверное, всё же крутилась в мозгу мысль купить билет домой. Я бы так и сделал, но меня что-то останавливало. Я боялся, что в этом своем состоянии я не буду чувствовать себя в безопасности даже дома.

…Это случилось на работе. Я сидел в прострации на своем рабочем месте, и держал в руках сетевую, которую должен был вставить в материнку. Мне было плохо, впервые по-настоящему плохо за эти дни. Болел живот, голова взрывалась от искаженных, грохочущих звуков, было жутко холодно, перед глазами то и дело вставала белая пелена. Я не мог даже попросить о помощи — горло перехватило, и я был не в состоянии издать ни звука.

— Русский, ленивый ублюдок! Ты должен был вставить эту долбанную сетевуху час назад, за блоком придут через пятнадцать минут! Ты меня слышишь, русский? Эй!

Я честно поднял голову, пытаясь разглядеть Киру, и лицо начальницы показалось мне смешным, как в королевстве кривых зеркал.

— Какого черта… — ошарашено протянула женщина. Сориентировалась, впрочем, Каррера достаточно быстро. — Стивен, Тобиас, а ну помогите этому красавцу дойти до выхода! Сетевуху, сетевуху у него из пальцев заберите! Тащи его на воздух, кретин, а то он отбросит копыта прямо здесь!

Меня буквально вынесли на улицу. На свежем воздухе мне стало лучше, но ненамного.

— Эй, — Кира, выскочившая наружу в одной футболке, нетерпеливо потирала замерзшие плечи, — русский, сделай себе сегодня выходной. Ты горишь, как фейерверк! Я не хочу, чтобы ты сдох у меня на руках, мне не нужны проблемы, русский. Ты меня слышишь? Понял? Славно! Выздоравливай, парень, и возвращайся! А теперь иди отсюда, не стой у вывески…

Крепкие руки, державшие меня под локти, отпустили: Тобиас и Стивен вошли внутрь. Следом за ними зашла начальница, и раздался характерный звон колокольчиков от захлопнувшейся двери. Я беспомощно обернулся, разводя руками в стороны, как слепой. Сделал несколько нетвердых шагов от тротуара к пешеходному переходу, пошатнулся, и упал — прямо под колеса мчащейся навстречу «Тойоты». Раздался дикий визг тормозов, чей-то пронзительный крик — и бесконечная, глухая, спасительная темнота.

Глава 6

Посему, как преступлением одного всем человекам осуждение, так правдою одного всем человекам оправдание к жизни. Ибо, как непослушанием одного человека сделались многие грешными, так и послушанием одного сделаются праведными многие.

(Рим. 5:18–19).

Вам доводилось бывать в коме? Это совсем не похоже на здоровый, бодрящий сон. Это нечто вроде наркоза — в последние мгновения перед отключкой осознаешь, что ты ещё здесь, и в то же время знаешь, что совершенно беспомощен. Ты понимаешь, что проходит время, искаженное для твоего восприятия, но всё-таки ощутимое; понимаешь и принимаешь тот факт, что ничего не можешь сделать для того, чтобы помочь себе проснуться. Ты просто ждешь, и это ожидание всегда откладывается в памяти тошнотворным провалом, который совершенно не хочется вспоминать.

Я открыл глаза и ещё долго лежал так, глядя в потолок, медленно вспоминая последние запомнившиеся мне события. Вспоминалось с трудом, в частности, над проблемой идентификации собственной личности я думал не меньше минуты.

Потом нахлынули образы — те, которые окружали меня в последние дни моего сознательного существования. Я вспомнил «Потерянный рай», избитого цветного парня, выстрел, Амели, сетевую плату у себя в руке и встревоженное лицо Киры. А потом — улица, неожиданная свобода, и дикий визг тормозов над ухом. Да, это было последним, что я помнил.

В голове царила поразительная, почти неземная легкость, тело, казалось, парило над кроватью, и в мозгу не было ни одной мысли. Какое-то время, нежась под теплым одеялом, я наслаждался этим блаженным покоем, испытывая горячую благодарность за то, что мне позволено хоть на какое-то время забыть о кошмаре последних дней. А потом понял, что не знаю, где нахожусь. Вздохнув, я повернул голову, осматриваясь. Комната была небольшой, но обставленной настолько уютно, что на секунду мне показалось, что я дома. Кроме моей постели, в ней находилось два шкафа, тумбочка и книжная полка, на которой находилась целая коллекция фарфоровых игрушек. Окон в комнате не было, все стены декорированы стеклянными подвесками, искусственными растениями и деревянными изделиями. В углу висело распятие, освещаемое светом розового абажура, и я машинально нащупал собственный нательный крестик. Он оказался на месте, и я успокоился.

Комнатка была милой, но совершенно не отвечала на вопрос, где же я всё-таки нахожусь. Откинув одеяло, я встал — точнее, честно попытался. Стены тотчас угрожающе поползли на меня, и я без звука сел обратно на кровать. Через некоторое время я повторил попытку. Натянув лежащие на тумбочке штаны, я медленно поднялся, и, придерживаясь за покачивающиеся стены, медленно подошел к двери, открыл её и выглянул в коридор.

Коридор оказался коротким и узким, и моя комната находилась в самом его хвосте. Так же не отпуская спасительную стену, я двинулся вперед. Следующая дверь в смежную комнату была слегка приоткрыта, и я смог рассмотреть двуспальную кровать, тяжелые бордовые занавески, из-за которых комната казалась погруженной в красноватый полумрак, и крошечную тумбочку с женскими украшениями в углу. Напротив этой двери была другая дверь, ведущая на улицу — тяжелая, обитая металлом. Я двинулся дальше по коридору, наткнувшись на дверь в ванную, и рядом с ней — полупрозрачную дверь, из которой лился свет, и доносились потрясающие ароматные запахи. Я открыл её.

Повернувшаяся от плиты женщина показалась мне незнакомой. Она негромко вскрикнула что-то на испанском, одновременно вытирая руки о фартук, и задала мне какой-то вопрос. Я растерянно посмотрел на неё, она — внимательно и испытывающее — на меня. Она была средних лет, достаточно высокой, и стройной, несмотря на очевидную беременность. Тяжелые темно-каштановые волосы были заплетены в косу и собраны в пучок, чтобы не мешать готовке.

— Меркадо, — сказала она на английском с сильным акцентом, и я ещё больше растерялся. — Консуэлла Меркадо. — Видя непонимание в моих глазах, женщина пояснила, — Маркус Меркадо, мой муж. Привез тебя сюда.

Этот всё поясняющий ответ привел меня в полное недоумение. Маркус? Почему Маркус? И что случилось после того, как я потерял сознание? Как я попал сюда?

— Ты лежал пять дней, — Консуэлла повернулась к столу, принимаясь разделывать мясо. — Сильная лихорадка. Думали, умрешь. Ты был очень плохой.

Её рубленые, короткие фразы напомнили мне манеру общения бородатого капитана баскетбольной команды, и я внезапно расслабился.

— Спасибо, — сказал я.

Жена Маркуса повернулась ко мне, откладывая нож в сторону, и приложила ладонь к моему лбу.

— Ещё больной, — сказала она. — Прими душ, пока можешь. К вечеру снова станет хуже. После душа иди сюда, тебе надо успеть поесть.

Я сделал шаг в направлении коридора, затем остановился.

— Когда придет Марк?

— Через два часа.

Больше вопросов я не задавал. Все бурлящие во мне эмоции я решил спрятать до тех пор, пока в доме не появится хозяин. Консуэлла сказала, я болел, но я абсолютно не помнил этого. Я вообще мало что помнил.

Я привел себя в порядок, затем одел свежую рубашку, поданную мне Консуэллой, и вернулся в кухню почти здоровым. Я не хотел ни думать, ни вспоминать прошедшие несколько дней, и наслаждался этим неведением, сидя за столом с молчаливой кубинкой. Я выпил чай и тарелку темного супа, похожего на наш борщ, и, терзаемый звериным голодом, мог бы съесть ещё, когда в коридоре раздался скрежет двери.

— Марк, — коротко бросила кубинка, и это было первым словом, которое я от неё дождался за эти полчаса.

Консуэлла вышла встречать мужа, и какое-то время я находился на кухне один. Из коридора доносились приглушенные голоса, но чета Меркадо могла и не понижать привычного тона — я всё равно не понимал по-испански. Потом раздались шаги, и, распахнув дверь, в кухню вошел хозяин дома.

Я совсем забыл, каким огромным был бородатый кубинец. И если на улице это не так бросалось в глаза, то здесь, в малометражной квартирке с невысокими потолками, это стало очевидным. Казалось, Маркусу тесно на собственной кухне.

— Спасибо, — первым поздоровался я, поднимаясь и протягивая руку.

Марк молча пожал протянутую ладонь и полез в холодильник. Он успел сделать только несколько глотков из вытащенной оттуда бутылки газировки, когда гневный оклик жены остановил его. Консуэлла что-то сказала ему, и Маркус так же молча поставил бутылку назад.

— Сиди здесь, я быстро, — сказал кубинец, и я кивнул, улыбнувшись.

Через несколько минут Марк был уже за столом, и Консуэлла подала ему то же, что и мне. Меркадо ел быстро и молча, и я старался растянуть свою кружку чая на как можно более долгий период. Наконец бородач справился со своим ужином, и Консуэлла поставила перед ним тарелку с домашними пирожками.

— А тебе нельзя, — игнорируя мои голодные взгляды, бросил Марк. — Ты не ел неделю. Нельзя сейчас много. Будет плохо.

— Марк, — не выдержал я. — Что произошло? Почему я здесь?

Кубинец бросил на меня долгий взгляд.

— Я могу ответить только на второй вопрос, — сказал он, и что-то в его тоне мне не понравилось. — Мне позвонила женщина, Кира Каррера. Истеричная баба. Спросила, знаю ли я русского по имени Олег Грозный. Я ответил не сразу. Думал, она из полиции, и ты во что-то вляпался. Я ошибся — наполовину. Женщина была не из полиции, — Марк помолчал, и я опустил глаза. Бородатый кубинец явно что-то знал о том, что со мной произошло. — Она сказала, она твоя начальница, и что ты потерял сознание возле её офиса. Она не знала, что с тобой делать. Ни родственников, ни друзей в Чикаго у тебя нет. Единственный контактный номер, который она на тебе нашла, оказался моим, который я сам засунул тебе в карман. Это всё, ниньо. Дальше было просто. Я приехал с ребятами и забрал тебя. Та женщина, Кира, была очень рада от тебя избавиться. Она очень боялась неприятностей, ты всё-таки иностранец. Я сказал, что заберу тебя в больницу, и привез к себе. В больнице тебе было нечего делать без страховки и денег. Ты выбрал удачное место, чтобы потерять сознание, ниньо. На тебя слегка наехала машина, но тебе повезло. Обошлось без переломов. Тебя лихорадило несколько дней. Ты много говорил во сне — на русском. Я уже присматривал место, чтобы хоронить. Ты счастливчик, ниньо.

Я не мог не согласиться с Маркусом. Дьявол, если бы он тогда не засунул в мой карман свой номер — где бы я сейчас был? Я раньше никогда не терял сознания. Стало стыдно и гадко. Как я оказался в таком положении?

Я медленно выдохнул, не решаясь заговорить. Мысли нахлынули с прежней силой. Меня неделю не было на работе — точнее, на работах. Я не знал, как отреагировала бы на мое появление Кира, но даже не хотел думать о том, с чем мне придется встретиться в клубе. А мне придется, я каким-то образом чувствовал это. Амели оказалась права — мне не дадут уйти. После того, как меня сделали частью команды, после того, как я пробыл в доме у Меркадо, которого так сильно ненавидел Джулес. Будут вопросы, на которые мне придется отвечать.

— Теперь ответь на свой первый вопрос, — услышал я голос кубинца. — Расскажи мне.

Не поднимая глаз, я рассказал. Я рассказал всё, начиная от случившегося с Хорхе, и заканчивая тем, что произошло на свалке. То, что было затем, я помнил сумбурно, и рассказал приблизительно так же, включая визг тормозов над ухом — последний звук из сознательного мира. Маркус слушал молча. Когда я закончил, он посмотрел на меня — я не видел, но чувствовал — и усмехнулся.

— Сикейрос вовремя смотался из города, — только и сказал он, и я поднял взгляд. Кубинец будто не слышал моего взволнованного, дрожащего голоса; казалось, ему было глубоко плевать на то, что я рассказал.

— Что мне теперь делать, Маркус? — спросил я.

— Я тебе не отец, ниньо, — хмыкнул бородач. — Делай, что считаешь нужным.

Я не мог поверить своим ушам. Кубинец издевался надо мной!

— Какого черта, Марк, — не сдержался я, — какого черта! Я уже делал то, что не считал нужным, делал то, чего не должен был делать, и не потому, что это мне так хотелось! Тогда… я не могу поверить в то, что я стал… Господи, Марк, я же… я же не убийца… — голос сорвался достаточно быстро. Я отвернулся.

— Послушай, ниньо, — я молчал, пытаясь проглотить предательский ком в горле, — я не могу тебе помочь. Не сейчас. У нас своя территория, у них — своя. Они не трогают нас, пока мы не трогаем их. Я могу посоветовать тебе только то, что ты уже слышал от своей подруги: веди себя спокойно. Когда придет время, беги домой. Вот и всё, ниньо. Сандерсон не так силен, чтобы искать тебя в России.

— В Украине.

— Что?

— В Украине, — я уже почти успокоился. Я по-прежнему переживал тот ужас, который испытал, стреляя в человека, и любое проявление внешнего мира отвлекало меня от выматывающих мыслей. Ровный, приглушенный, твердый голос кубинца вселял в меня уверенность. Что-то было в Маркусе почти отцовское, несмотря на то, что он говорил. — Я из Одессы. Это город в Украине.

— Там тоже не найдет, — Меркадо усмехнулся, протягивая мне один пирожок. Уступая животному инстинкту, я взял пирожок и вгрызся в него без единого звука. Наверное, это было забавным зрелищем со стороны, потому что Маркус неожиданно рассмеялся. Я никогда раньше не слышал, как он смеется, и в первый миг его смех мне напомнил рокочущие звуки надвигающегося шторма.

— Главное, веди себя тихо, ниньо, — успокоившись, серьезно сказал Марк. — А там как повезет.

Я ушел от них на следующее утро. Все деньги и документы, которые я спрятал в потайном кармане куртки, остались на месте, что порадовало. Но все мои вещи остались в квартире, куда я с уверенностью и направился.

Первым сюрпризом стал замок на двери. В подъезд я зашел без проблем, компании Даниэля и Джулеса у порога не было, Керни ещё спал, а вот у двери квартиры возникла заминка. Я, наверное, минут десять как болван пытался вскрыть бесполезным ключом новый замок, пока недоумение медленно не переросло в раздражение. Злобно пнув стену, я отправился наверх, к хозяину дома.

Салливан не открывал минут пять, но я знал, что он дома. Этот вонючий старик на моей памяти ещё ни разу днем не покидал своей квартиры, и я собирался достать его так или иначе.

— Какого хре…

— Где мои вещи, Салливан?!

На секунду он даже остолбенел. Насколько мне было известно, на него не решался кричать даже Джулес. Мне было всё равно.

— Да ты… охренел, русский! — старик быстро вышел из ступора. — Ты пропал на неделю, все думали, ты сдох! Джулес, твой долбаный друг-мулат, уже достал меня своими допросами! Да не знаю я, где тебя можно найти! И мне плевать! Что прикажешь делать — ждать, пока ты явишься обратно, мать твою?! А если бы ты не явился? Мне некогда разбираться, у меня много тех, кому нужен угол! А ты и Сикейрос — два неблагодарных уб…

Я сделал шаг вперед, он — инстинктивно — назад, поперхнувшись недосказанным ругательством.

— Где мои вещи? — медленно и раздельно спросил я.

— Мать твою, русский…

— Хорошо, — сказал я, отпихнул его с дороги, и захлопнул за собой дверь.

Теперь мы были в его квартире вдвоем. Я молча обошел изумленного хозяина, и принялся методично вытаскивать полки со шмотками из всех шкафов, которые попадались мне на пути. Я не знаю, что я искал — ключи от прежней квартиры или намек на принадлежавшие мне вещи — но, может быть, я просто ждал реакции. Которая не замедлила последовать.

— Какого хрена ты творишь, кретин?! — завопил Салливан, пытаясь оттащить меня от очередного ящика. — Пошел вон из моего дома, ублюдок!

Я был после болезни, и ещё плохо держался на ногах, но у него не получилось даже сдвинуть меня с места. Тогда он с проклятиями выбежал из комнаты куда-то в смежное помещение.

— А ну пошел вон отсюда! — зарычал Салливан, снова вбегая в комнату. В руках он держал помповое ружье. — Убью нахрен!!!

Я обернулся, мельком посмотрел на обращенное в мою сторону оружие в дрожащих от ярости руках Салливана, его белое, перекошенное лицо, и усмехнулся. Мне не пришлось даже делать шаг в его сторону — я всего лишь выбросил одну руку вперед, хватаясь за дуло, и резко потянул в сторону. Раздался выстрел.

Какое-то время мы стояли неподвижно, я — сжимая в руке ружье, он — вылупившись на осыпавшееся в раме зеркало. Я думал о том, что этот выстрел совсем не был похож на тот, которым был убит чернокожий парень. Громкий, отвратительно громкий, да ещё и этот звон от разбитого зеркала…

О чем думал Салливан, я не знал. Может, о том, что стрелять нужно было раньше, тогда бы он в меня точно попал. А может, о том, что он не ошибся, увидев меня в первый раз: как и предыдущий русский постоялец, я всё-таки доставил ему проблемы. По крайней мере, он точно не ожидал, что я стану хвататься за дуло. Не думая, я поднял ружье, направляя его на хозяина дома.

— Ну? — тихо спросил я.

Старик вздрогнул, поднимая руки вверх. Это, кстати, удивительное чувство, то, когда ты держишь в руках оружие. Оно дарит неповторимую иллюзию власти, пьянит, переносит в другую реальность, дает другие приоритеты. От парней в «Потерянном рае» я слышал, что им это нравится. Держать человека на прицеле, видеть его страх, чувствовать себя хозяином его жизни. Не знаю, мне не понравилось. Салливан задрожал так, будто и в самом деле думал, что я его убью. У меня возникло странное чувство, мое сознание почти раздвоилось. Одна его часть продолжала играть комедию, вторая — удивлялась тому, как легко это у меня получается. Так, будто я всю жизнь этим занимался. На самом деле я никогда не смог бы — даже Салливана, даже Сандерсона. О Спруте я просто старался не думать.

— Т-твою м-мать, рус-ский, — хозяин дома отступил назад. — Я не думал, что ты вернешься! Я… Джулес сказал… я подумал, ты мог быть уже мертв… всякое случается…

— Салливан, — почти мягко прервал его я.

Старик молча указал раскрытой ладонью себе за спину.

— Веди, — я пропустил его вперед, к закрытому чуланчику, по-прежнему держа Салливана под прицелом.

Он вытащил из него не слишком плотную спортивную сумку, пододвигая её ко мне.

— Сядь, — велел я, указывая стволом на кресло. Салливан молча сел, и я открыл сумку. Внутри оказались мои вещи, всего несколько тряпок, остальное исчезло. Мне не это было важно. Иногда мне кажется, что люди совершают много глупостей «из принципа».

— Я… должно быть, новый жилец припрятал часть… это всё, что я нашел после его въезда, — пробормотал Салливан, выдавая себя с головой. — Если хочешь, я спрошу парня…

Я не хотел. Всё это грозило слишком далеко зайти, а я и без того нашумел. Совет Маркуса вести себя тихо пропал втуне.

— В следующий раз… — я поднял с пола сумку и внимательно посмотрел на Салливана, — не обижай русских.

Он не ответил, почти намертво примерзнув к креслу, в котором сидел, и с бессильной злобой следил за тем, как я забрасываю ружье в чулан и несколько раз проворачиваю замок. Ключ я не глядя выбросил в соседнюю комнату, и молча вышел из квартиры.

Здесь спектакль окончился, и я почти бегом спустился по лестнице. Керни уже не спал: ещё бы, выстрел перебудил, наверное, полдома.

— Ты пришил его? — зашептал бомж, и меня обдало волной смрада из беззубого рта. В темноте лихорадочно блестели его глаза.

— Нет, — как можно более небрежно ответил я. — Небольшая ссора, но разошлись мирно. Эй, Керни, — повинуясь внезапному порыву, сказал я, — если я дам тебе деньги, ты сможешь себе что-нибудь на них купить?

— Я попрошу Салливана, — хрипло ответил человек. — Когда он будет в настроении.

— Вот, — я вытащил первую попавшуюся бумажку из своего кармана. Это оказалась стодолларовая купюра, но я не стал менять её. — Держи.

Керни ничего не ответил, глядя на меня расширившимися, горящими глазами, и мне пришлось почти впихнуть деньги в его раскрытую ладонь.

— Береги себя, — улыбнулся я, разворачиваясь, чтобы уходить.

— Русский, — внезапно обрел дар речи бомж. Его голос слегка дрожал от смеси слёз и благодарности. — Я хотел тебе сказать. Тот, другой русский, который был здесь до тебя. Джулес тоже взял его в свою команду. Но он обманул его, обманул всех. Он всё-таки ушел из этого города живым, и они об этом не знают. Удачи тебе, русский.

— Спасибо, — сказал я, и вышел на улицу.

Заворачивая за блок, я наткнулся на Даниэля. Я очень торопился уйти из дома, пока Салливан не позвал копов или, что хуже, свою «крышу». Проклятый латино! Как я понял из разговоров, Джулес не знал, где меня искать, и не был вообще уверен в том, что я жив. У меня был уникальный шанс выбраться из города, если бы не Даниэль — «дьявол», с подачи Керни.

— Олег, — слегка удивился тот. — Меньше всего я ожидал увидеть тебя здесь.

— Здесь мои вещи, — как можно более непринужденно сказал я. — Я переезжаю.

— Куда?

— В другой район, думаю, — в том же тоне продолжал я. Нужно, чтобы Даниэль знал, что со мной всё в порядке, что я не собираюсь оставлять их. — Может, ближе к центру. В любом случае, Салливан уже сдал мою квартиру.

— Где ты находился целую неделю? — Даниэль немного расслабился, и я понял, что я говорю достаточно убедительно. Нужно было продолжать.

— Болел, — коротко ответил я. — Потерял сознание на улице. Друг забрал меня к себе.

— Друг?

Я кивнул. Выдавать Маркуса не входило в мои планы.

— Да. Джулес вспоминал обо мне?

Даниэль хмыкнул.

— Вспоминал! Да он с ума сходил! Думаю, тебе стоит наведаться к нему в клуб, чтобы он убедился, что ты всё ещё с нами, — Даниэль улыбнулся, но в его глазах я увидел предупреждение. — Он волновался о тебе.

Пришла моя очередь улыбаться. Я кивнул.

— Я так и собирался сделать, Даниэль.

Даниэль рассмеялся.

— Это правильно, брат, — он хлопнул меня по плечу. — До встречи.

Он пошел дальше, а я, поправив сползающую с плеча сумку, отправился дальше. Я планировал зайти к Маркусу, оставить вещи, затем заглянуть в клуб, и, возможно, к Кире. Ещё я хотел есть. Марк полагал, мне следовало осторожнее вливаться в реальную жизнь; я так не считал.

В центр города я добрался уже ближе к полудню. К тому времени я уже немного успокоился после инцидента с Салливаном, сообразив, что старик вряд ли станет взывать к служителям порядка, поскольку оружие принадлежало всё-таки ему, а насчет его «крыши» я уже не беспокоился — моя была получше. Если, конечно, я сумею снова влиться в компанию Джулеса.

Я нашел неплохой итальянский ресторанчик на Оук-Стрит, и сделал заказ. Я чувствовал себя странно, ощущение нереальности всего происходящего вокруг меня не отпускало меня ни на минуту. Насколько я понимал, я здорово вляпался, и мне грозила не какая-нибудь, а самая настоящая смерть, если я сделаю хоть один неверный шаг. И тем не менее я не испытывал ничего, похожего на панику или страх. Быть может, меня спасало нечто большее. Уйти от закона, писаного или неписаного, было чем-то реально осуществимым. Но уйти от собственной совести не удавалось ещё никому. А моя совесть была очень настойчивой.

Первые несколько минут после того, как принесли мой заказ, я просто отключился от внешнего мира и сконцентрировался на принесенной еде. Мой организм постепенно оправлялся после перенесенной болезни, и требовал немедленного потребления жизненно важных ресурсов. Я не собирался ему отказывать, и пришел в себя только когда принесенные блюда стали девственно чисты, а в стакане не осталось ни капли сока. Тогда я заказал чашку зеленого чая, и, откинувшись на стуле, начал наблюдать за прохожими на улице. В зале было тепло, за окном накрапывал дождик, и я не торопился уходить, оттягивая момент возвращения в «Потерянный рай».

В зале звучала приятная музыка, над стойкой бармена горел телевизор, передавали сводку новостей. Кроме моего, был занят ещё всего один столик, и я совсем расслабился, мечтая только о теплой постели и мягкой подушке. Борясь с сонливостью и слабостью, я, как обычно, начал концентрировать свое внимание на том, что происходило вокруг. Влюбленная парочка за столом в противоположном углу зала особого интереса не вызывала, и я присмотрелся к тому, что показывали по телевизору. Это была сводка криминальных новостей, на экране мелькали люди в формах, два изрезанных ножом трупа, и мне стало неинтересно. Я снова уткнулся в окно. Чай закончился, и я, понаблюдав ещё некоторое время за прохожими, расплатился и вышел из ресторана.

На улице мне стало легче. Полный желудок, теплый свитер и свежий воздух были теми вещами, которые лечили меня лучше всяких таблеток. Я вышел на Магнифисент Майл, постепенно ускоряя шаг, и вдруг услышал, как меня кто-то окликает по имени. Я обернулся, увидев перед собой невысокую темноволосую женщину. Она держалась с невыразимым достоинством, была одета элегантно и со вкусом, накрашена неброско и умело, и была красива той зрелой, сдержанной красотой, которую я так ценил в женщинах. Не сразу я узнал в ней мисс Риту Харт.

— Какой сюрприз, — улыбнулся я. — Рад видеть вас.

— Я вас тоже, Олег, — она коротко улыбнулась в ответ. — Вы уже оправились после болезни?

Я удивился, и Рита улыбнулась снова.

— У нас опять проблемы с компьютером, Эти говорит, какой-то вирус. Я звонила в вашу фирму несколько дней назад и просила прислать именно вас. Ваша начальница, мисс Каррера, сказала, что вы серьезно болеете, и наверняка не скоро сможете снова приступить к работе. Эти очень расстроилась.

— Да… я помню, что обещал зайти, — я почему-то растерялся. — Но я действительно болел.

— Я вижу, — Рита серьезно кивнула. — Вы всё ещё выглядите бледным.

Бледным — не то слово, мисс Харт была очень деликатна. Сегодня утром, уходя на работу, Маркус, без всяких эмоций осмотрев меня, сказал, что краше в гроб кладут.

— Я хотела спросить вас, — на секунду Рита запнулась, потом снова посмотрела на меня. На этот раз прямо, я бы даже сказал, смело. — Вы сможете прийти к нам сегодня? Эти сходит с ума, когда компьютер не в порядке. Это её единственный выход во внешний мир. Вы… сможете помочь нам?

Я думал несколько секунд.

— Когда?

— Я уже освободилась от работы, сейчас сделаю покупки и до конца дня буду дома вместе с Эти. У неё сегодня день рождения, и я хочу сделать ей праздник, — Рита улыбнулась немного устало. — В любое удобное для вас время.

— Хорошо, — решился я. В конце концов, я и вправду обещал. — Я буду у вас через пару часов, если ничто меня не задержит. По крайней мере, я очень постараюсь.

— Будем ждать, — Рита улыбнулась. — Вы помните, где нас найти?

Адрес я помнил, и, попрощавшись с мисс Харт, почти бегом направился в клуб. Настроение улучшилось, оттого ли, что обо мне помнят, или при мысли о малышке Эстер, которая так радовалась моему обществу. Я раньше не думал, что мне будет так приятно и интересно проводить время с ребенком.

У входа в «Потерянный рай» курил Гарри. Мне стоило определенных усилий не ускорить и не замедлить шага — я всё ещё помнил невыразительность, с которой он держал меня под прицелом. Он вполне мог убить меня, и это оставило довольно гадкий осадок на душе.

— Эй, — слегка удивился он. — Это ты. Я думал, ты давно свалил из Чикаго.

— Похоже, ты проиграл, — я улыбнулся, не разжимая губ. — Джулес в клубе?

— У Джулеса дела, — Гарри выдохнул сигаретный дым, пристально посмотрев на меня. — Ты за деньгами? Можешь подойти к Дэвиду, он внутри.

— Хорошо, — сказал я и прошел мимо него.

Зал был пуст; за стойкой я не увидел даже чернокожего бармена Тео. Из служебного коридора доносились приглушенные голоса, но я не успел направиться туда: меня кто-то позвал. Подняв голову, я увидел начальника охраны, сидящего на втором этаже клуба. Я быстро поднялся по лестнице и присел к нему за столик.

— Рад видеть тебя живым, — сказал я.

Дэвид отстраненно кивнул, глядя в сторону коридора за барной стойкой. Он выбрал неплохое место: отсюда, с лоджии второго этажа, открывался вид на весь зал внизу, сцену, и два входа.

— Как плечо? — спросил наконец я.

— Док вовремя его обработал, — ответил Дэвид. — Проклятый нож мог занести инфекцию.

— Ты достаточно быстро пришел в норму.

— Ты тоже.

Впервые за весь разговор Дэвид посмотрел на меня — внимательно и очень серьезно.

— Зачем ты вернулся? — спросил он.

Я неуверенно пожал плечами.

— Если бы сбежал, вы бы подумали, что я испугался.

— А так не было?

— Так было, — не стал скрывать я. — Но я пришел, чтобы вы знали, что с нервами у меня всё в порядке, и я не собираюсь делать глупостей. Это всё.

— А что бы ты смог сделать? Доложить копам? Пожаловаться в посольство?

— Я не знаю, Дэвид. Я не думал об этом и пока что не собираюсь. Что, черт возьми, с тобой? — не выдержал я. — Почему ты на меня так смотришь?

— Пытаюсь понять, — откликнулся начальник охраны. — Действительно ли ты так хорош, как говорил Спрут, или просто очень хороший актер.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты убил того черного парня? — прямо спросил Дэвид.

Я замер. Это тот момент, когда все слова кажутся мелкими и бессмысленными. Все мысли испарились из головы, и мне показалось, что вокруг упала мертвая тишина — и только удары моего сердца, как удары молота, нарушали её. В виске часто застучала кровь; я приложил ладонь к голове.

— Спрут говорил о тебе, Олег. Ты ему понравился, и это плохой знак. Он ещё сказал, что у тебя не было проблем с тем, чтобы убить. И я хочу знать. Их не было?

— Дэвид… — наконец нашелся я. — Дэвид, слушай меня. Я остался в ту ночь только потому, что хотел помочь тебе. Потом мы с Гарри и Лэнсом погрузили трупы в автобус, и нас привезли на свалку. Там оказалось, что тот черный парень жив. Спрут сказал мне убить его, я отказался. Мы с ним сцепились там, на свалке. Потом Гарри и водитель автобуса, который приехал со Спрутом, держали, пока этот урод бил меня. А потом он вложил пистолет мне в руку и помог нажать на курок. Верь мне, Дэвид, я не… я не убийца, — я схватил его за руку.

Начальник охраны выдернул свою руку из моей и покачал головой.

— Ты псих, Олег.

Я понял, что моё дыхание стало тяжелым, как после долгого бега, и попытался успокоиться. События той ночи вспыхнули перед глазами так ярко, точно всё произошло минуту назад. Наверное, тогда я и понял, что никогда не избавлюсь от этого. Это останется со мной на всю жизнь. И, возможно, после неё тоже.

— Значит, ты просто хороший актёр, — задумчиво проговорил Дэвид. — Ты подкупаешь нас своей честностью, и, пользуясь этим, заставляешь верить себе. Парень, но зачем же ты вернулся? Я говорил с Амели, но ваш план не сработает, Олег. Подходящего момента просто не будет. Чем дольше ты тут, тем меньше шансов уйти. Ты не дурак, ты должен понимать. Я буду первым, который заложит тебя, если что-то пойдет не так. Не пойми меня неправильно, Олег, ты помог мне, я тебе благодарен, Амели просила за тебя заступиться, и, кроме того, ты мне просто нравишься, но… Но я с Сандерсоном. Так получилось. Я хорошо делаю свою работу, и не стану делать её хуже из-за тебя.

Я внимательно выслушал начальника охраны и долго молчал, переваривая услышанное. Дэвид был прав, подходящего момента не будет.

— Тогда я пойду к Сандерсону, — медленно выговорил я.

— Ты всё-таки псих, — хмыкнул Дэвид. — Что ты собираешься сказать ему?

— Что мне пора домой, — я поднялся, глядя на него сверху вниз, — и что я благодарен ему за работу.

— Вот так просто? — не поверил начальник охраны.

— Так просто, — я пожал плечами и направился к лестнице.

— Олег! — я обернулся. Дэвид вздохнул, с трудом поднимаясь из-за стола. В полумраке зала его лицо казалось белым, как у мертвеца. — Босса наверху нет. Он будет завтра, так что приходи… вечером. Он сам расплатится с тобой. Я не знаю, в какую игру ты играешь, парень, — он подошел ближе, — но, черт возьми, мне интересно, что из этого выйдет. И вот ещё, — он достал из кармана мой аккуратно сложенный платок. — Спасибо.

Этим платком я вытирал кровь с его плеча.

Мы попрощались, и я вышел из клуба. Мне понадобилось время, чтобы выйти на главную улицу и, побродив около часа по местным магазинам, выбрать подарок для Эстер. Я давно не дарил подарки, и не знал, что выбрать. В конце концов я купил три диска с компьютерными играми — я ведь не знал, в какие игры приходилось играть Эти — и диск с антивирусом. Уже за квартал до дома, где жили Рита и Эстер Харт, я увидел магазин игрушек, и купил смешного зайца с мягким пузом и вялыми ушами, за которые я его и держал, перекинув через плечо. Я даже пожалел, что их дом находился так близко: я хотел купить цветы. Я будто стремился потратить как можно наличных, тех, которыми со мной расплачивались в «Потерянном рае». Я хотел оставить только ту сумму, которая необходима для покупки билета домой.

Меня действительно были рады видеть. Когда Рита открыла дверь квартиры, я почувствовал аромат готовящейся пищи и ощутил, как жалобно урчит желудок. Я помнил, что Марк говорил мне осторожнее относиться к еде, после такого долгого перерыва, но животные инстинкты оказались выше доводов разума. Я подмигнул хозяйке, бесшумно потрясая упакованным зайцем. Рита понимающе улыбнулась и пропустила меня в комнату.

Эстер ждала меня; я не успел сказать ни слова.

— Я думала, ты не придешь! — воскликнула она, и её удивительные глаза горели в тот момент ярче звёзд. — Так здорово, что у тебя всё-таки получилось!

Я рассмеялся, протягивая ей зайца.

— С днем рождения!

Эти освободила подарок от упаковки и внимательно посмотрела на игрушку в своих руках.

— Он мне нравится, — наконец заключила она. — У него белая шерсть, и он похож на тебя. Спасибо, Олег.

Я вспыхнул. Эстер права, паразит заяц оказался полностью белым. Куда я смотрел? Хорошо хоть, не догадался купить болонку.

— Вот, — несколько смято проговорил я. — Я не знал, какие игры тебе нравятся, и в какие ты уже играла. Выбирал на свой страх и риск.

Девочка начала с любопытством разглядывать обложки дисков. Очевидно, они вызвали у неё куда больший интерес, чем злополучный заяц, и я вздохнул с облегчением.

— А я посмотрю, что ты натворила со своим другом, — я повернулся к включенному компьютеру и углубился в работу.

Рита что-то готовила на кухне, Эти, подъехав в кресле-каталке ближе ко мне, следила за тем, что я делаю, и в такой тишине мы провели около получаса. Это действительно оказался вирус, сожравший драйвера клавиатуры и мышки, и пришлось повозиться. В конце концов, я победил, и Эти посмотрела на меня с восхищением.

— Я теперь тоже так смогу, — сказал она.

— Ты сможешь гораздо больше, — ответил я. — Хакер.

Мы рассмеялись, и в эту минуту в комнату зашла Рита.

Ужин прошел интересно, весело и вкусно. Эстер засыпала меня вопросами о компьютерах, и я едва успевал на них отвечать. Втроем мы обсуждали фильмы, музыку и книги, и мне давно не было так хорошо. Потом Эти перебралась в комнату — устанавливать новые игры, подаренные мной — а я остался помочь Рите на кухне.

— Ты надолго в Чикаго, Олег? — спросила меня хозяйка дома.

Я слегка удивился.

— То, что я неместный, так заметно?

— Я поняла это сразу, — Рита пожала плечами. — Ты не отсюда. Ты из России?

— Почти, — я не стал углубляться в детали. — Могу я спросить…

— Почему я интересуюсь?

Я кивнул. Мисс Харт невесело улыбнулась.

— Когда я увидела тебя, мне почему-то вспомнился мой дом. Ты обладаешь таким… особым запахом… уюта, защищенности. Нет, мне не стыдно говорить такие слова, — Рита протерла последнюю вымытую тарелку и повернулась ко мне. — Я намного старше тебя, и у меня нет юношеских комплексов. Я говорю то, что думаю. Ты напомнил мне о доме.

— Никогда бы не подумал, — я неловко усмехнулся. — Где твой дом?

— Израиль, — она включила чайник и присела за стол. — Моя семья пришла в ужас, когда я сообщила им, что полюбила американца и собираюсь жить с ним. Я так и улетела в США, без благословления родителей. Мы с Эдгаром поженились, и через год у нас родилась Эстер. На этом история заканчивается. Болезнь Эти оказалась слишком тяжелым испытанием для Эдгара, и через год он нас оставил. Я работала и выживала ради своей девочки. В том, что она знает три языка, учится программированию, оканчивает среднюю школу, есть моя заслуга. Мне есть, за что благодарить Бога.

— Да, — согласился я.

Мы помолчали. Рита заварила чай и поставила две чашки на стол.

— Ты никогда не думала о том, чтобы вернуться домой? — спросил я. — Ведь тебя здесь ничто не держит.

— Мой бизнес, — мисс Харт пожала плечами. — Здесь у меня есть дом, своё дело, над которым я так долго работала, налаженный быт. Что ждет меня дома?

— Семья, — не раздумывая, ответил я.

— Я не уверена, что семья всё ещё ждёт меня, Олег, — Рита обхватила чашку руками, посмотрев в сторону. — Я давно не общалась с ними.

— Что мешает тебе сегодня же связаться с ними? — удивился я. — Прекрасный повод — у Эти день рождения. Между вами не произошло ничего настолько ужасного, чтобы об этом нельзя было забыть теперь.

Рита посмотрела на меня с легкой улыбкой. Так смотрят на ребёнка, который ещё верит в Деда Мороза. Я опустил взгляд.

— Дома у вас будет больше гостей, — сказал я. — И Эти не будет одна.

Когда я снова поднял глаза, Рита больше не улыбалась. Она выглядела очень серьезной и даже отстраненной, когда сказала:

— Я действительно соскучилась по семье. Может, ты прав. Сегодня прекрасный повод позвонить домой.

Когда я уходил от них, меня не покидало странное чувство. Я не знал, стоило ли мне вмешиваться в их тихую жизнь, но мне казалось, что эта встреча что-то изменила во мне. Я тогда ещё подумал, что остаться нормальным в мире, где все сошли с ума, можно, только оказавшись на месте такой, как Эстер. Я от всей души пожелал этой девочке счастья. Она как никто другой заслуживала этого.

Глава 7

Возлюбленные! огненного искушения, для испытания вам посылаемого, не чуждайтесь, как приключения для вас странного, Но как вы участвуете в Христовых страданиях, радуйтесь, да и в явление славы Его возрадуетесь и восторжествуете.

(1 Пет. 4:12–13).

Маркус явился только через сутки. Прошлым вечером четы Меркадо в квартире не оказалось, но чернокожий сосед кубинца, Венустиано Вилья, передал мне ключ от входной двери. Я остановился поговорить с ним, и, на моё облегчение, сосед бородатого капитана оказался более разговорчивым.

— Уехали в больницу, — сообщил он мне. — У Консуэллы начались роды.

— Разве не рано? — удивился я. Мне казалось, у молчаливой кубинки шел шестой-седьмой месяц.

— Рано, — кивнул Венустиано. — Марк просто обезумел. Повез её в какую-то дорогую клинику. Я говорил ему, что там таких, как мы, не принимают, он не слушал. Сказал, у него много денег. Но я знаю лучше, — Вилья вздохнул, пробормотав несколько слов на испанском. — Марк наш капитан, мы все хотим, чтобы было хорошо. У него только одна слабость — эта женщина.

— Она его жена, — я пожал плечами.

— Si, muchacho, но если с ребёнком или Консуэллой что-то случится, мы потеряем капитана, — объяснил Вилья. — А для нас настали тяжелые времена. До сих пор нас не трогали потому, что боялись нашего капитана. Другого такого мы не найдем! Проклятые мексикано лезут в наш район, и только и ждут, чтобы Марк дал слабину. Мы должны что-то с этим делать!

Я поговорил с ним ещё минут пять, а потом зашел в квартиру. Я твердо решил дождаться Маркуса, но прошла ночь и целый день, прежде чем бородач явился домой. Он выглядел усталым.

— Как она? — спросил я.

Маркус молча обошел меня, направляясь в ванную, и закрыл за собой дверь. Я, уже одетый, поскольку собирался в клуб на последний, как я надеялся, разговор с Сандерсоном, ждал его на кухне. Я приготовил крепкий чай, но кубинец, выйдя из ванной, проигнорировал ароматно дымящуюся чашку. Марк полез на верхнюю полку и достал оттуда бутылку без этикетки с темной жидкостью. Я ещё раздумывал о том, что внутри — коньяк, вино или виски, когда Марк, выхлебав приблизительно половину, уселся за стол, и, не глядя на меня, наконец ответил.

— Жива.

— А ребёнок?

— Жив, — после долгой паузы ответил кубинец. — Они положили его под приборы. Он маленький, — Марк помолчал. — Синий. Врачи говорят, не ручаются за то, что выживет. И за то, что у Консуэллы будут ещё дети. Не ручаются. Проклятые палачи.

А потом Маркус сказал то, что наверняка привело бы Венустиано Вилья, и не только его, а весь кубинский район, в ужас.

— Если ребёнок выживет, — медленно проговорил кубинец, — я даю слово, что мы уедем отсюда.

— На Кубу?

— Да. Ты знаешь девиз нашей страны?

Я покачал головой.

— Patria o Muerte. Родина или Смерть. Теперь я понимаю…

Когда я вышел из квартиры, улицу заливали уже первые густые сумерки. Я поделился с Маркусом событиями прошедшего дня, просто чтобы держать хоть кого-то в курсе того, что происходило со мной. Кубинец подумал и сказал, что теперь он ничего не может мне посоветовать. «Ты начал свою игру, ниньо, — говорил Марк, — я могу только пожелать, чтобы тебе удалось её закончить. Может, тебе повезет, и ты сыграешь вничью».

Дорога до «Потерянного рая» оказалась сплошным кошмаром. Темноты я не боялся даже в детстве — но в последнее время во мне многое изменилось. А когда на пустынной станции метро ко мне подошел мужчина и попросил закурить, я едва не подскочил от неожиданности. Я надеялся только, что не увижу призрака чернокожего парня в стекле окна вагона, как это было в прошлый раз. Меня ждал ответственный разговор с Сандерсоном, и я не мог допустить, чтобы у меня раньше времени сдали нервы.

Впрочем, волновался я зря: нервы всё-таки сдали. Только произошло это не в метро, а в клубе.

Я едва успел поздороваться со знакомыми охранниками у входа, когда почувствовал что-то неладное. Всё так же гремела музыка, танцевали люди, раздавались пьяные крики и хохот, всё так же тенями скользили парни из секьюрити, обеспечивая порядок в зале: босс терпеть не мог, когда в процессе драк портился интерьер. Забегая вперед, скажу, что интерьер был всё-таки испорчен, и не кем-нибудь, а мной.

Я успел дойти до барной стойки, когда меня остановил Джулес.

— Чего притащился? — хмуро спросил мулат. — К боссу? Ну тогда обломись, русский, у него и без тебя проблем хватает.

На миг я обрадовался. Если Сандерсон и впрямь был так занят, я мог попросту свалить из клуба и уже сегодня купить себе билет домой. Если меня и найдут его ребята в аэропорту, то я смогу прикрыться тем, что не смог к нему прорваться.

— Где Дэвид? — спросил я, просто чтобы не выдать своего радостного возбуждения.

— Со своей шлюхой, — мрачно ответил Джулес. — Эта тупая дура уже второй час бьется в истерике.

— Джил? Что-то случилось?

Мулат посмотрел на меня как на сумасшедшего.

— Случилось, мать твою! Да ты ни хрена не знаешь, русский! Амели мертва.

Наверное, моё лицо как-то изменилось, потому что Джулес шатнулся назад.

— Не смотри на меня так, мать твою! — сдавленно прошипел он. — Ты думаешь, я…

А мне вдруг вспомнилась их постоянная вражда, их непримиримая, жгучая ненависть друг к другу, и я шагнул вперед. Джулес — назад.

— Как это произошло? — тихо спросил я.

— Сдохла от передозировки, — мулат поймал мой взгляд и заговорил быстрее, — мы не знаем, что случилось, она всегда знала свою норму. Черт тебя побери, русский, не смотри на меня! Если ты думаешь, мать твою, что это сделал я, ты крупно ошибаешься! Я ненавидел эту суку, это правда, и ты знаешь об этом. Все, мать их, знают об этом! Но я бы никогда, слышишь меня, белобрысый, никогда бы её не тронул! Она принадлежит Сандерсону, а я не идиот, чтобы идти против босса! Я бы никогда этого не сделал!

— Тогда кто? — так же тихо спросил я.

— Если бы мы знали, этот кретин был уже мертв, — Джулес уже успокоился. Он понял, что я ему поверил, и снова почувствовал себя хозяином положения. — Мы знаем, что какой-то ублюдок навещал её ночью, а наутро она была уже мертва. Хочешь версий и подробностей, обращайся к Дэвиду, а у меня и своих проблем хватает, русский. Ты не один здесь думаешь, что это сделал я.

Мулат скользнул мимо меня, а я остановился посреди зала, как вкопанный. Я не думал, что меня так сильно заденет смерть проститутки. Амели была здесь, пожалуй, моим единственным другом. Я не мог поверить, что её больше нет. Я в это просто не верил! Она стала частью этого клуба, можно сказать, его символом. Мне казалось, она сейчас спустится со второго этажа, пошлет мне привычный воздушный поцелуй, и остановится получить от меня дежурные комплименты. Я всегда находил для неё хорошие слова. Ей нравилось слышать, что она хорошо выглядит — ей казалось, внешность осталась её единственной гордостью. Она всегда улыбалась. Господи, как же обидно, что я так и не смог ничем ей помочь1.

— Скучаешь, напарник?

Я медленно обернулся. Я уже знал, кому принадлежит этот проклятый голос, голос, в моем сознании слившийся воедино с выстрелом.

— Узнал про свою подругу, красавчик? О, я сожалею. Она была такой горячей штучкой, эта Амели. Такой живой…

Кровь застучала у меня в висках — вначале медленно, затем всё чаще. Я с трудом смотрел на ненавистное лицо, покрытое татуировками, глаза, в которых мало что осталось от человеческих, ухмылку — широкую, уверенную. Блеск в глазах — холодный, расчетливый, спокойный, совсем не вяжущийся с обманчиво-расслабленным поведением. Амели говорила, что Спрут — сущий дьявол. Теперь я верил ей. Каждый встречается со своим дьяволом в жизни. Вопрос в том, кто возьмет верх.

— Ты мне нравишься, русский, — Спрут придержал губами сигарету, щелкая зажигалкой. Стоявшие по обе стороны от него незнакомые парни молча изучали меня. — Ты слишком самостоятельный, чтобы работать на Сандерсона. Брось старика. Мне нужны такие, как ты.

— Амели, — услышал я свой голос, настолько чужой и далекий, что не сразу узнал его.

— Амели? — Спрут на секунду задумался. — Ничего особенного, красавчик. Обычная шлюха. Мне даже не сильно понравилось с ней. Но она звала тебя…

Это было последним, что я услышал. Затем кто-то просто вырубил все звуки — оглушающую музыку, голоса, крики, смех…

Метнувшись вперед, я вцепился ему в горло, сбивая с ног. Спрут нападения не ожидал, поэтому не успел оказать сопротивления. Вдвоем мы рухнули на соседний столик, который под нашим весом с хрустом подломился на ножках. Я бы всё-таки задушил его — я видел это по ненавистному, искаженному лицу, покрасневшим глазам и судорожным, рваным движениям — но мне помешали. Жесткие ладони помощников впились в плечи, отрывая от задыхающегося Спрута, и я увидел, как сквозь окружившую нас толпу пробиваются наши парни из секьюрити. Я понял, что нужно спешить, ведь у меня оставались считанные секунды — я хотел убить его.

Чудовищным усилием рванувшись из рук одного из державших меня парней, я с разворота врезал второму освободившимся кулаком. Первый отшатнулся от меня, доставая из кармана пистолет, но я не дал ему возможности им воспользоваться. Я толкнул его на подоспевших охранников, и воспользовался секундой, чтобы вновь наброситься на Спрута. Тот уже поднимался, и к повторной атаке был готов. Он врезал мне так, что меня буквально отбросило назад, за второй столик, и я спиной почувствовал, как подо мной лопается стеклянный стакан. Перед глазами поплыли белые пятна; в голове зазвенело. Сидевшие за столиками давно повыскакивали из-за своих мест, и для нас образовалось пространство, как на арене. Я был без формы, но меня знали многие завсегдатаи. Я по-прежнему ничего не слышал, но видел, как в меня тыкают пальцами, видел, как открываются рты зрителей, подбадривая не то меня, не то Спрута.

Спрут бил профессионально. Я на несколько мгновений потерял сознание, но быстро пришел в себя, откашливаясь от чего-то металлического, попавшего мне в рот — я не сразу понял, что это была цепочка от нательного креста.

Я поднялся. Спрут уже подходил ко мне, и за его спиной я видел наших охранников, сцепившихся с помощниками бритоголового. Он что-то мне сказал, но я не расслышал. В голове всё ещё звенело от удара: Спрут оказался сильнее меня. Возможно, во много раз сильнее, и гораздо опытнее. Я не знал его возможностей, и поэтому не боялся, в отличие от всех остальных, включая босса Сандерсона.

Я стал его первым противником за долгое время, и, скорее всего, только это и заинтересовало Спрута. Конечно, обо всем этом я думал уже много позже, а в тот момент я просто набросился на него, как бешеный пес. Я понимал, что ещё один его удар — и мне конец, поэтому торопился. Я попал ему по голове несколько раз, и врезал в колено, заставив присесть, но почти тотчас рухнул сам от удара в пах. Спрут бросился вперед и подмял меня под себя, успев один раз двинуть по лицу, прежде чем я сумел высвободить руки. От его ударов я просто терялся, боль была оглушающей.

— Это будет такой кайф, — шипел Спрут, и несколько капель крови из рассеченной брови упали мне на лицо. — Не хочешь ко мне в команду, сладкий? И не надо. Так даже лучше. Так лучше, красавчик. Ты свежее мясо, а я проголодался. Это будет такой кайф — убить тебя. Медленно. Медленно…

Он сцепил руки на моем горле, и я захрипел, ощущая, как воздух улетучивается из легких. Я попытался достать до его горла, но не смог — Спрут отклонился назад. Всё его лицо было залито кровью, и я почувствовал слабую и неуместную гордость — я всё-таки зацепил его. Стало безумно жарко. Я ощутил сильную боль в гортани и жуткое давление на глаза; мне показалось, они сейчас просто взорвутся. Я понял, что конец наступит очень быстро, и в отчаянной попытке достать Спрута я попытался двинуть его коленом в пах. Не получилось: он мастерски выбрал позицию. Мне захотелось жить, дышать. Я забился, растрачивая драгоценные молекулы кислорода в легких. А потом стало темно, и я закрыл глаза.

Только слабое и странное ощущение того, что я исчезаю, заставило меня бороться. Стальные руки, сжимавшие мое горло, отпустили; в сведенное судорогой горло хлынул воздух, такой живительный, такой желанный, что я глотнул его жадно, торопясь — и тотчас закашлялся. Я открыл глаза и увидел Спрута, которого оттаскивали от меня наши ребята. Один из них оказался Дэвидом; начальник охраны был ещё слаб после ранения, но, очевидно, все остальные боялись вставать на пути Спрута. Даже если бы на их глазах совершилось убийство — никто не хотел подставляться.

— Ты сам сделал это, — голос Спрута показался мне рычанием, я с трудом разобрал произносимые слова. — Теперь ты мой…

Очередной приступ кашля заставил меня согнуться, и я не расслышал конца фразы. В голове шумело, в глазах двоилось, и я чувствовал странную слабость, разливающуюся по всему телу. Я попытался встать и не смог: всё ещё приходил в себя после ударов Спрута.

Ко мне подбежали ребята из секьюрити и подхватили под локти, поднимая на ноги. Голова раскалывалась, поэтому в первый миг я просто не понял, куда меня тащат. Оказалось, к служебным коридорам. Я успел увидеть Спрута, которого вместе с помощниками оттеснили в сторону выхода. В ушах ещё звенело, но я разобрал слова Дэвида, обращенные к бритоголовому.

— Мы разберемся с ним, Спрут. Не здесь. Ты должен понимать.

В этот момент ди-джей включил музыку, призывая посетителей забыть об инциденте, и я не расслышал, что ответил Спрут. Я запомнил только, как он смотрел на меня, вытирая кровь с разбитого лица. В тот момент я вдруг понял, что ждет меня дальше.

Охранники отволокли меня по лестнице на второй этаж, в кабинет Сандерсона, усадили на диван, и велели не двигаться с места. Самого босса внутри не оказалось. Я не сопротивлялся: бойцовский пыл прошел, остались только боль и слабость. Голова болела так, что я подумал — Спрут всё-таки раздробил мне череп. Наверное, только тогда я начал понимать, что нашел себе противника не по зубам. Спрут был старше, крупнее, опытнее. И сильнее. Он один стоил всей смены секьюрити нашего клуба. Единственное, что меня спасало — отсутствие страха перед ним.

Не знаю, сколько мне пришлось ждать. Мне стало так паршиво, что я попросту улегся на диване, положив голову на мягкий подлокотник. В тот момент мне хотелось, чтобы Амели была жива. Может, как и в ту проклятую ночь, она бы смогла привести меня в чувство за несколько минут. Без неё клуб не мог оставаться тем же. Мне не хватало её.

Когда в кабинет зашел Сандерсон, я не нашел в себе силы подняться тотчас, а пока хозяин клуба молча шел к своему столу, и вовсе передумал. Вместе с ним в кабинет зашли Дэвид и Джулес; мулат хмурился и кусал губы. На миг мне его стало жаль: в конце концов, это он привел меня сюда, и я всё-таки подвел его.

Босса Сандерсона я теперь не видел; хозяин кабинета сидел за моей спиной. Зато видел Джулеса и Дэвида. Начальник охраны молча прошел к барной стойке у стенки, достал из холодильника пакет со льдом, и, вернувшись, приложил его к моей скуле. Я удивился.

— Спасибо, — сказал я, придерживая сползающий пакет.

— Олег, — раздался голос Сандерсона, и я всё-таки поднялся, по-прежнему не отрывая пакет со льдом ото лба. Теперь я мог видеть его — но я опустил голову на подставленные руки, продолжая просто слушать. — Олег, — проникновенно повторил босс. — Ты работаешь у меня уже два месяца. Ты был отличным охранником, уверенным в себе, спокойным. Немного странным, но выполнял всё, что от тебя требовалось. Я начинал гордиться тобой, сынок. Что произошло в последнее время? Инцидент с теми тремя кретинами так повлиял на тебя? Спрут говорил, ты хорошо держался. И Гарри с Лэнсом подтвердили. Ты пропал после этого на неделю, но я простил тебе это. Ты вернулся, и всё будто успокоилось.

Сандерсон закурил. Чем дольше он говорил, тем лучше я понимал, что меня ждет, и тем хуже себя чувствовал.

— Я хочу кое-что объяснить тебе, сынок. Спрут — мой давний партнер. У него свои связи и свои дела, я в них не вмешиваюсь. Он не вмешивается в мои. У нас всё хорошо с ним, Олег.

Я промолчал, перекладывая лёд с одной стороны лица на другую.

— Или, по крайней мере, у нас с ним всё было хорошо.

Сандерсон помолчал, и в кабинете стало тихо, лишь гул толпы с первого этажа и звуки клубной музыки доносились из-за плотно закрытой двери. Ночная жизнь в «Потерянном рае» только начиналась.

— Но я рад, что это произошло. Меня это устраивает, и позже ты поймешь, почему. Но я хочу знать. Зачем ты сделал это? Ты понимал, против кого идешь?

Я поднял голову, внимательно рассматривая хозяина клуба. Я ничего не соображал в грязных играх, я не знал, что именно известно Сандерсону, и уж точно ничего не смыслил в их взаимоотношениях со Спрутом. В своем теперешнем положении я мог говорить только правду.

— Спрут убил Амели, — медленно проговорил я, не отрывая взгляда от немигающих глаз босса.

Мне показалось, он изменился в его лице. Я мог обманывать себя.

— Этот ублюдок заставил меня пережить самую ужасную ночь в моей жизни, и он убил Амели. Я знаю это! Это он был тем человеком, который навещал её прошлым вечером. Он заставил её принять такую дозу. Я… я старался не думать об этом, но в клубе… я не знаю, что на меня нашло…

Я действительно не знал. Даже воспоминания об этом человеке выводили меня из себя. Дэвид молча поднялся и принес мне стакан воды. Я принял его и попытался сделать глоток; горло свело судорогой, и я смог проглотить только несколько капель. Я тут же закашлялся; горло казалось мертвым, не способным на глотательные рефлексы.

— Я не был так уверен в этом, — медленно сказал Сандерсон, внимательно разглядывая меня, — пока не увидел вашу драку.

Я наконец смог сделать глоток, и мне стало немного легче. Горло ещё саднило, и я стал машинально растирать его ладонью, поставив стакан на пол.

— Мне показалось, я успел изучить тебя, сынок. Если бы не тот инцидент, когда ты впервые встретился со Спрутом, я бы отпустил тебя, уволив уже на следующий день. Такие, как ты, непримиримо честные, всегда нарушают установленный порядок вещей, и это приводит к тяжелым последствиям для системы. У меня нет времени перевоспитывать подобных тебе. Ты молодой и ты русский. Возможно, над тобой поработает жизнь, и ты успокоишься. Но если честно — я не думаю, что тебя можно переделать.

Я перестал растирать горло и выпил ещё воды. Сандерсон говорил со мной почти мягко, и во мне поселилось тянущее и нехорошее предчувствие.

— В одном я оставался уверен — ты не искал неприятностей. Мне нравилось, как ты гасил конфликты, мне нравилась твоя сдержанность. И вот ты первым развязываешь драку. И не с кем-нибудь, а с самим Спрутом. Должно случиться что-то на самом деле серьезное, подумал я, раз ты, сынок, такой чистый и правильный, вдруг съехал с катушек. — Сандерсон помолчал некоторое время, гася окурок в пепельнице. — У меня были подозрения в отношении Спрута. Это началось давно, но я предпочитал игнорировать то, что знал. Спрут залез на мою территорию, начал считать её своей. Тебе не нужны подробности, правда? Говоря короче, Спрут перестал меня устраивать. Но он настоящий псих, и очень, очень опасен. Мне требовалось время, чтобы всё обдумать. Я не хотел начинать войну. А потом мне донесли, что его видели с Амели. И в тот же вечер я вижу тебя, набрасывающегося на этого маньяка так уверенно, словно ты и в самом деле хотел убить его.

— Я вас не понимаю, — тихо сказал я. — Что вы от меня хотите?

Сандерсон вздохнул.

— Послушай меня, Олег. Я не могу себе позволить покрывать тебя, как бы ты мне не нравился. Спрут всё ещё мой партнер, у нас с ним бизнес. После истории с Амели я уверен, что наши отношения изменятся, но мне нужно время, чтобы собраться с силами. Развязывать войну с таким, как он, нужно очень осторожно. Я отвечаю за своих людей. А ты — нет.

Мне показалось, я ослышался. В любом случае я был настолько ошарашен страшной догадкой, что не сразу сумел овладеть собственным голосом.

— Ч-что? — выдохнул я.

— Я передам Спруту, что уволил тебя, — чуть громче заговорил хозяин клуба, — чтобы проявить солидарность. Дэвид говорил с ним — Спрут хочет тебя. Ты не побоялся встать у него на пути и первым бросил вызов. Ты заинтересовал его, и он собирается достать тебя так или иначе. После случившегося в клубе он не даст тебе уйти. Дэвид уже передал мой ответ. Я не стану выдавать ему того, кто работал на меня, но я вычеркну тебя из своей команды.

Я молчал. Я не хотел слушать дальше, я не хотел здесь находиться. Но у меня не было выбора.

— Вы оба меня беспокоите. Спрут запустил щупальца туда, куда не следовало, и причинил мне много неприятностей. Ты, как бы ни старался казаться лояльным, всё же… нестабилен. Ты не поддаешься контролю, и такой человек мне не нужен. Слушай, что будет дальше, Олег.

— Дальше вы умываете руки, — не до конца веря в то, что говорю, произнес я. — Вы ждете, кто из нас победит. Если он убьет меня — вы избавитесь от проблем в моем лице, и это приключение даст вам время лучше подготовиться к войне с ним. Если… если я…

— Это лучший вариант, сынок, — Сандерсон широко улыбнулся. — С твоей победой я избавлюсь от опасного конкурента, связываться с которым до тебя не хотел никто. Видишь! Я в любом случае не в обиде, — хозяин клуба ещё улыбался, но глаза — глаза оставались холодными.

Я молча смотрел на него, и в кабинете вновь воцарилась тишина. Проклятый старик всё просчитал. Если я откажусь, против меня будут и Спрут, и Сандерсон — последний из солидарности. Если я соглашусь… я немногим облегчал себе положение. Всё, что мне стоило сделать — просто выйти на улицу, и Спрут найдет меня сам. Какая ирония, подумалось мне, я перестал бояться темноты и призраков из-за того, кто стал причиной моих страхов. Теперь передо мной стояла более реальная угроза.

— Что, если я выйду отсюда и поеду прямо в аэропорт?

Сандерсон вздохнул.

— Сынок, я и не думал, что у нас с тобой всё так плохо. Мне казалось, мы прекрасно понимаем друг друга. Но если ты настаиваешь…

Старик потянулся к внутреннему ящику своего стола. Джулес молча достал оружие и передернул затвор, направляя дуло в мою сторону.

— Всего один звонок, — сказал Сандерсон, бросив на стол плотный целлофановый пакет. — И вся полиция Чикаго ищет подозреваемого в убийстве Джека Кондора. По предварительным данным убийство совершил русский турист Олег Грозный. Имеются свидетели вашей ссоры в клубе, видели, как вы покидаете заведение вдвоем. Как думаешь, кого здесь любят больше, Олег? Русских туристов? Или того, кто регулярно платит по счетам? Почему ты молчишь? Узнал вещицу, сынок?

Я не отрывал взгляда от пистолета. По крайней мере, теперь я знал имя убитого мной человека.

Я понял, что мой ответ не имеет никакого значения. Назовите это трусостью, малодушием — но я сдался. Никогда раньше я не имел проблем законом, но из того, о чем слышал — правосудие слепо. И я не хотел убеждаться в этом на своей шкуре.

Да, я испугался.

Я вдохнул глубже, отставил пакет со льдом в сторону, и спросил:

— Если я сделаю то, что вы предлагаете, вы дадите мне денег на билет домой?

В напряженные моменты мне порой кажется, что не я, но кто-то другой говорит за меня, пока я сам пытаюсь привести себя в чувство. Надо признать, этот кто-то говорит лучше, и соображает быстрее, чем я.

Сандерсон усмехнулся; краем глаза я увидел, как расслабился Джулес, и коротко улыбнулся Дэвид. Похоже, их это забавляло, но мне было важно не это. Мне не нужны деньги, но если бы я поставил вопрос по-другому, ответ, отпустит ли меня Сандерсон после всего, или продолжит охоту, стал бы очевидным. Хочешь малого, требуй большего.

— Я дам тебе всё, что ты захочешь, сынок, — усмехнувшись, Сандерсон поднялся из-за стола и подошел к бару, доставая новую бутылку виски. — Если сделаешь работу. Ведь это нужно не только мне, верно? У нас с тобой, Олег, один враг. Так получилось, и ни я, ни ты не можем ничего изменить. Я вижу, что тебя это не радует, но на какой-то момент наши цели пересеклись, и я хочу, чтобы мы оба остались довольны результатом. Я дам тебе денег и забуду тебя, как только дело будет сделано. Ведь тебе этого хочется, сынок? Мы договорились?

Он протянул мне стакан с виски, я принял. Дэвид налил себе и Джулесу, пока хозяин клуба усаживался напротив меня.

— Договорились, — повторил он и приподнял свой стакан.

— За Амели, — негромко сказал я, и наши взгляды пересеклись. Никто не проронил ни слова, когда я молча выпил свой виски и поставил стакан на стол.

— Убей его, сынок, — вдруг произнес Сандерсон, и я ответил на его взгляд.

— Я не убийца, мистер Сандерсон, — ответил я. — Но я попробую.

Я поднялся, и вместе со мной поднялись Дэвид и Джулес.

— Торопишься? — хозяин клуба посмотрел на меня снизу вверх, играя стаканом с виски в руке. — Не хочешь подождать какое-то время, пока его подельнички не уберутся?

— Нет.

Я подумал, что если Спрут будет искать меня, то чем дольше я остаюсь тут, тем легче ему будет меня найти.

— Возьми, — Сандерсон достал из кармана какой-то предмет и бросил его мне. Я поймал его и тотчас выпустил из рук. Это оказался пистолет. — Возьми, — повторил хозяин клуба. — Думаю, тебе это пригодится уже сегодня.

Несколько секунд молчания нарушились голосом начальника охраны.

— Я за всем прослежу, босс, — сказал Дэвид, поднимая с пола пистолет. — Пойдем, Олег.

Сандерсон кивнул.

— Удачи, сынок. В следующий раз мы увидимся уже после того, как дело будет сделано — или в аду.

— Я не собираюсь в ад, — отозвался я. — Но если так получится, я сделаю вид, что не узнал вас, мистер Сандерсон.

Он рассмеялся, а я вышел из кабинета. Старик хорошо всё спланировал, но мне не хотелось думать об этом: хватало насущных проблем.

— Послушай, Олег, — Дэвид положил руку мне на плечо, разворачивая к себе. Джулес стоял за спиной начальника охраны, хмуро рассматривая меня исподлобья. Мы стояли у черного выхода из клуба, спиной я касался двери. — Ты не справишься со Спрутом, я имею в виду, — поправился Дэвид, — с пустыми руками. Тебе нужно оружие и защита. Вот телефон, — Дэвид протянул мне визитку. Фиолетовыми буквами на темном фоне было написано: «Агентство ритуальных услуг», и номера. — Спросишь Вито. Это может стоить тебе денег, но скажи, что ты от Сандерсона. Это — только затем, чтобы благополучно дойти домой, — Дэвид очень ловко засунул в карман моей куртки пистолет. — Возьми. Будет лучше, если ты выживешь.

— Я не собираюсь этим пользоваться, Дэвид, — зло ответил я, пытаясь достать оружие из кармана. Пистолет зацепился за порванную подкладку, которая рвалась всё больше от моих нервных рывков, и не покидал кармана. — Я не…

— Я не заставляю тебя этим пользоваться, — очень терпеливо пояснил Дэвид. — Но когда у тебя в кармане оружие, ты чувствуешь себя спокойнее. Возьми. По крайней мере, у тебя будет больше шансов выжить.

Внезапно все силы оставили меня. Я почувствовал себя бесконечно усталым и неожиданно старым — в свои двадцать два года. У меня пропало желание сопротивляться. Всё, чего мне хотелось — оказаться дома, снова почувствовать себя в безопасности. Неужели Сандерсон действительно думал, что я хотя бы теоретически могу справиться со Спрутом? Я чувствовал себя слабым, неуверенным и очень маленьким. Нет, я не верил, что у меня что-то получится. Я мог победить его в драке, но убить бы не смог.

— Постарайся залечь на дно на несколько дней, — продолжал говорить Дэвид. — Вот мобильный, — начальник охраны продемонстрировал старенький «Самсунг», который тотчас засунул в мой нагрудный карман. Я даже не попытался остановить его. — Тебе сообщат, когда пора выходить на охоту. Всё ясно?

— Мне пора идти, Дэвид.

Начальник охраны посмотрел на меня и кивнул.

— Иди. Когда окажешься в переулке, выходи через улицу. У главного входа тебя ждут, поэтому будь осторожней. Олег, — окликнул меня Дэвид, когда я взялся за ручку двери. — Удачи.

— Удачи, русский, — вдруг повторил вслед за ним Джулес, не поднимая на меня глаза.

Меня точно в последний путь провожали.

— Вам тоже, парни, — ответил я, и вышел на улицу.

Я сделал так, как посоветовал начальник охраны. Прошел темный переулок, обходя здание клуба, и вышел на главную улицу. Мне никогда не нравился этот район, но тогда я почти влюбился в него — за то, что здесь ходили настоящие, живые люди. Не призраки с простреленными лицами, и не бритоголовые ублюдки с татуировками на черепе. Я почти бегом добрался до метро, сливаясь с человеческим потоком, и постарался затеряться в толпе. Я так торопился поскорее оказаться подальше от «Потерянного рая», что, стремясь попасть в вагон, наталкивался на людей, выслушивая сдержанное бормотание и довольно отчетливые ругательства. Я не обращал на них внимания, и впервые в жизни плевал на отношение окружающих. Я вдруг поймал себя на том, что постоянно оглядываюсь. Я просканировал взглядом каждого человека в вагоне метро — я знал, что это считается неприличным, и меня могли счесть за какого-нибудь маньяка, но пытался успокоить себя, убеждаясь, что за мной нет слежки.

А потом я увидел сидевшего недалеко от меня полицейского, и тотчас уткнулся взглядом в пол. Пистолет в моем кармане внезапно стал очень тяжелым и выпирающим. Я отвернулся лицом к окну, распластавшись по стенке у двери вагона, и постарался стать как можно более незаметным. Я больше не менял положения, мешая тем, кто пытался пройти мимо меня, и лишь когда поезд остановился на моей остановке, я выскочил из вагона вместе с толпой, стремясь как можно скорее выбраться из полупустых подземных туннелей на поверхность.

До автобусной остановки добрался бегом, и, забравшись внутрь, уселся на свободное место прямо за водителем. Вслед за мной в автобус зашла только миловидная старушка-азиатка, и я успокоился, расслабляясь на сиденье.

Кубинский район находился чуть дальше от главной улицы, чем мексиканский, и я вышел на остановку раньше, просто чтобы не проходить мимо своего прежнего дома. До рассвета оставался час, и улицы были совсем пустыми. Впереди я заметил спавшего на скамейке бомжа, и вдруг узнал в нем того самого негра, с которым у меня случилось первое, как я считал, «приключение» в Чикаго. Я пригляделся и отбросил последние сомнения. Это и в самом деле был тот парень, который предлагал свою «помощь» в доставке моих сумок до места назначения.

Бомж беспокойно поворочался на скамейке, и вдруг резко сел, матерясь и дыша на задубевшие руки. Я поравнялся с ним, и он подскочил, готовый бежать. Негр боялся копов. Как и я со своим пистолетом в кармане.

— Твою мать, чувак, — облегченно выдохнул бомж, снова садясь на скамейку. — Ты напугал меня до смерти! Какого хрена ты, белый, делаешь в этом районе ночью?

— Я здесь уже два месяца живу, — усмехнулся я, обрадовавшись возможности поговорить хоть с кем-то из нормального мира. Раньше чернокожий бездельник вызывал во мне только раздражение; в последнее время я научился ценить любое общество, в котором мне не грозила смерть в недалеком будущем или драка через пять минут после разговора. Парень, похоже, был не из злопамятных; я тоже.

— И как, нравится? — с неожиданным интересом спросил заспанный негр, доставая из кармана смятую сигарету.

Я неопределенно повел плечами. Негр хмыкнул.

— Видел тебя как-то с Джулесом, — сообщил мне бомж, делая первую затяжку. — Вначале подумал, что ошибся. Ты! И с мулатом. Но я оказался прав, ты попался к нему на крючок, — негр прищурился, оглядывая меня, и внезапно протянул вторую сигарету на раскрытой ладони. Наверняка последнюю; и про себя я поразился, как щедро умеют делиться те, у кого ничего нет, и какая жадность охватывает порой тех, у кого есть всё. Я покачал головой.

— Не курю.

— Садись, чувак, — бомж подвинулся на скамейке, и я молча сел рядом. — Что, паршиво на душе? — внезапно очень проницательно спросил он, и я едва удержался, чтобы не отвести взгляд. — По глазам вижу. Признаться, после нашей первой встречи я подумал, что ты очередной белый ублюдок, приехавший покорять наш город. Да и эти твои разговоры о том, что я не хочу найти работу… Ни хрена ты не понимаешь, белый! Может, у себя на Родине ты долбаный гуру, а здесь ты… — негр запнулся, подыскивая подходящее слово, — сел рядом с таким, как я!

Я невольно улыбнулся.

— Да ты и сам был обо мне не лучшего мнения, — продолжая улыбаться, заметил я.

— Слухи, приятель, — сверкнул зубами негр. — Слухи. Мы все ошибаемся, чувак, это случается. Это случается. Никто здесь не Бог, приятель, нам положено ошибаться. Нужно уметь признавать свои ошибки и не делать их больше. — Негр помолчал, делая несколько затяжек. — Я признаю — я ошибался в тебе. Такого, как Керни, каждый может обидеть, а потом вернуться и ещё раз обидеть. А ты помог ему. Слухи, чувак, слухи. Не такой ты ублюдок, белый, каким показался мне вначале.

— Спасибо, — ответил я. — Ты тоже нормальный, когда не рассуждаешь о расизме.

Мы посмотрели друг на друга и рассмеялись. Негр докурил сигарету и вдруг посмотрел куда-то поверх моего плеча.

— Беги, белый брат, — вдруг тихо и быстро сказал он, и я мгновенно подскочил, оглядываясь.

Если бы не чернокожий, я бы так и не заметил неслышно и неспешно подходивших к скамейке трех парней в кожаных куртках. Очевидно, они следили за мной из припаркованного у обочины желтого такси; из салона вылезал четвертый.

Они начали ускорять шаг, и я первым рванул с места, сворачивая в ближайший переулок. За спиной я услышал топот и оклики, но даже не вслушивался в них. Я не имел ни малейшего понятия, куда бежать. Я не хотел приводить их к дому Маркуса, но другого направления в этих трущобах просто не знал. В конце концов, я просто бежал вглубь латинского района, мимо знакомых переулков, вперед, вперед…

Когда что-то свистнуло у моего уха, я не сразу понял, что происходит. Чиркнуло по бетонной стене здания, передо мной взвился столбик пыли, звонко хлопнул мусорный бак. Даже когда левое плечо обожгла странная, непривычная боль, как если бы на него плеснули кипятком, я не догадался, что происходит. Мне пришлось обернуться к своим преследователям, зажимая левое плечо ладонью, и только тогда я увидел пистолеты в их руках. Эти ублюдки стреляли по мне!

— Шкуру не попорть! — хрипло раздалось сзади. — Босс приказал доставить живым!

Не заметив выбоины в асфальте, я споткнулся, и этих двух секунд задержки преследователям хватило, чтобы догнать меня. Меня схватили за отворот куртки, разворачивая к себе; я не сопротивлялся, поддавшись инерционному движению, и с разворота врезал самому быстрому охотнику в челюсть. Тот рухнул на асфальт, отпустив мою куртку, но меня уже догнали его напарники. Я увернулся от первого, отступая на несколько шагов назад, и остановился, прижимаясь спиной к стене здания. Мы находились в узком переулке между двумя домами, окна квартир выходили друг на друга. Я не помнил этой части района, но это казалось уже неважным. Ловушка захлопнулась.

— Не лезь к нему, Рокко, — хрипло выдохнул один из них, державший меня на мушке. — Спрут предупреждал. Ублюдок хорош…

— Ты знаешь, что это за район? — отозвался тот, кого назвали Рокко. — Сейчас перебудим… Хрен с ним, Вист! Добьем с расстояния. Босс поймет. Так лучше, если он уйдет от нас… Скорее, Вист! — заторопился Рокко, видя, что напарник колеблется. — Ведь услышат…

Я замер, глядя в направленное на меня дуло пистолета. Всё. Вот сейчас… сейчас…

Я начал лихорадочно читать про себя «Отче наш», единственную молитву, которую знал. Я никогда не уделял достаточного внимания религии. В тот момент, ожидая выстрела, я в этом сильно раскаивался. Наверное, не зря говорят, что на пороге смерти атеистов нет…

— Пушки вниз! Пушки вниз! Оружие убрать! RАpidamente, si no ђ os voy a dar!..

Мои преследователи завертели головами, но я по-прежнему не двигался — оружие они убирать не спешили, несмотря на приказ свыше. «Свыше» оказалось в буквальном смысле. Подняв голову, я изумленно распахнул глаза. Это оказалось почти как в кино, только лучше. Из окон торчали стволы ружей, около десятка, держа на прицеле тех, кто находился внизу — четверых моих преследователей и меня. Лиц в кромешной тьме видно не было, но командный голос, лившийся из одного из окон, звучал громко и уверенно:

— Это наш район, camarada! Уходи и уводи своих друзей!

— Мы уйдем, — правильно оценив ситуацию, обратился к невидимому командиру тот, кто держал меня на мушке. — Вместе с ним.

— Подожди, — потребовал голос, и я сглотнул, глядя на четверых парней перед собой. Их предводитель, в отличие от своих напарников, смотрел на меня. Он чувствовал, что я ускользаю буквально из его рук, и ненавидел меня за это. Я не знал, что значило возвращаться к Спруту, не выполнив приказ, но наверняка что-то нехорошее.

— Вы уходите без него, — распорядился голос. — Парень остается здесь.

— Черт, — сдавленным шепотом выругался один из преследователей. — Кубинцы…

— Мы от Спрута, — не сдавался Вист. — И ему не понравится, что вы не захотели помочь.

Наверху дружно рассмеялись, и, судя по количеству голосов, перевес был не на стороне моих врагов.

— Парень, нас много, — раздался наконец голос отдающего приказы, — и Спрут это знает. У нас в районе играют по нашим правилам. Уходи и уводи своих друзей. И сделай это быстро.

Что-то было предостерегающее в этом голосе, что-то такое, что я бы на месте Виста послушался. И он послушался. Я следил, как они уходят — медленно, испепеляя меня ненавистными, многообещающими взглядами. Мне стало нехорошо. Сколько врагов я себе нажил? Оставался ли у меня хоть какой-то шанс?..

— Не шевелись, amigacho, — посоветовали сверху. — Я сейчас спущусь за тобой.

— Венустиано! — наконец узнал я.

Я так обрадовался, что, когда чернокожий сосед Маркуса появился в переулке с помповым ружьем наперевес, едва не бросился к нему навстречу. Рядом с Вилья стояли двое незнакомых мне кубинцев; я поздоровался с каждым, и только сейчас вспомнил о своем левом плече, которое по-прежнему было горячим. Я невольно сжал его ладонью.

— Иди за мной, — сказал Венустиано, глянув на меня. — Побудешь здесь, всё равно нашего капитана нет дома. Он сейчас в больнице с Консуэллой, вернется днем. Сказал встретить тебя, но у меня не получилось. Ты родился под счастливой звездой, muchacho.

Я пошел за ним, стараясь не отставать. Двое кубинцев изредка бросали на меня взгляды; никто больше не произнес ни слова. Мы зашли в один из домов, поднялись на последний, самый обшарпанный, этаж, и прошли в одну из квартир. Там за столом, стоявшим прямо посередине гостевого зала, играли в карты около десятка мужчин. Двое наших сопровождающих остались там, усевшись на диван, а мы с Венустиано прошли мимо них в смежную комнату, которая оказалась спальней, и в которой нас ожидала молодая кубинка с живыми, блестящими глазами.

— Займись им, Фрида, — сказал Вилья, кивая на меня. — Это тот, из-за которого шум. Его зацепило.

Кубинка кивнула и начала искать что-то в комоде у кровати. Я недоуменно посмотрел на свое левое плечо и увидел кровь, залившую порванный рукав. Я слабо удивился, но не более. Похоже, что в меня всё-таки попали.

— Венустиано, — позвал я.

Вилья бросил на меня быстрый взгляд. Я помолчал, не зная, как лучше сформулировать свой вопрос.

— Как? — наконец тупо спросил я.

Кубинец улыбнулся, присаживаясь на кровать рядом со мной.

— Я уже сказал: ты родился под счастливой звездой. Мы часто собираемся здесь с ребятами. В этом доме живет одна большая семья — как и во всех остальных домах нашего района. Мы очень дружны, muchacho, и если один из нас попадает в сложное положение, нам не требуется много времени, чтобы заступиться за него. Нас не любят в этой стране. Мы платим взаимностью. Маркус сказал, ты один из нас. Сказал, тебе можно верить, и добавил, что тебе нужен присмотр, потому что ты, muchacho, ещё очень… jovencito. Молоденький.

Фрида присела с другой стороны с аптечкой в руках, и я машинально стянул испорченную куртку. Похоже, пуля прошла по касательной; всё, что осталось мне на память — глубокая, болезненная, но абсолютно безопасная царапина. Кубинка достаточно быстро и ловко принялась за её обработку, и мне стало интересно, как часто ей приходилось видеть такие ранения.

— К нам предпочитают не лезть без приглашения. Даже такие, как твой Спрут. В такое время шум и выстрелы в нашем районе редкость. Скоро утро, скоро здесь будет много людей. Пока Марка нет, я присматриваю за порядком. Нам не нужен труп на улице в такое время. А когда я увидел, что труп — это ты… — Вилья вздохнул, поднимаясь. — Во что ты ввязался, амиго?

Не дожидаясь ответа, чернокожий кубинец вышел из комнаты. Я остался, и, пока Фрида перевязывала мое плечо, попытался понять, насколько плохим было мое положение. Мое сознание, очевидно, с непривычки просто не вмещало в себя всю глубину пропасти, в которой я оказался, и я сдался. Пожалуй, в тот момент я был уверен только в одном: я всё это переживу. Если на десятерых ублюдков в мире приходится хотя бы один добрый человек, есть смысл бороться. Мне кажется, когда жизнь преподносит тебе уникальное испытание, она дает тебе и силы, чтобы его преодолеть. Сидя на кровати в бедной квартире окраинного кубинского района, я был благодарен за то, что жив, в безопасности, и нахожусь среди людей, которые рады — пусть даже по причине отсутствия трупа на улице в утренний час — тому, что я жив.

Глава 8

И отошед немного, пал на лице Свое, молился и говорил: Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем не как Я хочу, но как Ты.

(Матф. 26:39).

Маркус вернулся под вечер. Всё это время я провел в его квартире, не подходя к окнам, и даже почти не меняя положения в кресле перед телевизором. Перед самым его приходом я уснул, поэтому захлопнувшаяся входная дверь заставила меня подскочить, резко и неприятно пробуждая ото сна.

— Вот.

На столик передо мной упал мой пистолет — тот самый, что дал мне Сандерсон. Я показал его Маркусу как только рассказал всё, что со мной произошло, и капитан тотчас отправился с ним к своему «эксперту», не озвучивая ни причин, ни подозрений. Я не возражал и готов был выполнить всё, что скажет бородатый кубинец.

— Как я и думал. Эта пушка засвечена в коповских архивах. Сандерсон просчитал всё. Если бы тебя поймали с ней, тебе пришлось отвечать на вопросы, в которых ты ничего не смыслишь. И ты бы ответил — наши копы умеют спрашивать. Не знаю, что именно с тобой, иностранцем, сделали бы америкосы, но будь уверен, ниньо — они нашли бы способ. Я видел, и не хочу, чтобы так получилось с тобой. Я избавлюсь от пушки.

— Что мне теперь делать? — тихо поинтересовался я, по-прежнему не вставая с кресла.

Маркус помолчал несколько секунд, затем уселся на широкую кровать и посмотрел на меня очень серьезно, я бы даже сказал, холодно. Я тогда сразу понял, что другого пути, кроме как взять себя в руки и идти до конца, не будет. И если до того у меня оставались какие-то сомнения по поводу того, смогу ли, выдержу ли — они просто исчезли. Смогу и выдержу, потому что другой дороги действительно нет. Сдаваться и прекращать всякое сопротивление, поддаваясь отчаянию — это заведомое поражение.

— Я хочу убедиться, что ты понимаешь, — медленно проговорил Меркадо. — Мафия — как игра. Ты не можешь выиграть. Ты не можешь сыграть вничью. Ты не можешь даже выйти из игры. Это не я сказал, но в свое время я очень хорошо запомнил эти слова. Теперь запоминай ты.

Я слабо усмехнулся и кивнул.

— Тебе повезло, ниньо. Сандерсон — не мафия, иначе я бы с тобой даже говорить не стал. Но он тоже опасен. Для такого, как ты, можно сказать, смертельно опасен. Я обдумал всё, что ты мне рассказал, ниньо, — внезапно Маркус заговорил непривычно длинными фразами, и я непроизвольно напрягся. — Вариант, предложенный Сандерсоном — лучший. Точнее, — поправился кубинец, — единственный, оставляющий какую-то надежду на то, что ты сможешь вырваться из пекла. Ты мог бы перейти к Спруту, он примет тебя в свою команду. Несмотря на всё то, что между вами было. Или так — или готовься умереть от его рук и рук его помощников. Но служба у Спрута — это тупик, бездна. Это значит, что ты остаешься здесь, в пекле, до самой смерти. Могу обрадовать — это не продлится долго. Смерть всегда приходит неожиданно. Одиночка может выжить, только если он достаточно силен, опытен, и обладает связями. Это не ты. У тебя один вариант — Сандерсон. Твоя крыша, которая в случае успеха подарит тебе билет домой.

— А он подарит? — глухо спросил я.

Бородач медленно кивнул.

— Ты нравишься людям. Ты хороший человек, ниньо, и Сандерсон это чувствует. Кроме того, ты создаешь много проблем. Я думаю, он тебя отпустит.

— Маркус.

Кубинец молча посмотрел на меня.

— Значит, я должен сделать это?

— Убить? — очень спокойно уточнил Меркадо. — Конечно. Мне казалось, ты уже понял.

— Я не смогу.

— Скорее всего, — легко согласился кубинец. — Думаю, ты ещё жив потому, что Спруту стало интересно. Он хочет сам встретиться с тобой. Это твое единственное преимущество.

Я сдавленно хмыкнул.

— Заставь себя привыкнуть к этой мысли, — сказал Маркус. — Что ты убил его.

Я бросил на него полувопросительный взгляд.

— Именно так. Что ты уже убил его. Представь это. Привыкни к этой мысли. Тебе станет спокойнее. Ты будешь увереннее. Возможно, даже сможешь сделать это, когда придет время.

— Н-нет, — возразил я.

— Да, — ровно парировал Маркус.

А я вдруг подумал, что бородатый капитан знает, о чем говорит. Что ему, возможно, тоже приходилось убивать, и не раз, так что стоило прислушаться.

— Теперь о том, что я могу сделать. Пока ты ходишь по моему району, никто тебя не тронет. Ни Спрут, ни Сандерсон, ни кто другой. Ты свой здесь, и это знают. Ниньо, за пределами этого района я бессилен, и ты должен это помнить. Как только тебе потребуется уйти, предупреждай нас. Просто предупреждай. — Меркадо помолчал. — Ниньо, больше ничего сделать я не могу. Не сейчас.

Я выдавил из себя улыбку.

— Марк, — сказал я. — Ты уже сделал много для меня.

На следующее утро я вышел из дома вместе с капитаном. Маркус подарил мне отличный кастет, и, странное дело, я сразу почувствовал себя увереннее. Когда в кармане лежал пистолет, такого чувства у меня не возникало. Как сказал кубинец, оружие лучше не брать, могут засечь копы, а в случае чего всё равно не поможет.

Маркус ехал в больницу к жене и сыну. Консуэлле становилось лучше, и ребенок, по словам капитана, хорошел с каждым днем. Похоже, Меркадо всё-таки придется сдержать слово и вернуться на Кубу.

В центре мы распрощались. Кубинец ещё мрачно пошутил, мол, до встречи, если она произойдет. Мне требовалось продлить визу, и купить новую одежду — после того, как Салливан удержал часть моих вещей, и после драки со Спрутом на мне не осталось ничего целого и не заляпанного кровью. У меня сильно болело раненое плечо и ломило всё тело от недавних побоев, но я боялся расслабиться. Дэвид советовал мне залечь на дно на несколько дней, я так и собирался сделать — как только решу проблемы с законом. Я не знал, как долго ещё задержусь в США, но на всякий случай решил продлить визу ещё на два месяца. Так случалось — человек, поработавший здесь какое-то время, обычно хотел покататься по стране, чтобы затем с полным багажом впечатлений вернуться на родину. Мне выдали карточку I-94, в которой указали срок моего пребывания в США. Дата окончания действия визы и дата на карточке I-94 получились разными, но дата на карточке I-94 позволяла мне находиться в США, даже если срок действия визы закончится.

Бумажная волокита задержала меня на полдня. Я никуда не торопился.

Ещё полдня ушло на то, чтобы найти недорогой бутик и купить себе одежду — джинсы и новую куртку — старая порвалась в памятный вечер последней встречи со Спрутом. Я пересек улицу, на которой располагался компьютерный клуб и фирма по обслуживанию техники, в которой я раньше работал. Я задержался на углу, рассматривая серую дверь издалека. Мне хотелось зайти внутрь и поздороваться со своей бывшей начальницей, но я так и не сдвинулся с места. Скорее всего, я стал бы для Киры неприятным сюрпризом. Кроме того, она казалась вечно занятой женщиной, и я не хотел её тревожить. В конце концов, мы не были знакомы настолько, чтобы просто так, по-дружески, зайти и сказать «привет».

Я направился к ближайшей станции метро, стремясь попасть в кубинский район до того, как начнет темнеть. У меня оставалось немногим больше пяти тысяч долларов наличными — из того, что я заработал в «Потерянном рае». Я не был уверен, что с ними делать. Я хотел отблагодарить Марка за всё, что он сделал для меня — в конце концов, я достаточно долго жил у кубинца, и собирался жить у него до самого отъезда. Ещё две тысячи пятьсот лежало на веб-мани — Кира не перевела мне деньги за последнюю неделю работы; я не появлялся, чтобы напомнить, и она с моего молчаливого согласия забыла. Я вдруг подумал, что должен перевести домой, родителям, как можно больше. Посетившая меня мысль оказалась неожиданно своевременной: подняв голову, я увидел рядом с входом в метро яркую вывеску отделения «Вестерн Юнион», и, следуя сиюминутному порыву, зашел внутрь.

Я перевел домой три тысячи, едва удержавшись от того, чтобы не отдать всё, что находилось в карманах. Мне пришлось напомнить себе, что я должен отблагодарить Меркадо, что мне нужно жить на что-то в эти дни ожидания. Я ничего не хотел для себя. Мной даже овладело некое лихорадочное возбуждение: скорее бы, скорее узнать, где находится ублюдок Спрут, и… черт побери, я готов!

В латинский район я добрался без приключений. Я вышел из автобуса на остановку раньше, как и в прошлый раз, но сейчас шел куда осторожней. Слежки я не заметил. Впрочем, кем был я, чтобы утверждать это наверняка?

Впереди, у телефонной будки, я заметил знакомого негра-бомжа, и задержался у киоска, купив целый блок дорогих сигарет.

— Э-эй, — совсем не удивился чернокожий борец за искоренение расизма, — ты живой, бродяга! Я так и знал. Я так и подумал, что этим жирным ублюдкам тебя не догнать! Но на всякий случай убрался отсюда подальше…

— Я не знал, какие сигареты ты куришь, — я протянул ему блок, — извини, если не угадал.

— Чувак, — серьезно посмотрел на меня бомж, — ты серьезно думаешь, что меня можно купить?

Я начал закипать.

— Вот этим? — спросил я. — Я только хотел сделать тебе подарок, черный брат.

— Кто тут, мать твою, черный?! — даже подпрыгнул негр.

— Если ты можешь назвать меня белым братом, то почему я не могу назвать тебя черным? — логично спросил я.

— Да ты ни хрена не понимаешь, — вздохнул бомж, забирая у меня блок сигарет и пряча за пазухой.

— Ага, — согласился я. — Счастливо, брат.

— Меня зовут Фрэнк, — секунду поколебавшись, сказал он. — Друзья называли Фрэнки.

— Рад наконец познакомиться, — усмехнулся я. — Я Олег.

Домой я шел быстро, не оборачиваясь, и добрался без неприятных задержек. Ещё поднимаясь по ступеням к квартире Меркадо, я услышал громкие веселые голоса. Дверь оказалась незапертой. Едва я зашел в коридор, мне к виску приставили дуло пистолета. Я не успел ещё ничего сделать или сказать, когда дуло убралось, и раздался звук крепкой затрещины.

— Разуй глаза, Хуан! А если бы это и в самом деле был чужой? Амигос! Кто дал малолетке пушку?!

Я обернулся.

— Привет, Венустиано.

— Олла, amigacho, — кубинец пожал мою руку и спрятал отобранный пистолет во внутренний карман куртки. — Видал?

Я кивнул, бросая взгляд на невысокого, стройного Хуана. Парнишке оказалось лет четырнадцать, его кожа отливала темной бронзой, и он был явно пьян. Причем настолько, что я рекомендовал бы немедленно уложить ребёнка спать.

— Мой брат, — вздохнул Вилья. — Налакался где-то со своими приятелями, притащился сюда без приглашения. Надо отвести его домой.

— Что тут происходит? — поинтересовался я, заглядывая в большую комнату. Там находилось столько народу, что я даже не попытался сосчитать, сколько их было. На общем фоне выделялась гигантская фигура бородатого капитана — Меркадо пил виски прямо из бутылки.

— Празднуем, — пожал плечами Вилья. — Рождение сына. Консуэлле уже лучше, и их скоро выпишут из больницы.

Я невольно задумался о том, что сказала бы строгая, резкая кубинка, увидев подобный хаос в своей квартире. Из комнаты донесся дружный гогот; мне показалось, стены дрогнули.

— Давай я отведу его, — предложил я, кивнув в сторону Хуана. Парнишка присел прямо на пороге, облокотившись спиной о подставленную лодыжку Венустиано, и невнятно, неразборчиво матерился на эсперанзо.

— О'кей, — без колебаний согласился Вилья; очевидно, ему самому очень не хотелось заниматься младшим братом, когда он нужен здесь. — Там должно быть открыто.

«Там» оказалось действительно открыто. Я никогда не был в соседней квартире; впрочем, оказавшись за порогом родного дома, безвольно висевший на мне Хуан встрепенулся, оттолкнулся от меня и самостоятельно дошел до туалета, почти по прямой. Я огляделся. Это оказалась бедно обставленная, но неожиданно чистая для двух холостяков однокомнатная квартира. Широкий коридор, в котором я находился, был приспособлен под рабочий кабинет — в углу стоял компьютер, гарнитура, несколько гаджетов, и две прибитые к стене полки с папками. Стол контрастировал с аккуратной обстановкой главным образом тем, что оказался завален пустыми пакетами от печенья, чипсов и йогуртов; под столом валялось несколько бутылок пива, тоже пустых, и одна полупустая, гордо стоявшая посреди общего беспорядка. Пожалуй, этим беспорядок и заканчивался. Заглянув в комнату, я увидел две койки, одну заваленную дисками, вторую свободную, но обе аккуратно заправленные. Я тогда ещё мысленно поаплодировал Венустиано — воспитание младшего брата, очевидно, не самая легкая из задач, но Вилья справлялся с ней отлично.

— Включи комп, — невнятно раздалось из туалета.

— Тебе стоит выспаться, — ответил я, но компьютер включил.

Из туалета донеслось что-то совсем нечленораздельное, скорее всего, даже не на английском. Я молча сел за стол, смахнув со стула глянцевый компьютерный журнал. Из-за стены доносились громкие выкрики и смех; компания не собиралась расходиться.

— Интернет есть? — спросил я, не оборачиваясь: Хуан не закрыл за собой дверь.

По сдавленному мычанию и последующим рвотным звукам я догадался, что ответ положительный. Пока Хуан пытался справиться с тошнотой, я успел зайти на свой почтовый ящик. Там оказалось много писем — от родителей, сестры и Лады. Я ничего не успел прочитать. Из туалета выполз пошатывающийся Хуан.

— Ты чего тут лазишь? — с трудом вытолкнул из себя парень, опираясь о спинку стула.

— Мне нужен интернет. Можно? — спросил я, поднимаясь. Как раз вовремя, чтобы поддержать сползающего на пол Хуан под локоть.

— Только если… недолго… Мне хреново…

— Верю, — согласился я, помогая ему дойти до спальни.

Хуан рухнул на свою кровать прямо поверх разбросанных на ней дисков; я снял с него ботинки, расстегнул грязную куртку и вынес их в коридор. Затем вернулся и попробовал достать из-под засыпавшего Хуана хоть часть дисков. В основном это оказались, конечно же, диски с играми, несколько музыкальных, и лишь малая их часть с программами. Аккуратно сложив их под кроватью, я посмотрел на младшего брата Венустиано. Он ещё что-то говорил, не открывая глаз, но всё более и более невнятно. Я стащил покрывало с кровати Вилья и укрыл его, затем тихо вышел из комнаты.

Надо признать, Хуан оборудовал себе уютное рабочее место. За его компьютером я чувствовал себя почти как дома. Я не спеша прочел все письма родителей и сестры — ребята исправно писали мне каждые несколько дней, и почты накопилось прилично. Я прочитал все домашние новости, окунаясь в привычный, родной мир, посмеялся шуткам, которыми обмениваются и могут понять только близкие люди. Несколько минут после этого я сидел, погрузившись в приятные воспоминания наиболее смешных и дорогих моментов, и только затем открыл первое письмо Лады. Мы никогда не признавались друг другу в любви, но нам не нужны были слова. Я не знаю, как это объяснить, но мне даже не требовалось её присутствие для того, чтобы знать — она всегда и всюду рядом со мной. Мы так редко виделись, что я вряд ли смог бы воспроизвести её лицо в тончайших подробностях, но её дух, её любовь окружали меня постоянно. Это упоительное, блаженное, бесконечно счастливое ощущение. Светлое, как улыбка, радостное, как её веселый смех, и доброе, как её сердце. Лада считалась сильной девушкой, уверенной в себе, но я не встречал никого чище, искреннее, преданнее её. Тот, кому повезло встретить ту, единственную женщину, которая станет любимой, родной и желанной на всю жизнь, встретить и не потерять по собственной глупости — тот меня поймет.

«…до нового года осталось меньше двух месяцев, а ты всё ещё в своей Америке. Надеюсь, ты успеешь вернуться, потому что я буду ждать. И кстати, не надо мне ничего привозить оттуда, мышонок. Просто возвращайся поскорее, и будем встречать новый год вместе, как договаривались…».

Я нашел в себе силы усмехнуться. Лада знала, что я ненавижу детское прозвище «мышонок» почти так же сильно, как и «болонка». Впрочем, от неё я готов стерпеть что угодно…

Кто-то положил руку мне на плечо, и я резко поднял голову.

— Que me lleve el diablo! — Венустиано отпустил моё плечо и внимательно вгляделся в экран. — Что ты здесь делаешь, muchacho? Где Хуанито?

— Спит, — я снял наушники. — Ты не против? Он сказал, я могу воспользоваться вашим интернетом.

— Какое мне дело? — пожал плечами Вилья. — Если мой бестолковый брат говорит можно, значит, можно. Это его компьютер. Почему ты не вернулся? Дьявол, амиго, в последнее время нервы у меня ни к черту! Хорошо, что Марк здесь, теперь всё будет хорошо! Я устал заменять его. Надеюсь, всё будет, как прежде.

Я коротко улыбнулся и закрыл окно браузера. Когда Марк скажет Вилья о том, что уезжает на Кубу? В день отъезда? Или…

На душе было тяжело — такое ощущение, что эту невесомую субстанцию залили свинцом. Я посмотрел на Венустиано.

— Идем, — распорядился чернокожий кубинец. — Вставай.

В квартире Меркадо стоял дым от сигарет, воздух пропитан спиртом насквозь, и мне показалось, что я опьянел, только ступив за порог. Вилья повел меня в зал, усадив между двумя смутно знакомыми мне кубинцами, и сунул в руки бутылку виски, что-то быстро сказав моим соседям на испанском. Комната была забита людьми. Маркуса я не видел, но хорошо слышал — громовой голос капитана, словно рокот спускавшейся лавины, перекрывал все звуки в комнате. Затем Венустиано исчез, предоставив меня разговорчивым кубинцам, и всё дальнейшее я просто не помню. Только, пожалуй, то, что бутылку паршивого виски я выпил почти залпом.

…В голове стоял непрекращающийся гул, даже когда я открыл глаза и посмотрел на залитую солнечным светом пустую комнату. Я лежал там же, где сидел вечером — на пуфике между двумя креслами, устроив голову на подлокотнике. Болела голова, ныло левое плечо, и хотелось есть.

Я поднялся, оглядел покачнувшуюся при этом комнату, заваленную мусором из бутылок и оберток, и направился в ванную. Звук льющейся воды предупредил меня о том, что там занято, и я вошел на кухню. Поставил чайник, заварил кофе, и стал ждать хозяина квартиры.

На раздавшийся вскоре звук я не сразу отреагировал. Только вибрация в кармане куртки, которую я так и не снял, заставила меня очнуться. Я торопливо вынул противно воющий мобильник и нажал на кнопку.

— Да, — сказал я, хотя меня ничего не спрашивали.

— Ты жив, — слегка удивленно констатировала трубка. — Это хорошо. Босс сказал проверить.

— Джулес, — быстро вставил я, понимая, что это конец разговора. — Что у вас происходит? Что мне делать?

— Ждать, — ответил мулат.

Когда Марк вышел из ванной, я уже снял куртку и умылся из раковины в кухне. Кубинец бросил на меня тяжелый взгляд и грузно опустился на стул.

— Всё хорошо? — спросил я.

Маркус сделал несколько больших глотков приготовленного мной кофе и медленно выдохнул.

— Уже лучше, — ответил он.

Мы посмотрели друг на друга и улыбнулись.

— Ты сам выпил вчера не меньше, — усмехнувшись, сказал Меркадо.

— Это был не я.

Какое-то время мы молчали, занятые своими чашками кофе. Когда он закончился, Марк сам налил по второй кружке и взглянул на меня уже серьезнее.

— Послушай, ниньо. Я думал, прежде чем рассказывать это тебе. Но я убедился, что с тобой всё в порядке. Ты надежный. Керни что-то говорил тебе о русском?

— Керни? — удивился я. — О русском? Который жил у Салливана до меня? Он сказал, что тот обманул всех и выбрался отсюда живым. Что-то вроде того.

— Значит, говорил. Не удивляйся, ниньо. Керни наш человек. Он передает нам всё, что происходит в доме Салливана. Старик не связан с бандой Сандерсона, но у него живут несколько его людей. Твой Джулес, например. Если Керни замечает что-то подозрительное, он говорит нам. Раньше он делал это через Хорхе.

Я только хмыкнул. Странные взаимоотношения мексиканцев и кубинцев в этом районе с каждым днем всё больше поражали меня. Теперь понятно, почему Хорхе был изгнанником в своем доме, почему у него и компании Даниэля случались постоянные стычки. Сикейрос считался стукачом среди латинов, и им требовался малейший повод, чтобы выдворить его из района. Как там сказал Марк, узнав об этом? Сикейрос вовремя смотался… и заплатил за это свою цену.

— Вряд ли это как-то поможет тебе, ниньо, но я хочу сказать. Русского звали Николай Ремизов. Джулес завербовал его так же, как тебя. Ник провел здесь год. Когда он понял, что его не собираются отпускать, он разыграл целое представление. Он нарвался на конкурента Сандерсона, и подорвал себя в собственной машине. Подозрения Сандерсона пали на конкурента. Только я знал, что произошло — и Керни. Ник договорился с врагом Сандерсона. Что он пообещал ему взамен, не знаю. Но тот позаботился обо всех формальностях. Перекрыл Сандерсону все каналы информации. Подкинул фальшивые документы. Для него Ник умер.

— А как же он… обратно? — поинтересовался я. Обмануть можно кого угодно, только не иммигрантскую службу. У меня оставалось полных три месяца пребывания в США, потом начнутся проблемы.

— Ник сказал, что всё продумал. Значит, так и есть. Насколько я знаю, он ещё не покинул страну.

Я усмехнулся.

— Олег, — сказал Маркус, — помнишь, что я тебе говорил? Сандерсон не станет искать тебя в Украине. Ему не нужны проблемы из-за тебя, это правда. Он может не дать тебе выбраться, подбросив твои отпечатки копам, но гнаться за тобой не будет. Но ведь не Сандерсон твой враг.

Я отвел глаза.

— Я скажу тебе честно, ниньо. Я не знаю, чего ждать от Спрута.

— Мне уже говорили, — ответил я. — Он псих, и он меня найдет.

Маркус кивнул и усмехнулся.

Следующие несколько дней я безвылазно сидел в кубинском районе. По негласному распоряжению Меркадо, меня приставили к команде Венустиано, и днем я проводил время с ними. Некоторые из них работали на рынке в рабочем квартале; я помогал, чтобы быть хоть чем-то полезным, и убить время ожидания. Вечерами, когда Марк возвращался с работы, мы тренировались; кубинец обучал меня самбо. Это, кстати, очень повышает самооценку — уложить соперника комплекции Маркуса на лопатки.

В вечер, когда раздался второй звонок, мы с Марком и Венустиано только вернулись с улицы, где за нашими тренировками наблюдали, как обычно, Хуан со своими друзьями. Я остановился у порога, доставая неразлучный мобильный из кармана.

— Твой напарник вылетел в Нью-Йорк, — раздался в ухе голос Джулеса. — Завтра ты отправишься за ним. Билет на твое имя и конверт ждут тебя в аэропорту. Там вся информация. Если понадобится помощь, набери номер визитки, которую дал тебе Дэвид. Бюро ритуальных услуг имеет свои офисы и в Нью-Йорке. Вопросы?

— Да вы охренели, — выдохнул я.

— И тебе тем же подавиться, турист хренов, — ухмыльнулся в трубку мулат, и отключился.

Я посмотрел на Маркуса и Венустиано. Оба кубинца молча смотрели на меня. Наверное, звук в трубке был достаточно громким, и они слышали наш разговор. Или догадались по моему лицу.

— Последнее желание? — спросил меня Вилья.

Это должно было прозвучать как шутка, но упавшая вслед за тем тишина сказала: шутки кончились.

— Позвонить домой, — ответил я.

…Я стоял в очереди на рейс Чикаго-Нью-Йорк, крепко вцепившись в лямку своего рюкзака. Там было несколько футболок, свитер, и мобильник. Я не знал, зачем и куда улетаю, но Марк сказал, что не видит лучшего выхода. Я верил ему. Чем могли мне помочь американские власти? После всего, со мной произошедшего, я был уверен в том, что являюсь скорее ответчиком, нежели истцом.

В конверте оказались деньги и список — адрес, человек. Внизу от руки было приписано «они знают». Я тогда подумал, что это лишнее. Если Спрут и я находимся в одном городе, мы обязательно встретимся. Без всякого списка.

Звонок домой дался тяжело. Знаете, как сложно обмануть мою мать? У неё очень развито то, что называют интуицией. Это не значит, что я её раньше не обманывал. Пытался. Но получалось не всегда. Я знал: нельзя, чтобы она догадалась, что со мной что-то не так, и приложил все усилия, чтобы этот раз стал именно таким. Мои руки дрожали, когда я опустил трубку. Я очень хотел позвонить Ладе, но понял, что просто не смогу пережить ещё один подобный разговор. Лада слишком хорошо меня знала, чтобы я смог ей правдоподобно соврать, почему задерживаюсь в проклятой Америке.

Я не обсуждал это с Маркусом, но у меня появилась гениальная в своей простоте мысль. Приехать в аэропорт, купить себе билет домой, и плюнуть на все возможные последствия. Дома я найму хорошего адвоката, и если Сандерсон всё-таки настучит… А Спрут… черт с ним. Он сейчас в Нью-Йорке.

Хорошо, что посетившую меня мысль я так и не успел озвучить в присутствии кубинца — бородач бы наверняка удивился и в очередной раз напомнил, что у меня ничего не получится. Для Меркадо всё было просто и ясно, но я совершенно не ожидал того, что меня встретят в аэропорту. В другой раз я бы посмеялся такому эскорту — четверо здоровых парней, наверняка с оружием, на одного меня. Среди них Лэнс и Гарри. Меня честно предупредили, что если у меня получится улететь не в Нью-Йорк, за мной летят следующим же рейсом, а дальше сценарий, по их словам, оказывался очень прост. Если я не хотел подвергать опасности свою семью, мне стоило прислушаться к их советам.

В Нью-Йорке, сказал Лэнс, меня тоже ждут. Улететь до того, как я сделаю дело, не получится. Я настолько устал за эти дни, что возражать не стал. Должны же быть варианты? У меня было время подумать, пока я доберусь до цели.

Позади оставался город ветров, а меня ждал современный Вавилон — железобетонные оплоты города, который Максим Горький когда-то прозвал городом жёлтого дьявола. Я не ждал от Нью-Йорка ничего нового: мне казалось, я уже всё повидал здесь. Впрочем, что-то мне подсказывало, что этот город встретит меня не так приветливо, как Чикаго, и, надо признать, внутренний голос ни в коей мере не ошибся.

Я открыл глаза и подошел к регистрационной стойке.

Часть 2. Город Жёлтого Дьявола

«Кто действительно боится Бога, тот не боится никого; кто не боится Бога, тому следует бояться всего».

Афанасий Великий

Глава 1

Имейте нрав несребролюбивый, довольствуясь тем, что есть. Ибо Сам сказал: «не оставлю тебя и не покину тебя», Так что мы смело говорим: «Господь мне помощник, и не убоюсь: что сделает мне человек?».

(Евр. 13:5–6).

Чья-то рука крепко ухватила меня за локоть, и выдернула из толпы. Я раздраженно обернулся. Рядом стоял невысокий лысый мужичонка с водянистыми глазами. За его спиной переминались двое, вызывавшие исключительно славянские ассоциации на тему «двое из ларца, одинаковы с лица».

— Мы здесь, чтобы проверить, что ты прибыл по адресу, — не слишком громко, но и не таясь произнес лысый. — Босс желает тебе удачи. Ещё он напоминает, чтобы ты не пытался исчезнуть из города до того, как дело будет сделано.

Я промолчал, а неприятный собеседник продолжил:

— Если мы узнаем, что ты покинул страну, мы двинемся следом. Второго шанса никто тебе не даст. Впрочем, ты уже всё знаешь, — внезапно оборвал себя он. — Вы с боссом, кажется, обо всем договорились, проблем не хочет ни он, ни ты. Но если они возникнут, придется их решать. Поэтому Сандерсон просто хотел предупредить. На всякий случай.

Я снова смолчал.

— Ты же не немой? — раздраженно спросил он, и парни за его спиной напряглись.

— Нет, — ответил я.

Он окинул меня долгим взглядом, открыл рот, собираясь что-то сказать, затем хмыкнул и махнул рукой своим конвоирам.

— Что делать, ты знаешь. Адреса тебе передали, начнешь с них. Возникнут вопросы — звони Джулесу. Дальше разберешься сам. Ведь ты уже взрослый мальчик, так? — ухмыльнулся он.

Я не ответил. Он помедлил, разглядывая меня, затем развернулся и пошел к припаркованной неподалеку машине. «Близнецы» одарили меня хмурыми взглядами, и поплелись следом.

Я не хотел, чтобы за мной следили, поэтому тотчас направился к остановке такси и смешался с толпой. Поймать такси в Америке — занятие не для слабонервных. Бороться за место под солнцем я не привык, для меня подобное оказалось внове, и далеко не сразу я сумел заполучить ценный транспорт.

Я обогнал нервного мужчину в деловом костюме, и уселся на заднее сидение желтой машины.

— Куда? — поинтересовался водитель.

— Ленокс-авеню, Гарлем.

Это был один из четырех адресов в списке Сандерса. Глядя на пейзаж за окном, я жалел, что не интересовался Нью-Йорком раньше. Этот город манил многих, большинство голливудских фильмов так или иначе связывали этот город в умах зрителей с чем-то помпезным, величественным… такая настойчивость настораживала. Мне рассказывали, что притяжение этого города столь сильное, что перестаешь верить в собственное возвращение домой. В Нью-Йорке совершенно невозможно почувствовать себя туристом, ты с первого дня влезаешь в ярмо обитателя с его порывистыми чувствами и насущными мыслями — поэтому вполне справедливо, что туризм тут не развит. Это не то чтобы бесконечно приятное, зато чрезвычайно захватывающее чувство — город как бы всё решает за тебя. Я не испытывал желания побывать здесь, ничего не знал о городе, и теперь оказался совершенно беспомощен, ничего не зная о его районах, законах и обычаях.

Водитель-араб по-английски говорил с трудом, но оживленно и жизнерадостно, и я помимо воли отвлекался на его непринужденную болтовню.

— Ви уверен, что вам туда, миста? — с жутким акцентом спросил он, сверкая белозубой улыбкой.

— Да.

Таксист всё поглядывал на меня в зеркало, продолжая болтать, но я разбирал едва ли половину сказанного. То и дело по его лицу пробегала кривая весёлая усмешка, Наконец я не вытерпел.

— В чем дело? — спросил я. — Почему вы на меня так смотрите?

— Ви слишком бели, миста, — ответил водитель, — для Гарлем.

Я вытащил из-под воротника куртки капюшон от рубашки и накинул его на голову.

— Так лучше?

Араб рассмеялся, качая головой. Хотел бы я посмеяться вместе с ним. Меня точило нехорошее предчувствие; я не мог уцепиться ни за одну радужную мысль — всё казалось мне мрачным и пустым. Не радовало даже небо за окном: ясное, яркое, голубое. Я решил начать со списка не только для того, чтобы успокоить Сандерсона. Просто не терял надежды, что мне удастся выбраться из страны, и без всяких последствий, но бежать вот так сразу я не решался. Странное дело — как только я начал бояться закона, я перестал бояться своей совести. Я уже не видел в каждом черном прохожем застреленного парня; гораздо больше я опасался копов.

Была ещё одна причина, по которой я решил взяться за дело сразу, как только доберусь до Нью-Йорка. Если через информаторов Сандерсона мне удастся выяснить, где находится Спрут — я смогу держаться от него подальше.

— Вам повезло, что сейчас день, миста, — продолжал болтать водитель. — Вечиром я в Гарлем не работаю.

— Почему?

— Гарлем — цивилизованный район, миста. Сависем ни то, что здесь творились в восьмидесяти. Но вечиром я здесь вси равно ни работаю.

Я пожал плечами и уткнулся в окно.

— Некотори говорят, Гарлем — гниздо преступности. — Глянув на меня, продолжал трещать араб, видя во мне, очевидно, благодарного и отзывчивого слушателя. — А я скажу — весь Америка такой гниздо! Так что, хабиби, гуляи спакойно. Ялла, ми приехаль!

Ленокс-авеню оказалась широким, застроенным невысокими зданиями проспектом, и понравилась мне с первого взгляда. Обычный проспект; смотреть не на что, но здесь я почувствовал себя свободнее. Араб ждать не согласился, я не настаивал. Расплатившись, я отправился искать первый номер в списке на 147-й улице.

Вопреки предсказаниям водителя, никто не провожал меня долгими косыми взглядами. Я натянул капюшон ещё глубже, покрепче вцепился в лямку рюкзака, и уверенным шагом двигался в нужном направлении. После салона такси холод улицы показался мне пробирающим, и я поднял повыше воротник, закрываясь от порывов ветра.

Я удивительно хорошо вписывался в общую картину района. Не то чтобы я казался здесь своим, но внимания на меня не обращали. В основном прохожие были, конечно, чернокожими. За несколько кварталов я встретил только одного белого мужчину, но, возможно, это потому, что я практически не поднимал глаз. Этому меня научил Хуан Вилья, который, несмотря на старания брата, всё время норовил прогуляться по чужим районам. При этом, хвалился юный кубинец, его никто не трогал. Секрет оказался прост: нужно выработать такую походку, посадку головы, манеру размахивать руками и бормотать на ходу, какую увидишь у местных жителей. Оденься неброско, котомку за плечи, глаза под козырек и вперед. В каждом районе, говорил Хуан, свои законы. Просто узнай их — и дело на мази.

Мне пришлось уточнить дорогу у проходящей мимо женщины. Она подозрительно оглядела меня от капюшона до кончиков ботинок, но достаточно подробно всё объяснила. Я поблагодарил за помощь и направился в указанном направлении. В Гарлеме у меня были записаны два адреса, ещё один в Бронксе, и последний в районе Бродвея. Названия мне ничего не говорили, но я мог спросить дорогу у местного черного населения.

Нужный мне дом оказался кирпичным двухэтажным коттеджем в стороне от дороги, с заколоченными на первом этаже окнами, и заплеванным крыльцом. Оглядевшись, я толкнул старую дверь и вошел внутрь. Узкая грязная лестница вела наверх, вдоль исписанных граффити стен. Я поднялся на один пролет и нерешительно остановился перед дверью. Подумал, нажал на звонок.

Никто не открыл. Я позвонил снова. И снова. Наконец я просто зажал кнопку звонка, и простоял так минуты две, слушая заливистые трели за дверью. Я уже решил, что никто мне не откроет, и собирался уходить, когда дверь за моей спиной неожиданно распахнулась.

— Какого дерьма тебе здесь надо? — прорычал мужской голос.

На пороге стоял крупный негр в засаленной серой футболке. За его спиной я заметил темнокожую женщину, окинувшую меня настороженным и враждебным взглядом.

— Я ищу Большого Бена, — ответил я.

— Кто ты такой, мать твою? Что твоя белая задница делает здесь?

— Я ищу Большого Бена, — как можно спокойнее повторил я.

Мы посмотрели друг другу в глаза. Это я считал искусством, в котором меня редко кто мог превзойти. Спустя несколько секунд негр сдался.

— Я по делу, — подбодрил я его.

— Найдешь его вниз по улице, у парковки, — рыкнул он, с треском захлопывая дверь перед моим носом прежде, чем я успел задать ещё хоть один вопрос.

Я медленно вышел из подъезда, посмотрел направо и налево, пытаясь определить, где здесь «вниз по улице». Поёжившись от ветра, я натянул перчатки, и в некоторой растерянности облокотился о стену. В незнакомом месте время бежит быстро: скоро начнет темнеть, а я так ничего и не решил. Постояв ещё некоторое время на месте, я поплелся в обратную сторону.

На этот раз я не смотрел в землю; вместо этого я разглядывал каждого из встречных прохожих. Как выглядел Большой Бен, я не знал, но, должно быть, судьба надо мной смилостивилась. Идущий навстречу чернокожий мужчина с дредами чем-то привлек мое внимание. Я проследил за ним взглядом и увидел, как тот подходит к знакомому подъезду. Повинуясь сиюминутному порыву, я метнулся назад.

— Большой Бен?

Он поднял на меня глаза, слегка удивленно оглядел с ног до головы, но не ответил.

— Я от Сандерсона.

— А-а-а, — мгновенно расслабился Бен. — Да. Заходи.

Я вошел следом, пропуская Бена вперед. Он зазвенел ключами, открывая свою квартиру, и почти в тот же миг дверь напротив распахнулась.

— Бен, приходил белый ублюдок… — сосед увидел меня и дернул щекой. — Да. Вот он.

Дверь захлопнулась, а я вошел в квартиру Бена, мысленно недоумевая. Вот как люди определяют, опасен человек или нет? Негр явно понял, что я безвреден, и совершенно не побоялся бы повторить про меня то же самое ещё раз. Стало слегка обидно.

— Босс звонил мне сегодня. Рассказал о проблеме. Чувак, я просто не знаю, что могу сделать за такое короткое время! Я поднял на уши всех, кого мог, но найти парня вроде Спрута… извини, брат. Проклятый немец как сквозь землю…

— Немец? — удивился я.

— Так я слышал, — насмешливо сощурился Большой Бен. — Не проверял, мне лично похер. Дай мне несколько дней, я попробую сделать, что смогу. Но ничего не обещаю.

— Телефон скажи, — коротко приказал я, доставая мобильник.

Он продиктовал номер и пытливо глянул на меня.

— Если Сандерсон направил тебя к Дэннису, то он тоже ничего не знает. Просто подумал, что тебе незачем и дальше шататься по району с такой рожей.

— Спасибо, — искренне поблагодарил я. Человек по имени Дэннис шел вторым номером в списке.

Когда я вышел на улицу, было ещё светло; воодушевленный приемом Большого Бена, я решил наведаться по третьему адресу, и только затем найти место для ночлега. Пожалуй, всё последующее оказалось закономерным уроком: нельзя кусать помногу — поди, подавишься.

Я спросил у проходящей мимо парочки, где ближайшая станция метро. Чернокожий парень, обнимавший девушку за талию, напрягся, меряя меня настороженным взглядом исподлобья, но его спутница оказалась более разговорчивой. Следуя её указаниям, я быстро добрался до станции.

Я немного задержался у карты метро: выяснял направление. По второй линии я проехал до остановки Вест Фармс-сквер/Восточная Тремонт-авеню, вышел на улицу и направился на юг. Дорогу я спросил у пожилой негритянки ещё в вагоне метро, поэтому особенно не беспокоился: мне казалось, я легко найду нужного человека.

Так и оказалось. На город спустились густые сумерки, когда я, с надвинутым на лицо капюшоном, вошел в бар, название которого числилось в списке. Сидевшие за столиками обернулись ко мне, и я в полной мере ощутил пресловутую материальность взгляда. Не глядя по сторонам, я подошел к чернокожему, как и все находившиеся здесь посетители, бармену.

— Где я могу найти Эда?

— Кто спрашивает? — меряя меня недобрым взглядом, отозвался он. Сидевшие за стойкой чернокожие граждане Бронкса, как один, повернули головы в мою сторону.

— Я от Сандерсона.

— Жди здесь, — хмуро кивнул он мне, вытирая руки о полотенце.

Я оперся о стойку. Бармен исчез за боковой дверью, и мне сразу стало неуютно. Я знал, что на меня смотрят, но глаз не поднимал, всем своим видом показывая, что не намерен вступать в переговоры.

— У тебя здесь дела, белый? — обратился ко мне сосед слева.

Мне пришлось посмотреть на него. Я понимал, что нужно действовать как можно осторожнее: нарваться на неприятности в баре чернокожих для меня, неместного, стало бы последней глупостью в жизни.

— Дела, — ответил я.

— Нравится райончик? — хохотнул сосед. Прислушивающаяся к нашему разговору компания за ближним столом взорвалась одобрительным гоготом.

— Обычный, — я осторожно пожал плечами.

Негр враз посерьезнел и сузил глаза.

— Ты придурок, — заявил он, пристально глядя на меня. — Это не обычный район, белый. Тут живут такие, как я. Вы загнали нас в гетто, и единственное, чем мы здесь владеем — территорией. Теперь чувствуешь разницу?

Бессмысленность разговора начала меня раздражать — усталость давала о себе знать.

— Я здесь недолго. Ещё не чувствую, — ответил я спокойно.

— Ха! Могу помочь тебе, — хмыкнул негр. — Не обижайся, ты сам попросил!

Он подмигнул своим, и они дружно расхохотались. Я веселья не разделял — тогда ещё не понял шутки. Через несколько секунд появившийся из боковой двери бармен сделал мне знак подойти.

— Эд сказал, у него нет информации, которая нужна Сандерсону. Он не может копать в направлении того человека, которого ты ищешь. Слишком опасно. Эд считает, тебе незачем приходить ещё.

Я молча развернулся и пошел на выход. Оставался последний номер в списке. Я не обращал внимания на взгляды, которыми меня награждали посетители, пока я шел к двери, просто старался смотреть в пол и идти своей дорогой. На улице я ускорил шаг. Надо было выбраться из Бронкса и найти недорогую гостиницу, и сделать это поскорее, если я не хотел ночевать на улице.

Я снова вспомнил уроки Хуана Вилья: изменил походку, чтобы походить на местных, поправил капюшон, слегка сгорбился и прибавил скорости. И всё-таки этого оказалось недостаточно.

Парень вынырнул из-за поворота так неожиданно, что я едва не натолкнулся на него.

— Э-эй, — расплылся он в беззубой улыбке, — закурить есть, чувак?

Я спиной почувствовал движение. Обернуться не успел — от удара по голове меня сильно качнуло, но сознания я не потерял. Били толстой доской, по затылку; нападавший отбросил её после удара, и подхватил меня подмышки, сцепляя руки «замком» на шее.

— Теперь чувствуешь разницу? — прошипел голос над ухом.

Голова разрывалась от боли. Я буквально заставлял себя стоять на ногах и не падать, усилием воли подавляя слабость, заставлявшую весь мир вокруг мерно покачиваться перед глазами.

Я слышал голоса нескольких человек за спиной, и ещё одного, просившего закурить, видел своими глазами — только очень расплывчато и смутно. Именно он ударил меня первым — в живот. Затем к нему присоединился второй, и оба успели врезать мне несколько раз прежде, чем я сумел собраться и ответить.

Я очень удачно двинул первого ногой в пах, откинув его на напарника, и резко наклонился, заставив третьего, который держал меня в захвате, перекатиться по моей спине и грохнуться на асфальт. Это оказалось легко — я был на голову выше, и низкорослому противнику оказалось нелегко удерживать меня. Как я успел мельком заметить, это и в самом деле оказался тот самый разговорчивый негр из бара.

. Меня схватили за шиворот; я тотчас извернулся, оставляя куртку в руках у нападавшего, и отпрыгнул назад. Ребята быстро приходили в себя. Их оказалось четверо, и я понял, что всё действительно серьёзно, когда в руке одного из них блеснул нож.

— Ну как, — осклабился мой сосед по барной стойке, — нравится райончик?

— Райончик ничего, — с трудом ответил я, — вот только портят его уроды вроде тебя.

— Что ты сказал, ублюдок?! — набычился негр.

Я лихорадочно соображал, что делать. Перед глазами взрывались белые круги, я знал, что могу потерять сознание в любой момент. До метро оставалось два квартала, но я не был уверен, что смогу бежать — имеется в виду, бежать быстрее, чем они. Я посмотрел на свою куртку и рюкзак, который упал с моего плеча при нападении — их держал самый молодой из компании. По-хозяйски держал. Вот тут я начал приходить в себя: там, в портмоне, остались все мои деньги.

— Отдай мои вещи, кретин, — сказал я медленно и раздельно. — Быстро.

Парень посмотрел мне в глаза, попытался отвести взгляд, нерешительно глянул вокруг, но вновь обрел уверенность, когда раздался голос главного:

— Иди, Пит. Иди.

При этом он смотрел мне в глаза. Мы оба знали: я не смогу остановить его. Мне оставалось только смотреть, как мальчишка бежит вниз по улице с моими вещами, и скрывается за поворотом.

— Ты же не возражаешь, придурок? — подмигнул негр. — А? Чего молчишь?! Обоссался?

На соседней улице неожиданно завыла полицейская сирена. Компания дружно дернулась на звук, а я рванул с места так быстро, как только мог. За спиной я слышал крики и ругань, но гнаться за мной никто не спешил. На полицейских я не рассчитывал: судя по звуку, машина далеко, а обернувшись, я заметил, что меня никто не преследует. Остановившись, я внимательно осмотрел улицу — она казалась пустынной. Точно ничего не было минуту назад. Я даже сделал несколько шагов в обратном направлении, и снова остановился. Я услышал далекие голоса, и задумался. Вернуться? В этом районе я не справлюсь один. Догнать парнишку с моими вещами? Я усмехнулся сам себе.

Развернувшись, я пошел в сторону метро. Наверное, только минут через пять, когда меня начал пробирать дикий холод, я начал верить в то, что произошло. Раньше я полагал, что принадлежу к той счастливой категории людей, которых не грабят на улице, у которых не воруют деньги, и кто никогда не нарывается на неприятности. Так оно и было — дома. С тех пор, как я прилетел сюда, вся моя жизнь оказалась перевернутой с ног на голову. Всё, что казалось правдой, здесь не ставилось ни в грош, всё, ради чего стоило бороться, здесь оказывалось пустым звуком, зло и насилие, исходящее от человека, определяли его социальное положение в обществе. Всё это было неправильно, это не могло происходить со мной!

Дрожа от холода, я спустился в метро. Не считая нескольких человек, ожидающих поезда, и бомжа, с аппетитом поглощавшего вынутый из мусорного бака недоеденный хот-дог, станция была пустой. Внезапно я почувствовал, как сильно голоден: ведь я ещё ничего не ел с тех пор, как прилетел в Нью-Йорк. Я думал вначале наведаться к информаторам, затем найти недорогой отель и уже там расслабиться. Каким я был идиотом!

Служащий в униформе на секунду отвернулся, и этого мне хватило, чтобы перепрыгнуть через турникет. Пробежав всю платформу, я остановился почти у самого её края, вслушиваясь в гул ветра в туннеле. Меня трясло от холода, боли, слабости и злости — я никак не мог прийти в себя. Пошарив по карманам, я нашел смятую десятку, и в отчаянии прислонился к стене, зажимая её в кулаке. Лучше бы я тогда поддался порыву и перевел домой все деньги! Моим родным они пригодились бы гораздо больше, чем этим… ублюдкам! Заметив обращенные на меня взгляды, я отвернулся. Капюшон упал, я даже не стал поправлять его. Что могло быть хуже? Я находился в чужом городе, враждебном районе, голодный, замерзший, избитый, без денег и малейшего представления о том, что делать дальше.

Поезд вынырнул из тоннеля, пробежал вдоль перрона, и замер у края платформы. Внутри оказалось немногим теплее. Я забился в угол, снова натянув капюшон — на этот раз спасаясь от сквозняка — и сложил руки на груди. Рядом со мной сидела полная негритянка, и от неё шло такое уютное тепло, что я немедленно захотел подвинуться ближе. Вышло наоборот: подозрительно покосившись на меня, женщина пересела на другое место, а я остался один. Всё-таки меня заметно трясло: на её месте я бы тоже решил, что рядом уселся извращенец или психопат.

Поезд пролетал станцию за станцией, но у меня так сильно разболелась голова, что я уже ни на что больше не обращал внимания. Закрыв глаза, я скорчился на сидении. Может, я уснул, может, потерял сознание — точно сказать не могу, но пробуждение оказалось не из приятных. Меня грубо встряхнули чьи-то жесткие пальцы, и утихшая в забытьи головная боль вспыхнула с новой силой.

— Документы, — тусклый свет лампы над головой ударил в глаза, и я с трудом разглядел двух полицейских. — Документы.

На миг я ощутил панический страх: Сандерсон всё-таки настучал копам, и меня уже нашли! Потом я успокоился. Что они могли мне сделать? Я чувствовал себя измочаленным, продрогшим до костей, и совершенно разбитым. Мне было всё равно.

— Да, — хрипло ответил я. — Документы. Сейчас.

Помню, что в тот момент я радовался. Документы я всегда носил в нагрудном кармане рубашки, а одетый поверх джемпер не дал им выпасть во время драки.

— Вот, — прокашлялся я, протягивая паспорт и визу.

Копы довольно долго и придирчиво изучали нехитрые бумажки. За это время я несколько раз закрыл и открыл глаза, борясь со сном.

— О'кей, мистер, — нехотя признал один из них, возвращая мне документы. — У вас всё в порядке.

— Я знаю, — я позволил себе слабую улыбку.

Странно, что они не обратили внимания на мой потрепанный внешний вид, но затем я решил, что это к лучшему. Представителям закона я не доверял.

Как я добрался до Манхэттена, не смогу вспомнить даже под гипнозом. Я просто вышел на одной из остановок, огляделся, увидел парк, направился туда и упал на первой же скамейке. Я просидел там какое-то время, пока не начался дождь, затем с большим трудом поднялся и побрел искать укрытие. Я предположил, что если зайти вглубь парка, меня не прогонят копы и не заметят поздние прохожие. Всё, чего я хотел — не шевелиться, чтобы хоть как-то унять колокольный звон в голове.

Парк оказался огромным — наверняка тот самый Центральный, тянущийся от Бродвея до Гарлема, ещё одно искусственное американское чудо. Я шел быстро, но довольно долго, прежде чем заметил пруд и мост, достаточно высокий, чтобы можно было там укрыться от непогоды. Я уселся под мостом на груду листьев, обхватил себя руками и положил голову на колени. Я слышал, как капли дождя бьют по опавшей листве, по поверхности воды, по мосту и пешеходной дорожке, и эти звуки странным образом успокаивали меня. Спустя какое-то время мне стало легче.

Что дальше? Мне нужны деньги, без них я здесь даже не человек. Обратиться в консульство, позвонить домой, попросить перевод? Да ни за что. Во-первых у родных и без того каждая копейка на счету, во-вторых если деньги и найдутся, то только на билет домой, а как я им объясню, что дома мне пока лучше не появляться — ради их же безопасности? И в-третьих, я просто не хотел их волновать. Те, кто любит свою семью, меня поймут.

Веб-мани. На моем электронном кошельке лежали деньги, но взять наличные здесь, в США, наверняка окажется проблемой. Для этого мне потребуется перевести электронные единицы на свой счет в банке, и только потом я смогу получить их на руки. Вот только у меня не было счета в банке. Ни в американском, ни в международном, ни даже в украинском.

Варианты заканчивались; я неуютно поерзал на мягкой листве. Мне стало неудобно, и я засунул руку в карман брюк. Мобильник!

Я уставился на него так, словно увидел перед собой восьмое чудо света. Ну конечно! Если у старого мерзавца Сандерсона были свои люди в городе, то почему бы им не помочь мне?

Дрожащей от холода рукой я набрал последний номер, с которого мне звонил Джулес. Судя по тому, что вызов пошел, деньги на счету ещё остались, и я обрадовался ещё больше.

— Э-эй, русский! — зазвучал в трубке жизнерадостный голос мулата, чуть приглушенный из-за общего фона из музыки, голосов, и смеха. Я не сразу поверил, что слышу его здесь, под мостом, в Центральном парке Нью-Йорка так же отчетливо, как если бы Джулес находился рядом. — Ты ещё живой!

Несмотря на свое крайне подавленное состояние, я усмехнулся.

— Ты проспорил пари, Джулес?

— Я, должно быть, идиот, но я поставил на тебя, русский, — очень серьезно заявил мулат. — Ну, по крайней мере, одну ставку на тебе я уже выиграл. День в Нью-Йорке прошел, а ты ещё ни на кого не нарвался!

Я вздохнул.

— Ты проиграл, Джулес.

— Твою мать, русский!..

— Какие-то уроды из Бронкса, — признался я. — Забрали все деньги.

— Ой, как трогательно! — издевательски протянул мулат. — Все деньги? Ай-ай-ай! Ты же такой крутой, русский! Самому Спруту яйца открутить грозился! И что собираешься делать теперь?

— Попросить денег у Сандерсона.

— А то как же! Сколько тебе, сладкий? Миллион? Два?

— Заткни пасть, Джулес. Передай боссу, что произошло. У меня в кармане ни одного бакса, а я должен как-то протянуть до того, как встречу… Спрута. Всё запомнил?

— Всё записал, всё передам, — хмыкнул мулат. — Ты почему меня снова крайним делаешь? Да ты не парься, босс узнает. Когда ты уже сдохнешь, турист хренов?

— Поверь мне, я очень стараюсь, — сухо ответил я и отключил телефон.

Я пережил эту ночь. Когда дождь наконец прекратился, я поднялся с холодной земли и сделал небольшую пробежку, чтобы согреться. Пробежал Центральный парк до конца, вышел на Шестидесятой улице, прошел два квартала и повернул направо. Я замерз, был голоден и хотел спать, но понимал, что нельзя останавливаться, нельзя закрывать глаза.

Нужно только пережить эту ночь. Одну эту ночь, и уже утром всё наладится.

Я повторял это про себя в такт быстрым шагам, и, пройдя три квартала на юг, начал верить в это. Каждые семь минут я смотрел на часы — я это хорошо помню, потому что ждал рассвета так, как, наверное, не ждал никто в эту ночь. Меня только раздражали нависшие надо мной небоскребы: они заслоняли небо. Где-то там, на востоке, вставало солнце. Я очень хотел увидеть его.

Это оказался хороший район — для тех, кто хотел бы посмотреть Нью-Йорк таким, как он есть. Здесь можно идти бесконечно — ноги сами несли по бесконечной Парк Авеню, уходящей куда-то за горизонт; я сворачивал просто потому, что мне понравилось здание или вывеска очередного бутика, и совершенно не думал о том, куда иду и зачем. Я шел по улицам, поглядывая на сторожевые вышки небоскребов, и вспоминал то, о чем говорил, кажется, Кеннеди. Он заметил, что все города — существительные, а Нью-Йорк — это глагол. Только многие почему-то полагают, что этот глагол — «жить», совершенно забывая про однокоренной ему и несравнимо более сильный — «выживать».

Рассвет я всё-таки пропустил. Зато увидел знаменитый Импайр Стэйт Билдинг при свете дня. Обычный небоскреб, ничем не примечательнее других, уже примелькавшихся мне в Чикаго, и тех, которые я увидел здесь, в Нью-Йорке. Улицы преобразились, людей стало намного больше, на дорогах появились утренние пробки, и я вдруг остро почувствовал разницу между собой и спешащими по делам нью-йоркцами. Уж лучше бы я оставался в черном районе, там я казался бы более незаметным, чем здесь, среди хорошо одетых, деловых, уверенных в себе людей.

Я дошел до Геральд-сквера и медленно двинулся по дороге, пересекавшей Тридцать четвертую улицу по диагонали. На углу Тридцать пятой толстый китаец продавал хот-доги с тележки; я долго смотрел на него, прежде чем подойти и протянуть свою десятку. Сдачу, не пересчитывая, осторожно положил обратно в карман, и почти благоговейно принял теплый, пахнущий кетчупом и горчицей хот-дог. Вначале я собирался найти скамейку, присесть и насладиться хот-догом как приличный американец, но вместо этого проглотил булку, почти не жуя, и тотчас пожалел, что не купил две.

Впрочем, и после одного хот-дога жизнь показалась чуть-чуть лучше. Кажется, я даже мерзнуть стал меньше — меня согревало тепло в желудке. Я понимал, что это ненадолго, но что делать дальше, не представлял. Если бы я мог сидеть на месте и ждать, я бы так и поступил, но согреться я мог только одним способом — не прекращая движения.

Звонок мобильного оторвал меня от созерцания бесконечной панорамы небоскребов и рекламных щитов.

— Русский?

— Что? — я насторожился: голос показался мне незнакомым.

— В четыре у Брайант-парка, на углу Сорок второй и Пятой авеню. Посылка от Сандерсона.

Я не успел ничего ответить — говоривший отключился. До Брайант-парка я добрался минут за десять. Ещё четверть часа слонялся вокруг, мучительно убивая время. До четырех ещё оставалось несколько часов.

Я не придумал ничего умнее, как дождаться того, кто назначил мне встречу, слоняясь по городу, и изредка присаживаясь отдохнуть на скамейках. Последние два часа я просидел на станции метро, наблюдая за спешившими с поезда и на поезд нью-йоркцами, понемногу откусывая новый хот-дог, и запивая его горячим чаем.

На встречу опоздал я, а не они, хотя я целый день кружил вокруг условленного места. Когда я увидел, кто меня ждет, мне захотелось немедленно идти назад, на уже знакомую станцию метро. Лысый мужик с водянистыми глазками расплылся в издевательской ухмылке, и мне захотелось провалиться сквозь землю. Стало стыдно — за то, что я оказался в таком положении, противно — за то, что нахожусь среди таких, как они, и неуютно — потому, что за его спиной, из припаркованной у обочины машины, выглянул один из уже знакомых мне амбалов.

— И всё-таки ты недостаточно взрослый, парень, — хрипло рассмеялся лысый, когда я поравнялся с ним. — Садись в машину.

Я молча забрался внутрь, и едва подавил в себе вздох, когда ощутил обволакивающее тепло салона. Пожалуй, я уже привык к зверскому холоду чужих улиц. И окунуться в теплый, комфортный мир снова… стало пыткой, какую я себе не мог даже представить. Хотелось закрыть глаза и заснуть. Совсем не хотелось смотреть на пистолет, которым поигрывал широкоплечий водитель. Его напарник сидел рядом с ним, а мелкий главарь, обойдя машину, уселся рядом со мной.

— Босс звонил, — прикурив сигарету, проронил он. — Говорит, ты попал в трудное положение. Не повезло, да?

Я молчал: он уже всё знал.

— Послушай, мальчик, тебя ведь просили: разбирайся с делами сам. А ты распустил сопли в первый же день. — Он вздохнул, глядя на меня. — Хорошо, что ты оказался достаточно умен, чтобы не обращаться за помощью к копам. Если ты засветишься, дело об убийстве Джека Кондора сразу же пойдет в ход, тебя предупреждали.

— Можно пропустить всё это дерьмо и перейти к делу? — грубо оборвал я. — Я всё прекрасно понял. Так получилось, что у меня нет денег. Мне они нужны — и срочно. Что там за посылка?

На меня обернулись водитель с напарником, и, возможно, в другой ситуации я бы унялся. Но после всего произошедшего со мной я уже практически ничего не боялся, и мало задумывался над тем, к каким последствиям приведет тот или иной мой поступок. Мне казалось, я потерял достаточно, чтобы со мной могли сделать что-нибудь ещё.

— Советую сменить тон, мальчик, — с глухой угрозой в голосе произнес лысый. — И слушать внимательно. У тебя есть ещё последний информатор в списке. Продолжай поиски, вполне возможно, — хмыкнул он, — тебе повезет на этот раз. Насколько я понимаю, оружие, что подарил тебе босс, ты оставил в Чикаго. Вот, — он кивнул водителю, и тот бросил мне на колени свой пистолет, — защита от негров.

Телохранители дружно заржали, а я с отвращением уставился на рожу лысого. Тепло кондиционера больше не грело, мне захотелось обратно на улицу, вдохнуть ледяной воздух чужих улиц, прийти в себя: в салоне стало душно.

— Деньги?

Мужчина гнусно ухмыльнулся.

— Деньги тебе не нужны. Сам потом поймешь.

Я молчал. Каким же идиотом я был, ожидая помощи от Сандерсона!

— Если всё-таки бабки понадобятся, с пистолетом найти их будет легче, — ухмыльнулся на прощание лысый. — В том же Бронксе. Впрочем, если ты совсем безнадежен…

Он достал из кармана несколько стодолларовых купюр и протянул их мне.

— Купи себе что-нибудь, — сказал он голосом, который я никогда не забуду. Пожалуй, в этот момент я ненавидел его так же сильно, как и Спрута. Я вспыхнул. Глянул на протянутые деньги, на ухмыляющиеся рожи, на оружие у себя на коленях…

И промолчал.

Взяв в руки пистолет, я положил его в карман, открыл дверь и вышел из машины. Я хотел как можно скорее убраться отсюда, уйти от этого позора, унижения и отчаяния. Много позже я думал: что бы я сделал, будь я чуть более голодным?

Я спустился в метро и просидел там несколько часов, пытаясь привести мысли в порядок. Когда стемнело, я снова выбрался на поверхность. Глухой переулок здесь, в центре города, я искал долго. Нашел среди ряда ресторанов на одной из улиц ближе к Центральному Парку. У черных выходов рядом со стенами стояли ряды мусорных баков. Не доставая пистолет из кармана, я разрядил его, выкинул обойму в один из контейнеров, затем протер пистолет и выкинул его в соседний.

Ещё какое-то время я побродил по городу, потом понял, что надолго меня не хватит: двое суток на ногах давали о себе знать. Я вернулся в Центральный Парк, нашел пруд и знакомый мост, забрался под него, сгреб все листья в охапку и уселся сверху.

Это была ужасная ночь. Конечно же, я не сомкнул глаз, хотя виски пульсировали тупой болью, глаза горели от усталости, а ноги распухли в ботинках так, что пришлось ослабить шнуровку. Ещё болела шишка на затылке — там, куда били доской при нападении.

В третьем часу пошел дождь. Меня трясло от холода, и может, поэтому я не замечал голодных спазмов в животе. Зато у меня осталась масса времени для того, чтобы подумать. С утра я собирался отправиться к последнему информатору. Теперь я действительно хотел найти Спрута. Неважно, чем бы всё это закончилось — но это бы закончилось. Я был готов на всё, только чтобы прекратить этот кошмар.

Как только начало светать, я покинул свое убежище. Воровато озираясь, умылся прямо из пруда, хотя ладони при этом тотчас задубели от холода, размялся и сделал пробежку — разогнать кровь по жилам. Холодно мне почему-то не было, я даже вспотел; погода после дождя стала ясной, небо — чистым, и даже в своем жалком положении я обрадовался выступившему из-за вчерашних серых туч солнцу.

Впервые за последние дни я задумался над тем, как выгляжу. Щетина росла у меня плохо и была почти незаметной, но в остальном я понимал, во что превратили меня двое суток на улице. Одежда стала грязной и смятой, волосы едва удалось пригладить и собрать в привычный хвост; но я перестал узнавать собственное отражение в витринах магазинов.

Я почувствовал неожиданный прилив сил: точно к сети подключили резервный генератор. Я прекрасно понимал, что его действия не хватит надолго, и торопился. Как только в Парке появились первые прохожие, я отправился разыскивать последний адрес в списке — семьдесят третья улица, район Амстердам-авеню. Внезапно я поймал себя на мысли, что довольно легко ориентируюсь в центре города. Это, наверное, по принципу «утони или научись плавать» — я оказался предоставлен сам себе, и, не имея других вариантов, выбрал второе.

Я действительно легко нашел кафе-бар, на котором не усмотрел названия. Пришлось, однако, собраться с духом, чтобы зайти внутрь.

— Эй, мистер, — негромко произнес я, останавливаясь у порога. Спиной ко мне стоял бармен в фартуке, лениво орудуя шваброй. На моё обращение он обернулся, смерил меня взглядом и вопросительно приподнял бровь.

— Мне нужен мистер Ленц.

— Отто, хозяин? — уточнил бармен, снова окидывая меня долгим взглядом. — Его нет. Будет к полудню, не раньше. Ему что-то передать?

— Нет, — ответил я. — Я зайду позже.

Парень посмотрел мне вслед и вернулся к своему занятию. На меня вновь накатила волна отчаяния. Снова ждать! Сколько часов провел я, бесцельно шатаясь по проклятому городу или разглядывая пассажиров в метро?! Если я проведу так ещё один день, к утру попросту рехнусь.

В кафе-бар я вернулся ровно в полдень. Внутри уже сидели посетители, и я отметил довольно приличную, даже уютную обстановку заведения. Это показалось мне несколько необычным: предыдущие информаторы Сандерсона ютились в плохих районах, и уж точно не были хозяевами подобных баров в богатых кварталах.

На меня посмотрели странно, когда я появился в зале, но бармен, завидев меня, тотчас махнул мне рукой. Я подошел.

— Я сказал хозяину, что его спрашивали. Он вас ждет, мистер.

Я последовал за ним через боковую дверь по узким коридорам вглубь здания. Перед последней дверью, по бокам которой стояли крепкие ребята в кожаных куртках, бармен остановился.

— Здесь.

Стараясь не обращать внимания на поедавших меня взглядами телохранителей, я коротко постучал и провернул ручку.

— Вот тот человек, который спрашивал тебя, Отто.

За письменным столом сидел хорошо одетый мужчина. Он поднял глаза от ноутбука и внимательно посмотрел на меня. Я прикрыл за собой дверь, оставаясь на пороге.

— Присаживайтесь.

У Отто оказался неожиданно приятный, даже мягкий голос, с легкой, едва слышной хрипотцой. Внешность тоже впечатляла: копна волнистых темных волос обрамляла красивое лицо с аккуратно подстриженной бородкой; внимательный взгляд черных, как бусинки, глаз и тонкая серебряная цепочка на шее завершали картину. На вид я бы дал ему лет сорок — сорок пять, но у таких людей, как он, внешность могла быть обманчива.

— Мне сказали, вы знаете, где найти человека по имени Спрут.

Отто приподнял бровь, уголок губ его чуть дернулся. Очевидно, его позабавила моя постановка вопроса: я сразу взял быка за рога. Молчал мистер Ленц долго, затем улыбнулся чуть шире и слегка наклонился вперед.

— Интересно. Вы пытаетесь найти его?

— Ответ очевиден, мистер Ленц.

Мне был противен собственный голос: негромкий, хриплый, бесконечно усталый. Рядом с хозяином заведения я чувствовал себя обнаглевшим бомжом, требовавшим номер люкс у менеджера отеля.

— Интересно, — повторил Отто. — Позвольте спросить… зачем?

У меня совсем не осталось сил продолжать разговор в таком стиле.

— Вы знаете, где он находится, или нет?

Мистер Ленц окинул меня долгим и странным взглядом. Мне стало не по себе: что-то было не так. Он…

— Нет, — последовал медленный ответ. — Я не знаю, где находится Спрут. И никто этого не знает. Но если вы его ищете, то будьте уверены, он вас найдет сам.

Я посидел ещё несколько секунд, затем поднялся.

— Спасибо, мистер Ленц.

— Рад был познакомиться, — снова улыбнулся хозяин. — Воочию.

— Вам обо мне рассказывали?

— О да. Русский из Чикаго, — Отто снова застучал по клавишам ноутбука. — Я о вас слышал.

Развернувшись, я вышел из кабинета. Силы покинули меня, я вновь чувствовал пробирающий холод, безумную усталость, жестокий голод, и желание упасть и заснуть прямо здесь.

Никогда мне не было так плохо, как в этот день. Третий день моего пребывания на улице.

Что ж, я сделал, что мог. Теперь, чтобы не умереть с голоду, мне было необходимо найти работу. Здесь, в этом чужом городе, где всё его население жило по принципу «каждый сам за себя», я не рассчитывал на удачу и легкие победы. Но я и не собирался сдаваться.

В кармане звенела мелочь, передо мной лежал величественный Бродвей, и у меня ещё оставались силы — совсем немного — чтобы бороться за себя. И я был намерен бороться до последнего вздоха.

Глава 2

Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию. Ибо написано: «Мне отмщение, Я воздам, говорит Господь».

(Рим. 12:19).

Вначале я бродил, не задумываясь о том, куда иду и зачем. От Коламбус-сквера я свернул направо, прошел пару кварталов и направился на юг. Я смотрел на витрины, пытаясь увидеть хоть где-нибудь объявление о работе, но, наверное, мне просто не везло. Я устал, зверски хотел есть, и окончательно замерз.

В конце концов, после блуждания по улицам, у меня осталось только одно желание: оказаться в тепле и съесть что-нибудь горячее. Конечно, по поводу «съесть» я поторопился, но зайти в кафе, где наверняка окажется теплее, чем на улице, и выпить чашку чая я вполне мог себе позволить — хотя возможно, это станет последней роскошью в моей жизни. Я хотел этого всеми фибрами измученной души и каждым оставшимся в кармане центом.

Именно поэтому я остановился посреди улицы и осмотрелся. Небольшой ресторанчик на углу показался мне уютным и дружественным, почти домашним. Надпись на вывеске я не сумел прочесть, язык оказался незнакомым. Возможно, я подсознательно искал что-то особенное, что-то национальное — любой страны, только бы не безликий американизм, выглядывающий с каждого рекламного щита. Знаете, бывают на свете места, которые обладают своим секретом притяжения; это оказалось именно таким местом.

В животе заурчало, я невольно прижал к нему ладонь. Стеклянные витрины безжалостно показывали покрытое пылью, осунувшееся лицо с горящими глазами, и потрепанную, грязную одежду.

Я проторчал снаружи, наверное, минут пятнадцать, разглядывая свое отражение, пока голод не пересилил стыд. Оправив на себе одежду и наскоро пригладив волосы, я зашел внутрь.

Над дверью мелодично звякнул колокольчик, и мужчина за буфетной стойкой поднял голову. Отступать было поздно.

— Шалом, — улыбнулся он.

Только теперь я сообразил, что меня занесло в еврейский ресторан. Я слабо улыбнулся в ответ: похоже, хозяина не сильно смущал мой внешний вид. Я немного ободрился.

— Чай, пожалуйста, — попросил я, не слишком уверенно усаживаясь за крайний столик. Вместо стульев под окном оказались широкие лавки с кожаными сидениями, вызвавшие у меня почти животное желание лечь и заснуть прямо на них. Они в любом случае выигрывали у ледяной земли и сырых листьев, на которых я провел две ночи подряд практически без сна.

Хозяин занялся приготовлением чая, а я принялся разглядывать зал. Первая моя мысль, когда я глянул за окно, была эта — наконец-то я внутри, а все эти люди за стеклом — снаружи! Наконец-то не я с бессильной завистью смотрю на обедающих людей в теплых ресторанах! Глупая была радость, унизительная. Но я радовался в ту минуту.

Кроме меня, ещё один стол занимал тучный мужчина в костюме, в тот момент не спеша намазывавший хлеб маслом; я поспешил отвести от него взгляд. Больше в ресторане никого не оказалось, и уютная тишина вместе с долгожданным теплом показались мне настоящим раем. Я вымученно улыбнулся сам себе, и снова наткнулся взглядом на мужчину в костюме. Голодный желудок предательски заурчал — слабо, без особой надежды — взгляд невольно задержался на уставленном блюдами столе.

Никогда прежде я не видел с таким удовольствием обедающего человека. Я забыл обо всем на свете, как загипнотизированный уставившись на мужчину. Где-то в глубине души я понимал, что так глазеть неприлично, и меня сейчас попросту выставят вон, чтобы не мешал порядочным клиентам, которые заказывают не только чай — но ничего не мог с собой поделать. Я следил за пухлыми пальцами, отрывающими ножку цыпленка, смотрел на капли жира, стекающие с вилки, проклятье — да я завидовал каждому глотку вина, сделанному им! Цивилизация слетает с человека тем быстрее, чем он голоднее, подумалось мне, когда мужчина наконец заметил мой взгляд. Я вспыхнул и быстро отвернулся.

— Чай.

Хозяин подошел совершенно бесшумно, поставил передо мной большую расписную чашку на блюдце.

— Спасибо, — проговорил я. — Может быть, у вас найдется… — под внимательным и понимающим взглядом мужчины слова застряли в горле; я так и не смог спросить. — Нет, ничего. Спасибо.

Мы остались одни в зале, я и посетитель. Перекинувшись с ним парой фраз, хозяин — которого, как выяснилось из тихой фразы толстяка, звали Моше — отлучился на кухню. Я обхватил свою чашку ладонями и постарался как можно ниже опустить голову. Хотелось исчезнуть или провалиться сквозь землю. Это же надо, решиться спросить о работе перед другим посетителем! Я вел себя унизительно. Это на самом деле жестоко — показывать голодному, как ест другой. Я проклинал себя за то, что решился вообще зайти в глупый ресторан. Мне стало стыдно так, как никогда в жизни, даже слёзы едва не выступили. Я сконцентрировался на чашке чая.

Спустя несколько минут кухонная дверь приоткрылась. Женщина в белом переднике пронесла мимо меня поднос с блюдами. От вкусного запаха закружилась голова; я отвел глаза и сделал глоток своего чая. Он оказался потрясающим, ещё горячим, сладким, и очень ароматным. Но не настолько, чтобы забивать запахи с соседнего столика. Я снова обхватил чашку руками, стараясь растянуть удовольствие.

— Эй, парень.

Для такого плотного мужчины у незнакомца был и голос под стать: глубокий и сочный. На вид я бы дал ему около шестидесяти, выпирающий живот и крупный, весь в прожилках нос уличали в нем любителя выпить. На безымянном пальце мужчины я успел заметить перстень с камнем, прежде чем взгляд темных, блестящих глазок не уперся мне в переносицу.

— Можешь передать соль? — спросил он, поднимая над столом пустую пузатую бутылочку. — Моя кончилась.

Он говорил с заметным акцентом, но очень бегло. Явно из иммигрантов, которому, однако, часто приходилось пользоваться родным языком. Выбравшись из-за стола, я прихватил солонку из маленькой корзиночки, и подошел к мужчине, стараясь не смотреть на заставленный едой стол.

— Grazie, — улыбнулся толстяк, принимая солонку из моих слегка подрагивающих пальцев.

Я должен был улыбнуться в ответ, и мне удалось это сделать, даже не посмотрев на разложенную на чужом столе снедь.

— Выручишь старика ещё разок? После схуга, — мужчина кивнул на блюдце, заполненное чем-то, по виду напоминающим тертую зелень, — мало что чувствуешь, кроме адского пекла на языке. Кажется, — он пододвинул ко мне тарелочку с ровными золотистыми кусками, — они недосолены. Ничерта не чувствую, — он доверительно наклонился ко мне, — не хочу расстраивать Моше, Ханна, его жена, так старалась… Как на твой вкус?

Будь я чуть менее голодным и чуть более гордым, я бы, наверное, отказал, Незнакомцу просто нужен собеседник, уверил я себя, чувствуя, как рука помимо воли тянется к еде.

Ханна и впрямь постаралась: куски оказались запеченной в сухарях рыбой; сочной, мягкой, ошеломляюще вкусной. Я слабо улыбнулся.

— Очень… вкусно, — не узнавая собственного голоса, пробормотал я. — Вам понравится.

Мужчина отодвинул стул рядом с собой, похлопал по сидению.

— Садись, bambino, — сказал он, и я почувствовал, что краснею. Всё-таки не стоило так открыто поедать его глазами. — У Моше отличная кухня! Поверь мне, лучшая в городе. Какая гефилте-фиш! Сделай старику приятное: я угощаю. Здесь уже на двоих, — добавил он, кивнув на накрытые крышками блюда.

Удушливый румянец, кажется, залил не только лицо, но и уши. Я попятился от стола.

— Благодарю, но это лишнее, — сумел вытолкнуть из себя я. — Я не хочу… Мне пора.

— Взгляд, — коротко обронил незнакомец. — Тебя выдал взгляд. Садись, парень.

Знаю, что должен был обидеться. Но в тот момент я попросту сдался — а вы бы не сдались?

— Когда-то и я был молодым, — вздохнул незнакомец, глядя, как я осторожно присаживаюсь рядом. — Старые, добрые деньки. Помню то паршивое чувство, когда в кармане последний доллар, а в голове ни одной мысли, кроме как где бы достать жратву. Сколько ты не ел, сынок?

— Три дня, — тихо признался я, отводя взгляд. — Мистер?..

— Вителли, — толстяк протянул мне крупную, мягкую руку. На запястье сверкали массивные золотые часы, а хватка оказалась неожиданно крепкой. — Джино Вителли. Не стесняйся, бамбино. В конце концов, люди должны помогать друг другу.

Я отстраненно подумал, что за время моего пребывания в США мне не так часто встречались люди, которые хотя бы в теории полагали, что другим — ближним — нужно помогать.

Джино оказался замечательным человеком — вначале он всё рассказывал мне о том, как любит еврейскую кухню, что ради неё ездит через полгорода, и что это того стоит; затем о том, какой Моше великолепный повар, потом что-то ещё — и говорил всё это только затем, чтобы дать мне возможность наесться. Или, точнее, утолить первый животный голод. Я бы мог съесть всё, что найдется в этом ресторане, но, по крайней мере, теперь желудок не терзала острая боль, а я ощутил невероятный прилив сил, и почувствовал себя вновь человеком, а не жертвой. Мне нравилось слушать его, улыбаясь, когда итальянский акцент становился особенно заметным, и чувствовать всё большее расположение к этому приятному, простодушному толстяку.

Я потянулся за тарелкой с мелко нарубленными овощами.

— No! — Джино перехватил мой локоть, и подтолкнул ко мне свою порцию. — Возьми эту. Ту лучше не трогать.

— Почему? — спросил я, подозрительно рассматривая овощи. Выглядели они вполне обычно, как и полагается огурцам, помидорам и перцу, нарезанным кубиками.

Вителли поднял пустую солонку.

— Они немного, хм, пересолены, — ухмыльнулся он.

Я не удержался от широкой улыбки: конечно, ни в одном ресторане вы не встретите внезапно заканчивающуюся соль или перец.

Расспрашивать Вителли тоже умел. Хотя не буду врать, что стойко отмалчивался: я не скрытен по природе, а в этот момент любое участие расценивалось мной как высшая благодетель. Может, я и был излишне доверчив, но я пострадал из-за этой своей черты уже достаточно, чтобы навредить себе ещё больше. Джино мне казался стареющим бизнесменом, которого недавно осчастливила внуком единственная дочь, или же наоборот, одиноким дельцом, который за жизнь так и не создал своей семьи, и сейчас расслаблялся в любимом ресторане, а я просто попал под хорошее настроение.

— И как тебя занесло в Нью-Йорк, парень?

Я уже рассказал, как прилетел в Чикаго — Джино слушал внимательно, не перебивая — и что нашел себе сразу две работы.

— Ты точно счастливчик! — сказал он.

Я пожал плечами и неопределенно улыбнулся.

— Не понравилось в Чикаго? — подмигнул Вителли.

— Как вам сказать… — я замялся. — До какого-то момента очень нравилось. По крайней мере, — я усмехнулся, — лучше, чем когда в Нью-Йорке воруют все деньги, и приходится днями напролет ходить по чужому городу, не зная, к кому обратиться за помощью.

— Так тебя ограбили!

Я кивнул.

— Занесло в Бронкс. Парней оказалось четверо. Пока я пытался дать отпор, один из них убежал с моими вещами.

— А ты?

— А мне повезло, — мрачно ответил я. — На соседней улице завыли полицейские сирены, они отвлеклись, и я убежал. Дальше ничего интересного, мистер Вителли. Я позвонил знакомым, но они… отказали мне в помощи. После этого я растерялся. Когда я переступил порог этого ресторана, я был уже на грани. Снаружи ресторан казался таким теплым, — я вдруг понял, что несу, и мгновенно замолчал, чувствуя, как предательская краска расползается по лицу. Это был бы хороший момент, чтобы поблагодарить Джино, но я почему-то замешкался.

— Тебе не повезло, — хмыкнул Вителли, откидываясь на спинку стула. Я невольно залюбовался его уверенной позой, руками, уютно сложенными на животе, и дорогим костюмом, так удачно сидящим на его тучной фигуре. Вителли казался мне воплощением успешного и притом добродушного человека. — Чтобы увидеть Нью-Йорк, нужны деньги.

— Не хочу я никакого Нью-Йорка, — слабо отмахнулся я. — Лучше домой, первым же рейсом.

— Впервые вижу человека, прилетевшего в Нью-Йорк и не влюбившегося в него с первого взгляда! — Джино покачал головой. — Почему бы тебе не обратиться в посольство, бамбино? Они сообщат твоей семье…

Я замотал головой.

— Не хочу их волновать, — ответил я. — Ни за что на свете. Я справлюсь, мистер Вителли.

Джино бросил на меня долгий взгляд, но в прищуренных щелочках глаз я не смог уловить их выражения.

— Твои родители, должно быть, гордятся тобой, Олег.

— Это американское выражение, — сказал я. — У нас говорят «любят».

Вителли смотрел на меня на этот раз дольше. Пришлось сделать вид, что допиваю остатки чая в своей уже давно пустой чашке. Нет, в самом деле, я же не предмет какой и не удачное приобретение, чтобы мной гордиться. Неужели меня любили бы меньше, если я был другим?

— Есть, где остановиться на ночь?

Голос Джино вернул меня к делам насущным. Я помотал головой. Сказать словами почему-то не получалось. Вителли прищурился, побарабанил пальцами по столу, и наконец кивнул.

— У меня есть знакомый, сдает комнаты. Я могу поручиться за тебя, он даст крышу над головой. Начнешь работать, отдашь долг.

Я не поверил своим ушам. Мысль о том, что эту ночь я проведу в человеческой постели, в теплоте и уюте, показалась мне настолько трепетной, что я тотчас запретил себе об этом думать: не спугнуть бы.

— Мистер Вителли… я был бы вам очень благодарен… я…

— Потом, всё потом, — отмахнулся от меня Джино. — Устроишься, придешь в себя, и поблагодаришь. А теперь, думаю, пора отсюда двигать, — он подмигнул мне и ухмыльнулся. — Тебе не мешает хорошенько выспаться.

После неожиданного ужина, щедро преподнесенного мне судьбой в лице Вителли, у меня и в самом деле оставалось только одно желание: лечь и уснуть мертвым сном. А потом… а потом посмотрим, кто кого.

Джино расплатился за наш обед, оставив щедрые чаевые, и мы вышли из ресторана. На улице было совсем темно, уже горели мертвенным неоновым светом рекламные вывески, и люди торопились домой. Я мгновенно ощутил пробирающий холод, оказавшись на улице после теплого помещения, и это не укрылось от внимательного взгляда Джино.

— Здесь недалеко, — сказал он, — сейчас свернем в проулок, выйдем на соседнюю улицу. Оставил своего малыша на стоянке. Додж, — пояснил Джино, перехватив мой вопросительный взгляд, усмехнулся и похлопал меня по плечу. — Много места занимает, не припаркуешь у ресторана. Не нервничай, сынок, здесь короткий путь. До Чайнатауна домчимся с ветерком!

Я благодарно посмотрел на него и промолчал, послушно ступая шаг в шаг. Признаться, несколько странно доверять человеку, которого видишь первый раз в жизни, но в тот момент у меня не оставалось ни выбора, ни желания выбирать, как у щенка, послушно поспевающего за хозяином.

Я уже совершенно уверил себя в том, что мистер Вителли — просто добрый подарок судьбы, и не прекращал улыбаться своим мыслям, когда почувствовал взгляд. Неприятный, чужой взгляд в затылок. Пройдя ещё несколько шагов, я не выдержал и обернулся.

Джино остановился, посмотрел на меня, а затем — на троих парней, приближавшихся к нам.

Они не были похожи на обычных грабителей. Глядя на каменные рожи, неотрывные, пристальные взгляды, и напряженные, не подрагивавшие в такт шагам руки, я понял — это за мной. Одного из них я даже узнал: Рокко, тот самый, который вместе с напарниками загнал меня в кубинский район в Чикаго. В его глазах читалась такая ненависть, что я понял: это конец, живым я от них не уйду. В Нью-Йорке не было ни Маркуса, ни Венустиано.

— Твои знакомые, сынок?

Люди Спрута! Но как? Как? Выходит, за мной следили! Видели, как я слоняюсь по улицам, как захожу в еврейский ресторан, разговариваю с Вителли.

Дьявол!

— Уходите отсюда, мистер Вителли, — заговорил я быстро и тихо, не отрывая глаз от приближавшихся к нам парней. — Пожалуйста, уходите.

Они остановились прямо перед нами, в нескольких шагах. Я лихорадочно соображал. Мы находились в переулке между двумя оживленными, шумными улицами — парни хорошо подгадали момент. Но теперь за моей спиной стоял Джино, который не заслужил подобного приключения, и я не мог, не хотел рисковать его здоровьем, или — что вполне вероятно — жизнью.

— В чем дело, молодые люди? — вежливо спросил Вителли.

— Заткнись, старый кретин! — окрысился невысокий шатен справа.

— Ты идешь с нами, — глядя мне в глаза, произнес тот, который стоял в центре. Это был не то метис, не то азиат с крепкой фигурой и жестким, уверенным взглядом. Лицо портила, пожалуй, только искривленная линия рта — словно его губы навсегда застыли в презрительной гримасе. Я сразу понял, что он среди них лидер, и шумно вздохнул, подбирая слова.

— Хорошо, — сказал я. — Только дайте ему уйти.

Азиат бросил ленивый взгляд на Джино.

— Попутчик?

— Да, — ответил я. — Мы только что познакомились.

— Ублюдок зашел в ресторан, заказал чай, — подал голос Рокко, сверля меня яростным взглядом. — Старик первый обратился к нему, и он пересел к толстяку за стол. Похоже, что попутчик, Сет.

Азиат вновь посмотрел на Джино.

— Хорошо, — медленно проронил он. — Пусть валит отсюда.

— Пошел вон, — процедил сквозь зубы Рокко, обращаясь к Вителли.

— Полагаю, мы друг друга… — вновь начал Джино.

Шатен, не двигаясь с места, ударил его ногой в живот. Вителли согнулся пополам, чудом удержавшись на ногах, не падая только потому, что его откинуло к стене дома.

— Не трогай его, сволочь! — крикнул я, бросаясь наперерез уроду, занесшему ногу для второго удара.

Я нанес ему точно такой же удар — страшный удар в живот, куда сильнее, чем пришлось испытать Джино, и определенно точнее. Он не удержался от крика, скрючиваясь у моих ног. В тот же миг мне на шею набросили удавку, и я вцепился в неё двумя руками, откинувшись назад, на грудь к напавшему.

— Будешь рыпаться, — прошипел мне на ухо Рокко, — Сет всадит старику пулю в жирное брюхо.

Я с трудом сконцентрировал взгляд на Джино: он уже оправился от удара и теперь, прихрамывая и держась за живот, отходил подальше от нас. Его никто не задерживал, и у меня немного отлегло на сердце.

— Что Спрут нашел в тебе, русский? — презрительное лицо Сета закачалось перед глазами, и я захрипел, пытаясь выдавить из себя хоть слово. Он достал плоский серебристый пистолет и приставил дуло к моему виску. — Отто сообщает Спруту, тот сразу звонит мне… Я бросаю все дела, мчусь сюда — ради вот этого? Если бы Спрут не описал тебя так подробно, я бы подумал, что ошибся. Осторожнее, Рокко! — прикрикнул на напарника Сет. — Спрут хочет его живым.

— Из-за гребаного урода, — сдавленно прошипел Рокко мне на ухо, — Спрут застрелил Виста. Вист не выполнил приказ, и Спрут разозлился. Из-за него, — удавка вонзилась мне в ладони, — Вист теперь мертв!

Мои мысли вертелись с бешеной скоростью. Что там сказал Сет? Отто сообщает Спруту? Нью-Йорк… Но ведь это Сандерсон дал мне адреса информаторов, чтобы я смог… чтобы я…

Догадка вспыхнула в мозгу так ярко, что я едва не задохнулся от обиды и понимания. Теперь всё вставало на свои места. Конечно же, я не мог убить Спрута, и старый ублюдок это знал! Он просто тянул время, выясняя отношения с бритоголовым мерзавцем — а затем попросту сдал меня! Вот откуда было удивление на лице Отто Ленца! Ленц вовсе не был информатором Сандерсона, он работал на Спрута!

— Не… трогайте старика… — прохрипел я, думая теперь только о Джино. Со мной могло случиться что угодно, но невинные люди не должны страдать из-за меня. Вителли не должен здесь находиться, во всем виноват я! — Отпустите… его…

Сет широко ухмыльнулся. Ухмылка так и застыла на его губах, когда раздался глухой хлопок, и в лицо ему брызнула темная, густая кровь. Удавка, сжимавшая мне горло, ослабла. Раздался ещё один хлопок, и Сет резко обернулся. Рокко за моей спиной грузно повалился на асфальт, а я тотчас рванулся в сторону. Ещё один выстрел заставил Сета вскрикнуть и согнуться пополам. Между пальцев, с силой впившихся в простреленное бедро, сочилась кровь. Я вжался в стену, расширившимися глазами глядя на Джино Вителли.

— Пушку на землю.

Я посмотрел на Рокко с дыркой во лбу — точно между закатившихся глаз — на шатена, корчащегося, хрипящего от боли, ещё живого — на спокойного Вителли, чья рука сжимала пистолет так же уверенно, как совсем недавно держала вилку. Мир снова переворачивался с ног на голову.

— Сукин ты сын! — Сет поднял искаженное болью лицо, мельком глянув на своих напарников. Сложно сказать, кто из нас больше испугался, но он точно не рассчитывал на подобный поворот событий. — Что за…

— Пушку на землю, — повторил Джино.

Я вздрогнул: это был не тот человек, с которым я познакомился в ресторане. Во мне нарастала паника. Меня трясло. Я не мог спокойно смотреть, как стреляют в живого человека, как убивают на моих глазах. Я боец, но не убийца. Если вы думаете, что это страшно только в первый раз, вы ошибаетесь.

Я не знал, что думать. Кто он? Кто этот мистер Вителли? Ещё один враг? Сколько можно погружаться в это проклятое болото? Неужели я ещё не достиг дна, неужели можно уйти ещё глубже?!

— Кто ты? — озвучил мои мысли Сет, и я увидел, как напрягается его рука с зажатым в ней пистолетом.

— Парень, — покачал головой Джино. — Я успею раньше.

Похоже, Сета всё-таки пробрало. Перед ним стоял не толстый старик, а опытный и опасный убийца. И Сет сделал правильный выбор. Я бы тоже так поступил, учитывая легкость, с которой мистер Вителли всадил пулю Рокко в лоб.

Сет молча отбросил пистолет. С трудом выпрямившись, но не отрывая руки от бедра, он метнул в меня быстрый взгляд, точно проверяя, на месте ли я, затем снова посмотрел на хозяина положения. Помню, в тот момент я успел подумать, что совсем неудивительно, как я не разглядел под пиджаком тучного мистера Вителли ни кобуры, ни оружия.

— Вас послал Спрут, — спокойно уточнил Джино. Сет быстро кивнул, не сводя с него глаз. Губы его кривились, но больше ничем он не выдавал испытываемую боль. — Здесь чужая территория, но разумеется, ни ты, ни твои приятели об этом не знали. Просто кивни, сынок. Ва бене, — ровно, не повышая голоса, одобрил Вителли. — Я тебя не трону. Пойдешь к Спруту, передашь ему, что здесь произошло. Меня зовут Вителли. Он поймет.

Я чувствовал, как по моей щеке стекает кровь Рокко — но даже не поднял руку, чтобы вытереть её. Я смотрел на Сета: его лицо исказилось после этих слов. Всё-таки он понял из этого монолога больше, чем я. Я был точно слепой в царстве зрячих: они знали правила своей игры, и только сила решала, кто из них окажется прав. Я же бил вслепую, не разбираясь, не надеясь уже что-либо понять.

— Это всё, — закончил Вителли, по-прежнему держа Сета под прицелом. Я на всякий случай тоже не шевелился. — Теперь можешь идти.

Сет бросил неуверенный взгляд на своего напарника. Должно быть, Джино выстрелил не глядя; парню раздробило нижнюю челюсть, и половину лица. Зрелище было не для слабонервных. Кричать он не мог, хотя наверняка испытывал ужасную, адскую боль, и лишь слабо корчился, издавая странные не то булькающие, не то хрипящие звуки. Ему просто не повезло выжить после такого ранения.

— За него не беспокойся, — сказал Вителли. — Я позабочусь.

Сет попятился, коротко глянул на меня, и, развернувшись, заковылял прочь, сильно припадая на раненую ногу. Я проводил его почти сожалеющим взглядом и снова посмотрел на Джино, не спеша отрываться от спасительной стенки.

Вителли несколько секунд рассматривал раненого шатена. Затем поднял пистолет. Я отвернулся.

— Упокой Господи их души, — пробормотал Джино, пряча оружие в кобуру под мышкой.

Наконец мы встретились взглядами. Почему-то в тот же момент на меня очень некстати напала икота. Вителли шагнул в мою сторону, и я инстинктивно сжался, отводя взгляд. В моем представлении Джино оставался добрым стариком, который помог незнакомому человеку; он просто не мог оказаться убийцей, а я не мог воспринимать его как врага.

— Олег.

У него всё-таки был очень успокаивающий голос и мягкий, мелодичный акцент. Правда, ударение в моем имени оказалось почему-то на первый слог, но я не обратил на это внимания, борясь с икотой. Выглядел я, подозреваю, довольно жалко, потому что Джино попросту протянул руку, взял меня за плечо и сильно встряхнул — так, что я клацнул зубами.

— Идем, — велел он, убедившись, что я смотрю на него.

Я сдавленно икнул.

— Послушай, парень, у меня нет времени на уговоры. Или ты идешь со мной, или тебя уговорит вот он, — Джино дернул плечом, под которым была пристегнута кобура. — Ты уверен, что на одной ноге тебе будет удобнее следовать за мной? Всё-таки я бы советовал тебе воспользоваться здравым смыслом и обеими ногами.

Я торопливо закивал, не в силах издать какой-либо членораздельный звук. Зато, как ни странно, проклятая икота тут же прошла. Джино протянул мне платок.

— Хорошо. Вытри лицо и иди вперед.

Осторожно переступив через труп Рокко, я нетвердым шагом пошел дальше по проулку, навстречу главной улице, полной жизни и огней. Вителли шёл следом. Я слышал, как он позвонил кому-то. Он говорил на итальянском, быстро и тихо, и я понял, что с этого момента окончательно теряю контроль над ситуацией.

Я совсем не собирался убегать. Знаете, мне к тому моменту до смерти надоело бегать. Я был даже рад, что теперь влип уже бесповоротно. По крайней мере, очень скоро всё прояснится.

Наконец мы дошли до многоярусной стоянки, и вошли внутрь. У большого, тяжелого джипа Джино остановился, отпер дверь, и едва ли не впихнул меня на переднее сидение. Ремень я так и не пристегнул: конец с карабином выскользнул из пальцев, и я оставил жалкие попытки справиться с собственными руками.

Заняв водительское место, Вителли завел мотор, перегнулся через мои колени, и выудил из бардачка плоскую фляжку.

— Глотни, парень, — велел Джино, почти насильно всовывая её мне в руки. — Здесь коньяк. Поможет снять шок.

Вкуса я почти не ощутил, только почувствовал, как коньяк обжигает желудок. Джино вырулил на улицу, одновременно набирая номер на телефоне. Разговаривал он снова на итальянском.

Мы кружили по городу с полчаса. Иногда я украдкой смотрел на Вителли, и видел его крупные, белые руки, уверенно сжимающие руль. Машина плавно скользила вдоль тротуаров; я не знал, куда мы едем, где находимся, и сколько мне ещё осталось жить. Дно, с которого я так стремительно старался выбраться, внезапно оказалось намного ближе: улыбка фортуны превратилась в торжествующий оскал.

Наконец джип свернул в малоприметный тупик. Вителли заглушил мотор и выключил фары.

— Вы меня убьете, мистер Вителли?

Джино не стал включать свет в салоне: в густой чернильной тьме я не видел выражения его лица, но слышал, как скрипнуло сиденье, когда он чуть развернулся ко мне.

— Я должен был убить тебя ещё в переулке, — спокойно проговорил Вителли, — но я слишком стар, чтобы не позволять себе думать. Тобой интересуется Спрут, а я, так уж получилось, знаю о нем чуть больше, чем ты. Ты влип в крупные неприятности, Олег. Сейчас для тебя безопаснее оставаться рядом со мной. Видишь ли, сынок, люди, на которых я работаю, не верят в совпадения. И они очень не любят, когда отпускают свидетелей.

— Не понимаю, — признался я, растирая лоб пальцами. От коньяка голова стала тяжелой, в ушах временами звенело.

Вителли шумно вздохнул, словно борясь с одышкой, и терпеливо пояснил:

— Слишком много совпадений, сынок. Мои хозяева непременно скажут: Джино, незнакомый парень привлекает твоё внимание в ресторане, видит, как ты убираешь двух болванов с пушками, рыдает у тебя на плече, и ты, старый, добрый толстяк Джино, отпускаешь его на все четыре стороны! Не выяснив, а не было ли это совпадение неслучайным? Они будут правы, сынок, даже если не ты, а я сам пригласил тебя. Отпустить тебя я не могу, — Вителли ослабил галстук, — убивать тоже не стану. Но прежде, чем я отвезу тебя в надежное место, ты мне расскажешь всё, с самого начала. Ты понимаешь меня, Олег?

Я кивнул и слабо, вымученно выдохнул. Я уже понял, кем был Вителли, и не собирался делать глупостей. В любом случае моя жизнь зависела от того, поверит ли мне Джино.

— Конечно, мистер Вителли, — сказал я. — Я расскажу.

— Хорошо, — подбодрил он меня. — Начни со Спрута. Как ты с ним связался?

…Когда я закончил рассказывать, Джино курил третью сигарету, выдыхая дым в приоткрытое окно. Больше мне нечего было добавить: я выложил всё, от прилета в Чикаго до сегодняшнего дня. Неожиданная трель звонка заставила Вителли закашляться. Выругавшись, он вышвырнул сигарету и потянулся за мобильным.

— Pronto.

Джип приглушенно заурчал мощным мотором и плавно сдал назад, выезжая из тупика.

— Слушай меня внимательно, бамбино, — заговорил Вителли, глядя в зеркало заднего вида. Мы как раз пересекали широкую улицу с яркими фонариками и вывесками многочисленных кафе, где движение, несмотря на поздний час, всё ещё было плотным. Мне стало немного легче: он снова называл меня так, как в ресторане. — Тебе придется переждать какое-то время. Босс велел привезти тебя в надежное место, там ты будешь находиться под присмотром, и Спрут до тебя не доберется. Уютное местечко, — ободряюще улыбнулся Вителли, — в Маленькой Италии. Выспишься, отдохнешь. Я заеду завтра, если получится.

Дальше ехали молча. Я устал до такого предела, что почти не верил происходящему. Не боялся я и смерти. Там не могло быть хуже. Жаль уходить из этого мира так рано, не оставив в нем после себя ничего ценного, но если этого не избежать…

У меня не осталось никаких последних желаний. Я только боялся, что сейчас отключусь прямо в машине Вителли: за прошедшие дни организм исчерпал себя до дна, больше ресурсов у него не осталось. В конце концов я уткнулся лбом в стекло, закрыл глаза и не открывал их до тех пор, пока джип не сбросил скорость, а затем и вовсе остановился.

Джино выключил мотор, и тогда я открыл глаза.

— Выходи.

Там, снаружи, было холодно и темно. Как странно устроен человек — он начинает волноваться, только когда ему грозит немедленная опасность, и вспоминает об обыденных потребностях сразу же, как только внешняя опасность исчезает. Это как взрыв атомной бомбы, которого боятся, и как радиация, которой не замечают.

Я вышел из машины. Ничего особенного я не заметил — аккуратные улочки, магазины, кафе. Мы остановились недалеко от небольшого ресторана, за углом. Нас уже ждали двое крепких парней в темных костюмах. Вителли перебросился с ними несколькими фразами, затем знаком велел следовать за ними. Мы обогнули ресторан, свернули в едва заметный проулок, который, как оказалось, вел в небольшой внутренний дворик — аккуратный, ухоженный, с чистыми мусорными баками — наверняка черный ход с ресторана на улицу.

Здесь конвоиры остановились, а Джино подошел к одной из двух ведущих во двор дверей, открыл её и кивнул мне. Я молча зашел внутрь, в пустой узкий коридор, откуда вела только одна лестница — наверх.

Вителли поднялся первым, я — за ним. На втором этаже, где царила такая же тишина и пустота, как и на первом, было три двери. Джино достал ключи, открыл центральную и вошел внутрь. Я последовал за ним, итальянец захлопнул дверь.

— Располагайся, — сказал Джино, включая свет. — Приведи себя в порядок. На улицу не выходи. Я зайду позже.

Я осмотрелся. Это была скромно обставленная однокомнатная квартирка, в которой прихожая служила одновременно и гостиной, и спальней. В ней имелась ещё крошечная кухня и ванная комната, и при мысли о горячем душе у меня радостно ёкнуло сердце. Даже кровать, нормальная человеческая кровать, а не груда листьев на ледяной земле, не вызвала во мне большего восторга. Я вспомнил сакраментальную фразу о том, как мало человеку надо для счастья.

— Спасибо, мистер Вителли, — произнес я, улыбнувшись на этот раз вполне искренне. По-прежнему слабо, но совершенно искренне.

— Спокойной ночи.

Дверь за ним захлопнулась, но звука проворачиваемых в замке ключей я не услышал. Я бы оценил вежливость со стороны Вителли, если бы не устал так сильно. Я никуда не хотел бежать.

Шагнув в ванную, я включил горячую воду, подставил ладони под струю и несколько секунд стоял, блаженно улыбаясь, впитывая в себя драгоценное тепло. Потом я очнулся и принялся остервенело сдирать с себя одежду, всей кожей ощущая на себе вонь улицы. Из кармана выпал разряженный мобильный — я раздраженно отшвырнул его ногой, торопясь оказаться под теплым душем. В какой-то момент я поднял голову и увидел свое отражение в зеркале.

Сложно сказать, какая мысль пришла первой. Наверное, всё-таки та, что человек, которого я вижу, мне незнаком. В день, когда я прилетел в Чикаго и разглядывал себя в прихожей нашей с Хорхе квартиры, я себя вполне узнавал. Слишком домашний, как выразился Салливан, и вполне уверенный в себе. Со мной ничего не могло случиться. У меня был дом, семья, самоуважение, друзья. С меня хватало «приключения» с чернокожим бомжом и баскетбола с латиносами. С тех пор прошло всего три месяца — и целая вечность.

Я изменился так, как никогда не изменился бы дома. Моё тело было покрыто синяками, ссадинами, кровоподтеками, на левой руке всё ещё виднелся глубокий темно-красный шрам от пули — подарок покойного Рокко в кубинском районе. Болели почки — не от ударов; скорее всего, память о двух проведенных на холодной земле ночах. Но больше всего изменилось лицо. На нем поселилось незнакомое отстраненное выражение: губы плотно сжаты, а в волчьем взгляде лихорадочно горящих глаз недоверие и глухая решимость.

Впрочем, не это поразило меня. Просто внешние перемены заставили заглянуть глубже. Я изменился куда сильнее, чем могло отразить простое зеркало. Я перестал замечать то, что так поражало меня, когда я только прилетел в Америку. Меня уже не оглушали картины жестокости, насилия, не изумляли проявления равнодушия по отношению к себе подобным, не раздражали давящие небоскребы и вывески реклам, от которых рябило в глазах, и не было спасения. Я ещё не ассимилировался, но уже привык.

В тот момент я пообещал себе, что бы ни произошло, и сколько бы ни осталось мне жить — я не изменюсь. Я не изменюсь, не сломаюсь, не поддамся.

— Меня зовут Олег Грозный, — сказал я своему отражению.

Отражение улыбнулось. По крайней мере, улыбка оставалась прежней — и кое-что ещё. Я по-прежнему не боялся встретиться со своим противником, кем бы он не оказался на этот раз. Бояться следовало как раз того, что я могу с ним сделать — после всего, со мной произошедшего, я за себя уже не ручался.

Глава 3

Все мне позволительно, но не все полезно; все мне позволительно, но ничто не должно обладать мною.

(1 Кор. 6:12).

— Рresto, Олег! Presto! Папа в бешенстве, грузовик не разгружен!

Я молча отставил швабру в угол, сорвал фартук, и выбежал вслед за Примо. На кухне, как всегда, царила полуденная суета. Ресторан открывался днем, но самый ад начинался вечером, когда посетителей становилось больше.

Мы спустились во внутренний двор, пересекли его и вышли на улицу. Грузовик с продуктами стоял перед въездом, рядом маялся хмурый водитель в мятой кепи. Нам оставалось принять товар и разгрузить машину. Пока Примо подозрительно изучал накладные, я подхватил один из ящиков и двинулся в обратную сторону. Холодильные склады находились за кухней, и я успел сделать четыре ходки, когда работа встала.

— Какого дьявола? — Зловредный итальянец не поленился проверить содержимое ящиков, и теперь размахивал бумагами перед носом у водителя. — Не подпишу!

Кажется, чего-то не хватало. Я не слушал, моим делом было таскать груз.

— No problemо, — согласился водитель, прижимая ящик огрубелой ладонью. — Не пишешь, не грузишь. Парень, ставь ящик на место.

Я вопросительно поглядел на Примо, убедительно изображавшего человека, готового лопнуть от злости.

— Нет, грузи! — не сводя с водителя пылающего взгляда, процедил он. — Олег, бери чертов ящик!

Водитель пожал плечами, но руку так и не убрал. Пока оба спорщика мерялись взглядами, я привалился к боку фуры, гадая, сколько еще грузовиков придется разгрузить, сколько споров выдержать, и сколько пройдет отравленных бессонницей ночей, пока что-то изменится.

Я работал в ресторане уже четыре дня. Наутро после памятной кошмарной ночи — остаток которой, впрочем, я проспал мертвым сном — меня бесцеремонно растолкал высокий худощавый парень в светлой рубашке и брюках, и, не дожидаясь, пока я окончательно соображу, где нахожусь и почему, принялся знакомиться.

— Святая Мадонна, сколько можно спать?! — возмутился он. — Вставай, пока Папа не начал сердиться!

Остатки сна окончательно испарились. Я смотрел на него, он, бесцеремонно и с интересом, как на редкий экспонат — на меня.

— Привет, — ухмыльнулся незнакомец, — горазд же ты спать! Presto, день на дворе, приличные люди давно уже за работой! Тебя, спящая принцесса, как зовут?

— Олег, — ответил я, поднимаясь на ноги.

— Примо Манетта.

Я пожал его руку, и тут же невольно опустил взгляд, почувствовав непривычную пустоту. На правой руке у Манетты не хватало двух пальцев, но хватка была — здоровый позавидует! Парень оказался подвижный, как молния, трещал почти без умолку, и был не прочь поболтать, но, по его словам, осталось совсем немного времени, прежде чем Папа начнет сердиться.

— Папа? — уточнил я. — Чей?

— Увидишь, — пообещал Манетта. — Сперва надо тебя привести в приличный вид.

Примо принес мне комплект чистой одежды — светлую рубашку, джинсы и кроссовки — и велел одеваться быстрее, пока он ещё ждет.

— Волосы собери, — ухмыльнулся мой визави, протягивая светлую резинку. — В таком виде тебя дальше порога не пустят.

Я быстро привел себя в порядок. Манетта окинул меня удовлетворенным взглядом, и знаком велел следовать за собой. Я осторожно поинтересовался, не запрещено ли мне покидать комнату, на что парень, уперев руки в бока и сделав очень удивленное лицо — сама невинность — разразился долгой запутанной тирадой. Мол, русские горазды спать, и много о себе думают, если решили, что с ними будут сидеть дни напролет.

— Будешь приносить пользу, piccolo!

И я её приносил. По крайней мере, очень старался. В готовке я разбираюсь так же, как в бальных танцах, но меня и не подпускали к ней близко. Я наполнял солонки, протирал столы и стулья вместе с официантами, подметал и мыл пол, выносил мусор, в общем, был на подхвате. Ощущения оказались новыми. Грязной работой я раньше не занимался, и, насколько помню, не собирался, когда прилетел в Чикаго. Признаюсь, наступать на горло своей гордыне становится гораздо легче после двух ночей под открытым небом и нависшей угрозы жестокой смерти. Я чувствовал, что за мной следят, изучают, но относятся вполне мирно, даже дружелюбно. Я ни в чем не пытался разобраться и ничего не требовал. Я просто наслаждался ощущением безопасности. Я больше не умирал с голоду, находился в тепле и мог спать спокойно. Какое-то время, по крайней мере.

«Папа» Дидимо Палермо, как почти весь работающий здесь персонал, был итальянцем. Вот только в отличие от живых и проворных помощников, сеньор Палермо оказался древним, как мир, высохшим стариком с ястребиным профилем и крайне раздражительным характером. Я спросил у Примо, сколько же ему лет, и оказалось, что девяносто два. Старик по праву считался самым старым членом семейного дела. Очень скоро, буквально в первые минуты своей «работы» в ресторане, я научился избегать контакта с ним так же, как все остальные. Нарваться на плохое настроение — а в хорошем старик никогда и не пребывал — шеф-повара никому не улыбалось. Кроме того, Палермо сильно хромал, и не расставался с длинной ореховой тростью, которой довольно часто пользовался в воспитательных целях.

Мистер Вителли, как и обещал, часто появлялся в ресторане, и я старался не упускать возможности поговорить с ним. Мою судьбу мы не обсуждали — Джино ясно дал понять, что скажет сам, как только придет время. Мы говорили на отвлеченные темы, и с каждым разом общение становилось всё более раскованным.

Иногда с ним появлялся незнакомый мне молодой человек, который постоянно сверлил меня мрачным взглядом, но он никогда не садился с нами за стол, дожидаясь Вителли на улице.

В целом в ресторане мне нравилось. Ребята попались хорошие, официанты относились ко мне с пониманием, я мог позволить себе пошутить и посмеяться, и чувствовал себя почти как в большой, дружной семье. Конечно, я никогда не смог бы забыть обстоятельств, при которых попал сюда, и прекрасно понимал, что картина этой дружной семьи, если вывернуть её наизнанку, обернется ночным кошмаром. Планка моих требований к людям давно упала ниже критической отметки, и я абсолютно спокойно воспринимал всё так, как оно есть. Мне нравилось быть с ними, и даже странные придирки сеньора Палермо перестали выводить из себя. Старик, казалось, не спускал с меня глаз, и не проходило и часа, как он обо мне вспоминал, нагружая новым заданием или просто одёргивая по любому поводу.

Со мной начали здороваться. Мне улыбались, я улыбался в ответ, и мне казалось, что я понравился коллективу. Я успел даже выучить несколько итальянских слов. В частности, узнал, что когда слышишь «даго», надо бить в морду, а на «гумба» можно и улыбнуться, ведь это значит, что меня принимают за клевого парня.

Я продолжал разгружать машину, как всегда, быстро, не теряя ни минуты, и думал о мистере Вителли. Я должен был относиться к нему хуже после того, что увидел, но не мог. Я не знаю, как это назвать, но это тот случай, когда между совершенно разными людьми завязывается вдруг дружба. В тот момент мне оказалось сложно определить, что нашел во мне мистер Вителли, но для меня он был в те дни, пожалуй, всем. И я, как не старался этому противиться, находил всё большее удовольствие в общении с ним. Джино был стар, опытен, и знал жизнь куда больше, чем я. Я был молод, начитан, бескомпромиссен, и поэтому нам всегда находилось, о чем поспорить. Я пытался растолковать Джино то, как должно быть, а он объяснял мне, как получается в жизни. Обычно последнее слово оставалось за мной — я был заядлым спорщиком, а Джино вздыхал и выдавал неизменную фразу: «Ты прав, бамбино, но если не изменишься, долго не протянешь».

Как-то Примо заикнулся, чтобы я поменьше спорил со стариком — сердце, сказал Манетта, у него не железное. С тех пор я начал относиться к Вителли с ещё большим вниманием, и даже соглашался с ним чаще — просто чтобы не волновать лишний раз. Я очень внимательно отношусь к людям с физическими слабостями, особенно после инсульта, перенесенного моим отцом, и инфаркта, от которого умер мой дед. Я переживаю за близких мне людей, и к замечанию Примо отнесся наверняка с большим вниманием, чем он на то рассчитывал.

— Последняя? — деловито поинтересовался Примо, заглядывая на склад. — Отлично. Идем на кухню.

Остаток вечера прошел спокойно. То есть, в привычном хаосе и спешке, но без неприятных инцидентов. Даже Папа не каркал на своих поваров, и, как ни странно, почти не придирался ко мне. Имела место занятная ситуация, когда в зале оставались последние клиенты, и мы с Примо расслабились за столом в кухне. Повара и сам сеньор Палермо тоже отдыхали, ожидая времени закрытия, когда в зал ворвался незнакомый мне мужчина и что-то коротко бросил Папе на итальянском. Старик ответил резко, и мужчина тотчас скрылся вновь. Через минуту, однако, мимо кухни стремительно прошли несколько вооруженных автоматами людей. Старик Палермо, до того расслабленно сидевший в своем кресле у двери в зал, выпрямился, свирепо сверкнув глазами. Темная трость преградила путь, а сам Папа, бросив быстрый взгляд в зал, шипящим от злости голосом осадил мужчин:

— Через черный ход, болваны!

Примо широко ухмыльнулся, глядя на поспешно ретировавшихся через заднюю дверь парней, и затем подмигнул мне.

— Ребятки поехали порядок наводить, — улыбчиво пояснил он. — В Чайнатауне беспредел.

Я кисло улыбнулся в ответ, тотчас поймав на себе пристальный взгляд Папы. Дождавшись, пока старик не переключит свое внимание на одного из поваров, уронившего на пол нож, я наклонился к Примо и тихо заметил:

— Он на мне дырку прожжет.

Примо прыснул и тотчас посерьёзнел.

— Нет. Всё-таки за тебя сам Топор поручился. Папа просто присматривает.

— Топор? — не понял я.

— Мистер Вителли, — охотно пояснил Примо.

Я вздохнул.

— Не переживай, — убедившись, что Палермо вышел из кухни, ободряюще похлопал меня по плечу Примо. — Папа отлично разбирается в людях. Я сам слышал, как Папа говорил с Джино. Сказал, либо ты сумел обхитрить его, либо ты и в самом деле не лжешь.

— Это как же он определил? — заинтересовался я.

— Спроси у него, — посоветовал Примо. Мы глянули друг на друга и рассмеялись.

На самом деле, я уже не ощущал всё происходящее как реальную жизнь. Смерть грозила слишком часто: я перестал воспринимать её всерьёз. Зато, похоже, я понял, почему так часто придирался ко мне сеньор Палермо. Он следил за моей реакцией на тот или иной вопрос, за моим поведением и общением с итальянцами, выстраивал гипотезы касательно меня и тотчас их разбивал. Мне нечего было скрывать, и такой хитрый старик, как Палермо, наверняка догадался об этом сразу.

— Русский! — гаркнул за моей спиной Папа Дидимо.

Мы с Примо подскочили одновременно. Я — от неожиданности, он — за компанию.

— Вителли пришел, — буркнул Палермо, явно довольный произведенным эффектом.

Я тихо ругнулся, на что Примо ответил широкой ухмылкой — видимо, смысл оказался понятен без перевода — и вышел из кухни. Это был уже всем известный ритуал — весь день использовать безотказного русского, чтобы вечером оставлять его в покое, когда в ресторане появлялся мистер Вителли.

В зале сидела только одна молодая пара, тихо перешептывающаяся о чем-то в углу: через час мы закрывались.

Джино сидел за своим столиком рядом с кухней, и увидел меня сразу, как только я появился из-за дверей. Он улыбнулся мне, но я сразу отметил темные тени под глазами, ослабленный узел галстука, и измотанный вид. Рядом с ним сидел неизвестный мне молодой мужчина, смеривший меня хмурым и неприветливым взглядом — тот самый, который обычно дожидался Джино снаружи.

— Рад видеть вас, мистер Вителли, — поздоровался я.

— Я тебя тоже, бамбино. Присаживайся, сейчас Лия принесет нам выпить.

Я уселся напротив, искоса глянув на спутника Вителли.

— Это Сэм, — познакомил нас итальянец. — Сэм, это Олег.

Я хотел протянуть ему руку, но наткнулся на его предупреждающий взгляд, и просто кивнул, теряя к нему интерес.

— Выглядите усталым, — сказал я Джино. — Тяжелый день?

— Старость, — хохотнул итальянец. — Ничего особенного, рутина. Спасибо Сэму, он мне сильно помог.

Парень сдержанно улыбнулся — точнее, приподнял уголки губ, не изменяя при этом выражения лица — и принялся сверлить меня взглядом.

— Как ты? — поинтересовался Вителли.

— Никто не обижает, — ответил я с улыбкой, — Топор.

Джино хмыкнул, внимательно глянул на меня, и покачал головой.

— Мне кажется, я знаю, кто тебе разболтал.

— Это не Примо.

Вителли расхохотался, хлопнув меня по плечу. Лия принесла нам бутылку граппы и три рюмки. Обычно Джино ужинал в ресторане, но сегодня он явно торопился. Мы посидели едва ли полчаса, когда он поднялся, заявив, что ему пора. Сэм встал вместе с ним, проронив, что задержится здесь ещё на минуту. Я не обращал на него внимания; Джино, занятый разговором со мной, тоже.

— Вы заедете завтра, мистер Вителли?

— Непременно, — подтвердил Джино. — Даже раньше, чем обычно.

Он мне показался внезапно таким старым, уставшим, что во мне вспыхнула жалость и тревога. Сердце Вителли не железное, говорил Примо, и, кажется, в это можно было поверить. Я осторожно пожал ему руку.

— Вам нужно отдохнуть, мистер Вителли, — негромко сказал я. Мне хотелось добавить что-то ещё, но я не знал, как подобрать слова на чужом языке так, чтобы выразить свою искренность. Впрочем, мне показалось, что Джино меня понял. Он внимательно посмотрел на меня, потрепал по щеке, и направился к выходу. У самых дверей Вителли задержался обменяться парой фраз с выглянувшим из кухни Папой, и затем покинул ресторан.

Я проследил, как он садится в свой «Додж» и проезжает мимо окон ресторана, внезапно почувствовав себя очень одиноким. В частности, кроме Вителли, кому я здесь нужен? Передернув плечами, я развернулся, спеша оказаться в людной кухне, где не слышно собственных нерадостных мыслей.

И наткнулся на Сэма. Обойти не получилось — слишком узким был проход.

— Не торопись, — с сильным акцентом сказал он. — Я хочу внимательно посмотреть на тебя, русский.

— Это ещё зачем? — спокойно поинтересовался я. Спокойствие моё заключалось в наличии широкоплечих охранников, сидящих за барной стойкой, и присутствии последних двух посетителей, только что потребовавших счет. Если Сэм хотел ссориться, то у него просто не получится сделать это здесь.

— Хочу рассмотреть, — сквозь зубы процедил Сэм, по-прежнему сверля меня взглядом. Очень сложно презрительно смотреть на человека снизу вверх, но у него это неплохо получалось. — Откуда ты выполз, белобрысый? Из помойки? Ты ведь даже не итальянец. Скажи, как это у тебя получилось? Что ты сделал, чтобы Топор взял тебя к нам? Дай угадаю. Ты расплакался?

Я вспыхнул. Было видно, что Сэм очень зол и с трудом сдерживает себя, но я ещё не понимал, в чем дело. Я видел его в первый раз, и даже не знал, как реагировать. Впрочем, моя вспыльчивость не оставила мне вариантов. Наверное, я всё-таки внутренне переживал все эти дни добровольно-принудительного заключения, и Сэм просто помог выпустить всё это наружу.

— Ревнуешь? — в свою очередь спросил я.

Он побелел от ярости, в глазах разгорелся злой огонь, и я понял, что мирно разойтись уже не удастся. Я попал в точку.

— Не понимаю, что он в тебе нашел, — с трудом вытолкнул из себя Сэм, сжимая и разжимая кулаки. — Ничтожество, которое не может постоять за себя… giovane…

— Бедный Сэм, — с гадкой улыбочкой произнес я, сравнивая счет. — Надеялся стать фаворитом? Все надежды на большое наследство крахом?

С ещё большим удивлением я понял, что угадал окончательно. Понял я это в тот момент, когда Сэм мне врезал. Удар в подбородок едва не откинул меня на спину, но я удержался, зацепившись за стул. Стул перевернулся, но я сумел удержать равновесие, и почти торжествующе выпрямился, посмотрев на противника.

Я ждал этого момента! Бить первым я принципиально не хотел: пусть запомнит, что русские первыми не нападают!

Секьюрити тотчас оказались рядом, заслоняя нас своими спинами от глаз молодой пары, с интересом уставившейся на представление.

— В чем дело, Сэмми? — спросил один из них. В обычном ресторане, уверяю, вы таких охранников не встретите — в костюмах и с пистолетами за пазухой. Впрочем, парни приходили только по вечерам, когда в зале собирались «важные люди».

— Он не может ответить, — коротко улыбнулся я онемевшими губами и двинул своего противника ладонью по шее.

Он охнул, сгибаясь пополам, а я ринулся вперед, подхватив его подмышки, и потащил за собой. Ногой распахнув дверь в кухню, я протащил его мимо изумленных поваров, шустро расступившихся в стороны, и замершего Папы к черному ходу, и пинком вытолкнул Сэма наружу.

— Эй-эй, ребятки! — раздался за спиной голос Примо. — Вы чего?!

Сэм уже поднимался на ноги, когда я спустился во внутренний дворик, и к моему появлению оказался готов. Он пошел на меня, как медведь, и, естественно, снова попал под удар: не меняя положения, я ногой толкнул его в живот, отбрасывая на прежнее место.

На улице оказалось прохладно, мой пыл быстро улетучивался. На самом деле, я уже жалел, что позволил обиде взять вверх. Ссора разгорелась на пустом месте, и моя вина в этом тоже была.

— Успокойся, — попросил я его, — давай поговорим.

Он не хотел говорить. Он снова набросился на меня, так стремительно, что я едва успел увернуться. Удар Сэма пришелся по подоспевшему на свою голову Примо, ринувшемуся нас разнимать.

Парень рухнул как подкошенный, а я наконец разозлился по-настоящему. Жалость — отвратительное чувство, особенно когда жалеешь противника. Сэм развернулся ко мне, и я со всей силой двинул его в челюсть. Упасть ему я не дал: подхватив тело молодого итальянца, я взял его в захват, развернув к себе спиной. Дальше он мог дергаться сколько угодно — вывернуться у него бы не получилось.

— Успокойся! — я слегка встряхнул его, призывая перестать рыпаться. Сэм был явно слабее меня, и избить его чести мне не делало.

— Ты… русский… — прохрипел Сэм, безуспешно пытаясь разжать мой захват. — Пусти…

Я отпустил. Не потому, что Сэм попросил, а потому, что в этот момент кто-то ударил мне по голове. Несильно, не больно, но достаточно ощутимо.

Я обернулся, потирая затылок, и в ту же секунду Папа Палермо двинул тростью Сэма — так же, как и меня, по голове.

— Idiota! — гаркнул старик, останавливаясь между нами и размахивая тростью. Крепкое ореховое дерево прогулялось по нашим плечам и рукам, вскинутым для защиты, окончательно отделяя меня и Сэма друг от друга. — Какого дьявола вы сцепились?

Сэм пробормотал что-то маловразумительное на итальянском. Я деликатно отвел глаза, посмотрев на Примо, которому уже помогли подняться и усаживали на ступени. В дверях кухни столпился любопытствующий народ, и на меня смотрели с новым интересом.

— Так вы Вителли не поделили, — сделал откровенный вывод Папа, пристально рассматривая нас с Сэмом. Сэм покраснел, я, подозреваю, тоже. — Два болвана! Ты, — иссохшая рука старика ткнула в мою сторону, — что это здесь устроил? А ты, Сэм? Кретины, — пробормотал Палермо, тяжело опираясь на свою трость. — Выслушайте меня внимательно, мальчики, и запомните на всю жизнь. Когда в одной Семье начинаются внутренние разборки, это нехорошо. Очень нехорошо. А Вителли, — гаркнул Папа уже в сторону Сэма, — вправе поступать так, как сочтет нужным. Теперь пожмите друг другу руки. Я хочу это видеть.

Молодой итальянец бросил мрачный взгляд в мою сторону. Я подождал несколько секунд и первым протянул руку. Сэм тоже подождал несколько секунд, и только затем медленно вытянул свою ладонь.

— Вот так, — удовлетворенно крякнул Папа, наблюдая за нашим крайне коротким рукопожатием. — А теперь с глаз долой!

Сэм, круто развернувшись, быстрым шагом пересек внутренний дворик, свернул в проулок, ведущий на главную улицу, и скоро скрылся за поворотом. Его никто не останавливал: парню требовалось время, чтобы всё обдумать. Народ постепенно скрылся в недрах кухни, Папа ушел последним.

Я подошел к Примо. Парень, как всегда, дожидался меня. Он сидел на ступенях и потирал скулу. Из разбитого носа шла кровь.

— Извини, — сказал я и улыбнулся. — Не думал, что ты полезешь меня защищать.

— Тебя! — тотчас вскинулся Манетта. — Русский медведь! Варвар!

— Пойдем, — не слушая возмущенных воплей, я потянул его за локоть. — Приведем тебя в порядок.

Мы поднялись в мою комнату, и Примо плюхнулся в кресло, зажимая нос рукой. Я вздохнул и направился в ванную. Там я намочил два полотенца — одно приложил к своей скуле, второе отнес Примо. Парень с бурчанием принял его левой рукой, занявшись своим носом.

— Пальцев лишился тоже так же? — решил поинтересоваться я. — Полез, куда не просили?

Манетта хмыкнул.

— Нет. Всё гораздо проще, русский. Пальцев я лишился в неудачной перестрелке: пистолет разорвало прямо в руке, указательный и средний пальцы спасти не удалось. Но я не сильно переживаю, — Манетта подмигнул мне, — у меня осталось ещё восемь.

Я усмехнулся в ответ. Как у них всё здесь просто. Впрочем, Примо был прав, недостача пальцев не мешала ему жить. Стоило только посмотреть, что он вытворял с ножами! Я за эти дни так и не научился шинковать овощи так же умопомрачительно быстро, как он.

— Твой телефон? — кивнул Примо на разряженный мобильный у окна.

Я кивнул.

— Почему не пользуешься? — снова поинтересовался он, запрокидывая голову так, чтобы кровь окончательно успокоилась.

— Разряжен, — пояснил я. — А зарядки у меня нет.

— «Самсунг»? Могу поделиться.

— Здорово.

Мы умолкли. Через некоторое время я отнес свое полотенце в ванную, Примо остался рассматривать потолок. Говорить расхотелось: напоминание о проклятом телефоне вызвало целую волну неприятных образов. Как не старался я не думать о прошлом, оно находило способ напомнить о себе. Сандерсон, «Потерянный рай», Спрут, Нью-Йорк, мафия…

— О чем задумался?

— О будущем, — откликнулся я.

— Переживаешь? — догадался Примо.

— Что твои боссы решат насчет меня? — ответил я вопросом на вопрос.

— Боссы? — удивился парень. — У нас все дела решает только один босс, сеньор Джанфранко Медичи.

Я удивился.

— Медичи? — в мозгу вспыхнула целая череда исторических образов. — Из тех самых? Интересно… неужели из той самой династии пятнадцатого века?

— Э-э-э… нет, не думаю, — признался Примо. — Вряд ли. Сам Змей не любит этого уточнять.

Так я узнал прозвище главы Семьи. Когда мне довелось увидеть его в первый раз, я готов был поклясться, что это слово подходит ему на все сто процентов.

В тот вечер мы долго не разговаривали. Манетта не стал успокаивать меня, но и каких-либо определенных ответов не давал, и мне это вскоре надоело. Я лег спать раньше обычного, и даже не спустился к позднему ужину, который обычно организовывали повара в конце рабочего дня.

Спал я беспокойно. Мысли не давали уснуть, и я в который раз в своей жизни пожалел, что не умею курить. С другой стороны, я бы зависел в таком случае не только от воздуха, которым дышу, пищи, которой питаюсь, но и от никотина. Я ворочался с боку на бок, пытаясь хоть как-то утрясти мысли в голове. Получалось плохо. Я ничего не знал о своем будущем, не мог даже предполагать, не знал даже, чего теперь мне желать и чего опасаться. Я знал только одно — я не могу оставаться здесь. Наверняка об этом догадывались и другие.

Звонок прозвучал так неожиданно и резко, что я вздрогнул в постели, не сразу сообразив, что происходит. Я почти заснул, близился рассвет, и мне показалось, что звонок я слышу во сне. Но трель продолжала звучать — противная и сверлящая, точно зубная боль.

Я вскочил с постели и схватил мобильный, выдергивая шнур зарядки из сети. Высветившийся на экране номер был мне незнаком.

— Я слушаю.

— И слушай внимательно, напарник. Несколько часов назад я убил своего лучшего помощника. Кажется, вы были знакомы?

Я молчал. Я узнал бы этот голос из тысячи. Я очень хорошо его запомнил в ту проклятую ночь, и не забыл бы уже никогда.

— Сет проклинал тебя, когда я выстрелил. А ведь я предупреждал его. Предупреждал, что ты не такой пушистый, каким кажешься. Он не поверил. Ему некого винить, он сам наступил мафии на хвост. Мне пришлось загладить его вину перед сеньором Медичи, исправить его ошибку, наказать всех виновных, извиниться, доказать, что парни ошиблись…

— Откуда у тебя мой телефон? — хрипло спросил я.

Спрут коротко рассмеялся.

— Мы с Сандерсоном решили все проблемы, и он оказал мне услугу. Можешь радоваться, напарник — с этих пор у тебя нет обязательств перед стариком. Ты теперь только мой. И позволь сказать, сладкий — у тебя нет шансов. Из-за тебя гибли мои люди. Из-за тебя я вляпался в Медичи, подставляя авторитет другого клана, чей заказ выполняю, — голос Спрута дрогнул. В нем исчезали человеческие нотки, уступая хриплому звериному рычанию. — Из-за тебя я стал объектом для насмешек, подмочил свою репутацию! Ты, сопливый ублюдок, оказываешься хитрее меня! Не думай, что ты такой уж везучий, урод. Медичи больше не придраться ко мне, я выполнил всё, что требовалось. Мы разошлись мирно, у меня нет врагов. А у тебя больше нет союзников. Я не дам тебе быстро умереть, напарник! Ты даже не представляешь, что я за человек. Ты не подозреваешь, сколько есть способов заставить тебя корчиться от боли и умолять о смерти… Да ты, наверное, даже не знаешь, что такое боль…

Я отключил телефон. Наверное, полчаса я просидел неподвижно, уставившись невидящим взглядом в одну точку.

Потом поднялся, забрался под одеяло с головой и уснул мертвым сном.

Когда через пару часов я проснулся, уже совсем рассвело, и мне оставалось только одеться побыстрее, привести себя в порядок и спуститься вниз.

Перемены я заметил сразу. На меня не обращали внимания. Обычно, как только я появлялся в кухне, в ответ на мое приветствие откликались сразу все; внимание ко мне позволяло думать, что я имею для них какое-то значение. Что им будет не всё равно, если меня вдруг не станет. Красивая была иллюзия, она делала уютным моё пребывание здесь.

В этот раз мне ответили только двое поваров, да и то смято и неубедительно. Я с удивлением заметил, что промолчал даже Примо, умостившийся между холодильной камерой и дверью в кладовую. Манетта резкими, отрывистыми движениями перебирал овощи, сортируя их по разным ящикам. Правда, через полчаса на кухню заглянул Папа, смачно выругал парня на итальянском, и Примо молча поднялся, даже не огрызаясь, и принялся перетаскивать ящики в кладовую — чтобы не мешать поварам. Я вызвался ему помогать.

На царившую вокруг меня напряженную атмосферу я попросту не обращал внимания, мои мысли занимал только Спрут. Как мало я о нем знал. Как мало мне о нем хотелось знать… Когда я жил в Чикаго, все вокруг говорили, что он псих. Теперь я не был в этом так уверен. Действовал бритоголовый убийца вполне трезво. Чем дальше, тем больше мне становилось не по себе — из-за меня уже гибли люди. Пусть подонки вроде Сета или Виста, но — люди… Сет, по словам Спрута, являлся его лучшим помощником. И Спрут его не пощадил. Но должно же быть и у этого татуированного подонка слабое место!

— Что случилось? — спросил я у хмурого Примо, стремясь звуком своего голоса заглушить гнетущие мысли.

Молодой итальянец ответил не сразу.

— Босс приехал, — наконец прозвучал ответ. Глаз он не поднимал.

— Это так плохо?

Примо метнул в меня быстрый взгляд, и тотчас отвел глаза.

— Ты совсем ничего не понимаешь? — негромко спросил он. — Не чувствуешь, что происходит?

— Может, хочу, чтобы ты сам сказал мне, — спокойно ответил я.

Манетта снова поднял на меня глаза, и в них блеснула злость.

— А я надеялся, что ты догадаешься, — отрывисто сказал он. — Мы все надеялись, что будет по-другому. Тебя успели полюбить, Олег.

— Ты говоришь так, будто я уже мертв, — ещё спокойнее произнес я.

— Послушай, — Примо снова вернулся к своему занятию, спрятав глаза, — всю ситуацию, связанную с твоим дружком, давно и успешно разрулили. Тебя оставили только потому, что четких указаний на счет тебя не поступало, а Джино хотел, чтобы ты оставался в безопасности. Сегодня приедет сеньор Медичи. Босс удовлетворен извинениями, и знаешь, что это значит для тебя? Ох, да ни черта ты не знаешь! — внезапно разозлился Манетта. Он раздраженно замолчал, и я не стал больше трогать его.

Мы проработали так до полудня, я в основном выносил становившиеся лишними после сортировки ящики и убирал мусор после нервных движений Примо — Папа терпеть не мог, когда работали неаккуратно. Я ещё подумал, что буду скучать по склочному старику. Как ни странно, к нему я привязался почти так же сильно, как и к Примо. Да и ребята в ресторане казались мне хорошими людьми: я неплохо провел с ними время и совсем не хотел их покидать. Но я знал, что очень скоро всё изменится.

Дверь в кладовую приоткрылась ровно настолько, чтобы пропустить гладкую голову Энцо, помощника мистера Вителли. Я видел его всего один раз; нас не представили, но Примо в тот раз очень живописно его описал: Манетте Энцо почему-то не нравился. Примо энергично проворчал нечто малопонятное на местном диалекте, потирая изувеченную руку. Судя по экспрессии фраз, пожелание вряд ли отличалось приличием. Энцо быстро огляделся, и, заметив меня, расплылся в улыбке.

— Олег, вот ты где, — протараторил он, втискивая между створками плечо, — идем скорее. Джино хочет тебя видеть!

Я оглянулся на Манетту. Тот перебирал картофель, раздраженно швыряя овощи в ящик с таким видом, словно от этого неприятный момент мог отодвинуться в неопределенное будущее.

Неопределенность — самое худшее из состояний. В моем случае можно было строить десятки предположений, и ошибаться в каждом.

Вокруг происходили непривычные вещи: идя мимо кухни, я видел сочувствующие, даже траурные взгляды, несколько раз слышал быстрый шепот за спиной. Папа Дидимо раздраженно отмахнулся от меня, точно от надоедливой мухи. Они знали то, чего не мог знать я, и кажется, успели мысленно со мной проститься. Если так, я был готов. Мне слишком хорошо дали понять, кто такой сеньор Медичи. Присутствие незнакомых людей в темных костюмах в зале и коридоре, по которому мы шли, только усиливало атмосферу напряженного ожидания.

Перед кабинетом для важных посетителей, вертя в пальцах изрядно помятую сигарету, ждал Вителли. Энцо незаметно отстал, так что к Джино я подошел в одиночестве. Вителли выглядел обеспокоенным — слишком уж крепко он приобнял меня за плечи.

— Босс хочет видеть тебя, Олег, — негромко проговорил Джино. — Веди себя спокойно. Не говори, пока не спросят. В глаза Медичи не смотри, если только он сам не подаст тебе знак. Auguro buona fortuna, — пожелал он, хлопнув меня между лопатками. — Пора.

За дверью оказалась погруженная в полутьму комната. Удивительно, учитывая, что на улице стоял солнечный, яркий день. Здесь, казалось, даже время остановилось. Отделанные деревянными панелями стены тонули в тенях. Единственным освещенным пятном оказался стол. Желтый круг света от низко повешенной лампы падал на зеленое сукно, концентрируясь на раскрытых папках с бумагами. Окна скрывали опущенные жалюзи, от табачного дыма воздух стал серым. Тяжело сопя, Джино протиснулся к незанятому стулу, устраивая грузное тело на потрескивающем сидении. Я остался один у двери.

За столом сидели четверо мужчин. Пятый, бритоголовый, занял кожаное кресло у окна. В руках он держал развернутую газету. На подлокотнике висел сложенный пиджак, ярко выделялись светлые рукава рубашки под жилеткой костюма. Жалюзи на окне оказались приподняты, с улицы лился дневной свет, но черт лица я не разглядел: незнакомец сидел спиной к свету. Перевернув лист, он вернулся к чтению, отгораживаясь от остальной комнаты.

Все четверо за столом курили, перед каждым стоял наполненный до половины стакан с виски. Лед ещё не успел растаять, значит, ждали недолго. Троим на вид было от сорока до шестидесяти, четвертый, молодой, с впалыми щеками и ямкой на подбородке, поглядел на меня с вялым интересом. Я мысленно усмехнулся, разглядывая дорогие шелковые рубашки и костюмы, идеально подогнанные по фигурам.

Несколько минут ничего не происходило. Я стоял, заложив руки за спину, в классической позе секьюрити — опыт работы в «Потерянном рае» — и с деланным интересом разглядывал холёные рожи.

Я не знаю, что меня всегда напрягало в таких людях. Но если вы присмотритесь, то тоже заметите разницу. У них даже лица другие. Как продажные женщины теряют свою красоту, так и их человеческие черты искажаются, и глаза теряют живой блеск. У них точно бельмо на глазах. Они смотрят на мир через него, как сквозь призму, видят его искаженным, и делают его искаженным.

Где-то я читал, что такие люди рождены и воспитаны религией денег. Главным принципом религии денег является получение удовольствия от насилия. Она призывает бить слабого, обманывать ближнего. Этот принцип прямо противоположен христианству, это принцип антихриста. И если кому-то это кажется вымыслом или псевдонаучным бредом, стоит всего один раз встретиться с такими людьми в тяжелый момент своей жизни. Если вы потеряете свой статус, дадите слабину, хоть немного изменитесь, отступив от их законов — вы станете плебсом, навозом, удобрением, которое требует соответствующего отношения.

Нет в этом ничего удивительного — у всех свои мерки мышления. Кто-то мыслит категориями добра и зла, чести и подлости, кто-то меряет мир и людей в нем по степени пользы, которую можно из них извлечь. Интересно, какую реакцию лично у вас вызывают слова «благородство, верность, честь»? Хочется надеяться, что не саркастическую усмешку. В моем родном мире ещё остались люди, для которых эти слова — не пустой звук.

О моем присутствии словно забыли. Итальянцы просматривали бумаги, лежавшие на столе, обменивались короткими фразами, пригубляли виски или раскуривали новые сигареты. От дыма у меня запершило в горле; я в очередной раз пожалел, что не курю: может, тогда было бы легче переносить эту вонь. Помня напутствие Джино, я выжидал, рассматривая мафиози: когда ещё мне доведется увидеть живых гангстеров, образом жизни которых я так восхищался в детстве? Ещё я пытался вычислить среди них мистера Медичи.

Я остановил выбор на импозантном мужчине во главе стола. Густые седые волосы, зачесанные назад, придавали ему сходство с патриархом. В уголке плотно сжатых губ застыла тонкая сигарета, пронзительный взгляд буквально пробирал насквозь. Темно-серый костюм выглядел настолько строгим и одновременно элегантным, насколько может выглядеть очень дорогой костюм, притом так, чтобы это мог понять даже неискушенный новичок вроде меня.

Мафиозо, сидевший по левую руку от мужчины, оторвался от бумаг, и, скользнув по мне ленивым взглядом, коротко бросил соседу:

— Poppante…

Я вспыхнул, в ушах зашумело от прилившей крови. Несколько раз в мой первый день работы на кухне этим словом меня обзывал Папа Дидимо. Я тогда заинтересовался, и Примо услужливо перевел. Сволочи! Эти холеные, уверенные в себе… мужчины оценивали меня точно бессловесный скот! Poppante… сосунок.

— Захлопни пасть, — ровным голосом произнес я, и в комнате вдруг воцарилась абсолютная тишина. Этого ждали — что я сорвусь. Но явно оказались не готовы к тому, что заткнуть меня будет непросто. — Или выйди и докажи, что ты лучше меня. Сомневаюсь, что у тебя получится.

За спиной у меня раздалось невнятное сопение — Джино нервничал. Я же пытался сосредоточиться на том, чтобы мой голос оставался ровным.

— Вот видишь. Ты остался сидеть.

Голос всё-таки дрогнул; ярость рвалась наружу. В лице побелевшего от гнева мафиози я видел всех тех паразитов, на которых успел насмотреться вдоволь за свою жизнь. Зажравшиеся недолюди. Глисты, пожирающие организм общества. Вот только они не знают, что червь точит плод, но сам дохнет до того, как ему удается оттуда выбраться.

— И знаешь, почему? — пользуясь повисшей в комнате гробовой тишиной, продолжил я. — Потому что тебе нечего поставить против меня. Что у тебя есть? Только твой статус и твои деньги. И ты очень боишься их потерять. Ты зависим от них, ты без них ничто. Поэтому ты не решаешься поступать так, как считаешь правильным. Например, врезать мне. Потому что Змей не велел.

Тут я хватанул через край: сзади раздался громкий кашель, Вителли отчаянно пытался привлечь мое внимание. Тщетно. Я ненавидел эти рожи, полные самодовольства и осознания собственной безнаказанности, неприкасаемости, превосходства… Я их ненавидел.

— И пока ты ждешь команды своего босса… я могу говорить тебе всё, что угодно. Сделать с тобой всё, что угодно. Действовать так, как никогда не сможешь действовать ты. Потому что я, в отличие от тебя, свободен.

Повисшую после моей тирады тишину можно было резать на тонкие ломти. Несколько секунд ничто в комнате не менялось. Затем с шумом отодвинулись стулья. Мафиози молча покидали кабинет, словно разом вспомнили о важных и неотложных делах. Я слышал, как тяжело, точно раненый, дышит Джино, но ни говорить, ни двигаться ещё не мог. Я буквально чувствовал, как в приступе гнева от лица отхлынула вся кровь, и сейчас медленно успокаивался, хотя по-прежнему не мог разжать сведенные за спиной руки. Говорить я тоже не мог: я и так сказал больше, чем требовалось.

Я ошибся. Седой мужчина вышел последним, прикрыв за собой дверь. Бритоголовый в кресле неторопливо отложил газету.

— Подожди за дверью, Джино.

В голосе дона Медичи, как и в речи Вителли, слышался мелодичный акцент. Бархатный, как крылья бабочки, и острый, как прикрытый тканью стилет. Не знаю, что думал в тот момент Джино: на лбу у него пролегли глубокие складки, темные глазки беспокойно перебегали от босса ко мне. Бросив последний ободряющий взгляд, Вителли покинул комнату.

— Возьми стул и сядь, — велел Медичи, указывая на свободный участок у окна.

Позиция, выбранная им, позволяла видеть моё лицо, самому оставаясь в полутени. Поставив стул, я сел. Молчание затянулось. Я чувствовал взгляд, изучающий, пытливый, и решил нарушить ещё одно правило. Я посмотрел в глаза Змею.

Они оказались синего цвета. Холодные, словно все льды Арктики. Глаза безжалостного руководителя, жестокого, опытного, не знающего поражений. Я знал, что между Медичи и Джино десять лет разницы, но с таким же успехом мог бы дать ему от сорока до пятидесяти. Несколько морщин пересекали лоб, жесткие, сухие губы были крепко сжаты. Я ощутил легкий прохладный запах парфюма. Отводить глаза я не стал: это стало бы проявлением слабости. Кроме того, во мне проснулся слабый интерес. Змей не вызывал отрицательных эмоций. Я не хотел думать о нем плохо. Да и что я терял? Уже ничего…

— Чего ты ждешь? — неожиданно спросил Медичи.

Вопрос застал врасплох. Я растерянно пожал плечами.

— Ничего. Для меня и так уже сделали достаточно.

Находясь один на один с итальянцем, я понял, почему остальные предпочитали помалкивать. Люди, подобные Джанфранко, излучают уверенность, спокойствие, и вместе с тем заставляют вас чувствовать себя на краю пропасти. Я не боялся: человеческий суд меня не пугал, а к высшему я был готов. Но сейчас, чувствуя на себе взгляд дона Медичи, мне почему-то жадно, до боли захотелось жить.

— Мне рассказывали о тебе, — Медичи положил руки на подлокотники кресла, — Олег Грозный. Вителли поручился за тебя. Знаешь, чего он просил?

— Принять меня?

Медичи усмехнулся.

— Семья, Олег, это большой, хорошо отлаженный механизм. Каждая часть на своем месте, каждая выполняет свою работу, не мешая остальным. Ты не будешь полезен.

Я отвел глаза. Я всё-таки не ошибался. Такие, как Змей, оценивают стоимость человека по степени его полезности. Мне не оставалось ничего другого, кроме как сидеть и слушать. Что я мог сделать, если Медичи уже всё решил? Моя жизнь в это момент не стоила ничего.

— Меня убьют.

— Я бы так и поступил, — едва заметно кивнул дон, — ты слишком много видел. Свидетели мне не нужны.

— Но я мог бы быть вам полезен, — криво усмехнулся я. Странное дело, можно не бояться смерти, и в то же время пытаться протянуть время, ухватить последний шанс. Или, по крайней мере, насладиться последними моментами своей жизни. — Кроме того, я не стану свидетельствовать против вас или любого другого из вашего окружения.

— Предлагаешь поверить тебе на слово?

— Вы разбираетесь в людях, мистер Медичи, — я пожал плечами, — вы знаете обо мне всё, и можете сделать многое. Я только могу повторить. Я не враг вам или мистеру Вителли.

— Ты действительно мог бы быть полезным мне, — заметил Джанфранко. — Отличный боец, умный, уважающий традиции молодой человек. Джино будет расстроен; он готов отстаивать тебя вопреки здравому смыслу.

— Это плохо?

— Неправильно.

Я усмехнулся.

— В вашей власти принять то решение, которое вы посчитаете правильным.

В тот момент я был почти уверен, что меня всё-таки убьют, и, наверное, на какое-то мгновение испугался. Грубость спасала меня от того, чтобы показать свой страх. Но мне показалось, что сеньор Медичи всё понял. И решил быть снисходительным.

— Власть… — помедлив, проговорил он. — Люди готовы платить обожанием, если я дам им почувствовать себя защищенными.

— У нас это называют «молодец среди овец», сеньор Медичи, — хотелось перед смертью сказать как можно больше. — Легко получить обожание стада. Или стаи. Попробуйте завоевать уважение равного себе. Власть ведь не в деньгах, не в силе. Сила — это ещё не власть. Власть — в доверии. Нет доверия, нет власти. Максимум, можно воспользоваться силой или деньгами. Но если нет доверия… власти тоже нет. Хотя вы можете подумать, что я слишком молод, чтобы судить об этом.

— По-твоему, мне не доверяют? — Спросил Медичи. Вкрадчивые нотки, звучавшие в его голосе, скрывали другие, металлические, грозные, как ворочающийся вдалеке гром. — Чтобы прийти ко мне со своими бедами, люди должны знать, кому вверяют жизнь и благополучие не только самого себя, но и своей семьи. Разве без доверия, о котором ты так ревностно печешься, они бы стали просить такого, как я, Олег?

— Я бы назвал это отчаянием, а не доверием, сеньор Медичи. Идти к такому, как вы.

— Ты не итальянец, — усмехнулся Джанфранко, — у нас разные понятия о доверии и отчаянии. Но и в том, и в другом случае, я могу дать нуждающемуся защиту и поддержку.

— Какое имеет значение, итальянец или русский? — искренне поразился я, снова взглянув на Джанфранко. — Разница только в нас с вами, в наших возможностях. Вы… — я вдруг запнулся и улыбнулся — несмело, но искренне. Мне кажется, Змей тоже понял, что мы говорим на разных языках. И никогда друг друга не поймем. Не захотим понять. Он — в силу возраста и привычки, я — в силу непробиваемого максимализма.

Я вторично нарушил рекомендацию Вителли. Вообще ситуация оказалась, конечно, глупой: обвиняющая сторона не знала, что на самом деле собой представляет сторона слушающая. Медичи смотрел на меня, словно ожидая дальнейшей реакции, а я смотрел на него.

Между нами лежала пропасть. Дело было не только в возрасте или социальном происхождении. Каждый жил в своем собственном мире, поступая согласно своим законам и убеждениям. Джанфранко Медичи не привык слышать отказа, он не ошибался, и он не знал жалости. Более страшного врага я не представлял, но ещё меньше мне хотелось иметь Змея своим покровителем. Если от Сандерсона или Спрута я мог уйти, то путь Медичи для меня означал только одно: бездна.

И он теперь видел, что я это знаю. Когда он заговорил, его голос звучал ровно, без единой эмоции.

— С тобой возникнут проблемы. Не сейчас, в будущем. Ты слишком честен и прямолинеен, чтобы выполнять нашу работу. Ты не умеешь убивать, и беспрекословно подчиняться приказу тоже не будешь. Я знаю Вителли, он помогал бы тебе, покрывая твои промахи, но однажды ты откажешься выполнить поручение. Ты начнешь играть против меня. И мне придется тебя убрать. Система должна работать без перебоев. Мне не отказывают.

— Понимаю, — тихо сказал я. — И что вы решили?

— У тебя есть несколько минут. Можешь проститься с Вителли. Затем мой человек отвезет и высадит тебя в городе, в любом месте, где пожелаешь. Спрут не оказывал нам услугу, а я не намерен помогать Курту разыскивать тебя. Я не желаю тебе удачи — таким, как ты, она ни к чему.

Лежащая на подлокотнике кисть Медичи дрогнула: мне указывали на дверь, давая понять, что подошел конец встречи.

Курт. Спрут.

Я помедлил секунду, затем поднялся.

— Олег, — позвал Медичи, — Спрут найдет тебя. Держись людных мест, не бойся звать на помощь: он не осмелиться стрелять в тебя при свидетелях. Ему нужна месть, он постарается взять тебя живым. Обрати это в преимущество.

— Спасибо, мистер Медичи, — улыбнулся я, берясь за дверную ручку. — Хотя сомневаюсь, что у меня есть преимущества в этой ситуации.

Уголки губ Медичи чуть дрогнули. Я на всю жизнь запомню его лицо в тот момент. То, что заменяло ему улыбку. Самую настоящую человеческую улыбку, выраженную в едва заметном изменении мимики лица. По крайней мере, я сумел увидеть настоящего дона Медичи. Пусть и на один только миг.

Вителли ожидал за дверью.

— Что? — он заглянул мне в глаза, схватил за руку. — Что?

— Я приду через минуту, мистер Вителли, — я отвернулся от него, — встретимся в зале.

Он всё-таки увидел мои глаза. Скорее всего, поэтому отпустил мой локоть, позволяя мне уйти. Я слышал, как он открывает дверь кабинета — наверное, решил узнать у самого Змея, чем закончилась встреча. Я не оборачивался.

Пройдя коридор с курящими в нем мафиози, проводившими меня долгими взглядами, я миновал служебные помещения и влетел в уборную, захлопнув за собой дверь. Не глядя на себя в зеркало, открыл кран, набрал полные ладони воды, и опустил на них горящее лицо.

В ушах звенело, в глазах щипало. Я не понимал, что со мной происходит. Совсем не понимал. Я пытался прокрутить в голове разговор с Медичи и не мог. Что я там наплёл? Про доверие? Про власть? Идиот… Что мог подумать про меня Змей? Ничего хорошего. Только то, что заставить меня, кретина, подчиняться, можно будет только одним способом — заслужив мое уважение. Неконтролируемый. Не запугаешь, не заставишь. Не слишком ли высоко себя ценишь, poppante?

Я мог бы остаться. Усмирить гордыню, подчиняться приказам. И как сыр в масле кататься под боком у Вителли. Джино…

Я и не подозревал, как сильно привязался к проклятому итальянцу. Он дал мне почувствовать себя важным, нужным… защищенным, как в детстве. Всего через несколько минут я снова окажусь на улице, лицом к лицу со Спрутом, и на этот раз мне никто не поможет. А я не справлюсь один.

Я захлебнулся водой и закашлялся, отплевываясь от попавших в горло капель. Наскоро вытер лицо и вышел в коридор.

— Олег? — высунувшийся из кухни Примо бегло взглянул на ожидающего меня парня в черном костюме, на мою мокрую рубашку, горящие глаза. — Ты…

— Покидаю ваш замечательный отель, мэтр, — широко улыбнулся я. — Благодарю за проведенное в этих стенах время! — я похлопал его по плечу, не давая вставить ни слова. — Попрощайся за меня с Папой. И с ребятами. Я буду помнить вас.

— Уже? — Манетта посмотрел на моего конвоира. — Какого дьявола… прямо так?

Он окинул меня взглядом. Я так и остался в светлых джинсах, рубашке и кроссовках, которые мне в первый день принес Примо. Документы я всегда носил с собой, только одежда моя осталась наверху, в комнате. Мне не хотелось за ней подниматься. Мне не хотелось задерживаться здесь больше, чем на те «несколько минут», что отвел мне сеньор Медичи.

— Спасибо за всё, дружище, — улыбнулся я, пожал руку итальянцу и направился в зал. Мой конвоир пошел следом.

Вителли ожидал меня на улице. Ресторан, как я заметил, закрыли для посетителей — наверняка по поводу приезда босса. Едва я появился, пожилой итальянец повернулся ко мне, беспокойно складывая мобильник в карман.

— Что же ты натворил, бамбино, — с сожалением и горечью проговорил Джино.

Я поёжился от холода: я уходил так же, как пришел, без куртки. Мне ничего не было нужно от них. Больше ничего. Меня уже ждали: темно-серая машина с затемненными стеклами припарковалась прямо у ресторана. От нового витка судьбы меня отделял всего один шаг.

— Простите меня, мистер Вителли, — проронил я. Каждое слово давалось с трудом. Чья-то холодная, безжалостная рука стискивала мне горло, не давала дышать. — Надеюсь, у вас не будет проблем из-за меня.

— Олег.

Я посмотрел ему в глаза. Мне показалось, он хочет что-то сказать, но вокруг были люди. Люди Змея. Он промолчал, продолжая смотреть на меня.

— Спасибо вам за всё, что вы для меня сделали, — сказал я, проглотив вставший в горле ком. Я наконец-то понял, как называется чувство, которое я испытывал. — Вы спасли мне жизнь, и я никогда этого не забуду.

Порывисто я обнял его, и отвернулся — так же порывисто, не имея больше сил затягивать расставание. Так всё и должно было закончиться. Чего я ждал от мафии?

— Стойте! Стой! Олег!

Я обернулся. Выбежавший из кухни Примо подскочил ко мне и буквально впихнул мне в руки черную кожаную куртку. Это была его куртка, и я не хотел брать.

— Возьми, — разозлился Манетта. — Черт бы тебя побрал, русский!

Я посмотрел на Вителли, на куривших у входа парней в костюмах и наконец — на Примо. У него оказался невозможно пронзительный, очень живой взгляд, и я не смог его выдержать. Я потрепал парня по плечу, накинул куртку, и улыбнулся.

Затем сел в машину и захлопнул за собой дверь.

Водитель медленно отъехал от ресторана, и свернул на первом же перекрестке. И я больше их не видел.

Глава 4

Он избавит тебя от сети ловца, от гибельной язвы. Перьями Своими осенит тебя, и под крыльями Его будешь безопасен; щит и ограждение — истина Его. Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, Язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень. Падут возле тебя тысяча и десять тысяч одесную тебя; но к тебе не приблизится. Только смотреть будешь очами твоими и видеть возмездие нечестивым. Ибо ты сказал: «Господь — упование мое»; Всевышнего избрал ты прибежищем своим.

(Псалом 90:3–9).

— Куда?

Я безучастно посмотрел на водителя.

— Вези куда хочешь. Я не знаю города.

Рядом со мной сидел крепкий парень в костюме и плаще — я мельком посмотрел на него и отвернулся, уткнувшись в окно. Они перебросились парой фраз, затем водитель чертыхнулся и свернул на главную улицу.

Ехали молча. Как я чувствовал себя? Побитой собакой, сломанной игрушкой, отработанным материалом. Я не хотел думать о Вителли плохо, но обида душила меня, разъедала душу, как соль рану. Захотелось поиграть в великодушие — подобрали. Не сложилось — выкинули на улицу. Лучше бы я сдох тогда. От голода. Или замерз наутро второй ночи. К хорошему быстро привыкаешь, и слишком мучительно потом вырывать из сердца добрые чувства.

Вспомнились вдруг — так болезненно точно — слова бессмертного Грибоедова. Избавь нас, Боже, пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь! Вот уж точно! Я постарался улыбнуться, но вместо этого почувствовал, как в горле встает предательский ком, и закрыл глаза.

Спустя несколько минут я снова посмотрел в окно. Мы проезжали мимо какого-то парка, и вспомнился вдруг тот мост, который стал мне приютом в первые две ночи моей уличной жизни. Я едва не обратился к водителю, чтобы тот изменил маршрут, но затем передумал. Во-первых, на сырой земле было чертовски холодно, а почки у меня всё ещё болели. А во-вторых, безлюдный Централ-Парк меня теперь пугал. Да и до Амстердам-авеню от него рукой подать, а я совсем не хотел случайной встречи с Отто Ленцом.

Я махнул на всё рукой и смотрел в окно, разглядывая улицы, дома, клубы смога и огни реклам. На город опускался туман. В куртке Примо было гораздо теплее, но не настолько, чтобы не замерзнуть после нескольких часов на улице. Конец ноября выдался холодным, порой по утрам я замечал снежинки. Зима приближалась — зима в чужом городе.

Меня высадили в западной части Нью-Йорка, в Хобокене, недалеко от причала. Я вышел из машины, следом выбрался мой сопровождающий.

— Тебе что-нибудь нужно?

Я покачал головой.

— Тогда удачи.

Спрятав руки в карманах, я быстрым шагом пошел прочь. Меня ничто не держало. Скорее уйти от их взглядов, спрятаться за ближайшим поворотом… Я и в самом деле уходил от них так же, как пришел — голодный, одетый не по погоде, и без гроша в кармане. Наверное, стоило быть благодарным — всё могло окончиться хуже. Если бы не Вителли…

Вспоминать о старике оказалось больно; я всегда тяжело расставался с теми, к кому успел прикипеть душой. Я ускорил шаг.

Вскоре я свернул на параллельную улицу и пошел вдоль неё. Куда идти, я не представлял. Слева от меня тянулся причал, и я мог видеть небоскребы Манхэттена на Центральном острове. Я прошел едва ли квартал, когда услышал позади визг тормозов. Инстинктивно я оглянулся: из остановившейся прямо посреди улицы машины выскочили четверо; водитель тоже не остался на месте.

— Стой, ублюдок, — приказал один из них, в то время как остальные приближались ко мне.

Я попятился. Наверное, парни не стреляли только потому, что было ещё достаточно светло, по улице ходили люди, ездили машины, и где-то близко могли находиться копы. Здесь, среди обычной городской суеты, я чувствовал себя как в аду.

И мой дьявол стоял передо мной.

— Ты слышал его, — повторил парень с рыжим ирокезом, подступая ближе. — Не шевелись.

Я медленно отходил назад, не сводя глаз со Спрута. Он не проронил ни слова, но молчание испугало меня больше, чем вся его тирада по телефону. Я вдруг заметил, что у него голубые глаза. Серо-голубые, если быть точным, почти бесцветные, но почему-то в тот же момент я вспомнил Медичи. И отчаянно захотел обратно в прокуренный зал, повернуть часы вспять, вернуть наш разговор, и повести его совсем по-другому, чтобы он разрешил мне остаться в ресторане, остаться с ними… потому что я оказался не готов встретиться со своим врагом.

— Олег.

Собственное имя из уст противника прозвучало почти как ругательство.

— Курт.

В его глазах вспыхнула знакомая дикая искра.

Я развернулся и побежал. Я не привык бегать, и прекрасно знал, что это заведомое поражение. Слушая топот за спиной, я вспоминал слова Хорхе: «Начну бежать — дам сигнал, чтобы меня ловили». И я дал им такой сигнал.

Я мчался в сторону причала, не разбирая дороги, мимо стоянок и старых зданий. Летел в ещё большую глушь, не видя возможности свернуть. Мимо, едва не сбив меня с ног, промчалась машина, и я свернул с основной дороги, перепрыгивая на другое шоссе. Оно напоминало мне трассу для контейнеровозов в нашем одесском порту — нырнув под эстакаду, я побежал вдоль неё между опорных столбов. В тот же момент я понял, что меня догоняют, попытался бежать быстрее, едва не упал, и оглянулся.

Спрута среди преследователей я не увидел, и на какой-то миг успокоился. Я остановился, с трудом восстанавливая дыхание, быстро огляделся, подхватил валявшийся у опоры камень. Первым бежал парень с ирокезом, сразу за ним — плотный брюнет в короткой куртке. Я даже не целился. Просто метнул камень вперед…

Если бы кто-то тремя месяцами ранее сказал, что я на такое способен, я бы только рассмеялся. Я, своими руками, в трезвом уме и здравой памяти, раскроил человеку голову.

Брюнет рухнул как подкошенный. Кровь хлынула на асфальт, залила глаза, ладони, которыми он закрыл лицо, потекла по подбородку. «Ирокез» оглянулся, не добегая до меня нескольких шагов, его лицо исказила гримаса ярости и страха. Брюнет стонал, не пытаясь подняться, а я застыл, только сейчас поняв, что натворил.

— Ублюдок! — взревел парень с ирокезом, потянувшись к поясу.

Он ещё не успел вытянуть пистолет, когда я сорвался с места. Первый выстрел пришелся в столб, за которым я скрылся, а потом я свернул с трассы. Я бежал, не разбирая дороги, в ужасе от того, что только что сделал, и когда впереди увидел реку, понял, что дальше бежать некуда.

Я обернулся. Меня не преследовали — должно быть, «ирокез» остался с брюнетом. Слава Богу, значит, он ему поможет, а я…

— Вот он!

Я побежал, ещё не разглядев толком, откуда появился противник. Кажется, это был водитель, который в начале погони исчез вместе со Спрутом. А значит, сам бритоголовый тоже близко.

Я остановился, тяжело дыша. Водитель остановился тоже. Мы находились на набережной; неподалеку на двух скамейках сидели люди, у берега прогуливались пары. Мы посмотрели друг другу в глаза. Я не знал, что делать дальше. Он не тронет меня здесь, пока я на виду у прохожих…

Внезапно что-то изменилось. Я глянул в глаза водителю, и увидел злое торжество охотника, нагнавшего жертву. Всё ещё с трудом переводя дыхание, я обернулся.

— Плохо бегаешь, напарник.

Выбросив руку вперед, Спрут схватил меня за куртку и притянул к себе. Я только сейчас понял, что мы одного роста, и за короткий миг смог рассмотреть его лицо. Я хорошо помнил эти острые черты, пустые глаза, но татуировку в виде осьминога смог рассмотреть лишь сейчас. Между багровыми щупальцами спрута, напоминавшими старые шрамы, кожа была мертвенно синего цвета. Голова осьминога, очевидно, была наколота на затылке Курта, и от неё в восемь сторон света, точно два наложенных друг на друга креста, расползались щупальца.

Я вдруг понял, что изображала татуировка Спрута. Искаженный, уродливый флаг Великобритании. Немец? Теперь я сомневался и в этом тоже. Всё, что я слышал про этого человека, рано или поздно оказывалось ложью. Я никогда не справлюсь с ним, хотя бы потому, что ничего не знаю о нём, и вряд ли когда-либо узнаю.

Я дернулся, пытаясь отстраниться.

— Не стоит, — одними губами прошипел Спрут, вдавливая мне в живот дуло пистолета. Расстегнутые полы куртки скрывали оружие от чужих глаз. Редкие прохожие прогуливались вдоль воды, и на то, что творилось за их спинами, внимания почти не обращали. Ну стоят два идиота друг напротив друга. Слишком близко, но мало ли в этой стране извращенцев?

— Этот ублюдок покалечил Рэя, — услышал я голос водителя. Он говорил негромко, но и не особо таясь — звуки заглушал шум волн. — С ним Фанк…

— Я разберусь, — не сводя с меня взгляда, бросил Спрут. — Думал, тебе всё будет сходить с рук? — Приблизив лицо так, что я ощутил его дыхание, спросил он. — А я ничего не забыл. Все твои долги, с самой первой встречи. Я их помню. Везучий сукин сын… Неужели ты думал, что Сандерсон действительно нанял тебя пришить меня? Сопляк… Не стоило тебе переходить мне дорогу, сладкий. Я умею договариваться со своими противниками. А ты — нет.

Схватив меня за локоть, и подталкивая дулом в бок, Спрут потащил меня за собой. Водитель шел следом, прикрывая нас спиной.

Идти пришлось недолго. Мы удалились от набережной, и оказались среди ржавых труб и гниющих от влаги и старости прибрежных строений. Уже начинало темнеть; людей встречалось всё меньше. Возле одного такого покосившегося здания их не оказалось совсем, и, быстро оглядевшись, Спрут сделал знак водителю. Тот отпер дверь, пропустил нас внутрь, и зашел следом.

Окна в здании забили листами железа и досками, и если бы не свет, проникающий сквозь многочисленные щели в стенах, мы бы оказались в кромешной тьме. Скорее всего, раньше здесь была электрическая подстанция, которую переоборудовали на складские помещения, а затем и вовсе приготовили под снос, но часть аппаратуры осталась — какие-то стальные боксы, металлические стойки и обитые железом ящики.

Об один из таких ящиков меня и ударил Спрут. Мы едва зашли внутрь, когда он резко потянул меня в сторону. Я споткнулся, и Спрут, схватив меня за волосы, с размаху двинул меня лицом об угол. В голове зазвенело; на какое-то время я потерял способность двигаться, кулем свалившись на пол, и прижимая руки в разбитому носу. Кажется, я застонал; Спрут присел рядом и широко ухмыльнулся, отводя мои ладони от лица.

— Знаешь, красавчик, почему Отто тебя отпустил? Ведь ты же сам пришел… Сам! О, как я разозлился, когда узнал об этом! Ленц испугался. Сказал — не мог он прийти один, что-то тут нечисто, слишком спокойным он выглядел… и дал тебе уйти. Но догадался посадить тебе на хвост ребят. А потом тебе крупно повезло. Ты встретил Вителли. Подгони машину! — резко бросил застывшему водителю Спрут. — Чего ждешь?!

Я всё ещё не мог прийти в себя. Это только в фильмах актеры прыгают даже после того, как им отстрелят почки.

— Ты идиот, — внезапно очень спокойно проговорил Спрут, наблюдая за моими попытками подняться. — Я долго не мог понять, кто ты, и что из себя представляешь. Вначале ты втерся в доверие к Сандерсону, затем решил играть по-крупному и перетянуть на свою сторону нью-йоркскую мафию… я даже немного испугался. Неужели, подумал я, маленький ублюдок сумеет настроить их против меня? А ведь ты, будь у тебя немного ума, мог бы.

Я наконец пришел в себя, и даже сумел приподняться. Не меняя положения, Спрут коротко, без размаха ударил меня. Опять в лицо; не иначе, нащупал слабину. Я стукнулся затылком о бетонный пол и снова приложил дрожащие ладони к лицу. Нужно собраться, мы здесь одни, у меня есть шанс…

Спрут придавил меня к полу коленом, сместив весь вес своего тела, и я едва не задохнулся, дернувшись под ним. Дуло пистолета вжалось мне в висок, в свободной руке Спрута сверкнуло лезвие.

— Ты хорошо видишь моё лицо? — прошипел он, склонившись ниже. — Шрамы тоже видишь?

Я видел. Шрамы, которые мастер, наносивший татуировку, замаскировал под щупальца осьминога. Я слабо мотнул головой; у меня оставалось совсем мало времени, прежде чем вернется водитель.

— Я хочу сделать тебе такие же. У нас будет время…поверь мне…будет время…

Лезвие скользнуло по моей щеке к виску, зацепилось за кожу, порезав скулу. Я зашипел, и Спрут нажал сильнее.

— Не тронь меня, сволочь! — не выдержал я. Этому психу ничего не стоило вырезать мне глаза, если ему вдруг взбредет это в голову, а сила, с которой он давил на нож, начинала пугать. — Слезь! Слезь с меня!

— Кричи, — ухмыльнулся Спрут, и от этой отвратительной гримасы мне стало дурно. — Кричи громче, сладкий!

Я дернулся, начиная паниковать. Способа вывернуться я не видел — Спрут был профессионалом и прекрасно знал все положения, из которых я мог бы его достать. От прямого удара он бы легко уклонился, скинуть его, лежа плашмя на полу, я никак не мог, дергаться тоже не спешил — кончик ножа маячил у меня перед глазами.

— Как? — выдохнул я, пытаясь оттянуть время. — Как ты меня нашел?

— Ты один такой на весь Нью-Йорк, — криво усмехнулся Спрут. — Мало кто на твоем месте искал бы защиту у макаронников. И Вителли-Топор в Нью-Йорке только один. Мои люди дежурили в Маленькой Италии. После того, как мне удалось решить вопрос с Медичи, нам следовало только подождать. Я не поверил своему счастью, когда увидел, что тебя вышвырнули из ресторана. Нам оставалось только поехать следом…

— Отпусти меня, — выдавил я.

— Отпустить тебя?! — поразился Спрут. — Отпустить?!

Рука, державшая нож, дрогнула. Я мгновенно дернулся в сторону, отшатываясь от разящего лезвия, одновременно перехватывая руку с пистолетом. Перехватил неудачно: я слишком сильно сжал его кисть, и тотчас громко хлопнул выстрел. Пуля свистнула мимо уха, и на несколько секунд я оглох. Я сумел схватить Спрута за второе запястье, но и только. Перекатиться я не мог: он сидел сверху, и от увеличивающегося давления в груди я начинал терять дыхание. Наша борьба продолжалась недолго, когда на улице раздались какие-то звуки. Спрут и не подумал останавливаться: он пытался скрутить мне руки. Зато во мне вдруг вспыхнула безумная, ошалелая надежда на спасение.

— Помогите! — хрипло крикнул я. — Помогите!

— Эй? Есть кто живой? — раздался приглушенный голос снаружи.

Спрут выругался и резко вырвал из моего захвата обе руки, метнувшись к выходу. Кто-то ходил у двери, явно прислушиваясь к происходящему внутри. Я вскочил на ноги, и Спрут мгновенно вскинул руку с пистолетом, призывая меня оставаться на месте. Он бы вряд ли убил меня, но вполне мог прострелить, например, колено, чтобы обезвредить. Я остался на месте.

Несколько секунд мы стояли в полной тишине: если кто-то и был снаружи, то наверняка уже ушел, решив не ввязываться в криминальные разборки. Пользуясь случаем, я попытался нащупать в темноте хоть что-то, что могло сойти за оружие. К тому моменту, когда Спрут перестал прислушиваться, и развернулся ко мне, я его нашел. Кусок стальной трубы — не самый лучший вариант снаряда, но я вложил в бросок все силы, которые во мне оставались. Никакого вреда осколок причинить не мог, но на секунду Спрут пошатнулся, и мне этого хватило. Метнувшись вперед, я толкнул его к стене, выбил из ладони пистолет, и одновременно ударил коленом в живот.

Он сдавленно зашипел и согнулся, а я нащупал дверной замок, провернул щеколду, и буквально выкатился на улицу. Мир вокруг пошатнулся, но я не останавливался. Спруту потребуется всего пара секунд, чтобы подхватить пистолет и выбежать следом.

— Русский! — позвал меня незнакомый голос. — Стой!

Мельком обернувшись, я заметил мужчину в костюме, спрятавшегося за углом старого склада, но не узнал его, и не остановился. К черту!

— Стоять!!!

А вот этот голос я уже узнал, и припустил ещё быстрее. Я понимал, что если Спрут сейчас меня догонит, то уйти уже не получится: он меня просто убьет. От побоев у меня кружилась голова, отчего я петлял, шатаясь из стороны в сторону: наверное, поэтому две пущенные вслед пули ударили об асфальт в сантиметре от моих ног. Потом стрельба прекратилась, и я понял, что меня догоняют. Я круто свернул за угол, промчался мимо череды полуразрушенных зданий, причала, и, не разбирая дороги, побежал по тротуару мимо прогуливающихся парочек, отшатывающихся в стороны при виде меня. Подбородок заливала кровь из разбитого носа, но я даже не попытался её вытереть. Я выбежал на небольшой мостик над автомобильной стоянкой, и оглянулся.

Я увидел бегущего в сотне метров Спрута, а за ним — незнакомца в костюме. Уже мало соображая, что делаю, я перенес ноги через перила и спрыгнул с моста вниз.

Приземление оказалось неожиданно мягким: я свалился на голову проходившему под мостом мужчине, опрокинув его на асфальт.

И услышал под собой сдавленный, яростный, и самый отборный русский мат, который мне когда-либо доводилось слышать в жизни.

Меня бесцеремонно спихнули наземь, и я увидел перед собой мрачное славянское лицо с чистыми зелеными глазами, смерившими меня злым и одновременно удивленным взглядом.

— Вот дерьмо, — выдохнул мужчина, первым поднимаясь на ноги.

Я вцепился в рукав его куртки, не давая отстраниться.

— Помоги мне, — попросил я на русском, глядя ему в глаза. — Помоги…

Он посмотрел на меня непонимающим взглядом, затем глянул поверх головы, и его лицо переменилось.

— За мной, — коротко бросил он.

Наверное, именно в этот момент я понял всю широту и отзывчивость русской души. Не задавая лишних вопросов, не раздумывая ни секунды, он одним движением вздернул меня за шкирку, поставил на ноги, и, потянув за рукав, помчался вдоль рядов машин. Я бежал следом, даже не оборачиваясь: я слышал, как сзади тяжело ударился об асфальт Спрут, и понял, что у меня остается всего несколько секунд до того, как этот чертов маньяк догонит меня. Людей на стоянке оказалось немного, но теперь я был уверен: Спрут бы прикончил меня даже посреди многолюдного Бродвея. Я слишком сильно разозлил его.

— Сюда! — мужчина остановился у старенького «Фольксвагена», одним движением повернул ключ в замке и открыл дверь. — Быстрее!

Я нырнул в салон; мужчина запрыгнул следом, включил зажигание и захлопнул дверь. Обернувшись, я увидел Спрута, остановившегося в нескольких шагах от машины. Мой сосед дернул рычаг на себя и резко сдал назад, едва не сбив его с ног. Спрут отскочил, не отрывая глаз от «Фольксвагена», и так и застыл с перекошенным лицом, когда машина, взвизгнув тормозами, выехала со стоянки и понеслась по шоссе.

Я смотрел в зеркало заднего вида; я всё ещё мог видеть его, но не видел незнакомца в костюме. Кем он был, тот мужчина? Ясно, что не помощником Спрута — без него я не выбрался бы со склада. Кому ещё я оказался нужен?

— Блин, мышцу свело, — буркнул мой сосед, потирая шею. — Сколько ты весишь, манна небесная?

— Не знаю, — я растерянно повернулся к своему неожиданному спасителю. — Спасибо…

— Да уж… — скептически заметил мужчина.

Он был одного роста со мной, или может, чуть выше, но определенно шире в плечах и гораздо плотнее. В «дутой» зимней куртке он казался вообще огромным, как медведь; на суровом лице жили, казалось, только глаза, зеленые, проницательные, с той хищной искрой, которая заставляет думать, что этот человек знает о жизни всё.

Мужчина протянул мне носовой платок; я поблагодарил и принял, наскоро обтерев кровь с лица и приложив его к носу. В голове гудело, мир по-прежнему плавно покачивался перед глазами, но главное — я был жив!

— Где тебя высадить?

— Не знаю… подальше отсюда…

— Я так и думал.

— Послушай, — я повернулся к нему всем корпусом, вкладывая в интонацию всю оставшуюся во мне искренность. — Ты же мне жизнь спас! Я…

— Хватит, — поморщился мужчина, и я послушно заткнулся.

Мы выехали из прибрежной зоны и поехали по шоссе на запад, по незнакомым мне улицам и чужим районам. Мой водитель явно торопился, поминутно поглядывая в зеркало заднего вида. Я, заразившись от него тревогой, тоже порой посматривал назад, но погони за нами так и не заметил: Спрут не успел бы добраться до своей машины.

— Куда мы едем?

Мужчина хмурился, явно обдумывая случившееся, и я не стал ему мешать: у меня хватало своих мыслей. Мы свернули на параллельную авеню и поехали вдоль неё на север. Зазвонил мобильный, высветился знакомый номер. Я отключил его, бросив обратно в карман. Я не мог позволить себе выбросить его. Пока Спрут знает, что в любой момент может со мной связаться, я знаю, где его искать. И когда мне стоит снова бежать.

Через несколько кварталов мы свернули и припарковались на небольшой стоянке. Водитель заглушил мотор.

— Кто этот парень, что гнался за тобой? — спросил он, не глядя на меня.

Я слегка растерялся. Кто он? Я и сам толком не знал.

— Он хочет убить меня!

— Я не спрашиваю, чего он хочет. Коню понятно, что он с тобой сделает, когда поймает. Как его зовут?

Я изумился.

— Какая разница?

Мужчина достал пачку сигарет, вытянул одну и закурил. Несколько секунд мы оба сидели в тишине, затем я вдохнул глубже и признался:

— Я знаю его как Спрута.

Водитель поперхнулся дымом, выбросил сигарету в окно, и ругнулся сквозь зубы.

— Ты веришь в судьбу? — спросил он меня.

— Не знаю… — совсем растерялся я.

— А я не верю. Хочешь сказать, что ты — просто совпадение? Свалился, как стопудовый снег на голову, забрался в мою машину, и всё это именно тогда, когда я надумал лететь домой? А, чтоб тебя!

Мужчина выбрался из машины, громко хлопнув дверью. Я выбрался следом. Если я ещё не сошел с ума, то это только благодаря тому, что все дурные мысли из меня периодически выбивали. Пошатнувшись, я оперся о крышу «Фольксвагена», глядя, как, обогнув машину, ко мне стремительно приблизился новый знакомый. Я открыл рот, чтобы спросить его, в чем дело, но тут же почувствовал, как меня хватают за плечо и, развернув лицом к машине, швыряют на дверцу. Меня быстро и профессионально обыскали, затем развернули снова.

— Кто тебя подослал?!

— Убери лапы, — наконец возмутился я, отталкивая незнакомца. — Никто меня не подсылал. Я здесь ни при чем, у меня свои проблемы! Я безумно устал от этой травли, и хочу только выжить! Я не виноват, что ты разгуливаешь под мостами!

Мы стояли друг напротив друга, оба злые, готовые вцепиться друг другу в глотки. Я ещё подумал — какого черта мы, славяне, не можем договориться друг с другом? У тех же итальяшек всё получалось куда проще…

— Чёрт, — сплюнул наконец мужчина. — Хрен с тобой, белобрысый. У нас совсем нет времени. Будем считать, что я тебе поверил. Идём.

— Куда это? — недоверчиво поинтересовался я.

— Хочешь остаться здесь?

— Нет!

— Тогда пошли. Я должен убедиться…

— Что это судьба? — съехидничал я, застегивая куртку.

— Что ты мне ничего не сломал.

Мы перешли дорогу и вышли на соседнюю улицу. Идти пришлось недалеко, но я всё равно едва успевал за своим проводником. В ушах звенело, кровь из носу лилась ручьем, да ко всему меня глодали тревожные мысли. В мозгу всё перемешалось: Чикаго, Нью-Йорк, Вителли, незнакомец, Спрут…

— Сюда, — буркнул мужчина, сворачивая к одному из подъездов.

Дома в этом районе были невысокими, до четырех этажей, зато лепились плотно друг к другу, составляя идеальные прямоугольники кварталов. Обычные американские трущобы, где из каждого окна, двери, проезжающих машин, прохожих веяло такой безысходной тоской и одиночеством, что лично я никогда не смог бы тут жить.

Мы поднялись по узкому коридору на последний этаж, где мужчина открыл единственную дверь, и вошли внутрь. Я остановился у порога, ожидая, пока он не закроет за нами дверь, затем вопросительно посмотрел на хозяина квартиры.

— Ванная, — указал на одну из дверей он. — Я жду на кухне.

Я даже не подумал разуваться: похоже, в квартире давно не убирали. Из прихожей вело три двери, и я догадался, что квартира однокомнатная, кроме того — малогабаритная, и, кажется, совсем ещё необжитая.

Ванная оказалась куда более страшной: ржавые трубы, грязное зеркало, и развешанное на веревках белье. Наскоро умывшись, я смочил полотенце и приложил его к носу. Затем пригладил волосы, собрал их в хвост, и языком проверил зубы. Мне повезло: все оказались целы. Надо признать, раньше меня так не били. Дело было даже не в оглушающей боли — скорее, я переживал глубокое унижение. Теперь я понимал, что мне придется многому научиться, если я хочу жить дальше.

Я вышел из ванной и открыл дверь в кухню. Новый знакомый, уже без куртки, сидел за столом. При моем появлении он поднял глаза, и кивнул на стул напротив.

— Садись.

Я сел.

— Рассказывай.

— Слушай, — не выдержал я, — нас тут никто не найдет в ближайшие пару часов?

— Не думаю.

— Тогда дай мне что-нибудь поесть.

Есть хотелось действительно сильно, несмотря на онемевшие после ударов губы. Я не ел накануне вечером, не ел сегодня целый день, и неизвестно, когда вообще мне представилась бы такая возможность. Несколько секунд мужчина смотрел на меня, потом молча поднялся и открыл холодильник. На столе появились колбаса, сыр, масло и хлеб. Он заварил чай, и я улыбнулся, забирая у него горячую чашку. Потом протянул руку.

— Меня зовут Олег, — сказал я. — Грозный.

Он помедлил, глядя на меня. Выражение прищуренных зеленых глаз не изменилось, когда он медленно пожал мою ладонь.

— Ник, — ответил он. — Николай Ремизов.

Глава 5

Ибо нет ничего тайного, что не сделалось бы явным, ни сокровенного, что не сделалось бы известным и не обнаружилось бы. Итак наблюдайте, как вы слушаете; ибо, кто имеет, тому дано будет; а кто не имеет, у того отнимется и то, что он думает иметь.

(Луки 8:17–18).

Я выбрался из машины, накидывая на плечи рюкзак и ёжась под порывами ледяного ветра. Свитер оказался на меня велик, но в нем я чувствовал себя гораздо уютнее. Вообще я не отказался бы и от шапки — жутко разболелась голова — но Ник не предложил, а я не попросил.

Ник запер машину и обернулся. Я поймал на себе его тяжелый взгляд и тактично отвел глаза. Я его прекрасно понимал. У него только всё наладилось, как вдруг — я! Я бы на его месте тоже не поверил; но я-то был на своем, и уже привык, что вокруг меня, как в центре воронки, творятся порой весьма странные вещи. Может, это я их притягивал, может, судьба дарила мне неожиданные сюрпризы, желая не то проверить на прочность, не то убить, не то всё же сохранить жизнь. В любом случае, я на своем опыте убедился, что мир тесен, а Ник, похоже, начал верить в судьбу. Только ругался теперь гораздо чаще.

— Здесь живет моя знакомая, — хмуро бросил он. — Место найдется.

Я кивнул, следуя за ним к подъезду. В конце концов, моими стараниями он вновь оказался в болоте, из которого так мастерски в свое время выбрался, но предпочел всё же разрубить наконец гордиев узел, чем злиться на меня. Сбежать от проблем не получилось ни у него, ни у меня, и теперь нам предстояло разобраться со своими проблемами вдвоем. По крайней мере, так думал я.

О чем думал мрачный, как Кощей, Ник, я не имел ни малейшего представления. Ремизов оказался не слишком разговорчивым, но и не очень скрытным. Он рассказал о себе, не дожидаясь расспросов. Николай родился в Нягани, и, хотя я паршиво знаком с географией Сибири, но помнил, что это где-то в Тюменской области. После смерти родителей Николай с сестрой перебрались в Тюмень к родственникам. Отслужив в воздушно-десантных войсках РФ десять лет, вернулся домой. Младшая сестра, Вера, к тому времени окончила училище и вышла замуж. Жили в однокомнатной квартире все вместе. Через какое-то время Ник начал подумывать, чтобы снова вернуться в армию, но тут подвернулась та самая дьявольская лотерея.

О ней Ник вспоминал неохотно. Грин Кард он выиграл, по его словам, случайно: товарищи подшутили, послав его данные на конкурсный отбор. Впрочем, когда пришло уведомление, Ремизов долго не раздумывал. Вера к тому времени родила ребёнка, и места в квартире не осталось совсем. Воевать больше не хотелось, и Ник полетел в Америку.

Бес попутал, подумалось мне. Я ведь прилетел сюда тоже из любопытства; но у меня, в отличие от сибиряка, срок пребывания ограничен, и решить проблемы здесь нужно раньше, чем меня найдут иммигрантские службы.

— И много у тебя запасных вариантов? — поинтересовался я, поднимаясь по заплеванной лестнице наверх.

— Я в Нью-Йорке почти год, — не оборачиваясь, бросил Ник. — Жду, пока меня окончательно забудут в Чикаго. Как думаешь, много я мест сменил, чтобы нигде не примелькаться?

— Не знаю.

Ник коротко ругнулся и позвонил в одну из квартир. Открыли не сразу, но когда я увидел хозяйку жилища, то с трудом заставил себя отвести глаза. Ею оказалась полуодетая немолодая женщина в прозрачном халатике и туфлях на шпильках. Густо наложенный макияж и сигарета в руке довершали лирический образ.

— Ник, — женщина выдохнула дым и расплылась в улыбке. — Я думала, ты ушел навсегда.

— Лоретта, — Ремизов позволил себя поцеловать в щеку и отстранился, — много у вас народу?

— А, — женщина безнадежно махнула рукой, — похоже, скоро мы с девочками останемся совсем без работы. Нужен угол?

— Для меня и моего друга.

Лоретта окинула меня таким откровенным взглядом, что в душе я глубоко возмутился, а в жизни — густо покраснел.

— Я выиграла спор?

— Нет.

— Нет? — женщина слегка наклонилась, чтобы рассмотреть меня лучше. — А чем он тебе не нравится? Очень красивый мальчик.

— Лоретта.

— Проходи, — махнула она рукой. — И твой друг тоже. Место найдется.

Женщина повернулась к нам спиной и неторопливо направилась вглубь квартиры.

— Эй, — я толкнул Ника в бок. — Что она имела в виду? Что ещё за спор?

— Она думает, что я гей.

— Что?!

Ник не ответил, но я тут же вспомнил, как точно в таком же грехе подозревала меня Амели, когда я не обращал внимания на откровенное поведение девушек из «Потерянного рая». Я никогда не обижался: они не знали других мужчин, кроме бандитов и извращенцев.

Внутри квартиры нас окутал сладковато-приторный незнакомый запах. К нему примешивались другие ароматы — духов, спиртного и табачного дыма — и мне едва не стало дурно тут же, на пороге. В голове, и без того раскалывающейся от боли, часто-часто застучала кровь. Я огляделся.

Мы оказались в обширной гостиной, где на диванах в соблазнительных позах сидели ярко накрашенные девушки, при виде нас с Ником оживившиеся в предвкушении заработка. Лоретта бросила им несколько слов, и те мгновенно расслабились, повернувшись к нам спинами. Мы прошли по длинному коридору, объединявшему около шести комнат, и Лоретта открыла нам последнюю дверь.

Ник протянул ей деньги.

— Ох, дорогой, — женщина спрятала бумажки и улыбнулась. — Я безумно скучала! Где ты был всё это время?

— Работал, — коротко ответил Николай. — Спасибо, Лоретта.

— Я всегда рада тебя видеть, мой герой, — женщина широко улыбнулась, потянулась к щеке Ремизова, затем внимательно посмотрела на меня. — Спокойной ночи, мальчики. Надеюсь, вы хорошо проведете время.

Когда мы оказались внутри комнаты, я не выдержал.

— Что это она имела в виду? И какого черта мы здесь делаем? Это и есть твое безопасное место? Если бы я знал, в какой клоповник мы идем, я бы…

— Закатил истерику? — спокойно закончил Николай.

Я возмущенно замолчал.

— Слушай, — Ник скинул с себя куртку и уселся на единственную в комнате кровать. — Я тебя в свою жизнь не звал. У меня всё было хорошо. Я собирался лететь домой и жить нормальной жизнью. Ты думаешь, мне не надоела эта американская клоака? Надоела. И я сделал всё, чтобы в ней не завязнуть. Но вдруг появляешься ты, и все мои планы летят к черту! Рассказываешь невероятную историю, и я тебе верю. Допустим. Твой Спрут вполне может просечь, кто я, и настучать нашему знакомому Сандерсону или, что хуже, его конкуренту, которому я должен ещё больше.

— Прости, — вставил я. — Я совсем не хотел, чтобы тебе было плохо.

— Конечно, — Ник достал сигарету и внимательно глянул на меня. — Не хотел. Я же сказал, Олег, я тебе верю. Вот только я понял, что от прошлого не сбежать. Придется развернуться к нему лицом и порвать в клочья, иначе оно будет гоняться за тобой всю жизнь. Садись, не стой на пороге.

Я огляделся и нашел мягкое кресло у стены. Обойдя кровать, я уселся там, расстегнув куртку и устроив голову на спинке. Рюкзак я бросил в ногах. Я не знал, что Ник туда положил, и не особо интересовался: всё больше я утверждался в мысли, что в нашей небольшой компании моё мнение не станет решающим и даже, скорее всего, вряд ли будет вообще учитываться. А ещё я понимал, что завтра у меня по роже растечется синяк размером с ладонь, но не испытывал по этому поводу никаких эмоций. Я не мог выглядеть хуже, чем сейчас.

— Так что же делать?

Ник скинул ботинки, улегся на кровать и выпустил струю дыма в потолок.

— Везучий ты, — задумчиво сказал он. — Прямо чемпион сюрпризов. Ты когда рассказывал, я считал. Первый раз тебя спасли кубинцы. Во второй раз подобрал старик…

— Мистер Вителли, — суховато поправил я.

Вспоминать, как меня выдворили из ресторана, было всё ещё неприятно, но думать о Джино плохо я не хотел. Ника я в детали не посвящал, и практически не называл имён, но не упомянуть Вителли не мог.

— Макаронник, — отмахнулся Ник. — Теперь ты свалился на мою голову. Итого три раза.

— Чего?

— Ты исчерпал запас удачи, — усмехнулся Николай, удобнее устраиваясь на кровати. — На четвертый раз пуля всё-таки бьет цель. Так что приготовься.

— К чему это? — насторожился я.

На этот раз Ремизов молчал долго. Он скурил всю сигарету, а я разложил кресло так, чтобы в нем можно было улечься, и бесцеремонно стянул с постели одеяло. Я устроился неплохо, но от ощущения брезгливости, как и от головной боли, отделаться не смог.

— Тебе хоть что-то рассказали об этом Спруте или бросили на амбразуры без пояснений?

Я невесело усмехнулся.

— Да ничего мне о нем не рассказывали. Я столкнулся с ним случайно.

— И случайно вызвал его интерес? — Ник вздохнул, не разжимая губ. — Я не встречался с этим парнем лично до сегодняшнего дня, но много о нем слышал. Когда я работал на Сандерсона, у него как раз начались проблемы с мафией. Ему шепнули, что есть человек, который оказывает определенные услуги хозяевам заведений вроде «Потерянного рая», избавляя их от необходимости постоянно платить за крышу. У человека оказалось много знакомств, и отзывы клиентов понравились Сандерсону. Он решил воспользоваться услугами Спрута. Насколько я знаю, затем Спрут полез на его территорию; в конце концов, Сандерсон зависел от него, но молчал. Но всё это шелуха, так, детские игры по сравнению с тем, что я слышал.

— Страшные истории? — неуверенно хмыкнул я.

— Он убийца, — проигнорировал вопрос Ник. — Его нанимают для показательных разборок. Мясники вроде него всегда в цене.

— Псих? — предположил я.

— Псих — это ты, — обрезал Ник. — Молодой наивный псих. Спрут как раз нормальный. Вот только когда он до жертвы добирается, ему башню сносит. Мне рассказывали, что он с ними делает. Поделиться сплетнями?

— Не надо, — поспешно заверил я. — Обойдусь.

Некоторое время мы молчали. Потом я снова подал голос.

— Ну так что делать-то?

— Ты у меня спрашиваешь?

— А у кого же ещё?

— Я тебе что-то обещал?

— Сволочь, — не выдержал я.

— Когда я летел сюда, — спокойно сказал Ник, — я думал, что завязываю с войной. Но убивать всё-таки пришлось. И тебе придется. Разница в том, что я привык, а ты — нет.

— И не привыкну! — огрызнулся я.

— Как звали твоего итальянца?

— Которого?

— Старика.

— Мистер Вителли.

— Где его найти?

— Зачем? — насторожился я.

Сибиряк тяжело вздохнул.

— Нас ждет война, Олег. Возможно, для кого-то — последняя.

— Первая и последняя, — мрачно поправил я.

— Для кого-то, — согласился он. — И нам потребуется помощь.

— От Вителли? — поразился я. — Никогда!

Николай пожал плечами:

— Я не смогу достать здесь, в Нью-Йорке, оружие. У меня не лучшие отношения с местными. А твой старик мог бы помочь.

— Нет.

— Подумай, — предложил Ник.

Я подумал. Целую ночь думал, не в силах заснуть в чужом месте, под крики и стоны из соседних комнат. К утру я так ничего и не решил, но голова буквально трещала по швам. Чувствовал я себя отвратительно, и когда пришел рассвет, с готовностью поднялся, намереваясь поскорее уйти из этого места.

Когда мы наконец оказались в «Фольксвагене», я смог по-настоящему расслабиться. Ненадолго: у Ремизова зазвонил мобильник. Какое-то время Николай слушал, не говоря ни слова, затем выдавил из себя дежурное «окей, сэнкс» и отключил телефон.

— Нас искали, — сказал он, заводя мотор. — Парни в кожаных куртках. А до них, сразу после того, как мы смотались — парни в костюмах. Дороги назад нет, по крайней мере, для меня. Спруту, может, и плевать на моё прошлое, но чтобы добраться до тебя, белобрысый, он, похоже, на многое готов. Всё тайное становится явным… порой слишком рано. Чтоб тебя! — внезапно разозлился он. — Какого чёрта я снова стал популярен?

— Как же они нашли твою квартиру? — рискнул спросить я.

— Машина, — мрачно ответил Ник. — Я её взял напрокат, указал контактные данные. Места проживания я периодически меняю, но в прошлом доме у меня оказалась весьма дружелюбная соседка. Звонок от неё.

Я отвел взгляд. Человек снова оказался в опасности из-за меня, и совершенно не обязан мне помогать. Но всё же он меня не бросил. Вы знаете, совесть — жестокая вещь. И ещё одно. Прошлое всегда найдет способ о себе напомнить, поэтому лучше оставлять после себя только хорошие воспоминания, и стараться жить с самого начала набело.

— Хорошо, — с тяжелым сердцем обронил я. — Давай найдём Вителли.

По настоянию Ника мы обменялись телефонами, и я всё-таки забрал у него шапку. Во-первых, головная боль только усиливалась, а в шапке оказалось теплее и приятнее. Во-вторых, я боялся, что меня заметят. Ник сказал, что мне можно и не маскироваться, с такой рожей меня вообще за негра примут. Посмотрев на себя в зеркало заднего вида, я поглубже натянул шапку на уши. Здоровенный синяк, расплывшийся по левой щеке и подбородку, красноречиво свидетельствовал о последствиях моей первой встречи со Спрутом здесь, в Нью-Йорке.

Мы колесили по городу всю первую половину дня. Вначале нужно было избавиться от машины, затем — найти новую. Ремизов затащил меня на крошечную стоянку, забитую подержанными авто. Четверть часа спустя, чертыхаясь и проклиная белобрысого неудачника, Ник, за неприличную, по его словам, сумму, стал владельцем старенькой «Тойоты» с тонированными стеклами. Я осмотрительно промолчал: в конце концов, мы снова были в безопасности, и ехали к южной части Центрального острова, в Маленькую Италию.

Я плохо помнил, где находится ресторан, поэтому мы потратили почти час, объезжая все перекрестки по нескольку раз, пока не выехали на нужную улицу, и я не узнал окрестности.

Мы остановились за квартал от ресторана, так, чтобы видеть главный вход, и припарковались у обочины.

— Дурацкая затея, — прорвало меня. — Сколько времени мы будем сидеть в засаде? Глупо сторожить его здесь! Да и где-либо ещё — тоже глупо…

— Я за жратвой, — проигнорировал мою тираду Ник, — тебе что-нибудь принести?

Я умолк. Если уж волею судьбы я втянул незнакомого мне человека в это болото, то придется, видимо, привыкать к тому, что этому человеку плевать на моё мнение.

— Анальгин, — буркнул я, отворачиваясь к окну.

Ник вышел из машины, а я остался, мучимый нерадостными мыслями. Может быть, Ремизов был прав? Вителли хотел помочь мне, но по собственной гордости или глупости я отверг его помощь — чтобы сейчас тайно вернуться к нему, опустить глаза, сгорая от позора, и признать, что нуждаюсь в его защите. Будь я на месте Вителли, как бы я отреагировал на такое явление? Скорее всего, брезгливостью. Я ни на что не надеялся, но, по крайней мере, мог быть уверен, что меня не убьют за попытку поговорить.

К тому времени, как Ник вернулся с полным пакетом еды, я уже приготовился к долгой слежке: опустил сидение, так, чтобы видеть из своего окна вход итальянского ресторана, и одновременно полулежать, укрывшись курткой.

— Вот, — Ник кинул мне на колени пластинку с таблетками. — Глотай сразу две.

Я даже не прочитал названия — молча сделал, что сказано, и снова откинулся на сидении.

— Тут на двоих, — снова нарушил тишину Ремизов. — Советую есть, пока теплое. Потом эта дрянь превратится в резину, и всё придется выкинуть.

Я фыркнул. Какое-то время мы молчали, я — не отрывая глаз от входа в ресторан, Ник — пережевывая хот-дог и запивая его кофе.

— У этого твоего… Спрута… странная татуировка, — сказал вдруг Ник. — Я толком не разглядел.

— Осьминог, — мгновенно отозвался я. Головная боль почти прошла, и я был рад общению. — Багровые щупальца на синюшном фоне.

— Восемь?

— Восемь.

— Как на флаге Англии, — хмыкнул Ремизов, доставая из пакета булку. — Империи зла.

— Чего это? — заинтересовался я.

— В политике разбираешься? Всю свою историю Англия была агрессором. А своим главным врагом всегда считала Россию. Почему? Огромная территория, «сердце мира», это наша Россия. Слишком лакомый кусок, чтобы оставить его в покое. Почитай Порохова, если тебе интересно, — пожал плечами Ремизов, откусывая сразу половину булки. — Ошобенно интерешно про евреев. И их вешные войны с арабами.

— Хочешь сказать, тоже Англия постаралась?

— Ты удивишься, узнав, что Англия практически в любой войне была инициатором, — проглотив кусок, неопределенно пожал плечами Николай. — Разжигать войны и вести их чужими руками эта страна умеет. Просто какое-то дьявольское гнездо! Славян она считает своими врагами и пылает к ним сатанинской злобой. Обманом или силой их обособленная элита заставляет весь мир жить по их законам, и только Россию покорить не удавалось. Пока не начали использовать метод посовременнее. Самый страшный — информационные войны.

— Да, — согласился я. — Тут мы проигрываем раунд за раундом. И чего не хватает?

— Власти, — хмуро ответил Николай. — .Власть стране нужна.

— А как же Америка? — спросил я. — Ты живешь тут уже несколько лет…

— Третий год.

— Что скажешь?

Ремизов вздохнул.

— Жалко их. Одурманенный народ. США — империя паразитов. Как акула не может перестать жрать рыбу, так и США теперь не могут оставить хищничество. От честной жизни они обанкротятся. А мне кажется, американцы всего лишь ещё один уродливый эксперимент над людьми. Я думаю, мы следующие.

— Откуда ты столько знаешь? — поразился я.

— Тупому десантнику столько знать не положено?

— Э-э-э… — не сразу нашелся я.

— Можешь не продолжать, — поморщился Ник. — Считай, тебе повезло встретиться с начитанным тупым десантником.

Я вздохнул и потянулся за своим кофе, вытянув из пакета ещё и хот-дог. Кусать приходилось осторожно — разбитые губы и нос норовили кровоточить при каждом неосторожном движении.

— Домой хочу, — вдруг шумно выдохнул Ремизов.

— По родным соскучился?

— По бабам. Ты здесь порядочных женщин старше пяти лет видел? То-то и оно…

Я вспомнил про Риту и Эти, но промолчал. Скорее всего, они уже улетели домой, и я даже улыбнулся при мысли о том, что малышка Эстер среди родственников, в безопасности, счастлива и всем обеспечена.

— Ник, — вырвалось у меня, — ты уже старый. Почему ты ещё не женат?

— Мне тридцать два.

— Это мало?

Ремизов скосил на меня глаза.

— Для такого молокососа, как ты, конечно, много.

— Сам дурак, — обиделся я и занялся хот-догом.

Некоторое время мы молчали, наблюдая за уличной жизнью. Когда мимо машины прошла стайка молодых девушек с яркими пакетами, я загляделся на радостные, беззаботные лица. Они остановились посреди тротуара; одна вытащила из многочисленных пакетов какой-то зеленый шарфик, показывая его подругам. Раздались восторженные восклицания. Я невольно залюбовался лучащимися эйфорией мордашками, когда услышал мрачный голос Ника:

— Чем больше ценятся вещи, тем меньше ценятся люди. Практика подтверждает теорию.

— А если попроще? — поинтересовался я, провожая взглядом уходящую компанию. — У всех свой уровень мышления. Никого нельзя заставить думать о вещах, о которых человек даже не догадывается.

— Я тут живу дольше твоего, — разозлился Ник. — Я такое постоянно вижу. Интеллекта на лицах ноль, зато нездоровый блеск в глазах при виде разрекламированной тряпки.

— Ты слишком строг к людям…

— А вот это не тебе судить, праведник!

— Они живут по правилам системы. Что бы они ни делали, им её не изменить. Если будут сопротивляться — система их просто вычеркнет. Ударь систему — и попадешь в себя. Заставляет задуматься…

— Мне хватает мыслей в голове, — обрубил Николай. — А теперь заткнись, будь добр. Лучше подумай, какими честными глазами будешь смотреть на своего старика, когда вы встретитесь. Уж постарайся, твой мафиозник — наш единственный шанс получить вид на жительство.

Наверное, стоило обидеться, но мне почему-то стало смешно.

— Думаешь, Вителли не видел честных, молящих, абсолютно преданных глаз, и уж тем более не всаживал прямиком между них же, честных и неподкупных, пулю?

Ник раздраженно повернулся ко мне. Бывший десантник несколько секунд смотрел мне в глаза, сверля тяжелым взглядом, а потом шумно выдохнул:

— Чтоб тебя! Любой на твоем месте уже бы сдался, а ты всё никак не захлопнешь варежку!

— «Додж», — севшим голосом сказал я.

— Что — «Додж»? — не понял Ник.

— «Додж», — повторил я, не отрывая глаз от итальянского ресторана.

Затемненные стекла «Тойоты» скрывали нас от окружающего мира, но не мир от нас. Чтобы не заметить здоровенный черный джип, нужно было постараться; у меня получилось.

— Его тачка?

— Другой такой ни у кого не видел, — растерялся я. — Как же это он… мимо нас?

— Потому что смотреть нужно лучше, заноза!

Я ничего не ответил: в конце концов, и тут я оказался виноват. Целый час мы с Ником следили за выходом из ресторана, прежде чем я заметил знакомую фигуру.

— Вителли! — обрадовался я.

— Уверен? — хмуро уточнил Ремизов.

— Да, — улыбнулся я. На душе стало легко и радостно, точно вот сейчас все мои проблемы магическим образом разрешились, или, по крайней мере, перестали иметь значение. Черт побери, я соскучился!

— Выглядит не очень, — скептически заметил Ремизов. — Толстый.

— Ты, между прочим, тоже, — обиделся я за Джино. — Просто немного моложе.

Ник расхохотался, заводя мотор. На самом деле, толстым он не был. Скорее, откормленным мужиком со здоровой массой мышц, но даже по сравнению со мной он казался огромным, хотя я себя худым никогда не считал.

Мы следовали за черным джипом по городу. Джино не торопился: похоже, ехал домой. «Тойота» легко поспевала за неповоротливым «Доджем». Когда мы подъехали к Бруклинскому туннелю, Ник сел на хвост Вителли, пристроившись в том же ряду, сразу же за юркой «Митсубиси» и серебристой «Хондой».

Неожиданности начались на выезде из туннеля. Лихач на расхлябанном «Форде» прошмыгнул прямо перед нашей «Тойотой», вклиниваясь на свободное место. Ремизов выругался, выкручивая руль. Багажник «Форда» качался из стороны в сторону, пока болван за рулем пытался прошмыгнуть на место «Хонды». Нам пришлось пропустить несколько машин, и, напрягая зрение, следить за габаритными огнями джипа. Наверное, нам следовало действовать осторожней — Вителли был опытным водителем, и не мог не обратить внимания на происходящее в зеркале заднего вида — но мы боялись потерять «Додж» в общем потоке.

Вскоре туннель остался позади, и теперь мы ехали по улицам, стараясь держаться от Джино на таком расстоянии, чтобы ни мы его не потеряли, ни он не заметил нас. Движение в этой части города было не таким оживленным, и Ремизов хмурился: мы стали слишком заметны. Так, сбрасывая скорость и стараясь не привлекать внимания, мы добрались до четвертой авеню.

Здесь Джино нас и сделал.

Джип метнулся из своего ряда через всю полосу в крайний правый ряд. Взвизгнули тормоза, заверещали клаксоны. Николай крутанул руль, вызвав очередной взрыв пронзительного воя: наша «Тойота» металась за «Доджем» по всем полосам, повиснув у тяжелой махины едва ли не на бампере.

Мы промчались мимо улицы Вандербильт, оставили позади Гринвуд Авеню, и когда за окнами замелькала темная зелень Гринвудского кладбища, Джино развернулся. Дорога была пустынной, последние автомобили обогнали нас, сверкнув габаритными огнями. Не считая далеких точек в зеркале обзора, в свете фонарей обе наши машины выглядели почти одиноко.

Взревев мотором, джип Вителли рванулся вперед, заложив крутой вираж. Николай перехватил руль, посылая «Тойоту» следом. Широкие покрышки «Доджа» заскребли по асфальту, оставляя черные полосы. Вителли хватило нескольких секунд, выигранных неожиданным маневром.

Вцепившись в ручку двери, я смотрел, как бронированная громада разворачивается на дороге. Как пытается выровнять машину Ремизов, и не успевает. Широкая черная морда «Доджа» надвинулась, заливая салон режущим белым светом. Я успел вскинуть руки, прикрывая голову, и услышал, как сдавленно ругнулся Николай.

От первого удара меня бросило на дверь. Бок «Тойоты» смялся, словно картонный стаканчик. Ремень безопасности больно врезался в грудь, в глазах потемнело: я ударился о треснувшее стекло двери головой. Рядом матерился Ремизов; яростно дергая карабин ремня, и пытаясь отодвинуться от прогнувшейся внутрь двери.

От второго удара, вышвырнувшего нас с трассы, раскрылись подушки безопасности. В салон посыпались кусочки битого стекла, ворвался холодный ночной воздух. «Тойота» остановилась. Мотор ещё работал, под капотом что-то стучало, но Николай даже не пытался завести машину.

Я пошевелился и болезненно вздохнул: ударился локтем об изломанный пластик. С трудом повернув голову, я увидел толстый ствол, плотно прижавший дверцу с моей стороны.

Мы попали в ловушку: с одной стороны нас держало дерево, с другой запер тяжеленный «Додж».

— Жив? — Прохрипел Ремизов, колотя по сдувающейся подушке безопасности.

Я торопливо кивнул, прикладывая руку ко лбу. Голова кружилась, во рту стало солоно: подушка расквасила мне губы и нос.

— Тихо! Слышишь?

Снаружи глухо, как похоронный аккорд, хлопнула дверь «Доджа».

Мы замерли. Кроме звука работающего мотора джипа, мы ничего больше не слышали. Ни ругани, ни звука шагов. Трясущимися пальцами я расстегнул ремень и, цепляясь за приборную доску, приподнялся на сидении. Фары джипа слепили, и я заслонился рукой, чтобы разглядеть, что происходит снаружи.

Где-то неподалеку хлопнула дверь.

— Боже мой! — заголосил высокий женский голос. — Нужно вызвать врача!

Я поморгал, пытаясь разглядеть за стеной света Вителли, но не сумел. Я даже капот «Доджа» различал с трудом, не то, что догнавших нас машин, остановившихся на трассе, или тем более людей.

— Наберите девять, один, один! — подсказал ещё кто-то.

В ответ грохнул выстрел.

Это был не едва слышный хлопок пистолета с глушителем, который, как я помнил, Джино носил под пиджаком. Ремизов, начав подниматься, откинулся обратно, всем весом прижимая меня к двери.

— Черт тебя дери, — прорычал он, — твой старик нас угробит!

Снаружи раздался визг шин: те машины, что остановились, при звуке выстрелов поспешили убраться прочь, и я их не винил: кому охота ввязываться в перестрелку?

Ещё одна пуля, прошив салон «Тойоты», отрезала путь к заднему сидению. Джино надежно защищал «Додж», а тонированные стекла нам сейчас только мешали: Вителли не мог разглядеть в салоне меня.

Николай, скорчившись на сидении, рискнул приподнять голову. Тишина могла означать только одно: Вителли подбирался к нам, перестав палить наудачу. Бог знает, какие мысли роились у старика в голове: из «Тойоты» ему не отвечали, и это могло означать что угодно. Вот только я почему-то был уверен, что Джино думает о ловушке.

Здоровенная лапища Николая пихнула меня в бок.

— Кричи! — приказал Ремизов, снова вжимаясь в кресло. — Пусть услышит тебя!

Я заорал. Во всю мощь связок, захлебываясь холодным воздухом — клянусь, я никогда не кричал так отчаянно прежде.

— Не стреляйте! Мистер Вителли! Не стреляйте! Джино! Это я, Олег! Не стреляйте!

Секунды тишины показались мне пыткой.

— Олег?

— Да! Мистер Вителли! Это я!

Ослепляющий свет погас. Широкая кисть Вителли ухватилась за искореженную дверь: блестящий глазок револьвера уставился в переносицу Николаю, следом за ним показалось лицо Джино. Маленькие колючие глазки бегло осмотрели Ремизова, остановились на мне.

— Santa Madonna! — Брови Вителли поползли вверх. — Бамбино, ты в порядке?

— Почти, — кивнул я.

Пистолет кивнул в сторону Николая.

— Это кто?

— Друг, — поспешно заверил я. — Помогите нам.

Джино думал не дольше секунды, сверля Николая тяжелым взглядом.

— Не дергайся, — посоветовал он, убирая оружие. — Выбраться сможете? Хорошо, — получив наши торопливые кивки, одобрил он. — Я сдам назад, вылезете и сразу в джип, понятно?

Когда мы вылезли из «Тойоты», я бросился к знакомому «Доджу», и сел на переднее сидение. Ник чуть задержался снаружи, отряхивая стекло со своей куртки. Джино дождался, пока в машину усядется мой спутник, затем выехал на шоссе и сразу набрал скорость.

Я оглянулся на Ника: хмурый сибиряк уставился в окно, предоставив мне право объясняться. В принципе, его это действительно не касалось, теперь всё зависело от меня.

— Мистер Вителли…

— Потом.

Я замолчал. Джино выглядел рассерженным, но что-то в его глазах давало мне надежду. Минуты три мы ехали молча, и тишина оглушала. Вителли не выдержал первым.

— Почему ты следил за мной, Олег?

— Я… — я растерялся. — Я хотел… попросить у вас помощи. В последний… раз. Теперь я понимаю, что это было глупо, — бормотал я всё тише, — с моей стороны. Извините, я не должен был…

— Вот, — Джино перебил меня, доставая из кармана платок, — вытри кровь, бамбино.

Я слабо улыбнулся, прижимая его к лицу. Знакомое обращение успокоило меня. Конечно, это не говорило о том, что Вителли мне поверил. Зато говорило о том, что он готов верить.

За окном мелькали огни автострады. Спустя несколько минут мы свернули с основной трассы на боковое шоссе и поехали вдоль ухоженной аллеи к видневшемуся невдалеке поселку. У въезда на огороженную территорию дежурил охранник; заметив «Додж» Вителли, он тотчас поднял шлагбаум, пропуская джип.

Машина заскользила вдоль роскошных особняков, каждый из которых был настоящим шедевром архитектурного искусства. Я едва не усмехнулся: мне бы жизни не хватило, чтобы заработать на такой же. Нику, наверное, и вовсе пришлось бы пятьсот лет служить в своих ВДВ, чтобы купить себе подобный домик.

Джип остановился у ворот одного из домов, ворота медленно поднялись, и мы въехали внутрь. Проехали мимо шикарного коттеджа, утопающего в зелени клумб и тех деревьев, которые ещё не успели сбросить листву, и заехали в просторный гараж. Здесь стояли ещё два джипа, но я на них не смотрел. Джино вышел из машины, мы последовали за ним. Я попытался заговорить, но Вителли ясно дал мне понять, что нас ждет долгий разговор в доме.

Дом оказался вытянутым, с двумя крыльями и обшитой деревом верандой. С неё был виден небольшой прудик, окруженный не слишком ухоженными плодовыми деревьями.

У парадного входа я заметил двух охранников; внутри нас встретила женщина средних лет в скромном темном платье. Вителли негромко обменялся с нею парой фраз, и она тут же скрылась в недрах дома.

— Ждите здесь, — распорядился он, и мы послушно остановились у порога.

Джино отошел недалеко: я слышал, как он говорит по мобильному из гостиной, но не мог разобрать ни слова.

— Кажется, я лишний, — хмыкнул Николай. — Слушай, Олежек, попытайся всё доступно объяснить своему старцу. Вижу, у вас с ним проблем во взаимопонимании нет, но я для него никто. Уж ты постарайся… чтобы меня не застрелили где-нибудь на свалке.

Мне стало страшно, но я сумел выдавить из себя кривую улыбку.

— Как поговорить, так «заткнись, молокосос», а как попросить, так «Олежек»?

— Я предупредил.

Я вздрогнул и повернулся: к нам подошел Вителли с одним из тех охранников, которых я видел во дворе.

— Твоё имя, — обратился он к Ремизову.

— Ник.

— Ник, поедешь с моим человеком. Он отвезет тебя в безопасное место.

— Куда? — спросил я. Ник был прав: Джино ничем нам не обязан, и ему ни к чему лишние свидетели.

— Не бойся, — усмехнулся Вителли, потрепав меня по плечу. — Ему там ничего не сделают.

— Созвонимся, — бросил Николай на русском.

Охранник вышел следом за ним, мы остались с Джино одни.

— Мистер Вителли? — снова начал я.

Джино поморщился, распуская галстук.

— Для начала, тебе стоит привести себя в порядок и переодеться.

Я вымученно улыбнулся, трогая опухший нос и скулу.

— А затем?

— Затем, Олег, — Джино потер шею, — ты мне всё расскажешь.

Глава 6

«Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа?»

(1 Кор. 15:55).

Я грел ладони на горячей кружке с чаем, украдкой наблюдая за Вителли. Впервые за долгое время мне было по-настоящему спокойно на душе.

— Всё в порядке? — заметив мой взгляд, спросил Вителли. — Тебе не холодно?

Я помотал головой. Экономка забрала мою одежду в стирку; вместо неё в ванной комнате меня ждал банный халат чудовищного размера. В нём я утонул по самые уши, дважды обернув пояс вокруг талии. Мария ушла около часа назад, оставив нас с Вителли наедине, охранников я тоже не видел; в доме стояла мёртвая тишина.

Джино занял глубокое кресло, сложил руки на животе, и затих. Я сел рядом, на диван. Чай остывал, а я всё не мог заставить себя первым начать разговор.

Молчание затянулось.

— Это сложно объяснить, мистер Вителли, — наконец сказал я. — На Спрута я нарвался сам. То, что произошло с ним… объяснимо. Но встреча с Ником… поверьте, мне он был совсем не рад. Он убрался из Чикаго не для того, чтобы благодаря мне снова засветиться. А я даже не знаю, что думать. Ник готов помочь: обратиться к вам было его идеей. Я ничего лишнего не рассказывал, — поспешил уточнить я. — Просто сказал, что вы спасли мне жизнь. Я совсем не хочу подставлять вас, мы справимся сами. Просто… я растерялся, мистер Вителли. Я никогда не был в таком отчаянном положении. Я… я просто не вижу выхода. После встречи со Спрутом… — я дёрнул щекой и невольно провел рукой по разбитым губам и носу, коснувшись пальцами пореза на скуле. — В общем… я не хочу, чтобы это повторилось.

Джино тяжело вздохнул, поменял положение в кресле.

— Тебя вёл Алекс, мой человек, — сказал он, — поэтому у меня нет причин тебе не верить. Алекс следил за тобой от самого ресторана, и видел, как тебя высадили в Хобокене. Пошел следом, увидел, как Спрут тебя взял.

— Человек в костюме! — догадался я. Дьявол! Если бы тогда я послушал его и не убежал, я был бы у Вителли на день раньше. И не встретился бы с Ником.

— Вы велели ему следить за мной?

— Я хотел, чтобы Алекс привёз тебя ко мне, — пожал плечами Джино. — У Спрута больше опыта, и не забывай: он у себя дома. Тебя ждала нечестная игра.

Я не нашёлся, что сказать. Я просто не решался поверить. Все дурные мысли оказались ложью! Джино не отказался от меня. Он не вышвырнул меня из своей жизни, как я подумал вначале. Он хотел помочь, несмотря на приказ. Выходит… ему не всё равно?

— Тебе крепко досталось, бамбино, — внимательно посмотрев на меня, проговорил Джино. — Но это ничего. Теперь уже всё позади.

— Вы так думаете? — с надеждой посмотрел я на итальянца. — Честно?

Вителли помолчал. А затем улыбнулся — так, что глаза превратились в лучащиеся щёлочки — и, протянув руку, потрепал меня по плечу.

— Не переживай, сынок. Я тебя в обиду не дам.

Я перехватил его руку, сжал её двумя ладонями, вкладывая в этот жест всё то, что не мог сказать на английском. Вителли снова подарил мне надежду на жизнь. Благодарность переполняла меня. Здесь и сейчас я готов был на всё ради этого человека.

— Спасибо, — сказал я, потому что не знал, что сказать ещё.

Джино меня понял. Он пожал мне руку, и по-отцовски похлопал меня свободной ладонью по спине.

— Ты голодный?

— В последнее время, — улыбнулся я, — почти всегда.

— Идём, — распорядился Вителли. — Обычно я не ужинаю дома, но Мария частенько оставляет что-то в холодильнике на случай, если мне захочется перекусить перед сном.

Мы расположились на веранде, и я перенёс туда из кухни поднос с двумя чашками чая, печеньем, нарезанной ветчиной и сыром. Джино развернул кресла так, чтобы видеть пруд с разросшимися вокруг деревьями, и какое-то время мы молчали, разглядывая стремительно темнеющее небо. Я чувствовал себя необычайно легко — последняя неловкость прошла ещё там, в гостиной.

— Мы смотрим на восток, — негромко проронил Джино. — Там твой дом?

Я кивнул.

— Никогда не хотел жить в другом месте?

Я неуверенно пожал плечами.

— Смотря где. Америка меня не привлекает.

Джино грустно усмехнулся.

— Да… жаль, что ты не видел Америку такой, какой её увидели наши предки, когда впервые ступили на эту землю. Ещё неиспорченная, ещё свободная. Я застал немного той старой свободы… Да, бамбино, ты слишком поздно родился. Тебе никогда не узнать, какими красивыми были прежние времена.

— И какой же была тогда Америка? — заинтересовался я. Мне и вправду стало любопытно. Кто, как не Вителли, мог рассказать мне о тех временах?

— Неужели тебе действительно хочется послушать воспоминания старика?

— Вы не старый, — сказал я. Мне действительно казалось, что Джино ещё молод. В нем было столько жизни! — И я люблю хорошие воспоминания.

— Хорошие воспоминания все любят, — согласился Вителли. — Знаешь, порой только они и спасают, когда становится особенно тоскливо.

Я отвел взгляд. Только сейчас я понял, насколько одиноким чувствовал себя Вителли, и как сильно он ценил неожиданно обретенного названного сына. Сложив руки на животе, Джино надолго задумался, а когда начал говорить, я уже не вспоминал про чай.

— Родственники моей семьи жили в Чикаго с тысяча девятьсот первого года, — начал рассказ Вителли, доставая из-за пазухи портсигар. — Мы редко получали от них письма, но почти в каждом дядя звал к себе. Родители так и не решились переехать до самой войны. Отец погиб в сорок четвертом, мне как раз должно было исполниться десять. Мать пережила его на девять лет. После её смерти на родине у меня не осталось ничего, кроме двух холмов на местном кладбище.

Письма дяди сделали своё дело: я перебрался в Неаполь. Работал почти полгода в порту, разгружал суда, ешё полгода учился делать неплохие стулья в столярной мастерской, обтачивал шары для боулинга, копил на билет. В пятьдесят пятом я уехал.

— Спустившись на берег, я почувствовал себя героем, — улыбнулся воспоминаниям Джино, — хотя в кармане звенела только мелочь, живот сводило от голода, и кроме собственных рук и силы мне нечего было предложить миру. А Чикаго! О, малыш, он пьянил не хуже вина! Дядя устроил меня на работу в лавке, дал крышу над головой. Мы жили в иммигрантском райончике, кругом говорили на родном языке, дела шли неплохо — на что жаловаться?

Проблемы начались позже. Бернардино Полонья, компаньон дяди, захотел выкупить его долю. Италия у нас в крови, Олег: мы живем в Америке, но все наши привычки, кухня и традиции остаются прежними. Спорные вопросы решали тоже по старинке. Дядя мастерски обращался с лупарой, но это ему не помогло. Лавку закрыли, тетушка вместе с детьми переехала в Детройт. У меня оставался выбор: ехать со всеми, или работать на Полонью. Мне эта затея не нравилась.

В Нью-Йорк я поехал, полный надежд на лучшую жизнь. Английского я почти не знал. Где мне было учить его? В Чикаго, в нашем районе, в доме у дяди — все говорили на итальянском. В лавку заходили, опять же, итальянцы. Всё, что я умел — довольно коряво изъясняться, путаясь в словах до тех пор, пока не заканчивался мой скудный запас знаний. Но мне повезло: грузчику не обязательно хорошо знать язык.

В Нью-Йорке я жил третий месяц, но кроме порта и окраин рабочего квартала, нигде больше не бывал. В тот день выдалась короткая смена, и я решил прогуляться, но заплутал в улицах и переулках. В одном из них я и наткнулся на банду мальчишек самого разного возраста.

Самому взрослому исполнилось девятнадцать, младшему — едва ли десять. Я был старше, сильнее, но в их глазах блестел опасный огонь. Эта стая молодых волчат могла растерзать меня, не чувствуя злости, не испытывая гнева, только из любопытства. И они не торопились. Кружили, подбирались ближе. Я видел их улыбки.

— Вы могли убежать, — вмешался в рассказ я.

— В те времена я был, конечно, намного стройнее, — насмешливо хмыкнул Вителли. — Но не настолько, чтобы играть в догонялки. Я выругался. Отпустил длинную, сочную тираду на итальянском, пообещав размозжить череп первому, кто посмеет сунуться ко мне.

В те времена ещё можно было услышать сицилийский диалект посреди Нью-Йорка, а самоуверенности Джанфранко хватило бы на троих головорезов. Ему тогда исполнилось пятнадцать; два года он водил подростковую банду, и, как настоящий сицилиец, умел вытянуть из человека все интересующие его сведения. Мальчишка хотел знать обо мне всё: о моем детстве, о жизни в Нью-Йорке. Недолго думая, он привел меня в роскошное поместье его отца, дона Томаса.

— Вас не выставили? — удивился я.

Джино улыбнулся, и, раскуривая сигарету, продолжил:

— Франко, — Джино закашлялся, выдыхая дым, — знал, чего хочет. Умел привязывать к себе нужных людей. Я хорошо помню, что он сказал в тот вечер. Он сказал: «Я завязываю отношения. А через несколько лет соберу урожай». Как он и рассчитывал, детская банда распалась. Кто-то попался на краже, кого-то посадили в тюрьму, кто-то вырос и не захотел иметь связей с прошлым. Но большинство осталось с ним. Знаешь, как они называли себя? «Нью-Йоркские змеи». Шайка малолетних шалопаев, но каких самоуверенных! Они его обожали. Джанфранко всегда удавались самые безумные, рискованные выходки. «Я о тебе позабочусь, — на прощание сказал он. — Мы должны поддерживать друг друга».

Наутро меня отвезли в город, и наши пути разошлись на несколько лет. Дон Томас рекомендовал меня своему должнику: я получил неплохую работу, смог учить язык, снял квартиру. Франко навестил меня в моей скромной комнате под крышей на Малберри-Стрит. Мы расстались добрыми знакомыми. В следующий раз я увидел его почти три года спустя.

Вителли заметно помрачнел, словно пропуская неприятные воспоминания, и заговорил немного быстрее.

— Ему исполнилось восемнадцать. Он был уже совсем взрослый, поступал в Принстон. Спланировал свое будущее лет на десять вперед. У нас было немного общего: у него учеба, блестящее будущее, у меня не самый лучший период в жизни, — путано подвел черту под неприятным моментом Вителли. — Франко вернул мне вкус к жизни, дал надежду, и самое главное — свою дружбу. Многие считают его жестоким человеком, Олег, — проговорил Вителли, — но у меня никогда не было более близкого человека, чем Медичи.

— Его помощь нельзя назвать бескорыстной, — заметил я. — Он помог вам, чтобы получить преданного помощника.

Джино сделал глубокую затяжку.

— Если кто-то обладает властью указывать остальным, что делать, то только потому, что они сами ему это позволяют. Ждут, что этот некто решит за них накопившиеся проблемы, обеспечит работой, поможет в трудную минуту…

— И потом за это расплачиваются.

— Да, — спокойно согласился Вителли. — Но я чувствовал себя обязанным. Скажи, — неожиданно спросил он, — что ты чувствуешь ко мне?

— Ну… это… совсем другое, — растерялся я, хотя совершенно точно знал, что испытываю. Самую настоящую преданность, готовность сделать всё, что этот человек мне прикажет. Я не мог в этом признаться.

— Разве? — сощурился Вителли.

Я помолчал.

— Вы — не он, — наконец тяжело проронил я. — Я никогда бы не смог довериться ему.

— Ты не знаешь Медичи. Он поступает правильно.

— Правильно, — усмехнулся я. — А как же поступаю тогда я?

— Не сравнивай себя и его, — усмехнулся в ответ Джино. — Ты тоже поступаешь правильно. Просто действуешь так, как говорит тебе твоя совесть. Но даже если ты выживешь, ты не поднимешься высоко. Чтобы подняться, нужно действовать правильно по кодексу системы. Олег, я был таким же молодым и глупым, и мне никто не помог. Я не хочу, чтобы тебе пришлось стать на тот же путь, что и мне. Ты должен жить своей жизнью.

За эти слова я многое готов был отдать. На душе стало легко и ясно. Почему раньше всё казалось мне таким сложным? Всё будет хорошо! Вителли поможет мне разобраться со Спрутом, я поеду домой, успокою родных, которые, наверное, уже с ума сходят, заберу Ладу в Одессу, мы поженимся — по-другому и быть не может — и прилетим к Вителли уже вдвоем. Всё будет именно так. Будем навещать его так часто, как сможем, мы станем ему семьей. Лада поймет. Она всегда меня понимала. А когда у нас появятся дети, Джино сможет почувствовать себя самым настоящим дедом, главой маленькой семьи. Черт побери, всё так и будет! Я обязан этому человеку жизнью, я полюбил его как родного отца, и я хотел, чтобы он был счастлив.

Мы проговорили до полуночи. Вителли расспрашивал меня о моей семье, о невесте, о планах на будущее — так, точно у меня не осталось никаких проблем в настоящем.

Джино смеялся, когда я рассказывал про свою кошку, которая считала главным призванием в жизни кидаться людям под ноги, про институт, после которого я скорее растерял силы, чем обрел их, про Черное море, которое на самом деле самое синее в мире.

Осторожными расспросами я заставил Вителли признаться, что у него действительно больное сердце, но соблюдать щадящий режим, прописанный доктором, ему не позволяла гордость. Я с ним тогда согласился…

— Баста, — хлопнул по подлокотникам Джино. — Пора спать. Пойдем, покажу твою комнату.

Я не возражал. Тревожная последняя ночь у итальянцев, бессонная ночь в притоне, где мы с Ником ждали рассвета — я валился с ног от усталости. Побои тоже давали о себе знать — хотелось лечь и не двигаться, по крайней мере, неделю.

— Мобильный не выключай, — посоветовал Вителли, — Спрут должен успокоиться. Пусть знает, что ты ещё здесь.

Я не спорил. Только надеялся, что Спрут не станет звонить мне ночью — хотелось выспаться. Вителли дал мне зарядное устройство, я поставил мобильный на ночном столике, разделся, лег и уснул почти сразу.

Звонок раздался в начале четвертого утра.

— Будь ты проклят, Спрут, — выдохнул я, не открывая глаз, и протянул руку за мобильным. — Чего ты хочешь, урод, в такое время? — раздраженно выдавил из себя я, даже не посмотрев на высветившийся номер.

— Твою мать, белый ублюдок!!! — заорал в ухо знакомый голос. — Русский, какого хрена ты это сделал?!

— Джу-джулес? — зачем-то уточнил я, усаживаясь в постели.

— Нет, мать твою, президент Соединенных Штатов! Ты, везучий сукин сын! Как тебя угораздило связаться с мафией?! Чтоб ты сдох, кретин!

— В чем дело?

Сон сползал с меня крайне неохотно; пришлось с силой провести ладонью по глазам, чтобы хоть немного стряхнуть с себя дурманящую пелену.

— В чем дело?! И он ещё спрашивает, в чем дело! — возмутился мулат. — Я тебе скажу, русская сволочь, в чем дело! Сандерсон мертв, все его ребята мертвы! На «Потерянный рай» наехали макаронники! Откуда они узнали, что у нас нет крыши?! А я знаю, откуда! Все знают, что это ты их навел! Русский! Русский!!! Ты ещё там?

— Джулес, — наконец окончательно проснулся я. — Сандерсон мертв?

— Грохнули ещё утром! Мы с Дэвидом дежурили в клубе, нам повезло. Услышали новости и вовремя смотались оттуда. Признайся, русский! Это твоих рук дело!

Я лихорадочно соображал. Что там говорил Ник? Спрут оказывал услуги…

— Послушай, я ничего не знал…

— Но трепался? Трепался, ублюдок, признайся?!

— Может быть, — сдался я. — Но я не думал, что так всё выйдет!

— Я охреневаю, русский! Ты откуда свалился на наши головы?!

— Между прочим, это ты меня завербовал, — парировал я. — Сандерсон… сам виноват. Он меня обидел.

В трубке поперхнулись воздухом.

— Вы меня во всё это втянули, — воспользовавшись паузой, вставил я. — Нечего теперь меня винить. Кроме того, я действительно не знал, что происходит.

— Теперь знаешь? — помолчав, спросил мулат.

— Я спрошу, — тоже подумав, ответил я. Мне и в самом деле нужно было поговорить с Вителли, хотя я сомневался, что получу ответ.

— Ты высоко забрался, да, русский?

— Нет, — честно признался я. В трубке недоверчиво хмыкнули.

— Устроил ты всем сюрприз, турист хренов, — протянул мулат. — И мне, и Дэвиду, и своему кубинскому другу, но самый большой — Сандерсону. Знаешь, а ведь никто не принимал тебя всерьез. Опасались, да, избегали, но не думали, что ты способен… а ты, оказывается, способен.

— Погоди, — нетерпеливо перебил его я. — Маркус всё ещё в Чикаго?

— А куда он денется? Когда всё это случилось, я по его роже видел, что ему это в кайф! «Потерянный рай» накрыли, ты живой, а я в глубокой заднице! И он очень рад, поверь мне на слово!

Я промолчал. Джулес не мог знать о нашем с кубинцем разговоре на кухне. Выходит, Меркадо не сдержал своего слова. Patria o Muerte. Родина или смерть. Кажется, Марк сделал свой выбор.

— Русский!

— Что? — поморщился я: Джулес, казалось, находился рядом, и кричал в самое ухо.

— Что будет с нами?

Я удивился. Тон Джулеса казался почти заискивающим. Таким тоном мулат разговаривал с боссом. Неужели Джулес и в самом деле верил, что я могу на что-то повлиять? Мне стало смешно.

— Я спрошу, — повторил я. — Как Джил?

— Жива, — брезгливо фыркнул мулат. — Что ей будет? С ней Дэвид.

— Спокойной ночи, Джулес.

— Эй, чувак! — заволновалась трубка. — Не забывай про нас. Я не хочу сдохнуть, как Сандерсон! Никто из нас не хочет. Русский…

— Я тебя понял, Джулес, — устало сказал я, снова откидываясь на подушку. — Не волнуйся.

— Я тебе ничего плохого не делал, русский, — напомнил мулат. — И Дэвид тоже.

— Я всё помню, — ответил я и отключился.

Наверное, с полчаса я лежал без сна, растревоженный телефонным звонком. Проклятый мулат! Он всегда находил способ испортить мне настроение. Всё только начинало налаживаться…

Кажется, с этой мыслью я снова уснул.

Проснулся поздно. Комнату заливал яркий солнечный свет, и я какое-то время лежал, ослепленный им, ощущая тепло толстого одеяла, и совсем не хотел вставать. Я действительно чувствовал себя как дома, когда можно позволить себе поваляться лишний час в постели, и только воспоминание о ночном звонке заставило меня вскочить.

Я проскочил в душевую, привел себя в порядок, оделся и спустился вниз. Джино сидел в столовой, с газетой и чашкой крепкого кофе.

— К черту режим? — я кивнул на чашку.

Вителли усмехнулся.

— Как спалось?

— Здорово, — признался я. — Я так крепко не спал с момента перелета в Америку.

— Не помешал ночной звонок?

Я вопросительно посмотрел на Вителли.

— Наши комнаты рядом, — пояснил он. — Слышал трель через стенку.

— Я заснул сразу же, как отключил телефон, — я подошел к кухонной стойке, налил себе чай и прихватил тарелку с булочками.

— Спрут?

— Нет, — я уселся напротив Джино и пристально посмотрел ему в глаза. — Звонил знакомый из Чикаго. Мистер Вителли, мы с вами говорили про «Потерянный рай».

Джино легко выдержал мой взгляд.

— Бизнес, — пожал плечами он. — Сандерсон нашел неплохой способ стать невидимым для больших акул. Проще один раз заплатить Спруту, и спать спокойно.

Я заторможено кивнул. Конечно же, обо всем этом я уже догадывался, но невозмутимость, с которой Джино говорил, всё же выбила меня из колеи. Словно всё в порядке. Всё правильно. А убийства… ну что же, ничего личного, просто бизнес.

— Олег, — позвал меня Джино. — В чём дело?

— Человек, который мне звонил… он не мой друг, — поспешил заверить я. — Но я не хочу, чтобы бывшая команда Сандерсона пострадала. По крайней мере, не все из неё.

— Имена.

Я назвал Джулеса, Дэвида и Джил. В конце концов, я делил с ними общее прошлое. Я всего лишь отдавал долг своей совести, не больше. Вителли кивнул.

— Окей, твоих приятелей не тронут.

— Спасибо.

Мы позавтракали, и Вителли поднялся, накидывая пиджак.

— Слушай меня, Олег, — сказал он, застегивая пуговицы. — Тебе придется залечь на дно. Держи связь со Спрутом. Когда он успокоится, мы предложим ему встретиться и там же, на встрече, мы с ним покончим. Спрут не придёт один: я заранее расставлю своих людей на позициях, и они с легкой душой перестреляют всех, кто явится вместе с ним.

— А я?

— Ты будешь сидеть смирно, пока я не покончу с ним, — предупредил Джино. — На встречу не пойдешь. Достаточно риска.

— Вы же не пойдете без меня? — ужаснулся я.

— Кто-то должен всё контролировать, — ответил Джино, направляясь к выходу. Я растерянно следовал за ним. — Не делай глупостей, сынок, — предупредил он напоследок, останавливаясь у двери.

Я смотрел из окна, как он выезжает на незнакомом джипе из гаража — «Додж», похоже, был не единственной большой машиной в коллекции Вителли, — и исчезает за воротами. Ещё несколько минут я простоял у окна, затем угрюмо поплелся в столовую, уселся за стол, взял газету, которую читал Джино, и уставился в неё невидящим взглядом. На душе было тревожно. С одной стороны, Вителли решал все мои проблемы. С другой, я не мог смириться с таким положением дел. Я не хотел подставлять его репутацию, да и его жизнь, в конце концов, и уж точно не хотел сидеть у него на шее целую неделю, а то и больше.

Когда мыслей в голове стало слишком много, я не выдержал, взял мобильный и набрал номер Ника.

— Доброе утро.

— У тебя только утро, — хмыкнул на другом конце связи Ремизов. — Хорошо спал.

— Хорошо, — не стал скрывать я. — Как ты?

— Квартирка ничего, — в свою очередь признался Николай. — Обычно мне приходилось ночевать в клоповниках вроде того, где мы с тобой побывали. Мы с хозяином договорились, я буду платить за аренду, и жить тут в свое удовольствие. В общем, я устроился. Судя по твоему голосу, смертная казнь мне как свидетелю ближайшее время не грозит, поэтому могу расслабиться, так?

— Так. Послушай, Ник, — я вкратце рассказал ему предложенный Вителли вариант действий. — Что ты об этом думаешь?

В трубке повисло молчание.

— Ну? — поторопил я.

— Идея разумная, — задумчиво согласился Ремизов. — Если только Спруту не придет в голову то же самое. Тут уж как повезет. А твой старикан не промах! Правильно, нечего с этими отбросами церемониться. Что ж, рад за тебя. В рубашке родился.

— Ник, — перебил я, — у меня дурные предчувствия. Мне кажется…

— Перекрестись.

— Ник! Я не хочу, чтобы Вителли пострадал.

— С чего это? — слегка удивился Ремизов. — Если его же собственные ребята его не подведут…

— Всякое может случиться, — снова перебил я. — Мне было бы спокойнее, если бы я лично там присутствовал.

В трубке уничижающе фыркнули.

— Давно по морде не получал?

— Ник, мы ведь хотели справляться сами.

— С твоим Спрутом? Ну, если честно, я надеялся на что-то вроде того, что предложил твой старик. На крайний случай, конечно, пришлось бы идти на дело вдвоем. Но я как бывший военный одобряю план первый.

Я помолчал. Ник был прав, но я не мог успокоиться, и чувствовал себя ужасно.

— Кто такой Большой Бен?

— Что? — не сразу понял я.

— Биг Бен — это кто? — терпеливо повторил Николай.

— Информатор Сандерсона, — растерянно ответил я. — Первый, к которому я обратился, прилетев в Нью-Йорк. Толковый парень, и, мне кажется, знает больше, чем говорит. Я пытался узнать у него о Спруте, но, наверное, я просто не умею выбивать из людей информацию. Погоди! Ты рылся у меня в телефоне?

— Пока ты спал. Нужно же было проверить, кого сбросила мне на шею судьба.

— Собака.

— А то, — легко согласился Ремизов. — Ладно, брат, созвонимся позже. Я ещё ничего сегодня не жрал.

Следующие несколько часов я отчаянно пытался убить время. Нервно расхаживал по гостиной, пытался читать, смотреть телевизор, но никак не мог успокоиться. Знаете, такое отвратительное состояние, когда не знаешь, за что взяться, и в то же время всё валится из рук. Всё происходило не так, как я это себе представлял. Я вроде находился в безопасности, но в то же время тревога разъедала меня изнутри, как серная кислота, доставляя почти физический дискомфорт.

Когда зазвонил мобильный, я был даже рад.

— Курт.

— Где ты? — прорычал знакомый голос, и я вышел на веранду, рассматривая внутренний сад коттеджа.

— Дома, — ответил я. — Волнуешься за меня?

— Я лечу за тобой, маленькая сволочь, — с такой ненавистью выдохнул Спрут, что мне стало страшно. В первый раз за всё время я понял, что поступил правильно, оставшись в США. Если бы я привез свои проблемы со Спрутом в Одессу, этот маньяк не пощадил бы никого из моих близких, чтобы добраться до меня. — Ты пожалеешь, что тебе повезло вырваться. Ты тысячу раз пожалеешь…

— Курт, — как мог спокойнее прервал его я. — Я всё ещё в Нью-Йорке.

Спрут резко замолчал.

— И я не собираюсь уезжать до тех пор, пока мы с тобой не решим нашу проблему.

— У меня нет проблем, Олег, — медленно проговорил Спрут, и я невольно заткнулся, слушая хищный, завораживающий голос. — У меня есть только цель и задача выжить, чтобы её достичь. Моя цель — ты. Ты, везучий маленький сукин сын. Может, просто скажешь, где ты? Это решит твою проблему раз и навсегда, обещаю.

— Нет, Курт, — вздохнул я. — Не могу. После последней нашей встречи мне нужно время, чтобы всё обдумать. Позвони позже, может, я что-нибудь придумаю.

— Издеваешься, маленький ублюдок? — хрипло спросил Спрут. — Это хорошо. Это меня злит. Я вспомню всё, когда придет время. Сколько тебе нужно? Неделю, две?

— Я позвоню тебе, Курт.

— Не думай, что я буду ждать вечно. Я про тебя уже всё знаю, Олег. Кто ты, откуда, с кем общаешься…

— Но не знаешь, где я, — решил съязвить я.

Спрут помолчал.

— Знаю.

— Вот как? — усмехнулся я.

— Ты у Вителли.

Я остолбенел, и двух секунд ошеломленного молчания Спруту хватило, чтобы сделать выводы. Мы усмехнулись в трубку почти одновременно. Я — придя наконец в себя и желая разуверить Спрута в его догадке, он — вполне удовлетворенный собой.

— Курт, ты меня удивляешь. Я по-прежнему могу быть где угодно.

— Только для тех, кто не знает, где искать, засранец, — без всяких эмоций проговорил Спрут. — На твоем месте я бы подумал и пришёл сам. Знаешь, почему? Потому что пистолет с твоими отпечатками всё ещё у меня. Нью-Йорские копы тупоголовые ублюдки, но федералы — совсем другое дело. Они с радостью вцепятся в кость, которую я им кину. Подумай малыш, что станет с твоим престарелым дружком Вителли? Обвинение в укрывательстве преступника само по себе тяжкое преступление, но тут у нас прямо джек-пот! ФБР хватит одной зацепки, чтобы взять его в оборот. Или ты думал, Вителли чист перед законом, и спокойно доживает деньки на пенсии? Ты влез в болото, о котором не имеешь представления, и знаешь, в чём разница между нами? Я знаю правила. Подумай хорошенько, и скажи: я стану ждать?

Он отключился первым, а я медленно опустился в плетеное кресло, крепко сжимая в руке мобильный. Я не знал, как Спрут догадался, где я скрываюсь, но зато убедился, что не могу оставаться здесь и дальше. Каждая минута у Вителли грозила опасностью ему самому. Остаток дня я провел как на иголках.

Вечером я выложил всю историю Джино. Тот выслушал внимательно, ни разу меня не перебив, и только когда я наконец умолк, Вителли закурил.

— Спрут прав, — пуская дым, наконец изрек он. — Значит, придется назначить встречу раньше, чем я планировал.

На этой риторической ноте разговор окончился. Я не сомневался, что Вителли знает своё дело, но всё равно не мог найти себе места. Джино со мной больше не говорил о предстоящей встрече, а у меня в голове запасных мыслей не оказалось.

Следующие несколько дней тянулись мучительно медленно, хотя, если честно, я совсем об этом не жалел. Я терзался нехорошим предчувствием и ожиданием встречи со своим врагом — почему-то ни на секунду я не усомнился в том, что снова встречу Спрута — и бездельем. Я постепенно восстанавливал свои силы, растраченные переживаниями и последней встречей с бритоголовым, отъедался и почти узнавал себя в зеркале, хотя попорченное свежими шрамами тело вызывало весьма сдавленные эмоции.

Джино позаботился о том, чтобы Джулеса, Дэвида и Джил благополучно забыли, но наглый мулат так и не перезвонил. Позвонил Дэвид. Бывший начальник охраны «Потерянного рая» поблагодарил меня — хотя я-то этого точно не заслуживал — и пожелал удачи. От взаимных расспросов мы удержались. Общее прошлое осталось позади, теперь каждый шёл своей дорогой.

Я спросил разрешения у Вителли позвонить домой. Мне пришлось пережить настоящую бурю гнева, обвинений и слёз, но успокоить маму я всё-таки смог, и даже добился от неё согласия подождать ещё немного, пообещав рассказать всё дома. Что я мог изменить? Нельзя же, в самом деле, говорить, что я могу вообще не вернуться?

Ладе я написал длинное электронное письмо. Содержание оставлю при себе, но это было самое нежное письмо, которое я когда-либо писал. Я отдавал все долги, и внезапно оказалось, что я многим людям должен на этой планете. Нет, я не хотел, чтобы всё закончилось именно так.

Когда становилось совсем тоскливо в ожидании Джино, я звонил Нику. Ремизов на самом деле оказался не таким грубым неандертальцем, каким я его запомнил. Просто, наверное, мы познакомились в не самый лучший для нас обоих период в жизни. А потом Николай начал сам звонить мне — и так, день за днем, я коротал время в доме Вителли, подавленно ожидая судного дня.

Однажды Вителли приехал не один. По правде, я был рад видеть Сэма — мне казалось, после нашей глупой драки мы легко найдем общий язык, и даже, быть может, вместе посмеемся над собственным идиотизмом. Но для Сэма произошедшее было чем-то большим, чем временное помешательство; меня он смерил по-прежнему тяжелым и неприветливым взглядом.

Человеку нужно время, чтобы привыкнуть; хотя я действительно хотел убедить его, что не собираюсь занимать его место. Ко мне Вителли относился, наверное, всё-таки лучше, но именно Сэм стал для него незаменимым помощником, даже партнером, и мне казалось, парень зря беспокоился о своём положении. Всё это я хотел обсудить с ним, когда выпадет возможность. Поймав предупреждающий взгляд Сэма, я воспринял его как команду держаться подальше. И я решил подождать.

Мы устроились в гостиной, и Джино выложил на стол телефон.

— Бамбино, — сказал Вителли, и я заметил, как при этом у Сэма дернулся уголок губ. — Мои люди готовы. Вот что тебе нужно будет сказать…

Нехорошее предчувствие, не отпускавшее меня все дни, вспыхнуло с новой силой. Я не хотел следовать чужому плану. И хотя моя роль в нем казалась минимальной, а я доверял Вителли, всё равно гложущее чувство того, что кто-то разбирается с моими проблемами за меня, не давало покоя. Я привык считать, что можно быть уверенным только в том, что делаешь сам. Некого винить в случае неудачи, некого благодарить в случае победы. Здесь оказалось не так.

Я набирал номер медленно: впервые я сам звонил Спруту.

— Курт? Нужно встретиться… — стрит, 12, завтра в полдень.

— Боишься темноты, напарник?..

Я отключил телефон и вопросительно посмотрел на Джино.

— Всё хорошо, — уверил он меня.

Мне захотелось взвыть. Я не хотел, чтобы наступило завтра, не хотел следующего дня, но всё решили за меня, и я не видел другого выхода.

— Я не хочу, чтобы вы тоже ехали туда, — мрачно проронил я.

— За меня не переживай, Олег, — коротко рассмеялся Вителли.

Я заметил взгляд Сэма, направленный на меня, и на этот раз понял его. Сложно простить человека, который подвергает опасности жизни тех, кто для тебя что-то значит.

Ночью я не спал. Чтобы хоть как-то отвлечься, я позвонил Нику. Ремизов, как оказалось, не спал тоже, и выдержал целую минуту разговора, прежде чем сказал, что у него есть планы на утро.

— Советую тебе выспаться сегодня, — проворчал он на прощание. — Завтра будет не до сна.

В конце концов, устав ворочаться с боку на бок, я спустился вниз, на кухню, заварил чашку крепкого чая, и уселся за столом, уставившись в одну точку. Тишина давила на уши, так что я едва не взвыл. Под потолком висел маленький телевизор; я включил его и, пощелкав кнопками на пульте, нашел образовательный канал. Звук я убавил, чтобы не разбудить Вителли, но всё равно слышал каждое слово. Шла передача про Вторую мировую. Конечно же, в ней американцев показали как героев, которые победили злобных фашистов и спасли невинных гражданских от советской оккупации. СССР, который в одиночку вынес все тяготы самой страшной земной войны, вопреки фашистской агрессии и преступной бездеятельности, даже откровенной подлости собственных «союзников», в этой передаче даже не упомянули.

Подробнее всматриваться в мелькающие на экране картинки не хотелось: зрелище одновременно притягательное и неприятное. Вражеская пропаганда, опасное оружие. Кривое зеркало, которое злонамеренно искажает картинку, но как ни протирай его платком, четче не сделается. И инстинктивно хочется поспорить, но не с кем; не с мелькающими же кадрами на экране?

Через несколько минут спустился Джино. Он посмотрел на меня, на телевизор, и, запахнув теплый халат, с кряхтением уселся напротив.

— Не спится?

— А вам?

— Переживаешь, — Вителли понимающе улыбнулся в ответ.

— Конечно.

— Олег, — теплая, мягкая ладонь Джино легла поверх моей руки, — расслабься. У тебя всё будет хорошо. Человек с таким взглядом всё выдержит. Я просто помогу тебе не стать на ту же скользкую дорожку, по которой пошел когда-то я сам. Я сам так захотел, бамбино, ты здесь ни при чем. Просто… мне всегда не хватало в этой жизни одной вещи, Олег. И я готов заплатить за неё свою цену.

Так получилось, что в этот момент я поднял глаза, и наши взгляды пересеклись. Я понял его слишком хорошо, чтобы суметь откреститься. «У вас будет семья, мистер Вителли. Я буду вашей семьей!», — хотелось крикнуть мне, но я смог только выдавить короткое «спасибо».

Джино убрал руку, и отодвинулся от стола.

— Пора спать, — распорядился он — Завтра будет долгий день.

Глава 7

Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся.

(1 Кор. 15:51).

Я не находил себе места накануне, но всё равно умудрился проспать самое важное. Вителли уехал до того, как я проснулся. О завтраке я и не думал: мне кусок в горло не лез, поэтому, кое-как проглотив теплый чай, я уселся перед телефоном.

По словам Джино, исключительно ради моей безопасности, со мной остались четверо надежных парней, следить за порядком в доме. Я сказал, что это смешно. Джино сказал, что лучше вначале смеяться, чем потом плакать.

Ожидание — самая противная вещь на свете. Когда уже не здесь, но ещё и не там. Я бродил по дому, не находя себе места, избегая взглядов охранников, которых видел впервые, и наконец, устав ходить по кругу, уселся на той самой веранде, где слушал рассказ Вителли про старую Америку. Какое-то время я сидел один: Нику дозвониться не мог, русский не брал трубку, а кроме общения с Ремизовым, у меня в последнее время не было других занятий.

— Можно?

— Конечно, — не сразу среагировал я.

Мужчина в темной рубашке уселся рядом, доставая из кармана сигарету. Я покосился на него. На вид ему было около сорока; зачесанные назад темные волосы придавали ему вид одновременно элегантный и опасный. У него оказалось одно из тех лиц, которые сохраняют свою красоту до глубокой старости, когда только глаза выдают возраст.

— Ты Олег, — утвердительно произнес он, щелкая зажигалкой.

— А ты? — поинтересовался я, разглядывая собеседника. Тот чуть поморщился, выдыхая дым, и отложил сигарету в пепельницу.

— Джон.

— Ты здесь за главного?

— На следующие несколько часов — да. Куришь?

— Нет.

— Почему?

Я пожал плечами, помолчал. С одной стороны, я был рад компании, тем более, мужчина казался непосредственным собеседником, легко завязавшим разговор, но с другой — собственные мысли мешали говорить.

— Я не умею.

— Учиться никогда поздно, — усмехнулся Джон. — Я начал курить в тридцать пять.

— Зачем? — искренне удивился я.

— Моя жена ушла, и я решил, что с режимом покончено. Теперь я могу пить, курить и… всё остальное.

— С режимом? — переспросил я.

— Да. — Он поймал мой вопросительный взгляд и спокойно пояснил, — у нас не могло быть детей. Мы испробовали всё, что только можно. Это из-за меня, — Джон дернул плечом. — Бесплодие. Эмма меня любила, но она хотела ребёнка. Она ушла к тому, кто смог ей его дать.

— И… как ты теперь? — осторожно поинтересовался я.

— Теперь я могу пить и курить.

— Нравится?

— Нет, — ответил Джон. — Но я так и не смог придумать ничего лучше.

Я не нашел, что сказать, и вместо этого принялся искоса разглядывать собеседника. Такие, как он, не делают тайну из своего прошлого, но что-то заставляет думать, что они не договаривают ещё больше, чем говорят.

— Я тебя раньше не видел, — снова заговорил Джон. — Откуда знаешь Вителли?

Я неопределенно пожал плечами.

— Случайное знакомство.

— Ни хрена себе, — вполне резонно высказался он. — Ты случайных знакомств с кем-нибудь вроде Буша не имеешь?

— Нет, — после трехсекундного молчания решил я. — А ты? Почему он доверяет тебе охрану своего дома?

— Не дома, — поправил меня Джон. — Тебя. Мне приходилось общаться с Джанфранко. Джино меня хорошо знает.

— И доверяет?

— Я не выдаю чужих секретов, — усмехнулся начальник охраны. — Просто делаю свою работу и жду.

— Ждешь? — внезапно заинтересовался я. Болтать со случайным знакомым оказалось всё-таки лучше, чем в одиночку переваривать собственные мысли. — Чего?

— Перемен, — усмехнулся Джон. — Мой товарищ хотел назвать сына в мою честь — я когда-то спас ему жизнь. Но у него родилась дочь. Теперь мне осталось дождаться, когда у него родится сын.

— Так сильно хочешь, чтобы тебя помнили?

— Я не тщеславен, — усмехнулся мужчина. — Я знаю, что умру неожиданно, так всегда случается. Хочется… чтобы она слышала моё имя, встречаясь с нашими старыми друзьями.

— Ты всё ещё её любишь.

— Любил.

— Любишь.

Мы переглянулись и улыбнулись почти одновременно.

— А ты прикольный малый, — усмехнувшись, сказал Джон. — Теперь я лучше понимаю Топора.

Неожиданный собеседник мне понравился. Я даже задумался, чем могу ему помочь. Назвать сына в его честь? Джон… это по-нашему как — Иван? Я едва не расхохотался. Иван Грозный! Будь я на месте своего потенциального сына, я бы себя убил. Мне-то что, а вот ему с таким именем жить…

У Джона сработала рация, прикрепленная к поясу, и мужчина тут же вышел.

Я подождал немного, прислушался, и понял, что не ошибся: со стороны двора доносился звук работающего мотора. На какой-то миг мне показалось, что вернулся Вителли, и я поспешил обогнуть дом, чтобы увидеть ворота.

Закрыть ворота мешал чужой джип на подъездной дорожке. Водителя я узнал, и не могу сказать, что обрадовался. Если Джино прислал Сэма для поддержки, то он не угодил ни мне, ни Джону.

— Какого дьявола? — услышал я голос Джона. — Убери машину.

Осторожно высунувшись из-за угла, я увидел их. Джон стоял напротив Сэма, на верхней ступеньке крыльца. Один из парней Джино вышел следом за ним, и стоял чуть поодаль.

— Я ненадолго, — услышал я ответ Сэма. — Вителли сказал, у него изменения в плане. Спрут должен увидеть русского. Тебе придется отвезти его в город.

Джон задумался, а я почувствовал, как по спине ползет предательский холодок. Значит, план провалился?

— Мне он не звонил.

Сэм пожал плечами.

— Не слишком удачная мысль, если знать, что затеял Топор. Дай мне поговорить с Олегом, Джон.

Я поспешил скрыться за углом дома. Я надеялся, что Джон избавит меня от разговора с Сэмом — в прошлый раз мы не слишком удачно закончили выяснение отношений.

— Только в моем присутствии.

— О'кей, — согласился Сэм. — И набери Вителли. Он хотел, чтобы вы состыковались, прежде чем ты поедешь в город.

Я поспешно отлепился от стены, вошел в дом и поднялся на второй этаж: не хотелось показывать, что я был внизу и слышал их разговор. Сверху я видел, как Джон с Сэмом вошли в дом. Джон на ходу набирал номер на мобильном. Я осторожно отодвинулся к стене.

Я ожидал, что Джон окликнет меня, как только пересечет порог, но услышал совсем другой звук. Если бы в доме не стояла такая тишина, я бы мог легко его спутать со звуком захлопнувшейся двери.

Но я уже слышал, как стреляет пистолет с глушителем.

Сердце бешено забилось в груди, когда я подкрался к лестнице, и осторожно выглянул через перила.

Джон лежал у нижней ступеньки, лицом вниз, в луже темной, почти черной крови, растекавшейся под головой.

Меня прошиб ледяной пот. Сволочь, как же так… как же так…

Я заметил движение на ступенях, и отпрянул от лестницы. У меня оставалось секунды две — я метнулся обратно на балкон, перебрался через перила, и спрыгнул вниз. Ещё в полете я услышал сухой треск у ворот, и сдавленные крики. Не теряя времени, я перекатился к стене и выглянул во двор.

В доме оставался ещё один охранник — я слышал, как Джон приказал ему находиться в гостиной. Я надеялся, что он задержит Сэма, пока я…

То, что я увидел во дворе, оборвало мысль. За воротами стоял ещё один джип с распахнутыми настежь дверьми. Двое охранников Вителли лежали на земле в лужах собственной крови, а двое выбравшихся из джипа головорезов перекрыли дорогу к воротам. Судя по звукам из дома, в джипе были ещё люди, которые поспешили на помощь Сэму.

— Эй! — крикнул он, увидев меня.

Я отпрянул назад слишком поздно. В доме раздался шум, я различил чей-то приглушенный вскрик, а затем черная дверь коттеджа распахнулась, выпуская наружу Сэма с помощником. Ещё двое прибежали со двора: я оказался окружен. За спиной был пруд, передо мной стояли четверо. Сэм сжимал правой рукой левое плечо, между пальцев текла кровь: охранник в гостиной промахнулся всего на пару сантиметров.

— Как ты мог, сволочь? — выдохнул я.

Из дома вышел последний из помощников Сэма, прикладывая мобильный к уху.

— Мог что? — прошипел Сэм, крепче сжимая плечо. На его губах появилась кривая ухмылка. — Я приехал, увидел, попытался тебя защитить, был ранен. А они забрали тебя. Я не сумел им помешать.

— А Джон? — с ненавистью вытолкнул из себя я. — Как же Джон?!

— Джон стал на пути у Спрута, — Сэм дернул щекой. — Топор поймет. Я ему объясню… я найду слова, чтобы его утешить. От твоей смерти все выиграют, Олег. У меня не будет конкурента. У моего патрона не возникнет больше проблем с боссом. Спрут успокоится и оставит Нью-Йорк в покое. Ничего личного, Олег.

Я не мог поверить своим ушам. Меня трясло от ненависти. Почему я пожалел его тогда, когда у меня была возможность пришить его?!

— Господи, и ты поверил всему, что тебе наплел Курт?! Ты и в самом деле поверил в этот бред?! Как ты купился?! — Я стиснул кулаки, глядя в бледное лицо предателя. — Сэм! Я не умру. Я не умру, ты слышишь меня, подонок?! Я выживу, чтобы найти тебя!

Один из помощников Сэма медленно поднял руку с оружием. Я замер. Это такое необъяснимое, бессильное, злое чувство — видеть, знать, что в тебя будут стрелять. И не иметь возможности увернуться.

Раздался писк, что-то кольнуло меня в шею. Я инстинктивно потянулся к горлу — и отключился.

Всё, что происходило со мной дальше, я помню плохо. Быть может, потому, что потратил слишком много времени, чтобы это забыть. У меня получилось — частично. Потому что те отрывки, которые вытравить из памяти не удалось, преследуют меня до сих пор.

Сколько я провел без сознания, не знаю. Я пришел в себя довольно странно: вначале услышал стон, и только потом понял, что стон мой собственный. Я совсем не хотел открывать глаза: мне хватало звуков и запаха. Совсем близко от меня — я чувствовал движение — находились двое. Они переговаривались; я ощущал крепкий запах сигарет и едва различимый — спиртного. Я не хотел шевелиться, в какой-то жалкой попытке оттянуть реальность ещё хоть на секунду.

Затем мне стало холодно, резко, вдруг, точно меня окунули в ледяную воду, и я понял, что окончательно пришел в себя. Содрогаться всем телом бесчувственный человек не может, держать глаза закрытыми и дальше было глупо.

Первым, что я увидел, был стол. Длинный, очень пыльный, и заставленный предметами настолько специфическими, что у меня не возникло вопросов или иллюзий по поводу их назначения — разве что слабая ассоциация с кабинетом стоматолога. О том, для кого всё это предназначалось, я тоже знал. Я быстро отвёл взгляд, и только сейчас обнаружил, что связан, подвешен за руки к потолку, и полностью раздет — а мои надзиратели поняли, что я пришел в себя.

— Ублюдок, — зло выдохнул один их них, и я его узнал, тотчас ощутив странную смесь облегчения и сожаления. Это оказался тот самый парень, Рэй, которому я раскроил голову в погоне по набережной. Он оказался жив — но очень зол. Я никак не мог его судить за это, хотя жалел сразу о двух вещах: о том, что не приложил его чуть сильнее, и о том, что вообще бросил тот проклятый камень.

Я хотел ответить, и даже открыл рот, но в тот же момент получил коленом в пах — и едва не подавился воздухом, судорожно дернувшись на веревках. Ноги у меня оказались тоже связаны и прикручены к полу, и, очевидно, я висел так уже давно: лодыжки опухли от впившихся в кожу верёвок.

— Молчишь, сукин сын, — с ненавистью выдохнул Рэй. — Ничего. Спрут заставит тебя кричать. Ты будешь кричать, ублюдок. Будешь кричать так, как не кричал никогда в своей долбаной жизни…

Напарник Рэя, незнакомый мне мужчина в синей куртке, перекинул со спины винтовку и коротко, без замаха, двинул меня прикладом в челюсть.

Когда я снова поднял голову, в комнате появился он.

Я инстинктивно дернул руками, желая лишь одного — добраться до его горла. Добраться до него первым. Во второй раз не упущу. Не сейчас, когда я почти обезумел от ожидания, ненависти и страха.

Спрут не сразу подошел ко мне. Он бросил на меня всего один взгляд, затем развернулся спиной и принялся перебирать инструменты на столе. Он ждал.

Я не стал играть по его правилам, я продолжал молчать, хотя всё во мне кричало от нарастающей паники.

Стараясь не смотреть на него, я бросил взгляд в сторону — и только тут сообразил, где мы находимся. Это был высотный дом, старый, видимо приготовленный под снос, и потому, наверняка, совершенно безлюдный. В стене слева зияла огромная дыра в соседний зал с сильно провисшим потолком, справа тянулся балкон, некогда застекленный, с остатками торчащих из рамы и двери стёкол. Я мог видеть пожарную лестницу на фоне серого неба — больше ничего.

— Надеюсь, тебе здесь нравится.

Курт обернулся, и мы встретились взглядами.

— Ты ждешь от меня вопросов, — тихо сказал я. В горле пересохло, громче говорить я просто не мог. — Хорошо. Как ты вышел на Сэма? Почему именно он?

— Всё просто, напарник. Вы с ним с самой первой встречи не поладили. Помнишь вашу драку в ресторане? Мои люди дежурили в ресторане почти каждый день и всё видели. Чтобы так ненавидеть, у Сэмми была причина. И ради этой причины он пошел на риск, лишь бы избавиться от тебя. Я это сразу понял.

Я сглотнул. Я едва ли помнил всех посетителей в тот день, но если среди них были наблюдатели Спрута… Я бы многое отдал, только чтобы не поддаться эмоциям в тот день, вернуть всё назад.

— Ты меня убьешь?

— Что? — Спрут усмехнулся. — Чёрт тебя побери, маленький ублюдок, нет! Нет. Я хочу, чтобы ты жил.

Он шагнул ближе, и теперь я чувствовал ещё один запах. Пожалуй, в тот момент я понял, как чувствуют себя звери на бойне.

— Это было бы глупо, напарник, — он протянул ладонь к моему лицу, — дать тебе умереть.

В его руке что-то щёлкнуло, и я вскрикнул — больше от неожиданности, чем от боли — когда лезвие вспороло мне щеку.

— Ты молодой, — проронил Спрут, без выражения разглядывая меня. — Красивый. Я не стану убивать тебя, пока ты выглядишь именно так. Вот когда я сделаю из тебя жалкое уродливое ничтожество, тогда… тогда. Но ведь ты скучал по мне, правда? — он вдруг резко подался вперед, и я с ужасом понял, что подонок прижимается ко мне всем телом. — Не переживай, — горячо зашептал Спрут мне на ухо, и я дёрнулся, понимая, что уже никуда не уйду от него, — очень скоро ближе, чем я, у тебя никого не будет. Так происходит каждый раз. Никто не понимает жертву лучше, чем её палач…

…Я пришел в себя, когда в лицо мне плеснули холодной водой. Всё, что я смог при этом из себя выдавить — слабое мычание.

— Просыпайся, — услышал я ненавистный голос. — Тебя к телефону.

Я с трудом разлепил веки и уткнулся взглядом в потолок. Попытавшись пошевелиться, и медленно обведя взглядом комнату, я понял, что за время, которое я провел в беспамятстве, меня стащили с крюка и распяли на столе. От боли кипела в жилах кровь, взрывалась покрытая ожогами и волдырями кожа, шумело в ушах, и я уже не мог сдержать болезненных стонов.

Очевидно, я провел без сознания не так долго, полчаса, может, час — Рэй и Лесли, помощники Спрут, по-прежнему сидели на своих местах, как в последний раз, когда я их ещё видел.

— Ты плохо слышишь? Тебя к телефону, сладкий!

Я наконец заставил себя посмотреть на то, что показывал мне Спрут — мой мобильник.

— Хочешь поговорить со своим старым толстым другом? Кажется, он волнуется. Ну же, Олег, будь умницей. Поговори со стариком.

Спрут прижал телефон к моему уху, и я услышал. Я услышал почти родной — по крайней мере, в Америке — итальянский акцент, до боли знакомый голос, и в этот момент почти сдался.

— Олег? Олег! Бамбино? Ты слышишь меня?

— Мистер Вителли…

И не смог сказать ничего больше. Горло перехватило; мне стало нечем дышать. Спрут отключил мой мобильный, когда мы ехали сюда, так зачем он включил его снова? Что он хотел этим доказать? Что заставил меня страдать так, как обещал? Зачем ему понадобилось демонстрировать это Джино? Я не хотел говорить с мистером Вителли. Всё, что здесь происходило — это происходило не со мной. Джино… тоже не должен этого знать. Потому что я чувствовал боль, отвращение, стыд и страх. Потому что я слышал голос старого итальянца, но видел уродливую ухмылку Спрута. Потому что Джино ничего не сможет для меня сделать. Он опоздал. И я не хотел, чтобы ему было от этого хотя бы вполовину так же плохо, как мне.

— Ну же, — Спрут щёлкнул зажигалкой, и я инстинктивно вздрогнул. Я слишком хорошо знал, что может последовать дальше. В прошлый раз я жарился минут двадцать, пока вонь горелого мяса не стала совсем уж нестерпимой. — Поговори с ним, бамбино.

Я попытался овладеть своим голосом, но понимал, что у меня ничего не получится. Все страшные истории про Спрута — всё оказалось правдой. Всё оказалось слишком кошмарной правдой. Джино мог услышать от меня сейчас только дрожащее блеяние, и я захотел сохранить жалкую часть той гордости, что во мне ещё осталась.

Я отрицательно мотнул головой. Спрут усмехнулся, откинул зажигалку и взял электрошокер. Я вздрогнул, пытаясь сжать колени.

— Эй, — Спрут поднес мобильный к своему уху. — Он не хочет тебя слышать. Ему хорошо со мной. Подтверди, бамбино!

Лавина боли взорвалась внизу живота, огненной волной разнеслась по телу, вырывая из горла дикий, животный крик — и даже когда разряд закончился, я не сразу умолк. Я знал, что этот мой крик, полный безграничной, сумасшедшей боли, рвал сердце Джино на части — но сдержаться не мог.

Курт с ухмылкой смотрел на меня, держа мобильный у уха — полностью поглощенный жестокими судорогами, я не мог слышать, что говорил ему Вителли. Дав ему выговориться, Курт коротко вздохнул, не разжимая губ.

— Это всё?

Судя по лицу Спрута, это было не всё, но бритоголовый не стал слушать дальше.

— Надеюсь, ты понимаешь, Топор, кто будет платить за каждое твоё слово?

Я услышал шум закипающей воды и голоса Рэя и Лесли за спиной, и вздрогнул ещё раз — в прошлый раз кипяток выплеснули мне в лицо, но мне удалось зажмуриться и отвернуться — вода обожгла только правую щеку и часть груди. Но через несколько секунд я почувствовал запах кофе, и слабо удивился. Мне казалось, в этом новом мире ночных кошмаров нет места ничему человеческому. И от этого стало ещё страшнее. Потому что мир оказался всё-таки реальным.

— На меня твои угрозы не действуют. Тебе меня не достать, а твоему боссу я пока что не нужен. Ты не захотел считаться со мной? Я — не пустое место, Топор! И я всегда получаю то, что хочу. Пришла пора делиться мальчишкой, и сейчас моя очередь!

Я закричал, когда Спрут снова включил шокер, и это было последним, что услышал Джино. Спрут отключил мобильный, и, размахнувшись, выбросил его в разбитое окно.

Я ожидал, что после этого пытки продолжатся, но Курт отложил шокер в сторону. Я мог только стонать, и, поскольку уже давно охрип, и каждый мой звук рвал горло на части, то пытался сдержаться, и наружу рвалось только животное мычание. Спрут пододвинул себе стул и уселся рядом, уткнувшись подбородком в сложенные на спинке руки. Он рассматривал меня, как кусок мяса, точно раздумывая, откусить ещё или оставить на потом. Я уже не чувствовал унижения: я был слишком поглощен физической болью.

— Я недоволен своей работой, — вдруг сказал Спрут, и я едва сдержался, чтобы не вздрогнуть. — Твоя мордашка, напарник, по-прежнему узнаваема. Впрочем… у нас ещё есть время…

Я не мог видеть себя со стороны, но мне казалось, Спрут себя недооценивает. Тело кричало от боли — множественные порезы, ожоги, кровавые следы, опухоли от ударов, жестокие судороги после шокера, и настоящий ад… Может, лицу и впрямь досталось чуть меньше, но мне не было от этого легче.

— Я думаю, у нас есть ещё несколько часов, — Спрут прикурил, выпуская клубы дыма мне в лицо. — Старик хочет заполучить тебя назад, я сделаю ему такой подарок. Возможно, это будут даже несколько подарков — я заверну для него каждый твой кусок по отдельности. Руки, ноги… В конце концов, кому-то нужно придумать, что делать с твоим телом. Похороны будут за его счет.

Я безразлично посмотрел на него. Мы оба знали, что всё действительно будет так, как он говорит. Спрут не готовил сюрпризов, я знал, чего ждать, и был уже почти готов к этому. Видимо, я всё-таки умру здесь. Спрут победил, пора признать это. Внезапно меня охватила злость — слабая вспышка, которой хватило всего на одну фразу:

— Кто… родил такого урода… как ты, Курт?

Бесцветные глаза Спрута сузились. В первый миг мне показалось, что он меня ударит, но вместо этого Спрут выпрямился, и принял из рук Лесли дымящуюся кружку. Я напрягся; он сделал глоток.

— Женщина, — он стряхнул пепел на один из моих глубоких порезов и сделал ещё одну затяжку, наблюдая, как я корчусь от боли. — Всё, что я о ней знаю — фамилия, наверняка вымышленная. Вряд ли в самом сердце Лондона можно найти хоть одну шлюху, которую бы звали Эрика Кальтенбруннер.

Я видел, как догорает его сигарета. Осталась всего одна затяжка, и всё продолжится. Я вскинул на него глаза, лихорадочно придумывая что-то ещё, что оттянет страшное время… Я был готов умереть, но при этом мне безумно, жадно хотелось жить.

— Тебя… воспитали улицы?..

— Хуже, — хрипло рассмеялся Спрут. — Я рос в детском доме. Знаешь, какие там законы? Куда тебе, малыш… Ты рос защищенным и сытым, маленький ублюдок. Ты и понятия не имеешь, как можно провести детство. Я не дожил до выпуска — меня перевели в колонию строгого режима для малолеток. Оттуда — в армию. Начальник колонии постарался, чтобы меня взяли: старый кретин не мог дождаться, пока меня выпустят. С тех пор меня воспитывали уроды в военных формах. Старые добрые дни… по крайней мере, тогда я имел официальное право убивать.

До меня очень медленно доходило то, о чем мне рассказывал Курт. Выходит, он стал убийцей ещё в детстве?! Хорошо, что Спрут не вдавался в подробности — я не хотел их знать. Я только хотел, чтобы время тянулось медленнее, чтобы боль утихла, и он больше меня не трогал. А ещё я знал — будь у меня возможность убить его, я бы не сомневался ни секунды. Передо мной сидело животное, которое должно умереть. Он никому не должен больше причинить боли.

— Рожу… тебе разукрасили… в армии?.. — выдохнул я. В горле совсем пересохло, и каждое слово ножом резало гортань.

— Граната, малыш, — Спрут сделал последний глоток кофе и откинул кружку. — Провалялся в лазарете, стал к военной службе негоден. Как только вышел, подвернулось выгодное предложение от старого знакомого. Улетел в Америку. На прощальной гулянке командир взвода предложил закрасить мои боевые шрамы. В армии шутили, что пути Англии — смерть всего мира. Мне понравилось.

Спрут провел ладонью по багрово-синей татуировке и ухмыльнулся. Я понял, что разговор окончен, и слабо дернулся в державших меня путах.

— А ты маленький хитрый ублюдок! — Спрут вдруг подался вперед: его рука впилась мне в горло, безжалостно сдавливая кадык. — Ты думал, сумеешь натравить Вителли на меня?! И как, получилось?

Он сплюнул мне в лицо, отпуская шею, и я мотнул головой, отворачиваясь и стискивая зубы. Из-под губ всё-таки вырвалось утробное рычание, когда он потушил сигарету, ткнув её в рану у меня на груди — порезы и длинные, набухшие кровью рубцы тянулись у меня по всему телу.

Когда я снова посмотрел на него, он держал в руках скальпель. Это не означало, что я умру немедленно — просто после первого его движения у меня не останется шансов выжить. Он уже приговорил меня, и казнь началась.

— Я не хочу торопиться, — подтвердил мои догадки Спрут. — Начну снизу, и буду двигаться вверх. Не переживай, ты ничего не пропустишь. Я даже постараюсь, чтобы ты оставался в сознании. Не волнуйся, сладкий, я не трону твою мордашку. Я остановлюсь, когда дойду до твоей глотки, и оставлю голову нетронутой. Хочу, чтобы Топор посмотрел тебе в глаза. Они расскажут ему последнюю историю про нас.

Нагнувшись надо мной, он сделал несколько быстрых, глубоких надрезов на стопах и икрах, и остановился, пометив колено. Я выдохнул сквозь зубы, бросая на него мутный взгляд.

В его расслабленной позе было столько уверенности и беспристрастности профессионала, что мне стало дурно при мысли о грядущем расчленении. Я даже почти потерял сознание, чудом балансируя на грани реальности и небытия. Я уже хорошо знал этот изучающий, сальный взгляд, прикидывающий, сколько можно выдавить из жертвы до того, как она умрет. Я почувствовал, как мир качнулся перед глазами, и взмолился, чтобы Бог забрал мою душу. Сейчас, немедленно.

— Отче наш, — хрипло, почти неслышно начал я, — иже еси на небесех…

Спрут замер, вслушиваясь, но, конечно, не смог понять ни слова старославянской речи.

— Заткнись, — приказал Курт. Я видел, что он начинает злиться, и ускорил темп. — Заткнись, твою мать!!!

Он бы ударил меня, но в этот миг его позвал Рэй. Я закончил читать молитву, и закрыл глаза. Я слишком устал к тому моменту, чтобы сопротивляться неизбежному, и быстро терял последние силы. С трудом я различил голос Рэя, но не понял, что он сказал.

— Проверь.

Я услышал шаги и понял, что Рэй покинул комнату.

— Неужели твой старик понял, где нас искать? — задумчиво проговорил Спрут, и я распахнул глаза, загораясь безумной надеждой. — Нет, вряд ли… только Отто знает, где я, а для этого надо его найти… Ну-ка, маленький ублюдок, — он сжал мои волосы, наматывая на кулак, — что ты рассказал Топору?

Я рассказал Джино всё, но не называл имён информаторов, просто упустил их в рассказе, счел неважными. Нет, Джино никак не мог меня отыскать. Я сам отрезал себе пути к спасению…

…А потом всё произошло быстро. Лесли стоял спиной к соседнему залу, и автоматной очередью его снесло в сторону. Спрут отпрянул в сторону, к пистолету, лежавшему на стуле, и сделал несколько выстрелов в ответ — бессмысленных, бесполезных; стрелявший из соседнего зала был надежно скрыт половиной уцелевшей стены и грудами строительного мусора. Похоже, Курт это тоже понял, как и то, что, оставаясь в комнате, он становится доступной мишенью. Автоматная очередь прошлась по стене справа от меня, чудом не зацепив стола; стрелявший не собирался прекращать огонь, не давая Спруту и секунды передышки. Я не мог видеть своего палача, но был уверен, что мой неожиданный спаситель не даст ему уйти.

Видимо, это понял и Спрут: я различил едва слышную из-за выстрелов ругань, а затем, когда автоматный ливень прекратился всего на секунду — хлопнувшую дверь балкона. Посыпались стёкла, раздался грохот на пожарной лестнице, и тот, кто находился в соседнем зале, прекратил огонь.

Я успел увидеть огромную фигуру, увешанную оружием: человек прыгнул в комнату и метнулся к балкону. Я услышал несколько выстрелов, но впустую: Спруту удалось уйти.

— Сука! — мужчина ринулся ко мне, забрасывая автомат за спину. — Трусливый ублюдок!!! Олег, ты живой?

Совсем близко я увидел злые зеленые глаза. Николай беспрестанно ругался, распутывая веревки на мне, и я слушал его, даже не пытаясь как-то помочь. Он помог мне сесть, вглядываясь мне в лицо.

— Ты…

— Встать можешь? — перебил меня Николай. — Можешь идти?!

Я посмотрел вниз, на отекшие, кровоточащие ступни, приподнялся, но тотчас повалился обратно. Ног я не чувствовал. Ремизов сообразил быстрее меня.

— Не можешь, — сказал он. — Жди меня здесь! С места не двигайся, понял?!

Ник так встряхнул меня, что я едва не упал назад, на залитый кровью стол.

— Ты… один…

— Я здесь один, — быстро подтвердил Николай. — Снял всех помощников Спрута. Вителли скоро подъедет. Сиди здесь, — снимая с плеча автомат, распорядился он. — Я пошел… за ним. Убить суку.

Несколько секунд я просидел, слушая, как трясется пожарная лестница под весом Ремизова. Затем медленно опустился на пол — и на четвереньках пополз к своей одежде. В голове было удивительно ясно. После неожиданного появления Ника и избавления от дальнейших пыток на меня снизошло какое-то необыкновенное, сродни помешательству, нечеловеческое спокойствие. Я знал, что мне делать, и делал это без всякой спешки, последовательно и методично.

Вначале я оделся. Перевернулся на спину, и, стиснув зубы, натянул на себя изрезанные джинсы и порванную рубашку, мгновенно пропитавшиеся красным. С трудом, не сдерживая стонов, надел кроссовки, не тратя времени на то, чтобы завязать шнурки. Лесли лежал рядом с моей одеждой; я забрал его автомат, и пополз в сторону балкона, туда, где исчезли Спрут с Ником. В доме стояла непроницаемая тишина, и я не мог понять, куда они делись. Оставаться на месте я не собирался: если Ник не догонит Спрута, тот вернется, а я хотел найти его первым.

У стеклянной двери я решил подняться. Опираясь о створку повисшей на одной петле двери, я кое-как подтянулся на руках. Тело пронзила дикая боль, по позвоночнику вверх, и я вцепился в дверь, едва не повалившись обратно на пол. Дыхание перехватило, перед глазами поплыли белые пятна, осколки разбитого стекла впились в ладонь, но створку я не выпустил. Я знал — стоит мне разжать пальцы, я свалюсь на пол и уже не встану.

Переждав несколько секунд, я медленно отстранился от двери. Сделал шаг. Боль вспыхнула с новой силой, и только жажда добраться до своего палача удержала меня на ногах.

Я выбрался на пожарную лестницу и посмотрел вниз. Всё это время мы находились на шестом этаже; лестница вела наверх, и я начал подъем. Я не знал, куда побежал Спрут, и шел на крышу, чтобы оглядеться. Я поднялся вверх всего на два этажа, и выбрался на парапет.

Крыша казалась безлюдной, я не слышал ни звука, но на всякий случай покрепче стиснул автомат, держа его одной рукой. Второй я всё пытался найти опору, но здесь, под низким, тяжелым небом, ухватиться было не за что. Трансформаторная будка, шахта лифта, несколько сломанных антенн и кучи мусора — Спрута тут не было. Как и Ника.

Я медленно пересек крышу и опустился на колени, окидывая взглядом окрестности. Дом и в самом деле пристроился на окраине города, как я и предполагал: вокруг теснилось ещё несколько домов пониже, невдалеке виднелось шоссе, по которому носились автомобили, и ни один из них не сворачивал к этому блоку. К дому вела только одна узкая дорога, вдоль которой я не заметил ни одной припаркованной машины. Район явно приготовили под снос. Мне показалось, что я на острове, и ни один из проходящих мимо кораблей, автомобилей автострады, не замечал сигнальных огней о помощи.

Я перегнулся через край, заглядывая вниз. Двор, окруженный заброшенными домами, казался отсюда каменным колодцем, и в самом его центре лицом вниз лежал Рэй.

Я знал, что у Спрута несколько помощников; теперь, когда я увидел Рэя, мне стало понятно, что Ник сделал с остальными. Я даже не удивился, не задал себе вопроса, как он один мог расправиться со всеми.

Из подъезда показалась голова Ника: русский метнулся за груду мусора, тут же сориентировался, что на крыше сижу я, а не Спрут, и, высунувшись, с яростью махнул рукой, приказывая мне сматываться.

Для этого требовалось хотя бы подняться, а у меня почти не осталось сил. К тому моменту от непрерывного болевого шока в голове помрачилось, но когда от автострады к нашему кварталу на бешеной скорости помчались две черные машины, я сразу догадался, кто это.

Джино всё-таки нашел меня. Я до сих пор не понимал, как у него это получилось, я не оставил никаких следов. Но он сумел это сделать, и, Боже, как же я был этому рад.

Два джипа взвизгнули тормозами, заворачивая к нашему двору, и в тот же момент за спиной раздался голос.

— Вырвался всё-таки…

Я обернулся.

Спрут забрался на крышу по той же пожарной лестнице, по которой поднялся я. Как ни старался Ник, он упустил его, и сейчас Спрут стоял передо мной, нацелив дуло пистолета мне в переносицу. Он пришел, чтобы убить меня, и я встал на колени, глядя ему в глаза. Я не надеялся выжить, только хотел забрать его с собой. Я поднял автомат.

— Ты не сможешь… — оскалился он, и ухмылка примерзла к его губам, когда я спустил курок.

Мне нечего было ему сказать, и я ничего не желал слышать. Очередью из автомата ему распороло бедро, и я успел заметить гримасу боли и злости на его лице. Спрут припал на колено, пытаясь зажать фонтанирующую кровь, и вскинул на меня перекошенное лицо.

— Слабак, — прошипел он. — Ты не сможешь. На свалке… мне пришлось помочь тебе! Ты бы не спустил курок. Ты бы не смог! Но ты не лучше, чем я… ты мой напарник, красавчик. Ты такой же, как я…

Я понял, что ещё секунда — и я действительно не смогу. Поэтому я спустил курок.

И в тот же миг проклял создателей кольта М16, когда услышал глухой щелчок осечки. Острая боль в позвоночнике пронзила меня; я пошатнулся.

Спрут метнулся вперед, выбивая автомат у меня из рук, и одним ударом опрокинул меня на спину, отбрасывая к краю крыши. Я окинул мутным взглядом каменный колодец двора. Там, задрав голову вверх, стоял Джино. Две машины с настежь распахнутыми дверьми были пусты; минута — и люди Вителли будут здесь, на крыше. Ник наблюдал за нами через прицел винтовки, и я понял, что они не дадут Спруту уйти. Даже если он успеет убить меня — он уже покойник.

С этой мыслью я и обернулся.

Спрут дотянулся до своего пистолета и вскинул руку с оружием.

— Всё, напарник… — осклабился он, тиская рукоять. — Конец. Умрем вместе…

Он выпрямился во весь рост, и это было его последней ошибкой. Ник увидел его, и выстрелил.

Спрут пошатнулся, и пуля только обожгла мне плечо. Он начал заваливаться назад, попытался удержать равновесие, и рухнул вниз.

Он не упал. Вцепившись двумя руками в бортик, он всё ещё боролся за жизнь. Я видел, как медленно, медленно сползают его пальцы с парапета. Если бы я мог встать на ноги, я бы отдавил эти проклятые пальцы, скинул бы его вниз — но я был слишком слаб, и я боялся его. Курт запросто мог перехватить мою руку и утащить меня с собой.

Мы посмотрели друг другу в глаза; Курт ухмыльнулся откровенно и грязно, будто я по-прежнему находился в его власти, и расплылся в уродливом оскале.

Он не изменился, даже ощущая дыхание смерти. Он стал ещё гаже, ещё ожесточеннее, ещё страшнее. Страх липкими щупальцами опутал меня. Он вернется, он будет снова и снова пытать меня, он будет каждый день являться мне в кошмарах…

Снизу раздались выстрелы; Спрут вздрогнул и разжал пальцы.

Это были самые незабываемые мгновения в моей жизни. Я смотрел на падающее тело.

Потом последовал удар.

— Эй!

Кто-то дернул меня за локоть назад, подальше от края, и я не удержался, рухнув прямо под ноги двум парням в костюмах.

Один из них подбежал к краю, заглянул вниз, махнул кому-то рукой.

Меня ухватили под локти, поставили на ноги, и я снова смог увидеть то, что было внизу. Ник что-то говорил Вителли, указывая винтовкой на бесформенную человеческую массу, лежавшую в нескольких шагах от них, и Джино медленно кивал, глядя вверх.

— Идти можешь?

Я отрицательно покачал головой.

Силы оставили меня; перед глазами расплывались белые пятна, острая боль в позвоночнике и пульсация по всему телу занимали все мои мысли. Я хотел, чтобы всё кончилось.

Ещё я хотел увидеть Спрута. Убедиться, что он мертв.

Спуск занял несколько долгих минут — лифт в этом полуразвалившемся доме давно не работал, лестница не имела перил и покосилась. Я заметил трупы на нижних этажах; работа Ника или итальянцев. До самого выхода подручные Вителли почти тащили меня на себе, я едва переставлял ноги.

— Олег!

Парни, державшие меня под локти, деликатно отошли в сторону, и ноги тут же подкосились. Джино едва успел меня поддержать. Я увидел его лицо — потемневшее, напряженное, с глубоко залегшими складками на лбу, с часто пульсирующей жилкой у виска, и глаза — тревожные, блестящие, отчаянно злые. Я хотел сказать ему, что всё в порядке, но вряд ли бы он мне поверил. Белоснежная рубашка, которую мне когда-то подарил Примо, пропиталась красным, светлые джинсы потемнели, лицо и шея обожжены, волосы спутались и слиплись от запекшейся крови, я почти не держался на ногах. Хорошо, что он не видел того, что скрывала одежда.

— Олег…

Я попытался заговорить; наружу вырвался хриплый звук, и я оставил попытки. Отстранив Джино, я сделал несколько нетвердых шагов в сторону Спрута. Под телом расплылась лужа крови; Курт развалился на земле так же, как лежал я на залитом кровью столе.

— Мертв, — проронил Николай на русском. — После такого не выживают.

Я смотрел в открытые серые глаза и ничего не чувствовал. Я только боялся, что он сейчас встанет, и весь ужас повторится заново.

— Люди Вителли зачищают периметр, — снова произнес Ник. — Хотя я не оставляю после себя мусор.

— Как… вы нашли…

Я говорил на английском: хотел, чтобы Джино нас понимал.

— Вителли позвонил мне, — с молчаливого согласия итальянцев продолжил Ник. — И я сразу вспомнил про Большого Бена.

Информатор Сандерсона! Проклятый негр, который ничего не сказал мне, но, как видно, раскололся на допросе Николая.

— Я пообещал ему много денег, и он согласился встретиться. От него я получил адрес Ленца. Пришлось попотеть, но я узнал, куда тебя забрал Спрут. Потом направился сюда. Когда убедился, что тебя действительно держат здесь, предупредил Вителли. Пока я зачищал территорию, он уже ехал сюда.

— Ты так и не сказал мне, — перебил Джино. — Почему не сообщил раньше? Мои ребята сделали бы всё быстрее, чем это сделал ты!

Я оторвал взгляд от мертвого тела и посмотрел на Ника. Бывший десантник дернул щекой.

— Я подумал, — медленно проговорил он, — что лучше не рисковать. Среди ваших людей мог быть предатель. Кто-то мог предупредить Спрута, что я нашел его, и иду за ним.

Я вцепился в руку Вителли.

— Сэм! — прохрипел я. — Это был Сэм! Он впустил их в дом… и убил Джона!

Я заметил, как напряглись помощники Вителли, как сам Джино нахмурился, глядя мне в глаза, но никто не успел сказать ни слова: из парадной показались Энцо с тремя парнями в кожаных куртках. Заметив меня, Энцо на миг замер: должно быть, не сразу узнал. Потом осторожно подошел ближе, убирая оружие.

— Всё чисто, — бросил он, не глядя на меня. — Больше никого.

Ладонь Джино накрыла мои сведенные судорогой пальцы.

— Это правда? — тихо спросил он. — То, что ты сказал?

Я молча кивнул. Ярость при воспоминании о предателе вспыхнула с новой силой; Джино смотрел мне в глаза, и я молился, чтобы он мне поверил.

— Хорошо, — не повышая голоса, проговорил он. — Хорошо.

Вителли окинул меня взглядом, долгим, тяжелым, и мне захотелось умереть. Провалиться сквозь землю, исчезнуть. Я ненавидел себя. Всё это было так неправильно, так… больно…

— Пойдем, — сказал Джино. Боковым зрением я заметил, как кто-то из итальянцев подходит к лежащему в центре двора Рэю, ногой переворачивая его на спину; кажется, тот ещё дышал. Энцо садился во второй джип, стоящий рядом. — Это только раны, бамбино, а они заживут. Садись в машину. Я…

Грянул выстрел; Вителли пошатнулся и схватился за грудь.

— Ник!!! — дико закричал я, подхватывая оседающего мужчину.

Я вцепился в локоть Вителли, пытаясь удержать его на ногах. Мы оба упали рядом с джипом, и в натертой до блеска двери я увидел собственное отражение — совершенно чужое, жуткое, перекошенное лицо с безумными глазами.

Энцо был уже рядом: он растерянно посмотрел на стремительно бледнеющего патрона, затем на меня.

— Ник! — я вскинул голову, отыскивая среди склонившихся фигур знакомое лицо. — Сделай что-нибудь!

Мои руки шарили по груди итальянца, дергали галстук, пытаясь распустить тугой узел. Вителли задыхался; его кожа приобрела землистый оттенок, глаза закрылись.

— Олег!

Я слышал, как меня зовет Николай, но всё искал и не находил следа от пули.

— Кто стрелял?! Мистер Вителли! Джино! Не сейчас, пожалуйста, не сейчас! Почему я не вижу крови?! Всё кончено, только не сейчас! Вы! — Я вскинул голову, едва различая белые пятна, обступившие меня со всех сторон. — Сделайте что-нибудь! Вызовите врача!

Ник наклонился ко мне, положил руку на плечо и встряхнул так, что я едва не клацнул зубами. Я умолк, затравленно вглядываясь в мрачное лицо Ремизова.

— Олег, — глухо произнес он. — Никто в него не стрелял. Это сердце…

Глава 8

Молитесь о нас; ибо мы уверены, что имеем добрую совесть, потому что во всем желаем вести себя честно.

(Евр. 13:5–6).

Я плохо помню дорогу. Джип мчался через город; светофоры, повороты — всё смешалось в одну размытую полосу за стеклом. Я ничего не замечал. Вителли полулежал на заднем сидении, воротник его рубашки был расстегнут, и я видел, как с трудом, рывками, поднимается и опускается его грудь. Кровь отхлынула от щек, губы посинели, кожа стала землистой и липкой на ощупь. Я держал его за руку, не проваливаясь в беспамятство только потому, что боялся: закрою глаза — и он умрет. От слабости и ужаса в голове помутилось; я говорил с Джино на русском, забыв, что итальянец не мог понять меня, просил его не умирать, и, кажется, даже плакал.

Всё получилось так неправильно. Я вырвался, я выжил! Вителли не мог умереть сейчас, это против всех правил, это несправедливо! Звук от выстрела, которым итальянцы добили Рэя, до сих пор звучал у меня в ушах. Похоже, я начинал сходить с ума.

Впереди, рядом с водителем, развернувшись к нам в пол-оборота, сидел Энцо. Николай ехал во втором джипе: так решил Энцо, и мы в тот момент не спорили. Водитель выжимал из мотора всё, на что тот был способен, не обращая внимания на светофоры и правила. И всё равно мы не успели.

— Энцо… останови машину.

Я вздрогнул и сильнее сжал кисть Вителли. Джино едва дышал: каждое слово давалось ему неимоверным усилием. Я видел, как кривились его губы, слышал, как рывками, с хрипом, он втягивает воздух — и ничем не мог помочь.

Джип сбросил скорость, свернул к обочине и замер.

— Enzio…

Вителли говорил на итальянском. Едва слышно, с паузами, морщась от боли. Энцо подался вперед. Глаза его лихорадочно блестели, узкие, бледные пальцы накрыли руку патрона. Джино закрыл глаза и замолчал: последняя фраза лишила его сил. Меня трясло, как в лихорадке, и я едва почувствовал пожатие слабеющих пальцев Вителли.

— Олег…

Я смотрел в темные, помутневшие глаза итальянца, и не замечал ничего вокруг: ни кусавшего губы Энцо, ни побледневшего водителя. Не слышал, как хлопнула дверь остановившегося за нами джипа, не слышал встревоженных голосов итальянцев, приблизившихся к нашей машине.

— Ничего не бойся, — опуская потяжелевшие веки, шепнул Вителли. — Всё… будет хорошо, bambino…mio bambino…

Крупные, пухлые пальцы дрогнули у меня в ладони.

— Santa Madonna… — Водитель перекрестился, закусывая костяшки пальцев. — Domine Jesu Christe, Rex gloriae, libera animas omnium fidelum defunctorumde poenis inferni et de profundo lacu…*

*Часть католической заупокойной молитвы. «Господи, Иисус Христос, Царь славы, освободи души всех верных усопших от наказаний ада, от глубокого рва».

Энцо пришел в себя первым.

— Надо отвезти его к Риверсу, — чужим, хриплым голосом произнес итальянец. — Сообщить боссу.

Мне было всё равно — я ничего не хотел, никого не видел, и переживал худший момент в своей жизни. Вителли не был праведником, и наверняка в его жизни случались поступки, о которых я ничего не хотел знать. Но для меня Джино навсегда остался внимательным, добродушным, отважным итальянцем, не оставшимся равнодушным к человеку в беде.

Я не сразу расслышал, что спросил Николай.

— Что он сказал?

Энцо окинул меня странным, задумчивым взглядом.

— Говорил о последней воле. Я должен передать её дону Медичи. Вителли, — Энцо снова посмотрел на меня, на этот раз чуть дольше, — говорил о нем.

Ремизов нахмурился.

— Обо мне ни слова?

Энцо отрицательно качнул головой. Николай прислонился к джипу, рассматривая итальянца, словно решая, как поступить.

— Значит, ваш дон убьет меня.

Итальянец молчал: Энцо не обладал достаточной властью, чтобы решить, как поступить с Николаем, такие вопросы обычно решал Вителли. Рисковать головой и отпускать Ремизова Энцо тоже не стал. Подозвав водителя второй машины, он обменялся с ним несколькими фразами на родном языке.

— Садись в машину, — обернувшись к Ремизову, сказал Энцо. — Тебя отвезут туда, где ты жил в последние дни. Парни останутся с тобой, на всякий случай. Не делай глупостей, — глядя в сторону, прибавил Энцо. — Дон не любит, когда с ним начинают играть в прятки. Сиди смирно, и я постараюсь сделать для тебя всё, что смогу.

Мне вдруг стало страшно. Если из-за меня погибнет ещё и Ник — Ник, который не остался в стороне, когда земляку понадобилась помощь, и рискнул собственной жизнью, чтобы прийти за мной — я не смогу жить дальше. Я должен был умереть сегодня. Моя жизнь обходилась всем слишком дорого…

— Позаботься о нем, — кивнув на меня, бросил Ремизов.

Я не успел даже попрощаться: Ник сел в машину вместе с итальянцами, и они уехали.

Наш джип медленно оторвался от обочины, проехал несколько метров и набрал скорость. За окном снова замелькали светофоры, огни машин и повороты. Энцо сделал несколько звонков; говорил на итальянском, быстро и тихо, но я безошибочно догадался, кому звонил помощник Вителли.

До места мы доехали быстро; или, по крайней мере, для меня вся дорога промелькнула за один миг. Когда я поднял голову, водитель уже припарковал машину, и я сразу заметил разницу. Район, в котором мы оказались, отличался от того, в котором я провел целый день, настолько разительно, что казалось, будто мы на другой планете. Вдоль ухоженной аллеи высились двухэтажные, обнесенные изгородями частные дома. Почти все оказались кирпичными. Здесь, в Америке, это являлось признаком бесспорного богатства и предметом всеобщей зависти. Я снова опустил голову; я чувствовал, что сейчас мы с Джино расстанемся, уже навсегда, и напрягся всем телом, крепче стискивая холодные пальцы.

— Олег, — рука Энцо впилась в плечо, пытаясь оторвать меня от Вителли. — Идем.

Я помотал головой, и мутная пелена перед глазами доказала: я всё-таки плакал. За слезами я почти не видел Джино, и знал, что стоит мне отпустить его руку — и я больше его никогда не увижу. Энцо оставил попытки, и сделал кому-то знак. Меня подхватили под локти, буквально вырывая ладонь Джино из моей руки, и вытащили из джипа.

Острая боль пронзила тело, снизу вверх, вдоль позвоночника, до самых шейных позвонков, и я слабо вскрикнул, обвисая в руках итальянцев. Сознание играло со мной в безумные игры, всё дальнейшее смазалось, утратило формы, потеряло смысл.

Мы позвонили в звонок одного из коттеджей, и свет в гостиной включился почти сразу: нас ждали. Щелкнул дверной замок.

— Мистер Риверс…

— Где он?

Я увидел пожилого мужчину в очках, который окинул нашу компанию быстрым взглядом. Вителли всё ещё находился в машине; Риверс глянул на меня, махнул рукой в сторону дома, и поспешил к джипу вместе с Энцо.

Меня занесли внутрь, протащили по коридору, и втолкнули в комнату, явно служившую доктору операционной. Я упал на заправленную клеенкой койку, даже не пытаясь встать.

Дверь комнаты захлопнули снаружи; я остался один. Я был уверен, что меня здесь заперли, только не знал, чего ждать дальше, и не сильно этим интересовался. В тот момент мне было настолько плохо, что я обрадовался бы смерти. Я только надеялся, что мистер Медичи не станет тянуть, и сделает это быстро.

Снаружи хлопнула входная дверь, звук оказался похожим на выстрел. Я вздрогнул, закрыл глаза и увидел Джино. Я попытался заговорить с ним, и в тот же миг провалился в тяжелую, вязкую черноту.

Пришел в себя от резкой боли. Кто-то рвал на части мое плечо, и я дернулся, открывая глаза.

Надо мной склонился человек в очках, и я увидел окровавленный пинцет в его пальцах.

— Тихо, — сказал он мне, и я подавил в себе болезненный стон.

Риверс сделал ещё одно движение, и мне показалось, что от меня отрывают кусок мяса. Когда доктор выпрямился, в пинцете была крепко зажата пуля.

— Больше в тебя не стреляли? — спросил он меня.

Я не смог вспомнить, поэтому ничего не ответил. Мужчина отвернулся от меня, и я услышал тихий звон пули о стакан. Я не видел комнаты вокруг себя, только белый потолок с медицинскими лампами над койкой, на которой я лежал. Чуть провернув голову, я увидел заляпанный кровью пол, собственную безвольно повисшую руку, и тазик с кровавой водой, оставленный на стуле у входа. Риверс копался в медицинских инструментах, и сознание помутилось. Я вновь находился на столе в заброшенном доме, за спиной ходили Рэй с Лесли, Риверс превратился в Спрута, а звон инструментов показался мне скрежетом скальпеля. Всего минута, и он покромсает меня на куски. И мои глаза расскажут Вителли последнюю историю…

— Стой!

Риверс удержал меня в последний миг. Он положил мне на плечи обе руки, откидывая назад.

— Примо! — резко позвал он через плечо.

Кто-то обнял меня за плечи, удерживая на операционном столе, и я услышал горячий шепот над ухом:

— Пожалуйста, Олег… не шуми.

— Примо… — услышал я собственный хриплый голос. — Джино…

— Я знаю, — поспешно заверил меня Манетта. — Я всё знаю. Помолчи.

Я не хотел молчать. Как можно молчать, когда Джино мертв! Нет, Примо не понимал, он не знал, не мог знать, что Вителли больше нет, иначе не был бы так спокоен!

Я дернулся ещё раз, и Риверс перехватил мою руку, с силой прижимая к столу. Я увидел, как блеснула игла; острие медленно вошло в вену.

— Сэм! — зло крикнул я, понимая, что ещё несколько секунд — и я отключусь надолго, если не навсегда. Я хотел, чтобы они знали! — Это был Сэм! Примо, ты слышишь меня?! Это был Сэм!!!

— Тихо, Олег, — умоляюще прошептал Примо. — Тихо.

Я помотал головой, пытаясь вырваться из державших меня рук. Дверь в комнату открылась, на пороге стоял сеньор Джанфранко Медичи. Он мельком глянул на меня, затем повернулся к доктору. Риверс как раз вынимал иглу из моей вены, и Примо зажал мой кулак, удерживая меня на столе всем весом.

— Это был Сэм… — как во сне, повторял я. — Убил Джона… пустил их в дом… вы должны знать… это Сэм… Вителли погиб… Вителли погиб!

Последние слова я говорил уже на русском: комната мягко качнулась перед глазами, и серый туман поглотил и белый потолок, и звуки итальянской речи, и сеньора Медичи, и кровь на натертом до блеска кафеле.

…Сознание возвращалось ко мне медленно, толчками. Мне казалось, что я провел целую вечность в темноте, прежде чем мир начал светлеть, и обрел контуры — вначале мутные, размытые, затем всё более четкие. Я открыл наконец глаза, и впервые за много дней понял, что не хочу больше бороться. С первой же секунды пробуждения мне расхотелось жить.

В доме стояла тишина. Я по-прежнему видел только белый потолок, но совсем не такой, как в операционной доктора Риверса. Тела я не ощущал, говорить не мог. Мир слегка покачивался перед глазами: я медленно отходил после уколов успокоительного и наркоза. Я почти ничего не помнил, только собственные крики, какие-то бесформенные кошмарные видения и — Примо.

По крайней мере, сейчас меня оставили одного.

Как мог, я осмотрел себя. Я лежал под одеялом, от вены на правой руке тянулась тонкая трубочка капельницы. На столике рядом с кроватью стояли бутылочки и банки с лекарствами, острый запах спирта витал в воздухе. В комнате не оказалось окон, единственная дверь находилась в трех шагах от кровати. В углу примостился шкаф, у кровати стоял стул. Снаружи звуков не доносилось, и я снова закрыл глаза. Я чувствовал себя униженным и раздавленным. Прогнуть чужой мир под себя не получилось. Я совершенно зря беспокоился о том, что ассимилируюсь: мир, к которому я начал привыкать, разбился вдребезги после встречи со Спрутом и смерти Вителли.

Дверь отворилась с тихим щелчком, кто-то вошел в комнату.

— Олег, — услышал я голос Примо. — Эй.

Манетта уселся на стул рядом с кроватью и замолчал. Вначале я не хотел говорить, но затем мне захотелось спросить. Не открывая глаз, я с трудом выдавил из себя:

— Где Вителли?

Примо помолчал несколько секунд, затем вздохнул.

— Риверс выписал медицинское заключение о смерти, тело забрали.

Больше говорить было не о чем; я снова начал проваливаться в тяжелый наркотический сон.

Сэм приехал через несколько часов.

Кроме Примо, дежурившего у моей постели, и двух неразговорчивых охранников Медичи за дверьми моей комнаты, в особняке не оказалось ни души. Доктор Риверс работал в своем кабинете на первом этаже. Манетта, убедившись, что я не реагирую на попытки заговорить со мной, тихо вышел из комнаты, оставив дверь приоткрытой ровно настолько, чтобы услышать, если я приду в себя.

Неожиданного визитера, таким образом, встречали за моей дверью все трое. Всё дальнейшее я знаю по большей части от Примо. И надо признать, будь я в добром здравии и трезвом уме, я бы никогда не простил его за безумную идею.

Оба охранника положили руки на пояс, рядом с рукоятями пистолетов, но, увидев Сэма, тотчас расслабились. Выглядел тот неважно: бледный, с прилипшими ко лбу влажными волосами, под глазами темные круги. Левое плечо закрывала плотная повязка в несколько слоев. Свободная петля охватывала шею, поддерживая руку, прижатую к груди.

Никто его не остановил. Охранники обменялись с ним кивками, наградили сочувствующими взглядами, и спокойно пропустили к моей комнате. Сэм был личным помощником Вителли, и статус свой ещё не потерял.

Впрочем, Манетте на вопросы иерархии было плевать: когда он вызвался сидеть возле меня, он об этом, по его уверениям, не думал. Проверив, насколько плотно закрыта дверь в мою комнату, Примо повернулся к Сэму.

— Как он?

Манетта пожал плечами.

— Жить будет.

Сэм бессильно прислонился здоровым плечом к стене. Бледный и осунувшийся, он выглядел изможденным, как человек, переживший тяжелую утрату.

— Он что-то говорил?

— Ничего особенного, — махнул рукой Примо. — Ему здорово досталось. Джоэль накачал его транквилизаторами, будет спать до утра. Быть может, тогда он нам что-то расскажет.

Сэм помедлил, словно борясь с желанием задать вопрос, и совестью, предлагающей оставить больного в покое.

— Можно к нему?

Примо скрестил руки на груди, и посмотрел на Сэма точно сиделка, искренне сочувствующая близким родственникам, но не собирающаяся забыть о профессиональном долге.

— Сэм, ты вряд ли сейчас чего-то от него добьешься. Он пережил настоящий ад, у него шок, и нам едва удалось его успокоить.

Сэм задумался.

— Он был с Джино, когда тот умер.

Манетта помрачнел. После визита Медичи в доме старались много не говорить. Особенно о произошедшем.

— Держись, парень, — Манетта ободряюще стиснул локоть Сэма. — Это тяжелая утрата. Вителли все любили. Даже старик Палермо.

Сэм потер раненую руку, поморщился, и сказал:

— Отдал бы всё на свете, чтобы быть там.

— Никто не знал, что так будет, — вздохнул Примо.

Сэм молча кивнул.

— Выпить хочешь? — предложил Манетта, отталкиваясь от двери. — От этих, — он кивнул в сторону охранников, застывших на своих стульях с невозмутимыми лицами, — помощи не дождешься. Вам принести? — поинтересовался у них Примо. Получив два одинаковых кивка, Примо устало растер ладонями лицо. — Надо промочить горло. Может, и в голове немного прояснится. Я скоро.

Позже, когда все мы немного успокоились, Примо восстановил для меня по частям события нескольких последних, насыщенных событиями минут. Люди Медичи получили недвусмысленный приказ: охранять комнату, не подпускать к двери посторонних. Вот только Сэм не был посторонним. Никто не задержал его, когда он, беззвучно ступая по ковру, подошел к двери. Сэму сочувствовали; его пропустили повидать того, кто последним видел Вителли живым.

Сэм вошел в комнату. Плотно прикрыл дверь, и стремительно подошел к постели. У него оставалось несколько минут, прежде чем вернулся бы Примо. О людях Медичи Сэм не беспокоился — послушные и страшные, они отличались выдержкой цепных псов, поставленных для выполнения единственной задачи.

Будь у меня чуть больше сил, или хотя бы желания жить, Примо пришлось бы потрудиться, чтобы заслужить мое прощение. Затея, просочившаяся в легкомысленную голову Манетты, была столь же рисковая, сколь и эффективная. Она дала плоды.

От удара дверь распахнулась настежь; Манетта ворвался в комнату. Одним взглядом он охватил всё: и мою опутанную трубочками капельницы кисть, и сгорбленную спину Сэма, нависшего надо мной, и пустой шприц в его левой руке.

— Сволочь! — взревел Примо, бросаясь к Сэму.

Тот болезненно зашипел, когда Манетта вцепился в раненое плечо, попытавшись отшвырнуть Сэма от кровати. Другой рукой Примо ударил по кисти предателя, и стиснул пальцы Сэма, выкручивая шприц. Не оглядываясь, тот коротко ударил локтем назад и вверх. Манетта захрипел, пошатнулся, и вцепился в перебинтованную руку убийцы, отшвыривая его от кровати. Шприц полетел на пол, а в следующий миг Сэма мощным рывком вздернули в воздух две пары дюжих рук, отрывая от жертвы.

Один из охранников стиснул шею Сэма болевым захватом, второй быстро провел ладонями по его груди и поясу.

— Чисто.

Небольшой серебристый пистолет перекочевал из наплечной кобуры Сэма за пояс охранника.

— Жив? — коротко поинтересовался тот, что держал Сэма.

Не отнимая руки от разбитого носа, Манетта склонился над кроватью, быстро осмотрел меня, и утвердительно кивнул. Этот момент я уже помню относительно хорошо — мутное пятно, в котором я узнал лицо Примо, неприятное ощущение в правой руке, там, откуда бесцеремонно выдернули иглу капельницы, тошноту, и сильное головокружение.

— Хорошо, — кивнул охранник. — Позови доктора.

Сэм, казалось, потерял к происходящему интерес. Зажатый между двумя охранниками, он не пытался сопротивляться. Только взгляд, полный ненависти и страха, всё ещё был прикован к моей постели. Губы медленно и беззвучно шевелились, и я очень отчетливо запомнил его лицо, хотя ничего другого вспомнить затем не смог. Возможно, потому, что видел его в последний раз.

Сэм знал, чем обернется его попытка в случае удачи, как и знал то, что в случае промаха ему не оставят ни единого шанса. Как сказал затем Манетта, стоило Сэму приехать чуть раньше, или же дону Медичи не задержать его, чтобы узнать, где находился верный помощник Вителли в тот самый момент, когда его патрон ехал на окраины города — я бы тихо скончался во сне, так и не узнав, кто поставил точку в конце моей истории.

Сэма тогда увели; Джоэль Риверс вместе с непривычно серьезным Манеттой, зажимавшим кровоточащий нос платком, появились достаточно быстро, но всё дальнейшее я не помню. Скорее всего, я потерял сознание сразу же, как только они вошли в комнату.

В следующий раз меня разбудил доктор Риверс. Мне требовалась перевязка и стандартные процедуры; пришлось вернуться в реальный мир. Лицо Джоэля в тот момент было на самом деле лучшим, что я желал бы видеть. Абсолютно незаинтересованное ни во мне, ни в моих проблемах, ни в моем существовании Я хотел, чтобы меня не замечали. Отвратительно ощущать себя беспомощным, не способным даже самостоятельно встать на ноги, чтобы пойти в туалет, терзаться муками физическими и душевными. Ни на миг меня не отпускало чувство вины и утраты. Я знал, что ничего вернуть нельзя, и дальнейшая жизнь казалась бессмысленной. После всего произошедшего она не могла быть такой же безоблачной, какой представлялась мне раньше.

Примо находился тут же, в комнате, наблюдая за перевязкой. В очередной раз я подумал, как странно видеть его здесь. Казалось, Манетта ни на шаг не отходит от меня, и это вызывало легкое удивление. Сомнительно, что дон Джанфранко разрешил свободное посещение, особенно для такого низкопоставленного человека в их иерархии, как Примо.

— Не вздумайте курить, — строго поглядев на Примо, заметил доктор Риверс.

С перевязкой было покончено, Джоэль ещё раз молча осмотрел меня и вышел из комнаты, прихватив грязные бинты и инструменты. Я молчал: мне было всё равно. Я устал. Устал бежать, вырывая у смерти ещё немного жизни, покатившейся под откос, бороться… Дно, о котором я только думал, приехав в Америку и оглядываясь вокруг, но которое не воспринимал как что-то, относящееся ко мне, теперь оказалось у меня за спиной. Да, Примо спас мне жизнь, но легче почему-то не становилось. Я снова откупился, снова выиграл, но кто знает, не придется ли мне когда-нибудь платить по счетам так же, как платил сейчас Сэм?

— Всё думаешь?

Я снова не отозвался. Почти лишенный сил, оглушенный недавним покушением и успокоительным, я разглядывал потолок. Шприц, который принес с собой Сэм, оказался действительно пуст. Идеальное убийство, не оставляющее следов. Всего несколько грамм воздуха в крови — этого достаточно для быстрой смерти. Осмотрев меня, Джоэль сдержанно похвалил Примо: не вцепись тот в Сэма, смерть наступила бы в течении нескольких минут.

Манетта и не думал подчиняться приказу Риверса: достав из кармана кривую черную сигаретку, Примо закурил, сделал глубокую затяжку и старательно помахал рукой, разгоняя дым. Я невольно принюхался и слабо усмехнулся. Манетта мог придумать какой угодно безумный план, но именно ему я был обязан жизнью, и как ни старался, не мог заставить себя злиться на взбалмошного итальянца.

А ещё я хотел знать, что сделают с Сэмом. Нет, это не было жадным желанием упиться местью — мне стало интересно, как поступают с предателем в таких случаях. А в том, что дон Медичи убедился в его вине, у меня не оставалось сомнений. Медичи знал про меня всё, и мог узнать ещё больше — от рождения до предполагаемой смерти. В моей биографии до сегодняшнего дня не было фактов, которые требовалось бы скрыть; информацию о Грозном из Одессы для таких, как он, получить оказалось наверняка несложно. Кроме того, оставался Энцо. Энцо знал все версии Сэма, он находился рядом с Вителли от начала и до конца, и мог сказать, как всё было на самом деле. Я мог думать о главе Семьи как угодно, но в его проницательности я не сомневался. В любом случае, я не мог, да и не стал бы, оспаривать его решения.

— Жалеешь?

Примо грузно опустился на край моей постели, матрас ощутимо просел под нашим двойным весом, а у меня защекотало в носу от дыма. Примо, на мою удачу, отличался легким нравом и удивительным для него тактом, чтобы сообразить, что мне сейчас будет легче слушать, чем говорить.

— Сэм болван, — стряхивая пепел в ладонь, грубо сказал Манетта. — Не умеет думать. Слишком горячий.

Я не удержался от усмешки. Примо дал бы фору и Сэму и обоим охранникам, так что заявление о горячности Сэма на миг выбило меня из депрессивной апатии. От Маннеты это не укрылось, и он охотно пояснил:

— Реши Сэм расправиться с тобой сам, семья бы одобрила его действия. Когда убирают препятствие привычными методами, это нормально. Ты был для него сущей занозой в заднице. Кроме того, после вашей стычки в ресторане он понял, что такого соперника, как ты, в одиночку ему не одолеть. Но он упустил удобный момент. Сэму следовало выждать, убрать тебя, а потом постараться убедить Джино в собственной невиновности. Понимаешь, — Примо сильно затянулся, так, что сигаретка на миг ярко пыхнула огоньком, — никто не стал бы искать одного русского, случайно сунувшего нос не в свои дела.

Это я прекрасно понимал. Манетта был прав — в чужой стране, где миллионы иммигрантов, я остался бы ещё одним нераскрытым делом без всяких шансов на оправдание собственного имени. И всё же мне стало неприятно. Обидеть могут только те, кому начинаешь доверять, чье мнение начинаешь уважать. Возможно, если бы я услышал эти слова от кого-то другого, не от Примо, к которому успел привязаться, я чувствовал бы себя менее паршиво.

— Вместо того, чтобы подумать, — продолжал Примо, — этот недоумок запаниковал. Ты сидел под крылышком у Вителли, время работало против нашего маленького предателя. Тик-так, тик-так… Сэмми решил сделать грязную работу руками Спрута. — Манетта затянулся, едва не обжигая себе губы окурком. — Курта в Нью-Йорке только терпели; он успел заручиться поддержкой одной из семей. Твой вопрос давно уладили, так что Спрут, при должной сноровке, мог вытворять всё, что пожелает. Сэму просто не хватило опыта и уверенности.

Манетта замолчал; мне показалось, что он задумался, и я решил окликнуть его.

— Охранники…

— Личная охрана Медичи, — широко улыбнулся Примо. — Я попросил их остаться. Считай, тебе повезло, Олег: старик не слышал и четверти из того, что ты пытался нам рассказать, пока Джоэль штопал тебя, точно рождественскую индейку.

Я вспыхнул. Выходит, Медичи не слышал меня. Но я должен был сказать ему. Сказать, что безумно, невозможно сожалею о том, что мы с Вителли когда-либо пересеклись. Если бы не я, если бы не все эти события, если бы не больное сердце…

Уперев дрожащий локоть в постель, я приподнялся. Знакомая боль в позвоночнике заставила вздрогнуть, я невольно закусил губу, чтобы не застонать.

— Лежи, — всполошился Манетта, пытаясь удержать меня за плечи.

— Я должен поговорить… с Медичи…

Манетта заметно напрягся. Живые черные глаза уклонились от моего жадного, ищущего взгляда, словно итальянец пытался оттянуть неизбежный момент.

— Олег, ложись, — мягко сказал Примо. — Успокойся.

— Я…

— Знаю, — непривычно покорно согласился Манетта; от грубоватой, приятельской интонации не осталось и следа, и я невольно насторожился.

Я позволил уложить себя обратно, но как бы ни был я изможден, одна мысль всё не давала мне покоя, пока я слушал Манетту.

— Энцо позвонил Папе Палермо, — сцепив руки в замок, заговорил Примо. — Мы приехали почти сразу. Ты лежал в луже собственной крови, бредил что-то о предательстве. Папа вытряс из Энцо всё, что тот знал, прежде чем приехал босс, а я узнал от тебя конец истории. Джоэль дал тебе немного химии, чтобы ты не чувствовал боли. Новомодная штучка, бьет по мозгам, но быстро выветривается. А чего только не говорит человек, отходя от наркоза. Было не так легко разобрать, ты путал английский с русским. Я слушал. Прости, — помолчав немного, добавил Манетта. — Нельзя действовать, не зная наверняка, с какими картами начинаешь партию.

Гнев вспыхнул во мне внезапно, но так же быстро и погас. Я хотел считать Примо другом, и было больно осознавать, что я для него оказался только приманкой в ловко раскинутых сетях.

— Ты хорошо всё спланировал, — с трудом проговорил я.

Манетта не обиделся; немного откинувшись назад, он посмотрел на меня, прищурив глаза.

— Со стариком тебе нельзя сейчас разговаривать, — заметил Примо. — Он любил Вителли.

— Знаю. Они были друзьями. Джино рассказывал…

— Вот как? — Печально усмехнулся Манетта. — Рассказывал, как босс спас ему жизнь? Как они начинали, и что для Джино не было друга ближе, чем наш старик?

Джино рассказал мне не так много, но обо всём этом я мог догадаться и сам. Я не знал прежнего Вителли, но навсегда запомнил Джино, протянувшего мне руку, когда я больше всего нуждался в помощи.

— Босс не станет с тобой говорить. И никто из нас не станет говорить с ним о тебе, пока Джино не будет похоронен.

Манетта запнулся, и мне вдруг стало его жалко.

— Почему ты?

Всё-таки я задал правильный вопрос. Примо внимательно посмотрел мне в глаза.

— Почему именно ты? — повторил я.

Смутные обрывки воспоминаний и факты начали складываться в цельный кусок мозаики. В каждой её части присутствие Манетты, парня из итальянского ресторанчика, теперь выглядело для меня ещё более странным, чем когда-либо. Нет, я вовсе не подозревал Примо. Я знал о его действиях и их последствиях, но не понимал, почему Манетте, как Юпитеру, позволено всё, что не дозволено быку.

Примо находился рядом со мной в операционной. Примо выслушал меня, уберег, насколько смог, от гнева Медичи. Примо, наконец, рискнул и расставил силки для Сэма, спасая мою жизнь, и рискуя навлечь на себя гнев Джанфранко.

— Маленькая привилегия кровного родства, — не стал томить меня итальянец. — Мы не часто общались в последнее время. Я всё ещё не заслужил его доверия.

Я ничего не понял, но Примо продолжил сам, не дожидаясь вопросов, ставящих людей в неловкое положение.

Подняв перед собой изувеченную руку, Манетта чуть помахал ею, невесело осматривая оставшиеся три пальца.

— Я сам виноват, — просто сказал он, — из-за моей невнимательности могли погибнуть люди. Крёстный отстранил меня от дел. Сказал, буду работать у Палермо, пока не научусь терпению. Пока не стану думать о других, как о самом себе. Мне едва исполнилось двадцать три, когда я начал у Папы. Сейчас мне двадцать пять, — Примо нервно провел рукой по волосам, — но я никогда не стану оспаривать решение крестного. Босс жесткий человек, но он всегда поступает правильно.

Я промолчал.

— Basta, — поднялся с кровати Примо. — Довольно на сегодня разговоров. Спи, дела решим завтра. Ну и кашу ты заварил, приятель, — вымученно улыбнулся Примо. — И умудрился выжить. Но я тебе обещаю, мы что-нибудь придумаем. Обязательно придумаем.

— Примо, — окликнул его я.

Манетта обернулся.

— Спасибо.

Мы посмотрели друг другу в глаза. Примо первым отвел взгляд, отрешенно кивнул и вышел из комнаты.

…Выздоровление проходило медленно и мучительно. Я раньше не подозревал, что в моем теле столько мест, которые могут причинять самую неудобную, отвратительную боль. Первые несколько дней я по-прежнему не мог встать без посторонней помощи и чувствовал сильнейшую апатию ко всему окружающему. Положение скрашивал только Примо. У него почти получилось разговорить меня, но я был благодарен за одно только его присутствие. От него я узнал, что с Ником всё в порядке, в свете происходящих событий о нем на время забыли. Я по-настоящему переживал за Ремизова — бывший десантник с криминальным прошлым мог вызывать подозрения. Манетта, как мог, успокаивал меня. В конце концов, Ремизов не успел увидеть ничего такого, что стоило скрывать, и почти постоянно сидел на квартире, которую снимал у знакомого Вителли. Всё же я сомневался, что Нику сделают скидку за хорошее поведение.

Так прошло несколько дней. В один из них Примо мельком упомянул, что прошли похороны. Так тихо и незаметно ушли последние воспоминания о человеке, который сделал здесь, в Америке, так много для меня.

На следующий день я проснулся с твердым желанием встать на ноги. Я поднялся сам, без посторонней помощи, и понял, что способен на большее. С того самого дня я начал приучать свой организм к новому режиму. Я прекрасно осознавал, что больше не буду таким же сильным, как раньше. Если какой-либо орган повредить, он уже никогда не будет служить так же, как прежде. Мне требовалось найти другие способы самозащиты, возможно, выработать другой стиль поведения. Я был слишком уверен в своей физической выносливости, чтобы бояться врагов, и часто вел себя самоуверенно, отвечая на каждый вызов. Я больше не мог себе доверять. Раз мне суждено жить дальше, я должен набраться сил и найти им другой выход.

Мне понадобилось почти две недели, чтобы привыкнуть к жизни в новом теле. Множественные повреждения позвоночника требовали особого ухода, ожоги прошли, практически не оставив следов, перевязка занимала всё меньше времени, и стандартные ежедневные процедуры я мог делать теперь сам. Говорить, впрочем, по-прежнему не хотелось, но однажды я сам начал разговор.

Я понимал, что скоро обо мне вспомнят, и у меня оставалось ещё одно желание перед тем, что уготовила судьба.

— Примо, — сказал я, когда Манетта в очередной раз появился у Риверса, — я хочу увидеть Джино.

Он бросил на меня задумчивый взгляд, точно прикидывая, как отговорить меня от опасной затеи.

— Примо, — попросил я, — пожалуйста.

…Манетта сделал всё как нельзя лучше. Он подгадал момент, когда Риверса не было дома, и в буквальном смысле выкрал меня. Не забыл и об одежде, притащив джинсы и свитер. Куртка оказалась в самый раз, и я мысленно вздохнул — в прошлый раз вещи Примо поджимали в плечах.

Охраны в доме не было. Вряд ли мне доверяли, но, очевидно, понимали, что бежать мне попросту некуда. На всякий случай мы вышли через черный вход, чтобы не светиться перед соседями, и, обогнув особняк Риверса, вышли на соседнюю улицу.

Кладбище Маунт Хеброн находилось в Квинсе. Манетта вел машину, я сидел рядом, безразлично разглядывая пролетающие за стеклом кварталы. Меня ничто больше не удерживало в Америке: со смертью Вителли ко мне вернулось то самое ощущение гадливости, которое охватило меня в первые дни жизни здесь, и отпустило по мере привыкания. Я был слабым и беспомощным на чужой земле. Моей жизнью здесь распоряжались другие. Манетта не захотел говорить о крестном, а я не спрашивал.

За окном промелькнула зелень Гринвудского кладбища. Мне показалось, будто я узнал место. Здесь Джино сбросил нас с Ником с трассы тяжеловесным «доджем». Мне казалось, будто с тех пор прошел целый год, целая пропасть дней. Никому не позволено вернуться в прошлое и что-то изменить. Да и что бы я изменил, случись такая возможность? Мы выбираем свое будущее, но и прошлое остается с нами до тех пор, пока мы живы, и не отпускает после смерти.

Плотный зеленый кустарник и железная ограда кладбища остались позади, машина свернула на другую улицу. Через четверть часа мы оказались перед воротами Маунт Хеброн.

Примо оставил машину у парковки, дальше мы пошли пешком. Американские кладбища я видел только в фильмах. Ровные линии одинаковых серых надгробий уходили вдаль, насколько хватало глаз, отчего чистое поле кладбища казалось размеченным на длинные сектора. Ни оград, ни цветов, только короткая пожухлая трава под ногами, и ряды маленьких камней с выбитыми на них именами.

Совсем не так, как у нас, когда каждому почившему воздаются последние уважение и любовь со стороны родных и близких. Надгробия в цветах и венках, деревья и кустарники в сказочном цветении на проводах; распятия и свежеокрашенные оградки — здесь не было и тени той заботы, которую у нас оказывали усопшим. Хотя возможно, я просто привык к нашим традициям настолько, что, глядя на чужие, не признавал их.

— Джино не хотел, чтобы его хоронили в склепе, — Манетта смахнул несколько сухих листьев с надгробия, плотнее запахнул куртку на груди и повел плечами, точно от озноба. — Я буду рядом, — негромко, словно извиняясь, проговорил Примо. — Вернусь к машине.

В знак благодарности я сжал руку Манетты чуть повыше локтя. Мы мало говорили в дороге, и сейчас не нуждались в словах. Примо кивнул и исчез. Тревога омрачала его лицо, но, погруженный в собственные мысли, я не придавал этому значения. Я думал о прошлом, вспоминал Вителли, и заново переживал все отвратительные, болезненные моменты своей жизни.

Я присел у надгробия, ничем не отличавшегося от череды безликих камней, перекрестился, и поцеловал холодный мрамор так, как было принято у нас. В сознании вспыхнул образ Джино, его отцовские объятия, и наше прощание у ресторана, в тот день, когда меня выгнал Медичи. Мы не должны были встретиться снова. Если бы этого не произошло, кто знает, может, Вителли остался жить. Как же сильно он привязался ко мне, если переживаний за меня, человека из ниоткуда, хватило, чтобы остановить его сердце навсегда.

Я сглотнул, прикрывая глаза, положил ладонь на надгробие и сжал пальцы. Я видел перед собой лицо старого итальянца, его усмешку, прищуренные глаза. Всё должно было идти по-другому. Виноват никто, и все сразу. Я знал только одно средство помощи усопшим, и молился со всей страстью, на которую был способен. Я перемежал слова молитвы с обращениями к Джино, путал русский и английский, шептал всё то, что не мог и не успел сказать в машине, пока Вителли был ещё жив.

После невыразимой скорби, которую испытывают только те, кто остался, на душе стало пусто и спокойно. Не знаю, сколько я так просидел. Камень под моей ладонью стал теплым, а я не двигался с места.

Чувство, будто я не один, пришло внезапно. Я не слышал посторонних звуков или голосов, не появилось и пресловутого ощущения, словно тебе в затылок давит пристальный взгляд — просто я вдруг понял, что у могилы Вителли сижу не один.

Я открыл глаза и обернулся.

Должно быть, Манетта бежал, чтобы предупредить меня. Рядом с ним я увидел двух крупных широкоплечих мужчин в плащах. Бледный, запыхавшийся Примо стоял немного позади них, расширившимися глазами глядя на меня. Ещё двое в одинаковых, расстегнутых на груди плащах, замерли между надгробиями, рассматривая уходящие вдаль ряды могил.

Рядом со мной стоял Джанфранко Медичи.

Я видел носки его начищенных до блеска туфель и строгий темный костюм под расстегнутым дорогим пальто, и медленно поднялся, чтобы не сидеть перед ним на корточках.

Примо нервно огляделся, решительно протиснулся между телохранителями, и подошел к крестному. Я видел, что ему не по себе, но он продолжал стоять, глядя перед собой.

— Signor…

— Вернись в машину, Примо.

Я уже забыл, как звучал голос Медичи, но не забыл ощущение опасности, исходящее от этого человека. Примо лучше меня знал дона Джанфранко, и то, с каким трудом ему удалось удержаться на месте, вызвало у меня невольное восхищение. Манетта снова рисковал ради меня, а я ничем не мог ему помочь. Я мог только сочувствовать: сам я дона Медичи уже не боялся, а наша случайная встреча лишь ускорила развязку. Я только не хотел, чтобы Манетта пострадал, но мне не дали вставить и слова в защиту молодого итальянца.

Медичи повернулся к крестнику.

— Вернись в машину, — спокойно повторил Джанфранко. — Фрэнк и Луис, — Медичи сделал знак охране, — проводят тебя.

Примо сник. Я видел: будь его воля, он бы послал к дьяволу Фрэнка, Луиса, и обоих безымянных охранников, наградивших нашу маленькую группу подозрительно цепкими взглядами. С доном, как когда-то упоминал Примо, не спорили.

Я остался наедине с Медичи. Один на один, как в кабинете, и, как и прежде, не испытывая ни страха перед ним, ни трепета — только бесконечное внимание, поскольку с такими людьми нельзя себя вести ни неуважительно, ни заискивающе.

— Твоё место дома, — не глядя на меня, заметил Медичи. — Зачем ты приехал?

Я не сразу нашелся, что ответить. Вначале хотелось даже переспросить, какой дом он имел в виду — доктора Риверса или тот, далекий, после разлуки с которым прошла целая вечность. Я приехал в Америку без всяких видов на приключения, с одной только надеждой заработать и посмотреть мир. Говорить Медичи, что я обычный турист, означало покривить душой. Разве мог я себя так называть после всего, что произошло?

— Я задаю себе тот же вопрос, сеньор Медичи.

— Жалеешь?

— У меня есть для этого все основания.

Между каждым вопросом и ответом проходило не меньше секунды: дон Джанфранко не торопился с вопросами, я продумывал ответы.

На этот раз молчали дольше. Поскольку Медичи не смотрел на меня, я последовал его примеру и перевел взгляд на надгробие.

— Джино прожил лишние несколько минут только для того, чтобы обезопасить тебя, — проронил наконец Медичи. — Передать мне послание. Он никогда не оставлял незаконченных дел.

— Вы сильно меня ненавидите? — помолчав, спросил я.

Казалось, мужчина удивился. Он даже посмотрел на меня — я видел это боковым зрением — и едва заметно усмехнулся.

— Я был зол, — ответил он. — Не только на тебя.

Медичи помолчал ещё секунду, и я внезапно понял, что всё, что говорили про этого человека — правда. Страшный, бескомпромиссный человек. И, наверное, самый верный друг из возможных. Вот только я не хотел бы иметь такого патрона, как он.

— Теперь я понимаю Джино лучше. Но он умер, последнюю волю я исполнил, всё уже в прошлом. Осталось расставить последние точки.

— Что с Сэмом? — спросил я.

— Сэма пришлось наказать, — Медичи по-прежнему не отрывал взгляда от надгробия, но я не выдержал и посмотрел на него. Меня интересовала судьба предателя. — Из-за его глупости пострадала семья. Ему некого винить.

Ответ дона Джанфранко показался мне размытым, но мне хватило выражения его лица, чтобы понять: Сэм мертв. Так должно быть, чтобы у других не осталось сомнений в том, что ждет предателей. Семья Медичи должна оставаться сильной.

— Он мертв, — зачем-то проронил я.

— Ты тоже, — отозвался дон Медичи, и впервые за весь разговор посмотрел мне в глаза. Я не знаю, что он ожидал увидеть там, и чего не ожидал, но, надеюсь, я его не разочаровал. — Тебя тихо убрали, от трупа избавились. Твое настоящее имя никому неизвестно, а в Америке много пропадающих без вести иммигрантов.

Я продолжал смотреть на Медичи, не до конца понимая, что он имеет в виду.

— Но ведь я жив, — негромко заметил я. — Как вы всё это сделали?

— Слухи — лучшая машина. Тем более, если они исходят от проверенных людей.

Сеньор Медичи определенно обладал талантом отвлекать людей от всех насущных проблем, и создавать им новые, по сравнению с которыми прежние казались смешными. Я тоже на время забыл о своих.

— А Николай? — внезапно вспомнил я. — Николай Ремизов, он спас мне жизнь. Вы позволите ему уйти?

— Что мне его жизнь?

— Если вам действительно всё равно, тогда позвольте ему уйти со мной, — заметил я.

Дон Джанфранко снова усмехнулся.

— Он этого не заслужил.

— Но ведь он вам ничего не сделал, — не поверил я.

— Твой друг далеко не чист, на него пали подозрения, и в отношении мистера Ремизова я не связан никакими обязательствами.

— И это всё? — поразился я.

Дон Медичи едва заметно качнул головой. Я замер напротив него; ужас сковал сердце при мысли, что Ник может пострадать из-за меня. Так не должно быть!

— У нас людей за такое не убивают!

— У нас тоже, — кивнул Медичи. — Им дают шанс сделать это самим.

Я замолчал, опустив голову. Я был обязан Николаю жизнью, и, не задумываясь, отдал бы ему долг. Когда я заметил, что дон Джанфранко изучает меня, то поднял глаза, встречаясь с ним взглядом.

— Ты не спросил, что будет с тобой, — негромко подсказал он.

— Что будет со мной? — послушно откликнулся я.

— Уезжай прямо сегодня. Чем быстрее ты покинешь Америку, тем лучше. Преследовать тебя не будут в память о Джино, но в другой раз, если ты вдруг окажешься здесь, я не могу ручаться за твою жизнь.

Я промолчал. Ветер трепал полы плаща Медичи, холодил моё лицо. Я смотрел на могилу того, кто стал здесь, в Америке, моим отцом. Я прощался с ним. Я был виноват перед ним. И по-своему я любил его.

— А Ник?

Дон ответил не сразу.

— Убирайтесь отсюда оба, — медленно проговорил он. — И хорошо запомните, что у нас длинные руки.

Я посмотрел в его лицо, по-прежнему бесстрастное, лишенное всяких эмоций. Я вдруг почувствовал, что лишний здесь. Медичи приехал сюда не ради меня; наша встреча оказалась случайной.

— Прощайте, сеньор Медичи.

Я сделал один шаг и обернулся.

— Простите меня, если сможете.

Потом развернулся и направился вниз по тропе.

Глава 9

Не знаете ли, что тела ваши суть храм живущего в вас Святого Духа, Которого имеете вы от Бога, и вы не свои? Ибо вы куплены дорогою ценою. Посему прославляйте Бога и в телах ваших и в душах ваших, которые суть Божии.

(1 Кор. 6:19–20).

Я прислонился к стене, позволяя Ремизову занять единственное свободное кресло в этом углу зала. Сидеть мне не хотелось; кроме того, Риверс предупреждал, что мне нужно стараться пребывать в строго вертикальном или горизонтальном положении — из-за поврежденного позвоночника.

С Примо мы попрощались у входа. Манетта был единственным, кто провожал нас в аэропорт, и отсутствие эскорта радовало: мы могли сказать друг другу всё то, что не смогли бы при посторонних. Мы прощались навсегда, и, даже если кто-то из нас сожалел, никто не решился произнести это вслух.

Я прощался с трудом. Я успел привязаться к Манетте, и, мог бы поклясться, Примо чувствовал то же самое. В других обстоятельствах, уверен, мы бы обязательно остались друзьями. Наверное, поэтому расставание получилось слегка натянутым; говорить лишнее не хотелось никому. Всё было уже сказано дома и в машине. Жаль, что так всё получилось. Жаль, что наша дружба закончилась именно так, и жаль, что никому из нас не дали второго шанса.

Вокруг бесцельно ходили люди, пытаясь сократить время до посадки. Некоторые из них подходили к киоску с прессой, выбирали яркие издания в глянцевых обложках, и довольные уходили прочь, обратно к своим креслам. Обычно такие журналы просматривались целиком ещё до начала посадки.

— Ты обязательно вернешься, — услышал я звуки родной речи возле киоска. — Все возвращаются.

Я чуть провернул голову, бросая взгляд на соотечественницу. Женщине было за сорок, отсутствие косметики на лице, короткая стрижка и мешковатая одежда сильно портили и без того несвежую внешность. Двигалась и говорила она с показательной уверенностью, запустив обе руки в карманы необъятных брюк. Стоявшая рядом с ней молоденькая девушка слушала внимательно, успевая, однако, просматривать витрины с манящими журналами, и иногда кивала, слегка заторможено, поддерживая видимость беседы.

— Если бы не необходимость разобраться с наследством, ни за что бы туда не вернулась, — брезгливо говорила женщина, оглядывая витрины. — Да ты и сама увидишь разницу! Ты гостила у меня только пару недель, Юленька, но наверняка смогла сравнить, правда? Уровень жизни, уровень жизни! Да о чем ты говоришь! — Всё больше накручивала себя тетка, хотя эмоциональной реакции от Юленьки, кроме однообразных кивков, не следовало. — Все эти мифические идеалы, которые нам вбивали в детстве, весь этот допотопный советский быт, никакой свободы для человека с амбициями, где это всё сейчас? А они, — женщина снова поморщилась, точно воспоминания о соотечественниках доставляло ей физический дискомфорт, — только и умеют блеять, как стадо, о каких-то духовных ценностях! Где они, я тебя спрашиваю, где они были, когда я нуждалась в деньгах? Так тупо — а они за это держатся! Мне противно, Юленька, даже думать о том, как я жила раньше. Как в болоте! А они его хвалят, потому что, видите ли, оно им родное. Пора смотреть на всё по-новому! Я могу теперь позволить себе всё, что хочу, я живу сытой, уверенной жизнью, свободна предрассудков! Родина там, где хорошо живется, — убежденно твердила бывшая славянка, — я ни о чем не жалею!

Юленька выбрала журнал кроссвордов, с интересом просматривая английский текст. Женщина, выговорившись, тоже повернулась к киоску.

— Ты что купила? Кроссворды? А мне хочется чего-то будоражащего, скандального. У меня в последнее время депрессия, хочется себя встряхнуть, устроить эмоциональный взрыв. Психолог говорит, не нужно увлекаться антидепрессантами, но у меня в душе такая пустота после всего этого… хочется чем-то её заполнить. Смотри, Юленька! Свежие звездные сплетни! Как раз то, что нужно!

Яркое издание тотчас оказалось в руках у женщины. Продолжая что-то рассказывать индифферентной Юленьке, та увлекла её за собой, и я вздохнул с некоторой долей облегчения.

— Эх, Родина, — негромко пропел Николай. — Еду я на Родину… Пусть кричат: «уродина!», а она нам нравится… спящая красавица! К сволочи доверчива…

Николай скосил на меня зеленые глаза и усмехнулся: выходит, он тоже слушал. Я грустно улыбнулся. Не знаю, о чем думал Ремизов, но мой гнев, против ожиданий, испарился, стоило мне услышать про пустоту в душе. Зато жизнь у неё сытая! Как страшно это прозвучало, но ещё страшнее, что она этого не заметила. Наверное, такие, как она, самые опасные наши враги. Ведающие или не ведающие, что творят…

— Скоро посадка, — бросил Ник, следя за бегущей строкой на экране. — Нам пора.

…Я был очень умным, когда летел в США. Всем известно — чтобы увидеть гору, от неё нужно отойти. Приблизившись, многое упускаешь из виду, многое сознательно не замечаешь, и ещё больше прощаешь… становясь бесконечно малой частью этого великого, растворяясь в нем и подчиняясь ему. Где-то я читал, что честь в том, чтобы бороться с тем, что ненавидишь. Честь в том, чтобы знать: станешь бить систему, попадешь в себя. Поступаться меньшим ради большего или большим ради малого — неважно, всё равно не разберешь вовремя, что есть где.

Чаще получается так, как со мной — я не смог ни сломать систему, ни хотя бы её пошатнуть, ни даже заставить её обратить на себя внимание. Я не мог победить, не мог сыграть вничью, не мог даже выйти из игры. У меня оставалось два пути — стать частью сети или попытаться сбежать. Я выбрал второе, хотя заранее знал, что сеть окутала собой весь мир. Где-то паутина была тонкой, где-то — толстой и густой, но она была повсюду. Если бы только хватило сил порвать её…

Как это оказалось бы трогательно и до отвращения наивно — рассказывать родным свои приключения в Америке так, чтобы никому не захотелось повторить мой подвиг. Кажется, я так и намеревался сделать, ступив на чужую землю. Сделайте скидку на возраст: я не воспринимал ни своё путешествие, ни свою жизнь всерьёз. Мы часто думаем, говорим и поступаем глупо, но мне хватило одного раза, чтобы понять. Я не расскажу ни слова о моем пребывании здесь, как не рассказывают ночные кошмары людям, в опасении, что те сбудутся.

Я понял ещё кое-что. Нет такого народа — американцы. Есть англичане, итальянцы, испанцы, кубинцы, немцы, русские, наконец. Не существует народа американского, нет у них общего корня. Американец — это тот, кто забыл о том, к какому народу принадлежит. Это все те, которые поверили внушению, будто можно быть счастливыми и без того, чтобы помнить, кто ты есть. Это те, кто поменял сытое тело на пустую душу.

Американцы — обманутая нация. Их заставили поверить, что можно забыть свой язык, родину, традиции, веру, в конце концов, — забыть без всяких последствий. Жить сегодняшним днем. Но это большой обман. Нельзя брать и не отдавать. Нельзя потребительски относиться к жизни. Нельзя не верить. Нельзя оставлять своим детям в наследие испорченный наркотиками и беспорядочными связями генофонд, культ тела, высмеивание духа, болезни, порножурналы, злые мультфильмы, жестокие правила выживания, и никакой надежды на светлое будущее.

Нельзя сдаваться. Нельзя забывать о том, кто ты есть. Проходит всё, даже посмертная слава, но в своих детях человек заново проживает жизнь. И нужно обеспечить потомкам достойный мир, который примет их, и будет к ним чуть милосерднее, чем был к нам…

Мне повезло. Я хорошо осознаю это и очень благодарен. Будь я чуть слабее или менее удачлив — я бы остался там, с ними, в качестве жертвы или палача. У меня возникло странное чувство — я ощущал себя другим человеком. Ушли желторотая наивность и юношеское самомнение, сгладился бескомпромиссный максимализм, из памяти стерлось гадливое отвращение черных воспоминаний, появилась спокойная уверенность в себе — то, чего мне не хватало с детства. Я замечал теперь намного больше, чем раньше, и был готов ко всему. Мне ещё подумалось, что одно и то же место, наполненное событиями, неодинаково действует на разных людей.

Я прошел испытание, но знаю, что в этом нет моей заслуги. И за это я был тоже благодарен.

Эпилог

— Постарайся выспаться, любимый! — посоветовала супруга, звонко чмокнув меня в нос.

— А мы пойдем играть вечером в футбол, па? — дернул меня за рукав Иван.

Я был против, чтобы сына назвали Иваном. С моей фамилией бедного ребенка ждала весёлая жизнь! Но Лада хотела назвать его в честь своего отца, и я смирился. Ну и потом… когда-то человек по имени Джон говорил, что мечтает о том, чтобы кто-то назвал ребенка в его честь. Почему-то при регистрации первенца я вспомнил о нем, хотя, казалось, напрочь забыл события прошлых лет.

— Папа устал, — заметил проницательный младшенький, Святослав. — Он спать хочет!

Лада пригладила волосы, провела кисточкой с румянами по щекам, и улыбнулась мне. Обменяться поцелуем мы не успели: уставшая ждать маму Василиса угрожающе захныкала.

— Я позвоню от родителей, — пообещала Лада, и моя обожаемая семья с шумом выкатилась на улицу.

Я проводил их взглядом из окна — с пятого этажа мои малыши казались совсем крошечными — увидел, как семейство Грозных садится в маршрутку, и со спокойной душой улегся спать. Последние годы выдались нелегкими: я похоронил родителей, прошел курс лечения, зарабатывал, как мог: рождение вначале Ванюхи, а потом двух близнецов, Тоши и Василисы, принесли вместе с огромной радостью большие финансовые сложности. Но слава Богу, жизнь начала налаживаться. Вот и сегодня выдался редкий выходной: Лада решила оставить малышей у своих родителей, чтобы мы смогли провести вместе хотя бы пару дней.

С этой блаженной мыслью я и закрыл глаза.

Дверной звонок требовательно тренькнул несколько раз, вырывая меня из полусна. Я подскочил. Мы никого сегодня не ждали, и я подумал, что это мне только приснилось, как трель повторилась. На этот раз ясно указывая на нетерпеливость человека за порогом. Простонав, я поднялся с дивана, и недовольно поплелся открывать.

Долговязый брюнет, похоже, только и ждал, пока распахнется дверь.

— Олег!

Признаться, я невольно отступил, оглушенный и обескураженный радостным приветствием незнакомца. Не теряя времени, тот схватил обеими руками мою кисть, и энергично затряс. Половину лица скрывали упавшие на лицо волосы и огромные солнцезащитные очки, непривычно смотрящиеся в наших широтах в середине октября. Осень у нас наступала рано, с дождями и холодным ветром.

— Простите? — нахмурился я, решительно потянув ладонь из цепкого капкана пальцев незнакомца.

Тот не отпускал. Наоборот, хватка стала ещё сильнее, а улыбка — шире.

— Мамма миа! — Воскликнул мужчина на английском, делая шаг вслед за моей безуспешно выдирающейся рукой. — Русский, ты меня совсем не помнишь?

Всё ещё не до конца веря собственным глазам, я опустил взгляд на наши тесно переплетенные пальцы. Потом перевернул ладонь гостя и уставился на его кисть. Я хорошо помнил эту изувеченную руку. На ней не хватало двух пальцев, потому что пистолет разорвало, и…

— Это я, — не выдержал мужчина, выдергивая правую руку из моих вспотевших ладоней. — Примо!

Я издал сдавленный звук, в то время как Манетта, чертов живучий итальяшка, облапил меня, хлопая по спине и осыпая сразу десятком вопросов. Здесь, столько лет спустя, человек из прошлого, в лабиринте спальных микрорайонов Одессы! Это не могло быть правдой просто потому, что… такие встречи и такие гости не бывают случайными.

На душе сразу стало тоскливо.

— Примо!

— Мадонна, он вспомнил! — прослезился Примо, с улыбкой глядя в моё ошарашенное лицо…

Оглавление

Часть 1. Империя. Город ветров

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

Часть 2. Город Жёлтого Дьявола

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg