«Глиф»

Антон ФАРБ ГЛИФ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. КАК СКУЧНО ЖИТЬ В ПРОВИНЦИИ

1

С приходом весны с дорог сошел снег, а вместе со снегом сошел и асфальт. Трасса от Киева была еще ничего, но после Коростышева затрясло так, что даже кино смотреть стало невозможно. Ника закрыла ноутбук, вытащила наушники, смотала провод и наощупь запихнула все это в сумку «Нэшнл Джиогрэфик», пристроенную между коленей. Сериал, который залил ей на ноут Олежка, оказался средней паршивости клоном «Икс-файлов», и держался на одной только актерской игре.

На подъезде к Житомиру маршрутка запрыгала на колдобинах совсем уж невыносимо; вдобавок, водитель начал вилять, объезжая ямы и выбоины, отчего потрепанный «Спринтер» закачало из стороны в сторону. Тьма за окном сменилась чередой ярких заправок и кафешек. Ника закрыла глаза и не открывала их до тех пор, пока маршрутка не качнулась резко вперед, притормаживая, и водитель, включив освещение в салоне, не объявил:

— Автовокзал. Следующая — площадь Победы…

На часах Ники было 23:37, но город, похоже, уже крепко спал. Улицы Житомира были пустынны, пешеходы бродили редкими группками и занимались решением двух вечных проблем — где достать и где распить, а из машин преобладали такси. Это обнадеживало. Как и тот факт, что (вот уж чудо) на улице горели почти все фонари, ярко светились ситилайты и билборды, и возле нового торгового центра мерцали синие гирлянды, намотанные на голые ветви деревьев.

Двенадцать лет назад (а точно двенадцать? — уточнила у себя Ника и ужаснулась: да, точно), когда дед вез ее по ночному Житомиру на своей зеленой «Ниве» в Борисполь, улица Киевская, да и весь Житомир, была погружена в первозданный мрак, и единственным ярким пятном — это Ника помнила четко — была галогенная реклама магазина «Секунда»… C тех пор город изменился, не сильно, правда, но явно в лучшую сторону.

А вот площадь Победы осталась точно такой, как помнила Ника. Обширное, замусоренное пространство с танком на постаменте в самом центре, и дюжиной такси по периметру. Ника выбралась из маршрутки, с наслаждением выпрямив ноги, забрала из багажника чемодан на колесиках, закинула сумку на плечо, глубоко вдохнула свежий ночной воздух и оценивающе взглянула на таксистов. Один из них, стоя на ярко освещенной центральной площади города в компании коллег и случайных прохожих, деловито мочился на переднее колесо собственного автомобиля.

Видимо, был в этом какой-то потаенный смысл, старинный шоферский обычай, но Нику от увиденного передернуло. Обойдя придурка по широкой дуге, Ника прошла мимо гостиницы «Житомир» (все такое же обшарпанное убожество), парочки круглосуточных магазинов (пьяные компании у входа, нащупать в кармане газовый баллончик), в конце квартала уселась в крошечную китайскую машинку и назвала адрес.

Дед жил один в четырехкомнатной квартире на седьмом этаже девятиэтажного дома. Дом этот в свое время считался элитно-престижным, так как построен был по чешскому проекту, что подразумевало большую, в сравнении с обычными советскими, кухню и целых две лоджии. За какие заслуги деду обломилась эта роскошь, Ника не знала. Собиралась спросить, да все время забывала.

Заплеванный лифт с оборванной рекламой на стенках ехать вверх отказался. Местное ноу-хау, вспомнила Ника, лифты на карточках. Придется идти пешком. Сумрак лестничных пролетов (посветить под ноги фонариком), вонь мусоропровода. Громоздкая туша чемодана. Легка одышка к седьмому этажу, легкое же чувство самодовольства. Ну, хоть какая-то польза от трех тренировок в неделю…

Кованая решетка с дверцей на щеколде отгораживала часть лестничной клетки перед дедовой квартирой. Ключ от бронированной входной двери был приклеен изолентой к раме старого велосипеда «Украина», навеки припаркованного в «предбаннике».

В квартире деда было холодно и пусто. Пахло ремонтом. Ника включила свет, перешагнула через скомканное старое одеяло — лежку Пирата, сняла с плеча сумку, поставила чемодан. Раздвижные двери столовой стояли, прислоненные к стене. Люстру тоже демонтировали, и в лучах света, падающих из коридора, виден был частично сорванный паркет-«елочка» и зашитые серыми листами гипсокартона стены. На полу валялись надорванные пыльные мешки, невскрытые еще пачки ламината, рулоны войлока, шпатели разных размеров, кисточки, валики, обрезки штукатурной сетки, ведра со шпаклевкой и прочий строительный хлам.

Дверь напротив, ведущая в студию, была по обыкновению заперта. Дальше по коридору — такую планировку квартиры Олежка называл «распашонка» — был кабинет (направо), спальня (налево) и ванная (прямо). Оставалось только надеяться, что до душа строители еще не добрались.

В спальне на кровати лежала аккуратная стопочка: полотенце большое банное, полотенце маленькое, махровый халат, а сверху записка: «Еда в холодильнике, Пират у Клавдии Петровны (кв.86). Отдыхай!»

Ника бросила сумку возле безупречно застеленного ложа — дед обычно спал на кушетке у себя в кабинете или на диване в студии, ему хватало двух-трех часов сна в сутки — сняла куртку, джемпер, расшнуровала кроссовки и стащила джинсы, сгребла в охапку банные принадлежности и босиком, зажав носки в кулаке, прошлепала в ванную.

Ванную строители почти закончили. Новая плитка была небесно-голубого оттенка, еще не отмытая, с торчащими из швов белыми пластмассовыми крестиками. Белоснежный тюльпан умывальника, стиральная машина с пультом управления как у космического корабля, элегантный в своей фаянсовой простоте унитаз, душевая кабинка с массой кранов, вентилей и форсунок. Однако. Дела у деда, очевидно, пошли на лад…

Носки — в стирку. Забраться в кабинку, задвинуть дверцу. Минуты полторы разбираться в управлении. Еще десять минут простоять под обжигающе горячими струями воды. Вытереться большим полотенцем, развесить его на змеевидной никелированной сушилке. Закутаться в халат, замотать голову полотенцем. Добрести до спальни. Выключить свет. Рухнуть в стылую постель. Залезть под одеяло. Уснуть.

2

Ее разбудил звонок в дверь. Осторожный такой, вежливый, почти робкий «тирлинь-тирлинь», повторенный раза три. Ника села в постели, стащила с головы мокрое полотенце. Вместо прически — какой-то кошмар. Вчера Ника даже не откинула с кровати плюшевое покрывало и, получается, спала под ним и одеялом, отчего ее бросало в жар. Подушка и простынь были влажные, халат пропах потом. Вот уж чего Ника никак не ожидала, что полтора часа в дороге ее так утомят, и она вырубится, даже не раздевшись… Хотя, скорее всего, на нее так расслабляющее подействовала атмосфера родного дома. Ремонт ремонтом, а ведь Ника здесь выросла...

Родители со свадебной фотографии на тумбочке смотрели на нее чуточку насмешливо.

Опять «тирлинь». Уже понастойчивей. Кого ж это там принесло в такую рань?..

Ника вытащила из сумки громадную оранжевую футболку «Пауэрхаус джим», в свое время экспроприированную у Олежки, напялила ее вместо мокрого халата, нашарила под кроватью тапочки.

— Иду! — выкрикнула она, осторожно ступая по коридору. — Минутку!

Выглянув в глазок, Ника увидела и высокого молодого парня со светлыми длинными волосами, собранными в хвостик, и объемным рюкзаком за плечами. На маньяка-убийцу или квартирного вора он не походил, поэтому Ника отперла дверь.

— Здравствуйте, — чуть удивился парень. — А Аркадий Львович дома?

Не парень. Мальчик. Точнее, подросток. Лет пятнадцать, но выглядит старше. Зеленые глаза, серьга в ухе, дорогая косуха, черные джинсы и непременные нынче берцы, тоже, кстати, не из дешевых.

— Нет, — сказала Ника. — Он уехал на пару дней. А что вы хотели?

Пока Ника разглядывала парня, тот, в свою очередь, пялился на ее всклокоченные со сна волосы, мятую футболку и голые ноги.

— Нет-нет, ничего. А когда он приедет?

— Чего не знаю — того не знаю. Что-то передать?

— Передайте, пожалуйста, заходил Роман. Я его ученик. Я вот диск принес, с моим заданием.

— Хорошо, Роман, — Ника приняла диск в бумажном конверте. — Что-то еще?

— Да вроде бы нет, — Роман неуверенно улыбнулся: — До свиданья!

— До свидания, Роман, — очень серьезно попрощалась Ника, закрывая дверь.

Ученик? Дед на старости лет занялся репетиторством? Нику кольнуло странное чувство, больше всего похожее на ревность. Насколько она знала, дед никогда и никого не учил фотографировать. Только ее. И страшно гордился успехами внучки. А теперь вот — Роман… Ладно, к черту. Где там кофе?

Аркадий Львович Загорский любил кофе так, как может его любить только рано овдовевший и пожилой сибарит, вдобавок, еще и проработавший добрый десяток лет на Ближнем Востоке. Сколько Ника себя помнила, дед всегда сам обжаривал зерна, после чего маленькой Никусе вручалась старинная, дореволюционная кофемолка с жутко скрипящей выгнутой ручкой. Потом из недр буфета извлекалась турочка, привезенная то ли из Иордании, то ли из Египта, и начинался сам процесс, к которому Никусю допускали только в качестве зрителя. Кофе, как и плов или шашлык, по убеждению деда, женских рук не терпел…

Но, выйдя на пенсию, заслуженный фотокорреспондент, фотохудожник, фоторепортер, фотомастер, фото-все-что-угодно Загорский, по всей видимости, а) стал гораздо лучше зарабатывать, и б) слегка обленился.

К такому выводу Ника пришла, узрев на кухне вместо привычной турочки и мельницы сияющий хромом и никелем агрегат фирмы «Иннова». Нет, не скромную домашнюю кофеварку, и даже не офисную эспрессо-машину, а именно промышленный агрегат мощностью в двадцать атмосфер, рассчитанный на сотню-другую чашек в день.

— Однако, — буркнула Ника себе под нос.

Кофе нашелся на обычном месте. После включения агрегат задумчиво замигал лампочками, а Ника тем временем отворила холодильник. Еда, в понимании деда, подразумевала три сорта сухой колбасы, кусок твердого сыра с дырками такого размера, будто его расстреливали картечью, чуть подсохший лаваш, десятка полтора яиц, упаковку фарша, уже нарезанные и замаринованные медальоны из телятины в картонных коробках, полкило шампиньонов, всякую разную зелень и — важный штрих — банку любимого внучкой сливового варенья.

С такими запасами Ника могла бы продержаться тут недели две. Впрочем, она искренне надеялась, что так надолго отлучка деда не затянется.

Он позвонил позавчера; не тратя драгоценного времени на обмен пустыми любезностями, сказал, что уезжает на пару дней из Житомира, и, раз уж его драгоценная, любимая, единственная внучка с шилом в попе в данный момент находится в Киеве, то почему бы ей не пожить немного в родной провинции, где она не была хрен знает сколько лет? А заодно Пирата покормишь…

Для Ники это был повод сделать то, что она давно уже хотела, но все время откладывала. День ушел на сборы и перенос всех текущих дел на неопределенный срок; и, судя по свежести зелени в холодильнике, дед уехал самое позднее вчера днем. Они с Никой разминулись на пару часов.

Монстроподобный агрегат неожиданно зарычал, пшикнул паром и выдал Нике порцию двойного эспрессо. Пригубив кофе, Ника вытащила из холодильника упаковку фарша (который оказался собачьим кормом), и отправилась умываться, одеваться и знакомиться с Пиратом.

3

А девка в квартире у Львовича зачетная, оценил Ромчик. Худая, жилистая, но с сиськами, торчащими под футболкой, и длинными стройными ножками. И взлохмаченные черные волосы стрижены не очень коротко, а — средне; вроде бы это называется «каре», Ромке такое нравилось. В общем, девчонка явно была из тех, которые и в лоб могут дать при необходимости, и затрахать тебя до смерти… Трахаться Ромчик в свои шестнадцать еще не пробовал, но был очень подкован теоретически и часто, чтобы не сказать — постоянно, об этом думал.

Занимаясь фотографией у Аркадия Львовича, Ромчик время от времени сталкивался на квартире-студии Загорского с барышнями различных степеней приближения к так называемой «модельной внешности»: от анорексичных малолеток до бальзаковских дам. Подобные встречи открывали Роме новые горизонты хобби и давали богатую пищу для богатой фантазии. Сегодняшней незнакомке Ромчик с порога готов был предложить если не руку и сердце, то уж фотосессию в стиле «ню»… если бы не взгляд ее серых глаз.

Девчонка смотрела на Рому так, как, в его представлении, смотрят снайперы. С внимательным равнодушием. Бр-р-р!..

Выйдя из подъезда, Рома наглухо застегнул косуху и поверх обмотался шарфом. Ветер ранним весенним утром дул зимний, холодный и злой.

На трамвае Ромка доехал до площади, там пересел на троллейбус, идущий на Корбутовку. В салоне было почти пусто в такую рань, и Ромка, чтобы не пугать пенсионеров неформальным прикидом, уселся на заднее сиденье и воткнул наушники. Главное — не прозевать, где выходить.

Клеврет ждал его прямо на остановке у ремзавода, синий от холода и с сигаретой в зубах. Вообще-то, Клеврета звали Женька, но об этом мало кто знал; после какой-то большой игры прозвище Клеврет прилипла к нему раз и навсегда.

— Ну че ты так долго? — возмутился он, пряча руки в карманах потрепанной и не по размеру большой курточки родом из секонд-хенда. — Я тут задубел уже весь.

— Куда идти знаешь? — спросил Рома.

— Туда, за гаражи…

Корбутовку Ромчик знал плохо, и без Клеврета, который здесь жил, наверняка бы заблудился. Район это был странный: тут тебе вроде и военная часть, и девятиэтажки, магазины, кафе-бары-рестораны, а дорогу перейдешь, и сразу лес. Клеврет провел Ромку мимо заправки, сквозь унылый частный сектор с его клочковатыми огородами, кривыми заборами и домиками-скворечниками на десяток хозяев, по раздолбанной грунтовке (хорошо хоть, оттепели еще не было, и грязь под ногами замерзла) в сторону ржавых и обледеневших гаражей.

В одном из них, со слов Клеврета, обитал суровый мужик по кличке Чоппер, мастер болгарки и сварочного аппарата, кузнец божьей милостью, самородок-самоделкин, чиню, паяю, примуса починяю. То есть, не примуса, конечно, а мотоциклы. Старые «Уралы» и «Явы», попадая в руки Чоппера, превращались в «Харлеи», за что, собственно, местные байкеры и наградили самородка таким прозвищем.

На дверях гаража Чоппера был грубо намалеван череп в языках пламени — бездарная попытка имитировать стиль американских хот-родов пятидесятых. Клеврет сперва попытался свистнуть в два пальца (он долго учился это делать, но успех сопутствовал ему не всегда), потом тарабанил в дверь кулаком, и, наконец, сдался и позвонил на мобильный. Минут через пять дверь гаража открылась, и изнутри пахнуло жарким спертым воздухом и сивушным перегаром.

— Шо надо? — спросил невзрачный мужичок с сизым носом и недельной щетиной, высунув голову в щель.

Ромчик, ожидавший кого-то более колоритного — ну, в духе той передачи на «Дискавери», пузо, наколки, усы и т.д. — слегка подрастерялся, а Клеврет сказал:

— Мы за заказом.

— Ролевики, што ли? — уточнил Чоппер. — Ща вынесу…

Может, Чоппер и выглядел сильно пьющим слесарем, но дело свое он знал туго. Заказанные Ромкой латные рукавицы были точь-в-точь как на фотке из рыцарского зала Эрмитажа. Миланский доспех, середина пятнадцатого века. Реплика, Житомир, мастер Чоппер. Обалдеть… Ромка натянул шерстяные перчатки, сверху надел рукавицы, пошевелил пальцами, сжал кулак и ткнул Клеврета под ребра.

— Классная работа!

— А то, — подбоченился Чоппер. — Фирма веников не вяжет. Могу сделать гравировку.

— Не надо, — отказался Ромка.

— А мне, пожалуйста, вот это, — Клеврет протянул мятую распечатку. У него вечно не было черной краски в принтере, и Клеврет печатал темно-синим. — Шлем, кирасу и наплечники. Сможете?

— Я-то смогу… — протянул Чоппер, разглядывая нарисованный доспех. — А вот ты… Двести баксов.

Ого, подумал Ромка, но Клеврет, к вящему ромкиному удивлению, недрогнувшей рукой достал из кармана секонд-хендовской курточки два новеньких, хрустящих стольника.

— Когда будет готово?

— Месяц. Или полтора. Я позвоню, — сказал Чоппер.

На обратном пути, пробираясь по тропинке между огородами, Ромка поинтересовался:

— Откуда баблос?

— Я перса продал, — гордо заявил Клеврет.

— В Варкрафте? — обалдел Ромка. — Ты ж его два года качал!

— Прокачал — и продал, — отрезал Клеврет. — Теперь все. Никаких больше игрушек. Только реальность. Сделаю доспех, стану файтером.

Ромка ухмыльнулся. Клеврет — файтер? Да он же всю жизнь интриганов отыгрывал, ничего кроме кулуарки на игре не совершал.

— Ну-ну. Тренировка сегодня на три, приходи…

— Так у меня же доспеха еще нет! — очень искренне возмутился Клеврет.

4

Пират вел себя отвратительно. Помесь лайки, кавказца и тираннозавра, лохматое чудовище с хитрющими глазами, Пират первым делом поставил Нике лапы на плечи, привалив ее к стене, обслюнил лицо и тут же получил нагоняй от Клавдии Петровны, тишайшего вида старушки, больше всего напоминавшей бабушку из сказки про Красную Шапочку. После выволочки Пират на время присмирел, но уже дома, в квартире деда, завидев поводок, моментально впал в жизнерадостно-щенячий идиотизм.

При этом, пока они спускались с седьмого этажа, чудовище, весившее больше Ники, вело себя максимально корректно, с ног не сбивало, поводок не тянуло, и только нещадно лупило хвостом по Никиным бедрам. А вот в сквере, когда Ника его отстегнула, Пират начал отрываться по полной: гонять за голубями, мелкими дворняжками и — к ужасу Ники — за детьми. Дети, однако, его давно знали, поэтому вскоре Пират удирал от них, довольно ухмыляясь кошмарно-зубастой пастью. Пришлось опять брать его на поводок и бегать вместе с ним…

Было пасмурно, и с неба сыпались колючие микроскопические снежинки. Под ногами хрупал черный от копоти наст.

Через полчаса, когда и Ника, и Пират окончательно выдохлись и перепачкались, Пират повел временную хозяйку в сторону дома, а Ника сделала себе зарубку на память — обязательно купить лифтовую карточку. Тренировки тренировками, но после такой интенсивной прогулки подниматься пешком на седьмой этаж — удовольствие ниже среднего…

Дома Пират угомонился, дал вымыть себе лапы, свернулся мокрым клубком на одеяле и захрапел. Ника стащила с себя заляпанные грязью джинсы и отправилась в душ.

Она вернулась посвежевшей и зверски голодной. Ее внутренние часы сбились, как после долгого перелета, и, хотя было около десяти, аппетит разыгрался вполне обеденный. Снова исследовав холодильник, Ника соорудила себе ужасно вредную, насыщенную жирами и холестерином яичницу с грибами и сыром и, умяв ее в один присест, внесла в список предстоящих покупок молоко, хлопья и вообще полезной еды. Например, спаржи. И помидоров, хотя бы тепличных — очень хотелось витаминов.

После завтрака Ника распаковала ноутбук и отправилась к деду в кабинет. Здесь, слава богу, все осталось без изменений. Плотно забитые книгами полки, стопки журналов на полу, старинный, резного черного дерева, стол с зеленым сукном, на котором дико смотрелся плоский монитор и беспроводная мышка. Этажерка с дисками. Дорогие колонки. Вебкамера. Студийная фотография шестнадцатилетней Ники, сделанная незадолго до ее отъезда.

Ника подключила свой ноут к модему деда и первым делом проверила почту. Немножко спама, приглашение на мастер-класс по макрофото в Екатеринбурге, рассылки о дизайне, стандартный набор комплиментов от редактора насчет февральского номера… Обычный хлам. И два личных письма.

Одно — от Олежки: долетел нормально, погоды мерзкие, Питер грязный, заказчики — уроды, подрядчики — козлы. Олежка был архитектором и специализировался на крупных торговых центрах и развлекательных комплексах. Восемь месяцев в году он проводил в командировках, в основном — в России. У Ники, фрилансера и вольной художницы, график был вообще сумасшедший, поэтому их совместную жизнь называть семейной было бы преждевременно. Впрочем, они и не торопили события.

Второе письмо было с незнакомого адреса. Без присоединенных файлов, размер маленький, темы нет. Можно глянуть.

«Никуся! Это я, дед. Огромная к тебе просьба!!! Сегодня в областной библиотеке в два часа пополудни открывается выставка Глеба Чаплыгина, старинного моего приятеля. Сто лет назад ему обещал сделать фоторепортаж, и вот, свинья такая, задерживаюсь и на выставке быть не могу. Выручай!! С меня сто грамм и пончик!»

Ну, дед, ты даешь. Удружил.

Ника не возила с собой много вещей — цыганская жизнь приучает экономить на багаже. Отправляясь в гости к деду, она захватила с собой только самое необходимое и вполне повседневное: черные джинсы, уже испачканные Пиратом, зеленые штаны с карманами, серую офисную юбку, пару блузок и свитерков, замшевые сапожки от «Тимберленда» практически без каблуков, ветровку «Коламбия» и короткую мальчиковую дубленку с овчинным воротником. Сплошной унисекс (не считая, конечно же, юбки) и никакого гламура. А тут такое мероприятие. Богемное, можно сказать.

Ладно, придется импровизировать.

Глеб Эрнестович Чаплыгин, член союза художников Украины, заслуженный артист СССР, согласно пресс-релизу, последние четыре года провел на Гаити, после чего вернулся на малую родину, где, благодаря меценатской поддержке фирмы «Радомбуд» и лично господина Радомского Геннадия Романовича, организовал свою персональную выставку под названием «Старые улочки Житомира». Чего Ника не могла взять в толк, так это зачем было ехать на Гаити, чтобы писать улочки Житомира? Видимо, ради ностальгии.

Особого ажиотажа среди бомонда выставка не вызвала. К половине второго, когда Ника подъехала на такси к библиотеке, толпы восхищенных поклонников там не наблюдалось. На Новом бульваре было ветрено, на клумбах лежал бурый снег, и обсыпалась гранитная облицовка с мертвого фонтана.

Здание библиотеки — грязно-серая бетонная коробка — изнутри оказалось на удивление просторным и светлым. Холл чем-то напоминал старый фильм «Чародеи»: те же мраморные полы, каркасные лестницы, декоративные перегородки в стиле «советский модерн»… Картины на стенах были завешены белыми покрывалами для создания пущей интриги. Немногочисленный житомирский бомонд тусовался у стендов «История нашего края».

Ника расчехлила «Кэнон», повесила его на шею и отправилась на поиски Чаплыгина. Как говорила Лерка, ее коллега и подружка, хорошая камера дает фотографу возможность два-три раза за день пожрать на халяву. Главное — найти хэппенинг с фуршетом. Хотя на фуршет меценатской помощи господина Радомского и не хватило, большой черный фотоаппарат с длинным объективом автоматически придал Нике статус представителя прессы. По крайней мере, косились на нее с уважением.

Главной распорядительницей мероприятия значилась молодая (на вид — ровесница Ники), но очень уж страшненькая библиотекарша. Волосы ее были варварски обесцвечены перекисью водорода до состояния мочалки из морского огурца, на прыщеватом личике красовались массивные очки в роговой оправе, а одета девица была в длинную зеленую юбку и блузку со стразиками, которые только подчеркивали все недостатки ее фигуры — короткие ноги и слишком широкий таз.

— Здравствуйте! — сказала Ника. — Я ищу Глеба Эрнестовича.

Библиотекарша смерила Нику взглядом поверх очков, оценив дорогую обувь и профессиональную технику, и спросила с наигранной заинтересованностью:

— А вы, простите, кто?

— Меня зовут Ника Загорская. Я буду делать фоторепортаж о выставке.

— Фоторепортаж? — удивилась библиотекарша, прикрепляя к своей сверкающей блузке бэджик с надписью «Марина Сергеевна Панчук, младший научный сотрудник». — А вы из какой газеты?

Ника только собралась ответить, как в холл вошел Глеб Чаплыгин. Есть люди, которые сразу и не прилагая особых усилий, оказываются в центре внимания, и маэстро принадлежал к их числу. Высокий, абсолютно лысый, с огромными ручищами, торчащими из рукавов синей спецовки, Глеб Эрнестович больше напоминал портового грузчика, чем представителя творческой интеллигенции. Он громогласно поздоровался со всеми, обменялся рукопожатиями с немногими избранными, чуть не сбил с ног Марину, которая сразу позабыла про Нику и бросилась мастеру наперерез, тут же обнял ее, похлопал по спине и пробасил на весь холл:

— Ну, можно начинать. Радомского не будет.

Ника сняла крышку с объектива. Как назло, на улице распогодилось, и сквозь окна библиотеки били косые лучи весеннего солнца. Пришлось лезть в сумку за блендой. Пока Ника возилась с техникой, Марина Панчук толкнула короткую, но эмоциональную речь — что-то там о земляках, талантах, тоске по родине, этапном событии в культурной жизни города и прочей чепухе. Она разливалась соловьем (надо заметить, говорила она значительно лучше, чем выглядела), а Чаплыгин рассеяно смотрел поверх голов. Ника тем временем выбрала удачное место на лестнице между вторым и третьим этажом. Отсюда можно было выгодно обыграть естественное освещение, и перила удобно делили пространство снимка косыми линиями.

— …а открыть выставку Глеба Эрнестовича я бы хотела картиной «Центр мира», которую мастер любезно преподнес в дар нашей библиотеке.

Под жиденькие аплодисменты Марина приблизилась к самой большой картине и потянула вниз белое покрывало. Ника вскинула аппарат, дабы запечатлеть исторический момент, и не сразу поняла, отчего вдруг все замолчали.

Чаплыгин писал маслом в реалистичной манере с легким налетом импрессионизма. Центром мира в его интерпретации была водонапорная башня — угловатое и мрачноватое сооружение красного кирпича, расположенное (если Нике не изменяла память) в двух шагах от библиотеки и служившее своего рода неофициальным символом Житомира. Чаплыгин написал ее резкими уверенными мазками. Голубое небо, бордовая башня, зеленые деревья. Ничего выдающегося, но сгодится для почтовой открытки или коробки конфет.

Символ явно нанесли через трафарет, причем совсем недавно. Потеки багровой краски еще не успели высохнуть. Выглядело это жутко.

В библиотеке повисла гнетущая тишина. И тут раздался рык Чаплыгина:

— Суки! Найду кто — руки вырву!!!

5

Мучимый чувством вины Клеврет решил проводить Ромку почти до самого дома, аж до самых Заречан.

— Ну ты как? — спросил он, когда они вышли из маршрутки. — Нормально?

— Жить буду, — мрачно откликнулся Ромчик. Тошнить его уже перестало, и только в голове все еще был вертолет. — Если мама не убьет.

— Ты это… главное — сейчас проскользни по-тихому. А к утру и синяк сойдет, — обнадежил Клеврет. — Я тебе точно говорю. Мазь-то классная, проверенная.

Но проскользнуть по-тихому не получилось. Мать поймала Ромчика в коридоре, когда он, не включая свет, расшнуровывал берцы. Разглядев в вечернем полумраке, что с физиономией любимого чада неладно, мама выволокла Ромчика на кухню и — началось.

Сперва была истерика. Слезы, вопли, попытки вызвать «скорую», отвезти сына в травмпункт, звонки знакомым докторам… Потом избыток нервной энергии мама направила на оказание первой медицинской помощи своими руками. Руководствуясь тем сумбурным набором знаний, который она почерпнула из глянцевых журналов и телесериалов, мама уложила Ромку на диван, посветила ему в глаза настольной лампой, померила давление, смыла влажной губкой хваленый клевретовский крем, нанесла на место ушиба очень прохладный, а потому приятный гель… Убедившись, что состояние сына стабильное, без изменений, угрозы жизни нет, и мы его не теряем, мама опять пустила слезу (на этот раз — тихонько, без воплей) по поводу безнадежно изуродованной внешности любимого сыночка.

— Ну мам! — сказал Ромчик. — Подумаешь, синяк на лбу…

Но тут уже мама — хозяйка трех косметических салонов и одной клиники пластической хирургии — оказалась в своей стихии. Услышав план предстоящих мероприятий по восстановлению ангельской красоты Ромочки, вышеозначенный Ромочка искренне пожалел, что текстолитовый ковыряльник в кривых ручонках Клеврета не пробил череп насквозь. Лежал бы сейчас мертвый и красивый.

— Мам, — попытался съехать Ромка, — у меня голова болит. Можно я к себе пойду, полежу чуточку?

Конечно, было можно. Мама даже помогла несчастному травмированному ребенку подняться на второй этаж и расстелить постель. Ромчик дождался, пока мама уйдет, запер дверь, накинул пуховую жилетку и вышел на балкон. Под мраморным горшком с фикусом он прятал сигареты и зажигалку. Главное — не пропустить момент, когда вернется отец и загорится свет в кабинете на третьем этаже, как раз над ромкиной спальней. Если отец унюхает запах табака…

Ну вот, сглазил. Судя по шуму открывающихся ворот, во двор заезжал отцовский «Хаммер». Ромчик забычковал окурок и пошел чистить зубы.

За этим занятием отец его и застал, бесцеремонно открыв дверь своим ключом.

— Ты чего это вдруг? — насупился отец.

— Тошнит, — соврал Ромчик.

— Так, — сказал отец. — Закончишь — зайдешь ко мне в кабинет.

У Ромки аж скулы свело. Он ненавидел, когда отец обращался с ним, как с одним из подчиненных. Но зайти-то все равно придется…

6

Геннадий Романович Радомский, хозяин и генеральный директор компании «Радомбуд», достал из мини-бара бутылку ирландского виски «Талламор Дью» и щедро плеснул себе в стакан.

В дверь кабинета тихо поскреблись.

— Заходи! — велел Радомский.

Ненаглядный отпрыск приотворил тяжелую дверь и бочком протиснулся в кабинет. Синяк у него на лбу был шикарный. Радомский открыл холодильник под мини-баром, вытащил одноразовый пакетик со льдом, разорвал, бросил пару кубиков себе в виски, а остальное протянул сыну.

— На, приложи. Чтоб хоть шишки не было.

— Спасибо, — угрюмо поблагодарил Ромчик, прикладывая лед ко лбу.

Радомский пригубил виски и спросил:

— Кто тебя так?

— На истфехе, — все так же угрюмо ответил Ромчик.

— Ты мне тут партизана на допросе не изображай. Я спросил — кто, а не где.

— Ты его не знаешь.

— Понятно, — процедил Радомский. — А ты?

— Что — я?

— Ты его знаешь?

— В смысле?

— В прямом. Ты знаешь этого дебила, который чуть не раскроил тебе голову? Он тебе кто — друг, брат, сват? Боевой товарищ? Почему ты разрешаешь всяким дебилам бить тебя по голове разными железяками? — Радомский почувствовал, что начинает заводиться. Тише, сказал он себе. Спокойнее.

— Это — мое хобби, — заявил Ромчик.

— Фотография — это хобби. Компьютерные игры — это хобби. Скалолазание — это хобби. А получать по голове — это хобби для дебилов, — назидательно пояснил Радомский.

— Да это случайно получилось…

— Откуда ты знаешь? — перебил сына Радомский. — Почему ты в этом уверен?

— В чем уверен?

Ромчик, скотина, решил действовать по старой отработанной схеме: попка-дурак, ты спросил, я переспросил, и давай посмотрим, кто из нас первый устанет. Ладно, пойдем другим путем. Отец встал из кресла, подошел к окну и резким движением поднял жалюзи.

— Что ты видишь?

Ромчик пожал плечами. С третьего этажа их особняка открывался панорамный вид на все Заречаны, от круглосуточного киоска прямо напротив ворот, и до окутанных синей дымкой многоэтажек Житомира, за которыми садилось оранжевое солнце.

— Заречаны, — хмыкнул Ромка.

— Село Заречаны, — подтвердил отец. — Пригород Житомира. Последние годы приобретающий статус престижного коттеджного поселка. Так?

— Ну, так.

— А вон там что ты видишь? — Радомский указал на трех человек, обтиравшихся возле водочного киоска.

— Алкаши какие-то, — опять пожал плечами сбитый с толку Ромка.

— Вот именно. Коттеджный поселок — и алкаши. Прямо возле наших ворот. Гримасы молодого капитализма. Ты слышал про Французскую Революцию? — неожиданно сменил тему Радомский.

— В школе проходили…

Радомский допил виски, побренчал льдинками в стакане и, подумав, налил вторую порцию.

— Триста лет назад кучка аристократов придумала лозунг «Либерте-Эгалите-Фратерните», и тем самым вбила первый гвоздь в гроб западной цивилизации, — начал он. — «Свобода, равенство и братство». Оставим в покое либерте и фратерните; но вот эгалите… Идея равенства всех людей, такая притягательная и заманчивая, включенная во все возможные декларации и манифесты, не выдерживает прямого столкновения с реальностью. Ты согласен со мной?

— Нет, — помотал головой Ромка.

— Нет? — удивился Радомский. — Видишь вон того алкаша? Ему в жизни надо нажраться, проблеваться и опять нажраться. И он равен мне? Или тебе? Ты понимаешь, что это не так; и он понимает, что это не так. Но ты — интеллигентный мальчик из обеспеченной семьи, делаешь вид, что вы равны, а он — нищее, голодное, неопохмелившееся, и поэтому озлобленное быдло, тебя просто ненавидит. Для того урода, с которым ты подрался, твой айфон — уже повод любой ценой набить тебе морду. Они и ходят туда, в это ваше историческое фехтование, не для того, чтобы в рыцарей играть, а чтобы набить кому-нибудь морду. Ну нет у них других развлечений! И они так выплескивают избыток своей озлобленности. Не фехтование — так кикбоксинг какой-нибудь, «бойцовские клубы» всякие разные… Но тебе-то оно зачем?

— А мне нравится, — гордо вскинул голову Ромка. — Там мои друзья. И мне там интересно.

— Интересно, — повторил Радомский, играя желваками. — Значит, так. На истфех — больше ни ногой. Узнаю, что ходишь — посажу под домашний арест. Утром в школу, вечером домой. И даже на фотографию к Загорскому не отпущу. Понятно?

— Понятно! — Ромчик был мрачнее тучи. — Я могу идти?

— Свободен, — махнул рукой Радомский.

7

Если в уездном городе N количество парикмахерских и похоронных бюро наводило авторов бессмертного романа на мысль о том, что жители рождались лишь затем, чтобы побриться, постричься и сразу же умереть, то житомирян ожидала более страшная участь. Да, парикмахерские (пардон: салоны красоты!) тут встречались на каждом углу; Ника где-то читала, будто это — популярный «бизнес в подарок» — от серьезного предпринимателя любимой жене, чтобы меньше тратила денег на шопинг. Но вот вместо похоронных бюро в Житомире были банки. Всех видов и размеров, от гигантских строений с колоннами, до крошечных офисов, где можно было обменять валюту, снять деньги с банкомата и, разумеется, взять кредит.

Да уж, родиться, взять кредит, на все деньги навести красоту, и потом остаток дней выплачивать проценты. Кредитный бум, провинциальный вариант.

Тем не менее, жизнь в городе бурлила, особенно если сравнивать с концом девяностых, когда Ника уехала. Первые этажи жилых домов выкупал малый бизнес, превращая квартиры в магазины, офисы и мастерские по починке мобильных телефонов. Новостроек, по крайней мере в центре, заметно не было, зато старые дома активно реставрировались усилиями все того же малого бизнеса. Результат был чаще всего комичный: в старый, облупленный фасад вклинивались новенькие сегменты модной нынче декоративной штукатурки, приделывались крылечки, козырьки и вывески — выглядело это все как золотые коронки среди гнилых зубов. Крылечки были все из красного гранита, предательски скользкого зимой. Впрочем, владельцы магазинчиков искреннее полагали, что табличка «Осторожно! Скользко!» заменяет собой резиновый коврик.

Особо продвинутые еще и мостили кусок тротуара перед своим крыльцом разноцветной плиткой, создавая пестрые ровные островки среди серого, растрескавшегося, местами вздыбленного корнями деревьев асфальта.

Дороги в Житомире оставались все такими же отвратительными. Машин, если сравнивать с Киевом, на улицах почти не было, что не мешало водителям создавать пробки и тянучки. Вдоль тротуаров еще лежали окаменевшие сугробы.

Ника решила прогуляться, развеяться после скандала в библиотеке (закончилось все вызовом милиции; Ника удрала прибытия наряда. Миновав старинную водонапорную башню — центр мира по версии Чаплыгина — и выйдя на Старый бульвар, Ника ждала, когда же ее сердце кольнет сладкая тоска по городу, где она родилась и выросла — но ждала напрасно. Житомир производил откровенно гнетущее впечатление.

И дело было даже не в домах и улицах. На обшарпанную старину и современную безвкусицу Ника вдоволь насмотрелась и в Киеве, и в Москве, да и в той же Варшаве. Люди… Вот уж кто действительно угнетал.

Бросалось в глаза обилие кожаных изделий. Всех фасонов, от курток и до длинных кожаных плащей. Житомиряне всячески поддерживали турецкую кожевенную индустрию. Хорошо хоть, спортивные штаны уступили место джинсам. Но гамма осталась прежней: серый, черный, коричневый. Иногда — темно-синий. Изредка попадались вкрапления ярко-красного (явный иностранец в качественном анораке) и ядовито-зеленого (молодая девчонка в стиле «кавай»), которые лишь подчеркивали всеобщий траур.

Траур был и на лицах. Угрюмые, мрачные, озабоченные. Ни одной улыбки, ни одной хохотушки. Встречные мужики периодически смотрели на Нику так, что хотелось достать газовый баллончик.

В общем и целом, прогулка улицами родного города не доставила Нике радости. Описав большой круг от библиотеки через бульвар, в сторону базара, мимо барахолки и загаженного сквера, и свернув к пешеходной Михайловской улице, Ника собралась было возвращаться домой, когда на нее налетел какой-то парень и чуть не сбил с ног.

— Ох, простите ради бога! — засуетился он, поддерживая Нику под оба локтя. — Я дико извиняюсь, просто тысяча извинений, задумался о своем, и вот — на тебе…

Рассыпаясь в извинениях, парень продолжал держать ее под локоть. В правой руке у него был портфель, и портфель это больно упирался Нике в ребра. Не отпустит, решила Ника, заеду коленом. Позиция самая подходящая.

— Ника?! — вдруг перебил сам себя парень. — Ника Загорская? Ты? В Житомире?!

Ника внимательно вгляделась в него. Дорогой галстук, дешевый костюм. Короткий кожаный плащ. Остроносые туфли. Гладенькое, ухоженное лицо. Темные волосы, хорошая стрижка. Ничего даже близко знакомого… хотя… если добавить чуточку прыщей, а волосы сделать сальными… и накинуть килограмм эдак десять…

— Белкин? — неуверенно уточнила Ника, и парень расплылся в широкой голливудской улыбке.

— Ну, теперь я тебя точно не отпущу, — заявил он. — Пошли на кофе!

— А что я? Я нормально живу, — сказал Белкин. — Как все. Это вы там по столицам да по заграницам…

— Что — мы? — спросила Ника.

— Занимаетесь творческой самореализацией и живете насыщенной жизнью, — с легким сарказмом ответил Белкин. — А у нас в провинции все по-старому. Тише едешь — дальше будешь, ну и так далее. У нас все всегда нормально, все по-старому, все как всегда.

— И тебе это нравится?

— Меня от этого тошнит, — признался Белкин с отвращением. — Но деваться-то некуда…

Ника рассмеялась.

— Не прибедняйся, Белкин. Ты всегда был… как это? Нонконформистом, вот.

— Да уж, — польщено ухмыльнулся Белкин. — Помнишь историю с журналом?

— Так это был ты?!

— А то кто же…

Тут они уже оба рассмеялись. Ника и сама не ожидала, что ей будет действительно приятно вот так вот сидеть с человеком, которого она не видела двенадцать лет, и вспоминать былые школьные деньки. Белкин даже пытался ухаживать за ней в восьмом и девятом классах, пока она не отшила его самым недвусмысленным образом. Потом он старался с ней «просто дружить», видимо, все еще на что-то надеясь. Мальчик он был странный, со своими мухами в голове. Класса до седьмого учился на одни пятерки, шел на медаль, а потом его перемкнуло. Длинные волосы, перекуры на переменках, футболки с «Арией», прогулы, хамство учителям и — вершина подросткового бунта — похищение и уничтожение классного журнала (был под следствием, но доказательств не нашли). Все эти выкрутасы не произвели тогда на Нику должного впечатления… Она вообще мало внимания обращала на одноклассников, за что ее считали высокомерной сучкой.

Сейчас она мучительно пыталась вспомнить, как же Белкина зовут по имени…

— Может, по коньячку к кофе? — с надеждой спросил Белкин. — По такому случаю, а?

— А тебя с работы не выгонят? — подколола Ника бывшего нонконформиста, а ныне — скромного служащего в одном из многочисленных житомирских банков.

— Да пошли они! — махнул рукой Белкин и подозвал официантку: — Девушка, два по пятьдесят «Закарпатского», пожалуйста!

Некоторые вещи с годами не меняются, решила Ника. Может, Белкин и выглядит лучше — ну, по крайней мере, одевается более-менее, спасибо дресс-коду — но внутри остался тем же игрушечным бунтарем. Мальчик-отличник, курящий на переменках, или офисный планктон, выпивающий за обедом… И в той, и в другой ипостаси Белкин был смешон, даже не подозревая об этом.

— Может, ты голодная? — проявил заботливость Белкин. — Тут классные деруны со сметаной...

Ника покачала головой. В кафе, или, как его называли местные, «генделыке», не меняли интерьер с момента открытия лет двадцать тому назад. Матерчатые скатерти тошнотворно-розового оттенка, полиэтиленовые «коврики» под тарелками, обтянутые дерматином стулья, пластмассовые цветочки в вазочке, меню в пухлой папке из кожзама, каждая страничка вложена в файлик, цены написаны от руки, и, как завершающий штрих, потрепанная жизнью официантка с прокуренным до сипоты голосом… И, разумеется, радио «Шансон».

— Знаешь, — задумчиво проговорила Ника, глядя по сторонам, — а ведь лет через тридцать дизайнеры интерьеров будут по крупицам воссоздавать стиль «лихих девяностых». Крутить блатняк, устраивать костюмированные «пати» с малиновыми пиджаками, золотыми цепями и перстнями-гайками… И называться это будет «ретро», или там «винтаж-нуар»…

Белкин явно не понял, о чем идет речь. Он вдруг уставился Нике за спину и густо покраснел. Ника обернулась. Ну надо же… как тесен мир. В кафе-генделык вошла та самая библиотекарша Марина, одетая в мешковатый пуховик, скрывающий грушевидность ее фигуры, и длинный ярко-красный шарфик фасона «вечная память Айседоре Дункан».

Прямой наводкой подойдя к их столику, Марина несколько демонстративно поцеловала Белкина, сразу заявляя свои права, а тот вскочил и помог ей раздеться.

— Познакомься, это Ника, моя одноклассница! А это Марина, моя… — Белкин запнулся, и Марина закончила за него:

— Жена.

— У нас гражданский брак, — добавил Белкин.

— Очень приятно, — сказала Ника. — Мы уже встречались.

— Я помню, — откликнулась Марина, протирая свои чудовищные очки. — А ты почему не на работе, Игорек? — спросила она подозрительно.

— Меня в статистику послали, с отчетом, — все тем же оправдывающимся тоном зачастил Белкин, — а тут — Нику встретил. Мы ведь лет десять не виделись!..

— Больше, — уточнила Ника. — Двенадцать.

— А где это вы встречались? — поменял тему разговора Белкин.

— В библиотеке, — ответила Марина. — Там сегодня такое было…

Она глубоко вздохнула, и принялась рассказывать, как неизвестные вандалы осквернили картину выдающегося художника, и как долго скромных тружеников искусства допрашивали менты. Принесли коньяк, Марина с ходу хлопнула одну стопочку, и из нее хлынули негативные впечатления сегодняшнего дня.

Нике даже стало ее на какой-то момент жалко. Бедная дурочка, после всех треволнений зайти в кафе и застать любовника… пардон, гражданского мужа, с какой-то фифой. Главное — дать понять Марине, что соперничества между ними нет и быть не может, а то такие дуры бывают весьма и весьма агрессивны, когда дело заходит до дележа самцов.

— Обалдеть, — сказал Белкин. — Какие страсти в нашем городе. Ника, а ты все это фотографировала, так?

— Угу, — кивнула Ника, осторожно нюхая коньяк.

— Можешь скинуть мне фотки? Я в блоге выложу, хоть какое-то событие, в кои-то веки…

— А самое странное, — встряла Марина, — что этот рисунок я совершенно точно где-то уже видела.

8

Белкин вел себя как последний кретин. Марина смотрела, как он выделывается перед одноклассницей, и испытывала стыд напополам с отвращением. То он надувал щеки, хвастаясь жизненными достижениями («а еще я машину взял в кредит»), то — пускал сопли, вспоминая давние школьные дела, периодически заискивал (нашел, перед кем!), и — вершина наглости — пытался заигрывать прямо в ее, Марины, присутствии. Это было бы совсем уж гадко, если бы не было так смешно.

Чисто из принципа Марина ему не мешала. Если человек выставляет себя идиотом, не следует становиться у него на пути. Девчонка-фотограф явно относилась к Белкину с пренебрежением. Эта Ника вообще смотрела на всех свысока, будто делала миру большое одолжение… Когда в ходе беседы выяснилось, что Ника — еврейка, которая после десятого класса уехала в Израиль, Марине все стало ясно.

А вот Белкин таращился на костлявую стерву глазами влюбленного барана. Ну, на то он и Овен. Марина была Скорпионом, поэтому их отношения с Белкиным вспыхнули сразу, горели недолго, а сейчас плавно переходили в стадию медленного тления. Марина, естественно, контролировала весь процесс, а Белкин периодически выкидывал коленца. Вот и сейчас, в самом в конце разговора, он вдруг, не спросясь, позвал Нику в гости. В ее, Марины (вернее, ее и мамы) дом, где Белкин жил уже три месяца, не сильно утруждая себе домашними заботами. Вот ведь хам. Марина демонстративно промолчала, Ника из вежливости согласилась, они с Белкиным обменялись номерами мобильных и попрощались. Хорошо хоть, обошлось без слюнявых поцелуев в щечку.

Белкин сразу трусливо удрал, а Марина потом еще полчаса гуляла по городу, разглядывая витрины. Внутри у нее все клокотало от негодования.

Подождав, пока выветрится гнев и хмель от коньяка, Марина села в маршрутку и поехала к Анжеле. Если кто-то и мог разобраться в сегодняшних событиях, то только она…

С Анжелой Валерьевной Слипко Марина познакомилась четыре года назад, на фестивале авторской песни в Денышах. Ее тогдашний ухажер, Володя Чекмарев, романтик-переросток, сорок два года, комната в малосемейке, свитер, борода и гитара, отрекомендовал Анжелу как «женщину всех возможных и невозможных достоинств». Низенькая, широкая в кости, с короткой стрижкой, задранным носиком и отвислыми щечками, Анжела походила на мопса. Марина, которая тогда находилась на стадии «а не послать ли Володю с его бардами, кострами, комарами и комнатой в общежитии в пеший эротический поход», решила, что он окончательно сбрендил. Но потом Анжела начала петь…

Без аккомпанемента, в полной тишине, чистым, почти детским голосом, попадая во все ноты, Анжела пела восхитительную чепуху банальнейшего содержания — а у Марины катились слезы. И не только у нее… Рыдали все. Когда Анжела закончила петь, а зрители — плакать, Марина схватила Чекмарева за локоть и потребовала немедленно их познакомить. С тех пор Чекмарев успел кануть в лету, а дружба между Мариной и Анжелой превратилась в практически родственные отношения. Марине было двадцать шесть, Анжеле — на двадцать лет больше. Не то чтобы она заменила Марине мать (с которой отношения всегда были… непростые), а скорее — старшую сестру. Именно Анжела помогала ей прийти в себя после разрыва отношений с очередным кавалером, разобраться, почему Марине всегда достаются одни неудачники, подобрать новый стиль в одежде или расставить мебель в квартире согласно всем правилам фэншуй. За последнее мама Марины Анжелу терпеть не могла, и запрещала дочери приглашать ее в гости.

Но это было только к лучшему: теперь Марина могла чаще вырываться из дома под предлогом визита к лучшей подруге. Обитала Анжела на Мануильского, в маленьком частном доме, почти ушедшем под землю (подоконники немногим выше тротуара) от старости и постоянных вибраций трамвайных путей. Снаружи домик с запущенным двором (чахлая яблоня, покосившийся забор, самодельная будка со старым, подслеповатым, вечно дрыхнущим барбосом) выглядел совсем убого, зато изнутри напоминал музыкальную шкатулку. Натуральные шелковые шпалеры, персидский ковер, старинная мебель, куча антикварных цацек вроде медного самовара и ступки с пестиком (конец восемнадцатого века, по словам Анжелы, бабушкино наследство), пышная, как торт, кровать с пуховой периной и стальными шарами на спинке, старинная же станина от швейной машинки с ножной педалью — правда, вместо самой машинки на ней стоял вполне современный ноутбук.

Как это называла сама Анжела, «триумф мещанства». Замужем она никогда не была, постоянной работы не имела, и на какие средства содержала уютное гнездышко, Марина толком не знала. То есть, она слышала от Анжелы разные официальные версии — про гадание на картах Таро для доверчивых дур, сеансы спиритизма для скучающих эзотериков, продажу дисков с песнями в собственном исполнении, и консультации «по очистке кармы» — но все это вместе взятое не объясняло ни новенького «Хюндая» Анжелы, ни странных типов с липкими глазами, с которыми иногда сталкивалась Марина в дверях.

В этот раз, слава богу, у Анжелы никого не было. Хозяйка дома встретила Марину в нежно-розовом халате с пушистыми отворотами и, почему-то, в ярко-красных туфельках на высоком каблуке. Расцеловала в обе щеки, приняла курточку и шарф, усадила за стол, включила электрочайник, попутно закрыв ноутбук, поставила перед Мариной вазочку с перекрученной смородиной и сказала, проницательно прищурившись:

— Ну-с, милочка моя, и что у нас сегодня случилось?

Марина достала из сумочки свой старенький «Олимпус» — самую обыкновенную, но очень хорошую «мыльницу», которой, конечно, далеко было до зеркалки Ники, но ведь и Марина — не профессионалка, так ведь? — и вместо ответа продемонстрировала Анжеле багровую печать поверх полотна Чаплыгина.

— Так-так-так, — Анжела прищелкнула языком. — Одну минуточку…

Пока заваривался чай (как всегда, какой-то жутко экзотический, с кусочками фруктов, названия которых Марина и не слышала даже), Анжела подсоединила «Олимпус» к ноутбуку, слила фотографию и вывела ее на экран.

— Так, — повторила она. — Ну да, конечно. Блаватская.

Книжных шкафов у Анжелы не было по причине банальной нехватки свободного места, и книги по магии — всех форм и размеров, от старинных, в тисненой коже фолиантов, до современных глянцевых покетбуков — валялись повсюду. Анжела вытащила из-под кровати потрепанный том с торчащими закладками, быстро пролистала его и ткнула пальцем в абсолютно такой же символ, только не багровый, а черный.

— Черное Солнце, — сказала Анжела и строго спросила: — Где ты это сфотографировала?

— В библиотеке, — ответила Марина и коротко изложила события сегодняшнего дня.

— Идиоты, — фыркнула Анжела, выслушав ее. — Очередные вандалы-сатанисты. Когда же они наиграются…

— А что это значит? Ну, Черное Солнце?

— Пуп земли и центр Вселенной, — пренебрежительно пояснила Анжела, захлопывая книгу. — Все и ничего. Деточка, это просто символ. А любой символ значит ровно то, что ты думаешь, что он значит. Может быть, это нацики побаловались — это ведь еще и двенадцатилучевая свастика…

— Но зачем? — удивилась Марина.

— Что — зачем? Затем! Мариночка, миленькая, игра в оккультизм — это как секс, важен не результат, а сам процесс, — назидательно объяснила Анжела. — Это как те балбесы, что приходят ко мне заниматься столоверчением. Им же не духов надо вызвать, а себя медиумами почувствовать. А этим, с краской, важно что-нибудь намалевать на картине. Желательно, конечно, что-нибудь такое эдакое. Чтобы все ахнули. А Блаватская — вполне доступный ширпотреб. Вот увидишь, завтра во всех газетах…

Марина съела ложку варенья и отхлебнула чай. Анжела, хоть и подрабатывала гадалкой, клиентов своих откровенно презирала. А сама была ой как непроста…

— Так что же, никакого тайного смысла в этом нет? — на всякий случай уточнила Марина.

— Есть. И тайный, и явный, и двойной, и обманный. Смыслов — их сколько надо, столько и есть. У тех, кто малевал — один смысл, у тех, кто их искать будет — второй смысл, у тебя — третий… Ты ведь не только из-за этого пришла, верно? Давай, рассказывай, что твой козлик выкинул на этот раз…

9

Поначалу Ника и не собиралась принимать приглашение Белкина, но два дня практически полного безделья ее доконали. Она успела подружиться с Пиратом и даже объяснить ему, кто в стае главный — псина послушно исполняла все команды, правда, только пока в руках Ники было что-нибудь вкусненькое. Съездила на кладбище, положила четыре гвоздички на черную гранитную плиту на могиле родителей. Папу Ника не помнила совсем, а при мысли о маме в душе возникало только большое, светлое, теплое и, увы, совершенно размытое чувство. И папа, и мама погибли, исполняя свой интернациональный долг (читай — обучая туземцев русскому языку) в Демократической Республике Афганистан, когда Нике было пять лет от роду, и с тех пор ее воспитывал дед… Еще Ника разобралась с кофеваркой, научившись делать себе вполне приличный капуччино, перезнакомилась с детьми в сквере, переругалась со старушками там же (им, видите ли, не давал покоя Пират без намордника), разведала ближайшие магазины и отменила все дела на следующую неделю. От деда вестей не поступало, а Белкин все звонил и слал е-мейлы, доходя до откровенной назойливости. На третий день, в пятницу, Нике стало настолько скучно, что она согласилась прийти в гости.

На такси Ника доехала до улицы Польский Бульвар, совсем не похожей ни на бульвар, ни даже на улицу в общепринятом смысле этого слова. Скорее, широкий и длинный грунтовый пустырь между домами, с редкими вкраплениями кривоватых деревец, полусломанных беседок, и песочниц в окружении ржавых скелетов того, что, по идее, когда-то было качелями и детскими горками. Дома вокруг были панельные, похожие на модельки из плохого китайского конструктора, и очень грязные.

Когда-то давно Нике попала в руки книжонка из цикла то ли «Городское фэнтези», то ли «Фэнтезийный город» — заурядное так-себешное чтиво для поезда, на одном вокзале купил, на другом — в урну опустил. Автор той книжки населил современный мегаполис вампирами, оборотнями, волшебниками и драконами, а потом заставил их всех принимать участие в нелепых бандитских разборках. Сюда бы этих вампиров и вервольфов, «на район», в Урочище Панельных Девятиэтажек, где обитает племя Бритоголовых Гоблинов-в-Кепочках, пивососущих Мужиков-у-Ларька, нервы прядущих Бабулек-на-Лавочке… Сюда, в заплеванные семечками и бычками детские площадки, в зассанные подъезды, места скопления использованных шприцев… И автора сюда же, дабы вкусил истинный, хардкорный нуар отечественной провинции.

Никакого подарка Ника заранее не купила, а идти в гости с пустыми руками было неловко. Благо, на углу девятиэтажки, где жили Белкин с Мариной, был маленький круглосуточный магазинчик с прелестным названием «Микро-Маркет». Три девочки лет пятнадцати, стоявшие перед Никой в очереди, долго шушукались между собой и, наконец, купили литровую бутылку водки и три баночки «Спрайта». Оставалось надеяться, что девочек где-то ожидали кавалеры… Выбор алкоголя в «Микро-Маркете» был богатый. Ника остановилась на бутылке крымского красного вина, в самой простой, без изысков и выкрутасов, бутылке. Чем вычурнее бутылка, тем гаже содержимое — эту нехитрую истину Ника усвоила твердо, на собственном опыте.

Лифт в девятиэтажке работал, но, когда Ника попыталась оживить его с помощью недавно приобретенной карточки, ее ждало разочарование. Оказывается, оные карточки в Житомире выпускались разных видов. Опять пришлось идти пешком, правда, всего лишь на четвертый этаж.

— Ника! — расцвел Белкин в плотоядной улыбке. — Вот уж приятный сюрприз! Честно говоря, не верил, что ты действительно придешь! Знал, но не верил, ха-ха!

Белкин встретил ее в линялых джинсах, застиранной футболке с растянутым воротом и тапочках на босу ногу. Очень по-домашнему. Хорошо хоть, не в трениках с пузырями на коленях. Или не в халате…

— Ну зачем ты, — возмутился Белкин, принимая от Ники бутылку вина. — Все же есть, всего навалом! Проходи, сейчас выделю тебе тапки…

Вместо гостевых тапок Нике достались пляжные шлепанцы. Белкин повесил ее курточку на старую, наклонившуюся от массы вещей, вешалку и пропустил Нику в комнату.

— Мариша, у нас гости! — зычно объявил он.

— А можно не кричать? — Марина появилась из кухни в ситцевом фартуке и с руками, перемазанными чем-то вкусным. — Мама отдыхает, у нее сегодня еще ученик… Добрый вечер, Ника, — проявила любезность хозяйка дома, — проходите, присаживайтесь, я уже почти закончила.

Квартира у четы Белкиных (поправка — у сожительствующих в гражданском браке) оказалась двухкомнатная. Стол, а точнее — журнальный столик, накрыли в проходной комнате. Дверь, ведущая во вторую комнату, по всей видимости — спальню, была заперта. Там отдыхала мама Марины, и Белкин сразу понизил голос, демонстрируя Нике следы своего пребывания в этом логове женского уюта. Конечно, компьютер. Черный, блестящий, супер-навороченный, с огромным монитором, колонками и сабвуфером, он высился в углу комнаты, среди старенькой югославской мебели, как языческий алтарь в диком лесу. И фото на стене — «Белкин на фоне пирамид», поездка в Египет, первый шаг к самоутверждению менеджера среднего звена. Вокруг — фото поменьше: Белкин и взятый в кредит «Ланос», Белкин и Марина в аквапарке, Марина с гроздью шампуров, Белкин в пьяной компании сослуживцев на новогоднем корпоративе… Эдакий трехмерный вариант странички в «Одноклассниках».

Нике рассказывали, что подобные выставки себя, любимого, психологи называют «стеной славы» — причем дипломы, грамоты и фотографии с президентом в кабинете большого начальника, или газетные вырезки и мутные полароидные снимки в подвале маньяка-убийцы — суть явления одного порядка, и свидетельствуют о несомненном нарциссизме автора. Социальные сети просто сделали нарциссизм инфекционным заболеванием.

На ужин Марина подала два салата (один — вполне банальный, с кукурузой и крабовыми палочками, только с майонезом перестаралась, а второй странный, с грецкими орехами и сухариками из черного хлеба, скорее, к пиву, чем к вину), запеченные куриные крылья под лимонно-медовым соусом, и, зачем-то, еще и пирожки с ливером. Если красотой библиотекарша и не отличалась, то готовила весьма сносно, вынесла вердикт Ника, пытаясь понять, как эта серая мышь заполучила в свою норку видного яппи — Белкина. Уж точно не кулинарными талантами — Белкин почти не ел, разливаясь соловьем об успехах в карьере и планах на летний отдых.

Марина участия в застольной беседе не принимала, потягивая разбавленный минералкой вермут, а Нике пришлось изложить сокращенную версию автобиографии. Эмиграция в Израиль, служба в армии («что, и винтовку тебе дали?» — «угу»), учеба в хайфском Технийоне, переезд в Германию, работа в «Шпигеле», первая командировка на Балканы, вторая — в Кувейт, потом Ирландия, Турция, слава единственной девушки — военного фотокорреспондента, осколок фугаса в бедре — сувенир из почти родной Газы, решение завязать с экстримом и переключиться с журналистики на искусство. Первая выставка в Варшаве, вторая — в Москве, потом Киев, Олежка, попытка начать оседлую жизнь.

В середине рассказа Нике пришлось прерваться — мама Марины вышла из спальни, чтобы сделать себе чай. Интеллигентная женщина с чуть подкрашенными волосами любезно поздоровалась с гостьей, но присоединиться к застолью не пожелала, сославшись на ученика, который должен был вот-вот прийти.

— Мама занимается репетиторством, — с гордостью пояснила Марина, впервые с начала разговора подав голос. — Английский язык. Готовит к поступлению, в основном, в киевские вузы…

Белкин тут же вспомнил их школьную учительницу по английскому, свои отнюдь не выдающиеся достижения, и как Ника не давала ему списывать, а потом плавно переключился на последнюю встречу выпускников, сообщая Нике весьма интимные подробности о личной жизни людей, которых она почти не помнила. Разговор уверенно свернул в русло «а помнишь старые добрые времена?», и стал Нике совершенно неинтересен.

Наверное, если ты живешь в маленьком городе, работаешь в банке, и знаешь все этапы своей карьеры на много лет вперед, то единственной радостью остается вспоминать славные былые деньки… Но Ника больше привыкла общаться с людьми, не умеющими и не желающими жить прошлым. Когда вчера ты пила сливовицу в разбомбленном «Хилтоне» в Белграде, сегодня — ныряешь с акулами на Бали, а завтра будешь где-нибудь в Токио или Мельбурне, у тебя нет потребности вспоминать первую сигарету на большой переменке и первый вызов родителей в школу. Ты постоянно обновляешь ресурс ярких впечатлений, и старые постепенно блекнут, выгорают, как фотографии на солнце.

А белкиных серость бытия заставляет холить и лелеять юношеские подвиги, постоянно взбадривая память все новыми и новыми деталями. Тоска по прошлому как сублимация сенсорного голодания…

— А хочешь травки? — вдруг перебил сам себя Белкин. — У меня есть отличная пакистанская дурь…

Глаза у него блестели, как у пьяного, хотя пьяным Белкин быть не мог — весь вечер он пил принесенное Никой вино и даже не осилил половину бутылки. Ника вино только пригубила и переключилась на вишневый компот.

— Тсс! — зашипела на него Марина. — Мама же услышит!

— А что? — зашептал Белкин возбужденно. — Мы же на балкон выйдем… Ну что, девчонки, а? Давайте, а?

— Нет, спасибо, — вежливо отказалась Ника. — Я воздержусь.

— Ладно, — сказала Марина, — давай, только быстро…

Ай да Марина, удивилась Ника. Вот тебе и синий чулок. И ай да Белкин, ай да сукин сын. Интересно, что будет дальше?

Накинув на плечи одолженную Мариной вязаную кофту, Ника вышла с хозяевами на застекленный балкон. Белкин открыл створку окна на проветривание, впустив холодный вечерний воздух, и вытащил из пачки «Лаки Страйк» умело скрученный косяк.

— Это меня Марина научила, — поделился он, раскуривая косяк. — Мы с ней познакомились в одной забавной компании… Как они себя называли? Гомоманты?

— Геммомантики, — поправила его Марина, беря косяк двумя пальцами. — Гадатели по полудрагоценным камням.

— Ага, — расплылся в глупой ухмылке Белкин, — клуб любителей бижутерии.

Вряд ли трава подействовала на него так быстро; скорее, Белкин старательно имитировал ожидаемый эффект.

— Вы увлекаетесь эзотерикой? — спросила Ника из вежливости.

— В какой-то мере, — очень серьезно, с напускной важностью ответила Марина, делая глубокую затяжку и возвращая косяк Белкину.

— Еще как увлекается, — продолжал ухмыляться Белкин. — А я — так, ходил туда девок снимать… Шухер! — вдруг запаниковал он, пряча бычок в ладони.

В комнате началось какое-то движение.

— Спокойно, — сказала Марина. — Это ученик, к маме. Он ненадолго.

— А чем ты увлекаешься? — спросила Ника, стараясь дышать свежим воздухом из приоткрытого окна. — Кроме дури и девок?

Белкин захихикал, а Марина метнула в нее откровенно злобный взгляд, но Нике было плевать. Ее вдруг начал раздражать и вонюче-сладкий дым травки, и тупой комизм происходящего, и три дня, убитых вынужденным бездельем… Раздражение требовало выхода.

— Нет, серьезно, — настойчиво повторила она. — Как вы тут проводите свободное время? Ну, тут, в провинции? — уколола она.

— По-разному, — ответила Марина, пытаясь изобразить высокомерие. Получилось не очень хорошо, так как глаза у нее уже «поплыли».

— Ну, я, например, играю в автоквест, и в страйкбол… — важно сказал Белкин. Хочешь, фотки покажу?

— Хочу, — соврала изрядно продрогшая Ника.

— Вот это я на «Сталкере», под Киевом, в прошлом году. А это открытие сезона весной. А это наш «урбан», на Крошне…

Ника вежливо кивнула. Показ фотографий с полей сражений длился добрых полчаса.

— И много вас таких, — уточнил она, — воюет?

— Прилично. Но зимой особенно не повоюешь, поэтому наша команда еще играет в автоквест. Слыхала?

— Да, — кивнула Ника, и Белкин разочарованно вздохнул. Он явно надеялся поразить Нику рассказом об игре.

— Мы на прошлой игре второе место взяли, — сообщил он. — Завтра думаем отыграться…

— Завтра? — уточнил Ника.

— Ага.

— А можно с вами? — совершенно спонтанно, и неожиданно даже для самой себя выпалила Ника.

— Конечно, — обрадовано удивился Белкин. — А ты играла когда-нибудь?

— Нет, — покачала головой Ника. — И не буду. Я хочу поснимать. Ночной город, драйв, адреналин, приключения. Может забавно получится.

— А что? Это мысль! Я с капитаном переговорю, у нас все равно одно место в машине свободно. И орги, я думаю, не буду против пиара… Это где-то напечатают?

— Еще не знаю, — честно призналась Ника, пытаясь разобраться: она напросилась просто из скуки или чтобы позлить Марину?

— В общем, так, — засуетился Белкин. — Сбор завтра, на площади, возле танка, в половину двенадцатого. Одежду — такую, чтоб не жалко. Термос с кофе я беру на себя, с тебя бутерброды. Компас, фонарик, GPS — если есть, бери, лишними не будут…

— Договорились, — сказала Ника и с трудом подавила зевок.

— По-моему, — наконец вмешалась в беседу Марина, выходя из состояния остекленения, — наша гостья устала. Вам вызвать такси, Ника?

— Если можно, — кивнула Ника, радушно улыбнувшись в ответ на змеиный взгляд Марины. Бедный, бедный Белкин…

— Я провожу, — вызвался совсем потерявший ситуативное чутье Белкин, но тут дверь в комнату мамы Марины отворилась, и оттуда вышел уже знакомый Нике парень с конским хвостиком и свежим синяком на лбу, плохо замазанным тональным кремом.

— Здравствуйте, — брякнул он, ошарашено глядя на Нику.

— Здравствуй, Роман, — сказала Ника, на секунду порывшись в памяти. — Не проводишь меня до такси?

10

На улице Рома запахнул пижонскую, совсем не греющую косуху, забросил рюкзак за плечо и сунул руки в карманы.

— А что в рюкзаке? — спросила Ника.

— Шлем.

— Мотоциклетный?

— Не, — помотал головой подросток. — Рыцарский. Хундскугель.

— Истфех?

— Угу, — Рома покосился на нее с уважением.

— А еще фотография, английский язык… Не многовато ли?

— Мои родители считают, что свободное время — главный враг подростка.

— Логично, — хмыкнула Ника, вглядываясь в темные просторы Польского Бульвара.

Такси пока видно не было, зато на детской площадке околачивалась стайка аборигенов не самого дружелюбного вида.

— Меня, кстати, Ника зовут, — представилась девушка.

— Ника Загорская? — изумился Роман. — Внучка Аркадия Львовича?

— Она самая…

— Он показывал мне ваши работы, — чуть не захлебнулся от восторга Рома. — И те, что на Балканах, и Ближний Восток, и студийки… Классно у вас получается!

— Спасибо, — сказала Ника. — А ты давно фотографией занимаешься?

— Не очень. Месяца два… Вы смотрели мой диск?

— Нет. Ты ведь его деду принес…

— Ну, в общем-то, да, но ваше мнение…

— Роман, — перебила его Ника. — Тебе не кажется, что вон та компания в песочнице как-то уж очень сильно нами интересуется?

— Да вроде нет… — пожал плечами Рома.

— А мне — кажется, — произнесла Ника твердо.

Рефлексы, отшлифованные годами работы на войне, заставили Нику сунуть руку в карман и нащупать газовый баллончик.

— Интересно, где же наше такси? — задумчиво спросила она, глядя, как от песочницы отделились три тени и начали движение в их сторону.

— Тут просто район такой, — объяснил Ромчик, — иногда в темноте трудно адрес найти. Вот таксисты и блудят…

Ага, если вызов вообще не отменили. Ну, Марина, ну, сучка…

— Драться умеешь? — поинтересовалась Ника.

— Не очень, — честно ответил Рома.

— А бегать?

— Чуть лучше… Да вы не бойтесь. У меня с собой кое-чего есть.

Он скинул с плеча рюкзак, расстегнул молнию и сунул руку в накладной карман. Там что-то металлически зазвенело.

Тени тем временем приблизились достаточно, чтобы их можно было разглядеть. Трое. Классический образчик «хомо гопус», кепка, туфли, «адидас». Мелкие какие-то, совсем еще дети. А значит — вообще без тормозов в голове. У Ники зашевелились волосы на затылке. Хорошо хоть, обувь удобная, подумала она.

— Добрый вечер, — гнусаво поздоровался один из аборигенов. — А вы не скажете, как пройти в библиотеку?

Компания дружно заржала.

— Ребята, — Рома вытащил из рюкзака велосипедную цепь. — Давайте жить дружно…

Ника мысленно чертыхнулась. Идея распылить баллончик и дать деру провалилась. Рыцарь Рома намеревался защищать прекрасную даму до последней отбитой внутренности.

— А кто это у нас такой патлатенький? — просюсюкал второй абориген, без кепки, с бритой шишковидной головой. — Неформал, а? Не туда забрел, пацан?

Такси вырулило из-за поворота, как вертолет «Хьюи» в американском боевике про Вьетнам — в самый последний момент.

— Мы сейчас уедем, — твердо сказала Ника, — а вы останетесь. Сунетесь к машине, водила вызовет подмогу. Понятно?

— Борзая, — прокомментировал бритый. — Надо воспитать.

Но тут следом за такси во двор въехал серебристый «Ниссан-патрол» (рухлядь, по меркам столицы, и вполне модный джип для местных), и санитары подворотен тут же скисли. Не иначе, местный авторитет пожаловал домой.

— Ладно, катитесь, — махнул рукой первый. — А тебя, патлатый, я запомнил. Я тебя тут уже не первый раз вижу. Ходишь-ходишь, а не здороваешься. Некрасиво.

— В следующий раз поздороваюсь, — пообещал Ромчик, прикрывая собой Нику (то есть, это он думал, что прикрывает, а на самом деле — стоял на линии распыла газа, дурачок), пока та садилась в такси.

— Ты всегда такой смелый? — спросила Ника, когда они отъехали от злополучного двора.

— Только по пятницам, — угрюмо ответил Рома.

Парня начинало трясти.

— Да уж, — сказала Ника. — Весело у вас тут…

11

Таксистов Хрущ боялся и ненавидел с позапрошлой зимы. Тогда был какой-то жидовский праздник, эти суки собрались возле кинотеатра «Октябрь» и зажигали свои факелы, а твари-таксисты поставили на крыши тачек жидовские подсвечники и устроили парад. Хрущ, Свисток, Макар, Длинный и еще пару пацанов из «гайдамаков» — местной организации юных националистов, не скины, а так, рядом, — решили устроить водилам показательную разборку. Но водилы оказались не простыми бордюрщиками, а радио-такси. Кто-то успел крикнуть в рацию «сигнал ноль», и через пять минут их слетелось — как мух на говно. Жиды разбежались, менты (горотдел, бля, через дорогу!) не торопились, и в результате Макару сломали два ребра монтировкой, Свисток получил сотряс, Длинный, падла, смылся, а Хруща так отпинали ногами, что он обоссался.

Поэтому когда падла-таксист зарулил во двор, Хрущ сразу дал отбой и придержал Свистка, который рвался в бой. Оно и понятно: неформал с косичкой уже не первый раз появлялся на районе, но все не давал повода поговорить по душам. Неформал был из мажоров, Хрущ это нутром чуял, а вот тетка с ним была странная. Наглая какая-то, вела себя так, будто ей все похер.

— Ну ладно, — сказал Хрущ и поправил кепарь, — будет и на нашей улице праздник…

— Че — ладно, че — ладно? — завелся Свисток. — Ты понял, че она сказала?

— А шо? — как всегда, туго отреагировал Макар. — Шо они, вот так и уедут?

— Тихо, бля! — велел Хрущ. — Пусть валят. Еще пересечемся, Земля — она круглая.

На глазах у всей честной кампании такси выехало со двора, освободив проход серебристому джипу.

— Не, ну ты, Хрущ, неправ! — никак не мог успокоиться Свисток.

— Это че за клиент? — спросил Хрущ у Макара, который жил в этом доме. — На джипе?

— Неместный. Первый раз вижу. Бандюк, наверное. Ну его на хер…

— У тебя сколько бабла? — уточнил Хрущ у Свистка, который насвистывал «Большие города» БИ-2 (он так всегда успокаивался).

— Нисколько! — огрызнулся Свисток. — Я ж две полторашки купил!

— И у меня пусто… — добавил Макар.

— Ясно…

Из джипа тем временем выбрался пузатенький коротышка росточка настолько маленького, что его почти не было видно за высокой машиной. Коротышка открыл заднюю дверцу и принялся рыться в багажнике.

— Не, Макар, не бандюк это, — решил Хрущ. — Манагер. Пошли, побеседуем.

Когда троица неспешным, вразвалочку, шагом приблизилась к джипу, коротышка вышел им навстречу с длинным тубусом в руке, и Хрущ осознал свою ошибку. На пузе у «манагера» висела сумка-набрюшник, вроде тех, с которыми ходят менялы на базаре, но — не совсем. Такую показывал Богдан Куренной, когда Хруща и Свистка затащили на «вышкил» в детском лагере на Корбутовке. Ну там, «в одну лаву шикуйсь!» и «строем — марш!» и прочая гайдамачья херня. В набрюшнике у Богдана лежал травмат, и доставал он его — за полсекунды, надо было только дернуть за специальный шнурок…

— Ты — Хрущ? — уточнил коротышка.

— Ну? — набычился Хрущ. В воздухе отчетливо запахло неприятностями.

— Я от Богдана.

Вот те нате, хрен в томате. Скажешь говно — вот и оно. И ведь не пошлешь…

— Слава Украине, — на всякий случай ляпнул Хрущ.

— Чего? — удивился коротышка. — А, ну да, ну да… Героям слава. Твои бойцы? — Он обвел взглядом Макара и Свистка.

Морда у него была — неприятная. Вроде и холеная, откормленная, с висящим двойным подбородком, но вся в рытвинах, как от прыщей. И пахло от коротышки странно. Сырым подвалом и тухлятиной.

— Угу.

— Денег хотите срубить по-быстрому?

— Ну?

— Держи, — коротышка протянул Хрущу тубус. — Это трафарет. А это, — он вытащил из заднего кармана джинсов пачку купюр и отслюнил пару сотенных, — на краску. Белую, только белую!

Нифига себе, подумал Хрущ, пряча бабло.

— Завтра, в два часа ночи. На синагоге. Только не с улицы, а со двора. Потом валите к драмтеатру, там я вас подберу и рассчитаюсь. По двести на брата. Нормально?

— Нормально, — выдохнул Свисток.

— Тихо, — заткнул его Хрущ. — А не кинешь?

Коротышка прищурился.

— Ты, Хрущ, совсем глупый. Точнее, конечно, не Хрущ, а Солопий Степан Назарович, верно?

Хрущ обалдел.

— Если справишься, Степан Назарович, — продолжил коротышка, — я подкину еще работу. И много. Главное — не облажайся…

12

Цепь мама спалила сразу. Видимо, Ромчик в такси плохо запихал ее в рюкзак — что было совсем неудивительно, если учесть, как его колбасило после несостоявшейся драки; плюс, к тому же, Ника предложила обменяться телефонами «на всякий случай», это тоже оказалось неслабым стрессом для подросткового организма — и в результате, едва Ромчик снял косуху, как мама вышла в коридор с велосипедной цепью в руке. То ли та торчала из кармана рюкзака, то ли звякнула внутри, то ли мама просто решила устроить регулярный досмотр на предмет припрятанного курева — было уже неважно.

— Это что? — спросила мама.

Ромчик глубоко вздохнул.

— Цепь, — сказал он.

Теперь уже мама глубоко вздохнула. Ну вот, с тоской подумал Ромчик. Истерика у мамы всегда начиналась постепенно, как разбег реактивного истребителя.

— Я вижу, что цепь. — Голос мамы дрожал от сдерживаемых децибел. Механики с флажками в ужасе разбегались от дюз, освобождая полосу.

— Мам, — попытался успокоить ее Ромчик, вполне осознавая тщету своих усилий. — Это от велика. Я ее снял, чтобы смазать.

— Ты меня совсем за дуру держишь?! — пошла на разбег мама. Задрожали стекла в контрольной башне, и зыбкое марево горячего воздуха повисло над бетоном.

— Ну мам… — подал реплику Ромчик. Это надо было просто переждать. Жалко, нельзя воткнуть наушники и врубить «Металлику»…

— Все, хватит, — вдруг очень тихо и спокойно оборвала его мама. — Ты — допрыгался. Домашний арест. Две недели. Придет отец — поговорит с тобой детально. А у меня уже просто нет сил.

Опаньки. По заключению экспертной комиссии, причиной взрыва истребителя стали неполадки в системе управления. Вот ведь… Как некстати.

— Я могу идти? — угрюмо спросил Рома.

— Уйди с глаз долой, — сказала мама, собираясь зарыдать.

Панихиду по погибшим Ромчик предпочел пропустить.

Он поднялся к себе в комнату, запер дверь на защелку — пошли все в задницу, арестантам свидания не положены! — швырнул косуху на кровать и включил монитор компа.

Торренты качали еле-еле, почты не было, зато на форуме накатали целых две страницы обсуждений новой игры. Тему открыл админ три дня назад, и сначала ее все дружно проигнорили: PBEM — play by e-mail — штука достаточно скучная, и может стать увлекательной только при очень хорошем Мастере. Фишка игры — любой может какое-то время побыть Мастером. Получалось вроде «Мафии», только интереснее. Названия у новой задумки не было, поэтому с легкой руки Клеврета (который писал на форуме под ником Джек-из-Тени) ее называли просто Игрой.

Сюжет, насколько понял Ромчик, крутился вокруг рисунков — глифов на внутриигровом сленге. По сути, это были обычные граффити, которые участники оставляли в разных местах игрового Города. Рисунки глифов вывешивались мастерами на отдельной имиджборде, с указанием времени появления и виртуального адреса (адреса были как вполне узнаваемые, житомирские, так и откровенно выдуманные). Какая команда нарисовала какой глиф — разглашать запрещалось правилами. Где команды брали образцы глифов — тоже было тайной. Можно было отмечать глифы на карте Города (очень удачный закос под Google-Maps, явно делал хороший программист) и пытаться расшифровать их значение.

В общем и целом, с точки зрения Ромчика, ничего особенно интересного в Игре не было. А из-за путаницы с Мастерами на форуме творился форменный бардак. Джек-из-Тени устроил срач с Дхампиром на тему «внутреннего круга посвященных», Анютик задалбывала всех эзотерическими значениями глифов, Бармалей тупо флудил, а сволочь Темпрос разжигал все конфликты до состояния холивара, несмотря на призывы окружающих «не кормить тролля»…

В личке было два сообщения, оба от Джека-из-Тени, то бишь, Клеврета. В первом — пространная теория насчет того, что Игра — никакая не игра, а хитро спланированная рекламная кампания пока не обнародованного продукта или события. Глифы, утверждал Клеврет, это части единого логотипа, а вся таинственность — просто способ привлечь внимание. Закончится все, предрекал конспиролог-самоучка, приездом в Житомир новой рок-группы «Карданный вал» или продажей молодежной серии дезодорантов «с запахом пота и гормонов молодого козла».

(В инете, в отличие от реальной жизни, Женька-Клеврет отличался красноречием и остроумием).

А вот вторая мессага от него была короткой. Не тратя лишних слов, Клеврет то ли умолял, то ли приказывал Ромчику встретиться с ним завтра, в понедельник, в два часа ночи у телецентра. Не больше, мать его, и не меньше.

Ромчик потеребил нижнюю губу, издав длинный вибрирующий звук, покосился на запертую дверь, потом — на балкон, и перевел взгляд на шкаф-купе. Где-то там, в его сумрачных недрах, хранился пятидесятиметровый моток веревки, десяток карабинов, «восьмерка» и альпинистская «беседка» — остатки недолгого увлечения скалолазанием в восьмом классе.

Домашний арест, говорите… Ну-ну.

«Ок, — написал Ромчик Клеврету. — Буду непременно».

13

Капитана команды «Бегущие кабаны» звали Славик, и он одевался во все военное. Бундесверовские камуфляжные штаны, желтые американские берцы, британский свитер «коммандос», советская зимняя курточка и кепка фирмы «5.11» делали его похожим скорее на мародера, чем на наемника, под которого Славик явно косил. Все впечатление портила интеллигентная физиономия Славика, на которой были написаны и десять классов, и институт с аспирантурой, и кандидатская в процессе, и сидячая работа за компом (очки Славик носил с такими диоптриями, что глаза казались огромными).

Кроме капитана Славика и Белкина, выполняющего роль штурмана, в команде было еще два человека: субтильный, со впалой грудью, мужчина лет сорока, с висячими усами и бегающими глазками, которого звали Русланом (Белкин отрекомендовал его как «нашего краеведа») и угрюмо-молчаливый здоровяк по имени Вова, явный работяга, не совсем понимающий, почему посреди ночи, вместо того, чтобы спать в своей постели, ну или на худой конец, пить водку с друзьями, он катается по городу.

Ника втиснулась между Русланом и Вовой на заднее сиденье старенького, но вполне резвого «Форд-эскорта» с прокуренным салоном, Славик сел за руль, а Белкин расположился рядом, с ноутбуком на коленях. Ровно в полночь на сайте игры появилось первое задание. Вернее, невнятная загадка про дружбу России с Японией, которая каким-то боком оказалась связана с Житомиром. Пока Славик с Белкиным вдвоем вспоминали про фонд помощи жертвам Чернобыля от потомков жертв Хиросимы, Руслан задумчиво теребил усы, а потом изрек тоном непререкаемого эксперта:

— На Музыкалку!

По дороге к району музыкальной фабрики Руслан прочитал короткую лекцию об адмирале Путятине и его роли в подписании договора о дружбе между Российской Империей и Японией, сделав (специально для Вовы) мини-экскурс в политику японского изоляционизма, прерванную эскадрой адмирала Перри.

— А при чем тут Житомир? — спросила Ника.

Тут уже все автоквестовцы стали наперебой ей объяснять, что в Житомире есть речка Путятинка (бывший Путятинский ручей), улица Путятинская, площадь Путятинская и т.д. Руслан же не преминул уточнить, что к адмиралу Путятину местная топонимика отношения, на самом деле, не имеет, а происходит, согласно его теории, от охотничьей терминологии… Ника окончательно утратила интерес. Во-первых, Руслан вызывал у нее почти физиологическую неприязнь — каждый раз, когда он на нее смотрел, его бегающие глазенки приобретали маслянистый блеск, а жестикулируя во время рассказа он то и дело клал ладонь ей на коленку.

А во-вторых, Ника в целом недолюбливала этот подвид — краеведов-краелюбов-краеложцев… Архивные крысы, с обязательной перхотью на плечах, влюбленные в родной Мухосранск и готовые уболтать каждого встречного-поперечного однообразными историями, интересными лишь им самим — эти люди искренне полагали свой Задрипинск самым лучшим местом на Земле, и совершенно искренне не подозревали, что в каждой Тьмутаракани найдется историк-любитель, готовый показать-рассказать-поведать абсолютно однотипные городские легенды и предания…

Наверное, Ника слишком много повидала таких городишек и таких экскурсоводов, чтобы обращать на них внимание.

Приехав на площадь Путятинскую (на самом деле — обычный перекресток с небольшим сквериком поблизости), Славик запросил первую подсказку, получив которую, команда выбралась из машины и занялась поисками кода. Ника же попыталась найти хоть что-нибудь достойное быть сфотографированным. Увы, две-три компашки, распивающие водку на скамейках в сквере, на эту роль не годились, и Ника щелкнула красиво подсвеченный прожектором соседней автостоянки «Институт предпринимательства и современных технологий» (в прошлом — кинотеатр «Первомайский»).

Код обнаружился возле памятника жертвам Голодомора, Славик отправил его через сайт, команда перешла на следующий уровень, получила еще одну загадку и поехала дальше. Собственно, как поняла Ника, весь автоквест сводился к разгадыванию ребусов и езде по городу в поисках кода. Задания ее интересовали мало, коды — и того меньше, а вот ночной Житомир поснимать было интересно. Она пересадила Вову между собой и Русланом, устроилась у окна, включила ночной режим и стала щелкать все подряд: угловатые силуэты девятиэтажек в спальном районе на Богунии, переделанный из заводского цеха супермаркет «Фуршет» кислотно-желтого цвета, вымазанные мазутом цистерны, застывшие на железнодорожном вокзале, разбитые сити-лайты, круглосуточные магазины с прилагающейся фауной, стаи дрыхнущих на канализационных люках собак, грязные сугробы у тротуаров, длинные вереницы такси, совершенно пустой, как после атомной войны, Старый бульвар с разбитыми фонарями, темную громаду водонапорной башни… Что-нибудь из этого могло и получиться.

За полтора часа «Бегущие кабаны» объездили город вдоль и поперек раза три (немыслимое дело для Киева или любого другого города побольше) и сожгли весь бензин. Заправиться остановились на Смолянке, возле маслозавода, на котором, как уже выяснила Ника, делали вполне приличное мороженое.

— Ну, как тебе? — возбужденно спросил Белкин. — Интересно?

— Ну… — протянула Ника. — Да, в общем, интересно…

— У нас отрыв от всех на полчаса, за бонусный код, — сообщил Белкин. Глаза у него горели азартом. — Последний уровень сделаем — и все, игра наша!

Чем-то он напоминал Нике ее бывшего бойфренда Костика — взрослого и вполне солидного на вид мужика, успешного предпринимателя, обреченного до конца дней своих оставаться Костиком, так и не превратившись в Константина Ивановича. Стоило Костику оказаться за компьютером, и он начинал с азартом подростка расстреливать террористов, крошить гоблинов и спасать мир; и делать он это мог всю ночь напролет. Для Ники это выходило за пределы банальной логики.

Вот и Белкин говорил об игре (и ведь скучной, в принципе, игре!) так, будто это был вопрос жизни и смерти.

Хотя, наверное, для этого люди и играют: создают себе препятствия, чтобы потом их преодолевать. Плеснуть адреналинчика в кровь. Ты ведь, подруга, тоже не в бухгалтеры подалась… Но, попробовав на вкус настоящего экстрима, Ника стала совершенно равнодушной к экстриму искусственному.

— Все, я понял! — выкрикнул Руслан. — Самое старое здание в Житомире — это коллегия иезуитов, на Черняховского. Поехали, код там!

А вот тут было что поснимать. От иезуитской коллегии (или, как уточнил краевед, юридики) осталась только коробка — крыша и внутренние перекрытия рухнули давным-давно — и те уже крошились от выветривания, приобретая странно-пугающие очертания. На стенах росли деревья. Их голые скелеты торчали на фоне звездного неба, как виселицы у Брейгеля-старшего. Эх, жалко света было маловато — подсветить бы фронтон юридики ярко-оранжевым, а изнутри дать рассеянно-лимонный, поиграться с контрастом, и вышла бы отличная открытка к Хеллоуину…

— Есть! — сказал Славик, спрыгивая с оконного проема. Капитан «Кабанов» был весь присыпан кирпичной пылью и измазан известью. — Есть код!

— Ну, все, — восторжествовал Белкин, дрожащими руками открывая ноут. — Мы их сделали!

Руслан подбоченился, залихватски подкрутив кончики усов, и даже Вова изобразил на лице жизнерадостную ухмылку.

— Вводи, — выдохнул Славик, вручая Белкину обрывок бумажки. Тот для пущего драматизма зажал фонарик в зубах, разгладил бумажку на бедре и начал набирать код. Вся команда «Бегущие кабаны» в едином порыве прильнула к ноуту, и Ника щелкнула вспышкой, запечатлев катарсис для стены славы Белкина.

Хотя и она сама, наверное, радовалась не меньше прочих, только не так демонстративно. Кофе у Белкина в термосе оказался растворимым, такую гадость Ника не употребляла, а потому спать хотела неимоверно. Поэтому конец игры и победа «Кабанов» для нее означали скорое свидание с теплой постелью…

— Не понял, — нахмурился Белкин. — Это еще что за фигня?

— Читай вслух! — потребовал Славик.

— «Бонусное задание. Нанесите белой краской рисунок из прикрепленного файла согласно указанным размерам в точке со следующими координатами GPS»…

— Але! — возмутился Славик. — Какой еще рисунок? Это вообще не по правилам!

— Тихо! — сказал Белкин. — Тут еще… «Команда, первой выполнившая бонусное задание, получает доступ к Большой Игре следующего сезона». Слав, ты что-нибудь слыхал про Большую Игру?

— Не-а…

— А где эта точка? — поинтересовался Руслан. — Ну-ка, глянь по карте, хотя бы приблизительно…

— О как, — сказал Белкин обалдело минуты через полторы. — Это ж площадь!

— Какая площадь?

— Ленина, блин! Соборная то есть! Прямо по центру.

— А рисунок открой?

— Фигня какая-то… Ни черта не понимаю…

Рисунок действительно был маловразумителен.

Рядом были указаны размеры: 5 на 8 метров. Однако…

— Ребят, — встряла Ника, понимая, что постель и сон снова уходят в категорию желанного, но недостижимого. — Это, между прочим, вандализм. Самовольное изменение дорожной разметки.

— Плевать! — махнул рукой Белкин. — Где мы краску-то возьмем?

— У меня есть, — подал голос Вова. — В багажнике. Я уже неделю вожу, мне крыло надо подкрасить, и бампер…

14

«Бегущие кабаны», очевидно, не единственные ринулись выполнять бонусное задание. Всего пару минут назад площадь Ленина, теперь именуемая Соборной (что было, как минимум, странно, потому что собора здесь не было и близко, а вот памятник Ильичу стоял перед обкомом партии, ныне — домом правосудия) — была пустынна и безжизненна, и ветер гонял бумажный мусор из перевернутой урны возле мрачной махины драмтеатра. И вот — на тебе. Понаехали.

Пока Славик и Белкин бегали по площади с GPS-навигатором, выискивая указанную точку и споря — центр это должен быть рисунка или его угол, на площади появились еще две команды. Одна — на могучем внедорожнике «Тойота FJ», изо всех сил пытающемся быть похожим на «Хаммер» (из него выпрыгнули два ярко выраженных бизнесмена с пузиками и две гламурного вида длинноногие блондинки). Вторая команда конкурентов, появившаяся одновременно с первой, выглядела куда более колоритно — четверо мужиков в кожаных куртках на «почти-настоящих-чопперах» с развевающимся сзади флагом, на котором был изображен таракан.

— «Мажоры» и «Ржавые тараканы», — прокомментировал Руслан. — «Счетоводы» где-то застряли…

— А почему площадь — Соборная? — невпопад спросила Ника. — Собор-то не здесь.

— В честь соборности Украины, — пояснил Руслан. — Нет, ну вот как мы теперь рисовать это будем? А, Володя?!

Славик, похоже, обсуждал тот же вопрос с капитанами других команд. Площадь же приобрела вполне оживленный вид. Девицы бегали туда и обратно, размечая асфальт, байкеры барражировали на железных конях, Белкин потрясал ноутбуком, Вова выгружал из багажника канистру с краской, а бизнесмены судорожно наматывали какую-то тряпку на монтировку, делая импровизированную кисточку.

— По-моему, — сказала Ника, — сейчас вызовут милицию. Очень уж много суеты и шума.

— Не боись, — весело ухмыльнулся Вова, захлопывая багажник. — Все будет классно!

Дорожную разметку на площади после зимы еще не обновляли, и ее было почти не видно. Густая белая краска (разбавить нечем) жирно ложилась на асфальт. Малевал один из байкеров, командовал парадом Славик, а Белкин суетился рядом, сверяясь с ноутом и давая подсказки. Остальные наблюдали, пребывая в жизнерадостном возбуждении и споря, кто теперь попадет на Большую Игру…

Ника успела пару раз исподтишка сфотографировать этот флешмоб — потом участники начали позировать, улыбаться и махать руками, и фотографировать стало неинтересно. Странный рисунок на асфальте постепенно обретал очертания. Большой крест нарисовали первым, потом байкер закончил с вензельками и приступил к мелким деталям.

В этот момент на площадь выехало два милицейских «уазика» с мигалками, но без сирен.

— Доигрались, — сказала Ника, прикидывая, куда лучше смываться.

Автоквестовцы бросились было врассыпную, но тут из-за дома правосудия выехал еще один «уазик», отрезав игроков от транспорта. Из «уазиков» повылезали здоровые парни в бронежилетах и стали угрюмо замыкать кольцо.

— Послушайте, — выкрикнул Славик, — это просто такая игра!

Но сотрудникам милиции на это было плевать. Байкеры привычно сбились в стаю, девицы запищали, «Мажоры» сразу полезли за мобильными, а менты вытащили резиновые палки и не очень вежливо, но очень убедительно предложили всем заткнуться и занять места в «уазиках», а потом «в отделении разберемся».

Наименьший энтузиазм идея вызвала у байкеров. «Мажоры» попытались тянуть время. «Кабаны», в принципе, готовы были подчиниться, и только Белкин вдруг ломанулся через площадь, увернувшись от дюжего мента, который был слишком занят разглядыванием гламурных девиц.

— Стой, дурак! — заорал Славик и тут же огреб резиновой дубинкой по бедру.

Белкин бежал, прижав ноутбук к груди, и по-женски косолапя. Видно было, что он не бегал уже давно, да и в принципе делать этого не умел. Ментам играть в догонялки было влом, и они поехали следом за ним на «уазике».

Они почти догнали его, когда из-за драмтеатра вылетел серебристый джип, подрезал «уазик», заставив его выскочить на тротуар, резко развернулся и, разогнавшись как следует, сбил Белкина.

15

Ромчику никогда прежде не доводилось бывать в ментовке, и его воображение, вскормленное отечественными сериалами и американскими боевиками, рисовало мрачную картину «обезьянника» в виде клетки, наполненной бомжами, гопниками и, почему-то, неграми. Рядом с клеткой должен был прохаживать матерый коп с дубинкой, и тарабанить этой дубинкой по прутьям решетки, а из соседнего кабинета обязательно раздаваться вопли того несчастного, из которого пьяные в стельку менты решили выбить признание.

В реальности все оказалось гораздо прозаичнее. Ромчика, Клеврета и Петьку Клименко (он же — Бармалей, заслуженный флудераст) привезли в Богунское районное отделение и завели внутрь через центральный вход. Сонный дежурный за стеклом записал что-то в толстую книгу, а потом долго и беззвучно говорил с по телефону без диска. Потом злополучную троицу вандалов отвели в коридор, усадили на деревянные откидные стульчики — точно такие стояли у них в школе, в актовом зале, и приказали ждать. ОМОНовец с автоматом на груди сел напротив и засопел заложенным носом.

Минут через десять наряд доставил еще одного задержанного — совершенно убогого на вид парня с бритой головой и дебиловатой физиономией, которая показалась Ромчику знакомой. Ну точно — это же тот самый уродец, который докапывался к ним с Никой у дома репетиторши по английскому языку… Гопник, похоже, Ромчика не узнал. Взгляд у бритоголового был испуганно-потерянный, а на скуле наливался свежий синяк.

Так они просидели еще минут пятнадцать, и Ромчик уже было заскучал, но тут пришел опер, и Клеврета первым вызвали в кабинет.

— Ох, сейчас он им наплетет! — громко прошептал Бармалей.

— Молчать, — гыркнул на них ОМОНовец, после чего вытащил из-под бронежилета мобильник и стал играться.

— В туалет хочу, — сказал гопник.

— Ссы здесь, — разрешил мент, не отрываясь от телефона.

Дверь кабинета открылась, и оттуда вышел взъерошенный Женька. Такое впечатление было, что он там не разговаривал, а песни пел и пританцовывал. Щеки у Клеврета горели, а еще он все время облизывал губы.

— Следующий! — вызвал опер.

Следующим был Ромчик. Оперуполномоченный — молодой парень в дешевой кожанке — не поднимая глаз предложил ему сесть, и заученно проговорил:

— Разъясняю вам статью шестьдесят третью Конституции Украины, согласно которой вы не несете ответственности за отказ давать показания против себя. Подпиши здесь.

Опер дал Ромчику листок бумаги, где было напечатано то же самое, и поднял глаза.

— Сколько лет?

— Шестнадцать, — честно ответил Ромчик.

— Блин, — сказал опер. — Родителям звонить будем?

— Не-а, — мотнул головой Ромчик.

— Вот и славно, — повеселел опер. — Фамилия, имя, отчество?

— Радомский Роман Геннадьевич.

— Твою мать, — опять сник опер. — Сын?

— Сын, — кивнул Ромчик.

— Давай номер, сам позвоню…

— Не надо!

— Не звезди! — отрезал опер. — Надо. Давай номер.

Ромчик продиктовал номер, опер записал его на перекидной календарь и набрал с городского телефона.

— А за что меня задержали? — спросил Ромчик.

— Во-первых, — сказал опер, слушая гудки в трубке, — не задержали, а доставили. А во-вторых, нефиг всякую херню на телецентре малевать. Это что?

Он протянул Ромчику скомканную распечатку. Да, быстро Клеврет раскололся. На листке бумаги темно-синей краской (когда ж ты принтер заправишь, болван!) был напечатан рисунок:

— Понятия не имею, — абсолютно искренне признался Ромчик.

— Тогда нахрена вы это намалевали?

Звонок сорвался, и опер нажал на «повтор».

— Я ничего не малевал, — твердо заявил Ромчик.

Это тоже было правдой: малевал Клеврет под чутким руководством Бармалея, который принес краску. Ромчика попросили стоять на стреме. От всей затеи намалевать граффити на стене телецентра несло таким махровым идиотизмом, что Ромчик откровенно профилонил свою часть работы, и менты взяли всю компанию, что называется, «на горячем».

— Разберемся, — махнул рукой опер. Тут на другом конце линии взяли трубку, и опер, сразу подтянувшись, заговорил казенно-вежливым голосом. — Господин Радомский? Из Богунского райотдела беспокоят…

16

Пластиковое удостоверение с фотографией и надписью PRESS («на иностранном языке», как выразился пузатый сержант) в очередной раз выручило Нику. Она пробыла в райотделе всего полтора часа, из которых сорок минут — сидела в коридоре, двадцать — разговаривала с чудовищно тупым оперуполномоченным, и остальное время — мило беседовала с пожилым следователем, который, как выяснилось, был знаком с дедом.

Остальные участники и свидетели ночного происшествия, за исключением байкеров, под шумок смывшихся с места ДТП, еще томились в застенках, когда Ника вышла из милиции и посмотрела на часы. Было четыре утра. Такси поблизости от милиции, конечно же, не водилось.

Ника вытащила мобильник и попыталась вспомнить хотя бы один номер службы радио-такси. Хотя, если подумать, тут и пешком до дома было не очень далеко… если бы не гудели так ноги.

Пока Ника медитировала над телефоном, из дверей райотдела вышел высокий и сухопарый мужчина лет сорока пяти, с коротким ежиком черных волос на голове. Ника обменялась с мужчиной оценивающими взглядами. Незнакомец обратил внимание на профессиональную камеру Ники, она же (Ника) отфиксировала его до блеска начищенные ботинки, классические джинсы, американскую военную курточку М-65 и — несмотря на поздний (или ранний?) час — гладко выбритые щеки. На верхней губе топорщилась щеточка тщательно подстриженных усов. Выправка плюс начищенная обувь плюс бритье два раза в день плюс усы. Равняется офицер советской армии. Ну да, точно, и часы на внутренней стороне запястья. Только вот откуда у офицера, очевидно — отставника, «Омега»?..

Предполагаемый офицер тоже вытащил мобильный телефон (в отличие от часов, самую простую, без понтов, «Нокию»), и набрал номер.

— Все нормально, — сказал он в трубку. — Скоро будем.

Следом за мужчиной на крыльцо вышел Ромчик. Ника так устала за сегодняшнюю ночь, что даже не нашла в себе сил удивиться.

— Ну что? — спросил офицер у мальчишки. — Поехали? Или перекурим на дорожку?

— Я не курю, — буркнул Ромчик.

— Привет, Рома, — сказала Ника.

— Здрасьте, — шмыгнул носом пацан. — А вы что тут делаете?

— Да так… — пожала плечами Ника. — Сама хотела бы знать.

Офицер удостоил ее повторного осмотра. А может, и не армия, подумала Ника. Может быть, чекист. Смотрит так, будто мысленно проговаривает словесный портрет.

— Вы знакомы? — незнакомец адресовал вопрос сразу и Роме, и Нике.

— Вроде того… — согласилась Ника, а Ромчик неохотно ее представил:

— Это Ника Загорская, внучка Аркадия Львовича, у которого я занимаюсь фотографией.

— Очень приятно, — офицер протянул руку. — Моя фамилия Вязгин. Владислав Олегович.

Рукопожатие у него было крепкое.

— Вы родственник Ромы? — изобразила наивность Ника.

— Не совсем. Я начальник службы безопасности компании «Радомбуд».

— Это фирма моего отца, — кисло прокомментировал Ромчик.

— Геннадий Романович попросил меня забрать этого молодого человека из милиции, — продолжил Вязгин. — А заодно выяснить, как он туда попал.

— Случайно, — буркнул Рома.

— Я думаю, — спокойно заметил Вязгин, — что мы обсудим это по дороге. Вас подвезти, Ника?

— Если можно, — она не стала скромничать.

Присутствие Ники в машине подействовало на Рому как сыворотка правды. Едва Ника захлопнула дверь, как он начал говорить, обращаясь не к Вязгину, а к ней:

— Это все из-за задания. Мне Аркадий Львович две недели назад дал задание. Домашняя работа. Граффити на улицах. Фотографировать все подряд. А потом — систематизировать, разбить на категории, попытаться определить почерк разных художников. Это все на диске — ну, том, что я принес тогда, помните?

— А потом ты решил попробовать свои силы, — сказал Вязгин. Машину он вел быстро, но уверенно и ровно, без лихачеств. — И нарисовал какую-то ерунду на телецентре.

— Да нет же! — яро возразил Ромчик, по-прежнему обращаясь к Нике, чье мнение его заботило больше. — Меня друзья позвали… Ну, не знаю… Им совет был нужен, как правильно, вот они меня и позвали.

— Как эксперта, — подсказал Вязгин.

— Вы не поверите, — усмехнулась Ника, — но я очутилась в милиции практически по той же причине.

Вязгин покосился на нее подозрительно.

— Вот здесь, пожалуйста, — попросила Ника. — Я уже приехала, спасибо и до свиданья. Удачи, Рома! — пожелала она, выходя из машины.

— Всего вам доброго, госпожа Загорская, — попрощался Вязгин.

Она чуть не уснула в лифте. Прислонилась плечом к стенке, на секундочку прикрыла глаза — и очнулась от того, что прекратилось гудение мотора. Полминуты жизни как не бывало… Выдернуть карточку, выйти из лифта. Подсветить себе фонариком. Отцепить ключи от карабина, открыть решетку. Зайти внутрь, закрыть решетку, открыть дверь, зайти внутрь, отмахнуться от слюнявой морды Пирата, запереть дверь, включить свет.

Пират скулил и подвизгивал. Ника вздохнула:

— А до утра не потерпишь?

Пират поджал хвост, крутанулся волчком, почти по-человечески всхлипнул и улегся в свое кубло, прижав уши и глядя на Нику с явно читаемым страхом в глазах. Странно…

Ника переступила через сжавшегося от страха пса, и тут раздался мужской голос из полутемной гостиной:

— Только не пугайтесь, пожалуйста.

Фонарик все еще был у Ники в руке. Она автоматически вскинула руку и нажала на кнопку. Фонарик назывался «Шурфайр», и имел ксеноновую лампу мощностью в 160 люмен. Незваный гость замер в луче света, как бабочка, пришпиленная к картонке. Маленького росточка, одет в непонятную хламиду вроде комбинезона, мешковатый покрой не в силах скрыть пивное брюшко. Ладошка с пухлыми пальчиками прикрывает лицо.

— Кто вы такой? — Сонливости как не бывало, левая рука поудобнее перехватила связку ключей.

Столкнувшись с незнакомым противником, учили ее когда-то, задай себе два вопроса. Первый: чем он вооружен? Второй: где его друзья?

Ника не видела второй руки коротышки, и это было плохо. За спиной у нее была дверь в студию, и Ника не помнила, заперта ли она — это еще хуже. Ника сделала шаг вперед и еще один — в сторону, чтобы за спиной оказалась стена. До коротышки оставалось еще метра полтора. Нормально. Даже если у него нож, успею бросить ключи в лицо… Но почему не среагировал Пират?!

— Успокойтесь, пожалуйста, — виновато сказал гость, поднимая вторую, скрюченную полиомиелитом руку. — Я не причиню вам вреда.

— Я спросила, кто вы такой? — повторила Ника.

— Уберите, пожалуйста, свет, — попросил незнакомец, опуская руки и отворачиваясь от «Шурфайра». Невыразительное лицо, высокий лоб с залысинами (англичане называют это «вдовий мысок», некстати вспомнилось Нике), прищуренные поросячьи глазки, нос картошкой.

Ника опустила фонарик чуть пониже, разглядывая одежду гостя. Точно, комбез. Вроде парашютного. Молнии, карманы, липучки… В таком можно спрятать много всего разного и гадкого.

— Я от Аркадия Львовича. Он дал мне ключи. — В доказательство он продемонстрировал связку ключей с брелоком в виде житомирской водонапорной башни.

— Он просил вам передать кое-что, — положив ключи на стопку гипсокартона, гость сунул руку в карман и вытащил продолговатый конверт. — Это очень важно.

— Что это?

— Аркадий Львович хотел, чтобы вы как можно скорее уехали из города, — сказал коротышка. — Прочитайте, тут все написано. А сейчас мне пора. Извините за вторжение.

Коротышка прошел мимо Ники (от него странно пахло — прелой листвой и гнилью) и вышел в коридор. Пират опять заскулил, причем так жалобно, что это было похоже на человеческий плач. Хлопнула дверь. Ника метнулась следом, снова заперла все замки и накинула цепочку. Потом привалилась спиной к двери, сделала глубокий вдох, досчитала до пяти и долго, с усилием выдыхала. Колени начинали дрожать.

Пират поднял голову, стыдливо посмотрел на хозяйку и негромко гавкнул.

— Молчи уж теперь, позорище, — сказала Ника.

17

У Белкина был перелом ноги. Слава богу, не шейки бедра (полгода лечения и швейцарская титановая спица за полторы тысячи евро), а самой бедренной кости. Недельку в постели под аппаратом Илизарова, потом гипс, костыли, через два-три месяца — будет как новенький, успокаивал бородатый хирург.

Белкин лежал на больничной койке и страдал. И капризничал. И ныл. И требовал к себе внимания. И снова страдал. Марина смылась через полчаса, оставив пакет с фруктами и маму. Мама проявляла такие чудеса самоотверженности, каких Марина от нее в жизни не видела. Ну еще бы, любимый почти-зять…

Анжела за утро успела позвонить Марине дважды, требуя немедленной встречи. Первый раз звала к себе домой, а второй — назначила свидание в «Полесском чае», буквально в двух шагах от того места, где сбили Белкина. Насколько Марина знала свою подругу, это было сделано не зря.

На Соборной площади активно трудились работяги в оранжевых жилетках, соскабливая с асфальта загадочный символ, из-за которого — Марина была в этом уверена на двести процентов — все и произошло. Рядом ждали машины для нанесения дорожной разметки.

В «Полесском чае», как всегда, было многолюдно. Анжела в компании полузнакомой (где-то точно видела, но где — хоть убейте…) молодой девушки сидела за самым дальним столиком, прямо под плазмой, по которой крутили рекламу и клипы. Анжела пила кофе, а девушка жадно вгрызалась в ватрушку с мясом, которую здесь почему-то называли пиццей.

— …что меня смущает, — уловила Марина обрывок фразы Анжелы, — так это размеры символа. Почти сорок квадратных метров. Бессмысленно с эзотерической точки зрения, но может иметь сугубо практическое применение.

— Как круги на полях? — пробубнила девушка с набитым ртом.

Анжела скривилась, как от лимона, и тут же расцвела, увидев Марину.

— Мариночка, солнце мое, присаживайся! Как я рада, что ты пришла… Ну, что твой козлик?

— Живой, — сказала Марина, разглядывая девушку. Но где-то же я ее видела?.. — Перелом бедра.

— Вот и славно, — всплеснула руками Анжела. — Можно сказать, отделался легким испугом… Вы знакомы, нет? Это Наташа, она работает на телевидении…

Точно. В телевизоре. Какая-то молодежная программа на местном канале.

— …а это Марина, моя лучшая подруга, и косвенная участница очень интересных событий.

— В смысле? — не поняла Марина.

— В прямом. Ты ведь была в библиотеке, когда на картине нарисовали Черное Солнце?

— Ну.

— А потом твой козел нарисовал на площади вот это, — Анжела вытащила из пластиковой папки листок бумаги. Это была фотография, сделанная, скорее всего, с крыши двенадцатиэтажки возле дома правосудия. Загадочный белый крест с вензелями ярко выделялся на фоне мокрого асфальта.

— Вы полагаете, что тут есть связь? — почему-то прошептала Марина.

— Покажи ей, — попросила Анжела Наташу.

Та доела ватрушку, вытерла пальцы салфеткой и вытащила мобильник.

— Вот это нарисовали вчера ночью на телецентре, — показала она мутный снимок ромба с усиками. — Какие-то дети с баллончиками. А это, — Наташа сдвинула джойстик, сменив картинку, — местные скины намалевали на синагоге.

Последний рисунок был самым зловещим:

Могильный крест и гробы. И в том же стиле, что и первых два.

— Рисовали, между прочим, через трафарет, — сообщила Наташа.

— Однако, — выдохнула Марина.

— То-то же, деточка, — сказала Анжела. — Похоже, что инцидент в библиотеке был всего лишь сигналом к началу чего-то большего…

— Но чего?! Что это — какой-то ритуал? Секта? Но тогда причем тут Белкин?!

— Спокойней, девочка моя, спокойнее… Все это мы выясним, и во всем разберемся.

— Но он же просто играл, — попыталась оправдать «козлика» Марина. — Это игра такая, автоквест называется…

— Угу, — кивнула Наташа, набив рот уже второй ватрушкой. — Я слыхала о ней.

— Значит, — решила Анжела, — начнем с этой игры. И еще, Мариночка, расскажи-ка мне поподробнее об этой столичной девице, которая крутила хвостом перед твоим Белкиным…

— Вы думаете, — похолодела от мысли Марина, — она в этом замешана?

— Я не думаю, — отрезала Анжела. — Я в этом уверена.

18

Записка была отпечатана на пишущей машинке (вполне в духе деда — бережно хранить какую-нибудь «Ятрань», привезенную с Кубы или из Лаоса), и подписана его легко узнаваемым размашистым автографом.

«Ника! Уезжай срочно! Я сам с тобой свяжусь! Не задерживайся в городе!!!»

Поздним утром, проспав семь часов, приняв душ и выпив чашку крепчайшего кофе из дедовой шайтан-машины, Ника еще раз перечитала записку и пришла к выводу: липа. Обращение «Ника!» дед не использовал никогда, называя внучку — «внуча», «Никуся» или «Лейка» (детское прозвище в честь первого подаренного фотоаппарата), ну или, в крайнем случае, пребывая в рассерженном состоянии духа, «Вероника». И дед никогда не забыл бы написать, куда девать Пирата.

Точно, липа.

Или…

Или дед писал это не по своей воле. Скажем, под дулом пистолета. Паранойя? Может быть. Но после вчерашнего ночного визитера мысли в голову лезли самые дикие.

Но кто мог похитить деда?

И почему надо срочно уезжать?

Стоп. Квартира. Четырехкомнатная квартира в престижном доме. Сколько, тысяч сто долларов по местным ценам или больше? Деду ведь под восемьдесят, и Ника — единственная наследница. А дарственная отменяет завещание…

Неужели старый, прожженный волчара Загорский связался с аферистами от недвижимости? Да он сам кого хочешь объегорит!..

Нет, тут что-то другое… Очень уж странный был этот коротышка. И почему так себя вел Пират?

Ника сварила еще одну чашку кофе, вернулась в дедов кабинет, села за стол и включила ноутбук. Почты не было вообще, даже спама. Ну и ладно. Займемся делом.

Диск, который принес в их первую встречу Ромчик, лежал там, где она его оставила. На диске было две папки: «Турнир» и «Граффити». В первой дети возрастом от тринадцати до тридцати лет включительно, одетые в самодельные доспехи, молотили друг друга по голове мечами, топорами и цепами. Иногда попадались фото девиц в якобы средневековых облачениях. Обычная чепуха, отснятая в «спортивном режиме», и что называется, навскидку. Буквально пара удачных снимков.

А вот с «Граффити» Рома уже старался вовсю. Искал ракурс, пытался выбирать свет, строить композицию… Талантливому парню не хватало воображения. Ну и опыта, понятное дело. Да и снимать ему было, в общем-то, нечего. Житомирские мастера баллончика с краской особой фантазией не отличались. Псевдообъемные буквы (закос под американский стиль), персонажи мультфильмов (гигантский Гомер Симпсон на длинной кирпичной стене), банальные свастики, иногда — перечеркнутые или в петле на виселице («антифа» в действии), аналогичный расклад со звездами Давида, парочка трезубцев с патриотическими лозунгами и масса признаний на асфальте типа «Маша! Вернись, я все прощу!»

И ничего даже близко похожего на ту штуку, которую рисовали автоквестовцы.

Пока Ника листала фотографии, Пират молча и тихо, на мягких лапах, вошел в кабинет, неся в зубах поводок. На морде его по-прежнему была крайняя степень стыда, разбавленная чудовищным желанием выгуляться.

— Эх ты, — сказала Ника, и потрепала пса по холке. — Охранничек… Ладно, поняла я, поняла, идем…

Погода стояла просто замечательная. Солнце не только ярко светило, но и, наконец-то, начало пригревать, подсушив грязь в сквере и съев последние остатки снега, весело зачирикали птички, и молодые мамаши с колясками вышли на променад в коротких юбках, зарабатывая себе цистит. В город пришла весна.

Пират носился как угорелый, облаивая всех встречных дворняг и всячески защищая хозяйку. Ника достала мобильный и попыталась (в который раз!) набрать деда. Абонент по-прежнему был вне зоны действия сети. Она позвонила Олежке и попала на голосовую почту. В этот момент телефон замурлыкал мелодию из «Обыкновенного чуда», поставленную на незнакомые номера.

— Да?

— Ника? Это Славик, из автоквеста, помните?

— Помню. Откуда у вас мой номер?

— От Белкина.

— Как он там? — поинтересовалась Ника, поражаясь своему свинству. Со всеми этими приключениями она забыла про бедного несчастного Белкина. Как он стонал, когда грузили в «скорую»… Это было что-то.

— Жив, курилка, — жизнерадостно поведал Славик. — В областной лежит, в травме. Перелом ноги и куча синяков. Требует свой ноутбук.

— Ноутбук?

— Ага, — хмыкнул Славик. — Тот, по которому джип проехался, гы-гы… — Славик совсем неинтеллигентно гоготнул, а потом сказал уже серьезно: — Я чего, собственно, звоню, Ника… У нас брифинг сегодня, в четыре часа. Ну, разбор полетов, подведение итогов. Не хотите поучаствовать?

— Хочу, — сказала Ника. — Где это будет?

— Записывайте адрес…

Второй раз ей позвонили по возвращении домой, когда она мыла лапы Пирату.

— Алло? — Ника прижала трубку плечом.

— Ника Загорская? — спросил густой баритон.

— Да. Кто это?

— Здравствуйте. Моя фамилия Радомский. Геннадий Романович. Вы знакомы с моим сыном.

— В какой-то мере, — насторожилась Ника, выпуская Пирата из ванной. — Чем могу?..

— Я бы хотел с вами встретиться. Сегодня, после обеда. Вам удобно?

— Ну, — Ника глянула на часы. Половина второго. — Не совсем. У меня встреча в четыре часа…

— Тогда я заеду за вами в три, — сообщил ее собеседник, по всей видимости, не принимавший слова «нет» в качестве ответа. — До встречи! — добавил он и повесил трубку, лишив Нику возможности возразить.

Он же не спросил адрес, удивилась Ника. Ах, ну да, конечно, меня же вчера подвозил его личный особист… Ладно, посмотрим на местного олигарха, папашу юного рыцаря Ромчика…

19

Радомский приехал на ярко-желтом «Хаммере» с двумя рядами прожекторов на крыше, опоздав на пятнадцать минут.

— Вы — Ника? — вместо приветствия спросил он и сразу приказал: — Залезайте!

С трудом развернув громоздкий внедорожник в тесном, заставленном машинами дворе, Радомский вырулил на улицу.

— Я знаком с вашим дедом, — сообщил Радомский без предисловий и экивоков.

— Вот как? — Ника откинулась на спинку сиденья и смерила олигарха скептическим взглядом. В «Хаммере» между водительским и пассажирским сиденьем лежит широкий короб трансмиссии, отчего громадный снаружи джип далеко не такой просторный внутри — зато можно спокойно, не сворачивая шеи, рассмотреть собеседника.

Радомский был похож на спортсмена-тяжелоатлета, давно забросившего большой спорт и поддерживающего подобие формы с помощью бассейна и фитнеса. Покатые плечи, мощные руки, массивный живот. Очень ухоженное, но все равно чуточку обрюзгшее лицо. Шея в складочку. Небольшая, пока только намечающаяся плешь старательно замаскирована редеющими волосами (первый признак тщеславия у мужчин). Замшевый пиджак горчичного цвета, золотые часы с массивным браслетом, bluetooth-гарнитурка в ухе. Ни перстней-гаек, ни цепей в палец толщиной, ни блатных наколок. И на том спасибо… Этакий барин, хозяин жизни и желтого «Хаммера».

— Он работал на меня, — сказал Радомский. — По найму. У меня есть небольшое модельное агенство, он делал портфолио некоторым девочкам.

— Я думала, что вы занимаетесь строительством…

— Я много чем занимаюсь. У меня, как говорится, широкий круг интересов, — Радомский ощерил белоснежные зубы в усмешке. — Потом мы продолжили сотрудничать с Аркадием Львовичем.

— Вот как? — подала реплику Ника.

— У вашего деда были очень интересные идеи по поводу маркетинга…

Маркетинга?! У деда?!! Что за бред…

— А почему — были? — уточнила Ника.

— Хм, — усмехнулся Радомский, — тоже верно. И были, и есть, и будут. Он вообще очень интересный человек, этот Аркадий Львович Загорский…

— Я знаю.

— Да нет, — покачал головой Радомский. — Это вряд ли. Хотите кофе? Тут готовят лучший кофе в городе.

«Хаммер» притормозил прямо у металлического заборчика на краю тротуара, недалеко полуподвального заведения с простенькой вывеской.

— Нет, — отказалась Ника. Пора было ломать ситуацию и брать контроль в свои руки. Авторитарные манеры Радомского начинали раздражать. — Кофе я не хочу. Я опаздываю на встречу, поэтому, если у вас есть ко мне какие-то вопросы, лучше поторопитесь.

Радомский опять хмыкнул.

— Узнаю породу. Ладно, давайте начистоту. Вчерашней ночью в городе произошли несколько событий, явно связанных между собой. Я имею в виду эти рисунки белой краской — на площади, на телецентре, синагоге, соборе, костеле и черт его знает где еще. Это было бы забавно, если бы в процессе не пострадали люди. Вашего товарища сбила машина, верно?

— Верно, — кивнула Ника.

— Мой сын попал в милицию, и я до сих пор не понимаю, каким боком он ко всему этому относится. Вы тоже там побывали, я правильно понимаю?

— Угу.

— Милиция так же задержала возле синагоги трех то ли скинхедов, то ли обычных гопников с трафаретом и баллоном краски. Вроде бы, ничего необычного — скины, синагога, свастика, так?

— Так, — опять кивнула Ника. Она знала эту манеру разговора — когда каждое предложение заканчивают риторическим «правильно я говорю?», вынуждая собеседника постоянно соглашаться. Сначала идут безобидные реплики, а когда привыкаешь поддакивать, тебе потихоньку навязывают свое мнение. Дешевый, но действенный прием.

— А теперь скажите мне, Ника: что общего между вашим товарищем — простым банковским служащим, моим сыном и гопниками? Что заставило их всех одновременно заниматься этой ерундой с граффити? А?

— А можно спросить, откуда вы так много об этом знаете?

Чуть растерявшись, Радомский пожал плечами.

— Это все Влад, — сказал он. — Он умеет собирать информацию.

— Влад?

— Влад Вязгин, мой товарищ. Он подвозил вас вчера домой, помните? Мы с ним когда-то вместе служили, а теперь он работает на меня.

— Собирает информацию, — уточнила Ника.

— В том числе…

— А зачем? — спросила Ника. — Зачем вам вся эта информация? Вы не похожи на человека, страдающего от праздного любопытства.

Разговор пошел в неожиданном для Радомского русле. Недовольно покосившись на девушку, он сказал:

— «Ниссан-патрол». Тот самый, который сбил вашего… товарища. Машина принадлежит моей фирме. Вчера вечером она пропала из гаража, а сегодня утром была на месте, с побитой фарой, оторванным бампером и помятым крылом. У меня такое чувство, Ника, что кто-то хочет меня очень по-крупному подставить…

— А я-то тут при чем?

— Мне надо срочно связаться с Загорским. Срочно. Если кто-то и сможет во всей этой чепухе разобраться, так это он. Только он.

Договорив, Радомский помрачнел и уставился на собственные руки, сжимающие руль. Нике отчего-то стало его жалко. Она посмотрела на часы. Без десяти четыре.

— Через десять минут у автоквестовцев начинается брифинг. Поехали?

— Поехали…

Место, которое назвал ей Славик, оказалось совершенно убитой общагой-малосемейкой, с перерытым двором, огромной лужей перед подъездом и свисающим с балконов постиранным бельем. Заезжая во двор, Радомский чуть не задавил пьяненького мужичка; тот замахал руками, а Радомский, с которого мигом облетела вся напускная вальяжность, опустил окно и обложил алкаша трехэтажным матом, даже не подумав извиниться перед Никой. Нет, не барин, решила Ника. Разбогатевший холоп. Слишком уж агрессивен, слишком много ненависти к себе подобным.

— Это здесь? — спросил он, глядя на обшарпанную общагу.

— Вроде бы… Он говорил — синяя дверь, и по лестнице — вниз. Вот — синяя дверь.

За железной дверью цвета ультрамарин, размалеванной красными и черными готическими литерами (черт, тут поневоле начнешь обращать внимание на каждый рисунок на стене) действительно была лестница, ведущая вниз — туда, где по всем понятиям, должен располагаться быть подвал общежития или ЖЭК. Ника спустилась первой, Радомский — следом. Внизу, в узком коридорчике пахло потом и баней.

— А забавно тут у них, — одобрил олигарх, покрутив головой. — Спортзал, качалка, парилка, кафешка. И без вывески. Только для своих. Надо запомнить место…

— Ника! — закричал Славик, стоявший дальше по коридору в окружении двух девиц, каждой из которых он доставал едва ли до плеча. — Мы здесь, в кафе. Давайте быстрее, уже почти все собрались…

«Почти все» включало в себя участников ночного флешмоба кроме команды байкеров, представленных единственным (одетым вполне цивильно, без кожи и цепей) индивидуумом — таких называют «байкеры-оборотни», днем в галстуке, ночью в бандане… Были тут и «Кабаны» в неполном составе: Славик, Вова и Руслан, пузатые менеджеры с длинноногими девицами, какие-то деловито-озабоченные люди с ноутбуками, медиа-проектором и связками кабелей, молодые ребята, играющие во фриков, готов и эмо, и подкачанные спортивные парни, обносившие всех пивом из кегов (наверняка, тренеры из качалки, по совместительству — официанты). Был даже бритоголовый крепыш в футболке с надписью на иврите «инструктор крав-мага» — вот уж кого Ника никак не ожидала увидеть в родном захолустье…

Проще говоря, полуподвальное заполнили люди всех возрастов и социальных статусов, старающиеся казаться не тем, кем они были в повседневной жизни. Единственным, кто выглядел совершенно неуместным в этой компании, был невзрачный мужчина лет сорока, одетый в старый советский костюм «в елочку». Пиджак сидел плохо, и не только потому, что был плохо сшит, а из-за деформированного позвоночника (проще говоря — горба) владельца. Горбун легко вписался бы в любой коллектив пораженных сколиозом офисных сидельцев-за-столом, но здесь, среди девочек с фиолетовыми волосам и мальчиков с дредами, он был похож на гробовщика на свадьбе. Он напоминал Нике вчерашнего ночного визитера. Может быть, потому, что в полуподвальном кафе витали запахи гнили и сырости.

— Господа! — громко выкрикнул один из людей с проектором. — Господа! Рассаживайтесь, пожалуйста, по своим местам. У нас мало времени! — Так как его просьбу проигнорировали, он снова воззвал: — Господа! Ну пожалуйста!

— Дамы и господа, вообще-то, — фыркнула одна из девиц, и Радомский чуть удивленно обратился к ней:

— Илона?

— Геша? — обрадовалась было девица, но тут же нахмурилась на Нику.

Девица выглядела как классическая фотомодель — два метра ростом, килограмм пятьдесят весом, короткая стрижка, крашенные под солому волосы, и явно отличалась вздорным нравом и полным отсутствием мозгов. Ника мило улыбнулась ей.

— Ты что тут делаешь? — набросилась Илона у Радомского, как будто он обязан был перед ней отчитываться.

— А ты?

— Я вчера играла в автоквест, — вздернула носик Илона.

— Вот как? Забавно… Можно сказать, что я здесь по тому же поводу…

— Так ты был спонсором?!

— Не совсем, — туманно ответил Радомский.

Человек с проектором не выдержал, и отчаянно громко свистнул в два пальца, да так залихватски, что у всех заложило уши.

— Ти-хо! — гаркнул он. — Сели на свои места! Пожалуйста! Слово организаторам игры.

Ноутбук все-таки воссоединился с проектором, и на белой стене кафешки возник гигантский десктоп. Организаторы (Белкин их называл — «орги», вспомнилось Нике) расселись за столом. Один из них, скучноватого вида парень в розовой рубашке, встал и откашлялся.

— Вчера, во время полуфинальной игры, произошло ЧП. Сайт организаторов игры был взломан.

Стихшие было автоквестовцы дружно загалдели, и дальнейшие слова организатора утонули в возникшем гаме.

— Собственно, чего-то в этом роде я и ожидал, — негромко сказал Радомский. — Сейчас они снимут с себя всю ответственность.

Организаторы опять навели порядок и принялись излагать технические подробности взлома сайта. Ника спросила Радомского:

— Как по-вашему, кому все это понадобилось делать?

Олигарх пожал плечами.

— Это могло бы сойти за глупую шутку, если бы не масштаб и последствия. За одну ночь разрисовали полгорода, куча народа загремела в КПЗ, один попал в больницу.

Тем временем Илона, покинув товарищей по команде, пробиралась к их столику, пригнувшись (при ее росте это выглядело комично), чтобы не мешать остальным смотреть разбор вчерашней игры. Глаза ее светились азартом.

— А я тебя знаю! — сказала она, втискиваясь за стол. — Ты Ника, внучка Львовича. Помнишь, Геша, ты привозил меня к нему в студию? Ты там была на фотке, только волосы у тебя были длиннее. Он говорил, что ты тоже классный фотограф!

Ника вздохнула. Все-таки снимать мертвых людей гораздо проще…

— Илоночка, мы тут, вообще-то, разговариваем, — сказал Радомский недовольно.

Девица его проигнорировала.

— Ты в Киеве живешь, да? — продолжала она выпытывать Нику. — А здесь в гостях? А надолго? Я часто бываю в Киеве…

— Илона, — перебил Радомский, вынимая портмоне, — принеси, пожалуйста, мне капуччино, и себе что-нибудь вкусненькое… Вы что-то будете, Ника?

— Нет, — Ника смотрела, как Илона вцепилась в сотенную купюру и заспешила к бару. — Одна из ваших моделей?

— К сожалению. Слишком туповата даже для модели, — пожаловался Радомский, глядя на Илону, скандалящую с барменом по поводу ударения в слове «латте». — А кстати, вы в Киеве обитаете постоянно, или наездами?

— Пока не ясно…

— На вашем месте, я бы перебрался в Житомир, — доверительно посоветовал Радомский. — И к деду поближе, и город поприятнее. Я вот Киев терпеть не могу. Это ведь только говорят, что в мегаполисе темп жизни выше и динамичнее, а на самом деле — час едешь, два часа стоишь в пробке, потом еще час ищешь, где бы припарковаться. Заторможенные они все, эти большие города. А вот провинция… Тут за один день можно столько дел сделать… И только одна проблема, найти себе эти дела. Потому что делать тут, в принципе, нечего…

— Может быть, вы все-таки объясните, зачем вы со мной встретились? — поинтересовалась Ника. — Потому что брифинг, как мне кажется, заканчивается, и мне надо поговорить с капитаном нашей команды. А вас ждет Илона.

— Вы же фрилансер, Ника, — сказал Радомский после короткой паузы. — То бишь, наемник. Я хочу вас нанять.

— Делать портфолио вашим девочкам? — съязвила Ника.

— Нет. Разобраться во всей этой чепухе с граффити. Узнать, кто за этим стоит, и зачем все это надо.

— Почему я? У вас же есть ваш Влад.

— Я попрошу Влада вам всячески помогать. И хорошо заплачу за ваше время. Ну как, беретесь?

— Повторяю: почему я?

— Считайте это маленькой личной услугой вашему деду… Он очень высоко о вас отзывался. К слову, вы не знаете, как его найти?

Ника покачала головой. Брифинг закончился, проектор убрали, включили без звука висящую под потолком плазму. Показывали новости, судя по качеству картинки — местный канал. Брали интервью у совершенно свиноподобного полковника милиции на знакомом фоне. Стоп. Ну конечно же — библиотека!

— Звук! — попросила Ника подкачанного официанта. — Включите звук!

— …не знаем, почему выбрал именно это место, — закончил фразу свинорылый полковник.

Камера взяла крупным планом молоденькую журналистку с ярко-красным микрофоном.

— А мы напоминаем нашим телезрителям, — бодро затараторила она, — что вчера ночью выдающийся житомирский художник Глеб Чаплыгин покончил с собой в здании областной библиотеки, где проходила выставка его картин… Следствие пока не установило, как он проник в библиотеку и что послужило причиной самоубийства. С вами была Наталья Зинченко, программа «Новости». До свиданья!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ИГРА НАЧАЛАСЬ.

1

Хата оказалась убитой двухкомнатной квартирой на первом этаже старого дома на Котовского, и выглядела так, будто ее решили переделать под офис, но забросили на половине: мебель вынесли, кухню разгромили, разобрали стенку между коридором и комнатой и поставили прямо на пол здоровенный ксерокс, накрытый полиэтиленовой пленкой. Сиреневые обои по углам вспучились и пошли пятнами от сырости.

— Блядюшник, — резюмировал Макар, жадно втянув ноздрями воздух. — Точно те говорю: сюда девок водят. Па-ахнет…

— Да ну, — усомнился Свисток, бросая вещмешок на пол. — Каких девок? Тут и сексодрома-то нет. По-моему, тут нарики шалман держали. Во, смотри! — Хрущ пнул деформированную пластиковую бутылку с пеплом внутри. — Калабаха. Нарики.

— Тогда надо тут замести, — заметил Макар, нахмурившись. — А то еще на шприц сядешь.

— Вот ты и замети, — распорядился Хрущ, проходя во вторую комнату.

Там стоял большой платяной шкаф с покосившимися дверцами (между ними, чтобы не открывались, зажали кусочек поролона). Рядом лежали три скрученных рулонами матраца. Хрущ размотал один и подозрительно принюхался. Пахло лежалым тряпьем и аптекой. Может, и правда, наркоши…

— Это дезинфектант, — успокоил Макар. У него мать работала в аптеке. — Можно спать спокойно.

— Угу, это уж точно, — сказал Свисток. — Спи спокойно, дорогой товарищ! Вот ведь, мать вашу за ногу, вляпались…

Хрущ подошел к окну, скинул с плеч лямки рюкзака и поставил его на подоконник. Свисток, хоть он и говорил хуже, чем свистел, в данном случае сформулировал предельно точно. Они вляпались. По самое не хочу.

— И че? — спросил Свисток. — Будем тут отсиживаться? Как этот Тухлый приказал?

— Да, — кивнул Хрущ, вынимая из рюкзака три новеньких мобилки. — Он нас из ментовки вытащил, забыл?

— Да пошел он, — Свисток махнул рукой. — Тоже мне, подвиг. Хули они нам сделали бы?

— Мало тебя по почкам били, — заметил Хрущ, раскладывая мобилки, коробку с мелом и толстый бумажный сверток на подоконнике.

— Ну вытащил, сука, так он же нас туда и определил! — Свисток продолжал бухтеть. — Че нам теперь, жопу ему целовать?

Хрущ вытащил из рюкзака конверты со стартовыми пакетами к мобилками и три пачки денег в банковских бандеролях. Купюры были по червонцу, то бишь — по штуке на брата. Не соврал Тухлый. Свисток при виде бабла мигом заткнулся.

— В общем так, Свисток. Ты решай. Или ты с нами, — Хрущ выразительно помахал пачкой бабла, — или вали отсюда. И не свисти. Понял?

— А я че? Я че? Я с вами, только не понятно же нихрена, чего делать надо!

— Держи, — Хрущ протянул ему телефон и сим-карту. — Включи и держи при себе всегда, даже на толчке.

Тут вернулся Макар из кухни. Морда у него была перемазана чем-то жирным.

— Пацаны, — прошептал он. — Там холодильник… Там столько хавчика!

Глаза у него возбужденно блестели. Пожрать Макар любил.

— Это тебе, — Хрущ одарил второго подчиненного телефоном. — А это, — он сгреб все три пачки и сунул в карман, — нам. Поделим потом.

— А почему не сейчас? — взвился Свисток.

— Сперва работа, потом бабло, — отрезал Хрущ.

— А шо за работа? — спросил Макар.

— Вот наша работа, — Хрущ ткнул пальцем в бумажный сверток.

Внутри были маленький, но толстенький фотоальбом и конверт из плотной желтой бумаги.

Макар вытер жирные пальцы об штаны и открыл альбом. Вместо фоток в прозрачные кармашки были заправлены листики тонкой бумаги с закорючками. Под закорючкой — адрес, дата и время.

— Оба-на, — удивился Свисток. — Это ж руны. Я их видел. Гамеса была такая, про викингов…

— Разбирайте мел, пацаны, — сказал Хрущ. — Тут их больше сотни. И по червонцу за штуку.

— А в конверте что? — Свисток проявил любопытство.

— Бонус, — ухмыльнулся Хрущ, вытряхивая из конверта две фотографии. На одной был незнакомый крендель возле белого «Ланоса», а на другой — патлатый щенок-неформал, который удрал от них на Польском бульваре в тот самый вечер, когда подкатил Тухлый. — Я ж всегда говорил: Земля — она круглая…

2

За минувшие сутки Марина трижды — трижды!!! — была на грани смерти. Ну ладно, раз, ну пусть даже два раза подряд можно было бы счесть совпадением. Но три?!

Первый — в библиотеке. В понедельник с самого утра директорша собрала всех у себя в кабинете «на планерку», и ни с того, ни с сего устроила разнос, плавно переходящий в истерику. Старая дура визжала так, будто самоубийство Чаплыгина было на совести нерадивых библиотекарей. Экспозицию приказала немедленно свернуть, библиотеку закрыть на санитарный день, устроить генеральную уборку на всех этажах и во всех кабинетах, а самое главное — оказать всемерное содействие рабочим, устранявшим следы последнего кунштюка покойного Глеба Эрнестовича. Тот, перед тем, как повеситься, обляпал половину собственных картин кровью, как показала экспертиза — свиной…

Чем служащие библиотеки, преимущественно — женщины от сорока пяти и старше — могли помочь двум угрюмым малярам, замазывавшим потеки крови на стенах, директорша не уточнила. У одного из рабочих была жуткая заячья губа, и несло от него вчерашним перегаром и вонючими носками. Именно этот урод и опрокинул жестянку со «Снежкой» с верхней ступеньки стремянки. Трехлитровая металлическая банка упала в лестничный пролет и жахнула об пол в двадцати сантиметрах от Марины.

Это — раз.

Второй эпизод произошел в тот же день, после обеда. Позвонила Наташа. Как обычно, жуя на ходу, предложила встретиться. О том, чтобы привести журналистку в находящуюся на осадном положении библиотеку, речи быть не могло, и Марина, отпросившись на пять минут, выскочила на Старый бульвар. У самого кафе «Радуга», где Наташа уминала очередную пиццу (Боже, куда в нее лезет? Беременная, что ли? — успела удивиться Марина), матово-черный «Лексус» пролетел в миллиметре от бедра Марины, обдав ее приглушенным ревом мощного мотора и облаком выхлопных газов. Подпрыгнув на «лежачем полицейском», «Лексус» с воем унесся вдаль, в сторону водонапорной башни, оставив Марину в остолбенении. Наташа тоже оцепенела от неожиданности, и крошки пиццы падали у нее изо рта.

Это — два.

Самое обидное, ничего умного или толкового Наташа не сообщила, вывалив кучу несвязанных между собой фактов: о команде «бомбил» (так, оказывается, называли нелегальных граффити-художников), которых разыскивали по просьбе комитета по благоустройству города за самовольное размещение рекламы; о паркуровцах, которые баловались квартирными кражами, ловко прыгая в форточки где-то на Богунии (этих, вроде бы, уже повязали); о страйкболистах, которые размалевали игровой символикой заброшенный завод за городом; и т.д., и т.п. В общем, все подряд и никакой системы. И зачем только Анжела привлекла эту соплюшку?..

Вернувшись в библиотеку, Марина выписала на свое имя три разных «Энциклопедии символов» — Бауэра, Королева и Бидерманна, последнего пришлось брать под честное слово из читального зала, закончила уборку в кабинете и отпросилась домой пораньше, сославшись на мигрень и приближающиеся месячные.

Фонари на Маликова горели через один и весьма тускло, а в темных подворотнях гоготали представители ночной фауны. Одна компашка, настроенная весьма агрессивно — мат-перемат, женские визги, звон бьющихся бутылок — двигалась прямо навстречу Марине. Она, конечно же, перешла на другую сторону улицы, но компашка разделилась на две, рассредоточившись по обеим сторонам дороги. Неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы не стая велосипедистов, вынырнувшая с Польского бульвара и отвлекшая внимание гопоты на себя. Вдогонку велосипедистам полетели пивные бутылки, а Марина тем временем вскочила в родной подъезд, захлопнула тяжелую бронированную дверь и долго хватала ртом воздух, пытаясь прийти в себя. Ее трясло так, что она не могла даже подняться по лестнице.

Это — три.

Вняв предостережению судьбы, Марина решила из дома больше не выходить, по е-мейлу перенесла встречу с Анжелой, выпила феназепам и легла спать.

Во вторник с самого утра, чтобы не опоздать на работу, Марина поехала в больницу к Белкину. Тот, как ни странно, уже не спал (хотя обычно по выходным любил дрыхнуть до полудня).

— Марина, — страшно зашептал он, округлив глаза. — Мне надо с тобой поговорить.

В палате кроме Белкина лежало еще шесть человек с переломами разной степени тяжести — кто-то в гипсе, кто-то в лубке, а один даже на вытяжке, мерзкого вида устройстве, напоминающем дыбу. Все они спали, похрапывая и попердывая, поэтому Марина присела на край койки Белкина и тоже шепотом ответила:

— Мне тоже.

В воскресенье Белкин незнамо как уговорил врача вколоть ему обезболивающее, причем на основе морфия, в результате чего забалдел и к разговору способен не был, глупо улыбаясь и пребывая в неземном блаженстве. В понедельник, понятное дело, Марина проведать его не смогла — как-то, знаете ли, было не до того… Поэтому допрос (а Марина собиралась построить беседу именно как допрос, и не только по просьбе Анжелы, но и по собственной инициативе) придется проводить сейчас.

Белкин был бледен, лицо его осунулось, под глазами набухли мешки. У него давно были проблемы с почками и пищеварением, а больничная еда и здорового человека свалит. Марина даже почувствовала укол жалости, и тут же его подавила. Сам виноват, идиота кусок…

— Ты ничего не хочешь мне рассказать? — как можно более строго спросила Марина. Из-за необходимости шептать получилось не очень. Интимнее, чем следовало.

— Не здесь, — замахал руками Белкин, покосившись на соседнюю койку. Там лежал гадкого вида старик с язвой на лице и двумя загипсованными ступнями. От старика веяло могилой. — В коридоре есть кресло-каталка…

Чтобы погрузить Белкина в инвалидное кресло, Марине понадобилась помощь дюжей медсестры, не обрадованной подобной перспективой в половину восьмого утра. Пришлось сунуть ей червонец, и без проблем выкатить Белкина на лестничную клетку, прокуренную до невозможности.

— Послушай меня, — с жаром заговорил Белкин, не дав Марине даже рта раскрыть. — Ты должна найти Нику. Это важно. Скажи ей, что у меня был ноутбук. В субботу, ночью, она поймет. Его надо найти. Я не знаю, куда он делся, когда меня сбила машина. Наверное, менты подобрали. Пусть позвонит Славику, у него есть какие-то знакомые чекисты. Пусть напряжет всех, кого сможет. Это очень важно!

— Стоп-стоп-стоп! — подняла ладонь Марина. — Для кого — важно? Для тебя? Или для этой твоей Ники?

— О господи… — драматически вздохнул Белкин. — Для всех — важно! Для меня, тебя, для всего этого долбаного города важно!!! — закричал он, умудрившись при этом не повысить голоса. Это он умел очень здорово: нагнетать обстановку и создавать театральные эффекты.

— Белкин спасает мир, — язвительно прокомментировала Марина. — Нет, не так: рыцарь Белкин на страже Житомира. Индиана Белкин в поисках утраченного ноутбука…

Белкин вдруг скис и посмотрел на нее глазами побитой собаки.

— Марусь, — попросил он жалобно. — Пожалуйста…

— Пожалуйста?! — взорвалась Марина. — А ты знаешь, что я вчера чуть не погибла?! Трижды!!! Это тоже из-за твоих дурацких игрищ?!

У Белкина вытянулось лицо.

— Угу, — сказал он опять шепотом. — А ну-ка, подробнее…

И Марина изложила — во всех подробностях — три вчерашних инцидента. По мере ее рассказа с физиономии Белкина сползли все гримасы, и героически-важно-самоотверженные, и жалобно-плаксивые; лицо Белкина постепенно каменело, губы побелели, а потом в глазах его проступил не наигранный, а всамделишный страх.

— Угу, — повторил он, когда Марина закончила. — Началось. Значит, они тебя вычислили. Значит… скоро доберутся и до меня.

Он вцепился в колеса кресла и резко развернулся на месте.

— Поехали, — скомандовал он. — Быстрее, надо убираться отсюда.

— Куда — убираться? — опешила Марина. Ей тоже вдруг стало по-настоящему страшно. Такого Белкина — сосредоточенно-целеустремленного, и в то же время — до чертиков испуганного! — она не видела никогда.

— Подальше, — объяснил Белкин. — Чем дальше — тем лучше.

— Но… почему? Зачем? Что вообще происходит?!

— Меня хотят убить, — Белкин поджал губы так, что они превратились в тонкую полоску. — И тебя заодно. Если мы прямо сейчас не уберемся из больницы, никто из нас не доживет до вечера…

3

Первый день, как обычно, ощутимых результатов не принес. Это было нормально: чтобы выйти из режима ничегонеделания и переключиться на работу, Нике требовался разгон. День, иногда два или три — зависело от того, как долго она била баклуши.

Посидеть в интернете, погуглить «граффити». Разобраться в стилях и направлениях. Запомнить слово «мурализм». Еще раз пересмотреть диск Ромчика (кстати, очень удачный контрольный образец настенной живописи города Житомира, идеально подходит для выявления аномальных тенденций). Проверить экипировку: зарядить оба аккумулятора, упаковать в сумку «Нэшнл Джиогрэфик» объективы, бленды, вспышку и «Шурфайр». Купить альбом и коробку карандашей, просто на всякий случай. Обработать водоотталкивающим спреем сапоги. Выйти в город.

Начать Ника решила с уже известных зацепок — костела, собора, синагоги и телецентра, тем более что располагались они все в пределах десятиминутной прогулки. Костел находился в историческом центре Житомира, на Замковой горе, возле сквера за домом правосудия, в двух шагах от площади Соборной (места ночного хэппенинга, с которого все и началось). Со всех сторон костел окружали строительные леса, почерневшие за зиму — реставрация продолжалась не первый год. Стены были покрыты пятнами отсыревшей штукатурки. Статуя Девы Марии грустно смотрела с крыши костела вниз, повесив голову и бессильно разведя руки.

Рисунок обнаружился на восточной, обращенной к площади, стене. Если бы Ника не знала, что искать, его можно было бы принять за банальное творчество сексуально неудовлетворенной молодежи.

Классическое такое сердечко-валентинка, с завитушками и прочими красивостями. Не хватало только стрелы Амура и надписи «Люся, я тебя люблю!» Разве что размер был странный — в рост человека, и кое-где были заметны огрехи в нанесении — словно рисовали через трафарет, а потом от руки, кисточкой замазывали пробелы там, где у трафарета были перемычки, соединяющие внешние и внутренние детали.

Хмыкнув, Ника сделала пару снимков и пошла через сквер в сторону синагоги. В середине сквера стоял громадный валун (наследие прошедшего в незапамятные времена через Житомирщину ледника), на котором была выбита дата основания города. Вокруг камня гуляли мамаши с детьми, радуясь первым теплым деньками в этом году, и шустрили ребята на роликах. На валуне уже успели мелом, наспех и криво, изобразить «сердечко», упустив некоторые детали, но сохранив общую форму. Ника снова щелкнула «Кэноном», запечатлев народное творчество, и дошагала до синагоги.

Ту и вовсе закрыли, то ли на ремонт, то ли под снос. Судя по состоянию строения, второе было более вероятно. Маленькое двухэтажное здание с новой пристройкой здорово покосилось, осело в землю и дало трещину на фасаде. Крыша прохудилась и выглядела так, будто вот-вот провалится. Спереди был заборчик с жестяными звездами Давида, а с тыла — опять-таки, обращенного к площади, на стене рядом с пятном рыжей краски (надо полагать, замазанной свастикой) и полустертой надписью «смерть жыдам» был нарисован могильный крест в окружении гробов. Тот же стиль — детский рисунок, выполненный умелым художником, та же техника — белая масляная краска через трафарет.

Полтора квартала к востоку, следующий объект. Телецентр. Тоже, в принципе, культовое сооружение. Чем-то напоминает областную библиотеку: бетон, стекло, конец брежневской эпохи. Внутри наверняка еще остались побитые молью ковровые дорожки… Рисунок с фасада смыли, да так старательно, что остался светлый квадрат на фоне грязного бетона. Не страшно, фотографии отыскать будет не сложно. Вроде бы даже сюжет был на местном ТВ, о вандалах. Надо будет найти общих знакомых с журналистами из отдела новостей…

Последняя точка. Собор. Псевдовизантия. Колокольни, купола, шишечки и прочие фаллические символы. Рисунок на южной, боковой стене.

Такое бывало и прежде: в Белфасте, когда она заехала на заправку, вышла купить воды, и рядом с ее «Лендровером» взорвался начиненный пластитом мотоцикл; в Белграде — она сидела с Анджеем на веранде «Хилтона», и у нее вдруг свело кожу на лице, и кольнуло в груди, а через секунду тонкая фарфоровая чашечка с кофе в руках Анджея разлетелась на тысячи осколков, и лицо Анджея превратилось в кровавую маску, посеченное этими осколками, и он рухнул прямо на нее, подминая под себя, и тем самым спас от второй пули снайпера… Третий раз предчувствие беды охватило Нику слишком поздно, обстрел Газы уже начался, и она толком даже не помнила, что это было — в памяти осталось только ощущение общего беспокойства, неуютности происходящего, а потом был фугас, осколок, контузия и госпиталь.

Когда работаешь в зоне военного конфликта, привыкаешь ждать подлянки от судьбы постоянно, вырабатывая в себе профессиональную паранойю. Чувства обостряются, первобытные инстинкты выходят на первый план. Начинаешь дергаться по поводу и без, и когда — один раз из сотни — дергаешься не зря, называешь это чутьем на опасность.

Но это — там, на войне.

А здесь? В Житомире?

Ника опустила фотоаппарат и внимательно поглядела по сторонам. Залитая весенним солнцем площадка. Ярко-желтые стены собора, почти не видный из-за солнца белый рисунок. Компания нищих у стены — две бабульки с клюками и колоритный такой старикан в легких, не по погоде, бриджах и сандалиях на босу ногу. Правый рукав пиджака подвязан узлом, а на лацканах — горсть зеленоватых медалей. И пристальный, слишком пристальный для нищего взгляд водянистых, почти бесцветных глаз.

Внутри все вопило и требовало убираться отсюда немедленно, прямо сейчас, сию же секунду!..

Преодолев себя, Ника сделала шаг вперед. Безрукий старик (почему-то опять вспомнился ночной визитер со скрюченной конечностью) мог что-то видеть. Что-то знать. Что-то скрывать. А иначе с чего бы ему так на нее пялиться?

Еще шаг. И еще. Превозмогая ужас и разыгравшуюся паранойю. Старик продолжал смотреть на нее, не отводя глаз. Бабульки, обратила внимание Ника, сидели отдельно, жались друг к дружке, с испугом и ненавистью косясь на старика. Чуть вдалеке пятилась, прихрамывая, рыжая дворняжка, поджав хвост. И стояла хрупкая, стеклянная тишина…

Когда до однорукого оставалась всего пара шагов, и Ника, мысленно продумывая вопросы, ощутила исходящую от него вонь старых носков, немытого тела и гнили, старик хищно наклонился вперед, цапнул железную миску с мелочью и ткнул ей в сторону Ники.

— Подайте ветерану! — рявкнул он. — Собираю на лекарства! Эт-о-о-т День По-о-о-беды!.. — заголосил он, и сидящие старушки истово перекрестились.

Тьфу ты, сплюнула в сердцах Ника. Обычный сумасшедший. Чего ж от него так воняет-то?.. И почему меня так переколотило?

В этот момент у нее зазвонил мобильник.

Вязгин назначил встречу в «Гроте», полуподвальном заведении на Старом бульваре. В последнее время Ника недолюбливала подземные общепиты — то ли у нее сверх всякой меры разыгралось воображение, то ли весенние паводки и вправду переполнили чашу терпения городской дренажной системы, но Нике все время мерещилось, что из подвалов Житомира тянет сыростью и мокрой землей. В «Гроте» было тоже самое. Не самое возбуждающее аппетит сочетание запахов, поэтому Ника ограничилась чашкой фруктового чая.

Ее собеседник взял себе кофе, залпом выпил его, отодвинул чашку в сторону и разложил на столе пять черно-белых фотографий, сделанных, скорее всего, мобильным телефоном, а потом распечатанных в формате А4, из-за чего вылезли все огрехи картинки.

Сюжеты были знакомые. Крест на площади, могила на синагоге, сердце на костеле, ромб на телецентре и флюгер на соборе. Ника включила «Кэнон» и продемонстрировала Вязгину результаты сегодняшней прогулки.

— Поэтому я предлагаю обменяться информацией, — сказал Вязгин. — Чтобы не дублировать усилия.

— Согласна, — кивнула Ника.

— Итак, — Вязгин переплел пальцы, — что мы знаем. В ночь с субботы на воскресенье, то есть — почти трое суток назад, различными группами людей были нанесены как минимум пять рисунков-граффити в центре Житомира. В ходе нанесения одного из рисунков пострадал человек, сбитый машиной, принадлежащей нашей фирме. Правильно?

— Правильно, — опять кивнула Ника.

— В принципе, ничего особенного не произошло, если не считать того, что все рисунки появились практически одновременно, а исполнители — те, что нам известны, — никак не связаны между собой. Их — исполнителей — объединяет только мотивация поступков. Все они искренне полагали, что играли в некую игру, и нанесение рисунка было частью этой игры. Заданием.

— Стоп. Не игру. Игры. Мы играли в автоквест, а Рома с товарищами — во что-то другое.

— Принимается.

— И кого еще из участников вы знаете?

— Милиция задержала трех скинхедов у синагоги. Скинхеды оказались не настоящие, обычная уличная шелупонь. Тоже, можно сказать, играли. В нациков.

— Про этих я знаю, — сказала Ника, — Радомский рассказывал. А остальные? Кто разукрасил собор и костел?

Вязгин покачал головой.

— Эти пока не попались. Но мы работаем над этим.

— Мы?

— Ника, давайте разделим цели. Я займусь исполнителями — у меня для этого больше ресурсов, а вы — глифами.

— Чем-чем? — не поняла Ника.

— Глифами. Так Ромчик называл эти рисунки, — Вязгин пододвинул к ней фотокарточки. — Мне удалось из него вытянуть что-то про онлайновую игру, а потом он замкнулся. У парня сейчас сложный период…

— И вы хотите, чтобы я его разговорила? — уточнила Ника.

— Как вариант, — Вязгин пожал плечами. — Радомский считает, что в этих рисунках — глифах — есть какой-то смысл. И он почему-то уверен, что ваш дед с этим связан. Вы уже установили с ним контакт?

— Пока нет, — Ника задумчиво помешала ложечкой чай.

В мозаике Вязгина не хватало еще одного элемента: повесившегося Чаплыгина, чье полотно осквернили вандалы в библиотеке. Как там дед написал? «Мой старинный приятель»? Ну-ну… Поразмыслив, Ника решила этой информацией пока не делиться. Радомский ведь тоже был не конца откровенен, так и не объяснив толком, в какой такой области он сотрудничал с дедом и откуда у фотографа Загорского взялись идеи насчет маркетинга?

— Вам эти рисунки о чем-то говорят? — спросил Вязгин.

— Нет.

— Я так и думал. Вот, возьмите, — Вязгин протянул ей визитку.

Визитка была отпечатана на угольно-черном картоне, претенциозными золотыми буквами. «Мадам Анжела, визионер и медиум», — удивленно прочитала Ника.

— Это кто?

— Она может проконсультировать вас по поводу символов, — с едва уловимой кислинкой в голосе объяснил Вязгин.

— А так же их эзотерического значения, — с издевкой кивнула Ника. — Вы это серьезно?

Вязгин вздохнул.

— Это подруга жены Радомского, — сказал он. — Позвоните ей, она не так глупа, как хочет казаться. Может быть, она действительно что-то знает… Скажите ей, что консультацию мы оплатим.

— Почему бы и нет… А что насчет Ромчика? Я бы скорее переговорила с ним.

— Сегодня не выйдет. Домашний арест и чтение морали. Завтра я отвожу его в школу, уроки заканчиваются, — Вязгин сверился с блокнотом, — в три пятнадцать. Потом могу привезти его к вам.

— Не надо. Лучше я подъеду к школе. Я бы хотела поговорить с ним наедине.

— Не вопрос…

Ника еще раз перебрала карточки. Хуже всего получился крест на площади — похоже, снимали с крыши или с вертолета рисунок почти затерялся на пегом черно-белом асфальте. Телецентр, костел и синагога были запечатлены почти в упор, видна каждая завитушка. А вот собор сфотографировали метров с пяти…

— Скажите, — подобралась Ника, — а когда это было снято? Собор?

Вязгин нахмурился и опять достал блокнот.

— Вчера вечером, в половине десятого, — сообщил он. — Журналистка с местного телевидения проявила инициативу и начала собственное расследование. Мы уже взяли ее под свое крыло…

— Угу, — Ника разглядывала снимок.

Она была на этом месте полчаса назад. Стена, рисунок, один-единственный нищий. Старик. Тот самый. Тот, да не тот: пиджак, медали, подвязанный рукав, короткие бриджи… но обе штанины были тоже завязаны узлом.

Еще вчера вечером старик был безногим.

4

— Ну ты дебил… — Ромчик сам не до конца понял, восхищение в его голосе прозвучало или осуждение.

— Я теперь в Игре! — гордо сказал Клеврет. Даже на слух было понятно, что слово Игра следует не только писать, но и произносить с большой буквы. — Дороги назад нет.

Татуировка на его предплечье была совсем свежая, кожа еще не успела отойти и сохраняла красновато-лиловый оттенок.

— Че это хоть значит? — спросил Ромчик, разглядывая странную закорючку.

— Тебя родители не убьют?

— Могут, — чуть скис Женька. — Но они пока не видели…

— Когда ты успел-то?

— Вчера, после школы. Кстати, тебя где вчера носило?

Теперь уже Ромчик погрустнел. Вспоминать вчерашние разборки было противно и гадко. Мама истерила, рыдала и живописала ужасы колонии для малолетних, а отец… Отец был в своем репертуаре. Большой босс. Домашний арест, строгий надзор, под конвоем в школу, под конвоем домой. Шаг влево, шаг вправо… И фиг ли толку, если на первой же переменке, сразу после химии, Клеврет отозвал Ромчика в сторону и опять заговорил про Игру?

— Слушай, Женька. Давай без дураков. Ты знаешь правила Игры?

— Да нет в ней никаких правил, — загорячился Клеврет. — В этом-то и весь кайф!

— Ладно, — Ромчик рассудительно кивнул. — А цель? Нахера все это — глифы, граффити, беготня по ночам?

— Цель Игры — понять.

— Что — понять?

— Все. В том числе — смысл и назначение глифов.

Оп-па. Рекурсия, однако. Логическая петля. Ромчик вздохнул и развел руками.

— Но это же бред… — попытался он донести до Клеврета капельку здравого смысла.

— Это не бред! — обиделся Женька. — Это Игра. У нее свои законы. И своя логика. И вообще — ты либо в Игре, либо вне Игры. Определяйся.

Тут прозвенел звонок, и следующие сорок пять минут Ромчик мог спокойно определяться — Вере Галактионовне, учительнице литературы, было уже под восемьдесят, и уроки она вела чисто автоматически, не отвлекаясь на учеников.

В принципе, Ромчик ко всякого рода играм относился достаточно прохладно. Компьютерные ему быстро надоедали, к картам-шахматам-домино и прочей настольной лабуде он склонности вообще не имел (хотя отец когда-то пытался научить его преферансу и покеру — это было давно, когда Радомский-старший еще относился к Ромчику как к сыну, а не как к подчиненному), а занявшись истфехом, пару раз выезжал с тусовкой на полигонки. Последнее было даже забавно — днем, потому что по вечерам все сводилось к распитию водки у костра. Потом Клеврет подсадил его на форум любителей PBEM, и какое-то время Ромчик активно ходил за разные партии, временами поражаясь, насколько неадекватными бывают игроки и, в особенности, мастера.

В Игру без названия, но с большой буквы, он влез скорее случайно, ведомый не столько азартом, сколько обидой на родителей. Ромчик не любил, когда ограничивали его свободу.

И чем это закончилось?

Попаданием в ментовку и продлением домашнего ареста на неопределенный срок.

Зашибись.

Когда же до них дойдет, что чем сильнее они хотят меня контролировать, тем меньше у них будет получаться?

В задницу домашний арест!

— Я в Игре, — сообщил Ромчик Клеврету на большой переменке. — Что я должен делать?

— Молодчина! — хлопнул его по плечу Клеврет и зашептал таинственно. — Сегодня я должен забрать инструкции…

— Где и когда?

— Узнаешь. После школы.

— Не выйдет, — Ромчик вздохнул. — За мной заедут сразу после седьмого урока. Надо будет свалить пораньше.

— Значит, свалим. Игра важнее!

Надпись на зеленом заборе извещала всех заинтересованных лиц о том, что данный девятиэтажный дом строится компанией «Радомбуд» с позапрошлой весны и планируется к сдаче прошедшим летом. Компания «Радомбуд» приносила извинения за причиненные горожанам неудобства и указывала номера телефонов, по которым можно связаться с маклерами — стройка замерла около года назад (кризис!) на уровне четвертого этажа, но практически все квартиры были распроданы, даже существовавшие пока лишь в виде проекта… Владельцы энного количества кубометров дорогостоящего воздуха над замороженной стройкой объединялись и пытались пить кровь Радомского, но — без особого успеха. Кризис, что ж вы хотите, пожимал плечами отец Ромчика…

Ромчик сверился с айфоном. Тот упрямо утверждал: цель находится в пятидесяти метрах к северу, то бишь — прямо на территории стройки.

— Приехали, — сказал он. — Ну и как мы туда попадем?

— Не бзди, — успокоил Клеврет. — Ща поищем дырку в заборе.

— Ты че, дурак? Это ж турки строили. На двух турков — три надсмотрщика, чтобы чего не сперли. Какие дырки, тут мышь не проскользнет…

— Это когда было? Это давно было, Ромчик! Тут уже год нифига не строят. А если не строят — то и воровать нечего. А следовательно, и охранять нечего. Пошли!

Они пошли вдоль забора, успевшего покоситься за зиму. Зеленая краска шелушилась, открывая трухлявые доски, и логотип «Радомбуда» — очень похожий на тот ромб, что Женька намалевал на телецентре — был почти не виден. Женька оказался прав — на горе-стройку забил не только Радомский, но и Вязгин со своими вертухаями…

Вообще Ромчик Вязгина уважал. Как-никак, настоящий офицер разведки, хоть и в отставке. К тому же, Вязгин пару раз вывозил его на полигон к десантникам и дал пострелять из «Калашникова». Но когда отец приставил Вязгина к Ромчику в качестве надзирателя (словно к турку-рабочему), отношения между ними слегка охладели. Вязгин умел быть чертовски настойчивым целеустремленным, и это здорово осложняло Ромчику жизнь. Он до сих пор не верил, что им удалось удрать со школы и уйти из-под наблюдения Вязгина или его бойцов. Казалось, вот-вот на плечо Ромчику ляжет тяжелая ладонь, и спокойный уверенный голос спросит: «Ну, и что это вы тут делаете, господа хорошие?..»

Все время хотелось обернуться.

— Вот, — подпрыгнул Клеврет возбужденно. — Как раз!

Доски прогнили почти насквозь, а под забором разросся огромный куст шиповника, похожий на обмотанный колючей проволокой противотанковый «еж».

— Подержи, — скомандовал Клеврет, отводя в сторону колючие ветки. — Я щас…

Поднырнув под куст, он выбил доску и нырнул в дырку.

— Ну давай! — позвал он из-за забора. — Чего ты там?

Ромчик вздохнул, на всякий случай огляделся по сторонам, и полез следом.

До кризиса трудолюбивые турки успели не только поднять четыре этажа, но и разбить вокруг стройки целый городок из вагончиков, времянок, будок, складов и столовых. Сейчас городок выглядел пустым и заброшенным: сторожа, если они и были, скорее всего, спали после обеда.

Солнце, все утро по-весеннему яркое и радостное, после обеда тоже решило прикорнуть, спрятавшись за тучами, и в сером полумраке городок строителей стал похож на декорации к фантастическому фильму в жанре «пост-апокалипсиса»: грязные домишки, горы песка, вязанки труб в лохмотьях стекловаты, стопки бетонных плит, груды битого кирпича, бульдозер с перебитой гусеницей, пустые собачьи будки, и над все этим — замершая махина подъемного крана и пустоглазый недостроенный саркофаг ЧАЭС…

— Туда, — махнул рукой Ромчик, сверившись с айфоном. — Где-то внутри. Но учти — точность у него не фонтан.

— Ладно, разберемся, — оптимистично заявил Клеврет и направился к недострою.

Чтобы попасть внутрь, им пришлось забраться на гору мокрого песка и оттуда перепрыгнуть на балкон первого этажа.

— Нет, ты мне все-таки объясни, — потребовал Ромчик, когда они оказались внутри отсыревшего кирпичного лабиринта, где пахло цементной пылью. — Как ты попал в Игру?

— Так же, как и ты, — Женька фыркнул. — Через форум. Начал по переписке, прошел пару квестов, потом получил задание для реала.

— То есть, задания получаешь на форуме, через личку? — уточнил Ромчик.

— Да нет же! Форум недоступен уже два дня, ты разве не в курсе?

— Не-а, — Ромчик не стал объяснять, что отключение интернета было частью его наказания.

— Короче, — засуетился Клеврет, когда они поднимались по лестнице. — Все начинали с форума, так? Некоторые получили глиф и адрес в реальном, а не игровом городе. Те, кому хватило смелости и азарта перенести Игру в реальный мир, теперь… ну, не знаю, как на другом уровне, что ли. Мне эти координаты, которые мы сейчас ищем, СМС-кой скинули. И дописали — третий этаж.

— Кто скинул? Кто дописал?

— Да не знаю я, номер был скрыт! Все, пришли. Теперь ищи глиф. Им указано место, где спрятаны инструкции. Ты налево, я направо. Если что — звони.

Они разошлись в разные стороны, и Ромчик начал осматривать грязные кирпичные стены в поисках таинственного глифа. Кое-где были написаны цифры и нарисованы стрелки, но на знак это явно не тянуло. Из углов уже проданных квартир воняло мочой. Где-то через пару минут айфон завибрировал, и Ромчик ответил на вызов.

— Дуй ко мне, живо! — почему-то шепотом приказал Клеврет. — От лестницы третья квартира направо.

Вернувшись, Ромчик пошел по коридору следом за Женькой и почти сразу же увидел глиф. Точно такой же человечек, как на татуировке Клеврета, только раз в пять больше, был нарисован мелом над одним из дверных проемов — но не третьего, а четвертого по счету от лестницы.

Из-за дверного проема доносились голоса.

Ромчик прислушался было — но тут его схватили сзади за руку и зажали рот, втаскивая в третью квартиру.

— Тихо! — прошипел Клеврет. — Там кто-то есть!

Ромчик раздраженно стряхнул его с себя и приложил ухо к стене. За стеной ругались. Мужчины. Трое или даже четверо.

— Конкуренты, — пояснил Клеврет. — Кто-то успел раньше. Нам нужны эти инструкции!

Матерый конспиратор Женька едва не плакал от обиды.

— Спокойно, — Ромчик прошел в глубь квартиры.

Это была маленькая однушка с балконом. Как раз балкон его и заинтересовал. Г-образный проем под балконный блок не был застеклен, и по комнате гулял стылый ветер. Ромчик осторожно высунулся на балкон — торчащий из стены дома обрубок бетонной плиты — и огляделся.

Внизу была гора песка, по которой они забрались внутрь дома, а слева, где-то на расстоянии метра — еще один бетонный язычок, балкон соседней квартиры.

— Слушай меня, — сказал Ромчик, не понижая голоса. Ветер все равно завывал так, что звуков из соседней квартиры слышно не было. — Сейчас ты их отвлечешь на себя, а я перепрыгну на их балкон. Делай что хочешь, но они должны будут за тобой погнаться, понял? А я заберу инструкции. Как они хоть выглядят?

— Не знаю! — заныл Клеврет. — А как я их отвлеку?

— Ладно, — Ромчик коварно согласился. — Отвлекать буду я. А ты перепрыгнешь вон туда…

— Ну уж фиг! — в ужасе отпрянул Клеврет. Высоты он боялся до смерти, и Ромчик об этом знал. — Считай до десяти и прыгай…

Ромчик досчитал до пяти и легко перескочил на соседний балкон.

— …я серьезно вам говорю, — донесся до него обрывок фразы. — Лучше отойдите в сторону.

— А то что? — глумливо уточнил второй голос, и Ромчик, не утерпев, на секундочку заглянул внутрь.

Диспозиция была следующая. Два здоровых мужика в кожаных куртках и банданах — явные байкеры — стояли напротив третьего, в камуфляже и армейских ботинках, смахивающего на страйкболиста. В дрожащих руках у него был странный девайс, похожий то ли на ракетницу, то ли на стартовый пистолет, и этим самым пистолетом страйкболист угрожал байкерам, переводя ствол с одного на другого.

Ой, бля, подумал Ромчик. Ой, мамочки. Вот это я Женьку подставил. Его же сейчас…

Додумать он не успел. Страйкболист вдруг резко качнулся вперед, будто получив пинок под зад (что, собственно, было недалеко от истины), а байкеры бросились на него, отбирая странный пистолет и с матюгами выкручивая руки.

И тут Ромчик увидел стоящую на подоконнике седельную сумку для мотоцикла — шикарную такую вещь, из тисненой кожи, украшенной серебряными заклепками. Сумка была расстегнута, и из нее торчал рулон чего-то очень похожего на пергамент. Если в поле зрения и были пресловутые инструкции к Игре, то свиток на эту роль подходил идеально…

Страйкболист тем временем умудрился боднуть одного из байкеров в нос — байкер выронил только что отобранный пистолет и схватился руками за лицо. Страйкболист подхватил оружие на лету и выпалил во второго противника.

Грохот был чудовищный.

Подстреленный байкер сел на задницу, удивленно глядя на вмятину в косухе, а второй с перепугу упал ничком и накрыл голову руками. Страйкболист, еще секунду назад огребавший тумаки со всех сторон, растерянно завертелся и, наконец, заметил сумку с пергаментом.

Сейчас или никогда, решил Ромчик.

Он рванулся вперед, подхватил сумку, перекинул ее через плечо и — под обиженный вопль страйкболиста — сиганул с балкона прямо на кучу песка.

Но тут Ромчику не повезло. Он чуть-чуть не рассчитал силы, и приземлился не на вершину, а на ее склон. Мокрый глинистый пласт сдвинулся под ногами, Ромчик упал на спину и поехал вниз. Сумку он выронил, и она застряла где-то позади. Сверху заорали матом и грохнул еще один выстрел.

Ух ты, успел подумать Ромчик. Нифига себе Игра…

Лезть обратно за сумкой не было ни времени, ни желания — может, пули у мудака в камуфляже и резиновые, но подставляться под них все равно не стоило. Выбравшись из песка, Ромчик рванул к вагончикам строителей, петляя, как заяц, одним махом преодолел рельсы подъемного крана, проскочил под низко натянутыми проводами, перепрыгнул через какую-то трубу, очутился возле забора, по-пластунски прополз через дыру, выпрямился и глубоко вздохнул.

В следующую секунду его ударили кулаком под дых, и он сложился вдвое. Боль была адская, в глазах заплясали разноцветные чертики, но Ромчик все-таки успел заметить серебристый джип, припаркованный возле тротуара — а потом ему набросили мешок на голову и запихнули в багажник.

5

С самого утра Ника успела прокатиться до собора — разумеется, загадочного старика там не оказалось, а бабки-побирушки даже разговаривать на эту тему не пожелали, отводя взгляды, сплевывая через левое плечо и неистово крестясь на собор. Особенно напрягаться насчет этого Ника не собиралась: нищие, как и наука, умеют много гитик — с утра безногий и однорукий, к обеду просто безрукий (спрятанные конечности затекли, например), а к вечеру, глядишь, и вовсе здоровый, если на бутылку хватит. Но поговорить, конечно, было бы интересно. Чутье подсказывало: старик наверняка что-то видел или даже знает…

Пообедала она в заведении со смешным названием «Картопляна хата», симпатичном, но посредственном (в смысле кухни) фастфуде, который по скорости обслуживания мог смело претендовать на звание самого медленного фастфуда в мире. Сонные ребята за прилавком пребывали в постоянном оцепенении, туго слышали и еще туже соображали. Потом ее подхватил Вязгин, и они поехали в школу к Ромчику.

Было около половины четвертого. После седьмого урока Ромчик из школы не вышел, и Вязгин отправился разбираться. Вернулся он мрачный.

— Удрал, — сказал он. — После пятого. Сказал, что к врачу.

— А чего вы ждали? — усмехнулась Ника. — Подростки — сложный народец…

— А я ведь эту козу предупреждал, — задумчиво сказал Вязгин и пояснил: — Его классную. Просил, без звонка мне — никуда. Вот ведь, прости господи…

— Я так понимаю, это не в первый раз?

— И не в последний…

— Скажите, Владислав…

— Просто Влад, — Вязгин улыбнулся. Улыбка у него оказалась неожиданно светлая, открытая. Он будто бы помолодел лет на десять. Еще бы сбрить эти дурацкие усы…

— Окей, Влад, — согласилась Ника. — Я насчет той журналистки, которую вы «взяли под крыло». Хотелось бы с ней пообщаться.

Вязгин пожал плечами.

— Нет ничего проще. Вы еще не потеряли визитку, которую я вам дал?

— Мадам Анжелы?

— Ее самой. Девочку зовут Наташа Зинченко, работает на местном канале. По моим данным, скоро уходит в декрет. Подруга Анжелы. Сразу после инцидента у телецентра решила провести собственное журналистское расследование. Копать начала энергично, но бестолково. Потом ее стала направлять вышеупомянутая Анжела.

— Вот как? — удивилась Ника. — Пожалуй, надо будет все-таки пообщаться с этой мадам…

— Пообщайтесь, — Влад кивнул. — Она интересная особа. Чуть-чуть помешанная на всей этой мистическое белиберде, но у нее случаются и периоды просветления. Когда речь заходит о деньгах, мыслит она вполне трезво.

— Еще бы… — фыркнула Ника. — Только мне всегда казалось, что «мадам» — титул хозяйки борделя.

— В каком-то смысле, она этим и занимается, — опять улыбнулся Вязгин. Второй раз за пять минут, прогресс! — У нее что-то вроде кружка. Гадание, столоверчение, общение с духами. Геммомантика, слыхали?

— Кажется, да. Только не помню где. И что это такое.

— Анжела вам расскажет подробно. Она собрала вокруг себя некоторое количество экзальтированных дам разного уровня достатка и общественного положения, испытывающих удовольствие от самого факта принадлежности к элитному, закрытому, полутайному оккультному обществу — в обмен на немалые, как для Житомира, материальные средства, ну и оказание личных любезностей мадам. Так что — да, в некотором смысле, это бордель. Любой каприз за ваши деньги. Кстати, сегодня вечером, если не ошибаюсь, у них очередное заседание.

— Угу, но секс будет только церебральный… — пробормотала себе под нос Ника.

Вязгин посмотрел на нее непонимающе, а потом захохотал.

6

— Вот, — Славик отложил в сторону фломастер. — Что-то вроде этого…

— Фигня какая-то, — пожал плечами Белкин. — На человечка похоже. В шляпе. Или с рогами.

Услышав это, Марина вся подобралась.

— А ну-ка, покажи! — потребовала она.

— Да пожалуйста, — Славик с опаской протянул ей свой рисунок. — Вроде бы мелом было нарисовано. Над дверью, как ты и говорил…

— Правильно, — сказал Белкин. — Ну, а дальше что?

Марина покрутила в руках каракули Славика — рисовать тот, прямо скажем, не умел — и вдруг поняла, что он пытался изобразить. Внутри все похолодело.

— Боже мой... — Прошептала она помертвевшими губами, но ни Белкин, ни Славик не обратили на нее внимания, продолжая обсуждать приключения на стройке.

— …точно тебе говорю, байкеры, — с жаром заявил Славик. — Они раньше меня пришли!

— Бред, — помотал головой Белкин. — Не может быть. Координаты были только у меня на ноуте. Игровой сервер я закрыл два дня назад, и даже потер весь контент. Взломать не могли. Разве что… — он прищурился, — не наши ли это друзья из команды «Ржавые тараканы»? Их же вроде тогда не замели. Они запросто могли подобрать мой ноутбук!

От возбуждения Белкин разве что не подпрыгнул на своем кресле-каталке.

— Да не… — с сомнением в голосе протянул Славик. — Не похожи были эти двое на «Тараканов». У «Тараканов» жилетки с эмблемами, ботинки дорогие, косухи опять же… Да что я «Тараканов» не узнал бы, что ли? У них главный дизайнером работает в одном рекламном агентстве, мы у них визитки и флаера заказывали на презентацию. Он же им, «Тараканам», и фирменный стиль разработал. А эти двое… Дикие какие-то, лохматые, грязные. Как будто — настоящие байкеры.

— Ладно, проехали, — Белкин махнул рукой. — Дальше что было?

— А дальше я их на мушку взял и попросил отдать посылку.

— Чего-о?! — Тут уже не только у Марины, но и у Белкина округлились глаза. — Какую еще мушку?

— Ну, фигурально говоря. Мушки-то на самом деле тут нет, у нее лазерный ЦУ, то бишь — целеуказатель, — пояснил Славик, с показной застенчивостью демонстрируя странный предмет, похожий то ли на фен, то ли на хай-тек степлер. — «ОСА». Мне брательник из России привез, контрабандой.

— Ну ты даешь, — выдохнул Белкин с восхищением. — А потом?

— А потом меня в спину ударили. И эти двое на меня бросились. С ними-то я быстро разобрался, — Славик мимо воли потер ссадину на лбу, — а вот посылку сперли. Какой-то пацан. Наверно, с соседнего балкона перелез. Я ему шмальнул вдогонку разок, для острастки, а потом сам свалил, пока байкеры не очухались.

— Ничего себе — поиграли в геокэшинг, — присвистнул Белкин.

— Так ты ж сам сказал — вопрос жизни и смерти, — Славик пожал плечами. — Я и решил, что байкеры — и есть те самые отморозки, от которых ты… то есть, вы, — поправился он, поглядев на Марину, — у меня прячетесь.

— Да нет, — задумчиво потеребил нижнюю губу Белкин. — Прячемся мы вовсе не от них…

Накал бурлящего тестостерона явно пошел вниз, и Марина решила наконец вмешаться в беседу крутых мачо. Пора было брать управление на себя. А то этих два самооборонщика доиграются.

— Ребята, — сказала она тихо. — Вы хоть понимаете, во что вы ввязались?

— Да, — огрызнулся Белкин.

Он вообще с момента приезда в квартиру к Славику охамел и обнаглел. Ему, видите ли, не понравилось, что Марина решила остаться с ним. Он, большой босс, велел ей ехать домой, к маме, пока мужики будут решать проблемы, а она настояла на том, чтобы остаться. Вот он и хамил по поводу и без.

— Понимаете… — повторила Марина. — А это что такое? — Она ткнула Белкину в лицо рисунком Славика.

— Глиф! Метка! Указание на спрятанную посылку! Игра такая, понятно? — в очередной раз психанул Белкин.

— Это, — подчеркнуто спокойно сказала Марина, — называется монада. Монада Джона Ди. Этому символу сотни лет. А может быть, и тысячи. Вы играете с огнем, мальчики. Вы прикуриваете от атомной бомбы. И даже не в курсе, с чем имеете дело! У каждого знака есть своя сила…

— Да, мастер Йода, — Белкин склонил голову. — Сила великая в знаках есть. Закорючки эти судьбу мира определяют уже тысячи лет.

Славик заржал, как конь. Марина почувствовала, что у нее запылали щеки.

— Марин, давай без этой оккультной херни, — попросил Белкин. — Это просто Игра, понимаешь? И кое-кто решил сделать ее по-настоящему опасной.

Боже мой, какие они все-таки идиоты, подумала Марина с жалостью и презрением. Членоголовые. Она посмотрела на часы — четыре пятнадцать. Сеанс у Анжелы начнется в пять. Надо успеть. Похоже, что кроме Анжелы в этом не разберется никто…

7

Спиритический сеанс, как выяснила Ника, был назначен на пять в двухэтажном доме по улице Первого Мая, на квартире одной из участниц. Здание было старое, каменное, с высокими потолками и деревянной лестницей в подъезде. Внутренние стены, за исключением несущих, тоже были из дерева, местами прогнившего до трухлявого нутра, и стыдливо подкрашенного серой краской. Такие вот постройки — каменная коробка с деревянной начинкой — в случае пожара моментально превращались в смертельную ловушку, Ника помнила это еще по Сербии…

Но местных оккультисток опасность пожара, похоже, совсем не беспокоила. Сумрак логова (задернутые шторы, лысеющий бархат драпировок, ветхие ширмы и помпезная черная мебель) разгоняли десятка три разнокалиберных свечей, расставленных подчас в самых неожиданных местах. В мерцании дрожащих огоньков мадам Анжела, облаченная в китайский шелковый халат, походила на статуэтку Будды — низкая, приземистая, с двойным подбородком, круглыми глазками, выпуклым лобиком и — вместо длиннющих мочек ушей — свисающими бульдожьими брыльками.

При имени Радомского Анжела рассыпалась в любезностях, предложила Нике травяной чай, четки и ароматные курительные палочки. Ника вежливо отказалась. Начало сеанса было назначено на пять, Ника пришла в половину шестого и была первой, не считая Анжелы и хозяйки квартиры, могучей женщины с телосложением метательницы ядра и жуткой химией на голове. Анжела представила ее как Маргариту Петровну, и вместе с ней ретировалась на кухню, оставив Нику в одиночестве.

Где-то к шести стали подтягиваться остальные любители черной и белой магии. Первой появилась запыхавшаяся Марина (ну да, вспомнила Ника, геммомантика!), поздоровалась сквозь зубы и побежала шептаться с Анжелой. Следом — две дамы бальзаковского возраста, с дорогой бижутерией на дрябловатых шеях. Эти прямо в шубах — и плевать, что весна! — прошли в комнату, по-хозяйски расположились в креслах и принялись сплетничать о некоем Киселевиче, редкостном мерзавце и негодяе. Нику они демонстративно игнорировали. Как-то очень незаметно проскользнула девочка-подросток, то ли эмо, то ли готка, забилась в уголок и оттуда испуганно на всех таращилась огромными, подведенными черным глазищами.

Пришла и даже поздоровалась с ней лично, к легкому удивлению Ники, Илона — та моделька, с которой они познакомились на брифинге автоквеста. Все-таки Житомир — город маленький… Илона сразу примкнула к светским львицам, оттачивая коготки и зубки в легкой непринужденной беседе о способах кастрации подонка Киселевича.

Наташа Зинченко притащилась с пакетом эклеров и большой папкой под мышкой. Ника собиралась поговорить с журналисткой наедине (тем более, что Наташу она уже видела по телевизору, именно Зинченко делала репортаж о самоубийстве Чаплыгина), но тут Анжела хлопнула в ладоши, и семь женщин — хозяйка, две светские львицы, Марина, девочка-эмо, Илона и Наташа — под чутким руководством Анжелы и восхищенным взглядом Ники на удивление быстро, четко и организованно передвинули в центр комнаты круглый стол, накрыли его пестрой скатертью, расставили свечи, принесли стулья из другой комнаты и расселись — каждая на свое место — согласно отработанному ритуалу.

Анжела, Марина, обе дамы в мехах, хозяйка квартиры и Илона выложили перед собой на стол по камешку — обычный янтарный кругляш, кристалл кварца, черный с золотинками кусок пирита, пластинку розового гранита, мутный обломок слюды и очень красивый, бледно-голубой камень, который Ника опознать не смогла. Наташа выставила пакет с эклерами, а папку сжала под мышкой. Девочка-эмо скрестила руки на столе, как примерная школьница, левую поверх правой. На запястье у нее был дешевый железный браслет с рунами, а глаза под длинной челкой (на какой-то миг она посмотрела прямо на Нику, и тут же отвела взгляд) косили к переносице.

— Итак, — произнесла Анжела глубоким грудным голосом джазовой певицы. — Дорогие дамы! Мы собрались здесь сегодня для того, чтобы я могла сообщить вам пренеприятное известие.

Совершенно мимо воли Ника прыснула в кулак. Львицы одарили ее злобными взглядами, за которым обычно следует шипение и выпускание когтей — Нике даже показалось, что мех на их шубках встал дыбом; Наташа лишь глупо хлопнула ресницами, Марина и Маргарита Петровна едва заметно улыбнулись краешками губ, а эмо никак не отреагировала. Или правильнее будет сказать — не отреагировало, задумалась Ника.

— Шучу, шучу, конечно, — уже нормальным голосом и с мягкой улыбкой сказала Анжела. — Во-первых, дорогие мои, я очень рада вас всех видеть в добром здравии. А во-вторых, сегодня у нас будет не совсем обычный сеанс. Мне нужна будет ваша помощь.

Коллективный женский разум пришел в волнение, которое Анжела погасила одним-единственным взмахом руки. Все-таки дисциплина в ее оккультном кружке была потрясающая.

— Как вам уже, наверное, известно, за последнюю неделю в нашем городе произошел ряд событий, несколько… ммм… выбивающихся из привычного хода вещей. Я имею в виду странные рисунки, которые все мы, без сомнения, видели на улицах Житомира, и череду загадочных происшествий, связанных с их появлением. Наташа, зайка, будь так любезна…

Судорожно прожевав эклер, Наташа раскрыла папку, вытащила оттуда тоненькую стопочку черно-белых фотографий и пустила по кругу.

— Посмотрите внимательно, — проворковала Анжела, — и скажите, что вы об этом думаете.

Рассматривая фотографии, дамы в шубах шевелили губами, будто читая, хмурили лбы и глубокомысленно качали головами. Эмо осталась (осталось?) бесстрастным, а Ника оценила фотографии уже знакомых ей символов с чисто профессиональной точки зрения — снято отвратительно, на телефон или на мыльницу, зато отпечатано качественно. Кто-то здорово потрудился над снимками, вытягивая контрастность, благодаря чему белые рисунки почти светились на мутном сером фоне. Ника протянула фото сидевшей рядом Марине, и та, мельком взглянув на них, встала, зажала в кулаке свой камушек и, откашлявшись, сказала:

— Это vévés.

Над столом повисло недоуменное молчание, и только Анжела улыбнулась Марине, как добрая учительница, радующаяся успехам лучшей ученицы.

— Совершенно верно, — подтвердила Анжела. — Мы имеем дело с символами духов из вуду. Гаитянскими лоа на улицах нашего родного города. Сможешь назвать их поименно?

На Марину жалко было смотреть. Она явно рассчитывала поразить всех находкой, но вместо первооткрывательницы Анжела уготовила ей роль школьницы на экзамене. Анжела, при всем своем напускном добродушии, не собиралась уступать (даже на время) место альфы в иерархии этого странного, чисто женского прайда.

— Гранде Айзан, — чуть запнувшись, назвала Марина, откладывая снимок ромба на телецентре, — лоа торговли и инициации в вуду. Папа Легба, — (крест на площади), — царь перекрестков, посредник между миром людей и духов. Дева Эрзули, — (сердце на костеле), — лоа любви и материнства, калька с католической богородицы. Барон Самеди, — (могила на синагоге), — повелитель кладбищ. И, наконец, Дамбалла, — (змеи на соборе), — Великий Змей, отец всего сущего.

— Браво! — захлопала в ладоши Анжела. — Ты умничка, Марина, просто ум-нич-ка!

Хозяйка квартиры смотрела на Марину с восхищением, дамы в шубах — со снисходительным превосходством, и даже во взгляде эмо появилось нечто похожее на интерес. Илона же, как зачарованная, таращилась на снимки, и Ника последовала ее примеру.

Снимки Марина выкладывала один за другим, рядышком, в одну линию, и это было неправильно. Нике вдруг захотелось разложить их по-другому, но она пока не понимала, как.

— Ну что ж, милые мои девочки, предлагаю поделиться своими соображениями…

Это Анжела сказала зря. «Девочки», молчавшие уже целых пять минут, делиться своими соображениями принялись очень охотно, громко, а главное — все вместе, превратив оккультную, пахнущую парафином тишину в подобие базара. Нику аж передернуло от неожиданности, когда все дамы (за исключением Анжелы и, разумеется, девочки-молчуньи-эмо), одновременно и наперебой стали излагать теории.

Нике вообще, с самого раннего детства, были глубоко неинтересны девчачьи компании, женские посиделки и прочие формы общения «между нами, девочками». Было ли виновато в этом дедово воспитание, или, как ей потом плел один знакомый психолог, раннее созревание, тянувшее Нику к мальчикам («своей в доску пацанкой» она никогда не была, и за попытки фамильярничать била в нос и по яйцам, как учил дед) — бог его ведает, но много позже, на войне, понаблюдав за чисто мужскими компаниями и ритуалами, Ника пришла к выводу, что однополый коллектив, как правило, значительно глупее и несдержаннее коллектива смешанного. Видимо, отсутствие потенциальных сексуальных партнеров ослабляет тягу человека быть (или хотя бы казаться) лучше, чем на самом деле.

Вот и сейчас, после десяти минут базарного гвалта, когда Анжела, не выдержав, хлопнула в ладоши и призвала всех к порядку, ничего разумного так и не прозвучало.

— Мне кажется, — заявила Анжела, — что надо сделать перерыв. Маргарита Петровна, а организуйте-ка нам, пожалуйста, вашего замечательного чая…

К чаю непонятной травяной смеси, в которой и чая-то не было) хозяйка квартиры на пару с Мариной подала яблочный пирог и, вопреки местному обычаю, не ложечки, а вилки, как положено.

— Резюмирую, — Анжела взяла слово, пока все остальные сражались с оказавшимся резиновым пирогом. — На основании известного, мы можем предположить следующее. Все непосредственные авторы данных vévés — то есть, те, кто их рисовал — действовали вслепую, не понимая, что творят, и, скорее всего, считали происходящее некого рода игрой. Все пять известных нам vévés появились в течение одной ночи. Вполне возможно, что были и другие, о которых мы пока не знаем. Найти их — одна из первостепенных задач, которая перед нами стоит…

Пока Анжела вещала, как генерал перед штабом, называя задачи и назначая ответственных за их исполнение (чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не беременело), Ника продолжала изучать фотоснимки. Украдкой она протянула руку и передвинула крест Легбы в центр стола. Пусть это будет площадь. Теперь Самеди, синагога, снизу, на юге. Эрзули, собор, к западу. Айзан, телецентр, восток. И Дамбалла, собор, на севере. Пестрая скатерть, уставленная чашками и блюдечками, и засыпанная крошками, была похожа на ветхую карту. Надо будет проверить на настоящей карте — на самом деле все четыре храма (если, конечно, считать телецентр храмом — а впрочем, почему бы и нет? Прихожан у него поболе, чем у всех остальных вместе взятых) находятся на равном расстоянии от площади или нет?

— …следовательно, нам надо найти ответы на три главных вопроса, — продолжала вещать Анжела. — Первый — кто за всем этим стоит? Второй — какую цель он преследует? И третий — какая связь между vévés и Житомиром?

— Можно? — подняла руку Марина и, после благосклонного кивка, встала. — Кажется, я знаю ответ на третий вопрос.

— Вот как? — неподдельно удивилась Анжела.

— Чаплыгин, — сказала Марина. — Тот художник, про которого я вам рассказывала.

— Который повесился? — уточнила Наташа.

— Он самый. За несколько дней до той ночи — ну, когда появились vévés — у нас в библиотеке открылась его выставка. И какие-то вандалы осквернили одну из его картин.

— Я помню, — важно кивнула Анжела. — Тебе все-таки удалось найти взаимосвязь?

Вместо ответа Марина выложила на стол, поверх разложенного Никой пасьянса, цветную фотографию приснопамятной картины. Идиллический городской пейзаж, изуродованный багровой печатью в форме колеса со сломанными спицами.

Над столом повисла гробовая тишина. Те из женщин, кто запасся камнями-амулетами, почти одновременно схватились за них, и только Илона, забыв про свой голубой камешек, судорожно стиснула в руке вилку и не сводила взгляда с багрового колеса.

— Черное Солнце, — прокомментировала Анжела. — Но это же арийский символ, при чем тут vévés?

— Чаплыгин, — запинаясь, сказала Марина. — Глеб Эрнестович жил на Гаити. Четыре года. Изучал местную культуру. Наверняка, и вуду тоже. Да за это время он мог сам стать жрецом-бокором!

— Хм, — протянула Анжела. — Это вполне возможно. Значит, первый символ…

— Глиф, — неожиданно для самой себя перебила ее Ника.

— Что-что?

— Глиф, — повторила Ника, жалея, что подала голос. — Предлагаю называть это глифом.

— Пусть будет глиф! — раздраженно отмахнулась Анжела. — Первый глиф появился на картине Чаплыгина. Арийское неоязычество против гаитянского. Как интересно… Значит, война? Война знаков? То есть, за всем этим может стоять не один человек, или одна группа, а несколько противоборствующих друг с другом? Тут есть над чем поразмышлять на досуге…

— Кровь!!! — вдруг завизжала Наташа и ткнула пальцем в сидящую напротив Илону. — У нее кровь!!!

Илона, остекленев глазами и сжав в правой руке вилку так крепко, что побелели костяшки пальцев, совершенно механически царапала зубьями вилки свое левое запястье. Кровь капала на скатерть большими, темно-красными каплями.

Истерика в чисто женском коллективе также вспыхивает на порядок быстрее, чем в смешанном. Нике пришлось дважды применить физическую силу (первый раз — чтобы растолкать орущих женщин, а второй — чтобы поднять разом отяжелевшую Илону со стула и отволочь в ванну), а потом самой как следует поорать, чтобы добиться от Маргариты Петровны перекиси водорода и спонжиков.

Промыв достаточно глубокие царапины под струей ледяной воды (Илона начала медленно приходить в себя, будто отходя после серьезной попойки или таблеток вроде экстази — или чем там сейчас принято закидываться в гламурном мире?), Ника обработала ранку перекисью и прижала ватку. Расковырять вену Илона не успела, хотя явно к этому стремилась, но кровь продолжала струиться прямо на замшевые сапожки Ники. Вот ведь, твою матушку, в сердцах выругалась Ника, меняя тампон. Использованный ватный кругляш упал на пол, и Ника, одной рукой поддерживая обмякающую Илону, а другой — зажимая ее запястье, краем глаза заметила, что первый, самый яркий отпечаток на ватном диске, имеет вполне определенную форму:

Она уже видела нечто подобное совсем недавно, сегодня, буквально только что… Ну да, точно! У девочки-эмо был браслет с Футарком. Ника буквально впихнула начинавшую лопотать Илону в могучие руки Маргариты Петровны, выскочила в коридор, метнулась в комнату — но поздно, слишком поздно, девчонки и след простыл, и только лежал на столе, среди позабытых камушков, дешевый стальной браслетик с рунами.

8

Руки ему связали за спиной, туго, но бестолково — если бы машину не бросало так из стороны в сторону, Ромчик смог бы распутать веревку. Но кто бы не сидел за рулем, водить он то ли совсем не умел, то ли недавно научился: то и дело рвал с места, резко тормозил, лихачил на легких поворотах и сбрасывал скорость почти до нуля перед сложными. Машину — это был джип-паркетник, Ромчик не успел разглядеть ни модель, ни марку, только запомнил, что цвет вроде бы светлый, серый или металлик — мотало по дороге, как пьяного матроса, а вместе с ней мотало и Ромчика по багажнику. Он дважды стукнулся головой о запаску, саданулся коленями о какой-то железный ящик и с трудом избавился от воткнувшегося в спину гаечного ключа. Эх, были бы свободны руки — и ключ бы еще как пригодился… но развязаться у Ромчика не получилось.

Зато он подслушал часть разговора похитителей.

— Куда его? — спросил первый, гнусавый.

— На хату, — сказал второй, с хрипотцой курильщика.

— А потом? — опять первый.

— Тихо, блядь! — гавкнул третий, до сих пор хранивший молчание. — Он же все слышит!

И все.

Ромчик, как мог, сгруппировался, попытавшись принять позу эмбриона, и стал ждать. Минут через десять машина остановилась, мотор заглох.

— Ну че? — спросил Гнусавый.

— Обождем пока, — ответил третий голос, по всей видимости — главный в этой гоп-компании.

Щелкнула зажигалка, по машине разнесся дух дешевого табака.

— Стремно как-то, — посетовал Хрипатый.

— Заткнись, — велел ему Главарь.

Что бы ни пережидали похитители, это продолжалось не больше пары минут. Потом джип качнулся и хлопнули дверцы. Открылся багажник, и даже через вонючую мешковину Ромчик ощутил дуновение холодного воздуха. Его довольно ловко подхватили под ноги и под плечи, вытащили и поставили на землю. Ромчик попытался сымитировать обморок, подкосив коленки и обмякнув в руках похитителей, но его больно ткнули под ребра чем-то железным, и он больше не дурковал.

Семь шагов вперед. Писк домофона. Запах подъезда — курева, кошек, сырости. Еще два шага, опять остановка. Скрип двери. Три шага вперед и лестница. Восемь ступенек. Разворот направо. Скрежет ключа, щелчок замка. Деревянный пол под ногами. Толчок в спину — и Ромчик грохнулся на что-то мягкое.

— Свисток, поставь чайник, — скомандовал Главарь. — Че-то я замерз. Трусит.

— Ты че, охренел? Нахрена ты погоняло светишь? — возмутился Гнусавый.

— Насрать, — отмахнулся Главарь. — Чефирь забабахай, а я пока Тухлому позвоню.

Похитители вышли, оставив Ромчика в одиночестве.

В принципе, перспектива похищения для него не была чем-то таким уж запредельным. Еще года два назад Вязгин в присутствии Ромчика на пальцах разъяснял Радомскому-старшему, что шансы Ромчика — единственного ребенка в одной из самых богатых семей города — быть похищенными ради выкупа достаточно велики. Отец, как водится, отмахнулся от предложения приставить к Ромчику персонального бодигарда, а Ромчик же получил богатую почву для фантазий типа «а что я буду делать, если…»

Ну вот. Если. Давай, делай…

Итак, что мы имеем? Первый этаж — это хорошо. Хотя наверняка есть решетки на окнах.

Мы где-то в городе, и недалеко от центра. Везли минут пятнадцать от силы, и все время был слышен гул машин. Это тоже хорошо.

Похитители — дебилы и непрофессионалы. Это плохо.

И очень-очень наглые. Вели в квартиру через парадный вход, с мешком на голове, и не боятся называть друг друга по кличкам… Это не просто плохо. Это уже херово.

Зато мешок с головы не снимают. Обнадеживает…

Ромчик не успел додумать эту мысль до конца.

Из прихожей донесся звонок, опять защелкали замки. Что-то зашуршало.

— Ну как? — спросил новый голос, лишенный каких-либо выразительных примет.

— Нормуль, — сказал Главарь. — Вон он.

В комнату вошли. Двое или трое.

— Посадите его, — приказал Невыразительный.

Ромчику придали вертикальное положение. Похоже, он валялся на тахте.

— Снимите мешок.

— Да ну нах! — Гнусавый возмутился. — Он же нас запомнит!

— Это не имеет значения, — успокоил Невыразительный. — Снимайте. И где его телефон?

Чья-то рука схватила мешок, зацепив растрепавшиеся волосы Ромы, и сдернула его с головы. Рома заморгал часто-часто, а потом сфокусировал зрение.

Трое. Два типичных и даже полузнакомых гопа: один в «адидасе» и кепочке, второй, с бритой головой — в кожаной куртке и камуфляжных штанах.

А вот третий… Заказчик всего происходящего — а в том, что человек с невыразительным голосом и был заказчиком, организатором, идейным вдохновителем и Шефом с большой буквы, Ромчик не сомневался ни секунды — был маленького, метра полтора, не выше, росточка, и выглядел как совершенно заурядный дяденька с улицы: брючки, ветровочка и хозяйственная сумка через плечо. Второй раз и не взглянешь на такого.

В руках у Шефа был Ромкин айфон.

— Можешь не улыбаться, — предупредил он и сфотографировал Рому.

9

С тех пор, как запретили азартные игры и позакрывали все казино, а покер почти официально признали спортом, Радомский, уходя из дома на ночь глядя, с честным видом объявлял жене:

— Дорогая, я уехал в спортклуб!

Он даже брал с собой сумку «Найк» с кроссовками, шортами, футболкой и специальной спортивной бутылочкой для воды. Сумка эта ни разу не покидала багажник «Хаммера», когда Радомский посещал «клуб спортивного покера», а жена и не думала проверять ее содержимое — точно так же, как она не задавалась вопросом, почему от супруга после занятий спортом пахнет виски и табаком. Жена у Радомского была достаточно умной женщиной, чтобы придерживаться политики «я не спрашиваю, а ты не рассказываешь» и закрывать глаза на многие вещи. Но самого Геннадия Романовича искренне забавлял как процесс конспирации, так и каламбур со «спортивным покером».

Это было все равно что воровать дрова для шашлыка на соседней даче: купленные в магазине чушки доставляли на порядок меньше удовольствия…

Сегодняшним вечером Радомский настроился на большую игру. Он купил фишек на полторы штуки, разложил их в три неравных столбика, переодел часы на правую руку (личная, проверенная в деле примета), заказал односолодовый виски со льдом и среднего размера сигару.

Было около десяти вечера, и серьезных противников за столом пока не наблюдалось. Парочка полузнакомых бизнесменов средней руки (вчера — шмотки на базаре, сегодня — бутик в торговом молле), невротичная дамочка с сигаретой в длинном мундштуке, какой-то перепуганный вьюноша с дрожащими пальцами, горбун в старом советском костюме, ну и, естественно, завсегдатай заведения дядя Саша — сальные волосы, прыщи и большой опыт в онлайновых турнирах.

Пан Киселевич, спекулянт недвижимостью, скупщик разорившихся еще при совдепии заводов, главный конкурент Радомского в бизнесе и главный же его визави за карточным столом (а так же просто большой сукин сын) пока не появился.

Радомский играл по-маленькой, осторожничал, в драку не лез и почти не блефовал. Два раза сунулся с большого блайнда, и оба раза уступил дяде Саше, слив почти две сотни баксов. Потом переждал. Вьюноша, как и ожидалось, вылетел первым. Дамочка встала из-за стола в половину двенадцатого, и вроде бы даже в плюсе. Бизнесменчики дернули коньяку и слегка оборзели. Их следовало наказать.

Поймав еще на флопе две пары, Радомский аккуратно, чтобы не дай бог не спугнуть, раскрутил одного из дурачков на олл-ин, и раздел вчистую. Буквально на следующей сдаче дядя Саша проделал нечто аналогичное с его товарищем. Потеряв все деньги за два раунда, дурачки приуныли и свалили.

За столом осталось трое: Радомский, дядя Саша и горбун, до сих пор игравший ровно и уверенно.

А потом произошло неожиданное. Где-то к часу ночи, когда игра стала по-настоящему интересной, дядя Саша вдруг попер вперед танком, то ли блефуя, то ли действительно заполучив хорошую карту. Радомский предпочел упасть, а странный горбун ответил, и еще как: у дяди Саши был стрит в пиках, а у горбуна — фуллхаус.

Дядя Саша, офигев от такой наглости, бросил игру, оставив Радомского с горбуном наедине.

— Вы — Геннадий Романович Радомский, — впервые за весь вечер подал голос горбун, тасуя карты.

— Совершенно верно. С кем имею честь?

— Это не важно, — сказал горбун. — Я сейчас выиграю у вас все деньги, а потом мы поговорим о вещах более серьезных.

Радомский хохотнул. У него возникло ощущение, что этого хамоватого калеку он где-то видел, и совсем недавно. И, кажется, при большом скоплении народа… Ну точно! На брифинге автоквеста. Работает память, работает старушка…

Горбун тем временем повышал ставки на каждой сдаче. Карта ему просто перла. Радомский даже заподозрил его в жульничестве, но нет: все было по-честному, горбун даже сам предложил поменять колоду, а сдавали они по очереди. Через пять кругов перед Радомским осталась жалкая горка фишек долларов этак на сто. Горбун свои фишки только успевал отгребать в сторону, чтобы не мешали.

— Ну что? — улыбнулся он. — Хватит или доиграем до конца?

— Кто вы такой? — спросил мигом взмокший Радомский. — Что вообще происходит?!

— На свете есть игры интереснее покера.

— Это еще что значит?!

— Я предлагаю вам вступить в Игру. Вы согласны?

— Какую еще, к чертям, игру?

— Самую главную Игру в вашей жизни, — сказал горбун.

Радомский вытер пот со лба, залпом допил виски:

— Ребята, если это какой-то развод, то вы не понимаете, с кем связались…

— Это не развод, — горбун оставался спокойным. — Это Игра. Вы дали толчок к ее началу. Пора бы и поучаствовать.

— Толчок? Начало?! Вы вообще о чем?

— А вы вспомните свою беседу с Загорским три месяца назад. Здесь же, за этим самым столом.

Радомский вспомнил. И вздрогнул. То ли от ненависти, то ли от обиды. Загорский, сволочь, тварь, подонок. Значит, Игра уже началась. Но мне уготована роль обычного игрока…

— Не обычного, — возразил горбун, и Радомский понял, что последние фразы произнес вслух. — Ключевого.

— Это не то, на что я рассчитывал, — резко сказал Радомский.

Горбун пожал плечами.

— У вас нет выбора.

— Ах вот как… — процедил сквозь зубы Радомский. — А не пошли бы вы вместе со своим Загорским, долбаной Игрой, вонючими глифами и всей вашей шушерой знаете куда?!

Горбун опять пожал плечами, встал из-за стола и вытащил из кармана своего дешевого костюмчика визитную карточку с одним только номером телефона.

— Позвоните мне, когда передумаете, и получите свои инструкции.

— Пшел вон! — рявкнул Радомский. — И передай своим, чтобы даже не пытались меня больше подставлять! Я вас с говном смешаю, игроделы сраные!

— До свидания, — все так же спокойно попрощался горбун и вышел, оставив гору фишек на столе.

— Вашу дивизию, — пробормотал себе под нос Радомский, вытаскивая телефон и набирая номер Ники Загорской.

После дюжины гудков в трубке раздался сонный голос:

— Да? Алло?

— Ника? Это Радомский. Мне нужно срочно связаться с Аркадием Львовичем.

— Что? Который час?!

— Я прошу прощения за поздний звонок, — еле сдерживаясь, сказал Радомский, — но мне нужен ваш дед! У вас есть с ним связь?

— Только по е-мейлу… Я ему напишу, чтобы перезвонил… Подождите, а что случилось? У него проблемы? — заволновалась Ника.

— Нет. Пока — нет.

Но будут, добавил он про себя. Еще какие. Я ему, козлу, устрою.

— Достаньте мне номер его телефона. Или назначьте встречу. Соврите, что заболели. Или еще что-нибудь. Мне надо срочно с ним увидеться. Вы сможете это сделать, Ника?

— Я постараюсь, — ответила девушка. — Но я бы хотела знать, что происходит.

— Завтра. Завтра я вам все объясню. А пока — спасибо, Ника!

Радомский сбросил вызов, и телефон в ту же секунду зажужжал, приняв сообщение. Это еще от кого?..

Сообщение было от Ромчика. Уведомление о MMS. Доставить? Да.

Пару секунд ожидания.

MMS принят. Показать? Да, вашу мать, показать!

Фотография. Ромчик. Длинные волосы растрепаны. Руки скручены за спиной. Взгляд — испуганный. На плече какой-то черный мешок. На заднем плане — ободранные обои.

Ну, твари…

Радомский взял со стола визитку горбуна, еще раз взглянул на Ромчика, потом — на визитку, поразмыслил пару мгновений — и набрал номер Вязгина.

10

Еще ночью погода испортилась, небо заволокло тучами, и к утру начал накрапывать дождик — первый в этом году, холодный, мелкий, затяжной.

В доме Анжелы, старом, дряхлом, наполовину просевшем в землю, сырость и зябкость утра ощущались особенно остро. Казалось, что за окном не ранняя весна, а глубокая-глубокая осень, и вот-вот ударят морозы, и вместо дождя с неба посыплется снег.

Страшно хотелось большую чашку горячего кофе. С молоком. Или даже нет, со сгущенкой. Чтобы было сладко до приторности.

Марина понимала, что так ее организм реагирует на стресс. После пережитого ужаса с Илоной, бессонной ночи в больнице, изнуряющей ругани с врачами, промозглой ночной погоды надо было согреться и повысить уровень сахара в крови. Но кофе Анжела дома не держала.

Слава богу, Наташа, ненасытная душонка, добыла где-то «Сникерс» и поделилась с Мариной. Сразу полегчало…

Когда Анжела наконец оторвалась от своего компьютера, Марина с Наташей уже шушукались, как заправские подружки, на тему «надо ли определять пол ребенка заранее или нет»? Для Марины подобная форма общения — шушукаться — была в новинку, и она отнесла временное падение IQ до уровня беременной самки на все тот же стресс.

— Черт знает что такое, — сказала Анжела раздраженно. — Интернет работает через пень колоду. Почта уходит, но не проверяется, поисковики глючат, кое-какие ресурсы вообще недоступны!

— Может, это из-за погоды? — робко предположила Наташа.

Анжела даже не удостоила ее взглядом.

— Ты точно все нарисовала? — уточнила она у Марины.

— Да, — твердо ответила та.

— Ну, тогда прибегнем к классическим методам. Помоги-ка мне, пожалуйста…

Вдвоем они придвинули к платяному шкафу табуретку, на которую забралась Анжела, но при ее росте и табуретки было маловато, чтобы заглянуть в недра антресолей, и она уступила место Марине.

— Такой большой серый том, — подсказала она, страхуя Марину. — В коленкоровом переплете.

Бардак на антресоли был, конечно, феерический. Искомый томина обнаружился между свернутым одеялом и плотно набитым тряпками пакетом. Чихнув пару раз от поднятой пыли, Марина передала тяжеленную книгу Анжеле, и та, сразу забыв про балансирующую на табуретке помощницу, принялась шелестеть страницами. Спрыгивать вниз пришлось самостоятельно.

— Вот! — торжествующе воскликнула Анжела. — Все-таки склероз меня еще не совсем одолел!

Она ткнула пальцем в рисунок на развороте — угловатые закорючки с подписями.

— Такая? — уточнила Анжела.

— Да, — в один голос ответили Наташа с Мариной.

— Руна Перт, — прочитала по книжке хозяйка дома. — Четырнадцатая руна германского алфавита. Точное значение неизвестно. Предположительно символизирует тайну, или процесс посвящения.

Наташа фыркнула.

— Это у Илонки-то тайна? Да я ее с детского садика знаю, она же тупая как пробка! Она и буквы-то поди не все еще выучила, а тут руны…

— Не всегда люди играют в игры, — назидательно сказала Анжела. — Иногда игры играют в людей. Значит, руны… Мариночка, ты умница. Тебе цены нет. Все сходится: Черное Солнце и руны против vévés… Две команды, а не одна.

— Есть еще кое-что, — заметила Марина. — Я собиралась рассказать вчера, но не успела. Вот, — она протянула Анжеле рисунок Славика. — Монада Джона Ди. Еще один… как его Ника назвала? Ах да, глиф. Его тоже использовали в Игре.

— Ну, вообще-то этот символ называется Египетская Монада, и первым описал его Атаназиус Кирхер, а Джон Ди всего лишь его усовершенствовал, — сказала Анжела просто для того, что потянуть время. Появление монады было для нее полным сюрпризом, и Марина почувствовала удовлетворение.

— И как это вяжется с рунами и вуду? — внутренне торжествуя, спросила она.

— Никак, — Анжела развела руками. — Полная эклектика…

— А может быть, — продолжила наступление Марина, — команд не две, а больше? И война глифов масштабнее, чем мы думаем?

— Я считаю, — рассудительно ответила Анжела, — что этот вопрос следует задать не мне, а твоей драгоценной Нике Загорской. Я и раньше предполагала, что девочка не так проста, как хочет казаться, а уж после вчерашнего… Знаешь, кто ее прислал? Радомский собственной персоной!

— Стоп-стоп-стоп! — замахала руками Наташа. — Эта самая Ника вчера, когда Илонку везли в больницу, сунула мне свою визитку и сказала, что хочет встретиться…

— Вот именно, — многозначительно кивнула Анжела.

Марина внезапно ощутила, как к горлу подкатывается с трудом сдерживаемая ярость. Ника. Наглая столичная жидовка. Если выяснится, что за всем этим стоит она… Как в таких случаях говорят? Держите меня семеро, шестеро не удержат! Уничтожу эту дрянь!..

В этот момент в дверь постучали. Притихшие женщины испуганно переглянулись.

— Кто это может быть? — спросила Наташа.

— Сейчас узнаем, — с наигранной бодростью сказала Анжела и пошла открывать.

Она вернулась через минуту в компании чудовищно грязного, насквозь промокшего, чумазого подростка, похожего на бомжа. Старенькая курточка и серые джинсы были вымазаны рыжей глиной, и той же глиной было вымазано его лицо, а через плечо была перекинута тоже грязная, но все равно красивая кожаная сумка с серебряными заклепками.

— Анжела Валерьевна, — чуть запыхавшись, сказал подросток. — Это я, Женя. Мы с вами на полигоне познакомились, помните? На фестивале бардов…

— Я помню, — кивнула Анжела. — Клеврет, верно?

— Да, точно, Клеврет! — обрадовался парень.

— Ну-ка, господин Клеврет, раздевайтесь и снимайте-ка башмаки, а то все ковры мне испачкаете, — заявила Анжела, довольно удачно изобразив заботливую клушу. — С чем пожаловали? — спросила она, брезгливо, двумя пальцами принимая у Жени перемазанную куртку. — И где это вы так поизносились, а?

Избавившись от верхней одежды и обуви, Женя-Клеврет рухнул на ближайший стул и обхватил себя руками.

— Мне н-нужна ваша п-помощь. — Его трясло от холода, тоненький свитер был тоже насквозь мокрый, и у парнишки зуб на зуб не попадал. — Я в-вам принес тут… вот… — Он ногой подтолкнул сумку с торчащим из нее свитком.

— Свитер тоже, — скомандовала Анжела, и Наташа, в которой проснулся материнский инстинкт, помогла Женьке стащить свитер через голову.

— Т-там, — сказал он, растирая синие от холода руки, — в сумке…

Марина, до сих пор не принимавшая участия в этом пиршестве заботы и эрзац-материнства, решила присоединиться и растереть мокрого дрожащего мальчишку. Она принесла из ванной вафельное полотенце и приступила к делу, начав с рук. Но Женя вдруг ойкнул от боли — и Марина увидела, что именно она начала растирать. Внутри у нее все обмерло.

— Смотрите! — воскликнула Марина и ткнула пальцем в предплечье подростка.

Там, на фоне свежего, багрового кровоподтека ярко синела вытатуированная монада.

11

Настроение у Ники было — гаже не бывает. После ночного звонка Радомского уснуть она не смогла, и до утра проворочалась в постели, пытаясь выбросить из головы назойливые мысли о том, что могло случиться с дедом. Встала в семь утра, невыспавшаяся и злая. Кофе в доме неожиданно закончился, сливки в холодильнике успели скиснуть. И вообще запас продуктов уменьшился. Оно и неудивительно: если верить календарю, начиналась вторая неделя пребывания Ники в родном Житомире. И начиналась она, следует заметить, отвратительно.

Погода не радовала, ночью прошел дождь, кругом была слякоть и грязь, в которую Пират не преминул влезть и испачкаться по уши. Купать его целиком Ника не рискнула, ограничилась тем, что вымыла ему, как смогла, лапы и отправила на одеяло обсыхать. То ли от перемены атмосферного давления, то ли от отсутствия утренней дозы кофеина, у нее здорово разболелась голова. А тут еще и домашний интернет отказался работать без объяснения причин. Пришлось упаковать ноут в сумку «Нэшнл Джиогрэфик» и отправиться на поиски круглосуточного интернет-клуба или любого кафе с вай-фай.

Прогулка пасмурным утром (опять начинал накрапывать дождик, и налетали порывы холодного ветра) по грязным улицам Житомира настроения не улучшила. Общепитов или иных заведений с вай-фай зоной ей не встретилось ни одного (значок висел на дверях почты, но она в такую рань еще не работала), зато интернет-клубов нашлось целых три. В двух из них, еще вчера бывших игровыми притонами, действовал только «игровой интернет», то бишь, работали только онлайн-версии не так давно запрещенных одноруких бандитов, а в последнем Нике не разрешили подключить свой ноутбук («у вас там вирусы!»), и пришлось пользоваться местным чудом компьютерной техники весьма преклонного возраста.

Накопившееся раздражение эволюционировало в медленно — пока еще медленно — кипящую злость. Интернет тупил, скорость была никакая, компьютер дважды зависал. Новых писем в ящике не было, и это вызывало удивление: Олежка-то за неделю мог бы что-нибудь и черкнуть, негодяйская душонка… Ника отправила короткое письмо деду («Дед! Свяжись со мной срочно! Мой телефон…») на оба его адреса — обычный и тот, незнакомый, с которого он прислал последнее сообщение насчет выставки Чаплыгина. Заодно еще раз перечитала послание, с которого, в общем-то, все для нее и началось. «Мой старинный приятель», понимаешь ли… Что ж вы такого напридумывали, старые вы пердуны?

Потом Ника загрузила карту Житомира и проверила свою гипотезу насчет расположения глифов. Пространственное мышление ее не подвело: глифы легли на карту равносторонним четырехугольником, с vévé Дамбаллы точно по центру. Ника отметила еще и библиотеку, но это было далековато и совсем несимметрично. Либо вандализм с картиной не имел отношения к Игре, либо… либо будут еще глифы. Впрочем, в последнем можно не сомневаться.

Тут ей позвонила журналистка Наташа, которой Ника все-таки умудрилась вчера, в этой дурацкой кутерьме, всучить визитку. Почему-то нервничая и заикаясь, Наташа предложила встретиться в «Макдональдсе». Ника поначалу не поверила своим ушам: «Макдональдс» в ее понимании (крупнейшая сеть бесплатных туалетов, шутил Олежек) не очень подходил для деловой встречи, но когда Ника уточнила, в каком именно, а Наташа наигранно хихикнула и объяснила, что «он у нас один», картина немного прояснилась. Эффект провинции, так сказать…

Ехать туда надо было через весь город. Погода стремительно портилась, ветер крепчал, и все указывало: вот-вот грянет буря. Славная такая буря, с ливнем, ураганом, поваленными деревьями и оборванными линиями электропередач. А у Ники не было с собой даже зонта. Раздражение стало вырываться наружу, и она даже затеяла скандал с водителем маршрутки, которому надумалось покурить за рулем. Сигарету тому пришлось выбросить.

Из хорошего было только то, что «Макдональдс» располагался в большом торговом молле на Киевской — том самом, который бросился ей в глаза в ночь приезда, с синими гирляндами на деревьях у входа. Там же был большой продуктовый супермаркет, и можно было закупиться еще на неделю. Или две.

Сколько еще придется торчать в родной провинции, Ника не знала, и это бесило сильнее всего.

Но уезжать, не разобравшись в происходящем, и не поговорив с дедом, она не собиралась. Ожидая Наташу в «Маке», Ника взяла себе молочный коктейль и попыталась вызвонить Радомского. Тщетно, телефон олигарх выключил. Тогда она набрала Вязгина. Тот долго не брал трубку, потом буркнул «я занят» и сразу разорвал связь.

Это разозлило Нику до такой степени, что, когда Наташа все-таки появилась, беседа их больше напоминала допрос с пристрастием где-нибудь в застенках то ли гестапо, то ли ЧК. Ника спрашивала, Наташа отвечала. Конечно, все было не так просто: Наташа терялась, сбивалась, несла чушь, меняла тему и пыталась задавать встречные вопросы. Но Ника была уже в том состоянии холодной, кристально-чистой ярости, при котором любое сопротивление собеседника значения не имеет.

Через полчаса Ника выкачала из журналистки все, что та знала. Полученной информации, если отбросить шелуху, повторы, слухи, сплетни и домыслы, было на удивление мало. Наташа начала расследование с глифа на телецентре. Обратилась к Анжеле за консультацией. Тут же была (сама не понимая, как и почему) завербована мадам Анжелой и обязалась отчитываться перед ней о всех собранных данных. В процессе расследования — каковое, в понимании Наташи, сводилось к фотографированию глифов и анализу архивов телецентра в поисках прецедентов — была отловлена Вязгиным и тут же согласилась работать и на него тоже…

И эта бесхребетная медуза, готовая служить всем и сразу, еще и попыталась подлизываться к Нике, выясняя, не может ли Ника — с ее-то связями! — устроить Наташу на какой-нибудь столичный телеканал, можно даже кабельный. Вид при этом у журналистки был — как у побитой собачонки.

— Вчера, — сказала Ника, — у Анжелы. Помнишь, там была девочка… вся в черном, с длинной челкой. Она еще забыла вот это, — Ника выложила на стол браслет с рунами. — Ты ее знаешь?

На «ты» Ника перешла в самом начале, и Наташа приняла это как должное, продолжая «выкать» в ответ.

— Какая еще девочка? — округлила и без того круглые, как пуговки, глаза Наташа. — Не помню я никакой девочки…

Удивление ее было достаточно искренним, чтобы Ника в него поверила. Не помнит, значит, не помнит…

— А вот этот символ, — Ника на салфетке нарисовала закорючку, повторяющую кровавый отпечаток с запястья Илоны, — тебе знаком?

— Нет! — с такой страстью выпалили Наташа, что сразу стало ясно: врет.

— Ну и черт с ним… — с легкостью согласилась Ника. — Так в какую, ты говоришь, больницу, увезли Илону?..

Когда Наташа ушла, оставив Нике папку с фотографиями глифов — оставив настойчиво, чуть ли не насильно, дабы продемонстрировать свою полезность, готовность к сотрудничеству и неудержимое желание продаться ну хоть кому-нибудь — Ника допила молочный коктейль, выждала секунд тридцать, запихнула папку в сумку к ноутбуку, вытащила оттуда «Кэнон» и двинулась следом.

Подобным ей прежде заниматься не приходилось, все-таки она была высококлассным фотографом, а не репортером желтой газетенки, но с «папарацци» в свое время общалась, и кое-какие приемчики переняла. Например, не смотреть прямо на объект слежки, а ловить отражение в витринах (благо, чего-чего, а витрин в торговом центре хватало). Двигаться в рваном ритме. Держать дистанцию. Конечно, для грамотно организованной «наружки» требовалось минимум три человека, постоянно находящихся на связи, а в идеале — еще и диспетчер, но Наташа слежки не ожидала, оторваться не пыталась и вела себя как образцовая овца.

Едва выйдя из «Мака», она вытащила мобильник и позвонила, прикрывая рот рукой. Ника прошла в пяти метрах, незамеченная, и остановилась у банкоматов, делая вид, что снимает деньги, и наблюдая за Наташей в зеркальце, за которым была спрятана камера.

Наташа стояла на одном месте, притопывая ножкой, и явно кого-то ожидая. Этот «кто-то» вскоре вышел из того же «Макдональдса» и оказался щуплым подростком весьма болезненного вида. Кожа его была бледной, с черными пятнышками угрей, и под глазами были синяки от недосыпа. Одевался подросток в стиле хип-хоп: мешковатые джинсы с висящей мотней, огромная, размера на три больше, чем надо, курточка, и бейсболка задом наперед. Обменявшись парой слов, Наташа и подросток вместе пошли в сторону торгового зала, Ника пару раз щелкнула их «Кэноном», и продолжила слежку.

Возле входа в супермаркет (не забыть потом купить продуктов, напомнила себе Ника) парочка разделилась: подросток завис у витрины с ножами и пневматическими пистолетами, а Наташа пошла дальше, в бутик с одеждой для беременных. Поколебавшись пару секунд, Ника выбрала Наташу. Та что-то знала про руны и, что более важно, про роль Анжелы во всем происходящем.

Но через полчаса стало ясно, что Наташа просто-напросто предалась унылому шопингу. Ника и сама весьма уважала этот процесс, но скорее из охотничьего инстинкта, чем из тяги к шмотью. Найти на развалах барахолки или на распродаже разорившегося магазинчика уникальную, штучную вещицу, да еще и поторговаться за нее, купить за копейки, чтобы надеть один раз — о, тут требовались талант, терпение и удача не меньшие, чем для хорошего репортажного снимка… Но покупать ширпотреб в бутиках?.. Фу!

Спустя почти полтора часа, нагрузившись пакетами, Наташа еще раз кому-то позвонила и направилась к выходу, но не пешеходному, возле остановки общественного транспорта, а ведущему к парковке. Этого Ника не предвидела. Как-то она не подумала, что Наташа может водить машину. Теперь придется вызывать такси. А таксисты в реальной жизни (в отличие от кино) вовсе не склонны «ехать вон за той машиной»…

Додумать она не успела. Что-то сильно дернуло ее за левое плечо, она чуть не упала, и тут же почувствовала, как исчезла привычная тяжесть сумки «Нэшнл Джиогрэфик» — с ноутбуком, запасным аккумулятором и (самое главное!) объективами для «Кэнона».

Пацан в мешковатых штанах, который так мило беседовал с Наташей, сорвал сумку с плеча Ники и дал деру к дверям. Ника сразу, помогли рефлексы, побежала следом, не тратя дыхания на крики и возгласы. Она лишь удивилась, что сумку сдернули здесь, внутри, под многочисленными камерами наблюдения…

Бегать хип-хопер не умел, размахивал руками и путался в собственных ногах. Ника, даже после недельного перерыва в тренировках, все еще пребывала в хорошей форме, спасибо Пирату с его буйной энергичностью. Дверь на парковку вела раздвижная, с фотоэлементом, и воришке пришлось притормозить, чтобы дверь успела открыться. Тут-то Ника его и поймала — почти, потому что, когда половинки двери разъехались в разные стороны, с улицы налетел порыв ветра такой силы, что ее едва не сбило с ног.

Пацан тоже остановился под напором стихии — похоже, на улице начинался ураган — но, не растерявшись, стряхнул мешковатую, с высоким коэффициентом парусности куртку, ловко перебросив украденную сумку из одной руки в другую (уронит — убью, подумала Ника, пригибаясь от ветра) и бросился в лабиринт машин на парковке.

На улице творился натуральный кошмар. Стало темно, как ночью, ветер бушевал вовсю, заставляя трепетать рекламные растяжки и валя стенды один за другим, и в воздухе отчетливо пахло озоном. Тучи набрякли ливнем, и изредка рокотали в преддверии настоящего грома. Вопили сигнализации потревоженных машин и мигали фары.

В хаосе Ника с большим трудом засекла вора, пытающегося бежать навстречу ветру между машин. Прикрывая лицо, она пошла следом, чуть наискось, курсом «бейдевинд», как это называл один знакомый яхтсмен. Но парень вдруг тоже свернул, и теперь ветер дул ему в спину, придавая ускорение, и Ника поняла, что ей уже не догнать вора.

Но ей очень крупно повезло. Из припаркованного «Ланоса», некогда белого, а теперь просто грязного, выбрался закамуфлированный Славик, капитан команды «Бегущие кабаны», и малолетний преступник со всего маху врезался прямо в него.

— Держи его! — заорала Ника во все горло.

Каким-то чудом Славик ее услышал. Он схватил пацана за шкирку, тот попытался лягаться, но получил в ухо и сник. Ника, переведя дух, пошла к ним, и тут сверкнула первая молния, и мир превратился в череду черно-белых фотографий.

Такое с ней уже было, когда она попала под артобстрел в Газе. Просто переключаешь фотоаппарат в режим серий по три снимка и давишь на кнопку. Потом смотришь на снимки и по ним пытаешься восстановить, что с тобой происходило.

Вот маленький и тоже очень грязный «Хюндай» выруливает прямо на Нику.

За рулем — похожая на мопса Анжела, ручонки стискивают руль, костяшки пальцев побелели. Глаза светятся ненавистью.

Рядом — испуганная Наташа.

Вот Ника отпрыгивает в сторону, и «Хюндай» проносится мимо, обдав ее слякотью.

Значок, нацарапанный на задней дверце «Хюндая»:

Вот Славик, огромный в военной куртке, в одной руке держит мальчишку, в другой — сумку «Нэшнл Джиогрэфик». Он что-то говорит, но Ника ничего не слышит.

Мальчишка пытается вырваться. Показывает в сторону «Хюндая». По лицу бегут то ли слезы, то ли первые капли дождя.

Гром. Темнота. Сетчатка не успевает переключиться после молнии.

Славик запихивает пацана на заднее сиденье машины. Протягивает Нике сумку. Мы их догоним, не слышит, но угадывает по губам Ника. Да, кивает она и смотрит вслед «Хюндаю».

Тот подъезжает к шлагбауму — и в этот момент сверкает еще одна молния.

Уже не просто вспышка, а настоящий, яркий, четкий, как на рисунке в детских книжках, электрический разряд соединяет небо с землей. И попадает точно в дерево возле шлагбаума, раскалывая его напополам. Массивная ветка — по сути, половина дерева — обрушивается вниз, вминая крышу «Хюндая» и вышибая стекла в будке охранника.

И тут начинается град.

12

Лучше всех рулить умел Свисток, поэтому ему и доверили отвезти пацана на склад. Держать пленника на хате было слишком опасно, сказал Тухлый, и Хрущ с ним согласился. Вообще вся эта затея с похищением оказалась крутоватой даже для Хруща, но и деньги в случае успеха Тухлый обещал серьезные. Ради них стоило рискнуть.

В напарники Свистку Хрущ назначил Макара, а сам решил переждать. Что бы там не звездел Тухлый, мол, машину при въезде на склад досматривать не будут, а лишний раз рисковать ни к чему. Тухлый же сам, сука, не поехал, верно? Вот и Хрущ не стал. Он же, как-никак, мозговой центр операции, нахрена лишний раз жопу подставлять…

Ночью пацана перегрузили обратно в «Ниссан» (Хрущ так и не понял, зачем его понадобилось сюда привозить), и Свисток с Макаром уехали. Свисток вернулся под утро, сказал, что все в порядке, Макар остался с пацаном, просил сменить его днем, и еще — купить пельменей.

Они раздавили чекушку на двоих и завалились спать.

Проснулись поздно, около десяти. Хрущ погнал Свистка в магазин, а потом — сменить Макара, а сам засел за бумажки, который ему дал Тухлый.

Если с пацаном заминок не возникло, и они его взяли в том самом месте и в то самое время, когда и было указано, то вторая цель — лошок на «Ланосе» — как сквозь землю провалился. Дома его не было, у его телки (она жила в одном доме с Макаром, на Польском Бульваре) — тоже, из больницы исчез и на работе не появлялся. Короче, лошок залег на дно.

И хрен бы на него, но Тухлый сказал, что лоха надо взять как можно быстрее, и стрясти с него ноутбук. Там-де важная информация. Ох и темнила был этот Тухлый…

Тут вернулся Макар, промокший до нитки, и пошел варить пельмени. Хрущ врубил ящик и нашел музыкальный канал, хит-парад рэперов. Рэп Хрущ терпеть не мог, но клипы негров смотрел с удовольствием. Девки у черномазых были просто супер.

За обедом выпили еще одну чекушку, и тут Макар начал чудить. Он взял мелок из набора и нарисовал на стене одну из рун, похожую на антенну:

Потом изобразил ее же на дверном проеме. И на шкафу. Потом — на полу в коридоре… В общем, пить Макару было нельзя. У него с детства с головой был непорядок… Хрущ забил на выкидоны Макара (его держали в компании не за ум, а за рост и здоровые кулаки) и продолжил втыкать в телевизор.

Разрисовав полквартиры этой загогулиной, Макар успокоился, сел на матрас и стал играться какой-то цацкой.

— Это чего у тебя? — заинтересовался Хрущ.

— Телефон, — гордо ответил Макар. — У пацана забрал.

— Ты че, с дуба упал? — Хрущ рассвирепел. — А ну дай сюда быстро!

— Не дам, — надулся Макар, и в этот момент в дверь позвонили.

Они переглянулись, и Макар спросил:

— Кто это?

— А хэ его зэ, — сказал Хрущ. — Может, Тухлый. А может, соседка за солью приперлась. Иди узнай.

Макар, отложив айфон, встал и вышел в коридор. Тренькнула накидываемая цепочка, защелкали замки. Потом кто-то что-то пробубнил. Громко клацнуло, грохнула дверь, и раздался громкий электрический треск. С глухим стуком рухнула на пол туша Макара.

Хрущ вскочил и выхватил из кармана перо.

— Даже не думай, — посоветовал незваный гость, входя в комнату.

Это был высокий, сухопарый мужик в кожаной куртке и с усиками. В левой руке он держал кусачки на длинной ручке (привет цепочке!), а в правой — массивную дубинку с торчащими электродами (привет Макару!). За спиной у него маячили двое ментов в черных масках и с автоматами.

— Ну, — сказал гость, — давай знакомиться. Меня зовут Влад. А тебя?

— Вы чего, мужики? — засуетился Хрущ, бросая ножик на пол. — Я не при делах, ошиблись вы…

— GPS выключать надо, долбодятлы, — спокойно произнес усатый, подбирая трофейный айфон. — Где мальчишка?

— Не знаю я никакого мальчишки! — гнул свою линию Хрущ.

Попался — иди в несознанку, это ему еще в детской комнате милиции объяснили пацаны много лет тому назад. Расколешься — только хуже будет.

— Взять его, — скомандовал Влад, и менты взяли Хруща. Быстро и жестко — так, что дергаться не было ни возможности, ни даже охоты.

Усатый Влад подошел поближе, положил на телевизор кусачки и электрошокер, расстегнул куртку.

— Я сейчас буду спрашивать, — сказал он, — а ты — отвечать. И если твои ответы мне не понравятся, я буду делать тебе больно. Это понятно?

Глаза у него были — что два камушка.

— Да, — просипел Хрущ, чувствуя, как побежала по ноге горячая струйка мочи.

— Ну вот и славно, — улыбнулся Влад.

13

Сопляк испортил весь план!

Марина была вне себя от ярости. Это был ее план! Тщательно продуманный, взвешенный, учитывающий каждую мелочь — и родившийся практически экспромтом, по наитию, в порыве вдохновения! Даже Анжела впечатлилась…

А из-за проклятого сопляка все пошло прахом!

Школота недоделанная…

План был прост и хитроумен одновременно. Наташа назначает встречу Нике в публичном месте. Сделано. Анжела и Марина на машине заскакивают к Марине домой за чистой одеждой для Клеврета (вещи Белкина были мальчишке велики, но выбора не было, к себе домой пацан ехать отказался наотрез). Сделано. Наташа встречается с Никой, вешает ей лапшу на уши. Сделано. Женька падает на хвост Нике, Марина его страхует. Вдвоем они ведут жидовочку пешком, а Анжела с Наташей — ждут в машине, на случай, если Ника воспользуется транспортом.

Если бы все пошло, как задумано, Ника была бы у них под колпаком, как говорили в одном старом фильме. И стало бы ясно, что она на самом деле знает и чего добивается расспросами. Ведь не зря же вся эта кутерьма началась с ее приездом, а?

Но все пошло наперекосяк. Сперва Клеврет получил какую-то СМС-ку, и долго в нее вчитывался, бледнея лицом. Потом — вот ведь дурак! — резко сократил дистанцию между собой и Никой и (чего уж никак нельзя было ожидать) вырвал у нее сумку.

А тут еще и эта буря с градом…

Анжела, видимо, запаниковала при виде бегущей за Клевретом Ники, и рванула со стоянки.

И на ее «Хюндай» упало дерево.

Последнее живо напомнило Марине позавчерашний день, когда якобы случайные опасности шли за ней по пятам.

Бурю Марина переждала в торговом центре. Благо, град закончился так же быстро и неожиданно, как и начался. Сильный ветер унес грозовые тучи, и о буйстве стихии напоминал лишь сильно похолодевший воздух, россыпь градин, да разломившийся напополам дуб у выезда с парковки. Искореженный веткой дуба «Хюндай» был похож на смятый комок бумаги.

Град побил стекла почти всем машинам на парковке, и осколки смешивались с ледышками, хрустя под ногами. Сильно перепуганная, но практически не пострадавшая Анжела присоединилась к толпе разъяренных автовладельцев, вызванивающих милицию, эвакуаторы и страховые компании. Несколько мужчин (в том числе и мачо-супермен Славик, друг Белкина — принесла его нелегкая!) пытались откинуть ветку дуба с крыши «Хюндая», в котором мелодраматично стонала Наташа.

Ники и Женьки нигде не было видно, их как будто унесло ветром с парковки вместе с бурей и градом.

Приехала «скорая». Наташу наконец-то извлекли из машины. Выглядела она не пострадавшей, и только светло-голубые джинсы в паху густо пропитались кровью. Выкидыш, равнодушно прикинула Марина. Пока журналистку грузили в «скорую», Марина поймала за руку Анжелу.

— А, это ты! — почти выкрикнула взвинченная Анжела. — Нет, ну ты поняла, что эта сука сделала?

Анжела ткнула пальцем в незамеченную прежде Мариной закорючку на задней дверце «Хюндай».

— Хагалаз! — завопила Анжела. — Руна бури и града! Да она понимает, с кем она связалась, тля?! Да я ее в порошок сотру!..

Стоп-стоп-стоп, сказала себе Марина. Кто бы это не сделал — но точно не Ника. С момента встречи в «Макдональдсе» Марина не упускала ее из виду. Черт, куда же она подевалась?..

— Марина? — ошалело спросил Славик, откидывая с лица мокрые волосы. Он вместе с другими героями-добровольцами, стоял подле «Хюндая», и Марина попалась ему на глаза. — Ты что тут делаешь?

— Могу задать тебе тот же вопрос, — остроумно парировала Марина.

Славик был похож на мокрого плюшевого мишку. Пик его усилий по спасению Наташи пришелся как раз на разгар бури, и теперь с него лило ручьем, а на лбу набухала шишка от градины размером с перепелиное яйцо.

Марина, которой хватило ума переждать ненастье, выглядела рядом с ним, как принцесса. Игнорируя Славика, она вытащила свой «Олимпус» и сфотографировала руну на «Хюндае», нацарапанную гвоздем возле замка задней дверцы. Подошла поближе, сделала еще один снимок, потом сменила угол. Такую улику надо сохранить…

Славик, явно ощутив бесполезность и инфантильность рядом с занятой настоящим делом женщиной, тоже подошел к «Хюндаю» и спросил:

— А это чего там? — указав пальцем на разбитое стекло багажника, и Марина заметила лежащую там сумку, которую притащил Клеврет. Ее так и не оттерли от рыжей грязи.

— Ничего, — быстро ответила Марина, бочком придвигаясь к машине и косясь на Анжелу, занятую очередным скандалом по телефону.

— Ну да, как же! — сказал Славик, нагло оттирая ее в сторону и запуская руку в салон. — Откуда она здесь? — наседал он, заграбастав лапищей сумку.

— От верблюда, — прошипела Марина. — Отдай!

— Ну уж дудки, — покачал головой Славик. — Меня за эту сумку чуть не убили. Давай, выкладывай, где вы ее взяли!

Ну конечно, мысленно расхохоталась Марина. Сейчас взяла и все тебе выложила. Хам. А впрочем… И хамы бывают полезны.

— Не здесь, — она по-хозяйски взяла Славика под руку и поспешила увести его от машины, пока Анжела не заметила пропажи. — Я все объясню, но сейчас нам лучше уйти…

14

Воришка попался на удивление резвый. Когда Славик бросился под град, спасать пассажиров «Хюндая», и вручил (буквально — из рук в руки) трепыхающегося подростка на заднем сиденье слегка заторможенной после адреналинового выброса Нике, тот сразу попытался удрать, получил подзатыльник, после чего заныл и приутих. Ника проверила содержимое сумки (все на месте) и спросила строго:

— Ты кто такой?

— Ж-женька, — проблеял парень, потирая ушибленную голову. — Клеврет…

Он был старше, чем выглядел. Лет пятнадцать-шестнадцать, но из-за маленького роста и худобы (подчеркнутой не по размеру большой одеждой) казался ребенком. Да и прикид его был вовсе не хип-хоперским, без специфических фенечек, а обычными вещами с чужого плеча. Куртку от потерял, и сейчас дрожал в одном тоненьком свитерочке, поддергивая длинные рукава. Левое его предплечье было забинтовано.

— И зачем тебе понадобилась моя сумка?

— Ноутбук, — буркнул Женька-Клеврет себе под нос.

— Окей, — согласилась Ника. — Зачем тебе понадобился мой ноутбук?

— Не скажу…

— И не надо. Я сама угадаю. Анжела надоумила?

— Нет.

— Тогда кто? Или пусть милиция разбирается? А? — Ника сделала вид, что достает телефон.

В этот момент град, барабанивший по крыше «Ланос» очень резко прекратился, оставив после себя пару трещинок, похожих на паутинки, в лобовом стекле. В салоне наступила тишина, и парень отчетливо всхлипнул.

— Не надо милиции, пожалуйста, — заныл он. — Они же убьют его, понимаете?

— Кого убьют? — растерялась Ника.

— Ромчика…

— А при чем тут?.. — начала было спрашивать Ника, но Женька-Клеврет, до сих пор шмыгавший носом и глотавший сопли, вдруг ткнул ее острым локтем точно поддых, а когда она согнулась от боли, хватая воздух, второй раз отобрал у нее сумку и выскочил из «Ланоса».

Ника, на одной только ярости, выскочила следом. Вдохнуть она не могла, легкие жгло огнем. Женька, взявший хороший старт, резко остановился при виде выбегающей на парковку толпы людей, спешащих к своим побитым машинам. Впереди неслись охранники супермаркета, и их черная гестаповская форма заставила мальчишку замереть на месте и обернуться. Сзади к нему медленно, пошатываясь, приближалась Ника, и выражение ее лица не сулило ничего хорошего. Оказавшись зажатым между побитыми машинами, разъяренными людьми и Никой-в-состоянии-фурии, парень крутанулся на пятках и ломанулся в единственном доступном ему направлении — к стене торгового центра.

У Ники двоилось в глазах, и она сначала решила, что мальчишка загоняет себя в угол, но тут Женька подпрыгнул как обезьянка и зацепился за пожарную лестницу. Ну уж нет, решила Ника. Наконец-то удалось вдохнуть полной грудью, и вместе с холодным и влажным воздухом в нее хлынула такая же холодная ярость. Никуда ты уже, голубчик, от меня не денешься…

Прыгать она пока была не в состоянии, поэтому пришлось потратить пару секунд, чтобы подтащить под лестницу мусорный бак (слава богу, современный, пластиковый, на колесиках). Захлопнуть крышкой зловонное нутро. Залезть наверх. Выпрямиться. И — по ступенькам.

Ступеньки были мокрые и холодные.

Лазить мальчишка не умел совсем. Пару раз он цепенел от страха, впиваясь в лестницу, но все же находил в себе силы продолжить. Ника могла легко догнать его, пока он карабкался вверх (высоты тут было — метров десять, не больше), но она позволила Женьке вылезть на крышу, а потом легко перемахнула следом.

— Ну все, — сказала она угрожающе. — Ты допрыгался.

Клеврет, прижимая к груди многострадальную сумку «Нэшнл Джиогрэфик», попятился вдоль парапета крыши. То, что Ника полезет за ним следом, в его планы, очевидно, никак не входило.

— Не надо, — попросил он жалобно, но в этот раз Ника не повелась.

— Что с Ромчиком?

— Его похитили, — сказал Клеврет таким беспомощным тоном, что Ника сразу ему поверила. — На стройке. Какие-то скины. Запихнули в джип и увезли. Я даже номер не запомнил.

— А дальше? — потребовала Ника.

— А дальше я забрал сумку и убежал. Я всю ночь прятался, а утром решил прийти к Анжеле. А они сказали, что это вы… вы во всем виноваты… И что надо за вами проследить. Эта… Наташа… она должна была показать мне вас. В «Макдональдсе», — скороговоркой выложил Женька, продолжая пятиться к парапету.

Так-так-так… Вот тебе и Наташа. И мадам Анжела с ее интеллектуальным борделем. То есть, пока Ника думала, будто следит за журналисткой, за ней самой установили слежку. Господи, да что происходит в этом тихом и спокойном Житомире? Скелеты повыпрыгивали из шкафов и бегают по улицам? Массовый психоз? Похищения людей? Сеансы черной и белой магии?

Это уже просто какой-то Твин Пикс получается. С местным колоритом. Сермяжная версия…

— Ноут им мой зачем понадобился? — спросила Ника.

— Да не им! — воскликнул Женька. — Не им!

— А кому?!

— Вот, — оперевшись спиной о парапет, парень вытащил мобильник и протянул его Нике. Та, приготовившись пнуть мальчишку в пах, если тот будет дурить, осторожно взяла телефон.

Мальчишке же было не до фокусов. Он весь побледнел, и руки у него здорово дрожали. Смотрел Женька только на Нику, и по тому, как подергивалась у него мышца на шее, было видно, как ему хочется — и какие усилия он прилагает, чтобы этого не делать — посмотреть вниз.

Он боится высоты, догадалась Ника. Это хорошо. Это можно будет использовать.

— Сумку, — потребовала она.

Женька безропотно протянул ей «Нэшнл Джиогрэфик». Ника перекинула ремень через плечо, взяла свободной рукой Клеврета за грудки, намотав мешковатый свитер на кулак, и прижала его к парапету, заставив чуть перегнуться. Мальчишку почти парализовало от страха. Теперь можно было заняться его телефоном.

— Что я должна тут увидеть?

— СМС-ки, — выдавил Женька, зажмурившись.

Меню. Сообщения. Полученные. Прочитать.

«Рома у нас. Он умрет сегодня, в 17-00. Ты можешь его спасти. Мы обменяем его на ноутбук Вероники Загорской по адресу: ул. Коммерческая, 108, склад №42».

Больше всего это было похоже на неуклюжий розыгрыш. Или задание из компьютерной игры-бродилки. Но Ника уже уяснила, что к играм в родном Житомире в последнее время следует относиться серьезно.

Если это правда… Она поглядела на часы. Половина третьего. Время еще есть. Надо позвонить Вязгину. Может, он возьмет трубку…

Ника оторвала взгляд от женькиного телефона и посмотрела вниз. Сначала она даже не поняла, что увидела. Обычная парковка, куча суетливо бегающих людей, побитые градом машины, «скорая помощь» возле помятого «Хюндая», расколовшийся надвое дуб, Славик уводит куда-то под руку Марину (и эта здесь… вот ведь…), россыпь градин и осколков битого стекла…

Потом до нее дошло.

Она чуть не уронила Клеврета.

Градины и стекло (каленое автомобильное стекло, рассыпающееся на мелкие-мелкие кусочки) не просто лежали на черном мокром асфальте. Они образовывали рисунок, увидеть который можно было только с высоты:

Размер у него (трикветра, вспомнилось Нике, это называется трикветра — она уже видела этот символ, и даже помнила где, в стареньком телесериале про ведьм) был колоссальный, от дверей торгового молла и до шлагбаума на выезде, во всю парковку.

Что заставило градины лечь именно так — неизвестно.

— Ладно, — сказала она, отпуская Клеврета и вскидывая «Кэнон». — Сейчас поедем на эту улицу Коммерческую…

15

— Я хочу в туалет, — сказал Ромчик громко.

За последние полчаса он повторил это четвертый раз — и с тем же результатом, вернее, полным его отсутствием. Если первый надсмотрщик, дебиловатого вида здоровяк, которого Ромчик окрестил Хрипатым, был еще более-менее адекватен — курил дешевые сигареты, сплевывая сквозь зубы, игрался на ромкином айфоне и даже пытался с Ромой поговорить, булькоча что-то вроде «не ссы, пацан, папаша забашляет — отпустим», то его сменщик — бритоголовый в кожанке и камуфляже, типичный такой скинхед — был совсем отмороженный.

Сначала он постоянно свистел себе под нос (и вроде даже неплохо попадал в ноты), потом достал телефон, вставил в оттопыренные уши наушники и задергал головой в такт музыке.

Через некоторое время приехал Шеф, молча отобрал у скина телефон и стал очень быстро набирать что-то на клавиатуре — наверное, СМС-ку.

— Не сади батарею, — велел Шеф бритоголовому, возвращая телефон, и ушел, оставив после себя отчетливый запашок тухлятины.

Но и без визита Шефа пахло тут отвратительно. Тут — это в обширном полутемном помещении с бетонными колоннами. В одном углу валялись полусгнившие обломки деревянных поддонов, в другом — груда тряпья. Тряпье когда-то жгли: и стены, и пол, и даже потолок возле кострища были покрыты копотью. В центре зала стоял электрокар со снятым аккумулятором, и лежала бухта обвязочных строп. На стенах и колоннах висели выцветшие от времени схемы эвакуации при пожаре и плакаты о технике безопасности.

Воняло сыростью, гарью и дохлыми крысами…

Это был какой-то склад, причем склад большой, что называется — с инфраструктурой: когда Ромчика с мешком на голове выгружали из багажника, то потом некоторое время вели, сначала вперед, а потом вверх, но не по лестнице, а по наклонному пандусу. Потом опять вперед, шагов сорок, и налево. Скрежет опускающейся ролеты за спиной. Мешок сдернули с головы, и, пока Ромчик моргал, адаптируя зрение к тусклому свету двух пыльных лампочек, его развязали, усадили на шаткий деревянный стул, и опять скрутили руки за спиной. Мешок надевать не стали.

Потом Гнусавый скинхед уехал, оставив Рому на попечение Хрипатого амбала, а через пару часов вернулся и сменил караул. Больше ничего существенного, если не считать кратковременного визита Шефа, не происходило, и Ромчик откровенно заскучал.

— Я хочу в туалет! — выкрикнул он в пятый раз, но Гнусавый опять не отреагировал, продолжая тупо втыкать перед собой, складывая губы трубочкой, будто бы собираясь засвистеть.

На улице пошел дождь, и по железной крыше склада гулко забарабанили тяжелые капли.

— Я сейчас обоссусь, — сказал Ромчик в пространство. — Вонять будет…

Гнусавый вытащил свой телефон и, наморщив лоб, стал тыкать в клавиши.

— Слышь, — позвал Ромчик совсем другим, чуть жалобным, тоном. — Ну будь ты человеком, а? Ну отвяжи, куда я отсюда денусь. Я хоть в угол отойду отлить…

— Закрой пасть, — бросил Гнусавый равнодушно. — Потерпишь. Недолго уже осталось.

— Недолго — это сколько?

— Недолго… — Скинхед пошевелил губами и спросил: — Слушай, а кто такая Вероника Загорская?

Имя он прочитал по слогам с экранчика телефона. Ромчик, стараясь не выказать удивления (Ника-то тут причем?!), ответил как можно равнодушнее:

— Отведешь отлить — расскажу.

— Ну ты достал, пацан, — рыкнул Гнусавый угрожающе.

Но любопытство победило: он все-таки спрыгнул с водительской седушки электрокара и подошел к стулу, к которому привязали подростка. Вытащив из кармана нож, Гнусавый щелкнул лезвием и поднес его к лицу Ромчика.

— Будешь дергаться — порежу, — пообещал он.

— Не буду, — пообещал Ромчик. — Че я, дурак, что ли?

Гнусавый перегнулся через Ромчика и принялся распутывать веревки у него за спиной. От него несло перегаром и застарелым, кислым потом. Сальная, в угрях и прыщиках шея скина оказалась перед самым лицом Ромы.

Превозмогая отвращение и не отворачиваясь, Ромчик терпеливо ждал, пока ослабнут веревки, не сводя взгляда с пульсирующей жилки под оттопыренным ухом Гнусавого. Еще чуть-чуть… Ну… Левую уже можно выдернуть… Правую — почти… Придурок запутался в узлах, ничего… Мы обождем… Давай, вонючка, давай, старайся… Ну… Сейчас!!!

Когда петля упала с правого запястья, Ромчик дернулся вперед и впился зубами прямо в эту пульсирующую жилку. Рот моментально наполнился горячей и липкой кровью. Только бы он СПИДом не болел, мелькнула шальная мысль.

Гнусавый взвыл и отпрянул. Ромчик выдернул вторую руку, вскочил (ноги затекли и чуть было не подкосились — но нифига, выдержали), схватил стул и широким замахом, как двуручником, рубанул противника по бритой голове.

Стул разлетелся вдребезги.

Гнусавый пошатнулся, отпустил прокушенную шею — кровь щедро выплеснулась на кожаную куртку, посмотрел на свою окровавленную ладонь, опять зажал шею и нагнулся за оброненным ножом.

Это был самый подходящий момент, чтобы ударить его ногой в лицо… но Ромчик, до сих пор сжимавший зубы до судороги, вдруг понял, что у него во рту — кровь скинхеда. Мальчишку скрутило и вырвало на бетонный пол.

— Ну все, — еще более гнусаво, чем обычно, сказал скинхед. — Пиздец тебе. Пяти часов ждать не будем…

Стоя на четвереньках, Ромчик беспомощно наблюдал, как к нему приближается окровавленный и озверелый скин. А ведь действительно, пиздец. Только причем тут пять часов?..

Гнусавый пнул его по ребрам и, когда Ромчик перекатился на спину, навис над ним с ножом в руке.

— Я тебе сейчас яйца отрежу, сучонок, — Он снова отнял ладонь от раны, задумчиво посмотрел на собственную кровь и, наклонившись, быстро провел пальцем по лицу Ромчика, что-то нарисовав в три касания. — Молись, падла…

В эту самую секунду у него за спиной лязгнуло, и заскрежетала, поднимаясь, металлическая дверь.

16

Они потеряли почти полчаса прежде чем уехать с парковки торгового центра. Спустить Клеврета с крыши оказалось не такой уж простой задачей: парень, как выяснилось, не просто боялся высоты, а боялся ее панически, до оцепенения, и можно было только диву даваться, что ради друга он преодолел свой страх и забрался наверх по пожарной лестнице. Ника даже пригрозила сбросить его вниз, если мальчишка не перестанет кочевряжиться, но и это не помогло. В конце концов, она нашла незапертую дверь (спасибо халатности местной охраны) и транспортировала Женьку по служебной лестнице. Из-за ЧП на парковке до них никому не было дело.

Потом возникла заминка на самой парковке. Славик и Марина (ну на кой он ее притащил?!) ругались и скандалили как заправские склочники с большим стажем супружеской жизни и обширным словарным запасом. В ход шли такие слова как «истерия», «инфантилизм», «клептомания» и даже «хронический субдекомпенсированный недоебит». Предметом спора выступала мотоциклетная седельная сумка, которую они пытались вырвать друг у дружки из рук.

Подойдя к «Ланосу», Ника приказала обоим заткнуться, и, видимо, было нечто в ее голосе, взгляде и внешности — Славик с Мариной послушались.

— Вы двое, — скомандовала Ника Марине и Клеврету. — На заднее сиденье. Ты, — обратилась она к Славику. — Знаешь, где улица Коммерческая?

— Знаю, — растерянно подтвердил Славик.

— Тогда поехали. И очень-очень быстро…

Но перед выездом Марина потребовала осмотреть «Ланос» на предмет глифов, и Ника, помня закорючку на «Хюндае» Анжелы, согласилась. Минус еще пять минут.

Зато Славик понял ее «очень-очень быстро» буквально. Он мчал по мокрым улицам Житомира, срезая углы и проскакивая светофоры на красный. Они почти выскочили из города, свернули на объездную и понеслись по пустынной дороге, догоняя грозовые тучи. Редкие встречные дальнобойщики жались к обочинам, и мрачно темнела громада таможенного терминала. Потом был поросший бурьяном железнодорожный переезд с какими-то заброшенными складами, пара мертвых заводов (цеха с выбитыми стеклами, похожие на черепа с пустыми глазницами, и надпись на бетонном заборе: «Наш вклад в дело мира — ударный труд!»), крутой мост над путями, мигающий желтым глазом светофор, трамвайная остановка со стайкой промокших пешеходов, опять заводские заборы с проходными, полуразрушенная заправка, новенький, обшитый яркой вагонкой корпус завода «Биомедстекло», пыхтящие трубы силикатного комбината, морщинистая гладь заполненных водой выработанных песчаных карьеров (тут «Ланос» все-таки догнали ливень и въехал в него, как под водопад, дворники сразу захлебнулись, и мир снаружи стал мутно-расплывчатым), совершенно убогий, похожий на старую деревню, частный сектор с редкими вкраплениями особняков из белого кирпича, и бесконечная череда складов.

По нужному им адресу находился один из складов. На проходной компанию долго не хотели пускать на территорию, но Ника сунула охраннику двадцать долларов, и тот поднял шлагбаум.

Теперь оставалось отыскать среди бесчисленного количества складских помещений строение сорок два. Сделать это было не так-то просто. Ливень усилился, и все пространство между длинными складскими помещениями превратилось в бескрайние лужи, похожие на штормовые моря. Вода была сверху и снизу, а посередине захлебывался «Ланос», петляя в лабиринте складов и проезжая под арочными кранами.

— Вон! — указал Женька, перегнувшись вперед и вытянув руку. — Вон там!

Зрение у него было хорошее. На грязной, в потеках копоти бетонной стене был номер сорок два, написанный так давно, что под дождем ее было почти и не видно — и краска, и стена были всего лишь разных оттенков серого. Но рядом с цифрой начертали глиф:

— Это тут! — возбужденно закричал Женька.

— Тихо ты, — шикнула на него Марина, всю дорогу хранившая настороженное молчание. — Это же Весы! Астрологический символ, — добавила она. — И еще он может иметь алхимическое значение… какая-то процедура… только не помню, какая.

Славик тяжело вздохнул.

— Как же вы задолбали, оккультисты хреновы… — простонал он.

— Тебе не кажется, что все слишком просто? — Ника глянула на часы.

Двадцать минут четвертого. Времени — вагон и маленькая тележка. Склад найден, и даже отмечен глифом, чтобы, не дай бог, не перепутали. Не ловушка ли это часом?

— Не кажется, — сказал Славик. — Как мы ворота откроем?

— Домкратом, — подкинул идею Клеврет. — Фомкой поддеть, и домкратом!

— Угу, а они там будут сидеть и ждать, пока мы будет дверь отжимать…

— Так мне много не надо! — загорячился Женька. — Я же маленький, я пролезу.

— И что ты там будешь один делать? — скептически спросил Славик.

— Я их отвлеку. Вы мне только ноут дайте, — обратился мальчик к Нике.

— Тихо вы, оба! — шикнула Ника и вынула телефон. — Мне надо позвонить.

Вязгин не отвечал. Радомский — тоже. Что ж за напасть такая…

— Ладно, — сказала Ника. — Марина, машину водить умеешь?

— У меня права есть, — обиделась Марина.

— Я не это спросила. Водить сможешь?

— Ну… смогу. Это же наша машина. В смысле — Белкина. Я ее уже водила.

— Тогда садись за руль и жди нас. Мотор не глуши. Если кто-то появится — сигналь. Остальные — за мной. Слава, с тебя домкрат и фомка. Оружие какое-нибудь есть?

— Обижаете… — протянул Славик.

— Бери все.

— Понял, — сказал Славик, явно довольный тем, что кто-то взял командование на себя.

Ника, пока запал не прошел, первой выскочила под дождь и мигом промокла до нитки. От холода затрясло, и в голове завертелась одна и та же фраза. Боже мой, что я делаю?! Боже мой, что я делаю?!!

Но задний ход давать было уже поздно. Славик с Клевретом, как бойцы партизанского отряда, смотрели на командира. Значит — вперед, на танки!

Из-под секционной двери пробивался свет. Ника осторожно потянула за цепь. Заперто. Если там висячий замок — фиг мы его сорвем. Но, с другой стороны, нам ведь этого и не надо, верно? Достаточно выломать нижнюю секцию, и мы пролезем. А там… а там посмотрим. Кто это сказал: «главное — ввязаться в драку, а там посмотрим»?

Интересно, сколько народу погибло с этой фразой на устах?

— Ну? — переспросил Славик, держа домкрат и фомку. Клеврета он вооружил газовым баллончиком, а себе на пояс нацепил «ОСУ» в кобуре и нож «спайдерко» с металлической рукояткой.

— План меняется, — сказала Ника, поглядев на свой отряд. Ребенок и… большой ребенок, недоигравший в детстве в войнушку. С ними только в драку лезть. Ох, и наломают они дров… если успеют. — Я постучу и предложу прямой обмен. Ноут на Ромчика. Вы — на подстраховке. Если все пройдет гладко, даже не высовывайтесь. Понятно?

Они оба посмотрели на нее разочарованно.

— Понятно? — повторила Ника с нажимом.

И тут за дверью кто-то заорал. Славик, не медля ни секунды, бросил домкрат, перехватил двумя руками фомку и со всего размаху воткнул ее в щель под дверь. Навалился всем весом, закряхтел. Клеврет подсунул домкрат в щель и качнул рычаг. Домкрат заклинило, дверь противно скрежетнула.

— Давай! — выдохнул Клеврет, и Славик, отпустив фомку, принялся качать домкрат.

Они сработали так быстро и слаженно, будто всю жизнь к этому готовились. Ника секунды две смотрела, а потом, когда дверь затрещала (нижняя секция все-таки не выдержала!), схватилась за край двери и потянула вверх, доламывая ролету.

Клеврет юркнул в образовавшуюся щель, Славик еще пару раз качнул домкрат — и вот уже место достаточно и для Ники. Упасть на бок, перекатиться, вскочить и освободить место для Славы.

Оценить расклад.

Ромчик, лежит на спине, лицо вымазано кровью.

Клеврет, пританцовывает рядом, в одной руке — баллончик, в другой — деревяшка, похожая на ножку стула.

Противник — бритоголовый тип в кожанке — с разорванной шеей и ссадиной на лбу — щерит зубы и размахивает выкидухой.

Быстро посмотреть по сторонам. Больше никого. Отлично.

— Подожди! — выкрикнула Ника.

— Стоять всем! — завопил бритый. — Я его порежу!!!

Славик наконец-то протиснулся в щель, выпрямился и как-то очень спокойно, почти меланхолично вытащил «ОСУ», навел ее на бритого и выстрелил четыре раза подряд. Грохот был оглушительный.

Один раз он промазал. Три — попал. Последний — в голову.

Бритоголовый рухнул.

— По-моему, я его убил, — сказал Славик все так же спокойно.

— Ромчик! — закричал Женька, бросаясь к другу.

— Нормально, — отмахнулся Ромчик. — Я целый…

Ника помогла ему встать и на скорую руку оглядела. Видимых порезов не было, вот только лицо… Подбородок был вымазан кровью весь, а через лоб, нос и щеки тянулись кровавые полосы, образуя глиф:

— Это не моя кровь, — сказал Ромчик.

— Ты похож на Шварца в «Коммандо», — Клеврет возбужденно засмеялся.

Славик тем временем перезарядил пистолет, подошел к поверженному врагу и, держа его на прицеле, пнул ногой.

— Точно, убил. Не дышит, гад.

С улицы донесся сигнал «Ланоса».

— Это Марина, — сказала Ника. — Надо убираться отсюда. Быстро!

— Подождите секундочку! — попросил Клеврет. — Я сейчас!

Он вытащил из кармана кусок мела, подбежал к бетонной колонне и нарисовал еще один глиф:

— А вот теперь валим, — удовлетворенно сказал он.

17

Вязгин позвонил без четверти пять. К этому времени Радомский приговорил полбутылки виски, но при этом оставался трезвым, как стеклышко. Хмель его не брал.

— Да? — сказал он в трубку.

— Порожняк, — сказал Вязгин.

— Он соврал?

— Не думаю. Скорее, мы опоздали.

— Поясни.

— В складе пусто. Следы борьбы. Кровь, но немного. Два глифа, один — снаружи, второй — внутри. Пахнет порохом. Мы опоздали. Мое впечатление — Ромчика кто-то перехватил.

— Чей склад? — спросил Радомский.

— Наш. «Радомбуд».

— Твою мать… Свидетели есть? Хоть кто-нибудь что-то видел?

— Можно проработать охрану, но это займет время, — сказал Вязгин. — Стоп. Обожди, Романыч…

В трубке что-то зашуршало, зафонила рация и забубнил незнакомый голос.

— Есть контакт! — сказал Вязгин хищно. — Мои бойцы отловили на улице какого-то гопа. Весь в крови и, говорят, еще и контуженный. Сейчас его приведут, и я его допрошу.

Радомский посмотрел на часы. Без десяти. Слишком поздно. А-а, к черту все…

— Действуй, Влад, — сказал Радомский. — О результатах — доложить.

Он прервал связь, бросил телефон на стол. Рывком вытащил себя из кресла. Старый стал, толстый… Эх, Ромчик-Ромчик… Радомский распахнул двери балкона и вышел наружу. Было душно, как перед грозой. Вдалеке, над городом, нависали черные тучи, озаряемые бесшумными сполохами молний. На лбу Радомского выступила испарина. Его вдруг бросило в дрожь. Он сунул руки в карманы и опустил взгляд, окинув хозяйским взглядом двор.

Желтый «Хаммер». «Лексус» жены. Ухоженная лужайка. Решетка, наполовину оплетенная виноградом. Дорожки из тротуарной плитки. Укутанный на зиму пленкой садовый фонтан. Беседка с мангалом… Маленький, уютный островок спокойствия и достатка. Чтобы построить это, Радомский десять лет рвал глотки всем, кто стоял у него на пути. Десять лет.

Ну что ж, проверим, не утратил ли я навык…

Радомский нашарил в кармане скомканную бумажку. Сжал инструкцию в кулаке, вынул руку из кармана и, не разжимая пальцев, выглянул наружу.

За высоким забором с автоматическими раздвижными воротами начиналась суровая действительность. Круглосуточный ларек, торгующий спиртным и сигаретами, три стоячих столика и компания пролетариев с пивом и чипсами. Камера над воротами особняка снимала убожество с равнодушием хроникера.

В первую очередь — выключить камеру, напомнил себе Радомский. Он все-таки развернул инструкцию и перечитал ее. В принципе, ничего такого, чего бы ему самому не хотелось сделать уже давно. Плохо, что так близко к дому. И плохо, что их там много.

Будто услышав его мысли, компания с пивом засобиралась куда-то, а следом потянулся и продавец из ларька, оставив в окошке затертую табличку «Буду через 5 мин». Какой-то бомж подошел к закрытому ларьку и громко выматерился.

Идеальный момент.

Радомский вернулся в комнату, положил инструкцию в пепельницу и поджег. Глиф он помнил четко, будто любовался им всю жизнь. Не дожидаясь, пока бумажка догорит, он вытряхнул обрывки в камин, потом, не присаживаясь, разбудил компьютер, вошел в почтовый ящик и удалил письмо, распечатка которого сейчас дотлевала в камине.

Он спустился вниз (жена была в городе, в очередном салоне красоты, а прислугу Радомский отпустил еще днем), подошел к пульту сигнализации и отключил камеру над воротами. Потом проскользнул в темную кухню и выбрал любимый филейник из набора ножей «Бергоф». Нож был приятно тяжелым.

Радомский уже собрался идти, когда его осенило: для нанесения глифа понадобится еще один инструмент. Он открыл кладовку, порылся там и вытащил не очень широкую малярную кисточку, оставшуюся после ремонта. А заодно — бросившийся ему в глаза ярко-желтый плащ-дождевик.

Теперь вроде бы все.

Ну, с богом… Радомский неожиданно для себя — и первый раз в жизни! — перекрестился, и вышел на улицу с ножом в руке и кисточкой в кармане плаща.

18

Марина чувствовала, что она на грани нервного срыва. Слишком много событий за один день. Слишком много эмоций, нервов, крови, смерти и страха.

И тупое, скотское равнодушие окружающих ее людей.

Это ведь она всех спасла. Там, на складе, когда ее бросили одну в машине — под проливным дождем, с громом и молниями. Вода заливала лобовое стекло, но Марина все-таки высмотрела, ухитрилась как-то высмотреть, что к складу подъезжает целая колонна машин, возглавляемая большим черным фургоном, за которым сверкали красно-синие мигалки милицейских машин… Марина давила на клаксон, пока не заболела рука, а когда мокрые и грязные приключенцы (другого слова Марина подобрать не смогла) ввалились в «Ланос», пачкая коврики и чехлы для сидений, Марина так распсиховалась, что не смогла тронуться с места. Газанула слишком резко, слишком рано бросила сцепление, и — заглохла, как новичок.

Но, не обращая внимания на мат Славика — хам он и есть хам! — и на высыпающих из автоколонны людей с оружием (машину приключенцев они не заметили, и бежали к складу), Марина взяла себя в руки, завела мотор и плавно поехала. «Ланос» на мокром асфальте мотало из стороны в сторону, как пьяного, Славик продолжал материться, и Ника кричала «быстрей!», а Клеврет и (откуда он взялся?!) еще один мальчишка, до боли знакомый — но: не вспомнить сейчас, может быть позже, само придет, вспомнится… — жизнерадостно ржали на заднем сиденье, сволочи, сопляки, кто им дал право смеяться, ведь я же рискую всем ради этой Игры, даже не понимая, в чем ее суть…

И никто из них не понимал. Вот это было страшно. Все эти люди совершали какие-то действия, рисовали знаки, били друг друга, похищали, рисковали своими и чужими жизнями — и никто не понимал до конца, зачем все это надо.

Марину же, которая разбиралась в глифах получше всех их вместе взятых, они даже не желали слушать.

Когда выехали из промзоны и буквально влетели в город — слишком быстро (вот, решила Марина, ключевое слово для сегодняшнего дня: «слишком»), Славик потребовал остановиться и уступить ему место за рулем, пока — дословно — «она нас всех не угробила».

Скоты.

Не говоря ни слова, Марина перебралась на заднее сиденье и неожиданно узнала мальчишку, вытащенного Клевретом со склада. Узнала, несмотря на покрывавшую его кровь и грязь. Это был Рома Радомский, ученик ее мамы и сын Геннадия Радомского, хозяина фирмы «Радомбуд» и одного из самых богатых людей в Житомире.

Это через него Марина свела Чаплыгина с Радомским на предмет спонсорской помощи для открытия выставки. Той самой выставки.

Круг замыкается, решила Марина. Развязка уже близка.

Но, когда Славик привез всю их разношерстную компанию к себе домой, где их ожидал Белкин, Марина поняла, как она заблуждалась.

— Вы с ума сошли, — сказал Белкин, сидя в инвалидном кресле. — Да вы просто шизанулись! Все вы!

— Это спорное утверждение. — В голосе Ники чувствовалась усталость.

— Спорное? Спорное?! — напирал Белкин. — Киднэппинг, убийства, автокатастрофы — это, по-вашему, нормальное поведение взрослых людей? — В конце фразы он сорвался на визг.

— Белкин, — попросила Ника тихо. — Заткнись, а? И без тебя тошно…

За эту фразу Марина была готова ее расцеловать. Да, высокомерная сука, столичная выскочка, жидовка — но так закрыть рот Белкину… Мысленно Марина ей аплодировала.

Белкин же, потеряв лицо, катался по комнате вперед и назад, оставляя глубокие борозды от колес в пушистом ковре.

— Ну, а потом мы приехали сюда, — закончил рассказ Славик и рассмеялся: — Ничего так, я за хлебушком сходил, да?

Славик был неимоверно горд тем фактом, что наконец-то применил на практике милитаристские навыки, и рассказ его о сегодняшних событиях состоял на девяносто процентов из бахвальства, и еще на десять — из заискивания. Ну, превозносите же меня, рукоплещите мне, почти умолял Славик. Жалкий фигляр.

Рома отправился в ванную, а Клеврет, словно верный пес, поджидал его под дверью. Ника сидела на краешке стола, уступив Марине единственно кресло. И это было замечательно, потому что рядом Славик небрежно бросил на пол мотоциклетную сумку, украденную из «Хюндая» Анжелы. Надо было только дождаться, пока все отвлекутся.

— Давайте обменяемся информацией, — предложила Ника. — По-моему, у каждого из нас есть своя версия Игры. Почему бы нам не свести все воедино?

— Хорошая мысль, — кивнул Белкин, пытаясь перехватить бразды правления. — Только надо дождаться Рому.

Рома вышел из ванной чистый, но замученный. Выглядел он, будто не спал трое суток. На ребрах у него был шикарный синяк, еще парочка красовалась на лице и шее. Но глаза у мальчишки горели.

— Ну, Ромчик, — предложил Белкин, — давай ты первый… Как ты попал в Игру?

Ничего интересного ни Рома, ни Женя-Клеврет, ни Ника, ни, тем более, Славик не рассказали. Марина слушала их вполуха, стараясь не хмыкать слишком громко в самых забавных местах, и осторожно, миллиметр за миллиметром пододвигала к себе ногой мотосумку.

Все участники Игры с самого начала вели себя как слепые котята. Ну, или даже, скорее, как бараны, идущие на бойню. Почти все, кроме Ники, влезли в Игру забавы для. Не понимая и даже не пытаясь понять сути Игры и смысла глифов, они принялись с азартом и энтузиазмом рисовать глифы, получать инструкции и вербовать новых участников. Все это было весело — до поры. Пока не стало по-настоящему опасным.

— Я модерировал форум он-лайн версии Игры, — рассказывал Белкин. — И поддерживал сервер для play by e-mail. В ночь на прошлое воскресенье, перед автоквестом, мне пришла инструкция по почте — уничтожить все данные и отформатировать винт. Я это и сделал, конечно, оставив бэк-ап у себя на ноуте. Не удивлюсь, если меня сбили машиной ради ноутбука. Давно ходили слухи, что в Игре участвуют какие-то отморозки, которые хотят не только глифы перенести в реал, но и опасности сделать настоящими… Думаю, если бы я не удрал из больницы, меня бы уже не было в живых.

— Так это были вы? — спросил Клеврет, широко распахнув глаза. — То есть, Игра — на форуме — это… — Он замялся, колеблясь между распиравшими его эмоциями и вежливостью. Эмоции победили: — Это все ты?! Ты все это начал?!!

Он смотрел на Белкина так, как ребенок смотрит на папу, кладущего подарки под елку. Да, сынок, Деда Мороза не существует… Ну не плачь… Марина едва не фыркнула. Сумку уже можно было достать правой рукой.

— Не только я, — попытался оправдаться Белкин. — Были и другие модераторы. И Мастеров было много. Игра была построена так, что любой игрок становился Мастером.

— Самоорганизующаяся система, — глубокомысленно изрек Славик.

— Ладно, с форумом понятно, — махнула рукой Ника. — А как насчет реальной жизни? Как быть с трикветрой на автостоянке? Как игроки могли заставить градины выпасть в форме глифа? Только без мистики…

— Да запросто, — пожал плечами Белкин. — Берется отбойный молоток. Компрессор. Оранжевая жилетка. Приезжаешь с утра на парковку, размечаешь глиф, начинаешь долбить пунктирные линии — как будто для срыва асфальта. Никто тебе и слова не скажет. У нас же как, если долбят — значит, так и надо.

— А град? Откуда они знали про град?

— В интернете посмотрели, — огрызнулся Белкин. — Прогноз погоды, слыхала про такое?

Он явно обиделся на Нику, и теперь шипел на нее, как чайник, и брызгал паром. Ну и пусть. Так даже лучше. Марина опустила руку и расстегнула пряжку на сумке. Приподнял клапан. Так-с, что там у нас?..

Не опуская взгляда и делая вид, что следит за дискуссией, она ощупью исследовала содержимое сумки. Свиток, похожий на пергамент, оказался скользким и холодным, как заламинированный. Маленькая железная штуковина. Похожа на зажигалку, и, скорее всего, и есть зажигалка. Большая железная штуковина, покрыта чем-то скользким, вероятно — машинным маслом. Похожа на… похожа на… вот черт! Похожа на пистолет.

Марина покрылась гусиной кожей, по спине побежали мурашки.

— …это мы думаем, что за всем происходящим стоит зловещая сила, — говорил тем временем Славик. — Которая целенаправленно стравливает команды, сталкивает нас лбами, планирует похищения и убийства. А что, если нет никакой злой силы? А что, если это другие игроки? Такие же, как мы! Нормальные люди, которые начали слепо исполнять инструкции, а теперь увязли так глубоко, что отрезали себе дорогу обратно. Что, если Игра затянула в себя и тех гопников со склада, и неведомых авторов глифов на парковке и на соборе с костелом? Вдруг они тоже где-то сейчас сидят и гадают, кто за всем этим стоит?

— Неплохая версия, — одобрила Ника. — Но она не объясняет сам факт начала Игры. Кто-то же должен был бросить первый снежок… чтобы спустить лавину.

— Ну да, — Славик согласился. — Кто-то — должен. Но не факт, что этот кто-то продолжает двигать Игру. Вполне достаточно было задать правила и начальные инструкции. Остальное люди сделают сами. И кукловодов не надо…

— Нет, — покачала головой Ника. — Без кукловодов, думаю, тут не обошлось. Кто-то же привел нас на склад. Кто-то же прислал это сообщение Женьке, с точным адресом и временем. Не думаю, чтобы им был нужен мой ноутбук. У меня-то там точно ничего ценного не было. Скорее всего, это было как раз вмешательство кукловодов. В целях продолжения Игры.

Отойдя от испуга (оружие она терпеть не могла), Марина продолжила шарить в сумке. Все еще дрожащие пальцы нащупали сложенные листок бумаги. Вот. То, что нужно. Если бы ее спросили, откуда она это знает, Марина не смогла бы ответить. Но она зажала листок в кулачке, вытащила из сумки и даже умудрилась прикрыть клапан. Все. Теперь будем играть по-моему.

— А глифы? — настаивала Ника. Она оказалась дотошной и настырной — два качества, которые Марина ценила в себе. Кто бы мог подумать, что Ника сможет вызвать симпатию у Марины…. — Зачем ты нарисовал ту тройную спираль на складе, Женя?

— Не знаю, — растерялся подросток. — Просто — нарисовал, и все…

— А зачем тот бритоголовый нарисовал руну на лице Ромы? И какое отношение гаитянские символы имеют к кельтским знакам и норвежским рунам? Как это все объяснить?

— Думаю, тут нам поможет Марина, — снизошел Белкин. — Мистика — это по ее части.

— Нет, — твердо отказалась Марина, пряча бумажку в карман. — Не помогу. Я устала, и хочу домой. Вызови мне, пожалуйста, такси…

— Я отвезу, — вызвался Славик, но Марина покачала головой:

— Нет. Лучше отвези Рому. У него родители, наверно, с ума сходят…

— И то правда, — согласилась Ника. — А если меня заодно подкинете, буду очень благодарна…

— Без проблем…

Все резко засобирались, засуетились — и тут Клеврет выпалил:

— Подождите! А как же сумка? Что в сумке?

— Ну да, — растерянно согласился Славик. — Надо бы взглянуть. А то я из-за нее чуть Ромчика не подстрелил…

Ромчик нервно рассмеялся, подхватил сумку и вытряхнул ее содержимое на стол.

Ламинированный свиток. Зажигалка «Зиппо». Пистолет.

При виде оружия наступила гробовая тишина.

— Нифига себе, — удивился Женька.

— «Чезет-75», — сказал Славик. — Хорошая машинка.

Ромчик развернул свиток — это оказался обычный лист А4, закатанный в толстый ламинат — и разгладил его ладонью. На листе был изображен череп в языках пламени.

— Похоже на дизайн байкерской татуировки, — задумчиво заметил Белкин.

— Я это уже видел, — сказал Ромчик, и они практически одновременно с Женькой произнесли: — Гараж Чоппера!

19

Дождь все еще лил, но без прежней ярости и азарта. Как будто тучи просто избавлялись от излишков воды. Мокрый и от того блестящий город словно вымер: даже вездесущих таксистов не было видно, и встали на прикол пустые аквариумы троллейбусов на остановках. А ведь было еще не поздно — около восьми вечера. Спонтанный консилиум у Белкина (точнее, у Славика, поправилась Ника, квартира-то его) затянулся… А там Радомский с Вязгиным, наверное, с ума сходят. Ну то есть, это Радомский сходит, а Вязгин, небось, уже поставил на уши и милицию, и СБУ, и подразделения космической разведки. И все без толку… Ника хмыкнула.

— Дождь, — извиняющимся тоном сказал Славик, неверно истолковав ее хмык. — Стихийное бедствие в Житомире. Где-то выбило подстанцию, где-то — залило трамвайные пути, потопы в подвалах, наводнения на улицах. Двадцать первый век на дворе. Буйство природы.

Он ехал медленно и осторожно. Резина у «Ланоса» и так была лысая, а после лихачеств Марины машину на поворотах слегка закидывало вправо — вот Славик и осторожничал. И правильно, кстати, делал, торопиться им было уже некуда…

— Да уж, — поддержал его Ромчик. — Нашим коммунальным службам, как и сельскому хозяйству, мешают четыре природных катастрофы: зима, весна, лето и осень.

Славик хохотнул, а Ника с недоверием покосилась на Рому. И этот пацан пару часов назад вцепился зубами в глотку своему похитителю? А Славик? «По-моему, я его убил…» А теперь они как ни в чем не бывало обсуждают работу коммунальных служб. Странная реакция на стресс. Это ведь только в кино матерые ветераны многочисленных войн сразу после боя острят и балагурят. В жизни они потом глушат водку стаканами, и не важно, первый это бой или сотый. Ника этого достаточно навидалась — как выходит страх из человека.

А этим двоим — как с гуся вода. Будто в компьютерную игрушку порубились. Игрушку… н-да.

— Ты отцу позвони, — велела она Ромчику.

— Не могу. Эти козлы телефон отняли. Да чего звонить, сейчас приедем… Чуть-чуть осталось. Тут направо…

Ехать им осталось и вправду совсем чуть-чуть. Преодолев Бердичевский мост, свернули в село Заречаны (по всей видимости, местный аналог Рублевки, в масштабе один к миллиону). За окнами замелькали совершенно убогие сельские домики вперемешку с аляповато-безвкусными коттеджами «а-ля рюс нуво». Этакое путешествие в прошлое…

— Здесь налево, — скомандовал Ромчик. Славик послушно свернул, тут же сбросил скорость и пробормотал:

— О-па. Куда это мы заехали? На дискотеку?

Поперек дороги стояла «скорая помощь», за ней — две машины милиции: обычный патрульный «уазик» и новенький «Фольксваген-Пассат». Сирены были выключены, а вот мигалки работали. Мелькание красно-сине-белых огней делало все происходящее похожим на дискотеку. Вот только люди не танцевали, а стояли у забора, сбившись в заинтересованную толпу, как обычно бывает на месте большой аварии.

— Я схожу посмотрю, —Ника вытащила из сумки «Кэнон». — А вы пока посидите здесь.

Воздух был холодный и свежий. Дождик едва моросил.

— Туда нельзя, — сказал пузатый мент, и Ника показала ему удостоверение PRESS. Мент пожал плечами и колыхнул пузом: — Все равно нельзя.

Ника не стала пререкаться и вскинула «Кэнон». На физиономии милиционера отразилась мучительная работа мысли. Насчет фотографов ему распоряжений не поступало; но, с другой стороны, общий принцип его работы (и смысл его нахождения здесь) сводился к формуле «не пущать и не давать»… Пока толстяк размышлял, Ника успела щелкнуть санитаров с носилками (они несли тело, накрытое простыней), ментов из оцепления, следователя в штатском, опрашивающего свидетеля, большого милицейского начальника, наблюдающего за действом из окна «Пассата», одиноко стоящего бомжа в военной шинели (у бомжа не было передних зубов, ни нижних, не верхних, из-за чего он был похож на инопланетянина) и — вот уж здрасьте! — Вязгина в длинной черной кожанке.

— Влад! — окликнула Ника.

Вязгин обернулся, посмотрел на нее, прищурясь, что-то сказал милицейскому начальнику, с которым до того беседовал, и подошел поближе.

— Ника? Вы что тут делаете?

— Я вам целый день пыталась дозвониться, — сказала Ника. — А вы не берете трубку.

— Пойдемте, — Влад взял ее под локоть и увел в сторону. — Вам лучше уехать отсюда, Ника.

— А что случилось?

— Много всего. Во-первых, Рому похитили…

— Это я знаю, — перебила его Ника.

— Вот как? — резко повернулся к ней Вязгин. — Откуда?

— Он сидит вон в той машине, — Ника показала на белый «Ланос».

— Ага, — Вязгин поиграл желваками. Глаза его хитро блеснули. — Значит, это вы были на складе перед нами. Так?

— Да. Но откуда вы?..

— Там была камера наблюдения на проходной. Рома цел?

— Целехонек. Мы его как раз домой везли.

— Не лучшая идея, — покачал головой Вязгин.

— Почему? Что здесь, в конце концов, произошло? — не выдержала Ника.

Вязгин выдержал паузу, смерив Нику взглядом, и сказал:

— Лучше один раз увидеть…

Он провел Нику сквозь оцепление, мимо машин, к обычному ларьку из тех, что двадцать четыре часа в сутки торгуют сигаретами и спиртным. Асфальт тут был мокрый, как и везде — но при этом еще и неприятно липкий. Под ногами чавкало.

— Вот, — сказал Вязгин и показал рукой на ларек. На стене было что-то нарисовано, но в полутьме Ника не могла разобрать, что.

Достав из кармана «Шурфайр», она нажала на кнопку. Яркий луч высветил глиф:

Нарисована пентаграмма была темно-красной краской… И тут до Ники дошло.

— Это… кровь? — спросила она.

— Да, — сказал Вязгин. — Тут убили человека.

— Кого?

— Какого-то бомжа…

— Как?

— Ножом.

— Кто?

— Пока не ясно. Они, — Влад кивнул в сторону милиции, — думают, что Радомский.

— Его арестовали?

— Пока задержали, — Вязгин тяжело вздохнул. — Да ладно, Ника, не берите в голову. Все это чушь. Романыч такой херней в жизни бы не стал заниматься. Мы его вытащим через пару часов, как только прокурора найдем. Он где-то, скотина, в бане парится с девками…

— Понятно, — сказала Ника.

— Вот что, Ника… Увезите-ка Ромчика отсюда. К себе. Я вам выделю охрану, хотите?

— Не надо. Справимся.

— Я заеду завтра. В десять. А сейчас — извините, но мне пора…

Ника вернулась к машине, села.

— Ну что там? — спросили ее чуть ли не хором Славик и Ромчик.

— Ничего хорошего, — мрачно сказала Ника. — В общем, Рома, сегодня переночуешь у меня…

20

Безумный день никак не хотел заканчиваться. Уже выходя из такси, Марина заметила «скорую» под подъездом, и сердце екнуло: мама! Почему именно мама, почему «скорая» должна была приехать именно в их квартиру, а не к кому-нибудь из сотни соседей — Марина не знала. Это было не из области знаний. Это было чутье.

Чутье не обмануло. Мама лежала на диване, серая, с побелевшими губами. Ее мелко-мелко трясло. Немолодой и, кажется, не совсем трезвый доктор — да какой, к чертям собачьим, доктор, в лучшем случае медбрат или фельдшер! — как раз снимал стетоскоп и разматывал черную манжету тонометра на маминой руке, когда Марина ворвалась в квартиру, словно ураган.

— Что?! — выдохнула она.

— Мариночка, — слабо улыбнулась мама.

— Что случилось?!! — выкрикнула Марина.

— Обычный гипертонический криз, — равнодушно сказал фельдшер. — Сто девяносто на сто десять. Таблетку адельфана, через полчаса, если не поможет, еще половинку. И не переживайте вы так…

Фельдшер и медсестра, толстая тетка в грязном халате, быстренько собрали монатки и убрались, а Марина осмотрелась. Квартира выглядела дико: повсюду — битое стекло, ваза с георгинами опрокинута, вода разлита, пятна на ковре, фотографии Белкина сорваны со стен. Посреди комнаты лежала дохлая ворона.

— Кто? — спросила Марина. — Кто все это сделал?

— Мариночка, — позвала ее мама. — Дай мне руку, доченька…

Марина присела возле матери, взяла ее за ладонь — холодную и маленькую.

— Я так волновалась за тебя, Мариша… Это все буря. Буря и птица… Ветром разбило стекло на балконе… И эта птица — она залетела, и не знала, как вылететь. А потом… Потом она врезалась в стенку. Прямо в вашу фотографию. Это, наверно, знак, да, Маришка? Дурное знамение, как говорит твоя Анжела… Мне стало так плохо… Я вызвала «скорую», я сначала звонила тебе, но ты не отвечала — и я вызвала… Посиди со мной, Маришка, посиди немного… Это давление, сейчас все пройдет. И мы займемся уборкой, да, дочка?

— Да, мама, — сказала Марина, свободной рукой вынимая телефон. Экранчик был темным. Батарейка. Надо зарядить. — Я сейчас, мам. Одну минутку.

Отпустив мамину ладонь, Марина встала и, осторожно ступая по битому стеклу, подошла к столу, непривычно пустому без вазы и ноутбука. Воткнула зарядку. Включила телефон. Тот подумал немного, нашел сеть — и тут же разразился звонком.

— Да что ж это такое! — всплеснула руками Марина, которая даже не успела отойти от стола. — Кончится это сегодня или нет?

Она посмотрела на мобильник. Звонила Анжела. Придется ответить.

— Марина? Это я. Есть срочное дело. Ты можешь приехать?

— Нет, — сухо ответила Марина. — Не могу. Маме плохо.

Анжела, впервые в жизни услышав от Марины «нет», растерянно замолчала.

— Как там Наташа? — воспользовавшись паузой, спросила Марина.

— Жить будет, — сказала Анжела небрежно, как о пустяке. — Но ребенка потеряла… Это сейчас не важно. Помнишь, ты говорила, что твой Белкин прячется на квартире у своего приятеля?

— Славика, — машинально назвала Марина.

— Вот-вот! Это такой здоровый лоб в военных шмотках, который отирался сегодня на парковке возле моей машины?

— Ага… А что случилось?

— Сумка пропала. Мотоциклетная. Которую Женя принес. Со свитком.

Да никакой это был не свиток, захотелось сказать Марине, но она промолчала и сунула руку в карман, погладив сложенный листок тонкой, почти как папиросной, бумаги.

— Славик украл сумку, — сказала Анжела убежденно. — Больше — некому. Его надо найти, пока они с твоим козлом Белкиным не натворили дел. Аматоры проклятые.

— Мариночка! — позвала мама. — Ну что же ты… Посиди со мной, пожалуйста!

Марина положила телефон обратно на стол, поправила зарядное устройство и отступила в сторону.

— Марина? — надрывалась Анжела в трубке. — Алло, Марина? Ты там?!

Мама стонала на диване.

Отвечать ни той, ни другой у Марины не было никакого желания. Ее охватило чувство суетности, незначительности всего происходящего. Все, что случилось сегодня, стало неважным, бессмысленным, мелкотравчатым… Все это — лишь предисловие к тому, что она должна была совершить.

Она вышла на балкон, достала из кармана с таким трудом добытую бумажку, развернула ее. Это была «синька» — старомодная копия, с белыми линиями на синем фоне.

Глиф. Малая печать Соломона. Адрес. Где-то на Крошне. Дата и время. Сегодня, ровно в полночь. И слово. «Огонь».

Через разбитое стекло дул холодный и влажный ветер, остужая лицо и придавая ясность мыслям. Небо было затянуто тучами. Внизу, под подъездом, прямо возле единственного горящего фонаря, стояли два навороченных мотоцикла с разлапистыми рулями. Рядом курили байкеры.

Выследили все-таки, удовлетворенно подумала Марина. Интересно только, это за мной или за Белкиным? Хотя это теперь уже не имеет значения…

Она вернулась в комнату, спрятав «синьку» с глифом в карман, и критически осмотрела маму. Таблетка подействовала, мамино лицо порозовело, и только в глазах плескался испуг.

— Куда ты, Мариш? — жалостливо простонала мама.

Из мобильника на столе раздавалось раздраженное бульканье Анжелы.

— По делам, — сказала Марина, нажимая на «отбой». — Я скоро вернусь.

21

Перед тем, как отпереть дверь, Ника привстала на цыпочки и проверила две спички, зажатые между дверью и косяком. Обе были на месте. Вот и славно…

— Были гости? — спросил Ромчик.

— Угу, — кивнула Ника, разбираясь с ключами. — Были…

Почему-то было удивительно сложно попасть в замочную скважину…

— Заходи, — справившись с дверью, пригласила она подростка и предостерегла: — Если только собак не боишься.

— Это в смысле — Пирата? — усмехнулся Ромчик. — Пирата я не боюсь.

— Ах да, я совсем забыла, что ты тут частый гость…

Пират, вопреки ожиданиям, не бросился им навстречу, а остался на одеяле, поджав хвост и положив голову на лапы. Умные янтарно-желтые глаза смотрели грустно и с опаской.

— Что, зверюга, заскучал? — Ромчик присел на корточки и потрепал пса по холке. Тот принял ласку без обычного энтузиазма.

— Чего это с ним? — удивился парень. — Заболел, что ли?

— Вроде нет, — пожала плечами Ника. — Он последние пару дней сам не свой. Наверно, по хозяину тоскует.

— А когда приедет Аркадий Львович?

— Если бы я знала… — Ника сменила тему разговора: — Ты голодный?

— Ну… — замялся Ромчик.

— Без «ну». Тебя сколько там продержали? Сутки? Больше? И не думаю, чтобы тебя сильно кормили, так?

— Так.

— Спрашиваю еще раз: ты голодный?

— Да, очень, —Ромчик и улыбнулся. Улыбка у него была вымученная.

— Ну вот, другое дело, — удовлетворенно сказала Ника. — Стесняться он мне тут будет… Сейчас что-нибудь сообразим.

Соображать пришлось творчески — запас продуктов она так и не пополнила, поэтому на ужин у них были бутерброды из сыра с колбасой (без хлеба; заплесневевшую буханку Ника выбросила), три яйца (последние), сваренные всмятку, большой помидор, разрубленный напополам и посыпанный крупной солью, и остатки сливового варенья. И чай.

Ромчик смел все это за милую душу и попросил добавки. Пришлось опять скрести по сусекам. Завтракать будет уже нечем, сделала мысленную отметку Ника, кровь из носу, но надо попасть в магазин. Если я собираюсь и дальше торчать в Житомире…

А я собираюсь?

На этот вопрос она не смогла дать четкого и однозначного ответа.

Зато здесь не скучно, сказала она себе.

— Ляжешь в спальне, — предложила Ника гостю. — А себе я в кабинете постелю. Мне все равно надо еще поработать.

— Да неудобно как-то, — опять застеснялся Ромчик.

— Неудобно спать на потолке — одеяло падает, — отрезала Ника.

Она выделила мальчишке чистую простынь и наволочку, свою постель загребла в охапку и, перетащив в кабинет, швырнула на кушетку. Посмотрела на часы: без четверти десять. Сна ни в одном глазу. Можно часик поработать. Она вытащила из сумки и подключила ноутбук.

— А можно я душ приму? — спросил Рома из коридора.

— Валяй, — махнула рукой Ника.

Интернет по-прежнему не работал. Замечательно. Она вытащила из фотоаппарата карту памяти, сунула ее в кардридер, слила все снимки на винт. Ну-с, посмотрим…

Снимки она рассортировала по датам. Потом — по местам. Быстро их проглядела. Так, выставка Чаплыгина (Черное Солнце), автоквест, потом глиф на площади в процессе возникновения (флешмоб), серия дневных изысканий (vévés на костеле, синагоге и соборе), сегодняшний снимок гигантской трикветры из градин и — финальный снимок — кровавая пентаграмма на киоске.

И это не считая руны на «Хюндае» Анжелы, татуировки Клеврета (монада, так, кажется, назвала ее Марина), астрологических весов на складе, кровавой руны на лице Ромчика, и тройной спирали, нарисованной Клевретом. Ах да, еще шрам на запястье фотомодели Илоны, тоже, кстати, руна…

Получается до фига.

Ника была не большим специалистом в области символов, но, поработав немножко в рекламе и пообщавшись с креативщиками-семиотиками, уяснила для себя одну очень простую вещь. Любой символ, будь то религиозный, оккультный, магический, языковой или математический — да хоть торговая марка или дорожный знак, — есть результат договоренности между людьми. Сами по себе символы не значат ровным счетом ничего. Смыслом их наполняют люди.

В пространстве Игры (дискурсе, вспомнилось модное словечко) глифы, хоть и повторяли формой старинные и общеизвестные знаки, наверняка имели свое, сугубо внутриигровое значение. Потому что в «войну знаков» и противостояние гаитянской и кельтской магии, на что намекала Анжела, Ника не верила.

Ну какие, прости господи, вудуисты в Житомире? Ладно бы язычники-славяне, Перун там, Ивана Купала, это еще куда ни шло, но кельты?..

Нет, ребятушки, это все Игра. И задача наша — понять ее смысл, правила и цель, а самое главное — найти кукловодов. Но сделать это, разглядывая глифы до ряби в глазах, малореально…

— Странно, — сказал Ромчик, и Ника вздрогнула от неожиданности. Парень стоял у нее за спиной, в одном полотенце, обмотанном вокруг талии, и смотрел через ее плечо в монитор. На коже его поблескивали капельки воды, и на ребрах проступали свежие синяки. Длинные волосы прилипли к голове.

— Ромчик, не надо ко мне так подкрадываться…

— Извините, — стушевался Ромчик. — Я хотел спросить, где фен.

— В спальне… А что странно?

— Вот этот снимок, — он ткнул пальцем в экран. — С пентаграммой.

Ника глубоко вздохнула и очень осторожно, как будто ступая по минному полю, начала говорить:

— Видишь ли, Ромчик… Все это, конечно, бред и поклеп, но так уж устроена наша система. Они были просто обязаны задержать твоего отца, по-другому нельзя, это процедура. Конечно, тебе трудно поверить, что он убил бомжа и его кровью нарисовал глиф…

— Ну почему же, — откликнулся Ромчик. — Совсем не трудно.

Ника ошарашено замолчала.

— У отца были странные теории об устройстве общества… Но я не об этом. Видите вот этих людей на фото?

— Ну?

— Вот тут пустое место в толпе. Как будто кто-то только что прошел. Странно, все толкаются, скучились, а тут раз — и дырка. Только никто же там не проходил, верно?

Ника еще раз внимательно посмотрела на фотографию. И точно: в рядах зевак была прореха как раз на одного человека. Будто кого-то вырезали. Кого-то тут не хватало. А ну-ка, напряжем мозг… Ника закрыла глаза и начала мысленно прокручивать картинку.

Санитары с носилками. Есть. Менты, трое в форме, один в цивильном. Есть. Большой босс в «Фольксвагене», тоже попал в кадр. Туземцы: две бабульки с пакетами, шкет на велосипеде, два не совсем трезвых мужика, какие-то размалеванные девицы, еще люди на заднем плане — их Ника запомнила плохо. Вязгин, есть.

Кого не хватает?

Стоп!

Бомж. Военная шинель, беззубый рот. Он стоял вот здесь, между Вязгиным и толпой любопытных. На этом самом месте…

— Ромчик, — медленно спросила Ника, — ты когда-нибудь слышал о людях, которых нельзя сфотографировать?

— Нет, — недоверчиво отозвался Ромчик. — Вы меня разыгрываете, да?

— Угу, — сказала Ника. У нее появилась одна интересная догадка, которую следовало проверить. Но наличие полуголого юноши за спиной начинало раздражать. — Рома, ты иди ложись. Устал ведь. А я еще немножко поработаю…

— Ладно… — разочарованно протянул Ромчик и ушел в спальню. Через минуту оттуда раздалось гудение фена.

Ника передернула плечами (на мальчиков потянуло, подруга?) и вернулась к снимкам. Назад, еще назад, стоп. Собор. Глиф Дамбаллы, Великого Змея. Ярко-желтая стена, белые линии. Нищие: две старушки с клюками и… все. Никакого безруко-безногого дедушки, вызывающего мороз по коже. Пустое место.

Но как же Наташина фотография? На которой старик был безногим?

Чертовщина. Мистика. Бред.

Ну пусть беззубый бомж умудрился отойти и не попасть в кадр. А дедок? Он сидел прямо под глифом, я же его прямой наводкой снимала!

Тут ей по странной, не до конца понятной ассоциативной цепочке вспомнился ночной визитер со скрученной полиомиелитом рукой и странным запахом гнили. И тот невзрачный горбун в старом костюме, на брифинге автоквеста. И девочка-эмо на сеансе черной и белой магии… Наташа сказала, что не помнит никакой девочки, так? Так…

Что же это получается? Если без чертовщины…

Ника провела руками по лицу, взъерошила волосы на затылке и просмотрела снимки заново, один за другим, пытаясь вспомнить каждый из запечатленных моментов, и ответить на простой вопрос: что не так с этой картинкой? Вернее, чего (или кого?) на ней не хватает?

Снимков было много, и каждый запечатленный момент надо было восстановить в памяти… Работа предстояла долгая.

Когда Ника проснулась, за окном было серое, бесцветное небо, а на экране ноутбука выписывал вензеля скринсейвер. Бессмысленно и тускло светила настольная лампа.

Ника со стоном расправила плечи, покрутила головой, разминая шею. Все тело ныло, как после серьезной тренировки. Она не помнила, как уснула — прямо за столом, откинувшись в кресле и уронив на пол беспроводную мышку, которой елозила по широкому подлокотнику. Во рту стоял гадкий металлический привкус. Убить готова за чашку кофе…

Кое-как собрав воедино затекшие конечности, Ника выбралась из кресла и посмотрела на настенные часы. Те показывали двенадцать ровно, но при этом не тикали. Наручные, электронные, и вовсе сошли с ума: цифры мельтешили так быстро, что Нике показалось, будто она случайно включила секундомер. Но это был не секундомер: скорее всего, накрылся кварц. Ника чертыхнулась и пошла искать Рому.

Тот еще дрых, тихонько посапывая, и раскинувшись на широкой постели по диагонали. Одеяло у него сбилось и запуталось сложным узлом вокруг ног. Ночью Рома от кого-то убегал, и, судя по расслабленному выражению лица, все-таки убежал… Ника не стала его будить.

Она вышла на кухню, переступив через похрапывающего Пирата (черт, сколько ж времени?) и, уже открывая буфет, вспомнила, что кофе закончился, и это было весьма коварно с его стороны. Надо умыться, одеться и сходить за продуктами, решила Ника, симулируя энтузиазм. Но делать ничего не хотелось.

В кармане куртки, висящей в прихожей, замурлыкал телефон. Пират проснулся и гулко гавкнул.

— Тихо ты, — шикнула на него Ника, вытаскивая мобильник. — Ромку разбудишь… Алло?

— Ника? Это Вязгин. Как там Рома?

— Спит. Послушайте, Влад, а вы случайно не в курсе, который час?

Вязгин хмыкнул.

— Хороший вопрос. На моих швейцарских — полдень. Только они остановились.

— Весело… — теперь уже Ника озадаченно хмыкнула.

— Я у вашего дома, Ника. Вы не могли бы спуститься? Хочу вам кое-что показать…

— Пять минут…

Она быстро умылась, натянула сапожки и куртку, взяла поводок и пристегнула Пирата. Лифт не работал, пришлось спускаться пешком.

На улице было тепло, но сыро. Такое себе типичное утро ранней весны: промозглый с ночи воздух, все кругом мокрое после дождя, студенистые капли свисают с голых черных веток, но — уже пригревает, хотя солнца пока не видать. По ощущениям — часов восемь утра, но город как вымер, ни людей, ни собак.

Вязгин ждал ее в сквере, на детской площадке, присев на качели. Ника отстегнула Пирата, отпустив его побегать, но он растеряно жался к ее ноге, не собираясь никуда уходить. Стаи бродячих псов, с которой он обычно играл, в пределах видимости не наблюдалось (дождь, наверное, загнал их куда-нибудь под крышу), и Пират вел себя необычно вяло и как-то даже сонно.

— Доброе утро, — поздоровалась Ника с Вязгиным.

— Или добрый день, — отозвался он. — Вас тоже вырубило вчера в полночь?

— Угу, — кивнула Ника, разглядывая собеседника.

Вязгин выглядел так, будто спал в одежде. Его кожаная куртка (не турецкий ширпотреб, а итальянская, из толстой и мягкой телячьей кожи, штука баксов как минимум) была вымазана грязью и копотью, а сам Вязгин впервые на памяти Ники был небрит. Пахло от него гарью.

— Да, длинный вчера выдался денек, — сказала Ника, просто чтобы не молчать.

— Боюсь, что дело не только в этом…

— Как Радомский? Вытащили его из кутузки?

— Не-а, — небрежно бросил Влад. — Сидит. И пускай посидит, там сейчас спокойно.

— Вы как с пожара, — сказала Ника, демонстративно принюхавшись.

— А я и есть с пожара, — согласился Вязгин. — Вон, полюбуйтесь.

Он показал рукой, и Ника обернулась. Над ломаной линией горизонта поднимался столб черного дыма.

— Ого, — сказала Ника. — Что горит?

— Заправка. На Крошне. Полагаю, ее подожгли в процессе Игры.

— Почему?

— Вот, — Вязгин протянул ей листок из блокнота с нарисованным от руки глифом.

— Асфальт, бензин, спички, — тоном искусствоведа пояснил он. — Но что-то они не рассчитали. Загорелась колонка, потом — подземные цистерны. Два трупа. Один сгоревший мотоцикл.

— Мотоцикл, говорите… — задумчиво повторила Ника, разглядывая глиф. А он неплохо рисует, подумала она, и сказала: — Есть у меня одна зацепка насчет мотоциклов. Точнее даже, не у меня, а у Ромчика.

— Потом, — отмахнулся Вязгин. — Я не это хотел вам показать. Пойдемте, здесь недалеко.

Ника свистнула Пирату, который все-таки решился отойти на пару шагов по своим делам, и последовала за Владом. Они прошли сквозь сквер, пересекли пустую улицу, свернули за угол.

— Вот. Полюбуйтесь. Все оказалось куда серьезней, чем мы предполагали.

Она сначала не поняла, чем именно ей предлагают полюбоваться — а потом подняла взгляд. Вот так вот, да? Лихо…

Над их головами висел билборд. Совершенно обычный, заурядный билборд. Только вместо рекламы на нем был глиф и надпись.

Этот же самый глиф (точнее, его упрощенная копия) был начертан мелом на мокром асфальте прямо под билбордом.

 Пока Ника и Вязгин созерцали билборд, к меловому рисунку подбежали две девочки лет двенадцати и молча, без приличествующих споров и визгов, начали играть в «классики». У Вязгина вытянулось лицо. Ника обалдело переводила взгляд с билборда на детей и обратно.

— Чертовщина какая-то, — только и смогла сказать она.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ВСЯКАЯ ЧЕРТОВЩИНА.

1

Место было странное. Это Марина почувствовала сразу, даже не прикасаясь к кварцу. Когда-то давно, вскоре после знакомства с Анжелой, все еще продолжавшая встречаться с бывалым туристом Чекмаревым Марина объездила пол-области, разыскивая необычные места — источники Силы, как их называла Анжела. Это могло быть слияние двух рек или поляна с одиноким булыжником в центре, или старый, в три обхвата, дуб, или заброшенное кладбище… Кристалл кварца, подаренный Анжелой, в таких местах становился теплым, как будто оживал.

Здесь, в лагере байкеров, он засветился.

Конечно, это мог быть просто отблеск от костра, как подумал бы любой скептик-маловер. Но Марине не надо было думать: она чувствовала, что с этим местом неладно. С самого начала чувствовала. С первой минуты.

И ведь она понятия не имела, куда ее привезли.

После кошмара на заправке — ей пришлось в буквальном смысле слова ползать на коленях, рисуя мелом на асфальте малую печать Соломона под надзором двух байкеров, а потом один из них взял канистру и повторил ее рисунок тонкой струйкой бензина — Марину чуть не стошнило от вони — а второй, главный, достал зажигалку, настоящую «Зиппо», и картинно, как в американских фильмах, щелкнул крышечкой, но тут выскочил охранник в сизом камуфляже, с рацией в одной руке и дубинкой в другой, и первый байкер ударил его канистрой, но не вырубил, и они принялись драться, а второй смотрел на это, не вмешиваясь, а затем крутанул колесико зажигалки и бросил ее в бензиновую лужу. Полыхнуло страшно, до самого неба, охранник заверещал, как баба, и бросился наутек, а байкер, оказавшийся в центре огненного круга, дико ухмыльнулся, вскинул канистру над головой и вылил остатки бензина себе на голову… Тут у Марины помутилось в глазах, и пришла в себя она уже на заднем сиденье мотоцикла, мотор ревел, в лицо дул ледяной ветер, сзади что-то взрывалось, и в зеркалах плясали огненные сполохи, а она обхватывала руками мощный торс байкера, вжимаясь в обтянутую кожанкой спину. Пахло от него потом, гарью и бензином. Пахло мужиком.

Главного байкера звали Шаманом.

Он увез Марину на ревущем монстре подальше от взорванной заправки, через холод и тьму, по мокрым и темным улицам, вон из города, по проселочным дорогам, мимо заборов и гаражей, складов и цехов, сквозь промзону и частный сектор — в лагерь, где был костер, было тепло, и было много очень тихих, молчаливых людей.

Там он и представился. Шаман. Кличка это или должность — в любом случае, имя ему подходило идеально. Разглядеть его ночью Марина толком не смогла, но в повадках байкера было что-то именно от шамана. Железобетонная уверенность в своих поступках — и легкий налет безумия. Не от мира сего…

Он заставил ее выпить водки из алюминиевой кружки и выдал спальный мешок. Последнее, что Марина запомнила — как с отвращением выбрасывала из спальника использованный презерватив. Потом ее не стало. Тело, наверное, еще совершало какие-то движения на автопилоте (например, сходило в кустики перед сном, и расшнуровало обувь), но истерзанная душа Марины покинула бренную оболочку, пообещав вернуться утром.

И вернулась. Пробуждение получилось болезненным. И скорее даже в моральном плане, чем в физическом. То, что должно было поблекнуть дурным сном — по сути, весь вчерашний день, и особенно ночь — осталось в памяти таким четким, будто произошло только что. Она даже не знала, как звали сгоревшего байкера. Но его ухмылка… и брызги льющегося на голову бензина… От всего этого Марину пробирала дрожь.

Впрочем, не только от этого.

Она полностью потерялась в пространстве и времени. Не знала, где она, и сколько времени проспала. Выбравшись из вонючего спальника, Марина очутилась в пустой палатке, чуть покосившейся и заваленной картонными коробками. В одной из них, открытой, лежали консервы. На четвереньках Марина добралась до клапана и расстегнула молнию.

Снаружи стоял туман. Он сразу прилип к коже холодной испариной, и тут Марина поняла: с этим местом что-то не так.

Звуки. Вот оно. Звуки тут… странные. Слишком тихо. Слишком мало. И — не в такт. Полный рассинхрон звуков и событий, их причиняющих. Говорят, такое бывает в горах, где эхо шутит, но здесь-то никаких гор отродясь не водилось…

Само по себе место лагеря было вполне прозаическим. То ли свалка, то ли сильно захламленный пустырь возле железнодорожного переезда. Ржавые рельсы, шпалы в мазуте. Осклизлая от тумана вышка линии электропередач, на фарфоровых предохранителях провисли толстые провода в мельчайших капельках росы. Бетонные кольца, метра полтора в диаметре. Полусгнившая деревянная катушка для кабеля, без кабеля, разумеется, спасибо охотникам за цветным металлом. Наглухо заколоченная будка с черепом, костями и молниями, «Не влезай — убьет!». Марсианских размеров и вида бурьян, превратившийся за зиму в сухостой выше человеческого роста. Старые автомобильные покрышки, сложенные в пирамиду. Несколько кострищ. И среди всего этого — палатки, хибары, хижины, навесы и просто брошенные на мокрую землю спальники и карематы. И люди. Много людей.

Люди тоже были странные. Слишком тихие для такого места. Прошлым летом Белкин вытащил Марину на слет байкеров, и самыми яркими впечатлениями для нее стали шум моторов, смрад паленой резины, зубодробительный грохот музыки и писк полуголых девиц, участвовавших в невыносимо пошлом конкурсе — ну этом, с сосисками и горчицей.

Здесь же все ходили медленно и осторожно, стараясь не задевать друг друга, разговаривали мало и тихо, вполголоса, а то и вовсе шепотом, и татуированные девицы, коих тут хватало, и огромные патлатые и бородатые мужики в кожанках и джинсовых жилетах. На жилетах были эмблемы, но какие именно, Марина разглядеть не смогла, потому что суровые байкеры совсем по-старушечьи кутались в шерстяные пледы, овчинные безрукавки и пуховики. Утро (если, конечно, это было утро) выдалось промозглое, а костров тут почему-то не жгли. Еду готовили на небольших газовых плитках.

Все это больше напоминало лагерь беженцев, чем разнузданное логово байкеров, гнездо порока и разврата. А сами байкеры и их потаскушки тихим бормотанием и бесцельными брожениями вызывали ассоциации со сбежавшими пациентами дурдома, настигнутыми массовым приступом депрессии.

Марина закуталась в спальник и пошла искать Шамана.

Она как раз проходила мимо череды мотоциклов (тоже странность: кроме супер-пупер-навороченных байкерских монстров тут были и заурядные «Явы» с «Уралами», и парочка спортивных кроссовиков, и даже один гламурный розовый скутер), когда ее вдруг что-то толкнуло изнутри, будто сердце пропустило удар, а потом щедро качнуло кровь. В голове зашумело, перед глазами поплыли цветные пятна, и во рту появился неприятный привкус — словно монету под язык положили. Белкин когда-то ездил на экскурсию в Чернобыльскую зону и потом рассказывал, что там, в некоторых местах, особенно возле больших скоплений металла, с ним происходило подобное… Тут-то Марина и поняла: место, где стояли лагерем байкеры — непростое.

И чем больше она бродила по лагерю, тем сильнее убеждалась в правильности умозаключения, поглаживая рукой медленно теплеющий кристалл кварца в кармане. Странная, незнакомая энергия пропитывала все вокруг, от железной вышки в шелухе ржавчины до клубов тумана, стелющегося по кустам. Но если в прочих местах Силы Марина ощущала прилив бодрости, будто свежей родниковой водой умылась, и иногда даже скрытую пульсацию геоэнергетических потоков, то здесь все было наоборот.

Место высасывало из людей силу. Не только из Марины. Из всех. Поэтому и байкеры со своими шмарами были тут вялые, сонные и замученные. На вопросы отвечали односложно и невпопад, смотрели в сторону, избегая прямого взгляда, и никто, ровным счетом никто не знал, где сейчас Шаман и когда он вернется в лагерь.

Сама природа была изможденной, потрепанной и уставшей. То, что Марина приняла за утро, оказалось ранним вечером. По крайней мере, в лагере уже пообедали — это она смогла выяснить, а вот вопросы насчет точного времени (часов у Марины не было, а мобильник разрядился) вызывали у байкеров странную реакцию: они вздрагивали и втягивали голову в плечи.

Солнце за дымкой даже не просвечивало, небо было равномерно серого цвета, но постепенно начинало темнеть, и Марина решила, что сейчас около пяти вечера. Если она и ошиблась, то ненамного. Вскоре небо почернело, и на лагерь опустились сумерки, сделав его еще более мрачным и негостеприимным.

Когда приехал Шаман, началось движение. Байкеры, понукаемые вожаком (а иногда — в буквальном смысле слова из-под пинка) натаскали дров, полили их бензином (Марину в очередной раз передернуло от неприятных воспоминаний), и развели огромный костер, вокруг которого и собрались все обитатели лагеря. Шаман лично сунул Марине в руки открытую банку тушенки и алюминиевую ложку, а сам принялся есть с ножа, отрезая ломти от куска ветчины в вакуумной упаковке.

У Марины неожиданно проснулся зверский аппетит. Она быстро прикончила тушенку, настолько жирную и вредную, что в обычной, прошлой, жизни Марину бы стошнило, и все-таки вытащила свой кварц.

В отблесках костра кристалл мерцал тускло-желтым.

— Итак, — сказал Шаман, дожевав мясо и воткнув нож в землю. — Игра началась.

Байкеры встретили это заявление гробовым молчанием.

— Мы потеряли Ниппеля, — продолжил Шаман. — Он закрыл собой глиф.

Из темноты вынырнула девица с флягой, протянулись руки с алюминиевыми кружками и пластиковыми стаканчиками. Запахло самогоном.

— Помянем, — сказал Шаман.

В той же угрюмой тишине байкеры выпили. Марина воздержалась, улучив момент, чтобы разглядеть Шамана. Тот был совсем не старый: лет сорок, не больше, но длинная грива полуседых волос, вислые усы и трехдневная щетина на шершавом, обветренном лице делали его похожим на этакого могучего старца, вождя племени. Кем он, собственно говоря, и являлся. Росту в Шамане было под два метра, и широкие плечи распирали тесную косуху.

— Вопрос, — сказал один из байкеров, придвигаясь ближе к костру.

— Да? — откликнулся Шаман.

— Удалось? — спросил байкер, субтильного вида мужчина с блестящей лысиной от лба и до макушки. Реденькие остатки волос он отрастил до плеч, из-за чего смахивал на киношного Горлума.

— Нет, — угрюмо покачал головой Шаман. — Мы начертали три запирающих глифа. Они — пять открывающих. Игра началась.

— Выходит, мы уже проиграли?

— Нет, Самурай. Это только начало. Мы еще себя покажем. Завтра поедешь со мной к Чопперу. Он знает, что делать дальше. А сейчас — всем спать. Караульных поставить не забудьте.

Байкеры безропотно зашевелились, расползаясь по палаткам и обсуждая кому в какую смену заступать на дежурство.

Да уж, удивилась Марина, порядочек в лагере был скорее военный, чем подобающий сынам анархии. Пока она искала, куда бы пристроить пустую банку, над ней навис сам Шаман.

— Ты, — сказал он своим низким баритоном. — Пойдешь со мной. Спальник забери, будешь жить в моей палатке.

Он протянул ей широкую ладонь, и Марина, поражаясь самой себе, послушно взялась за нее, чувствуя, как внизу живота разливается сладкая истома.

2

— Ну, и где ваш ополченец? — спросил Вязгин раздраженно.

— Опаздывает, — ответила Ника как можно более спокойным тоном.

За последние два дня Влад, прежде невозмутимый, как удав, стал слегка дерганым. Оно и понятно — Радомского закрыли всерьез, супруга его угодила в психушку с нервным срывом, помимо уголовного вдруг всплыла еще пара старых дел по налогам, а в офис нагрянули сразу три комиссии: пожарная, ревизионная и по охране труда. Начинался рейдерский захват в классическом исполнении, а Вязгин, спонтанно оказавшийся у руля, вынужден был тратить время на какую-то чепуху. Именно так он прокомментировал (цедя слова сквозь зубы) свое состояние, когда Ника поинтересовалась причинами его нервозности.

— Да будет вам, дядя Влад, — сказал Ромчик беззаботно. — Первый раз, что ли? Прорвемся…

— Да уж, — съехидничал Вязгин. — Мы прорвемся. Мы пахали: я и трактор…

Ромчик сник, зато вмешался Женька.

— Эта чепуха может оказаться важней всех ваших налоговых, ментовок и рейдеров вместе взятых!

Вязгин демонстративно вздохнул и обвел всех присутствующих долгим пристальным взглядом.

— Девушка и два школьника, — резюмировал он, вытаскивая сигареты и закуривая. — Штурмовой отряд. Подумать только, еще позавчера я мог просто позвонить начальнику областного управления, чтобы тот предоставил мне взвод ОМОНа для поисков пропавшего Ромчика. Не говоря уже о такой мелочи, как перехват GPS. А сегодня эта сука не берет трубку. Проститутки они все…

— А давайте без ругани, — предложила Ника. — Дети все-таки…

— Вот именно — дети. Дети играют в игры. Я-то что тут делаю?

— То же, что и я, — сказала Ника. — Кажется, мы все хотим разобраться в происходящем.

Вязгин глубоко затянулся и, прищурившись, выпустил дым через ноздри.

— Два ребенка и девушка, — повторил он.

— Вы забыли еще Белкина в инвалидном кресле, — подсказала Ника. — Наш мозговой центр. И страйкболиста Славика, вот и он, кстати, познакомьтесь.

Славик, пыхтя под весом рюкзака, вылез из троллейбуса и подошел к «штурмовому отряду».

— Здрасьте, — выдохнул он. — Извините за опоздание…

Одет он был — как на войну. В принципе, сколько его Ника видела, он всегда так одевался (она подозревала, что на работу Славик был вынужден ходить в костюме и галстуке — дресскод! — поэтому в свободное время отрывался в стиле «милитари» по полной), но сегодня Славик выбрал утяжеленный вариант. Поверх рыжего, в крупный пиксель, камуфляжа, он надел черный разгрузочный жилет с десятком плотно набитых карманов, на бедро нацепил пустую тактическую кобуру, а за спиной у него был небольшой, но объемный и тяжелый даже на вид рюкзак с прицепленной отдельно аптечкой.

— Добрый день, — поздоровался Вязгин, окинув Славика скептическим взглядом.

Сам Вязгин был одет в серые джинсы и черную курточку, больше всего похожую на спецовку. Славик смотрел на него с восхищением, которое постепенно уступало место то ли смущению, то ли разочарованию. Ромчик успел в общих чертах обрисовать Славику, кто такой Вязгин, где он служил, что умеет и почему его следует позвать с собой, и Славик, похоже, заочно сотворил себе кумира.

Кумир же (а Вязгин действительно был всем тем, чем Славик хотел казаться) к появлению военизированного поклонника отнесся более чем прохладно.

— Ну что, мы уже можем идти? — спросил Влад, загасив окурок и держа его между мизинцем и безымянным пальцем. Любой житомирянин, не задумываясь, выбросил бы «бычок» прямо на асфальт, но Вязгин бережно отнесет его к ближайшей урне, даже если таковой и нет в пределах прямой видимости. Эту привычку Ника подметила и одобрила, не разобравшись только, что лежало в ее основе: интеллигентное воспитание или военная потребность не оставлять следов?..

— Можем, — сказала она. — Жень, показывай дорогу.

Дороги, как в той поговорке, не было — осталось одно направление. Жидкая грязь под ногами застыла обманчивой корочкой, едва ступив на которую, Ника провалилась по щиколотку. Кранты сапожкам, подумала она и мысленно выругалась. Надо было все-таки выкроить время и купить нормальную рабочую обувь. Кроссовки, например. Или берцы. Вон, Женька с Ромкой как вышивают в говнодавах. Про Славика и говорить нечего, там вообще вездеходы на «вибраме», да с «гортексом», да по цене самолета… А Вязгин, самый бывалый, сразу оделся так, чтобы было не жалко испачкать.

Пока вся компания чавкала по грязи мимо приземистых покосившихся домиков и пустой, без единой машины, заправки (там забыли выключить с ночи неоновые лампы, мертвенно-бледные в утреннем тумане), огородов, оврагов, свалки мусора возле перевернутого бака (здесь Вязгин наконец-то избавился от окурка) и запертого на висячий замок колодца, Ника решила устроить мини-опрос.

— И все-таки, — спросила она Женьку с Ромчиком. — Кто такой этот Чоппер?

— А черт его знает, — ответил Женька.

— Кузнец, — предположил Ромчик. — И слесарь.

— В общем, на все руки мастер, — подытожил Женька.

Они говорили строго по очереди, не перебивая друг друга, и четко чувствуя, когда товарищ закончит фразу. Такое бывает у супругов, проживших лет этак двадцать в браке, но почти никогда — у подростков. Тех обычно распирает от желания поделиться информацией, если таковая имеется (или даже если нет), и говорят они наперебой, взахлеб — либо молчат, как рыбы. Но Ромчик с Женькой, что называется, спелись.

— Он байкерам мотоциклы делает, — объяснил Женька. — Может с нуля, с рамы. А может переделать. Причем любые делает, хочешь — трайки, хочешь — рэтбайки, или там софтейлы…

— Стоп-стоп-стоп, — сказала Ника. — Давай по-русски.

— Да, — засмеялся Славик, — В мое время подростки дрочили на порнуху, а не на «Дискавери»…

Клеврет густо покраснел.

— Ладно, проехали, — отмахнулась Ника. — Вы-то как на него вышли? Вы же вроде не байкеры.

— Через истфех, — сообщил Ромчик. — Один крендель рассказал на полигоне. Этот Чоппер еще и доспехи делает. У него все: и инструмент, и материал. Приносишь фотку, он называет срок и цену. Дорого, правда, мне бастард в полторы сотни обошелся, а перчатки — в полтинник. Баксов.

— Угу, — поддержал Женька, — а мне комплект — нагрудник, наплечники и шлемак — в двести. Надо будет, кстати, у него узнать, как там мой заказ… Все, пришли. Это здесь.

— Тишина, — сказал Вязгин, и непонятно было — это он скомандовал или просто констатировал факт.

 Тишина действительно вокруг стояла ватная, как после контузии — Ника испытала подобное, когда в Газе первый снаряд взорвался в соседней комнате, осколками ее не ранило, а вот звуковая волна… Тогда тоже казалось, что мир ушел под воду, все звуки стали тихими и медленными, с трудом пробивались сквозь затычки в ушах… Здесь и сейчас просто не пели птицы, радуясь весеннему утру, перестали переругиваться собаки в частных дворах, и Ромчик с Женькой, на два голоса излагавшие занимательные факты о Чоппере, заткнулись практически одновременно.

Гаражи, мокрые и ржавые, тянулись по обе стороны размокшей грунтовой дороги, где уже успели разъездить глубокую колею. В ней стояли бурые лужи. С козырьков над воротами гаражей бесшумно срывались искрящиеся капельки воды. Между железными и кирпичными углами пробивались обломанные кусты, за которые еще цеплялись клочья вчерашнего тумана. Чуть дальше, возле смотровой ямы с эстакадой, врос в землю прогнивший остов «Запорожца», и валялись старые лысые покрышки.

В воздухе витал легкий, едва уловимый аромат гнили и плесени.

Первым тишину нарушил Славик. Он деловито зашуршал лямками, скидывая рюкзак, потом сунул руку внутрь, порылся вслепую и чем-то металлически брякнул. Довольно ухмыльнувшись, вытащил пистолет (доставшийся ему вместе с байкерской сумкой), вынул обойму, критически осмотрел, загнал ее обратно, щелкнул предохранителем, передернул затвор, снял курок с боевого взвода и опять поставил пистолет на предохранитель, после чего уверенным движением вложил его в набедренную кобуру.

Видно было, что все эти манипуляции доставляют ему почти физическое удовольствие. Вязгин смотрел на него с недоумением. Славик тем временем достал из рюкзака две телескопические дубинки и вручил их Ромчику и Женьке. Ромчик свою сунул за пояс, а Женька сразу раскрыл и сделал пару взмахов, довольно неуклюже изобразив «мельницу».

— А это вам, — Славик протянул Нике газовый баллончик размером с небольшой огнетушитель.

— Спасибо, у меня есть, — отказалась она, машинально нащупав в левом кармане куртки баллончик, а в правом — «Шурфайр».

— Значит, так, — сказал Вязгин негромко, но таким тоном, что перебивать его не хотелось. — Воины света. Джедаи. И прочие. Стоять на месте. Оружие убрать. Без моей команды ничего не предпринимать. Мы сюда вообще-то поговорить приехали, помните?

— Так я же на всякий случай, — прогудел Славик, но Вязгин так на него посмотрел, что тот сразу скис.

— Еще раз повторяю: стоять на месте, не делать ничего. Даже если на вас набросятся полчища ниндзя и орков. Это понятно? — обратился Влад персонально к Роме и Жене.

— Да, — хором ответили подростки.

— Тогда, Ника, пойдемте. А вы стойте здесь. Какой гараж его?

— Вон тот, — ткнул пальцем Клеврет, хотя особой нужды в этом не было. Если все остальные гаражи были в лучшем случае выкрашены водоэмульсионкой или побелены известью, то обиталище байкерского Гефеста было размалевано в лучших традициях Ангелов Ада: пламя, череп, демоны и готические буквы с острыми углами. Мурализм, вспомнила Ника новое слово. Похоже на обложку альбома рок-группы.

Поверх всего этого дарк-хэви-металл-индастриал стиля недавно нарисовали нитро-краской люминесцентно-зеленого оттенка.

— Кажется, мы опоздали, — сказала Ника.

— А по-моему, не только мы, — Вязгин натянул флисовые перчатки и взялся за массивный висячий замок на воротах гаража. — Если бы кто-то добрался до этого Чоппера раньше нас, не думаю, чтобы они озаботились запирать после себя гараж.

— У меня есть болгарка, — сообщил издалека Славик. — И фомка. И молоток.

Влад хмыкнул в усы.

— Где вы откопали этого Рэмбо? — спросил он, вынимая из кармана связку отмычек.

— Полна родная земля талантами… — расплывчато ответила Ника, приглушив голос так, чтобы Славик ее не услышал. — Скучно ему, наверное, в офисе. Вот и развлекается, как умеет. Зря вы, Влад, так к нему. Это ведь он Рому спас.

— Может, и зря, — согласился Вязгин. — Жизнь покажет. Ну вот и все…

Замок послушно щелкнул, и Влад, убрав отмычки, потянул на себя одну из створок гаражных ворот. В свободной руке у него как по волшебству (Ника даже не заметила — когда) появился маленький пистолет с толстым цилиндром глушителя.

Ворота противно заскрипели, и из гаража пахнуло густым запахом гнили.

3

Ни машины, ни мотоциклов в гараже не наблюдалось, зато вонь стояла — хоть святых выноси. И гниль, и плесень, и сырость, и даже сероводородная тухлятина смешались в такой аромат, что Нике пришлось зажать нос и совершить над собой недюжинное усилие, чтобы переступить порог гаража. В памяти сам по себе и совершенно некстати всплыл тот дождливый день в Сербии, когда она увязалась за комиссией ООН и попала на вскрытие свежего массового захоронения… Воняло так же. К горлу подкатила тошнота.

Даже Влад, человек покрепче духом, зажал нос платком, перед тем как войти.

— Посветите мне, — приглушенно попросил он, и Ника направила луч «Шурфайра» в выпотрошенное нутро гаража. Пусто. Людей, живых или мертвых, не было, и Вязгин сразу убрал пистолет и освободившейся рукой дернул за выключатель единственной лампочки. Ника погасила фонарь и осмотрелась.

— По-моему, здесь что-то сдохло, — сказала она.

— Или кто-то, — согласился Влад. — Постарайтесь ничего не трогать руками.

— Но где тогда труп?

— Унесли, — пожал плечами Влад. — Закопали. Сожгли…

В центре гаража стояла железная бочка, на две трети заполненная серым пеплом. Из пепла торчали обугленные дощечки, а вокруг бочки валялись обгорелые клочья бумаги.

— Еще теплая, — Вязгин стянул перчатку и прикоснулся к бочке тыльной стороной ладони. — Опоздали, но совсем чуть-чуть. Похоже, хозяин собирался в большой спешке.

Ника пришла к тому же умозаключению, осмотревшись по сторонам. Бардак в гараже превосходил обычный «рабочий беспорядок» и граничил с разгромом, но устроили его, скорее всего, не мародеры, а сам владелец. Щиты для инструментов сорвали, но самих инструментов уже не было, и даже шурупы с гвоздями, просыпавшиеся из перевернутой банки из-под краски, кто-то смел веником, оставив следы в пыли. С верстака убрали все, что только можно было убрать, оставив лишь прикрученные тиски. Дверцы шкафчиков были распахнуты, и внутри тоже было пусто, только в одном валялся забытый гаечный ключ.

Чоппер оказался рачительным хозяином — пускаясь в бега, забрал с собой все ценное и сжег бумаги, оставив лишь висящие на стенах плакаты с мотоциклами и полуголыми девицами (мотоциклы преобладали). Ника подошла к старому, рассохшемуся столу возле верстака, и, взявшись за ручку через платок, выдвинула ящик. В нем лежал ветхий чертеж какого-то мотоциклетного узла. Судя по состоянию, его использовали в качестве скатерти — весь он был в жирных пятнах и кругах от стаканов.

— Что же все-таки так воняет? — задумчиво спросил Вязгин, прохаживаясь по гаражу и глядя по сторонам. Под ногами у него брякнуло.

Влад нагнулся, потом присел на корточки и поднял два металлических прута, сваренных за один конец под острым углом.

— Занятно, — пробормотал он. — Взгляните, Ника…

Ника подошла поближе.

— Запчасти от байков?

— Да нет. Обычная арматура. А вот это… это уже интереснее.

— Стрелка? — предположила Ника.

— А почему тупоконечная? — спросил Влад. — Похоже, это должно быть приварено сюда, — он приложил пластину к рогам «вилки». — Что-то вроде клейма. Или тавра, не знаю, как это правильно называется…

— Думаете, это глиф?

— Возможно.

— Тогда почему Чоппер его не забрал?

— Видите, — показал Влад, — размер не подходит. Наверно, пробный вариант.

— То есть, вполне вероятно, что клеймо он все-таки сделал, — заключила Ника. — Весело…

— Кого же он клеймить собрался?

— Не думаю, что он сам будет что-то делать. По-моему, Чоппер не в Игре. Он что-то вроде…

— Режиссера? — подсказал Вязгин.

— Вряд ли. Скорее — бутафора. Главный по декорациям…

— Может быть, может быть… Ника, отойдите-ка, пожалуйста, в сторону.

Ника послушно (хотя и чуть удивленно) сделала шаг в сторону, а Вязгин улегся на пыльный пол и сильно дунул. Пушистая пыль взвилась в воздух, открывая узкую щель в полу. Вязгин щелкнул складным ножом (опять ловкость рук, и никакого мошенничества — но когда он его достал?!), просунул лезвие в щель и поддел люк.

— Посветите опять, будьте любезны, — попросил он.

Как ни странно, но внизу воняло слабее. Меньше сероводорода, больше влажности и кислятины. Нике даже показалось, что этот запашок (нет, не вонь, а именно запашок подгнивающего мяса, или скорее даже пресловутой «селедки по-фински») преследует ее повсюду вот уже вторую неделю, начиная с их с Владом встречи в «Гроте». Или даже раньше — с брифинга автоквестовцев, тоже, кстати, в полуподвальном кафе. Весь этот городишко протух так основательно, что стоит только спуститься на метр под землю, и гнилое нутро дает о себе знать.

Хотя впервые запах гнили она ощутила в квартире деда, после ночного визита загадочного коротышки. И безрукий (опция: периодически безногий, опция два: временами не фиксируемый матрицей фотоаппарата) старик у собора вонял очень похоже…

Взаимосвязь? Или просто совпадение? Отложить на полочку для дальнейшего анализа. Осмотреться.

Подвал три на два метра. Глубина — метр семьдесят, Ника стоит спокойно, а вот Владу приходится горбиться. Одна лампочка под потолком. Земляной пол. И стеллажи вдоль стен.

— Однако, — сказал Вязгин, включив свет и подойдя к единственному стеллажу, заполненному книгами. — Какие у человека разнообразные интересы!

Ника пробежалась взглядом по корешкам книг. Да уж. Сборная солянка. «Руны и нордическая магия», «Старшая Эдда» и «Руны для начинающих» — с одной стороны, «Электрические способы обработки металлов» — с другой. Посередине — фотоальбом «Харлей-Дэвидсон. Легенда американских дорог» и «Мистические тайны Третьего Рейха». Справочник «Тюремные татуировки». «Велесова книга». И так далее…

— Интересно, он что, все это читал? — спросила Ника.

— Вряд ли. Больше походит на запасы на случай войны.

— Войны?

— Это же классический схрон. Чтобы «залечь на матрасы». Смотрите, вот, — он пнул ногой картонную коробку под стеллажом. Внутри были армейские банки с тушенкой, обмазанные солидолом. В коробке рядом были армейские же сухие пайки. — А вон там он держал воду, видите, упаковка валяется?.. Человек серьезно готовился.

— Интересно, к чему?

— Кто их, параноиков, разберет… — Влад пожал плечами, присел, взялся за пустой стеллаж и, приподняв его над полом, отодвинул в сторону. За стеллажом оказался вмурованный в стенку сейф. Вязгин дернул ручку, и сейф послушно распахнулся.

— Ай-яй-яй, — укоризненно покачал головой Вязгин. — Как неосторожно…

В сейфе было оружие. Две охотничьи двустволки, помповый дробовик, и пара винтовок, одна — с оптическим прицелом. Рядом лежали коробки с патронами.

— Ого, — сказала Ника. — И правда — на случай войны…

— Да уж, — хмыкнул Влад. — Вашему Славику бы тут понравилось. Он тоже любит такие игрушки…

В этот момент над их головами, на поверхности, глухо бабахнул выстрел.

— Вот ведь вашу мать! — в сердцах выругался Вязгин.

4

У Хруща болел мизинец на правой руке. Сильно болел. Аж всю руку дергал, до самого плеча. А самое обидное — что мизинца-то на самом деле не было, а была на его месте маленькая такая культяпка, обмотанная желтым от йода бинтом.

Но ведь болел же!

И так болел, сука, что забывалось все — и ожог на груди, куда усатый упырь Влад ткнул электрошокером вместо «здрасьте», и синяки на ребрах, которыми его наградили ОМОНовцы «на посошок», когда выяснилось, что Хрущ не соврал насчет склада (а кто бы соврал на его месте?!), и даже ушиб на голени, который Хрущ сам себе заработал, когда пинал бесчувственного Макара за то, что тот спалил ментам хату — так пинал эту тупую скотину, что попал по чему-то твердому и отбил себе ногу… Все это казалось малозначительным и неинтересным, как дурной сон с перепоя.

А вот каменные глаза Влада… Щелчок кусачек… Хруст отрезаемого пальца… Секундный обвал темноты — и толчки боли в руке, пульсирующий фонтанчик крови, дикий вопль (Хрущ только потом понял, что орал он сам), удар коленом под дых и негромкий приказ заткнуться и выкладывать, где пацан — это Хрущ помнил очень отчетливо. Он свою первую телку так не помнил, как взгляд упыря Влада.

Точно — упыря. Хрущ видел какой-то ужастик про Дракулу, так вот там его звали именно Владом. И усы тоже были. Вот ведь садист… Ну на хера, на хера было палец отрезать?! Что он — партизан на допросе, что ли? Да Хрущ бы и так все выложил как на духу, ведь не дебил, и сразу понял, что попал. Но Влад ничего не спрашивал. Ткнул электродубинкой в грудь, взял кусачки, зажал руку Хруща под мышкой и — хрусть! А потом уже поинтересовался, где пацан…

Тварь. Садюга. Подонок.

Особенно обидно было то, что Хрущ второй раз в жизни обоссался. Но если в первый раз его перед этим долго били по почкам, то в этот раз все было проще. Он напрудил в штаны от страха. Не перед ментами, нет — че он, ментов не видел? — перед Владом… Упырь. Как есть упырь.

А теперь палец болел. Хрущ выжрал уже полпачки «кетанова», засосал стакан водяры и даже слегка прибалдел от сочетания «колес» и бухла — но палец продолжал болеть.

Это было странно.

Вообще все было странно. И то, что менты по звонку свалили с хаты, лишь отпинав Хруща с Макаром ногами, а не забрав, как положено, в отделение. Поначалу Хрущ (а он, несмотря на боль и страх, соображал лучше всех в компании) решил, что их взяли «в разработку», и даже углядел из окна темно-синюю «девятку» с двумя ментами внутри, что пасли их «Ниссан» — но на утро, когда вернулся Свисток, ни «девятки», ни ментов уже не было, и никто за хатой и тачкой больше не следил.

Свисток тоже рассказал странное. Про какую-то девку с пацаненком и спецназовца, который вырубил Свистка из то ли обреза, то ли из гранатомета. Про ментов, которые подобрали контуженого Свистка возле склада — и просто отпустили. Вот так вот взяли и отпустили. Ага. На все четыре стороны. И даже не били. Хвост? Не знаю… Может и был, но ща — точно нет.

Потом Свисток, ушибленный в голову резиновой пулей (шишка получилась знатная), принялся изображать из себя лекаря и давать советы как лечиться. Он рекомендовал положить отрезанный мизинец на лед, чтобы потом пришить (только вот льда у них нихрена не было); прижечь рану каленым железом (Хрущ послал его в жопу); залить водярой (Хрущ отобрал бутылку и принял водку во внутрь); наложить жгут на бицепс… Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не приехал Тухлый.

Хотя тухлятиной и гнилью от него уже несло не так сильно, для Хруща и компании зачинщик всей этой бодяги обречен был оставаться Тухлым. Во-первых, потому что имени своего он так и не назвал. А во-вторых, потому что дело, в которое он их втравил, с каждым днем становилось все тухлей и тухлей…

Тухлый вел себя напористо и деловито. Хрущу даже показалось, что и чего-то боится, ну или, как минимум, сильно нервничает, и пытается скрыть это за деловым напором. Но, как бы там ни было, именно Тухлый рассказал Макару и Свистку, как остановить кровотечение, обработать рану стрептоцидом и йодом, наложить бинт и подвязать Хрущу руку. А еще он снабдил Хруща таблетками. За это Хрущ ему многое готов был простить.

Потом Тухлый вынул из портфеля три пачки — по косарю бакинских в каждой, положил их на стол, как бы снимая все вопросы и возражения, и приступил к озвучиванию новых инструкций.

Лошка на «Ланосе» обнаружили. Тухлый назвал адрес, и Макар удовлетворенно кивнул: мол, знаю, где это. Лошка следовало изловить. Но перед этим надо было смотаться на Корбутовку и встретиться там на остановке у ремзавода с каким-то кренделем со странным погонялом. Чоппер, вот. И забрать у этого Чоппера инструмент, отдав взамен альбом с рунами (тоже странно: из всего альбома Макар успел нарисовать от силы две или три руны — на грязно-розовом «Хюндае», на стене старого дома на Первого Мая, ну и хату всю размалевал, придурок, Хрущ не знал, считается это или нет; впрочем, о деньгах за руны Тухлый даже не вспоминал).

А потом Тухлый обещал позвонить и дать дальнейшие инструкции.

Чоппер оказался заурядным на вид алкашом — синий нос с прожилками, седая щетина, одет в рванье, руки черные от мазута — и припер промасленный кожаный саквояж. Внутри были ножницы по металлу (Хруща аж типануло от воспоминаний), паяльная лампа и непонятная штуковина, похожая на... Хрущ как раз пытался сообразить, что ему эта хрень напоминает, когда позвонил Тухлый.

Спокойным, даже чуть скучным голосом Тухлый сообщил, где и когда они смогут взять лоха со смешной фамилией Белкин. Лох будет передвигаться на костылях или в инвалидном кресле, так что никаких проблем тут быть не должно. Но, вполне вероятно, лох будет не один.

Повязав Белкина и избавившись от его спутников, Хрущ сотоварищи (ей-богу, Тухлый так и сказал: сотоварищи) должен будет узнать у Белкина местонахождение его ноутбука (а желательно — и сразу ноут заполучить). После чего…

Когда Хрущ услышал, что им надлежит сделать с лохом Белкиным «после того», у него глаза на лоб полезли. Но тысяча долларов есть тысяча долларов, ее надо отрабатывать, решил про себя Хрущ, и передал распоряжения Тухлого подчиненным.

— Ну ни хера себе, — прошамкал Макар, с трудом шевеля отбитой челюстью. — Он шо, совсем того? — Макар покрутил пальцем у виска. — Я на такое не подписывался!

— Того не того, — отрезал Хрущ, — а деньги платит. И мне посрать, кто на что подписывался. Надо — значит, сделаем. А кто забздит — бабла не получит. Это ясно?

Хрущ обвел команду строгим взглядом. Макар все еще двигал челюстью, переваривая услышанное, а контуженый Свисток стоял, потупившись. Внезапно он вскинулся и ткнул пальцем за спину Хруща:

— Смотри!

Два мощных мотоцикла вылетели ниоткуда и с низким угрожающим ревом пронеслись мимо, едва не сбив Макара. Брызги грязи из-под колес долетели и до Хруща. Он только успел заметить, что за спиной одного из байкеров сидела девица с роскошными длинными волосами, развевавшимися на ветру.

— Ну ва-аще оборзели! — обиженно буркнул Макар, поднимаясь с земли.

Отхаркавшись, Хрущ сплюнул вслед парочке байкеров — у него возникло острое желание догнать этих уродов, стащить с мотоциклов и долго бить их тупыми бошками об асфальт — и приказал:

— Меньше текста. Поехали…

5

Из всех людей Ромчик больше всего недолюбливал стариков. Тому было несколько причин, и не последним являлось яркое воспоминание из раннего детства: Ромчик сидит в троллейбусе, а над ним нависает толстая тетка и требует уступить ей место, потому что младшие должны уступать место старшим без каких-либо дополнительных причин. Эта жизненная позиция — весь мир мне должен, и точка! — вкупе с накопившейся за долгие годы озлобленностью, делали стариков самым неприятным, с точки зрения Ромчика, подвидом хомо сапиенс. А концепция «уважения к старшим» вообще казалась ему ущербной с точки зрения логики: неужели дожить до преклонных лет — такой уж выдающийся подвиг, что любой дурак, пьяница, тунеядец и просто подонок, достигая некоего возрастного рубежа автоматически превращался в уважаемого и респектабельного члена общества (которому, не будем забывать, все что-то должны)?..

Поэтому когда из-за гаражей появился старик с медалями и орденскими планками на груди, Ромчик испытал легкое раздражение. Во-первых, медали, как успел заметить Ромчик, в списке хобби которого было и кратковременное, но интенсивное увлечение военной историей, были в основном юбилейные, а орденские планки старик прицепил вверх тормашками.

А во-вторых, от старика воняло.

Не так, как обычно несет от бомжей, к племени которых, бесспорно, относился липовый ветеран-орденоносец — немытым телом, грязными носками, мочой и сивушным перегаром. Нет. От дедугана, одетого, несмотря на погоду, лишь в потрепанный пиджак, короткие клоунские бриджи и сандалеты на босу ногу, несло разрытой землей. Как из могилы.

Клеврет со Славиком тоже почувствовали это, когда бомж проковылял мимо них в сторону мусорных баков. Славик просто поморщился, а Клеврет вытащил сигарету и закурил, демонстративно разогнав дым рукой перед лицом.

— Курить — здоровью вредить! — неожиданно рявкнул старик.

— Да пошел ты... — процедил сквозь зубы Женька.

Очень резво для своего возраста старик подскочил к Женьке и одним быстрым движением выдернул у него сигарету изо рта. Клеврет, офигев от такой наглости, так и остался стоять, отвесив челюсть.

— Слышь, дедуля, — недружелюбно сказал Славик, поправляя разгрузочный жилет и как бы невзначай опуская руку на кобуру. — Шел бы ты отсюда подобру-поздорову...

Старик, не обращая не него внимания, сосредоточенно изучал тлеющую сигарету.

— Ну... Ты! Козел старый! — пришел в себя Женька и схватился за дубинку. — А ну отдай!

Но дедуган вдруг сунул сигарету зажженным концом себе в рот — и съел. Не проглотил, не загасил об язык, и даже не переломил, а просто зажевал, как сосиску. У Ромчика от неожиданности подкатила к горлу тошнота, Женька замер на месте, а Славик расстегнул кобуру.

Дед же, как ни в чем не бывало, дожевал сигарету, сглотнул, подошел к гаражу Чоппера и ткнул длинным, узловатым пальцем в люминисцентную загогулину на воротах.

— Дигерирование, — изрек он, — есть процесс обработки огнем или равномерным умеренным жаром.

После этой сентенции старик потянул на себя створку ворот, в которые минут пять назад вошли Ника и Вязгин, и бочком протиснулся внутрь, бряцая медалями.

Пока Ромчик соображал, что делать — их ведь вроде как оставили на часах, но он ожидал вторжения байкеров, гопников, скинов, да хоть сектантов Ктулху, но уж никак не бомжа-ветерана — Славик среагировал первым.

Он рванул из кобуры пистолет с таким энтузиазмом, что не хватало лишь боевого вопля «Ну наконец-то!», заорал:

— Стоять на месте! — и выстрелил в воздух.

6

Нику скрутило уже на самом верху лестницы. Все как в прошлый раз: волоски на затылке, мороз по коже, легкая тошнота, слабость в коленках... только куда сильней. Будто пресловутая интуиция, проспав начало угрозы, встрепенулась и завопила, не предупреждая, а требуя бросить все и удирать отсюда к чертовой матери.

И Влад, похоже, почувствовал подобное. Был он бледен, губы сжаты в тонкую линию, руки сложены крестообразно на уровне груди, запястье на запястье: пистолет в правой, позаимствованный у Ники «Шурфайр» — в левой, цилиндр глушителя хищно выискивает цель.

Только цели нет. В гараже ни души. Ворота приоткрыты, впуская струю свежего воздуха в затхлую вонь. Ветерок шевелит хлопья бумажного пепла возле бочки.

Ворота скрипнули, и Вязгин моментально вскинул пистолет.

— Не стреляйте, дядя Влад, — сказал Ромчик, просунув голову в гараж. — Это я.

— Вижу, — Вязгин опустил оружие. — Что за пальба?

— А где старик? — спросил Ромчик, заходя в гараж. Сразу за ним внутрь нырнул Славик с трофейным пистолетом наизготовку.

— Я спрашиваю, что за пальба? — повысил голос Вязгин.

— Прорыв периметра, — доложил Славик. — Посторонний проник на охраняемый объект. Куда он, сука, делся? — не по форме добавил он.

Вязгин посмотрел на него, как на идиота, а Ника, которую слегка отпустило после приступа разыгравшейся паранойи, негромко спросила Ромчика:

— Какой старик?

— Ну, такой... Бомж. В пиджаке и коротких штанах. С медалями. А, вот еще — в сандалиях!

— Однорукий? — уточнила Ника.

— Почему однорукий? — удивился Ромчик. — Нормальный. Только вонючий.

— Он только что вошел, — добавил Славик. — Вы не могли разминуться. Я сразу выстрелил, как только он внутрь полез...

Секунда — чтобы выматериться. Еще две — достать пистолет и выхватить у Ники фонарик. Четыре — чтобы подняться по лестнице. Итого — семь, ну максимум восемь секунд ушло у Вязгина на то, чтобы среагировать на выстрел и подняться из погреба в гараж, подсчитала Ника. Маловато, загадочный старик не успел бы спрятаться. Да и негде тут прятаться... Ника еще раз огляделась по сторонам. Пусто.

— А был ли старик? — усомнился Вязгин, видимо, проделав аналогичный расчет и придя к такому же выводу. — Или нервишки шалят, а?

— Что я, идиот? — Славик обиделся. — Да мы все его видели! Он у Женьки сигарету съел!

— Бред какой-то, — покачал головой Влад. — Детский сад.

— А где Женя? — поинтересовалась Ника.

— Остался на стреме...

— Один?!

Ника, ведомая дурным предчувствием, бросилась к выходу, и по дороге задела рукой железную бочку, в которой Чоппер сжигал бумаги. Бочка, едва теплая к их приезду, обожгла ладонь раскаленным металлом, и Ника вскрикнула — не столько от боли, сколько от неожиданности.

Почти одновременно с ней снаружи закричал Женька.

7

Так получилось, что Ромчик выскочил из гаража последним. Первым, естественно, был Вязгин. Следом метнулся, звеня снарягой, Слава. Ромчик собрался было тоже броситься на помощь другу, но Ника придержала его за рукав и неуловимо ловким движением просочилась вперед. Раздосадованный, Рома пнул ногой дверь и, щурясь на свет, без всякой суеты, степенно вышел.

Картина, представшая его глазам, вызвала усиленное чувство дежа-вю: диспозиция участников была мучительно знакома, только количество действующих лиц слегка увеличилось. Итак, Славик против байкеров, дубль два.

Действующие лица, основной состав: Славик (в утяжеленной комплектации своего милитари-прикида) и два байкера (один — тот же самый, что и на стройке, двухметровый гигант с гривой сальных седых волос, а второй вроде бы новый, в бандане с нарисованными листочками конопли), а между ними — орущий Клеврет (орал он вовсе не «Атас!», как сперва показалось Ромке, а «Ангард!» — боевой клич французской пехоты на последней игре «Осада Монсегюра»).

Расширенный состав: Славик с «Чезетом» в опущенных руках, весь напряженный и натянутый, как струна; Вязгин в обманчиво-расслабленной позе; Ника, изо всех сил старающаяся заслонить собой Ромчика. И — вот уж здрасьте! — Марина, в совершенно нелепом балахоне а-ля хиппи, с бисерным хайратником и кожано-веревочными фенечками в спутанных и немытых волосах.

Байкеры с синхронностью однояйцовых близнецов вытаскивают ножи-выкидухи и щелкают лезвиями. Женька, словно вспомнив, что его место — за сценой, сразу затыкается и ищет пути к отступлению. Славик тут же вскидывает «Чезет» и произносит нечто угрожающее, что положено говорить, наводя на человека оружие. Вязгин небрежно отступает в сторону, чтобы Слава не перекрывал ему линию огня. Ника делает странное движение руками, и Ромчик вдруг понимает: ей отчаянно не хватает фотоаппарата. Марина решительно шагает вперед, между байкерами и Клевретом и произносит долгую нравоучительную тираду, больше похожую на заклинание. Высокий байкер что-то требует от Славы, и тот выдвигает встречное требование, угрожающе взмахивая пистолетом.

Все происходящее напоминает сцену из фильма, виденного уже тысячу раз. Реплики настолько знакомы, что Ромчик пропускает их мимо ушей. Ощущение искусственности, отрежиссированности мизансцены усиливается с каждой секундой. Напряжение нарастает, тональность ругани все выше, байкеры и Слава обмениваются матюками, Марина срывается в истерику. Ника и Вязгин — зрители, их роли не прописаны, стоят спокойно, наблюдают, и только от Влада исходят почти физически ощутимые волны скрытой опасности. Клеврет, оказавшись не на своем месте, нервничает, путает реплики и сбивается с ритма.

По всем законам драматургии вот-вот наступит кульминация. Выход Ромчика и — неизбежно! — выстрел. В этот раз кто-то должен умереть. Закон жанра. В прошлый раз обошлось без смертей, и недовольный этим режиссер выкрикнул «Еще один прогон!»

Или просто нажал на кнопочку «Save/Load»…

Это ведь Игра, не так ли?

И с осознанием этого факта на Ромчика нахлынуло удивительно спокойное, умиротворяющее чувство собственной свободы. Ощутив себя вне Игры — выше Игры — Ромчик неожиданно для всех (включая самого себя!) звонко рассмеялся.

На участников Игры это подействовало, как звонок мобильника в театре действует на актеров. Все резко замолчали и уставились на Рому. Тот поймал понимающий взгляд Ники и снова прыснул.

— Что смешного?! — первой нарушила паузу Марина.

— Вы. Вы — все — смешные! — пояснил он.

Окончательно растерявшийся Клеврет заискивающе улыбнулся в ответ, а Славик, сжимавший пистолет так, что костяшки пальцев побелели, прокомментировал сквозь зубы:

— Нервы… Сорвался пацан. Спокойно, Ромчик, сейчас во всем разберемся.

— Конечно, разберемся, — подтвердил высокий байкер, поигрывая ножом. — Так как насчет моей сумки? Красть грешно…

— А ноутбук? — парировал Славик. — Ноут Белкина? Или это не вы его сперли?! А, Шаман, или как там тебя?

Они все еще были в состоянии Игры, «в образе», понял Ромчик, и надо было что-то срочно сделать, пока они не поубивали друг друга. Ноуты, сумки, глифы — как же вы не понимаете, это просто бутафория, декорация, самый глупый на свете предлог для человекоубийства? Кто-то дергает вас за ниточки, а вы послушно рвете друг другу глотки… ради чего? Ради Игры?!

Ему хотелось выкрикнуть это во весь голос, донести мысль до твердолобых идиотов, но он понимал, что любой вопль, любое резкое движение может спровоцировать взрыв. А вдруг неведомый сценарист и его, Ромчика, включил в расклад Игры? Что, если его попытка остановить кровопролитие и станет кульминацией мизансцены? Как понять, где заканчивается Игра и начинается свобода воли?

Пока Ромчик стоял в оцепенении, размышляя над философскими вопросами (Черт, а может Славик прав? Может, это нервный срыв? Как у мамы?), Ника сделала ход.

— Убей их, — приказала она Славику совершенно спокойным, будничным тоном. Словно попросила мусор вынести.

— Что-о?! — офигел Слава.

— Убей их, — пожала плечами Ника. — Чего стоишь? Навел оружие — стреляй!

— Я не хочу их убивать! — побледнев, завопил Слава.

— Ладно, — Ника обернулась к байкерам. — Тогда вы убейте его. Ну, что уставились? У вас ножи, у него пистолет. Метать ножи умеете? Нет? Тогда на что рассчитываете? Давайте уже, слышали ведь — он убивать не хочет, тогда вы его.

— Что ты несешь?! — взвилась Марина, но Ника не обратила на нее внимания.

— Девушка, — размеренно и увесисто произнес высокий байкер (Шаман, вспомнил Ромчик. Славик назвал его Шаманом. Они что, успели представиться, пока у меня было сатори?) — Откуда такая кровожадность? Мы тоже не хотим никого убивать.

— Окей, — кивнула Ника. — Отлично. Вы не хотите убивать, он тоже не хочет убивать. А зачем тогда оружием размахиваем? Для понту? Мальчик прав: смешные вы…

— И то верно, — наконец-то вступил в беседу Вязгин. — Давайте-ка уберем железки — тебя, Женя, это тоже касается, спрячь дубинку! — и поговорим спокойно. Лады?

Шаман усмехнулся в усы и, выставив руки напоказ, медленно закрыл нож. Напарник в бандане последовал его примеру. Славик опустил ствол, щелкнул предохранителем и сунул пистолет в кобуру. И только Женька, успевший раскрыть телескопическую дубинку, растеряно покрутил ее в руках, не понимая, как ее сложить обратно — но на него уже никто не смотрел.

Ромчик мысленно выдохнул. Ай да Ника. Умничка. Вот что значит — опыт…

— Теперь можно и поговорить, — сказал байкер.

Но поговорить им не удалось. Серая облезлая псина вылетела вдруг из-за гаражей, облаяла всех на ходу и пронеслась мимо, роняя слюну из пасти. Следом за ней — изо всех щелей, из кустов, с крыш и из оврагов — хлынул поток зверья. Нет, не обычная собачья стая, пять-шесть кобелей в погоне за сукой, а целая орда, десятки, если не сотни псин в одно мгновение заполонили узкий проход между гаражами, оглашая воздух лаем, воем, визгом и скулежом.

— Стойте и не двигайтесь! — скомандовал Вязгин, схватив, будто клещами, Нику и Ромчика. Те послушно оцепенели, пропуская мимо себя свору.

Марина же замахала руками, вереща от страха, и какая-то шавка, испуганная не меньше Марины, вцепилась ей в руку, а другая тяпнула за лодыжку, Шаман пнул собаку ногой — она отлетела, поскуливая, и тут же на нем повисли две, нет, три пса, остервенело вгрызаясь в толстую кожу косухи. Второй байкер вытащил было нож, но его сшиб с ног огромный волкодав, и уже через секунду байкера не стало видно под потоком собак, и слышно было только, как он матерится.

Клеврет успел вжаться в стену, а Славик выдернул спрятанный было пистолет и дважды выпалил в воздух — но даже выстрелы затерялись в какофонии визга и лая.

Это продолжалось от силы секунд пятнадцать — но показалось вечностью. Тяжелее всего было стоять неподвижно, когда мимо тебя проносились зверюги, задевая за ноги и обдавая смрадом псины. Ромчик почувствовал, что его вот-вот стошнит — и тут все кончилось. Поток схлынул так же неожиданно, как и появился, оставив после себя окровавленную и потерявшую от шока дар речи Марину, двух байкеров — Шамана в разодранной косухе, и второго, почти втоптанного в землю, и растерянного Славика, смотревшего на пистолет так, как смотрят на старого друга, который подвел тебя в самый ответственный момент.

— Все целы? — спросил Вязгин, отпуская Ромчика и Нику. Ромчик был уверен, что на руке останутся синяки после пальцев Влада.

— Вроде да, — промямлил Женька.

— А у нас нет, — откликнулся Шаман. — Думаю, что разговор наш придется отложить… Марине надо в больницу.

— Странно все это, — сказал Славик, приходя в себя. — Очень странно.

— Боюсь, что это только начало… — в тон ему проговорил Шаман.

8

Ни в какую больницу Марина не поехала. Отказалась наотрез — и не поехала. Ее когда-то давно, в детстве, укусила собака (с тех пор Марина всяких шавок просто ненавидела), и болючие уколы от бешенства и от столбняка Марина помнила слишком хорошо.

Шаман, впрочем, особо и не настаивал. Нет, не то что бы ему было наплевать на ее здоровье. Вовсе нет. Он ведь отнес ее на руках до мотоцикла, напоил чаем из термоса и терпеливо ждал, пока Марина выйдет из состояния шока — проклятые твари!.. — заботливо обнимая за плечи. Самурай тем временем изощрялся в изящной словесности, выстраивая многоэтажные матерные загибы, и пытался отряхнуть с себя грязь. Грязь была липкая и не отряхивалась…

Горячий чай и крепкие объятия мужских рук помогли Марине побороть дрожь. Почувствовав это, Шаман предложил отвезти ее в травмпункт.

— Нет, — сказала Марина, готовясь настаивать и спорить, но Шаман просто пожал плечами, достал из седельной сумки Самурая аптечку и обработал укусы.

Для Марины это было полной неожиданностью. Еще никто и никогда в ее жизни не относился так к ее мнению. К ее точке зрения. К ее желаниям. Не надо было спорить, настаивать, искать аргументы. Достаточно было отказа, чтобы стало так, как она хотела.

Это было приятно. Приятно, когда тебя уважают. Когда к тебе прислушиваются. С тобой считаются…

А потом Шаман все испортил.

— Завтра понедельник, — сказал он тоном мамаши, отправляющей ребенка спать. «Завтра в школу, надо лечь пораньше». — Тебе на работу.

Для Марины события последних дней настолько изменили мир — как внутренний, так и внешний — что следить за календарем ей было элементарно некогда. Понедельник? Что такое понедельник, хотелось спросить ей, и какое это отношение имеет ко мне?

— Ты вернешься в город, — продолжил Шаман. — Пойдешь в библиотеку. Будешь собирать слухи. И анализировать глифы.

— Но я не хочу, — запротестовала Марина. После всего, что было… После заправки, и полыхающей печати Соломона на асфальте… Она ведь уже перешла грань. Она вступила в Игру. А теперь — обратно? В библиотеку?! К пыльным справочникам и энциклопедиям? Ни за что! Пусть Анжела в книгах роется!

— Так надо, — отрезал Шаман. Он умел говорить так, чтобы сразу было понятно: спорить тут бессмысленно. — Мне нужна информация. А вечером я за тобой заеду.

Вот это было уже гораздо приятнее. И тоже в новинку для Марины. Быть нужной. Быть по-настоящему полезной. А главное — уехать с работы верхом на мотоцикле, обнимая за талию Шамана. На глазах у всех этих куриц.

Да, на таких условиях Марина готова была вернуться в библиотеку. Впрочем, если задуматься, ради Шамана Марина готова была на все.

Даже отправиться в ад.

В каком-то смысле, именно это она и совершила. Вернуться назад, к постылой работе, в затхлый кабинет, к убогим разговорам умственно отсталых коллег… Все равно, что очутиться в аду.

Но Марина сделала это.

Ради Шамана.

Ради самой себя.

Она стала намного сильнее за эти дни. Сильнее, чем могла бы себе представить.

Переступая порог библиотеки, она не чувствовала ни капли волнения. Она шла работать. Не на работу, где надо было высидеть с девяти до шести, а — работать. Делать нужное и важное.

Коллеги (сборище старых дев, разведенок с детьми и несчастных в браке великомучениц) смотрели на нее, как… Как на прокаженную. Существо из иной реальности. Ожившую героиню дамского романа. Все это, вместе взятое.

С ужасом и восхищением.

Конечно, отчасти причиной тому был внешний вид Марины. Гардероб пришлось сменить практически полностью. Хламида превратилась в лохмотья после нападения собак и отправилась в костер, чему Марина была искренне рада. Все подростковые фенечки и цацки, которыми так любовно украсил ее прическу Шаман, полетели следом, когда Марина, пользуясь статусом женщины Шамана, заставила байкеров натаскать и нагреть на костре пару ведер воды, после чего с наслаждением вымыла голову. Из всех подарков Шамана (по большому счету — безвкусной бижутерии), Марина оставила только анкх на длинной цепочке, холодивший кожу между грудей рядом с ее кварцем.

Старая одежда, естественно, пришла в негодность. Но заехать домой и переодеться Марина не смогла. Она, конечно, стала сильнее — но не настолько.

Пришлось поехать на вещевой рынок и прибарахлиться. Шаман вручил ей горсть мятых, будто пожеванных банкнот, о происхождении которых лучше не задумыватья, и Марина решительно и кардинально сменила стиль (долой стразы и алые шарфы!) в пользу сдержанно-делового костюма. Юбка ниже колен, строгий жакет, белая блуза. Туфли-лодочки. Бизнес-леди.

Новоприобретенная глубокая внутренняя сила не нуждалась во внешних проявлениях. Достаточно будет осанки и презрительного взгляда.

И никаких украшений. Долой кольца, серьги, броши и прочую лабуду. Истинная красота — внутри.

Это Марина теперь знала наверняка.

Вооруженная знанием, она переступила порог библиотеки в понедельник, ровно в девять часов утра. По ходу Марина попыталась сообразить, когда же она последний раз выходила на работу. Так, сеанс у Анжелы был в среду… выходит, в четверг я отпросилась после ночной суеты с Илоной… А четверг выдался длинный… Пятницу я проспала. Субботу… субботу вовсе не помню. Неужели я спала два дня подряд? Да нет, не может быть. Хотя… Вчера было воскресенье. Ночь на воскресенье я провела с Шаманом, и это была самая главная ночь в моей жизни. А все, что было до того — неважно.

Встряхнув волосами, Марина гордо шагнула в кабинет, готовая дать отповедь и старой маразматичке директорше, и всем остальным, кто посмел бы задавать ей вопросы.

Вот только вопросов ей никто не задавал.

На нее только смотрели. С ужасом и восхищением.

А Марина смотрела в ответ. И слушала.

И чем больше она смотрела и слушала, тем сильнее становилось ее удивление.

Что-то изменилось в мире за те пару дней, на которые Марина выпала из реальности. И в мире, и в людях.

Взять само здание библиотеки. Из скучного места постылой работы оно неожиданно превратилось в мрачное, даже можно сказать — зловещее — логово темных сил, причем самым обыденным образом. Ремонт, сделанный на скорую руку после выходки Чаплыгина, как выяснилось, был некачественным, и на свежевыкрашенных стенах под тонким слоем краски начали проступать серые пятна отсыревшей штукатурки. Свиной крови покойный маэстро не пожалел, в отличие от халтурщиков, сэкономивших на грунтовке. Заляпанные полотна никто не вывез, и они так и стояли в углу, накрытые тряпкой, источая едкое зловоние.

Еще горе-ремонтники что-то нахомутали с электропроводкой (Чаплыгин повесился на крюке люстры), и теперь из всех ламп дневного света горела от силы треть, а остальные то вспыхивали, то гасли с противным жужжанием. За окном было мрачное серое утро понедельника, и в библиотеке можно было снимать фильм ужасов. Жужжанию ламп вторили заунывные стоны и жалобные подвывания труб отопления, из которых спускали воздух в туалетах. По всей библиотеке вместо привычно-суетливых студентов медленно, как зомби, бродили небритые и неопохмелившиеся пролетарии с гаечными ключами, паяльниками и ведрами с краской, откручивая, припаивая и замазывая. Канализация не работала. В читальном зале сверлили стены под розетки, и рев дрели разносился по всей библиотеке.

Так, наверное, выглядел Рим, павший под натиском варваров, решила Марина. Но когда она попыталась поговорить об этом с коллегами, то удивилась и ужаснулась еще сильнее.

Люди вели себя необычно. Директриса, «железная леди» библиотеки в самом расцвете климакса, впервые за последние двадцать лет не вышла на работу. От Оксаны Владимировны (отдел краеведения, интеллигентнейшая женщина, сорок два года, не замужем, десятки публикаций в научных журналах) в половину десятого утра несло коньяком. Танюха из отдела периодики (дура дурой, с горем пополам закончила наш филфак, вместо мозга — «Космополитен») сидит и читает Кьеркегора. Назар Григорьевич Остапчук, могучий семидесятилетний старец, аксакал, полиглот, критик, литературовед и мизантроп, травит сальные анекдоты девчонкам у ксерокса. Даша и Глаша, две подружки не-разлей-вода из книгохрана, поцапались публично, да так, что чуть волосы друг другу не повыдергивали.

Наконец, Иванка, очаровательно глупое блондинко с вечными наушниками от плеера и подергивающейся в такт музыке безмозглой головкой, Иванка, большая поклонница дискотеки восьмидесятых и книг Дарьи Донцовой, Иванка, с вечно торчащими из джинсов стрингами, Иванка, эталон глупости и отсутствия вкуса… Так вот эта Иванка заявилась на работу с большим, в ладонь размером анкхом на плоской груди.

Точно такой же амулет, только, конечно, поменьше, подарил Марине Шаман.

(В палатке жарко и душно, все клапаны прочно застегнуты, москитные сетки висят неподвижно, гудит газовая горелка, озаряя все вокруг голубоватым светом, капельки пота сбегают по обнаженному телу Марины, между лопаток, между грудей, между бедер… Шаман, тоже обнаженный, возбужденный член покачивается вверх-вниз, берет Марину за затылок, наматывает волосы на руку — помимо воли из уст Марины вырывается стон — и заставляет нагнуться… Прикосновение холодного металла обжигает. Анкх удивительно тяжел. Цепочка достаточно длинна, чтобы анкх уютно лег между грудей, рядом с мерцающим кристаллом кварца. Это твой глиф, шепчет Шаман. Это твой пропуск в Игру…)

Увидеть сакральный символ в пошлейшем исполнении, будто медальон рэпера, на Иванке — это было уже чересчур.

Покраснев, будто девочка-подросток при виде фаллоимитатора, Марина прошипела Иванке что-то колючее, резко повернулась и отправилась в книгохранилище.

Здесь тоже царил бардак. Кто-то сидел за ее столом и рылся в ее бумагах. Кто-то брал отложенные ею книги!

Да, сегодняшний день лидировал по количеству мелочей, вызывающих у Марины возмущение. Так ведь и до беды недалеко. Марина ведь уже не та, что прежде… Новая Марина такого не потерпит.

Шаман попросил ее сделать две вещи. Первая: собрать слухи. Понять, что происходит в городе и как люди воспринимают Игру. Это задание Марина с треском провалила. С коллегами у нее сразу же возникло глубочайшее взаимное непонимание, переходящее в оторопь. Она смотрела на вчерашних собеседниц с изумлением, они на нее — с опаской. Об откровенностях за чашечкой чая можно было забыть. Слишком велика стала пропасть между обновленной Мариной и ее спятившими коллегами.

О причинах этого у Марины возникла целая теория, напрямую связанная со вторым заданием Шамана — разобраться в глифах и смысле Игры. Вообще-то, теория эта возникла у Марины уже довольно давно, она даже (ну и дурочка я была!) хотела поделиться ею с Анжелой, но потом Шаман своими словами про открывающие и закрывающие глифы натолкнул Марину на интересную мысль, и теория приобрела элегантно-завершенный вид.

Оставалось подтвердить ее фактами.

Для этого Марине нужны были книги, отложенные на прошлой неделе, а именно их на месте и не было! Ладно, энциклопедии символов. Марина сама унесла их домой, да так и не вернула, и даже не заглянула в них — как-то, знаете ли, некогда было. Бог с ними, с символами. Но ее подборка по истории Житомира и Волыни! Археологические исследования. Архитектурные особенности. Этнография и фольклор. Выдающиеся личности. Необъяснимые явления… Научные труды, бюллетени, подшивки журналов и газет, выписки из справочников, рефераты, распечатки статей из интернета — все это пропало! А Марина была уверена, что корни сегодняшних событий надо искать в прошлом города.

 За сохранность книг на ее столе отвечали Даша и Глаша, и Марина отправилась на поиски вертихвосток, готовая разорвать их в клочья, но весь ее боевой задор пропал, когда она нашла Глашу, хлюпающую носом под запертой дверью женского туалета.

Книги никуда не пропали. Их еще в субботу взял почитать местный краевед, и попросил оставить в читальном зале, пообещав вернуться сегодня. А Дашка — сучка, сообщила сквозь слезы Глаша, я же сама ее с Павликом познакомила, а она его увела-а-а…

Сбежав от нарастающих, как сирена воздушной тревоги, рыданий Глаши, Марина поднялась в читальный зал. Здесь рев дрели был совсем уж оглушительным, и лампы мигали так часто, что у Марины острой иголкой кольнуло череп изнутри, предвещая приступ мигрени.

Ее книги и подшивки журналов лежали отдельной стопочкой на столе Оксаны Владимировны, кокетливо прикрытые принтерными распечатками и ксерокопиями. Уже беря в руки первый том подшивки «Волынского вестника» за 1904 год, Марина, в голове которой начинала пульсировать привычная боль, осознала, что забыла очки. Причем забыла неизвестно когда и неизвестно где, что, в общем-то, равноценно понятию «потеряла». Тем не менее, даже без очков она могла спокойно и без усилий разбирать мелкий газетный шрифт. Это было странно. Да что там странно — это было немыслимо, с ее-то близорукостью, астигматизмом и прогрессирующим минус пять левым и минус три правым! Марина не снимала очки с восемнадцати лет, а тут… потеряла и даже не заметила.

Огорошенная собственным открытием Марина села на стул, и из подшивки «Вестника» ей прямо в руки скользнул лист бумаги формата А4, исписанный мелким убористым почерком.

Дотошно и педантично там перечислялись около двадцати глифов, с указанием адреса, времени появления и примечаниями вроде «больш», «мал», «откр» и «невыясн». Выходило, что загадочный краевед уже проделал за Марину львиную долю работы — переписал и систематизировал все глифы — а теперь собрался найти исторические и географические соответствия в прошлом Житомира!

Краевед, говорите… Ну-ну. Надо будет дождаться этого краеведа, решила Марина.

9

Пират сбежал.

Он еще дома вел себя странно: лежал, забившись в угол, и тихонько поскуливал, а когда Ника решила его выгулять, начал уворачиваться, поджимать хвост и почти по-человечески всхлипывать. Ника даже решила было вызвать ветеринара, но Пират вдруг сам сунул голову в ошейник, дал пристегнуть поводок, и с привычным напором ломанулся к двери.

Едва очутившись на улице, Пират задрал морду (было семь утра, и небо все еще было затянуто серой предрассветной мглой) и по-волчьи завыл на невидимую луну. Ника дернула за поводок, и Пират, уткнувшись носом в землю, проделал ловкий кульбит, в результате которого его массивная башка с легкостью выскользнула из ошейника. А потом Пират рванул так, будто унюхал суку в течке.

Преследовать пса Ника не стала ввиду бессмысленности затеи, и сразу направилась к местам его вероятного пребывания. Пират и раньше, валяя дурака, мог убежать за пределы видимости, но обычно тут же возвращался (все-таки было в нем что-то от овчара, судя по тому, как тщательно он оберегал свое стадо, то бишь Нику). Погнаться же он мог либо за кошкой, либо за голубем, либо — самый неприятный вариант — за другой собакой. Кошек и голубей в сквере не наблюдалась, а логово дворняг вычислить было несложно. Громадная мусорка, общая на две девятиэтажки, служила бесплатной столовой для небольшой, голов шесть-семь, стаи двортерьеров, с некоторыми из которых Ника уже успела познакомиться благодаря интенсивному дружелюбию Пирата…

Мусорка смердела. С регулярным вывозом баков в Житомире всегда были проблемы, и сейчас, с приходом потепления, горы пищевых отходов начали гнить. Еще один источник этого вездесущего запаха, отметила для себя Ника. Но где же собаки?

А вот собак-то и не было. Ни одной шавки. Ни в сквере, ни возле мусорки, ни под крылечками подъездов, ни возле теплоцентрали, где дворняги обычно зимовали. Такое впечатление, будто все дворняги Житомира были в той грандиозной стае, что вчера лавиной пронеслась мимо гаража Чоппера по направлению «куда-то в лес», едва не затоптав одного из байкеров и покусав невезучую Марину. Исход собак из города? Кто следующий, крысы? Коты? Цыгане?..

Ника еще с полчаса побродила по окрестностям, подзывая Пирата свистом, лаской и угрозами, а потом вернулась домой. Ромчик уже встал, сварил кофе себе и Нике и собирался в школу.

Они жили в одной квартире четвертый день, и Ника на Ромчика нарадоваться не могла. Нет, конечно, она понимала, что мальчик в этом возрасте — уже не мальчик, еще не мужчина, а загадочное существо под названием «подросток», управляемое скорее гормонами, чем головным мозгом — может быть сущим наказанием для родителей (и Ромчик, судя по всему, именно им и был), но с Никой юноша старался быть ангелом. Хоть к ране прикладывай, как говорил дед, когда маленькая Никуся подлизывалась к нему.

Вот и Ромчик, сменив привычную обстановку на чужую квартиру, а предсказуемых родителей — на молодую и симпатичную соседку, стал вести себя, как… как идеальный муж, вот. Мыл посуду, варил кофе, убирал постель, делал уборку и даже стоически перенес воскресный шопинг, таскаясь за Никой с тележкой по супермаркету. А последнее испытание мало кто из мужчин Ники (не то, чтобы их было очень много, но все-таки!) мог выдержать, не корча постную рожу и не изображая вселенскую тоску и смертельную скуку. Курил Рома, правда, как паровоз, но тут Ника не вмешивалась…

Известие о побеге Пирата парень воспринял спокойно, поведал, что пес и раньше удирал на пару дней от Аркадия Львовича, всегда возвращаясь с мордой виноватой, но довольной. После чего Рома предложил сделать ей бутерброд.

Ника отказалась, исподтишка, но тщательно разглядывая юношу. Этот интеллигентный, воспитанный, начитанный, в тепличных условиях выращенный молодой человек всего пару дней назад был похищен бандой отморозков, зубами разорвал горло одному из них, едва не погибнув, после чего фактически остался сиротой (папа в тюрьме, мама — в психушке; маму, кстати, Ромчик в субботу поехал проведать с букетом белых роз и килограммом апельсинов). При этом вел себя подросток как ни в чем не бывало, никаких следов посттравматического шока не проявлял, и даже не похоже было, чтобы он хорохорился и скрывал глубинные внутренние переживания.

Ему действительно было все ни по чем. Что в школу пойти, что бандиту глотку перегрызть — Ромчик относился ко всему одинаково спокойно и уравновешенно.

Это было странно, неправильно и необъяснимо. И вызывало у Ники уважение. Рома в шестнадцать лет вел себя сдержаннее и правильнее многих взрослых мужиков…

— А еще у нас телефон отключили, — пожаловался Ромчик, жуя бутерброд с сыром. — За неуплату, наверное. Так что инет — кирдык. Вы знаете, где надо платить?

— Я выясню, — пообещала Ника.

Выяснять пришлось у Клавдии Петровны, а платить — на почте. Теперь Ника знала, где и как оплачивать телефон и коммунальные, куда выносить мусор, где и почем покупать продукты, и даже начала присматриваться-прицениваться, где можно обновить и расширить гардеробчик в виду грядущего потепления.

Короче говоря, за две недели пребывания в родном городе (завтра начиналась третья) Ника весьма основательно и прочно обжилась и пустила корни.

Это несколько угнетало.

Для начала, это совершенно не входило в ее планы. Погостить дней пять-семь, покормить Пирата, попить чаю с дедом — и назад, арбайтен, сколько можно прохлаждаться?

Вся эта мистическая кутерьма с криминальным душком была, мягко говоря, некстати и влетала в копеечку, не столько потраченную, сколько незаработанную. (Ника уже пропустила выставку в Будапеште, просрочила заказ от «Шпигеля», не ответила на кучу интересных деловых предложений и дважды подвела студентов мастер-классов, что было ей крайне несвойственно).

От Олежки вестей не было (негодяй!), а если и были — без интернета Ника все равно ничего получить не могла, отчего чувствовала себя оторванной от жизни (вот ведь гадство!)

И вдобавок ко всему, у нее, похоже, собирались начаться месячные.

Так что настроение у Ники было преотвратнейшее. На почте ей сказали, что телефон и интернет заработают не раньше, чем завтра, а в аптеке — что прокладки закончились. Мобильник, с которого Ника попыталась проверить почту, упрямо отказывался находить сеть.

Зато стоя в очереди в другой аптеке, Ника имела удовольствие наблюдать весьма занятную сцену. Мужчина лет сорока, потрепано-совдеповского вида, с портфелем и зонтиком в руках, стоявший у витрины, какое-то время воровато оглядывался по сторонам, потом передернулся, вытащил из портфеля мелок и одним движением нарисовал вертикальную извилистую линию на фонарном столбе, после чего втянул голову в плечи и ушел так быстро, что еще чуть-чуть, и это могло бы сойти за бегство.

Буквально через две минуты парнишка на роликовых коньках притормозил у того же столба, выхватил мелок, нарисовал еще одну загогулину, симметричную первой — и сразу же укатил дальше.

Когда Ника все-таки купила, что хотела, и вышла из аптеки на улицу, возле столба стояла молодая девчонка, одетая как пэтэушница, пытающаяся выдать себя за студентку — ярко, но безвкусно. Высунув от усердия язык и поминутно сверяясь со шпаргалкой, она что-то дорисовывала к двум первым кривулькам. Закончив, пэтэушница глупо хихикнула и бросилась бежать, оставив после себя законченный шедевр на фонарном столбе:

Кадуцей был точно такой же, как над входом в аптеку, разве что чуть кривоватый.

Ника, скорее по привычке, чем из реальной надобности, сфотографировала плод коллективного творчества (объединившего совдеповского интеллигента, мальчишку-роллера и девушку-из-колледжа-кройки-и-шитья) и убрала фотоаппарат. В карте памяти ее «Кэнона» накопилось около полусотни разнообразных глифов, нарисованных подчас в самых неожиданных местах. Иногда в кадр попадались и авторы рисунков, совершенно непримечательные личности, неспособные внятно объяснить, что и зачем они изображают на стенах, столбах, деревьях и асфальте города Житомира.

Эпидемия глифов охватила Житомир с прошлой пятницы, и началась с приснопамятных билбордов «Игра началась!» Билбордов было всего десяток на весь город, но эффект они произвели колоссальный. Теперь об Игре говорили все, от бабушек у подъезда и пацанов в подворотнях, до диджеев на радио и городских властей по телевизору. Мнения, конечно, озвучивались самые разнообразные, но все сходились в одном: Игра — это модно. Слова «флешмоб» и «геокешинг» на время потеснили в лексиконе житомирян «кризис» и «инфляцию»…

Играли все. Дети вместо классиков рисовали на асфальте глифы. Шпана вместо мата корябала в подъездах глифы. Уличные художники (асы граффити) тоже переключились на глифы. Муниципальные садовники (немолодые тетеньки с тяпками и лопатами) высаживали розы и тюльпаны на клумбах в форме глифов. В ход шло все: знаки Зодиака, китайские иероглифы, алхимические и каббалистические символы, эмблемы машин, абстрактные каракули… Те, кто глифы не рисовал, занимался рассылкой инструкций. В такое-то время в таком-то месте следует нарисовать то-то и то-то… Подобный спам валил сплошным потоком через СМС, объявления в газетах, разбросанные листовки и подсунутые в почтовые ящики записки.

Среднестатистический горожанин на глазах превращался из Человека Разумного в Человека Играющего.

Смысл и причины происходящего объяснить не мог никто.

У Ники была теория массового психоза, построенная на знаменитой фразе Честертона: «Где умный человек прячет лист? В лесу»… Как там дальше? «И чтобы спрятать мертвый лист, он сажает мертвый лес»…

Кто-то старательно сажал мертвый лес. В мешанине и сумбуре псевдоглифов и самозваных игроков, под всей этой внешней активностью, невидимые режиссеры и сценаристы продолжали тихонько делать свое дело. Играть свою Игру. Настоящую. С кровью, страхом и смертями.

Но на это всем было наплевать. Играть стало модно, играть стало весело. Игра (настоящая или только эхо от настоящей — неважно) оказалась идеальным лекарством от провинциальной скуки.

Правда, было еще кое-что.

Кое-что, о чем предпочитали не вспоминать.

Кое-что необъяснимое…

В ночь с четверга на пятницу — ту самую, безумную ночь после безумного дня, с грозой, градом и ливнем, со стрельбой, дракой и освобождением Ромы, с кровавой пентаграммой, ледяной трикветрой и огненной печатью Соломона — в эту ночь в Житомире остановились часы.

Все часы. От бабушкиных ходиков на гирьках до электронных хронографов. От наручных и до ратушных. Кварцевые и механические, в мобильниках, в компьютерах и в автомагнитолах… Сбились, стали, глюкнули, подвисли. Разом. Все.

На некий неопределенный срок город Житомир выпал из потока времени.

И что? Думаете, агенты Малдер и Скалли примчались расследовать необъяснимое? Сенсация попала на первые страницы мировой прессы? Блоги и вебсайты обвалились под тяжестью поисковых запросов «аномалия в Житомире»?

Да ничего подобного!

Все сделали вид, будто ничего не произошло. Ничегошеньки. По радио передали сигналы точного времени, часы подвели, завели, настроили — и вуаля. Жизнь вошла в нормальное русло. Аномалия? Ну да. Так ведь гроза…

Для Ники подобное было не в новинку. Еще на войне она поняла одну простую истину: необъяснимое лучше оставить таковым. Не объяснять. Во избежание. А еще лучше — вообще не замечать. Случилось — значит, случилось, и все тут. Проехали.

Железное правило: никогда не спрашивай, почему. Почему Роберто подорвался на мине, которая не взорвалась у меня под ногами? Почему Амира посекло шрапнелью, а на мне — ни царапины? Почему снайпер выбрал Анджея?

Не спрашивай.

Живи дальше.

Уже в который раз за две недели Ника призывала на помощь свой военный опыт, чтобы выжить в родном, таком уютном и спокойном Житомире. Погостила у дедушки, называется…

Фокус с часами и массовый психоз горожан на тему глифов были не единственными странностями.

Город гудел. Если присесть на скамейку, или приложить ладонь к земле или зданию, временами можно было почувствовать (услышать кожей) слабую, но отчетливую вибрацию. Так гудит мобильник в тихом режиме и с почти разряженной батареей. Причем гудение это иногда раздавалось там, где объективных причин (как-то: работающей техники, трансформаторных станций и т.д.) и близко не было…

Речка Каменка пересохла. Весной. При таянии снега. Взяла — и пересохла, явив миру каменистое дно, усеянное мусором и мертвыми водорослями.

На площади Ленина (она же — Соборная, она же — место первого глифа, vévé Легбы) провалился асфальт. Не в первый раз, конечно, о подземельях под Замковой горой в Житомире был сложен цикл городских легенд, вплоть до туннеля до Бердичева и бомбоубежища под обкомом партии, но — все-таки…

В телецентре вспыхнул пожар. Ничего серьезного, коротнуло розетку, заполыхали пластиковые жалюзи и ковролин, все потушили за десять минут, дыма и сажи было больше чем огня. Именно благодаря саже, покрывшей боковую стену телецентра, опять проявился плохо отмытый глиф, творение Клеврета и Ромчика. Как рельефный отпечаток под карандашной штриховкой.

У синагоги рухнула стена. Не та, где был глиф, а соседняя, давно уже стоявшая с трещиной. Водой подмыло, не иначе.

Костел срочно закрыли на ремонт. Внутри что-то ожесточенно строгали и прибивали молотками.

У собора пропали нищие. Совсем. Зато круглосуточно стал дежурить наряд милиции.

Ну и из свежего: загадочное исчезновение бродячих собак…

Все эти малозначительные события, если воспринимать их с точки зрения конспирологии, были, разумеется, связаны с Игрой. Ника конспирологию не любила почти так же сильно, как мистику с эзотерикой, и потому с выводами не спешила.

А вот кое-кто уже подсуетился. Возвращаясь домой через пешеходную улицу Михайловскую, Ника издалека заметила немногочисленную, но четко структурированную и весьма шумную толпу у здания горсовета (пардон, мэрии). Толпа с транспарантами, флагами и лозунгами, скандирующая некие чеканные фразы — обычное дело при нынешнем разгуле демократии: состоят такие мобильные агитбригады преимущественно из пенсионеров (делать нечего, а энергия еще есть), студентов (прогуливаем пары и зарабатываем деньги) и профессиональных общественных деятелей (подписантов и протестантов на довольствии конкретной политической партии).

Данная компания по производству народного гнева отличалась лишь тем, что вместо флагов размахивали большими, плакатных размеров, фотографиями с достопримечательностями Житомира. Собор, костел, площадь Ленина, подвесной мост в парке Гагарина, танк на площади Победы, новый торговый центр на Киевской, фастфуд «Французская сдоба» на Михайловской (Ника только что там пообедала) — все это было похоже на увеличенные снимки из путеводителя для туристов, если бы не одно «но»: все вышеперечисленные места и строения были щедро украшены глифами.

Галдеж протестующих, разобрала Ника, подойдя поближе, был направлен против мэра, разгула хулиганствующих элементов и бездействия (по причине бессилия) милиции. Кто-то собирал подписи в защиту чего-то и за отставку кого-то, рядом раздавали листовки, бухтели в мегафон, травили анекдоты, обсуждали Игру и планы на выходные…

Девушка с сонными глазами ткнула листовку Нике, и та машинально взяла. Уже протолкавшись через толпу и выйдя на угол Бердичевской, Ника развернула листок и пробежала по нему глазами.

В центре была мутная фотография водонапорной башни, неофициального символа Житомира. Над фото — лозунг: «Сохраним исторический облик Житомира!». Снизу — банальное: «Мэра — в отставку!»

А еще ниже — неожиданное:

«Банду Загорского — под суд!»

От удивления Ника даже открыла рот, и еще раз перечитала последнюю фразу. Банду? Какую, к лешему, банду?! Может, это другой Загорский?

Пытаясь осмыслить прочитанное, Ника в задумчивости повернула обратно, к мэрии и протестующим, и увидела, как из дверей мэрии выходит (поправка: практически выбегает) Влад Вязгин.

— Влад? — изумилась Ника. — Какого дьявола тут происходит?!

— Ника?! — опешил Вязгин. — Вот уж, действительно, тесен мир… Я вас искал все утро, мобильники ни черта работать не хотят, а домашний у вас не отвечает…

— Его отключили, — машинально сказала Ника. — А зачем искали?

— Чоппер ваш нашелся. Поехали, пока его не увезли.

— Куда увезли? — не поняла Ника.

— В морг, куда же еще…

10

— Рассказывай, — потребовал Клеврет. — Ты ее уже чпокнул?

— Иди ты знаешь куда! — огрызнулся Ромчик. — Не твое собачье дело.

Клеврет театрально вздохнул.

— Значит, не чпокнул, — умозаключил он. — Ну ты и лошок…

— Щас в лоб дам, — серьезно пообещал Рома.

— Да че ты? Че ты в самом деле? Я ж пошутил… — испугался Женька. — Пошутить уже нельзя?

— Дурак ты, Клеврет, и шутки у тебя клевретские… Не зря тебя с уроков выгнали!

— Ну, положим, выгнали меня не за шутки… — степенно и с легким самодовольством в голосе заявил Женька.

Это было правдой: Клеврет, придя в школу, на первом же уроке размотал и снял бинт, гордо явив миру зажившую татуировку-глиф на предплечье. А на втором уроке — литературе — Вера Галактионовна, нависнув над Женькой всей своей тушей, грозно вопросила, что это за гадость он намалевал у себя на руке, и потребовала смыть это немедленно. Непонятно было, как баба Вера в почти восемьдесят годков, и в очках, стекла которых по толщине были как линзы для телескопа, углядела крошечный глиф на Женькиной руке; но, когда выяснилось, что смыть «эту гадость» нельзя, могучая старуха обрушила на Клеврета всю тяжесть педагогического гнева. Запись в дневнике, вызов родителей в школу, и вон с моих уроков, чтобы ноги твоей не было в классе, пока не выведешь эту блатную мерзость, уголовник малолетний!

Как говорится, вот тебе и баба Вера, божий одуванчик…

Но Клеврет не особо и расстроился. У Ромы складывалось впечатление, что Женька просто на все забил, кроме Игры, и с каждым днем уровень его пофигизма рос на глазах…

— Ты родителям уже показал? — спросил Рома. Он отпросился из класса следом за Клевретом, чтобы спокойно переговорить с тем в коридоре.

— Не-а, — отмахнулся Клеврет. — Зачем? Им все равно насрать. Батя опять забухал…

— А мать?

— А что мать? — скривился Женька. — Батя один пить не любит. Мама с ним, за компанию…

— М-да… — протянула Ромчик. Иногда, общаясь с Клевретом о его семье — не слишком часто, обычно Женька этой темы избегал, Рома даже пытался убедить самого себя, что уж ему-то с родителями повезло. Хватало этого аутотренинга ненадолго, до первой маминой истерики или выволочки от отца.

А учитывая нынешнюю ситуацию… отец в тюрьме, мама в психушке… еще неизвестно, кому больше не повезло — мне или Женьке, подумал Ромчик.

— Я, наверное, скоро к Славику перееду, — задумчиво сказал Женька.

— Что, дурной пример заразителен? — подначил Ромка. — А как же Настена?

Насте, младшей сестренке Женьки, было лет десять, но в умственном развитии (вероятно, из-за алкоголизма родителей) она остановилась где-то на уровне пятилетней. Когда родители Клеврета уходили в очередной запой, забота о Настене ложилась на плечи старшего братика. Женька в сестре души не чаял.

— И Настену с собой заберу.

— А Славик об этом знает?

— Пока нет… Но он не откажет. Он классный чувак.

— Это ты с чего взял? — полюбопытствовал Ромчик.

— А с того, — мигом взъелся Клеврет, — что когда тебя, дурака, надо было спасать, он без лишних вопросов на нож полез! Следом за мной!

— Начнем с того, — рассудительно возразил Ромчик, — что если бы не ты, дурак, со своими дурацкими глифами, то меня, дурака, может и спасать бы не пришлось… Да не дуйся ты, сопля вылетит. Знаю я, что Славик нормальный чел, я спрашиваю, с чего ты взял, что он тебя с Настей к себе заберет? У него и так этот, как его, Белкин тусуется в инвалидном кресле…

— Заберет, — убежденно сказал Женька. — У него план есть. На крайний случай…

— Какой еще план?

— Такой, — туманно ответил Женя. — Правильный план. Продуманный. Вы вот вчера уехали от Чоппера, так? Так. И мы уехали. И байкеры уехали. Но мы-то потом со Славой вернулись! И на тачке!

— Нафига? — удивился Рома.

— Ха! А ты в курсе, что у Чоппера в гараже погреб был? А в погребе — схрон, оружие и сухпай армейский. Месяца два отсиживаться можно было.

— А чего ж он тогда удрал?..

— Не знаю, — пожал плечами Клеврет. — Только мы вчера вечером оттуда три сумки вывезли. Пять стволов, из них два — нарезных, причем один с оптикой. И сумку патронов. А сегодня поедем пайки вывозить.

— Куда — вывозить? И зачем? — не понял Ромчик.

— Пока к Славику. А там — видно будет. Он хочет свой схрон организовать. Человек на пять-шесть, он сказал. Так что Настене места хватит. И тебе с твоей Никой тоже, хоть ты ее и не чпокнул…

Ромчик хотел едко ответить, но зазвенел звонок со второго урока, и коридор мигом заполонили жертвы начального образования, одуревшие от сорока пяти минут вынужденного сидения на одном месте. Малолетки принялись носиться по лестницам, как угорелые, а те, кто постарше, вместо привычного втыкания в мобилки и обсуждения телеящика, загалдели на тему Игры. То и дело сыпались словечки типа «малые глифы» и «большие глифы» (кто ж их поделил-то?), «инструкции» (бывали простые, составные и «левые»), «правила» (о которых вообще никто ничего не знал, и поэтому несли всякую чепуху), какое-то непонятное «открытие» (его следовало остановить), «мастера» (ну, это понятно), «наблюдатели» (загадочные личности, по идее, следящие за ходом Игры)… Заодно обсуждались технические детали вроде того, какой мел лучше пишет по асфальту, где купить аэрозольную краску в баллончиках и как правильно рисовать глифы — слева направо или сверху вниз?

Игра, став достоянием гласности, обрастала фольклором прямо на ходу. Вот завуч потащил за ухо первоклашку, накарябавшего самолично придуманный глиф на стене спортзала. А вот девицы-красавицы из десятого «Б» томно и с придыханием обсуждают героический поступок какого-то придурка, залезшего на балкон восьмого этажа, чтобы нарисовать глиф для своей девушки. И Борька-бизнесмен уже принимает заказы на футболки с глифами, по двадцать баксов штучка. И даже Кирюша Цибенков, круглый отличник и полный задрот, важно вещает о науке семиотике и способах интерпретации значения глифов…

Женька смотрел на все это с обидой, Ромчик — с недоумением, а отвечали им опасливые и настороженные взгляды. Впрочем, с Женькой это было и понятно: он, в силу своего пролетарского происхождения, никогда особой популярностью в школе не пользовался, а тут еще и татуировка… Ромчик же, хоть и был классическим, в понимании одноклассников, мажором, всю жизнь слыл классным пацаном, и с чего бы это вдруг его стали сторониться, как чумы?

Сплетни, догадался Ромчик. Наверняка директриса уже в курсе, что отца арестовали. А если в курсе директриса — в курсе вся школа, у этой сороки секретов не бывает…

— Ладно, потом договорим, — Рома хлопнул Клеврета по плечу.

Следующим уроком была физкультура, и Ромчик направился к лестнице, закинув рюкзак за плечо. После истфеха школьная физ-ра казалась ему занятием унылым и однообразным, он даже подумывал сделать себе освобождение «по здоровью» — да никак руки не доходили… Придется опять, как собачка, за мячом бегать, потому что для физрука других игр, кроме баскетбола, похоже, в природе не существовало.

Уже сворачивая в сторону раздевалки, Ромчик наступил на ногу полузнакомому мужичку небольшого роста. По привычке он извинился и машинально поздоровался. Мужичок, едва достававший Роме до плеча, кивнул в ответ, и тут Ромчик его вспомнил.

Это был тот самый невыразительно-заурядный коротышка, руководивший его, Ромчика, похищением. Именно он велел тогда снять с головы Ромы мешок, чтобы сфотографировать мальчика на его же айфон. Это его Ромчик для себя определил как Шефа, а киднепперы называли Тухлым. Оказавшись лицом к лицу (вернее, грудью к лицу карлика), Рома наконец понял смысл прозвища: от Шефа несло, как от мешка гнилой картошки с легкой примесью сероводорода.

Вот и встретились, подумал Ромчик, бросаясь на коротышку, как защитник в американском футболе. Идея была сбить вонючего карлика с ног или вмазать в стену, а там, как говорится, разберемся… Но не тут-то было: Шеф ловко увернулся, и Ромчик с размаху сам врезался в стенку. Шеф с удивительным проворством лягнул Ромчика по голени, ткнул коленом в ребра и бросился наутек.

Зарычав от боли и досады, Ромчик ринулся следом.

Несмотря на свои короткие ножки, низкорослый вонючка юрко несся по коридору, оставляя после себя шлейфовый, как от дорогого одеколона, запах тухлых яиц. У Ромы шаг был длиннее, да и физическая форма не в пример лучше — парень бежал быстрее карлика, и тот, сообразив что к чему, резко запетлял между людей, решив взять не скоростью, а маневренностью.

Ромчик не стал тратить дыхание на вопли «стой!» или «держи его!», а просто врезался в толпу школьников, сшибая их, как кегли. После бугуртов — схваток стенка на стенку — это оказалось раз плюнуть. Он был уже в двух шагах от коротышки (только руку протяни, и поймаешь за шкирку!), когда тот свернул в столовую, сбил с ног повариху тетю Галю, опрокинул гору подносов, нырнул под стол, и снова выскочил в коридор. Благодаря этому фокусу Шеф выиграл три секунды форы, и когда Ромчик, стряхнув с себя визжащую повариху, вылетел обратно в коридор, коротышка уже рванул к лестнице, ведущей в подвал.

А вот это было хреново. Ромчик ссыпался по лестнице, на ходу выдергивая из рюкзака велосипедную цепь. В подвале — вотчине вечно вмазанных военрука и трудовика — хватало темных углов, где Шеф мог бы устроить засаду. Рома на его месте так и поступил бы. Но перепуганный вонючка предпочел спасаться бегством. Дробный топот маленьких ножек раздавался где-то впереди, ближе к столярным мастерским.

Если коротышка свернет в мастерские, я могу его потерять, подумал Ромчик. Там три выхода: в слесарку, в спортзал и — через каптерку трудовика — на улицу. А вот если он свернет в туалет… оттуда ему деваться будет некуда!

Остановившись на мгновение и переводя дыхание, Ромчик огляделся. На дверях столярки висел замок на цепи (что для трудовика было эквивалентно табличке «Ушел бухать»), а дверь туалета была распахнута, и оттуда — помимо обычного сортирного амбре — доносился гнилостно-тухлый запашок. На двери был нарисован глиф:

Ну и славненько, решил Рома, наматывая цепь на кулак и осторожно приближаясь к туалету. Вот тут мы с тобой и побеседуем…

11

Они чуть не опоздали, и все оттого, что Вязгину вздумалось заехать («на одну минутку») в один из многочисленных житомирских банков. Пробыл он там минут десять, вернулся с нейлоновым чемоданчиком на молнии, и всю дорогу потом гнал, как сумасшедший, обгоняя и подрезая, проскакивая на красный, сигналя, но — удивительное дело! — совсем не ругаясь. Он и пяти слов не проронил за поездку, и лишь паркуя машину на обочине, возле расставленных вокруг ДТП оранжевых конусов, сказал:

— Приехали.

К моменту их приезда тело Чоппера уже выковыряли из машины, перегрузили на каталку и накрыли простыней. Двое здоровых, небритых и, кажется, не совсем трезвых санитаров собирались затолкать каталку в «скорую», но Вязгин кивнул им, как старым знакомым, сунул одному в ладонь сложенную купюру, и санитары отошли перекурить.

— Хотите посмотреть? — предложил Влад.

— Хочу, — сказала Ника.

Вязгин по-хозяйски откинул простынь, и Ника склонилась над трупом. Чоппер был совершенно заурядным на вид мужичком лет сорока, а может быть — и пятидесяти. Сизый нос с набрякшими венами, небритое, чуть мятое лицо, уже приобретшее восковый цвет и фактуру. Руки с въевшейся в кожу грязью. Полоски машинного масла под ногтями. Серая джинсовая курточка. Грудь вдавлена внутрь, кое-где небольшие пятна крови. Он ударился грудью о руль, догадалась Ника, перелом ребер и пневмоторакс… Но для человека, захлебнувшегося собственной кровью, Чоппер выглядел удивительно спокойным. На своем веку Ника повидала достаточно трупов, и никогда — никогда! — жертвы насильственной смерти не были настолько… умиротворенными, что ли…

— Вы его что, обнюхивать собрались? — спросил Влад.

— И это тоже… — ответила Ника. Ни алкоголем, ни гнилью от трупа не пахло. — Где его машина?

— Вон там, в овраге, — махнул рукой Вязгин. — Вы идите, а я пока с ментами пообщаюсь…

— Я думала, у вас с милицией связи порваны.

— Это смотря с кем. Начальство приходит и уходит, а служаки остаются…

— Тоже правда, — хмыкнула Ника.

Машина Чоппера — старенькая, но ухоженная «восьмерка» ярко-красного цвета с надписью «Спутник» на задней дверце (оригинальный выпуск, не иначе — лет двадцать машинке, если не больше) торчала из оврага, зарывшись капотом в густые заросли ежевики, из которых возвышалась кривая, крученая-перекрученая ива. Именно это несчастное скукоженное деревцо и остановило полет «восьмерки» в кювет, заодно убив Чоппера. Вот только что послужило причиной этого полета? Судя по расстоянию от дороги, на которое вылетела машина, Чоппер ехал быстро, километров сто двадцать — сто тридцать в час. Трасса (на Винницу, если верить указателю) тут была прямая, как стрела, и даже не сильно изрытая ямами. То бишь петлять, объезжая рытвины, необходимости не было. Тормозного следа на мокром асфальте не наблюдалось ни с этой стороны дороги, ни с противоположной. Значит, никакой заснувший дальнобойщик не выруливал ему на встречную полосу. Пешеходу тут взяться было неоткуда. Зверь? Слишком близко от города, чтобы кто-то крупный, вроде кабана, сунулся на трассу, а из-за кошки или собаки Чоппер бы рисковать не стал. Не похож он на любителя животных, раскатал бы в плоский блин, и дальше бы себе поехал…

Что же это получается? Ехал себе прямо, давил на газ, и вдруг на ровном месте крутанул руль и с разгону врезался в дерево? Даже не попытавшись затормозить?

Или Чоппер был в машине не один? А вот это вполне вероятно. И надо проверить.

Дверцу с водительской стороны заклинило от удара, и ее срезали болгаркой. Ремень безопасности (Чоппер был пристегнут — неслыханное дело среди житомирских водителей!) тоже вспороли в двух местах. Через триплекс лобового стекла торчала обломанная ветка ивы — точно напротив пассажирского сиденья. Если бы там кто-то сидел, сейчас бы в «скорую» грузили два трупа.

— Нашли что-нибудь? — поинтересовался Вязгин, неслышно подкравшись сзади.

— Пока нет, — ответила Ника. — А в багажник можно заглянуть?

— Можно, но не нужно. Оттуда все уже достали. Пойдемте, покажу…

— Сейчас, секундочку… — попросила Ника. Она вдруг вспомнила еще одну искореженную деревом машину — розовый «Хюндай» на парковке торгового центра, и нацарапанный на нем гвоздиком глиф. Ника обошла вокруг «восьмерки», замочив брюки о пожухлую прошлогоднюю траву, внимательно осмотрела машину со всех сторон (черт, как не хватает фотоаппарата!) и, не найдя странных символов, поспешила за Вязгиным. Тот уже ждал ее наверху.

Трофеи из багажника Чоппера разложили на брезенте возле милицейского «уазика». Альбом для фотографий. Холщовая сумка. И — некогда глянцево-черный, а теперь ободранный до белизны — ноутбук с почти отломанным экраном.

— Криницын Федор Павлович, — прочитал вслух Вязгин, держа в руках пластиковые водительские права. — Шестьдесят седьмого года рождения. Ну, я так и думал…

— Что — думал? — спросила Ника, аккуратно беря в руки альбом.

Аккуратно, потому что переплет был надорван, а страницы — кармашки для фотографий — промокли насквозь и расползались прямо в руках. Вместо фотокарточек в кармашки были заправлены листки тонкой, почти папиросной бумаги, разбухшей от влаги. На листках были уже знакомые глифы — скандинавские руны, местами расплывшиеся в бесформенные кляксы, а под рунами — дата, время, адрес. Инструкции. Кое-какие листки были перечеркнуты жирным красным маркером. Выполнено? Или отменено?

— Что он тоже в этом замешан, — пояснил Вязгин.

— В Игре? — уточнила Ника. — Ну, положим, это и так было ясно. А что вам дала его фамилия?

— Помните тот билборд? «Игра началась»?

— Помню.

— Я выяснил, кто его заказал.

— И кто же? — заинтересовалась Ника, даже бросив на время изучение трофеев.

— Рекламное агентство «Тульпа». Заказ на печать и размещение двенадцати билбордов с одинаковым текстом и разными глифами. Заказ сделан и оплачен ровно две недели назад.

То есть, еще до появления первого глифа, быстро подсчитала Ника. Однако…

— А при чем тут этот… Криницын?

Вязгин полез в карман и вытащил распечатку.

— Рекламное агентство «Тульпа» зарегистрировано три месяца назад, лицензия на деятельность получена тогда же, — зачитал он. — Учредители: Чаплыгин Э.В., Криницын Ф.П., Загорский А.Л.

Нику будто обухом по голове огрели.

— Повтори, — попросила она, не веря своим ушам.

— Чаплыгин Эрнест Владимирович, ныне покойный. Криницын Федор Павлович, тоже уже покойный. И Загорский Аркадий Львович, пропавший без вести две недели назад. Помните, вы в машине спрашивали про «банду Загорского — под суд»? Вот она, банда вашего дедушки. Только судить некого…

Втянув воздух сквозь сжатые губы, Ника медленно выдохнула, пытаясь переварить полученную информацию. Ну, дед… Что ж ты такое затеял?

— А откуда эти… демонстранты… об этом знают?

— Это долгая история. За всеми этими лозунгами стоят большая политика и большие деньги. И торчат уши пана Киселевича…

— Я извиняюсь, — перебил его один из ментов, лопоухий паренек с веснушками во все лицо. — Владислав Олегович, вы привезли?..

— Да, привез, — кивнул Вязгин. — Сейчас достану…

Из нейлонового чемоданчика, полученного в банке, Влад достал ультрафиолетовую лампу для проверки подлинности банкнот.

— Показывайте свои сокровища, — сказал он.

Лопоухий милиционер жестом подозвал двух штатских (понятых, догадалась Ника), после чего присел на корточки и распахнул холщовую сумку Чоппера. Внутри, как в голливудских боевиках про наркомафию, лежали пачки долларов. У мента аж уши покраснели при виде такого количества денег. Вязгин же, наверняка имевший дело и с большим количеством черного нала, спокойно взял одну из пачек (не банковскую бандероль, а самодельную, перехваченную резинкой стопку банкнот) и посветил на нее детектором.

— Странно, — хмыкнул он.

— Что — странно? — спросил мент.

— Купюры настоящие. Но помеченные. Взгляните, Ника. Ничего не напоминает?

В ультрафиолетовые лучах проявился символ, нанесенный на банкноты прямо поверх печати казначейства.

— Глиф, — сказала Ника.

— Это что, масоны? — блеснул эрудицией гаишник.

— Нет, — покачал головой Влад. — Это «Монополия». Игровые деньги.

— Только сделаны из настоящих, — напомнила Ника. — Сколько тут? Тысяч сорок?

— Если не больше…

Гаишник присвистнул и смахнул пот со лба.

— Нифига себе расклад, — сказал он.

— Угу, — кивнул Влад. — Ты это опечатай, чтобы ничего не пропало — а то ведь с тебя спросят, сам понимаешь, — и вези в управление. А ноутбук я бы забрал на ремонт…

— Но Владислав Олегович! — заныл милиционер. — Но ведь не положено!..

— Я верну завтра, — настаивал на своем Вязгин.

— Это же вещдок…

— Сказал же — верну. Ты что, Петрик, мне не веришь?

— Я-то верю, — едва не заплакал Петрик. — А что я начальству скажу?..

— Ничего не говори…

Судя по всему, беседа Вязгину с гаишником предстояла долгая, нудная и с предсказуемым результатом. В том, что Влад в конце концов сломит вялое сопротивление гаишника и заполучит ноутбук, не сомневались ни Ника, ни Влад, ни сам лопоухий Петрик. Но для приличия милиционеру надо было поломаться…

— Можно? — попросила Ника у Вязгина ультрафиолетовую лампу.

— Пожалуйста, — протянул он ей детектор, не отвлекаясь от процедуры давления авторитетом на гаишника.

Ника поудобнее перехватила лампу (она была тяжелее, чем Ника ожидала) и, обойдя подъехавший эвакуатор, посветила на асфальт. Так и есть. Боковое зрение ее не подвело. То, что в случайно отблеске ультрафиолета выглядело набором закорючек на асфальте, при ближайшем рассмотрении оказалось цепочкой символов, нарисованных невидимой при обычном освещении краской от одного края трассы и до другого.

— Влад! — позвала Ника. — Взгляните на это…

Подошел Влад, естественно, уже с ноутбуком под мышкой.

— Еще глифы. Что-то вроде пограничной черты… — сказала Ника.

— Египетские, — удивился Вязгин. — Таких вроде пока не было… Думаете, это из-за них Чоппер так резко свернул в кювет? — на полном серьезе спросил он.

— Не знаю, — пожала плечами Ника. — Вряд ли он их мог увидеть…

— Есть чем сфотографировать?

— Только мобилка… Хоть какая-то от нее польза, раз уж связи нет.

— Тогда лучше зарисуйте. Давайте, я посвечу. А переводчика мы найдем, это будет несложно… Держите, вот блокнот.

— Думаете, в этом есть какой-то смысл? — спросила Ника, перерисовывая глифы.

— Я думаю, что мы узнаем много нового и интересного из этого ноутбука, — сказал Вязгин, держа лампу над асфальтом. — Если, конечно, мои хакеры смогут его починить и взломать.

— А не проще ли будет отнести ноутбук его первому владельцу? — предложила Ника.

— Вы знаете, кому он принадлежит?

— Думаю, что да.

12

Лох Белкин вместо того, чтобы передвигаться, как было обещано, на костылях или в инвалидном кресле, вот уже вторые сутки безвылазно сидел по указанному адресу. Соответственно, уже вторые сутки подряд Хрущ, Макар и Свисток ждали в «Ниссане», припаркованном под подъездом — прямо напротив белого «Ланоса».

Ссать ходили по очереди. За жратвой отправляли Макара, как самого молодого. На бухло Хрущ наложил запрет. Ему было нельзя из-за таблеток, а раз ему нельзя — то и другим нефиг.

Вчера вечером в подъезд вошли двое. Первый — чувак в камуфляже, при виде которого Свисток весь аж вскинулся, тыча пальцем и крича:

— Вот! Он! Спец! Меня, падла, чуть на замочил! — Макару с Хрущом с трудом удалось его заткнуть, пока спецназовец не спалил.

А второй — обычный пацанчик босяцкого вида. Через пару минут они вышли обратно, сели в «Ланос» и куда-то уехали. Вернулись часа через полтора, и выгрузили из багажника тяжелые на вид сумки.

До утра все было тихо.

Утром пацанчик свалил первый, с рюкзаком за плечами, а спецназовец, сменив камуфло на костюм и плащ, прошел мимо «Ниссана», помахивая портфельчиком.

— Он че, телохранителя завел? — спросил Свисток.

— Да ну. Откуда у лоха бабло? — отмахнулся Хрущ.

— Кстати, о бабле, — подал голос Макар. — Штукарь — это мало. Это ж, бля, статья. Тяжкие телесные. Звони Тухлому. Я за штукарь срок мотать не буду.

— Заткнись, а то опять огребешь, — шикнул на него Хрущ.

Но телефон все-таки вытащил. Тухлый сказал: брать Белкина на выходе. А Белкин никуда, похоже, не собирался. На хера ему, если у него и телохранитель, и пацан на побегушках есть?

Что ж нам теперь, месяц здесь сидеть? Ждать, пока лох Белкин поправится? Надо было звонить Тухлому за новыми инструкциями…

Но телефон не работал. Один из тех новеньких мобильников, что Тухлый вручил в самом начале этой бодяги, даже сеть не ловил.

— Ну-ка, Свисток, дай свою трубу, — приказал Хрущ.

У Свистка было то же самое. Макар же аппарат уже умудрился потерять. Вот ведь гадство. И что теперь делать?

Сидеть и ждать?

Или вламываться в квартиру?

А вдруг там еще кто-то есть, вроде этого — камуфлированного?

Но ведь Белкин сам не выйдет.

Хотя…

— Слышь, Свисток, — спросил Хрущ. — «Ланос» открыть сумеешь?

— Ха! — гордо надулся Свисток. — Как два пальца об асфальт. Даже не пискнет у меня.

— А надо, чтобы пискнул, — заметил Хрущ. — Тогда так: ты, Свистулькин, идешь вскрывать тачку, а сигнализацию не отключай. И не торопись, тебя должны заметить. А ты, Макар, готовь инструмент. Ну а я возьму на себя лоха…

Все прошло как писаному. Вопли потревоженного «Ланоса» заставили лоха Белкина схватить костыли и быстренько спуститься вниз, чтобы накостылять нагло орудующему ломиком Свистку. Хрущ врезал Белкину по башке полуторалитровой бутылкой лимонада и отволок контуженную тушку (костыли остались валяться на асфальте) в «Ниссан». Макар к тому времени разложил инструменты.

А лох Белкин оказался не таким уж лохом. Он очнулся почти сразу, но даже не попытался заорать. Лежал и смотрел, как Хрущ сцеживает с обрубка мизинца черный гной. И когда Свисток стал ножницами по металлу резать гипс на бедре Белкина — тот молчал.

Не заорал он и тогда, когда Свисток разодрал на его груди рубаху, открыв впалую, безволосую грудь.

Не заорал, когда Макар запалил паяльную лампу и стал греть клеймо.

И только когда Свисток с Хрущом на пару навалились на Белкина, прижимая его к полу машины, а Макар, дебиловато ухмыляясь, поднес раскаленное клеймо к груди Белкина — Белкин начал орать.

Но продолжалось это недолго…

13

— Все равно не понимаю, — сказала Ника. — Дед всегда неплохо зарабатывал, но не до такой же степени! Да и Чаплыгин с этим… Криницыным-Чоппером на миллионеров не были похожи. Допустим, они затеяли Игру. Но деньги-то откуда?

— Я могу только предположить, — ответил Вязгин, подкурив от электрозажигалки. Он чуть опустил окно, впустив в салон машины прохладный свежий воздух. Опять начинал накрапывать мелкий дождик.

— Ну, предположите… — подтолкнула его Ника.

— Месяца три назад Радомский затеял большой бизнес-проект. Не хочу, да и не имею права вдаваться в подробности, скажу только, что дело было связано с недвижимостью. Что, естественно, привлекло внимание Киселевича…

— Стоп, — перебила Ника. — Кто такой этот Киселевич?

— Спекулянт. Мошенник. Вор. Один из главных конкурентов Радомского. А сейчас еще и кандидат на пост мэра.

— А причем тут дед? И «Тульпа»?

— У меня есть основания полагать, — сказал Влад осторожно, — что главным и единственным клиентом рекламного агентства «Тульпа» была компания «Радомбуд», и лично Геннадий Романович Радомский.

— И какие же это основания? — поинтересовалась Ника.

— Разные. Как существенные, так и не очень… Например, ваш дед несколько раз консультировал Радомского по вопросам рекламы и маркетинга. И счета за эти консультации выставлял, скажем так, нешуточные. Потом это модельное агенство, которое завел себе Радомский как раз в то время… В принципе, ничего особенного, любовниц ведь надо куда-то пристраивать, но очень уж серьезно Романыч подошел к вопросу. Как-то чересчур серьезно…

У Ники возникло впечатление, что Вязгин не столько объясняет ей, сколько проговаривает ситуацию вслух для себя. Он ведь совсем запутался, поняла Ника, и просто делает вид, что все окей. А на самом-то деле… Как он там назвал рядовых ментов? Служаки? Начальство меняется, служаки остаются. Вязгин и сам служака, волею судьбы вынужденный замещать начальство. Верный пес, идеальный исполнитель чужих решений впервые в жизни оказался в ситуации, когда решения надо принимать самому — и сразу запутался… Бедняга.

— Подождите, — прервала Ника. — Давайте так. Факты — отдельно, предположения и догадки — отдельно. Что вы знаете точно?

— Я точно знаю, что у нас завелся крот, — мрачно сказал Вязгин.

— У вас?

— В «Радомбуде».

— Пока вы его не поймали, давайте отнесем это в разряд предположений, — посоветовала Ника. — Факты, Влад. Только факты. Документально подтвержденные.

Вязгин покосился на нее с тем видом, который напускают на себя мужчины, вынужденные прислушиваться к советам женщины.

— Ладно, — согласился он. — Пусть будут факты. Машина, сбившая Белкина в ту ночь — и, как вы предполагаете, — он выделил голосом последнее слово, — переехавшая этот ноутбук, была приписана к гаражу «Радомбуда».

— Хорошо. Дальше.

— Дальше — больше. Склад, на котором держали Рому, находится в долгосрочной аренде все того же «Радомбуда». Квартира, которую снимали похитители, так же принадлежит одной из дочерних компаний «Радомбуда». Деньги в мешке у Чоппера, если пробить номера купюр, наверняка окажутся снятыми с одного из наших счетов.

— Стоп. Вас опять заносит в область гипотез. Факты, Влад…

— Факты. Позавчера, в субботу, по инициативе Киселевича — и это факт, мне об этом сказали сами исполнители — начался рейдерский захват предприятий «Радомбуда». Несколько фирм закрыты, на имущество наложен арест. Радомский в тюрьме, и это тоже факт. Его подставили — это факт…

— Нет, Влад, — мягко, но настойчиво поправила Ника. — Это — еще не факт. Это то, во что вы хотите верить.

Вязгин оторвал взгляд от дороги и посмотрел на Нику пристально. Ника взгляда не отвела.

— Ладно, — скрипнув зубами, согласился он. — Тогда с фактами все. Что у вас? Глифы? Маги? Ведьмы?

— У меня дед пропал, — сказала Ника. — Двенадцать лет не виделись. Позвал в гости. И пропал. Попросил за собакой присмотреть, обещал скоро вернуться. И вот уже две недели как. И собака сбежала. А теперь вдруг выясняется, что он был замешан в какой-то гешефт вашего босса, и вместе с Чаплыгиным и Чоппером организовал всю эту Игру. Я хочу во всем этом разобраться не меньше вашего, Влад, просто не люблю делать поспешные выводы.

— И думаете, что в ноутбуке Белкина мы найдем какие-то ответы? — уточнил Вязгин.

— Надеюсь, — пожала плечами Ника. — Ведь не зря же Белкина из-за него чуть не убили…

В кармане у Влада затрещала коротковолновая рация. Он сунул наушник в ухо и поднес к губам микрофон.

— Да. Так. Так. Я понял. Спасибо.

Договорив, он вынул наушник, сбросил скорость и остановился у тротуара.

— Вылезайте. Ноутбук можете забрать. К Белкину мне с вами ехать некогда.

— Что-то случилось? — Ника запихнула ноутбук в сумку.

— Случилось, — мрачно сказал Вязгин. — Радомский сбежал.

14

Краеведа пришлось ждать почти весь день. Марина успела дважды выпить кофе, поругаться со строителями, трудившимися в поте лица и без перекуров, не покладая дрели, угоститься у Оксаны Владимировны двумя ложечками коньяка в кофе, а у Иванки — аспирином (мигрень не отпускала), и тщательно перерыть отложенные краеведом материалы.

Помимо ее, Марины, подборки по истории Житомира и области, среди подшивок и ксерокопий обнаружились и книги по магии. Обычная чепуха, или, как это называла Анжела, «малый типовой набор начинающего эзотерика». «Краткая энциклопедия практической магии», «Оккультизм в Третьем Рейхе», «Утро магов» (куда же без него!), и еще какая-то ерунда в мягких обложках с кричащими картинками… Из интересного Марине подвернулись только «Тайны вуду» Лаэнека Юрбона и «Кубинская сантерия» Рауля Каназареса. Делать ей все равно было нечего, а о вуду она знала совсем чуть-чуть — только то, что нарыла, распутывая загадку vévés — и Марина решила скоротать время за чтением, попутно расширяя кругозор.

Уже к обеду она разгадала одну из главных тайн Игры. Аномальное, необъяснимое, немотивированное поведение людей, прежде к таковому поведению вовсе не склонных. Проще говоря, во время Игры люди иногда совершали поступки, ни смысл, ни причины которых потом сами объяснить не могли. Как Илона, нацарапавшая руну Перт на своем запястье. Как Женя, нарисовавший кельтский трискелион на стене склада, и вытатуировавший себе иероглифическую монаду на руке. Или бритый гопник, разукрасивший лицо Ромы кровавой руной Ансуз… Как сама Марина, бросившая мать с гипертоническим кризом ради пылающей печати Соломона.

Очевидного смысла в этих поступках не было, и внятно рассказать, зачем они это сделали, участники Игры не могли.

Как тогда сказала Анжела, «игра стала играть в людей»…

Это было удивительно похоже на поведение людей, вступающих в контакт с лоа — духами вуду. Одержимость, вот правильное слово. Гигантские vévés, начертанные на улицах и домах Житомира, истончили реальность и пропустили в наш, грубый и материальный мир, обитателей мира тонкого. И духи-наездники оседлали людей.

Если предположение Марины было верно, то Игра становилась в стократ более опасной, чем предполагали все эти Белкины, Славики и Ники. Шаман — вот единственный, кто понимал… да нет, ни черта он не понимал!.. чувствовал, какие силы вовлечены в Игру… Все-таки он медиум. За его медвежьей внешностью скрывалась натура удивительной чувствительности и… чувственности. Его душа напоминала его руки: грубые, мозолистые, сильные и — нежные…

Под романтический рев дрели Марина окунулась в воспоминания о прошлой ночи, а когда спохватилась, со стыдом и возбуждением обнаружила, что пальцы сами по себе очутились у нее между ног.

А ну работать, красавица, скомандовала себе Марина. Ишь чего удумала, развратница! Дело надо делать! Но даже смущение и мигрень не могли побороть приятной истомы между бедер…

В теорию о лоа не укладывалось многое. Например, скандинавские руны. Кельтские символы. Европейская герметическая каббалистика. Коптский анкх. Обозначения алхимических процессов. Астрологические знаки. И прочее, прочее, прочее…

Как объяснить всю эту эклектику? Как увязать печать Соломона с vévés, а руны — со знаками Зодиака?

Таинственный краевед, похоже, бился над той же загадкой. Он даже табличку составил, отсортировав известные ему глифы (о существовании некоторых из них Марина и не догадывалась, как например, о начертанной кровью пентаграмме где-то, судя по примечанию, в Заречанах; зато там не было известной ей трикветры из градин на парковке) не только по дате и месту появления, но и по размеру. Также он, по-видимому, полагал — как и Шаман — что некоторые глифы служат противоположным целям, считая vévés «открывающими» глифами, а ту же пентаграмму — «закрывающим».

Шаман, придерживающийся той же точки зрения, так и не потрудился объяснить Марине, откуда он это взял. Они были слишком заняты прошлой ночью… Стоп, отставить, держи себя в руках. Но не в буквальном смысле!.. Знакомство Шамана с краеведом представлялось весьма сомнительным, следовательно, теория противостояния «открывающих» и «закрывающих» глифов имела и иных сторонников.

Все-таки война глифов… Анжела была права… Откуда она, кстати, вообще так много об этом знает?.. Или даже не война, а — гонка. Одни открывают, а другие — наперегонки — закрывают. Казаки-разбойники, только вместо стрелочек на асфальте — кровь, бензин и огонь…

Стоп.

Вот оно!

Все стало на свои места.

Игра обрела смысл. Эклектика глифов — тоже.

Ключевое слово — открыть.

Взломать. Подобрать ключ. Угадать шифр.

Отсюда и такое разнообразие в символике глифов! Это же просто перебор возможных версий пароля! Белкин когда-то, на заре их знакомства, щеголяя своими познаниями в компьютерах, объяснял Марине, что любой пароль можно взломать методом тупого подбора вариантов, и чем мощнее компьютер, тем быстрее это случится.

Вот зачем Игру сделали достоянием гласности. И даже простейшие одноклеточные, вроде Илоны или Иванки, задействованы в этой массированной глиф-атаке на защищенный… как там говорил Белкин? Точно, фаервол.

Стена огня.

А что за ней? Что по ту сторону огня?

Что же мы выпустим в этот мир, когда глифы сойдутся?

У Марины от этой мысли пробежал холодок вниз по позвоночнику, и зашевелелись волоски на затылке. Противная кисельная слабость разлилась по всему телу.

Ей показалось, что она уже знает ответ…

— Мариш! — прошипела ей прямо в ухо Глаша. — Вон он, краевед твой! Явился — не запылился…

Мучительно знакомый. Пожалуй, это было самое подходящее определение для краеведа. Знакомый — Марина на сто процентов была уверена, что видела его прежде — и в библиотеке (ну это понятно — где ж еще обитать краеведам?), и за ее пределами. А мучительно — потому что попытки привязать краеведа к какому-либо событию или компании, где бы они могли пересекаться, закончились для Марины обострившейся мигренью.

Краевед был самый заурядный. Плюгавенький, в стареньком синем пиджаке поверх шерстяного жилета и лоснящихся коричневых брючках. Редкие черные волосики тщательно зализаны на пробор, на плечах — перхоть. Усы, которые на мужчине более могучего телосложения (как у Шамана, например) можно было бы назвать моржовыми, но у краеведа, в сочетании с узким, вытянутым лицом и глазками навыкате, больше напоминали тараканьи. И тонкие длинные пальцы с узловатыми суставами…

Он взял свою стопку книг — Марина едва успела вернуть на место листок с табличкой глифов, — уселся за стол у окна, прямо возле рабочего, деловито бурящего стену, и, не обращая внимания ни на рев дрели, ни на мигание ламп дневного света, углубился в изучение материалов.

Профессионал, оценила Марина. Интересно, что он уже накопал?..

Еще пару минут она помучилась, пытаясь вспомнить, где виделась — а может, и общалась? — с краеведом, а потом махнула рукой и решила пойти ва-банк.

Набравшись наглости, она подошла к столу, придвинула себе стул и уселась напротив краеведа. Но он ее даже не заметил! Марине пришлось кашлянуть в кулак, чтобы краевед оторвался от книг и поднял голову.

— Марина Сергеевна? — удивленно и почему-то обрадовано спросил он. — Здравствуйте!

— Здравствуйте, — осторожно ответила Марина.

Чуда не произошло, краевед не вспомнился. Хотя вертелось буквально на кончике языка.

— Как успехи? — спросила Марина.

Краевед красноречиво вздохнул.

— Да как вам сказать… — уклончиво промямлил он.

— Скажите, как есть.

— Тогда — никак, — развел руками краевед. — Можете так и передать Анжеле Валерьевне.

Анжеле?! Так это она его сюда направила? Как интересно…

— Ну что же вы, — приободрила Марина. — Так вот возьмете и сдадитесь?

Ее собеседник опять вздохнул и понуро ссутулил и без того узкие плечи.

— Вы понимаете, Марина, — доверительно начал он, — Житомир — город, конечно, древний, но… Как бы это сказать… История его имеет место быть лишь в виртуальном измерении.

— Это как? — не поняла Марина.

— Город много раз перестраивали. Бомбили, сносили, разрушали, прокладывали новые улицы, срывали трамвайные пути, убирали речки под землю, планировали новые кварталы, разбивали скверы, строили школы… И все это — поверх старого, древнего, забытого, никому не нужного. Не берегли мы свою историю. И теперь у нас не город, а палимпсест. Вот тут когда-то был замок, а теперь — сквер. Тут жил сахарозаводчик, а теперь в его доме ЗАГС. Это была водонапорная башня, а ныне — ресторан. А вот на месте этой школы когда-то, давным-давно, еще до революции было… Понимаете, что я имею в виду? Не осталось же ничего, ну может с десяток домов девятнадцатого века сохранились, из них девять — на Михайловской. А все, что древнее — быльем поросло, вон, от юридики иезуитской пару стен, и те долго не простоят. А я ведь говорил, писал, призывал беречь наследие наше, память нашу…

Похоже, краевед вырулил на привычную тематику «дайте денег на сохранение исторических памятников», и завел плач Ярославны почти автоматически.

— Подождите, — подняла ладонь Марина. — А по делу? О глифах вы что-то выяснили?

— Это не совсем моя специфика, — смутился краевед, приглаживая усы. — Я, конечно, собрал общую информацию из открытых источников…

— Нам не нужна общая информация, — отрезала Марина, в глубине души поражаясь собственной наглости. — Нам нужны конкретные факты!

— Факты? Хорошо, пусть будут факты, — вскинулся задетый за живое краевед. — Я проанализировал места появления всех известных мне глифов, как больших, так и малых. Ни одно из этих мест не упоминается в истории Житомира, как связанное с паранормальной активностью, по крайней мере, за последние двести лет. Более старых записей, как вы понимаете, в наших архивах нет. Более того, ни о какой мистике или магии в Житомире не существует даже фольклора. Есть пару сел в области, которые славятся своими бабками-ворожеями, есть наш полесский Стоунхендж — Каменное Село, есть еще Громовище в селе Купицы, про которое в девяностые годы запустили «утку», что там то ли НЛО садилось, то ли молниями людей убивало… И все. Ничего, хотя бы отдаленно связанного с глифами или чем-то подобным никогда и нигде не упоминалось. Это я вам авторитетно заявляю, — добавил он. — Так и передайте Анжеле Валерьевне и Белкину.

Белкину. Вот она, зацепка. У Марины будто щелкнуло что-то в голове, и она вспомнила, как зовут краеведа. Руслан. Даже фамилия всплыла: Руслан Ткачук. Они с Белкиным вместе играли в автоквест. И познакомились в тот единственный раз, когда Белкин уговорил Марину принять участие в этой ночной забаве. Марина тогда еще простудилась и раз и навсегда зареклась слушаться Белкина …

Но откуда Руслан знает Анжелу? И почему он работает на нее?!

Додумать эту мысль Марина не успела. Анкх на ее груди внезапно стал холодным, как лед. От неожиданности она ойкнула, вскинула голову и увидела, как рабочий, только что сверливший стену огромной дрелью (перфоратор, некстати вспомнилось правильное название), повернулся к сидящему к нему спиной Руслану и направил дрель (перфоратор!) прямо в спину ничему не подозревающему краеведу.

Рабочий был тот самый — олигофрен с заячьей губой, который едва не убил Марину банкой с краской в прошлый понедельник, то бишь — ровно неделю назад.

Тело среагировало само. Откуда только силы взялись… Марина вцепилась в край стола и рванула его вверх и в сторону, опрокидывая Руслана вместе со стулом наземь. Стопка книг и подшивок стаей испуганных птиц взлетела в воздух и врезалась прямо в уродливую физиономию олигофрена. Взрыкнула вхолостую дрель-перфоратор, грохнувшись на пол, и молча, даже не выматерившись, бросился бежать несостоявшийся убийца Руслана.

— Держи его! — завопила Марина, бросаясь вдогонку.

15

— Горбун? — переспросила Илона, скривившись. — Бу-э! — добавила она, весьма реалистично сымитировав рвотный позыв.

— И что ты имеешь против горбунов? — мрачно поинтересовался Радомский.

— Они гадкие, — сказала Илона. — Терпеть не могу уродов!

— Вот как?

— Некрасивые люди всегда некрасивы душой, — заявила Илона безаппеляционно. — Урод снаружи — урод внутри.

— И с чего ты это взяла?

Как выяснилось, у Илоны на этот счет имелась целая теория. Некрасивым людям, считала она, не было места в обществе. Над ними смеялись и издевались с самого детства, во дворе, в садике, в школе. А когда они достигали возраста полового созревания, им было сложно найти себе партнера. В результате каждый некрасивый человек — урод, по терминологии Илоны, нес в себе потаенный груз обиды на общество и был потенциально опасен как латентный социопат.

Пока Илона все это излагала (косноязычя и жеманно кривляясь), Радомский смотрел на нее, как посетитель зоопарка — на обезьянку, которая вдруг заговорила, и не просто попросила банан, а занялась анализом эмпириокритицизма как метода познания мира.

Ведь обезьянка же, думал Радомский, просто симпатичная мартышка. Я же тебя на помойке подобрал, ты ж, сучка, в семнадцать лет по клубам уже блядовала, минеты в туалете делала за понюшку кокса. Вымыл, вычесал, стилистов-визажистов напустил, в модели записал — и все. Мы теперича аристократки голубых кровей. Быдла мы не любим, нам, пожалуйста, в высший свет. И писькой дорогу проложим себе…

Радомский был женат трижды. Первая его супруга, выскочившая замуж за курсанта в надежде поскорее стать генеральшей, удрала сразу же, как узнала место будущей службы лейтенанта Радомского: город Чимкент, Казахстан. Вторая, найденная Радомским в Киеве, уже после того, как он бросил армию и занялся бизнесом, была предана ему как собака, но отличалась просто фатальной невезучестью, распространявшейся на всех ее родственников. Брак их продержался три года, и все эти три года Радомский возил ее по больницам, вытаскивал ее сестру из польской тюрьмы, отмазывал ее брата от призыва, добывал лекарства для ее мамы, да и сам постоянно вляпывался во всякое дерьмо — сначала нарвался на мошенников, которые кинули его с продажей квартиры жены, потом связался с бандитами и едва не получил пулю… Не выдержав, Радомский послал горе-половинку на три буквы, вернулся в родной Житомир и подыскал себе незатейливую, в меру красивую (чтоб не стыдно было людям показать, но и не опасно одну оставлять) и в меру умную провинциалочку, что называется: для ведения хозяйства и племенного разведения. С хозяйством все получилось, а вот с потомством вышел прокол. Провинциалочка оказалась слегка психованной, и Ромчик это унаследовал с лихвой, кидаясь на отца по поводу и без…

Любовниц же Радомский никогда не считал и постоянных не держал — надоедали. Так было до недавнего времени, пока он не открыл собственное модельное агенство по совету Аркадия Загорского. В свете грядущего проекта это казалось верным и дальновидным ходом, а заодно позволяло пристроить девок и держать их под присмотром. Своя «конюшня» с молодыми кобылками могла оказаться не лишней при деловых переговорах в саунах… Так это излагал старый хрыч Загорский, и Радомский счел его аргументы убедительными.

А закончилось все это обвинением еще и в сутенерстве, которое зачитал ему усталым голосом следователь с красными от недосыпа глазами. В довесок, так сказать, к убийству Остапчука Николая Васильевича, без определенного места жительства, и содействию в покушении на убийство Белкина Игоря Алексеевича («Ниссан-патрол», цвет белый, госномер такой-то, является собственностью вашей компании, Геннадий Романович?) А заодно: уклонение от налогов, афера с жилищными кредитами и недостроенными домами, махинации с таможней и неоднократные нарушения правил дорожного движения.

Последнее вообще звучало как насмешка.

Ясно и ежу: за всем этим стоял Киселевич. Он давно точил зубки на «Радомбуд». Непонятно только, к чему все эти сложности? Убийства бомжа было бы вполне достаточно, чтобы закрыть Радомского всерьез и надолго. Или они опасались, что история с киднеппингом Ромчика и шантажом вылезет наружу, и Радомский выкрутится? Мол, дескать, сына похитили, бомжа убили, меня подставили… А ведь эту карту и в самом деле стоило разыграть…

Радомский как раз думал об этом, когда дверь его камеры открылась, и вошел тот самый горбун в стареньком совдеповском костюме «в елочку».

— Добрый вечер, — поздоровался он, и с этого начался побег Радомского из тюрьмы — наверное, самый странный и самый скучный побег в истории пенинтециарных заведений всего мира.

Пока Радомский размышлял, сразу ему вцепиться в глотку горбуну, или сначала как следует приложить его головой об стенку, тот невозмутимо сказал:

— Пойдемте, Геннадий Романович. У нас не так много времени.

И вышел из камеры. Радомский медленно, как во сне, встал с нар и последовал за ним. Да, точно. Это было похоже на странный, тягучий сон. Не кошмар, но прелюдию к кошмару. Такое снится обычно после тяжелого перепоя, когда просыпаешься посреди ночи, долго не можешь уснуть, а потом соскальзываешь в странное состояние полусна-полуяви, обремененное грядущим похмельем…

Люди на пути горбуна и идущего за ним Радомского (а впрочем, какие это, к дьяволу, люди? так, менты поганые, шелупонь…) уступали им дорогу, будто не замечая. На часах было около пяти вечера, в отделении полно народу, у дежурных — пересменка, «беркуты» выгружают буянящих футбольных фанатов, какой-то чин в расшитом золоте мундире дает интервью на телекамеру — словом, цирк да и только, а Радомского и горбуна никто не замечает!!! Ладно горбуна, но Радомского-то в городе каждая собака знает!

Было это настолько дико и нелепо, что Радомский предположил на мгновение, что горбун всех подкупил. У него самого был такой план побега, придуманный в камере от скуки: сунуть ночному дежурному пару сотен, пообещать еще, и попросить вывести через черный ход. Ведь бегал же этот сопляк за сигаретами, когда Радомский дал ему двадцать баксов и сказал: сдачу оставишь себе…

Но то — ночью. Втихаря. А тут — по наглому. Средь бела дня и толпы народа. Да еще и под прицелом телекамеры.

Стоп, осенило Радомского. Он же сам — мент, горбун этот сраный. Или чекист. И это все — сплошная разводка и подстава. Вполне в их духе…

— Меня что, отпускают? — спросил Радомский, когда они с горбуном оказались на улице.

— Ни в коем случае, — ответил горбун. — Вы только что совершили побег. С чем я вас и поздравляю!

— Так. А если я не хочу совершать побег?

— Воля ваша, — пожал косыми плечами горбун. — Можете вернуться обратно. Выбирайте, провести остаток дней в камере или продолжить Игру. Выбор за вами, мое дело — вам этот выбор предоставить. Тюрьма или Игра. Вы так славно начали, Геннадий Романович, не стоит останавливаться…

Радомский мрачно поиграл желваками.

— Вы говорили, что я стану ключевым игроком, — после долгой паузы, сказал он.

— Совершенно верно, — подтвердил горбун.

— Что для этого надо?

— Как это — что? — удивился горбун. — Ключ, разумеется. Ключ к Игре.

— И где его взять?

Горбун на пару секунд задумался, а потом сделал странное движение плечами. Будто поправил надоевший бутафорский горб. А ведь костюм на нем сидит намного ровнее, чем прежде, подметил Радомский. Маскарад?

— Ключ в настоящий момент находится у Вероники Загорской, — сообщил горбун. — Но она об этом не знает. А сейчас прошу меня извинить, мое время здесь заканчивается. Вам, кстати, тоже советую поторопиться…

Что Радомский и сделал. Мобильник у него конфисковали, поэтому связаться с Вязгиным не было возможности, переться сразу к Загорской было бы неосмотрительно, а Илона жила совсем рядом с ментовкой…

Илона, при всей тупости, курс первичной дрессуры в модельном агенстве все-таки прошла, поэтому на появление хозяина отреагировала, как следует: чмокнула в щечку, без лишних вопросов набрала ванну, накрыла на стол и расстелила постель. И только потом, после ванны, полбутылки коньяка и двух заходов умопомрачительного секса (у Радомского был стояк, как у шестнадцатилетнего — адреналин, наверное) поинтересовалась, как подозреваемый в убийстве Радомский оказался на свободе.

— Горбун помог, — буркнул Радомский, и тут Илона принялась кривляться и излагать свои теории. Радомский, осоловев от коньяка, пропускал ее высокопарные сентенции мимо ушей, и начал было уже клевать носом, когда в дверь позвонили.

— Кто там?! — вскинулся он.

— Сейчас гляну… — испуганно прошептала Илона. До ее микроскопического мозга, видимо, только что дошло, что она занимается укрывательством беглого преступника.

Ладно, она — курица, я-то чего расслабился?! — мысленно зарычал на себя Радомский, пока Илона голышом и на цыпочках кралась в коридор. Если там менты… Возвращаться в камеру не хотелось совершенно.

— Все нормально, — все так же шепотом сообщила Илона, вернувшись обратно. — Это Анжела, наверное, проведать меня пришла…

Илона машинально потерла левое запястье, обмотанное лентой пластыря.

— Анжела? — удивился Загорский, надевая штаны. — Какая Анжела? Медиум которая?

— А ты ее откуда знаешь? — хлопнула ресницами Илона.

— Жена познакомила…

Анжела тем временем снова настойчиво позвонила в дверь.

— Наверное, свет в окне увидела, — предположила Илона, накинув халатик. — Теперь не уйдет, она настырная… Может, отправить ее?

Радомский заправил футболку в штаны и задумчиво покачался с пятки на носок.

— Нет, — сказал он. — Зови ее. Медиумы нам понадобятся…

16

Глупо, глупо, глупо, глупо!

Слово это билось в голове Марины раненной птицей, вторя ударам неистово колошматящегося сердца в груди, пульсированию жилок на висках и болезненным, будто раскаленные шурупы буравили череп, ожогам мигрени, от которых немело лицо и начинали мелко дрожать руки.

Как же это было глупо — гнаться за уродом-рабочим, одной-одинешенькой, да еще и с пустыми руками! Впервые в жизни Марина подчинилась инстинкту: раз убегает, значит, надо догонять — и теперь остро жалела об этом. Ведь одно дело — догонять, и совсем другое — догнать… Что она будет делать с Заячьей Губой, настигнув его, Марина в начале погони подумать не успела, а сейчас, в процессе, думать уже не могла в принципе.

Она так не бегала… очень давно. Очень. Наверно, со школы. Хотя она и в школе не особо бегала.

Сердце вылетало. Легкие горели огнем и грозили вот-вот разорваться. Холодный липкий пот щипал глаза. И анкх кусочком льда морозил кожу между грудей.

И несмотря на все это, Марина продолжала бежать. Она даже умудрилась не теряя скорости сбросить новенькие туфли-лодочки (каблук там был маленький, но он был, а это мешало), и теперь неслась практически босиком, в одних колготках телесного цвета. Нейлон скользил на поворотах, и Марина дважды чуть не упала.

Но она все равно продолжала бежать.

Так, будто бы от этого зависела ее жизнь.

Рациональная часть сознания — маленькая, испуганно скукожившаяся перед проснувшимся в Марине дремучим инстинктом охотника, была не в силах подыскать никакого объяснения происходящему, и лишь вопила тоненьким голоском: глупо, глупо, глупо!!!

А Марина гналась за Заячьей Губой.

Тот же в свою очередь проявлял чудеса ловкости поистине обезьяньей. Выбегая из читального зала урод перемахнул сразу через два стола и рыбкой поднырнул под третий; оказавшись в коридоре, Заячья Губа отчаянно сиганул через перила, кубарем скатился по лестнице, плечом вышиб дверь в бухгалтерию и, прыгая со стола на стол, как кенгуру, устремился к служебной лестнице, ведущей в подвал.

Разумеется, всего этого Марина не видела, отстав еще в самом начале погони, и восстановила его путь по разрушениям. Как опытый следопыт по сломанным веточкам и примятой траве ищет зверя в лесу, так и Марина по ошарашенным глазам Иванки, рассыпанным бумагами на полу бухгалтерии, висящей на одной петле двери и опрокинутым вазам с кактусами легко взяла след урода — и, не задумываясь ни на мгновение, побежала за негодяем, компенсируя недостаток скорости избытком упорства и методичности.

Никуда ты теперь не денешься, обрадовалась Марина, выбегая на служебную лестницу. Лестница вела в подвал, и других выходов оттуда не было. Урод сам себя загнал в западню, и теперь настало время подумать, что с ним — уродом то бишь — делать дальше. Даже после феноменального приступа силы и ловкости в читальном зале (опрокинуть стол — это вам, знаете ли, не фунт изюма!) Марина не рассчитывала на то, что ей удастся скрутить Заячью Губу в одиночку.

Правда, где-то позади, отстав на пару этапов погони, бежал краевед Руслан, но от субтильного ботаника толку в такой ситуации будет не много.

Шаман! Вот кто нужен!

Остановившись на последней площадке перед дверью подвала — свет тут горел еле-еле, из четырех ламп в плафоне светила лишь одна, да и то периодически срываясь на быстрое мерцание — Марина перевела дыхание и полезла за телефоном.

Телефон сеть не нашел.

Марина выдала сквозь зубы вольную цитату из Баркова и принялась лихорадочно соображать. Что делать? Телефон не ловит, потому что подвал, или просто не ловит? Дождаться Руслана? Остаться караулить? Позвать на помощь? Крикнуть девчонкам, пусть вызывают милицию?..

К дьяволу. Ни один из вариантов Марину не устраивал.

Она включила встроенный в телефон фонарик и смело двинулась вниз.

На двери был нарисован глиф.

Алхимическая процедура коагуляции, легко определила Марина. Откуда к ней пришло это знание, объяснить она не могла.

Дверь в подвал отворилась без скрипа…

И тут на Марину нахлынула боль. Каждый собачий укус, каждая царапина, синяк, шишка, ссадина — все то, что пришлось претерпеть ее телу за последние пару дней — разом заявили о себе. Перед таким букетом разнообразнейших болевых ощущений (ее будто снова трепали проклятые шавки!) даже мигрень показалась детской забавой. Мимо воли Марина ойкнула и выронила мобильник.

А когда опустила взгляд — перед глазами все расплывалось, будто дальнозоркость вернулась — увидела, как телефон погружается в колышущуюся серую массу, и масса эта, пузырится и булькает, словно некий квазиживой организм, от входа вглубь подвала. В прямоугольнике зыбкого света, падающего через открытую дверь, колыхался и шел волнами толстый ковер грязно-серой пены, а за пределами прямоугольника, во тьме, под слоем густой липкой мерзости нечто копошилось и ползало, забираясь по стенам на потолок и свешивая вниз длинные серые сопли…

Это было так страшно и так неожиданно, что Марина закричала от ужаса.

17

— Сегодня со мной случилась одна странная штука, — сказал Рома за ужином.

— Только одна? — уточнила Ника.

— Ну… — задумался Ромчик над формулировкой, — скажем так: более странная, чем наши обычные странности.

— Ого, — сказала Ника, ставя на стол чайник и пирог с маком. — Интересно. Рассказывай.

Рома извлек из кармана складной нож и щелкнул лезвием. Он все время таскал с собой какое-нибудь железо — то велосипедную цепь, то складную дубинку, то просто обрезок трубы… Где он все это прятал, оставалось для Ники загадкой. Она подозревала, что если Ромчика перевернуть вверх тормашками и хорошенько потрусить, из него высыплется целый арсенал холодного оружия. Снабжал его этим игрушками, вне всяких сомнений, заслуженный параноик Славик через своего верного клеврета Клеврета.

— Я сегодня в школе встретил одного человека, — Рома нарезал пирог толстыми ломтями. — Или не совсем человека… В общем, я не уверен.

— Подожди, — перебила Ника. В ней зашевелилось пока смутное, но уже вполне неприятное предчувствие. — Давай-ка по порядку.

— Можно и по порядку. Когда меня похитили, там был… такой странный мужичок… не гоп, не скин… он ими руководил. Видимо, просто нанял дебилов для грязной работы. Я его видел, когда он меня фотографировал на мой же айфон. Помню, я еще испугался, что теперь-то точно убьют — раз лиц не прячут, в живых оставлять не планируют… Невзрачный такой чувак, серенький, росту — метр с кепкой. Вроде карлика, но чуть повыше. Я его для себя Шефом окрестил, а скины между собой называли Тухлым.

— Тухлым?— Ну да… Воняло от него, как от тухлых яиц…

— И ты его сегодня встретил?

— В школе столкнулись. Нос к носу.

— Так. И что же он там делал?

— Этого я у него спросить не успел, — ответил Ромчик, наливая чай себе и Нике. — Он сразу бежать бросился. А я за ним.

— Догнал?

— Это-то и странно… И да, и нет.

— Как это? — не поняла Ника.

— Он в подвал забежал. И в туалете спрятался. Там не то что выходов других — там даже окон нет! А когда я вошел, его уже в туалете не было. Исчез.

Ника откусила пирог, прожевала, сделала глоток чая. Исчез, значит…

— А вы не могли… разминуться?

— Понимаете… — начал было Рома, и Ника тут же его одернула:

— Не выкай!

— Хорошо… — смутился Ромчик. — Понимаешь, Ника, там пол мокрый был. Не мокрый даже, а водой покрытый. То ли трубу прорвало, то ли еще что, но воды — по щиколотку, если б не берцы, я бы ноги промочил. А он — коротышка этот вонючий — по-любому должен был в эту лужу вступить. Я потом специально смотрел — никаких мокрых следов, кроме моих, из туалета не было. Он туда вошел на моих глазах и пропал.

Ника посмотрела на свою ладонь (ожог почти сошел) и сказала задумчиво:

— Что-то это мне напоминает…

— Ага, — Ромчик кивнул. — Старик-ветеран. С орденами. Который у Женьки сигарету съел. Он точно так же вошел — и не вышел. Не привиделся же он нам всем…

— Там, в гараже, была бочка, — сказала Ника. — Железная. В ней Чоппер что-то сжигал. Когда мы с Владом вошли, она была едва теплая. А когда уходили — раскалилась почему-то. Я даже руку обожгла…

— А в туалете — лужа… — подхватил Ромчик. — Этот старик что-то говорил про обработку огнем. И на гараже был глиф.

— Сейчас кругом глифы, — проворчала Ника.

— И на туалете был глиф, — упорствовал Рома. — Один вошел — и исчез, оставил после себя жар. Другой вошел — и исчез, оставил воду. Тенденция, однако…

— Ага, — подхватила Ника. — Третий исчезнет, оставив разрытую землю, четвертый — воздух испортит напоследок, пятый превратится в Миллу Йовович. Знаем-знаем, смотрели.

— Ну вообще-то магию первоэлементов не Люк Бессон придумал…

— Видишь ли, Ромчик, — сказала Ника проникновенно. — Я не верю в магию. Ни в какую.

— Я тоже не верил, — ответил Ромчик угрюмо. — До недавних пор. Только нам, скептикам, похоже, Игра не оставляет особого выбора… Как еще можно объяснить всю эту чертовщину? Собак этих диких, часы остановившиеся, мобильники не работающие, гул постоянный, будто земля дрожит? Все делают вид, будто все нормально, будто так и надо… А ведь что-то происходит. Что-то непонятное.

А ведь мальчик-то — умница, порадовалась Ника, но виду не подала.

— Чертовщину, Рома, объяснить нельзя. По определению. Но можно докопаться до ее причин. Первоисточников, так сказать.

— И каким же это образом?

— С помощью карандаша и бумаги. Допивай свой чай, и займемся сведением данных с последующим брейнстормингом.

Пока Рома мыл посуду (золотой ребенок, не нарадуешься), Ника вернулась в кабинет деда, подошла к окну и поглядела вниз. Пустой сквер, тусклые фонари. Лужи на асфальте, грязь на газонах. Опрокинутые урны и сломанные скамейки. Россыпи пустых бутылок и пачек из-под чипсов. Все еще черные и голые деревья. На улице — ни души, ни единой машины не проехало за пять минут, и в доме напротив не горят почти все окна. Хотя времени — всего-то около девяти.

Господи, подумала Ника, как же мне надоел этот город…

Окна ее квартиры в Киеве выходили на Крещатик. Ника неожиданно скучала по постоянному гулу машин и мельтешению рекламы. Да, шумно. Да, суетливо. Да, утомляет. Тьма-тьмущая народу, большие расстояния, безумные пробки. Зато — все на виду, все пульсирует, все живое. А здесь, в провинции, так спокойненько, чинно-благородно, а копнешь чуть-чуть, разворошишь осиное гнездо, поскребешь господина добропорядочного обывателя — и такая гниль внутри окажется…

Кстати, о гнили.

— Ром, ты долго там? — позвала Ника.

— Уже иду…

Ромчик переоделся, сменив черный батник с «Металликой» на оранжевую футболку «Пауэрхаус джим», одолженную ему Никой (у парня вещей с собой практически не было, а во время вчерашнего шопинга до одежды дело не дошло), и притащил блокнот и авторучку.

— Что будем писать? — спросил он.

— Садись, — скомандовала Ника. — Информация к размышлению. С самого начала Игры в ее ход вмешивались некие странные личности, имеющие несколько характерных особенностей. Особенность первая: физическое уродство или неполноценность в той или иной форме… Обожди, это пока писать не надо, это я вслух думаю… Особенность вторая: устойчивый неприятный запах гнили в различных вариациях. Особенность третья: аномальное… э… фиксирование субъектов фото— и видеоаппаратурой. Особенность четвертая, пока под вопросом: исчезновение, в скобках — излечение, непоправимых увечий, как-то: отсутствующих ног и рук…

— Однако, — присвистнул Ромчик. — Думаете, это и есть кукловоды?

— Скорее, рабочие сцены, — задумчиво покачала головой Ника. — Они появлялись, прямо или опосредованно, в те моменты, когда Игра грозила зайти в тупик. Подбрасывали уголька в топку…

— А почему — калеки? Что это, заговор обиженных на весь мир инвалидов? Или может… цыгане? Я слыхал, цыгане специально детей калечат, чтобы подаяние легче просить было.

— Цыгане, евреи, масоны… Искать крайних пока не будем. Давай-ка лучше составим список всех известных нам… как бы их назвать… операторов Игры, вот. Черти табличку. Номер по порядку, описание уродства, где и когда был замечен. Добавь еще колонку для примечаний. Готово? Тогда начнем. Первый. Полиомиелит, левая рука. Замечен здесь, в квартире, в ночь начала Игры…

Спустя полчаса перед Никой и Ромчиком лежала следующая табличка, начерченная от руки.

— Не густо, — сказал Ромчик. — Тем более, что двое того… Исчезли.

— Но это уже кое-что, — возразила Ника. — Теперь осталось изловить хотя бы кого-то из этого списка…

— Как? — встрепенулся Рома.

— Понятия не имею. Но идея-то хороша.

— Да уж…

Ромчик оттопырил нижнюю губу и постучал по ней пальцем, сымитировав звук губной гармошки (что, как уже подметила Ника, у него означало «думаю, не мешать!»), и сказал:

— А что, если как-то увязать их с глифами? Все эти руны, и прочая лабуда? Вдруг они как-то связаны…

— Не получится, — с сожалением вздохнула Ника. — В этой, как ты выразился, лабуде, я ничегошеньки не понимаю. Мне что руны, что знаки зодиака — все едино. Не мой профиль. Тут Анжелу надо звать, да и то вряд ли она разберется. Слишком много нынче глифов в Житомире.

— Вы тоже заметили? — обрадовался Рома и тут же, не дожидаясь замечания, поправился: — Ты тоже на это обратила внимание? После билбордов как с ума все посходили. Рисуют все подряд где только можно. Не поймешь, где настоящий глиф, а где так — имитация.

— Затем и рисуют… Создают белый шум.

Ромчик поднял листок с табличкой.

— Думаешь, тоже их рук дело? Вся эта фигня с билбордами?

Ника вспомнила про соучредителей рекламного агенства «Тульпа» и предпочла промолчать. Мозговой штурм — это, конечно, хорошо, но делиться с подростком всей информацией было бы опрометчиво. Если за Игрой действительно стоит Загорский-старший на пару с Радомским-старшим… Знать об этом мальчишке пока не следует, решила для себя Ника. Равно как и том, что его отец сбежал из следственного изолятора. Черт его знает, как Ромчик себя поведет. Еще наделает глупостей…

— Слушай, Ромчик, — сказала она. — А чего это мы с тобой корячимся над бумажкой? Не проще ли забить все это в компьютер?

— Фигня вопрос…

Щелкнув кнопкой компьютера деда (вентилятор сразу натужно завыл), Ника придвинула кресло к столу и уступила место Роме:

— Ты быстрее управишься, — она оказалась права: парень уложился в пять минут, из которых три ушло на загрузку операционной системы.

— Готово, — доложил Ромчик. — Еще что-нибудь?

— Инет есть?

— Не-а. Глухо, как в танке. Зато тут ТВ-тюнер, можем телек посмотреть.

— Ну, хоть какие-то новости… — пожала плечами Ника.

Пока Рома возился с настройками ТВ-тюнера, Ника подтащила поближе свою сумку «Нэшнл Джиогрэфик» с трофейным ноутбуком (Белкина она так и не застала: дома его не оказалось, белый «Ланос» стоял под подъездом с раскуроченной дверцей и разбитым стеклом; Славик, очевидно, был на работе, Клеврет — в школе, и совершенно непонятно, куда Белкин мог укатить в кресле-каталке) и спросила:

— Ты вообще в компах разбираешься?

— Ну… так, чуть-чуть.

— Винт с ноутбука снять и сюда подключить сможешь?

— Смогу, — уверенно заявил Рома. — И все?

— Только там пароль наверняка какой-нибудь стоит, — предположила Ника. — Взломаешь?

— Ну… смотря какой пароль, — растерялся парень. — Можно данные потерять в процессе. Рискованно.

— Тогда не надо. Не горит. Завтра съезжу к Белкину, его ноут — пусть и открывает. Как там телевидение, заработало?

— Да блин, — ругнулся Ромчик. — Хрень какая-то. Только местный канал. И то — без звука.

Картинка, выведенная на экран монитора, особым качеством не отличалась. Из цветовой гаммы в ней преобладали фиолетовый и зеленый, и периодически все засыпало цифровым «снегом». Временами картинка и вовсе уплывала в сторону, как будто Рома ловил сигнал на комнатную антенну, и тогда Ромчик начинал яростно щелкать мышкой, ковыряясь в настройках.

— Ладно, бог с ним… Не мучай технику, — сказала Ника. — Там где-то в ящике стола отвертка валялась. Давай винт снимем, чтобы я завтра всю эту руину с собой не таскала…

— Хорошо, — покладисто согласился Рома, и Ника в очередной раз поймала себя на мысли о том, что еще ни разу в жизни она ни с кем так не ладила, как с этим нескладным долговязым юношей пятнадцати лет от роду. Он понимал ее с полуслова, мыслил в схожем направлении, не спорил, не перечил, не самоутвеждался, не корчил из себя альфа-самца и главу семейства… Да и просто, наконец, был ей симпатичен. Еще пару годков, и из него выйдет красивый мужчина.

Вот только Нике самой до сих пор было непонятно, говорит ли в ней нереализованный материнский инстинкт или все дело в месячных после трех недель воздержания?

И как, собственно, Рома — подросток, вполне достигший половой зрелости — воспринимает ее? Как няньку? Подругу? Старшего боевого товарища по Игре? Ой, вряд ли…

Углубляться в эти рассуждения не следовало, но и отмахнуться и забыть не получалось.

— Готово, — Рома протянул ей жесткий диск, но Ника даже не посмотрела на него. Взгляд ее был направлен на экран.

— Смотри! — она ткнула пальцем в зеленовато-фиолетовую картинку телеканала «Житомир».

Там без звука открывал рот какой-то большой милицейский чин в фуражке с высокой тульей. Ника даже узнала эту широченную физиономию с поросячьими глазками — именно этот полковник, пресс-секретарь или кто он там, давал интервью журналистке Наташе по поводу самоубийства Чаплыгина в областной библиотеке. Но дело было не в менте, а в том, что происходило за его спиной.

— Это же папа! — воскликнул Ромчик удивленно.

И действительно, Радомский-старший, одетый в спортивный костюм, с несколько растерянным выражением на лице, но абсолютно спокойно прошел за спиной полковника и выпал из кадра. И никто из мельтешащих на заднем плане сотрудников милиции не обратил на него внимания!

— Вот тебе и сбежал, — себе под нос сказала Ника. — Скорее — медленно ушел, чем сбежал. Он их что, всех купил, что ли?

— Так отец что, на свободе?

— Скорее, в бегах…

— Почему же ты мне не сказала? — с обидой в голосе спросил Рома.

— Ну… — протянула Ника. — Видишь ли, Ромчик…

Ее прервал донесшийся из спальни звон разбитого стекла.

18

— Это пена, — успокаивал Руслан, снимая с головы Марины комки белой (а вовсе не серой, как казалось в полумраке) пузыристой субстанции. — Просто пена. Только не мыльная, а как у этих… как их… пожарных. Пена для тушения пожаров. Наверное, огнетушитель протек в подвале… Или взорвался. Вон ее сколько набежало…

Марина практически не услышала. Слова обтекали ее сознание — или то, что от него осталось. Вся ее внутренняя сущность, все мысли, знания, всё ее «Я» сжалось до крошечного испуганного зверька, свернувшегося клубочком и истошно вопящего. Там, в подвале, когда липкие серые плети коснулись ее лица, нечто запредельное, неземное, лавкрафтовское, нечеловечески страшное проникло в ее душу и за малую долю секунды пропитало Маринино естество. И даже теперь, когда Руслан и Назар Григорьевич выволокли ее из подвала обратно на свет, в просторный вестибюль библиотеки, а Оксана Владимировна отпаивала коньяком — зубы Марины стучали о горлышко фляжки, и огненная жидкость обжигала пищевод — Марина все равно чувствовала, что глубоко внутри, в самом ее сердце застрял острый, зазубренный осколок того ледяного ужаса.

— Видите? — Руслан сжал кулак, и между пальцами выдавились белые пузырьки. — Просто пена. Совершенно нечего бояться. Пена. Ну, как на пенной вечеринке, понимаете?

С чего вдруг краевед принял Марину за посетительницу пенных вечеринок, оставалось только догадываться. Коньяк, докатившись до желудка, наконец-то разлился мягким теплом по всему телу.

— Ты в порядке? — заботливо спросила Иванка, наклонившись над сидящей на ступеньках Мариной. — На тебе лица нет, — сообщила она с легким оттенком злорадства, протягивая так ловко сброшенные Мариной в процессе погони туфли-лодочки.

Массивный рэперский анкх Иванки качнулся перед лицом Марины, и та неожиданно спохватилась: ее собственный, Шаманом подаренный анкх — пропуск в Игру, больше не холодил кожу рядом с привычно теплым кварцем. Неужели потеряла, испугалась Марина. Не может быть… Если там, в подвале — это же придется возвращаться…

Она резко распахнула жакет и начала судорожно расстегивать блузку. Руслан отвесил челюсть, а Назар Григорьевич зычно скомандовал окружавшей их толпе коллег, доброжелателей и просто зевак:

— А ну-ка, расступились все быстро! Ей воздух нужен!

Нет, с облегчением выдохнула Марина, нащупав нагревшийся от тела анкх. Не воздух. Это — нужнее, чем воздух. Это мой глиф. Это подарок Шамана.

И облегчение было таково, что само мироздание вздохнуло вместе с ней, и страсть Марины заставила вибрировать тонкие сферы. Зеваки-доброхоты послушно расступились, и перед Мариной как по волшебству возник Шаман. Он стоял на ступеньках лестницы в полной байкерской экипировке — высокие ботинки с пряжками, черная кожа в серебристых заклепках, пластиковые наколенники и налокотники, поверх косухи — джинсовая жилетка с эмблемой в виде ржавого таракана, волосы стянуты черной банданой, лакированный шлем с языками пламени зажат под мышкой — и был похож на средневекового рыцаря, пришедшего на выручку даме сердца. Впечатление усиливалось тем, что стоял Шаман на пару ступенек ниже, и даже при всем своем росте вынужден был смотреть на Марину снизу вверх — и ей это нравилось.

— Ты цела? — спросил он.

— Да, — сказала Марина, моментально захмелев от коньяка и его взгляда.

— Тогда поехали.

— Куда?

— Ведьма выяснила, где ключ.

Какая еще ведьма? Марина окончательно перестала что-либо понимать. Я, я твоя ведьма, хотелось выкрикнуть ей, но вместо этого она послушно сказала:

— Поехали…

— Ты, — Шаман ткнул пальцем в Руслана. — Поедешь с нами. «Мажоры» уже там, вместе с вашим бойцом. Мы на подстраховке, работаем вторым составом. Собирайтесь, у нас мало времени!

19

— Что это? — спросил Ромчик шепотом.

— Не знаю, — тоже шепотом ответила Ника. — Ты ждешь гостей?

Ромчик помотал головой.

— И я нет…

— Может, птица? — предположил Рома.

— Может, и птица…

В спальне что-то упало с глухим стуком, а потом донеслось раздраженное ворчание.

Значит, не птица.

Ника и Ромчик вскочили одновременно; Ромчик исполнил нечто похожее на начальное па «цыганочки с выходом» — похлопал себя по груди, карманам джинсов и пояснице, после чего негромко выругался (все его железо, которое он так старательно таскал с собой, осталось в коридоре, в карманах косухи); Ника проделала тот же процесс инвентаризации, только мысленно («Шурфайр» — в сумочке, газовый баллончик — в ветровке, и то, и другое — на вешалке в коридоре).

Путь из кабинета в коридор проходил мимо двери спальни.

— Дверь! — выкрикнула Ника, бросаясь в коридор. Ромчик понял ее с полуслова: если зафиксировать дверь в спальню, можно будет выиграть пару секунд и добраться хоть до какого-нибудь оружия.

Плохо было то, что дверь в спальню открывалась вовнутрь — не подопрешь стулом! — и, когда Ника попыталась схватиться за шарообразную ручку, та скользко провернулась в руке. Незваный гость собирался выйти.

Ника с размаху врезалась плечом в дверь, и та ударила человека за ней. Гулкий хак, короткий матерок. Вцепиться в ручку, дернуть, захлопнуть.

— Держи! — это Ромчику. Парень отпихнул Нику, схватился за ручку обеими руками и уперся ногой в дверной косяк.

— Быстрее! — крикнул он Нике.

Сама знаю. Коридор. Лежка Пирата. Вешалка. Сумка.

В этот момент в квартире погас свет. Противно запищал бесперебойник компа в кабинете. За дверью лязгнула открываемая решетка, и что-то металлически заскреблось в замке.

Обложили. Гады. Вывернули пробки на площадке, а теперь открывают замок. Ника закрыла только на нижний. Секунд тридцать у них это займет... Нащупать сумку. На голову падает дедово пальто. Отмахнуться. Руку внутрь. Зарядка для мобильника. Вспышка. Объектив для «Кэнона». Запасной аккумулятор. Где же этот проклятый фонарик?!!

— Блядь! — раздалось от дверей спальни. Там что-то сломалось с сухим деревянным треском, и кто-то кого-то ударил. Зашуршала ткань, затопали башмаки по паркету.

Ника удвоила усилия по поиску фонаря, и ремень сумки тут же соскочил с крючка. За миг до того, как сумка упала вниз, пальцы Ники сомкнулись вокруг шершавого корпуса «Шурфайра».

Развернуться, нажать на кнопку. В ярком пятне света, будто актеры в лучах софитов, сцепились Ромчик и здоровенный мужик в черном комбинезоне и черной же лыжной маске. На бедрах — скалолазная система с пристегнутыми карабинами. С крыши спустился…

Мужик прижал Ромчика к стене и душил, а тот, в свою очередь, пытался выдавить оппоненту глаза — до тех пор, пока Ника не включила «Шурфайр», направив луч прямехонько Роме в лицо. Ослепленный подросток хрипел и задыхался.

Сжать «Шурфайр» покрепче. Три быстрых шага. Короткий замах. Удар по темечку. Попадание — точно в узел-навершие вязаной маски («балаклава», совершенно некстати вспомнилось название). Из-за этого удар пришелся вскользь, но дело сделал: мужик отпустил Ромчика и обернулся к Нике. Посветить в глаза — две белых прорези в маске. Пнуть коленом в пах. Еще раз ударить «Шурфайром» по голове. И еще. И еще…

— Сзади! — истошный вопль Ромчика.

В азарте драки Ника упустила момент, когда щелкнул замок входной двери. Девушку схватили сзади за талию, оттащили от оглушенного противника, и легко, как котенка, отшвырнули в столовую. Ника упала на пол, больно ударившись головой о мешок изогипса, тот лопнул, и ее обдало облаком белой пыли. Она громко чихнула, и от этого чиха сразу прошел эффект нокдауна. Фонарик Ника выронила, а тот, кто ее швырнул — толстяк в батнике с капюшоном, низ лица замотан пестрым шарфом — уже входил в столовую, нависая над лежащей Никой.

Схватить пустое ведро, швырнуть во врага. Обрезок ламината, под ноги ему. Длинный и гибкий металлический уголок, хлестнуть по лицу. Все без толку: толстяк с легкостью отмахнулся от строительного мусора, медленно, но неуклонно приближаясь к Нике. Нога его пошла на футбольный замах, грозя переломать девушке ребра, когда Ника запустила руку в дыру в мешке и швырнула горсть белого порошка в глаза обидчику.

Это дало ей полторы секунды, чтобы успеть встать (из коридора доносились глухие удары чьего-то тела об стенку; Ромчик дрался еще с одним незваным гостем) и подскочить к толстяку. Она схватила его за нижний край мешковатого батника и резко дернула вверх, натягивая ткань на замотанное шарфом и обсыпанное изогипсом лицо.

Излюбленный прием хоккеистов: натянуть футболку противника ему же на голову.

А потом Ника с хрустом впечатал локоть туда, где, по ее расчетам, был нос оппонента. Толстяк хрюкнул и сел на задницу.

Два–ноль в нашу пользу.

Ника нагнулась, чтобы подобрать фонарик, а когда выпрямилась, прямо у нее на глазах летящее тело Ромчика вышибло дверь в студию.

Поправка. Два-один.

Если грабителей (или кто они там) было трое, то Ника осталась тет-а-тет с последним. Она выключила фонарь и на цыпочках вышла в коридор. В кабинете возились, мелькали тени на фоне включенного монитора, и жалобно подвизгивал бесперебойник.

Аккумулятор все еще держит, значит, драка заняла не больше пары минут. А усталость, как после часовой тренировки… Но ничего. Чуть-чуть осталось.

Под ногой брякнула какая-то железяка. Ника нагнулась и пощупала ее. Ага. Телескопическая дубинка. Ромчик все-таки до нее добрался. Жалко, воспользоваться не успел. Ника переложила фонарик в левую руку, а в правую взяла дубинку.

Что бы ни искал третий в кабинете, рано или поздно он оттуда выйдет. Посветить в глаза, дубинкой сперва по ноге (голову он будет защищать инстинктивно, поэтому первый удар — в колено), потом — куда придется…

План был хорош. Единственное, чего Ника не учла — так это того, что толстяк очухается раньше, чем номер три выйдет из кабинета.

Он ударил ее по затылку. Несильно, но хватило, чтобы она стукнулась лбом в открытую дверь ванной. Сознания не потеряла, только искры из глаз, что называется, полетели, и замаячили разноцветные круги. Тело сразу обмякло, потяжелело. Ника сползла вниз по стенке, безвольно наблюдая, как толстяк и номер три (тоже весьма упитанный мужчина в камуфляже и черной «балаклаве») на пару убегают через входную дверь, бросив товарища-скалолаза возле обмякшей Ники.

В руках у третьего номера была маленькая черная коробочка. Жесткий диск, который Ромчик выкрутил из ноутбука Белкина. Так вот зачем они приходили…

Хотелось закрыть глаза. Всего на секунду. Ну вот на малюсенькую такую секундочку…

Отставить!

Ника мотнула головой (к горлу подкатила тошнота), и встала на колени над неподвижным телом скалолаза. Вроде дышит… Лыжная маска на макушке промокла от крови. Преодолев брезгливость, Ника стащила «балаклаву» (голова скалолаза безвольно бумкнулась об пол) и посветила фонариком в залитое кровью лицо.

Эге! А я ведь тебя знаю, подумала Ника. Мысли были тяжелые, ржавые и слипшиеся. Точно знаю. Но откуда?..

Автоквест! Вова. Из команды «Бегущие кабаны». Угрюмый пролетарий-молчун, которого Ника использовала как барьер между собой и похотливым краеведом Русланом. Заднее сиденье древнего «Форда-эскорта». Первая ночь Игры…

— Ника! — сипло позвал ее Ромчик из студии деда. — Ты в порядке?

— Вроде того, — пробормотала Ника себе под нос, пытаясь встать на ноги. Колени подламывались. Ромчик был уже рядом, поддерживал под локоть, заботливо заглядывал в лицо. Хороший мальчик… Синяк под глазом, еще один — на скуле, разбитая губа, глубокие царапины на лбу (последствия выбитой лбом двери), ссадины на шее. Досталось парню. Но очнулся первый и поспешил на помощь слабой женщине.

Не мальчик. Мужчина.

— Спасибо, Рома, — Ника кое-как встала. Ее пошатывало.

— Пошли, — сказал Ромчик настойчиво. — Ты должна это увидеть.

— Не могу, — честно ответила Ника. — Что — увидеть? — переспросила она, когда до нее дошел смысл Роминых слов.

— Так. Ты постой пока, хорошо? Подыши. Я сейчас.

Он прислонил Нику к стене и метнулся к входной двери. Ника закрыла глаза, на три счета вдохнула, еще на три — задержала дыхание, и на четыре — выдохнула. Помогло. Она повторила процедуру еще раз, и в голове чуть-чуть прояснилось. А тут и свет загорелся. Умничка Рома, догадался ввернуть пробки на место…

— Пошли! — потребовал он, беря Нику под руку.

— Куда? Зачем? — запротестовала Ника. — Да подожди ты… Надо же этого связать, сейчас очнется, гад…

— Не очнется, — уверенно сказал Рома. — А очнется — опять вырубим. Пошли, это важнее…

И была в его словах такая убежденность в собственной правоте, что Ника послушно двинулась за ним.

Рома завел ее в студию деда (она не заглядывала туда с момента приезда, дверь была заперта) и щелкнул выключателем.

Здесь все было знакомо и привычно: штативы, свет, зонтики-отражатели, светофильтры, матово-белый экран…

Все как всегда. Кроме одного.

Одну из стен студии занимала огромная карта Житомира, к которой были прилеплены сотни желтых бумажек-стикеров с нарисованными глифами. Тут были и vévés, и руны, и кельтские орнаменты, и алхимические символы, и знаки зодиака, и египетские иероглифы (они опоясывали Житомир по периметру), и множество других, знакомых и незнакомых глифов...

Был даже кадуцей, появление которого Ника наблюдала сегодняшним утром — и стикер был прилеплен именно там, где сегодня нарисовали кадуцей, напротив аптеки в двух кварталах от дома деда… Только вот стикер прилепили как минимум две недели назад, а кадуцей нарисовали только сегодня.

— Ты знала об этом? — спросил Рома.

— Нет. Хотя… Догадывалась.

— Значит, это все Аркадий Львович?..

— Не он один.

— А кто еще?

— Давай-ка спросим об этом у нашего пленного, — мрачно предложила Ника.

20

Тухлый на встречу не пришел.

Хрущ с пацанами приехали в назначенное место заранее и прождали там лишних полчаса, пока Свисток не сказал:

— Все, кинул нас Тухлый. Вот падла…

Хрущ, у которого опять нагноился отрезанный палец, выдавил струйку черной жидкости прямо на пол «Ниссана» — а фиг ли, тачку все равно придется бросить, на ней уже столько всякого дерьма висит, да и в салоне смердит паленым мясом — и сказал:

— Ждем еще десять минут — и разбегаемся.

Тут Макара приплющило не по-детски. И до того вел себя, как дебил, а тут его перемкнуло, и он начал тихонько подвывать как собака, глядя на луну, и поскуливать.

— Закрой хлебало, — скомандовал Хрущ. — Это что там за движуха?

Место, указанное Тухлым для окончательного расчета, было унылым сквером недалеко от центра города, в тени пары девятиэтажек. Ни людей, ни машин, ни даже собак здесь не было. И тут — нате здрасте! — заруливает здоровенная «Тойота», за рулем которой сидит гламурная фифочка. Из «Тойоты» вылазят три кренделя: два жирдяя и один бугай, и начинают что-то доставать из багажника.

— Это че там такое? — заинтересовался Свисток. — Че там делается?

— Тихо! — одернул его Хрущ, прильнув к лобовому стеклу.

Жирдяи натянули поверх одежды мешковатые батники с капюшонами и «кенгурухами», и замотали морды шарфами. Бугай же надел на жопу странную ленточную хрень, прицепил туда какие-то железяки и забросил за плечо моток веревки, после чего размотал шапочку, которая оказалась маской, как у ОМОНовцев.

Потом все трое упетляли в подъезд девятиэтажки.

— Домушники, — заявил Свисток. — Хату брать пошли.

— Ты че, какие, нах, домушники? — возразил Хрущ. — На такой-то тачке? С такой девахой?

Деваха в натуре была классная, Хрущ таких только в порнухе видел. Даже в темноте и через стекло он рассмотрел, что волосы у нее светлые, прямые и длинные. Хрущ аж облизнулся.

— Зря они ее одну оставили. И мотор не заглушили…

— Гы, — понял его замысел Свисток. — Заодно и машину поменяем. А что с этим делать будем? — Он кивнул в сторону подвывающего Макара.

— Ничего. Потом подберем. От него щас толку — как от козла молока…

Хрущ со Свисток выбрались из загаженного «Ниссана» и вразвалочку приблизились к «Тойоте». Хрущ зашел со стороны водителя и постучал в окошко. Загудел электроподъемник, стекло поехало вниз. Ну все, красавица, капец тебе…

— Добрый вечер, — глумливо поздоровался Хрущ.

— Что надо? — Блондинка за рулем смотрела на него брезгливо.

Хрущ вытащил из кармана выкидуху и картинно щелкнул лезвием.

— Вылазь, сучка, — спокойно приказал он. — А то волосы на хер отрежу.

Блондинка вздохнула, сунула руку куда-то под сиденье и ткнула Хрущу прямо в морду дуло пистолета.

— Вали отсюда, придурок, — посоветовала она.

Свисток у этому времени уже открыл заднюю дверцу «Тойоты» (лохи не захлопнули ее, поэтому даже фомка не понадобилась), и через багажник залез в салон.

— Бу! — сказал Хрущ и резко присел, а Свисток ударил фомкой по пистолету. Тот вылетел из руки взвизгнувшей блондинки и брякнулся на асфальт. Пока Свисток наматывал волосы фифы на кулак и тащил ее на заднее сиденье, Хрущ подобрал пистолет. Травмат…

Он сунул руку в окошко, отпер дверь и потянул ее на себя, собираясь сесть за руль — но не успел. Как раз в это время в сквер с рокотом и грохотом зарулила целая колонна байкеров. Ну, может, и не целая, и не колонна — но мотоциклов пять точно.

Во главе банды был двухметрового роста амбал с вислыми седыми усами и седой же косицей. За его спиной на мотоцикле сидела девка в шлеме, и когда девка шлем сняла, освободив гриву белых вьющихся волос, Хрущ ее узнал.

Именно это парочка обляпала его грязью на Корбутовке, когда Хрущ забирал клеймо у Чоппера.

А теперь банда заявилась сюда по их души. В этом Хрущ почему-то не сомневался. Даже Свисток замер на заднем сиденье, вломив от души трепыхающейся блондинке.

Седой вожак слез с мотоцикла, помог свой девице — та была в деловом прикиде с узкой юбкой, не самый подходящий наряд для катания на байке, потом что-то скомандовал бойцам и направился прямо к «Тойоте».

— Ну-с, — сказал он, подойдя поближе. — Что тут у нас?

Хрущ тихонько, чтобы не клацнуть, оттянул и вернул на место затвор травмата. Как он и ожидал, патрона в стволе не было. Дура блондинистая… Вожака точно положу, подумал он. А вот остальных…

Приступить к реализации плана ему помешали два жирдяя, которые вывалились из подъезда, будто за ними гнались менты. Один толстяк был весь обсыпан чем-то белым и зажимал шарфиком расквашенный нос, а второй нес черную коробочку.

— Ну что? — спросил седой байкер, сразу утратив интерес к Хрущу. — Удалось?

— Да, — задыхаясь, выпалил один из толстяков. — Только Вован там остался, вырубили его…

— Это — ключ? — уточнила беловолосая девка в деловом прикиде, показав на черную коробочку. — Это он?

— Наверное, — гундосо ответил толстяк с разбитым носом. — Что Анжела велела, то и принесли…

Пока они все это обсуждали, Хрущ бочком-бочком, да и отошел от «Тойоты». Мол, я не я, тачка не моя, просто мимо проходил. Свисток же, поняв, что дело дрянь, затаился внутри. Блонда очухалась и начала стонать.

— Илона? — заволновался первый жирдяй, который с коробочкой. — Что тут происходит?

В эту самую секунду дебилоид Макар (и когда он из «Ниссана»-то вылез?) прыгнул на жирдяя, сбил его с ног, схватил черную коробочку и, зажав ее в зубах, на четвереньках ломанулся в кусты.

— Стоять! — гаркнул седой байкер и, выхватив пистолет, выстрелил вдогонку Макару.

Хрущ с перепугу вскинул травмат и выпалил в байкера. Попасть не попал, но заставил присесть; Макар тем временем ловко, как обезьяна, вскарабкался на дерево, на четвереньках же пробежался по ветке и перепрыгнул на соседнее. Тарзан, мать его за ногу… Хрущ шмальнул еще дважды, оба раза попал: один — в мотоцикл, а другой — в беловолосую девицу, а потом запрыгнул в «Тойоту» (мотор все еще урчал) и дал по газам.

Сзади бабахнули из ружья, и стекло осыпалось мелкой крошкой. Завизжала блондинка, выматерился Свисток. Но «Тойота», бодро перескочив через бордюр, перепахала газон и спрыгнула на асфальт, выруливая из сквера.

По крыше что-то гулко ударило, и в приоткрытое окно всунулась довольная рожа Макара с зажатой в пасти коробочкой.

Байкеры еще пару раз выстрелили им вслед, но Хрущ уже вывел машину на пустую улицу и выжал газ до упора, уходя от погони.

21

Когда на улице началась пальба, Ника, подчиняясь старой военной привычке, сразу грохнулась на пол и даже успела схватить за лодыжку Ромчика (который, разумеется, ломанулся к окну посмотреть, что это там происходит). Сначала раздались четыре резких, отрывистых пистолетных хлопка, а потом, с секундной паузой, дважды прогрохотал дробовик. И сразу взревели моторы.

— Ого! — сказал Ромчик. — Не хило. Там что, разборка?

— Все может быть… — К горлу опять подкатил тепловатый комок слизи. — Все вроде бы. Стихло…

— Пусти ногу, я схожу — гляну.

Ника разжала пальцы, сцепленные мертвой хваткой на щиколотке Ромы, и сказала:

— Вместе пойдем. Свет в комнате выруби, чтобы в окне не маячить...

Пленный «бегущий кабан» Вова лежал в глубоком обмороке и признаков жизни не подавал. Его следовало связать, привести в чувство и допросить, но стрельба на улице была более актуальной проблемой, поэтому Ника перевернула тушу Вовы на бок, чтобы язык не проглотил, и вместе с Ромчиком вышла в темную спальню.

Вова в процессе своего верхолазного проникновения в квартиру разбил окно, и по спальне вовсю гулял холодный ветер, надувая занавески. За окном висела сдвоенная веревка, вплетенная в «восьмерку». Ника перехватила порхающее полотно и, прижавшись к стене, осторожно выглянула в окно.

Сквер, такой пустой и тихий всего пару минут назад, сейчас напоминал поле боя. Газон со свежими следами шин (судя по ширине и глубине — насколько Ника могла рассмотреть с седьмого этажа — их оставил грузовик или большой внедорожник). Россыпь битого стекла на асфальте. Рядом — лужа пролитого бензина с радужной каемкой, и лежащий на боку мотоцикл, из которого бензин и выливался. Флаг с поломанным древком, полотнище намокло, но на нем еще можно различить изображение таракана.

И ни души.

— Кажется, наших незваных гостей кто-то ждал у подъезда, — заключила Ника, обозрев поле боя с высоты. У нее начинала кружиться голова, и она поспешно отошла от окна.

— Угу, — подтвердил Рома. — Только кто?

— «Ржавые тараканы». Это команда такая, из автоквеста, — пояснила она. — Байкеры.

— Те, что на Корбутовке? У Чоппера были?

— Думаю, что из их числа…

— Но что им всем от нас надо? — с почти детской обидой в голосе спросил Рома.

— Не от нас, — покачала головой Ника. — От Белкина. Его ноутбук. Точнее, винт. Вот за чем они приходили… Вот из-за чего весь сыр-бор. И Белкина из-за него чуть не убили, и Чоппер погиб, потому что с ноутом удрать пытался. Что-то там есть, на этом винте. Что-то важное… Ромчик, поищи-ка ты веревку, надо связать нашего «языка»!

— А чего ее искать? Вот она, родимая, висит, — показал Ромчик на снаряжение Вовы. — Он же дюльфером спускался, по двойной, если правильно привязался — надо просто дернуть…

Вова привязался правильно. Ромчик втащил веревку в окно, уложил свободные концы на пол и потянул за один из них, после чего веревка сама, будто змея, вползла в комнату.

— Молодец, — похвалила его Ника. Собственные слова доносились до нее будто бы издалека, через вату в ушах. — А теперь давай поищем целый стул…

Стул нашелся в студии — единственной комнате в квартире, не пострадавшей после драки. Ника с Ромчиком затащили туда Вову, усадили на старый, но крепкий, с высокой прямой спинкой, трон, и Рома привязал пленного, хитрым образом обвив веревкой запястья, локти, торс и ноги.

Ника пододвинула поближе один из софитов:

— Отлично. Как в лучших подвалах НКВД… Ты его обыскал?

— Забыл, — сознался подросток. — Сейчас…

Вертолет в голове у Ники ускорился да такой степени, что ей пришлось схватиться за треногу фотоаппарата, чтобы не упасть. Здорово он меня приложил. Но ничего, потерпим. Главное — не садиться. Сяду — вырублюсь. Стоять. Стоять…

— Вот, — Ромчик разложил на полу добычу.

Несколько скалолазных карабинов, соединенных лентами попарно. Молоток. Охотничий нож. Одноразовая зажигалка. Мобильник. Дешевый китайский фонарик. И солидная кожаная визитница, никак не вяжущаяся с пролетарским образом Вовы.

— Ни бумажника, ни документов, — сказал Рома. — И сигарет нет, хотя зажигалка — есть. Странно.

— Что в визитнице?

Ромчик встряхнул кожаный чехольчик, и на пол высыпались картонные карточки с глифами. Тут были и знакомые уже руны и астрологические символы и новые, не встречавшиеся прежде каббалистические закорючки.

— Ага, — Ника вспомнила намокший альбом из багажника машины Чоппера. — Ну, это понятно. Такое мы уже видали… Очередные инструкции к Игре. Когда ж вы уже наиграетесь, балбесы великовозрастные…

— Не думаю… — возразил Рома. — Не думаю, что это инструкции. Во-первых, нет адресов и дат. А во-вторых, некоторые глифы повторяются, причем несколько раз.

В качестве доказательства своих слов Рома продемонстрировал три одинаковые карточки со схематически нарисованным человечком в шляпе.

— У Клеврета точно такая татуха, — сказал он.

— Интересно… Ромчик, будь другом, поищи нашатырь. Где-то в ванной должен быть.

— Ему? — уточнил подросток, кивнув на привязанного Вову, окровавленная голова которого безвольно поникла на грудь.

— Мне! А потом и ему тоже…

— Я мигом, — встрепенулся Рома, и в этот момент в квартире раздалось мелодичное «тирлинь-тирлинь» дверного звонка.

От неожиданности у Ники даже чуть-чуть прояснилось в голове.

— Кого это принесло в такой час? — спросила она.

Ромчик, насторожившийся, как пес в стойке, предположил:

— Может, гости вернулись? За этим? — Он опять кивнул в сторону Вовы.

— Они бы не стали звонить…

«Тирлинь. Тирлинь-тирлинь-тирлинь»…

Кто бы там ни был, за дверью, он зажал кнопку звонка и не отпускал пару секунд.

— Я схожу открою, — решился Ромчик. В правой руке у него уже была велосипедная цепь, за поясом — трофейный нож, а в левой — импровизированный кистень из сцепленных карабинов. Второй раз вы меня врасплох не застанете, говорил весь его облик. Я теперь во всеоружии, меня голыми руками не возьмешь…

— Ты только аккуратно. От меня сейчас толку мало…

Ее опять закружило, и Нике все-таки пришлось сесть на студийную кушетку. Только бы не вырубиться…

Ромчик, бренча железом, вышел в коридор, и там лязгнул дверной замок. А через мгновение раздался удивленный возглас мальчика:

— Папа?!

22

— Что тут у вас произошло? — спросил Радомский, осматривая разгромленную квартиру.

— Гости, — ответила Ника. — Незваные. Все лезут и лезут, окаянные. Мы их в дверь, они — в окно…

Ее начинало «нести» — нормальный отходняк после стресса, когда слова льются рекой, опережая мысли, и говоришь любую ерунду, лишь бы не молчать… Голова по-прежнему кружилась, слегка подташнивало (точно — сотрясение; давно не было, блин!), но, несмотря на все это, Ника испытывала приступ совершенно неуместного веселья.

Радомский-старший в спортивном костюме «Адидас» и белых кроссовках был смешон и нелеп. Его сын, обвешанный цепями и карабинами, был грозен и тоже смешон. Квартира, по которой будто бы слон пробежался, напоминала о декорациях к немым комедиям с Бастером Китоном. И даже Вова, привязанный к стулу в студии, вызывал в памяти строчки стишка «дети в подвале играли в гестапо…»

Умом Ника понимала, что это всего лишь последствия шока, эйфория — она (опять!) осталась в живых, разминулась с костлявой, и реальных причин для веселья нет — но поделать с собой ничего не могла. Ей отчаянно хотелось хихикать.

— Ты цел? — спросил Радомский сына.

— Угу, — выдавил тот.

— Это хорошо, — Радомский будто не замечая ссадин и синяков на физиономии отпрыска, небрежно отстранил его ладонью (совсем как носильщика в гостинице, почему-то подумалось Нике) и вошел в студию.

— Вот как, — произнес Радомский, глядя на карту Житомира с приклеенными стикерами. — Интересно. Впрочем, так я и думал… — Он перевел взгляд на привязанного Вову, подошел поближе и брезгливо, одним пальцем приподнял его безвольно висящую голову. — Хм. А ведь я его, кажется, знаю… Где-то я его видел.

— Автоквест, — подсказала Ника.

— Ага, точно, — обрадовался Радомский. — Брифинг. В той подвальной кафешке.

Ну и память у него, удивилась Ника. Мельком же видел…

— И зачем он к вам пожаловал? — полюбопытствовал Радомский.

— Это его надо спросить… — пожала плечами Ника.

В студию вернулся Ромчик, принес бутылочку с нашатырем, таблетку анальгина и стакан воды. От нашатыря Ника отказалась (ее пока удерживало на ногах аномальное веселье), анальгин приняла с благодарностью — только вот проглотила с трудом, таблетка встала поперек горла, и опять подкатил горячий липкий комок тошноты. Спокойно, подруга, скомандовала она себе, жадно глотая воду. Держаться, не падать!

— А ты? — поинтересовался Ромчик отца. — Ты зачем к нам пожаловал? И зачем сбежал из ментовки?

— Ты мать проведывал? — спросил тот в ответ, недвусмысленно навязывая сыну привычную модель поведения.

— Проведывал, — ответил Ромчик все еще с вызовом.

— Как она?

— Плохо!

— Понятно, — кивнул Радомский. — А что это у вас за пальба была во дворе? — спросил он у Ники. — Мотоцикл валяется с перебитым бензопроводом, флаг какой-то…

— Сейчас узнаем, — ответила Ника, откупоривая нашатырный спирт и поднося под нос Вове.

Вова дернулся, помотал головой (из рассеченной макушки полетели брызги крови; крови вообще было на удивление много, волосы слиплись в один комок, и Ника даже испугалась, не раскроила ли она Вове череп) и что-то пробулькал носоглоткой.

— Дайте-ка мне, — сказал Радомский, отбирая у Ники нашатырь. — Эх, жалко Влада тут нет… — пробормотал он, заглянув в открытые, но совершенно мутные глаза Вовы. — Он в этом деле специалист… Эй, родной, — почти с нежностью в голосе позвал он. — Ты меня слышишь?

Вова что-то бессмысленно промычал.

— Не слышит, — сделал вывод Радомский и совершенно неожиданно (Ника аж вздрогнула) отвесил Вове две сильных пощечины.

Вова встрепенулся, насколько позволили ему веревки, и попытался вжать голову в плечи.

— Не… не… на... до… — по слогам выдавил он.

— Тебя как зовут? — участливо поинтересовался Радомский, склонившись к окровавленному лицу жертвы.

— Во… ва… — всхлипнул тот. — Не… бей… те…

— Не буду, — легко согласился Радомский. — Так что вы хотели у него узнать, Вероника? — спросил он.

Да, подумала Ника, а все-таки он лидер. Вожак стаи. И пяти минут не прошло, как он заявился в своем спортивном костюме, а уже взял ситуацию под контроль.

— Что вам тут было надо? — спросил Ромчик, не пожелавший оставаться на вторых ролях. — Зачем вы приходили?

— Ноут, — ответил Вова, шмыгнув носом. — Ноут Белкина. Я должен был отвлекать вас, пока «Мажоры» будут искать ноутбук…

— Зачем? — спросила Ника. — Что там, на ноуте?

— Ключ, — ответил Вова.

— Что-о?! — рыкнул Радомский, моментально утратив самообладание. — Ключ?!!

— Ключ… — кивнул Вова, уронив кровавую соплю из носа.

Радомский схватил пленника за горло:

— Кто? — прошипел он. — Кто послал?!

— Ведьма… — прохрипел Вова. — Пусти… те… больно…

— Полегче, — попросила Ника, и Радомский разжал пальцы.

— Какая ведьма? — очень тихо, почти шепотом спросил он.

— Анжела… — выдохнул Вова.

Ах вот оно что, почти обрадовалась Ника. Наша мадам визионер и медиум никак не угомонится. Мало ей раздавленной машины. Все ей неймется… Но старый враг — это хорошо. Это знакомо и предсказуемо…

— Сука, — выдохнул Радомский тихо, разговаривая сам с собой. — Тварь. Обойти меня вздумала. А я дурак…

— Почему — дурак? — поинтересовалась Ника.

— Потому что проболтался. Про ключ. Я же сегодня с ней говорил. У Илоны. Час назад. И эта мандолина согласилась работать на меня. А сама… Сама решила успеть первой. Вот ведь… Найду — ноги вырву, ведьме этой…

Тут Ника окончательно перестала что-либо понимать. Ладно, Анжела гоняется за мистическим ключом. Но Радомский?

— Погоди, Вова, — сказала она. — Но ты же был с Белкиным в одной команде. «Бегущие кабаны». Так? А теперь вместе с «Мажорами» вламываешься в наш дом…

— Команде… — протянул Вова почти насмешливо. — Это же не автоквест. Это Игра. Тут каждый сам за себя.

— С ума вы посходили с этой Игрой! — в сердцах плюнула Ника.

— Можно подумать, что вы — нет, — угрюмо ответил Вова, кивнув на карту города на стене.

— Стоп! — перебил Радомский. — Не сходится. Где-то ты заврался, молодой человек. Я сказал Анжеле про ключ час назад. И сразу после ее ухода пошел сюда. Пешком. Телефоны в городе не работают, так? Машина ее в ремонте, сам видел, как она на маршрутку садилась. Так как же она успела собрать команду, проинструктировать и прислать сюда за ключом?

— Она же ведьма… — снисходительно, словно ребенку, пояснил Вова.

— Что это? — вдруг спросил молчавший до сих пор Рома, подняв с пола карточки с глифами.

Вова резко замолчал, насупившись.

— Отвечай! — рявкнул Радомский.

— Это для связи, — с опаской и нехотя ответил Вова. — Глифы игроков.

— Как это работает? — вскинулась Ника.

— Берешь карточку, поджигаешь… Пока горит — говоришь вслух, как по мобильнику. Носитель глифа тебя услышит.

— Что за бред, — скривился Радомский. — Что ты несешь… Адрес Анжелы, быстро! — приказал он и для вящей убедительности отвесил Вове еще одну оплеуху.

— Не знаю! — вскрикнул Вова. — Правда-правда, не знаю! За транспорт отвечали «Мажоры»!

— А «Тараканы»? — спросила Ника, перебирая карточки.

— Безопасность…

Вот она. Вертикальная палочка с двумя закорючками сверху и снизу. Руна Перт, как потом Ника вычитала в википедии. Та самая, что вилкой нацарапала Илона на запястье.

— Вы встречались с Анжелой у Илоны, так? — уточнила Ника у Радомского.

— Ну?

— Илона знает адрес Анжелы?

— Должна, по идее. Они вроде давно знакомы… Постойте, Ника, уж не верите ли вы во весь этот бред про карточки?

— Верю — не верю… Зачем верить, когда можно попробовать?.. Ромчик, давай зажигалку…

23

Когда блонда заговорила, Свисток от неожиданности подпрыгнул, саданувшись башкой о крышу «Тойоты», и даже перестал рвать на ней кофточку. Хрущ тоже дернулся, едва не въехав в фонарный столб, и резко дал по тормозам.

Макар, до сих пор сжимавший в зубах черную коробочку, долбанулся головой о торпеду и наконец-то выронил добычу. Изо рта у него капала слюна, а на морде блуждала бессмысленная ухмылка.

— Че это она? — испуганно спросил Свисток. — Че это она говорит?

Перед тем как приступить к раздеванию блонды (Илона, вспомнилось Хрущу, один из толстяков назвал ее Илоной), Свисток ей от души вмазал и, похоже, перестарался, отправив в глубокий нокаут. Впрочем, Свистку всегда было пофиг, кого трахать — визжащих и барахтающихся или пьяных в полном отрубе. Лишь бы дырка была, как он всегда говорил.

— Ы, — сказал Макар, роняя слюни. — Ы-ы-ы!!! — повторил он настойчиво, и сразу стало понятно, что он требует очереди к телу девахи. Мол, раз ты слез — значит, кончил, я тоже хочу…

— Тихо! — шикнул на него Хрущ. — И ты, Свисток, заткнись! Что она там бормочет?

Блонда произнесла еще одну фразу, очень-очень тихо.

— Мануильского… — повторил за ней Свисток. — Адрес какой-то. Да она бредит! Ща я ее оприходую, ей сразу полегчает… — Он зашуршал пряжкой ремня.

— Замри, — приказал Хрущ. В голове его билась смутная мысль, и нужна была секунда тишины, чтобы ее изловить и сформулировать.

Что делать дальше, вот в чем вопрос. Тачку они угнали, байкеров стряхнули. Дальше-то что? Впервые в жизни Хрущ тосковал по Тухлому. С тем, конечно, было очень стремно, но хоть понятно, что делать…

Хрущ нагнулся и подобрал с пола черную коробочку. Она оказалась на удивление тяжелой, железной. И как Макар ее в зубах держал? Как вообще этот алкаш, сын алкаша и внук алкаша, дебил-переросток, даун царя небесного, криворукий и косоглазый, умудрился прыгать по деревьям, будто Тарзан, и приземлиться на крышу «Тойоты»?!

— Это ж винт, — сказал Свисток, от удивления даже перестав расстегивать штаны. — От компьютера. Только маленький какой-то…

Илона, до сих пор лежавшая на заднем сиденье, как кукла, и бормотавшая адрес, вдруг рывком села и обвила руками шею Хруща. Он даже испугаться не успел, когда горячее дыхание обожгло ему шею, а влажный язычок скользнул в ухо.

— М-м-м-м-м, — промычала блонда, обтираясь об Хруща, как кошка, и рассыпала длинные волосы по его плечам. — М-м-мануилького… Поехали…

У Хруща перехватило дыхание и заколотилось сердце. Рука девахи пробежалась по его груди, животу и нырнула в промежность, крепко обхватив его хозяйство (там уже все было как каменное).

— Ни хера себе, — прокомментировал совершенно офигевший Свисток.

— Поехали… — промурлыкала Илона и, опять облизав Хрущу ухо, нежно прикусила за мочку.

Хрущ послушно повернул ключ зажигания.

— Ы-ы-ы-ы! — сказал Макар.

24

Заколдована.

Вот и подтвердилось то, о чем Марина давно подозревала. Она — Марина Сергеевна Панчук, младший научный сотрудник областной библиотеки, тридцати лет от роду, была самым натуральным образом заколдована.

Пуля попала ей в грудь. Выше анкха и кварца, прямо в вырез новенькой блузки, варварски разодранной еще в библиотеке краеведом Русланом, «чтобы было легче дышать». Пуля, которая по всем законам физики должна была ее убить, оставила после себя лишь синяк размером с пятикопеечную монету, лиловым пятном расплывшийся на нежно-бледной коже Марины.

— Резиновая, — сказал Руслан, снова очутившийся возле ее декольте. — Вам повезло. Пуля была резиновая. Травмат, понимаете? Старайтесь дышать неглубоко, там могут быть внутренние повреждения… Вы меня вообще слышите? — Руслан наклонился поближе, то ли стараясь поймать блуждающий взгляд Марины, то ли — что более вероятно — заглянуть ей в вырез блузки.

Озабоченный он какой-то, мельком подумала Марина. И гадкий. Эта его перхоть… А главное, несет чепуху. Резиновая, ну конечно! Значит, мотоцикл Самурая пробила настоящая, а в меня попала резиновая… Еще бы… Нет, тут все хитрее. Шаман меня заколдовал. Да, Шаман. Больше ведь некому.

Но где и, главное, у кого он этому научился?!

— Помогите мне сесть, — попросила Марина сиплым голосом. В одном краевед оказался прав: дышать было больно, и при каждом вдохе в груди что-то пощелкивало. — Ну же…

Руслан протянул руку, и Марина с трудом придала своему телу вертикальное положение. Голова тут же закружилась, и Марина зашлась в приступе резкого, рвущего все нутро кашля. На мгновение у нее потемнело в глазах от боли, и она даже успела испугаться, что опять потеряет сознание — но нет, удалось удержаться… Откашлявшись, Марина сплюнула на асфальт струйку крови.

— Я же говорил, — пронудел Руслан. — Вам лучше лечь… И вообще, вас надо отвезти в больницу, вдруг что-то серьезное…

Плевать, мысленно ответила Марина. Если уж я смогла, получив пулю в грудь, ехать на мотоцикле, прижимаясь к широкой спине Шамана, то какой-то кашель мне уж точно не навредит. Вот то, что я сижу на холодном бордюрном камне, это не есть хорошо. Так и застудиться можно. Надо вставать.

— Не надо в больницу. Сейчас они за нами вернутся, и все будет хорошо…

Они — это Шаман и его команда, в том числе оставшийся безлошадным Самурай. Потеряв след угнанной «Тойоты», они сбросили балласт — двух испуганных «Мажоров», Руслана и Марину, — и разъехались врассыпную по узким улочкам, выслеживая гопников, похитивших ключ и Илону, как стая гончих выслеживает зайца. Связь держали по рации. План был такой: если никто не нападет на след «Тойоты» в течение пятнадцати минут, всем собраться в исходной точке и решать, что делать дальше.

Ждать оставалось недолго…

Марина попыталась встать (в голове отчетливо звучал мамин голос: не сиди на холодном, Мариша, заработаешь цистит…), но не смогла: ее опять скрутило в приступе кашля, и пришлось постыдно плюхнуться обратно на бордюр. Но благодаря этому она буквально всем телом ощутила приближение Шамана и его гончих. Асфальт мелко-мелко дрожал, вторя рычанию могучих мотоциклов, хотя звука еще слышно не было. Рев и тарахтение моторов нахлынули со всех сторон, отдаваясь вибрацией во всем теле Марины.

Байкеры съезжались по одному, глушили моторы, снимали шлемы и убирали в чехлы оружие. По лицам их было ясно: «Тойоту» не нашли. Шаман и Самурай приехали последними. Шаман даже не стал ничего спрашивать, просто обвел всех тяжелым взглядом и изрек:

— Все. Мы их потеряли.

— А как же ключ? — пискнул один из «Мажоров».

— А Илона? — заволновался второй, с разбитым носом. — Что с ней теперь будет?

— Надо связаться с ведьмой, — сказал Самурай, слазя с мотоцикла Шамана.

— Не выйдет, — покачал головой Шаман. Он был мрачнее тучи. — Она связывается с нами. А не наоборот. Я ни адреса, ни фамилии даже не знаю, только имя…

До Марины внезапно дошло, что асфальт под ее ягодицами продолжает мелко и неравномерно вибрировать, хотя двигатели всех мотоциклов были выключены, и на улице стояла гробовая тишина. Земля дрожала, как крышка на кастрюле с медленно кипящим супом. Что-то там было, под поверхностью. Что-то большое. И оно рвалось наружу.

— Как ее зовут? — спросила Марина, не узнав своего голоса. — Ведьму?

— Анжела, — ответил Шаман.

Ну конечно. Кто же еще.

— Поехали, — скомандовала Марина. — Я знаю, где она живет…

25

— На что это было похоже? — спросил Радомский.

— Что именно? — уточнила Ника.

— Этот ваш… сеанс ясновидения.

Ника поморщилась. Головная боль локализовалась в левом виске; давило изнутри на глаз, и отдавало в лоб. Хорошо хоть тошнота прошла, свежий воздух помог (к ночи изрядно похолодало, и Ника в ветровке уже успела продрогнуть).

— Голос в голове, — ответила она.

— И все? Как по телефону?

— Нет, не так, — возразил Ника. — Нужно еще усилие. Не прислушиваться, а… Как будто ты уже знаешь, что сейчас прозвучит, но надо напрячься и вспомнить. Как подзабытый анекдот.

— Забавно, — хмыкнул Радомский. — А кроме адреса Илонка ничего не сказала?

— Нет.

— Это плохо… Ага, вон такси!

Радомский шагнул к краю тротуара и взмахнул рукой. Такси (старенькая «Волга» с зеленым огоньком под ветровым стеклом и допотопными «шашечками» на крыше) промчалось мимо, даже не притормозив.

— Да что ж это за херня такая! — рыкнул Радомский. — Им что, деньги вообще не нужны?!

Это была уже четвертая машина, проигнорировавшая Радомского и Нику. Если учесть, что, кроме такси, других машин на улицах Житомира в этот час не наблюдалось, можно было подумать, что Ника и ее спутник превратились в людей-невидимок в городе-призраке. Окна многоквартирных домов не горели, фонари рыжевато мерцали в ночном тумане, и гудели неоновые вывески аптек и салонов красоты. Пустынно и холодно было в городе, и необычайно тихо.

— Нам туда, — Радомский указал на темный переулок, ведущий в сторону от фонарей и реклам. — Срежем угол.

Бывший местечковый олигарх явно не привык ходить пешком — он быстро сбился с дыхания, запыхался и периодически поглаживал печень, хмурясь от боли. Ника же, наоборот, радовалась возможности согреться быстрой ходьбой и подышать сырым ночным воздухом. Если бы еще не болела голова…

— Слушайте, Радомский, что это вы такое затеяли с моим дедом? А?

Радомский тяжело вздохнул.

— Вы уверены, что хотите знать?

— Кончайте эту бодягу. Уверена. Хочу. Выкладывайте.

— Тогда перекур, — потребовал Радомский. — А то мне за вами не угнаться.

Они остановились, Радомский закурил, выдохнул облако серого дыма и сказал:

— Посмотрите вокруг.

Ника посмотрела. Их окружал частный сектор: кривобокие домики, вросшие в землю от старости, с подоконниками чуть ли не на уровне тротуара, с прохудившимися крышами, почерневшими печными трубами, ржавыми крылечками, убогими пристройками и гнилыми мансардами. Некоторые из домиков (где хозяева побогаче) были обложены белым кирпичом, другие — обшиты вагонкой, третьи же просто покрыты осыпающейся штукатуркой, из-под которой выглядывала дранка и трухлявые доски. Вокруг домиков стояли покосившиеся заборы и росли корявые деревца.

— Это центр Житомира, — сказал Радомский. — Не в деловом смысле, а в географическом. Один из самых старых районов. Он практически не пострадал во время войны, и по большому счету выглядит точно так же, как и сто лет тому назад. Разве что чуть обветшал.

— Ну и что?

— А то, что всего сто лет назад Житомир был маленьким одноэтажным городишком, что называется, уездного значения. Он и губернским центром-то стал по ошибке, случайно… А потом пришла советская власть, и Житомир постигла участь тысяч других провинциальных городов. Индустриализация. Понастроили заводов, гигантских, как полагается, общесоюзного значения. Соответственно, забабахали спальные районы. Проложили новые маршруты общественного транспорта: от спального района до проходной завода и обратно. Все для блага трудящихся. Оставалось найти этих самых трудящихся… А где их взять? Да из окрестных сел, разумеется. В пятидесятые-шестидесятые годы население Житомира практически удвоилось за счет притока крестьян в город. Культурный же уровень, естественно, упал, потому что быдло принесло с собой свои обычаи. Плевать семечки, разговаривать матом, гадить мимо унитаза…

— Подождите, — перебила Ника. — При чем тут это?

— Терпение, — сказал Радомский, докуривая сигарету. — Имейте терпение… В девяностые, когда система рухнула, заводы встали, а в цехах начали открывать супермаркеты, Житомир одним махом вступил в новую эру. Постиндустриальную, так сказать. В самом буквальном смысле. Толпы безработных, голодных, нищих, а главное — необразованных, некультурных людей мигом оказались в ситуации «видит око, да зуб неймет». Вот они, блага капитализма, рядом, только руку протяни… А фигушки! Конечно, кто-то из работяг приспособился: начал торговать на базаре, устроился токарем в фирмочку по изготовлению обувных полочек, в бандиты подался, наконец… Но основная-то масса по-прежнему пребывает в состоянии фрустрации. А это весьма взрывоопасно. Стадо без пастуха может забрести черт-те куда…

Радомский выбросил окурок и продолжил:

— Мы с вашим дедом вместе разрабатывали методы управления стадом. Не банальные кнут и пряник — а новейшие информационные технологии, применимые в современном постиндустриальном обществе. Задача, которую я поставил перед Загорским, звучала приблизительно так: как заставить (вариант — убедить, уговорить, не важно!) массу людей совершать поступки, бессмысленные, а порой и невыгодные с их точки зрения, и в то же время — нужные, полезные и выгодные пастуху.

— То бишь вам? — уточнила Ника.

— Мне, вам, кому угодно! Важен сам принцип! Чтобы человек делал то, что ему, в общем-то, и нафиг не надо, и делал это бесплатно, да еще и получал чувство глубокого удовлетворения от хорошо проделанной работы!

— Рисовал глифы?

— А хотя бы и глифы! Играть — вот то единственное, что любят делать люди. Вы не поверите, на что способны люди ради какой-то дурацкой игры!

— Почему же… Очень даже поверю… — пробормотала Ника.

— Это был простой бизнес-проект. Я предложил Аркадию Львовичу на выбор несколько объектов. Ночной клуб. Модельное агентство. Салон красоты. Его задача была — «раскрутить» проект при минимальных финансовых вложениях, с помощью так называемого «вирусного маркетинга». Знаете, что это такое?

— Знаю, — кивнула Ника.

— Вот и отлично. Мемы, фокус-группы, вирусные фразы, социальные сети — я, если честно, и сам во всем этом не очень разбираюсь… Загорский, старый сатир — вы уж извините, Ника, но из песни слова не выкинешь… так вот, Загорский выбрал модельное агентство. Нащелкал моих девчонок, стребовал с меня полторы тысячи баксов на рекламную контору «Тульпа» и… пропал. Как самый заурядный мошенник.

— Может быть, пойдем уже? — спросила Ника, поежившись в тонкой ветровке.

Ее не отпускало чувство, что Радомский врет, причем врет нагло, сочиняя прямо на ходу. Дед? Маркетолог? Рекламщик? Сатир? Что за бредятина…

— Пойдем, — согласился Радомский, и они двинулись в сторону Мануильского. — Мне ведь даже не денег было жалко, тоже мне деньги, тьфу! Сам факт… Он мне такой лапши навешал, про игру, да про всякие самоорганизующиеся системы, рост числа участников по экспоненте… У меня сложилось впечатление, что он не до конца понимал, на что способна эта технология.

— Тысячи клиентов стройными рядами пойдут покупать мелки для рисования глифов? — съязвила Ника.

— Сотни тысяч! Сами, добровольно, будут рисовать нужные логотипы, привязывать к себе полосатые ленточки, ставить галочки в нужных клеточках! Это же власть в чистом виде, без стимулов и наказаний, власть, которая в радость стаду! Они же сами хотят, чтобы ими управляли. Давали инструкции. Говорили, как жить. Что покупать, за кого голосовать. И это все — в форме игры, флешмоба, забавы, развлекухи!

— В политику захотелось?

— А почему бы и нет? — пожал плечами Радомский. — Кто-то же должен управлять быдлом…

Ника мимо воли рассмеялась. Наполеон в спортивном костюме, тоже мне!..

— И как? — спросила она. — Получается?

— А! — махнул рукой Радомский. — Все бы получилось, если бы ваш дедуля не начал заниматься ерундой. Он со своим дружком Чаплыгиным начал игру до срока и без моего ведома. В результате события вышли из-под контроля… Хотя я не исключаю, что дед ваш — только без обид — перепродался подороже. Он же все-таки еврей.

— Происки конкурентов? — спросила Ника и, порывшись в памяти, добавила: — Козни Киселевича?

— Вы-то откуда о нем знаете? — удивился Радомский, и тут тишину ночных улиц разорвал рев мотоциклетных моторов. Ника от неожиданности втянула голову в плечи, а Радомский заозирался.

— Где-то рядом, — сказал он. — Квартала два-три.

— «Ржавые тараканы»?

— Может быть… Оружие у вас есть?

— Нет. Все Ромчику оставила. На всякий случай.

(Ромчик, несмотя на бурные протесты, остался дома, сторожить пленного Вову; Ника отдала ему и газовый баллончик, и «Шурфайр», строжайше наказав из квартиры не выходить ни при каких обстоятельствах и дверь никому не открывать).

— Как все неудачно вышло, — Радомский ускорил шаг.

— Что — вышло?

— С Владом не пересекся, раз. Анжеле этой, паскуде, лишнего сболтнул, два. Теперь вот премся с голыми руками на перестрелку, это три. Есть у меня такое предчувствие, что без пальбы не обойдется…

— Тогда надо поторопиться, — сказала Ника. — Чтобы успеть до начала пальбы.

И словно в ответ на ее слова где-то совсем рядом загрохотали выстрелы.

— Да нет, — возразил Радомский. — Торопиться уже поздно. Лучше переждать…

26

Дежа-вю. Опять это странное чувство вторичности происходящего охватило Ромчика, когда Вова начал проситься в туалет.

— Отвяжи, а? Ну будь нормальным пацаном, ну очень надо! — нудно и тоскливо клянчил Вова, пока Ромчик бинтовал ему башку. Рассечение от острой кромки «Шурфайра» получилось знатное, кровь хлестала — как из кабана. Бегущего…

— Сиди и не дергайся, — ответил Рома, и мир вокруг него будто бы сместился в другую плоскость — стал плоским и нарисованным, как декорации в театре, и чем-то похожим на сон, когда уже понимаешь, что спишь, а проснуться никак не удается…

Точно такое чувство он испытывал возле гаража Чоппера, во время повторной разборки Славика с байкерами. Но тогда те же актеры играли заново свои роли; сейчас же Ромчик оказался похитителем, а Вова просился в туалет.

Как будто Игра давала ему возможность переиграть сценарий за другого игрока. «А теперь я буду черными…»

Да ну нафиг! Прямо теория заговора какая-то… Ромчик встряхнул головой. Дежа-вю, он когда-то вычитал, есть следствие накопившей усталости мозга. А уж чего-чего, а усталости ему было не занимать. Похищение в четверг, переезд к Нике в пятницу, визит к матери в психдиспансер в субботу, разборка у гаража в воскресенье, погоня за Шефом в понедельник и… блин, драка с Вовой и «Мажорами» тоже в понедельник, то бишь — сегодня. Да, долгий выдался денек. Как, впрочем, и вся неделька.

Тут поневоле крыша начнет отъезжать.

— Слушай, Ром, — опять заныл Вова. — Ну чего ты? Отвяжи на минутку, дай в сортир сходить! Ты ж нормальный пацан, мне Славка про тебя рассказывал.

— Слушай, ты, козел, — прошипел Ромчик. — Полчаса назад ты меня чуть не придушил, забыл уже, да? А теперь я стал «нормальным пацаном»?

— Да ладно, чего ты? — почти обиделся Вова. — Это ж Игра! Тут правила такие… Все должно быть по-взрослому. Ты вон тоже меня приложил, а девка эта чуть голову не пробила железякой. Такая Игра! — пожал плечами он.

Да уж, подумал Ромчик, машинально ощупывая языком опухшую губу и потирая рукой ссадины на шее. Игра. Мать ее так и эдак.

— И какая же это Игра? — зло спросил он. — Казаки-разбойники? Индейцы против ковбоев? Ты сам-то, тупица, понимаешь, во что играешь?

Вова важно надулся.

— А-Эр-Гэ. Alternate Reality Gaming, — расшифровал он в ответ на непонимающий взгляд Ромчика. С чудовищным произношением Вовы (сразу почувствовался житомирский инъяз с его особым, нигде более в мире не встречающимся акцентом) это прозвучало как «эльтернайт риэлыти гэйминг».

— Чего? — переспросил Рома, не веря своим ушам.

— Это ты лучше у Белкина спроси, чего это такое, — посоветовал Вова. — Он мне об этом рассказал. Америкосы придумали. Для рекламы всяких фильмов там, концертов и тэ-дэ. Делается вброс искусственной информации в реальный мир. Ну, как подделка, что ли. «Кроличья нора», называется. И если народ купился, начинается игра. Реальность становится… ну как бы — альтернативной. Добавляются всякие там загадки, коды, артефакты. Как в том фильме, помнишь, с Майклом Дугласом? Ну вот. И народ прется. Сначала от игры прется, а потом — куда надо, туда и прется. На фильм или на концерт…

Да уж, объяснил называется, хмыкнул Рома. А ведь нечто подобное он уже слышал. В самом начале Игры. От Клеврета. Про партизанскую «рекламную кампанию»… Значит, вот чем занимался (или думал, что занимается) Белкин, когда администровал он-лайн версию Игры. Интересно…

Звонок в дверь — все то же поднадоевшее «тирлинь-тирлинь» — заставил Ромчика вздрогнуть.

— Кто это? — шепотом спросил Вова, испуганно глядя почему-то на карту Житомира с прилепленными стикерами-глифами.

— Сиди тихо, — скомандовал Ромчик и отправился посмотреть.

Ника, конечно, наказала ему дверь не открывать ни при каких обстоятельствах (как будто Рома сам этого не понимал; Ника вообще была классная, но периодически строила из себя заботливую клушу) — ну так и Рома шел всего лишь посмотреть, а не открывать.

Посмотрел. В глазок. Но безуспешно — на лестничной клетке свет не горел, и не видно было ни зги.

«Тирлинь-тирлинь»!

— Кто там? — громко спросил Ромчик, вытягивая из кармана велосипедную цепь.

— Это я, Игорь, — раздался до боли знакомый голос. — Ника дома?

Какой еще к чертям Игорь?

— Ники нет, — чуть растерявшись, ответил Рома. — Что-то передать?

— Ромчик, ты? — переспросили из-за двери. — Это же я, Игорь Белкин! Открывай давай!

Белкин. Легок на помине! Или опять Игра вмешивается в происходящее, подчиняя все своим неведомым законам?

Как бы там ни было, прикинул Ромчик, а особой опасности Белкин, способный передвигаться лишь в инвалидном кресле или на костылях, представлять не должен. А вот пару вопросов ему задать не мешало бы…

— Сейчас, обожди, — сказал Ромчик, убрал цепь и защелкал замками.

27

Первый труп они заметили почти сразу. Его трудно было не заметить: долговязый детина в полном байкерском прикиде (берцы, кожаные штаны, усеянная заклепками косуха, джинсовая жилетка с вышитым на спине ржавым тараканом и черная бандана с зелеными листиками конопли) лежал возле пустой собачьей будки, лицом вниз.

— Давайте его перевернем, — предложил Радомский.

— Зачем? — спросила Ника.

Вместо ответа Радомский присел на корточки и, взявшись за плечо покойника, потянул его на себя. Что-то липко чавкнуло.

— Не надо, — успела попросить Ника. — Не надо трогать руками…

А потом она увидела. С трупом было что-то не так. С лицом.

Точнее, лица у трупа не было вовсе.

Кровавые лоскуты, черные в призрачном свете луны, свисали с костей черепа. Не было ни глаз, ни носа, и кашеобразное месиво с осколками зубов было на месте нижней челюсти.

Радомский удивленно присвистнул.

— Эк его, — сказал он. — Картечью, что ли?

— Нет. Это не картечь.

Она уже видела подобное. В Косово. Так выглядели трупы, над которыми потрудились падальщики. Одичавшие собаки, еноты, лисицы. Кто-то обглодал лицо байкеру. До костей.

Страшно не хватало фотоаппарата…

Хотелось спрятаться за видоискателем. Но — увы. Наблюдателем эту бодягу не пересидишь. Придется участвовать.

— Вот это — картечь, — показала рукой она на стены дома.

Давно не беленая штукатурка была усеяна десятком крошечных оспин.

— И это наверняка картечь, — добавила она, махнув в сторону выбитого окна (одной створки вообще не было, а другая криво висела на одной петле; на подоконнике и отливе россыпью бриллиантов поблескивало битое стекло, и полоскалась на ветру грязная тюлевая занавеска). — А вот дерево — вряд ли. Скорее, динамит. Только взрыва ведь мы не слышали, так?

Старое, скрюченное дерево, росшее в центре двора, выворотило с корнем и повалило на крышу дома. Шифер проломался, и из-под него торчали черные, прогнившие стропила.

— Машина, — сказал Радомский уверенно. — Дерево задели машиной. Вон следы, видите? — Он показал на две глубоких борозды в черной, жирной земле. — «Хаммер» или «Тойота FJ». Точно такие же были во дворе вашего дома, возле простреленного мотоцикла.

— Выходит, эта перестрелка была продолжением первой?

— Вероятно…

Они оба замолчали, и во дворике повисла совершенно неестественная, стерильная тишина. Собаки, поняла Ника. Собаки не лают. После такой пальбы, да в частном секторе все местные тузики и барбосы должны с ума сходить. Если они не сбежали, как Пират. Все разом.

И воя сирен, что характерно, не слыхать. Аборигены тоже сбежали? Или забились под пол, как мыши? Неужели никто не вызвал милицию? Ах да, телефоны же не работают… Тогда понятно. Каждый сам за себя.

— Пойдемте в дом? — предложил Радомский.

— Подождите, — остановила его Ника. — По-моему, там еще один…

Зрение и чутье военного корреспондента ее не подвели: за поваленным деревом был еще один труп, на этот раз — знакомый. Скинхед в нейлоновом «бомбере» и камуфляжных штанах. Ему попали в грудь, из дробовика, с близкого расстояния и, вероятно, не один раз. Нейлоновая курточка была вся издырявлена, и кое-где торчали клочья синтепоновой подкладки. Крови практически не было: скинхед, очевидно, сразу упал на спину, а так как картечь не прошла насквозь, кровь осталась внутри тела.

— Я его знаю, — сказала Ника. — Он был на складе. Где держали Рому.

— Ага, — изрек Радомский. — Судя по диспозиции, эта мразь держала оборону. А байкеры штурмовали. Если скин работал на Анжелу… — Радомский недобро блеснул глазами.

Они переступили через покойника и приблизились к входной двери. Открытая настежь, она вела в полутемный тамбур, куда пробивались лучи света из комнаты.

— Я пойду первый, — вызвался Радомский.

Ника не возражала.

Единственным источником света в комнате оказался экран двадцатидюймового монитора, на котором крутился скринсейвер со скандинавскими рунами. И даже в этом тусклом свете было видно, что комнате здорово досталось в результате перестрелки. Люстра, сбитая картечью, валялась под ногами, обои кое-где еще тлели вокруг маленьких дырочек, и весь, абсолютно весь, был изрешечен ковер на стене. Остро и кисло пахло кордитом.

— Ого! — сказал Радомский.

Он нагнулся, заглянул под стол с монитором.

— Корпус снят, — сообщил он. — Точно винт подключали. А вот тут, похоже, был подключен еще и ноутбук…

— Смотрите. Под ногами.

В разбитое окно как раз заглянула луна — полная, желтая, ноздреватая — и стало видно, что на засыпанном мусором и осколками люстры полу нарисован глиф.

— Однако, — с уважением в голосе сказал Радомский. — Постаралась, ведьма. Кропотливая… Только что это за хрень-то?

— Дерево Сефирот, — ответила Ника. — Каббала. Читали «Маятник Фуко»?

В ответ Радомский только выматерился.

— Как же они уже все задолбали, оккультисты хреновы…

— Тихо! Слышите?

Из платяного шкафа, чудом не пострадавшего при перестрелке, донесся шорох.

Радомский перешагнул, стараясь не наступить, через глиф и взял с этажерки тяжелую, на вид старинную, ступку с пестиком. Ступку тут же поставил обратно, а медный пестик перехватил на манер дубинки. Подкравшись к шкафу, замахнулся пестиком и кивнул Нике. Та рывком открыла дверцу.

— Не надо! — вскрикнул знакомый детский голос. — Не стреляйте!

Это был Женька-Клеврет, сидящий под грудой драповых пальто и пуховых шалей.

Кухонькая у Анжелы была крошечная и загаженная донельзя (все, абсолютно все, покрывал слой копоти и пыли). Анжела точно не относилась к числу старательных хозяек, и готовила здесь крайне редко. Из мусорного ведра торчали коробки из-под пиццы.

Ника с трудом отыскала сравнительно чистый стакан и наполнила его водой из баллона с помпой, после чего вернулась в комнату.

Женька уже отходил после истерики. Его перестало трясти, он даже выбрался из шкафа — вот только слезы все еще градом катились по щекам.

— На, — Ника протянула ему стакан. — Выпей.

Она похлопала себя по карманам и спросила Радомского:

— У вас нет ничего сладкого?

— Есть, — удивился тот и протянул ей «Сникерс». — А зачем?

— Ему нужен сахар, — пояснила Ника. — Быстрее отпустит… Жуй! — приказала она Женьке.

Мальчишка послушно впился зубами в батончик, запивая водой из стакана.

— Что тут произошло? — не выдержал Радомский.

Клеврет сделал судорожное глотательное движение и ответил.

— Не знаю! Я спрятался!

— Мы в курсе, что ты спрятался, — еле сдерживаясь, сказал Радомский. — А что было до того?

— Анжела… меня позвала… — прерываясь на шоколадку, начал рассказывать Женька. — Не знаю, как… как будто бы — голос в голове. Сказала — приходи. Я пришел, а она тут рисует, вон, на полу. Сказала, надо обождать. Мы ждали. Потом приехала машина. Там были какие-то гопы, по-моему, те же, что Ромчика… ну, похитили. А с ними девчонка, красивая такая. Она у них вроде как за главную была. Она дала Анжеле винт от ноута. Анжела сказала: подключай. Я и подключил, к системнику. А потом ее ноут подключил, по сетке. А тут байкеры приехали. И началась пальба. Я и спрятался.

— Девчонка была — высокая, худая, длинные светлые волосы? — уточнил Радомский.

— Угу. Ее вроде Илоной называли…

— За главную, значит! — скрипнул зубами Радомский.

— Мне так показалось. Они вообще странные были, гопы эти. Один вообще не разговаривал, только рычал. А другой, бритоголовый... Обдолбанный, что ли. Глаза стеклянные…

— Подождите, — сказала Ника. — А что было потом? После стрельбы?

— Не знаю, я в шкафу сидел…

— Но слышать-то ты что-то слышал, так?

— Вроде бы Анжела в машину села. Она еще Илоне сказала: вот, мол, и все, жертвы принесены, ключ у меня, пора действовать. И сказала, куда ехать.

— И куда же? — взревел Радомский.

Женька весь сжался и выдавил:

— В телецентр…

— Ах ты ж сука… — прошипел Радомский. — На своих двоих нам ее не догнать!

— Тихо! — опять сказала Ника. У нее, после попадания в привычную обстановку (кровь, гарь и смерть) будто бы обострился слух. — Кажется, машина.

Шум мотора ей не почудился: вскоре хлопнула дверца и через мгновение — скрипнула калитка.

— Везет, — прошептал Радомский. — Проблема транспорта решается сама собой…

28

С Белкиным было что-то не так. Неправильно. Он протиснулся мимо Ромчика в квартиру, Рома успел только «здрасьте» сказать, а Белкин уже рыскал по комнатам, изучая разгром и ремонт. Дверь в студию со связанным Вовой Ромчик прикрыл, поэтому Белкин сосредоточился на гостиной и коридоре.

— Где она? — спросил он. — Где Ника?!

— Нету, — сказал Рома, разглядывая Белкина. — Ушла.

Одет гость был как последний бомж. Драная курточка, чуть ли не с помойки, с разошедшейся молнией, схваченная на талии поясом. Под курточкой — мешковатый свитер в жирных пятнах и с воротом, растянутым настолько, что видны бинты на груди, обильно политые чем-то желто-оранжевым. Пахло от Белкина — как в аптеке, карболкой и дезинфекцией. Волосы всклокочены, глаза горят, будто два уголька, движения резкие, дерганые…

Стоп!

Стоп-стоп-стоп!!!

А где костыли? Где кресло-каталка?! Белкин даже не хромал!!!

Прикидывался? Симулировал? Но зачем?!

— Там что? — Белкин кивнул на закрытую дверь.

— Не твое дело! — Рома задрал подбородок.

На дерзость Белкин внимания попросту не обратил: шагнул вперед и пинком распахнул дверь.

— О как! — сказал он, увидев Вову. — Ну-ну… — добавил он, разглядывая карту на стене. — Как я и думал… Ай да Ника… А ведь как играла… как прикидывалась…

— Что вам… тебе здесь надо? — спросил Рома.

— Ключ, — коротко ответил Белкин. — Мой ключ к игре. Который у меня украли.

— Поздно, — сказал Вова, нехорошо ухмыльнувшись. — Он у «Мажоров».

— Кто навел?! — страшно выпучив глаза, рявкнул Белкин.

— Ведьма. Анжела. Подружка твоей Марины. Марина, кстати, сейчас с «Тараканами», — сообщил Вова с явным намерением уколоть бывшего товарища побольнее.

Из Белкина будто бы выпустили весь воздух. Он как-то скукожился, смялся — и пропал задор, огонь в глазах потух.

— Твари, — прошептал он. — Все — твари. Все против меня. Все меня предали…

— Не плачь, — сказал Вова язвительно. — Сам виноват. Думал, разыграть нас в темную? Манипулятор хренов. Маккиавели недоделанный.

Тут Ромчик окончательно перестал что-либо понимать. А Белкин покачался с носка на пятку, почесал грудь, и задумчиво проговорил:

— Анжела, значит. Ведьма. Фэн-шуй, говорите… Ну-ну… — Глаза его опять хищно затлели. — Ромчик! Телевизор у вас есть?

— Есть, — сказал Рома. Он решил пока ни во что не вмешиваться и дать ситуации развиваться самостоятельно. Слишком мало информации для принятия решения. И слишком мало рычагов контроля.

Игра начала играть себя сама…

— Где?

— В кабинете. ТВ-тюнер в компе.

— Показывай!

ТВ-тюнер по-прежнему отказывался демонстрировать что-нибудь кроме местного канала, но Белкину именно он и был нужен. Отстранив Ромчика, Белкин дорвался до мышки, с безумной скоростью пощелкал в настройках, и телесигнал моментально обрел и голос, и нормальные цвета.

Шла передача из студии. То ли новости, то ли какой-то «Сельский час». Ведущих было двое: высокий мужик в криво сидящем костюме (на вытянутой, лошадиной морде мужика читался испуг и удивление), и очень бледная, болезненного вида девица из разряда «краше в гроб кладут», да еще и одетая в больничный халат!

Говорила девица.

— Уважаемые телезрители! С вами Наталья Зинчено, канал «Житомир». Мы прерываем нашу программу для экстренного… — Она прервалась, чтобы сглотнуть. — …экстренной трансляции. Пожалуйста, не выключайте свои телевизоры и не переключайте канал! Это очень, очень важно! — добавила она от себя, с диким отчаянием в голосе.

Глазки при этом у нее бегали, как у воровки, пойманной за руку на месте преступления. Мужик рядом смотрел не в камеру, а на коллегу в больничном халате, и на лошадиной его физиономии читалось растущее подозрение, что Наталья Зинченко только что прибыла из дурдома после неудавшегося курса интенсивной терапии.

Экран мигнул, сменившись на пару секунд стандартной таблицей настройки кинескопа, а потом на нем появился глиф.

— Ах ты ж… — задохнулся Белкин.

— Что это значит?

— Прекрати истерить, — спокойно сказал Ромчик. — Ты можешь по-человечески объяснить, что это за ключ и из-за чего весь этот кипеш?

— Поздно! — в отчаянии махнул рукой Белкин. — Я опоздал… Хотя…

Он вдруг подорвался с места и ломанулся, сшибая с ног Ромчика, в студию. Пока обозленный Ромчик восстанавливал равновесие и догонял загадочно-неадекватного гостя (с четким намерением дать ему по голове «Шурфайром» и привязать к следующему стулу, дабы не буянил), Белкин успел схватить Вову за кадык и теперь орал на него:

— Зажигалка! Где зажигалка, гад?!!

— Вон… — хрипел Вова. — Вон… на столе лежит…

Белкин схватил зажигалку с таким неистовым порывом, что Ромчик решил повременить с «Шурфайром» и посмотреть, что будет дальше. Белкин же метнулся к карте Житомира и зашарил по ней глазами и пальцами, что-то отыскивая.

— Киевская… — бормотал он. — Михайловская… Театральная… Вот! — он возопил, отрывая от карты желтый стикер с глифом.

И за миг до того, как Белкин крутанул колесико зажигалки и поджег бумажку, Ромчик разглядел и — самое главное — узнал этот глиф.

Это был тот самый ромб с усиками и звездочками, который они втроем — Рома, Клеврет и Петька-Бармалей — нарисовали на стене телецентра.

29

— Как ты нас вычислил? — спросил Радомский.

— Методом перебора, — ответил Вязгин. — Адрес Анжелы был тринадцатым в списке, куда ты мог направиться.

Влад вел машину быстро, но спокойно и уверенно. Стрелка спидометра колебалась между сотней и ста двадцатью; перед поворотом Влад скидывал до восьмидесяти, и все равно умудрялся обходиться без визга тормозов и паленой резины. Благо, улицы Житомир были совершенно пусты. Мокрый от тумана асфальт маслянисто поблескивал, и Нике все время казалось, что их вот-вот занесет.

— Список, значит, — проворчал Радомский. — Следишь за мной, значит?

— А как же, Романыч, — пожал плечами Вязгин. — Без этого нельзя…

Ника, сидевшая сзади одна (Клеврета пришлось оставить на разгромленной квартире Анжелы; это было, конечно, неправильно, но брать его с собой — неправильно вдвойне), прильнула к окну. Там мелькал темный и мокрый город. А над ним… С небом творилось что-то странное. Луна спряталась, и звезд тоже не было — зато облака меняли форму, как капли чернил в воде, расплываясь длинными паучьими лапками. Ржаво и тускло горели фонари, и бессмысленно перемигивались желтые сигналы светофоров.

Светофор возле центрального универмага, на пересечении Киевской и трамвайных путей, работал. Как раз зажегся красный, когда их машина подъехала к перекрестку. Вязгин мягко и плавно притормозил, остановившись аккурат перед пешеходным переходом.

— Ты чего?! — заволновался Радомский. — Спятил? Гони, нет же никого!

— Менты, — коротко пояснил Вязгин. — Там, под аркой. Караулят.

И действительно, под аркой, ведущей во двор универмага, виднелся силуэт легковушки с мигалками на крыше. При упоминании ментов Радомский заткнулся и съежился на сидении, постаравшись уменьшиться в размерах.

Красный свет все горел и горел.

— Заклинило его, что ли? — не выдержал невозмутимый было Влад.

— Заглушите мотор, — вдруг попросила Ника. — Пожалуйста.

Вязгин покосился на нее недоуменно, но ключ повернул. Мотор стих, и Ника поняла, что не ошиблась: дрожала не только машина, дрожала сама земля. Тот самый гул, что появился в городе после инцидента с остановкой часов — слабый, едва уловимый кожей — усилился и его можно было почувствовать даже в машине, через рессоры.

— Что это? — спросил Радомский. — Землетрясение?

— Нет, — сказал Вязгин. — Не похоже. Слишком равномерно. Помнишь, в Карабахе…

— Танки?! — ужаснулся Радомский.

Светофор мигнул и зажегся зеленым.

— Поехали, — велела Ника, и Вязгин медленно, чтобы не возбуждать интереса милиции, проехал через перекресток, после чего выжал газ до упора. Нику вдавило в спинку сиденья. Вибрация ощущалась даже на ходу… Ей почудилось, что в окнах домов звенят стекла. Фонари раскачивались, как пальмы в шторм, и колыхались между ними рекламные растяжки.

— Все, — сказал Вязгин, выруливая на Театральную. — Мы на месте.

Он остановил машину возле магазина, метрах в ста от телецентра, и — одномоментно, в долю секунды! — вибрация прекратилась. Город снова обрел монолитную, гранитную непоколебимость.

Лишь растяжки продолжали раскачиваться из стороны в стороны, подтверждая, что секунду назад все вокруг дрожало как лист на ветру…

— Мог бы и поближе встать, — буркнул Радомский, выбираясь из машины.

— Тогда бы нас заметили, — возразил Вязгин. — И расстреляли бы прямо в машине.

В руках у него уже был все тот же маленький пистолет с глушителем.

Чуть дальше, прямо на тротуаре стояла знакомая «Тойота»-внедорожник. Влад вскинул пистолет и кошачьим шагом приблизился к ней.

— Никого, — доложил он, осмотрев салон.

Но Ника и Радомский не услышали.

Они стояли, буквально разинув рты, и смотрели… на телецентр, по идее, только правильнее было бы сказать: на то место, где когда-то был телецентр.

Если он вообще — был.

Перед ними простирался обширный пустырь, поросший дикой травой и бурьяном. Валялись пустые бутылки из-под водки и шампанского, полиэтиленовые пакеты, обрывки газет, ржавые железяки, поломанные детские игрушки… Обычный городской пустырь, захламленный до состояния свалки. Пустырь, на котором и не было ничего никогда…

Фокус заключался в том, что еще вчера здесь стоял телецентр.

А сейчас — ничего.

Это не укладывалось в голове.

Но — было.

— Вот и доигрались, — сказала Ника.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. КАТАКЛИЗМ

1

Рюкзак оказался чертовски тяжелым. Лямки больно врезались в плечи, и что-то твердое упиралось в спину, прямо в позвоночник. Ромчик подпрыгнул на месте, поддернул лямки и повел плечами, пытаясь поудобнее угнездить рюкзак между лопаток, но нифига не вышло. Да и не могло выйти: это себе Славик оставил модный «Тасманиан Тайгер» с ортопедической спинкой, питьевой системой «кэмелбек» и креплениями для подсумков «молле». А Ромке и Клеврету мега-выживальщик выделил по старому, советского образца вещмешку — простому, по выражению Клеврета, как солдатские трусы.

Что Славик напихал в эти вещмешки, он объяснить не удосужился. Но весил каждый рюкзачок килограмм этак под двадцать. Для Ромчика это было еще куда ни шло (он на тренировках таскал доспехи и потяжелее), а вот бедолагу Клеврета совсем перекосило. Не дойдет, подумал мельком Рома. Придется тащить еще и его…

— Ну, все, — Слава в пятый раз за последние пару минут поглядел на свои огромные часы — тоже, разумеется, военные, противоударные, водонепроницаемые, со светящимся циферблатом, и способные показывать время даже в очаге ядерного поражения. — Выдвигаемся. Порядок такой. Рома — идешь первым. Потом пленный. Женя — конвоируешь. Я замыкаю. Дистанция — метр.

— А Белкин? — спросил Клеврет.

— Белкина ждать не будем, — отрезал Славик. — И так полчаса проваландались. Он дорогу знает, сам направление обозначил. Захочет — догонит. Хватит время терять.

— Полчаса? — удивился Ромчик. — Это ж сколько уже сейчас?

— Без четверти восемь, — хмуро ответил Славик, опять сверившись с хронометром.

— О-па, — удивился Клеврет. — А чего ж так темно? Уже светать должно было давно…

Небо над их головами было все того же фиолетового оттенка, что и пару часов назад, когда Славик (вызванный Белкиным тем же нелепым, телепатическим способом, каким Ника узнавала адрес Анжелы — вот и не верь после этого в магию!) приехал к дому Ники на «Ланосе» Белкина, прихватив с собой Клеврета, имевшего вид потрепанный, но вполне боевой. На часах тогда было около половины первого ночи. Потом они вчетвером — Славик, Рома, Клеврет и связанный Вова долго и молча сидели в машине, ожидая, пока спустится Белкин. Тот вышел из подъезда, весь взъерошенный, с бумажным рулоном подмышкой (карта, догадался Ромчик, он забрал карту Загорского), отозвал Славика в сторону и стал ему что-то объяснять, яростно жестикулируя. Славик поначалу изображал недоумение и пытался возражать, а потом вытянулся в струну, коротко кивнул и чуть ли не бегом вернулся в машину. Глаза после этого разговора у Славы горели, а движения обрели решительность и четкость.

Он сел за руль, и они долго ехали по темному и мрачному городу. Навстречу им пролетела колонна пожарных, с мигалками, но без сирен, и две «скорых». Откуда ни возьмись, из всех щелей, как тараканы, вдруг вылезли гаишники — на каждом перекрестке, у каждого неработающего светофора, по двое и по трое — но никого не тормозили и не проверяли (и слава богу, тяжеловато было бы Славику объяснить, почему у одного из его пассажиров связаны руки и заткнут кляпом рот), а лишь провожали очумелыми взглядами, будто бы сами не до конца понимая, зачем они тут стоят.

Приехали на какой-то пустырь с засыпанным землей дровяным погребом. Славик забрал с собой Женьку, приказав Ромчику сторожить пленного. Вдвоем Слава и Клеврет спустились в погреб и живенько перегрузили в багажник «Ланоса» длинные сумки, в которых угадывалось оружие. Те самые ружбайки Чоппера, догадался Рома, про которые проболтался Клеврет. Значит, этот погреб — и есть тот самый схрон Славика…

Нехитрый вывод напрашивался сам собой. Если матерый выживальщик Слава решил выпотрошить схрон, значит… Значит — началось. Не важно, что именно. Важно, что ничего хорошего.

При этой мысли у Ромчика засосало под ложечкой.

Потом опять куда-то ехали, и Ромчик даже стал узнавать места. Корбутовка. Не доезжая до гаража Чоппера, они свернули перед политехом, проехали небольшой коттеджный поселок и углубились в лес, направляясь в сторону реки. Там дорога внезапно кончилась, уперлась в мусорку, и Славик скомандовал выбираться из машины. Он выделил Роме и Женьке по вещмешку, сам взвалил на себя «Тасманиан Тайгер» и два оружейных чехла, проверил, не ослабли ли веревки на руках Вовы, и велел ждать Белкина. Прождали они его, по словам самого Славы, около получаса.

Итак: начало эпопеи — полпервого; ожидание под домом Ники — минут двадцать, езда по городу — еще полчаса, ну пусть сорок минут; потрошение схрона — десять, от силы пятнадцать минут; дорога до Корбутовки и вялое продирание по лесу — самое большее час. Итого — прошло максимум три часа. А никак не шесть. Поэтому-то так и темно…

— У тебя часы врут, — сказал Ромчик. — Такое уже было, помнишь? Пару дней назад, после грозы…

— Эти — не врут! — обиделся Славик за любимую игрушку. — Просто что-то странное происходит в городе…

Ромчик еле удержался, чтобы не хмыкнуть. Нет, со сказанным он был согласен целиком и полностью: что-то странное происходило в городе, причем уже не первую неделю. Но вот то, как Славик это сказал… Ни страха, ни удивления, ни даже тревоги не звучало в голосе Славика. Только азарт и возбуждение. Наконец-то, началось! — читалось во всем его поведении, в манере держаться и командовать короткими, рублеными фразами.

А ведь он этого ждал полжизни, подумал Ромчик. Или даже больше. Может быть, не конкретной Игры со всей ее чертовщиной, но какого-то глобального катаклизма уж точно. Ждал, надеялся, готовился — а в глубине души боялся, что ничего не произойдет, и вся его готовность окажется напрасной тратой сил. Самый страшный кошмар выживальщика — конец света не наступит, придется доживать свой век обычным (таким же, как все, гадость-то какая!..) человеком.

И все-таки Славику повезло.

Началось.

Что-то странное…

— Куда идти? — спросил Клеврет.

— Вниз, к плотине, — показал рукой Славик.

Ромчик вздохнул, опять поддернул лямки рюкзака и двинулся вперед.

Последний раз Ромчик был здесь года два или три назад. На другом берегу реки был скальный массив «Утюг», где Ромчик учился лазить, так что дорогу он смутно помнил. Вниз по склону, через лес, ориентируясь на шум воды, а потом — по камням на другой берег. Правда, когда Рома ходил здесь последний раз, стоял ясный летний день, а не промозглый весенний предрассветный сумрак. Сейчас дул сильный ветер, голые деревья и кустарники скрипели и шуршали ветвями так громко, что Ромчик даже не мог разобрать шума льющейся воды. Под ногами чавкало.

Вместо фонарика Славик выделил Роме, как первопроходцу, химический факел — пластмассовую фиговину размером с карандаш, холодную и скользкую на ощупь. Ромчик переломил ее, чтобы внутри хрустнуло, потом встряхнул как следует, и факел засветился призрачным зеленоватым светом, превратив окружающий лес в декорацию к дешевому ужастику. Зато стала видна тропинка…

— Долго еще? — раздался сзади недовольный и запыхавшийся голос Клеврета.

— Почти пришли, — сказал Ромчик. — Тут вниз, осторожно, скользко…

Придерживаясь одной рукой за камни, Ромчик начал спускаться — боком, как на лыжах, ставя одну ногу параллельно другой. Сверху раздалось испуганное мычание: Вова, лишенный возможности балансировать из-за связанных рук, потерял равновесие, шлепнулся на задницу и заскользил вниз. Грязный его ботинок проехался по пальцам Ромчика.

— С-с-с-с!.. — втянул воздух сквозь сжатые зубы Ромчик. — С-сука… Держи этого козла покрепче!

Этот козел, то бишь Вова, ответил нечленораздельным, но явно матерным мычанием. Насчет кляпа, отметил Ромчик, Славик правильно придумал. А то бы наслушались сейчас…

— Держу, — виновато пробурчал Женька, резко выбирая веревку.

Вова опять взвыл, когда его руки заломились за спину.

— Тихо вы там! — пошипел сзади Славик.

— Тихо… — повторил за ним Ромчик. — Точно. Вот оно что. Слишком тут тихо, а?

— Плотина не шумит, — сказал Клеврет.

— Ага. А почему? — задумался Рома.

— Да какая разница? — взорвался Славик. — Иди давай! Нам на тот берег надо! Не шумит — значит, выключили ее! Давай, давай, времени мало… Белкин сказал — до рассвета еще шансы есть.

— Какие еще шансы?

— Скоро узнаешь… — смутно пообещал Славик.

Ромчик остановился и развернулся на сто восемьдесят градусов.

— Че ты мозги мне пудришь?! — взорвался он, вскинув факел повыше, чтобы разглядеть физиономию Славика. — Я тебе кто, мальчик на побегушках?! Ты можешь нормально рассказать, зачем нам плотина? Куда мы идем вообще?!

— Могу, — согласился Слава. — И расскажу. Но не сейчас. Время дорого, понимаешь? Идти надо, а то опоздаем… К плотине выйдем — все расскажу.

— Вон она, плотина-то, — сказал остроглазый Клеврет. — И точно — выключили… Вообще. Ее ж так прорвет, нет?

Слухи о том, что житомирская плотина вот-вот рухнет и цунами речной воды накроет город ходили каждую весну, во время паводка. Этакая городская страшилка, завсегдатай страниц желтой прессы и повод выделить деньги из бюджета на «ремонт и реконструкцию».

Сейчас, когда иссяк привычный белопенный водопад, и лишь жалкая пленочка воды, просочившейся сквозь заслонки, стекала по наклонной стене дамбы, даже в утреннем полумраке хорошо было видно, что оные деньги благополучно разворовали, дамба пошла трещинами, и пресловутый прорыв плотины и неизбежное наводнение — вовсе не газетная утка, а суровая реальность ближайших лет.

— Ну, — Рома забрался на замшелый валун — первый из цепочки гранитных глыб, пересекающей реку у подножия дамбы. Именно по камням мимо дренажных труб, и ходили скалолазы (а также прочие туристы-экстремалы) на другой берег. — Вот и плотина. Рассказывай, чего там Белкин тебе наплел.

— Значитца, так, — выдохнул Славик, сбрасывая с плеч рюкзак и чехлы с оружием. — Белкин сказал — и я ему верю, только не спрашивайте, почему, верю и все, есть у меня на то свои причины… Так вот, Белкин сказал, что Анжела, подруга его Марины, ведьма, как он ее назвал… Эта Анжела каким-то образом — через телевидение, как я понял, и с помощью глифов — изолирует Житомир от внешнего мира…

— Ого, — протянул Клеврет. — Это как?

— Не знаю, — пожал плечами Славик. — Правда — не знаю. Не спец я в мистике. Не мой профиль. Но, повторюсь еще раз, Белкину я верю. А он сказал, что выбраться из города можно будет только в ближайшие пару часов и — только по воде. Как он выразился, «на воде глиф не нарисуешь».

— Окей, — согласился Ромчик. — Выберемся мы. А дальше что?

— Помощь приведем, — предложил Славик. — Это единственный шанс.

— Какую помощь? Магов, колдунов, экстрасенсов? Или МЧС?

— Там видно будет, — отмахнулся Слава. — Главное — выбраться! Потом будет поздно…

Тактик, но не стратег, оценил про себя Ромчик. И мямля. Пока командовал — был похож на лидера. А как дошло до реальной постановки задачи и воодушевления войск — скис…

— Пока мы тут время теряем, — заметил Славик, — барьер становится крепче.

Вова что-то рассерженно замычал через кляп, и Клеврет поддернул веревку:

— Да заткнись ты, — беззлобно приказал он. — Какой барьер?

— Вокруг города…

— Весело… — проворчал Рома, глядя в сторону другого берега. Там, в полутьме, что-то шевелилось и шуршало. — Что за барьер-то? Что нас ждет?

— Не знаю я! — сказал Славик. — Я же для этого и тащил этого гада. Вова первый пойдет… Правда, Вова, гнида ты двуличная? Будешь знать, как товарищей по команде предавать, тварь.

В ответном мычании Вовы можно было разобрать страх, злость и полное нежелание сотрудничать.

— Пойдешь-пойдешь, — повторил Слава, расчехляя помповый дробовик с дырчатым кожухом на стволе. Славик деловито передернул цевье, и от металлического лязга Вова сразу затих. — Жень, вытрави ему веревки. Метров шесть-семь, не больше. А ты вставай давай, — Славик качнул стволом ружья. — А то ведь пристрелю, как собаку. Ты меня знаешь.

Даже в полутьме отчетливо было видно, как побелело лицо Вовы. Он встал с камня, обвел взглядом конвоиров — Славик хищно ухмыльнулся в ответ, Клеврет опустил глаза, а Ромчик спокойно выдержал взгляд — и повернулся к ним спиной. Да пошли вы все, читалось в его осанке.

— Трави, Женька, — приказал Славик. — А ты топай. Я пойду параллельно, Рома — прикрываешь тыл. Оружие возьми.

Ромчик подобрал второй чехол (тяжелый, черт), но не расстегнул, только перекинул через плечо и двинулся следом.

Идти было тяжело. Камни были мокрые, скользкие, обросшие зеленым мхом. Уровень воды под плотиной (вопреки логике) поднялся, и кое-где валуны полностью ушли под воду. Она была густая и черная, как нефть, и ноги приходилось ставить вслепую, осторожно ощупывая подошвой берцев скользкую поверхность. Глубже, чем по щиколотку, пока ступать не приходилось, ботинки справлялись, но Ромчик все время ждал, что вот-вот ухнет по колено, а то и по пояс в ледяную воду. Каждый шаг требовал предельной сосредоточенности.

Поэтому-то Ромчик и не уловил момент, когда ходячий минный тральщик Вова, возглавлявший процессию, ступил на противоположный берег. Услышал только, как затрещали ветки, когда Вова ломанулся сквозь кусты — а потом наступила тишина.

Глобальная такая тишина. Как после контузии.

У Ромчика возникло острое ощущение, будто его только что ударили по ушам — боли, правда, не было, но слух пропал полностью. Словно ваты напихали в голову, да так глубоко, что заполнили всю черепную коробку. И ватным постепенно становилось тело…

Чувствуя себя тряпичной куклой, Ромчик начал обмякать. Ему и прежде доводилось падать в обморок — на истфехе, например, когда балбес Клеврет заехал ему ковыряльником по шлему, — но сейчас все было по-другому. Сознание оставалось ясным. Ромчик терял контроль над телом. Так, наверное, чувствует себя смертельно раненный солдат, подумал Ромчик. Все понимаешь, а сделать ничего уже не можешь. Можешь только смотреть, как из тебя вытекает жизнь.

Сейчас у меня подломятся колени, и я упаду в воду. И все. Привет. Жизнь окончена, всем спасибо… Как тихо-то…

И в ватной этой тишине раздался шепот. Тысячи голосов одновременно (но все же чуточку вразнобой!) прошептали фразу на незнакомом языке.

Гулко застучало в груди и в ушах, и мир снова обрел цвета, звуки и движение. Тело обдало сухим жаром.

Промчался мимо, на четвереньках, шлепая руками и ногами по воде, Славик с вытянутым и совершенно зеленым лицом. Больно ткнулся в лодыжку приклад выроненного выживальщиком дробовика. Ромчик машинально попятился, нагнулся, подобрал ружье, а когда выпрямился — навстречу ему шел Женька, открывая и закрывая рот, как рыба. Глаза у него были — как два уголька на бумажно-белой маске из папье-маше.

В руках он держал измочаленный обрывок веревки.

2

— Куда едем? — спросил Вязгин.

— Обожди, — сказал Радомский. — Обожди…

— Чего ждать? Сейчас сюда кто только не приедет. И менты, и пожарные, и «скорые»… Не знаешь, что ли, как это у нас делается? Всех на уши поставят. А нам тут делать нечего…

— Обожди! — повторил Радомский. Он упрямо таращился на пустырь, поигрывая желваками.

— Сирены, — заметила Ника и добавила: — Кажется…

Где-то вдалеке нарастал трубный вой пожарных машин и пиликанье «скорых».

— Поехали, — настаивал Вязгин. — Поехали!

— Ладно, — сдался Радомский и махнул рукой. — Но сюда еще надо будет вернуться…

Они сели в «Тойоту» (дверь была не заперта, и ключ призывно торчал из зажигания), причем за руль забрался Радомский, а Вязгин пропустил Нику назад и сел рядом с водителем. Пистолет Влад по-прежнему держал в руках. Радомский рванул машину с места, а Вязгин спокойно, даже меланхолично, попросил:

— Ника, глянь, пожалуйста, что там в багажнике…

Перед тем, как обернуться, Ника наморщила нос и попыталась понять, чем таким пахнет в салоне «Тойоты». Пороховая гарь — это понятно. Сладковатый женский парфюм — допустим. Застарелый перегар? Вонь грязных носков? Нет, не то, не то… Вот оно: псина. Мокрая собачья шерсть. Так воняло от Пирата после прогулки под дождем.

Заднее стекло в машине было выбито, и, по мере того, как «Тойота» набирала скорость (а Радомский выжимал из нее все, что можно), неприятный запах выветривался, оставляя странное послевкусие на языке. Ника перегнулась через спинку сиденья и оглядела багажник. Крошки битого стекла. Две стреляные гильзы. Один альпинистский карабин. Домкрат. Картонная упаковка из-под набора шампуров. Скомканные кружевные трусики. Монтировка. Окровавленный бинт (совсем свежий, кровь едва успела свернуться). Пустая пластиковая бутылка.

— Ничего интересного, — Ника тайком спрятала монтировку в рукав куртки.

— Куда это мы? — поинтересовался Вязгин у Радомского.

— Домой.

— Уверен? — усомнился Вязгин. — Ты же беглый, Романыч. Там могут ждать.

— Им сейчас не до меня… Дома деньги. Оружие. Документы.

— Будешь сваливать из города?

— Хрена! — оскалился Радомский. — Я так это все не брошу! У тебя связь с бойцами есть?

— С охраной-то? Есть. По рации. Если работает, конечно… — Влад вытащил рацию.

— Не торопись, — остановил его Радомский. — Вызови человек десять. Самых надежных. Преданных и проверенных. Сбор — в Заречанах, у моего дома. Через час. С собой иметь оружие и сухпай на три дня. Будем держать оборону.

— Понял.

Вязгин включил рацию. Та сразу затрещала помехами, сквозь которые пробивались обрывки сообщений на милицейской волне. Влад покрутил ручку настройки, но стало только хуже. Помехи слились в один неразрывный писк, переходящий в ультразвук.

— Выключите! — попросила Ника, у которой сразу начала раскалываться голова.

Вязгин щелкнул тумблером, и в тот же момент Радомский ударил по тормозам.

— Ах ты ж твою-то мать…

Навстречу им двигалась колонна. Во главе был милицейский «уазик» с громкоговорителем на крыше (из которого раздавалось неразборчивое «примите вправо… освободите дорогу… водитель… бу-бу-бу…»), за ним ехала «скорая», а следом, вместо ожидаемые в таком случае ярко-красных пожарных машин или желтых газовых «авариек», тянулась бесконечная череда темно-зеленых грузовиков. На крытых брезентом кузовах висели таблички «Люди».

— Что это? — спросила Ника, хотя ответ был очевиден. Настолько очевиден, что в него не хотелось верить.

— Армия, — озвучил ее опасения Влад. — Они вводят в город войска.

— Это что же получается? — В горле у Ники першило. — Война?

— Вряд ли, — покачал головой Радомский. — Жопу свою прикрывают. Перестраховщики сраные. Ну не суки, а? Нас теперь хрен куда пропустят!

— Сворачивай, Романыч, — посоветовал Вязгин. — Срежем через бульвар. Там — по пешеходному мосту, и через полчаса будем дома. Это же танк, а не машина.

— Ладно, попробуем, — пробурчал Радомский.

Старый бульвар будто вымер. На зеленоватом памятнике Пушкину виднелся криво намалеванный и грубо замазанный краской глиф, разобрать который не было возможности. Фонари, стилизованные под девятнадцатый век, были практически все разбиты и покорежены. Вряд ли причиной тому послужили сегодняшние паранормальные события — бульвар давно стал излюбленным местом отдыха житомирской молодежи, о чем свидетельствовали горы мусора и пивных бутылок возле перевернутых урн; сколько Ника себя помнила, тут всегда было грязно и небезопасно по ночам из-за подвыпивших компашек искателей приключений. Но сегодняшней ночью на бульваре не было ни души. И только ржавые сопла мертвых фонтанов упрямо торчали из сколотых гранитных чаш…

— Смотри-ка, — Вязгин указал на здание областного УВД. Там горели все окна. — Не спят, работнички. Берегут наш покой. Давай помедленнее, Романыч. Не будем привлекать лишнего внимания.

— Понял, не дурак…

Радомский сбавил скорость где-то до тридцати километров в час; это их и спасло.

«Тойота» медленно, как черепаха, проползла мимо УВД, перевалила через «лежачего полицейского» и, проезжая мимо закрытой пиццерии, резко остановилась, качнувшись вперед. Будь скорость чуть повыше — и Вязгин, и Радомский (ни тот, ни другой, разумеется, не пристегнулись) влетели бы в лобовое стекло. А так Влад успел упереться ногой, а его менее сноровистый шеф саданулся грудью о руль и тут же получил подушкой безопасности по физиономии. «Тойота» начала крениться вперед, словно проваливаясь под землю.

— …итить твою мать, — раздался в салоне полузадавленный голос Радомского.

— Сейчас, не дергайся, — Вязгин щелкнул ножом.

Воздух из распоротой подушки выходил со свистом, и Ника вдруг вспомнила, что ей надо дышать.

— Что случилось? — спросила она, попутно обнаружив, что ее руки вцепились в подголовники передних сидений и наотрез отказываются разжиматься.

Под днищем машины хрустнуло, и «Тойота», уже на добрых полметра зарывшись носом в землю, еще и завалилась налево.

— Оп-па, — сказал Влад. — Люк поймали?

— Какой нахрен люк?! — рявкнул Радомский. — Асфальт просел! Открывай дверь!

— Не суетись. Без нервов. Сейчас выберемся. Пусть устаканится. Там же по идее щебень под асфальтом, верно?

У Ники возникло совершенно сюрреалистическое ощущение, что машина тонет. Самым натуральнейшим образом тонет. Посреди бульвара. Медленно погружается под землю. Вот уже и бордюры видны, недолго осталось… Воображение почему-то подбросило ей картину черной, смолистой на вид жижи, куда засасывало внедорожник.

— Вроде все, — Вязгин потянул за ручку двери, и в то же мгновение машина разом просела еще на полметра. Будто лифт оборвался. Или сердце в груди.

— Не дергай! — заорал Радомский. В голосе его звучали первые нотки истерики.

— Тут сзади окно разбито, — сказала Ника. — Можно вылезти.

— Н-да? — со скептицизмом уточнил Вязгин. Со стороны капоты донесся негромкий, но противный скрежет сминаемого металла. — Ну, попробуйте.

Сама дура, мысленно отчитала себя Ника. Армейский принцип: держи рот на замке и не вызывайся добровольцем. Любая инициатива наказуема исполнением. Лезть не хотелось совершенно. Но и сидеть в тонущей в асфальте «Тойоте»… Все равно что застрять в кошмарном сне.

 — Я пошла. — Она, поправив в рукаве монтировку, перетащила себя через спинку. В лицо подул холодный ветерок, и Ника почувствовала, как на лбу и на висках выступили капельки испарины. Упираясь локтями о дно багажника, чтобы не порезаться о битое стекло, она подтянула ноги, встала на спинку сиденья и попыталась выпрямиться.

В эту секунду за разбитым окном «Тойоты» мелькнула какая-то тень. Слишком маленькая для человека, слишком большая для собаки. И слишком быстрая для чего бы то ни было.

Показалось, решила окаменевшая от страха Ника. Нервы, чтоб их…

Преодолев испуг, она высунула голову в окно, зацепилась за запаску и неожиданно легко пролезла наружу (а вот Радомский черта с два протащит здесь свое пузо, мелькнула злорадная мыслишка). Встала на бампер, глубоко вздохнула и прыгнула.

Асфальт под ногами, слава богу, был твердый.

Ника обернулась и посмотрела на «Тойоту». Никакой смолистой лужи или зыбучих песков в яме, конечно же, не было. А были обломки сухого асфальта, щебенка, песок, кирпичная кладка канализационного колодца (оттуда зверски воняло дерьмом) и ржавые трубы в ошметках стекловаты. А посреди всей этой красоты (яма была где-то два на два метра) важно и солидно торчал лакированный зад «Тойоты», зарывшейся носом прямо под трубу теплоцентрали.

— Вылезайте! — сказала Ника громко. — Она застряла, дальше не упадет.

В ответ из машины донеслось неразборчивое и недовольное бурчание. Ника усмехнулась и подняла взгляд.

Вокруг ямы из ночного полумрака проступали неясные тени. Будто зеваки, собравшиеся поглазеть на аварию, подступали все ближе — но оставаясь лишь мутными, сотканными из темноты силуэтами.

Их было много. И далеко не все были похожи на людей...

И тогда Ника впервые в жизни завизжала.

3

Шаману становилось все хуже и хуже. Он угасал с каждой минутой, буквально на глазах. Как будто забывал дышать… Марина с Русланом еле тащили его вдвоем, взвалив тяжеленные ручищи Шамана на свои далеко не самые могучие плечи. Поначалу Шаман еще как-то переставлял ноги, вертел головой, обводя мир осоловелым взглядом, и периодически вжимал сильные, словно стальные пальцы в плечо Марины.

А потом он обмяк, и сразу как-то потяжелел: Марина с Русланом едва не упали под неожиданно возросшим грузом, но устояли, и Марина пробормотала:

— Потерпи, миленький, потерпи, сейчас, уже скоро…

А Руслан спросил, пыхтя и отдуваясь:

— Куда… мы… его тащим-то, а?

— Тут рядом… Аптека… круглосуточная… на площади Ленина…

Это была чистой воды импровизация. После всего, что случилось, Марина — а так уж вышло, что выбирать направление довелось ей — шла совершенно наобум, куда глаза глядят, лишь бы оттащить раненого Шамана подальше от того места… Сработал животный инстинкт. Хватай самое дорогое и убегай. Стыдно признаться, но Марина запаниковала. Впрочем, кто бы не запаниковал, когда на твоих глазах трехэтажное здание телецентра исчезает в мгновение ока, оставив после себя зыбкий дрожащий мираж, как от горячего воздуха над костром?

При одной мысли о том, что и Марина, и Шаман, и краевед Руслан в этот момент должны были быть внутри телецентра, у Марины к горлу подкатывала тошнота. Ее едва не вырвало прямо там, перед возникшим из ниоткуда пустырем.

Это она всех спасла. Она, Марина. Когда байкеры подкатили к телецентру, земля под ногами начала мелко дрожать, как при землетрясении, и Марину, что называется, «повело», будто пьяного матроса. Она уселась на гранитный парапет, пытаясь найти неподвижную точку опоры, а Шаман и Руслан засуетились рядом, задержавшись на полминуты.

Всего лишь полминуты. Тридцать секунд. Остальные байкеры (кроме Самурая, погибшего в перестрелке во дворе Анжелы; Марина не видела, как он погиб, просто Шаман сказал: «Самурай все», и лицо при этом у Шамана было недоброе) и примкнувшие к ним «Мажоры» успели ворваться в телецентр, вышибив окна и стеклянные двери на первом этаже и побросав мотоциклы прямо у входа.

А потом их не стало. Ни байкеров, ни «Мажоров», ни телецентра. Даже мотоциклы исчезли.

Каких-то жалких тридцать секунд…

И страшный, дикий, утробный рев Шамана. Так кричат люди, которым отрезало руки. Так воет волчица над мертвыми щенками. Так плачет отец, похоронивший своих сыновей…

Какая-то часть Шамана — ведь не зря же его назвали Шаманом — исчезла вместе с его племенем. Вожак без стаи — уже не вожак. Стальной стержень вынули из него. Вырвали, с кровью и мясом, позвоночник.

И Шаман обмяк.

А Марина схватила его в охапку и побежала. Самое дорогое в ее жизни — нет, не так: единственное настоящее, что было в ее жизни — погибало. И плевать ей было на телецентр, на город, на глифы и на Игру. Шамана надо спасти. А иначе и жить ей будет незачем.

— А что в аптеке? — спросил Руслан. — Мы же не знаем, что с ним… И что вообще происходит…

— Там разберемся, — Марина и сама смутно представляла, «что в аптеке». Нашатырь, адреналин… Да что угодно, лишь бы привести Шамана в чувство!

Но в аптеке — не в самой аптеке, конечно, она была закрыта на ночь, а в предбанничке возле круглосуточного окошка — их ожидала сценка, пожалуй, самая сюрреальная из всех, что Марине довелось увидеть за последние пару дней. Что там перестрелки, подвал с серой липкой пеной, нападение стаи диких собак или исчезновение телецентра!.. Нет, тут все было страшнее.

Перед окошком стояла бабулька. Самая обыкновенная бабулька. С длинным, на два листочка, рукописным списком лекарств. И, судя по тому, как легко и привычно, хоть и слегка шамкая из-за недостатка зубов, старушка произносила многосложные названия препаратов, без труда разбирая шифрованно-врачебный почерк рецепта, было ясно и понятно: бабушка относится к своему здоровью серьезно, ответственно, и имеет карточку постоянного клиента во всех аптеках и поликлиниках города. Профессиональная больная, как называла таких старушек стерва Анжела, не доверявшая официальной медицине ни на грамм…

В принципе, застать такую старушку в аптеке (и застрять за ней в очереди эдак на полчаса) — дело вполне обычное. Но сейчас? Ночью? После череды схваток не на жизнь, а на смерть, после гибели Самурая, похищения Илоны, погони по ночным улицам, кровавого боя, землетрясения и пропажи телецентра?!

Все равно что перелистнуть страницу приключенческого романа и наткнуться на инструкцию по выращиванию кактусов в домашних условиях.

Выбивало из колеи. Неужели Игра так поглотила нас, мельком подумала Марина, что мы больше не в состоянии воспринимать обыденность?..

Додумать эту мысль она не успела. За спиной раздался звук, больше всего похожий на треск разрываемой простыни. Марина с Русланом одновременно обернулись, едва не уронив Шамана, и увидели, как медленно покрывается трещинами асфальт в центре площади, прямо перед памятником Ленину.

— Тут был глиф, — прошептал Руслан. — В этом самом месте мы нарисовали первый глиф… Боже мой, боже мой, что же мы наделали!..

Асфальт, быстро покрывающийся паутиной трещин, вопреки ожиданиям Марины не провалился, а — наоборот! — вспучился, как будто что-то (или кто-то…) пытался вырваться из-под земли.

Тут Руслан тоненько, по-женски взвизгнул и попытался спрятаться за Марину. Со стороны драмтеатра, из-за кустов вылетел серебристый джип и, огибая центр площади по широкой дуге, понесся прямо на них.

— Опять! — пискнул Руслан, совершенно ошалевший от ужаса. — Опять!!!

— Да держи ты его! — яростно зашипела Марина, не в силах сама удержать заваливающегося Шамана.

Джип тем временем выскочил на тротуар, сшиб жестяную урну и резко затормозил в полуметре от окаменевшей троицы.

Дверца распахнулась, и сидевший за рулем Белкин сказал:

— Залезайте! Надо убираться отсюда!

— На улице оставаться нельзя, — сказал Белкин, деловито крутя руль. — Опасно. Твари.

Марина его не услышала. В памяти все еще стояла картинка, увиденная в зеркале заднего вида: проваливающая внутрь самой себя площадь, кренящийся памятник Ленину — и неторопливо ковыляющая по тротуару всего в десяти метрах от разверзшейся бездны бабулька с полной авоськой лекарств. Безусловный хит сезона, самое яркое впечатление сегодняшней ночи…

— Какие еще твари? — спросил Руслан.

— Ты у Анжелы дома был? Самурая помнишь?

— Помню, — содрогнулся Руслан.

Интонация его вернула Марину к реальности. Ну да, точно, Шаман не разрешил ей заходить во двор Анжелы. Они с Русланом и «Мажорами» пережидали перестрелку — короткую, но ожесточенную — на улице, возле калитки. А потом джип «Мажоров» вышиб ворота и унесся вдаль, и Шаман приказал своим бойцам преследовать его, а сам позвал Руслана с собой в дом, строго-настрого велев Марине оставаться на месте. Как же погиб Самурай?..

— Подожди, — перебила Марина. — А ты откуда знаешь про Самурая? И про Анжелу?

— Я много чего знаю, — самодовольно, как всегда, изрек Белкин.

Его надутость плохо увязывалась с его бомжеватым прикидом и болезненным видом. На висках Белкина пульсировали вены, на затылке была свежая шишка (с рассечением: волосы слиплись от засохшей крови), а на шее полопались мелкие сосудики, нарисовав затейливый узор под кожей.

Плюс ко всему этому в машине, где бы он ее не раздобыл, воняло, как в мясном отделе рынка в жаркий день.

— Ты можешь по-человечески объяснить? — попросила Марина почти вежливо. Она попыталась усадить Шамана рядом с собой ровно, но его все время заваливало набок.

— Нет, — бросил Белкин отрывисто. — Нет времени. Надо торопиться.

— Куда?! — не выдержал Руслан. — Куда торопиться, черт возьми? Куда мы едем?! Что вообще происходит?!!

— В библиотеку, — ответил Белкин.

— Куда-а? — изумилась Марина.

— К тебе. На работу. Там все началось. Первый глиф.

О господи… Выставка Чаплыгина... «Черное солнце»!..

— И что? — не поняла Марина.

— Там мог остаться… — замялся Белкин, — как бы это назвать… канал… лазейка… Проход!

Он вырулил на Новый бульвар, пролетел мимо фонтана и резко затормозил. Шамана качнуло вперед, и Марина, выматерившись сквозь зубы, схватила его за воротник косухи. Белкин и Руслан выскочили из джипа.

— Пойдем, — сказал Белкин краеведу. — Мне нужна будет твоя помощь.

Он открыл багажник, вытащил и всучил Руслану картонную коробку размером с книгу, а сам взял длинный сверток.

— Тебе лучше пойти с нами, — сказал Белкин Марине. — На улице опасно.

— Я сама его не дотащу! — возмутилась Марина.

— А, черт… Руслан, помоги. Тут, в багажнике, мое кресло-каталка…

Вот! Вот оно что, дошло до Марины. Белкин ходил, бегал и водил машину самостоятельно, словно и не было у него никакого перелома бедра неделю назад!

Ах ты ж симулянт проклятый…

— А где же твои костыли? — язвительно осведомилась Марина, пока Белкин с Русланом перегружали бесчувственное тело Шамана в кресло.

— Там же, где и твои очки! — огрызнулся Белкин, и Марина машинально коснулась рукой виска. А ведь правда… — Я принял глиф… Как и ты… Мы теперь в Игре… А у нее свои правила… Ну-ка, раз-два, взяли!..

Инвалидное кресло жалобно скрипнуло под весом Шамана.

— Ладно, — сказал Белкин. — Все, пошли. Хватит время терять.

— По-моему, — заметил Руслан, — мы опоздали.

Поглощенные возней вокруг машины, они не удосужились взглянуть на библиотеку. А взглянуть стоило.

Областная научная библиотека, место работы Марины и точка начала Игры, пятиэтажное здание в стиле «модерн», откуда Шаман забрал Марину всего лишь… сколько?.. пять, ну пусть шесть часов назад — так вот, библиотека выглядела так, будто стояла заброшенной уже несколько десятков лет.

Стекла были выбиты, и кое-где даже рамы из черной сгнившей древесины криво торчали из оконных проемов, выломанные поколениями вандалов. Правое крыло покрывал слой копоти от давнего пожара, а фронтон был размалеван убогими граффити — не глифами, нет, а обычной матерной пачкотней. Штукатурка осыпалась, обнажая бетонные стены. Местами бетон успел выветриться до состояния пористого известняка. Сквозь окна пятого этажа было видно, как прохудилась, а местами и обвалилась толевая крыша. От здания веяло сыростью и безысходностью давно покинутой руины.

— Вот ведь сука! — процедил Белкин.

— Кто? — вяло спросила Марина. Зрелище заброшенной библиотеки вызвало у нее почему-то чувство полной апатии. Все, баста, сказал измученный мозг, хватит с меня новых впечатлений…

— Анжела, кто же еще мог это сделать?!

— Анжелы больше нет, — возразила Марина. — Она была в телецентре, когда тот исчез.

— Дура, — огрызнулся Белкин. — Это нас — нет. А она очень даже есть. И продолжает гадить, сука!

У Марины не осталось сил даже на то, чтобы поставить Белкина на место. Надо было сказать что-то умное, и одновременно едкое, колючее, злое… но ничего не приходило в голову.

Вдобавок, издалека донесся пронзительный женский визг, и Белкин моментально переменился в лице.

— Это Ника, — сказал он уверенно. — Подержи, — он вручил Руслану длинный сверток. — Потеряешь — нам всем крышка. Спрячьтесь, быстро, где угодно! Будет надо — сам вас найду.

Он запахнул болоньевую курточку и рысью устремился в сторону Старого бульвара, откуда визжали.

— Чип и Дейл спешат на помощь, — запоздало съязвила Марина ему вслед. Она еще раз посмотрела на здание библиотеки, потом — на развалившегося в инвалидном кресле Шамана, и на Руслана, вооруженного свертком и картонной коробкой.

Ей вдруг отчаянно захотелось проснуться. Дома. В постели. И чтобы мама сделала какао.

Там, где кричали, раздались звериное рычание и глухие звуки выстрелов.

— Нам надо убираться с улицы, — сказал Руслан.

4

Визг — удел идиоток. Это Ника за годы карьеры военной журналистки усвоила твердо. Сначала визжишь, потом — паникуешь, дальше — бежишь куда глаза глядят, ну а следующий пункт программы самый неприятный: ты умираешь. В экстремальной ситуации последнее, что следует делать, так это издавать громкие и бессмысленные звуки.

Тем не менее, Ника ничего не могла с собой поделать.

Верещала, как испуганная девчонка при виде мыши.

И самое удивительное — это помогло.

Ее визг произвел эффект акустического удара. Наступающие… тени? силуэты? серые расплывчатые пятна?.. кем бы они ни были, от визга Ники непонятные бесформенные существа шарахнулись назад, как от светошумовой гранаты; Нике даже показалось, что они испуганно взвизгнули в ответ — хотя это, наверно, было просто эхо…

Но помогло это лишь на пару секунд. Потом тени снова двинулись вперед, смыкая кольцо вокруг Ники и дыры в асфальте.

Ника опять завизжала (это был уже осмысленный, продуманный, специально изданный визг, целью которого было повторить ранее произведенный эффект; может быть, именно поэтому и не получилось), а потом резко замолчала и попыталась рассмотреть, кто (или что?) именно ее окружает.

Не призраки, нет. Вполне материальны. Но… трудноуловимы. Как будто Ника не просто смотрела, а пыталась навести резкость через портретный объектив. Силуэты постоянно выпадали из фокуса, размывались… Мало света, да и глаза болят. Особенно левый. Здорово же меня головой приложили…

Встряхнувшись, Ника поймала в мысленный объектив одну из теней и попыталась набросать словесный портрет (еще одна военная привычка — помогает не просто смотреть, но еще и видеть).

Человек. По крайней мере — двуногое существо. Одет в лохмотья, в которых с трудом можно угадать черную турецкую кожанку и черные же джинсы, самую популярную одежду местного населения. Лицо — белое пятно. Похоже на огарок свечи. Заплывшие пуговки глаз. Струйка слюны в уголке рта. Рябые одутловатые щеки.

Самый обычный алкаш. Таких возле любого киоска с бухлом — пруд пруди.

Но все же было в нем что-то… нечеловеческое.

Что-то, из-за чего Ника потеряла над собой контроль и завизжала.

Повадка. Манера идти. Держать голову, чуть наклонив. Прядущие движения толстеньких пальцев. Скособоченная спина.

Он был похож на зверя. Только не грациозного могучего хищника из леса или джунглей — а покалеченную, битую-перебитую, рахитичную дворнягу с помойки. И вел он себя как зверь. Шуганый, трусливый, готовый в любую секунду броситься наутек — но очень голодный и опасный зверь.

Нике понадобилось усилие воли, чтобы оторвать взгляд (начинался эффект туннельного зрения — периферия переставала восприниматься вовсе) и осмотреть остальных членов стаи.

Да, точно, дворняги. Двуногие дворняги с помойки. Голодные и злые. Отвисшие челюсти, кривые зубы, подернутые бельмами глаза. Негнущиеся ноги, сутулые спины. И негромкий то ли хрип, то ли рык из дюжины ртов…

Зверолюди доктора Моро. Вот на кого они были похожи.

С момента первого визга и до этого умозаключения Ники прошло едва ли больше пары секунд. Но Вязгин успел выбраться из машины через заднюю дверь, и пистолет был у него в руке.

— Не надо! — успела сказать Ника, прежде чем Вязгин дважды выстрелил в ближайшую тварь.

Выстрел из пистолета с глушителем мало похож на киношное «пффт!» — скорее, он напоминает громкий (по-гусарски!) хлопок бутылки шампанского. Сдвоенный, он грохочет не намного тише обычного выстрела.

Лицо у Влада в этот момент было задумчиво-сосредоточенное, как у человека, который решает сложную математическую задачу.

Зверочеловек (тот самый, с рябым лицом) упал, как подрубленный. Стая шарахнулась назад — но недалеко, готовая броситься обратно при первой же возможности.

— Ты цела? — спросил Влад, обводя стволом остальных противников, маячивших на самой границе видимости.

— Да.

Ника шагнула вперед и посмотрела на подстреленного зверочеловека. Тот был еще жив: лежал на самом краю ямы и сжимал скрюченными пальцами дырочки в груди. Вместо крови из дырочек выплескивался черный гной.

Он захрипел, глядя на Нику белыми от ужаса глазами — и умер.

— Стой здесь, — Влад снова выстрелил, на этот раз в воздух.

Тени опять отшатнулись на пару шагов.

— Можно, Романыч, — сказал Вязгин. — Только быстро.

В опрокинутой «Тойоте» грузно закопошился Радомский.

— Да что ж это за еб твою мать! — пропыхтел он, вытаскивая свою обтянутую спортивным костюмом (но далеко не спортивную саму по себе) тушу наружу. — Какого хера тут происходит?

Вязгин переложил пистолет в левую руку, а правую протянул шефу.

— Быстрее, — сказал он.

Рядом с импровизированной могилой «Тойоты» была закрытая на ночь пиццерия. Небольшое крылечко с лестницей на две стороны, неоновая вывеска и козырек из плексигласа.

С этого-то козырька и метнулась еще одна, не замеченная прежде ни Владом, ни Никой, и дьявольски быстрая тень.

Существо, лишь отдаленно похожее на человека, сшибло Вязгина с ног (пистолет брякнулся на асфальт и отлетел в сторону), оттолкнуло в сторону Нику и с утробным рычанием бросилось на Радомского. Тот заверещал еще пронзительнее, чем Ника, и упал вместе с тварью в яму.

Ника, каким-то чудом не упав, умудрилась вытряхнуть из рукава монтировку и метнулась к ним. Но смысла в этом уже не было. Прыгучая тварь оказалась вожаком стаи. Словно по команде зверолюди бросились в атаку, подминая под себя Влада; вожак впился в шею Радомского и пару раз дернул головой, как собака, треплющая добычу. Фонтаном ударила кровь.

Ника дважды махнула монтировкой наобум, отгоняя от себя тварей, и как-то очень отстраненно подумала: ну вот и все. Вот и финиш.

— Назад! — заорал кто-то совсем рядом, срывая от натуги горло: — Назад!!!

Она обернулась. По бульвару бежал (мчался!) Белкин, которого Ника последний раз видела в инвалидном кресле. Бежал, орал и… раздевался?! Прямо на ходу он сорвал с себя курточку, сдернул через голову свитер, оставшись лишь в какой-то пестрой тельняшке, перемотанной желтыми бинтами поперек груди.

При виде этого нелепого зрелища даже твари замерли на секунду.

— Назад!!! — опять выкрикнул Белкин, отшвырнув свитер в сторону и судорожно пытаясь вытащить что-то из кармана джинсов.

Это не тельняшка, рассмотрела Ника. Он был голый по пояс, просто весь разрисованный. Какие-то мелкие закорючки по всему телу. Плечи, руки, живот — все было покрыто… ну да, глифами. И большое бурое пятно проступало сквозь бинты прямо в центре груди.

Зверолюди встретили его жадным рычанием. Белкин наконец-то справился с карманом джинсов: в его руке появилась зажигалка. Дешевый одноразовый «Бик».

Дрожащими пальцами Белкин крутанул колесико.

Щелк. Ничего. Щелк. Опять пусто. Стая пока еще осторожно двинулась в сторону новой еды. Щелк. Вспыхнул маленький огонек.

И вместе с ним на лице Белкина вспыхнула гримаса злорадства. Он отжал рычажок подачи газа, превратив зажигалку в мини-факел и вытянул вперед левую руку.

Стая заворчала в недоумении. Ника почувствовала, как на ее плечи легли чьи-то руки. Вязгин. Выкарабкался, бродяга. Он обнял Нику и выставил перед собой складной нож. Ладонь Влада и клинок ножа покрывал слой черной слизи…

— Назад! — еще раз сказал Белкин и поднес зажигалку к своему левому предплечью.

Пламя жадно лизнуло кожу. Запахло горелым, лицо Белкина исказилось от боли. Глифы, подумала Ника, он сжигает глифы!..

Стая взвыла. Обезумев от ужаса, твари прыснули в разные стороны, а из ямы, где вожак завалил Радомского, раздался чудовищный рев.

— Что за хрень?! — просипел Влад прямо в ухо Нике.

Вожак — прыгучая тварь! — вылетел из ямы, будто подброшенный катапультой. Его одежда и волосы (шерсть?) тлели алыми точками. Еще до того, как он приземлился на асфальт, Белкин вскрикнул от боли — и вожак полыхнул, как бочка с бензином.

Объятый пламенем силуэт успел пару раз дернуться в короткой агонии, а потом Белкин, не выдержав боли, выронил зажигалку, и зверочеловек тут же погас, превратившись в черный, обугленный, скрюченный в позе боксера труп.

И наступила тишина.

— Однако… — сказала Ника.

— Как там Романыч? — заволновался Вязгин, отпуская ее плечи.

— Не ходи, — попросила Ника.

(Ей сразу вспомнился байкер с обглоданным лицом во дворе Анжелы).

— Надо, — Вязгин пошел к яме.

Оттуда донесся стон, а через мгновение — мат. Жив, олигарх хренов. Везет же некоторым…

— Привет, Ника, — криво улыбнулся Белкин, держа обожженную руку на весу.

— Привет, — машинально кивнула Ника, разглядывая глифы на его теле.

— Рад тебя видеть.

— Взаимно.

— Мне надо идти, — сказал Белкин. — Но мы еще увидимся!

— Подожди, — попросила Ника, и, вторя ей, сзади гаркнул Радомский:

— Стоять, сука!

Вязгин выкарабкался из ямы первым. В одной руке он держал подобранный пистолет, а другой помогал вылезти Радомскому. Правого уха у олигарха больше не было, и вниз по шее тянулась рваная рана. Хлестала кровь, заливая спортивный костюм, но Радомский был в сознании и очень-очень зол.

— Держи его, Влад! — приказал он, и Вязгин послушно поймал на мушку Белкина. — Никуда ты уже не денешься, хмырь, пока все не объяснишь…

Они успели отойти от ямы на пару шагов, когда там что-то громко хрустнуло, и многострадальная «Тойота» окончательно провалилась в тартарары. Затрещал, осыпаясь пластами, асфальт, и из ямы ударил фонтан пара.

5

Хрущ отвалился от Илоны и, довольно хрюкнув, вытянулся на матрасе. Сердце у него колотилось где-то в горле. Илонка, голая, потная и горячая, закинула на него ногу и потерлась передком.

— Еще! — похотливо промурлыкала она. — Хочу еще!

Ну чисто кошка, подумал Хрущ. Мысль была вялая, как его член. В голове и во всем теле царила пустота и легкость.

— Отвали, — он отпихнул Илону.

Илонка сделала вид, что обиделась, надула губки «уточкой» и свернулась клубочком, сунув руку себе между ног. Сколько же ей надо? — поразился Хрущ. Я два раза, Макар — трижды, и Свисток, покойничек, перед смертью успел оприходовать ее в машине… А она все трется. Вот ведь потаскушка…

Но даже при воспоминании о Свистке легкость в башке сохранялась. Хруща после хорошего траха всегда пробивало на хавчик и на поговорить; жрать пока не хотелось, а вот позвездеть… Хотелось, но где-то так же, как в третий раз трахать блонду: в принципе, не прочь, но не стоит. Ни член, ни мозги.

Пусто в голове. Пусто…

Все высосала, сучка. До капли. Помру — и не замечу.

Как Свисток.

Да, Свисток. Не повезло пацану. Поймал из двустволки прямо в рожу. Аж кувыркнулся. А с другой стороны — и хер с ним. Наглеть стал. На мое место метил, гаденыш. Командовать захотел. Вот и сдох…

Хрущ прогнал мысли о Свистке и попытался что-то сказать, и по ходу забыл, что. Вот так вот взял и забыл. Слов не было. Слова куда-то ускользали. Вроде хотел отправить Илонку на кухню за пивасиком… или нет?.. А может самому сходить?..

Не, ни хера. Башка вообще не соображает. Затрахала она меня.

Или… или не затрахала?

Может, заколдовала?

В животе появился неприятный холодок. Как тогда, у ведьмы.

…Они подъехали на «Тойоте» у убогому домику на Мануильского, и только-только вылезли из машины, когда из калитки им навстречу выбежала маленькая, коренастая тетка, похожая на бульдожку — причем выбежала с таким видом, будто давно их ждала, и начала ругать за опоздание, а потом стала командовать, отдавать какие-то дебильные распоряжения, и Хрущ собрался было послать ее на три буквы, когда тетка вытащила из кармана блокнот на пружинке, полистала его, взяла одну страничку и медленно, с садистским выражением на лице принялась ее сминать и комкать — а Хрущу показалось, что это его нутро сминают и комкают ледяные пальцы… Он тогда блеванул прямо на асфальт, а Свисток высунулся вперед, типа он главный, и стал выслушивать и выполнять распоряжения бульдожки.

Свисток давно об этом мечтал. Покомандовать. Вожак нашелся. А тут такой шанс. И у руля постоять, и думать не надо. Делай, что ведьма велит — и все. Как с Тухлым было…

Вот и докомандовался. Придурок. Вроде нормальный был пацан, только рога бы пообломать, да не, видать, не судьба. Сам вылез. Ну и Макар за него отомстил сразу…

Макар… Когда байкеры слиняли, а ведьма забрала их «Тойоту» и куда-то упилила, Илонка потащила Хруща с Макаром к себе, жила она не далеко. Там они ее отымели в два смычка, до поросячьего визга и розовых соплей, и Макара окончательно переклинило. Он попытался поссать на дверной косяк прямо в спальне. Хрущ дал ему по башке и закрыл в ванной, тот поначалу скулил, а потом затих.

С Макаром все было хреново. Слетел с катушек. Озверел. Он ведь даже не говорил после того как… а, чего уж там: сожрал лицо тому байкеру. Только рычал. Если не попустит, придется Макара кончать. А то еще кинется…

Пока Хрущ размышлял обо всем этом (это только сказать легко — размышлял; на самом деле, мысли приходилось ворочать, как валуны, неимоверным усилием воли; а не будешь напрягаться, станешь безъязыким, как Макар, поэтому давай, шевели извилинами…) Илонка сползла пониже и начала теребить его спящий член.

— Отвали, я сказал! — рявкнул Хрущ.

Он несильно пнул ее ногой, и Илона слетела с кровати, шлепнувшись голой задницей об пол.

— Еще, — промычала она, принимая коленно-локтевую позу и прогибая спину. — Ударь меня!..

Совсем чокнулась, подумал Хрущ. И тут его пробило на пожрать. Он встал, переступил через обтирающуюся об него, как собачонка, девку, и пошел на кухню. Хата у Илоны была маленькая, но упакованная — плазма на стене, компьютер на столе, колонки от стереосистемы в деревянных корпусах и всякая-разная хрустальная хренотень в буфете. Кто бы шлюшку не содержал, скупостью не отличался. Значит, и жратвы должно быть полно в холодильнике, так?

Когда Хрущ вышел на кухню, в ванной завозился и заскулил разбуженный Макар. Не обращая на него внимания, Хрущ распахнул дверцу холодильника. Ну-ка, что тут у нас имеется…

А имелся полный облом. Хрущ мог бы и догадаться, что такая гламурная фифа, как Илонка, сидит на диете. В холодильнике было почти пусто. Литровая бутылка йогурта, мисочка подсохшего салата, кусок сыра, полпалки салями. И все.

Хрущ взял колбасу, повертел в руках. Колбаса была в каких-то белых пятнах и плохо пахла. Салат (если это был салат) покрывал губчатый коврик серо-зеленой плесени. Сыр смердел. Йогурт хлюпнул в бутылке слипшимися комочками.

Вся жрачка была испорчена. Как будто месяц тут пролежала.

Ну что за день сегодня такой…

И именно тогда, когда Хрущ задался этим вопросом, день стал еще хуже.

В прихожей глухо бумкнуло, а потом с грохотом упала бронированная входная дверь. По ногам тут же потянуло сквозняком. Писец, успел подумать Хрущ, когда в кухню ворвались двое в камуфляже и балаклавах.

— Лежать! — рявкнул первый, а второй врезал Хрущу прикладом в живот.

Хочешь, не хочешь, а пришлось лечь. Кто-то — первый или второй, Хрущу снизу видно не было, наступил ему на позвоночник тяжелым солдатским ботинком. В комнате завизжала Илона. Хрущ вдруг вспомнил оловянные глаза упыря Влада, и весь похолодел. Опять…

— Поднимите его, — скомандовал смутно знакомый голос. — И ванную проверьте.

Хруща легко вздернули вверх, поставили на колени и заломили руки на спину. Из ванной донесся шум борьбы, рычание, вопль и глухой удар.

— Там еще один был, — сказал третий камуфлированный, выходя из ванной. Из-под черной маски струилась кровь. — Кусался, падла. Я его вырубил.

Он обращался к невысокому, широкоплечему человеку в длинной кожанке, который, слава богу, ничем не напоминал упыря Влада. Командир — а тут и сомнений не было, что это был командир — приказал:

— Девку сюда.

Из комнаты еще двое военных притащили голую Илонку и поставили на колени перед Хрущом. Один из военных встал у нее за спиной, намотав длинные светлые волосы на кулак.

— Где Радомский? — спросил командир в кожанке, и Хрущ его узнал.

Это был Богдан Куренной, вожак «гайдамаков» — тот самый, от кого к ним пришел Тухлый. Хрущу отчаянно захотелось взвыть по-волчьи…

— Не знаю, — Илона смотрела на него мутными от боли и похоти глазами. — Зачем нам Радомский? Нам и без него будет хорошо, да, мальчики?

— Все, — скривился Куренной. — Отработанный материал…

— Что с ней делать-то теперь? — спросил державший Илону за волосы «гайдамак».

— В школу везите, — махнул рукой командир. — В отстойник. Можете попользовать по дороге, только быстро.

— А с этим что? — спросили из-за спины Хруща.

Куренной нагнулся и посмотрел в лицо Хрущу.

— У него тут пальца нет, — сообщили из-за спины. — И гной черный под повязкой.

— Держите ему голову! — приказал Куренной. Голову Хруща будто в тиски зажали, а Куренной двумя пальцами оттянул Хрущу верхнюю губу, рассматривая зубы.

— Вроде бы успели, — сказал главный «гайдамак». — На цепь его. Строгач и намордник. В конвоиры пойдет…

6

Дурдом, творившийся на улицах Житомира, носил странно-локализованный характер. На Старом бульваре проваливался асфальт, поглощая машины, и стаи диких тварей, похожих на зомби-волколаков из дешевых ужастиков, набрасывались на людей, чтобы перегрызть им глотки — а всего в двухстах метрах оттуда, на Пушкинской, спокойно работал ресторан «Сковородка», расположенный в основании старинной водонапорной башни.

Конечно, их пеструю компашку — окровавленного Радомского с оторванным ухом, полуголого шизика Белкина и изрядно потрепанных Влада и Нику — и на порог бы солидного заведения не пустили, но Радомского здесь знали.

Несмотря на поздний час (или ранний? Золотой «Ролекс» Радомского показывал шесть с четвертью, не понятно только — утра или вечера; впрочем, темень на улице стояла кромешная, и ни луны, ни звезд не было видно на мутно-грязном небе) официантка сразу узнала постоянного клиента и без лишних вопросов препроводила всю гоп-компанию в отдельный кабинет.

— Кухня не работает, — сообщила она виновато. — У нас холодильник полетел, все продукты протухли…

— К черту кухню, — буркнул Радомский. — Водки принеси!

— Полотенце, горячую воду и бинты, если есть, — попросил Вязгин, высыпая на стол содержимое автомобильной аптечки «Тойоты». Он уже кое-как перебинтовал Радомскому голову и шею, и сейчас намеревался сделать это на совесть.

— Обожди, Влад, — остановил его Радомский. — Щас дернем по сто, потом забинтуешь…

Странно, но ухо почти не болело. А вот бинт присох к шее, и Радомский боялся, что когда Влад начнет его отрывать, больно будет не по-детски.

— Как скажешь, Романыч, — пожал плечами Вязгин.

Ника, сидевшая за столом в позе сильно замерзшего человека — обхватив себя руками на плечи, спросила:

— Что вообще происходит, Игорь? — и по тому, как дернулся татуированный хмырь, которого Ника представила как Белкина, Радомский догадался, что она обращается к нему.

Белкин… Где-то Радомский уже слышал эту фамилию… Но где?.. А с Никой они явно на короткой ноге. Любовник? Не похоже. Хотя он был бы не прочь. Ишь как смотрит на нее: глазами голодного щенка… Это хорошо. Будет легче его ломать, если заартачится.

— Слишком долго объяснять, — принялся юлить хмырь. — Мы и так времени много потеряли. А времени-то у нас и нет!

— Кончай пургу гнать! — рявкнул Радомский, привставая с кресла. — Ты, сучонок, знаешь больше, чем мы! Вот и делись!

Белкин съежился, как от удара.

— Не надо так, — тихо попросила Ника. — Он сейчас все расскажет. Спокойно и без криков. Да, Игорек?

Радомский в очередной раз порадовался сообразительности Ники. Ай да девочка. С полуслова поняла и подхватила… Старик Загорский мог бы гордиться.

Официантка принесла литровую бутылку «Абсолюта», четыре стакана и блюдечко со сморщенными огурчиками. Аперитив, как это называл Радомский, когда ему доводилось выпивать в «Сковородке» в более приятной компании и по более приятным поводам. Радомский сразу хлопнул пол стакана, залпом, не почувствовав вкуса, и налил себе еще. Вязгин нацедил себе на донышко, понюхал, пригубил и удивился:

— Выдохлась, что ли?..

Радомский осушил вторую порцию, уже чуть медленнее. Водка на вкус была — как вода. И в голову не било, и нутро не грело. Неужели разбодяжили, суки?.. Да нет, пробка запечатана была. И на огурчиках какие-то белые пятна, вроде плесени. Вот ведь гадство-то…

— Рассказывай, Игорь, — с мягким нажимом в голосе повторила Ника. — Все по порядку.

Белкин на мгновение закрыл глаза, сделал глубокий вдох и сказал:

— Вы слышали когда-нибудь такую фразу — «мир есть текст»? — Не дожидаясь ответа на поставленный вопрос, он продолжил: — «Мир есть текст, который начат богом и дописывается человечеством…» Бердяев, кажется. Потом философы долго играли с этой фразой, изощряясь, кто как может. Деррида, Витгенштейн… Много их было, короче. Напридумывали всякого, а смысл-то простой. Мы воспринимаем мир через слова. Через названия. Все, что мы знаем о мире — суть слова. Которые мы сами и придумали. Человек — тварь именующая…

— А при чем тут Игра? — спросила Ника.

— Игра… Игра — это попытка превратить мир в гипертекст. Вставить в него ссылки и скрипты. Сделать его… интерактивным. Меняя слова, менять мир. Влиять на вещи через идеи вещей.

— Что такое глифы? — опять спросила Ника.

— Глифы — это и есть гиперссылки. Дырочки в старой реальности. Бета-версия нового мира…

— А почему — магические символы? Зачем все эти руны, пентаграммы и прочий бред?

— Да какая разница! Как разница, что написано в ссылке — важен только код, теги, то, что внутри! Код меняет реальность, а не эти ваши волшебные закорючки…

— А откуда ты все это знаешь? — подал голос Вязгин. — Ты начал Игру?

— Да нет же! — в сердцах выкрикнул Белкин. — Я был простым игроком! Потом стал админом онлайн-версии! А потом… — Он замолчал и рывком сдернул серый от грязи бинт с груди. Под бинтом багровел свежий ожог в форме тупоконечной стрелки. — Потом я стал частью Игры. — Белкин вытянул перед собой разрисованные глифами руки. — И Игра стала изменять и меня самого…

Хмырь врет, подумал Радомский. Не совсем врет, но — мешает правду с ложью. Как сам Радомский, когда грузил Нику про ее деда.

— Что. Происходит. В городе? — раздельно роняя слова, спросил Радомский.

— Это все Анжела! Подруга Марины, которая экстрасенс!

— Что — Анжела? — уточнил Радомский.

— Она тоже в Игре. Даже раньше, чем я. И… глубже. Она решила… закрыть город.

— Как это?

— Ну… отрезать его от реальности. За-кап-су-ли-ро-вать, — по слогам выговорил Белкин. — Чтобы игровая реальность не смогла выйти за пределы Житомира. Сперва она начертила барьер из глифов, а потом сделала капсулу. Купол.

— Как — сделала? — не понял Вязгин.

— Телевизоры. Много-много телевизоров, которые показали один и тот же глиф. Что-то вроде «конец документа».

— И что теперь? — не унимался Вязгин. — Из города нельзя уехать? Разобьешься, как Чоппер?

— Да, — понуро кивнул Белкин.

— А снаружи? Снаружи-то как все это воспринимают?

— Не знаю. Может быть, снаружи видят другой, нормальный Житомир… А может, там и вовсе забыли, что был такой город.

— Весело… — вздохнула Ника.

У Радомского разболелось откушенное ухо. По шее сбежала струйка горячей крови.

— Я спрашиваю в последний раз, — угрюмо сказал он. — Что происходит в городе? Что это за твари? Почему провалился асфальт? Куда, вашу мать, делся телецентр?!

— Это не твари. Это люди. Игроки. Такая у них роль… А телецентр — это я, — ухмыльнулся Белкин.

— В смысле? — не понял Радомский.

— Моя работа… Только я не успел. Я вычеркнул его из Игры. Сжег его глиф. Как с тварью, там, на бульваре…

Пока Радомский переваривал услышанное (хмырь то ли врал, то ли на самом деле не понимал, какая власть — да что там власть, могущество, сила! — попали в его руки), Белкин злорадно добавил:

— Только Анжела тоже не все успела. Остались дырки. Дырки в барьере. Каналы, для связи с внешним миром.

— Это хорошо или плохо? — спросила Ника.

— И то, и другое. Хорошо — потому что есть шанс вырваться из капсулы. И плохо — потому что это как пробоина в подводной лодке. Поэтому город и рассыпается. Разваливается на куски…

— Распалась связь времен… — пробормотала Ника себе под нос.

— Где эти… проходы наружу? — спросил Вязгин деловито.

— Не знаю точно. Знаю, что они есть. Славик с пацанами пошел искать.

— Какими еще пацанами? — уточнила Ника.

— Женькой и Ромчиком, — пожал плечами Белкин.

— Вашу мать!!! — взревел Радомский. — Моим Ромчиком?!!

— Н-не… не знаю, — начал заикаться Белкин.

Радомский набрал побольше воздуха в легкие и медленно, с расстановкой, проговорил:

— Если с моим сыном… что-нибудь… что угодно… случится… я… тебя… хмыреныша… в говне… утоплю!!!

— Да нормально с ними все! — закричал Белкин, тыкая Радомскому под нос свою разрисованную руку. — Видите, монада? Вот, на человечка в шляпе похожа? Это Женька, его глиф. Руна Ансуз — это Ромчик. А вот — мальтийский крест, это Славик. Если бы с ними что-то случилось, глифы бы почернели… Я же связан с ними со всеми — с каждым игроком!

— Подожди, — перебила Ника. — Ты можешь с ними… поговорить? На дистанции?

— Нет, — покачал головой Белкин. — Для этого нужны ключи. Такие специальные карточки…

— У Вовы были такие, — сказала Ника. — Я… пользовалась одной.

— Угу. Я их забрал. Вместе с картой твоего деда. И отдал Марине.

— Кому?! — не выдержал Радомский. Ухо начинало дергать просто адски.

— Марине. Но это не страшно, я ее всегда найду. Она тоже в Игре. Я оставил их с Русланом возле библиотеки, тут совсем рядом…

— Вот что, — сказал Радомский. — Влад, бери Нику и дуй в библиотеку. Найдите мне эту Марину. Точнее, найдите карту и ключи. А ты, хмырь, останешься здесь. Будет у нас с тобой интересный разговор…

7

По стенам спортзала периодически сбегали струйки воды, оставляя после себя извилистые влажные следы — как будто слизняк прополз. Вообще в спортзале было холодно и сыро. Вроде и народу набилось дофигища, и все дышат, ходят и пукают, а теплее не становится. А что поделаешь — окна-то выбиты. Вот и тянет холодом. А сырость… и не сырость уже, а влажность… хрен поймешь, откуда взялась.

Раскладушка и два матраса, на которых расположились Ромчик, Клеврет и все еще не очухавшийся Славик, были в самом углу, возле закутка с брусьями. Тут уже не струйки сбегали, а всю стену покрывала тонкая пленочка переливающейся воды. Как плотину, некстати вспомнилось Ромчику. С потолка капало, под ногами хлюпало. Зато не дуло.

Остальным обитателям (арестантам? беженцам? статус пока не ясен, ждите…) спортзала повезло меньше. Раскладушек и армейских коек на всех не хватило, и прямо на деревянный пол бросили гимнастические маты. На полу, на сквозняке, под капелью с потолка, сидело человек сто или больше. В основном — взрослые, но было и десятка полтора детей.

Сидели тихо. Говорили шепотом. Ходили редко, только в туалет — пару ведер исполняли роль параши в углу за импровизированной ширмой (те же маты, прислоненные к турнику) и за водой — пластиковые бутыли валялись по всему залу. Мусора в зале вообще было на удивление много, да и люди не сильно от него отличались. Рассматривать их было — все равно что бомжами на помойке любоваться. Опустошенные лица без всякого выражения… Все время хотелось отвернуться и смотреть в стену.

— …барьер работает по принципу поля… — опять забормотал Славик. — …стазис-поле… останавливает… любое движение… любой механизм… наше тело тоже механизм… сердце — насос… мозг — набор конденсаторов… в поле… в зоне барьера… все останавливается… даже время…

— Блин, да задолбало уже, — сказал Клеврет и язвительно добавил: — Только мне кажется, что наш Славик слишком много фантастики в детстве читал?

Настроение у Клеврета было гадко-злобно-едкое; Ромчик подозревал, что за всей этой ядовитостью скрывается обыкновенный страх. Левая рука у Женьки по-прежнему не функционировала: висела, как плеть, хоть ты тресни. Клеврет выпростал ее из рукава курточки, соорудил что-то вроде повязки и сейчас ожесточенно растирал предплечье правой ладонью.

— Так ничего и не чувствуешь? — спросил Рома.

— Ноль на массу.

— …поле… замораживает нервную систему… прекращается поток электронов… нейроны…

— Да сколько ж можно! — негромко, но от души выкрикнул Клеврет.

Он поднялся и куда-то побрел, придерживая левую руку правой.

— Ты куда? — бросил вдогонку Ромчик.

— На кудыкину гору, — огрызнулся Клеврет. Он смотрел себе под ноги, что-то выискивая.

— …его рука… — прошептал пересохшими губами Славик. — …попала в поле… он держал веревку…

В принципе, в том, что Славик говорил, можно было найти смысл. Все дело было в том, как он говорил. После плотины лицо Славика приобрело черты дауна: оплыли щеки, отвисла челюсть, и глаза стали по-совиному тяжелыми и тусклыми. В уголке рта засохла струйка слюны.

— На, попей, — Ромчик поднес ко рту Славика горлышко бутылки.

Славик его не услышал, и вода пролилась ему на подбородок. Да уж… Трудно воспринимать серьезно вещи, которые произносит человек в таком состоянии. Тем более, если он талдычит одно и то же уже… сколько? Часа три? Или четыре? Не разберешь, за разбитыми окнами все еще темно…

Ромчик практически не помнил, как они выбрались с плотины. Должен был помнить — это ведь он всех вывел, но после того, как Ромчик услышал ту фразу… тысячью голосов на незнакомом языке… в памяти у него остался только набор картинок, как от давным-давно просмотренного и подзабытого кинофильма.

Вот он сдергивает со Славика тяжеленный рюкзак «Тасманиан Тайгер» и выбрасывает в воду, вслед за своим вещмешком и зачехленными ружьями. Вот — ловит убредающего в никуда Клеврета. Потом провал. Мокрые камни, колючий кустарник. Лезем вверх.

Огненное зарево на полнеба. Звуки стрельбы. Нет, не стрельба. Черепица. Так лопается от жара черепица на крышах коттеджей. А пожар — он дальше, в том направлении, где был гараж Чоппера. Хороший ориентир. Там — дорога.

Мокрое полотно асфальта. Мертвая тишина вокруг. Зарево за спиной, впереди — пустые окна многоэтажек. И вдруг — рев. Рев моторов. Со стороны гидропарка идет колонна. Впереди БТР. Потом грузовики. Много грузовиков. Большие, зеленые, с брезентовыми тентами. Армия.

Опять провал. Они уже внутри грузовика. Сидят на полу. Грузовик все время подбрасывает на ухабах, как будто едут по стиральной доске. Славик начинает бредить. Клеврет щупает свою омертвелую руку. Ромчик смотрит по сторонам.

Солдаты вокруг — в черных масках. Автоматы в руках. Старые, потертые. С ними — какой-то странный мужик. Длинная кожанка, камуфляжные бундесверовские штаны. Он что-то говорит в рацию. Не разобрать что…

Вот их выгружают во дворе школы. Их с Женькой школы. Надо же… Ведут по коридору (Славика приходится поддерживать под руки) мимо столовой и лестницы в подвал. В подвале, наверно, прорвало трубу — лестница затоплена, и вода стоит даже в коридоре, по щиколотку. Ромчик уже видел такое, совсем недавно — но нет сил вспомнить…

Спортзал. Люди. Бутылки с водой. Два матраса и раскладушка. Бред Славика.

— …дыры… проходы в барьере… разрыв поля… ткань реальности…

Ромчик неожиданно почувствовал (это было — как укол!), что сейчас — вот сию секунду, не сходя с места — он поймет! — вспомнит! — осознает! — что-то очень-очень важное… но тут вернулся Клеврет и сбил его с мысли.

— Нашел, — он продемонстрировал большой осколок стекла. — Дай тряпку.

Пока Женька обматывал стекло обрывком футболки, превращая осколок в некое подобие ножа, Рома мучительно пытался нащупать потерянную нить ассоциаций. Было же только что… вот совсем-совсем рядышком… что-то Славик пробормотал — а я как раз вспоминал про…

Вот оно!

Есть!

Вода на полу. Как тогда — в подвальном туалете, когда Ромчик загнал Тухлого Шефа в угол, а тот исчез. Тогда пол туалета тоже покрывал слой воды. Ромчик целую теорию соорудил на эту тему. Ника его еще высмеяла: один, дескать, исчез — оставил воду, другой — оставил жар в погасшей бочке, а третий превратится в Милу Йовович.

И что мы имеем на текущий момент? Подвал школы затоплен, вода продолжает пребывать. Аж с потолка капает.

И сильнейший пожар в районе гаража Чоппера, где исчез дедок-ветеран.

Вот тебе и Милла Йовович. Вот тебе и пятый элемент.

Что там плел Славик? Дыры? Проходы в барьере? Точно. Они самые.

— Все, — процедил Клеврет, стиснув зубы. — Готово.

Он выбросил на пол какую-то мокрую тряпицу — Ромчик присмотрелся и охренел: это был кусок окровавленной кожи в предплечья Клеврета, тот самый, с вытатуированным глифом. Пока Ромчик был занят воспоминаниями, Женька соскоблил — срезал — содрал с себя шкуру куском стекла.

— Работает, — констатировал Женя, поднимая левую руку и сжимая кулак. Кровь из свежей раны струилась свободно. — Я же говорил, что все дело в глифе, а он — барьер, барьер…

8

Тяжелее всего оказалось затащить Шамана на третий этаж. Инвалидное кресло скорее мешало, чем помогало: колеса застревали в выщербленных ступеньках, от Руслана вообще не было толку — он только и думал, как бы не выронить сверток и коробку Белкина, а когда Марина схватилась одной рукой за перила, чтобы подтащить кресло еще на одну ступеньку, перила рухнули, едва не угробив их всех.

В конце концов, кресло пришлось бросить. Марина силой отобрала у Руслана его сокровища, переломив и скомкав длиннющий сверток вдвое, взвалила одну ручищу Шамана на плечо краеведу, а вторую — себе, и они медленно, согнувшись под тяжестью байкера, побрели вверх по лестнице, стараясь не наступать на особо подозрительные места, где из крошащегося бетона торчали обломки ржавой арматуры.

Библиотека разваливалась на глазах. Картина полного запустения (и что самое удивительное — древнего, многовекового!) изнутри оказалась еще более ужасающей и катастрофичной. По сути, от здания осталась ровно половина: фасад и прилегающие к нему помещения. Задней стены у библиотеки попросту не было. Библиотека обрывалась, как будто разрушенная землетрясением, но обломков внизу не наблюдалось. Половина вестибюля, кусок читального зала, лестничные пролеты и почти все книгохранилище исчезли, не оставив после себя и следа! Сзади здание было похоже на пчелиные соты, раскромсанные ножом.

В прорехи на месте стен задувал ледяной ветер, и была видна спортплощадка и школа за ней. К школе все время подъезжали военные грузовики, и выгружали людей. Беженцы. Значит, не только библиотека пострадала, с мрачным удовлетворением подумала Марина.

К счастью, ее кабинет уцелел. Если, конечно, так можно выразиться: стоило Марине лишь дотронуться до двери, как та сорвалась с петель (они рассыпались ржавой пылью) и упала внутрь, подняв облако серого праха.

Все в кабинете: и пол, и столы, и книжные шкафы, и даже мертвые вазоны на подоконнике — покрывал слой мелкого серого порошка, похожего то ли на пепел, то ли на густую пыль. С люстры под потолком свисала сизая бахрома паутины, и от этого зрелища Марину почему-то передернуло.

— Давай его на стол, — приказала она. — Подержи его секундочку…

Марина высвободилась из-под руки Шамана и смахнула серый прах с ближайшего стола. Что-то, погребенное под слоем пепла, упало на пол, металлически брякнув. Марина нагнулась и подняла этот предмет.

Фляжка. Серебряная фляжка, из которой Оксана Владимировна отпаивала ее, Марину, коньяком. Тысячу лет назад…

— Клади его, — Марина уронила фляжку обратно в пыль.

Вдвоем с Русланом они уложили Шамана на жалобно скрипнувший стол. Прогнившая древесина затрещала, но выдержала.

— Дышит, — Марина, прислушалась к слабому, еле различимому дыханию Шамана. — Но пульс нитевидный, — ввернула она словечко из телесериалов, приложив два пальца к сонной артерии байкера.

— Что же нам теперь делать? — Голос у Руслана был жалостливый.

— Раньше надо было думать! — жестко ответила Марина.

У нее перед глазами всплыла картина: площадь Ленина, бабулька возле аптеки — медленно вспучивающийся асфальт на месте первого глифа… Или не первого? Или первым было Черное Солнце на картине Чаплыгина? Тогда понятно, что с библиотекой…

— Доигрались? — прошипела Марина. — Допрыгались? Умники чертовы. Скучно им стало. Вы же понятия не имели, во что ввязываетесь. Дети и спички. Дети и атомная бомба. Теперь-то вы понимаете, какие силы вы разбудили? Куда ведет эта дверь, к которой вы так долго подбирали ключ? И что — там, по сторону?

— Я не понимаю, — Руслан побледнел.

— А… — махнула рукой Марина. — Уже поздно понимать.

Она положила ладонь на холодный лоб Шамана. Под пальцем слабенько билась какая-то жилка. Он ведь так умрет, поняла Марина. Он долго не протянет. Надо что-то делать.

— Белкин! — осенило Руслана. — Белкин должен быть в курсе. Он сказал, что скоро вернется. Что найдет нас. Он должен знать, что делать!

Белкин… Марина криво усмехнулась. Напыщенный дурачок Белкин. А ведь он надо мной смеялся. Подшучивал. А сам… Впустил дьявола в этот мир.

Так, одернула она себя, спокойно, без пессимизма. Еще не впустил. Только отпер дверь. Еще можно что-то сделать.

Она запустила руку за пазуху и нащупала анкх. Холодный. Потом расстегнула куртку Шамана. Его глиф — кельтский крест, не имеющий, разумеется, ничего общего с христианской символикой, тоже был холодный. Мертвый.

Что там говорил Белкин? Принял глиф — теперь в Игре? Ни костыли не нужны, ни очки? У Игры свои правила… А если глифа мало? Как спасти игрока, чей глиф — умер?

— Смотрите, — Руслан тем временем развернул сверток. — Это же карта. И глифы…

Марину карта заинтересовала мало. А вот глифы… Она взяла коробку — обычную картонную коробку, как из-под обуви, только поменьше, и сняла крышку. Внутри были картонные карточки размером с визитку, порядком помятые и замусоленные. На каждой карточке был нарисован глиф. Некоторые повторялись.

Вот оно, подумала Марина. Нет, не подумала: почувствовала. Когда она прикоснулась к карточкам, кончики пальцев начало покалывать. Где-то здесь должен быть ключ к глифу Шамана… Где-то здесь… И тогда можно попытаться… попытаться… спасти его!

Если бы Марину в этот момент спросили, как спасти — или откуда она вообще знает, что Шамана можно спасти — она бы не смогла ответить. Знает. Можно. Сердце подсказало. А пальцы лихорадочно перебирали карточки.

Есть!

Карточка с кельтским крестом! Картон переломился в двух местах, уголок оторван, но глиф… Глиф… Марина совершенно непроизвольно всхлипнула и с трудом сдержала рыдания.

Глиф был еле виден. Он поблек и выцвел.

Марине захотелось укусить себя за кулак. Лишь бы не закричать.

— Я понял, — Руслан стоял на четвереньках на расстеленной на полу карте Житомира. — Это обратная связь! Каждый глиф, нарисованный в городе, есть на этой карте. И если воздействовать на глифы… Обратная связь!

Обратная связь. В голове Марины щелкнуло и все встало на свои места. Все стало просто и понятно.

— Мы можем все исправить! — воскликнул Руслан.

— Да, — сказала она. — Все исправить.

— Надо только разобраться, что здесь к чему… — забубнил Руслан, уткнувшись носом в глифы.

Марина сделала шаг к подоконнику, взяла в руку припорошенный пылью вазон с засохшим фикусом и с размаха обрушила глиняный горшок на голову Руслана.

9

На улице Вязгин первым делом вытащил сигарету, закурил, сжав губы в узкую полоску, выпустил дым через ноздри и с плохо скрываемым раздражением скомкал и отшвырнул пустую пачку.

— Ну? — спросила Ника, ежась от холода. — Что думаешь?

— Бред какой-то, — процедил Вязгин, почти не разжимая губ и не выпуская сигареты изо рта. — Гипертекст, вашу мать… Капсула какая-то, купол. Глифы, ключи и карты. Магические артефакты. За идиотов нас держит твой Белкин. А Радомский ведется, как маленький.

Ника в ответ шмыгнула носом. Что-то она совсем начинала расклеиваться. Организм не выдерживал.

— Клеймо узнал? — спросила она.

— Угу. Чоппер.

— Думаешь, Белкин сам себя… пометил?

— Какая, нахрен, разница? — пожал плечами Влад. — Сама-то что об этом думаешь?

— Я? Я думаю, что в городе творится непонятная фигня, которую каждый воспринимает по-своему. Для Анжелы это все — результат заклинаний и пассов руками. Для Белкина — гипертекст, код реальности и сбой системы. Для Славика — вторжение инопланетян или зомби-апокалипсис. Про трех слепцов и слона помнишь?

— Угу. А потом три слепых слона пощупали человека и решили, что он плоский.

Против воли Ника хмыкнула, а Вязгин сказал:

— Пошли. Нас с тобой ждет квест — поиски волшебной карты и ключей к Игре…

Машинальным движением он (увы, всего на секундочку) приобнял Нику за плечи, направляя в сторону библиотеки. Это было приятно. В отличие от всего остального…

Было не столько холодно, сколько сыро. Дул промозглый ветер, под ногами кое-где похрупывала ледяная крошка. Нику начинало легонько знобить. Хотелось выпить горячего чаю и забраться под одеяло. Нет, лучше в ванну. Горячую ванну с солью Мертвого моря. И чтобы тишина и покой. И никаких глифов…

Все происходящее казалось дурным сном. «Это происходит не со мной», классическая реакция на стресс: отрицание. Умом Ника это понимала, но изможденный организм брал свое. Это Белкину хорошо — клеймо-глиф получил, и перелом бедра прошел за пару часов. Игра заботится об игроках. Чтобы им играть было комфортно и удобно. Все ради Игры.

А что делать тем, кто без глифа? Вон, Вязгин — железный вроде мужик, а тоже пошатывается и прихрамывает. Досталось ему от тварей на бульваре, только виду не подает… Интересно, как там Ромчик?

— Смотри! — Влад протянул руку. — Небо светлеет.

И правда, над домами занималось бледно-розовое зарево. Выглядело это на удивление мерзко: сине-серое, будто измазанное грязью небо — и телесно-розовые отблески на горизонте.

— Давно пора, — проворчала Ника. — Утро. Кофейку бы…

— Нет, — покачал головой Влад. — Там север. Похоже на большой пожар. Где-то на Корбутовке. Да и утро, — он поглядел на часы, — должно было наступить часа четыре назад, если мои швейцарские не врут. А вот насчет кофе согласен. Только, боюсь, что с кофе будет то же самое, что с водкой…

— Я, конечно, не физик, — сказала Ника, — но мне отчего-то кажется, что все происходящее как-то связано со временем. Все эти остановки часов, превращения еды в не пойми что, мгновенные исцеления…

— Не знаю, не знаю, — покачал головой Вязгин. — Мне больше по душе вариант с галлюциногенами в городском водопроводе. Скоро нас попустит, и все вернется на круги своя…

Перебрасываясь подобными репликами (тоже форма защитной реакции, подумала Ника, сарказм и ирония вместо осознания ужаса происходящего), они вышли на Новый бульвар — где, собственно, все и началось с выставки картин Чаплыгина. Как там было, в записке? Приятеля деда, вот. Эх, дед-дед… Что ж ты такое учудил на старости лет? И где тебя носит, хотела бы я знать… Почему-то Ника была уверена — железобетонно, на все двести процентов, что дед жив.

— Ого, — сказал Влад. — А может ты и права насчет времени…

Новый бульвар изменился. По правую руку все было по-старому: жилая пятиэтажка (первый этаж, как водится, отведен под магазины и — куда ж без него! — банк), в половине окон горит свет, там люди — в тепле и уюте — пьют чай с вареньем и рассуждают, до чего довела страну нынешняя власть; по центру бульвара все еще горели фонари; а вот на противоположной стороне…

Здание библиотеки выглядело так, будто простояло тут тысячу лет. Словно иезуитская коллегия на Черняховского, только еще старше. Ветхое, заброшенное, тусклое. Обросшее мхом и покрытое трещинами. Ника и Влад вышли к нему сбоку, и отсюда прекрасно видно было, что тыльной стены у библиотеки нет: торчали криво обломанные языки перекрытий и щетинилась ржавая арматура, как после бомбежки.

Ника достаточно повидала разрушенных зданий (особенно в Сербии), чтобы сразу подметить главную странность: нигде не было обломков стен или даже бетонной пыли, которая всегда окружает свежие развалины.

Библиотеку будто бы мигом состарили на пару веков.

Что, в принципе, было не так уж и удивительно, если вспомнить пустырь на месте телецентра…

— Что-то не хочется мне туда входить, — пробурчала Ника себе под нос, когда они подошли к центральному входу.

От прогнивших деревянных дверей и из выбитых окон тянуло могильным холодом.

— Аналогично, — сказал Влад. — Только вот выбора у нас нет. Карта и ключи должны быть где-то внутри…

Фонари на бульваре погасли так неожиданно, что Нике на мгновение показалось, будто у нее потемнело в глазах (обморок, как завершающая стадия реакции отрицания), но Влад чертыхнулся, и она, обернувшись, поняла, что причина опустившейся тьмы более прозаична.

Погасли не только фонари: окна в пятиэтажке напротив тоже потемнели, превратив жилой дом в черный монолит на фоне черного же неба. Наверное, свет вырубило если не во всем городе, то уж в доброй его половине точно. Небо, лишенное скудной подсветки снизу, обрело особую чернильную густоту и непроницаемость, лишь подчеркнувшую розовое зарево пожара.

— Весело, — буркнул Вязгин, извлекая фонарик. — Интересно, что будет дальше.

— Как всегда. Паника и мародерство.

— Не дай бог…

Влад подошел ко входу, посветил фонариком внутрь (ни зги не было видно), вытащил пистолет, проверил магазин и патрон в стволе и пинком распахнул тяжелую дверь.

И словно в ответ на пинок откуда-то с верхних этажей библиотеки донесся пронзительный крик боли.

10

Когда в ресторане вырубился свет, Радомский пил, как воду, выдохшуюся водку, и слушал, как завирально излагает свои бредовые теории хмырь Белкин.

— …все дело в энергии, — плел он, то и дело сглатывая слюну и облизывая губы. — Глифы, ключи, карта — это просто инструменты. Чтобы они работали, нужна энергия…

— Какая еще энергия? — перебил Радомский.

— Не знаю точно, — смешался Белкин. — В онлайн-версии… ну, на форуме, где начиналась Игра… там использовали классическую схему. Первоэлементы. Вода, огонь, воздух, земля и жизнь. Просто для удобства, всем знакомо и понятно, и всяко интереснее, чем просто мана…

— Просто — что?

— Мана… Не важно. В реале этого оказалось мало. Чтобы глиф заработал, его надо было… активировать, что ли. На первых этапах Игры хватало простейших эмоций: азарт, веселье, любопытство. А потом… Страх. Боль. Смерть... Чем больше появлялось глифов, тем больше им требовалось энергии. Некоторые глифы надо было нарисовать кровью… или убить над глифом человека…

Да уж… Радомский мысленно вздрогнул, вспомнив бомжа в Заречанах и пентаграмму на киоске. И тут же вспомнил, где и когда он слышал фамилию Белкин. Ну да, точно! От следователя! И покушение на убийство Белкина Игоря Батьковича… Так это тебя, голубчик, чуть не задавило нашим «Ниссаном»? Жаль, ах как жаль, что не задавило насмерть! Таких, как ты, давить надо еще в младенчестве. Чтобы не вырастали уродами.

Наломал ты дров, админ онлайн-версии… Менеджер среднего (очень среднего) звена, возомнивший себя богом! Это было бы даже смешно, если бы не было так грустно…

Люстра под потолком и оба настенных бра погасли одновременно, погрузив отдельный кабинет в темноту. Белкин испуганно пискнул, а Радомский собрался было выматериться, но тут как по волшебству нарисовалась девочка-официантка с зажженной свечкой.

— Вы извините, пожалуйста, — проблеяла она, — это не у нас, это на подстанции. Во всем городе свет пропал, просто ужас, что делается…

Эх, знала бы ты, девонька…

— Свечку оставь, — приказал Радомский. — И выпить принеси. Коньяку, или вискаря, только нормального, не протухшего!

Выпить хотелось неимоверно. До ломоты в затылке. Рана на месте оторванного уха пульсировала дерганой, рваной болью.

— Я поищу… — сказала официантка, но, видимо, выпить сегодня Радомскому была не судьба.

На улице противно мявкнула сирена, и сквозь огромные окна ресторана на пол и потолок упали красно-синие отблески мигалок.

— Милиция, — прошептал Белкин, вжимаясь в спинку стула.

— Менты, — подтвердил Радомский и стиснул кулаки. — Обложили, суки…

— Но… почему? Откуда?

— Я же беглый, блядь! Ты! — Радомский схватил официантку за рукав. — Другой выход отсюда есть?!

— Есть, — не растерялась привыкшая ко всему официантка. — Через башню…

На водонапорную башню — массивное четырехэтажное сооружение из красного кирпича, возвышающееся практически в самом центре Житомира, возле филармонии — Радомский положил глаз уже давно, когда только начинал интересоваться рынком недвижимости (именно тогда, правда, по другой причине, и произошла у него первая стычка в длинной череде конфликтов, ссор и разборок с паном Киселевичем). Уж больно место было вкусное: тут тебе и исторический колорит, и удобное расположение, и все коммуникации… Хочешь — отель делай, хочешь — ресторан, хочешь — бордель открывай под видом массажного салона. Словом, есть где разгуляться.

Но с момента своей постройки башня (символ Житомира, памятник архитектуры, и прочее бла-бла-бла) находилась в ведомстве Горводоканала, который не придумал ничего лучше, чем разместить на первом этаже пункт приема платежей за воду. Как там, в пословице? И сам не гам, и другому не дам…

Из «Сковородки» в башню вела старинная дверь с ручкой в виде железного кольца. Официантка долго перебирала ключи, пока не нашла нужный. За дверью оказался полутемный коридор с тусклой лампочкой под потолком. Крепкие стены, не меньше метра в толщину, если судить по ширине покатых подоконников, были выкрашены уже облупившейся казенной краской гадко-рыжего оттенка. За ржавой решеткой справа был закуток диспетчера — стандартный, как в любой советской сберкассе, барьер с окошком для приема денег, письменный стол с телефоном и компьютером; этакое вкрапление современности в готический интерьер, книга жалоб и предложений в простенке между арочными окошками, похожими на бойницы. Чуть дальше, в глубине, стоял маленький холодильник и раскладушка, на которой посапывал ночной сторож (счастливый человек, мельком подумал Радомский).

Официантка свернула налево, опять зазвенела ключами, лязгнул замок очередной старинной двери, и в лицо пахнуло затхлой сыростью.

— Сюда, — шепотом сказала официантка. — Там лестница. Наверху отсидитесь. Вас закрыть?

— Нет, — Радомский сунул ей сотню. — Ключ дай, я изнутри закроюсь. Пшел вперед! — скомандовал он заторможенному Белкину и толкнул его в спину.

Лестницей не пользовались много лет. Клочья паутины, похожие на старые, истрепанные занавески, колыхались, щекоча лицо. Пахло гнилью. Во всем этом проклятом городе, подумал Радомский, пахнет гнилью. Хоть и не датское это совсем королевство. Каменные ступени были скользкими.

На четвертом, последнем, этаже башни когда-то стоял огромный бак с водой, а теперь голый дощатый пол покрывал толстый слой пыли. Сквозь окна, забранные витражами (местами выбитые куски стекла заменили фанерой и картоном), не пробивалось ни лучика света, и если бы не Белкин со своей зажигалкой, фиг что можно было бы разглядеть.

Радомский подошел к ближайшему окну, повозился со щеколдой, матюгнулся разок, треснул ладонью по раме и рванул на себя. Окно с грохотом и скрипом распахнулось, впустив внутрь поток холодного ночного воздуха и отблески милицейских мигалок.

Внизу, у подножия башни, стояли две ментовские машины — «уазик» и легковушка, и крытый брезентом армейский грузовик из числа тех, что встретились по дороге на бульвар. Вокруг копошились люди, как в форме, так и без, но все поголовно с оружием. Кое-кто держал на поводке странно-больших псов, то и дело встающих на задние лапы.

— Твари, — пробормотал Радомский. Он вдруг почувствовал себя загнанным в угол зверем. Усталость нахлынула было — и тут же откатилась назад под напором плохо сдерживаемой ярости. — Ни хера! Все равно выберусь!

— Смотри, — сказал Белкин. — Там!

Радомский поднял взгляд. Свет пропал во всем городе. Силуэты домов, странно изломанные в ночном полумраке, стояли темные и угрюмые, как надгробия. От библиотеки на Новом бульваре вообще словно осталась одна половина, дом офицеров будто просел сам в себя и казался даже меньше, чем был, многоэтажки покосились и почти потерялись на фоне фиолетового неба.

И только на севере, где-то в районе Корбутовки стояло ядовито-розовое зарево. Что-то там полыхало, и полыхало здоровски.

— Пожар, — пожал плечами Радомский. — Тоже мне, большое дело…

— Нет, — почти закричал Белкин. — Не то! Не там! Вон! На улицах!

Прищурившись и чуть подавшись вперед, Радомский вгляделся во тьму. Белкин был прав: на улицах, в темном лабиринте между мертвыми домами, что-то светилось и двигалось. Свет был живой, не электрический — так горят свечи или (если учесть расстояние) факелы. Множество крошечных пляшущих огоньков, похожих на искры от костра на Корбутовке, двигалось по улицам Житомира, сливаясь в огненные ручейки и речушки.

— Это еще что за бред? — спросил Радомский. — Крестный ход, что ли? Факельное шествие?

— Нет. — Голос у Белкина был траурный. — Это глиф. Они рисуют живой глиф… Вот теперь нам точно хана, — резюмировал он и уселся прямо на пол, прислонившись голой спиной к кирпичной стене. — Все, — он тихо всхлипнул. — Конец Игры…

Радомский фыркнул, сплюнул сквозь зубы и склонился над скуксившимся Белкиным.

— Слушай, ты, сопляк… — начал было Радомский и осекся.

Глифы на теле Белкина, слабо фосфоресцируя в темноте, задвигались.

11

Штурмовая группа (а в том, что это была штурмовая группа, а не банальная банда мародеров, сомневаться не приходилось: слишком уж слаженно они действовали) состояла из пяти человек. Поправка: трех человек и двух тварей. Люди были вооружены, а твари — в намордниках и на поводках. Одна из тварей (точнее, один из… как их там назвал Радомский? зомби-волколаков, вот…) перемещался исключительно на четвереньках, взбрыкивая на лестнице, а вторая (некогда самка человека) то и дело поднималась на ноги, обнюхивая, как собака, перила. С металлического намордника свисали клочья паутины и струйка густой слюны.

— Наверх, — шепотом скомандовал Вязгин.

Ника мотнула головой.

— Там тупик. Направо. Ко второй лестнице. Я тут уже была…

И была не так давно, если вдуматься. Всего пару недель назад, на выставке Чаплыгина. С «Кэноном» наперевес, она сидела именно тут, на площадке между вторым и третьим этажами, ловя удачный ракурс. Место было удачное: виден и коридор второго этажа, и холл первого… Правда, теперь картинка несколько изменилась. Тыльная стена, где висели полотна Чаплыгина, была наполовину разрушена, и из прорех тянуло холодом. Штукатурка осыпалась, обнажив бетонные плиты. И повсюду, изо всех щелей пёрла странная серая пена. Пол вестибюля она застилала толстым мягким ковром.

Сейчас по вестибюлю деловито рассыпались трое штурмовиков, отстегнув тварей с поводков и заняв боевые позиции. Штурмовики были такими же разномастными, как и оружие: пузатый и бородатый дядька в натовском камуфляже (типичный страйкболист) держал помповое ружье, бритоголовый, худющий и кадыкастый типчик (скинхед-недоросток) сжимал короткий автомат, а у третьего, молоденького и даже на вид перепуганного милиционера, в трясущихся руках плясал пистолет. Но работали они грамотно — контролировали вход (двери, и без того не запертые, они зачем-то вынесли взрывом) и обе лестницы, пока твари рыскали по вестибюлю. Самка, по всей видимости, выполняла функции ищейки, а самец прикрывал сзади, обеспечивая грубую силу.

— Хреново, — прокомментировал Вязгин.

У Ники возникло острое чувство неправильности происходящего. И причиной тому было даже не состарившееся внезапно здание библиотеки или прочая чертовщина, творившаяся в городе. Все дело было в ней.

Она, военный журналист, фотокорреспондент со стажем, прошедшая десяток локальных конфликтов и повидавшая много такого, от чего седели люди с нервами покрепче, впервые в жизни (точно впервые? — уточнила она у самой себя и сама же себе подтвердила: точно) оказалась не сторонним наблюдателем, бесстрастно фиксирующим насилие через объектив фотоаппарата, а непосредственным участником боевых действий.

И где? В родном, мать его за ногу, Житомире…

— За мной, — скомандовала Ника и, пригнувшись, пробралась мимо обвалившейся перегородки в укромный уголок рядом со стендами «История нашего края». Влад проворчал что-то одобрительное — тут позиция была еще лучше, позади стена, и противники все как на ладони.

Да, подумала Ника, уж что-что, а выбирать место для съемки я умею. Она где-то слышала или читала, что инстинкт фотографа подобен охотничьему, за исключением стремления убивать.

Но для последнего у нее был Влад.

Вязгин деловито проверил пистолет, открутил и убрал в карман глушитель и, шепнув напоследок:

— Сиди здесь, — двинулся вперед.

Не было в его движениях ни особой вкрадчивости, ни кошачьей грациозности, а было одно лишь будничное, привычное мастерство. Он был похож на автослесаря, заглядывающего под капот машины.

Романтики — ноль…

Одна рутина.

Рутина его и подвела: подчиняясь вбитому в подкорку правилу, Вязгин выбрал в качестве первых мишеней двух самых опасных противников: милиционера и скина с автоматом. Правило было верным, выбор оказался ошибочным…

Первых два выстрела прозвучали слитно, как один. Милиционер упал сразу, как подрубленный, а скин, выронив автомат, схватился за шею и закружился в пьяном пируэте, орошая серую пену неправдоподобно красной кровью. Страйкболист с дробовиком, как, по всей вероятности, и рассчитывал Вязгин, впал в кратковременный ступор, а вот твари отреагировали молниеносно, бросившись на звук выстрелов.

Вязгин успел достать (в плечо и бедро) последнего из штурмовиков, когда обе твари, гигантскими скачками преодолев лестничный пролет, бросились на него. Суку он снял влет, на чистом везении попав ей прямо между глаз; кобель сбил его с ног, Влад выронил пистолет, и тот, упав вниз, навсегда канул в серой пене. Вязгин сцепился с тварью.

Его спасло то, что с твари не сняли намордник; но и без этого волколак дрался остервенело и совсем не по-людски, стремясь разодрать лицо Влада ороговелыми ногтями и лягаясь тяжелыми берцами. Рычал он при этом что-то нечленораздельное. Вязгин умудрился обхватить тварь ногами и руками, прижав к себе (тварь ударила его металлическим намордников лицо, рассекая кожу — хлынула кровь, но Вязгин захват не ослабил), и они вдвоем покатились вниз по лестнице.

К этому времени третий, условно обозначенный Никой как «страйкболист», поднялся на ноги и передернул затвор дробовика. Ника вскочила, сжимая в руке монтировку, и тут лестница под весом Влада и твари рухнула, рассыпавшись в мелкую труху.

Откуда-то подул ледяной ветер, и под этим ветром бетонное здание библиотеки зашаталось, как карточный домик. Вторая лестница, по которой Ника собиралась броситься на помощь Владу, выкрутилась лентой Мебиуса, с потолка посыпались обломки, пол качнулся, как палуба корабля в шторм, и Ника упала, бессильно наблюдая, как страйкболист выцеливает из ружья барахтающегося в пене, посреди груды обломков, Влада (волколак сумел оседлать его, и пытался задушить).

— Влад! — заорала Ника.

Страйкболист вскинул голову, а следом — и ружье. Громыхнул выстрел, почти неслышный в нарастающей какофонии хаоса и разрушения. Вязгин все-таки скинул с себя волколака и с размаху припечатал его головой об пол. Страйкболист, поняв, что в Нику ему не попасть, снова навел ружье на Влада. Расстояние между ними было — метров десять…

Сейчас он его убьет, поняла Ника. И я ничего не смогу поделать. Только наблюдать.

Всегда: только наблюдать.

Не вмешиваться…

Будь оно все проклято!!!

Ника швырнула монтировку в страйкболиста. Мимо, конечно, но тот на мгновенье отвлекся. И в это самое мгновение за спиной у него выросла огромная фигура в черной коже и с гривой седых волос.

Шаман (а это был именно он, байкер по кличке Шаман, Ника узнала его) сгреб страйкболиста в охапку, вырвал из рук и бросил на пол ружье, после чего одной рукой задрал ему голову, а второй — вытащил нож и перерезал горло.

Как барану.

Содрогнувшись в предсмертной судороге, библиотека на миг замерла, и начала рассыпаться на части. Ника бросилась вниз по остаткам лестницы.

Влад был жив. Оглушен, окровавлен, контужен, но — жив. Твари он размозжил череп. Рядом с Шаманом невесть откуда нарисовалась Марина с длинным свертком в руках.

— Надо уходить! — приказала она, и Шаман послушно двинулся к выходу.

Ника закинула руку Вязгина себе на плечо и потащила его следом.

— Обожди, — прохрипел Влад. — Там… у мента… что у него руке?

Ника обернулась. Застреленный милиционер (совсем молоденький, лет двадцать, не больше; пуля попала ему чуть выше уха и убила на месте) лежал возле ее ног. В одной руке он сжимал ненужный теперь никому пистолет, а в другой… Ника нагнулась и выцарапала из скрюченных, но еще теплых и мягких пальцев листок бумаги.

В блеклой ксерокопии с трудом можно было узнать фотографию Ники.

— Они искали меня… — ошеломленно пробормотала Ника. — Меня… Все из-за меня?!

— Уходим! — завопила Марина, толкая ее в спину.

Ника подхватила падающего Влада и все вместе они выскочили на улицу за пару секунд до того, как рухнуло здание библиотеки.

12

Ромчик где-то потерял резинку для волос, и теперь нечесаные и немытые патлы (как их мама называла) все время лезли в глаза. Это была не единственная и даже не самая существенная потеря; один из конвоиров, гнида, позарился на Ромину косуху, и парень теперь дрожал в одной футболке…

Их вывели из школы, когда вода полностью затопила подвал и частично — первый этаж, доходя уже до уровня колен. Славик умудрился грохнуться и окунулся с головой, что только пошло ему на пользу — он наконец-то очухался, пришел в себя и начал смотреть по сторонам настороженно и внимательно. Больше его не надо было тащить, и Ромчик смог обхватить себя руками за плечи, чтобы хоть чуть-чуть согреться. Клеврету, чья секонд-хендовская одежка никому нафиг не сдалась, было полегче… Пока их, бывших обитателей спортзала — Ромчик так и не понял до конца, в каком статусе оказался: то ли беженец, то ли военнопленный, — строили в две шеренги во дворе школы, вода хлынула из окон первого этажа, с каждой секундой увеличивая напор. Да, это вам не прорыв водопроводной трубы… внутри школы бушевала стихия, разваливая здание по частям.

Не то, чтобы Ромчика это сильно огорчало. Он просто пытался представить, что будет, когда школа рухнет под напором бьющей из подвала воды. Фонтан до небес? Начало всемирного потопа? А потом цунами докатится до Корбутовки и схлестнется с пожарищем (его было видно даже отсюда) на месте гаража Чоппера?..

Но тут колонны погнали вперед, и Ромчику стало не до фантазий.

Все происходящее напоминало сцены из фильмов про войну. Там, где немцы с автоматами и овчарками гонят пленных в бараки концлагерей. Только вместо концлагеря — знакомо-унылый Житомир, вместо фрицев — разномастный сброд из ментов, военных, ополченцев, одетых в милитари-стиле а-ля Славик, скинхедов и просто быдловатых гопников со штакетинами в руках, а вот вместо собак… Да, это, пожалуй, было самое дикое. Вместо псов у конвоиров были… ну, люди, пожалуй, если следовать определению «двуногое существо без перьев» — но на этом сходство кончалось.

Одетые в металлические намордники вроде собачьих (но подогнанные под человеческий череп — а ведь кто-то загодя их изготовил, кто-то знал, что понадобятся, и где-то, в каком-нибудь схроне, они лежали сотнями и ждали своего часа…) и строгие ошейники, твари (другого слова сразу и не подберешь) вели себя под стать псам. Рычали, бросались, скулили и даже лаяли, удерживая человеческое стадо в рамках заданного маршрута.

Маршрут вывел их на площадь Королева, рядом с мэрией и облсоветом. Тут пленных согнали в кучу и по одному стали подводить к армейским грузовикам. Каждому давали в руки зажженный факел — металлическую трубу с намотанной на один конец тряпкой, от которой разило мазутом. Пламя коптило.

Чтобы пленники с факелами не подняли бунт, охрану здесь вооружили по-взрослому — автоматами и дробовиками, а с тварей сняли намордники.

Ромчик получил свой факел (ну хоть какой-то источник тепла!) из рук небритого вояки с пивным пузом, одетого в разноцветный камуфляж и жилет-разгрузку. Следующим за Ромчиком был Слава, и пузатый вояка удивленно выдохнул:

— Славик? Командир, ты?

— Я, — понуро сказал Славик.

— На хер факел! Оружие ему, быстро! — приказал небритый.

И Славику тут же, несмотря на хаос и неразбериху, вручили автомат; Славик деловито передернул затвор, перекинул ремень через плечо и шагнул к небритому, одним движением превратившись из пленника в конвоира.

— Сука, — прокомментировал Клеврет, стоявший за ним в очереди.

— Иди давай! — ткнул в него стволом автомата Славик, а небритый вручил факел. — Не задерживай!

Клеврет злобно ощерился в ответ. Глаза его недобро блеснули, и неизвестно, чем бы все закончилось, если бы сзади, со стороны Нового бульвара не раздался чудовищный грохот. Ромчик обернулся и офигел. Над кинотеатром «Октябрь» поднималась черная воронка смерча.

— Вперед! — заорал небритый. — Ходу! Быстро!

Если бы не конвоиры и твари, люди бы смяли и потоптали друг друга, в панике спасаясь от надвигающегося урагана. Но твари оказались страшнее стихии. И пленники, подняв факелы на головой, быстро, но организованно двинулись в сторону Михайловской, образовав живую реку огня.

Славик остался где-то позади, возле грузовиков, со своими старыми-новыми друзьями, а Женька старался держаться поближе к Ромчику. Они быстро шагали (тех, кто срывался на бег, хватали твари и уволакивали из строя в ближайшую подворотню), толкались локтями, поднимали факелы повыше, снова толкались, падали, вставали, помогали подняться другим, и опять шагали, без цели, без смысла, без толку, превращаясь в единый живой организм — толпу…

Факелы чадили страшно. Жар обжигал лица. Было трудно дышать.

 — Настя! — вдруг заорал Женька. — Настена!

Где, как, каким образом он углядел в толпе и дыму младшую сестренку — было неведомо, но Клеврет бросился вперед, прямо на конвоиров, и Ромчик, проклиная все на свете, рванулся следом.

Это было глупо и бессмысленно.

Но по-другому было нельзя…

13

Ошейник был болючий. Как дернут — больно, и сам дергаешься — больно. И даже когда не дергаешься, больно. А все шипы. Внутри, бля. Дебилы, бля. Шипы надо наружу. Чтобы страшнее было. Хрущ точно знал: у него (когда-то) был такой напульсник. С шипами наружу. А тут — внутри. Больно…

Хоть намордник сняли. Натирал. Не больно, противно. И вонял. Железом, потом, слюной.

Сняли. Хорошо.

Вытравили поводок. Сказали: стереги.

Хрущ стерег.

Кто бросался в сторону или начинал бежать, Хрущ хватал за ноги. Зубами. Руками. Толкал обратно. В строй, бля! Все в строй!

Хватать было удобно. Ногти (ногти? ха! когти!) загрубели, стали твердые, острые. А началось все с культяпки на месте мизинца. Черный гной вытек, и вырос коготь. А потом и остальные пальцы — стали длинные, сильные, крепкие.

Хватить было приятно.

И зубы. Зубы стали… другие. Загнутые вовнутрь. Как шипы на ошейнике. Сперва было неудобно, клыки цокали друг о друга, а потом Хрущ приноровился. Зевнул и вытолкнул вперед нижнюю челюсть. Так она и осталась. Длиннее верхней. Удобно.

Можно кусать, можно рычать.

Говорить тяжело. Но это пох. Все равно — не с кем.

Одна телочка выскользнула из толпы и метнулась в сторону. Хрущ догнал, завалил. Телочка завизжала, и у Хруща встал. Хрущ задрал ей юбку, но тут его дернули за ошейник (больно!), а телку пристрелили. Пришлось вернуться.

Стеречь. Стадо.

Стадо перло куда-то с факелами, испуганное, тупое, покорное.

Хрущ их презирал.

Презирать было даже приятнее, чем хватать и кусать. Было в этом что-то… из прошлой жизни.

А потом он увидел пацана. Того самого. Из прошлой жизни. Патлатого мажора, которого они… они… были же они, да?.. Хрущ, Макар и этот… как же его… не важно… похитили… ну да, точно, похитили! А зачем?

Хрущ задумался.

Затупил.

И едва не поплатился. Пацан (другой, не патлатый, в бомжеватом прикиде) вдруг бросился на конвоиров, вопя что-то про какую-то Настену. И пока Хрущ тупил, пацан выбил у конвоира автомат. Конвоир (хозяин!) испуганно заверещал:

— Фас! — и Хрущ прыгнул.

Он почти достал бомженыша. Но тут подоспел патлатый мажор. Он ткнул Хруща факелом в бок (больно!!! больно-больно-больно!!!), лягнул конвоира, схватил бомженыша и дал деру.

Загрохотали выстрелы. Конвоиры палили в вдогонку. Пацаны петляли. Стадо запаниковало. Полетели факелы.

— Ищи! — приказал конвоир и отстегнул Хруща. — Взять!

И Хрущ, встав для удобства на четвереньки, побежал искать и хватать.

14

— Что ж это за хрень такая творится?! — потрясенно выдохнул Радомский, когда на его глазах смерч развалил то, что оставалось от библиотеки, а на месте соседней школы (где учился Ромка, ударил в небо черный фонтан, будто из нефтяной скважины.

Вид с верхнего этажа башни открывался широкий и удручающий…

— Город разваливается на части, — сказал Белкин.

А вот и еще одно здание покачнулось и рухнуло на соседнее; и на Корбутовке что-то взорвалось, выбросив оранжево-черный гриб, и разом вылетели все стекла в филармонии… По иссиня-черному небу пробежала непонятная рябь, как по экрану телевизора при плохом сигнале.

— Это я и сам вижу! — рявкнул Радомский. — Но почему?

— Анжела, дура… Она закрыла город. И закрыла неправильно. Слишком резко. Слишком быстро. Так нельзя — по глифу на каждый экран, в каждый дом, тысячи одинаковых глифов по всему городу… Все равно что дернуть стоп-кран поезда на полном ходу. Можно слететь с рельсов. Именно это сейчас и происходит, — устало пояснил Белкин. — Для того, чтобы Игра… ну, работала, что ли… было задействовано много энергии. Примитивной, базовой. Вода, огонь, земля, воздух. А сейчас, когда пространство Игры ограничено барьером… Закон сохранения никто еще не отменял. Энтропия, мать ее так и эдак. Замкнутая термодинамическая система. Тепловой апокалипсис.

Радомский скрипнул зубами. Ох, темнишь, мудрила…

— А вон то что такое? Огни на улицах! Их все больше!

— Кто-то пытается остановить процесс… — равнодушно сказал Белкин. Глифы на его теле перестали двигаться, но все еще тускло светились. Как гнилушки. — Перенаправить избыток энергии. Спустить пар. Остановить поезд медленно и постепенно…

— Ты же сказал, что это живой глиф?

— Да, — кивнул Белкин. — Очень много людей. Строятся на улицах. В большой глиф. Огоньки — факелы или свечи, неважно — просто для удобства наблюдателей. Чтобы легче было видеть всю картину целиком.

— А солдаты? Менты? Они тут причем?

— Кто бы ни рисовал этот глиф, у него нет ключей. Вот он и пользуется грубой силой. Загоняет людей, как скот… — Белкин обвел взглядом собственный торс. Некоторые глифы пульсировали неровным светом. Другие — медленно гасли.

— И что будет, когда… когда он закончит?

— Если этот глиф закончат до того, как город пожрет сам себя, то… не знаю, точно… но скорее всего — переход станет необратимым.

— Объясни! — потребовал Радомский.

— Поезд остановится навсегда. Купол стабилизируется. Исчезнут прорехи в барьере. Пропадет всякая связь с внешним миром. Игра станет вечной. И людям придется все время играть. Приносить новые и новые жертвы. Рисовать глифы. Выпускать избыток энергии. Змея укусит себя за хвост…

— Это можно остановить?

Впервые за весь разговор Белкин поднял голову. Во взгляде его — устало-опустошенном — мелькнула легкая тень мысли. Он нахмурился, пытаясь ухватить идею, поиграл желваками, а потом он ощерился:

— Можно! Но мне нужна карта и ключи!

— Если Влад жив, — сказал Радомский, — будут тебе и карта, и ключи.

— А еще нужен человек. Жертва. Чтобы активировать контр-глиф. И чем моложе, тем лучше.

У Радомского отвисла челюсть.

— Ты чего, умом ебнулся? Ты ребенка убить собрался, чернокнижник хренов?!

— Не я, — покачал головой Белкин. — Ты.

И пока Радомский, задохнувшись от негодования и ярости, подыскивал достойный трехэтажный ответ, Белкин чиркнул зажигалкой и поднес пламя к собственному боку. Там, под ребрами, тускло мерцала пентаграмма.

Радомского моментально бросило в жар; вены на лбу вздулись, застучало в висках, затрещали, начиная тлеть, волосы на голове… Белкин убрал зажигалку, и Радомский рухнул на колени, извергая на пол выпитую водку и желчь.

— Ты, — повторил Белкин. — Приведи мне жертву. Пока еще не поздно все исправить…

15

Марина сошла с ума. Или, как выразился бы в такой ситуации Ромчик, у нее сорвало крышу нафиг. К такому выводу Ника пришла, когда Марина начала разговаривать (громко и эмоционально) с кем-то невидимым.

Ситуация и без того складывалась безумно-сюрреалистическая: убираясь подальше от рушащегося здания библиотеки (обломки бетонных плит падали вверх, подхваченные самым натуральным смерчем, который вырвался из подвала и в один миг взмыл до небес черной воронкой — и все это в почти абсолютной, гробовой тишине) Ника, Влад, Шаман и Марина перебежали Новый бульвар, рухнули на ступеньки банка и замерли, созерцая локальный апокалипсис, больше всего похожий на ожившую иллюстрацию к «Волшебнику Изумрудного города».

Ника, скомкав в руке собственную фотографию, пыталась восстановить дыхание и убедить себя в том, что все происходящее — не сон; проснуться не получится. Влад кряхтел, ощупывая ребра. Шаман стоял неподвижно и молча, как деревянный истукан.

— Нет! — сказала Марина. — Вы кто?!

Она смотрела куда-то в сторону, и взгляд у нее был дикий.

— Назад! — крикнула она. — Ближе не подходи!

Вязгин покосился на нее, а потом обменялся недоуменным взглядом с Никой. Чего это с ней, читался немой вопрос на его помятом лице. Не знаю, состроила гримаску Ника.

Шаман не прореагировал никак.

— Это мое!!! — заверещала Марина, схватив длинный сверток и выставив его вперед, как ружье. — Мое!!! Не отдам!

Карта, одними губами произнес Влад. Ника кивнула. И ключи, мысленно добавила она, глядя на коробку в руках Шамана. Власть над миром в руках психованной истерички. Зашибись.

Влад придвинулся поближе к Нике (охнув и опять схватившись за ребра — видимо, сломал парочку) и шепотом спросил:

— Как ее зовут?

— Марина.

— Марина, — негромко повторил Влад. — Марина!

— Какие еще правила?! — возмущалась Марина, адресуя свой вопрос пустой улице. — Нет никаких правил!

Точно, спятила, решила для себя Ника. Или нет? Она вдруг вспомнила тот дурацкий спиритический сеанс. Девочка-эмо. С рунным браслетом. Которую никто не видел и не запомнил, кроме Ники. И прочие странные субъекты из таблички, что они составили вместе с Ромой. Горбун, коротышка, безногий-безрукий старик… Кто-то их мог видеть, кто-то — в упор не замечал; и даже на фото они появлялись не всегда. По рабочей гипотезе (развить которую Ника с Ромчиком не успели из-за вторжения «Мажоров»), это были «рабочие сцены», обслуживающий персонал Игры…

Уж не с ними ли ругалась сейчас Марина?

— Марина! — гаркнул Влад. Он оперся на плечо Ники и с трудом встал. — Уймись! Там никого нет!

Марина обернулась. Глаза ее дико бегали по сторонам.

— Вы что, не видите их?! — спросила она.

Их, повторила для себя Ника. Неужели действительно?..

— Карта, — с нажимом произнес Влад. — Нам нужна карта и ключи. Отдай их нам.

Нет, захотелось сказать Нике. Не делай этого. Не дави на нее. Она и так — на грани. Не дави. Сейчас случится что-то очень-очень плохое, поняла Ника. У нее в животе вдруг появился огромный кусок льда. Не дави, захотела сказать она — но не успела.

— Убей его, — приказала Марина Шаману, и тот послушно воткнул нож прямо в сердце Влада.

16

Сбывались худшие опасения Марины. Они сделали это. Они — глупые, бездарные, самонадеянные, безграмотные они — все-таки добились успеха.

Подобрали код. Сломали замок. Прошли фаервол. Впустили дьявола в этот мир.

Кто бы мог подумать, что библиотека — скучная, унылая, постылая библиотека — окажется Вратами Ада. Одними из многих. Глиф на площади. Школа по соседству. Зарево пожара на Корбутовке. Много. Слишком много дырочек в этой плотине. Не заткнуть пальчиком.

Зло, погребенное под городом, просачивалось в наш мир. Пока еще медленно. Но уже — необратимо.

Демоны были повсюду. Марина видела троих: девчонку с черными волосами и бледной кожей; мужчину в комбинезоне с кучей карманов и «молний»; горбуна в светлом костюме. Остальные — сучка Ника, ее дружок с глазами убийцы и даже Шаман — не видели их.

Демоны говорили только с Мариной.

— Ты нарушила правила, — сказала девчонка. Черная челка падала ей на глаза.

— Карту придется отдать, — сказал горбун.

— Игра не терпит жульничества, — сказал комбинезон.

Бессмысленно было возражать. Бессмысленно спорить с демонами. Но когда демон в комбинезоне сказал:

— Шаман должен был умереть. Его время вышло. Он уже вне Игры, — Марина не выдержала.

Она сорвалась. Стала кричать, что-то доказывать… Тщетно.

— Он играет за чужой счет, — сказала девчонка. — Ты нарушила правила.

Это было правдой. Шаман умирал — там, в библиотеке, в ее собственном кабинете. Его глиф почти исчез. И тогда Марина спасла его. Она вырубила краеведа Руслана. Вазоном. Сняла с себя колготки (этому ее научил бывалый турист Чекмарев — нейлоновые колготки прочнее любой веревки). Затащила Руслана на стол и привязала за руки и ноги. Потом взяла нож Шамана.

И провела ритуал.

Руслан очнулся в процессе, от боли, и даже успел закричать. Но Марина все равно довела начатое до конца. Она срезала глиф Руслана. Приложила отрезанный кусок кожи к телу Шамана. Кончиком лезвия вырезала глиф по новой. Украла жизнь Руслана — и вернула к жизни своего мужчину.

А теперь они говорят, что я нарушила правила?!

Да пошли вы все!

Демоны, не демоны, да хоть сам дьявол во плоти!

В задницу!

Это мое! Не отдам!

И надо же было такому случиться, что именно в этот момент усатый дружок Ники потребовал отдать ему карту и ключи…

17

Впервые в жизни Нике по-настоящему, без дураков, хотелось убить человека.

Влад был мертв. Она достаточно повидала трупов, чтобы не сомневаться. Шаман ударил точно в сердце и сразу выдернул нож. Влад упал, и кровь выплеснулась из раны одним коротким толчком.

Влад был мертв.

Марина должна была умереть.

Ника так решила.

Но между ней и Мариной стоял Шаман с ножом в руке.

Ну и плевать!

Все равно убью!

Ника двинулась вперед, а Шаман неожиданно выронил нож и обмяк, будто марионетка с оборванными ниточками.

— Нет! — завопила Марина, подхватывая падающее тело Шамана. Он был слишком тяжел для нее, и Марина упала на колени. — Нет! Пожалуйста, нет! Верните его!!! — кричала она в пространство.

Голова Шамана безвольно моталась из стороны в сторону.

— Я больше буду нарушать правила! — выла Марина. — Никогда! Ну пожалуйста!!!

Зрелище было жалкое и отвратительное. Вызывало брезгливость.

И еще более острое желание покончить с Мариной раз и навсегда.

Ника сделала шаг к выпавшему ножу, клинок которого покрывала кровь Влада. Это будет справедливо, подумала она. Так и должно быть.

— Нет, — раздался у нее за спиной до ужаса знакомый голос. — Не надо. Не марайся. С ней уже все. Она доиграет и без тебя…

Ника резко обернулась и не поверила своим глазам:

— Дед?!!

18

Они ушли. Просто, молча, буднично. Повернулись и ушли. Три демона. Сука Ника. И бородатый старик, которого она называла дедом.

Ушли, и оставили Марину с мертвым Шаманом на руках. Убили они его тоже молча и буднично — бледная девчонка провела рукой по груди Шамана (там, где все еще кровоточил глиф Руслана), а горбун и карлик в комбезе равнодушно смотрели, как оседает на асфальт единственный в этом мире человек, которого Марина по-настоящему любила. Ради которого была готова на все.

Они вынули из него жизнь. Стерли глиф. Вычеркнули из Игры.

И Шаман умер.

А после они просто ушли.

Марина не знала, сколько стояла на коленях, баюкая мертвого Шамана. Время прекратило течение свое: вокруг рушился мир, смерчи и наводнения стирали Житомир с лица Земли, а Марина тихо, очень тихо — как будто боясь разбудить спящего ребенка — выла тоскливым воем раненой волчицы.

Шаман был мертв.

Демоны ушли.

Она осталась одна.

Наверное, будь Марина чуть послабее, на этом бы все и кончилось для нее. Раздавленная горем, с вырванным из груди сердцем, другая, слабая и зависимая Марина умерла бы вместе со своим любимым.

Но Марина была слишком сильна, чтобы просто так умереть.

Она нашла в себе силы подняться.

Шамана она оставила на асфальте. Сложила ему руки на груди, закрыла глаза. Поправила растрепавшиеся седые волосы. Поцеловала в холодные губы.

И встала.

Женщина, поднявшаяся с колен, была уже совсем другой Мариной.

У нее была карта. Были ключи. Была цель.

Отомстить.

Сама судьба вела ее теперь.

Сквозь боль, страдание, агонию. Сквозь огонь и воду.

К ее предназначению.

Она даже не удивилась, когда навстречу ей из ночного мрака вышел еще один демон. Все демоны, виденные ею, отличались каким-либо физическим недостатком, но этот был по-особенному уродлив. Высокий толстяк в спортивном костюме. Плешивая голова перебинтована, одного уха нет, шею и плечо покрывает корка засохшей крови. Лицо дегенерата: тяжелые брови, нос картошкой, массивный подбородок. Маленькие поросячьи глазки смотрят насуплено и зло.

— Стоять! — прохрипел демон Марине. — Что это? — спросил он, указав рукой на тубус с картой.

— Карта, — честно ответила Марина. Демонам нельзя лгать — за это знание она заплатила очень высокую цену. — И ключи, — добавила она, протягивая демону коробку с картонными карточками.

— Отдай, — приказал демон. Глазки его вспыхнули хищной радостью.

Марина молча повиновалась. Сейчас было не время для гордыни. Сейчас было время смирения. А вот потом…

— Мне теперь можно… вернуться в Игру? — Марина осторожно подбирала слова.

— Чего?.. — по-дебильному переспросил безухий демон, сжимая в руках карту и ключи.

— Я. Хочу. Вернуться. В Игру, — раздельно и четко произнесла Марина.

— Валяй, — хмыкнул демон.

За спиной Марины раздались быстрые шаги. Демон посмотрел куда-то за ее плечо, и у него отвисла челюсть. Марина резко обернулась.

К ним бежали двое. В первую секунда Марина подумала, что это тоже демоны, но почти сразу поняла свою ошибку. Не демоны. Дети. Подростки. Один — полуголый, патлатый, в рваной оранжевой футболке и берцах. Второй — в порванной курточке и с диким выражением на лице.

Они бежали так, будто за ними гнались все гончие ада.

И самое удивительно, что Марина их знала. Обоих. Первого звали Рома, сын олигарха Радомского. Рома ходил заниматься английским к маме Марины. А второго… боже, как же звали второго… Женя! Он пришел тогда к Анжеле, в этой самой курточке и с глифом на руке.

Но что они тут делают?!

— Ромчик!!! — взревел безухий демон.

— Папа?! — остановился, будто налетел на стенку Рома.

И тут до Марины дошло.

Это был вовсе не демон. Это был Радомский. Тот самый Радомский, который выступил спонсором (с ее, Марины, подачи!) выставки Чаплыгина. Той самой выставки, с которой все и началось.

Впервые в жизни Марина испытала настоящее озарение. Сатори.

Именно Радомский стоял за всем происходящим в городе! Именно он начал Игру! При этом использовав Марину втемную! И Чаплыгина, и Анжелу, и всех остальных!

Это он был во всем виноват.

А Марина только что (сама!!!) отдала ему карту и ключи.

Ей опять захотелось завыть.

Но теперь уже не от горя, а от досады и ненависти…

19

День за окном был просто восхитительный. Ласково пригревало весеннее солнышко, легкий и теплый ветерок теребил ветви деревьев, усеянные набухающими почками. По Старому бульвару прогуливались молодые мамы с колясками, стайки детей играли у фонтанов, и страстно, взасос целовались влюбленные парочки…

— Что это? — спросила Ника.

— Это… как бы правильнее назвать… закулисье, — туманно ответил дед.

Ника оторвала взгляд от окна (после радужной картины весеннего утра все, что происходило с ней — вечный мрак, ураганы, наводнения, огненные глифы, погони и убийства — казалось ночным кошмаром, который хотелось поскорее забыть) и посмотрела на деда.

— Это… настоящее?

— Нет, — коротко и безжалостно ответил дед. — Декорация.

— Понятно… — вздохнула Ника.

— Зато кофе настоящий, — сказал дед. — Пей, а то остынет.

Они сидели в кафе «Радуга», на углу Старого бульвара и улицы Пушкинской. Здесь когда-то (яркое воспоминание из детства Ники) готовили фирменный десерт — сметанку «Радугу», разноцветное желе… Все вокруг было точно таким, как помнила Ника. Как будто и не прошло… сколько? Да, точно. Двенадцать лет.

Изменился только дед. Аркадий Львович Загорский окончательно поседел (если раньше его борода и шевелюра были, по его же собственному выражению, цвета соли с перцем, то теперь перца не осталось), слегка облысел (высокий лоб стал еще выше) набрал лишних пять или шесть кило (солидное пузо выпирало из расстегнутой курточки) и очень, очень сильно постарел. Глубокие морщины изрезали лицо, сильнее прежнего ссутулилась спина, и глаза из-под косматых бровей смотрели устало и тускло. По-стариковски.

И в целом дед выглядел… неухоженным. Давно нестриженая борода. Засаленный воротник и манжеты любимой джинсовой куртки. Растянутый свитер. Обломанные ногти на руках. Свежие ссадины на костяшках пальцев.

— Закулисье, говоришь… — повторила Ника и пригубила кофе. Кофе был вкусный. Почти как дома.

— Угу, — промычал дед. — Зона вне Игры. Для тех, кто вылетел.

— Как эти? — спросила Ника, кивнув на соседний столик.

Там сидела странная троица, невесть откуда появившаяся (уж не с ними ли спорила Марина?) и провожавшая их до кафе. Уже знакомые Нике девочка-эмо и коротышка в комбинезоне, плюс полузнакомый горбун в костюме. Они сидели молча и неподвижно, тупо глядя перед собой в пространство. Даже кофе в их чашках казался ненастоящим, слишком густым, как мазут.

— Ну да, — сказал дед. — На финальной стадии им в Игре делать нечего. Мне пришлось вернуть их ради тебя.

— Кто они? — поинтересовалась Ника.

— Тульпы, — ответил дед и пояснил: — Ожившие мыслеформы. Воплощенная реализация несбывшихся желаний и мечтаний…

— А почему они все… — Ника замялась, но все же договорила, понизив голос: — …уроды и калеки?

Она зря старалась: троица никак не отреагировала на ее реплику.

— Какие мысли — такие и тульпы, — пожал плечами дед. — Да и какая разница? Свою роль они сыграли. На первых этапах Игры. Что-то вроде обслуживающего персонала.

— Рабочие сцены, — кивнула Ника.

— Вот-вот…

Ника сделала глоток кофе и спросила в лоб:

— Значит, это был ты? Ты начал Игру?

— Да, — сказал дед. — Я.

У Ники пробежал холодок по спине.

— То есть это ты в ответе за все? За весь этот кошмар? За убийства? Похищения? Ты?

Перед глазами ее возник Влад с торчащим из груди ножом. Безвозвратно и бесповоротно мертвый Влад.

— Э, нет! — возразил дед. — Это они сами! Нечего на меня стрелки переводить…

— Объясни! — потребовала Ника.

Дед выдержал паузу. Нахмурил лоб, побренчал ложечкой в пустой чашке.

— Зачем люди играют в игры? — спросил он. И, не дождавшись ответа от Ники, продолжил: — Или нет, сформулируем по-другому. Много ли ты знаешь людей, которые в детстве мечтали вырасти и стать менеджерами по продажам? Или сантехниками? Или главными бухгалтерами?

— Я не понимаю, — сказала Ника.

— Судьба человека — сад расходящихся тропок. Так, кажется, у Борхеса?.. Делая шаг — выбор — человек отрезает себя от других возможностей. Сужает пространство решений. Пошел в сантехники — забудь о мечте стать космонавтом. Женился — забудь о кругосветном путешествии на плоту. Родила — не быть тебе балериной Большой театра. Не поступил в ВУЗ — не станешь ученым. И с каждым шагом, с каждым годом вариантов все меньше и меньше. Пока не остается всего один — деревянный ящик.

— Банально. Трюизм.

— Но, тем не менее, правда… Но что остается тем, кто ошибся в выборе? Как быть прирожденному лидеру, ставшему грузчиком? Несостоявшейся балерине, нарожавшей десяток детей? Художнику, променявшему кисть на стакан? Гению партизанской войны, прозябающему в офисе с девяти до шести? Рыцарю без прекрасной дамы?

— Игра, — послушно подсказала Ника.

— Совершенно верно! Игра! Страйкбол и пейнтбол, автоквест и геокэшинг, истфех и стритрейсинг, спиритические сеансы и фэншуй… Сейчас — да и всегда! — все во что-то играют. Чтобы стать — пускай на время, понарошку — тем, кем не стали в жизни… Рыцарем, солдатом, художником, автогонщиком, балериной, ведьмой… Потому что в каждом человеке заложена — от рождения — огромная потенциальная энергия. Практически безграничный выбор вероятностей. А закон сохранения энергии никто не отменял. И человек, который не реализовал себя — это как… невзорвавшаяся бомба. Комок несбывшегося. Ходячая аномалия. А игра — любая игра! — дает ему возможность хоть чуть-чуть избавиться от избытка энергии. Выпустить пар, пока котел не взорвался…

— И все?

— Не совсем. Наша Игра — которая с большой буквы — отличается от обычных игр, как война от страйкбола. Здесь все по-настоящему. Здесь можно не притвориться на время, а стать навсегда. Быть, а не казаться. Второй шанс стать самим собой. Или третий. Или пять тыщ сто восьмидесятый. Количество попыток неограниченно, лишь бы хватило сил идти к своему предназначению. Люди читают свою жизнь, как книгу, страничка за страничкой. А Игра дает возможность дописывать и, что даже важнее, переписывать заново.

— Глифы?

— Глифы… — поморщился дед. — Глифы в Игре — это как яблоки в математике. Когда ребенка учат складывать и вычитать, его спрашивают: было пять яблок, три съели, сколько осталось?.. Если остаться на этом уровне, можно подумать, что математика — это наука о яблоках… Глифы — это условность. Вместо магических символов можно было рисовать физические формулы, ничего бы не изменилось. Важно не то, что ты рисуешь на асфальте — а что ты готов совершить во имя Игры. Поступки, а не глифы, высвобождают скрытую энергию нереализованных возможностей.

Дед замолчал и махнул рукой официантке, требуя еще кофе. Тульпы за соседним столом ни разу не пошевелились. Ника допила свою чашку, поставила ее на стол.

— А твари? — спросила она. — Откуда взялись эти… зверолюди?

Дед хмыкнул.

— Прозвучит некрасиво и неполиткорректно, но далеко не все двуногие без перьев заслуживают звания людей… Некоторым проще превратиться в животное. А что до убийств… Иногда реализовать себя можно только за чужой счет. Вот и понеслось. Эх, Никуся, — вздохнул дед, — надо было бы тебе уехать, когда я сказал…

Вот оно, поняла Ника. Вот что было не так. Никуся. Он первый раз меня так назвал. Вот что меня напрягло. Ведь это же дед! Любимый, огромный, с ласковыми ручищами и таким добрым голосом! Дед, который заменил мне папу и маму! Дед — самый близкий на свете человечище! А я даже не обняла его. И он — меня. После двенадцати лет. Сидим за столом и беседуем. Я спрашиваю, он отвечает. Интервью, вашу мать…

— Зачем? — спросила Ника. Голос ее дрогнул. — Зачем ты все это затеял, дед?

— Ради тебя, — ответил дед, и у Ники что-то оборвалось внутри. — Ради тебя, внуча. Ты могла стать кем угодно. Художницей, поэтессой, писательницей. Женой, матерью, бабушкой. А вместо этого… Вскоре после гибели твоих родителей — тебе тогда было пять с половиной лет — ты начала умирать. Тихо гаснуть без всяких видимых причин. Доктора разводили руками. Такая судьба, говорили они. А я… Я только что потерял дочку и зятя, и не собирался терять тебя. Я… переписал твою судьбу. Не спрашивай, как, и где я этому научился, все рано не скажу. Я сделал что-то вроде… моста. Чтобы наполнить твою жизнь энергией. Чтобы дать тебе шанс. Как переливание крови…

— От кого? Переливание — от кого?

— От всех понемножку… Провинциальные города — это такие конденсаторы несбывшихся желаний… Житомир был не лучше и не хуже других. Если брать у всех по чуть-чуть — никто не заметит. Все равно она им не нужна, энергия, в этом-то болоте… Я замкнул на тебя весь город. И увез подальше, чтобы чего не вышло. И это работало, до поры… А потом смерть стала подбираться к тебе. Вспомни, сколько раз ты была на волосок от костлявой. Она ведь притягивала тебя, да? Манила… И твой выбор профессии… военная журналистика… это был знак. Для меня. Что надолго тебя не хватит. Слишком уж близко ты ходила. Слишком. Да, ты всю жизнь была только наблюдателем, ни во что не вмешивалась, но рано или поздно жизнь бы тебя перемолола. И тогда я стал искать решение. Пробовать. Экспериментировать. Заставил Радомского открыть модельное агентство, там куча молодых девчонок — тренировался на них, как на кошках… Ни черта не получалось. Не хватало сил. Сначала я решил — у меня: мол, постарел ты, Загорский, утратил былую легкость… Ан нет. Дело было в городе. Выдохся Житомир. Подсел аккумулятор. Тогда я придумал Игру. И город встряхнуть, и тебя… привести к источнику. На водопой…

Загорский говорил все это ровным, тусклым голосом, не поднимая глаз. Как будто ему стыдно, подумала Ника. Только нихрена ему не стыдно.

— Если бы ты уехала… вовремя, в начале Игры… все было бы нормально. Но ты осталась. И Игра пошла вразнос. Я уже не мог ничего поделать. Игра стала играть себя сама. Выброс энергии превысил все ожидания… Возник барьер, начался коллапс…

— И что теперь? Что ты собираешься делать теперь, дед?

Дед поднял голову и посмотрел ей прямо в глаза.

— Я тебя вытащу, — сказал он. — Город… скорее всего, погибнет. И плевать. Найдем другой. Я слишком люблю тебя, внуча, чтобы просто дать тебе умереть.

— И я буду жить дальше. За чужой счет. Наблюдателем, но не участником.

— Да, — сказал дед. — Именно так. Другого выхода нет.

— Ошибаешься, — Ника встала из-за стола. — Другой выход есть всегда.

— Подожди! — крикнул дед, но она уже повернулась и пошла к выходу. — Тебе нельзя возвращаться!

Ника прошла между столиками (за одним из них, крайним, сидели Анжела и беременная журналистка Наташа, что-то яростно обсуждая), взялась за дверную ручку и обернулась.

— Спасибо тебе. Спасибо, дедуль. За все спасибо. Правда. Но дальше — я сама, хорошо?

Она толкнула дверь и вышла в промозглый ночной полумрак.

20

Бежать в сторону школы придумал Клеврет. Это была хорошая идея: там-то их точно никто искать не будет. Женька даже пытался сделать вид, что весь побег был им заранее спланирован, хотя и дураку было понятно, что это был экспромт чистой воды.

 Девочка, которую Женька принял за Настю, оказалась вовсе не его сестрой, а чужим испуганным ребенком лет шести с чумазой мордашкой и куклой в руках. Кроме куклы у девочки была не менее испуганная мамаша, которая огрела Клеврета факелом при попытке поближе рассмотреть псевдо-Настю. Благодаря вспыхнувшей драке Ромчику и Женьке удалось прорвать оцепление и вырваться на свободу.

Тогда-то Клеврет и свернул обратно, к школе — и Рома, пораскинув мозгами, с ним согласился. Судя по звукам за спиной, их преследовали, впрочем, на приличном расстоянии.

Город был похож на ад. Земля разверзалась под ногами, извергая вонь канализации и струи горячей воды. Дома вокруг стояли — как после бомбежки, с выбитыми стеклами. Кое-где на месте домов были пустыри. Город то и дело ощутимо встряхивало, как во время землетрясения, отовсюду тянуло гарью и — одновременно — сыростью.

Но весь этот хаос был на руку беглецам.

— Вроде, оторвались… — пропыхтел, задыхаясь, Женька, когда они добежали до кинотеатра «Октябрь».

— Не уверен, — сказал Ромчик, переводя дыхание. Его не оставляло чувство, что кто-то за ними следит. Практически дышит в затылок. Не гонится, а именно выслеживает. Медленно, но неумолимо.

Паранойя у вас, батенька! Мания преследования…

— Смотри! — Женька махнул рукой в сторону областной библиотеки.

Там (как в кино!) поднималась в небо гигантская черная воронка смерча, закручивая обломки здания.

— Нифига себе! — прошептал Клеврет. — Что ж это творится-то, а?

— Пошли! — приказал Рома.

— Куда?!

— Туда! Там нас точно хрен найдут! Давай быстрее! — заорал Рома.

Расчет оказался точным. Миновав смерч (тот был… как это называется?.. локальным, что ли — стоял на одном месте и никуда не двигался, постепенно засасывая в себя Новый бульвар, начиная с фонтана и площадки летнего кафе), Ромчик и Клеврет добежали до Пушкинской, и тут впервые ромкина паранойя взяла перекур.

Уступив место чистой воды офигению.

Возле филармонии стоял отец — весь окровавленный, с перебинтованной головой. Он разговаривал с какой-то старухой, седой и сморщенной, что-то у нее требовал… Ромчик с Клевретом буквально налетели на них, и отец удивленно взревел:

— Ромчик?!?!

— Папа? — остановился, как вкопанный, Рома.

Это его и сгубило. Нельзя останавливаться, когда убегаешь. А он остановился. Клеврет продолжал идти, поэтому серая тень, метнувшаяся из кустов на клумбе филармонии, выбрала своей мишенью Ромчика.

Что-то тяжелое и вонючее сшибло Ромчика с ног и поволокло обратно на клумбу, в кусты.

21

Судьба зло подшутила над Радомским. Сперва улыбнулась — стоило ему выйти из башни (благо, менты — или кто это был — уже смылись, напуганные зрелищем надвигающейся катастрофы), как прямо навстречу ему вышла какая-то согбенная старуха со спутанными космами совершенно седых волос. Она принесла — и беспрекословно отдала — карту и ключи, которые нужны были хмырю Белкину.

Потом судьба вернула ему сына. Вот так вот, просто, без всяких усилий. Еще один подарок. Еще одна улыбка судьбы.

А потом показала задницу. Когда Радомский был уже почти уверен, что все хорошо — карта и ключи у него, Ромчик рядом, и оставалось дело за малым, обломать рога Белкину! — судьба отняла у него сына.

Ну почему, почему тварь, прыгнувшая из кустов, выбрала Ромчика?! Почему не этого убогого сопляка, которого Ромчик считал другом? Почему моего сына?!! Почему это бомжеватое чмо будет жить, а мой сын — нет?!

Радомскому хотелось кого-то убить.

Из кустов донеслись звуки борьбы и вскрик боли.

Ну же! Там твой сын! Спаси его!!!

Остро обожгло болью откушенное ухо. Перед глазами всплыла яма, разбитое лобовое стекло «Тойоты», смрадное дыхание тварей. Копошение серых конечностей, острые когти, зубы… Зубы!

И Радомский понял, что ничего не сможет сделать.

Это было сильнее его.

Ромчик погиб.

Бомженыш дернулся было бежать, но Радомский ухватил его за шкирку и встряхнул.

— Стоять! — рявкнул он.

Что там говорил хмырь Белкин? Чем моложе, тем лучше? Сойдет и такой…

Может быть, только за этим он и остался в живых.

— Там же Ромчик! — визжал гаденыш. — Ему надо помочь!!!

— Нет! — сказал Радомский. Странно, но он совсем не чувствовал лицевых мышц. Лицо будто умерло, и голос был чужой. — Ты пойдешь со мной…

22

Догнал!

Долго. Бежал. Устал. Запыхался. Почти потерял. Там, где ветер — запах пропал. Только кровь. На асфальте. Второго. Который вонючий. Первый — патлатый. Ненавижу. Убью. Бежать. Долго. Быстро. В ушах стучит. Сердце вылетает. Не останавливаться. Еще. Чуть-чуть.

И все-таки — догнал!!!

Стоят. Оба. Вонючий и патлатый. С ними — большой. Опасный. Страшный. И старуха. Не опасная. Спрятаться. В Кусты. Выждать.

Дыши! Медленно. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Сердце — медленнее. Хорошо.

Ждать.

Ждать.

Трудно — ждать. Хочется прыгнуть. Порвать зубами. Ненавижу.

Ждать, Хрущ!

Ждать…

Вот. Большой — отвлекся! Больше нет сил терпеть!

Вперед! Прыжок! Схватка!

Тащи обратно! В кусты! Надо убить (загрызть!) пока не прибежал большой! Быстрее!!!

Блядь! Больно?!? Мне?! Сопротивляется, сучонок!

Убью. Я — сильный, ловкий, проворный. Порву его в клочья.

Опять — больно, но не сильно. Ударил чем-то твердым. Ботинком?

Отпрянуть. Зарычать. Задрать верхнюю губу, оскалить клыки. Страшно?! То-то же! Вперед!

Да еб твою мать… не страшно ему, падле… Больно — мне. С-сука… Ничего, сейчас он устанет. Большой — не идет. Можно не торопиться.

Гррр!!!

Кричит. Зовет. На помощь.

Зассал, сопляк? Вперед!

Есть!!!

Свалил! Сел сверху!

Трепыхается…

Когтями — раз! Еще! Локтем — на!!! На!!!

Получил?!

На!!! Убью тебя, паскуда…

…

Вспышка.

Боль.

Темнота.

23

— Папа!!! — заорал Ромчик, когда ему удалось скинуть с себя тварь. — Папа! — звал он, лягаясь, чтобы не подпустить к себе зверочеловека (уже скорее зверя, чем человека).

— Папа! — успел в последний раз выкрикнуть Рома, когда тварь сбила его с ног и подмяла под себя. Удар был страшный, прямо под диафрагму — весь воздух вышибло из легких, кричать больше было нечем.

Отец не придет, понял Рома, отчаянно закрывая голову от ударов твари. Острые когти полоснули по щеке, в миллиметре от глаза. Ромчик дернулся и ударился затылком об землю (хорошо, что не асфальт — тварь затащила его на клумбу). В голове зазвенело — от боли и разочарования.

Отец меня бросил, подумал Ромчик почти меланхолично.

Сейчас я умру.

Руки опустились сами собой. Локоть твари чиркнул по виску. Перед глазами замелькали разноцветные круги. Сквозь радужное мельтешение Ромчик сумел разглядеть, как волколак (где же я его видел?! нет, не вспомнить…) занес над ним сцепленные в замок руки.

Вот и все…

Звук удара был похож на треск сухой ветки.

Неужели можно услышать, как тебе проломили череп?

Или это… не мне?

Тварь, сидевшая верхом на Ромчике, захрипела, покачнулась и завалилась назад.

— Вставай, — сказала Ника. В руке у нее была монтировка, покрытая блестящим и черным. К монтировке прилип клок волос. — Вставай! — повторила она и протянула Ромчику руку.

Рука у нее была холодная и удивительно сильная. Ника практически сама подняла (вздернула) Ромчика с земли. Комки сырого грунта налипли на футболку. Грязные волосы лезли в глаза.

Он меня бросил…

Ромчик откинул волосы со лба и сказал:

— Он меня бросил…

— Кто? — не поняла Ника.

— Отец.

— Где он?

— Не знаю… Был здесь. С какой-то старухой. И таким длинным свертком…

— Карта, — сказала Ника. — Карта у него. Пошли, — она схватила Ромку за руку и куда-то потащила. — Я знаю, куда он пошел!

— Подожди! А как же Клеврет!

— Клеврет должен быть с ним! Быстрее, мы можем опоздать! И тогда уже ничего нельзя будет исправить!

— А старуха?

— К черту старуху!..

24

С руками у Марины происходило нечто странное. Руки были… не ее. Скрюченные пальцы с артритными суставами, дряблая морщинистая кожа, переплетения вен на предплечьях. Руки были стариковские, похожие на куриные лапы.

И они ничего не могли взять. Как в том фильме про призраков: Марина хватала Радомского за ноги, но чужие, старческие ладони смыкались вокруг пустоты. Как будто Радомский был бесплотен.

Или Марина.

Но асфальт-то она могла потрогать! Промахнувшись в тщетной попытке схватить Радомского, Марина рухнула на четвереньки, в очередной раз рассадив кожу на коленях и ощутив ладонями вибрацию шершавого асфальта.

Нет, не вибрацию. Не ту дрожь, что она почувствовала (тысячу лет назад) перед визитом в дом Анжелы, когда земля дрожала в такт реву мотоциклетных моторов — и Марина, пережив прямое попадание пули, впервые осознала, что заколдована.

Сейчас асфальт скорее пульсировал, вздрагивая через неравные промежутки времени. Как будто дикий зверь бьется о стенки клетки, рыча от ненависти. Дьявол рвался в мир, и частота его ударов о преграду странным образом совпадала с биением пульса Марины.

Да-да: каждый подземный толчок секунда в секунду приходился на удар сердца Марины!

И когда она это поняла (и приняла как данность, перестав сопротивляться), на Марину снизошло чувство удивительного покоя и единения со Вселенной. Марина поймала ритм. Она настроилась на нужную волну. И Вселенная открылась перед ней.

Не нужно было никаких мест Силы; никаких амулетов; камней; ключей; глифов; прочей атрибутики.

Марина стала единым целым с Игрой.

Игра открылась перед Мариной со всей своей сложной механикой, с потайными рычажками, вспомогательными ходами, хитрыми иллюзиями.

Все это было — лишь декорация. Бутафория.

Теперь Марина увидела суть.

Город Житомир предстал перед ней, похожий на мираж. Все вокруг выглядело зыбким, нестабильным, подрагивающим. Как если смотреть сквозь горячее марево над костром. Дома гротескно искривлялись, перетекая с места на место, исчезали и появлялись, отращивали балконы и дополнительные этажи… Улицы виляли, как горные ручьи, меняя направление, рассыпаясь десятками переулков, сливаясь в широкие проспекты…

Каждый дом был теперь не просто дом; он был — совокупность всех домов, которые могли бы быть построены на его месте; он был — вероятностная аномалия; он был и дом, и руина, и пустырь одновременно.

Весь город завис в квантовой неопределенности.

Из прорывов в ткани реальности били вулканы огня, гейзеры пара, селевые потоки и ураганы.

И сотни тысяч людей шагали сквозь этот хаос, неся зажженные факелы — тоже, если вдуматься, всего лишь символ истинного огня, который горел в их душах. Люди, сами того не понимая (стадо баранов, подумала Марина презрительно) творили историю заново; совокупность их бессмысленных усилий превратилась в энергию совершенно иного порядка.

В чистую Силу.

Оставалось только понять, кто и куда направляет эту Силу.

Впрочем, «куда?» — это было просто. Видно невооруженным глазом.

Среди всего колышущегося хаоса был всего один незыблемый ориентир.

Водонапорная башня. Черный монолит в шатком мире иллюзий.

Именно туда и направился Радомский, волоча за собой вырывающегося Клеврета.

Ответив тем самым на вопрос «кто?»

Марина не помнила, как дошла до башни. И шла ли вообще. Она просто подумала о ней — и сразу очутилась перед массивными деревянными дверями, над которыми висела унылая дощечка «Пункт приема платежей за водоснабжение чего-то-там».

Да, подумала Марина. Время платить по счетам.

Двери были заперты, но для нее — ставшей частью Игры — это не имело ровным счетом никакого значения…

25

— Закрыто, — сказал Ромчик, подергав тяжелое металлическое кольцо, служившее дверной ручкой.

Нике захотелось выругаться. Вот так всегда: идешь спасать мир, а натыкаешься на запертую дверь, и не знаешь, что делать дальше. Банально, тривиально и пошло. Но взламывать замки фотожурналистов не учат.

Радомский, по всей видимости, вернулся в башню через ресторан «Сковородка» (там, по идее, должен был быть проход). Но теперь ресторан был заперт изнутри, на витрины опустили железные ролеты, и возможности прорваться внутрь Ника не видела.

Она запрокинула голову и посмотрела на башню. Первые три этажа — темные ряды окон. Последний, четвертый — пляшет огонь, именно живой огонь, не электрический свет, отбрасывая метущиеся тени сквозь грязные стекла.

А над башней — тугая спираль фиолетовых облаков на фоне чернильного неба.

Центр мира. Пуп земли. Или, точнее, пуповина, которую Радомский и Белкин вот-вот обрежут навсегда…

Черт, как же туда войти?!

— Слышишь? — вдруг шепнул Рома.

Ника отвлеклась на секунду от планов проникновения в башню и прислушалась.

— Что? — спросила она.

— Гул…

Точно, гул. Тихий фоновый гул, почти не заметный среди грохота и рева сокрушающих Житомир катаклизмов. Гул, похожий на морской прибой. Нет, стоп, поправка: так гудит стадион перед началом игры — еще не вопли и скандирование болельщиков, но множество приглушенных разговоров, слившихся воедино.

— Что это? — спросила Ника.

— Я, кажется, знаю… — нахмурился Ромчик. — Надо уходить! Быстрее! Смотри!

Ника обернулась вслед за Роминой рукой. Со стороны Старого и Нового бульваров к ним приближались тысячи крохотных дрожащих огоньков, сливаясь в одну огненную реку. Крестный ход? Факельное шествие? Да что же это, черти его забери, такое?!

— Бежим! — Рома схватил ее за руку, но Ника мягко высвободилась.

— Нет. — Она заворожено смотрела, как приближается море огней. Уже можно было различить отдельные фигуры факелоносцев и вооруженные силуэты конвоиров по краям толпы. — Мне нельзя. Мне надо — туда! — она ткнула пальцем вверх, в Башню. — А ты уходи, прячься!

— Я тебя не брошу! — твердо сказал Ромчик. Лицо у него в этот момент стало жесткое, взрослое. — Но нам нельзя тут оставаться. Нас сомнут!

Подчиняясь здравому смыслу, Ника метнулась вслед за Ромой, огибая башню справа — и это оказалось ошибкой. Сбоку от башни, где начиналась улица Пушкинская, толпа факельщиков была совсем рядом — несколько сот человек стояли молча и неподвижно, будто бы поджидая Нику и Рому.

— Бля, — простонал Ромчик, заслоняя собой Нику.

И как по сигналу первые ряды толпы (зомби, подумала Ника, они как зомби! — куклы вуду! — марионетки!) одновременно метнули в них факелы. С рычанием бросились вперед твари, спущенные конвоирами с поводков.

— Назад! — заорал Рома, отталкивая Нику.

Но пути назад не было — там, у центрального входа, собиралась толпа с факелами.

— Забор! — воскликнула Ника.

Забор, пристроенный с тыла башни (метра два в высоту, сложен из красного кирпича, с фигурными вырезами по верхнему краю, украшенными коваными решетками) ограждал территорию примыкавшего к башне пивбара — еще одной малоудачной попытки превратить городскую достопримечательность в общепит. В отличие от застекленной со всех сторон, как теплица, «Сковородки», безымянный пивбар (известный среди местных алкашей просто как «Башня») имел небольшую летнюю (то бишь — без крыши!) площадку с полудюжиной столиков…

 Ромчик все понял с полуслова. Привалившись плечом к забору, он упал на одно колено и выставил вперед сцепленные замком руки. Ника поставила ногу на предплечья, и подросток одним рывком (откуда в нем такая силища? — успела удивиться Ника) забросил ее на забор.

Уцепиться за кованый штырь. Второй ногой — упереться в кирпичную стену. Подтянуться. Оседлать забор (осторожно, не напороться на штыри!) Свеситься. Протянуться руку Ромке. Не упасть, пока он залазит. Спрыгнуть внутрь следом за ним.

Выдохнуть.

— Повезло, — обрадовался Рома.

— Это ненадолго… — покачала головой Ника.

И словно в подтверждение ее слов первый факел (железяка, обмотанная тлеющей тряпкой) перелетел через забор и упал на один из столиков пивбара. Глухо взревела толпа, и факелы полетели один за другим.

Ника инстинктивно втянула голову в плечи. Подсознание услужливо подсунуло картинку из какого-то исторического фильма: осада замка, катапульты запускают огненные шары, защитники героически гибнут в дыму и пламени… Она затравленно посмотрела вверх.

Ха!

Лестница! Над пристроенной к башне пивной была пожарная лестница! Ржавый зигзаг балконов, скелеты ступенек. От крыши пивбара — и до верха башни!

— Лестница! — сказала Ника Ромчику, но тот уже сам все увидел и понял.

Подхватив за ножку круглый стол и подняв его над головой, как зонтик, чтобы укрыться от огненного дождя, Рома уверенно обнял Нику и провел ее через обстреливаемый дворик. С точки зрения Ники сложнее всего было бы залезть на крышу пивбара, но Рома, похоже, проблемой это не считал. Он ловко вставил носок берца в щель между кирпичами, зацепился пальцами за какой-то микроскопический выступ, прижался тазом к стене и ловко, как ящерица полез вверх.

Заворожено глядя на Рому, Ника так увлеклась, что прозевала момент, когда первая тварь запрыгнула в дворик.

Зверочеловек (чем-то похожий на минотавра — бычий горб, длинные руки, низенький лоб, налитые кровью глазки) подкрался так близко, что Ника почувствовала смрад его дыхания. Она успела развернуться и выставить перед собой столик. Минотавр заревел и протянул к ней длинные, слишком длинные ручищи…

Кусок черепицы прилетел ему точно в лоб. От неожиданности тварь села на задницу, своим весом вырвав столик из рук Ники. И тут же другие твари (и люди, люди с факелами тоже!) хлынули через забор. Видимо, чуть замедленно подумала Ника, их там столько — с другой стороны — что они просто идут по спинам друг друга…

— Руку! — крикнул Рома, и Ника послушно вскинула обе руки вверх.

Подросток вцепился в ее запястья и буквально выдернул ее наверх, за долю секунды до того, как твари бросились на нее.

Рома усадил Нику на черепичную крышу (внизу, всего в метре от ее ног клокотало месиво из тварей, людей и факелов) и спросил:

— Ты как, в порядке?

Ника невесело хмыкнула:

— Да уж, в порядке… Надо подниматься, пока они не залезли сюда.

Лестница дребезжала и шаталась под ногами. Хлопья ржавчины сыпались на голову.

Второй этаж. Третий. Передышка между третьим и четвертым. Ветер в лицо. Сильный. Трудно дышать.

Четвертый.

Конец пути.

Забранное решеткой окно.

Замка нет. Простая щеколда. Рома просунул руку и отпер решетку. Противный скрип заржавелых петель. Серое, в потеках грязи окно. За ним — какое-то движение, дрожащий свет.

— Ну, — сказал Ромчик, — с богом. Я первый.

Он отступил на полшага назад и ногой выбил окно.

26

Белкин набросился на карту, как сладкоежка — на коробку конфет. Он вырвал ее из рук Радомского, попутно оттолкнув его в сторону (Радомский стерпел, несмотря на острое желание зарядить хмырю с ноги по яйцам), расстелил на полу, метнулся куда-то в угол, притащил пару обломков кирпичей — прижать углы, встал на четвереньки и завертелся, как собака, пытающаяся укусить себя за хвост.

Радомский усадил пацана (тот уже даже не трепыхался) на пол, бросил рядом коробку с картонными карточками (Белкин не проявил к ней интереса) и огляделся.

За время его отсутствия Белкин умудрился превратить последний этаж башни из обычного, захламленного строительным мусором и засранного голубями помещения, в некое подобие оккультной лаборатории. В первую очередь, конечно же, пол: доски, покрытые слоем серой пыли, Белкин кое-как оттер от грязи и тут же исцарапал глифами. Потом стены: насколько хватило хмырю роста, то бишь практически до невысокого потолка, все вокруг покрывали малопонятные закорючки. Даже на запыленных окнах он что-то накорябал…

Больше всего Белкин напоминал Радомскому того странноватого сисадмина, работавшего в «Радомбуде» на заре становления фирмы. Тот тоже, когда настраивал сетку, превращался в асоциального типа, бубнил себе под нос что-то непонятное, пыхтел, сопел, совершал некие идиотские действия, опять сопел, матерился — и так до тех пор, пока все не начинало работать. Радомского он откровенно бесил, потому что на вопросы не отвечал, а просьбы объяснить, что происходит, игнорировал с видом настолько высокомерным (мол, вам, холопам, все равно не понять), что вскорости пришлось его уволить.

Радомский не любил чего-то не понимать. А еще больше он не любил терять контроль над происходящим.

Но никто не в состоянии знать и уметь все. Иногда приходится обращаться к специалистам. Главное, чтобы этот специалист — будь он сисадмин, сантехник или маг — не считал себя умнее, сильнее и главнее Радомского.

Есть люди-функции, давно вывел для себя Радомский, и есть люди-цели. Главное качество первых — взаимозаменяемость. Главное качество вторых — умение использовать первых…

Радомский всегда видел цель. И никакой хмырь не станет у него на пути. Блядь, да я сыном пожертвовал ради цели!!!

— Все, — сказал Белкин. — Почти готово.

По четырем сторонам карты Житомира он соорудил что-то вроде… алтарей, так это называется? На юге нагреб горку пыли и грязи. На севере — разложил небольшой костерок из обломков мебели и треснувших дощечек. На западе Белкин попросту выбил кусок стекла из оконного переплета, впустив струю свежего воздуха. А на востоке, не придумав ничего лучше, хмырь поссал прямо на пол, оставив лужу мочи.

Все это он проделал, трясясь от возбуждения. Глифы на его торсе (тощем и рахитичном, подметил Радомский, будто бы Белкин похудел разом на десяток кило — у него торчали ребра, и вздулся шаром, как у голодных детей в Африке, живот) перестали светиться и двигаться, слившись в один малопонятный орнамент.

— Давай жертву! — сказал Белкин.

Радомский толкнул пацана в спину. Тот послушно вышел вперед. После гибели Ромчика его как-бы-друг еще чего-то там орал, возмущался, требовал, но, оказавшись в башне, сразу замолк и понуро сник.

— Женя, — сказал Белкин. Он пытался произнести это торжественно, но пустил петуха. — Подойди.

Мальчишка, как зомби, сделал два шага вперед.

— Игру надо остановить, — сказал Белкин. — Пока не поздно. Ты поможешь мне?

— Да, — одними губами произнес Женя.

— Хорошо, — кивнул Белкин. — Стань здесь, — он указал на определенное место на карте.

Радомский нагнулся и украдкой подобрал с пола гнутую арматурину. Остановить, значит… Хрен вам. Он подошел поближе к карте, держа арматурину в опущенной руке.

План его был прост, а потому надежен: когда Белкин начнет ритуал, Радомский двинет ему по башке, и закончит ритуал самостоятельно. И не остановит Игру, а возьмет ее под контроль. Вот уж чего не хватало Игре с самого начала, так это контроля…

Власти.

Белкин помог пацану снять курточку, потом достал откуда-то складной нож, раскрыл его, повернул мальчишку спиной к себе, поставил на колени (тот не сопротивлялся, как баран) и вдруг резко замер.

— Глиф! — сказал он. — Где твой глиф?!

Вместо ответа Женя поднял руку, замотанную окровавленной тряпкой.

— Нету, — тупо сказал он.

— Вашу мать! — прошипел Белкин, и Радомский, напрягшийся было в ожидании решающего момента, опустил арматуру обратно. — Он не подходит! Он избавился от глифа! Он вне Игры!!!

— И что теперь? — поинтересовался Радомский, покачивая арматурину в руке.

— Нужен другой! Другой игрок! С глифом! — Белкин едва не плакал.

Радомский смерил взглядом разрисованное тело Белкина.

— Другой так другой, — пожал плечами он и замахнулся арматуриной.

За спиной у него раздался звон бьющегося стекла и вопль:

— Не смей!!!

Радомский похолодел и выронил арматурину. Голос был Ромкин.

27

Белкин.

Глупый, надменный, высокомерный, бестолковый, беспомощный Белкин.

Ну кто же еще мог во все это вляпаться?

Только Белкин!

Марина смотрела на своего бывшего (очень, очень бывшего) сожителя со смесью жалости и разочарования.

Каким же надо быть идиотом, чтобы замкнуть Игру на себя?

Ты бы еще в трансформаторную будку залез, дурачок…

Игра сожрала его. Почти целиком. И физически, и психически.

Марина сразу это поняла. Как только прошла сквозь дверь башни и сразу же, минуя лестницу, оказалась наверху, где глупый дилетант-самоучка Белкин пытался управлять Игрой.

А ведь как он пыжился! Как надувал щеки! Не верил! В мистику, в оккультизм, в магию… даже в банальный фэншуй не верил. Ну конечно, мы же не гуманитарии какие-нибудь, мы — технари, нам этот бред не нужен.

А и в итоге? Живой скелет, обтянутый разрисованной кожей.

Хуже всего было то, что глифы слились в один. Это означало, что живой глиф за окнами башни — на улицах Житомира — почти готов.

Белкин, как ни странно, все делал правильно. Если воспользоваться принципом обратной связи (что наверху, то и внизу, о великий Гермес Трисмегист, ты тысячу раз был прав!), и призвать энергию первоэлементов, а потом взять жизнь — главный элемент — в центре глифа, то со стадом баранов с факелами можно будет делать все, что угодно.

Идея была хороша. А вот реализация...

Как всегда у Белкина, все блестящие задумки разбивались о хроническую неспособность хоть что-нибудь сделать. Совершить поступок.

В этом был весь он — недоделанный. Незавершенный. Не до конца. Чуть-чуть не хватило.

Наверное, подумала Марина мельком, за этим я была ему нужна. Чтобы подталкивать в спину. Материализовать его замыслы. Ведь это так просто — как инь и ян. Одно немыслимо без другого.

И ведь он уже почти такой же, как я. Он почти стал… Марине не хотелось произносить это про себя, даже не думать не хотелось — но от правды не уйдешь… Он почти стал демоном Игры.

Как и я.

Значит, я должна ему помочь завершить переход.

Спасти и погубить его одновременно.

Ибо что внизу, то и наверху; что внутри — то и вовне; для исполнения чуда единства.

Марина шагнула вперед и положила руки на плечи Белкину.

28

Плана действий у Ромы не было и в помине. Будем импровизировать…

Но вместо импровизации вышел облом. Полный. Когда Ромчик, высадив ногой окно, героически, аки бравый десантник, вломился в башню, там происходило нечто загадочное, меньше всего похожее на драку.

Сам воздух в башне казался густым и вязким. Как смола. Медленно застывающий янтарь.

И люди тоже застыли, как мухи в янтаре: в странных позах и с необычными выражениями на лицах.

Клеврет: тупое безразличие ко всему; стоит на коленях. Белкин: экзистенциальный (слово-то какое, а? вот бы порадовалась училка по русскому…) ужас, вытаращенные глаза; отталкивается руками от чего-то невидимого. И отец.

Отец…

Изумление. Испуг. Отвращение.

Длинный железный прут в руках.

Занесен над головой Женьки.

— Не смей! — заорал Рома, и крик его разбил янтарную неподвижность немой сцены. Хрустнула подзастывшая смола, и составные части картинки пришли в движение.

Белкин попятился, размахивая руками, и забормотал:

— Нет! Нельзя! Уходи! Не хочу!.. Не надо! — Голос его угасал, как будто кто-то крутил регулятор громкости.

Отец резко развернулся, вперил в Ромчика горящий взгляд и медленно, словно нехотя опустил, прут.

— Жив, — сказал он. — Молодец. Держи этого психа!

Он имел в виду Белкина, а не Женьку, сообразил Рома. Белкину он собирался дать по башке… а что потом? Ромчик обвел взглядом комнату. Карта из квартиры Загорского на полу; куча глифов — везде; небольшой костер горит прямо у окна, через которое влез Ромчик. И Женька на коленях — точно в центре карты… Как агнец на заклании, пришла откуда-то библейская аналогия.

А когда Ромчик поднял взгляд (на сколько же он отвлекся? Секунда, две? Не больше), Белкин уже исчез.

Вот он был — а вот его уже нет.

Отец оторопело вытаращился на пустое место, а потом метнулся к выбитому окну, по дорогу отшвырнув Ромку, как котенка.

— Пшла вон! — проревел он, выталкивая наружу Нику, успевшую перекинуть ногу через подоконник.

Девушка вывалилась из окна, а Радомский захлопнул решетку, просунул арматурину в пазы щеколды и легко, одним движением, согнул ее чуть ли не в узел.

— Все! — прорычал он злобно. — Хватит фокусов! Никто никуда не уйдет и не войдет, пока я не закончу ритуал!

Господи, подумал Ромка, какой еще ритуал? Отец — и ритуал? Ладно псих Белкин, или там дура Марина, но отец…

А отец ли это?

Человек, которого я раньше называл отцом; человек, который бросил меня на растерзание твари; человек, который вытолкнул Нику в окно; человек, который собрался творить какой-то ритуал — кто он мне?

Что я знаю о нем?

Правильный ответ: ничего.

Страшный, опасный и совершенно чужой мне человек…

— Хватай его, — приказал Радомский, но Ромчик даже не пошевелился. — Ты что, оглох? Его надо вернуть в Игру! Нанести глиф! Иначе от него не будет толку!

— Зачем? — спросил Рома.

— Так надо, — с нажимом сказал Радомский. — Ты потом поймешь.

Женька поднял голову. Вид у него был — как у побитого щенка.

— Они хотят меня убить, — сказал он и беззвучно заплакал.

— Зачем? — повторил Рома.

— Так надо. Ради тебя. Ради меня. Ради всего этого долбанного города. Один сопляк умрет, сотни тысяч спасутся, — негромко, но веско стал излагать Радомский. Каждая фраза его была незыблемым постулатом, отлитым в бронзе. Непоколебимым. — Так устроен этот мир, Ромчик! Кто-то умирает, чтобы другие выжили. Кто-то правит, кто-то подчиняется. Мы с тобой — те, кто правят и живут. Он — из тех, кто подчиняется и гибнет. Ради нас.

— Нет, — сказал Рома. — Нас — больше нет и никогда не будет. Вставай, Женька. Мы уходим. А ты делай что хочешь, наполеон хренов…

Радомский окаменел лицом. Медленно повернул голову, хрустнув шеей. Повел покатыми плечами.

— Ладно, — сказал он. — Так даже проще.

29

При падении Ника ударилась головой о перила пожарной лестницы, но это не оглушило, а только разозлило ее. Вскочив на ноги, она вцепилась в решетку и что было силы дернула на себя.

Тщетно!

Радомский заперся изнутри, нечеловеческой силищей согнув вдвое железный прут толщиной в палец. Да уж, Игра дает участникам полезные качества…

Решетка дребезжала, но не поддавалась. Нике было ни за что не разогнуть арматурину. Ей оставалось только смотреть.

Впрочем, как всегда.

Да уж, дед, это ты здорово придумал. Спас внучку. Сделал из меня вечного наблюдателя. Объектив фотоаппарата. Смотрю, но не участвую. Эх, если бы только смотрю… Я ведь, в отличие от фотоаппарата, еще и все понимаю. Чувствую. Сопереживаю. Хочу помочь. Вмешаться. Что-то изменить.

А — фигушки.

Смотреть, руками не трогать.

Ника видела (совсем близко, только руку протяни — а чего толку-то ее тянуть, если все равно ничего поделать не сможешь?) как Радомский подобрал с пола нож Белкина (загадочно испарившегося на ровном месте) и двинулся к Роме.

Ника знала, что сейчас произойдет.

И она отвернулась.

Сначала Ника посмотрела вниз. Там, у подножия башни, копошилось живое месиво во дворе пивбара, подбираясь все ближе к пожарной лестнице. Это было неинтересно, и Ника подняла глаза.

Перед ее взором предстал Житомир — полностью погруженный во тьму, полуразрушенный, придавленный черным небом. Сотни тысяч горящих факелов, напоминающие с такого расстояния мерцающие огоньки свечей, стекались к башне. Улицы были заполнены людьми с факелами, и люди эти выстраивались в определенном порядке. Два концентрических круга (центр, разумеется — башня), колесо внутри колеса, и дюжина радиальных лучей, изломанных в зигзаг.

Где-то Ника такое уже видела…

Ах да! Черное Солнце! Самый первый глиф в Игре…

Игра близится к завершению.

Финальный уровень.

Глиф, говорите… Ладно. Будет вам глиф.

Ника нагнулась, подобрала осколок выбитого Ромчиком стекла и полоснула себя по тыльной стороне предплечья.

Хлынула кровь. Ника выбросила стекло, макнула пальцы в кровь и начала рисовать на стене башни.

Первый круг — вокруг окна. Второй — поверх решетки. Теперь молнии. Еще крови. Пальцы грязные, приходится совать прямо в рану. Будет заражение. Плевать. Еще. Десятая. Одиннадцатая. Последняя.

За решеткой хрипел и барахтался Ромчик, придавленный к полу тушей отца. В руке у Радомского был нож, а на шее висел Женька.

Ника вцепилась в решетку и снова рванула. Окровавленные пальцы соскользнули. Черт! Она сорвала с себя курточку, обмотала ладони. Вцепилась. Уперлась ногой в стену.

Ну!!!

Медленно, очень медленно — но решетка поддалась. Миллиметр за миллиметром ржавые прутья начали выползать из крошащегося кирпича. Башня, как и весь город, оказалась трухлявой внутри…

Мышцы спины напряглись так, что грозили вот-вот разорваться. Ногу свело судорогой. Ныли крепко сжатые зубы.

Ну!!!

С сухим треском решетка вырвалась из стены, и Ника опять грохнулась на спину, в очередной раз угодив затылком в перила…

30

Черная вдова.

Паучиха, пожирающая своих пауков.

Я — черная вдова.

Я поглотила своего мужчину.

Теперь Белкин — часть меня.

Марине хотелось заурчать от удовольствия. Она никогда прежде не чувствовала себя так хорошо. Она была — едина.

Что же теперь будет, спросил Белкин.

Теперь все будет хорошо, успокоила его Марина.

Ты не понимаешь, заволновался Белкин. Они же дерутся в центре карты! Сейчас кто-то кого-то убьет — сын отца или отец сына, неважно! — и эта жизнь уйдет в глиф! В последний, самый главный глиф! И все те люди, на улице, с факелами — они станут служить тому, кто победит!

Ну и что, удивилась Марина. Ты же сам этого хотел.

Я! Это должен был сделать я! Я должен был выиграть в Игре! Я так долго к этому шел!

Дурачок, ласково подумала Марина. Мы теперь и есть Игра.

Тем более, ныл Белкин. Тот, кто выиграет, сможет управлять и нами…

Это невыносимо, мысленно вздохнула Марина. А ведь теперь мне придется терпеть этого нытика вечно… Ладно, не нуди. Пусть будет по-твоему. Так не доставайся же ты никому…

Марина подобрала коробку с ключами и, на пару секунд вернувшись в реальный (какое смешное слово!) мир, протянула ее ворвавшейся в башню Нике.

31

Невероятно, но Женька — тщедушный, щуплый, маленький Женька-Клеврет — сумел-таки оторвать Радомского от сына и оттащить с карты. Когда Ника пролезла в окно, Радомский как раз стряхивал Клеврета с себя, попутно прикладывая его об стенку. Клеврет висел на нем, как бультерьер — намертво.

Рассвирепев, Радомский взмахнул рукой — и всадил нож под ребра мальчишке. Клеврет охнул и обмяк, а Радомский легко, как игрушку, швырнул тощее тельце в окно. Но даже тогда Клеврет не разжал рук, пытаясь утащить Радомского вслед за собой.

Ромка, оглушенный, кое-как поднялся на колени в центре карты. Он был слишком далеко, чтобы помочь другу.

Ника — еще дальше.

Не успеть…

Ника все равно бросилась вперед — но тут на пути ее (откуда?!?!) появилась Марина. В руках у Марины была картонная коробка, которую она протянула Нике.

Не соображая, что делает, Ника схватила коробку и швырнула ее в Радомского, разжимающего (один за другим) пальцы Клеврета на своей руке.

Коробка попала ему в голову. Радомский взревел, как раненый медведь, подхватил на лету коробку (из нее начали высыпаться карточки — ключи, вспомнила Ника, это называется ключи) и отбросил в сторону.

— Сгинь! — проорал он.

Коробка с ключами упала прямо в огонь. Карточки вспыхнули, как магний.

Рому скрутило в пароксизме судороги, а комнату на вершине башни на мгновение озарил яркий, неземной свет.

Ослепленный Радомский закрыл свободной рукой глаза, и Ника успела сделать те пять шагов, что отделяли ее от разбитого окна. Она вцепилась в спортивный костюм Радомского, пытаясь вытолкнуть его наружу (в этот момент умер Женька — просто побледнел, разжал пальцы и молча канул в пустоту), но не тут-то было. Она, Ника, полноправный участник Игры, только что вырвавшая голыми руками решетку из стены — не смогла справиться с тушей олигарха!

Радомский ударил ее ладонью наотмашь (в голове — в который раз за сегодня! — зазвенели колокола), и совсем уж было отправил следом за Женькой — но тут подоспел Ромчик.

Мальчишка с разгона врезался в отца, и инерции этого удара хватило, чтобы Ника и Ромчик совместными усилиями перевалили Радомского через подоконник.

Вопль его был страшен.

Какое-то время они просто сидели, переводя дыхание. Потом Ромка хрипло спросил:

— Женька?

Ника отрицательно покачала головой.

— Жаль… — сказал Рома, слишком вымотанный, чтобы испытывать какие-либо эмоции. — Ну вот и все…

— Что — все? — спросила Ника.

— Игра окончена. Смотри сама…

Ромчик обвел рукой вокруг себя. Глифы, густо покрывавшие пол и стены башни, исчезли. Карта стала просто картой Житомира, без желтых стикеров. Костерок, в который угодили ключи, одномоментно выгорел дотла, и башня погрузилась во тьму.

Ника встала и выглянула в окно.

На улице было пусто. Ни людей, ни тварей, ни даже факелов не осталось там, где минуту назад бушевало человеческое море. Ни смерчей, ни вулканов, ни ураганов. Тишина и покой. Только дома вокруг (и до самого горизонта) стояли мертвые, заброшенные, полуразрушенные.

— И кто выиграл? — спросила Ника.

— Не знаю, — пожал плечами Рома. Он поднял с пола один из упавших ключей — теперь простую картонку без глифа, и повертел в пальцах. — Похоже, что никто…

Ника взяла у него карточку и задумчиво посмотрела на нее. Она уже пользовалась такой. Когда связывалась с… как же ее звали? Илоной, да… карточку-ключ надо было поджечь, и тогда носитель глифа тебя услышит…

О господи! Господи боже ты мой!

Что же мы наделали?!!

У нее подкосились ноги. Ника укусила себя за кулак, чтобы не взвыть в голос.

— Ты как? — спросил Рома.

— Нормально, — выдавила она. — Я — нормально. Как всегда. Давай уйдем отсюда, а?

— Давай, — согласился Ромчик.

Он помог ей встать, подставил плечо, и они вдвоем захромали к выходу.

ЭПИЛОГ. ЦЕНА ПОБЕДЫ

Дед ждал их на улице. Он стоял, облокотившись о капот старенькой «Нивы», и меланхолично попыхивал трубочкой. У ноги его сидел непривычно смирный Пират, при виде Ники радостно завилявший хвостом.

— Привет, Ромчик, — кивнул дед, когда Ника и Рома вышли из башни.

— Аркадий Львович? — офигел Рома.

— Он самый… — кивнул дед и выпустил облако дыма. — А вы молодцы, ребята. Поздравляю.

— С чем? — спросила Ника.

— С победой. За неимением прочих критериев, оставшиеся в живых автоматически считаются победителями…

— Так это все — вы? — спросил Ромчик. — Игра — это вы ее придумали?

— Нет, — нахмурился дед. — Вы мне льстите, молодой человек. Придумал Игру не я. Тут работала инстанция повыше… Я всего лишь сделал Игру доступной и понятной для большинства людей. Привнес, так сказать, в массы…

— Тебе все хохмочки… — проворчала Ника, глядя по сторонам.

Житомир напоминал Припять, город-призрак, где она была пару лет назад: руины на месте домов, проржавевшие остовы машины, черные скелеты деревьев…

— А что мне еще делать? — развел руками дед. — Плакать, что ли? Игра с самого начала пошла наперекосяк, но результат оказался лучше запланированного.

— Какой — результат? — спросил Ромчик. Он выразительно обвел взглядом окружающую разруху и опустошение. — Это — результат?!

— Нет, — терпеливо возразил дед. — Это — побочный продукт. А результат — это ты, Рома. И, частично, Ника. Вы что, и правда не поняли, что произошло? — изумился он.

— Объясни, — потребовала Ника, хотя она как раз все поняла.

— Вы инвертировали глиф! — хохотнул дед. — Это поразительно, я даже не подозревал, что так можно! Вообще, удивительно удобная штука, эти глифы — крайне многофункциональный инструмент…

— А что это вообще такое — глиф? — спросил Рома.

— Глиф… Это то, что каждый человек рисуют всю свою жизнь. То, что остается после человека. Иногда — черточка между двумя датами на могильном камне. Иногда — потрясающее полотно. Глиф — это, если угодно, смысл жизни человека. Абстрактный символ, вобравший в себя все устремления, желания, возможности и достижения человеческой жизни. Ты нарисовала свой глиф, Ника. Поздравляю. Ты теперь в Игре. Участник, не зритель. Ты ведь этого хотела, да?

— Да, — кивнула Ника.

— Только будь осторожна. Участники иногда погибают…

— А я? — спросил Ромчик.

— А ты… Ты, дружок, оказался в центре группового глифа в момент гибели его носителей. В тебе, мой юный друг, сосредоточены смыслы жизней всех людей, погибших этой ночью. Ты теперь — ходячая копилка судеб. Теперь ты можешь быть кем угодно. Твой потенциал практически неограничен.

Ромчик замолчал, потрясенно глядя перед собой.

— А что будет с Житомиром? — спросила Ника.

— А-а-а… — махнул рукой дед. — Спишут на какое-нибудь стихийное бедствие. Не в первый раз.

— А я? — спросил Ромчик, придя в себя. — Что мне теперь делать?

— Держаться подальше от Ники, — сурово сказал дед. — Вам нельзя быть вместе. Слишком уж вы… необычные. Последствия могут быть… да чего уж… сами видели.

— Как же мне быть?! — спросил Рома.

— Найди какой-нибудь город. Начни Игру. Выплесни энергию. Без этого ты уже не сможешь. Такая цена.

— Как и ты? — спросила Ника негромко. — И ты тоже — без этого никак?

Дед посмотрел на нее ласково и печально.

— Ты все правильно поняла, внуча, — сказал он. — Такая цена.

Он выколотил трубку о подошву, убрал ее в карман и распахнул дверцу «Нивы». Пират сразу шмыгнул внутрь.

— Садитесь, молодежь, — сказал дед. — До Киева подброшу. А там придется разбежаться…

Ромчик залез в машину первый, умостившись на заднем сиденье рядом с Пиратом, а Ника на мгновение задержалась, бросив последний взгляд на мертвый город.

— Ну что же ты? — позвал из-за руля дед. Мотор уже урчал, прогреваясь.

— Иду, — сказала Ника.

На душе у нее было тоскливо и пусто…

Она села в машину, хлопнула дверцей. «Нива» аккуратно вырулила с тротуара на проезжую часть и с ревом помчалась по пустым улицам в сторону Киева.

Житомир,

12 апреля 2010 — 27 апреля 2011 гг.

Оглавление

Антон ФАРБ ГЛИФ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. КАК СКУЧНО ЖИТЬ В ПРОВИНЦИИ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ИГРА НАЧАЛАСЬ.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ВСЯКАЯ ЧЕРТОВЩИНА.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. КАТАКЛИЗМ

ЭПИЛОГ. ЦЕНА ПОБЕДЫ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg