«Отравители разума (фрагмент)»

Знакомьтесь: Ник Картер!

Это славное имя у всех на слуху. Но за именем для нас пустота. И поделом. Мыслил бы дедуктивно, поигрывая на скрипочке, а главное, имел бы такого литературного отца, как сэр Артур, глядишь, и прорвался бы к потомкам. А ведь заслуживает того Ник Картер, честный, беззаветный труженик на ниве сыска. Он тратил на поиски преступников гораздо больше физических сил, чем Шерлок Холмс — умственных. Каждому свое: один предпочитает пользоваться ногами, другой — головой. Важнее всего конечный результат: преступники неизменно были изловлены. Книги о Нике Картере выходили под его собственным именем. Обезоруживающая безыскусность рассказа усиливала впечатление, что сыщик сам о себе все понаписал. Не удивительно, что в предисловии к антологии классического остросюжетного рассказа «Похищенное письмо», вышедшей в Москве в 1990 году, так и утверждается: автором рассказов о Нике Картере является… Николас Картер. Внесем ясность. Ника породил Джон Расселл Кариелл. В 1886 году он опубликовал повесть «Ученик старого детектива», с которой и началась блистательная карьера Картера под пером вышеназванного и прочих литераторов, скрывших свое имя. Но, впрочем, сейчас нам нет дела ни до них, ни до «дедушки» Картера. Нас интересует его преемник, вынырнувший через несколько десятков лет в обличье американского супершпиона. Итак, знакомьтесь: Ник Картер! Агент № 3 секретного правительственного подразделения ЭКС. По-английски аббревиатура означает и «топор». Отсюда и фирменный знак книжной серии: топор в обрамлении титула «Ник Картер — мастер убийств». Да, в отличие от своего предшественника, нынешнему Нику приходится много и изощренно убивать. Но и противники у него не чета «дедушкиным»: то бывший нацистский лидер, правая рука Гитлера (роман «Фрейлейн шпионка»), то безумные китайцы, готовые взорвать весь мир («Красная гвардия»), то зловеще-красивая принцесса Электра («Семеро против Греции»). Вот и мечется Ник по свету. Он первый белый человек, которому удается пробраться в «запретный город» в Пекине («Китайская кукла»). Под личиной ученого из ГДР проникает в сердцевину войны во Вьетнаме («Ханой»). И как обойтись без миссии в Москву («Тринадцатый шпион»)… Кстати, чтобы отвести возможные обвинения Ника в аморализме, укажем, что он сам против него борется. («Дьявольская кухня» — в этом романе Картер разоблачает заговор, направленный на то, чтобы потоками порнографии размыть нравственные устои Запада.) Кого же напоминает он своими опасными вояжами, своими разящими ударами, неотразимым обаянием? Правильно — Джеймса Бонда. Ник был ответом американцев, которые не могли потерпеть, чтобы кто-то превзошел их спецслужбы, пусть и на страницах книг. ЦРУ даже не пыталось скрывать свои ослиные уши. На каждом романе — посвящение: «Сотрудникам секретных служб Соединенных Штатов Америки». Выходит, и музыку, то бишь тексты, опять-таки анонимным авторам заказывает ЦРУ.

Обычное дело для спецслужб. И наше самое мощное в мире КГБ наверняка этим не гнушается. Взять хотя бы романы о майоре Пронине. Трудно представить, что они писались по велению души… Однако мы же условились, что главное — конечный результат. И вот по нему нынешний Картер превосходит как Бонда — занимательностью историй, динамизмом действия, так и Пронина — хотя бы добротным литературным мастерством. А вообще лучшие романы с Картером напоминают лучшие фильмы с Бондом. Как же выглядит Ник? Рост — метр восемьдесят с лишним, почти медальный профиль, волевой подбородок. Встретишь такого атлетического красавца на улице — ахнешь и дальше пойдешь. Трудно представить, о чем с ним можно было бы поговорить по душам. Впрочем, если бы это ему было нужно, он бы вас живо разговорил. А не выступайте супротив западной демократии! Какие же аргументы Ник представляет в ее защиту? В потайном кармане у него складной «Люгер» мощной убойной силы. Ник называет его ласково и почему-то по-женски «Вильгельминой». В рукаве — стилет по прозвищу «Хьюго». В боковом кармане — маленькая, замаскированная под сувенир, но страшно ядовитая газовая бомбочка, называемая… «Пьер». И завершает экипировку «Пепито» — крохотный металлический шарик, наполненный усыпляющим газом. Да… Встретится с таким типом майор Пронин с глазу на глаз… Вы знаете, как бы ни был силен духом наш контрразведчик, все-таки нет твердой уверенности в его победе. Есть у Ника еще одно оружие — голова. Ей он не только бьет врага, но и здорово соображает. Очень симпатичная черта — самоирония. Она не дает ему заноситься во время триумфов и не позволяет поддаваться унынию во время провалов. А их у Ника бывает с избытком. Для нормального шпиона каждый закончился бы смертью или тюрьмой, для Ника это лишь повод встряхнуть затекшие мускулы. Что еще рассказать вам про Картера? Любимые сигареты — «Плейерс», любимая выпивка — шотландское виски (как и у Бонда. Видно, на самом деле стоящая штука). Чтобы снять напряжение, любит принять очень холодный, очень сухой «мартини». И несколько слов о его начальнике. В отличие от бондовского М., этот фамилии не скрывает, хотя она и выдает его с головой — Хоук, по-нашему Ястребов. У сотрудников он проходит под обозначением «Большая птица». И хотя внешне он похож на фермера или на издателя провинциальной газетенки, но птицу видно по полету, то бишь по боевым операциям, которые под его командованием проводит ЭКС — стреляющая рука разведаппарата США.

Владимир Милов

Отравители разума (фрагмент)

…Заводила студенческой компании из Калифорнийского университета Сисси Мелфорд, обезумев от наркотиков, мчит свой «Ягуар», набитый однокурсниками, по встречной полосе шоссе. Итог неизбежен — лобовое столкновение с другим автомобилем, одиннадцать трупов. В тот же вечер и ночь с пятницы на субботу в трех университетских городках в разных частях США студенты учиняют страшные беспорядки, повлекшие за собой десятки смертей. Словно массовый психоз овладел ребятами. Хоук, проанализировав эти и подобные им события, имевшие место за неделю и за две перед тем, пришел к выводу: кто-то пытается отравить молодую кровь страны. Шеф немедленно вызывает Ника, который проводит первый день отпуска, блаженствуя в объятиях голливудском красотки Челси Чейз. Хоук телефонным звонкам буквально, вырывает Ника из постели и пресекает его сетования фразой: «Это самое важное поручение, которое когда-либо давалось эксмену». Ник отправляется в Беркли, в Калифорнийский университет, в обличье профессора философии Хейга. Крайне незавидная роль для Ника, который честно признает, что прочитал книг не больше, чем другие шпионы. Но он не теряет присутствия духа, и на первой же лекции ему удается расположить к себе слушателей…

Ник отъехал от учебного корпуса и набрал скорость. Через полтора квартала остановился на красный свет.

Он вынимал трубку изо рта, когда машина внезапно прыгнула вперед. Еще до того, как раздался скрежет, Ник понял, что произошло: в его автомобиль сзади врезался какой-то чертов идиот с неисправными тормозами. Неисправные тормоза… Или что-то другое?

Он взглянул в зеркало и понял: что-то другое.

Ник вылез из машины. На уме у него было несколько мыслей, и среди них самая приятная: теперь есть отличный предлог для того, чтобы перебраться в другой автомобиль, в котором было бы чуть больше места для ног и намного больше мощи. Так как у «фольксвагена» двигатель расположен сзади, можно биться о заклад, что он смят в лепешку и машина пробудет в ремонте несколько недель.

Еще одна мысль тешила Ника: он сумел заприметить «ланчиа» на парковке возле своего дома и как она тронулась следом за ним. То, что «ланчиа» догнала его таким драматичным образом, показалось очень любопытным, если не сказать больше.

Ник бросил яростный взгляд на нарушителя, а потом осмотрел машину. Его догадка о степени ущерба подтвердилась. А «ланчиа» практически не пострадала: ее мощный бампер был дополнительно укреплен стальными полосами. Дорогое удовольствие, однако.

Итак. Он профессор колледжа, не обремененный сверхдоходами, и, несомненно, его должен волновать прежде всего свой верный автомобильчик. Но стоило только Нику взглянуть на водителя «ланчиа», как он понял, что на его месте любой, не говоря уж о профессоре, сдержал бы взрыв ярости. В конце концов, он застрахован, а женщины-водители способны довести до белого каления при разборе дорожных происшествий. Для профессора Хейга это было, конечно, происшествием.

Голос женщины достиг его слуха прежде, чем Ник достиг ее автомобиля. Она не побеспокоилась выбраться из машины или хотя бы заглушить двигатель.

— Если вы не умеете управлять автомобилем, почтеннейший, ходите пешком или наймите такси.

Ник остановился и внимательно оглядел водителя.

— Если вы не можете отличить красный свет от зеленого, почтеннейшая, — бросил он раздраженно, в душе любуясь ее изысканным обликом, — я бы посоветовал вам проверить зрение. А, может быть, вы не знаете, в каком случае пользоваться тормозами, а не бампером? — Сам же думал, глядя на нее, что редко когда в своей жизни и за годы странствий встречал столь поразительную девушку. Ее журчащий голосок в сочетании с экзотической красотой подсказал ему сразу же, что она, видимо, наполовину китаянка. Бледно-оливковая кожа, не запятнанная косметикой, была идеальной оправой для волшебных глаз, вздернутого носика, высоких скул и точеных коралловых губок, которые, казалось, скрывали тысячи приманок к немыслимым наслаждениям. Но теперь они скорее требовали, чем заманивали.

— Свет — зеленый, — показала девушка, и сейчас так оно и было. — Ваши водительские права и номерной знак, пожалуйста.

— Конечно, — согласился Ник и добавил, поскольку она вроде бы и не намеревалась предъявить ему взамен свое удостоверение личности: — А ваши, если не возражаете? — Ник добродушно улыбнулся, доставая бумажник. Девушка же поколебалась, в нетерпении прищелкивая язычком, но в конце концов потянулась к сумочке.

Невероятно — ее звали Блоссом[1] Туин.

Она нахмурилась, глядя на права, изготовленные для Ника в Отделе документации. Затем вздрогнула от изумления и грациозно прикусила нижнюю губку.

— Как?! Профессор Хейг!

На сей раз, когда она взметнула на него свой всепоглощающий взгляд, Нику почудилось мановение волшебной палочки над ее приглаженной головкой. Глаза теперь лучились дружелюбием, а губки изогнулись в улыбке, обнажив двойной ряд редчайших жемчужин и алый язычок, который вполне мог сойти за пестик тропической орхидеи.

Настал черед Ника изображать удивление. Сейчас он уже был уверен, что эта встреча произошла не случайно.

— Похоже, мое имя вам знакомо, — сказал Ник с ехидством, прикидывая про себя, как стал бы говорить реальный профессор Хейг.

— Конечно, знакомо, — подхватила она, и в ее голосе звучало сожаление. — Я бы вас сразу узнала, если бы не опоздала утром на занятия. Прибежала, а уже все закончилось — группа расходилась, а вы исчезали на горизонте. И надо же было нам встретиться таким вот образом. Мне очень жаль!

Она одарила его очаровательной улыбкой.

— А мне нет. И о чем жалеть вам, если это я, старый глупец, остановился на зеленый? — Ник подмигнул ей заговорщицки, и Блоссом расхохоталась.

— Да я виновата, что говорить, и возмещу вам все расходы на ремонт.

— Пожалуйста, не надо, — прервал ее Ник. — Мне давно уже хотелось сменить этого синего жучка на что-нибудь более спортивное, и вот подвернулся случай… Так что не беспокойтесь. Кстати, я собирался на ленч. На ленч по-китайски. Не могли бы вы составить мне компанию?

И снова она благословила его своей очаровательной улыбкой.

— Заметано, — жаргонное словечко странно прозвучало в ее экзотических губках. — Но так как я заварила кашу, то мне и приглашать. Будьте моим гостем. Вы убедитесь, что я не только студентка не из лучших, но и прекрасная повариха. Не сочтете ли вы бесцеремонным или ужасно нахальным мое приглашение на ленч у меня дома? — Блоссом глядела на него призывно, ее миндалевидные глаза широко раскрылись, а губы слегка разомкнулись.

— Отнюдь нет, — уверил Ник. — Буду польщен.

— Ах, чудесно!

— Ладно, закончили, — прогудел прямо в ухо Нику голос полицейского, — и не будем устраивать помолвку прямо на проезжей части. Продолжите в другом месте, а пока подвинем машинки, угу?

Блоссом называла свое жилище хибарой — еще одно из тех словечек, которыми она приперчивала речь, — и располагалось оно высоко на холме в Чайнатауне.

Небольшой изящный с виду дом стоял на отшибе. «Два этажа и, возможно, подвал», — прикинул Ник. Весьма элегантно для студентки. С другой стороны, Блоссом и не была обычной студенткой, что касается наружности, денежных средств и искушенности.

Только они подошли к входной двери, как из дома вышла пожилая китаянка. Она сказала что-то по-китайски, на неизвестном Нику диалекте, и Блоссом ей коротко ответила, после чего женщина откланялась.

— Приходит сюда убирать, — пояснила Блоссом, входя в дом.

— Да-да, — по-профессорски рассеянно протянул Ник. — Вы живете одна в этом чудесном доме? — На двери был номер, который он запомнил по досье Хоука. Однако расположенная под номером двойная табличка для фамилий оказалась пустой.

— Сейчас одна, — ответила Блоссом весьма лаконично. Но тут же выдала свою аппетитную улыбку и протянула гостю руку. — Добро пожаловать, профессор Хейг! В чем-то я самая отстающая студентка в вашей группе, но не во всех же отношениях?

— Да. Или, правильней сказать, нет. — Ник принял ее руку. — Вы, конечно же, самая привлекательная. Несомненно, самая красивая девушка в нашем городке. Или даже во всех университетских городках. — И он улыбнулся ей, по крайней мере, столь же очаровательно.

Ее смех прозвенел колокольчиком.

— О, профессор, до чего же вы милы… Пожалуйста, пройдите в гостиную и чувствуйте себя как дома. Сначала, полагаю, выпьем. Чего бы вам хотелось?

«Мне хотелось бы знать, что ты затеяла, — подумал Ник, следуя за ней в роскошную гостиную. — И поэтому мне отнюдь не помешало бы выяснить: настолько ли ты сексуальна, насколько выглядишь?»

Она избавила его от необходимости отвечать на ее вопрос:

— Для ленча в восточном духе позвольте предложить вам восточный напиток. — Блоссом достала из богато украшенного серванта бутылку и два хрустальных бокала. — У меня есть прекрасная рисовая наливка — подарок моей семьи, и, уверена, она усладит ваш тонкий вкус.

Изысканный вкус Ника предпочел бы отведать «Скотч», но что поделаешь… В то же время он очень внимательно наблюдал за тем, как Блоссом наполняла бокалы.

Она поставила их на маленький серебряный поднос и подняла его.

— Прошу вас. За ваше здоровье и за вашу удачу в Беркли.

Ник смотрел на ее ошеломляющую сумрачную красоту и чувствовал, как охватывает его возбуждение. Она была, пожалуй, слишком привлекательной, чтобы быть искренной, но все же под внешней красивостью ему виделась подлинная теплота.

— Превосходное вино, — признал Ник.

Блоссом кивнула и указала изящным жестом на кресло:

— Садитесь. Вы не будете возражать, если я покину вас на минутку, чтобы переодеться? Западные одежды меня стесняют. — И упорхнула, легкая, как весенний ветерок.

Однако окружающая обстановка была отнюдь не весенней. И Ник не мог понять почему. Возможно, из-за того, что девушка была столь чувственной. Или, возможно, из-за того, что Сисси Мелфорд жила здесь до своей трагической смерти на горной дороге. Странно, что в полицейских донесениях о Сисси не упоминалась ее соседка. Впрочем, это их и не должно было интересовать. А вот ему предстояло выяснить, имеет ли смерть Сисси какое-то отношение к… К чему же? К чему угодно.

Ник медленно потягивал вино, когда Блоссом вплыла в комнату, распространяя вокруг слабый аромат чего-то мускусного, но приятного. Теперь ее облекала багрово пламеневшая шелковая туника. Она начиналась маленьким воротничком, низбегала по грудям, скорее подчеркивая их, чем прикрывая, далее обвивала тонкую талию, которую Ник мог охватить двумя ладонями, и заканчивалась сразу под коленями. По бокам раскрывались широкие разрезы, и он сразу заметил, что между тканью и телом с оливковой кожей нет ничего.

На мгновение у Ника перехватило дыхание. Ее красота накатила словно ударная волна.

Ник встал и поднял бокал.

— За очаровательную хозяйку! За красивейшую из моих студенток!

Блоссом поблагодарила его и предложила еще вина.

— Позвольте мне, — Ник взял бутылку и стал наполнять бокалы. Когда он повернулся к Блоссом, она уже свернулась клубочком в уголке низкой, покрытой шелком софы и похлопывала по ней рукой.

— Садитесь рядом, профессор, — и призыву ее глаз нельзя было сопротивляться. — Надеюсь, вы не слишком торопитесь. По-моему, ничто не портит еду больше, чем… спешка. А чувство ожидания так много добавляет, не правда ли?

— Да-да, — пробормотал Ник. — Но может быть, я смогу чем-то помочь вам? — Он внезапно почувствовал острую потребность в пище, кофе, свежем воздухе. Аура девушки действовала на его чувства, и он невероятными усилиями сдерживал желание обнять девушку и прижаться рукой к одной из мягких, но четко очерченных грудей. Профессор Хейг не имел права приставать к студентке.

— Нет, на это не потребуется много времени, — Блоссом почти шептала. — Понимаете, наши кушанья меньше всего требуют готовки. Особых приемов — да, но после предварительных приготовлений… совсем мало времени. Так что расслабьтесь, профессор.

Ник расслабился, удивляясь, почему это так легко удалось. Восточное вино? Ему не нужно было думать, чтобы узнать ответ. Но он задал себе другой вопрос: чувствовала ли она то же самое или просто играла?

Блоссом ответила ему по-своему. Взяла его руку и, перевернув ладонью вверх, нежно посмотрела на нее.

— У вас красивые руки для западного человека, — говорила она, и он видел, как забилась жилка на виске девушки, — Большие, сильные, но изящные. У большинства американцев очень грубые руки с выпирающими костяшками и очень часто с весьма грязными ногтями.

Ника охватило непреодолимое желание поцеловать ее. Но Блоссом оказалась проворнее. Резким и вместе изящным движением подняла его руку и прижалась к ладони коралловыми губками, а ее блестящие черные волосы ласкали его обнажившееся запястье.

За одно ослепительное мгновенье Ник испытал самую сильную в своей жизни вспышку чувственности — посредством такой нечувствительной части себя, как ладонь правой руки.

Это было невероятно. Но теперь ощущение требовало повторения. Ник уже не испытывал колебаний и свободной рукой прижал к себе Блоссом. В то же время он держал глаза и уши настороже, хотя это было трудно из-за жаркого, яростного биения в висках.

Блоссом нашла его губы, алый пестик языка вонзился огненным кинжалом между зубами Ника, а ее руки змеями сновали сначала под пиджаком, а потом под рубашкой, чтобы обвить его голую спину. Он почувствовал сквозь шелк, как внезапно заострились ее соски, и сейчас уже его руки скользнули в разрезы соблазнительного одеяния и кружили по ее бедрам, пока не замерли в экстазе на гладких маленьких ягодицах.

Блоссом шевельнулась в объятиях Ника, чтобы его руки ощутили, как бархатно нежны ее округлости, и слегка раздвинула ноги, чтобы он ощутил еще кое-что помимо округлостей. Но Ник заставил себя убрать руки из заманчивой расщелины. Даже для него, никогда не терявшего даром времени, еще не настал момент более глубокой интимности.

Однако маленькая ручка снова вернула Ника в долину, и узкие бедра вращались плавно так, что его пальцы нашли цель, которую Блоссом для них выбрала, и почувствовали, какой нежной, горячей, влажной, почти готовой к любви была она. И сам Ник почувствовал, как его охватил жар и кровь заструилась в жилах.

Но вдруг будто взрывом смело Блоссом, и вот она уже стояла перед Ником, маленькая и серьезная. Однако глаза ее ярко блестели, наконец, не выдержав, она рассмеялась.

— Ну, профессор Хейг, — выдохнула Блоссом, — вы меня поражаете. Для философа вы… вы крайне активны.

Ник усилием воли утихомирил свои импульсы. Но на миг они снова вышли из повиновения.

— Видите ли, я философ-практик, — сказал он, сделав глубокий и необходимый вздох, — и находить доказательства мне нравится больше, чем заниматься чистой теорией. — Ник тоже поднялся и сумел прикинуться слегка смущенным, хотя кровь в нем все еще не остыла и он знал, что Блоссом его разыгрывала. И что она так же распалилась.

— Вы меня тоже поражаете, — продолжил он, подобрав нужную улыбку. — Для студентки колледжа вы… хм… слишком напоминаете искушенную опытную куртизанку. — И это было правдой. Давненько им не забавлялась такая опытная искусительница.

Блоссом от души рассмеялась.

— Студенты кое в чем разбираются. Куртизанка! Что за чудное слово! Мне следовало бы обидеться. Но не стану. Однако я и не глупая кокетка. — Ее лицо неожиданно посерьезнело. Она взглянула на Ника и тихонько взяла его за рукав. — Я тоже философ-практик. Когда я хочу чего-нибудь, то всеми силами этого добиваюсь. Вы шокированы? Да нет. Вы ведь тоже меня хотите.

Ник наклонился и поцеловал ее, сначала нежно, потом со всевозрастающим пылом. Казалось, такого ответа и ждала Блоссом. Но когда он попытался расстегнуть пуговки у нее на спине, она прошептала:

— Не здесь. Не на софе. Наверху, в спальне. Перенеси меня туда… пожалуйста. Мне нужно ощутить твою силу. Хочу почувствовать себя с мужчиной, с настоящим мужчиной от головы до пят…

Ник подхватил ее, как игрушку.

— По ступенькам выйдешь в коридор, — лепетала Блоссом, прикрыв глаза, — а потом повернешь…

— Да найду я спальню, не беспокойся. Дверь внизу закрыла? Терпеть не могу нежданных гостей.

— Сама захлопывается. Нам не помешают. Прихватим бутылочку?

—Нам будет не до нее, — мягко сказал Ник и увидел, как быстро замигали глаза Блоссом. Она вздохнула и отозвалась эхом:

— Не до нее.

Тело ее, подобное пушинке, содрогалось и вожделело, и все существо Ника обуревало желание. Единственное, что он не мог себе позволить, — накинуться на нее прямо на лестнице. Тем временем его рассудок нащелкал факты в оставшемся еще холодном уголке мозга и подсказал Нику кое-что. Во-первых, восточное вино обладало свойством возбуждать или же в него подмешали возбуждающее зелье. Во-вторых, Блоссом знала об этом. В-третьих, тем не менее она сознательно пила вино. В-четвертых, Блоссом собирается что-то выведать, превратив его в животное, одержимое жаждой совокупления. И потому, в-пятых, он должен выведать что-то у нее. В-шестых, хотя тело пылало огнем, его чувство опасности оставалось настороже, физическая сила и рефлексы — не ослаблены.

Когда Ник вошел в комнату, где стояла круглая кровать королевских размеров, то остановился на входе и приник пламенным поцелуем к Губам Блоссом. Но в тот же миг он отправил свое шестое чувство шпиона обследовать помещение, и оно заверило, что опасности здесь нет. Пока, по крайней мере. Не выпуская Блоссом, Ник закрыл дверь и запер ее на замок. А неся Блоссом к постели, обследовал окна и заметил, что хотя они открыты, но снабжены прочными решетками.

Блоссом опустилась на кровать с легким вздохом. Ник зарылся ей в волосы и пустил руки гулять по всему ее гладкому телу, прислушиваясь одновременно к тому, что происходило в доме, но ничего не услышал. Если он правильно разыгрывал сцену, то мог бы вытащить из Блоссом некие факты — сломив ее оборону — и узнать, чего ради она затеяла эту встречу. Встречу! Тут и слова не подберешь. Все же он теперь был вдвойне уверен, что она подстроила уличное происшествие. И еще в одном Ник был уверен… Он не знал, насколько в том заслуга восточного вина, но — Блоссом желала подняться в спальню так же сильно, как и он. И сейчас дрожала от желания.

Но она вновь удивила его.

Блоссом не желала, чтобы ее подгоняли. После одного момента, когда она почти уступила, Блоссом выскользнула из объятий Ника и, убедив его подождать, скрылась за шелковой ширмой. Через несколько секунд она вновь появилась перед ним совершенно нагая.

Ник шагнул к ней. Одновременно он снял пиджак и отбросил его в сторону. «Хьюго» и «Пьер» покоились, безобидные, в своих загонах. «Вильгельмина» оставалась дома. Блоссом подняла пиджак и заботливо повесила его на спинку стула. Пожалуй, слишком заботливо, как будто взвешивая, подумалось Нику.

Блоссом погладила Ника по щеке.

— Ложись, — прошептала она. — Я хочу раздеть тебя.

Он лег на огромную кровать и почувствовал, как побежали мурашки от испытываемого удовольствия, пока она медленно снимала одежду. Ботинки… носки… брюки… рубашку… Складывала их аккуратно, умело, нежно, как будто ей доставляли удовольствие их фасон и фактура.

Когда Ник был почти раздет, Блоссом остановилась, но только затем, чтобы пропорхать своими губами, словно бабочками-двойняшками, по его обнаженной груди. Ник попытался притянуть ее к себе, но она покачала головой и улыбнулась. Блоссом по-прежнему не хотела, чтобы ее подгоняли, хотя соски у нее отвердели, а груди вздымались. Ник не должен был касаться Блоссом до тех пор, пока она полностью не разденет его.

И вот еще одно блаженно продлившееся мгновение… На этот раз ее губы двигались вверх и вниз по его наготе, а руки, словно мышки, сновали в поисках потайных чувствительных мест.

Ник волком глядел на нее, жаждая напасть, опустошить и овладеть ею со звериной яростью. И в то же время хотел продлить то, чем занималась Блоссом. Он ощущал внутри нее ту же свирепость, которая вот-вот готова была выплеснуться, и понимал, что, вопреки распаленной вином страсти, Блоссом хотела насладиться каждым нюансом, каждой тонкостью искусства любви, прежде чем они сольются в последнем акробатическом трюке, который приведет к абсолютному экстазу.

И поэтому Ник держал себя под контролем, что придавало агонии изысканность, и подыгрывал Блоссом со всей изощренностью, которой должен обладать весьма умудренный профессор колледжа. Трудно было сообразить — пока его мускулы расслаблялись и снова напрягались, а тело билось о другое тело, — какие трюки профессор мог знать, а какие — нет. Но вскоре это уже не имело значения. С нарастанием страсти нужда в технике отпадала и восхитительное безумие овладевало ими. Ник только держал настороже ту часть рассудка, которая напоминала ему, что он не только профессор, но и шпион.

Наконец Блоссом притянула Ника на себя, и его длинное тело накрыло ее. Он почувствовал, как она раздвинула под ним маленькие округлые бедра. Теперь Блоссом была готова — распростертая, стонущая, тянущая к нему руки.

Ее ноги сомкнулись вокруг его тела. Ник погрузился в нее, и в голове его поднялся рокот, который можно было утишить, только забравшись в самую глубину Блоссом.

Ник забрался. Они содрогнулись воедино, задыхаясь от напряжения, ликуя в полном смятении чувств.

Именно в этот момент — в тот самый момент ослепляющего взрыва, когда в ушах Ника раздавалось пение и голова пошла кругом, а тело было заключено в теле Блоссом, — тогда Ник и услышал звук. Не так уж и много — всего лишь тишайший из доносившихся шорохов, столь слабый, что можно подумать — послышалось. Но Ник быстро повернул голову, пока Блоссом еще стонала и извивалась под ним, и краешком глаза уловил движение в затененном углу.

Он метнулся молнией, и рывок обернулся для Блоссом болью. Она задохнулась от шока и хотела пустить в ход ногти. Но Ника уже не было на постели — пригнувшись, он подбирался своими длинными руками к тени, которая обернулась теперь человеком. Словно мясник топором, он рубанул врага твердым ребром ладони по мускулистой шее, и тот рухнул.

Боковым зрением Ник заметил еще одно легкое движение — еще одной тени. Но на этот раз опоздал. Он оставался в сознании ровно настолько, чтобы зафиксировать рушащуюся на него дубинку, услышать пронзительный вопль Блоссом: «Нет, нет, не-ет!» — и почувствовать, как мир вздымается во взрыве, который он совсем не предусмотрел.

Запах раздражал Ника. Мешал ему думать. А поразмыслить следовало о многом.

Ник неловко пошевелился в тех пределах, которые «они» ему установили, и встряхнул головой, чтобы прочистить ее, так ужасно болевшую.

Он оказался первоклассным придурком номер один. Не только потому, что позволил застигнуть себя врасплох в ситуации, когда ни один мужчина не смог бы защититься. Хуже было то, что он переоценил свои силы. Сейчас, когда действие вина прекратилось, Ник понял, что оно сотворило с ним — помогло одурачить самого себя. «Чувство опасности настороже», «молниеносные рефлексы всегда наготове», «тело в полной боевой готовности», «железный старина Картер» — Бог ты мой! — оболваненный вином и сверхуверенностью…

Но кричала же Блоссом: «Нет, нет нет!», и звучало это искренно.

Странно…

Может, ей просто не понравилось, что ее прервали посередине? Ему самому это не очень понравилось.

…Что за мерзкий запах? Зловонный, затхлый, отдающий плесенью. Чем-то знакомый.

«Они» опутали его, заткнули рот, завязали глаза. Только нос оставили свободным. И Ник активно его использовал: теперь он точно знал, что вдыхал этот запах в прошлом. В отдаленном прошлом. Но где?..

И тут Ник услышал поблизости звук гонга и разом все вспомнил.

Вот он в китайском храме, и на него наплывает фимиам, традиционно используемый для маскировки запаха приготавливаемого опиума.

Так. Очень интересно.

Отложив этот факт для дальнейших рассуждений, Ник вернулся мысленно к своему катастрофическому визиту в дом на холме. Возникшие из тени враги не могли проникнуть в спальню через дверь или окна. Значит, была раздвижная панель. Скорее всего, за той ширмой.

Ник снова чертыхнулся, кляня свою беспечность, и начал обследовать путы и понемногу двигать затекшими мускулами. Грубая роба натирала кожу, но, по крайней мере, сейчас он одет. Это все-таки позволяло чувствовать себя менее уязвимым.

Гонг прозвучал вновь. Тут же мягко открылась и закрылась дверь. Чуть слышное шарканье сандалий известило Ника, что теперь он в комнате не один.

Раздался еще один звук, будто кто-то прошел через занавеску из бус. Шаги принадлежали двум людям в обычной обуви.

Ник опять слегка пошевелился. Веревки были завязаны умело и весьма туго, но не причиняли ему большого физического неудобства. Боль сосредоточилась сейчас в голове, в той стороне, которая встретилась с дубинкой. Видимо, «они» удовлетворились тем, что отправили его в нокаут и продержали без сознания. По крайней мере, пока.

Вдруг некто вырвал изо рта кляп, затем так же грубо сорвал повязку с глаз. Внезапно хлынувший свет поначалу не дал Нику увидеть что-либо, кроме неясных очертаний комнаты.

Он все еще моргал, когда его рывком усадили, так что ноги ударились о соломенную циновку, устилавшую пол. Запах фимиама был совершенно невыносим.

Медленно прояснилось зрение, и Ник разглядел вошедших.

Их было четверо, они стояли полукругом вне досягаемости и безмолвно его рассматривали. Двое — в старомодной китайской одежде и двое — в костюмах западного покроя. Объединяло их то, что все были китайцами и все — здоровенными.

Один из них, в черном кителе, уселся на стул, а другой, также в традиционной одежде, шагнул вперед, и теперь Ник мог добраться до него, если бы захотел. Те, что в западных костюмах, встали по обе стороны Ника и замерли безучастно, скрестив руки на груди.

Человек в черном кителе заговорил. И кроме него никто больше и слова не произнес.

— Кто вы? — он держал в руке раскрытый бумажник Ника.

Ник, само воплощение гнева и недоумения, уставился на китайца.

— Кто я?! Вы же знаете кто. А вот при чем тут насилие, побои, грабеж, похищение?.. Вы, ребята, счастья, что ли, пытаете? — Он сверкнул на них глазами, мило изобразив возмущение пополам со страхом. — А с девушкой что сделали? Со мной что собираетесь делать?

Никто не пошевелился, не изменил выражения лица.

«О, эти непроницаемые китайцы, — усмехнулся про себя Ник. — Не переиграйте, парнишки.»

Черный Китель спросил снова:

— Кто вы?

— Извините, но я предполагал, что вы умеете читать, — ответил Ник раздраженно. — Я — Джеймс Николас Хейг, в настоящее время профессор в Беркли. Мое удостоверение личности, если оно представляет для вас интерес, находится в этом самом бумажнике, который вы как раз держите.

Человек в черном кителе отбросил бумажник, словно какую-то гадость.

— Вы лжете. Кто вы?

— Что за чушь? — Ник повысил голос. — Набрасываетесь на меня, тащите сюда, забираете бумажник, и у вас еще хватает выдержки задавать мне вопросы? Повторяю — и предупреждаю, что собираюсь предпринять самые серьезные меры, — меня зовут Джеймс Николас Хейг, профессор философии из Беркли. А вы кто?

У него была только доля секунды, чтобы среагировать и сделать нырок. Но нырять было некуда.

Удар, нанесенный человеком справа, пришелся Нику по шее, и негодяй, видимо, практиковал особо жестокую технику, потому что настолько мучительная боль пронзила Ника, что показалось — сознание уходит. Он уже поздравлял себя с тем, что выстоял, когда его настиг удар слева и сбил на пол.

Они подождали, пока Ник очухается, и человек в черном продолжил. Его речь напоминала отрывистое подвывание, но произношение, как ни странно, было отработанным, почти оксфордским.

— Возможно, — сказал китаец, — я сумею избавить всех нас от пустой траты времени, а лично вас — от продолжительной агонии. И, поверьте мне, мой запутавшийся друг, я употребляю слово «агония» только из чувства приличия. Давайте определимся. Мы имеем основания полагать, что вы не Хейг, и желаем знать, кто вы. Скажете правду, и мы сможем прийти ко взаимоприемлемому соглашению. Солжете — и не перестанете сожалеть об этом.

«Хейг…— лихорадочно соображал Ник. — Прикрытие организовал Хоук. И не в его обычаях — подбирать прикрытие, которое можно запросто сорвать. Да и было ли оно сорвано? Откуда им знать, что я не Хейг? Документы были безупречными, а настоящий Хейг — надежно укрыт под защитой ЭКСа… Может, сблефовать?»

— Не понимаю, — произнес он вслух, — зачем мне заключать с вами соглашение? И почему вы думаете, что я лгу?

Едва заметная улыбка тронула застывшие губы допросчика.

— Вам нравится разбазаривать время. Но это не поможет. И конечно же, вы не рассчитываете, что я выдам свой источник информации. Однако сделаю два маленьких намека. Во-первых, вы с неподобающей готовностью вступили в чужой для вас мир. Во-вторых, ваше тело — его сила, проворство и шрамы на нем. Тренированное тело, очень тренированное, и не для преподавания философии. Но хватит. Я трачу время, как и драгоценные слова. Будьте так добры, скажите, кто вы, прежде чем я вынужден буду убедить вас.

Ник напустил на себя крайнее замешательство.

— Вы несете абсолютную чепуху. Разумеется, я поддерживаю физическую форму, ну и что?

Человек в черном поглядел еще на Ника и медленно поднялся.

— Да, тело у вас замечательно сильное и здоровое, и мы имели возможность в этом убедиться. И не удар любителя свалил моего коллегу. Мы заинтересованы в вашем теле, и, по-видимому, вы тоже. Вероятно также, что вы не обделены разумом, хотя пока что не проявили его. Но, полагаю, проявите сейчас.

— Не понимаю, о чем вы говорите, — упорствовал Ник. — Когда полиция…

— Не будет никакой полиции, никто к вам не придет на помощь. В течение ближайшего часа ваше чудесное, на зависть натренированное тело будет приведено в негодность и разрушено. — Слова падали медленно и веско, обмануться в их смысле было невозможно. Черный Китель не из тех, кого можно вовлечь в праздные разговоры. Его глаза впились в Ника. — Разрушено… Но оно продолжит свою жизнь. И пока изуродованное тело будет влачиться по отпущенным вам годам, разум будет вопить о милости смерти. Потому что разум тоже будет страшно и навсегда обезображен. Вы превратитесь в жалкого болвана, вылупившего мертвые глаза на пустоту грядущего. А от прошлого у вас останутся воспоминания только о невыносимой боли и ужасе.

— Бог ты мой! — воскликнул Ник. — Звучит ужасно. — Вряд ли профессор Хейг выразился бы именно таким образом, но Ник не мог сдержаться.

Взгляд Черного Кителя изливал на него злобу.

— Вы думаете, я шучу. Посмотрим. — И кивнул стоявшему за ним человеку, тот вышел из комнаты.

— Он пошел за оборудованием. Мы используем более утонченные методы, чем ваши американские громилы. А сейчас я спрашиваю в последний раз: кто вы?

Ник осклабился.

— Что ж, в последний раз, — выдохнул он яростно, — скажу вам, кто я. И тогда ты, бандит с большой дороги, и твои прислужники можете отправляться ко всем чертям! Я — Джеймс Николас Хейг, доктор философии, приглашенный читать лекции в Калифорнийском университете. Прекратите же этот безумный фарс и выпустите меня отсюда!

Ник закрыл глаза и сделал глубокий вздох. Каждый рано или поздно ошибается, видимо, сейчас настал его черед.

— Нет, вы останетесь с нами, профессор, — услышал он вкрадчивый голос, и боль напомнила о себе, ударив по затылку.

«А может, Хоук все-таки ошибся? Он должен был сообразить, что я не очень-то впишусь в обстановку колледжа…»

Ник сразу узнал устройство. Впервые увидел его вскоре после войны, когда помогал ликвидировать концлагерь под Иокогамой. Затем наткнулся на него во время секретной миссии во Вьетнаме, участвуя в рейде на штаб-квартиру Вьетконга. И разговаривал с одной из его жертв — за несколько часов до того, как этот человек покончил жизнь самоубийством.

Он был превосходным агентом, с телом и разумом железной крепости. И все же раскололся. Угрызения совести были не главной причиной его самоубийства.

Никто не знал китайское название этого устройства, но как-то один американский агент в своем донесении обозвал его Увещевателем. Прозвище закрепилось: штуковина ужасно умела убеждать.

Устройство представляло собой железную раму высотой около шести футов, с зажимами — они удерживали ноги жертвы на расстоянии примерно тридцати дюймов, и с тяжелым кожаным ремнем — захлестнутый вокруг пояса, он не давал жертве упасть. Запястья заключались в стальные браслеты по бокам узника. Картину завершала ограничительная полоса на уровне груди. Сердцевиной устройства была странно выглядевшая пара зажимов, размещенная между подставками для ног и поднимавшаяся вверх где-то на тридцать шесть дюймов. Щечки зажимов были овальными и слегка чашевидной формы. Они приводились в действие винтом, который медленно, очень медленно соединял их вместе.

Внезапная дрожь прошла по телу Ника, когда он смотрел, как устанавливали механизм у стены, рядом с Черным Кителем. Ник слишком ясно представил свою немыслимую физическую агонию, когда его яички будут сминаться. Но еще острее, гораздо острее будет умственная агония, когда он станет осознавать, что его медленно и наверняка выхолащивают на всю оставшуюся жизнь.

Ник был натренирован, чтобы противостоять многим видам пыток. Знал, что может часами, даже днями, выдерживать мучительную боль. Но у большинства видов пыток есть неизбежный исход, который поддерживает надежды узника, пока он медленно умирает, и дает силы молчать, — он знает, что в конце концов смерть освободит его. Но эта пытка не убивает, она отделяет тело от души…

Говорят, что перед смертью человек мгновенно окидывает взглядом прошедшую жизнь. У Ника, в отсутствие надежды на смерть, были иные мысли. В то время как один из головорезов с непроницаемым лицом перерезал веревки, стягивавшие ему лодыжки, Ник внезапно представил годы, простиравшиеся впереди. И увидел будущее, заполненное прекрасными девушками, которыми он никогда не будет обладать, будущее, где он будет слоняться одиноким облаком, бесполезным, как пустая скорлупа. Мерзкая картинка.

Но любой ценой он не должен заговорить. Кем бы ни были эти люди, Ник не собирался сообщать им, кто он. Знал, что в противном случае этим дело не кончится. Остановиться не дадут. А в его память заложено слишком много секретов, связанных и с деятельностью ЭКСа, и с национальной безопасностью, чтобы разболтаться перед какими-то неизвестными садистами.

Черный Китель как будто читал мысли Ника. Теперь его голос утратил немного резкости, а на губах играла улыбка предвкушения.

— Многое хотелось бы у вас узнать, — заговорил он оживленно. — И уверен, вы нам все расскажете… по размышлении.

Ника подняли и стали двигать вперед то одной, то другой ногой. Висевшая мешком роба хлопала по телу.

У него не было выбора. Совсем не было.

Вот уже его затолкали спиной в скелетообразную коробку. По сторонам встали охранники, которые, ухватив его за лодыжки, собирались вставить ноги в зажимы. Связанные за спиной руки помочь ничем не могли. И все же одно из любимых выражений Хоука еще не потеряло смысла: «Хороший агент никогда не позволит загнать себя в такую позицию, где его могут подвергнуть пыткам. Он поставит свою жизнь на ставку и ударит первым».

И вот почему у него не было выбора.

— Минуточку, — Ник постарался придать голосу любезность. — Я решил воспользоваться своей головой.

Возникла короткая пауза ожидания.

Ник воспользовался головой — всем, что было в его распоряжении.

Выбрал того, что стоял справа, самого здоровенного. Тело Ника метнулось, словно наэлектризованное мощным разрядом, а голова обернулась гигантским кулаком, в который он вложил всю свою силу. Ник угодил охраннику куда метил — в то место позвоночника, где сходятся нервные окончания, и вырубил противника напрочь. А затем все тем же маятниковым движением от поясницы врезал черепом в лицо другого склонившегося охранника. Тот вскрикнул от боли и отпустил лодыжку Ника.

Все это заняло секунды. Но теперь уже человек в черном встал в позу каратиста, и Ник быстро повернулся, чтобы встретить его. Двое прибиты, ноги свободны — стали появляться шансы. Ник выбросил правую ногу вперед и почувствовал, как она с силой попала в цель. Ботинком было бы эффективнее, но даже удар босой ногой, зарывшейся в пах Черного Кителя, заставил противника опуститься на пол и завопить от боли. Ник, неуклюже пританцовывая в хлопающей робе, уклонялся от яростных выпадов китайца.

Но все-таки четверо — слишком много для одного. Тот, четвертый, рубанул его по шее, и Ник рухнул на колени. Второй удар настиг его в тот момент, когда он пытался удержать угасающее сознание и сквозь наплывавший туман внушал себе — чтобы они с ним ни сделали, он не должен, не должен, не должен заговорить. Ник настраивал свой разум на сопротивление, внушал себе, что, используя ноги и голову, еще может использовать шансы…

Ник попытался подняться. Но его голова теперь была уже не оружием, но мишенью.

Мишенью для тяжелой медной вазы, которую с дикой яростью метнул Черный Китель. Ник следил за ее полетом и повторял про себя: «Меня зовут Хейг. Я преподаю философию…» Удар ослепил его.

Колени подогнулись, и Ник распростерся на полу бездыханным…

А вот что было дальше, не догадаетесь. Ник очнулся одетым в свой собственный костюм, с повязкой на голове, в кабинете врача. Очевидно, мучители поверили его легенде…

Разумеется, Ник разгромит подпольную организацию, руководимую из Пекина, напрямую из Центрального комитета (чего — в книге не уточняется). «Отравители», действительно, сбывая по дешевке сильнодействующие наркотики, пытались разрушить американское студенчество духовно и физически. Не вышло, товарищи. В финале наш славный герой уничтожает главарей заговора, метнув «Пьера» в их штаб-квартиру. И отправляется на заслуженный отдых с голливудской красоткой. На этот раз он выдергивает телефонный шнур из розетки. И у супершпионов силы не беспредельны.

Примечания

1

Распустившийся цветок.

Оглавление